А. История источников церковного права в эпоху зависимости русской церкви от Константинополя

Византийские канонические сборники должны были перейти в Россию как потому, что русская церковь заимствовала христианскую веру из Византии, так и потому, что она находилась в юридической зависимости от константинопольского церковного правительства, следовательно, с необходимостью должна была подчиняться тем же нормам и руководствоваться теми же сборниками, каким подчинялась и какими руководствовалась церковь византийская. Но вопрос о том, когда явился на Руси славянский перевод византийского номоканона долгое время не был бесспорным и ясным. Некоторые ученые исследователи⁸⁹³ полагали, что славянский перевод целого номоканона явился не ранее второй половины ХIII в., именно при митрополите Кирилле II, причем ссылались как на то, что лица высшей духовной иерархии на Руси были в большинстве византийцы, для которых славянский перевод номоканона не только не составлял необходимости, а даже представлял неудобство в пользовании, так в особенности на замечательные слова, произнесенные митрополитом Кириллом II на владимирском соборе 1274 г. Киевский митрополит, обращавшийся за несколько лет до владимирского собора к болгарскому деспоту⁸⁹⁴ Якову Святиславу с просьбой о присылке на Русь славянского номоканона и получивший просимое, сравнил по этому поводу в своей речи на владимирском соборе состояние русского церковного права до получения славянского номоканона из Болгарии и состояние после получения в следующих выражениях: «аз Кирилл, смеренный митрополит всея Руси, многа убо видением и слышанием неустроение церквах, ово сице дьржаща, ово инако, несогласия многа и грубости или неустроением пастушьскым или обычаем неразумия или неприхожением епископ или от неразумных (т. е. непонятных) правил церковных, помрачени бо беаху преже сего облаком мудрости иелиньского языка; ныне же облистата, рекше истолкованы быта, и благодатью Божиею ясно сияют, неведения тьму отгоняще и все просвещающе светом разумным и от грех избавляюще»⁸⁹⁵. Отсюда как будто следовало, что, до момента получения Кириллом II славянского номоканона из Болгарии, на Руси не было славянского перевода правил, которые «были покрыты облаком мудрости еллинского языка». В настоящее время однако признается за несомненное⁸⁹⁶, что

а) на Руси, с самых первых времен существования в ней христианства были известны в славянском переводе оба номоканона, употреблявшиеся в византийской церкви: номоканон в L титулов и номоканон в ХIV титулов;

б) первый из этих номоканонов был переведен на славянский язык еще до крещения Руси в эпоху обращения болгар и моравов в христианство⁸⁹⁷;

в) номоканон в ХIV титулов без канонов соборов IX в. и без толкований византийских канонистов Аристина и Зонары был переведен на Руси гораздо раньше митрополита Кирилла II⁸⁹⁸;

г) в настоящее время сохранилось по одному литературному

представителю того и другого перевода: представителем первого служит хранящаяся в московском румянцовском музее кормчая под № 230, переписанная уже, впрочем, в позднейшее время (в XIII в.), а не первоначального болгарского письма эпохи обращения болгар в христианство⁸⁹⁹; представителем второго служит кормчая, хранящаяся в московской синодальной (бывшей патриаршей) библиотеке под № 227, по письму относимая учеными к XII в.⁹⁰⁰;

д) слова, которые произнесены были киевским митрополитом Кириллом II во Владимире в 1274 г. должны быть понимаемы в том смысле, что раньше получения от Якова Святислава славянского номоканона правила были непонятны по отсутствию толкований и по неудобовразумительности прежнего славянского перевода, притом же были лишь буквальным повторением чужих слов, именно слова, которые находились в конце (послесловии) той самой славянской кормчей, которую Кирилл получил от болгарского деспота Якова Святослава⁹⁰¹. Дело в том, что, одновременно с возникновением сербского государства, сын его основателя Стефана Немани, принявший монашество под именем Саввы и сделавшийся первым архиепископом автокефальной сербской церкви (с 1219 г.) перевел на славянский язык греческий канонический сборник, и по этому поводу в сербских кормчих с полным основанием делались приписки, или послесловия, гласившие, что правила канонические, прежде темные и непонятные, стали сиять светом разумным⁹⁰². Сербским переводом воспользовались и в Болгарии, в которой в то время возрождалось второе болгарское царство после более чем 150-летнего порабощения Болгарии Византией. Номоканон в L титулов, переведенный, как выше замечено, в эпоху первоначального обращения болгар и моравов в христианство, не мог удовлетворять церковным потребностям ни болгар, ни сербов, как далеко не обнимавший всего содержания византийского номоканона XII в., вследствие чего и Савва сербский нашел нужным прибегнуть не к заимствованию готового славянского номоканона из Болгарии, а к новому славянскому переводу. С другой же стороны даже и болгарский князь, когда к нему обратились из Киева с просьбой о присылке кормчей, послал туда тот самый номоканон, который был вновь переведен Саввою сербским. Последний избрал именно для перевода синопсис, истолкованный Аристином, вследствие чего каноны в этом переводе явились в сокращенном, а не в полном тексте, причем были переведены и разные дополнительные статьи, которые составляли приложение к оригиналу⁹⁰³. Отсюда следует, что и митрополит Кирилл получил от болгарского князя Якова Святислава не что иное, как переведенный на славянский язык синопсис с сокращенным текстом правил и с толкованиями, а также с теми дополнительными статьями, который были приложены к синопсису, комментированному Аристином. Изложению канонов здесь предпослан реперториум номоканона в XIV титулов с обоими предисловиями. Получение митрополитом Кириллом II-м славянской кормчей от болгарского князя составило эпоху в истории русских рукописных кормчих. Образовались две фамилии кормчих книг: рязанская и софийская. Рязанская фамилия ведет свое начало от той кормчей, которая списана была в 1284 г. со списка, испрошенного рязанским епископом Иосифом у киевского митрополита Максима и положена была в рязанском кафедральном соборе «на уведение разуму и на послушание верным и послушающим», – эта кормчая была точной копией с сербской кормчей, полученной митрополитом Кириллом II, предшественником Максима, из Болгарии. Софийская фамилия ведет свое начало от той кормчей, которая была написана по воле новгородского князя Дмитрия для новгородского архиепископа Климента и положена в софийской церкви «на почитание священником и на послушание крестьянам»⁹⁰⁴. Тот и другой прототип двух позднейших фамилий сохранились до настоящего времени и, вместе с двумя вышеупомянутыми кормчими (рум. муз. № 230 или устюжск. и синод. № 227 или ефремовск.) принадлежат к числу самых замечательных древнерусских канонических памятников. Рязанская кормчая находится в император. с. п. б. публичной библиотеке⁹⁰⁵. Софийская кормчая, находившая прежде в Новгороде, в настоящее время находится в московской синодальной (бывшей патриаршей) библиотеке⁹⁰⁶. Последняя не составляет точной копии с сербской кормчей, как рязанский список, но в основе своей есть тот первоначальный славяно-русский номоканон в XIV титулов, который существовал на Руси до Кирилла II, но который испытал на себе решительное влияние полученного в 1262 г. сербского номоканона. Это влияние выразилось во многих заимствованиях, как напр. в заимствовании толкований к канонам, вследствие чего толкования в рязанской и в софийской кормчих буквально сходны, и в заимствовании некоторых статей, помещенных в сербской кормчей и неизвестных прежним русским сборникам⁹⁰⁷. Отличительные черты кормчих той или другой фамилии состоят 1) в том, что рязанская содержит каноны в сокращенном тексте, тогда как в софийской удержан тот самый текст и перевод правил, который известен был на Руси до Кирилла II⁹⁰⁸, 2) в том, что в состав софийской кормчей включены были разные русские статьи⁹⁰⁹, которые оставались всегда чуждыми кормчим рязанской фамилии. Из того, что русская церковь представляла собой митропольский округ, подвластный константинопольскому церковному правительству, должно бы было вытекать, что грамоты и распоряжения патриархов константинопольских должны были вноситься в русские кормчие книги, как обязательные; однако внесение патриарших грамот в русские кормчии было скорее исключением, чем правилом⁹¹⁰.

При переводе номоканона в L титулов в эпоху первоначального обращения болгар в христианство вероятно было переведено церковное законодательство императора Юстиниана, содержащееся в сборнике, из 87 глав, так как этот сборник у греков составлял интегрирующую часть номоканона в L титулов. Однако в том единственном, уцелевшем до нашего времени сборнике, в котором содержится первоначальный славянский перевод этого номоканона⁹¹², сохранились лишь некоторые из этих 87 глав, и притом в беспорядочной комбинации с статьями прохирона⁹¹³. Зато здесь находится замечательный юридический памятник, носящий название «закона судного людям». Это есть компиляция частного лица, составленная для болгар, при обращении их в христианство, на основании еклоги Льва Исаврянина и Константина Копронима⁹¹⁴, под влиянием западно-католического церковного права, с целью приспособления византийского законодательства к быту варварского народа. По существу своему, закон судный не есть законодательство, касающееся церкви, а есть уголовный устав о преступлениях и наказаниях, в котором нередко, вместо членовредительных и других кар византийского права, назначается церковное покаяние в западно-католическом духе⁹¹⁵. В некоторых позднейших рукописных сборниках «закон судный людям», под именем закона судного или судебника царя Константина (т. е. Константина Великого), встречается в распространенной редакции с массой дополнительных статей, заимствованных из закона моисеева и из некоторых других источников⁹¹⁶: церковное покаяние здесь уже не назначается как наказание за преступления; преобладает телесное наказание⁹¹⁷. Закон моисеев, т. е. выборка из четырех книг Моисея: Исход, Левит, Числа и Второзаконие, в первый раз является в сербской кормчей, из которой он перешел в рязанскую, а также в софийскую⁹¹⁸. В последней закон моисеев является в связи с законом судным, которого нет в рязанской кормчей, но который уже ранее существовал на Руси с момента появления здесь первых рукописных кормчих. Через сербскую кормчую в первый раз перешло к нам церковное законодательство Юстиниана, содержавшееся, в виде т. н. χειμενα, в номоканоне из XIV титулов. Оно находится в кормчих как рязанской, так и софийской фамилии, но уже отдельно от номоканона, так что самый номоканон, без приложенных к нему текстов из законодательства Юстиниана, представляет собой одно оглавление, или голый перечень титулов и глав с их заголовками и с относящимися к ним цитатами канонов. Через сербскую же кормчую в первый раз перешел на Русь в полном составе прохирон императора Василия Македонянина⁹¹⁹. Полный же перевод еклоги Льва Исавра и Константина Копронима явился на Руси еще позднее прохирона⁹²⁰. Кроме того, через сербскую кормчую сделались у нас известными некоторые церковные новеллы Алексея Комнена⁹²¹. Кроме кормчих книг, законодательство византийских императоров включалось также в особого рода сборники, известные под названием «мерила праведного», первоначальное возникновение которых относят к началу XIV или к концу XIII в., и которые должны были служить зараз и нравственным наставлением, и юридическим руководством для судей⁹²²; впрочем, большая часть их содержания была заимствована из кормчих софийской фамилии.

Заимствованные источники в глазах наших предков имели значение обязательных норм, независимо от утверждения их русскими князьями, и притом норм исключительных, существованием которых исключалась необходимость установления каких-либо норм русскими князьями, или национальными соборами. Русские князья не подтверждали своими законами дисциплинарных церковных норм, как это делали, например, франкские короли на западе, и не издавали никаких законов, относящихся к церковной дисциплине. Все, что дошло до нас от древних русских князей или за их именем, относится к предоставлению церкви разных льгот, вообще к ее материальному обеспечению и только лишь в той мере, поскольку с материальным обеспечением соприкасалось осуществление какой-либо церковно-правительственной функции, и именно в особенности суда, княжеские законы могли содержать в себе известное регулирование церковного порядка. То, что не было предписано канонами и что, однако, рассматривалось представителями духовной иерархии как необходимое требование церковного порядка, как например церковное благословение браков, за отсутствием подтвердительных княжеских законов, устанавливалось силой укреплявшегося христианского народного обычая, при нравственных увещаниях митрополитов, но, конечно не только с постепенностью, но и с большой медленностью⁹²⁴. Отсутствие княжеских законов, которыми бы подтверждались церковно-дисциплинарные нормы, объясняется не тем, чтобы князья не считали церковных правил обязательными для себя и для своих подданных, а тем, что обязательность этих правил представлялась им как нечто само собой разумеющееся и не требующее никакого подтверждения. Когда, по протечении значительного периода времени с момента крещения Руси, опыт показал, что княжеский закон не излишен и при существовании церковных правил в номоканоне, стали приписываться первым князьям или вообще вноситься в разные уставы, как, например, в обширную редакцию устава судного, в устав Ярослава и проч., статьи, направленные к ограждению церковного порядка. С другой стороны, при невозможности буквального применения многих правил к условиям русской жизни и при отсутствии национального церковного законодательства, которое бы принимало во внимание эти условия, путем обычая создавался последовательно такой порядок, который не согласовался с канонами, и с которым начинали бороться уже после того, как злоупотребления начинали становиться нетерпимыми, как это было напр. с институтом светских архиерейских чиновников, с несудимыми грамотами и проч. Что касается до национальных церковных соборов, то, вообще говоря, у нас не было таких соборов, которые бы созывались князьями для установления правил церковного порядка в сообразность византийским традициям и в соответствие церковным соборам в разных странах западного христианства. Единственный собор, который занимался установлением церковной дисциплины на Руси, – владимирский собор 1274 г. при митрополите Кирилле II – носил совершенно случайный характер. Собор этот имел место после разгрома русской земли татарами при таких обстоятельствах, что уничтоженная княжеская власть не могла принять никакого участия в составлении и в деятельности собора, и митрополит Кирилл II, не созывая даже нарочно русских епископов с целью установления дисциплинарных правил, воспользовался собранием нескольких епископов во Владимир в 1274 г. для поставления епископа владимирского, чтобы установить несколько правил с целью укрепления расшатанной церковной дисциплины, о печальном состоянии которой можно заключать из самых постановлений собора. Выработанные во Владимире правила древность приписывала даже не владимирскому собору, как таковому, а митрополиту Кириллу II⁹²⁵. Митрополиты и епископы вообще не более, чем и князья, считали себя призванными к церковному законодательству. Послания митрополитов, адресованные в известные города или области, напр. в Новгород, Псков, Вятку, и рассчитывавшие, следовательно, на известный обширный круг лиц, были не законодательными актами, а нравственно-поучительными наставлениями. Те же правила, которые составлялись митрополитами и епископами в виде ответа на запросы и недоумения отдельных лиц, еще менее могли, по своему существу, иметь характер законодательных норм, чем послания митрополитов, так как законодательные нормы устанавливаются не путем ответа на вопрос частного лица, адресованного на имя самого вопрошателя, а путем постановлений, рассчитанных на общеизвестность и общеобязательность. Из того, что подобные ответы вносились в кормчие книги, подобно тому как у византийцев было обычно внесение разных канонических ответов в номоканоны, не следует, чтобы eo ipso канонические ответы делались церковными законами: они получали значение общих церковно-дисциплинарных норм в практике лишь в той мере, насколько сама практика нуждалась в них, т. е. насколько тот или другой церковно-правительственный орган, не находя другой руководящей нормы для известного случая, придавал бы одной из подобных статей значение таковой руководящей нормы.

Из времени, предшествующего образованию московского царства на Руси, сохранились отчасти княжеские или приписанные князьям уставы, отчасти некоторые послания, правила и ответы лиц духовной иерархии. Те и другие помещались обыкновенно в кормчих софийской фамилии, а также в мерилах праведных, наряду с другими каноническими статьями этих сборников. Сюда относятся в частности следующие памятники:

Церковный устав св. Владимира⁹²⁶. По содержанию своему, он заключает в себе определение десятины в пользу церкви, а также круга предметов и лиц, подведомственных церковному суду, с предоставлением в заведывание церкви торговых мер и весов. Сохранилось несколько редакций этого устава, отличающихся одна от другой сравнительной краткостью или распространенностью. Ни одно из них св. Владимиру не принадлежит, и если этот устав может быть приписан св. Владимиру, то лишь в том смысле, что он первый подал позднейшим князьям пример – не письменно изданным распоряжением или завещанием, а своим образом действий – определения круга ведомства церковного суда, руководствуясь законом ветхозаветным и законом судным царя Константина, из которых главным образом почерпнуто содержание позднейшего устава св. Владимира⁹²⁷. Составление письменного устава от имени св. Владимира должно быть отнесено к ХIV-му столетию. Правда, он имеется уже в древнейшей софийской кормчей (синодальной № 132) принадлежащей концу ХIII в., но в самом конце книги, как позднейшая приписка. В этом древнейшем списке устав Владимира содержит в себе замечательный исторический анахронизм, на который еще со времени историка Карамзина справедливо указывалось как на доказательство подложности этого устава, именно указание на то, что св. Владимир получил крещение от патриарха константинопольского Фотия, откуда явствует, что устав составлялся через долгое время после Владимира, когда на Руси было уже забыто, что Владимир получил крещение почти целое столетие спустя после смерти Фотия. Поводом к облечению русскими книжниками традиционного завета первого христианского князя на Руси относительно обеспечения церкви в форму законодательного акта могли послужить разные насилия против духовных лиц и посягательства на церковное достояние, при которых легко могла родиться мысль о поставлении церковной неприкосновенности под защиту имени первого христианского князя на Руси⁹²⁸. Иногда, впрочем, содержание устава Владимира излагается в кормчих книгах и в мерилах праведных не от имени Владимира, а в виде исторической записи о том, что сделал Владимир для церкви, и что последующие князья приложили. Эта историческая запись носит обыкновенно название: «правило о церковных людях и о десятинах и судах епископских и о мерилех градских». В этом правиле говорится, что в царствование византийских императоров Константина и Василия крестился князь Владимир и крестил всю Русь, приведя с собою аз грек митрополита Леонта, затем положил устав в пользу соборной церкви и, под страшными клятвами, заповедал соблюдать его всему роду своему, а после него позднейшие правоверные великие князи много приложили к тому, что сделано Владимиром, создав епископии, пожаловав им города, погосты, села, винограды и проч., а княгини свою бесценную кузнь: золото, дорогие каменья и одежды и проч.⁹²⁹.

Устав о церковных судах Ярослава Владимировича⁹³⁰. Сохранился в двух основных редакциях западнорусской и восточнорусской, из которых последнюю опять разные списки представляют в разном объеме. Ни та, ни другая Ярославу Владимировичу не принадлежит. Западнорусская редакция содержит в себе определение важнейших предметов церковной подсудности, применительно к средневековой компетенции церковного суда на западе, под угрозой денежного штрафа за посягательство на права церкви. Эта редакция под названием «свитка Ярославля», явилась в западной Руси, вошедшей в состав литовско-польского государства, в конце XIV столетия, когда для представителей православной иерархии, поступивших в подчинение иноверной власти, выяснилась необходимость иметь определенную и защищаемую королевской властью от всяких насилий судебную компетенцию. Свиток Ярославль несколько раз подтверждался великими князьями литовскими и королями польскими и, следовательно, имел значение закона для западной Руси⁹³¹. Восточно-русская редакция явилась позднее западной⁹³² и в подражание этой последней, а также в виде дальнейшего развития устава Владимира, так как многие определения последнего получили в уставе Ярослава карательную санкцию. По содержанию своему, устав Ярослава о церковных судах, в восточно-русской его редакции, представляет собой исчисление предметов и лиц, принадлежащих к кругу ведомства церковного суда, с большей подробностью, чем в уставе Владимира, и с определением наказания за то или другое преступление, подсудное церкви. Княжеское наказание очень часто идет в уставе параллельно с денежным штрафом в пользу епископа, иногда кроме того и другого назначается «епитимия», или содержание в церковном доме в виде наказания; за некоторые преступления определяется один лишь денежный штраф в пользу епископа. Из ссылок устава на «закон»⁹³³, а также из совместного назначения наказаний княжеского и епископского и из включения поджога в число преступлений, входящих в круг ведомства церковного суда, видно, что составитель устава руководился между прочим «законом судным людем», который различает и параллелизирует наказание «по божьему» или «по церковному закону», и наказание «по людскому закону», в соответствие практиковавшемуся на западе параллелизму наказаний secundum legem mundanam и secundum legem ecclesiasticam⁹³⁴. Громадный размер денежных пеней, определяемых в уставе Ярослава в пользу епископа, ясно свидетельствует о невозможности приложения его в практике в какую бы то ни было эпоху русской истории.

Устав новгородского князя Всеволода-Гавриила о церковных судах (1125–1136)⁹³⁵. Это есть не что иное, как устав Владимира, к которому весьма неискусно, без соблюдения грамматического смысла, неизвестным книжником прибавлены: имя князя Всеволода наряду с именем Владимира, упоминание о св. Софье новгородской наряду с св. Софьею киевской и об архиепископах новгородских, наряду с митрополитами киевскими. Устав не мог быть издан князем жившим, в первой половине ХII в.

Грамота в. кн. Мстислава и сына его Всеволода Юрьеву монастырю 1130 г. – древнейший образец жалованной грамоты от имени русского князя в пользу церковного учреждения.

Грамота новгородского князя Всеволода Мстиславича в пользу церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках, – документ неподлинный. Князь Всеволод новгородский называется здесь самодержцем, владычествующим над областью новгородской и даже над всей русской землей, тогда как он никогда не был великим князем киевским, а в 1131 г. был изгнан и из Новгорода и уже гораздо позднее имя его стало почитаться в Пскове и Новгороде, как имя прославленного церковью св. угодника. Не ранее, как после признания его святым, могла явиться мысль о поставлении под защиту его имени разных церковных льгот.

Устав новгородского князя Святослава Олеговича о переводе церковной десятины, уплачивавшийся натурой из княжеской дани, а также десятины с вир и продаж – на определенную денежную сумму, которая ежегодно должна уплачиваться в пользу епископа, независимо от количества доходов, поступающих в княжескую казну. Святослав Олегович, князь черниговский, был преемником Всеволода-Гавриила; он был избран новгородцами в князья, по изгнании Всеволода. Древнейший список устава Святослава находится в софийской кормчей (синод. № 132), где он изложен вместе с уставом Владимира, без особого заголовка. Подлинность этого устава не несомненна.

Уставная грамота смоленского князя Ростислава Мстиславича смоленской епископии 1150 г.⁹³⁶. Подлинность этой грамоты также не несомненна; во всяком случае, дошедшая до нас редакция этого памятника, есть не первоначальная и подлинная, а позднейшая и искаженная в некоторых местах до отсутствия всякого смысла⁹³⁷. По содержанию своему грамота заключает в себе пожалование десятины в пользу и для обеспечения новоучрежденной смоленской епископии, а также определение круга ведомства церковного суда, сходное, но только лишь в общих чертах, а не в подробностях, с определением церковной подсудности в уставах Владимира и Ярослава.

Масса всякого рода льготных грамот, выданных разными русскими князьями в пользу разных церковных учреждений, падающая главным образом на эпоху монгольского ига. Жалованные грамоты до монгольского периода, которых сравнительно весьма мало, отличаются от позднейших грамот тем, что, на основании первых, монастырю или церкви предоставлялись известное имущество или выгода от известного сбора, но не определялось никаких льгот в пользу людей, живших на церковных или монастырских землях, тогда как в грамотах монгольского периода обращается внимание на положение населения церковных земель и предоставляются этому населению разные льготы в отношении к отбыванию ими разных государственных тягостей, в отношении к суду и управлению, особенно что касается устранения ординарных властей от вмешательства в его управление⁹³⁸.

Грамота великого князя московского Василия Дмитриевича, данная в подтверждение церковных уставов Владимира и Ярослава между 1390 и 1402 г.⁹³⁹. Подтверждение сделано в общих выражениях, так что не видно, те ли именно уставы подтверждены, которые дошли до нас с этим именем; впрочем, нет ничего невозможного в том, что к концу XIV или вначале XV в. оба устава уже существовали в одной из тех редакций, которые дошли до нашего временя и были представлены московским митрополитом князю на утверждение, подобно тому как в юго-западной Руси епископы представляли на утверждение литовских князей и польских королей «свиток Ярославль». Против подлинности этой грамоты, как и против подлинности уставов Владимира и Ярослава, еще историком Карамзиным были возбуждены сомнения⁹⁴⁰. От того же князя осталась любопытная уставная грамота, имеющая как бы вид договора с митрополитом Киприаном о разграничении ведомства князя и митрополита⁹⁴¹.

Заповедь св. отец ко исповедающимся сынам и дщерям, иначе называемая уставом белеческим, митрополита Георгия, упоминаемого в летописи под 1072 и 1073 гг. Это есть не что иное как компиляция правил о покаянии и об епитимиях, составившаяся из разнородных источников: из монастырского устава Феодора Студита, из правил патриарха Никифора, из номоканона Иоанна Постника и из латинского пенитенциала, который был переведен на славянский язык еще до крещения Руси⁹⁴², Принадлежность этой компиляции митрополиту Георгию подлежит сомнению.

Правило митрополита Иоанна II (1080–1089), написанное этим митрополитом в ответ на вопросы некоего Иакова Черноризца. Вопросы и ответы касаются устранения языческих суеверий и совершения разных христианских священнодействий, относительно поддержания дисциплины в духовенстве и дел брачных и проч. Правило писано было на греческом языке и лишь позднее было переведено на славянский.

Вопросы Кирика, Саввы и Илии с ответами Нифонта, епископа новгородского и некоторых других неизвестных лиц (1130–1156). И эти вопросы также касаются устранения суеверий, совершения крещения, миропомазания, причащения и других церковных священнодействий, духовной дисциплины, дел брачных и проч.

Распоряжение Илии, архиепископа новгородского, и неизвестного белогородского епископа относительно приготовления св. Даров на литургии и сохранения их⁹⁴³.

Правило Кирилла II на соборе владимирском, – об определении на церковные должности не на мзде, т. е. без симонии, о совершении церковных священнодействий, об искоренении дурных народных обычаев, как бои и свалки с дреколием, оканчивавшиеся нередко смертью бойцов, пьянство, заключение браков у воды, т. е. языческим, а не христианским способом и проч.

Послание владимирского епископа к местному князю, падающее на конец ХIII в. и замечательное в том отношении, что в нем излагается в сокращении содержание устава Владимира, без приписания этого устава Владимиру, и что оно древнее всех дошедших до нас редакций устава Владимира⁹⁴⁴.

Правило митрополита Максима (1283–1305) – нравственно-поучительное послание от имени митрополита ко всем православным христианам. И от позднейших митрополитов остались послания и грамоты, именно от Петра, Киприана, Фотия и друг., а также от некоторых епископов, то имеющие нравственно-поучительный характер и адресованные в известную местность, в известный город, в монастырь, или отдельному лицу, то представляющие собой распоряжение касательно отдельного случая⁹⁴⁵.