О принципе религиозной свободы

Проведение в нашем законодательстве принципа религиозной свободы готово встретить энергическое противодействие, как слышно, со стороны крайних правых и в особенности духовных лиц православной Церкви. В оппозицию началам Высочайшаго Манифеста 17 октября они всей душой готовы возвратиться к прежним началам стеснения иноверцев и сектантов в пользу господственнаго положения православной Церкви.

Явление весьма естественное. Оно имеет для себя опору, а именно: во 1-х в давности этих начал и во 2-х – в ревности о вере, о защите и спасении Церкви.

Разсмотрим, насколько тверда эта опора.

1) Что касается давности, то не может быть спора относительно ея. Можно почти не погреша против истины сказать, что юридически за всю нашу историю, от начала христианства на Руси – религиозной свободы не было и не признавалось до наших дней. С момента крещения Апостола Руси, Св. Владимира, у нас утвердился надолго и в сознании руководителей народа, и в самой жизни непреложный принцип: „вера православная греческаго закона есть самая лучшая и единая святая вера между всеми верами». Соответственно этому принципу складывались и фактическия отношения к иноверам, отступникам от веры и повстанцам против этой веры, соответственно этому же принципу формулировались и законодательныя нормы. Так как все прочия веры никуда не годились по сравнению с этой верой, то, понятно, не могло быть и вопроса о какой либо конкурренции их с этою единою святою верою, не могло возникать и вопроса о религиозной свободе. В первый раз этот вопрос возник, когда открыто было заявлено сомнение в святости этой веры и последовала открытая ей оппозиция со стороны так называемых стригольников и жидовствующих. Подавляющим большинством вопрос об отношении к повстанцам решен был не в пользу последних. Они были смяты, и прекратили свое существование. Второй раз возник вопрос о религиозной свободе, когда явилась новая партия повстанцев во времена патриарха Никона (глаголемые старообрядцы). Вопрос снова решен весьма категорически: раскольники в качестве врагов святой веры отлучены были от церкви и преданы градским жестоким казням. В опору такого решения вопроса были приведены весьма убедительныя ссылки каноническаго и юридическаго характера – на деяния Вселенских соборов и градские законы Кормчей книги¹. Выросла новая юридическая догма, что каждый повстанец против Православной веры и отщепенец от нея есть враг Церкви и государства и как таковой долен быть преследуем, а его нечестивое убеждение искореняемо-„градскими» т. е. государственными мерами. Этой догмы держится доселе наше уголовное законодательство по преступлениям против веры.

Несколько иначе решался доселе вопрос об отношении нашей Церкви и государства к иноверцам (язычникам, магометанам, иудеям) и инославным церквам и обществам, а также к безрелигиозным лицам и крайним либералам в религии. Хотя по временам и к ним применялся этот же принцип непризнания за ними права на гражданское существование, но в общем преобладало более снисходительное и мягкое отношение – терпимости. Они могут исповедывать свою веру, иметь свои молитвенные дома, богослужение, своих священников и учителей, но отнюдь не имеют права пропаганды и особенно совращения в свою веру православных.

Этот принцип выдерживается доселе в нашем уголовном законодательстве, и опять таки имеет за себя такое же право давности, как и первый в отношении к отщепенцам от православной церкви. (Неверы, или отступники от веры православной трактовались в законе, как лица примыкавшия к первой категории, если выступали явными оппозиционерами против веры).

Итак нужно согласиться, что преследование одной категории внецерковных обществ и лиц и только весьма умеренная терпимость к другой имеют за себя почти безспорную давность.

Но что же из этого следует? Всего менее следует то, чтобы отстаивать эти давностные принципы, как пережиток, как старое платье, из котораго мы, русские граждане, уже выросли и которое весьма обветшало, чтобы не сказать, что вовсе истлело. Нам нужны совсем иные принципы. И вот почему.

Потому именно, что давность этих принципов далеко не безпорна и потому, что достоинство их разбито так, что от них остались только жалкие клочья так сказать.

Кто же оспаривал, кто разбивал эти принципы? Было бы весьма затруднительно перечислить по именам отдельныя лица, выступавшия в разные моменты церковной истории (византийской и русской) борцами против этих принципов. Голоса их были то очень громки, то слабы, но несмотря на их довольно большое число все таки они тонули, так сказать, в массе². Но важно не это. Важнее то, что и в самой этой массе, в ея сознании и в ея совести никогда не умирали некоторые внутренние голоса, которые протестовали против торжества победителей, отравляли сладость победы. – Эти голоса – принципы Евангелия и православной Церкви и естественное чувство гуманности, человечности.

В Богослужении Православной Церкви чтение Евангелия обставлено такою величественною обрядностию, как нигде в христианстве. Чтение его – весьма часто и всегда составляет весьма так сказать выпуклую, выдающуюся часть обрядности нашей: кто из присутствующих не слышит его? – Разве глухой и намеренно затыкающий уши. Между тем Евангелие весьма ясно и резко бьет всякое насилие в делах веры и дает положительную заповедь о любви ко всем людям, даже врагам.

И вот этот-то голос, в корне подтачивал принципы искоренения и преследования врагов веры. Наши иерархи нередко боля сердцем – заглушали его тем, что суд и казни по делам против веры сдавали градским судьям и исполнителям, а себе оставляли только обязанность увещания и напутствия казнимых за веру, а наш простой народ всегда относился к гонимым за веру или прямо как к мученикам, или как к „несчастным» и „жалел» их. Я считаю уже излишним доказывать, что в богословской науке давно уже почитается аксиомою, что принцип свободы совести одновременен с христианством, иначе сказать – только христианство и возвестило его человечеству. Те несчастные богословы, которые думают найдти оправдание угнетению иноверия и разномыслия, принуждены обходить Евангелие и искать аргументы только в ветхом завете.

Кроме Евангелия и наше каноническое право в корне подтачивает всякое притеснение по отношению к иноверным и непослушным. Вот его принципиальный закон:

Апостольское 27-е правило: „Повелеваем епископа, или пресвитера или диакона, биющаго верных согрешающих или неверных обидевших и чрез сие устрашати хотящаго, извергати от священнаго чина. Ибо Господь отнюд нас сему не учил: напротив того Сам быв ударяем не наносил ударов, укоряем не укорял взаимно, страдая не угрожал».

Но может быть нельзя бить невернаго священнику собственноручно, а допустимо, что по мановению руки его может побить невернаго христианин – мирянин?

Нет, и это не допустимо. Категорический ответ дан в другом специальном правиле. (Двукрат. соб. 9). Все, что может церковная власть предпринять против врага своего, не поддающагося мерам нравственного воздействия – это жаловаться государственной власти и уже дело последней так или иначе удовлетворить жалобу Церкви.

Да, вопрос об уголовных мероприятиях против нарушителей принципа религиозной свободы есть всецело – вопрос государственной политики, а отнюдь не церковный вопрос.

На эту точку зрения и вступило было однажды наше правительство – имеем в виду наказ Екатерины II, но, к сожалению, это благое намерение не перешло в исполнение.

Итак, давность – плохая опора оппозиции принципу религиозной свободы, особенно оппозиции духовных лиц. Она кажется только сильною: ибо за угнетение иноверия и сектантства можно вывести на справку большую массу древних законов и законов весьма строгих, грозных и жестоких: но все это законы государственные, а не церковные – последние стоят в резкой оппозиции первым и подтачивают их рухлую громаду. Здесь, в этом разладе государственнаго и каноническаго воззрений и лежит причина того явления, что как в Византии, так и в древней Руси – законы против иноверов и еретиков были жестоки, но они никогда в действительности не были последовательно проводимы – только угрожали страхом, но бездействовали, уступали мягкому воззрению, воспитываемому непосредственно Евангелием и чувством гуманности. Таким образом в действительности получилось то, что у нас в России de jure не было свободы религиозной, а de facto иноверцам и сектантам у нас жилось лучше т. е. свободнее чем в Западной Европе, где давно уж de jure господствует свобода совести.

2. Второй мотив оппозиции принципу религиозной свободы – есть ревность о вере, попечение о защите и спасении церкви от врагов ея.

Сам по себе это – конечно – весьма симпатичный мотив, как основывающийся на чувстве любви и поклонении религиозной святыне. Религиозной ревности противоположен индифферентизм – достояние натур безсердечных, у которых рефлекция изсушила, села сердце.

Это так, но нельзя никак «опускать из виду и следующих соображений.

1. В действительности сплошь и рядом рука об руку с искренними ревнителями веры идут и действуют под одним знаменем жестокие, безсердечные эгоисты, прямо ни во что не верующие – ханжи, лицемеры. Такие ревнители страшны: они хуже, злее, т. е. безсердечнее Неверов и индифферентных людей. Евангелие осуждает лицемеров, угрожает им: горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры! И предостерегает от них добродушных людей. Лицемеры хуже Неверов.

Это положение не требует доказательств. Мы только указываем на него с тою целию, чтобы выяснить, что ревность о вере в качестве политическаго мотива не имеет ценности. Противники воспользуются слабостью этого аргумента, и будут трактовать ревнителей веры, как лицемеров.

Но этого мало. Важнее то, что и в самой искренней, подлинной ревности о вере должно различать степени: есть ревность, достойная всякой похвалы, но есть ревность и не очень похвальная. Так напр. Апостол Павел прямо осуждает неразумную ревность: имут ревность Божию но не по разуму. И вот нам думается, что люди, призывающие защищать и спасать Церковь православную средствами угнетения политическаго, уголовнаго и полицейскаго имеют искреннюю ревность Божию но не весьма разумную, а потому и не весьма высокоценную. Что она – не высокой цены – наглядное доказательство в том, что такая якобы христианская ревность ни чем не отличается ни от магометанской, ни от еврейской, ни от языческой ревности. Всякая религия, всякая секта имеют своих ревнителей да еще каких, прямо – фанатиков. Ну и что же? Неужели и христианину следует состязаться с ними в такой ревности? Да не будет сего! Это должно быть стыдно для христианина и вот почему.

Религиозная ревность, как и ревность вообще имеет своим глубоким психологическим основанием недостаток в ревнивце веры или доверия к любимому им существу: из боязни утратить для себя это существо, из боязни, что его отнимут, или только повредят ему, оскорбят его, как нибудь испортят его – при его беззащитности, проистекают все мучения ревности, все ея проявления, часто безумныя действия ревнивца, защищающаго своими силами предмет своего поклонения.

В настоящее время таких ревнителей о Церкви православной, таких защитников и спасателей ея – очень много. Они выступают то с угнетенным настроением и готовы отчаяваться в спасении церкви, то с отвагою и настоящею военною тактикою шлют вызовы врагам веры с угрозою сокрушить их своею силою.

Такие ревнители веры христианской повинны, на наш взгляд, в следующих трех грехах: маловерии, гордости и неразумии.

Что православная русская Церковь в настоящий момент переносит жестокое, испытание – это несомненно. Беды сыплются на нее отвне, внутри – брожение. Кто ея враг, кто друг – разобрать трудно. Как же тут несмалодушествовать? Как же тут не обявить священной войны врагам ея? Й вот у нас многие ревнители готовы прицепить к бедрам своим мечи и, по примеру Апостола Петра, пустить их в дело для урезания вражеских ушей и проч. Пусть же они устыдятся слов Господа и отверзут уши свои для внимания Его словам: „возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч мечем погибнут. Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов“ (Мф. 26:53).

Эти слова бьют так сказать в упор современное маловерие – малодушных ревнителей о вере.

Повинны они и в другом грехе – гордости, и гордости довольно неразумной: ведь самая мысль о спасении церкви – есть богохульная и неразумно гордая мысль, нисколько не лучшая мысли об уничтожении Церкви. Каждому христианину нужно заботиться о личном спасении чрез Церковь, а не о спасении Церкви. Плачитеся о себе, спасатели Церкви, а не о ней (Лук. 23:28).

Но главный грех, особенно досадный, таких малодушных и маловерных ревнителей Церкви – есть их так сказать тактическое неблагоразумие.

Конечно, спору не может быть в том, что меры репрессии и устрашения иногда бывали в тактическом смысле пригодны и целесообразны. В стародавния времена при низкой культуре народа один факт господствования той или иной веры, как и внешний блеск ея, сам по себе производил обаяние и на недалеких умом или на людей безхарактерных действовал внушительно – пленял их в послушание веры. Но удобоприменимы ли эти меры в настоящее время?

Нет, и нет! „Гонение умы человеческие раздражает». Эту истину давно создала гуманная политика здраваго смысла и осудила гонение, как наивное тактическое средство. В наше время, когда наука и знание, ум и культура вышли в открытый бой с религией, верой, совестью и сердцем человеческим – „система устрашения градскими казнями» в делах веры не только наивна и нецелесообразна, но прямо вредна для самой религии.

Давно уже наши миссионеры (против раскола и сектантства) много терпят за свое „побратимство с полицией». Их часто – искренно ненавидят и невыносят упорные сектанты. Во время революции 1905 года союз русскаго народа за свою защиту православия путем погромов ста- жал наименование „черной сотни», и возбудил против себя ненависть и сектантов, и интеллигенции.

В переживаемый момент страсти значительно улеглись. Настала пора государственнаго строительства на началах Высочайшаго Манифеста 17 Октября. Государственная политика по отношению к религии должна быть установлена на этих началах, именно на началах религозной свободы. Удастся ли Государственной Думе провести эти начала? Предположим две возможности: предположим на минуту, что восторжествует старая система устрашения за отступление от православия и система репрессий за „оказательство» и пропаганду иноверия. Что произойдет тогда? Можно положительно утверждать, что безчисленное множество разнообразных иноверцев и сектантов обединится одним чувством по отношению к православной Церкви – чувством глубокой ненависти. Но предположим другую возможность: восторжествует принцип религиозной свободы. Православная Церковь станет лишь на первом месте в ряду инославных исповеданий и сектантских общин. Возможное дело, что на первых порах окажется значительное уменьшение в составе ея членов: последуют уклонения в старообрядчество, магометантство, в секты. Но эта количественная утрата вознаградится несомненно следующими добрыми последствиями: во 1-х она плотнее сомкнет ряды своих сочленов, оставшихся ей верными, во 2-х она несомненно приобретет себе симпатии интеллигенции, как заседающей на школьных скамьях, так и подвизающейся на политическом, ученом и общественном поприщах. Это второе последствие в высокой степени важно. Ведь новыя поколения – основа и надежда всего нашего будущаго благосостояния.

А какова эта основа и надежда в религиозном отношении? Ведь не нужно пускаться в доказательства весьма печальнаго факта, всеми видимаго – полнаго отсутствия религиозной настроенности в ней. Уже один тот факт, что недалее как в конце прошлаго года на высших женских курсах в Москве выступал – американский миссионер, мисс Раусс – как много говорит, как ярко характеризует безрелигиозность нашей молодежи! Когда было слыхано, чтобы Америка посылала своих миссионеров в православную Русь?!..

И вот в виду только этого одного печальнаго факта стоит подумать и энергично поработать за проведение у нас принципа религиозной свободы, за снятие с Право- славной церкви несвойственнаго ей характера притеснительницы религиозной совести. А что проведение начала религиозной свободы отразится благоприятно для православной церкви и для христианизации нашего юношества, в этом убеждают следующия соображения:

1) Человек не может жить без религии: последняя есть потребность его сердца, которой не в силах дать полнаго удовлетворения ни наука, ни искусство. Доселе не известно народа-безрелигиознаго; встречаются только единицы; пусть их в известный момент будет много, но это явление временное, переходное, доказательством чего служит жалкое настроение таких единиц, крайне пессимистическое.

2) Из всех существующих христианских вероисповеданий Православное есть по преимуществу религия сердца Эта черта его культа – общепризнанна. Принципы его каноническаго устройства так морально чисты и рациональны в организационном отношении, что выдержат конкуренцию с какими угодно принципами культурнаго социальнаго строя. Стоит только потрудиться над их тщательным вскрытием и проведением их в церковную жизнь – что, конечно, в силах сделать Церковный Собор при дружной совместной работе пастырей и паствы.

Тот, кто искренно верит во внутреннее достоинство Православия, тот не только может быть покоен за судьбу его яри проведении в нашем отечестве принципа религиозной свободы, но и найдет в этом убеждении мужество энергично работать над укреплением его моральнаго и общественнаго авторитета в видах благотворнаго воздействия его на наши культурные элементы, теперь индифферентные или даже враждующие с ним.

Именно ревность о православии должна побуждать наших пастырей домогаться торжества принципа религиозной свободы.

Но, – возразят нам пастыри – ведь на нас, именно как пастырях, лежит долг не только питать словом учения, увещания, обличения и утешения свои паствы, свои дворы овчии, но и оберегать их от волков, рыскающих отвне на свободе, не скрывающих своей волчей породы, то проникающих и во дворы наши – нередко в образе смиренных агнцев или ласковых лисиц и т. п. животных. Неужели нам не обороняться от них, не отражать их нападений на нас самих и на овец и агнцев наших?

В ответ на это должно заметить, что проведение принципа религиозной свободы вовсе не лишает православную церковь права домогаться от государства наивозможно полной гарантии ея свободы и обезпечения прав ея как религии первенствующей, которой по преимуществу, если не исключительно, русское государство обязано своим положением в семье европейских государств, под моральным сильным воздействием которой оно образовалось, собиралось, оправлялось от неоднократных смут и нестроений, и которая и впредь останется религиею большинства подданных, а вместе с тем и важнейшим фактором его поступательнаго нравственно-культурнаго развития. Если признается аксиомою, что в задачи культурнаго государства входит защита права собственности отдельных лиц, корпораций и учреждений промышленных, ученых, художественных, обезпечение их свободнаго действования и развития, гарантия и защита мерами государственной силы от правонарушителей, действующих насилием, обманом, подкупом, подлогом и другими преступными средствами: то на такое покровительственное к себе отношение со стороны Государства Православная Церковь имеет неотемлемое и безспорное право. И кто знает, что внимательный пересмотр действующих узаконений, нормирующих покровительственное отношение русскаго государства к церкви православной и вероисповеданиям инославным, не обнаружит ли того страннаго явления, что оффициально-господственное положение православной церкви по сравнению с этими последними, во многих отношениях менее обезпечивает ея права и возможность успешной жизнедеятельности, чем этих последних? Не окажется ли, напр., что материальное обезпечение духовенства католическаго, протестантскаго и даже магометантскаго – выше православнаго, что во многих отношениях последнее стеснено много более в своих действиях, чем первыя и т. д. и т. д.? Не будет ли поэтому проведение принципа государственнаго равноправия Православной Церкви с прочими вероисповеданиями не только потерею для нея, но и положительным приобретением? Но об этом – впоследствии.