Часть III. Падение Никона и крушение его идей в Петровском законодательстве. Отзывы о Никоне.
Глава I. Положение Патриарха в Московском государственном строе.

Положение Боярской Думы в строе Московского Государства. – Соединенные заседания Боярской Думы и Собора Духовенства. – Положение Патриарха в Боярской Думе. Положение Патриарха в безгосударное время. – Взгляд иерархии на свое участие в государственных делах. – Государственное значение Патриарха. – Рост царской власти влек за собой рост и Патриаршей Власти. – Титул Патриарха Московского «всея Великие, Малыя и Белыя России». – Состав различных государственных прав Патриарха Никона; его права в Государстве, как Патриарха, в силу этого сана и права, как государственного регента. – Бытовое положение Патриарха. – Скромность Никона в домашней обстановке и пышность в официальной. – Прием Никоном Патриарха Макария. Обеды Никона с нищими в описании Павла Алеппского. – Павел Алеппский о строгости Никона к духовенству. – С. М. Соловьев о нравах XVII века и о существовавших тогда наказаниях. Соответствие Никоновских архипастырских наказаний духу века и обычаям. – Заботливость Никона в отношении людей низшего социального положения. – Враждебные Никону течения общественной мысли и его враги. Староцерковная партия, враждебная Никону в церковно – обрядовых реформах.

Необходимо предварительно вникнуть в общий строй Московского Государства. Прежде всего необходимо обратить внимание на учреждение, существовавшее издревле при царе, – Боярскую Думу, неотделимую от царской власти. Права её не были определены законом, а держались, как факт бытовой на обычном праве. Общая законодательная формула была: «Царь указал и бояре приговорили». Закон представлялся, как результат неразрывной деятельности царя и Боярской Думы. В сфере административной вместе с царем она назначала центральных и местных правителей. Ведение текущих дел находилось под постоянным контролем Думы. Самые приказы первоначально были нередко (Разрядный, Поместный др.) лишь комиссиями Боярской Думы. Получение звания думного человека, т. е. заседающего в Боярской Думе, зависело от воли государя. Но государь в этом случае был связан обычаем и считался с породою участвовавшего: лица высших, преимущественно княжеских фамилий, получали прямо звание боярина, минуя низшие чины, менее знатные начинали с окольничества; Василий III оставил преемнику 20 бояр, 1 казначея, 1 окольничьего; Иоанн Грозный оставил сыну 10 бояр, 1 окольничьего, 1 крайчего 1 казначея и 8 думных дворян; Феодор Иоанович оставил 8 окольничьих и 2 думных дворян. Прочие проходили по низшим ступеням чинов, редко достигая боярства. В производстве лиц в думные дворяне и думные дьяки воля государя ничем не стеснена; в думные дьяки производились из дворян, гостей и подъячих (Вл. Буданов. Обзор Истории Русского Права, 160 стр.). Думные дворяне и думные дьяки появляются в первой половине XVI века, когда великий князь начал вводить в Думу простых дворян; и эту меру усилил Грозный во время борьбы с родовитым боярством; с 1572 г. думный дворянин – особый постоянный разряд думных людей на ряду с боярами и окольничьими. Во время борьбы с боярством появляются в Думе и думные дьяки, ведшие такие дела, которыя Дума не могла вести in corpore. Они не считались членами Думы, но по своему ведомству имели право голоса в заседаниях Думы. Общее число думных людей обыкновенно разрасталось (неродовитая часть увеличилась при Грозном, но при Феодоре Иоановиче опять уменьшилась в числе. 16 родов прямо поступали в бояре, а 15 в окольничии по праву рождения. К первым принадлежали: Черкаские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Ростовские, Хилковы, Урусовы (из них только 4 нетитулованные фамилии: Морозовы, Шереметевы, Шеины и Салтыковы); из княжеских, кроме Черкаских и Урусовых, все Гедеминовичи и Рюриковичи. Ко вторым относятся Куракины, Долгорукие, Ромодановские, Пожарские, Волконские, Лобановы-Ростовские, Барятинские, Львовы – все Рюриковичи, кроме Куракиных Гедеминовичей, и семь боярских фамилий: Бутурлины, Стрешневы, Милославские, Сукины, Пушкины, Чумаковы и Плещеевы. Думных людей при Годунове было 30, в Смутное время 47, при Михаиле Феодоровиче 19, при Алексее Михайловиче – 59, при Феодоре Алексеевиче 167. В постоянных заседаниях Думы участвовали все её члены, которые были в Москве. Возможно полные заседания Думы происходили в особо важных случаях, в частности при созыве Земских Соборов, непременную часть коих составляла Дума.

Земский Собор не есть элемент власти противоположной власти Царской и Боярской Думы; он есть орган власти общеземской, включавшей в себя Царя и Думу: эти три части Собора существенные и органические. Без них нет и Земского Собора. Даже когда нет царя, то власть царя предоставляется лицам, заменяющим государя (Патриархом или Думой в качестве временного правительства). С 1653 г. до смерти своей царь Алексей не созывал земских соборов, ибо Уложение разрешило законодательные вопросы, а с 1654 г. – ряд войн. Иногда к Думе присоединялся собор духовенства. Обычай этот, говорит Ключевский в сочинении «Боярская Дума» (XXV гл.), вышел из одного источника с древне русскими сместными судами: в делах, подсудных двум разным юрисдикциям; на суде присутствовали представители обеих.

Взаимная связь обоих правительств создала обычай со времен Св. Владимира приглашать на совет высших церковных иерархов, и об этом политическом значении иерархии Московские послы говорили полякам в 1610 г. «Изначала у нас в Русском царстве так велось, если великие государственные или земские дела начнутся, то великие государи призывали к себе на собор патриархов, митрополитов и архиереев и с ними о всяких делах советовались, без их совета ничего не приговаривали.»

Церковь ведала у нас до Петра все дела веры и семейного порядка, так что присутствие представителей Церкви считалось необходимым в Думе и при обсуждении вопросов о женитьбе царя в виду опасности для чистоты веры под влиянием иноземцев. Оно требовалось вообще всегда, когда хоть сколько нибудь затрагивались интересы Церкви; например, вопрос о том, отдавать ли на откуп продажу питей, затрагивал крестоцелование, клятву и потому требовал участия представителей Церкви. Дума устанавливала и казенные меры весов по совету с патриархом, ибо надзору церковной власти исстари были поручены торговыя меры и весы. Патриарх или один, или с властями участвовал в Думе и тогда, когда затрагивалось положение церковных и монастырских владений, землевладельческих льгот, крестьянских побегов. Однако, не только в тех случаях, когда разсматривались вопросы, затрагивающие религиозно-нравственную сторону, или материальные интересы Церкви, призывались её представители в Думу. Взаимнопроникание Церкви и государства до XVIII века было настолько велико, что как с одной стороны царь с высшими чинами государства участвовал в церковных соборах, разсматривавших дела внутреннего церковного управления (например на Стоглавом Соборе), так с другой стороны и представители Церкви участвовали в Думе в делах чисто государственного характера, например, в вопросе о войне, о местничестве, в издании Судебника, Уложения. Через это духовенство получало большой политический вес, но часто уклонялось само от решения в тех случаях, когда не видело связи вопроса с нравственными или религиозными идеями и тогда заявляло, что это дело государя и его синклита, а его дело молиться. Освященный Собор являлся в Думу на совещания о государственных вопросах не в одинаковом составе. Иногда патриарх являлся, окруженный одними архиереями, иногда к ним присоединялись выборные власти: архимандриты, игумены, но неизвестно, как они выбирались. Некоторые из них принимали участие в силу своего положения, например архимандриты исторически известных монастырей. Патриарх Никон, мы видели, в январе 1665 г. хлопотал о таком же положении для архимандрита Воскресенского монастыря.

Высшия духовные лица считались действительными членами Думы, имели в ней место по сану, хотя не всегда присутствовали на заседаниях. Патриарх же в этом строе занимал особое положение, унаследованное исстари. Он сидел рядом с царем по правую руку. Он председательствовал в Думе по праву первого сановника государства в отсутствие царя. Он же созывал и избирательный земский собор в безгосударное время, как делал патриарх Иов после смерти Феодора Иоанновича и патриарх Иоаким после смерти Феодора Алексеевича. Первосвятитель становился опекуном малолетних детей государя после смерти (великого Князя Василия III). Когда царь в 1547–1548 гг. уходил в Казанский поход, он оставил в Москве удельного князя Владимира Андреевича и 6 бояр и окольничих; они во всех делах должны были испрашивать санкции митрополита Макария. Поэтому не было ничего необычного и в том, что, когда Царь Алексей Михайлович ушел в поход в 1654 г., он, оставив князя Пронского с 5 товарищами, подчинил их высшему правительству из царицы, малолетнего царевича и патриарха Никона. Патриарх Никон издавал указы именем царевича и получал доклады от бояр. Патриарх, после разсмотрения дела боярами, его разсматривал вновь и давал решение или утверждавшее или изменявшее боярский приговор. В данном случае патриарх выступал в качестве временного верховного правителя государственного регента, как во время междуцарствия он, в качестве начального человека, возглавлял и Думу и Освященный Собор. Уложение одинаково карало за оскорбление Царя и Патриарха, ничего даже не говорит о суде над патриархом, как бы не думая о возможности суда над ним. Обезсиливая Патриарха материально конфискацией части его имущества и ограничивая права духовенства вообще и понижая его влияние в обществе.

Уложение еще не затрагивало личного положения патриарха и не исключало возможности привиллегий для него в виде особых жалованных грамот. На самое участие в государственных делах иерархия наша смотрела всегда как на помощь государству ради «страха Божия», и никогда не было стремления преобладания над Царем в государственных делах, и ниоткуда не видно, чтобы и Никон нарушал эту традицию.

Свои государственные прерогативы наши патриархи всегда разсматривали не как присущия им права, а как нечто пожалованное царем; также, Никон на всех 614 стр. своего «Раззорения» ни разу не выражает своего сожаления ни воспоминания о правах патриарха в государстве, останавливаясь исключительно только на том, что он считал или принадлежащим Церкви по её существу, или в силу многовековой давности.

Особенно усилилось государственное значение патриарха в смутное время. Он – центр не только религиозного, но и национального самосознания; все искатели престола стремятся заручиться его благословением. «Меня Патриарх Иов благословил на царство», ложно писал Лжедимитрий в Москву. Василий Шуйский в Гермогене ищет поддержки колеблющегося престола. При переговорах с королевичем польским Владиславом грамотам без печати патриарха никто не верит. Он – центр движения, созывающего ополчение на защиту веры и отечества со всех частей распадающегося государства. Народ видит в нем охранителя и религиозных и национальных интересов, который становится во главе государства, за отсутствием Царя, как Богом поставленный пастырь, начальный человек и высший судья. В 1618 году не могут решить вопроса о положении православных в отошедших к Швеции землях, ибо не было Патриарха, а детям его духовным, митрополитам, архиепископам, епископам, кроме его святейшего повеления, совершенного ответа на то учинить невозможно, понеже он есть всем пастырь и глава». И Филарета зовут на патриарший престол, желая видеть в нем «царствию помогателя. И первый Царь утверждает это народное сознание, когда постановляет, что «каков он государь, таков и отец его государь, их государское величество нераздельно». Представление о священной двоице – не только мысль Эпанагоги, но и выношенное в смуте представление о том, что Патриарх первый помощник Царя в возстановлении царства и идеалов правды и святости, которыя олицетворяются Патриархом и стоят, как руководящия вехи перед царством.

Государственное значение патриархов определялось не личными их качествами, а идеями, вложенными в самое учреждение, поэтому и малыя способности патриархов Иоасафа и Иосифа, бывших между Филаретом и Никоном, не изменили государственного значения их, хотя и понижали общественное значение Церкви.

Как правило, надо считать, что рост Царской власти отражался и на росте Патриаршей. Так было изначала с учреждения Московского патриаршества, которое отражало не только внутренний рост русской Церкви, но и рост власти Царской при Грозном. Государство русское прежде окрепло в своей самостоятельности, чем русская Церковь, только в половине XV в. начавшая свое самостоятельное существование, а сила государства увеличивала естественно и силу церковную, ибо идеи Церкви и Государства хотя и разными путями, в принципе призваны были вести к одной конечной цели. Эта связанность отражалась и в самых титулах Царя и Патриарха, которые и пространственно соответствовали друг другу. Павел Апеппский, как свидетель, передает, что 6 января 1656 г. (II, 281) во время молебна пели многолетия за самодержца Великой, Малой и Белой России: Вильно была взято, и в ответ Царь велел титуловать Патриарха таким же титулом.

Хотя бояре и Лигарид обвиняют Никона в узурпировании этих титулов, но Патриархом Великой и Малой России титуловал Никона еще в 1654 г. сам Константинопольский патриарх Паисий в соборной грамоте в ответ на Никоновские вопросы об обрядах (грамота эта у Пальмера, II т., 408 стр.), хотя сам Никон еще в декабре 1655 г. на соборных актах подписывался только «архиепископ царствующего града Москвы и Патриарх всея России» (II, 415). Но Царь титуловал Никона еще в 1654 г. в публичных актах Патриархом Московским и Великой и Малой России». (II, 518), отдав еще в 1653 г. приказ титуловать его патриархом Великой и Малой России (II, 547), Титул же «Белой», первоначально был указан для употребления самим Царем для себя в грамоте, где и Никон титуловался, соответственно Царю. Пальмер приводит грамоту от 1655 г. (II, 463), где царь сообщает о завоевании у Польши Белоруссии, Литвы, Волыни и Подолии и приказывает внести в Царский титул: «Великий Князь Литовский и Белорусский, Волыни и Подолии». В этой грамоте есть фраза: «Молитвами Отца нашего и богомольца Великого Государя Святейшего Никона Патриарха Московского и всея Великие и Малыя и Белыя России… мы взяли у Польши город Вильну, столицу великого княжества Литовского, некогда принадлежавшего нашим предкамъ… равно мы взяли и Белую Русь… и милостью Божиею мы сделались Великим Государем над великим княжеством Литовским наших предков и над Белой Русью и над Волынью и Подолией». По Виленскому перемирию 24 октября 1655 года Белая Русь и Малая Русь соединились с Московским царством, а царь Алексей Михайлович должен был вступить на Польский трон после смерти короля Казимира (IV, 102). Итак Царь, воспринимая сам титул, одновременно его дает и Патриарху (II, 463), сам же Никон не употребляет этого титула в церковных молитвах (II, 552). Из этого видно, как неправильно Лигарид и бояре в одиннадцатом вопросе патриархам обвиняли Никона косвенно в самовольном присвоении титула Великой, Малой и Белой России (III, 333). Кстати сказать, в отношении обвинений Никона в честолюбии и властолюбии, неправильно и обвинение его в захвате Киевской кафедры, так как еще в 1657 г. царь почитал себя обиженным за отказ Никона (II, 518) посвятить туда епископа в виду принадлежности Киева Константинопольскому патриархату, как и сам Никон писал об этом (I, 158–160).

То же и с титулом великого государя. Он не давал Никону никаких реальных прав и был способом отличия заслуг Никона, по сохранению царской семьи от чумы, со стороны царя, который дал его в октябре 1654 г., когда Никон доставил в Вязьму царю невредимым его семейство (IV, 99). Патриарх, мак государственный сановник, получал высший титул, не связанный ни с какими особыми правами; особыя права имел Никон не по титулу великого государя, а по положению государственного регента на время отсутствия царя, кроме тех прав, которыя он имел в государстве по положению всякого патриарха, т. е. право участия в Боярской Думе, право печалования перед царем за опальных и несправедливо обиженных. Положение государственного регента было временное и обусловлено отсутствием Царя. Именно, в качестве государственного регента, Никон принимал бояр ежедневно с докладами и, по разсказам Павла Алеппского, заставлял их по долгу ожидать своего приема и прежде доклада выслушивать молитву и кланяться ему в ноги, чем весьма затрагивалось боярское самолюбие. Это послужило одной из причин ненависти и зависти бояр к Никону.

По описанию Павла Алеппского этот прием происходил у Никона так: бояре сидели в ожидании, пока патриарх не позовет их войти (патриарх Макарий был на приеме.) При входе их Никон оборачивался к иконам, читая про себя «Достойно есть», причем все они делали земной поклон и оставались с непокрытой головой до самого ухода. Каждый из них, приблизившись, кланялся ему до земли, подходил под благословение и в заключение вторично делал земной поклон. Патриарх разговаривал с ними стоя, при чем они докладывали ему все текущия дела, на кои он давал ответ, приказывал, что должно делать (Ч.И.О.И. и Д. Р. 1898, 3; 159 стр.) «По окончании приема, патриарх оборачивался к иконам, пел «Достойно есть», благословлял бояр и отпускал их, затем шел впереди них в церковь, ибо он обыкновенно никогда не пропускал службы в церкви, 3 раза, днем и ночью, присутствуя за обедней и вечерней, и в большую часть дней совершал литургию».

«Предшественники Никона никогда не занимались государственными делами, но он, благодаря своему проницательному острому уму и знаниям, искусен во всех отраслях дел духовных, государственных и мирских, так как он был женат и на опыте ознакомился с мирскими делами.»

С возвращением в Москву царя, Никон переставал быть регентом еще в конце 1656 г., и, когда царь велел в июле 1658 г. прекратить ему называться великим государем, он его не лишал каких-либо реальных прав, а только пышного титула, который Никон называл «горделивым и проклятым названием», и лишение это только образно выражало царский гнев.

В соответствии с положением патриарха в строе правовом, стояло и его общественное положение в быту. По этому быту можно определить положение человека XVII века, ибо в то время домашния бытовыя формы строго определялись социальным положением, а не имущественным достатком; форма быта приближалась к царским по мере приближения чина к царю, и формы быта Патриархов совершенно походили на царские, представляли их точное подобие в соответствии с тем, что патриарх был первое лицо в государстве после царя; оне только индивидуализировались в зависимости от того, что оне принадлежали предстоятелям Церкви, а не представителям государства. Когда иностранные послы принимались Царем без Патриарха, то они представлялись Патриарху отдельно в такой же церемонии: также собирались в патриаршия палаты патриаршие бояре, думные дьяки, дворецкие, приказные люди и дети боярские на патриаршем дворе в цветных платьях, а на площади были стрельцы, но в отличие от царского приема без пищалей (Писарев, Пр. Соб. 1904).

Официальный домашний быт Патриархов выражался в очень пышных формах. Для этой пышности были причины, ибо Патриарх был выразителем религиозно-национального сознания народа не только перед лицом своих русских, но и пред лицом приезжих православных, а способы выражения этого сознания, естествен но, должны были соответствовать понятиям своего времени.

В то время преимущественно обращали внимание на внешния формы жизни, и по ним судили о внутреннем достоинстве, а Патриарх Московский призван был выражать идею 3-го Рима и явить образ предстоятеля высшего в Церкви сана – патриаршего. Особенно красочно и ярко в своей деятельности и личности выявлял эту идею Никон. В личной жизни Никон был не требователен и скромен в требованиях, как это описано у его иподиакона Шушерина, неизменно состоявшего при нем, начиная со времени митрополитства Никона в Новгороде до 30 ноября 1666 г., когда он, сопровождавший патриарха Никона на суд, был арестован властями у Никольских ворот.

Шушерин (СПБ., 1817) о жизни в Воскресенском монастыре, когда Никон не был связан официальными выступлениями, – пишет (стр. 88): «Пища же его бяше вседневная: капуста варена с хлебом сушеным, мелко раздробленным, и от огородных зелей огурцы, и юха малых рыбиц и то токмо в разрешенные дни, в среды же и в пятницы и в понедельники никакого же вкушения рыбы во все лето, разве в Господние Праздники и в Богородицыны. Одежды же его бяше от кож овчих, и ряса от влас агньчих пепеловидного сукна ношаше, мантия же всегда черного сукна мантийного, точию с источниками… По вся же посты, в пустыню свою отхождаше, юже устрои и в ней две церкви Богоявления Господня и от святых праведных Апостолов Петра и Павла, в ней же устроено келей, восходы же нань вельми тесные, тамо же едина верхняя келия мало во всем сажень, в ней же пребываше и жестокое житие препровождаше вящщия молитвы и поклоны и пост творяше, сна же мало всегда приимаше, яко в нощеденствие токмо 3 часа.»

Но когда Никону приходилось выступать на людях официально, как Патриарху, он поражал блеском своих одежд, пышностью своих приемов и обедов и торжественностью церемоний. И в этом своем свойстве Никон иллюстрировал только, что для русского человека вероисповедание, как бытовое начало, проникает собой подобно воздуху, по словам И. С. Аксакова (V, 145), всю жизнь народа, определяет характер всех отправлений его жизни, как духовной, так и материальной, как общественной, так и государственной. Вера для русского человека есть не только субъективное личное чувство, но начало общественное, бытовое, управляющее жизнью. Формы быта настолько сливались с саном, что нельзя было помыслить представителя сана без принадлежащих этому сану бытовых особенностей. Вполне естественно, что, когда Никон находился в Воскресенском монастыре, и не видел отношения к нему со стороны царя, соответствующего его сану в мелочах повседневной жизни, то он горевал об этом не потому, что, как говорит Каптерев, «он чувствовал себя устраненным царедворцем, любящим блага жизни» (Каптерев 1, 411), а потому, что в отсутствии соответствующих блюд в именинные царские дни он видел неуважение и непризнание его как Патриарха, тогда как сам Никон почитал себя Патриархом.

Никон писал в июле 1659 года: «Еже ныне июля в 25 день торжествования рождения благородные царевны и великие княжны Анны Михайловны вси возвеселившися о добром том рождестве насладившись. Един аз, яко пес, лишен богатыя вашея трапезы; но и пси по реченному напитываются от крупиц, падающих от трапезы господей своих. Аще не бы яко враг вменен, не бы лишен малого уломка хлеба богатыя вашия трапезы». Каптерев называет это «томлением при воспоминаниях о роскошных царских трапезах» (Каптерев, Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович, 1, 401), но здесь не то, полагаем мы, а горькая обида на несоответствие своего действительного положения с своим саном, который, при господствовавших обычаях того времени, делал Патриарха участником всех царских именинных торжеств, как символ чести и бытовое признание нераздельности Царя и Патриарха.

Также в этом стремлении «стоять высоко, ездить широко» нельзя видеть проявления какой-то гордости, как то делали расколоучители и их современные ученые последователи; в этом было лишь бытовое выражение идей, которыя Никон связывал с саном. Он считал себя обязанным реально и наглядно воспитывать это понятие и в русских, и в православных иностранцах, приезжавших с Востока. В соответствии с этим Никон строит рядом с царским в Кремле патриарший дворец, который освящает в декабре 1655 года. В соответствии с этим его облачения поражают великолепием, его митра своими драгоценными украшениями. Его службы необыкновенно торжественны, всегда в сослужении многочисленного духовенства, и по строгости выполнения всех уставных требований поражают своей продолжительностью и пунктуальностью даже духовных православных иностранцев, их свидетелей, в разсказе Павла Алеппского сопровождавшего в 1654 г. своего отца Патриарха Макария.

Павел Алеппский описывает одну из многочисленных великопостных служб (Ч. О. И. и X. 1898, 3; 138, стр.), продолжавшуюся 7 часов; он пишет: «Мало было Патриарху продолжительной службы и длинного синаксария: он еще прибавил в конце проповедь и много поучений. Бог да даст ему чувство меры. Он не пожалел Царя, ни даже царских детей. Я хотел бы знать, что бы у нас сказали и стали-ли бы так терпеть…

Но нет сомнения, что Творец даровал русским царство, которого они достойны, и которое приличествует за то, что все их заботы духовные, а не телесные. Таковы все они. Царь и Патриарх прислали нам кушать, но только что мы сели за стол, полумертвые от усталости, и пораженные изумлением, как ударили к вечерне». И такие случаи неоднократно попадаются в дневнике Павла Алеппского.

Пышные обычаи Патриарха введены не Никоном; не Никон ввел и обряд угощения Патриарха Царем посредством почтительного поднесения с сыновним приветствием ему чаши с вином за обедом; этот обычай был еще при Митрополитах; здесь дело не в гордости Никона, а в установленном чине жизни, выявлявшем общенародное почитание предстоятеля Церкви, который Никон только тщательно соблюдал и более красочно выражал.

Вот, описание Павлом Алеппским приема Никоном Патриарха Макария (Чт. О. И. и др. Росс. 1898, 3; 22, 23 стр.): «Когда наш Владыка Патриарх приблизился к первой лестнице патриарших палат, его встретили два главных архимандрита, поклонились ему до земли и сказали, читая по имевшейся у них бумаге; Отец Святый Блаженнейший и Владыка кир Макарий, Патриарх великого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, брат твой и соучастник в божественных таинствах, Господин кир Никон, Архиепископ града Москвы и Патриарх всех стран Великой и Малой России, послал нас, архимандритов монастыря такого то в такой то области, встретить твою святость по Слову Господа нашего Иисуса Христа в Его Святом Евангелии: кто принимает вас, принимает Меня». И они опят поклонились ему до земли. Читали они по гречески, а драгоман переводил по русски. Наш Владыка Патриарх выразил подобающия благожелания и благословил их. Они взяли его под руки вместо бояр и повели наверх. Когда он дошел до вторых лестниц, его встретили два другие архимандрита, которые, сказав и сделав то же, взяли его под руки. При входе нашем во внешнюю часть палат, где находится 3-я лестница, вышел Патриарх Никон, одетый в мантию из зеленого рытого, узорчатого бархата, со скрижалями из красного бархата, на которых в середине изображение херувимов из золота и жемчуга, и с источниками из белого галуна с красной полоской в середине. На голове его был белый клобук с крестом из жемчуга и драгоценных каменьев. Над его глазами было изображение херувима с жемчугом; воскрылия клобука спускались вниз и также были украшены золотом и драгоценными камнями. В правой руке он держал посох. Он встретил нашего учителя с великим почетом, сказав: «Отец Святый Блаженнейший, кир Макарий, Патриарх великого града Божия Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, и Аравии и всего Востока. Твоя святость уподобляется Господу Христу, а я подобен Закхею, который, будучи мал ростом и домогался увидеть Христа, взлез на сикамору, чтобы видеть Его; так и я грешный вышел теперь, чтобы лицезреть твою святость». Драгоман переводил его слова на греческий. За тем он облобызался с нашим Владыкой и повел его внутрь своих палат, весь пол которых был устлан большими коврами. Оба они подошли по обычаю к иконостасу, который всегда ставится над головой Патриарха. Свечи горели. Они пропели «Достойно есть» и сделали земной поклон и поклонились друг другу. Затем Патриарх Никон снял свой клобук и просил нашего Владыку Патриарха благословить его. С трудом, после многих отказов, он благословил его на чело, грудь и плечи по их обычаю, и они сели беседовать через драгомана. Потом он встал и пошел во внутренние покои, где снял свою зеленую мантию и надел другую, всегдашнюю из рытого узорчатого бархата фиолетового цвета и белый также всегдашний клобук с одним, вышитым из золота херувимом на челе, снял зеленное бархатное одеяние, и надел красное бархатное по их обычаю и вышел. В это время подходили все бывшие у него настоятели монастырей, протопопы, священники и диаконы и кланялись нашему Владыке, а он их благословлял». Во всей этой церемонии мы наблюдаем, кроме внешней пышности Никона, и строго каноническое признание высшего места Антиохийского Патриарха при всей его бедности и захудалости кафедры в принятии первым благословения от него и в самом обращении словесном, где Никон ставит себя на место Закхея перед Христом. Образец этого смирения Никон давал и в другом виде. Павел Алеппский разсказывает (179 стр.) о богатой трапезе у Патриарха в Вербное Воскресение после хождения на осляти: В столовую привели нищих, слепых, увечных, безногих и поставили для них стол близ Патриарха; он поздравлял каждого из них, кормил и поил с полным уважением. При виде всего этого мы почувствовали тошноту. Наконец Патриарх поднялся, ему поднесли таз и кувшин, и он обошел нищих, умывая, вытирая и лобызая их ноги, всех по порядку, при чем раздавал им милостыню до последнего. Мы удивились чрезвычайно, глядя на это, и были тронуты до слез». Характерно, что этот обед был без Царя, ибо он был в походе, но Никон только тогда сел за стол, когда послал яства и напитки всему царскому семейству.

Еще об одной черте Никона упоминает Павел Алеппский – это о строгости к духовенству. О дисциплине Никона и строгости сообщает Павел Алеппский в нескольких местах своего сочинения «Путешествие Патриарха Макария»; На 47 стр. (1898, 3 Чт. О. И. и Др. Росс.) он пишет: «Сделавшись Патриархом, он немедленно сослал в заточение в Сибирь трех протопопов с женами и детьми, из коих 1 был царским протопопом. Последний занимал такое положение, что мог наказывать, заключать в тюрьму и налагать оковы на священников без дозволения прежних Патриархов. Когда это произошло, водворился мир. И все стали бояться Никона. Он до сих пор великий тиран по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину, даже к государственным сановникамъ… Прослышав о чьем-нибудь проступке, даже об опьянении, он немедленно того заточает, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу, и лишь только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению. Оттого нам приходилось видеть тюрьмы переполненными такими людьми, кои находятся в самом скверном положении, будучи окованы тяжелыми цепями по шее и с большими колодками на ногах. Бояре прежде входили к Патриарху без доклада привратника; он выходил им навстречу, а при уходе шел их провожать. Теперь же, как мы видели собственными глазами, министры Царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти; они входят с чрезвычайной робостью и страхом, при чем до окончания дела стоят на ногах, а, когда затем уходят, Никон продолжает сидеть». Павел Алеппский забывает, что Никон принимал бояр в качестве государственного регента, представляя лицо Царя, а потому и прием его был иной. Что касается тюрем, то сам Павел Алеппский сообщает (160 стр.), что такие тюрьмы были у всех архиереев, и следовательно ничего особенного это для Никона не представляет. «Во всяком месте пребывания архиерея есть тюрьма, снабженная тяжелыми железными оковами и большими деревянными колодками. Если кто из настоятелей монастырей, или важных сановников совершит проступок, то, будучи заключен в оковы, должен просеивать муку, ночью и днем при пекарне, пока не отбудут наказания: нам случалось их видеть в таком положении.»

В другом месте (стр. 162) Павел Алеппский пишет: «От того Бог отступился и тот навлек на себя Его гнев, кто совершил проступок и провинился перед Патриархом: пьянствовал или был ленив в молитве, ибо такового Патриарх немедленно посылает в заточение. В прежние время Сибирские монастыри были пусты, но Никон в свое управление переполнил их злополучными настоятелям монастырей, священниками и монахами. Если священник провинился, Патриарх тотчас снимает с него колпак: это значит, что он лишен священнического сана… Такой строгостью он всех устрашил, и его слово стало решающим. Но в последнее время он дошел до того, что отставил от должности келаря монастыря Св. Троицы и заточил его в один монастырь, где сделал его мельником, а раньше, когда он приезжал из монастыря или отправлялся куда-нибудь, то его сопровождало много архиереев, служителей и ратников, чего нет и у Патриарха.

Едва ли можно удивляться этой строгости Никона при распущенности нравов после смутной эпохи с одной стороны и при стремлении Никона повысить общественное значение Церкви. Однако, его строгость не была понята современниками и вызывала на него множество нареканий, особенно со стороны расколоучителей. Мы упоминали уже об упреке Никону со стороны одного из них – протопопа Ивана Неронова. Однако, не следует преувеличивать этого. Ибо нельзя забыть, что пастырские меры воздействия, о которых упоминает Павел Алеппский, соответствовали характеру общих наказаний того времени. Не забудем, что в то время сами бояре подвергались телесным наказаниям. В XIV т. 77 стр. Истории России сам С. М. Соловьев дает картину современных нравов и наказаний, относящихся ко времени непосредственно следующему за Никоном.

«Русские люди», пишет он, страдали от разбойничества, для усиления которого было много благоприятных условии; мы встречаем известия, что строитель пустыни участвовал в разбойничестве: в описываемое время встречаем новое поразительное известие. В 1688 г. князь Яков Лобанов Ростовский да Иван Микулин ездили на разбой по Троицкой дороге разбивать государевых мужиков с царской казной; мужиков они разбили и казну взяли себе, двух человек убили до смерти. Про то их воровство разыскано и по розыску князь Яков Лобанов взят со двора, привезен к Красному Крыльцу в простых санишках, и учинено ему наказание: бит кнутом в жилецком подклете, по упросу верховной боярыни и мамы княгини Анны Никифоровны Лобановой, де у него отнято безповоротно 400 дворов крестьянских, а человека его калмыка да казначея за то повесили; Микулин бит кнутом на площади нещадно, сослан в Сибирь, и отняты у него поместья и вотчины безповоротно. Встречаем целый ряд известий о преступлениях, совершенных людьми из честных родов; в 1684 г. учинено наказание Петру Васильевичу Кикину: бит кнутом перед Стрелецким Приказом, за то, что девку растлил, да и прежде он Петр пытан на Вятке за то, что подписывался было под руку Думного дьяка. В 1685 г. бит кнутом Хвощинский за то, что на порожнем столбце составил было запись. Князь Петр Крапоткин бит кнутом за то, что выскреб и подписал своей рукой. Биты батогами Кутузов и Нарышкин за то, что они ругались по Касимовском Царевиче. В связи с этими явлениями любопытно взглянуть на движение законодательства в описываемое время. В начале правления Софьи было постановлено: за один разбой и воровство без убийства и поджогу бить кнутом, отрезать левое ухо, два пальца у левой руки и сослать в Сибирь на вечное житье с женами и детьми, которыя не в разделе, за два воровства чинить указ по «Уложению», за три казнить смертью. Но в следующем году постановлено резать у преступников уши, вместо отсечения пальцев, и тогда же за произношение возмутительных слов запрещено было казнить смертью, а велено бить кнутом и ссылать в разные города. В начале 1689 г. постановлено было не окапывать в землю жен за убийство мужей, но отсекать им головы». Если безчинства происходили в высшем классе общества и самом Дворце, то что же думать о нравах среди низшего забитого жизнью духовенства. Естественно, что и наказания, хотя бы и архипастырские, архипастырским распоряжением наложенные, должны были идти в уровень с нравами века: заключение в тюрьму, как церковно-исправительное наказание не покажется суровым при господстве членовредительных наказаний в суде светском, особенно, если принять во внимание господствовавшее во всех слоях общества, и в том числе и в духовенстве, пьянство. Мнение Лигарида о невнимательности Никона к нуждам духовенства, часто повторяемое после него, можно и не повторять, тем более, что и челобитная Царю на Патриарха Никона, в которой говорится об его невнимательности к нуждам духовенства, и на которую ссылается Соловьев, была анонимна, как доказано Гюббенетом (т. II гл. XVI), и была найдена в паперти Благовещенского Собора в 1669 г., т. е. спустя почти два года после того, как Никон уже был сослан в Ферапонтов монастырь, и относилась даже не к Никону, а к порядкам, установленным при его предшественнике дьяком Кокошиловым.

В V томе Исторической Библиотеки собрано масса писем Никона к архимандритам Иверского монастыря, относящихся и ко времени патриаршества Никона, и ко времени пребывания его в Воскресенском монастыре, после 10 июля 1658 г. до конца 1666 г., в которых, напротив, сквозит его заботливость об интересах малых мира сего. Никон то заботится, чтобы не взыскивали недоимок с крестьян в случае пожара, то о том, чтобы им не задерживали жалованья, то о том, чтобы принималось в расчет семейное положение крестьянина. Он был строг к духовенству, но здесь его дисциплина имела свое оправдание в цели создать духовенство, могущее быть примером, нравственным образцом в обществе.

Однако, это создало Никону много врагов, и мы, упоминая об этом, можем видеть, что для духовенства он был тяжел. Но не отсюда вышли главные его враги. Эти враги были на верху общественной лестницы и составились из двух главных течений русской общественной мысли. Один враждебный лагерь был в Церкви – в консервативной старообрядческой партии преимущественно из протопопов, другой в государстве – среди либерального боярства, как отзвук новых стремлений, направленных к секуляризации государственной жизни. Были еще враги личные, обиженные действиями Никона вольно или невольно: например, Митрополит Иларион Рязанский и Архиепископ Вятский Александр, Митрополит Питирим и др.

Епископ Александр Вятский имел личное озлобление на Никона за перевод его в Вятку на Соборе 1657 г., и вскоре после ухода Никона стал протестовать и против этого перевода, и против его книжных исправлений. Проф. Николаевский в своей статье «Патриаршая область и русские епархии в XVII веке» говорит, что он имел достаточно средств и на покупку новых имений, и на устроение архиерейского дома, где давал приют укрывавшимся от правительства расколоучителям; он долго жаловался на мнимыя гонения от Никона в то время, когда тот не имел уже влияния на его дела. Митрополит же Питирим был недоволен переводом на Белгородскую митрополию, туда не поехал, продолжал называться Крутицким и жил в Москве, так что Белгородская митрополия еще 10 лет оставалась не открытой; Иларион Рязанский был недоволен тем, что не был избран в Патриархи его отец, Митрополит Авфоний (к которому Никон пришел в монастырь юношей), который отказался от патриаршества, оказавшись вместе с Никоном в числе 3 кандидатов на патриаршество и пожелавший видеть Патриархом Никона; Митрополит Питирим, как искавший сесть на место Никона на патриаршество, был также врагом Никону.

Консервативная церковная партия была недовольна исправлением книг и обрядов, и во время своего патриаршества Никон боролся с ней, опираясь на соборные определения, одобрение Константинопольского Патриарха, и, когда не помогали увещания, прибегал к ссылкам. Эта церковная партия исходила из признания первенства церковных интересов над государственными и, хотя отдавала первое место Царю, однако, почитала его связанным всецело церковными канонами и уставами, настолько, что, когда Царь, по их мнению, отступил от этих уставов, то он в их глазах подлежал проклятию и терял права на повиновение; равно отвергнута была раскольниками будто бы за нарушенные уставы Церкви и иерархическая власть Церкви, и они образовали свое особое общество.

Никон также ставил интересы Православной Церкви выше государственных, но относительно понимания самого Православия расходился с ними. Так, древнерусское воззрение, почитавшее слово Божие выше всего, было свойственно обоим течениям и выражалось оно так: «А святым Божественным книгам достоит Царю всех свыше советов внимати и почасту их прочитати.» Не придавая обряду церковному такой неизменяемости, как догмату, Никон почитал его подлежащим изменению и исправлению со стороны власти Поместного Собора, особенно, когда он получил одобрение Восточных Патриархов. Мы видели, что Никон испросил разрешение Собора 1654 г. на исправление книг, получил на это и одобрение и согласие Константинопольского Собора, и провел самое исправление через Поместный Собор 1655 и 1656 года. Но для старообрядцев высшим критерием было не согласование своих обычаев с обычаями других Церквей и с древнецерковным преданием, не голос органа высшей власти Поместной Церкви и Восточных Патриархов, а согласование с раз установленными обычаями на Стоглавом Соборе и наличная русская действительность, как она выражалась в русских церковных книгах. Мы оставляем в стороне вопрос об этих изменениях, ибо в поле зрения наших интересов лежит другая сторона Никоновской деятельности, именно не его внутрицерковная борьба с старообрядцами, а его борьба за Церковь, за её самостоятельность в Государстве. Скажем только, что по исследованию Каптерева Никона напрасно считают до сих пор за инициатора церковных реформ. Правда, Никон проводил исправления обрядов и книг и при том с особой тщательностью, запрашивая Патриархов, собирая книги со всех русских монастырей, посылая на Афон за старыми книгами. Арсений Суханов оттуда вывез их более 700, но потом, проведши реформу, Никон в своих письмах и сочинениях об ней ни разу не упоминал, видно не отдавал он ей души. Он выполнил задание Вонифатьева и Царя, которое разделял, не будучи их главным инициатором. В церковно-обрядовых реформах он имел враждебную себе партию консервативную, а в защите прав Церкви в Государстве имел против себя либеральную боярскую партию.