Над морем житейским. Слова, речи и беседы

И состав, и происхождение настоящего сборника определились совершенно случайно. Он является ответом на настойчивые просьбы благосклонных слушателей, пожелавших видеть мое устное слово в печати, в отдельно изданном сборнике. Но, к сожалению, те проповеди, которые показались моим слушателям наиболее задушевными, а потому были и наиболее удачными по своему воздействию на аудиторию, не вошли в состав этого сборника. И это по той простой причине, что у меня не было времени их записать. По особым условиям моего служебного положения я призван проповедовать почти ежедневно, а в воскресные и праздничные дни количество произнесенных за день проповедей иногда возрастает до четырех и пяти. При постоянной текучести наплывающих и сменяющих друг друга новых образов, конечно, создается очень неблагоприятное условие для того, чтобы сказанное раз слово удержалось в памяти и сознании в своей первоначальной форме, дабы быть восстановленным потом «во время благоприятное» (2Кор.6:2).

Поэтому состав настоящего сборника пришлось ограничить прежде всего теми проповедями, которые были произнесены по официальному назначению и подлежали предварительной цензуре епархиальной власти, куда они представлялись по необходимости в записанном виде, а потом теми, которые удалось восстановить по случайным записям некоторых моих благосклонных слушателей. Так как при этом большая часть проповедей восстанавливалась по записям во время печатания самого сборника, то поэтому в размещении их отсутствовала какая-либо система, и оно имело совершенно случайный характер.

Пусть указанные условия происхождения настоящего сборника хоть несколько оправдают перед судом читателей и смелость издания его, и часть тех недостатков, которые, несомненно, будут замечены в этих слабых опытах моего проповеднического слова.

Протоиерей Петр Миртов

Петроград, Обводный, 116

1914. XII. 16

(Речь, произнесенная по прочтении Высочайшего Манифеста о войне с Германией перед молебном на Варшавском вокзале в Петрограде 20 июля 1914 г.).

«Господи сил, с нами буди».

Точно взмывшая внезапно на ясном небе туча и вдруг, среди тихого летнего дня, раздавшийся из нее удар грома прозвучала для всех нас неожиданно весть боевая, так нарушившая спокойное течение нашей мирной обывательской жизни. И знаменательно, что эта грозная весть о войне объявляется нам в день гремящего пророка Божия Илии, грозного обличителя неправд человеческих.

Мы выслушали сейчас и Державное, Царское слово о ней. Царь изрек его вслух всего русского народа... В нем, как отец детям, поведал Он всем своим верноподданным, что для Русской земли настал «грозный час испытания», и что «Россия, поднявшись, как один человек, должна отразить дерзкий натиск врага». И разнесется теперь эта весть боевая по всей Руси святой от края и до края... И то, что в художественном озарении своем как бы провидел некогда наш отечественный поэт, сбудется, да и сбывается уже на наших глазах. «Славянские ручьи сливаются в русском море...» И оно, неиссякаемое, родит одну за другой волны народного одушевления и героического подъема. И покорная призыву Своего Монарха Русская Земля, раскинувшаяся на необъятное пространство, «от Перми до Тавриды, от Финских хладных скал до пламенной Колхиды, от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая, стальной щетиною сверкая», встает уже с величавым достоинством и готовностью идти на дерзкого врага. Как вспугнутая, как раненая орлица с тревожным клекотом и гневным криком вьется над своим гнездом, готовая защищать его своей грудью до последней капли крови, так и наша матушка-Русь с болью в сердце, с тревогой в душе, но в то же время с глубоким сознанием своего долга отдает на защиту родной земли все свои силы, всю свою мощь. И шлет она своих родных сынов в ту, по словам Государя, «единородную, единодушную, крепкую, как стена гранитная, армию», которую Он – Державный Вождь и Хозяин русской земли – Сам же и «благословил сегодня на труд ратный».

Мы все сознаем, что грядущая война таит в себе много тяжких испытаний, что она потребует от страны напряжения всех ее сил. Но великим утешением и ободрением «в грозный сей час» да послужит для нас обетование, что «не в силе Бог, а в правде», что «на начинающего Бог».

Не мы начали войну. Не мы первые обнажили меч. И, принимая брошенный нам вызов, мы одушевляемся не преступной алчностью новых завоеваний, не жаждой суетной славы, но ревностью о попранной врагами нашими правде. Как нечестивый Ахав и беззаконная Иезавель во дни пророка Божия Илии посягнули на соседний с их владениями виноградник бедняка Навуфея и, убив его, отняли это «наследие отцов его» (3Цар.21:3), – так и вероломная Австро-Венгрия, нарушив правду международных отношений, надругавшись над законами Божескими и человеческими, с ничем не оправдываемой дерзостью, простерла руку свою на маленькую соседнюю Сербию и хотела лишить ее политической независимости – этого дорогого для славянской страны отеческого достояния и исторического наследства. И Русь Святая, поднимая сначала свой голос на защиту попираемой Австрией правды, а потом и меч на оборону пределов своих от вторжения в них коварной Германии, выступает поистине в духе и силе Илии, не только обличившего беззаконников, но предсказавшего им грозную погибель, позорный конец.

Будем верить, что не случайно знаменательное совпадение настоящих переживаний со священно-историческими, библейскими воспоминаниями нынешнего дня. В туман неизвестного будущего, в загадочную темь грядущих событий, не бросается ли этим совпадением луч для нас светлой и отрадной надежды? Не предрешается ли здесь пророчески и самый конец кровавой драмы, для нас радостный, победный, а для врага нашего позорный и постыдный? Не об этом ли и будем мы возносить сейчас свою молитву, собравшись здесь в таком множестве?!

Неложно слово Господа: «Взявшие меч мечом погибнут» (Мф.26:52). Уже из поднявшегося повсюду народного воодушевления видно, что направленный на нас удар будет отражен с честью, достойной великого народа. Будем надеяться, что неприятельский меч, с такой самоуверенной дерзостью извлекаемый врагом из ножен, разобьется о твердыню русского патриотизма, вспыхнувшего повсюду с таким ярким блеском, с такой захватывающей силой. Как железо, как сталь, ударяясь о твердый, неподатливый гранит, извлекает из него целый сноп, целый фонтан искрящихся фейерверком огненных брызг, так и жестокий удар врага не сокрушит нашей крепости, а лишь еще более воспламенит богатырскую грудь нашего Ильи Муромца непобедимой любовью к Царю и родине.

Трогательно было наблюдать эту любовь и это единение Царя с народом сегодня, перед Зимним дворцом, на площади, буквально залитой притекшими сюда со всех концов столицы народными потоками... При полном почти отсутствии полиции, громада в несколько сот тысяч человек стояла стена стеной и сохраняла образцовый порядок. Чувствовалось, что эту многотысячную толпу, слившуюся в общем настроении, как монолит, сдерживает не внешняя сила, но какая-то внутренняя узда, какое-то особое, могучее одушевление, подчиняясь которому, народ терпеливо выстоял более трех часов, выжидая появления Государя. И в груди закипало непобедимое чувство мужества и отваги от сознания, что это море голов есть в то же время и безбрежное море народной любви и преданности своему Государю... И когда Он, как долгожданное красное солнышко, показался, наконец, на балконе, когда все узрели Его светлое лицо, на которое наша общерусская скорбь успела уже положить свою печать, – о, что тогда произошло?! Возможно ли это описать и высказать человеческим словом?! Точно могучий ураган ударил вдруг в самую грудь этого народного моря, коснулся его бездонных глубин, всколыхнул их и пронесся бурным рокотом клокочущих волн... А когда Государь, в ответ на народную ласку, склонил перед ней свою венценосную голову, как бы весь охваченный могучей стихией народного восторга и любви, – то всплески этого моря достигли высшей своей силы. Они как бы хотели допрянуть до самого подножия балкона, до Царственных стоп обожаемого Монарха... И весь народ, в порыве благоговения, точно нива, от сильного ветра пригнувшаяся до самого корня, преклонился перед своим Государем и коленопреклоненный долго, долго стоял на земле, с умиленным восторгом взирая и приветствуя своего «Надежу-Царя».

Сохраним же это настроение навсегда. Станем вокруг престола плечо-в-плечо и соединимся в тесную братскую семью. Пусть в каждом из нас Царь найдет верноподданного, готового положить за Него живот свой.

Россия всегда сильна была своей верой в Бога, своей горячей народной молитвой и единением со своими Государями. Достаточно сделать самый беглый обзор нашей отечественной истории, чтобы видеть, как действительно «крепка была молящихся рука», как сильна была Русь, когда она объединялась вокруг своих вековых, заветных, исторических святынь.

Вспомним наших отечественных героев. Вспомним, как Димитрий Донской, с благословением преподобного Сергия, пошел на брань с татарами и на Куликовом поле поразил «полки чужих» (Евр.11:34) ... Вспомним, как Иоанн III объединил вокруг себя русский народ, раньше разъедаемый междоусобиями князей, и окончательно сверг татарское иго. Вспомним Минина и Пожарского. Вспомним Отечественную годину. Вспомним подвизавшихся за родину не только ратным делом, но и подвигом поста и молитвы святых благоверных князей, святителей и всех отечественных угодников наших! Вспомним «Солнце Земли Русской» – святого благоверного великого князя Александра Невского, своим державным именем как бы приосенившего нашу северную столицу. Вспомним его ратные доблести и победу над немцами.

Эти великие воспоминания о «стоятелях» и молитвенниках земли русской обязывают и нас хранить достоинство родины, полагая за нее живот свой. И особенно в настоящую ответственную минуту они налагают на нас священный долг, который с такой красотой и силой выражен апостольским чтением предстоящего молебствия. «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса». (Евр.12:1–2). И Бог не посрамит нашего упования, нашей надежды: Он будет с нами, – ибо Бог «гордым противится, смиренным же дает благодать» (Иак.4:6).

«Господи сил, с нами буди, иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы, Господи сил, помилуй нас». Аминь.

Слово, произнесенное в Воскресенском храме, что на крови, 9 сентября 1911 г., во время богослужения, совершенного членами Святейшего Синода, в день погребения П. А. Столыпина)

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13).

Снова русская земля обагрилась безвинно пролитой и для нас теперь священной кровью. И то жгучее чувство общественной скорби, которое охватило всю страну ввиду понесенной нами великой государственной утраты и которое так молитвенно объединяет нас сейчас в этом храме, являющемся живым памятником другой, еще более для нас драгоценной и священно исторической крови – Помазанника Божия, пролитой тоже за русский народ, – это горестное чувство властно влечет нашу встревоженную мысль к тому, что сейчас, в эти минуты, совершается в далеком от нас древле-стольном Киеве. Там, где когда-то началось наше историческое бытие, как народа русского, православного, где христианская вера впервые влилась в русло нашей государственной жизни, как новая, могучая, мирообразовательная стихия, и где волны седого Днепра, ударяясь о высокий берег, глухим рокотом своим до сих пор как бы рассказывают нам о том, как чудом Божиим строилась русская земля, – там, в этой «матери городов русских», наша страна, пораженная роковой потерей в самое сердце, хоронит сегодня одного из лучших сынов своих, так много давшего для ее исторического благоустроения. Там, под сенью нашей древнерусской заветной святыни, святой обители Печерской, раскрылась новая историческая могила, дабы принять в свои холодные объятия новую жертву до конца исполненного христианского и государственного долга. Там нашел для себя место вечного упокоения не знавший покоя в работе великий строитель нашей государственной мощи, незабвенный П.А. Столыпин.

И склонилась в немом отчаянии вся благоразумно мыслящая Россия над этой новой холодной могилой. И потоками горячих слез провожает сейчас туда, в ее темные недра, свою надежду и славу. Не иначе, как с обнаженной головой, отселе будет стоять перед этой могилой православный русский народ, и имя павшего героя, как первого и верного слуги Государева, сделается народным: оно останется навсегда достоянием нашей благодарной памяти и молитвы.

Говорить ли здесь о том, что в лице почившего П.А. Столыпина мы потеряли человека с большим государственным разумом, с широким размахом чисто русской отваги и мощи?! Уже теперь, сквозь туман набегающих слез, мы видим, в какую величественную историческую фигуру вырастает его незаурядная личность. В лице его действительно у кормила власти стояла благородная и мощная сила, обаятельная искренность, христианская честность и честь. Беззаветно любя родину, он бестрепетно стоял на страже ее исторической славы, всемерно оберегая ее от злодейских покушений на ее благополучие и исторический рост. Здесь он был в буквальном смысле рыцарем без страха и упрека. Для него, как государственного деятеля, воспитанного на великих заветах христианства, этой религии Креста, не было страха там, «идеже не бе страх». (Пс.13:5). И его историческое «не запугаете» не осталось лишь одним красивым и разительным жестом. Это был твердый, спокойный, величественный в своей простоте и вдумчивый ответ, брошенный им недоумкам политической мысли. Этот ответ вытекал из целостного настроения, которым жил покойный. Мужественный и бесстрашный борец за благо России, он имел один только страх – страх Божий. Объятый им, он приступал к своей государственной работе действительно «со страхом Божиим и верою». Бестрепетно глядевший прямо в глаза всегда грозившей ему опасности, он трепетал, как христианин, перед одним лишь неподкупным и страшным Судом Божиим.

Конечно, здесь не место и не время подсчитывать государственные заслуги почившего. Они сделаются достоянием беспристрастной истории. История произнесет со временем свой нелицеприятный суд над ним и покажет, какой государственный столп сдвинут с своих устоев в лице почившего П.А. Столыпина. Но если не дело служителя церкви производить расценку политических заслуг почившего, то наш долг – отметить в его государственной деятельности те христианские заветы, которыми эта деятельность вдохновлялась и одухотворялась.

Как постройку воздвигаемого дома православный человек привык осенять прикрепленным к вышке крестом, так и государственное строительство почившего от начала и до самого конца проходило под осенением заветов Креста Христова. И в этом смысле вся его жизнь вырастает в целокупный крестный подвиг, построенный на основе того евангельского принципа, который был дан на вечные времена Христом: «Болши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин.15:13).

Вот мера живой, деятельной христианской любви! И полноту этой любви прежде всего воплотил в Своем мировом подвиге голгофский Страдалец, принесший Себя в жертву для спасения мира. И этот неповторяемый образ божественного самоотвержения, видимо, всегда предносился, как высочайший идеал, перед сознанием почившего П.А. Столыпина. Вот почему для личной жизни, для личных радостей у него отведен был такой маленький и скромный уголок. Все – и силы, и таланты, и самую жизнь – он нес на алтарь служения родине, а в лице ее и ближним своим. И если жизнь делала его подвижником, то смерть облечет теперь его ореолом мученика. И та молитва, которая с жгучей грустью втеснится сейчас в наше сердце, молитва о вечном упокоении раба Божия Петра, за Веру, Царя и Отечество живот свой положившего, эта молитва, как нельзя полнее и лучше, определяет истинное значение его подвига, а также вскрывает и истинные заветы его жизни. Только тот, для которого вера – не отвлеченный логический пункт, а действительный источник живых упований, мог так объяснять свое спокойствие ввиду постоянно грозящей опасности смерти, как с чарующей простотой и откровенностью объяснял это П.А. вопрошавшему его иностранцу:

«Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, я смотрю на предстоящий день, как на последний в жизни, и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти, как расплаты за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся».

Так мыслить, так чувствовать, так говорить и, наконец, так жить может только тот, кто верит в более высокие ценности, чем цена собственной жизни. Не здесь ли тайна его героической, истинно христианской кончины. Пронизанный пулей злодея, он ищет не телесного врача для облегчения своих страданий, а прежде всего в святом Таинстве Церкви ищет залога вечной жизни. И просьба о напутствии в загробную жизнь была первой просьбой, которая срывается с его смертельно бледнеющих уст.

И в ту минуту, когда он, истекающий кровью, сам так нуждался в помощи, когда невыносимые страдания невольно должны были приковать все внимание его к себе, его мысль несется к горячо любимому Государю, Которому он так беззаветно служил. Находясь сам в смертельной опасности, он находит в то же время силы думать и заботиться о безопасности Царя, трогательно ограждая Его святым Крестом. «Передайте Государю, – говорил далее он, – что мне не страшно умереть за Него».

Не в праве ли мы после этого утверждать, что П.А. в буквальном смысле положил свой живот за Веру, Царя и Отечество.

Отечество! О, как он любил его! О, как он хотел пробудить национальное величие и мощь России. И его национализм покоился не на зоологических принципах. Это был тот здоровый русский национализм, который питается высшей зоологией и свои корни имеет в богоносной русской душе. С каким героическим бесстрашием покойный боролся за торжество в жизни этого государственного начала. Он поистине сражался за это «до крове». Забудет ли Русь святая его героический подвиг и его мученическую смерть?

Героизм – ведь это не только великая сила, но и великое сокровище народа.

Героизм из океана безвестности поднимает, возносит человеческое имя на высоту исторического бессмертия. Герои не должны умирать для сознания и истории родного народа. «Память вечная» должна храниться о них и «с похвалами» передаваться грядущим поколениям. Героизм – великое, не умирающее наследие, завещанное потомкам их великими предками. Он вливает в сердце мужество, родит патриотический энтузиазм, воспитывает дух народный, держит его в постоянном напряжении. Вот почему ветхозаветный патриот Иуда Маккавей перед решительной битвой воспоминанием о древних героях старался укрепить дух мужества в своих подвижниках. Вот почему, чем сильнее и развитее народ, тем он дороже ценит заслуги выдающихся общественных деятелей и строит им исторические памятники. Да, подвиги самоотвержения не забываются; на них воспитывается гражданское чувство грядущих поколений.

Как зерно, брошенное в землю, приносит «плод мног», так и героический образ, – мысль, рассказ о котором брошены в молодое раскрывающееся сознание, не останется бесплодным, а зажжет юные сердца жаждой героических подвигов. И мы надеемся, что жизнь оплакиваемого ныне героя таким же дивным и светлым образом войдет в благодарную память народа и в нашу родную историю.

Но мы – христиане. И наши христианские надежды должны простираться гораздо дальше.

«Тому не радуйтесь, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» (Лк.10:20), – сказал Христос Спаситель Своим ученикам.

П.А. Столыпин всем подвигом жизни своей и своим мученическим концом уже внес, вписал свое имя в скрижали исторического бессмертия. Неужели же перед этим именем не откроется и другая книга – книга живота вечного?

Если земная жизнь возложила на его чело терновый венок, то мы будем надеяться, что почивший страдалец не лишен будет и другого венца – венца той небесной славы, который Господь обещал всем любящим Его. А на место павшего героя Промышляющий о судьбах народов Царь царей воздвигнет нового мужа такой же силы и крепости, такого же совета и разума, какими в такой полноте обладал почивший. Убит Столыпин, но не убито то русское дело, за которое он пролил свою кровь. Напротив, эта кровь не только вопиет «к Небу», – но она явится, как кровь мучеников, семенем, залогом еще более могучих национальных движений.

И эта христианская надежда пусть умерит нашу скорбь теперь, пусть поставит границы нашему отчаянию, дабы нам, по слову Апостольскому, не уподобиться «не имущим христианского упования» (1Фес.4:13). Аминь.

Речь, произнесенная 27 апреля 1906 года, в 2 часа дня, на общественном молебне в зале Петроградского вокзала Варшавской железной дороги.

Сегодня вся разноверная, разноплеменная, многоязычная Русь празднует начало своего гражданского совершеннолетия... От пенистых волн Балтики до глубоких вод Тихого океана, от холодного моря Северного до бурного Черного, – вся Русь, как один человек, охвачена сейчас общим настроением благоговейного трепета и ожиданий. Как «небопарные орлы», – употреблю выражение летописца деяний Стоглавого собора, – слетелись отовсюду русские земские люди для устроения порядка в той стране, о которой еще на самой заре ее истории, когда только что складывалось наше государственное бытие, было сказано: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней мало»...

Народ русский, православный! Чувствуешь ли ты, какой знаменательный момент наступает в твоей жизни?!

Зачинается самобытный период русской истории. Открывается великая книга новых исторических судеб для России... и сюда вписывается первая золотая страница... Да не будет же она кровавой и да благословится на ней имя Господне!..

Долго, как мертвый, неиспользованный капитал, лежала без движения спеленутая, как бы повитая бюрократической опекой, могучая, свободная, самобытная творческая мысль народа русского...

Как подземный поток ищет выхода наружу и, пробив, наконец, толщу земной коры, вырывается на свет Божий кристально-чистыми, живыми струями, так и сдавленная тисками печального недоразумения народная мысль металась, билась и тревожно искала для себя свободного выхода... И вот теперь он дан. Русский народ призван к новой жизни. С сегодняшнего дня он вступил в возраст гражданственной зрелости. Для него открыт свободный вход в палату государственного разума. Стена, отделявшая царя от народа, рухнула. Русский народ теперь беспрепятственно понесет к державному трону свои боли и нужды. Из сокровищ народного ума, народного сердца, державная власть станет щедро черпать руководящие указания, которыми и будет направляться дальнейшее течение нашей государственной жизни.

Народ должен сознать всю громадную ответственность выпавшей на него задачи. Он приступает к законодательной работе. Он призван сказать новое, народное, мудрое слово, которое вдохнуло бы во все отправления государственной жизни новые силы, осветило бы затаенные уголки ее, согнав с царственной ризы нашей дорогой родины все темные пятна.

Некогда с дымящихся вершин Синая Моисей снес народу еврейскому скрижали Завета с Богоначертанными на них письменами, которые и легли потом в основу не только религиозной, но и общественно-бытовой жизни евреев. Дух этих законов не должен никогда вымирать в потоке исторического бытия народов. Им должно быть запечатлено всякое законодательное творчество. И потому теперь с вершин народной мысли, народного совета должны блеснуть сияющие той же божественной правдой законы жизни. Только при этом условии они и вольются благодатной, живящей струей в океан наших общественных отношений. Только положив в основу нашего гражданского законодательства дух и правду Божьих законов, снесенных с Синая, мы дадим начало христианскому, законодательному, народному творчеству.

И история поставила не кого-нибудь, а именно нас перед этим гражданским Синаем! Как же нам не почувствовать благоговения к переживаемому моменту, как с трепетом не обнажить перед ним своей головы!

«И сказал Господ Моисею: пойди к народу, объяви и освяти его сегодня и завтра; пуст вымоют одежды свои, чтобы быть готовыми к третьему дню» (Исх.19:10–11). Так готовился к Синайскому законодательству народ еврейский!

Не должно ли лечь это настроение благоговейного трепета и на наши сердца? Не должны ли и мы к великому делу государственных преобразований приступить «со страхом Божиим и верою», с трезвым, вдумчивым настроением и совестью, омытой слезами сокрушения.

Древние православные люди прежде, чем решать тот или другой вопрос общественной важности, назначали трехдневный пост, очищали душу покаянием, оживотворяли свои духовные силы Таинством Тела и Крови Господней, – и потом уже, благоговейно настроенные, брались за обсуждение великого государственного дела. Не из пьяных ресторанов, не от жарких застольных речей, не с шумных банкетов, а из храма Божия шли они в цареву палату и несли сюда тихое вдохновение горячей молитвы. Какое бы святое настроение внесли в стены Государственной Думы и современные законодатели, если бы вошли сюда, обвеянные молитвой! Как бы засияла правда Божия во всех их постановлениях и решениях! Вы только вообразите себе, что стало бы, если бы думать общеземскую думу собрались люди «с Богом в душе», с настроением Радонежского Печальника русской земли или с тихим упованием кроткого, верующего Серафима?! Здесь, как некогда на Синае, загремел бы тогда неподкупный голос правды Божией, – и общенародная совесть, как молния, осветила бы все извилины и кривизны нашего исторического шествия.

Первая золотая страница, которой начинается новый период нашей истории, нудит мысль к невольному сближению. Вспоминаются начальные строки первой же страницы из Книги книг – святой Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою» (Быт.1:2)... И этот первобытный хаос, под благодатным дыханием Божьей силы, постепенно получал вид правильного, закономерного развития. Не заставит ли вспомнить об этом первобытном хаосе то множество различных мнений, требований, взглядов, которые будут, несомненно, высказаны народными представителями, собравшимися со всех краев России в нашу Государственную Думу? Но пусть же и здесь, над этим хаосом разнообразных мнений, почувствуется животворящее веяние Духа Святого! Пусть благодатная, зиждительная сила Его творчески введет этот широко разлившийся поток – иногда до враждебности противоположных – пожеланий в определенное русло и даст ему закономерное течение! И тогда только народная мысль вольется в море нашей государственной жизни новой, великой, мирообразующей стихией!

Да не будет же выступление творческих сил народа русского на арену истории разрушительным наводнением, которое ломает виноградники, закидывает песком цветущие поля и пастбища, оставляя всюду по себе картины страшного опустошения... Нет! Пусть народная дума широкой, плавной рекой тихо обтекает берега русской жизни, везде пробуждая к деятельности новые, свежие силы. И тогда только зацветет правдой и миром родная страна.

Господи! Сотвори же Себе и нам – «люди избранны, ревнители добрым делом» (Тит.2:14). Аминь.

В один из самых важных тайнодейственных моментов литургии, когда верующие должны отложить «всякое житейское попечение», когда величие совершаемой тайны невольно налагает на наши уста печать благоговейного молчания, и когда сама Церковь поет: «Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом и ничтоже земное в себе да помышляет: Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися», – в эти священные минуты, возводящие ум наш горе, служитель алтаря от лица Церкви молится к Богу: «Помяни, Господи, благоверного и христолюбивого Государя нашего, Императора и Самодержца Всероссийского, его же оправдал еси царствовати на земли: оружием истины, оружием благоволения венчай его; осени над главою его в день брани, укрепи его мышцу, возвыси его десницу, удержави его царство, покори ему вся варварския языки, брани хотящия; даруй ему глубокий и неотъемлемый мир; возглаголи в сердце его благая о Церкви Твоей и всех людех Твоих, да в тишине его тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте».

Знаменательна эта таинственная молитва за царя земного, повергаемая перед престолом Царя Небесного в самую священную минуту тайнодействия, когда верующая мысль, отрешенная от житейских попечений, должна особенно воскрилиться и, оторвавшись, от земли, высокими порывами воспарить к небу! Не устанавливается ли этой молитвой священная, мистическая связь между властью земной и властью небесной? Не обручается ли здесь власть земная с заветами царства небесного? Не указывается ли ей действительный источник государственной мощи и силы, раздвигающий в бесконечность самую идеологию государственного строительства, задачи и цели которого, во всяком случае, не исчерпываются одними лишь житейскими попечениями? Ведь если Церковь, не нарушая общей гармонии молитвенных настроений, пробуждаемых священным моментом тайнодействия, находит уместным молиться в это время за царя, за его державу, – то, очевидно, идейный замысел государственной власти выше и шире, чем та материальная цивилизация, стремление к которой движет и заправляет политической жизнью современных народов. Пусть народ языческий тщится утверждать везде свою гражданскую доблесть и славу. Пусть всемирное владычество – его единственный и конечный идеал. Пусть главную мечту, которой одушевляется его политическая жизнь, он полагает в том, чтобы «его рука лежала на хребте врагов» (Быт.49:8). Но одни эти задачи не могут покрыть собою государственной идеологии христианской страны. Народ христианский в основу своей даже политической жизни должен класть другие начала. Он должен помнить, что мы призваны утверждать на земле не свою, но Божью славу, и что только лишь в ореоле этой лучезарной божественной славы «праведник, яко финикс, процветет: яко кедр, иже в Ливане, умножится» (Пс.91:13) – что в безграничном океане Божьей славы не затеряется, не потонет ни одно имя, ни одна капля человеческого бытия, если только на ней есть отражение этой славы.

Так вся мировая жизнь и человеческая история со всеми их установлениями и порядками приобретают единственно возможный для них смысл – религиозный, вне которого все суета и томление духа; вне которого даже могучие порывы человеческого духа создают только беспорядочный хаос мысли и жизни, куда внести начало гармонии и порядка может одна лишь зиждительная сила Духа Святого.

Определяя ценность идейных стремлений, захватывающих собой нравственное чувство и волю, как отдельных лиц, так и целых общественных групп – до государства включительно, – Христос Спаситель однажды сказал: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф.16:26).

Вопрос о пользе в наш деловой практический век – самый модный вопрос. Он занимает и волнует современное общество от самых верхних слоев его до самых глубоких низов народной толщи. Но, к сожалению, этот вопрос представителями не только государственной, но и церковной власти решается иногда в узких рамках совершенно безверного миросозерцания или, в лучшем смысле, в ущерб вечным идеалам жизни, как это и случилось на нашем церковном католическом Западе.

Не так этот вопрос был решен на берегах Галилейского озера, этой священной родине нашей веры, – откуда простодушные рыбари, оставивши свои мрежи, пошли во все концы вселенной и закинули Евангельскую сеть для новой ловитвы. И мы знаем, какое организованное противодействие, какую враждебную силу встретили они в лице современных им державных представителей царственной власти, которые не склонили еще своей венценосной главы перед животворящим крестом, обагренным кровью Божественного Страдальца. Но вот «вера победила царства» (Евр.11:33). Меч Божьего Слова сокрушил «острие меча» языческой власти. И спасительное знамение христианской победы осенило собой трон миродержцев. И с тех пор святая Церковь смиренно слагает к подножию Престола Божия свою таинственную молитву о том, чтобы Своего Помазанника, облеченного во все доспехи власти, Господь «облек и во вся оружия Божия, чтобы венчал его оружием истины и благоволения, чтобы возглаголал в сердце его благая о Церкви Своей».

Таким образом, этой молитвой не только освящается царская власть, но и указывается, что начало, из которого родится она, надо искать не внизу, не под ногами, не в источниках народовластия, но выше, вверху, у Того Царя царей, что сидит «на престоле высоце и превознесенне» (Ис.6:1) и о Котором сказано: «Владеет вышний царством человеческим, и емуже восхощет, даст е» (Дан.4:14,22,29), и что Им «царие царствуют, и сильнии пишут правду» (Притч.8:15. Прем.6:3).

Но если уже одной этой молитвой закладывается в душу верующего твердая, хотя бы и мистическая, основа для самого благожелательного и даже благоговейного отношения к царственной власти, – то сколько живых, реальных впечатлений, в одно и то же время и поднимающих, и умиляющих до слез православно-русское сердце, дает величественная картина того священного события, воспоминание о котором собрало нас сегодня под сень этого Божьего храма.

Пятнадцать лет тому назад, в самом сердце России, в Москве Белокаменной, среди православных древнерусских святынь седого и для нас священного Кремля воссевший на свой прародительский престол и восприявший бармы Мономаха возлюбленный Монарх наш, как Божий раб и слуга, смиренно склонил перед алтарем Божиим свое венценосное чело, дабы восприять помазание на царство. Являясь сам источником силы и всякой власти земной, Он притек к источнику благодати, дабы почерпнуть здесь к правлению и правосудию силу и премудрость и дабы управить достояние Божие на тот путь истины и правды, который приводит не только к благам жизни временной, но и вечной.

Благословен грядый во имя Господне, Царь и Самодержец Всероссийский! В Тебе Церковь Христова приобрела себе царственного сына, верного и покорного священным заветам ее. И с высоты благодатного настроения, на какую возводит Помазанника Божия священный акт помазания, как ширится наш исторический горизонт, какими ясными, при всей своей безграничности, делаются те исторические дали, которые открываются перед верующим царственным взором. И как спокойны могут быть православные люди за судьбы своего родного русского народа, видя, что православная вера, это священное наследие наше от дней древних, сияет, как самый драгоценный камень в короне русских Монархов. Увенчав крестом свою корону, возложив вместе с порфирой на свои царственные рамена бремя забот о том, чтобы быть стражем Божьего достояния, наш венценосный Помазанник Божий, верный заветам Господа, действительно, прежде всего, и стал «на божественной страже» оберегая главное сокровище души народной – ее живую, творящую веру.

Какая польза народу, если он приобретет весь мир, но утратит или исказит свой национальный облик, свою веру и совесть? Не случилось ли это с древним Римом? Он приобрел почти весь мир, но утратил свои нравственные доблести. То же самое произойдет и с христианской страной, если она в погоне за царством материальной сытости и довольства пренебрежет водворением Царства Божия и правды его. Православная вера не враждебна обогащению страны, развитию ее торговли и расцвету промышленности. Но если сердце и голова великого народа всецело преданы материальным интересам; если умножение богатства рассматривается, как самоцель, а не как следствие пробужденных в народе нравственно-творческих сил, – и в то же время дело Христово, Его Церковь святая – остаются в небрежении, – то страшным приговором прозвучит над страной слово Спасителя: «Какая польза народу, если он приобретет весь мир, но Бога потеряет и исказит образ богоносной души своей».

Но этого опасения не может быть для православно-русских людей, пока Русь святая дает в своей жизни место таким праздникам, как настоящий, и, главное, пока православная вера венчает коронованную главу Помазанника Божия. Поэтому, каким чувством нравственного удовлетворения должно наполняться сердце каждого православно-русского человека при виде того, как свято хранит в себе и как твердо охраняет Православие наш Державный Монарх, полагая в нем залог силы и жизни своего народа.

Передают, что некогда царственная повелительница Англии на запрос негритянского владетеля, пожелавшего узнать причину величия этой страны, послала ему Библию с надписью: Слово Божие составляет тайну величия Англии.

Но слово Божие не должно быть мертвой буквой, мертвыми, бескровными письменами. Буква мертвит, дух животворит.

Как растение нельзя отделить от почвы без опасения лишить его соков и жизни, так и слово Божие, без ущерба для чистоты и широты его понимания, нельзя оторвать от вселенского, кафолического предания, на почве которого из его семян только и может произрастать плодоносная нива. Слово Божие, подобно зерну в доброй, согретой солнцем почве, во всей полноте и беспримесной чистоте раскрывает таящуюся в нем благодатную силу лишь в недрах Церкви Православной. Наша вина, что мы, стоя у чистого родника неповрежденной апостольской веры, не поим ей в достаточной мере жаждущую живой воды народную душу, превращая часто ее в безводную, неорошенную пустыню. Но если бы нас спросили, в чем залог хотя бы будущего величия нашей Родины, мы бы с силой непреклонного убеждения могли указать на нашу православную веру.

Что это не беспочвенное утверждение, а непреложный факт, мы сошлемся на свидетельство беспристрастной истории, которая устами одного из ученейших и объективнейших представителей исторической науки говорит: «Православие могущественно содействовало у нас утверждению единовластия и самодержавия. Предположим, что вместо православия в России был бы католицизм. Конечно, историк не имеет права толковать о том, что бы из этого произошло; но он имеет право сказать, что могли бы произойти такие явления, которым помешало одно только православие, а именно, только одно православие помешало Владиславу стать царем в 1612 году и ополячить Московское государство; но кто же решится сказать, что было бы лучше, если б восточная Европа представляла сплошную Польшу? Православие отняло Малороссию у Польши и дорушило последнюю, собравши всю восточную Европу в одно целое под именем России: неужели мы будем сетовать на православие? Относительно настоящего я спрошу у тех, которые не признают никакой религии, но уважают католицизм за его великую роль, будто бы, историческую и презирают православие за то, что оно этой роли не играло, – я спрошу у этих господ: вы не верите ни во что, громко признаетесь в этом, круглый год не заглядываете в церковь, – и кто вас за это тревожит? Знаете ли вы вашего приходского священника, и знает ли вас этот священник? Вы совершенно свободны и этой свободой обязаны православию, ибо католический священник не позволил бы вам так свободно вольнодумничать, так спокойно презирать его: в нем имели бы вы самого злого врага, доносчика, который или запрятал бы вас в недоброе место, или бы заставил ходить к себе в церковь и на исповедь. Но, самое важное и благодетельное значение православие должно, по моему мнению, иметь для будущности народов, его исповедующих. Мы видим, что протестантизм многих не удовлетворяет; достаточно факта, всем известного: движение от протестантизма между англичанами, народом самым практическим, умеющим более других народов остановиться на средине, избежать крайностей, – всего лучше доказывает, что протестантизм неудовлетворителен. С другой стороны, католицизм, не говоря об исторической и догматической неправде, становится, как видим, постоянно на дороге движения народа вперед, никак не может ужиться с новыми потребностями народов. Что же касается православия, – то, во-первых, оно не имеет того характера безавторитетности, которым протестантизм именно многих не удовлетворяет; с другой стороны, чуждое неправды папизма, православие может быть везде народной формой религиозного исповедания и нисколько нигде не стеснит народных движений» (С.М. Соловьев. Вести. Евр. 1907 г. Март).

Этими словами нашего родного, великого историка мы и закончим наше посильное слово. Величие православия доказывается историческим опытом. И если кого не может склонить к признанию сего непосредственное чувство божественной красоты православия, – то пусть к этой истине приведет его верное историческое чутье, если только он им обладает. Для всех же чад Церкви русской наше православие – истина непререкаемая, за которую мы всегда готовы страдать, а умереть за которую должно быть счастьем целой жизни. И в этом сознании каждый православно-русский человек найдет для себя сильное побуждение, особенно в настоящий день, к молитве за Боговенчанного Царя, поставленного на страже самой дорогой и заветной святыни русского сердца – веры православной.

Великое бремя державных забот легло на его царственные рамена, и мы не в силах даже их перечислить. Потому-то, вероятно, так долго, чуть не до самого утра, и не гаснет огонь в ложнице Царской. Потому-то восходящее солнце и застает часто на ногах, восставшим от сна солнце земли русской – нашего Государя. Но из всех забот самая священная забота его о благе Церкви Христовой.

Пусть же молитва: Господи! сохрани нам Помазанника Твоего на многие лета, – будет горячей и единодушной молитвой всей Руси святой и православной. Аминь.

(Слово в день рождения Государыни Императрицы Александры Феодоровны, произнесенное в Исаакиевском соборе за служением членов Св. Синода).

«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир». (Ин.16:21).

Ныне – день рождения Августейшей супруги нашего Государя. И по той глубокой исторической связи, какая издавна существует между царственной семьей Монарха и семьей верноподданных ему племен и народов, входящих в состав Русской земли, – настоящий день приобретает значение Всероссийского праздника. И нам кажется, не будет затемнено, не будет ослаблено величие этого торжества, если сегодня с высоты церковного амвона будет предложено слово о жизни, о тех вечных, непреходящих задачах ее, которые ставятся перед каждым христианским сознанием самым появлением нового человека в мир. К этим общим, основным, но вечно живым и новым вопросам всегда охотно поднимается христианская мысль. Тем более побуждений сделать эти вопросы предметом наших размышлений в день рождения Августейшей Виновницы настоящего праздника.

Рождение везде, даже в области растительно-животного царства, является светлым моментом, так как и здесь оно служит расширением и торжеством вечного начала жизни, источник которого сокрыт в Самом Боге: ибо Он «начало и конец» всему (Откр.1:8). По Его творческому слову, «начало быть все, что начало быть» (Ин.1:3). Его силой безвидная, неустроенная хаотическая материя получила возможность закономерного развития. Его велением среди первобытной тьмы, среди домирного царства покоя и смерти зародилось первое движение, загорелись первые искорки жизни. И с тех пор это жизнетворное начало, разлитое по вселенной, неустанно и безостановочно бьет из таинственных недр природы, вынося на поверхность ее разнообразные формы бытия и жизни. Сколько священного восторга и благоговейного трепета вносится в человеческую душу одним лишь мысленным представлением этого вечно движущегося начала, постоянно рождающего из себя все новые и новые силы, живого, текучего, но всегда себе равного и послушного вложенным в его природу законам. Но какой бедной становится эта картина, если мы сопоставим ее с другой, более величественной и богатой идейным движением картиной, какую дает нам высшая область сознательной, человеческой жизни, где Дух Божий Савла делает Павлом, египетскую блудницу преподобной женой, и где с такой божественной красотой проявляется Его животворящая сила.

Человек стоит в самом конце длинной цепи творений. Он как бы венчает ее. Через него, как через свою вершину, вселенная соприкасается с горним, невидимым миром. Он для нее царь и священник. Это положение обязывает. Оно налагает на него долг быть всегда на высоте своего царственного господства, ибо он призван управлять течением жизни, а не плыть в ней по воле капризного ветра страстей, способных погрузить иногда человека в самую глубь чувственных похотений.

Если таковым должно быть общечеловеческое сознание, то сознание христианское должно отличаться еще большей высотой. Ему всегда должна быть присуща мысль, что, кроме «бездны небытия», из которой каждую жизнь выносит на свет Божий естественное рождение, есть еще «бездна греха», от которой спасает нас рождение благодатное. «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин.3:5). «Рожденное от плоти есть плоть» (Ин.3:6). А «плоть и кровь не могут наследовать Царствия» (1Кор.15:50) – ибо «мудрование... плотское смерть есть... вражда на Бога». (Рим.8:6–7).

При условии возрождающего действия благодати и естественное рождение, – это, по-видимому, незначительное событие, совершающееся в укромных уголках семьи, но предполагающее за собой, как последовательный момент, рождение благодатное, приобретает для верующей совести христианина высший смысл и значение. Оно делает новорожденного не «чадом тела», но «чадом Царствия Христова» (мол. оглашения), новым сосудом, готовым к восприятию благодати и созданным «на дела благая... да в них ходим» (Еф.2:10). Вот почему и Спаситель, как бы желая обосновать радость матери, при виде новорожденного младенца забывающей смертные муки свои, называет это беспомощное и слабое создание полноправным именем человека: «Родился человек в мир» (Ин.16:21). Он усвояет матери радость, естественную в положении каждой благополучно родившей женщины. Но мотивы этой радости указываются не обычные, по крайней мере, для той неверующей, не просвещенной христианским сознанием среды, где новорожденного встречают, как предмет забавы или, в лучшем случае, как предмет одной только инстинктивной любви.

Мать-христианка в своих чувствах к рожденному детищу одухотвореннее и выше: для нее он, прежде всего, новый «человек», посланник Божий, будущий член Святой Соборной Апостольской Церкви, наследник всех великих обетований, какие даются христианством, храм, готовый для восприятия живущего в нас Духа Святого. С высоты этих соображений является многозначительным день рождения человека уже независимо от суммы того идейного блага, которую внесет в общую мировую сокровищницу его последующая жизнь. Но чем плодоноснее будет эта жизнь, чем шире раздвинется круг ее благотворного влияния, – тем больше нравственных побуждений к благодарности Творцу за эту жизнь, тем больше не теоретических уже, а реальных оснований к тому или другому торжеству в честь ее.

Ценность и нравственное величие жизни Господь измеряет степенью участия человека в исполнении Божьих планов о нем. Христос Спаситель Сам пришел «не нарушить» закон, «но исполнить» (Мф.5:17). И от Своих последователей Он требует в этом отношении не разрушительной, а творческой, созидательной работы: «Иже сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небеснем» (Мф.5:19). И если о тех, кто, подобно предателю Иуде, вносит в жизнь начало разрушения, расшатывает и ослабляет устои ее, а высшие ценности жизни продает за сребреники, Спаситель говорит: «Лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф.26:24); если день рождения их ничего не вызывает в душе, кроме горького чувства, то, напротив, день рождения всех, подъявших на себя в жизни крест христианского подвига, крест служения благу ближнего, является днем радости и торжества: «и многие о рождении» их «возрадуются» (Лк.1:14). И это потому, что здесь жизнь находит посильное осуществление своих высших задач, которые все, при всем их видимом разнообразии, могут быть сведены к одному: «Такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, – как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии». (1Пет.2:15–16); «ибо воля Божия есть освящение» наше (1Фес.4:3).

Возрадуемся же и возблагодарим Бога за то, что эти высшие христианские задачи жизни не чужды нам. Они как бы начертаны на знамени нашего православного веросознания, живой исповедницей которого является и сама Августейшая Виновница настоящего праздника, и вся наша Русь Святая, православная. Аминь.

(Речь, произнесенная в присутствия господина Министра путей сообщения С.В. Рухлова на молебне по случаю 50-летия Северо-Западных железных дорог).

«Аз есмь путь» (Ин.14:6).

Сегодня Управление Северо-Западных железных дорог, во главе с высшими представителями Министерства путей сообщения, празднует 50-летие со дня открытия движения по его линиям. Не мне, скромному служителю Церкви, подробно и обстоятельно выяснять перед этим высоким собранием культурное значение настоящего праздника: оно должно быть понятно здесь присутствующим работникам железнодорожного дела более, чем кому-либо. Это их праздник, это их торжество. Торжество не только научной техники и административного таланта, но вместе торжество свято исполненного служебного долга, торжество любви к своему делу, увенчавшейся успехом, торжество побежденных препятствий. Однако, мы погрешили бы против исторической правды и незаслуженно сузили бы значение праздника, если бы ограничили его исключительно профессиональной средой.

Успех железнодорожного ведомства есть успех всей России.

Не только экономическая, но на ряду с ней вся государственная и общественная жизнь своим развитием, своим расцветом в значительной степени обязана усовершенствованным путям сообщения, побеждающим не одно лишь пространство и время, но вялость и дряблость общественных взаимоотношений. Не даром сеть железных дорог, так густо покрывающих теперь нашу страну, считается как бы жизненной артерией ее, по которой из наших центров распределяются культурные и экономические блага по всем, даже далеким окраинам нашей Родины.

И если бы этим только исчерпывалось все значение, весь смысл настоящего торжества, как торжества внешней культуры, то и тогда велика была бы заслуга тех, которые приготовили нам этот праздник, так много потрудившись над созданием быстрых и удобных путей сообщения и так много внеся сюда своего творчества, таланта, а вместе с этим и богатства технических знаний.

Но расценка исторических заслуг железнодорожного ведомства перед Россией своей отправной точкой должна иметь не одни лишь внешне культурные, экономические итоги. Здесь вполне возможна другая, высшая, нравственная мерка заслуг... Здесь имеет законное право моральный критерий, моральный момент...

Конечно, вся сложная деятельность железнодорожного ведомства содействует прежде всего материальному обогащению страны, ее внешнему прогрессу и росту. Но не только в Евангелии, а и в самой жизни хлопотливая, практическая Марфа и восторженная, полная небесного идеализма Мария остаются родными сестрами. Отложи житейские попечения первая, не было бы, может быть, высокого, неземного настроения второй. Не хлопочи по хозяйству Марфа, может быть, не сидела бы у ног Иисусовых Мария. И нежный упрек Спасителя: «Марфо, Марфо! Печешися, и молвиши о мнозе» (Лк.10:41), – осуждает не самую житейскую заботу, а только предпочтение, забвение ради нее высших интересов и целей жизни. Но, поставленное на своем законном месте, «всякое житейское попечение», всякое житейское творчество не только является исполнением воли Божьей, заповедующей нам: «Шесть дней... делай» (Исх.20:8), но и обуславливает собой служение «единому на потребу» (Лк.10:42). И в этом смысле деятельность железнодорожного ведомства приобретает особенно высокий, идейный вес. Повышая продуктивность и энергию экономических сил страны, она тем самым создает лучшие, благоприятнейшие условия для выполнения Евангельских задач человеческой жизни, дает средства для более живого христианского взаимообщения, для подъема и роста общественного самосознания, для накопления тех нравственных сокровищ и сил народного духа, которые, воплощаясь в нашу государственную мощь, делают историю, но которые, в противном случае, так непроизводительно расходуются, тратятся на примитивную борьбу за существование, на борьбу с первобытными условиями чуждой каких-либо культурных усовершенствований жизни. К чести нашего Министерства путей сообщения надо сказать, что оно не только косвенно содействует нравственному прогрессу и идейному обогащению нашей страны, а идет к этому и прямыми путями, не замыкаясь в тесный круг своих специальных задач. Такими путями являются все просветительные начинания Министерства путей сообщения, и в числе их, между прочим, железнодорожные школы. Прокладывая пути сообщения в далекие, нетронутые культурой медвежьи уголки русской земли, Министерство не забывает прокладывать в то же время другие пути непосредственно к народному уму и сердцу, воспитывая в учебных заведениях своего ведомства подрастающие поколения на великих и священных заветах родной веры и истории. Мы знаем также, что при покровительственном отношении главного хозяина ведомства господина Министра на всех дорогах, а на Северо-Западных в особенности, возникают и умножаются в числе трезвенные организации, ставящие перед собой задачу государственного значения – оберегать русскую жизнь от того экономического и идейного расхищения, какое вносит в нее алкоголизм, сделавшийся за последнее время злом мировым, международным. Таким образом, заведуя путями сообщения, железнодорожное ведомство не забывает обращать мысль и внимание подчиненного ему служебного персонала к Тому, Кто является единственно истинным Путем для общечеловеческой истории и жизни, и Кто открыто исповедал это почти перед лифостротоном римского судилища, сказав: «Аз есмь путь и истина и живот» (Ин.14:6). Возблагодарим же Господа Бога за то, что Он почивал Своим благословением на успехах деятельности Министерства путей сообщения и, в частности, Управления Северо-Западных железных дорог за время его полувековой работы, и помолимся о том, чтобы исторический путь великодержавной России в своем направлении никогда не расходился с Евангельскими заветами Христа Жизнодавца, к Которому должны сходиться, в конце концов, все пути человеческой культуры и жизни. Аминь.

(Речь, произнесенная в присутствии высокопреосвященнейшего Владимира, митрополита Петроградского и Ладожского, членов Государственного Совета и Думы и членов «Постоянной комиссии по вопросу об алкоголизме» перед панихидой 31 марта 1913 года).

«Помысли о летах прежних родов» (Втор.32:7).

«Чти отца... и да долголетен будеши» (Исх.20:12) (5-я заповедь).

Сегодня «Постоянная комиссия по вопросу об алкоголизме», существующая при «Обществе охранения народного здравия», празднует пятнадцатилетие своей научной и просветительной деятельности.

В последующих речах и докладах, вероятно, будут подведены итоги всей ее пятнадцатилетней академической работы, и будет выяснено значение и общественный смысл настоящего праздника. Мы же сейчас предварим наше торжество молитвенным поминовением тех прежде отшедших братий наших, которые, в качестве членов комиссии, вложили в дело научной разработки вопросов, связанных с алкоголизмом, свой труд, таланты и знания, и тем как бы предначали слагающуюся историю нашего юбиляра, явившись, может быть, главными виновниками и настоящего праздника.

Как христианство успехом и широтой распространения христианских идей обязано Голгофским мукам Своего Божественного Основоположника; как оно строило успех своего дела на крови мучеников, так и всякое идейное творчество двигается вперед и созидает свои успехи на самоотвержении и подвигах своих первоначальников. Им оно бывает обязано очень многим, так как первые шаги чаще всего определяют все направление дальнейшего движения. И это налагает на последующих деятелей священный долг – сохранить навсегда благодарную, молитвенную память о тех, кому приходилось прокладывать первую борозду в общей работе. Если поднимать целину везде не легко, если первая борозда тяжела на всякой рабочей полосе, то особенно это должно сказать в применении к трезвенному движению, которое на своем пути встречало особенно много препятствий и долгое время не пользовалось даже правом гражданства. Теперь алкоголизм успел вырасти в страшное мировое, международное зло и на борьбу с собой вызывает все живые охранительные силы каждой страны. Трезвенное движение, охватившее всю Европу, начинает пробивать себе более заметное русло и в нашей русской общественной жизни. К тому же оно началось у нас не вчера только.

Из исторической дали веков неумолчно звучал голос Церкви, призывая всех к подвигу христианского воздержания. И не сухими, мертвыми, отвлеченными сентенциями учила Церковь чад своих этой добродетели. Она выдвигала перед ними целый ряд «зовущих» образов, целый сонм подвижников благочестия, из которых каждый является для нас не только «правилом веры и образом кротости», но и «учителям воздержания». Как верстовые столбы, показывающие дорогу, – эти просиявшие в подвигах угодники Божии украшают собой церковно-исторический путь православно-христианских народов и влекут всех в направлении пройденных ими подвигов.

Но, к сожалению, голос Церкви часто оставался «гласом вопиющего в пустыне» (Ис.40:3). Тем с большей радостью церковные деятели должны приветствовать работу ученой мысли, направленную к борьбе с алкоголизмом. Как ни широка и как ни почтенна практическая деятельность разнообразных трезвенных организаций, – но она очень нуждается в научном обосновании своих положений, – дабы влияние ее на все стороны жизни было более действенным и глубоким, и, между прочим, дабы идейный «нажим» на законодательную власть с целью поворота ее в сторону трезвенного движения возможен был не только во имя религиозных идеалов, но и во имя строгих, бесстрастных выводов и требований точной науки.

Когда перед обезумевшим от пьянства и испуга Валтасаром, в самый разгар его пиршества, огненная рука начертала на стене таинственные письмена: «Мене, текел, упарсин» (Дан.5:25), то потребовалась мудрость пророка Даниила, дабы прочесть и разгадать скрытый смысл этой не понятной никому надписи.

Таинственная рука жизни, как бесстрастный отметчик всех уклонений человечества от установленных Богом законов и норм, тоже чертит перед нами роковой приговор. Не на мертвой стене, а на живых скрижалях печальной действительности кровавыми цифрами отмечает она итоги разрушительной работы алкоголизма. Но, чтобы понять этот красноречивый язык ужасных цифр, чтобы прочитать эти кровавые иероглифы, нужна особенно зоркая, научная мысль, которая не только всесторонне, с объективным беспристрастием освещает, выясняет вопрос об алкоголизме, но которая, пользуясь статистическими данными, авторитетно и указывает на весь реализм грядущей от него опасности.

Почившие члены комиссии, перед которыми открылась теперь вечная жизнь с ее высшими измерениями, постигаемая ими уже не кропотливыми вычислениями и выкладками, а непосредственным созерцанием, – во время своего земного поприща много поработали над решением разных проблем науки и жизни. И, в частности, в общей сокровищнице научных данных и статистических выводов по вопросу об алкоголизме очень большая часть ученого вклада принадлежит им. Пусть же вечная память сохранит нам навсегда не только имена, но и дорогие образы этих первых работников «Постоянной комиссии». Пусть их ученые труды послужат для нас не только ценным материалом, но и одушевляющим заветом, призывающим нас с самоотвержением работать над делом отрезвления родного русского народа, дабы сберечь, сохранить творческие силы его, столь нужные как в государственном, так и церковно-культурном строительстве. И тогда «вечная память» о почивших членах «Постоянной комиссии» и их ученых трудах, свято хранимая последующими деятелями, будет верным залогом «многих лет» жизни и продуктивной деятельности для самого юбиляра. Аминь.

(Речь, произнесенная в присутствии Ее Императорского Высочества, Августейшей Покровительницы Общества «Врачебная Помощь» Великой Княгини Ольги Александровны, перед молебном на освящении Яслей, открытых Обществом 3 декабря 1913 года).

Ваше Императорское Высочество!

Общество «Врачебная Помощь», новое учреждение которого мы освящаем сейчас церковной молитвой, ведает то, что у нас принято называть изнанкой жизни... Оно читает самую скорбную страницу ее.

Вдохновляемое своей Августейшей Покровительницей и направляемое идейными руководителями, которые вкладывают в это дело всю свою душу, Общество своей деятельностью спускается в самые мрачные и темные углы жизни, прикасается к язвам, от которых так часто мы любим отвлекать наше внимание в сторону более светлых, радостных и успокаивающих тонов жизни... И сюда, на эти раны болящие, Общество, с милосердием Евангельского самарянина, льет целящий бальзам утешения и врачебной помощи.

Как дело, рожденное глубоким порывом христианской любви, Общество растет и с каждым годом все больше и больше расширяет свою деятельность. Врачуя раны, которые наносят народному здоровью своим ядом гнилые болезни, Общество через организацию разумной помощи детям столичных окраин вступает на путь более радикальной борьбы с бичами человечества. Теперь оно решило подрубать самые корни этих страшных, опустошающих болезней, охраняя своей заботой нежный младенческий возраст. Склоняясь с любовью над несчастными, уже израненными жизнью, оно склонилось теперь над детской колыбелью, чтобы своевременной помощью предотвратить здесь возможность новых заболеваний.

Кто знает, какие могучие силы и сокровища таит в себе этот детский таинственный мир, являющийся как бы запасным капиталом нашего государственного строительства!

Здесь, в этих младенческих яслях, покоится будущая Россия!

Около них завивается новая жизнь, зарождается новый наклон ее и, может быть, закладываются новые основы нашей дальнейшей слагающейся истории. И отсюда понятна вся законность повышенного и тревожного внимания к детскому возрасту.

Естественным плодом такого внимания и являются эти детские ясли, открываемые Обществом почти накануне того великого праздника, радость которого тесно связана с поклонением Вифлеемским яслям Богомладенца. Вечный Бог, открываясь в условиях тварной ограниченности, не для того ли и возлег Богомладенцем в скотских яслях Вифлеемской пещеры, чтобы освятить младенческий возраст и приковать к нему особенную любовь и внимание всего человечества.

Молитвенно приветствуя вхождение Вашего Императорского Высочества в этот приют детской любви и ласки, мы все – члены покровительствуемого Вашим Высочеством Общества одушевлены сейчас одним общим желанием и мыслью: над освящаемым ныне новым учреждением Общества и над тем делом его, в котором так трогательно сочетались христианское милосердие и врачебная наука, да пребывает благословение Божие всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

(Слово, произнесенное перед гробом Высокопреосвященного Антония, Митрополита Петроградского, за литургией, совершенной Членами Святейшего Синода в воскресенье, 4 ноября 1912 года, в соборе Александро-Невской лавры).

«Возлюби Господа Бога твоего... и ближнего твоего... так поступай, и будешь жить». (Лк.10:27–28).

В сегодняшнем евангельском чтении мы выслушали Божественный урок о любви, как основном начале или принципе жизни, – так сказать, источном роднике ее, – преподанный Христом Спасителем законнику, а в лице его всему человеческому роду. Когда законник на вопрос Господа прочитал слова закона: «Возлюби Господа Бога Твоего... и ближнего твоего... Иисус сказал ему: так поступай, и будешь жить». (Лк.10:27–28). А в рассказанной затем евангельской притче о милосердом Самарянине Христос Спаситель с жизненной картинностью изобразил и самое действие любви в человеческом мире. Он показал, как эта любовь созидает человеческое общество, нравственно сближая членов его; как она входит в мир победной силой, расширяя самое начало жизни и давая ей самые нежные, теплые краски.

И основанная Христом Церковь близко к сердцу приняла Божественный завет своего Основателя. Она не стала на путь ветхозаветного священника и левита. Она осудила их равнодушие, а урок евангельской притчи ввела, как норму, в широкое течение своей церковно-общественной жизни. Она хотела, чтобы дух милосердого самарянина царил во взаимных отношениях ее членов. И, по-видимому, не случайно на фоне евангельской картины проходят перед нами ветхозаветные блюстители закона – священник и левит. Завернувшись в тогу мертвой законнической праведности, они неуклонно идут своей дорогой, равнодушно минуя «впадшего в разбойники».

Не хотел ли здесь Пастыреначальник наш Христос показать, как отсутствие духа милосердного самарянина обездушивает, лишает нравственной красоты и силы даже самих стражей закона? А с другой стороны, не хотел ли Он влить в сознание христианского мира новую мысль и убеждение, что любовь милосердная есть сердце, самый жизненный нерв новозаветного пастырства, что каждый пастырь христианский должен идти в жизни не своей дорогой, а тем путем, который проложил Христос Спаситель от Вифлеемских яслей до Голгофы, указав на Себя, как на Путь, Истину и Жизнь (Ин.14:6).

Не этой ли любовью запечатлена вся история домостроительства нашего спасения? Не склонилось ли, как милосердный самарянин «над впавшим в разбойники», и Святейшее Небо над грешной землей?! Не явился ли делом снисходящей любви беспримерный факт воплощения Сына Божия, снисшедшего с неба на землю, дабы спасти изъязвленное грехом человечество. И не эту ли мысль выражает Святая Церковь, когда поет: «Царь Небесный за человеколюбие на земли явися и с человеки поживе».

Действительно, не столько силой божественного всемогущества, сколько силой любви распятого Голгофского Страдальца был спасен человеческий мир. И эта мировая жертва была плодом любви к миру Самого Бога любви: «Бог есть любовь» (1Ин.4:16) и «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3:16).

Таким образом, любовь не была отвлеченно выраженным, теоретическим принципом. Получив полное историческое воплощение в образе Богочеловека, она светила и грела потом человеческий мир во все моменты христианской истории в лице целого сонма носителей и подвижников этого великого животворящего начала. Перед благоговейным сознанием верующего обозревателя судеб Церкви Христовой вырастает целая историческая галерея таких священных образов, в которых любовь явила силу на всех ступенях человеческой жизни. Любовь дала не только историческое бессмертие, но и вечную жизнь множеству тех «немощных», «немудрых» и «худородных мира», которых избрал Господь, дабы посрамить мудрых и знатных (1Кор.1:21,27–28). И эту любовь особенно громогласно проповедовала Церковь на пространстве всей своей многовековой истории. К этой любви призывает нас и святой апостол Павел в сегодняшнем апостольском чтении. Из римских уз, из мрачной римской темницы, рукой, закованной в кандалы, и как бы кровью апостольского сердца апостол пишет в послании к Ефесянам: «Я, узник в Господе, умоляю вас поступать достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью». (Еф.4:1–2).

Наконец, живой урок такой любви мы слышим сегодня уже не из римской темницы, а из сего предлежащего нам гроба, в котором опочил вечным сном наш незабвенный первосвятитель и учитель любви.

Может быть, чтобы этот урок вышел полнее и нагляднее, мы должны бы начертать во всем величии нравственный облик почившего?! Но нам ли своим бедным, немощным словом живописать этот образ?! Да и время ли теперь, когда наши сердца разрываются от скорби, подходить с холодным анализом к нравственной оценке личности нашего святителя?!

Его дивный и светлый образ жив. Он непосредственно чувствуется, ощущается нами и как бы витает сейчас в настоящих наших переживаниях скорби, – скорби глубокой и острой, готовой излиться целыми потоками слез. Кто не видит, какое горькое чувство переживает теперь православно-верующее население нашей столицы...

Осиротела Петроградская паства. В лице почившего архипастыря она, действительно, потеряла своего отца, с которым была связана кровными узами самого тесного духовного родства, к которому питала чувства самой нежной и искренней любви.

Но не за то только любили мы тебя, дорогой наш святитель, что ты благостным оком взирал на наши немощи и недостатки. Мы любили тебя за твою преданность и любовь к Церкви Христовой, за твое самоотверженное служение ей, за твою ревность о ее величии и неземной красоте, за твою беззаветную готовность пожертвовать всем ради славы Церкви, которую Господь «стяжа Кровию Своею» (Деян.20:28).

В нашей православно-русской иконописи есть образ святителя и чудотворца Николая, где этот столп веры изображен держащим в одной руке храм, а в другой обнаженный меч. Здесь Церковь картинно, в конкретном образе выразила свой взгляд на задачи епископского служения. Епископ действительно призван мечом слова Божия и духовной ревности ограждать чистоту церковных понятий и святость идеалов Церкви от натиска враждебных ей сил. И мы знаем, дорогой наш святитель, с каким достоинством стоял ты на этой «божественной страже». Ты был воистину ангелом врученной твоему управлению паствы. Как приставленный к дверям рая с пламенным оружием Херувим, ты, архипастырь Божий, хранил и берег священную высоту и чистоту небесных идеалов Церкви, ты защищал ее достоинство и честь. Ты сам верил в ее благодатную жизненность и непобедимость, – и нас научил выше всего чтить ее, свято хранить ее достояние и ни за какие «сребреники» или «чечевичную похлебку» не продавать ее первородства среди других ценностей жизни. Как милосердный самарянин, ты сам влек и нас побуждал привлекать всех, разбойнически изъязвленных жизнью мира сего, в ту евангельскую «гостиницу», какой является Церковь с ее благодатно врачебными и целящими силами. В служении Церкви, в преданности ее заветам какой яркий образец христианской любви дал ты нам своей жизнью! Ты все принес ей в жертву. Ты все сложил к подножию алтаря Господня.

«Архиерей не имеет своей личной жизни, жизни для себя, – писал ты в предисловии к изданному сборнику своих речей и поучений, который навсегда останется теперь для нас живым памятником твоего ревностного служения Слову, – но он живет жизнью Церкви, посвящая свою жизнь спасению других, в жизни которых и заключаются его радости и невзгоды».

Это – твоя исповедь. Но это и твоя жизнь. Не здесь ли тайна той духовной красоты твоей, которой ты привлекал к себе сердца многих! Твоя мысль всегда витала в небесных сферах. Вечность была родной стихией для твоего ума и сердца. И все явления и события жизни ты расценивал не с точки зрения момента, хотя бы исторически и важного, а от лица вечности ее принципы, ее начала полагал ты и в основу своих отношений к людям.

И все, что попадало в лучи этого «присносущного Света Христова», «просвещающего всякого человека, грядущего в мир», – все это было близко твоему сердцу, все было дорого для тебя. Вот где источник твоего широкого христианского миросозерцания! Вот чем определялись единство и цельность твоих настроений!

Ты умер для этого мира гораздо раньше, чем возлег в этот гроб... Все блага земные, вся прелесть мирская отслаивались, отмирали от твоего сложившегося настроения, как шелуха от созревшего плода. Потому-то и в твоем вдумчивом слове, и во всей обстановке твоего жизненного быта, и в каждом проявлении святительского такта чувствовалась иноческая собранность и выдержанность аскетического духа. Потому-то также – соприкасался ли ты с верхними слоями нашего общества, спускался ли любовью своей до несчастных героев печального образа, поверженных на самое дно нашей общественной жизни, – всегда в обращении с людьми отличали тебя величавая серьезность и священная простота.

И широко лились в окружающую темь жизни мягкие, согревающие лучи от твоей высокой нравственной личности.

Как евангельский самарянин, ты охотно склонялся над каждым человеческим страданием, ты мужественно и смело шел в самые смрадные и темные углы нашей жизни, раз только дело касалось спасения души человеческой.

Сколько раз твоя святительская рука, как рука Мирликийского милостивца и чудотворца Николая, отводила меч правосудия, уже занесенный над головой преступника. Сколько раз являл ты свой ободряющий святительский лик среди умирающих во время холерной эпидемии. Сколько ласки и нежности вносил ты в эти приюты страданий и человеческих скорбей. Согревающий свет твоей архипастырской любви проник даже в темные узилища Шлиссельбурга и внес сюда примиряющий луч христианских упований.

Казалось, что ты владеешь какой-то особенной силой, которая не доступна другим, – силой великого чуда – воскрешать мертвые души, оживлять окаменевшие сердца. Как ветхозаветный вождь народа еврейского ударом жезла своего извлек из каменной скалы струю живой воды, так и ты, но не тяжелым жезлом своей власти, а мягким, любовным прикосновением к самому зачерствелому человеческому сердцу умел извлекать из него живые, светлые, возрождающие порывы... Ты рождал в нас пастырский дух и от своего святительского сердца умел зажигать нас огнем пастырской ревности...

Со временем, когда пора твоей жизни и деятельности отойдет в историческую глубь, – все отдельные черты твоей личности сложатся в определенный, законченный, величавый исторический образ, окруженный нежным ореолом твоего великого смиренномудрия! И вдвинется этот образ в панораму родной нам истории, как один из светлых ее моментов. И останется он памятным здесь навсегда. На нем сбудется пророчество церковного стиха: «В память вечную будет праведник».

Уже сейчас мы видим, как широко раскрылось сердце народное, чтобы восприять этот образ. Народ верным чутьем своим предугадал, какое нравственное величие имели мы в лице почившего Владыки Митрополита Антония. Смотрите, как всколыхнулось народное море! Смотрите, какими могучими всплесками отвечает оно на тот грозный громовой удар, каким явилась для всех нас смерть любимого Архипастыря! Смотрите, каким неиссякаемым, широким потоком льется к гробу святителя народ, дабы облобызать его хладную руку.

Но на почившем Архипастыре исполнится и обетование Спасителя, данное Им в сегодняшнем евангельском чтении вопрошавшему о путях вечной жизни законнику: «Возлюби... и будешь жить» (Лк.10:27–28). Так много любивший и так долго учивший нас любви Первосвятитель не только останется вечно живым в памяти народной, но он «приискренне приобщится» к самому Источнику вечной жизни и бессмертия; ибо «пребывающий в любви пребывает в Боге» (1Ин.4:16), Который есть не только «Путь», «Истина», но и «Жизнь» (Ин.14:6).

И какие великие заветы дает величавый образ почившего Святителя грядущим поколениям, – заветы, особенно ценные сейчас, на знаменательном перегибе нашей истории!

В церковном сознании уже давно бродит и зреет мысль о разных преобразованиях в самом строе нашей Церкви до патриаршества включительно. И казалось бы, – кого же и облечь высоким саном патриарха, кого же и венчать этой славой, как не того, кто через возложение своих святительских рук поставил на чреду епископского служения такое множество епископов и через то в буквальном смысле сделался духовным их родоначальником?!

Но ты, великий наш Первосвященник, не восприял этого величия в нашей воинствующей Церкви. Ты отошел в лоно ветхозаветных патриархов Авраама, Исаака и Иакова: ты приобщился к лику Церкви торжествующей. И оттуда, с высоты небесного величия, ты как бы вещаешь нам: стремитесь к вечному, любите Церковь, храните ее чистоту, поддерживайте ее велелепие, возвеличивайте ее красоту... Пусть стоит она, как невеста Христова, «рясны златыми преукрашенная и приодеянная»...

Но помните, что истинное величие Церкви не во внешнем блеске, а в полноте ее жизни и благодатных сил... И под золотым покровом пышного благолепия, царственного господства, и под жалким рубищем гонимой мученицы – Церковь прежде всего должна хранить свое главное сокровище, свое настоящее, неподдельное золото, – это живой, созидающий дух евангельской любви... Лейте же этот целящий бальзам на язвы народной души, которая, как «впавший в разбойники», лежит при дороге жизни – забытая и истерзанная... Врачуйте пастырской любовью ее греховные раны... Внимательно и чутко вслушайтесь в этот урок, который дает всем нам сегодня святой Апостол Павел в недельном апостольском чтении. Поступайте «достойно» своего «звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием, и кротостью, и долготерпением, снисходя друг ко другу любовью, стараясь сохранять единство духа в союзе мира. Одно тело и один дух, как вы и призваны к одной надежде вашего звания; один Господь, одна вера, одно крещение, один Бог и Отец всех, Который над всеми, и через всех, и во всех нас» (Еф.4:1–6). Аминь.

(Слово, произнесенное в Исаакиевском соборе за служением Владимира, митрополита Петроградского и Ладожского, и членов Святейшего Синода).

«Как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его» (Пс.102:13).

«Милость и истина охраняют царя, и милостью он поддерживает престол свой» (Прит.20:28).

День 17 октября является особенно знаменательным в истории царственной России. Это, во-первых, день, когда 25 лет тому назад, перед глазами всего мира, совершилось великое чудо милости Божьей, спасшей Августейшую Семью Царствующего Дома от явной, неминуемой гибели. Во-вторых, – это день, когда великодержавный Хозяин земли Русской, в своих Царственных заботах о процветании врученного ему Богом государства, явил Царскую милость людям Своим, призвав лучших сынов и представителей народа, – мужей совета, разума и нравственной крепости, – к участию в законодательном строительстве русской государственной жизни. Совпадение воспоминаний об этих событиях, знаменующих собой Божью и Царскую милости и разделенных сравнительно большим промежутком времени, не является только случайным и внешним. Между ними усматривается более глубокая, живая и внутренняя связь, особенно если мы в основу своего взгляда на них положим те начала христианского жизнепонимания, которые намечаются святым апостолом Павлом в сегодняшнем апостольском чтении (XIX нед. четверг).

Здесь апостол, предостерегая Филиппийцев от «псов... злых делателей» и «обрезания» (Флп.3:2), говорит об условиях нашего спасения и залог его видит не во внешних преимуществах, не в происхождении от Авраама и, вообще, не в той или другой генеалогии, не в том или другом общественном положении или устройстве: все это, пишет апостол, я «почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Флп.3:8).

Вот на какую высокую точку зрения поднимает апостол человеческую мысль! Вот какую, истинно христианскую основу для расценки всех событий и явлений человеческой жизни дает он! Вот что должно быть венцом исторической деятельности царств и народов!

С идейной высоты этого выдвигаемого апостолом принципа мы и должны смотреть на все ценности мира, а, следовательно, и на те события нашей государственной жизни, память о которых связана с днем 17 октября. Только с устанавливаемого здесь апостолом критерия христианская мысль и может расценивать эти события, определять их истинное значение и жизненный смысл.

Несомненно, фактом громадной исторической важности явился Царский Манифест, Божьей милостью открывший выборным от народа свободный вход в палату государственного разума, давший им возможность беспрепятственно понести к подножию Державного Трона народные боли и нужды. Державная власть получила через это возможность из сокровищ народного ума, народного опыта щедро черпать указания, которыми направлялось бы дальнейшее течение общегосударственной жизни.

По мысли и воле Монарха, народ, призванный сказать через выборных свое народное, мудрое слово в деле обсуждения законов, должен своей народной совестью и своим живым непосредственным знакомством со всеми сторонами нашего общественного быта осветить темные, затаенные уголки жизни. И все надеялись, да и до сих пор ожидают, что с вершин народной мысли, народного совета блеснут сияющие правдой законоположения, которые будут отображать на себе дух законов, снесенных некогда с дымящихся вершин Синая. Войдя в жизнь, такие законоположения, несомненно, повысят все жизненные силы страны, создадут ее экономическое благосостояние, а также укрепят политическое могущество и крепость русского государства.

Но было бы большим заблуждением со стороны народа, если бы он в своем творчестве понадеялся лишь на свои собственные силы и забыл, что «Господом утверждаются стопы человека» (Пс.36:23), а тем более исторические судьбы народов. Было бы изменой перед родной историей, если бы он оторвался от того религиозного сознания, которое воспитывало наших предков в убеждении, что без Бога не до порога, что «аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии, аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс.126:1).

И эта вера в помогающую десницу Всевышнего, промышляющего о царствах и народах, поставляющего их на пути исторической славы, а «за премногия беззакония» низвергающего их и как бы стирающего, «истребляющего самую память их» со скрижалей истории, находит подтверждение в той катастрофе, весть о которой 25 лет тому назад так глубоко потрясла Русь Святую от края и до края.

Картина, где Царская Семья осталась «цела, здрава и невредима» среди общего разрушения, гибели и смерти, где шум дождя, свист ветра, стоны умирающих и обезображенные, искалеченные трупы убитых слились в какой-то дикий, ужасный кошмар, – эта картина дает впечатление, что Всемогущая Десница Всевышнего исторгла жизнь Царственной Семьи из самых челюстей смерти. Все, чем только располагают теперь естественные силы человека и современная железнодорожная техника, дабы сделать путешествие удобным и безопасным, было здесь налицо. И, однако, приведенные в особое напряжение эти естественные человеческие усилия, – предусмотрительность, забота, служебный долг и талант, – не в состоянии были предотвратить опасность. Нужна была особая, сверхъестественная сила Божия, помощь Всевышнего, чтобы «спасти Царя»...

Не указывается ли этим, в Чьих руках жизнь как отдельных людей, так и целых народов.

Не побуждает ли это нас обращать свой верующий взор к Господу, стоящему на страже успехов и безопасностей человеческой жизни во всех ее исторических проявлениях... Не говорит ли это о том, Чья воля должна определять эту жизнь. И не налагает ли это на нас долг «познавать всегда благую и совершенную волю Божию» (Рим.12:2, Еф.5:17) и в основу законодательного творчества страны ставить Закон Божий: «потому что», пишет святой апостол в сегодняшнем чтении, «мы, служащие Богу духом и хвалящиеся Христом Иисусом, и не на плоть надеющиеся» (Флп.3:3). И мы никогда не должны забывать грозное слово пророка: «Аще хощете и послушаете мене, благая земли снесте: аще же не хощете, ниже послушаете мене, меч вы пояст» (Ис.1:19–20). А потому, пользуясь милостью Царской, не будем забывать милость Божью, которую подает Господь только верующим во имя Его, ибо только «взыскующим Его мздовоздатель бывает» (Евр.11:6). Устрояя свое земное царство, создавая и блюдя его законы, напрягая государственное творчество во всю ширь дарованной свободы, не будем забывать о Царстве Божьем, не будем забывать о той свободе, которая дается познанием Сына Божия. Он есть «Путь и истина и жизнь» (Ин.14:6) для всех людей и для всех народов. И только Он указал нам действительный путь к настоящей, а не призрачной свободе, говоря: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными». (Ин.8:32).

И то, что Господь явил милость Своего благоволения именно Православному Царю нашему, не говорит ли о том, сколь любезна Господу Богу Православная Держава Царская, освящающая свои царственные доспехи молитвами основанной Господом Церкви! А это налагает на нас долг хранить в чистоте великое и главное сокровище наше – веру Православную, а вместе с этим и верность Православному Царю... Это – непременное условие, это – главный залог благоденственного и мирного жития нашего, а также главный залог и спасения нашего во Христе Иисусе...

Не «на плоть» мы уповаем, не на новые формы политической жизни и гражданственной зрелости, но «на Бога жива, дающего нам вся обильно в наслаждение» (1Тим.6:17). В познании Его – тайна всякой жизненности... Это познание – источник и жизни государственной, источник всякого творчества в ней, облагораживающего и поднимающего человечество. «Се же есть живот вечный, да знают Тебе единого истинного Бога, и егоже послал еси Иисус Христа» (Ин.17:3)... А потому все, что не приближает нас к этому познанию, все это, по апостолу, должно быть «тщетою» и «сором», который мы тщательно должны выметать из всех углов нашей жизни... Права же гражданской свободы и блага государственного творчества тогда только приобретают истинную цену и значение, если они не лишают нас другого высшего права, – права быть гражданами Сиона Небесного, куда должна иметь конечное устремление история каждого христианского, а тем более православного народа.

Пусть же мысль об этом Сионе яркой путеводной звездой горит перед общественным самосознанием русского народа. Путеводимые ей, мы не собьемся со своей исторической национальной дороги, и всякое наше строительство будет тогда строительством во славу Божию, а не суетным строительством Вавилонской башни. Аминь.

(Приветствие Императорскому Православному Палестинскому Обществу в день двадцатипятилетия его деятельности, сказанное по поручению Совета Петроградского Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, 22 мая 1907 года, во дворце Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елизаветы Феодоровны).

Ваше Императорское Высочество!

Совет Петроградского «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви», по чувству глубокого уважения к почтенной двадцатипятилетней деятельности Императорского Православного Палестинского Общества, приносит сердечное братское приветствие родному по духу Обществу в знаменательный день его юбилейного торжества, когда оно по справедливости, с сознанием свято исполненного долга и с чувством полного нравственного удовлетворения может взирать на пройденный им путь жизни и на понесенные с честью за четверть века святые труды на пользу великого православно-русского дела на нашем христианском Востоке, откуда воссияло над миром вечное «Солнце Правды» – Христос Бог наш.

Деятельность Палестинского Общества, как хлопотливой евангельской Марфы, направлена на устроение быта православных богомольцев в Палестине. А Палестина – это колыбель Откровения... Это «святое святых» нашей земли... Это – страна самых дорогих и священных воспоминаний для каждого верующего христианина.

Единственный раз за все время жизни вселенной Божественная Любовь воплотилась в человеческом образе... И это совершилось в том скромном уголке земли, который из края в край,

«Удрученный ношей крестной,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя»...

Потому и порывается так во «Святую Землю» русская верующая душа! Там для ее благоговейного христианского чувства дорого обозреть все места, освященные стопами Божественного Проповедника – на всем протяжении Его целожизненного крестного шествия – от младенческих яслей Вифлеема до кровавой Голгофы царственного Иерусалима. Роем охватывают тогда восторженную душу православно-верующего человека священные воспоминания прошлого. Из дали седых веков встают перед ней дорогие евангельские образы, события и картины. Они будят в ней самые святые движения...

И в наше время, когда политическая муть охватила все общественные слои, когда она проникла в сознание даже «малых сих» и отложилась на поверхности жизни в бурную накипь мести и гнева, – для каждого верующего сердца, израненного язвами печальной современной действительности, является иногда неотвратимой потребностью хоть на несколько минут оторваться от окружающей нас мятежной суеты и уйти в тихую атмосферу чистых христианских настроений, в область вечно дорогих и кротких евангельских образов, туда, где «Бог явися во плоти» (1Тим.3:16), и где святое небо как бы приклонилось к грешной земле...

Но какой ценой неимоверных трудов и лишений простые русские люди покупали себе счастье видеть библейскую страну до открытия здесь Императорским Православным Палестинским Обществом деятельности милосердного самарянина, – деятельности столь благодетельной и необходимой для утружденных богомольцев, шествующих не из Иерихона в Иерусалим, а из городов и весей отдаленной России.

Теперь же, благодаря широко поставленной и прекрасно организованной деятельности Палестинского Общества, русские простые люди не чувствуют себя в далёкой Палестине совершенно чужими, заброшенными и бесприютными путниками, обреченными на голод, холод и всевозможные лишения. Их здесь встречает теперь родная ласка и теплый привет.

И как Сам Божественный Путник, «не имевший, где главы подклонити» (Мф.8:20), находил Себе радушный прием в тихой Вифании, под гостеприимным кровом святого Вифанского семейства, так и шествующие по стопам Его русские богомольцы находят теперь братский приют в прекрасных учреждениях Палестинского Общества, живущего заветами Христа Спасителя и полагающего в Нем свой «Путь, Истину и Жизнь».

Дай Бог, чтобы плодотворная деятельность Палестинского Общества, руководимого не только талантливыми, но и богопреданными вождями, – росла, восходила от силы в силу.

И Совету «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви», обслуживающему духовные нужды темного простого русского народа, тем более приятно засвидетельствовать широкий успех и великую значимость деятельности Императорского Православного Палестинского Общества, что на знамени обоих обществ выставлен один и тот же дорогой завет: «Православие», под священной хоругвью которого собиралась и крепла как духовная, так и гражданская мощь земли русской. Подай же, Боже, дорогому Палестинскому Обществу и впредь работать с такой же славой и честью, с какой оно работало доселе. И пусть святая Палестина навсегда останется для нашего родного народа той купелью Силоамской, в которой возрождается и укрепляется его православно-народный дух.

(Слово, произнесенное с портала Казанского собора перед многотысячной толпой народа, в неделю жен мироносиц, 28 апреля 1913 года, на молебне, который был отслужен высокопреосвященным Владимиром, митрополитом Петроградским и Ладожским, в сослужении с преосвященным Никандром, епископом Нарвским, по случаю «Праздника трезвости»).

Христос воскресе!

Как бы окрыленные этой Пасхальной, светозарной истиной, верующие представители разнообразных общественных групп и трезвенных организаций, с разных концов нашего обширного города, притекли сюда, к чудотворной Казанской иконе Богоматери, дабы молитвенному покрову Заступницы рода христианского вверить успех и судьбы трезвенного движения в России.

При виде такого величественного, многолюдного стечения народного, осененного хоругвями и крестами, невольно приходят на память слова Пасхальной песни, которые хочется, как молитвенный вопль, обратить сейчас к пречистому лику Царицы Небесной: «Возведи очи Твои, о Владычице мира, и виждь: се бо приидоша к Тебе, яко богосветлая светила, от запада и севера, и моря, и востока чада Твоя».

Широко проложена, неустанно торится и никогда, кажется, не зарастет народная тропа к этому храму, вмещающему в себе нашу Всероссийскую историческую святыню. Поставленная здесь, в холодной северной столице, в самом центре деловой, кипучей жизни Петрограда, – сколько выслушала она горячих молитв и тяжелых воздыханий... Сколько видела слез, потоками изливавшихся в священной тишине храма, воздвигнутого в честь ее имени! Какие волны человеческих скорбей приливали и постоянно приливают сюда и до днесь! И сколько усердных «прошений, молений и благодарений за вся христианы» повергнуто к подножию чудотворной иконы Богоматери, в Которой все скорбящие ищут своей отрады, радости и утешения.

Если бы развернуть сейчас таинственный свиток всех незримых движений человеческой воли, которые, зародившись здесь, вписывают, воплощают себя в жизнь историческими фактами и деяниями, – то перед нами раскрылся бы, во всем величии, истинный ход человеческой истории. Мы поняли бы, где берут свое начало потоки, которыми приводятся в движение мировые жернова. Мы поняли бы, что история созидается не мертвыми законами социально-экономической жизни, а факторами более живыми и могучими, – движениями, источник которых здесь, в неистощимых родниках святой веры.

Благодатная сила влечет к себе неудержимо. Влекомые ей, и мы притекли сюда, под осенение всенощного покрова Богородицы, который распростирает Она, как «ширший облака», над всем человеческим миром. «К кому возопию, Владычице! К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, о Госпоже, Царица Небесная».

Какой же плач и воздыхание повергаем мы сейчас к державным стопам Владычицы мира? Какую тугу душевную пришли мы открыть перед Ней?

Когда жены-мироносицы, воспоминание о которых соединено с настоящей неделей, в предрассветной тьме Пасхального утра приближались к Живоносному Гробу, дабы облагоухать ароматами положенное здесь «тело Иисусово», – то сердца их бились одной общей тревогой и думой: «Кто отвалит» им «камень от дверий гроба... бе бо велий зело» (Мк.16:3–4).

Не лежит ли такая тревога и на нашей душе?! Не чувствуется ли настроение мироносиц и в современных переживаниях верующих людей, которые без сердечной боли видеть не могут, как алкоголизм все глубже и глубже врастает в народное тело, нанося ему неисцелимые язвы... Не наблюдаем ли мы, не следим ли с тревогой, с возрастающим ужасом за тем, как с каждым годом все более и более растущее бедствие алкоголизма становится «камнем преткновения» на пути осуществления Россией ее великой исторической миссии?! Не разбиваются ли об этот камень все наши лучшие мечты и надежды?! Не терпят ли крушение все благороднейшие намерения трезвых, верующих русских людей, жаждущих во имя Жизнедавца-Христа облагоухать ароматом христианского быта тело народной жизни, которое, по выражению нашего гениального мыслителя и художника, Ф.М. Достоевского, действительно «загноилось от пьянства». Не закрывает ли этот камень от православной России двери брачного чертога Христова, а вместе с этим светлые перспективы усовершенствования ее во всех областях жизни?! Не задерживает ли он нашу великодержавную страну в ее победоносном шествии по пути исторического прогресса?! Не лежит ли он могильной плитой и на богоносной душе русского народа, столь богатой потенциями могучих порывов к свету, добру и правде. Не давит ли, не хоронит ли он в этой душе все высокое, чистое и святое?! Не стирает ли он божественные краски с ее дивного образа. Не вырос ли алкоголизм в такое мировое зло, для борьбы с которым недостаточно уже одних человеческих усилий, а нужно вмешательство высшей небесной силы?!

Мы бы могли продолжать эти тревожные вопросы в бесконечность... Но мы здесь хотим говорить не о величии зла алкоголизма. Зло, как бы оно ни было грандиозно, всегда имеет свои пределы... Страшно не столько самое зло, сколько наше каменное равнодушие к его росту и распространению.

На наших глазах алкоголизм все глубже и глубже внедряется в народную жизнь, как бы стараясь развенчать Русь Святую православную в Русь поганую, языческую... Но посмотрите, как большинство из нас к этому постыдно равнодушны...

Вот только что окончились пасхальные светлые дни... В эти дни церковные колокола, эти медные благовестники, неутомимо будили Русь к пасхальной радости. Они широко разносили по всем городам и весям ее весть о Воскресении... Их гулкий, торжественный благовест всем вещал «иного жития вечного начало». Он звал жаждущих духовного веселья: «Приидите, пиво пьем новое».

Но какой благовест несли в окружающую жизнь мы, живые Христовы благовестники?! В то время, как наши сияющие храмы были полны света в эту светозарную ночь, мы, живые храмы, помнили ли заветы Христа: «Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех» (Мф.5:16). Несли ли мы в окружающую темь жизни яркие полосы евангельского света, христианского подвига и благодатных настроений?! Пили ли мы «новое пиво», припадая к живоносным источникам нетления, которыми из гроба одождил Христос вселенную?!

Какой грустный, тяжелый, прямо-таки кошмарный ответ на эти вопросы дает нам хроника наших праздничных дней... Она говорит, что во многих из нас замерла духовная жажда...

Мы жаждем, но только любострастных наслаждений. Мы пьем, но только из тех источников, которые своим тлением заражают окружающий воздух... И ни для кого не тайна, что везде по русским православным городам и селам в торжественный гул колоколов, в единодушный хор пасхальных песнопений врывается часто пьяная, бесстыдная, богохульная песня одержимых бесом современного поголовного пьянства... Какое надругательство над христианским праздником – это пьяное веселье, которое, как чудовищная волна, катится по всей России и топит в себе бесчисленные жертвы!.. И каким, действительно, камнем преткновения для русской современной жизни является этот печальный пережиток язычества, по странному недоразумению так сдружившийся с бытом православно-русского народа...

Не естественно ли и нам, подобно мироносицам, тревожиться вопросом: кто отвалит нам, кто уберет этот камень с мировой исторической дороги нашей родины? Но еще более естественно нам, как верующим людям, эту свою тревогу принести сюда и поведать ее Заступнице рода христианского...

Помолимся же сегодня перед чудотворным образом ее со слезами, помолимся всенародной молитвой о том, чтобы «очистились» наши «чувства» от всякой скверны плоти и духа, наипаче же от скверны пьянственной; чтобы трезвенное движение, как светоносный ангел, вошло в жизнь и силой своего могучего, непобедимого стремления отвалило камень от дверей ее гроба, воскресив русскую богоносную душу к великому христианскому творчеству. И тогда во главу этого творчества ляжет другой камень, – «егоже небрегоша зиждущии» (Пс.117:22), но Который, по слову Божию, только и может быть положен «во главу угла» всякой истинно-культурной, идейной работы (Мф.21:42), как прочная, непоколебимая основа поступательного движения вперед, в святую даль христианских идеалов. Тогда около стен церковных, под благодатным осенением молитв и благословений Церкви, будет расти и шириться трезвенное движение, предочищая путь не только для государственной мощи, но и для нравственного обновления России. Для успеха этого движения теперь наступил особенно благоприятный момент. Сам Державный Хозяин земли Русской на адресе, представленном ему от имени церковных обществ трезвости, благоизволил начертать такие золотые, истинно царские слова: «Желаю всемерного распространения по всей Русской земле трезвенного движения». Царское пожелание должно быть законом для нашей русской совести.

Мы должны употребить все силы на то, чтобы сделать его и законом нашей русской жизни.

И это тем более, что во главе русской Церкви стоит архипастырь, который особенно радеет об этом, и который широко открыл свое сердце нуждам и скорбям народным. С милосердием евангельского самарянина врачует он духовные язвы своей паствы и с неунывающей ревностью сплачивает вокруг себя пастырские дружины, направляя их энергию на борьбу со страшным злом алкоголизма.

Пусть же наш праздник для окончательного победного торжества трезвости соберет не одни лишь трудовые лепты в разосланные по городу кружки, а пусть соберет, сольет воедино и все живые творческие силы русской души, русского ума и вообще русского народа. Пусть он призовет к действию: и одушевление веры, и научную мысль, и общественный почин, и личную энергию, и силу законодательной власти, и, наконец, силу капитала, который должен созидать счастье всех, но не счастье меньшинства на несчастье и слезах народа. И тогда праздник трезвости возвратит всем другим нашим торжествам и праздникам их христианскую красоту и христианский облик. Аминь.

(Слово, произнесенное перед отпеванием Кавалерственной дамы, фрейлины Их Императорских Высочеств, Анны Дмитриевны Шиповой, 6 октября 1913 года, в неделю 18-ю по Пятидесятнице).

По чиноположению Святой Православной Церкви, с горящими свечами в руках, как символом вечного света и жизни, мы будем напутствовать сейчас молитвой в путь вечного упокоения предлежащую рабу Божию Анну.

Да позволено будет мне предварить эту молитву кратким словом.

Не венки сплетать на гроб почившей вышел я на сие священное место. Они не нужны той, которая готовится восприять другой, «неувядающий венец славы» от руки Самого Господа Бога (1Пет.5:4). По таким суетным побуждениям я и не решился бы нарушать величавый покой, положенный на лицо почившей холодной и бесстрастной рукой смерти.

Но к пастырскому слову с этого места призывает меня мой пастырский долг, повелевающий воспользоваться безмолвием усопшей для нашего общего назидания, взяв его от христианских уроков ее подвижнической жизни. И если бы я сейчас не исполнил этого долга, то не уподобился ли бы тому ленивому рабу Евангельской притчи, который скрыл врученный ему талант, зарыл его в землю, не пустив в оборот, в идейный рост для расширения Царства Христова и славы Его.

Несомненно, глубокую рану нанесла смерть почившей Анны Дмитриевны в сердце всех, кто только знал ее и так или иначе соприкасался с ней в жизни. Эта смерть оборвала множество трогательных и нежных привязанностей, которые укоренялись годами. И я думаю, что этот гроб окружает сейчас самая глубокая, искренняя наша общая скорбь. Но в своей скорби да не уподобимся «не имущим упования» (1Фес.4:13). К тому же место безутешной скорби – не здесь. Как бы естественна и законна ни была эта скорбь, – но она должна остаться за порогом, за священными стенами этого храма. Здесь же, в храме, «да молчит» всякая другая скорбь, кроме покаянной скорби о грехах своих. Здесь – место утешению веры, благоуханию молитвы и веянию вечной жизни.

Правда, неверующая человеческая мысль, лишенная твердых христианских упований, перед этим гробом в порыве тоски и отчаяния может воскликнуть: «О жизни покончен вопрос». Но для мысли верующей этот вопрос во всей своей напряженной силе и величии, может быть, здесь только начинается.

Он покончен о жизни, круг идей и интересов которой ограничивается злобой будничных дней. Но не такова была жизнь почившей. Серая паутина обыденных забот и хлопот не затянула, не заглушила в ее душе нежных ростков веры и светлых порывов к Небу, к вечности. Сквозь темную дымку житейских мелочей, которыми всех нас окутывает, окружает наша суетная жизнь, в душе почившей во всех ее переживаниях чувствовался живой и яркий прорыв в святую таинственную вечность.

Вчера, получив весть о смерти дорогой Анны Дмитриевны, смерти – для меня, по крайней мере, – совершенно неожиданной, я стал перебираться в ее письмах ко мне, чтобы яснее представить себе ее нежный психологический облик. И вот, черта за чертой, момент за моментом, стала складываться и вырисовываться передо мной общая картина ее жизни за последнее десятилетие, на протяжении которого я знал почившую... Какая это была полная, глубокая и христианская жизнь, как бы вся сотканная из порывов в область евангельских идеалов, в бессмертное царство вечных идей. Это была жизнь, построенная на строго церковном укладе православной мысли, запечатленная духом здорового русского благочестия и тех высоких гражданских чувств и настроений, которые могут сложиться только в цельной душе.

Вот – письмо, полученное мной в период русско-японской войны и революционных брожений в нашей стране. Сколько вылилось в нем горячей любви, непоколебимой преданности престолу и скорби за истекающую кровью родину. Сколько тревоги за измену некоторых русских людей своему историческому миросозерцанию!.. Какой силой искреннего, глубокого, захватывающего подъема звучит ее молитвенный призыв сплотиться всем и стать на страже вековых священных заветов нашей родной истории, которые невольно подсказываются каждому из нас правильно воспитанным историческим чутьем.

Вот – письмо, присланное Анной Дмитриевной из далекой Абхазии. Здесь мысль ее от вопросов государственного благоустроения поднимается уже к вопросам высшего порядка.

В Абхазии почившая встретила много церковно-исторических памятников древнехристианской жизни. Какую волну высоких настроений навеяли они на ее верующую душу! С каким благоговением говорила она об этой старине! Как ей хотелось воскресить в современной жизни тот дух, который витал над этим священным кладбищем дивного прошлого нашей христианской истории!

Дальше – передо мной письмо, где покойная выписывает целую цитату из книги пророка Амоса: «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, – не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних» (Ам.8:11).

«Эта жажда, – пишет покойная, – томит теперь многих. Нужны делатели на ниве Христовой. И на помощь вам – пастырям в вашей трудной народно-просветительной работе должны прийти все мы – миряне. К этому вопросу отношусь я так горячо, что испытываю боль в сердце, вспоминая слова в одном псалме: «Ревность по доме Твоем снедает Меня» (Пс.68:10)...

Так писала почившая и жестоко, беспощадно бичевала себя за то, что ей не всегда удается служить этому делу так, как бы хотелось.

Так высоко ставила и определяла для себя задачи жизни покойная. Так широко понимала она свой христианский долг и свои обязанности по отношению к Церкви и русскому народу! И рядом с этим глубоко трогает и поражает та беспощадность, с какой она суживала свои права. И это является особенно поучительным для современной эпохи, так богатой правосознанием и, напротив, очень бедной людьми сурового долга.

Анна Дмитриевна отказывала себе во всем. Ограничивать себя во всем – было правилом ее жизни.

Помню, когда я отклонил ее желание изменить одно условие своей духовной жизни, – с какой покорностью она подчинилась моему совету и писала мне: «Да, блаженнее сознавать и чувствовать, что ни на что-то ты не имеешь права»...

«Это ли Голгофа, – пишет она в другом письме... – Мне кажется, что это только частичка того, что я должна выстрадать... И я донесу свой крест до Голгофы, если пребуду во Христе, как ветвь на виноградной лозе».

Эти строки она набрасывала у одра умирающей матери в ответ на мои пожелания не падать духом, не страшиться грядущей Голгофы, которая должна быть личным переживанием каждого христианина.

Не Голгофой ли были для нее ее предсмертные страдания?

Род той болезни, которая так неожиданно для нас свела Анну Дмитриевну в могилу, всегда сопровождается такими невыносимыми физическими муками, что силу их обыкновенно приходится ослаблять приемом особых болеутоляющих средств. И Анна Дмитриевна, страдая ужасно, переносила свои страдания с удивительной выносливостью и терпением. Она находила в себе мужество даже благодарить Господа Бога за свои предсмертные мучения, видя в них для себя нравственно очищающую силу. Такое настроение, эту радость среди мук, это удивительное равновесие духа может дать только живая вера в Искупителя, а не какие-либо внешние болеутоляющие средства. Даже тот, кто облагодетельствовал человечество открытием этих самых средств, смягчающих наши острые боли¹, даже он черпал для себя силы к перенесению своих страданий в неиссякаемом роднике христианских надежд и упований. Когда предсмертные муки его достигли особенного напряжения и сделались невыносимыми, и когда окружающие больного предложили ему прибегнуть к его благодетельному открытию, дабы хоть на время ослабить силу этих страданий, то умирающий ответил: «Я сделал для себя другое, более важное и благодетельное открытие. Таким открытием явилось для меня сознание, что я – великий грешник, и что у меня есть Спаситель, пришедший не для праведников, а для грешников, которых Он и искупил кровью Своей. И Его благостный призыв «придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф.11:28), – этот призыв лучше всего утоляет не только мои телесные страдания, но и муки души моей». Так говорил верующий христианин, который, однако, не был сыном Православной Кафолической Церкви и потому не мог пользоваться богатством ее священных прав и благодатных дарований. И если он с таким упованием, с такой светлой надеждой смотрел вдаль своего будущего, то не тем ли более могла почерпнуть для себя успокоение в этом христианском сознании та, которая была и до конца жизни осталась верующей и послушной дщерью Церкви Православной. Привыкшая относиться ко всем постановлениям этой Церкви не иначе, как только со страхом Божьим и благоговением, она твердо верила и в искупляющую наши грехи смерть Спасителя, и в предстательство Богородицы, и в молитвы святых, и вообще в ходатайство Церкви...

Со всей полнотой веры относясь к обетованию Христа Спасителя: «Ядый Мою Плоть и пияй Мою Кровь имать живот вечный» (Ин.6:54), почившая Анна Дмитриевна с высоким подъемом духа преискренне приобщалась благодатной Трапезе Господней за той «мироспасительной литургией», заканчивая которую, Церковь, обыкновенно, молится: «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде кровию Твоею и молитвами святых Твоих».

И вот, перед этой жизнью, дыханием которой была молитва и служение Богу, открываются врата вечности. И омытая, облагодатствованная Таинствами Церкви дочь вечности отходит, переселяется от нас в сродную ей вечность, духом которой была запечатлена вся ее жизнь. Она, по слову Христа Спасителя апостолу Петру в сегодняшнем Евангельском чтении, «отплыла на глубину». (Лк.5:4). Перед ней открылась новая, неисследимая в своих глубинах вечная жизнь, – жизнь, недоступная для человеческих измерений, где, мы верим, богатый милостями и щедротами Господь, «глубиною мудрости человеколюбно вся строяй и полезное всем подаваяй», упокоит ее в богатстве любви Своей. И для нее – мирской подвижницы, бессменной трудницы на поприще христианского долга, каким законным и заслуженным является этот покой. «И покой ее будет честь». (Ис.11:10). На ней исполнится, оправдается обетование слышанного нами за литургией апостольского чтения: «Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет» (2Кор.9:6), ибо духовный посев почившей был не только не скуден, но очень богат.

А Церковь – это тело Христово, возглавляемое Господом, которое покойная, как Евангельская мироносица, всегда готова была умащать благовонием своего подвига, – Церковь покроет ее молитвами Богородицы и всех Святых Своих...

Облеченная в этот златотканый покров, в эту ризу брачную, почившая раба Божия Анна и предстанет на вечерю Господню к общему всех Домовладыке, Который, мы верим, приобщит ее к радостям вечной жизни.

Ее не будет с нами... Эта мысль заставляет наше бедное сердце скорбеть и тужить... И православная Церковь не отметает скорби. Она не осуждает ее. Скорбь – законное чувство при гробе близкого, дорогого человека. Но «надгробное рыдание» растворяется здесь благодарностью Богу, и надгробная песнь заключается молитвенным призывом: «Аллилуия», что в переводе на русский язык означает: «Хвалите Бога».

Пусть же это примиряющее чувство умерит нашу скорбь, пусть положит ей законные границы...

«Вот образец христианской скорби», поучал один мудрец, указывая изваянную фигуру коленопреклоненно молящегося ангела на одном из мраморных надгробий:

«Слезы из глаз падают на землю, а очи с надеждой подняты к Небу».

И мы, оплакивая смерть почившей, поднимем молитвенный взор свой к Богу, да упокоит Он дух ее в обителях райских, а ее светлый образ да не померкнет в нашей памяти, и среди скучных песен земли пусть напоминает нам о дивной гармонии небесных миров. Аминь.

(Речь, сказанная в день двадцатипятилетия священства председателя Религиозно-просветительного общества в Петрограде).

Ваше Высокопреподобие!

В день настоящего торжественного собрания, когда и святители Божии, и представители разнообразных общественных групп, слившись в общем чувстве признательности Вам, с таким редким подъемом искреннего одушевления подводят итоги Вашей двадцатипятилетней пастырской деятельности, – позвольте и Александро-Невскому Обществу трезвости, в лице его Комитета, отцов руководителей отделениями и депутации выборных, сказать здесь перед Вами свое скромное слово.

В живую величественную картину складывается история Вашего пастырского служения за истекшую четверть века. По полноте и напряженности проявленных в нем творческих порывов и сил, это служение так напоминает собой быстрый поток, неудержимо, без отдыха и остановок, бегущий все вперед и вперед. Ваша разносторонняя пастырская деятельность, действительно, – точно река широкая и многоводная, наполняющая в своем разливе каждую впадину, – стремится заполнить в жизни каждый пробел, удовлетворить каждый назревший запрос, каждую сознанную нужду. По-видимому, эта деятельность Ваша не знает границ; по крайней мере, она не умещается в тесных, обыденных рамках. С поразительным сочувствием Вы отзываетесь и идете на всякое живое дело, хотя бы оно выходило из круга Ваших прямых обязанностей, раз этого требуют правильно сознанные интересы и благо Церкви Православной.

«Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1Кор.9:22) – эти слова святого апостола Павла Вы с полным правом могли бы приложить к себе.

Но картина Вашего пастырского служения была бы неполной, если бы здесь не было сказано о Вашей деятельности на благо отрезвления родного русского народа.

Как человек ума острого и наблюдательного, как деятель, чуждый беспочвенных увлечений, как строитель, привыкший всегда созидать все на твердом основании, и, наконец, не как просто воин Христов, а как пастырь и вождь стада Христова, Вы всегда с удивительной проницательностью умели учитывать психологический момент общественной жизни, вскрывая ее насущные нужды и запросы.

Поэтому, от Вашего душепопечительного пастырского взора не укрылась главная опасность, которая больше всего грозит благосостоянию русского народа и «благостоянию» его в вере и жизни христианской.

Вы прежде многих других поняли, что народное пьянство занимает первое место среди тех темных сил, которые разлагают великий дух народный, ослабляют волю народа – эту духовную мышцу его, понижают трудовую энергию, и, наконец, расхищают и истощают жизнь, делают ее пустыней, где чахнет всякое творчество, где замирает всякий светлый порыв. Видя, как с каждым годом народное пьянство сгущается все в более и более непроницаемую тучу бедствий, как оно, точно ржавчина железо, гложет и разъедает организм народный, постепенно подготовляя в нем перерождение государственных тканей, как оно губит и убивает душу нации, закрывая ее от животворящего действия лучей евангельской правды, Вы, как председатель Совета Религиозно-просветительного общества, старались оказать всякое содействие каждому зарождающемуся в недрах Общества организованному движению в пользу народной трезвости.

И, в частности, наше Александро-Невское Общество, вызванное к жизни тринадцать лет тому назад силой великого идейного порыва незабвенного пастыря, и своей жизнью, и своим расцветом обязано прежде всего Вам.

От Ваших огней зажглось горячей пастырской ревностью молодое сердце учредителя Общества, о. Александра Рождественского. Его дали Вы Воскресенской церкви, под сенью которой организовалось Александро-Невское Общество трезвости. На Ваше руководство и нравственную поддержку опирался о. Александр в своем делании, которое оборвалось так внезапно, так для всех неожиданно.

Но не замерла та жизнь, которую вдохнул в наше Общество самоотверженный порыв о. Александра.

Вы вовремя сумели поддержать ее, дорогой отец протоиерей, сохранив за ней во всей широте то планомерное течение, которое она к тому времени уже успела принять.

Но ваше отношение к Александро-Невскому Обществу трезвости не было только эпизодическим; оно не ограничилось случайным вмешательством в его жизнь. Вы всегда находились в самом живом и непосредственном единении с нашим Обществом, служа ему и молитвой, и силой своего вдохновенного, учительного слова, и богатством своего духовного опыта, являясь для нас всегда в потребных случаях мужем совета и разума.

Кроме того, как цензор всех изданий Александро-Невского Общества трезвости, Вы стоите и по сей день на страже самого ответственного и живого дела его.

Пост цензора требует совмещения в одном лице иногда очень трудно соединимых качеств, без чего цензура теряет свой истинный характер и становится не очищающим фильтром, а непроницаемой плотиной, которая сковывает живой поток мысли и превращает его в тихие, но стоячие воды.

И Вы, с присущим Вам тактом, сумели сочетать в себе эти два основных, так трудно соединимых принципа: и вдумчивую осторожность, и широту свободного мировоззрения. Поэтому Ваш цензорский карандаш неповинен в убийстве живой мысли; он не сковывал ее свободного полета, а лишь разумно вводил ее в те берега, в которых она могла свободно течь по закономерному руслу.

Александро-Невское Общество трезвости всегда глубоко чувствовало и сознавало Ваше такое высокоразумное, благожелательное и покровительственное отношение к его народно-просветительной деятельности, – почему в день настоящего праздника и ставит своим нравственным долгом принести Вам за это низкий, низкий поклон.

В залог же молитвенно-идейного единения с Александро-Невским Обществом трезвости на поприще просвещения и отрезвления народа русского, Общество просит Вас принять от него икону нашего Небесного Покровителя Святого благоверного великого князя Александра Невского, своим державным именем приосенившего не только наше Общество, но и всю нашу северную столицу. Пусть Он приосенит своим теплым молитвенным заступлением и Вас, дорогой отец протоиерей, и всю Вашу семью, в которой да живет всегда благодатный дух и мир «Святого Семейства», изображение которого примите от нас.

Преклоняясь перед величием Вашего разностороннего церковно-общественного служения, которое, как широкий поток, разбилось на множество отдельных ручейков, мы верим в то же время, что все эти ручьи берут свое начало из одного общего источника, из одного родника.

Таким благодатным родником для верующей души Вашей, как православного пастыря, всегда была, несомненно, мироспасительная литургия, которая на заре христианства из тесных стен Сионской горницы своими благодатными струями растеклась по лицу всего христианского мира и поит доднесь каждую жаждущую душу.

Эту мысль и хотим мы выразить, поднося Вам священную картину «Тайной Вечери», откуда берет начало всехристианский благодатный и приснотекущий источник бессмертия.

Мы кончили.

Но свой привет нам хотелось бы заключить скромными стихами, которые присланы нам в редакцию из далекого Курска, по случаю настоящего праздника одним из Ваших почитателей, сотрудником нашего журнала.

Прорезав тьму ночей, туманных и ненастных,

Над ширью бурною сверкают огоньки,

О мелях говоря и о скалах опасных...

То – маяки...

Поднявшись высоко над черной бездной моря

И посылая в тьму сияющий свой свет,

Хранят они людей от ужаса и горя,

От зла и бед!

Пловца надеждою свет яркий окрыляет,

Отраду льет ему в измученную грудь,

И с новой верою и силой продолжает

Тот трудный путь!

Мы сбилися с пути, плывя средь жизни моря;

Сердца у нас болят, колеблются умы...

Давно во власти мы, друг с другом злобно споря,

Душевной тьмы...

Христа забыли мы, под власть попав кумира,

Который чудится нам в призрачной дали,

Но есть средь нас такие, кого зовут «свет мира»

И «соль земли».

Идите ж вы, преемники Божественного Слова,

Идите вы, достойные Христа ученики!

И встаньте среди нас и нам светите снова,

Как маяки!..

Ваше пастырское служение, достопочтенный отец протоиерей, было и есть тот светоносный маяк, что, по выражению поэта,

«Роняет смело свет свободный

Во тьму ничтожества и зла».

Несите ж его так же высоко, как несли до сих пор, и светите им нам многие, многие лета.

(Слово, произнесенное 15 мая 1911 года за архиерейским служением во временном храме, устроенном в Петрограде в память погибших при Цусиме).

«Я успокою вас» (Мф.11:28).

С стесненным, подавленным сердцем выхожу я на это священное место, чтобы своим посильным словом предварить то молитвенное поминовение «в море погибших воинов» наших, которое будет совершено сейчас здесь и, кажется, в последний раз в этом временном храме.

Когда встречаешься с большим человеческим горем; когда видишь перед собой действительную, живую и непосредственно переживаемую скорбь, которая до муки, до смертной боли терзает, рвет человеческое сердце, – то невольно теряешься и не находишь подходящего тона и темы для своего слова.

Правда, совершаемое ныне поминовение вызывает целый рой далеко не забытых еще впечатлений из нашего печального прошлого. Но нет сил разобраться в них. Нет сил сложить их в более или менее законченный образ. Нет сил, отдельные черты собрать в живую, полную, целостную картину со всей последовательностью слагающих ее моментов, дабы определенным выводом подвести ее окончательный и для нас, может быть, очень поучительный итог. Не знаешь, на чем остановить свою мысль, на чем сосредоточить свое внимание, чему отдать предпочтение, с какой стороны подойти к предмету своего слова.

Вереницей оживающих в памяти образов мысль невольно приковывается к тому событию, с воспоминанием о котором так тесно связан для нас настоящий день и которое вписало новую траурную страницу в историю нашей страны. Замолчать его, а тем более забыть, по-видимому, невозможно. Это событие оставило навсегда по себе в русском сердце след острой, долго нестихающей боли...

Цусима!.. Когда-то для большинства из нас неведомый географический пункт, с которым наши дети знакомились лишь в учебнике, на уроках географии, – теперь переходит из уст в уста по всей матушке Руси. Она стала известна в самых глухих уголках ее и сделалась историческим местом. Мы знаем одну мать, которая, потеряв своего сына, геройски погибшего при Цусиме, зачертила на особой карте географическую широту и долготу того пункта, где произошла Цусимская катастрофа: ей было дорого хотя бы в таком виде представить себе место, сделавшееся для него вечной могилой.

Пусть тело ее сына погрузилось в зыбкие, холодные волны далекого океана и на дне его, в глубоких недрах пучины морской, скрыта его могила. Пусть не будет над ней выситься креста или холмика, зеленеющего травами. Пусть родная рука не положит на могилку камня, который напоминал бы каждому прохожему о похороненном герое. Но хотя бы как-нибудь приблизить и в более конкретном образе представить себе это никогда невиданное место катастрофы, – вот несложная, но трогательная психология несчастной матери, у которой море отняло любимого сына, не оставив ей в утешение даже могилки.

Но мы не будем касаться этой раны скорбного сердца, которая еще сочится живым страданием. Мы не будем говорить и об общественном значении Цусимской катастрофы. Это дело будущего историка, который бесстрастной чертой подведет воспоминаемому событию его окончательные итоги.

Долг пастыря – пролить христианский свет на темные скорби человеческой жизни. Наш пастырский долг – подойти к страданию с целебным бальзамом тех христианских утешений, какие дает нам наша победная вера. Да и кто может усладить горечь страданий, кто в состоянии утолить ту боль, что разрывает на части бедное сердце от сознания понесенной утраты. Его может усладить лишь Тот, Кто усладил горькие воды Мерры, Тот, о Ком Церковь поет: «Ты – мое прибежище, Ты – моя и сила, Ты – мой Бог, Ты – мое радование». Тот, Кто Сам зовет к Себе труждающихся и обремененных, обещая им: «Я успокою вас» (Мф.11:28), и в Ком всегда Святая Церковь полагала свое упование, взывая: «Слава Тебе, Христе Боже, Упование наше, слава Тебе».

Здесь нам невольно припоминается рассказ одной скорбящей матери, которая пошла искать утешения у мятежного духом покойного Л.Н. Толстого. «Очутившись в антресолях дома графа Толстого, – пишет она, – и, увидев перед собой маститую фигуру и несколько суровое лицо знаменитого писателя, я растерялась и несколько минут не в состоянии была говорить. Но скоро горе мое заговорило за меня. Я рассказала о своем безотрадном положении. Л.Н. выслушал меня и затем стал доказывать, что утешение для меня возможно лишь в труде. Весь дальнейший разговор на эту тему с Толстым показал мне, что мое горе совершенно непонятно ему» (Истор. Вести. 1909 г., сент. «Тени прошлого», 787 стр.).

Таковы утешения всех наших мудрецов. Может быть, они философски глубокомысленны. Да что за нужда в этой философии и не смешна ли она? Нет, мы должны благословить Господа Бога за то, что Он дает нам иные утешения, которые действительно могут утолить нашу скорбь. Эти утешения в той вере, которая видит в Боге Отца. Эти утешения – в той любви, которая чувствует, что Бог – Любовь есть, открывающаяся даже в посылаемых нам скорбях. Эти утешения – в той надежде, которая светлым лучом прорезает мрак скорби и делает нас непохожими на «не имущих упования» (1Фес.4:13). Не эти ли утешения вооружают верующего христианина такими доспехами силы, которые делают его неуязвимым для «мирской печали», «производящей смерть» (2Кор.7:10). Не о них ли говорил святой апостол Павел, познавший на опыте своей многотрудной и многострадальной жизни всю сладость утешения веры, когда преподавал эфесским христианам свои апостольские уроки? «Братия мои, – писал он Ефесянам, – укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских... Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злой и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф.6:10–11,13–17).

«Облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения» (1Фес.5:8), – христианин действительно становится недоступным отчаянию. Вооруженный такими доспехами веры, он может сказать словами псалмопевца: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся» (Пс.22:4).

Конечно, скорбь наносит одинаково сильный удар как верующему, так и неверующему. И, может быть, утрата дорогой привязанности более чувствительна нежному сердцу веры, чем холодному эгоизму неверия. Но если где, то здесь особенно, оправдываются слова апостола Павла: «Любящим Бога... все содействует ко благу» (Рим.8:28).

Существует одно психологическое наблюдение, возведенное почти в непреложный закон. По нему одно и то же явление производит различные впечатления на одного и того же человека в прямой зависимости от склонности его духа и расположения. Потому и действие удара воспринимается различно человеком верующим и неверующим.

Недаром святые отцы посылают нас учиться у неразумной природы. И, действительно, если внимательно приглядеться к действующим в ней силам, – то можно извлечь отсюда немало полезных уроков. Нам припоминаются здесь рассуждения одного проповедника, словами которого мы и продолжим свою речь...

«Вот перед вами, говорит он, растение. Всмотритесь в него, и вы заметите, что на дне чашечки распускающегося бутона кроется тонкий яд, одной капли которого достаточно, чтобы заснуть непробудным сном.

Обратите внимание на окружающий вас воздух: в нем таится ураган, низвергающий все на своем пути. А вот перед вами новая сила – пар: как он страшен присущей ему силой расширения. Кто не наблюдал действия электричества, в виде молнии прорезывающего темный небосклон и воспламеняющего порой наше жилище.

Поставьте вы лицом к лицу с этими явлениями человека темного, – и он не найдет в них ничего, кроме источника страданий и смерти. Но вот подходит к ним человек, вооруженный силой науки. Он извлекает яд из цветка и приготовляет из него лекарство, целящее наши недуги: так он почерпает жизнь в том, что должно было бы грозить ему смертью.

Вооруженный силой знания, человек подставляет напору ветра мельничные крылья или корабельные паруса, и заставляет этим служить себе страшную и разрушительную силу природы. Он получает с помощью своих технических приспособлений пар, заставляет его перекладывать тяжести, вращать сложный механизм машин, вертеть колеса, подымать молоты, ткать материи, молоть зерна, воздвигать с удивительной быстротой целые здания. Он покоряет себе даже молнию и по неприметной проволоке, проложенной по дну океана, заставляет электрическую искру нести его мысль на край света. Так все стихийные силы, направляемые гением человека, содействуют продолжению жизни, ее обогащению во всех отношениях.

Не то же ли бывает и со скорбями человеческими, когда к ним подходит человек во всеоружии веры. Не обращаются ли они «во благое любящим Господа».

Блаженный Августин, с присущей ему проницательностью, сравнивает скорбь с теплотой, которая расплавляет золото и укрепляет глину, пробуждает в природе всюду жизнь и в то же время ускоряет разложение трупа».

Подобно этому и тяжкие удары скорби сокрушают одних и делают крепче других. И это в зависимости от того, с каким настроением люди воспринимают эти удары: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

Тяжка потеря, понесенная вами, о, жены и матери погибших русских героев. Океаном слез омыли вы чистую, святую память тех, кого навеки скрыл от вас в своих бурных пучинах Великий океан. И печать неизгладимой скорби легла на ваше любящее сердце. Но помните: жизнь греховного мира требует искупительных жертв! И ряд этих жертв начинается беспримерной великой Голгофской жертвой, искупившей весь мир. И умерший на кресте Жизнодавец указал на скорби и крест, как на высший путь для христианина. И вот украсилась Церковь Христова целым сонмом мучеников, исповедников, страдальцев, положивших душу свою за высшие заветы Христовы и «за други своя» (Ин.15:13).

За веру православную, за царя самодержавного, за Русь святую, за ее силу и славу гибли в волнах океана наши герои. Неужели в сознании того, что ими исполнена самая высшая заповедь христианского самоотвержения, не найдет себе утешения верующая душа?! Неужели не утешительна также мысль о том, что погибших в бурной стихии морской приняла в свои недра другая стихия – тихая и молитвенная стихия благодарной исторической памяти и океан русской героической славы?! Не забывайте и той высшей славы, и того неувядаемого венца, который Господь воздаст «в день он» (2Тим.1:18) всем любящим имя Его.

Этот завершительный момент мировой истории прольет высший свет на всю человеческую жизнь с ее скорбями. И вы только тогда поймете все величие христианской скорби. И над вами исполнится обетование Спасителя: «Блажени плачущии, яко тии утешатся» (Мф.5:4). В это верьте, на это уповайте, и да послужит это для вас источником вечного утешения. Аминь.

(Речь, сказанная при погребении священника села Орехова, Владимирской губернии, Василия Владимировича Никольского).

Дорогой наставник мой, о. Василий Владимирович! С тяжелой думой, с глубокой печалью приближаюсь я к твоему гробу. Безутешной скорбью наполняются и сердца всех твоих близких при мысли, что неумолимая смерть так рано подкосила тебя, оборвав твою жизненную нить на самой середине... Но перед таинством смерти все молчит. Смолкну и я. Не буду говорить о смерти. Не стану снимать с нее священного, таинственного покрывала... Стоя здесь, у твоего гроба, я лучше хотел бы, по долгу твоего признательного ученика, разбудить старые, но далеко не забытые еще воспоминания. Я хотел бы воскресить сейчас в памяти одну из первых страниц твоей деятельности, когда ты, в самом расцвете весны своих дней, полный молодости, энергии и жизненных сил, работал на педагогическом поприще, служил великому делу образования духовного юношества в родной нам Владимирской семинарии.

Время твоей службы здесь падает на ту пору в нашей общественной жизни, когда идеалы воспитания смутно предносились перед сознанием даже передовых людей века, когда они затемнялись разного рода безжизненными мудрованиями, когда чуть ли не главным принципом, не общим правилом было – раздвигать, как можно более, пропасть между учащим и учащимся миром, и когда, во имя холодного принципа, формального правила, убивалась живая, чувствующая личность. Но это мертвящее начало не наложило на тебя своей печати. Оно не убило в тебе той естественной, но величавой простоты, с какой ты привык ко всем относиться.

Поэтому-то в своих отношениях к ученикам ты не мудрил, не закрывался горделиво в тогу профессорской непроницаемости. Ты подходил к нам всегда с прямой, открытой душой!

Как живой, стоишь ты сейчас передо мной, но не с печатью неисцельной болезни на исхудалом лице, а в полной красе своей молодости и здоровья, – когда твою стройную фигуру облекала еще не широкая священническая ряса, а светский мундир!

Это было в начале одного учебного года.

Робким мальчиком и первый раз вступал я тогда в семинарские стены. С жутким чувством, граничащим со страхом, поджидали мы появления преподавателя на первом уроке. Он заранее уже представлялся нам чем-то вроде неприступного олимпийца. Но вот являешься ты. Помню, как сейчас, твою быструю, нервную речь. Ты заговорил и так от души, так просто, – что прежняя, напряженная атмосфера как бы растаяла сама собою. Все почувствовали себя хорошо и облегченно вздохнули. Мы детским сердцем тут же угадали, что перед нами стоит живой человек, совершенно неспособный к запугиванию, а тем более к искусственности, лицемерию и замаскированной фальши. И вот под твоим руководством началась незаметная школьная работа. Урок сменялся уроком, и наш интерес к ним с каждым днем возрастал. Обыкновенно, тот предмет, преподавать который выпало тебе на долю, – с основаниями и без оных, легкомысленно и серьезно называют теперь бременем, для детей неудобоносимым и потому излишним. Но замечательно: под твоим задушевным словом мертвые буквы латинского алфавита как бы оживали. Ты показывал нам, в какую удивительную гармонию, в какую чудную красоту сочетаются они в лучших произведениях римской литературы. Ты открывал здесь перед нами завесу древнего, но тогда еще незнакомого нам классического мира и очаровательными образами его будил в нашей душе лучшие, благороднейшие чувства. Ты питал и веру нашу, на своих уроках знакомя нас с избранными творениями святых отцов и учителей Церкви.

Но вот тебе пришлось оставить начатую трудовую борозду, которую ты стал было так усердно прокладывать в наших сердцах. Господь призвал тебя на новое, более обширное поле. Перед тобой открылось делание пастырское. И сюда ты принес тоже свое бесхитростное сердце. И здесь так же не любил ты прикрываться показной, фарисейской праведностью. Истинное содержание твоей души, со всеми ее человеческими немощами и добродетелями, было одинаково открыто и для злостных упреков, и для искренней любви! И тот, кто умел понять и разгадать твою сложную натуру, – тот любил тебя глубоко и душевно, любил именно за твое простое, чистое детское сердце. Действительно, я не погрешу, если скажу, что во многих отношениях тебя можно бы причислить к людям «не от мира сего». Ты жил в достатке, но на нем не сосредоточивал всех забот и помышлений. Ты занимал почетное положение, но гордость и честолюбие не прирождались к тебе.

Ты головой стоял выше многих, – но держал себя, как меньший из братий. В тебе и тени не было того, что на житейской речи называется хитростью и дипломатией. С твоего сердца всегда срывались только искренние нотки. Ты честно и открыто отдавал себя на суд всем. Я не буду подробно касаться здесь твоих служебных и товарищеских отношений. Скажу кратко: все говорят о тебе, что служить и жить с тобой было легко. Так до конца дней своих ты сохранил дорогое сокровище – свое живое, хорошее сердце, которое и влияло на всех сильнее и глубже, чем красноречивое, но холодное слово. И блажен ты этим, дорогой наставник, умерший о Господе, ибо Божие обетование не ложно: все чистии, добрые сердцем узрят своего Господа (Мф.5:8). Иди же к Нему, лицезрей Его славу и приискренне приобщайся к Его Божественной жизни. А мы, посылая тебе с глубокой грустью последнее «прости», будем молить непрестанно тебе милости Божией, Царства Небесного, оставления грехов у Христа, бессмертного Царя и Бога нашего. Аминь.

(Речь, произнесенная в январе 1908 года на торжественном собрании Петроградского религиозно-просветительного общества).

«Радуюсь совершившемуся освящению храма Воскресения Христова. Желаю обществу распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной Церкви, дальнейшего прочного развития на пользу русского народа»

(Собственноручно начертанные Государем Императором слова на всеподданнейше представленном Обер-Прокурором Святейшего Синода адресе от Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви, по поводу освящения 14 декабря 1908 года храма Воскресения Христова, что при Варшавском вокзале).

Более четверти века одушевленно работает на благо веры Христовой существующее в Петрограде «Общество распространения религиозно-нравственного просвещения». Родившись под крылом Церкви, это Общество росло, восходило от силы в силу, не отступая ни на шаг от почвы богопреданного евангельского учения. Оно не ездило «за синие моря», в далекие страны добывать себе громкие и звучные «девизы» для своей деятельности. Оно почерпнуло их прямо из родника чистой, неповрежденной апостольской веры... С первых же дней своей жизни, поставив над собой освященную веками хоругвь православного опознания истин Христовых, оно могло сказать о себе словами только что пропетой здесь церковной песни: «Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем». И это знамя, может быть, не яркое и не модное для нашего времени, до сих пор победно развевается над религиозно-просветительной деятельностью Общества, усложняющейся почти с каждым годом и пробивающей себе в жизни все более и более широкое русло. При этом – задачи Общества всегда были ясны и определенны... Оно их видело в том, чтобы в область народного ума и сердца влить освежающие начала христианственности, чтобы, по евангельскому уподоблению, заквасить христианской закваской не только сознание, но и весь семейно-общественный быт родного русского народа, где зреет русская мысль, где крепнет русское чувство и где, вообще, складывается вся нравственная личность православно-русского человека...

Оторвать народ от служения временным, преходящим моментам и капризам жизни, поднять его на высоту духовного созерцания, дабы отсюда ему, как малорослому Закхею, можно было увидеть во всей чарующей прелести чистый лик Христов, – вот к чему направлялись усилия и заботы всех деятелей Общества... И мы берем на себя смелость утверждать, что, придав своей деятельности такой глубоко христианский и православный характер, это Общество метило не в пустое пространство... Оно не прошло мимо жизни, как целесообразно развивающегося начала... Напротив, – оно ответило на самые насущные запросы ее, – так как христианская вера всегда была и всегда будет той могучей, благодатной мирообразовательной стихией, без которой немыслим никакой истинный исторический прогресс, немыслима никакая культура, никакое разумное, планомерное движение вперед. Жизнь двигается вперед ничем другим, как богатством тех сил, которые заложены и таятся в неисчерпаемых родниках народного духа... Ими приводятся в движение мировые жернова, отделяющие чистое зерно жизни от исторической шелухи и его случайных наслоений. И сюда, в недра народного духа, вера Христова всегда несла и несет неистощимый энтузиазм, вливает неунывающее мужество, а также всю глубину христианского терпения и вечных, неумирающих упований... Она открывает в душе человека источник того внутреннего, благодатного озарения, которое ярким огоньком горит даже среди беспросветной мглы и облегающего мрака… «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин.1:5). Не эта ли вера обогатила наш русский народ неистощимыми запасами выносливости и терпения?! Не она ли сделала русскую душу богоносной?! Не она ли вдохнула в нее неутолимую жажду жить по-Божьи?!. Не она ли создала, наконец, наши святые народные идеалы, которые так чужды западно-буржуазной окраски и, напротив, так возвышенны и нежны по своим психологическим очертаниям?! Просмотрите современную революционную литературу, которая идет к нам со стороны и которая затопила теперь наши книжные рынки... Прислушайтесь к ее боевым призывам, к тому, что она проповедует, и к чему она зовет нас!.. И перед вами во весь рост встанет... не кроткий и любящий Серафим, а человек, полный злобы и мщения. Это даже не человек... Это начиненная местью и гневом бомба, которая вот-вот разорвется и разнесет собой все окружающее... И перед таким сверхчеловеком преклоняются, его величают, ему несут свои восторги... Но вчитайтесь вы в те, полные загадочной грусти, творения нашего народного духа, которые создались на почве христианизированной совести, – и перед вами выступит в нежном сиянии образ другой души, – души, тоскующей по правде, для которой «звуков небес заменить не могли скучные песни земли». Вспомните хотя бы народное сказание, так художественно обработанное А.Толстым, о Пантелее-Целителе: «Пантелей-государь ходит по полю, и цветов, и травы ему по пояс; и все травы пред ним расступаются, и цветы ему все поклоняются, и он знает их силы сокрытые, все благие и ядовитые... По листочку с благих собирает он, и мешок ими свой наполняет он, и на хворую братию бедную из них зелье варит целебное. Государь Пантелей! Ты и нас пожалей. Свой чудесный елей в наши раны излей, – в наши многие раны сердечные. Есть меж нами душою увечные. Есть и разумом тяжко болящие, есть глухие, немые, незрячие, опоенные злыми отравами, помоги им своими ты травами»!.. Здесь, в этом творении христиански-народного духа, не волчий зуб, не разрывные снаряды, – здесь перед нами развертывается благодатно целящая сила христианской души... Такой богатый подъем духовных сил в жизнь народа вносит живая вера Христова. Это действительно великая, благодатная стихия, образующая в одно и то же время верных граждан отечества небесного и отечества земного, дающая верное направление народной жизни, созидающая и политическое ее благо, сильная своей внутренней силой, но никогда ничего не предвосхищающая у силы земной, у силы гражданской. И будет благословенно имя Религиозно-просветительного общества за то, что оно взяло на себя равноапостольную миссию богато напоить русское сердце живящими потоками этой евангельской стихии, дабы потом на заветах Христовых построить весь быт семейно-общественной жизни... Здесь оно продолжало дело, как бы завещанное ей всем ходом нашей христианской истории.

Велик был момент в нашей истории, когда в граде Киеве совершилось новое, благодатное рождение русского народа! С этих пор вера Христова входит в историю нашего отечества, вплетается в ее художественную ткань и становится основной стихией нашей народной и нашей государственной жизни! Взошло над русской землей солнце веры Христовой. Засияли кресты золоченые на Киевских и Московских церквах. И под осенением этого света начала расти, зеленеть, цвести наша родная нива евангельская, – начали складываться устои церковно-народного быта.

Не плавной, тихой рекой лилось наше историческое течение. Сколько бурь пронеслось над многострадальной Русью... Какие удары легли на ее могучую грудь... Но вера была всегда сильным и крепким оплотом против всех надвигавшихся бедствий.

Теперь мы стоим перед новым испытанием... Как роковой девятый вал, на нас готово опрокинуться целое наводнение пока чуждых нам и несродных идей и понятий... Да оно отчасти уже хлынуло и наводнило собой наши до сих пор тихие, мирные, родные долины. Весенние потоки пробужденной мысли бурно ворвались в нашу общественную жизнь и, не отстоявшиеся, с примесью поднявшихся со дна на самую поверхность ила и мути, вошли в сознание значительной части простого русского народа и замутили его. Как естественный плод всего этого получился духовный разброд. Чувствуем ли мы всю силу этого несчастья?! И не грознее ли это несчастье всех ранее бывших бедствий. Из пламени последних Русь часто выходила окрепнувшей, с обновленными силами, очищенной наподобие золотой руды, ввергнутой в разженное горнило. Удары судьбы сокрушали все хрупкое, больное в народной душе, а здоровому, напротив, придавали большую крепость. «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

Но здесь Русь святую, православную – ждет не просто заушение и оплевание... Здесь исконный змей-искуситель пробирается, вползает в «святая святых» народной души. Он хочет острым жалом своим нанести неисцелимую рану христианскому сердцу, уязвить его, и, отравив эту язву ядом отрицания, убить в нем веру – как главный жизненный корень, который до сих пор хотя и не дал еще вполне зрелого плода, но таит в себе залог будущего расцвета. Коварный враг льстиво шепчет на ухо русскому православному человеку, показывая ему в перспективе все блага мира сего – и землю, и волю, и сытое счастье: «Забудь небо, поклонись земле, оборви себе крылья, на которых ты раньше поднимался над суетой житейской сутолоки в область горнего мира, и весь отдайся обаянию настоящей минуты... Тогда наступит для тебя земной рай». И в этом искушении снова слышится коварное: «Вкусите от запрещенного плода и будете, как боги» (Быт.3:5). И многим, как прародительнице Еве, заветное дерево кажется «добро ... в снедь... и красно есть, еже разумети» (Быт.3:6), – и разуметь, прежде всего, себя не ответственным ни перед каким высшим законом. А искуситель продолжает: «Что тебе Христос?! К чему тебе Его святое, кроткое учение, раз оно не поит тебя, не кормит? К чему тебе Его проповедь о том, что не зубами, не злобой, не решениями мстительной воли, а только законами Неба можно согнать, смести неправду с лица грешной земли». И чарует искуситель несчастных, немощных людей своей льстивой, вкрадчивой речью. И уходят они от Христа, от Его кротких заветов и топчут ногами Его святой закон.

Господи! Обереги Русь святую от такого гибельного конца! Направь стопы ее по словеси Твоему, да не обладает ею всякое беззаконие! (Пс.118:133) Но где же вожди, которые среди современного безлюдья могли бы провести народ наш через эту новую, все более и более уширяющуюся пустыню духа так же, как некогда Моисей провел народ еврейский? Где же столпы, огненные ночью и облачные днем, которые бы пошли впереди народа, указывая ему путь в новую обетованную землю? И мы, не обинуясь, скажем, что таким вождем было и есть утвержденное Высочайшей волей Венценосного Монарха Религиозно-просветительное общество. И нам думается, что, утверждая так, мы сказали не много... Не оно ли первое с такой энергией, с таким пробуждением общественных сил и, главное, так организованно выступило на борьбу со всеми темными силами, помрачающими в человеке светлый образ Божий. И в народную массу, и в среду помутившегося интеллигентного сознания оно смело понесло проповедь о том, что Христос – наша сила и жизнь, что все социально-экономические реформы, очень желательные и с точки зрения христианского идеализма, будут напоминать собой только карточный домик, который, как город на огнедышащей горе, развалится от первой гневной вспышки, от взрыва страстей, если они – эти реформы – создадутся не на почве евангельского сознания. Это было заветным убеждением Общества. И в этой мысли, в этом убеждении оно старалось и старается воспитывать русский народ. Мы не будем изображать картину того, как работает в этом направлении Общество здесь, в Петрограде. Его деятельность у всех на глазах. «Спроси слышавших» (Ин.18:21), – эти слова Спасителя с полным правом могут быть применены к характеристике открытого и не таящегося образа действий Религиозно-просветительного общества. Что же касается напряженности самой работы, то о ней, кажется, вопиют самые камни общественных храмов, переполняемых народом.

Но деятельность Общества не ограничивается Петроградом... Вызванное к жизни местными силами, оно вскоре захватывает в свои руки те незримые нити, которые дают ему возможность очень умело заправлять течениями церковно-общественной мысли и жизни, чутко отзываясь на них своими организациями. Незаметно, год за годом, оно вырастает в крупную, нравственно руководящую силу и во всей широте оправдывает свой, кем-то названный пышным, но на самом деле очень верный титул Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви по лицу всей Русской земли.

Широкая народно-просветительная деятельность его направлена на удовлетворение религиозно-нравственных нужд не только Петроградской епархии, а и всей России. Его журналы и народные издания по вопросам веры и нравственности во многих тысячах расходятся по русским городам и селам, питая и проясняя народную веру, поднимая ее воодушевление. В ответ на многочисленные запросы алчущих и жаждущих духовной пищи, идущие из убогих, бедных и темных уголков провинции, Общество во множестве, с большими льготами, а часто и совершенно бесплатно, рассылало свои издания по России, одушевляясь при этом исключительно идейным сознанием величия того святого, религиозно-просветительного дела, потребность в более широком распространении которого стала назревать повсюду. Под давлением таких насущных религиозно-культурных нужд, которые сильнее всего сознавались и чувствовались в провинции и здесь острее всего захватывали пастырскую совесть, из разных мест России городские и сельские пастыри обращали свои тревожные запросы к Совету Религиозно-просветительного общества, прося у него помощи и руководства. И последний по мере сил не оставался глухим к поступавшим запросам, стараясь облегчить закинутому в глушь деревни пастырю успех его борьбы с религиозной темнотой народа, с натиском иноверия и расколо-сектантства и с боевым выступлением неверующего социализма. По поручению Совета или по его инициативе, людьми специальных знаний разрабатывались и изыскивались лучшие способы этой борьбы, создавались вспомогательные средства к ней, включительно до составления особых систематизированных библиотек, а также испытанных уставов для разного рода религиозно-просветительных организаций. В своей православно-культурной работе на благо всей церковной России, Общество истощало себя, отдавая свои последние крохи на нужды провинции. Но теперь наступил в его жизни момент, когда оно, чересчур расширив свою деятельность в ответ на назревшие потребности и живые запросы, само должно обратиться к временной помощи со стороны тех, кому прежде оно помогало. Пастырское Общество надеется, что провинциальные братья-сопастыри своим учительным влиянием на паству расположат ее к посильным жертвам в пользу Религиозно-просветительного общества, обслуживающего нужды всего православного русского народа. И это, тем более, что деятельность религиозно-просветительного Общества и в самом Петрограде направлена, главным образом, на удовлетворение нужд не столько коренного Петроградского населения, сколько пришлого сюда рабочего люда. Кому не известно, что со всех концов России, как из центра ее, так и с далеких окраин, съезжаются в Петроград простые русские православные люди. Гонит их сюда из родных деревушек нужда, да надежда на заработок, а вместе с ним и на кусок насущного хлеба в столице. Громадный миллионный город давит и поражает приезжего человека. Если над другими, особенно старинными русскими городами, высится обыкновенно целый лес крестов, венчающих собой святые Божии храмы, и их золотом горящие главы как бы всем говорят о высокой, пламенной вере тех, кто воздвигал эти храмы, то этого нельзя сказать о Петрограде. Храмов здесь мало, и они теряются в массе обступающих их со всех сторон грандиозных сооружений. А окраины столицы, те и совсем стоят печальные, без храмов, и лишь фабричные и заводские трубы одиноко маячат, извергая копоть и дым и застилая им ясное небо, которым так привык любоваться на просторе полей наш русский простолюдин. Тяжело русскому православному крестьянину жить среди такой, ему чуждой и непривычной, обстановки, где в праздник более открыто трактиров и пивных, чем храмов. Холодно сердцу... Давно его тянуло и в Петрограде иметь свой родной храм, в котором он мог бы спастись от захватывающего шума и блеска веселящейся, соблазнительной жизни и куда он мог бы прийти не как случайный посетитель, а как свой приходский человек. Подметив эту нужду пришлого населения, каждый год во множестве приливающего в Петроград из разных углов России, чуткое Общество стало строить на окраинах Петрограда, где ютится, главным образом, рабочая часть столицы, временные храмы, и в том числе Воскресенский храм, близ Варшавского вокзала. Последний, особенно, пришелся по сердцу народному. Сгоревший на подвиге пастырском в несколько лет, как свеча предыконная, молодой священник, почивший о. Александр Рождественский, своей воодушевленной работой собрал вокруг своего храма целые тысячи бедных, рабочих людей. Он сплотил их в трезвое Общество, и члены последнего, расходясь по своим деревням, уносили из Петрограда в родном сердце горячий завет покойного батюшки и насаждали трезвость у себя на родине.. Деревянный убогий храм, в который буквально хлынул народ, даже в будни переполнялся до тесноты... Явилась нужда в новом, постоянном, более поместительном каменном храме, который мог бы больше удовлетворять религиозную нужду окраинного населения столицы, спасая его от засасывающего здесь разврата и пьянства. Нужда в таком храме была так настоятельна, что Общество решило удовлетворить ее безотлагательно, не останавливаясь даже перед необходимостью войти в долги. Незабвенный пастырь-храмоздатель о. Иоанн Кронштадтский, не раз своей лептой приходивший на помощь Обществу в деле построения им храмов, по этому поводу писал: «Я несказанно был бы рад видеть готовым храм у Варшавского вокзала. Дай Бог Вам кончить святое дело благополучно. Молитесь, Господь промышляет о Своем храме. И он воздвигнется и украсит собой столицу и Церковь Православную. Господь Вам помощник. Примите мою лепту, посылаемую мной из личных средств.

Протоиерей Иоанн Сергиев

Второй день Пасхи.

И вот, напутствуемое молитвенным благословением батюшки, Общество в 1904 году, рядом с деревянным, заложило каменный храм, который теперь вчерне окончен, но еще стоит, одетый густой сетью лесов, совне совершенно не отделанный. Между тем храм строится в память бракосочетания ныне благополучно царствующей Августейшей Четы. Это памятник, который должен знаменовать и выражать силу любви и преданности народной к Царственному дому. Здесь затронута народная честь... И хотелось бы, чтобы от Варшавского вокзала, с которого прибывают в Петроград иностранцы, вид этого священного памятника народной веры в Бога и почтительной любви к Царю открывался в достойном его величии и красоте. Пусть «разумеют вси язы́цы, яко с нами Бог», «живый и действуяй в нас»; пусть знают, что апостольская заповедь: «Бога бойтеся, царя чтите» (1Пет.2:17), не стерлась, а и теперь является живым законом царелюбивого и богоносного сердца русского народа, – народа и до сих пор верного тем свято-историческим заветам, на основе которых построилась вся наша государственная жизнь и история. И Совет Религиозно-просветительного общества имеет полное право надеяться, что русское общество поможет ему привести в окончательный вид этот недостроенный храм, дорогой для всех, как священный показатель нашей веры и гражданской целости во славу Божию и на утешение возлюбленного Монарха нашего. Дай Бог, чтобы надежды Совета блестяще оправдались.

(Слово, произнесенное 23 сентября 1912 года, в день «Праздника Трезвости», с портала Казанского собора, перед молебном, отслуженным на площади преосвященным Никандром, епископом Нарвским, для столичных обществ трезвости, прибывших в количестве нескольких десятков тысяч со всех концов Петрограда).

Владычице! Ты нам помози!

С такими же чувствами, как мы сейчас, сто лет тому назад под священные своды Казанского собора притек маститый вождь наших победоносных северных дружин, князь Голенищев-Кутузов. В своем сердце он принес сюда скорбь сердца всей великой России и, коленопреклоненный, благоговейно сложил ее к подножию православно-чтимой чудотворной святыни. Повергаясь перед пречистым образом Владычицы нашей Богородицы со слезами, он молил Ее, дабы Она стала «нерушимой стеной» ограждающей удел Свой – свято-русскую землю от победного нашествия «дванадесяти язык, брани хотящих».

Как зловещая туча, надвигались в то время на наше отечество несметные полчища Наполеона. Враг казался грозным и непобедимым. Перед ним открывался свободный, широкий, победоносный, почти триумфальный путь в Россию. Армия, вооруженная с ног до головы по последнему слову военной техники, скованная железной дисциплиной, одушевленная, даже опьяненная повсеместным успехом, ведающая одни победы и не знающая поражений, влюбленная и верящая в гений своего прославленного полководца, – такая армия, точно все истребляющая лавина, катилась на нас, внося всюду страшное опустошение.

Она грозила не только залить кровью наши родные русские поля. Она грозила сдвинуть Святую Русь с исторических основ и устоев ее жизни...

Удар был направлен искусной, верной рукой. И он проник в самое сердце России. Пала белокаменная Москва... Казалось, Русь-матушка, истекая кровью, должна была уступить мощному натиску вражьей силы...

Но не тща была молитва перед чудотворящим образом нашей Заступницы Небесной. Матерь Божия распростерла Свой покров над седовласой главой маститого полководца русского в день брани и осенила им нашу победоносную армию. Она пробудила русский народный дух, подняла всюду народное движение... И «от Перми до Тавриды, от финских хладных скал до пламенной Колхиды, от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая, стальной щетиною сверкая», встала, как один человек, вся русская земля.

И бешеный поток грозного нашествия, ударившись о гранитную твердыню верующего русского патриотизма, разбился в мелкие брызги, зажегши лишь русскую грудь великим порывом народного одушевления.

И стихийная мощь пробудившегося народного одушевления не только смела, как пыль, с лица русской земли вражеские полчища, но «своею кровью искупила Европы вольность, честь и мир».

В своем историческом шествии Русь Святая потом еще много раз ведалась с разными врагами, принимая на свою грудь их враждебные натиски... Но едва ли не самым опасным врагом остался для нее еще непобежденный враг внутренний, пленивший народный дух и народное тело. Враг этот – алкоголизм, внедряющийся все глубже и глубже в нашу бытовую жизнь.

Здесь не место и не время подробно говорить о всех ужасах этого зла. Да, к тому же, оно у всех перед глазами. Как на безумном пиршестве Валтасара таинственная рука начертала на стене огненными письменами свой грозный приговор над царством, забывшим пути Божии, так и жизнь отмечает на исторических скрижалях кровавыми цифрами те страшные опустошения, которые вносит в ее сферу все более и более нарастающий алкоголизм, грозящий развенчать Русь Святую, православную в Русь поганую и языческую. Только тот, «кто смежил очи свои, чтобы не видеть, закрыл уши, чтобы не слышать» (Ис.6:10), только тот не замечает роковых последствий этого порока.

Наука, устами более честных и беспристрастных своих представителей, давно уже установила, как бесспорный факт, «надвигающийся великий кризис от вина».

«Не голод, не пьянство, не безработица и бедность виднеются в перспективе, – говорит один европейски известный ученый, имя которого составляет гордость и украшение нашей русской науки, – а событие более широкого и серьезного значения: зло алкоголизма возросло до чрезвычайных размеров. Раньше было пьянство, а с XIX века начался алкоголизм с его неизбежными последствиями – до алкоголизации всего населения включительно». И этот коварный враг незаметно, под личиной друга, вкрался в нашу жизнь, опутав ее «ловчими», «погибельными сетями» питейных обычаев.

Мы зорко следим за своими внешними врагами. Мы напряженным, расширенным глазом подмечаем каждое их движение. Мы обострили здесь свою дальнозоркость до того, что задолго можем предсказать ту или другую войну... Но в то же время, мы обнаруживаем удивительную близорукость к другому внутреннему врагу, – тому врагу, который, как змей-искуситель, вполз в нашу родину и ведет здесь разрушительную работу в крови и нервах народа, внося ад в наши семьи и лишая нас светлой перспективы великого будущего, ибо будущее, говорит один гениальный ум (Гладстон), принадлежит трезвым народам. А между тем, чудовищный рост вносимого алкоголизмом зла не поддается никакому описанию... И люди, стоящие на страже государственных и общественных интересов, бьют законную тревогу, указывая на то, что алкоголизм истощает экономическое благосостояние страны, содействует физическому вырождению нации, понижает трудовую энергию, – вследствие чего русский народ теряет будто бы подобающее место на международном рынке труда и промышленности.

Но есть еще опасность более грозная, более роковая.

Конечно, нужны нам и внешние блага... Терять их было бы преступлением... Но не теряем ли мы свое место среди «сынов Царствия Божия»? Не теряем ли мы нашу ценность не на международном рынке, а на страшном и праведном суде Божием, где, может быть, нас ждет грозный приговор: «Ты взвешен... и найден... легким» (Дан.5:27). И «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф.16:26).

И вот эту-то богоносную душу народа губит алкоголизм, стирая с нее живые царственные краски образа Божия.

Посмотрите, как на болотных низинах, клубясь, свиваются туманы, закрывая собой яркое солнце! Не так же ли и с греховных низин нашей, пропитанной алкоголизмом, жизни поднимаются ядовитые, отравляющие испарения, которые закрывают от нашего ума, от нашего сердца – другое солнце: «Солнце правды, Христа Бога нашего».

Особенно это можно наблюдать в воскресный, праздничный день, который у первенствующих христиан именовался «днем солнца». И он, действительно, как солнце, должен бы сиять на сером фоне нашей рабочей, будничной недели.

Но как он омрачился в наши дни. Христу нет места в праздничных переживаниях веселящейся части нашего общества. Все помыслы, все пожелания эти люди отдают лишь дьяволу. Ему приносят они бесчисленные жертвы в виде разнообразных преступлений, которые увеличиваются в числе именно в воскресный день. И вот этот страшный надвигающийся кризис души народной многие из нас не видят, не замечают, или, во всяком случае, относятся к нему с преступным равнодушием. Поэтому сугубо трогательно видеть, что начинает пробуждаться святая тревога, что она захватывает собой как светских, так и духовных деятелей, братски объединяя их в трезвенной работе, и что это нарождающееся движение приливает к стенам Церкви, ищет ее молитв, освящения и благословения, – словом, воцерковляется.

Определяя задачу своего мессианского служения, Христос Спаситель в Назаретской синагоге говорил о Себе словами пророка Исаии, что Он послан «проповедати плененным отпущение и слепым прозрение» (Лк.4:18). Здесь, конечно, разумеются не обыкновенные пленники и слепцы, которые тяготятся своим положением и без всякой проповеди жаждут свободы и света. Здесь разумеются слепцы, «возлюбившие, по выражению Евангелия, тьму паче, нежели свет» (Ин.3:19). Здесь разумеются пленники, «сделавшие свою свободу поводом к угождению плоти» (Гал.5:13), которая и «пленяет нас законом греховным» (Рим.7:23).

Как птица в силках, как муха в тенетах, запутываются многие, попадая «в сети ловчи» и «словеса лукавствия» наших питейных традиций и обычаев, которые, точно болотистая трясина, засасывают слабых людей, находя для себя оправдание в общественном сознании, господствующих взглядах и понятиях. И вот вся задача нашего православно-христианского трезвенного движения сводится к тому, чтобы воспитать в народе христианское сознание, не отуманенное пьяным угаром, сорвать с духовных очей народа мертвую пелену предрассудков, сделать эти очи зрячими, и в то же время ослабить силу и власть питейных обычаев, заковывающих в свои цепи народную волю и всю нашу бытовую жизнь...

Церковь не могла, конечно, пройти мимо таких болящих язв народных. По самой природе своей призванная спасать погибающих, она не могла встать на путь ветхозаветного священника и левита, равнодушно миновавших впавшего в разбойники. Это равнодушие Церковь осудила, приняв урок евангельской притчи за норму своей жизни. С любовью самарянина Христова Церковь всегда склонялась над уязвленными жалом древнего змия, которого Христос Спаситель назвал «человекоубийцей искони» (Ин.8:44). Она всегда спешила излить на наши греховные раны смягчающий елей веры и любви... И путь самарянина в нашей жизни всегда был и есть путь, узаконяемый Церковью. Из глубины веков идет к нам завет церковный, который она выразила устами Златоустого учителя: «Многие, – говорит святой Иоанн Златоуст, – составляют товарищества для гулянья и пьянства. Составляй, человек, товарищества для того, чтобы истреблять страсть к пьянству».

И, верная этому завету, Церковь всегда поднимала свой голос, осуждающий пьянство. Ее голос здесь звучал бестрепетно и властно. Она звала прежде всего пастырей подняться на высоту того пастырского душепопечительства, основные принципы которого так прекрасно выражены святым апостолом Павлом. Заповедуя пастырям быть «всем... вся, да всяко некия спасу» (1Кор.9:22), и проповедуя при этом безграничную свободу (1Кор.6:12), апостол Павел предъявляет пастырскому сознанию принцип высшего аскетического воздержания: «Мы, сильные, – говорит он, – должны сносить немощи бессильных и не себе угождать» (Рим.15:1). «Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (1Кор.8:13). «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Рим.14:21). Апостол хочет всячески облегчить немощному брату борьбу с искушениями. Каждый соблазн, о который, как о камень, могла бы споткнуться немощная совесть, он старается убрать с дороги, ведущей ко спасению.

В силу этих церковно-исторических заветов, являющихся отражением самой природы домостроительства нашего спасения, Церковь всегда освящала принцип абсолютной трезвости, как вытекающий из высоких побуждений душеспасительной любви. Вот почему трезвенное движение зародилось в недрах Церкви и, осеняемое ее любовью, ширится, растет, захватывая все более и более широкие круги. В настоящее время рассеяно по неоглядному пространству русской земли до 1800 церковных обществ трезвости, которые скромно на местах делают свое великое народно-просветительное дело.

Вот почему и первосвятитель Церкви русской, владыка митрополит Антоний, не остался в стороне от этого движения, а с обычной ему чуткостью и любовью откликнулся на наш праздник трезвости. С благословения возглавляющего наше крестное шествие преосвященного Никандра, я счастлив вслух всех здесь собравшихся и предстоящих многих тысяч народа огласить текст присланной на мое имя телеграммы нашего архипастыря, под святительским покровительством и руководством которого сложилась просветительная деятельность всех столичных церковных обществ трезвости.

Вот текст этой телеграммы:

«Петербургских трезвенников от всего сердца приветствую с светлым праздником. Радуюсь, что Господь внушил им мысль об устроении сего праздника. На все столичные общества трезвости призываю Божие благословение».

Митрополит Антоний

Итак, с нами молитвы и заступление Всемощной Ходатаицы рода человеческого... С нами и благословение Церкви святой, которое она преподает нам устами нашего первосвятителя. Осеняемые таким предстательством, выступим же с неунывающим мужеством на борьбу с нашим врагом! Пусть русский народ сознает, наконец, что питейные обычаи не украшение наших праздников, а наш позор и наша немощь. И тогда порок этот не будет выступать у нас с гордо приподнятой головой...

Мы привьем людям спасительный стыд пьянства. А когда народ искренно сознает свою немощь и осудит ее, на нем сбудется обетование нынешнего апостольского чтения: «Сила Божия в немощи совершается. Сладце убо похвалюся... в немощех моих, да вселится в мя Сила Христова» (2Кор.12:9).

Помолимся же Владычице нашей Богородице, чтобы нынешний день зачатия великого трезвенника, Предтечи Христова Иоанна, был днем зачатия и стихийного, всенародного движения против питейных обычаев, которое только и может смести с лица русской земли весь позор этого порока. Завтра будут собирать по городу кружками средства на борьбу с алкоголизмом. Может быть, мы не соберем много денег. Но мы соберем сердца, полные любви к нашему делу... Мы соберем общественные симпатии к трезвенному движению... И этот идейный сбор, эта идейная жатва будет всего ценнее и выше. Идейный успех этого дела покажет нам, что «праздником трезвости» начинается новая полоса жизни, в которой дано будет действительное торжество трезвым началам.

К этим общим пожеланиям присоединим и нашу всенародную молитву о том, чтобы благополучно и в полном здравии возвратился к нам наш первосвятитель, любимый нами владыка митрополит Антоний, от верующего сердца и мудрого опыта которого родилось в нашей столице столько светлых, христианских начинаний, направленных к просвещению вверенной ему паствы. Аминь.

(Речь, сказанная на празднике десятилетия Отдыха Христианина, 30 декабря 1910 года).

Сегодня исполнилось десять лет со дня выхода в свет первой книжки «Отдыха Христианина». На грани нового десятилетия, в которое с 1911 года вступает наш журнал, не бесполезно оглянуться назад и уяснить себе, чем был в эти годы «Отдых Христианина» для обслуживаемой им аудитории, и какие заветы будущему дает его прошлое.

Задачи нашего журнала, как показывает и мирное название его «Отдыхом Христианина», на первых порах были скромные, не боевые.

В его программу не входило отвечать на кипучие «злобы дня». Он не задавался широкими целями отражать на своих страницах бурное течение общественной мысли и жизни, отмечая все ее боли и волнения...

«Отдых Христианина» ставил перед собою другую задачу, и скромных рамок ее долгое время не раздвигал. Он шел навстречу благочестивому стремлению всех «труждаюшихся и обремененных», которые ищут утешения в мирных заветах Христа Спасителя и, действительно, обретают здесь для себя облегчение, отдых, покой душам своим. Внося в мир тихие песни о тех идеалах, которыми жили и живут «земные ангелы и небесные человеки», «Отдых Христианина» тем самым давал возможность читателю в часы, свободные от хлопот и забот рядового будня, подышать другой, более здоровой и чистой атмосферой, в которой бы он действительно отдохнул своей душой на великих образцах и примерах истинно христианской веры и жизни. Но, посильно осуществляя на первых порах такую скромную задачу, наш журнал не замыкался от жизни, не хотел отвлекать внимания своих читателей от текущей действительности. «Небо часто ближе к нам, когда мы сгибаемся, чем когда мы стремимся вверх» – этот жизненный урок Назианского отшельника (святителя Григория Богослова) был основным принципом мысли и для «Отдыха Христианина». Поэтому, сохраняя мирный тон, наш журнал подбираемым материалом старался развивать и укреплять в обоих читателях не отвлеченное, а жизненное христианское миропонимание... Но особенно пришлось ему расширить свою программу, когда в нашу русскую жизнь ворвались новые бурные течения, когда взбудораженная ими общественная мысль вспенилась, вскипела новыми тревогами и запросами, когда смута внесла в народное сознание путаницу нравственных понятий, и когда особенно дорого было трезвое, вдумчивое слово по тем вопросам, которые обсуждались с увлечением и страстью. Надо было бросить взгляд на происходящие события не с точки зрения момента, в духе капризно меняющихся настроений общественной мысли, а «от Лица Божия», в духе заветов Христа. Но при этом не холодную рассудочность, не сухую догму хотел противопоставить нахлынувшим увлечениям наш «Отдых Христианина». Бурный натиск новых идей, зажигавших страстью молодые сердца, можно было остановить лишь словом горячим, сильным, вдохновенным. Напору увлечения, безумию страсти надо было противопоставить силу искреннего, живого, неподвижного в своих основах, христианского убеждения и действенность никогда не ветшающего слова Христова.

И, оглядывая теперь пройденный путь, сознавая свои ошибки, неизбежные для всякого большого сложного дела, редакция «Отдыха Христианина» все же испытывает чувство некоторого нравственного удовлетворения: ни одной фальшивой нотки, ни одного мертвого слова не ощущает она на своей совести.

Как десять лет тому назад, так и теперь – девизом «Отдыха Христианина» остается призыв к Тому, Кто Сам зовет к Себе весь человеческий мир (Мф.11:28), Кто есть «Путь и Истина и Жизнь» (Ин.14:6), в Ком вся полнота Божества, с Его любовью, правдой и красотой, обитала «телесно». (Кол.2:9)

Таким образом, за истекшее десятилетие журнал не изменил своему направлению, а разве расширил лишь несколько свои задачи.

Кто станет отрицать, что в современной жизни как бы туманом застилаются от нас горные выси добра... Часто лишь полунамеками, неясными образами рисуются они... Жизнь с ее сутолокой заглушает в нас светлые порывы в эти бесконечные дали... Тает вера в добро, в его силу, в его жизнь. И вот вдохнуть эту веру, поддержать, окрылить ее, – всегда было первой задачей нашей новой расширенной программы.

И нам хотелось, чтобы жизнь сбросила с себя хаотический облик. Чтобы меньше всего напоминала она беспорядочную сутолоку. Чтобы отдельные ручейки идейных течений слились в общее планомерное русло. Чтобы светлые порывы захватили душу всего человечества. И чтобы жизнь его была великим крестным ходом к заветам любви, провозглашенным с кровавой, священной Голгофы...

Увлекшись раздором, люди забыли, что у них есть нечто общее, святое, высокое, что единит их в братскую семью. Только этим и можно объяснить себе предвзятое непонимание одним другого, часто тупость, невосприимчивость к чужой психологии, граничащую с взаимной ненавистью и злобой, которые можно подметить сейчас в жизни мира вообще и нашей русской жизни в частности.

И вот наш журнал считал своим долгом не только указать на единую, общую цель человечества, но и показать, что к этой цели мы должны двинуться и общим путем, под одними общими знаменами. Несмотря на наши разногласия, мы все же братья, ибо все одинаково верим в любовь, правду и красоту, хотя не все одинаково чувствуем тот Великий Источник, Который дает им истинную жизнь. И редко напоминаем мы друг другу о нашем высоком, ответственном, царственном положении на земле, о том духовном братстве, на почве которого не только можно разрешить мучащие нас «проклятые» вопросы, но устроить жизнь, сообразно с нашими идеалами. Напомнить об этом и отметить в нашей сумеречной, серой действительности уклонения от высоких принципов завета Христова было второй задачей журнала.

Трудно сквозь мглу нашей повседневной, будничной жизни разобрать неясный, колеблющийся путь к идеалистическим высям. Подсказать этот путь, по указанию святой вечной книги, по примерам святых людей, по прозорливым видениям избранников Божиих, писателей, поэтов, ученых, по народной древней мудрости – было третьей задачей журнала.

Наш журнал называется «Отдыхом Христианина». Но был ли он на самом деле отдыхом за эти десять лет?!

Мы верим, что был даже тогда, когда он касался и вскрывал гноящиеся раны нашей действительности...

Разве не отдых – родить в человеке веру в конечную победу добра над злом? Разве не отдых – внушить человеку, что чем больше он познает свою немощь и осуждает в себе зло, – тем большую помощь получает от Бога, согласно слову апостола: «Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим.5:20). Разве не отдых – вместо «Бездны» отчаяния, вместо тупика «Стены», вместо «taedium vitae» – открыть безграничные дали христианских надежд и упований... Разве не отдых – заставить читателя в наши кошмарные годы, когда самоубийства возрастают в эпидемию, воскликнуть вместе с апостолом «нова же небесе и новы земли... чаем, в нихже правда живет». (2Пет.3:13).

Трогательно об этих далеких огнях христианского счастья и отдыха писал Антон Павлович Чехов: «Мы отдохнем... мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое заполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка». («Дядя Ваня», IV акт).

В настоящий момент, когда нашему журналу исполняется десять лет, мы обращаемся к нашим друзьям читателям с выражением нашей глубокой признательности: в нашем сегодняшнем празднике их заслуга велика.

Вдали от них зажгли мы свой посильный огонек любви, правды и красоты, в честь тех высоких образов, в которых открылся Великий Бог нашей маленькой земле.

Зажгли только во имя идеи. Но погас бы наш огонь, если бы не нашел отклика и остался одиноким. Отклик нашелся. К нашему огню подошли другие, затеплили от него свои свечи и растеклись по лицу земли родной. И сколько теперь таких святых огоньков, как ярких звездочек на небе, сияет и близко, и далеко от нас. Сколько тихой ласки, мира, сколько светлых молодых порывов родилось от них.

Привет Вам, наши дорогие читатели! Ваши огни – родные нам! Они зажглись от общего костра...

Пусть же эти огни, зажженные во имя высоких христианских и общечеловеческих идеалов, горят долго, долго, потому что это обязанность каждого человека – светить и греть, пока есть силы. Не к тому ли зовет нас и голос Христа: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк.12:49).

Одушевляемые таким сознанием, мы вступаем в новое десятилетие жизни нашего «Отдыха Христианина» с пожеланием ему не стареть, а сохранить вечную молодость и чуткость к тому, «что только, по апостолу, истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала». (Флп.4:8).

«Не будь младенцем колеблющимся и увлекающимся всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Еф.4:14), но будь молодым, и при всех твоих ошибках ты будешь привлекателен, потому что у тебя будет искренность, – это завет, какой дает прошлое журнала его будущему.

(Речь, сказанная в ответ на приветствия в день десятилетия священства, 14 октября 1911 года).

Достопочтенные отцы, братья и сестры!

Как ни смущает меня мысль, что я допускаю большую нескромность, останавливая и своей речью внимание почтенного собрания на моей собственной личности, которой и без того так много отдано сейчас незаслуженной чести, – но я не могу удержаться хотя бы от краткого ответа, в котором попрошу позволения быть откровенным.

Не осудите, если эта откровенность выступит за пределы дозволенного.

В тех прекрасных речах и адресах, которые я выслушал здесь, так не по заслугам и высоко оценена моя скромная деятельность, что только мое глубочайшее уважение к ораторам заставляет меня верить их искренности.

Конечно, выслушивать «хорошие, ласковые и теплые слова» бывает приятно. Но иногда эти слова не только трогают и умиляют, – а и подавляют. Такое чувство переживаю сейчас и я, сознавая всю несоизмеримость того, что мои доброжелатели стараются видеть во мне, с тем, что я представляю собой на самом деле.

Но в то же время за всеми произнесенными здесь речами мне чуется живое биение той снисходящей любви христианской, которая, по Апостолу, «все покрывает» (1Кор.13:7) и за добрыми качествами ближнего не зрит, не видит его прегрешений.

Здесь, в этих речах, слышатся мне также и напряженные мечты о пастырском идеале тоскующей народной души, – от чего так далека моя наличная пастырская деятельность, десятилетие которой сегодня отмечает Ваша снисходящая любовь.

Десятилетие! Какой это маленький, не юбилейный срок.

В то время, как мои школьные товарищи достигают уже четвертьвекового служения на поприще пастырства, я лишь менее, чем на половине пути к этому сроку. Правда, «не в долговечности честная старость»... (Прем.4:8). Незабвенный о. Александр всего лишь восемь лет нес на себе иго пастырства, упав под крестом его, как верный раб Христов, на своей трудовой борозде.

Но к нему действительно вполне приложимы слова Премудрого: «Достигнув совершенства в короткое время, он исполнил долгие лета» (Прем.4:13). На путь пастырства он вступил прямо со школьной скамьи, принеся в дар Христу свои свежие, еще ненадорванные силы, свою благоухающую молодость. Не изведав радостей жизни, он взыскал высших радостей пастырского служения.

Тяжело лег на его гибкие, молодые плечи крест пастырства. Но он бодро понес его, пока не дошел до положенного ему предела.

Почти юным вступив на путь пастырского служения, о. Александр окончил его в такие годы, в какие я только начинал его...

Ничего не мог принести я в жертву Христу, кроме своих немощей.

На путь пастырского служения я вступил не со свежими силами. Часть их мне пришлось отдать педагогической службе в Муромском духовном училище, в Ореховской народной школе, в Екатеринославской семинарии, Владимирской семинарии и Владимирском Епархиальном училище... И, наконец-то, моя утлая ладья выплыла на широкий простор пастырского делания до самого вечера. И чем дальше идет время, тем я глубже сознаю, как несоизмеримы мои слабые силы с великими, почти необъятными задачами пастырского служения.

Но я был бы неискренен, если бы не признался, что настоящее торжество, помимо горького самоанализа, пробуждает во мне и некоторые бодрые надежды.

Оно показывает мне, что ту любовь к пастырскому идеалу, которую наш богоносный народ носит в своей душе, я не загасил своими немощами.

И уже одно это сознание дорого для меня.

Для меня дорого чувствовать, что я работаю, окруженный любовью близких мне соработников, и что в минуты нравственного ослабления я всегда найду в них нужную поддержку...

В такой среде нельзя не работать. Здесь осязательно чувствуешь и непосредственно ощущаешь сгущенную трудовую энергию, которую невольно впитываешь и сам.

Во главе нашего Общества стоит достопочтенный о. Председатель, от огней пастырской ревности которого возгорелся любовью к пастырскому служению и сам о. Александр. А другие пастыри Общества: какая это богатырская, горящая пастырским духом боевая дружина. Как не работать, когда все окружающее зовет тебя к бодрой работе.

С чувством глубокой благодарности вспоминаю добрые отношения ко мне моих милых сослуживцев – почтенного о. Дмитрия Алексеевича Путилина, талантливого о. Иоанна Григорьевича Никитина, добрейшего о. Андрея Григорьевича Мурина, с которыми у меня всегда сохранялись самые простые, непринужденные дружеские отношения, и, наконец, моего настоящего сослуживца – скромного и благороднейшего о. Евгения Павловича Лукина! Я уже не буду говорить о своей признательности другим своим сослуживцам: она так глубока, что ее не вместит мое слабое слово.

От души благодарю я и всех добрых ревнителей благолепия нашего храма за их отзывчивость на церковные нужды! Как не одушевляться пастырю в своей работе, когда он видит, какой трогательной готовностью помочь ему горят сердца его пасомых! Благодарю нашего ктитора, для которого наш храм сделался как бы родным. Благодарю ревностных жертвователей и жертвовательниц, украсивших наши храмы мраморными престолами и жертвенниками и другими ценными сооружениями и приношениями. Я знаю их скромность, от которой еще возвышеннее делается их жертва, и, щадя эту скромность, не назову их имен.

Мне еще хочется сказать несколько слов о тех, которых служба ставит в подчиненное положение ко мне. Мне приходится не управлять ими, а учиться от них, учиться неутомимой ревности, учиться почтительному отношению, учиться готовности во всякое время идти на всякое доброе дело, беспрекословно, по первому указанию начальствующего.

Я числюсь заведующим школами.

Но в лице наличного состава наших учительниц педагогическое дело передано здесь в такие надежные руки, что мне, как заведующему, приходится лишь всегда констатировать блестящее положение учебного и вообще школьного дела.

В лице члена Комитета Николая Семеновича Станкевича, так задушевно приветствовавшего ныне меня, благодарю выборных за их содействие мне в святом деле отрезвления родного народа.

Но постоянная моя благодарность Господу Богу, призвавшему меня на великую чреду священства и покрывшему мое убожество щедротами Своего неизреченного человеколюбия.

Ему подобает честь и поклонение во веки веков. Аминь.

(Речь, сказанная на торжественном чествовании члена 3-й Государственной Думы М. Д. Челышева, 11 марта 1912 года).

«Досточтимый Михаил Дмитриевич!

Александро-Невское Общество трезвости, под сенью Церкви Божией сплотившее и ополчившее русский народ на борьбу с алкоголизмом, разъедающим государственную мощь нашего народного тела, не может отнестись к Вашей деятельности на пользу отрезвления родной страны иначе, как только с чувством глубокого уважения и благодарности.

Ваша заслуга перед отечеством велика.

Она не поддается сейчас подсчету и измерению по своим вглубь жизни уходящим последствиям.

Полная оценка ее возможна лишь в известной исторической перспективе.

Только с высоких вершин исторической дали весь подвиг Вашей работы может открыться во всем своем величии.

Если церковные общества и старались до сих пор сеять в народное сознание идеи трезвости, то они встречались с презрительной насмешкой и высокомерным невежеством, которые иногда совершенно заглушали и как бы затаптывали эти семена, не давая им богатого всхода. На вопрос борьбы с народным алкоголизмом у нас привыкли смотреть свысока, считая этот вопрос мелким и недостойным общественного внимания.

Вы подняли этот вопрос на высоту вопроса государственного. Вы заинтересовали им всю Россию.

Вы так громко и так властно позвали всех на борьбу с нашим отечественным недугом, что общественное внимание встрепенулось и, в предчувствии ужаса, трепетно насторожилось.

Вы сумели истинную нужду народную донести до верхов власти и раскрыть ее с такой силой, что над вопросом об ее удовлетворении заставили задуматься всех представителей государственного строительства.

Мало того. На борьбу с этим врагом народного благосостояния, а, главное, врагом твердого «благостояния» русского народа в вере и жизни христианской, Вы двинули не только просветительные силы страны, но и мощную силу законодательства.

За это Вам доземный поклон от всех членов нашего Александро-Невского Общества трезвости, собравшихся сегодня вознести Господу молитву о том, чтобы Он сохранил Вашу жизнь на многие лета, так как Ваша жизнь дорога России и нужна для укрепления в ней начал трезвого христианского быта».

(Речь, сказанная в день сбора пожертвований в пользу общества повсеместной помощи пострадавшим на войне солдатам и их семьям).

Все мы братья по Христу. Все мы дети одной матери – Церкви. У всех нас и одна общая родина – святая Русь православная.

Если горе каждого брата должно быть близким нашему сердцу, если вздох и слеза каждой скорбящей души должны доходить до нас, то какое сочувствие, какой живой отклик сострадания должны вызывать в нас нужды и скорби наших родных героев, которые на полях далекой Маньчжурии проливали кровь свою за веру, Царя и Отечество, за наши святыни заветные и за каждого из нас в отдельности!

Под охраной доблестной рати, мы здесь спокойно творили свое дело, – пахали, сеяли, торговали, не опасаясь внезапного нападения неприятеля. А там наши братья, оторванные от своих жен и детей, бились с врагом и часто своими телами, как колосья, подрезанные серпом, устилали ниву смерти – поля сражения. За нас они лили свою кровь, за нас принимали увечья и за нас умирали с горячей молитвой в потухающем взоре, да стоит незыблемо Земля Русская, да процветает в ней мирный труд и правда Божия.

И вот кончилась война. На полях сражений, в чаще гаоляна, остались могилки павших воинов, не оплаканные и не омытые на чужбине родными слезами.

А в осиротевшие семьи русские полетели вести печальные, скорбные. И раздался над русской равниной скорбный стон матерей и отцов, жен-вдовиц и малюток сироток, лишившихся своих поильцев-кормильцев.

Не радостная встреча ждала дома и тех, кого смерть пощадила, но на кого война наложила неизгладимую печать увечья. Кто без ноги, кто без глаза, кто с оторванными руками, кто с грудью простреленной, возвратились они, наши родные серые герои, к своим семьям. Неспособные к труду, они лягут тяжелым бременем на свои семьи. И что их ждет впереди, если своевременно мы не придем к ним на помощь. Их нищета будет для нас позором.

Неужели не отзовемся мы на скорбный вопль, на хриплый стон, который невольно рвется из разбитой простреленной груди несчастного русского воина. Ведь мы перед ним в неоплатном долгу. Он – плоть от плоти нашей, кость от костей наших. Его слава – наша слава, и его беспомощность, его несчастье должно быть нашим общим несчастьем.

И за каждым из этих обагренных кровью крестоносцев стоит теперь, «нося терновен венец», Тот, Кто сказал нам: что «вы сделали... одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф.25:40). В лице воинов Сам Христос простирает к нам Свои прободенные руки.

Подадим же в простертую к нам руку Господа – кто и что может: это будет не только жертва милосердия, но и жертва долга. Наша лепта, как бы она мала ни была, не пропадет, не затеряется, так как дело помощи увечным воинам и осиротевшим семьям их поставлено хорошо, организовано на самых разумных началах.

Заботу об этом взяло на себя «Общество повсеместной помощи пострадавшим на войне». Оно учит каждого, как получить все те пенсии и пособия, которые полагаются по закону увечному воину и его семье, помогает ему найти работу, которая была бы ему под силу, учит его ремеслу, которое дает возможность искалеченному, больному, разбитому, заработать свой хлеб, поддерживает его хозяйство, которое пришло в упадок во время войны, когда кормилец грудью своей защищал Царя и Родину.

Пусть знает каждый, кто идет на войну, что он, по возвращении домой, найдет братскую поддержку в Обществе повсеместной помощи, которое раскинуло свою деятельность по всей Руси.

Отрем же слезы несчастным жертвам войны! Придем на помощь к ним, дабы своей косностью, своим равнодушием к их бедственному положению не навлечь на себя праведнодвижимого на нас гнева Божия, – ибо слезы этих страдальцев, число которых превышает 200 тысяч, вопиют на небо. Аминь.

(Слово, произнесенное, по предложению протопресвитера И. Л. Янышева, на пастырском собрании столичного духовенства, посвященном разработке вопроса о христианизации мирского труда).

Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию (1Кор.10:31).

Это – завет апостольский, общий для всех христиан. Это – завет того христианства, которое создало Афон и Фиваиду, и которое в то же время подняло на должную высоту общечеловеческую культуру и цивилизацию. Жизнь наша, по этому завету, и своим подвигом, и своим покоем, и песней, и молитвой, и горестным вздохом, и радостной улыбкой, – словом, каждым своим биением – должна быть обращена ко Господу Богу. Если всякое дыхание да хвалит Господа, – то тем более мы должны и в душах наших, и в телесах наших прославить Господа. Не только в высоких моментах богослужебно-молитвенных настроений, но и в обычной обстановке будничного труда нас должна обвевать одна общая мысль, – мысль о вездеприсущем Творце, перед Которым мы ходим. Таким образом, жизнь свою, во всей широте и сложности ее положений, во всей совокупности слагающих ее черт и отправлений мы должны отдать на утверждение не своей, но Божественной славы.

Кто не видал, как в заповедном уголке дома, у икон святых и милых, тихо мерцает кроткая, радостная лампадка. И льет она вокруг себя тихий свет, наполняя, как бы насыщая самый воздух миром, молитвой и тайной, – святой, глубокой тайной? Так и в каждом уголке человеческой жизни, в каждой отрасли человеческого труда должен сиять, как лампада, «тихий свет святой Славы Бессмертного Отца Небесного».

Запечатлеем же на своем сердце мысль, что наша жизнь безраздельно принадлежит не нам, но Тому, в Кого мы крестились, в Кого облекаться мы должны по все дни, и Кто должен изобразиться во всем нашем существе (Гал.4:19).

Такой завет дает нам святой апостол Павел. Но это завет не для отдельных только христиан. Это завет и для всех христианских народов.

Народ языческий утверждает в жизни свою гражданскую славу. Всемирное владычество – его государственный идеал. Но народ христианский в основу своей истории должен класть другие начала. Если он хочет быть народом христианским, то он никогда не забудет, что его история должна быть историей служения не своей славе, а Божьей, что он как бы на службе у Господа Бога.

И я думаю, – ни один народ не имеет столько побуждений помнить об этом, как наш родной русский народ. Не его ли называют Русь, святая, православная!

Какое это великое, зовущее имя! Когда я слышу, как мою родину величают святой и православной, – то в моем воображении всегда развертывается во всю ширь своего величия одна и та же живая, светлая, волнующая святым трепетом и радостным умилением картина. Мне вспоминается пасхальная ночь...

Окиньте в этот момент всю матушку Русь от края до края. Представьте вы себе целый лес Божьих храмов, их золотом горящие купола, увенчанные крестами и как бы приподнятые к небу. И все это купается в потоках яркого света, льющегося во все стороны от стен церковных, как бы пылающих огнем.

Когда я представляю себе эту живую картину, полную света и радостных торжественных звуков пасхального благовеста, – то мне думается в это время, что в этой картине дан прекрасный символ, чарующий образ того, чем должен быть в своей истории русский православный народ.

Не каждый ли народ христианский и призван к тому, чтобы быть «светом», «светильником» мира, чтобы сияние Божественной славы, как свет Фаворский, убелило одеяние души народной, сделало бы весь быт и склад общественной жизни сияющими чистотой, как сияли ризы Спасителя.

Да, веру, как факел, ярко горящий, мы должны внести в самую жизнь, «роняя смело свет свободный в хаос ничтожества и тьмы». Пусть же наши светильники не угасают. Пусть елей в них не оскудевает.

И если юродивые девы отправились на торжище, чтобы там купить елей и наполнить им оскудевшие сосуды, то мы пойдем не туда, не на торжище суетного и мятежного мира сего; мы пойдем в храм, – где и богослужение благолепное, где и Таинства благодатные, и где все это дает нам приток новых сил для горения духом... Служба в церкви, благовестие Евангелия зовут душу вверх, как бы приподнимают ее, зажигая святым огнем. Молитва насыщает ее. Она нужна душе, как солнышко цветам.

Напоив свою душу благодатными впечатлениями, – мы тогда не только седьмой день отдадим Господу Богу, мы и в серую паутину будничного шестидневного труда внесем дух животворящий. И тогда вся наша жизнь будет постоянной службой Богу, будет непрерывным богослужением. В день седьмой мы делаем запас благодатных сил, подкрепляем душу, изучаем евангельский план, данный нам для строительства жизни, – а в течение шести дней, по руководству изученного плана, строим самую жизнь, как храм живущего в ней Бога.

Если человек только раз в неделю вспомнит о деле Божьем, – ясно, что дело его спасения не благополучно.

Шесть дней в неделю приспущен

Стяг благодатный Господень у вас.

В воздухе веет, стремится

К небу в седьмой лишь...

Нет, всю неделю должен быть поднят флаг. Если хотите, богослужение, молитва, таинства существуют именно для того, чтобы поддержать душу в борьбе со грехом, чтобы поднять ее на работу, чтобы сделать всю жизнь жертвой Богу. Вглядимся в мирскую жизнь. Ведь, если один человек привязан к другому, то думает непрестанно об этом любимом существе. Это существо ни на минуту не выходит у него из головы. Он каждую работу, каждый поступок связывает с мыслью о нем. Так и христианин во всех своих поступках не должен ли выходить из мысли о Христе?!

Жизнь – вечная и непрестанная молитва Богу, – а молиться нужно делом, проникая мыслью о службе Богу ту службу, на какую приставлен ты людьми.

И вот, чтобы жизнь не заглушала своей сутолокой голоса христианской совести, зовущего в будни к этому непрестанному богослужению, в праздник звонит церковный колокол. Он зовет в храм затем, чтобы дать тон душе на целую неделю.

И если человек после слез над Евангелием или каноном Андрея Критского в храме, в жизнь возвращается, не горя желанием в будни идти за Христом, а как фарисей, который уплатил десятину с тмина и анису и, пропостившись два дня в неделю, остальные дни считает себя в праве жить в себя, в «живот», то для него погиб праздник и грешны его будни.

Нет работы, нет звания, которое бы нельзя было обратить в богослужение, в службу Богу. Вспомните притчу о званных на вечерю.

Когда наступило время ужина, послал Господин раба Своего сказать: «Идите, все готово». И один сказал: «Я купил землю и мне нужно идти и осмотреть ее». Другой сказал: «Я купил волов и иду испытать их». Третий говорит: «Я женился и не могу прийти» (Лк.14:16–24). И так все.

Как часто зовет Господь Своих верных рабов к Своей священной вечери. Мы говорим сейчас не о вечере Святого Причастия, а о всяком святом деле, где Господь входит в общение с Своими верными, вместе с ними вечеряет духовно (Откр.3:20). «Идите ко Мне, – говорит Господь, – около Меня светло и благо. Со Мною радость».

И со всех сторон отказ.

«Я женился... Где мне среди суеты и нужды семейной жизни быть с Тобой, думать о Тебе.

Не могу прийти к Тебе».

Странный ответ. Но, может быть, в твоем браке именно и есть призыв. В своей семье ты и можешь осуществить Его заветы. Строй свой дом, свою семью в церковь Божию, и около твоего стола Господь устроит Свою вечерю. Но приглашал ли ты Его в свою семью? Освятил ли ее началами Евангелия?

Другой суетится в торговле и некогда прийти ко Господу. Да? Но к твоей торговле нельзя ли пригласить Его? В торговле есть и святое, и грешное. Ею можно поднять и уронить звание христианина. Если весы ваши кривят, – то ваше дело служба не Богу, а велиару. Если нет, – то в твою лавку придет Господь и здесь в мире и любви устроит Свою вечерю. Не для того ли Ты поставил икону в своем магазине и возжег перед ней елей, чтобы помнить, что свое дело ты совершаешь перед Лицом Всевидящего и Милостивого ко всем Бога?

«Я купил поле... Мне некогда»...

Хорошо...

Действительно, – нельзя служить Богу и мамоне. Нельзя душу всецело отдать одному земному делу, земному интересу и не забыть Бога... но в то же время можно из каждого дела сделать ниву Господню, поле для Божьего посева и жатвы. И потому, если дано вам Господом дело, пусть оно не отгораживает от вас Господа, а наоборот служит местом сближения с Его волей, общего с Ним жития, святой вечери с Ним (Откр.3:20). Господи, вот дело мое. Приди, будь со мной... Помоги мне сделать его так, чтобы множилось добро на земле, росла душа моя и увеличивалась Слава Твоя!

И тогда жизнь каждого христианина будет живой проповедью и утверждением Славы Господней. И самый труд, как бы он ни был низок, будет отражать на себе сияние блеска Божественной Славы.

Что такое уголь и бриллиант?! Родные братья. При высокой температуре, при сильном воздушном давлении черный уголь превращается в бриллиант. Так и труд – самый черный и низкий, – согретый огнем веры и освещенный мыслью о Христе, поднимается в своем достоинстве, из беспросветного делается светящимся, как бриллиант, и отражающим Славу Господню. Аминь.

(Слово перед сбором пожертвований на построение храма в г. Бари).

Православные христиане!

В чужой и далекой от нас стороне, под южным небом Италии, в одной из древних церквей города Бари, покоятся мощи Святителя и Чудотворца Николая, имя которого величается во всех концах вселенной. И русский православный народ издавна привык чтить память этого Святителя. Правда, его родина – не Русь, его мощи почивают в чужеземной стране. Но своим обликом дивным, отеческим, полным милости и любви, покорил русское народное сердце Святитель Николай Мирликийский. Посмотрите на его образ... чем-то дорогим, родным и заветным веет от него. Как будто бы на вас смотрит не только святой, но и близкий вам старец. И вы идете к нему, как к родному отцу. Строго и пламенно глядят на вас его правдивые очи. Но сколько в них тревоги за вас, сколько любви к вам, всегда готовой излиться... на всякого притекающего к его молитвенной помощи.

И кто только из верующих русских людей не искал этой помощи? Кто только не рыдал перед святой иконой Чудотворца, оплакивая свои греховные падения, сокрушаясь о собственных немощах? Кто только молитвенно не воздыхал к Святителю: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас! Никола милостивый, помоги нам». Восток, запад, север и юг знают Святителя... Иноверные люди почитают его. Но наша святая Русь православная особенно влечется к нему своим сердцем. Потому-то почти в каждой убогой хижине русской на святой божнице вы найдете образ этого дивного милостивца и угодника Божия... Потому-то в праздники, посвященные памяти его, полны бывают русские храмы богомольцами... Потому-то, наконец, из русских сел и деревень – и узкими проселками, и широкими шоссейными дорогами каждый год тянутся путники с подожком в руках, с котомкой за плечами, направляясь в далекий чужеземный город Бари, дабы здесь поклониться мироточивым мощам великого молитвенника и ходатая за землю русскую.

Сам Царь-Батюшка ездил на поклон к угоднику Божьему, имя которого он с таким благоговением носит от самой купели Крещения.

Влечет к себе русских поклонников наш Заступник перед Богом Святитель Мирликийский.

Но какими трудностями обставлен путь к нему для русских богомольцев. Бредут они туда чужими землями, не зная ни языка, ни нравов иностранцев. И даже там, у цели своего путешествия, около мощей угодника, они чувствуют себя затерянными пришельцами, для которых нет здесь гостеприимного и более или менее покойного приюта. Воспаленными от дороги и слезящимися от утомления глазами вглядываются они в незнакомые картины чуждой им жизни, бесплодно ищут пристанища и не обретают его.

Но слава Богу, теперь, с соизволения нашего Государя, а также усердием и заботами Императорского Палестинского Общества, уже известного всей России своими попечениями о русских паломниках в Святой Земле, решено устроить в Бар-граде русский православный храм и при нем странноприимный дом для богомольцев-паломников. Куплена уже теперь там и земля, но нет средств на постройку.

Православные христиане! Откликнитесь на дело постройки русского храма и странноприимного дома в городе Бари. Ведь, постройка эта делается для нашей насущной пользы. Ведь мы же все туда пойдем за помощью к Святителю Христову Николаю и к его многоцелебным мощам! Здесь, у его святых мощей, мы еще ближе будем к нему. Дайте же каждый из вас на это святое дело кто сколько может, но дайте от усердия своего и с радостью. Аминь.

(Речь, произнесенная в общем собрании членов Всероссийского Союза борьбы с детской смертностью, перед молебном).

Не мне, скромному служителю Церкви, раскрывать перед лицом настоящего высокого и просвещенного собрания мысль о величии задач Всероссийского Союза борьбы с детской смертностью. Я могу только выразить здесь радость церковного человека по поводу того, что Союз ищет молитвенного освящения и благословения на свои труды у Церкви.

Для людей церковного настроения это так естественно, это так понятно. Никто не может поднять на такую высоту идею Союза, заложенную в основу его деятельности, как Церковь. Она окружает эту идею священным ореолом божественной заповеди. Она сообщает ей вечный, непреходящий смысл и значение. По воззрению Церкви, то слабое и беспомощное существо, над колыбелью которого с такой лаской, с такой заботой склоняется наш Союз, и за жизнь которого он борется с такой энергией, это существо не есть только бессознательный комплекс мышц, мускулов, крови и нервов: это есть уже чадо Божие, сосуд, готовый для благодати. Это та разумная тварь, которой по достоинству принадлежит высокое звание «человека». «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир». (Ин.16:21).

Если духовная жизнь этого человека ускользает от нашего внимания, от нашей грубой, недостаточно тонкой наблюдательности, то, несомненно, одно: эта искра жизни таит в себе могучие потенции бессмертной мысли и бессмертного духа, подлежащих бесконечному развитию. И Союз напрягает все свои силы на то, чтобы сберечь, сохранить эту новую жизнь от всепожирающей смерти.

Смерть всегда пробуждает жуткое чувство, даже когда она является естественным и законным концом созревшей и уже увядающей жизни. Но когда она врывается туда, где только что зарождается жизнь; когда ее смертоносная коса широкими взмахами пожинает себе богатую жатву среди молодых, зреющих всходов; когда мы видим, как от невежества, от нашей некультурности, от недостаточного внимания к детям они мрут и валятся, точно отравленные мухи, – это возбуждает вполне законную тревогу...

Хочется бить в набат. Хочется клич кликнуть по всей матушке-Руси: православные русские люди, встаньте, как один человек, на святое, великое дело! Объединитесь против страшного врага, который, как сказочный змей, пожирает наши нарождающиеся поколения, нашу надежду.

С мужеством и дружно выступайте на эту великую и святую борьбу с темной силой зла.

Христос Спаситель, готовясь к завершительному моменту Своей искупительной борьбы, борьбы тоже с темными силами ада, горячо молился в Своей первосвященнической молитве об единении людей: «Да будут все едино... Отче» (Ин.17:21).

Пусть этот священный завет Голгофского Страдальца станет принципом и той спасительной борьбы с детской смертностью, на которую выступил наш Союз. И мы совершим тогда великое чудо. Мы возмутим святым возмущением эти тихие, застоявшиеся воды постыдного общественного равнодушия к смерти малюток. Пусть темные силы копились и работали веками... Пусть вокруг народного ума наросли целые горы предрассудков. Пусть некультурные привычки и весь вообще нехристианский и языческий быт толстой, непроницаемой корой охватил и давит народную жизнь... Пусть... все это грустные факты нашей печальной действительности. Но если мы верим в могучую силу добра, то мы победим, ибо вера всегда побеждает. «Сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1Ин.5:4).

Не будем только забывать при этом, что в единении – великая сила. И что, если мы организованно, сплоченным строем, под сенью молитв и благословения церковного, выступим на борьбу с алкоголизмом и невежеством, этими главными факторами, которые создают и страшно повышают в детском мире смертность, – то вековое зло будет значительно ослаблено, а, может быть, даже и побеждено... Спасая детей от алчной смерти, будем поднимать христианским просвещением народные горизонты выше тех, наросших веками, гор невежества и предрассудков, которые закрывают от нас не только солнце знания, но и Солнце Правды – Христа Бога нашего. А это Солнце является единственным и неиссякаемым источником истинной жизни. И, под животворящим действием благодатных лучей Его, наш Союз не умрет. Он будет жить и расти. И дух Святой найдет на него. И сила Вышнего осенит его... Ибо не ложно обетование Спасителя, данное Им христианскому миру: «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя (Животворящего Духа), да пребудет с вами вовек». (Ин.14:16).

Аминь.

(Речь, произнесенная перед молебном при освящении нового училищного дома).

Благодарение Господу Богу: наша школа свой трудовой учебный год начинает в новом помещении.

Чтобы понять нашу радость по этому поводу, надо понять значение в деле воспитания детей той обстановки, которая их окружает.

Без солнца, без чистого воздуха и дерево, и каждая былинка хиреет. Тем более – нежный детский организм. В душном, тесном, холодном помещении дети скоро утомляются, теряют столь свойственную их возрасту живость, делаются вялыми, невосприимчивыми. Школьная работа идет туго. Рост детей затягивается. В здоровье их иногда замечаются тревожные перемены. Часто умственное развитие совершенно приостанавливается. Видно, не мимо молвится пословица: в здоровом теле – здоровый дух. Поэтому заботы о внешней школьной обстановке никогда не должны стоять на последнем плане. Дать детям-школьникам чистые, просторные, светлые классные комнаты – это значит наполовину обеспечить успех школьного дела. А школьное дело в жизни каждого народа великое и, по своим последствиям, ответственное дело. Хорошо поставленная школа или продолжает, или поправляет дело семьи. В ней закладываются те духовные начала, из которых создается, складывается личность человека с ее многообразными отношениями к Богу, родине, семье и всем вообще людям. Конечно, постановка воспитания зависит не от стен, не от просторных комнат, не от чистого воздуха, а главным образом, от просветительных сил школы, какими она обладает в лице своего учительского персонала. Но кто станет отрицать, что все это имеет важное значение в деле воспитания. Это прекрасно понимают образованные народы. Дети для них – это капитал будущего. И потому они стараются беречь их здоровье и силы. У них школы – настоящие дворцы. Если добрый земледелец, в надежде на будущий урожай, холит и бережет от потравы свои молодые зеленеющие всходы, то тем более требуют бережения и внимания к себе наши дети, эти будущие строители жизни, этот запасный капитал наш; мы должны с особым попечением охранять их зреющие силы, их юную просыпающуюся мысль.

Сколько здоровья, умственной свежести и энергии сохранят нашей учащейся детворе эти высокие, светлые, просторные комнаты!

В великую государственную заслугу надо поставить строителю нашего нового школьного помещения, что он свою добрую мысль воплотил в дело, не остановившись при этом перед крупными денежными затратами. Имя его будет храниться и вспоминаться в стенах построенной им школы с чувством глубокой благодарности.

Правда, еще темно наше крестьянство, и в своей темноте оно еще не сознает всех благ просвещения. Потому иногда с большим восторгом приветствует темный человек винную лавку, которая несет в его жизнь вместе с пьяным весельем нищету, всеобщий разор, вырождение, культурную отсталость, чем школу, назначение которой – создавать новую, светлую жизнь... Все это живые, горькие факты нашей действительности... Но не будем строго судить темных людей: не ведят бо что творят (Лк.23:34). Грядущие поколения, просвещенные этой школой, оценят благодеяние строителя нашего гораздо лучше. Они поймут государственное значение его забот о народной школе. Ибо нет строительства более идейного и высокого, как храмоздательство и устроение школы. И Христос Спаситель во время Своей земной жизни, с особенной любовью посещал храм Иерусалимский, синагоги и еврейские училища, предлагая здесь Свою Божественную проповедь. Пусть и в нашу новую школу придет Он Своей благодатью, как Свет Истинный, просвещающий всякого человека, грядущего в мир (Ин.1:9). Тогда много светлого и доброго внесет в нашу жизнь эта школа. Она снимет темную пелену с очей. Она разгонит туман предрассудков. Она приблизит к душе народной святое Евангелие. Она покажет, отчего разрушается наше благосостояние, наша вера и семейное счастье. Она даст силы бороться с пьянством, праздностью, невежеством и распутством. Она вольет в жизнь новую бодрящую струю – призывая всех к обновлению во Христе Иисусе. Дай Бог, чтобы наши пожелания осуществились. А сейчас вознесем Господу Богу благодарственную молитву за то, что Он благословил доброе дело довести до конца, и пожелаем многих лет строителю школы.

(Слово над свежей могилкой Анастасии Георгиевны Танковой).

Итак, скончалась Анастасия Георгиевна Танкова.

Многим это скромное имя ничего не говорит... Свой безответный труд почившая отдавала сравнительно невидной работе, которая делала ее известной только в тесном кругу ее сослуживцев, учеников и близких знакомых... Но, несомненно: в сердце каждого, кто лично знал покойную, печальная весть о ее безвременной кончине отозвалась искренней болью... Всякий пожалеет в ней и хорошего человека, и самоотверженную труженицу.

Воскресенская школа «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви» – вот та небольшая рабочая полоса, на которой пришлось покойной Анастасии Георгиевне «орать и сеять» в последние годы своей бессменно трудовой жизни.

Много было положено здесь ей здоровья, сил и труда!

Конечно, почва детских сердец – благодарное поле для деятельности... Сеять в них «разумное, доброе, вечное», а потом ожидать от этого посева добрых всходов – для многих призванных тружениц является высоким наслаждением...

Но в то же время нигде так быстро не сгорает человек, как на этой в высшей степени ответственной и сложной работе.

Часто в начальную школу поступает ребенок без всякой подготовки... Он – точно необделанный кусок руды... И из этого бесформенного, неупорядоченного материала учительница должна извлечь золотые песчинки. Она должна выходить, выносить своего питомца на руках, поставить его на ноги, а потом снова спускаться в недра другой детской души, за новой рудой, за новым золотом... Работа тяжелая, утомительная, трудно выносимая... Сколько здесь сжигающих волнений! Какая требуется напряженность внимания и труда – большей частью, не видного, но упорного, изнуряющего, постоянного...

Творчество везде покупается дорогой ценой, ценой крови и нервов... Но нигде, кажется, оно так быстро не сжигает самого творца, как в педагогической работе...

А каждый педагог не только должен любить свое дело, но должен быть и творцом в нем. Ремесленное, шаблонное отношение к делу воспитания губит его, отнимает у него «душу живую», чего особенно должен бояться каждый воспитатель.

Этого боялась и покойная Анастасия Георгиевна... Потому-то она и не любила работать по казенному, а вкладывала в свой труд все свои силы, отдавала ему всю свою жизнь... И наконец, эти тоненькие, беленькие ниточки, что называются нервами, не выдержали... Сердце, столько любившее при жизни, столько волновавшееся, перестало биться... Рабочие руки опустились, и самоотверженная труженица, точно подрезанный колос, упала на своей трудовой борозде...

Утром начинался обычный рабочий день в Воскресенской школе. Надо было идти на уроки, к тому делу, за которое Анастасия Георгиевна привыкла браться не с вялым равнодушием, а горячо, нервно... Здесь она была точно сеятель на своем поле. Как тот выходит всегда с кошницей, полной до верха золотистых семян, так и почившая Анастасия Георгиевна несла детям все свое сердце, всю свою душу, полную любви к дорогому делу воспитания. Не как-нибудь, а «со страхом Божиим и верою» приступала она к работе...

С таким же настроением шла она и сейчас...

Но то была уже последняя искорка в потухающей лампадке, последняя вспышка умирающего огня, который светил долгие годы и для поддержания которого утомленное, разбитое тело, надорванная грудь не могли дать больше нужного материала...

С обычным подъемом духа, может быть, волнением, подходила Анастасия Георгиевна к классной комнате и чуть ли не на пороге ее упала в страшных конвульсиях: ее поразил нервный припадок, положивший начало той тяжелой болезни, которая через несколько дней свела ее в могилу...

Итак, все, до самого дна, сгорело в лампадке... Всю свою трудовую энергию, все свое здоровье Анастасия Георгиевна сожгла на огне святого призвания и пламенной любви к дорогому делу...

Когда она лежала в гробе, безмолвная, недвижимая, то казалось, что на лице ее застыло выражение блаженного покоя...

Вот когда лишь, невольно думалось при этом, нашла ты для себя отдых... В тесном гробу, в холодной могиле...

А как он нужен был тебе при жизни: ведь ты так много работала, ведь ты так сильно устала... И от души хотелось повторить ей пожелание поэта:

«Спи ж спокойно: жизни бремя

Не спугнет твоей мечты».

Осиротевшая школьная семья сердечно напутствовала в загробный мир, в место вечного упокоения свою неутомимую труженицу... Зеленевшиеся венки – символы любви к почившей были лишь внешним и слабым выражением тех чувств, которые наполняли сердца ее учеников и почитателей...

Тихо двигался катафалк с прахом почившей учительницы, которую в последний раз окружала теперь горячо любящая ее школьная семья.

Детские голоса нежно звенели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». И под звуки этой священной песни, которая такой тихой, нежной мелодией разливалась по улицам шумного города, особенно крепко верилось в святость дела покойной и хотелось сказать ей: не пропадут даром семена, посеянные в детских сердцах твоей любящей рукой, неутомимая Анастасия Георгиевна...

Взойдет твоя нива, заколосится, нальется добрым зерном и многие, многие скажут тебе свое искреннее «спасибо», и память о тебе навсегда сохранится в душах твоих признательных питомцев.

(Слово в неделю Ваий перед сбором пожертвований на нужды Палестинского Общества во Святой Земле).

По прошествии же субботы, на рассвете первого дня недели, пришла Мария Магдалина и другая Мария посмотреть гроб (Мф.28:1), где лежало тело Иисуса (Ин.20:12).

Так повествуют святые евангелисты о первых поклонниках Гроба Господня. И кому доступно чувство веры, кто сам переживал благоговейный трепет перед святыней, тот поймет, – какая сила неудержимо влекла мироносиц к тому священному месту, где «благообразный Иосиф, с древа снем пречистое Тело, плащаницею чистою обвив, вонями во гробе нове покрыв, положи». Эта сила – любовь, тайна которой во всем величии «явлена была мирови» на мрачной кровавой Голгофе, теперь ставшей для нас священной горой. Там, на ее вершине, как бы на некоем мировом жертвеннике, только что совершена была великая искупительная жертва. Там, на кресте, распростер пречистые руки Свои Христос Спаситель, как бы хотевший с высоты этой горы обнять весь мир Своей Божественной любовью. И это «на кресте божественное истощание», которое некогда, издали веков, «провидел Аввакум», мироносицы с благоговейным страхом и ужасом созерцали лицом к лицу. Они видели, как истаивает жизнь в истерзанном теле измученного Богочеловека. Они подслушали Его предсмертный вопль к Небесному Отцу, и безмолвные, в священном трепете, взирали и на таинство смерти, и на то, как их Божественный Учитель «во гробе мертв бездыханен полагается». О, где взять слез, столько слез, чтобы достойно оплакать понесенную утрату! Убитые горем расходились по домам мироносицы. Но диво ли, что их сокровенные думы не могли оторваться от того места, где «лежало тело Иисуса» (Ин.20:12)? Диво ли, что рано утром, когда еще не рассвело и тьма лежала кругом, они идут ко гробу, из которого воссияло «Солнце правды Христос Бог наш». Разве могут они предаваться покою, когда во гробе Тот, Кто дает всем мир и покой (Мф.11:28). Да и кто теперь может безмятежно жить, когда умер вечно Живущий?! И вот мироносицы в великом трепете неисходной печали и безграничной любви, забыв все, спешат ко гробу Учителя.

Это чувство, первыми приведшее мироносиц к Живоносному Гробу, живет доселе в русском народе. Оно двигает толпы богомольцев из разных мест России к священному Иерусалиму. Согретые этим чувством, идут богомольцы с родных полей в незнакомую, далекую сторону, претерпевая и холод, и голод; идут старые и молодые, больные и здоровые.

Там, в далекой Палестине, среди чуждой и незнакомой им обстановки, они нуждаются и в теплом крове, и куске насущного хлеба, и в братском попечении. К удовлетворению всех этих нужд русских паломников и к поддержанию в Святой Земле Православия призвано Императорское Православное Палестинское Общество, существующее уже много лет на доброхотные даяния, собираемые по православным храмам в Вербное Воскресенье.

В настоящий праздник, когда мы вспоминаем торжественный вход Христа Спасителя во Иерусалим, в лице утружденных путников Святой Земли – богомольцев, в двери нашего сердца стучит Тот, Кто сказал о себе: «Се, стою у двери и стучу» (Откр.3:20).

Пусть же сердце наше широко откроется для милосердия, завещанного нам Божественным Учителем. И тогда Христос, если не торжественно, то благодатно войдет в него.

Давший на Голгофе урок высочайшей любви Христос ждет и от нас той же любви, того же милосердия к русскому паломнику, с многими скорбями шествующему в Иерусалим. Не пальмовыми ветвями устлан путь этого паломника. Он усеян поистине колючими терниями.

Не останемся же глухи к благодатному голосу Христову. Не оставим паломника беспомощным в его трудном пути. Поможем ему до конца донести крест добровольного подвига, как Симон Киринейский помог Христу при шествии Его на Голгофу. Пусть на наши копейки Палестинское Общество облегчит русскому паломнику его тяжелый путь до Живоносного Гроба. Подадим же свою лепту с твердой верой в то, что, давая ее Обществу, мы даем ее Самому Христу, изрекшему: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Аминь. (Мф.25:40).

(Слово, произнесенное в Иоанно-Карповском монастыре за архиерейским богослужением 19 октября 1909 года).

Для очень большой части верующего русского общества день памяти преподобного Иоанна Рыльского, за последние десятилетия и до сих пор, был днем особенной, волнующей радости. Это был день Ангела незабвенного Кронштадтского «Батюшки», того молитвенника-пастыря, которого по широте влияния на народные массы со всей справедливостью можно было назвать пастырем всенародным. И нет достаточно сильного языка, нет достаточно сочной художественной кисти, которые могли бы во всей полноте и жизненной правде воссоздать картину тех незримых внутренних движений, что волновали в этот день русскую народную душу.

Со всех концов православной России, и даже из стран не одной с нами веры, в Кронштадт в этот день во множестве летели и телеграммы, и письма, и адреса, и приветствия стихом, иногда нескладным, но всегда пламенно горящим и искренним. Среди всей этой бесчисленной корреспонденции нередко можно было встретить и детские каракульки, написанные нетвердой, неуверенной рукой и заключавшие в себе поздравления дорогого Батюшки, наивные, но восторженные, по-детски чистые и святые. И кого только в этот день не видал Кронштадт? Здесь были и лица высших государственных званий, и представители власти церковной, и люди науки, и именитое купечество, и во множестве – просто богомольцы Кронштадтского Андреевского собора...

Лились застольные речи, читались приветствия, провозглашались многолетствования дорогому имениннику. А он – старец, перешагнувший псаломский предел человеческого возраста, с юношеским румянцем на лице и с едва пробивающейся сединой в волосах, принимал эти приветствия с той нежной и мягкой улыбкой, на какую способно лишь чистое сердце...

И вот волей Того, Кто «глубиною мудрости человеколюбно все строит», этот «живой колос» с нашей скудной нивы взят теперь в небесную житницу. И не многолетствование в честь дорогого именинника сейчас раздастся здесь, а молитвенно заплачет и со сладкой, мучительной грустью втеснится в грудь другая священная песнь, песнь о вечном покое и «вселении в недрах Авраама, Исаака и Иакова» приснопамятного протоиерея Иоанна...

Под беломраморной плитой надгробия мирно почивает здесь многотрудное тело дорогого Батюшки. Цветы, принесенные чьей-то любящей рукой, тихо льют свой аромат над дорогой могилкой. Жарко горят свечи и одушевленная молитва народная, как кадильный фимиам, постоянно возносится к небесам, к престолу Всевышнего. Мы видим здесь горячие слезы, которыми верующий народ как бы хочет прожечь холодный мрамор гробницы. Мы слышим, как приливают сюда, точно волны морские во время прибоя, непрерывной чередой целые толпы богомольцев...

И в том, как молитвенно бьется у подножия этого гроба народное сердце, как сегодня из уст в уста передаются радостные приветствия: «С дорогим именинником, с дорогим именинником», – во всем этом не почувствуем ли мы, не познаем ли мы того, что жив неумирающий дух всем родного именинника и он с нами!..

И не будет ли с нашей стороны лучшим приношением, лучшей данью нашего сердца имениннику в этот день, если мы из великой сокровищницы его уроков возьмем хотя бы один, но тот, который он неустанно преподавал нам и учительным словом, и книгой, и каждодневным своим служением, и, наконец, всей своей жизнью, сделавшей славным и незабвенным его имя. Это – урок смирения и глубокого сознания немощности падшего человеческого естества до готовности сказать с псалмопевцем: «Аз же есмь червь, а не человек» (Пс.21:7).

Не из этого ли сознания вытекала неутолимая духовная жажда о. Иоанна, искавшего в тайнах Христовых «прикасатися Ему (Христу), яко сила от Него исхождаше и исцеляше вся» (Лк.6:19).

Неоднократно, в непередаваемых красках, в горящих вдохновенных образах о. Иоанн исповедовал свою веру в благодатную помощь, какую дают человеческой душе святые Таинства Церкви. Чем больше восходил он на высоту добродетели, тем более чутким становился к прикосновениям жала греховного, и побеждаемый грех, сокращаясь в реальной силе, тем больнее ощущался и как бы умножался, становился значительнее в сознании, которое делалось все более и более тонким, острым и восприимчивым у Кронштадтского молитвенника. О. Иоанн прозревал грех там, где мы в тумане собственных страстей его не замечаем. Как огрубевшая длань в значительной степени теряет болевую чувствительность, так и ожесточившееся во грехе сердце часто не чувствует губительных прикосновений греха, – и тогда в человеке постепенно нарастает чувство самоправедности. Но в сознании о. Иоанна, все более и более углубляющемся и замечающем то, что раньше не было заметно, «грех множился», а с ним и жажда благодати, согласно слову апостола: где умножился (т. е. сильнее ощущается в совести) грех, там преизбыточествует благодать (Рим.5:20). Вот где тайна ежедневных причащений и богатного вселения благодати в верующую душу Кронштадтского пастыря. Вот где тайна его духовной красоты, крепости и силы. «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе» (Флп.4:13).

В наше время, бедное и хилое время, с особенной тревогой заговорили об убыли души народной, об оскудении нравственных идеалов, о всеобщем огрубении и об увядании даже чуткой женской души. Да, даже душа женская, как цвет, теряющий белоснежные лепестки, утрачивает свои лучшие, благоухающие свойства – чистоту и скромность. И не удивительно, что в представлении многих, Русь святая рисуется теперь, как Вифезда библейская, где «много слепых, хромых, сухих» (Ин.5:3), «хромающих на оба колена» (3Цар.18:21), но, к сожалению, не «чающих движения воды» (Ин.5:3).

Что же, разве иссякли родники, которые раньше оживотворяли народную душу?! Разве нет силы, способной противостоять иссушающему зною страстей? Нет, река благодати течет. И не однажды в году, а каждый раз, по молитвам Церкви, силой Духа Святого благодатно возмущаются ее волны. Но только нет жаждущих этой благодати. Потому-то и разлагается наша жизнь, потому- то и вянут в ней светлые порывы.

Понесем же в сердцах своих отсюда, от гроба дорогого именинника, как лучший завет его, святую жажду благодати Христовой, «немощная врачующей и оскудевающая восполняющей»: ибо наследует бессмертие только тот, кто вкусит от этого источника бессмертия, присно текущего в жизнь вечную. Аминь.

(Речь перед молебном во время крестного хода).

Посмотрите, братья, на окружающий нас мир Божий: сколько света, тепла и жизни вливает в него красное солнышко!

Мертвой и неподвижной лежала природа зимой под своим белым снеговым покрывалом. Точно саваном была одета земля. Смертельный холод сковывал собой все. И жизнь боязливо пряталась в свои временные гробы.

Но с какой силой она теперь пробудилась. Посмотрите на поля и леса: как все там дышит жизнью. Прислушайтесь к тысяче звуков, оглашающих воздух: поистине, «всякое дыхание... хвалит Господа» (Пс.150:6). Природа проснулась от своего глубокого зимнего сна, лишь только коснулся ее живительный луч солнца. Она живет, она движется, она дышит через каждый листок, через каждую былинку. Вглядитесь внимательнее и вы увидите на незначительном клочке земли тысячи жизней.

Но если Господь на бездушную природу изливает столько щедрот, то сколь «щедр и милостив» (Пс.144:8) Он к своему разумному созданию – человеку. Силой солнечных лучей Господь воскрешает и живит видимый мир, а силой животворящего Духа Божия Он воскрешает в людях богоподобный образ во всей его красоте и величии. И гонитель Савл тогда превращается в апостола Павла, и Александрийская блудница делается преподобной женой, лишь бы только благодатный луч достиг человеческой души!

Когда тучи закрывают солнце, то на земле становится хмуро, неприветливо и тоскливо. Так, братие, наши пороки, наши языческие обычаи и привычки, разгул, праздность, вражда, гнилая брань, весь этот «прах земной», возметаемый ветром страстей, как черная туча, висит над нашей жизнью и закрывает ее от Божьего солнца. Разгоните, рассейте эти тучи, и брызнут дождем золотые лучи новой жизни, и «земля изменит лице свое».

Но здесь требуется работа великая. Одному она не под силу. Нужно объединиться в общей работе.

Маленькие червячки дружной работой подтачивают громадные горы. И у нас веками наросли горы зла. Одно пьянство, как гора великая, загородило нам великую дорогу к светлой жизни. В единении – сила. Объединимся и сдвинем эту гору. Повергнем в прах врага земли русской – Зеленого Змия. Даже трудно подсчитать весь тот вред, который приносит пьянство нашему русскому народу. Сколько тратится средств на водку, пиво и другие напитки; сколько бесплодно и непроизводительно губится времени, сил и здоровья. Сколько гибнет вследствие пьянства людей добрых, умных, способных и умелых тружеников. Сколько семейств приходит в расстройство. Сколько хозяйств разоряется. Сколько молодежи развращается вином с самых ранних лет.

Пьянство злее и опаснее татарщины злой. Пока не было единения в русской земле, татары владели ей. Объединились русские люди – и победили татар. Первое поражение нанес татарам Дмитрий Донской на Куликовом поле. Перед битвой великий князь ходил к Преподобному Сергию за молитвой и благословением. И мы, дорогие братья, ополчаясь на борьбу с пьянством, объединились сейчас в братскую армию под сенью крестов и хоругвей и, направляясь сейчас к обители преподобного Сергия, молитвенно ищем его благословения на наше дело. На какое святое дело выступает наше трезвенное общество! Как это дело теперь нужно, как оно необходимо, об этом давно писал святитель Иоанн Златоуст. «Многие, – говорит он, – составляют товарищества для гулянья и пьянства. Составляй, человек, товарищество для того, чтобы истреблять страсть к пьянству».

Пьянство, – это такое великое зло и такие глубокие корни пустило оно в нашу жизнь, что усилия отдельных лиц, даже самые настойчивые и энергичные, в борьбе с этим злом могут оказаться бесплодными. Необходимо сплоченное товарищество. О, если бы к этому святому товариществу примкнули все, кому дорога наша вера, Церковь и родина!

Где взять воодушевления, чтобы склонить на это святое дело равнодушных к распространению у нас пьянственного зла.

Где то огненное убеждение, где те пламенные слова, которые зажгли бы холодное сердце каждого святой тревогой, наполнили бы его ужасом перед чудовищным ростом страшного бедствия. Впрочем, что может быть сильнее того языка, которым говорит сама жизнь. Прислушайтесь к ее грозному голосу и вы поймете тогда, что мы накануне своей гибели.

Все газеты переполнены страшными фактами. Вот вам свежие факты, факты не столь давних дней.

Их ужас выступает еще ярче при свете праздничной обстановки...

В одной из южных губерний, а именно Киевской, на второй день Святой Пасхи обезумевший от пьянства отец на глазах несчастной жены своей задушил спавшего ангельским сном малютку... Ему показалось, что это бесенок.

Другой случай. Развратник-пьяница тоже в пасхальные дни каблуками своих сапог выдавил из утробы своей жены шестимесячный утробный плод. Если бы это были единичные случаи, то и тогда над ними следовало бы задуматься. Но ведь если не такие, то подобного рода явления случаются у нас повсюду. Не кажется ли вам, дорогие братья, что здесь справляет свое торжество сам сатана. Заметьте, что эти несчастья имели место не в будничные дни, а в праздники. Да еще в какой праздник!

Это – праздников праздник и торжество из торжеств.

Мало сатане будничных дней. Он хочет надругаться и над Христовым днем. Он глумится над нашим праздником. В Пасху даже колокола, эти медные благовестники, своим гулким торжественным звоном славят Воскресшего. А мы – живые благовестники – в такие праздники, как Святая Пасха, сквернословим, ругаемся, деремся, пьянствуем, развратничаем и этим тешим беса.

Доколе, Господи, доколе!..

В Петрограде Нева иногда выходит из берегов и затопляет низкие берега близ взморья; несколько улиц Гавани на Васильевском острове на время оказываются под водой. Тогда бедным затопленным гаваньцам щедро оказывается всяческая помощь, а в печати и в обществе горячо обсуждаются меры, какими возможно было бы впредь предупредить затопление Гавани. Это, конечно, прекрасно.

Но вот тут не широкая Нева, а целое море, океан винный затопляет не улицы, не города, а всю страну, всю нашу и без того многострадальную Русь-матушку, и что же мы делаем для борьбы с винным потоком?

Когда Москве грозила опасность от польской смуты, Косьма Минин воззвал к народу: «Граждане нижегородские, заложим жен и детей, а Москву спасем». И к его ногам понесли все, сколько кто мог, свои пожертвования. Теперь грозит опасность не Москве только, а нашему спасению. Не царство Московское мы можем потерять, а царство Божие, царство Небесное. Там было послание Божие. Сильный в милости и благий в крепости Господь послал тогда испытание к нашему духовному благу. А здесь дьявол, как лев рыкающий, по слову апостола, раскрыл свою пасть, чтобы поглотить нас. Неужели же мы пожалеем что-либо для ограждения от этого врага. В Америке не только капиталисты, но и люди с ограниченными средствами жертвуют на святое дело борьбы с пьянством, на просвещение темных масс, которые иногда предаются пьянству по своему невежеству. Неужели же мы не придем на помощь этому святому делу и не поможем от своих средств, чтобы вместо праздничного разгула и пьяных увеселений воскресить в православных христианах уважение к Христову дню. Пора пробудиться, пора раскрыть глаза! Страшные цифры, какие тратятся на пьянство, словно зловещий колокол набата, разносят роковую весть о тяжком недуге народном.

Народ, как нищий Лазарь в Евангельской притче, лежит в рубище, гноен, и ждет, кто окажет милость и сострадание к нему – перевяжет и уврачует ему струпья. Не будем равнодушны к таким слабым и больным людям, а уделим каждый из нас, кто сколько может, из своих средств на отрезвление, на обращение наших меньших братий на путь разумной, трезвой, трудовой и доброй жизни. Вспомним слова Слова Божия: «Рука дающего не оскудевает» (Прит.28:27).

Помолитесь же, дорогие братья, о том, чтобы все русские люди сплотились и соединенными силами разогнали те тучи пьяных бед и несчастий, которые нависли над нашей страной. И тогда Солнце правды – Христос Бог наш – воссияет в сердцах наших. Аминь.

(Слово, произнесенное в Иоанно-Карповском монастыре в четверг Светлой недели за литургией, после которой была отслужена панихида по о. Иоанне «Обществом трудовой помощи», учрежденным в память Кронштадтского пастыря).

Христос воскресе!

Под красный звон колоколов, под ликующие песни Пасхальные, мы вспоминаем сегодня незабвенное имя Кронштадтского пастыря, которого один проповедник церковный с полным правом имел основание назвать «пасхальным батюшкой». Такое совпадение не простая случайность. Оно знаменательно: ибо никогда с такой выпуклостью не выступают перед нами нежные психологические очертания дивного образа о. Иоанна, никогда с такой ясностью и глубиной не вскрываются перед нами внутренние тайники его неунывающей энергии, неистощимого терпения и победного мужества, как в эти великие и светлые дни, когда мы «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начала и играюще поем виновного».

Всмотритесь внимательнее в картину священного торжества Пасхи... Какая здесь наглядная, живая, собственно Пасхальная проповедь! Не старается ли Церковь и чудными Пасхальными песнопениями, и самой богослужебной обстановкой Светлого праздника как бы внедрить и углубить в нашем сознании главную, основную и победную истину христианства, ту истину, что «зашедшее иногда во гроб праведное возсия нам Солнце», что «светлейший гроб Христа – воистину источник нашего воскресения», что воскресший Христос «совоскресит с Собою всяческая», что «вечеря уготована, телец упитанный заклан, царские двери брачного чертога отверсты, для всех» и что «аще Христос не возста, – суетна и вера наша» (1Кор.15:14). Сколько в этих откровениях победной захватывающей радости! Поэтому-то и поет сегодня Церковь: «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя; да празднует убо вся тварь возстание Христово, в ней же утверждается». «Сей день, его же сотвори Господь: возрадуемся и возвеселимся в онь».

Итак – смерти нет. Она – случайное явление. В мире царствует жизнь. Безысходная печаль не должна давить нас, ибо темная, мрачная, холодная могила не конец всему. За гробом – вечная радость. За гробом – раскрытие всех мировых тайн. За гробом – постижение истины, добра и красоты во всей достойной их полноте. Не правда ли, – сколько одушевляющего света вносит в жизнь человечества эта победная истина воскресения! Какой благодетельный переворот совершается под влиянием ее в понятиях и взглядах человечества! Какой неиссякаемый родник одушевления приобретает здесь всякое творчество, направленное к высшим культурным целям! Какие безграничные дали открываются для него и в области чистой мысли, и в области морали, и даже в области изящных искусств! Вместо того мертвого принципа, все собою сковывающего и осуждающего на неподвижность, который, как бы могильной плитой, давит всякий светлый порыв своей безнадежной проповедью: «Да ямы и пием, утре бо умрем» (1Кор.15:32), истина всеобщего воскресения дает расцвет всякому подвигу, а пастырскому в особенности.

Посмотрите, как все примиряется здесь, как все сливается в общую гармонию. Гроб, который для неимущих упования только хоронит всякие надежды, здесь делается живоносным источником радости. Во мраке могилы загорается воссиявшее миру Солнце Правды, которое благодатно животворит сознательный человеческий мир так же, как во внешней природе всюду пробуждает жизнь это сияющее теперь весеннее солнце, миллионы алмазных огней рассыпая по миру.

И земля, точно кадило благовонное, на своих бесчисленных жертвенных алтарях как бы воскуряет фимиам во славу Творца... Поистине всякое дыхание хвалит Господа: все – от разбивающейся почки, от распускающегося цветка до звонкоголосых пернатых певцов природы, купающихся в бездонной лазури небес, – несет хвалу Творцу.

Но не такое ли же чудо воскресения новой жизни совершается и в человечестве, где только люди искусственно не загораживаются от живительного веяния Солнца Правды – Христа, от Его благодати? Конечно, уйти, закрыться и от лучей этого Солнца можно так же, как люди уходят в подземелье от лучей обыкновенного солнца. Но всюду, куда только достигают Его лучи благодатные, Солнце Правды – Христос будит творящие силы. Все, что раньше безнадежно умирало, как бы цепенея от холодного дыхания безверия и предрассудков, теперь получает возможность жить и даже одушевляться на подвиг. Между небом и землей как бы утверждается та таинственная лествица, которую видел во сне Иаков.

И по этой лествице восходят, поднимаются с самого «дна» жизни к Богу те, которые раньше жили без Бога в душе и были даже богоборцами. Александрийская блудница бросает золото и жемчуг, с отвращением отстраняет от себя страстные греховные ласки, нежащую роскошь одежды и тонких вин; и все это меняет на зной бесплодной, голодной пустыни. Вместо сокровищ, которые «тля тлит и ... татие подкопывают и крадут» (Мф.6:19), она стяжевает себе сокровище «некрадомое» и «неоскудевающее», и причисляется к лику преподобных. И источаются теперь покаянные слезы перед дивным образом этой святой грешницы, и тихо струится перед ней народная молитва.

Окиньте взором величавое течение нашей церковной истории, особенно в высоких подъемах ее христианского духа... И перед вами предстанут целые сонмы мучеников, в крови своей омывших скверну греха; сонмы подвижников, выходцев пустыни, зноем ее сожегших свои страсти, и, наконец, «целый облик свидетелей» и провозвестников Христовой истины, отцов и учителей Церкви, подвигом добрым подвизавшихся на поприще пастырства.

Все они были терпеливы в муках и страданиях, непоколебимы в испытаниях, и учительное слово их было со властью; оно «силою многою» покоряло даже сердца непокорных потому, что все они утверждались, как бы на скале какой, на этой победной истине всеобщего воскресения.

Не в ней ли черпал силы для своего великого служения сгоревший на подвиге пастырства, как свеча предыконная, незабвенный Кронштадтский пастырь? День жизни его склонялся к закату... А пастырский дух его креп, учительное слово приобретало все большую и большую властность, огонь ревности по славе Церкви разгорался, ибо о. Иоанн победно верил, что «не умрет добра начало ныне, присно и вовек», что все погибнет, все кончится, все потонет в океане вечности, – только бессмертный дух человека никогда не погаснет... Солнце померкнет и утаит лучи свои... Луна не даст света. Звезды небесные спадут и рассыплются... (Мф.24:29) Вся вселенная подвигнется со своих оснований, все обратится в ничто, – только душа человеческая будет жить вечной и незакатной жизнью. Душа человеческая это единственное и ни с чем несравнимое сокровище. Она дороже мира: «Кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит» (Мф.16:26). Это – искра, зажженная от Божьего дыхания. Это талант Евангельской притчи... И как часто цену этому сокровищу мы спускаем ниже тридцати Иудиных сребреников. Как часто вихрем страстей гасим воспламененную Богом искру и, уподобляясь лукавому и неверному рабу, не только не обогащаем своей души новыми дарами, но убиваем, погружая ее в нравственную тину чувственных похотений. И незабвенный пастырь, имя которого мы сегодня поминаем, всегда хорошо помнил Евангельский урок раскрытый Христом Спасителем на образе женщины, потерявшей одну драхму: «Какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет» (Лк.15:8). Но, твердо веря в ценность души человеческой, искупленной кровью Голгофского Страдальца, дорогой для Него и предназначенной к вечному наследию после всеобщего воскресения, о. Иоанн в то же время видел, как темные силы ада расхищают это сокровище, как слабые души под давлением нищеты, голода, той или другой нужды, а иногда просто по своему невежеству, по своей темноте гибнут для Царствия Божия, теряют веру, т. е. то, что дает истинную жизнь каждой душе. При том же, как никто другой, он помнил завет Спасителя, данный Им в первосвященнической молитве: «Да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне... да и тии в Нас едино будут» (Ин.17:21). В единении – сила. Этот принцип, на котором зиждется самая идея Церкви, о. Иоанн старался применить и в борьбе с темными силами ада. Выступать против них нужно организованно, сплоченным строем – вот мысль, заложенная Кронштадтским пастырем в основу своей общественной благотворительности. Отсюда возникают разные братства и дома трудолюбия. Отсюда родилось и наше «Общество трудовой помощи в память о. Иоанна», которое и должно жить его заветами. И прежде всего победная вера о. Иоанна во всеобщее воскресение должна стать и для нас исходным началом, одушевляющим принципом деятельности.

«Спасайте человека в человеке! Спасайте его бессмертную душу, чтобы при всеобщем воскресении он мог восстать «в воскрешение живота, а не в воскрешение суда» (Ин.5:29). Смотрите, сколько кругом по дорогам жизни валяется поверженных искушениями и пороком – без всяких признаков духовной жизни, с изъязвленной совестью, с разбитыми надеждами, с надломленной верой. Нагнитесь, присмотритесь к ним, возлейте елей любви на их раны, и вы, может быть, воскресите их к новой жизни, которая и положит начало невечеряющей радости», – так взывает к нам Евангельский самарянин нашей русской жизни, о. Иоанн. Откликнемся на этот призыв, и пусть от нашего Общества широкими полосами льется свет христианского благотворения в окружающую нас среду нищеты и всяких лишений, под тяжестью которых часто вымирает в человеке самое дорогое начало его жизни – страх Божий. Пусть Христос воскреснет в душах людей под благодатным воздействием нашего Общества, и Он совоскресит тогда с Собою всяческая! Аминь!

(Слово к пастве при первом служении новопосвященного пастыря).

«О, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод». (Иер.1:6)

Милостью Божией и волей Архипастыря нашего я делаюсь отныне здесь пастырем христианских душ. Мне вручается великая власть «вязать и решить» (Мф.18:18) грехи людей и вообще «тайнами святыми совершати человека в жизнь христианскую, духовную» (Ставленническая грамота). При мысли о том, на какое высокое, ответственное звание призываюсь я теперь, невольный трепет охватывает мое существо. Я весь полон сейчас священного ужаса от сознания своей «худости духовной», от представления тех немощей, которые никогда не были так заметными для меня, как в настоящие минуты.

Огнем божественной благодати, дарованной мне через таинственное возложение архиерейских рук, как бы озарились все темные уголки моей души, и то, что раньше не будило, не мучило, не тревожило моей совести, теперь открылось, как грех, как нравственная слабость... Повысились требования, открылись новые, более широкие задачи служения, а естественные силы остались все те же. И мысленно сравнивая сейчас всю необъятность подвига пастырского с немощами и язвами своей убогой души, я готов вместе с пророком воскликнуть: «Горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами» (Ис.6:5).

Но мое смущение возрастает, мой ужас усиливается, когда я вспоминаю великий завет Апостола, с которым он обращается к каждому пастырю церкви: «Проповедуй... и учи... будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1Тим.4:11–12)!

Но мне ли, меньшему из братий, поднимать свой учительный голос? Мне ли быть образцом «для верных в слове и житии»? И невольно из глубины моего сердца рвется тот же вопль, каким ответил когда-то Господу на призыв к пророческому служению св. пророк Божий Иеремия: «О, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод»... (Иер.1:6)

«Не говори: «я молод», – изрек пророку Господь, – «Не бойся... ибо Я с тобою».. (Иер.1:7–8).

Сколько в последней мысли успокоения для мятущегося духом... «Господь со мной»! Он мой Наставник и Руководитель! «На Него аз уповаю» (Пс. 26:3), – по слову Псалмопевца... О, эта мысль может пролить целебный бальзам на все немощи пастырской души. А потому, в твердом уповании на помощь божественной благодати, «всегда немощная врачующей и оскудевающая восполняющей», я с любовью поднимаю на свои слабые рамена иго пастырского подвига... Да будет оно для меня благим и бремя его легким! Но чтобы на самом деле «иго пастырское» было «благим» и «легким» для меня за все время моего священства здесь, прошу и «умоляю вас, братия, Господом нашим Иисусом Христом и любовью Духа, подвизаться со мною в молитвах за меня к Богу» (Рим.15:30).

Пусть отсюда, из стен этого благолепного храма, – составляющего отселе красу и гордость нашего города, одновременно, как фимиам кадильный, поднимаются к Небу молитвы: и пастыря за своих пасомых, и пасомых за своего еще неопытного и немощного пастыря. И в таком молитвенном единении окрепнет наш взаимный союз любви и мы, «связуемые» им, пребудем всегда верными своему христианскому призванию и долгу: «Спасая себя, спасать и других». Аминь.

(Слово, произнесенное перед молебном во время крестного хода).

«Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь» (Пс. 117:24).

Словами этого священного песнопения хотелось бы мне начать свое посильное пастырское слово, свою беседу, сейчас при виде этой церковной трезвенной дружины, со всех концов нашего города в таком множестве собравшейся и шествующей к благодатным источникам нравственного одушевления и молитвы. Как показатель народного движения против пьянства, движения, которое все больше и больше приливает к стенам церковным и здесь ищет для себя помощи в борьбе с нашим современным недугом, наш торжественный многолюдный крестный ход должен радовать всякого, кому дорого благо церкви и отечества. Он говорит о том, что дело борьбы с пьянством стоит на верной дороге, что оно имеет под собой не зыбкую и вязкую почву, а самую твердую и надежную, каковой является вера и вообще религиозно-нравственные начала. «Пусть другие общества ищут помощи для борьбы с пьянством в разного рода светских развлечениях, а мы будем искать ее в молитве к Господу Богу». Эта помощь самая верная. А потому, по слову Псалмопевца Давида, будем восхвалять Господа, доколе живы, будем петь Богу нашему, доколе есмы (Пс.145:2). «Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения... Блажен, кому помощник Бог Иаковлев, у кого надежда на Господа Бога его... Господь разрешает узников, Господь отверзает очи слепым, Господь восставляет согбенных, Господь любит праведных, Господь хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает» (Пс.145:5–9).

Да и наш русский православный обычай требует не только начинать всякое доброе дело молитвой, но и продолжать, укреплять его постоянным молитвенным обращением к Господу Богу. Только при помощи Вышнего мы можем победить пьянство, которое делает нас своими узниками, разрушает экономическое благосостояние населения, губит его здоровье и нравственно растлевает отдельных его членов. Кто не знает, какое великое бедствие представляет пьянство, широкой волной разлившееся по всему необъятному пространству нашей родины? Кто не видит, что этим страшным пороком заражены все слои общества? Кто не знает, что во всепоглощающем пьяном море гибнет все народное состояние – и внешнее, и внутреннее, и материальное, и духовное.

Смотрите, как быстро под влиянием пьянства слабеет народ, как падает в нем нравственность, как разрушаются силы его, как гибнет душа в пучине пороков и преступлений.

Вам ли говорить об этом – отцы и матери: вы сами видите, как на ваших глазах расшатывается семья от этого страшного бедствия.

Тебе ли говорить, многострадальная русская женщина, несущая на себе крест страданий от пьянства мужей, братьев и детей! Недаром наш отечественный поэт скорбно поет о тебе: «Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать». Если собрать все слезы, пролитые тобой из-за этого проклятого пьянства, слить их в одно русло, то образуется река, которая поспорила бы широтой своего разлива с матушкой-Волгой.

Да, «Волга, Волга, весной многоводной ты не так заливаешь поля, как великою скорбью народной» и, главным образом, скорбью из-за этого пьянства, «переполнилась наша земля».

Если бы все вздохи и стоны народные сразу поднялись бы и вырвались из многострадальной груди нашего народа, так давно изнывающего под гнетом пьянства, то кругом нас завыла бы, забушевала бы грозная буря. Можно ли после этого оставаться безучастным зрителем величайшего народного бедствия, и особенно теперь, когда наступил особенно благоприятный момент для борьбы с пьянством. Наши законодательные учреждения, в лице своих представителей, вступили в серьезную и беспощадную борьбу с так называемым «пьяным бюджетом», который раньше был для некоторых бесом-искусителем. Сам Державный печальник и отец народа Государь Император изволил с высоты престола явить Свою Царскую волю, сказав, что нельзя ставить в зависимость благосостояние казны от разорения духовных и хозяйственных сил множества верноподданных.

Теперь лежит долг на каждом русском православном человеке – и на пастыре, и на мирянине, и на мужчинах, и на женщинах – бороться с пьянством и, прежде всего, личным примером, личным воздержанием, личной трезвостью.

Мясо не запрещено было употреблять в пищу, однако апостол Павел говорит, что если это будет соблазнять брата, он вовек не будет есть мяса. Из этого мы видим, как апостол дорожил спасением ближних.

А мы знаем и говорим, что водка многих соблазняет, что от нее многие гибнут, а сами тут же берем в руки водку, пьем сами и гостей угощаем. Мне один отец жаловался на пьяницу-сына. А сын, которого я увещевал, сказал мне: «Да ведь пить-то я научился у самого отца. В праздники всегда, да и теперь у нас в доме много выходит водки. Сначала я стал баловаться: хотелось походить на взрослых, – и потянулся к рюмке... А теперь она сама – матушка меня к себе тянет. Придет праздник, отец выпивает, ну как мне устоять?»

Отец говорит: «Ты не пей, тебе нельзя, ты меры не знаешь. Да как не пить, когда кругом тебя пьют?... И рад бы не пить, да соблазн велик...»

Да, братие, водка до того ослепила нас, что мы сами, того не замечая, своих же детей ведем к погибели. Припоминается рассказ. Ранним утром поднялись ребята в крестьянской хате, чтобы идти в школу. Дело было зимней порой. Ночью вила пурга. К избе привалило целые сугробы снега. Ребятам никак не пройти. Разбудили отца, который поздно ночью возвратился пьяный, и просят его, чтобы он проторил им дорогу к школе. А у отца с похмелья голова трещит. У него одна думка лежит на душе: как бы это опохмелиться. И вот взял лопату, стал разгребать снег, да забылся и вместо школы проложил путь, проторил дорожку к кабаку.

– Ты, тятя, не туда разгребаешь нам путь, закричала детвора. Ты ведешь нас к кабаку, а нужно в школу.

Так, дорогие братие, печально обстоит у нас дело с пьянством. Оно находит себе ревностных сотрудников везде. Даже отцы и матери отдают в кабалу пьянству своих родных детей... А потому на борьбу с этим исчадием должны выступить все. Это дело всех касается. Большой грех берет на душу тот, кто сторонится его, кто относится безучастно к росту этого зла. Странное это явление в нашем христианском обществе. Когда кто-либо падает в воду, мы его спасаем. Когда начинается пожар, мы его погашаем. Когда кто заболевает, мы приглашаем врача и лечим больного.

А тут на наших глазах в пьянстве тонут живые души людские; народ, но выражению Достоевского, загноился от пьянства, мы же равнодушно смотрим на это и, подобно Каину, говорим: «Какое мне до этого дело! Разве я сторож брату моему»! (Быт.4:9)

Высокопреосвященный митрополит Петроградский Владимир в одной из своих бесед приводит такой случай. Один председатель общества трезвости обратился к американскому купцу-миллионеру с просьбой о пожертвовании на дело борьбы с пьянством. Купец грубо ответил: «Оставьте меня; это дело меня не касается». Но скоро он горьким опытом убедился в противном. Пьянство коснулось своим ужасным роковым прикосновением и его. Жена купца с двумя дочерьми поехала по железной дороге навестить своих родных. В назначенный день она должна была возвратиться домой. Муж выехал встретить ее на станцию. Но поезд ко времени не пришел. Скоро получено было известие, что он потерпел крушение. Примчавшись с экстренным поездом на место крушения, купец среди страшной кучи изуродованных трупов нашел тело жены и одной дочери, в то время, как другая дочь стонала от боли, израненная, искалеченная, и призывала к себе скорее успокоительницу-смерть.

Причиной катастрофы был пьяный машинист. Таким образом, стоя перед двумя родными трупами, купец должен был убедиться, что борьба с пьянством касается и его, касается каждого, кто только любит свою родину и желает служить ей. Все мы должны принимать участие в борьбе с пьянством, которое является источником стольких несчастий. И каждый из нас много может сделать на этом поприще, многих может спасти, только была бы любовь к ближнему. Вот беда – ее у нас нет. Больше злобой живем. А любовь изобретательна. Она найдет средства утверждать в жизни спасительную трезвость. И, прежде всего, всем доступными и самыми могущественными средствами являются – личный пример трезвости и молитва. Кто не знает силу молитвы? Она погибающего со дна моря достает.

«Сей же род не исходит, токмо молитвою и постом» (Мф.17:21), – это слова Спасителя и как они оправдываются в жизни.

И бес пьянства изгнан будет вон лишь благоуханием и силой молитвы.

Долго мать безуспешно отговаривала от пьянства своего беспутного сына. Но сын не слушал ее.

– Ну хорошо, сказала мать, не слушаешь меня, послушаешь Господа Бога: перед Ним я буду стоять на коленях, пока Он не внемлет молитве моей.

И сын не выдержал... Тайно скрылся он от кутящей компании, возвратился домой, застал мать за молитвой, бросился пред ней на колени и с тех пор из блудного сделался добрым сыном.

Дай Бог, чтобы и наша всенародная молитва, которой молимся мы сейчас во время крестного хода, также имела добрые плоды и отрезвила бы нас и детей наших. Аминь.

(Речь, произнесенная на столетнем юбилее со дня рождения Рыбинского протоиерея Р.Т. Путятина, 4 ноября 1908 года, в зале Петроградского религиозно-просветительного общества).

Сегодня, когда Церковь предлагает нашему вниманию в литургийном евангельском чтении притчу о сеятеле, мы поминаем жизнь и труды Рыбинского проповедника и протоиерея Р.Т. Путятина, который, как пахарь добрый, выйдя на родную полосу нивы Христовой «с полною жита кошницею», щедрой рукой сеял живые семена евангельского слова в недра русской народной души...

И при мысли об этом, поднимаясь сейчас на эту кафедру, я испытываю невольное смущение... Мне ли своим косным и бедным словом и перед таким почтенным и высоким собранием говорить о том, кто рождал слово живое, покоряющее, полное внутренней красоты, силы и движения.

В настоящий праздник, посвященный памяти незабвенного проповедника, крылатое слово которого облетело всю церковную Русь и сделалось дорогим достоянием православной читающей части ее, в этот день мне хотелось бы видеть здесь, на этой кафедре, человека «с огненными глаголами», облеченного авторитетом науки, который с присущим ему одушевлением, искусством и компетенцией определил бы перед нами удельный вес золотого неумирающего слова о. Родиона Путятина и указал бы его настоящее место в истории русского проповедничества...

Для себя такую задачу я считаю непосильной, – и по личному почину едва ли бы решился сейчас занимать своей бледной речью ваше внимание, – если бы меня не уполномочивало на это почетное для меня поручение Совета нашего Общества... Только оно дает мне смелость со всей искренностью непосредственного чувства выразить свое глубоко почтительное отношение к славному, дорогому для нас имени воспоминаемого юбиляра и попутно установить свой посильный взгляд на все то великое служение слова, в котором неустанно пребывала, с первых же дней священства, возгретая благодатью пламенно верующая душа проповедника, пока смерть не смежила, наконец, этих благовестнических уст.

Родион Путятин!.. Да, это громкое, живое имя даже «до сего дне!»

Сначала скромный, пожалуй, безвестный Рыбинский протоиерей, а потом знаменитая, живая, учительная сила, растекшаяся златоструйными потоками не только по всему Заволжью, но и по всей России, и всюду вносившая в церковную жизнь искру одушевления и печать учительности...

Мы слышали сейчас, как складывалась, росла нравственная личность этого православно русского пастыря, как креп, приобретал все новые и новые оттенки и приходил от силы в силу этот живой, могучий голос церковного сознания.

Не случайным надломом, а органически, постепенно копились и вскипали те богатые силы великого духом человека, которые потом с таким расцветом проявились в его церковно учительном слове. Это слово не смолкало во все время его священства. Одушевленное горячим убеждением, скрашенное художественной формой изложения – простого, доступного младенческому сознанию народному, оно в буквальном смысле покоряло сердца. Однако тайна такого властного влияния Путятинского слова заключалась не во внешних достоинствах, которые легко могут быть добыты упражнением. Учительное слово о. Родиона Путятина было живым, искренним отголоском всей его души, пламенной, верующей, любящей, снедаемой ревностью о Божьем доме.

Это был именно тот проповедник, которого так жадно и так долго ждала истощившаяся в терпении, как пустыня безводная, русская народная душа.

Когда вглядываешься в прошлое нашей родной церковной проповеди, когда пробегаешь самые золотые страницы истории русского проповедничества, когда, наконец, знакомишься с лучшими образцами церковно-русского витийства, – то перед вами всегда и неизменно встает одна и та же, конечно, всем знакомая картина... Бездонным куполом раскинулось над высохшей землей как бы раскаленное, огненное небо... Нестерпимым жаром пышет оно на землю... И под этим пламенным дыханием замирает на земле всякая жизнь... Напрасно ваш глаз ищет – на чем бы ему остановиться, отдохнуть и поласкать свои утомленные взоры... Вам не кивнет с приветливой долины своими серебристыми, как бы застывшими, алмазными слезинками душистый, росой напоенный ландыш... Желтый лист растений свернулся в трубочку и как-то закоченел... Растрескавшаяся от жара земля истомилась от напрасного ожидания: когда же ее иссохшую грудь напоит живительный дождь...

Но вот на горизонте взмыла черная тучка... Она все больше и больше растет, распласталась, захватила все небо, точно черными крыльями накрыла матушку-землю... Загрохотал гром... Удар за ударом сыплется с неба... Чу... Гремит... Благоговей, сын персти! И действительно, все, как бы, в каком благоговении онемело, застыло… Точно прислушивается весь мир к голосу неба... Насторожилась земля, внимая громам небесным... А яркая молния, зигзагами прорезывая сгущенный воздух, будто из необъятного колчана, рассыпает с неба золотые стрелы, которые и впиваются в иссохшую, истомившуюся грудь земную... Объятая напряженным трепетом, в благоговейном молчании стоит природа... и ждет, ждет страстно конца своей истомы... Но вот прошумел ветер... Поднял облако пыли... Разорвал плотную пелену темных набежавших туч, развеял их по горизонту. И снова красное, воспаленное небо глянуло своими знойными очами на землю... Так и не напилась она, матушка, досыта дождя благодатного, не умылась свежей росой, и вновь томится ее больная грудь, и опять она жадно ждет дождевых, освежающих капель.

Много таких громовых туч без дождя, но с молниеносным блеском, прошло, пронеслось по историческому горизонту нашей родной, русской, церковной проповеди... Часто, затаив дыхание, слушали громовую гармонию речей наших собственных, доморощенных Златоустов... И нельзя было не любоваться на огонь мысли, на игру красивых оборотов и образов... Нельзя было не восхищаться то тут, то там вспыхивающими искорками таланта... Да, – то были витии, гремевшие подобно грому...

Но стих этот гром... Погасли молнии речей... И вновь перед нами изболевшаяся душа народная, ее изъязвленная совесть, ее разбитая, иссохшая грудь, ее запекшиеся уста, ненасыщенные живящим евангельским словом...

Нет смягчающего елея на раны болящие... Нет воды живой, так нужной для роста, для подъема в народе христианского сознания. Народ слушает высокие, но отвлеченные истины, иногда даже умиляется ими, внимает громким словам, которые зовут его куда-то далеко, в святую, таинственную и заманчивую высь, но как эти небесные истины облечь в живую плоть и кровь действительности, и где здесь, на земле, путь, ведущий нас к небу, – этого-то он никак не может понять, не может усвоить своим младенческим смыслом. А жаждет, страстно жаждет он уроков спасения... и сердце его широко открыто, чтобы воспринять евангельское семя.

Но, к сожалению, наша русская церковная проповедь, по крайней мере, до половины ХIХ века, оставалась совершенно глухой к этим запросам народного сердца и не желала руководиться тем заветом апостольским, по которому значение проповеди «не в препретельных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы» (1Кор.2:4).

Рамки и характер настоящего слова не позволяют нам обременять свою речь излишним грузом научных справок. Здесь будет достаточным указать на те выводы, к каким приходит один ученый исследователь в конце своего исторического очерка русского проповедничества. Вот как он характеризует последнее, подразделяя его на различные периоды.

«Русское проповедничество, – говорит он, – в течение огромного пространства времени, именно целого тысячелетия, не отличалось самобытностью, не имело самостоятельного характера, и состояло под влиянием проповедничества иноземного. Состоя под влиянием иноземного проповедничества, оно заимствовало от него отвлеченный характер как в содержании своем, так и в изложении, в логической форме. В этом подражательном, отвлеченном направлении русское проповедничество прошло два периода, различные по характеру своему, от которых оно заимствует особые названия. В первый период с IX до половины XVII века русское проповедничество состояло под влиянием проповедничества греческого и потому называется греко-русским. Во второй период, с половины XVII до половины XIX века, русское проповедничество находилось под влиянием проповедничества латинского и потому называется латино-русским. Проповедничество первого периода в продолжение почти 800 лет находилось под исключительным руководством церкви, и в связи с ее судьбой подвергалось различным переменам в своем развитии.

С 867 года и особенно с XI века до 1448 года русское проповедничество постепенно расширялось и обогащалось, при содействии образованных пастырей-греков, возводимых на русскую митрополию. С 1448 года до 1664 года русское проповедничество приходило в упадок и наконец, прекратилось, вследствие возведения природных пастырей.

Проповедничество второго периода в продолжение почти 200 лет находилось под главным руководством школы, и в связи с ее жизнью испытало перемены в своем развитии. С 1664 г. до 1721 года (до издания Регламента) русское проповедничество отличалось совершенно схоластическим направлением.

С 1721 до 1856 года схоластика русского проповедничества ограничена Регламентом и содержание его оживлено несколько практическим элементом.

С половины XIX века начинается третий период русского проповедничества, который можно назвать самостоятельным. Если в 200 лет второго периода несравненно более сделано проповедниками для обогащения отечественной проповеди, чем в 800 лет, первого периода, то в последние года несравненно более сделано для правильной постановки проповеди и применимости ее к жизни, чем в предыдущие 10 веков!» (Исторический очерк русского проповедничества, том первый. Петроград, 1878 г., стр. 11–13).

Приводя эту справку, мы не считаем нужным входить в обсуждение исторических причин, вызвавших оживление церковной проповеди. Может быть, это оживление объясняется пробуждением общественного мнения и духовной журналистики... А, может быть, здесь действовали и другие факторы, которые ускользают от нашего внимания, но которые, однако внесли подъем мысли и одушевление в церковную проповедь... Несомненно, лишь одно: проповеди протоиерея Путятина носили на себе отпечаток уже нового духа – духа жизни... Застывшее в мертвых, схоластических формах церковное учительство, как купель Силоамская, ждало движения живой воды...

И вдохновение прославляемого нами сегодня юбиляра внесло сюда не малую долю того «благодатного возмущения», которое рвет отслоившиеся, отжившие покровы, стряхивает ветхие формы, как порыв осеннего ветра засохшие с дерева листья, и дает прилив свежих соков и нового творчества...

В проповедях Путятина почуялись новые звуки, более искренние и живые, которые брали за сердце и оставляли в душе слушателя всегда ясный и светлый след. Здесь, русский пастырь, вспоенный на родных заветах, в совершенстве изучивший национальные черты русского облика, характера и быта, как пахарь выходил на свою родную, знакомую пашню и щедрой рукой рассыпал по ней святые, евангельские семена...

О высоких истинах небесных о. Путятин, чуть ли не первый после Святителя Тихона Задонского, заговорил простым, ясным, общедоступным и в то же время красивым языком. И при этом – его проповедь, живая, красочная, направилась, как весенний поток, не по одному избитому руслу, а искала себе новых путей...

Она охватила своим содержанием все вопросы, которыми томилось верующее сознание русского человека, все тревоги, которые волновали его православное сердце. От тайн неба до тайн супружеского ложа – все было предметом учительного слова Путятина... И о всем этом он умел говорить так жизненно и так понятно... Проповедь Путятина действительно отвечала на запросы церковно-народной мысли; она не только ласкала слух, она поила верующую душу, утоляя в ней томительное искание вечных путей спасения, как смягчающий бальзам, падая на язвы израненной совести...

В каждую мысль, в каждое положение, в каждый штрих своего слова вдохновенный проповедник вкладывал частичку своего сердца... Нравственные уроки, которые он преподавал с амвона своим слушателям, это не были прописные правила, мертвые, не проверенные личным опытом. Нет, они были пережиты сначала самим проповедником... Из его пламенной, верующей души они выходили, как очищенное золото из горна. Потому-то каждое слово Путятина и является не только живой тканью его сердца, но и пламенной искрой для его слушателей...

Как железо, раскаленное докрасна, прожигает дерево, так и выношенная, выстрадавшая мысль, взлелеянный в душе образ, слово, согретое горячим убеждением, приобретают власть захватывать и покорять себе неотразимо.

Что все это не венки, которые мы плетем от своего благодушия юбиляру, не голословная похвала, а действительные свойства его проповеди, в доказательство этого мы сошлемся на живое свидетельство очевидца и сотрудника о. Родиона Путятина.

Вот что он говорил над гробом смолкшего проповедника.

«Обширно было поле сеяния о. протоиерея, и много разнообразных полос на этом поле. Вот полоса сеяния им Слова Божия через устную и печатную проповедь, вот полоса его пастырства, священнослужения, начальствования, благотворения и много, много других.

Из всех сих полос самая пространная и цветущая, которую усопший имеет пожать в будущем веке, без сомнения есть полоса сеяния слова Божия.

Еще в первых годах священства своего глубоко внял он Богомудрому наставлению Святителя Димитрия Ростовского: «Моему сану, его же несмь достоин, надлежит Слово Божие проповедати не точию языком, но и пишущею рукою. То мое дело, то мое звание, то моя должность». Еще глубже принял он Богодухновенное правило святого апостола Павла: «В церкви хощу пять словес умом моим глаголати, да и ины пользую, нежели тмы словес языком» (1Кор.14:19).

И стал проповедовать о. протоиерей на основании этих двух правил краткие и простые, но живые, сердечные и сильные поучения. И стал писать и печатать их. Почудились сначала наши церковные ораторы и богословы философы: откуда сему сия сила и премудрость? А народ православный – и вельможи и низкие, и богатые, и бедные почувствовали сердцем, что слово и проповедь его «не в препретельных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы» (1Кор.2:4), и толпами текли на его проповедь и целыми тысячами и десятками тысяч раскупали его краткие и простые поучения. А он все больше и больше, до самого последнего конца жизни, старался поучать и писать. И вот, легко сказать, целых пятнадцать изданий, более двадцати тысяч книг, разошлось по свету его поучений. И еще без сомнения будут расходиться.

Впрочем, нам ли судить о достоинстве его поучений? Спросите любого сельского священника, – чьи поучения больше читает он своей пастве – и услышите: протоиерея Путятина.

Какое, значит, обширное поле доселе сеется и будет сеяться семенами Слова Божия через проповедь его? Но к этому мы можем прибавить еще, что печатные его проповеди – только немногие зерна в его обширном сеянии. Он сеял семена Слова Божия везде и всегда: и в храме, и на стогнах, и в домах, и при Божественной литургии, и при браке и погребении, и в столах, и после оных. Сколько же из них, неведомо для других, прозябнет и созреет... Все эта жатва твоя, о. протоиерей, в будущем веке» (Яросл. Епарх. Вед. 1869-й г., № 47-й, стр. 384).

Приведенное свидетельство – это голос современника проповеднической деятельности о. Путятина, и он оказался пророческим. Проповеди Рыбинского протоиерея, как зерно, в течение тысячелетий не теряющее своей растительной силы, до сих пор падают плодоносным посевом на сердца читателей: как известно, в настоящее время они выдержали уже 25 изданий и продолжают поучать и назидать христиан православных после смерти его до наших дней.

Тайна неумирающей жизненности этих проповедей заключается в том, что они касаются предметов, имеющих вечное, непреходящее значение, и раскрывают их с таких жизненных сторон, которые имеют отношение ко всякому времени, во всякой эпохе. Нравственно-практическая по замыслу, художественно-лирическая по своему исполнению – эта проповедь была рассчитана на те свойства человеческой души, которые в ней никогда не вымирают. Она и поучала, она и обличала, она и утешала... При этом последний элемент в ней преимуществовал.

Краткое, сжатое, полное внутреннего движения, в буквальном смысле крылатое слово Путятина – иногда напоминало тихую колыбельную песню, под задушевный мотив которой стихали боли сердца, умягчались страдания, и отчаяние отступало от человека.

Что за прелесть, например, такое пастырское утешение... «Не плачь, не сокрушайся, не скорби много, когда тебя люди обижают, притесняют, отнимают у тебя счастие, лишают тебя спокойствия. Бога они у тебя ведь не отнимут и вечного спасения не лишат...

Вот когда плачь, сокрушайся; скорби заранее: когда станешь ты других обижать и притеснять, когда от тебя другие будут плакать и скорбеть. Несчастнейшее существо тот человек, который других делает несчастными!» Когда читаешь такие, навеянные кротким духом евангельским, строки, то невольно, как живая, встает в воображении такая картина...

Громадный Рыбинский собор... Под его величественными сводами собралось множество богомольцев... Целое море голов. Это все люди труда, дети суровой обстановки, которым каждый день приходится отвоевывать у жизни ценой непомерных усилий, ценой изнуряющей египетской работы. Они пришли в храм отдохнуть душой, свалить с нее бремя недовольства и злобы, накопившееся за время рабочей, трудовой недели. И, думается, каким целящим бальзамом падало такое пастырское слово о. Путятина на сердца его слушателей, каким спокойствием и умилением светились их глаза, раньше, может быть, метавшие искры гнева и мести... Пламенно верующий пастырь дохнул своим великим дыханием на изболевшуюся душу, часто обиженную и озлобленную неправдой людской, и ожила эта душа, и восстановились, пришли в равновесие ее силы...

Обобщая задачи и характер проповеднического слова Путятина, мы должны признать, что он главным образом заботился о том, чтобы подвести своих слушателей, как можно ближе, ко Христу, так, чтобы целящие лучи света Христова беспрепятственно падали на язвы их совести и на раны их души.

«Слушатели христиане! – говорит, например, он в поучении на день преподобного Алексия, человека Божия:, – когда Иисус Христос учил, чего Он желал слушателям от Своего учения? Чтобы оно всех успокаивало, радовало, утешало:.. В том сущность учения Христова... На книге Евангелия можно так написать: приидите к этой книге, возьмите, почитайте со вниманием, и вы успокоитесь потому, что ее учение есть учение Иисуса Христа, Сына Божия, Который, когда учил, только того и желал, чтобы ученики Его все успокаивались... »

Конечно, здесь не призыв к нирване, к апатии, к мертвой точке. Здесь призыв к жизни, полной христианского творчества, творчества радостного, светлого и спокойного, главным образом, от того, что ясна цель, к которой оно стремится, и глубока, несокрушима вера в святость, вечность и неподвижность этой цели...

Не кидайтесь из стороны в сторону, как путник, сбившийся с дороги; не уподобляйтесь людям, которые всегда учатся, но никогда в познание истины не приходят... Не мятитесь духом, успокойтесь. Цель вашей жизни ясна... Как дерево берет из окружающей его среды растительные соки, впитывает их в себя и претворяет в плоды, так и вы пропитайте свою мысль, свое сердце, волю, все свое духовное существо духом христианства, и жизнь ваша украсится плодами духа, которые перечисляет святой апостол Павел, говоря: «Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение... вера, кротость, воздержание» (Гал.5:22–23).

Вот к какому органическому подъему жизни зовет в своих беседах чествуемый сегодня проповедник...

И нам кажется, никогда этот призыв не являлся так настоятельно нужным, как в настоящее время. Понесем же его в жизнь, как дорогой завет славного проповедника, и тогда храм никогда не утратит значения благодатной силы, согревающей нас среди холода людских отношений и одушевляющей бодро нести иго жизни, с верой в христианское творчество.

В нашей личной и общественной жизни, замечает один вдумчивый обозреватель ее, столько зла, партийности и вражды, что каждый жаждет услышать в церкви проповедь, которая бы умиротворила его смущенное сердце. И эта жажда так хорошо выражена в поэтической рождественской сказке Щедрина...

Суровый сатирик, не устававший обличать язвы нашей общественной жизни, резко отрицательно относившийся ко многим сторонам нашего исторически-сложившегося быта, сумел подметить и не преминул отметить с свойственной ему силой выражения могучее, потрясающее действие евангельской проповеди на все существо человека. Недаром он свою вдохновенную проповедь об извечной правде, воспитывающей нашу совесть, согревающей наши сердца, оживляющей и освящающей наш труд повседневный, указывающей цель, к которой должна быть направлена вся наша серая, будничная жизнь, не даром он эту проповедь вложил в уста скромного сельского иерея. Вот, что говорит у него этот батюшка в своей рождественской проповеди:

«В этом самом храме, где приносится бескровная жертва Богу, в нем же совершается и непрестанное служение правде. Все его стены пропитаны правдой, так что вы, даже худшие из вас, входя в храм, чувствуете себя умиротворенными и просветленными, здесь, перед лицом Распятого, вы утоляете печали свои... Здесь обретаете покой для смущенных душ ваших»...

Вот такой-то голос пастырского сердца первым и поднял о. Путятин! Пусть же этот голос несмолкаемо раздается с церковной кафедры, и тогда храм навсегда останется неугасимым очагом самого возвышенного идеализма, самым доступным источником христианского просвещения, местом, куда всякий может нести и свои радости, и свои, порою, нестерпимые скорби. Пусть вместе с этим пастырь чутко прислушивается к духу времени, чтобы оценить его с точки зрения вековечной Христовой истины, но пусть не сообразуется с этим духом: Христос, вот тот образ, который должен руководить совестью и мыслью пастыря. Особенно это нужно помнить в наше время, когда нередко самую православную веру оценивают не со стороны ее абсолютной истинности, а со стороны государственного или исторического ее значения для русского народа. По авторитетному слову одного из православно-русских архипастырей, «незаметно для себя мы и верой нашей лишь стали дорожить потому, что на ней покоится наша государственная мощь, благоустройство нашей общественной жизни, наше существование как самостоятельного народа; разумев истинную веру, мы не оценили ее, как должно, но, осуетившись, вздумали воспользоваться ей для своих земных надобностей. Потому и оскудели нравственно». К сожалению, такая условная оценка православной веры проникает и на церковный амвон: читая иную проповедь, произнесенную с церковного амвона, – замечает тот же обозреватель церковно-общественной жизни, слова которого мы привели выше, – порою недоумеваешь, что это такое, – церковное поучение или публицистическая статья. Не так смотрели на дело наши благочестивые предки. Вера Христова была для них тем «добрым бисером», на который они готовы были променять всю свою земную славу и благополучие, самое свое государственное существование. Если нет веры православной, или если грозит опасность ее чистоте, тогда не нужно и земных благ, тогда пусть и сама Русь погибнет, лишь бы не перестала она быть православной, лишь бы не потускнел и не погас в ней свет истины, которым дано ей светить. Так и должно быть по смыслу Христовой притчи о сокровище, скрытом в поле. Когда человек узнает об этом сокровище, он идет, и все, что имеет, продает, чтобы купить то поле и приобрести сокровище. Царствие Божие и вечное спасение души дороже всего для человека, ради него он готов пожертвовать имением своим, родной семьей и отечеством. Все это он отдает, чтобы приобрести первое... Поэтому, если мы знаем, что Христово учение в его неподдельной чистоте хранится в Церкви Православной, если, следовательно, в ней источник истинной жизни и вечного спасения, то мы должны с своей стороны сделать все, чтобы только к этой Церкви принадлежать, и – в случае надобности, должны всем своим пожертвовать, чтобы только этой принадлежности чем-нибудь не потерять. Наше личное земное счастье, забота о родных, польза общественная, или государственная, – все это занимает место после веры и не оправдывает небрежения ею. Все это мы должны продать, чтобы купить поле с сокрытым в нем сокровищем.

Если эти возвышенные мысли будут руководящим началом в проповеднической деятельности православно-русского пастыря, то его проповедь и будет целящим бальзамом на современные язвы нашего общества. Не то это значит, чтобы пастырь в своей проповеди не касался явлений современной жизни. Тогда проповедь потеряет свое жизненное значение. Это значит только то, что пастырь должен оценивать эти явления с христианской точки зрения, всегда себе равной, потому что «Христос вчера и сегодня и вовеки Тот же» (Евр.13:8). Это значит, что религиозная истина должна быть альфой и омегой его всегда живого и верующего слова.

(Речь, произнесенная 14 ноября 1911 года, на торжественном заседании Всероссийского Общества «Русское Зерно», посвященном памяти М.В. Ломоносова).

«Храни заповедь отца твоего» (Притч.6:20).

Веками копится, по каплям собирается то идейное богатство, которым питается душа народная и из которого, главным образом, создаются так называемые исторические устои общественного самосознания. Неоспоримым фактом является и та несомненная истина, оправдываемая опытом истории, что настоящее и будущее всякой закономерно развивающейся страны своими глубокими корнями уходит в далекое прошлое.

Пользуясь заветами своего исторического прошлого, движется вперед и наша русская жизнь. И если мы не хотим сойти с почвы такого закономерного развития, если не хотим оторваться от родных корней, то мы должны свято беречь преемственность исторических идей. Мы не должны отрекаться от своего дорогого наследства, какое нам дают священные заветы нашей родной отечественной истории.

Чувство благоговейного уважения и благодарной памяти к тем, кто собирал это наследство и силой идейного подвига ковал крепость и мощь русского духа, – здесь самое законное чувство.

В живом чувстве такой преемственности и родства исторических эпох заключается психологический фокус нашей исторической перспективы. Здесь – родник нашей национальной славы, нашего исторического национального самосознания. Здесь – тайна так называемого культа предков и того священного ореола, которым благодарное потомство обыкновенно облекает образ своего родного героя.

Отдавая должную дань такому почтенному чувству, русские люди и праздновали 8-го сего ноября свой национальный праздник 200-летия со дня рождения первого русского ученого Михаила Васильевича Ломоносова. Большинство торжественных собраний, как это и подобает православной стране, начиналось молитвенным поминовением незабвенного имени Ломоносова. Торжественно и проникновенно везде прозвучала «вечная память» приснопамятному рабу Божию Михаилу. Этим выражено было, между прочим, и общее молитвенное пожелание, чтобы память о Ломоносове «с похвалами» передавалась от потомства к потомству, чтобы дивный образ его как можно глубже вошел в народное самосознание, чтобы заветы его великой жизни сделались живым достоянием и заветами всего русского народа.

Как сила сгущенного пара приводит в действие рычаг, вращает колеса паровоза и двигает его вперед, так и собранная сила духа, воплощенная в родном героическом образе, получает особое действие, распространяющееся на всю окружающую среду; она вливает жизнь и одушевление в организм народный, родит в народе веру в себя, укрепляет духовные мышцы его, дает новый приток энергии, которая делает волю народную творческой, поднимает ее до богатырских размеров и двигает ее по пути исторического прогресса.

Поэтому-то особенно полезно было выдвинуть из дали прошлого мощный самобытный образ Ломоносова в настоящий переживаемый нами исторический момент. В пору безвременья и «лишних людей», когда общее разочарование, как едкий, ползучий туман расстилается и расползается по нашей земле, когда вязкая и топкая тина обыденщины властно захватывает молодые силы и хоронит наши лучшие надежды, когда всеми чувствуется наше общее идейное оскудение, когда самооплевание сделалось какой-то особой болезнью русского человека – в это-то время особенно отрадным является напоминание о том, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля Российская рождать».

И если чествование памяти Ломоносова является общим национальным праздником русского народа, то тем более оно является праздником нашего трудового крестьянства.

Ломоносов – сын народа. Его действительно родила русская земля, низ, нижний пласт ее – крестьянское сословие. Каким бы пышным цветом ни расцвела впоследствии наша поэзия и литература, как далеко ни шагнула бы вперед русская наука, но она не может отречься от сознания, что Ломоносов – отец русской поэзии и русской науки, и что научное и литературно-художественное творчество выросло у нас из того зерна, которое первым бросил в русскую самобытную почву Ломоносов. Однако, мы говорим это не для того, чтобы определять его значение в этих областях нашего идейного творчества. Пусть такую задачу возьмут на себя присяжные представители русской научной мысли и русского художественного творчества. Мы хотим здесь остановить внимание почтенного собрания на другой стороне вопроса. Мы хотим коснуться тех глубоких психологических переживаний, которыми был запечатлен каждый шаг в жизни Ломоносова в его восхождении от положения архангельского помора до высоты первого русского ученого, и которые останутся навсегда лучшими жизненными заветами его для русского народа.

Что-то сказочное, героическое, поднимающее дух – чувствуется в повествовании о том, как «Архангельский мужик по своей и Божьей воле стал разумен и велик».

Для нашего времени вся жизнь Ломоносова звучит призывом к работе, к упорной борьбе за светлые идеалы, к бодрости и крепости нашего русского духа, падение которого замечается повсюду.

Знаменателен в этом отношении успех пьесы Л. Андреева «Дни нашей жизни». Тайна успеха этого неудавшегося в литературном отношении произведения заключается, по объяснению одного известного литературного критика², в том, что Л. Андреев затронул здесь больную сторону современной жизни – наше безволие, слабосилие, беспомощность.

Начало пьесы развертывает перед нами такую картину.

Вечер на Воробьевых горах. Отсюда открывается чудный, манящий вид на обширную даль, которую зубчатой стеной окаймляет густой, стародавний лес. Перед нами – учащаяся молодежь. У нее вся жизнь впереди. Из глухой провинции съехались эти молодые люди в крупный культурный центр, в поисках знания и правды жизни. С ними сидят милые, умные девушки. У ног их раскинулась Москва, «город чудный, город древний», ставший сердцем России.

Сколько исторических воспоминаний, величественных, поднимающих дух, пробуждается здесь. Как в морском прибое – волна за волной набегают эти исторические волны, поднимая национальное самосознание и чувство. Какое, казалось бы, должно быть приподнятое, молодое и бодрое настроение у этой молодежи... А она сидит и поет:

«Не осенний мелкий дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман;

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан».

И какие меры против слез? Где – избавление от давящей тоски?

«Пей, тоска пройдет.

Пей, пей, тоска пройдет».

Пьеса оканчивается песней подобного же характера:

«Умрешь – похоронят, как не жил на свете,

Уж снова не встанешь к веселью друзей.

Налей же, товарищ...»

И наливают. И пьют. Наливают и пьют на Воробьевых горах, где так обступают сознание, просятся в него величавые священно исторические воспоминания, дорогие и заветные для цельной русской души...

Пьют и на бульваре, в ресторане у немца, и в меблированных комнатах. Плачут и пьют. Пьют и плачут. Безвольные, слабые, точно бескрылые мухи, бессильные поднять, не то чтобы понести какое бы то ни было бремя жизни. Это массовое безволие, общественное слабосилие, общий упадок духа и бессильные, ноющие жалобы на жизнь – явление большой общественной важности.

Нам хотелось бы верить, что здесь – клевета на молодежь, а не действительное отображение ее настроений.

Но если литературу можно считать зеркалом, отражающим жизнь соответствующей эпохи, – то тогда рамки пьесы раздвигаются, содержание ее становится символом современной русской жизни, отображением духовных болезней России, нашей великой, но многострадальной родины.

И вот в такой-то момент «наших серых будней» особенно отрадно своей мыслью остановиться на том, кто является виновником настоящего праздника. Имя Михаила Васильевича Ломоносова – это победный клич, победное знамя торжества русской идеи, а вся его жизнь – это лучший завет для всего русского народа.

И удивительно здесь сочетались, сложились в какую-то сказочную картину внешние обстоятельства жизни Ломоносова с его внутренними переживаниями.

Перенеситесь мыслью к младенческой колыбели отца русской поэзии и науки. Что вы увидите там? Курная хата Архангельского помора... Отец – простой русский крестьянин. Мать – духовного рода. Глухой, далекий север. Закинутая вглубь снежных сугробов деревня.

Кругом – неоглядная, мертвая степь, покрытая блестящим, но холодным саваном чуть не вечной зимы... Длинные, темные полярные ночи... Всплески холодного Белого моря... Неприветливая обстановка тощей, бедной северной природы. И труд – страшный, изнуряющий, с постоянной опасностью для жизни...

И вот, в этой-то, точно забытой солнцем стране родится тот, кто стал впоследствии солнцем русской поэзии и науки, – кто дохнул на эту область творческого русского духа все оживляющим дыханием весны.

Где скопились такие богатые силы русской души, воплощением которых был Ломоносов!

Не вдруг, не каким-либо мгновенным озарением, а постепенно, путем могучей борьбы с условиями жизни вскипали и нарождались эти силы, которые и брызнули потом могучей струей русской научной самобытной мысли и зазвенели гармоническим аккордом звонкого живого стиха. Казалось бы, здесь, в царстве холода и почти не тающих снегов, в царстве общей смерти, где тощая растительность говорит о том, что все рождающееся здесь обречено на хилое прозябание, если не на общее вымирание, где жизнь отцветает, не успевши расцвесть, а смерть царствует непобедимо и властно, казалось бы, в такой обстановке должны застыть все пламенные и светлые порывы великой души Ломоносова.

Но «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».

И могучая натура Ломоносова не поддалась тяжким ударам судьбы: из отчаянной борьбы с ней он вышел победителем.

Не легок был путь, которым прошел Ломоносов. Ему пришлось пробиваться сквозь целый ряд препятствий, точно стеной отгородивших его от источников света и знания. Требовались героические усилия, чтобы пробить эту стену, чтобы одолеть все преграды, которые ставила ему судьба, как бы в доказательство того, что и идейные течения на пути своего роста встречаются также со стихийной силой зла. И эта сила не меньшая, чем какую мы наблюдаем и в мире физическом, где с поучительной наглядностью доселе оправдывается Божественное предопределение относительно земледельческой культуры. Кто не знает, что проклятая за грех человека земля дает больший простор для роста и развития сорных растений, чем чистой пшеницы. В то время, как благородные растения требуют ухода и подвержены тысячам опасностей, способных заглушить их рост, растительный сор непобедим в своем распространении.

То же самое наблюдаем мы и в мире идейных течений. Мир физический является лишь зеркалом, отражающим в себе такую же картину борьбы нравственных сил. Зло моральное, как и зло физическое, отличается такой же жизнестойкостью в борьбе за свое существование и с такой же легкостью завоевывает себе успех. Его росту все благоприятствует. Но добро встречает на своём пути всегда преграды, которые всякий идейный порыв, доведенный до конца, делают подвигом, иногда равным мученичеству.

Все это оправдалось и на жизни Ломоносова. Косные силы ополчились на него, готовые погасить в нём ту Божью искру таланта, которая с ранних лет затлелась в его душе. Но ни первобытная обстановка его младенческой жизни, ни сугробы далекого севера, ни невежество окружавших его лиц, ни дух времени – не могли остановить русского, архангельского мужика в победном шествии к свету знания.

Вдумчивым, расширенным от удивления оком всматривается маленький Миша в окружающий его мир.

Навевающие тоску темные ночи и северные «сполохи», способные зачаровать красивым сочетанием цветов каждого наблюдателя, – все эти явления природы как бы еще глубже внедряют в его желание вырваться из духовной тьмы и невежества к яркому свету знания.

Жуткий страх перед северной тьмой, накидывающей на все свой мрачный покров, как бы переходит у него в страх перед другой, еще более пагубной тьмой, которая окутывает ум и душу человека.

А, с другой стороны, волшебные полярные ночи, освещенные сказочными огнями северных сияний, и вся вообще дикая мощь севера, где Мише приходилось ведаться с разными опасностями и вступать в отчаянную борьбу с грозными стихиями природы, как бы еще ярче подчеркивают превосходство духовного света перед тьмой, закаляют молодого помора, воспитывают в нем выносливость и веру в родную страну, в мощь ее великого русского духа. Как орел из тесной клетки, сильная душа Ломоносова рвется к простору мысли, к благам знания.

Его тянет неудержимо в Москву, где он надеется найти удовлетворение запросам своего просыпающегося великого ума. Эта древнерусская столица кажется ему землей обетованной. И вот, как евреи через Синайскую пустыню, он идет через мертвую, пустынную снежную степь в далекую Москву. В здешних школах он жадно хватается за каждую крупицу знания. Новый мир открылся здесь перед Ломоносовым. Впитав в себя все, что только могла дать ему родная страна, он едет потом на Запад и хозяйским, критическим умом разбирается здесь в дарах западной культуры. При этом – он не отрывается от родных корней. Его национальный облик не стирается здесь. Скинув армяк и полушубок, надев немецкие ботфорты, Ломоносов, однако, сумел остаться русским человеком, с той широкой открытой русской душой, на которой как бы отпечатлелась безграничная даль его родины. Ломоносов, делая успехи в немецкой науке и удивляя ими немцев, в то же время мыслил и чувствовал по-русски. Он не стыдился своей темной, невежественной, дикой, полуварварской родины. В его отношениях к ней нет и тени того хамства, которое составляет отличительную черту многих современников. Ломоносов любит Русь любовью преданного сына, и эту любовь к родным началам русской жизни, как вечный завет, он передает своему потомству. Издали прошлого дивный образ русского самородка как бы говорит русским людям: берегите свое родное, не обрывайте тех корней, которыми вы вросли в свою русскую почву. Берите пример с законов растительной жизни. Чем глубже дерево проникает своими корнями в землю, тем могущественнее его рост. Чем больше вбирает оно из окружающей среды питательных соков, тем выше возносится его вершина, тем пышнее его крона. Заимствуйте из западной культуры все нужное и полезное. Прививайте это к родным самобытным корням, двигайте вперед русскую жизнь, но бойтесь потерять органическую связь с духом народа и святыми заветами его великого прошлого.

Есть трава, которая растет без корней. Ее зовут «перекати-поле». По капризу ветра перемещается это растение с одного места на другое. У него нет родной почвы. Так бывает с человеком, который отрывается от исконных начал жизни своего народа. Так создаются те жалкие «беспочвенники», которыми богато наше время.

Ломоносов, явивший своей жизнью первый гениальный порыв национальных духовных сил своего народа, дает великий завет своим потомкам идти вперед, пробиваться к новым, более широким горизонтам знания, не разрывая живой, органической связи с той почвой, «где мы впервые вкусили сладость бытия».

Приобщивши русскую мысль к мировой культуре, подняв русский ум на высоту научного миросозерцания, Ломоносов не встал во враждебное отношение к самобытным началам жизни и психологии русского народа. Чем больше креп его ум, чем больше расширялись его познания, чем больше давал ему Запад, тем безграничнее любил он свою убогую, сермяжную Русь. Под ее невзрачной сермягой он сумел разглядеть великие силы души народной, которые обещали развернуться во всем обаянии своей подкупающей красоты и величия. «Ты и могучая, ты и обильная, ты и убогая, ты и бессильная, матушка Русь...» «Умом России не понять, ее аршином не измерить. У ней особенная стать: в Россию можно только верить». И Ломоносов поверил в великое будущее русского народа, ибо видел его богатые задатки... Он любил православную веру, вспоившую и вскормившую богоносную душу русского человека. Любил родной русский язык, Богом данный великому народу, и находил в нем «великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Словом, своей богатырской душой Ломоносов слился с стихийными силами народного духа, вобрав отсюда в себя все сильное, здоровое, способное к культуре. Потому-то разгадать величавый, сложный образ Ломоносова, от рыбацкого челна, поднявшегося до высоты вершин тогдашней европейской науки, невозможно вне исторической психологии русского народа. Он становится понятным только тому, кто сумеет заглянуть в глубокие тайники русской души, всегда и во всем ищущей Бога и святой правды Его. И то, что Ломоносов не изменил, остался верен национальным началам русской жизни, сообщает особенную красоту и ценность всей его личности.

Чуждый скепсиса и раздвоения, но со смелыми взлетами критической мысли, он сумел удержаться на точке равновесия между религией и наукой, сумел понять, что это – две силы, действующие в разных плоскостях, но направляющие жизнь и творчество человека к одной общей цели. Научная мысль и религиозное чувство не только не приходили в нем во враждебное столкновение друг с другом, но, напротив, как две гармонично настроенные струны, усиливали одна другую, очищали друг друга от несродных их истинной природе примесей и элементов, вырождающихся часто в научные и религиозные предрассудки. Отграненный научным мышлением ум Ломоносова, как дорогой алмаз, представлял собой именно ту среду, в которой чистый луч божественной истины с особенным блеском мог играть и сиять разноцветными огнями. Очами веры и науки смотрел Ломоносов на мир Божий и, как он сам говорит, перед ним всегда открыты были две книги: Евангелие, где он читал волю Божию, и природа, которая была для него тоже Евангелием, благовествующим о творческой силе, премудрости и величии Творца. «Не только небеса, но и недра земные поведают славу Божию», – писал в одном из своих сочинений Ломоносов.

В духовных произведениях отца русской поэзии и науки со всей ясностью обрисовываются религиозные стороны его духа. Слово Божие, как неиссякаемый родник священной поэзии, давно влекло к себе его еще юное сердце. А когда созрел и окреп его ум, это увлечение нашло выражение в его оригинальном творчестве, где восторженное удивление перед могуществом Творца сделалось основным мотивом его духовных произведений. Некоторые из них являются прямо-таки величавым гимном Промыслителю вселенной, Который, по выражению ученого поэта, «все на пользу нашу строит».

Это чисто христианское убеждение и спасло Ломоносова от отчаяния, от упадка духа в его, действительно, иногда отчаянных обстоятельствах. Но оно не ослабляло в нем того одушевления, с каким он боролся против «врагов Бога»... Для Ломоносова такими «врагами Бога», противниками божественной воли были все «недоброхоты» России и русской науки.

Так, ученик Лейбница и Вольфа сумел без труда установить мудрое равновесие между наукой и религией. Но он не ограничился личным сознанием. Ломоносов хотел, чтобы весь русский народ признал их равноправие.

«Не здраво рассуждает математик, – говорит Ломоносов, – ежели он хочет божескую волю вымерить циркулем. Таков же и богословия учитель, ежели он думает, что по псалтири научиться можно астрономии или химии. Толкователи и проповедники Священного Писания показывают путь к добродетели, представляют награждение праведникам, наказание законопреступным и благополучие жития, с волею Божией согласного. Астрономы открывают, кроме божеской силы, великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоговением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ними плевелы и раздоры. Правда (наука) и вера суть две сестры родные, дщери Всевышнего Родителя, никогда меж собою в распрю прийти не могут, разве кто, из некоторого тщеславия и показания своего мудрования, на них вражду всплетет».

Благоговея перед Словом Божиим, глубоко достигая истинную природу сверхъестественного и естественного откровения, М.В. Ломоносов высоко ценил сочувствие святых Отцов к природе и желание их помирить изучение ее с религией.

«О, если бы в их время, – сказал он однажды, – известны были изобретенные недавно астрономические орудия и открыты тысячи новых звезд! С каким бы восторгом проповедники истины возвестили о новых свидетельствах величия, мудрости и могущества Творца».

Устанавливая нормы отношений между верой и знанием, Ломоносов в то же время сделал идеалы веры идеалами жизни. Для него вера была не отвлеченным умозрительным принципом, не бесплодным схоластическим наростом, а той великой творческой силой, которая в самой жизни раскрывает богатство таящихся в ней потенций, как растительное зерно, брошенное в почву.

Известно, что при археологических раскопках в некоторых гробницах встречаемы были сосуды с зернами пшеницы. Несколько тысячелетий пролежали эти зерна в темноте саркофагов, ничем не проявляя своей жизни. Но когда вынесли их на свет и разбросали по распаханному полю, – то эти «спящие мертвецы» ожили, пустили ростки.

Так идет в рост зерно веры Христовой, где оно встречает живую душу, не скованную предрассудками века, не засорённую тупым невежественным самодовольством. «В злохудожную же душу, по выражению ветхозаветного мудреца, не внидет не только вера, но и премудрость» (Прем.1:4).

Приготовляя поле для посева, обыкновенно, с него выбирают камни и сор. На засоренных местах, не появится всходов. Так и в деле идейных посевов. «Осуетившееся в человеческих похотениях сердце», в котором дикая поросль всяких предрассудков глушит истинные чувства, будет не «землею благою», а могилой, темным саркофагом для такого посева.

Нужна большая работа каждому из нас над самим собой. Нужна культура духа, тщательная разработка всех его сил. И тогда в недрах его зерно веры Христовой найдет для себя благоприятную почву и принесет «плод многий». Все это оправдалось в великой жизни Ломоносова. Вот почему ему удалось не только примирить религию и науку, но и сблизить, породнить между собой веру и жизнь.

Вот почему также разнообразные веяния философской мысли Запада не развеяли в его душе исконных начал православного веросознания: он не только верил, но он и жил этой верой, одушевлялся ей в своем служении на благо русской науке. Потому-то вся его жизнь и вырастает в целокупный героический подвиг, – ибо корнем, основой ее была вера, убить которую значило здесь убить и самую жизнь. Ломоносов был подвижником, когда только что еще подходил «ко вратам своей учености», когда самоотверженно шагал за обозом в Москву; но он и остался им, когда судьба увенчала его уже именем первого русского ученого. И в этом смысле жизнь Ломоносова является для нас действительно дорогим нравственным наследством, хранящем в себе неумирающие великие заветы русскому народу. Во всем величии и объеме их не исчерпать нам в кратком слове. Но если перевести их на лаконический язык, – то все содержание этих заветов можно выразить кратко тремя повелительными словами, которые из дали прошлого великий предок как бы шлет своим соотечественникам – потомкам и которые золотыми, неизгладимыми буквами мы должны начертать на своем национальном знамени, это:

«Молись, трудись, учись».

Пусть же это победное знамя с таким священным девизом призывно развевается над поборниками национальной идеи. И пусть все, что в жизненных схватках, в своей борьбе за идеалы приобретут наши родные бойцы, одушевляемые великими заветами нашего исторического прошлого, пусть все это отдадут они на служение Богу и родине.

(Слово, посвященное воспоминаниям о Саровских торжествах).

«Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас».

Закончились Саровские торжества... Преподобный Серафим причислен к сонму святых... Православно-русская Церковь увенчала нимбом его священный лик... И теперь еще новая, яркая звезда засияла на ее небосклоне... Новый Предстатель и дивный Молитвенник перед Богом явился за русскую землю... С этих дней, под сенью наших родных храмов, несмолкаемо будет звучать священный припев: «Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас»... А под умилительные звуки его, тихо, тихо будет струиться к святому Серафиму горячая, пламенеющая молитва всех, с верой притекающих к его благодатной помощи...

Торжества затихли... Праздник миновал... Народное море вошло в берега... Но те глубокие чувства, которые были пробуждены при этом, еще не улеглись... Впечатления Саровских дней свежи еще у многих доселе. Слишком уж сильно была потрясена в эти дни народная верующая душа священным восторгом, чтобы можно было так скоро забыть их.

Дорогое имя «батюшки-отца Серафима» всколыхнуло всю Русь православную от края и до края. Многочисленные группы богомольцев ко дню торжеств потянулись со всех концов ее необъятной равнины: «И от Ладоги холодной, и от матушки-Москвы, и от Каспия широкого, и от царственной Невы», и из пустынных тундр далекой Сибири, и с нашего теплого, ласкающего юга – отовсюду плелись, шли, ехали благочестивые русские люди на поклонение прославляемой святыне. Отдельные партии пешеходов, точно маленькие ручейки, сливались в одно течение, в одну громадную реку, которая, разметавшись широким, многоводным потоком по всем дорогам, несла свои волны к стенам Саровской обители. Получалась картина, при виде которой настоятельно хотелось применить к Преподобному слова пасхальной песни: «Возведи окрест очи... и виждь; се бо приидоша к Тебе... от запада и севера, и моря, и востока чада твоя». Действительно: все пришли к Нему, как дети к отцу, с чисто-детской, любовной верой, с твердым упованием, что Он заступит, обережет от грядущих бед... И вот – тихий приют смиренных иноков как бы превратился в многошумный город. Жизнь забила в нем ключом. Вековые Тамбовские леса, непроходимые трущобы наполнились народом, который, точно море, волновался во время торжеств. И у всех на устах было одно имя, – имя отца Серафима. В сознании каждого, как живой, стоял образ преподобного старца. Он составлял душу этой полумиллионной толпы, которая дышала теперь как бы одной грудью, одним молитвенным вздохом, жила одной радостью и сливала свои надежды и упования в трепетный шёпот общей всенародной молитвы.

Все притекли к священной гробнице искать утешения и обновления своей внутренней жизни. Все хотели почерпнуть из живоносного источника благодатной души Преподобного той «живой воды, пияй которую не вжаждется вовеки"… (Ин.4:14)

«Со всех концов Святая Русь

К тебе с поспешностью стремится...

И верит Святости Твоей

И жаждет духом обновиться»...

Да! именно «обновиться» все шли сюда, в этот тихий приют православно-русского благочестия. Шли убогие, хромые, слепые, расслабленные. Толпами приводили бесноватых и одержимых страшными припадками... И все жаждали исцеления, и многие, действительно, получали его. «Хромые ходят. Слепые видят. Немые заговорили». Так кратко, но сильно изображает перед нами картину торжества веры в чудотворную силу новопрославленного Угодника Божия один из участников праздника – Архипастырь Казанский. Действительно, возле мощей святого старца благотворная сила его молитв забила обильной струей благодатных исцелении...

«Народ стекается к прославленной святыне,

И перед ним творятся чудеса

Как прежде, говорят и ныне

С землею Небеса».

Для всех стало ясно, все почувствовали, как будто чем-то новым повеяло вдруг в жизни... Как будто дуновение Неба коснулось земли, и она на время отряхнула «сон от вежд своих». Внимание всех приковалось к Саровской обители. Рядом «с слепыми, хромыми, сухими, чающими движения воды» (Ин.5:3) сюда, в эту «купель Силоамскую» устремились и люди с расслабленной волей, с умом, хромающим на оба колена, с сердцем, хотя еще не иссохшим, но излишне «осуетившимся помышлениями своими» и, часто праздными, заботами о будничных интересах суетного дня. Эти свои духовные недуги страдальцы принесли к священной гробнице Преподобного, и здесь, перед его отеческим взором, смиренно раскрыли язвы своего ума и сердца. И совершилось чудо – великое, поражающее...

Расслабленные волей укрепились. Холодеющее сердце согрелось. Всколебавшийся сомнениями ум утвердился, и как бы немевшие раньше уста открылись для «совершения хвалы» Господу... И все, доселе нравственно хромавшие, возвращались от священной раки Преподобного обновленными, как бы рожденными вновь; шли обратно, опираясь в своем жизненном шествии уже не на убогий костыль техники и современной науки, а на несокрушимую силу веры в богатство творческой силы Духа Божия. Сожалеть надо только о том, что сюда не привели одержимых недугом модных, современных беснующихся учений!

Много гостей собрал на свой праздник Преподобный старец. Сам Царственный Вождь Земли Русской прибыл в обитель поклониться «убогому Серафиму». Сошлись сюда и многие именитые русские люди, сошлись на богатый пир веры и здорового русского благочестия.

Духовная трапеза, уготованная Преподобным, была открыта для всех. Перед ней невольно стиралась в сознании людей разница общественных положений; забывались сословные перегородки. «Приидите, царие... и убозии... и насладитеся от пира веры», – как бы вещал всем прославляемый Чудотворец.

Тихое веяние евангельской любви реяло над собравшейся здесь Русью. Чудный, ласкающий образ святого старца напоминал всем о братстве.

Перед ним все были, как нищие; все искали его благодати, все протягивали руки к нему за духовной милостыней. И никому не отказывал Преподобный. Никто не ушел от его трапезы тощим или голодным. Для всех нашлись в его сокровищнице дары...

Всех напитал, со всеми поделился щедротами своей небесной, торжествующей силы Угодник Божий.

Его духовное богатство оказалось неистощимым.

Годами копилось оно...

В великих трудах и подвигах собирал Преподобный в себе сокровища духа. Всю жизнь свою он отдал на то, чтобы, исполняя Завет Спасителя – не собирать «себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирать себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут» (Мф.6:19–10).

Все годы жизни ушли на это дело. Ревность старца не знала здесь пределов.

Редкий богач тратит столько усилий на приобретение тленных сокровищ, сколько затратил их Преподобный, по евангельскому изречению, не для себя живя, а «в Бога богатея» (Лк.12:21).

И вот теперь Он стоит перед нами во весь рост своей небесной славы и могущества... Он «точит исцеления»... Он зажигает верой всю Русь православную... Его богатство вечное, неветшающее... Пройдут сотни лет, пронесутся тысячелетия, – но им не подкопать сокровищ о. Серафима... Родник его благодатной силы не иссякнет никогда, собранные богатства не истлеют. Напротив, они будут расти, умножаться и питать в течение целых веков многомиллионную Русь...

И много, много еще притечет к священной раке Преподобного жаждущих душ. Многие восстановят здесь падающую энергию своего духа и получат благодатное исцеление, ибо не умер о. Серафим; он живет и в бесчисленных сердцах всех его православно величающих и как бы притягивает их таинственно к себе.

«Истинным чудом была вся жизнь Преподобного, прекрасно выясняет эту мысль один светский, но верующий писатель, – жизнь сверхъестественная по высоте духа, по нравственному сиянию... И она оказалась спасительной и целебной не только для самого Святого, но и для бесчисленных несчастных, к нему приходивших... Со смертью Святой не исчез, а одна мысль о нем, один образ его, одно припоминание его святости продолжают утешать несчастных, исцелять их»...

И властно зовет к себе на гробницу из самого сердца вылившийся задушевный предсмертный завет кроткого старца: «Когда меня не станет, – говорил Преподобный Серафим при жизни своим близким, а в лице их всем вам, – вы ко мне на гробик ходите! Как вам время, так и идите; чем чаще, тем и лучше. Все, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, о чем бы ни скорбели, придите ко мне, да все свое горе с собой-то и принесите на мой гробик! Припав к земле, как живому, все и расскажите, и услышу я вас, и вся скорбь ваша отлетит и пройдет! Как с живым всегда говорили, так и тут. Для вас я живой есть, буду и вовеки».

Кто не прислушается и кто не тронется этим кротким, сердечным призывом?!

И многие услышали его, многие пошли и сложили у гробницы Преподобного все свои скорби и тяжести, а взамен этого понесли обратно душу, полную самых святых и освежающих впечатлений, о которых потом, в священном сумраке, при тусклом свете лампады поведают своим родным и близким. Будем же чаще воскрешать в своих молитвах его неумирающий образ и тихим светом его смиренной, верующей души освещать пути своей жизни. Мы тогда не собьемся с дороги и управим свою жизнь к Царству Небесному. Аминь.

(Речь, произнесенная на I Всероссийском Съезде по борьбе с народным пьянством в Петрограде, в зале Университета, 30 декабря 1909 года).

И торжественными, официальными речами, и учеными докладами на Съезде твердо установлено, обстоятельно раскрыто и аргументировано то, ставшее общим местом, положение, что алкоголизм – страшное общественное зло современной нам жизни, что он, как ржавчина железо, гложет трудовую энергию народа, его выносливость и терпение, что он расстраивает живые ткани народного хозяйства, вносит разлагающее начало в бытовой и государственный уклад, убивает всякое творчество, омрачает сознание, затемняет здравый смысл народный, наконец, делается такой затяжной болезнью родного русского народа, которая своим болезнетворным ядом отравляет даже те святые уголки жизни, где зреет русская мысль, русское чувство, где загораются первые искорки сознания и где, вообще, складывается весь национальный облик родного русского человека.

Словом, если собрать и свести все отдельные штрихи заслушанных нами докладов по данному вопросу в одну общую картину, – то алкоголизм представится нам каким-то обволакивающим нашу жизнь чудовищным спрутом, который своими смертоносными охватами душит в ней все светлое, чистое, живое... И теперь, может быть, не покажется преувеличенной та зловещая картина, под которой представлял себе когда-то Россию один из наших родных русских писателей-поэтов, когда говорил...

«И штоф с очищенной сжимая,

Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ,

Спит непробудным сном Россия молодая».

Но как бы глубоко своими гибельными щупальцами чудовищный спрут алкоголизма ни проникал в ткани народного организма, и в каких бы мрачных красках мы нашу действительность ни представляли, – это еще половина беды.

Главная опасность переживаемого сейчас момента в том, что отмеченное нами общественное зло распылилось на мелкие явления, которые незаметно, не пугая нашего внимания, входят во все поры нашего семейно-общественного быта. Алкогольный спрут охватывает жизнь нежным, ласкающим прикосновением... Он входит к нам, как друг...

И перед ним одинаково широко и гостеприимно открываются двери не только рабочей каморки, не только скромной хаты поселянина, но и раззолоченных палат, и даже ученых кабинетов.

Не только сельский праздник наших темных захолустных деревень, где, по общему интеллигентскому мнению, царят и справляют свое торжество невежество, отсталость и убогая нищета, но даже и праздник просвещения, Татьянин день Московского университета, собирающий на это время в столицу цвет русской мысли, в конце концов превращается в праздник усиленных возлияний, во время которого – без различия: и просвещенные, и непросвещенные, – по библейскому выражению, прилагаются «скотом несмысленным» (Пс.48:13).

И посмотрите, с какой не только снисходительной, а прямо-таки любовной бережливостью относится русский народ к «пьяненьким».

Вспомните хотя бы народную музу Некрасова... Вспомните, как в ожидании замужества, в своих грустно-поэтических мечтах о нем русская, многовыносливая женщина, которой больше всего приходится терпеть от алкогольного ига, говорит, обращаясь к своему суженому.

А приедешь с торгу пьяненький

Накормлю и уложу...

Спи, пригожий, спи, румяненький...

Больше слова не скажу...

О чем говорит дальше русская народная пословица: «Пьян да умен, два угодья в нем», – как не о том же чересчур благодушном отношении русского человека к алкоголизму. Посмотрите дальше, как возмущается русский, так называемый, церковно-благочестивый человек, если он увидит в руках православного пастыря закуренную папиросу. Он не простит священнику этой слабости... Он осудит ее...

Но этот же благочестивый прихожанин усиленно будет угощать, а иногда и напаивать допьяна своего батюшку во время хождений последнего по приходу... Сравните эти неодинаковые отношения народа к двум ядам: никотину и алкоголю, из которых первый, в смысле хотя бы общественной благопристойности, почти безопасен, а второй, напротив, представляет собой страшную опасность не только для благополучия самого потребителя, но и окружающих его. Сравните и вы поймете тогда, что алкоголь, как бы вошел, претворился в плоть и кровь нашего народа, что он подкупил русского человека, сдружился с ним, и в нем русский человек ищет вдохновения, забвения, облегчения скорбей и своей радости.

Вот в чем, по нашему крайнему мнению, корень зла... Он – в нашем общественном равнодушии к проявлениям нарастающего алкоголизма. Перед нами колышется пьяное море, как бы играя своими зелеными, отравляющими волнами. И стоя на берегу его, мы равнодушно смотрим, как эти волны захватывают и поглощают в бурной пучине все новые и новые жертвы, как гибнет в этом море и наша государственность и наше религиозное и национальное чувство.

И вот на что должна быть направлена вся сила борьбы с алкоголизмом. Надо разогнать зловещий туман предрассудков, создавшийся вокруг алкоголизма и расстилающийся по лицу всей русской земли. Надобно открыть глаза народу русскому на ту бездну, к какой ведет его злополучное равнодушие и даже благодушное отношение к злу алкоголизма, вошедшему в обиход его жизни.

Словом, надобно пробудить народное сознание, вызвать к действию тот могучий рычаг, при помощи которого и можно только сдвинуть жизнь с мертвой точки для того, чтобы перестроить ее потом на новых разумных началах.

И Христос Спаситель, принесший в мир новое слово и новую жизнь, прежде всего обращался к сознанию человечества, его пробуждал, его вызывал к действию всей Своей проповедью. И в этом Христос Спаситель видел одну из самых существенных задач Своего мессианского служения человеческому роду. Вот Он в Назаретской синагоге.

Ему подают книгу, из которой Он берет и толкует в применении к Себе слова пророка Исаии:

«Дух Господень на Мне, егоже ради помаза Мя, благовестити нищим посла Мя, исцелити сокрушенныя сердцем, проповедати пленником отпущение и слепым прозрение» (Ис.61:1)...

Здесь – плененные нуждаются, прежде всего, не в освобождении от плена, а в проповеди. Они еще не чувствуют тяжести своего положения. Они, может быть, даже готовы целовать те цепи, которые наложил на них поработитель. Им жаль расстаться с своим рабством. Им не нужна свобода. Они не понимают ее благ...

Как «вымытая свинья идет валяться в грязи» (2Пет.2:22), по выражению апостола, ибо это ее стихия, так и люди, привыкшие к рабству, считают его для себя часто благословенным уделом, роднятся с ним и даже скучают по нем...

«И возроптало все общество сынов Израилевых на Моисея и Аарона в пустыне, и сказали им сыны Израилевы: о, если бы мы умерли от руки Господней в земле Египетской, когда мы сидели у котлов с мясом, когда мы ели хлеб досыта» (Исх.16:2–3).

Здесь возмутившиеся против своего Освободителя евреи ни во что ставят полученную ими свободу. Они с сожалением воспоминают о том времени, когда, находясь в Египетском рабстве, «сидели у котлов с мясом» и «ели хлеб досыта».

И такие моменты, когда люди за «чечевичную похлебку» грубых минутных наслаждений продают свои права на «первородство» сынов света и разумной свободы, повторяются чуть ли не каждый день.

Таких людей, действительно, приходится звать к свободе, проповедовать им ее, открывая глаза на все зло переживаемого ими положения.

В докладах, заслушанных нами на настоящем съезде, указывались различные факторы, влияющие на развитие алкоголизма – от жары до мороза, от богатства до нищеты, от радости до досады на неуспех дела, на полученную за неудачный ответ двойку, будто бы выводящих человека из его духовного равновесия. Одни говорили, что пьянство является порождением бесправия, нищеты, голода; другие ставили его в зависимость от чисто бытовых условий; находились даже такие, которые учитывали степень влияния на развитие пьянства чисто атмосферных или климатических факторов.

Но, господа, рая на этой земле нам не создать. И такого места, где бы не дул ветер, и где бы огорчения не постигали человека, мы не найдем. И всех обстоятельств, которые могут неуравновешенного человека выводить из его духовного равновесия, мы не упраздним. Не целесообразнее ли, приняв наличность существующих условий, озаботиться тем, чтобы создать крепкие внутренние устои, сдвинуть с которых не были бы в состоянии никакие внешние условия и порядки.

А это будет возможно, если мы подойдем к окружающим нас явлениям жизни с религиозным сознанием, которое только и спасает человеческий дух от внутреннего разложения, от того, что называется катастрофой и крушением духа.

В своем ответе на приветствие Л.Н. Толстого Съезд назвал маститого писателя своим наставником и учителем.

Если Съезд был искренен, то он не должен забывать и о том, что заветы учителя всегда бывают дороги для учеников; они обязывают.

А Л.Н. Толстой в своем приветствии с особенной настойчивостью подчеркивает ту мысль, что единственно сильным средством в борьбе с алкоголизмом является живое религиозное сознание. Там, где на жизнь смотрят религиозно, там эта жизнь и понимается как подвиг, как служение надмирному идеалу, и там она не отдается на расхищение страстям. Вспомните сектантов. Ничем другим нельзя объяснить воздержную жизнь этих, иногда бывших алкоголиков, как только напряженным религиозным чувством.

Проследите дальше могучее влияние религиозного начала на диаграммах и картограммах выставки. Припомните, как падает потребление алкоголя в Великом Посту. Припомните сравнительную таблицу потребления алкоголя в губерниях с чисто православным населением, и в губерниях с населением смешанным, и преимущественно магометанским. Здесь уже не патетическая фраза хотя бы и великого художника-писателя, а здесь живые, научные факты, к которым мы должны отнестись с особенным уважением.

Там же, где религиозное чувство убито, и где не признают в мире действия высшего разумного начала, – там жизнь превращается в «дьяволов водевиль», там нет одушевляющих на подвиг идеалов, там торжествует все мертвящий принцип: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем» (Ис.22:13; 1Кор.15:32).

Таким образом, живое религиозное сознание – это тот устой, та почва, на которой только и возможно надежное строительство – во всех областях жизни.

Христом Спасителем дана нам на этот раз в Евангелии чудная притча о мудром и юродивом муже-строителе, из которых первый строит дом свой «на камени», а второй «на песце»; конечные судьбы этого строительства указаны здесь же.

«И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне». Не такова была судьба второго дома.

«И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот, и он упал, и было падение его великое» (Мф.7:24–28).

Конечно, эту евангельскую притчу Господь изрек не для того, чтобы преподать нам урок обыкновенной житейской строительной техники. Христос Спаситель имел здесь в виду высшую технику, высшее строительство душевного спасения и потом всякое другое идейное творчество. Оно ни в коем случае не может быть беспочвенным. Его нельзя созидать на текучем, неустойчивом песке меняющихся теорий и человеческих самоизмышлений.

Тут нужны твердые, осевшие пласты религиозного сознания и вековых священно-исторических преданий. Без этого фундамента всякое строительство будет непрочным.

И, в самом деле, отнимите у человеческой совести веру в целесообразность мировой жизни, лишите ее этой незримой идеальной атмосферы, и вы увидите, что она будет поражена неисцелимым недугом. Для человека тогда наступает как бы нравственное удушье. Душа его умирает.

Всякое чувство в ней бывает подорвано и движение воли внутренне обессилено. Не здесь ли тайна того общего уныния и бессилия жить и творить, которое многих толкает на самоубийство.

Если древний языческий мудрец бесплодно искал точки опоры, чтобы повернуть землю, то такая точка религией дана и дается. Сделайте точкой опоры устроения земной жизни живое религиозное сознание и вы перестроите жизнь. Вы, прежде всего, повысите ее ценность. Из момента она превратится в вечность. И человек тогда – не случайно вздувшийся пузырь на мировом океане бытия. Он – разумный строитель жизни, понимающий, что на эту идейную стройку нужен не гнилой материал, а крепкие, здоровые начала жизни.

С энтузиазмом, с победной верой в силу и вечность света, правды и добра выступит он на борьбу с темными силами и в этой борьбе победит, ибо «сия есть победа, победившая мир, вера наша» (1Ин.5:4).

Моральное разложение народа, всегда является результатом многих и весьма сложных причин общего характера. Но мораль народа покоится, прежде всего, на религиозной основе. Если научные основы не могут дать законно-обязательного базиса для морали нашей интеллигенции, то народу, массе, особенно нашей русской отсталой массе, они решительно непонятны и, может быть, останутся непонятными в течение столетий или тысячелетий. Даже, если бы основы эти и стали понятными, то едва ли можно надеяться, что они обратятся в авторитетный, руководящий закон. Личность склонна к бунту против всех мерок, стоящих не выше уровня земного интереса. Личность, в сущности, никогда не поступится своими влечениями в пользу мира, который является для нее только отвлеченным понятием, или в пользу потомков, которым она ничем не обязана.

Чтобы личность преклонилась перед законом, и исполнила его, и исполнение это считала целью своей жизни, надо, чтобы закон исходил от Высшей Силы, от сферы сверхчеловеческого разумения. Тогда только он императивен. «Без Бога же, – восклицает поэт, – что – жизнь, что – истина, что – счастье! Что – красота и что – добро. Приятные слова... как зонтик от ненастья, спасают нас они, когда в душе серо».

Это понимал наш народ. Его мораль, устойчивая и высокая, художественно-отраженная на многих страницах наших великих писателей, она исходила от Высшего Разума, от Бога, от Великого Учителя – Христа.

Стала расшатываться народная вера, и вместе с верой зашаталась нравственность. Не станем касаться причин этого шатания. Упомянем лишь об одной, особенно больной и печальной – об искусственном разрушении здания народной веры. Есть люди, которые, утеряв свой руль в море житейском, ослепли для религии, и слепоту свою они деспотически навязывают другим. Фиктивно исповедуя свободу убеждения, они при случае давят на разум народа и угашают в нем свет веры... Больно говорить об этом...

Народ, безусловно, перестанет пить, когда нравственность его окрепнет. А нравственность окрепнет тогда, когда сильна будет вера. Без воздействия религии борьба с пьянством невозможна.

Кто же должен выйти на эту борьбу? Кто должен поднять восстание против того ига, которое наложил на нас алкоголизм?

Конечно, – каждый, кто только дорожит будущим своей родины и кто хочет спасти ее от того несказочного зеленого змея-горыныча, который летает по русской земле, опустошая ее села, города и деревни.

Но первая боевая позиция здесь должна принадлежать вождям русского народа, какими являются у нас пастыри церкви и народные учителя. И славу Богу: они начинают отвоевывать себе ее. Пожелаем им успеха в осуществлении этого великого исторического призвания!

(Слово, произнесенное за архиерейским богослужением в Казанском соборе)

(Кол.3:4).

Такое наставление, такой завет дает святой апостол Павел в послании к Колосским христианам. Как благовременно прислушаться к этим словам апостола и поразмыслить о них на рубеже нового года!

«Христос – жизнь ваша»... Здесь всего лишь три слова... Но в этих трех словах заключена целая проповедь. В них кратко, сжато, но сильно выражена вся сокровенная сущность христианства, того жизненного христианства, которое действительно возрождает и спасает человека, которое каждую человеческую душу, как дикую маслину, прививает к розге Христовой (Рим.11:17), делает ее участницей всех благодатных сил, «яже к животу и к благочестию» (2Пет.1:3), и через то дает вдохновение и расцвет всей творческой деятельности человека.

По разумению святого апостола Павла, христианин – не тот, кто изучил ряд истин христианской догматики и ограничился этим, не тот, кто строит жизнь свою по известным нравственным правилам или требованиям общечеловеческой этики и, в чувстве фарисейского самодовольства, считает себя, что он не «якоже прочии человецы» (Лк.18:11). Истинный христианин тот, кто считает Христа Спасителя центром жизни и кладет в основу дел своих Его закон, Его волю, кто готов с убеждением, с пламенной ревностью, сказать вместе с апостолом: «Для меня жизнь – Христос» (Флп.1:21). Без Христа – страдающего и спасающего – нет христианской жизни. Как свет сосредоточен на солнце, так и христианство во Христе. Как в видимой физической природе солнце дает всему жизнь и тепло; как оно, обвевая землю живительным дыханием, будит всюду творящие силы, так и в области бессмертного человеческого духа, вечное, незаходимое «Солнце правды», «Христос Бог наш», дает всему жизнь – яркую и могучую, благодатную и святую. Вспомните целые сонмы мучеников и угодников Божиих, просиявших миру подвигами веры и благочестия. Вспомните тех, кого мир не был достоин, по выражению апостола, но кто согревал этот мир своей верой и своей любовью. Перенеситесь мыслью в пустыни Фиваиды, в леса Радонежские, в северные тундры, в трущобы Тамбовские... Кто возжег миру эти светочи христианского мира? Кто воздвиг этих подвижников веры, как не Тот, Кто все Собою наполняет, объемлет, зиждет, сохраняет и от Чьего дыхания всюду зачинается новая благодатная жизнь... Поэтому, трижды блажен тот, кто обращает свой взор к этому тихому невечернему Свету Христову, просвещающему всякого человека, грядущего в мир, ибо, по слову святого апостола любви, «имеющий Сына Божия имеет жизнь; не имеющий Сына Божия не имеет жизни» (1Ин.5:12). Блажен он. Кто же, как некогда евреи, убил в душе своей «Начальника жизни» (Деян.3:15), кто в припадке духовного безумия «рече... в сердцы своем: несть Бог» (Пс.13:1), тот обрек свою жизнь на постепенное вымирание в ней живого созидающего духа. И горе, если этот распад коснется души целого народа... Какая страшная картина омертвения и запустения жизни открывается тогда перед нами. Блекнет и постепенно теряет свою благоухающую свежесть здравый смысл народный. Прежде яркая и подвижная мысль народная утрачивает духовную высоту, ширь и свободу своего полета. Чахнет и оскудевает в священных родниках вдохновения гражданское народное чувство. Раньше несокрушимая воля, подточенная страстями, как дерево червем, сокрушается. Так народ, хромая на оба колена, сбиваясь с Божьей дороги, выходит «на распутия мира сего», обреченный уже на верную духовную смерть и даже на уничтожение в истории. И море вечности равнодушно хоронит в своих волнах самую память о таком избылом народе.

Оглянемся же теперь на нашу современную жизнь. Прислушаемся к биению нашего сердца. Спросим себя, есть ли в нас Христос. Не бежим ли мы от Него. Не вытравляем ли мы Его Святейшего имени из своей души. И не заносит ли над нами своего меча грозное правосудие Божие?

К печальным и грустным наблюдениям приходит вдумчивый созерцатель, обозревающий пеструю, полную внешнего блеска и внутреннего нестроения, картину современной нам жизни. Это время, именно, внешнего блеска и духовной нищеты. Точно картина в эффектной золотой раме, яркая, кричащая, залитая электрическим светом, стоит перед нами, полная нравственного безудержа, современная жизнь людей с оскудевшей верой, заглохшими идеалами христианства, изжитыми надеждами, часто с потерянной любовью к самой жизни... Мы видим людей, разделившихся на партии, которые, по апостолу, «друг друга угрызают и снедают», так что невольно является опасение, – «чтобы они не были истреблены друг другом» (Гал.5:15). Правда, в этих партиях много живого, рвущегося вперед движения. Здесь нет застоя... Напротив, на первый раз нас может очаровать широкий разлив в жизни гуманитарных идей... Но в то же время под этими бурными, часто мятежными, бешено-клокочущими потоками не чувствуется неиссякаемых родников христианского творчества и мирно-благодатных настроений. Здесь нет Христа. Здесь есть свобода, переходящая в безудерж. Здесь есть увлечение, пьянящее рассудок. Здесь есть смелость и отвага, граничащие с наглостью и нахальством... Но здесь нет Христа!..

Чувствуем ли мы, братие, всю силу этого несчастья... Во всех общественных движениях – и в тех, что с неудержимостью потока бегут вперед, и в тех, что всей силой своей инертной, закостенелой тяжести тянут назад колесницу общественной жизни, нет Христа, кроткого, любящего, милосердого и призывающего к Себе кротким призывом: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные... И научитесь... ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф.11:28–29). И, при взгляде на нашу жизнь, невольно вспоминается всем с детства знакомая евангельская картина: Христос в пустыне. Кругом в беспорядке разбросаны темные, точно обожженные солнцем камни... На одном из камней в святой и грустной думе сидит Христос. В Его любящем взоре – великая скорбь. Он – один. Один среди пустыни, дикой, безотрадной, тощей угрюмой пустыни. Своим во все проникающим божественным взором Он уже видит, как часто Его голос, Его святой призыв будет звучать среди людей «гласом вопиющего в пустыне»... И эти, среди полного безлюдья и мертвой гнетущей тишины разбросанные, камни, эти нагроможденные друг на друга зловещие скалы… как они напоминают собой Христу высохшие, окаменевшие сердца людей...

Но не найдет ли знакомых красок в этой картине и современная нам жизнь?.. Не чувствуем ли мы, что Христова правда снова в пустыне, и снова мы бежим от нее... И люди все больше и больше расширяют эту пустыню, загромождая ее новыми и новыми камнями.

Тяжело описывать эту грустную картину нашего бегства от Христа. Но еще тяжелее видеть, как зло мира безжалостно рвет лучшие мечты человеческого сердца, как правда Христова скитается в пустыне дряхлеющего мира. И что-то жуткое и страшное ложится на душу. Да. Христос снова в пустыне со Своим призывом к Небу... И Его проповедь о том, что только законами Неба можно согнать неправду с лица грешной земли – не находит живого Отклика в наших сердцах... Прислушайтесь к этим напряженным мечтам о земном рае, о новой земле, но без всякого Неба. Разве это не новый камень, добытый лишь в пустыне выветрившегося человеческого сердца.

И вот, забыв о Небе, о Христе и понадеявшись лишь на собственные орудия для возделывания поля нашей жизни, мы решили без помощи небес устроиться со своим благополучием. И что же вышло?.. «Земная почва оказалась истощенной... ее родники – опустевшими, неспособными питать корней райского сада...

Поэзия замерла... Искусство вырождается в орудие торговой рекламы... И общество начинает разочаровываться даже в самой жизни...

Куда пойдет это настроение? Куда польются эти потоки? К какому кумиру оно принесет свою скорбь? Какой молитвой оно будет молиться?.. Где найдет свое счастье, приют своей жалобе, своему горю, своим желаниям, своему порыву к свету, миру и радости?»

Будущее от нас сокрыто и ведомо только Тому, Кто держит миры под десницей, и в руках Которого времена и судьбы народов. И мы не дерзнем поднимать таинственную завесу этого будущего. Но нельзя не видеть, что перед теми, которым дорога святая правда Неба, встает теперь великая задача – внести «дух Христов» в исстрадавшиеся души людей, совершенно сбитых с верной дороги и не знающих, куда им идти: ибо – без веры, без Христа нам не подойти даже и к порогу новой жизни, так нами горячо ожидаемой...

«Несколько раз приходилось и читать, и слышать, – пишет один вдумчивый наблюдатель общественных настроений мысли и жизни, – что каждый из нас должен знать экономические науки и что не знать их – грех.

Христиане, скажите людям, что каждый должен знать Христа, и что не знать Его, не хотеть знать – тяжкий грех для человека. Поведайте людям, что тайны разочарования их – в тоске по Христу, что потому и жизнь опустела, потому и живое творчество иссякло, что у нас нет веры во Христа.

Направьте тоску наших братьев в русло «воды живой», заполняющей всякую пустоту человеческого сердца. Скажите им горячо, по-христиански, что чистой радости без Христа нет, что только тем, которые, «прежде всего, ищут царства Божия и правды его», прилагается и все остальное, земное, дающее тепло и хлеб голодным людям».

Да, – скажите им это... Скажите также и о том, что для души человеческой, которую по самой природе ее называют христианкой, – звуков небес никогда не могут заменить скучные песни земли, а посему никто и ничто другое, а Сам Христос должен стать сердцем всей нашей жизни и двигающим началом современного творчества, созидающего теперь церковнообщественный быт родного русского народа. Аминь.

(Произнесено в Исаакиевском соборе за архиерейским богослужением 14 сентября 1914 года).

«Слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, – сила Божия» (1Кор.1:18).

В праздник, когда святая Церковь вспоминает преславное Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня и износит спасительное знамение его для всенародного ему поклонения, какое слово благовременнее и благопотребнее предложить здесь, так сказать, под сенью Креста, как не слово о самом кресте. Оно невольно просится на уста. И это, тем более, что «слово о кресте», как пишет святой апостол в сегодняшнем литургийном апостольском чтении, «для погибающих юродство есть». «Сынам погибельным» оно и теперь представляется если не совершенным юродством, то просто пустой вещью, не стоющей и недостойной их якобы просвещенного внимания, – и только для небольшой части «спасаемых» это слово есть воистину «сила Божия». Так было при жизни святого апостола Павла, так остается и до днесь. И в наши дни «сыны противления» (Еф.2:2) ополчаются на крест Христов с такой же, если не с большей злобой и прещением. Посмотрите, как современная неверующая мысль, точно в припадке беснования, мятется и с какой безумной яростью нападает на те священные заветы христианской истории, которые сложились под осенением животворящего креста Господня. И что только не осмеивается ею?! Что только не подвергается ее поруганию и ее клевете?! Приходится лишь поражаться нечеловеческому бесстыдству ее лжи и вспоминать слова Христа Спасителя, обращенные Им к врагам-фарисеям: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ин.8:44).

Какую область нашей жизни ни возьмите, в какую отрасль человеческого творчества ни загляните, везде и всюду, и из-под кисти художника, и из-под пера писателя, и в тысячах, так называемых, «открыток», и в миллионах брошюр и газетных листков, что дождем сыплются в наш народ, выступает перед нами одна и та же вековая хула «клеветника изначала», хула на крест Христов и на то дело, которое совершается им. Здесь «суемудрыми сынами века сего» христианство изображается не как животворящее начало человеческой истории, не как благодатная закваска, которая в народный организм вливает новые соки, а как увядший, пожелтевший лист, который, по их мнению, не только надо сорвать с дерева жизни, но который надо смести с самого лица русской земли. И никогда так не обесценивалось спасительное значение креста Христова, как в наш век, именуемый «веком переоценки всех существующих ценностей». Бог, как источник премудрости и всякой силы; образ Божий, начертанный Творцом на душе человека; наконец, – суд Божий, любовью, до крестных мук Богочеловека простершейся, спасающий мир и огнем праведного гнева потребляющий скверну его, – все эти дорогие для верующего сознания истины врагами христианства с непонятной злобой отрицаются и с легкомысленным презрением, религиозным одичанием и невежеством отметаются, как никому ненужный пережиток старины, как случайная накипь на бурной поверхности быстро стремящегося к пресловутому прогрессу исторического потока. И, можно сказать, эти безумцы, как некогда Гадаринские свиньи, действительно, тонут и гибнут в бездонной пучине собственной гордости и самообольщения, в конце концов, приводящих к потере здравого смысла, к утрате здорового чувства жизни, а отсюда к разочарованию, безвыходной тоске, отчаянию и самоубийствам.

Так на них сбываются слова святого апостола: «Глаголющеся быти мудри, объюродеша» (Рим.1:22). Разве не дает впечатление какого-то тяжелого, безнадежного умопомрачения история и картина развития у нас неверующей мысли, запутывающейся, как птица в сетях, в собственных безвыходных противоречиях. Она отрицает истину, как нечто абсолютное, всегда себе равное, и сама истощается в борьбе за свои мнения, выдавая их за непреложную истину. Она отрицает целесообразность и высший смысл мировой истории, ставя ход ее в зависимость от одних лишь внешних условий; она отвергает безусловную ценность добра и подвига, когда говорит, что в мире нет ничего устойчивого и прочного, что он есть лишь царство темных, неразумных сил, где хозяином является случай, и в то же время проповедует прогресс, культуру, как нечто целесообразное и закономерное, взывает к чести и подвигу, диктует законы и правила жизни, порицает одно, хвалит другое, делит поступки человеческие на благородные и бесчестные, разумные и неразумные, одними возмущается, другие приветствует. И для людей, считающих ценным лишь собственное мнение и нетерпимо относящихся к чужому, для людей, привыкших страдать только от собственного неудовлетворенного самолюбия и способных зажигаться не жаждой подвига, а огнем разжигающих похоть страстей, для таких-то погибающих без веры людей слово о кресте юродство есть. Это слово кажется им таким потому, что зовет не к бесовским оргиям и игрищам, а к мученическому венцу, зовет к подвигу, к смирению, зовет к терпеливому перенесению скорбей ради Христа, зовет и благодатно влечет к чистому лику замученного Голгофского Страдальца. Но тот, кого волнуют лишь сладострастные грезы, кто сделал идолом собственное имя и честь, кто поклоняется и кадит только земным кумирам, – может ли такой человек склонить свою непоклонную выю и гордое чело перед христианским символом кротости и святых страданий – Животворящим крестом?! Может ли он смиренно стать перед святым аналоем и с сердечным сокрушением исповедовать грехи свои?! Он привык быть судьей других, и ему ли нести на суд свою совесть?! Он жаждет от жизни утех и услады, – и ему ли понять высоту страдания, вознесенного на крест?! Он не может разделить и радостей, покупаемых слезами о собственных грехах. И вот мы наблюдаем трагическое раздвоение и расхождение в нашем обществе.

Тогда как народ, живущий преданиями Церкви, идет кланяться страстям Христовым, лобызает честной крест, повергается перед святыми мощами – этими священными останками христианских крестоносцев, ублажая их подвиги и духовно-нравственную красоту их, – в это время сыны века сего, обуреваемые своими страстями, несут свои восторги, свое поклонение нашим кумирам общественных зрелищ. И мы, совершающие сегодня поклонение неизреченной любви Божией, замученной руками злодеев на Голгофском кресте, вправе спросить словами апостола: а «где мудрец? где книжник? где совопросник века сего?» (1Кор.1:20). Их нет с нами здесь, в этом молитвенном собрании. Им кажется «юродством» «хоть несколько часов побдеть» со страждущим Спасителем (Мк.14:37). За столом, обильно уставленным питиями и яствами, они готовы провести всю ночь. На зрелище, где на показ толпы бесстыдно выставляется красота человеческого тела, они идут охотно, и, пожалуй, даже ведут туда детей своих, задерживая их часто здесь до полуночи. А выстоять службу церковную, – о, это они считают для детей непосильным бременем и даже вредом для здоровья. В такой-то век общей материализации, когда «не плоть, а дух растлился в нас», проповедь о кресте и вызывает нередко только одну снисходительно-ироническую улыбку. Какое кощунство – эта улыбка перед величайшей, необъятнейшей тайной любви Божией к нам! «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин.3:16,17).

Трогательна жертва Авраама, собственной рукой закалающего любимого и единственного сына. Но здесь – лишь послушание веры. В беспримерной же жертве Голгофской открылась перед нами безграничная и беспредельная любовь Божия к грешному человечеству. «Недоумеет всяк язык благохвалити по достоянию» величие этой Божественной тайны. Грехи человечества вопияли на небо. Зловонное дыхание страстей, как туманом, как непроницаемой тучей, казалось, закрывало от нас нежные лучи любви и милосердия Божия. Здесь было место не милости, а гневу Всевышнего, Который, как громом и молнией, должен был поразить человечество судом Своим. Но вот, вместо гнева и суда, мы видим любовь и Голгофскую жертву. Не с прещением и грозой, а с вестью о спасении пришел Христос. И струится с тех пор с окровавленной Голгофы неиссякаемый источник благодати, струится по днесь, растекаясь во все концы мира и напояя души верующих живой водой...

С увлечением, переходящим в пророческое вдохновение, в непередаваемых тонах и образах исповедует свою веру в спасающую благодать Таинства Тела и Крови Христовых недавно еще опочивший незабвенный Кронштадтский молитвенник и пастырь – этот живой и плодоносный колос на ниве Христовой, взятый от нас в небесную житницу.

«Как нива тучнеет от росы и дождя, – говорил он, – так и человеческая душа богатеет благодатью от Таинств церковных. Если мое слово сильно, если оно жжет сердца людей, если оно влечет ко мне многотысячные толпы народные, повергает их к подножию креста и исторгает у них сердечные вопли покаяния, – то Сила Божия в моей немощи совершается, и этой силой я есмь, еже есмь... А эту силу я черпаю в живоносных струях Пречистой Крови Христовой, истекшей из прободенных ребр Спасителя».

Если не буквально в таких выражениях, то приблизительно так исповедовал свою веру о. Иоанн в своих предсмертных речах, составивших содержание книжки, после его смерти изданной, но им же самим поименованной – «Живой колос».

Иди же, верующий христианин, и со смирением почерпай так нужную нам в немощах наших силу Божию в священных источниках крестной кровавой Голгофы. Иначе, душа твоя, как колос сухой, замрет и не «даст плода во время свое». И пусть Голгофа и Крест, венчающий ее, будут для тебя всегда, хотя и безмолвным, но живым призывом к жизни здесь, на земле, ради святого, вечного Неба! Аминь.

(Слово в день Покрова Пресвятой Богородицы, произнесенное в Казанском соборе за архиерейским богослужением).

«Яко призре на смирение рабы Своея»... (Лк.1:48)

Наше время – время широких общественных движений... Все, что не захватывает интереса уличных масс, о чем не трубят в газетах, не кричат на площадях и перекрестках, что не волнует толпы, а созревает медленно в тайниках семьи или даже глубже: в тайниках человеческого ума и сердца, – все это не пользуется почетом, всему этому даже отказывают в своего рода правах гражданства... Теперь, когда жизнь несется стремительно, как бешеный поток, разбиваясь о гранитные твердыни встречающихся препятствий в целое облако злобной пены и брызг, попробуйте заговорить о христианских добродетелях, о необходимости смирения, справедливости и милосердия, – на вас кинут презрительно-небрежный взгляд, изумленно пожмут плечами и не постеснятся заявить даже с высоты государственной народной трибуны, что мы-де переживаем острый политический момент, и расценка событий должна исходить только отсюда; не время теперь останавливать свое внимание на таких мелочах, как нравственность, когда выдвинуты на очередь крупные мировые вопросы политической ценности и особенно борьба с предержащим правительством. Что – нравственность, когда мы все живем политикой?! Мы призваны не морализировать в жизни, а ловить момент, пользоваться обстоятельствами и решительно действовать, увлекая народ в туманную даль социал-демократического рая.

Пусть расшатываются устои нравственной жизни. Пусть спутываются понятия в сознании народном... Пусть затемняется здравый смысл и совесть человека, и в нем все больше просыпается кровожадный зверь, для которого нет других идеалов кроме сытости и мещанского довольства... Пусть такой плесенью покрывается душа народная: «Ничуть их это не тревожит». Лишь были б добыты народом пресловутые «желуди» земного счастья... А что обнажатся корни народной совести и она погаснет, как гаснет и сохнет деревцо с обнаженными корнями, – это для наших передовиков совершенно не важная вещь...

Но очнитесь, вы, непризнанные ревнители народного блага. Оторвите хоть на час свои взоры от земли, поднимите их к Небу, откуда сияет злым и благим «Солнце правды» – Христос Бог наш, ниспосылающий дождь милостей Своих «на праведныя и на неправедныя» (Мф.5:45), и вы поймете, как опасно пренебрегать чистотой нравственного сознания народа.

Нравственное чувство – это главное сокровище народа. Убейте его – и народ потеряет ту силу, которая спасает его среди всяких исторических бедствий, народ утратит живую, восприимчивую к добрым впечатлениям душу... А что может быть страшнее бездушного народа... «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу... погубить»... (Мф.10:28).

Где могущественный Рим – гордый завоеватель мира? Не склонялось ли все перед его тиранической силой? Широко распластав свои орлиные крылья, не царствовал ли он над всеми народами и племенами, не держал ли он в своих хищных когтях богатства всего мира... и вот «с шумом погибла слава его» (Пс.9:7)... А где Ниневия – этот город царя великого? Где Египет?

«Как прах, возметаемый ветром», сметены они Господом «с лица земли» (Пс.1:4).

Где причина их гибели? Что сократило царственные дни их?

Да то, что они стремились к величию жизни и по дороге потеряли все, чем эта жизнь двигается вперед и что необходимо для нее, как воздух... На них сбылись слова Писания: «Одебеле бо сердце людий сих, и ушима своима тяжко слышаша, и очи свои смежиша... Отолсте, ожире и забы Бога» (Ис.6:10; Втор.32:15)...

Можно ли жить, утратив все жизненные начала?!

Уничтожьте центробежную и центростремительную силы, отнимите у земли силу тяготения – и вселенная рассыплется... Уничтожьте в народе нравственное чувство – и весь его быт, весь уклад семейной и общественной жизни расползется по швам... Не на чем будет строить счастье народа, нечем направлять, сдерживать и определять взаимные человеческие отношения. Здоровое, крепкое, нравственное чувство – это залог силы народной, залог великой исторической будущности его. Берегите же святые чувства народа, хольте, выращивайте и бойтесь топтать и осквернять их нечистыми стонами.

Вдумываясь в таинственно-глубокий смысл настоящего праздника, какие, в этом отношении, богатые уроки мы можем извлечь из него в приложении к нашему времени...

В чем заслуга Богоматери перед вечной историей? Что вознесло Ее на недосягаемую высоту величия «честнейшей херувим и славнейшей без сравнения серафим»? Что сделало покров милосердия ширшим всякого облака?!

Да то, что Она, более «всех земнородных», сохранила в Себе великое украшение всякой, а особенно женской души – смирение.

И «призре Господь на смирение рабы Своея» и «ублажают» теперь Ее «все роды» (Лк.1:48)...

Смирение – это венец нравственного чувства...

Никто не бывает так благороден и чуток к правам ближнего, как смиренный... Уничижительное отношение к собственным достоинствам и признание их во всяком другом человеке – отличительная черта смиренного. Требовательность к себе и снисхождение к немощам ближнего – его постоянное правило... И потому сбывается над ним слово Спасителя: «Последние будут первыми» (Мф.19:30)... Имена смиренных не тонут в быстро текущем потоке истории... Она выносит их на высоту вечной немерцающей славы. Ибо, кто сохранил в себе смирение, в чьем сердце не подгнил корень нравственного чувства, тот обеспечил себе неумирающее имя, «написанное на небесах» (Лк.10:20).

Назарет... Какой это скромный и тихий уголок.

Живописно раскинутый по взгорью, он весь тонет в зелени виноградников и будто прячется в ней от шума окружающей жизни. Ничего эффектного, кидающегося в глаза, невольно приковывающего к себе внимание любопытных... Все так просто и тихо... Казалось бы, живущие здесь люди обречены на полное забвение их историей...

А кругом... там, в больших городах Иудеи и греко-римской империи, шумит и бурлит общественная жизнь... И сколько, по-видимому, здесь славных и крупных имен!...

Там – деятели, которые создают историю народов... Ими гордится толпа, им поклоняется толпа... Они ведут за собой целые тысячи поклонников. Их речам внимают с затаенным дыханием... Каждое их слово – событие...

Вот – ораторы, которым достаточно произнести одну речь в сенате, чтобы перевернуть вверх дном судьбу целого народа... Вот – полководцы, манием руки, передвигающие свои великие армии с одного конца страны в другой и все заливающие потоками крови...

Но «слава их с шумом погибла» (Пс.9:7)... Именно – погибла, умерла, – ибо эта слава, как дом юродивого, основана была на песке шумной, но непрочной народной молвы... В ней не было ничего, достойного вечности... Эта слава похожа на тот шипучий напиток, который с пеной и брызгами вырывается из бутылки... Мгновение... Он обдал нас эффектным фонтаном... и потом пустота...

Не то бывает, когда слава таит в себе начало вечности... Она похожа на тот поток, который зарождается в недрах земли, пробивает тоненькой струей себе русло и, постепенно нарастая, течет, наконец, широкой и плавной рекой. Так и слава Богоматери – этой скромной когда-то Назаретской Девы: она глубока и неиссякаема, волны времени не подмоют ее, ибо она, как дом мудрого мужа, основана на камне смирения...

Итак, христианин, не забывай, что начало вечной славы зарождается не среди грома аплодисментов, не среди газетных реклам, а незримо для нескромных человеческих глаз. «Пути Мои – пути не ваши (Ис.55:8), – говорил Господь через пророка народу еврейскому, – вы смотрите на лице человека, а Я смотрю на сердце его» (1Цар.16:7). И где Господь обретает смирение, там проливает Свои неизреченные милости. «На кого воззрю», – спрашивает Он... И дальше отвечает: «Токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущего словес Моих» (Ис.66:2). Не для того ли Господь изливает сейчас на нас фиал праведного гнева Своего в виде переживаемой нами грозной эпидемии, чтобы сломить нашу гордость и укрепить смирение.

Народ русский богоносный! Храни в своем смиренном сердце кроткие заветы Спасителя, и пусть это «Солнце правды» будет для тебя незаходимым светом на всем протяжении твоего исторического пути. Только тогда этот путь приведет тебя к вечной немерцающей славе. Только тогда над историческими судьбами твоими будет распростерт Покров Владычицы нашей Богородицы. Аминь.

(Слово, произнесенное за архиерейским богослужением в Казанском соборе 14 Ноября 1910 года в неделю XXIII).

«И просил Его весь народ Гадаринской окрестности удалиться от них, потому что они объяты были великим страхом. Он вошел в лодку и возвратился» (Лк.8:37).

Вот – молитва, которой лучше бы никогда не молились. Вот – просьба, с которой лучше бы совсем не обращались ко Христу.

Тягостное впечатление производит картина того поразительного единодушия, с каким «весь народ Гадаринской окрестности молил» Господа, дабы Он «отошел от предел их». Едва ли даже то «позорище», которое злоба людская уготовала Христу на Голгофе, причинило более глубокую, более острую боль Его божественному сердцу, чем эта кощунственная, всенародная мольба.

И едва ли в евангельской истории мы найдем еще другой пример такой оскорбительной просьбы, обращенной к Богочеловеку, которая бы с такой же безнадежностью вскрывала духовное ослепление людей и полное вымирание в них чувства нравственной правды.

Конечно, страшное дело совершилось и на Голгофе. Недаром оно повергло в трепет и ужас всю вселенную. Даже Ангелы в страхе закрывали лица свои, «зря распинаема Создателя». Солнце лучи свои утаило. Луна не дала света. Звезды небесные поколебались. И, наконец, «земля трепещуще тряслася». Но о чем говорит этот предсмертный вопль Божественного Страдальца: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают?» (Лк.23:34) О чем, как не о том, что в этих богоубийцах Христос еще видит тлеющую искру человечности. Он потому и молится о них, что находит возможным их обращение на путь добра и покаяния.

Правда, злоба помрачила сознание злодеев. В своем ослеплении они решились даже на Богоубийство. Но в то же время они «не ведят, что творят». Ослепление этих беззаконных людей дошло до того, что своим беззаконием они мнят «службу приносити Богу». Это те изуверы, темный и грубый фанатизм которых закрывает обыкновенно от сознания чистую, светлую истину. Но все же здесь нет полной катастрофы духа. Хотя и извращенное, но здесь есть представление о каких-то высших целях жизни, которые не покрываются наличностью запросов одной животной природы человека.

Здесь образ Божий искажен до неузнаваемости, но он не поглощен всецело животным инстинктом. Здесь человек не приложился еще «скотом несмысленным» (Пс.48:13). Но не таково психологическое содержание той картины, которую дает нам нынешнее Евангелие из истории жителей Гадаринской страны. Здесь мы встречаемся с полным равнодушием ко всему, что непосредственно не связано с временными интересами земного благополучия. Здесь нет Бога. Здесь даже не ищут Его. Здесь на место Бога, по выражению апостола, поставлено чрево (Флп.3:19). Вот почему жители Гадаринской страны алчут и жаждут, прежде всего, наживы, которая обеспечивает им сытое довольство беспринципных людей. Вот почему они глухи ко всему другому, что не повышает успеха свиноводства, а через то и их собственного благосостояния. Так заботы о прожорливых свиньях пожрали, поглотили здесь, в конце концов, живого человека, его живую бессмертную душу. Диво ли, после этого, что свиньи, а с ними сытое довольство и счастье, внешние удобства и комфорт – оказались для Гадарян выше, ценнее, дороже неба и Самого Христа. Диво ли, что Христос с Его учением о безусловной ценности человеческой личности, требующей от нас подвига и милосердия, представлялся неудобным для жизни Гадарян. На самом деле: Его слово могло спугнуть греховный сон, усыпивший человеческую совесть; оно могло взволновать, внести сюда много беспокойства, напомнив о Божьем Законе и высших запросах человеческого духа. Нет, подальше сердцем от Христа и поближе заботами к свиньям. И вот – отсюда эта невероятная просьба, обнаружившая в Гадарянах полный распад нравственной личности.

Таким образом, здесь перед нами выступает самая откровенная исповедь того экономического материализма, который является и теперь иногда явным, а иногда прикровенным принципом жизни для большей части современного человечества. Не надо даже быть особенно наблюдательным, чтобы заметить, что Гадаринская история, полная скрытого, но глубокого трагизма, повторяется в тысячах видов и у нас, – так что мольба Гадарян, обращенная ко Христу, может служить яркой и исчерпывающей вывеской для жизни если не всего, то, по крайней мере, целой половины современного нам общества. В самом деле, разве мы не гоним от себя Христа всем складом своего семейного и общественного быта? Разве не вытесняем Его из своей жизни всеми наличными условиями установившихся в общежитии порядков и обычаев? Разве не вытесняет Его даже из своего сердца современный человек, созданный, по апостолу, «на дела благая... да в них ходим» (Еф.2:10), но своими идеалами, совершенно ушедший от неба и грузно осевший на земле. И посмотрите, все, что преподносится человечеству в виде современной безверной цивилизации, – как все это настроено враждебно по отношению ко Христу; как все это уже не с робкой мольбой, а с дерзостью кричит и вопит: «Долой христианство; прочь от Христа» и... прочие безумные глаголы. И, Боже, как таким взглядом на жизнь, как таким отношением к ней убивается и принижается человеческая личность, самое рождение, появление которой на свет Божий с таким торжеством всегда приветствуется Церковью.

Нет, не для гадаринской материалистической культуры является в мир человек, а для того, чтобы быть человеком по образу и подобию Божию в правде и преподобии истины: «Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир» (Ин.16:21). Как слаба и бессильна эта новая, только что рожденная жизнь, может быть, стоившая не только многих мук, но и жизни самой матери! А как это дитя дорого Господу Богу: его, маленького, беспомощного младенца, по-видимому, еще без всякой искры сознания, Господь называет «человеком»: «Родился человек в мир», – говорит Христос Спаситель. Зачем же пришел он сюда, и в чем цель появления его на свет Божий?! Прекрасно выясняет высокую цель человеческой жизни святой апостол Павел в сегодняшнем Апостольском чтении, когда говорит: мы созданы «на дела благая... да в них ходим» (Еф.2:10). Поэтому-то мы и празднуем день рождения. Это – день, когда «родится человек в мир», когда является новая жизнь для спасения во Христе Иисусе. Это – день, когда кончаются муки телесного рождения и начинается рождение новое, благодатное – для Христа, для царствия Божия. Человеку-христианину предстоит не просто животное прозябание с его обычными запросами, а та духовная жизнь, которая делает его царственным завершением всех творений, как бы венцом их. Потому-то человек, кроме обычного насущного хлеба, должен взалкать и возжаждать царствия Божия и правды Его. Не материальная, а духовная культура должна составлять для человека его главную жизненную задачу. «Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф.6:33). Вот зачем человек родится в мир, и вот почему принято праздновать дни рождения христиан.

Все это мы почли приличным вспомнить в день рождения Благочестивейшей Государыни – Матери. Не только рождением, но и самым царственным положением Своим Благочестивейшая Государыня поставлена на дела благая, из коих самое главное есть воспитание Благочестивейшего Государя нашего, матерняя любовь к Нему и попечение о Нем. Не наше дело в данную минуту изображать те проявления ласки, доброты и благодеяний, которые, как лучи, изливаются во все стороны из ее любвеобильного сердца: это – дело историков. Наше дело в сем святом храме молиться о ее здравии и спасении, долгоденствии и во всем благом поспешении. Принесем же теплые и усердные молитвы Царю царствующих и Господу господствующих, да изольет Он преизобильно Свою благость и Свои щедроты на Благочестивейшую Царицу-Матерь, и на Благочестивейшего Государя-Сына, и Супругу Его, и Наследника Цесаревича, и все Царственное Семейство! Господи, спаси Царя и Дом Его и услыши ны! Аминь.

(Слово, сказанное в Казанском соборе по поводу сектантских собраний в Петрограде).

Христос истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матери, святых славных и всехвальных Апостол, святых славных и добропобедных мучеников, преподобных и богоносных отец наших... и всех святых, помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец.

Таким «отпустом», всякий раз с незначительными изменениями в нем, кончается у нас каждая церковная служба. К сожалению, эти заключительные слова наших богослужебных чинопоследований для большей части богомольцев проходят как-то незаметно. А многие совершенно не дают себе отчета в нем. Не постигая внутреннего смысла, скрытого в перечислении священных имен и чинов, некоторые склонны смотреть на этот «отпуст», как на механический придаток к богослужению, и при том – к главной, основной идее его никакого органического отношения не имеющий. Но для человека, который привык своим верующим сознанием входить в самый дух Церкви – такой «отпуст» не есть мертвое риторическое место: таких мест не может быть в живой и целостной ткани нашего богослужения, где все запечатлено глубокой мыслью, искренним воодушевлением и верующим пафосом. Этим «отпустом» жизнь православной русской Церкви в настоящем ее моменте связывается, соединяется с началом, «с главизной нашего спасения». Наше спасение – во Христе и от Христа. Христос лег краеугольным камнем домостроительства нашего спасения. Ряд за рядом нарастало здание Церкви Христовой, которая теперь, как Ноев ковчег, спасает людей среди волн житейского моря. Вот почему Апостол мог с полным правом сказать, обращаясь к христианам: «Вы устроены на основании апостолов и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе» (Еф.2:20).

Крепок и неподвижен этот великий исторический фундамент Церкви. Не только силы земные, но и силы адовы не в состоянии сокрушить его... На нем оправдались слова Божественного Основоположника: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей» (Мф.16:18). Да разве можно сокрушить то, что как бы спаяно священной кровью Богочеловека и муками всех, пошедших во след Его. На пространстве минувших веков Церковь выдержала целый ряд страшных гонений.

Но ни меч языческой власти, ни стрелы языческой учености, ни бури еретических волнений не в состоянии были поколебать и сокрушить стен святой Церкви православной: она «основана бо бе на камени» (Мф.7:25) преемственного священно-исторического предания. «Сия вера – апостольская, сия вера – кафолическая, сия вера вселенную утверди», – и не ветрам человеческих страстей и заблуждений разрушить то, что созидается Духом Святым.

Но рядом с этим строительством Божиим какими жалкими представляются попытки гордого человеческого ума, в каждом веке пытавшегося и пытающегося строить свою Вавилонскую башню, создавать самоизмышленное домостроительство спасения и не теми путями, какия указаны были Господом Богом. И в истории этих гордых, самонадеянных и всегда легкомысленных попыток оправдывались уроки евангельской притчи.

Пренебрегая мудрыми указаниями опыта, муж юродивый не ищет для своего здания твердого, устойчивого основания. Он ставит его на песке. И вот набежали тучи, пролились обильным дождем... Реки выступили из берегов, залили, затопили поверхность земли, подступили к стенам поставленного на песке здания, и под напором волн эта построенная юродивым мужем храмина падает: «И бе разрушение ея велие» (Мф.7:27).

Не напоминают ли нам этого юродивого мужа наши современные сектанты?!

Несомненно, Господь изрек евангельскую притчу не для того, чтобы преподать нам уроки обыкновенной житейской строительной техники... Нет, – Христос Спаситель имел здесь в виду высшую технику, высшее строительство – строительство душевного спасения. Оно ни в коем случае не должно быть беспочвенным. Спасения нельзя созидать на текучем, неустойчивом песке человеческих самоизмышлений. Тут нужны твердые, осевшие пласты священно-исторических преданий. Тут нужен прочный фундамент векового вселенского сознания. Вспомните, сколько ересей и расколов возникло за время жизни Церкви... Где они? Как пожелтевшие листья в осеннюю пору, они все развеяны ветром истории. Только Церковь вот уже девятнадцать веков стоит непоколебимо...

Блаженны те, которые находятся под гостеприимным надежным кровом Матери-Церкви. Никакие бури не в состоянии разрушить ее. Но как несчастны те, которые, подобно блудному сыну, уходят из Церкви «на страну далече», – и питаются здесь «рожцами» человеческих учений (Лк.15:13–16).

Еще в Ветхом Завете через пророка (Иер.2:13) Господь посылал упрек еврейскому народу за то, что он высек «себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» вместо того, чтобы черпать светоносную истину из тех источников, которые указаны Господом. И этот упрек всей своей тяжестью должен лечь теперь на тех, кто уходит от родников апостольского, богопреданного учения к расхитителям стада Христова.

Нам хочется спросить их: несчастные, куда вы идете и на что вы меняете церковную истину?

Ныне один, завтра другой проповедник, за которым не стоит авторитет векового предания, предлагают вам свои самоизмышленные средства спасения, легкие, доступные даже тем, кто не хочет и «перстом двигнути» для своего спасения, ограничивая свое участие в нем холодным признанием и верой, что он спасен и ему нечего спасаться. Не напоминает ли эта, так легкомысленно и так беспочвенно построенная теория спасения людей, попытки юродивого мужа евангельской притчи поставить дом свой на песке. И какого конца, какого итога ждать от этих скороспелых теорий. Мы чуть не каждодневно слышим о строительных катастрофах, где рушатся, падают многоэтажные дома, хороня под своими обломками сотни человеческих жизней.

Поставленные не на «твердом камени» нарушением всех строительных законов – эти гордо высящиеся многоэтажные здания не выдерживают собственной тяжести и падают, давя самих строителей и тех, кто завлечен был сюда, под кров этого предательского сооружения.

Неужели вы хотите сделаться жертвами своего рокового заблуждения. Пока не поздно, – возвратитесь в «дом отчий». Здесь «трапеза уготована; телец упитанный заклан» и Мать-Церковь по-прежнему и с любовью введет вас в свои кровы. Со священных исторических стен ее смотрят на вас бесчисленные сонмы апостолов, мучеников, вселенских отцов и учителей, которые легли «живыми камнями для устройства дома духовного» (1Пет.2:5), и молитвенным предстательством которых нас спасает «Един Ходатай Бога и человеков, человек Христос Иисус, давый Себе избавление за всех» (1Тим.2:5). Аминь.

(Слово, произнесенное 6 мая 1912 года за служением Членов Святейшего Синода в Казанском соборе).

«Отче Святый! соблюди... чтобы они были едино, как и Мы» (Ин.17:11).

Какие сложные, но в то же время и высокознаменательные думы и чувства пробуждает в верующей душе православно-русского человека нынешний день. Это – день сугубого, церковно-гражданского торжества. Это – день, который священно-исторической волной соединенных с ним воспоминаний поднимает православное веросознание до непосредственного ощущения его многовековых, апостольских, святоотеческих корней и в то же время исполняет русское сердце такого чувства, которое оживляет в каждом из нас сознание гражданского долга и идейно кровного родства с Державным Хозяином нашей свято-русской земли. Над этими чувствами стоит поразмыслить. Они так велики и священны, что заставляют не только почтительно встать перед собой, но как бы выпрямиться и даже благоговейно преклониться.

Сегодня Святая Православная Церковь, вместе с памятью святых отец 1-го Вселенского Собора, празднует победу кафолической истины над заблуждением единоличного человеческого разума, торжество соборного начала жизни над попытками отдельных лиц вывести волю и мысль верующих из широкого русла вселенского, церковного сознания. Этот праздник для нашего времени предсоборных комиссий и разного рода совещаний, когда все полно тревожных дум и ожиданий, когда волнения захватили и колеблют даже спокойное лоно бесстрастной богословской мысли, дает немало уроков.

Поучительно здесь уже то, что мы сегодня празднуем не одну лишь память святых великих мужей, как угодников Божиих, как носителей нравственной мощи и мужества, как верных рабов Господа, ревностно, «даже до крове», сподвизавшихся Ему в служении Его божественной истине.

Поучительно, что мысль Церкви идет здесь гораздо глубже. Ублажая не просто отцов, а именно собор их, Церковь тем самым выдвигает перед нами не личную лишь добродетель их жизни, но целое начало соборности, которым должно жить тело церковное и которое так хотел привить ему Сам Глава Церкви – Христос, с упреком обращавшийся к народу еврейскому; «Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели» (Мф.23:37). Через этот праздник Церковь как бы хочет внушить нам, что только там может расширяться и углубляться истинное Богопознание, там может живым ключом бить церковная жизнь, где этой жизнью движет соборный разум и соборная воля. «Наздани бывше на основании апостол и пророк, сущу краеуголну Самому Иисусу Христу» (Еф.2:20). Церковь не только Святая, Апостольская, но и Соборная. Всем своим устройством она проповедует эту соборность, как созидательное начало, единящее и устрояющее все нации, племена и народы в общую, братскую семью, у которой «един Господь, едина вера, едино крещение, един Бог и Отец всех» (Еф.4:5–6). Не правда ли, какая непоколебимая и в то же время благодатная почва создается этим принципом для укрепления на ней всевозможных кровных человеческих связей, разных правовых и нравственных взаимоотношений. Пусть же эти священноисторические заветы Церкви всегда облекаются в ней в живую плоть действительности, являясь не только символом, но и жизненным принципом, делаясь законом всей ее исторической жизни. И пусть соборная мысль и соборная воля царят над всем и движут корабль церковный по бурным, взбаламученным волнам житейского моря. А наш долг, повелительно налагаемый на нас переживаемым историческим моментом, всячески – и молитвой, и жизнью, и послушанием вере – содействовать укреплению в церковной жизни этого соборного начала, составляющего главный жизненный нерв нашего церковного тела. Наш долг молиться о том, чтобы Господь сохранил и направил ко благу Церкви и жизнь нашего Государя, день рождения которого чествуют сегодня все верноподданные сыны России. Он не только державный хозяин Русской земли. Он и первородный сын Церкви. Кто и что может сравниться с ним по широте влияния на окружающую жизнь. Какие связи могут идти глубже в толщу народную, как не те, которыми Помазанник Божий связан с миллионами своих подданных. Любовь к отечеству, любовь к народу, любовь к этим собирательным и многоликим именам, неосязаемость и безграничность которых нам не обнять своим чувством, – перед каким другим конкретным образом эта любовь с такой силой может излиться, как не перед Державным Образом Монарха?! Где она может бить более живым родником, как не у подножия трона?! Здесь перед нами наша историческая власть, выросшая из самых недр русской души, та власть, без которой «земля наша велика и обильна, но порядка в ней мало». Какими живыми, уходящими вглубь многовековой истории корнями эта священная власть должна быть соединена с нашим национальным самосознанием и чувством, если только мы не исказили своего природного и русского облика. И какое чувство непосредственной близости и как бы касания к своему народу переживает каждый из нас через любовь к своему Государю. В нем мы любим свою историю, в нем мы любим свой язык, свою страну, в нем мы объемлем своей любовью весь неисчислимый родной русский народ. Правда, для некоторых из нас эти святыни утратили свою притягательную силу, и «хитрецы слова» изощряются «в словесах лукавствия», чтобы доказать, что любовь к родине и своей отечественной власти не мирится с любовью ко всем людям и что она является признаком некоторой отсталости. Таким людям мы напомним прежде всего пример Спасителя, возлюбившего «вся человеки», но пришедшего прежде всего к родному единоплеменному народу: «Во своя прииде» (Ин.1:11), повествует об этом святой Евангелист Иоанн. Напомним им и слова, сказанные недавно бывшим главой свободолюбивого американского народа в собрании ученых академиков не менее свободолюбивой Франции: «Кто говорит, – сказал он, – что любит мир, а не отечество, тот на самом деле не любит ни того, ни другого» (Рузвельт).

Но в царе мы чтим не только нашу национальную историческую власть. Мы чтим в нем и Боговенчанного Покровителя самой дорогой и заветной святыни русского сердца – Церкви Православной. «Помяни, Господи, благоверного и Христолюбивого Государя нашего, – молимся мы за литургией в самую священную минуту тайнодействия, – возглаголи в сердце его благая о Церкви Твоей и всех людех Твоих». Едва ли кто станет оспаривать, что самым высшим благом для нашей Церкви в настоящий момент является оживление в ней соборного разума и вообще соборного начала. В этом – условие ее внутреннего расцвета и жизни; в этом залог возрождения тех многих сил церковных, которые в настоящее время вянут и гаснут, не находя себе применения. И мы знаем исторически, какое живое участие принимали православные цари в пробуждении этого соборного начала. Всем нам ведомо и то, как заветы об этом близки сердцу нашего Государя, как слава церкви дорога для него не менее, чем слава государства. Помолимся же нашей русской, православной душой о том, чтобы Царь царей продлил драгоценную жизнь нашего царя Православного на многие лета и всегда направлял ее ко благу Церкви, к утверждению ее славы. Аминь.

«Принесли к Нему расслабленного, положенного на постели. И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо!» (Мф.9:2).

Вокруг Христа Спасителя было как бы сходбище всех слабостей. Кто только не шел сюда, как бы откликаясь на Его милосердный призыв: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф.11:28)... К Нему несли свое горе все, обиженные судьбой... Шли сюда: «Слепые, хромые, сухие» (Ин.5:3), – чающие если не движения воды, то движения милосердия Божия! Шла отвергнутая всеми грешница, шел презренный мытарь...

И каждый складывал у пречистых ног Спасителя давившее его бремя жизни...

Вот сюда же несут и расслабленного, «положенного на постели» (Мф.9:2). Сам он не может двинуться... Болезнь глубоко поразила его тело. Все члены последнего пришли в расстройство... Как в догорающей лампадке, здесь тлеют лишь слабые искорки жизни... Что может быть тягостнее, безотраднее такого положения! Жить и не чувствовать себя хозяином своего тела! Жить и видеть, как болезнь все беспощаднее и беспощаднее подтачивает жизненные корни, постепенно превращая человека в полуживого мертвеца и делая его бременем для окружающих...

Скованный по рукам и ногам узник... и тот пользуется большей свободой движений, чем расслабленный, прикованный навсегда к одру своей жестокой болезни!

И однако, в этом слабом, изможденном, разбитом теле жил великий дух... Если к кому, то прежде всего к этому расслабленному приложимо было евангельское изречение: «Дух бодр, плоть же немощна!» (Мф.26:41)

Расслабленный не был до сих пор непосредственным очевидцем чудес Христовых. Но молва народная, точно морская волна, докатилась и до него... Он услышал о божественном Проповеднике истины; услышал о тех делах, которых «ин никтоже сотвори», и которые убедительнее всего свидетельствовали, что Христос есть истинный Мессия; услышал и поверил. Семя пало на добрую почву. Расти ему здесь ничто не мешало. В сердце расслабленного не было места той злобе и зависти к славе назаретского Учителя, которые таким пышным тернием разрослись и укрепились в душах вождей народа еврейского – книжников и первосвященников, заглушая в них всякие добрые порывы и мешая им прислушаться к голосу истины, так просившемуся в чистое, неомраченное сердце! И вот от «слышания родится вера» (Рим.10:17). Поистине «блаженны невидевшие и уверовавшие!» (Ин.20:29)

И эта вера, очевидно, была так горяча, а надежда получить облегчение своей тяжкой участи от Спасителя так сильна, что даже родные больного прониклись его настроением.

Не только в умоляющем взоре самого расслабленного, но и в очах несших его постель сияли чистые, святые лучи одушевленной веры... Нежный, трепетный свет их не мог укрыться от божественного Сердцеведца. «И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо!» (Мф.9:2) ... И по творческому слову Спасителя, которое небеса утверждает (Пс.32:6), расслабленные члены укрепились, потухавший было огонь жизни снова вспыхнул и разгорелся ярким пламенем в теле больного. Силы его восстановились настолько, что он без особенного труда мог сам взять и понести тот одр, к которому раньше был так безнадежно прикован...

Умилительна бывает всегда картина пробуждения омертвевающей жизни, где бы мы ее ни наблюдали: в природе ли, когда она под напором весенних приливающих соков скидает с себя зимнее оцепенение и расцветает в пышном убранстве трав и деревьев; в человеке ли, в котором жизненная энергия побеждает тлетворное дыхание болезни... Везде картина возрождающейся, воскресающей жизни вызывает чувство восторга и умиления! Но нигде с такой ощутительностью не чувствуется живительного веяния благодати Божией, как в том случае, когда происходит возрождение духовных сил человека, когда укрепляются люди с расслабленной волей, с расшатанным сомнениями умом или когда мы видим, как в ослабевающий, омертвевающий организм общественной жизни вливаются новые, живящие струи бодрости и творческого, созидающего духа...

Здесь, перед нами воскресает живая душа в человеке, возрождается его нравственная личность, высвобождаясь из-под спуда придавивших ее страстей и, наконец, пробиваются к свободному творчеству духовные силы целого народа! Чем грознее, страшнее опасность, тем радостнее бывает чувство от сознания, что ты избежал ее. Несомненно, тяжело положение расслабленного телесно; концом его страданий бывает только смерть. Но несравненно тяжелее и опаснее бывает положение человека, когда у него ослабела душа, когда в ней подорвана вера, разбита и расшатана вконец воля и, словом, все духовные силы приведены в полное расстройство: ему грозит не временная, а вечная смерть.

Такая душа – точно слабая тростинка, колеблющаяся от каждого дыхания ветра. Она не способна к борьбе со злом, не способна противостоять могучему натиску соблазнов. У нее нет того надежного якоря веры, который так спасителен бывает в этом «житейском море, воздвизаемом напастей бурею» для каждого истинного христианина. Вот почему говорил Христос Спаситель: «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф.10:28); «но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну» (Лк.12:5).

Наше время особенно богато такими слабодушными людьми... В какую область жизни ни загляните, в мирную ли обстановку труда или даже на боевые позиции бранного поля,³ – вы везде рядом с богатырями духа, рядом с отважными борцами за правду встретите людей с выветрившимися убеждениями, с покладистой нравственностью и с полным отсутствием веры в высший смысл жизни. Это – несчастные расслабленные, утратившие всякую власть над движениями своей души, подчиняющиеся прихотливой игре жизненных волн и собственных капризов.

Как они жалки и несчастны хотя бы в сравнении с евангельским расслабленным, прикованным к постели, но сохранившим свободу своей души со всеми ее благородными влечениями и порывами! Какое убожество и приниженность духовных сил у первых, и какая пламенная вера, окрыляющая надеждами всю его жизнь, у второго!

Да и как часто встречается в разбитом болезнью, расслабленном теле могучий, крепкий, непобедимый дух, силу которого не могут сломить самые отчаянные обстоятельства, как говорит об этом и Апостол: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем» (2Кор.4:8–9); «нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор.6:10).

Невольно вспоминается здесь художественный образ русской женщины-страдалицы, в дивном рассказе нашего родного, великого писателя земли русской, Ивана Сергеевича Тургенева.

Рассказ переносит нас в один из отдаленных русских хуторов.

Пасека. Здесь, в плетеном сарайчике, куда на зиму убирают ульи, в углу устроены подмостки, на которых прикрытая одеялом лежит какая-то маленькая фигура. Это – несчастная, разбитая параличом, молодая женщина. Болезнь положительно приковала ее к постели. Как евангельский расслабленный, она не может двинуться с места. И, однако, в этом крошечном, больном, неподвижном теле раскрывается перед нами богатый, внутренний мир... Насколько убого тело, настолько, напротив, велика душа. «Вот, – рассказывает больная случайно заглянувшему к ней посетителю, – лежу я себе, лежу – полеживаю и не думаю: чую, что жива, дышу, и вся я тут. Смотрю, слушаю: пчелы на пасеке жужжат да гудят, голубь на крышу сядет и заворкует, курочка-наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать, а то воробей залетит или бабочка, – мне очень приятно. А то я молитвы читаю... Прочту Отче наш, Богородицу, акафист Всем Скорбящим, – да и опять полеживаю себе без всякой думочки. И ничего»...

В самом деле, какое богатство внутренней жизни в этом крошечном изможденном теле! И оно не пропадает даром, оно, прежде всего, дает внутреннее удовлетворение самой больной: «Мне, говорит она, очень приятно». Но этого мало. Посетитель спрашивает больную; не нужно ли ей чего? «Нет, – отвечает больная, – слава Богу, всем довольна». И так отвечает она не потому, что в ней притупилась всякая восприимчивость к впечатлениям жизни: мы видим из дальнейшего разговора ее с зашедшим в этот уголок запущенного сада барином, какой отзывчивой натурой обладала эта простая женщина. «А вот вам бы, барин,– продолжает она, – матушку вашу уговорить, – крестьяне здешние бедные – хоть бы малость оброку с них сбавила! Они бы за вас Богу помолились».

Сколько здесь веры в Бога и человека; сколько любви к тому и другому; какое богатство терпения; какой неунывающий дух!

Обвеянный истинно-христианским настроением образ этой страдалицы, – тихий и нежный, как тих и нежен бывает закат летнего догорающего дня, – сколько он вливает святого умиления в наше сердце! Нет, Господи, накажи лучше расслаблением жил, но не дай ослабнуть душе нашей в вере и надежде. Укрепи нашу волю, дабы нам понести легко не одр только, не постель, а то бремя и иго, о которых Ты сказал: «Иго Мое благо и бремя Мое легко» (Мф.11:30). Аминь.

«Он сказал: легион, – потому что много бесов вошло в него» (Лк.8:30).

«В наш век электричества и пара, победы над пространством и временем – говорить, а тем более верить в бесов, это – отсталость».

Так часто с легкомысленной дерзостью, и даже в печати, заявляет неверующая часть нашего современного общества.

Но неужели предупреждение святого Апостола: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1Пет.5:8) – потеряло теперь свою силу? Неужели страшный образ гадаринского бесноватого, который такими живыми, неизгладимыми чертами рисуется в сегодняшнем евангельском чтении, не имеет для себя повторений?.. В самом деле, приглядитесь к этой беспощадной, разрушительной работе нашего исконного врага! Что он сделал с человеком, – этим венцом земных творений, царем и священником всей внешней природы, по своим бессмертным совершенствам «умаленным малым чим от ангел» (Пс.8:6). Куда девалась яркая, творческая мысль человека. Где высший человеческий дар – свобода? Что сталось с его богоподобной душой, предназначенной к бесконечному развитию и нравственному блаженству? Узнаете ли вы в несчастном «бесноватом» светлого ангела земли – человека? Да, жестоко и нагло развенчан царственный повелитель всех тварей! Подавлено и оскорблено в нем всякое человеческое достоинство – и несчастный, «одержимый бесами», доведен до последней степени унижения. «В одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах» (Лк.8:27) – он связывался цепями и узами... но он разрывал узы и, утратив всякую способность к самоопределению, «бесноватый» на все смотрел глазами вселившегося в него духа злобной силы.

Вот перед ним Христос Спаситель, Друг всех обиженных судьбой, Упование «труждающихся и обремененных», Могущественный Целитель «всяких недугов и язей в людех». Казалось бы, это должно быть для него самой желанной, самой дорогой встречей...

Казалось бы, он должен немедленно приникнуть к стопам Христа с мольбой об исцелении разъедающего всю его жизнь страшного недуга... Ведь, достаточно одного слова Спасителя – и дух злобы оставит его навсегда… Но что же мы слышим? «Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня!» (Лк.8:28)

Он не хочет исцеления, не сознает всей гибельности своего положения... Пусть он послушное орудие в руках дьявола, пусть он покорный раб последнего, – но ему как будто бы любезно это рабство, и он решительно не желает расставаться с ним...

Теперь посмотрите на современную жизнь... Внимательно приглядитесь к ее явлениям – и вы увидите, что страшный образ гадаринского бесноватого повторяется в ней в тысячах видов.

Вот перед нами несчастный человек, пораженный недугом пьянства... Уж один внешний образ одержимого этим страшным пороком роднит его с евангельским бесноватым Гадаринской страны... Оборванный бездомник, еле-еле прикрывающий свое голодное тело жалкими лохмотьями – он не отдает себе отчета в своих поступках; Ему так же нужны узы или сдерживающая цепь. Иначе нет того преступления, на которое он не решился бы в состоянии своего страшного припадка... Там пьяный сын, – читаем мы в газетной хронике происшествий – убил родную мать и двух малолетних сестер, здесь обезумевший от пьянства отец вырезал целую семью, не пощадив при этом даже шестимесячного ребенка, мирно спавшего в своей детской колыбели... Скажите, неужели вы здесь не видите одержимых бесом? Неужели это дело только одного человека? Присмотритесь далее к внутреннему, душевному состоянию такого, потерявшего всякий образ человеческий, пьяницы, – и вы увидите, как он тоже, подобно гадаринскому бесноватому, мало сознает гибельность своего положения. Часто он и не думает бороться с своей пагубной страстью, а напротив – в ней одной видит приманку и всю цену жизни...

А вот перед нами другая картина, засвидетельствованная судебным отчетом.

На скамье подсудимых – молодой человек, студент Казанского университета. Он обвиняется в целом ряде совершенных им краж... Суд признал его невменяемым, одержимым болезнью – «клептоманией».

Оказывается, при виде всякой ценной вещи молодой человек терял самообладание... Какая-то таинственная сила настойчиво толкала его руку к замеченной им драгоценности. Подчиняясь ей, юноша совершал кражу... Воля его была окончательно подавлена; жизненные корни ее, точно червем каким, были подточены силой привычки... Кто-то другой заведовал и распоряжался всеми его действиями... А он был только подневольный исполнитель этой чужой власти, голос которой так резко и так явственно раздавался в его душе...

Легкомысленные представители «века сего», старающиеся все объяснять на началах модной «научности» не желают склоняться перед очевидным фактом расстройства духовной жизни человека силой диавола и объявляют, что эта болезнь расшатанной, вконец разбитой воли человеческой – есть «клептомания».

Но позвольте: сделать вывеску факту, прикрыться ничего не значащим словом, – это не значит еще ответить на вопрос, вполне определить главную его сущность. «Клептомания» – ведь, это звук пустой, ничего нам пока не объясняющий...

Здесь же мы имеем дело с ярко выраженным явлением... Ведь, в самом деле, было бы наивно думать, что диавол действует на нас только силой какого-то внешнего давления, так сказать, механически, а не органически, постепенно, шаг за шагом отравляя нашу душу ядом греховной страсти, пропитывая ее им насквозь и тем окончательно подрывая и расстраивая всякую самодеятельность нашей воли. Именно, работа диавола походит на работу закравшегося в сердцевину дерева червя...

И пагубные привычки, страсти – это только то греховное жало, через которое враг наш диавол вливает в нашу природу свою смертоносную, гибельную отраву, приводящую в расстройство все силы нашей души.

Но вы хотите видеть еще более поразительные по тождеству повторения Гадаринского события. Идите тогда к гробницам преподобного Серафима Саровского, Феодосия Углицкого, – перед мощами которых, по свидетельству очевидцев, как бы повторяется история евангельских чудес.

Вы там увидите, как верующая русская душа, изнемогшая в борьбе со врагом, ищет защиты от него под покровом молитвы преподобных. Вы увидите там, как, чувствуя перед собой благодатное могущество праведника, диавол оставляет свою жертву так же, как он оставил некогда Гадаринского бесноватого. Прекрасно, с чувством глубокой веры и умиления, описывает поразительные случаи чудесного исцеления «бесноватых» у мощей преподобного Серафима один очевидец светлых Саровских торжеств (Е. Поселянин).

«Стоя неподалеку от раки, я услыхал, – пишет он, – ужасные вопли, несшиеся от северных входных дверей храма. Я пошел туда. Восемь мужиков с трудом несли бившегося в их руках немолодого, обросшего волосами мужика. Внутри его какой-то страдающий голос кричал: «Выйду, выйду!»

Я шел около, пока его несли по собору к раке. У раки он затих, точно лишился чувств. Я смотрел на лицо его, когда его подвинули, чтобы приложить к раке. Оно было искажено так, и такое было на нем выражение, что страшно было смотреть.

Его приложили. Он очнулся и отошел совершенно освободившимся от страшной власти и здоровым.

Оказывается, он страдал 30 лет и имел от исправника свидетельство, что болен тяжелой формой «кликушества».

Исцеление это произвело сильное впечатление. Страшно было думать, что 30 лет, с 18-летнего возраста, эта душа лишена была исповеди и причастия. Я спросил его, ел ли он что-нибудь. Он был натощак. Не тут ли, в радости исцеления, было идти ему к Чаше.

Я попросил архимандрита Владимира исповедовать его, а в конце обедни он спокойно приобщился».

В самодовольстве невежества многие, склонные поправлять даже Евангелие, отрицают возможность нахождения души человеческой во власти дьявола. Между тем лица, стоящие близко к делу, так сказать, духовной медицины, прекрасно знают неопровержимость этого тяжкого недуга со всеми его ужасами.

Помимо того, что больные этого рода испытывают непреодолимое отвращение ко всему священному, замечательно, например, то обстоятельство, что иногда простые крестьяне говорят, в случае одержимости, на иностранных языках, с закрытыми глазами обличают тайные дела подходящих к ним людей. И, во всяком случае, страшная область этого недуга настолько интересна, что, вместо глумления, заслуживала бы серьезного наблюдения врачей, которые часто оказываются совершенно бессильными перед этим явлением.

Замечательно, что эти одержимые имеют совершенно неестественную силу, так что несколько мужиков иногда еле справляются со слабой на вид женщиной.

Кроме того, чем сильнее степень недуга, чем крепче «враг» вцепился в свою жертву, тем труднее он выпускает ее. Вот почему силится он так не подпустить к великим святыням человека, в которого вселился.

Рассказывают, что в Саровскую пустынь три человека везли из Сибири закованного в цепи «бесноватого». Чем ближе к Сарову, тем он становился ужаснее и, наконец, перед самим Саровом, в лесу разорвал цепи и бежал.

И такие бесноватые освобождаются, обыкновенно, из-под власти духов у мощей преподобного Серафима мгновенно. Он невыразимо им страшен...

Кто, после этого, осмелится легкомысленно отрицать злобное действие в мире духа темной силы... Не отрицать, а надо всегда помнить спасительное предостережение святого Апостола: «Трезвитесь, бодрствуйте» (1Пет.5:8).

Трезвость ума и сердца: свобода от всех увлечений, которые заглушают только в нас голос совести и, точно туманом, закрывают перед нами истинную цель жизни и требования христианского долга; наконец, бодрость духа, сильного упованием на Бога и Его святых угодников, – вот та несокрушимая стена, которая оградит нас от враждебного нападения «легионов» диавола... Под защитой этой спасительной ограды и старайся жить, христианин, и тогда ты всегда возможешь «угасить все раскаленные стрелы лукавого» (Еф.6:16). Аминь.

По вере вашей да будет вам. (Мф.9:29).

Без корня ничто не растет. Этот закон приложим ко всем областям и явлениям жизни. Взглянете ли вы на внешнюю природу – и здесь найдете, что каждое деревцо, каждый кустик, каждая былинка цепляются корнем за землю, им живут и через него пьют из нее живительные соки... Подрежьте, подорвите корень, – и растение скоро погибнет... Но как бы ни была скудна почва, как бы ни скупо светило и грело ее своими лучами солнце, однако, пока корень цел, пока он не поврежден, дерево растет и иногда даже приносит плод «по роду своему»...

Что – корень для растения, то – вера для человека. Через нее мы прилепляемся к Источнику вечной жизни, каким является для нас Христос Спаситель. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин.17:3). Она «преискренне» приобщает нас, как бы прививает к Той спасительной Лозе, в жизненном, благодатном общении с Которой мы и можем только почерпать для себя силы для духовного преуспеяния и роста: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин.15:5).

Вера для христиан – это тот жизненосный канал, который орошает их души реками «воды живой», струями благодати. «В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей, кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ис.12:3; Иоил.3:18; Ин.7:37–38).

Вера, наконец, это тот таинственный ключ, который отмыкает двери нашего сердца перед толкущимся в них Спасителем. Она – живой отклик на зовущий ко спасению голос Христа. «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр.3:20).

Таким образом, вера является двигающим, одушевляющим началом всей жизни. Где нет веры, там не может быть и подвига... Только вера в конечное торжество добра над злом дает человеку силы мужественно бороться с неправдами мира: только верующий человек с неистощимым энтузиазмом пробивает дорогу к светлому будущему, и если при этом иногда сам падает жертвой борьбы за вечные начала жизни, то падает в сознании великого, неумирающего значения такой жертвы. Таким образом, только в вере – действительная основа героизма, того, героизма, который представляет собой не отдельную вспышку мужества, а целостное, одушевленное движение вперед ко благу, как последней цели жизни. Широкая, историческая перспектива дала бы нам много тому блестящих примеров из жизни не только отдельных героев, а целых обществ и народов. Из глуби седых веков истории встали бы перед нами яркие, живые картины того, как вера, иногда спутанная, неясная, темная, но в которой все-таки были маленькие частицы истины, двигала людей на великие дела... Но нам нечего читать имена, внесенные жизнью в письмена человеческие. Мы обратимся лучше к священным летописям народа Божия, к скрижалям Богооткровенной истории, на которых начертаны не перстом человеческим, а перстом Божиим, неумирающие имена великих светильников истинной веры. Из их жизни мы увидим, какой яркой, могучей и живой силой может быть для человека вера. «В ней свидетельствованы древние... Верою Авель принес Богу жертву лучшую, нежели Каин... Верою Енох переселен был так, что не видел смерти... Верою Ной... сделался наследником праведности... Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет... Верою и сама Сарра (будучи неплодна) получила силу к принятию семени... Все сии умерли в вере... они стремились к лучшему, то есть к небесному... Верою Авраам, будучи искушаем, принес в жертву Исаака... Недостанет мне времени, чтобы повествовать о Гедеоне, о Вараке, о Самсоне и о Иеффае, о Давиде, Самуиле и (других) пророках, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих» (Евр.11:2–34), Так ярко и могущественно отразилась вера в жизни ее истинных и одушевленных носителей.

«Какое великое благо вера!» – восклицает и Златоустый учитель: «Она спасает нас и тогда, когда мы приходим в безвыходное положение, когда нам угрожает смерть, когда наши обстоятельства отчаянны». По истине, якорь – надежда кораблю на море, вера – якорь человеку на земле.

Но вера не только удерживает человека среди треволнений житейских; она раскрывает человеческое сердце для восприятия благодати...

Как в закрытый, закупоренный сосуд нельзя налить воды, так и сердце, закрытое для веры, не оживится росой благодати... Только верующей душе подается Божественная помощь... По мере веры раздает Господь Свои щедроты и милости... «По вере вашей да будет вам» (Мф.9:29), – говорит Христос и двум слепцам, которые напряженными молитвенными воплями взывали к Его помощи.

И не только здесь, но и повсюду Христос Спаситель творит чудеса, целит недуги только у тех, у кого замечает, видит веру, – ибо только она одна, по прекрасному замечанию м. Филарета, приемлет благодать. Где нет веры, там нет восприемника благодати. Вот почему среди неверующих и не творил чудес Христос Спаситель, как о том замечает святой Евангелист: «И не сотворил ту сил многих за неверство их» (Мф.13:58).

Хочешь ли, христианин, стяжать себе плод духовный? Приобрети корень жизни – веру святую, и она оплодотворит твою душу. «Как дерево, посаженное при потоках вод... приносит плод свой во время свое» (Пс.1:3), так и жизнь человека, корнями веры вросшего в благодатную почву Христова Закона, расцветает и украшается плодами духа, которые суть: «Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие... кротость, воздержание» (Гал.5:22–23). Аминь.

«Господь сжалился над нею» (Лк.7:13).

Привольной ширью раскинулась Галилейская равнина... Пышным ковром стелется по ней яркая зелень... Вдали виднеется живописная шапка Фавора... Красивые, отлогие холмы опущены кудрявой гущей мелких растений... Плодородные поля изумрудом отливают на солнце... В чистом, прозрачном воздухе палестинского дня издалека приветливо блестят белые стены маленького галилейского городка Наина...

И в рамках такой безмятежной природы – тяжелая, душу гнетущая картина смерти... И какой смерти?! По-видимому, самой безжалостной, самой безрассудной...

Ей подкошена молодая, только что начинавшая было расцветать жизнь. Похищен единственный сын у матери... В гроб положена ее единственная земная отрада, последняя надежда и опора дряхлеющей старости...

Горе матери так глубоко, выражения печали так трогательны, что невольно подкупают сочувствие даже и не в особенно нежном сердце. Но многочисленная толпа, сопровождающая гроб, напрасно старается умерить боль материнской души... Слабая, убитая несчастием женщина не может подавить своих рыданий...

Но вот, навстречу печальному шествию грядет Спаситель... По обыкновению, Он не один... С Ним Его «малое стадо»...

Лицом к лицу, таким образом, встречается обыденное людское горе с величием Богочеловека! Однако, казалось бы, что Ему до наших мелких печалей и слез! Что Ему, держащему миры под десницей, эта какая-то бедная вдова, оплакивающая сына...

Правда, Он – Жизнодавец... Но разве для того сошел Христос с неба на землю, чтобы врачевать отдельные раны людей?.. Его ждало великое, всемирное дело... Что значила в сравнении с последним какая-то материнская скорбь! Стоило ли Христу Спасителю останавливаться над терзаниями сердца бедной Наинской вдовы...

Так может рассуждать, да нередко и рассуждает, человеческая холодность, неспособная сочувствовать ближнему горячо и живо... Мы часто ищем «великих дел», сами себе не отдавая отчета при этом: в чем же должно заключаться это величие. И вот, мы с презрением отворачиваемся от окружающей действительности, хотя последняя своими нуждами настоятельно зовет нас на дружную, неустанную работу...

Наше сердце спокойно проходит мимо людского горя, хотя бы нам стоило сделать небольшое напряжение воли, чтобы это горе облегчилось, а иногда и совсем бы прошло... Достаточно мановения руки богача, чтобы разутая бедность не умерла с голоду... Достаточно немного сократить свои потребности, умерить свои капризы, отказаться от карт, от дорогих вин, от брюссельских кружев для отделки парижского платья, чтобы этими «крупицами, падающими с вашего богатого стола», с нашего непомерного бюджета, прокормилось несколько голодных семей... Но наше сердце окаменело, мы превратились в бесплодную смоковницу... Жизнь души нашей убита... Она неспособна гореть святым, благородным сочувствием...

Однако, сознаться в этом мы не хотим... Мы тщательно закрываем гноевидную рану на своей совести даже от самих себя. И таким неблаговидным щитом для нас служит часто модная отговорка: «Не должно размениваться на мелочи... Мелкие дела созданы для жалкой посредственности... Нас же ждет великое дело»..

Но вот истинную меру величию дает Тот, Кого никто не назовет малым. Для Него все достойно внимания, где особенно слышится искренняя нотка человеческой боли... В этом широком и смиренном сердце нашла отклик и бедная вдова со своим материнским горем.

И «Господь сжалился над нею и сказал ей: не плачь. И, подойдя, прикоснулся к одру; несшие остановились, и Он сказал: юноша! тебе говорю, встань!» (Лк.7:13–14) Смерть и ад услыхали Владычнее слово и отдали свою жертву. И Друг «труждающихся и обремененных» возвратил сына обрадованной матери...

О, если бы и мы умели быть великими в малом! О, если бы и мы помнили, что не внешний размер дает цену поступку, а скрытое под ним биение живого сердца, трепетный порыв самоотверженной любви... Он и «две лепты» возносит на алтарь, как великую жертву... Аминь.

«И желаше насытиться от крупиц падающих от трапезы богатого» (Лк.16:21).

Картина, какую дает нам сегодняшняя евангельская притча, чуть ли не извечная, всегда и везде повторяющаяся картина неравенства в человеческой жизни. Меняются бытовые оттенки ее, иногда несколько усложняется самый узор, но суть картины, смысл ее остается все тот же... Богатство и бедность, избыток и нищета, пресыщенное самодовольство и кроткое смирение существовали всегда, как противоположные состояния...

Пирует богач, разодетый в порфиру и виссон... Стол ломится от множества разнообразных яств... Дорогое вино искрится, играет в бокалах и льется рекой. Воздух насыщен ароматами тонких курений. К услугам гостей целая толпа проворных наемников или рабов... А тут, у ворот этого пышного дворца, на куче мусора – изъязвленный, нищий и убогий Лазарь томится голодом и жаждой...

Разве эта картина утратила теперь свою жизненную правду?.. Разве резкие краски ее стерлись, поблекли от времени? Разве в наш, так называемый, капиталистический век, «золотой телец» растопился, погиб, поверженный в прах? Разве переудовольствовавшаяся праздность, пресыщенное богатство потеряли свою холодную жестокость и нечеловеческое равнодушие к окружающей нищете? Нет, они сделались тоньше, может быть, незаметнее и иногда ускользают от не особенно пристального внимания... Но сила их осталась все таже. И теперь часто утопающий в роскоши богач не только сердобольно не склонится к нищему Лазарю, но не кинет на него и ободряющего взора, не бросит ему даже крупиц, падающих с его богатого стола...

Однако, мы не будем протягивать просящей руки своей к обильной трапезе таких богачей, для которых весь смысл жизни, все утехи ее свелись к потребностям желудка, для которых, по Апостолу, «бог – чрево, и слава их – в сраме» (Флп.3:19). Мы не будем вымаливать у них милостыни для бедного, обездоленного Лазаря... Ведь, «не хлебом одним будет жить человек»!! (Мф.4:4)

Есть другая трапеза, убранная с более тонким и прихотливым вкусом, но такая же изобильная, такая же неправедная, и такая же скупая для «лежащих при воротах». Для убранства ее сюда несут свои плоды все современные науки и искусства... Без жалости льется здесь упоительный нектар художественного творчества... Самые изысканные произведения пера, самые изящные творения гениальной кисти, чисто фейерверочный блеск философской мысли, и, наконец, самые поразительнейшие открытия в области техники, – все это в избытке предлагается на пиршественной трапезе, на этом празднике наук и искусств... А научный рынок продолжает расти и чуть не с каждым годом пополняться все новыми и новыми открытиями... Круг знаний расширяется... Блага и удобства жизни умножаются...

А Лазарь опять забыт... Опять он лежит «при вратах», на гноище и «гибнет от глада». Богачи роскошествуют, пользуются всеми благами просвещения... Для них воздвигаются университеты и другие высшие школы... От множества впечатлений, от пресыщения знаниями ум их даже не выдерживает, тупеет, теряет нежную восприимчивость к явлениям в области веры... И вот, «храм науки» часто превращается в место буйных собраний... Там, где в священной тишине, с неистощимым запасом энергии и энтузиазма должна бы совершаться мирная, творческая работа мысли, раздаются вдруг безумные вопли, развертываются картины нравственного, а иногда и физического насилия, устраиваются позорные «забастовки», так поблажающие чувству праздности обленившейся молодежи...

Как загулявший «запорожец» топтал, бывало, в грязи дорогой бархат и шелк, так и забывший свое истинное призвание юноша нередко не дорожит теперь золотым временем, безрассудно тратит его на безделье, не пользуется теми благами просвещения, которые дает ему в таком избытке его благодарное положение...

А в это время для бедных Лазарей часто не достается и тех малых крупиц, какие выпадали на долю их Евангельского собрата. Не достает тех скромных огоньков, какими являются для темного люда сельские школы. Прекрасно замечает по этому поводу один духовный писатель (Арх. Сергий). «Темна наша деревня, мало просвещена... Правда, школы в ней есть. Прекрасно работают школы министерские, стараются превзойти друг друга школы земские и церковно-приходские; начинают возрождаться к жизни школы грамоты. Но все эти десятки тысяч школ – все-таки капля в море, какое по своим размерам представляет матушка-Русь».

А потом?.. Священники деревенские знают, с какой болью записывают они «в часть третью о умерших» тех малюток, которые не достигли даже годичного возраста... С каким ужасом, при подведении годовых отчетов, они количеством рождений часто с трудом покрывают количество смертей! И мрет подрастающее поколение по преимуществу, мрет, благодаря и своему невежеству, и почти полной медицинской беспомощности...

Скажут: людей нет!

А куда же девались эти, которые на словах так горячо ратуют за меньшого брата?..

Напрасно вы искали бы многих из них в деревне или в городе на святой работе для ближнего.

Вот на наши деньги поедут за границу, будут осматривать римский Колизей, поднимутся на Эйфелеву башню, будут, наверно, обедать в проектированном между небом и землей на какой-то выставке роскошном ресторане... А наша деревня, как нищий Лазарь, будет стонать и нуждаться... А мы, по-прежнему, будем указывать на недостаток средств и людей.

Наступает дачный сезон. Из дымного Петрограда на лоно природы! Поближе к мужичку... Вот, наверное, наша интеллигенция, наша просвещенная молодежь развернется во всю ширь, послужит мужику, поделится с ним избытком приобретенных знаний; подаст вовремя нужный медицинский совет... Поможет мужичку в горе...

Да, знаю чудные исключения... Но именно только исключения. А большинство – не отдается ли одним лишь развлечениям, да к тому же иногда и не совсем скромного характера... А помогают ли мужичку те, которые кидают от 150 до 200 р. за билет на концерт Собинова, Шаляпина или какой-либо заезжей «дивы?»... Нет, они и не вспомнят о нем...

А темный, честный, деревенский народ, точно евангельский Лазарь, все ждет: не падет ли ему хоть несколько крупиц от роскошной трапезы богачей просвещения... Аминь.

(Напутственное слово, сказанное окончившим курс воспитанницам Петроградского Николаевского женского училища перед молебном на акте).

«Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф.19:21).

С такими словами Спаситель обратился некогда к юноше, богатому, стяжанием не только вещественных сокровищ, но и духовных (Мф.19:21).

Этими словами Божественного Учителя жизни я и хотел бы, дорогие питомицы нашего училища, напутствовать вас в так заманчиво расстилающуюся отселе перед вами даль новой, неиспытанной еще вами жизни.

Как евангельский юноша и вы тоже – юные, только что расцветающие создания. Если он изучил закон и «сохранил его от юности своея» (Мф.19:20), то и вами немало потрачено сил на изучение закона Божия; и вы стяжали, хотя, может быть, и малый опыт в хождении по путям «его». Правда, у вас нет богатства, ценимого, переводимого на деньги. Но разве ваша молодость, ваши свежие, ненадорванные силы, наконец, та страстная, горячая, неудержимая жажда «жить», которой, несомненно, охвачена сейчас каждая из вас в своих незримых тайниках души, – разве все это не богатство, разве все это не сокровище, – и при том такое, которого нигде и ни за какие деньги не купишь? И разве к этому сокровищу не может быть также двоякого отношения, как и ко всякому богатству?

Если богатство многими тратится лишь на свои прихоти, если оно расходуется непроизводительно и преступно, – то разве данные от Бога таланты и силы не растрачиваются безрассудно; разве они не употребляются многими исключительно лишь на создание собственного благополучия, на завоевание себе лишь внешних выгод жизни?

Но вот Христос Спаситель указывает для богатства другое, более высокое назначение. Он как бы говорит юноше: послужи своим богатством другому великому делу, послужи им неприкрытой наготе и всякой нужде твоего ближнего; спустись в те углы, «где горе слышится», где тяжко дышится, где слезы льются без конца...

Несомненно, если бы и вы сейчас хотели искать руководства для своей жизни в учении Христа Спасителя, – то услышали бы от Него тот же завет. И вам Христос сказал бы: «Вы, как плод сочный, созрели для жизни, для плодотворной деятельности в ней. В вас таятся еще неиспользованные духовные богатства. Долго зрела и наливалась ваша нива, долго, как благоуханный цветок, впивали вы в себя благодатные веяния нашей школы. Теперь вы, как хорошо снаряженный корабль, выходите в открытое плавание, пускаетесь в безграничный простор океана жизни. Так выходите же на свой подвиг, на свое жизненное делание «со страхом Божиим и верою», выходите с мыслЬю, что вы должны вступить в жизнь яркой, живой, освежающей силой; выходите с глубоким и широким сознанием не прав лишь, а главным образом своего нравственного долга, своих христианских обязанностей.

Наше время богато запросами на широкие права. Всеми предъявляются к жизни повышенные требования, касающиеся больше собственного благополучия в ней… Все настойчивее и настойчивее раздаются крики о том, что надо обеспечить себе широкое пользование всеми благами жизни... И это некоторыми считается за хороший признак пробудившегося общественного самосознания. Говорят: мы присутствуем при знаменательном моменте в нашей русской истории, при благодетельном переломе в ней. Пробудилась русская личность, русский человек сознал свои права и раньше обделенный ими потребовал теперь расширения их.

Но не преждевременно ли радоваться такому пробуждению? Не преждевременно ли радоваться тому, что все говорят о своих правах и так мало о своих обязанностях? Ведь, Христос Спаситель под пробуждением личности и самосознания разумел нечто другое.

Блудный сын искал внешней свободы и равноправия. Но его лихость, его самосознание достигают высоты не в тот момент, когда он заявляет отцу о своих требованиях, а в тот, когда он смиренно молит: «Сотвори мя яко единаго от наемник твоих» (Лк.15:19). Истинное самосознание говорит человеку не о том, что он должен потребовать себе, но о том, что он должен дать другим. Усвоить себе взгляд на жизнь, как на сладкое блюдо, от которого ты должен отделить себе лучшую часть, – очень легко. Но не в этом истинную цель жизни поставляет христианство. Оно внушает нам

«И думы дня,

И думы ночи

Христовой правде посвящать»...

Вот, если вы с таким настроением стоите сейчас у дверей жизни, то, действительно, войдете в нее не чадящей головней, а ярким светочем любви христианской... Много добра и света может внести в жизнь богатая женская душа! Недаром некоторые историки утверждают, что ходом истории заправляют не цари и короли, а женщины из своих детских комнат. Они определяют судьбы народов. Они, после Бога, дают жизни человечества тот или другой уклон. К сожалению, теперь заговорили об убыли женской души. Говорят, что цвет женской души начинает терять один из самых нежных и благоухающих лепестков – верующее сердце... Сохраните же его в себе неувядаемым. Берегите, чтобы ни леденящий анализ холодного ума, ни зной разлагающих все страстей не убил в вас эту главную красу вашу, это главное богатство... И тогда «спутешествовавый в Эммаус Луке и Клеопе» Христос будет спутником и во всей вашей жизни, а молитвы равноапостольной жены Марии Магдалины, в храме которой вы привыкли изливать свое сердце и душу, будут для вас надежным жезлом, посохом, укрепляющей опорой на всех путях ваших, которыми вы пойдете, как странники, взыскующие грядущего Царства Христова... Аминь.

(Беседа со служащими Вологодской железной дороги и рабочими железнодорожных мастерских).

I

Кому не знакома такая родная, милая картинка...

Ранняя весна... Снег уже стаял и звонкими, бурливыми ручьями скатился с полей... Только в темных излучинах глубоких оврагов кое-где остались еще и белеются залежи несбежавшего снега.

Высоко, высоко в прозрачной синеве воздуха, напоенного ароматом влажной земли и теплых солнечных лучей, купается жаворонок и льет, сыплет оттуда, с небесной выси, серебристую трель своих весенних песен...

Кое-где засела, пробивается первая зеленая травка. Наступила пора весеннего сева...

И вот, «с полною жита кошницею» на чернеющую распаханную поляну выезжает на своем гнедке сеятель и, прежде чем бросить в грудь земли первую горсть семян, он посмотрит на крест близ лежащего храма, осенит себя крестным знамением, из глубины сердца молитвенно вздохнет и скажет: «Господи, благослови мою работу!» И только тогда начнет разбрасывать по широкой поляне щедрой рукой свои семена, ожидая потом от них добрых и дружных всходов.

В таком положении обыкновенного сеятеля нахожусь сейчас и я. Те мысли, те пожелания, которые мне придется высказать здесь, – что это такое, как не своего рода добрые семена, которые я намерен бросить в ваше сознание, в ваши сердца, и от которых я буду ожидать потом добрых результатов, добрых всходов. Если обыкновенный сеятель жалеет, когда порывом ветра отнесет и разбросает семена в сторону, в такое место, где они не найдут для себя благоприятной почвы, благоприятных условий для своего роста, то тем более духовный сеятель должен горевать, когда видит, что его идейный посев не «упал на добрую землю». Отсюда понятно, с каким благоговейным ожиданием, с каким глубоким чувством страха Божия каждый духовный сеятель должен приступать к своей работе. Прежде чем начать идейный посев, с каким чувством, с каким упованием должен поднять он верующий взор свой, свою верующую мысль к Тому, Кто является источником нашего успеха, Кто дает человеку и жизнь, и дыхание, и все.

Итак, Господи, благослови, чтобы мои добрые пожелания и те мысли, которые будут высказаны здесь, легли добрым зерном в сознание всех собравшихся, принесли добрый плод и дали добрые всходы.

II

Предметом моей настоящей беседы является вопрос о борьбе со страшным злом, с тем бичом нашей современной народной жизни, который известен у нас под именем «алкоголизма» или народного пьянства. Зло это широко разлилось по нашей Русской земле... Оно глубоко внедрилось в быт и жизнь нашего Русского народа и по справедливости останавливает на себе тревожное внимание представителей государственной и церковной власти, научной мысли и разных общественных групп. Видя, что год от году алкоголизм растет и принимает ужасающие размеры, более искренние и честные представители научной мысли заговорили о, так называемом, «надвигающемся кризисе» от алкоголизма.

«Не голод, – пишет наш знаменитый ученый профессор Сикорский, – не пьянство, не безработица и бедность страшны для народа русского, а нечто гораздо более бедственное, о чем русская психиатрия говорила уже более 15 лет назад».

Мы идем к алкоголизации всего нашего народа – вот ужас, значение которого затушевывается только общим глубоким в этом вопросе невежеством. Мы все толкуем о пьянстве... И постоянно смешиваем пьянство с алкоголизмом. Но это два явления, хотя и родственные, но крайне различные, как целковый и сто рублей. Пьянство – старый, архаический порок, но алкоголизм начинается лишь с XIX в... В конце XVIII в. открыт был способ дистилляции, т. е. выделки безводных спиртов. Именно с этого времени стали входить в обычай и «крепкие напитки», действующие, как чистый яд.

Хотя еще в богатырский период наши предки напивались до потери сознания, но тогдашнее пьянство было, сравнительно, тем безвредно, что требовало очень большого количества напитка («чара в полтретья ведра» и пр.).

Ясно, что вместе со спиртом тогда вводили в желудок огромное количество воды, заставлявшее промывать весь организм и распределять дозу яда на большое протяжение времени. Теперь же опьянение достигается крайне быстрое, с которым организм, как с навалившимся сразу ядом, не в силах бороться. И прежде пьянство было вредным, теперь же оно – в виде алкоголизма – «вызывает общее расстройство здоровья с преимущественным поражением высших сторон, а именно: чувства, воли, нравственности и работоспособности».

Но еще раньше предупреждений науки церковная власть неоднократно обращалась к православному духовенству с призывом встать на борьбу с пьянством, чтобы спасти от этого страшного всепоглощающего потока жизнь Русского народа, крепость его физических сил, экономическое богатство и, главным образом, богоносную душу народную.

За последнее время обе законодательные палаты, Государственная Дума и Государственный Совет, уделили также немало внимания этому вопросу. А недавно с высоты царского трона мы услыхали державный голос хозяина Русской земли, которым он призывал всех своих подданных ополчиться на борьбу с страшным недугом современной жизни – народным пьянством. С одной стороны на адресе церковных обществ трезвости, с другой – в рескрипте, данном на имя нового министра финансов, Государь Император высказал пожелание, чтобы вместо пьянства, расхищающего духовные и экономические силы народа, по всей Русской земле всемерно распространялось трезвенное движение.

Этот державный голос нашего Государя обращен не только к тем, кто поставлен на страже экономических богатств и вообще государственного достояния русского народа, но особенно захватывающим призывом он должен звучать и для тех, кто стоит на страже духовных сокровищ, кто призван заправлять народной совестью, призван охранять народную душу от разлагающего влияния страстей и пороков. Таким образом, и церковная власть, и власть государственная, и общественное мнение, и, наконец, бесстрастная наука, – все сошлись в признании ужасающих размеров алкоголизма и во взгляде на тот страшный вред, который вносит он в нашу русскую жизнь. Всем стало до очевидности ясно, что наш русский народ, действительно, «загноился от пьянства», как выражался о нем Федор Михайлович Достоевский, который криком кричал, призывая всех бороться с развивающейся эпидемией этого массового отравления водочным ядом. И, действительно, как ядовитые испарения, алкоголь проник во все поры народного тела, отравил и убил народное творчество и навеял на страну какой-то одуряющий сон. И не кажутся уже клеветой эти слова И.С. Тургенева, рисующие перед нами картину того, как пьяный дурман усыпил все лучшие силы русской земли: «И штоф с очищенной всей пятерней сжимая, лбом в полюс, упершись, а пятками в Кавказ, спит непробудным сном Россия молодая». Действительно, в какую область русской жизни и русского творчества вы ни загляните, везде и всюду вы можете встретиться с грандиозными опустошениями, какие производит в этой области алкоголизм. Вспомните свое детство... Вспомните, с какой любовью над вашей колыбелью склонялось со своей лаской лицо вашей доброй матери или доброй няни... Вспомните, как ваши детские досуги заполнялись сказками – одна интереснее другой, одна страшнее другой. Но ни от одной из этих сказок так, вероятно, не замирало ваше детское сердце, как от сказки о Змее Горыныче. По крайней мере, на мое детское воображение эта сказка действовала сильнее других. Я представлял себе картину, как всюду, куда только ни заглянет, где только ни появится этот сказочный змей, замирает жизнь, пустеют села и деревни...

Сказка была страшна, но действительность оказалась гораздо страшнее сказки. Не сказочный Змей-Горыныч, а Зеленый Змий летает по всем селам и деревням и даже по большим городам и столицам русского государства. Всюду, куда ни заглянет этот Зеленый Змий, всюду несет он с собою опустошение, гибель физических и нравственных сил. Ученые статисты утверждают, что ни холера, ни чума, ни чахотка, ни другие бичи человечества не могут причинить такой страшной гибели, какую приносит народному здоровью пьянство. Жертвы, погибающие от алкоголизма, не исчислимы.

В Европе, в XIX столетии, в течении 30 лет умерло от алкоголизма 7½ миллионов человек, – между тем как другие болезни и войны такое количество смертей дают лишь за 100 лет.

Отчего же так беспрепятственно летает по Русской земле этот Зеленый Змий, пожирая все живое в русском населении, помрачая народную совесть, народный ум, убивая народное творчество и своим ядом разъедая живые клеточки народного хозяйства, разрывая ту художественную пеструю ткань, которую на своем рабочем станке ткет мирный, будничный ежедневный труд... Почему все мы так спокойно относимся к тем расхищениям, к тем опустошениям, которые производит в нашей жизни зеленое вино.

«Если бы, – замечает известный деятель трезвости, доктор Матти-Гелениус, – столько отравлялось свинцом, сколько отравляется алкоголем, то какой переполох поднялся бы во всех странах»... Когда той или другой местности море грозит наводнением, то жители воздвигают береговые укрепления, строят плотины; а против страшного разлива алкогольного яда у нас почти ничего не предпринимается... Действуют, борются с этим злом отдельные лица и разрозненными усилиями, часто в одиночку.

Кому не приходилось видать характерную открытку... Трактир... Точно удав, раскрыл он свою пасть – свои двери и как бы ждет своей жертвы... На пороге дверей стоит женщина, на лицо которой нужда положила неизгладимую печать труда и лишений... За подол, ее платья держится маленькая девочка... Женщина, с расширенными от ужаса зрачками как бы застыла, загораживая собой вход в трактир. Перед ней стоит озверелый, смеривающий ее диким взглядом опьяневший муж. «Не пущу», – подписано под этой картиной.

Но ей ли – бедной, слабой женщине – своими руками удержать, заградить этот путь к кабаку. Тут нужна сила более могучая и организованная. Тут нужно разогнать тот мрак, то невежество, которые осели и скопились вокруг данного вопроса.

Наша жизнь, точно запутавшаяся птица в сетях... Она бьется и стонет под целой сетью разного рода питейных обычаев и привычек, и пьяное зелье так подкупило русского человека, так сдружилось с ним, что он не чувствует тех уз, которые оно наложило на его свободную волю и вообще на всю его жизнь. Перед нами здесь слепцы и пленники, о которых говорил Христос Спаситель, когда в Назаретской синагоге применял к Себе пророчество Исаии и определял им задачи своего Мессианского служения. «Дух Господень на Мне, – читал Христос в синагоге, – Егоже ради помаза Мя благовестити нищим, посла Мя исцелити сокрушенныя сердцем, проповедати плененным отпущение и слепым прозрение» (Лк.4:18).

Обнищавший духовно алкоголик действительно нуждается в том, чтобы именно довели его до сознания бедственности его положения, чтобы именно ему проповедовали о его собственной нищете, которой он не замечает и как бы не сознает. Он в плену у своей страсти, и не чувствует всей тяжести этого ига. Его здоровье, его жизнь тает, как свеча, на пламени этого алкогольного огня, а он не видит той бездны, той пропасти, к которой ведет его алкогольный путь. И вот – разогнать те облака невежества, которые закрывают горизонт общественной мысли, рассеять тот туман, который веками осел на русском сознании, вот что составляет задачу переживаемого нами исторического момента, вот к чему зовет вас и наша история, и голос церкви, и призыв государя, и здравый еще не затемненный смысл народный.

Оттого зло так широко и стелется по Русской земле, что его опасностей мы не видим, не замечаем, почему этому злу гостеприимно и открываются двери во все углы и места нашей жизни. В этом – самая опасная сторона дела.

Один путешественник передает впечатления, которые он испытал, когда смотрел на ледоход, бывший на одной из Сибирских широких рек. Сибирские реки по своей широте превосходят даже нашу широкую матушку Волгу.

Был ясный весенний день. Солнце щедро поило своими лучами воздух. Перед взором путешественника открывалось широкое ледяное поле реки. Противоположный берег этой реки терялся в туманной дали. Наискось реку пересекала черневшая дорога, по которой направлялся целый обоз людей. В воздухе разлита была приятная свежесть. Чувствовалось наступление весны. Кругом стояла ничем невозмутимая тишина. И вот, вдруг раздался страшный треск. Можно было видеть кривые изломы, которые шли по поверхности льда в разные стороны. Громадные льдины, сталкиваясь, вскакивали одна на другую, ломались и раскалывались на более мелкие части. По всей реке стоял неугомонный треск. Создавалась картина, полная ужаса.

С высокого берега этой реки можно было видеть, как заметалось все по дороге, какой ужас, по-видимому, охватил тех, которые оказались отрезанными от обоих берегов, и которым приходилось плыть на большой льдине. А прочность этой льдины была сомнительна, и ей грозила постоянная опасность разбиться на мелкие куски. И только глупые собачонки, слыша раздававшийся то тут, то там треск, похожий на выстрелы, – только они стали лаять, прыгать и резвиться. Они не предчувствовали, они не видали той опасности, которую ясно сознавали люди. Не в таком ли положении находимся мы по отношению к тому злу, о котором мне приходится говорить. Алкоголизм проводит чересчур заметную трещину во всех областях нашей жизни, но мы этого зла и этой опасности не видим, не чуем, спокойно отдаваясь буйному и шумному веселью хмеля.

Широко раскинулось перед нами зеленое алкогольное море. Расходилось, расплескалось оно своими ядовитыми отравляющими волнами. И на этих зыбких, предательских волнах колышется корабль нашей общественной жизни. Мы видим, как волны заливают его. Но ничуть нас это не тревожит, ибо многие из нас не привыкли сознательно относиться к жизни. Мы не выработали в себе чувства долга перед жизнью. Но людей сознательных настоящее положение тревожит. Оно внушает им непременную обязанность и долг выступать сплоченным строем на борьбу со страшным злом алкоголизма. И они понимают, что возможно широкое проведение в народные массы правильного научного взгляда на значение алкоголизма в истории будущей нашей жизни является одной из самых разумных и сильных мер борьбы с ним. Если где, то здесь – половина зла от невежества народных масс. На почве этого невежества и создались наши питейные обычаи и предрассудки. Рассеять этот мрак составляет главную задачу культурной деятельности переживаемого нами момента.

Слава Богу, научная мысль давно уже пришла к тому неоспоримому выводу, что алкоголь, как питательное средство, не должен иметь широкого обращения в жизни. На всех медицинских съездах это положение, как аксиома, было провозглашено торжественно и твердо.

Вредное влияние алкоголя сказывается, прежде всего, на растительной жизни. В этом отношении можно наблюдать интересные опыты.

Вот перед нами три стакана, наполненные водой. В одном стакане чистая вода, без всякой примеси, в другой стакан брошена 1 чайная ложка спирта, в третий таких чайных ложек спирта положено две. Во всех трех стаканах посеяны пшеничные зерна. И что же? Через несколько времени в стакане, где находилась чистая вода, зерна проросли до самого дна; в том стакане, куда брошена была чайная ложка спирта, эти зерна дали пророст, но только очень небольшой; в третьем стакане, куда было прибавлено две ложки спирта, все зерна замерли и не дали никакого ростка. Так растительная жизнь замирает под мертвящим действием алкоголя. Или перед нами картина, где изображены два голубя. Один нахохлившийся, точно мокрая курица, как будто бы больной; но это, просто, он наклевался зерен, пропитанных алкоголем. Другой голубь, который не клевал этих зерен, дает совершенно другое впечатление. Посмотрите на его упругие крылья, на его крепкую грудь, на весь его бодрый жизнерадостный вид. Кажется – вот, вот ударит он своими крепкими, упругими крыльями, вспорхнет и понесется в заоблачную высь.

Еще с большей силой губительная, все мертвящая власть алкоголя сказывается в человеческой жизни. И во всех областях этой жизни, начиная с физической.

По вычислениям нашей крайне несовершенной статистики, от одного опьянения у нас умирает ежегодно свыше 200,000; а от чахотки, происшедшей на почве алкоголизма, 500,000 человек. А какой потрясающий рост заболеваний от пьянства! По сведениям медицинского департамента от алкоголизма в 1902 году лечилось 10,532 человека, а в 1906 г. – 102,000 человек. В психиатрической лечебнице в Москве из общего числа сумасшедших в 1896 г. алкоголиков было 28 процентов, а в 1899 г. уже 45 процентов. Кроме того, статистика очень прочно установила факт близкой зависимости роста болезней от усиления алкоголизма. Где повышается количество потребляемого спирта, там одновременно повышается и болезненность населения. Помимо всего этого, в состоянии опьянения у нас совершается другое страшное зло – заражение гнилыми неизлечимыми болезнями. Но что особенно грозит самыми ужасными результатами для дальнейшей истории нашей родины, так это передача пьянства со всеми его губительными последствиями молодому поколению. Алкоголизм свою истребляющую силу не ограничивает только настоящим поколением; он простирает ее и на поколения дальнейшие, грядущие. Да, пьянство, как все прожигающая ядовитая жидкость, просочилось и в детский мир...

По исследованиям доктора Коровина, из посещавших школы детей в возрасте от 8 до 12 лет к 12 годам пьют из мальчиков 78 процентов, из девочек 42 процента. А значительное количество начинает пить и с 8 лет. Доктор Григорьев сообщает, что в Петроградской губернии среди детей, посещающих школы, не пьет лишь 6 процентов, – а в одной женской начальной школе, исследованной им же в Петроградской губернии, из 30 девочек пили все, а 17 были ежедневно пьяны.

А какую ужасную смертность вносит пьянство в детский мир. Многие из детей пьяниц рождаются физическими уродами. Из 57 детей пьяниц, по исследованию, оказалось только 10 нормальных. От пьяниц рождаются поколения глухонемых, идиотов, чудаков, сумасшедших.

В Петрограде, около Введенской церкви, есть здание, которое именуется «приютом во имя Царицы Небесной». Исходите вы всю Россию от края до края, загляните во все темные углы жизни, где тяжко дышится, где горе слышится, где слезы льются без конца, – но горя большего, чем то горе, которое нашло себе приют под гостеприимной кровлей приюта Царицы Небесной, вы не встретите. Здесь смерть для многих страдальцев является прямо-таки благодеянием: для них она несет с собой избавление от невыносимых мук, от беспросветных страданий.

Вот – девочка привязанная полотенцем к мягкому креслу. Эта предосторожность здесь очень не излишня: от страшных болей девочка постоянно бьется; чтобы хоть несколько смягчить силу и тяжесть ударов, ее привязали к мягкому креслу. А вот лежит бедная девочка Паша. Голова у нее с пивной котел. Прижав маленькие ручки к своей впалой груди, она постоянно стонет, мечется, кричит.

Помню, когда я пришел в Приют на свой обычный урок Закона Божия в отделение отсталых детей, то начальница приюта встретила меня таким сообщением: «Слава Богу, Паша померла. Кончились страдания бедной малютки!» Вы вдумайтесь только в это своеобразное сочетание слов, я думаю, нигде в другом месте не повторяемое: «Слава Богу, Паша померла». Каковы же должны быть страдания, если смерть приветствуется здесь, как желанная гостья. Помню, в этом же приюте был мальчик. Относительно него начальница постоянно предупреждала приходивших в приют, что с ним надобно обходиться осторожно, так как он имеет привычку бросаться на приходящих. Пьяные родители, часто привязывали его к столу и в припадке исступления били его чрезседельником. От частых побоев мальчик сошел с ума и вообразил себя собачкой.

И все это дети пьяниц, дети алкоголиков, дети, зачатые не в пору, не во время, под хмельком, под пьяную руку и в самом зачатии отравленные. С несчастным наследием отцов, с отравленной кровью эти дети обречены на пожизненную муку.

Расшатывая физическое здоровье народа, алкоголь расхищает и экономические силы его. По статистическим выкладкам русский народ каждый день пропивает 3 миллиона рублей. А, по вычислениям известного борца за трезвость В.И. Покровского, в России в течение года пропивается целый миллиард. Но если вы присоедините сюда косвенные налоги, косвенные расходы, которыми сопровождаются пьяные пирушки, то указанная сумма значительно повысится. На покупку ведра тратится обыкновенно 8 рублей. В ведре 20 бутылок, т.е. 20 возможностей довести себя до скотского состояния, когда человек бывает неспособен ни к какой творческой работе. Следовательно, истратив 8 рублей на ведро, пьяница не закончил здесь своих расходов: 20 потерянных рабочих дней чего-нибудь да стоят. Но, ведь, за водкой надобно съездить? Потом в страдное время, когда подводятся итоги годовой хозяйственной работе, каждый потерянный день приобретает особенную цену. Потерял день – и смотришь, осыпалась рожь, сгнило сено. А вместе с этим происходит расстройство, так называемого, бабьего хозяйства. Хозяин пьет, лошадь стоит без дела... В дикий вихрь разгула втягиваются и стар и млад. Пьянствуют мужчины и женщины, юноши и девушки. Можно себе представить, какой гибельный застой происходит в хозяйстве, когда все население деревни гуляет до одури, забывая все на свете.

Тяжка была дань, которую приходилось платить татарам... Но что она значила в сравнении с теми расходами, которые несет теперь русский народ на пьянстве? И диво ли, после этого, что наши села и деревни имеют убогий, нищенский вид.

Вспоминаются впечатления, которые вынес покойный Никанор, Архиепископ Херсонский, из своей поездки по одной из волжских епархий. Вот подъезжает он к одному селу. Кругом на неоглядное пространство разбегаются тучные нивы... Рожь стоит стена стеной... Пониже, под пригорком стелется луговина, представляющая прекрасное пастбище. По нему бродит сытый, рослый, откормленный скот. В самом селе – дома один другого лучше... Окруженные садами и палисадниками, они приветливо выглядывают из рамок окаймляющей их зелени. Посреди поселка высится, точно дворец, народный дом и в нем народная школа. Оказывается, здесь живут немцы-колонисты, отличающиеся высокой степенью трезвости.

Едет дальше. Версты через две – новое село с такими же домами, такими же пастбищами, с таким же простором луговых степей, по которым нагуливаются сытые и рослые стада. Храма нет. Здесь живут сектанты трезвенники. Но вот, за поворотом выглянула маленькая беленькая сельская церковь. Глаза с радостью остановились на этой святыне. Вокруг нее по косогору, точно ласточкины гнезда, лепятся избушки. Ветхие, с полураскрытой крышей, пригнувшиеся к земле, как древние старушки под тяжестью лет, они убого глядели на них своими темными, закоптелыми, а частью выбитыми, как вытекший глаз, окнами.

Это – православное село.

Где причина такой нищеты? Земля одна, наделы везде одинаковы, климат и вообще условия жизни – общие для всех трех поселков, – но в первых двух царит зажиточность, а в последнем – бедность. Поговорил Владыка с православными, и они сознались, что причиной их бедности является пьянство. «Ослабел-де народ. Тянет к водочке. Все свои достатки, все животы несет в кабак. И грустно становится за свой добрый, смиренный, православный русский народ, которого так обездоливает водка, особенно когда сравнишь его положение с положением трезвых инородцев. По статистике, магометане одной Казанской губернии ежегодно сберегают 70 миллионов рублей только своим воздержанием от водки, употреблять которую запрещено уставами их веры. И плохая, темная басурманская вера у магометан. Но они крепко держатся ее законов и потому не ослабели. А наш православный народ слабнет. Он обладает святой, чистой, евангельской истиной. Ему дано широкое и свободное пользование всеми благами мира во славу Божию. Все ему открыто. Все ему позволено. А он попечение о теле превратил в похоти. Отдал себя в кабалу страстям. Из свободного сделался их рабом. И все это потому, что не исполняет законов своей веры.

Однажды мне пришлось разговориться с Петроградским извозчиком. Это был уже старик в возрасте 65–70 лет. Соболезную ему, говорю, что теперь, с устройством трамвая, извозчицкое дело падает. Извозчик поправил шапку, надвинув ее на брови, хлеснул вожжами лошадь и, оборотясь ко мне, с лукавой улыбкой произнес:

– А для меня ништо... Мне еще лучше стало... Другие жалуются, а я Бога благодарю... Конечно, до трамвая, бывало, больше заробишь... Да карман был с дырой... Денег не держал. Все, бывало, высыплются. Все в кабак снесешь. А как зашил карман, бросил водочку, другое пошло... Теперь я всем говорю: зашей карман, брось водку, вот и дело у тебя на лад пойдет...

III

Свою разрушительную работу алкоголь ведет не только в крови и нервах народа. Он совершает разгром не только его экономических сил... Он своим губительным действием проникает и в тайники народной души. Производит разгром его духовных сокровищ. Убивает совесть… Спутывает его нравственные понятия. Как древний искуситель прародителей дьявол, в виде змия, проник в рай, так и пьянству открыли мы доступ в святая святых нашей жизни. Крестины, брак, похороны, праздник, престольный, Пасха, – все у нас обставлено пьянством. Вспомним наши общественные богомоленья, которые не обходятся без выпивки... и во время которых гуляки ходят от ярмарки к ярмарке, от базара к базару, колобродя языком и заплетаясь ногами.

Картина того, во что превращается праздничный день вследствие пьянства, как он утрачивает свой христианский характер у пьяного народа, эта картина живыми, яркими красками нарисована народной музой Некрасова.

«Шумит, поет, ругается,

Качается, валяется,

Дерется и целуется

У праздника народ.

По столбовой дороженьке

И по окольным тропочкам,

Докуда глаз хватал,

Ползли, лежали, ехали,

Барахталися пьяные,

и стоном стон стоял.

Скрипят телеги грязные,

И, как телячьи головы,

Качаются, мотаются

Победные головушки

Уснувших мужиков.

Дорога многолюдная

Что позже – безобразнее:

Все чаще попадаются

Избитые, ползущие,

Лежащие пластом.

Без ругани, как водится,

Словечка не промолвится.

У кабаков – смятение:

Подводы перепутались,

И спутанные лошади

Без седоков бегут.

Тут плачут дети малые,

Тоскуют жены, матери, –

Легко ли из питейного

Дозваться мужиков.

Умны крестьяне русские –

Одно не хорошо,

Что пьют до одурения,

Во рвы, в канавы валятся,

Обидно поглядеть.

Но, может быть, кто скажет, что здесь не одно только пьянство, но и невежество справляют свой праздник. Может быть, найдутся люди, которые будут упрямо утверждать, что если бы де народу дать просвещение, то нам не пришлось бы наблюдать обидных картин одурения русских крестьян, такой непроизводительной растраты ими своей трудовой энергии.

Но если здесь – «власть тьмы», то вот вам «плоды просвещения»: это – Татьянин день. День, когда русская наука справляет свой праздник, когда старейший и многолюднейший русский университет собирает в Москву цвет русской интеллигенции и здесь по трактирам и ресторанам рекой льется алкогольная отрава всевозможных видов, омрачая ученые головы, затемняя их сознание до того, что картина праздника представляет какой-то шабаш. В дикий вихрь разгула здесь втягивается все... И на празднике науки торжествуют темные инстинкты, но совершенно отсутствует здравый смысл и благородство. Вот как описывается этот праздник в одной корреспонденции Московской газеты. «Пьяные крики висят в воздухе на всех улицах Москвы. Извозчики развозят опьяневших господ, которые сидят и лежат в санях, в самых разнообразных позах упившихся до «положения риз». А что делается у Мартьяныча (один из Московских ресторанов)!

Один уже пожилых лет доктор ездит верхом на упившемся товарище, другой адепт науки бросается в водоем, наполненный пивом, третий ругается, как извозчик, четвертый ко всем пристает и лезет драться... И все это люди дипломированные, просвещенные; все это наши интеллигентные верхи, к сожалению, также отравленные алкоголем. Вот вам – праздник просвещения, который так трогательно сдружился здесь с распространяющимся у нас все более и более алкогольным одичанием.

И какое явление нашей бытовой жизни вы ни возьмете, в каждом вы заметите, что питейные обычаи заняли здесь центральное место, сделались душой его, вытеснив отсюда на второй план идейную сторону. Припоминается мне рассказ одного рабочего – трезвенника.

«В первый год вступления моего в члены Александро-Невского Общества трезвости, помня преподанный мне Вами, батюшка, завет святого Василия Нового – не только самому не пить водки, но и не угощать ей других, я решил устроить свои именины без всякой выпивки. Закусок, сладостей и других деликатных угощений мной было куплено в этот раз в два раза больше, чем в предшествующий год. Но вино совершенно отсутствовало. Пришли знакомые, все больше товарищи по мастерской. Начались приветствия, поздравления, пожелания счастливой жизни, здоровья и т.п. Вначале на всех лицах заметно было оживление. Прошло с полчаса. Отпили чай. Первые впечатления улеглись. Оживление стало как-то падать. Начали расставлять закуски. По всему собранию прошла какая-то особая волна. Видимо, гости ожидали, что вместе с закусками появится и то, что, обыкновенно, подливает разговорцу. Ожидание становится все напряженнее и напряженнее... Начинаю приглашать гостей к закуске. На лицах плохо скрытое недоумение. К закуске приступают вяло. Разговор не вяжется. Вскоре многие под разными предлогами уходят, оставляют собрание, видимо разочарованные, раздраженные, с чувством досады. Наутро, когда я пришел в мастерскую, меня встретили гомерическим хохотом: высмеяли зло, беспощадно... Много надо было усилий, чтобы спокойно выдержать насмешку. Но Бог помог мне... И я, воспользовавшись минутой, когда все затихли, сказал товарищам:

– Братцы! Над кем вы смеетесь. Вы над собой смеетесь. Неужели вчера плохо, нерадушно принял я вас? Разве угощения было мало... Но оно было лучше, чем в прошлые годы. Не было только бутылки. Но, ведь, вы не к ней же шли. Ведь, именинником то был я, а не она... Но не поставил я бутылки, и вам стало все не по душе. Вышло, что для вас, действительно, именинницей бывает бутылка. Вы к ней идете. Без нее и компания не в компанию. Без нее и дружба не в дружбу, – ибо для вас всего дороже бутылка. Она – ваш друг. К ней вас тянет. Но у меня не трактир, и устраивать именины бутылке я не желаю.

Эта речь мужественного трезвенника отрезвила тех, которые еще не потеряли совести и способности задумываться над жизнью и отдавать себе отчет в своих поступках. Туман, навеянный искусственно созданными питейными обычаями и привычками, рассеялся, как бы растаял для них, и они взглянули на вещи настоящими глазами, поняли всю ложь, всю фальшь этих обычаев, которые так закрывают от нас смысл и истинную сущность разных жизненных явлений. О, если бы весь русский православный народ понял гибельность питейных обычаев, так сросшихся с свадебными празднествами! О, если бы задумался он над печальным фактом совпадений наивысшего потребления спиртных напитков со временем наивысшего количества зачатий, если бы понял, чем угрожает этот ужасный факт нашей будущей истории; ведь вся молодая нарождающаяся Россия зачинается под хмельком, под пьяную руку, с отравленной алкоголем кровью в самом зачатии своем!

В оправдание ужасов свадебного разгула любят ссылаться на брак в Кане Галилейской. Какое кощунство!

Христос Спаситель, пришедший спасти человечество от греха, проклятия и смерти не мог отдать людей во власть греховного, проклятого, доводящего до смерти телом и душой, пьянства.

Он претворил воду не в спирт, не в водку, а в чистое, виноградное вино, и не для того, чтобы люди напивались до скотского состояния, до зверства, а для того, как говорится в Евангелии, чтобы «явить славу Свою» и чтобы «уверовали ученики Его».

А пьянство ведет не к Славе Божией, а к утехе бесам. Оно не укреплет, а убивает в людях веру. Виноградное вино в Палестине похоже на наши фруктовые воды: оно, действительно, только «веселит сердце человека» (Пс.103:15). Оно может быть питательным напитком. А алкоголь, спирт, как и все другие яды, нельзя употреблять иначе, как только с лекарственными целями. «Всяк злак создан на службу человеку». А он служит людям, бывает полезен для них только тогда, когда он употребляется согласно своему назначению. Все яды: мышьяк, алкоголь и др. полезны, когда мы принимаем их, как лекарство. Но когда начинаем пить их без разбора, они отравляют нас.

IV

Но самое главное зло пьянства в том, что оно отравляет душу нашу, омрачает наше сознание, убивает совесть, гасит в человеческом сердце все святые огни. Это не фразы. Это – печальные истины нашего времени, подтверждаемые живыми, действительными фактами. Вот перед нами осиротевшая семья: мать и две дочери. Перебиваются с корки на корку. Мать души не чает в своих детях. Любовь ее к ним полна самоотвержения. Случится заболеть которой либо из девочек, мать лишается сна, и ночи просиживает у постели болящей... Но вот в эту жизнь, полную труда и лишений, по-видимому, проглянул луч счастья...

Мать получила 800 рублей наследства. Можно вздохнуть. А натруженное тело так устало, так требует отдохновения...

Жизнь наладилась несколько иначе, пошла повольготнее. В осиротевшей семье появились признаки достатка, даже некоторого довольства. Мать стала угощать гостей, да и сама угощаться сладкой водочкой – наливочкой. От сладкой перешла к горькой...

Привычка незаметно врастала, опутывала и завладевала ей... И, в конце концов, началось затяжное пьянство, которое стерло с трогательного материнского облика все нежные краски... Прошло несколько лет. Одна из дочерей умирала, задыхаясь от дифтерита. А в соседней комнате пьяная мать ругалась и пела скверную песню. Скажите, кто подменил мать? Кто вырвал у нее горячее материнское сердце и на место его вложил холодный камень? Это ясно для каждого. Данный факт представляет быль, рассказанную мне одним из моих сотрудников – трезвенников – братом несчастной матери, сделавшейся позором семьи.

Вот вам другой факт, недавно опубликованный в газетах. Гуляла партия рекрутов. Напились. Обезумели. Переходили через насыпь железной дороги и решили устроить крушение поезда. На рельсы навалили бревен... и через несколько минут на месте катастрофы стонали люди, корчились в страшных муках, лежали убитые матери с грудными, тоже убитыми, младенцами... Скажите, что превратило юношей, в общем порядочных, доступных хорошим чувствам, в диких зверей?!

В одной из своих бесед Петроградский митрополит Владимир, крупными историческими деяниями связавший свое имя с трезвенным движением, рассказывает такой случай.

Муж-пьяница тиранил жену и тащил в кабак все, что попадало под руку... Жена заболела. Промучилась несколько дней и умерла. Возвратившись из кабака домой и, узнав о смерти жены, пьяница-муж снял с шеи умершей серебряный крест и стащил его в заклад на водку.

До такого извращения естественных человеческих чувств доводит пьянство.

По сообщению одной из южных газет, в Киевской губернии возвратившийся пьяным с базара «человик» выхватил из люльки спавшего там ребенка и, думая, что это бесенок, ударил его головкой об угол печки и размозжил ему череп.

В Черниговской губернии пьяный муж в бессильном гневе на жену, которую он не мог побороть, бросился на грудного ребенка, лежавшего в люльке, и начал кусать его. Когда жена возвратилась с понятыми и старостой в избу, то пьяный зверь с окровавленным ртом стоял над люлькой; ребенок был загрызен, и на его теле обнаружено было 43 раны.

Вот до какого зверства доводит людей пьяная одурь и связанные с ней пороки. Они вытравляют из души все лучшие чувства, стирают царственные черты образа и подобия Божия. Так – где-нибудь в лесу, там, где скрещиваются дороги, стоит похилившаяся на бок часовенка, и в ней образа, иконки. Напрасно вы стали бы вглядываться в начертанные здесь священные лики: частым дождем до того смыло все краски, и от постоянных солнечных лучей поставленные здесь образа до того слиняли, что решительно не разобрать, кому принадлежит тот или другой священный лик.

Еще с большей беспощадностью дождем житейских впечатлений и зноем человеческих страстей вытравляются из души человеческой ее благородные начала... И они уступают тогда место животным инстинктам, грубым страстям.

О том, с какой легкостью под влиянием пьянства человек теряет образ и подобие Божие и не «за чечевичную похлебку», а за рюмку водки продает свои святыни, – об этом не раз горячо писал наш родной великий писатель Ф.М. Достоевский.

Итак, зло пьянства широко охватило нашу русскую жизнь. На борьбу с ним должны выступить все живые силы народа. Это – священный долг для каждого из нас, тем более что борьба с пьянством не требует сложных вооружений. Личный пример и убежденное слово – вот доступное для каждого и в то же время самое действительное орудие борьбы. Никто не должен говорить, что это дело его не касается.

Один американский миллиардер, на предложение председателя местного Общества трезвости пожертвовать что-либо на дело организации трезвенного движения, ответил: «Оно меня не касается». Но если он не хотел прикоснуться к трезвенному движению, то само пьянство коснулось его жизни так остро и больно, что он этого прикосновения не мог потом забыть никогда: оно оказалось для него большим жизненным уроком.

Миллиардер выехал на вокзал встретить свою семью... и здесь узнал, что поезд, с которым должны были прибыть его жена и две дочери, потерпел крушение. Миллиардер поспешил к месту катастрофы и здесь с отчаянием увидал убитую жену и двух искалеченных дочерей: оказалось, что крушение произошло вследствие пьянства одного из агентов дороги. На месте катастрофы, при виде валяющихся трупов и корчащихся от боли раненых, миллиардер понял, что «дело трезвости касается и его».

Не будем ждать таких жестоких уроков от жизни, но поспешим прислушаться к ней и ответить на ее живые запросы: тогда мы сохраним жизнь от многих грозных катастроф и потрясений.

(Слово, произнесенное в Исаакиевском соборе за архиерейским богослужением в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, пришедшийся на Страстной Неделе).

«Благоветствуй, земле, радость велию; хвалите, небеса, Божию славу» (Из 9-й песни канона).

Чье христианское сердце останется глухим и безучастным к этому радостному призыву матери-Церкви?! Разве только то, в котором угасла даже последняя искорка веры, и которое утратило всякую способность отдаваться освежающему трепету священных молитвенных биений... Чью душу не взволнует, не охватит чувством восторга эта радостная церковная песнь?! Разве только ту, от которой отлетел истинный дух жизни, где истощился, иссяк благодатный родник христианских надежд и упований. Как сейчас это радостное весеннее солнце торжествует победу в пробуждающейся природе и своими нежными молодыми лучами рвет снежный саван зимы, миллионами алмазных огней рассыпаясь по миру, – так и радостные песнопения настоящего праздника – этой весны христианства – победным торжественным аккордом вливаются, как вплетаются, в общую мелодию скорби, сокрушенных воздыханий и покаянных молитв, которыми полны настоящие страстные службы церковные. И падают эти восторженные напевы, как освежающие капли благодатной росы, на каждое, даже изнемогающее, как бы иссыхающее в скорбях человеческое сердце. «Да веселятся небеса, и да радуется земля, да ликует вся тварь и гласи да поет» (на литии)! Так церковь призывает к веселию и небо, и землю, и ангелов и человеков, – всю тварь видимую и невидимую. И с души молящегося спадают узы скорби. Тяжелое облако безысходной тоски и печали не темнит более горизонта, а перед верующим взором христианина открывается и ширится та лучезарная даль, полная священных образов и видений, куда устремляется наш дух на крыльях чистой, восторженной веры. И сердце христианское приобщается к этим радостям веры (Флп.1:25). И чувствует оно, что «этой радости никто не возьмет от нея» (Ин.16:22).

Но так бывает там, где светит «Солнце правды», где «ночь прошла, а день приблизился» (Рим.13:12) и особенно тот день, о котором вскоре Церковь запоет здесь: «Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселится в онь» (Пс.117:24).

Там же, где погас «Свет Христов, просвещающий всякого человека, грядущего в мир» (Ин.1:9), – там радость настоящего праздника не найдет себе живого отклика; она тонет в шумном море других, ей совершенно несродных и чуждых голосов. Там она не живит сердца, не просвещает ума, не движет человеческой волей... И жизнь, как замутившаяся, полноводная река, по-прежнему бурлит и плещется в своих грязных берегах, волнуемая «страстей и напастей бурею», а не освежающими благодатными приливами евангельской веры. И в этих бурных волнах тонет святое вдохновение, гаснет святой порыв, замирают благородные начала человеческого духа, – а вместо сего победно поднимает свою голову человек-животное, человек-зверь. Святые песни неба здесь не трогают души. И небесный Благовестник здесь не спустится в долину жизни с благоуханием райской ветви... Здесь не раздастся, да и не услышат его радостного привета: радуйся, Господь с Тобою. «Осуетившись в помышлениях своих» (Рим.1:21), здесь люди не взыскуют Бога и не знают Его. «В заботы суетного мира погрузясь», они ищут земного рая; железом и кровью завоевывают себе мирские блага и мечтают о царстве животного покоя, сытости и довольства. Душа их не тоскует о Небе, – так что не только глаголы, а, кажется, и самые громы небесные не пробудят их уснувшей и как бы оглохшей человеческой совести. Но отсюда, от этих печальных картин нашей жизни перенесемся мыслью в скромную хижину Назаретского плотника. Посмотрим, – чем живет, какими чаяниями согревается душа Пречистой Девы. Куда направлены ее девические мечты? Какие образы теснят и наполняют ее ум? Чего с радостным трепетом ждет ее сердце? – Она чает «утехи Израилевы» (Лк.2:25) и начала того спасения, которое Господь «уготовал пред лицем всех людей». Она ждет, – когда, же, наконец, загорится, заблистает «свет во откровение языком» (Лк.2:31–32), т.е. народам, которые тонут во мраке языческих вожделений, теряя чистую радость и часто переходя от безумия веселий к крику отчаяния. И в ответ на эти напряженные святые мечты о спасении мира, об оздоровлении подгнивающих корней жизни Господь посылает архангела с вестью о явлении миру Жизнодавца. Но в то время, как здесь, в скромной хижине назаретского древодела занималась заря христианского утра, – в это время погруженный в свои греховные грезы одряхлевший человеческий мир продолжал отдаваться духовной дремоте и сладкому самозабвению. Грузно, как тяжелая пирамида в Египте, этот мир своими пожеланиями осел на земле. И вся жизнь его так была похожа на гору, которая широким основанием прикована к почве и только тонкой и острой вершиной уходит за облака, в царство вечной лазури... Однако, среди общего духовного распада были люди, высоко поднимавшиеся над уровнем жизни... И Святая Дева Мария была высшей точкой в этой вершине избранного человечества, своими надеждами и мечтами обращенного к небу. Вот почему это небо и одождило Ее – Пречистую своей благодатью.

Пусть и теперь вокруг нас человечество все более и более зарывается в почву земных похотений, предаваясь сладким греховным мечтам... Пусть оно стало глухо к знамениям небесным и по руководству их не направляется более его жизненный корабль... Пусть святое Евангелие перестало быть для многих не только «книгой благовестия», но и «книгой Завета»... Однако мы, именующие себя чадами Церкви Христовой, должны сохранить за собою всю силу мужества христианского, помня ободряющий завет Спасителя: "Не бойся, Мое малое стадо: Я победил мир» (Лк.12:32; Ин:16:33).

И среди общего упадка веры, среди позорного равнодушия к явлениям духовной жизни, среди страшного, небывалого разлива порочных страстей, мы всей силой верующего духа должны подняться над общим уровнем жизни, дабы приобщиться потом к радости Богоматери, – ибо неложно обетование Архангела: «С нами Бог». Только тогда, откликаясь на призыв Церкви: «Благовествовать радость велию», – мы в общецерковной радости настоящего праздника Благовещения увидим благое вещание и о том, что сила Христова, в конце концов, победит косность нашей жизни. Правда, мы наблюдаем сейчас полное равнодушие к тайнам и радостям веры. Русло жизни все более и более отходит от нежных, согревающих лучей христианского Солнца правды. И наука, и искусство, и государственная и общественная жизнь со всеми ее многоразличными разветвлениями – все это отклонилось от освящающей человеческое творчество благодати Христовой. От Бога бегут. Исповедовать Его многие стыдятся... Диво ли после этого, что наш, прежде крепкий православно-русский быт сошел с своих вековых устоев, осложнился, обогатился новыми, враждебными христианскому духу обычаями и привычками, и получил прямо-таки полуязыческий, договорный характер!? И когда вы входите теперь в христианский дом и видите, как светящийся и освящающий все лик Богочеловека незаметно ютится в скромном углу, заставленный, как бы задавленный и затененный сажеными картинами, на которых торжествует обнаженный порок, или, – что еще безнадежнее, когда вы видите, как этот Лик изгнали из дома, и атмосфера Божьего, святого угла не веет даже над детской колыбелью, – то знайте, что это – страшное предзнаменование того, что отсюда, из этой, семьи, не выйдет более ни одной чистой девы... Посмотрите на литературу последних дней, приглядитесь к этому множеству листков и брошюр, что миллионным дождем сыплются в нашу семью и в наш православный русский народ, путая и помрачая его здравый смысл природный, – обратите внимание на эту новую египетскую казнь, насланную на домы наши, – и вы с ужасом поймёте, какой коварный поход ведется на дело Христово. И невольно страшное предчувствие сжимает сердце: не сбудется ли на нас за это грозное слово пророка?!

«Господь Саваоф посетит тебя громом и землетрясением, и сильным гласом, бурею и вихрем, и пламенем всепожирающего огня... И как голодному снится, будто он ест, но пробуждается, и душа его тоща; и как жаждущему снится, будто он пьет, но пробуждается, и вот он томится, и душа его жаждет: тоже будет и множеству всех народов, воюющих против горы Сиона. Изумляйтесь и дивитесь: они ослепили других, и сами ослепли; они пьяны, но не от вина; – шатаются, но не от сикеры... Мудрость мудрецов его погибнет, и разума разумных его не станет» (Ис.29:6–14).

Но чем темнее мрак окутывает кругом нашу жизнь, чем сильнее враг рода человеческого ополчается на него, дабы оторвать русскую богоносную душу от Лика Христова и лишить ее радости богообщения, чем яростнее усилия сорвать «стяг благодатный Господень», под осенением которого должен проходить каждый день нашей трудовой жизни, тем мужественнее и сплоченнее воины Христовы должны выступать на борьбу за дело Христово. В темное царство зла они должны бросить мягкие лучи правды Христовой и тем исполнить завет Спасителя: «Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех» (Мф.5:16). В языческий мрак отчаяния и душевной тоски, доводящей многих до самовольного и богопротивного восстания на самую жизнь, они должны внести примиряющий призыв Христа: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обременении, и Аз упокою вы» (Мф.11:28). И тогда сам собой изменится тон нашей жизни. Она не будет походить на грузную пирамиду, широким основанием прикованную к земле. Чем дальше, тем уже и уже будет становиться это основание, но тем шире вершина и чем глубже будет уходить она в небо, тем больше будет являться в душе человека точек соприкосновения с Божеством. И придет время, когда эта пирамида жизни перевернется: основание ее будет в небе, а вершина на земле... Только одной точкой будет касаться ее человек, чтобы не забыть, что он все-таки сын земли, а не Бог. «Горе имеим сердца». Согретая огнем веры, освещенная мыслью о Христе, – эта жизнь поднимется тогда в своем достоинстве, наполнится радостью, нетемнеющей даже среди скорбей, из беспросветной сделается светящейся и отражающей славу Господню. И это будет нашим лучшим ответом на радостный призыв матери-Церкви, с которым она обращается к нам в настоящий праздник, и который мы поставили в начале нашего слова: «Благовествуй, земле, радость велию; хвалите, небеса, Божию славу». Аминь.

(Слово, произнесенное за архиерейским служением в Казанском соборе в праздник Сретения).

«Ныне отпущаещи раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром» (Лк.2:29).

Эта евангельская молитва, в первый раз произнесенная Богоприимцем Симеоном, а теперь каждодневно повторяющаяся в наших храмах за богослужением, вскрывает перед нами глубины высокого духа...

О, если бы мы могли подняться на высоту того настроения, которое с такой захватывающей силой и так непринужденно вылилось в этой почти предсмертной молитве! Какую полноту, какое богатство религиозного вдохновения и творчества представляла бы тогда современная жизнь наша!

Старец Симеон был как бы печатью Ветхого Завета... И ему, «ветхому денми», Бог судил в старческих объятиях держать «Неудержимого Богомладенца», ставшего Основоположником Нового Завета и «содержащего теперь Собою всяческая».

Жизнь Богоприимца приближалась, как бы тихо склонялась, к закату... И освещенная, согретая нежно-сияющими лучами небесных чаяний и упований, она больше не манила уже богопросвещенного старца призраками личного скоропреходящего земного счастья...

Кругом кипели страсти. Опьяненные жаждой новых впечатлений, люди жили интересами дня, и каждый на общем пиру жизни старался захватить для себя лучшее место. Даже те, которые поднимались, возвышались до сознания общественного, гражданского долга, даже они боролись лишь за внешний блеск и могущество своего народа, добывая ему почетное место среди других народностей мира, но, не заботясь о том, чтобы народ сделать «уделом Божиим» (Втор.32:9) и направить стопы его на путь закона Господня... Они желали своему народу политической силы и власти. Они хотели, чтобы его господственная рука всегда лежала на хребте врагов. Но в то же время эти люди забывали, что без духовной крепости, которая дается верой, всякий народ, как бы широко ни раскинулись его владения и как бы успешно ни шли его завоевания, подобен лишь тому колоссу на глиняных ногах, великое разрушение которого видел во сне Навуходоносор. За временными, случайными сторонами жизни они не видели тех вечных целей, движение к которым только и сохраняет народ от нравственного разложения и застоя.

Но не таким оком смотрел на жизнь праведный и благочестивый старец, «чаявший утехи Израилевой» (Лк.2:25). Настоящее его не занимало... Его потухающий взор весь был устремлен в даль будущего... Он ждал Того, Кто снова возродит Израиля – эту «насажденную некогда Иеговой благородную лозу» (Иер.2:21), но теперь засыхающую от недостатка освежающих ее родников. И вот это «Чаяние языков» откроет источник воды живой, которая незримыми потоками разольется по всему миру, напоит иссохшую почву человеческих душ и даст каждому «рожденному водой и духом» (Ин.3:5) «сердце новое» и «ум новый».

Как истомленная засухой земля, после упавших на нее благодатных дождей зеленеет и покрывается разнообразной растительностью, так и человечество со времени Христа во всех отраслях своего творчества начало жить повышенной жизнью, ибо на нем исполнилось реченное пророком Иоилем: «И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть... и на рабов Моих, и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего» (Деян.2:17–18).

И для всякого непредубежденного созерцателя исторических судеб человечества видно, как христианство дохнуло на мир дыханием новой благодатной жизни. И это дуновение Неба, коснувшееся грешной земли, дало прилив новых творческих сил оскудевшему было в своих родниках человеческому вдохновению... Оно заставило людей отряхнуть сон от вежд своих... Отверзлись вещие зеницы, и открылся новый мир не обманчивых грез и иллюзий, а живых христианских видений... Упали рабские цепи, сплетенные из предрассудков, и мысль, освобожденная от своих оков, начала создавать историю христианской культуры... На почву ее пролилось новое христианское семя... Точно везде проступающая молодая весенняя поросль, – христианские начала жизни влились не только в область веры, но и в область как научного, так и художественного творчества.

И вот, созерцая занимающуюся зарю новой жизни, когда «Солнце правды» воссияет для просвещения всех языков и для славы Израиля, когда оно оживит своими благодатными лучами иссохший дух человека, дошедший до томительного разочарования и убийственного полувопроса: «Что есть истина»; когда оно напоит его благодатно-укрепляющими силами живой веры, так что «кто верует... у того... из чрева потекут реки воды живой» (Ин.7:38), – погружая свой взор в созерцание этой захватывающей картины, мог ли быть безмолвно-равнодушным старец Симеон... Он весь был – трепет и восторг... И приближая верой к себе этот светлый момент благодатного возрождения всего человечества, стоявший на краю отверстой могилы старец с полным успокоением только и мог сказать: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко,... с миром. Да! Он уже на краю мрачной, холодной могилы... Его удерживал от жала смерти лишь Тот, Кого он сам держал в своих старческих объятиях... И теперь решительный момент расчета с земной жизнью для старца наступил... Но страшная смерть не смущает его своим холодным, бесстрастным дыханием. Да и есть ли смерть для того, кто живет для бессмертия. Старец с миром в душе, без всякого ужаса, глядит в ее грозные очи.

Так только умеют глядеть герои веры, для которых последняя среди всякого безвременья, мрака и мглы служит яркой, светлой путеводной звездой. Не так ли смотрел на смерть недавно опочивший подвижник вечной жизни – о. Иоанн Кронштадтский? Как была тиха и безмятежна кончина этого, воистину, праведника, жившего и дышавшего верой!..

О, если бы те, которые хотят брать теперь в свои руки судьбы родного русского народа, которые путем законодательных работ хотят определять дальнейшее течение его исторической жизни, – о, если бы они запаслись светочами веры, и, подобно мудрым девам, вышли на встречу слагающемуся строю нового государственного правопорядка с зажженными светильниками ясного сознания того, что они должны работать не для личных выгод, не для торжества своей партии, а для торжества в народной жизни Божьей «правды, мира и радости о Дусе Святе» (Рим.14:7)...

Этот вновь зарождающийся и приближающийся к нам государственный строй несет с собой в нашу жизнь «дух Христов» свободы, братства и равенства... Но невольно здесь приходит на память предостережение великого Апостола: «Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных» (1Кор.8:9), «к свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти» (Гал.5:13).

Чтобы избежать этой опасности, христианин должен подклонить свою свободную, но иногда капризную, упрямую и похотливую волю под иго Христова Закона, под иго спасающей веры. «Возьмите иго Мое на себя, – призывает всех нас Спаситель, – иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть» (Мф.11:29–30). Надо ли доказывать всю спасительность и благость этого ига?! Вспомним историю своего народа. Вглядимся в ее поворотные пункты.

Велик был момент в нашей истории, когда в 862 году пришел из-за моря в Новгород и стал владеть и княжить над нами наш первый князь Рюрик... Тогда русская земля получила свое государственное бытие. Но неизмеримо выше и священнее был тот момент, когда земля и небо ликовали, когда во граде Киеве, в реке Почайне – нашем священном Иордане – совершилось новое благодатное рождение русского народа, и он принял на себя иго Христово; когда пришла и стала владеть русскими умами и сердцами, стала царить над нашей волей великая, божественная сила веры Христовой. И вот, с этих пор начинается настоящая, полная, христиански-европейская, но вместе с тем и православно-народная, наша историческая жизнь, наше христиански-историческое бытие. Под этим игом народ, как раб Божий, как вол, «знающий ясли Господина Своего» (Ис.1:3) и пашущий Его ниву, не собьется со своей полосы, не сойдет с Божьей дороги.

О, если бы на вые русского народа, теперь освобожденного от ига крепостного и политического рабства, навсегда сохранилось одно ярмо, ярмо Закона Христова, так нужное ему в настоящие знаменательные дни. Ведь для него наступила пора, когда он должен провести новую и более ответственную борозду в русской жизни... Если раньше он вспахивал только «пашенку черную» и дальше узенькой земельной полоски ничего не знал, то теперь ему приходится выходить на ширь свободного земского труда. Пусть же он приступает к нему «со страхом Божиим и верою».

И верующие «старцы» наших дней, все более и более приближаясь к своему закату, могли бы тогда спокойно смежить свои очи, видя, что над русской землей горит все то же «Солнце правды», и что под его зиждительным светом начинает и у нас складываться общественно-правовая жизнь на истинных заветах Христовых, а не на началах классовой партийной борьбы... Аминь.

(Чтение, предложенное в 1905 году в одном из собраний столичного общества).

«Период бури и натиска». – «Церковь – вестница небес». «В чем сила Церкви». – «Христианская закваска». – «Воинствующий характер Церкви». – «Путь к небу». – «Голоса представителей Церкви». – «В чем истинное пробуждение личности и самосознания». – «Мученичество – как путь борьбы». – «Обновление – как принцип не только личного усовершенствования, но и общественного». – «Примирение прогрессивных течений с охранительными началами». – «Что нуждается в обновлении». – «Враги общественного прогресса». – «Слово правды из уст архипастыря». – «Письмо старца-иерея». – «Тенденциозная проповедь». – «Борьба с корнями зла». – «Саможизненность Церкви».

I

В настоящее время мы переживаем своего рода «период бури и натиска».

Море общественной жизни волнуется, кипит...

Разные направления мысли, поднимаясь, точно грозные валы, сталкиваются, образуя какой-то бешеный круговорот идей, в котором трудно что-либо понять и разобраться... .

И брызгами, пеной своей это взбаламученное море обдает и стены церковные. Оно как бы ждет от Церкви того властного, покоряющего голоса, который «запретит и скажет ветру: умолкни, – и волнению: перестань» (Мк.4:39).

И, кажется: этот голос должен бы раздаться... Если когда, то в настоящие «лукавые дни» собственный «голос Церкви» особенно дорог. Он остановил бы шатание умов. Он послужил бы для многих руководящим началом.

Но только, конечно, этот голос должен вылиться из сердца самой Церкви: тогда только он будет сильным и действенным. Тогда он откроет, а не прикроет от людей истину, покажет все в настоящем, действительном свете.

II

Церковь на земле есть вестница «небес»...

Как никогда не смолкающий орган воли Божьей, она должна изрекать веления свои бестрепетно и властно... И не только давать им выражение в слове, но и облекать их в живую плоть действительности...

Церковь – это солнце, вливающее свет и тепло в нравственную среду взаимных человеческих отношений. Принципы и дух, которыми живет Церковь, совершенно противоположны духу и принципам «мира сего».

«Иисус же, подозвав их, сказал: вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Мф.20:25–27). Этот завет Спасителя на все времена останется единственным началом, определяющим дух и направление истинно-христианской жизни. Только из этого начала и может исходить Церковь в установлении норм общественного порядка. Как солнце своей животворной теплотой производит благодетельные перемены в природе, так и Церковь своей благодатной, творческой силой пересоздает отношения между людьми. Проникнутые истинно-христианским настроением верные чада ее в своем бытовом и общественном укладе жизни, так сказать, перерастают внешние, юридические рамки, поставленные законом, – так что истинная жизнь Церкви, как живого организма, определяется не внешними регламентациями, а нравственно-органическими началами. Церковь – враг одних внешних, механических пертурбаций. Как вертоград, выращивающий в своих недрах живых членов для царства Христова, Церковь растет, ширится процессом биологическим. Потому-то ее благодатные веяния, которыми она как бы дышит на широко катящийся перед ней поток мировой, человеческой жизни, не могут затвердеть, кристаллизоваться в мертвые, неподвижные формы. Вечно живые, свободные, текучие, как воздух, они всему дают «дух Христов», а не одни сухие правила, не одну внешнюю дисциплину жизни. Вот почему и говорит Спаситель: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:20–21). Это не то значит, что христианство мирится со всяким общественным правопорядком. Это значит только, что христианство стремится к обновлению человечества с самого корня. Оно хочет не законами изменять, перерождать сердца, но сердцами создавать новые законы: ибо главное, источное начало всего – есть сердце: «Из сердца исходят злые помыслы» (Мф.15:19). А чист будет этот родник – из него потекут тогда и здоровые потоки.

Христианство, благодатно возрождая человечество и привнося новую струю нравственных побуждений в человеческую деятельность, через это влияет облагораживающим образом и на установившиеся нормы человеческих отношений, оживляет их, размягчает твердые грани юридических перегородок. Конечно, было бы большим заблуждением утверждать, что Церковь не должна реагировать, откликаться повышенным биением своего материнского сердца на благодетельные перемены, совершающиеся в области общественного правопорядка. Напротив, она всегда болит и «материнскою утробой уязвляется», при виде бесправных Лазарей, лежащих «на гноище», у врат богачей, облеченных не только в порфиру и виссон, но и в полноту гражданских прав и преимуществ. Но, проповедуя братство и равенство во Христе Иисусе, Церковь никогда не должна стремиться к борьбе со злом внешними средствами. Христос остановил запальчивый порыв апостола Петра знаменательным упреком: «Взявшие меч мечом погибнут» (Мф.26:52) – и Сам вышел на борьбу с темными силами мира не во всеоружии внешнего могущества и власти, а во всеоружии кротости и терпения. Не воинственным натиском римских когорт, а своей окровавленной прободенной рукой потряс основы мира Спаситель. И навсегда при этом положил для нас пророческий завет: «Кроткие... наследуют землю» (Мф.5:5). Вся христианская история, особенно своими кровавыми страницами – тому неопровержимое и самое блестящее доказательство. Мир давил кротких апостолов учения Христова своей силой, но «слово Истины» он не мог ничем заглушить. Оно – горячее и всепокоряющее – рвалось и из-под душных сводов темницы, и из-под костров и эшафотов и, наконец, немолчно раздавалось с окровавленных крестов. Это слово жгло сердца людские, оно пробуждало дремавшую совесть, воспламеняло в душах человеческих негасимые искры веры. Оно падало вместе с каплями дымящейся крови, и куда только ни достигало, всюду производило глубокий переворот. Повышая нравственное самосознание во всех, оно делало правителей истинными слугами своего народа и подданных верными гражданами. Это слово вливалось животворным потоком во все отношения – семейные, общественные, государственные и коренным образом пересоздавало их. Правда, христианство не издало закона, освобождающего рабов от неволи, но оно проповедовало принцип: во Христе «нет раба, ни свободного... ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал.3:28). Оно, как «закваска, положенная в три меры муки» (Мф.13:33), постепенно всквашивало и приливом творческих сил обновляло весь организм мировой истории.

Выясняя благотворное влияние христианства на все стороны человеческой жизни, Ците прекрасно замечает: «Христианство не предписывает никаких правил касательно государственного устройства. Оно так же уживается с монархией, как и с республикой, точно так же с неограниченным, как и с конституционным правлением. Оно равномерно отвергает деспотизм князей, как и господство демократов; но внутри этих пограничных пунктов, представляя свободу всевозможным формам правления, старается проникнуть их своим духом. Князей и властей увещевает оно царствовать во имя Божие и как прилично слугам Божиим, ко благу своего народа, и не забывать своего верховного Владыки и небесного Судии, перед Которым и все правители должны отдавать отчет. Они сами должны – повиноваться закону, проходить свое звание, как служители Божии. Долг же подданных – повиноваться власти. Только в том случае, когда она потребует чего-нибудь противного Богу и совести, имеет значение Апостольское правило: «Богу должно повиноваться более, нежели человекам» (Деян.4:19). Апостолы скорее претерпевали заточение, изгнание и смерть, чем решались действовать против совести. Но никогда, даже и в подобном случае, не дозволяется христианам мятеж или восстание.

Христиане всегда должны помнить, что зло побеждает, упиваясь чужой кровью, а добро торжествует больше, тогда, когда оно обливается собственной кровью. «Оружия бо воинства нашего не плотская» (2Кор.10:4), говорит Апостол – хотя, добавим мы от себя, горячие, увлекающиеся Петры всегда стояли в глазах Церкви выше предателей и сребролюбцев, легко мирившихся с неправдой.

Христианство – таинственно и незримо по своему благодатному влиянию на людей. Но следы этого влияния отображаются всегда и вовне, и иногда с особенной силой. Стремясь к Царству Божию, христиане устраивают по законам Неба и свою земную жизнь, так что в этом отношении совершенно справедливо замечание остроумного француза Монтескье: «Удивительное явление! – восклицает он... Христианская религия, не имеющая, по-видимому, никакой другой цели, кроме достижения блаженства в будущей жизни, устраивает в то же время и благополучие настоящей!»

III

Таким образом, по непреходящим задачам своей организации, Церковь должна быть воинствующей. Идея борьбы со злом, со всякой неправдой, где бы она ни проявлялась, – необходимо мыслится уже в самом понятии Церкви. «Кое общение свету ко тьме» (2Кор.6:14), – в силу такого апостольского тезиса, Церковь не может быть не только покровительницей, но и молчаливой, равнодушной свидетельницей как нравственных, так и социальных язв общества; так как эти язвы находятся с самой тесной взаимной связи и последняя суть необходимый плод первых, как свою очередь, несомненно, и то, что повышение в обществе нравственного чувства сопровождается всегда и улучшением социального строя.

«Христос предлагал делами измерять веру», замечает один современный писатель.

Если применить этот единственный критерий, то мы увидим могучий подъем веры там именно, где слово Христово становится плотью, переходит в человеческие отношения, в законы, в привычки, в быт. Возьмите хотя бы страхование рабочих, сколько в нем скрытого милосердия, сколько потребности «накормить голодного!» А всеобщее образование, а равенство сословий, а общая подача голосов, а высокие права, признанные за последним крестьянином? Все это и многое другое называется политикой, но в существе своем это именно и есть этика, реальное осуществление веры.

Церковь ведет мир человеческий к «небу», но не в смысле какого-либо пространственного перемещения, похожего на переселение народов, а в смысле нравственного перерождения, в смысле изменения принципов жизни и взаимных человеческих отношений, в смысле пересоздания еще здесь, на земле, «зверина образа» жизни на быт христианский, в котором главным началом являлась бы правда Христова. И «новое небо, и новая земля», которых мы по обетованию чаем, характеризуются прежде всего тем, что в них «правда живет» (2Пет.3:13). Только для людей, стремившихся воплотить эту правду в своих привычках и всем укладе жизни еще здесь, на земле и возможно, с нравственно-психологической точки зрения, участие в радостях обновленного мира.

Итак, Церковь должна не только вещать, но и воплощать Христову истину в жизни. Недаром же христианство сравнивается в Евангелии с закваской, всквашивающей все тесто!

Если таковы жизненные задачи Церкви, – то глубокое сознание их мы должны встречать, по крайней мере, в лучших представителях и служителях. Церкви. Слава Богу, – это и есть, хотя при этом нельзя не пожалеть о том, что такое сознание до сих пор не является еще общим достоянием всего нашего духовенства. Оно в своей массе продолжает равнодушно относиться к явлениям общественной жизни, забывая, что строй последней всегда служит самым верным показателем христианственности общества и что если где, то именно здесь приложима евангельская логика: «По плодам их узнаете их» (Мф.7:16).

«Почти все периодические издания духовной прессы продолжают замалчивать несомненное пробуждение русской личности, русской общественности, русского самосознания, – с некоторым преувеличением и резкостью пишет один священник – (Из записной книжки священника, помещенной в Южн. Зап., см. Пет. Вед. 1904 г. 17 дек.). Какое безотрадное явление!.. Люди, поставленные на страже интересов человеколюбия, истины и добра, видят, – они не могут не видеть, – тысячи, миллионы братьев, подавленных кривдой общественных условий и, подобно священнику и левиту в притче Христа, проходят равнодушно мимо них, усыпляя в то же время общественное самосознание фанатическими уверениями во всеобщем благополучии.

Великий грех перед Богом и народом берут на себя эти вожди слепые, но их, по счастью, не так много. Гораздо больше жертв их преступной деятельности, и они-то главным образом составляют консервативную группу духовенства. Эти жертвы в рядах православного духовенства, обезличенные школой, обманутые своим ложным положением в обществе, volеns nоlеns, променяли свою иерейскую совесть на предписания и внушения духовного бюрократизма; большинство священников отвыкло от самостоятельной оценки явлений общественной жизни; ограничив сферу своей деятельности исполнением предписаний и интересами семейными, они с досадной покорностью предоставили своим вождям и охранителям не только богословское и правовое обоснование «безмятежного» своего бытия, но и право говорить и думать от лица загнанного, обезличенного, рядового, рабочего духовенства».

Отделите здесь элемент темперамента, смягчите излишнюю резкость и категоричность выводов, – и вы, в общем, получите верную оценку мировоззрения и психологии некоторой части нашего духовенства.

Но прежде чем соглашаться с автором приведенных строк, необходимо оговориться. Автор вслед за современной прессой констатирует пробуждение «русской личности... русского самосознания». Что разумеет здесь под этим пробуждением светская печать – это понятно. Русский человек, – обыкновенно говорит она, – сознал свои общественные права и раньше обделенный ими потребовал теперь расширения их. Это ли разумеет под пробуждением личности уважаемый пастырь, – в приведенной выдержке определенно не говорится. Но, кажется, что здесь он идет вслед за светской печатью, не признающей для жизни каких-либо других принципов, кроме юридических, правовых. Если стоять на последней точке зрения, то, действительно, в этом смысле пробуждение личности замечается громадное. Теперь каждый хулиган метит чуть не в министры, и каждый приготовишка-гимназист требует для себя участия в государственном переустройстве. Ницшеанство, прососавшись в народную массу не столько своими философскими посылками, сколько популярными и доступными всем практическими выводами, послужило для самодовольства многих той «Иродовой» или «фарисейской закваской» от которой предохранял Своих учеников Христос Спаситель. Пышно выросло и поднялось на этой закваске самодовольство!

Но, ведь, христианство под пробуждением личности и самосознания разумеет нечто другое. Блудный сын искал внешней свободы и равноправия, – но его личность, его самосознание достигают высоты не в тот момент, когда он заявляет отцу о своих требованиях, а в тот, когда он смиренно молит: «Сотвори мя, яко единаго от наемник твоих» (Лк.15:19). Истинное самосознание, прежде всего, говорит человеку не о том, чего он может потребовать для себя, но о том, что он должен дать другим. Таким образом, оно освещает человеку не столько его права, сколько его нравственный долг, его обязанности. Рост же личности в смысле сознания ей своих внешних, юридических прав еще очень мало приближает человека к истинному пониманию нравственных начал жизни.

В этом смысле у лиц, расширивших свои права до утеснения ближнего, мы бы должны констатировать развитие личности, дошедшее до своего апогея. Человек здесь, может быть, делает новый шаг в борьбе за свое существование, но не делает такого шага по пути к царству Христову. Без внутреннего перерождения не может быть действительного подъема и в области истинного самосознания человеческой личности. «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин.8:32), – вот где тайна, где могущественный рычаг, по слову Спасителя, к христианскому расцвету нашего самосознания.

Кто требует расширения прав не во имя этой истины и правды Христовой, а во имя борьбы за существование, во имя внешних побуждений, тот стоит, в сущности, на одной и той же почве с теми, кого обличал пророк Исаия, говоря: «Князья твои – законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них» (Ис.1:23). Здесь разница лишь в степени приложения силы права, а не в источнике его. Право, лишенное своей христианской, нравственной основы, может превратиться в полный деспотизм и бесправие. Ведь, и древний римлянин, кормивший рыб в своих водоемах мясом рабов, тоже ссылался на свое право! Так внешние, юридические принципы жизни бессильны сами по себе, без евангельской закваски, установить правильные отношения между людьми. Вот почему до христианства все политико-экономические теории не знали идей братства и равенства. Эти идеи создались и выросли не в лаборатории государственных учений, а на почве христианизированной совести.

А человек с такою совестью не будет всю свою энергию отдавать на завоевание себе только широкой внешней свободы. Признавая ее за благо, он в то же время верит, что эта свобода должна нарастать органически, и что она придет сама собой, когда люди выработают в себе свободный дух, не подавляемый страстями, дух, стеснить свободу которого не могут ни стены тюрьмы, ни кандалы арестанта. Такое самосознание не может быть подавлено самыми отчаянными обстоятельствами жизни. Вспомните хотя бы слова святого апостола Павла: «Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах, в бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке, в чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор.6:3–10).

Вот где: в богатстве души вершина истинного самосознания, а не в проснувшихся аппетитах и требованиях себе широких общественных прав. И это-то самосознание одинаково дремлет как в тех, которые с самодовольством и спокойной совестью пользуются всеми благами своего обеспеченного правового положения и не хотят делиться им с другими, так равно и в тех, кто добивается этих прав внешней силой и исключительно по побуждениям, ничего общего с заветами Христа не имеющими.

Христианский пастырь, поэтому, должен приветствовать не кровавую борьбу за права, а рост христианского идеализма в общественном самосознании, подъем и напряжение в нем тех нравственных сил, которые мирно разрешаются благодетельными реформами для жизни народной. Представьте себе хотя бы такой пример. Вы видите сытого человека и рядом с ним изнывающего от голода бедняка. Неужели вы будете радоваться и приветствовать, когда увидите, как голодный силой отбирает хлеб у сытого! Ведь здесь перед вами развернется страшная картина озверения человека, когда один под влиянием грубой страсти эгоизма, а другой под давлением голода забывают о своем истинно-человеческом достоинстве? Не постараетесь ли вы, во-первых, восстановить в том и другом, и особенно в первом, это забытое, попранное достоинство, – а потом уже порадуетесь, когда увидите хотя бы слабые проблески сознания его. Конечно, кривда общественных отношений не может не поразить пастырского сердца, и он войдет в непростительный компромисс со своей иерейской совестью, если не только будет замалчивать ее, но и будет стараться всячески поддерживать в других убеждение, что на «Шипке все спокойно». Здесь он, несомненно, выступит не в своем апостольском призвании, а в совершенно чуждом ему призвании политика, поддерживающего известный политический строй, как непогрешимую догму. Дело пастыря пронизывать лучами евангельской истины весь организм жизни, сверху донизу, а не некоторые лишь его части, и мужественно бороться против всякого зла, где бы оно ни свило себе гнезда.

Но в борьбе с этим злом он должен идти тем путем, который был предуказан Спасителем и примером святых апостолов, и который иногда превращается в мученичество, в путь кровавой Голгофы. Средство борьбы здесь – мужественное, убежденное слово, обращенное к тем, кем поддерживается то или другое общественное зло. Здесь не будет агитации, возбуждения одной части народа против другой. Здесь пламенное слово станет бить прямо в цель и будет достигать ее благодатным и мирным путем.

Апостол Павел «родил... в узах» к новой благодатной жизни беглого раба Онисима. Его он называет теперь «сыном своим» и «братом возлюбленным в Господе» (Флм.1:10–16). Признавая его равным себе по правам участия в царстве Христовом, он, однако, не восстановляет его против рабовладельческого закона, так жестоко попиравшего общественные права меньших братий. Но он обессиливает этот закон в самом его источнике, разрывая узы рабства руками самого господина, добровольно отказывающегося от своих рабовладельческих прав.

«Прошу тебя о сыне моем Онисиме», – пишет апостол Павел Филимону... «Ты... прими его, как мое сердце. Я хотел при себе удержать его... но без твоего согласия ничего не хотел сделать, чтобы доброе дело твое было не вынужденно, а добровольно» (Флм.1:10–14).

IV

Можно, не прикасаясь к самому дереву, не трогая его ветвей, одним внимательным уходом, правильной поливкой и удобрением повысить его рост и плодородие. Нечто похожее замечается и в отношении евангельских принципов к общественной и политической жизни народов. Христианство не перестраивает насильственно государственных порядков, не заменяет одних форм другими, – словом, не воздействует на жизнь механическим образом, а влияет на нее скорее органически, растворяясь и окрашивая своим духом весь ее быт.

Посмотрите, с каким избытком прекрасно разработанная, культивированная почва, пропитанная влагой, поит жизненными соками растущие на ней деревья и украшает их плодами.

С такой же законосообразностью и воспитанная в христианском духе, орошенная христианскими принципами общественная мысль вносит в жизнь обновляющие силы и проявляет свое творческое действие во всех областях ее, а также и в устроении политического и социального быта страны.

Апостольский завет «обновляться по вся дни» (2Кор.4:16) приложим, таким образом, не только к делу личного усовершенствования человека, а и к подъему общественных условий жизни. В этом смысле Церковь благословляет всякий общественный прогресс, если он представляет собой не простой скачок, а органическое движение к лучшему.

Правда, охранительное начало всегда было сильно в Церкви. Но оно направлялось не на охрану застоя, а, главным образом, на то, что действительно достойно сохранения. Без корней ничто не растет, и всякое движение, не считающееся с прошлым, выйдет беспочвенным.

По этому поводу прекрасно замечает один из современных писателей. «В христианстве, – говорит он, – прогрессивные течения могут быть примирены с охранительными началами. Истинный прогресс выражается не в отрицании, а в сохранении и усовершенствовании всего того доброго, что унаследовано человечеством от прошлого. Церковь, приобщившая Россию к христианской культуре и нравственности, является по самому существу своему хранительницей и носительницей лучших наших национальных преданий. Светлые образы св. Сергия, св. Филиппа, патриарха Гермогена красноречиво говорят о том, что нам есть что охранять, что мы можем со спокойной совестью продолжать дело наших предков. Но пусть Церковь свидетельствует нам, что достойно охранения не то, что гниет и разлагается, не то, что безобразит наш народный облик, а только то, что может быть согласовано с началами вечной справедливости».

Поэтому-то, например, бюрократическая система, крайне вредно отражающаяся не только на экономическом, но и на умственном и нравственном развитии народа, должна встретить со стороны представителей истинного голоса Церкви свою надлежащую, истинную оценку. «Это – система, – справедливо замечает профессор Мышцын, – которая, постепенно делает каждого члена бюрократии деспотом по отношению к низшим и рабом по отношению к высшим, система, девиз которой: «Ваше дело не рассуждать, а повиноваться», – давит живую мысль, преследует личную инициативу, убивает энергию, заглушает призвание к любимому предмету, превращая человека в автомата, лишенного мысли и чувства, – система, где выше внушений справедливости и долга, выше требований закона ставится приказание начальства, где служат не столько делу, сколько лицам, не столько народу, сколько власти, где прислушиваются не к собственному голосу совести, а к голосу начальства, система, проникнутая неуважением к человеческому достоинству и священным правам личности, недоверием к обществу, отсутствием живой веры в силу добра и тайной мыслью, что не власть существует для народа, а народ для власти, это – рассадник посредственностей, апатии и даже хандры, происходящей оттого, что богатые силы народа не находят для себя должного применения. Правда, все эти явления обыкновенно психологически связаны с самым фактом власти, однако общественное мнение, гласность, контроль, подсудность власти независимому суду и народное представительство могут свести их к minimum’у. При господстве же бюрократии они ничем не сдерживаются. Вот против этого бюрократического строя и направлено стремление общества к приобретению гражданских прав».

Само собою понятно, что со стороны Церкви к такому движению не может быть двойственного отношения. Церковь может только его приветствовать, когда оно идет мирными путями и представляет собой органический плод выросшего, поднявшегося от силы «евангельской закваски» общественного сознания.

К сожалению, у нас часто за голос Церкви сходят исступленные вопли тех официальных представителей ее, которые подчиняют свою пастырскую, а иногда и архипастырскую совесть не евангельским мотивам, а побуждениям совершенно постороннего характера.

Но, само собой понятно, что было бы очевидным недоразумением недостаток искренности в отдельных представителях Церкви ставить в упрек всей Церкви. Если вы хотите слышать голос ее, то обратитесь к книгам Cвященного Писания, к постановлениям соборов, к творениям отцов и учителей церковных и здесь вы услышите неподкупный голос Церкви...

Теневые же стороны в жизни духовенства всегда были и будут, и по ним судить о всем существе церковного тела было бы непростительной и грубой ошибкой.

Что духовенство не усвоило еще во всей полноте христианских начал гуманности и правды или, признавая их в душе, из житейских соображений боится объявить их во всеуслышание, – это, бесспорно, печальный факт. Но, во-первых, не надо забывать, что духовенство выходит из народа, является естественным продуктом общественной среды, отображая на себе все ее достоинства и недостатки, а во-вторых, – что чувства к представителям Церкви никогда не должны быть переносимы на вечные идеалы ее, одушевляющим сердцем которых всегда являлась любовь; «ибо весь закон в одном слове заключается: люби ближнего твоего, как самого себя» (Гал.5:14). Если же это иногда и делается, то находит для себя только психологическое оправдание, а никак не принципиальное. И это, тем более, что рядом с удивительным отсутствием духа Христова в некоторых пастырях Церкви, мы слышим чарующий голос истины в устах других, более мужественных вождей стада Христова, которые с достоинством истинных апостолов носят свое высокое звание. С особенно отрадным чувством приводим мы здесь золотые слова из вдохновенной речи преосв. Антонина.

«Как от прибоя морской волны, идет неугомонный шум взбудораженной мысли во всех концах нашей земли, и брызги ее обдают и церковные стены. Не дело Церкви – политические устроения, но ее голос должен звучать особенно в тревожное время, настраивая и озаряя внутренние мотивы, заправляющие действиями...

Плачевна и опасна та система, когда чередуются только усмотрение, одобрение, послушание и молчание; они создают иллюзии и ослепление. Власти нужно друзей побольше из таких, кто имел бы твердость духа, любя ее, не всегда нравиться ей... И если бы этому нравственному мужеству, облеченному в одежды вдохновенной смелости и предстательства, был доступ в каменные палаты, мы, наверное, не слышали бы ни беспорядочных криков на улицах, ни революционных протестов на перекрестках. Страну, разочарованную в своей безопасности и пораженную в своей доверчивости, охватила боязнь за свою самосохранность и повергла в тревогу смущения: истина вещей не опаздывает ли при своем движении кверху? Души многих стали на границе отчаяния. Пусть же снопами падают вниз мягкие лучи ведения на темное тело жизни, возводя и поднимая к себе из недр ее вопли разносторонней правды».

V

Этот неподкупный голос владыки не остался одиноким. С таким же мужеством и правдой ставит диагноз современному брожению старец-иерей в своем письме к собратиям-пастырям, которое один из архипастырей назвал «прекрасным, властным, духовным и правдивым, которому и цены нет».

«Только тогда, пашет этот пастырь, государство будет для всех злодеев страшным, когда все должностные лица будут отстаивать правду, чтобы своеволие и дурной пример не явились господствующими, торжествующими. Между тем многие должностные лица этого не понимают, а потому находят достойным наружное исполнение своих обязанностей, но это только внешняя сторона, которая так важна, как шелуха. Наружным исполнением своих обязанностей они прикрывают всякую свою неправду. Не потому ли покойный Высокопреосвященный Одесский Никанор писал, что для народа и царства русского опасны не социалисты наши и ходоки в народ, а дурные народные учители, а я прибавлю, что и недобросовестные начальники, которые тем более вредны для государства, что занимают высокие места, имеют власть, и голос их силен...

Кто любит Бога, тот не может равнодушно смотреть, как кощунственно попирается правда и умножается зло...

Если бы все мы, священники, энергично и постоянно возвышали глас свой, а правительственная власть носила бы с умом меч, данный ей на остепенение и устрашение злых, то не посмело бы тогда беззаконие ходить нагло и открыто, а скрывалось бы где-либо в трущобах».

Здесь, может быть, несколько с наивной и детской простотой выражена одна особенно глубокая мысль, – это, что нельзя внушить другим уважения к закону и чувств справедливости, если все это нарушается людьми, стоящими у закона. Несомненно и то, что проповедь всегда теряет в своей действенности, если она является односторонней и вследствие этого тенденциозной. А в значительной степени такой характер носила, проповедь в устах некоторых пастырей, соображавшихся не столько с духом евангельского учения, сколько с направлением господствующей политики.

«Наставляя свою паству, – замечает по этому поводу «Богословский Вестник», – в необходимости подчиняться известному общественному строю, пастыри тем самым из области чисто духовных отношений вступают в сферу общественной жизни. И если в целях поддержания порядка, несомненно, важного для нравственного прогресса, они учат подчинению власти и законам, то почему же в тех же целях они не обязаны учить и власть подчинению закону, со всей смелостью раскрывая ее злоупотребления?

Самое уважение к власти, как божественному установлению, должно побудить их обличать и раскрывать злоупотребление ей. Что-нибудь одно; или надо совсем отказаться от проповеди о повиновении власти и закону, или вместе с этой проповедью учить и власть повиновению закону, цель которого – благо целого общества. Учительство же наших пастырей направлено на слабых, а не на сильных, на подчиненных, а не начальствующих, на тех, кто распоряжается лишь собой, а не на тех, кто распоряжается тысячами».

Действительно, в такой односторонней и, следовательно, явно тенденциозной проповеди пастырь Церкви из области вечных идеалов истины и добра выступает в область политической пропаганды. Между тем христианский проповедник должен стоять выше политики, должен стоять на страже не временных форм жизни, а неумирающих начал христианства и только с точки зрения их расценивать преходящие формы общественного строя, приветствуя те из них, которые более других воплощают в себе принципы христианского идеализма.

Но политическая агитация совершенно не мирится с духом пастырства.

Христос Спаситель проповедовал среди населения, подавленного, забитого железной рукой римского владычества. Бесправные народные массы не могли не вызывать жалости к своему положению в Его Божественном сердце.

Однако всю силу Своей проповеди Христос направляет не на то, чтобы разбить цепи римского порабощения, а на то, чтобы разбить цепи греховного плена, чтобы «проповедать духовно плененным отпущение» (Лк.4:18).

Внешнее стеснение всегда живо чувствуется человеком. Сознание его было глубоко и у еврейского народа.

Но с рабством греха человек так легко сживается, так привыкает к нему, что совершенно не чувствует своего гибельного положения, и о нем, действительно, надо не только проповедовать, но и громко кричать.

Греховное рабство – корень всякого зла. Вот почему Христос и направляет всю силу проповеди на это основное зло. Борьба с тем же врагом стоит и перед задачами современного пастырства. Этот враг не есть что-то отвлеченное. Большей частью мы встречаемся с ним в различного рода конкретных проявлениях, как прекрасно замечает по этому поводу Друммонд.

«Противодействуй, – пишет он, – лжи, обману и вообще греху, где бы ты его ни встретил: в молоке ли, разбавленном водой, в дурном ли хлебе, в книгах ли вредных или в картинах; ищи правды во всякого рода промышленности, в обхождении и переписке, в общественных и семейных отношениях».

VI

Вливая во все стороны жизни струи христианского идеализма, Церковь тем самым выдвигает против зла самое надежное и действительное оружие, которое только и может подготовить наступление «лета Господня благоприятного» (Лк.4:19). В качестве сверхъестественного духовно благодатного организма, Церковь наделена в такой степени силой и способностью внутреннего сопротивления вредным влияниям, какие недоступны даже удивительному в этом отношении телесному организму с его необыкновенной способностью саморазвития и самосохранения.

Нам кажется, что Церковь всегда может оказывать такое жизненное противодействие злу, если она исполнена сама духа и жизни. То или иное положение ее в государстве может только косвенно влиять на успех христианизации нравов, обычаев и быта в народе. То или другое каноническое устройство это лишь – те береговые, гранитные твердыни, которые только направляют течение потока, но менее всего влияют на свойство и чистоту текущей здесь воды. Грязный поток и останется грязным, хотя бы вы и ввели его в мраморные берега. Но если он несет кристально-чистые воды, то какими бы он ни был сдавлен берегами, он всех будет поить только здоровыми струями. Точно так же и церковь. Пока она не утратила присущей ей благодатной, жизненной силы, до тех пор ничто не может подорвать ее могущества, в деле духовного возрождения человечества.

И под золотым покровом пышного благолепия, царственного господства, и под жалким рубищем гонимой мученицы, – она всегда сохранит свое настоящее золото, свое действительное сокровище – живой, созидающий дух...

Хотя это не может удержать нас от пожелания, чтобы современный церковный строй содействовал, а не мешал успешному служению благовествования, – на что жаловался еще преосвященный затворник Феофан.

«Будь неладен тот, – писал этот святитель, – кто разъединил и разбил древний добрый союз членов Церкви, так вожделенный для блага нашего. О соединении всех Господу помолимся. Чего у нас нет? Одно из величайших зол – полицейская и приказническая форма в делах церковных. Она всех охватила и всех закалила северным холодом, и жизнь замерла. Присмотритесь: у нас нет отцов в Церкви... а что-то страшное, надзирательное, судебное. Потому от отцов не течет к детям свет и тепло – и дети стоят спиною к отцам».

Если бюрократическая стена, отделяющая царя от подданных, теперь всеми признана за великое зло, то тем большим злом является то средостение, которое установилось между архипастырями Церкви и телом церковным, каким служит народ. Помолимся и мы, чтобы у нас было поменьше «владык», а побольше благопопечительных отцов в Церкви, согревающих свою паству не одними холодными архипастырскими посланиями, а теплым, живым, широким и сердечным общением с ней.

Невольно нам припоминается здесь, как недавно простой русский рабочий народ чествовал своего любимого Архипастыря, который близко подошел к народной душе и сумел пробудить в ней к себе чувство доверия и самой искренней любви. Вот что при этом от лица своих товарищей-рабочих говорил владыке их депутат:

«Прими от нас – простецов наше простое, немудрое слово. Оно идет от сердца. Им говорит горячая, сыновняя любовь к Тебе. И полная ею – наша простая русская душа не может сдержать своего чувства. Верь, дорогой Архипастырь, что «от избытка сердца глаголют уста наши» (Лк.6:45).

Отовсюду слышится теперь, что мы переживаем тяжелое, трудное время. Говорят: «Отечество в опасности». Народ разделился на партии, враждебные друг другу. Идет страшная внутренняя война. Многие уподобились стаду, не имущему пастыря. А тут еще, под видом радетелей народного блага, появляются недобрые люди, которые стараются оторвать народ от веры Христовой, замутить чистоту его православного веросознания и при этом, обыкновенно, указывают на то, что пастыри наши превратились в наемников и не радят об овцах, а архипастыри сделались «сановными владыками» и перестали быть «отцами». Русский народ смущается от этих толков. Но тем в большее смущение приходит он, видя, как действительно некоторые из наших архипастырей далеко отошли от жизни, встречаются со своей паствой только при торжественной обстановке, иногда мимоездом, из окна кареты посылая благословение трудящемуся люду, но, не вникая в подробности его быта, от которого так много зависит склад народного облика, народной души. И лежит народ русский при дороге жизни, лежит точно «впадший в руки разбойников» (Лк.10:30), изъеденный пьянством, как проказой, покрытый толстой корой невежества. И расхищается то «волками в овечьей шкуре», то различными страстями великая богоносная душа русского человека... и над ним часто исполняется слово Христово: «Минуют его священники и левиты» (Лк.10:31–32).

Но ты, дорогой Архипастырь наш, подошел ближе к народной душе, Ты вгляделся в нее, Ты полюбил ее со всеми ее немощами и недугами, и она ответила Тебе самой горячей, самой искренней, ответной любовью. Своей задушевной речью, своей доступностью и простым обращением с нами Ты возлил благодатный елей на раны нашего сердца; Ты умягчил наши скорби, Ты вдохнул живую веру в нас, Ты поднял нас, поверженных в смущение, и эта армия трезвенников, которую Ты возглавляешь сейчас своим служением, вся проникнута и горит самой признательной любовью к Тебе. Земной поклон Тебе за это от всех благодарных трезвенников, – наш архипастырь и отец».

Нам кажется, что здесь, в словах трезвенников, слышится голос всей православной земли русской, что здесь вылились заветные мечты ее верующего сердца. Народ своей чуткой душой ищет таких архипастырей, которые бы, скажем мы словами св. Тихона Задонского, «походили не на придорожный столб, показывающий дорогу, но не могущий сам сдвинуться с места, а на ту Вифлеемскую звезду, которая путеводила к яслям Спасителя волхвов далекой Персиды».

О, если бы побольше таких ярких, путеводных звезд выкатилось на хмурый небосклон современной сумеречной жизни!

«Не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут» (Рим.2:13).

В этих словах апостола найдут себе осуждение многие из современных христиан.

Закон Христов коснулся их слуха.

Некоторые изучали его по книжке в школе. Затверживали наизусть вероисповедные формулы. Но закон этот не был для них той силой, которая приводит в действие волю. Он не захватил души. Не увлек и не покорил себе сердца. Он не сделался законом жизни. Он не двигает и не управляет ей. В нашей жизни он как бы не нашел себе точки приложения.

Такие христиане напоминают собой ветряную мельницу, которая, сколько ни машет крыльями, не полетит. "Это, по выражению апостола Иуды, безводные облака, носимые ветром; осенние деревья, бесплодные, дважды умершие, исторгнутые; свирепые морские волны, пенящиеся срамотами своими; звезды блуждающие, которым блюдется мрак тьмы на веки». (Иуд.1:12–13).

Надо быть творцом закона. Надобно по его линии направить свою волю. Тогда только закон будет живой и творящей силой для нас. Пусть весь закон тебе не исполнить: у тебя будут при подъеме на вершину нравственного совершенства и падения. Но если мысль о законе тебя не покидает день и ночь, если ты нудишь свою немощную волю к его исполнению, – то ты уже творец закона. Закон, как живая сила, как живые семена, раскрывает и постепенно укореняет в твоей жизни свои творческие действия. Мысль закона воплощается в дело. Иначе он для нас не «закон».

Тихие ласкающие берега Тивериадского озера... Галилейские рыбаки моют и приготовляют свои сети.

Христос приносит им новое слово жизни. Проповедует им новый закон. Зовет их готовить евангельские мрежи для новой ловитвы. Обещает сделать их ловцами человеков. Рыбаки слушают... В душе их происходит сложная работа... Чистое, как поцелуй ребенка, палестинское утро... Красивые, сливающиеся с горизонтом, дали озера... Тихий плеск родной волны... Какие все дорогие картины. И, наконец, этот промысел, что дает им верный кусок насущного хлеба... Неужели это все оставить ради чего-то, может быть, и великого, но неизвестного... Но в то же время эти рыбака своим простым, неиспорченным сердцем чувствуют определяющее начало нового слова. Им ясно, что это слово имеет силу закона. Закон строит и созидает жизнь. Чтобы быть творцом в жизни, нужно соблюдать закон. Попробуйте отступить от тех или других законов природы – и вы будете очень наказаны. Если вы отступите от законов гигиены, то расстроите свое здоровье. Попробуйте не считаться с законами физики, химии – и вы поплатитесь за это жестоко...

Беззаконная жизнь собственно не жизнь, а расхищение ее, разгром жизни...

Люди без Христа уподоблялись «сидящим во тьме и сени смертной». А мрак – неблагоприятное условие для работы. Ночью ничего делать нельзя. Всякая деятельность с наступлением ее замирает. Не видно общего плана и направления работы. В таком положении была жизнь человечества до Христа Спасителя. Люди дошли до нравственного тупика.

Жизнь ветшала, разлагалась. Всеми чувствовалась давящая пустота руководящих норм и принципов жизни. Люди изверились, и скептический вопрос Пилата Христу «что есть истина?» (Ин.18:38) – есть ли она и стоит ли говорить о ней, – был вопросом всего человечества...

И вот Христос несет этому миру Свой закон, на основе которого и может быть звериное царство человеческих похотей перестроено в царство Божие, в царство Христово. И галилейские рыбаки настолько сохранили в себе духовную чуткость, что поняли, где и в чем залог нравственного оздоровления человечества...

Больной жадно хватается за жизнь. Он готов в точности исполнять все предписания врача... Только бы остановить развитие болезни. Так и апостолы. Поняв, что беззаконие – главная причина гибели мира, они пошли с одушевлением за Тем, о Ком говорит Евангелие: «Народ искаше прикасатися Ему: яко сила от Него исхождаше и исцеляше вся...» (Лк.6:19)

Они приняли закон Христа и «шедше в мир весь, проповедали Евангелие всей твари...» (Мк.16:15)

(Беседа к световым картинам, записанная стенографически по распоряжению Палестинского общества).

I

Широко раскинулась наша родная русская земля: пять морей пенят вокруг нее свои волны. Широки и неоглядны дали ее безграничного горизонта...

Но еще шире, еще безграничнее душа того народа, который населил собой эти без края широкие степи.

И ни в чем не бывает так велик этот народ, как в своем религиозном подвиге и одушевлении.

Ни перед чем таким пламенем не загорается его душа, ни перед чем так беспредельно не раздвигается, не раскрывается его бездонное сердце, как перед священными заветами веры и дорогими преданиями родной ему истории.

Тут русский православный человек, привыкший подходить ко всем вопросам и явлениям жизни не с выкладками холодного ума, а с силой своего широкого, безудержного порыва, готов бывает на всякие жертвы. Тут ему нет пути далекого... Так влечется и тоскует по святыням его душа!! Диво ли, после этого, что русский человек всем своим сердцем рвется собственными очами увидеть, собственными руками осязать и собственными ногами исходить ту прекрасную, ту священную страну, где небо преклонилось к земле, где единственный раз в человеческой истории воплотилась Божественная Любовь, где, как простой путник, Христос Спаситель исходил из конца в конец всю эту маленькую, береговую узкую полосу Палестины и где, поэтому, воздух свят, где тьмы святых видений, где каждый камень освящен стопой Бога. И какие бы препятствия жизнь ни выдвинула перед ним на пути к этой священной цели, ничто не может остановить великого в своем подвиге православно верующего русского человека. Он всем жертвует, он все препятствия старается сдвинуть, смести, как пыль, со своего пути, так как священная страна влечет его к себе неудержимо. И, достигнув цели, он повергается в священном восторге перед вековыми святынями христианства и черпает для себя здесь великое одушевление на весь свой трудный подвиг дальнейшей убогой, часто обездоленной жизни.

Точно погребальным саваном покрыта родная русская деревня, особенно в северных окраинах России, во время снежной и морозной зимы. Куда ни взглянешь, везде один только этот блестящий, этот мертвый, снежный покров, сравнявший и застлавший все дороги. Бедные, убогие села и деревни, кажется, покоятся мертвым сном под этим красивым, серебряным, но холодным саваном зимы. Красиво смотреть на деревеньку, которая вся, точно в серебро, разоделась в этот блестящий снег, в это богатое убранство инея. И, кажется, что все здесь притихло, что все здесь умерло, что здесь нет места смелой мечте, что здесь нет места широким, безграничным порывам русского сердца. Но, видно, никакой мороз не может остудить горячих порывов этого сердца, и если мы ближе подойдем к этой серой невзрачной картине, если внимательно вглядимся в ее жизнь, то и здесь мы подслушаем биение зарождающейся мечты, нежной, как греза, чистой, как девственный снег, святой и безграничной, как этот небесный купол, опрокинувшийся над родными, русскими равнинами.

Тихо в деревне. Все заснуло кругом. Нема деревенская тихая улица. Ни звука не слышно нигде. Разве только изредка ночную тишину спугнет лай сторожевой собаки. Везде погасли огни. Лишь в одной хатке светится, мерцает ночник. Там мечется в жару, не спит больное дитя. Глаз не смыкает и мать. Любящая мать прижимает больного ребёнка к своей материнской труди, напевает ему тихую песню, нежно творит молитву, стараясь как бы унять и отогнать боль от любимого детища. И часто вот здесь, в этой темной и тесной избушке зарождается святая мечта о священном Иерусалиме. И, кажется, раздвигаются тесные стены закоптелой русской хижины, священным огнем вдохновения загораются глаза простой русской верующей женщины, трепещет ее сердце сладким восторгом надежды, и она, может быть, тут дает обет: выздоровеет дитя, поставит Господь его на ноги, и, она пойдет и поклонится тем местам, которые освящены божественными стопами Христа Спасителя, милосердного ко всем скорбящим, утешителя всех плачущих и целителя всех недугующих. Копейка по копейке, с великим трудом откладываются сбережения, большей частью добытые потом и кровью.

Трудна деревенская жизнь. Скудны деревенские добытки. Каждая копейка на учете. Иногда не на что бывает купить и соли. Но вот, наконец, долгим трудом, усердными сбережениями скоплен капитал. Можно теперь смелее приступить к осуществлению святой мечты.

Так иногда собирается целая партия православных богомольцев. И идут они русскими широкими дорогами, бредут извилистыми тропинками к святым местам, дабы там поклониться мощам угодников Божиих, дабы там своим сердцем зачерпнуть новую волну молитвенных восторгов и ими, точно живой водой, сбрызнуть свою грешную душу, освежить свою грешную человеческую совесть. Если о возрождающем влиянии храма поэт говорит:

«Сюда народ, тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил

И облегченным уходил», –

то это же с еще большим основанием можно сказать о влиянии на русских богомольцев Святой Земли.

II

Много указывают типов русских православных богомольцев, но, кажется, они все сливаются в один тип величаво-восторженного человека, которого можно назвать великим подвижником веры, человеком великого упования. Да, русский православный богомолец, русский странник – это человек, которым двигает великое животворящее начало веры, перед которым ясна темная даль, который сердцем своим понимает величие паломнического подвига и который точно на крыльях несется к этим священным местам, чувствуя, что он вступает здесь в сродную его сердцу стихию, которая так одушевляет его, которая так много крепости и духовной бодрости вливает во все его существо.

«В армяке, с открытым воротом,

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом,

Дядя Влас – старик седой».

Этот дядя Влас, который отшатнулся от темной бездны греха и подошел к краю светлой, новой жизни, к заре невечеряющего дня, сияющего светлыми лучами веры Христовой, который пережил так много бурь в своей душе, – этот Влас является типичным представителем нашего русского паломничества. Иногда без всяких знаний о том, как пройти, как удобнее устроиться в дороге, с одним только пламенем веры в душе, с одной только неодолимой тоской по праведной жизни, с одной жаждой подвига – идет русский православный богомолец в далекие страны. Заглянет он на суровый север, на его далекие окраины, поклонится там чудотворцам Соловецким, побеседует с соловецкими подвижниками, которые умеют не только жарко молиться, но и работать в этом мертвом царстве вечных льдов и снегов, где солнце – редкий гость, где так скудно рассыпала свои дары природа, где холодные волны Ледовитого океана, по-видимому, могут навести уныние и убить всякую бодрость.

Помолится здесь русский православный верующий человек, вздохнет полной грудью, зачерпнет своим сердцем много много молитвенного одушевления на свою серую будничную жизнь и с далекого, неприветливого, хмурого севера поплетется то извилистыми тропинками, то широкими торными дорогами к Белокаменной Москве, которую так справедливо называют сердцем России. Сюда, где когда-то в дремучем лесу загорелся великий светильник веры, преподобный Радонежский Чудотворец Сергий, освещавший лучиной свой убогий храм, сюда направляет свой путь наш русский православный паломник. Великий первосвятитель Московский Филарет в одной из своих проповедей, вспоминая подвиги преподобного основателя Сергиевской Лавры, говорит: «Я бы хотел переступить деревянный порог этой убогой, тесной церкви, где не свечки пылают, а дымит лучина, где весь пол истерт от коленопреклонения, где воздух напоен жаром молитвы, я бы хотел окунуться в святую атмосферу убогой Сергиевой церкви».

С таким же чувством идет сюда в обитель преподобного и простец – русский паломник, склоняет свои колена у его гробницы, бьется о чугунные плиты помоста и своими горячими слезами как бы хочет прожечь, растопить холодный металл.

О, если бы могли мы подслушать те вздохи глубокие, те молитвы пламенные, которые возносились здесь и слагались у подножия этой священной гробницы, родной для каждого русского сердца! О, сколько сокровищ этого сердца открылось бы перед нами, какое богатство русской души увидели бы мы здесь!

Из Сергиевской обители православный русский паломник идет в древний стольный Киев, в эту священную купель родной русской земли.

Широко раскинулись южные степи. Идет, днем и ночью ковыляет по ним со своим посошком русский богомолец и ждет не дождется, когда перед ним откроется «Руси чистая купель». Вот и широкий Днепр, который льет вольно и плавно свой широкие воды. Вот, наконец, и красавец город со своими святынями открылся перед восхищенным взором богомольца. Трепещет сердце русского человека, в первый раз увидевшего эту вековую, дорогую, заветную святыню. В Киевских пещерах, у угодников печерских сколько назидания, сколько благодатных волнений почерпнет своей душой православный русский богомолец!

Но нет, живая русская душа его не остановится здесь: хочется ей еще новых молитвенных утешений. Пусть велик Киев своими святынями, пусть много чудотворцев киевских сложили здесь свои нетленные мощи, но богомольца влечет священный Иерусалим: Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя (Пс.136:5).

В далекий Иерусалим направляет свой путь русский богомолец.

Ему не миновать, конечно, Одессы. Здесь, в Одессе, морской порт. Здесь богомолец должен запастись паспортом, получить нужные указания, должен сесть на корабль. Много приходится хлопотать при этом с русскими богомольцами инокам Афонских подворий, в которых размещаются по кельям все отправляющиеся в Святую Землю, но не мало забот и хлопот выпадает также на долю местного представителя и уполномоченного Императорского Православного Палестинского Общества: он дает справки, советы и наставления несведущим богомольцам, помогает им выправлять заграничные паспорта и проездные пароходные билеты, а перед отбытием в дальний путь безмездно раздает всем богомольцам Святое Евангелие – эту книгу жизни и верный спутник по Святой Земле для каждого верующего.

Наконец, все приготовления к дальнему морскому пути окончены... Богомольцы уже переходят на пароход.

О, сколько здесь, на пароходе, русским богомольцам приходится испытывать всякого рода неприятностей и бедствий! На открытой палубе, ничем не защищенные, даже когда осенью сечет частый дождь, притаятся, разместившись партиями, богомольцы; и холодно, и мокро-то здесь, но все вытерпит выносливый русский человек. Вот ночь. Все стихло на пароходе... Слышно только, как холодные волны ударяют о борт корабля. Темно кругом... И только там, в уютном уголке, собралась группа богомольцев, затеплили они свои восковые свечи, и несется одушевленный напев: «Радуйся, Заступнице усердная рода христианского». Читается проникновенным голосом акафист Пречистой Богородице. И льется в честь ее хвалебная святая песнь, и утихает скорбь, и уходит своими созерцаниями в другой мир русский богомолец, и не чувствует он ни осеннего дождя, ни сквозного ветра, не чувствует холода тот, у кого жаром молитвы разгорается сердце.

III

Десять дней богомольцы проводят на пароходе, и эти десять дней для них – время усиленных молитвенных подвигов. Русский богомолец едет не для того, чтобы любоваться красивым морем, не для того, чтобы смотреть на те или другие диковинки, встречающиеся в каждом морском путешествии. Русский православный богомолец жаждет скорее той пристани, с которой он может дойти собственными ногами до святого города Иерусалима. Он весь живет этой надеждой. Вот, по-видимому, уже усталые, утомленные молитвенным подвигом задремали и спят почти все богомольцы. Но нет, поглядите, и вы увидите, как где-нибудь в трюме стоит на коленях старичок, затепливший свою свечку перед дорогой, взятой из родной хаты, иконой; он молится, вглядывается в лик Христа Спасителя и думает: «Господи, какого великого дара, какой великой милости удостоился я, грешный! Мои грешные ноги станут на ту землю, которую Ты освятил Своими Божественными стопами. Как мне недостойному, как мне прокаженному стать на Святую Землю?»...

Сколько новых освежающих молитвенных биений вносит в сердце богомольца каждый новый шаг в Святую Землю!

Вот Черное море, вот Константинополь, который у русского православного человека, воспитавшегося на книгах в кожаных переплетах с медными застежками, больше известен под именем Царьграда! Красив этот город! И многие путешественники, подъезжая к этому городу, прежде всего, очаровываются его красотой. Эти кружевные домики, живописные минареты, эта Святая София и вообще весь Константинополь во всей царственной величавости издали производят чарующее впечатление. Но русский православный богомолец, прежде всего, ищет здесь не красот местоположения, а того, что согрело бы его душу, что пробудило бы в этой душе воспоминание о Том, Кто дает жизнь и дыхание всему. В Константинополе или Царьграде русский богомолец ищет тоже святынь. Вот – Святая София. Паломник, может быть, даже по своей простоте не заметит, что эта некогда Святая София превратилась в мусульманскую мечеть.

Один из вдумчивых путешественников рассказывает о том впечатлении, которое переживал он, когда в первый раз вошел под эти величественные своды Софийского храма. Сначала София не поражает как будто своей грандиозностью. Но вот остановишься в темном углу, и перед тобой раздвигаются стены Софии. София все больше и больше, София все шире и шире. «И чувствуешь ты, как с этих священных исторических стен, как будто живые, встают великие подвижники веры. Как будто ты слышишь шелест их мантий. Вот с палящим словом Златоуст, вот Феодор Начертанный, у которого на челе каленым железом начертано его «верую». И эти великие будто подвижники, сгоревшие на огне веры, зовут тебя к подвигу. Они говорят: отряси прах от ног своих и иди с нами в лучезарную, священную даль, где Христос Спаситель ждет каждую грядущую к нему душу.

IV

Из Константинополя или Царьграда русский православный богомолец держит дальше свой путь. Но у него на душе одна надежда. У него на сердце одна мечта – это Иерусалим. И всему, что встречается у него на дороге, он отдает сравнительно мало внимания. Он весь охвачен стремлением скорее быть в Иерусалиме, целовать там святой прах священной земли. Когда укажут ему на берег и он увидит Ливанские горы, когда он вспомнит священную историю, связанную с этими горами, то невольно сладостный трепет от этих воспоминаний охватит и наполнит все его сердце. Да, перед ним те Ливанские горы, когда-то покрытые тенистым густым лесом, откуда поставлялся материал для постройки величественного храма царя Соломона. Если поедет богомолец ночью, укажут ему на два сверкающих глаза, на два светящихся маяка и скажут: «Вот здесь Сарепта, здесь – Тир, здесь – Сидон». И вспомнит богомолец великого пророка Божия Илию, в Сарепте пребывавшего и спасавшегося от нечестивого царя; и вспомнит, как Христос приходил в пределы тирские и сидонские. Вспомнит Кармильскую гору, где гремела огненная, вдохновенная речь ветхозаветного пророка, которая будила заснувшую совесть и напоминала всем о Боге. «Будет хромать на оба колена, – гремел пророк, обращаясь к израильскому народу: встаньте твердо, наметьте ясную цель и идите одним путем, не сбиваясь направо и налево» (3Цар.18:21).

И невольно при этих воспоминаниях в душе богомольца вспыхнет горячая пламенная молитва за родную русскую землю, молитва о том, чтобы Господь укрепил ее на путях правды святого Своего закона, чтобы не хромал на оба колена русский православный народ, чтобы один священный алтарь собирал вокруг себя богомольцев, чтобы святая православная церковь под своим широким куполом объединила всех верующих единомысленно.

На слабом языке повествователя нет достаточно красок и слов, чтобы передать те великие чувства, которые волнуют сердца богомольцев, когда они приближаются к Святой Земле. В этом общем восторге, который охватывает, обыкновенно, весь пароход, говорит не просто чувство достигнутой цели или побежденных препятствий, – здесь перед нами то настроение, которое так величественно, сильно и кратко выражается на церковном языке словами: «Со страхом Божиим и верою». Да, со страхом Божиим и верою, как к Святой Чаше, заключающей в себе великий залог вечности, приближается русский богомолец и к Святой Земле. Так некогда еврейский народ стоял перед горой Синаем, когда с дымящейся вершины Господь излагал Свою волю и вступал в завет с ним. С таким же настроением и богомолец стоит перед священной землей, где из недр Божественной любви рождался Новый Завет, как заключенный на крови Божественного Жизнодавца. И для верующего человека, для которого нет отвлеченностей, для которого все живо и понятно, для такого человека Святая Земля, которую он видит, является источником не иных каких-либо волнений и впечатлений, как только священных. Вглядитесь в это типичное лицо старика и его очи, полные слез и горящей веры; всмотритесь в эту старушку, которая скрестила у себя на груди руки и, как к Причастию, готовится к вступлению в священную землю. Забыта серая будничная жизнь с ее хлопотами и заботами, забыт грех, забыты страсти, которые выжигают в душе все святое и великое; и здесь уже не огонь страсти пылает в очах, а огонь святого молитвенного вдохновения, тот огонь, который очищает золото души для царства небесного.

С этого парохода, прежде чем вступить на твердый берег священной земли, всем богомольцам придется переплыть бурную пучину, в какую превращается море у берега. Дело в том, что на дне у самого берега залегла целая гряда подводных камней, через которую сердито перекидываются белоголовые, косматые волны. Говорят очевидцы, что невольный страх охватывает всякого новичка, когда по этому пенному буруну приходится ему ехать на простой лодке, которой он вверяет свою жизнь и свою судьбу. Иногда невольный крик ужаса вырывается из груди новичка, когда он видит, как по каменной гряде ходят седые валы и как проворный лодочник ждет удобного момента и на пенную гриву косматой волны ловко ставит лодку, которую волна подхватывает и перебрасывает к самому берегу. «Не успеешь, – говорит один путешественник, – произнести «Господи помилуй», как уже эта каменная гряда осталась позади».

Вот перед вами Яффа. Яффа, если верить преданию, основана Иафетом. Яффа или Иоппия – это то место, где принимались строительные материалы, сплавлявшиеся сюда с Ливанских гор для храма Соломона. Здесь сел на корабль, убегая в Фарсис, пророк Иона. Здесь апостол Петр получил в видении откровение о языческом мире, еще не просвещенном тогда светом веры Христовой. Здесь и сейчас показывают дом Симона Кожевника, где сподобился этого видения апостол Петр. Дом Симона Кожевника находится на южной стороне Яффы. Это теперь простая магометанская молельня. Под сенью фигового дерева каменная лестница ведет на плоскую крышу, где молился апостол. Может быть, дом Симона занимал место на несколько саженей правее или левее, но несомненно одно, что, когда вы войдете на эту плоскую крышу, перед вами откроется тот же горизонт и те же картины, которые расстилались и перед взором апостола. Также тянулись на запад Иудейские горы, скрывающие за собой Иерусалим. Вы увидите на юге то же песчаное безграничное побережье, те же самые волны, которые, набегая одна на другую, пенятся и прибивают камни к песчаному берегу. Вы увидите Яффу, опоясанную садами, приведшими в восторг одного египетского путешественника, как гласит летопись, которой насчитывается 3.600 лет. Там показывают и дом Тавифы, которую воскресил апостол и которая у себя устроила как бы мастерскую, где заготовлялась одежда для всех сирот, нагих и обездоленных. Это место приобретено блаженной памяти архимандритом Антонином, вообще много сделавшим для русских православных богомольцев, устроившим для них здесь гостеприимный приют. Здесь показывают пещеру, где погребена была Тавифа. Над этой пещерой уже высится православный храм.

V

Но богомолец спешит туда, где конечная цель его путешествия – к священному Иерусалиму. Он идет на вокзал железной дороги, устроенной, кстати сказать, без всяких удобств. Вагоны тесные, грязные и немилосердно стучат. Но для неприхотливого богомольца и это кажется большим удобством, особенно после того морского путешествия, которое ему пришлось испытать. Железная дорога вьется по довольно живописной местности: направо зеленеют роскошные яффские сады, в которых утопает православная церковь, воздвигнутая на гробнице Тавифы. Налево разбегается бархатная зелень хлебов, так что для богомольца получается обманчивая картина, как будто он перелетел в родную русскую землю: такие же точно поля, как в средней полосе России, такие же нивы, которые можно встретить у нас около Петрова дня. Дальше – роскошная Саронская долина, когда-то цветущая и отличавшаяся плодородием. После нескольких остановок, перед восхищенным взором богомольца открывается Иерусалим, где каждый шаг земли освящен стопами Божественного Путника – Христа Спасителя нашего. И русский православный богомолец, вступая в святой град Иерусалим, верит, что достиг этой священной земли как бы под покровом ангельских крыльев, осенивших его во время путешествия, и в чувстве благодарности ко Господу, управившему пути его, он невольно повергается на землю, восхищенный видом величественного царственного города.

При вступлении в самый Иерусалим, русский богомолец должен добрым словом помянуть всех, кто создал ему удобный приют в этой далекой чужбине. Этот приют, отстоящий в двух верстах от вокзала, – русское подворье. Здесь все ласкает глаз русского богомольца; здесь русский быт, русская обстановка, русский православный пятиглавый храм. Все это устроено по мысли Великого князя Константина Николаевича, который прибыл в 1859 году в Иерусалим и приказал приобрести за стенами города довольно обширный участок земли, для того, чтобы на этом участке, когда будут средства, воздвигнуть русские постройки. Затем, в 1881 году посетил Святую Землю блаженной памяти Великий Князь Сергий Александрович, которому пришло в мысль основать Палестинское Общество, взявшее на себя заботы Евангельской Марфы – устроить здесь и создать все удобства для прибывающих из далекой России православных богомольцев, чтобы, не развлекаемые ничем, они могли свободно отдаваться всей душой наплыву святых впечатлений и погрузиться своим сердцем в эту как бы новую купель Силоамскую великих священно-исторических воспоминаний. Здесь – Николаевское русское подворье, затем далее – подворье Сергиевское, всегда гостеприимно открывающее свои двери перед всяким русским богомольцем, где он встречает истинно русское радушие и родную привычную ему обстановку. Уже давно поджидают приезда богомольцев в русском подворье. Все готово к молебну. Уже очередной иеромонах стоит в священном облачении, и русские богомольцы молитвою начинают свою жизнь на священной земле, благодаря Бога за благополучное прибытие в Иерусалим. Молятся о том, чтобы Господь сподобил их не бесплодно прожить на священной земле, чтобы обогатил их сердце благодатным настроением, чтобы напитал их душу тем вечно живым началом веры, которое всегда возрождает душу человека, расширяет его сердце и делает его способным на всякие великие подвиги. Затем идут в трапезную. Здесь предлагается русская хлеб-соль, русская простая не взыскательная трапеза. С умилением замечает богомолец, что здесь, в далекой Палестине, он вкушает тот же черный ржаной хлеб, к которому привык в своей деревне, и тот же милый его сердцу русский квас, который бывает так дорог привыкшему к нему русскому человеку. Разместившись по кельям подворья, русские богомольцы, наконец, получают возможность дать отдых утружденному телу.

VI

Яффскими воротами на другой день вступают богомольцы в пределы священного города.

Вот башня Давида, где живет турецкая стража. Здесь, на подоконнике, указывают особую выемку: здесь царь Давид писал вдохновенную Псалтирь. Из окна открывается чудный вид на Иерусалим и его окрестности. Для русского человека, на Библии воспитавшегося и впитавшего в себя настроение Псалтири, дорого это место. И не на одну минуту задержится тут русский богомолец, вспоминая вдохновенные псалмы, которые так способны умилять и волновать его верующее сердце. Идут улицами: как живой поток, движется перед ним пестрая разнообразная толпа. Всматривается в нее русский богомолец. Но его взор все-таки с особым усилием ищет того, что дает ему молитвенный восторг и сердечное умиление..

Он идет к Живоносному Гробу Господню. Он идет к тому месту, где лежало тело Иисусово. При входе в храм Живоносного Гроба с грустью поглядят богомольцы на турецкую стражу, которая в самых неприхотливых позах расположилась здесь у входа. Грустно, тяжело христианскому сердцу при воспоминании, что священнейший город в руках неверных, и до сих пор не есть достояние христианского мира. Вот и камень миропомазания, то место, где миром помазали Тело Христа Спасителя. Каждый богомолец, обыкновенно, заранее запасается куском полотна по размеру этого камня, кладет его на камень, а потом, омыв полотно в священных водах Иордана, дает по возвращении домой завет своим ближним – в случае смерти из этого куска сшить ему саван. И надо думать, что этот саван будет ризой милосердия перед судом милосердного нелицеприятного Судии Господа Бога. И скажет Господь: ты много грешил и много падал, но, как звезда незакатная, в твоей Жизни горела вера; эта вера вела, поднимала, точно на крыльях, тебя на высоту христианского смирения. Недосягаема эта высота. Не раз, поднимаясь на эту высоту, ты падал. Не раз бездна греха перед тобою открывалась. Не раз ты, как израненный, прокаженный, лежал на дороге. Но и тут ты не отвергся Меня. Как младенец, как дитя после падения протягивает руки к матери и молит ее о помощи, так и ты простирал ко Мне свои руки, тянулся ко Мне, звал Мою благодатную помощь. «Приди же, приди, благословенный, в царство Отца Моего».

С трепетом, который не поддается никакому описанию, верующий православный богомолец вступает в священный храм Живоносного Гроба Господня. Особенно сильное впечатление на душе каждого богомольца оставляет ночное богослужение здесь. В храме Живоносного Гроба Господня уже сделан новый купол на средства русского царя Николая Павловича и французского императора Наполеона III. Здесь, внутри храма из желтого камня сделано нечто вроде часовни, которая зовется «кувуклий». Здесь и находится Живоносный Гроб, к которому из далеких окраин родной русской земли текут живые потоки верующих, молитвенно настроенных русских людей. У входа в этот кувуклий встречает православных богомольцев греческий монах. Богомолец с душевным трепетом вступает в придел Ангела, где ему указывают осколок камня, отваленного Ангелом от двери Гроба. С затаенным дыханием приближаются богомольцы к этой святыне и через тесные и узкие врата подходят к тому месту, где лежало тело Иисусово. Ценой великого подвига, о котором только и может пересказать своим безыскусственным языком сам русский богомолец, купил он себе великое молитвенное наслаждение, великое религиозное утешение целовать это святое место. Не пожалел своего тела верующий богомолец, чтобы с далекого севера прийти сюда и приложиться даже не к самому Телу, а лишь к тому месту, где возлежало это Пречистое Тело Иисусово. Жертвуя покоем своего тела, жертвуя временным, он получает вечное, получает небесное, получает то, что никогда не умирает, но вечно живет... И уходя от Живоносного Гроба Господня, русский православный богомолец часто уносит действительно живоносную силу благодатного настроения. И эта животворящая сила растекается потом в его рассказах живящим потоком по необъятному лицу русской земли. И живит эта сила окаменевшее сердце и будит великие силы русского духа. И не рассказать о том незаметном, незримом влиянии, которое русский православный верующий богомолец разносит по всем углам русской земли.

Искупавшись в священных водах Иордана, утомивши свое тело продолжительными хождениями, русский православный человек считает себя как бы в новом великом звании. Он считает себя приобщившимся к новому великому началу, и потому находит для себя постыдным обращаться к прежней, полной страстных увлечений, греховной жизни.

– Что ты? – говорит на базаре русская богомолка, когда упрекают ее во лжи, – я только что из Иерусалима, а это, – словно, от причастья.

Посмотрите, с каким чувством, с каким настроением русский богомолец возвращается из Иерусалима. Святая Земля для него – это действительно купель Силоамская, укрепляющая и возрождающая его слабую, хромающую волю. И в наше время, когда расслабление духовное охватило многие классы общества, этот Живоносный Гроб Господень особенно должен быть близким сердцу всех истинно верующих людей. Он, действительно, источник святых вдохновений. И как иногда одной свечкой зажигают потухшие лампады, так один странник, переходя из деревни в деревню, от одного села в другое, своими вдохновенными, безыскусственными, живыми, изобразительными рассказами будит в сердцах слушателей нежное чувство веры и религиозной поэзии. Умилительно бывает видеть, как на широкой лужайке, окруженный простыми деревенскими ребятишками, богомолец плавно ведет свой рассказ о святынях, виденных им в Палестине. Дети – одно внимание. Скажите, – не закладывается ли здесь начало великой духовной крепости в сердцах подрастающего поколения нашей молодой России? Пусть же Голгофа и Живоносный Гроб навсегда останутся для христианского мира самой живой и потрясающей картиной, самой победной силой, способной в каждое сердце вдохнуть начала неистощимого, высокого и святого вдохновения и нравственного совершенства.

(Слово перед плащаницей).

Итак, опять перед нами изъязвленный, поруганный образ Спасителя! Опять Церковь призывает нас к поклонению Царю жизни, ныне мирно почивающему во гробе. И как жены мироносицы несли и возливали благовонные масти на раны Спасителя, так мы несем сюда фимиам кроткой молитвы и искренний вопль сердечных воздыханий...

Но Церковь износит перед нами этот образ Голгофского Страдальца не только для благоговейного поклонения Его ранам. Она преподает нам здесь и уроки.

Безмолвна эта плащаница. Но ведь и на Голгофе был безмолвным окровавленный крест! И, однако, он заключал в себе самую живую, самую действенную проповедь. Там безмолвным видом креста поучались. Поучимся и мы перед этой безмолвной плащаницей, изображающей нам нашего Божественного Искупителя. Поучимся, ибо здесь мысль от страждущего Христа невольно переходит к тем, кому Он состраждет, кто, по Апостолу, носит язвы Христовы на теле своем. Как в материнском сердце находит отклик каждый вопль малютки, так и божественное сердце Спасителя благодатными колебаниями Своей любви откликается на каждую мировую скорбь и слезу, на каждое биение страждущего человеческого сердца.

Христос страдания людские вменяет Себе. Он страждет со страждущими... Верим, что Он состраждет сейчас и тебе – дорогая родина мать, тебе, заливаемая кровью Россия! Да, вместе с этим поруганным образом – перед нами и твой поруганный, изъязвленный образ, плод рук и беззаконных дел человеческих. Кто виновен в этих язвах – это большой и сложный вопрос. Но совесть, если мы обратимся к ней, подскажет нам, что оплевания и заушения терпит Русь не только от чужой руки. И руки детей часто поднимаются против своей матери.

Жизнь государства – это точно сложный механизм. В последнем важны не только громадные рычаги, но и маленькие ничтожные части. В случае порчи их машина перестает работать с прежним успехом. Такой незначительной частью, таким незаметным винтиком может быть в жизни родины и каждый из нас. Незаметен наш труд, но ведь из песчинок составляются горы, из капель – моря. Поэтому здесь, перед этой плащаницей, перед этим образом мировых язв дадим обещание нести родине не огорчения, а утешение, будем честно исполнять лежащие на нас обязанности и по возможности гасить разгорающийся теперь пожар злобы.

Особенно много может дать здесь женщина. Она всегда горячее стремилась воплотить в жизни Божью правду. И здесь нам отрадно засвидетельствовать, что среди врагов Христовых не было женщин. Даже жена Пилата подала свой голос за Спасителя. И в то время, как малое стадо, видя поражение своего Пастыря, в страхе разбежалось, женщины сопровождали Христа на Голгофу и здесь продолжали стоять у креста до самой смерти Страдальца. Женская рука приготовила и пречистое Тело Спасителя к погребению. Женщины были первыми вестницами радости Воскресения.

Любовь – стихия женщины.

Дайте же миру побольше этой святой, самоотверженной любви.. Спасите ей человечество, полное злобы и стоящее накануне своего самоистребления; возродите, освежите семью, до которой достиг растлевающий раздор междоусобий, и где восстают теперь чада на родителей. Угасите вражду, вдохните мир и свяжите всех людей братским союзом любви. Это – завет Того, Кто умер на кресте, дабы всех нас воскресить с Собою к новой жизни. Это – завет почивающего мертвеца, Своей смертью поправшего смерть и оживившего весь человеческий мир. Его и понесем отсюда, как урок от этой безмолвной плащаницы. Аминь.

(Речь, произнесенная на Всероссийском Съезде практических деятелей по борьбе с алкоголизмом в Москве и стенографически записанная).

Достопочтенное собрание! Задача моего настоящего выступления значительно облегчается и упрощается. Дело в том, что арсенал тех соображений, которые я хотел привлечь к раскрытию поставленной мной темы, после выслушанного нами доклада высокопреосвященного покровителя съезда, оказывается значительно опустошенным: широко использовав все богословско-научные данные и обстоятельно аргументировав ими положения своего доклада, владыка митрополит оставил на мою долю лишь возможность повторить некоторые из его соображений. Поэтому, может быть, было бы целесообразнее мой доклад снять с очереди... И если я сейчас выступаю, то только для того, чтобы выполнить программу нашего дня. Во всяком случае, чтобы не повторяться, я постараюсь сузить, сжать этот доклад до тесных рамок более или менее мотивированного предложения. Предметом своего доклада я поставил тему: пастырская совесть перед вопросом о борьбе с алкоголизмом. Едва ли кто станет возражать против того положения, что кроме общехристианского отношения к этому вопросу существует еще отношение к нему пастырской совести. При тождественности содержания отношение пастырской совести должно отличаться от общехристианского более интенсивной тревогой за те страшные расхищения и опустошения, которые вносит алкоголизм, как в сокровищницу отдельной человеческой личности, так и в нашу церковно-общественную жизнь, ибо творчество пастырское имеет более широкий масштаб, чем творчество общехристианское. Так именно поднимает, возвышает над общим уровнем христианского творчества деятельность пастыря Христос Спаситель, когда сравнивает его со свечей, поставленной на высоком подсвечнике, свет от которой должен падать широкими и яркими полосами во все стороны окружающей его жизни. И если кто, то пастырь церкви особенно должен помнить тот грозный приговор божественного правосудия, который здесь был приведен одним из предшествующих мне светских ораторов: «Если ты ни холоден, ни горяч, я извергну тебя из уст моих» (Откр.3:16). Пастырская работа – работа по преимуществу строительная, созидательная, направленная в глубину и ширь всего человеческого мира. Она должна перестраивать, пересоздавать человеческие понятия, взгляды и отношения. А всякое творчество, всякое строительство зиждется на известных началах и законах, нарушение которых приводит нас всегда к страшным катастрофам. При этом кроме общих, основных законов строительства – есть закон индивидуальных применений к наличным условиям той или другой местности. Тот архитектор, тот строитель, который не считается с этим законом и не учитывает индивидуальных особенностей данной местности, рискует построить свое здание не прочно. Это положение тем более применимо к идейному строительству. Законы его Христос Спаситель раскрывает в прекрасной притче о мудром и юродивом муже – строителе. Эту притчу предложил Христос Спаситель не для того, чтобы давать нам уроки обыкновенной строительной техники, а для того, чтобы научить нас высшему строительству, – строительству спасения человеческих душ. Пастырь, прежде всего, есть строитель тайн Божиих, а отсюда – и тайны спасения души человеческой. При этом пастырское душепопечительство должно отражать на себе характер и дух того домостроительства нашего спасения, которое совершено от века Господом Богом. Если мы окинем ретроспективным взглядом всю историю домостроительства этого спасения на пространстве многих веков, как оно постепенно слагалось, воздвигалось и захватывало в свои стены все больше и больше племен и человеческих наций, и если при этом сделаем попытку определить смысл и характер этого строительства, то, я думаю, мы не найдем на нашем бедном человеческом языке достаточно сильных и выразительных для этого слов. Его можно определить лишь вдохновенным стихом псалмопевца Давида: в истории домостроительства нашего спасения, действительно, «милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася» (Пс.84:11). Вспомните первую, еще райскую катастрофу. Вспомните первое омрачение человеческого сознания тлетворным дыханием греха. Вспомните то место в Библии, где говорится, что Бог раскаялся, что сотворил человека, когда увидел, как широко разлился грех в человеческом роде... Вспомните все это и вы поймете глубину того оскорбления, которое было нанесено человеком величию Божию. И, однако, Небо, святейшее Небо не осталось холодным и безучастным к человеку, погрузившемуся в бездну зол. Обратите внимание на высшие надмирные принципы, определяющие собой жизнь святейшего Неба. И сопоставьте высоту их с бездной человеческого падения: какая здесь грандиозная несоизмеримость, которую можно выразить словами Апостола Павла: «Кое общение свету ко тьме» (2Кор.6:14). И при всем том Божественная любовь изыскивает способ спасения немощного, греховного человечества: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3:16). Слабые, немощные, отравленные грехом люди не могут подняться до высоты святейшего, светлого Неба: тогда само Небо склоняется к грешной земле, само Божественное Слово становится плотью и обитает с нами (Ин.1:14), чтобы потом, быв искушенным всячески, оно могло и Искушаемым помочь (Евр.2:18). Таким образом, история домостроительства нашего спасения раскрывает перед нами те начала, на которых зиждется Божественная педагогика, направленная к воспитанию человеческого духа. Ей как бы даётся пастырю вечный завет «быть всем вся, да всяко некия спасу» (1Кор.9:22). Образец такого пастырства дал Христос Спаситель, строго осудивший бездушный формализм книжников и фарисеев, налагавших бремена тяжкие, неудобоносимые и ради торжества отвлеченного принципа убивавших живую личность. Потому Евангелие и запечатлено духом особенно нежного внимания к человеческой ограниченности и трогательной заботой о том, чтобы небесные истины приблизить к сознанию людей. Отсюда создается принцип пастырской душепопечительности, повелительно налагающий на каждого пастыря долг учитывать реальные нужды переживаемого исторического момента. В этом смысле и церковные каноны являются выражением материнской любви Церкви к своим чадам, ее материнской душепопечительности, поскольку в канонах выразилось желание Церкви применить принципы Евангельского идеализма к реальным нуждам и запросам переживаемой эпохи. Христос Спаситель всем Апостолам, а в лице их и всем пастырям дал завет, побуждающий их со всем одушевлением отдаться самой широкой строительной работе: Он посылает их в весь мир проповедовать Евангелие всей твари (Мк.16:15), Он заповедует им «научить все языки» (Мф.28:19). Но в то же самое время главное внимание пастырского душепопечительства отвлекается Им к спасению заблудших. Вспомните Его притчу о пастыре, который оставляет 99 овец и спасает одну заблудившуюся. Вспомните притчу о потерянной драхме, о блудном сыне и о той радости, которая бывает на небе о всяком кающемся грешнике... Вспомните, наконец, притчу о милосердном самарянине, и вы поймете, почему церковь, по самой природе при <…>⁴

2) в обществе увеличивается количество преступлений;

3) понижается работоспособность населения.

Все эти последствия уже сказались в нашем отечестве, где зло алкоголизма оставалось почти без всякого надзора и учета и потому могло расти свободно, как сорная трава на заброшенной ниве хозяина-алкоголика.

В Западной Европе и государственные меры, и очень деятельная частная и общественная инициатива уже давно ведут систематическую борьбу с алкоголизмом и его филиальными явлениями. Этим размеры зла значительно уменьшены. Нашему отечеству предстоит сделать крупнейшие усилия по запущенному делу народного здравия и благополучия. Усилия должны быть спешными, широкими, решительными, потому что мы уже стоим лицом к лицу с одним из крайних и зловещих симптомов алкоголизма – с расстройством народного труда. Все более легкие и ранние симптомы алкогольного зла прошли незаметно для общества и администраций, хотя и были своевременно зарегистрированы специалистами-психиатрами.

Когда наступила алкоголизация населения России?

Вероятно, это случилось в период между пятидесятыми и восьмидесятыми годами прошлого столетия, в последние годы существования откупной системы, особенно после Крымской войны. В это время разнузданность и страсть к наживе у винных откупщиков достигли крайних размеров, что удостоверено официальными данными (мнение Государственного Совета). Откупщики просто спаивали народ. Последовавшее с отменой откупов введение акцизной системы выбросило на рынки массу дешевой водки. Зло продолжалось и выразилось повальным пьянством в стране. Господство «дешевки» продолжало автоматически делать то, что до того времени сознательно делали водочные откупщики. Кабак окончательно упрочился, как печальнейшая принадлежность жизни и, как знамение века, получил в это время широкое развитие.

Только в восьмидесятых годах прошлого века начинаются первые заботы правительства об ограничении пьянства. Но было уже поздно. В ту пору уже вполне сказались все серьезные признаки алкоголизации, в особенности, увеличение числа помешанных и усиление алкогольной заболеваемости среди женщин. При этом выяснилось одно существенное обстоятельство, а именно – более значительное нарастание хронических алкогольных заболеваний у женщин по сравнению с мужчинами. Обстоятельство это показывает, что у женщин, задолго перед тем, существовало тайное пьянство (ebrietas clandestina). Мужчина, предаваясь вину открыто и грубо, допивается скорее до острых заболеваний, а женщина, храня лицемерную трезвость, незаметно подходит к хроническому алкоголизму, давая по пути дегенеративных детей.

По размерам хронических заболеваний от вина русская женщина стоит впереди французской, австрийской, швейцарской и немецкой женщины (немку необходимо признать самой трезвой женщиной в Европе). Выше русской женщины стоит англичанка по тайному пьянству и алкогольной заболеваемости. Те женщины, которые лично ускользнули от алкогольных заболеваний, дали все-таки алкоголизированное потомство, отличающееся неустойчивостью характера и склонностью к самоубийству.

В обширной статистической работе⁵, вышедшей из-под пера одного русского психиатра и основанной на официальных документах (отчеты психиатрических лечебниц, отчеты Д-та Неокладных Сборов, статистические отчеты Министерства Юстиции), выяснены многие печальные факты касательно психической заболеваемости, а также касательно здоровья и нравственности населения России. Так оказалось, что в тех районах, где потребление вина стоит выше, там наблюдается больше всякого рода преступлений, там значительнее детская смертность и число детоубийств; причем самое нарастание преступлений стоит не в соответствии с приростом населения, а в соответствии с возрастающим потреблением вина.

В последние 10–20 лет в населении России обозначилось еще одно опасное последствие алкогольной дегенерации, именно – понижение нормальной трудоспособности. Экономическому благосостоянию страны угрожает поэтому реальная опасность. Зло вполне ясно обозначилось. В обществе, в правительстве, в законодательных учреждениях начинают присматриваться к грядущей опасности и оценивать ее. Всюду теперь слышатся речи о вреде частых трудовых перерывов и о значительных материальных потерях от большого количества праздничных дней. Но главная опасность кроется глубже и состоит в том, что замечаются явные нарушения в самом трудовом инстинкте. За праздничным днем, проведенным в отдыхе от работы и посвященном удовлетворению высших потребностей жизни, обыкновенно, наступает духовное возбуждение и жажда привычной работы. Далеко не та картина наблюдается среди населения нашего отечества: за праздничным днем следует прогульный день. Прогулы и прогульные дни стали почти обычным явлением русской трудовой жизни. Праздники потеряли свое нормальное, здравоохранительное значение и нередко являются простым бездельем и прогулами, нарушающими правильность физиологических работных норм и все требования здорового рабочего инстинкта. По вычислениям профессоров Янжула и Чупрова, труд американского рабочего, хотя оплачивается тройной ценой, но зато в пять раз производительнее по сравнению с трудом русского рабочего. Рабочие других стран занимают середину между американцем и русским в следующем нисходящем порядке: Великобритания, Франция, Германия, Австрия. Не только упала работоспособность, но возросло количество испорченного рабочими материала.

Разъяснения этих безотрадных фактов даются научными данными. Экспериментальные исследования в психологических лабораториях выяснили, что значительную роль в понижении работоспособности играет алкоголь. Уже одна, а особенно две столовых ложки безводного алкоголя, разбавленного на половину водой, понижают работу, все равно – умственную или физическую, хотя субъекту кажется при этом, что он работает быстрее и успешнее. Такова алкогольная иллюзия! Она происходит от затмения логики и критики. Это затмение наступает одновременно с обманчивой бодростью. Простой, или малообразованный, человек толкует эти опасные психические явления с благодушной наивностью. Ежедневная выпивка или прогульные дни, соединенные с выпивкой, производят свое хроническое вредное действие. В особенности опасно то, что они препятствуют естественному работному усовершенствованию, даваемому постоянством труда, и держат работника в состоянии упорной рутины, – на той же точке, мешая здравому физиологическому прогрессу нервных механизмов. В общем, алкоголь ослабляет свежие успехи умственного и технического развития у работника и даже может понижать работоспособность в целом. Одним этим путем каждый миллион работников данной страны сводится на гораздо меньшую цифру физиологических и экономических единиц. Это уже не 150 миллионов, которые с гордостью учитывает патриот, а величина очень и очень сбавленная. Действительная физиологическая сила и экономическая продуктивность населения падает.

Существует серьезное опасение, что на международном рынке, на всемирной арене трудового состязания народов, русский работник, все равно – интеллигент и простой рабочий, обнаружат меньшие рабочие достоинства в зависимости от алкоголизации, сделавшейся наследственным и упрочившимся злом в стране. А о моментах боевого столкновения народов на поле брани, когда физическое и нравственное напряжение соперников достигает крайних пределов, – об этих моментах страшно и подумать! На весах исторических судеб учитывается каждый утраченный атом души! Всякое понижение народного труда и энергий, хотя бы кратковременное, опаснее всяких экономических и финансовых кризисов. Эти кризисы кратковременны; неурожаи поправляются будущими жатвами; а нервно-психические беды длительны и коварны. Пора учитывать их во всем их зловещем значении!

Между многими сделанными Россией иностранными займами – первое место занимает один внутренний заем, заключенный на самых тяжелых условиях, – это выпуск спирта на рынок в размере, превышающем одну пятую часть ведра безводного алкоголя на душу в год (меньше ½ ведра водки). Проценты по этому займу будут уплачиваться не трудом, не деньгами, но здоровьем нынешнего и пяти будущих поколений. Эти пять поколений вспомнят нас не только с благословениями, но и с проклятиями».

Здесь перед нами не одни лишь жалкие слова. Здесь перед нами грозные, научные факты, свидетельствующие о том, какая страшная опасность надвигается на нас, с которой необходимо должна считаться бдительная совесть каждого пастыря. Из приведенных слов профессора Сикорского видно, что опасность переживаемого момента не в том только, что пьянство широко и глубоко внедрилось в нашу жизнь, а в том, что перед нами новое грозное явление алкоголизации всего населения. Пока не было крепких напитков, в организм пьющих вместе с хмелем поступало большое количество воды, в которой алкоголь растворялся и делался почти безвредным. Его ядовитое, отравляющее жало как бы притуплялось. Теперь же русский человек принимает в свой организм алкогольный яд в сконцентрированном виде, и он производит на наших глазах страшное отравление народного здоровья. И мы видим, как люди государственного разума с чувством глубокой тревоги за будущность народа констатируют факт утраты русским человеком сознания ценности жизни, а также понижение его трудовой энергии, вследствие чего русский народ теряет будто бы подобающее ему место на международном рынке труда и промышленности. Уже указанные факты достаточно дают побуждений для пастырской тревоги. Но перед душепопечительной совестью пастыря вырисовывается еще большее зло. Его не может не тревожить опасение: не теряем ли мы нечто более высокое и дорогое... Не теряем ли мы свое место среди сынов Царствия Божия. Не теряем ли мы нашу ценность не на международном рынке, а на страшном и праведном Суде Божием, где, может быть, нас ждет грозный приговор: «Ты взвешен... и найден легким» (Дан.5:27). Если наш родной отечественный писатель Достоевский не мог без глубокого волнения и тревоги наблюдать, как, по его выражению, иссякают народные силы, как «глохнет и гибнет источник будущих богатств», – то тем более законные основания эта тревога имеет для пастыря. Может ли он с равнодушием наблюдать постепенную убыль народной души и женской в частности, которая под влиянием алкоголизма утрачивает самые нежные благоухающие лепестки своего расцвета – женскую скромность и стыдливость. Если представитель бесстрастной науки с тревогой замечает, что «на весах исторических судеб учитывается каждый утраченный атом души», – то эта тревога тем более должна быть близка сердцу пастыря, который должен всегда помнить слова Христа Спасителя: «И какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф.16:26). И наблюдательный пастырь Церкви не может не видеть, какой ужасный вред душе народной несет с собой алкоголизм, как он перемещает, переставляет святыни в человеческом сердце. Ф. М. Достоевский рассказывает в этом отношении очень характерный случай, который он наблюдал в одной деревне. Там начался пожар. Пламя гнало на церковь. Ей угрожала явная опасность. Но народ густой, тесной стеной окружил церковь и решил, во что бы то ни стало, отстоять ее. Но вот на крыльцо питейного заведения выскочил кабатчик. В виду опасности, угрожавшей кабаку, он не своим голосом крикнул: «Православные, отстоите кабак, выкачу бочку на всех». Дрогнула громада. Как робкие зайцы, стали перебегать крестьяне от церкви к кабаку. И что же? – с глубоким воплем сердца восклицает Достоевский, – ведь кабак-то отстояли, а церковь сгорела». Какой зловещий симптом – эта печальная перестановка в народном сердце ценностей. Он говорит о том, что свою разрушительную работу алкоголизм ведет не только в крови и нервах народа, а и в его Богоносной душе. А как здесь законна самая глубокая и святая тревога для пастырской совести... И как позорны здесь равнодушие и беспечность. Они ставят нас как бы на одну доску с легкомысленными жуирами жизни.

На тему подобных психологических переживаний припоминается интересный исторический рассказ. У императора Гонория была любимая птица, которую он называл «Рим».

И вот в одну ночь императора разбудили известием: «Рим погиб». Ему говорили о падении Западной столицы его империи.

– Как? Рим погиб? Но я вечером видел его здоровым.

– Рим – город.

Император успокоился. Гибель великого города с сотнями тысяч жителей была ему не так больна и чувствительна, как гибель любимой птицы. Не то же ли часто наблюдаем мы в окружающей жизни. Гибнет душа – мы спокойны. Теряем свое спасение – спокойны. Тускнеет мысль Христова в душе – спокойны. Народ топит в вине весь свой христианский облик, – мы не тревожимся. Город Рим гибнет, – пусть его. Но если погибнет птица-Рим? Если мы потеряем рубль, орден, новый чин, прибавку к жалованью – мы несчастны...

Но какое несчастье, если подобное настроение захватит и пастырскую совесть. Представителей науки и государственного разума тревожит надвигающийся великий кризис от вина, который они указывают в разных областях экономической, государственной, и вообще народной жизни. Неужели пастырей и архипастырей церкви не тревожит другой, более великий кризис души народной.

По самой природе своей призванная спасать погибающих, Церковь всегда старалась поднимать бдительность пастырей на высоту того пастырского душепопечительства, основные принципы которого так прекрасно выражены святым апостолом Павлом. Провозглашая безграничность христианской свободы и заповедуя пастырям быть «всем вся, да всяко некия спасу?» (1Кор.9:22), апостол Павел предъявляет пастырскому сознанию принцип высшего аскетического воздержания: «Мы, сильные, – говорит он, – должны сносить немощи бессильных, а не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию» (Рим.15:1–2). «Если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего» (1Кор.8:13); «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Рим.14:21). Апостол хочет всячески облегчить немощному брату борьбу с искушениями. Каждый соблазн, о который, как о камень, могла бы споткнуться немощная совесть, он старается убрать с дороги, ведущей ко спасению. В силу этих церковно-исторических заветов, являющихся отражением самой природы домостроительства нашего спасения, Церковь всегда освящала принцип абсолютной трезвости, как вытекающий из высоких побуждений душеспасительной любви. Если Небо, святейшее Небо, склонилось к грешной земле, то тем более пастырь должен склониться и внимательно прислушаться к нуждам и запросам своей паствы. И тогда он поймет, что безусловная трезвость для него является самым настоятельным требованием переживаемого нами церковно общественного момента, если только, пастырь действительно хочет строить приходскую жизнь.

Такое требование, предъявляемое нам самым духом всего домостроительства нашего спасения, само собой накладывает на нашу современную пастырскую школу особый долг и предъявляет ей особые задачи. Никакая работа не должна отличаться донкихотством. Тем более пастырская работа должна учитывать действительные, реальные нужды прихода. Мы видим, что приходской жизни вредит алкоголизм. Как молодую изумрудную озимь побивает мороз, так и пастырские посевы глохнут от разлагающей силы алкоголизма, который действительно расхищает богатство народной души. Подготовляет ли пастырская школа своих питомцев к победоносной борьбе именно с этим врагом?

Не вдаваясь в характеристику всего семинарского образования, я позволю себе остановить ваше внимание на той науке, которая имеет ближайшее соприкосновение с нашей работой. Я разумею науку практического руководства для пастырей. Помню, нам преподавал эту науку светский человек. И все его преподавание сводилось к тому, что он учил нас, как мы должны производить следствие по тому или другому судебному делу. Как будто мы готовились поступать в Департамент уголовных дел.

Но как строить душу человеческую, как найти дорогу к народному сердцу – об этом нам он ничего не сказал. Да это и понятно: у него у самого не было пастырских переживаний и ему совершенно нечем было делиться с нами... Мы знакомились с пастырством не как с живым делом, на уроках нам давали не практическое руководство для пастырствования, а голый остов его, сухую, мертвую схему, одну теорию и по тонкой книге, с усердием, достойным лучшего применения, мы зубрили параграфы о пастырстве и думали, что осилили пастырское дело. И неудивительно, что молодой пастырь теряется при встрече с живыми запросами действительности. Когда стоны народного сердца, как волны морского прибоя, ударяют в чуткую совесть молодого, неопытного пастыря, не диво, что этот пастырь чувствует себя подавленным, так как школа не дала ему никакого практического руководства для пастырей. Возможна ли агрономическая школа без опытного показательного поля? Возможно ли изучить земледелие по одной только книжке? Я думаю, никто на эти вопросы не ответит убежденным «да». Всякий понимает, что одна теория способна создать беспочвенных резонеров и мечтателей, а не живых работников, полных творческого одушевления. Тем более это соображение применимо к делу подготовки пастырей, как сеятелей и насадителей евангельских начал христианской жизни. Чтобы кандидат священства мог приобрести, хотя какой-нибудь, практический опыт в деле организации приходской жизни, необходимо во время прохождения им школьного курса, как можно ближе поставить его к делу народно-просветительной пастырской деятельности. Еще на семинарской скамье его надо вводить в живую пастырскую религиозно просветительную работу, одним из скромных уголков которой является и трезвенная деятельность. Таким образом, все воспитанники семинарии заранее знакомились бы с тем, как открыть общество трезвости, каким образом начать эту деятельность, а не стали бы писать к нам в Петроград и просить: научите нас, скажите нам, как это сделать, как открывать. Такие беспомощные голоса не раздавались бы никогда. Тогда молодой, но уже не без некоторого опыта священник пришел бы в свой приход и сразу стал бы здесь хозяином своего дела, и в его пастве началась бы, закипела бы добрая, живая работа. В виду того, что истекает срок времени, определенный для моего доклада, я должен окончить его. Но меня просили сказать несколько слов о выборных Александро-Невского Общества, и я хотел бы перейти к этому вопросу. Это займет 5–10 минут.

Голоса: Просим, просим.

0. Миртов: Так как Александро-Невское Общество трезвости всем расцветом своей жизни обязано незабвенному учредителю его отцу А.В. Рождественскому, имя которого неизгладимыми буквами начерталось на памяти народной, то я не буду нескромным, говоря об организации общества.

Организация нашего общества в высшей степени несовершенна, если смотреть на нее с точки зрения юридической, формальной. Наше общество пока бесправно и безуставно. И это является лучшим доказательством того, что иногда даже при неблагоприятных обстоятельствах можно создать крупное общественное движение. Конечно, мы чувствуем иногда большое неудобство, не имея широко разработанного устава. Но это не мешает деятельности общества пробивать себе широкое русло в жизни русского православного народа.

Особенно живой клеточкой нашей трезвенной организации, так сказать ее бродильным началом, являются «выборные». Они всегда были непосредственными сотрудниками и помощниками о. Александра в его влиянии на окружающее население. Весь Петроград в настоящее время у нас разделен на улицы. Каждая улица находится под ведением особого выборного, назначенного на этот пост самим руководителем Общества. Выборный берет на себя тяжелую обязанность братского наблюдения за направлением жизни подведомых ему трезвенников. В инструкции его сказано: «Выборный, помни, что ты не начальник, а слуга, что ты должен действовать, как сестра милосердия, по отношению к своим братьям». Таким образом, предполагаемый некоторыми шпионаж ни в коем случае не может иметь здесь места. Конечно, каждое учреждение можно извратить. Но в принципе институт выборных, несомненно, развивает не шпионаж, а братское общение, братское руководство. Техника этого дела такова. В конторе происходит запись всех поступающих членов. В особом шкафике есть отдельный ящичек для каждого выборного, заведующего той или другой улицей. И вот, если в его улице появляется новый член, фамилия и адрес его кладутся в соответственный ящик. И выборный в воскресенье или в ближайший праздничный день берет из своего ящика адрес вновь поступившего члена, которого он обязан по долгу своей совести посетить и ввести в курс жизни нашего Александро-Невского Общества трезвости. Дело в том, что некоторые поступают только ради обета, который дает им возможность на некоторое время удержаться на трезвом пути жизни. Не всякий сразу способен быть сознательным, активным деятелем, живой клеточкой Александро-Невского Общества. Многие до этого сознания еще не в состоянии подняться. Задача выборного, как апостола трезвости, и сводится к тому, чтобы внедрять в народное сознание мысль о необходимости каждому трезвеннику быть живым носителем трезвенной идеи.

На обязанности выборных лежит труд разносить трезвенникам пригласительные повестки перед тем или другим торжественным собранием, или перед устройством праздника, крестного хода.

В состав выборных, за последнее время, стали входить и женщины, активное участие которых в трезвенной деятельности особенно желательно.

Время от времени руководитель приглашает выборных на собрания. На этих собраниях каждый выборный делится своими впечатлениями, недоумениями и планами с о. руководителем и своими товарищами. Здесь, таким образом, происходит та общая работа, которая нас сплачивает, одушевляет и которая делает каждого выборного живым камнем в общем здании нашего Александро-Невского Общества трезвости. Часть наших выборных, в количестве 50 человек, присутствуют на Съезде. Если кому нужны какие-либо справки, то они могут непосредственно обратиться к этим выборным, они все со значками нашего Александро-Невского Общества трезвости. И, я надеюсь, выборные охотно дадут разъяснения о характере той работы, которую они ведут среди народа... Заканчивая свое сообщение, я позволю себе остановить высокое внимание Всероссийского Съезда практических деятелей по борьбе с алкоголизмом на том трогательном согласии, с каким и наше православно-христианское сознание, и долг гражданский, и голос беспристрастной науки зовут нас на решительную и одушевленную борьбу с пьянством.

Широко раскинулась по лицу земли наша матушка-Русь. И эмблема ее государственной мощи – двуглавый орел – одним крылом режет льды далекого моря северного, другое купает в лазурных водах моря южного... Но еще шире, еще безграничнее самая душа того народа, который заселил собой эти широкие, без края русские степи... И неужели мы, пастыри Церкви, поставленные на божественной страже, без борьбы отдадим на расхищение нарастающему алкоголизму сокровища этой Богоносной души родного русского народа? Горе нам, горе и той стране, которая каменном равнодушием побивает живые голоса своих пророков, которые не раз взывали и взывают к нашему чувству самосохранения.

В виде реального итога всех высказанных здесь мной соображений предлагаю Всероссийскому Съезду практических деятелей по борьбе с алкоголизмом вынести по моему докладу и утвердить следующие резолюции:

1) Безусловное воздержание от алкогольных напитков является долгом, повелительно налагаемым на пастырскую совесть переживаемым нами историческим моментом церковнообщественной жизни во имя высоких задач пастырского душепопечительства и во исполнение закона Христова, побуждающего сильных сносить немощи бессильных, а не себе угождать.

2) В виду того, что современное положение прихода требует от священника широкого пастырского опыта, воспитанники семинарий, помимо теоретической подготовки к пастырству, должны получать и практическое руководство путем участия в работе религиозно-просветительных и трезвенных обществ, организуемых при тех или иных городских приходах.

(Слово, произнесенное при архиерейском служении в Исаакиевском соборе 25 марта 1910 года).

«Днесь спасения нашего главизна» (Тропарь праздника).

Так поет сегодня святая Церковь, раскрывая перед нами священную тайну той духовной радости, которая объемлет собой весь верующий мир в настоящий день великого праздника. Это – радость «спасаемых». Это радость тех, для которых благовестие архангела Назаретской Деве о рождении от Нея Богомладенца Христа, действительно, послужило началом «спасения».

Дивно ли, поэтому, что священные песнотворцы как бы истощаются в своем творчестве, стараясь достойно прославить величие настоящего праздника: «Ныне, – восклицает вдохновенный Иоанн Дамаскин, – царственный и преславный праздник Царицы воссиял паче златозарных лучей солнца. Ныне соборная и апостольская Церковь украшается, как невеста, вельми радующаяся. Ныне любосозерцатели, торжествуя начало праздников, собираются отовсюду. Ныне да возвеселятся Небо, Земля, преисподняя и все создания в них». Да и как не радоваться, как не торжествовать «спасаемым» и «спасающимся?!» Девятнадцать веков тому назад, сегодня занялась для них «спасительная» заря вечного немерцающего дня Христова. Как не ликовать, как не приветствовать эту зарю «спасения».

Спасение!! Какое это святое волнующее слово... Сколько света, сколько трепетной радости, сколько восторгов вносит оно с собой в жизнь! Там, где это слово раздается, ночь сменяется днем. Там стенания и вопли утихают. Там вместо них слышится облегченный вздох страдальца...

Только люди, утратившие чувство и жажду жизни, только люди омертвевшие могут отнестись с мертвым равнодушием к своему спасению. Радость спасения доступна и понятна только жаждущим его. Но жаждем ли мы спасения? Все, что грозит нашему имуществу, нашему здоровью, наконец, нашему имени и положению, – все это тревожит нас. Мы ничего не жалеем, чтобы спасти эти временные сокровища наши... Но жаждем ли мы спасения души своей: ибо «кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит»? (Мф.16:26) Не потому ли тайна и радость настоящего праздника не находит теперь живого отклика в сердцах многих, именующих себя христианами, что духовно омертвел современный человеческий мир, что он потерял жажду спасения, утратил духовную чуткость и восприимчивость, и не сознает, не чувствует всей опасности греха, не видит, не зрит моря страстей, воздвигаемого все новыми и новыми приливами человеческих похотей?

Представители науки уверяют нас, что болевая чувствительность – страж нашего тела; что она охраняет его здоровье, что она предостерегает нас о грозящей опасности. Не так же ли точно на страже нашего спасения поставлена живая человеческая совесть с ее муками и то чувство правды и добра, тот святой ужас греха, который присущ каждому неиспорченному, а особенно верующему сердцу. Не утратили ли мы это спасительное чувство? Не омертвело ли оно у нас? Не приложимы ли к нам грозные слова Откровения: «Знаю твои дела, ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откр.3:1).

Настоящая Средокрестная неделя и возлежащий перед нами для поклонения честной животворящий Крест невольно будят в нашей душе применительные к сему библейские воспоминания. Вспомните эту – всем с школьной скамьи знакомую священно-историческую картину.

Дикая, безводная, безотрадная пустыня.

Точно громадная лавина, двигаются по ней народные массы недавних египетских пленников, палимые солнечным зноем. То еврейский народ шествует по пути к земле обетованной. Кругом, насколько хватит глаз, расстилаются пустынные дали. Напрасно утомленные путники ищут водоемов или источников с освежающей влагой. Всюду песок, и по местам лишь обожженные солнцем мертвые, бесплодные скалы... А неутолимая жажда томит всех и, точно огнем, палит внутренности. Уныние овладевает народом. Все мысли сосредоточены на одном. Одно желание охватило и властно держит в оцепенении эту громадную, двигающуюся народную лавину. Это – скорее воды, хоть каплю воды, которая утолила бы палящую жажду! В дали – блеснул серебристый ручей... Ожили взоры идущих. Уныние сменилось надеждой... Но вдруг тревожный вопль: «Мерра», «Мерра», – слышится и несется по рядам измученных путников. И вот верующий Моисей кладет кусок дерева в горькие волны потока, и эти соленые воды тотчас меняют свой вкус. Они делаются пресными. Путники утоляют свою жажду.

А вот другая картина из того же дивного странствования народа еврейского по Синайской пустыне...

Гнилая местность, полная ядовитых змей. Они безжалостно жалят еврейский народ. Сколько жертв! Целые горы мертвых, в беспорядке валяющихся тел. Моисей выставляет медного змея. Многие с верой взирают на спасительное знамение. И острое жало ядовитых змей теряет свою смертоносную силу.

Все мы знаем, что и древо, усладившее горькую Мерру, и медный змей, притупивший змеиное жало, – это прообразы победоносной силы креста, «на нем же распяся Христос, Царь и Господь». Но услаждаем ли мы этой благодатной силой мертвые, гнилые, застоявшиеся воды нашей современной жизни, которая так напоминает собой библейскую Мерру... Мы гордимся якобы победоносным шествием, так называемого, исторического прогресса. Мы с торжеством говорим о наших культурных завоеваниях и победах. Нам кажется, что человеческая мысль живыми потоками орошает поля нашей жизни. Сколько блестящих философских теорий, чуть не с каждым годом прихотливо меняющих свой цвет, свою окраску! Сколько огня в этих зажигательных речах, что так неудержимо льются из уст проповедников новой общественной морали, – оторванной от живого корня религиозного сознания! Сколько безумных порывов в эту манящую даль безудержной свободы, даль туманную, неясную, без живых определенных христианских идеалов... И сколько в тоже время кругом общего уныния, бессилия жить и творить, сколько крушений, катастроф разочаровавшегося во всем человеческого духа, понявшего, наконец, что блуждающие огни влекут в нравственно-топкую трясину, что туманная даль на самом деле для одних превращается в темную ненасытимую «бездну» самоубийств, ужасную и бездонную, все собой пожирающую, – для других в непроходимую, ничем непроницаемую «стену», о которую разбивается творческое одушевление! И гордый ум, разбивший свой кумир и нашедший в себе силы развенчать своих идолов, поняв их обман и нищету, – не находит, однако, в себе силы на то, чтобы со смирением признать, что в мире одно только солнце светит и всех живит, – это солнце правды – Христос. И вот, наша жизнь прячется от Его животворящих лучей. И диво ли, что ее атмосфера напоминает нам часто душную атмосферу погреба и смрадной тюрьмы?

Обратите свой взор на другую сторону. Посмотрите на море страстей, колыхающееся перед нами своими ядовитыми, все отравляющими волнами. Посмотрите на эту утонченность, на эту изобретательность, какую проявляют рабы своих похотей в отыскании все новых и новых более терпких и острых ощущений. Разве перед нами расстилается не та же гнилая долина, полная отравляющих ядовитых змей, о которой упоминает святая Библия? Разве многообразное жало страстей не впивается с неразборчивостью ядовитых змей пустыни и в сердце зрелых мужей и цветущую юность и даже нежное еще не отравленное сердце наших детей?

Эта литература, эти красивые, бьющие на эффект книжки, с зазывающими заглавиями и обложкой и с самой беззастенчивой рекламой, – эти «своевременные шедевры искусства» пресмыкающегося, ползущего по чувственным стихиям мира сего и забывающего свой долг облагораживать человека, отрывать от пошлости и поднимать его взоры к чистым святым идеалам, – разве все это не вражье наваждение и нападение древнего змия, расхищающего великие сокровища бессмертной человеческой души? И разве мы не видим, как тлетворное, ядовитое, отравляющее дыхание его пожинает, собирает себе богатую жатву на оскудевающих пажитях современной нам жизни?

К чему приковано наше внимание? Что будит в нас интерес? Что волнует и заботит нас, особенно так называемые культурные слои нашего общества? Какими запросами живем мы?

Говорят, культурный человек, как без насущного хлеба, теперь не может жить без газеты. Что же дает нам эта газета, прислушивающаяся к нашим прихотям и потакающая нашим извращенным вкусам?

Как отравляющий дыхание едкий туман вбирает в себя все ядовитые испарения, расползающиеся по гнилым долинам и болотистым местностям, так и газета с нашей жизни собирает весь гнилостный распад ее тканей. Не над чем отдохнуть душей! Нечего дать в руки чистому юноше или девушке.

Вот теперь внимание чуть ли не всего мира, а русского общества в особенности, приковано к судебному процессу одной из Иродиад современного беснующегося света. И какую ужасную картину растления наших нравов развертывает перед нами этот процесс! Пусть этот процесс идет за границей – но, ведь это дочь нашей земли, плоть от плоти нашей, кость от костей наших. И мы, вместо того, чтобы ужаснуться, содрогнуться перед этой картиной жизни свободно разумных существ, где нравственного чувства осталось меньше, чем в стойле бессмысленных животных, все же повинующихся своим инстинктам и не доходящих до их извращения, – вместо ужаса перед бездной нашего человеческого падения, мы в каждом свежем газетном листке с нетерпением ищем новых и новых подробностей этой нравственной ямы, теперь раскрытой на позор, а быть может, и на новую заразу для наших общественных нравов...

Но довольно. От этих картин нравственного извращения нам бы хотелось поднять взоры ваши к дивному чистому образу Приснодевы, если бы живая деятельность не задерживала нашего внимания и еще на одной группе явлений, по-видимому, противоположного характера. Мы разумеем религиозные искания, которые в значительной степени волнуют жизнь нашего общества – от верхов до самых низов его...

Но когда мы наблюдаем этот разлив религиозной волны, идущей не из недр Церкви православной, мы не можем подавить в себе горького чувства. Тяжело и обидно бывает видеть, как рядом с несокрушимым зданием Церкви возникают жалкие попытки гордого человеческого ума, в каждом веке пытавшегося строить свою Вавилонскую башню до небес, создавать самоизмышленно домостроительство спасения и не теми путями, какие указаны нам Богом. И в истории этих гордых самонадеянных и всегда легкомысленных попыток оправдывался урок евангельской притчи о мудром и юродивом муже-строителе.

Ведь, Господь изрек эту евангельскую притчу не для того, чтобы преподать нам урок обыкновенной житейской техники... Нет, Христос Спаситель имел здесь в виду высшую технику, высшее строительство, – строительство душевного спасения... Оно ни в коем случае не должно быть безпочвенным. Его нельзя созидать на текучем, неустойчивом песке человеческих самоизмышлений. Тут нужны твердые, осевшие пласты священно-исторических преданий. Тут нужен прочный фундамент векового вселенского сознания. Вспомним, сколько ересей и расколов возникало за время жизни Церкви. Где они? Как пожелтевшие листья в осеннюю пору, они все развеяны ветром истории. Только Церковь вот уже девятнадцать веков стоит непоколебимо... Блаженны те, которые находятся под гостеприимным и надежным кровом матери-Церкви... Никакие бури не в состоянии разрушить ее. Но как несчастны те, которые, подобно блудному сыну, уходят из Церкви «на страну далече», – и окормляются здесь рожцами человеческих учений.

Еще в Ветхом Завете через пророка (Иер.2:13) Господь посылал упрек европейскому народу за то, что он «высек себе водоемы разбитые, которые не могут удержать воды», вместо того, чтобы черпать светоносную истину из тех источников, которые указаны Господом! И этот упрек всей своей тяжестью должен лечь на тех теперь, кто уходит от родников апостольского Богопреданного учения к расхитителям стада Христова...

Нам хочется спросить их: несчастные, куда вы идете и на что вы меняете церковную истину?

Ныне Фетлер, завтра другой проповедник, за которым не стоит авторитет векового предания, предлагают свои «патентованные» средства спасения, легкие, доступные даже тем, кто не хочет и перстом двигнуть для спасения, ограничиваясь холодным признанием и верой, что он спасен и ему нечего спасаться. Не напоминает ли эта так легкомысленно и так беспочвенно построенная теория спасения людей попытки юродивого мужа евангельской притчи поставить дом свой на песке? (Мф.7:24–27) И какого конца, какого итога ждать от этих скороспелых теорий?! Мы чуть не каждодневно слышим о строительных катастрофах, где рушатся, падают многоэтажные дома, хороня под своими обломками сотни человеческих жизней... Поставленные не на «твердом камени», с нарушением всех строительных законов, – эти гордо высящиеся многоэтажные здания не выдерживают собственной тяжести и падают, давя самих строителей и тех, кто завлечен был сюда под кров этого предательского дома...

Неужели вы хотите сделаться жертвами своего рокового заблуждения? Спасение дано, и его можно найти и получить. Пока не поздно, – возвратитесь «в дом отчий». Здесь «трапеза уготована, телец упитанный заклан»; здесь спасающая всех мать-Церковь по-прежнему и с любовью введет нас в свои кровы. Со священных исторических стен ее смотрят на вас бесчисленные сонмы апостолов-мучеников, вселенских отцов и учителей, которые легли «живыми камнями для устройства дома духовного» (1Пет.2:5).

И выше всех окруженная сонмом святых стоит перед престолом Спасителя Та, Которая всех больше послужила спасению, и праздник благовестия Которой мы празднуем сегодня. Пусть перед этим дивным образом Пречистой Девы, Которую ублажают все роды и Которая своим державным омофором осеняет и нашу Русскую землю, скроются все другие образы, на которые не падает ее нежный, благодатно сияющий свет! Аминь.

(На Средокрестную неделю).

Слово, произнесенное 22 февраля в Исаакиевском соборе за архиерейским служением.

«Кресту Твоему поклоняемся, Христе».

Христианство – есть религия Креста. И ничто с такой силой и с такой наглядностью не выражает сущности нашей веры и вечных заветов Христа Спасителя, как это предлежащее нам сейчас победное знамение христианства. Когда же и освежить в своей памяти, когда же и углубить в своем сознании вселенское, мировое и вечное значение Голгофской Жертвы, как не в настоящий священный момент, когда мы предстоим Честному и Животворящему древу, на нем же распяся Христос, Царь и Господь. Но, к сожалению, никогда с такой остротой и нигде с такой силой не чувствуется расхождение заветов Христа с заветами нашей ополуязычившейся жизни, как в настоящие средокрестные, великопостные дни и в таких больших фабричных и промышленных центрах, как наш Петроград, где люди задавленные лихорадочно-деловой сутолокой и стуком мертвых машин, теряют всякую восприимчивость к живым впечатлениям веры, где, по-видимому, семейно-общественный быт населения, неосвящаемый религией, совершенно уходит, высвобождается из под благодатного влияния Церкви, не запечатлевается ее спасительным духом. И это особенно нужно сказать о нашем граде святого Петра, первой столице государства Российского, так как здесь по преимуществу жизнью заправляет не только страсть наживы, а, по выражению одной церковной молитвы, и другие «тьмочисленные страсти». И в самом деле: присмотритесь внимательнее к жизни веселящейся части Петрограда, той части его населения, которая оторвалась от корней родного Православия и ничего не хочет знать ни о Божьем храме, ни о праздниках церковных, ни о молитве. Превращая день в ночь и ночь в день, не жалея денег для удовлетворения своих прихотей и капризов, живут эти люди одной заботой, – как бы покрасивее, как бы поприхотливее разубрать, обставить им день своей веселой, разгульной жизни. Осуетившись помышлениями своими, они не только считают излишним думать о спасении души, а даже подвергают сомнению и отрицанию самую возможность существования ее. И несется перед нами с головокружительной быстротой этот шумный стремительный поток деловой промышленной и веселящейся жизни. Она – владычица Петрограда! А Церковь, с ее определяющими жизнь началами, как бы отходит в сторону и ее призывный благовест робко, робко врывается в торжествующий гомон, так и заливающий улицы нашего города. Тяжело видеть и чувствовать, как наша русская жизнь в своем течении все больше и больше отклоняется, отходить от обновляющих ее родников православной веры, а вместе с ней и христианского, чистого Евангельского идеализма.

Тяжело сознавать, что провозглашенная свобода, вопреки мудрому предостережению апостола, «сделалась для многих поводом к угождению одной только плоти» (Гал.5:13), – и через то явилась источником не расцвета и мощи народного духа, а причиной упадочности мысли, общей расшатанности, нравственной дряблости и не только религиозного, в тесном смысле, а и общего идейного оскудения. Действительно, среди нас «оскуде преподобный»... Да и что можно ожидать от народа, от общества, которое в программу праздничного дня даже для детей своих, вместо посещения храма вводит посещение театров и кинематографов, – от общества, которое иногда разрушает алтари Господни и не только оставляет «мерзость запустения... на месте святе» (Мф.24:15), но и устраивает здесь жертвенники новому Ваалу – современному искусству – растлевать сердце и душу молодого подрастающего поколения. Пройдите по улицам города... и вы на каждом шагу увидите, по достопамятному выражению о. Иоанна Кронштадтского, «западни диавола»... Да и как иначе назвать эти дома, где на позор православного города открыто, нагло выступает порок, возведенный чуть не на высоту добродетели и, во всяком случае, красиво декорированный, соблазнительный, делающийся предметом общественного зрелища и публичного народного совращения. И отсюда, из этих отравленных источников, наша юность, цвет, и надежда жизни нашей, черпает для себя вдохновение. И диво ли, что эта отрава, в конце концов, создает томление духа, убивает всякую жажду жизни и многих приводит к самоубийству. Изношенное тело, загрязненное воображение, извращенное чувство, – что они могут дать кроме этого рокового исхода! Точно о нас сказал некогда Господь устами пророка: «Два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер.2:13). И вот жизнь без веры, как оскудевшая почва без воды живой, превращается в пустыню... которая произрастает нам одни «терния и волчцы». И не диво, что такая жизнь поражает нас неожиданностями, самыми страшными, самыми возмутительными, показывающими, до какого нравственного извращения может доходить человек, упрямая и строптивая воля которого, как дикий неукрощенный конь, сбрасывает с себя иго закона Христова и управляется мотивами, ничего сродного с воодушевлением веры не имеющими. Перед нами развертываются картины нравов, затмевающие своим ужасом то развращение римских язычников, которого не могла в подробностях воспроизвести целомудренная трость книжка скорописца и, коснувшись которого, стыдливый апостол Павел должен был остановить поток своей апостольской речи замечанием: «Не леть суть и глаголати» (Еф.5:12). Не будем и мы оглашать святые стены храма сего точным названием тех форм греха, в какие вылилось развращение наше. Но не можем умолчать о страшном злодеянии, правда, совершенном в далекой провинции, но о котором поведали нам газеты вчера лишь. Кто не читал без ужаса, без содрогания о том, как в высоко-интеллигентной семье 16-летняя дочь собственноручно убила своего родного отца, – пока еще по невыясненным побуждениям, по неизвестным нам мотивам. Но мы не жалеем, что для нас это отцеубийство является пока загадочным и темным фактом. Время и суд, конечно, прольют сюда свой свет. Но это освещение не даст ничего нового, кроме того только, что еще больше раскроет, обличит тьму страшного злодеяния отцеубийства и, может быть, обнажит гнилые корни его. И хочется приложить сюда пламенные слова пророка: «Спросите между народами, слыхал ли кто подобное сему? Крайне гнусные дела совершила дева... Оставляет ли снег Ливанский скалу горы? и иссякают ли из других мест текущие холодные воды? А народ Мой оставил Меня; они кадят богам суетным, споткнулись на путях своих, оставили пути древние, чтобы ходить по стезям пути непроложенного, чтобы сделать землю свою ужасом, всегдашним посмеянием, так что каждый, проходящий по ней, изумится и покачает головою своею. Как восточным ветром, развею их пред лицем врага; спиною, а не лицем обращусь к ним в день бедствия их» (Иер.18:13). Эти грозные, горящие слова пророка невольно приходят на ум рядом с упомянутым преступлением. Куда, в какую бездну извращения и оскудения жизни может завести нас наше бегство от Христа и Церкви Его. Не пора ли нам понять, что вся наша жизнь, вся наша культура, которой мы гордимся, в греховном плену чувственности, и эта чувственность давит, порабощает все великие порывы нашего духа. И даже земля, лицо которой покрыли беззакония наши, «ужасом многим содрогается», колеблется в недрах своих, как бы желая сбросить с себя утопающее в грехах человечество...

«Взыщите Бога, и жива будет душа ваша» (Пс.68:33), – в этом псаломском стихе указывается единственное средство, которое может сохранить нас от духовного обнищания и смерти. Взыщите Бога, но не тем томительным исканием, которое раздражает, но не удовлетворяет и которому предаются многие из людей, по слову апостольскому, «всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины» (2Тим.3:7).

Ищите Бога, как купец, ищущий доброго бисера. Ищите Бога, как ищут сокровище, закопанное в землю. Ищите Бога, как женщина ищет потерянную драхму (Лк.15:8).

Ищите Бога не для холодного познания о Нем, а для живого благодатного союза с Ним, – и оживет душа ваша. Ищите Бога на на распутьях мира, где разные ветры могут рассеять ваше благодатное настроение, а хищные птицы, в виде друзей до черного дня, «позобать» самые лучшие зерна святого посева. Ищите Бога там, где сретил Спасителя святый Богоприимец. Ищите Его в храме, порог которого переступайте с сокрушенным вздохом мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному» (Лк.18:13). Там, в священный час литургии, когда «да молчит всякая плоть человека и да стоит со страхом и трепетом и ничтоже земное в себе да помышляет» – в этот благодатный таинственный час трепетным духом своим вы почувствуете Бога и воскликнете, как некогда Мария: «Господь мой и Бог мой».

Здесь действием благодати преобразится и обновится ваш внутренний человек, окрепнет дух, и ясен будет вам весь путь вашей христианской жизни. Наши предки здесь именно черпали ту великую силу, которая создает в народе цельную, не разъеденную сомнениями душу... И потому они любили не только посещать, но и строить храмы. Поезжайте в наши древнерусские города... Посмотрите там на множество старинных церквей, и вы поймете, отчего вера наших предков была так горяча, и ясна, отчего она горела также, как пылают сейчас золотом эти высокие, как бы приподнятые, главы, сохранившиеся от нашей седой священной старины.

Они духом своим жили в храмах и отсюда выносили тот богатый запас нравственных сил, которому мы удивляемся, но сохранить который не умеем. Русский православный человек! Пусть же каждый день, а праздничный в особенности, будет для тебя благодатным сретением Господа и, прежде всего, в храме, как селении славы Его; пусть святый крест, который возлагается на каждого из нас от купели крещения и знамением которого мы ограждаемся, будет живой проповедью для тебя того, что жизнь есть подвиг, а святый пост есть по преимуществу время, когда мы должны подвигом добрым подвизаться. Аминь.