Странный ревнитель святыни семейного очага. [Рец. на:] Розанов В. В. В мире неясного и нерешенного

Прежде всего, почитаем долгом предупредить читателя, что настоящая статья – не для семейного чтения, хотя заглавие ее, по-видимому, на это именно и претендует. Тот, кому дорога святыня семейного очага, из самого содержания статьи увидит, как ему воспользоваться ею в интересах семьи, а до прочтения пусть приищет для нее какое-нибудь сокровенное место.

Не с радостным настроением мы принимаемся за настоящий труд. Напротив, нами овладевает желание начать его таким заявлением: о, если бы никогда не появлялось книг, подобных настоящей книге В.В. Розанова и нам не приходилось бы писать таких рецензий, как настоящая!... Единственное светлое и отрадное, что одушевляет нас в этом тяжелом (морально) труде, это – луч надежды, что, быть может, наша рецензия предупредит появление книг подобных настоящей и – главное – быть может самого В.В. Розанова на столько тронет, что он в себе пришед навсегда откажется составлять подобные книги.

Это скромная и исключительно гуманная цель позволяет нам в то же время надеяться, что и почтенная редакция Богословского Вестника дозволит нам занести на его страницы некоторые мнения и изречения г. Розанова – весьма неудобопечатаемые, перепечатание которых в рецензии необходимо.

Названная книга не представляет собою какого-либо нового произведения пера г. Розанова, а есть – в первой ее половине перепечатка статей появлявшихся отдельно в разных газетах 1898–99 гг., а во второй – сборник статей и писем разных лиц, положительно и отрицательно относившихся к мнениям г. Розанова.

Наша рецензия будет иметь в виду почти исключительно собственные статьи г. Розанова; вторая часть книги будет иметься в виду лишь в качестве комментариев к первым.

Эти лица, читавшие включенные в сборник статьи г. Розанова, разошлись крайне резко в оценке их. Одни находили их нелепыми, кощунственными, другие – прямо гениальными. Так, некто М. С-в писал автору: «под гнетом духа любодеяния написаны Вами последние статьи» (стр. 127). «Я очень досадую на себя – писал г. Розанову С.О. Шарапов, редактор «Русского труда» – что решился печатать Ваши статьи… Каюсь, – перед сдачей в набор не дочитал до конца, да ведь и почерк Ваш – отчаянный… (Как ни старался я) вымарывать, смягчать и накладывать фиговые листья, все таки любодейного духа выкурить (из них) не мог» (там же. А все таки – выпустил в свет).

Иными показались статьи г. Розанова протоиерею А. У-скому, Магистранту Богословия (так титулует он сам себя) «Вы открыли новую Америку… к плеяде пророков принадлежите Вы (В. В-ч). Да, ныне век пророков. Не даром Вл. С. Соловьев так любил употреблять это слово. Вероятно, будущий историк наших дней начнет свое сказание о них такими словами: «В то время, когда пастыри душ человеческих превратились в пастырей одних только карманов человеческих, для управления человеческими душами стал Господь Бог воздвигать пророков»¹.

Такая резкая разность оценки невольно заставляет поставить вопрос: чем же объяснить ее? Для решения этого вопроса нельзя опускать из виду, что и автор и читатели и редакторы действовали крайне спешно, страстно, как будто дело касалось личной их судьбы. И кто знает, что написанное и наговоренное так спешно, не кануло ли бы навсегда в Лету, затерявшись в массах газетной бумаги?! Но вот г. Розанов собрал тщательно все это писание, издал в виде книги и так. обр. увековечил его навсегда в истории русской литературы. Это писание теперь в виде книги должно получить объективно холодный приговор рецензента: к какому роду литературных произведений принадлежит сия книга?

Есть, однако же, и более важная причина разности во взглядах на произведения г. Розанова; это – его особенная манера писать и мыслить. Г. Розанов – враг обычного ясного прозаического изложения, связности, последовательности; течение его мыслей движется вне логического порядка интуитивно, по какому-то особенному наитию. Эти то особенности манеры писания и мышления г. Розанова в соединении со спешностью чтения и служили причиною того, что сторонники и противники его часто не вполне, а то и совсем его не понимали и он принужден был поправлять их. Одного из своих почитателей он поправляет напр. так: «автор неправильно понял слова моей статьи… я не беру текст из Писания, но подслушиваю пожелания мира, идеалы мира, вздохи мира (стр. 69). В этой оригинальной манере мышления вне логического порядка он заходит иногда так далеко, что ставит себя в положение в собственном смысле исключительное. «Анатомы говорят глупости об этом граафовом пузырьке» – заявляет он в одном месте (стр. 76). «Глубин христианства никто еще не постиг и эта задача, не брезжившаяся Западу, может быть есть оригинальная задача русского гения» (стр. 105) заявляет он в другом месте. И подобного рода заявлений в статьях его не мало. Если к этому присоединить неожиданно странные сближения, антитезы, образность, дерзкие выходки против установившихся богословских воззрений, которыми уснащена его речь, то удивительно ли, что в уме иного доверчивого и недалекого читателя возникла серьезная мысль: уж не гений ли пред нами? Не пророк ли восстал среди нас в лице г. Розанова?!...

Но к делу!

Статьи г. Розанова, предлежащие теперь в виде книги, следующие:

Из загадок человеческой природы (1–20).

Иродова легенда (21–36).

Истинный «fin de siécle» (44–51).

Номинализм в христианстве (44–51).

Семья как религия (52–68).

Не связанные между собою внешним образом, они однако же имеют тесную внутреннюю связь, при чем первая относится к прочим как их базис, а в целом все дают полное основание характеризовать нашего писателя, как философа, моралиста и богослова.

В качестве философа г. Розанов выступает в статьях своих творцом оригинальной гносеологической теории (учения о познавательной способности человека). Сущность этой теории такова: господствовавшее доселе мнение, что «голова» человека или головной мозг есть «седалище души» и главный орган высшей интеллектуальной способности – совершенно ложно. Эту честь голова и мозг ее должны уступить половым органам. Правда и головной мозг человека несколько функционирует в познавательной деятельности; может быть посредством мозга мы любопытствуем, догадываемся, отгадываем, построяем что либо в роде «аристотелевских силлогизмов».

Все люди смертны

Сократ – человек.

Следовательно – Сократ смертен – но высшие функции интеллектуального творчества принадлежит не ему, а половым органам. Они – «седалище души», ими мы доходим до зиждительных, «ноуменов» Канта, «идей» Платона; им обязан человек своими религиозными созерцаниями и откровениями. Посему-то акт полового совокупления (coitus) обычно так презираемый, есть в действительности момент величайших откровений разума и божественного духа – есть величайшее религиозное священнодействие.

Эту теорию автор открыл, если верить ему, не путем аристотелевских силлогизмов или напряженною деятельностью головного мозга, но подслушивая «вздохи мира» и внимая откровенным речам великих действовавших также не головным мозгом² поэтов (напр. Лермонтова), но она не противоречит и физиологическим наблюдениям. «Мозг самый тяжелый – говорит г. Розанов – был у Кювье, но следующий за ним по тяжести был мозг одной помешанной женщины, высокие способности которой ни кем не были засвидетельствованы: выражение разорванности между душою и мозгом довольно доказательное. Рядом с этим самое прекрасное лицо есть лицо Рафаэля. Его гений тем высок, что это не был вовсе гений порядка логического, но гений образов, созерцаний, таинственных молитв, для которых он не нашел слова и, как бы взяв краски с цветка, сочетал их в дивные картины. Единственное в истории лицо; но чем оно особенно нас поражает? Одною страшною и немного сверхъестественною в себе чертою: это лице девушки, посаженное на мужчину. Присутствие обоих полов в одном существе – двуполость в индивидууме – невольно в нем останавливает. Т.е. как мы можем догадываться – лицо первого по богатствам души человека, самого небесного, свидетельствует о странной раздвоенности его души на начала мужское и женское «и вероятно, соответственно этому о постоянном и сильнейшем в нем половом возбуждении utriusque sexus» (стр. 8–9).

Противоречат этой гносеологической теории г. Розанова только анатомы (?), которые говорят, что половые органы вырабатывают и хранят только клеточки, материальные организмы, а не «души», но г. Розанов разделывается с ними очень быстро и победоносно: «Анатомы передают глупости об этом «граафовом пузырьке». Его природу, природу выходящего из него дитяти, лучше знает поэт (говорящий).

«Он (Ангел) душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез.» (Стр. 16).

Переместив «седалище души» и высшие интеллектуальные функции из головного мозга в «нижние точки пола», в «половые пустоты» (9–10) наш философ преобразовал и господствовавшее доселе мнение о значении лица или человеческой физиономии. В самом деле, что такое лицо человеческое? «Лицо есть зеркало души» – так думало доселе человечество. Так, собственно говоря, думает и г. Розанов. Но что такое душа человеческая? «Душа есть пол» – утверждает г. Розанов; «душа бывает мужская и женская». Отсюда более правильным будет такое учение о значении лица человеческого: лицо есть зеркало пола, или – выражаясь подлинными словами г. Розанова – «лице есть дешифрирование пола,» (стр. 4). Это учение частнее излагается так: «Остановимся на частностях дешифрирования пола в лице и возьмем цветок (!) где нам все становится «сказуемее»: его благоухание передано в лице как обоняния (т.е. нос?), то, что течет с него сладостью нектара – в лице развито во вкус (т.е. губы, язык?), его окрашенность, рисунок, здесь перевелись зрением (маловата роль глаз). Остается слух (уши?) но кто же не понимает, что пол есть пульсация, древнейший в природе ритм? (стр. 4).

Признаемся, читатель, нас несколько не удовлетворяет в этом учении значение лба и глаз; по-видимому, они имеют немаловажное значение в человеческом лице, а между тем г. Розанов не придает им никакого, по-видимому, значения. Но… будем внимать, а не критиковать.

«Взглянем еще раз на «печальную» березу или, пожалуй, на тюльпан в его весенней радости. Пол в растении есть только временный феномен… Но вот цветок (растения) разделяется: его венчик, лепестки, даже тычинки и пестики, вся «видная» часть, всякое в нем «выражение», «сказание» о себе – сохраняют верхнее, переднее положение, напротив все внутреннее уже в цветке, полости оплодотворения и плодоношения относится назад. Едва этот чудный факт, в сущности разделение цветка, произошел, существо начинает шевелиться, бегать, испытывать страх, когда его ловят, ловить, когда оно голодно. Мы получаем план животного, собственно развившийся из цветка: лицо, личико в нем – существующее в начатке у насекомого, раков, у «долгоносика» – суть преобразованные наружные покровы пола – от сего оно и бывает мужское и женское, а собственно внутренние половые части – есть затаившийся внутрь плодник и «чрево». Связь между чертами лица – отроческого, мужественного, старческого, лица сладострастного или целомудренного и между жизнью собственно внутренних половых частей – ясна отсюда: как лепестки повинуются фазам плодника, так развернутые и отделенные у животных и человека эти же лепестки или лицо выражают жизнь яйца и семени». (стр. 8).

Ясно, да не совсем и приходится пожалеть, что г. Романов для иллюстрации своей теории не приложил рисунка идеального человеческого лица; без такого рисунка рискуешь впасть в заблуждение. Напр., смотря на портрет Канта и применяя к нему теорию г. Розанова, так и хочется сказать: бедный Кант! Как ты глуп! Как плохо твое лицо дешифрирует жизнь твоего пола. Исправься же: склони гордое чело свое, стань на четвереньки, брось аристотелевские силлогизмы, возвысь зад свой, почти в нем седалище души и ты будешь идеальным человеком по гносеологической теории г. Розанова.

Что логически такой вывод верен и что вся гносеологическая теория не заслуживает ничего более, кроме смеха – об этом едва ли можно, по нашему мнению, и рассуждать.

Но если так, то стоило ли уделять ей столько внимания, сколько мы уделили – дов. подробно изложив ее?

В ответ на это мы должны высказать нечто невероятное, но действительно между тем происшедшее: из этой теории г. Розанов вздумал сделать практическое применение именно в дальнейших статьях своих, где он выступает моралистом и богословом. Именно эта гносеологическая теория и служит единственным ключом, при помощи которого только и возможно объяснить некоторые настолько характерные странности его статей, которые иначе были бы решительно необъяснимы.

Так, г. Розанов весьма энергично и при каждом удобном случае высказывает свое презрение к науке, поскольку она есть именно продукт мозговой деятельности. В частности к науке богословской он относится с негодованием: она корень великого зла, испортила все христианство. «Европейское человечество – гов. он – приняло «благую весть» на острие рассуждения и отнесло ее в академию, а не на умиление сердца и не понесло ее на струны. Вот секрет «тьмы», объявшей «свет» – бессилие света и нашего печального fin de siécle» (стр. 42), неоднократно он в ироничном тоне отзывается о Фоме Аквинском, преосв. Макарии, тюбингенцах, каком-то «Нравственном Богословии», церковно-приходских школах.

Его приводит в искреннее удивление история «семи вселенских соборов и множества поместных западных, из которых многие продолжались семь, восемь и даже – как Тридентский собор – целых тридцать лет. Тридцать лет рассуждения!» (стр. 43). Мы уже знаем как г. Розанов относится к естествознанию. Не лучшего мнения он о философии Декарта хотя, по-видимому, он с философией вообще так же мало знаком, как и с Богословием. Он вообще не доволен всеми успехами цивилизации, добытыми за XIX век и последнюю 1/4 его находит положительною несчастно. За что же? За то, что в течение этой 1/4 века не появлялось ни одного гения: «Укажите – гов. он – в истории еще четверть века, в которую не появлялось бы совершенно и нигде ничего нового, великого или, по крайней мере, занимательного. Вы не найдете: не было поэтов, были полководцы; не они – так мореплаватели… и т.д. (стр. 40). Отчего же такова скудость разума? – Единственно от того, что цивилизованное человечество нашего века работает мозгом и с презрением относится к функциям половых органов».

Это маловероятно, читатель, но извольте убедиться собственными глазами, прочитав рассматриваемую нами книгу.

Применением к делу этой гносеологической теории вполне объясняется и указанная нами выше характерная черта статей г. Розанова – его презрение к «логическому порядку» в расположении мыслей и во внешнем изложении. «Аристотелевскими силлогизмами» автор пользуется, но пользуется совершенно деспотически: они в услужении его идеи, добытой по наитию.

И вот такая-то гносеология приложена г. Розановым к решению вопросов моральных и богословских. Можете предполагать, читатель, что из этого выйдет? Да, выйдет нечто новое, неслыханное…

В качестве моралиста г. Розанов выступает проповедником новой теории «религии брака и семьи». Этой проповеди посвящена особая статья, но и в остальных она слышится не менее громко.

Что такое брак? «Брак есть полосочетание, полопереплетение мужчины и девушки» (стр. 49). А что такое блуд и прелюбодеяние? – Этих понятий не знает теория г. Розанова и знать их не хочет: они – порождение схоластического богословия. Разве в природе есть блуд и прелюбодеяние?! Но чем же в таком случае брак человека отличается от брака животных? – Это другое дело.

Полосочетание, полопереплетение человека – есть мистический акт, оно – деистично.

Во вселенной нет для мужчины более привлекательного существа как девочка 131/2 – 14 лет – «миг пола сейчас пред выявлением, «апрель чинары» (стр. 12). Она чиста, целомудренна, прекрасна, религиозна. Половое притяжение к ней так сильно и в тоже время так свято, что пред ним не в состоянии устоять никакой развратник, как Свидригайлов, вся карамазовщина, даже старец, ни «сатана из мелких», ни сам «демон» (далее следуют картины спящей живой девушки Лермонтова и лежащей в гробу Достоевского, стр. 11–13). Девушка не должна оставаться долго без замужества: крайний для нее срок 22 года; ибо достигши 23 лет, она уже утрачивает притягательную силу деистически – полового притяжения (стр. 14–15). Что касается жениха, то им может быть каждый мужчина; никаких ограничений не полагается: свобода полная, составляющая его право, опирающееся на божественной заповеди: раститеся и множитеся и наполните землю. Высшим моментом брака, делающим его таинством, служит coitus. Это не только физиологический или животный акт, но и – это главным образом – мистический, божественный, или деистический. Брачная постель – алтарь, муж и жена – жрецы – «тайнотворцы» (стр. 49), своим актом Coitus'a совершающие как бы приношение Елогиму³. Этот акт теистичен и мистичен, потому что в момент его происходит союз неба с землею, результатом которого являются для жены – материнство, для мужа подъем нравственно-интеллектуального самочувствия, для мира – дитя, ангел, посланник неба⁴. Посему и дом, где совершается этот акт – «скиния», «дом Божий». (См. религия семьи). Как продолжителен брачный союз? – Это обусловливается совершенно индивидуальными обстоятельствами: брак длится вообще до тех пор, пока есть половое притяжение. Раз оно прекратилось в данной паре, брак прекращается, и супруги вступают в новые полосочетания.

Вот и вся теория брака. Она удивительно проста. Мы долго и пристально вчитывались в статьи г. Розанова именно с целью найти, хотя что-нибудь еще, чем бы осложнить ее, но наши поиски остались напрасны…

На этом базисе построится со временем религия семьи. В настоящее время в человечестве еще не было такой, розановской, семьи. Появились только начатки, именно у нас в России: Л.Н. Толстой в своих романах «Войне и мире» и «Анне Карениной» первый дал начало этой новой религии семьи. Вот подлинные слова г. Розанова, выражающие это открытие: «Он (Л.Н. Толстой) дал в тихих и прекрасных картинах поэзию и почти начало религии семьи. Анна разрешается от бремени; Китти – в муках рождения кричит; Наташа смотрит пеленки ребенка и, перебивая политические речи мужа, говорит: «не надо доктора, опять желтым»… Все тут ново, и смелость не попадавшего никогда в литературу рисунка, но главное нов сам автор… Он дал почувствовать, сам постигнув «ветхую» скинию, которую около себя каждый носит, исполняя некоторый «ветхий завет»… Ветхое-ветхое что-то и новое-новое заговорил он». (стр. 54–56).

Вот и вся конструкция розановской семьи – пока, что последует в будущем – не известно даже и ему.

Мне хотелось бы попросить читателя несколько по пристальнее вчитаться в сей час приведенную тираду г. Розанова. Меня поражает в ней, прежде всего, следующая странность: ведь «тихие» картины Л.Н. Толстого изображают быт православной дворянской семьи, строившейся целые века под влиянием исключительно одной религии – православной церкви и мне в первый раз приходится слышать, что в названных произведениях Л.Н. Толстой проводил юдофильские тенденции. Посему, добросовестно ли со стороны г. Розанова оправдание своей теории – указывать в этих произведениях? Логично ли?

Этому замечанию я придаю большую важность: ибо такая нелогичность весьма часто встречается в статьях г. Розанова; это – один из излюбленных его приемов.

Я только никак не могу решить вопроса: что это – софизмы, или паралогизмы? Т.е. выражаясь проще – сознательно ли он морочит своих читателей, отлично работая головою и «аристотелевскими силлогизмами»; или же он в таких случаях действительно применяет к делу свою гносеологическую теорию?

Я попрошу читателя обратить внимание в приведенной тираде г. Розанова и еще на следующее явление. Русская дворянская семья под художественным пером Л.Н Толстого действительно выступает тихою и прекрасною картиною. Кто не любовался ею? И вот посмотрите, во что превратилась это «тихая» картина под пером В. В. Розанова – в родильный дом: тут и Анна и Китти и Наташа только и делают что рожают – кричат в муках рождения. Да, три дворянских дома соединены в один… и … кричат.

Но это-то действительно и есть «тихая картина» той «скинии», того «дома Божия», в который преобразится человеческая семья, если пропагандируемая г. Розановым теория брака пойдет в ход и найдет себе последователей словом и делом. В эпоху торжества такой религии из городов и сел исчезнут совершенно «роды» и «фамилии», а будут только родильновоспитательные институты №№ 1, 2, 3 и т.д. Что к такому упрощению семьи логически неизбежно ведет удивительно простая теория брака, проповедуемая г. Розановым – доказывать это почитаю совершенно излишним. – Свою теорию брака и семьи г. Розанов нередко называет кратко: «поклонением полу».

Возникает, однако же, вопрос: если действительно таковы положительные моральные воззрения г. Розанова на брак и семью, то чем же объяснить тот успех, который имели и имеют его статьи? Неужели люди нравственные, серьезные могут не только увлекаться, но даже сколько-нибудь интересоваться такою нелепостью?

В ответ на это я могу предложить следующее объяснение. По-видимому, в задачу г. Розанова входило не столько положительное и ясное раскрытие его моральной теории брака и семьи, сколько подготовление для нее почвы возможно сильным нападением на церковное учение о браке и семье, которое, по его убеждению, и служит единственною причиною той распущенности семейных нравов, которою характеризуется, по его мнению, христианская культура конца XIX века – западноевропейская и русская. Оплакивая это состояние современных нравов, горя так сказать желанием «пророка» оздоровить все человечество, уцеломудрить его, он, прежде всего, и поставил себе задачею разгромить беспощадно сложившееся «церковное учение о браке»⁵ и семье – эту единственную причину зла. И он действительно приложил этот ужасный труд разрушения, не заметив в пылу этой ужасной работы даже и сам, как нелепа его собственная положительная теория. Что же удивительного, что и его читатели, увлеченные страстною борьбою разрушения этого борца против зла и за добрую идею, опустили из виду пристальнее посмотреть: какова на самом деле положительная сторона этой работы, что стоит за разрушением?

Таково мое вероятное объяснение этого поразительного явления, хотя вполне возможного⁶.

Переходим к характеристике богословских воззрений г. Розанова.

Это – в моральном отношении труд для нас самый тяжкий; мы позволим себе облегчить его тем, что будем заниматься не столько раскрытием содержания учения г. Розанова, сколько формальною стороною – методикою его богословствования. Ибо содержание его учения для нас нестерпимо – богохульно…

Наиболее подходящею в этом отношении статьей г. Розанова служит для нас «Иродова легенда». Этою статьей мы позволим себе заняться несколько побольше, чем прочими.

Она начинается приступом, оканчивающимся точною формулировкой темы.

«Есть легенды ли, – гов. г. Розанов – факты ли в истории – уники, единственные. Они не повторяются… Таков рассказ или легенда об иродовом избиении младенцев. Факта этого нет у Иосифа Флавия и он стоит только преддверием в Евангелии в какой-то странной близости, почти в сближении с рождением Христа. Продолжение и как бы заключение содержащейся в этом рассказе мысли дано в конце Евангелия: уже идя на смерть, Христос спросил «плода у смоковницы»; она не дала плода, и Он ее проклял. Между двумя этими легендами ли, или фактами стоит бесплотное евангелие, которое в учащей, училищной своей части исполнено таинственного умолчания о существе плода «плодящейся» смоковницы. Два эти рассказа – не прообраз ли? Не предостережение ли? «И повел искать Христа… и повел избить младенцев, т.е. многие будут искать Христа, искать осуществить «Христово», но «претыкаясь о бесплотность Его научения, Его небесного училища – впадут в Иродову мысль «найти Христа, избивая младенцев» и через это жизнь, в чаяниях бесплотная, станет бесплодною. Прообраз не был понят»… (стр. 21–22).

Понял этот «прообраз» только в настоящее время г. Розанов и раскрыл весь смысл и значение его в истории человечества.

Вникнем в логическое строение темы и ее раскрытие в статье.

Она есть не что иное как плоский каламбур, состоящий в игривом сочетании русских слов: «плоть» – «плод», бесплодный – бесплотный и антитез: рождение – избиение младенцев, Иродово избиение – Христова смерть. Этот каламбур г. Розанов назвал «прообразом» и удивляется, что такой прообраз никак не был понят доселе – т.е. в продолжение 2000 лет. Мы верим искренности такого удивления, но со своей стороны не менее искренно удивляемся, как это г. Розанову не пришло в данный момент на мысль то простое соображение, что для подобных логических операций пользоваться Евангелием крайне опасно писателю хотя бы для собственной репутации: Святое (а не «бесплотное») Евангелие есть книга, пред которою все мыслящее человечество – верующие и неверующие относились и относятся всегда с глубоким уважением. Мы уверены, что на поклонников художественного таланта Л.Н. Толстого произвело весьма неприятное впечатление вышеприведенное уродование г. Розановым типов Наташи, Китти и проч. Что же должен подумать о г. Розанове читатель, имея пред глазами его опыт публичного неуважительного отношения к Евангелию? Не в праве ли он сказать: да, это писатель, от которого следует держаться как можно дальше каждому, кто понимает цену прекрасного, идеального, высокого, священного…

Но перейдем к рассмотрению логического строения целой статьи, составляющей раскрытие темы – каламбура.

При поверхностном чтении статьи получается впечатление, благоприятное для автора: по-видимому, он обладает обширными сведениями в истории человеческой культуры. Чего-чего он не знает? Он свободно разгуливает в мире мифологии Греции, Египта, – в области церковно-исторической западной и русской, отлично, по-видимому, знает библию, историю Китая, схоластическое богословие, западноевропейскую поэзию, философию…. Но стоит вникнуть в логическое сочленение этого винегрета знаний, чтобы легко заменить, что пред вами не ученая работа, не работа мыслителя – философа, а не хитрая хрия схоласта, примерами и антитезами усиливающегося доказать положение, что христианство и Евангелие ведут к смерти и вырождению человечества, там, где они были и действуют, – одни ужасы, а там – где их нет – одна жизнерадостность – «поклонение полу». В мире христианском он указывает Гильдебрандта, Селиванова, Фому Аквинского, Испанскую инквизицию, философию Декарта, Беранже: все это – избиватели младенцев, поступающие так, ища Христово. С истинным наслаждением он останавливает свои взоры на внехристианском Востоке, древнем и новом. Здесь «Зевс вечно рождает, Гера ревнует (стр. 27) «Девушка восходит на верхушку храма в Вавилоне, но никто туда еще не приходит»; в Фивах в храме Аммона ночует девушка, и там нет ни изображений, ничего, кроме пустой комнаты» (там же). В Китае «я слышал, как смеялись милые девушки и когда я увидел их, то они сидели на тростниковых стульях» (стр. 25). С большим удовольствием он смакует библейский рассказ о том, что Соломон первый опыт премудрости, полученной от Бога, применил к спорному делу двух матерей – блудниц и упрекает Христа – Спасителя за то, что быв на браке в Кане Галилейской Он даже не взглянул на брачующихся… «Отческая» Ипостась «вечно рождающая» раскрылась в Ветхом завете с его «обрезанием» и неугасимым благословением рождению. «Предвечное Слово», «Вторая Ипостась» (в Новом Завете) «вечно рождается», но уже «не рождает». Не догадавшись об этом и приняв умолчание за отрицание, христианство в огромных частях своих от Гильдебрандта до Селиванова ввело некоторый тайный антагонизм внутрь самых Ипостасей Божества, противопоставить Отческому Лицу в нем сыновнее» (стр. 30).

Такова хрия г. Розанова. Хрия есть такое ученическое упражнение, которое необходимо предполагает совершенно пассивное отношение автора к теме. Последняя ему дана, как положение, его критик не подлежащее; задача ученика доказать его истинность и возможное дело, что учитель, оставшись доволен выполненною задачею, на следующий же день даст тему для новой хрии, по содержанию прямо противоположную: ученик обязан с такою же ревностью стараться доказывать и эту тему. Такая умственная гимнастика при злоупотреблении или неопытности учителя может привести к весьма зловредным последствиям – приучить к софистике. Но в руках опытного преподавателя такая гимнастика приведет к, несомненно, доброй цели – она разовьет навык к критике доказательств и к осмотрительности в выборе напр. фактов или примеров представляемых в качестве аргументов. Представим теперь на минуту, что и г. Розанов не сам сочинил тему, а получил ее в готовом виде; на долю его выпало только сочинить приступ и подобрать доказательства. Что же? Как он исполнил эту ученическую работу? Какова его хрия? Как мы знаем, исходною точкою его приступа служит положение: Иродова легенда – (или исторический факт) – уникум: для нее нет повторений в истории. Вот базис всего приступа и всего каламбура.

Каково это положение (тезис)?

В книге Исход II, 16 читаем:

« И сказал (фараон) им (повивальным бабкам): когда вы будете повивать у Евреянок, то наблюдайте при родах: если будет сын, то умерщвляйте его, а если (будет) дочь, то пусть живет».

Стр. 22: «Тогда фараон всему народу повелел, говоря: всякого новорожденного (у евреев) сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых».

Исхода XI, 4–6: «И сказал Моисей: так говорит Господь: в полночь Я пройду по среди Египта.

И умрет всякий первенец в земле Египетской от первенца фараона, который сидит на престоле, до первенца рабыни, которая при жерновах, и все первородное из скота.

И будет вопль великий по всей земле Египетской, какого не было и какого не будет более».

Этого указания достаточно для того, чтобы разлетелась вся хрия Розанова: учитель его несомненно поставил бы ему 1 или 0 и кроме того за незнание священной истории сделал бы надлежащее отеческое внушение.

Но в том то и вопрос: что это такое? Незнание ли, моментальное ли забвение, или намеренное сокрытие истины? Не решаемся признать первое – причиною этого странного явления – ибо в статьях г. Розанова весьма убедительны доказательства его отличного знания Библии: не решаемся признавать таковою причиною и последнее из указанных предположений: ибо представляется невероятным, чтобы, намеренно сокрывая истину, наш автор отважился печатать свое произведение в столичном органе: ведь для изобличения его во лжи достаточно знания Священной Истории…….

Остается наиболее вероятным второе предположение: моментальное забвение, lapsus memoriae, находящее себе подтверждение и в гносеологической теории нашего философа. Он, несомненно, работал головою, составляя свою хрию, но под гнетом сильного давления своего «седалища души».

Обращаясь за тем к самой идее статьи (иначе – теме хрии) мы поражаемся тою ненавистью к христианству и Евангелию, какою проникнута эта статья, и с другой стороны теми симпатиями, которыми она проникнута в отношениях автора к языческому востоку и Ветхому Завету. Чем объяснить такое настроение автора? Изучившему манеру автора мыслить и писать нет ничего легче отвечать на этот вопрос. Он ненавидит Христианство и Евангелие за то только, что находит в них решительное отрицание «поклонения полу» в своем смысле, т.е. полу четырнадцатилетних девушек: с другой стороны он восторженно относится к язычеству востока и Ветхому Завету за то только, что видит в них признание своей ужасной моральной теории. И эти свои антипатии и симпатии он выражает открыто, прямо, страстно – совсем не замечая, что его похвалы Ветхому Завету производят на читателя еще более, может быть удручающее впечатление, чем его клевета на христианство и Евангелие…

«Антагонизм Ипостасей» и вражда между Ветхим Заветом и Новым – это второй из тезисов нашего Богослова, открыто им возвещаемый в его книге.

Конечно, нет нужды доказывать, что эти «антагонизм» и «вражда» – только – в сознании или голове нашего богослова.

Наш интересен, поэтому, состоит не в том, чтобы опровергать истинность такого тезиса и доказывать обратный – отношение согласия: ибо кто же опровергает то, чего в действительности нет? Наш интерес в данном случае исключительно психологический: объяснить, каким путем в сознании г. Розанова образовался такой антагонизм?

Читатель не может представить себе, как просто объясняется такое печальное психическое явление…

В Ветхом Завете г. Розанов нашел Заповедь Божию: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1:28); в Ветхом Завете он нашел «обрезание» как Божественное установление: и вот он носится всюду с прославлением этих двух заповедей. Худого в этом, конечно, ничего нет: напротив, возвещение этих заповедей достохвально, как и возвещение всего Ветхозаветного Закона: но худо то, что в этих двух заповедях г. Розанов нашел неопровержимый базис для своей теории «поклонения полу».

В Евангелии г. Розанов не нашел ни заповеди: «раститеся и множитеся», ни обрезания, но нашел здесь антитезы: «лучше не женитися». «Кто ради Меня не оставит мать свою и отца своего – несть Меня достоин». (стр. 53). И вот в каких словах он выражает отношение Евангелия к Ветхому Завету по вопросу о браке:

«Лучше не жениться»… Таинственные слова по духу, по положению, по судьбе истории. Только одна строка, неуловимо нежное указание; но в то время, как тысячекратно повторенные слова о любви «даже и к врагам» не получили никакого развития в христианском мире, не выросли в катехизис, не сложили из себя богословия, не оделись в каноническое право и не создали никакого специального учреждения, если не считать нарезных пушек и игольчатых ружей «для врагов»⁷, – это нежное указание собственно облекло все христианство, всему ему сообщило колорит, тембр. Оно так кратно, так не обыкновенно, так ново по отношению к Ветхому Завету, что принимая во внимание слова: «Я не разрушить пришел закон, а исполнить», его можно было бы счесть интерполяцией текста, если бы еще некоторые в Евангелии слова не составляли отдаленного к нему предуготовления. «Кто матерь твоя и братья твои? – «Слушающие слово Мое суть братья Мои и Матерь Моя». Это – небесное училище без кровных связей и даже с неуловимо тонким их отрицанием. «Кто ради Меня не оставит мать свою и отца своего – несть Меня достоин». Опять специальной нужды упоминать именно родные, кровные узы, как предмет разрыва – не было здесь; и можно думать, что центр тяжести здесь именно в этих узах, а «несть Меня достоин» есть лишь случай и повод указать на противоположность Христова и плотского. «Ты – Петр и на сем камне (пустыня) созижду церковь Мою» – есть как бы предуготовление, что вся церковь, почти вся будет построена на характере пустынного, пустынножительного бытия. Голгофа! Все эти тайные указания суть предуказания Голгофы, и христианство не ошиблось в постижении Евангелия, выросши все в дух, в глубину, в философию и поэзию Голгофы. «Сораспинаемся Христу», «распинаем страсти»… «Что есть человек? – трава сельная; днесь есть и на завтра нет ее», поет один церковный стих. Да и один ли? Религия «среды» и «пятков», она увита, повита погребальными покровами. Как кратко крещение, как бледно венчание, краткотечны и торопливы исповедь и причастие! Но человек умирает, и вдруг христианство вырастает во всю силу: какие пения, какие слова! Какая мысль и, повторяем, поэзия!»⁸

Мы привели такую большую тираду с тою целью, чтобы наглядно доказать то наше заверение, высказанное ранее, что и г. Розанов отлично работал «головою», но при сильном на нее давлении его «седалища души». В чем дело?

В том, что во время его богословских работ «память» совершенно изменила ему во 1-х относительно существования в Ветхом Завете заповедей VII и X-й; во вторых относительно действования в истории народа Божия грозной гарантии исполнения первой из этих заповедей – побиения камнями за нарушение ее. Умолчание об этих заповедях закона Божия в статьях г. Розанова обращает на себя внимание. Что значит это умолчание? Почему его почитатели не обратили на это внимания – нам не представляет никакого интереса. Но это не важное на поверхностный взгляд обстоятельство отлично объясняет тот психический феномен в сознании г. Розанова, который сам он назвал враждою двух Заветов, «тайным антагонизмом Ипостасей Божества».

Ни на минуту нельзя сомневаться в святости и величии Господней заповеди: «раститеся и множитеся». В ней христианские юристы видят Божественное основание всего частного или гражданского права: семейного, супружеского; права собственности движимой и недвижимой (Пухта). Но как человечество исполнило эту заповедь? Г. Розанов прав, когда находит указание своей теории «поклонения полу» во всем язычестве. Да, практические поклонники его теории действовали тогда: ужасы разврата – вот что встретило христианство в нравах греко-римского мира и в народах востока. Несколько лучше исполнялась эта заповедь в народе Божием под влиянием нравственного (на совесть) воздействия заповедей десятословия и под страхом жестокого возмездия за их нарушение. Но и на долю народа Божия выпало не незначительное искажение в толковании этих заповедей и применении их к судейской практике. Еврейская юриспруденция затемнила ясный смысл их значительно окрепшим ко времени пришествия Христа Спасителя «преданием старцев», которое односторонне – т.е. по отношению только к преступной женщине применяло жестокую кару за прелюбодеяние, почти совершенно освободив от уголовной и нравственной ответственности преступников мужчин (вспомните знаменитых старцев судей Сусанны), и унизила положение жены – матери в семье до степени рабы господина – мужа.

«Предвечное Слово», Вторая Ипостась, по точному изображению Евангелия, действует как Истолкователь изначального смысла закона о браке (от начала же не бысть тако), данного Законодателем; как Искупитель и Ходатай пред Праведным Судиею за нарушителей его – прелюбодеев и прелюбодейц – кающихся и так. обр. установляет согласие Ветхого и Нового Завета. Отношение согласия Ипостасей Отца – Законодателя и Судии и Сына – Истолкователя, Искупителя и Ходатая не колеблется никаким антагонизмом ни явным, ни тайным.

Изъясненная Христом изначальная норма исполнения заповеди: «раститеся и множитеся» состоящая в равном и нескончаемом взаимообязательстве единого мужа и единыя жены (еже Бог сочета, человек да не разлучает) есть вечная божественная норма брака, составляющая одинаковое достояние и Нового и Ветхого Завета. Ее действие с одинаковою силою обнаруживается и в горьких покаянных слезах Давида, обличенного Нефаном (Пс. 50) и в блуднице «зельно слезящей» у ног Христа Спасителя. Она доселе действует краскою стыда на лице мужа и жены, обличаемых совестию только в «пожелании», только «во взгляде ко еже вожделети (чужого мужа, или чужой жены), если только совесть их не убита теориею «поклонения полу», блестящим провозвестником которой выступил в нашем отечестве г. Розанов. Эта вечная божественная норма лежит в основе христианского нравственного учения, по которому полосочетание мужа и жены есть брак честен и ложе не скверно, великая тайна в образ союза Христа и Церкви; а полосочетание прелюбодея и любодея, будь это простой мирянин, монах или безбрачный католический священник, есть грех, нечистота, свинство. Г. Розанов недоумевает, каким это образом выходит, что один и тот же акт полосочетания в одном случае великая тайна, в другом – великая мерзость. – Недоумение великое, которое не затруднилась бы однако же рассеять г. Розанову каждая христианская женщина, если бы только он не позабыл, что в Ветхом Завете, кроме заповедей «раститеся» и «обрезания» есть еще заповеди «десятословия» и с этим забвением не обронил так сказать ключа к разумению согласия обоих Заветов в учении о браке, одинаково враждебных теории «поклонения полу».

Что касается сопоставления г. Розановым заповеди: раститеся и множитеся и слов Евангелия, так нелепо – тенденциозно истолкованных им в приведенной выше тираде, то эта антитеза – ораторский прием такого же достоинства, (qui pro quo), как и антитеза сказаний об избиении младенцев Иродом и о бесплотной смоковнице. Доказывать это – кажется – излишне.

Нам остается рассмотреть еще характерную черту в богословствовании г. Розанова – его резкое и настойчиво защищаемое различие в христианстве и самом Евангелии двух культов: культа Вифлеема и культа Голгофы и Креста. Мы отказываемся, однако же, от подробной характеристики этого пункта в богословии г. Розанова именно по двум основаниям:

1) В формальном или методическом отношении этот пункт ничего особенно характерного не представляет. Основание для различения, для противопоставления их как враждебных культов то же самое, которое служило основанием и для измышления антагонизма между Отческою и Сыновнею Ипостасями и между Ветхим и Новым Заветами, – т.е. культ Вифлеема будто бы благоприятствует теории «поклонения полу», а культ Голгофы и Креста решительно отрицает это «поклонение полу».

2) Характерным этот пункт представляется по своему содержанию. Но это содержание до того нестерпимо – богохульно, что мы решительно отказываемся на страницы Богословского Вестника занести хотя бы одну фразу из этого богословия. Вполне развит этот пункт в статье «Семья как религия»: сюда мы и отсылаем читателя. Со своей же стороны всю характеристику содержания этого пункта ограничиваем следующими словами: Здесь воздаются гнусные похвалы культу Вифлеема, гнусные сближения с языческою мифологиею и высказываются неслыханные доселе в литературе поругания Голгофы и Креста: для г. Розанова этот культ – страшен…

В конце своей книги г. Розанов предрекает близкое падение христианства и торжество своих теорий в следующей речи:

«Иерихонская стена» невежества и атеизма (т.е. христианства) рухнет перед этими трубами «отцов», трубами «матерей». Т.е. «небесный Иерусалим» прямо спустится на Исакиевскую площадь, а торговцы «Щукина двора» возьмут «пальмовые ветви» и «оденут белую одежду» (одну?), не дожидаясь ни смерти, ни суда, и восклицая: ни смерти! ни суда!» (стр. 270).

Вот прекрасная и тихая картина художественной кисти самого г. Розанова, изображающая будущий семейный быт, созданный «русским гением». Она есть достойное целой книги заключение и наилучшая автохарактеристика автора.

Что же он? – не гений ли, не пророк ли?

– Ни то, ни другое: это – паяц, или тяжело недугующий человек.

Выслушав этот строгий, но правдивый приговор: ибо каждый иной был бы не верен, – читатель имеет право спросить нас: да стоила ли труда, стоила ли такой обширной рецензии эта злосчастная книга?

Вопрос для нас не непредвиденный и вот ответ на него:

Она не заслужила бы внимания, если бы автор выпустил ее в свет только под своим именем, но ведь он рекомендует себя публицистом, которого удостоили если не полной солидарности, то, во всяком случае, глубокого внимания следующие органы столичной прессы: Биржевые Ведомости, Гражданин, Новое время, Русский труд, С.-Петербургские ведомости (см. предисловие).

Молчаливое презрение к такому патентованному публицисту едва ли может найти достаточное оправдание.

«Но – заметит может быть иной неотвязчивый читатель – вы, г. рецензент, только и занимались тем, что выясняли нелепость воззрений г. Розанова, а со своей стороны почти ничего положительного не высказали о браке, хотя бы по учению церкви и Евангелия».

– Правда; но ведь я и писал только рецензию о книге; а с другой стороны ведь несомненно же явствует из этой книги, что г. Розанов не признает достоинства человеческого разума, не придает никакой цены науке, в особенности богословской, по своему усмотрению распоряжается Ветхим Заветом и требует идейного, или существенного преобразования Нового Завета – ведь все это напечатано в его книге: так посудите же, неотвязчивый читатель, можно ли сойтись на чем-нибудь с таким мыслителем? А ведь он вызывает на объяснения по предмету такой важности, как святыня семейного очага.

Вот, если г. Розанов откажется от своей гносеологической теории, «разбиет ее – выражаясь языком жизнерадостной еврейской поэзии – о камень, как младенца окаянной дщери вавилона», даст слово уважать «логический порядок», авторитет науки, авторитет обоих Заветов: тогда и я дам обязательство отвечать на все его запросы с полною обстоятельностью.

Н. Заозерский.