11. Разбор основного положения теории Гольцмана

На вопрос о первоисточниках первых трех канонических Евангелий теория Гольцмана решительно отвечает так: источники синоптиков были письменные и устные, и письменные по преимуществу. Этот ответ, в виду теории Эвальда и целого ряда ей предшествовавших теорий, конечно, не новый. Имея в виду судьбу подобных решений, сам Гольцман, после исторического обзора литературы этого вопроса, счел нужным высказать и свое собственное мнение, именно потому, что его предшественники решали интересующий его вопрос неудовлетворительно. Разбор их мнений, сделанный Гольцманом, показал ему, что в силу неудовлетворительности их следует отвергнуть каждую из таких теорий, развивающих подобное мнение, почти совершенно. Гольцман так и поступает, признавая во всех теориях заимствования справедливым лишь один самый общий, по его выражению результат.

Единственный положительный (positiv) результат, полученный нами, говорит Гольцман в заключение своего историко-критического очерка литературы вопроса, тот, что отношение сродства синоптических Евангелий указывает на общее и основное для них писание ³¹³. Но следствием чего является этот результат? По ходу речи и дела оказывается, что он есть следствие историко-критического разбора предшествовавших теорий, таких, из которых ни одну нельзя признать правильной и удовлетворительной. «Положительный результат» явился, таким образом, следствием обнаружения несостоятельности всех теорий, предшествовавших Гольцмановой. Но, как именно? Имея в виду отношение сродства синоптиков, многие исследователи предполагали, что это сродство явилось при одних и тех же источниках, которыми они пользовались, и что эти источники были устные и письменные, но письменные употреблялись по преимуществу всеми тремя синоптиками. Каждый исследователь так или иначе старался доказать свое такого рода предположение, оправдать свои принципы, решить вопрос в этом духе подробно и обстоятельно, научно. С этою целью создавались разнообразные и многочисленные теории, при помощи оригинальных приемов объяснялись всевозможные, при такой постановке общего дела, трудности, и каждая теория выставляла свой результат за более или менее вероятный, и научный. Рассматривая труды многочисленных таких исследователей, Гольцман приходит к убеждению, что между ними нет ни одного прочно, правильно, научно решающего свою задачу. Итак, по Гольцману же, выходит, что предположение, при котором отношение сродства синоптиков объясняется с помощью письменных, трем или двум евангелистам общих, источников, не оправдано и остается только предположением. Но сам Гольцман, в заключение своего критико-исторического обзора, говорит: «единственный положительный результат, полученный нами доселе, тот, что отношение сродства синоптиков указывает на общее и основное для них писание». Очевидно, этот «положительный результат» есть, собственно, проблема тех многочисленных теорий, несостоятельность которых показана в историко-критическом обзоре Гольцмана: следовательно, этот результат – недоказанное предположение, нестрого научный, положительный вывод. А потому доселе остается не «положительный результат», а недоказанное предположение, хотя доказать его старались весьма многие исследователи. О этого-то многократно и многоразличню недоказанного, а вместе с тем уже и ненадежного, предположения начинает Гольцман свою теорию, как с «положительного результата» многочисленных работ своих предшественников. Отделенный от прочих исследователей собственной своей критикой, Гольцман может быть рассматриваем один, сам по себе, или безотносительно.

Какая же исходная точка собственного исследования Гольцмана? Имея общим с другими исследователями только главное предположение, что сродство синоптиков указывает на их общее основное писание, Гольцман, отступает, однако, от обыкновенного, принятого почти всеми его предшественниками, пути «тривиального». Вместо того, чтобы, по их примеру, прикрепить свою теорию к какой-нибудь определенной, более или менее постоянной и прочной, точке опоры, например, к историческому или экзегетическому основанию, Гольцман начинает свою теорию с мнимо «положительного результата», это и есть исходный пункт его теории.

Так, исходный пункт теории Гольцмана есть предположение, которое, по указанию самого же автора, не оправдано в многочисленных трудах его предшественников. Поэтому, естественно требовалось бы оправдать это предположение наперед какими-либо соображениями, как это сделано, например, Эвальдом в отношении к своей теории; следовало бы выяснить, по крайней мере, возможность основного предположения и показать сообразность его с делом, чтобы видно было, насколько оно основательно и что дает Гольцману повод думать так, как другие, а не иначе. Это следовало бы сделать ввиду того, что иногда возможно объяснять и действительно объясняют факты до известной степени удовлетворительно с помощью недостаточно ясных сведений, ошибочно составленных понятий и любимых, намеренно предвзятых, но в сущности ложных, предположений и тенденций. Таковы в этом отношении многочисленные ошибки философских систем, таковы ложные выводы естествознания, таковы результаты тенденциозной критики Евангельской истории и под. ³¹⁴ Тем не менее, иногда такие неправильные толкования, ложные выводы и односторонние заключения долго жили в качестве научных истин, много значили в общественном мнении и находили большое число приемников и приверженцев. Ввиду этого еще скорее требовалось бы Гольцману исходным пунктом своего исследования поставить какое-либо бесспорное положение или, по крайней мере, следовало бы показать, что лежит в основании принятого положения. Иначе его предположение, общее с другими исследователями, но не оправданное ими, с первого же раза представляется научно несостоятельным, а так как оно есть именно исходное в отношении ко всему исследованию, то и все исследование, в самом его начале, лишается доверия, потому что начинается с подозрительной, предвзятой, достаточно необоснованной мысли, с проблемы, выдаваемой за результат многочисленных исследований.

Так и необходимо являющееся недоверие к данной теории беспокоит читателя всего иccледования, если он помнит, что исходный пункт теории – предвзятая мысль, уже неудавшаяся во многих теориях в качестве основного положения. Взамен всяких желаемых соображений, в пользу исходного своего предположения, Гольцман успокоивает читателя тем, что это предположение «общепринятое». «Отношение сродства синоптиков, по его словам, указывает на общее, основное для них, писание, а должно ли это принять, этот вопрос может быть решен позднее, т. е. всем исследованием. Но, прибавляет Гольцман, такое положение усиливается уже тем соображением (Wahrnehmung), что приблизительно все новейшие исследователи здесь согласны» ³¹⁵. Это, конечно, не успокоительно, потому что если они и все согласны, то все же они опять, по ясному указанию самого Гольцмана, в том же предположении и несостоятельны; все исследователи здесь одинаково думают, но у них это предположение является одинаково неосновательно обдуманным и неудовлетворительно развитым; оно общепринято, но и вообще недоказано, а потому еще более сомнительно, и настолько, насколько велико число трудившихся над ним без успеха; но таковы именно почти все новейшие исследователи, каких здесь разумеет Гольцман.

Справедливо ли, однако, и основательно ли указание Гольцмана на новейших исследователей, если рассматривать большинство их независимо от неудачных, хотя многократных и многоразличных, опытов этого большинства? Нет. Гольцман говорит: «приблизительно почти все новейшие исследователи здесь согласны»… почти или приблизительно, но не все. Что важного в том, если большинство исследователей здесь согласно? Гольцман не указывает, чем мнение большинства лучше, нежели меньшинства, а разве истина всегда бывает на стороне большинства? Нет ³¹⁶. Гольцман не указывает даже, что предположение большинства имеет достоинство само по себе. А если так, то предположение, не оправданное само по себе, хотя бы и принятое большинством, не получает особенного достоинства от количества лиц, принявших его, и не имеет значения в науке. Неправда, принятая почти или вполне всеми, будет и всегда останется неправдой, только почти или прямо всеобщей. Но недостаточность соображения Гольцмана относительно большинства ученых, принимавших его начальное предположание, еще очевиднее обнаруживается им же самим в том, что такое предположение потребовало нового с его собственной стороны приложения в новом исследовании. Гольцман только в своей теории видит совершенное и прочное оправдание этого общепринятого предположения, у себя, а не у большинства, и один идет против всех. Что же значит большинство? Ничего против одного Гольцмана или сравнительно с ним одним... Следовательно, большинство, если и говорит, то против Гольцмана, так как оно даже пред ним одним неавторитетно.

Так все новейшие исследователи, на которых ссылается в данном случае Гольцман, не говорят за него; потому что одни исследователи совсем не принимают его начального предположения (письменных источников), а другие многие или большинство, хотя и принимают, но недостаточностью своих теорий, а вместе и самим качеством своих исследований говорят, скорее, в пользу первых и против Гольцмана, который ставит себя с ними на одну точку опоры, на ту же, которая оказалась непрочным основанием всего большинства исследований.

Большинство ученых, о которых говорит Гольцман, важно не одним только своим количеством, оно имеет значение в отношении к рассматриваемому предположению по своему авторитету, так можно думать, и по справедливости. Уже одно то, что каждая из предшествовавших теорий «начинала, по словам Гольцмана, с известной внешней точки опоры», как, например, свидетельства предания и п., – уже это одно сравнительно много говорит как в пользу значения большинства исследователей, так и против теории Гольцмана. Но некоторые теории не только начинали с внешней точки опоры – свидетельства предания или самых Евангелий, но и предпосылали общие исторические соображения в пользу своего известного принципа, как это очевидно, например, в теории Эвальда. Такие теории, в этом отношении, по праву могут быть признаны совершеннейшими, нежели теория самого Гольцмана. А если предшествовавшие, сравнительно в этом отношении лучшие, теории обнаружили свою несостоятельность и общее предположение, принятое ими, осталось неоправданным, то такое обстоятельство со своей стороны еще более лишает научного значения теорию Гольцмана, которая начинается прямо и только с того неоправданного предположения. И если эта теория, указывая на большинство исследователей, которыми её исходное предположение было принято, но не оправдано, тем самым ставит это свидетельство большинства против самой себя, то это, противоречащее ей, свидетельство получает теперь еще большее значение, когда само большинство исследователей в данном случае авторитетнее, нежели Гольцман.

Может быть, для мнения Гольцмана имеет значение то обстоятельство, что большинство исследователей очень велико, – «приблизительно все»?... Неправда, не только не «приблизительно все», но и неизвестно даже сколькие, неизвестно с точностью – большее ли число таких исследователей, которые принимают письменные источники синоптиков, или меньшее. Гольцман не дает такого точного сведения об этом и не может дать; потому что едва ли можно проследит всю литературу вопроса на разных языках и статистически точно знать, какого мнения об этом предмете, например, все французские и английские ученые; трудно с точностию определить и самую близость, о которой говорить Гольцман, даже в среде собственно немецких ученых ³¹⁷.

Если, таким образом, нельзя сказать с точностью, большинство или меньшинство принимает основное предположение Гольцмановой теории, то значение успокоительного заверения, какое предлагает автор, теряет свою важность. Как будто в пользу того же исходного предположения говорит еще то, что это большинство составляют исследователи «нового времени». Но почему теория дает значение согласию в этом пункте исследователей именно новейших? Наперед следовало бы показать, что труды этих новейших исследователей совершеннее предшествовавших им. Известно, напротив, что многие новейшие исследователи во взглядах своих на данный предмет имеют сходство со своими предшественниками и обнаруживают в своем деле такие же недостатки, какие имеют исследователи старейшие, так что о новейших произносится тот же приговор, что и об их предшественниках. Так «Эйхгорнова гипотеза Первоевангелия, говорить, например, Баур (Тюбингенский), происхождение наших Евангелий основывает на бездушном механизме, заставляя составителей их сидеть над более или менее значительным количеством писанных свитков, чтобы из существовавших уже писаний составить новые. Она полагает, что сделала все, чего только можно желать, если о каждом отделении наших Евангелий умеет сказать, что оно заимствовано или из Древнейшего Евангелия, или из Собрания притчей, первоначального или измененного, или из книги «Высшей истории», или даже из 6, 7, 8-й неизвестных книг. Положим, что со всеми этими книгами случилось то, что полагают, что же узнано через это?... Получается в итоге только агрегат материалов, который накапливается механическим способом атомистических соединений, и форма обработки которого является только случайностью, но где же творческий дух, который проникал данную материю, одушевлял и давал единство целому? Этот вопрос на этом пути всегда останется без ответа» ³¹⁸. Таково мнение Баура об Эйхгорновой гипотезе. «Эвальд, говорит потом Гэрике, конечно, проще и естественнее воспроизводит Эйхгорнову гипотезу, когда он от так называемых им древнейших евангелистов через Марка и Матфея до Луки проводит 9-ть Евангельских переработок, между которыми Марк занимает третье, Матфей–пятое, наконец, Лука–девятое место. Еще более упрощают Эвальдово предположение Гольцман, Вэйцсеккер и др. Но все эти гипотезы страдают обоими главными недостатками гипотезы Эйхгорновой. Вымышляют Первоевангелие, Собрание речей, 6-ю, 7-ю, 8-ю книгу, из которых должны были произойти первые три Евангелия, и принимают это за аксиому, а между тем для всех посторонних людей остается решительно непостижимым, почему они пренебрегают всеми историческими свидетельствами. И эти гипотезы, как и Эйхгорнова, видят в Евангелиях только исторический материал, который от критика получает форму и вид, а сам по себе лишен смысла. За что Баур упрекает, вообще, целое направление, то относится столько же и к дочерям, сколько и к матери» ³¹⁹. Подобные отзывы можно находить не только у людей противной стороны, как Баур, Гэрике и др., но и у самого Гольцмана. Говоря в пользу своего первоисточника – А, он выражается так: «если наш первоисточник по своему объему менее, нежели представленный Блэком (также новейший исследователь!), то, с другой стороны, он представляет и не такое краткое писание, как нищенская схема Эйхгорна (т. е. Urevaugelium) или еще более (!) недостаточное Евангелие Филиппа, предполагаемое Эвальдом» ³²⁰. Или, предлагая читателям результат своей теории, Гольцман говорит: «считаем нужным заметить, что этот результат рекомендуется по своей простоте пред бесконечными цепями, которые ковали приверженцы старой теории Первоевангелия, так же как и недавние, иногда чисто количественно относящиеся к труду, как, например, Эвальд и другие, которые стараются указать, сколько было письменных источников ³²¹. Все они недостаточны, потому что в их исследованиях обнаруживается тот же способ и характер, какой, например, у Эвальда, – они также признают много источников.... Поэтому, очевидно, что новейшие исследователи в сравнении со своими предшественниками еще не отличаются много и существенно в своих общих взглядах на дело, не продставляют сравнительно больших достоинств; по крайней мере, с точки зрения и по словам самого Гольцмана, это так. Новейшие исследователи новы только по времени появления их трудов, а не по характеру их мнений, в этом отношении они также стары, как их предшественники. По Гольцману следует, что Эвальд и Эйхгорн одинаковы в данном отношении. И если эти новейшие исследователи ушли вперед, во многих частностях своих теорий, то, по крайней мере, в самом общем, в признании того, что в основании синоптиков лежит одно писание (Urevangеlium, или Urmarcus, или Евангелие Филиппа, или А) – в этом согласны новейшие исследователи со своими предшественниками. Поэтому Гольцман всего менее мог в данном случае ссылаться на новейших исследователей, говоря: «в этом (общем и основном предположении) нас усиливает то соображение, что приблизительно все новейшие исследователи здесь согласны...» Они, действительно, согласны, но – не новы! Если же Гольцман ссылается на новейших исследователей, не желая вспомнить о прежних, то этим он свидетельствует, что авторитет прежних пал и не имеет значения. А если теперь новейшие в данном положении согласны со старейшими, то, значит, Гольцман сам дает приговор и новейшим, которые согласны со старейшими, к каковым относится его приговор, конечно – implicite. Так, Гольцман сам осуждает собственное свое указание на новейших исследователей данного вопроса. Так как, потом сам Гольцман в своем мнении согласен с новейшими исследователями, а эти согласны со старейшими, то, осуждая последних implicite, а первых прямо и открыто, он осуждает вместе с ними и самого себя, именно свое исходное предположение и в этом пункте – всю свою теорию.

Остается еще предположить, что под новейшими разумеются исследователи самого последнего времени, но и тогда трудно представить, кого именно разумеет Гольцман. Более известные исследователи данного вопроса о происхождении Евангелий в самое последнее время суть сам Гольцман, Вэйцсеккер и Клостерман, – с 1863–1867 г. Но, не говоря уже об их предшественниках, как Гризбах и другие, сами они, будучи самыми последними исследователями данного вопроса, обнаруживают те же недостатки, в которых упрекают других. Так Гольцман относит Эвальда к числу последователей Эйхорнова мнения и даже с преувеличением упрекает своих предшественников в «ковании бесконечных цепей» источников, но не замечает, что сам он страдает теми же недостатками, – ведет дело исследования в том же духе и в том же общем виде. И действительно, он принимает положение, общее всем его предшественникам, – что сродство Евангелий указывает на их основное писание; а потом он развивает это положение подобно таким своим предшественникам и, например, Эвальду. Именно, Гольцман упрекает Эвальда в том, что он предполагал такие мелкие источники, как Евангелие Филиппа (хотя этот упрек Гольцмана решительно несправедлив) или Книга высшей Ев. истории, которую он согласен признать явлением чисто субъективным, результатом какого-то загадочного искания чего-то в потемках, и со слов Кэстлина прямо относит её к области басен ³²². Между тем сам находится «вынужденным» признать кроме двух главных источников – А и Λ еще «неопределенное, хотя, во всяком случае, незначительное число (2-х или 3-х) весьма небольших записок» ³²³. Как именно велико число этих записок, Гольцман не определяет, потому что сам этого не знает. Если положить, что эти «несколькие» отрывки были в числе, например, трех, то данное число небольших писании будет равно 6, 7 и 8-й Ев. книгам Эвальда. Следовательно, не только новые, но и новейшие исследователи, даже сам Гольцман, не ушли от своих предшественников, и не только в самом общем предположении письменных источников, но и в общем характере, в духе и форме дела, даже, в частном применении своих общих принципов. И если, например, Эвальд относится Гольцманом к последователям Эйхгорновой теории, потому что он предполагает «цепь источников» – Евангелие Филиппа, 6, 7 и 8-ю книги Ев. истории, Книгу высшей Ев. истории, и пр., то потому же должно отнести к числу таковых и самого Гольцмана, который принимает источники А, Λ и некоторое даже неопределенное число небольших писаний, конечно, подобных 6, 7 и 8-й книгам, принятым в теории Эвальда. Так Гольцман сам себя ставит наравне с Эвальдом и вместе с ним становится на одну линию с последователями Эйхгорновского взгляда, т. е. является устарелым во взгляде и характере, а, тем более, в общем положении исследования и в признании компилятивности за характером синоптических Евангелий. А так как Гольцман указывает только на новейших исследователей и тем самым implicite осуждает их предшественников, то, при решении данного вопроса, будучи согласен, как с теми, так и с другими во многом существенном и несущественном, он осуждает сам себя.

Если указание на новейших исследователей с той стороны, что они принимают письменные источники, не оправдывает исходного положения Гольцмана, именно потому, что это положение, собственно говоря, принадлежит старейшим исследователям и, как такое, implicate осуждается самим же Гольцманом, то рассматриваемое указание теряет всякое свое значение для исходного пункта теории Гольцмана, наконец, еще более потому, что самые новейшие исследователи данного вопроса, явившиеся после Гольцмана и Вэйцсеккера, вполне отрицают это положение, косвенно или прямо. Таковы Гэрике и Эбрард ³²⁴. Вот что говорит первый из них: «не согласна с характером первых времен распространения христианства мысль, будто история Иисуса Христа с самого же начала должна была явиться в письменном виде, хотя эта история, несомненно, была главным предметом устной Евангельской проповеди и хотя она непременно должна была сделаться со временем главным предметом и будущей христианской письменности. Совершенно вероятно, по крайней мере, что доколе живы были ближайшие очевидцы, которые большей частью были сами свидетелями событий со времени Крещения Иоаннова, не было никакого основания предпочитать письменное свидетельство, хотя бы начертанное самими апостолами, их живому устному слову. Проповедь очевидцев в собрании верующих образовала таким образом первоначальное устное Евангелие, λογος., κήρυγμα, λογος ακοης и пр.» ³²⁵ Вот такому-то исследователю и подобным ему другим «остается решительно непостижимым, почему «другого рода исследователи» пренебрегают всеми историческими свидетельствами» ³²⁶. Нельзя думать, чтобы такой упрек, какой содержится в этом суждении Гэрике, – что некоторые неосновательно начинают прямо с предположения письменных источников, – не был известен и Гольцману, нельзя, потому что высказанное Гэрике в сущности есть то же, что говорили Баур, Шлейермахер и Штраусс. Баур, рассматривая характер теорий заимствования справедливо возражал: «положим, что со всеми этими книгами 6, 7, 8-й и под., случилось то, что полагают; что же узнано через это?... получается в итоге только агрегат материалов, который накапливается механическим путем атомистических соединений и форма обработки которого является только случайностью, но где же творческий дух, который проникал данную материю, одушевлял и давал единство целому? Этот вопрос на этом пути всегда (и у Гольцмана) остается без ответа. Потому новейшая критика всем этим попыткам, в которых, как в вечном круге, так долго кружились без особенного успеха, ведущего к цели, положила конец тем, что поставила главный вопрос не в материалах, которых писатели Евангелий искали тут или там, но в духе и характере писателей Ев. истории» ³²⁷. Ввиду этого, Гольцману скорее следовало бы в характере самых новейших исследований найти побуждение для себя представить объяснение в пользу своего исходного положения; скорее это, нежели ссылаться на них, как на большинство.

Так Гольцман предварительным историко-критическим обзором и разбором предшествующих теорий дает приговор их общему и своему основному предположению. Он не указывает в пользу этого исходного положения своей теории никакого достаточного основания, хотя и чувствует, что оно должно быть здесь, потому что сам указывает на большинство новейших исследователей, принимающих и тем, как будто, утверждающих предположение о письменных источниках синоптиков. Взамен достаточного основания и при нем оправдания общего своего положения Гольцман implicite даже осуждает и других, и себя за подобное положение, осуждая косвенно характер и метод новейших исследователей ³²⁸.

Следовательно, исходная мысль теории Гольцмана, мнимый результат его предварительной критики, что «отношение сродства синоптиков указывает на общее и основное для них писание», эта мысль – предвзятая, ни на чем достаточно не основанная, самим Гольцманом implicite осужденная и решительно отрицаемая некоторыми новейшими и самыми позднейшими исследователями вопроса, о происхождении Евангелий.