5. ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЙ ПЕРИОД

(XIX-XX вв.) (Мф. 20:6)

Дабы все небесное и земное соединить под главою Христом (Еф. 1:10).

Атомный век или Каменный… Речь идет о духовном умонастроении, с каким вступает человек в новою эру. Об атмосфере, в какой он живет и дышит, о нравственном его существе, о нацеленности воли его, о незримом мире его души… («Новый мир», 1971 г. стр. 118).

Этот период (эсхатологический) называется потому, что по святой Библии он должен стать последним в истории человечества. А так как конец мира закончится судом Божиим, где добро и зло получат по своим заслугам, то и век, предшествующий этому, называется Эсхатологическим, т.е. последним, или решающим.

Господь сказал: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия во всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф. 24:14).

Отсюда XX век – век всемирной проповеди Евангелия, век небывалого массового отпадения от Христа. Для России это век коренного переворота и социального переустройства, технического и культурного прогресса, а также духовного одичания.

В этот тяжелый период Господь дает России одного за другим двух Великих светильников. Преподобный Серафим уже «догорал» в глухих Саровских лесах (он умер в 1833 г.). В другом краю России, в Архангельской губернии, в 1829 году возродилось новое «светило» – отец Иоанн Кронштадтский.

Столп православия XX века, отец Иоанн Кронштадтский жил уже не в пустыне и лесах, а в огромном стольном Петрограде, где были люди из всех стран мира. И голос его был не в простом старческом (неученом) слове, а в грамотном, академическом стиле и в точных, научных выражениях. Словом, в лице преподобного Серафима Господь призывал к вере простой народ, в лице святого Иоанна Кронштадтского призывал ученых, мудрых, дотошных до всего людей, потерявших всякую веру в Бога и доверие к человеку.

Одним из важнейших мероприятий отца Иоанна Кронштадтского была борьба за святое русское Православие. Он знал, что искажение или измена Православию есть фактически измена Богу, Церкви и святым отцам. Сам, опытно испытав истинность Православной веры, отец Иоанн убеждал и других любой ценой держаться святого Православия.

Чтобы уничтожить веру христианскую на земле, сатана прежде всего обрушивается на Православие. А подорвав Православие, он легко может победить и все прочее христианство.

Нам очень важно знать, как отец Иоанн учил о Православной вере. Вот некоторые его выдержки.

Ни одно исповедание христианской веры не может привести человека к совершенству, святости, как святое Православие.

Другие исповедания «содержат истину в неправде» (Рим. 1:18). Они примешали суемудрие и ложь к истине.

Опыт истории показал истинность и богоугодность Православной веры как нельзя лучше. Сколько святых и праведных людей дала нам святая Православная церковь. Другие исповедания: католическое, лютеранское, англиканское – святых не имеют. Всеобъемлющая любовь Православной церкви и за гробом печется о своих чадах. В лютеранской и англиканской церквях этого нет: о своих усопших братьях они не молятся...

Наша святая Церковь непорочная, с чистым, смыслом, близка к Богу. Она дерзновенно молится о своих чадах, живых и умерших, и вымаливает им спасение. Другие церкви, уклонившись от истины, не могут иметь такого дерзновения к Господу и бывают не услышаны Богом. Та вера есть истинная, которая ежедневно, ежечасно истребляет в человеке всегубительный грех, освящает человека, обновляет его, оживляет, укрепляет, а не та, которая производит вражду и раздражения, пытки и казни (католическая) или которая приводит к лжемудрованию и растлению разума (господство его над Божественным откровением), к отвержению апостольской иерархии, таинств, постов и пр. (протестантская).

Не та церковь истинная, которая отпала от живоносного и плодоносного древа Церкви апостольской. Не та церковь истинная, которая дерзостно пресекла связь с «Церковью первородных, на небесах написанных» (Евр. 12:23), угодивших Богу…

Множество существует отдельных исповеданий христианских… Нельзя считать их за истинные и спасительные…

Безразличие в вере или признание всякой веры за одинаково спасительную ведет к окончательному безверию и атеизму, способствует нерадению в исполнении правил и уставов церковных.

«Симоне, Симоне! Се сатана просит, чтобы сеять вас как пшеницу» (Лк. 22:31).

Это он, сатана, и сделал, т.е. породил разделения, расколы, ереси. Строго держитесь единой истинной веры и Церкви и спасетесь.

Православная Церковь превосходит все церкви неправославные.

Во-первых. Своей истиной, своим Православием, соблюденным и сохраненным от святых Апостолов.

Во-вторых. Она вернейшим образом ведет ко спасению ровным, прямым и верным путем. Она в полноте очищает, освящает, обновляет через преемственную от апостолов иерархию.

В-третьих. Православная Церковь учит наилучшим образом угождать Богу и спасать свою душу; наилучшим образом руководит ко спасению, покаянию, молитве, благодарению.

Где есть такие молитвы, моления, благодарения, богослужения как в Православной церкви? Нигде!

Православие, как солнце, сияет в поднебесной! И хотя православных меньше, чем католиков или протестантов, однако истина – не в количестве, а в качестве…

"Не бойся, малое стадо, ибо Отец дает вам Царство» (святое Евангелие).

Так, в самом начале XX века, когда святому Православию на Руси угрожала опасность, предстояли тяжкие испытания, Господь возжег новый светильник и поставил великий столп (отца Иоанна Кронштадтского), на который оперлась Православная Русь в дни потрясения.

Отец Иоанн Кронштадтский скончался в 1908 году, т.е. в самом начале XX-го столетия. А спустя 8 лет русское Православие потрясли страшные удары, от которых оно и до сих пор не может поправиться.

Я поставлю на этой земле пастуха, который о погибающих не позаботится, потерявшихся не будет искать и больных не будет лечить, а мясо тучное будет есть (Зах. 11:16).

Не живите с еретиками, не знакомьтесь с людьми знаменитыми (авва Хома).

Злополучное обновленчество начала XX века, о котором пророчествовал преподобный Серафим Саровский и от которого учил бежать, как от заразы, отец Иоанн Кронштадтский – отражено в Откровении святого апостола Иоанна Богослова (Откр. 6:7–11). Прочтите это место и подумайте! Это – четвертая и пятая печати. Звездный всадник, которому дана власть над четвертою частью земли, может быть, не кто иной, как революционный ураган 1917 года, с необычайной силой пронесшийся по России (7–8). А события из последующих стихов (9–11) – как неизбежные его тяжелые последствия: церковные смуты, обновленчество и многочисленные кровавые жертвы!..

Никто во всей вселенной

Свободы верных не лишит!

Пусть плоть боится цепи тленной,

И пусть тюрьма ее страшит.

Но мысли, тьмой порабощенной,

Сам Бог любви свободу дал.

И цепи ей, освобожденной,

Доныне мир не отковал.

О, нет! Никто во всей вселенной

Нас Православия не лишит!

Пускай с враждою откровенной

Толпа позором нас клеймит.

Поднимем знамя Правды вечной,

Любовью злобу обовьем.

Честь не в карьере быстротечной,

А в торжестве любви найдем!

О, нет! Никто во всей вселенной

Богатства не возьмет у нас!

Пусть на алтарь борьбы священной

И нас возьмут в жестокий час…

Берите злато – что имеем,

Мы совесть чисту сохраним!

Мы тайной счастья обладаем

И ею мир обогатим!

И пусть все лидеры обновы,

Как пешки, в демонских руках,

Куют все новые оковы

Со злобой жгучею в сердцах.

Святейший Тихон, в сердце тихий,

С могучей верой в свой народ,

Раскол разрушит, злой и лихий,

Нам память будет в род и род!

Нет! Нам, кажется, не передать тех ужасных, трагических чувств, какие мы пережили тогда, в период обновленчества (1918–29 годы текущего столетия). Нам, очевидцам, казалось, что огромный страшный дракон выполз из здания Церкви, поднялся к самому кресту и, обвив его своим красно-зеленоватым телом, стал царствовать над русским Православием. Православные храмы немедленно закрывались, духовенство арестовывалось, иконы, книги церковные жгли или бросали в омут. Русский антихрист (самомитрополит Введенский) спал со своей новой женой, а утром, после мясного завтрака, шел в собор совершать литургию.

А другой лидер обновленчества – К. сам себя сделал архиепископом: надел шелковую мантию, белый клобук, золотую панагию и поехал в Кремль договариваться о церковных делах.

Неужели вы, русские православные люди, так скоро забыли об этом страшном времени!? (Неужели успели уже забыть об этом страшном?) Неужели успели уже залечить свои раны, нанесенные кровавым богопротивным обновленчеством? Нет! Это невозможно!

Вот идет по дороге мальчик лет двенадцати. Рядом с ним тащится старая-престарая старушка. Они одеты очень плохо. Ледяной зимний ветер пронизывает их насквозь. Сорокаградусный мороз сковывает их тощие конечности. Мальчик то и дело поворачивается к ветру спиной и идет так, подставляя ветру спину. Его красивое бледное личико не выносит встречного убийственного ветра. Ветер его пронизывает до самых костей. Старая заплатанная фуфайка не задерживает холодного напора. Тело окоченело, конечности рук и ног омертвели от холода. Малыш чуть не плачет от боли и изнеможения. «Мама, мамуля, – жалобно он зовет свою мать-старушку, – скоро ли доберемся?» «Скоро, скоро, – утешительно говорит мать, – потерпи еще немножечко, милый Ваня, потерпи, мой родименький». Но сильный порывистый ветер уносит в сторону половину добрых слов старушки, и мальчик их не слышит. «Мама, мамуля ты моя, я не могу больше идти, ноженьки мои как деревянные, они совсем закоченели». Его глаза, овеянные снегом и инеем, умоляюще смотрят на мать. «Касатик ты мой родненький!» – завопила старушка. Ей так жалко стало Ванюшу, что она остановилась, прижала к себе замерзающего ребенка, и оба они жалобно заплакали…

Ледяной ветер подхватил эти страдальческие стоны. Он еще покружился около двух замерзающих фигурок, бросил из сострадания на них несколько хлопьев пушистого снега, чтобы им было потеплее, и, взвизгнув, понесся прочь!..

Заметно вечерело… Пунцовая полоса заката быстро темнела. Наступала холодная темная ночь.

– Кто-то плачет? – сквозь ветер кричит Иван Петрович своему приятелю Николаю Ивановичу.

Они ехали на дровнях, заваленные соломой и снегом. Худенькая небольшая лошадка едва тащила их против ветра.

– Да нет, это воет ветер, – ответил Николай Иванович.

– Они проехали немного молча. Погонять Серушку не было смысла, она, бедная, едва тащила ноги и могла каждую минуту упасть в снег.

– Кричит мальчик! – Иван Петрович схватил приятеля за рукав полушубка. – Слышите?

Серушка остановилась. Ночная тьма, как тать, ползла по снегу, делая его серым, неприветливым. Игривый ветер рванул одежду, солому, гриву лошади, обдав путников облаком колючего холодного снега. Бледная луна выглянула из-за темных разорванных туч и скупо осветила снежное необъятное поле… Было видно, как снежная поземка неслась по полю, быстро засыпая дорогу и следы людей.

– Гони скорее! – крикнул Николай Иванович соседу. – Там замерзают люди!

Но Серушка от удара кнутом только подняла свою голову и махнула хвостом. Хозяину жалко было бить бедную лошадку, но ведь там, впереди, гибли люди. Дровни медленно тащились вперед. Потеряв твердую дорогу, Серушка отступила в сторону и увязла по брюхо в глубокий снег. Одновременно Иван Петрович увидел в стороне, недалеко от них, небольшой курганчик снега.

– Не замело ли кого? – подумал он и, спрыгнув с саней, полез прямо по снегу к холмику.

– Люди! – услышал по ветру Николай Иванович приятельский голос.

Да, это были люди. Еще пять минут – и они совсем погибли бы. Мать обняла Ваню, прижала к себе, закрыв его своей старой одеждой.

Идти дальше они уже не могли, сели на самой дороге и от усталости заснули. Сначала Ваня кричал. Его тоненький детский голосок подхватывал ветер и нес в снежную даль. А потом и он затих, прижавшись к матери. Ураган и поземка забросали их снегом и… Они забылись от леденящей ночной стужи…

Спустя час или больше Иван Петрович удивленно спрашивал обогревшегося Ваню:

– Куда это вы идете в такую ужасную погоду?

– В церковь идем.

– А разве в Матреновке нет церкви?

– Есть, но она – живоцерковная.

– Как живоцерковная? – смущенно и несколько раздраженно спросил Иван Петрович.

– Да так вот, и живоцерковная! – ответил Ваня восторженно, со знанием дела и поглядел на свою мать.

– Мы – православные, – сказала старушка, – и в церковь обновленческую не ходим.

– А-а! Вот оно что! – протянул Иван Петрович и переглянулся со своим приятелем. – А куда же вы ходите молиться?

– Да вот в село Покровское, к отцу Кириллу. Он, бедный, так много перетерпел от обновленцев! А все-таки служит по-старому. Намедни его хотели прямо убить каких-то два пьяных мужика. Знать, подговорили их, но Бог спас батюшку, а их, антихристов, гром поразил.

Мать говорила убежденно и смело. Ваня слушал, а Иван Петрович с Николаем Ивановичем чего-то краснели и волновались…

Хозяйка дома, где остановились путники, тоже внимательно слушала рассказ старушки, а потом добавила:

– Слышала я, будто эти разбойники хотят отомстить отцу Кириллу, но Господь опять защитит доброго пастыря и поразит злодеев!

– Так им и надо! – вставил Ваня свое веское слово. – Они – живоцерковники, вот и все!

Ивану Петровичу и Николаю Ивановичу было страшно стыдно за себя. Эти добрые люди не знали, что речь идет о них. Ведь их обновленческий поп Николай из села Матреновки подкупил за большие деньги: убить отца Кирилла, потому что он один не хотел идти в другую, «живую церковь».

В первый раз они убежали от отца Кирилла в каком-то ужасном страхе. Теперь ехали снова, чтобы довершить злодейство. Но после разговора с этими православными людьми их темные сердца пронизал какой-то таинственный свет, и они, простившись с хозяйкой, вернулись обратно домой.

А Ваня, милый Ваня давно уже похоронил свою любимую мамочку. Теперь он – опытный священник; служит в одном из приходов Московской епархии и усердно борется за святое Православие.

А вот отец Григорий не дожил до наших дней. Его засадил в тюрьму его же родной племянник, диакон Максим, с которым вместе служил отец Григорий. Ведь умирал племянничек от голода при язве смертельной. Отец Григорий спас его и пристроил к себе служить, но диакон Максим и отплатил ему за все это.

«И восстанут дети на родителей и умертвят их» (Мф. 10:21).

Понравилось диакону Максиму обновленчество. Видите ли, он, будучи в сане диакона, захотел вторично жениться, да еще на монахине. Обновленческие «архиереи» разрешили ему это делать. Вот и диакон Максим перешел целиком: и душой, и телом в омут обновленчества. А еще обновленчество ему нравилось и потому, что он, будучи диаконом, живя с молодой своей женой, может быть архиереем. Как ведь складно-то! И с женой спать, и архиерейскую мантию с митрой надевать! Все можно ему в новой, обновленческой вере. А самое-то главное – что обновленческое духовенство никто-никто не трогал: ни правители, ни даже самые бесы (они любили обновленцев очень сильно). И вот, ловко учитывая всю эту выгодную ситуацию, диакон Максим и погрузился весь в новую, «живую» церковь.

Однажды у него со своим дядей был такой разговор:

– Ты, дядя, – сказал диакон Максим отцу Григорию, – умный человек, а вот не учитываешь реальность вещей.

– То есть, каких вещей? – поинтересовался дядя.

– Да вот хотя бы обновленческих идей! Ведь они разумны и необходимы для Церкви.

Отец Григорий подумал и сказал:

– Видишь ли, мой дорогой племянничек, обновленчество нужно тому, кто хочет иметь пять жен и в то же время быть митрополитом.

Диакон Максим вспыхнул. Очень уж дядя метко сказал, будто в глаз иглой кольнул.

– Знаете, дядя, – сказал желчно диакон, – вы очень далеко отстали от жизни. Вы – фанатик узкий и эгоист. Вы не хотите видеть реальных запросов жизни. Жизнь идет неумолимо вперед, а вы хотите удержать ее движение и цепляетесь за старые обычаи Церкви.

Отец Григорий не обиделся… Он посмотрел ясными глазами на племянника, потом задумчиво, но как-то торжественно сказал:

– Всякое дерево, которое не насадил Отец Небесный, ИСКОРЕНИТСЯ! (Евангелие).

– Посмотрим! – резко ответил племянник.

– Именно так! – тихо сказал дядя.

Эта беседа сильно задела Максима. Он решил мнение дяди передать своему другу по обновленчеству архимандриту Поликарпу.

Тот поставил Максиму выбор: одно из двух – или дядя, или три тысячи рублей.

Конечно, диакон Максим, как идеальный обновленец, выбрал последнее. Он написал на своего родного дядю вескую клевету, вплоть до того, что будто отец Григорий Иванов – бывший дезертир Красной Армии, что он работал с белыми, за одно и много небывалого написал племянничек на своего дядю.

Когда отец Григорий узнал обо всем этом, он нисколько не смутился. Хотя ему и жалко было оставлять свою старушку Анну Петровну, однако он и ее поручил воле Божией.

Прощаясь с своим племянником диаконом Максимом (его возвели уже в протоиереи), отец Григорий сказал ему: «Ну, прощай, мой родной, да помни, что у тебя никогда не было дяди, тридцать серебренников для тебя дороже Самого Христа».

Нет! Отец Григорий больше не вернулся в свой приход… Зато дело его восторжествовало. И хотя его племянничек Максим и достиг епископского сана, но сидеть на кафедре архиерейской ему не довелось. Очень уж наш русский народ чуткий, особенно эти бабы – фанатички. Устроили же они епископу Максиму встречу.

Когда он, высоко подняв свою головушку, шествовал на первую архиерейскую службу, кто-то в толпе подставил ему ножку… «Епископ Максим» был грузный телом, он упал как пласт на чугунный церковный пол, ударился головой и долго не мог подняться. Потом он три месяца лежал в больнице, все бредил и говорил одно и то же: «Дядя, дядя, где ты, мой дядя?»

А сей православный архипастырь сидел в каменной клетке. Попал в нее он по дружеской услуге. Его церковный начальник митрополит Варлаам давным-давно замечал за ним нечто «старое». Ну, например, преосвященный Симон очень почтенно относился к патриарху Тихону; затем он отрицал все новое, не традиционное в церкви, и очень горячо отвергал женатый епископат.

Однажды митрополит Варлаам прямо спросил преосвященного Симона:

– Вы очень не любите обновленцев?

– Очень! – ответил тот просто.

– А они вас как?

– Думаю, что вдвое ненавидят!

– И вы не намерены менять свою позицию?

– Не намерен.

– А не думаете, что вы останетесь одни?

– Думаю.

– А как же тогда? Ваше дело проиграно будет!

– Нет!

– Как же нет. Видите, православных храмов осталось всего десять процентов.

– При святом Григории Богослове их было всего один процент.

– Э, братец, вон вы какой! – сказал митрополит Варлаам и как-то подозрительно и недружелюбно посмотрел на архиепископа Симона. На этот раз разговор был окончен. Но он возобновился через пять лет. Преосвященный Симон сидел в каменной клетке. Многое он передумал за эти долгие пять лет заключения. Много претерпел скорбей и злостраданий.

Одно в нем оставалось прежним – отношение к обновленцам. Преосвященный слышал, что лидеры «живой церкви» хозяйничают вовсю. Что они взяли почти всю церковную власть в свои руки. Они беcчинствуют, сажают своих собратьев-архиереев, клевещут и пишут доносы на кого только хотят. Им верят, их почитают. Такой неистовый произвол злодеев в рясах смущал преосвященного Симона. Он много молился о святой Православной русской церкви, много плакал о русских людях. В его сердце не было зла и ненависти к этим новым еретикам, но чувством жгучей жалости и сострадания томилась душа за простой русский народ и страдалицу Русскую церковь.

«Господи! – взывал святитель, плача ночью пред Богом, – да не погибнет русская церковь, да не пожрет сатана дорогой мне и милый русский народ… Господи! Матерь Божия! Святители Московские! Сергий Преподобный и все Святые!..»

В железную дверь камеры раздался угрожающий стук… Вопль в камере затихал, но слезы… горькие и обильные слезы долго еще омочали холодный пол подвала…

Но вот, однажды, часов в пять вечера дверь в камеру быстро отворилась. В нее вошел какой-то архиерей. Дверь за ним захлопнули, щелкнул замок. Преосвященный Симон видел, как новичок осторожно осматривался. Затем он медленно двинулся вглубь камеры, плохо ориентируясь в темноте.

– Ради Бога скажите, есть ли кто здесь? – прозвучал его дрожащий голос.

– Есть, – спокойно ответил преосвященный Симон.

Вошедший подошел ближе.

– Вы заключенный? – спросил он с волнением в голосе.

– Да.

– Давно здесь?

– Пять лет.

– А, простите, кто вы будете?

– Я – Архиепископ Симон Кедров.

Наступило минутное молчание.

– Вы кто будете такой? – в свою очередь спросил Владыка Симон пришедшего.

– Я… Я… Я… Митрополит Варлаам.

– Вы митрополит Варлаам?! – воскликнул преосвященный Симон и бросился ему на шею.

Так встретились прежние друзья. И хотя Владыка Симон знал, кто виновник его заключения, однако он, следуя Евангельскому учению, предпочел все забыть и покрыть любовью.

– Вас оклеветали свои собратья? – спросил он митрополита.

– Разумеется, да! – ответил тот растяжно.

– Вы, видимо, разочаровались в обновленчестве?

– Да, разочаровался. Они все подлецы и бездушные карьеристы.

– Вы раскусили всю гниль обновленческих идей?

– Да, раскусил. Обновленчество – антиканонично, противоцерковно, бесовское сборище.

– И давно вы так стали думать?

– Недавно.

– А мне думается, – начал осторожно Владыка Симон, – что обновленчество имеет в себе какие-то благородные мотивы, обещающие дать русской Церкви много добрых начинаний.

Собеседник молчал. Он явно сбит с толку. Ловким маневром Владыка Симон перемешал все его карты. Дело в том, что с самого момента прихода митрополита преосвященный Симон заподозрил во всем этом хитрую ловушку. Он понял, что митрополита прислали лидеры обновленчества, чтобы выпытать у заключенного «материал» для официального его осуждения. Приняв сторону восхваления обновленчества, преосвященный Симон хотел этим еще раз проверить свои подозрения к митрополиту. Заметив его сбивчивость, он убедился окончательно, что Варлаам совсем не заключенный, а специально к нему подослан. Горько стало преосвященному Симону от этих лукавых дел своих же церковников. Он встал с железной койки, на которой они сидели рядом, и нервно заходил по камере. Варлаам тем временем собрался с мыслями и начал так:

– Хорошо бы, Владыка Симон, Вам написать «Осуждение» патриаршей линии. Ведь вы человек влиятельный, и на вас смотрит вся Русская церковь!

Преосвященный Симон остановился. Он весь дрожал, как в лихорадке. О, если бы он был простым человеком! Он сейчас бы бросился тигром на этого подлеца в рясе и не знамо, что бы ему сделал. Но он – православный епископ и делать этого ему нельзя. А между тем, тучная фигура митрополита сидела развязно перед ним и говорила:

– Напишите, преосвященный, и всему конец. Сегодня же будете на свободе…

Собрав все силы духа и воли, Владыка Симон подошел ближе к митрополиту. Снизу на него смотрели лукавые глаза лжесобрата.

– Так, вы не заключенный? – тихо спросил преосвященный.

– Кто же я?

– Вы, владыка, – предатель и Иуда!

– Я! Я! – закричал митрополит. – Я – Иуда, предатель?!

– Да, дорогой мой владыка, вы и поныне все такой же!

Митрополит кинулся на преосвященного, как разъяренный тигр, но в эту минуту открылась дверь камеры.

– Почтенным отцам можно делать все, но только не драться, – сказал насмешливо комендант тюрьмы. Он стоял на пороге камеры, и с ним двое вооруженных часовых.

Митрополит остепенился; сдерживая гнев, сказал преосвященному Симону:

– В последний раз предлагаю вам: или напишите, или… сгниете здесь!

– Не напишу! – твердо и как-то торжественно произнес преосвященный Симон.

– Ну и сгнивайте! – воскликнул митрополит, выскакивая за дверь.

Необычайно сильно щелкнул дверной замок, и послышались удаляющиеся шаги. Затем все стихло.

– Господи! – взмолился преосвященный Симон. – Твори волю Свою на нас! Пусть я буду жертвой к жертвам, только спаси от этих злых волков в овечьих шкурах Церковь Свою святую!..

И архиепископ Симон стал жертвой. Он умножил собой сонм русских мучеников и украсил своей верностью Христу Русскую Православную церковь.

Слава и честь вам, доблестные страдальцы ПРАВОСЛАВИЯ! Мы, ваши потомки, не забудем вашего мученического подвига! И воодушевляемые им, будем подражать вам!

Когда гляжу, как гордо катит море

Громады волн в торжественной красе,

Как величавы огненные зори,

Как дивны розы в солнечной росе.

То думаю: так тленный мир прекрасен,

Волчцы и терния, взращенные в крови.

Какой же славою Ты горний мир украсил!

Для мученических душ – терпенья и любви!

Как чудны те чертоги в вышнем мире,

Где взор лаская, вечно молоды

Колышатся в Божественном эфире

Священные дубравы и сады…

Великолепием Ты весь свой мир украсил!

За Правду же венец – желанней и прекрасней!

Сколько их есть, безымянных героев,

Жизнь свою давших за веру в Христа!

Смерти принявших беcстрашно с хвалою

Господу Богу в Пречистых устах.

Их, убиенных в застенках тюремных,

Их и утопленных в реках на дне,

Страшно закопанных в шахтах подземных,

Сотни живыми сожженных в огне.

Нам не найти их останков кровавых,

Нам не украсить венками из роз,

Но несказанною вечною славой

Их прославляет на небе Христос.

И после смерти не вышли из битвы

Сонм страстотерпцев, святые сердца.

Но о спасении мира молитвы

Шлют они к небу, к Престолу Творца!

Народ кругом стоял смущенно,

Боясь на Господа взглянуть,

И возвращаясь в град Сиона,

Руками бил себя он в грудь.

А вдалеке, в немой печали

Не смея молвить ничего,

Ученики Его стояли,

И люди, звавшие Его…

На Русской Голгофе, когда обновленческие священники и архиереи вторично распинали Христа, народ действительно был глубоко смущен. Он видел, как обновленцы буйствовали и беcчинствовали в православных храмах, как они беcцеремонно и предательски «лобызали» истинных пастырей народных и убирали их с дороги прочь. Народ долго смущенно молчал. Потом он стал выражать свое возмущение особым протестом. Он совершенно перестал ходить в обновленческие храмы. Церкви, где служили обновленческие архиереи, священники оказались пустыми. Люди предпочитали молиться у себя дома или шли за несколько десятков (а то и сотен) километров в уцелевший Православный храм и плакали и молились за страдальцев и страдающую Русскую Православную церковь.

Сколько горя, сколько слез, стенаний, горьких рыданий перенес православный народ, оказавшийся почти без пастырей своих и духовных отцов. Как круглая сирота, народ русский искал себе истинных пастырей, но они сидели в тюрьмах, погибали в шахтах и на тяжких работах. А продажные и зубатые «волки» в светлых золотых ризах сидели на высоких кафедрах и наслаждались славой и преклонением льстецов и человекоугодников.

Видя это безбожное кощунство обновленцев, народ кинулся опять к патриарху Тихону и вместе со своим избранником и мучеником слезно и горько возопил к Богу. Господь смилостивился над Русской Церковью. Он внял горьким мольбам страдальцев – заключенцев, которые день и ночь умоляли Бога за родной свой русский народ.

Правительство изменило свое отношение к обновленцам. Оно увидело, что народ не пошел за ними, как этого хотелось. Лишившись поддержки извне и изнутри, эпидемия обновленчества стала слабеть, и через три-четыре года растворилась в народе, но совсем не уничтожилась…

Оставив на церковном теле ужасные смертельные раны, обновленчество, как загнанная ехидна, притаилось в гуще народной, чтобы в удобный для себя момент снова поднять свою ядовитую голову и убить Церковь навсегда…

Настанет время, в сад из поля,

В душе злой умысел тая,

Опять придет злодей Иуда,

Его грехов немая груда

Зашевелится, как змея…

Да, в течение 11–12-ти лет (1918–1929 гг.) наша святая Православная церковь пережила ужасный период. Недаром святые страдальцы (православное духовенство и многие из народа), замученные за святое Православие, возопили пред Богом: «Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?» (Откр. 6:10).

Господь помиловал Русскую церковь, но надолго ли?

И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая ветром, роняет незрелые смоквы свои (Откр. 6:13).

Святой Нифонт Цареградский о духовенстве последних времен говорил так: «Занимающие престолы будут неискусны и не будут знать художества добродетели. Таковы же будут и предстоятели монашествующих, ибо они будут низложены чревоугодием и тщеславием и будут служить для людей более соблазном, чем образцом. Многие будут одержимы неведением, падут в прелесть, заблуждаясь в широте пространного пути»...

Один историк рассказывает ужасную картину. Он видел падение звезд с неба. В холодную зимнюю ночь звезды сыпались с неба, как горох. Они летели по небу, оставляя за собой длинный огненный хвост. Падающих звезд было такое множество, что, казалось, все небо опрокидывается вверх дном. «Это было нечто ужасное и кошмарное, – пишет историк, – все небо горело, большие горящие звезды неслись во множестве за горизонт. Ни одна из них не упала на землю. И если бы звезда упала, хотя бы одна, на землю или коснулась ее, тогда произошло бы светопреставление, земля в один миг сгорела бы, как спичка, и рухнула безвозвратно в бездну».

Словом, люди, видевшие это ужасное зрелище, бежали кто куда, сломя голову. Одни неистово кричали, другие рыдали и вопили от страха, третьи ревели и хохотали, лишившись рассудка.

Как могли звезды падать в таком множестве и куда они упали? Историк объяснить не мог. Он только свидетельствует, что было и что он сам видел.

Конечно, страшное событие – видеть падающие звезды, но еще страшнее – видеть падение других «звезд»...

В 1961 году один церковный деятель говорил себе: «Ну что я так живу? Общество меня не любит, одни старухи мне кланяются, молодежь мне смеется в глаза, люди серьезные косятся, даже мои родные дети – и те меня ненавидят. Уйду из церкви на завод – послужил священником 30 лет и хватит. Куда народ идет, туда и я пойду».

И он снял с себя священство и ушел в мир… В эту ночь его матушка много молилась, когда она вышла на крыльцо, то неожиданно увидела, как большая сияющая звезда быстро падала с неба… Она сразу все поняла и горько-горько заплакала…

Отрекшееся духовенство или перешедшие работать дьяволу – это упавшие звезды. Ранее они горели на церковном небе, теперь упали с высоты небесной и не стало их!..

Святой апостол Иуда называет их «звезды блуждающие, которым блюдется тьма навеки» (Иуд. 1:13).

«Прелюбодеи и прелюбодейцы! – восклицает святой апостол Иаков. – Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога» (Иак. 4:4).

В нашей русской Церкви «падение звезд» с неба началось с периода злосчастного обновленчества. Тогда архиереи и протоиереи десятками покидали Православную церковь и переходили в привилегированное обновленчество.

В мировом масштабе массовое «падение звезд» с неба совершилось в 1941–45 гг. и далее. Тогда произошло мировое землетрясение, солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь. Звезды пали на землю… И небо скрылось, свившись, как свиток… И всякая гора и остров двинулись с мест своих… (Откр. 6:12–14).

И кто бы мог подумать, что русское обновленчество даст потом такой мировой резонанс!?

Сатана, начавши свое знаменитое низвержение звезд с неба России, развил его на весь мир. Во всех великих и малых странах мира Церковь христианская стала терять сотни и тысячи своих пастырей. Одних мучили, убивали, вследствие меняющихся правительств, другие массами переходили на службу той или иной власти, «падая», таким образом, с высоты церковного неба и становясь «потухшими» камнями.

Таким образом, «великое трясение» всех народов, возникшее вследствие Второй мировой войны, продолжается и поныне. Государства и страны живут на слабой песчаной почве. Мало где существует твердый, нерушимый строй жизни. Всюду неустройства, всюду демонстрации, волнения, убийства. А самое страшное, что вследствие этого трясения (1941–45 гг.) «небо скрылось», свившись как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих… Ох, уже если небо скрылось от нас, то чего же нам ожидать теперь?! Солнце стало мрачно, как власяница, луна сделалась, как кровь, звезды попадали… и само небо скрылось…

И такое бедствие совершается теперь не только в нашей Русской Православной церкви, но и во всем христианском мире.

«Солнце» – светлая вера Христова сделалась всюду темной, осмеянной, очерненной, подобно власянице, «луна» – другие, нехристианские религии стали страшные для народов, они окровавились, окрасившись в кровавый цвет.

Духовенство (звезды) поблекли и многие упали с высоты, оземнели, материализовались, и небо церковное скрылось от людей. «Эх! – вздыхает Божий человек, – какая только стала жизнь на земле! Куда делась прежняя отрада души! Куда делась тихая радость сердца? Почему нет мира и покоя в жизни? Где делась святая нежная любовь? Почему люди не стали доверять друг другу? Почему страх и трепет царствует в наших сердцах? Отчего дети не любят свято своих родителей? Отчего родители тяготятся своими немилыми детьми? Куда делся тихий семейный уют? Куда исчезла навсегда обаятельная брачная радость?»

Небо скрылось от нас, и народы остались на земле «без неба». Как ни строй новое, «земное небо», как ни улучшай бытовую жизнь каждой семьи, каждого общества, мира в целом, все равно, без подлинного неба не может быть радостной и спокойной жизни на земле. «Всякая гора и острова двинулись с мест своих» (14 стих).

Святой Андрей Кесарийский, святой Иоанн Златоуст и другие святые отцы видят в этом печальное оскудение духовной жизни.

«Гора» и «остров» – возвышение, высота среди бушующего житейского моря. Когда эти высоты вследствие землетрясения меняют свои места и оказываются совершенно в иных краях, тогда нарушается обычная гармония физической жизни.

Точно так же духовная высота или остров (сильные духом люди, пастыри, старцы) будут гонимы с места на место, из одного монастыря – в другой, с одного прихода – на другой, из одного села – в другое село, из края – в край, лишь бы скорее их изжить с земли. Разве не пострадает, разве не поблекнет, не уменьшится от этого духовная жизнь?!

– Что вы меня гоните? – жаловался седой игумен своим собратьям в монастыре. – Ведь я здесь уже 50 лет живу!

– Мы тебя не гоним, отче, – говорили они ему, – тебя переводит начальство.

– А зачем меня переводят? Куда меня переводят?

– Переводят, чтобы тебе покой дать.

– Здесь мне очень покойно.

– Здесь народ к тебе ходит и беcпокоит тебя.

– Ну и пусть ходит, скорбные они, вот и ходят.

Старец пошел к настоятелю чтобы узнать всю правду, почему его переводят в другой монастырь и в какое место. Настоятель сделал вид, что сочувствует горю старца, но помочь никак не может, потому что так распорядился архиерей.

– Что я плохого сделал архиерею? – спрашивает гонимый старец. – За что он переводит отсюда?

– За то и гонит, – утешает его настоятель, – что за тобой ходит народ и почитает тебя за святого.

Старец заплакал. «О Господи Боже мой! – вздыхает он больной своей грудью, – до чего же я дожил, люди почитают меня за святого, а архиерей гонит меня за это?»

Но вот в монастырь неожиданно приезжает и архиерей. Он важно всех благословляет и чувствует себя среди этих безответных и беззащитных людей важным хозяином.

Подходит и гонимый старец под благословение.

– За что вы, святый Владыко, гоните меня из монастыря? – сквозь слезы спрашивает он архиерея.

– Как? – сердится Владыка архиерей. – Я гоню тебя, отец Никон?! Што ты, што ты!

– Ну как же, – плача поясняет старец, – вот уже меня выписали отсюда, и отец настоятель грозит «убираться» сегодня же.

Отец настоятель невинно улыбается. Он разыгрывает из себя доброго духовного отца и, перемигнувшись с архиереем, ласково говорит старцу:

– Владыка тут невиновен, Никон, это чтобы тебе, отче, покой создать, – ласково улыбаясь и гладя по седой голове старца, елейно поясняет настоятель.

Старец Никон, не надеясь лично увидеть Патриарха, попросил иеродиакона Павла написать Святейшему письмо, в котором умолял его Святейшество защитить его, больного старика, от насильственного перевода в другой монастырь, ему незнакомый.

Патриарх прочел «Прошение» отца Никона и вслух сказал:

– Не могу помочь, старче, придется тебе отсюда уехать…

«Предаст же брат брата на смерть и отец – чада; восстанут чада на родителей и убиют их» (Мф. 10:21).

Когда отец Никон прощался с братией, он сильно плакал. Шутка ли сказать! Около 50 лет прожил он вместе с ними. Сколько трудов, скорбей, слез потратил он здесь! И вот теперь, изгоняемый отсюда, он не знал за что же все-таки его прогоняют. Он подошел к своему приятелю архимандриту Исидору, с которым часто вместе исповедовал народ. Архимандрит Исидор не любил отца Никона. Он, по существу, завидовал ему, потому что весь народ шел исповедоваться не к нему, а к отцу Никону. И теперь он в душе был рад, что Никона выпроваживают. Теперь ему будет больше славы и почета от народа. Прощаясь с отцем Никоном и стараясь как можно мягче умастить свою речь, он все же желчно проронил:

– Надо было тебе, отче, поменьше молиться, да пореже проповедовать, а то вот видишь, как получилось?..

Отец Никон поднял на собрата удивленные глаза и ничего не сказал. Комок подступил к горлу, дыхание сперлось в груди. Он судорожно махнул рукой и согбенный, жалкий, никому не нужный вышел из ворот… «Остров» двинулся со своего места (Откр. 6:14).

Запели тесанные дроги,

Бегут равнины и кусты,

Опять часовня на дороге

И поминальные кресты.

Опять я тихой грустью болен

От овсяного ветерка,

И на далеку колокольню

Невольно крестится рука… С.Е.

* * *

Дорогой трудной в Эммаус

Шли два апостола в печали,

И к ним явился Иисус,

Но те Владыку не узнали.

И дивный Спутник им вещал:

«О! Сердцем косные для веры!

Христос страдал и вновь восстал!»

И приводить им стал примеры.

С горящим сердцем в Эммаус

Достигли путники селенья,

Был ими узнан Иисус

В Святейшей тайне «Преломленья»!

Увы! Увы! Надежды нет!

Ее не ждать от злобной черни.

Еще не брезжил утра свет,

У палачей готов был терний.

Душа моя скорбит смертельно,

Владыко правый, Отче мой!

Я неуклонно, безраздельно

Носил доселе крест святой.

Но ныне, о Владыка света,

Тяжел, тяжел мой крест, воззри

На муки тяжкие мои –

Да мимо идет чаша эта!..

…Друг мой милый! Что это так горько на душе? Кажется, горы, горы камня навалено на тебя! И нет у тебя силы вздохнуть свободно и легко… Или уже бедная грудь стала больной-пребольной, что уже не может дышать свободно? Или недобрые люди сковали тебя цепями железными по рукам и ногам, а тебе венок терновый надели?

«Господи! Господи! – воскликнул я в исступлении. – Или Ты все это видишь, или Ты жалеешь меня?!» – Сказав это, я упал к Его ногам. Но мне стало еще страшнее, когда я увидел, что Он – босой и вот гвоздиные раны на Его ногах…

«Господи! Господи! Кормилец Ты наш, – шептал я у Его ног, – и Ты все так ходишь, не имея где главы приклонить»...

Он тихо положил Свою руку мне на голову и сказал: «Теперь Я хожу больше, потому что люди забыли Евангелие, надо же им напомнить...» (Из Пролога).

Поистине в двадцатый век, век атома и культуры, люди забыли святое Учение Христа, Господа нашего. И не только забыли, но категорически отвергли как отжившее, как даже сугубо вредное, опасное…

…Отец и мать строго наказывают бабушке: «Смотри, старая, за ребенком, ходи за ним, но о Боге ему – ни слова! Испортишь нашего ребенка, искалечишь»... И бедная бабушка ходит за родным ребенком, жалко его ей, любит его всей душой, но вот сказать ему о том, что ей дороже всего на свете и что ребенку полезнее всего на свете, она не может. Поэтому и плачет она часто украдкой, молится, чтобы дитя не видело. Разве от него что утаишь?

– Бабуля, бабуленька, – спрашивает ребенок бабушку, – ты опять нынче плакала?

– Нет, милый касатик, – отнекивается она, – я не плакала.

– Нет, ты плакала, бабуленька моя милая, – шепчет ребенок и нежно обнимает сухую шею старушки белыми пухленькими ручками, – я знаю о чем ты плачешь.

– О чем же я, Коленька?

– Обо мне ты плачешь, о моих папе и маме.

– Кто тебе, милый, сказал это?

– А я сам знаю… – и ребенок долго-долго смотрит старушке в глаза. Его умные, ясные детские глазки затмились печалью. Вот-вот из них, как из туманного облачка, выкатится слезочка… И эта слезочка делается больше и больше, вот она уже готова сорваться с длинных ресниц ребенка… И тут Коля роняет свою бедную головку на грудь бабушки и тихо рыдает…

– Успокойся милый мальчик, успокойся, – шепчет сквозь слезы бабушка. Она нежно-нежно целует Колю в пылающую щечку, и сама плачет…

О, эти старческие слезы! О, Боже! Боже Праведный! Не будут ли они подобны тайне Крещения, освящающей невинное дитя от родительской скверны?..

О, Господи, Сыне Пречистой Девы! Когда же Ты придешь к нам, чтобы пожалеть наших бедненьких детей?..

Да, светлые «звезды» падают с неба… Наши премилые старушки, старички, матери духовные, духовные отцы умирают, уходят от нас навсегда, и мы остаемся совсем круглыми сиротами. И самое «небо» скрылось от нас, светлая и радостная Церковная жизнь удалилась от нас… Храмы запечатались железными замками и… ЖЕЛЕЗНЫМИ СЕРДЦАМИ… А те, которые остались открытыми, в них уже нет «тихого сияющего неба», а царствует страшная сугубая суета, страх и алчное лицемерие…

«Темнее ночь – ярче горят оставшиеся звезды!

Глубже скорбь – ближе к страдальцам Бог!»

(Народная мудрость).

«Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас? Почему же мы вероломно поступаем друг против друга, нарушая этим завет (любви) отцов наших» (Мал. 2:10).

«Кто любит мир, тому невозможно не печалиться. А кто презрел мир (и похоти его), тот всегда весел»

(Преп. Серафим Саровский).

«Вода угасит пламень огня, а милостыня очистит грехи» (Сир. 3:30).

«Видел я человека, который, сделав явный грех, покаялся в тайне, и тот, которого я осудил, как блудника, был уже целомудр у Бога»

(Иоанн Лествичник, 10, 6).

Задремали все и уснули (Мф. 25:5).

Тихим вечером, когда светлое солнышко давно уже зашло за горизонт, когда на западе алела тонкая полоска багрового цвета, а с востока тянуло холодом и сгущающимся мраком, отец Кенсорин – почтенный старец монастыря – сидел в своей одинокой келии. Он читал какую-то книгу. Всюду была чарующая тишина и мягкий покой. Только кое-где тихонько скрипнет дверь в соседней монашеской келии или пролетит мимо окна запоздалая птица, спешащая на ночной покой.

«О Господи, Боже Милостивый! – молитвенно прошептал отец Кенсорин, глядя в открытое окно. – Какая же тишина, какая благодать Божия!»

Но не успел старец сказать эти слова, как почувствовал, что на него пахнула струя какого-то холодного духовения. «Неужто будет буря? – подумал он про себя и, перекрестившись широким русским крестом, он вслух добавил: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое...»

Закрыв окно келии, он стал готовиться ко сну. Ложась в постель, он слышал, как за окном уже гудел страшной силы ветер. Хлопали ставни окон, громыхала старая железная крыша, где-то совсем рядом за углом что-то рухнуло, и старцу даже показалось, что он явно слышит жалобный голос, зовущий о помощи… Поднявшись на локтях, он прислушался. Нет, голосов совсем не слышно, только один ветер выл, стонал, рвал, ужасно свирепствовал.

Как-то очень печально и грустно стало на душе отца Кенсорина. «Господи! Господи! – шептал он, плача в постели. – Что-то будет скоро, непременно будет! Ведь какая была тишина, и вдруг – эта ужасная буря!..»

Когда ранним утром старец проснулся, он был еще печальнее и задумчивее… За окном келии было еще темно и гудел ветер. Но на душе у отца Кенсорина было еще темнее и бушевала тревога… «О Боже Милостивый! Пречистая Дева! Николай Чудотворец! – спешно шептал старец и уповательно взглянул на иконы… Мягкий свет лампады и благочестный лик Спасителя, смотрящего в темноту, немного успокоили мятущуюся душу отца Кенсорина. Он стал «Иисусову молитву» читать, и дыхание его сделалось ровным и покойным.

Спустя час – полтора старец делился со своим собратом, иеромонахом Кукшей, какой он видел нынче ночью страшный сон. «Я видел, – начал он тихим дрожащим голосом, – большое-пребольшое море-океан. Вся вода была кровавой. Это кровавое море сильно бушевало. Мне казалось, что брызги летели мне в лицо, и я чувствовал на своих губах привкус крови»... При этих словах старец невольно вытер свои уста рукавом старенькой ряски и продолжал говорить дальше: «Вдруг мне показалось, что я слышу человеческие голоса: мужские, женские, детские – целое море голосов… Они кричали, выли, плакали, рыдали… Я невольно окинул взглядом кипящее кровью море, но никого не увидел. Значит, они все там, в глубине, подумал я в ужасе. Но вот неожиданно недалеко от меня из моря показалась как бы суша, будто остров какой. Он был совсем небольшой, но потом расширился и стал большим. Мне казалось, что это – твердая земля. Она быстро обсохла, и кровавые волны уже не доходили до земли, не заливали ее. Что все это значило бы? И слышу голос, доносящийся как бы откуда-то сверху:

– Море – это мировая жизнь, а остров – материя!

– Материя! Материя!.. – думаю я усиленно. – Что это за материя такая? Но узнать мне этого не пришлось, потому что я вдруг увидел что-то весьма ужасное, от чего весь задрожал, как в лихорадке… На остров из глубины кровавого моря вылазил страшный змий (Откр. 13:1). Вначале показалась его огромная голова с узкими озлобленными глазами, а потом и он весь выбрался на сушу. Огромный, упругий, красно-зеленого цвета. Свившийся в большую спираль, он долго лежал на острове; вдруг он издал шипящий змеиный звук. Я совсем был недалеко от него, и потому страх леденил мои члены. Глаза неотступно следили за каждым его движением, но что было со мной, я не могу сказать. Я увидел, что змий поднимается все выше и выше. Я ясно видел выражение его торжествующих глаз, в его ходящей туда-сюда большой пасти скрежетали зубы… Но самое страшное, отче Кукша, было потом»...

Старец закрыл лицо ладонью и долго молчал. Он, видимо, молился. Кто-то прошел мимо келии, и отец Кенсорин очнулся и продолжил рассказ: «Да, вот что было потом. Змий неожиданно затанцевал на острове. Он выделывал разные выкрутасы.

Слизистое упругое тело его металось, как на могучих крыльях. Одновременно он издавал отвратительный свист и ужасное зловоние. Я не мог смотреть без омерзения на этот бешеный танец морского зверя, и невольно закрыл глаза. Тем более, что у меня страшно кружилась голова и в горле тошнило. Вдруг все стихло. Только плеск кровавого прибоя волн доносился до моего слуха. Я открыл глаза. Боже мой! Лучше бы я их никогда не открывал»...

Старец обеими руками обхватил голову и застонал. Отец Кукша нервно передернулся, хотел перекреститься, но рука его не поднималась.

«Боже мой! Боже мой! – стонал отец Кенсорин. – Что же я увидел!..»

Вдруг старец выпрямился во весь рост, перекрестился и сказал: «Я увидел самого сатану. Он стоял на острове, широко расставив ноги. Никакого змия уже не было, а на месте его стоял черный великан. Голова его упиралась в облака. И слава Богу, что я не видел его демонского лица. Но его ужасные ноги я видел. Как он был велик и чудовищен! Я даже не могу рассказать этого. Ноги его уперлись в землю (материю), а голова… а голова в вышине что-то гордо говорила». Слушая это, отец Кукша вспомнил, как он давно еще читал про Геркулеса, который просил дать ему точку опоры, чтобы перевернуть весь мир.

И как бы угадавши мысли отца Кукши, рассказчик со страхом сказал: «Да, да он уперся в эту материю ногами, чтобы своей силой поколебать и разрушить весь мир – и земной, и небесный».

За дверью послышалась молитва. «Аминь!» – ответил отец Кенсорин. Вошедший брат прервал рассказ старца. Но, видимо, он уже был и окончен.

Странный и страшный сон! Но как много в нем правды…

Князь разрушения – сатана, нашел себе опору в материи.

Он положил эту материю в основу жизни всех народов XX века. Материальностью подавив всю духовность, виновник зла тем самым совершил радикальный переворот человеческого быта. Люди всего мира стали искать и бороться за материальные ценности, принося духовные ценности в жертву земным кумирам.

Попущением Божиим, потрясши весь мир, сбив на землю большинство звезд и очернив светлое небо на земле, сатана еще и еще сотрясает народы: меняется строй государств, гибнут и исчезают правительства, рушатся навсегда и бесповоротно моральные устои народов, религиозные организации до предела теряют свою силу и влияние на людей.

С 1945 года и по настоящий (1970 г.) мир находится в состоянии кошмарно-трагического сна. Люди, в подавляющем большинстве, спят духовно и вряд ли когда смогут проснуться…

Христианская Церковь, как мать, призванная спасать людей от духовной гибели, находится в состоянии «безмолвия» (Откр. 8:1). Она страдает и вынужденно молчит (особенно в России и др. восточных странах). А если где и слышится ее материнский оберегающий голос, то его никто не слушает. Люди даже озлобились на Церковь, потому что она в течение двух тысяч лет будто бы вела их неверным путем. Она обещала им царство на небе, но не для всех, а только для избранных. А вот теперь люди строят царство земное, и оно доступно всем поголовно.

…Они противиться ветрам не могут больше.

По волнам несет их ветер злой к… крушению!..

Как все это страшно и безнадежно! Одни страхи! Одни наказания! И кажется, что нет ни капельки просвета в этой темной Апокалиптической ночи… Неужели мир погиб? Неужели сатана сильнее Бога? Неужели князь тьмы и греховной «сладости родитель» обманул Бога, людей и все человечество переманил на свою сторону! Есть ли где святая правда на земле? Есть ли святая любовь? Есть ли самое главное – ПОКАЯНИЕ?!

Славу Богу, есть! Ибо если бы всего этого не было, то мир давно сгорел бы в космическом взрыве… И на месте нашей грешной земли сияла бы в глубине небесного пространства «новая светлая звезда»...

К Твоей Святыне я принес,

О, мой Господь, мои страданья,

Во дни борьбы и покаянья,

Во дни томления и слез.

С мольбой к ногам Твоим припал

И я, обиженный судьбою.

Ты звал страдальцев за Собою,

Ты мир душе их обещал.

В Тебе покой, в Тебе отрада!

О, пусть душа моя чиста

Горит, как бледная лампада,

У ног распятого Христа…

Тихо, очень тихо в лесу. Не шелохнет ветерок, не крикнет птичка, не пробежит зверек по сухим опавшим листьям. И кажется, нет ни одной души на свете! Ни одного живого существа!..

Сквозь желтоватые ночные тучи проглянула луна. Она ведь хозяйка в эту царственную ночь! Она испускает бледные свои лучи и окрашивает ими тревожно спящий мир… Но что она, ночная хозяйка-луна, так пристально глядит на землю? Или что заметила необычное? Или разбой, или коварное убийство, или злое насилие сильного над слабым, или?…

Или увидела что?… Ну, что? Говорите же скорее. Ужасную тиранию зла над добром… Луна увидела все, все это ужасное, небывалое, постыдное… И лик луны сделался еще бледнее и тревожнее. Вот она хотела снова спрятаться за черные тучи, чтобы не видеть всех ужасов и магического сна, царящих на земле. Как вдруг среди густого леса, засыпанного опавшей осенней листвой, она увидела человека. Он стоял на коленях у большого дерева и… молился.

Бледная луна с любовью посмотрела на одинокого молящегося человека, и ее лик от радости порозовел. «Слава Богу – Творцу нашему, – тихо сказала она в пространство, – что есть еще люди, почитающие Бога». Она хотела получше увидеть своего незнакомца и бросила на него больше света, но человек, увидев себя освещенного луной, встал с пожелтевшей листвы и укрылся в тени, да так, что луна совсем не могла его увидеть. «Эх! – вздохнула Луна и сказала: – Как жаль! Кто спит, кто беcчинно пиршествует, кто проливает кровь неповинную, а кто и молится»... Сказав это, она «заплакала». Ланиты ее сделались еще бледнее. И чтобы ее никто не увидел, ее слез, она скрылась за тучи и долго-долго не показывалась…

В лесу стало еще темнее… Тихий голос, до полушепота, доносился из глубины ночного леса:

«Ты утешь меня, Спаситель,

Горький мой услыши плач!

Будь душе успокоитель,

Телу немощному – врач…

Я устал в борьбе с судьбою,

Веру в правду потерял.

Злые силы взяли с бою

Мой священный идеал.

О, Христе, услышь моленья,

Разгони ночную тьму,

Освяти мои стремленья,

Дай уверенность уму.

Духу – бодрость, крепость – телу,

Боже праведный, подай!

Да приду к тому пределу,

Где сияет светлый рай»...

Природа говорит: «Пускай ты царь творенья,

Кто дал тебе, скажи, венец твой золотой?

Ужель ты возмечтал, в безумном ослепленьи,

Что я раба твоя, а ты – властитель мой?

Частицу тайн моих тебе постичь дала я.

И ты возмнил, пигмей, что вот, меня познал.

Что дерзко заглянул в мое «святых святая»,

И свой там начертал закон и идеал.

Глупец! Я захочу – и, пораженный страхом,

Покорней станешь ты моих смирнейших псов.

Я землю потрясу – и разлетится прахом

Величие твоих гигантов – городов!

Я вышлю грозный мор с его сестрой – войною,

Цветущие поля я превращу в пески,

Я разолью моря, одену солнце мглою.

И взвоешь ты, как зверь, от страха и тоски.

Поверь, мне дела нет ни до твоих стремлений,

Ни до твоих надежд. Я знаю лишь числа

Безжалостный закон. Ни мук, ни наслаждений,

Ни блага, ни добра нет для меня, ни зла.

В победном шествии к неведомой святыне

Не знаю цели я, начала иль конца,

Рождаю и топчу без гнева и гордыни

Слона и червяка, глупца и мудреца.

Живи ж, как все живет! Минутною волною

Плесни – и пропади в пучинах вековых!

И не дерзай вставать на буйный спор со мною,

Предвечной матерью всех мертвых и живых!»

Так в вихре, в молниях, в грозе стихий природа

Гремит, как легион нездешних голосов.

Но с поднятым челом и с возгласом «Свобода!»

В обетованный край своих лазурных снов,

Сквозь бурю, ливень, мрак, в долине тихой рая,

Шатаясь, падая под ношей крестных мук

Вперед идет титан, на миг не выпуская

Хоругви правды и добра из мощных рук.

И гордо говорит: «Кто б этот пыл священный

Мне в душу не вдохнул, карая иль любя,

Игра бездушных сил иль Разум сокровенный –

Вновь погасить его нет власти у тебя!

Мертва ты и слепа в своей красе суровой,

Из книги Бытия, законодатель новый,

Я вычеркну порок, скажу: погибни тьма!

Скажу: зажгись рассвет! Взойди Эдем в пустыне,

Где след я оставлял тяжелого труда!

И будешь ты сама служить моей святыне

Иль я с лица земли исчезну навсегда…

(Арх. Евдок.)

Взгляни, светлое солнышко, на нашу мрачную землю и согрей ее своими теплыми, ласковыми лучами. Согрей и деревья, и травку, и цветочки, и маленькую букашечку, которая притаилась у стены забора, готовая уже умереть от холода. Согрей ты, любимое солнышко, и животных, так усердно и невольно служащих человеку, и зверюшек согрей, ищущих себе пищу в пустынях и дебрях лесных, согрей и гордого нынешнего человека, который, в своей культурной надменности, застывает от внутреннего духовного холода и вражды. Всех согрей нас, теплое солнышко, и не прячь так долго от нас свое светлое и милое лицо…

Эсхатологический век! (XX-ый). Сколько в тебе тьмы, сколько зла и горя, бед и напастей! А сколько новых открытий, достижений, блестящих успехов в технике, науке, искусстве!

И все-таки на душу веет какой-то неведомый, таинственный холод, какая-то жгучая тревога и страх… Что это такое? Зачем это? Или люди сами на себя нагоняют страх и трепет? Выдумывают какие-то опасности и злоключения, которые будто ожидаются впереди… И особенно в этом искусны церковники. Они, основываясь на своем писании, говорят, что времена теперь очень тяжкие, а впереди будут еще тяжелее. А потом будет и конец света! Так ли все это? Конечно, так! Истинно так!

Вот отсюда и тревога, страх за себя, родных, любимых, страх за свою бедную душу…

«О, нет, – говорят некоторые верующие, – спастись уже все равно невозможно! Все равно гибель! Тартар и геенна огненная – вот что нас ждет и чего все мы заслужили себе!»

Правда ли это? Да, истинно, правда и это! Дела наши вопиют к небу. Беззакония людей превысили всякую меру долготерпения Божия!

«Все совратились с пути истины, нет праведного ни одного!..»

«Господи! Жертвенники Твои разрушили, Священников и пророков избили. Остался я один, и моей души ищут» (3Цар. 19:10).

Так взывал со слезами великий пророк Илия, сидя укрывшись в ущельях гор. И был к нему голос Божий: "Я сохранил Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колен своих пред Ваалом»...

О Боже наш! Среди такого поголовного разврата, среди безбожия и ужасной содомщины, среди насилия и всякой нечистоты Ты сохранил целых семь тысяч душ в чистоте и верности Себе! Так невозможное человеку – возможно бывает Богу!

«Запечатленные Богом!..» Известно, что в последнее время антихрист будет класть свою сатанинскую печать на людей, ему преданных (Откр. 13:16). Для чего это? Для того, чтобы окончательно и беcповоротно усвоить себе людей в погибель. Чтобы запечатлеть их своею печатью и сделать навечно их пищей ада…

Но что делает Бог? Господь Бог же кладет Свою Божественную Печать на людей, оставшихся Ему преданными и верными. Он этой святой Печатью отделяет верующих от неверующих, Божиих людей – от людей бесовских и делает их Себе «Усвоенными» на веки веков.

«И слышал я число запечатленных, – говорит тайнозритель, – было сто сорок четыре тысячи» (Откр. 7:4).

Святые отцы говорят, что это число не буквальное, а иносказательное. Из трехмиллиардного количества, которое составляет теперь человечество, 144 тысячи – это очень мало!

Боже мой! Неужели так много будет погибающих? Три миллиарда душ, а то и три с половиной будет к тому времени во всем мире. И только сто сорок четыре тысячи спасенных!.. Нет! Это очень мало! Может быть, сто сорок четыре тысячи означают 144 миллиона? И это мало! Господи! Ведь 90% всех живых людей земли идут в бездну!? Да возможно ли это для Твоего милосердия и любви? Господи!..

Вот снова закрылось светлое солнышко… Густые черные тучи, как чугунной гробовой плитой, заложили горизонт… Ни капельки просвета, ни искорки луча, ни долечки тепла и ласки!.. Сижу я у окна, читаю книгу но ничего не вижу. Темно… Боже! Где же Твое прославленное Милосердие? Где Твоя расхваленная Любовь?.. – А вот она, смотрите! Смотрите! Какое ясное Милосердие! Какая нежная и заботливая Божия любовь!

Среди развращенных до предела людей последнего времени, среди лжи, обмана, безбожия и нечистоты Господь запечатлевает Себе сотни тысяч верных, которые не поклонятся антихристу! А уж если Господь Бог «запечатлевает» их Своею всесильною Печатью, то какая же вражья сила может их погубить? Никакая! Они «забронированы» Богом и спасены, но «как бы из огня» (Апостол).

О, какие же это счастливые люди! Как этим людям не позавидовать?!

Но подожди, мой брат, или сестра, или чадо, ведь ты тоже, видимо, в числе счастливцев?! «Куда мне, – говоришь, – такой грешнице быть запечатленной Богом!» А скажи, разве ты не крещена, разве не миропомазана, разве не несешь жизненный крест (оскорблений и унижений за веру) на своих плечах?.. Вот здесь-то и открывается великая истина о нас самих, истина и вместе – великая радость о том, что мы запечатлены Печатью Креста Господня и бояться нам ничего не следует. «А что же, – скажете, – нужно нам теперь делать?» Надо терпеливо нести Печать Креста по своей жизни, каяться в грехах, с великой радостью благодарить Господа за Его святую милость и, побеждая зло, творить добро всем людям.

Кедр высокий с облаками

Наравне вчера стоял,

Ныне вверх лежит корнями,

Буйный вихрь его сорвал…

Так погибнет всякий, противящийся Богу нашему. А кто смиренно покорится своей судьбе и воле Всемогущего Бога, тот, сгибая свою волю, останется стоять (жить), освеженный струями ветра и орошенный свежестью росы. Он будет еще прекраснее…

О родина-мать! Православные люди!

Молитесь и жарко, и много.

Да пламенные не изноют груди

Под ношею крестной… И с нами пребудет

Любовь Вседержителя Бога!…

Молитесь о тех, что для Бога решились

До смерти своей потрудиться,

Чтоб все наши люди в Бога крестились…

Чтоб Господа славить они научились,

Чтоб научились молиться.

А еще окинем своим духовным взором, мои братья и сестры, и посмотрим на родные и далекие края нашей Родины. Как далеко от нас холодная Камчатка, суровый остров Сахалин, Соловки, обширная Сибирь, Архангельск, северные края! Всюду в этих далеких краях лежат дорогие нам косточки: отцов, матерей, братьев, сестер, пастырей церковных. Они там невольно трудились, мучились и полегли, как жертвы, за спасение своих братьев…

На милой Камчатке могилы родные,

Облитые солнцем стоят.

Над ними, как стражи, гиганты лесные

Приветно ветвями шумят.

И горы кругом поднялись – исполины,

Вершины их в небо ушли.

Полны страшных тайн Камчатки долины,

Где подвиг страдальцы несли.

И ты, Сахалин, весь суровый, угрюмый.

Омытый волнами морей,

Хранишь в себе жертвы и прах многодумный

Отчизны прекрасных друзей.

Сибирь, Соловки и Архангельска дебри

Молчат о минувших годах,

И подвиг святых, что где только здесь не был?

Откликнется эхом в веках.

Все эти люди, запечатленные Печатью Креста Христова, легли своими костями в далеких краях нашей многострадальной Отчизны. На их священном мученическом прахе воздвигнута новая Россия. И знает ли наше поколение, кому оно обязано своим внешним благополучием?..

И сколько ныне запечатленным живым суждено в унижении и страхе нести позор своего убеждения! Сколько их еще полягут жертвой святой за Евангельскую правду и учение Христа!..

И дай Господь вам – верным служителям Христовым – в терпении нести свое высокое призвание. Кто бы вы ни были: пастыри ли словесных овец, ученые ли мужи, военные или гражданские труженики, рабочие или инженеры, колхозники и торговцы и все люди православные всякого звания, сословий, национальности, цвета кожи – все крестоносные из вас прославят Христа Бога нашего и посрамят противника Его – антихриста, черная тень которого поднимается над миром.

Не бойся, малое стадо, – говорит Спаситель. – Отец обещает вам царство… (святое Евангелие).

Но когда же оно будет, о Господи, Твое то царство!?

Давно в израильском краю

Жил добрый человек.

Рыбачил он всю жизнь свою

У серебристых рек.

Любил он землю и людей,

Святой завет храня.

И дожил добрый иудей,

До благостного дня.

Заснул, уставши от труда,

Но в полночь пробужден,

Он видит: новая звезда

Взошла на небосклон.

И смотрит праведный рыбак –

Спешат за ней волхвы.

«О чем вещает Божий знак?

Куда идете вы?»

И три волхва ему в ответ:

«Господь сошел во тьму!

Иди, рыбак, за нами вслед

И поклонись Ему!»

Спешат постигнуть благодать,

И в Вифлеем пришли.

Там родила Святая Мать

Спасителя земли!

Волхвы склоняются втроем…

«Дитя, блажен Твой путь,

Вовек израильским Царем

Ты, Господи, пребудь!»

Но кто смутил полночный мрак?

Кто плачет в темноте? –

Прозрел грядущее рыбак

И плачет о Христе…

И плачет он: «Господь! Господь!

Сошедший с высоты,

Чтоб искупить земную плоть,

Замучен будешь Ты…

За слово чистое Твое,

За Твой безгрешный путь

Ты будешь распят, и копье

Пронзит Святую Грудь.

Земное кратко бытие –

Не дай мне умереть,

Чтоб мог я царствие Твое,

О, Господи, узреть»...

И вот свершилось.

Привели Спасителя к кресту.

Седой рыбак спешит вдали

И ропщет в темноту…

Вот распят Бог. Блестит копье,

Рыбак взывает ввысь:

«Христос, где царствие Твое?»

И слышит он: «Держись!»

И ждет седой рыбак с тех пор.

С тех пор прошли века,

И смерть, свершая свой дозор,

Обходит старика.

Бездомен, в рубище, согбен

Старик беcсмертный ждет,

Один обходит землю он,

И скоро ли умрет?

Когда же в ночь под Рождество

В домах горят огни,

Полна тоски душа его,

И молвит он: «Взгляни!

Как скорбно наше бытие,

Как много мук и слез,

Когда же Царствие Твое

Настанет, о Христос!?»