К сорокалетию пагубного евлогианского раскола

До революции русские заграничные церкви находились в подчинении митрополита С.-Петербургского и Ладожского. В 1907 г. в его епархии учреждено было кронштадтское викариатство, для ближайшего заведывания заграничными церквами. С 1907 г. по 1911 г. епископом кронштадтским был Владимир (Путята), пребывавший в Риме. В 1911 г. он был назначен епископом омским и семипалатинским, позднее пензенским. Он был после революции уволен и судим за безнравственность Высшей Церковной Властью во время Всероссийского Собора 1917–18 годов, о чем мне рассказывали митрополиты Антоний и Анастасий.

С конца 1917 г. многие епархии юга России и Сибири, в пределах которых велась добровольцами борьба с коммунистической властью, оказались оторванными от патриарха Тихона и управлялись самостоятельно местными архипастырями. Высшая церковная власть, тогда еще действовавшая в узаконенном Собором составе, издала указ № 362 от 7/20 ноября 1920 г. Им устанавливалось, что архиереи епархий, оказавшихся вне общения с высшей церковной властью, обязаны вступать в соединение с архиереями соседних епархий. Создание такого объединения вменялось в обязанность старейшему архиерею.

Замечательный указ этот, изданный высшей церковной властью, пока она не пленена была еще богоборцами большевиками, назван приснопамятным митрополитом харбинским Мелетием «Новым каноном Русской Церкви». Такой указ дал возможность позднее создаться на строго канонических основаниях Русской Зарубежной Церкви. Зарубежная Русская Церковь оказывалась единственно свободной частью Русской Церкви, имевшей каноническую основу, могущей полноправно выступать от имени ее и законно управлять все разраставшимися епархиями.

Указ этот узаконил и созданное Южно-Русским Собором, заседавшем в мае 1919 г. в Ставрополе, Высшее Церковное Управление на Юго-Востоке России. Временно самостоятельно управлялись епархии в Сибири и на Дальнем Востоке, не установившие еще связи со Ставрополем.

Когда Добровольческая Армия вынуждена была покинуть родную землю, вывезя большое число гражданского населения, Высшее Церковное Управление продолжало свою деятельность сначала в Константинополе, а с 1921 г. в Югославии, получив на то разрешение сербского патриарха Димитрия. Возглавлялось оно первым – по количеству поданных голосов – кандидатом в патриархи, митрополитом киевским и галицким Антонием, избранным потом Московским Собором членом Священного Синода.

Митрополит Евлогий, в книге своей «Путь моей жизни» (стр. 375)¹, пишет, что, будучи преподавателем Закона Божия в женском монастыре в Белой Церкви (Югославия), он получил следующий указ: «Его Высокопреосвященству Преосвященнейшему Евлогию Архиепископу Волынскому и Житомирскому. Сим имею честь уведомить Ваше Высокопреосвященство, что постановлением Высшего Временного Русского Управления Вам вверено управление всеми западно-европейскими русскими церквами на правах Епархиального Архиерея, включая и церковь с приходом в Болгарской Софии и в Букурешти; прочие же русские церкви на Балканском полуострове и в Азии управляются В.Р. Церковным Управлением; все Сие впредь до восстановления сношений с Всероссийским Свят. Патриархом. Председатель В.Ц. Управления Антоний, Митр. Киевский и Галицкий. 2/15 апреля 1921. № 318. Печать: Высшее Русское Церковное Управление. Назначение Ваше состоялось 2 окт. 1920 г. в Симферополе и подтверждено в начале ноября в Константинополе».

Далее митр. Евлогий пишет: «Я счел нужным оповестить о своем назначении некоторых знакомых мне в Европе священников. Между прочим, написал и о. Иакову Смирнову, настоятелю посольской церкви в Париже. В ответ получил от него сдержанное письмо, в котором он ссылался на отсутствие каких-либо указаний от своего непосредственного начальства относительно моего назначения… Осторожность о. Иакова Смирнова послужила средством к утверждению меня в правах: он запросил архиепископа Серафима Финляндского, не может ли он снестись с Патриархом Тихоном относительно законности моих прав. В результате последовал указ Патриарха, подтверждающий мое назначение (к этому указу я своевременно вернусь)».

На стр. 386–387 митр. Евлогий приводит одинакового содержания указы за №№ 423 и 424 от 26 марта/8 апреля 1921 г. ему и архиепископу Финляндскому и Выборгскому Серафиму. Приводим первый указ: «Преосвященному Евлогию, Архиепископу Волынскому и Житомирскому. По благословенно Святейшего Патриарха, Священный Синод и Высший Церковный Совет, в соединенном присутствии, слушали:письмо Преосвященного Финляндского,от 5 марта сего года, по ходатайству настоятеля церкви при Российском посольстве в Париже протоиерея Иакова Смирнова о преподании указания по поводу постановления Высшего Русского Церковного Управления заграницей о назначении Вашего Преосвященства управляющим, на правах епархиального архиерея, всеми заграничными русскими церквами в Западной Европе».

«Постановлено: "В виду состоявшегося постановления Высшего Церковного Управления заграницей (курсив наш) считать православные русские церкви в Западной Европе находящимися временно, впредь до возобновления правильных и беспрепятственных сношений означенных церквей с Петроградом, под управлением Вашего Преосвященства, и имя Ваше должно возноситься за богослужением в названных храмах, взамен имени Преосвященного Митрополита Петроградского, о чем и уведомить Преосвященного Митрополита Петроградского, Ваше Преосвященство и Архиепископа Финляндского. 26 марта/8 апреля 1921 г., № 423. Член Священного синода М. Евсевий. Делопроизводитель Нумеров».

Все изложенное, с несомненной убедительностью, доказывает: 1) что в Западной Европе существует 46 лет епархия Русской Православной Церкви, 2) что она, в понимании Высшей Церковной Власти в России, считалась находящейся в управлении Русской Зарубежной Церкви, 3) что постановлением последней управлять ею поручено было митрополиту Евлогию и 4) что назначение это признано было законным Высшей Церковной Властью в России, тогда еще обладавшей частицей свободы действий.

Архиеп. Евлогий, из-за отсутствия у него средств, не мог выехать из Белой Церкви в Берлин или Париж, для должного управления епархией. Многочисленная колония Берлина, куда я прибыл в начале 1920 г., понятия не имела о существовании правящего архиерея. Возникли там недоразумения со священником, настоятелем храма, расположенного во дворе дома русского посольства, тогда находившегося в ведении германского министерства иностранных дел. Временно, в начале 1921 года, я проживал в Белграде, куда был отправлен правой монархической организацией для подготовки в Венгрии, Югославии и Греции тамошних монархистов к предстоявшему вскоре монархическому съезду. Такой намечался прежде всего в Белграде, но переговоры П.В. Скаржинского и мои с Н. Пашичем успеха не имели. Неожиданно получено было мною письмо от Н.Е. Маркова с поручением вручить приложенное письмо князя А.А. Ширинского-Шихматова, нашего единомышленника, архиепископу Анастасию, которого последний хорошо знал по Москве, управляя там синодальной конторой, потом, как обер-прокурор Святйшего Синода. В письме указывалось на неурядицы в приходской жизни и высказывалась просьба о переезде его в Берлин. Прилагалась и должная сумма денег на переезд. С письмом этим, я ознакомил архиеп. Евлогия, временно пребывавшего в Белграде. От последнего я узнал впервые, что Берлин входит в его епархию. Он сразу выразил желание переехать туда. Переговоры мои с ним подробнее изложены в статье, посвященной покойному архиеп. Тихону (Лященко), напечатанной в «Прав. Пути» (1965 г.). Вопроса этого касается и митр. Евлогий в своих воспоминаниях, упоминая и о вручении ему мной на организацию управления 10 000 марок (стр. 376).

Архиеп. Евлогий прибыл в Берлин в 1921 г. в первые дни Страстной недели и поселился в усадьбе Св. Владимирского Братства, т.н. Александерхейм (в память имп. Александра 3), на окраине Берлина, Тегел. Имелось там русское кладбище, с храмом во имя свв. Константина и Елены. Там же обосновалось и образованное архиеп. Евлогием епархиальное управление. Положение сначала было трудное. Имелась группа, во главе с неким Жилинским, старавшаяся захватить Братство в свои руки. Наша сплоченная монархическая организация, возглавлявшаяся Н.Е. Марковым, оказывала ему во всем поддержку, в особенности на собраниях членов прихода и братства. Архиеп. Евлогий участвовал в мае 1921 г. в заседаниях первого монархического съезда в Рейхенгалле (Бавария). После съезда он неоднократно присутствовал на заседаниях, избранного съездом, Высшего Монархического Совета, в качестве заместителя почетного члена такового, митр. Антония.

Значительное большинство русской колонии в Германии составляли военные, участники добровольческих армий, боровшиеся с большевиками на северо-западе России, которые, не получив обещанной помощи от англичан, должны были отступить. Много было и тех, которых немцы вывезли из Киева, захваченного бандами Петлюры. Митрополит Евлогий об этом времени пишет: «В те дни в Берлине наибольшую общественную активность проявляли эмигранты-монархисты, и мне поневоле пришлось жить в монархической орбите» (стр.384). Но нет у него малейших указаний на какое-либо давление, оказываемое на него монархистами, чего и не было на самом деле.

Необходимо подчеркнуть, что воспоминания писались в последние годы жизни митрополита Евлогия, когда от бывшего правого члена Государственной Думы, епископа холмского, ничего положительного в политическом отношении не осталось. В берлинские годы ему наиболее близкими были монархисты-конституционалисты, в съезде которых он принимал участие. Организация эта входила в состав обще-монархического объединения, возглавлявшегося Высшим Монархическим Советом.

Осенью 1921 г. владыка Евлогий участвовал в первом Зарубежном Церковном Соборе, с участием епископов, пастырей и мирян, происходившем в Сремских Карловцах. Собор, наряду с решениями, касавшимися церковного устроения, вынес постановления об обращениях: 1) к державам, собиравшимся на конференцию в Генуе и 2) о желательности восстановления в России династии Романовых. Как свидетельствует митр. Евлогий ⅔ голосов высказывались за «Обращение», 34 члена, он в их числе, были против, подав мотивированное заявление.

Весной 1922 г. владыка Евлогий получил указ из Москвы от 17/30 января № 64, подписанный членом Священного Синода архиепископом Евсевием о возведении его, по благословению патриарха, в сан митрополита. Полагаю, что это было подготовительным действием к будущим мероприятиям, разрабатывавшимся в большевицких учреждениях, все более давивших на патриарха Тихона и стеснявших его деятельность.

Можно себе представить, какое волнение и негодование вызвал у Ленина решительный голос свободной Русской Церкви, обращенный к иностранным государствам перед той конференцией, на которой поработители России мечтали заседать с представителями свободных государств.

Приводим это послание: «Народы Европы! Народы Мира! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу, народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм – этот культ убийства, грабежа и богохульства, из России и всего Мира.² Пожалейте русских беженцев, которые за свой патриотический подвиг обречены среди вас на голод и холод, на самые черные работы, которые принуждены забывать все, чему учились и быть лишенными даже таких удобств жизни, которые доступны последнему неграмотному чернорабочему. Они в лице доброй своей половины офицеров, генералов и солдат готовы взяться за оружие и идти походом в Россию, чтобы выручить ее из цепей постыдного рабства разбойников. Помогите им осуществить свой патриотический долг, не дайте погибнуть вашей верной союзнице – России, которая никогда не забывала своих друзей и от души прощала тех, кто временно был ее врагом. Если поможете восстановиться исторической России, то скоро исчезнут те, пока не разрешимые, политические и экономические затруднения, которые по всему миру сделали жизнь столь тяжелой; тогда возвратится на землю «желанный для всех людей мир» (Ефес.8,13)».

В первых числах июня 1922 г. митр. Евлогий получил из Москвы указ Священного Синода, которым осуждалось «Обращение», упразднялось Высшее Церковное Управление, а управление русскими заграничными приходами возлагалось на него.

Митр. Евлогий сразу же понял, кто является действительным составителем этого чисто политического указа. Он тотчас же написал митрополиту Антонию: «Указ этот поразил меня своей неожиданностью и прямо ошеломляет представлением той страшной смуты, которую он может внести в нашу церковную жизнь. Несомненно, он дан был под давлением большевиков».

Показательно для митр. Евлогия, будущего парижского пленника, то что он об этом письме не упоминает в своих воспоминаниях.

Такого же мнения были и остальные иерархи, члены Архиерейского Собора, вскоре заседавшего в Сремских Карловцах. Само распоряжение об упразднении Высшего Церковного Управления, в котором членами были, наряду с епископами, представители клира и мирян, было исполнено. В дальнейшем высшее руководство заграничными церквами поручено было Архиерейскому Синоду, члены которого, только иерархи, избирались Собором епископов.

Патриарх Тихон, знавший, конечно, о мудром постановлении Собора епископов в Сремских Карловцах, мог быть только доволен неисполнением его вынужденного, под воздействием богоборцев, распоряжения. Никаких дальнейших его распоряжений не последовало.

Митр. Евлогий и в дальнейшем считался с вынужденностью того, что приписывалось большевиками патриарху Тихону. Когда советская власть опубликовала, т.н. «завещание» последнего, признававшего, якобы, советскую власть и, в завершение ее плана 1921 г., окончательно громившего всю Зарубежную Церковь, ударяя, в том числе и по митрополитам Евлогию и Платону, то в газете «Вечернее Время» (№ 304, от 11/24 апр. 1925 г.), было напечатано следующее заявление митр. Евлогия:

«Возможно, что документ кем-то составлен и, что называется, подсунут к подписи. Сомнительные, двуличные люди могут найтись везде и ни перед чем не останавливаются. Могло быть использовано болезненное состояние Патриарха». Обосновывает он это заключение письмом, написанным еще 18 мая 1924 г., в котором доказывается, что патриарх болеет неизлечимым нефритом, часто бывают у него глубокие обмороки.

Подтверждал это и ближайший сотрудник митр. Евлогия, А.В. Карташев, писавший тогда в № 310, «Русского Времени», о «завещании» и актах о признании советской власти, что «теперь точно известно, изготовлены были эти гнусные по тону и языку акты в ГПУ, а Святейший Патриарх Мученик решил их подписать в жертвенном порыве, ради спасения церкви, жертвуя своей внешней мирской репутацией».

Митр. Евлогий и Карташев неправы. Известно, что Святейший Тихон завещания не подписал. Характерно для митр. Евлогия то, что он то, веря в вынужденность, действий Патриарха, в предсмертных своих воспоминаниях, выражает сожаление, что не исполнил в 1922 г. его повеления, им же признававшегося данным под давлением большевиков!

Митр. Евлогий пишет, что в 1895 г., будучи назначен преподавателем тульской духовной семинарии, он отправлен был епископом Иринеем для пострижения в Щегловский Богородицкий монастырь, со словами: «Как Вас постригать? Вы и ступить в монашестве не умеете». В обители иеромонах Иларион, перед постригом, неосторожно заповедал ему: «не будь вельми правдив». В жизни дальнейшей митр. Евлогий широко применял это правило, понимая его сам, как предостережение от увлечения «внешней формальной правдой, которая легко переходит в фарисейское законничество» (стр.57–61).

Митрополит Евлогий впервые посетил Париж в конце августа 1921 г., вторично – через год. Он пишет: «В этот мой приезд в Париж (сентябрь-октябрь 1922 г.) я ближе сошелся с нашим посольством. В.А. Маклакова я знал ранее, а с М.Н. Гирсом познакомился только теперь. Он мне понравился. В его лице я приобрел дружескую поддержку. По ходатайству представителей эмигрантской общественности, проф. М.В Бернацкаго, И.П. Демидова и д-ра И.И.Манухина, М.Н. Гирс ассигновал мне 2 000 франков ежемесячно субсидии на содержание Епархиальнаго Управления – образовался необходимый основной фонд. В лице М.Н. Гирса я встретил энергичного противника соглашения с Карловацким Синодом, он меня уговаривал вести свою линию, не соглашаясь ни на какие уступки» (стр.407).

Все упоминаемые общественные деятели были либералы разных оттенков. В.А. Маклаков, б. посол Временного правительства, был видным масоном. Мой друг, проф. И.П. Алексинский, известный хирург, хорошо его знавший еще по Москве, впоследствии говорил мне, что Маклаков и не скрывал свое масонство.

В эти дни выявилась впервые та денежная зависимость, которая связывала митр. Евлогия впоследствии. Определилось и то, чего, в будущем, добивался М.Н. Гирс, – в прошлом, увы, императорский посол в Константинополе и Риме.

Вообще парижская колония, в лице групп и лиц, игравших в ней руководящую роль, резко отличалась от берлинской. Господами положения были «февралисты», т.е. те, которые наградили несчастную нашу Родину революцией. Они привели к свержению Государя, арестовали Его с Семьей, нарушив обещание предоставить Им возможность выехать заграницу, чем избегнуто было бы Екатеринбургское злодеяние. Они же бесславно сдали власть злодеям коммунистам, с Лениным во главе.

Несколько позднее в Париже ряды левых всех оттенков пополнились их единомышленниками, прибывшими из Чехо-Словакии. Только позднее стали притекать из Болгарии и Сербии политически верные люди, воины, боровшиеся вооруженно в Добровольческой Армии за национальную Россию. Но господствующие позиции в местной русской эмиграции были, по-прежнему, крепко захвачены либералами всех оттенков.

Влиятельным органом парижской печати были «Последние Новости», редактируемые бывшим вождем кадетской партии П.Н. Милюковым, клеветническая речь которого, произнесенная 1 ноября 1916 г. в Государственной Думе, метко названа была «штурмовым сигналом» для начала революции. Позднее появилась газета «Дни», орган А.Ф. Керенского, достаточно известного, чтобы его характеризовать.

Париж был средоточием русского масонства. Это вытекает из откровенной статьи брата-каменщика д-ра М.Ч. (по-видимому, проф. М. Чубинского), помещенной в сербском масонском журнале «Неймар» под названием: «Русское масонство во Франции». Наиболее интересное оттуда было приведено в белградском русском журнале «Голос Верноподданного» (2 мая 1927 г.) и перепечатано оттуда в «Двуглавом Орле» (№ 9 от 22 июня / 5 июля 1927 г.).

«Основание самостоятельных русских лож в Париже наглядно свидетельствует о большом доверии, приобретенном в Париже русскими Братьями, особенно старыми из них... Выбирая на чужбине неофитов для масонства, вожди русского масонства должны были быть особенно осторожными и рекомендовать только тех, кто был этого достоин, как по своему образу мысли, так и по своим моральным качествам... Вследствие такой осторожности дело развилось успешно, что является заслугой первых пионеров русского масонства во Франции. Они работали поистине с невероятной энергией и любовью, как к своему народу, так и к франмасонским идеалам. Следует упомянуть и отметить Братьев: К, П и А, в особенности Брата М., который почти все время стоял во главе русского масонства во Франции. Первая русская ложа, открытая в Париже, получила имя «Астрея». Это имя взято для того, чтобы подчеркнуть связь со старым русским масонством, так как первая Великая Ложа в России носила имя «Астреи». Вторая Ложа, открытая позднее, названа «Северная Заря». Во главе первой был брат М, во главе второй брат П. Обе работают в помещении французского масонского дома. Наряду с ними и в составе их членов работает инструкционная Ложа, которая иногда и во время сезона, а большей частью во время каникул работает над изучением франкмасонских традиций и франкмасонской символистики. Во главе этой Ложи стоит Брат К. Наряду с остальной нашей литературой Братья изучают сочинение брата М. об эзотеризме и ритуализме. Наконец, с начала 1925 года, функционирует новая Ложа «Гермес», открытая по инициативе старых русских Братьев и с согласия Великой Ложи Франции».

Далее говорилось о работе лож, в особенности ложи «Гермес», в которую могут входить люди и не интересующиеся вопросами эзотеризма, но должны быть компетентными в «юридических, общественных, экономических и т.д. вопросах».³

О переживаниях того времени в Париже митрополита Евлогия можно судить по его пламенной проповеди, произнесенной 11/24 марта 1924 г. в Берлине во временной церкви на Берлинер штрассе. Он говорил о том, что русские люди во Франции, в искании духовных способов победы над революцией, то бросаются в католицизм, то устремляются в масонские ложи. «А между тем, масонство есть уже прямое антихристианство», – повышая голос, взывал митрополит Евлогий. Тоже, но еще в более решительной форме, повторил он на следующее утро в личной беседе со мной. Спросил он меня, знаю ли я православных духовных лиц масонов. Я рассказал ему про найденный в 1920 г. в церковном доме в Тегеле масонский фартук, прятавшийся в сейфе. Говорил об упорных слухах о масонстве б. протопресвитера военного и морского духовенства протопресвитера Георгия Шавельского. Митр. Евлогий, с крайней резкостью, отозвался о последнем, рассказав, как он позволил себе давать ему указания относительно приветствия, с каковым владыка должен был обратиться к Государю, прибывавшему весной 1915 г. во Львове. Он ответил Шавельскому, что просит не учить его. Он знает, что должен сказать Государю.⁴ Почти одинаково изложена эта беседа с Шавельским в «Воспоминаниях» (стр.269). Это не помешало митр. Евлогию позднее поддерживать быв. протопресвитера, не признававшего в Софии законного архиерея Зарубежной Церкви в Болгарии, епископа, потом архиепископа, Серафима.

Из изложенного видно, что митр. Евлогий, имея большой жизненный опыт, разобрался хорошо в парижской обстановке. Но он, по натуре своей, не способен был плыть против течения. Еще в России я имел возможность составить о нем мнение. Он проявил себя хорошим администратором в новой Холмской епархии, этом православно-русском островке во враждебном польско-католическом мире. Очень неудачным было его недолгое управление во временно завоеванной Галиции. Выбранный членом второй Государственной Думы, он примкнул к правому крылу. «Мы, правые», говорит он, касаясь этой эпохи своей деятельности (стр. 190 и др. «Воспоминаний»). Несколько раз разумно и твердо выступал с речами. Выбран был и в 3-ю Гос. Думу. Там он постепенно вошел в более умеренную группу националистов, на которую тогда опирался П.А. Столыпин. «Однажды у нас, националистов, было собрание в нашем клубе» (стр.225). Учитывая, очевидно, это политическое скольжение влево, Свят. Синод, основываясь на его «шестилетней оторванности от епархии», предложил ему не выставлять кандидатуру в 4-ую Гос. Думу и заняться «епархиальными делами» (стр.232).

В мае1914 г. последовало мое назначение в канцелярию министра внутренних дел для заведывания делопроизводством по выборам в Государственные Совет и Думу. Пришлось мне ознакомиться и с политическим направлением духовенства, представители которого принимали большое участие в выборах в Гос. Думу. В 1916 г. мною составлена была доверительная записка о политическом положении в отдельных губерниях. Директор канцелярии записку эту представил министру внутренних дел, который передал ее Государю, в чем я убедился будучи в эмиграции. Полностью прочел я ее в 1943 г. в Белграде в книге: «Монархия перед крушением. 1914–1917. Из бумаг Николая 2. Государственное издательство. Москва 1927 Ленинград». Недавно удалось мне приобрести ее. В ней, как о самой яркой в политическом отношении губернии, говорится о губ. Волынской, «давно являющейся оплотом русского правого дела в юго-западном крае». Далее следует: «Правда, душою этого края был высокопреосвященный Антоний, ныне архиепископ Харьковский, но на Волыни остался его ближайший энергичный помощник – архимандрит Виталий. Архиепископ Евлогий исповедует более умеренные политически убеждения, но надо надеяться, что он пойдет навстречу правым организациям» (стр.229). В эмиграции последний волынский губернатор, крайне правый, мой друг покойный П.В. Скаржинский говорил мне, что ему было очень легко тогда работать с архиепископом Евлогием.

Лично довелось мне познакомиться с ним в конце 1920 г. в Белграде, где я пробыл несколько месяцев и, как выше упоминалось, случайно принимал участие в переезде его в Берлин. Имел с ним небольшую стычку в начале 1921 г. в Белграде, когда на приходском собрании он горячо рекомендовал выбрать членом приходского совета проф. В.В. Зеньковского. Возражая против этого, я сообщил, что последний, в качестве заведовавшего церковными делами при гетмане П.П. Скоропадском, составлял от его имени просьбу Патриарху Тихону воспрепятствовать возглавлению киевской митрополии, выбранным местным собором, владыкой Антонием (Храповицким), как уроженцем Великороссии. Зеньковского не выбрали. Владыка Евлогий снова просил его выбрать, но и вторичная баллотировка оказалась такой же. Когда мы расходились, митр. Евлогий сказал мне: «Не знал, что Вы можете быть таким сердитым». – «В принципиальных вопросах всегда», ответствовал я. Впоследствии Зеньковский имел огромное влияние на митр. Евлогия, как видный представитель Имки.

В Берлине, где я с ним виделся довольно часто, составилось у меня о нем мнение, как о бесспорно глубоко верующем иерархе, не почвенным однако, ибо проникнутым духом т.н. интеллигенции. Служил он хорошо, проповедник был посредственный. Имея тягу к либерализму, в начале 1921 г. примкнул он к конституционным монархистам. Административный опыт имел.

Митрополит Евлогий описывает свое участие в Архиерейских Соборах 1923 и 1924 годов, при чем ясно проглядывает, что это им описывается для оправдания в дальнейшем своего разрыва с Русской Зарубежной Церковью. По его словам, он представил проект создания автономных церковно-административных округов (митрополий, архиепископий), якобы, в 1923 г. принятый и в 1924 г. отвергнутый. В «Двуглавом Орле» (№37) мною приведено, возможно неполное, представление митрополита Евлогия в 1923 г., в котором говорится:

«Все заграничные епархии приемлют свое единение и имеют высшую инстанцию в ежегодном Соборе Епископов, в чем и проявится во всей чистоте наш исконный восточно-православный принцип соборности, ибо преосвященным архипастырям известно, что по правилам Вселенских Соборов решающее значение в Святой Церкви и на Соборах имеют голоса только епископов».

«На Соборе Архиереев будет председательствовать старейший по сану из архипастырей, который и в России имел особые перед другими Владыками права, – Высокопреосвященный митрополит Киевский Антоний, что будет согласно с п.3 Патриаршего Указа 1920 года №362».

Приведенное выше достаточно свидетельствует о том, что тогда митрополит Евлогий признавал значение указа Патриарха Тихона от 20 ноября 1920 г., которым положено основание Русской Зарубежной Церкви, и исключительное значение митрополита Антония. Через три года, как видно будет из дальнейшего, он пренебрег всем этим, в чем главную роль играла та таинственная организация, о которой речь будет ниже.

С недовольством говорит он о постановлении Архиерейского Собора от 19 мая/1 июня 1923 г. о желательности назначения епископов «в главнейшие центры расселения русских в Западно-Европейских митрополичьих округах, и прежде всего – в Италию и Германию». С тем же недовольством упоминает он о совершенной им в первой половине 1924 г. хиротонии во епископа берлинского архимандрита Тихона.

В 1924 г. появляется во внешней форме та таинственная организация, о которой говорилось выше. Митрополит Евлогий отмечает в своих «Воспоминаниях»:

«...По началу чехи широко раскрыли двери для русской эмиграции, и в Праге скопилось много наших профессоров и студентов. О.С. Булгаков и его друзья основали там «Братство св.Софии», (стр.460). Интересно, что митр. Евлогий, в дальнейшему о братстве ничего не говорит, тогда как он вскоре оказался, возможно, не отдавая себе в этом отчета, исполнителем заданий этой вреднейшей организации.

В моей брошюре «Возбудители раскола» (Париж 1927 г.) содержатся следующие строки: «Братство это, слагавшееся еще в России, основано было группой лиц в Праге. План его работ был разработан в Берлине. Проект Братства, в коем с полной откровенностью были высказаны основные желания учредителей, – подвергся в 1924 г. внушительной критике князя Н.С. Трубецкого, выразившейся в письме к протоиерею С. Булгакову, приглашавшая его вступить в лоно братства».

«Мы имеем дело», писал он, «не с обычным типом православного братства, а с организацией, не имеющей прецедента в православной практике. Собственно, это скорее напоминает монашескую общину с разделением на монашеские степени и с возглавлением игуменом, при чем, однако, самой главной предпосылки – выхода из мира и чисто монашеского подвига – нет. Такая внемонастырская община, состоящая из мирян и духовенства, скорее заслуживала бы название ордена, чем братства!

«Братство св. Софии стоит как бы вне конкретной церковной организации, не прилегает к ней, а только прикасается к ней в отдельных пунктах. Вследствие этого Братству приходится создавать свою особую иерархию, что и является его самым бьющим в глаза отличительным признаком. Институт «духовного главы» и трех степеней, не существующей ни в одном нормальном православном братстве, логически вытекает из необходимости иметь свою иерархию».

«Теоретически мыслимо положение, при котором епископ оказывается в духовном подчинении у иерея (как духовного главы Братства), что канонически недопустимо».

«Происходит какое-то установление эквивалентности, какое-то координирование двух иерархий, одной – канонической, другой – основанной, в сущности, на общественном мнении. Происходит внецерковное наделение людей, отмеченных общественным мнением, признаком духовного авторитета, тем более соблазнительным, что чино-приемы и возведения в степени связаны с таинствами покаяния и причащения (§ 12), придающими им видимость рукоположения. Таким образом, Братство создает особую иерархию, и сосуществование этой особой, братской иерархии с иерархией канонической создает совершенно недопустимое, с православной точки зрения, положение.

«Для нас совершенно несомненно, что учреждение Братства Св. Софии является попыткой пересадить на православную почву католический институт орденов».

«План укрепления православной дисциплины путем насаждения на православной почве чуждого ей по духу латинского института орденов – к цели не приведет. Даже более того, – этот способ действий только еще больше разрушает православную дисциплину. В сознании верующих интеллигентов подобные ордена не укрепят авторитет канонической иерархии, а подменят этот авторитет авторитетом светских богословов и религиозных публицистов. Совершенно помимо воли учредителей «Братства св. Софии», это учреждение может привести многих к антиепископальному настроению, близкому к «Живой Церкви».

Кн. Н.С. Трубецкой прав, высказывая мнение, что Братство приведет к антиепископальному настроению, но ошибается, что это произойдет «помимо воли учредителей». Оно действительно старалось подорвать авторитет Архиерейского Собора Заграничной Церкви, оберегавшего подлинное Православие и не допускавшего вредного свободомыслия, переходившего в еретическое. Но в епископе, им руководимом, оно именно нуждалось. Авторитет епископов признавался тогда русскими людьми, недавно покинувшими Россию, порабощенную богоборцами. Добровольным пленником их стал иерарх-интеллигент, митрополит Евлогий, на которого всегда особенное впечатление производила ученость, в доброкачественности которой он не разбирался.

Состав «Братства Св. Софии», как упоминалось, созданного в Праге, значительно пополнился членами в Берлине. Там сосредоточилась группа профессоров, высланных большевиками из СССР в начале двадцатых годов. Помню появление их в Берлине и то изумление, которое вызвало это событие. Только с началом евлогианской смуты понят был мною замысел большевиков. Террор тогда несколько ослабел. Они решили выбросить за рубеж часть ученой интеллигенции, которая им мешала. Одновременно с тем, зная мышления именно этой ученой группы, большевики считали, что своим вольномыслием в богословских вопросах она внесет разлад в церковные круги эмиграции, в чем и не ошиблись. Обманулись советчики только в проф. И.А. Ильине, который оказался их талантливым и деятельным врагом. По прибытии в Берлин он очень скоро выдвинулся своими интересными лекциями, примкнув вскоре к умеренно монархическим и военным, т.н. врангелевским кругам.

Только совсем недавно я нашел подтверждение моего тогдашнего предположения в очень содержательной статье Н. Сигиды «Трагедия Владимира Соловьева», помещенной 6 февраля с.г. в № 19326 г. либеральной газеты «Новое Русское Слово». В ней он отмечает существование в Москве с 1918 г. «Вольной академии духовной культуры». Ссылаясь на сборник «София» (Берлин 1923 г. Статья «Сообщение о Религиозно Философской Академии»), он упоминает имена, к ней причастных: Н. Бердяева, проф. С. Франка, Карташева, Вышеславцева, А. Белого. Далее Н. Сигида приводит следующую выдержку из берлинской газеты «Руль» (21 ноября 1922 г.), редактором которой был видный кадет И. Гессен:

«Инициатор высылок Зиновьев, в заседании петербургского совета, заявил следующее: – найдутся люди на Западе, которые заступятся за обиженных интеллигентов. Возможно, что Максим Горький снова начнет нас поучать, что сов. России нужна интеллигенция, но мы знаем, что делаем (курсив газеты – Н.С.)».

«За несколько дней до высылки Зиновьев, выступая на одном из рабочих собраний, обмолвился заявлением о том, что «советская власть со своей стороны готова оказать высылаемым материальное содействие. Основываясь на этом заявлении, удалось добиться ассигнования Госполитуправлением средств на оплату пароходных билетов».

22 ноября 1922 г. газета «Руль» сообщила о предстоящем открытии «Религиозно философской академии».

Таковая вскоре действительно начала действовать. Несколько раз я бывал на очень содержательных лекциях И.А. Ильина. Считалось, что «Академия» содержится на средства ИМКИ, которая к этому времени усиленно занялась русской эмиграцией, в особенности ее молодым поколением. Тогда именно, как ее видный работник, выдвинулся проф. В.В. Зеньковский, о котором говорилось выше.

Состав берлинской русской колонии того времени заставлял высланных интеллигентов держать себя осторожно. Политически подозрительным считался проф. Стратонов, о котором я нашел и соответственные данные в статье Н. Сигиды. С началом евлогианского раскола он выявился, как один из самых ретивых участников такового в Германии.

В числе высланных была москвичка г-жа Каллаш, писавшая потом под именем Курдюмова. Она еще в Берлине выявила себя озлобленной идейной противницей митрополита Антония, что высказывала и мне. Перебравшись в Париж, она потом принимала очень деятельное участие в разжигании евлогианского раскола.

Большое значение в этом расколе принял глава таинственного «Братства св. Софии», о. Сергий Булгаков. Представляет поэтому интерес отзыв об его еретических суждениях известного профессора Н. Лосского, упоминаемый в статье Н. Сигиды. Статья Н. Лосского называется: «Спор о Софии».

«О. С. Булгаков, не смог оправдать своего различения Сына и Духа Святого, как мужского и женского начал в отношении Софии... Трудно сказать, какую конкретную пользу, в смысле уяснения для нас тайн жизни непостижимого Божества, дает нам это, неизвестно откуда взятое, различение в простом существе Божием двух начал: мужского и женского. Рискованность же подобных рассуждений о Боге (из гностического учения Валентина. – Н.С.) и их крайняя соблазнительность подчеркивается тем, что образ Божий в человеке Булгаков хочет видеть именно в двойственности полов. Отсюда не так уж далеко и до обожествления половой жизни, как это было у некоторых гностиков, или у так наз. «духовных христиан», или у некоторых наших светских писателей вроде Розанова... Получается своеобразная софиянская антропология о. С. Булгакова: – Человек есть нетварный дух (личность, ипостась) плюс тварная душевно телесная природа, т.е. человек есть Бог плюс животное... Так же неясен в софиянской системе о. С. Булгакова и вопрос о дьяволе. Если он навеки остается дьяволом, значит, конечный апофеоз всего (Бог во всем), если его понимать по системе Булгакова, не осуществится... при допущении «ософиения» дьявола, как совместить «софийный детерминизм»?... Разрешить это противоречие, оставаясь на почве софиянской системы, невозможно... Странно видеть у пресвитера такое дилетантское суждение о Церкви и формах Ее жизни, основанное на литературных и публицистических источниках, и свидетельствующее о полном незнании важного свидетельства – Книги Правил и св. Канонов Церкви».

Забегая несколько вперед, отмечу, что митрополитом Евлогием вверено было о. Серию Булгакову преподавание в парижском Богословском Институте догматического богословия!

Митрополит Евлогий так отзывается в своих «Воспоминаниях» о мирянах, членах церковно-приходского совета кафедрального Александро-Невского собора в Париже: «В состав его вошли (за немногими исключениями) бывшие сановники, генералы, чиновная интеллигенция – люди народной массе далекие, а по политической окраске почти все одинаковые – крайне правые. Когда в «Последних Новостях» появился рассказ Минцлова «Тайна», в котором разработана тема об Иуде-Предателе в Евангельской трагедии, не безызвестная в богословии, в Церковном Совете поднялась буря, – и члена Совета, бывшего члена Государственной Думы (кадета) И.П. Демидова, помощника редактора «Последних Новостей», исключили, как «левого», из состава Совета, большинством голосов против одного – д-ра И.И. Манухина, выступившего с особым мнением в защиту Демидова и вскоре из протеста покинувшего Приходской Совет» (стр.410).

По этим строкам можно убедиться насколько парижский политический климат повлиял на митрополита Евлогия, в дореволюционное время опиравшегося в своей архипастырской деятельности на генерал-губернаторов и губернаторов и прочее чиновничество, восседавшего на скамьях правого крыла Государственной Думы, посещавшего в С.-Петербурге правое «Русское Собрание», консервативный дом графини С.С. Игнатьевой, вдовы убитого революционерами генерал-адъютанта, члена Государственного Совета. Обо всем этом он сам повествует ранее в своих «Воспоминаниях».

В Епархиальный Совет он пригласил из мирян лиц более ему близких и нужных. Главную роль в нем играл граф В.Н. Коковцев, впоследствии один из видных возбудителей и разжигателей раскола. В прошлом, отличный чиновник и посредственный государственный деятель умеренно правых взглядов, самовлюбленный до крайности, он был всегда далек от подлинно церковных кругов. Замечательно то, что сам митр. Евлогий, в описании своей деятельности в Холмщине, отрицательно его определяет. Он описывает возникший в те годы проект постройки в южной части Холмщины железнодорожного пути, важного для крестьянского православного населения. Поляк гр. Замойский мечтал тоже о постройке железной дороги, но такой, которая проходила бы через все его фольварки. Польские инженеры составили для него проекты и почти заручились согласием министра финансов Коковцева.

Далее митр. Евлогий пишет: «В это время я сговорился о дороге с некоторыми капиталистами и членами Государственного Совета, и у нас возник план концессии, причем работы мы предполагали производить с помощью местных рабочих. Столыпину (тогда председателю совета министров Н.Т.) план очень понравился. Я сунулся с нашим проектом к В.Н. Коковцеву, но он встретил его холодно: «Мне странно видеть епископа хлопочущим о железной дороге, сказал он, ваши капиталы дутые. Нужна экспертиза. К тому же я наполовину связан обещанием». – «Я ратую за русские национальные интересы» – возразил я. Но Министр отстаивал свою точку зрения: железная дорога – финансовое предприятие, а деньги не имеют ни запаха, ни вкуса, ни национальностей... Я сослался на Столыпина, на его одобрение нашего плана. – «Ах, этот Петр Аркадьевич...» посетовал на него Коковцев» (стр.224).

До всех этих строк митр. Евлогий писал: «Новый Председатель Совета Министров В.Н. Коковцев к нашим Холмским делам относился довольно безучастно» и привел историю с железной дорогой. Далее, описывая прохождение холмского законопроекта в Государственном Совете, он упоминает имена членов Совета, делу этому способствовавших: председателя Совета М.Г. Акимова, министра внутренних дел А.А. Макарова, его защищавшего, докладчика А.С. Стишинского. Все упомянутые государственные деятели были именно крайние правые, единомышленники которых так неприятны были ему теперь в парижском приходском совете. Про своего же будущего руководителя и советника там же пишет: «На заседании присутствовали все министры, но при голосовании Коковцев и кто-то еще из министров исчезли... Законопроект прошел большим числом голосов. Борьба была окончена и завершилась полной победой» (стр.228).

На странице же 417 читаем: «За все эти годы гр. Коковцев был в Епархиальном управлении (так же, как и в Приходском Совете) моей главной опорой. Он живо и горячо относился ко всем вопросам, которые выдвигала епархиальная жизнь, а его государственная подготовка, широта горизонтов и дисциплина труда делали его незаменимым членом Епархиального Совета».

В Париже гр. Коковцев (графство он получил при увольнении его в начале 1914 г. от должности председателя совета министров и министра финансов) хорошо устроился в одном из крупных банков.

В связи с этим, вспоминается мне рассказ моего старшего друга А.Н. Крупенского, бывшего бессарабского губернского предводителя дворянства, в эмиграции председателя Высшего Монархического Совета. Сообщил он мне ниже следующее еще до евлогианского раскола. Он как-то завтракал в Париже, вместе с гр. Коковцевым, у б. председателя Совета министров, члена Гос. Совета, А.Ф. Трепова. Третьим гостем был известный французский академик, фамилию которого никак не могу припомнить. Коковцев очень хотел с ним познакомиться, что Трепов и устроил. После завтрака, когда в гостиной подали кофе, Коковцев стал говорить, что в Киеве он предотвратил еврейский погром, когда еврей Богров смертельно ранил Столыпина. Временно заменяя последнего, он обратился с увещательным воззванием к населению Киева, склонного устроить погром. Словам его вняли и погрома не было. Академик, выслушав это повествование, сказал: «И они, граф, Вас за это отблагодарили. Вы, кажется, служите теперь в еврейском банке». Допускаю возможность того, что идея воззвания принадлежала Коковцеву. Но отлично помню, что, действительно, при очень возмущенном настроении простого народа, погром мог произойти. Столыпин был ранен около девяти часов вечера, и сразу выяснилось, что стрелял еврей. Сразу же многие евреи стали покидать город. Но твердо помню, что воззвание было опубликовано от своего имени генерал-губернатором киевским, подольским и волынским, ген.-адъютантом Ф.Ф.  Треповым. Население призывалось сохранить полный порядок, дабы не омрачать пребывание в Киеве Государя Императора. Воззвание это, исходившее от известного населению должностного лица, а также энергичные меры предпринятые киевским губернатором А.Ф. Гирсом, имевшим в своем распоряжении полицейских, пополненных присланными из Москвы и С-Петербурга, сохранили полный порядок в городе. Мне это хорошо известно, т.к. тогда я был советником киевского губернского правления и частично заведовал учащимися, которые составляли шпалеры по пути следования Государя.

Другим членом Епархиального управления был А.В. Карташев, так определяемый митр. Евлогием: «Бывший доцент Петербургской Духовной Академии по кафедре русской истории, которую он вынужден был покинуть из-за своего либерализма. Когда разразилась февральская революция, А.В. вошел в состав Временного Правительства и занял пост Министра Исповеданий. Выдающийся, редкий талант, богословски глубоко образованный человек, ученый, в котором есть «школа"». (стр.448). Ране он упоминается в моей статье в числе членов «Братства Св. Софии».

Третьим членом Епархиального Совета приглашен был митр. Евлогием Е.П. Ковалевский, в прошлом член Государственной Думы, октябрист, деятель «прогрессивного блока», подготовившего революцию. В петроградских «Биржевых Ведомостях» 8 марта 1917 г. было напечатано: «Комиссары Исполнительного Комитета Государственной Думы Ковалевский и Ичас предложили подать в отставку Главноуправляющему Ведомством Императрицы Марии, Статс-Секретарю Булыгину и его помощнику Кистеру».

Отношение Ковалевского к церковным вопросам выявляется из следующего сообщения Н.Е. Маркова, деятельного члена 3 и 4 Государственных Дум: «Кто был в 3-ей Думе, должен помнить какое возмущение охватило верующих, ознакомившихся с содержанием доклада в бюджетную комиссию по смете Святейшего Синода, составленного в отпечатанном виде докладчиком Е.П. Ковалевским. В этом докладе проводилась в порядке сметной экономии желательность упразднения в Москве Чудова (в Кремле) и Страстного монастырей с тем, чтобы освободившиеся, весьма ценные участки земли застроить более доходными заведениями. На положенном месте, во главе доклада, красовалось – докладчик Ковалевский». («Двуглавый Орел» № 5, 7/20 марта 1927 г.).

Секретарем Епархиального Совета митр. Евлогий назначил полковника Т.А. Аметистова, который учился в петербургской Духовной Академии, потом окончил Академию Ген. Штаба, участвовал в Великой войне. Безусловно дельный и ловкий, он имел ряд недостатков и популярностью не пользовался. Политически считался либеральным. Митр. Евлогий, называя его даровитым, работоспособным, так затуманено заканчивает его характеристику: «но, к сожалению, не всегда строгий к себе, увлекающийся...» (стр.418).

Митр. Евлогий пишет о том, что задумал создать несколько новых церквей, прежде всего в Париже. Он не указывает год, когда приступил к исполнению этого намерения (предполагаю в 1925 г.). Он пишет, что М.М. Осоргин нашел подходящую усадьбу под № 93 по рю Кримэ. «Это было бывшее немецкое учреждение, созданное пастором Фридрихом фон-Бодельшвинг: немецкое общество попечения о духовных нуждах проживающих в Париже немцев евангелического исповедания устроило там детскую школу-интернат. Это учреждение помещалось в нижнем этаже здания, а в верхнем была устроена кирха». Усадьба, действительно хорошая, очень понравилась ему, и он решил ее приобрести.

Это доброе начинание требовало для выполнения, конечно, довольно больших средств. В итоге, идейно нетвердый, митр. Евлогий усвоил, видимо, старое мнение своего теперешнего путевождя, гр. Коковцева, что «деньги не имеют ни запаха, ни вкуса, ни национальностей», не учтя того, что они связывают получающего их с теми, которые их дают. С этого времени начинается вторая денежная зависимость митр. Евлогия (первая от «Совета Послов») и, тем самым, подготовка пагубного раскола в Русской Зарубежной Церкви, объединявшей во всем мире верующих русских людей не приемлющих богоборческую сатанинскую власть коммунистов.

Дом продавался с аукциона. Осоргин купил его, для епархии, за 321.000 франков. Пришлось сразу внести 35.000. Начался сбор пожертвований. Но через пять месяцев надо было внести всю сумму. Митр. Евлогий пишет о волнении, когда приближался срок крупного платежа: «...Мне советовали решиться на какую-то финансовую операцию, с закладом, но устроить ее было сложно. В эти тревожные дни пришел ко мне один приятель и говорит: «Вот вы, владыка, так мучаетесь, а я видел на днях еврея-благотворителя Моисея Акимовича Гинзбурга, он прослышал, что вам деньги нужны. Что же, говорит, митрополит не обращается ко мне? Я бы ему помог. Или он еврейскими деньгами брезгует?». Недолго думая, я надел клобук – и поехал к М.А. Гинзбургу. Я знал, что он человек широкого, доброго сердца и искренно любит Россию. На мою просьбу дать нам ссуду он отозвался с редким душевным благородством. Ссуда в 100.000 его не испугала (а эта сумма нас выручала), он дал ее нам без процентов и бессрочно. «Я верю вам на слово. Когда сможете, тогда выплатите...», сказал он». Выноска: «Мы понемногу выплачивали наш долг М.А. Гинзбургу и погасили его полностью» (стр. 441–2).

Вскоре появились средства из другого источника, более обязывающие.

Митрополит Евлогий пишет о создании в Париже Богословского Института, не указывая даты. По-видимому, это относится к 1925 г. «Мысль о создании Богословского Института созрела у меня не сразу. Сначала я не знал, открыть ли пастырскую школу, или высшую богословскую. К окончательному решению я пришел на конференции Русского Студенческого Христианского Движения. Я стоял близко к этой организации, объединявшей вокруг себя группу наших профессоров. В эту группу вошли: А.В. Карташев, В.В. Зеньковский, С.С. Безобразов, молодой профессор, только что прибывший из Сербии, и др. Я устроил совещание с ними и, в результате наших переговоров, решил открыть высшую богословскую школу, которая должна была отвечать двум заданиям: 1) продолжать традицию наших академий – нашей богословской науки и мысли; 2) подготовить кадры богословски образованных людей и пастырей. Одновременно мы постановили пригласить в состав профессоров о. Булгакова и Флоровского, которые тогда проживали в Праге. Председатель Всемирного Комитета Христианского Союза Молодых Людей д-р Мотт живо отозвался на наш призыв и дал нам на организацию нового учреждения крупную субсидию. Мы решили обратиться к церковной общественности Англии и Америки с просьбой тоже оказать нам братскую поддержку. Окрыленные надеждой, вернулись мы после конференции в Париж» (стр.446–7).

С уверенностью можно сказать, что мысль эта подсказана была митр. Евлогию главой Имки, действовавшим согласно с группой профессоров, с ним уже связанной. Чтобы понять, что представляла собой Имка, лучше всего ознакомиться с отзывом о ней той православной Церкви, от которой древняя Русь, только что крестившаяся, получила свет церковного просвещения.

В «Двуглавом Орле» (№ 37 от 20 марта ст. ст. 1930 г.) читаем следующее: «К счастью для истинной Церкви и среди сербского духовенства есть лица, понимающая опасность Имки. «Возрождение» в 1747 от 15 марта приводит содержание статьи, помещенной в последнем номере «Вестника сербской православной патриархии» такого содержания: «Имка, которая вызывает и поддерживает раскол в Русской Церкви в эмиграции, давно уже вступила на путь сеяния смуты в Болгарии. Еще в 1924 г. синод болгарской Церкви указом от 17 апр. объявил ее сектантской и протестантской организацией и запретил духовенству и мирянам сотрудничество с нею. В мае 1926 г. появился новый указ болгарского синода, объявлявший Имку противонародной, противоцерковной, противохристианской и безбожной организацией. Этим указом духовенству запрещалось не только сотрудничество с нею, но всякое проявление симпатии по ее адресу. 18 августа 1927 г. болгарский синод опубликовал послание, в котором требовал прекращения всякого общения с нею. Эти постановления синода вызваны тем, что митрополит софийский Стефан, так же, как и русский митрополит Евлогий, связал свою судьбу с этой организацией, чем вызвал большое неудовольствие среди верующих болгарской Церкви. Сейчас этот вопрос поставлен открыто в болгарской прессе. Старейший болгарский епископ, варненский митрополит Симеон, выступил в одной из болгарских газет с рядом статей, в которых обвиняет митрополита Стефана в нарушении клятвы о подчинении высшей церковной власти и отступничестве от православной церкви; он требует архиерейского суда над митрополитом Стефаном и лишения его епископского сана».

Митрополит Симеон, приближавшийся тогда к столетию жизни, выступил в шуменской газете «Народный Судитель» с рядом статей, направленных против митр. Стефана. Особенное возмущение верующих вызвало открытие митр. Стефаном 11 ноября 1928 г. устроенной Имкой чисто протестантской «молитвенной недели». Митр. Симеон, в своих статьях, называл митр. Стефана клятвопреступником, ибо он нарушил клятвенное обещание при хиротонии подчиняться высшей церковной власти, и отступником от Православия, ибо он попрал 45 Апостольское правило (молитвенное общение с еретиками). В № 119 шуменской газеты митр. Симеон пишет, что постоянные ссылки митр. Стефана на иерархов других церквей его не оправдывают, т.к. он обязан подчиняться своей Церкви. Особенно же неосновательны постоянные ссылки митр. Стефана на иерархов русской Церкви, в частности на митр. Евлогия. Владыка Симеон пишет, что митр. Евлогий «вовсе не представляет русскую Церковь, т.к. известно его положение в отношении к заседающему в Карловцах в Югославии заграничному русскому Синоду, запретившему его в священнослужении за отношение к Имке, которое вызвано его, Евлогия, бедственным материальным положением» («Двугл. Орел» № 35, 1929 г.).

Зависимость митр. Евлогия от Имки была так велика, что в 1930 г. он, по желанию Джона Мотта, ездил на особую конференцию в Афины с греческими иерархами модернистами. В «Двугл. Орле» (№ 37) статья, посвященная этому совещанию начинается так: «В прощеное воскресение евлогиане не имели в храме своего архипастыря. Не соблюден был им установленный русскою Церковью обычай взаимного прощения… Начались службы первой недели Великого Поста, но митрополита Евлогия все еще не было в епархии...»

Митр. Евлогий свидетельствует о полезной деятельности Джона Мотта еще в дореволюционной России. О том, какова она была тогда, предоставим слово ему самому. В милюковской газете «Последние Новости» помещен был отчет об его докладе. В нем он поведал о своей деятельности в 90-х годах прошлого столетия: «Приходили ко мне 5–6 человек, и это были времена, когда каждая такая встреча могла кончиться арестом всех нас» («Двугл. Орел» № 6, 1927 г.).

После февральской революции1917 г. когда началось брожение среди русских войск во Франции, и они содержались в особых лагерях, Имка вела там свою работу. Видный деятель таковой Ю. Геккер писал потом, что «почти во всех лагерях, не считаясь с желаниями местных властей, читались лекции, произносились горячие речи и шла пропаганда новых, демократических, социальных и политических идей». Тогда именно печаталась «Отрядным Комитетом Русских войск во Франции» газета «Русский солдат – гражданин во Франции» левого содержания. На заглавном листе значилось: «Издается при поддержке Христианского Общества Молодых Людей». В № 24 этой газеты, от 29 июня 1918 г., помещена статья, в которой высказывалось возмущение слухами о возможности реставрации. «Цари не у дел должны ждать решения своей участи от Учредительного Собрания... Не угоден вам мудрый суд Хозяина Русской Земли, так примите кровь борьбы». Писалось это за три недели до екатеринбургского злодеяния! («Двуглавый Орел» № 14, 1927 г.).

В том же номере «Двугл. Орла» сообщены данные о разлагающей работе Имки в Сибири в армии адмирала Колчака. Об этом же упоминает в «Двугл. Орле» (№ 36, 1930 г.) в опубликованном там письме к митр. Евлогию от 16/29 декабря 1929 г. Сергей Толстой-Милославский. «...Я трижды докладывал Вам о характере этой организации, хорошо изучив ее деятельность в Сибири во время правительства адмирала Колчака».

Имка, по свидетельству митр. Евлогия, давшая крупные средства на создание Богословского Института, еще раньше оказывала щедрую помощь тем, кого она хотела теперь иметь в составе этого учреждения. Она материально поддерживала в Берлине профессоров, высланных из СССР, и постепенно переезжавших в Париж. Там Имка и предоставила им более широкую и ответственную деятельность – они должны были создавать в ее духе, кадры молодого духовенства и соответственно обрабатывать молодые поколения русских людей.

В связи с этим, показательно то, что мне пришлось сравнительно недавно слышать от лица заслуживающего полного доверия. На совещании членов Братства св. Софии и нескольких приглашенных лиц обсуждался вопрос о составе профессоров создаваемого Богословского Института. Один из более независимых участников совещания выдвинул крупного и образованного богослова, архимандрита Симеона (Нарбекова), настоятеля храма в Риме, для занятия кафедры догматического богословия. На это сразу последовало решительное возражение другого участника совещания (имя мне названо не было): догматическое богословие должен преподавать о. Сергий Булгаков, в противном случае деньги на Богословский Институт получены не будут!

Вероятно, это было предписано митр. Евлогию. Сам он пишет: «О. Сергий Булгаков, занявший в Институте кафедру догматического богословия, – крупная величина, богослов большой образованности и дарования. Его прошлое не похоже на обычный путь наших духовных академий. Истину Православия он выносил долгим и тяжким жизненным опытом. В начале своей научной деятельности он был марксистом и преподавал политическую экономию в Киевском Политехникуме, но марксизм его пытливый ум не удовлетворил; в поисках Истины он пришел к идеализму, от идеализма – к христианству, от христианства – к православию, от православия – к священству. Какое надо было иметь богатство души, сколько выстрадать, сколько пережить, чтобы этот путь проделать!»

Не решается митр. Евлогий полностью умолчать об еретичестве Булгакова, но подает таковое в смягченной форме. «...В области богословской науки он оказался плодотворнейшим писателем. Им написано несколько замечательнейших богословских книг. На всех богословских трудах о. Сергия лежит печать большого таланта. Его произведения вызывают критику – упреки за уклон от чисто православного миросозерцания, главным образом, в области софиологии. Ему ставят на вид некоторую смутность очертаний его учения о Софии, в котором видят влияние учения В. Соловьева, отсутствие конкретных определений для его выражения, нечеткость мыслей. Подчеркивают и его недостаточно благоговейное отношение к авторитету святых отцов Церкви, слишком свободную их критику, тогда как Православная Церковь чтит их, как нормы для всякой новой богословской мысли, которая утверждается «согласием отцов» (consensuspatrum). Эти уклонения о. Сергия от традиций нашего богословия объясняются отсутствием у него «школы», того фундамента, который закладывался в наших духовных академиях. Мирская философия от Платона и Плотина до В. Соловьева оказала на о. Сергия большое влияние, хотя святоотеческую литературу он знает превосходно. Этот «мирской пафос», который наложил свой отпечаток на богословское творчество о. Сергия, нарекания и вызывает. Однако, все, даже обличители о. Сергия, признают, что в его сочинениях есть глубина, есть талантливое творчество, открывающее новые горизонты для дальнейшего развития православной богословской науки. В должности инспектора Богословского Института о. Сергий имел большое влияние на студентов. Он стал их духовником, другом, советником, и авторитет его в студенческой среде огромен» (стр.449–50). Таким образом он духовно развратил многих!

Даже старательно смягчаемая оценка митр. Евлогием богословствования о. С. Булгакова показывает совершенную недопустимость преподавания им важнейшей богословской науки. Но на то была воля тех, в полном плену которых митр. Евлогий оказался. Как далеко это было от недавних еще сетований его в Берлине!

«Философию читает В.В. Зеньковский», пишет далее митр. Евлогий, «сильный, незаурядный философ, ученый – педагог (организатор Педагогического Кабинета), посвятивший себя и широкой общественной деятельности. В эмиграции он состоит председателем Русского Христианского Студенческого Движения. Опытный руководитель, любящий молодежь, он очень популярен среди юношества» (стр.450–1). В лице его Имка имела в Бог. Институте своего служащего, конечно, выполнявшего ее задания.

Митрополит Евлогий, в своих воспоминаниях, затрагивает вопрос об одном направлении русской церковной молодежи в зарубежье. По его словам, оно начало создаваться в Сербии, позднее в Чехословакии, Германии, Болгарии, Финляндии и в Прибалтийском крае, под названием «Христианского движения». Во главе его оказался В.В. Зеньковский, упоминавшийся ранее.

«Формы и методы работы «Движение» заимствовало от всемирного «Христианского Союза Молодых Людей», весьма популярной интерконфессиональной ассоциации, известной под сокращенным названием «Имка» – пишет митр. Евлогий. «Наши кружки, созданные лишь по образцу «Имка», некоторые эмигранты произвольно отожествляли с самой организацией «Имка», не только потому, что мы от нее нечто заимствовали, но и потому, что мы пользовались материальной поддержкой этой богатой и дружественной нам организации. «Имка», правда, нам помогала и помогает, но мы оставались верны нашей идеологии, которая легла в основание нашего объединения, и всегда подчеркивали нашу внутреннюю независимость, что не мешало нам поддерживать добрые отношения с нашими друзьями...» Митр. Евлогий указывает далее, что возглавители «Имки» «поддерживали нас, никогда не пользуясь благотворительностью для пропаганды своего вероучения среди русских» (стр.535).

Вероучения религиозного они не насаждали, но захватывали молодежь под свое оккультное влияние, отрывая ее от подлинного церковного архипастырского и пастырского руководства. В Сербии, где пребывали митрополит Антоний и другие ученые и стойкие иерархи, в Болгарии, где на страже Православия стояли архиеп. Феофан (Быстров) и епископ, потом архиепископ, Серафим (Соболев), молодежь, в большинстве, имковской обработке не поддавалась. Зеньковскому там делать было нечего. Митрополит Евлогий это и подтверждает: «В Сербии «Христианское Движение» в русской среде большого развития не получило, и Зеньковский перебрался в Париж. Во Франции, еще до его переезда, возникло несколько религиозных кружков молодежи. Девушки и юноши, человек по десять, собирались в бедных комнатках по углам Парижа, читали вместе Евангелие и беседовали на волнующие их религиозные темы. Случалось, они приглашали меня благословить их собрания. Размеры «Движения» в то время были еще весьма скромные. Расцвет его связан с приездом В.В. Зеньковского» (535–6).

«В особняке, на бульваре Монпарнасс № 10, предоставленном нам «Имка», организовался центр «Движения», и русская молодежь с воодушевлением туда устремилась. Загорелась творческая работа, преследовавшая высокую цель – христианизацию молодежи, а через ее посредничество, и русского общества. «Движение» не только Церкви не чуждалось, но было крепко с нею связано. «Мы не епархиальное учреждение и не клирики, мы служим Церкви в звании мирян, посильно содействуя приближению к Церкви неверующих»... – так определяли «движенцы» свое отношение к Церкви. Задачу «Движения» я понимал. Для молодежи, если от Церкви она отстоит далеко, сразу войти в нее трудно, надо сначала дать ей постоять во дворе, как некогда стояли оглашенные, и потом уже постепенно и осторожно вводить ее в религиозную стихию Церкви; иначе можно молодые души спугнуть, и они разлетятся в разные стороны: в теософию, антропософию и другие лжеучения» (стр. 536).

Трудно себе представить, что иерарх с достаточным жизненным опытом, не понимал, как вольность мысли, пусть и не носящая характер «лжеучения», но приправленная особым ядовитым соусом Имки, отравляла души молодежи. Мы, монархисты, сразу разобрались в той работе, которая велась в доме на бульваре Монпарнасс и, сообщая на страницах «Двуглавого Орла» обличительные факты, били тревогу.

Первоначальный восторг митр. Евлогия постепенно уменьшался. Умилявшие его первые конференции «Христианского движения», начали тускнеть. Стало, видимо, выявляться духовное отравление участников движения руководителями Имки.

«К сожалению», пишет митр. Евлогий, «в последние годы, Съезды стали утрачивать свой пламенный религиозный дух... Как я уже сказал, «Христианское Движение» в первые годы своего возникновения породило много кривотолков. Чтобы положить этому конец и сделать явным до очевидности, что русская молодежь «Движения» – не масоны, а послушные дети Православной Церкви, я посоветовал «Движению» устроить свою церковь и иметь своего священника. На дворе, в гараже особнячка на бульваре Монпарнасс, была устроена церковь во имя Введения во храм Пресвятой Богородицы. Настоятелем я назначил выдающегося священника о. Сергия Четверикова. Церковь стала привлекать богомольцев со стороны, и обросла приходом» (стр. 537–8).

В завершении этой умиленности деятельностью имковской организации следуют, однако, неожиданные строки: «Сколько прекрасных страниц в эмигрантской истории «Движения»! К сожалению, не сумели удержаться на той религиозной высоте, которой достигли. Замешалась политика, в здоровый организм проник яд политических разногласий ... Я обвиняю Н.А. Бердяева. Он стал заострять политический вопрос, проводить четкую социалистическую линию, старался склонять умы к принятию левых политических лозунгов. «Довольно кланялись вельможам, поклонимся пролетариату...» – подобные безответственные фразы привели к тому, что молодежь, которая не забыла еще обид большевизма, у которой не изгладились из памяти ужасы насилия и преследовали родных и близких, оказала энергичное противодействие, и, в результате, мир и единодушие среди «движенцев» исчезли» (стр. 538).

Можно подумать, что митр. Евлогий только теперь узнал, что представляет собою Бердяев. На самом деле еще в 1927 г. он мог прочесть о нем и С.Н. Булгакове в моей брошюре «Возбудители раскола» (издательство Светлейшего Князя М.К. Горчакова «Долой Зло»). Использовал я тогда обширный материал, помещенный в книге Андрея Белого «Эпопеи», подаренной мне Е.Н. Скалон, урожденной Хомяковой. Приведу несколько выдержек из этой книги, в которой упоминается и С.Н. Булгаков. Говорится в ней о письмах А.А. Блока, содержанием которых «являлись проблемы антропософии», которая, как сказано выше, пугала митр. Евлогия.

Белый указывает, что трудно в целом характеризовать переписку. «Ведь письма писаны на особом жаргоне, который был свойственен нам, молодым символистам; «жаргон» был сначала совсем непонятен для публики; мы это знали и соблюдали известный «экзотеризм», умалчивали перед «внешними» о подлинном содержании наших идейных стремлений. Все письма пестрились словечками, мыслеобразами переживаний, доступными не всем. Почитайте вы «Третий Завет» А.Н. Шмидт)⁵; и там найдете ключи к очень многим вопросам тогдашнего Блока; ключи доселе понятны не всем; так понятны С.Н. Булгакову, В.И. Иванову, Н.А. Бердяеву, св. П.А. Флоренскому; непонятны они очень многим из литературных собраний А.А. С ними он не пускался, конечно, в сферы гностических тем». (т.1, стр.167).

«Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков были гостями на воскресеньях аргонавтов, устраивавшихся Андреем Белым. «За столом собиралось до 25 человек; музыканили, спорили, читали стихи; по почину всегда одержимого Эллиса часто сдвигались столы и начинались танцы, пародии, импровизации» (стр.179).

С.Н. Булгаков, по сообщению Белого, принимал участие в 1904 и последующих годах в «Христианском братстве борьбы», которое занималось мерзким делом – печатанием воззваний с черным крестом и расклеиванием прокламаций к духовенству и войскам (стр.229 т.1, и стр.237 т.2).

Н.А. Бердяев с женой указаны также В.В. Розановым в числе тех лиц, которые в 1905 г., вместе с ним, Ремизовым и др., приглашены были в Петербург ночью к еврею поэту и философу Минскому, в его квартиру, в доме Полякова на Английской набережной, «со специальной целью испытать причащение человеческою кровью», и на собрании присутствовали. Кровь действительно была получена от укола еврея музыканта и какой-то еврейки, разболтана в стакане и выпита всеми присутствующими...»

Об этом «радении» упоминает и Белый: «З.Н. (Гиппиус) жаловалась на ужасный хаос идей, поднимаемый «средами», приводило в негодование ее очень глупое «действо», совершенное где-то, когда-то: литераторы, восхотевшие «мистерии» и «орхестры», составили хоровод и кололи какого то литературного адвоката булавкой; выжав кровь, распивали с вином, называя это глупое действие «Дионисовым Действом»; называли тогда имена литераторов, даже философов»)⁶ (стр.144–5 т.3).

Тот же Бердяев, как отмечено в моей брошюре «Возбудители раскола», поместил в № 5 парижского журнала «Путь» статью под названием «Церковная смута и свобода совести», которая полна возмутительными выпадами против соборного строя православной Церкви. Полный гордыни, воспевая гимн особо им понимаемой свободе совести, Бердяев писал: «Против моей свободной совести я никогда и ничего не приму, не приму и Самого Бога, ибо Бог не может быть насилием надо мною. И мое смирение перед высшим может быть лишь просветлением и преображением моей свободной совести изнутри, лишь таинственным приобщением моим к высшей реальности. Даже вселенский собор, высший орган православия, не обладает формальным авторитетом. Вселенский Собор не обладает формальными и юридическими признаками, чувственно уловимыми, он не имеет законнической природы» (стр.45). «Один православный может быть более прав, чем преобладающее большинство епископов» (стр.43).

Н.Е. Марков, в статье своей «Реформаторы Православия» («Двуглавый Орел», № 3 15/28 янв. 1927 г.), приводит и другие выдержки из этой статьи Бердяева. Последний пишет: «Свободе всегда принадлежит примат над авторитетом». – «Мы присутствуем в истории Православной Церкви при окончании и ликвидации не только петровского синодального периода, но и всего константиновского периода в истории христианства и при начале новой эпохи в христианстве».

Митр. Евлогий всего этого не мог не знать, как архипастырь, обязан был выдать. Он не воспрепятствовал Бердяеву, умело «высланному» из СССР и оказавшемуся в Европе на попечении Имки, иметь близкое общение с молодежью, считаемой митр. Евлогием церковной. Неизбежно было разложение части ее одержимым лжеучителем.

Продолжим поздние сетования митр. Евлогия, тогда давно уже возглавлявшего раскол. «Этот разлад до сих пор еще не изжит. «Левые» (группа Пьянова и м. Марии– последователей и учеников Бердяева) обвиняют «правых» в непонимании советской действительности, «нового советского человека», в нежелании примириться с советским отечеством и закапывать ров между прошлым и настоящим. «Правые» травили «левых»: вы не учите национализму, вы предаете Россию, вы готовы подать руку гонителям Церкви... Бурные дебаты на Монпарнассе не прекращались. Наконец, националисты, во главе с председателем французского отдела Никитиным, решили с «Имка» разорвать, чтобы их не обвинили в примиренчестве с советской Россией; они обосновались на стороне, на rue Olivier-de-Serres, № 91. Справа от них отошли «витязи», которых возглавлял Федоров и опекали Карташев, Гирс..., организовавшие «Общество друзей витязей»; «левые» образовали группу «Православное Дело» под водительством Пьянова, м. Марии, Федотова... тоже устроились на стороне при общежитии м. Марии на rue Lourmel № 77.»

Митрополит Евлогий упомянул Гирса и Карташева, как руководителей «Общества друзей витязей». Под начальством А.Ф. Гирса, тогда киевского губернатора, я служил, будучи советником губернского правления. Глубоко верующий и церковный, хороший администратор, он был потом губернатором в Минске и Нижнем-Новгороде. Тесные узы дружбы соединяли нас. Скончался он в Париже в 1957 или 1958 гг.)⁷.

Много отрицательного, в церковном и политическом отношении, значится в прошлом А.В. Карташева, в течение нескольких лет близкого сотрудника митр. Евлогия. Тем более поразительным было его выступление 28 дек. (10 янв.) 1928 г. в Париже на франко-русском митинге против большевицких зверств. Хорошо помню этот день. Большой зал «Ваграм» был полон. Присутствовали Их Высочества Никита Александрович и Ирина Павловна, архиепископ Серафим, многочисленные монархисты, во главе с А.Н. Крупенским. Митрополит Евлогий, конечно, отсутствовал. В должном виде изобразил Карташев ужасы советского режима. «Нам могут сказать», продолжал он, «что в России в прежнее время царил террор и насилие. Это ложь. Наша революционная эмиграция лгала общественному мнению Европы и клеветала на прежнюю Россию. Россия всегда была свободной, культурной и великой страной. Весь тот вклад в мировую цивилизацию, о котором говорилось только что, это дело России в ее целом. Наша Родина развивалась духовно и морально. Она сказочно богатела в короткий срок до мировой войны; не могла бы всего этого достичь страна, народ которой жил бы в атмосфере насилия и бесправия. Наш всеобщий грех, что мы мало ценили прежнюю Россию, и наш долг рассеять этот обман, навеянный революционной эмиграцией. Нам неоткуда ждать спасения, но наши заступники там (указывая на небо) – там воинство мучеников за Веру и с ними Венценосный Мученик, вымолят спасет Россию!» («Двуглавый Орел». № 35. 1929 г.).

Тогда это был порыв души очнувшегося русского человека, захваченного настроением противокоммунистической аудитории. Председатель собрания депутатов города Парижа Эдуард Сулье заявил, что не может огласить французского перевода речи Карташева, ибо все сказанное оратором совершенно расходится с заготовленным текстом его речи. Упоминание его позднее митр. Евлогием в соединении с правым А.Ф. Гирсом было показательным. Действительно, Гирс, познакомившись с ним близко, хвалил мне в 1936 г, его тогдашние взгляды. Тоже слышал я от ген. М.Н. Скалона, бывшего командира Стрелков Императорской Фамилии, умного и наблюдательного, и его богословски образованной супруги Екатерины Николаевны. Они часто встречались с Карташевым и его супругой, которую тоже очень хвалили. Жили они в одном из небольших городов вблизи Парижа.

Интересна беседа с ним митрофорного протоиерея о. Митрофана Зноско, напечатанная в феврале 1963 г. в журнале «Наша Перекличка» (№ 37/137). «В 1958 году посетил я в Париже проф. А. Карташева, в беседе с которым провел около двух часов. Было это прощенное воскресенье. Живо вспоминаю страдальческое лицо дорогого профессора и его исповедь-беседу. – Подумайте, правые до сих пор бранят меня за дела и мысли мои, а левые, в эмиграции, считают меня черносотенцем и тоже травят. Круг заколдованный, – слышу я от почтенного профессора, перед тем объяснявшегося в любви к моему родителю, труд которого об Унии стоял среди тысячи томов ученого профессора.

– Профессор дорогой, говорю я, – что недовольны вами правые, понятно. Они судят о вас по тем делам и высказываниям, которые особенно запечатлелись в памяти их, а вашего покаянного подвига не заметили.

– Да, но за что тогда травят меня левые, какой я черносотенец? А ведь таким считает меня «Имка». Я сын св. Руси и ей хочу верность сохранить. Разве это черносотенство? Да, там, в СССР свободы нет. Но вы не имеете представления о страшной духовной подъяремности русского православного ученого здесь, в зарубежье. Тяжелый наш путь. Говорят, что «деньги не пахнут». Неправда. Они не только пахнут. В них страшный яд кроется. Вот вам, к примеру, наша Парижская Духовная Академия. Ее студенты, несомненно, выше нас, бывших российских академиков⁸, в смысле знания красоты православного богослужения, но, увы, они духовно выхолощены. Всегда говорю им, что история и жизнь призовут их еще к одному экзамену; там, в России свободной, Мать Церковь их спросит «како веруеши?», и, поверьте, они не сдадут экзамена. Подумайте, когда говорю им на лекциях о св. Руси, они смеются, для них это легенда, звук пустой. С чем же они туда придут?

– Горькую чашу разочарований и унижений испиваю я, продолжал профессор. Перед вами многотомный труд мой «История Русской Церкви». Это труд всей моей жизни. Если хотите, это оправдание моей жизни и мое последнее слово предсмертное Матери Церкви Российской. Труд готов к печати, а издать не могу. Уж очень дорогую цену требует издательство «ИМКА-ПРЕСС». Они требуют переработки отдельных периодов истории, кое-что выбросить, а кое-что и изменить. Иначе говоря, я должен отказаться от того, что так важно и существенно в истории нашей Церкви и в жизни народа нашего. Сколько пережил я, – продолжал профессор, – когда хлопотал об издании моей книги «Воссоздание св. Руси». И тогда «ИМКА-ПРЕСС» потребовала многое изменить в тексте. Пошел я им на уступки, кое-что изменил, но они потребовали еще и еще изменений, на что я никак не мог решиться, и книга так бы и осталась неизданной, если бы не взял на себя хлопоты по ее изданию мой благодарный ученик, нынешний епископ Сильвестр».

То, что так поздно понял Карташев, ясно было еще в середине двадцатых годов митрополиту Антонию и членам Архиерейского Синода. Митрополит Евлогий, намереваясь основать высшее богословское учебное заведение в Париже, естественно должен был обратиться за советом и разрешением в Архиерейский Синод. Председатель его, митрополит Антоний, известный ученый богослов, окончивший С-Петербургскую Духовную Академию, был ректором московской и казанской Академий, ревизовал, по поручению Свят. Синода, киевскую Академию. Членом Архиерейского Синода был архиепископ Феофан (Быстров), тоже выдающийся богослов, бывший ректор С-Петербургской Академии. Митрополит Евлогий, ученик митр. Антония по московской Академии, имел небольшой педагогический опыт, пробыв всего пять лет ректором небольшой холмской семинарии. Но, что значило для него суждения этих видных ученых и администраторов! Он находился в зависимости от «совета послов», председатель которого М.Н. Гирс, по его же словам, настойчиво побуждал его порвать с «Карловацким Синодом», и от Имки.

Опережая несколько события, отметим, что Архиерейский Собор признал позднее учение прот. С. Булгакова о Св. Софии еретическим. Владыка Серафим (Соболев), архиепископ лубенский (позже – Богучарский), написал, в его же обличение, основательный труд «Новое учение о Софии, Премудрости Божией». Он же 10/23 августа 1938 года, в заседании Собора Русской Православной Церкви заграницей, прочел обличительный доклад «О нравственной основе софианства», касающийся о. С. Булгакова.

В протоколы Собора занесено: «Председатель (митрополит Анастасий, Н.Т.), отмечая заслуги Архиепископа Серафима в деле обличения «Софианства», предлагает благодарить его за прекрасный доклад. Собор поет «Исполла эти деспота» («Деяния Второго Зарубежного Собора Русской Православной Церкви заграницей с участием представителей духовенства и мирян», стр. 177–193).

К книге «Деяний Собора» приложен, представленный с опозданием, основательный доклад члена Всероссийского Церковного Собора графа Павла Михайловича Граббе: «По поводу лжеучения прот. С. Булгакова» (стр. 724–745).

Запрос, сделанный Архиерейским Синодом митр. Евлогию относительно создававшегося им Богословского Института и, в частности, о составе его преподавателей, естественно, вызвал волнение у руководителей Имки. Грозил провал их планам. Во избежание этого, необходим был разрыв митр. Евлогия, ими руководимого, с Высшей Церковной Властью зарубежом.

Митр. Евлогий так, излагает события: «В тот год (1926) на повестке очередного Архиерейского Собора значился параграф: «пересмотр взаимоотношений Синода и Западно-Европейской епархии». Я почувствовал недоброе и заколебался... Ехать ли мне на Собор? М.Н. Гирс убеждал меня не ехать, а митрополит Платон, Американский, который как раз в это время прибыл в Париж, направляясь в Карловцы для выяснения своих отношений с Синодом, – наоборот, уговаривал меня на Соборе присутствовать и просил поддержать его, если бы ему пришлось свои права защищать против синодальных притязаний. Сознание, что я крепкими узами, братски, связан с нашим русским епископатом, чувство многолетней дружественной преданности митрополиту Антонию, желание охранять единство и мир в Церкви, – все эти мотивы вновь побудили меня направиться в Сербию» (стр. 610).

С митр. Платоном я познакомился весной 1921 г. в Афинах, куда ездил по монархическим делам. Деятельность же его мне была известна давно. Он, будучи епископом чигиринским, викарием Невской епархии, считался правым. Как таковой он был избран в Киев депутатом первой Государственной Думы, ничем себя там не проявив. Будучи в 1917 г. экзархом Грузии, он, вызванный великим князем Николаем Николаевичем, в конце февраля 1917 г., для совета, благословил его послать телеграмму Государю с просьбой отречься от престола. Знаю об этом со слов митр. Анастасия. Ему же поведал это сам митрополит Платон. Рассказывал мне митр. Анастасий и о том, что после февральской революции, митрополиты Сергий (Страгородский) и Платон были ближайшими помощниками революционного обер-прокурора Синода В.Н. Львова, незаконно увольнявшего многих иерархов, в числе которых был митрополит Макарий, известный ранее по своей миссионерской деятельности «апостол Алтая». В конце 1919 г. владыка Платон, тогда митрополит Херсонский и Одесский, возглавлял в Одессе правую организацию. На ее заседании вынесено было, под его председательством, постановление, о желательности назначения меня градоначальником для проведения правильной эвакуации гражданского населения города, от чего я вынужден был отказаться, т.к. мои родные находились в то время под властью большевиков. Как неудавшийся кандидат я представился ему в Афинах. По духовности он, конечно, был совершенно не похож на митр. Антония и, даже, на митр. Евлогия. Когда в Берлине, в начале двадцатых годов создана была Н.Е. Марковым монархическая организация, установились вскоре отношения с заявившим себя нашим единомышленником митр. Платоном. Узнав о прибытии его в Париж, я навестил его. Он остановился у прот. И. Смирнова, в ограде Александро-Невской церкви. Поразил он меня своей сухостью и какой-то настороженностью. Потом мне стало ясным, что тогда уже заключен был им с митр. Евлогием заговор о взрыве Зарубежной Церкви, с отделением от нее. Позднее я узнал, что к этому побудило митр. Платона желание получить самостоятельность для устройства, вне высшего надзора, своих материальных дел. Действительно, вскоре по прибытии в Сремские Карловцы, оба иерарха, придравшись к мелким вопросам, покинули заседания Собора и вернулись в Париж.

Подтверждением моим предположениям о том, кого этот разрыв устраивал, являются воспоминания митр. Евлогия. Он пишет, что после его ухода обсуждался вопрос об отношении Зарубежной Церкви к Имке. Решение было отрицательное. «О моем Богословском Институте была принята следующая резолюция: взять его под особое наблюдение; Синод, как высшая церковная власть, должен рассмотреть и одобрить его устав, учебные планы и утвердить учебный персонал».

Митр. Евлогий, в своих воспоминаниях, пытается доказать, что причиной преждевременного оставления им заседаний Архиерейского Собора было помещение на последнее место повестки вопроса о Западно-Европейской епархии. Раньше, по его словам, вопрос этот значился первым. Ходатайство его о рассмотрении такового первым не было удовлетворено. Весьма слабо объяснить этим раскол, задуманный митр. Евлогием заранее.

По словам митр. Евлогия, митр. Платон, до этого спора, отказался подписать протокол, в котором его обвиняли «несправедливо» в том, что он проповедует «сепаратизм, отделение Американской Церкви от Русской». Как известно, именно это и было осуществлено митр. Платоном, создавшим раскол в Сев. Америке, длящийся доныне.

Сообщает митр. Евлогий об отношении к «посланию» о происшедшем, опубликованному им по возвращении в Париж. – «Возрождение» и «Последние Новости» послание комментировали в передовицах, горячо одобряя мою аполитическую линию в управлении Церковью». Этими строками он выдает себя головой. Какую связь вопрос о «повестке» мог иметь с «аполитической линией»? Хорошо известно и то, что тогда, твердившие об «аполитичности» проводили вредную политику, стараясь разложить эмиграцию.

Отдал митр. Евлогий отчет и тем, кого раскол этот особенно устраивал. Он пишет: «Я понял, что мне предстоит теперь налаживать жизнь на иных, совсем новых началах, и первое (подчеркнуто мною. Н.Т.) – отправился на Съезд «Движения христианской молодежи», который собрался под Клермонтом. Он привлек множество делегатов и лиц, сочувствующих «Движению», и прошел с большим подъемом. Я разъяснял всю важность события в Карловцав. Мои комментарии Съезд принял восторженно» (стр.614). Какое унижение собственного архиерейского достоинства!

Летом 1925 г., по возвращении митр. Евлогия в Париж, А.Н. Крупенский и я, по полномочию Высшего Монархического Совета, посетили его. Привожу описание этой беседы, оно изложено в моей брошюре «Церковный раскол» (Париж, 1927 г.).

С полной откровенностью указали мы ему на все опасности для Церкви в России и заграницей, проистекшие от образа его действий.

«Митрополит все время повторял, что он считает себя подчиненным исключительно митрополиту Сергию и подчинится всякому его распоряжению. Мы возражали, говоря, что митрополит Сергий держится большевиками пленником в Нижнем, и они могут заставить его издать вредные для Церкви распоряжения. Митрополит Евлогий настаивал на своей подчиненности ему.

«Но, Владыко, – сказал тогда я, – ведь может случиться, что митрополит Сергий, под давлением большевиков, Вас уволит и пришлет на Ваше место, с разрешения большевиков, другого епископа». – «И я подчинюсь», заявил митрополит Евлогий. «Но Вы не имеете права так поступать», воскликнул я. «Я так поступлю», решительно заявил митрополит. Подавленные ушли мы тогда, и вечером, на собрании монархической партии, А.Н. Крупенский передал эту часть беседы с Митрополитом.

Интересно то, что через 41 год, в связи с новой разновидностью евлогианского раскола, в образе парижской «архиепископии», мои слова митр. Евлогию повторил недавно редактор враждебной Зарубежной Русской Православной Церкви «Русской Мысли» В. Водов. Возражая «митрополиту Антонию (Блюму), экзарху патриарха московского в западной Европе», призывающему архиепископа Георгия подчиниться московской патриархии, он пишет: «Никогда нельзя предвидеть, какое распоряжение придет из Москвы».

Митрополит Евлогий тогда, как и в последующее годы, постоянно устно и в печати твердил о своей полной подчиненности митр. Сергию, о том, что, не подчиняясь законной иерархической власти в Москве, он и паства его уподобились бы «засохшим ветвям» и т.п.

Позор и ужас заключались в том, что митр. Евлогий в то время, как это выяснилось позднее, прекрасно уже знал, что митр. Сергий является пленником богоборческой коммунистической власти и что его распоряжения диктуются ему особым отделением чеки, ведающим церковными делами по сей день.

Еще в середине 1924 г. митр. Евлогий осведомлен был о проникшем тайными путями за рубеж письме А.Д. Самарина. Известный издавна церковный деятель, бывший обер-прокурор Святейшего Синода, он был деятельным участником Всероссийского Церковного Собора 1917–18 годов и даже выдвигался кандидатом на занятие патриаршего престола. Рискуя многим, он счел своим долгом предостеречь церковных деятелей зарубежья. Письмо это получил прот. С. Булгаков. Размножив его, он в копиях раздавал его надежным лицам. Одна из копий оказалась случайно у нас, монархистов, и была перепечатана в брошюре «Итоги политики митрополитов Сергия и Евлогия» (вып.2, Париж, 1930), составленной св. кн. М.К. Горчаковым и мною. Тогда не была упомянута фамилия отправителя, оставшегося в Москве. Теперь Самарину было бы сто лет, да и имелись сведения об его смерти. После напечатания письма опровержения со стороны прот. С. Булгакова не последовало. Привожу выдержку из этого письма от 18 мая 1924 г.

«Известно, что всякий, пошедший на малейшее соглашение с ГПУ становится через некоторое время полным его рабом. Патриарх не учел этого, когда, поверив обещаниям полной свободы и независимости в церковных делах, согласился выступить с публичным покаянием и заявлениями о своей лояльности по отношению к советской власти». Патриарх, писалось далее, был опутан сетями большевиков. К нему ГПУ приставило архиепископа Тверского Серафима (Александрова) и других лиц. Вся Москва уверена, что архиеп. Серафим является тайным агентом ГПУ и проводником всех его замыслов в патриаршем управлении. Архиеп. Серафим был проведен в председатели патриаршего синода. «Деятельность патриаршего управления протекает под непосредственным наблюдением Тучкова: сначала он посещал только Патриарха, потом стал вызывать к себе повестками членов Синода и, таким образом, превратился в настоящего обер-прокурора».

«Я нарисовал Вам печальную картину патриаршего управления. В таких условиях действительное управление Церковью невозможно, даже в пределах советской республики. Епископы, назначаемые Патриархом в епархии, хотя за ними и идет весь народ, большею частью высылаются, заключаются в тюрьму или отправляются в ссылку. Об управлении заграничными церквами и говорить нечего. Патриарх окружен шпионами, и каждое его движение известно в ГПУ. Сношение его с миром, лежащим по ту сторону границы, невозможно. Каждый официальный акт, посылаемый туда, не может укрыться от правительства, и тогда возникает вопрос о способе его передачи заграницу».

В начале тридцатых годов в Париже один иностранный дипломат, католик, несколько лет до этого служивший в Москве, говоривший по-русски, подтвердил мне изложенное в письме Самарина. Он рассказывал, что в Москве архиепископа Серафима именуют Лубянским.

В том же выпуске брошюры «Итоги» имеется сообщение, печатавшееся в белградском «Новом Времени» (№ 2715) о докладе, сделанном в Праге 9 мая 1930 г. доцентом Б.А. Евреиновым, на основании сведений, полученных непосредственно из России. «Докладчик сообщил, что еще в 1921 г. был образован при ГПУ особый 3 отдел для борьбы с православной церковью, во главе с Евгением Тучковым. Этот отдел имеет сотрудников среди мирян, духовенства и даже епископата; имеет своих представителей на местах».

Подтверждением пленения в отношении митр. Сергия является «Открытое письмо», напечатанное, за подписью «прот. Белорусс», в «Русской жизни» от 11 мая 1966 г. Известный ревнитель Православия, митр. Пантелеимон (Рожновский), во время занятия в 1939 г. Белоруссии советскими войсками, дважды вызывался митр. Сергием в Москву. В 1941 г. он рассказывал автору письма о пережитом им там.

«Наш Сергий это – пленник безмолвный. Молитесь о нем и о всей страдалице Церкви. Церковь пленена, но враги боятся Ее и в поверженном состоянии. Приехал я в первый раз. Торжественно меня встретили. Тепло, уютно, кругом красота неописуемая..., а на сердце Крест, перед глазами свежие капли Крови священной… Сидим мы с м. Сергием, после официальных встреч и приемов, беседуем, но что это – беседа, в ее деловой, главной части, происходит в письменной форме. Он пишет вопросы, я на них отвечаю письменно. Что это? – то ли, по глухоте, старец Сергий боится громко говорить – за стеной подслушивают? или же, быть может, повел он разговор в письменной форме, чтобы легче было перед «недремлющим оком» хозяев – компартии– отчитываться: лично для ответа к ним не надо являться и устно докладывать, берите, мол, и сами читайте... А вот когда приехал я в Москву во второй раз, из уст самого м. Сергия услыхал свидетельство непреложное о том, что он пленник, что Церковь наша там бессловесна и гонима. К концу приближалась моя краткая вторая встреча с м. Сергием. Раздается стук в дверь: «молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас» – слышу столь дорогие мне, иноку, слова, и отвечаю за м. Сергия: «Аминь». Входит инок, на вид инок, а кто он в действительности? – знает один Господь. «Владыка, автомобиль ожидает вас», промолвил инок и удалился. – «Ах да, поедем осматривать наши храмы московские, – сказал мне м. Сергий, и, подойдя вплотную ко мне, продолжал тихонько на ухо: «Владыко, помолитесь прежде, не я вас везу храмы осматривать, а нас везут... куда нас завезут, сам не знаю».

– Вот и судите, каково там, в стране социалистической свободы, положение Церкви. Ложь миром управляет, а отец лжи, по слову Христа Спасителя, есть дьявол, – закончил м. Пантелеимон».

Под впечатлением июльского разговора с митр. Евлогием, я писал 12/25 июля в журнале «Отечество»: «До каких пределов будет распространяться подчинение? Исполнено ли будет духовными лицами, отрекшимися от Архиерейского Собора, например, приказание признанной ими церковной власти, которая, под давлением большевиков, вызовет их на суд в России, уволит и пришлет духовенство, «известное» советской власти? Ясно, что никакого фактического подчинения быть не может. Его и нет. Подчеркивание же несуществующего подчинения ставит в тягчайшее положение и без того страдающих иерархов в России, которым большевики, пользуясь этими изъявлениями покорности, смогут предъявить требования желательных им распоряжений в отношении Зарубежной Церкви».

В том же духе писал в № 12 «Отечества» от 16/29 августа Иван Павлович Алексинский. «Насилие 3 интернационала над Православной Церковью в России отразится при таком положении и на свободном выполнении святой миссии Зарубежной Русской Церковью, ибо всякое выступление ее в защиту своего порабощенного народа, всякое участие ее священнослужителей в борьбе против величайшего мирового зла, терзающего нашу Родину, может повести к ожесточению гонений на православных священнослужителей в России».

В начале евлогианской смуты «Отечество» было единственным в Париже журналом, который, в этом вопросе, вещал правду и защищал каноническую Русскую Зарубежную Церковь. Издавал журнал на свои личные средства известный в России хирург, профессор Иван Павлович Алексинский. Будучи в Москве врачом Марфо-Мариинской Общины, он, под влиянием настоятельницы таковой, Великой Княгини Елисаветы Феодоровны, к радости Ее, все более приближался к Церкви. Тогда же он познакомился с викарным епископом московской епархии, владыкой Анастасием, почитавшимся Великой Княгиней. Еще более сблизились они в Константинополе. И.П. Алексинский был видным участником Зарубежного съезда, происходившего в Париже весной 1926 г. По окончании его был выбран председателем Патриотического Объединения, создавшегося после съезда.

И.П. Алексинский посылал «Отечество» архиепископу Анастасию в Иерусалим. Относясь с глубоким уважением к владыке, с которым впервые познакомился, несколько лет назад, в Берлине, я написал ему, прося ответить, правильно ли я высказываюсь по вопросу о расколе. Архиеп. Анастасий, полностью осуждая таковой и одобряя отстаивание мною правды, указал мне только не писать «Евлогий» без титула.

В сентябре 1926 г. отдел нашего монархического объединения в Англии пригласил меня прочесть доклад в Лондоне. Два вечера подряд я говорил о предреволюционном времени в России. Беседуя с многими русскими людьми, вынес я определенное впечатление, что большинство из них относятся отрицательно к начатой митр. Евлогием смуте, частично добираясь и до корней ее. Тамошний представитель Совета послов, дипломат старого времени, Е.В. Саблин счел нужным ознакомить меня со своей запиской по церковному вопросу, в которой он сугубо подчеркивал главенствующее значение в нашей Зарубежной Церкви митр. Антония. В воскресенье, после литургии, архиепископ Серафим финляндский, первый викарий митр. Евлогия, пригласил меня к себе. Во время длительной и доверительной беседы выяснилось, что владыка полностью осуждает действия митр. Евлогия и останется в составе Русской Зарубежной Церкви. По возвращении в Париж я тотчас сообщил обо всем этом митрополиту Антонию.

В декабре и в начале января 1927 г. я читал доклады на монархические темы в Марсели, Каннах, Ницце, Ментоне и в Бокка (около Канн). Обрадован я был тем, что местные маститые протоиереи Г. Остроумов, Н. Аквилонов, Н. Подасенов, отлично разбирались в церковной смуте, почему из канонического подчинения Архиерейскому Собору не выйдут. Епископ Владимир, викарий митр. Евлогия, производил большое впечатление своей духовностью, но был тесно связан с последними еще в России. Та же дружеская связь с митр. Евлогием была у епископа Сергия, его викария в Сербии. К сожалению чувство дружбы у них возобладало над подлинно-церковным сознанием.

В предвидении того, что темные силы заставят митр. Евлогия пойти на полный раскол и тогда тем из нас, монархистов, которые останутся верными канонической Церкви, невозможно будет молиться в Александро-Невском храме, мы стали записываться в образовывавшийся приход в Бианкуре, предместье Парижа.

В органе Архиерейского Синода, «Церковных Ведомостях» (№ 17–18 от 1/14 – 15/28 окт. 1926 г.), опубликовано было следующее послание Синода митрополиту Евлогию:

«Ваше Высокопреосвященство, возлюбленнейший во Христе собрат.

«С искренней любовью во Христе и с братским чувством обращаем мы наше братолюбивое послание к Вам, нашему собрату.

«Тяжелое положение, переживаемое в настоящее время Православной Российской Церковью и в частности здесь, заграницей, особенно отягчилось начавшейся церковной смутой, вызванной Вашим расхождением с Собором Архиереев. И если эта смута не будет прекращена, она грозит перейти – страшно сказать – в раскол. Предотвратить это тяжкое явление можно путем возвращения Вашего Высокопреосвященства на церковный канонический путь, с которого Вы сошли со времени оставления Архиерейского Собора. Вы свою церковную деятельность сейчас направили, выражаясь языком священных канонов, по пути церковного бесчиния. Иначе нельзя назвать то, что Вы сейчас делаете: Ваше страшное обращение к пастве уже после посылки в Архиерейский Синод делегатов из Епископов (владык Владимира и Сергия, Н.Т.) для переговоров и разрешения возникших несогласий; распоряжение Ваше об отстранении Преосвященного Епископа Тихона от должностей, а затем запрещение его в священнослужении за исполнение им предуказаний Архиерейского Собора; Ваша поездка по приходам Германии и возбуждение их против Собора Архиереев и Архиерейского Синода и даже совершение Вами священно служения, вопреки запрещению Вам сего в пределах Германии именем Священного Собора.

«Вы – православный Епископ и не можете не знать, какому страшному прещению подлежит иерарх за подобные деяния. Не можете не знать и канонического пути разрешения несогласий между Епископом и Архиерейским Собором. Недовольный Соборным решением Архиерей, даже в том случае, когда оно кажется ему противоканоническим, должен апеллировать Собору же.

«Это путь церковный, канонический.

«А выход Епископа из повиновения Архиерейскому Собору из-за того, что последний вынес неугодное решение, – это путь недопустимый, путь церковной анархии. Только в порядке апелляции Архиерейскому Собору изменяется решение иерархического Собора и только он один компетентен определить каноничность или антиканоничность Соборного решения, коим остался недоволен тот или иной Епископ.

«Братски обращаясь к Вашему Высокопреосвященству, мы усердно просим Вас, Владыко, направить свою церковную тактику по этому каноническому пути, освященному Апостольским авторитетом. В согласии со священными канонами, перенесите Ваш спор на решение очередного Собора Архиереев Русской Православной Церкви заграницей, который учредил Ваш митрополичий округ и которому Вы, до выделения им Германии в особую епархию, всегда подчинялись и ныне вновь письменно подтвердили признание канонической власти Собора Архиереев и Архиерейского Синода.

«Встаньте на этот архиерейский путь и этим прекратите церковную смуту и предотвратите раскол. Прекращение смуты и предотвращение раскола – в Ваших руках.

«Мы же не перестанем молить Всевышнего Пастыреначальника, да поможет Он Вам в этом и сподобит нас всех вместе с Вами едиными усты и единым сердцем славити и воспевати пречестное и великолепное Имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

«Председатель Архиерейского Синода митрополит Антоний. Члены Синода: Архиепископ Феофан. Епископы: Сергий, Гавриил, Гермоген, Феофан, Дамиан, Серафим.

«№ 1032. 28 авг. / 10 сент. 1926 г. Королевство С.Х.С. Сремски Карловци».

Это братское и столь обоснованное обращение Архиерейского Собора было перепечатано в журнале «Двуглавый Орел. Вестник Монархического Совета» от 1/14 декабря 1926 г. Журнал с этим названием издавался с 1920 г. в Берлине и временно прекратился, с переездом Высшего Монархического Совета в Париж. Теперь он возобновлялся в Париже, в чем была огромная услуга Члена Высшего Монархического Совета, светлейшего князя Михаила Константиновича Горчакова, внука канцлера, который наследовал довольно крупные средства от деда с материнской стороны, князя Стурдзы, последнего господаря Молдавии. Кн. Горчаков дал средства на возобновление «Двуглавого Орла».

Князь М.К. Горчаков, верный сын Церкви и убежденный монархист, наряду с этим, создал издательство «Долой зло», выпускавшее полезные книги и брошюры. В них, в частности, помещались документальные данные об евлогианском расколе.

Архиепископ Анастасий приезжал в Париж, насколько помню, в конце 1926 г. Архиерейский Синод поручил ему сделать последнюю попытку убедить митр. Евлогия вернуться на канонический путь, избегая раскола. Довелось мне тогда видеть его сразу после беседы его с митр. Евлогием. Дорогой владыка был удручен. Одно время доводы его, как будто, повлияли на митр. Евлогия. Он заколебался. Но вблизи находились те, кто цепко держали его в своих руках. В итоге он остался на прежней позиции. Полный раскол надвигался.

«В поучительной книге «Рождество Христово» (издание Афонского русского Пантелеимонова монастыря) напечатаны проповеди лучших православных иерархов, в их числе: «Слово в начале поста перед Рождеством Христовым» известного проповедника Архиепископа Херсонского Иннокентия. Указав, что сорокадневный Рождественский пост установлен святой Церковью для духовного и телесного подготовления к встрече Св. Праздника, вдохновенный проповедник говорит: «Если есть какой-либо раздор, брань или ненависть, – погаси ее из любви к грядущему Начальнику мира; если есть надмение и гордость, и презорство – подави и это в честь и славу смиренного Отрочати Вифлеемского. Уготовися и осмотрися каждый». Увы, в полное нарушение святых заветов доброго учителя жизни христианской, Митрополит Евлогий избрал дни Рождественского Поста для разжигания вражды и озлобления в нашей бедствующей от смуты и соблазнов Зарубежной Церкви. Недавно на публичном докладе в Париже, где могли быть не только верующие, но и иноверцы, и враги Церкви, Митрополит Евлогий выступил с обвинениями и обличениями высшей церковной власти в Зарубежье. Ссылаясь все время на особое свое миролюбие и обличая в нетерпимости и в покушениях на захват не принадлежащей власти свое прямое церковное начальство, Митрополит Евлогий старательно умолчал о своих далеко не миролюбивых действиях: он умолчал о том, что участвуя с 1922 г. в ежегодных заграничных Архиерейских Соборах, состоя членом заграничного Архиерейского Синода и многократно прибегая к авторитету этой, формально признанной им, высшей церковной власти заграницей, – например, для решения желательных ему дел о лишении сана священников (следуют имена) и т.д. – он в то же время многократно посылал в Москву тайные донесения Святейшему Патриарху Тихону, а, после кончины его, Митрополиту Крутицкому Петру с настойчивыми просьбами закрыть Заграничный Архиерейский Синод и передать всю церковную власть заграницей в его, Митрополита Евлогия, единовластное управление.

«Умолчал он о том, что все эти домогательства его остались без удовлетворения и, значит, в Москве одобрения не получили. Умолчал Митрополит Евлогий и о том, что, действуя в разрез со всей церковной политикой Патриарха Тихона, он самовольно вмешивался в дела неподвластной ему Финляндской епархии, открывал в чужой епархии свои приходы и не только не помогал своему собрату, – гонимому властями каноническому архиепископу Серафиму, верному стороннику Патриарха и Российской Церкви, но поддерживал последователей автокефалиста Германа Аввы, причем призывал верных Российской Церкви иноков Валаамской обители принять, в послушание своему Епископу, отринутый Российской Православной Церковью новый стиль.

«Умолчал Митрополит Евлогий и о том, как послав в Карловцы двух своих викариев с миролюбным посланием Собору и поручением достичь соглашения с Архиерейским Синодом, на другой же день, когда посланцы еще не доехали до Сербии, приступил к враждебным действиям и по телеграфу отстранил от кафедры епископа Тихона Германского, уже бывшего в силу соборного постановления вне его подчинения» (Статья «В предверии раскола». – «Двуглавый Орел» № 2 от 24 дек. 1926 г.).

Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей в заседаниях 12/25 и 13/26 января 1927 г. имел «окончательное суждение по вопросу о возникших церковных разногласиях». Приводим заключительную часть вынесенного постановления, касавшегося митр. Евлогия:

«Обсудив обстоятельства сего дела и принимая во внимание, что Митрополит Евлогий за демонстративное оставление Собора Архиереев Русской Православной Церкви заграницей, подрыв высшего канонического верховного авторитета, грубое ослушание постановлениям Архиерейского Собора и распоряжениям Архиерейского Синода, полное игнорирование распоряжений и определений Святейшего Патриарха Тихона и Всероссийской Православной Церкви в отношении к организации церковной власти и другим Епископам, грубую и ожесточенную агитацию против Архиерейских Собора и Синода, призывы его к клиру и пастве к неповиновению распоряжений сих высоких органов, борьбу против Епископата, вовлечение клира, мирян и студенческих кружков в обсуждение иерархических разногласий, самовольное и единоличное запрещение Епископа Тихона в священнослужении и отстранение его от должностей, и самовольное, без Соборного расследования, разрешение священнослужения протоиерею Прозорову, запрещенному в священнослужении сонмом Архиереев, и молитвенное общение с запрещенным в священнослужении названным протоиереем, самовольное вторжение в дела чуждой ему Финляндской епархии, имеющей своего канонического, автономного главу, и воздвижение там Алтарей, за грубое унижение Епископа Тихона, призывы своему клиру и пастве не входить в молитвенное общение с названным Епископом и именование паствы последнего неканоническим сборищем; посещение им Германской епархии и служение в пределах ее, вопреки запрещению от имени Собора Архиереев, впредь до нового решения этого вопроса Архиерейским Собором; за обращение к пастве, от 6/19 августа, содержащее нецерковное толкование священных канонов, полное извращение церковных актов и неправильное освещение церковных событий; фактическое, без разрешения и благословения Высшей Церковной Власти заграницей, открытие богословского учебного заведения в Париже для подготовки пастырей для сей Церкви, попытку грубого воздействия на Архиерейский Синод путем прекращения представления в оный денежных сборов от церквей и Епархиального Управления Западно-Европейской епархии, последовавшего в качестве одного из первых актов со стороны Митрополита Евлогия после оставления им Архиерейского Собора, в то время, когда Архиерейским Синодом еще в 1923 г. ему прощены денежные сборы в сумме до 200 000 динар; полное пренебрежение церковным миром и готовность жертвовать им из-за 6–7 приходов, окормляемых православным же Епископом единой, той же Матери Церкви; неоднократные попытки его к уничтожению Высшей Церковной Власти заграницей и стремление навязать свое главенство заграничному Епископату, – за все это Митрополит Евлогий, на основании священных канонов, подлежит Суду Церковному, а посему Архиерейский Синод Русской Православной Церкви заграницей, в согласии с постановлениями Всероссийской Православной Церковной власти, от 7/20 ноября 1920 года, за № 362, постановлениями Собора Архиереев Русской Зарубежной Церкви, известными Митрополиту Евлогию двумя документами, не подлежащими оглашению, являющегося полномочным органом высшего церковного управления Заграничной Церкви, определяет:

1. Митрополита Евлогия предать суду Епископского сословия.

2. Для сего просить Высокопреосвященного Митрополита Антония – Председателя Собора Архиереев и Архиерейского Синода, – созвать Собор Архиереев в возможно непродолжительном времени, но с тем, чтобы по предметам обсуждения предстоящего Собора могли быть оповещены все Епископы Заграничной Церкви и ко времени Собора могли получиться от них ответы, и с приглашением на Суд Архиерейский канонического числа Епископов.

3. Поручить Архиепископам Феофану Полтавскому и Серафиму Финляндскому составить к предстоящему суду обвинительный, канонически обоснованный, акт, для чего Синодальная канцелярия имеет представить в распоряжение названных Архиепископов необходимые материалы.

4. Так как в числе канонических правонарушений допущенных Митрополитом Евлогием, имеются налицо такие антиканонические действия, которые вызывают сомнение в действительности совершаемых им архиерейских действий и священнослужения (как, например, молитвенное общение с запрещенным в священнослужении протоиереем Прозоровым, единоличное разрешение его, единоличное запрещение им священнослужения Епископу Тихону и отстранение его от должностей, воздвижение Алтарей в чуждой ему епархии Финляндской, – последнее действие является таким тяжким преступлением, что, согласно 1 и 2 прав. Сардикийского Собора, виновный лишается общения даже на смертном одре (– ср. 35 Апост. пр. и 13 пр. Антиох. Собора), – Архиерейский Синод, в прекращение зла и во избежание соблазна, признает необходимым Митрополита Евлогия теперь же, в качестве меры пресечения, временно, до решения предстоящего Собора и Суда Епископского сословия или до полного его раскаяния и изъявления полной покорности Собору Архиереев и Архиерейскому Синоду, отстранить от управления Русскими Православными Церквами в Западной Европе и запретить его в священнослужении. При этом предупредить Митрополита Евлогия, что если он отныне будет совершать архиерейские действия и священнослужение, то, согласно священным канонам, сам себя осудит (29 правило Карфагенского Собора) и лишится права аппеляции.

5. Временное управление означенными церквами поручить настоятелю русской православной церкви в Лондоне, вр. испол. должность 1-го викария Западно-Европейской епархии Высокопреосвященному Серафиму, Архиепископу Финляндскому и Выборгскому, к мерности которого должны отныне обращаться русские православные церкви в Западной Европе, и к которому они обращались и раньше, до назначения в 1921 году Высшим Церковным Управлением заграницей Митрополита Евлогия управляющим сими церквами.

Митрополит Евлогий, по получении этого указа, обратился с жалобой на Архиерейский Синод к Главам других православных Церквей. При этом он унизил себя обращением к эстонцу Герману Ааву, именовавшему себя незаконно архиепископом Финляндским.

О позорном его обращении к Герману Ааве так изложено в брошюре «Итоги политики митрополитов Сергия и Евлогия» (вып.2, 1930 г.) «Указом Патриарха Тихона и Священного Синода от 28 дек. 1923 г. за № 188 на имя архиепископа Финляндского Серафима, Финляндская епархия признана состоящей в ведении Патриарха Всеросийского («Церк. Вед. № 3 и 4 1924 г.). Управляющим Петроградской епархией, преосвященным Иннокентием, епископом Ладожским 27 окт. (9 ноября) 1925 г. разъяснено монахам Валаамской обители, что Первосвятителем Финляндской церкви должен почитаться архиепископ Серафим и что Герман Аава не может почитаться, согласно прав. 6 Первого Вселенского Собора «епископом вообще и тем более епископом Финляндским, как его именуют некоторые» («Церковные Ведомости» № 23 и 24, 1926 г.). С постановлением этим были согласны епископы-исповедники: Григорий, Венедикт и Николай («Церк. Вед.» №№ 7 и 8). Того же мнения придерживался Местоблюститель Патриаршего Престола, Митрополит Петр. Сам митр. Евлогий участвовал в постановлениях Архиерейских Соборов 1922, 23 и 24 годов, считавших возглавителем Финляндской Церкви архиеп. Серафима. Митрополиту Евлогию отлично были известны те гонения, которым подвергались Германом Аавом монахи Валаамской и Коневской обителей за их верность Русской Церкви, за соблюдение канонов, поругаемых этим финляндским живоцерковцем. И к этому лжеепископу, живоцерковцу митр. Евлогий обратился с жалобой на Архиерейский Собор. Текст обращения его был напечатан в № 4, 1927 г., сердобольской газеты «Утренняя Заря». Именуя Авву «Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастырь», он говорит о «бесправных епископах-эмигрантах» и пишет, что находится «в твердом уповании услышать Ваш справедливый голос в защиту истины» и питает «твердую надежду, что на основании вышеизложенного и прилагаемых документов, Ваше Высокопреосвященство не откажете высказать свое беспристрастное суждение о том, что я имею все бесспорные права на управление русскими церквами в Западной Европе».

Отстранение Архиерейским Синодом митрополита Евлогия от управления епархией и запрещение его в священнослужении, в связи с уверенностью нашей в том, что он этому не подчинится, увлекая в бунтарство и часть подчиненного ему духовенства, заставило нас, верных чад канонической Зарубежной Церкви, задуматься над вопросом об окормлении нас в Париже единомышленным с нами священнослужителем.

Выбор наш остановился, прежде всего, на выдающемся протоиерее о. Георгии Спасском, ничего общего с имковскими кругами не имевшем и, согласно некоторым его высказываниям, к ним даже враждебно настроенном.

Интересны строки, посвященные ему митрополитом Евлогием в своих воспоминаниях.

«Одаренный человек, прекрасный оратор, литературно образованный, довольно светский (любитель театра), он являл тип священника нового склада. В России такие священники встречались, но большинство подобных духовных лиц были люди мало церковные, требы выполняли кое-как, зато увлекались чтением лекций на религиозно-философские темы. В о. Спасском этого уклона к рационализированию вопросов веры и Церкви не было. Молитвенный, церковный, глубоко религиозный, он любил служить и служил с подъемом, любил причащаться; не свысока, а истово и смиренно исполнял требы, ревновал о службе Божией, о ее полноте и благолепии. По воскресеньям в 5 часов он служил молебны с акафистом, а после них вел религиозные беседы. Собиралось довольно много молящихся, преимущественно его искренние почитатели. Эти беседы имели несомненно просветительное значение. Проповеди его были блестящи по форме, живы, энергичны, хоть и не очень глубоки по содержание. Любил он читать и лекции с благотворительной целью. Я назначил его духовным руководителем сестер. О. Георгий внес в сестричество дух единения и умел возбудить интерес к религиозным вопросам. По пятницам он вел систематические беседы: первый год – краткий курс апологетики, второй – толкование св. Писания, третий – толкование богослужения. Изредка для сестер он служил Литургию, это способствовало развитию в них сознания духовного единства.

«Но главная заслуга о. Спасского, которую необходимо отметить – его умение входить в индивидуальное общение с душами. Он являл пример настоящего пастырства, той Seelensorge, которая лежит в основе пастырского служения. О. Спасский становился другом, наставником тех, с кем духовно общался, посещал своих духовных детей и в каморках и в подвалах, назидал и утешал, одаривал кого крестиком, кого просфорой, образком или молитвенником, помнил всех именинников и именинниц, все особо памятные в семьях дни. Он обо всех заботился и во все входил. Иногда ему удавалось за день побывать в 25–30 домах. Себя он не жалел нисколько. Неудивительно, что он надорвался и сгорел в этом непосильном, ревностном труде...» (стр. 415).

До раскола я любил бывать на богослужениях в нижней церкви Александро-Невского собора именно потому, что там служил о. Георгий. Вдохновенными были и доходили до души его проповеди. Храм всегда бывал полон.

К отзыву митрополита Евлогия добавлю, что о. Георий был настоятелем домовых церквей в Шуаньи, где тогда проживали Великие Князья Николай Николаевич и Петр Николаевич с их семьями, а равно и в приюте для детей, созданном Великой Княгиней Еленой Владимировной в Пеке под Парижем. Состоял он и весьма чтимым духовником сих Высочайших Особ.

В начале осени 1926 г. я присутствовал в Пеке на молебне, совершавшемся о. Георгием по случаю начала учебного года. В это время евлогианский раскол назревал, и я уже высказался печатно, как действенный противник церковной смуты. В вагоне поезда, на обратном пути, В.В. Комстадиус, секретарша Великой Княгини, познакомила меня с о. Георгием, который сразу дружески начал беседовать со мною. Он подробно рассказывал о своем труде, над которым работал все лето в Шуаньи, будучи гостем Высочайших Особ. В нем он всесторонне осветил работу темных сил в церковной области. Произвел на меня большое впечатление и его рассказ о старце, с которым ему пришлось, после революции, познакомиться в Крыму. В алтаре, перед самой исповедью, о.Георий вдруг задумался, надо ли ему заплатить старцу. Немедленно последовал ответ провидца: «Деньги за исповедь я не беру».

Значительно позднее через посредство одного из наших единомышленников, часто бывавшего в доме Спасских, удалось выяснить, что он не сочувствует церковной политике митр. Евлогия.

6 декабря 1926 г. ст. ст. мы, монархисты, устраивали в Париже, в отеле «Мажестик», торжественное собрание, посвященное памяти Императора Николая Александровича, на котором выступали с докладами Н.Е. Марков, И.П. Якоби и пишущий эти строки.

Панихиду служил о. Георгий, произнесший пламенное слово, посвященное Царю-Мученику и Его Семье.

Князь М.К. Горчаков, в начале января 1927 г., решил откровенно поговорить с о. Георгием. За завтраком, на котором я присутствовал, последний отозвался с большой похвалой о только что напечатанной в «Двуглавом Орле» статье Н.Е. Маркова: «Реформаторы Православия», в которой особенно обличаемы были прот. С. Булгаков и Бердяев. После завтрака мы беседовали втроем о неизбежном расколе. Князь предложил о. Георгию возглавить, в таком случае, в Париже приход тех, кто останутся верными канонической церковной власти. Мы вынесли впечатление, что о. Георгий принципиально на это согласен. Как выяснилось потом чрез нашего знакомого, близкого семье о. Георгия, против этого возникли в ней возражения из-за материальной необеспеченности будущего настоятеля соборного прихода.

Когда раскол определился, о. Георгий оказался в числе отпавших от канонической Церкви. Намечавшийся им доклад о работе темных сил в церковной области отпал. Только через семь лет он решился прочесть его, – вероятно, в смягченном виде.

Митрополит Евлогий так повествует об этом: «Он скончался скоропостижно от разрыва сердца 16 января 1934 г., во время чтения своей лекции «О догмате»; она была вводной в цикле лекций, в которых он предполагал дать анализ и критику религиозно-философских и богословских трудов наших современных мыслителей: о. С. Булгакова, Бердяева и др. В роковой день, говоря о догмате, о. Георгий сказал несколько слов о знаменитом авторе «Догматического богословия» митрополите Макарии, которого его современники-богословы обвинили в либерализме, упомянул о скоропостижной и загадочной его кончине в купальне, вызвавшей когда-то не мало кривотолков. Не успел он рассказать об этом, – ему сделалось дурно, и тут же на эстраде он скончался...» (стр. 415–6). Задуматься побуждает кончина о. Георгия в самом начале его обличительных лекций.

После отказа о. Георгия, выбор наш остановился на священнике Марковского полка, скромном настоятеле церкви Союза Галлиполийцев в Париже, о. Иоанне Малинине. Последний, противник раскола, сразу изъявил на это согласие.

Председатель Союза Галлиполийцев во Франции, генерал-лейтенант Репьев, оставаясь в расколе, издал следующий приказ: «18 февраля 1927 г. Париж. № 14. Настоятель походной церкви Союза Галлиполийцев во Франции отец Иоанн Малинин Указом Епархиального Управления Западно-Европейского Митрополичьего Округа, от 14 февраля за № 273, отстранен от этой должности. Галлиполиец отец Иоанн был первым настоятелем нашей Церкви, и я уверен, что, если бы не особые обстоятельства, вызванные распрей среди нашего высшего духовенства, которые заставили честную натуру отца Иоанна Малинина оставить должность настоятеля, он не покинул бы нас. Члены Союза Галлиполийцев будут всегда с благодарностью вспоминать отца Иоанна Малинина, который, будучи сам в тяжелой материальной и моральной обстановка, принял на себя огромный труд настоятеля только что возникшей церкви. Да ниспошлет ему Господь Бог примирение с самим собой и вернет его в лоно нашей митрополии. Генерал-лейтенант Репьев.»

Отстранение митрополита Евлогия и запрещение его в служении стало известно в Париже 19 янв. / 1 февр. 1927 г. Через несколько дней о. Иоанн совершил первую требу – панихиду на могиле только-что скончавшегося графа Димитрия Мих. Граббе. Вскоре в Бианкуре снято было скромное помещение, где совершались богослужения до Великой Субботы. Заутреня о. Иоанном совершалась в новом, значительно большем, храме, полностью заполненном молящимися, на рю Одесса, около вокзала Монпарнасс. Храм посвящен был иконе Знамения Божией Матери. Церковным старостой был избран князь М.К. Горчаков.

Митрополит Евлогий, запрещенный в священнослужении и уволенный, искал поддержки в приходских собраниях, в круг обязанностей которых не входит, как известно, суждение о каре, наложенной Высшей Церковною Властью на одного из подчиненных ей епископов.

Большинство прихожан, видимо, это так и понимало. Из превышавших тысячу прихожан кафедрального Александро-Невского прихода в Париже на собрание, происходившее 6 марта 1927 г., явилось только 277 человек. Митр. Евлогий, для оказания психологического воздействия, лично на нем присутствовал и принял на себя почетное председательствование. Председательствовал настоятель прот. Иаков Смирнов. Докладчиком был граф В.Н. Коковцев, один из главных виновников раскола. Прот. И. Смирнов отказался предоставить слово прихожанину, Председателю Высшего Монархического Совета, А.Н. Крупенскому, в прошлом бессарабскому губернскому предводителю дворянства, а потому хорошо знакомому с порядком ведения общественных собраний. Предложение гр. Коковцева о выражении верности и покорности митр. Евлогию принято было 241 собравшимися.

А.Н. Крупенский подробно описал происходившее на этом собрании в статье «Угашение правды» (№ 5, «Двуглавого Орла» от 7 марта 1927 г.). В том же номере журнала помещена была другая статья «Церковные насилия», из которой приводим выдержки наиболее показательные.

«Для проведения приходских постановлений в свою пользу, митрополит Евлогий не останавливается ни перед какими мерами. 6 марта, по новому стилю, происходило приходское собрание в Бианкуре. В целях перевода на свою сторону большинства прихожан и опасаясь нежелательного для него влияния некоторых членов прихода, митрополит Евлогий произвел предварительную «чистку». В явное нарушение приходского устава, утвержденного Всероссийским Церковным Собором в Москве, допускающего, в особо указанных случаях, устранение прихожан самим приходским собранием, но никак не церковною властью, митр. Евлогий, основываясь единственно на донесении иеромонаха Алексея (настоятеля), единолично, помимо своего «Епархиального Совета», без какой-либо проверки или опроса исключаемых, исключил из состава прихода Н.Е. Маркова, А.Н. Рубанова-Карабанова и Н.К. Николаева, которые все трое были ранее выбраны приходом членами Совета, а Рубанов-Карабанов и церковным старостой. Совершая это незаконное деяние, митр. Евлогий прекрасно знал, что это незаконно. Это явствует из следующего: два года тому назад помощник церковного старосты парижской церкви Нелидов побил на приходском собрании одну из прихожанок, заступившуюся за г-жу Богданову, уличившую его единомышленника – Третьякова – в масонстве. Возмущенная этим безобразным насилием, группа прихожан просила митрополита Евлогия устранить безобразника из прихода, хотя бы моральным архипастырским воздействием. Но митрополит Евлогий решительно заявил представителям группы графу П.В. Гендрикову и светлейшему князю М.К. Горчакову, что епископ не имеет никакого права исключать прихожан из прихода, также отказал он и в моральном воздействии на защитника масона⁹.

«Когда трое незаконно исключенных из Бийанкурского прихода явились на приходское собрание, прежде всего стремясь обжаловать избравшему их собранию незаконное постановление Епископа, то еще до начала собрания, нарочно устроенного не в обычном для Бийанкурского прихода помещении церковном, а в специально, за дорогую цену, нанятом ресторане, настоятель иеромонах Алексий предложил им покинуть помещение. Получив отказ, он ввел наряд, заранее приготовленный, полиции, поочередно указал перстом на каждого, и с помощью ажанов очистил помещение, где должно было состояться собрание. Свои действия полиция объяснила тем, что «lepope» действовал по уполномочию ресторатора, а полиция выводит из ресторана всех, на кого укажет «распорядитель»...

«На самом собрании, присланный митрополитом благочинный о. Смирнов и иеромонах Алексей вначале не дали никому говорить, ссылаясь на то, что прихожане смогут высказаться по оглашении документов. Оглашены были послание отрешенного митрополита Евлогия к пастве и заготовленный проект ответа. Когда прихожане продолжали настаивать на необходимости высказать свое мнение, председательствующий быстро поставил на баллотировку вопрос – кто желает обсуждать вопрос, кто нет. Подчищенное и подобранное, с помощью французской полиции, собрание, большинством 35 против 17, высказались за принятие ответа – в молчанку.

«Значит принято. Объявляю заседание закрытым!» – закричал иеромонах Алексей.

«Посыпались протесты с мест против такого насилия и явного нарушения обоими священниками публично данного обещания допустить заявления прихожан по оглашении документов.

«Тогда, вместо пения «Достойно есть», по распоряжению иеромонаха Алексея снова была введена полиция, которая и предложила всем собравшимся очистить помещение ресторана...»

Был я участником этого, мягко выражаясь, своеобразного собрания и подтверждаю правильность осведомления о происходившем там. В самом начале собрания я просил прот. И .Смирнова предоставить возможность мне высказаться, на что получил согласие. Но произошло именно то, что изложено выше. Прения не были допущены.

Митрополитом Евлогием это позорное собрание, в разработке которого он, конечно, принимал непосредственное участие, изложено так:

«Отцу Алексию пришлось выдержать первый натиск моих противников. Он стал замечать, что часть прихожан и членов Приходского Совета – против меня, против него и вообще враждебна тому каноническому чиноначалию, на котором приход созидается. О.Алексий пожаловался мне. Я исключил зачинщиков из прихода за сопротивление власти законного епископа и велел собрать Приходское Собрание для выбора новых членов. Приходское собрание было очень бурное. Вынесли резолюцию против «карловчан» – зачинщиков, а Маркову, одному из самых ярых агитаторов со стороны, который явился на собрание с тем, чтобы перед самым его началом записаться в члены прихода и сорвать собрание, было предложено покинуть зал за неподчинение распоряжений председателя. Марков заупрямился, но появление полицейского ажана сломило его сопротивление. Собрание закончилось благополучно.

«Постепенно о. Алексий стал приход чистить, т.е. освобождать его от представителей того течения, которое вносило политические страсти в церковную работу и стремилось подчинить церковь «крайней правой» политической идеологии. Один за другим ушли Тальберг, Лотин, Гуненко:.. Приход стал успокаиваться, устраиваться, официально зарегистрировался в соответствующих французских инстанциях. Все шло хорошо, как вдруг – новое потрясение...» (стр.473–4). Далее описываются столкновения иером. Алексия (Киреевского) с прихожанами и необходимость отчислить его от Бийанкура. Мавр дело свое сделал!

В том же номере «Двуглавого Орла» излагаются события в Лондоне: «13 марта в Лондоне состоялось приходское собрание. Накануне неожиданно для прихода, по приглашению группы своих единомышленников, прибыл запрещенный митрополит Евлогий, который и присутствовал на приходском собрании.

«Председательствовал архиепископ Серафим. Товарищ Председателя, Е.В. Саблин, по предложению Владыки Серафима, огласил все документы, в том числе указ Архиерейского Синода о запрещении митрополита Евлогия. После этого, архиепископ Серафим заявил, что он покидает собрание, т.к. во время прений может быть затронут вопрос о нем лично, он не хочет стеснять никого и просит всех спокойно, по совести, отнестись к решению столь важного вопроса. С мест раздались многочисленные возгласы. «Просим остаться». Но Владыка, дав пастве благословение, удалился.

«Митрополит Евлогий не последовал примеру доброго Пастыря и в пространной речи повторил все то, о чем писалось в «Возрождении», «Последних Новостях» и «Руле». Призвав прихожан подчиниться ему, а не Собору Епископов, он ушел среди громового молчания. Начались прения, выступало 17 человек. Брат софианец Коренечевский, кадетка Тыркова, бывший трудовик Аладьин и другие поддерживали внесенную ими резолюцию о подчинении прихода запрещенному митрополиту Евлогию.

«Ряд лиц – г. Вальнев, ген. Гальфтер, кн. Голицын и др. – выступали против, доказывая, что до церковного Собора необходимо остаться в общей Церкви.

«При голосовании предложение следовать за митрополитом Евлогием было отклонено большинством голосов и принято предложение г. Вальнева».

Как упоминалось ранее, викарные Зап.-Европейской епархии, епископы Сергий (Прага) и Владимир (Ницца) примкнули к расколу, в душе не сочувствуя таковому. Давние личные отношения с митр. Евлогием оказались для них важнее повиновения канонам. В Ницце прот. Николай Подасенов образовал соборный приход. Подчинение архиепископу Серафиму заявили протоиереи Григорий Остроумов (Канны) и Николай Подасенов (Ментона).

В Брюсселе большинство прихожан, с настоятелем во главе последовали за митрополитом Евлогием в раскол. Но сразу создали канонический приход, который возглавил, назначенный архиепископом Серафимом, прот. Виноградов, прибывший из Сербии, где он был настоятелем церкви штаба Главнокомандующего бар. П.Н.Врангеля. Образовался сплоченный приход. Особо деятельными были А.В. Гладков, ныне покойные гр. П.Н. Апраксин, член московского собора 1917–18 годов, ген. барон В.И. Велю, Н.М. Котляревский. Рвением этого прихода воздвигнут был позднее в Брюсселе Храм – Памятник убиенной Царской Семье.

Постепенно образовались соборные приходы в отдельных городах Франции, о чем я сообщал митрополиту Антонию и, главное, архиепископу Серафиму, правившему тогда из Лондона. Большую пользу принесли отделы нашей монархической парии, главным образом военные, сплоченно жившие в провинции.

Большинство Членов Императорского Дома остались верны канонической Церкви. Великие князья Николай и Петр Николаевичи, великая княгиня Елена Владимировна расстались с их духовником прот. Г. Спасским. Окормлял их о. Иоанн Малинин.

Из четырех обер-прокуроров, пребывавших заграницей, кн. А.А. Ширинский-Шихматов, ближайший сотрудник К.П. Победоносцева, кн. А.Д. Оболенский и А.Н. Волжин остались в соборной Церкви.

Видными «евлогианами» во Франции произведена была попытка воздействовать на сербского патриарха Димитрия. Главное участие в обращении к нему принимали все те же гр. В.Н. Коковцев и М.Н. Гирс. Обращение это подписали некоторые бывшие сановники. Они пытались доказать Патриарху Димитрию, что, вне пределов Сербии, Архиерейский Собор никаких прав не имеет. Примечательно, что именно, сам Коковцев в должности члена Епархиального Совета Западно-Европейской епархии Зарубежной Церкви утвержден был определением Архиерейского Собора от 24 мая / 6 июня 1923 г. Об этом свидетельствовал 13 февраля 1925 г. в Берлине митрополит Евлогий, когда на заседании тамошнего приходского совета миряне доказывали, что члены Епархиального Совета должны быть избираемы.

М.Н. Гирс, со своей стороны, оказывал давление на подчиненных ему дипломатических представителей в разных странах. В Лондоне Е.В. Саблин подчинился и выступал против законного архиепископа Серафима. Самое замечательное, что тот же Саблин осенью 1927 г. вручил мне в Лондоне копию своей записки, представленной М.Н. Гирсу, о желательности избрания заграницей «Временного Блюстителя Патриаршего Престола (для всей России)», который сыграл бы «такую же роль, какую некогда сыграл Патриарх Гермоген». Таким Блюстителем мыслился тогда Саблиным именно «один из трех кандидатов на Патриарший Престол, Митрополит Антоний».

Сообщение о давлении, оказанном потом на Саблина, было помещено в статье «Страда церковная» («Двуглавый Орел» № 10, 21 июля / 3 августа 1927 г.). Никакого опровержения не последовало.

В.Н. Штрандман в Белграде и С.Д. Боткин в Берлине совести своей не изменили в угоду Гирсу. Боткин оставался в каноническом подчинении епископу Тихону, берлинскому и германскому.

В начале пятидесятых годов я, впервые после Белграда, встретился с В.Н. Штрандманом в Свято-Троицком монастыре. Спросил я его, действительно ли на него оказывалось давление Гирсом. Он ответил утвердительно, добавив, что написал решительное письмо Гирсу, доказывая вред такого выступления против канонической Церкви.

Из видных военных остались сынами канонической Церкви бывший морской министр адмирал С.А. Воеводский, генералы Н.Н. Юденич, П.Н. Краснов, М.Н. Скалон. Тогдашний глава Общевоинского Союза А.П. Кутепов часто бывал на богослужениях в Знаменской Церкви и из бесед с ним я знаю, что он осуждал раскол. Об отношении к таковому генерала барона П.Н. Врангеля речь будет ниже.

Вреднейшую деятельность продолжал развивать, упоминавшийся выше, Е.П. Ковалевский, бывший видный деятель преступного «прогрессивного блока» в Государственной Думе, подготовившего революцию, потом недолго занимавший министерский пост во временном правительстве. Будучи председателем Братства Св. Анастасии, которому принадлежал храм в Ментоне, он всячески сеял там смуту и самовластно распоряжался. Старания его оказались тщетными. На общем собрании Братства 27 апреля 1927 г. он вынужден был заявить об оставлении им должности председателя такового. Деятельность его была освещена в «Двуглавом Орле» № 10 (28 апр. / 11 мая 1927 г.).

На что способен был этот ближайший сподвижник митр. Евлогия, можно судить по следующему объявлению Высшего Монархического Совета, напечатанному в № 23 «Двуглавого Орла» от 5/18 декабря1928 г.

Среди зарубежного общества и даже среди монархистов распространились в последнее время слухи будто член Высшего Монархического Совета Николай Дмитриевич Тальберг состоит в масонстве. Высший Монархический Совет сим заявляет: честная, неустанная и плодотворная деятельность Н.Д. Тальберга стоит выше всяких подозрений, тем более – нареканий. С первых дней революции и по сейчас Н.Д. Тальберг самоотверженно и непрерывно служит святому делу Веры, Царя и Отечества. Возмутительная клевета о масонстве Н.Д. Тальберга измышлена и распространена самими масонами, пытающимися смутить и сбить монархистов со взятого ими верного пути обличения и борьбы с темными силами.

Расследовав происхождение этой клеветы, Высший Монархический Совет документально установил, что первым измыслителем клеветы является бывший комиссар революционного правительства Евграф Петрович Ковалевский.

Этот Ковалевский написал 8 февраля 1927 г. клеветническое сообщение, будто «Тальберга видели входящим в масонский дом»¹⁰. В действительности, русские масоны, входившие и выходившие вечером 2 февраля 1927 г. из масонского храма Grand Orient (в Париже, рю Кадэ, 16), видели Н.Д. Тальберга, который вместе с большой группой наших монархистов, наблюдал, в целях опознания русских масонов, за входом в «святилище». Как известно, улов масонов был удачный, и в № 4 «Двуглавого Орла» от 23 февраля1927 г. был напечатан список обнаруженных русских масонов. До нашего собрания 9 февраля, по некоторым причинам, у нас молчали об облаве масонов. Написание Ковалевским своего злостного сообщения уже 8 февраля доказывает, что осведомление свое он получил, не иначе, как из масонской среды. Не сомневаясь, что все добросовестные люди, введенные ложью Ковалевского в заблуждение, сознают свою ошибку. Высший Монархический Совет выражает уверенность, что нелепые слухи о масонстве Н.Д. Тальберга раз и навсегда прекратятся».

Великого Князя Николая Николаевича очень волновала церковная смута. По его просьбе, перед праздником св. Пасхи прибыл во Францию из Иерусалима архиепископ Анастасий. Он был его гостем в имении Шуаньи, в недалеком расстоянии от Парижа. В ближайшем к имению городе Сантени, в квартире одного из приближенных великого Князя, моряка А.А. Свечина, ревностного соборянина, я имел удовольствие видеться с владыкой. Он рассказал мне о своей длительной беседе с митрополитом Евлогием, которого уговаривал прибыть в Сремские-Карловцы на заседание Архиерейского Синода для обсуждения, с прочими иерархами, создавшегося тяжелого положения. Митрополит Евлогий соглашался, буде его приезд встретит там благоприятный прием.

Дальнейшие события так изложены в «Двуглавом Орле» (№ 8, от 25 мая / 7 июня 1927 г.) в статье «Повесть церковной скорби»: «Выслушав доклад Владыки Анастасия, Архиерейский Синод, в полном соответствии со всей своей примирительной деятельностью, братски согласился на приезд митрополита Евлогия, и архиепископ Анастасий послал телеграмму в Париж, умоляя митрополита Евлогия приехать в Синод.

«Приезд в Париж Архиепископа Анастасия и его вразумительные беседы с митрополитом Евлогием вызвали страшное волнение в среде главных устроителей смуты. Крайние софиане, милюковцы, Никаноров, гр. Коковцев и прочие резко восстали против поездки митрополита Евлогия в Сремские Карловцы. «Последние Новости» вперед напечатали содержание ответа, который митрополит Евлогий пошлет архиепископу Анастасию. В № 688 «Возрождения» И.Н. (Никаноров тоже) цинично заявил, что «клирики и миряне» относятся с решительным отрицанием к такой поездке.

«Поведение этой озлобленной публики – всецело подчинившей своему вредному влиянию болезненную волю митрополита Евлогия, – предрешило судьбу истинно христианской попытки архиепископа Анастасия.

«Митрополит Евлогий решительно отказался от поездки в Сремские Карловцы, сообщив туда, что «паства» его не пускает.

«Настоящая паства, конечно, страстно жаждет мира и с ужасом все более убеждается, как глубоко ее обманывают. Не хотят мира лишь кучки еретиков и смутьянов, злостно работающих на разрушение святой соборной Церкви».

Митрополит Евлогий так описывает свидание с архиепископом Анастасием: «Во время Съезда (епархиального Н.Т.) прибыл в Париж, якобы случайно, архиепископ Анастасий и осторожно повел агитацию среди моего духовенства, по-видимому, с целью вернуть мои взаимоотношения с Архиерейским Синодом на старые позиции. По окончании Съезда у старосты храма при Сергиевском Подворье Т.А. Вахрушева был завтрак, на который, помимо епископов, приехавших на Съезд, был приглашен и архиепископ Анастасий (встреча наша была, очевидно, подстроена). В беседе за завтраком, в ответ на высказанное мною удовлетворение по поводу единодушия, проявленного на Епархиальном Съезде, Архиепископ Анастасий заметил, что, по его мнению, единодушно радоваться трудно; оно вырыло ров между мною и «карловичанами» еще глубже... Я возразил собеседнику, что ров вырыт не мною; не я оттолкнул Синод, а Синод – меня» (стр.617–8).

Более достоверно то, что рассказывалось Архиепископом Анастасием, сразу после разговора с митр. Евлогием, чем то, что сообщал он через десять с лишним лет.

Либеральные общественные организации и поддерживающая их печать Парижа и Берлина всецело сочувствовали расколу. Так, Российское Центральное Объединение, постановлением своим от 26 февраля 1927 г., признало: «...непрерывное правовое преемство между Российской Синодальной и Патриаршей Церковью, с одной стороны, и митрополитом Евлогием, как прямым ставленником, с другой стороны. Всякое колебание идеи и факта этого правового преемства противоречит церковно-имущественным и церковно-национальным интересам всего Зарубежья и должно быть, поэтому, решительно отвергнуто» («Возрождение», № 637).

«Народно-монархический союз» (конституционалисты), возглавляемые Н.Н. Шебеко, бывшим послом в Вене, и все тем же Е.П. Ковалевским, заявляя о правах митр. Евлогия, постановил: «Отрицание или самовольное отклонение от выполнения этой, ясно выраженной патриаршей воли, имеющей вновь подтверждение в письме Местоблюстителя, митрополита Сергия, было бы отпадением от православной патриаршей церкви и привело бы к моральному разрыву с нашими братьями, страдающими за веру в России» («Возрождение», № 649).

Виновником в попытках «оторвать зарубежную церковь от ее матери – русской патриаршей церкви» объявлялся Высший Монархический Совет, на самом деле стоявший лишь на стороне свободной части Русской Церкви.

Незадолго же до этого «Возрождение» (№ 622 от 14 февраля), сообщая о притеснениях в СССР духовенства, писало: «В связи с категорическим требованием советской власти о переводе праздников на новый стиль и об анафематствовании всего заграничного духовенства, арестован заменяющий Местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий».

Полученные нами сведения были еще более определенными, и мы огласили их на страницах «Двуглавого Орла» (№ 4 от 10/23 февраля) в статье под показательным названием: «Заграничные возбудители церковных гонений». Указывалось на требования, предъявляемые митрополиту Сергию советской властью. Чекист Тучков, ведавший церковными делами, настаивал на принятии карательных, мер против Зарубежной Церкви, митрополит же доказывал, что она управляется самостоятельно, не имея связи с ним. Ясно было, что постоянные утверждения митрополита Евлогия и его сторонников о наличии таковой связи использованы будут чекистами.

Как раз в это острое время состоялось в Париже «Епархиальное собрание», которое в предыдущее годы митрополитом Евлогием упорно не созывалось. 6 июля 1927 г., по докладу гр. Коковцева, вынесена была следующая резолюция:

«Западно Европейская Православная Русская епархия, признавая себя нераздельной частью Русской Православной Церкви, как таковая, находится в исключительном каноническом подчинении законным право-преемникам Патриарха Тихона и состоящим при них Высшим Церковным Установлениям.

«Все постановления Московского Священного Собора 1917–1918 г.г., определяющие основания о порядке епархиального и приходского управления, равно как и все (курсив наш) исходящие от Патриаршего управления распоряжения, подлежат неуклонному исполнению Западно-Европейским Епархиальным Управлением».

Советская власть получила нужный ей официальный документ, ясно определявший подчиненность митрополита Евлогия и его духовенства и паствы митрополиту Сергию, являвшемуся покорным ее пленником.

6/19 июля 1927 г. опубликовано было «Послание временного Патриаршего Синода». Подписал его «За патриаршего местоблюстителя Сергий, митрополит Нижегородский». В нем сообщалось, что покойный Патриарх Тихон старался, а он продолжает стараться наладить правильные отношения с советским правительством и тем дать церкви возможность законного и мирного существования. «К сожалению разные обстоятельства, а, главным образом, выступления зарубежных врагов советского государства, среди которых были не только рядовые верующие нашей церкви, но и водители их, возбуждая естественное и справедливое недоверие правительства к церковным деятелям вообще, мешали усилиям святейшего, и ему не суждено было при жизни видеть своих усилий увенчанными успехом... Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах. Все это нарушает мирное течение жизни, созидая атмосферу взаимного недоверия и всяческих подозрений. Тем нужнее для нашей церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги ее интересы, кто желает вывести ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством... Ходатайство наше о разрешении синоду начать деятельность по управлению православной всероссийской церковью, увенчалось успехом... Выразим всенародно и нашу благодарность советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия...»

«Мы хотим быть православными и в то же время сознавать советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то убийство из за угла, подобное варшавскому¹¹, сознается нами, как удар, направленный в нас...»

Отмечая, что особую остроту получает вопрос о духовенстве, ушедшем с эмигрантами за границу, и «ярко противосоветские выступления некоторых наших архипастырей и пастырей», митр. Сергий пишет: «Чтобы положить этому конец, мы потребовали от заграничного духовенства дать письменные обязательства в полной лояльности к советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного московской патриархии. Думаем, что, размежевавшись так, мы будем обеспечены от всяких неожиданностей из заграницы. С другой стороны, наше постановление, может быть, заставит многих задуматься, не пора ли и им пересмотреть вопрос о своих отношениях к советской власти, чтобы не порывать со своей родной церковью и родиной».

Яснее ясного, что этот позорный акт был сфабрикован Тучковым и запуганного митрополита Сергия заставили его подписать.

Митрополит Антоний так отозвался на послание временного Патриаршего Синода: «В послании моего бывшего ученика и исконного друга митрополита Сергия есть одна бесспорная мысль: «только кабинетные мечтатели могут думать, будто такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей ее организацией, может существовать спокойно, закрывшись от власти».

«Однако, и к этой бесспорной мысли надо сделать дополнение: «мечтатели или обманщики ни во что не верующие, а желающие свести церковную жизнь на полное уничтожение и, под предлогом аполитичности, ведущее республиканскую еврейскую политику»; так было в 1905 г. в России, а теперь во всей Европе, особенно же в Париже.

«Там были мечтатели или обманщики, но к числу последних, конечно нельзя, отнести благородного мечтателя Митрополита Сергия, который еще в 1917 году задался мечтою совместить православную церковную жизнь с подчинением Русской земли советской власти, – хотя последняя продолжает срывать кресты с наиболее дорогих православному сердцу храмов, умерщвлять десятками ни в чем неповинных архиереев, а священников и монахов – тысячами; хотя она убила отравой Патриарха Тихона два года тому назад, а теперь держит в тюрьмах и в ссылке сто пятьдесят архиереев за то, что они архиереи.

«Не довольствуясь этим, она учредила из подонков духовенства и всяких проходимцев два обновленческих синода: один – в Москве, а другой – Харькове; она закрыла и запечатала величайшую народную и церковную святыню – Московский Успенский собор, Соловецкий монастырь, Оптину и Саровскую Пустыни и многие другие, а святые Лавры Московскую и Киево-Печерскую отдала в руки обновленцев и большинство храмов в них обратило в музеи. Она разрушила все наши духовные школы, начиная с Академий, и сожгла склады духовных книг в магазинах.

«Такое то, с позволения сказать, правительство нас приглашают признать, как законную власть и в добавок ссылаются на слова Апостола Павла о подчинении власти не токмо за страх, но и за совесть, как будто не зная, что те слова относятся к почитанию власти царской и начальников от нее посылаемых (Рим.13, 1–7; 1Петр.2, 13–14), а не к разбойникам, открыто глумящимися над всякой верой в Бога и поработившим русский народ евреям.

«Нерон, Декий, Диоклетиан и Юлиан Отступник были менее враждебны Христовой Церкви, чем эти звери, эти диаволы во образе человеческом.

«В послании синода, неизвестно откуда появившегося, говорится: «Мы не с врагами нашего советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и с нашим правительством».

«Русский народ с этим «правительством» ничего общего не имеет; народ – христианин, а правительство – враги Христовы; народ умирает за святую веру, а правительство – убивает верующих...

«А как относились к врагам Христовым Святые Отцы?

«Укажем на одного из последних между ними, на святителя Патриарха Ермогена. Он из темницы, умирая с голоду, ободрял своими грамотами восставший против засевшего в Кремле правительства русский народ, а правителям – и насильникам посылал проклятия.

«Обратимся ли к глубокой древности и там увидим св. Василия Великого, пламенно молящегося перед иконой Божией Матери и св. Великомученика Меркурия о погублении Юлиана Отступника; на мгновение с иконы исчезло изображение св. Меркурия, а затем оно появилось вновь, уже с окровавленным копием.

«В это время в далекой Перси и на поле битвы против Юлиана появился таинственный всадник и бросил в него копие; умирая Юлиан воскликнул: «Ты победил меня, Галилеянин!»

«Не только храбрые мужи, но и преданные Богу женщины и словом и делом боролись против безбожных носителей власти.

«Так поступила праведная Соломония, убедив своих семерых сыновей не отступать от Веры, но поругаться мучителю язычнику, а великомученица Параскева плюнула в лицо императору, похулившему Христа.

«Так поступал и целый сонм мучеников и преподобных, а наш русский угодник Божий св. Иосиф Волоколамский в своей книге «Просветитель» пишет, приблизительно, так: «Повиноваться подобает Царем верным, а не врагам Христовым их же Господь не нарицает Цари, глаголя сице: идите и рцыте лису тому (Ироду), убо несть тот беззаконник Царь, но лис».

«Еще худшего отношения заслуживает от Церкви и от христиан советское правительство, ибо прежние гонители веры хоть в своих то богов верили, а эти открыто объявляют себя врагами небес: поэтому приходится краснеть за Московский синод, читая его призыв «выразить всенародную нашу благодарность советскому правительству за такое внимание к нуждам православного населения».

Какое внимание? Легализация синода? Но, ведь, в этом оно отказывало Преосвященному Сергию по его ходатайству в прошлом году и до последнего времени, пока Братья Русской Правды не стали систематически истреблять его представителей, как бешеных собак, и пока, увы, Преосвященный Сергий не начал подкреплять своего ходатайства призывами паствы к верности этим разбойниками.

«Послание говорит, что русские клирики, которые не дадут письменного обязательства повиноваться советскому правительству, будут исключены из состава Московского Патриаршего клира (а досужие Ракитины в Западной Европе подменили это выражение так: будут отлучены от Церкви).

«Тщетная угроза! Мы сами постановили еще в заседании Собора 1924 года не исполнять распоряжений Московского Синода, идущих во вред Церкви, каковое постановление подписано и Митрополитами Платоном и Евлогием. А в прошлом году, по получении послания Митрополита Сергия от 28 мая (10 июня), каковым посланием он отгораживается от управления Заграничной Церковью, Архиерейский Синод решил твердо держаться на позиции этого послания, не принимая могущих быть изменений.

«Мы желаем подражать великому учителю Церкви Максиму Исповеднику, который на приглашение восстановить общение с монофелитами, как это сделали тогда три Патриарха, причастившиеся вместе с последними, ответил: «аще и вся вселенная с ними причастится, аз един не причащуся».

«Да сподобит Господь и нас всех такого мужества и да откроет глаза нашим поколебавшимся Московским собраниям на их заблуждение».

Собор Архиереев Русской Православной Церкви в окружном послании своем от 27 авг. (9 сент.) 1927 г., повторил высказанное митрополитом Антонием, отмечая, что московское послание «преследует недостижимую цель – установить неслыханный и неестественный союз между безбожной властью и Св. Православной Церковью».

«...Можем ли дать письменное обязательство в верности этой власти? Нет, мы не можем и не должны этого делать. Мы почитаем советскую власть не законною и не богоустановленную, а существующую по попущению Божию, ради наших грехов и для вразумления нашего. Мы называем советскую власть христоненавистной и безбожной, разрушающей и Церковь и Россию. Мы молим Господа, чтобы Он избавил нашу Церковь и Россию от гнета и плена этой власти».

Собором постановлено было, что «заграничная часть Русской Церкви почитает себя неразрывной, духовноединой, ветвью Великой Русской Церкви. Она не отделяет себя от своей Матери-Церкви и не считает себя автокефальной. Она по-прежнему считает своею главою Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Петра и возносит его имя за богослужениями. Если последует постановление Митрополита Сергия и его Синода об исключении заграничных епископов и клириков, не пожелающих дать подписку о верности советскому правительству из состава клира Московского Патриархата, то такое постановление будет неканоническим. Решительно отвергнуть предложение Митрополита Сергия и его Синода дать подписку о верности советскому правительству, как неканоническое и весьма вредное для Святой Церкви, как в России, так и заграницей».

Митрополит Евлогий в своих воспоминаниях, пишет, что послание митрополита Сергия он получил в Лозанне, где принимал участие во «Вселенской конференции». Поясним, что собрание это было одним из тех, которые начинали эру вредного экуменизма.

«Связь с Матерью Русской Церковью была мне очень дорога. Непримиримой позиции «карловчан», которые после грозного Патриаршего указа (от 22–4 – 5–1922 г. № 349) скрепя сердце признавали Московскую Патриархию, – я не разделял. Мне хотелось, не подчиняясь советской власти и оставаясь самостоятельным, найти какую-либо линию поведения, дабы с Москвой не рвать. С целью выяснения настроений в своей пастве, я устроил совещание, в котором приняли участие о. Сергий Булгаков, А.В. Карташев, кн. Г.Н. Трубецкой, М.Н. Гирс, И.П. Демидов и др. Мнения разделились. М.Н. Гирс высказался весьма резко против соглашения с м. Сергием; о. Булгаков, Карташев, Демидов ... стояли за соглашение. Эти два противоположные мнения отражали настроения моей паствы. Объединенная вокруг меня и мне преданная, она была указом митрополита Сергия озадачена, встревожена и смущена...» (стр.618–19).

Показательно, как отнеслась к вынужденному требованию митрополита Сергия левая зарубежная печать. Орган республиканской демократии, милюковские «Последние Новости», писал в № 2347 от 26 августа 1927 г.: «По отношению к духовенству в эмиграции, к которому обращается послание, линия поведения ясна. Она есть непосредственное продолжение той линии, которая уже была взята той частью зарубежной церкви, которую мы все время поддерживали (курсив мой Н.Т.) против монархического политиканства Карловацких епископов с Митрополитом Антонием во главе. Можно предвидеть, что эта последняя часть эмигрантского духовенства изберет послание Митрополита Сергия предлогом, чтобы окончательно отряхнуть прах с ног своих от Тихоновской церкви и отречься от всякого единения с ней– а вместе и с родиной. Путь другой части православной паствы, возглавляющейся Митрополитом Евлогием, совершенно иной. Она в свое время подчинилась велению покойного Патриарха Тихона и предписала своим сочленам строжайшее воздержание от всякой политики и всякого политиканства. В этом и только в этом и должно заключаться соблюдение той «лояльности» церкви по отношению к советской власти, которую покойный Патриарх сделал основным правилом своего поведения. Надо было предвидеть тогда же, что эта «лояльность» потребует и более серьезных жертв. К внешним эмигрантам Митрополит Сергий обращается только, как к части единой церкви, в лице ее духовных представителей, и им ставит уже требование, а не просьбу: или «письменно обязаться в полной лояльности к советскому правительству во всей своей общественной деятельности», т.е. действительно стать аполитичными, или «быть исключенными из состава клира». По нашему мнению, у Митрополита Евлогия и его последователей тут нет выбора, кроме подчинения».

Те же мысли, в ряде статей, под названием «Испытание крестом», развивал в «Последних Новостях» (№№ 2352-, 4, 6) И. Демидов, один из близких сподвижников Митрополита Евлогия, горячо защищавшего его, когда тот допустил ранее напечатание в той же газете кощунственного рассказа Минцлова об иуде предателе.

Демидов, в завершении своих статей, писал: «Ни на мгновение не надо забывать, что Заграничный Епархиальный Съезд (в Париже в 1927 г. Н.Т.) единогласно признал каноническое подчинение З.Е. епархии Московской Патриархии. Такое признание предопределяет для Митрополита Евлогия и всего клира беспрекословное повиновение конечному указу Местоблюстителя. Может случиться, что этот конечный указ Митрополиту Евлогию и всему клиру будет гласить: ваши объяснения ничего не меняют; или подпишите присланную формулу, или считайте все себя уволенными от занимаемых вами званий и должностей. А клир во главе с Митрополитом Евлогием принуждены будут или подписать или принять увольнение. Для них другого канонического исхода нет и быть не может».

Пресловутый Н. Бердяев, в той же газете (№ 2365), договорился до конца: «...Практически пойти навстречу призыву митрополита Сергия значит совершенно прекратить в зарубежной Церкви великокняжеские и царские молебны, носящие характер политической демонстрации (само собой разумеется, что панихиду по каждому отдельному человеку Церковь должна служить, будь он царь или крестьянин), что не должны быть допускаемы проповеди в церквах или речи на епархиальных съездах, которые носят политический характер. Это есть ликвидация в зарубежной Церкви периода, связанного с гражданской войной. На этот путь уже вступил Митрополит Евлогий и этот путь должен быть завершен. И этим Церковь лишь освободится от тех соглашений и компромиссов, к которым она была принуждена в прошлом. И это будет нашим духовным возвращением на родину».

Приводя и другие однородные отзывы, я писал тогда в моей брошюре «Церковный раскол»: «И что особенно трагично для Митрополита Евлогия, это то, что все эти его единомышленники последовательно стараются продвинуть его по тому страшному предательскому пути, по которому он, опираясь на их плечи, шел все эти годы и по которому влек за собой и зависимый от него клир и не разбиравшихся в обстановке мирян» (стр. 24).

20 августа (12 сентября) 1927 г. последовало ответное послание митрополита Евлогия митрополиту Сергию. Признав послание последнего, явно составленное чекистами, ведавшими церковными делами, голосом «Всероссийской церковной власти», он указывает, что в основе его «церковно-общественной деятельности в Западной Европе» лежат два руководящих начала:"первое – теснейшее, нерасторжимое единство с Матерью Русской Патриаршей Церковью», – и «сосредоточение церковно-общественной деятельности исключительно на религиозно-нравственном воспитании паствы, с невмешательством Церкви в политическую жизнь, (курсив мой) причем это последнее достигнуто мною путем долгой и тяжелой борьбы и ценой тяжких страданий. Такую точку зрения я всегда проводил и неуклонно буду держаться ее в будущем»¹².

Высказывается далее желание беречь «исстрадавшуюся Мать – Русскую Церковь и в своей деятельности всячески устраняться от того, что могло бы причинить ей вред. Церковь есть христианская совесть жизни, и только строго религиозно-нравственное, чисто христианское освещение ее явлений составляет задачу духовенства. И потому, в сознании своего долга пред Матерью-Церковью, во имя моей безграничной любви к ней, я обязуюсь твердо стоять на установившемся уже у нас, согласно заветам Святейшего Патриарха Тихона, положении о невмшательстве Церкви в политическую жизнь и не допускать, чтобы в подведомых мною храмах церковный амвон обращался в политическую трибуну...»

Генерал П.Н. Врангель, бывший Главнокомандующий Добровольческой Армии, боровшейся против богоборческой коммунистической советской власти, ясно и твердо высказал свое мнение по поводу ответов Архиерейского Собора и митрополита Евлогия в письме к графу Д.А. Олсуфьеву, участнику Всероссийского Церковного Собора 1917–18 годов в Москве.

«Что касается ответов Собора и митрополита Евлогия на послание митрополита Сергия», писал ген. барон Врангель 30 января 1928 г., «то, конечно, насколько ответ Собора достоин и определён, настолько же ответ митрополита Евлогия уклончив и двусмыслен. Несмотря на то, что, как я Вам говорил, я всемирно избегаю какого-либо вмешательства в зарубежные церковные нестроения, я счел своим долгом ответ Собора разослать всем чинам Зарубежной Армии, как образец твердого и мужественного голоса Зарубежной Церкви, не пожелавшей подчиниться безбожной власти, поработившей нашу несчастную Родину».

По приказанию б. Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича, признававшегося национальной частью Зарубежью своим Вождем, послание Архиерейского Собора от 27 авг. / 9 сент. 1927 г. было разослано 9 ноября начальникам Общевоинского Союза, за № 1758 при приказе, подписанном ген. Врангелем и скрепленном ген. Архангельским.

Митрополит Евлогий промолчал о том, что им выполнено было распоряжение митрополита Сергия об отобрании у подведомственного ему духовенства подписок о «лояльности». Практически это требование чекистов им было исполнено. Доказательством этого служит напечатанный в поддерживавших всячески митрополита Евлогия парижских газетах «Возрождение» (№ 1123) и «Последние Новости» (№ 2655) указ митрополита Сергия от 8 июня 1928 г.: «1. – Преосвященных: Управляющего русскими церквами в Западной Европе митрополита Евлогия, архиепископа быв. Белостокского Владимира, епископов: быв. Бельского Сергия и быв. Севастопольского Вениамина, с прочими священнослужителями, давшими затребованное от них обязательство¹³, считать по-прежнему состоящими в административно-каноническом ведении Московской Патриархии».

Каково было это, данное евлогианским духовенством, «обязательство», явствует из раздела восьмого того же указа: «8. – По получении от Преосвященного митрополита Евлогия подробного донесения о последующем, иметь особое суждение о Преосвященных и прочем духовенстве Карловацкой группы, чтобы: а) тех из них, кто с принятием настоящего предписания даст вместе и обязательство о лояльности к советской власти – признать остающимися в каноническом подчинении Московской Патриархии; б) тех, кто хотя и подчинится постановлению об упразднении Карловацкого Собора и Синода, но обязательства не даст, признать исключенными из ведения Патриархии, с предоставлением Преосвященному митрополиту Евлогию освободить их и от должностей, остающих в этом ведении, и, наконец: в) тех, кто откажется подчиниться настоящему постановлению или оставит его в указанный срок без ответа, независимо от того, дано или не дано вышеназванное обязательство, предать соборному суду, как ослушников законного священно-началия и учинителей раскола, с запрещением (смотря по вине и упорству) в священно-служении впредь до суда или раскаяния».

В брошюре Князя М.К. Горчакова «Итоги политики митрополитов Сергия и Евлогия» (выпуск 1-й, 1929 г.) сделан следующий вывод: «В «указе» этом м. Сергий, даже не прикрыто, говорит: «если вы, иерархи «Карловацкой группы», даже подчинитесь моему «каноническому» распоряжению и для развала заграничной церкви упраздните себя, но обязательства «о лояльности к советской власти» не дадите, то будете исключены из ведения патриархии и на вас посыпятся кары. Митрополита же Евлогия, как выдавшего эти обязательства, я, с разрешения чекиста Тучкова, не только оставляю в ведении патриархии, но и поручаю ему, как лицу вполне благонадежному, истребовать от вас эти обязательства».

Митрополит Евлогий, послав ответ митрополиту Сергию, так объявил об этом своей пастве 20 окт. / 2 ноября 1927 г.: «Слава Богу, мои ближайшие сотрудники на ниве Христовой, пастыри церковные, оказались, за двумя-тремя исключениями, вполне согласными со мною и в этом смысле прислали мне свои заявления. Уступая общему взволнованному настроению паствы, я не послал этих заявлений в Москву, ограничившись лишь общим представлением митрополиту Сергию, что эти заявления даны, собраны в моей канцелярии и что я беру на себя ответственность за их исполнение» («Церковный Вестник» № 5, 1927 г.).

На это разъяснение я отозвался так: «Заявления, возможно, и поныне хранятся у г. Аметистова. Но то, чего боялась паства, случилось. Митрополит Сергий, в своем указе от 8 июня 1928 г. говорит, что «списки» единомышленного с ним (м. Евлогием) заграничного духовенства были отосланы митрополитом Евлогием в Москву 6 апреля 1928 г.» («Итоги», вып. 2-й, стр.65).

Митрополит Евлогий в своих воспоминаниях так излагает тогдашние события: «Я решил исполнить требования митрополита Сергия не безусловно, а при условии что термин «лояльность» означает для нас аполитичность эмигрантской Церкви, т.е. что мы обязуемся не делать амвона ареной политики, если это обязательство, облегчить трудное положение родной нашей Матери-Церкви; быть же «лояльными» по отношению к советской власти мы не можем: мы не граждане СССР, и таковыми нас СССР и не признает, а потому политическое требование с канонической точки зрения для нас необязательно».

Митрополит Евлогий выдвигает формальный вопрос о подданстве, а не то, что православное русское духовенство за рубежом не может быть «лояльным» в отношении злодейской богоборческой, сатанинской власти большевиков, поработившей русский народ, зверски расправляющейся с ним, надругающейся и уничтожающей Св. мощи и храмы, убивающей или ссылающей на мучения и смерть множество священников, монахов и монахинь.

«В ответ на мое разъяснение о «лояльности», пишет он далее, «митрополит Сергий написал мне, что считает его удовлетворительным, но требует немедленно препроводить ему подписи всех за рубежом епископов и приходского духовенства. Я отправил предписание митрополита Сергия в Карловцы, – но никакого ответа оттуда не последовало. А в моей епархии духовенство подписи дало, за исключением нескольких настоятелей приходов, которые из-за «лояльности» отпали и перешли в юрисдикцию Карловацкого Синода: прот. Орлов (Женева), о. Молчанов (Медон), прот. Тимофеев (Лондон)» (стр.619–20).

Характерно для митрополита Евлогия то, что он промолчал об отсылке этих подписок митрополиту Сергию, следовательно «церковному» Г.П.У.

Митрополит Евлогий верен себе. Выдвигая вопрос о подданстве, он молчит о том, что православное духовенство за рубежом не может быть «лояльным» в отношении сатанинской богоборческой коммунистической власти, поработившей и гнетущей русский народ, с особенной жестокостью расправляющейся с духовенством, кощунственно разрушающей храмы и гробницы Святых.

Прот. Сергий Орлов сохранял до этого выжидательную позицию, с явным уклоном в сторону канонической власти в Сремских Карловцах. С ним вместе из подчинения митрополиту Евлогию вышел весь женевский приход, признав епископом архиепископа Серафима, к этому времени обосновавшегося в Париже. Так же со всем приходом поступил священник о. Борис Молчанов. До этого он пожелал дважды побеседовать со мною. Оказался он действенным антибольшевиком, окончившим пресловутый имковский Богословский Институт в Париже. Там он постепенно постиг весь вред, лжеучителями насаждаемый. Это пригодилось ему в дальнейшем пастырском служении, когда он, в проповедях и печати, обличал вред, причиняемый Церкви темной силой.

Парижская печать, за исключением журналов «Двуглавый Орел» и «Отечество», и, в созвучии с нею, берлинский «Руль», редактируемый Иосифом Гессеном, горячо поддерживали митрополита Евлогия. Изредка прорывались здравые статьи в «Возрождении».

Остальная же зарубежная печать, в подавляющем большинстве своем, весьма отрицательно отнеслась к следованию митр. Евлогия за митр. Сергием, явно находившемся в полном плену безбожной и злодейской коммунистической власти. Все более делалось известным то, что примеру его не последовали многие иерархи исповедники и их паства. Так, в декабре 1928 г., в журнале «Борьба за Россию» ее корреспондент из СССР писал: «В самой Москве раскол. К митр. Сергию большинство верующих относится отрицательно и подчиненный ему церкви не посещают. Церкви, оставшиеся в подчинении митрополита Петра и управляемые на местах епископами, не признающими Сергия, служат ныне местом сбора православных». («Итоги», ч.1, стр.211).

Особенно негодующие были статьи в белградском «Новом Времени». Не отставали софийская «Русь», рижское «Слово», варшавское «За свободу» и, конечно, дальневосточные газеты, где епископы, духовенство и многолюдная паства остались верны канонической русской Церкви зарубежом. Даже либеральные писатели Д. Философов и Амфитеатров обличали митр. Евлогия. В статье последнего в «Новом Времени» под названием «Церковь и эмиграция», он, говоря о провокации большевиков, писал: «И вот изготовили (большевики) и шлют за рубеж свой новый «пломбированный вагон».¹⁴ Снарядил его и в путь направил м. Сергий, а в Париже принял м. Евлогий («Итоги. 1, стр.26).

Князь М.К. Горчаков так заканчивал 12 (25) мая 1929 г. первую часть своей брошюры «Итоги политики митрополитов Сергия и Евлогия»: «...Правые перед революцией понимали трудности борьбы, раскрытия правды, предупреждения об опасности, когда все потеряли рассудок и заворожены были преступным прогрессивным блоком. Но чиста была совесть у тех, кто тогда предварял и правоту которых, несчастные, осознали таким горьким, страшным опытом. Считаю, что погрешил бы перед своею совестью, промолчав в такое историческое время о творимом зле против Православия, против России. Прозреют, услышат, разорвут с темной силой – десяток, сотня людей – буду счастлив. Те же, кто, безумствуя, хотят остаться без истинного Православия, как остались без России, – впоследствии на развалинах вспомнят сегодняшнее предупреждение... Полный провал соглашательской политики митрополитов Сергия и Евлогия ясен и это желал я подтвердить настоящей брошюрой».

Сильную статью в варшавской газете «За свободу» поместил Д.В. Философов (№№ 153, 155 и 156): «На глазах у всех совершается такой соблазн, такое предательство, что страшно становится. А в это время все наши «руководящие» эмигрантские газеты, точно спевшись, твердят одно и то же: собственно ничего особенного не случилось. Победил «наш» Евлогий, такой либеральный, республиканский и аполитичный». Посрамлен страшный черносотенец и антисемит митрополит Антоний, ну и слава Богу!» «Руль», «Посл. Нов.» и «Возрождение», газеты, которые в разных комбинациях резко и упорно полемизируют между собой, тут оказались солидарными. Ослепленные ненавистью к митрополиту Антонию, они даже не заметили, как вкусили от идоложертвенного и одобрили подписку о «лояльности» большевикам!..» «Мне не привыкать стать быть белой вороной, кроме того должен кто-нибудь взять на себя роль того простака, который имел мужество крикнуть королю, что он голый».

Философов, указывал, что митр. Евлогий, «не успевший еще износить своих черносотенных башмаков, поддался на лесть Милюкова и Керенского, и вообразил, что он великий политик «левого» уклона, отлично сознавая последствия своего соблазнительного акта».

«Потому то он и старается своей плохой литературой доказать, что, хотя он и выдал вексель, при том на очень большую сумму, платить он будет лишь гроши, да что и вообще «все сие надо понимать духовно». По его талмудически-иезуитскому толкованию, роняющему почетное звание эмигранта, подписка о лояльности именно благодаря своей заведомой лживости является каким-то подвигом благочестия. Так сказать, «кесарево – кесарю, а Божие– Богови». Но зачем же в таком случае и митрополит Евлогий и его единомышленники числятся в эмигрантах? Зачем же они убежали от большевицкого «кесаря»? Отныне евлогианская паства имеет своими духовными наставниками «исповедников», которые дали подписку антихристовой власти о своей к ней лояльности».

Белградское «Новое Время» (№ 2157), упоминая об этой статье, писало: «Итак, Д.В. Философов может не беспокоиться. Он не один «простак», который имел мужество крикнуть королю, что он голый». Таких «простаков» много – почти вся православная русская эмиграция». Отмечает газета, что центры русской эмиграции Белград, Варшава, Рига, София – путем своей печати – достаточно ясно и определенно высказали свое мнение.

Приведем выдержки из отдельных статей «Нового Времени»: «Митрополит Евлогий в своей аполитичности зашел так далеко, что даже стал аполитичен к сатане и ко всем делам его, которого и который так превосходно олицетворяет собою советская власть». (№ 2149). – «Чтобы идти рука об руку с митрополитом Сергием, митрополит Евлогий, борющийся за свободу церкви, принес в жертву свободу порученной ему Зарубежной Церкви, свободу без страха с церковного амвона призывать стадо Христово на борьбу с гонителями Его, укреплять в этой борьбе, призывать на него Божие благословение. Принес в жертву свободу обличения всех мерзостных и богопротивных дел сатаны. Это не борьба, это угодничество, которому названия нет» (№ 2151). «Митрополит Петр отказался наложить свою руку на зарубежную церковь. Отказался быть пособником советской власти в угнетении свободы Божиего слова, да еще в дни борьбы с сатаной. Но явившийся ему на смену митрополит Сергий, уже однажды перебежавший к живоцерковникам и вновь принятый в лоно православной церкви, пошел на соглашение с гонителями Христа. Но и он ничего не мог бы сделать если бы в зарубежье не пошел бы к нему в этом отношении на встречу митр. Евлогий. И теперь дело сделано. Духовный меч из рук пастыря парижского зарубежья выпал и покоится под пятою сатаны.» (№ 2150) «Новое Время», отвечая на бесстыдную выходку газеты «Возрождение», объявившую «карловацкой сектой, отпавшей от Церкви,» всех православных, соблюдших верность Святой Соборной Церкви и отринувших подчинение советскому митрополиту Сергию, писало: «От какой Церкви Православной мы отказались, от какой отпали? Какая эта церковь? Это церковь митрополита Сергия, воссылающего молитву Господу за гонителей христианства, за сатану, церковь того митрополита, про которого защитник митрополита Евлогия проф. Карташев говорит: «Рабий путь, на который встал митрополит Сергий, не может не привести его рано или поздно к провалу его тактики и к уходу со своего законного поста администратора «тихоновской» церкви, которую он ведет в тупик ГПУ» («Борьба за Россию» № 86)».

«Это церковь митрополита Евлогия, выразившего лояльность к власти гонителей Христа, прекратив с ними борьбу, чем бесспорно «советской власти услужает», т.е. делает то, чего не считали и не считают возможным делать соловецкие епископы-узники, говоря в своем обращении, что «никакой контрреволюции не делаем, но и советской власти не услужаем». Наконец, это церковь защитников указа митр. Сергия и лояльности митр. Евлогия, г.г. Керенского, Милюкова, Иосифа Гессена и Гукасова. Мы принадлежим к Церкви митрополита Петра Крутицкого, находящегося в заточении от советской власти, митрополитов Агафангела и Иосифа, и многих других епископов и пастырей церкви, преследуемых митр. Сергием за нелояльность к советской власти. Одним словом, мы принадлежим к гонимой Православной Церкви, а не к церкви гонителей ее, или к ней безразличной, или послушной гонителям» (№ 2163).

Издававшийся в Белграде «Голос Верноподанного» поместил в № 40 статью графа Ю.П. Граббе под названием «Волк в овечьей шкуре». Одинаково со всей независимой от темных сил русской зарубежной печатью автор заклеймил заграничного «сменовеховца». («Двуглавый Орел» № 19 от 1/14 августа 1928 г.)

Архиерейский Собор Зарубежной Церкви установил молитву, поныне возносимую за литургией в ее храмах. В нее входит и моление: «Отечество наше от лютых безбожник и власти их свободи» Митрополит Евлогий, сохранив полностью начало сей молитвы, соблюдая, вместе с тем, лояльность в отношении кощунственных поработителей России, так редактировал это прошение: «Отечество наше от злых безбожник соблюди». Слово «власть», как явствует, исчезло («Итоги» вып. 1-й. 1929 г. стр. 22–23).

Митрополит Евлогий, выдав церковному ГПУ, через митрополита Сергия, обязательство не делать политических выступлений, вследствие этого отдавал соответствующие распоряжения.

«Новое Время» 20 ноября 1928 г. поместило ответ, данный митрополитом Евлогием, в начале 1928 г., русским людям в Риве (Франция), просившим поминать за богослужениями имена Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Великого Князя Николая Николаевича: «В виду того, что поминовение Царственных Особ было отменено Временным Правительством, а новых распоряжений не последовало, и в виду того, что все Царственные Особы за границей в одинаковом положении, т.е. «беженцы», разрешить поминовение Имени Императрицы не могу. Как особое исключение, в виду того, что состав колоний по преимуществу военные, бывшие под водительством бывшего Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича, разрешаю поминать Его имя на ектениях, если колония спросит о том Его желание».

«Кто бы мог подумать», писало «Новое Время» 21 ноября в статье «Аполитичная политика», «что в нашем зарубежье, после всего пережитого, еще существуют такие странные люди, которые продолжают признавать временное правительство и свято выполнять его указы? Оказывается, существуют, но, к счастью, кажется, в единственном числе. И этот единственный – митрополит Евлогий» («Итоги» 1. стр.8).

Конечно, митрополит Евлогий только прикрылся распоряжением Временного правительства. Подчинялся он, в данном случае, коммунистической власти. Добавим, что, после такого распоряжения, колония в Риве ускорила свое возвращение в лоно канонической и противосоветской церковной власти.

Покорность митрополита Евлогия была оценена в красной Москве. По его представлению митрополитом Сергием награждены были вскоре митрами настоятели храмов протоиереи: Колчев (Копенгаген) и Румянцев (Стокгольм), несколько позднее – протоиерей Николай Сахаров (Париж) и Григорий Прозоров (Берлин).

Именно в это время все более усиливалось в СССР гонение на Церковь, уничтожение Святынь, насилие над духовенством. В выпуске первом брошюры «Итоги политики митрополитов Сергия и Евлогия» (1929 г.) на семи страницах приведен был перечень закрытых храмов и высланного духовенства. Даже такой ярый тогда евлогианин, как А.В. Карташев восклицал о «Церкви, униженной до прямого отказа от всякой борьбы» 12 мая 1929 г. на обеде в честь ген. А.И. Кутепова. («Возрождение» № 1444).

Открыто высказалась против соглашательства митрополита Евлогия с коммунистической Москвой часть офицеров доблестной Императорской Армии. Полковник Л. Гв. Павловского полка Д.С. Чистяков написал отличное обличительное письмо митр. Евлогию, ознакомив предварительно с ним меня. Письмо это, вскоре опубликованное, подписало сначала 105 офицеров. В ближайшем времени к нему присоединились несколько сот других. В числе подписавших были генералы Юденич, Краснов, Скалон, Ангуладзе, адмирал Воеводский, гр. Д.С. Шереметьев и другие.

Объединения полков: лейб гвардии: Гусарского Его Величества, Измайловского, Егерского, Павловского, Гренадерского, Петроградского, 3 Стрелкового Его Величества, Саперного, Стрелковой артиллерийской бригады, 13 Эриванского Лейб-Гренадерского Его Величества, 4 Харьковского Уланского, 9 Казанского драгунского Великой Княжны Марии Николаевны, 12 Ахтырского Великой Княгини Ольги Александровны, 15 Переаславского драгунского Императрицы Марии Феодоровны, 16 Иркутского гусарского Великого Князя Николая Николаевича, 17 Нежинского гусарского, 12 Стародубского уланского, 13 пехотной дивизии – открыто порвали с евлогианским духовенством и обращались для совершения молебнов и панихид к духовенству Знаменского храма.

Отрицательное отношение к митр. Евлогию стало усиливаться после появления в печати интервью митр. Сергия, который старался представить в смягченном виде увеличившиеся гонения против Церкви советской власти, дошедшие до снесения в Москве часовни Иверской Божией Матери, столь почитаемой русским народом. Интервью это подписали, на ряду с митр. Сергием, митр. Серафим саратовский, наименованный народом «лубянским» (по месту нахождения Чека) и еп. Питирим, орехово-зуевский. Берлинский «Руль» (№ 2808) сообщал, что составителем интервью был секретарь митр. Сергия Финикеев, приставленный к нему Г.П.У. Писатель Анатолий Каменский, выбравшийся незадолго перед тем из СССР, сообщал, что оно составлено было советским журналистом Борисом Волиным (№ 2880 от 18 мая 1930 г.).

В то время, как митр. Евлогий, в беседе с близким ему журналистом Никаноровым, с радостью устанавливал, что в Лондоне он: «не слышал ни осуждений, ни порицаний, ни упреков по отношению к митр. Сергию», русский народ, не страшась даже чекистов, выявлял свое отношение к нему. «Возрождение» решилось в № 1733 (март 1930 г.) воспроизвести сообщение «Кельнише Цейтунг» о том, что, после интервью митр. Сергия, ряд священников перестали поминать его имя за богослужениями. «Последние Новости» 3 марта (3267) передавали, со слов английской газеты «Сандей Таймс», что, когда митр. Сергий ехал служить в одну из больших московских церквей, его освистала толпа на улицах, чего прежде никогда не случалось, несмотря на самую отчаянную агитацию безбожников. Освистан и встречен был так же еп. Питирим, один из подписавших заявление в печати». «Пари-Миди» 5 марта (№ 1392) сообщила о тех оскорблениях, которым подвергся в Москве со стороны паствы митр. Сергий. «Возрождение» 6 марта (№ 1738) поместило сообщение берлинского «Локаль Анцейгер» о том, что когда митр. Сергий «вышел из алтаря, чтобы служить обедню, толпа начала свистать и осыпать его возгласами: «изменник», «иуда», «трус» и т.д. Шум был настолько велик, что м. Сергий не мог служить и вошел в толпу, чтобы ее успокоить. Но возмущенные прихожане пытались сорвать с него облачение, плевали в него и хотели снять с него патриарший крест. Митр. Сергий должен был покинуть церковь. Он пытался служить обедню в другом храме, но верующие бойкотировали его богослужение». Рижская газета «Сегодня» (№ 64), сообщая о том же, добавляет, что на службу, назначенную митр. Сергием в другой церкви, «не явился ни один человек».

Жутким для митр. Сергия было сопоставление его с главным муфтием Риза эдин-бек Фахредином, заявившим большевикам, что он прожил 75 лет, не прибегая ко лжи, и поэтому отказывается подписать заявление, будто мусульманская религия не подвергается преследованиям. После этого он был посажен в тюрьму. («Возрождение» № 1802). Как разнится от митр. Сергия, благодарившего советскую власть, только недавно умерший Католикос всех армян, Георг 5, со времени захвата большевиками Эчмиадзина подписывавший свои грамоты и послания «исполненный скорби» («Возрождение» № 1807 от 14 мая 1930 г.)

Страшным обвинительным актом против митр. Сергия был «Ответ Православной Русской Церкви на интервью митр. Сергия», полученный редакцией «Последних Новостей», помещенный в номерах 3359 и следующих в начале июня 1930 г.

«Есть ответственные положения, есть решительные испытания, есть «или-или», когда «вынужденность» уже не может приниматься в рассчет» – писал 12 марта 1930 г. А. Амфитеатров в «Новом Времени» (№ 2662). – «Таковы, в данном случае, положение и испытание митр. Сергия. К тому, что он возвестил, он мог быть (и вероятно был) вынуждаем, но не мог быть вынужден.» – «Если же был вынужден, то значит не выдержал испытания, изменил положению, сдал «или» Христовой правды в полон «или» Антихристовой лжи. Можно пожалеть его, как слабого человека, оробелого перед устрашением и согнувшегося под непосильной ношей, но уже нельзя уважать в нем православного иерарха. Ибо не пожалел он своей благодати, совести иерея Бога Живого и оклеветал совесть народную, совесть вверенной ему паствы». Амфитеатров приводил пример римского папы Марцелина,¹⁵ принесшего в Диоклетианово гонение жертву языческим богам, но переставшего затем быть папой.

Амфитеатров продолжал далее: «Что же? – вам от митр. Сергия значит мученичество угодно? Да, есть страшные мгновения, когда служитель великой идеи, а тем более святой веры не может выйти из положения с достоинством иначе, как мучеником. Есть грозные ответственности, непременно приводящие к таким страшным мгновениям. Когда испытующее мгновение наступает, человек волен, если слаб и плох, снять с себя ответственность, но, если он пребывает ей верен, то обязан принять за нее мученический венец. Так и приняли его митрополиты Вениамин Петроградский и Владимир Киевский и десятки архиереев, которых большевики закапывали живыми в землю, привязывали к колесам пароходов, топили в море, окрутив колючей проволокой. Так сотни их терпели и терпят истязания, заточения, ссылку. А священников и других духовных лиц в этом горестном синодике вписаны тысячи. Жертвы героической твердости в Вере и преданности Церкви – по уверению Сергиева «апокрифа», – «не преследуемой»! Вот эти воины Христовы понимали, что их митры, клобуки и камилавки суть ратные шлемы, набедренники и палицы – духовные мечи! На экзамене у Антихриста – либо мученичество, либо отступничество – середины нет и быть не может». («Итоги» в. 2. 1930 г. стр.6–10).

В окончательный тупик зашел митр. Евлогий. Упорное нежелание вернуться на канонический путь – подчиниться вновь Архиерейскому Собору – заставляло его опираться на Москву. Боязнь той части своих сторонников, которым претила его переписка с митр. Сергием и его зависимость от последнего, – принуждала митр. Евлогия порою делать политические выступления, нарушать данное им митр. Сергию обязательство «не допускать, чтобы в подведомых мне храмах церковный амвон обращался в политическую трибуну». Сегодня, из боязни Москвы и «Последних Новостей», митр. Евлогий уклонялся от присутствия на противобольшевицком собрании, завтра, под влиянием начавшегося брожения в политическом Центральном Объединении, участвовал на противобольшевицком митинге в Гааге.

Проследим за истекший 1929 г. выступления митр. Евлогия. Совершались страшные гонения на Церковь в России. Митр. Евлогий молчал. Срыта была летом в Москве Иверская часовня. Он упорно молчал. Зарубежная печать стала наполняться сведениями о массовом закрытии храмов. На весь мир прозвучало негодующее послание об этом митр. Антония от 18 ноября. О религиозных преследованиях заговорили иностранные газеты. Молчание митр. Евлогия становилось явно неприличным. Угрожающим становилось настроение его паствы. В новогодних (1930 г.) газетах появилось, наконец, послание митр. Евлогия, в коем он коснулся вопроса о сносе Иверской часовни и о прочих преследованиях. Но сколько терпимости проявил он в отношении большевицкой власти! «Хочется верить», писал он, «что дойдет когда-нибудь этот голос (протестовавших англичан Н.Т.) до слуха тех, кто с таким ожесточением вбивают гвозди в тело Христово, быть может, не ведая что творят, что заставит когда-нибудь задуматься и остановит их от дальнейших жестокостей» («Возрождение» № 1680 от 7 янв. 1931 г.).

«Это сатана то не ведает, что творит», с возмущением писало 5 марта «Новое Время» (№ 2656). «К стыду митр. Евлогия пристыдил его в этом один из главных сатанистов, товарищ Сталин. На телеграфный запрос Сталину американской газеты «Ивнинг Уорд» преследуется ли духовенство в России, получился телеграфный же ответ: «Да, преследуется, и я жалею только о том, что не смог до сих пор покончить со всеми ими». Лучшего ответа на «не ведают, что творят» и не придумать».

Ширится движение протестов. В Лондоне евлогиане напуганы, что это здоровое течение проходит мимо них. Е.В. Глуховцева, в статье «Фарисеи» («Нов. Вр.» № 2657 от 6 марта) указывает, как испуганно заметались евлогиане, когда они оказались вместе с их главою, «позорно прищемленными» мировым натиском по случаю религиозных преследований в России.

Появляется ужасающее «интервью» митр. Сергия. На митр. Евлогия сторонники его производят давление. В «Возрождении» и в «Посл. Нов.» (19 февр. 1930 г.) напечатано было «Осведомительное сообщение» митр. Евлогия. В нем последний говорил, что «если бы православный архипастырь, действительно оказался способен дать такую беседу, он тем самым разорвал бы связь свою с паствой и самоупразднился бы в своих иерархических полномочиях». Но «до тех пор, пока мы не получили этого документа от самого митрополита Сергия, мы не можем поверить в его подлинность».

Вероятно, митр. Евлогий, в течение ближайших дней, получил от митр. Сергия «этот документ» – его беседу с советским корреспондентом. В послании от 8/21февраля 1930 г., помещенном в «Возр.» № 1726 и «Посл. Нов» № 3255, митр. Евлогий не отрицает самого «факта беседы, которая, по-видимому, имела место». Он решился, под напором общественного мнения, даже сказать, что, так как митр. Сергий не ходит «в истине», то может наступить «предел» подчинения ему.

Взволновались круги Милюкова и Демидова. «Посл. Нов.» мягко выразили свое недовольство митр. Евлогием. Он поспешил высказать прежние мысли. «Что касается митр. Сергия», писал он в № 1765 «Возрождения» от 2 апр., «то наши отношения к нему определяются, прежде всего, глубочайшими и важнейшими основаниями – религиозно-церковными. В этом отношении – ни в догматах, ни в церковном устроении – нет у митрополита Сергия и тени каких-либо отступлений, и мы незыблемо храним нашу каноническую связь с Патриаршим Престолом и иерархом, которому выпала на долю необычайная тягота управления церковью в дни гонений и преследований».

В «Посл. Нов.» помещены были сведения, доказывающие полный разгром церковной жизни и связанность митр. Сергия с советской властью. Взяты были эти данные, в сокращенном виде из доклада Б.А. Евреинова в Праге 9 мая 1930 г. («Новое Время» № 2715). По поводу этих сведений сотрудник «Возрождения» (№ 1839, 2/15 июня 1930 г.) беседовал с митр. Евлогием, который защищая митр. Сергия, старался ослабить впечатление от напечатанного. По его мнению, за митр. Сергием идет большинство верующих, откололись пять-шесть епархий из ста. Митр. Евлогий удивлялся, что под документом, присланным из России и обличающим советскую власть, нет «подписи не только лиц или лица церковно-авторитетного, но и сколько-нибудь известного». В целях опорочения обличения этого с огромным риском написанного документа, митр. Евлогий говорит далее: «Я должен сказать, возвращаясь к опубликовываемым в зарубежной печати материалам о положении церкви, что если-бы позиция митр. Сергия действительно была бы церковно преступной, мы услышали бы голос митрополита Петра или русского епископата». Это было сказано после того, что митр. Евлогий сам, двумя-тремя фразами выше, признал, что митр. Петр находится в заключении на Обской губе.

Ярко и убедительно определены были тогдашние действия митр. Евлогия кн. М.К. Горчаковым: «Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих» – учит нас Св. Апостол Иаков (гл.1,8). Митрополит Евлогий, озиравшийся то на красную Москву, то на белый Париж, уклонявшийся, по совету милюковцев, от участия в политических выступлениях, затем, по настоянию более умеренных своих сторонников, принимавший в них участие – давно оставил прямой путь. Кривые же дорожки привели его на Лубянку, где находится настоящее управление той частью русской Церкви, которую возглавляет митр. Сергий, «незыблемость» связи с коим неоднократно подчеркивал митр. Евлогий все эти годы. Как бы он ни осуждал отдельные действия своего начальника – митр. Сергия – какие бы политические выступления в угоду правым иностранцам и белым русским – ни делал, ему не уничтожить позора зависимости, при посредстве митр. Сергия, в течение трех лет, от церковного ГПУ и выполнения его приказаний».

Из Лубянки же предписано было распоряжение митр. Сергия уволить митр. Евлогия. Церковное ГПУ, имея ряд заявлений митр. Евлогия о подчиненности митр. Сергию, зная, очевидно, всю переписку их обоих, связав его исполнением патриарших указов, каравших не признавших Москву зарубежных иерархов, – решилось расправиться с начавшим проявлять непослушание митрополитом, позволившим себе присутствие в Лондоне на митинге протеста по поводу гонений на Русскую Церковь, организованном архиепископом Кентерберрийским.

В статьях же митр. Евлогия, помещавшихся в его органе «Церковные Ведомости», редактируемом прот. Н.Сахаровым, продолжались заявления митр. Евлогия о том, что возглавляемая им Церковь и паства уподобятся «сухим ветвям», «безродным сиротам изгоям» (№ 3, 1927 г.), если оторвутся от «Матери-Церкви». И, вдруг, последовало из Москвы увольнение митр. Сергием митр. Евлогия.

Последовавшие его действия так характерны для него! Он постарался, прежде всего, скрыть от паствы и духовенства это распоряжение, срочно вызвав на совещание своих трех викариев, не подозревая того, что один из них, когда-то им опороченный, постарается открыть эту тайну. Вместе с тем, он поспешил задержать распространение своего епархиального журнала, в котором он старался оправдывать митр. Сергия.

Мне довелось быть сразу осведомленным о происходившем в эти трагические для митр. Евлогия дни, о чем и считаю своим долгом поведать.

В начале лета 1930 г. к А.Н. Крупенскому, председателю Высшего Монархического Совета, бывшему Бессарабскому губернскому предводителю дворянства, явился, испросив позволение по телефону, Думбадзе, секретарь архиепископа Александра, викария митр. Евлогия в Бельгии. По поручению последнего, он сообщил Александру Николаевичу, что митр. Евлогий, получив указ митр. Сергия об увольнении, тщательно его скрывает и известил лишь своих викариев, вызванных им в Париж. Думбадзе передал Крупенскому просьбу архиеп. Александра сообщить об этом в редакции газеты «Возрождение». На удивленный вопрос своего собеседника, что побудило архиепископа так поступить, Думбадзе ответил ему, что его начальник издавна ненавидит митр. Евлогия. После его ухода Крупенский протелефонировал редактору «Возрождения» Ю.О. Семенову. На следующей день новость эта напечатана была в газете.

Постарались мы разобраться в том, чем вызвано было разоблачение архиеп. Александра (Немоловского). С деятельностью его еще в Берлине ознакомил меня, в начале двадцатых годов, архимандрит Тихон (Лященко), позднее архиепископ. Революция застала владыку Александра правящим архиереем в Северной Америке. Патриарх Тихон, тогда еще имевший возможность сноситься с заграничными архиереями, имея неблагоприятные сведения о сем иерархе, поручил архиеп. Евлогию отправиться в Северную Америку и произвести ревизию, снабдив его, очевидно, неблагоприятными данными о тамошнем епископе. Предусмотрительный архиеп. Евлогий решил, по-видимому, избежать неприятности и, под каким-то предлогом, уклониться от этого поручения. Тогда, очевидно, по полномочию Патриарха, загран. Выс. Церк. Управление поручило ревизию епископу аляскинскому Антонию (Дашкевичу), до этого настоятелю храма в Копенгагене. Последний, по возвращении в Европу, составил убийственный для архиеп. Александра доклад. Копия оказалась у Н.Е. Маркова, который дал мне его прочесть. Конечно, доклад этот знаком был и владыке Евлогию, который, возможно, соответственно высказывался, что дошло до сведения архиеп. Александра, в то время обосновавшегося в Константинополе, где тоже его не хвалили. Замечательно то, что митр. Евлогий, зная столь многое отрицательное о нем, назначил его своим викарием в Брюссель. Там последний, всячески подчеркивая свой монархизм, признал «императором» Вел. Кн. Кирилла Владимировича. После второй мировой войны он подчинился патриарху Алексию.

Накануне, вероятно, дня, когда Думбадзе был у Крупенского, секретарь Епархиального Управления, Аметистов, много поработавший над углублением церковного раскола, принес очередной номер «Церковных Ведомостей», в количестве, кажется, 20 экземпляров, в книжный магазин В. и Е. Сияльских, находившийся вблизи храма на улице Дарю. Приблизительно через час Аметистов снова пришел в магазин, явно озабоченный. Сказав, что в журнале обнаружены крупные ошибки, он просил вернуть книжки, Сияльский принес их ему. Быстро пересчитав, Аметистов взволнованно сказал, что недостает два экземпляра. «Я продал их», сказал Сияльский, очевидно, догадавшийся о неладном. – «Кому Вы их продали?» – взволнованно спросил Аметистов, еще более нервничая. – «Князю Горчакову», ответил Сияльский. Через день книжка эта оказалась у меня. Понятным мне стало, почему митр. Евлогий, решивший не подчиниться митр. Сергию, задержал номер. Не мог же он допустить напечатание в № 6–7 июнь-июль 1930 г.) следующего:

«Митрополита Сергия я признаю временным до освобождения Митрополита Петра законным возглавителем Русской Православной Церкви, и, следовательно, носителем высшей канонической власти, которому мы обязаны полным каноническим подчинением в церковной жизни, ибо только через него мы можем входить в общение с Матерью Русскою Церковью (курсив мой Н.Т.). В нашумевшей беседе Митрополита Сергия с корреспондентом есть, конечно, и «неправда», но она продиктована мучительными заботами его о благе Церкви, доходящими до самоотвержения, до готовности отдать имя свое на поругание. И тогда эта неправда соприкасается с высшей правдой, о которой говорил Спаситель: «Пастырь Добрый душу свою полагает за овцы» (Ин.10:11). И мы, отвергая сделанную в этой области оценку положения Церкви, все же не имеем нравственного права бросить в него камень осуждения, твердо памятуя о безмерности тягот и лежащей на нем ответственности перед Матерью Церковью».

Митрополит Евлогий считает, что присланные из России документы с протестами «вовсе не голос Русской Церкви, а лишь голос сравнительно небольшой церковной группы, которая находится в оппозиции Митрополиту Сергию и ведет с ним борьбу».

Не сочувствуя обличителям митр. Сергия, митр. Евлогий на его стороне: «В рассмотрении этого обращения видно, что недаром он надрывает свое архипастырское сердце, мучительно подписывая предложенную ему советской властью бумагу с явно неверными сведениями о положении Церкви. Очевидно этой жертвой он хотел достичь большего блага для Церкви» («Итоги», вып. 2, стр. 14-–15).

Одинакового содержания письмо отправлено было митрополитом Евлогием в редакцию газеты «Возрождение», но, по получении указа митрополита Сергия об увольнении, срочно затребовано обратно. Не мог же он допустить печатание этого заявления, раз он теперь решил не покидать своего поста.

Так стал митрополит Евлогий и сам, не подчинившись указу митрополита Сергия, тем «безродным сиротой изгоем», той «засохшей ветвью», каковыми именовал в своих статьях тех, кто с самого начала отказались признавать распоряжения иерарха, явно исходящие от «церковного» Г.П.У.

Митрополит Евлогий так вспоминает свой разрыв с митр. Сергием. Оказывается, ему хорошо была ведома история «интервью». Знакомый митр. Евлогию еще по Волыни священник писал ему, что текст такового был изготовлен большевиками, и митр. Сергия заставили его подписать, под угрозой усиления гонений против духовенства. Корреспондент этот описал и то негодование против митр. Сергия, которое охватило широкие круги верующих. Сообщал он почти то же, что напечатано было в «Итогах». Митр. Евлогий, зная все это, в изъятом им номере «Церк. Вед.» старался защитить митр. Сергия, утверждая, что недовольство им исходит от «небольшой, сравнительно, группы, которая находится в оппозиции митрополиту Сергию и ведет с ним борьбу»!

Оправдывая митр. Сергия в 1930 г., он в 1947 г. в «Воспоминаниях» так отзывался о нем: «Конечно, можно было сказать, что митр. Сергий был вынужден на ложь какими-нибудь высокими мотивами, которые нам неясны, неизвестны – но ложь оставалась ложью» (стр. 620–21).

По его словам, «разрыв» с митр. Сергием подготовлялся постепенно. «В начале поста 1930 г.», пишет он «архиепископ Кентерберрийский пригласил меня в Лондон на однодневное моление о страждущей Русской Церкви. Я решил ехать. За нас будет молиться вся Англия, а я останусь в Париже безучастным свидетелем единодушного сочувствия всех Церквей? Невозможно! Моя совесть повелительно требовала моего участия в этих молитвах; так же, несомненно, настроена была и моя паства».

«Я провел в Англии с неделю. Давно я не испытывал такого светлого чувства братской христианской любви между Церквами, какое я испытал в эти незабвенные дни, когда вся церковная, верующая Англия коленопреклоненно молилась о прекращении тяжких страданий нашей Русской Православной Церкви... Политических целей я никаких в Англии не преследовал и с политическими речами нигде не выступал. Всюду, где мне приходилось говорить речи, я лишь благодарил за сочувствие, просил и впредь поддерживать нашу страдалицу Мать-Церковь своими молитвами. И вот, эти выступления и послужили поводом к строгому запросу из Москвы от митрополита Сергия: на каком основании вы позволили себе разъезжать по Англии, призывая к протесту против СССР? Тут же было высказано требование свою поездку осудить и дать обязательство такого рода выступления более не повторять... Горько мне было читать эти несправедливые упреки, продиктованные внушениями советской власти, и я резко ответил митрополиту Сергию, что моление в Англии имело не политический, а религиозный характер: это был протест религиозной и вообще человеческой совести против страшных гонений на Церковь в советской России; доказательством тому – договор английского правительства с СССР, заключенный как раз во время моего пребывания в Англии. Митрополит Сергий на это письмо обиделся и потребовал от меня точного определения моей церковной линии. Я ответил. Очевидно, мое объяснение было признано неудовлетворительным, потому что вскоре же я получил от митрополита Сергия Указ от 11 июля 1930 г., № 1518 об увольнении меня от управления Русской Церковью в Западной Европе с предписанием передать все епархиальные дела архиепископу Владимиру».

«Владыка Владимир принять должность отказался и послал в Москву соответствующее заявление, и потому я не мог сдать ему епархии. Продолжались мои пререкания с митрополитом Сергием, который прислал мне ультимативные требования: а) осудить мою поездку в Англию; б) дать подписку никогда не повторять таких выступлений на будущее время и в) подтвердить строгое исполнение данного обещания о невмешательстве в политику. Ответ на этот ультиматум мне очень облегчило очередное второе Епархиальное Собрание, состоявшееся тем летом. Пред ним я со всей искренностью и во всех подробностях разъяснил историю моего конфликта с митрополитом Сергием и на его окончательный суд отдавал вопрос о моем увольнении. Собрание встретило весть о моем увольнении с возмущением. Оно окружило меня любовью, горячо выражало мне свою преданность. Трогательно и единодушно прозвучал этот соборный голос духовенства и мирян. Члены Съезда обратились ко мне с горячей просьбой не покидать епархии, не обрекать ее на новые гибельные потрясения, а продолжать управлять тем кораблем, который мне поручен волею почившего Патриарха Тихона. Никогда не забуду я этого любящего голоса моей паствы... В этом смысле, опираясь на голоса Епархиального Собрания, я сделал подробный и обстоятельный доклад митрополиту Сергию. Я доказывал ему всю несправедливость его решения, вытекающего из того, что ему не видно из Москвы особенного положения наших заграничных церквей, и просил ради блага Церкви отменить его несправедливый Указ об увольнении меня без суда. Если же наше ходатайство – и мое лично, и моих епископов, и всего Епархиального Собрания, – не будет удовлетворено, то, во избежание на будущее время подобных недоразумений, я просил предоставить нам право организовать, временно до установления нормальных сношений с центральной властью, самостоятельное управление заграничными церквами, на основании Указа местоблюстителя патриаршего престола митрополита Агафангела от 1920 г. 20 ноября, хотя этот указ был издан для русских епархий оторванных от центра фронтами гражданской войны.

«Митрополит Сергий не внял моим доводам и подтвердил увольнение меня от управления епархией, с запрещением в священнослужении; а управление было поручено митрополиту литовскому Елевферию. Такое же запрещение налагалось и на сослужащих мне епископов и на все духовенство, если оно не подчинится митрополиту Елевферию. В юрисдикцию митрополита Елевферия отошли очень немногие: епископ Вениамин, иеромонахи Стефан и Феодор, имевшие его своим «старцем», и протоиерей Гр. Прозоров (Берлин). Согласно церковным канонам и церковной практике, и древней и новой, каждая церковь и каждый епископ имеют право апеллировать ко Вселенскому (Константинопольскому) Патриарху в тех случаях, когда они не находят справедливости у своей церковной власти. Случаев таких апелляций великое множество. Я посоветовался с моими епископами, и мы единодушно пришли к решению – обратиться в Константинополь, о чем я и предупредил митрополита Елевферия. Епископ Вениамин уговаривал меня в Константинополь не ездить, но я в своем решении был тверд» (стр.622–24).

Митр. Евлогий, как видно по приведенной выдержки из его воспоминаний, искал опоры в известном указе патриарха Тихона (он ошибочно приписывает его митрополиту Агафангелу). В письме же к митр. Антонию от 6/19 авг. 1926 г. он оспаривал возможность ссылки на сей указ, как на основу создания Архиерейского Синода. «Искусственность этой теории видна из того, что она доселе была неизвестна и теперь выдвигается впервые» – писал он. Замечательно, что 31 авг. 1922 г. именно он «за председательствующего Синода» подписывал указ об учреждении такового, согласно указу 1920 г. И позднее, 18/31 мая 1923 г., в своем представлении в Синод, он писал: «...На Соборе Архиереев будет председательствовать старейший по сану из Архипастырей, который и в России имел особые перед другими Владыками права – Высокопреосвященный митрополит Киевский Антоний, что будет согласно с п.3 Патриаршего Указа 1920 г. за № 362».

«Несостоятельная» теория оказалась очень удобной, когда вопрос коснулся увольнения Москвой митр. Евлогия», писал я в 1930 г. В отчете об «Епар. съезде» в № 84 «Россия и Славянство» (5/18 июля) читаем, что юридический советник гр. Коковцева, В.Д. Жижин, защищая митр. Евлогия от нависшей над ним кары, заговорил о возможности прикрыться «важным постановлением «Высшей Церковной Власти» от ноября 1920 г.». «Вторя ему, митр. Евлогий заявил, что сочтет своим долгом «выполнить указ патриарха 1920 г., предписавший епископам брать на себя всю полноту власти в случае невозможности их прямых сношений с высшей центральной властью». «Невозможность» сношений не замечалась митр. Евлогием, когда из Москвы приходили распоряжения против тех епископов, кои давно руководствуются указом 1920 г. «Невозможность» была тотчас усмотрена митр. Евлогием, когда его самого уволили» («Итоги» 2, стр.54).

Вспомнил ли митр. Евлогий, не подчинившись указу митр. Сергия об увольнении его, беседу с А.Н. Крупенским и мною летом 1926 г., когда он начинал раскол? Тогда он решительно заявлял о своей полной подчиненности митр. Сергию. В ответ на это я сказал ему: «Но, Владыко, ведь может случиться, что митр. Сергий, под давлением большевиков, Вас уволит и пришлет на Ваше место, с разрешения большевиков, другого епископа». – «И я подчинюсь», заявил митр. Евлогий. «Но Вы не имеете права так поступать», – воскликнул я. – «Я так поступлю», решительно заявил митрополит, поступивший теперь именно так, как я советовал, предполагая тогда, что он, покаявшись, вернется в Зарубежную Церковь, свободную от давления сатанинской коммунистической власти¹⁶

Как ярко снова выявилась неправда митр. Евлогия. В связи с этим надлежит привести выдержку из письма к нему архиепископа (потом митрополита) Иннокентия Пекинского, выдающегося иерарха русской Церкви, написанного 15/28 августа 1927 г.:

«Не менее странными кажутся мне и Ваши ссылки на то, что Архиерейский Синод не имеет права вмешиваться в Ваши епархиальные дела. Если Вы в этом действительно убеждены, то объясните мне, зачем же Вы вводили нас, епископов, в заблуждение, когда образовывали Архиерейский Синод и посылали нам от его имени указы? Не были ли Вы постоянным членом Синода, а одно время даже заместителем председателя его? Мы Вам верили и слушались Ваших распоряжений, считая их законными. Что же оказывается теперь? Вы сознательно вводили нас в какие-то преступные заблуждения и мы, епископы, верные своему долгу, оказались обманутыми Вами. Но это не так. Вы, Ваше Высокопреосвященство, просто изменили себе и ныне начали разрушать то, что ранее созидали. Этим Вы сами себя являете, по Апостолу Павлу, преступником (Гал.2, 18). Я лично никогда не мог допустить, чтобы епископ в высоком сане мог вводить нас, епископов отдаленных стран, в обман. Я верил и не перестаю верить, что Синод являлся и является исполнительным органом Собора всех русских епископов заграницей. Как к таковому, я не перестаю питать к нему моего глубокого уважения и быть у него в послушании, ибо я подчиняюсь не Синоду, как таковому, а Собору всего епископата заграницей. Надеюсь и Вы не будете отрицать того общеизвестного факта, что Вы являли полное послушание Собору и Синоду всегда, когда это было Вам выгодно».

В том же письме владыка Иннокентий осуждает митр. Евлогия за следующее: «Больше всего поразило меня то, что Вы решились опубликовать письма Восточных Патриархов и греческих епископов, к которым Вы обратились с жалобой на весь Собор Русских Архиереев заграницей» (Н. Тальберг. «Истина и митрополит Евлогий». «Итоги» 11. стр.54–55).

Митрополит Евлогий, отказавшись подчиниться распоряжению митрополита Сергия об увольнении, был, по его словам, «тверд в решении» ехать в Константинополь к тамошнему патриарху с жалобой на свое духовное начальство.

Что же представляла собою в то время сия патриархия? Ответ на этот вопрос дан был мною в статье «Что было и что стало?», напечатанной в № 24 (833) «Православной Руси» от 15/28 декабря 1965 г. Повторю самое важное, дополнив некоторыми новыми данными.

Константинопольская – Вселенская – патриархия доставила тяжкие огорчения патриарху Тихону. Патриархом Мелетием 4 были, в попрание канонов, отторгнуты от Российской Церкви епархии в Польше и Финляндии. Патриархия вмешалась во внутрение дела Русской Церкви, пытаясь, в угоду живоцерковцам, низвергнуть Патриарха Тихона. С этим намрением решена была ей отправка в Россию своей миссии для «внесения порядка в дела управления патриархией».

Патриарх Тихон вынужден был в 1925 г. послать патриарху следующую грамоту, приведенную в органе заграничного Архиерейского Синода «Церковных Ведомостях» (№ 7 и 8) и упомянутую в брошюре моей «Возбудители раскола» (стр.25–26, 1927 г.)

«В инструкции членам миссии одним из главных пунктов является пожелание Вашего Святейшества, чтобы я, как Всероссийский Патриарх, «ради единения расколовшихся и ради паствы, пожертвовал собой, немедленно удалившись от управления Церковью, как подобает истинному и любвеобильному пастырю, пекущемуся о спасении многих, и чтобы одновременно упразднилось, хотя бы временно, Патриаршество, как родившееся во всецело ненормальных обстоятельствах в начале гражданской войны и как считающееся значительным препятствием к восстановлению мира и единения... Прочитав указанные протоколы, мы не мало смутились и удивились, что Представитель Вселенской Патриархии, глава Константинопольской Церкви, без всякого предварительного сношения с нами, как с Законным Представителем и Главой всей Русской Автокефальной Церкви, вмешивается во внутреннюю жизнь и дела Автокефальной Русской Церкви. Священные Соборы (см. 2 и 3 Параграфы 2 Вселенскаго Собора и др.) за епископом Константинопольским признавали всегда и признают первенство пред другими автокефальными Церквами чести, но не власти»...

Глубоким возмущением всех не утративших тогда еще национального достоинства русских людей встречено было в 1924 г. распоряжение Григория 7, объявленное в Константинополе Архиепископу Анастасию, о прекращении возношения за богослужениями, наряду с Константинопольским Патриархом, имени Патриарха Тихона, о прекращении осуждения в церковной проповеди советской власти, как и всяческой связи с Архиерейским Синодом. В те же времена Вселенская Патриархия стремилась подчинить церкви в Западно-Европейской епархии митрополиту Фиатирскому Германосу, проживавшему в Лондоне. («Возбудители раскола» стр. 26).

По поводу незаконных действий Вселенской Патриархии обращались с воззваниями к пастве 7/20 июня 1924 г. временно исполнявший обязанности председателя Архиерейского Синода, архиепископ Феофан полтавский и митрополит Евлогий. Архиер. Синод, в пространном обращении от 23 июня / 6 июля 1924 г. № 903, возражал против притязаний Вселенской Патриархии и, на основании 37 правила Трулльского 6 Вселенского Собора, доказывал полноту прав «епископов беженцев», отмечая, что высшей инстанцией Русской Церковной власти заграницей является Собор Епископов.

В оценке деятельности тогдашних константинопольских патриархов сошлись правое «Новое Время» в Белграде и милюковские «Последние Новости», в Париже. Последняя газета несколько позднее всячески поддерживала митр. Евлогия, учинившего раскол.

«Вселенский предатель» так называлась статья «Нового Времени» (№ 942 от 18 июня 1924 г.). Указав на враждебные действия патриарха Григория 7 против архиеп. Анастасия и другие подобныя действия в отношении Русской Заграничной Церкви, газета писала, что патриарх «за мзду, предложенную ему со стороны палачей Христа, от волков, поедающих паству его, сам взял в руки молот и стал загонять свою паству в волчье логовище». Действительно в мир пришел Антихрист! И эта связь Григория 7 с большевиками точно установлена. Вся турецкая печать рассказывает, что в Константинополе у русского адвоката Полянского, консультанта по бракоразводным делам при греческом церковном суде, при обыске, были найдены документы, устанавливавшие самым определенным и неопровержимым образом, что Полянский был агентом большевиков и посредником между ними и Константинопольским Патриархом. Полянский в настоящее время арестован, а Патриарх, как утверждают газеты, будет выслан из пределов Турции. Так, влиятельная газета «Вакант», как передают «Дни», пишет по этому поводу следующее: «Теперь установлено, что Патриарх вступил в контакт с большевиками, исполняет их директивы и ведет кампанию против русского духовенства».

«Омерзительнее этого нравственного падения» продолжало «Новое Время», «как пала греческая патриархия, трудно себе представить. Это поступок иуды».

«Новое Время», в том же номере приводит пространную выдержку из английского «Дэйли Телеграф», говорящую, что все это дело «– афера между так называемой «живою церковью» в России и церковными властями в Константинополе, афера, которая была подготовлена советским послом Сурицем. Русская церковь была, в течение многих столетий, независимой от Вселенского Патриарха. Теперь Григорий рад воспользоваться случаем, чтобы проявить свой авторитет над русскими церковными делами, авторитет, который не существовал, начиная с 17 столетия».

«Последние Новости» поместили 12 июля 1924 г., в № 1293, статью под громким названием «Константинопольский папизм и московское раболепие». Приводим из нее выдержку: «Мне не раз приходилось говорить, как о Константинопольских, так и о Московских церковных событиях, но до сих пор касался я каждой темы в отдельности. Москва являлась как бы внутренним миром русского Православия. Константинополь – тем зарубежным для России центром Восточной церкви откуда можно было ждать помощи и сочувствия, но откуда постепенно выявлялось недоброжелательство и нападки.

«В данное время положение изменилось, карты оказались открытыми, и две стороны слились в одну, так как оказалось, что за кулисами, в тайниках чека и в канцеляриях вселенской патриархии, они уже давно были связаны крепкими узами и условиями взаимного перестрахования. И если, как теперь известно, красный синод, во главе с митрополитом Евдокимом, услужливо предлагал Константинополю Одессу и Киев или даже Москву в случае, если турки покончили бы с патриархатом в Константинополе, то в свою очередь и патриархат готов покрыть своим вселенским авторитетом союз красного синода с большевицкой «чекой» и его борьбу с Патриархом Тихоном».

«Создающих кучу двое», писалось далее, «советская власть и константинопольский Патриарх. Валяющихся в ней – сколько угодно. Имя им легион: здесь и красный синод, во главе с Евдокимом и Синод Константинопольского Патриарха, и грек – митрополит Фиатирский, живущий в Лондоне и тайно ведущий переговоры с советскою властью...» («Возбудители раскола». Париж. 1927 г. стр.26–27).

Огромной была и виновность патриарха Мелетия, пытавшегося, в нарушение догматов и канонов, реформировать Православие. С этой целью им созвана была в 1923 г. в Константинополе Международная Комиссия, переименованная потом во «Всеправославный Конгресс».

Выдающейся иерарх того времени, Патриарх Александрийский Фотий свое мнение об этом «Конгрессе» изложил в послании от 25 июня 1923 г. № 211 к другому твердому стоятелю за подлинное Православие, Святейшему Григорию 4, Патриарху Антиохии и всего Востока. Он высказывался отрицательно о «новаторских» предприятиях там проведенных. Приведя перечень их, он писал, что «Святейший Синод нашей Святейшей Церкви 1. И вообще, и в частности отвергает эти изменения священных канонов, как противные практике, преданию и учению Святейшей Матери Церкви и предложенный под предлогом как будто легких модификаций, которые, вероятно, вызываются требованиями нового догмата современности...»

Патриарх Фотий, отмечая, что на постановления «конгресса» оказали влияния «светские общества» (повторение происходившего в Париже, Н.Т.), что пахнущие «ересью и схизмою» определения прикрыты «как бы вуалью», так заканчивает свое замечательное послание, сообщенное Всеблаженнейшему Григорию и «велелепному Собору иерархов около Вас».

«То, что, наиблаженнейший во Христе брат, решил наш Синод и мы, имеет в виду авторитет священных канонов, преданий и догматов, в отношении к которым ни на минуту не должно быть допущено сомнения, а их касается самозванный Всеправославный и Междуправославный Конгресс, и чтобы не возмущались совести народов и не поколебались в отеческой вере, но да сохранится, с одной стороны, неприкосновенной и нетронутой их святость, а с другой, да останется непоколебимой и неизменной религиозность народов и в теории и в практике, пока Всевышнему Промыслу не угодно будет довести до действительного и истинного Вселенского Собора, который окончательно определит и совершенно обезбеднит нашу святую, неповрежденную веру первых Святых Вселенских Соборов».

Послание это было сообщено митрополиту Антонию при грамоте Патриарха Григория 4 от 12 (25) июля 1923 г. и напечатано в № 17 и 18 «Церковных ведомостей» от 1 (14) – 15 (28) сент. 1923 г.

«Что касается Константинопольского Собрания», писал Святейший Григорий, «то по поводу его я вел переговоры со Святейшим Фотием, Патриархом Александрийским и из ответного послания Его Святейшества от 25 июня с.г. за № 211, копии которого я прилагаю при этом для Вашего сведения, Вы можете иметь определенное понятие о мнениях трех Восточных Патриархов (иерусалимского Н.Т.), касательно затронутых в Константинопольском собрании вопросов» («Возбудители раскола» стр. 30–31).

Архиерейский Синод Русской Зарубежной Церкви, 25 июля / 7 августа 1923 г. осудил решения этого «конгресса». Постановление это было, конечно, известно члену такового митрополиту Евлогию, возможно и принимавшему участие в этом заседании.

Возмутительно то, что митр. Евлогий в Константинополе, где велась кампания против Патриарха Тихона, им постоянно упоминавшегося для обоснования своего положения, и где подрывалось Православие, решил искать защиту от признававшейся им церковной власти, теперь его уволившей.

Митрополит Евлогий так описывает свою поездку к патриарху: «В Константинополь я выехал в сопровождении секретаря Епархиального Управления Т.А. Аметистова.

«Святейшим Патриархом тогда был Фотий, прекрасный, чуткий и высокообразованный человек. Ему ставили в вину его отношение к «живоцерковникам»; от общения с ними он не уклонялся, полагая, что заблуждение «живой церкви» временное, что оно пройдет, и ее разрыв с патриаршей Церковью не окончательный» (стр.624).

Весь митр. Евлогий в этих жутких строках, касающихся незаконной «церковной» организации, созданной богоборческой властью для борьбы с канонической Церковью, возглавлявшейся Патриархом Тихоном, беспрекословное повиновение которому он постоянно подчеркивал раньше.

«...Здание патриархии – старый, просторный дом с громадной библиотекой. Во дворе патриаршая «великая» церковь. Патриарх Фотий принял нас в своем кабинете. Прием был ласковый, радушный. Нам гостеприимно отвели комнаты, и те несколько дней, которые мы в Константинополе прожили, мы были гостями патриарха... За патриаршими трапезами я встречался со всеми греческими митрополитами – членами Синода (их было 12). Патриарх Фотий, по-видимому, их приглашал, дабы они могли со мною ближе познакомиться. В 1930 г. Кемаль уже позакрывал все малоазиатские митрополии, и лишенные своих епархий митрополиты проживали теперь, в качестве титулярных иерархов, на хлебах у патриарха. Чувствовалось, что экономически это положение создало для патриархии затруднения. Постепенно я перезнакомился со всем клиром. Греки необычайно радушно отнеслись ко мне. А какой вздор о греческом корыстолюбии наговорили мне противники моей поездки в Константинополь!» (стр.624).

Те евлогиане, которые давали такой отзыв о патриархии, видимо, верили тогдашним слухам о крупных суммах, подаренных патриархии польским и финляндским правительствами за отторжение от Русской патриархии варшавской и выборгской епархий. Тогда же в Париже упорно говорили, что и митр. Евлогий повез крупный подарок.

Митр. Евлогий приводит врученную ему грамату («томас») Вселенского патриарха от 17 февраля 1931 г. Приводим главную часть такового: «Приняв во внимание и тщательно исследовав все, представленное Вашим Преосвященством и сущими с Вами Преосвященными Архиереями, нашей Великой Христовой Церкви на основании Ее канонических прав и как Матери – Вашей Матери – Церкви Российской, и рассмотрев постановления Общего Епархиального Собрания и Епархиального Совета о ненормальном и угрожающем положении, оказаться в котором есть опасность для Русских Православных приходов в Западной Европе в области удовлетворения их духовных и вообще церковных нужд и в деле ограждения и доброго управления имениями и имуществом их, – по синодальному суждению, нашли Мы соответственным и постановили:

«По долгу и праву попечения Святейшего Патриаршего Вселенского Престола, действенно выступить в настоящих Ваших затруднительных обстоятельствах и оказавшиеся в таком трудном и опасном положении приходы – принять под непосредственную юрисдикцию Святейшего Вселенского Патриаршего Престола для укрепления и ограждения их.

«С этою целью Мы синодальным определением постановили, чтобы все Русские Православные приходы в Европе, сохраняя неизменной и неумаленной доселе существующую свою самостоятельность, как особой Русской Православной церковной организации, и свободно управляя своими делами, рассматривались бы впредь, как составляющее временно единую особую экзархию Святейшего Патриаршего Вселенского Престола на территории Европы, непосредственно от него зависящую, под его покровительством находящуюся и в церковном отношении, где нужно, им руководимую.

«Равным образом, решили и постановили, чтобы эта, таким образом устроенная, временная Патриаршая Наша Российская Православная в Европе экзархия продолжала и впредь быть порученной центральному и высшему пастырскому попечению и управлению Вашего Преосвященства исполняющего свои обязанности с титулом Патриаршего Нашего Экзарха, возносящего Наше имя на богослужениях и к Нам имеющего свое непосредственное отношение, согласно церковному порядку.

«Поэтому, с радостью извещая о сем в ответ на обращение Вашего Преосвященства, преподаем Вам Наше благословение и даем повеление, чтобы Вы, вместе с сущими с Вами во Христе братиями, под Нашим верховным церковным руководством и покровительством, и в качестве Патриаршего Нашего Экзарха, согласно вышеизложенному, продолжали дело духовного попечения и управления Русскими Православными приходами в Европе.»

В дальнейшем от митр. Евлогия патриархом требовалось «обращать особое внимание на то, дабы тщательно избегалось вмешательство Святой Церкви в политические распри и раздоры, и святой амвон никогда бы не превращался в трибуну для политических целей, как, впрочем, и Ваше Преосвященство правильно решили и заявили». (стр.625–6).

Митр. Евлогий пишет: «Так благополучно разрешился сложный вопрос о канонически неопределенном моем положении, создавшемся после разрыва с Москвой: вместо зыбкости канонического положения – каноническая устойчивость; вместо увольнения – я назначен экзархом Вселенского Патриарха; я и моя паства не оторвались от Вселенской Церкви, сохранили с ней каноническую связь при соблюдении внутренней русской автономии. Из грамоты видно теперь, что этот новый порядок управления нашими церквами имеет временный характер, и, когда восстановится общепризнаная центральная церковная власть и нормальныя условия жизни Русской Православной Церкви, мы вновь вернемся к прежнему положению. Как на крыльях летели мы домой в Париж...»

В этих строках признается прежняя «зыбкость каноническаго положения». Она действительно имела место после учиненного митр. Евлопем раскола.

«В Париже нас ожидали с великим нетерпением. Сейчас же было созвано Приходское Собрание Александро-Невской церкви, на котором о. настоятель протопресвитер Иаков Смирнов от имени собравшихся горячо приветствовал меня. Паства одобрила избранный мною путь подчинения Вселенскому Престолу.

«Бурную реакцию возмущения, недовольства новым нашим каноническим положением проявили «карловчане», посыпались инсинуации: я продался грекам, я предал им церковное имущество, за свое положение экзарха заплатив большие деньги... и прочие небылицы. Постарались они воздействовать и на сербского патриарха Варнаву, который моей поездкой в Константинополь был недоволен. Он предлагал сам быть нашим супер-арбитром; но его решения были обязательны только для сербской Церкви, а не для всего Православия» (стр.627–8).

Митрополит Евлогий, стараясь доказать «великую» ценность своего единения с «Вселенским Престолом» и отмечая давнишнюю историческую связь с таковым Русской Церкви, в дальнейшем обличает последнюю в «филетизме».

«Принято обвинять Греческую Церковь в этом «филетизме»; но не свободна была от него и Русская Церковь. Богатая, славная, многомиллионная, ни в чем не ощущавшая нужды и недостатка, она как-то обособилась в своей самоуверенности; смиренное самосознание младшей сестры единой вселенской Христовой семьи, как части единого Тела Христова, затемнилось и заглушилось некоторым самомнением, выраженным в известном изречении: «Москва – Третий Рим, а четвертому не бывать». Бюрократическая церковная реформа Петра Великого, задуманная по протестантским образцам, еще более ослабила вселенскую идею в Русской Церкви. Многие были склонны смотреть на другие православные Церкви, как на бедных родственников.» (стр.628).

Как далеки эти разсуждения от того крайнего национализма, опираясь на который, епископ Евлогий делал в дореволюционной России свою карьеру!

Подлинная Православная Русь, начиная с Государя Императора Николая Александровича, иерархии и кончая благочестивым народом, радостно и торжественно принимала в 1913 г. патриарха Аптиохийского Григория, прибывшего на торжества трехсотлетия Дома Романовых.

Чувства эти ярко выявил архиепископ волынский Антоний (Храповицкий) 20 февраля 1913 г., встречая, с монашеской братией, патриарха у врат Александро-Невской Лавры в С-Петербурге.

«Блаженнейший и святейший патриарх! Благословен день сей, когда Российская православная иерархия и паства сподобилась узреть своими глазами преемника Апостольского престола – великого града Божия Антиохии и патриарха всего Востока... С сугубым умилением и восторгом взираем на Тебя мы, сыны печальной современности, и с сугубой ясностью провидим в Тебе как бы воплощение всей Христовой Церкви, ибо Ты возглавляешь собой ее наивысшие вершины...»

Вспомнив первого святителя Антиохии, первоверховного апостала Петра, и богоносного священномученика Игнатия и прочих избранников Божиих, украшавших сей древний престол, владыка Антоний так закончил свое проникновенное слово: «Глубоко благоговеет русский народ пред всем этим высоким множеством апостольских подвигов, совершившихся от времен первых учеников Христовых и доныне на Твоей святительской кафедре, и, мысля Тебя носителем сей церковной славы, сего двадцативекового союза земли с небом, Церкви со Христом и Его Апостолами, возносит благодарные славословия Господу о том, что сподобился узреть твой святительский лик и, повергаясь ниц к твоим достоблаженнейшим стопам, приветствует земным поклоном твое вступление в святую Лавру северной столицы». [Епископ Никон (Рклицкий), «Жизнеописание блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого», т. 2, стр. 311–313].

Митрополит Антоний, вспоминая этот приезд, поповествует о том, как горячо принимал народ патриарха в Почаевской Лавре и в г. Житомире.

Архиепископ Никон (Рклицкий) пишет в «Жизнеописании блаженнейшего Антония, митрополита Киевскаго и Галицкого»: «Владыка Антоний, как только осведомился о переходе митрополита Евлогия в каноническое ведение Константинопольского Патриарха, послал ему письменный канонически обоснованный протест. Владыка Антоний также сделал через печать следующее оповещение русским православным людям: «По поводу претензий Вселенской Патриархии на вмешательство в русские церковные дела, исчерпывающие объяснения дал еще покойный Патриарх Тихон в 1923 или 1924 г. в том смысле, что вне своего диоцеза, т.е. провинций Фракии, Малой Азии и прилегающих к границам Румынии областей, этот Патриарх не имеет никаких прав, согласно 28 правила 4 Вселенского Собора, который впервые указал его заграничные полномочия и, так сказать, превратил его из провинциального епископа в патриарха. Этим же правилом предоставлено ему утверждать митрополитов означенных областей и епископов тех же областей, обращенных из ереси или идолопоклонства, как неофитов, нуждающихся в более внимателыном отношении архипастыря. Тем не менее, «Вселенская Патриархия», получившая такой титул ради чести, как например Александрийский Патриарх был наименован «Судьей Вселенной», начала претендовать на особые обязательные для всей Христовой Церкви права, рассчитывая на совершенную неосведомленность современников в канонах. Самое название «вселенский» или «о икуменос» означает собственно не вселенский в нашем смысле, а всевизантийский, но и то в смысле только почетного титула.

«Конечно, окружение патриарха или так называемые фанариоты отлично это понимают, как и ту печальную действительность, что прикосновенные лица потеряли всякую искреннюю веру в священные каноны, но стараются в надежде на неосведомленность читателей, поддержать таким нечестным способом авторитет Фанара, коего паства не насчитывает в настоящее время более 50 000 душ и ограничивается территорией небольшой части Балканского полуострова, потеряв прежнюю паству в Малой Азии и других странах.

«Итак, фанариоты не имеют никакого канонического права подчинить ведению своего патриарха жителей бывшей России, не находящихся на их территории, церковными делами которых управляет теперь митрополит Сергий, тоже никем неутвержденный, кроме большвицких комиссаров».

«Что же касается до запрещенного митрополита Евлогия и его последователей, которых таинства признаны законным собором 34 русских иерархов безблагодатными, то они и теперь остаются такими же изверженцами, каковыми являлись с 1927 года» (т. 7, стр. 251–2).

2/15 марта 1931 г. митрополит Антоний опубликовал послание к «боголюбезнейшим архипастырям, честному священству и возлюбленной во Христе пастве нашей Зарубежной Церкви». В ней изложены события церковной смуты, учиненной митр. Евлогием. Относительно происшедшего в позднейшее время сказано в нем следующее: «В 1930 году, летом, уже последовал указ митрополита Сергия об отстранении митрополита Евлогия, за участие в митинге против советской власти, а в декабре 1930 г. и полное увольнение митрополита Евлогия, упразднение его организации и назначение на его место Елевферия, митрополита Литовского и Виленского. Однако, митрополит Евлогий тут уже не подчинился. Акты патриарха Тихона и митрополита Сергия, как в отношении Высшего русского Церковного Управления и Архиерейского Синода, так и в отношении митрополита Евлогия, явно исходили под давлением большевиков и носили политический характер. Но Митрополит Евлогий, принуждал исполнять то, что было против нас и за него, требуя подчинения Голосу Матери Церкви, которая якобы страдает от неисполнения сих распоряжений. Но когда последовали акты против него, он отказался подчиниться им и стал приводить в пользу такового его действия, те доводы и мотивы, которые давным-давно были высказаны и приведены нашим Архиерейским Синодом.

«Гордыня не позволяет бывшему нашему собрату осознать свои ошибки и смириться пред сонмом иерархов. А честолюбие толкнуло его на нарушение важнейших канонов Церкви и в заморье искать себе опору. Отсюда его обращение к Вселенскому Патриарху и подчинение своих церквей его юрисдикции.

«Но митрополит Евлогий не имеет права обращаться к вселенскому патриарху и передавать ему церкви, подчиненные другой Автокефальной Церкви, ни патриарх вселенский – принимать их и тем самым вмешиваться во внутренние дела.

«Мы уже заявили протест Вселенскому патриарху и оповестили о сем неканоническом акте все Автокефальные Церкви. Этими действиями митрополит Евлогий и патриарх вселенский нарушают важнейшие каноны Церкви (2 пр. 2 Вселенского Собора, 8 пр. 3 Вселенского Собора, 13, 14 и 15 пр. Двукр. Собора. Каноническое послание Карфагенского Соб. Папе Целестину и др.) и вносится в Церковь анархия, а зачинщики сего – в канонах именуются учителями бесчиния. Да и независимо от сего, ведь это безсчиние, согласитесь сами.

«Митрополит Евлогий всецело подчинился митрополиту Сергию. И в официальных рапортах Архиерейскому Синоду и в посланиях народу он торжественно заявлял, что нельзя быть в единении с Матерью Церковью и не исполнять распоряжений ее главы, что только он, митрополит Сергий, временный глава ее, может сместить его, митрополита Евлогия, и что он всегда подчинится его распоряжению, как бы тягостно ни было оно. И вдруг, когда этот глава пошел против него, предает его суду, митрополит Евлогий отходит от него, ищет себе новое начальство, которое бы оставило его на прежнем месте. Разве это не безчиние, не анархия. И где, в каком ведомстве это допустимо? Митрополит Евлогий, взывавший о каких-то заветах патриарха Тихона, идет теперь к тому вселенскому престолу, который признал патриарха Тихона низложенным на Соборе живоцерковцев, который и доныне поддерживает связь с обновленцами в России, против вмешательства которого в русские церковные дела (Польша, Финляндия и внутренние церковные дела) протестовал патриарх Тихон. А в 1924 г. сам митрополит Евлогий протестовал против вселенского патриарха, когда тот наложил репрессии на наших иерархов в Константинополе, и против митрополита польского Дюнисия, за обращение его к вселенскому патриарху. У митрополита Евлогия в подчинении архиепископ Владимир и епископ Сергий, ушедшие со своих кафедр из Польши из-за того, что митрополит Польский подчинился вселенскому патриарху. Как же они теперь остаются при митрополите Евлогие? Как последний смотрит им в глаза и, допуская такой заведомый обман, нарушение священных канонов, воздвигает он руки к Престолу Божиему.

«Не в осуждение этих бывших собранй обращаюсь к вам, возлюбленные, не из желания вынести сор из избы. Нет, одна цель у меня: поведать Церкви Божией истину.

«Мы наедине уговаривали митрополита Евлогия и мы и другие иерархи писали ему увещания из своих келлий тайно, звали его с глазу на глаз разрешить этот вопрос. Посылали к нему посланцев, но ничего не унимало его.

«Аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем... Аще ли тебе не послушает, поими с собою еще единого или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол: Аще же не послушает их, повеждь Церкви: аще и Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь» (Матф. 18, 15–17).

«И вот мы поведали Церкви истину. Язычником и мытарем становится для нас митрополит Евлогий.

«Стоя на пороге смерти, одной ногой в могиле, я устремляю свои мысли по ту сторону нашей жизни. Готовлюсь к смерти и прошу у Бога христианской кончины и доброго ответа на судилище Христовом.

«Никакой земной привязанностью не руковожусь я в своих действиях и в сем послании. Ничего не ищу себе и для себя. Возвещаю лишь правду, предостерегаю чад нашей Заграничной Церкви от уклонения от правды церковной. Зову упорствующих последователей митрополита Евлогия и самого митрополита Евлогия воссоединиться с Собором иерархов Православной Зарубежной Церкви, ведшим до этого правильную линию, как показала жизнь. Колеблющихся – не смущаться и укрепиться в канонической истине. И да поможет вам в этом Бог наш.

«Вас же Архипастыри и пастыри вместе с Архиерейским нашим синодом приглашаю усилить заботы о заблудшихся и пастырским призывом открывать им духовные очеса.

«Господь Бог да спомоществует нам в сем. Аминь. Председатель Собора Архиереев и Архиерейского Синода, митрополит Антоний. № 229 2/15 марта 1931 г.» (т.7, стр.255–58).

Архиерейский Собор, заседавший в 1931 г., в свою очередь, обнародовал пространное послание «русским православным людям в рассеянии сущим». В нем он подробно излагает историю раскола, отмечая в особенности «беззаконие», учиненное митр. Евлогем, теперь не только лично «отделившегося от родной Церкви», но и отторгнувшего «от нее целый ряд приходов в Западной Европе, чтобы вручить их предстоятелю другой Автокефальной Церкви». «... Каждому совершенно ясно, что этот акт означает не просто вынужденное и временное отделение от нынешнего возглавления Русской Церкви, которому не без основания отказываются повиноваться и некоторые православные епископы, клирики и миряне и в самой России; это был отрыв от Матери Церкви органической части ее тела, ибо с тех пор, как митрополит Евлогий подчинил свои приходы юрисдикции вселенского престола, они вошли, хотя бы временно, в состав другого церковного организма.

«Пусть эти приходы в своей жизни сохраняют свою прежнюю организацию, все же в каноническом смысле они сделались отныне уделом вселенского престола: об этом ясно говорит патриарх Фотий в своей грамоте, изданной по поводу принятия им под свое управление означенных приходов» (т.7, стр.162–69).

Послание это подписано девятнадцатью иерархами, во главе с митрополитом Антонием. Подписались, в числе прочих, дальневосточные: митрополит Иннокентий, архиепископ Мелетий, епископ Симон; североамериканские: архиепископ Аполлинарий, епископы Иоасаф, Тихон, Феодосий.

В начале 1934 г. князь М.К. Горчаков пригласил меня к себе для общей беседы со студентом Богословского факультета Белградского университета В.М. Родзянко, прибывшим в Париж по церковным делам. Выяснилось, что он привез с собой примирительное письмо митрополита Антония к митрополиту Евлогию. Изучив достаточно последнего, зная у кого «в плену» находится митр. Евлогий, князь и я мало верили в конечный успех начинания доброго митрополита Антония.

Митрополит Евлогий так повествует об этом: «Последний период церковной смуты можно назвать «примиренческим».

«До меня стали доходить вести, что митрополит Антоний серьезно занемог, очень ослабл, одряхлел. Связанный с ним долголетней дружбой и чувствами сыновней преданности и любви, я скорбел о разрыве нас разъединившем и давно уже хотел примириться с ним, но практического решения все еще не принимал.

«В Прощеное воскресенье (1934 г.) на Сергиевском Подворье, один из студентов, Родзянко, горячий почитатель митрополита Антония, прощаясь со мною, сказал мне, что у него есть письмо от владыки Антония, которое он просит меня прочитать. Вскоре же письмо это было мне доставлено. Написанное без обращения, оно заключало пожелание м. Антония помириться, «даже при существующем положении», т.е. несмотря на мое подчинение Вселенскому Престолу. Мягкое и примирительное по духу письмо требовало от меня какого-то решения. Передо мною встал вопрос: ехать мне в Сербию – или не ехать? В пастве моей кое-кто про письмо узнал, и одни советовали мне ехать, а другие предрекали, что моя поездка ни к чему доброму не приведет – никакого примирения с «карловчанами» все равно быть не может.

«В эти дни моих колебаний (май 1934 г.) вдруг телеграмма из Сербии с приглашением от архимандрита Виталия: «очень буду рад видеть вас на моей хиротонии». Одновременно пригласительная телеграмма от митрополита Антония, как председателя Синода. Странное противоречие... «Карловчане» запретили меня в священнослужении и сами же зовут меня на свое церковное торжество...

«Я выслушивал доброжелательные, хотя и взаимно исключающие друг друга, советы окружающих меня лиц и никакого решения не принимал в ожидании более ясных указаний неизбежности принять именно то, а не иное решение.

«По делам мне надо было побывать в Берлине. Там меня настигла еще одна пригласительная телеграмма из Белграда. Я увидел в ней призыв Божий, и, по размышлении, в той полной свободе, когда нет со стороны ни советов, ни уговоров, уже без колебаний взял билет в Белград... Об этом не знал никто. Лишь в день отъезда я дал знать в Париж, что еду в Сербию для личного свидания с митрополитом Антонием. И это, действительно, так и было. Мне горячо хотелось одного, – чтобы мы, два престарелые епископа, перед смертью облегчили свою совесть, примирились. Я не думал, что моя поездка может иметь церковное значение, и что в Сербии мой приезд будет истолкован иначе... А, между тем, именно так и случилось.

«На остановке в Карловцах, не доезжая Белграда, в вагон вошел секретарь Карловацкого Синода гр. Граббе и архимандрит Виталий. «Разрешите вас сопровождать, Владыка, ... по предписанию митрополита Антония...» сказал Граббе, представляясь мне. На белградском вокзале меня встретили тоже какие-то официальные лица, и повезли в Русскую школу, где меня ожидал Штрандман. Оттуда я проехал к митрополиту Антонию» (стр.629–30).

Вспоминается рассказ покойного архиепископа Виталия о том, что он вручил митр. Евлогию телеграмму графа Коковцева, отправленную последнему в Берлин и пересланную оттуда. Митрополит Евлогий об этой телеграмме, подчеркивающей давление на него одного из главных менторов, умалчивает. Телеграмма, напечатанная потом в «Православной Карпатской Руси», гласила: «Прошу не принимать никаких решительных шагов к примирению. Гр. Коковцев» («Жизнеописание» т.7. стр.337). «Когда я вошел», продолжает митр. Евлогий «митрополит Антоний, в окружении нескольких духовных лиц, доканчивал утреннее правило. Больной, дряхлый, он сидел в кресле и заплетающим языком произносил возгласы. Я подошел к нему. Он заплакал... Первые минуты нашей встречи прошли на-людях. Пили чай. Говорить было трудно. Митрополит Антоний грустно глядел на меня. «Все такой же... и улыбка все та же...» сказал он. Слушать бедного больного моего друга и учителя было мне горько. «Пойдем, прочтем молитву», предложил он. Мы перешли в его маленькую спальню. Митрополит Антоний надел епитрахиль и прочел надо мною разрешительную молитву. Потом я – над ним. На душе стало ясно и легко... «Ты с дороги отдохни... Потом поговорим».

«Вечером неожиданно для меня появились несколько епископов – и ясное небо вновь стали заволакивать тучи... Митрополит Антоний и я начали обсуждать, как нам вместе служить, а епископы запротестовали: нельзя, надо предоставить дело на решение синода... На Вознесенье за Литургией митрополит Антоний и я стояли вместе на клиросе. Митрополит Антоний от слабости едва обедню достоял.» (стр.630).

Митрополит Евлогий рассказывает, что был приглашен 8 мая – в день св. Иоанна Богослова – на праздник белградского богословского факультета. «Иду по улице, – ко мне подходят знакомые студенты: «Очень просим вас, владыка, на наш праздник. У нас митрополит Антоний, но он по болезни уже уезжает...» Я приглашение принял.

«Собрание было очень оживленное. За стаканом доброго вина произносились горячие речи, велась оживленная общая беседа. Так закончилось мое пребывание в Сербии. Общецерковные дела наши с места не сдвинулись» (стр.630–31).

В связи с этим особый интерес представляют воспоминания митрофорного протоиерея Митрофана Зноско-Боровского.

«Пишущему эти строки привел Господь присутствовать в Св. Троицком русском храме в Белграде на богослужениях в дни пребывания там м. Евлогия, проводить многие часы ежедневно в покоях Аввы Антония и м. Евлогия. Ожил Белград в чаянии мира в ограде Церкви. Встречи двух Митрополитов, слова Любви и верности ученика своему учителю, м. Антонию... как не радоваться. Но ...нить Света и Радости внезапно оборвалась, м. Евлогий получил из Парижа телеграмму: Никаких шагов по вопросу о слиянии с Собором З. Церкви не предпринимать... Притих м. Евлогий. Тогда юнцы поднялись. Воспитанники Богословского Факультета Белградского Университета устроили в честь двух митрополитов в одном из лучших ресторанов Белграда торжественный прием. Одна у них цель: убедить м. Евлогия подписать акт о прекращении смуты, не покидать Белграда не окончив благого дела, ради которого его Господь в Белград направил.

«Немощный старец Авва Антоний прибыл к началу обеда. М. Евлогий не пришел. Он появился лишь по окончании обеда; через минут 10 после ухода Аввы Антония, когда остались мы доедать остатки, смачивая их слезами горечи, подъехал извозчик и вошел к нам м. Евлогий. «Владыка, умоляем вас, не покидайте Белграда, не подписав акта о прекращении смуты ... Мы вас не выпустим, пока не сделаете этого» ... – «Я вам не мальчишка, что вы меня поучаете» – сердито крикнул м. Евлогий. Но через нисколько минут снова пошли мы в атаку, настаивая на прекращении раскола церковного, и ... услышали из уст м. Евлогия следующие слова горькой правды: «Вижу перед собою юных, но вижу и старцев, сединой убеленных, а рассуждаете все вы как дети. Вы не понимаете, в какое живем мы время: не мы рулем ныне управляем, а те кто сильнее нас»... Пищущий эти строки сидел все время у левой руки м. Евлогия. «Имеяй уши слышати, да слышит». (Журнал «Наша перекличка» № 37/ февраль 1963 г. стр.7).

Митрополит Евлогий, отметив выше это собрание, пишет: «Весть о примирении с митрополитом Антонием разнеслась по эмиграции, но встретила ее моя паства не единодушно. Одни ликовали: «мир! ... мир! – наконец-то!» Другие (гр. Коковцев и еще некоторые лица) предрекали, что моя поездка в Белград будет иметь недобрые последствия. Это скептическое настроение усилилось после появления в «Царском Вестнике» № 399, официальной статьи за подписью управляющего канцелярией Архиерейского Синода гр. Граббе, в которой говорилось, что осенью Архиерейский Собор будет «снимать с меня запрещение». Эта статья была в полном противоречии с моими заявлениями о том, что происходило между мною и митрополитом Антонием в деле восстановления нашего взаимного молитвенного общения» (стр. 631).

Обращение, упоминаемое митр. Евлогием, подписанное управляющим Канцелярией Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей, гр. Ю.П. Граббе, гласило:

«В связи с приездом митрополита Евлогия в Белград, в газетах много пишется о «примирении» между блаженнешим митрополитом Антонием и высокопреосвященнейшим митрополитом Евлогием, из чего читатели могут вывести, будто все горести, вызываемые расколом, происходили от личных недоразумений между названными митрополитами.

«Оставляя обычно без возражения касающиеся его газетные сообщения, даже если они не соответствуют дейтвительности, Его Блаженство в данном случае признал необходимым поручить мне заявить от его имени, что он никогда не считал себя в состоянии ссоры с митрополитом Евлогием и неизменно питал к нему чувства любви, несмотря на все огорчения последних лет.

«Поэтому, если он прервал молитвенное общение с митрополитом Евлогием, то только потому, что митрополит Евлогий отделился от Архиерейского Собора Русской Зарубежной Церкви, причем самое отделение это произошло отнюдь не вследствие личных отношений между ними.

«Приезд митрополита Евлогия в Белград, по приглашению Его Блаженства, для обсуждения вопроса о восстановлении мира в Западноевропейской епархии и личная беседа с ним показала владыке Антонию, что митрополит Евлогий тяготится разрывом со своими собратьями – русскими заграничными архипастырями, но считает, что не может вполне воссоединиться с ними без предварительного разрешения константинопольского патриарха и согласия своей паствы.

«Поэтому митрополит Антоний нашел возможным восстановление личного молитвенного общения с митрополитом Евлогием, видимым знаком которого было прочтение молитвы и распоряжение о поминовении митрополита Евлогия в Белградской церкви, когда он присутствовал там за богослужением.

«Архиерейский же Синод, попрежнему оставаясь на той точке зрения, что Зарубежная Церковь должна быть объединенной и что подчинение митрополита Евлогия Константинопольскому патриарху неканонично, со своей стороны, с радостью приветствовал приезд митрополита Евлогия и принятие его в молитвенное общение Главою Русской Зарубежной церкви, но также, как и митр. Антоний, не счел себя вправе снять с митрополита Евлогия наложенное на него в 1926 году Архиерейским Собором запрещение в священнослужении. По этой причине служение митрополита Евлогия в русской церкви не могло иметь места.

«Блаженнейший владыка митрополит надеется, что приезд митрополита Евлогия в Белград положит начало полному воссоединению его и его паствы со всей Русской Зарубежной Церковью».

Митрополит Евлогий, по возвращении в Париж, подчеркнул, в беседе с сотрудником милюковских «Последних Новостей», что для него соборное прещение никогда не существовало и теперь не существует. Он решительно заявил, что, в случае воссоединения расколовшихся частей Зарубежной Церкви, он не выйдет из юрисдикции Вселенского Патриарха. Более мягко, судя по отчету гукасовского «Возрождения», он высказался 27 мая в проповеди в Александро-Невском соборе. Митрополит Евлогий заявил, что: «прискорбное разделение в среде Русской Церкви зарубежом будет вскоре окончательно и формально улажено». (Архиепископ Никон. «Жизнеописание» т.7, стр. 338).

Председатель Архиерейского Синода, Митрополит Антоний, после этого, признал необходимым обратиться к духовенству и пастве со следующим окружным посланием:

«Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе» – восклицает псаломопевец Давид.

«Так чувствовал и я, когда в глубокой скорби о церковном разделении написал митрополиту Евлогию горячий призыв исправить великое зло, происшедшее вследствие отделения его от прочих зарубежных архипастырей.

«Я написал ему о никогда не прекращавшейся моей любви к нему, напоминал о пережитых нами вместе скорбях в плену. Его ответ, хотя и не содержал полной готовности теперь же воссоединиться, заключал в себе сожаление о том, что он слишком поторопился порвать с Архиерейским Собором.

«Меня глубоко тронули эти слова его, и я готов был удовлетвориться даже таким заявлением, надеясь, что при личном свидании митрополит Евлогий выскажется с еще большей определенностью. Я полагал, что если он сознает, хотя бы, что слишком поторопился покинуть Собор в 1926 году, а от этой его поспешности возник столь тяжелый раскол, то примет все меры к исправлению причиненного зла и к восстановлению единства. Объятия наши были отверсты для него и его последователей и я, в согласии с прежним постановлением Собора, заверял его в этом. Когда же я позвал митрополита Евлогия приехать, чтобы переговорить лично, и когда он нерешался ехать, я послал ему новый горячий призыв прибыть в Белград для воссоединения с Церковью. Всем известно, что отозвавшись на этот призыв, он приехал и был встречен с большою любовью. Я всячески старался облегчить положение для его самолюбия, вплоть до того, что предложил ему прочитать над собою молитву, хотя никогда ни под чьим запрещением не был.

«Принимая его покаяние, я и сам просил у него прощения, если лично в чем погрешил против него. На заседании же Архиерейского Синода митрополит Евлогий, хотя и робко, с многочисленными оговорками, но высказался за полное воссоединение с Архиерейским Собором, однако ставил это в зависимость от решения Константинопольского патриарха, которому обещался немедленно написать. Но я доныне не получил от него ответа на вопрос, было ли им написано в Константинополь и с каким результатом. Оговорюсь, что мы не возражали против такого обращения не потому, что признаем за Константинопольским патриархом право препятствовать нашему объединению, а потому, что желали возможно безболезненного его осуществления.

«Всякое отлучение и запрещение есть свидетельство того, что суд церковный признает грех данного лица слишком тяжелым для совершения таинства, что грех этот отлучает от благодати Божией. Грех митрополита Евлогия заключался в том, что ставя себя как бы выше Собора, он, вопреки св. канонам и без всякой серьезной причины, демонстративно покинул Собор и этим внес соблазнительное для паствы раздление. Тогда митрополит Евлогий, без достаточных оснований, подозревал нас в желании совсем отделиться от Матери Русской Церкви, а затем вошел в административное подчинение митрополита Нижегородского Сергия, в то время, как мы указывали на невозможность такого подчинения, посколько митрополит Сергий находится в полной власти безбожников коммунистов и вынужден выполнять их требования. Митрополит Евлогий заявил тогда, что для нашей Зарубежной Церкви «нет другого пути, как неуклонно идти за ним» (митрополитом Сергием).

«Однако, он скоро мог убедиться в нашей правоте, ибо был митрополитом Сергием объявлен уволенным за участие в протестах против гонения на Церковь в России. Но вместо того, чтобы тогда же признать свою ошибку и воссоединиться с нами, он ушел в подчинение Константинопольской Патриархии с прежними своими заявлениями. Такой ценой митрополит Евлогий, во что бы то ни стало, уклонялся от единения с нами. Поэтому, первые же шаги его к воссоединению нас глубоко порадовали и, как мы считали, давали основание, если не к немедленному принятию его в полное общение, то хотя бы к восстановлению с ним общения не полного, каковой вид общения указывается в 5–9 правилах Анкирского Собора. Упоминание сих правил в определении Архиерейского Синода было почему-то истолковано митрополитом Евлогием как приравнивание его к отступившим от христианской веры, а между тем из текста совершенно ясно, что ссылка в скобках на эти правила указывает только на существование в Церкви установленного ими вида общения, когда допускается совместная молитва, но не разрешается еще общение литургическое.

«Так как я вносил в Синод предложение о принятии митрополита Евлогия в молитвенное общение, в виду обнаружившейся его воли к восстановлению единства, то я же теперь с глубокой грустью принужден, откровенно сказать, что последующие действия митрополита Евлогия и отказ его приехать на Собор такое общение затрудняют.

«Когда митрополит Евлогий уезжал отсюда, я верил в то, что он постепенно будет преодолевать все препятствия к единству. Мне думалось, что не решаясь здесь давать слишком категорических обещаний, он будет по крайней мере подготовлять путь к единству. Но, с возвращением митрополита Евлогия в Париж, имел место ряд фактов, свидетельствовавших о том, что он снова стал во всем слушать тех людей, от которых нашел нужным скрыть свое намерение отозваться на мое приглашение приехать. Теплившаяся надежда на восстановление единства стала сменяться во мне горьким разочарованием, когда я читал беседу митрополита Евлогия с корреспондентом «Последних Новостей», полные пападок на Синод и Собор, статьи официального «Церковного Вестника», и, наконец, опубликованное в американских русских газетах письмо митрополита Евлогия, написанное через месяц после заседания Синода с его участием.

«В этом письме, изложив план раздробления русского церковного зарубежья, митрополит Евлогий пишет: «Каковы церковные настроения у Вас в Америке? Судя по газетам тоже объединение, но конечно, не в Карловацком Синоде... Надо создать что-то высшее и более прочное, на началах полного самоуправления». Так едва вернувшись от нас, митрополит Евлогий пишет в Америку, где началось движение к единству именно с нами и где весть о восстановлении единства в Европе могла бы помочь делу объединения. Он торопится сообщить в своем письме, что не думает объединяться с Синодом, который, по выдвигаемому им плану, подлежал бы уничтожению. Я не верил, что письмо это подлинное, пока митрополит Евлогий сам не подтвердил мне это...

«Свои предположения об устройстве Зарубежной Церкви митрополит Евлогий мне высказал только теперь и, хотя подробный разбор их еще будет сделан в другом послании, я сейчас хочу вкратце сказать, что признаю их крайне вредными для Церкви. Вместо объединения митрополит Евлогий предлагает нам полное раздробление.

«Всякое объединение подразумевает единое возглавление и какой-то центр, а митрополит Евлогий хочет раздробить нашу Церковь на 4 округа, которые находились бы в разных юрисдикциях и не имли бы постоянного центра.

«Земная жизнь моя приходит к концу и поэтому надеюсь, что мне поверят, что не ради властолюбия, а в глубокой вере в свой долг перед Русской Церковью, я настаиваю и буду настаивать на необходимости для нее организованного полного объединения. Если Харбинская епархия и Духовная Миссия в Китае благополучно процветают в подчинении Синоду, то почему это невозможно в несравненно более близкой Западной Европе? Законы предоставляют достаточный простор епархиальной власти и лишь немногие сравнительно дела восходят до Синода, который дает общее руководство и служит инстанцией апелляционной. И т.к. всякое объединение должно иметь постоянный центр, то почему же не вернуться к единству с уже существующим центром, притом в свое время устроенным не без помощи митрополита Евлогия?

«В нынешнее тяжелое для Русской Церкви время, когда на Родине нет никого, кто мог бы охранять ее заграничное достояние, такой долг ложится на нас, зарубежных иерархов. Мы должны показывать соотечественникам пример действительного, а не призрачного единства, объединения, а не раздробления под видом автономных округов, с сохранением только ни к чему не обязывающих «мирных отношений». От этого убждения никогда не отступлю ни я, ни мои собратья-архипастыри и к этому единению мы неизменно призываем архипастырей, которых да простит Господь.

«Св. Иоанп Златоуст говорит, «что производить разделение в Церкви не меньшее зло, как и впадать в ересь» (на Еф.11:6), и немного раньше поучает: «Ничто так не оскорбляет Бога как разделение». А если так, то что можно возразить против наших призывов к полному единству Русской Церкви за рубежом? Ничего. Но если признаем его необходимым, то должны и осуществлять его, и я, дóндеже есмь, не престану звать к этому и митрополита Евлогия и пошедших за ним иерархов, пастырей и мирян. Не напрасно возложил Господь на Русских изгнанников некое послушание хранить за рубежом часть Русской Церкви в то время, как сама она в тяжелом пленении. Смиренно принимая это послушание, хотя бы оно было иногда связано с утеснениями, нищетой и унижениями, мы должны особенно заботиться об изжитии в своей среде всяких расколов и наоборот явить миру единое сплоченное русское церковное тело. А для этого прежде всего необходимо, чтобы каждый из нас архиереев, смиренно подчинял свою волю ршениям Собора своих собраний. Если мы, т.о. откажемся от всякого любоначалия, то не будем уже заботиться ни о каких автономных областях и не будем почитать для себя унизительной ответственность перед Собором своих собраний. Так именно устроится в церковной жизни то единомыслие, о котором говорится в 34 пр. Св. Апостолов, «и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святый Дух». Аминь.

Антоний, Митрополит Киевский и Галицкий». («Жизнеописание», т.7, стр. 344–48).

Архиепископ Никон пишет в «Жизнеописании блаженнейшего Антония, митрополита киевского и галицкого» (т.7): «Под влиянием возобладавшего общего настроения о необходимости достигнуть церковного мира Архиерейским Собором 1934 года было решено снять с митрополита Евлогия и его викариев, наложенное на них запрещение в священнослужении в 1927 году».

«По этому вопросу 28 августа/10 сентября 1934 года состоялось следующее определение Архиерейского Собора».

«1. Началом печального разделения в Русской Церкви заграницей надо считать неожиданное оставление митрополитом Евлогием Собора заграничных Архиереев в 1926 году. Ныне он сам осудил этот свой поступок, сообщив в письме своем блаженнейшему митрополиту Антонию, что «он безмерно скорбит о церковном разделении», просит «простить его за причиненное огорчение» и «готов признать, что в защите своей правоты ему не следовало, быть может, сразу прибегать к такой решительной мере, как оставление Собора, а искать других способов этой защиты», что он «очень жалеет об этом и просит простить его» и снять с него и его клира наложенный Собором 1927 г. запрещения в священнослужении (письмо от 17/30 марта 1934 г.)».

«2. Доказательство его стремления к восстановлению церковного мира за рубежом можно видеть и в недавнем приезде его в Белград для встречи с блаженнейшим митрополитом Антонием, с которым он, после испрошения обоими иерархами взаимного братского прощения, и вступил в молитвенное общение».

«3. На посланное ему телеграфное приглашение прибыть на заседание Архиерейского Собора, митрополит Евлогий ответил письмом, проникнутым снова миролюбивыми чувствами, с выражением искренней готовности прибыть на Собор для обсуждения, вместе со своими собратьями, путей к восстановлению нарушенного церковного единства, если бы время и его нездоровье не стояли на пути к осуществлению им своего намерения».

«4. Наложенное на митрополита Евлогия и его викариев запрещение в священнослужении лежит тяжким бременем на совести его клира и паствы; те и другие хотели бы, чтобы эта тягота возможно скорее была снята с них и вместе с тем было бы устранено главное средостение, отделяющее их от иерархов, объединяющихся вокруг Собора, и их паствы: об этом свидетельствуют многочисленные письма отдельных лиц, заявления разных групп верующих, появившиеся в печати, и, наконец, адрес, покрытый сотнями подписей, присланный ко времени открытия Собора на имя блаженнейшего митрополита Антония из Западной Европы».

«5. Неумение разбираться в канонических вопросах одних и злонамеренное толкование наложенного на митрополита Евлогия запрещения со стороны других, вызвали большие соблазны, разделения и даже озлобление в зарубежной русской среде и породили опасную смуту, которая вредно отражается на положении Русской Церкви вообще и грозит поколебать ее авторитет в глазах других Православных Церквей и инославных исповеданий».

«Принимая во внимание все вышеуказанные основания, Собор заграничных архиереев по чувству братской любви и снисхождения к митрополиту Евлогию и его викариям, и вместе с тем, ради пользы церковной, единогласно постановил: снять с митрополита Евлогия и его викариев наложенное на них запрещение в священно-служении и восстановить с ними тотчас же не только молитвенное, но и литургическое общение. Собор выражает при этом твердую надежду, что принятая им в духе христианской любви мера церковной икономии умягчит сердца, ожесточенные долгим разделением, и подготовит постепенно почву для восстановления полного церковного единства за рубежом. Последнее, конечно, может наступить не ранее, как митрополит Евлогий выйдет из юрисдикции Вселенского Патриарха и сложит с себя звание экзарха последнего. Пока он не примет такого решения, его настоящее положение всегда будет вызывать справедливые канонические и другие нарекания, которые прекратятся сами собой, как только он снова органически соединится с Русской Церковью и с Собором русских иерархов заграницей».

«Только тогда может быть поднят вопрос о разграничении иерархических, прав по управлению Западно-Европейской паствой между ним и архиепископом Серафимом и епископом Тихоном».

«Впредь до этого, настоящие канонические полномочия последних по управлению подчиненными им Западно-Европейскими епархиями, как правомочных русских епископов в Западной Европе, остаются неприкосновенными и отнюдь не должны быть оспариваемы со стороны митрополита Евлогия, что могло бы послужить поводом к возникновению новых столкновений и борьбы в недрах зарубежной части русской Церкви» (стр.357–59).

«Летом 1935 г.», пишет митр. Евлогий, «я получил приглашение от патриарха Варнавы прибыть в Карловцы на особое совещание иерархов, представителей четырех главных частей зарубежной Русской Церкви, для окончательного разрешения всех наших церковных нестроений. Совещание предполагалось под его председтельством. Я запросил Патриарха Фотия, могу ли поехать в Карловцы для означенной цели. В ответ получил грамоту с благословением на поездку» (стр.634).

Патриарх Фотий, в пространном ответе, писал: «мы не можем не благословить от души всякое стремление, направляемое к восстановлению мира и единства и не присоединить нашей молитвы ко Господу, оказывая и наше к тому содействие» (стр.635).

Патриарх Варнава, имевший возможность несколько лет учиться в подлинной России, видеть ее во всей красоте и силе под скипетром благочестивейшего Императора Николая Александровича, на всю свою жизнь, увы, так рано трагически пресекшуюся, сохранил любовь к Ней и к Царю-Мученику. Почувствовал я это, когда мне, в начале осени 1936 г., удалось несколько раз беседовать с ним. Горячо принялся он за восстановление в Зарубежной Церкви мира, нарушенного темной силой, всю опасность которой он ясно сознавал.

«Моя поездка в Сербию была решена», пишет далее митр. Евлогий. «К открытию Собора я не спешил, ибо ехал не на Собор, а на независимое от него совещание; я дождался приезда митрополита Феофила Американского, с которым вместе мы в Белград и отбыли. Я взял с собою еще протоиерея Г. Ломако и секретаря Епархиального Управления Т.А. Аметистова.

«Призжаем... На вокзале в Карловцах нам устроена официальная торжественная встреча. Духовенство, семинаристы... «Исполла эти деспота»... Митрополит Феофил, в американском пальтишке, в дорожной шапочке, более похожий на коммивояжера, чем на православного иерарха, своим внешним обликом, кажется, несколько озадачил встречавших. Нас привезли в здание патриархии, где мне были отведены королевские апартаменты. Патриарх пригласил нас к вечернему чаю. Прием был исключительно радушный и ласковый. Разговор не выходил за пределы дорожных впечатлений и вообще посторонних Собору тем… (стр.637).

«Патриарх Варнава пригласил к себе на заседание нас, четырех архиереев, глав четырех округов: меня (Западная Европа), архиепископа Анастасия (Балканы), митрополита Феофила (Америка) и епископа Хайларского Димитрия (Дальний Восток). Мы представили наши верительные грамоты.

«– Я прибыл по полномочиям моего первоиерарха – Вселенского Патриарха, – сказал я, и прочитал грамоту Патриарха Фотия. Она произвела на присутствующих сильное, но не благоприятное впечатление... – Главное наше горе не в той или иной организации церковного управления, – продолжал я, – а в том, что потеряно доверие друг к другу; вместо взаимной братской любви, царит подозрительность, полное отчуждение... Если бы удалось восстановить нравственные начала нашего общения, тогда легко было бы найти и формы церковного управления. Я согласен на совместную работу, но при условии, что я сохраню звание экзарха Вселенского Престола, на подобие митрополита Антония, когда он, будучи архиепископом Волынским, носил титул экзарха Вселенского Патриарха для Галиции и Карпатской Руси, что не мешало ему оставаться в Русской Церкви и быть членом Святейшего Синода. Могу и я участвовать в общем управлении Русской Церкви за рубежом, оставаясь экзархом.

«Архиепископ Анастасий уклончиво заявил, что он во всем будет руководствоваться тем, что скажут Собор и Синод... Другие архиереи – митр. Феофил и еп. Димитрий сказали, что для достижения единства зарубежной русской Церкви они готовы на большие уступки... Патриарх Варнава заявил, что на Совещании он будет председательствовать сам. Поднялся вопрос о привлечении к нашей работе епископа Виталия и архиепископа Тихона Берлинского, но я запротестовал, и было решено, что в нашей комиссии, кроме нас четырех, других архиереев не будет.

«Как только работа нашего Совещания началась, сразу же выяснилось сложное и трудное мое положение. Я прибыл в Карловцы неподготовленный, без разработанного статуса управления зарубежной Церкви и должен был разбираться во всем, что предлагалось, совсем один против сплоченной, сильной, по духу непримиримой группы, которая энергично преследовала поставленную себе цель, опираясь на Собор. Мои надежды на митрополита Феофила Американского, как на моего единомышленника и соратника, не оправдались. Владыка Феофил, тип провинщального соборного «батюшки», не разбирался (и не очень старался разобраться) в сложном конфликте, породившем наш раскол, и попросту перешел в лагерь большинства. Эксперт сербского Синода, профессор канонического права Троицкий, который мог бы мне оказать поддержку, тоже зачастую защищал точку зрения «карловацких» иерархов. Протоиерей Ломако и Аметистов оказались также помощниками слабыми; вся тяжесть борьбы легла на мои плечи.

«Архиепископ Анастасий занял непримиримую позицию. Очень скоро я увидел, что у «карловчан» все уже решено, и наше Совещание ничего сообща не вырабатывает, а мне навязывают готовый и детально разработанный проект, никакой переработке в своих основных линиях, по мысли его составителей, не подлежащий. В первые же три дня создалось такое положение, что казалось неизбежным Совещание прервать. Логически так, вероятно, поступить и нужно было, но морально решиться на это мне представлялось невозможным. Здесь, в Сербии, я почувствовал с особой силой прибой народного чувства, трепетное молитвенное ожидание церковного мира. Первое, после 1926 года, совместное служение 4 русских иерархов (я, митрополит Феофил, архиепископ Анастасий и епископ Димитрий) в русской церкви собрало великое множество народа. Когда я вышел с проповедью о единстве Русской Церкви и сказал, что мы его запечатлели нашими общими молитвами в русском храме, то на глазах многих заблестели слезы... Русский народ церковный напряженно ожидал примирения, а патриарх Варнава трогательно болел душой за нас. Его внимание, ласка, заботы, миролюбие обезоруживали и подкупали... По доводам логики, повторяю, надо было Совещание покинуть, но я, способный дать отпор грубости и наглости, а на доброту, на ласку безоружный, – работы Совещания не прервал... А между тем, я видел, что осилить в две недели статут со множеством параграфов, анализировать наспех материал, который требовал долгой и тщательной разработки, – технически непосильно, а морально мучительно в силу большой ответственности, которая с проектом была связана. Протоколы представлялись неточные и через неделю, а то и две, когда уже все забывалось. Надо было проверять каждое слово по памяти. Я чувствовал, что один против всех подчас бессилен противостать напору большинства, в то же время чуя, что все его усилия направлены к ущерблению моей власти...» (стр.637–39).

Митрополит Евлогий повествует далее: «Двух положений с твердостью я не выдержал. Я не отстоял полной автономии Западно-Европейской митрополии, которая мне вручена волею Патриарха Тихона, и допустил сбить себя с позиции, дал ограничить полноту автономных прав сверху и снизу: сверху – центральным органам управления зарубежной Русской Церковью: Синод присваивал себе исключительное право назначать епископов, направлять и контролировать религиозную и просветительную работу; снизу – самостоятельность автономного управления ограничивали епископы отдельных епархий: без их приглашения или разршения митрополит не мог даже навещать приходы своей митрополии. За образец устройства митрополичьего округа была взята церковно-административная схема патриаршего управления в Русской Церкви, но с проведением еще большей централизации. От Указа святейшего Патриарха Тихона, давшего мне всю полноту власти в церквах и приходах Западной Европы, не оставалось ничего».

Этот упомянутый выше указ патриарха Тихона, полученный митр. Евлогием в 1922 г., определялся им тогда: «Несомненно он дан был под давлением большевиков».

«Чувство жалости к бедному митрополиту Антонию», продолжает митр. Евлогий, «заставило меня допустить и назначение его пожизненным и бессменным председателем Синода, хоть я сначала и возражал, защищая выборное начало при назначении председателя, понимая, что при беспомощности митрополита Антония руководство останется в руках синодальных чиновников.

«Одного я «карловчанам» не уступил – юрисдикцию Вселенского Престола. Я заявил, что без благословения Вселенского Патриарха я ничего не предприму в деле новой организации Управления Зарубежной Русской Церковью и, хотя подписал (скрепя сердце) выработанный «Проект временнаго управления Русской Церковью заграницей», но я принял его условно, т.е. если оно будет одобрено совещанием моих епископов и нашим Епархиальным Собранием из епископов, клириков и Мирян...

«Работы Совещания тянулись около трех недель. Признаюсь, более тяжелого периода, чем эти три недели, я за все время моего архиерейства не переживал, так сложна и мучительна была обстановка различных на меня воздействий. Я чувствовал, что я слабо выполнил свою миссию, которая заключалась в том, чтобы отстоять канонически правильную и жизненно справедливую и целесообразную форму управления зарубежной Русской Церкви; с болью воспринимал я сознание разлада между тем, что я думал, и тем, что я подписал…

«Однако, несколько полезных практических мер для достижения церковного объединения, по моему предложению, было принято: 1) восстановление богослужебного общения; 2) осуждение всякой враждебной церковной полемики в проповедях, печати и общественных выступлениях; 3) запрещение открывать параллельные приходы и 4) запрещение принимать клириков, переходящих из одной епархии в другую без отпускной грамоты. Первая и наиболее существенная из этих мер была закреплена, как я уже упоминал, Божественной Литургией, совершенною членами архиерейского совещания и некоторыми другими иерархами в русской церкви, и второй, еще более торжественной Литургией, которую совершил патриарх Варнава в сослужении с 15 русскими и сербскими архиереями в Белградском кафедральном соборе. Велика была радость множества народа... Однако, подлинного, искреннего мира между нами по-прежнему не чувствовалось, было как-то смутно, тоскливо на душе и не верилось, чтобы наскоро составленное нами и с большими трудностями принятое «Временное Положение» могло всех нас объединить...» (стр.639–40).

Естественны были переживания иерархов канонической Зарубежной Церкви. Они не могли с полным доверием отнестись к согласию митр. Евлогия, зная его подневольность. Сам он отлично понимал, что окончательно разрешен вопрос этот будет «мудрецами» в Париже.

«По приезде в Париж», пишет митр. Евлогий, «я созвал Епархиальный Совет и познакомил его с работами архиерейского Совещания в Карловцах, не скрывая отрицательных сторон проекта «Временного Положения», принятого на Соборе. Основным дефектом я считал последовательно проведенный принцип централизации, усиливавший власть Синода и Собора за счет окружного Управления митрополией. Излишняя централизация управления церковными областями, разделенными огромными расстояниями, с различным характером и укладом церковной жизни, я считал по существу идеей неудачной и стоял за более широкие полномочия власти на местах. Были недочеты и экономического характера, – например, сложный вопрос, как обеспечить существование нескольких епархиальных управлений в одной митрополии, вместо существующего одного управления. Но наиболее трудным и неприемлемым пунктом этого «Положения» явилось обращенное ко мне требование выйти из юрисдикции Вселенского Патриарха. В заключение доклада я заявил, что всегда действовал в согласии с церковным народом и так намерен поступить и теперь. Предполагаемая реорганизация Церковного Управления дело настолько важное, что совершенно необходимо выслушать мнение Епархиального Собрания, Совещания епископов и затем уже, если бы «Временное Положение» было ими принято, испросить признание его и благословение Вселенским Патриархом и главами всех автокефальных православных Церквей. Лишь одобренный всей Вселенской Церковью, наш проект мог бы войти в жизнь, как канонически обоснованная церковно-административная реформа».

«После краткого обмена мнениями мы постановили образовать комиссию в составе гр. В.Н. Коковцева, Е.П. Сенютовича и секретаря Т.А. Аметистова для детального рассмотрения «Положения» и для представления его, с заключением Епархиального совета, Епархиальному Собранию, которое должно было состояться ближайшим летом» (стр.642).

Собрание состоялось в июне 1936 г. Митр. Евлогий пишет: «На первом же заседании я ознакомил Епархиальное Собрание со всеми перипитиями моих взаимоотношений с «карловчанами» за последний год и со всеми обстоятельствами моей поездки в Белград, которая привела к уродливому (курсив наш) проекту «Временного Положения», сводившему на-нет автономию Западно-Европейской епархии и требовавшему моего отрыва от Вселенского Престола; дабы отвести атаку, я обусловил свое согласие на церковно-административную реформу одобрением ее церковным народом, представленным на Епархиальном Собрании, совещанием моих епископов, благословением Вселенского Патриарха и признанием всеми автокефальными православными Церквами.

«После меня большой и весьма обстоятельный доклад сделал гр. Коковцев. Он читал его два заседания и совершенно раскритиковал «Временное Положение», разъяснив Собранию, что этот проект своей централизацией предусматривал лишение нас всякой самостоятельности и сосредотачивал всю власть в Карловацком Синоде.

«Атмосфера на Съезде создалась довольно напряженная. Одни его члены носились с лозунгом «мир!... мир!...», другие относились к этому лозунгу более вдумчиво, сдержанно. В окружении Съезда стал действовать какой-то «Комитет Примирения» с участием гр. Шуваловой; появились агитационные брошюры с требованием мира во что бы ни стало. Но мы вовремя остановили эту пропаганду на Съезде посторонних лиц, чем парализовали энергичный натиск «карловацких» приверженцев и вызвали в их лагере крайнее неудовольствие.

«После всестороннего обсуждения и оживленных дебатов «Временное Положение» было Съездом отвергнуто» (стр.643–4).

На втором Всезарубежном Соборе Русской Православной Церкви Заграницей, происходившем в августе 1938 г. в Сремских Карловцах, весьма обстоятельный доклад о митр. Евлогии сделан был графом Ю.П. Граббе. Приводим выдержку из него. «Можно было бы не удивляться, что Епархиальное Собрание отклонило принятие Временного Положения, но нельзя не удивляться тому, что оно сделало это по предположению иерарха, вырабатывавшего его и подписавшего радостное воззвание от 6/19 ноября по поводу благополучного окончания Совещания. И это тем более, что сразу по возвращении из Ср. Карловцев сам же Митрополит Евлогий, на вопрос корреспондента, можно ли назвать Совещание успешным, ответил: «Не скажешь этого в двух словах... Но в основе вышло так, как мне хотелось». («Возрождение», № 3836) – («Деяния Собора», стр.579).

Граф Ю.П. Граббе, секретарь Архиерейского Синода и участник совещания, при составлении доклада, имел в своем распоряжении все протоколы такового. Наверное отметил бы он то, что митр. Евлогий требовал согласия Епарх. собрания. Ясно и то, что прочие иерархи, участники Совещания на это никогда не согласились бы. Как разнится, в данном случае от митр. Евлогия, митр. Феофил, о котором последний позволил себе, как видно из ранее изложенного, два раза отозваться с насмешечкой.

«Митрополит Феофил остался верен принятому им на себя обязательству. По возвращении в Соед. Штаты, он заявил сотруднику газеты «Новая Заря»: «Положение Зарубежной Русской Православной Церкви укрепилось, в связи с достигнутым единением и миром. Теперь у нас единый центр церковного управления в лице Заграничного Архиерейского Синода в Сремских Карловцах, где Американский митрополичий округ будет представлять наш выборный представитель».

На вопрос сотрудника газеты, как смотрит влад. Феофил на будущее положение Русской Православной Церкви в Америке, последний ответил: «Наша церковная жизнь налажена, под нее теперь подведен прочный канонический фундамент» («Русская Православная Церковь в Северной Америке». – «Историческая справка», стр.72).

Митрополит Евлогий не оставил воспоминаний о последних годах своей жизни.

В заключительных страницах книги «Путь моей жизни» он старается ответить на вопрос, задаваемый ему некоторыми лицами, «не без укоризны», почему он, «сторонник государственно-националистической политической линии в России, в Западной Европе, в эмиграции, уклонился к либерализму?.. Почему, в то время, как либералы после революционной катастрофы превратились в консерваторов, я как бы «полевел». Когда же я был наиболее искренен, – теперь или тогда? Я допрашивал свою совесть и должен искренно сказать, что в разные периоды исторической жизни я действовал и боролся на разных позициях и в разных направлениях, но неизменно за единый нерушимый идеал – за Церковь...»

Далее следует его пространное объяснение (стр.652–57).

О последних годах его жизни пишет Т. Манухина в той же книге, изданной Имка-Пресс.

Описывает она празднование в 1938 г. тридцатипятилетия служения митрополита Евлогия в епископском сане. «Ознаменовало его великолепное северное сияние.» – «На другой день кто-то из друзей сказал Владыке: – Вы встали за свободу богословских исканий в полемике по поводу учения о Софии, а вчера природа северным сиянием произнесла свое таинственное «слово» ... Владыка отнесся к напоминанию с мягкой иронией: – Спаси Господи, но только и не понять, что это «слово» означает...» (стр.660–1).

Митрополит Евлогий сильно переживал мировую войну с 1941 г. «– Потоками, реками льется сейчас русская кровь, омываются тяжкие грехи революционных лет... Очистительные, искупительные страдания – проявление гнева Божия. Без крови нет и не бывает искупления всенародного греха... Может быть потом, по очищении, Бог простит, Бог спасет русский народ... (стр.665).

»... Дальнейшие события патриотическую радость его только усиливали. Не о спасении русского народа от германского нашествия уже теперь речь, а об ошеломляющих успехах «победоносного русского воинства», за ними с восхищением следит весь мир...»

После взятия Берлина Манухина пишет: «В один из этих победно-финальных дней я застала Владыку счастливым, сияющим, вокруг его лежали газеты в руках был иллюстрированный журнал: он любовался портретами советских маршалов... – Смотрите, смотрите, подлинные орлы... Вот этот на Кутузова похож, а вот – Багратион, а вот этот – Барклай... Какие молодцы! Какие лица! Благообразные, волевые, умные... – с веселой улыбкой говорил он.

«Когда разговор заходил о существующем в России государственном строе, Владыка на мгновение задумывается... «Да... да... но национальные задачи могут, по произволению Божию, выполняться путями нам неведомыми... – убежденным тоном говорит он – России сейчас возвращается все, что мы утратили во время революции. Пожалуй и основной славянский вопрос разрешится – вековая задача... вековая задача, завещанная предками... Политика ведется национальная, отвечающая интересам России. Это ново. Это явление надо учесть... с ним надо считаться... И он вспоминает деятельность русских националистов в прошлую войну...» (стр.666–7).

Приводит Манухина выдержку из его письма от 23 ноября 1944 г. «Расскажу вам о своих скитаниях в советском мире, разыскивая путь русского народа...»

Владыка говорит о своих первых попытках войти в общение с Московской Патриархией при содействии советских дипломатических инстанций, с целью воссоединения с «Матерью Церковью». Мы знаем, что попытки эти бесплодными не были, и зимой 1944–45 г.г., у него завязались сношения с митрополитом Алексием (вскоре патриархом Московским), которые впоследствии развились и углубились.

«Этой же зимой 1944–45 г.г. на путь церковнаго национализма Владыка старается увлечь за собою и паству. В своем «слове» в день пятидесятилетнего юбилея своего священства, 18 февраля 1945 года, он обращается к ней с открытым церковно-патриотическим призывом: «Мать св. Церковь Русская зовет нас к возвращению в лоно свое. Уклонимся ли мы от этого материнского призыва? Довольно настрадалась душа наша в изгнании на чужбине. Пора домой. Высшая власть церковная обещает нам спокойное развитие церковной жизни. Хочется облобызать родную русскую землю. Хочется успокоения в лоне родной Матери Церкви и нам, старикам, чтобы найти последнее упокоение, а молодым и зрелым, чтобы поработать над возрождением Родины, залечить ее зияющие раны. Без страха и сомнения, без смущения пойдем в родную землю: она так хороша, так прекрасна...» (стр.669).

Скитание в советском Мире приводит 3 сентября 1945 г., митр. Евлогия, в сопровождении архиеп. Владимира, на улицу Гренелль в советское посольство, где хозяин его, Богомолов, устраивал раут, на который устремилось не малое число русских эмигрантов. Был там, увы, и глава канонической Западно-Европейской епархии митрополит Серафим.

В дальнейшем приведем данные, содержащиеся в книге «Митрополит Владимир святитель молитвенник» (1873–1959), составленной двумя сестрами-инокинями послужившими ему в течение многих лет, по личным его воспоминаниям и по записям секретаря Ниццкого прихода, И.В. Дуброво, описывающего жизнь Владыки в Ницце до переезда в Париж. Издана книга в 1965 г.

В начале смуты, в конце 1926 г. и в начале 1927 г., я очень часто виделся в Ницце с Владыкой Владимиром и сохранил светлое воспоминание о нем, иерархе-иноке, горестно тогда переживавшем надвигавшийся раскол, но остававшимся верным митр. Евлогию, как давнишнему авве.

В упоминаемой книге подтверждаются данныя о личной переписке митр. Евлогия с патриархом Алексием, который и прислал в Париж делегацию для переговоров. Архиеп. Владимиру, вызванному в Париж, поручено было митрополитом, вместе с секретарем епархиального управления, архим. Саввой, встречать на аэродроме митр. Николая Крутицкого. «В ближайшее воскресение, 2 сентября, 1945 г. в Александро-Невском храме, состоялось первое литургическое общение с московскими делегатами и их духовенством. «В своей длинной проповеди, митрополит Николай всех призывал вернуться к Матери – Церкви Русской...» (стр.101).

В книге (стр.102) приводится следующая выдержка из доклада протопресвитера Н. Сахарова («Церковный Вестник» 1946 г.):

«Пред возвращеним митрополита Николая в Москву. было совещание епископов по вопросу о воссоединении. Митрополит Николай уверил присутствующих, что переговоры по этому вопросу с Константинополем взяла на себя Москва, что согласие Вселенского Патриарха несомненно будет, а может-быть уже и поступило... Однако оказалось впослдствии, что уверение митрополита Николая было не точно...» (стр.102).

8 августа 1946 г. скончался митрополит Евлогий.

Отпевание митрополита Евлогия в Александро-Невском соборе состоялось 12 августа. «Московскими делегатами», пишет митр. Владимир, были «митрополит Григорий и архиепископ Фотий». На другой день он получил приглашение явиться к ним в гостиницу, куда и прибыл в сопровождении архим. Саввы.

«Митрополит Григорий передал Владыке Указ Московского Патриарха, заключающий в себе два пункта: 1) «Временную юрисдикцию Вселенской Патриархии над Западно-Европейскими приходами, установленную в 1931 г., считать фактически формально прекратившей свое действие, а означенные приходы вновь безраздельно находящимися в Юрисдикции Московской Патриархии, о чем почтительно известить Его Святейшество Вселенского Патриарха Максима». 2) «Экзархом Западно-Европейских русских приходов назначить преосвященного митрополита Серафима (Лукьянова) со включением приходов его области в состав Западноевропейского Экзархата». Этот указ от 9 августа 1946 г. незаконно закрывал русский экзархат, находящейся в ведении Вселенского Патриарха, учреждая Московский Экзархат с назначением нового Экзарха». («Церковный Вестник» 1946 г.)

«Одновременно, Архиепископу Владимиру было вручено написанное рукой самого митрополита Григория обращение к нему, сообщавшее, что вследствие Указа о назначении митрополита Серафима, он освобождается от управления епархией.

«Архиепископ Владимир, ознакомившись с переданными ему документами, ответил, что до сношения со Вселенским Патриархом, он может принять их только к сведению, но не к исполнению. Он сообщил московским иерархам, что в тот же день состоится в Александро-Невском храме пастырское собрание и пригласил их, но они отказались, сказав, что заняты.

«На собрании присутствовало около 60 священников, включая и духовенство московской юрисдикции в Париже. Общее настроение сразу выразилось: до сношения с Константинополем нельзя подчиниться московскому указу, т.к. митрополит Евлогий был Экзархом Константинопольского Патрирха. Об этом настроении собрания, на следующей же день, был извщен митрополит Григорий» («Митрополит Владимир» стр.104–106).

21 авг., как свидетельствует митр. Владимир, он получил от патриарха Алексия следующую телеграмму: «Завещательное распоряжение Митроп. Евлогия в отношении Вашего Преосвященства, если таковое и существует, не имеет никакой канонической силы, тем более, что покойный Экзарх Евлогий признал над собой юрисдикцию Московской Патрархии. Предлагаю Вашему Преосвященству оказать послушание Матери Церкви, вступить под руководство нами назначенного Экзарха и сообщить нам об этом» (стр.112).

Замечательно, в связи с этими событиями, то что писал профессор А.В. Карташев, в предверии раскола и в начале такового бывший ближайшим сподвижником митр. Евлогия: «Пред своей кончиной митрополит Евлогий поставил свой экзархат на острие меча и неизбежного раскола, который все равно произошел бы во всех случаях. Митрополит Евлогий бессоборно, вопреки голосу совести подавляющего большинства своего духовенства и паствы, решил подчинить эмигрантскую церковь официальному церковному правительству Москвы. Все делалось по возможности явочным порядком: все были поставлены перед совершившимся фактом, с обходом формально-необходимых сношений с канонически законной инстанцией Константинопольской патриархии. Дело зашло так далеко, что отступление казалось уже невозможным. Умирая, митрополит Евлогий возложил на плечи и совесть своих собратий-епископов и в особенности намеченного им в свои преемники архиепископа Владимира, тяжесть прямо нечеловеческую: дать всему шумному нагромождению демонстративных, можно сказать, демагогических церемоний обратный ход и подвергнуть их ревизии в горниле соборности. Обычным, так называемым, дельцам-реалистам такие дела не под силу. Для этого нужна жгучая чувствительность совести, острая принципиальность идеалиста, т.е. отсутствие корыстных, эгоистических мотивов, по меньшей мере...» Горячо он приветствует далее архиепископа Владимира (стр.106).

Чрезвычайное епархиальное собрание состоялось 16 октября 1946 г. Главные его постановления: «4. Епархиальное Собрание с глубоким нравственным удовлетворением и признательностью преклоняется перед мужественным решением временного Возглавителя нашего Экзархата, высокопреосвященного архиепископа Владимира, не принимать к исполнению указа Московской Патриархии, неканонически посягающего на упразднение над нами власти Вселенского Пиатриарха. К этому решению архиепископа Владимира Епархиальное Собрание всецело присоединяется.

«5. Епархиальное Собрание просит высокопреосвященного архиепископа Владимира представить Вселенскому Патриарху наше ходатайство о том, чтобы, поскольку на территории Западной Европы не существует Поместной Православной Церкви, сохранить наш Экзархат на прежних основаниях в качестве автономного Русского Экзархата в лоне Греческой Патриархии согласно с грамотами Патриарха Фотия 2 (17–11–1931 г.) и Патриарха Вениамина (29–12–1939 г.).

«6. Епархиальное Собрание просит высокопр. архиепископа Владимира представить на уважение Вселенского Патриарха нижеследующее наше постановление: На основании предоставленного нам уложением Всеросийского Собора 1917–1918 г.г. права предизбирать голосами епархии своих епископов, настоящее Епархиальное Собрание единодушно предизбирает своим Архиереем архиепископа Владимира и просит Его Святейшество Вселенского Патриарха Максима благосклонно одобрить и канонически утвердить это наше предизбрание» (стр. 109–110).

Митрополит Владимр только 1 ноября 1946 г. ответил патриарху Алексию на его телеграмму от 2 августа. Он старался убедить его в необходимости для Западно-Европейской епархии, им управляемой, оставаться и впредь в подчинении Константинопольского патриарха. Среди доводов он ссылается на митрополита Сергия, который, по его утверждению, свидетельствовал в 1926 г. о невозможности для него управления эмигрантской Церковью, сопряженной с ответственностью за нее пред гражданской советской властью.

Митрополит Владимир, продолжая свое длинное письмо, митр. Серию, доказывал необходимость для своей епархии остаться в подчинении Константинопольскому патриарху, что и было постановлено на Епархиальном собрании.

Ответ из Константинополя получен был в Париже только через пять месяцев – 20 марта 1947 г. Вселенский патриарх Максим, грамотой от 6 марта, утвердил «свободное существование Экзархата», под управлением архиепископа Владимира, с титулом Патриаршего Экзарха (стр.119).

По случаю сорокалетия епископской хиротонии владыка Владимир «почтен» был грамотой патриарха Максима от 8 июля 1947 г. титулом митрополита (стр.132).

Как явствует из всей деятельности митрополита Евлогия, у него всегда на первом плане стояло личное; уточним еще больше – карьерное. Этим объясняется его временная правизна в первые годы существования Государственной Думы, его постепенное полевение, когда удобнее было некоторое полевение. Проявлял он некоторую осторожность, когда стал иерархом-эмигрантом, и даже испуг, когда он вплотную столкнулся с силой масонства. А, в конечном итоге, – покорность таковому.

Интересующимся русским масонством следует прочесть строки, посвященные ему Львом Любимовым в книге «На чужбине» (Москва, 1963 г.). Сын сенатора Д.Н. Любимова, учился он в Импер. Алек. Лицее, а в Париже, в начале 30-х годов, выдвинулся, как журналист-хроникер. Было известно, что он масон. Делал он рекламу пресловутому союзу младороссов, тогдашней опоре лжелегитимистов. После войны он, как и глава их, Казем-Бек, сменил вехи и оказался в СССР. Любимов не скрывает, что он был членом масонской ложи. На странице 239-ой можно прочесть следующие строки: «Некогда видный адвокат старик Слиозберг, талмудист, почитавшийся ученее самых знаменитых раввинов, объединялся с людьми, тесно связанными с православной церковью. Научившиеся в ложе терпимости, эсеры и меньшевики на дружественной ноге общались с монархистами и вместе смеялись над монархистом-изувером Горчаковым...» «Была еще и другая сторона дела. Связи парижского русского масонства уходили за океан, к американским «христианским» организациям…»

Митрополит Владимир был всему этому чужд. Но выбраться из всего этого окружения у него не хватало сил. Об этом свидетельствует вся дальнейшая его деятельность. Епархиальный съезд, от 29 сентября 1949 г., возглавляемый митрополитом Владимиром, обратился с посланием ко всем православным, пребывающим в Западной Европе, призывая изжить страшное зло – церковные разделения. Как участники съезда, так и сам митр. Владимир, мыслят изжитие раскола только под омофором Вселенского патриарха.

Митр. Владимир, как сказано в книге «Митрополит Владимир, Святитель-молитвенник, 1873–1959 г.», сам, лично, но, конечно, всецело следуя идеологии своего окружения, обратился к Владыке Митрополиту Анастасию с просьбой подчиниться Вселенскому патр. Афинагору, и чтобы последний водворил церковный мир. И, если Его Святейшеству будет угодно назначить своим Экзархом Митрополита Анастасия, тогда и митр. Владимир беспрекословно подчинится указанию патриарха (стр.150). Сообщается далее, что митр. Анастасий и Синод отвергли это предложение. Таким образом ставится в вину митрополиту Анастасию, Синоду, а затем и архиепископу Виталию (стр.151), что, якобы, по их вине продолжает существовать разделение. Выходит, как будто так, что Русским Заграничным Синодом не было ничего предпринято для ликвидации раскола, который был учинен митр. Евлогием. Между тем митр. Анастасий, конечно, не мог пойти на такое предложение – подчинить Русскую Зарубежную Церковь Вселенскому патриарху, так как это путь неканонический.

До раскола 1926 г. сам митр. Евлогий всячески сопротивлялся посягательствам Константинопольского патриарха на части Русской Православной Церкви Заграницей. Вот как он пишет Варшавскому митрополиту Дионисию от 5/18 мая 1926 г.: «Обращение же к Константинопольскому Патриарху и участие последнего в устроении Православной Церкви в Польше я признаю, при всем моем глубоком уважении к высокому положению этого православного первоиерарха, неправильным и вижу в этом неоправдываемый канонами акт вмешательства его во внутрение дела Автокефальной Русской Церкви» (Правда о Заруб. Церкви, М. Родзянко, 1954 г., стр.16).

В книге «Митрополит Владимир» на стр. 156 говорится о том, как митр. Пантелеимон, архиеп.Елевферий, епископы Владимир и Сергий были заточены польским правительством за то, что они противостояли его проискам в целях отделения Прав. Церкви в Польше от юрисдикции Патриарха Тихона. Эти «происки Польского правительства» и были поддержаны Константинопольским патриархом, экзархом которого теперь и был митрополит Владимир.

Итак, Экзархат опять стал жить своей прежней жизнью, которая направлялась, как и прежде, при митр. Евлогии, так и теперь, лицами, коими и был учинен раскол в Русской Зарубежной Церкви. «Старания Владыки Владимира достичь церковного мира не были всеми поняты, и в печати появились нападки: «меня увольняют на покой», сказал святитель, показывая газету своему доктору» (стр.151). «Приближалось время Епархиального съезда 1952 г., вызывавшее чувство тревоги, ибо не все было спокойно в церковной жизни. Это причиняло Владыке много забот» (стр.163). Из этих заметок видно, что не все мирно было в экзархате. В этот период были совершены некоторые новые хиротонии епископов. 1-го окт. 1956 г. состоялось Епархиальное собрание на Сергиевском подворье, но митр. Владимир, по слабости здоровья, уже не мог вести всего собрания. «В последующие дни, Владыка поручил преосв. Георгию возглавить собрание во время работ комисии. Преосвящ. Георгий поистине помог Владыке, внося своей молитвенностью и миролюбием успокоение в спорах, при обсуждении волнующих вопросов будущего возглавления Экзархата» (стр.185).

Митрополит Владимир умер 5/18 декабря 1959 г.

Уже за несколько лет до его смерти возникли некоторые трения между его викариями, а по смерти они увеличились, когда возник вопрос о том, кто будет управлять Экзархатом. Некоторые викарии и духовенство на почве этих недоразумений покинули Экзархат и переехали в Америку, вступив в Американскую Митрополию. Возглавителем Экзархата стал Епископ Георгий.

Последний период жизни Экзархата такой же ложный, как и предшествующий, но теперь он еще сугубо ложный.

26 декабря 1965 г. патриарх Афинагор издал указ, упраздняющий временный Экзархат Прав. Русской Церкви в Западной Европе. Это было сделано по настоянию Москвы. Что же делают руководители Экзархата? Вместо того, чтобы объединиться с Русской Зарубежной Церковью, признав свои ошибки и свое неканоническое положение, они на епархиальном собрании 16–18 февраля 1966 г. объявляют себя ни от кого независимой Православной Архиепископией: в Церковной Истории совершенно неведомое положение, не имеющее никаких канонических оснований.

Итак, мы видим, что митрополит Евлогий, став на ложный путь, завел всех своих последователей так далеко от святых канонов Православной Церкви, что им теперь весьма трудно возвратиться на истинно-правильный путь, путь единства Русской Православной Церкви.