XVI глава

В начале 1776 года архиепископ Платон отправился в Петербург для присутствия в Синоде. Это было против его желания, но надлежало повиноваться верховной воле.

Петербург жил ожиданием важного события. Духовная дочь и благодетельница архиепископа великая княгиня Наталия Алексеевна была на сносях.

Недавний заговор, душою которого она явилась, заставлял иностранных дипломатов не оставлять вниманием Павла Петровича и его супругу.

«Павел – кумир своего народа», – писал австрийский посол Лобковиц своему двору. Англичанин Гуннинг вторил ему в донесении, отправленном еще из Москвы, в дни недавних торжеств: «Популярность, которую приобрел великий князь в день, когда он ездил по городу во главе своего полка¹⁸¹, разговаривал с простым народом и позволял ему тесниться вокруг себя так, что толпа совершенно отделяла его от полка, и явное удовольствие, которое подобное обращение доставило народу, как полагают, весьма не понравилось»¹⁸².

Что же касается императрицы, то тот же Гуннинг в донесении сообщал: «...во все время церемонии со стороны народа почти не было возгласов или вообще какого бы то ни было выражения хотя бы малейшего удовольствия». Впрочем, по другим сведениям, встреча, оказанная императрице Екатерине, была блестящая и радушная. «Своею ласковою, чисто русскою речью окончательно обворожила она старых московских тузов, которых каждого умела назвать по имени и отчеству. Строгим исполнением церковных правил, частым посещением церквей и монастырей и, наконец, походом к Троице стала она любезна народу, который, глядя на нее, поминал матушку Елизавету Петровну и провожал ее оглушительными криками. Екатерина пускала в ход все дары обаяния, которыми так щедро наградило ее провидение, и была в восторге от успеха».

Пребывание в Москве не содействовало улучшению отношений Екатерины II с сыном и невесткой; обоюдное неудовольствие продолжалось.

Развязка наступила через некоторое время.

10 апреля 1776 года великая княгиня Наталия Алексеевна почувствовала приближение родов.

«Великий князь, – писала Екатерина II московскому главнокомандующему, князю М. Н. Волконскому, – в Фомино воскресенье, поутру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошла одеваться и паки к ней возвратилась в двенадцать часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ее разрешения. И тут при ней, окромя самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ея камер-фрау, великого князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ея были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменныя со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей угодно было. Другой день паки проводили мы таким же образом, но уже призван был Круз и Тоде, коих совету следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Роджерса и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В среду Тоде допущен был, но ничто не смог предуспеть. Дитя был уже мертв... В четверг великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу».

Наталия Алексеевна скончалась 15 апреля в пять часов пополудни.

Немедленно после кончины великой княгини Екатерина II велела принести себе шкатулку с ее бумагами и запечатала ее. Через двадцать минут императрица в одной карете с цесаревичем покинула Петербург и направилась в Царское Село.

Комнаты Наталии Алексеевны в Зимнем дворце велено было переделать, а мебель подарить духовнику ее – архиепископу Платону. Цесаревич был до такой степени опечален кончиной жены, что опасались за его рассудок и его жизнь. Говорят, Екатерина II употребила сильное, но верное средство, чтобы заставить сына образумиться. Она передала ему некоторые из найденных ею в шкатулке умершей великой княгини бумаг, которые якобы компрометировали его близкого друга графа Разумовского.

Погребение великой княгини Наталии Алексеевны последовало в Александро-Невской Лавре 26 апреля. Императрица присутствовала при печальной церемонии. Цесаревич не был на похоронах. Он не покидал Царского Села с самого приезда туда с матерью.

Архиепископу Платону суждено было напутствовать перед смертью несчастную страдалицу. При погребении ее он произнес надгробное Слово. («Сменила брачный венец на смертный...»)

5 мая 1776 года владыка Платон получил от цесаревича письмо. Павел Петрович писал ему: «Сколь же приятно мне знать, что есть на свете люди, которые отдают справедливость честности и чистоте духа. Вы, зная меня, и я, с своей стороны, зная вас, не могу инако почитать, как другом своим...»¹⁸³

Не знал, не ведал владыка Платон, что благорасположенность его к великой княгине и нескрываемая печаль по поводу ее кончины не пройдут мимо внимания императрицы.

«Скоро по приезде, в апреле месяце, открылся и для Платона поразительный случай, – писал владыка позже в „Автобиографии“. – Княгиня Наталия Алексеевна, особая его благороднейшая благодетельница, приближаясь к рождению, при радостной всех надежде, не разрешившейся в ее утробе, апреля 15-го дня скончалась. Платон напутствовал ее исповедью и святым причастием и при погребении почтил ее святую память надгробным Словом.

К сей его сущей печали, императрица, приметив, по неотступному его при смерти умирающей княгини пребыванию, что-то для себя неугодное (о чем да не разглаголют уста мои дел человеческих) и потому заключив себе что-то для Платона невыгодное, прежнее к нему благоволение примечательное хотя не отменила, но уменьшила. Что и было последствием многих потом неприятных для Платона приключений».

Искушенные в интригах придворные и члены Синода не могли не заметить изменившегося отношения императрицы к архиепископу Платону. Владыка, и ранее не находивший удовольствия жить в Петербурге, заскучал по Москве, по своей пастве. В конце года он решился просить Екатерину II об отпуске в епархию и об увольнении навсегда от Синода. Он был отпущен, но только на год¹⁸⁴.

Задержался он в Петербурге в тот год и еще по одной причине. В августе в Россию приехала немецкая принцесса София-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская – будущая супруга великого князя Павла Петровича.

На Платона было возложено преподавание будущей императрице Закона Божия. Дело двинулось вперед настолько быстро, что 14 сентября 1776 года состоялось миропомазание и присоединение к Православию принцессы Софии-Доротеи, которая была наречена великой княжной Марией Феодоровной, а на другой день, 15 сентября, совершено было обручение ее с цесаревичем.

«А чтоб быть ее духовником, от того был отведен Платон, – вспоминал владыка, – чему и рад был он, ибо всегда боялся, чтоб не привязанным быть ко двору».

За уроки архиепископ не получил никакой награды, кроме собственного удовольствия, как говорил он сам.

26 сентября 1776 года состоялось бракосочетание Павла Петровича и Марии Феодоровны в церкви Зимнего дворца. Архипастырь по совершении таинства приветствовал Словом новобрачных.

В начале 1777 года, получив увольнение, архиепископ Платон отправился в Москву.

* * *

В Первопрестольной владыка занялся привычными делами. Его ждала академия и хозяйственные хлопоты. Заканчивалось строительство архиерейского дома, шли работы в Перерве и у Троицы Сергия. Получив 30000 рублей на обустройство Лавры, архиепископ Платон построил на месте ветхой новую ризничную палату; обновил иконостас в Троицком соборе, расписал Трапезную церковь, то же сделал и у Никона, и у Михея, и в Сошественской церкви...

Требовали также внимания запутанные правительственные дела и дела по духовной и учебной части. Для решения накопившихся епархиальных дел владыка Платон не жалел ни труда, ни здоровья. Почти каждый день по нескольку часов занимался рассмотрением бумаг, поступивших к нему от консистории, Духовных правлений и от благочинных; сам принимал, разбирал прошения и жалобы, выслушивал словесные объяснения. Все такие дела требовали внимания и исследования, проницательности и решительности, нередко «суда и милости или, лучше сказать, милости и суда, правды и мира, какие обнаруживаются в резолюциях архипастыря»¹⁸⁵.

В академии по настоянию владыки стали преподавать французский язык. В этом он видел глубокий смысл: ученикам, получившим доступ к научной литературе, шире открывался мир великой эллинской философии, византийского православного богословия. Любитель и знаток церковного пения и устава, владыка задумал ввести их преподавание в академии, с тем чтобы будущих священнослужителей заранее ознакомить с порядком церковного служения. Поощрялась научная работа. С благословения владыки Платона лучшие сочинения питомцев печатались.

В Троицкой семинарии воспитанник ее, Никольский, перевел на церковнославянский язык трудные места из греческого «Добротолюбия»; Апполос (Байбаков) – на русский «Духовные песни» Геллерта и «Христианскую философию» Манна. Дамаскин (Семенов-Оруднев) – на латынь платоновское «Богословие».

Библиотеки Троице-Сергиевой Лавры и Московской академии приобретали заслуженную славу первых книгохранилищ России. В них начиналась работа по созданию истории отечества. Туда станут обращаться за консультациями Н. И. Новиков¹⁸⁶ H. М. Карамзин и последующие историографы...

Архиепископ Платон, как и в Твери, рекомендовал будущим пастырям быть по жизни своей добрым примером для прихожан.

– Дух Святый в душу тлетворную не входит, – говорил владыка. – При даре слова и при знании всех правил красноречия зело и необходимо потребна добрая совесть, честность нравов и сердце, благочестия и страха Божия исполненное. Ежели проповедник желает привести других в движение, наперед сам то движение в себе должен почувствовать. Мудрость в одних словах, а не в делах состоящая давно осуждена истиною Божиею. Итак, дабы слово учителя духовного было действенно, надобно, чтоб оно утверждалось на честности, совести и непорочности нравов.

При всей своей строгости архиепископ Платон отличался редким великодушием и снисходительностью к другим. И сколько тому было примеров!

Владыка терпеть не мог медлительности и задержки в исполнении своих приказаний, но как только узнавал, что неисправность происходила не от нерадения и лености, а от недоумения и неловкости, терпеливо переносил ее. Бывали случаи и иного рода. Один раз певчий его явился в нетрезвом виде в келлию владыки и, полагая, что его нет дома, запел песню. Платон за такую дерзость велел отвести его в съезжий дом, но когда тот, поведенный уже служителями, тут же запел ирмос: «Безумное веление мучителя злочестиваго люди поколеба», владыка улыбнулся и приказал его оставить.

Он имел чувствительное сердце и мог заплакать при пении Символа веры и молитвы Господней, так же и во время принятия Святых Таин. И приходил в восторг, когда видел, что церковь полна народу, причем обыкновенно говорил:

– Теснота – церкви красота.

* * *

В первых числах июня 1777 года из Царского Села архиепископу Платону пришло письмо от цесаревича Павла Петровича.

«Сообщу вам хорошую весть, – читал владыка, – услышал Господь в день печали, послал помощь от Святаго и от Сиона заступил:¹⁸⁷ я имею большую надежду о беременности жены моей. Зная ваши сентименты ко мне и патриотические ваши расположения, сообщаю вам сие, дабы вместе со мною порадовались».

Архиепископ Платон радовался за молодых.

В сентябре великокняжеская чета вынуждена была перебраться из Царского Села в Зимний дворец. Супруги смотрели на пребывание в Петербурге, как на тюремное заключение. (Их ли не понять!) Единственное, что радовало молодых, – ожидание ребенка, который должен был появиться на свет в декабре. В ожидании семейной радости цесаревич с супругой мечтали о новых предстоящих им обязанностях.

«Молите теперь Бога о подвиге, которым счастие и удовольствие мое усугубятся удовольствием общим, – писал Павел Петрович владыке Платону в октябре 1777 года. – Начало декабря началом будет отеческого для меня звания. Сколь велико оное по пространству новых возлагаемых чрез сие от Бога на меня должностей! Его рука мне всегда видна была. Грешил бы, если бы при сем случае усумнился... Мы, слава Богу, здоровы и наслаждаемся взаимною дружбою и спокойствием, происходящим от чистой совести. Пожелайте и молите Бога, чтоб Он навеки ее сохранил, без чего ни пользы, ни славы быть не может».

25 ноября цесаревич отправил новое письмо владыке, прося помолиться о нем.

В декабре 1777 года в Москву пришло известие о рождении сына у великокняжеской четы. «Отроча порфирородно в царстве северном рожден», – отозвался на это событие Гавриил Романович Державин.

Со слезами радости совершал владыка Платон благодарственное молебствие за дарование наследнику престола первенца Александра.

– Новорожденный князь, заимствуя кровь и бытие свое от столь славных начал, несумнительно подает надежду, что будет он во время свое украшением царскому роду, подпорою благочестия, утехою России, – говорил в своей проповеди владыка¹⁸⁸.

Через несколько дней, в самом начале 1778 года, архиепископ Московский отправился в Петербург.

Истекал срок его отпуска.