XV глава

Став московским архипастырем, владыка, как и в Твери, принялся с энергией за дело обучения народа важнейшим истинам веры и нравственности. Лучшим средством для достижения поставленной задачи являлись, конечно, школы. Но их было мало. Ввиду этого, владыка Платон требовал, чтобы прихожане сами обучали своих детей знать молитву Господню «Отче наш», «Символ веры», десять заповедей. Так как многие из родителей оказывались несведущими даже в начатках Закона Божия, владыка побуждал приходских священников старательно уяснять им при всяком удобном случае наиболее существенные христианские истины.

– Долг служителей Иисуса Христа столь есть необходим, что они и тогда обязаны небесную истину проповедовать неослабно и с дерзновением, когда бы она была пренебрегаема, осмеиваема, когда была бы гонима, – говорил он.

Сам отличный в свое время катехизатор при Славяно-греко-латинской академии, владыка Платон сознавал пользу живых бесед. Вступив на Московскую кафедру, он дал предписание открыть публичное толкование катехизиса в семи наиболее многолюдных церквах в разных концах Москвы.

Трудно было найти достойных пастырей, соответствующих своему назначению. Духовенство в большинстве случаев было малознакомо не только с высшими науками, но и вообще с науками, даже с самыми необходимыми для священника.

Уровень подготовленности духовенства в столичных храмах не отвечал самым снисходительным требованиям. Чтобы неученые священнослужители могли говорить в церквах проповеди, для них издали печатные поучения. Что же говорить о сельских священниках!

«Как-то, объезжая епархию, архиепископ Платон остановился в одном селе. Священник, простодушный и малограмотный, желая угодить преосвященному, принялся читать на литургии проповедь, некогда сказанную владыкой и напечатанную теперь. Читал он с трудом, не понимая подчас написанного, делал не там ударения. Надо ли говорить, как могла звучать проповедь прежде, в устах автора. Теперь владыка не узнал ее.

– Какой это дурак писал? – спросил он.

– Ваше Святейшество, – в простоте сердечной отвечал священник»¹⁷⁰.

Один из самых образованных людей своего времени, архиепископ Платон видел недостатки духовного образования, потребности которого не могли удовлетворить существовавшие тогда две духовные школы – Славяно-греко-латинская академия и Троицкая семинария. Он задумал открыть новую школу. Выбор его пал на заштатный Николо-Перервинский монастырь, который отстоял недалеко от Москвы, но в то же время был удален от суеты столичной жизни. Здесь в 1775 году основал владыка семинарию, которая по праву станет именоваться Платоновой.

Его напутственные, пророческие слова стали как бы девизом самой обители:

– Перерва, не страшись своего наименования, ибо Бог не допустит тебе прерваться.

В монастыре в престольный праздник святителя Николая в проповеди владыка говорил:

– Господь в образе святых представляет нам к подражанию примеры таковых, которые были нам подобострастны, то есть имели подобные страсти, и тоя же с нами участны были немощные плоти. Но когда произволение свое соглашали с руководством прямые совести и закона Божиего, то стали победителями страстей и благоуханием добродетели своея все века наполнили.

Архиепископ Московский уделял особое внимание вопросам веры и неверия, так как видел: в среде русского, и прежде всего образованного, общества стали популярны идеи французских энциклопедистов, для которых одним из главных положений был тезис: ничего не принимать на веру.

Их критика была направлена в первую очередь против таинств христианской Церкви, веры в Промысл Божий и бессмертие души, против церковных обрядов.

– Христианская вера, как откровение Существа высочайшего, должна содержать в себе тайны выше человеческого разума, – говорил владыка Платон. – Вера, если бы ума твоего сосудцем была измеряема, величество ее было бы унижено¹⁷¹.

И в древности и ныне происходит много раздоров из-за того, замечал владыка, что многие пытаются понять то, что умом непостижимо, «ибо мысль человеческая неполна, неосновательна и непонятна»¹⁷².

Тем не менее, подчеркивал он, вера не может существовать без твердого основания, которым является «просвещение мысли и добродетель души»¹⁷³.

В основу духовного школьного образования архиепископ Московский стремился положить гармоничное соединение науки и веры. Вспомним следующее: в храме Преображения Господня, построенном в Вифанском скиту, много позже по его благословению были изображены отцы и учители Церкви с иконой Спасителя посередине, что выражало мысль владыки Платона о Церкви как школе Христовой. Указывая на эти изображения, он говорил: «Вот Христова академия с Ректором своим».

Для него истинным просвещением являлось то, которое в итоге приводило к «восхищению премудростью» Бога Творца¹⁷⁴. Архипастырь так определял цель просвещения и приобретения различных знаний: «Ибо для того учиться надобно, дабы украсить себя честностью нравов; и ежели бы не предположить сего конца, то не нужны, а по крайней мере суетны были бы все учения»¹⁷⁵.

Впрочем, научное богословское образование не делает человека истинным богословом, считал он.

– Ведь вы прошли все школы, Христову школу прошли ли? – спрашивал он окончивших семинарию.

Часто навещая Николо-Перервинскую обитель, владыка вникал во все стороны жизни школы. Занимаясь ее хозяйством, заботясь о трапезе, одежде для семинаристов, он обращал внимание на ход и характер преподавания. Присутствовал на экзаменах, на диспутах, задавал вопросы, исправлял школьные сочинения, слушал ученические проповеди. Сам учил произношению, поправлял молодых проповедников и радовался всякому проблеску таланта и дарования.

Тесная связь семинарии и с владыкой Платоном, и с самой Николо-Перервинской обителью не прошли даром для семинарии. Сколько будущих знаменитых иерархов окончило ее! Назовем лишь некоторых из них: архиепископ Августин (Виноградский) – преемник митрополита Платона на Московской кафедре; митрополиты Санкт-Петербургские Серафим (Глаголевский) и Михаил (Десницкий); архимандрит, а впоследствии епископ Пензенский Иннокентий; митрополит Иона (Васильевский), экзарх Грузии... Ученики владыки, они составят в последующем костяк церковных охранителей и, будучи носителями русской консервативной идеологии, сознательно станут противодействовать западным идейно-религиозным влияниям, прежде всего просветительским идеям французских энциклопедистов, масонству и атеизму. От своего учителя воспримут они убеждение в особом пути России, связанном с Православием, отличающим ее от Запада и Востока...

Вслед за Перервинской школой архиепископ Платон открыл малые Духовные школы в Калуге, в Звенигороде при Саввино-Сторожевском монастыре и в Дмитрове. Владыка увеличил число учеников Московской академии, устроил в ней особую бурсу для бедных. В качестве воспитателей он советовал выбирать «добрых учителей, честных приставников, которые б не только были ревностны к пользе воспитываемого, но притом бы имели дух патриотический (выделено мной. – Л. Л.)».¹⁷⁶

Заботясь о питомцах академии, владыка Платон в письмах внушал ректору: «Наблюдайте, чтобы более моральными, нежели физическими наказаниями ученики к своей должности были приводимы». Впоследствии, по настоянию Павла I, владыка, будучи уже митрополитом Московским, станет основателем семинарии в Спасо-Вифанском монастыре¹⁷⁷.

Кажется, никто из русских иерархов не стоял так близко к Духовным школам, как он. По распоряжению владыки в круг учебных предметов вводились новые языки, исторические науки, герменевтика, пастырское богословие, каноническое право, медицина, церковное пение, церковный устав.

Ни Московская академия, ни Троицкая семинария ни прежде, ни после не видели в своих стенах столько учащихся, как при владыке Платоне.

Самый порядок и способ учения в академии не вполне соответствовал цели заведения, которое должно было доставлять Церкви просвещенных пастырей и достойных учителей. В ней недоставало хороших наставников. Те же, которые были (по большей части малороссияне), перенесли из Киева в Славяно-греко-латинскую академию схоластику польских училищ, а в язык – слова польско-малороссийские; знание латинского языка считалось первой необходимостью, отечественному же и новейшим языкам не учили.

Может быть, такое состояние академии осталось бы надолго, если бы не владыка Платон. Поощряя и покровительствуя ученым людям из Великороссии, архиепископ Московский отныне не вызывал учителей из Киева. При нем началось преодоление поработившей православное богословие западной схоластики. Владыка Платон всячески поощрял изучение святоотеческих творений, указывал на важность глубокого изучения Священного Писания как главного источника христианского богословия. При нем академия оправдала свое название Славяно-греко-латинской. Преподавание греческого языка было восстановлено и усилено настолько, что некоторые из воспитанников уже правильно могли писать на древнем греческом и говорить свободно на новогреческом, для изучения которого они посещали греческий Николаевский монастырь.

Здесь, в академии, через несколько лет, не оставляя классических языков, начнут писать сочинения и состязаться в диспутах и на русском языке. Русская речь станет постепенно очищаться от примеси малороссийских слов, «пестривших и затемнявших слог»; самое строение речи станет принимать русский склад.

Трудности были великие, многие из поступающих для обучения прибывали из глухих мест, где в приходах царили бедность, нищета и необразованность. По окончании академии или семинарии им надлежало возвратиться в родные места, где они зачастую оказывались единственными носителями просвещения.

Но кто же станет просвещать русский народ, как не они!

И потому владыку Платона так заботил уровень образования будущих священнослужителей.

В день своего тезоименитства, 18 ноября 1775 года, архиепископ Московский Платон получил указ о назначении директором Духовной академии. В календаре за тот год он с благодарным сердцем описал множество благодеяний Божиих, «излиянных» на него: «пожалован в Московские архиереи»; «оставлена Лавра при мне»; «пожалован наместником в Чудов монастырь»; «семинария Перервинская утверждена»; «на две семинарии – Сав<вино-Сторожевскую> и Калуж<скую> – дано содержание»... С благодарным чувством пишет владыка и о поступивших в московские монастыри богатых вкладах, и об увеличении средств на содержание диаконов и церковнослужителей.

Исчислив все награды, которыми были обойдены его предшественники на Московской кафедре – Платон (Малиновский), Тимофей (Щербацкий) и Амвросий (Зертис-Каменский), – владыка Платон заключает это исчисление смиренным воззванием: «Что есмь аз, Господи, яко помниши мене»¹⁷⁸.

Столько наград и отличий в один год не могли не возбудить зависти в соперниках и недоброжелателях архиепископа.

* * *

Враги называли архиепископа Платона гордым. А этот гордец-архиерей читал и пел на клиросе за дьячка и во время малого входа, по случаю отсутствия пономаря, исправлял его должность, то есть выносил свечу перед Евангелием! Вот как это случилось.

В монастырской церкви во время богослужения один приезжий монах стоял за клиросом. Владыка велел ему вынести свечу. Тот, кланяясь владыке, сказал:

– Я иеромонах!

– Извини, пожалуй, я этого не знал, – ответил владыка Платон и сам вынес свечу.

И став митрополитом, он будет скрывать, сколько возможно, свою глубокую молитвенную настроенность.

Вспомним об одном случае.

Раз как-то в Вифании в летний день владыка пошел с преосвященным Серафимом, своим викарием, прогуляться в Вифанскую рощу и, вспомнив, что нет с ним платка, попросил преосвященного возвратиться в его келлию и принести платок. Серафим, исполнив поручение, вернулся на то место, где оставил митрополита, но его тут не было. Он нашел владыку в глубине рощи, стоящего на коленях с воздетыми к небу руками. Подождав полчаса, Серафим подошел к митрополиту и увидел, что полы его рясы мокры от слез.

– Владыка святый! Зачем Вы так изнуряете себя? –сказал он.

– Ах, брат, – был ответ, – не изнуряю, но облегчаю себя¹⁷⁹.

* * *

А что же императрица? Давно мы не слышали о ней.

Летом 1775 года Екатерина II жила в Коломенском и Царицыне. Как и все, она готовилась к торжествам по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира.

На Ходынском поле возводились разные крепости, города наподобие отнятых у турок. Москвитяне постоянно наведывались на Ходынку посмотреть, как продвигается возведение необычайных сооружений.

Для встречи государыни (она уехала 15 июля на несколько дней в Калугу) и виновника торжеств графа Румянцева-Задунайского¹⁸⁰ дворянство и купечество воздвигло двое триумфальных ворот.

Императрица желала, чтобы виновник торжества граф П. А. Румянцев явился в столицу в древней колеснице, подобно римскому победителю. Но победитель оттоманов просил Екатерину II о вступлении в Москву без торжеств и почестей. Императрица уступила ему, но с тем только, чтобы он принял с приветствиями и поздравлениями всех собравшихся для этого случая в Москве сановников и военных.

За несколько дней до начала празднества на колокольню Ивана Великого подняли новый колокол. Зазвучал он, когда в Успенском соборе Кремля архиепископ Московский Платон совершал благодарственное молебствие по случаю заключения мира.

ВсяМосквабыла21 июля 1775 годанаХодынском поле. Гости высаживались из карет и расходились по «Крыму». Небольшой пологий холм представлял завоеванную часть Крыма, поле вокруг него – море; воздвигнутый на холме большой павильон – город Еникале; построенное невдалеке похожее на замок круглое здание – крепость Керчь; лавочки с разным товаром означали Таганрог. Сюда из московских лавок были привезены лучшие товары; много купцов приехало с Макарьевской ярмарки. Публику особенно изумляли большие трехмачтовые корабли с флагами и такелажем, построенные с таким искусством, что казалось, будто возле берега действительно причалены корабли...

Пушечные залпы и звуки военных оркестров, размещенных на кораблях, возвестили о начале торжеств и приезде императрицы. При подъезде государыни к Ходынскому полю стоящие в строю гренадеры приветствовали ее склоненными знаменами, музыкой и барабанным боем.

В большом павильоне Екатерина II принимала поздравления от московских дворян и высших чиновников.

Ближе к вечеру был устроен красочный фейерверк.

Андрей Тимофеевич Болотов, писатель и ученый, присутствовал на тех торжествах.

«И можно сказать, что последнее сие зрелище было бесподобно и такое, на которое без приятного восхищения никому смотреть и довольно им налюбоваться было не можно, – писал он в своих „Записках“. – Все сии ракеты, простиравшиеся числом до 7000, начинены были горящими звездами, и как они начали лопаться, то казалось, что воспламенилось тогда все небо и посыпался на нас целый дождь из звезд горящих».

В последующие дни Екатерина II продолжала развлекаться в Царицыно и Коломенском. Ка судах плавала по Царево-Борисовским прудам, смотрела, как коломенские крестьяне по ее приказу забрасывают невод. В прудах было много рыбы. Вместе со всеми императрица хлебала горячую, прямо с костра уху, сваренную по старинному казацкому рецепту.

4 августа она устроила смотр своему полку. В шатре рядом с ней сидел фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский. За Кючук-Кайнарджийский мир, который так торжественно праздновала Москва на Ходынском поле, Румянцев получил до двадцати наград...

2 декабря Семеновский полк отмечал свой праздник. В тот день на императрице была амазонка, сшитая по форме полкового мундира.

3 декабря ее известили о смерти в Петропавловской крепости княжны Таракановой, которую обманом похитил и вывез из Италии Алексей Орлов.

Московские развлечения несколько наскучили императрице, но покинуть столицу она смогла только 20 декабря, на следующий день после того, как дала отпускную аудиенцию турецкому полку. Все дамы, собравшиеся в Пречистенском дворце по этому случаю, были в русских платьях. (Умением одеваться по случаю Екатерина II владела в совершенстве.)

Знала ли императрица тогда, что скоро ей придется надеть траурное платье?