Глава XXVII. Берлюковская дача – сельцо Кармолино; торжество в монастырском училище; отъезд преосвященного Леонида в Ярославль, моя поездка в Лавру и возвращение

Июня 7 в три часа утра я выехал из монастыря в Берлюковскую пустынь, при которой есть дача, где я вознамерился провести лето и пить там воды. В тот же день, к вечеру, отец игумен Нил проводил меня на эту дачу, отстоящую от пустыни 7 верст, а прямым путем для пешеходов версты три или четыре.

Эта усадьба находится при сельце Кармолине⁵⁵, принадлежавшем в 1850 годах Александре Ивановне Люминарской Д. С. С. и Феодору Андреевичу Левашеву, капитану. Сельцо это называется также Спасское, потому что тут в прежнее время была деревянная церковь, которая за ветхостью упразднена, и старожилы сказывают, что слышали от стариков, что половина этой церкви была отдана в Берлюковскую пустынь и будто там из нее была сделана в то время пекарня, в которой впоследствии (в 1829) была найдена древняя чудотворная икона явления, называемого «Лобзание Христа Спасителя Иудой».

Говорят, что и часть икон вместе с церковью отдана была в пустынь, может быть, и эта чудотворная икона вместе с прочими. Эта дача приобретена пустынью только прошлым летом. Бывший господский дом не велик, но расположен весьма удобно, с горенкой и балконом, откуда вид очень хорош и простирается довольно далеко, но весьма дик, потому что вся усадьба на плоском месте, окруженном лесами. В 1815 году тут было поле, и в живых еще местные старожилы, которые помнят, как во время крепостного права они садили при прежних господах деревья и кусты теперь тенистого и разросшегося сада или скорее парка. Он разбит с большим толком: деревья, преимущественно береза, липа и других пород, расположены группами; дорожки везде битые и к моему приезду, по вниманию отца игумена, все было вычищено и убрано. Река Воря поблизости от дома, и ежели бы купание не было мне воспрещено, я бы мог этим воспользоваться.

Во время моего лечения водами, когда я дошел до трех стаканов и должен был ходить после каждого по 20 минут, я измерил дорожки шагами, начиная от крыльца в сад и насчитал до 90 саженей; я проходил это пространство в 10 и 12 минут и положил себе за правило после каждого стакана два раза пройтись по всем дорожкам, и после последнего обхода возвращался пить свое кипяченое молоко.

Вечером я выходил за сад и гулял по-близости с моим келейником, отцом Аркадием. В одну из таковых прогулок мы направились в деревню и там невдалеке от сараев, увидали высокий деревянный крест, а немного поодаль два больших продолговатых камня, наподобие надгробных. Это возбудило мое любопытство. В ту пору случилось, что тут неподалеку стоял какой–то старичок; я подозвал его, стал расспрашивать: «По какому это у вас случаю тут крест поставлен и эти камни лежат?»

Он мне отвечал:

– А крест-то, батюшка, вот по какому случаю тут прилучился. Здесь, сказывают, вишь, была допрежь деревянная церковь, давно, значит, а когда это было, заподлинно не знаю; я уж ее, батюшка, не застал, а только слышал, бают, была, ну и когда сломали, не знаю... Да, батюшка, старики точно сказывали, которые помнили... От ентова-то от самого и селение, знать, Спасское называется... Полагать надоть, что во имя батюшки Спаса престол чтоль был.

– Ну а эти камни что же такое? – спросил я.

– А это, изволишь ли видеть, стало, был погост здесь, на чьих-нибудь могилках положены, а на чьих мы уж ентова сами не знаем, и слова с боку, вишь, есть, да вот, поди ты, беда какая: нихто их разобрать не может, не умеют што ли или заросли больно.

– От чего же один из камней лежит прямо, а другой, видишь как? – снова спросил я старика.

– Вот по какой причине, – сказал старик таинственно и важно, – не пошли!

– То есть, как не пошли? – стал я расспрашивать.

– Да так, просто не пошли, не захотели идти.

И, помолчавши немного, старик начал мне подробно рассказывать, как камни не пошли.

– В ту пору, как вот в Берлюках и пустыне-та зачали большой собор строить, игумен-то покойник, как бишь, ну да все одно... Царствие ему Небесное!.. Игумен-то и вздумай взять енти камни... Прислал пару здоровых дюжих монастырских лошадей, рабочих, навалили камень-то, что криво лежит. Дело было, батюшка, зимой; отъехали так с версту што ли – стали лошади, нет, не идут; что ты будешь делать! Бились, бились, нет; с места не берут лошади, да и все тут, а предюжия, дюжия, кажись бы, как не свезти, так нет... вот, поди ты, не осилили!..

Что же, батюшка, так ведь отступились, бросили, свалили камень... порожнем и поехали назад... Право слово... Прошел день, камень лежит, прошел другой; игумен по камень не присылает; еще прошло сколько-то дней, не идут из монастыря; с неделю прошло, куда больше, камень все лежит у дороги...

Думаем мы себе: нет, робятушки, дело-то неладно, не так выходит оно. Созвали сходку; промеж себя поговорили... все, батюшка, стояли на том, что камень не захотел идти... Да вот, простая штука, а не пошел... на гладком месте лошади не повезли, не то што бы в гору. Знать, думаем мы, камень следует убрать опять, где был. Нарядили людей, лошадь, и что же, Ваше благословение? Запрягли плохую лошадку, так немудрую кляченку, и довезла, ведь, камень легохонько, хоть бы взмылилась; камень-то и свалили, да, знать, не потрафили: как его тогда свалили, так он о сю пору и лежит.

Больше старик ничего мне сказать не мог. Я поблагодарил его за рассказ и, подошедши к обоим камням, стал их рассматривать со вниманием: они имели длины аршина по два или более, ширины около аршина и немного менее в вышину. Камень был Мячковской породы. К одной стороне надпись, как на надгробных камнях к голове, но наверху нет ни слов, ни украшений. От времени слова залипли, их позатянуло мхом; я распорядился, чтобы промыли и тогда можно было разобрать следующие надписи по-славянски вязью:

Первая: «Лета 7210 (1702) Маие 23 дня, на память Преподобнаго отца нашего Михаила Синадскаго и иже во Святых отца нашего Леонтия, Ростовскаго чудотворца, преставися Божия раба Евдокия Семеоновна, сожительница Стольника Андрея Ивановича Воейкова».

Эта надпись на том камне, который хотели свезти, а на другом следующая:

Вторая: «Лета 7260 (1752) Ноября 3, на память Преподобнаго и Богоноснаго отца нашего Иосифа Персидскаго, и Богоноснаго отца нашего Георгия, иже в Лиде, преставися на 68... погребенную... отшедшую Марию, преставися раба Божия Мария Андреевна, сожительница Стольника Андрея Ивановича Воейкова».

Одному камню, следовательно, 174 года, другому 124 года.

Сохранилось предание, что возле бывшей тут церкви была и господская усадьба и дом, а не там, где теперь. Церковь, говорят, была во имя Спаса Нерукотворенного Образа и после упразднения за ветхостью, долгое время стояла неразобранная, а разобрали ее потому, что под ней внизу укрывались разбойники, которых захватили после убийства, совершенного ими в одной соседней деревушке, где они перерезали целое семейство. Когда дознано было, что притоном им служила церковь, то ее тотчас же и велено было снести, и отдали в пустынь. В какое время это происходило, мне не могли того сказать, потому что все это устное предание. Спасов день, августа 16, и по сие время празднуется в Кармолине, и молебствие совершают у креста и служат панихиду, а равным образом и тогда, когда бывают с иконами из Берлюковской пустыни.

Когда я разобрал надпись на камнях, я ее велел написать на камне сбоку, и имена погребенных теперь при панихиде будут поминаемы. Полагаю, что могилы со сводами, потому что не тронутый камень, хотя и прошло 174 года, нимало не оселся и лежит на поверхности высоко. Впрочем, это только мое предположение, но я не счел за нужное исследовать, действительно ли есть своды или склепы под землей.

Июня 29, в Петров день я служил в Берлюковской пустыни праздничную всенощную и литургию; кроме этого раза, во все мое лечение водами я еще не служил. На всенощной облачение на всех было парчовое, а на обедне бархатное; мне подали шитое, на всех прочих было бархатное гладкое. В Берлюковской пустыни ризница, не имея ничего драгоценного и редкого, очень хороша, так что и в весьма богатых монастырях едва ли есть такое множество различных облачений.

Вообще должно отдать справедливость отцу игумену Нилу, что обитель при нем видимо улучшилась и благоустроилась: в черте ограды везде дорожки, цветы, чистота; поют хорошо: по праздничным и воскресным дням пение партесное, а в будничные столбовое; трапеза братская и одежда достаточны. О местоположении я не распространяюсь: оно превосходное, и представляет все выгоды для хозяйства и жительства: горы, вода, леса, луга, а для монашества уединение. В начале 1830 годов бывало много посторонних посетителей из Москвы и других мест, но тогда икона Христа Спасителя только что прославилась чудесами и, кроме того, в то время не жили господа на дачах и в чужих краях, как теперь, а многие препровождали летнее время, ездя на богомолье по монастырям. Теперь новое поколение совершенно иного направления, а из старого кого уже нет в живых, а тот кто еще не умер, тому уже не под лета и не по силам разъезжать: сидит дома, молится и ждет смерти.

В Петров день, в праздник, у нас в Угрешском скиту служил в мое отсутствие по моей просьбе мой помощник по благочинию Ново-Голутвинский архимандрит, отец Сергий, и после того, 30 июня, он приехал ко мне в Кармолино. Он сказывал, что посетителей на Угреше было до того много, что не только все номера во всех гостиницах (более 160 номеров) были заняты, но принуждены были отводить помещения и в монастырской больнице, в богадельне и даже в нижних келиях архиерейского дома. Это мне доказало на самом деле, что не излишество и не моя личная прихоть построение у нас третьей и новой гостиницы; стало быть, и без конно-железной дороги, не состоявшейся до сих пор, еще гостиница была нам нужна. И это великое стечение богомольцев повторяется у нас в лето довольно часто.

Также в мое отсутствие происходило на Угреше еще торжество, в котором я не мог быть участником, именно: передача нашего монастырского училища в ведение Народного Просвещения и открытие двухклассного училища, которому, на основании новейших узаконений, предоставлены некоторые права, весьма важные в настоящее время, которые на три года сокращают срок служения в военной службе для окончивших курс. Но не одно это, важное для училища, право побудило меня к передаче оного в ведение министерства: помышляя о будущем, меня нередко смущала мысль, что в числе моих преемников могут быть и такие, кои, не имея расположения к образованию народному, начнут сокращать число учащихся и доведут мной учрежденное училище до совершенного упадка.

Торжество этого открытия совершилось 1 июля и происходило следующим порядком, как мне после того сообщили. Директор учебного округа А. В. Краснопевков, брат преосвященного Леонида, был в то время озабочен отъездом его в Ярославль, июля 3, и потому на Угрешу не приехал, но прибыли накануне три инспектора и присутствовали при совершении с вечера всенощного бдения в церкви училища.

Наутро, июля 1, была литургия, которую соборно служил наш монастырский отец-казначей; затем последовало молебствие благодарственное с провозглашением многолетия: 1) Государю Императору и всему Августейшему дому, 2) Святейшему Правительствующему Синоду, 3) владыке нашему, митрополиту Московскому, 4) архиепископу Ярославскому Леониду, 5) господину министру Народного Просвещения, графу Д. А. Толстому, 6) попечителю учебного округа, князю Н. П. Мещерскому, 7) настоятелю Угрешскому, 8)учащим и учащимся и всем православным христианам.

Старший инспектор произнес речь и объявил Высочайшую волю о принятии училища в ведение министерства Народного Просвещения. Потом осматривали все училище и все одобрили. Церковь, говорят, была полнехонька народа: там были родственники учащихся и посторонние зрители.

Учащихся при этом торжестве открытия присутствовало около двухсот человек, именно: 1) монастырских полных пансионеров 50 человек, 2) полупансионеров 60 человек, 3) своекоштных (то есть платящих за пишу и чай) 45 и 4) приходящих из окрестных селений около 40 человек.

Это преобразование нашего училища меня весьма порадовало и успокоило. Благодарение Господу, что Он сподобил и нашу обитель принести свою лепту на пользу для православного юношества и доказать не словом, но делом, что и в этом обители иноческие принимают деятельное участие, как и во всяком благом деле, о Господе совершаемом, помышляя не о вещественной своей пользе, но напротив того, расточая свои стяжания тленные во славу имени Господня.

Пока на Угреше происходило это торжество, новый архиепископ Ярославский приготовлялся к отбытию из Москвы и прощался с любезной ему столицей.

Июля 3, в день памяти святителя Филиппа, он в последний раз совершил литургию в Успенском соборе с владыкой, с преосвященным Можайским и с Московскими архимандритами. По окончании литургии сам владыка и преосвященный Можайский поспешили оставить собор, а преосвященный Ярославский шел в мантии и в последний раз благословлял народ. После того он возвратился на короткое время к себе, на Саввинское подворье и, собравшись уже совсем в путь, поехал на Троицкое подворье проститься с владыкой.

Владыке угодно было предложить Преосвященному архиепископу Ярославскому вместо него совершить июля 5 торжественное служение в Сергиевой Лавре, в день праздника Преподобного Сергия.

Все знакомые преосвященного, бывшие в городе, многие из духовенства и из мирян, военные и гражданские сановники собрались на вокзале Троицкой железной дороги и ожидали его приезда.

К четырем часам приехал преосвященный Леонид вместе с преосвященным Можайским. Все теснились около отъезжавшего, чтобы еще раз принять его благословение, спешили выразить ему свои напутственные благожелания и надежду на скорое свидание... Общество Ярославской железной дороги приготовило для архиепископа несколько царских и вагонов первого класса, в которых, кто желал, мог бесплатно ехать до Лавры и провожать отъезжавшего. Когда преосвященный вошел в вагон, многие вторично подходили к окну и снова принимали его благословение, целовали его руку и со слезами на него смотрели... В этот день вполне выразилась вся любовь столицы к покидавшему ее святителю, вся искренность и всеобщность ее расположения.

Берлюковский отец-игумен ездил в Москву прощаться с преосвященным и привез мне известие, что день его отъезда окончательно назначен на 3 число июля и что преосвященный поручил мне передать, чтобы я в Москву не ездил, а лучше бы приехал к Троице с ним повидаться и проститься.

Согласно с этим я и распорядился. В субботу, июля 3, я к вечеру приехал со своей дачи в пустынь и там ночевал. В воскресенье рано утром, вдвоем с моим келейником, отцом Аркадием, я поехал на монастырских лошадях на Пушкинскую станцию Ярославской железной дороги, до которой от пустыни считают с небольшим 20 верст. Утро было теплое, погода стояла хорошая, дорога, хотя и проселочная, но довольно изрядная, и после трех с половиной часов езды я достиг станции в половине седьмого, а в Лавру прибыл к 10 часам. Преосвященный Ярославский в этот день служил литургию в Филаретовской церкви, и когда я вошел, то в это время оканчивалась панихида по покойному владыке. Я через Духовскую церковь прошел в алтарь и стал направо, у окна.

Когда подали преосвященному антидор и теплоту, он оставил часть и для меня и велел мне подать.

По окончании богослужения преосвященный по своему всегдашнему обычаю стал сам у престола читать благодарственные молитвы, а меня благословил идти дожидать его в митрополичьих келиях, где он остановился по желанию владыки.

Напившись у преосвященного чаю и немного побеседовав с ним, я пошел к отцу-наместнику и нашел его лежащим в постели. Он принял меня очень ласково, совершенно по-братски. Я сидел у него недолго, опасаясь утомить его. Когда я стал с ним прощаться, он сказал мне с большим смирением: «Отец Пимен, перекрестите меня!» – что, конечно, я сделал со всем моим усердием и от души призывал в помощь сему почтенному и заслуженному старцу благодать Божественную.

Немного отдохнувши у отца Иосифа в келии, как только в 3 часа ударили в царь-колокол, я пошел к вечерне.

После стиховных все облачились в парусинное облачение, начиная с преосвященного до последнего стихарного пономаря, и вышли на середину церкви: преосвященный в омофоре и митре, Петербургский протопресвитер в митре и в Аннинской ленте, отец ректор, архимандрит Михаил, я и до 50 человек иеромонахов. Преосвященный читал акафист у мощей Преподобного.

Всенощное бдение началось в 6 часов, а окончилось в 10; житие преподобного читал отец ректор. Народу было весьма много, но, сравнительно с другими годами, говорят, менее.

В самый день праздника, июля 5, водосвятие с обычным перезвоном началось в 8 часов утра, а в четверть десятого раздался трезвон, возвестивший, что архиепископ Ярославский направился к собору. От крыльца митрополичьих палат и до паперти Никоновской церкви было разостлано красное сукно, и тут была встреча. Служащих нас было с ним шесть и седьмой отец наместник, который, по усердию к Преподобному и по расположению к преосвященному, несмотря на болезненное состояние ног, и с трудом, но с помощью двух диаконов, все-таки служил, частью сидя в алтаре на креслах.

В этот день я в первый раз увидел преосвященного с архиепископскими крестами на скрижалях мантии. После литургии он долго шел и благословлял народ и послал просить отца-наместника в митрополичьи палаты, куда собрались мы все, служащие и гости, чтобы его не дожидались к закуске. Отец-наместник принимал всех, сидя в креслах. Вошедши в первую, в крестовую палату, я тут увидел нашего Московского градоначальника, князя Долгорукого, который встретил меня весьма любезным выговором за то, что я не был участником прощального обеда, данного им в честь архиепископа Ярославского. Дай Бог князю многие и многие лета быть во главе первопрестольной столицы и как хлебосолу-хозяину продолжать пользоваться тем всеобщим расположением от мала до велика, которым Москва отплачивает ему за его неизменное радушие ко всем и каждому.

Во время трапезы было провозглашено многолетие Государю Императору, всему его Августейшему дому, нашему владыке и архиепископу Ярославскому, причем князь Долгорукий сказал преосвященному приветственную речь и преосвященный, поблагодарив князя, в свою очередь сказал ему речь и пожелал ему многие лета, и певчие вторили провозглашения, а лаврские колокола неумолкаемо гудели пока окончилась трапеза. Это было весьма торжественно.

Когда все вышли из трапезной палаты, преосвященный пошел поклониться гробу покойного владыки, а князь, по своему благочестивому обычаю, ходил в собор и там служил молебен; потом все снова собрались у преосвященного в митрополичьих келиях и, напившись там кофе, отправились на посад осматривать находящиеся там Лаврские богоугодные заведения; преосвященный поехал с князем, а я с братом преосвященного.

Начальницей этих заведений в настоящее время Е. С. Кроткова; она занимает эту должность более 15 лет.

Везде большой порядок и чистота, а домовая церковь, находящаяся при богадельне и имеющая два престола, один внизу, а другой на хорах, весьма изящна и благолепна.

Осмотревши все и всем полюбовавшись, потому что все действительно хорошо устроено и содержится как нельзя лучше, мы, по приглашению начальницы, прошли в сад, в беседку и пили там чай.

Сколько раз, посещая Троицкую Лавру, лет за десять или за двенадцать тому назад, случалось мне проезжать мимо богадельни, я видал небольшой домик, одиноко стоявший среди пустырей; теперь везде каменные прекрасные здания, а среди обширного двора довольно большой сад, весьма хорошо разбитый и содержимый в надлежащем порядке.

В 4 часа князь Долгорукий поехал на железную дорогу, чтобы отправиться в Москву. Преосвященный провожал его и с ним простился на вокзале.

Потом я сел к преосвященному в коляску и мы поехали в скит, где была встреча со звоном. Я давно не посещал скита и, вошедши в него, подивился множеству зданий, выстроенных с тех пор: келии, гостиница, лавки; он теперь представляется огромным монастырем. На скитской колокольне колокол в 350 пудов, а в пещерах в 250 пудов.

После скита мы посетили пещеры, где чудотворная икона Черниговской Божией Матери, и служили молебен. Из пещеры мы возвратились в скит и входили в келии покойного владыки; были у игумена и пили у него чай. Преосвященного при отъезде провожали опять со звоном. Когда мы возвратились в Лавру был уже вечер. У святых ворот мы вышли из коляски и пошли ходить около Успенского собора и Смоленской церкви, где кладбище. Причем преосвященный заметил, что надгробные памятники поставлены в линию, чего прежде не было, что они передвинуты и, стало быть, не на самих могилах.

Когда я пришел на ночлег в келии отца Иосифа, милейшего и добрейшего старца, было уже 11 часов ночи. На следующее утро мы отслужили панихиду у гроба владыки; служил ее молодой иеромонах (кажется, по имени отец Иероним) очень хорошо, внятно, неспеша, вполне, без всяких сокращений, а потом я ходил к мощам Преподобного и слушал там молебен.

Перед поздней обедней вторично ходил я к наместнику и к казначею отцу Авдию и благодарил их за гостеприимство и радушный прием; слушал в Троицком соборе позднюю литургию, при которой присутствовал и преосвященный. Потом я ходил к нему и с ним совсем простился, и хотя мне было очень прискорбно и тяжело с ним расставаться, но все-таки легче, чем когда я провожал его с Угреши. Вскоре после того я отправился на железную дорогу и ровно в 3 часа пополудни сошел в Пушкине, где меня ожидали лошади из пустыни.

Погода была прекрасная, и день не слишком знойный. Ехать было хорошо. Поблизости от Пушкинской станции множество весьма красивых дач; глядя на них, я дивился, что в течение каких-нибудь десяти лет это пустое, дикое место так застроилось, точно маленький городок, и в древнем вкусе деревянная прехорошенькая церковь. Говорят, что по летам в Пушкине живет на дачах более 6 000 человек, и я этому верю.

По пути от Пушкина в Берлюковскую пустынь есть тоже немало деревень и сел, и весьма замечательные две усадьбы; село Щелково (Гребнево) купца Кондрашева. Дом вроде замка, очень большой и красивый, множество каменных служб, огромный парк, обнесенный каменной оградой с башнями, и ворота наподобие триумфальных. Церковь с колокольней прекрасной архитектуры на открытом месте, и очень хороший звон.

Другая дача тоже прекрасное строение, но как называют ее не помню и не знаю, чья теперь, а прежде была Пантелеймонова. К 6 часам я приехал в Берлюковскую пустынь, а к вечеру возвратился в Кармолино.

Я прожил на даче до 28 июля. В этот день простился с Кармолиным и поехал в пустынь, где провел еще сутки, отблагодарил отца игумена Нила за его любовь и радушное гостеприимство, отслужил напутственное молебствие перед чудотворной иконой Спасителя и, простившись с настоятелем и со всей братией, провожавшими меня до Святых ворот, к вечеру, июля 29, благополучно возвратился на Угрешу.

Здоровье мое в течение лета значительно улучшилось: силы, отчасти утраченные мной во время болезни и от потрясения всего организма, стали мало-помалу возвращаться, так что по приезде моем из Берлюковской пустыни, я чувствовал себя хорошо и, благодарение Господу, не было ни малейшего признака моей прежней болезни.

В августе я был в Коломне, куда приезжал и епископ Можайский Игнатий, и мы служили в соборе вечерню с акафистом Успению Божией Матери, что было весьма торжественно; народу было большое стечение. Я возвратился на Угрешу 13 числа. В праздник Успения московских богомольцев было много, все гостиницы были полны. Во время всенощного бдения, когда икона Успения, что над царскими вратами, спускается и из корзины с цветами, поставляемой под иконой, раздаются прикладывающимся пучки цветов, роздано было таковых более 1 600 находившимся в храме богомольцам.