Жизнь патриарха Никона в ссылке и заключении после осуждения его на московском соборе 1666 года

Историческое исследование по неизданным документам подлинного следственного дела патриарха Никона

По приговору московского собора 1666 года всероссийский патриарх Никон за разные вины присужден был к низвержению из патриаршего сана и к ссылке в заточение в один из дальних монастырей России, чтобы здесь до самой своей кончины он беспрепятственно и безмолвно оплакивал свои грехи¹. Но еще при самом объявлении этого приговора встретились большие затруднения к точному его выполнению. Патриарх Никон продолжал пользоваться любовью народа, не смотря на восьмилетнее удаление от дел церковного управления. Величие его имени поддерживалось не только величием его сана, но и величием дел, совершенных им в церкви и государстве, памятью о прежней близости его к государю, особенно же благодарною памятью об обширной благотворительности его бедным людям. Потому 12 декабря, когда Никон вызывался выслушать соборный приговор, толпы народа еще с утра наполняли кремлевскую площадь, желая может быть в последний раз видеть своего великого патриарха. Власти опасались при этом какой-либо демонстрации со стороны народа и против нее приняли строгие меры. Патриарх Никон ехал с архангельского подворья, где он жил во все время суда над ним, на санях под прикрытием усиленной стражи стрельцов; перед ним шли мстиславский епископ Мефодий и архимандрит печорского нижегородского монастыря Иосиф, посланные звать его на собор для выслушания приговора; сзади его шли приближенные к нему келейные его иноки Феодосий и Марк. Соборное заседание открыто не в столовой государевой палате, где прежде происходил суд над Никоном, но в маленькой Благовещенской церкви на задних воротах Чудова монастыря, где временно проживали восточные патриархи. Впечатлительный государь не мог присутствовать при низложении патриаршего достоинства с бывшего своего „собиннаго друга“ и вместо себя назначил быть при этом своим боярам; во главе их стоял князь Никита Иванович Одоевский, давний враг патриарха Никона. Духовные члены собора присутствовали в полном составе, имея во главе двух восточных патриархов Паисия александрийского и Макария антиохийского; но из архиереев не все охотно присутствовали на соборе: по словам Шушерина, вологодский архиепископ Симон, сочувствовавший Никону, сказался больным, но был приведен на собор насильно, и во все время чтения приговора плакал об участи любимого им патриарха:, другой епископ черниговский Лазарь Баранович, бывший свидетелем печального зрелища, после отозвался о нем и о своем душевном состоянии таким образом: „зрелище было изумительное для глаз и ужасное для слy­xa; я страдал и издыхал от ударов, переносил ужасы и упал духом, когда погасло великое светило“². Когда доложено было о прибытии Никона, члены собора вошли в церковь, патриархи и все архиереи, кроме Афанасия иконийского, бывшего тогда под запрещением, облачились в мантии, возложили на себя омофоры и митры, а остальные духовные лица одели ризы; Никон совершил обычное поклонение иконам и членам собора и стал посреди церкви. После краткого молитвословия патриархи велели читать соборное определение по делу Никона; приговор читался сначала по-гречески экономом антиохийской церкви, пресвитером Иоанном, потом громогласно по-русски личным недоброжелателем Никона, рязанским архиепископом Иларионом. Слушая приговор, видоизмененный против объявленного ему прежде словесно на суде, Никон возражал против обвинений и делал личные обращения к Илариону. Восточные патриархи спешили прекратить эти замечания и укоры Никона и приступили к обряду низвержения его из патриаршего сана. Сначала они приказали Никону снять с себя патриарший клобук; но Никон отказался сам это сделать, указывая на то, что он принял патриарший сан не добровольно, но по просьбе государя, принял его открыто в соборной церкви при множестве бояр и народа, и теперь протестует против такого низложения его в отсутствие государя, не при народе и в такой маленькой церкви, которую он же устроил: „Если бы я в чем был повинен и осуждения достоин, то от чего вы это тайно творите, как татие? Пойдем лучше в соборную церковь, и там делайте со мною, что хотите“. „Там или здесь, все едино“, отвечали ему патриархи, „мы исполняем только волю собора и государя; а что нет здесь царского величества, в этом его вина“. Затем александрийский патриарх Паисий, как вселенский судия, подошел ближе к Никону, сам сбросил с него клобук, украшенный серафимом, надел на него простой клобук, сняв его с находившегося тут греческого монаха; торопливо сняли с Никона и верхнюю богато украшенную патриаршую панагию, а другую панагию на нем не заметили и снять позабыли. Никон при этом не преминул посмеяться над восточными патриархами: „Бедные, подневольные вы странники, пришли сюда издалека не на доброе дело, не мир устроить, но чтобы найти себе денежную милостыню и ею потом заплатить дань своим поработителям; разделите этот клобук и панагию между собою, вам достанется много жемчугу и золота на свои нужды и утешение; возьмите и мантию мою, если желаете“. Услышав это, патриархи отдали снятые клобук и панагию стоявшему возле Никона монаху его Марку, а о мантии сказали: „Следовало бы снять теперь с тебя и мантию, но по просьбе государя дозволяем тебе носить ее на время, пока не приедешь в назначенную тебе обитель“. Архиерейской мантии и посоха не взяли тут у Никона „страха ради всенародного“, добавляет Шушерин. Таким образом обряд низложения Никона оставался далеко не выполненным; даже объявленный теперь соборный приговор долго после того не был окончательно оформлен и подписан³.

Обратное шествие Никона с собора на подворье в патриаршей мантии и с посохом в руках, в преднесении патриаршего клобука и панагии, давало возможность скрывать на время от народной толпы сущность соборного определения, только что выслушанного Никоном; народ по-прежнему видел Никона в патриаршем сане и продолжал считать его патриархом. Грубые насмешки над Никоном сопровождавшего его спасо-ярославского архимандрита Сергия, направленные к унижению его чести и достоинства, едва не вызвали открытого волнения в народе; со стороны последнего раздался протест против оскорблений опального патриарха; но окружавшая Никона усиленная стража поспешила замять это волнение и протестовавшие быстро были схвачены и выведены из толпы. Низложенный Никон видимо старался сохранить в себе спокойствие духа и, прибыв на подворье, сел за любимое им чтение толкований Златоуста на послания апостола Павла в назидание себе и своим приближенным. Злобный архимандрит Сергий, подосланный следить за дальнейшим поведением Никона, не один раз и в кельи пытался раздражить Никона, но не имел в том успеха. А собравшиеся около Никона келейные и монастырские его старцы во время вечерни на ектениях продолжали по-прежнему именовать его святейшим патриархом, не смотря на сделавшееся теперь известным определение собора и язвительные напоминания Сергия⁴.

Между тем московское правительство спешило отправкою Никона в заключение, чтобы замедлением пребывания его в Москве не вызвать новых народных возмущений. Местом заключения его назначался бедный Ферапонтовский монастырь вблизи монастыря Кириллобелозерского. Для надзора за низложенным патриархом назначено быть „благоискусному мужу архимандриту опасения ради, да не дерзнет кто от безчинных ругатися ему и обиду творити, он же сам (Никон) впредь да не дерзнет коварств каких составляти. Еще же завещася при нем быти честному мужу дворянину с малым числом людей служилых, всякаго опаства ради, дабы к нему и от него мятежным писанием не исходити“. 13 декабря еще перед утром в кельях Никона быстро чередуются разные посланцы. Первым прибыл окольничий Иродион Стрешнев с царскими ему подарками, деньгами, собольими и лисьими шубами в дальнюю дорогу и с просьбою дать благословение царю и всему его семейству; душа доброго государя, как видно, не оставалась спокойною по низложении Никона и желала облегчить положение прежнего друга, смягчить предстоящую с ним разлуку и вызвать его на взаимное примирение. Но Никон, замечая непоследовательность в отношениях государя к нему, ответил: „если бы благоверный царь желал от него благословения, то не оказал бы ему такой немилости“ низвержением из сана; присланных даров не принял и благословения государю не дал, не смотря на усиленные просьбы о том Стрешнева. По удалении последнего, явились к Никону послы уже от патриархов и собора с повелением возвратить патриарший клобук и панагию, снятые у него вчера на соборе; Никон тотчас же исполнил волю собора. Затем в келью Никона явился стрелецкий полковник Аггей Шепелев, назначенный провожать его до места заключения, с объявлением о приготовлении к немедленному выезду из Москвы.

Морозное декабрьское утро покрывало еще тьмою столицу; до полного рассвета оставалось несколько часов. У кельи Никона стоял уже наскоро приготовленный собственный его возок, в котором он прибыл из Воскресенского монастыря на суд и теперь должен был отправиться в дальнюю ссылку; в возок запряжены были лошади из царской конюшня. Жители Москвы, узнав об отправке Никона, направились в кремль проводить бывшего своего патриарха. Тогда приказано хитростию удалить народ из стен кремлевских; стрельцы „не яко с яростию или отгнанием, но с тихостию“ передавали собравшемуся народу, что Никон пойдет из кремля чрез спасские ворота по Сретенке. Поверив этим словам, народ побежал в Китай город, чтобы там на просторе лучше увидеть патриарха; между тем Никона наскоро посадили в повозку и быстро повезли в противоположную сторону на каменный мост в арбатские ворота. 200 стрельцов окружили его поезд, не позволяли никому из посторонних подойти к нему близко и в таком виде провожали его через Каменный и Земляной город; в земляном городе было выстроено 1000 новых стрельцов в полном вооружении и с горящими фитилями. За городом произошло трогательное прощание Никона с провожавшими его старцами и некоторыми собравшимися тут приверженцами его из мирян. Никон благословил их и дал им наставление. Колонны стрельцов возвратились назад, а пристав Шепелев с 50 стрельцами и с новоспасским архимандритом Иосифом быстро помчал Никона по дмитровской дороге⁵. Добровольно отправились с Никоном разделять его заключение два иеромонаха Воскресенскаго монастыря – Памва и Палладий, два иеродиакона – Иоасаф и Маркелл, воскресенский старец – Флавиан и два бельца – клинского уезда Воскресенского монастырского села Завидова дьячок Гераско Матвеев и костромского уезда домового патриаршего села Вятского Ипатко Михайлов⁶. Отъехав от Москвы 25 верст, пристав Шепелев приказал остановиться близ реки Клязьмы и здесь простояли два дня. Остановка произошла от того, что за быстрою отправкою Никона из Москвы не успели еще составить подробных инструкций, каким путем его весть, как содержать и охранять его в заключении. 13 Декабря от имени патриархов и собора издан был наказ на имя нижегородского печерского архимандрита Иосифа „ехать ему с монахом Никоном, что был московский патриарх, в Ферапонтов монастырь и быть ему там с ним до указу и дорогою ему, архимандриту, беречь, чтоб монах Никон писем никаких не писал и никуды не посылал, также и в монастыре беречь накрепко, чтоб ему, Никону, никакого оскорбления никто не чинил, а приехав в монастырь мантию архиерейскую и посох взять, а буде не даст, и велеть мантию снять и посох дать и прислать их к Москве, и святейшим патриархам и собору о том отписать; а монастырским ему, Никону, владеть ничем не велеть, а пищу и всякой келейный покой давать ему монаху Никону⁷ по его потребе“. 14 числа состоялся особый царский наказ на имя того же архимандрита с тем же предписанием ехать ему с Никоном до Ферапонтова – „по которому пути и на которые городы велено ево весть по благословению св. патриархов и всего собора и по подорожной на Дмитров и Углечь, какова ныне послана к Агею Шепелеву“⁸. По получении этих инструкций и по смене новоспасского архимандрита нижегородским, Никона повезли дальше.

В дороге Никон и свита его испытывали большие затруднения. Холодное зимнее время сильно давало им чувствовать недостаток в теплой одежде, так что новоспасский архимандрит при своей смене принужден был отдать Никону свою шубу и треух (особый род теплой шапки с наушниками); приближаясь к Угличу, Никон хотел было послать туда своих старцев купить себе и своей свите теплую одежду, но пристав Аггей Шепелев этого не позволил. Везли их с усиленною скоростию, останавливаясь только для перемены лошадей и на ночлегах; сильные царские лошади по неустроенным тогда проезжим дорогам и ухабам несли их так быстро, что не один раз вываливали Никона из саней, и от ударов о стоявшие по дороге и особенно в лесах деревья Никон сильно расшиб себе голову. Никона везли под сильным конвоем и желали скрыть его от взгляда посторонних людей; для этого поезд со всех сторон был окружен постоянно стрельцами, никому из встречных лиц или при остановке поезда не позволялось подходить к нему близко, тем более разговаривать с ссыльными. Жители Углича, узнав о проезде Никона, вышли к нему навстречу и хотели поднесть ему нужную одежду и пищу, но Шепелев с побоями разогнал всех вышедших навстречу и проехал город без остановки. 15 верст за Угличем стояло село, в котором тогда была ярмарка; Шепелев вперед послал разогнать с улицы всех торговцев; так он делал во всех деревнях и селах. Даже те дворы, в которых приходилось останавливаться, всегда наперед очищались и всех людей, живших в этих дворах, удаляли из дома. Но не смотря на все предосторожности пристава, окрестные Жители разными путями успевали узнавать провозимого мимо них опального патриарха и при случае спешили оказать ему знаки своего внимания и сочувствия. Раз в одной деревне перед Мологою из подполья дома, где остановился Никон и откуда наперед выгнаны были его обитатели, вылезла спрятавшаяся здесь старуха и вручила ему 20 рублей деньгами и теплую одежду; близ Мологи из приписного к патриаршему дому Афанасьевского монастыря вышел приветствовать Никона строитель со всею братиею, хотя и прогнан был за то Шепелевым⁹. В 30 верстах за Мологою в деревне Березове ночью под окном одного крестьянского дома постучались лица близкие к Никону, бывший его подьякон Иван Васильев и Николай Олышевский; они возвращались с Крестного монастыря, куда были посланы Никоном еще из Воскресенского монастыря для заготовки красной рыбы; попросив у крестьянина испить квасу, они от него узнали, что в эту ночь в этой деревне стоит патриарх Никон; и не смотря на то, что они не укрылись от внимания Шепелева, были им схвачены, допрошены и потом выпровождены за деревню в поле, они имели возможность сообщить о своем проезде Никону и вскоре получить от него весть: на одной из следующих деревень до дороге к Москве их догнал неизвестный человек, назвавшийся извозчиком, спросил Николая Ольшевского, передал ему письмо и сказал: „подал де ему то письмо из окошка неведомо кто и велел отдать ему, Николаю “, а в том письме были роспись и наказ Никона, чтобы прислать ему в Ферапонтов монастырь 10 бочек семги и сигов, остальную рыбу продать в Ярославле, а вырученные за нее деньги прислать ему в заключение¹⁰. Все эти факты показывают, что у патриарха Никона повсюду были сторонники, ему сочувствовавшие и готовые облегчить его положение, не смотря на строгость отношений к нему правительства.

В восемь суток по выезде из Москвы, или правильнее, за исключением двухдневной стоянки близ Клязьмы, в шесть суток Никон проехал около 700 верст с такою скоростию, с какою ездили тогда «на спех» все царские гонцы из Москвы до Ферапонтова. Пристав Шепелев наперед послал в Ферапонтов монастырь к игумену Афанасию и братии уведомление о привозе к ним Никона и наказ о заготовке ему помещения; вместе с тем он строго наказывал игумену, чтоб кроме него никто из братии не присутствовал при встрече Никона. 21 числа декабря на рассвете Никон был привезен в монастырь. Тотчас по приезде, когда он не успел еще осмотреться и разобрать своих вещей, явились к нему пристав Шепелев, архимандрит Иосиф при депутатах, игумене монастыря Афанасие и келаре Макарие Злобине, для вызова его в монастырскую церковь и выслушания соборного и царского повеления. Утомленный с дороги и больной от ушибов, Никон отказался к ним выйти и чрез своих старцев спрашивал их о сущности этого повеления. Те объявили, что им велено взять оставленную у него на время архиерейскую мантию и патриарший посох; Никон тотчас же отдал их беспрекословно. Так совершился последний акт лишения Никона знаков и отличий патриаршего достоинства и сана.

Началась для бывшего патриарха тяжелая, по временам мучительно тревожная жизнь в ссылке и заключении, продолжавшаяся около пятнадцати лет. Тяжести и тревоги ее происходили от многих причин, скрывавшихся частию в личном характере Никона, частию вне его, в окружавшей его обстановке, в приставленных охранять его лицах, в отношениях к нему государя и высших правящих сфер, наконец в современном ему ходе общественной жизни всего московского государства. Уединенная жизнь была знакома патриарху Никону и прежде; еще находясь на высоте своего патриаршего могущества, он любил по временам уединяться или в свои патриаршие кельи, или в устроенный им Воскресенский скит. Но тогдашнее уединение представляло большую разницу с нынешним; тогда он уединялся добровольно для спокойной молитвы, для обсуждения задуманных им церковных реформ, для подготовки себя к предстоящей усиленной работе; теперь уединение его было подневольное. Душа его при воспоминании о тех трудах, которые он понес для блага церкви, оставалась неспокойною; его мучило сознание того, что главные церковные реформы его одобрены собором, а мелкие факты из его жизни, ошибки в административной деятельности, обычные в то время, из-за личных интриг частных лиц подвергнуты сильному осуждению и послужили предлогом небывалому в русской церкви наказанию -низложению с престола ее патриарха. Его мучила мысль, что сам государь, прежде во всем ему доверявший и так его любивший, одобрявший прежде все его действия и распоряжения, теперь обнаружил такую слабость характера, что вопреки собственному сознанию, против своей воли, уступил личным интригам частных лиц, отдал его на поругание врагов и унизил его в глазах церкви и общества. Никон сильно чувствовал это свое унижение, считал его несправедливым, сознавал вредные последствия его для церкви; могучая душа его, из детства настроенная и приученная более к практической, чем к созерцательной деятельности, не могла потому примириться с новою печальною долею, но постоянно ждала и искала выхода из заключения если не к прежней своей широкой деятельности, тο по крайней мере к более спокойной жизни и деятельности в основанном, но не достроенном еще им Воскресенском монастыре, где он приготовил себе и могилу. Сам царь Алексей Михайлович постоянно поддерживал и подогревал в Никоне мечты о возможности перемены в его положении; он часто посылал к нему своих бояр с дорогими подарками, осведомлялся о его нуждах и выполнял разные его просьбы; вопреки соборному определению, называл его „святым великим отцем“, просил у него молитв и благословения, желал восстановить с ним полное примирение. В Москве при дворе было несколько лиц из духовных и бояр, которые также сочувствовали Никону, вели с ним тайную переписку, сообщали ему о всем, что думает о нем государь, и с своей стороны принимали разные меры к облегчению его участи. Наконец, величие патриаршего сана, которым прежде был облечен Никон, величие совершенных им дел, обаяние имени его, не охладевшее в народе, несмотря на усиление раскола, настолько привлекали общественное внимание к Ферапонтовскому узнику, что по временам он едва успевал принимать знаки сочувствия приходивших к нему лиц и не мог избежать того несчастия в жизни великих людей, когда враги общественного порядка спешили воспользоваться их обаянием и их славное имя припутывали к своему преступному делу. Не дремали в свою очередь и враги Никона; опираясь на соборное о нем определение, они старались помешать добрым отношениям к нему государя, постоянно следили за сношениями и жизнью Никона в заключении, старались перетолковывать действия его в худшую сторону, составляли на него ложные доносы, искали случая перевесть его в более дальнее и крепкое место. Пока был жив царь Алексей Михайлович, действия врагов Никона не имели большого успеха: царь часто не давал хода их жалобам и доносам. Весь вред этих доносов со стороны врагов Никона ограничивался тем, что слабый характером государь стеснялся в своих отношениях к Никону, сулил ему перемену на лучшее и не исполнял своих обещаний; отправлял ему послов с разными благожеланиями и словесными приказаниями, переменял приставов, стеснявших Никона, но не давал им в руки никаких письменных инструкций и полномочий, которыми бы они могли вполне заручиться. От того тяжелое положение Никона в ссылке еще более увеличивалось; он ставился под произвол назначенных к нему приставов, которые согласовали свои действия с взглядами разных сильных при дворе лиц и сообразно с тем или увеличивали или ослабляли строгость своих отношений к Никону. Такая неопределенность в положении еще более мучила Никона. Неудовлетворенный в своих стремлениях и беспокоимый отовсюду, он во все время своего заключения пря царе Алексее Михайловиче попеременно или впадал в раздражение, открытое резкое порицание всего его окружающего, или переходил к мелочным придиркам, жалобам на свое состояние и унизительным просьбам из-за вещей малозначащих. По смерти царя Алексея Михайловича, с переменою придворных партий, против Никона тотчас же выступили все силы, враждебно к нему относившиеся; собраны были все ложные доносы, поданные против него в прежнее время; доносы эти вошли в один обширный по объему и сильный по содержанию и краскам обвинительный акт, по которому Никон без следствия и суда был переведен в более тяжкое заключение из Ферапонтова монастыря в Кириллобелозерский. Пораженный этим новым ударом, ослабленный в неравной борьбе с обстоятельствами, год от году ослабевавший в силах от прежнего нравственного напряжения и от наступавших телесных недугов, Никон в это время впал в то состояние, когда постепенно притупляются у человека и чувство недовольства своим состоянием и чувство желаний; он достиг глубокой старости и постепенно в полном одиночестве, несколько лет не встречая ни откуда сочувствия, потухал, как потухают последние искры под пеплом догоравшей светильни; объявленная ему царская милость не могла уже воскресить его к жизни, и восстановление его чести и славы могло произойти уже после его блаженной кончины.

Патриарх Никон на первых же порах по прибытии в Ферапонтов монастырь встретил для себя большие затруднения. Братия монастыря с неудовольствием приняла к себе опального патриарха, тяготилась его присутствием и содержанием. В день приезда его она составила челобитную государю, в которой так описывала свое, затруднение: «Ныне прислан к нам бывший патриарх Никон, а указу нам нет, какова ему пища давать; а монастырь у нас бедный и скудный, и погорел без остатку, и келейным покоем и стесненье великое, и хлебу не дорода – вызяб весь; а крестьян твоего жалованья за монастырем 321 двор, и то в разных городах. И о том, государь, о келейных покоех и о пище что ты, великий государь, укажешь»¹¹. За недостатком удобного помещения, особенно после пожара, незадолго до прибытия Никона истребившего в монастыре кельи и ограду, Никону со свитою отведены были находившиеся за монастырем больничные братские кельи „смрадныя и закоптелыя, еже и изрещи неудобно»¹². Неудобства такого помещения сряду же вызывали ропот в заключенных. Никон жаловался государю на пристава Шепелева: „он, везя меня, многия напасти мне делал, и привезши посадил меня в больничныя кельишки, и я в них с угару и нужды едва не умер“¹³. Келейные старцы Никона, добровольно согласившиеся разделять с ним заключение, жаловались в свою очередь на то, что их как в дороге, так и по приезде в Ферапонтово держали под строгим караулом и не давали свободного выхода из кельи. По этому поводу Никон в первый же день по приезде в заключение сообщал приставленному для надзора за ним архимандриту Иосифу, и последний доносил в Москву восточным патриархам и собору: „говорит монах Никон, чтоб тех старцев и бельцов пускать по воле, куды они похотят ити или ехать, и воли б у них не отъимать; а я тех старцев по воли и иных приходящих к нему без вашего указу пущать не смею, и о том что вы прикажете“¹⁴.

19 января 1667 г. в ответ на просьбы из Ферапонтова монастыря прислан был сюда новый пристав дворянин Степан Лаврентьев Наумов с 20 стрельцами на смену прежнего пристава Аггея Шепелева. Ему не дано было особых письменных инструкций для надзора за бывшим патриархом, но из приказа тайных дел объявлен словесный наказ от царского имени склонять Никона к примирению с государем и сообразно с действиями Никона в этом направлении относиться к нему или снисходительно, или строго. Поручение по своему характеру весьма затруднительное. Никон особенно на первых порах никак не мог примириться с мыслию о своем заключении, считал себя несправедливо осужденным и потому, увидев, что новый пристав не привез ему царской милости, а только хлопотал о примирении и благословении для успокоения смущенной совести государя, сряду же в резких формах отклонял это примирение. «Ты боишься греха, просишь у меня благословения, примирения, писал он государю; но я даром тебя не благословлю, не помирюсь; возврати из заточения, так прощу... Когда перед моим выездом из Москвы, ты присылал Родиона Стрешнева с милостынею и просьбою о прощении и благословении, я сказал ему – ждать суда Божия. Наумов говорил мне те же слова; и я ему тоже отвечал, что мне нельзя дать просто благословения и прощения. Ты меня осудил и заточил; и я трикраты тебя проклял по божественным заповедям паче Содома и Гомора: в первый раз, как уходил (в 1658 г.) с патриаршества ради гнева твоего, выходя из церкви отряс прах от ног своих; во второй раз, как приходил пред Рождеством (в 1664 г.) и был изгнан, во всех воротах городских отрясал прах; в третий раз, как был у тебя в столовой в другой раз, выходя, стал посреди столовой и, обратясь к тебе, отрясая прах ног, говорил: кровь моя и грех всех буди на твоей главе»¹⁵. 18 марта того же года произошла смена и архимандрита, приставленного к Никону; на место нижегородского архимандрита Иосифа прибыл новый, известный уже нам добротою своих отношений к Никону по отъезде его из Москвы в Ферапонтово, отставной новоспасский архимандрит Иосиф, живший на покое в Троицко-Сергиевой лавре¹⁶. Сряду по прибытии нового архимандрита, пристав Наумов посылал его с стрелецким сотником Тихоном Лабутиным уговаривать Никона, чтоб он написал государю письмо в примирительном духе и дал ему свое благословение, обещая за то всякую милость от государя и возвращение из ссылки в один из построенных им монастырей; но Никон остался по прежнему непреклонным. Понятно, такой отказ Никона от примирения не мог содействовать облегчению его участи. Никон оставался жить в прежних кельях и подвергнут в них большему стеснению. Степан Наумов, во словам Никона, „приложил зло ко злу, свет келейный у меня отнял, окна заковал железными крестами (решеткой), так что и днем приходилось с лучиной отправлять келейное правило; и из кельи не велел никуды ни ходить, и в келью и близ кельи проходить и, подавать никому не велел, и так морил меня с моими келейными старцами“¹⁷; близ монастыря проходила тогда большая дорога на Каргополь; пристав велел отвесть ее на другое место, подальше от монастыря, чтоб из посторонних никто не мог проходить мимо кельи Никона¹⁸. Тягость такого заключения особенно отзывалась на келейных старцах и служках Никона; иеромонах Палладий, иеродиакон Иоасаф и два бельца Герасим Матвеев и Ипат Михайлов подали две челобитные на имя государя; в них писали, что, отправившись добровольно проводить бывшего патриарха, они рассчитывали на свободу своей жизни, но теперь сидят под караулом, а воли им и отпуску никуда нет, и потому просили государя об освобождении их из заключения и возврате на прежние места своего жительства. 15 марта состоялся приказ государя об их отпуске; 5 апреля они выехали из Ферапонтова монастыря, 10 апреля были уже в Москве на допросе у патриарха Иоасафа, причем дали подробные сведения о жизни Никона в заключении; 22 числа из патриаршего разряда отправлены в Воскресенский монастырь, куда они привезли собственноручную роспись Никона с просьбою прислать ему в Ферапонтов монастырь книг, денег, рыбы и всякого хлебного запаса¹⁹.

Приезд из Ферапонтова непосредственных свидетелей жизни заключенного патриарха и рассказы их о тягости этого заключения обратили внимание правительства на патриарха Никона; в июле того же 1667 года государь послал в Ферапонтово своего стряпчего Ивана Образцова с нарочною целию проверить на месте слухи о тяжелом положении Никона и насколько возможно облегчить его заключение. Образцов, явившись к Никону, объявил, что пристав Наумов держит его за железными решетками без царского позволения и за то будет наказан; патриарху и старцам его дозволялся свободный выход из кельи и приход к нему лиц посторонних с ведома пристава; вручил Никону большую денежную царскую милостыню²⁰, а игумену, келарю и братии Ферапонтовского монастыря объявил царский наказ для улучшения хлебного содержания ссыльного патриарха дать ему во владение бородаевское озеро и монастырский невод с ловцами, а в бородаевской волости на реке Шексне дать ему право ловить красную рыбу – осетров и стерлядей²¹; вместе с тем приказано выстроить ему новые кельи²². За самоуправство пристав Наумов был посажен Образцовым под арест – в сторожку часа на три; патриарх Никон был очень недоволен таким малым наказанием пристава: „Стефан мучил меня тридцать недель, а его посадили только на три часа“; но пристав явился к патриарху с просьбою о прощении, оправдывал свои прежние отношения к нему распоряжениями высшего начальства: „я человек подневольный, как мне приказано, так и делал“. С этих пор пристав на время перестал относиться к Никону подозрительно, стал навещать его, беседовать с ним, передавал ему разные слухи о том, что происходит в Москве, при дворе, и в государстве. Беседы эти принимали подчас интимный характер. Наумов постоянно сообщал Никону, что царь к нему милостив, хочет не только освободить его из заключения, но и восстановить его в сане: «ты только дай государю благословение и прощение, а государь для тебя ни в чем не постоит, клянусь головою»²³. Смягченный такими заверениями Наумова, патриарх решился исполнить желание государя и написал ему письмо, в котором заявлял: „Ныне 7 сентября приходил ко мне Стефан Наумов и говорил мне вашим государевым словом, что повелено ему по вашему государевому указу с великим прошением молить и просить о умирении, чтоб я, богомолец ваш, тебе великому государю подал благословение и прощение, а ты, государь, меня богомольца своего милостию своею по своему рассмотрению пожалуешь. И я тебя, великого государя, и все твое царское семейство благословляю и прощаю. А когда я, богомолец ваш, ваши государские очи увижу, и тогда вам государем со святым молитвословием наипаче прощу и разрешу, как святое евангелие показует о Господе нашем Иисусе Христе и деяние святых апостол, (которые) всюду с возложением рук прощение и цельбы творили. Смиренный Никон, милостию Божиею патриарх, засвидетельствую страхом Божием и подписал своею рукою“. Для большей силы Никон просил пристава Наумова скрепить это послание и последний подписал под ним: «Я Стефан Наумов, по указу великаго государя его милость сказывал, о умирении и благословении со упрошением молил и просил, и к сему списку руку приложил»²⁴.

Нравственное чувство доброго государя этим посланием Никона было в известной степени удовлетворено; совесть его могла оставаться спокойной; примирение и благословение от заточенного патриарха было получено. Но трудно было удовлетворить личным желаниям Никона, чтобы возвратить ему свободу и дать возможность лично благословить государя. Для этого нужно было уничтожить состоявшееся о нем определение собора и созвать новый собор, который бы перерешал дело его в благоприятном для него смысле. А об этом тогда нельзя было и думать; осудившие Никона восточные патриархи еще жили в Москве, хотя и сами находились в затруднительном положении относительно возвращения на свои престолы. Таким образом положение Никона оставалось по прежнему затруднительным, а после отправки приведенного послания и невыполнения данных ему обещаний, Никон считал себя нравственно приниженным и обманутым; хотя во внешней обстановке своей жизни в заключении он увидел некоторые облегчения, но душа его была неспокойна, и он совершил несколько новых поступков, из-за которых по временам испытывал новые стеснения в своем заключении.

Материальное его положение с 1667 года постепенно начало улучшаться. Еще 5 января 1667 г., сряду по получении из Ферапонтова монастыря донесения о скудости монастырских средств для содержания Никона, издан был на имя властей Кириллобелозерского монастыря указ помогать Ферапонтовскому монастырю в содержании Никона и присылать туда все, что ни потребует пристав, находящийся при Никоне, а приставу велено удовлетворять всем требованиям последнего. Все хлебные и съестные запасы, одежда, обувь, все, что нужно было для домашнего обихода – посуда, мебель, свечи, все, что нужно было для отправления келейного и циркового правила, даже рабочие люди и слуги – все это доставлялось главным образом из Кириллобелозерского монастыря, сначала по мере надобности и по требованиям пристава, потом помесячно и понедельно. Для этого наперед составлялась особая требовательная роспись самим патриархом и при известной его точности и хозяйственной предусмотрительности в росписи подробно отмечалось, какие вещи, в каком количестве и как они должны быть сделаны. Для многих вещей он составлял свои „образцы“; такие образцы были посланы при заказе шести столовых ножиков и вилок, „свеч восковых ручных, что говорят по книгам“; для креста деревяннаго к келейному и церковному правилу он сам вырезал образец из бумаги и подписал его своею рукою; выписывая портных и сапожников, Никон требовал, чтоб они умели делать „доброе монашеское платье, обувь сафьяную по его, Никона, руке“; требуя присылки рыбы, замечал, чтоб рыба была „мерная“ указанной длины, доставлена „в деле, живая в бочках“ и при доставке „у Ферапонтова монастыря не уснула²⁵. За первое время заключения Никона указанные расходы на содержание патриарха Кириллобелозерский монастырь выполнял беспрекословно, потому что запросы на них были еще не велики. До лета 1667 г. приходилось содержать определенное число лиц: самого Никона, трех только келейных его старцев, пристава с 20 стрельцами и архимандрита. Ферапонтовский монастырь хотя и освобожден был от главных расходов на содержание Никона, но и с своей стороны значительно облегчал расходы Кириллова монастыря; он выставлял жизненные продукты первой необходимости – печеный хлеб, мелкую рыбу, давал людей для домашних услуг и крестьян на рыбные ловли для Никона. Но главная тяжелая статья для Ферапонтова монастыря из-за Никона заключалась в усиленной почтовой гоньбе, когда постоянно требовались люди и лошади для отправки разных лиц приезжавших из Москвы по делу опального патриарха, для розыска и доставки разных колодников, замешанных в его дело. На эту тягость для Ферапонтовского монастыря всегда указывает сам Никон и постоянно заботится об ее облегчении. Но все эти тягости в содержании Никона наступили с конца июля, со времени описанного, выше приезда Ивана Образцова.

Тогда приступили к устройству новых деревянных келий для Никона, которые и были закончены к лету 1668 года. Невозможность доставки многих из требуемых им вещей и продуктов, или доставка их не в указанной мере, не по данным образцам начинает раздражать Никона; многие присланные вещи он бракует, отсылает назад кириллобелозерским властям и „в том на них досадует, что они к нему запасу не сполна посылают“, жалуется на то приставу Наумову, грозит доносом на них государю. По этому поводу завязывается длинная переписка и дело доходят до того, что и пристав и архимандрит должны были или сами лично присутствовать при приеме и осмотре присылаемых Никону вещей и продуктов, или просить присылки из Кириллова монастыря особого „грамотнаго человека“, для рукоприкладства на расписках во время приема посылок, „потому что старец Никон в их присылках запирается, будто-де он у их присыльщиков никаких запасов не принимывал прежь сего“²⁶.

После приезда Ивана Образцова открылся доступ к Никону и для лиц посторонних. К нему начали стекаться с разных мест его почитатели; подходили к нему под благословение и по прежнему величали его патриархом; привозили ему разные вести, подарки и деньги. Число келейных его старцев опять увеличилось; с 1668 года в кельях жило уже 6 старцев; а в начале 1669 г. 10 старцев. К нему возвратился прежде ушедший от него иеромонах Палладий и прибывали новые лица: иеромонахи Тимофей, Варлаам, иеродиакон Мардарий, монах Виссарион, Иоаким, Иова серебреник и другие²⁷. Они отправляли для Никона келейное правило, вели с ним взаимную непринужденную беседу и делили обычную будничную жизнь; они же, как близкие доверенные к нему лица, употреблялись им для поручений и посылок в разные места. Чаще всего Никон сносился с своим любимым Воскресенским монастырем; отсюда приезжали к нему монахи и монахини на несколько времени, привозили ему денег и съестных запасов²⁸. Благодаря такому облегчению в участи Никона, имя и слава его опять возрастают в глазах местного населения; думали, что Никон скоро будет возвращен из ссылки на патриаршество; к нему начинают приезжать с поклоном гражданские местные власти – посадские с соседних городов, земской староста с Белоозера, голова с кружечного двора с Каргополя; архимандрит Иосиф и ферапоптовский игумен Афанасий стали открыто величать Никона патриархом и позволяли так именовать его на ектениях. Но в Москве, зорко следили за тем, что делалось в Ферапонтове и были очень недовольны облегчением жизни Никона в заключении; узнал, что Никон без ведома пристава рассылает своих старцев и служек с тайными поручениями; одного из этих служек в августе 1667 г. велено арестовать и сослать, а Наумову сделан был выговор. Наумов опять стал строже относиться к Никону, следил за его перепиской, стеснил доступ к нему посторонних лиц; и когда Никон против того протестовал, то Наумов опять посадил его под крепкую стражу²⁹.

Новый 1668 год был встречен и проведен Никоном весьма тревожно. Первые месяцы он проводил в хлопотах по устройству своих новых келий и возобновлению церковной утвари для отведенного ему храма во имя Богоявления Господня, помещавшегося над воротами монастырскими; через пристава отправлял в Кирилловский монастырь подробные росписи о вещах, которые нужны были ему для церкви и келий; на некоторых из таких росписей намеренно выставлялись отметки о суровом заключении патриарха; так на росписи от 7 февраля 1668 года, писанной рукою старца его Тимофея, значилось: «Роспись седящему во тьме и сени смертной, окованному нищетой и железом, смиренному Никону, милостию Божиею патриарху“³⁰. Но кирилловские власти многого из этих требований не успевали исполнить, многое делали не по присланным образцам, а потом, наскучив усилившимися требованиями Никона, совсем отказалась их выполнять, так что патриарх принужден был многое покупать на свои деньги и содержаться трудами своих келейных старцев. Прекрасную обрисовку жизни Никона за это время представил пристав Наумов в своем донесении государю перед Пасхою 1668 года; он сообщал: „Ныне 1 марта по твоему государеву указу я писал в Кириллов монастырь строителю старцу Ефрему Потемкину, чтобы он прислал бывшему патриарху старцу Никону для келейной и церковной его службы месячную минею и пролог с марта месяца, писал и про свечи восковыя и сальныя, что надобно ему в келью на расход, и что ему надобно запасу муки на хлеб и солоду на квас; и твоему указу строитель явился непослушен, старцу Никону ничего не присылает и впредь досылать во всем отказался; прежния кирилловския власти твоему указу были послушны и запасы всякие и свечи, и ладан посылали, и отказу от них не бывало; а ныне старцу Никону и братии его питаться стало нечем. А братии, государь, с ним живет в келии человек десять и больше; а Ферапонтов монастырь место небогатое и раззоренное от пожару, хлебов у них в монастыре конечно скудно. Да говорил мне словесно бывший патриарх старец Никон, чтобы ты, великий государь, его пожаловал, велел ему с братиею выдавать хлеб и пищу и на свечи и пшеницы на просфоры и всякий запас помесячно; и ты, государь, вели свой указ о том учинить. А братия его, с ним живущая в кельи, священники, диаконы и клирошане, всякую келейную работу ему работают, келии нагревают, и варят, и обшивают; а Ферапонтова монастыря слуг и поваров по сие время в келью к себе не имывали, тружается сам с братиею, и келейный обиход кроме хлеба временем покупаючи ест“³¹. Государь спешил исполнить желание опального патриарха; тотчас же отправил в Кириллов монастырь наказ о доставке помесячно всех нужных ему запасов, а из своих рыбных ловель велел дослать Ннкону живых осетров и стерлядей³². Патриарх Никон, отказавшийся перед тем от приема царских подарков, для дня святой Пасхи (22 марта 1668 года) решился торжественно заявить о своем примирении с государем: сряду после литургии в Богоявленском храме, в котором с этого времени стали совершать богослужение для него его келейные старцы, он пригласил к себе в келью пристава, архимандрита Иосифа, ферапонтовского игумена и келаря вкусить с собою хлеба-соли, за столом велел принесть присланное от царя еще к сырной неделе вино и торжественно провозгласил здоровье государя³³. Но не дремали и враги Никона. Узнав, что он до сих пор продолжает считать себя патриархом и открыто заявляет о своем будто бы невинном заключении „за слово Божие“ и ищет полного примирения с государем, а следовательно и возвращения из ссылки, они всеми силами желали ему в том воспрепятствовать. 9 апреля, ровно через две педели после того, как получено было приведенное выше донесение Наумова о тяжелом положении Никона в заключении и когда доставлено новое донесение пристава о торжественно заявленном Никоном желании полного примирения с государем, в Москве происходило новое соборное совещание двух восточных патриархов с русским патриархом Иоасафом и архиереями но делу Никона. На этом соборе решено было отправить Никона в более дальнюю ссылку и подвергнуть его более суровому заключению. Приводим запись этого нового соборного приговора во всей ее целости: «186 (1668) года апреля в 9 день патриархи Паисий, Макарий и Иоасаф и митрополиты, и архиепископы, и епископы и весь собор, имже прилучися быти в царствующем граде Москве, о Никоне монахе, бывшем патриархе, некиих ради вин судиша быти сице: Из Ферапонтова монастыря, в котором по повелению святейших патриархов и всего собора монаху Никону повелено жить, перевесть ево в иной монастырь в дальний. А Спасского монастыря бывшаго архимандрита Иосифа и иных служебников, которые посланы к нему, Никону монаху, переменить. А на его место на перемену послать из черных же властей, кого великий государь укажет. А тому архимандриту или игумену, кто послан будет, приказать с великим подкреплением под церковною казнию, чтоб никого в тот монастырь, в котором указано будет Никону монаху быти, ни с какими писмами и посылками к нему Никону не пропускать, и никакия б писма ни с кем принесены к нему не были. И от него Никона монаха никаких писем ни к кому и ни с кем не было б. А пищу и питие тому архимандриту или игумену, кому быть у него Никона до указу, святейшие патриархи повелели имать из Кириллова и из иных вологодских и белозерских монастырей»³⁴. Но такое строгое определение собора, шедшее прямо в разрез со взглядами и чувствами государя, не было одобрено государем и осталось без исполнения. Оно только наглядно обрисовало направление двух борющихся сторон в деле опального патриарха и объясняет причины, почему облегчение участи Никона надолго затормозилось.

Никон остался жить в Ферапонтовом мопастыре, но подвергся самому строгому усиленному надзору со стороны пристава Наумова, и до смены этого пристава в половине 1671 года испытывал самые тяжелые душевные муки. Расставленный около келий Никона и в разных местах близ Ферапонтовского монастыря стрелецкий караул внимательно следил за всеми лицами, приезжавшими к Никону; всех этих лиц приводили к приставу для обысков и допроса. Многие из приезжавших не умели или не хотели объявлять о цели своей поездки к Никону; давали фальшивые показания, путались в них, и потому сряду же брались под арест, под караулом отправлялись в Москву в приказ тайных дел к более строгим допросам и пыткам, подвергались наказаниям и ссылке. Все время с лета 1668 г. по конец 1670 года проходило в таких арестах, розысках и ссылках; по делу Никона привлекались к суду и разные монахи, монастырские служки и крестьяне, жившие не только в Ферапонтове и других северных монастырях, но и в самой Москве³⁵. Из таких розысков приводим здесь главные, особенно выдающиеся, характеризующие внешнюю жизнь и душевное настроение Никона за это время, также рисующие и деятельность его келейных старцев и окружавших его приставников.

В петровом посту 1668 г. прибыл в Ферапонтово из Москвы старец Никона Палладий с разными вестями; так как Никона особенно занимали вести о том, что делается теперь в придворных сферах, в кругу людей, близких к государю и имевших влияние на жизнь его в заключении, то Палладий, со слов одного иеромонаха Иоиля, принятого за свое уменье лечить во многих боярских домах, сообщил Никону о Богдане Матвеевиче Хитрово, что он всеми силами домогается быть у государя первым человеком. Весть эта сильно встревожила Никона; в лице Хитрово он видел своего давнего злобного врага; опасался, что с возвышением его он никогда не увидит перемены в своей участи; и потому решился предупредить государя и заявить пред ним обычное в то время „слово и дело“. В октябре он отправил в Москву своего доверенного старца Флавиана с письмом на имя государя; письмо начиналось такими словами: „Иже жив сый привмененный с нисходящими в ров, седяй во тьме и сени смертней, окован нищетою паче желез, богомолец ваш смиренный Никон, милостию Божиею патриарх. Извещаю вам, великим государям, за собою великое ваше слово, а писать тебе нельзя, боюсь изменников твоих: послыша такое твое большое дело, меня изведут, а твое дело погаснет без вести. Пристав Наумов, приходя, сказывал мне милость твою с часу на час, со дня на день, с месяца на месяц; но твоя милость удалилась от меня, зане прогневах ярость твою. И я, видя, что дело твое замедлилось, 7 сентября призывал к келье архимандрита, стрелецкаго сотника, игумена, келаря и всех стрельцов, сказывал твое великое слово... и дело им объявил твое безголовное, что на Москве изменники твои хотят тебя очаровать или очаровали. Я просил дать подводу и провожатых, с кем бы мне отпустить к тебе своего человека. Но пристав Наумов долго в том с криком, бранью и угрозами мне отказывал. Наконец отпустил своего человека, да вора стрельца, а меня велел заковать и около кельи поставить семь караулов“. 20 октября в присутствии государя и бояр Флавиану сделан был допрос, в чем состоит извещаемое им от имени Никона „слово и дело“. Тот передал весть, сообщенную Палладием и слышанную им от инока Иоиля, но перепутал фамилию боярина, вместо Богдана Хитрово придворные происки приписал окольничему Федору Ртищеву. Призванные на очную ставку монахи Иоиль и Палладий отрицали всякий разговор между собою о боярине Хитрово, а Палладий отрицал и передачу этого разговора Никону: „вольно старцу Никону меня поклепать, он затевать умеет“, и при этом же донес, что Никон велел выгнать его, Палладия, из Ферапонтова за то, что он протестовал против утайки Никоном денег, присланных с Иваном Образцовым на старцев. Сделан был обыск в келье Иоиля в знаменском монастыре и здесь нашли разные русские, латинские и польские книги и тетради большею частию астрономического и медицинского содержания. Все эти книги и тетради Иоиль признал своими, в лечении по этим книгам винился и возлагал свою судьбу на волю царя, патриарха и собора. По окончании допроса старец Флавиан и иеромонахи Иоиль и Палладий отданы под караул за приставом, а в Ферапонтов монастырь в начале ноября отправлен стрелецкий голова Юрий Петров Лутохин допросить Никона лично по поводу его извета и разъяснить противоречия в показаниях, данных монахами при обыске. Никон подтвердил, что он доносил о замыслах Хитрово, а не Ртищева, и что Флавиан ослышался; относительно Палладия Никон показал: в свое время „я его не задержал и не отправил к государю потому, что надеялся вскоре сам государевы очи видеть. Сказывал мне Наумов, что великий государь пожалуют, велит взять меня в Москву скоро; выманил у меня Наумов великому государю и дому его благословение и прощение тем, что государь меня пожалует, велит из Ферапонтова освободить и все мои монастыри отдать. Терпел я после того договора год два месяца в заточении и никаких клятвенных слов не говорил; вперед еще мало потерплю, а если по договору ко мне государевой милости не будет, то я по прежнему ничего от государя принимать не стану и перед Богом стану плакать и говорить те же слова, что говорил прежде с клятвою“. Лутохину поручено было проверить и другие жалобы Никона на недостатки в содержании, чего ему не дают из кушанья, от чего он сал носил в келью дрова и воду. Никон показывал, что ему и теперь кроме щей и худого квасу ничего не дают и морят его с голоду, что он дрова и воду носил прежде за отсутствием прислуги, а теперь не носит. Монастырские власти в свое оправдание указывали на садки с всякой живой рыбой, заведенные Никоном; тот объяснял, что эта рыба давняя, „изсиделась“, что свежей привозной рыбы из назначенных для него озер в садках нет. Лутохин осматривал и кресты, поставленные в разных местах Никоном с известною надписью³⁶.

Присылка Лутохина в Ферапонтов монастырь послужила началом обвинения Никона в более тяжком преступлении, – в государственной измене. Новоспасский архимандрит Иосиф, приставленный к надзору за Никоном и сочувственно относившийся к нему прежде, когда узнал, что высшие духовные власти недовольны им, архимандритом, и желают переменить его другим лицом, решился сам просить об этой перемене, чтобы предупредить тем всякие нарекания за свои действия. В октябре он отправил две челобитные, одну на имя патриарха Иоасафа, другую на имя влиятельного тогда в Москве митрополита Павла сарского и подонского; в челобитных оп заявлял: „в прошлом 1667 году марта в 5 день велено мне быть в Ферапонтовом монастыре с бывшим московским патриархом Никоном до указу, и я живу здесь – живот свой мучу на другой год восмой месяц, испытываю нужду и болезнь: у меня ноги пухнут, а ныне на правую ногу и ступить не дает; прежде я писал тебе, патриарху, о всякой своей келейной нужде; и указу мне по се число никакого не бывало; вели святейший патриарх переменить меня“³⁷. Не получая ответа на свою просьбу, архимандрит Иосиф воспользовался приездом Лутохина и подал ему известную челобитную, в которой объявлял великое страшное государево слово и дело, измену бывшего патриарха монаха Никона и пристава Наумова, и просил Лутохина теперь же взять его архимандрита с собою в Москву; „а в Ферапонтове монастыре быть мне не мочно для того, что за такия великия страшныя дела погубят запапрасно и от того государеву делу спона и поруха будет большая“. С этим изветом Иосиф подал и челобитную на имя государя; в ней указывал, что „есть за мною твои государевы великия слова и дела и всякая ведомость“, и просил взять его к Москве и расспросить перед собою. 20 ноября отправлен в Ферапонтово наказ взять архимандрита Иосифа и с провожатыми немедленно доставить его в приказ тайных дел. Здесь архимандрит сообщил: „Весною 1668 г. были у Никона воры, донские козаки; я сам видел у него двоих человек, и Никон мне говорил, что это донские козаки, и про других сказывал, что были у него в монашеском платье, говорили ему: „Нет ли тебе какого утеснения, мы отсюда тебя опростаем“. Никон говорил мне также: „И в Воскресенском монастыре бывали у меня донские козаки и говорили: если захочешь, то мы тебя по прежнему на патриаршество посадим, сберем вольницу, боярских людей“. Никон сказывал также, что будет о нем в Москве новый собор но требованию цареградского патриарха; писал ему об этом Афанасий митрополит иконийский“. Начались новые розыски, пытки и ссылки. При этих розысках один монах Пров донес, что Никон хотел даже бежать из Ферапонтова и обратиться к народу с жалобой на напрасное заточение³⁸. Нам неизвестны документы, в которых излагалась бы сущность этих розысков и ясно открывалась бы степень виновности Никона по первому из этих доносов. Но имеются другие факты, заставляющие признать совершенно страдательное участие Никона в начинавшемся тогда общественном брожении, вскоре завершившемся разинским бунтом. Донские казаки свободно разгуливали тогда по окраинам России и подготовляли смуту; их много было и на севере России, где они принимали деятельное участие в соловецком восстании; за начавшимися с половины 1668 г. усиленными розысками по делу Никона, за постоянным разгоном приставленных к Никону стрельцов для отвоза разных колодников в Москву, пристав Степан Наумов нуждался в пополнении своей стражи новыми людьми, вызывал для того разных монастырских служек и в числе их попадались бродившие тогда донские казаки³⁹; в Кирилловском монастыре также появляются бродячие монахи, побывавшие в шайке донских мятежников и зазывавше местных монахов идти с собой „на низ на Волгу в козачей полк воровской, что Разин слыл, чтобы там попить“⁴⁰. Такие агенты Разина были и в Ферапонтовом монастыре; привлечь им на свою сторону опального патриарха и именем его поднять бунт на всем севере России было заманчиво. В последствии на допросах сам Никон не отрицал того факта, что при Наумове со стрельцами приходили к нему три казака и высказывали перед ним свои нужды и жалобы на правительство; а в обвинительном акте, составленном в 1676 г. против Никона, прямо уже говорится, что «эти три козака звали его, Никона, с собою, чтоб он с ними шел к Кириллову монастырю, а их-де пришло по него 200 человек, а есть де готово и 5,000 человек, и чтоб Степана Наумова убить до смерти и Кириллов монастырь разорить и с тою б казною и с пушки и с запасы идти на Волгу“. Прибавим, что казаки могли и, может быть, пытались употребить над Никоном и насилие. Не этим ли казацким движением, развивавшимся на севере Руси, нужно объяснять тот загадочный факт, что ночью 22 января 1669 года, когда происходили еще розыски по извету архимандрита Иосифа, Ферапонтовский келарь Макарий Злобив «собрался нарядным делом с монастырскими служками, да с приходящими ворами, пьяным обычаем, разбил караул, стоящий у Никона, сотника и стрельцов побил на голову», так что Наумову для усиления охраны пришлось просить государя о присылке новых стрельцов из самой Москвы⁴¹. Во всяком случае, остается только тот голый факт, что донские казаки хотели воспользоваться обаянием великого патриарха, приглашали его перейти на свою сторону, после от имени его рассылали преступные прокламации⁴²; но патриарх Никон не только не изменил государственному долгу, не только не принял преступного предложения, по вскоре предупреждал еще государя о начинающейся великой государственной смуте.

Что касается другого пункта в доносе архимандрита Иосифа против Никона, вопроса о сношениях его с своими приверженцами в Москве и на Востоке в видах пересмотра и отмены состоявшегося соборного о нем определения, то этот пункт имеет за собою некоторое фактическое основание. Афанасий митрополит иконийский, давший важные показания в пользу Никона против полномочий обоих восточных патриархов, прибывших в Россию для суда над ним, хотя и был подвергнут строгому заключению в Симоновом монастыре, но и здесь в 1666 г. не переставал вести тайную переписку с патриархом Никоном⁴³. Во время суда над Никоном Афанасий был освобожден из заключения, оставлен в Москве отправлять церковное богослужение при государе⁴⁴, и в таком положении имел более возможности поддерживать сношения с Никоном. С Востока была уже отправлена горячая просьба об облегчении участи Никона; 15 мая 1668 года бывший константинопольский патриарх Парфений писал государю: „будь царем совершеннейшим, справедливым, тебя зовут милостивым, окажи эту милость требующим, из них есть и один много пренебрегаемый Никон; довольно, довольно для него такого изгнания; молим тебя, возврати его в монастырь свой; для наказания ему достаточно одной ссылки, не обременяй его большим, оставляя такого достойного человека в таком великом пренебрежении, возврати из ссылки крестившего твою благословенную отрасль; не медли царь, молю тебя, но как можно скорее дай освобождение Никону, чтоб возвратился в монастырь свой, да радуется и вся вселенная скорбящая о нем“⁴⁵. Но грамота эта пришла в Москву (20 февраля 1669) спустя много времени после того, как началось расследование по извету новоспасского архимандрита Иосифа; по розыску Афанасий иконийский опять оказался виновным в сношениях с Никоном и 11 декабря 1668 года отправлен в ссылку в макарьевский Желтоводский монастырь на Унжу⁴⁶, где и скончался в 1670 г.⁴⁷ А патриарх Никон по прежнему оставлен в Ферапонтове под строгим караулом.

3 марта 1669 г. скончалась царица Марья Ильинична; царь Алексей Михайлович, рассылавший повсюду милостыни для поминовения любимой супруги, не забыл и патриарха Никона и отправил ему с окольничим Родионом Стрешневым 500 рублей денег. Но Никон, недовольный невыполнением царских обещаний об его освобождении, от принятия царских даров отказался, ссылаясь на то, что и без подарков по одному нравственному долгу он обязан совершать и совершает церковное поминовение по усопшей царице⁴⁸. В разговорах со Стрешневым патриарх, оправдываясь от нареканий за сношения его с донскими казаками, передавал ему и свои соображения относительно движения в казачестве; он указал ему близость великой государственной смуты от воров и изменников казаков; причину этой смуты он видел в интригах и насилиях бояр, враждовавших против государя и шедших против его правительственных распоряжений; эта боярская интрига грозит спокойствию царской семьи и государства; она и без того уже произвела смуту в русской церкви несправедливым тяжелым заключением ее патриарха; и впредь, если эта неразумная запретительная клятва восточных патриархов, осуждением русского первосвятителя наложенная на весь православный российский народ, не снимется, добра ждать нечего⁴⁹. Замечания Никона Стрешневу оправдывались; в октябре 1670 г. рассылаются по русской земле царские грамоты, возвещающие о бунте Стеньки Разина и убеждающие народ не переходить на сторону мятежников⁵⁰. Когда Разин был схвачен и привезен в Москву, то на пытках и на огне допрашивали его и о сношениях с Никоном, причем Разин, брат его Фролка и товарищ его Лазорка дали вынужденные и неопределенные показания, которые после послужили материалом для новых усиленных обвинений Никона в государственной измене. Положение патриарха Никона в это тревожное время было ужасное; перенесенные им сильные нравственные пытки отозвались и на его здоровье. „С тех пор, описывал после Никон свою болезнь, я оцынжал и одряхлел и своим нуждам не могу спострадать; за грехи мои в левой руке боль настала и действовать нисколько не может “. А пристав Наумов 10 декабря 1670 г. писал к кирилловскому архимандриту Никите, что старец Никон волею Божиею „заскорбел гораздо “, желает исповедаться и приобщиться и для этого вызывает к себе своего духовника, указанного архимандрита⁵¹. С следующего года произошло временное облегчение в положении Никона.

22 января 1671 р. царь Алексей Михайлович вступил во второй брак с Натальею Кирилловной Нарышкиной и но этому радостному случаю отправил в Ферапонтово к патриарху Никону стольника Лариона Абрамовича Лопухина с свадебными подарками: прислал ему 700 рублей деньгами, три меха на шубы – соболий, лисий, беличий, сукно и тафту, 15 трубок тонких полотен, 20 полотенцев; Никон дары эти принял и сряду же отвечал государю письмом, в котором благодарил его за оказанное ему внимание и богатую милостыню, высказывал царской семье разные благожелания и в конце не преминул охарактеризовать царских послов, к нему отправляемых⁵². 24 апреля совершилось другое радостное событие. Разин был схвачен, и государь рассылал во России новые грамоты с приглашением привесть благодарственные молитвы Богу за прекращение смуты⁵³. Вместе с ослаблением этой государственной смуты должно было ослабеть и опасение на счет ферапонтовского заключенника; представлялась возможность облегчить его положение. В Москве признали нужным переменить пристава Наумова; 12 мая объявлен указ стольнику князю Самойлу Никитичу Шайсупову ехать на эту смену; через месяц Шайсупов прибыл в Ферапонтов монастырь с новыми стрельцами и 15 июня вступил в отправление своей должности.

Первые беседы патриарха Никона с новым приставом вращались главным образом около одного вопроса, продолжавшего тогда занимать общественное внимание, вопроса о сношениях Никона с донскими казаками; нового здесь ничего и теперь не открыто, и Никон прямо свидетельствовал, что он „на воровскую прелесть казаков не поддался, во всем им отказал и с клятвою им приказывал, чтобы они принесли государю свою повинную, и они пропали неведомо куда“⁵⁴. Полгода жизнь Никона текла по-прежнему; он держался в строгом заключении и к нему не допускали никого из посторонних. Никон жаловался Шайсупову на тягость своего заключения, просил писать о том государю; Шайсупов доносил о том в Москву в приказ тайных дел, просил себе инструкций; ответа ему не было. Тогда, Никон решился сам обратиться с просьбою к государю в 25 декабря 1671 года отправил своего келейного старца иеродиакона Мардария с замечательным письмом, в котором, подробно описав свои прежние отношения к государю со времени возведения своего на патриаршество до ссылки в Ферапонтово, просил у государя ради праздника рождества Христова полного прощения во всех оскорблениях, нанесенных ему в прежнее время; затем Никон делает описание жизни своей в Ферапонтове и в конце письма умоляет государя об облегчении своей участи. Приводим ту часть этого письма, в которой он описывает свое заключение; это описание дополнит изложенные доселе сведения о жизни его при приставе Наумове. „Ради моих вин отвержен я в Ферапонтов монастырь шестой год, а как в келье затворен – тому четвертый год. Теперь я болен, наг и бос и креста на мне нет третий год; стыдно и в другую келью выйти, где хлебы пекут и кушанье готовят, потому что многия части зазорныя непокрыты; со всякой нужды келейной и недостатков оцынжал, руки больны, левая не подымается, на глазах бельма от чада и дыма, из зубов кровь идет смердящая и они не терпят ни горячаго, ни холоднаго, ни кислаго; ноги пухнут и потому не могу церковнаго правила править; а поп у меня один и тот слеп, говорить по книгам не видит; приставы ничего ни продать, ни купить не дадут, никто ко мне не ходит и милостыни просить не у кого. А все это Степан Наумов навел на меня за то, что я ему в глаза и за глаза говорил о неправдах его, что многих старцев, слуг и крестьян бил, мучил и посулы брал... До тебя это дошло, и ты прислал Ивана Образцова с милостивым указом; он поосвободил нас, но Степану никакого наказания не учинил, как было велено, только в хлебенной избе часа на два посадил. А Степан немного спустя начал мучить меня пуще прежняго: служка мой ходит к нему раз десять для одного дела, все времени нет! а если выглянет в окно, с шумом говорит: „я в монастыри писал, чтоб прислали запасное, но они не слушают, а у меня приказа нет, чтоб на них править, пора прихоти оставить, ешь, что дадуть“!.. Когда к Степану весть пришла, что сына твоего, царевича Алексея, не стало, то девка его пришла в другую избу и говорила: «ныне на Москве кручина, а у нашего боярина радость, говорит: теперь нашего колодника надежда вся погибла, на кого надеялся, и того не стало, кротче будет». А теперь князь Самойло Шайсупов делает все по Степанову ж. Прошу тебя: ослаби ми мало, да почию прежде даже не отъиду, прошу еже жити ми в дому Господни во вся дни живота моего“⁵⁵.

Письмо это произвело сильное и благотворное влияние на государя. Вскоре настает большая перемена для Никона и самая лучшая пора жизни его в заключении, продолжавшаяся до лета 1674 года, хотя царь Алексей Михайлович до самой своей смерти охотно выслушивал его просьбы и готов был исполнить почти все, нередко прихотливые, его желания.

Сряду по получении письма от Никона государь отправляет к нему стрелецкого голову Илариона Лопухина и подъячего приказа тайных дел Артемия Степанова с своею государевою милостынею – деньгами, шубами и рыбою. 18 января 1672 года посланные прибыли к Никону и по данному им наказу сначала приветствовали Никона „святым и великим отцем“, вручили ему царские подарки и затем держали пред ним длинную речь, в которой от царского имени давали ему ответь на последнее его письмо государю. Речь царских послов и последовавшее за нею объяснение Никона весьма замечательны для характеристики установившихся теперь добрых отношений между царем и опальным патриархом и для уяснения желаний и дальнейшей судьбы Никона. Царские послы говорили Никону: „Со времени удаления твоего с патриаршаго престола до суда над тобою восточных патриархов государь всегда желал с тобою примирения, но этого не учинилось, потому что ты хотел совершить в государстве новое дело вопреки обычаю вселенских патриархов, оставлявших свои престолы. Теперь же, после письма твоего, государь более прежняго хочет уничтожить всякую вражду с тобою, охотно желает примириться с тобою во всем и сам у тебя просить прощения. Послан ты в Ферапонтов монастырь вселенскими патриархами и собором, а не государем; дворянин и стрельцы посланы с тобою для твоего береженья, а не для утеснения; если пристав Наумов делал тебе какое-либо притеснение, то он делал это самовольно, а не по указу государя, и о том теперь велено расследовать. Родион Матвеев, посланный к тебе с дарами после смерти царицы Марьи Ильиничны, был допрошен и с клятвою извещал, что он настойчиво убеждал тебя принять подарки и поминать царицу и никаких других слов и обещаний, описанных тобою в письме, не говорил и не давал. Ты говорил приставу Шайсупову о приходе к тебе при Наумове донских казаков; объяви, кто на Вологде хотел начать кровопролитие; ты это знаешь, вор Ильюшка шел из Галича от тех мест недалеко; да и вор Стенька Разин в расспросе на пытках и с огня показал, что приезжал к нему под Симбирск старец от тебя и приглашал его идти вверх Волгою, а ты с своей стороны пойдешь к нему, потому что тебе тошно от бояр, они переводят государевы семена; и что у тебя есть наготове для того на Белоозере 5,000 человек; старец тот и на бою был, и в глазах Разина заколол своими руками боярского сына и потом ушел из под Симбирска. Все пророчества о смуте, какия ты передавал Шайсупову, как Божие тебе извещение, узнавал ты не от Господа Бога, а от воровских людей, которые к тебе приезжали; нужно думать, что и смятение и кровопролитие произошли от них. Если бы ты хотел делать добро по заповедям Христовым, то ты об таком великом деле не скрыл бы и тех воров-казаков, приходивших к тебе, велел бы схватить и представить к государю; а трех людей можно было тебе поймать, государевы служилые люди безпрестанно при тебе для береженья были. О всем этом объяви теперь подлинно; а то просишь у государя всякой милости и прощенья, а сам ему правды не объявишь“. На все эти слова и замечания патриарх Никон отвечал по пунктам следующее. Прежде всего он благодарил государя за оказанную ему милость и с свой стороны заявлял: «Всякое враждотворение он разрушит и прощения от великаго государя желает, и прежде сего он писал государю прощение от всего своего усердия и ныне Бог простит его, великаго государя, во всем; и чтоб он великий государь милость к нему простер, как он, государь, обещал, а наветам ложным, что клеветали на него Роман Боборыкин и иные, не верил». Далее Никон отвечал на сделанные ему запросы: „Что я оставил свой престол и опять на него возвращался, это дело не новое, и прежде вселенские патриархи оставлял свои престолы и назад возвращались. Прежняго своего сана я не ищу, ищу только милости у государя и кроме основанных мною монастырей ничем не владел. Собор судивших меня патриархов Паисия и Макария я ставлю ни во что, потому что патриархи ушли с своих престолов и на их места поставлены другие; я повинуюсь константинопольскому патриарху и прочим вселенским патриархам, занимающим свои престолы. Что при Степане Наумове и присланных от государя я говорил много раз досадительно и самому государю так писал, в этом прошу милости и прощения; а что великий государь за эти многия досадительныя слова мои не мстил мне, за то он получит великую награду от Бога. Денег у Стрешнева я не принял потому, что государь меня укорял на соборе и говорил, будто бы я за 100 рублей снял со Стрешнева прежде наложенное на него запрещение; а я простил его по его челобитью, а деньги он прислал вкладом в Воскресенский монастырь полтора года после прощения. О смуте на Вологде и о Разине я ничего не знаю; три казака, приходившие ко мне передавали только о том, что по указу государя они посланы на Невль, велено устроить их землями, но они жить так и пахать землю не привыкли, государева жалованья и корму им не было, и они теперь идут искать себе воли; Наумову о них я не донес потому, что они сказывали про свое многолюдство; я боялся, чтоб смуты не учинить, а оборониться от них было некем; государю же о них я тогда писал и архимандриту Иосифу передавал. Родиону Стрешневу я не говорил прямо про смерть царевича и смуту, а говорил, что по смерти царицы будет другая беда не меньше, а после ней еще хуже будет, так открыто мне от Господа Бога; а я говорил эти слова сердито, досаждая государю; князю же Самуилу Шайсупову говорил о смерти царевича и смуте от казаков уже прямо, потому что это уже совершилось на деле“. В заключение Никон обратился к посланным царским с просьбою об облегчении его участи; указал сначала на трудности своего заключения и продолжал: „Во всем я положился на волю великаго государя, а в Ферапонтовом монастыре жить ему страшно, ибо монастырь не огорожен, и в пище и в служебниках ему скудость; и монастырю от него и от дворян и стрельцев тщета великая, и в хлебе недород и скудость, братию и трудников и стрельцев кормят овсяным хлебом, и того на долго не будет; из Кириллова монастыря присылают ему малую часть, ибо и там скудость в хлебе. Когда его Степан Наумов заключил в келье, то прежние его старцы и келейники разошлись все врознь, а иных выслали, а вновь никого и близко не пропустят. И чтобы государь его пожаловал, велел ему быть в Воскресенском монастыре; а буде почему либо государь быть ему в том монастыре не укажет, он указал бы ему быть в других монастырях его строенья, лучше в Иверском, так как этот монастырь не скуден и в нем ему можно прожить без всякой нужды; а Крестный монастырь его строенья скуден, крестьян немного и стрелецкаго хлеба платит им не в мочь, ибо на них и без того наложено тягло большое – на двор по выти“. Еще просил Никон, чтобы «государь указал быть при нем человеку, кому он государь верит, чтоб над ним всякаго дурна смотрел; а худого у него, Никона, никакого намерения нет; да и лета ево немалыя и постигло его увечье, а призреть его стало некому». На заявление послов, что государь указал освободить племянника его и иных людей, которые из-за него держаны в заключении, Никон благодарит государя за это и просит, чтобы государь пожаловал, простил и всех сосланных из-за него по разным местам в заключение и при этом перечислил имена всех своих сторонников сосланных: „буде Афанасий митрополит иконийский и священник Сысой и Никита Зюзин, да крестник его Дионисий Немчин, который послан в Казань, да певчий Савва, да повар его Савка, посланные в Сибирь, из ссылки не освобождены, то великий государь указал бы им милость, как ему Бог известит“⁵⁶. Выслушав эти заявления и просьбы патриарха, Лопухин и Степанов обещали ему донесть о том государю; а с своей стороны сделали словесные распоряжения к облегчению участи патриарха: для улучшения содержания его, они велели ему брать запасы, нужные для келейного его обихода, не только с Кирилловского, но и с других белозерских монастырей – с Троицкого на устье реки Шексны, Новоезерского, и в прибавку к ним с двух вологодских – Спасокаменного и Прилуцкого; на содержание приставленной к Никону стражи велели выдавать из Кирилловского монастыря определенные хлебные запасы помесячно и съестные запасы по запросу. Приставу Шайсупову приказано не делать патриарху Никону никакого стеснения и открыть ему свободный выход из кельи, так как это стеснение и заключение в келье при Наумове было без царского повеления.

Проходит месяц после этой присылки Лопухина и Степанова; Никон и пристав Шайсупов обнадежены были скорою присылкою от государя письменных указов об облегчении участи заключенных, но указов этих долго не присылали. Кончина патриарха Иоасафа II (17 февраля 1672 г.) и наступившие затем переговоры о выборе ему преемника отвлекали внимание правительства от исполнения данных Никону обещаний; а недоброжелатели Никона намеренно препятствовали облегчению его участи. Тогда Никон решился снова напомнить о себе государю и в начале марта отправил ему собственноручное письмо, в котором также, как и в письме от 25 декабря 1671 г., описывал свое заключение при Степане Наумове, особенно настойчиво указывал на отсутствие точных письменных инструкций приставам, которые могли бы сдерживать их своеволие и насилия, просил себе милости у государя – присылки людей для услужения, дачи им содержания, а себе и той милостыни для помина души покойной царицы, какую он прежде не принял от Иродиона Стрешнева⁵⁷.

Письмо это было доложено государю 21 числа марта; и в тот же день отправлен указ государя на имя пристава Шайсупова: «Ведомо нам учинялось, что у Никона монаха священник его Варлаам болен и слеп, и служебников у него для подачи питья и яствы нет; и как к тебе сия наша грамота придет и тебе дать Никону для службы из тутошных работных людей человек двух или трех, чтоб у него в том никогда скудости не было“. Получив этот указ, Шайсупов объявлял его Никону и об ответе его сряду же доносил государю: „Грамота твоя прислана 27 марта и я того же дня к монаху Никону ходил и твой указ сказывал; а в Ферапонтовом монастыре черный поп один; и монах Никон мне говорил: что де ему черные поп или дьякон не его постриженники ненадобны и в келью к себе их не возмет; а для всякой работы и послужения тутошним работникам быть у него не мочно, потому что, государь, от тутошных людей в келье у него в денежной его казне и в судах многая поруха чинится и пропажа, и верить здешним людем будучи у него в келье не мочно; а розыскивать про такия дела кроме крови нечем; а ему де, государь, такие розыски и ненадобны; а хлеб печь и яствы варить и питье строить про него здешним людем некому, а хлеб по нужде печет и ествы варит он монах Никон про себя сам; и чтоб де ты, великий государь, пожаловал монаха Никона, велел у него быть священнику и дьякону его постриженникам, а для всякой службы – ево же людям, которые у него были прежде в Воскресенском монастыре; а ныне, государь, дети боярские ево и поваренные и всяких чинов люди из Воскресенского монастыря многие живут на Москве по разным местам. Да он же, Никон, говорил мне, что он к церкви не ходит четвертый год, а когда он и ходил, и то за караулом; когда от тебя приезжали к нему голова московских стрельцов Иларион Лопухин, да приказу тайных дел подъячей Артемий Степанов и он де монах Никон им о том и об иных своих нуждах велел у тебя великаго государя милости просить». Донесение Шайсупова получено в Москве 3 апреля; а 13 числа того же месяца государь отправил к нему стряпчего конюха Степана Веригина с приказом спросить Никона, каких лиц из своих прежних постриженников он желает иметь у себя попом и дьяконом и каких работников из Воскресенского монастыря он желает иметь у себя, чтобы он сказал их имена. Ответить прямо на эти вопросы патриарх Никон считал для себя неудобным. По этому поводу Шайсупов доносил государю: „22 числа апреля грамоту я получил и того же числа сообщил о ней Никону, и Никон мне сказал, что теперь он не знает попов и дьяконов своего поставления и работников Воскресенского монастыря, кто из них находится в живых: уже шесть лет прошло после того, как он выехал из Воскресенского монастыря, многие оттуда уже разошлись за это время; а хотя бы он и знал о них, но имен их указать ему теперь нельзя и в неволю насильно вводить их он не хочет, потому что и ныне живущий у него черный поп Варлаам скучает от великой нужды и хочет идти от него. Если же государь захочет прислать кого-либо к нему из Воскресенского монастыря, то нужно посылать таких по их желанию, а не по принуждению, нужно дать им и средства к пропитанию и свободу ходить и ездить, куда захотят без караула, чтобы они по желанию могли и оставить Никона». При этом Шайсупов со слов патриарха доносил государю: „А здесь в Ферапонтовом монастыре место скудное; и запасы из монастырей присылают сюда с большею скудостию и с великим ропотом; присылают из монастырей гнилое и затхлое, что им самим не годно к употреблению“⁵⁸.

Просьбы Никона о личной свободе его и келейных его старцев наконец были уважены. С лета 1672 года он пользуется свободным выходом из своих келий и совершает прогулки по окрестностям Ферапонтовского монастыря. В начале июня он требовал себе из Кирилловского монастыря присылки „лошади доброй с ходью, ступистой, не шарахой, не спотытчивой, да седла сафьяннаго с прибором властелинского, добраго, на чем ему самому ездить, и сукна на полный снимальник“; когда кирилловский архимандрит Никита по этому требованию прислал ему лошадь, мерина серого, прозвищем „ Щеголь“, и седло с принадлежностями, то Никон этой лошади не принял, потому что „цветна“, а велел прислать другую лошадь добрую – карюю, или гнедую, или вороную, или бурую из-темна, да конюха, который бы умел „стряпать около той лошади“, и присланного затем мерина вороно-карего, прозвищем „Москва“, принял; вскоре лошадь эта оказалась нездоровою, ее велели переменить; но власти Кирилловского монастыря писали, что „лучше той лошади ныне у них отнюдь никаковы нет“; в августе того же года снова требовали прислать оттуда „верховую лошадь“ для Никона и другую лошадь с телегой для его келейного старца⁵⁹. Еще при Наумове патриарх Никон ездил в пустынь Нила Сорского молиться; теперь он совершает прогулки пешком и на лошади на свои пруды и на дальние рыбные ловли; а в последствии его обвиняли в том, что он ездил в гости к разным лицам и приставу Шайсупову; все эти поездки совершались с ведома пристава в сопровождении сотника и стрельцов. Число келейных старцев и слуг у Никона теперь тоже умножилось. Шайсупов, прибыв в Ферапонтов монастырь, застал у него одного черного попа Варлаама, еще ферапонтовского служку, дьячка и трех рабочих людей; летом 1672 года у него было кроме Варлаама уже 4 старца; в апреле 1673 г. с ним в кельях жили священник, дьякон, старец, нищий, двое служек, два повара и семь человек рыбных ловцов и работников. В июне 1674 г. кроме старцев у него было уже 22 человека рабочих и служек. Помещение его состояло из новой кельи, построенной после приезда Ивана Образцова близ прежней больничной кельи и братской трапезной; в этой новой келье у него была устроена своя трапезная, в которой он отправлял с своими старцами келейное правило и суточное богослужение; для литургии же по праздникам он ходил под караулом в отведенную для него надворотнюю Богоявленскую церковь.

С облегчением его участи опять стали приходить и приезжать к нему посторонние лица с ближних и дальних мест то за благословением, советами и наставлениями, то для того, чтобы навестить его и помочь ему в его жизни, то за милостынею и помощью в разных болезнях. Обширная благотворительность патриарха, выражавшаяся прежде во времена его могущества в разнообразных видах материальной помощи бедным и нуждающимся людям, со времени его заключения в Ферапонтовском монастыре хотя сократилась в своем объеме, но не уничтожилась, он и теперь раздавал много денег бедным; благотворительность его теперь получает особенное замечательное направление: он начинает лечить болящих, читает над ними молитвы, мажет их освященным маслом, дает им разные лекарства, и больные получают выздоровление. Помощь его больным делается известною в народе, закрепляет за ним славу доброго целителя и привлекает к нему массы больных с дальних мест; бывали дни, когда пред кельями его собиралось больных из окрестных волостей мужчин и женщин человек по сорока и более за один раз⁶⁰.

Естественно с предоставлением большей свободы заключенному патриарху, с приходом к нему новых лиц увеличивались его потребности и запросы. Главный вопрос заключался в прочном обеспечении внешней, материальной его обстановки. Содержание патриарха Никона, его старцев, прислужников и приставленной к нему стражи возложено было на соседние северные монастыри. Последние же тяготились этою возложенною на них повинностию; год от года возраставшая повсюду дороговизна жизненных продуктов давала себя чувствовать и на севере, а увеличивавшиеся постепенно запросы на содержание Никона еще более ставили эти монастыри в трудное положение. Вследствие этого в жизни патриарха Никона с того же 1672 года, вместе с облегчением его свободы, настают усиленные просьбы об обеспечении своего содержания и жалобы на недоставку его монастырями.

24 мая 1672 г. патриарх Никон прислал приставу Шайсупову письмо за своею печатью для отправки его государю; в нем он писал: „Присланные тобою ко мне 18 генваря нынешняго года стрелецкий голова Иларион Лопухин и подьячий Артемий Степанов сказывали мне твою государеву милость, что ты велел брать всякой запас про наш обиход с монастырей Кириллова, Троицкаго, Новоезерского, да в прибавку к ним и с монастырей вологодских – Каменнаго в Прилуцкаго; но с монастырей этих прислано запасов не много; по новой моей просьбе о том к Шайсупову – к нынешней Пасхе мне прислали из Кириллова монастыря 13 гривенок масла, 200 яиц сырых, 100 яиц красных, сметаны только с братскую братину, и не много хлебных запасов; а с других монастырей к Пасхе ничего не прислали. Пристав Шаясупов объявил мне, что эти монастыри отказываются присылать и впредь. А жизнь в Ферапонтовом монастыре скудная; вотчинка за ним не большая, и крестьянишки обнищали до конца; а рыбенка когда и уловится на братию, и то мелкая самая худая, ершишка да сорожка; а что с весны я сам собою добыл рыбы в Шексне, она в саду вся померла. Здесь место пустое, от городов далеко и с деньгами купить нельзя. А которая рыба на Белоозере и в Шексне покрупнее – осетры и стерляди в улове, той рыбы по твоему крепкому указу продать никто не смеет, и по городам запасов ея и товаров продать на мое имя никто также не смеет; потому что у кого было куплено, тем пристав Наумов учинил великие убытки. Да Лопухин и Степанов сказали мне на словах, что ты, великий государь, пожаловал наших старцев и мирских людей – велел освободить из-за приставов и из ссылок; а то, освобождены ли они, и по сие число мне неведомо. И ты, государь, учиня своя о всем том милостивый указ, да будет правда твоя правда во век и слово твое истинно и милость твоя в род и род. Царь государь, смилуйся“⁶¹.

Пристав Шайсупов в донесении к государю, отправленном вместе с этим письмом Никона, с своей стороны сообщал: „От Лопухина и Степанова я получил твой государев указ о присылке запасов монаху Никону из вологодских монастырей, но отсюда прислали запас скудной не против запросу и ныне 15 марта писал ко мне прилуцкий архимандрит Исаия и келарь старец Сильвестр с братиею, что у них скудость большая и посылать нечего; а Каменнаго монастыря архимандрит Даниил с братиею писали, что им не было известия о посылке Никону запасов; из белозерских монастырей прислали не много⁶²; а людям, посланным от Никона в вологодские пределы для сбора и закупки запасов, Каменнаго монастыря архимандрит Даниил явился непослушен и в подводах им отказал и про старца Никона говорил непригожия слова, будто у него мера воровская, а не прямая; а у старца Никона, государь, мера прямая московская таможенная, прислана из Кириллова монастыря за печатью. И я отписки из Прилуцкаго и Каменнаго монастыря и представленную мне доезжую память чернаго попа Варлаама, посланнаго Никоном для сбора, посылаю тебе, великому государю, и ты какой о том указ учинишь“⁶³. Таким образом, тягость содержания патриарха Никона со старцами и пристава с стрельцами по прежнему лежала больше всего на Кириллобелозерском монастыре, отсюда посылаются в Ферапонтов монастырь все хлебные запасы – мука, солод, хмель, рыба, мясо, келейные запасы, сукно для одежды, сапоги, свечи сальные и восковые, богослужебные книги, припасы и люди для скотного двора, лошади, коровы, портные, рыболовы, рыболовные принадлежности; некоторые предметы патриарх покупает здесь на свои деньги; многое присылается ему в подарок к праздникам, Петрову дню, ко дню преподобного Кирилла Белозерского. Но все эти присылки не могли всегда удовлетворять потребностям ферапонтовских жителей особенно при увеличении старцев и служек Никона; кирилловские власти тяготились новыми запросами и стали на некоторые из них отказывать. Однажды на требование прислать для Никона „муки ржаные белые, а рожь велеть молоть отолокши с водою“, они отвечали, что у них в монастыре „ржи с водою столкивать не умеют»; на другое требование прислать 10 плотников для постройки скотного двора, да 10 человек с подводами для возки бревен на дворовое строенье, они отвечали Шайсупову отказом и заявляли: „ныне (в конце августа) время крестьяном работное, рожь к переду сеют и хлеб с полей убирают, а не дворы строят; да и в указе государевом не сказано, чтоб им давать в Ферапонтов монастырь на дворовое строенье плотников и людей рабочих“. Такие отказы не нравились и патриарху; прочитав одну отписку кирилловских властей о том, что у них нет требуемых осетров, красной и белой живой рыбы, он не велел принять посланных ими других запасов «для того, что и есть у них, они того не присылают, а что и пришлют, то не сполна»⁶⁴. Но взаимные неудовольствия между Никоном и кирилловскими властями особенно усилились с конца 1674 года; до тех же пор в жизни Никона выделяется особое обширное следственное дело о расходах Ферапонтовского монастыря на его содержание. В этом деле обнаружились и ропот Ферапонтовских властей на поселение у них Никона, и злоупотребления их при выдаче ему содержания, подлоги в счетах и хлебных мерах и разные беспорядки в управлении монастырским хозяйством.

В августе 1672 г. пристав Шайсупов отправил в Москву следующую жалобу на ферапонтовских властей. „Ныне но указу великаго государя велено мне построить в монастыре приказную келью, где бы мне жить для обереганья Никона; и я построил эту келью, близ кельи Никона; об отделке окон и замков в этой кельи я говорил казначею старцу Иову, но он оказался непослушен и в том мне отказывает. Да 6 июля били челом государю, а мне словесно извещали Ферапонтовские служки, что казначей Иов не платит им зажилых денег, не дает им платья и обуви и из монастыря их гонит, по этому поводу я посылал стрелецкаго сотника Федора Есипова к игумену Афанасию с жалобами на казначея; но игумен отвечал, что ему нет до того дела, ведает то казначей, и что они сами монахи должны идти вон из монастыря; на вопрос сотника, от кого им идти, игумен сказал: как-де их челобитье к архиепископу будет, тогда и ведомо будет, а шестой год их разоряют и им от того разоренья придется из монастыря идти вон“. В то же время власти ферапонтовския, ссылаясь на скудость монастыря, отказали Никону в поставке невода и рабочих для ловли рыбы на Бородаевском озере и на Шексне; тогда Никон сделал свой невод на деньги, присланные от государя и мелкую рыбу отдавал в монастырскую столовую. Перед началом 1673 г. Никон повторил свою просьбу о поставке невода от монастыря, но игумен и братия опять ему в том отказали. 4 февраля патриарх Никон прислал Шайсупову жалобу на игумена Афанасия: „приезжают и приходят к нему (Никону) болящие, всякими болезньми одержимые, для исцеления; и от его молитв и от освященнаго масла помазанья и от лекарств исцеления получают; и тем болящим доведется быть в келье до исцеления безотходно дни по 2 и по 3 и по 4, и по неделе. Никон просит игумена, чтоб для тех болящих, где им пребывать и ему, Никону, к ним приходить, игумен очистил особую келью, потому что у него, Никона, свои кельи тесны и сами де с нуждою пребывают; но игумен Афанасий в том ему отказал“⁶⁵. 7 апреля патриарх Никон вновь заявил ту же просьбу о постройке ему кельи над монастырскими воротами; по этому поводу пристав Шайсупов отправил государю весьма любопытное донесение: „ Ныне в 181 (1673) г. апреля 7-й день призвал меня Никон к себе в келью и просил, чтоб я написал тебе, великому государю: приспело де, государь, время к его, монаха Никона, древней старости и к скорбям, а келья его от церкви удалены и поставлены вне монастыря; а в соборной церкви Рождества Богородицы служба бывает с весны и до зимы у игумена Афанасия с братиею, а с осени и до весны у них бывает служба в трапезе; а ему, Никону, за стужею и за дализною в ту соборную церковь и в то врем ходить невозможно, а приходить к соборной службе за их неисправлением немочно⁶⁶, поют не по уставу, а на крылосах у них бывают робята; а в монастыре над св. воротами церкви во имя Богоявления Господня, а в приделе преп. Ферапонта; а в стене подле той церкви на монастыре келья, что бывала келарская, ветха небольшая, ныне в той келье живут простые старцы. И Никон мне говорил, чтоб эту келью сломать, и на этом месте строить ему у той Богоявленской церкви кельи, чтоб из тех его келий в ту церковь был ему ход для службы литургии беззазорен. Если ты позволишь эту келью строить, то какими рабочими“⁶⁷. Нельзя сказать, чтобы патриарх Никон не сознавал тягости от своего содержания для Ферапонтовского монастыря и не заботился об облегчении этой тягости; и прежде он писал государю о бедности этого монастыря и облегчении наложенных на него расходов; и теперь после того, как монастырские власти отказывали ему на его просьбы, он ходатайствовал пред государем за монастырские нужды и именно по тому пункту, который был для монастыря всего тяжелее. После 15 марта он отправил государю большое письмо, в котором, указав, как ферапонтовский игумен два раза отказывал в постановке рыбного невода, Никон продолжает: „В прошлом 180 (1672) году прислан был твой государев стольник Дмитрий Давыдов в Ферапонтов монастырь взять подводы для отправки из Кириллова монастыря твоего описнаго хлеба к тебе в Москву; тогда же я писал тебе, чтобы ты, великий государь, пожаловал меня – под описной тот хлеб с Ферапонтова монастыря подвод не брал, потому что монастырь этот назначен для нашего обиходу и крестьянишка его на монастырском зделье безпрестанно с работы не сходят, на монастырских и крестьянских подводах постоянно гонцы гоняют и по городам для наших покупок и по монастырям для наших запасов на ферапонтовских подводах безпрестанно ездят, и для твоей приказной избы и караула и наших келей и пристава и сотникова стоялых дворов и стрелецких стоялых изб и монастырского обихода берут всякия подводы; и тогда же по твоему милосердому рассмотрению прислана твоя грамота к стольнику Давыдову, чтобы подвод с Ферапонтова не брать. И ныне 181 (1673) года марта 10 прислана твоя грамота из стрелецкаго приказа на Белоозеро к воеводе Василью Дохтурову, и по этой грамоте на служках и крестьянах Ферапонтова монастыря велено доправить 256 подвод, а доправя, насыпав на те подводы в Кириллове монастыре монастырский хлеб, описанный на тебя, тотчас отпустить их к Москве; и я говорил приставу Шайсупову и просил его напомнить воеводе Дохтурову об указе запрещавшем брать эти подводы. И 15 марта против такой отписки Шайсупова воевода Дохтуров прислал в Ферапонтов монастырь другого пристава с строгою наказною памятью – взять подводы, а служек и крестьян ослушных взять в город Белоозеро на правеж. А по се число в Ферапонтовом монастыре к приказной избе, караулам, кельям и дворам и на монастырской обиход дрова и лучина не ставлены за твоими и иными недосуги, ибо подводы монастырския и крестьянския постоянно в рассылках, а по монастырям для одного дела посылаются по дважды, трижды и более; иные монастыри Ферапонтову ни в чем не помогают – и во всем ослушны, что и пришлют, и то на нашу потребу не годно, ибо многолетные запасы их гнилы и горьки; а присылают, государь, из одного Кириллова монастыря без ослушания и то старые запасы. А из вологодских монастырей прислали по твоему указу в 180 году только однажды и то по оскуду и негодное. И по се число кормлюся я твоим жалованьем – покупным хлебом. А ныне в 181 году посылал я для покупок и запасов на Белоозеро своего чернеца, и воевода Дохтуров служку и крестьянина, посланных с ним, извременничал, а посадские люди устроили, чтоб чернец ничего не покупал и впредь для покупок не приезжал. Вели, государь, снова дать указ, чтобы подвод с Ферапонтова монастыря по брать и воеводе за подводы на правеже ферапонтовских крестьян не бить, а чтоб из Кириллова монастыря нам свободно было брать ржи и хлеба“⁶⁸.

Вследствие всех этих просьб и донесений в начале апреля 1673 г. прислан был в Ферапонтов монастырь государев стряпчий Козма Авраамович Лопухин. Ему поручено было на месте проверить нужды патриарха и собрать справки о расходах, сделанных разными монастырями на нужды патриарха и его приставников. Приезд его и послужил началом обширного следствия о злоупотреблениях со стороны ферапонтовских властей в содержании патриарха Никона. 8 числа апреля Ферапонтовский игумен Афанасий вместе с казначеем и житничным старцем Иовом представил Лопухину подробные выписки из казенных и записных книг о тех расходах, какие сделаны Ферапонтовским монастырем на содержание патриарха, приставов и стрельцов со времени приезда Никона в заключение, т. е. с 22 декабря 1666 года по 8 число апреля 1673 г.⁶⁹ Получив эти выписки, равно и справки о том, что в разные времена посылалось для патриарха Никона, приставов и стрельцов из других монастырей, Козма Лопухин представил эти выписки и справки в Москву 16 апреля. 22 числа того же месяца эти выписки сделались известными и патриарху Никону, и он тогда же заявил приставу Шайсупову, что эти выписки ложны, содержат прибавку вдвое и втрое больше против подлинных приходо-расходных книг, находящихся у пристава. В мае об этом было доложено государю. В июне игумен Афанасий, предчувствуя невзгоду, оставил игуменство и на его место келарем старцем Пафнутием и братиею был избран из своей среды иеромонах тоже Афанасий, которому, при возведении в сан игумена и приеме монастыря в управление, велено было вместе с строителем Кирилловского монастыря, Исаиею, счесть прежнего игумена, казначея и житника, переписать все монастырское имущество и перемерять весь находящийся в житницах хлеб. После этой проверки, произведенной 17 июня, в наличном хлебе оказался излишек против ведомости житничнаго старца Иова⁷⁰. Все эти обстоятельства дали патриарху Никону сильную опору для нового протеста против злоупотреблений бывшего игумена Афанасия. 18 июля патриарх пришел в монастырскую трапезую, пригласил сюда пристава, бывшего и настоящего игуменов и братию, подал Шайсупову челобитную на имя государя, которую и просил прочитать тут же во всеуслышание. В этой челобитной Никон подробно описывает, когда и какие хлебные запасы выдавались ему из Ферапонтовского монастыря бывшим игуменом Афанасием, как Афанасий всегда его обсчитывал, как он представил неверные записи Лопухину. „В приезд Юрия Лутохина 8 ноября 1668 г., говорит здесь Никон, велено мне брать полные запасы со всех белозерских монастырей; с тех пор я не брал на себя хлебных запасов с Ферапонтовского монастыря, а между тем Афанасий ставит мне на счет запасы за это время; в доставке пива на праздники он всегда мне отказывал; я брал хлебы всегда по записи пристава и у него есть на то свои счеты; а на меня много невернаго присчитано“. В заключении челобитной патриарх просил разыскать о неправдах бывшего игумена, допросить его на очных ставках с монастырскими старцами и служками и сравнить меры монастырские с московскими. Шайсупов сряду же приступил к допросу Афанасия по этой челобитной. Бывший игумен здесь же в столовой при всех просил у патриарха прощения, многое в своих записях объяснял «неведением», во многом винил казначея и прислужников и такие свои показания скрепил собственноручным подписом. После игумена были допрошены казначей, монастырский житник и служки. Затем стрельцами произведена проверка монастырских мер с казенными московскими мерами, и местные монастырские меры оказались не только меньше московских, но и несходны друг с другом; от этого происходила большая разница в записях хлебного зерна и муки⁷¹. К началу августа проверка расходов Ферапонтовского монастыря на содержание Никона была закопчена, и пристав Шайсупов готовился донесть о том государю с подробным описанием произведенного им следствия и с приложением подлинных сказок допрошенных по этому делу лиц. Но отсылка в Москву этого донесения на время была задержана новыми обстоятельствами. 9 августа патриарх Никон подал приставу челобитную на имя государя с новою жалобою на бывшего игумена Афанасия; он писал в челобитной: „В 160 (1652) году я был послан в Соловецкий монастырь за мощами святителя Филиппа, и когда возвращался назад, то на онежском устье прибыл ко мне твой государев гонец Алексей Еропкин с указом, чтобы мне нигде не мешкать и наскоро ехать к Москве. А у меня тогда были немалые запасы из разной муки, сушеной и вяленой рыбы и масла; идя мимо Ферапонтова монастыря, я для легкости оставил здесь эти запасы при бывшем игумене Афанасие. Ныне прислан от тебя Козма Лопухин и ему велено взять записи о моем содержании; и Афанасий, стакнувшись с ворами, дал ему ведомости ложныя, обозначив расход втрое и четверо больше против того, что мне давали; и то давали малою мерою монастырскою и запасы хлеба давались гнилые и затхлые; о том я писал тебе много раз и образцы негодных запасов досылал. Ныне при перемене игумена и проверке запасов объявился в монастыре лишний хлеб, и из того ясно, что на меня писали ложно. Вели, государь, Шайсупову допросить бывшаго игумена, куда он подевал оставленные у него мною при возвращении из Соловок всякие хлебные и столовые запасы и сколько того лишняго хлеба явилось“. Шайсупов потребовал у нового игумена Афанасия и келаря Пафнутия ведомости о лишних запасах хлеба; старого же игумена Афанасия и житничного старца Иова лично допросить не мог: оба они сряду же, после подачи Никоном новой челобитной, сбежали из Ферапонтовского монастыря – Афанасий того же 9 числа августа в 6 часу дня, а Иов в ночь на 10 число, и оба пропали без вести. В то же время открылись и другие злоупотребления бежавшего игумена и бывшего при нем келаря Макария Злобина – по управлению монастырским хозяйством; властями и братиею тогда же подано особое о том донесение на имя государя⁷². 26 августа в Москве получены были бумаги по этому следственному делу с другими донесениями Шайсупова и указанными челобитными патриарха Никона. 4 октября в Москве получена новая челобитная патриарха, в котором он просит государя дать ход произведенному в Ферапонтовском монастыре следствию, указывает, что им, патриархом, внесен денежный вклад в Ферапонтов монастырь на 500 рублей и во вкладной написано „давать ему, патриарху, обиход против четырех братов, а которые старцы и мирские люди станут у него в келье жить, и им также давать от братской пищи за тот вклад“. Здесь же патриарх просит в дополнение к своему содержанию „дать ему с богословского (цылинскаго) езу на Шексне рыбки длинныя, что прежде давалось ему на пропитание в монастыре Воскресенском; а ныне на том езу ловят рыбу на тебя, великаго государя; пришли и яблочков, сколько Господь известит тебе, а я того благословения Божия седьмой год не едал, потому что здесь они не родятся, да и купить негде и не на что; я все прежнее жалованье твое роздал по заповеди Божией неимущим; да и в память царевича Алексея Алексеевича мне милостыни не было, сотвори ее мне“. Все эти просьбы Никона не оставлялись без внимания; по ним деланы справки и выписки в докладе к государю. Из этих выписок и докладов узнаем, что патриарх Никон в это врем прислал государю несколько других челобитных, в которых просил: 1) „новгородскому митрополиту⁷³ Иверского монастыря не ведать, а послать бы с Москвы туда добраго дворянина и ведать ему этот монастырь для того, что из него старцы многую церковную утварь и казну отвозят в Польшу»; 2) из Воскресенского монастыря бывшую его, патриарха, келейную рухлядь, книги, платье и судки прислать ему в Ферапонтово; 3) прислать ему также для келейного правила и церковного богослужения книги⁷⁴, полное церковное облачение для священнослужащих, кадило, церковные сосуды с покрывалами и крест благословящий; наконец 4) Никон просил государя смирить богоявленского келаря Авраамия за то, что он приезжим из Ферапонтового монастыря на Москву для государевых и монастырских дел людям чинит волокиты и великие убытки⁷⁵. На просьбы патриарха Никона государь ответил 18 ноября 1673 г. новою посылкою к нему стряпчего Козмы Абрамова Лопухина. При отправке ему дана замечательная инструкция из одиннадцати пунктов, ясно рисующая добрые отношения государя к патриарху Никону и степень внимания к заявленным им нуждам. Лопухину предписывается прежде всего справить поклон патриарху от всех лиц царского семейства поименно, причем Никона должно величать „святым и великим отцем“ и „поклониться ему от царской семьи по обычаю“. Далее – заявить о присланной ему заздравной царской милостыни: „Великий государь и царица Наталья Кирилловна прислали тебе великому отцу для рождения своих государевых чад – царевича Петра Алексеевича древо сахарное, ковришка на орел, хлебец черный, от царевны Натальи Алексеевны – денег 200 рублев, ковришка сахарная, ковришка пряничная и хлебец черный“; чтобы сахарные ковришки не зачерствели от дороги, их велено сделать перед самым Ферапонтовым монастырем, не доезжая 5 или 6 верст, а повара, сахар и иные вещи послать с Москвы с аптекарского приказа. Затем велено поднесть патриарху заупокойную милостыню по царевиче Алексее Алексеевиче – в 200 руб. деньгами, поднесть еще от царя и царицы по 10 арбузов тамбовских и белогородских, И ПО 600 яблоков из нежинских и московских садов. Государь велел объявить Никону, что на содержание ему теперь назначается брать из белозерских монастырей определенное число годовых разнообразных запасов; все эти запасы тут же перечисляются в подробной росписи каждый отдельно и с обозначением размера, в котором они должны выдаваться⁷⁶; при этом в инструкции замечалось: „буде Никон, выслушав эту роспись, скажет, которых запасов прибавить или убавить по рассмотрению небольшое число, и из котораго монастыря брать и о том написать ему, Козме, на росписи, и сколько за которым монастырем крестьян – о том проведать и тех монастырей властям сказать указ великого государя, чтоб все старцу Никону давать по росписи без перевода“. Далее велено объявить Никону, что по просьбе его назначено уже послать в Иверский монастырь дворянина Андрея Акинфова с подачи для переписи находящейся там церковной утвари и монастырской казны. На жалобу Никона о том, что проезжая дорога в Ферапонтовом монастыре отведена далеко от кельи его, объявить, что дорога эта и должна оставаться в таком виде, „потому меньше ссоры будет, да и поговорить Козме от себя, какая ему (Никону) будет в том прибыль, что лишния дела его будут известны разным людям и в государстве молва безпрестанная будет, потому что всякие люди мимо кельи его станут ездить и станут сказывать небывалыя речи; а Шайсупову сказать, чтоб он не слушал Никона в той дороге“. На просьбу Никона о даче рыбы из богословского (цылинского) езу на Шексне объявить, что государь указал уже выдавать ему треть той рыбы, какая будет выловлена здесь каждый год. Также объявить, что велено розыскивать о тех запасах, которые по книгам взяты с Ферапонтовского монастыря ложно, и о тех, которые оставлены здесь Никоном при возвращении из Соловецкого монастыря. Сказать, что велено разыскать бывшего игумена Афанасия и келаря Макария Злобина по челобитной на них нынешнего игумена Афанасия. Последний пункт в инструкции Лопухину касался содержания стрельцов: так как весною 1673 года отправлены были в Ферапонтов монастырь новые стрельцы на смену прежних и им вперед выданы кормовые деньги (85 рублей) с 1 марта по 1 сентября сверх годового денежного и хлебного жалованья, между тем стало известно, что они по прибытии в монастырь пользуются еще и братскою пищею, то Лопухину предписывалось разыскать, действительно ли им выдавали корм из монастыря и если выдавали, то на каком основании? Рассматривая содержание этой замечательной инструкции Лопухину по отношению ее к описанным выше просьбам патриарха Никона, видим, что она отвечала на все просьбы его кроме четырех, что тогда же отмечено было в особых выписях при докладе государю: «да против евож монаха Никона письма Козме Лопухину в наказ не написано: о строеньи келей его у церкви Богоявления Господня на святых воротах, о присылке ему книг и утвари, об отдаче ему из Воскресенскаго монастыря келейной его рухляди, о смирении Богоявленскаго монастыря келаря Авраамия». В остальном государь – видимо – желал высказать патриарху свое расположение и полную готовность в возможном удовлетворении его нужд и просьб.

Козма Лопухин прибыл в Ферапонтов монастырь 20 ноября и точно исполнил данное ему поручение. Патриарх принял новую царскую милость с великою радостию и полною благодарностию. В длинном списке годовых запасов он бескорыстно в ущерб своему содержанию сделал значительные изменения: большую часть щедро назначенных ему запасов он сократил на целую треть и даже на половину; и прибавил только незначительное число других запасов, не внесенных в список⁷⁷. Тогда же составлен был список дворов у белозерских монастырей, согласно с числом дворов на каждый из этих монастырей разложена доставка известных запасов и в монастыри отправлены Лопухиным государевы о том наказы. Такой же наказ о ежегодной доставке Никону трети рыбы из богословского (цылинского) езу отправлен и на Белоозеро. В Ферапонтовском же монастыре стряпчий Лопухин производил дополнительный розыск о ложных записях расходов на содержание патриарха, данных в свое время бежавшим игуменом Афанасием, и о тех хлебных запасах, которые оставлены были при проезде Никона с мощами святителя Филиппа; но этот дополнительный розыск не открыл ничего замечательного против прежнего следствия и дал только несколько мелких штрихов к описанию жизни Никона в Ферапонтовском заключении⁷⁸.

Присылка Лопухина в ноябре 1673 года к патриарху Никону с богатою царскою милостынею и с подробною росписью годовых запасов, назначенных на его содержание, на деле не могла успокоить опального патриарха и облегчить его Ферапонтовского заключения. Патриарх Никон сомневался в доставке всех назначенных ему запасов и в благодарственном письме к государю за присланные подарки прямо заявлял: „чаю, молва будет велика в монастырях о тех запасах; и в прошлых годах велено давать мне из монастырей, но он давали малые запасы и то с великими брюзгами; а в выписи писали впятеро, вдесятеро, во сто и тысячу раз больше, оболгали меня тебе, великому государю; а по твоей росписи многих запасов в здешних странах и не водится“⁷⁹. По отъезде Лопухина патриарх пишет государю новые челобитные; в одной из них жалуется на неопределенность своего содержания, на неуместность некоторых назначенных ему запасов и на недоставку многих из них с монастырей. «В нынешнем 182 (1673) году ноября 24 дня прислан ко мне стряпчий Кома Лопухин с твоим указом и росписью, что мне указано брать на год хлебных и столовых всяких запасов с Кириллова и прочих монастырей; да он же мне объявлял отметить, что нужно из них прибавить или убавить. И я по твоей росписи из многих статей хлебных и столовых запасов убавил. А в столовых рыбных запасах рыбе: белугам, осетрам и стерледям, щукам, судакам и лещам, окуням и карасям, меры не написано. И из монастырей присылали ко мне рыбы число небольшое; стерляди присылают не большия вершков в 5 и 6, больше 8 вершков не бывало; потому ж и щучки и судачки и лещики небольшие ж, все присылают рыбку ушную и неколотую вершочка в 4, 5 и 6; а ушные окуньки вершечка в полтора и два; и я у них не принимал, потому что мне нечем тем сыту быть с братьею, а вместо осетров присылали чалбышки маленькие и я их не принял. И ныне я покупаю рыбные запасы на твое жалованье и питаюсь с братьею. Да в твоей же росписи означено мол людям на пищу мяса 40 стягов и 150 полоть ветчины; в то время я не смел прекословить твоему указу; а у меня таких людей нет, кому около мяса водиться, и в келью вносить его не пристойно по писанному: его же плода отрекохомся вкусити, ноне ни очима того зрети восхощем. Да по моему челобитью с ним же, Лопухиным, прислана твоя, великаго государя, грамота на Белоозеро к рыбному Петру Юрлову, а в ней велено с цылинского (богословской он же) езу дать мне треть всякой рыбы из улова. Но Юрлов в этой рыбе отказал, будто она вся отпущена к тебе, великому государю... Вели указать меру всяким рыбам, вместо мяса вели присылать рыбу, и вместо цылинского езу вели Петру Юрлову выдать из своих государевых белозерских рыбных ловель“⁸⁰. В другой челобитной патриарх подробно описывал свои затруднения, в частности повторял указания на те нужды, которые оставлены без удовлетворения еще при отправке к нему Лопухина; настойчиво просил о присылке ему из Воскресенского монастыря келейной его рухляди и богослужебных книг, о постройке новых келий, житницы, амбаров и погребов для вновь присылаемых запасов, о разложении расходов на эти новые постройки, в случае их разрешения, на белозерские и вологодские монастыри. Приводим эту интересную челобитную в сокращении: „сослан я в Ферапонтов монастырь и посажен за караул в больничныя кельишки в самое худое место; и тому, государь, идет осмой уже год; а кельишка от церкви далече, благовесту и часов в той кельишке никогда не слышно; а которая, государь, кельишка и вновь построена, она подле тех же больнишных кельишек; а поварня братская перед теми же больнишными кельишками близко, а из той поварни зимою и летом всегда помои и всякое скаредие льют к той кельи, и от того зимою и летом великой смрад бывает. А у меня в новой кельишке и трапеза, и церковь; в ней отправляем полунощницы, утреню, молебны, часы, вечерню и повечерню. Да у меня книг церковных и четьих никаких нет. А в монастырь властям пишет пристав о книгах церковных и четьих дважды, трижды и больше, и власти из монастырей книг не присылают долго; а если и пришлют, то они уже не годятся, потому что пройдет время, когда они чтутся; а которыя книги и присылают, то ветхия и дробныя, и чести не мощно и многих писем в них не обретается. Да у меня же часишков келейных нет, а монастырских не слышно. Да велено по твоему указу из Кириллова и иных монастырей хлебные и столовые запасы урочные мне давать погодно, а у меня житницы нет и их класть негде; ныне положено в житницу монастырскую на время до лета; а она ветха, гнила и протекает... Смилуйся, государь, вели из Воскресенского монастыря келейныя мои книги и церковныя четьи и всякую мою рухлядь и часы прислать... содержание мое вели возложить и на Корнилиев и Павлов монастыри; вели построить житницы для хлебных запасов и погреба и для братского покою кельи старцам, которые со мною живут, и поваренную келью построить монастырям Кириллову, Прилуцкому, Каменному, Троицкому и Новоезерскому“⁸¹.

Государь согласился исполнить и эти просьбы патриарха; 30 апреля 1674 года опять прибыл в Ферапонтово стряпчий Козма Лопухин с поручением определить по просьбе Никона меру всякой рыбе, назначенной ему для обихода, объявил о разрешении построить для него новые кельи и житницы и сообщил белозерским воеводам новый царский наказ о непременной доставке Никону трети рыбного улова с цылинского езу. Но последний наказ остался опять без исполнения; патриарх в начале июля доносил государю, что «белозерские воеводы, получив этот наказ, объявили посланному к ним стрельцу, будто у них цылинский ез не устроен и рыбы в нем в улове нет; я два раза посылал к ним своего человека для справок и личнаго осмотра; в первый раз они ему сказали, что езу и улову нет, а во второй раз они не пустили его и до езу; да они в садки пищи для рыбы не кладут, и от того той рыбы много помирает, тогда ее закалывают и тебя облыгают, будто та рыба заколота живая, а другую смердящую солят, и к тебе посылают рыбу живую худую, от того у тебя, государь, от той рыбы и болезни. Да ныне 1 февраля, и после в мае и июне белозерские воеводы писали в Ферапонтов монастырь к игумену и братии, чтобы прислали своих крестьян с 30 дворов по человеку с лошадьми и рабочими орудиями на Белоозеро для заготовки садков для живой рыбы; но, государь, крестьянам Ферапонтова монастыря и без того много работы для моего обихода: рыбу ловят, сено косят и возят, огороды строют, дрова секут и возят и всякую работу работают, а из других монастырей ни в чем им не помогают. И в 9 и 26 день июня, и в 1 день июля они же воеводы писали приставу Шайсупову, обещаясь прислать мне рыбы, но и по се число ея не присылали»⁸².

Приятно было для патриарха видеть исполнение давней его просьбы о постройке ему новых келий. Постройка их началась в том же 1674 году и окончена к концу следующего года, она производилась на деньги, собранные с белозерских и вологодских монастырей; игумен и братия Ферапонтовского монастыря подрядились за 672 р. 26 алтын и 4 деньги построить жилые кельи патриарху и к ним служебную, поваренную и приспешную с сенями на погребах и с сушилом в одной связи, да два хлебные амбара; „и кельи ему Никону и амбар у келей его построили, как ему годно; а другого амбара строить он, Никон, не велел: а вместо того подряднаго амбара взял он себе два монастырские хлебные амбара с сенями в одной связи“⁸³. Более подробное описание внешнего вида этих келий находим в донесении пристава Ивана Ододурова государю в 1676 году: «у Никона монаха построены кельи многия житей с 25; а из тех келей поделаны сходы и всходы и окна большия в монастырь и за монастырь; да у него ж де сделаны переходы по монастырской стене через сушильныя палаты к церквам, что на святых воротах на 30 саженях, а по тем переходам поделаны окна большия на монастырь и за монастырь»⁸⁴. С устройством келий у патриарха увеличивалось и домашнее хозяйство. Кроме жилых келий, амбара и погребов у него имелись: изба для хранения рыболовных принадлежностей, скотный двор⁸⁵, три сада с огородами⁸⁶; близ монастыря выкопано 2 пруда, наполненных рыбою, куда ходил удить сам патриарх, и где стояло еще 2 садка для привезенной к нему живой рыбы; на оброчной монастырской пустоши обрабатывалась пашня, засеянная ржаным и яровым хлебом⁸⁷. Вследствие увеличения хозяйства у патриарха должно было увеличиться и число рабочих людей. Пристав Шайсупов летом 1674 года писал государю: „как я приехал в Ферапонтов монастырь, то застал у монаха Никона в кельи чернаго попа Варлаама, Ферапонтовского служку, дьячка, да трех людей рабочих; в марте 1672 г. прислана была твоя государева грамота с наказом давать Никону в услужение тутошных двух или трех людей; по приезде стрелецкаго головы Илариона Лопухина, Никон велел сделать на твои жалованныя деньги три невода, и ими ловят по твоей ко мне присылке ловцы Кирилловского, Ферапонтовского и Троицкаго монастырей переменяясь. И ныне, 27 июня 1674 года, Никон прислал ко мне роспись людем, которые у него живут, а в ней написано – ферапонтовских в кельи служка да подьячий, да дьячек крестовой, и работников в кельи ж и по службам кроме кирилловского служки и повара и конюха 22 человека, и сверх того указа в келью и по службам берет он иных собою; он просил меня вместо тех Ферапонтовских людей взять к нему людей из белозерских и вологодских монастырей. Да прежде все отписки и отправки лежали на Ферапонтовских людях и лошадях, а теперь Никон давать их мне никуды не велит, а приказывает мне брать людей и лошадей для посылок с монастырей вологодских и белозерских; и как ты, государь, мне о том прикажешь“⁸⁸.

Но в тο самое время, когда патриарх Никон видел улучшение своей внешней материальной обстановки, когда в заботах об устройстве новых обширных келий и увеличении своего хозяйства он по-видимому склонялся к примирению с своим опальным положением, в это самое время у него начинаются новые сильные столкновепия с окружавшими его и вдали стоявшими от него лицами; эти столкновения вновь нарушали душевное его спокойствие и держали его в раздраженном настроении до самой смерти царя Алексея Михайловича, не смотря на желание государя успокоить взволнованного патриарха. В этих новых неприятностях для Никона нельзя не видеть и искусно веденной против него интриги со стороны его недоброжелателей.

Столкновения у него начались прежде всего с приставом Шайсуповым еще с весны 1674 года. Об этом пристав так доносил государю: „ныне апреля 16 дня в великий четверг на страстной неделе монах Никон пошел было к обедне в соборную церковь рождества Богородицы, а пред ним пошли 2 человека стрельцов, а позади его шли сотник стрелецкий, да 6 человек стрельцов. И монах Никон, не дошед папертнаго рундука, не пошел к обедне, осердясь с монастыря воротился к себе в келью и идучи говорил сотнику и стрельцам, что де он за приставством в церковь идти не хочет. А прежде, государь, сего сотник и стрельцы хаживали перед ним, а не позади его. И я в праздник светлаго Христова воскресения после заутрени приходил к нему, Никону, к келье по прежнему обычаю, как прежде бывало, о Христе целование получить; и он в келью меня не пустил, а выслал келейнаго своего чернаго дьякона Мардария со словами, будто я его, монаха Никона, в великий четверг от святаго причастья отлучил. И с того времени Никон яко от огня с кручины разгорелся и видеться со мною и христосоваться не похотел. И я с Мардарием к монаху Никону приказал, что о выходе его к обедне я не ведал, и вести мне от него против прежняго о том не бывало, а был я тогда в церкви благовещения у обедни, приобщался; и Никон, осердясь на меня, в келью к себе меня не пускал 2 недели. Да ныне же мая 8 дня Никон присылал ко мне монастырского служку Ганку Никифорова, едет де он, Никон, в Ферапонтово село на Бородаву от монастыря в 25 верстах на Шексну реку для досмотра монастырских рыбных ловель, где ты велел им ловить рыбу, и чтоб мне и сотнику стрелецкому и 10 стрельцам с ним туда ехать; а прежде сего Никон ездил из Ферапонтова монастыря в Нилов скит молиться и Степан Наумов, сотник и стрельцы с ним ездили же; и чтоб из Кириллова монастыря прислать для той его поездки лошадей и крытыя телеги. И мая 10 по моей отписке из Кириллова лошади и подводы были присланы, но Никон ехать не захотел и подводы велел отпустить назад“. Шайсупов просил государева указа, как ему поступать в таких случаях на будущее время⁸⁹. После того, доносил опять Шайсупов, «целый год он не видался с монахом Никоном за его напрасным гневом и за ссорами; а о всяких делах и о своих потребах Никон пересылается с ним чрез келейных своих людей и монастырских служек»; из-за этих неприятностей Шайсупов просит государя об увольнении его от службы в Ферапонтовом, потому что здесь ему «для береженья Никона быть не мочно»⁹⁰.

Другое обстоятельство, которое возбуждало и надолго поддерживало в Никоне тревожное чувство, заключалось в возведении на патриарший московский престол Иоакима Савелова. Иоаким в первые годы своего монашества лично обязан патриарху Никону; благодаря покровительству последнего выходцам из Киева, он был принят им в число братии Иверского валдайского монастыря и исполнял здесь до 1668 года важную в то время должность строителя монастыря. Когда дело патриарха Никона, по удалении его с престола, явно клонилось не в его пользу, Иоаким оставил своего благодетеля, ушел в Москву и благодаря личному знакомству с царским окольничим Михаилом Ртищевым в августе 1664 года возведен в сан чудовского архимандрита, и с этих пор открыто перешел на сторону врагов патриарха. Во время суда над Никоном и после он был главным доверенным лицом, чрез которого происходили все тайные переговоры государя с членами собора по делам Никона; в 1672 году, по смерти патриарха Иоасафа II, когда на патриарший престол возведен новгородский митрополит Питирим, Иоаким занял его место; за болезнию и скорою смертию Питирима он несколько месяцев управлял делами русской церкви и в конце июля 1674 года возведен был в сан патриарха. Это обстоятельство не могло не смущать Никона; в новом патриархе Никон видел своего давнего и энергического недоброжелателя, который может помешать недавно восстановленным добрым отношениям между ним и государем и в жизнь его может внесть новые стеснения и огорчения. Опасения Никона были не напрасны. По вступлении Иоакима на патриаршество действительно обнаруживается перемена в отношениях правительства к Ферапонтовскому заключеннику; государь уже не оказывает ему таких больших милостей, какие он оказывал прежде; царские гонцы к Никону приезжают уже с новыми инструкциями, по которым им предписывается сокращать требования Никона и делать неприятные ему замечания на счет его жизни и деятельности. Патриарх Иоаким с своей стороны шлет особые наказы о расследовании разных слухов о жизни и деятельности Никона и хочет во всей строгости восстановить действие определений восточных патриархов на московских соборах 1666 и 1668 года⁹¹. Патриарху Никону это было неприятно; он не мог сдерживать своих чувств и по временам открыто высказывал резкие осуждения новых правительственных к нему отношений; а эти резкие его отзывы в свою очередь давали повод и материал для новых против него обвинений.

Третьим обстоятельством, нарушавшим покой патриарха Никона, послужила начавшаяся с конца 1674 года и потом сильно обострившаяся распря его с властями Кириллобелозерского монастыря из-за доставки этим монастырем средств на его содержание. Когда Никон приступил к постройке новых келий и потребовал помощи себе от монастырей, то власти Кирилловского монастыря на первых порах отказались дать эту помощь; а дворецкий монастырский имел неосторожность грубо посмеяться над патриархом: «что он с Кирилловским монастырем заедается? кому он хоромы строит? чертям что ли в них жить?» Узнав о такой грубой насмешке, Никон сряду же писал о ней государю и в образном виде описывал Кирилловских монахов: „не вели, государь, Кирилловскому архимандриту с братиею в мою келью чертей напускать; великия беды бесы мне творили, являясь иногда служками Кирилловскими, иногда старцами, угрожая мне всякими злобами“⁹². Вскоре Кирилловские власти пошли на сделку с патриархом; согласились уплатить ему наличными деньгами на постройку келий вместо поставки запасов натурою. Но при увеличившихся расходах Никону нужны были и хлебные запасы, и деньги; Кирилловские плотники, первое время работавшие на его строеньи, за неуплатою им содержания и за новыми, наложенными на монастырь расходами, оставили работу и ушли⁹³. Никон отправил в Москву несколько новых жалоб на Кирилловских властей за то, что они отказывают ему в разных запасах, и главным заводчиком и руководителем монастырской братии при составлении приговоров с таким отказом выставлял старца Иосифа Собакина с товарищами.

Когда одна из таких жалоб Никона была получена в Москве и в январе 1675 года доложена государю, государь слушал ее со всеми боярами, и по отписке Никона великий государь указал и бояре приговорили „отписке этой ни в чем не верить, а к монаху Никону послать с выговором стольника Козму Лопухина и про все разведать подлинно, что он (Никон) писал великому государю не делом»⁹⁴. Суровость такого приговора станет понятною, если заметим, что во главе бояр, докладывавших челобитную Никона, стоял Богдан Хитрово, и что вместе с этим суровым наказом Лопухин повез с собою и другой наказ уже от патриарха Иоакима на имя властей Кирилловского монастыря; в последнем наказе предписывалось им допросить ферапонтовского игумена и братию, зачем они сосланного к ним монаха Никона продолжают именовать лично в разговорах и в отписках „святейшим патриархом“ вопреки определению о нем московского собора 1666 года. Лопухин прибыл в Ферапонтов монастырь в последних числах января; он действительно выговаривал патриарху Никону по многим пунктам разных его челобитных; замечал ему, зачем он держит у себя лишних людей в кельях и на службах, „какая ему в этом прибыль; от того только молва рождается и многие переговоры“, и предлагал ему держать в услужении 5, 6, а по нужде не более 7 человек; замечал и о запросах его с монастырей, чтобы он не запрашивал лишнего против установленной росписи, иначе «и впредь от него станут плакать и переговаривать; особенно он наводит на себя худую славу тем, что вместо запасов берет деньги, да спрашивает осетров живых мерою по 2 аршина с четью, каких в Шексне в улове не бывает». Лопухину поручено было „тайно осмотреть и на чертеж начертить строенье“, начатое Никоном, хотя и велеть достроить то, что у него не достроено. Впрочем, борьба двух направлений, всегда шедших рядом в деле патриарха Никона, сказалась и в этой присылке Лопухина: вместе с суровыми замечаниями и выговорами, Лопухин привез Никону и царскую денежную милость на его расходы, для отправления церковного правила привез ему от царя серебряные церковные сосуды с покровами, облачения для служащих иеромонахов и круг богослужебных книг. По поручению государя Лопухин в этот же приезд составил на месте и новую подробную роспись того, что должно было идти с монастырей на содержание патриарха и на его хозяйство⁹⁵; „для скотнаго двора записано давать 90 мерных копен сена, да к кельям и поварне 70 сажен дров; да с монастырей быть у него, Никона, 2 служкам с лошадьми для посылок, псаломщику, повару, 2 приспешникам, портному мастеру, келейнику, всего 8 человекам; а с Ферапонтовского монастыря хлебных и съестных запасов, сена и дров, и из большого Кириллова монастыря слуг, служебников, поваров, приспешников и работников ему не положено для того, что с их монастырей с 1667 года всякие запасы и люди иманы к нему безпрестанно“. При составлении этой росписи Никон лично просил Лопухина, „чтобы великий государь пожаловал, велел ему из Кириллова монастыря за всякие столовые запасы и за питья брать деньгами для того, чтоб впредь от этого монастыря не было на него роптанья, и потому еще, что те запасы и питья привозят ему купленными со стороны, а покупают не зная им цены и за худое платят дорого“⁹⁶. Расследование же по наказу патриарха Иоакима осложнилось следующим обстоятельством. Получив этот наказ, Кирилловский архимандрит Никита тотчас же отправил в Ферапонтов монастырь служку Андрея Гостинщикова с отпискою, в которой власти этого монастыря, игумен Афанасий, келарь Пафнутий, казначей Иона, конюший старец Лаврентий и другие „нарочитые первые“ старцы вызывались на 28 января к допросу в Кириллов монастырь. Ферапонтовские власти испугались, с отпискою они отправились прежде в келью к патриарху Никону; тот послал эту отписку к приставу Шайсупову с приказом Ферапонтовских властей и старцев к допросу не отпускать, к окну своей кельи призвал кирилловского служку и тут же при нем и в присутствии 40 людей болящих, окружавших его келью, грамоту патриарха Иоакима обозвал „воровской“, так как „ферапонтов монастырь приказано ведать в приказе тайных дел, а не патриарху,“ самого патриарха называл „патриаршишком, своим чернецом и чернонедужным,“ а стрельцам велел прогнать служку Гостинщикова дубьем из монастыря назад. Стрельцы не исполнили воли разгневанного Никона; ферапонтовские власти 29 января в Кирилловском монастыре были допрашиваны „порознь со всяким пристрастием“ и на допросах дали противоречивые показания: игумен Афанасий показал, что монаха Никона они святейшим патриархом не нарицают и не пишут, а называли его в письмах святейшим „бывшим“ патриархом; келарь Пафнутий называл Никона святейшим патриархом только в разговорах, а не в письмах; то же говорил и казначей Иона, прибавив, что такое название он слышал от мирян, монахов и от самого игумена; конюшенный старец Лаврентий называл так Никона „по его же монаха, Никона, приказанию“. Все эти сказки были записаны, скреплены подписями допрошенных лиц и отправлены в Москву; причем Кирилловские власти доносили Иоакиму и о «неистовых словах» монаха Никона, которыми он обесчестил патриарха, послали в Москву и служку Гостинщикова для личного передопроса, буде он, святейший патриарх, изволит⁹⁷. Но благодаря заступничеству царя Алексея Михайловича за опального Никона, это новое расследование по его делу и донесение Кирилловских властей оставлены были без последствий и получили силу уже после смерти государя.

На деле же оказалось, что январская посылка Лопухина в Ферапонтов монастырь не только послужила к оправданию многих челобитных Никона, но указала на необходимость внимательного пересмотра статей его содержания и приведения их в более стройный порядок и единство, чтобы ими можно было вполне обеспечить нужды патриарха. С этою целию в марте 1675 года отправлена была в Ферапонтов монастырь особая комиссия, в состав которой входили думный дьяк стрелецкого приказа Иларион Иванов, того же приказа старый подьячий, да два молодых подьячих для письма⁹⁸. Посланная комиссия собрала на месте массу справок о том, что в разное время с разных монастырей шло на содержание заключенного патриарха, и представила эти справки в Москву, где тогда же приступили к выработке определенной нормы содержания патриарха и переводу всех статей этого содержания на наличные деньги, которые должны быть разложены на девять белозерских и вологодских монастырей по числу их вотчин и крестьянских дворов. Так как всех дворов в этих монастырях числилось тогда 6592 и с каждого двора предположено взимать по 4 алтына, то круглым счетом предполагалось выдавать патриарху наличными деньгами 812 рублей в год⁹⁹. Пока эта смета содержания рассматривалась и утверждена была правительством, прошло около года. До тех пор жизнь патриарха Никона текла по прежнему в хлопотах об окончательной постройке и отделке своих келий, в снабжении их и надворотней церкви необходимою утварью, в лечении отовсюду стекавшихся к нему больных и в неперестававших, даже постепенно усиливавшихся просьбах Никона к государю о своих нуждах и недостатках в содержании.

В апреле Никон отправил государю обширное письмо, в котором подробно разбирал распоряжения Козмы Лопухина, сделанные им в январе. „Как ныне приезжал ко мне с твоим государевым жалованием Козма Лопухин и он мне объявил, что людей, кому у меня быть, дрова и сено про мой обиход велено мне брать с белозерских и вологодских монастырей опричь Ферапонтова. И он велел высылать мне с Новоезерского монастыря псаломщика, с Никитского и Благовещенского келейника, а у этих монастырей своих людей никого нет, живут только пришлые люди; с Павлова монастыря написал взять портнаго мастера, и отсюда прислан портной швечишко неумеющий, кроме шубнаго и сермяжнаго сшить и скроить сам ничего не умеет; платьем и обувью я с братиею обносился, а сшить некому. А с Кирилловского монастыря он, Козма, ни одного человека не написал для своей корысти. А сена сказал брать на лошадь по 4 мерной копны, на корову по 3, на быков и нетелей по 2, на малых телят по копне мерной в год; а в мерную копну кладется по 4 воза, а в возу по 5 копен волоковых; а какова копне мерная вервь, про то не сказал и дал в монастыри о присылке того сена росписи. А из монастырей привозят к нему вместо мерной копны по остожку небольшому и тем сеном скот ему не прокормить. Да и хлебные и столовые запасы и дрова и сено положил он, Козма, на монастыри без рассмотрения не против их вотчин, и тех запасов ему не везут; оттого ему настало оскудение. А за Кирилловым монастырем многия вотчины, а столовых запасов на нынешний год отсюда ему не присылают, прислали одних грибов таких негодных и с мухоморами, что и свиньи есть их не станут; вместо осетров прислали чалбыши, и то сухой, только голова да хвост; вязига прислана плохая; хмель с листом, что и в квас класть не годится. И такие присланные запасы он отправил к Москве за печатью для подлиннаго свидетельства. Власти Кириллова монастыря вопреки указу государеву келей ему также не строют, а у старых его келей трубы и печи разломаны и нагревать их нельзя. У него же, Никона, оловянная, медная и железная посуда и бочки поиздержались, а на Белоозере и Вологде, кому бы ту посуду починить, таких мастеров нет и бочек купить негде; в Кирилловом монастыре много всяких мастеров, но власти во всем ему отказывают и говорят, что Козма Лопухин ничего не велел давать им сверх росписи. По этому патриарх просит, чтобы великий государь велел положить ему всякие хлебные и столовые запасы, сено и дрова на монастыри по писцовым книгам, рыбу и мясо принимать по весу, чтобы в монастырях из-за присылки тех запасов было не мятежно, Кирилловским властям приказать кельи его достроить, посуду его починить и для того мастеров своих присылать, и скоту его высылать корм и сено мерными копнами“. В конце этой челобитной Никон просит государя о присылке колокола для Ферапонтова монастыря. В другой челобитной Никон описывает нужды своей надворотней богоявленской церкви, просит государя о возврате взятых прежде, во времена его патриаршества, из келейной его казны некоторых серебряных сосудов, и опять протестует против Козмы Лопухина. «С этим стряпчим присланы мне для церковнаго правила сосуды серебряные, покровы, ризы и новыя печатныя книги, я принял их радостною душею, и для церковнаго правила учинил себе ход в церковь Богоявления Господня. А в той церкви срачица на престоле и покров на жертвеннике крашенинные, а у царских дверей нет завесы, также нет у местных икон пелен, у дьякона стихаря, нет паникадила и колоколов, а царския двери и местныя иконы письма самаго плохаго; а на Белоозере и во всем белозерском уезде нет иконописцев“. Поэтому Никон просит государя прислать ему в ту церковь царские двери и к ним материи на запону, а к местным иконам на пелены, также дьяконский стихарь, еще кубок, в чем хранить пречистое тело Господне от великого четверга на весь год, серебряную чашку, чем бы укроп во святую чашу класть, курган, в чем бы держать святую воду, паникадило и колокола; а местные иконы и деисус велеть написать иконникам Крестного монастыря Михаилу и Артемию. При этом делается напоминание государю: «когда он пришел к Москве из-под Вильны, тогда ему поднесен был патриархом с церковным вином серебряный сосуд – воронец, и того воронца клюшники ему не возвратили; да у него же, Никона, взяты при встрече грузинской царицы для лампады два стройных серебряных кубка и также не возвращены». В заключении этой челобитной Никон просит государя впредь не посылать к нему Козмы Лопухина с своими государевыми указами, так как этот стряпчий не исполняет царских указов „для своих корыстей“. Жалуясь на властей Кириллобелозерского монастыря, патриарх Никон всегда отстаивал нужды монастыря Ферапонтовского. Перед летом 1675 года в этот монастырь прислано требование о доставке доимочных денег (283 рублей 23 алт. 2 деньги) на жалованье ратным людям; по этому поводу Никон сряду же пишет новую челобитную, в которой, указывая на прежние свои просьбы о нуждах монастырских и на неисполнение этих просьб, заявляет, что во внимание к нуждам и бедности Ферапонтовского монастыря он шлет в уплату наложенного на него долга свои 200 рублей из тех денег, которые зимою привезены были ему Лопухиным от государя. Но деньги эти тогда же были возвращены Никону обратно из Москвы¹⁰⁰. В июне Никон вновь напоминает государю о недоставке запасов из Кириллобелозерского монастыря и в случае невыполнения его просьб грозит государю обращением к суду Божию. Приводим из этой челобитной собственные слова Никона, в которых он описывает и материальное свое положение, и душевное настроение за это время. «Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя России самодержец! помилуй меня богомольца своего, не вели, государь, меня гладною смертью уморить; вели государь свой милостивой указ учинить, чем мне, бедному, безмятежно питатися; десятый месяц гладною смертию помираем, купить ненашто, а взять негде, и чтоб мне богомольцу твоему для ради моей бедности к Господу Богу моления на тя не сотворить, якоже пишется, аще не насытятся и поропщут, и алчною и жадною смертию не умереть, о нихже Господь рече, иже алчных не кормять, и жадных не поят: елико не сотвористе, меньших моих братий, ни мне сотвористе. А аз грешный за мои грехи затворен в Ферапонтовом монастыре, достояния и доходу никаково себе не имею нигде, и испросити милостыни ни от кого не имею, потому что никто не приближается к месту тому от славных, идеже затворен есмь. А по твоему великаго государя указу из Кириллова монастыря столовых запасов десятый месяц никаких не дают и помираю гладною смертию. Увы и горе мне! Господа ради умилосердися о мне грешном и не даждь в смятенье ноги твоея, да не воздремлет храняй тя Господь. Господа ради смилуйся“¹⁰¹.

На все эти жалобы и просьбы Никона из Москвы требовали объяснений и ответов от властей Кирилловского монастыря и пристава Шайсупова. Кирилловские власти старались оправдать свои отношения к Никону и с своей стороны писали жалобы на Никона. Они доносили, что по росписи, данной им Козмою Лопухиным в 1674 году, они всегда посылали все хлебные и столовые запасы, но Никон требует у них таких запасов, какие в росписи не положены; и ныне 23 марта 1675 г. они отправили Никону запасы годовые, но он из тех запасов взял только осетра, который поменьше, и пучек вязиги, а остальных осетров, вязиги, хмелю и мяса принять не велел, будто они худы. Шайсупов в своей отписке подтверждал показания Кирилловских властей, описывал, как Никон посылал его осматривать присылаемые запасы и, отделивши небольшую часть этих запасов, тут же запечатал и отправил их к Москве с своим черным дьяконом Мардарием; при этом Шайсупов сообщал: „Никон присылает к нему безпрестанно жалобы на то, что из монастырей годовые запасы возят к нему не сполна и то худые, те запасы велит переменять, а для недовозных велит посылать в монастыри стрельцов для правежу; и монастырских слуг, кто ему не годен, велит переменять; для письма подьячих и бумагу, для караула сальные свечи велит брать с вологодских и белозерских монастырей; а ему, приставу, указа о том никогда не было и Лопухин в росписи о том не написал; поэтому и Кирилловские власти в подьячих отказывают, бумаги и свечь не выдают“¹⁰². В одной из посланных затем трех челобитных власти Кирилловского монастыря указывали государю, что Никон просит таких рыбных запасов, каких у них в улове не бывает¹⁰³; в другой челобитной заявляли, что для покупки недостающих у них столовых запасов и красных нитей они посылают всегда в Москву, в другие города, даже на Украину и расходуют на то большие деньги, и когда пришлют их Никону, он все то хулит и не принимает; в третьей челобитной жаловались государю, что Никон в нышешнем 1675 году совсем перестал принимать от них запасы „и пишет на нас тебе, будто мы посылаем ему непотребное; мы угодить ему никак не можем, ибо он на нас гневается и хвалится разореньем. Вели, государь, за все эти запасы давать ему деньгами, как ты укажешь¹⁰⁴.

Патриарх Никон с своей стороны протестовал против этих заявлений Кирилловсквх властей. В сентябре 1675 г. он писал государю: „еще от беднаго своего прошенья к тебе не престану, яко червь от древоточения, понеже утробою стесняем от Кириллова монастыря, что против твоего указа архимандрит с братиею никаких столовых запасов не присылает с 182 по 184 год по 20 день сентября; питаюсь я твоим государевым жалованьем, покупаючи столовые запасы дорогою ценою, да и купить стало негде, пустое место и от города удалено; а ныне осень настает, а у меня клячишка своя есть в коровенка, а скотинных кормов, сен и иных нет; а ближе Кириллова монастыря иных монастырей нет. А в Кириллове монастыре смеются и поругаются мне, будто я у них в монастыре все коровы приел. А ныне священник, дьякон и простой старец просятся от меня прочь скудости ради пищныя, потому что мне их кормить стало нечем, и келейнаго ради безпокойства, потому что печей нет... Господа ради вели печи сделать, а не велишь, братья разбредутся розно и я останусь один. Ох увы мне, что буду!“ В другой челобитной он писал: „бьют челом тебе Кирилловские старцы, будто посылают они на Украйну покупать для меля вишни; и то буде тебе ведомо, что ни едина мне от них по се число не бывала вишня; только на прошлой 182 год за вишни деньги дали, и на 183 год строитель говорил, чтоб им платить черемховым морсом за вишни, потому что черемха родилась; собрали великое множество того морса с вотчин, а мне не дали ни единой капли; да на прошлой же 188 год собрали Кирилловские крестьяне малины не малое число ведер, а мне не дали ни единой капли. Бьют тебе челом, что от меня Кириллов монастырь разоряется; но мне разорять его нечем, я мало могу и ходить от старости. Слышится нам, что они сами Кириллов монастырь пустошат и с крестьян денежные поборы частые сбирают, посылают к Москве и говорят: стало де нам челобитье на Никона тысячи в две, а хотя станет и в пять тысячь, и нам будет отбиваться; и тем тебя, великаго государя, безчестят, будто про площадной приказ говорят безстрашно. А на мне милость твоя не по челобитью, ни по дачам, но по твоей милости и рассмотренью. Воистинну скуднее и нищее нас ныне нет. Сотвори милость, пожалуй рыбки и икорки, да умилосердись надо мною грешным и над приставом Самойлом (Шайсуповым), вели переменить его; он со всякия нужды помирает, да и меня уморил, потому что никто ни в чем его не слушает“¹⁰⁵. 16 декабря 1675 г. патриарх Никон опять доносил государю, что „Кирилловский архимандрит Никита и строитель Исаия заявили его Никоновым старцам, что они без братского приговора не смеют давать ему, Никону, никаких запасов; а братия давать ничего не велят; а в том, государь, монастыре настоящей братии только два старца Корнилий Затворников и Иосиф Собакин, они-то и бунтуют; а остальная братия все схожая (со стороны) и почесть некого; и не пристойно им, Кирилловским властям, предпочитать братские приговоры государеву указу. Да Кирилловский архимандрит говорил его Никоновым старцам, что о всем том, что он Никон к государю не напишет, они всегда знают, у них про все то есть ведомость“¹⁰⁶.

Через месяц, после отправки этой последней челобитной Никона на имя государя, произошла развязка всем его просьбам и пререканиям между ним и Кириллобелозерским монастырем. 26 января 1676 г. к Никону отправлен был тот же стряпчий Козма Лопухин с милостивым государевым указом; согласно прежним просьбам патриарха государь теперь указал брать ему на содержание с девяти северных монастырей, вместо столовых запасов, сена и дров, наличными деньгами ежегодно 839 рублей, и если этих денем окажется Никону мало, то государь обещал присылать ему в прибавку из своей казны по 100 рублей, только бы у него запросов с монастырей больше не было. При этом присланы Никону и подарки: от государя 100 рублей, от царицы два меха соболий и беличий хребтовый, 10 полотен, 15 полотенец, от царевича 100 рублей, 5 белуг, 10 осетров, 10 лососей, по пуду икры зернистой и паюсной, разные сласти¹⁰⁷. Вместе с тем от государя присланы были для церкви Никона дополнительная ризница, церковные сосуды и три небольших колокола все весом в 2 с четвертью пуда¹⁰⁸.

Но патриарху Никону не суждено было воспользоваться новою к нему царскою милостию; в ночь с 29 на 30 число января царь Алексей Михайлович неожиданно скончался к великой скорби для всего русского государства и в частности для патриарха Никона. Перед смертию государь вспомнил о бывшем своем „собинном друге“; в оставленной им духовной грамоте, которая по обычаю того времени читалась вслух при отпевании, государь, испрашивая церковнаго разрешения в своих грехах, прежде всего просит прощения себе от патриарха Никона и открыто называет его по прежнему „своим отцем, святейшим иерархом и блаженным пастырем“¹⁰⁹. С известием о смерти государя отправлен к Никону особый гонец, стрелецкий голова Иларион Лопухин; в Ферапонтовом монастыре он застал еще прежнего царского посла Козму Лопухина и вместе с ним просил Никона дать письменное прощение умершему государю. Никон, видя, что теперь он лишился главной себе поддержки для восстановления своих прежних прав, чести и свободы и опасаясь могущих возникнуть больших для себя затруднений, отказал в письменном прощении умершему государю, с болью в сердце и слезами на глазах он ответил посланным: „воля Господня да будет, если государь здесь на земле перед смертию не успел получить прощения с нами, то мы будем судиться с ним во второе страшное пришествие Господне; по заповеди Христовой я его прощаю и Бог его простит, а на письме прощения не дам, потому что он при жизни своей не освободил нас из заключения“¹¹⁰. Опасения Никона, руководившие им при этом ответе, оправдались; ему пришлось выслушать новые, более несправедливые обвинения и испытать более трудное и суровое заключение на новом месте.

По смерти царя Алексея Михайловича на российский престол- вступил четырнадцатилетний сын его Федор Алексеевич, рожденный им от первой супруги Марии Ильиничны Милославской. При новом государе произошли большие перемены в правящих придворных сферах: Нарышкины и их приверженцы отошли на второй план, а ближайшие первые к царю места заняли Милославские и их сторонники. Эти перемены отразились сначала на судьбе сторонников опального патриарха, сильных при прежнем государе. Друг патриарха Никона Артамон Матвеев, заведовавший посольскими делами, был отправлен в ссылку, а враги Никона Богдан Хитрово, Родион Стрешнев и патриарх Иоаким вошли в большую силу и получили исключительное влияние на дела. Лишь только отправлены были сорочины по усопшем государе, начался суд над царским духовиком, благовещенским протопопом, Андреем Савиновичем, одним из тайных приверженцев патриарха Никона. Патриарх Иоаким давно преследовал царского духовика, но покойный государь всегда защищал его; теперь же, 14 марта 1676 года, Савинович был лишен священства и сослан в Кожеезерский монастырь на черную работу с запрещением ему стоять в самой церкви вместе с верными¹¹¹. Сряду за осуждением Савиновича приступили и к опальному Никону. Бывший при нем долгое время пристав князь Самойло Шайсупов сменен 29 марта новым приставом Иваном Ивановым Ододуровым, которому при отправке дан наказ с новыми подробными статьями о строгом береженьи Никона. Прибыв в Ферапонтов монастырь, Ододуров сряду же стал сурово относиться к патриарху, запретил свободный выход ему и его старцам из келий, совершенно запретил ходить к нему посторонним лицам, даже болящим для молитвы и исцелений, окружил кельи его стрельцами, и в своем донесении в Москву от 18 числа апреля, описывая подробно эти кельи, сообщал, что для охраны их присланных с ним стрельцов весьма недостаточно. Перед приездом Ододурова Никон возбудил одно следственное дело, которое при подозрительных и неприятных отношениях нового правительства к опальному патриарху сряду же было истолковано не в его пользу и послужило началом новых обширных и гнусных обвинений против него самого. Никон подал Шайсупову челобитную на имя государя с изветом на служку Игнатия Башковского и дворовую его женщину Киликейку, обвиняя их в государевом деле, просил отправить их в Москву для допроса и в этой челобитной по прежнему обыкновению назвал себя патриархом. Челобитная Никона подана государю 18 апреля; государем передана патриарху Иоакиму; завязалось новое следственное дело, принявшее вскоре огромные размеры и имевшее печальные последствия для Никона. Игнатий Башковский и дворовая его Киликейка были допрошены и для своего оправдания сообщили несколько мелких ложных фактов из жизни Никона в Ферапонтовом монастыре, касавшихся преимущественно лечения им больных. К допросу привлечен был прибывший теперь из Ферапонтова в Москву прежний пристав Шайсупов; его обвиняли за послабление Никону, и в свое оправдание он также представил массу жалоб на прежние личные отношения к нему патриарха и на отношения Никона к правительству, к соборному о нем определению восточных патриархов и русских архиереев, описывал отношения его к своим старцам и служкам и не удержался от гнусных клевет на больного и престарелого патриарха, обвиняя его в нетрезвой и нечистой жизни. Так как большая часть донесений Шайсупова основывалась на слухах и показаниях других второстепенных лиц, то к следственному делу и допросам привлечены в качестве свидетелей и изветчиков стрелецкий сотник Андрей Есипов, долгое время живший с Шайсуповым при Никоне, и двое келейных служек Никона – Ивашка Кривозуб и Никитка Исаев, от которых допытывали сведения, касавшиеся преимущественно келейной жизни Никона, закрытой от взоров посторонних лиц. 29 апреля Ододуров прислал в Москву нового свидетеля против Никона, келейного его старца Иону серебряка, занимавшегося поделкою серебряных сосудов и вырезывавшаго на них известные надписи и вензеля по поручению Никона. Этот старец Иона, отличавшийся пьянством, сварливостью, неуживчивостию и не один раз наказанный Никоном за свои проступки, теперь, когда на Никона отовсюду сыпались доносы, решился подать свой извет на патриарха; извет его является самым резким, исполнен самыми гнусными клеветами и набросил самые густые тени на честь и личность патриарха Никона. Иван Шушерин, описывая это злополучное для патриарха Никона время, обходит всех других изветчиков и останавливает свое исключительное внимание на клеветах Ионы¹¹². Подробных правильных расследований по всем этим доносам не производилось; не считали нужным допрашивать других лиц, которые могли бы подтвердить или ослабить силу сделанных доносов и которые сами по этим доносам являлись потерпевшими от Никона. При производстве этого следственного дела ограничивались тем, что снимали и записывали показания нередко в присутствии самого государя, бояр и патриарха; делали справки в донесениях прежних приставов при Никоне и посланных к нему прежде в разные времена царских гонцов; выписки по этим справкам передавались теперь патриарху и по ним составлялось заключение о виновности Никона в том или другом поступке. Можно сказать без преувеличения, что в возбужденном теперь следствии по делу патриарха Никона производилась оценка жизни и деятельности его за все время десятилетнего заключения его в Ферапонтовском монастыре; пересматривались вновь бумаги и дела по тем обвинениям и вопросам, которые давно уже были решены при прежнем государе или оставлены были им без последствий, и которые теперь выставлялись пунктами новых обвинений против Никона и поводом к его осуждению.

15 мая 1676 г. в Духов день¹¹³ в Москве происходили окончательные соборные заседания по делу Никона; на соборе присутствовали царь Федор Алексеевич, патриарх Иоаким, митрополиты – новгородский Корнилий, ростовский Иона, сарский Варсонофий, рязанский Иосиф, нижегородский Филарет, архиепископы – вологодский Симон, смоленский Симеон, суздальский Стефан, тверской Симеон, коломенский Павел, низшие духовные власти и бояре. На соборе патриархом Иоакимом представлен был обширный доклад по делу патриарха Никона¹¹⁴. Доклад этот начинался кратким описанием соборного определения 1666 г. по делу Никона, как бывшие тогда на соборе восточные патиархи „со усердием“ просили царя Алексея Михайловича, „чтоб то их соборное деяние было соблюдено без всякаго нарушения, для того, что по истинному их свидетельству его Никоново злоковарствие на св. восточную церковь и на него, великаго государя, объявилось многое, чего и мыслити ему не годно“. Затем в докладе сообщалось, что „блаженной памяти государь царь Алексей Михаилович указал всему тому быти так, как в соборном деянии вселенских патриархов и всего освященнаго собора написано, и послать его монаха Никона с Москвы в Ферапонтов монастырь и удоволити всякими довольствы, чтоб ни в чем ему никакия нужды не было; а что ево, Никона монаха, коварств и неправды по их соборному истинному свидетельству объявилось пред ним, великим государем, и того он, государь, для милосердия Божия к себе, государю, воспоминати не изволил, желая того, дабы тем своим государским милосердием обратити его, Никона монаха, к совершенному смирению. И он, Никон монах, тое ево государскую милость над ним показанную ни во что вменил, и суд святейших вселенских четырех патриархов и всего освященнаго собора вменил быти неправедно, и вместо смирения показал гордость, и вместо покорения противность; и в той своей гордости и противности паки учал прилагати злобу к злобе и коварство к коварству, и такия дела на соблазн людем учал вымышлять и хулу и укоризну на святейших вселенских патриархов и на весь освященный собор приносить, чего и простолюдину мыслить ненадобно, и учал чинить последнее горше первых. И как о всем том ведомо учинилося блаженныя памяти государю, и тогда он, великий государь, увидя его противление на соборное изложение и на его государское милосердие, советовав в Дусе с ним, великим господином святейшим Иоакимом патриархом, и говоря с своими государевыми бояры, указал прежнее соборное изложение подтвердить вновь своим государевым указом¹¹⁵, и указал для подкрепления приставам, которым быти у него, Никона, дать вновь статьи, чтобы он, Никон, от всех своих злых замыслов и противных дел отстал и ктому бы не имяновался быти другим московским патриархом, чего слышати не годится: правильно то святыми отцы отречено и отлучено. И в нынешнем 184 (1676) году по указу великаго государя с теми статьями на перемену прежнему приставу князь Самойлу Шайсупову послан Иван Иванов сын Ододуров, а велено ему о всем чинить против того, как в статьях написано“.

Затем следует подробный доклад о тех известиях и донесениях на патриарха Никона, какие поступили в Москву после назначения пристава Ододурова, с описанием порядка допросов и розысков по этим донесениям и с указанием разных обвинений против Никона. Приводим этот доклад в том виде, как он записан в нашем документе, исключая только немногих мест, оскорбительных для слуха и для памяти святейшего патриарха Никона. Изложение этого доклада весьма необходимо, потому что в нем заключается вся основа для следовавшего за тем соборного определения по делу опального патриарха; на выставленные здесь обвинения патриарх Никон дает потом свои ответы и объяснения; а самый доклад о сущности полученных изветов и ходе розысков по ним наглядно характеризует степень беспристрастия изветчиков, следователей и судей.

По отправке Ододурова „великий государь царь Федор Алексеевич о Святом Дусе отцу своему и богомольцу святейшему Иоакиму патриарху изволил возвестить, что апреля в 13 день к нему, великому государю, писал из Ферапонтова монастыря прежний пристав князь Самойло Шайсупов: говорил де ему, князь Самойлу, Никон монах, чтоб взять Игнатья Башковскаго и дворовую его жонку Киликейку; а он де Никон ведает на него, Игнатья, великаго государя великое и страшное дело, а сказать де ему нельзя; и прислал ему челобитную, а в той челобитной он Никон написался патриархом; а о деле великаго государя ничего не написал, как в словесном своем извете сказал, а написал на Игнатья Башковскаго о своем деле, и чтоб великий государь пожаловал его, велел про то спросить тех людей, которые у него Игнатья слышали; а какое дело, и то писано ниже сего. А Игнатий на Москве в том не заперся, а сказал, что он такия слова слышал от дворовой жонки своей Киликейки, о которой в челобитье Никонове написано. Да он же Игнатий сказал, что Никон Кириллова монастыря крестьянина лечил, и тот крестьянин от ево лекарства умер. Он же Никон из пищали стреляет, и из кельи своей застрелил птицу баклана. К нему же, Никону, приезжают многие сродники ево с Курмыша, и побывав у него отъезжают.

А князь Самойло Шайсупов допрашиван на Москве, для чево он ево Никона монаха, попустил такия противности чинить. И князь Самойла в сказке за своею рукою написал, что он ево ни в чем не слушал и никому слушать ево князя Самойла не велел; а какия противности Никон чинил и в чем государское повеление презирал, и то написал в сказке своей именно: монах Никон велел себя называть и в письмах писать святейшим патриархом; а он князь Самойла патриархом ево называть и в письмах писать заказывал, и он Никон за то ево бранил и называл вором. Он же Никон на озере и по дороге на крестах подвисал подписи: животворящий крест Христов поставил смиренный Никон Божиею милостию патриарх, будучи в заточении за слово Божие и за святую церковь на Белоозере в Ферапонтовом монастыре в тюрме; и на судах ево подписывано также. Он же, Никон, из своей кельи стрелял по птице баклане, обрапил и велел у ней крылья и голову и ноги отсечь за то, что она поедала у него рыбу; а сказывал ему про то сотник Андрей Есипов; а сотник про то сказал же. Он же Никон на кого осердится, и тех людей стрельцы и монастырские служки били палками и плетьми; а сотник сказал, что те палки, чем били людей, лежали у кельи за караулом всегда. А что он, Никон, про воровство Стеньки Разина князь Самойлу говорил, и о том де всем блаженной памяти к великому государю писал он, князь Самойла, и против той ево отписки присылан был к Никону монаху из приказу тайных дел голова московских стрельцов Ларион Лопухин, и то де писано у него, Лариона, в статьях.

И против той ево сказки сысканы в приказе тайных дел статьи, каковы даны Лариону Лопухину, а в них о том деле против князь Самойловы сказки написано: Никон монах говорил князь Самойлу Шайсупову, как де приезжал к нему окольничий Родион Матвеевич Стрешнев от блаженныя памяти великаго государя с милостынею, и он де, Никон, тому окольничему Родиону Матвеевичу о смятении и о разорении от воров и изменников казаков, чему впредь быти назначил; а ему де будто было назначено от Господа Бога; и то ево гаданье противно Господу Богу и христианскому жительству, для того, что впредь будущее кроме Его Божия смотрения ведать некому и в христианском законе святыми отцы отречено. Да он же говорил ему, князь Самойлу, что при Степане Наумове в Ферапонтов монастырь приходили три человека казаков – Федька, да Ефтюшка, а третьему имя припамятовал, а звали де ево, Никона, с собою, чтоб с ними шел к Кириллову монастырю, а их де пришло по него 200 человек, а есть де готово и 5,000 человек, и чтоб Степана Наумова убить до смерти и Кириллов монастырь разорить и с тою б казною и с пушки и с запасы идти на Волгу. И потому ево намерению знатно, что то извещение ему не от самого Господа Бога, а знатно – то дело ему стало ведомо от тех же воровских людей, которые к нему приезжали; и чаят, что то смятение и кровопролитие содеяся от них; а только он Никон хотел всякаго добра по Христовым заповедем, и он бы про такое великое дело не умолчал и тех воровских казаков, которые к нему приходили, велел их переймать и к государю к Москве прислать; а трех человек мочно было ему кем поймать; государевы служилые люди безпрестанно в Ферапонтовом монастыре для остереганья ево, Никона, были. А как милостию Божиею и заступлением пресвятыя Богородицы и святых московских чудотворцев Петра и Алексея и Ионы и Филиппа и преподобнаго отца Сергия Радонежского чудотворца молением, и блаженныя памяти великаго государя праведною молитвою то злое дело разрушилось, и враги под ноги его государские покорились, отступник и крестопреступник и изменник Стенька Разин и с товарищи пойманы и смертию казнены, и только после того он приход к себе воровских людей, как к нему приходили и звали на воровство, объявил великому государю чрез князь Самойла Шайсупова, только и то закрытым делом; а кто им в белозерских странех о том советовали, и какие люди к воровству собирались, и где 200 человек донских козаков стояли, и каких чинов 5,000 человек у них было приготовлено и в которых местах, и кто у них такому воровству были имяны заводчики, про то не сказал; и то ево злое начинание к великому государю и ко всему московскому государству, а не доброхотство. Да на тож его зломыслие и в деле явилось; как Стенька Разин привезен к Москве, и в то время в распросе у пытки и со многих пыток и с огня сказал: приезжал к Синбирску старец от него, Никона, и говорил ему, чтоб ему идти вверх Волгою, а он Никон в свою сторону пойдет для того, что ему тошно от бояр, да бояре же де переводят государския семена; и тот де старец из под Синбирска ушол; а сказывал де ему тот старец, что у Никона есть готовых людей с 5,000 человек, а те де люди у него готовы на Белеозере, и тот старец на бою был, исколол своими руками сына боярского при нем, Стеньке. А товарищ ево, Стенькин, Лазорка в распросе ж и с пыток и с огня сказал, что старец от Никона к Стеньке приходил на Царицын и был под Синбирском а для чего приходил, того не ведает; а от Стеньки слышали всем войском, что старец от Никона был с теми словами, что писано выше сего; да и брат Стенькин Фролка с пыток говорил те же речи.

Да как по указу блаженныя иамяти великаго государя были у него, Никона, Козма Лопухин, да дьяк Перфилей Оловенников для его государевых дел, и в то время говорил им он, Никон, что у него в турках живут свойственные 4 человека стряпчих и денги к ним посланы, и цареградский патриарх проклял патриархов, которые ево, Никона, судили, и бранил патриархов вселенских и называл ворами.

Он же Никон писал блаженныя памяти к великому государю и прислал роспись, что он излечил мужеска полу и женска и девок много число, а каким лекарством, про то имянно не написал; а Козме Лопухину и Перфилью Оловенникову сказывал, что ему было видение: отнято де у тебя патриаршество, и тебе за то дана чаша лекарственная, лечи болящих. А сказывал де им белозерец Игнатей Башковский, что от того лекарства многие помирают. А Игнатей сказал, что от Никонова лекарства помирали многие, а никово не объявилось, чтоб излечились.

Да на него ж, Никона, подал на Москве Ферапонтова монастыря служка Ивашко за своею рукою изветное письмо; а в писме написал: во 183 (1674) году на праздник Рождества пресвятыя Богородицы приходили к нему, Никону, Ферапонтовский игумен Афанасей, да казначей Иона с образом, а на нем на полях написаны преподобные отцы Ферапонт, да Мартиниан; и он, увидя тот образ, на них кричал и говорил, что за мужики написаны, и велел их скресть и той иконы у них не принял. Он же Никон, по преставлении блаженныя памяти великаго государя царя Алексея Михайловича во всю четыредесятницу пил до пьяна, и напився монастырских всяких чинов людей мучил безвинно, и по ево приказу стрельцы служек и крестьян били плетьми, а иные сидят на чепях; да по его ж приказу старца Пафнотия били на правеже неделю в четыредесятницу ж. Он же, Никон, бил своими руками Ферапонтовского слушку Фомку Обросимова водяным деревом, и от тех побой он умре. В 183 году в день Благовещенья пресвятыя Богородицы по ево ж Никонову приказу келейные ево люди били палками конюшеннаго старца Лаврентия; и после того на светлой неделе он, Никон, того старца запоил вином сильно и он от того питья умре. В благовещеньев же день по ево ж Никонову приказу стрельцы били палками дьячка Сенку Богданова. Он же, Никон, у себя в кельи бил своими руками слушку Ганку Микифорова. В день Алексея человека Божия по ево ж Никонову приказу стрельцы и келейники ево били его, изветчика Ивашку, палками и плетьми трожды и покинули его замертво. В тот же день по ево ж приказу стрельцы и служебники били плетьми дьячка Андрюшку Филиппова. К нему ж, Никону, приходят Ферапонтовской игумен с братиею и слушки и служебники в светлое Христово воскресевве и в иные праздпики, и он сидя в креслах дает им целовать в руку. Он же Никон учинил у себя приказ и губу, а судьею у него черный дьякон Мардарий, а в подьячих монастырский слушка Фомка Матвеев. В нынешнем 184 году марта в 5 день к нему ж, Никону, приезжала вотчины Кириллова монастыря крестьянская дочь девка 20 лет с братом с малым ребенком для лечбы, и он ту девку запоил до пьяна и она от того умре.

Да апреля в 18 день писал к великому государю Иван Ододуров, что у Никона монаха построены кельи многие житей в 25, а из тех келей поделаны сходы и всходы и окна большие в монастырь и за монастырь, а живущих в тех кельях всяких чинов люди человек с 10; да у него ж де сделаны переходы по монастырской стене через сушильные полаты к церквам, что на святых воротех, на 30 саженях, а по тем переходам поделаны окна большие – на монастырь и за монастырь; а стрельцов с ним послано мало и в таком великом месте караулов теми стрельцы обнять не мочно.

Да апреля ж в 29 день писал к великому государю он же, Иван Ододуров, и прислал к Москве Никонова келейника старца Иону серебряка, для того, что он сказал за собою государево дело. А в распросе он, Иона, сказал, государево де дело за ним то: монах Никон живет не по монашески, в церковь ходит мало и за великаго государя и за святейшаго патриарха Бога не молит, и священникам, которые живут у него, тож чинить приказал; и когда бывает в церкви, и в то время никово не пущает; а причащается в олтаре у престола с служащим попом Варламом вместе; а отца де духовнаго не имеет у себя четвертый год; а на эктениях только поминает себя патриархом московским; и государево жалованье присланное к нему ни вочто ставит и ногами топчет, и всякими неистовыми словами великаго государя злословит, о чем и помыслить страшно.

Да перед великим государем и перед святейшим патриархом князь Самойло Шайсупов сказал¹¹⁶: Никон монах говорил ему, Шайсупову, что явился ему Христос и дал чашу со всякм благовонием лечить людей. Он же говорил, что надобно освященным маслом все уды помазывать, а... где животворящим крестом не заграждено и маслом не помазано, бес вселяется. Он же, Никон, лечит мужеск пол и женск в крестовой келье и молитвы над ними говорит и маслом помазует. К нему ж, Никону, приходят жонки и девки будто для лекарств, а он с ними сидит один на один, и обнажает их донага будто для осмотру больных язв; а от ево лекарства многие помирали. Он же девок и молодых вдов называет дочерми и сговаривает их замуж у себя в кельи, а после венчанья приходят к нему в келью... и сидят у него до полуночи. Он же жонку... служню жену выдал замуж в неволю, а жених на ней не хотел жениться, и он, Никон, того жениха бил плетьми и женил в неволю. Он же, Никон, говорил Козме Лолухину да Перфилью Оловенникову, что Игнатья Башковского жонка извещала ему, будто он, Игнатий, живет с нею блудно; а он де, Никон, дав ей рубль, отпустил... Он же на сырных и светлой неделях и в иные праздники делает пиры частые на слободских жонок и поит их допьяна, и в слободу отвозят их на монастырских подводах замертво. Он же постриг Козлову девку Марфутку беляну и вклад за нее дал. Он же девкам и молодым жонкам дает милостыню большую алтын по 20 человеку, а старым по денге... Да к нему же в келью ходит безпрестанно ферапонтовского крестьянина Микиткина жена чекмаря, а про то изветчику Ивашку сказывал того ж монастыря слушка Микитка Исаев. Да к нему же приезжала по часту маиора Алимпиева жена Валутина Настасья... Он же, Никон, в гости ездит к Петру Рудневу, к Сергею Кузмину к Козлову и к князю Самойлу ездил же“¹¹⁷.

Такова сущность обвинительного акта, представленного и читанного на соборе 1676 года по делу патриарха Никона. Насколько были справедливы эти обвинения, увидим ниже из ответов и объяснений на них самого патриарха. Теперь же приводим состоявшееся по поводу этих обвинений соборное определение. „И великий господин святейший Иоаким патриарх московский и всея Русии слыша¹¹⁸ о тех ево Никоновых непристойных и неистовых делех, которыя писаны выше сего¹¹⁹, рассуждал соборне с преосвященными митрополиты и архиепископы, что он, Никон монах, ни в чем соборному деянию святейших вселенских патриархов и всему освященному собору не повинуется и, забыв долготерпение и милость блаженныя памяти великаго государя царя Алексея Михайловича, вымышляет многия коварства на соблазн людем и ко всякому злу, зело о том болезноваше, что он, Никон, нимало от прежней своей злобы не престанет, и ради милосердия Божия и для памятования блаженныя памяти великаго государя царя Алексея Михайловича, памятуя его государскую к нему, Никону, милость и долготерпение, не яростне о нем, Никоне, против злотворений его разсужает, но тщательне и по рассуждению святейших вселенских патриарх и всего освященнаго собора паки усердствует, дабы его, Никона, от всякаго злаго его намерения отлучить и в совершенное отчаяние его не допустить, чтобы он прежнее и нынешнее свое согрешение покаянием очистил и приложение добродетелем приял и спасения сподобился; изволил о тех всех его противностях советовать паки с великим государем царем Федором Алексеевичем, и говорили сего государевым бояры, и окольничими и думными людьми; и присудиша из того Ферапонтова монастыря вывести его в Кириллов монастырь, для того, что он жил в Ферапонтове монастыре своею волею в небрежении о душе своей, а в Кириллове монастыре жити ему под волею того монастыря безъисходно, аще и не хотящу ему своего спасения, обаче держати к нему, Никону, всякое призрение к обращению его и к покаянию прилежно; а на злыя дела ево не попускать, а пищею и одеждою ево довольствовать изобильно, токмо того брещи, да не дерзает паки тояжде творити, яже о нем известися выше сего. И для того послать в Ферапонтов монастырь от великаго государя от его царского синклита, ково он, великий государь, укажет, а от него, святейшаго патриарха, послати духовнаго чина потомуж, ково он святейший патриарх благоволит“.

Тогда же государь по совету и благословению патриарха Иоакима указал послать в Ферапонтов монастырь думнаго дворянина Ивана Афанасьевича Желябужского и с ним дьяка Семена Румянцева для тех дел, которые подлежали его государскому суду, а патриарх благоволил от себя послать чудовского архимандрита Павла для тех дел, которые подлежали суду патриаршему. 15 мая от имени государя послана память в ямской приказ о заготовке подвод архимандриту и Желябужскому¹²⁰; а 16 мая выдана и та наказная грамота патриарха Иоакима на имя чудовского архимандрита Павла с подробным изложением соборного приговора по делу опального Никона, из которой приведены изложенные сведения о составе членов собора и о бывших на нем рассуждениях¹²¹. К этой наказной грамоте приложена подробная инструкция, которой архимандрит Павел и Желябужский должны были держаться при выполнении данного им поручения и по которой они должны были определить жизнь Никона в Кирилловом монастыре. В инструкции предписывалось им по приезде в Ферапонтов монастырь прежде всего идти в соборную церковь и из ней послать пристава к Никону с объявлением, что прибыли к нему от государя и патриарха особые лица для великого дела и чтобы он шел к ним в соборную церковь. По приходе Никона в собор архимандрит должен объявить ему то же самое, а потом приказать дьяку честь из наказа, что в нем написано выше, о том, как о нем судили прежде вселенские патриархи с освященным собором и как он потом их осуждение пренебрег. По прочтении наказа архимандрит обязан предложить Никону вопросные пункты для его ответа, а именно: „лекарственная чаша, о которой ты сказывал Козме Лопухину и Оловенннкову, будто тебе было видение, явился тебе Христос и сказал: отнято от тебя патриаршество, так в замен того дана чаша лекарственная, лечи болящих, в которое время и каким образом дадеся, и где она у тебя ныне? и от той чаши мужеск и женск пол каким лекарством лечил? и кто тебя тому лекарству учил? в прошлом году присланы тобою дарю Алексею Михаиловичу росписи будто ты многих вылечил, и по той росписи многие из лечимых тобой ныне уже умерли, и объявилось, что ты их запаивал до смерти. Да ты в челобитных и письмах прежде называл и до ныне называешь себя патриархом, и возлагаешь на себя панагию и сказываешь, что это панагия св. Петра митрополита; а государю, патриарху и собору то сумнительно, потому что в прошлом 1666 году ты вполне отлучен от патриаршаго сана и стал простым монахом, и после тебя престол содержали патриархи Иаосаф, Питирим, а ныне держит Иоаким». Архимандрит Павел должен говорить ему и о всех его проступках, изложенных в наказе, за тем объявить о решении собора, что жить ему в Ферапонтовом монастыре по своей воли более не удобно и что велено отослать его в Кириллов монастырь. А если Никон в церковь к ним не пойдет, то им самим идти к нему в келью; если и здесь он учинит своеволие, и в церковь не пойдет и в келью не пустит, то архимандриту говорить ему многократно и «милостивно», что они присланы от великого государя и патриарха ко важному делу, и чтобы он Никон противности им не чинил. А в Ферапонтовом монастыре осмотря все его кельи извнутри и укрепя замками, двери все запечатать архимандриту и думному дворянину своими печатями и приказать монастырским властям поставить к ним крепкий караул; а келейных Никоновых старцев, попа и дьякона и иных чернецов, взять в Кириллов монастырь, весть их туда порознь и в Кирилловом монастыре так же держать их „в крепи“ порознь. В Кирилловом монастыре приказать властям очистить кельи, в которых жил строитель Матвей и взять у властей двух старцев искусных и добрых, кому можно верить, и велеть им жить с Никоном монахом в тех кельях и воздавать ему подобающую честь, ничем его не бесчестить, всякую келейную потребу ему исполнять, пищу и питье перед им поставлять; а иных иноков и мирских людей в келью к нему не пускать, и никаких писем писать ему не велеть, чернил и бумаги ему не давать; а книги печатные исправленные, почему бы отправлять церковное и келейное правило, у него держать; а когда за немощь ему в церковь идти будет не возможно, то властям велеть отпускать к нему искусного священника и псаломщика. А в церкви Никону стоять с молчанием, чтобы от него не было никакого церковного мятежа. За монастырь же никогда его не выпускать и никакого приношения к нему не принимать. Пищу и питье для него держать излишние против братия, в разрешенные дни давать из живых рыб, а в постные дни прибавочные постные кушанья, также и питье, пиво и мед выдавать добрые, чтоб было ему по потребе. Да из того же монастыря дать ему трех служек, да повара и приспешника добрых, кому можно верить. А кирилловским властям объявить, что за нарушение всех этих наказов им грозит от патриарха жестокое смирение. Устроив так в Кирилловом монастыре, архимандриту и дворянину ехать опять в Ферапонтов монастырь, взяв с собою и келейных старцев Никона, и здесь в кельях Никона, и в сушилах, на погребах и деловых дворах все переписать; сушиленные запасы и питья отправить в Кириллов монастырь и держать там для потреб Никона; деньги, платье и посуду, на которой нет его подписей, описав по статьям, отвесть туда же и отдать в казну под росписку. А поставленные Никоном кресты с надписями со всех мест снять честно и внесть в Ферапонтов монастырь, и те подписи срезать, а кресты доложить в сокровенное место, куда никто не входит; а суды по росписи отдать в казну Кириллова монастыря. Печатные книги, взятые Никоном из монастырей, возвратить, откуда взяты; а письма, писанные скорописью и уставом Никоновой руки или чьи другие, привесть в Москву. Келейных старцев Никона распросить «с великим пристрастием», не посылал ли Никон каких либо писем в другие монастыри или к мирским людям, не раздавал ли он денег ферапонтовским старцам или мирянам, и не спрятаны ли у него деньги в земле или в каком либо скрытном месте. Все Никоновы лекарства, коренья, травы, водки, мази, сжечь на огне и бросить в реку, чтобы от него ничего не осталось. Попа Варлаама и дьякона Мардария послать в Крестный монастырь и, сдав их тамошнему архимандриту, держать под крепким началом, чтобы не ушли оттуда; Кузме же старцу, если он лежит в расслаблении, позволить остаться в больнице Ферапонтова монастыря, а если здоров, привесть его к Москве. Лошадей и другой скот, взятый из монастырей, возвратить на прежнее место под росписку; а что из скота куплено на келейные Никоновы деньги, отдать в Кириллов монастырь. Кельи Никона все запечатать. Исполнив все по наказу, архимандриту Павлу и Желябужскому ехать к Москве и все своя переписные книги представить патриарху Иоакиму.

Напрасны были опасения встретить сопротивление со стороны Никона при переводе ого из Ферапонтова монастыря в Кирилло- белозерский. Архимандрит Павел представил подробное донесение об этом переводе и в донесении обращал особенное внимание на описание действий Никона за это время¹²². Архимандрит Павел и Желябужский прибыли в Ферапонтов монастырь утром 4 июня; когда они вошли в собор, там только что началась обедня: они отправили пристава Ивана Ододурова и стрелецкого сотника Кирилла Кокошева к Никону с приглашением прибыть в соборную церковь; Никон сряду же дал согласие явиться к ним, только спрашивал о времени, когда ему идти. После литургии к нему посланы кирилловский архимандрит Никита с келарем старцем Гедеоном и Ферапонтовский игумен Афанасий с сотником Кокошевым для провода его в церковь; Никон пришел сюда вскоре и указ великого государя и патриарха выслушал «со смирением и без всякаго прекословия», как нарочно записано о том в донесении. Думный дворянин Желябужский вначале стал грубо обращаться с опальным патриархом, по словам Шушерина, он „рыкнув яко лев свирепо на блаженнаго и нача песски неистовыя слова износити“, но сряду же остановлен был спокойным замечанием патриарха на неуместность его обличений¹²³. Выслушав указ, патриарх давал на предложенные ему вопросы свои объяснения и ответы, которые тут же записаны были дьяком Румянцевым и после вошли в состав донесения архимандрита. Хотя в письменной передаче эти ответы и должны были утратить несколько из своих первобытных черт, но они не утратили своей внутренней силы, поразительной простоты и убедительности, которыми отличались все речи, письма и сочинения патриарха Никона. В этих ответах мы видим того же великого Никона, хотя и много испытавшего в жизни, исстрадавшегося в заключении, но не утратившего своей энергии. В своих ответах он победоносно опроверг все злобно направленные против него клеветы и обвинения. Теперь, в последний раз в жизни своей, он оправдывался и говорил: „которые козаки у него были, их присылал к нему Степан Наумов с стрельцами; а говорили ему те козаки: есть де у них в сборе человек с 200 и больши в белозерском уезде, а какие люди и где они стояли, того ему не сказали; а изымать ему тех людей не кем; а к Разину в Симбирск старца никаково не посылал и про 5000 человек не приказывал и вверх Волгою Разина звать не веливал. Козме Лопухину он таких слов не говаривал, что у него в Царьграде есть стряпчие и деньги к ним посланы; и про цареградских патриархов, которые его судили, про проклятие не сказывал и вселенских патриархов не бранил; а говорил только, что у него в Царьграде есть знакомые гречане, и он преж сего им писывал и посылал к ним из Воскресенского монастыря племянника своего; и тот ево племянник изыман в черкасских городех и про то известно блаженныя памяти царю Алексею Михайловичу; а опричь того он не писывал и с Козмою Лопухиным про цареградскую посылку больше того не говорил. А что он, Никон, писал к царю Алексею Михайловичу и прислал роспись людей, ково он лечил¹²⁴, и у тех де людей он лечил больныя места, помазывал маслом и говорил над ними молитвы, и от того ево лекарства милость Божия и исцеление многим людем бывала, а про то он не слыхал, чтоб от ево лекарства кто умер. Девка де и малой к нему приходили больные, одержимы были нечистым духом, и он говорил над ними молитвы; и девка де от той болезни умре, а не от ево опойства и лекарства, а он де той девке никаких напивков не давал. Угодников Божиих он мужиками не называл; а который образ он не принял, и он де говорил, для чего де Ферапонта и Мартиниана пишут на иконах, а они де не свидетельствованы¹²⁵. Крестьянина Фомку он водяным деревом не бивал и от ево побою он не умирывал; а умер он своею смертию; а остались де после его жена и дети, и они де ведают, как он умер. Старца конюшеннаго он не опаивал; а умер он не от ево питья, а он де пьяница был ведомой. Ивашка де Кривозуба, который на него извещал, за ево воровство по сыску били он, Никон, с игуменом и с священники вместе; и подал архимандриту Павлу сыскное дело про него, Ивашка, а сказал: все де ево Ивашкино воровство в сем деле объявится. В руку свою он, Никон, неволею целовать никому не веливал; а которые люди к нему прихаживали, и он им в руку целовать давал. Губы де он у себя не заводил, а сыскивали де они с игуменом вместе про Ивашка, про котораго выше сего сказано. Кельи ево строены по указу великаго государя царя Алексея Михайловича, а тот государев указ о строеньи келей сказал Козма Лопухин; а в церкви, что на воротах, ходил он по указу великаго государя; а по его челобитью для его приходу к той церкви государь пожаловал для службы церковные сосуды и ризы и стихари и всякую церковную утварь. А за великаго государя и за вселенских патриархов в церкви Божией и в келейном правиле повсечастно он Бога молит, а за Иоакима патриарха он Бога не молит, потому что писал вологодский архиепископ в Кириллов монастырь и велел Бога молить за себя, а не за патриарха, потому что от него Иоакима всякое зло учинилось и ныне его губит; а попам де он за патриарха Иоакима Бога молить на заказывал. С служащим он с священником Варлаамом причащался у престола в олтаре, а у отца де духовнаго он не бывал года три, потому что отец его духовной Кирилловский архимандрит к нему, Никону, не ездит. А на эктениях священники и дьяконы как хотят, так его поминают, а он де им не заказывал; а московским патриархом он себя называть не веливал и никого к такому делу не принуживал. Которые де присыльщики приезжали от великаго государя царя Алексея Михайловича и его, Никона, называли великим святым отцем. Государева жалованья, что к нему присылано, он ногами не топтал и принимал всякую посылку с благодарением и великаго государя ничем не злословил и поносных слов никаких не говаривал. Больных де женок и девок до стыдных мест не обнаживал, и эти места сам не помазывал, а давал им те больныя места мазать самим и говорил де молитвы над ними. А Ивашко де Иванов, который на него извещал, сам к нему, Никону, приходил, а сказывал на себе болезнь, что приходят к нему беси; и он де ево маслом помазывал; и Ивашко после показыванья ему, Никону, сказывал, что та болезнь от того у него миновалась.¹²⁶ А при князь Самойле Шайсупове для лекарства к нему хаживали, и он князь Самойло для лекарства и милостыни к нему ходить всяким людем не заповедывал¹²⁷; а только б де от него, Самойла, заказ был, и он бы к себе никого не пущал; а как де Иван Ододуров приехал и не велел ему к себе никого пускать, и он с того времени никому к себе ходить не велел. В крестовой де кельи он, Никон, над болящими молитвы говаривал и маслом помазывал. В кельи он, Никон, женок и девок у себя замуж не сговаривал, и после венчанья в кельи к себе их не имывал, и допьяна их не паивал, и до полуночи у него не сиживали; а девкам де и жонкам бедным, сиротам, и всяким скудным людем на пропитание и на платье денги и хлеб давал при стрельцах. Жонки де брюхатой сильно он замуж выдавать не веливал, и жениха ея плетьми не бивал. Игнатьевой жонке Башковскаго рубль денег дал для ея бедности, а не для (худого) дела; да и самому Игнатью для его бедности денги давывал¹²⁸. Келейник Никитка жены своей к нему в келью не приваживал, а приходила де жена его в день с дочерью от болезни для лекарства¹²⁹. На слободских де жонок пиров никаких не делывал и допьяна их не паивал и на подводах в слободы не отсылывал; а кармливал де он всяких чинов людей на господские праздники вместо милостыни за работы их. А девку де он Марфутку беляну Козлову не постригал; а как де она захотела постричься, и он де для бедности ея дал за нее в монастырь вклад 17 рублев; а постригл де тое девку черной поп, а кто именно, того не упомнит; а отпустили де ее постричься отец и мать¹³⁰. Девкам де и жонкам скудным для замужества на приданое давал по рублю и по два; а милостыню де убогим давал, как кому доведется, а не выбором. Микиткина де жена чекмарева одна к нему не хаживала, а хаживала для милостыни с иными нищими. Алимпиева жена Валутина для своей болезни приезжала к нему с мужем не в одну пору, а иное де приезжала с детьми, да с жонками, а одна к нему не приезживала. К Петру Рудневу, да к Сергею Козмину он, Никон, не езживал; а князь Самойло Шайсупов зазвал его к себе, как шел рыбу ловить; и он де к нему ненадолго зашел, а ничего у него не пил. Являлся де ему, Никону, Христос часто в церкви тем образом, как пишется на иконе, и подал де ему благодать чаши лекарственной; и он де по тому явлению и по благодати неисчерпаемой чаши лекарства исцелял, и от того его лекарства Бог от болезней многих людей избавлял а больши того его никто лекарству не учивал. Прежде сего блаженныя памяти к великому государю царю Алексею Михайловичу в отписках и челобитных и в иных письмах патриархом он, Никон, писывался потому что ему от великаго государя запрещения в том не бывало; а присыльные люди от великаго государя Иван Образцов и Козма Лопухин и иные присыльщики его, Никона, называли великим святым отцем; да ему же из тех присыльщиков сказывали, что великий государь не заповедывает его патриархом называть; а кто из них государев указ ему сказывал, Лопухин или Образцов, того не упомнит. Панагию он на себя кладывал с первых лет, как приехал в Ферапонтов монастырь; а та панагия Петра митрополита; а привез ее он с собою с Москвы, потому что та панагия у него не взята; а как де к нему приезжали по посох Петра митрополита в село Чернево Павел митрополит крутицкий, да чудовский архимандрит Иоаким, и он де им про ту панагию сказывал, и они де ему сказали, что велено взять один посох, а о панагии указу им нет; а как де он, Никон, был на соборе и на нем де было две панагии, и с него верхнюю панагию сняли, а та де панагия осталась на нем и ныне она у него. Кресты де по местам велел ставить и подписывать имя свое: „смиренный Никон патриарх будучи в заточении за слово Божие“, потому чтo де было ему от пристава Степана Наумова утеснение великое, посажен был в худыя кельи, и у тех келей окна были закованы железными решетками, и из кельи никуды ево пристав не пущал; и он де себе то и ставил в заточение, и на судах де оловянных и на деревянных имя свое патриархом подписывать велел; а подписывал де те подписи на крестах и на судах старец Иона серебряник по ево, Никонову, веленью.“

В тот же день патриарх Никон был перевезен в Кириллов монастырь; здесь к нему приставлены два „искусных” келейных старца, три человека служек, особый повар и приспешник¹³¹. 5-го июня на отъезде из Кириллова монастыря архимандрит Павел, думный дворянин Желябужский и дьяк Румянцев были приглашены в келью Никона, и здесь пред ними „со слезами“ бил челом великому государю и патриарху Иоакиму монах Никон, чтобы прежних его келейных старцев, попа Варлаама и дьякона Мардария, не отнимали от него на новом месте его жительства и не ссылали их в Крестный монастырь, потому что „они к нему приобытчились в он к ним”. Но эта слезная просьба престарелого и больного опального патриарха оставлена без удовлетворения. Архимандрит же Павел успел воспользоваться этой просьбой для своих целей. Еще накануне, в Ферапонтовом монастыре, когда Никон заявил свое личное неудовольствие на патриарха Иоакима и отказ молиться за него, архимандрит и Желябужский в церкви и по дороге из нее убеждали Никона „всякими мерами“ изменить свои отношения к патриарху Иоакиму, но Никон тогда оставался непреклонным. Теперь при прощаньи с Никоном они опять возобновили с ним переговоры и просьбы по тому же вопросу; „и Никон, монах по многим разговорам от злой своей мысли уклонился и говорил, чтобы де святейший патриарх к нему был милостив и не велел бы его здесь напрасною смертию от тесноты уморить, в он де за него Бога молить и патриархом именовать учнет“. При этом Никон напомнил о прежнем своем расположении к Иоакиму и указал, что когда покойный государь вел с ним переговоры в Воскресенском монастыре по поводу удаления его с патриаршего престола и спрашивал его мнения о выборе ему преемника на патриаршество, и тогда он, Никон, указывал царю, „что за смирение в патриархах быть мочно ему Иоакиму“¹³². Затем архимандрит и Желябужский возвратились в Ферапонтов монастырь, произвели опись Никонова имущества, сделали распоряжения об его употреблении¹³³ и по данной им инструкции допрашивали трех келейных Никоновых старцев. Иеромонах Варлаам в распросе показал, что „Никон никаких писем к Москве и в иные монастыри и к мирским людям не посылал, ферапонтовским монахам их не давал и в землю их не хоронил; женщины, девки и младенцы больные к нему приезжали, но никаких зазорных лиц у него в кельях для напивков не бывало“. Больной старец Козма повторил то же самое. Интереснее показание дьякона Мардария; он сказал, что не один раз ездил в Москву с отписками и челобитными Никона на имя государя и передавал их в свое время царскому духовнику Андрею Савиновичу и дьяку приказа тайных дел Данилу Полянскому, привозил этим лицам разные подарки, но от них Никону никаких писем не привозил; кроме того он покупал в Москве Никону для лекарства деревянное масло, росный ладон, скипидар, траву чечуй, целибиху, зверобой, нашатырь, квасцы, купорос, комфару и камень безуй; а как Никон соединял эти травы и составлял из них лекарства, как он помазывал болящих, обнажал ли их донага, того он не видал; а больные мужчины и женщины с детьми приходили часто, и он, Мардарий, по приказу Никона приводил их к нему в крестовую келью и много раз видал, как Никон над больными читал молитвы по потребнику; он приносил ему в это время кадило и свечи, а ничего худого никогда не замечал, и кроме больных никто из зазорных лиц к нему не приходил¹³⁴. После допросов Варлаам и Мардарий тотчас же отправлены были в Крестный монастырь под строгий надзор тамошнего архимандрита Герасима, где они и пробыли до 1680 года; а старец Козма, как больной, оставлен в Ферапонтовом монастыре в больнице, где он вскоре и скончался. Исполнив в точности наказ по всем статьям, архимандрит Павел и Желябужский возвратились в Москву и представили отчет об исполнении данных им поручений.

Патриарх Никон прожил в Кирилловском заключении слишком пять лет (с 4 июля 1676 года до августа 1681 года). Жизнь его здесь была самая тяжелая. Хотя и отведено было ему помещение в деревянных кельях бывшего монастырского строителя Матвея¹³⁵, это помещение оказалось неудобным, угарным от худых печей и помещенной в нем для Никона поварни; головные боли, которыми страдал патриарх от ушибов, полученных в дороге при перевозке его в Ферапонтов монастырь, давали чувствовать себя сильно. Об этом неудобстве помещения словесно донесено было патриарху Иоакиму архимандритом Павлом сряду при возвращении из Кириллова монастыря¹³⁶. По этому поводу патриарх писал Кирилловскому архимандриту: „ведомо нам учинилось, что у вас в кельях, в которых велено жить монаху Никону, печи кирпичныя и от них угар бывает, и мы указали вам в тех кельях сделать печи образчатыя ценинныя, чтоб угару отнюдь не было; да позади тех келей, где пристойно, по близку, высмотря с ним Никоном, для его потреб сделать ему особную поварню каменную с трубою, а трубу вывесть выше деревяннаго строения, чтоб от огня не было опасно; хотя будет иное какое строенье в тех местах, которое не нужно, отставить, а поварню, буде возможно, построить; и вы бы учинили иго сему указу нашему не замотчав и чертеж его кельям и всему старому и новому строенью прислали бы к нам в разряд”¹³⁷. Но это распоряжение не было исполнено в точности; Кирилловские власти отвечали патриарху, что в келье Никона печь изразцовую ценинную они построили, стены поновили, сделали вновь подволоку и окна красные, двери и переходы в вышку, как ему угодно; но особенной каменной поварни близ его кельи построить невозможно по тесноте места, так как эта поварня может закрыть свет в братскую больницу; потому испрашивали разрешения построить ее в братской келье, соседней с кельями Никона¹³⁸. Из тех вещей, которыми была обставлена келейная жизнь Никона в Ферапонтовом монастыре, в новом заключении передана ему в келью для употребления только незначительная часть; даже из довольно обширной келейной библиотеки его даны ему на руки только две следованных псалтири и Библия; остальные вещи положены были на хранение в Кирилло-белозерскую казну. В Ферапонтовском монастыре оставались хлебные и столовые его запасы в амбарах, житницах, на огородах, засеянных волях и живорыбных садках; запасы эти предназначались для содержания Никона в Кирилловском монастыре; но вскоре последовало новое распоряжение патриарха Иоакима об отдаче этого хлеба в пользу Ферапонтовского монастыря, а из огородных овощей и рыбы велено посылать Никону только „небольшое“¹³⁹. Таким образом главная часть расходов на содержание Никона падала по прежнему на средства Кириллобелозерского монастыря, который с давних пор роптал на эти расходы и вел из-за них большую полемику с опальным патриархом. Теперь же Никон со всеми своими нуждами и желаниями всецело отдан был в полное распоряжение властей монастырских. Прежние доверенные его старцы, иноки Варлаам и Мардарий, с которыми он мог бы делить беседы и воспоминания о прошлом прожитом, были от него отняты; новые же приставленные к нему старцы были ему незнакомы и к нему „не приобытчились“. Заводить знакомство с другими лицами ему было запрещено; в келью к нему закрыт был вход не только мирянам, но и инокам самого Кириллова монастыря; выход из кельи ему дозволен только в церковь, где предписывалось ему стоять «с молчанием» в избежание всякого церковного мятежа, а пускать его за монастырские ворота ни в каком случае не дозволялось. Бумаги и чернил ему не выдавали, чтобы не заводить ненужной переписки, и тем закрыта была ему возможность подавать просьбы и челобитные на имя государя. И кому он мог писать теперь о себе и о своих нуждах? Все близкие расположенные к нему и влиятельные лица по смерти царя Алексея Михайловича были в опале. Новый государь Федор Алексеевич был еще молод и находился под влиянием нерасположенных к нему лиц; у патриарха Иоакима, по удачному выражению Шушерина „многих ради духовных и мирских правлений и вседневных докук“, были свои заботы, которые и оставляли Никона в „забвении“. Патриарх Иоаким не забыл только отобрать от Никона с давних пор оставшуюся у него панагию и две серебряных печати, одну его собственную именную с изображением воскресения Христова, устроенную им по удалении с патриаршего престола в Воскресенский монастырь, другую малую складную печать патриарха Иосифа¹⁴⁰; других распоряжений и указов патриарха Иоакима, сколько-нибудь клонившихся к облегчению участи опального Никона за все время заключения его в Кирилловым монастыре, в актах не сохранилось. В высших правительственных сферах за это время он намеренно оставлен был в забвении; от низших сфер, от выражения сочувствия к нему со стороны народа, уважавшего его за благотворительность и помощь в болезнях, равно и со стороны многих привязанных к нему иноков, его пострижеников, он был удален и сокрыт в суровом Кирилловском заключении. От того мы не имеем никаких точных сведений о жизни патриарха, о душевном настроении и занятиях его за это врем; даже ближайший его жизнеописатель, Иван Шушерин, не мог собрать этих сведений и ограничился только общими замечаниями, что патриарх Никон в это время терпел всякие нужды и озлобления не менее, чем в Ферапонтовом монастыре, и оставался в своей келье безысходно, исключая выходов к церковной службе. Зная сильную волю и энергический характер патриарха, можем сказать без ошибки, что теперь в суровом заключении он страдал душою сильно и должен был переносить эти страдания уединенно, молчаливо, при полном безучастии окружавших его лиц и в полной безвестности для общества. К душевным его страданиям присоединились и телесные недуги. Еще в первые годы ферапонтовского заключения он жаловался, что у него в левой руке боль настала и он нисколько владеть ею не может, что он оцынжал весь и одряхлел; теперь от недостатка движения на свежем воздухе, от душных и угарных келий эти болезни должны еще более усилиться; а тяжелые жизненные потрясения и старость брали свое; они окончательно сломили могучую натуру и быстро вели к смертному одру, с которого потом не могло поднять и оживить его неожиданно проявившееся сердечное расположение к нему молодого государя.

Три года патриарх томился в заключении, и никто за это время не оказал ему существенной помощи. Правда в царском дворце жила ревностная почитательница его общественных заслуг, царевна Татиана Михайловна, тетка государя; но в первые годы управления молодого государя из-за интриг придворных она стояла в отдалении и не могла просить за уважаемого ею опального патриарха. Только с 1678 года у царя Федора Алексеевича с теткой Татьяною Михайловной устанавливаются взаимные добрые отношения¹⁴¹; с этих пор она оказывает на царя влияние, которое сряду же отражается и на ознакомлении его с делами патриарха Никона. В сентябре этого года государь со всею своею семьею, в которой преобладал женский элемент, в первый раз совершает поездку в Воскресенский монастырь, где прожил три дня, расспрашивал о порядках и уставе монастырской службы при Никоне, приказал записать этот устав и прислать ему для просмотра, и потом так заинтересовался этим уставом, что вскоре же 5 декабря вновь прибыл в этот монастырь и выдал ему жалованную грамоту на две соляные варницы в Камском усолье¹⁴². На судьбе Никона эти две поездки государя отразились тем, что государь в беседах с своею теткою и властями Воскресенского монастыря приобрел живые светлые представления о деятельности патриарха и проникнулся состраданием к злополучной его доле; потому 12 марта следующего 1679 года перед Пасхою отправил к нему стольника Ивана Артемьева Матюхина с денежною милостынею, так что Никон после того имел возможность, по случаю сбора денег с церковных вотчин на жалованье ратным людям в турецкую войну, дать взаймы Кирилловскому монастырю значительную сумму своих денег – 149 руб. 12 алтын 2 деньги¹⁴³. По словам Шушерина, враги Никона желали помешать сношениям государя с опальным патриархом и часто с настойчивостию отклоняли его от поездок в Воскресенский монастырь¹⁴⁴; но царь оставался непреклонным. 29 ноября 1679 г. он в третий раз посетил этот монастырь опять с царевною Татьяною Михайловною, осматривал начатые, но неоконченные Никоном постройки соборной церкви, издал указ об окончании этой постройки и для лучшего устройства монастыря подчинил его ведению мастерской палаты приказа своего большого дворца и чрез то делал его своим царским богомольем¹⁴⁵. Облегчение печальной участи патриарха Никона и возвращение его из ссылки являлись необходимым следствием такого внимания государя к Воскресенскому монастырю; этого желал и государь. Но выполнение этого желания обставлено было различными препятствиями. На первый раз государь мог освободить из заточения только двух келейных старцев Никона, иноков Варлаама и Мардария, которые в 1680 г. и возвратились из Крестного монастыря в Воскресенский, конечно не без согласия патриарха Иоакима, хотя и вопреки желанию последнего. В конце 1680 года государь опять совершает две поездки в Воскресенский монастырь; в первую поездку (с 14 по 18 сентября) он выслушивает красноречивые „орации“ из уст архимандрита и клирошан; во вторую поездку (2 декабря), приказав братии избрать себе настоятеля на место умершего архимандрита Варсонофия, сам предлагает ей просить о возвращении Никона в основанный, но недостроенный им монастырь для окончательного его устройства¹⁴⁶.

С этих пор вопрос о возвращении Никона из Кириллобелозерского монастыря и снятии с него соборного запрещения принимает открытый характер и переходит на юридическую почву. За подписью 60 иноков Воскресенского монастыря подано государю особое прошение, в котором они, описывая царские милости к себе, по примеру израильтян, вынесших кости Иосифа из Египта, и Жителей Царьграда, умоливших царя Феодосия о возвращении Иоанна Златоустаго из Коман, просили государя довершить здание новоиерусалимской церкви возвращением основателя и пастыря ее патриарха Никона, как некогда возвращен был из заключения Игнатий патриарх цареградский, умоляли извести из темницы душу его, чтобы и он насладился от богатых царских щедрот и возвеселился в своей старости¹⁴⁷. Получив эту просьбу, государь сряду же заявил патриарху Иоакиму о своем желании освободить из заточения Никона с тою единственною целию, чтобы он мог остаток дней своих прожить в основанном им Воскресенском монастыре и довершил начатое им здание великой соборной церкви. Патриарх Иоаким отказался исполнить волю государя, ссылаясь на то, что осуждение Никона совершено московским собором в присутствии двух восточных патриархов и без согласия их не может быть изменено. По настоянию государя тогда же составлен собор из русских архиереев, на котором государь пред всеми заявлял свое желание и просьбу освободить Никона, представил собору и просьбу иноков воскресенских; многие из русских иерархов соглашались на исполнение царского желания; но патриарх Иоаким оставался непреклонным и соборные заседания не имели успеха. Государь не один раз приглашал патриарха Иоакима к себе во дворец и вместе с царевной Татьяной Михайловной лично настойчиво убеждал его освободить Никона из заточения; но патриарх по-прежнему отказывался изменить соборное о нем определение без согласия вселенских патриархов. С канонической точки зрения патриарх Иоаким был прав в своих ответах; но в отказе его немедленно освободить опального патриарха из сурового заточения государь видел упорство в личные неприязненные отношения его к Никону и тем был весьма опечален. Несмотря на то государь не переставал действовать в пользу Никона и решился прямо от своего имени просить восточных патриархов о снятии наложенного на него запрещения, об освобождении его в Воскресенский монастырь из ссылки и возвращении ему патриаршего имени и сана. Для этой цели государь воспользовался отправкою своих послов, окольничего и олонецкого наместника Ильи Ивановича Чирикова и дьяка Прокофия Возницына, к турецкому султану Махмеду для подписания окончательного мирного договора, заключенного между Россиею и крымским ханом Муратом Гиреем. Дьяку Прокофию Возницыну поручено было передать восточным патриархам двойные царские грамоты, подписанные в Москве 26 июня 1681 года. В первых из этих грамот государь извещал патриархов о заключении мира своего с Крымом и султаном и по доводу этой радости посылал свои денежные милостыни патриархам¹⁴⁸; во вторых грамотах он писал собственно по делу патриарха Никона¹⁴⁹. Эти вторые грамоты царя Федора Алексеевича к восточным патриархам весьма замечательны. В них государь дает беспристрастную оценку деятельности патриарха Никона, определяет степень его виновности, вызвавшей соборное о нем запрещение, и характеризует жизнь его в заключении. По царскому уверению патриарх Никон за все время управления

русскою церковию оставался непоколебимым столпом благочестия, искуснейшим оберегателем и ревнителем священных догматов веры, церковным канонов и преданий; он осужден был не за нарушение этих догматов и правил благочестия, но за другие „известныя прощения достойныя вины”; по малодушию он, как человек, поддался гневу и унынию, оставил свою паству и патриаршество; тем произвел смуты в церкви и государстве и раздор с государем. Осужденный собором, он искупил свои вины своими страданиями в заключении, своим смирением, воздержанием, молитвами и покаянием; достигнув глубокой старости, подвергшись тяжким болезням, он только и видит и помышляет об одном возвращении в своя Воскресенский монастырь, где бы он мог исполнить свое обещание и умереть спокойно с покаянием. Об этом он, Никон, умолял со слезами его, государя, и в своих винах просил прощения пред царским синклитом и освященным собором. О таком возвращении и прощении его помышлял и покойный государь царь Алексей Михайлович. Теперь же государь Федор Алексеевич, видя близкую кончину Никона, испрашивает прощения и разрешения ему от вселенских патриархов, чтобы они рассудили между собою на соборе, возможно ли и справедливо ли будет дать ему такое разрешение и восстановить его патриаршеское достоинство за его великое смирение, страдания в заключении и за его покаяние.

Государь так был уверен в успехе задуманного им дела, что перед посылкою к восточным патриархам он отправил и к Никону особое собствевноручное письмо, в котором, вопреки повторенному при нем же соборному определению, называл Никона патриархом и своим отцем, просил у него благословения и утешал его известием о непременном и скором его возвращении из ссылки. Государь писал: „О Святом Дусе отцу вашему Никону патриарху грешный царь Феодор и с супругою своею поклон сотворяем, и чести твоей возвещаю, аще Бог повелит сему писанию вручитися тебе, и ваша честность да весть, что, надеяся на Бога, преведение твое не умедлит быти, и имаши обитати сам в Новом Иерусалиме, и имать (он тобою) совершенство свое восприяти. И посем я грешный царь Феодор и с женою своею благословения вашего при свидании вашем с нами и чрез писание желаем. Аминь“¹⁵⁰. Царское письмо обрадовало Никона, на время возбудило в нем одряхлевшие силы и оживило давнюю заветную его мечту возвратиться в любимый свой монастырь. Но прошло более месяца по получении этого письма; в томительном ожидании освобождения из ссылки месяц этот Никону показался за год. Долгое невыполнение царского обещания вновь обдало все существо престарелого и больного патриарха мертвенным холодом; в нем, как в искусственно возбужденном слабом больном, за временным возбуждением следовал новый и больший упадок сил, быстро приведший его к краю могилы. В последних числах июля он писал в Воскресенский монастырь: „Благословение Никона патриарха сынам нашим архимандриту и всей братии да будет вам ведомо, что я болен болезнью великою, вставать не могу; на двор выйти не могу, лежу в гноищи, исходящее из меня под себя (извергаю). Была ко мне милость великого государя, писал он своею рукою, что хотел меня взять по вашему челобитью, но прошло уже много времени, а милостивого его указа о том еще нет; придется мне умереть внезапно. Пожалуйте меня, дети мои, побейте еще челом о мне великому государю, не дайте мне напрасною смертью погибнуть, уже приходит конец, моей жизни; а каков я, о том подробно скажет вам Иван, который от вас живет в селе Богословском (в белозерском уезде)“. Каков был патриарх Никон за это время, о том имеем сведения и из другого источника; духовник его, Кирилловский архимандрит Никита, особо доносил патриарху Иоакиму, что Никон весьма изнемог и близок к смерти, принял уже схиму и особорован; на случай смерти архимандрит спрашивал патриарха, как и кому погребать его, как поминать его при отпевании, и где похоронить его? Патриарх Иоаким с поспешностию, не доложив даже государю, отвечал, что архимандрит сам должен совершить отпевание над Никоном простым монашеским чином и похоронить его в церковной паперти Кирилловского монастыря. Когда государь узнал о таком распоряжении патриарха и о письме Никона, присланном в Воскресенский монастырь, снова обратился к патриарху и архиереям с усердной и настойчивою просьбой немедленно, не дожидаясь ответа от восточных патриархов, возвратить Никона из заточения, указывая на близость его смерти. На этот раз патриарх Иоаким и духовные власти уже не противоречили царскому желанию, и государь наскоро отправил своего дьяка Ивана Чепелева с наказом привесть Никона живого или мертвого в монастырь Воскресенский. Патриарх же Никон так сильно ждал своего освобождения из Кирилловского заточения, что не смотря на свою слабость и полное изнурение сил несколько дней сряду велел поднимать себя с постели, одевать в дорожную одежду и в креслах выносить в сени и на крыльцо, чтобы скорее отправиться в путь; окружающие его, ничего не зная о состоявшемся царском распоряжении, приписывали такие приказания и действия Никона его сильной скорби и беспамятству и были очень удивлены, когда в один из таких сборов Никона прибыл посланник с милостивым царским наказом. Наскоро приготовлены были струги для перевозки Никона из Кириллобелозерского монастыря по рекам Шексне и Волге в монастырь Воскресенский. Больной патриарх с трудом был посажен в сани, которые с осторожностию тянули волоком по земле до берега; здесь Никон, простившись с Кириллобелозерскою братиею, перенесен был на судно и, после пятнадцатилетнего заключения, отправился в путь. Не доезжая 20 верст до Волги, он встречен был иеромонахом Варлаамом, долгое время добровольно разделявшим с ним заключение в Ферапонтовом монастыре, и иеродиаконом Серафимом, бывшим его подьяконом; эти лица отправлены воскресенскою братиею приветствовать возвращавшегося к ней патриарха. Когда струги приплыли на Волгу, патриарх приказал плыть вниз к Ярославлю тем самым путем, каким он в 1652 году ехал с мощами святителя Филиппа. Ранним утром 16 августа, не доезжая полверсты до толгского монастыря, патриарх велел пристать к берегу; изнемогая от сильной боли и чувствуя приближение смерти, он велел здесь напутствовать себя в загробную жизнь и причастился запасными дарами от рук своего духовника, архимандрита Никиты. После полудня он остановился у толгского монастыря, где на встречу ему вышли местный игумен с братиею и живший здесь под началом бывший спасоярославский архимандрит Сергий, тот самый, который после суда над Никоном перед отправкой его в Ферапонтово нанес ему много личных оскорблений; Сергий теперь припал к ногам Никона, испросил у него прощение и пред всеми исповедал о чудесном явлении ему во сне патриарха. На другой день Никон приплыл к Ярославлю и остановился против Спасского монастыря; масса горожан с воеводою и архимандрит со всею братиею вышли к нему на встречу и готовы были оказать ему всевозможные услуги. Но минуты жизни великого патриарха были сочтены; Никон не мог уже говорить никому ни слова, только глазами и движениями руки выражал благодарность за оказанное ему сочувствие; народ теснился к нему на судно целовать его руку. Но чтобы не утомить умирающего патриарха, архимандрит Никита и дьяк Чепелев приказали отвесть судно на противоположный берег реки. Раздался звон соборного колокола к вечерне; Никон, озираясь вокруг и как бы встречая пришедших к нему, начал оправлять свою бороду, лице и одежду; духовник прочел над ним отходные молитвы; и 17 августа 1681 года в 4 часа по полудни святейший патриарх Никон мирно скончался уже на свободе, на широком просторе реки Волги против Ярославля и Туговой горы, проплыв свое многотрудное и бурное житейское море в 76 лет, 2 месяца и 24 дня от рождения.

Тело его было спрятано в схиму; положено в дубовый гроб, поставлено на нарочно устроенные „крепкия возила“ и сухим путем отправлено в Воскресенский монастырь. Во всю дорогу от Ярославля гроб его был встречаем и провожаем местным населением с честию и любовию к умершему первосвятителю; народ со слезами целовал его гроб, духовенство со всех церквей и монастырей до дороге выходило к нему со крестами и иконами и совершало над ним панихиды; до троицкосергиевой лавры провожал его Кириллобелозерский архимандрит Никита; а отсюда, за вызовом его в Москву к государю, место его заменил троицкосергиевский архимандрит Викентий. Погребение Никона государь желал обставить насколько возможно торжественно, приглашал на него патриарха Иоакима со всем освященным собором; но так как патриарх соглашался лично совершить погребение Никона только простым монашеским чином и отказывался называть его при погребении патриархом, на что никак не хотел согласиться государь, то отпевание Никона поручено было совершить новгородскому митрополиту Корнилию; отпуская митрополита, патриарх впрочем велел ему во всем исполнять волю государя и слагал с себя всякую ответственность в случае нареканий восточных патриархов за нарушение прежних соборных определений о Никоне¹⁵¹. К вечеру 25 августа прибыли в Воскресенский монастырь государь, вдовствующая царица Наталья Кирилловна, брат государев царевич Петр Алексеевич, царевна Татьяна Михайловна и семь сестер государя. К этому же времени было привезено и тело патриарха Никона; за версту до Воскресенского монастыря, оно внесено в келью на монастырском мельничном дворе для переоблачения; с тела его сняли схиму, прежнюю свитку, власяницу и вериги, и надели на него новую одежду: белую греческую суконную из верблюжьих волос свитку, которую Никон заготовил для своей смерти еще раньше своего заточения, поверх ее рясу таусанного бархата, архиерейскую мантию с источниками и скрижалями, украшенную золотом и дорогими камнями яшмовую панагию с прорезным изображением Богоматери и Предвечного Младенца, омофор и клобук. Тело его оказалось нетленным¹⁵², опять положено в дубовый гроб, в котором оно привезено из Ярославля. 26 августа в Воскресенском монастыре по особенному церемониалу происходили торжественная встреча и погребение тела патриарха Никона. Утром целый час раздавался благовест соборного колокола, потом начался перезвон к крестному ходу; государь с митрополитом Корнилием, с тремя архимандритами – кирилловским, савинским и воскресенским, со множеством низшего духовенства и народа с крестным ходом и при пении певчими стиха «Днесь благодать Святаго Духа нас собра»... вышел из монастыря к большому каменному кресту (на горе Елеонской), где троицкосергиевский архимандрит с телом патриарха уже ожидал прибытия крестного хода и государя. Здесь служащим и народу розданы были особо приготовленным на царский счет восковые свечи черного цвета и разной величины, от пол-аршина до сажени длиною. После краткой литии гроб с телом патриарха несен был до монастыря на руках священников и дьяконов попеременно, а кругом гроба шли 12 отроков царских певчих с саженными свечами в руках, одетых в дорогие узорчатые смирного цвета рясы, сшитые нарочно по этому случаю на подобие стихарей. Началась литургия, на ектениях которой, но приказанию государя, Никона поминали патриархом; за литургией следовало отпевание, на котором государь сам читал кафизму и апостол и пел надгробные церковные песни вместе с своими певцами. При прощании государь вынул из-под мантии руку патриарха, целовал ее сам и велел подходить к целованию ее всем членам своей семьи и всем присутствующим. Церковная служба продолжалась десять часов с половиною, включая сюда и время крестного хода для встречи тела патриарха, и время прощания с ним до погребения тела в могилу. Государь сам вместе с митрополитом и духовными лицами нес гроб патриарха до могилы; деревянный гроб его был опущен в другой белый каменный гроб, устроенный еще самим патриархом в пределе св. Иоанна Предтечи под Голгофою. По окончании погребения был поминальный стол в монастырской трапезной; государь одарил митрополита Корнилия вещами из монастырской ризницы Никона, дал ему лучший белый алтабасный серебряный саккос, золотой алтабасный омофор, лучшую митру с драгоценными камнями и 100 рублей деньгами; всем духовным, участвовавшим в погребении, роздана была соответствующая милостыня; монастырю на церковное строенье выдана 1000 рублей; царевна Татьяна Михайловна ом себя принесла в дар монастырю богатые ризы. На другой день, 27 августа, утром царская семья, отслужив панихиду на гробе патриарха, выехала из Воскресенского монастыря. В Москве государь также раздавал архиереям вещи из архиерейских облачений Никона, привезенные с Воскресенского монастыря; патриарху Иоакиму досланы дорогая митра и саккос Никона для поминовения; но когда патриарх не принял их, то митра отдана была смоленскому митрополиту Симеону¹⁵³.

Теперь оставалось ждать вестей с Востока. Царские грамоты восточным патриархам по делу Никона дошли по назначению; но только весною 1682 года, по подписании окончательного мирного договора России с Турциею, патриархи могли приступить к составлению ответных грамот государю. Константинопольский патриарх Иаков составил собор из подвластных ему архиереев и 5 числа мая подписал с ними грамоту на имя московского царя. В половине мая такие же грамоты составлены и остальными восточными патриархами, александрийским Парфением, иерусалимским Досифеем, проживавшим тогда в Цареграде, и двумя

антиохийскими патриархами, прежним Неофитом и новым Кириллом, жившими в городе Финикии. Согласно с двойным характером царских грамот и ответные грамоты на них восточных патриархов также были двойные. Одни из них имеют характер частных писем государю, в которых патриархи извещают государя о получении его грамот, описывают их содержание, благодарят за царские подарки, высказывают готовность исполнять волю государя и сообщают о своих разных нуждах. Другие грамоты патриархов имеют официальный церковный характер; все они назначались для прочтения при гробе Никона, четыре из них содержат более или менее буквально сходное изложение соборного определения всех переписавшихся между собою восточных патриархов о снятии с Никона запрещения, наложенного на него московским собором 1666 года. В основу этого определения приняты как извещения государя о страданиях, доброй непорочной жизни и покаянии Никона в заключении, так и присущий Христовой церкви дар и право прощать раскаявшегося грешника, особенно если он успел загладить свои вины добродетельною жизнью; московский собор 1666 года, осудивший Никона, говорят теперь восточные патриархи, мы не разрушаем, но по данной церкви божественной благодати только отменяем определение его о Никоне и постановляем: да преподобной памяти возлюбленный наш брат господин Никон, бывший патриарх московский и всея России, имеет прощение и разрешение от наложенного на него соборного запрещения и, восприяв духовный сан архиерейства, да получит как патриарх постоянное церковное поминовение с остальными московскими патриархами в священных диптихах и во всех положенных церковных последованиях, и никто не должен противиться этому нашему соборному определению. Разрешительная грамота александрийского патриарха Парфения, как судии вселенского и преемника патриарха Паисия, председательствовавшаго на московском соборе по делу Никона, отличается от грамот остальных восточных патриархов; по своему содержанию и изложению она представляет одну искусно составленную молитву к Богу о прощении и разрешении почившего патриарха Никона. Все эти патриаршие грамоты привезены были дьяком Возницыным в Москву и переведены в посольском приказе 9 сентября 1682 г.¹⁵⁴ Царя Федора Алексеевича в это время не было уже в живых; он скончался 27 апреля 1682 г. 11 июля того же года от имени государей Иоанна и Петра Алексеевичей отправлены новые грамоты восточным патриархам извещавшие их о переменах на русском престоле, причем послам поручалось раздать на востоке духовным властям денежные подарки от новых государей и возобновить с ними переговоры, начатые при прежнем государе¹⁵⁵. Но приезд дьяка Возницына в Москву должен был доложить конец всем пререканиям но вопросу о восстановлении чести и сана уже почившего великого русского патриарха. Когда перевод с разрешительных грамот восточных патриархов сообщен был патриарху Иоакиму, он на время и тут заявил было сомнение в подлинности и смысле присланных с Востока грамот; но когда ему передали и подлинные греческие грамоты восточных патриархов, тогда Иоаким должен был всецело покорится новому соборному определению этих патриархов по делу Никона¹⁵⁶. 30 января следующего 1683 года в новых грамотах русских государей к восточным патриархам высказывалась уже благодарность им за прощение Никона и снятие наложенного на него запрещения¹⁵⁷.

С этих пор настает открытое восстановление чести и славы патриарха Никона в России. Имя его вносится в церковные синодики не только в Москве, но и в отдаленных городах и местах русских¹⁵⁸. Патриарх Иоаким, так враждебно относившийся к Никону в прежнее время, теперь служит по нем торжественные панихиды не только в московском Успенском соборе, но ежегодно ездит для того и в Воскресенский монастырь¹⁵⁹. Царь Иоанн Алексеевич с теткою Татьяною Михайловною, с сестрою Софьею Алексеевною, царицами и царевнами очень часто ездил туда же поклониться гробу патриарха и на месте осмотреть окончание постройки великой новоиерусалимской церкви. Торжественное освящение этой великой церкви 18 января 1685 года, совершенное патриархом Иоакимом с собором русских архипастырей в присутствии царской семьи, многочисленной государевой свиты и народа, было торжеством и для памяти патриарха Никона; на гробе его вновь собралась тогда русская земля в лице всех своих высших представителей и смиренно преклонялась при возношении имени его на литургии и на торжественной панихиде, отслуженной на другой день по освящении храма¹⁶⁰. Величественный новоиерусалимский храм, которому по красоте архитектуры нет равного во всей России, до сих пор остается лучшим памятником над гробницей великого патриарха, которому по силе энергии, широте и величию дел нет равного между остальными патриархами русской церкви¹⁶¹. Главнейшие труды патриарха Никона, защита им прав церкви и высокого принадлежащего ей положения в государстве, принятые им основы в дело исправления богослужебных книг, останутся бессмертными в нашей истории. Смуты в церкви и русском государстве, вызванные появлением раскола, клеветы раскольников против жизни и деятельности патриарха Никона не могли поколебать и затмить его чести и славы; продолжительная борьба с расколом только поддерживала в обществе напряженное внимание к имени и памяти великого русского иерарха и побуждала к всестороннему изучению его жизни и трудов. И по мере того, как открывался более свободный доступ к изучению и обнародованию подлинных исторических документов по делу Никона, клеветы против него стали терять под собою фактическую почву, личность и жизнь его стали получать более правильную беспристрастную оценку, и светлые стороны в деятельности его стали выделяться в более ясном свете и величии. Громадная масса православного русского народа, непосвященная ни в какие церковно-иерархические споры и диалектические тонкости, с своей стороны давно составила и изрекла свой бесхитростный, по замечательный отзыв о патриархе Никоне: она считает его святым и чудотворцем¹⁶² и как при жизни приходила к нему за благословением, милостынею и исцелением в болезнях, так и по смерти его доныне стекается к его могиле, служит по нем панихиды и просит чрез него у Бога помощи и исцелений в своих душевных и телесных скорбях и нуждах. В этом народном почитании патриарха Никона заключается лучшая оценка пастырских трудов и жизни его как на патриаршем престоле, так и в ссылке и заключении.