Летопись происходящих в расколе событий за 1889 год

Самым крупным событием в расколе за последнюю половину прошлого года был, конечно, соборный суд раскольнических архиереев над обличенным в ереси Онисимом Швецовым, или именуемым священноиноком Арсением. Первый и известнейший в наше время апологет раскола оказался, по суду самих раскольнических владык, еретиком, зломудрствующим об одном из основных догматов христианства, – что может быть важнее и вместе позорнее для раскола? Но раскольнической суд над еретиком из своих, да еще таким авторитетным, кончился, как и следовало ожидать, ничем: ни еретические сочинения Швецова, ни сам еретик не подвергнуты никакому запрещению по правилам, никакой законной каре; Швецов «попрощался» только со своими судьями, да в чем-то дал подписку и вышел из «собора», подняв голову, как ни в чем не виноватый, проповедовать по-прежнему свои действительно злые ереси и обвинять православную церковь в небывалых ересях. Мы уже говорили, что во время самого суда над ним Швецов приискивал в Москве сотрудника себе для пропаганды раскола и, обретя по своему вкусу некоего Иголкина, велел своему владыке Кириллу поставить его в попы для городецких раскольников. Водворить нового раскольнического попа в его приходе и дать ему первые уроки пропаганды раскола в том крае отправился сам Швецов, как только разделался со своими жалкими судьями. Мы получили из города сведения об его деяниях здесь. Для Иголкина Швецов отыскал в Городце и арендовал просторную квартиру, устроил в ней церковь, – и новый поп, под руководством своего наставника, начал служить. За сим Швецов открыл и беседы, но не с православными, а с раскольниками, именно страннической секты. Православных он даже не допустил до беседы; исключение сделал только для некоторых присоединившихся к церкви из странничества, но вступать в беседу и им не позволил. Странникам было не под силу бороться со Швецовым; однако же, не видя возможности защитить свое учение против его возражений, странники придумали сами перейти в нападение и предложили ему вопрос: когда и где митрополит Амвросий получил благодать хиротонии, и мог ли беглый иеромонах принять Амвросия в сане митрополита и дать ему паству? Вопрос, хотя и трудный, но знакомый Швецову, и он, конечно, сумел бы ответить на него странникам, если бы те не предложили условия, чтобы раньше этого вопроса происходило в присутствии православного миссионера И.П. Ломакина. Этого условия Швецов не принял и от дальнейших бесед отказался недосугом.

Любопытно, что даже на беседах со странниками он жаловался, а в беседах со своими и тем более, конечно, жалуется, что будто бы архимандрит Павел и Субботин оклеветали его в «Братском слове», обвиняя в ереси, и хвалился странникам, а своим, конечно, хвалится и теперь, что будто бы написал в ответ архимандриту Павлу более 30 листов (!), тоже и Субботину, и вот они молчат теперь, ничего не могут ответить. Хвастливость г. Швецова хорошо известна, – давно мы знаем, что после каждой беседы с православными, хотя бы совершенно посрамленный, он обыкновенно хвалился перед своими, что одержал будто бы полную победу над «никонианами»; и «свои» охотно ему верят, ибо охотно верится тому, чего желаешь. Беззастенчивый Онисим Васильич может смело говорить, что написал о. Павлу и Субботину даже 60 листов в возражение (хотя мы лично не видали ни одной строки из них), и может смело рассчитывать, что ему поверят и странники, и тем паче «свои христиане». Но вот чего не принял во внимание велемудрый г. Швецов: ведь и странники, и даже разумные из «своих христиан» могут сказать, что если бы о. Павел и Субботин оклеветали его, называя еретиком, то собор старообрядческих владык не стал бы судить его именно за ересь, а так, как и сами владыки судили его именно за ересь, то значит о. Павел и Субботин не клеветали, а говорили сущую правду, когда называли его еретиком. Да и сама «Истинность», напечатанная г. Швецовым, также тетрадка его возражений о. Павлу (не в 30 листов, а очень небольшая), читанная им на соборе и посланная «замечателю», для каждого православного верующего в Сына Божия, «от Отца рожденного прежде всех век», служат непререкаемыми обличителями его еретического учения о подвременном рождении Сына Божия. Похвальбы Швецова подтверждают только то, что мы и прежде говорили о нем, – они показывают, что это самообольщенный проповедник раскола, хотя и «попрощался» на соборе, хотя и подписал какую-то хартию отречения, но вовсе не оставил своего еретичества и готов проповедовать его всегда и везде. Итак, остается несомненным, что во главе нынешних проповедников и защитников раскола стоит еретик, повреждающий один из основных догматов христианства и признанный таковым даже старообрядческими духовными властями. Первая из этих властей – малограмотный Савватий, не понимает, конечно, какой это позор для современного старообрядчества. Не поймет ли по крайней мере Пафнутий Казанский, если только честолюбие не до конца отуманило его старую голову, когда-то довольно разумную?

Водворив и пристроив Иголкина, показав ему образчик, как вести беседы с противниками, Швецов, после двухнедельного пребывания в Городце, во второй половине декабря, отправился на беседу с православными во Владимирскую губернию, в село Новое, а потом на праздники прибыл в Москву. Здесь он, разумеется, повествовал своим почитателям о победах, якобы одержанных им над владимирскими миссионерами. Наивящшие почитатели его, именуемые «братчики св. креста», хромающие на оба колена, чтущие Ксенона и преклоняющиеся пред Швецовым, на радостях по случаю его приезда устроили несколько собраний для обсуждения разных вопросов, касающихся пропаганды раскола. А приходил ли вам на мысль, г-да братчики, вопрос об еретичестве нашего учителя и руководителя? Конечно, нет; ибо и сами вы, как известно, разделяете его еретичество, не соображая того, что это могут с полной справедливостью поставить вам на вид, как самую тяжкую с вашей стороны вину, даже сами противуокружники, на которых вы с таким негодованием восстаете и которые, однако, не дошли до такого искажения основных догматов веры, на какое дерзнул ваш пресловутый учитель – Онисим Швецов.

На праздники в Москву приехали еще раскольнические епископы: Алексей Самарский и Анастасий Измаильский, именуемые окружники. Алексей уже три года находится под запрещением за предосудительные поступки, о которых донес совету Пафнутий Казанский, требовавший и суда над ним. Алексей неоднократно приносил жалобы на несправедливое, по уверению его, и слишком строгое наказание, доказывал свою невинность и просил разрешить ему служение; но каждый раз просил напрасно: Пафнутий не согласен простить его, а прочие члены Совета не хотят идти против Пафнутия. И теперь опальный раскольнический владыка приезжал за тем же, чтобы лично попросить членов Совета о снятии запрещения: члены признавались, что не знают вины за ним, а разрешить его и теперь не согласились. Три недели прожил Алексей в Москве, и крайне огорченный ни с чем отправился обратно в Черемшань, где господствует враг его – Пафнутий. А Измаильский Анастасий приехал в Москву за сбором подаяний на поддержание раскольнических монастырей в его епархии. Из Москвы он ездил на свою родину, в Гуслицы, потом в Петербург, где получил значительную сумму от одного старообрядца. О себе Анастасий рассказывал, что намерен отказаться от архиерейских обязанностей и принять схиму, что будто бы только убедительные просьбы преданной ему паствы удерживают его от осуществления этого намерения. Не виноградник ли скорее? Или и схимником он будет жить в своем саду, по-прежнему собирать женщин для уборки винограда, приготовлять вино и разливать его по бочкам? Лучше бы Анастасий обратил внимание на предложение, поданное ему от вилковского духовенства. А что намерен будто бы расстаться со своим мнимым архиерейством, это говорит он очень давно, и все только говорит...

Посетил Москву и Иосиф Нижегородский. Значит, он уже здравствует и расчеты сторонников Иова на его скорую смерть, а с ней будто бы и на прекращение раздоров в противуокружнической иерархии, не оправдались. И в Москве Иосиф показал, что он вовсе не намерен прекращать вражду со своими соперниками. Здесь он поставил попа для своих сторонников и, что всего важнее, разрешил запрещенного Иовом попа гуслицкой деревни Титова, заявляя этим поступком, что запрещения Иова ставит ни во что. Такие бесчиния, что разные Иосифы и Савватии разрешают попов, запрещенных другими «владыками», и запрещают не подчиненных им, нередкое явление в раскольнической иерархии, – и, к удивлению, раскольники нимало не смущаются этим. Привыкли. Да притом же и бесчиния эти делаются по их собственным просьбам. Разве какой-нибудь Савватий осмелится не исполнить, чего потребует напр. благодетель – Арсентий Иваныч, хотя бы Арсентий Иваныч, как это и бывает большей частью, потребовал что-нибудь совершенно противное канонам? Тем-то и приятна раскольникам их иерархия, что они держат ее в своих руках.

Перед самым праздником Богоявления Господня последовало закрытие правительством известной в Москве старообрядческой моленной у Тверской заставы. Известие это огласилось и произвело переполох среди раскольников: думали, что моленная закрыта по распоряжению, присланному из Петербурга, от высших властей (чтобы московские власти могли причинить такую неприятность расколу, об этом ни один старообрядец в Москве не может и подумать), – встревожились, не начало ли это новых гонений на раскольнические моленные и на раскольнических попов. Но дело объяснилось к полному успокоению раскольников, – дело небывалое в летописях раскола. Что же это значит? Как могло это случиться? История довольно любопытная. В моленной, о которой идет речь, служит поп Савва, грубый и дерзкий гусляк, не упоминавшийся в нашей «Летописи». Прихожане, выведенные из терпения его грубостью бесчинствами, более двух лет упрашивают Савватия избавить их от ненавистного попа; но все напрасно, так как у Саввы есть сильные ходатаи пред Савватием. Пред праздником Рождества Христова их, однако, порадовала надежда избавиться от Саввы: в Петербурге заболел поп Фома, и Духовный Совет назначил Савву исправлять его должность. Узнавши об этом назначении, Савва отправился к своему покровителю Клейменову со слезными просьбами – не посылать его в Петербург с такого хорошего прихода, да еще притом перед доходными праздниками Рождества и Богоявления. Клейменов повидался с Савватием и приказал не трогать его духовного отца, а назначить в Петербург какого-нибудь другого попа. Клейменов, как и Арсентий Иваныч, мужик богатый, сильный в расколе (ездит даже депутатом от московских раскольников в Петербург – поздравлять с праздниками высокопоставленных особ), к тому же и сам член Духовного Совета: не послушать его владыка-Савватий не мог, и Савва остался в Москве, к величайшему прискорбию его прихожан. Тогда эти последние, чтобы избавиться от Саввы, решились на отчаянную меру, – решились пожертвовать моленной, только бы выгнать из нее ненавистного попа: донесли строительной комиссии, что пол их молитвенного дома, помещающегося во втором этаже, очень ветх и может не выдержать тяжести в большом количестве собирающегося к службам народа, почему, во избежание могущего последовать, несчастия, и просили моленную закрыть. Комиссия освидетельствовала моленную, и решила ее закрыть: попу Савве пришлось поневоле отсюда убираться. Таковы-то хваленные раскольнические архиереи и попы! Чтобы только избавиться от иного из них, сами старообрядцы прибегают к невероятным средствам, – закрывают моленные с помощью гражданского правительства! Но совсем ли избавились от попа Саввы его несчастные прихожане? неподалеку от закрытой моленной находится старинная, указная моленная Царского, ныне принадлежащая Рахманову, старшине выборных Рогожского кладбища; при этой моленной попа нет, а служат одни уставщики: теперь Савва и хлопочет пристроиться в качестве попа к этой, известной в старообрядчестве, моленной. Савватий, конечно, не скажет ему; но вопрос в том, позволит ли Рахманов обратить свою моленную в приходскую раскольническую церковь и принять Савву.

И однако же, разлагаясь внутренне, порождая еретиков, подобных Швецову, окормляясь Савватиями и Саввами, раскол напрягает все свои силы для борьбы с православной церковью. В последнее время заметно усиление особенно литературной пропаганды раскола. Раскольнические деятели хорошо видят, какой ощутительный вред расколу наносится усилившимся распространением в народе противураскольнических сочинений, особенно же изданных Братством св. Петра митрополита, – и вот именно в противодействие им они печатают то за границей, то в своих подпольных типографиях сочинения, направленные против церкви, и стараются повсюду распространять их. Мы уже говорили о новом сочинении (очень слабом) Перетрухина «Мир к внешним», которое этот свободно проживающий в Москве расколоучитель, состоящий в должности секретаря при Духовном Совете, беспрепятственно и безнаказанно напечатал в подпольной типографии, содержимой в том же столичном граде Москве раскольническим попом. А недавно появилась в Москве еще новая книга, под названием: «Оправдание старообрядствующей святой Христовой церкви в ответах на притязательные и недоумительные вопросы настоящего времени», напечатанные, впрочем, не в подпольной типографии раскольнического попа, а за границей, и именно, как значится на обертке, «в Яссах, в типографии Б.Н. П-к». Формат и шрифт книги такие же, как в «Истинности» Швецова, напечатанной в Молдавии же, в типографии Мануиловского монастыря; только «Оправдание» почти вдвое больше «Истинности» (в «Истинности» 215 страниц, а в «Оправдании» 392). И по этой внешности, и особенно по содержанию новой книги не трудно догадаться, что она есть произведение того же автора, которому принадлежит еретическая «Истинность». Только г. Швецов, смело напечатавши на обертке «Истинности», что она есть «издание священноинока Арсения», не нашел уже удобным украсить новую книгу своим именем. Но, повторяем, нет сомнения, что это сочинение Швецова, – его склад, его мысли, только изложению дана литературная обработка, очевидно, посторонней рукой, и конечно той же, которая исправляла «Истинность». Об «Истинности» сам Швецов говорил на соборе, судившем его за ереси, что книгу эту исправлял и внес в нее некоторые свои мысли известный беглец Верховский; это засвидетельствовал и другой беглец – Пафнутий в своих возражениях на «Истинность». Нет сомнения, что и новая книга составлена Швецовым при помощи убежавшего к раскольникам Ивана Верховского. Итак, Швецов, и переставши ездить за границу, успел издать за границей сочинение против церкви, и книга эта благополучно достигла Москвы, где с жадностью раскупают ее раскольники, а отсюда будет распространена, конечно, и повсюду. В новой книге своей г. Швецов даже и не скрывает, что издания Братства св. Петра митрополита причиняют существенный вред расколу и что книга направлена именно против этих изданий, что она содержит рассмотрение в благоприятном для раскола смысле главнейших вопросов, предъявляемых к раскольникам в братских изданиях. Приведем подлинные слова Швецова: «Архимандрит Павел Никольского Единоверческого монастыря и ученики его издали множество книжек под разными названиями, где проводят мысль, что уклонение в какую бы то ни было ересь епископов хиротония их уничтожается…»¹ "В настоящее время противу святой церкви (т.е. против раскола) восстала буря: поборники геко-российской церкви и беспоповцы² неумолчно вопиют, что не может священство существовать без епископов, если никто из епископов не останется благочестивым. Этот общий глас, исходящий из противоположных сторон, направляется к тому чтобы вконец расстроить убеждение сынов святой древлеправославной церкви (т.е. сынов раскола) и низвести их в какое-либо (?) лжеучение. Отсюда представляется точное подобие, что они как бы противоположные волны сталкиваясь в один высочайший всплеск, хотят ниспровергнуть и потопить корабль, св. церковь, состоящую под руководством священных правил (известно, как г-да Швецовы руководятся священными правилами!) и управлением старообрядствующей иерархии (которой? – окружнической, или противуокружнической?). Мы, нижайшие чада ее, не стерпев равнодушно смотреть на свирепство бури ее, решаемся вступить в рассмотрение всех вопросов, возбуждаемых для нашего замешательства». И все более важные предъявления против раскольников по австрийскому священству, изложенные в сочинениях о. архим. Павла и прочих братских изданиях, действительно выражены здесь в форме вопросов. Например, предлагаются вопросы: «Правильно ли некоторые глаголют, что ересь бывает только в нарушении божественных догматов, а не церковных преданий и обрядов?». «Изменение двоеперстия для крестного знамения и благословения (изменение на что?) согласно ли будет применению (?) 5-го апостольского правила и отменению празднования Пасхи в 14 день первой луны?» – и прочие в таком роде. Решения на них, как и следовало ожидать от Швецова и руководителя его – Верховского, даются своеобразные и замысловатые. Входить в подробное изложение этих ответов здесь было бы, конечно, не у места. Приведем только любопытные суждения г. Швецова о г. Каптереве. Говоря о перстосложении, апологет раскола не мог, конечно, не сослаться на авторитет г. профессора Каптерева и не воздать ему похвал, особенно за то, что всех православных «полемистов с расколом» он обозвал пристрастными и недобросовестными. За этот дерзкий отзыв о лицах, достойных всякого уважения и признательности, г. Швецов весьма неудачно назвал самого Каптерева «почтенною особою». Но и в сей «почтенной особе» г. Швецов нашел недостатки весьма крупные. Известно, что г. Каптерев, написал свою статью о двуперстии прямо в руку раскольникам, нашел нужным под конец, в видах самозащиты на всякий случай, написать несколько страничек против исключительной приверженности раскольников к двуперстию. Вот за это противоречие самому себе и за эту лукавую двуличность ему и достается от г. Швецова: «сия почтенная особа, говорит он о Каптереве, много сказала справедливого в отношении к двуперстию, но жаль, что до конца всей правды о сем не уяснила». И дальше «сию почтенную особу» называет даже особой легковерной, противоречащей самому себе: «Да и сам Н. Каптерев, легковерно доверяясь оным свидетельствам (о единоперстии), высказал, что монофизиты держались древнейшей формы перстосложения – единоперстия, в явное противоречие тому, что сам же он указывал от Пратеола и Комветиса, что яковиты придумали и то, чтобы одним перстом крестить лицо, как признающие во Христе одну природу, и еще: что они измыслили такой обычай. (Вып. 1-й Каптер. Стран. 83). Но если яковиты измыслили, или придумали обычай одноперстия, то очевидно, что до монофизитства такового не было, и потому г. профессор самим же им указанному свидетельству противоречит». Итак, лавры, которыми раскольники увенчали «сию почтенную особу», оказались, подобно розам, не без шипов³.

О том, что издание и распространение в народе противураскольнических сочинений, ныне, по милости Божией, совершаемое с изрядным успехом, наносит большой вред расколу, говорится и еще в одном, недавно появившемся раскольническом сочинении, – в «Предложении Духовному Совету» от братчиков честного креста. Братчики говорят: «новые учители в своих новых книжках во многом развращают (!) божественное писание, коим (или учителям, или книжкам, – все равно) немало ныне безусловно последуют и из наших христиан», т.е. много старообрядцев-окружников. Полуграмотные «братчики» г-да Боевы, Антоны Егоровы и комп., разумеется, и сами не понимают, что значит развращать божественное писание и кто это действительно развращает его. Для нас важнее не этот дикий упрек православным писателям во мнимом развращении божественных писаний, – важно сознание самих раскольников, что многие из их числа, благодаря книжкам этих писателей, оставляют погибельный путь раскола. И мы уверены, что не только безграмотные писания «братчиков», но и лукавые произведения Швецова, составленные с помощью Верховского, не в силах поколебать доброе влияние тех книжек и книг, которые тревожат и «братчиков» и Швецовых: истину трудно затмить ложью, как бы ни хитро она излагалась. Однако же и закрывать глаза на это усиление литературной пропаганды раскола никак не следует. И прежде всего нужно всячески заботиться о наибольшем распространении среди духовенства и среди народа именно этих противураскольнических книжек и книг, которые так неприятны пропагандистам раскола. Мы сказали, что теперь, по милости Божией, издание их и распространение идет успешно; но в такой ли степени, как желательно? Пробудилась ли особенно любовь к их чтению и забота об их распространении в самом духовенстве православном, даже тех приходов, где довольно раскола? Получаемые нами известия, к сожалению, не дают возможности положительно ответить на этот вопрос. Для примера приведем здесь извлечение из письма одного почтенного и ревностного сельского пастыря (не называем епархии, ибо сказанное в письме относится к большинству их). «Святое» дело борьбы с расколом, пишет он, ведется как-то лениво. Вот съезд проповедников истины в Москве выработал правила и между прочим одно первостепенной важности – о заведении благочиннических противураскольнических библиотек. И что же? К находящимся у меня (в благочинии) 50 книгам и брошюрам мне захотелось прибавить еще и еще: никто из священников не отнесся сочувственно, никто не дал лепты на покупку книг в коже и с застежками. Даже никто не изъявил желания выписать «Братское Слово», несмотря на то, что есть приходы, зараженные расколом, несмотря на мое предостережение: братие! как бы нам не остаться без паствы!.. В тоже время на столах их лежат «Нивы», «Невы», «Миры» и «Светы», не питающие ни ум, ни сердце, а скорее забавляющие детей, да модных матерей. Простите меня, что говорю все это; но я говорю истинную правду: мы ударились в енотки, в вечера, в рояли, в литературу с картинками и премиями, а дело забыли, а раскольники не дремлют» (Пис. От 10 янв. 1889 г.). При таких, или при подобных отношениях духовенства к приобретению и распространению противураскольнических сочинений, при таком его равнодушии к изучению раскола и борьбе с ним, легко может случиться, что усердно распространяемые произведения Швецовых и Перетрухиных не только удержат раскольников в расколе, но и православных увлекут в раскол.

Необходимо еще принять решительные меры к изысканию, приготовлению и размножению сведущих миссионеров, которые, при помощи тех же книг, своими беседами и с православными, и со старообрядцами могли бы противодействовать успехам и словесной, и письменной пропаганды раскола. А миссионерство против раскола развивается у нас очень туго; жалобы на недостаток миссионеров даже в главных центрах раскола слышатся постоянно; и там, где прежде были миссионеры, теперь их не имеется. Тот же корреспондент, который сообщил нам о недавних городецких подвигах Швецова, замечает, что ровно десять лет тому назад, в 1879 году, была открыта в Городце раскольническая церковь, но когда в 1883 г. уставщик этой церкви вместе с несколькими влиятельными прихожанами оставил раскол, церковь закрылась, раскольнический поп уехал, – и все это благодаря влиянию тогда бывших здесь искусных собеседников с раскольниками – А. Е. Шашина и тогдашнего священника о. Аполлония Соколовского. А теперь в Городце нет ни одного миссионера, и Иголкин, снабженный от Швецова наставлениями и его книгами, конечно, не в малом количестве, может действовать весьма удобно в пользу раскола.

Итак, желательно и необходимо, чтобы особенно в местах, изобилующих раскольниками, имелись искусные миссионеры, и чтобы наше духовенство прониклось сознанием своего долга – изучать раскол и бороться с ним, и с этой целью приобретало и распространяло, теперь в обилии имеющиеся, противураскольнические сочинения: тогда лживые литературные произведения раскольнических пропагандистов, даже посильнее Швецова и Перетрухина, будут нимало не опасны.

Пребывание Онисима Швецова в Москве во время рождественских праздников не обошлось без некоторых огорчений для него. Огорчило его, во-первых, письмо от нынешнего Белокриницкого мнимого митрополита Афанасия, извещавшее что беглец Пафнутий выступил против него с новыми обличениями в еретичестве. Пафнутий, бежавши за границу, поселился, как известно, в раскольническом Мануиловском монастыре; здесь довольно долго жил с ним, часто ездивший тогда за границу, Онисим Швецов и вместе они трудились над известным изданием «Поморских ответов», которые вышли из типографии Мануиловского монастыря в 1884 году. Они жили, очевидно, в мире и согласии. Но вскоре потом Швецов привозит за границу другого беглеца – распопу Верховского, и в товариществе с ним, при его содействии и руководстве, приступает к печатанию своей «Истинности старообрядствующей иерархии». Жительствуя в одном месте, Пафнутий и Верховский не могли сойтись между собою, ни по характеру, ни по образу мыслей: к ним как нельзя лучше может быть приложена известная поговорка о двух медведях в одной берлоге… Притом же предпочтительная близость Швецова к Верховскому и предпочтительное к нему уважение не могли не оскорбить Пафнутия и сделали отношения его и к Верховскому, и к Швецову еще враждебнее. А когда вышла из Мануиловской типографии (1885 г.) составленная ими «Истинность», с защитой еретических мнений Павлова Белокриницкого Устава, против которых Пафнутий, еще будучи Коломенским епископом, вместе с Ксеноном, Пафнутием Казанским и Семеном Семеновым, так горячо ратовали в Москве, – когда явилась эта пресловутая «Истинность», то Пафнутий открыто выступил против Швецова и Верховского, написав обличение проповедуемых в «Истинности» еретичеств (обличение это мы в свое время напечатали в Братском Слове 1886 г. т. 1, стр. 720–726). Между тем Пафнутию надоело жить в Мануиловском монастыре, где в свою очередь раскольнические монахи, и сами не отличающиеся большой строгостью нравов, очень соблазнялись его распущенным образом жизни, – он решился переехать на жительство в Белую Криницу; на деньги своего московского благотворителя купил здесь домик неподалеку от ограды, разрушающейся Белокриницкой митрополии, и зажил на свободе. Сюда-то дошли до него известия, как Швецов, отнесшийся с полным пренебрежением к его замечаниям на «Истинность», но признавший нужным отвечать на замечания о. архимандриту Павлу, еще прямее и наглее изложил свое еретическое учение о подвременном рождении Сына Божия от Бога Отца, как назначен был по чину Пафнутия Казанского соборный суд над ним за такое еретичество, и какой жалкой комедией оказался этот суд. Понятно, что Пафнутия все это крайне возмутило, и вот об еретичестве Швецова он решается возбудить новое дело, так сказать, в высшей инстанции, – подает обвинительную против Швецова записку самому Белокриницкому митрополиту, как главе всех австрийско-белокриницких иерархов, существующих в России и за границей (благо живет с ним рядом). Но, видно, он забыл, что этот жалкий глава утратил уже всякое значение не только для пребывающих в России раскольнических мнимоиерархов, но и для таких мнимых священноиноков, как Арсений (то есть Онисим Швецов), и что если г. Швецов мало обратил внимание на суд целого собора своих российских иерархов, то суду нынешнего Белокриницкого владыки не придаст и никакого значения. Верховный судья старообрядцев, к которому обратился Пафнутий, показал себя, действительно, в очень жалком виде: вместо того, чтобы привлечь Швецова к суду и потребовать от него ответа на обвинения в еретичестве, он в почтительном письме к нему смиренно спрашивает подсудимого: угодно ли ему быть судимым, не желает ли получить обвинительную записку Пафнутия и соизволит ли отвечать на оную? И Швецов со своей стороны не стеснился показать, с каким пренебрежением смотрит на своего «верховного первосвятителя», который снизошел до таких смиренных с ним объяснений: он ответил Афанасию в кратких и точных выражениях, что иметь записку Пафнутия не желает и никаких ответов на нее давать не намерен. Но как ни был горделив ответ г. Шевцова, как ни равнодушно, даже как ни презрительно, по-видимому, отнесся он к известию, что Пафнутий снова выступил против него с обвинениями в еретичестве и представил их самому Белокриницкому митрополиту, однако же известие это несомненно огорчило и смутило его: ибо он знает, что Пафнутий не из таких людей, чтобы мог оставить без дальнейшего движения начатое им дело и особенно чтобы принял спокойно его пренебрежительный ответ Афанасию; да и говорить о Пафнутии «своим християнам», что он сам еретик и не стоит ответа, совсем не удобно, –ведь Пафнутий не архимандрит Павел и не Субботин, а тоже «свой християнин», имеющий притом почитателей среди старообрядцев…

Другое прискорбное известие пришло из Городца, от новопоставленного попа Иголкина. Казалось, г. Швецов так хорошо и прочно водворил его на месте его будущих подвигов ради преуспеяния раскола, – устроил ему церковь, научил служить в ней, показал собственным примером, как вести беседы с иномыслящими. Но прошло несколько дней по отъезде его из Городца, и открытая им церковь, со всеми ее принадлежностями, как произвольно устроенная, закрыта местной властью. Сам Иголкин, правда, живет на прежней квартире и не привлечен к ответственности за мнимое поповство, так как имеет вид, в котором назван вовсе не попом, но остался без церкви и ходит править разные службы по домам своих новых прихожан. Швецова, разумеется, весьма огорчили эти вести из любезного ему Городца. Любопытно, что он сделает, чтобы поправить положение своего ставленника.

Проповедническая деятельность Иголкина идет также не особенно успешно. Правда он беседует, и на беседы сходится много народу, но беседует только с беспоповцами, а от бесед с православными (а это любопытно) уклоняется, даже не позволяет им присутствовать и на своих беседах с беспоповцами. Так 15 января, в доме одного старообрядца, при большом собрании слушателей – раскольников разных толков, он имел беседу с поморцами и на нее, по усиленной просьбе, допустил только человек десять присоединившихся к церкви из беглопоповства, и то с условием, чтобы отнюдь не вмешивались в беседу и не предлагали ему никаких вопросов. Один из этих десяти избранников сообщает нам, что Иголкин показал себя на беседе достойным учеником Швецова, и если не имеет его начитанности, то нимало не уступает ему в ловкости и бесстыдстве, которые даже искуснее Швецова умеет скрыть от доверчивого взгляда простодушных и малосведущих слушателей. Через неделю после этой беседы предстоял Иголкину случай показать во всем блеске свои таланты проповедника: его пригласил беседовать нарочно приехавший для этого нижегородский миссионер И. П. Ломакин. Но, вероятно, по завету Швецова – не вступать в разглагольствия с православными, Иголкин ответил отказом на это приглашение двум посланным Ломакина. Тогда этот последний послал Иголкину письменное приглашение, на которое получил от него письменный же ответ, извещавший, что он-де опасается идти на беседу с православным вследствие неприятных обстоятельств последовавших в закрытии молитвенного храма. Так как в соборной церкви беседа на 22 число была уже объявлена, то Ломакин почел собравшимся многочисленным слушателям письмо Иголкина в объяснение, почему беседа с ним не состоялась. Вместо Иголкина выступил беседовать один самокрещенец. Беседовали, как нам пишут, очень спокойно, а потому и с пользой для слушателей. Передадим некоторые подробности этой беседы.

Самокрещенец с говорил между прочим о православной церкви, что она повинна не в исправлении книг, а в распространении оных с насилием: зачем было отбирать старые книги? – надо было и новые рассылать и старые оставить в употреблении!

Нам первый раз приходится слышать такое замечание от старообрядца. В нем есть, по-видимому, правда. Предшествовавшая практика русской церкви, как будто, дает основание полагать, что раскола не явилось бы, если бы при издании новоисправленных книг не отбирали старопечатных, а оставили совместно существовать по церквам и те и другие, пока новоисправленные постепенно, сами собою не вытеснили бы старых книг из церковного употребления. Известно, что при первых пяти патриархах каждая вновь изданная богослужебная книга весьма много разнилась, даже в самых чинах, от той же книги, прежде изданной; но так как при введении в церковное употребление вновь изданных книг и прежние не отбирались, то и раскола из-за них не происходило. Но тут опущенно из внимания то весьма важное обстоятельство, что именно прежняя церковная практика относительно одновременного и совместного употребления старых и новых книг произвела крайнее расстройство в отправлении богослужений: в одной церкви служили по одной книге, в другой – по другой, в третьей – по третьей… Положить конец этому крайнему разнообразию и расстройству в богослужении, установить по всем церквам единообразие службы, – это и имел главною целью патриарх Никон, предпринимая соборное исправление церковно-богослужебных книг и вводя новоисправленные книги во всеобщее употребление. Притом же и отобрание старых книг производилось вовсе не с такой строгостью, как изобразил этот Семен Денисов в своем лживом «Винограде» и как утверждают с его слов раскольники; а самый раскол произошел никак не вследствие того, что строго отбирали старые книги и не оставили их в совместном употреблении с новоисправленными. Поэтому И. П. Ломакин основательно ответил своему совопроснику следующим вопросом со своей стороны:

– Положим, – сказал он, – что вот два храма, и в одном служат по новоисправленным книгам, в другом по старым: ты в какой пошел бы? и стал ли бы ходить и в тот, и в другой?

Самокрещенец ответил, что стал бы ходить только в тот храм, где служат по-старому.

– Почему же не в тот, где служат по исправленным книгам? – спросил Ломакин. – Потому, – ответил самокрещенец, – что эти книги не православные.

– Значит, несправедливо ты причиной появления раскола поставляешь насильственное отобрание старых книг, – заметил ему Ломакин. Если бы книги эти и были оставлены в употреблении, предки ваши, как и ты говоришь теперь о себе, все равно не стали бы ходить в церкви, где служат по новоисправленным книгам, почитая эти книги еретическими, то есть, все равно отделились бы от церкви, объявив ее падшею в ереси, все равно говорили бы: церкви теперь не церкви, архиереи не архиереи, таинства не таинства! Вот где вина раскола: в невежестве и дерзости первых расколоучителей, а не в отобрании старых книг.

Затем, когда возбужден был вопрос о необходимости таинств в церкви Христовой, самокрещенец приводил обычные беспоповские доводы в доказательство, что якобы можно спастись и без употребления богоустановленных таинств и самое причащение якобы можно заменить одним огнепальным онаго желанием. Ломакин тщательно рассмотрел и опроверг эти доказательства, и в заключение сказал: Велика хитрость диавола! Когда Бог воспретил Адаму вкушать от древа познания добра и зла, то он потщился склонить Адама ко вкушению от этого дерева; а когда Господь повелевает во святом своем Евангелии каждому верующему ради вечного спасения вкушать пречистое тело Его и боготочную кровь, диавол льстиво отводит от вкушения оных и учит, что можно спастись и без причастия святых таин! И есть несчастные, которые следуют его наставлению! Слова эти произвели сильное впечатление на слушателей.

Назначена была беседа еще на 2-е февраля, и беседы этой все ожидали с большим нетерпением и любопытством, ибо надеялись, что явится беседовать сам Онисим Швецов, которого обратившиеся в австрийское согласие странники приглашали, согласно данному им обещанию, приехать в Городец именно к этому числу. Ломакин прибыл к назначенному времени и три дня сряду вел беседы в соборе; Швецов, огорченный неприятными событиями с Иголкиным, не изволил явиться, равно как и сам Иголкин не принял посланных к нему приглашений – пожаловать на беседу.

Едва ли удастся Иголкину достигнуть и главной цели, для которой Швецов определил его попом в Городец, – обращения в австрийство местных беглопоповцев, число которых еще очень велико в Городце. Швецов рассчитывал, конечно, всего более на трудное положение беглопоповцев, оставшихся без попа: за неимением беглых, полагал он, легко примут австрийского! Беглопоповцы городецкие находились действительно в трудном положении: в течение каких-нибудь пяти лет у них перебывало шесть попов, и все никуда не годные; а к концу прошлого года они и совсем остались без попа, – некому было совершать требы. Особенно смущало их то обстоятельство, что некому венчать свадьбы, которых ожидалось много в предстоявшем мясоеде, – а без свадеб опасались даже застоя в торговле. По сему случаю, в конце ноября, у них была устроена весьма многолюдная и шумная сходка для обсуждения вопроса о приобретении попа, – и голоса разделились надвое, – одни кричали, что надо отыскать попа, другие – не надо. Последние говорили: сколько мы чрез этих попов приняли страху, сраму и денежной траты! – не надо их! При этом обнаружилось, что в одном сентябре месяце прошлого года было выдано уполномоченным, отправлявшимся искать священника, 397 руб., – а они дальше Пучежа не ездили и воротились ни с чем! Обнаружилось также, что на один прием беглого попа Димитрия, приезжавшего из Москвы, употреблено 150 р. Сходка не поправила дела; беглопоповцы так и оставались без попа, когда Швецов привез Иголка в Городец для уловления их в австрийские сети. Время для ловли было, значит, благоприятное. Но случилось не то, чего ожидал хитроумный г. Швецов. Прибытие австрийских ловителей только заставило беглопоповцев, в видах противодействия им, усилить свои старания об отыскании «бегствующего иерея», – и в конце января у них действительно явился и начал отправлять требы новоприобретенный беглый поп некиий Дмитрий Лебедев, бывший священником в селе Болваницах (Костром. Епархии), но сдавший место зятю и находящийся за штатом. Теперь Городецкие беглопоповцы достаточно обеспечены от уловления в австрийские сети, – миссию Иголкина, так искусно по-видимому устроенную Швецовым, и здесь ожидает неудача. Это, положим, так; но не прискорбно ли видеть, что в среде православного духовенства все еще встречаются лица, хотя бы из заштатных, готовые ради корысти изменить православию, уйти в раскол, торговать своим священным саном?..

Из других мест со значительным раскольническим населением мы получаем добрые вести об успехах православия среди раскольников. Так из Полотняного Завода (Калужск. Губ.) пишет нам М. И. Куренков, что там недавно присоединились к церкви три значительные местные старообрядцы – Брыков, Варламов и Портнов. Присоединение последнего совершено в селе Карамышеве, где он жил в последнее время по своим торговым занятиям, здешним священником о. Покровским, который вместе с сельским учителем Ильюшиным имел благотворное влияние на изменение его религиозных понятий. Раскольники, возмущенные присоединением Портнова, распускают теперь слухи, будто он присоединился к церкви из корыстных видов. «Но это (пишет наш корреспондент) совершенная неправда: мне хорошо известно, что Портнов давно уже питал расположение к православной церкви и выражал свое негодование против раскола и ложной раскольнической иерархии». Был случай, который особенно восстановил Портнова против этой иерархии. Местный раскольнический поп Фрол Агешин приобрел себе в Полотняном Заводе дом, и в заключенных по сему случаю актах, разумеется, скрыл свое поповское звание, а подписывался просто: крестьянин Фрол Дмитриев Агешин. А между тем сам же он решительно воспретил своим прихожанам-раскольникам, при записывании браков в волостном правлении, подписываться званием раскольников, утверждая, что этим они отрекаются от своего истинного звания «древлеправославных христиан» и перестают быть таковыми. – Но если мы за такую подпись лишаемся звания христианского, – рассуждал Портнов, – то значит и сам он, подписавшись крестьянином вместо священника, чрез это лишился своего священнического звания и уже более не священник. И в отношении к нему это имеет несомненную справедливость, ибо 62-е правило св. Апостол говорит: «Пресвитер аще отречется своего имени, да извержется от сана своего, обративыйжеся паки и каяся, яко мирский человек, да будет прият» (Кормч. л. 18). Как же после этого человек, дорожащий своим спасением, может с искреннею и спокойною совестью обращаться со своими духовными нуждами и потребами к таким пастырям, которые открыто, письменно отрекаются от своего священнического звания и по силе Апостольского правила подлежат извержению из сана? – И он, действительно, стал искать истинных пастырей церкви Христовой, а не лжеименных, которые и сами признают себя крестьянами, а не попами. Поступком Фрола Агешина, как сообщает М. И. Куренков, возмущены и другие старообрядцы; но они всячески стараются извинить своего мнимого попа, – говорят, что он, подписавшись крестьянином, не написал, что он не священник, значит-де не отрекался от своего звания. Странное рассуждение! Если бы напр. Арсентий Иваныч Морозов в официальных бумагах стал подписываться мещанином, или крестьянином, а не купцом первой гильдии и потомственным почетным гражданином, ужели бы это значило, что он не отрекается от своего купечества и почетного гражданства? Назвав себя в официальном акте крестьянином, Фрол Агешин через это сам заявил правительству, что он не поп и не считает себя попом, значит и апостольское правило к нему прилагается вполне. «Впрочем, – прибавляет Куренков, – что и говорить об Агешине, когда и сам глава этих Агешиных – Савватий, именующий себя архиепископом московским, не раз отрекался пред правительством от своего епископства у раскольников, и называл себя то дворовым человеком, то купцом⁴. К купеческому званию, как известно, он приписан был в Туле, и я помню, что в 1865 г., бывши в этом городе, я шел по улице и встретил тульского старообрядца И. А. Щукина, который начал мне, как бывшему тогда старообрядцу, горько жаловаться на Савватия: «Скольких хлопот мне стоило приписать его к здешнему купеческому обществу, – говорил Щукин, – а он не только ничем не поблагодарил меня, а не захотел даже отслужить и всенощной в моем доме! На что это похоже? – скажи пожалуйста. Бог ему судья!» И подлинно Бог судья этим Левшиным и Агешиным, незаконно называющим себя архиереями и священниками, зато и готовыми при первом случае отказаться от своего мнимого архиерейства и священства...

Еще получили мы из Новочеркасска любопытную корреспонденцию о происходящем теперь по Дону движении раскольников австрийского согласия. Вот что именно пишут нам:

«В последнее время заметно движение в среде донских и екатеринославских раскольников, приемлющих ложное безблагодатное австрийское священство. Это движение вызвано успехами Единоверия, которое, с помощью Божиею, распространяется в этих местах. Особенно пугаются этих успехов екатеринославские раскольники, живущие по преимуществу в двух селах Славяносербского уезда, в Ольховатке и в Городище. Последнее село довольно большое, и все сплошь населено раскольниками, потомками переселенцев из внутренних губерний, явившихся сюда еще во времена, кажется, Потемкина-Таврического. Невдалеке от этого села, в лесу, есть раскольнический монастырь, известный у местных жителей под названием «Селединка». В последнем-то селе, считавшемся доселе одною из митрополий раскола, имеющем два, по внешнему виду ничем не отличающиеся от православных, храма – с главами, крестами и колоколами, в 1887 году, при помощи Божией, открылся единоверческий приход. Для противодействия успехам Единоверия в пределах донских екатеринославских ревнители раскола по австрийскому лжесвященству 7 февраля собрались в Новочеркасск на общий совет. Совещание происходило в Сербиновском молитвенном доме. На этом совещании присутствовало в качестве депутатов от раскольнических обществ пять лжеиереев: села Ольховатки –Емельян Безсчатсый, села Городища –Лев Фотеев, города Ростова-на-Дону – Нестор Смирнов, гусляк, отличающийся особым фарисейством, Новочеркасского Коссовского молитвенного дома – Федот Кругликов и Новочеркасского Сербиновского молитвенного дома – Карп Попадьин, известный своим недавним отпадением в баптизмоштундизм; был еще лжеигумен монастыря Селединки Иван Блинов. Кроме поименованных лиц на собрании присутствовали некоторые уставщики и попечители. Для охранения раскола от Единоверия собрание признало необходимым просить Московский Духовный Совет назначить на вдовствующую у раскольников Донскую епархию епископа. Указаны были и кандидаты. Но по этому последнему вопросу в собрании оказалось разделение голосов. Большинство желало иметь лжеепископом известного Онисима Швецова. А некоторые желали, чтобы на Донскую епархию был переведен Кавказский лжеепископ Силуан, который недоволен своею настоящею епархиею по ее малодоходности сравнительно с донскою. Партия Швецова предварительно желает лично познакомиться с ним, для чего и обратилась к Паисию Саратовскому, в настоящее время заведующему делами донских и екатеринославских раскольников, с просьбою – дозволить Швецову приехать на Дон. Местом жительства будущего лжеепископа назначается монастырь Селединка».

Итак, еретичество Швецова, так решительно засвидетельствованное соборным над ним судом, не уронило его авторитет в расколе, – донские и екатеринославские раскольники желают иметь его своим «владыкою»! Посмотрим, осуществится ли их желание. Но для нас любопытно здесь собственно то, что на Швецова рассчитывают, как на лицо, способное остановить успехи Единоверия, а значит и православия, среди донских старообрядцев: ясно, что успехи эти действительно велики, и вот чему должен порадоваться каждый истинный ревнитель православия.

А что касается Силуана, то положение его на Кавказе, действительно незавидно, и причиною того не только его личное ничтожество и некоторые темные дела, за которые он подвергался даже суду Духовного Совета, но и расшатанность самого раскола в кавказском крае, значительную половину которого составляют притом беспоповцы. Кавказские беспоповцы отличаются, правда, диким фанатизмом; но и в их среде нередки бывают теперь, благодаря особенно распространению книг о расколе, обращение к православной церкви, и обращения тем более замечательные, что обратившихся ожидают обыкновенно жестокие преследования от раскольников. Так в прошлом году, в станице Гиагинской, обратились из беспоповства в Единоверие три казака, братья Купины, и младшего из них, во время беседы, не имея возможности опровергнуть его доказательства в защиту церкви против беспоповства, раскольники начали жестоко бить, а когда жена его стала защищать мужа от побоев, то была убита до смерти. И, что всего прискорбнее, эти проявления раскольнического фанатизма остаются безнаказанны по милости станичного начальства, которое состоит или из раскольников же, или из иноверцев, даже магометан. И однако же, повторяем, как между поповцами, так и среди беспоповцев кавказских, успехи православной проповеди теперь весьма значительны. В 1887 г. был у нас, приезжавший в Москву по благословению и на средства преосвященнейшего Владимира новоприсоединившийся кавказский старообрядец поморского согласия Елисей Купин с несколькими другими, еще искавшими истины, поморцами. Теперь он уже единоверческий священник Вознесенской станицы, и вот что пишет нам о положении раскола в Ставропольской губернии: «По приезде нашем из Москвы, мною розданы были старообрядцам и православным привезенные от вас нумера «Братского Слова» и другие книжки: старообрядцы, почитав их, стали снисходительнее к православной церкви, а православные начали смелее выступать на защиту своей матери, церкви Христовой, так что по милости Божией, у нас, в Ставропольской епархии, раскол значительно потерял свою силу, – образовалось уже четыре единоверческих прихода и при них церкви». Силуан и с ним австрийский раскол держатся на Кавказе, как мы и говорили некогда, преимущественно разными «высокоблагородными» и «благородными» раскольниками, казаками штабов и обер-офицерских чинов, между коими особенно выдается своею преданностью расколу и дружбою с Силуаном отставной есаул Захаров. Читатели наши знакомы с этим фанатическим офицером-раскольником по переписке его с одним из наиболее разумных и беспристрастных старообрядцев Кавказа Т. И. Касиловым, который выступил на защиту православной церкви против запальчивых нападений на нее г. Захарова (см. Братское Слово 1887 года, т. II, стран. 537–578). Кстати сообщим отрадное известие о Т. И. Касилове. Вот что писал он к нам от 8-го февраля из Белореченской станицы: «Уже более пяти лет, как я стал вникать в религиозные дела, ища истины. С открытием в станице Ханской единоверческой церкви, я вступал нередко в словесные и письменные беседы с единоверцами и православным священником о. Евгением Соколовым, защищая раскол. Убедившись из этих бесед в неосновательности своей защиты заблуждения, я стал часто беседовать со своими собратиями-старообрядцами о святой соборной и апостольской церкви, и незаметно для себя перешел на защиту православной российской церкви против расколоучителей. Много приходилось мне беседовать и со многими, как поповцами разных толков, так и беспоповцами: все они считают только свой толк истинною церковию, а все другие еретическими, но доказать того никто не мог от писания. Посему я, беспристрастно признав все старообрядческие толки лжеучением, любящим тьму, а не свет, ложь, а не истину, не смотря на многие семейные и общественные препятствия, решился порвать совсем узы, связующие меня с расколом, а для избежания большого шума между моими родными, я избрал местом моего присоединения к православной церкви г. Москву, куда и выезжаю 13-го февраля, дабы прибыть к первой седмице великого поста». И он, действительно, прибыл в Москву, где нашел приют в Никольском монастыре у о. архимандрита Павла; доставил и нам удовольствие своим посещением и интересною беседою о кавказском расколе. Теперь он исполнил, конечно, свое благое намерение, и да поможет ему Бог твердо и терпеливо перенести огорчения, какие ожидают его в семейной и общественной раскольнической среде! да не ослабеет его ревность в проповеди православия и да послужит его обращение к церкви добрым примером для других, ищущих истины и спасения старообрядцев!

В заключение не излишним почитаем привести письмо, полученное нам с Кавказа же, из Дмитриевской станицы, от неизвестного нам «сумнящагося в вере и ищущего истины» беглопоповца. Он пишет: имел я счастье приобрести вашего сочинения книги: «Современные летописи раскола» в других выпусках, «Раскольнические споры о материках», брошюру о присоединении раскольнических епископов, «Раскол как орудие враждебных России партий» и «Раскол в расколе» (эта скоро у меня пошла по рукам старообрядцев и где девалась сам не знаю: ну да Бог с ней! – пусть люди прочитывают, да убеждаются в истине!). И вот все эти книги я внимательно прочел, даже не раз, и увидел из них действия наших белокриницких иерархов. Боже мой, Боже! До того они поразили и потрясли мою душу, и сердце, и всю внутренность, что иногда говорю: надо положить книгу и подумать, неужели это и вправду могло быть? Что же это митрополит Кирилл со своими епископами не понимает своего назначения что ли? – он митрополит, занимает великий пост, а такие беспорядки строит со своими подчиненными, постыдно попирают совесть и священный сан! Значит они и себе душевной погибели ищут, и других влекут за собою в сию ужасную пропасть, тем более простодушных и малограмотных старообрядцев, которые не могут различить ложь от истины, умея читать один Псалтирь, и то неправильно. Дивлюсь я, – ведь многие старообрядцы, даже и в Москве, читают ваши книги: почему же они не придут к правильному заключению об этой бестолковщине в Белокриницкой иерархии? Пусть мы уже слепые люди, следуем куда нас ведут начетчики, да уставщики безграмотные; а на чем утверждаются наши московские старообрядцы? Они много читают и много знают⁵; а между тем только и видно, что дробятся между собою, – то окружники, то не окружники, то никуды! Боже мой! Что это делается у нас, и будет ли конец сему беспостушному стаду, или же так и останется в бродячем состоянии навсегда? Горе и горе тому будет, кто разделил нас с православною церковью. Молю Бога, да поможет мне совершить давно задуманное мною душеспасительное дело, коего жаждет душа моя!.. И затем этот «ищущий истины», и без сомнения более московских читающий и понимающий старообрядец обещает нам сообщить о себе более подробные известия и просит выслать ему новых книжек о расколе. Искренно желаем, чтобы посланные нами книги, помогли ему скорее привести в исполнение «задуманное им душеспасительное дело», которого не может не жаждать, душа каждого, беспристрастного и искренно ищущего истину старообрядца.

Продолжим начатые прошлый раз утешительные известия об успехах проповеди православия среди раскола. Они утешительны потому, что служат свидетельством о более и более расширяющейся в последнее время миссионерской деятельности в зараженных расколом местах, о том, что внимание к этой деятельности постепенно пробуждается в нашем духовенстве, что при пособиях, ныне существующих, миссионерство против раскола может быть ведено с желаемым успехом, и что все это служит залогом еще лучших и больших успехов в будущем. Известия же эти мы получаем и от лиц, специально посвятивших себя миссионерской деятельности, и от приходских священников, и от самих присоединившихся из раскола. Приведем, прежде всего, в дополнение к напечатанному перед сим письму из Донской области, новые известия из этого края, изобилующего расколом, полученные нами от достопочтенного деятеля на миссионерском поприще – Е. И. Холостова. Вот что он пишет нам:

«Еще имею возможность пригласить вас на общую радость, 31-го октября, минувшего 1888 г. в хуторе Вифлянцевом (Николаевской станицы) присоединились из беглопоповского толка к православию 23 человека. И здесь, также, как в хуторе Карнауховом⁶, главными двигателями в деле присоединения явились некогда бывшие приверженцы старообрядчества, приготовленные к сему устными собеседованиями о вере православной.

Первая беседа со старообрядцами в хуторе Вифлянцевом, при многочисленном стечении слушателей, была введена мною еще в 1882 году. Передовым собеседником со стороны старообрядцев был уставщик Е. С. Самойлов. Подобно всем старообрядческим начетчикам, он в беседе старался обвинять греко-российскую церковь за отложение ею якобы старых обрядов, особенно чтимых всеми старообрядческими согласиями, а в особенности за отмену двуперстия. На основании толкований на 11-е и 19-е правила Лаодикийского собора я доказал несправедливость такого обвинения, разъяснив, что в различные времена и в древней церкви были различные обряды, установление коих, или же изменение и окончательное отменение прежде существовавших, зависело вполне от распоряжения церковного; и затем я доказал, что правость и истинность церкви не от тех или других, старых или новых обрядов познавается, а единственно от неповрежденного содержания догматов веры без убавления, прибавления и искажения их. После этого мною была обстоятельно доказана важность евангельского и апостольского учения о необходимости для получения спасения принадлежать к церкви Христовой и иметь все богоучрежденные седмь таинств.

Как ни важна была для старообрядцев беседа о церкви и таинствах, но они все-таки по-своему закончили ее вопросом о двуперстии, которые, по их мнению, есть якобы неотложная принадлежность Христовой церкви. Уступая их особенной настойчивости говорить о двуперстии, я в конце беседы прочитал им все то, что говорится о двуперстии в уважаемых ими книгах: О вере, малом и большом Катехизисах, в Стоглавнике и Кирилловой. При этом я особенно старался обратить их внимание на разнообразность содержащихся здесь описаний перстосложения для крестного знамения. Однако и этим они не вразумились, и утверждая, что во всех этих, хотя и разноречивых, описаниях говорится о двуперстии, настойчиво приставали ко мне с вопросом: скажи, – почему в этих книгах не написано о вашем нововводном троеперстии?

– Если бы и действительно троеперстное сложение было нововводное, – отвечал я, – и тогда бы вам этим обрядом, как и другими установленными церковью, не должно гнушаться, если только он не противоречит догматом веры, и тем более из-за него и вообще из-за обрядов не должно бы раздирать церковное единство. Но я докажу вам, что троеперстие не есть и нововводный обряд.

Сказав это, я подал им великий Катехизис и предложил прочитать следующий вопрос: «Како на себе достоит нам честный крест полагати и знаменатися им?» и ответ на него: «Сице знаменаемся им: сложивше убо три персты десныя руки, и возлагаем на чело, так же на живот, и на десное и налевое рамо, глаголюще молитву Иисусову» (Кат. л. 5-й). Когда было прочитано это место, я спросил: сколько перстов по сему требованию великого Катехизиса нужно слагать для ограждения себя крестным знамением?

Старообрядцы, после немалого молчания, ответили: три перста.

Я еще спросил: какие же именно три? Тут мои собеседники завели между собою спор. Одни говорили, что под указанными в Катехизисе тремя перстами должно разуметь великий со двумя малыми; но большинство из них согласилось, что это должны быть те первые три перста, которые слагают для крестного знамения православные. Когда это свидетельство Катехизиса о троеперстии было ими достаточно усвоено, я предложил прочитать еще из книги Кирилловой, из беседы Панагиота с Азимитом, следующее место: «И почто не согбаеши три персты и крестишися десною рукою, егда полагаеши на челе твоем, и не одеваешися оружием креста Господня, но твориши крест обоими персты» (Кирил. л. 235). По прочтении, я спросил их объяснить: чего требует православный Панагиот у латынянина и за что порицает его?

Старообрядцы молчали; никто не хотел отвечать.

Я сказал: Панагиот, како вы и сами видите, не одобряет латинянина за то, что он не совокупляет три перста, когда крестится, а знаменуется только двумя. Таким образом и здесь, в Кирилловой книге, также, как и в Катехизисе патриарха Филарета, говорится именно о троеперстном сложении. Посему напрасно вы утверждаете, будто в старопечатных книгах нет свидетельств в пользу троеперстия.

Потом я показал им изображение троеперстного сложения в древлепечатной книге «Беседы Апостольские» (на л. 5). Это указание весьма изумило их. Сказав им также о троеперстно сложенных десницах святых мощей нетленно почивающих в Киево-Печерской Лавре Божиих угодников, и о древних иконах с таким же перстосложением, я кратко повторил все сказанное о перстосложении и в заключение сказал старообрядцам: напрасно предки ваши, а за ними и все их последователи, из-за таких обрядов, как напр. двуперстное сложение, решились отделиться от единоверия с церковью и с дерзостью ратовать против нее, лишили себя употребления седми спасительных таинств и Богом поставленных епископов, без которых, по свидетельству Блаженного Симеона Солунского, не может быть ни жертвенника, ни раздаяния хиротонии, ни мира, ни крещения, ни даже христианства. (Симеона Сол. л. 104).

Так как в течение всей беседы мои собеседники выражали упорство в расколе и вражду к православной церкви, то я, уезжая от них, скорбел душою, что проповедь моя не коснулась сердец их. Но я судил по наружности; Господь же, зряй на сердце, устроил, что слова мои, как и семя евангельского сеятеля, нашли себе добрую землю в сердцах некоторых слушателей. Это были именно: казак С. И. Вифлянцев, сам упомянутый уставщик Самойлов и некий слепец, казак же, Григорий Захаров.

Впоследствии, С. И. Вифлянцев рассказывал мне: после того, как на собеседовании было показано различие перстосложений по свидетельству самих старопечатных книг, я сперва не хотел верить этому, а решился сам проверить и сличить все те места из старопечатных книг, которые прочитаны были на беседе. Проверив же их тщательно, я убедился, что в нашей церкви до Никона патриарха существовали различные перстосложения. И не только о том, как слагать персты, но и о том, какие персы полагать на чело и прочие члены, говорится в старопечатных книгах разноречиво. Так в слове (при Псалтирях) о крестном знамении велено полагать два перста: «тем же два перста сложив, первое кладет их на главу, или на чело»; в большом же Катехизисе требуется слагать и полагать на главу не два, а три перста: «сложивше убо три перста десныя руки и возлагаем на чело, таже на живот, и на десное и на левое рамо», – точно так, как это делают и все православные. Вот этого сличения достаточно было, чтобы в душе моей возбудилась готовность беспристрастно рассуждать о церкви Христовой, а затем явилось и желание соединения с нею. Тогда же и Самойлов ощутил в душе своей влияние благодати Божией, призывающей его ко спасению. Он прислал мне письмо такого содержания: «Боголюбивый и почтеннейший рачитель благочестия и правых догматов Е. И.! Я, многогрешный, желаю прийти к истинной православной вере Христовой, не от нужды или беды, но единственно из любви ко Христу и Его святой истине, решившись навсегда оставить лжу раскольнического неверия, чтобы ходить во свете без преткновения. Брат мой, ты видишь меня заблудившимся: не оставайся же равнодушен и, в силу Христовой любви, помоги моей бессмертной душе избавиться от муки». В таком же тоне он писал ко мне и еще не раз, приглашая на новое собеседование о вере православной с ним и его собратами. Вот с какою любовью Вифлянцевым и Самойловым принято было и возвращено душеспасительное слово Божие! А третий просветившийся, слепец Григорий, проникся такою горячею любовью к святой церкви, что и двух своих товарищей убеждал не падать духом в равной борьбе с целым обществом раскольников и неослабно стоять за истину. В этом, поистине дивною теплотою веры согретом слепце, можно было ожидать весьма полезного деятеля для церкви Христовой; но, по неисповедимым судьбам Божиим, на сих днях он мирно и с благим упованием окончил жизнь свою, как сын православной церкви.

Итак, возобновились наши беседы с Вифлянцевскими старообрядцами. Благотворному их действию много способствовали противораскольнические сочинения, издаваемые Братством св. Петра митрополита и книжки «Истины», которые раздавались для чтения желающим из старообрядцев, особенно же новоприсоединившимся. Также благотворно влияли и собеседования священников: о. Григория Кузнецова и о. Илария Попова, которые неоднократно, вместе со мной, принимали участие в собеседованиях со старообрядцами. О. Иларий, как приходский священник, кроме своих религиозных собеседований, много содействовал укреплению Вифлянцевских старообрядцев в истине выпискою из Московской единоверческой типографии так называемого «Благовестного Евангелия» и других старопечатных книг. При таких-то благоприятных обстоятельствах дело вразумления заблудших и увенчалось желанным успехом – отречением раскола и присоединением в православие на правилах единоверия, как я уже сказал, более двадцати душ.

Вот и еще плоды миссионерских собеседований. В хуторе Великановом (Чертковской станицы) Лазновский единоверческий священник, о. Феодор Орехов, 24 июля и 12 декабря, минувшего 1888 года, присоединились 13 душ. Не излишне сказать, что о. Феодор, как питомец блаженной памяти о. Евгения Снесарева, хорошо усвоивший его приемы в собеседовании со старообрядцами, успешно подвизается на пользу православной церкви в деле обращения заблудших. В течение минувшего 1888 года он, в вверенном ему приходе, кроме Великановских и Карнауховских старообрядцев, присоединил из раскола, большею частью беглопоповского и поморского толков, более 30-ти человек. Миссионерская деятельность о. Феодора Орехова сделалось известною даже далеко за пределами его прихода. Так преосвященный Серапион, епископ Екатеринославский, просил (в первых числах августа 1887 г.) Донского архиепископа Митрофана (ныне покойного) прислать о. Феодора Орехова в зараженное расколом село Городище (Екатеринославской губ.). Согласно этой просьбе о. Феодор был послан в упомянутое село, и прожил там более полугода. Миссионерские труды его в Городище увенчались присоединением более 30-ти душ из раскола к православию и исходатайствованием открытия здесь единоверческого прихода, куда во священники для обратившихся, по его же (Орехова) указанию, был назначен, состоявший при мне помощником по миссионерству, крестьянин Иосиф Сержанов.

Так ведется дело проповеди противураскольническими деятелями в нашей Донской области. При их собеседованиях одни убеждаются словами их, а другие не верят и, будучи не согласны, уходят, споря между собою (Деян. 28:24–29); но дело проповеди, по елику оно не от человека, а от Бога, не слабеет, а преуспевает на лучшее. Так, в течение минувшего 1888 года в Богоявленском миссионерском округе из раскола к православию присоединилось более полутораста человек, в том числе лично о. Феодором Ореховым присоединено 88 душ. Такое отрадное явление дает полную надежду, что труды каждого православного проповедника, с усердием и любовью подвизающегося в деле обращения заблудших, рано или поздно принесут желанные плоды.

Очень утешило нас известие, полученное с юга же, из полураскольнической Балты, о которой так мало мы слышим. Из этого города, имеющего подобно Москве, незавидную привилегию быть епархиальным градом двух раскольнических епископов – окружнического Сильвестра и противуокружнического Кирилла, один достопочтенный священник, о. Александр Сергеев, пишет нам: «Благодарение Богу, промышляющему о устроении церкви своей на земле! Искренне «Братское Слово» ваше к отпавшим по неразумию от матери своей – православной церкви оказывает свое действие и в городе Балте. Читающие с неподдельным любопытством ваши книги недоумевают, почему они до сих пор не знали того, что им стало теперь очевидным. Будем надеяться, что благодать Св. Духа просветит умы заблудших, согреет сердца их теплотою веры и приведет их в общение с нами, да воспоем хвалу Богу единым сердцем и едиными усты». От всей души присоединяемся к этому благочестивому желанию, и для его осуществления да воздвигнет Бог и здесь усердных и способных деятелей в борьбе с расколом из среды православного духовенства и православных балтских жителей!

Еще один достопочтенный священник из другого далекого края, также сильно зараженного расколом, из Пензенской епархии, о. Петр Мироносицкий, сообщает нам, как он, по званию Благочинного, вознамерился показать другим священникам пример беседы со старообрядцами, присовокупив и свои замечания по поводу этой беседы. Приводим и это достойное внимания письмо:

«Благодать вам, и мир, и радость о Дусе Святе за ваши труды на пользу святой церкви! Вот вам нечто о наших трудах.

12-го февраля я открыл публичную беседу в деревне Озерках моего благочиния, но не моего прихода. В приходской церкви не имелось ничего для ведения полемики, и мне пришлось взять до 5 пудов своих книг. Вот что писал мне потом приходский священник о результатах беседы моей: «На другой день они (т.е. поморцы) составили собор, на котором все перебранились. Одни другим говорили: зачем не пошли беседовать? теперь будут над нами миряне смеяться! В ответ те (коноводы) говорили: да разве можно с ним нам говорить, когда он привез целый воз книг? Если бы приехали те-то и те-то, тогда бы другое было дело. Впрочем, один приезжал какой-то, но только когда ему сказали, что много книг привезено, то он тут же убрался восвояси. Постановили: не приглашать вас никогда к себе на беседу и в случае, если вы откроете беседы где-либо в другом селе, то вызвать из Москвы Зыкова или Надеждина, для чего положили сбор с каждой души». Дозде слова приходского священника. И вот, если явится какой-нибудь Иван Иваныч Зыков, что тогда священник будет делать без книг и руководств? А книг у священников нет, да иные не находят нужным иметь их. Нет! Священнику каждому нужно изучать раскол и быть миссионером на деле. Я дорого бы дал пред сбиранием на беседу за знатока книг, в которых имеются свидетельства на то и на другое; ибо одному никак нельзя разобраться в 5-ти пудовом материале⁷. Да и то неудобно, что, отыскивая свидетельство по книге и сосредотачивая на ней внимание, я теряю мысль, а, пожалуй, теряю и план, заранее составленный, а это может отозваться весьма невыгодно на ходе беседы. Будь же под рукою человек, знакомый с книгами, беседа будет иметь несомненный успех. Я рад, что немного разбудил наших спящих.

Сообщу вам нечто о самой беседе. Она состоялась по вызову раскольников. Между тем, когда я приехал и послал пригласить ко мне на беседу, ответили: далеко квартира, не пойдем! Тогда я велел сказать им: не желают ли принять меня к себе в какой-нибудь дом? Однако пришли ко мне. Стали у порога; а один подошел к столу. Я спросил: Вы желаете со мной побеседовать? Он: какие мы собеседники, плохие! Я сказал, что и сам не из хороших: садись и потолкуем; нас много, и вас много; если мы с тобой чего не разрешим, то спросим других. Он: Нам только объясните: зачем это у вас ныне две церкви – великороссийская и единоверческая, и когда они уставлены? Я: Ответ я тебе дам; но позволь тебе заметить, что ты хочешь рассматривать дело не с начала, а с конца; это непорядок. Он: Нам только это сомнительно. Я: Будто бы только? А позволь тебя спросить, – деды и прадеды ваши, когда отделились от церкви? Ведь при Никоне патриархе? Значит раньше 1800 года, когда утверждены правила Единоверия. Так, или нет? – Так, сказали раскольники. – Ну вот, сказал я, мы с этого-то времени и начнем. Но собеседник, видя, что я перешел на настоящую почву, вышел из-за стола и скорехонько удалился восвояси. Я заметил: видите, братие, собеседник мой удалился по-видимому без причины; но я знаю причину его бегства: он понял, что на то, о чем я сейчас буду говорить, он не даст и не может дать ответа. После этого я начал беседу о вечности и неодоленности церкви, о непередаваемости Божиих обетований. Слушали внимательно и раскольники (поморцы), но не возражали. Потом, по обычаю, попросили сказать о кресте (т.е. о перстосложении). Я начал с великого Катехизиса и разъяснил, сколько мог, все – и историю того и другого перстосложения, и редакции Феодоритова Слова, и Сказание о Мелетии, и постановление Стоглава. Когда, окончив речь о крестном знамении, я хотел начать беседу о таинствах, явился некто Дмитрий Дмитриев, раскольник из с. Мордовского-Качима, бывший мой прихожанин. Он лет 25-ти, и я с ним уже много раз беседовал в одиночку. Сел и повел такую речь: скажи мне проповедь о кресте! Я ответил, что не понимаю, какой проповеди он просит. Он: Скажи поучение о кресте. Я: не о кресте, а вероятно о перстосложении ты желаешь послушать; но я уже говорил об этом сейчас и возвращаться назад не могу. Он: Я может быть сейчас пойду в церковь! потому ты должен оставить 99 овец, а с сотой говорить! Тогда я, не желая остаться безответным, развернул пред ним Катехизис и заставил его читать вопрос: Како на себе достоит крест полагати? Прочитав начало, он стал было уклоняться от дальнейшего чтения; но даже раскольники потребовали, чтобы читал все до конца. Когда я потом предложил ему сложить персты согласно прочитанному наставлению, он стал отказываться, и объявил: мы по Псалтыри складываем! Я сказал: Катехизис древнее предисловие Псалтири; сложи персты и перекрестись по Катехизису! Не складывает. Тогда сидевший рядом старик-раскольник сложил персты по обычаю и начал креститься, полагая, разумеется, на чело два перста. Но я, а за мною и православные заметили ему: не так, дедушка; по Катехизису надо класть на чело три перста, а два пригнуть. Тогда я снова подтвердил кратко прежние мои выводы о перстосложении; а Дмитрий заговорил о падении церкви: «Соль обуяла; должна быть попираема!» По поводу этих слов было сказано мною все, что я читал у о. Павла; привел также из благовестника толкование. Но собеседник мой пришел в неистовство, стал кричать и скоро ушел. Я же, сделав вывод из всего сказанного, закончил беседу, уже в 11 часов ночи, пением молитвы Достойно есть. Православные очень благодарили за обличение лживости раскольнических учителей, нападающих на церковь Христову».

Если бы пример достоуважаемого о. П. Мироносицкого не был у нас таким редким явлением, если бы и все о. о. Благочинные имели такую же заботливость о том, чтобы поощрять подчиненное им духовенство в приходах, зараженных расколом, и к приобретению противураскольнических сочинений, и к внимательному их изучению, и к ведению бесед о расколе, –с самими ли раскольниками, или со своими прихожанами, имеющими постоянные сношения с раскольническим населением, – если бы особенно во всем этом о. о. Благочинные подавали сами пример подчиненному духовенству, тогда миссионерство против раскола несомненно получило бы у нас не только широкое развитие, но и принесло бы действительную и обильную пользу в деле обращения именуемых старообрядцев к православной церкви, и был бы положен конец уклонению православных в раскол. Будем надеяться, что приведенный пример не останется без подражания.

Особенно же утешают нас получаемые время от времени задушевные послания самих бывших старообрядцев о переходе их из раскола в православную церковь. Мы уже познакомили читателей с подобными рукописаниями Зубарева, Угрюмова и некоторых других; скажем здесь о двух недавно полученных письмах такого рода.

Шадринский купец М. И. Афонин пишет к нам:

«Господь наш Иисус Христос сподобил меня, 25 января сего 1889 года, вступить во святую Его церковь, чрез принятие таинства миропомазания в здешней, Шадринской Троицкой Единоверческой церкви. Опишу вам мое обращение в православие, которым я обязан вашему «Братскому Слову» и другим миссионерным книгам.

«Я, Марк Иванович Афонин, Шадринский 2-й гильдии купец 32-х лет, от самого рождения моего состоял в Австрийском расколе. Недавно, именно же во второй половине прошлого 1888 года, возымел я желание прочитать миссионерские книги: «Братское Слово», журнал «Истина» и другие, которые по просьбе моей соблаговолил мне дать для чтения здешний библиотекарь, отец диакон Никольской церкви, В. И. Ионин. И вот, прочитавши, я увидел, что наше Австрийское священство незаконно, не по правилам св. отец основано, и что предки наши, по попущению Божию, были увлечены в погибельный раскол лжеучителями – Аввакумом, Лазарем, Никитою и другими, или лучше духом тьмы, в них действовавшим. Это ясно, как Божий день, для всякого, кто будет беспристрастно читать миссионерские книги. И ссылаются они в своих доводах на древние книги – Толковый Апостол, Кормчую, большой Катехизис, Маргарит, Никона Черные горы, на Веру, Кириллову и много других. Когда я сверил все их ссылки, какие были нужны мне для познания истины, чтобы уразуметь, какое священство истинное, – наше ли Австрийское, или священство православной греко-российской церкви, то увидел, что они правильно сделаны и несомненно доказывают, что Амвросий незаконно принят беглым попом Иеронимом, что и все беглые попы действовали незаконно, безблагодатно, не по воле своих епископов, за что подлежат проклятию по 6-му правилу Гангрского собора, что и вся происходящая от Амвросия иерархия поэтому незаконна, безблагодатна, и пребывание в расколе погибельно. Тогда я обратился к своему Австрийскому попу, живущему здесь в Шадринске, Тарасию Хамкину, поставленному Савватием лжеепископом Московским, с вопросами. 1-й вопрос я предложил такой: по 12-му правилу Карфагенского собора и одного епископа должны судить не менее двенадцати епископов: кто же у нас судил и признал неправославною всю греко-восточную и российскую церковь со всеми ее патриархами, митрополитами, архиепископами и епископами? Хамкин ответил: патриархи сами осудили себя на московском соборе в 1667 году. 2) Я спрашивал: в наших книгах писано, что четыре патриарха, во имя четырех Евангелистов, прибудут до скончания века: есть ли они теперь в греко-восточной церкви? Хамкин ответил: патриархи действительно прибудут до скончания века, они есть и теперь, только еретические, а не действительные. 3) Я спрашивал: В Книге о вере сказано: «кто не слушает четырех патриархов восточной церкви и от них освящаемых, той самого Христа не слушает и отметается от Него»: у нас, Австрийских, есть ли эти патриархи, которых мы должны слушать, как Христа, и где они находятся? Хамкин ответил: у нас нет своих патриархов, а есть они в греко-восточной церкви, только находятся в ереси (значит, находящихся в ереси должно слушать, как самого Христа?!). 4) Я спросил: кто же их, т. е. патриархов, судил, и признал, что они в ереси? Хамкин ответил: предки наши, и мы признали их такими, – и кончено! и нечего тебе спрашивать больше! Однако, я предложил еще и 5-й вопрос: Ты, батюшка, на духу говоришь, что грех называть кого-либо еретиком, и когда спросишь тебя, можно ли великороссийских называть еретиками, то отвечаешь, что великороссийские хотя и находятся в ереси, но называть их еретиками грешно, что они не действительные еретики: как же теперь ты говоришь, что даже все святители греко-российской церкви, патриархи, митрополиты, со всем богоустановленным священным чином, осуждены, как еретики? Хамкин ответил: Ты наелся (т.е. начитался) миссионерских книг, принял дух Никона, да и лезешь ко мне с такими вопросами! Ты меня не учи! А коли много узнал, так ступай в православную церковь! После таких ответов нашего Австрийского попа, данных не от писания, а от своего лживого учительства, и составлявших только лаяние на святую церковь, я убедился еще больше в лживости и беззаконности Австрийского именуемого священства, и не предлагая Хамкину дальнейших вопросов, решился исполнить его совет – идти в православную церковь, правоту которой признавал уже вполне, – и вот, по милости Божией, я имею утешение быть теперь верным ее сыном.

«Извещая вас об этом, приношу вам от души истинную благодарность за труды, которые вы несете на своем издательском поприще: пошли вам, Господи, на многие лета жизни и сил к преуспеянию святого дела – свят слово истины чрез ваше издание!

«Затем, прошу вас простить меня за неграмотность, так как я учился только в приходской школе, а более по воле родителей не был учен. Что неправильно, прошу вас исправить и напечатать в вашем «Братском Слове» сию статью о моем обращении в православную церковь из Австрийского раскола».

Исполнив то и другое желание достопочтенного М. И. Афонина, мы от всей души приветствуем его с освобождением от пагубного раскола и вступлением в святую церковь, равно как не можем не выразить ему искренней благодарности за внимание к нашему смиренному труду: видеть подобное внимание и особенно слышать, что труд наш остается не без пользы, для нас истинное и единственное утешение на нашем тернистом издательском пути…

Другое, доставившее нам живейшую радость, послание получили мы от нашего давнего заочного знакомца, воронковского почтенного гражданина Карамина. Он пишет: «Благодарение Господу Богу! Я вышел наконец из заблуждений раскола, – 23 ноября прошлого года, в Покровском монастыре присоединился к святой соборной и Апостольской церкви на правилах Единоверия; а после меня, в январе месяце (6-го числа) настоящего года присоединились еще восемь человек наши же воронковцы». Д. В. Карамин и в то время, когда был старообрядцем, питал искренне расположение к православной церкви, с отвращением смотрел на происходящие в расколе и в раскольнической иерархии безобразия, горячо сочувствовал лицам, обличавшим эти безобразия и раскрывавшим печатно и словесно истину православия. Таким мы знаем его давно (никогда не видавше его лично), и потому с особенной радостью приняли известие о его вступлении в православную церковь, послужившее добрым примером и для других добрянских старообрядцев, за которыми, можно надеяться, и еще многие последуют.

Это начавшееся среди воронковских старообрядцев движение к Единоверию невольно наводит на мысль о необходимости открытия в Воронке единоверческого храма и прихода, в видах удобнейшего привлечения старообрядцев в Единоверие. В те времена, когда незабвенный император Николай Павлович вводил Единоверие в стародубских посадах и построил в Добрянке Даже две единоверческие церкви, из коих в одной сам слушал литургию, посад Воронок, в котором начало беглопоповству положено еще попом Борисом, оказался одним из наиболее упорных в расколе и не принял Единоверия. Правда потом, в конце царствования императора Николая, когда были принимаемы против раскола особенно строгие меры, и в Воронке открыта (в 1851 г.) единоверческая церковь. Но так как Единоверие в стародубских слободах вводилось тогда большею частью только мерами строгости, то с наступлением нового царствования, когда раскол уже не чувствовал над собою властной руки императора Николая, большинство единоверцев, не искренно оставивших раскол, мало-помалу сделались опять раскольниками, и большая половина посадских единоверческих церквей осталась без прихожан. Та же участь постигла и Воронковскую единоверческую церковь, так что лет двадцать тому назад ее отдали православным, совсем не воронковским жителям, принадлежавшим дотоле к приходу селения Салова. Теперь Единоверие, возникающее и в свободах, не то, что прежде; теперь стародубские старообрядцы идут в него не по принуждению, а по собственному желанию, по убеждению в правоте церкви, и в видах его поддержания и усиления теперь именно желательно открытие здесь единоверческих церквей и приходов. Почему бы и в Воронке не предоставить новообразовавшемуся обществу единоверцев прежнюю единоверческую церковь, которая без сомнения, привлекла бы к себе многих местных старообрядцев, уже значительно поколебавшихся в преданности расколу? Это было бы и делом справедливости: если единоверческий приход в Воронке закрыт был за неимением единоверцев, то он должен быть восстановлен, когда единоверцы явились и есть надежда на умножение числа их. А для нынешних прихожан этой церкви не было бы, конечно, большим обременением возвратиться к прежнему приходу в селении Салове, находящемся от места их жительства всего в пяти верстах. Нет сомнения, что местная епархиальная власть примет все это во внимание, и если только заботится об ослаблении раскола в Стародубье, если только сочувствует успехам Единоверия, или, что тоже, православия (в чем, разумеется, нельзя и сомневаться), то, устранив все могущие встретиться препятствия, не замедлит восстановить в Воронке единоверческую церковь и тем утешить уже существующих теперь воронковских единоверцев и ободрить тех, которые стремятся к Единоверию.

А что нынешние Стародубские единоверцы не то, что единоверцы второго периода истории Единоверия в Стародубье⁸, доказательством этого служит прекрасное и знаменательное торжество, недавно устроенное ими в память исполнившегося столетия со времени освящения единоверческой церкви в Климовском посаде. Климовская единоверческая во имя Успения Пресв. Богородицы церковь, первая в Стародубских слободах, освящена была 23-го февраля 1789 года знаменитым протоиереем Андреем Иоанновым Журавлевым, присланным от Святейшего Синода для устроения Единоверия в Стародубье после того, как дело это по кончине Никодима было замедлено вследствие разных неблагоприятных для него обстоятельств. Это достопамятное для всех их событие, бывшее ровно сто лет тому назад, и пожелали достойным образом отпраздновать слободские единоверцы, избрав для сего воскресный день 5-го марта. В торжественном служении литургии участвовали семь единоверческих священников – из Новозыбкова, Клинцов, Злынки и Митьковки, с тремя диаконами; совершен был крестный ход по всему посаду; а по окончании церковного торжества, староста Климовской Успенской церкви, купец Стефан Феодорович Шведов, пригласил участников торжества в свой дом – вкусить хлеба-соли. Для единоверцев это празднество было великим утешением. Любопытно, что из самих раскольников, в большинстве своем, разумеется, враждебно отнесшихся к торжеству Единоверия, нашлись люди здравомыслящие и беспристрастные, которые даже приняли в нем участие, как напр., климовские жители Е. А. Смирнов и Т. Н. Бокрымов, участвовавший даже в пении с единоверческими певцами. Приветствуя стародубское и всероссийское единоверие со вступлением во второе столетие его существования, пожелаем ему полнейшего преуспеяния в том единении веры и священноначалия со вселенскою православною церковью, которое составляет, и должно составлять, сущность Единоверия по самой его идее, – и да исчезнет, яко дым, тот дух сепаратизма и старообрядия, возводимого в догмат веры, который внушали и внушают ему разные Верховские и Виталии Лебедевы, Шелестовы и Морокины, Филипповы и Шараповы…

Давно не говорили мы о раскольниках, пребывающих в центре всероссийского раскола – древлепрестольной Москве, – и это потому, что здесь, у кормила правления раскольнических церковно-иерархических дел, держимого рукою полуграмотного Савватия, никаких событий, стоящих внимания и вызывающих на размышление, не совершилось, а идут обычные мелкие делишки, которые обделывают именем Савватия и Духовного Совета то Арсентий Иваныч Морозов, то Иван Иваныч Шибаев. И на сей раз приходится говорить о том, как обращаются властители раскола со своими попами, угодными и неугодными.

Мы упоминали уже о закрытии самими раскольниками своей моленной у Тверской заставы, чтобы выпроводить из нее попа Савву, гусляка, до крайности опротивевшего им своими грубыми поступками; упоминали и о том, что Савва начал хлопотать о дозволении служить в моленной Царского, находящейся там же, около Тверской заставы, неподалеку от закрытой. Эта моленная, ныне принадлежащая старшине выборных Рогожского кладбища – Рахманову, есть одна из «указных», т. е. признанных правительством еще в царствование императора Александра первого. Еще две указные моленные существуют на Новом селении, близ Таганки, при доме купца Латрыгина, и в Таганке, при доме Баулина. Во всех этих указанных моленных издавна совершались службы одними уставщиками, и только в недавнее время, злоупотребляя представленною им свободою, раскольники приделали алтари к моленным Латрыгина и Баулина, определили к ним попов, которые теперь и служат здесь свободно. Рахманов же, недавно приобретший моленную Царского, доселе не решался обратить ее в церковь и открыть в ней служение обеден, опасаясь, как бы этим не навлечь на себя ответственности пред гражданскою властью. И попу Савве, когда тот обратился к нему с просьбой об открытии служения в его моленной, Рахманов поэтому отвечал отказом. Но Савва из любимых попов у Савватия и разных заправителей раскола – у члена Духовного Совета Клейменова и попечителей Рогожского Кладбища. Все они, по просьбе Саввы, начали хлопотать пред Рахмановым за этого буйного попа, уверяя, что при известном покровительстве расколу московского начальства никакой опасности по случаю превращения моленной в церковь последовать не может. Рахманов сдался; моленная обращена в церковь, и Савва уже открыл в ней службу. Так ради любимых попов раскольнические власти открывают даже новые приходы, противозаконно обращая в церкви «указные» моленные, известные правительству и дозволенные к существованию, как моленные, а не как церкви, в которых служат не признаваемые правительством раскольнические попы, т.е. гуслицкие мужики, или морозовские фабричные, наряженные мужиком Савватием в священнические ризы.

Между тем и прихожане закрытой моленной, в которой служил Савва, избавившись от этого ненавистного им буйного попа, помышляют теперь об открытии в этой моленной по-прежнему служб: ее домогается купить некий купец Ульянов, с тем, чтобы к празднику Пасхи открыть в ней службы, для чего прихожане подбирают уже подходящего попа.

А вот как обращаются раскольнические власти с нелюбимыми попами. Есть у них поп Григорий Виноградов, – служит он в моленной на Немецком рынке, и состоит даже членом Духовного Совета, но не имеет счастья пользоваться расположением Ивана Иваныча Шибаева и его приближенных: они невзлюбили попа Григория за то, что не согласился принять к себе указанного ими диакона, а особенно за его снисходительные воззрения на православную греко-российскую церковь. Эта вражда к нему началась давно; а в последнее время обнаружилась особенно ясно по следующему случаю. Поп Григорий отдал сына учиться в одно из высших московских училищ. На это враги его взглянули весьма неприязненно, и заметив, что сын его бывает иногда за службой в православной церкви Богоявления Господня, находящейся близ Немецкого рынка, стали выговаривать ему и требовать, чтобы вразумил своего сына. Григорий обиделся, и резко ответил им, чтобы лучше учили своих детей, а в чужие семейные дела не мешались. Тогда последовала жалоба на него в Духовный Совет, с просьбою совсем уволить его от должности. Член Совета Петр Драгунов старался примирить враждующих; но, несмотря на ходатайство такого влиятельного лица, враги попа Григория о примирении и слушать не хотели. Тогда решено было лишить ни в чем не виноватого Григория, получаемого им жалованья и дозволить ему служить только в течение наступившего великого поста, а затем удалить с места.

Читателям известна давно существующая вражда между двумя раскольническими епископами, Паисием Саратовским и Пафнутием Казанским. Пафнутий засел в епархии Паисия, на так называемом Черемшане, где существуют хорошо устроенные раскольнические монастыри, мужской и женский. Паисий несколько раз напоминал Пафнутию, что он поступает противно церковным правилам, воспрещающим под страхом извержения из сана епископу проживать и действовать в епархии другого епископа; но Пафнутий не обращал никакого внимания на замечания Паисия. Сблизившись с богатою девицею Феклой Евдокимовой, владетельницей Черемшана, он и знать не хочет Паисия, и даже ставит попов в его епархии. Паисий не раз жаловался Духовному Совету на эти беззаконные действия Пафнутия, и просил понудить его, чтобы выехал из Черемшана в свою Казанскую епархию; но по милости главных членов Совета, Петра Драгунова и Шибаева, сторонников Пафнутия и недоброжелателей Паисия, на эти жалобы Духовный Совет не обращал внимания. Паисий, видя такое наглое потворство беззаконным действиям Пафнутия, решился сам выехать из Черемшана в Саратов, где купил себе дом и поселился на жительство. Но в недавнее время, вынужденный крайне неприязненными отношениями к нему Пафнутия, он решился единолично издать запрещение Пафнутию от всякого служения доколе не выедет из чужой епархии, и послать ему это запрещение. Пафнутий не обратил на него никакого внимания, и доселе проживает в Черемшане, в постройке Феклы Евдокимовой, совершая служения. Копию запретительной грамоты Паисий прислал в Московский Духовной Совет, с объяснением всех противозаконных действий Пафнутия. Теперь весьма любопытно знать, как отнесется к этому делу Духовный Совет. Уже ли по-прежнему будет мирволить Пафнутию.

Возобновилась и затихшая на время борьба между московскими окружниками и противуокружниками. Поводом к этому послужила изданная Перетрухиным книга «Мир ко внешним», где, в унижение противуокружников, говорится о безобразных действиях противуокружнических пастырей, – о том, как Иосиф изверг Иова Московского и как Иов со своей стороны изверг Иосифа. Но противуокружники хорошо знают, что и пастыри окружников не лучше, – они помнят, что Сильвестр Балтский отстаивает Окружное Послание, находя его содержащим истинное учение, а Савватий Московский со своим Духовным Советом то же Послание предает уничтожению; что Паисий Саратовский запретил Пафнутия Казанского, а Пафнутий и знать не хочет этого запрещения; что называя противуокружнических епископов раздорниками, еретиками и не удостаивая их и имени епископского, окружники в то же время принимают от них даже запрещенных попов без всякого исправления, как наприм., попа Николу, который от своего епископа Иосифа несколько раз был запрещаем за бесстыдные деяния, а Иовом вовсе удален от служения, Духовный Совет, ни что же сумняся, принял без всякого чиноисправления, и Арсентий Морозов предоставил ему поповствовать у себя на фабрике. Имея все это в виду и крайне оскорбленные сочинением Перетрухина, противуокружники пригласили этого последнего на беседу, в надежде нанести ему поражение. Перетрухин принял предложение, и назначено было составить беседу 13-го числа марта месяца в доме члена Духовного Совета Новикова, перешедшего не так давно из противуокружников в общество мнимых окружников. Противуокружники поручили вести беседу состоящему дьячком при попе Илье, Ивану Пуговкину, человеку молодому, но весьма находчивому. На беседу с обоих сторон собралось немало слушателей. Перетрухин явился со своим неразлучным спутником Егором Олениным, были кроме мирян и именуемые духовные лица из общества окружников, – поп Елисей, диакон Иван с Рогожского Кладбища и проч. Из противуокружников на беседе находились известные их начетчики: Завалов, Обухов, сторонники Иосифа, и другие.

Когда все разместились, Пуговкин взял книжку «Ответы иеромонаха Филарета на девятнадцать вопросов Перетрухина» и вычитал из нее следующие слова Перетрухина об Окружном Послании: «Разве не славится во всем мире богословское сочинение Окружного Послания единые святые соборные и апостольские церкви, изданные собором благочестивых епископов в 1862 году, которое якоже пращею разоблачает всякое ложное учение». Прочитавши эти слова, Пуговкин обратился к Перетрухину с вопросом: он ли это писал?

Перетрухин ответил: Это я писал, и от того, что я писал, не откажусь.

Тогда Пуговкин взял другую книгу Перетрухина: «Мир ко внешним», и прочитал из нее совсем противоположный отзыв Перетрухина об Окружном Послании: «все православные христиане никто не должны более сомневаться, что существует Окружное Послание и будто бы преграждает путь к применению, – нет, оно действительно уничтожено для мира церковного, и теперь уже не существует». Прочитавши эти слова, Пуговкин опять спросил Перетрухина: а это писал ты, или кто другой?

Перетрухину сделалось неловко, и он тихим голосом ответил: я писал и это.

Тогда Пуговкин, обратившись к слушателям, сказал: Видите братие! Перетрухин сам себе противоречит: в вопросах к членам господствующей церкви называют Окружное Послание богословским сочинением св. соборной апостольской церкви, разоблачающим как пращею всякое ложное учение, и то же самое Послание в другом своем сочинении объявляет уничтоженным и более несуществующим. Учение св. церкви «двое некако и раздельно не бысть, когда, ниже будет» (Ник. Черн., сл. 23); а окружники двое некако и раздельно учат об Окружном Послании, – то считают его наравне с Евангелием, то уверяют, что оно уничтожено и не существует! Ежели Окружное Послание есть богословское сочинение св. соборной апостольской церкви, то пусть Перетрухин скажет, были ли когда такие примеры, чтобы богословское учение истинной церкви сама же церковь предавала уничтожению. Если такого примера никогда не было, то пусть окружники сознаются, что поступили незаконно, уничтожив Послание.

Перетрухин, крайне смущенный этими меткими замечаниями, не скоро пришел в себя; потом, несколько оправившись, пустился в велеречивые объяснения о том, почему в одном сочинении писал так, а в другом иначе. Но Пуговкин прервал его, сказав: нам твое велеречие не нужно; ты говори прямо, какое мнение считаешь теперь справедливым, – то ли, которое высказано в твоих вопросах, или то, которое находится в книге «Мир ко внешним?»

Перетрухин уклонился и от этого вопроса; пустился в длинное объяснение о том, что в уничтожении Окружного Послания не заключается никакой погрешности; но все его доводы опровергнуты Пуговкиным. Потом он стал доказывать, что Духовный Совет уничтожил не сущность учения Окружного Послания, а бумагу, на которой написано Послание. Пуговкин заметил ему: разве Окружными Посланиями Геннадия патриарха и Кирилла Александрийского мы признаем бумагу, а не написанное на бумаге? Да и ты сам назвал свое Окружное пращею, поражающею еретиков: как же бумага может поражать еретиков?

Тут домохозяин Новиков очень прогневался на Пуговкина и сказал ему: что ты привязался к Окружному! целых два часа от него не отстаешь! Пора перейти к другим вопросам.

Пуговкин ответил ему: ты дал честное слово не вмешиваться в наш разговор: поэтому прошу тебя молчать; иначе мы прекратим беседу.

И так, в продолжение двух часов, шел разговор об Окружном. Пуговкин требовал признания, что, уничтожив Послание, окружники поставили себя в противоречие с самими собой; Перетрухин же сознаваться в этом не хотел, но и защитить себя ничем не мог.

Вообще вопросе об Окружном Послании Перетрухин понес поражение; но, когда потом перешли к вопросу об имени Иисус, вышел полным победителем. Противуокружники утверждали, что якобы Иисус есть ин Бог и церковь греко-российская якобы под сим именем верует в иного Бога. Перетрухин эту нелепую мысль опроверг, разъяснивши, что невозможно было бы принимать от греко-российской церкви ни крещения, ни хиротонии, если бы она под именем Иисуса веровала в другого бога, антихриста. Указывал и на то, что имя сие встречается в древлеписьменных и в древлепечатных книгах. Беседа была, по обычаю, шумная.

Истинные окружники весьма довольны тем, что Перетрухину сильно досталось за защиту уничтожения Окружного Послания. Они называют Перетрухина двоедушным человеком. И он таков действительно: в беседах с противуокружниками, как и в этой беседе, он защищает: имя Иисус, пятипросфирие и проч., не находя в них повреждения веры православной; а в беседах с православными и в своей книге «Меч духовный» за это же самое признает греко-российскую церковь падшею. Но не есть ли это двоедушие?

Скажем в заключение несколько слов о московских беглопоповцах. Недавно проживали у них два беглых попа – Петр Щепетев и Петр Ремизов. Щепетев попался в руки правительства и отослан в свою епархию, в город Тулу, где пред местною духовною властью принес раскаяние в своем бегстве от церкви и служении у раскольников; а Ремизов проживает в Москве, в Новой деревне за Рогожской заставой, и отсюда ездит для служения в разные раскольнические селения к беглопоповцам; московские же беглопоповцы не признают его за настоящего попа и с требами к нему не обращаются: они приобрели себе нового попа, некоего Феодора. Но и с этим потерпели неудачу, – недавно он арестован в то самое время, как служил в расставленной полотняной церкви у одного беглопоповца, живущего близ Бутырской заставы (видно в глазах московской полиции беглые попы не то, что Савватий, который беспрепятственно и торжественно служит, нарядившись в архиерейские облачения, даже бдительно охраняемый полицией). Взятые вместе с попом книги, церковь и все церковные принадлежности беглопоповцы уже успели возвратить за изрядную сумму денег; надеются, что, не поскупившись, возвратят и арестованного попа; но опасаются, что сам он не пожелает возвратиться в раскол, как бывший у них Петр Щепетев, которого они также имели возможность выручить из-под ареста, но который сам решился явиться с повинною к своему законному духовному начальству. Очевидно, – беглые попы вовсе не чета австрийским, – у них все же пробуждается совесть, не то что у этих последних…

Нашим читателям известно, что в Москве, у раскольников Австрийского согласия, существует Братство, имеющее себя «Братством честнаго креста» и поставившее своею задачею защищать всеми доступными для него средствами раскол, и именно Австрийское согласие, и еще частнее – согласие австрийцев, приемлющих Окружное Послание. Таким образом, Братство это имеет целью – вести борьбу не только против православной церкви, что прежде всего имеется в виду, не только против беспоповства, но даже и против своих австрийцев, противуокружников и полуокружников. Братство учреждено, разумеется, в подражание православным противураскольническим Братствам и для противодействия им. Любопытно следующее отличие его от этих последних: тогда как православные Братства учреждаются, председательствуются и руководятся в своей деятельности, как и следует церковным Братствам, духовными лицами, в раскольническом, напротив, и учредители, и должностные лица, и члены – все миряне. Савватий не дал и благословения на учреждение Братства, которое, значит, и не нуждается для своего существования в его благословении, выражая тем полное презрение и к этому жалкому владыке и к его благословению, действительно ничего не значащему, ибо лицам, подобным Савватию, сказано: «Прокляну благословение ваше». Прочие раскольнические именуемые епископы также не принимают никакого участия в Братстве, – даже Сильвестр Балтский, окружник, по-видимому, прекратил свои сношения с ним. Председательствует в нем прославившийся на беседах своею крайнею бестолковостью цеховой Боев, секретарствует рифмоплет Бриллиантов, а членствуют разные Антоны Егоровы. Однако же Братство действует, – по крайней мере само говорит о себе, что действует. В третью неделю великого поста оно справляло в квартире некоего В. Михайлова свой праздник и имело общее собрание, на котором присутствовало до сорока человек старообрядцев из мещан и крестьян: здесь-то Бриллиантов, в своем годичном отчете, прославлял деятельность Братства. В особую заслугу ему поставлялось то, что братчики вели беседы с противуокружниками. Мы знаем, что противуокружники умеют говорить с окружниками и победоносно поражают их, поставляя им на вид явное противоречие, в какое они поставили себя, признавая Окружное Послание содержащим истинное, святоотеческое учение, и несколько раз подвергнув запрещению и уничтожению это сочинение с содержащимся в нем святоотеческим учением; однако, по свидетельству прочитанного Бриллиантовым отчета, братчики своими беседами успели якобы превратить нескольких противуокружников в окружники. Потом прославлялся в отчете Иван Иголкин, – тот самый, что теперь поповствует в Городце, – за совершенную им по поручению Братства поездку в село Кимру (Тверской губ.) для беседы с православным миссионером, священником Шавровым. Но для нас особенно интересно сделанное в отчете исчисление сочинений, изданных и даже только еще приготовляемых к изданию раскольническим Братством на защиту раскола, если только можно назвать сочинениями издаваемые им тощенькие ничтожные тетрадки. Оказывается, что издано «Возражение на замечания архимандрита Павла на книгу, известную под именем Вопросов Никодима», и готовятся: «Разбор ответов Н. Субботина на пять вопросов, поданных старообрядцами иеромонаху Пафнутию» и «Изобличение постановлений о расколе и единоверии Казанского собора православных епископов». Не знаем, будем ли мы иметь возможность и удовольствие читать эти приготовляемые к изданию и столь близко нас касающиеся произведения г-д братчиков, так, как и изданное уже сочинение против «Замечаний» о. архим. Павла на Вопросы Никодима остается доселе неизвестным. Да, нужно признаться, что творение таких «писателей» как г-да Боев, Бриллиантов, Антон Егоров и проч., если только им принадлежат упомянутые тетрадки, не представляют и интереса. Здесь достойно внимания только то, чем вызваны эти сочинения, против чего они направлены, и что, значит, по сознанию самих раскольников, особенно опасно для раскола, наносить поражение ему в самых его основаниях и потому необходимо требует с их стороны хоть какого-нибудь возражения, или опровержения. Сколько лет они твердили, что вот православные доселе не могут дать ответа на «Вопросы Никодима!» Однако ответы явились и ясно показали совершенную несостоятельность, заимствованных большею частью у беспоповца Денисова, Вопросов бывшего поповца Никодима. Понятно, что раскольникам-поповцам хочется что-нибудь возразить против этих ответов. Много времени также раскольники кричали, что вот-де Святейший Синод доселе не может ответить на вопросы, поданные ими Пафнутию и чрез него препровожденные в Синод, а в действительности, составленные самим же перебежчиком Пафнутием и Святейшему Синоду вовсе неизвестные. И на эти вопросы появились ответы, обличившие всю их неправду. Понятно опять, что раскольникам хочется что-нибудь возразить и против этих ответов. Наконец, постановления Казанского съезда православных епископов, так ясно и точно определили истинные отношения, существующие и долженствующие существовать между единоверием и православием, что любимые раскольнические толки о том, будто единоверцы и православные составляют две различные церкви, будто первые унижены в сравнении с последними, состоят под клятвою, осыпаны порицаниями полемистов за свои обряды и т.п., – все эти толки, к которым раскольники обыкновенно прибегали в беседах с православными и единоверцами, теперь в виду столь ясного и положительного разъяснения самою церковною властию действительных отношений единоверия к православию, утратили всякое значение, и раскольники лишились, можно сказать, последнего из наиболее удобных возражений против церкви. Понятно, что им захотелось соорудить какое-то даже «Изобличение» (!?) постановлений Казанского собора православных епископов. Но между хотением, между желанием и исполнением желания есть великое различие. Мы сказали уже, что сочинения г-д братчиков не могут представлять ничего серьезного, и повторяем, что они любопытны только и не лишены значения как невольное признание со стороны раскольников нанесенного расколу чувствительного поражения разбором Никодимовых вопросов, ответами на Пафнутиевские вопросы и особенно постановлениями Казанского собора епископов, утвержденными Святейшим Синодом.

Есть однако же одно изданное Братством и упоминаемое в отчете сочинение, которое заслуживает с нашей стороны полного внимания, так как в нем братчики говорят о деле, им хорошо известном, и говорят, очевидно, полную правду. Сочинение это называется: «В Московский Духовный Совет от московского старообрядческого Братства имени честнаго и животворящего креста Господня всенижайшее предложение». Мы считаем не излишним поближе познакомить читателей с этим во многих отношениях любопытным сочинением. Начинается оно выписками свидетельств из Св. Писания и отеческих творений о том, что необходимо следует иметь всякое тщание о соблюдении священных правил и что на всех, «в небрежении полагающих священные правила», от святых отец изречена страшная клятва. Затем именуемые братчики, обращаясь к Духовному Совету, говорят: «Но у нас, то есть в обществе старообрядцев, соборные правила св. Апостол и св. отец ни во что не вменяются, не только мирянами, но и некоторыми пастырями нашими; обряды и предания св. древлеправославной церкви едва ли не везде разрушаются и в грех не вменяются⁹, уже божественная служба во многих священных храмах с некоторым нарушением церковного устава совершается, конечно по собственному произволу причта и сильных людей нынешнего мира, прилежащих более к угождению плоти, а не ко спасению души. А все это происходит, ово от неведения писания и божественных законов, оно от насилия инославных властей, ово же от ухищрения новых учителей, которые извращают во многом божественное писание в своих новейших книжках, каковы книжки Павла Прусского с его учениками, имже не мало ныне безусловно последуют из наших христиан. А более сего сия вся проистекают от нерадения и совершенной беспечности наших духовных властей, и некоторые от этого сами болят сим недугом, и более из них пекутся не о спасении своих и наших душ, а о приобретении временных сластей и богатства. И того ради ныне прилично есть к ним изрещи пророческое речение сие: »и жрецы Его (Господни) отвергошася закона моего, и оскверниша святая моя, между святым и сквернавым не различаху, и между нечистым и чистым не разделяху» (Иезек. гл. 22) …

За сим в «Предложении» исчисляются некоторые из важнейших нарушений церковных уставов и канонов, примечаемые Братством в современном старообрядчестве и поставляемые на вид Духовному Совету. Остановимся пока здесь, на этом любопытном вступлении в «Предложение». Известно, что раскольники особенно сильно нападают на православных вообще и на православное духовенство в частности за не вполне истовое отправление церковных служб, за нарушение постов и другие отступления от церковных правил и уставов, и в этом именно поставляют одну из главных причин своего отделения и отчуждения от церкви, своих же «християн», и особенно своих пастырей наипаче восхваляют за истовое и точное соблюдение всех «древлеправославных» уставов и святоотеческих канонов, поставляя свое духовенство в пример православному. Никогда не думая защищать слабости и недостатки, примечаемые в православном обществе и в православном духовенстве, доказывая только, что вины частных людей никак не могут быть поставляемы в вину всей церкви и служит предлогом к отделению от церкви, мы обыкновенно замечаем старообрядцам, что они тем не менее имеют право указывать на недостатки православных и православного духовенства в оправдание своего от церкви отделения, что в их собственной среде и особенно в среде их именуемого духовенства примечаются не меньшие недостатки и несомненно большие нарушения существенно важных церковных правил. Замечания эти, разумеется, принимались раскольниками с недоверием, считались чуть не клеветой, хотя они основывались на несомненных примерах и событиях. Но вот теперь сами старообрядцы, – не один кто-нибудь из старообрядцев, а целое общество, целое Братство,– свидетельствуют, и свидетельствуют пред своими духовными властями, пред своим Духовным Советом, что в их старообрядческом обществе «соборные правила св. Апостол и св. отец ни во что не вменяются не только мирянами, но и некоторыми пастырями, обряды и предания их древлеправославной церкви «едва ли не везде разрушаются», и это разрушение древлеправославных обрядов и преданий даже «и в грех не вменяется», что даже и божественная служба «совершается с нарушением церковного устава»! Нужно ли искать лучшего свидетельства о том, что наши старообрядцы, кичащиеся строгим соблюдением своих уставов и обрядов и поставляющие это соблюдение сущностью самой веры, в действительности, «разрушают их едва ли не везде» и в самой даже «божественной службе», когда это именно они сами о себе свидетельствуют? Правда, и тут они желают часть вины сложить, по пословице, с больной головы на здоровую, – говорят, что причиною «разрушения» в старообрядчестве древлеправославных уставов и обрядов служат между прочим «насилие инославных властей» и «ухищрения новых учителей, которые извращают (?!) во многом божественное писание в своих новейших книжках, каковы книжки Павла Прусского с его учениками». Но нелепость этого объяснения очевидна сама собою. Ну каким образом «насилие инославных властей» может внести в старообрядчество «разрушение уставов и преданий?» Когда и существовало «насилие», оно только побуждало раскольников еще крепче держаться своих обрядов и уставов. А теперь где это насилие? Не стыдно ли особенно говорить о «насилии инославных властей» старообрядчеству в Москве, которую, разумеется, «предложение» московских братчиков имеет в виду по преимуществу, когда всякому известно, что в Москве раскол пользуется даже особым покровительством «инославной» власти и благодетельная полиция тщательно ограждает разных Савватиев во время совершения их торжественных служений? Еще нелепее указание на православных писателей и преимущественно о. архим. Павла, что будто они виноваты в том, что современное старообрядчество повсюду «разрушает» древлеправославные уставы и обряды. Где же эти писатели и особенно о. Павел учат нарушать церковные уставы и обряды? Пусть укажут это гг. братчики. И как православные писатели могут иметь влияние на то, что творится в старообрядческом обществе? Братчики проговорились, что «книжкам Павла Прусского и его учеников» ныне многие старообрядцы «безусловно последуют». Но эти лица, безусловно последующие сим книжкам, не могут уже считаться и старообрядцами, поэтому братчики напрасно и говорят об них. Они изволили упомянуть еще, будто православные писатели «извращают во многом Божественное писание в своих книжках». Но если им понадобилось упомянуть о развратителях Божественного писания, своими книжками еще более совращающих старообрядчество с правого пути, так они должны бы назвать своего Швецова, открытою главою проповедующего в своих сочинениях злые и нечестивейшие ереси, которыми погубляет он души своих читателей и почитателей. Видно, впрочем, что и сами братчики, упомянув здесь о «насилии инославных властей», и о книжках православных писателей, чувствовали, что говорят неправду, ибо вслед затем с похвальной откровенностью признаются, что главные виновники развращения в современном старообрядчестве – сами старообрядческие духовные власти. «А более всего (пишут они) сия вся проистекают от нерадения и совершенной беспечности наших духовных властей, и некоторые от сих сами болят сим недугом, и более из них пекутся не о спасении своих и наших душ, а о приобретении временных сластей и богатств». Так вот истинные развратители старообрядчества, – и вот рекомендация, данная самими старообрядцами их духовенству, которое некоторые близорукие люди даже из православных, а особенно разные г-да Морокины, хотят поставить в пример православному духовенству…

Посмотрим теперь, какие важнейшие нарушения церковных правил и уставов современным старообрядчеством указаны братчиками в их «Предложении» Духовному Совету. Приводим подлинный текст «предложения».

Первое нарушение.

Правила 4 четвертого всел. соб., 18, 20 и 22 седьмого вселенского собора повелевают иноками и инокинями находиться в тех местах, в которых отреклись от мира, не выходить без нужды из монастыря, не ночевать в нее оного, без необходимой надобности и по произволу не ходить по городам. Но у нас ныне иноки и инокини живут по многим местам без надзора духовных высших властей в полном самоволии и бесчинии, среди всех соблазнов мира, и не имея у себя ничего общего и законного монастырского порядка; нет, нет у них не игуменов пекущихся о них добре, ни икономов, ни соборных старцев, надзирающих за порядком братии и нужнейших расходов и приходов и других духовных дел в обителях оных. И сие ради житие оных до конца растлевается и разоряется, и руганью достойно является пред всем миром, и страшному поруганию подвергается.

Второе нарушение.

Правила 10 и 45 св. Апостол и 9 св. Тимофея Александрийского строго воспрещают всем православным христианам молиться вкупе с еретиками, или в церкви, или в дому. Но у нас ныне, не имея страха Божия, часто общение имеют везде с еретиками, – в домах, или храмах, и не считают за грех это преступление.

Третье нарушение.

Правило 69 св. Апостол и 19 Гангрского соб. посты разрешат страшного воспрещают соборне и за нарушение сих канонов проклятию предают всех противящихся сим и ровняют с жидами таковых; но у нас многие ныне дерзостно нарушают это апостольское и отеческое указание, противятся определению их правил конечно, и остаются безнаказанны от излишней снисходительности наших пастырей.

Четвертое нарушение.

Правило 69, 70 и 71 шестого всел. собора¹⁰ 19 до Лаодикийского соб. и определение отцов стоглавого собора, гл. 16 и 38, строго воспрещают входить во св. алтарь недостойным, и всем мирянам и причетникам повелевается стоять во время божественной службы со страхом Божиим и петь с умилением и сокрушением сердца. Но у нас многие ныне не только миряне, но и иноки и причетники, о, коль со многим бесстрашием стоят и празднословят и на смех друг друга подвизают во св. храме, даже и в алтаре, и входят, и исходят отовсюду весьма безвременно; а к тому же неции и крестное знамение полагают на себя неистово, но махающе семо и овамо, не на спасение себе, а на радость бесом. И еще почти во всех молитвенных храмах нашего града имеется обычай в самое это время (?) производит тарелочный сбор денег, и чрез что происходит шум и суета и тем нарушают спокойствие и тишину молящихся Богу, в противность устава св. церкви и непременных ее законов: ибо проклят творяй дело Божие с небрежением.

Пятое нарушение.

Правила 29 шест. всел. соб. и 48 карфаг. соб. строго воспрещают презвитерам и другим священнослужителям божественную службу совершать, если они не алчны суть¹¹; а большой устав церковный предписывает всем инокам и мирянам всякое духовное дело совершать в свое время по определению св. отец, а особенно божественную службу совершать, и трапезу поставлять должно в непременно нарочито указанную для сего годину… Но у нас же ныне многие священнослужители всенощное бдение совершают вечером, в утренних молитвах лгут пред Богом, яко же диакон глаголет: исполним утренние молитвы наша, но утра еще нет. А по окончании всенощной мнози ужинают, а полунощницу читают утром, а потом служат обедню не алчны, и тем нарушают вышеуказанные каноны и устав церковный, в котором писано есть сице: «самочинник не может спастись» (Стогл. Гл. 11)

Шестое нарушение.

Правила св. Апост. 42, 43 и 54 шест. всел. соб.¹² и проч. строго воспрещают всем христианам входить в корчемницы и на игрища народные и упиваться безмерно, и упражняться в бесовских делах, христианам служить демонам, а особенно причетникам и детям их отнюдь не должно на сих игрищах быть никогда… Но у нас ныне многие с нерадением это узаконение отревают и упражняются вкупе с неверными заедино, вместо храмов Божиих посещают капища бахуса, училища разврата, кабаки и трактиры, и погибают как скоты и звери без христианского напутствия.

Седьмое нарушение.

Правила 96 шестого всел. соб.¹³ по толкованию Зонары и повелению отцов стоглавого собора, гл. 40, и Кормчая лист 388, строго воспрещают всем христианам власы брад своих подстригати, или брити, и страшно претят творящим такое поругание образу человеческому. Но у нас ныне многие и не обращают внимания на такое повеление, которые, как и все прочие должны храниться неизменно, а сколь важно хранение сей заповеди, то примером этому служат св. Антоний, Иоанн и Евстафий, которые ни за что не согласились лишиться своих брад, невзирая на повеление князя Олгерда и приняли мученическую кончину¹⁴. А кстати сказать и о женских излишних и бесчинных украшениях и одеяниях, как свойственных мужам, которые 62 правилом шестого всел. соб. строго осуждаются; а особенно чуждо и богомерзко есть в иностранных и пышных одеждах ходить во св. храм для молитвы всем мужем и женам, потому что здесь мы должны Бога молить, а не людей блазнить и привлекать на себя взоры немощных. Но у нас многие ныне, о коль дерзостно! нарушают сей благочестивый обычай христианский, не лучше нечестивых в сем беззаконном и блудолюбном обычае упражняются и с немалым трудом стоят и кланяются, как окованные узники в этих странных и непристойных христианскому роду костюмах, яве в поругание Богу и в угождение сатаны, начальнику обесчиния и всякого нечестия¹⁵; кроме сего женский пол невозбранно допускается в храмы Божии, в особенности на Рогожском Кладбище, с надетыми на главах шляпами и шапками, чем вельми возмущается христианская совесть. И все это остается без малейшего замечания от наших пастырей, по их излишней доброте, или потому, что у некоторых есть свои дети и домашнии их прежде иных являются поругателями священных сих законных и богоугодных преданий св. церкви и ее непременного устава.

Восьмое нарушение.

Божественные каноны 8 перв. всел. соб. и 95 шест. всел. соб. ясно определяют во св. церковь принимать еретиков посредством трех чинов: св. крещения, св. миропомазания и проклятия всех ересей с предварительным к сему предуготовлением, кроме нужды всякие. Но у нас некоторые священнослужители не соблюдают и этого отеческого определения, и еретиков второго чина принимают без должного поста и молитвы, а некоторые, как говорят, третьим чином приобщают их, и присовокупляют свои слова к этому: так должно и быть¹⁶. А раздорники¹⁷, подлежащие третьему чину по 1-му пр. Васил. Велик. вступают в общение с нами без всякого должного чиноположения, что и странно есть и законопреступно, на претыкание и на соблазн многим любящим истинное благочестие.

Девятое нарушение.

Проклятый есть обычай, воеже со псами во единой храмине христианом жити и ясти всякую скверну, а особенно курить табак и питаться дымом на повреждение человеческое, что неестественно и странно вельми; и необычно сие дело и чуждо есть христианам, знающим Бога и Его закон, упражняться в этом нечестивом занятии, како позорном для всех христиан, за который от прежде бывших царей было страшное телесное наказание¹⁸; а посему многие от сих ныне не ходят во св. храмы молиться Богу, потому что они без курения табака не могут пробыть и единого часа. А некоторые из причетников и дети наших некоторых пастырей занимаются этою мерзостью. Может быть поэтому они и небрегут ни о чем, и ускоряют службу церковную, и совершают ю безвременно, поют и читают небрежно, оставляют поучение, благословение хлебов и маслопомазание. Пастыри наши может быть по излишней своей доброте не наказывают никого за сие, а через это человекоугодие поощряются и распространяются такие нечестивые законопреступления. А затем и некоторые духовные отцы наши впали в сластолюбие и безвременное некоторых напитков употребление, а может быть чрез это они и не свободны заниматься поучением к своему народу во дни праздничные, как требуют от них закон и долг звания по правилам св. Апостол и св. соборов.

Десятое нарушение.

Правила 3 первого всел. соб. 18 и 9 (?) седьмого всел. соб. строго воспрещают епископу, презвитеру и диакону и всем инокам и причетникам, неимущим своих жен, иметь сожительствующих своих жен у себя в одном дому, а 25 пр. четвертого всел. соб. предписывает епархии праздной без епископа не быть более трех месяцев… Но у нас ныне все эти правила нарушаются посредством таких мирских людей, которые, не зная закона Божия и очернившие свою совесть бесчестными страстьми, и не стыдясь своего недостоинства¹⁹, дерзают поставлять худую свою волю выше благоизволения всех духовных наших властей, которые нередко как пленники ныне у нас находятся в зависимости у сильных людей мира сего²⁰. А посему наша св. церковь не утверждается, но паче разоряется от таких неправильных деятелей. «И поставиша себе юноши за князи и ругателей, да обладают ими, и ругатели господствовати будут ими» (Исаия гл. 3).

В заключение своего «предложения» братчики делают выдержку из прошения Афанасия, именовавшего себя епископом Саратовским и просят именуемый Духовный Совет: «1) сделать соборное постановление, чтобы уставы и чиноположения церковные исполнялись согласно с правилами св. отец и местных обычаев, как оныя исполнялись первоначально в древлеправославной Ветковской церкви, Иргизских монастырях и на Рогожском Кладбище свято и неизменно; 2) московским гражданам древлеправославного исповедания поставить в обязанность брад не брити и не постригати, немецкое платье как мужскому, так и женскому полу без нужды (?) не носить²¹; 3) внушить древлеправославным христианам, чтобы они детей своих танцам и пляскам не учили; 4) никто бы из христиан не дерзал курить и нюхать табак под страхом отлучения от церкви; 5) вменить в обязанность дрелеправославным христианам, чтобы во вторник и четверг, против среды и пятка, бываемые собрания (?) не продолжать далее полунощи, и вечерей после двенадцати часов не творить; и 6) в ястии и питии с иноверными и неверными православные христиане без всякой нужды не собирались бы и из своих домов ясти и пити в гостинницы не ходили бы"…

Итако, (заканчивают свое Предложение братчики) да паки молим вас, то есть Духовный Совет, да научите отныне вверенную Богом вам паству, не нарушать закон ради прихотей человеческих. Ибо Бог рассыплет кости человекоугодникам (Псал. 52).

«При сем повергаем главы своя к стопам вашим и просим прощения и благословения члены старообрядческого Братства имени честнаго и животворящего креста Господня в Москве» (следуют подписи).

В своих заключительных шести пунктах г.г. братчики как всякий может видеть, далеко не исчерпали выше изложенные «нарушения» древлеправославных уставов и правил, разные погрешности и недостатки, в которых с такой откровенностью обличают «своих християн» и своих духовных пастырей. А нельзя не заметить, что в этих обличениях они представили чрезвычайно мрачную картину религиозно-нравственного состояния, в каком, по их признанию, находится современное старообрядчество и особенно старообрядческое именуемое духовенство. Мы не станем говорить подробно о нравственных недостатках, хотя г-да братчики, отличающиеся, должно быть, высокими качествами нравственности и непричастные никаким порокам, отзываются чрезвычайно резко о нравственном состоянии старообрядчества, утверждая, что нынешние старообрядцы, «вместо храмов Божиих» любят посещать «канища Бахуса, училища разврата, кабаки и трактиры, и погибают как скоты и звери без христианского напутствия», что сами духовные отцы их «впали в сластолюбие и безвременное некоторых (?) напитков употребление», что у них нарушаются даже правила, возбраняющие епископам «иметь сожительствующих жен у себя в одном дому"… Пусть во всем этом обличают раскольнических владык, попов, причетников и мирян хорошо знакомые с ними и, должно быть, признающие себя в праве обличать их, г-да Боевы, Бриллиантовы, Антоны Егоровы. Достаточно обратить внимание только на нарушение старообрядцами даже таких нравственных требований, которым они усвояли доселе существенное значение в религиозной жизни, значение догматов веры: по свидетельству братчиков, старообрядцы дошли до того, что «не обращают уже внимания» на строгую, огражденную тяжкими прещениями заповедь стоглава о не бритии брад и усов, значит бреют и постригают бороды и усы, что доселе считалось у них великою ересью; в церковь Божию являются в модных «неприличных христианскому роду костюмах», в поругание Богу и в угождение сатане», а женский пол стоит в церкви «с надетыми на главах шляпами и шапками», что строжайшим образом было воспрещаемо доселе, как «поругание священных правил св. церкви и ее непременного устава»; открыто нарушают посты, строгим соблюдением которых доселе так кичились пред православными; даже «проклятый обычай» курения табаку так распространился между ними, что «сею мерзостию» занимают уже и лица, принадлежащие к клиру, – «причетники и дети некоторых пастырей"… Даже нам, со стороны, прискорбно слышать о таком упадке нравственности в старообрядчестве, и мы готовы видеть в нем Божие наказание старообрядцам за то, что они всегда со злорадством указывали на частные примеры нравственных послаблений в православном обществе, как на законную якобы причину своего отделения от церкви, дозволяющей будто бы такие послабления, и что всегда фарисейски гордились своею наружною праведностью, – строгими пощениями, неизменным употреблением «древлеправославных» одежд не только в домах молитвы, но и в житейском быту, тщательным сохранением своих брад от постризала, отвращением от погибельных зелий – табаку и чаю (о котором братчики не дерзнули уже и помянуть)… Мняйся стояти, да блюдется, да не падет!

Но всего примечательнее и всего важнее указанные в обличениях г-д братчиков поистине удивительные «нарушения» современными старообрядцами «древлеправославных» обрядов и церковных уставов, в соблюдении которых они однако полагают самую сущность веры и за мнимое нарушение которых именно и отделяются от церкви. Минуя указанное братчиками и давно известное общее расстройство так называемого церковного порядка и управления, особенно у нынешних поповцев, имеющих свою иерархию, – расстройство, достигшее до такой крайности, что в их монастырях нет теперь ни порядочных «игуменов, ни инокомов, ни соборных старцев», а монахи и монахини составляют позор поругание пред всем миром, – и что сами их «владыки» находятся, «как пленники», в руках «мирских людей, не знающих закона Божия и очернивших свою совесть бесчестными страстьми», – мы укажем собственно на расстройство в богослужении, чинностию и строгою уставностью которого старообрядцы по преимуществу кичатся, – расстройство, какого трудно было и ожидать. Оказывается, по свидетельству братчиков, хорошо знающих дело, что у нынешних старообрядцев всенощные бдения совершаются не утром, а с вечера, вообще церковные службы отправляются «безвременно и ускоренно», «поют и читают небрежно, оставляют поучение, благословение хлебов и маслопомазание», словом произвольно делают всякие отступления от церковного устава; оказывается, что у них, не смея сделать поклона якобы в неуставленное время, «не только миряне, но и иноки и причетники со многим бесстрашием стоят и празднословят и на смех друг друга подвизают во св. храме, даже и в алтаре, и входят и исходят отсюду весьма безвременно». О безвременных шатаниях раскольников во время службы и о бесчинном стоянии в церкви, правда, мы знали и прежде; но вот что поистине неожиданно и поразительно: по свидетельству таких достоверных свидетелей, как раскольнические братчики, нынешние старообрядцы даже «и крестное знамение полагают на себе неистово, но махающе семо и овамо, не на спасение себе, а на радость бесам». И так и основной догмат старообрядчества – крестное знамение нынешние старообрядцы не оставили без «нарушения»! Ужели же после этого старообрядцы не прекратят своих укоризн православным за некоторые отступления от церковных уставов, и сами так открыто нарушая эти уставы, будут по-прежнему указывать в сих отступлениях якобы законную причину своего отделения от церкви? Имея в руках «Предложение» раскольнического Братства раскольническому Духовному Совету, ведь каждый православный имеет право сказать обличителю раскольнику: врачю! исцелися сам!

«Предложение» свое братчики не только представили Духовному Совету, но и разослали в копиях ко всем старообрядческим «владыкам», послали даже в Белую Криницу к Афанасию. Слышно, что Афанасий и два из российских именуемых епископов – Виктор Уральский и Паисий Саратовский прислали Братству благодарственные письма за его ревность по «древлеправославию»; но остальные «владыки» молчат, – даже и Сильвестр Балтский, считавшийся покровителем и благоприятелем братчиков, не ответил им ни слова, очевидно, не желая более иметь с ними сношений. Но как же, однако, поступит с «Предложением» Духовных Совет, на суд и внимание которого оно именно представлено? Ужели оставить дело без всякого движения? Или члены Совета, особенно светские, которых так близко касается «Предложение», ограничатся тем, что найдут окольные пути хорошенько проучить дерзких братчиков, слишком откровенно разоблачивших на позор миру гниющие язвы современного старообрядчества? – Все это любопытно будет видеть.

Сообщим теперь о некоторых старообрядческих делах в Москве, которые, кстати, служат подтверждением сказанного в «Предложении».

Закрытая самими старообрядцами, ради избавления от ненавистного им попа Саввы, моленная у Тверской заставы, открывается опять, и опять для служения того же попа Саввы, так как ее приобрели в собственность сторонники этого попа – Ульянов и Смирнов. Бедные прихожане, прибегавше к таким крайним мерам для избавления от Саввы, не знают теперь что и делать. Думают жаловаться на него Савватию; но и сами знают, что на Савватия плохая надежда, что он, по справедливому замечанию братчиков, как пленник в руках Шибаева, Медведева, Новикова, которые в самых собраниях Совета, не обращая никакого внимания на присутствие «владыки», прибегают к площадной брани. Не очень давно они ругательски бранили в Совете ими же привлеченных к ответственности попа Епифания и старика-дьякона Василия, подверженных слабости винопития, по свидетельству тех же братчиков, сильно распространенной в раскольническом духовенстве. Епифаний брат известного попа Петра Драгунова, старейшего члена Духовного Совета, – и Петр не мог даже слушать, как Новиков с товарищами поносили его брата, – вынужден был уйти из Совета. А еще один из пленителей Савватия, «незнающих закона Божия», г-н Арсентий Морозов, страдающий манией распространения раскольнических попов, не дает покоя своему «владыке», присылая то и дело своих фабричных для поставления в священные саны, – и, к ужасу самих фабричных, заставляет их насильно идти в попы. Так недавно обрушился он милостью на одного фабричного, гусляка из деревни Авсюнина, и повелел ему быть попом. Рабочий взмолился, – со слезами просил освободить его от этой милости. Но грозный владетель фабрики объявил ему, что, если не послушается, будет немедленно удален с места. И бедный невольник, обремененный семейством, согласился. Ликующий Арсентий Иваныч послал его к Савватию с приказанием поставить в попы: и этот другой невольник, или пленник, тоже повиновался беспрекословно. И вот явился новый раскольнической поп, но не имеющий прихода и оплакивающий. свою участь. Таковы порядки в пресловутой Белокриницкой иерархии, которую, повторяем, иные близорукие писатели поставляют в образец для православной. Г-да братчики говорят об этих порядках несомненную правду…

Сообщим в заключение существующие у московских старообрядцев слухи еще об одном обличителе временщиков раскола – беглеце Пафнутие. Мы уже говорили, что Пафнутий живет теперь в Белой Кринице, в особом домике, близ монастыря, и что он сильно восстал против еретических писаний Онисима Швецова. Письма об ересях Швецова, с резкими, но вполне основательными замечаниями, он не редко пишет теперь в Москву. Кстати, он нашел теперь и другого лжеучителя, проделки которого, признал необходимым обличать перед старообрядцами, – известного жида – Карловича, издателя мнимых «Исторических исследований» о расколе. Карлович, после скитаний по разным местам, поселился теперь в Климоуцах, по соседству с Белой Криницей, и этим дал возможность Пафнутию лично узнать, что за персона этот Карлович. И вот в своих письмах Пафнутий громит и Швецова, и Карловича. Старообрядцы, получая его письма и читая их со страхом и трепетом, спешат истреблять как можно скорее, главным образом, из опасения, чтобы они не попали как-либо в печать. А предать их глассности было бы желательно.

Вообще, как мы и замечали уже, г. Швецов нажил себе опасного противника в о. Пафнутие. Но где же находится сам г. Швецов? Он бродит тайком в нижегородских пределах, стараясь разными способами осуществить свои планы относительно превращения маленького скита, составляющего обычное место его жительства, в настоящий раскольнический монастырь и открытия с помощью сильных раскольнического мира (а таких в Нижнем достаточно) правильно устроенной раскольнической школы для воспитания и образования миссионеров раскола, ибо сознает (вероятно и на себе самом), что недостаток образования много вредит защитникам раскола в их борьбе с церковью. Правда, он лучше других понимает и то, что настоящее, правильное образование неизбежно приведет старообрядцев к сознанию лживости и погибельности раскола; но такого исхода он, очевидно, не опасается, ибо поставит задачей своей школы доставление ученикам не истинного образования, а таких знаний, которые, способствуя изощрению способностей учащихся, еще крепче однако же, утверждали бы их в расколе и в отчуждении от церкви. Все дело в том, чтобы добиться дозволения открыть школу; поселить же и утвердить в ней строго-раскольнический дух Онисим Васильевич сумеет. А между тем, среди хлопот о монастыре и школе, Швецов не прекращает и свою проповедь австрийского раскола в нижегородских пределах, среди православных и раскольников других сект, – и, должно признаться, не без успеха, доказательством чего служит самое процветание здесь раскола. Вот, например, верстах в 17-ти от Городца, на той стороне Волги, есть торговая слобода Василево, в которой так усилился раскол, что явилась отлично построенная и оштукатуренная раскольническая моленная, даже обширнее старинной городецкой моленной, и при ней, разумеется, поп; а неподалеку от этой слободы и еще в трех деревьях устроены раскольнические церкви, та что в этой местности, на пространстве каких-нибудь десяти верст в окружности, имеется пять раскольнических попов. Тут же вокруг немало раскольников Спасова согласия. И начетчики всех этих сект ловят православных в свои сети. К сожалению, местное православное духовенство не дает им никакого отпора. А как нужны здесь пастыри, пекущиеся об овцах, расхищаемых расколом! Правда, наезжают сюда по временам нижегородские миссионеры, и опытнейший из них И. П. Ломакин; но что могут они сделать при равнодушии духовенства к охранению православных от раскола? И вот здесь-то удобное поле для деятельности Швецова. Но любопытно, что Швецов совсем не заглядывает в свой любимый Городец и ни разу не навестил своего ставленника – Иголкина после того, как его постигла невзгода – закрытие новоустроенной им церкви. Новообращенные им в австрийское согласие странники, должно быть не вполне еще утвердившиеся в преданности этому согласию, даже нарочито приглашали его приехать в Городец для беседы с Ломакиным, вызванным сюда с этой целью; но, к общему удивлению, Швецов отказался приехать под предлогом вымышленной болезни. За отсутствием Швецова Ломакин вел беседы с поморцами, самокрещенцами и странниками, – и беседы эти, весьма удачно веденные, произвели доброе впечатление на слушателей. Иголкин, как и прежде, от участия в беседах уклонился.

Положение этого швецовского ставленника было в Городце, как мы говорили уже, незавидное, когда местное начальство закрыло его церковь; но теперь, по-видимому, поправляется. Оказалось, что церковь у него закрыта по указанию и настоянию беглопоповцев, для обращения которых он собственно и назначен в Городец, но которые, понимая его цели, относятся к нему крайне враждебно. Как люди сильные, покровительствуемые известным богачом-беглопоповцев Бугровым, они легко достигли того, что устроенная Швецовым церковь закрыта. А когда удалось им приобрести и своего беглого попа Лебедева, то они считали себя достаточно огражденными от козней Швецова и Иголкина. Но и самих беглопоповцев постригла невзгода: беглый поп их оказался, как и следовало ожидать, никуда не годным. Раскольники других сект узнали, за какое постыдное дело подвергся он суду, от которого бежал в раскол, и стали издеваться над беглопоповцами; да и сам Лебедев, погулявши на масляной по городским трактирам, где рассказывал, как его мазали раскольники каким-то раствором, скрылся из Городца, – и городецкие беглопоповцы остались опять без попа. Это сильно ободрило Иголкина и возродило в нем надежды на совращение беглопоповцев в Австрийской согласие. Чтобы удобнее привлечь их, он носит личину великого подвижника: чаю, а тем паче вина, совсем не пьет, – даже считает за грех пить и воду из самовара, лицо имеет бледное (только, к смущению его почитателей и злорадству врагов, несколько попорченное), опущенные делу очи, голос мягкий (но гнусливый), говорит с расстановкой и очень внушительно; в первую седмицу являлся изможденным от поста; говельщиков (которых, однако, пришло к нему на исповедь не более двадцати) исповедовал по долгу, – каждого держал более часу. Все это производит впечатление на раскольников, ибо совершенно в их духе, – и они ставят Иголкина в пример православным священникам. Вообще, это пропагандист раскола весьма опасный, и православным священникам (а в Городце их семь) нужно иметь большую длительность, чтобы охранять свою паству от подобных волков. Волков же в Городце не один Иголкин, – там можно насчитать до ста читалок и певиц, старых келейных дев, до двадцати дьячков, и все они, как умеют, проповедуют раскол. Со всеми, поэтому, православным пастырям нужно считаться. Безукоризненная жизнь, истовое отправление служб, приобретение и распространение противураскольнических сочинений, устные беседы о расколе и с раскольниками – вот прямая, неотложная обязанность православного духовенства в Городце, и вот чем только может оно остановить успехи лицемерных проповедников раскола. А так ли на самом деле? По полученным нами сведениям, в Городце есть одна только церковь, где служба совершается с полным соблюдением устава, именно церковь при благотворительном заведении, устроенном ревнителем православия И. А. Ноздринским, который несколько лет тому назад обратился к церкви из беглопоповства, убедив к тому же до пятидесяти человек своих родственников и знакомых. Употребив на благотворительные дела более 100,000 руб. и построив, между прочим, дом прибежища для малолетних сирот, именно при этом доме он устроил прекрасную церковь, и ассигновал значительную сумму на содержание при ней причта и хорошего хора певцов: вот здесь-то, по желанию почтенного устроителя, и отправляется церковная служба так истово, что сами старообрядцы отзываются о ней с похвалою. Нельзя не пожелать, чтобы духовенство и прочих городецких церквей последовало этому доброму примеру, и особенно чтобы деятельность против раскола оно считало не посторонним для себя делом, а своего прямою и ближайшею обязанностью: тогда не опасны будут для их паствы ни Швецов с Иголкиным, ни Бугров со своими беглыми попами и колокольными звонами.

В предыдущей «Летописи» привели мы любопытное «Предложение» раскольнических братчиков раскольническому Духовному Совету, обличающие старообрядцев и особенно их духовенство в различных «нарушениях» церковных правил и уставов. Предложение это, как видно, возымело свое действие на некоторых раскольнических попов, но, как и следовало ожидать, возымели действие обличения не в существенно важных нарушениях правил церковных и нравственных требований, а в нарушениях мелочных требований чисто раскольнического характера, напр. относительно непостризания брады и усов. Мы намерены представить пример особенной ревности и строгости раскольнического попа в отношении к подозреваемым в брадобритии, бывший именно в минувшем великом посте, перед которым издано и «Предложение» братчиков Духовному Совету. Мы не утверждаем, впрочем, со всей решительностью, что случай, о котором будет речь, находится в связи с изданием «Предложения» и есть его последствие; но во всяком случае он любопытен для характеристики некоторых раскольнических попов и даже для уяснения их отношений к правительству и установлениям правительства.

Случай произошел в часовне Рогожского Кладбища. Нашим читателям известно, что не смотря на остающиеся запечатанными алтари рогожских часовен, не смотря на это очевидное и постоянное напоминание о правительственном воспрещении всякого доступа к этим алтарям и в самые часовни Кладбища раскольнических попов, за которыми правительство не признает никаких священных санов, которых оно знает за мещан, крестьян, цеховых и проч., – известно, что при всем этом, раскольники, в явное нарушение сделанного Верховной Властью распоряжения, успели ввести на Рогожское Кладбище и в его часовни своих австрийских мнимых попов, воспользовавшись для этого смутными обстоятельствами при наступлении нынешнего царствования и данным тогда местной властью временным, на один только случай, дозволением, чтобы раскольнический поп в часовне Рогожского Кладбища принял от раскольников присягу на верноподданство, – позволением, данным или по недоразумению, или почему-либо другому… И вот случайно и временно допущенные на Кладбище и в его часовни раскольнические попы остаются там для постоянного отправления церковных служб и разных треб. Ободренные безнаказанностью такого нарушения Высочайшей воли, под покровительством местных властей, раскольники вскоре же простерли свою дерзость до того, что к запечатанным по Высочайшему повелению алтарям приставили новые, и открыли в них служение обеден, торжественное, соборное, – не только уже в нарушение, но и в осмеяние Высочайшей воли. С благодарностью к Богу вспоминаем мы, что этому дерзкому самоуправству был положен конец, – по Высочайшему повелению произвольно устроенные алтари сняты и служение обеден в рогожских часовнях прекращено. А незаконно введенные сюда попы, все-таки остались и остаются доселе, и трудно сказать, явится ли и когда явится в Москве твердая и верная рука, чтобы в силу закона вымести их отсюда, и уничтожить те, всем известные пути, которыми раскольники достигают вообще свободы безнаказанно делать всякие противозаконности! Итак, раскольнические попы крепко засели на Рогожском Кладбище; открыто и торжественно отправляют там доселе, на соблазн православным, все священнические службы (кроме литургии), – а особенно отпевания богатых раскольников, на которые вошло в обычай делать приглашения даже в газетах, и венчания, совершаемые с такой пышностью и торжественностью, какие редко встречаются и у православных (такого бывшее прошлой зимой венчание дочери Федора Рахманова с сыном попечителя Кладбища – Шибаева, совершенное самим попом Петром Драгуновым, который и не принадлежит к причту Рогожского Кладбища). В настоящее время кладбищенский причт составляют три попа и два дьякона. Все они природные гусляки; но есть между ними один, так сказать интеллигентный поп, некий Тимофей Люсин, – интеллигентный потому, что поступил в попы не из гуслицких мужиков, а из купцов, чем стяжал себе привилегию – пользоваться особенным расположением и покровительством главных заправителей московского раскола – попа Петра Драгунова и самого г. Солдатенкова. И вот этот-то интеллигентный поп учинил поступок, которым сильно смущены были даже сейчас названные его покровители.

Минувшим постом вздумали поговеть на Рогожском Кладбище человек старообрядцев-солдат из расположенных в Москве войск. Казалось бы раскольники, при каждом удобном и неудобном случае вопиющие о мнимых гонениях правительства на раскол, должны были оценить это внимание и эту деликатность, с какими ныне относятся к ним даже воинские начальства, дозволяя старообрядцам, служащим в войсках, беспрепятственно исправлять говенье по своей вере и своему обряду. Как же оценили это внимание раскольнические попы? Как поступили они с говельщиками из солдат? Правда, Рогожский поп Елисей принял их на исповедь и по исповеди благословил приступить к причастию; но причащение говельщиков должен был совершить упомянуты Тимофей Люсин, так как сам Елисей, почему-то, служить не мог²², – и вот, когда стали подходить к причастию старообрядцы-солдаты, Тимофей начал тщательно осматривать, не подстрижены ли у кого из них бороды и усы (так как в войсках дозволяется теперь носить бороды, и служащие старообрядцы, конечно, более всех других пользуются этим дозволением, то надобно полагать, что имеется в виду именно не бритие, а подстригание бороды и усов), и тех злополучных царских слуг, которых находил повинными в этом страшном преступлении, публично отлучал от приобщения, к великому их прискорбию и стыду, – только четверо из всех тридцати избегли этой горькой участи. Даже присутствовавшие при этом раскольники пришли в жалость. Один из кладбищенских дьячков подошел к попу и сказал: «Отец Тимофей! Если причастия они недостойны, то не дать ли им хоть большой водицы» (т. е. богоявленской)? Но Люсин и этого не дозволил. Надобно полагать, что братчики, г-да Боевы, Бриллиантовы и Антоны Егоровы, придут в восхищение от поступка попа Тимофея: вот желаемый ими ревнитель не святоотеческих, а чисто раскольнических уставов, строго исполняющий правило Стоглава: «Аще кто браду бреет…с неверными да вменится…» И сам Люсин, конечно, хотел показать себя именно таким ревнителем, не имеющим ничего общего с обличаемыми в «Предложении» братчиков нарушителями «древлеправославных» уставов. Однако многие старообрядцы совсем не одобряют его поступок, и даже сами его покровители Драгунов и г. Солдатенков пришли в смущение и негодование, – признали необходимым сильно «поначалить» Люсина. Ему ставят в вину главным образом то, что он оскорбил своего собрата, другого попа, и видят тут даже нарушение церковных правил: поп Елисей исповедовал солдат и признал их достойными причащения; а он, поп Тимофей, и не исповедав, лишил их причастия! Обвинение справедливое; но здесь важнее другая сторона дела. Мало ли теперь раскольников, особенно между молодыми и богатыми, подстригающих и даже бреющих бороды и усы! Мы видим из «Предложения» братчиков, что подстригание бород и усов теперь сильно распространено между ними, и Тимофею Люсину, конечно, много раз приходилось причащать, и он причащал беспрепятственно разных молодых и богатых раскольников с подстриженными и подбритыми усами и бородами. Но вот приходит к причастию солдат, служащий никонианской власти, несомненно-де бритоус, нечестивец, – и на нем-то мы покажем свою власть и свою ревность о хранении якобы «древлеправославных» уставов! В поступке Люсина сказалось не отвращение к брадобритию, которое он снисходительно извиняет другим раскольникам, а сказалась именно заклятая вражда и ненависть к православному правительству и к тем, кто служит этому правительству. Достаточно старообрядцу быть на царской службе и исполнять требования этой службы, чтобы раскольнический поп признал его еретиком и нечестивцем, достойным отлучения. Такие попы Люсины стоят на один шаг от странников, проповедующих, что от царской службы надобно бегать, изыскивая к тому всякие способы. А между тем раскольники, окормляемые разными Люсиными, любят выдавать себя за верноподданнейших между верноподданными русского царя и чрезвычайно обижаются за всякое (несомненное, однако) указание их неуважение к законам предержащей власти. В доказательство своего верноподданства они любят указывать и на то, что в ряду российских воинов, проливающих кровь за царя и отечество, служат и старообрядцы, которых, однако, их попы десятками отлучают от приобщения, главным образом, именно за это служение православному царю и православному отечеству. И сколько невежества в этом тяжком наказании за брадобритие именно людей, несущих воинскую службу, (допустим даже, что в данном случае оно и было)! Если бы раскольнический поп, едва ли прочитавший с толком и Стоглав, хоть немного знаком был с историей церкви, он знал бы, что в числе первенствующих христиан, было немало воинов, служивших в войсках языческих императоров и по воинскому обычную несомненно бривших бороды, за что, однако, епископы того времени не подвергали их ни малейшему упреку. Или в глазах раскольнического попа служение языческим императорам извинительнее служения православному царю?..

На грубость и изуверство раскольнических попов начинают жаловаться и сами их духовные дети – старообрядцы. Даже главный расплодитель таких попов, поставляющий их со своей фабрики, Арсентий Морозов, и тот недоволен некоторыми из своих ставленников. На Пасхе Морозов присылал в Москву своих фабричных певчих петь за службами в некоторых раскольнических приходах, для придания вящшей торжественности этим службам и уравнения их в этом отношении со службами православных, а также и ради распространения между раскольниками славы своего певческого хора, которым он очень гордится. Во вторник его певчие пели в моленной у Тверской заставы, где служит известный своими безобразиями поп Савва, морозовский же ставленник, – херувимскую пели болгарским распевом; народу слушать пение собралось очень много, к великому удовольствию Арсентия Иваныча; но тут же он мог убедиться, что его ставленник – Савва, действительно грубый и нетерпимый человек, и потому, с подобающей ему властностью говорил московским старообрядцам: «Савва зазнался! Надо сменить его, непременно надо сменить и прислать на его место нового попа!» Нового попа между рабочими своей фабрики Арсентий Иваныч, конечно, найдет; не успеет ли побороть попа Савву? – это еще вопрос. Кстати, скажем здесь о новом замысле Морозова. Он настаивает пред выборными Рогожского Кладбища, чтобы на общественные деньги был приобретен дом умершей богатой раскольницы Агафьи Рахмановой, прославившейся в раскольническом мире своей благотворительностью и особенно покровительством австрийскому священству, которое на деньги Романовых и заведено, и чтобы в доме этом, в память Рахмановой, была устроена церковь с определением к ней особого причта. Итак, надобно ожидать появления в Москве еще новой раскольнической церкви, и не предвидится конца умножению в древлепрестольной столице православной Руси раскольнических церквей, приходов и попов… Нельзя не согласиться, что раскольники умеют пользоваться обстоятельствами.

В Москве получены известия из Белой Криницы, от Пафнутия, что австрийское правительство обратилось к липованскому митрополиту Афанасию с предложением – дать объявления по вопросам, изложенным в шести пунктах и касающимся причин отделения старообрядцев от российской церкви, введения у липован метрических записей и учреждения народных школ. Трудно решить, с какой целью даны и что означают эти запросы. Два года тому назад, нам писали из Белой Криницы, что эрцгерцог Рудольф, так печально покончивший с собою, путешествуя по Буковине, оказал особенное внимание липованскому митрополиту, долго и любезно с ним разговаривал, чем удивил даже самих липован и в чем нельзя не видеть, разумеется, особенной благосклонности Австрийского правительства к липованам и их владыке. Между тем, вопросы, теперь данные Афанасию, не служат выражением особенной благосклонности. Уж не простерлись ли теперь и на самих липован, как русских по происхождению, австрийско-мадьярские подозрения в симпатиях России, – подозрения совсем неосновательные? Вопросы, данные Афанасию, действительно очень щекотливы и затруднительны. Таков особенно вопрос о материках. Метрики – больное место липован. Вследствие особого, от предков (чернобольцев) наследованного учения о записи в метрические книги, как о деле противном древлеправославию, и по некоторым местным соображениям, липоване издавна противятся введению у них правильных метрических записей, и никакие настояния и предписания Австрийского правительства не могли побороть этого их противления. При учреждении иерархии, и именно в видах удобнейшего ходатайства пред правительством по этому делу, Павел, после неудачной попытки склонить липован к принятию метрик, дал за них, хотя и без их ведома, формальное обещание, что по открытии архиерейской кафедры в Белой Кринице метрики у липован будут введены в употребление. Однако же кафедра открыта, а ввести метрики липоване не дозволяют своему духовенству, не смотря на обещание Павла и напоминания правительства. И вот, как видим, правительство опять поднимает этот старый и щекотливый для липован вопрос о метриках. Таков же и вопрос о школах. Заведение школы при Белокриницком монастыре поставлено правительством в число условий, на которых дозволялось учредить иерархию; статья о школе вошла и в Белокриницкий Устав, утвержденный императором Фердинандом. И, однако, школы не заведено доселе. Труднее понять значение вопроса о причинах отделения липован от православной церкви: не желает ли Австрийское правительство уяснить себе чрез это, действительные отношения липован к России, русскому народу и русскому правительству? Впрочем, для нас всего интереснее в этом деле то обстоятельство, что отвечать на данные правительством трудные вопросы Афанасий поручил не кому другому, как именно Пафнутию. Значит Пафнутия Афанасий считает (и справедливо) самым дельным и умным из всех, живущих в Белой Кринице раскольников. А при таком значении у «верховного святителя всех древлеправославных христиан» о. Пафнутий может наделать много неприятностей и г. Швецову, которого, как мы говорили прошлый раз, беспощадно громит теперь, обличая в ереси.

Как бы ни презрительно относился г. Швецов и к Афанасию, и к Пафнутию, а считаться с ними придется, – особенно с таким противником, как о. Пафнутий. Притом же и отношения Швецова к российским владыкам совсем не таковы, чтобы он мог с пренебрежением относиться к своим заграничным недругам. Здесь, в лице Пафнутия Казанского, он имеет врага, не менее опасного, как и заграничный Пафнутий. Из Черемшана, где Пафнутий продолжает жительствовать, не стесняясь запрещения и угрозами Паисия, прислано в Москву, в Духовный Совет, письмо, подписанное несколькими старообрядцами, в котором сообщается, что Пафнутий, оскорбленный запрещением Паисия, открыто заставляет старообрядцам, что не только с Паисием, дозволившим себе произнести на него отлучение, но и с Савватием, которого считает, очевидно, соучастником Паисия в том деле, отселе не будет иметь никаких сношений и что считает их еретичествующими за общение со Швецовым, которого решительно признает злым еретиком. Письмо это произвело удручающее впечатление на московских старообрядцев, и особенно на членов Духовного Совета. Они опасаются, как бы Пафнутий совсем не отделился от прочих епископов, снисходительно относящихся к еретику Швецову, объявив их пособниками его еретичества, и, таким образом, не произвел бы нового разделения в австрийской иерархии. Опасение, не лишенное основания. Оно легко может осуществиться, если особенно Пафнутий Казанский войдет в сношения со своим старым другом, заграничным Пафнутием, вместе с которым некогда так сильно ратовал против еретических мнений Павла Белокриницкого, возобновленных теперь, усиленных и так упорно защищаемых Швецовым…

А между тем, внешние обстоятельства благоприятствуют процветанию и расширению Австрийского раскола, то есть, той его отрасли, которая может быть названа полуокружнической: положение ее противников и врагов становится затруднительным и поневоле они могут склониться на сторону австрийцев-полуокружников. В обществе противуокружников, действительно, происходят колебания, возникают вопросы о том, справедливо ли и в самом деле они прервали общение с окружниками. Так недавно калужские и боровские противуокружники прислали в Москву, к своему епископу Иову, послание именно с этими вопросами о причинах отделения от окружников, и прямо говорят, что если Иов не укажет действительных ересей в Окружном, из-за которых можно было бы отделиться от приемлющих оное, то они перейдут в окружники. Иов очень встревожен этим посланием, и справедливо опасается, что подписавшиеся под ним выйдут из-под его власти. С Иовом случилась и еще невзгода. Есть у него приближенный в Москве поп Илья, пользующийся расположением богатого купца противуокружника Рябушинского, у которого и служит обыкновенно: через попа Илью шла некая благостыня от Рябушинского и самому Иову. А теперь поп Илья, вдовый, задумал жениться и, значит, оставить поповство: с уходом Ильи грозит Иову утрата благостыни Рябушинского, так как неизвестно, понравится ли ему новый поп, да и попа на место Ильи приискать трудно Иову, который не имеет такого благодетеля в этом отношении, как Арсентий Иваныч у Савватия. Лишиться же пособий от Рябушинского будет очень тяжело для Иова, материальные средства которого вообще очень скудны за неимением богатых купцов в его пастве. С «владыкой», находящимся в таких стеснительных обстоятельствах, нетрудно справиться и полуграмотному «владыке Савватию», окруженному всем довольством и считающему десятками богатых купцов-раскольников, состоящих под его паствой.

Весьма плохи и дела беглопоповцев. Недавно сообщили мы, что для Москвы им удалось приобрести некоего попа Федора, но что вскоре он взят был неумолимой московской полицией, милостивой только австрийским попам, ставленникам Арсентия Морозова (по последним известиям этот поп Федор препровожден уже на жительство в Суздальский Спасо-евфимием монастырь). Спустя недели две после этого прискорбного для беглопоповцев события, они лишились попа Дмитрия Беляева. Этот поп Дмитрий своего рода знаменитость в беглопоповщинском мире²³. Он поповствовал у раскольников, с небольшим промежутком, тридцать лет, убежав к ним из Калужской епархии в 1859 году, когда по случаю производившего закрытия приходов, остался за штатом. В 1882 г. случайно взят был правительством и по распоряжению начальства послан на жительство в Тихонову Пустынь, откуда в том же году благополучно бежал, на что, как сказывают, употребил большие деньги его покровитель, богач Бугров, нижегородский беглопоповец. Поп Дмитрий не имел определенного, постоянного места жительства, – ездил к беглопоповцам в разные губернии – Нижегородскую, Самарскую, Саратовскую, Ярославскую, Вятскую, – и везде был принимаем с уважением, как глава беглопоповства, ибо принят был в раскол еще попом Павлом Тульским: как преемник этого знаменитого у раскольников попа, он даже не признавал законными прочих беглых попов, не от него получивших чиноприятие, и окормляемых ими беглопоповцев чуждался. В последнее время он жил в Москве, где и умер в доме одного из своих прихожан. Хоронить его (а это было в великую субботу) собралось много его почитателей, – приезжал из Нижнего сам Бугров: отпевали по иерейскому чину и в гроб положен был в священническом облачении, но так как беглого попа не было, то отпевали одни установщики. Похоронили Дмитрия на Рогожском Кладбище. Смерть его нанесла сильный удар беглопоповству; беглопоповцы поставлены в затруднительное положение, которым проповедники и ревнители Австрийского лжесвященства не преминут, конечно, воспользоваться. К тому поощряет их оскудение бегствующих иереев и в других центрах беглопоповства, как напр. в Городце, где существует издавна, дозволенная правительством, обширная беглопоповская часовня, состоящая под покровительством Блиновых и Бугровых, и где также не имеется теперь попа, о чем мы говорили прошлый раз.

Но если указанные обстоятельства открывают свободу и удобство для действования проповедникам австрийщины, то не менее удобства открывают они и для действования православным пастырям. А действуют ли наши пастыри? Интересуются ли даже знать, что делается у раскольников, живущих кругом их, в их собственных приходах, – интересуются ли вообще расколом, изучают ли его, проникнуты ли сознанием своего долга – просвещать зараженных расколом и возвращать на путь православия? Мы не станем уже говорить о Москве, – довольно мы говорили о ней; а вот например, в том же Городце, что делает православное духовенство в отношении к процветающему и ширящемуся там расколу? Не только ничего не делает, но и не хочет делать, – не хочет даже иметь и книг, которые знакомят с расколом и учат, как действовать против раскола. Когда один молодой священник вздумал завести при церкви хоть небольшую противураскольническую библиотеку, прочие отцы, и особенно старейший, восстали на него и не позволили вводить такие новости… Между тем, рядом с ними, тут же в Городце, действуют такие искусные и неутомимые проповедники австрийщины, как Швецов и Иголкин, – и сколько ни отбиваются от них беглопоповцы, но, стесняемые обстоятельствами и не видя никакого противодействия им со стороны православных пастырей, неизбежно впадут в их сети. Чтобы показать, как искусно Швецов умеет расставлять свои сети, мы приведем рассказ одного городецкого же жителя, бывшего также беглопоповцем, но смененного Швецовым в Австрийскую секту и по его милости лишних два года пробывшего в расколе (теперь это ревнитель православия). Он рассказывает: «Мне было тогда 24 года. Я спросил Швецова наедине: за что мы так ненавидим троеперстие, что даже готовы проклинать его? Швецов ответил: да его и стоит проклинать, потому что его выдумал сам диявол! Я с удивлением спросил: как же это? – А вот как, – отвечал Швецов: Завистники рода человеческого, диявол, не терпя победоносного оружия Христова, коим христиане наносят ему язву, всячески старается отнять его у христиан. Но так, как прямо сказать им: оставьте почитать крест Христов! Не употребляйте крестного знамения! было нельзя: ибо кто же из христиан послушал бы такого нечестивого учения? – то он и прибег к хитрости. Нашел избранный себе сосуд, Никона, и чрез него, под предлогом исправления, сначала переменил двуперстие на троеперстие, а потом, уловив христиан в эту сеть, достиг и того, что щепотники и совсем уже не изображают на себе креста, – посмотри, кто из них, особенно из ученых, правильно изображает на себе крестное знамение! – и перстов не слагают и креста на себе не кладут! Этим лукавым толкованием Швецов сильно смутил меня; но когда потом, бывши у о. архимандрита Павла, я сам прочитал в древлеписьменном житии преп. Александра Ошевенского свидетельство о троеперстии и посмотрел другие о нем свидетельства древности, то понял, что Швецов есть дерзкий лжец, что троеперстие не есть хитрость диавольская и вошло в церковь не через Никона патриарха, а издревле употреблялось православными христианами». Швецов, несомненно, лжец, и лжет сознательно – он повторяет о крестном знамении речи первых невежественных проповедников раскола, – но повторяет, не веря, конечно, тому, что те проповедовали с полною верою; в приведенном рассказе важно собственно то, к каким средствам прибегает, смотря по обстоятельствам²⁴, этот раскольнический волк, чтобы поядать души неведающих и не утвержденных в вере. Как же могут пастыри дремать, или даже спать, когда около них бродят такие волки?!

Новое подтверждение тому, как стараются раскольнические лжеучители пользоваться отсутствием опытных и сведущих обличителей раскола, чтобы проповедовать народу свои зловредные учения, мы имеем из Вятки, от достопочтенного Е. Зубарева. Вот что он пишет нам.

«Не прошло и трех месяцев по кончине блаженныя памяти отца протоиерея Стефана Никифоровича Кашменского, который был силен делом и словом против именуемых старообрядцев, при котором в нашей местности они были яко пси немые, не могли лаять, как явился 16-го апреля в Вятку некто беспаспортный бродяга, сказывающийся Нижегородской губернии, села Городца жителем Андреем Демидовым Грачевым, будто бы колеблющемся в расколе и ищущим истину, а на самом деле прибывший утверждать наших старообрядцев в расколе и питаться от них тунеядством. Через два дня после Грачева прибыл еще в Вятку не бродяга, а известный начетчик А. А. Надеждин, с целью тоже подкрепить раскол. Грачеву, как мнимо-ищущему истину дали квартиру в доме братской школы; а Надеждин остановился на квартире у купца-старообрядца Лаптева.

«Грачев выдавал себя за великого начетчика; но можно сказать, начитанность его состоит только в том, что даны ему уста глаголюща велика и хульна, – хулити имя Божие и селение Его. А именно он проповедовал: «ваша церковь основана на Иисусе, а не на Исусе; ваш Иисус родился от благодатной в 5508-е лето, а наш Исус родился от обрадованной в 5500-е лето». Это богохульно-мерзкое его мнение даже наши беспоповцы, к которым я принадлежал, не разделяют. И. А. Петухов²⁵, слушавший мою частную с Грачевым беседу, познал и объявил в нем лжепророка и обманщика.

«Надеждина лично я не мог видеть; просил его чрез Грачева прийти в школу, или же чтобы позволил мне прийти к нему в квартиру. Грачев сказал, что Андрей Александрович этого не позволит. «Если желаешь беседовать с ним, то проси, чтобы беседу открыли публичную в кафедральном соборе, и с законною бы формальностью пригласили его». И мы хлопотали, чтобы устроить публичную беседу, – избрали и предмет для беседы, чтобы рассмотреть вопрос о составе и вечности церкви; но открыть беседу нам не разрешили, и Надеждин принял и истолковал это в том смысле, что мы убоялись беседовать с ним, чувствуем себя не сильными защититься против его возражений, он уехал из Вятки 22-го апреля вечером, торжествуя мнимую победу. А Грачев, предавшись пьянству, должен был оставить братскую квартиру, и теперь живет тоже у Лаптева, ходит по старообрядцам и сеет между ними свои лжеучения. А между тем, наши старообрядцы теперь находятся без наставника (Левонтьюшко²⁶) умер, и без покаяния, как они говорят, и некоторые из них согласны бы присоединиться к церкви на правилах единоверия. Но непосланные раскольнические пророки и ложные проповедники, разбивают их. И мне они говорят теперь: ты с нами-то можешь толковать, а вот как начетчики приехали, так и в сторону! Будь жив приснопамятный отец Стефан, ничего такого не случилось бы…»

Заключим, однако же, нашу летопись отрадными для церкви известиями. Из Калужской епархии, из Полотняного Завода, нам пишет М. И. Куренков, что там, благодаря влиянию миссионеров и вообще людей, знающих раскол и любящих беседовать с раскольниками, продолжается между старообрядцами заметно стремление к соединению с церковью, и люди, наиболее начитанные и влиятельные в старообрядческом обществе, один за другим переходят в церковь. В минувший великий пост присоединились к православной церкви шесть старообрядцев, в том числе супруга и трое детей И. М. Прохорова, так что теперь уже принадлежит церкви все семейство этого бывшего влиятельного старообрядца, обращение которого, совершившееся в прошлом году, произвело весьма сильное впечатление в местном старообрядческом обществе²⁷. А на Пасхе присоединился к православной церкви из секты противуокружников И. И. Цветков, человек еще молодой, хорошо начитанный в старопечатных книгах, обладающий большой памятью и деятель энергический. Его обращение из раскола изумило раскольников, так как он считался ревнителем раскола и, в качестве противуокружника, был действительно таковым. Но как умный и честный человек, он не оставлял без внимания те доказательства против раскола, какие приходилось ему слышать и основательность которых очевидна сама собою. Поэтому, еще ранее своего обращения, беседуя с раскольниками, он ставил их в большое затруднение своими вопросами, а особенно смутил и сделал их безответными, представив им письменно несколько вопросов. Некоторые из них достойны особого внимания. Так он спрашивал своих собратий, приемлющих австрийское священство: если церковь Христова в продолжение двух почти столетий, могла существовать у нас без епископов, то почему она не могла и не может существовать без священников у беспоповцев? Что возможно без епископа, то тем паче возможно без священника. И еще он спрашивал: в 55-м правиле святых Апостол епископы главою церковного телеси именуются²⁸: значит, наша церковь, не имевши главы – епископа, была безглавою, лишенною духовной жизни, мертвою. Поняв это, мы решились к этому безжизненному трупу приставить, в лице митрополита Амвросия, голову, но тоже мертвую, отпавшую от другого церковного тела, которое притом и само, по нашему мнению, как зараженное ересями, лишено благодатной жизни, мертво. Теперь скажите, кто срастил нам эти безжизненные члены, – наш мертвый труп с чужою мертвою главою? – кто оживотворил их и сделал нашу церковь живою и живоносною? Достоин внимания и следующий вопрос: известно, что беглопоповцы по тульскому и лужковскому согласию не признают законным Австрийское священство на том единственно основании, что родоначальника этого священства, митрополита Амвросия, считают обливанцем. Теперь, если названные беглопоповцы отыщут себе более подходящих и более правильных по их понятиям митрополитов, и через посредство своих беглых попов примут их от ереси так же, как и у нас принял Амвросия беглый поп Иероним, могут ли у них эти митрополиты составить такую же, по нашему мнению, законную церковь и иерархию, какую составил у нас Амвросий, или не могут? Если не могут, то почему? На эти и прочие вопросы Цветкова местные старообрядцы ничего доселе не ответили. И что могут ответить? Разве обратятся за помощью к Швецову? Но и авторитет Швецова там значительно упал после того, как он обличен в проповедании ересей, – люди понимающие и беспристрастные из самих старообрядцев теперь отзываются об нем с отвращением. Притом же Швецов успел уже показать старообрядцам Полотняного Завода свою несостоятельность в решении подобных вопросов. По просьбе местного раскольнического попа Флора Агешина, напуганного обращением Прохорова и опасением, как бы не присоединились к церкви и товарищи Прохорова, подавшие вместе с ним известные вопросы²⁹, Швецов составил разбор на некоторую часть этих вопросов (именно на шесть вопросов Дорожкина), – разбор, который с такой важностью обещал прислать приглашенный старообрядцами в Полотняный Завод и ничего не сделавший здесь Антон Егоров³⁰. Но разбор Швецова оказался до такой степени слабым и неосновательным, что в числе прочих подписавшийся под вопросами и доселе еще не оставивший старообрядчества Лосев, прочитав этот разбор и не найдя в нем ни малейшего оправдание расколу, стал открыто и усердно посещать православную церковь. Ничего основательного не будет сказано, конечно, и на вопросы И. И. Цветкова. И если он, еще будучи старообрядцем, так умел поражать раскольников, то теперь, сделавшись сыном православной церкви, без сомнения, еще с большим успехом будет действовать на пользу ее, обличая раскол. Нужно желать только, чтобы умели воспользоваться с этою целью его способностями и знаниями.

Мы намерены возвратиться к известному читателям делу об еретичестве раскольнического учителя Онисима Швецова, именующегося священником Арсением. Дело это, начавшееся еще летом, рассматривалось в раскольническом Духовном Совете и потом на соборе раскольнических епископов в октябре месяце прошлого года, и мы в свое время сообщили о нем довольно полные и точные сведения³¹. Из сообщенного нами читателям известно, что дело возбудил Пафнутий Казанский по поводу напечатанных в Братском Слове замечаний о. архимандрита Павла на первую главу изданной Швецовым книги «Истинность», где обличены содержащиеся в этой главе еретические мнения; что в одном из первых собраний Совета по его делу Швецов читал написанные им возражения против замечаний о. архим. Павла³², своей хитросплетенностью поставившие членов Совета в затруднение; что потом однако же были составлены и предъявлены Швецову, уже на соборе, обличения против его возражений, вызвавшие со стороны Швецова письменный ответ, который он также читал пред своими судьями; что, однако же, не смотря на все это упорное защищение своей мнимой невинности, Швецов (даже письменно) сознался наконец, что допустил ереси, просил за это прощение у своих епископов и дал подписку – без их совета ничего о богословии не писать. Изложив известия об этих событиях, мы говорили в заключение: «Уже то одно, что Швецов судился, как еретик, и признал себя виновным в еретичестве, ибо сам просил в этом прощения у своих епископов, – уже это одно может значительно поколебать авторитет его в глазах даже раскольников. Притом же он дал очень тяжелое для его самолюбия, при его авторитетности в расколе, обязательство – не издавать никаких богословских сочинений, так сказать, без предварительной цензуры Духовного Совета и епископов, вполне им презираемых… II появление еретика, подобного Швецову, и соборный суд над ним, и его собственное признание в проповедании ереси, – все это падает позорным пятном на Австрийскую иерархию и на все согласие приемлющих оное старообрядцев…

Раскольники Австрийского согласия не могут даже сказать в свое оправдание, что в еретичестве повинен один только Швецов, ибо на соборе выяснилось, что у него были и есть соучастники и защитники даже из числа именуемых епископов (Кирилл Нижегородский, Сильвестр Балтский). Особенно опозорили себя этим в ереси Швецова именуемые «братчики», выдающие себя ревнителями Окружного Послания, разные Баевы, Антоны Егоровы и прочие, с их владыкой Сильвестром во главе³³«… Эти слова наши, как и всякая правда, сильно укололи г-д братчиков. Долго они думали, как бы снять со своего идола и с самих себя позорное пятно еретичества и суда за еретичество, – и наконец придумали составить и издать целую тетрадь в доказательство, что якобы Швецов никогда и никаких ересей не проповедовал, и совсем не приносил за них раскаяния пред собором, что это все одни «клеветы на почтенного о. Арсения, распространяемые со стороны его недоброжелателей». Тетрадь эта, изданная 28 февраля настоящего 1889 года и названная «Изъяснением истинного смысла данной подписки о. Арсением собранию боголюбивых епископов в Москве 28 октября 1888 года», содержит в себе, к удивлению, не что иное, как подлинные документы, или статьи, сочиненные Швецовым и читанные им на соборе для своей защиты они представляют несомненное доказательство, что Швецов действительно еретик и что наконец сам должен был сознаться в этом и просить себе прощения у собора, – и тем не менее, однако же, забавные братчики стараются всячески объяснить и истолковать их в том смысле, что будто бы Швецов и ересей не проповедовал и прощения за то не просил.

Мы полагаем, что документы эти составляют неотъемлемую принадлежность «Летописи раскола», и потому печатаем их вполне, равно как и курьезные объяснения забавных братчиков. Пусть и настоящие и будущие читатели «Летописи» имеют в них данное самим Швецовым свидетельство на себя, что он был действительно еретик и что некогда, вынужденный, необходимостью, просил у своих епископов прощения за свое еретичество, и пусть они подивятся, что в расколе существовали под именем братчиков люди, без зазрения совести называвшие черное белым. Чтобы читатели могли видеть все это еще яснее, мы сопровождаем нечитаемые ниже документы подстрочными замечаниями. В этих замечаниях мы не приводим святоотеческих свидетельств в обличение еретических мнений Швецова: их достаточно приведено с этой целью в упомянутой статье о. архим. Павла. Нашей задачей было – отличить Швецова от собственных уст его, – указать только в его речах и объяснениях их совершенную неосновательность, противоречия, произвольные толкования, лживость и разного рода недозволительные уловки. Самые же документы мы печатаем с буквальной точностью, почти не изменяя и орфографии.

Объяснение истинного смысла данной подписки о. Арсением собранию боголюбивых епископов в Москве 28 октября 1888 года.

До сведения братства дошло, что некоторые, пользуясь слухом по делу отца Арсения, позволяют себе, или по незнанию сущности дела, или по зависти Каина превратно толковать данную им подписку собранию боголюбивых епископов 28 октября 1888 года.

Нашему братству довелось слышать следующее: «отец Арсений раскаялся пред собранием боголюбивых епископов в своей ереси, в знак чего и выдал подписку», то в виду подобного нарекания на почтенного защитника истины (!) мы решились выпустить ниже предложенные три копии с подлинных актов в свет. Посредством чего желая открыть пред всеми ту истину, которая никогда не боится света, ибо: «И свет во тьме светится и тьма его не объят» (Иоан зач. 1).

Копия 1-я.

Московскому Духовному Совету священноинока Арсения Швецова объяснение веры во Святую Троицу.

По возводимому на меня некими обвинению, аки бы я чрез защиту выражения белокриницкого устава (что Бог исконн… до сотворения дел своих бе в молчании, имея единосущное во уме слово Сына Своего, Егоже… в первом изречении –да будут вецы, – нетленно родил) допускаю в лицах Святыя Троицы разделение каким-то временем, за что и состою у вас во истязании; почему я и нахожусь вынужденным объясниться пред вами в следующем:

Я от юности своей научен веровать во единого Бога в трех лицах, и всегда сию веру свою исповедую по православному символу, как содержится оный в книгах первых пяти патриархов московских, еже есть: Верую во единого Бога Отца вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невидимым и во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия, единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век, света от света, Бога истинна, от Бога истинна, рожденна, а не сотворенна, единосущна отцу, имже вся быша (проч. о его домостроительстве) и в Духа Святого Господа истинного и животворящего, иже от Отца исходящего, иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима глаголавшего пророки (и проч. до конца символа³⁴).

По сему исповеданию веры и другим отеческим изречениям о богословии, я и своими словами, где будет нужно объяснюсь о безначальности Бога так: что по времени как безначален Бог Отец, так безначален Бог Сын, безначален и Бог Дух Святый³⁵: а по вине безначален точию един Бог Отец, а Сын и Святый Дух от него имеют начало, но существование их равняется с Богом Отцем³⁶.

Но как отъискони сия безначальная с началом³⁷ сущность Божия продолжает (!) свое существование? Этого разум уже не постигает³⁸, ибо по словам Григория Богослова, нет никакой твари в мире, которою бы возможно было определить существо Божие. Поэтому святые богословы и называют Бога непостижимым³⁹. И если они сие уясняют какими-либо подобиями от видимых тварей, то эти уяснения их не более или даже и слабее, как если бы мы восхотели свечкой с огнем изобразить солнечный свет: но тем не менее и сии подобия дают некоторое понятие к представлению о Боге, почему святая церковь и не воспрещает нам, как малым детям, иметь сие для руководительства к непреступному свету⁴⁰. Почему именно и составляется в ней немалый каталог отеческих о сем рассуждений. Хотя они и не все одинаковы, но различаются на более и менее ясные доводы, однако же, как и самый слабый свет звезд тьмою нарицается. Так и писание о Боге прежде бывших нас отец, хотя бы и весьма неясные но доколе есть возможность соглашать их с безначальностью единого Бога Отца по вине, и всех трех лиц Святой Троицы по времени, я не могу называть еретическими⁴¹.

Я не отрицаю, что и в моих словах, сказанных при защите устава белокриницкого нет слабости и неясности⁴²; этому быть необходимо за недостаток о сем человеческих выражений и нашего тонкого о сем понятия⁴³: но только не убеждаюсь в том, чтобы в этом (?) могло быть какое противоречие безначальности единого Бога Отца по вине, и всех трех лиц Святой Троицы по времени⁴⁴. А если паче чаяния моего, кто укажет в оных моих словах какое противоречие сему исповеданию моему, я защищать этого не буду, но сам готов буду осудить сие, и от вас испросить себе прощение не только словесно, но даже и письменно⁴⁵.

Прошу Духовный Совет принять сие мое чистосердечное исповедание и вразумить если в чем я увлекаюсь несознательно, или оставить меня в покое без дальнейших ваших о сем истязаний. Нижайший проситель ваш грешный священноинок Арсений Швецов.

20 октября 1888 года.

Это первое объяснение о. Арсения веры во Святую Троицу, прочитанное пред собранием Духовного Совета, который хотя и не противоречил оному, но и не удостоверился им. А потому дело его отложено было до следующего заседания, бывшего 26-го октября того же года, на котором и было прочитано отцу Арсению обвинение на 15-ти листах, состоящее из девяти обвинений, и тотчас же требовали от него раскаяния в его ереси⁴⁶. Но о. Арсений, усматривая несправедливым их обвинение к своему положению, протестовал против подобного требования и против прочитанного, и просил последнее выдать ему на руки для рассмотрения. Подобная просьба, хотя и не по душе была его притязателям⁴⁷, но по настоянию присутствующих епископов, позволено было ему выдать прочитанное обвинение до следующего собрания, назначенного на 28 октября.

И вот в это, хотя и очень краткое время, отец Арсений написал объяснение, и в назначенный срок представил собранию следующие:

Копия 2-я.

Московскому Духовному Совету и священному собору боголюбивых епископов священноинока Арсения Швецова.

Объяснение!

Боголюбивому собранию вашему на прочитанный разбор моей брошюры, – под названием «Несправедливость в замечании на 1-ю главу книги «Истинность», объясняюсь в следующем:

На 1-е. Словами: Что Сын Божий хотя и прежде всех по тварям численных веков, но все-таки и совокупно с веком Божия днесь родися⁴⁸, я показывал ту вечность, которая имеет свое начало в самой безначальности Божией⁴⁹. Итак, Сын Божий по вине⁵⁰ имеет себе начало Отца, хотя родился и не после Отца. Так и присносущный божественный век⁵¹ получил себе начало от Сына, восходя до самого по времени безначального рождения его⁵². Сему встречается некоторое подобие от огня и света. Ибо как зажигается огонь, так является от него и свет. Здесь не свет имеет начало огню, но огонь свету, хотя и совокупно огонь со светом. Основание же такому понятию⁵³ я нахожу в 1-й гл. второй книги Иоанна Дамаскина, и в толк. 8, ст. 2 сл. на святую Пасху Григория Богослова в большом Соборнике. Итак, сим выражением⁵⁴ я не допускаю такого времени, когда не был рожден Сын Божий⁵⁵. А кто и в предвечности допускает какое-либо время, когда Сын Божий не был рожденным, тот да будет проклят⁵⁶.

На 2-е. Выражением признавать рождение Сына Божия и исхождение Святого Духа с настатием веков, во главе которых стоит век Божий (Божия?) днесь, равняющееся (?) присносущным (?) (Бр. л. 9 обор.), я доказываю только неизменное свойство Божьей вечности и отрицаю всякое время⁵⁷, могущее предварить единосущие Святой Троицы. А кто будет утверждать, что и прежде божественного века, сотворенного от Сына, было какое-то время, тот да будет проклят⁵⁸!

На 3-е. В словах: «единице двинутися на двойственность и остановится на троичности», усматривается не только одно рождение Богом Отцем Сына и испущение Святого Духа, но в сим купно разумеется и то действие его, чтобы безначальную сущность свою и еще распространит на две ипостаси, и купно с собою на трех ипостасях остановится⁵⁹ и дать начало своей безначальной вечности⁶⁰. Здесь я ни каковым сжиманием и расширением не измерял отчей ипостаси⁶¹, но только показывал виновное в ней начало для единосущного ей Сына и присносущного Святого Духа, и изъявлял (?) присносущно творческую силу Святыя Троицы, от которой имеет свое начало присносущный век ее⁶². Но кто мудрствует, что во отчей ипостаси было какое-то сжимание и расширение при рождении Сына и испущении Святого Духа, как некогда утверждали еретики стоики, указанные Афанасием Великим, тот да будет проклят⁶³!

На 4-е. Слова: устав белокриницкий во оном выражении, что Бог Отец в первом изречении да будут вецы, нисколько не противоречит исповеданию православного символа: рожденного от Отца прежде всех век. Я говорил по таковому разуму, что сперва было Божье слово, и по оному приввелись веки. Если бы не было Божия слова, то не было бы и веков⁶⁴. Скажем примерно: если в каком темном месте нет огня, там нет и света, но как зажигается огонь, так купно является и свет. Однако же мы по справедливости должны утверждать, что огонь есть прежде света, от него происходящего. И вот как в начале света есть огонь, так и в начале оных веков было Божье слово Сын⁶⁵. И такое понятие вполне согласует евангелисту Иоанну, возгласившему: в начале бе слово⁶⁶ (1:1). Но если согласует евангелисту, то без всякого сомнения не противоречит и православному символу.

Слова же блаженного Андрея хотя и критиковались преподобным Максимом Греком. Но в его рассмотрении они были редакцией более соблазнительной, ничем занесенные в устав Белокриницкий⁶⁷. Ибо по выписке Павла Прусского, они гласят: якобы прежде вецы не вещественные предсташа, таже слово: а по сказанному (по казанскому?) изданию книги Максима Грека: якобы не прежде певцы невещественные абие предсташа, таже слово (ч. 3, стр. 261). Но такового мудрования, что прежде рождения Сына слова Божия веки или певцы невещественные предсташа, я не имею, и в Белокриницком уставе сего не усматриваю⁶⁸, но как неправославное отметаю: и кто будет утверждать, что было время, когда не был рожден Сын Божий, тот да будет проклят⁶⁹!

На 5-й. Словами: Рождение Сына Божия прежде всех век, означает только, что в начале всех век, какие бы века мы не могли себе умопредставить, я не только что о подвременности (?) Сына не утверждаю, но паче еще в конец сие отрицаю⁷⁰. Но кто напротив будет отрицать вечность Сына Божия и сводить ее под какое-то время, тот да будет проклят!

На 6-е. «Если замечатель⁷¹ находит богохульство и ересь в том, что с самым рождением Сына Божие открылась и творческая сила его в при введении веков, и что Сын Божий вместе с веками родился, то и выходит по его разуму, что Сын Божий родился прежде всех век, в какое-то время, Богом несотворенное, но такое понятие не только что будет не согласно православному символу, но и крайне нечестиво, так что нечестием своим превзойдет и самое арианство!

Здесь я не то выражал, аки бы исповедовать рождения Сына Божия прежде всех век есть нечестие худшее арианства⁷²; но порицать точию допущение времени Богом не сотворенного выше единосущия Святыя Троицы⁷³. Но если кто учит, что Сын Божий родился не прежде всех век, или что могло предварять единосущние Святой Троицы какое-либо время, Богом несотворенное, тот да будет проклят⁷⁴.

На 7-е. Белокриницкий Устав в речении Бога Отца признает единосущное ему слово, имеющее, творческую деятельность даже и в самом рождении оного. И если еще припомнить сказанное Словом Божьим чрез пророка: Рече Господь ко мне: Сын мой еси ты, Аз днесь родих тя (псал. 3, 7) нельзя отрицать, чтобы не было ни какового речения у Бога Отца в рождении Сына его.

Здесь я указывал на речение (или слово) Божие не временное⁷⁵, но, как выражается Кирилл Иерусалимский, вечное, безвременное (11, оглаш. пар. 5) или, как говорит блаженный Августин: ты (Господи) призываеши нас ко уразумению неизреченного слова твоего, которое искони обитает в тебе Бозе, и само есть Бог, тобою от вечности изрекаемое, имже и все от вечности изрекается... Все ты изрекаешь в один и вечный момент (11 кн. Исповеди, гл. 7). Выше сего одного вечного момента, в которое изрекается слово Божие, не в чем уже содержаться каковому либо времени⁷⁶, и посему я ни под каковое время не свожу первое речение Божие⁷⁷. Но кто будет определять временем безвременное первоначальное речение Божие, тот да будет проклят⁷⁸!

На 8-е. Не вполне ясные изречения о богословии я находил и у древних отцов, и, во-первых, я указал на Тертуллиана, который говорит: Слово было в Боге, и он родил его, когда чрез него сотворил мир, хотя слово от вечности было во Отце, но рождено Отцом. Итак, указаное изречение Тертуллиана, хотя и не вполне ясно, но все-таки прямо противоречит арианству и свободно соглашается с исповеданием веры 1-го вселенского собора⁷⁹, приведенные слова Тертуллиана в «Истинности» я взял не от самого Тертуллиана (ибо в это время я не имел под руками книг Тертуллиана), но от истории Владимира Гетте, где оныя не были оговорены, что противны православному символу. А как я там говорил против Субботина⁸⁰, почему и почел, что г. Субботин не имеет права отвергать это изречение Тертуллиана, как не оговоренное в не православии цензурой их церкви⁸¹. А в тетради за Тертуллиана, я высказался только о том, каким образом оное может соглашаться православному символу⁸². Но если по вашему указанию Тертуллиан в этом слове признавал Бога Вседержителя, имеющего какую-то духовную плоть, то я такового мудрования не имею и защищать его не буду, и прошу от вашего освященного собора прощения в том, что я в «Истинности» неосмотрительно на него сослался.

На 9-е. Но что не один только Тертуллиан говорил о Боге по-видимому не ясно, но и другие великие отцы, блаженною кончиною своею православие запечатлевшие, именно же муж апостольский Татиан и св. Феофил архиепископ Антиохийский, бывшие во втором веке.

Здесь во указании на Татиана, что он блаженною конченою запечатлел православие, я ошибся и покорнейше прошу освященный собор, и в этом простить меня грешника⁸³. Выражение же Белокриницкого устава, что Бог до сотворения дел своих бе в молчании, сказано не для показания какого-либо времени, в которое бы Бог находился без всякого действия молчащим, ибо таковую мысль отрицает сам писатель того устава, говоря тако: «Достоин убо разумевати, яко Бог свет истинный искони совершен и не применен есть». Но если бы Бог находился какое-либо время без всякого действия молчащим, а потом стал бы говорить и делать, тогда нельзя бы было называть его «не применен». Но если пременение в Боге писателем устава отречено, то и показывается ясно, что выражение его точию до сотворения дел своих бе в молчании, сказано не о времени, а только относительно того единого начала (?), которое никакие вины над собою не имея, виновно же есть Сыну и Святому Духу по рождению и испущению, а всему прочему по творению⁸⁴.

Но относительные наименование Бога иногда и святыми богословами высказываются как бы вопреки всеобдержно усвоенным о Боге истинам. Так св. Иоанн Дамаскин, называет Бога тьмою, за его непостижимость (кн. 1. гл. 4). А св. Григорий Богослов называет не собезначальными Отцу Сына и Святого Духа, относительно виновного начала их (ч. 3, стр. 65), но мы в символе веры исповедуем Бога светом истинным. Однако же не судим и св. Иоанна Дамаскина как еретика⁸⁵, за относительное наименование его Бога тьмою. Мы слышим, что св. церковь правословит собезначальное слово Отцу и Духови. Но с этим купно не отвергаем и богословии Григория Богослова, нарицающей Сына и Святого Духа по виновности Отцу не собезначальными⁸⁶.

Но если кто будет утверждать, что было какое-либо время, когда Бог был без всякого действия молчащим, то сицевое мудрование, как неправославное я отвергаю и проклинаю⁸⁷.

Итак, на все замечания вашего священного собора, сделав согласно данному вам от мене исповеданию веры, чистосердечное объяснение⁸⁸, всепокорнейше прошу ваш освященный собор милостиво простить меня за открывшиеся мои ошибки. А если и еще в чем сие объяснение мое окажется несогласным данному вам моему исповеданию, в том прошу отечески вразумить меня.

При чем и остаюсь нижайший проситель ваш, грешный священноинок Арсений Швецов.

28-го октября 1888 года.

Из прочитанного объяснения о. Арсением, полагаем, что будет ясно видно каждому, что о. Арсений вовсе не держится тех понятий, какие ему навязывают⁸⁹, да и действительно, соблюдая в неприкосновенности православный Символ веры, каким образом возможно погрешить верою во Св. Троицу⁹⁰? Но не смотря на объяснение, не смотря на чистосердечное его раскаяние в двух неосмотрительных допущенных ошибках и тогда притязатели не решаются освободить (?) его, как надлежало поступить (!)⁹¹. Но предложили ему подписать условие, в силу которого лишали его права писать в защиту церкви что бы то ни было⁹². Тогда о. Арсений объявил, что он подобной подписки, лишающей его права проповеди евангельской дать не может. После сего заявления, ему было предложено написать свое предложение, которое могло бы удовлетворить обе стороны. Вследствие чего о. Арсением было составлено и предложено следующее:

Копия 3-я.

Освященному собору боголюбивых епископов, собравшихся во граде Москве священноинока Арсения Швецова

Покорнейшее прошение.

Преосвященнейшие владыки! Извиняюсь перед вами в том, что в книге Истинность, изданной мною в Мануиловском монастыре в 1886 году, в первой главе защищая Белокриницкий устав, я допустил некоторые соблазнительные доводы против православного учения, в чем признаю себя виновным, и в этом прошу у вас прощения⁹³.

Еще в изданной мною брошюре в нынешнем 1889 году против Павла Прусского в защиту того же устава Белокриницкого, в которой сделано несколько соблазнительных выражений против православного символа веры, за что эту брошюру уничтожаю и яко не бывшую вменяю⁹⁴ и впредь обещаюсь ничего не писать о богословии без совета благочестивых епископов⁹⁵.

При сем прося себе вашего апостольского прощения и благословения, и святых ваших молитв о мне грешнике.

Нижайший проситель ваш, священноинок Арсений Швецов.

28-го октября, 1888 года.

Вот это последний шаг был к примирению со стороны о. Арсения, которым он, в знак любви и сохранения мира, дал обещание, что без совета благочестивых епископов о богословии (только о богословии⁹⁶) ничего не писать». То, что может быть выше сего примерного поступка к сохранению союза, мира и любви, завещанной Господом⁹⁷.

Вот из этого-то последнего акта и извлекают некоторые «якобы раскаяние в ереси» о. Арсения, о котором мы говорили в начале сего издания. То спрашивается, где же тут раскаяние в ереси? Нам кажется, что и тени подобного в прочитанном акте не находится⁹⁸. Правда о. Арсений сказал, что «защищая некоторые соблазнительные доводы против православного учения», или «несколько соблазнительных выражений против православного символа веры», но нужно знать, что соблазн и ересь большое имеют между собою несходство⁹⁹, потому соблазн возможен от недоумения который решается объяснением¹⁰⁰, а ересь всегда осуждается церковью¹⁰¹, и первое (соблазн?) может быть у православно-верующего во Святую Троицу, а последнее всегда принадлежит еретикам. А потому, справедливо заметил о. Арсений, что даже некоторые св. богословцы выражались как бы вопреки всеобдержности, о истинном Боге¹⁰², называя его «Тьмою» за его непостижимость. (Иоан. Дам. кн. 1, гл. 5) и «несобезначальными Отцу Сына и Св. Духа относительно виновного начала их». (Григор. Богосл. ч. 4, стр. 26) и как первое вопреки символа веры, исповедующего Бога «светом истинным» так и второе вопреки гласа церкви словословящей «собезначальным слово Отцу и Духови». Что тоже, пожалуй, может быть соблазнительным для некоторых. Но церковь, ни св. Иоанна Дамаскина за еретика не почитает, ни богословию св. Григория Богослова не отметает¹⁰³.

После сего надеемся, что исчезнут все клеветы на почтенного о. Арсения, распространяемые со стороны его недоброжелателей¹⁰⁴, и веруем, что они будут служить им горьким воспоминанием их ненависти к незабвенному защитнику истины¹⁰⁵.

Итак, да будет известно каждому, что в силу последнего акта и кончилось дело о. Арсения, разъяснилось что он не еретичествует, за что и получил от собрания боголюбивых епископов прощение¹⁰⁶ и благословение за что (?) Братство наше всегда благодарит Господа, и восклицает: «Слава в вышних Богу и на земли мир».

Стар. Бр. честн. креста.

28-го февраля, 1889 года.

Недавно, говорили мы (см. гл. 6), что смерть беглого попа Дмитрия Беляева нанесла сильный удар беглопоповству, что беглопоповцы поставлены этим событием в затруднительное положение, которое проповедники австрийщины будут стараться обратить в свою пользу. Полученные нами известия действительно подтверждают, что во всех местах, где более или менее сохранилось еще беглопоповство, не вытесненное повсюду рассылаемыми австрийскими попами, беглопоповщинские общества крайне опечалены лишением Беляева, который был в последнее время главою, своего рода патриархом беглопоповства, как преемник Тульского Павла, и не знают, куда приютиться, к кому прибегнуть под духовное пасение, – к лужковским ли, или к австрийским попам, которые всячески их заманивают, или еще куда. Яснее, разумеется, все это можно видеть в местах, служащих центрами беглопоповства, как напр. в Городце, где существует издавна, дозволенная правительством, беглопоповщинская часовня, покровительствуемая известными нижегородскими богачами раскольниками Блиновым и Бугровым, а также и в Москве, центре всяческого раскола.

В Городце, как только получена была телеграмма из Москвы о смерти батюшки отца Дмитрия, отслужена была торжественно, при звоне в большой колокол¹⁰⁷, панихида, на которую стеклись во множестве оповещенные повестками духовные чада покойного не только городецкие, но и окрестных мест; в сороковой день, при таком же стечении народа и также торжественно, т. е. со звоном, были отслужены всенощная, часы и панихида. А Бугров, как мы уже говорили, ездил нарочно в Москву хоронить Дмитрия. В то же время и австрийцы ловцы, Швецов со своим клевретом Иголкиным, усилили старания привлечь городецких беглопоповцев в свои сети и завладеть их часовнею, в которой, как существующей с дозволения правительства и под защитою сильных в расколе (и не в расколе только) богачей, могли бы свободно и торжественно служить их мнимые архиереи и попы. Многие из беглопоповцев, опутанные их сетями, видят и сознаются, что не в состоянии противодействовать столь хитрым и искусным обольстителям; но главные из них, наиболее вооруженные против австрийского священства, готовы лучше заимствоваться попами от лужковцев, нежели соединиться с ненавистной австрийщиной. Спустя недели две по смерти Беляева они посылали трех уполномоченных в Москву для переговоров об этом со здешними лужковцами, а 2-го июня происходила в Городце сходка беглопоповцев для окончательного решения вопроса о соединении с лужковцами, которого, однако, не последовало, так как сходка оказалась не в достаточном составе. В то же время, один из беглопоповцев ездил вниз по Волге, в Саратовскую, или Самарскую губернию, к некому попу Михаилу, ставленнику Беляева, чтобы условиться о подчинении ему городецких беглопоповцев, и между последними есть сторонники этого предприятия. Таким образом, поповщина в Городце готова распасться на три отрасли: тульскую, лужковскую и австрийскую. Вообще, городецкие старообрядцы в сильном движении: австрийцы хлопочут, как бы перетянуть к себе беглопоповцев, попечители беглопоповщинской часовни – как бы отыскать беглого попа, в Лужках ли, или на низу, а старые читалки – как бы, минуя австрийских и прочих попов, сохранить свои доходы от псалтырного, канонного и панафидного пения и чтения. Только местное православное духовенство не обращает никакого внимания на это движение в расколе, среди которого живет! При его равнодушии к возвращению в церковь заблуждших чад ее, надобно ожидать, что ловкие и неутомимые проповедники австрийского священства успеют собрать обильную жатву среди расстроившихся, не знающих к кому прибегнуть, беглопоповцев.

Действительно, Иголкин, достойный ставленник и подражатель Швецова, работает усиленно среди городецких беглопоповцев, – бродит по торжищам и по домам проповедовать им свою австрийщину. Он решился даже выступить на публичное состязание с миссионером – Ломакиным, от которого доселе большей частью уклонялся, рассчитывая посрамить в глазах беглопоповцев этого единственно-опасного ему обличителя его лживых учений (соседством православного духовенства он ни мало не смущается; напротив, подмечая его недостатки, умеет искусно обращать их в свою пользу: ему достаточно указать старообрядцам, что вот-де православный священник и перекреститься не умеет, как должно, или указать на какие-нибудь его житейские слабости, – и старообрядцы станут бояться его как чумы). На беседе с Ломакиным, происходившей в соборном храме, Иголкин, как и следовало ожидать, явился только хитрецом, хорошо знающим характер раскола и то, чем можно произвести впечатление на раскольников, восстановить их против собеседника, а не лицом ищущим, или желающим разъяснения истины. Он принес на беседу «Поморские Ответы», чтобы из них заимствовать свои возражения православному миссионеру, и это одно уже достаточно свидетельствует о характере раскольнического попа, защитника австрийской лжеиерархии, верующего в сочинение поморского беспоповца, как в Евангелие (и здесь, впрочем, он явился только последователем своего учителя – Швецова, который нарочно напечатал за границей для пользования разным Иголкиным это раскольническое Евангелие¹⁰⁸). Беседу он повел, разумеется, о крестном знамении, и за отмену двуперстия обвинял церковь в нарушении апостольского предания. Православный собеседник потребовал от него доказать, что двуперстие есть апостольское предание и что, подобно догматам веры, оно не может быть изменяемо церковной властью. Иголкин, следуя «Поморским Ответам», сослался во свидетельство о происхождении двуперстия от Апостолов и самого Христа на Кириллову книгу, на Стоглав, на Максима Грека. Собеседник возразил, что в указанных свидетельствах не говорится об апостольском происхождении двуперстия и, что вообще достоинство их подлежит сомнению. А чтобы видеть это яснее, предложил разобрать их, начиная со свидетельства Кирилловой книги. Иголкин хорошо понимал, как невыгоден будет для него этот разбор, и признал за лучшее тут же прибегнуть к обычной подобным раскольническим апологетам уловке, чтобы выставить собеседника в невыгодном свете пред раскольниками и немедленно затем прекратить беседу. Он поднял высоко, во всю длину рук, тяжелую Кириллову книгу, и показывая ее народу, стал говорить: «Видите, братие, эту святую книгу? Вы знаете, что ее и раскрыть нельзя без особенного благоговения и без крестного знамения (При этом он положил книгу и, истово перекрестившись, раскрыл). И эту-то богодухновенную книгу, которую мы читаем со страхом, веруя всему в ней написанному, яко слову Божию, мой собеседник предлагает разбирать и критиковать! Да избави меня, Боже, и подумать о таком богопротивном деле, а с людьми, которые дерзают критиковать наши святые книги, я и говорить не хочу, да и вам не советую"… И пошел вон, взглянув на собеседника с лукавою и ядовитою улыбкой, которою как будто хотел сказать ему: «я-де и сам отлично понимаю, что в таких книгах, как Кириллова, написано немало такого, чему нельзя верить, и при случае, когда нужно, готов, как и мой учитель о. Арсений, отказаться не только от Кирилловой книги, но и от самого патриарха Иосифа; а ты не моги их касаться, – и вот тебе за это!». Потом еще два раза Ломакин приглашал Иголкина на беседы; но тот под разными предлогами уклонился от приглашения, должно быть, вполне довольный своей раскольнической выходкой и не желая подвергать себя неприятности быть посрамленым.

Не имея возможности привлечь Иголкина на публичные беседы, Ломакин стал беседовать со странниками. Известно, что такое странники. Злое раскольническое учение о царствовании антихриста они довели до крайних выводов и, отвергнув все не только церковные, но и государственные установления, как имеющие, якобы антихристианский характер, они стали дальше всех раскольников от церкви. И все же, однако, они не так вредны и опасны, как разные Швецовы и Иголкины, потому что искреннее и честнее этих Швецовых и Иголкиных. По невежеству, или по увлечению проповедью своих наставников, они искренно верят тому, чему учат, или чему их научили; но если им указано будет с надлежащей ясностью лживость этого учения, то они же с такою искренностью готовы принять истину вместо лжи, и от бесед о вере не уклоняются. А Швецовы и Иголкины, сами сознавая лживость своих учений, только стараются, в интересах раскола и своих личных, посредством разных уловок выдавать ложь за истину: поэтому нет надежды, чтобы и сами они когда-нибудь искренно отказались от своих лжеучений, и чтобы других перестали утверждать в расколе и соблазнять в раскол; поэтому и следует признать их опаснейшими и вреднейшими людьми в расколе, – вреднее самих странников. Представители этих последних и на беседе с Ломакиным явились такими, как мы описали их. От бесед они не уклонялись и на одной из них, происходившей 14-го мая, страннический начетчик, беседуя о сугубом аллилуйя, с горячностью напал на собор 1667 г., отменивший этот обряд, утвержденный Стоглавым собором и, по сказанию жития Евфросинова, самою Богородицею. – «Вот какие еретики! – говорил он, и святой Стоглавый собор вменили не в собор и самой Пресвятой Богородицы не слушают!». Дав успокоиться ревнителю Стоглавого собора и жития Евфросинова, Ломакин предложил ему прочитать, что в этом житии, на котором основался и Стоглавый собор, говорится о явлении Божией Матери, якобы заповедавшей сугубить аллилуйя. Странники охотно согласились на прочтение столь уважаемого ими сочинения, и когда услышали, какие содержатся в нем ереси, якобы изреченные самою Богородицею, пришли в немалое изумление и очень задумались, как это Стоглавый собор мог основаться на таком сочинении и не справедливо ли в самом деле поступил собор 1667 г., отвергнув такое сочинение и основанное на нем определение о сугубом аллилуйя. Г-да Швецовы, Иголкины, Перетрухины никак не дозволили бы на беседе, в присутствии народа, прочесть из жития Евфросинова сказание о явлении спасателю его Пресвятой Богородицы: они очень хорошо знают, что это сказание, наполненное самыми грубыми ересями, не достойно никакого доверия¹⁰⁹, и, однако же, этому самому народу всегда проповедуют, что велико-российская церковь дерзнула похулить даже такое богодухновенное сочинение, как житие пр. Евфросина, утвержденное Стоглавым собором и служащее основанием древлеправославного сугубого аллилуйя, которое заповедала петь и читать сама Пресвятая Богородица, явившаяся списателю сего жития. Вот разница между странническими начетчиками и такими проповедниками раскола, как Швецов и компания... Странники и вообще держали себя на беседах в Городце чинно, внимательно выслушивали предлагаемые им разъяснения и доказательства, не прибегая, подобно Иголкину, к разным недобросовестным уловкам. Это удобство вести в Городце беседы и со странниками, и со старообрядцами других сект, особенно же пребывание Иголкина, вдохновляемого и руководимого Швецовым, при нынешнем расстройстве в среде местных беглопоповцев, делают необходимым постоянное присутствие здесь православного миссионера, и нельзя не пожелать, чтобы сюда переведен был на жительство И. П. Ломакин, который и теперь, при временных наездах в Городец, составляет единственную преграду для успехов здесь Швецовской и Иголкинской пропаганды. Есть правда в этой местности и еще усердный и знающий деятель против раскола – учитель основной И. А. Ноздринским в селе Митрофанове и содержимой на его счет образцовой народной школы, – образцовой не по названию, а по своей благоустроенности, – П. И. Страхов. Этого учителя выбрал для своей школы сам И. А. Ноздринский, и не ошибся в выборе: заслужив общее уважение, он расположил и самих старообрядцев отдавать своих детей к нему в школу, где даются им правильные понятия о вере и церкви, которые без сомнения принесут добрый плод и в них самих, и в их семействах. Добрая школа, (но именно добрая), если она привлекает и раскольников отдавать в нее своих детей, имеет весьма важное значение в ряду средств к ослаблению раскола, и почтенный И. А. Ноздринский оказал большую услугу даже для церкви, учреждением своей школы и избранием для нее «доброго» наставника. Г. Страхов любит и умеет говорить со старообрядцами, которые, равно как и православные, охотно слушают его беседы, и успехам раскола здесь поставлена, таким образом, достаточная преграда. Но это происходит все же не в Городце; Городец, как центральное место раскола, несомненно требует особого миссионера. Да и вообще миссионерскую деятельность в Нижегородской и смежной Костромской епархиях настоятельно требуется усилить.

От нижегородских раскольнических дельцов перейдем к московским. Мы уже говорили, что и здешние беглопоповцы, по смерти Беляева, находятся в больших хлопотах – и они все меры употребляют к тому, чтобы найти где-нибудь готового бегствовать священника, желая во что бы то ни стало избавиться от ненавистных им австрийских попов, предлагающим им свои услуги. Во главе московских беглопоповцев стоит купец Карасев: его-то агенты ездят теперь по разным местам, разведывая, нет ли где священника, которого можно было бы соблазнить к переходу в раскол. Один из таких искателей бегствующего священства в июне месяце приезжал в одно селение Московской епархии к священнику, которого давно наметил, как удобную для уловления жертву. Но священника этого не нашел уже в том селении (он переведен в другое), а встретился с одним нашим знакомым, который умел вызвать его на откровенный разговор о теперешнем крайне-стеснительном положении беглопоповства. – Как же вы знаете бывшего здесь священника и почему рассчитываете на него? – спросил наш знакомый. – «В Москве то мы живем на горе, так нам видно, где что делается! – отвечал ловитель попов. А с здешним-то батюшкой мы давно ведем знакомство: раз мы с Артемом Васильичем¹¹⁰ совсем было отправили его в Лужки, да дело не состоялось с лужковскими, – не сошлись в цене. А нынешним годом, в январе месяце, сынок его (в Москве служит) приходил к нашим попечителям просить, чтобы не оставили отца: вот и пришло теперь такое время, что очень бы он годился нам». – Разве у вас уже очень оскудело священство? – спросил собеседник. – «Очень оскудело! На всю Россию остались теперь только два священника, а у нас в Москве нет ни одного. Отец Дмитрий скончался; отец Александр Ремизов стал не годен нам, потому что подписался под запрещением (пусть бы архиерей запрещал его, да зачем было самому подписываться!); а отца Федора взяли и сослали в Суздальский монастырь!» – Что же вы этого отца Федора не берегли? – «Это уже виноваты наши попечители, – поместили его в Петровском парке, на даче Командирова: туда и шел к нему народ толпами, – кто крестить, кто венчаться, кто на исповедь! Даже и самих полицейских спрашивали, где отыскать дачу. Вот и обратили внимание!» – Да вы бы ублаготворили полицию! – заметил собеседник. – «Ублаготворили, и хорошо ублаготворили; только уж и ей нельзя было не вступиться: ведь дело было зимой, когда в парк никто не ездит и не ходит, а тут народ валом-валит!» – Значит вы теперь без священников; что же? – придется идти к австрийским? – «Нет, – Австрию мы не примем! Митрополит Амвросий был обливанец и перешел к старообрядцам на мзде, уж лучше так будем помирать, а Австралию не примем!» –

Разговор этот показывает, в каком действительно стесненном положении находятся и московские беглопоповцы; но их ловцы, вероятно, успеют оградить их от Австрийщины приобретением бегствующего иерея, если в самой московской епархии есть такие, что уже засылают к ним своих сыновей...

Что касается других раскольнических деятелей в Москве, то об них мы приведем рассказ одного не очень давно посетившего нас иногородного гостя, бывшего старообрядца, который приезжал в мае месяце по своим делам в Москву. «Мне, – говорил он, – желательно было повидаться с главными беспоповскими и поповскими столичными начетчиками, – узнать самому, что это за люди. Виделся сначала с Федором Анисимовым, главным беспоповским проповедником, и с его товарищами, – поговорил с ними. Боже мой! Что это за фанатики! Какие дерзкие ругатели церкви! У нас, в глуши, таких не отыщешь нигде. Как извращают они Слово Божие, толкуя по-своему, никого и ничего не слушая в ослеплении своей лжеучительской гордости! Виделся потом и со знаменитым защитником австрийского лжесвященства – Перетрухиным: это иного сорта человек, – это раскольнический волк с лисьим хвостом. Есть у меня в Москве родной дядя, служащий здесь доверенным одного иногородного богача – старообрядца: прежде он был беспоповцем, а недавно принял австрийщину. С дядей я первый раз в жизни виделся, и он-то, сожалея о моем переходе из раскола в церковь, старался познакомить меня с московскими раскольническими начетчиками, – возил сначала к беспоповцам, и, кажется, очень был доволен тем, что они возбудили во мне такое сильное отвращение своим фанатизмом, а после этого пригласил к себе и Перетрухина, своего нового руководителя, чтобы попользовать меня его беседою. Я, как с новым человеком, не вступал с ним в разговор, а только слушал, как он витийствовал, поучая дядю. Но дядя этим не удовольствовался. До прихода Перетрухина я говорил ему: хорошо ты сделал, что оставил беспоповство, потому что беспоповцы не имеют чем осолять; да и там, куда перешел, хотя и солять, только песком, а не солью, потому что соли-то тоже не имеют. И был у нас по этому поводу разговор с дядей. Теперь, чтобы вовлечь меня в беседу, он и передал Перетрухину о нашем разговоре. Вот, говорит, племянник упрекает меня, что я сделал переход не туда, куда бы следовало; на это я сказал ему, что он сам ошибся, – перешел в такую церковь, которая самое главное у христиан, без чего ни одно таинство не совершается, то есть двуперстное сложение, предала проклятию на соборе 1667 года; а племянник отвечает мне, что это неправда, что собор 1667 года двуперстия не проклинал. Так вот, Климент Афиногеныч, верно ли он говорит? – ужели в самом деле собор не проклинал двуперстия? Перетрухин ответил: Должно быть ваш племянник не читал еще соборного свитка, или читал зажмурясь! Там велено слагать три перста, а кто не послушает этого повеления, того мы, говорится там, проклятию и анафеме предаем. За что же передают проклятию? Ясно, что за двуперстное сложение! Как же племянник ваш говорит, что двуперстие не проклято? Да и в Скрижали писано, что Макарий патриарх в Чудовом монастыре прямо произнес клятву на крестящихся двуперстно, – этого не защищают теперь и ученые, – и они говорят, что двуперстие проклято. Дядюшка слушал все это со сладострастным чувством, – и, обратясь ко мне, спросил: ну что, племянничек, скажешь теперь? Говори! Перетрухин снисходительно замедлил дяде: нет, вы их не стесняйте! Дядя сказал: Как не стесняйте! Он и опять мне будет то же говорить! Тогда я ответил: Извольте, сколько умею, объясняюсь против г-на Перетрухина. Хоть он и утверждает, что будто я не читал соборного деяния, или читал его зажмурясь, так что будто бы продремал положенную в нем клятву на двуперстие; но ведь и сам г-н Перетрухин не указал нам этой клятвы в соборном деянии. – Как не указал! Как не указал! – начал было горячиться Перетрухин. Я попросил его помолчать, – говорю: я слушал тебя, теперь и ты меня выслушай. Что собор повелел слагать три перста для крестного знамения и что предал проклятию непокоряющихся церкви и хулящих ее обряды, – это справедливо; а что будто он проклял двуперстие, – это неправда; в соборном деянии такого проклятия нет, и сам г-н Перетрухин не укажет. – А за что же люди-то прокляты? – спросил Перетрухин. Я ответил: да, люди прокляты, и, пожалуй, за то, между прочим, если в противность церкви и с хулами на нее будут употреблять двуперстие; но самое двуперстие не проклято. Вот наприм., 6-м правилом Гангрского собора… Перетрухин с горячностью прервал меня: мы не о Гангрском соборе говорим! – Я сказал: Прошу вас, выслушайте. В этом правиле Гангрского собора говорится: «аще кто кроме соборныя церкви о себе собирается и не радя о церкви церковная хощет творити, не сущу с ним пресвитеру по воли епископли, да будет проклят». Кто тут проклинается, – люди или молитва их? – Перетрухин ответил: люди. – За что же? – спрашиваю. Он ответил: за самовольное собрание на молитву и за раздрание церковное. – А молитва их проклята, или нет? – спросил я. – Молитва, говорит, не проклята. – Вот так же, сказал я, надо понимать и определение собора 1667 года: в нем прокляты люди, непокоряющиеся церкви и в отделении от церкви употребляющие двуперстие и другие обряды, а самое двуперстие и обряды не прокляты, почему церковь и дозволяла употреблять их в общении с нею и с правым их разумением. Так вот, дядюшка, и выходит, – правду говорил я, что собор 1667 г. не проклинал двуперстие. Перетрухин сознался, что прямого, буквально выраженного проклятия на двуперстие в соборном деянии не находится; но теперь, прибавил он, уже одна высокопоставленная особа, также ученый г. Каптерев признают двуперстие апостольским преданием; а апостольское предание никакой собор отменять не вправе; как же мог отменить его собор 1667 года? – Я сказал: Что это явился у вас за новый адвокат раскола – Каптерев, и о какой высокопоставленной особе говорите вы, мне дела нет; а если эти ваши ученые Каптеревы, да какие-то особы называют двуперстие апостольским преданием, так они очевидно лгут. Но повторяю, – до них мне дела нет; а вот что ты скажи мне: бывают у вас епископы женатые, или не могут быть? Перетрухин ответил: не могут. Зачем же вы противитесь 5-му апостольскому правилу? – спросил я. Перетрухин сказал: это правило отменено св. отцами на шестом вселенском соборе. Тогда я заметил ему: Значит, ты неправду сказал, что двуперстие, как апостольское предание, не может отменить никакой собор. Если бы оно было и апостольское предание, чего не докажут все ваши ученые Каптеревы, и тогда, как не составляющее догмата веры, оно могло быть отменено властью церкви по благословным винам. Тут Перетрухин вышел из себя и начал говорить явный вздор: Чего уж защищать их (т. е. православную церковь)! Подумай, сколько они замучили, да сожгли! А все за что? – за двуперстие! Вот и теперь не велят говорить и писать правду об нем¹¹¹. Недавно помещен был в газете Русское Дело ответ старообрядца на киевское послание, так за напечатание этого ответа газету запретили на шесть месяцев. Что уж, брат защищать-то их! Прощай-ка! – Господи! – сказал я Перетрухину, – до какой недобросовестности вы доходите! Да разве за «Ответ старообрядца» запретили газету? И это совершенная ложь, что будто правительство не велит говорить и писать правду. Извини, Климент Афиногеныч, я думал ты почестнее и поумнее Швецова; а выходит одно и тоже. Перетрухин ушел, разумеется, очень разобиженный, и от приглашения дяди прийти еще побеседовать со мной уклонился под предлогом недосуга. По уходе Перетрухина, дядя откровенно сказал мне, что о запрещении Русского Дела он толковал вздор; а как он толковал о соборе 1667 г., об этом дядя не сказал мне своего мнения. Приметно, однако же, было, что он остался не вполне доволен Перетрухиным. На другой день, я купил для дяди в Братской лавке «Выписки Озерского», книгу митрополита Григория и другие; он со приметной охотой взял от меня книги. А прочитает их, так и Перетрухина не станет слушать» ...

Этот рассказ нашего гостя мы нашли не излишним передать, находя его любопытным в том отношении, что он дает понятие, как московские проповедники и распространители раскола стараются запутывать в свои сети приезжающих в Москву бывших, или колеблющихся старообрядцев и людей близких к старообрядцам. Собеседника, менее сведущего и менее знакомого с раскольническими уловками, Перетрухин, разумеется, легко запутал бы своими живыми разглагольствованиями о церкви и о соборе 1667 года, даже ссылками на раскольничествующих ученых и высокопоставленных особ. Но для нас особенно любопытна в словах Перетрухина эта ложь о запрещении газеты, напечатавшей «Ответ старообрядца», – ложь, сказанная с той целью, чтобы выставить перед собеседником и нынешнее правительство, если не сжигающим, то жестоко преследующим ни в чем якобы не повинных старообрядцев. Перетрухин давно известен своими дерзкими, даже на публичных беседах, выходками против предержащей власти, и в этом он служит довольно откровенным выразителем принадлежащего всем раскольникам воззрения на правительство. Они только любят кричать о своем верноподданстве, о своей преданности царю и отечеству, пользуются всяким удобным и неудобным случаем напомнить об ней кому следует, не гнушаясь при этом никакой ложью, и чрезвычайно любят хвалиться получаемыми за то благодарностями, а в душе все Перетрухины... Вот, нам достался случайно весьма любопытный документ, – листочек, напечатанный (даже золотыми буквами), «с разрешения начальства», в нижегородской типографии И. А. Жукова. На этом листочке напечатаны: 1) телеграмма г. Министра Императорского Двора «старообрядцам села Городца и окрестных селений», с благодарностью за выраженные ими через телеграмму же «верноподданнические чувства и пожелания» по случаю события 17 октября 1888 года, 2) самая телеграмма старообрядцев, в которой говорится, что они «в количестве более пяти тысяч человек, вознесли горячие с коленопреклонением молитвы» за спасение Государя Императора¹¹². Любопытна собственно эта последняя. Как и все подобные телеграммы раскольников, она сильно приукрашена ложью ради вящшего выражения патриотических чувств, которыми якобы одушевлены выдающие себя за верноподданнейших русских людей наши именуемые старообрядцы, и ради удобнейшего снискания за сие благосклонности правительства. На этот раз сочинитель телеграммы, как видно, не раскольник, а только радетель раскольников, не умел даже и прикрыть надлежащим образом сообщаемую в ней неправду. Попечители Городецкой часовни служили действительно молебен по случаю спасения Государя Императора от угрожавшей Ему опасности, и успели собрать на этот молебен до тридцати человек своих прихожан (тогда как на панихиду по батюшке отце Петре собирались сотнями); как служили молебен, мы не станем говорить, – но вот, после молебна, сочиняется и посылается телеграмма, в которой 30 человек, бывших в часовне, превращаются в 5000 человек, ибо говорится, что «старообрядцы села Городца и окрестных селений в количестве 5000 человек возносили молитвы», – где же возносили? Конечно в часовне. При этом сочинитель телеграммы не сообразил даже, что в часовне не может поместиться и тысячи человек. Продолжая свои вымыслы, сочинитель сей пишет, что эти 5000 старообрядцев возносили не только «горячие молитвы», но и с коленопреклонением, чего, как известно, старообрядцы никогда не делают, ибо преклонение колен в молитве считают еретическим, никонианским обычаем. Вот как правдиво составляются верноподданнические телеграммы раскольников, притом же с помощью продажных людей! И, однако, они достигают цели, – получаются благодарности за «выражение верноподданнических чувств и пожеланий», о чем печатается в газетах и перепечатывается потом на особых листках, даже золотыми буквами, «с разрешения начальства»! Мы потому обратили внимание на городецкую телеграмму, что она служит образчиком неискренности и сомнительности всех вообще патриотических заявлений раскольников, с которыми они так любят являться пред властью. Не такая ли ложь и в тех патриотических заявлениях, по поводу великого события 17-го октября, сопровождавшихся просьбами об открытии разных благотворительных учреждений для своих крестиян (т. е. для усиления же раскола), с которыми поспешили выступить тогда главные представители поповщинского и беспоповщинского раскола, – и эти «старообрядцы, приемлющие (какое-то многоглавое) священство» – тульское, лужковское, австрийское, окружническое, неокружническое и т.д., и сам г. Егоров, представитель и покровитель гнусного федосеевства, видящий в Помазаннике Божием слугу антихриста, считающий тяжким грехом молитву за царя, но конечно, уверявший, что и он со своими федосеевцами «возносил теплые молитвы с коленопреклонением»?.. Нет, г-да старообрядцы, если бы вы истинно и искренно, как вся православная Россия, прониклись благоговейным трепетом и радостью, услышав о чудесном спасении нашего великого и истинно благочестивейшего Царя, вообразив ту дивную минуту, когда Помазанник Божий, невредимо вышедший из челюстей смерти, возвел благодарные очи на небо и благоговейно осенил себя крестным знамением, сложив для сего, по преданию церкви, три перста (а в этом перстосложении многие из вас видят печать антихриста и все вообще – великую никонианскую ересь), – если бы вы действительно осознали и почувствовали здесь великое чудо милосердия Божия к русскому народу и покровительства его Державному Отцу, и если бы искренно желали за это милосердие и покровительство достойным образом возблагодарить милосердного и благодеющего Бога, а спасенному Им Царю искренно засвидетельствовать вашу радость о Его спасении, вашу преданность и любовь к Нему, вы забыли бы вашу вражду и ненависть к той церкви, которой принадлежит Он, как первый сын ее и покровитель, и молитвами которой, как сам Он исповедал, Господь так чудесно спас Его от страшной опасности, вы прониклись бы желанием молиться вместе с Ним в той церкви, в которой Он молится, и молиться так, как молится Он, – вы сказали бы Ему об этом своем желании и исполнили бы его… Вот чем, а не льстивыми телеграммами о сомнительных патриотических чувствах, не благотворительными учреждениями на пользу и процветание раскола, вы бы засвидетельствовали Государю Императору свою преданность и любовь к Нему и свою радость о чудесном Его спасении, если бы истинно имели эту преданность и любовь, если бы истинно чувствовали эту радость. А между тем из миллионов (ведь вы любите считать себя миллионами для обмана той же верховной власти) оказалось только восемь старообрядцев где-то в глуши Пензенской губернии, которые, в сознании истинного чуда милости Божией, совершившегося над великим Царем нашим по молитвам православной церкви, изъявили желание присоединиться к этой церкви, чтобы чрез то засвидетельствовать искреннюю любовь к православному Царю, и порадовать Его отеческое сердце. И сердце Царя действительно возрадовалось, – на докладе о их обращении к церкви Он собственноручно начертал: Весьма утешительно, и дай Бог, чтобы их примеру последовали и другие¹¹³. Вот эти, начертанные царской десницей слова в ы должны были бы напечатать золотыми буквами и иметь в каждом своем доме, или, гораздо лучше, врезать неизгладимыми чертами на скрижалях своего сердца, и должны были бы всячески заботиться об их исполнении, если бы действительно питали те чувства преданности, любви и сыновней покорности к великому Царю нашему, о которых так любите витийствовать в ваших телеграммах и адресах. А обратили ли вы хоть какое-нибудь внимание на эти великие слова Монарха? Подумал кто-нибудь из вас сделать то, что Он признал и объявил «весьма утешительным» для Его сердца? Нашелся ли между вами хоть один готовый откликнуться на царский призыв и «последовать примеру» восьми оренбургских старообрядцев? Доселе мы еще не слыхали; а то слышим и видим, что хульными устами своих Швецовых и Перетрухиных вы не перестаете с озлоблением поносить православную церковь и клеветать на правительство, что будто бы терпите от него гонения, когда те же Швецовы и Перетрухины свободно являются повсюду проповедовать свои хулы на православную церковь, а ваши ложные архиереи и попы везде служат беспрепятственно и торжественно. Не говорим уже о беспоповцах, которые со своим генералом – Егоровым доселе учат исповедуют, что в православной российской церкви и православном российском государстве царствует антихрист. Какой же смысл имеют после этого ваши патриотические телеграммы и адресы? Можно ли верить в их искренность и правдивость?..

Дела беглопоповцев поправляются. Опасения, что в середе нынешнего православного духовенства не найдется ни одного изменника, готового променять православие на раскол из-за житейских расчетов, оказались напрасны. Не знаем еще, успели ли московские беглопоповцы залучить к себе того священника, засылавшего к ним своего сына с предложением услуг, о котором мы говорили прошлый раз; но в Городце явился-таки беглый поп. Мы упоминали, что здешние ревнители беглопоповства, желая во что бы то ни стало избавиться от ненавистной им Австрийщины, посылали ходоков, в Саратовскую губернию, к некому попу Михаилу, ставленнику Беляева, условиться о подчинении ему городецких беглопоповцев: в первых числах июля этот Михаил, по фамилии Сергиевский, самолично явился в Городец. Он прибыл из Вольска, – человек еще не старый, лет 45-ти, вдовый. По рассказам, прежде был он священником в Симбирской епархии, и отсюда сманен раскольниками; явился потом с раскаянием к своему преосвященству, был прощен, а потом и опять убежал к раскольникам, именно в Вольск. Как видно, в Городец он приехал только на время, чтобы исправить для здешних беглопоповцев требы и, главное, чтобы принять в раскол нового попа, второго они тщательно приискивали. Приездом Михаила беглопоповцы, у которых накопилось много разных треб, действительно, спешили воспользоваться, – шли к нему десятками, кто повенчаться, кто крестить детей, кто исправиться, – и это не городецкие только жители, а и приезжие из г. Семенова, из сел Василева, Ковергина (Костром. Губ.) и др. «Словом (пишут нам) такое теперь у нас в Городце движение среди народа, особенно по ночам, точно на Нижегородской ярмарке, – ходят караванами». Дня через три по приезде Михаила, явился в Городец и новый поп, некий о. Иван, привезенный из Москвы. 90-го июля, в воскресенье, оба они, и поп Михайла и поп Иван, посетили главную городецкую часовню, где один из них служил часы с водосвятием. А за день, или за два поп Михайла освятил церковь для беглопоповцев, устроенную семеновским мещанином Исааком Носовым, – в новоосвященной церкви поп Михайла совершил и чиноприятие над попом Иваном. Новая церковь стоит на главной улице, каменная, с глухими на улицу окнами; рядом с нею постоялый двор вдовы Мотоевой, тещи Носова, – и это составляет большое удобство для незаконно устроенной раскольнической церкви: идущие и приезжающие из окрестных мест в церковь, как будто идут и приезжают на постоялый двор… В понедельник, 10-го июля, торжественно, на тройке с колокольчиками, поп Михайла, сопровождаемый попечителем и причтом, выехал из Городца. Он отправился в деревню Попово (Семеновского уезда) освящать вновь открытую здесь с разрешения правительства Бугровскую школу; отсюда проедет в Семенов, в Малиновские скиты, а затем, надобно полагать, посетит и Нижегородскую ярмарку: повсюду ожидает его здесь обильная жатва доходов. Удивительно ли после этого, что такими примерами могут соблазняться и увлекаться в погибель иные из православных пастырей, не имеющие доброй совести и крепкой преданности православию?

Упомянутая Бугровская школа в деревне Поповой теперь имеет еще только двенадцать учеников из раскольнических детей; при них состоят, однако, три учителя, все из дьячков беглопоповских часовен. Эти педагоги учат детей читать по-славянски, петь по крюкам, писать по-уставному и скорописью, да начальным правилам арифметики.

Такая же школа существует на средства Бугрова и в Городце при часовне (за оградой): и здесь десяток раскольнических мальчиков учится той же премудрости под руководством часовенных дьячков, которым Бугров платит за учительство по 300 р. в год. Несомненно, что из Бугровских школ будут выходить раскольнические начетчики в роде известных гусляков, составляющих силу австрийского раскола, занимающих почти все поповские места в Австрийщине. И бугровские питомцы возвратятся в дома родителей только надменными грамотеями, тунеядцами и лентяями, – будут бродить по раскольникам, чтобы читать и петь в часовнях, да пить вино… Швецов не имеет пока влияния на Бугровские школы, – да и живет не близко от них, то в Безводном, то в Елесине, а теперь, как извещают нас, приобрел для себя и своего сотрудника Смирнова домик в самом Нижнем Новгороде, заплатив за оный 17,000 руб. Сумма, довольно красноречиво свидетельствующая о материальных средствах раскольнических священноиноков, занимающихся проповедью о расколе и печатанием за границей книжек в роде «Поморских Ответов» и «Истинности» ...

Чтобы дополнить картину процветания раскола в нижегородском крае, приведем еще следующий рассказ одного местного жителя: «Недавно ездили мы в село Василево для собеседования; с нами ездил один старичок, 83 лет, ревнитель православия, любящий поговорить со старообрядцами и пописать. После беседы отправились мы походить по селу и, идя по главной улице, где базарная площадь, видим высокую, фигурно сделанную и выкрашенную деревянную ограду, под линию с улицей; посредине ограды высокие и широкие створные ворота, и над ними большой осьмиконечный крест, водруженный в небольшую главу, обитую белым железом; из-за ограды красуется высокий и обширный, точно мраморный, отбеленный масляными красками, величественный храм, с большим куполом и главою (зеленого цвета), с большим осьмиконечным крестом, по бокам с широкими и высокими окнами, в которых выставлены фигурные железные решетки, и с двумя красивыми папертями, увенчанными также куполами и крестами. Около храма четыре хорошенькие домика. Мы знали, что это раскольническая церковь, двухпрестольная (один престол во имя Тихвинской иконы Божией Матери, другой – во имя мученицы Агнии), и что в домиках живут раскольнический австрийский поп, причт, прислуга и проч., – что здесь же помещение для приезжающего иногда лжеепископа Кирилла; но спутник наш, старичок, видел эту церковь первый раз, – так вот мы и спросили его: не знаешь ли, дедушка, что это за церковь? Во имя какого святого? – старик ответил: не знаю; давно я не был здесь; да, как будто, и церкви никакой тут не было прежде. И когда мы сказали ему, что это новопостроенная раскольническая церковь, то старец даже заплакал. – Боже мой! Что же это делается? Чего же это смотрят? – говорил он сквозь слезы. – Какая церковь! А православные-то храмы, посмотрите, в каком виде (в Василеве пять православных церквей, но одна из них в полном запустении, даже закрыта)! У раскольников же и в окружности-то сколько часовен и церквей!» …

И не напрасно плакал почтенный старец. На наших глазах возникающие раскольнические школы и раскольнические церкви с беглыми и австрийскими попами, открыто являющиеся в них раскольнические ложные архиереи и лжеучители в роде Швецова, с их фанатической злобой на православие, – разве все это не служит прискорбным свидетельством о процветании раскола – и где же притом? В тех местах, где некогда так победоносно истреблял раскол знаменитый архиепископ Питирим! То мерами кроткого убеждения, то, в случае надобности, мерами законной пастырской строгости, он успел, действительно, нанести глубокое поражение расколу, к его времени уже сильно распространившемуся в нижегородских пределах; он озаботился и на будущее время обеспечить здесь дальнейшее торжество православия над расколом чрез построение церквей в тех селениях, где раскольники жили во множестве (между прочим и в упомянутых выше Семенове, Ковергине), чрез постановление к этим церквам опытных в борьбе с расколом священников, особенно из лиц, бывших прежде раскольниками, также чрез снабжение церквей и священников потребными для борьбы с расколом книгами. Изобразив эти труды и подвиги Питирима для успехов православия среди нижегородских раскольников, его сотрудник и жизнеописатель весьма справедливо заметил: «того ради всякую леность отложше, на тое дело (борьбы с расколом), святой церкви примирительное и обществу государственному полезное, вооружайте себя каждый священник: понеже в добром успехе за радение похвалу примете, за небрежность же и нетщание, а паче чаяния за прикрытие в расколе людей по правилам святым суждения безмилосердого достойни будете¹¹⁴». Но вот минуло ровно полтора столетия с кончины Питирима, – и что мы видим на месте его подвигов? Торжество ли православия над расколом, которое он начал и предуготовил для своих преемников? Если мы сравним положение нижегородского раскола в начале прошлого столетия, когда Питирим только что выступил на борьбу с ним, и нынешнее его положение, то должны будем сознаться, что теперь раскол процветает здесь гораздо более, нежели два почти столетия тому назад, несмотря на пронесшиеся над ним грозы в царствование императора Николая. Как ни велико было число раскольников, найденное Питиримом в нижегородских пределах, как ни многочисленны были населенные ими кельи и скиты, но все же раскол таился тогда, крылся в глуши приволжских лесов и в ущелиях гор; а теперь и там он высоко поднял голову, смело смотрит в глаза православным, кичасть своими свободно воздвигаемыми церквами и школами, своими свободно являющимися повсюду ложными архиереями и попами австрийского производства, своими Швецовыми, всюду распространяющими клеветы и брань на православную церковь... Мы понимаем, как трудно нынешнему доброму архипастырю нижегородской церкви вести борьбу с расколом, получив наследие, можно сказать, полутора вековой невнимательности к этому делу своих предшественников (между ними отрадное исключение составляют только незабвенный святитель Иаков и нынешний Московский архипастырь) и видя равнодушие к нему подчиненного духовенства. Притом же, если сам Питирим, имевший велие дерзновение у императора Петра, горько жаловался на светских властей, и в его время покровительствовавших расколу и полагавших препоны его архипастырской деятельности, то что сказать о положении православного архипастыря в этом отношении теперь, когда г-да губернаторы в парадной форме являются присутствовать даже при служениях раскольнических лжеепископов и тем как бы ободряют их к их беззаконной деятельности?.. Но все же, однако, беззаветная преданность пастырскому делу и неусыпная ревность о благе церкви могут преодолевать препятствия. А паче всего – необходимо благовременнее и безвременнее напоминать, и со властию, приходскому духовенству, чтобы оно не забывало своей священной обязанности вразумлять заблуждающихся, возвращать в церковь отторгнувшихся чад ее.

Нижний Новгород и Москва – места наиболее злачные для раскольников. Перейдем в Москву. Здесь заслуживает внимания недавно происходивший собор у противуокружников. В половине июня месяца, по приглашению Иова московского, съехались в Москву все противуокружнические епископы его партии: Пафнутий Саратовский, Кирилл Балтовский, Макарий села Великого; собралось еще до сорока попов из разных концов обширной России: от Уральских казаков поп Захарий, из Саратовской губернии поп Федор, из Моршанска поп Савва и проч. Соборные заседания происходили в домовой церкви, устроенной у купца Ложкова, в доме которого Иов имеет всегдашнее пребывание. Собор длился целых две недели; но заседаний соборных было только четыре. Открытие собора происходило с некоторою торжественностью: Иов и с ним все приезжие епископы, также несколько попов, соборне отслужили литургию; после литургии все собравшиеся, имея на себе епитрахили, воссели вокруг длинного стола, поставленного посреди моленной. Некоторым присутствовавшим за обедней гражданам желательно было послушать соборные рассуждения; но Иов никому, кроме духовных лиц, не позволил присутствовать на соборе. Известный московский начетчик Завалов долго восставал против этого распоряжения, но все-таки должен был оставить собрание. На первом заседании подвергнут был обсуждению вопрос о примирении с Иосифом и его сторонниками. Говорили с сожалением о раздоре в недрах противуокружнической иерархии, который причиняет великие бедствия всему обществу потивуокружников, а окружникам придает силу. Что весьма нужно и полезно было бы примириться с Иосифом и его сторонниками, это признавали все; но как с ними сделать примирение? Иосиф и его попы, – московский Фома Корякин, Печатниковский Василий, и прочие, собором 1885 г. осуждены и извержены из священных санов, если теперь признать их в своих санах, это значило бы признать, что собор, осудивший Иосифа и его сторонников, поступил незаконно, и тем поставить себя в явное противоречие; а предложить Иосифу и его сторонникам-попам, чтобы помирились без восстановления их в священных степенях, был бы совсем напрасный труд, ибо на такой мир они не согласятся никогда. По долгом рассуждении, решили наконец за Иосифом и его попами священные саны, если они со своей стороны согласятся восстановить мир и вступить в общение с собравшимися на собор. А для того, чтобы признанием санов за Иосифом и его попами не впасть с собором 1885 года и самим с собою в противоречие, присудили в разрешительных грамотах Иосифу и его попам упомянуть, что настоящим собором они признаются в своих санах не потому, что будто бы прежний собор 1885 года неправильно подверг их лишению степеней священства, а единственно ради мира церковного, весьма необходимого. Решив в этом смысле вопрос о примирении, присудили войти по сему предмету в сношение с Иосифом и его сторонниками. Сначала пригласили на собор московских попов Иосифской партии: Фому Корякина и Самуила. Попы явились. Им объявили соборное решение, прибавив: вы знаете, что наша сторона гораздо многочисленнее вашей, однако, мы делаем вам уступку, чтобы только достигнуть мира; не упорствуйте же и вы. На это поп Самуил смиренно ответил: «Спаси Христос, что вы прилагаете старание о примирении!». А поп Фома с гордостью сказал, что они, сторонники Иосифа, без соизволения своего епископа ни в какие рассуждения с собором по вопросу о примирении входить не будут. Тогда решено было отправить послов в Нижегородскую губернию, в деревню Матвеевку, где проживает Иосиф, чтобы пригласить его в Москву на собор для изыскания способов к водворению мира. Посланы были члены Духовного Совета противуокружников зуевский поп Иван и крестьянин Бронницкого уезда Генералов. Иосиф принял посланников милостиво; но ехать в Москву на собор отказался под предлогом нездоровья. Итак, посланные возвратились ни с чем, и дело о примирении с Иосифом, составлявшее главную цель собора, отложено до более благоприятного времени, которое едва ли когда и настанет.

В то время как посольство ездило в Нижний к Иосифу, приезжие епископы и попы противуокружников праздно бродили по Москве с унылыми лицами, жалуясь, что израсходовались на проезд в Москву, а здесь, по неимению богатых купцов между противуокружниками, заработать служением денег не у кого. Действительно, противуокружническому духовенству не выгодно ездить в Москву на соборы; а напротив мнимым окружникам это очень выгодно, – все путевые издержки их обыкновенно с избытком покрывает богатое общество московских окружников.

Потерпев неудачу в сношении с Иосифом, собравшиеся противуокружнические пастыри соборне изложили постановления, касающиеся благочиния именуемых древлеправославных христиан. Постановления эти изложены в семи пунктах и, что любопытно, имеют близкое сходство с известным нашим читателям предложением «братиков» Духовному Совету, – как будто и составлены в подражание ему. Так 1-м пунктом требуется, чтобы православным христианам немецкого платья не носить, 2-м – чтобы при совершении браков невест в вуалях не венчать, 3-м – чтобы чужих прихожан попам не венчать, 4-м – чтобы приходящих от Иосифской партии принимать третьим чином, как принимаются окружники и др. Этот последний пункт, уже не имеющий ничего общего с предложением «братчиков», особенно любопытен после бывших на соборе рассуждений о необходимости примирения с Иосифовцами. Такими постановлениями мира не достигнуть. И не вызвано ли оно досадою, что попытка к примирению не удалась и что нет надежды когда-нибудь достигнуть этого примирения? Любопытны еще следующие обстоятельства, бывшие на соборе. Поп Захарий, из Уральска, возбуждал вопрос о каждении. Он говорил, что согласно церковному уставу должно кадить кадилом крестовидно, то есть делать один взмах прямой и один поперек, чтобы таким образом из двух взмахов образовался крест, между тем как они, противуокружники, а также и мнимые окружники кадят не по уставу, делают кадилом два взмаха прямых и один поперечный, и истового креста у них не выходит. В лице противуокружника Захарии явился в наше время новый дьякон Александр; но ему ли подражал Захарий, или своим умом дошел до такого рассуждения о способе кадить, неизвестно. Он же указывал собору и другое опущение, существующее, по его мнению, в противуокружнических обществах. Старопечатные книги на эктениях вместе с Государем повелевают поминать и князей, а противуокружники, как и именуемые окружники, поминают одного Государя (именуя его державным, а не православным), великих же князей не поминают; он предлагал напротив, вместе с Государем поминать и князей. К таким новшествам, предложенным от попа Захария, собор отнесся, разумеется, с негодованием, – ему строго заметили: как у нас делалось прежде, так и впредь будет делаться; ничего нового мы не хотим вводить. Захарий на это заметил, что кадить крестовидно и поминать на эктениях князей не новость, а установление первых пяти святейших патриархов российских. Но собор и слушать его не хотел, а некоторые попы сказали, чтобы он не смел больше и говорить об этом. И поп Захарий замолчал. Еще на соборе подтверждено существование учрежденного Иовом Духовного Совета для управления церковно-иерархическими делами противуокружников: собор признал его учреждением необходимым и поручил ему ведать сии дела. Духовный Совет противуокружников устроен на таких же основаниях, как и у мнимых окружников. В настоящее время он состоит из следующих пяти лиц: Иов, председатель, члены: именуемый архимандрит зуевский Игнатий и попы Феодор московский, Сергий павловский и Иван зуевский. Для решения какого-либо важного дела Иов посылает приглашения в Павловский посад к попу Сергию и в Зуево к Игнатию и Ивану, и они являются беспрекословно. Духовный Совет противуокружников отличается от Духовного Совета мнимых окружников только тем, что состоит из одних духовных лиц, тогда как у мнимых окружников членами Духовного Совета состоят и миряне, – Шибаев, Медведев, Новиков и др., у коих, по выражению «братчиков», духовные члены Совета и сам председатель его, именуемый архиепископ Савватий, находятся в кулаке. Достойно внимания наконец следующее обстоятельство, бывшее на соборе. Кирилл Балтовский привез новый, недавно напечатанный за границей том «Исследований» жида Карловича. В нем содержатся, между прочим, сильные нападения на Окружное Послание и на списателя Послания, Илариона Георгиевича. В уважение к такому содержанию книги Кирилл и привез ее в Москву, чтобы подставить собору. Здесь читали книгу, и, разумеется, все противуокружники остались ею очень довольны. Кстати о Карловиче и прочих заграничных деятелях раскола: он сам доселе проживает в Климоуцах, по соседству с Белой Криницей, где живет в настоящее время Пафнутий; другой беглец, Верховский, когда жил в Белой Кринице, то почасту гостил в женском монастыре, – теперь, соскучившись бродить по разным местам Европы, он просил у игумении дозволения прибыть к ней в монастырь для жительства на некоторое время Игумения об этом желании Верховского сообщила митрополиту Афанасию, а тот ответил, что ему из Москвы сообщено, чтобы Верховского в Белую Криницу отнюдь не принимать, о чем игумения и уведомила Верховского…

Собор противуокружников кончился, и относительно главной его цели весьма неудачно. Теперь в Москве, столице раскола, готовятся и у других раскольников осенние соборы. Во-первых, Феодосеевцы Преображенского Кладбища, по примеру 1883 года, созывают новый великий собор своих именуемых «отцов» и наставников: уже разосланы к ним во все места приглашения, и теперь, когда мы пишем это, уже стекается их злочестивое соборище, ибо открытие заседаний назначено опять на 15-е августа, день храмового праздника на Преображенском Кладбище. Для чего собственно стекается сие соборище, это покрыто мраком неизвестности, как и большая часть деяний, во тьме творимых феодосеевскими девственниками на Преображенском Кладбище; но, конечно, не на истребление свободно процветающих в Москве и по другим местам обителей разных матерей с их девственницами, собранными и пространно питаемыми на утешение Барановых и Москвиных, под покровительством Егорова и других генералов, уже не от раскола, не на стеснение и главного гнезда феодосеевских гнусностей, официально именуемого «Преображенским богадельным домом», а для вящшего укрепления и распространения богоборных, противонравственных и противогосударственных феодосеевских уставов… Потом, в Октябре месяце, предполагают и окружники собрать собор, которого давно уже не было у них. На этом соборе имеется в виду окончательно решить дело Алексея Самарского, который, как известно, целые три года находится под запрещением; также рассмотреть дело о запрещении, которое Паисий Саратовский произнес на Пафнутия Казанского за пребывание его на Черемшане, в чужой епархии. Заметим кстати, что в мае месяце Пафнутий приезжал в Москву жаловаться на неправильность этого запрещения. Любопытно, что здесь 8-го числа, в праздник св. Иоанна Богослова, он служил в домовой церкви Савватия, и во время всенощного бдения, читая поучение, провозгласил: вот святый Иоанн Богослов учит: Бога никтоже виде ни гдеже, а наш именуемый богослов священноинок Арсений напротив учит, что Бога возможно видеть! Сказав это, Пафнутий заплакал, чем привел присутствовавших при богослужении в смущение. Ясно, что у Пафнутия глубока ненависть к Швецову, который своими еретическими учениями и заслужил ее. Но главная цель предположенного у окружников собора состоит в том, чтобы петербургского попа Фому назначить и рукоположить в викари к Савватию, именуемому архиепископу Московскому, которого потом попросят и вовсе уволиться от управления московской епархией, а на его место и возведут сего Фому. Известно, что полуграмотный Савватий многим из московских граждан не нравится и давно уже есть мысль – удалить его из Москвы: эту мысль и намерены теперь привести в исполнение. Фому вызывали уже в Москву, и стареший член Духовного Совета Петр Драгунов убеждал его не отказываться от предлагаемой степени епископства. Этот Фома – гусляк, крестьянин деревни Авсюнина, и будет достойный для раскольников пастырь…

Выше мы говорили с некоторою скорбью об успехах раскола в Нижегородском крае и о причинах этого успеха. Но что говорить об Нижнем, о Костроме, где на раскол и совсем почти не обращают внимания те, на ком лежит долг противодействия ему, о Вятке, где не стало единственного усердного деятеля в борьбе с расколом, и дело это оставлено, как будто никого и не касается, что говорить о других отдаленных и глухих местах, изобилующих расколом, когда в самой Москве, древлепрестольной столице Российского государства, раскол цветет и ширится под сенью столичной власти, лелеющей его, как сказочное дерево с золотыми яблоками, где он собирает целые соборища своих ложных архиереев и попов, «отцов» и наставников, где Рогожское Кладбище, широко раскинувшееся своими величественными храмами, великолепными зданиями, целыми улицами келий, точно особый обительный град, служит всероссийским центром Австрийщины, а не менее богатое и устроенное Преображенское Кладбище, с примыкающими к нему, или отродившимися от него обителями мнимых девственниц, составляет центр всероссийского федосеевства, проповедующего разврат, под именем обязательного для всех безбрачия, и отвращение к предержащей власти чрез возбранение молитвы за нее, как тяжкого греха?

Кончилась нижегородская ярмарка, в течение целого месяца поглощавшая внимание всероссийского купечества. Это знаменитое торжище, столь важное для торговых купеческих интересов, не лишено значения и для раскола, преимущественно распространённого в нашем купеческом и торговом сословии, в нём имеющего и свою главную силу. Из стари, с первых времен раскола, вслед за купцами тянулись на макарьевскую ярмарку и раскольнические проповедники, иноки и инокини, торговцы старыми книгами, – кто ради проповеди раскола, кто за подаянием к милостивцам и покровителям раскола, кто для продажи книг и тетрадок, нужных для поддержания раскола. В «Сказании» схимонаха Иоанна, основателя Саровской пустыни, читаем: «В 1700-м году бывшу ми на макарьевской ярмарке, ради неких нужд монастырских, и ходящу по торгу в книжном ряду, улучих свидетися с рескольницею монахинею Меланиею, смотрящей ей с прочими монахини у книжного рядовича старопечатные книги. И абие она Мелания меня нача к себе за Волгу звати, и приведоша ко мне монаха раскольника Иону и с ним бельца Иоанна, реченного Дмитриева». Все они вместе начали убеждать схимонаха Иоанна перейти в раскол, чтобы в их заволжских скитах исправлять для них таинства и требы. Итак, вот, – спустя каких-нибудь тридцать лет после открытого появления раскола, на макарьевскую ярмарку уже ездят торговцы старопечатными книгами, около которых собираются раскольнические инокини и иноки, заводят беседы и ищут, нельзя ли кого совратить в раскол. Так установилось и навсегда; особенно во времена полной свободы и процветания беглопоповства, сюда, к Макарью, толпами стекались из раскольнических монастырей и скитов иноки и инокини собирать подаяния от съехавшихся купцов – раскольников, являлись учители – проповедники раскола, приезжали и из Москвы, и из других мест торговцы старыми книгами и раскольническими рукописями. Все это делалось даже в строгие времена царствования императора Николая Павловича, хотя и с некоторыми опасениями. А потом миновали и всякие опасения, – раскол свободно и широко пропагандировался в нижегородской ярмарке; Большаковы и комп., стали возами возить туда потребные раскольникам книги и старопечатные, и рукописные, и заграничного тиснения; в числе проповедников разных сект явились и защитники возникшей недавно австрийской иерархии. Эта ярмарочная пропаганда раскола, можно сказать, совсем не встречала себе противодействия ни от гражданской власти, которая даже покровительствовала ей, ни от духовной, и только с недавнего времени начались собеседования православных миссионеров с приезжающими на ярмарку раскольническими учителями. Теперь, слава Богу, этот обычай собеседования с раскольниками на нижегородской ярмарке утвердился, и на помощь к местным, нижегородским, стали приезжать из иных мест православные собеседники. В нынешнем году сюда явились беседовать: из Москвы миссионер Братства св. Петра митрополита слепец А. Е. Шашин и из Казани профессор академии Н. И. Ивановский, о беседах которого с петербургскими старообрядцами (впрочем до крайней степени наивными) некогда говорилось так много в газетах. Шашин опытный и сведующий собеседник; он отправился в Нижний с хорошо составленной программой для предстоявших бесед, которую, однако, не успел выполнить, хотя ему предоставлено было для собеседований девять дней. С его нижегородскими беседами мы надеемся познакомить читателей в подробном их изложении. Наибольший интерес возбуждали, разумеется, беседы г. Ивановского, – и профессорское звание, и созданная газетами известность собеседника привлекли множество и раскольников, и православных послушать его беседы. Их было четыре. На первых двух г. Ивановский разбирал сочинение Швецова «О символьной церкви». Присутствовал здесь сам автор сочинения, г. Швецов; но не прерывал этого разбора, хотя и был приглашаем к возражениям; со свойственным ему лукавством, он признал удобнейшим для себя отвечать на разборе после того, как выслушает его до конца, и заручился даже правом так же беспрепятственно высказать свои возражения на разбор, как беспрепятственно предоставил теперь собеседнику разбирать его сочинение. На двух последних беседах он и воспользовался вполне своим правом. Любопытно, что и здесь сам Швецов говорил не особенно много, – он поставил возражать г. профессору своего сотрудника и неразлучного спутника Смирнова, человека резкого и дерзкого. О достоинстве сделанного г-м Ивановским разбора швецовских лжеучений и вообще бесед его с известнейшим теперь раскольническим проповедником мы, по весьма понятным причинам, говорить не станем, хотя имеем подробные о том известия от нескольких лиц, бывших свидетелями бесед. Мы лучше приведем о подвигах Швецова и Смирного в Нижегородской ярмарке письмо, которое прислал нам, известный уже нашим читателям, бывший воспитанник школы покойного о. протоиерея Кашменского, Е. К. Зубарев¹¹⁵, по поручению от Братства сопровождавший Шашина на ярмарку. Он пишет: «В Нижнем очень много было для меня интересного. Здесь я познакомился с миссионерами, видел ересиарха Швецова и прочих расколоучителей – Смирнова, Иголкина, Надеждина, Зыкова и других. Любопытно было наблюдать, как Швецов хитросплетал свои бредни о церкви, износил от своего сердца все новое и новое; но прискорбно было видеть; как неудовлетворительно опровергались его ереси. Мне также пришлось встретиться и поговорить со Швецовым и Смирновым. Однажды шли мы с А. Е. Шашиным мило лавки книгопродавца Просфорнина (старообрядца); видим, что тут собралась порядочная кучка народу, и слышим, что беседуют о церкви. Мы остановились. Оказалось, что тут проповедует Смирнов, и именно то самое учение о церкви, о котором шла речь на беседе Ивановского, т. е., что церковь будто бы есть вера и евангельское учение. Алексей Егорыч (Шашин) вступил в разговор и совершенно разбил Смирнова, так что он уже стал говорить совсем другое, – начал утверждать, что церковь есть каждый человек, ибо-де и Апостол пишет: вы есте церкви Бога жива (2Кор. 6:16). Я сказал Смирнову: вы, Андрей Мартинианович, за букву стоите, а здесь на букву не смотрите. Здесь по-гречески стоит не ἐκκλησία, что́ значит церковь, собрание, или общество верующих, а стоит ναὸς, что значит храм: когда же Христос говорит о создании церкви и дает обетование о вечности и неодолимости ее: созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей (Мф. 16:18), то здесь употребляется именно слово ἐκκλησία. Значит церковь Христова не есть один человек, а собрание людей, состоящее из начальствующих и начальствуемых, пасущих и пасомых, из лиц составляющих священную иерархию, и из мирян. Смирнов ответил: я по-гречески не знаю, а вот он знает и скажет тебе, что следует. При этом он указал на приближавшегося к лавке самого г. Швецова. Швецов сейчас же пустился в пространные разглагольствия о том, что церковь есть правое и спасенное веры исповедание, утверждаясь главным образом на этом изречении св. Максима Исповедника. Потом он говорил: вот Христос и без нас называет одного себя церковью: разорите, говорит, церковь сию и треми деньми вас воздвину ю; ибо Евангелист замечает, что Он глаголаше о церкви тела своего (Ин. 2:19,20). Алексей Егорыч спросил Швецова: а когда Иисус Христос говорил: созижду церковь мою, то здесь Он разумел разве тело свое? Швецов без всякого стеснения ответил, что здесь Христос говорил о воскресении своей плоти. Я спросил: как же воскресение тела Христова могло быть на камени? – ведь Христос сказал: на сем камени созижду церковь мою? И в словах: разорите церковь сию употреблено слово ναὸς, храм, а в словах: на сем камени созижду церковь мою – ἐκκλησία, собрание верующих. Швецов не стал больше ораторствовать, начал прощаться, говоря, что ему некогда. Так предал Бог этого ересиарха в неискусен ум».

Кончилась ярмарка. Уехали из Нижнего «благодетели» и покровители раскола – разногородные представители российского купечества, потолковав между собою и о делах раскола (а г-да Морокины и о делах Единоверия), ублаготворив «своих» просителей и унося приятные воспоминания о сладостных беседах о. Арсения (Швецова) и других своих учителей. Но остался в Нижнем самый крупный из покровителей раскола, могущий заменить собою тысячу мелких, – г-н Бугров, под защитой которого, как за каменной стеной, растет и ширится особенно местный, нижегородский раскол. В своих отношениях к расколу Бугров представляет личность довольно загадочную. Несомненно, что он поповец, и к беспоповцам не благоволит; но между поповщинскими сектами строгого различия не делает, и хотя считается собственно беглопоповцем, хотя преимущественным покровительством его пользуются беглопоповщинские общества, но свойственной беглопоповцам ненависти к австрийскому священству он не имеет, напротив охотно покровительствует и австрийщине (лишь бы только не в ущерб ближайшим для него интересам беглопоповства), и притом безразлично окружникам и неокружникам: у него бывают, ласково принимаются и щедро награждаются австрийские владыки Нижнего – и Кирилл (мнимый окружник), и Иосиф (открытый противуокружник), австрийские попы, состоящие и под паствой Кирилла, и под паствой Иосифа, а г. Швецов, глаголемый священноинок Арсений, пользуется даже и особым его вниманием; Кириллу же он помогал весьма значительно в постройке церкви на месте его жительства, в деревне Елесине. А самым лучшим доказательством его благосклонных отношений к австрийщине служит построенное им великолепное каменное здание богадельни, на его же счет и содержащейся, в Москве, на Рогожском Кладбище, которое, как известно, находится во владении поповцев, приемлющих австрийское священство. В этом покровительстве австрийским лже-епископам и лже-попам беглопоповец Бугров, очевидно, руководится только враждою к православию, желанием вреда православной церкви чрез усиление и распространение поповщинского раскола во всех его видах. Но главным образом он покровительствует, как мы сказали, своим, – беглопоповщине. Изложить все его подвиги в этом отношении нет возможности; мы приведем только важнейшие и притом относящиеся к недавнему времени, когда г. Бугров, пользуясь широкой свободой, особенно усилил свою деятельность на пользу раскола. Кроме того, что в Нижнем, в его домах, устроены богатые моленные (вернее домовые церкви), он построил на горе часовню с кельями, при которой находится и кладбище, обнесенное высокой каменной оградой; такую же часовню выстроил в Сормове; а в 25 верстах от Нижнего, по дороге в Семенов, устроил даже два раскольнические женские скита, называемые Бугровский и Блиновский. В обоих скитах каменные часовни с каменными же кельями и общей трапезой: в Бугровском скиту (более обширном) живут до пятидесяти старух-раскольниц, и в обоих немалое количество девиц, – читалок, певчих и т.д.; в том и другом настоятельствуют родные сёстры Бугрова, – одна старая девица, другая вдова, бывшая за Блиновым (почему и скит называется Блиновским) и состоящая под опекой у Бугрова. Девиц из этих скитов, воспитанных под надзором его сестёр, ревностнейших раскольниц, в строго раскольническом духе, Бугров награждает хорошим приданым и выдает замуж в разные места: из них делаются своего рода проповедницы и распространительницы раскола. Знаменитая у нижегородских беглопоповцев Городецкая часовня пользуются особым покровительством Бугрова: сюда он присылает из разных мест дьячков, умеющих петь, одевает их в нарядные кафтаны с золочеными пуговицами и содержит во всем приволье, – теперь при часовне живет 13 семейных дьячков, да кроме них человек семь сторожей и разной прислуги, – и все они пользуются щедротами Бугрова. Под его защитой в памятном для раскольников 1883 году при Городецкой часовне устроилось давно неслыханное в расколе дело: повесили на колокольне полный звон – большой колокол и несколько малых. Дозволено было будто бы кем-то позвонить только в высокоторжественный день 15-го мая и следующие два; но этого было достаточно для раскольников, чтобы оставить звон навсегда, и это было, разумеется, только предлогом для того, чтобы повесить при часовне колокола. Так раскольники поступают везде: имели неосторожность дозволить раскольническим австрийским попам войти на Рогожское Кладбище, чтобы принять присягу от рогожцев при наступлении нового царствования, – и попы дети остаются на Кладбище до сих пор; должно быть нет в Москве и власти, которая могла бы выгнать оттуда незаконно поселившихся здесь мужиков в поповском платье. Так и городецкие колокола, повешенные только на время со чьего-то совсем незаконного дозволения, продолжают доныне громко и торжественно звонить при раскольнической часовне, услаждая слух г. Бугрова и всех беглопоповцев, под этот колокольный звон прославляющих своего благодетеля и покровителя, которому никонианская власть не может ни в чем отказать, чего бы он ни захотел, потому что – сила, золотой мешок… В Городце же Бугров построил великолепную трехэтажную каменную богадельню для старух раскольниц: значительная часть этого здания, представляющая обширную комнату в два света, т.е. занимающая оба верхние этажа, отделена для церкви, которая отделана была со всем раскольническим великолепием: восточная, алтарная часть, с широкой солеей в несколько ступеней, была украшена кипарисным резным иконостасом в 4 яруса, за одну резьбу которого заплачено было 6000 р. Однако, совсем готовая величественная церковь не была открыта из-за какой-то ссоры между попечителями, как слышно, за беглых попов, так что иконостас был снят и вместе с иконами увезен из Городца. Теперь дело уладилось, примирение последовало, – сам Бугров по этому случаю приезжал в Городец 2-го августа и сделал распоряжение вновь поставить сломанный иконостас. Таким образом, к общей радости раскольников, в Городце откроется ещё новая раскольническая церковь, и их будет там более десяти. – И все это под покровом г-на Бугрова!

Но не успели ещё городецкие раскольники нарадоваться по случаю предстоящего открытия великолепной церкви в Бугровской богадельне, не прошло и пяти дней по отъезде от них г. Бугрова, как все они были поражены ужасным событием: в ночь с 7-го на 8-е число августа, в соседней деревне, называемой Большое-Песочное, совершено убийство и виновниками его оказались раскольники, дьячки Городецкой часовни. Подробности убийства, как они выяснили на следствии, возмутительны в высшей степени. Жертва преступления – какой-то нищий, то есть питавшийся нищенством, крестьянин Дмитрий Тюпин, молодой еще человек (27 лет); к нему в хату собрались на ночь для пьянства и гнуснейшего разврата четверо негодяев, – в том числе два дьячка Городецкой часовни Иларий Сердешнов и Евпл Разживин, да зять последнего Чердымов, – все молодые люди (ни одному нет ещё 30 лет) и, к удивлению, женатые. После возмутительнейшей оргии хозяин был удавлен гостями. Убийцы разбежались, но оставили явные улики, по которым немедленно и были разысканы: в хате оказались картуз одного из убийц и дьячковская поддевка с золочеными пуговками, которою было занавешено окно. 17-го августа, убийцы отправлены в уездный город Балахну, – городецкие раскольники, хотя и наделили их в путь милостыней и деньгами, но ходят теперь, опустив головы, ибо сознают покрывший их позор. И действительно позор великий: убийство, да еще сопровождавшееся таким гнусным развратом, о котором в печати и говорить невозможно, – и совершенное кем же? – их часовенными дьячками, ставленниками г. Бугрова, которыми они так гордились всегда, и мало этого –воспитателями их юношества, учителями Бугровских школ! И Сердешников и Разживин – оба, действительно, занимали должность учителей грамоте и крюковому пению в Городецкой Бугровской школе, а отец Сердешного – Евтихий, состоит учителем в школе, недавно открытой Бугровым в деревне Попово с разрешения правительства. Хороши учители и хороших учеников приготовят они! И вот польза от раскольнических школ, в защиту которых иные так ратуют! Городецкое событие огорчило, разумеется, и самого г. Бугрова, но не смутило, – он надеется, если не совсем потушить, то утишить дело, и действительно уже нанял, говорят, за хорошую цену искуснейшего в адвокатских хитростях защитника, а во все газетные редакции, особенно местные, от которых могли бы заимствовать известие и столичные, послать убедительные просьбы – ничего не говорить о городецком событии, – и газеты действительно молчат¹¹⁶. Да, Бугровы, и нижегородские, и московские, великая сила в расколе; пред нею преклоняются и титулованные власти, и «интеллигентные» руководители общественного мнения, представители российской прессы...

Окончив свои подвиги на нижегородской ярмарке, Онисим Швецов отправился в Городец и в Балахну, чтобы разделить скорбь своего питомца и ставленника – Иголкина, преданного суду за противозаконное устройство раскольнической церкви в Городце (хотя суду следовало предать самого Швецова, как главного и действительного устроителя церкви). Дело разбиралось 4-го сентября в Балахне, в отделении окружного суда. На скамье подсудимых восседали Иголкин и попечитель церкви Кожевников; а г. Швецов сидел в числе слушателей и зрителей, – и действительно с услаждением слушал, как ораторствовал нанятый ими адвокат (из жидов), – восхвалял их благочестие, их преданность вере предков, и выражал горькие чувства своей адвокатской души, возмущенной тем, что таким благочестным людям воспрещают строить церкви, чтобы молиться в них Богу, и за это судят... И суд, разумеется, со всей снисходительностью отнёсся к подсудимым, – принял во внимание и то, что, по словам подсудимых, церковь не вновь-де сооружена, а только перенесена из одного места на другое, и что будто бы приемлющих австрийское священство в Городце очень много, а потому и церковь для них необходима; но всё же, однако, присудил Иголкина к тюремному заключению на 4 месяца за самовольное, без разрешения правительства, устройство церкви. Иголкин заявил недовольство этим решением. Значит дело еще не кончено. Упомянем кстати об одном любопытном обстоятельстве. На суде, в передней комнате, Иголкин встретился с одним бывшим старообрядцем, а теперь православным, и со злорадством говорит ему: «вот, православное присутственное место, а и иконы нет, – помолиться не на что!». Иконы действительно не было. После этого адвокат из жидов имел даже право ораторствовать об особом благочестии старообрядцев…

Мы говорили прошлый раз о намерении московских старообрядцев учредить викариатство в Москве, и именно поставить в викарии петербургского попа Фому. Савватий весьма озабочен этими планами, понимая, что викария прочат ему в преемники, и начинает уже приискивать местечко, где бы ему приютиться на покой. С этою, между прочим, целью он совершил минувшим летом поездку в свой любимый сибирский край, заезжал в Нижний к Кириллу, был в Нижне-Тагильском заводе, в Тюмени. Из Москвы он выехал в первой половине июля, а возвратился обратно к 15-му числу августа, к самому празднику Успения Божией Матери. В спутники себе он брал дьякона Григория, состоявшего в причте Рогожского Кладбища. Этот Григорий, не отличающийся трезвостью, как и большинство раскольнических причтов, раз до того загулялся, что не пришел в часовню к очередной службе. За это попечители Кладбища и вместе члены Духовного Совета купцы Новиков и Медведев так восстали против него, что потребовали у Савватия запретить Григорию служение, – и Савватий поневоле подчинился им, – запретил Григорию. Но, жалея его, пригласил отправиться с собою в путешествие, чтобы по пути присмотреть ему дьяконское местечко, так как знал, что при теперешних попечителях жить ему на Рогожском Кладбище невозможно. Но подходящего места Григорию в знакомых Савватию сибирских местах не оказалось, и оба они возвратились в Москву. Здесь Савватий, вскоре же по приезде, разрешил Григорию служение; но попечитель Кладбища, известный фанатик раскола – Мусорин служить ему на Кладбище не позволяет, – говорит: «Коли Савватий разрешил, так пусть у него Григорий и служит, а нам его не нужно!». У Савватия же праздного места нет, – у него и то постоянно находятся человек по пяти и более безместных попов, набранных Арсентием Морозовым с фабрики и поставленных Савватием по приказу Арсентия. Такого положение московского владыки Савватия: делает что прикажут Морозовы, Мусорины, Медведевы, а его собственных распоряжений никто и слушать не хочет! И управляют старообрядчеством не их мнимые архиепископы и епископы, а те же Арсентии Морозовы и Мусорины. Савватий рад и тому, что миновало опасение лишиться места: дело о викарие не состоялось; Фома не согласился идти в архиереи, не захотел променять доходного места в Питере на сомнительные выгоды архиерействования у московских раскольников.

Пьянство и бесчиние обитающего на Рогожском Кладбище раскольнического духовенства, дьяконов и певчих, о котором мы упомянули сейчас, дошло действительно до крайних пределов, так что, по настоянию Медведева и Новикова, Духовный Совет определил на Кладбище восемь человек надсмотрщиков, чтобы следить за поведением кладбищенских певчих, дьячков, дьяконов и попов, и если кого увидят в нетрезвом виде, о таких немедленно доносить попечителям, которым предоставлено немедленно же выгонять их с Кладбища без всякой пощады, – и теперь эти стражники поочередно стерегут обитателей Кладбища. Под большую опалу попал и секретарь Духовного Совета Перетрухин. Он жил в том же доме Апухтиной, где живёт и Савватий; но теперь за разные проделки и секретарские поборы с попов (та же Консистория!), его удалили от Савватия; хотели совсем отставить и от секретарской должности, но за него заступился Петр Драгунов. Нужно заметить, что Перетрухина сильно преследуют и именуемые братчики честного Креста, – они-то выводят наружу все его проделки.

Итак, внутренние, – как говорят они, – «церковно-иерархические» дела у московских раскольников в плохом положении; зато, пользуясь покровительством отвне, спешат они благоустроить свои церкви, существующие под именем часовен. В нынешнее лето производились работы в моленных Шибаева, на Немецком рынке, и бывшей Лапшина, у Тверской заставы. В моленной Шибаева поставлен новый резной иконостас и повешено дорогое паникадило; в праздник Рождества Богородицы предполагалось совершить торжественное освящение этой раскольнической церкви. Все это производилось, разумеется, на глазах полиции, которая и не подумала спросить хорошо знакомого ей Ивана Ивановича, что это за работы у него производятся, и на что ему понадобились такой великолепный иконостас и такое огромное паникадило. Но в работы по обновлению часовни у Тверской заставы полиция вмешалась-было, и даже воспретила стройку. Тогда строители обратились за помощью к тому же Ивану Ивановичу, который отправился куда следует и устроил дело. Моленная, т.е. церковь отделана, и в ней служит опять известный читателям поп Савва. И не только расширяют, и украшают московские раскольники свои прежде устроенные церкви, но и открывают новые: такая недавно открыта близ Немецкого рынка, в Рынковом переулке, около самой фабрики богатого раскольника Назарова: в эту церковь, где служит поп Константин, и ходят теперь приказчики и рабочие Назаровской фабрики. Но что всего возмутительнее, – в Преображенском, на Генеральной улице, в той новоустроенной церкви, о которой мы так много говорили в свое время и дело о которой восходило до высшего начальства, коим решено воспретить ее открытие, и в этой церкви, не смотря на запрещение высшего правительства, раскольники открыли-таки службу, которую исправляет некий поп Иван, и конечно не без ведома же какой-нибудь власти. И приходится повторить, что московские Бугровы – действительно сила, которая если не ломит, то заставляет учтиво раскланиваться с нею и большие и малые власти в столице, – заставляет их смотреть сквозь пальцы на все что делают эти Бугровы, под другими фамилиями существующие в Москве.

Предположенный осенний собор раскольнических епископов австрийского поставления, как теперь оказалось, и в нынешнем году не состоится. Ужели московские начало-вожди раскола побоялись каких-нибудь внешних стеснений для имевших собраться в Москву «владык» своих? Конечно нет; а нашли они и теперь неудобным составлять собор по своим личным соображениям и расчетам. Между тем, в Москву приехали два раскольнические епископа-соперники – Пафнутий Казанский и Паисий Саратовский: давняя распря между ними, обострившаяся до того, что один произнес отлучение на другого, настоятельно требовала рассмотрения на соборе, а за отменою собора, по крайней мере в Духовном Совете. Примирение между ними совершилось: Паисий дал дозволение Пафнутию жить в Черемшане, а Пафнутий обязался не исправлять здесь никаких архиерейских действий. После этого примирения между Пафнутием и Паисием, пользуясь их присутствием, в Москве избрали и поставили нового раскольнического епископа. Некоего Спиридония, в город Новочеркасск, – поставление происходило торжественно, в домовой церкви Савватия, при большом стечении старообрядцев. Итак, ещё явился лже-епископ у раскольников! Был уже у них, в первые годы существования австрийской иерархии, лже-епископ Спиридоний, оказавшийся до того непригодным, что вскоре же по постановлении был извержен. Лучше ли будет новый Спиридоний? В следующий раз мы надеемся сообщить подробнее известия и о поставлении этого Спиридония и о прочих событиях у московских и всероссийских австрийцев.

Мы обещали прошлый раз несколько подробнее сказать о недавних событиях у московских поповцев Австрийского согласия, именующихся окружниками, хотя всем известна их враждебность к Окружному Посланию.

Предполагавшийся у этих мнимых окружников осенний собор не состоялся действительно из опасения могущих произойти на нем неприятностей. Нужно было непременно коснуться на нем старых неприятных дел об Алексее Самарском, который три года тому назад подвергнут запрещению, как многие утверждают, без основательной причины, единственно по жалобам Пафнутия Казанского, и о Паисии Саратовском, который, после долгих пререканий с тем же Пафнутием, незаконно по вселившимся и действующим по-архиерейски в его епархии, на Черемшане, произнес наконец отлучение на своего упорного противника. А коснувшись этих дел пришлось бы причинить огорчение Пафнутию, которого не хочется огорчать московским заправителям раскольнических «церковно-иерархических» дел. И вот глава сих заправителей, И. И. Шибаев, решил – не быть собору; а за ним и послушный ему во всем владыка Савватий сказал: не надо собора! Но то, чего избегали, пришлось все-таки испытать, – делом Паисия с Пафнутием принуждены были заняться и без собора. Паисий в первых числах сентября сам явился в Москву требовать у Духовного Совета решительного суда над Пафнутием, который не ставит ни во что изданное им запрещение, по-прежнему служит в его епархии. Вскоре, затем приехал в Москву и Пафнутий. Явился ещё некий Герасим, безместный епископ, перешедший из противуокружников в окружники.

Итак, оставить без рассмотрения дело Паисия с Пафнутием не было возможности. Собрали Духовный Совет в полном составе, – были на лицо все члены, и духовные, и мирские, – Шибаев, Новиков, Медведев и проч. Явились и прибывшие в Москву епископы. У Паисия заранее изложены были в письменном прошение к Духовному Совету все противозаконные действия Пафнутия: это изложение он прочитал в собрании и просил удалить Пафнутия из Черемшана. Пафнутий, едва выслушав чтение Паисия, взволнованным голосом стал говорить: «Я не могу из Черемшана выехать, и не выеду; на это я имею причины: во-первых, моя родина находится неподалеку от Черемшана; во-вторых, хотя я поставлен на Казанскую епархию, но мое посвящение совершено в передвижной походной церкви». Паисий возразил: «А моя родина находится недалеко от Москвы, и поставлен я в епископа Саратовского тоже в походной церкви: так значит и я имею право поселиться в Москве?». Намёк на Москву, разумеется, больше всего смутил Савватия; но он, по обычаю, не сказал ничего, потому что не умеет ничего сказать. За то Иван Иваныч Шибаев, сильно недолюбливающий Паисия, закричал на него, как и подобает особе, держащий всех раскольнических архиереев в своей могучей руке: «в Москве тебе не бывать! из Москвы мы выгоним тебя метлой!». На эту неимоверную грубость Паисий ответил Шибаеву: «ты не имеешь права выгонять меня из Москвы; да тебе и членом-то Совета быть не подобает, знаешь почему!». Привыкший властвовать и началить своих архиереев, Иван Иваныч был озадачен таким неожиданным для него ответом Паисия; все прочие присутствовавшие в собрании также смутились, и затем начали просить и Пафнутия, и Паисия помириться между собой: Паисия просили не тревожить Пафнутия выездом из Черемшана, а Пафнутия уговаривали не служить на Черемшане без разрешения Паисия и из женского монастыря, где он живет у некоей девицы Феклы Евдокимовой, переехать на жительство в мужской монастырь. Пафнутий возразил: «я с еретиками в мужском монастыре жить не могу: там живут еретики Серапион и Израиль!». Серапион один из старейших раскольнических священноиноков, – он жил первоначально в Турции, в Добрудже, и во время крымской войны вместе с экзархом Аркадием уходил в Азиатскую Турцию: потом пришел в Россию и поселился на Черемшане. Ещё до назначения Паисия в Саратов, поселившийся на Черемшане Пафнутий запретил этого Серапиона и Израиля от священно-служений; Паисий же, прибывши на епархию, обоих разрешил от запрещения, незаконно положенного Пафнутием на неподчиненные ему духовные лица: с тех пор Пафнутий питает ненависть и к Серапиону с Израилем. Это было известно Духовному Совету; но об еретичестве этих монахов он слышал первый раз. Поэтому решено было вызвать их немедленно телеграммой в Москву, и окончание дела о Пафнутии отложить до их приезда. Все происходившее на этом собрании очень не понравилось И. И. Шибаеву, и он опрокинулся гневом даже на Пафнутия: «Что тебе, старичишка, на старости лет не живется покойно! Все ты беспокоишь людей! Жил бы где следует!» И с этими словами грозный распорядитель «церковно-иерархических» дел в расколе вышел из собрания. Поднялся с места и безмолвный, яко рыба, владыка Савватий. Первое заседание, бывшее довольно бурным, таким образом кончилось.

Спустя несколько дней Серапион и Израиль приехали в Москву. Составилось новое собрание Духовного Совета, в которое пригласили и Серапиона с Израилем. Их мнимым еретичеством не занимались, а все усилия обращены были на то, чтобы помирить Пафнутия с Паисием и двумя вызванными монахами с Черемшана. Нет сомнения, что Пафнутий не оставил вражды к ним; но, видя, что обстоятельства сложились не в его пользу, согласился заключить наружный мир на следующих основаниях: ему, Пафнутию, жить на Черемшане в мужском монастыре, ни в какие иерархические дела Саратовской епархии не вмешиваться и без разрешения Паисия в самом Черемшане не служить. В этом смысле тут же, в собрании, было составлено определение, под которым и заставили Пафнутия подписаться. Таким образом был наконец заключен мир (конечно наружный только) между Пафнутием и Паисием.

Уладив дело Паисия и пользуясь присутствием в Москве приезжих епископов, Духовный Совет озаботился исполнением другого, давно стоявшего на очереди дела. Ещё в начале весны донские раскольники обратились в Духовный Совет с прошением –поставить к ним на вдовствующую Донскую епархию епископа, и указали на эту должность двух кандидатов: казака Иустина Картушина и известного священноинока Арсения, т.е. Онисима Швецова, так как сии лица, – писали они, – сведущи в писании и могут успешно вести борьбу с никонианскими миссионерами. Картушин – лицо известное в расколе, и ему неоднократно предлагал архиерейство еще Антоний Шутов, но каждый раз без успеха; и теперь Картушин решительно отказался принять поставление в архиереи для донских старообрядцев. А Швецова, недавно судившегося за еретичество, сам Духовный Совет не нашел возможным поставить в епископы. Выбрали наконец одного из обретающихся на Дону попов – благочинного Семена Архипова, человека вовсе не начитанного. В пострижении этот Семен Архипов назван Спиридонием, – и его-то поставление совершили в Москве, пользуясь присутствием Пафнутия, Паисия и Герасима. Итак, раскольнический Дон имеет теперь своего епископа. Послужит ли его присутствие на Дону к пользе раскола, увидим в свое время. Но ревнители раскола, разумеется, очень рады появлению нового у них мнимого епископа. Первый из этих ревнителей, известный любитель всяких торжественных раскольнических служб, Арсентий Иваныч Морозов, не давши времени новому «владыке» и приучиться служить по-архиерейски, на пятый день по поставлении, увез его к себе на фабрику в Богородск, где Спиридон с местными попами совершал торжественную службу. По непривычке, он, правда, сбивался в служении; но Арсентий Иваныч службу знает, и где требовалось сам указывал «владыке», что и как ему делать. Коммерсант, во время службы указывающий архиерею, как ему служить! – не правда ли, – интересное зрелище и возможное только у наших старообрядцев! Впрочем, Арсентий Иваныч Морозов только ещё указывает своим архиереям, как служить; а вот Иван Иваныч Шибаев так даже сам исполняет поповские обязанности. Мы говорили уже, что в его доме заново отделана моленная (т.е. домовая церковь). 7-го сентября, накануне праздника Рождества Богородицы, происходило ее освящение, и за службой, когда положено читать народу поучение святых отец, Шибаев не допустил своего попа Григория исполнить эту прямую его обязанность, а сам вышел на амвон и стал читать, но не поучение святых отец, а проповедь своего сочинения, в которой поучал старообрядцев жить трезвенно и целомудренно. Иван Иваныч Шибаев с церковной кафедры поучающий слушателей целомудрию! – тоже умилительное зрелище!..

Кстати, – мы только что получили письмо миссионера-слепца А. Е. Шашина, в котором говорится также об Арсентие Морозове и его друзьях (но уже не из раскольников). Считаем не излишним привести здесь это письмо. «24 и 26 числа сентября имел я (пишет А.Е. Шашин) беседы в городе Богородске. Первая беседа была в Богоявленском соборе, а вторая в Тихвинской церкви. Почему беседы происходили не в одном храме, об этом следует сказать. После первой беседы, происходившей в соборе, на которой присутствовало немало старообрядцев, я объявил, что на следующей беседе, 26 числа, буду разбирать статьи Онисима Швецова и Николая Каптерева о перстосложении для крестного знамения. Об этом я написал и покровителю, или другу обоих сих авторов, А. И. Морозову, которого просил пожаловать на беседу и, если угодно, защитить статьи своих друзей против моих замечаний. Морозов, сильно раздраженный моим приглашением, предпочел утром 26 числа уехать из Богородска в Москву, и даже на лошадях, не дождавшись поезда железной дороги. А мне накануне, поздно вечером, было объявлено, чтобы я переменил предмет предстоящей беседы, ибо-де второй соборный священник Александр Каптерев, пользующийся особым расположением Морозова, родной брат Николая Каптерева и не может дозволить, чтобы в соборе подвергалась разбору книга его брата. Объявленного предмета для беседы я не согласился переменить, и поэтому утром 26 числа пошел к Тихвинскому священнику и старосте попросить, чтобы дозволили мне открыть беседу со старообрядцами в их церкви. Они с большим сочувствием отнеслись к моей просьбе, и беседа состоялась. Так вот почему пришлось мне беседовать не в одной церкви и не там, где было заранее назначено». Причина, действительно, достойная внимания. Можно ли удивляться после этого, что раскол процветает у нас, когда есть православные священники, не только благосклонно относящиеся к расколу и раболепствующие пред разными Морозовыми, но и готовые противодействовать другим в обличении раскола? Будем, однако, надеяться, что этот о. Каптерев, вполне достойный своего брата, есть только прискорбнейшее исключение в нашем духовенстве, и обратимся опять к настоящим раскольническим архиереям и попам.

В то время, как мнимо-окружнические епископы занимались в Москве своими делами, прибыл туда и противуокружнический епископ Иосиф, по-прежнему пребывающий в открытой вражде с Иовом и нимало не стесняющийся изрекаемыми этим последним соборными на него запрещениями и отлучениями. Из Москвы он ездил в Гуслицы к Титовскому попу Петру, который недавно перешел от Иова на его сторону: в Титове, вместе с этим попом, Иосиф служил в праздник Воздвижения честнаго креста, и после службы имел прение со сторонниками Иова. Ясно, что разделение в противуокружнической иерархии утвердилось крепко. И Иосиф имеет решительное намерение закрепить его навсегда: недавно умер его ставленник и союзник, называвшийся его викарием, лжеепископ Смарагд, и Иосиф ищет теперь достойного ему преемника, – для этого, быть может, он и приезжал в Москву. Преемника он, без сомнения, найдет и таким образом утвердит существование начатой им третьей отрасли в австрийской иерархии, которая давно уже изображает из себя трехглавое чудовище.

А между тем, если посмотреть поближе, то право не найдешь различия, по религиозным воззрениям, между этими разделившимися между собою и друг друга проклинающими раскольническими епископами. Чем различаются и в самом деле по своим понятиям нынешние мнимые епископы-окружники от противуокружников – Иосифа и Иова? Не один ли фанатизм, и не одно ли невежество у тех и других? Вот не угодно ли прочесть (между прочим и г-м Духовному Совету), что нам пишет с Кавказа Т. И. Касилов о именуемом епископе-окружнике Силуане, – какие содержит и распространяет он учения (г-да Духовный Совет имеют полную возможность проверить на месте справедливость этого сообщения):

«Читателям вашего Братского Слова должно быть известно, что Силуан, раскольнический епископ на Кавказе, считается окружником. Но вот, я намерен сообщить им, чему учит этот мнимый окружник, Божиим попущением принимаемый у старообрядцев за епископа.

«Мало того, что Силуан рассылает, для утверждения в расколе своих пасомых и для совращения в раскол православных, швецовскую «Истинность», даже собором раскольнических епископов обличенную в еретичестве и действительно проповедующую злые ереси о Святой Троице, он еще сам составляет, или велит составлять у себя в монастыре, рукописные сборники самых диких и злобных ругательств на православную церковь, заимствованных из старых раскольнических сочинений, которыми ныне гнушаются даже старообрядцы из благоразумных, а епископ Силуан не только не гнушается, но и услаждается; эти гнусные сборники он также рассылает для чтения старообрядцам, особенно колеблющимся в приверженности к расколу. С одним из них, преданным мне для чтения, я и намерен познакомить ваших читателей.

«Силуан имеет обычай каждогодно посылать в объезд по Кавказу иноков своего скита для сбора подаяний, с просительной подписной книжкой. В нынешнем 1889 г. посланы им с этой целью монахи Герман и Пимен. Они прибыли в станицу Белореченскую 23-го августа; остановились на квартире у моего отца. Спрашивали между прочим обо мне, какого я мнения о белокриницком священстве. Родители объявили, что я признаю более законным велико-российское священство и расположен к православной греко-российской церкви. Тогда Герман достал из дорожной кибитки книгу и, подавая родителям, сказал: «Вот прочитайте сию книгу, и дайте прочитать сыну вашему, пускай он посмотрит, какова греко-российская церковь! Мы везем ее в станицу Пшехскую, И. С. Шкурякову: он тоже храмлет и болезнует, что не отдал замуж дочь свою за православного. Пусть посмотрят, что это за православные!»

«Привезенную от Силуана книгу действительно я получил от родителей. Она состоит из 185 листов самый лучшей бумаги, переплетена в доски и обтянута темно-зеленой кожей с медными застежками; писана весьма красиво уставом, но исписана не вся, – более ста листов остаются еще пустыми.

«Когда открыл я эту, по наружности весьма изящную книгу, и посмотрел ее, то был поражен собранными в ней окружническим епископом Силуаном злейшими беспоповскими лжеучениями и клеветами на православную церковь. Вот что написано, например, на 3-м и следующих листах: Соловецких священно-диакона Феодора, исповедников Петра и Евдокима¹¹⁷. «Аще кто нарушит запечатленные св. отцы седьми вселенских соборы, воистину прокляти суть; вечным проклятием; их же грех не отпустится ни в сей век, ни в будущий, ниже кровь мученическая может загладити их греха и ничто же ино, аще кто от угодник богоносных отец поколебле что. Не к тому се смотрение нарицает, но преступление и к Богу нечестие познавается в трех простых перстах: токмо змий, зверь и лживый пророк, а корень их сам сатана, преисподний бес, иже древле скрылся во змия и Адама изгна из рая; тако и ныне скрыся в триперстное сложение, и хощет всех вы в ю ему пагубу отвести; аще кто сего льстивого приимет в небрежении вместо Господа истинного и его крест приимет и вознесет на главу свою яко бога; и будет на нем печать преисподнего беса сатаны с ним же да пребудет в смрадном и вечном преисподнем темном тартаре в бесконечные веки«…

»Потребник иноческий гл. 21 л. 32–3. Вси еретицы сопротивно-мыслящии святым вселенским седьми собором да будут прокляти; иже не крестить двема перстома якоже Христос, да будет проклят; иже аще ясть млеко и яйца в великий пост в субботу и неделю да будет проклят».

«Месяца мая 15 день, в житии преп. Евфросина епископа¹¹⁸, книга Стоглав: «То латынская ересь еже троити аллилуйя, соборная и апостольская церковь прададе еже дважды глаголати св. аллилуйя, а в третий: слава тебе Боже, а не троити понеже сия несть православные предания; но латынская ересь, не славят бо Троицу, но четветрят».

»Соловецка Челобитна: «незнаменанное бо овчати (?) истинным сим знамением всяческих есть корысть».

«Во Ирмалои своем написали: «Сила Святый Боже, а в молитве Сына Божия не именуют, точию Боже наш, помилуй нас».

«Златоуст: «Латынский крыж, за истинный крест Христов не почитает, но образ быти его неречет понеже писание глаголет, яко возлюбил и похвалил есть чужую веру, той своей поругался есть, а они его в действие произвели». Златоуст к Тим. нравоуч. 14. «А отче глаголют: иже еси на небеси, а не на небесех, и сею переменою призывают не Бога, но отца своего диавола; а литоргиса на 5 просфорах; а по преданию св. отец на семи положено; того ради, сию премену не закалается агнец; и несть у них истинного причастия, но се вся еретическая»¹¹⁹.

»Соловецка Челобитная: «Сами без креста ходят и нам повелевают и пишут: кая добродетель есть крест носити на раме; Бог сердечная ищет». Зри¹²⁰: все ереси прияли; точию кроме единого идолопоклонства.

«На 19 листе начинаются беспоповские рассуждения окружника Силуана об антихристе: Апокалипсисе глава 12-я. «И жена во чреве имущая и страждущи родити, и роди сына мужеского пола: и восхищенно бысть чадо ее к Богу». Толкование: «Выну церковь крещаемыми рождает, а змий стояше пред женою, хотя чадо ее снести: есть диавол; присно церковь и самого Христа и верных гонет чрез еретиков, сея церкви и мы держимся всеусерднии последователи; не сумнительно к той нашей от века гонимой нижереченной ветковской и прочим, которые с нею согласны в православии» … Книга о вере глава 2 и 30. «Реченное в приществии антихриста уменьшатся правовернии, а зловернии умножатся, аще кто доживет трех лет 666, той с самим сатаной будет братися». Зри¹²¹: не всю ли вселенную обладали, не с самим ли сатаною боремся. По прошествии нескольких лет по милостивому указу Екатерины Алексеевны, из-за границы тронули в Россию, первая не пошла, но погрузла на дно и с судно, которая и поныне стоит за границей, а Покровская остановилась неподвижно в Стародубских слободах, которая и ныне в православии и благословенным священством с прочими не пала, а третья бесстенная дошла на Иргиз, и разделена на все три монастыря по совету всего братства, и тако нерушимо и непрочны пребывают от всех навет вражиих, по благословению святого епископа Павла». И далее следуют подобные же нелепости¹²².

«С 41-го до 45 листа идут в Силуановской книге выписки из «сказания Евстафия богослова», начинающаяся следующими словами: «Еже убиет три цари великия антихрист, веру, надежду и любовь»¹²³.

«Не довольно ли приведенных выписок, чтобы дать понятие о сборнике Силуана, который возят с собою послы его Пимен и Герман для развращения и старообрядцев и православных? Выпишу в заключение еще одно место, которое по своей дикой злобе на православную церковь превосходит всякое вероятие. Вот что написано в Силуановом сборнике на 57-м листе: «Бог вся может, несть грех побеждающ человеколюбие Божие; но еще и сие непщевание разрешити нам, что писания глаголют: поядят тайныя волки паче явных. О сем мы весьма сумнительны, тако читаем: явныя волки великороссийския попы, и явно Христово стадо от ограды небесныя восхищают и во адово дно вметают; а тайныя волки беглые попы тайно поядают, в той же ад посылают. А у патриарха жезл со двема змиями, две церкви именует, великороссийскую и беглую. О великороссийских учителях и Аввакум протопоп пишет так: учители в церкви уста адова и проч… Зрите со вниманием, патриаршие жезлы со змиями; три церкви будет: едина православная, вторая еретическая, а третья ловушка – помощница еретической, того ради, у патриарха жезл с двема змиями, что будет он владети двумя церквями еретической и ловушкой, и поядати род християнский на вечную погибель; а третью православную-старообрядческую не даде ему Дух Святый на жезле своем вообразити: понеже он ею не будет владети"…

Вот и судите теперь о раскольнических епископах, чему они учат и что проповедуют, и как они смотрят на православную церковь» ...

Мы сделали бы большое опущение в нашей «Летописи», если бы не занесли в нее столь крупных в московском раскольническом мире событий, как смерть Т. С. Морозова и торжественные похороны его на Рогожском Кладбище.

Т. С. Морозов, наикрупнейший из российских фабрикантов и капиталистов, член и видный деятель разных обществ: коммерческих, благотворительных и даже ученых, был раскольником-поповцем австрийского согласия, – родился, жил и умер в этом расколе. В религиозные и «церковно-иерархические» интересы раскола он близко не входил, не имея на то времени, а может быть и желания, и вообще своих религиозных убеждений он ничем особенным не заявил; но тем не менее общество московских раскольников австрийского согласия считало его и имела все права считать одним из самых видных своих членов, в котором, при разнообразных его связях даже в высших правительственных сферах, всегда рассчитывало найти себе сильную поддержку при тех или других затруднительных случаях. Понятно поэтому, что, со смертью Морозова, раскольники-австрийцы понесли в его лице тяжкую утрату; значение же Морозова не для раскола только, а и для Москвы вообще, как выдающегося деятеля в разных ее благотворительных учреждениях, должно было придать похоронам его, на Рогожском Кладбище, особую торжественность, которою раскольники, по своему обычаю, рассчитывали воспользоваться в интересах раскола. Так действительно и было.

Морозов умер внезапно, 10 октября, в Крыму. Погребение назначено было на 18-е число, к которому приурочено было и привезение тела в Москву. В этот день, к 9-ти часам утра, на Курский вокзал собралось множество народа. От дверей вокзала на большое протяжение стояли в два ряда, препоясанные белым миткалем, рабочие умершего, прибывшие на особом поезде из Орехова-Зуева, с громадной мануфактуры Морозова. Тут же находились морозовские прикащики и целый ряд читалок в черных платьях и платках. На самом вокзале собрались родные и московская «знать» с разными депутациями, прибывшими почтить покойного. От вокзала до самого Рогожского Кладбища гроб несли на руках; венков несено было более 60, но их скоро сложили на фургоны, чтобы отвезти на Рогожское Кладбище. За гробом следовал ряд несметного множества экипажей; для соблюдения порядка во время процессии находилось 20 человек конных жандармов, кроме многочисленных полицейских. В воротах Рогожского Кладбища гроб встречен пением певчих, а в дверях зимней часовни, в которой назначено было отправить погребение, встретили его именуемые раскольнические попы и дьяконы. Гроб поставлен был посреди часовни на возвышении, покрытом черным сукном. В часовню внесены были все венки и положены на гроб и около гроба: «древлеправославные» рогожцы, ревнители и блюстители старины, очевидно, не гнушаются этим немецким новшеством. Затем началось погребение. В облачениях вышло пять попов: первенствовавший Петр Драгунов – духовник покойного, Григорий Виноградов, Тимофей Люсин, Прокопий и Елисей, и два дьякона: Иван и Елисей. Тут же на Кладбище находились прочие раскольнические попы и дьяконы г. Москвы, но им рогожские распорядители не дозволили облачиться: должно быть поопасались таким множеством своего ложного иерейства привести в удивление и соблазн даже тех, снисходительных к расколу, знатных и сановных лиц, которые собрались чествовать Морозова и помолиться за него вместе с раскольническими попами и раскольниками. В зимнюю часовню, где происходило погребение, полиция допускала только тех, кто имел входные билеты, – и то часовня, весьма обширная, была полна. Но во все время отпевания была отперта и летняя часовня, – двери ее были открыты для всякого, желающего обозреть ее благолепие и богатства. И действительно, не попавшие в зимнюю часовню, где происходило отпевание, а также и сановники, несколько наскучившие длинным отпеванием, ходили в летнюю часовню, любовались ее обширностью, ее великолепием и богатым украшением икон. Надобно заметить, что к этому времени, на счет Морозова, в обеих часовнях, и в летней, и в зимней, все местные и в паникадилах свечи были поставлены новые. А местные свечи в летней часовне весят каждая по три пуда, и стоит их здесь только вдоль одного иконостаса 24 свечи на огромных подсвечниках: чтобы заменить старые свечи новыми в летней часовне, требуется по крайней мере три тысячи руб., а в зимней – две тысячи пятьсот руб. Что касается отпевания, то на этот раз, ради интеллигентных молельщиков, не принадлежащих к расколу, рогожцы поступились даже своими строго соблюдаемыми обычаями, – как напр., не наблюдалось никакого порядка относительно поклонов, – одни кланялись, другие стояли; не было сделано также обычного внушения православным, чтобы не молились вместе с «хритиянами», хотя в числе этих молящихся было не мало брадобривцев. Для раскольников-рогожцев было напротив весьма приятно видеть даже сановников, украшенных лентами и звездами, не только нимало не смущающихся тем, что пред ними стоят облаченные в священные ризы и отправляющие священнические действия разные мещане и фабричные с фабрики Арсения Морозова, но и очень охотно молящихся вместе с ними. Никому, должно быть, из этих сановников не пришло на мысль, что ведь и гражданский закон, изданный Верховною Властью, не признает этих мужиков, действующих перед ними по-священнически в священнических облачениях, за действительных священников, а знает их именно как мещан или крестьян, не имеющих никакого права облачаться в священные одежды и отправлять священные службы, и что им, как привилегированным блюстителям закона, явившимся притом во всех принадлежностях своего высокого звания, в мундирах и лентах ,никак не следует своим присутствием, так сказать, узаконять или поощрять беззаконие. Если они не желали (и при данных обстоятельствах действительно нежелательно) пресекать беззаконие, то долг требовал, по крайней мере, уклониться от присутствия при беззаконии… Мы не касаемся здесь религиозной стороны дела: пусть интеллигентные люди руководятся столь дорогою им «свободой совести»; мы рассматриваем дело только с точки зрения действующего закона, утвержденного Высочайшею Властью, первыми блюстителями и охранителями которого должны быть лица, во власти сущие¹²⁴...

По окончании отпевания гроб отнесен на могилу, в сопровождении всего множества венков, и ими покрыта была могила, по опущении в нее гроба. Поминальный обед происходил здесь же, на Рогожском Кладбище, в обширных залах конторы. Почетные лица обедали вверху, а прочие, в том числе прикащики и служащие на фабрике Морозова, – внизу. Любопытно, что ни один из раскольнических попов не удостоен был чести вкусить трапезу с верхними гостями, – даже сам духовник покойного, известный поп Драгунов, был приглашен наверх только благословить трапезу, а трапезовать должен был отправиться вниз. Вот как сами раскольники чтут своих попов! Или не стыдились ли они показать интеллигентным людям своих попов не за службой, а так сказать в общежитии, причем легко обнаружилась бы степень их образования и благовоспитанности?

Похороны Морозова были своего рода демонстрацией в пользу раскола и Рогожского Кладбища. Пользуясь ими, рогожцы показали всей Москве и особенно избранному обществу Москвы и то, какие люди принадлежат их согласию, и то, каково их пресловутое Рогожское Кладбище, какими палатами оно застроено, какие величественные имеет храмы и как богато, какими драгоценностями украшены его храмы, и то, наконец, как торжественно и чинно служат здесь их именуемые попы; а все это вместе, по их соображениям, должно вести зрителей к убеждению, что совсем-де напрасно правительство преследует (!?) этих добрых, религиозных, да еще таких богатых старообрядцев, не признает их попов, которые так хорошо служат, и даже, – какой ужас! – запечатало алтари в их великолепный храмах! А проникшись таким убеждением, думают про себя рогожцы, эти интеллигентные люди, может быть, замолвят при случае и доброе слово в нашу пользу… Почему знать, – может быть это и верные расчеты.

Вообще, раскольники австрийского согласия любят себя показывать, и именно с этими целями. Вот мы недавно получили от одного ревнителя православной церкви вырезочку из № 295-го газеты «Московский Листок», где напечатано следующее: «Нам сообщают, что попечители Рогожского богадельного дома, купцы С. М. Мусорин и В. А. Шибаев, передали прокурору Московской судебной палаты, г. Муравьеву, ценные старообрядческие св. Крест и св. Евангелие, как дар, принесенный московским обществом старообрядцев, приемлющих священство и присягу, московским судебным установлениям для привода к присяге свидетелей по старой вере». Сообщивший нам вырезку из газеты с этим любопытным известием, почтенный ревнитель церкви пишет по сему случаю: «Мне кажется, эти лицемеры-окружники нисколько не лучше прочих раскольников, а еще хуже, – хуже и самих беспоповцев, потому что внешностью своей прельщают не только простолюдинов, но так сказать и интеллигентных людей. Я был на похоронах у Морозова, стоял все погребение и видел, как сановные люди молились с раскольниками, а потом слышал, как они говорили между собой: «А у них все так хорошо! Точно, как у нас. Только поют – тянут! Право не знаю, за что их преследуют». Если служба раскольнических попов так действует на интеллигентных людей, то что же сказать о простом народе? По моему мнению (и по-нашему тоже) не так вредны для церкви и православия беспоповцы, как эти приемлющие священство рогожцы. Везде они себя выставляют и обособляют. Вот и этот случай, о котором газетное известие я вам посылаю: что это, как не лицемерие? Считаются окружники, а сами идут в суд с своим Крестом и Евангелием, пренебрегая почитаемыми у православных! Воистину мы дожили до плачевных времен: отовсюду оскорбляют православную церковь». Случай действительно примечательный. Попечители Рогожского Кладбища, гнушаясь употребляемыми в православной церкви Крестом и Евангелием, приносят г. прокурору Судебной палаты какие-то свои «старообрядческие Крест и Евангелие», которые, как видно, и приняты г. прокурором; и потом, как бы торжествуя свою победу над церковью, спешат «сообщить» об этом в газету, и податливая газета немедленно печатает сообщение во всеобщее сведение! А рассудил ли газетчик о том, что это за «старообрядческие Крест и Евангелие»? Чем отличается старообрядческий крест от православного? Осьмиконечием? Но разве православная церковь не принимает и не употребляет осьмиконечного креста? Почему же газетчик признает его старообрядческим, а не православным? Чем отличается Евангелие старообрядческое от православного? Тем, что в нем напечатано Исус, а не Иисус? Но разве православная церковь отвергает и не признает православными старопечатные Евангелия с таким начертанием имени Спасителя? И потом, – что это за «общество старообрядцев, приемлющих священство и присягу»? Доселе рогожцы отличали себя от прочих раскольников и кичились перед ними тем, что принимают какое-то кукольное священство (которое с гордостью показывают разным сановникам), а теперь хотят отличаться еще и тем, что принимают присягу. Но разве прочие раскольники, за исключением Странников, не принимают присягу? И такие-то нелепые «сообщения» газета охотно печатает, в оскорбление православным и на радость раскольникам, которые и в судах требуют себе каких-то особых привилегий, – по крайней мере привилегии отвергать почитаемые православными Крест и Евангелие Христа Спасителя. Скоро, надобно полагать, они будут требовать, чтобы «для привода к присяге свидетелей по старой вере» являлись и их «старообрядческие» попы, благо теперь они уже знакомы московским сановникам и властям… В газете, особенно подобной «Московскому Листку», может явиться, конечно, и ложное известие; но если оно не ложно, то нельзя не подивиться, что и сам г. прокурор, нарочитый представитель судебной власти, признает какие-то особые «старообрядческие» Крест и Евангелие, отличные от православных, и признает справедливым, чтобы старообрядцы давали присягу пред каким-то своим Евангелием, как магометане пред Кораном...

В нашей «Летописи» упоминалось, что московские раскольники-австрийцы промышляли учредить при их Московской архиепископии викариатство, что в викарии, под именем епископа Коломенского, предназначался петербургский поп Фома, и что этот замысел не осуществился только вследствие отказа Фомы, не согласившегося променять хороший приход на архиерейскую кафедру, менее доходную. Дело, как теперь оказалось было не совсем так. Вся затея велась Духовным Советом в тайне от его председателя – Савватия, ибо предполагалось будущего викария вскоре же поставить в московские архиепископы на место слишком немудрого всеми почти презираемого Савватия, что и требовалось хранить от этого последнего в секрете. Фоме же этот замысел был объяснен, и в виду будущего архиепископства в самой столице раскола он изъявил согласие поставиться из раскольнических попов в раскольнические архиереи, хотя бы сначала и в викарные. Оставалось только объявить Савватию, что московское старообрядческое общество очень желает в помощь ему и ради особой его чести, иметь в Москве викария, и просит на то его согласия, которое простоватый Савватий, конечно, и дал бы беспрекословно, – а затем, его весьма удобно и отправили бы из Москвы в его любимые сибирские края. Но весь план хитрых заправителей Духовного Совета, гг. Шибаева и Драгунова, разрушил явившийся в сентябре месяце на собор Паисий Саратовский. Он раскрыл глаза Савватию, – сообщил ему, что Совет, на секретных совещаниях, решил дать ему викария, объяснил, что это викария прочат ему в преемники, и дал совет – не соглашаться на поставление Фомы в епископы. Как ни любит владыка-Савватий свои сибирские края, но променять на них Москву, где есть у него и благодетель – Арсентий Иваныч и всякие блага, где он любит служить с такой пышностью, хотя и пользуется общим презрением, ему, разумеется, нежелательно. Сообщенное Паисием известие его и смутило, и раздражило, так что он обнаружил даже неожиданную с его стороны твердость и настойчивость: он сделал Совету письменное заявление, что все без ведения его бывшие собрания и рассуждения членов Совета об открытии викариатства при его кафедре объявляет незаконными и на возведение попа Фомы в епископский сан согласия дать не может. Такому решительному заявлению своего архиепископа, каков бы он ни был, не нашли возможным противиться даже Шибаев и Драгунов. Так вот почему не состоялось дело о возведении в сан епископа Коломенского. Вообще, попытки раскольников – восстановить кафедру столь уважаемого ими и столь печально памятного для церкви Павла, епископа Коломенского, были доселе неудачны. Поставили они в епископы Коломенские известного Пафнутия, и наплакались с ним; теперь хотели поставить Фому, и тоже неудача…

Не было и в нынешнем году у раскольников-австрийцев общего осеннего собора их именуемых епископов; зато происходят, так сказать, частные их съезды в Москве. Едва успел кончиться один, о котором мы уже говорили, как начался и происходит теперь другой. По телеграфу вытребован из Саратова только-что возвратившийся туда Паисий; приехали также Кирилл Нижегородский, Виктор Уральский, Алексей Самарский. Вызваны они для окончательного рассмотрения и решения дела об этом Алексее, который вследствие доноса, сделанного Пафнутием Казанским, подвергнут Духовным Советом запрещению и три года находится под этим запрещением, тщетно требуя соборного разбирательства взведенных на него обвинений. Теперь по этому делу (и должно быть по другим) идут частые совещания собравшихся раскольнических архиереев и членов Духовного Совета в квартире Савватия. В чем состоят и чем кончатся эти совещания, мы надеемся сообщить в свое время.

Вместе с Кириллом приехал в Москву его руководитель и учитель еретик-Арсений, т. е. Онисим Швецов. Он остановился по-прежнему в доме своей бывшей покровительницы, покойной Морозовой (вдовы Абрама Саввича), принадлежащем теперь ее зятю Ныркову, тоже злому раскольнику, и разумеется чинит в Москве разного рода подвиги. Из этих подвигов достоин особого внимания следующий. В Казани была издана некогда книга об антихристе, составленная очень умным и начитанным единоверцем Е. Г. Перевощиковым. Этой книгой, хорошо составленной, и вздумал воспользоваться Швецов в интересах раскола и своих собственных: он без всякой церемонии перепечатал ее, исключив или изменив по-своему те места ее, которые не благоприятствуют расколу, и продает ее по 5 руб. за экземпляр (по крайней мере за эту цену продают ее известные «братчики», идолопоклонствующие пред еретиком Швецовым). Закон строго преследует подобные литературные хищения; но для Швецова, как известно, закон не писан, – ему все дозволяется, и он беспрепятственно достигает двух преступных целей – и распространяет злые раскольнические учения и набивает себе карман, пользуясь чужими трудами, да еще искажая их непростительнейшим образом. Где же г. Швецов напечатал свою книгу? На обертке значится, что она напечатана в Яссах, в какой-то таинственной типографии, означенной тремя начальными буквами и точками. Допустим, что так. Значит Швецов и его поклонники курьезные «братчики» продают контрабандный, тайком провезенный через границу и запрещенный товар. За подобные нехорошие дела закон также подвергает виновных весьма чувствительному наказанию; но для Швецова, Боева и разных Антонов Егоровых, повторим опять, закон не писан, – они безнаказанно делают что им угодно. Однако, в Яссах ли напечатана книга? И трудности, с какими сопряжена теперь перевозка из заграницы раскольнических книг, там напечатанных, и то, что название типографии скрыто под какими-то таинственными буквами (тогда как на прежних Яссских раскольнических изданиях прямо означалась типография, напр. на Окружном Послании и на Мирной грамоте Кирилла читаем: Яссы, Типография А. Бермана), – все это дает основание с достоверностью заключать, что на новом швецовском издании выставил Яссы какой-нибудь подпольный раскольнический печатник, и Яссы эти находятся вероятно в Безводном, или в другом подобном раскольническом омуте Нижегородской губернии, где, под покровом Бугрова, раскольники могут делать, что им угодно, – а может быть и в Москве, под покровом здешних Бугровых. Если же так, то значит Швецов и «братчики» распространяют, под видом заграничного, литературный товар своих собственных подпольных типографий… Нельзя не подивиться свободе, смелости и дерзости, с какими Швецов совершает свои преступные дела. За что другой давно понес бы должное наказание, то постоянно сходит с рук этому злейшему и вреднейшему из раскольнических лжеучителей, – уверенный в своей полной безнаказанности, он свободно и открыто разливает яд своих раскольнических и еретических учений, то посредством устных бесед, то посредством своих заграничных и подпольных изданий, – разливает повсюду – и в Москве, и в Нижнем, и во Владимире (где был недавно) и во всех углах обширной России…

Возвратимся к съезду раскольнических архиереев. Любопытно, что для разбирательства Алексеева дела приглашены только Паисий, Виктор и Кирилл, а других, как напр. Сильвестра, Силуана, Анастасия, не нашли нужным вызывать. В этом сказалось пренебрежение, с каким московский Духовный Совет относится к раскольническим архиереям. Но всего важнее здесь, что не приглашен сам обвинитель Алексея – Пафнутий Казанский. Очевидно, что репутация Пафнутия сильно упала в глазах раскольников, когда дело, в котором он так близко заинтересован, хотят решить без его участия. Действительно, Пафнутий, старейший из нынешних раскольнических архиереев, отличавшийся некогда здравомыслием и беспристрастием суждений, совершенно уронил себя в последнее время интригами среди своих собраний и особенно своим пребыванием на Черемшане, у некоей девицы Феклы Евдокимовой, с которою никак не хочет расстаться. Недавно мы получили от кого-то из Саратова копию обширного, на двух почтовых листах, послания «Московскому Духовному и всего старообрядческого общества Совету и попечителям партии Пафнутия», за подписью: «Имя мое – правда, отечество – простота, а фамилия – безобиновение». Надобно полагать, что послание это, действительно отправлено в раскольнический Духовный Совет, а нам, для сведения, прислана только «копия». К сожалению, мы не можем познакомить читателей с этим раскольническим сочинением по причине крайнего неприличия его содержания и выражений. Речь идет именно о Пафнутие и его пребывании на Черемшане. Приведем только начало, которое любопытно, как выражение воззрений самих раскольников на их Духовный Совет. Вот что пишет неизвестный автор послания: «Смею сказать вам московские лицемеры нечто касающееся до вашей личности, так как вы забыли о деятельности добра и правды, вместо этого приняли на себя какую-то похондрию (sic) или сумасбродство и сравнялись теми, что стоят среди полуденного солнца, и ясной лучи и сладкого света не видят. Хоша вы и лицемерите, выставляете себя между бесхитростного люда ревнителями и попечителями московского и всего старообрядчествующего российского общества, даже и Духовным Советом именуетесь, но напрасно это наименование себе присваиваете. Ближе и политичнее вам именоваться трактирными и театральными, и клубными посетителями. Какая вам в этом польза, что вы только званием называетесь христианами, а не делами? Вы стали глухи и слепы сердечными очами. Правила св. отец оставили, а последовали мнению самомышленных и развратных человек, крамольнику гордой надменности, бесчиннику, мятежнику, развратной жизни» … И так далее идет самая грубая брань на Пафнутия и Феклу. Выпишем еще, что говорится об известном Перетрухине, стороннике Пафнутия: «А его союзник и единомышленник, –ваш письмоводитель, кабацкой осушало, Климент, – этот ночной нетопырь с кожаными крыльями, – все передает Пафнутию… Он, болотная лягушка, смиренного и бесхитростного архиепископа Савватия кругом оплел своим лукавством и пронырством, и он ему вдался как агня незлобивая хищном волку. Он и вам, Духовный Совет, по времени вставит очки с окулярами» … Достаточно этого, чтобы видели читатели, какого рода послания шлют сами старообрядцы в свой Духовный Совет, и как низко упал в глазах их Казанский Пафнутий.

Приведем теперь письмо, только уже не раскольническое, о другом деятеле из наиболее видных в расколе, – о самом Арсентии Морозове, – письмо, довольно хорошо изображающее характер этого цивилизованного раскольника, состоящего главным поставщиком раскольнических попов. Вот что пишет нам гуслицкий миссионер А. Е. Шашин.

«7-го сентября 1889 года по делам, не касающимся раскола, я был с своим помощником в городе Богородске, и между дел вздумал побывать на фабрике Арсения Ивановича Морозова, чтобы испросить у него дозволение зайти в его моленную, послушать пения его певчих, которым от так много хвалится. Около 11 часов утра мы отправились на фабрику властного господина десяти тысяч рабочих людей. Пришедши на фабрику, мы хотели войти в ворота великолепного сада, окружающего дом, где живет этот властелин; но стоящий у ворот страж остановил нас, спросил куда вы идете? Я ответил: нам нужно видеть Арсения Ивановича; потрудитесь ему доложить. Сторож сказал: кто ему будет докладывать! Туда никого не пускают, – подождите здесь: он скоро выйдет. С этими словами он показал нам лавочку, где можно было присесть. Спустя несколько минут Морозов действительно вышел из дому, окруженный свитой. В это время сторож, взяв в руки книгу, которая была при нем, начал прилежно читать, – вероятно, готовится в попы. Выйдя из ворот сада, Морозов обратился к нам и спросил: что вам надобно?

Я сказал: Не вы ли Арсений Иванович?

– Да, ответил он. Что вам нужно? Сказывайте!

– Арсений Иванович! Я очень много слышал о вас, поэтому мне очень приятно встретиться с вами.

– Что вам нужно? – сказывайте скорее!

– Я осмелюсь предложить вам покорнейшую просьбу: позвольте мне послушать пение ваших певчих.

– Вы кто? – с горячностью спросил меня Морозов.

– Я миссионер…

И абие зрак лица и глас его изменился. Неестественным голосом, со сжатыми кулаками, он закричал: убирайтесь! Убирайтесь отсюда по-добру, по-здорову, а то я!.. Убирайтесь и больше никогда сюда ни ногой!

И пошел по направлению к конторе. Мы пошли с ним, и я начал говорить: Арсений Иванович! Завтра праздник Рождества Божией Матери; сегодня вечером у вас будет всенощная: позвольте мне зайти в вашу моленную послушать пение, ибо ваши близкие говорят, что у вас старообрядческое пение поставлено так хорошо, как нигде у старообрядцев.

Морозов ответил: ступайте слушать пение у Лабзина, или Синодальный хор в Москве.

Я сказал: певчих Я. И. Лабзина и Синодальный хор в Москве мы слыхали несколько раз, имеем понятие и о других певческих хорах; а вот хотелось бы послушать ваших певцов.

Морозов, повернув налево, к конторе, сказал: Убирайтесь! Куда вы идете? Вон ваша дорога! И подозвав мальчика, приказал ему проводить нас до выхода из фабрики.

В продолжение своей десятилетней миссионерской практики я не встречал такого грубого раскольника, как Арсений Морозов. Для меня особенно удивительной показалась его грубость потому, что он не деревенский мужик, а человек образованный, кончивший, как мне говорили, курс в гимназии. Значит, светское образование не ослабляет раскол, а еще дает ему возможность сильнее ратовать против православной церкви, – так, по крайней мере, можно заключить из примера г-на Морозова».

Рассказанное А. Е. Шашиным о г. Морозове только подтверждает то, что давно уже известно об этом богаче-раскольнике, поставляющем, кажется, в особую честь себе грубое обращение с православными и дерзкую, даже публично, брань на православную церковь. Только такие из именуемых православных, как отец и г-н Каптеревы, могут пользоваться расположением Арсения Морозова, – и такие, к сожалению, есть; мы могли бы указать из таких, даже особу духовного сана, очень высоко поставленную…

Приведем нечто и из других, полученных нами писем, касающихся раскола.

Один бессарабский молодой священник, обратившийся к нам за советами, как ему действовать на раскольников, которых оказалось довольно в его приходе и кругом, сообщает несколько любопытных сведений о местных раскольнических попах и о самом их владыке – виноградаре и виноделе Анастасии. По его словам, бессарабские (в Измаильском и других уездах) раскольнические попы «не служат обеден даже в великие праздники, не говоря уже о воскресных днях, – они служат только по заказу, получив обязательные 4 или 5 руб. Это делается ими открыто, конечно, не без ведома их глаголаемого владыки Анастасия Измаильского, который и сам поступает точно так же. Он выжидает только, не пригласят ли куда служить в храмовой праздник, или по случаю освящения церкви, или по случаю бездождия, когда надеется получить в благодарность порядочную сумму, а затем скрывается обыкновенно в свои, и надобно сказать великолепные, виноградники, заботливо ухаживает за ними, немало не заботясь о своем духовном винограде. По примеру своего мнимого архипастыря и мнимые раскольнические попы, оставив паству, возвращаются к своим прежним ремеслам, какими занималась до поповства, – кто к рыболовству, кто к плотничеству или кузнечному ремеслу. Так в нынешнем году раскольнический поп соседнего со мною села Подковки, Никифор, несколько раз бросал свою паству и уходил на родину в село Муравлевку работать в кузнице со своим отцом». Кто же поддерживает раскол в Бесарабии, когда раскольнические попы так мало занимаются своим делом? – Оказывается, что все тот же Онисим Швецов. «Невежество и упорство раскольников у нас поддерживается (сказано в письме), кроме традиционных причин, произведениями еретичествующего апологета раскольнического – Онисима Швецова, глаголемого священноинока Арсения. Раскольники нашего округа в авторитет Швецова верят более, нежели в авторитет какого-нибудь св. отца, в авторитет вселенских соборов и даже священного писания. Вместо того, чтобы побеседовать с православным миссионером о предметах веры, раскольник с самодовольством дает ему какую-нибудь книгу Швецова, большей частью – «Истинность старообрядствующей иерархии», говоря: «почитай, коли хочешь узнать истину!».

Вот новое подтверждение того, что мы сказали выше о крайней зловредности Швецова, повсюду, от берегов Волги до берегов Дуная, безнаказанно распространяющего свой яд. Но Швецов прирожденный защитник раскола; он делает свое дело, ратоборствуя против церкви, и не его вина, что ему предоставляют полную свободу так действовать. Гораздо удивительнее и прискорбнее видеть, когда православные, даже лица, самым своим званием обязанные всячески противодействовать расколу, или совсем равнодушны к нему, или даже противодействуют тем, которые успешно трудятся в борьбе с расколом. Наши читатели имеют понятие о трудах покойного протоиерея Кашменского, об основанной им в Вятке миссионерской школе для крестьян, способных и расположенных беседовать со старообрядцами, из которой вышло не мало крестьян-учителей, с успехом трудящихся теперь на пользу церкви в разных селениях и деревнях, при самой простой и скудной обстановке. Это великое дело о. Кашменского, после его кончины, не только не поддерживается, но и заметным образом ведется к разрушению. Один из учеников о. Кашменского, ныне школьный учитель одной из деревень Нолинского уезда, обратился к о. архимандриту Павлу с просьбою прислать ему из Братства св. Петра митрополита разных книжек, и при этом, в письме своем, сказал мимоходом несколько, достойных внимания, слов о своей школе и о судьбе школы о. Кашменского. Приводим письмо его вполне, без всяких изменений, во всей его задушевной простоте: «Ваше Высокопреподобие, явите великую милость, не откажитеся на мою просьбу (о книгах). Имею усердие заниматься по расколу, и есть из-за кого, – не обременен работами, имею для работы двух братьев. В школе от Вятского Братства, в деревне, где я занимаюсь, учатся дети православных и старообрядцев – беспоповцев, даниловцев и федосеевцев, и австрийского священства. Школа стоит при месте. Кругом деревни полны раскольников. Кроме настоящих состязаний старообрядцы почти каждый день приходят в школу во время занятия, – нередко приходится останавливать занятие и беседовать со старообрядцами. В нынешнем году, т.е. 1889-м, неожиданное известие поразило нас, именно о кончине досточтимого основателя Вятского Братства. Отец протоиерей Стефан Никифорович отошел к Небесному Отцу, к Господу, а нас оставил сиротами. Нынче епархиальное начальство старается школы прикрыть. На месте о. протоиерея новые учители; учение о. протоиерея похулили, некоторые оставили. Открывать вновь школы по примеру прежних лет не открывают. Учителя, назначенные С. Н. Кашменским, которые отзываются, а некоторые уезжают в Красноярск и Енисейск к преосвященнейшему епископу Тихону и намерены там заниматься по расколу. В нашей местности присоединяются к православной церкви и наклонных много».

Если в епархиях, даже сильно зараженных расколом, не только не усиливается миссионерская против него деятельность, но и испытанной в своей полезности, то удивительно ли, что разные Швецовы с таким успехом распространяют в народе свои лжеучения?..

Вот некоторые подробности о втором осеннем съезде раскольнических мнимых епископов в Москве.

Давно оставшееся без движения, дело Алексея самарского на этом съезде действительно подвергли рассмотрению. Алексей лично просил собравшихся на заседание судей своих снять с него запрещение, положенное Духовным Советом три года тому назад единственно по доносу на него от Пафнутия Казанского, якобы неосновательному. Судьи, по некоторым рассуждениям и совещании, решили снять с Алексея запрещение и дозволить ему архиерейские служения в его собственном скиту, где имеет постоянное пребывание. Но Алексей был недоволен таким решением, – он начал просить, чтобы его восстановили во всех прежних его правах и предоставили бы по-прежнему в его управление самарскую раскольническую епархию. Этого собравшиеся «владыки» сами сделать не решились; они нашли нужным предварительно спросить самарских старообрядцев, желают ли те иметь Алексея своим епископом, да и вообще, в виду сделанных Алексеем притязаний, нашли теперь (только теперь!) не излишним собрать на месте точные сведения о жизни и поведении Алексея. С этою целью немедленно отправлен был в Самару Виктор Уральский. Возвратившись, он сообщил, что самарские старообрядцы, в большинстве своем, не изъявили желания иметь Алексея своим епископом, и что поведение и образ жизни Алексея, по наведенным справкам, небезукоризненны, что обвинения, сделанные Пафнутием, значит, имеют основание. Выслушав этот доклад следователя, собравшиеся судьи Алексея изменили свое недавно состоявшееся о нем решение, – присудили по-прежнему оставить его под запрещением до будущего окончательного рассмотрения его дела на соборе всех раскольнических архиереев.

Алексей, разумеется, был крайне недоволен таким неожиданным для него исходом происходившего на новом съезде раскольнических духовных властей рассмотрения его просьбы. Пылая гневом против них, он пожелал сделать им какую-нибудь неприятность, – и с этой именно целью вошел в близкие сношения с раскольническим Братством св. Креста, известным своими враждебными отношениями к Духовному Совету и ко всем почти раскольническим архиереям. В Братстве, г-да Боевы и Антоны Егоровы, конечно, с радостью приняли «владыку Алексея», – для них такая честь видеть в среде своей раскольнического «владыку» хотя бы и опального! Алексей неоднократно посещал их собрания вместе с еретиком – Онисимом Швецовым: здесь он изливал жалобы на то, что якобы безвинно терпит гонения от Духовного Совета и своих собратий – епископов; а Швецов, тоже имеющий много побуждений к недовольству и Советом и «владыками», поддерживал Алексея и в ораторских речах превозносил похвалами братство и братчиков, как ревнителей и защитников унижаемого «владыками» старообрядчества, за что ораторы – братчики, полуграмотные Боев и Антон Егоров, стихоплет Бриллиантов и другие, восхваляли в свою очередь еретика Швецова, как великое светило, опору и надежду старообрядчества. Что Алексей Самарский и даже Швецов братаются с оппозиционным братством, это понятно; но какое странное и вместе характерное явление в современном австрийском расколе представляет это братство, изображающее из себя действительно оппозицию своему духовному правительству, принимающее под кров свой опальных раскольнических архиереев, обличенных в укоризненном житии, отвергнутых своею паствою, и опальных раскольнических священноиноков, обличенных на весь мир в явном и злом еретичестве!

Гораздо более, чем делом Алексея, новый съезд раскольнических архиереев занят был вновь возникшим щекотливым делом о старой распре между Пафнутием Казанским и Паисием Саратовским. Мы уже говорили (см. гл. 12), что на предыдущем съезде заключен был мир между Пафнутием и Паисием на том условии, чтобы Пафнутию жить на Черемшане в мужском монастыре, ни в какие иерархические дела Саратовской епархии не вмешиваться и без разрешения Паисия на Черемшане не служить, – в чем Пафнутий и дал подписку; но тогда же мы заметили, что со стороны Пафнутия это был вынужденный, только наружный мир, и что данных им обязательств он не станет исполнять. Так действительно и случилось. Возвратившись на Черемшан, он по-прежнему стал служить там и даже поставил для женского скита в попы некоторого Ефима Ерошкина. Паисий, вскоре же узнавший об этом, был до крайности оскорблен и поражен столь скорым и столь явным нарушением только-что данным Пафнутием обещаний и ясно понял, что мирное сожительство с ним невозможно, – что остается одно – или требовать, чтобы Пафнутия заставили непременно выехать из Черемшана, или, в противном случае, если этого требования не исполнят, самому уйти с Саратовской епархии. Чтобы лично объяснить все это Духовному Совету, он и поспешил в Москву, где, по приезде его, и составился съезд раскольнических архиереев, о котором мы говорим. Паисий подал в Совет письменную жалобу на Пафнутия, в которой, изложив сейчас указанные поступки его, учиненные в явное нарушение данного Совету, собственноручно им подписанного, обещания – не служить на Черемшане, настоятельно требовал удалить его из пределов Саратовской епархии, и так же настоятельно заявлял, что если Совет не найдет возможным это сделать, то он, Паисий, более в Саратов не поедет, а останется жить в Москве. Этими заявлениями Паисия раскольнический Духовный Совет поставлен был в крайнее затруднение. Что было делать? Заставив Пафнутия, чтобы выехал из Черемшана, – нет никакой возможности: разве он послушает! Нельзя также и Паисия принудить, чтобы жил в Саратове, не обращая внимания на самоволие Пафнутия. И что если он останется, как угрожает, в Москве? Этого, как известно, всего более опасаются и Петр Драгунов, и Шибаев, да и сам владыка Савватий. Решили – всячески убеждать Паисия, чтобы не оставлять Саратов. С этой целью сделано было собрание Совета в полном его составе, на которое явился и Паисий. Перетрухину, секретарю Совета, приказали прочесть жалобу Паисия. Как только чтение было кончено, член Совета, богатый купец Мусорин, не привыкший стесняться в обращении со своими «владыками», к тому же на этот раз бывший в нетрезвом виде, обратился к Паисию с такими словами: «Ты пишешь, что в Саратов не поедешь, а останешься в Москве: да тебя в Москве никто не примет!». Паисий ответил: «Я и не ищу, чтобы в Москве кто-нибудь принял меня. У меня есть в Москве свой дом, где я могу жить и без посторонней помощи. А если в Москве нельзя будет жить, так уеду в деревню, – там есть у меня несколько десятин земли: надеюсь, что, при помощи Божией, сыт буду и в деревне. А в Саратов не поеду, если Пафнутий не будет удален из моей епархии». Против этого не мог ничего возразить и сам г. Мусорин при всей его дерзости. А г. Шибаев, Драгунов и сам Савватий не проронили слова даже во все заседание. Со стороны И. И. Шибаева, который угрожал Паисию прошлый раз выгнать его из Москвы метлой, это смиренное молчание особенно знаменательно. Между тем, остальные из присутствовавших, и духовные, и миряне, стали кланяться Паисию и упрашивать его, чтобы не оставлял епархии, даже указывали ему возбраняющие это церковные правила. Паисий отвечал: «Эти правила я знаю; но знаю и другие, строго воспрещающие епископу жить и действовать по-архиерейски в епархии другого епископа: почему же от меня вы требуете исполнения правил, а от Пафнутия не требуете, – дозволяете ему жить и действовать в моей епархии?». Тогда Паисию было объявлено, что от Совета послано будет Пафнутию строгое предписание выехать из Черемшана, лишь бы он, Паисий, согласился не оставлять епархии. Паисий согласился, и 4-го ноября члены Совета – Савватий, Петр и другие – действительно подписали и отправили к Пафнутию грамоту, в которой ему ставилось в вину, что, вопреки своему письменному обещанию, продолжает он служить и даже ставить попов в чужой епархии, без дозволения местного епископа, приведены нарушенные им чрез это церковные правила, и предписывалось ему выехать из Черемшана или в Казань, или в Николаевск, причисленный к его епархии. Паисию, в удостоверение, выдана копия с этой грамоты, и он, по-видимому, успокоенный выехал из Москвы. Но у Пафнутия между поволжскими раскольниками есть много почитателей (хотя имеются и враги, как видно из полученного нами письма, о котором мы говорили прошлый раз): получив из Москвы, может быть, от самого Перетрухина, известие об угрожающем Пафнутию изгнании из Черемшана, это почитатели его составили и отправили в Духовный Совет прошение, чтобы он не притеснял старика Пафнутия, а оставил его спокойно проживать на Черемшане. В прошении говорилось, что Пафнутий один из всех старообрядческих епископов не запятнал себя сообщничеством в ереси Онисима Швецова, проповедующего подлетное, вместе с веками, рождение подвечного Сына Божия, что он один выступил с обличениями против этого злого еретика, тогда как все прочие и сам Духовный Совет равнодушно терпят распространение злой ереси Швецова и позорным образом потворствуют ей: за это, говорили просители, владыка-Пафнутий заслуживает великой похвалы и благодарности, а не гонения и изгнания из его любимого и спокойного приюта. В заключение они писали, что если прошение их не будет уважено и Пафнутия не оставят спокойно жить на Черемшане, то они, вместе со своим владыкой, отделятся от Духовного Совета, как запятнавшего себя сообщничеством в ереси Швецова, и от прочих раскольнических епископов, не прерывающих общения с этим еретиком, которого надлежит отлучить от церкви и предать проклятию за его злые еретичества. Эту просьбу с такою страшной угрозой Духовный Совет получил, совершенно неожиданно для него, вскоре после того, как отправил к Пафнутию вышеупомянутую грамоту свою, и, само собою понятно, был поставлен ею в крайне затруднительное положение. Действительно, теперь он может сказать словами писания: тесно ми отвсюду! За посланную к Пафнутию грамоту, этот старейший раскольнический епископ, со своими многочисленными почитателями и сторонниками, может, да и грозит уже, произвести отделение от союза с прочими именуемыми епископами, от чего может произойти новый раздор в австрийской лже-иерархии, и именно в той ее части, которую составляют епископы-мнимо-окружники, – между ними явятся причастные швецовской ереси и не причастные, и, конечно, прервут друг с другом общение. Если же, в предупреждение этого нового разделения в искрошившейся на части жалкой австрийской иерархии, Духовный Совет принесет прощение пред Пафнутием за свою грамоту и предоставит ему полную свободу жить на Черемшане, что делать тогда с Паисием? – тогда и он приведет в исполнение свою угрозу, – оставит свою Саратовскую епархию и переедет на жительство в Москву, чего так боятся и Савватий, и Петр Драгунов, и Иван Иваныч Шибаев. Трудно вам, Иван Иваныч, отовсюду, и любопытно будет видеть, как вы из этих затруднений выйдете…

К довершению неприятностей, воздвиг глас против Духовного Совета даже «владыка-Силуан» кавказский. Этот «Силуан» именуется не только кавказским, но и донским; а между тем Духовный Совет с бывшими на первом осеннем съезде епископами поставил, как мы уже сообщали, особого епископа на Дон – Спиридония, – и поставил, даже не испросив на то согласия от Силуана, – мало того, – по поставлении даже не известили его о том и грамотою, так что он узнал уже стороной о совершившемся отъятии у него целой половины его епархии и о появлении нового епископа, собрата ему в австрийской иерархии… Таким презрительным к нему отношением, такою обидою и таким нарушением церковных правил оскорбился даже «владыка-Силуан». Разгневанный до крайности, он отправил в Духовный Совет ругательное послание, которым предает членов этого Совета и всех участвовавших в поставлении Спиридония проклятию, – так и пишет: «будьте вы от меня все прокляты!». Конечно, Силуан – не Пафнутий Казанский; Духовный Совет справедливо считает его ничтожеством и питает к нему полное презрение; но ведь и он для раскольников «владыка», какой бы там ни был, и произнесенное им проклятие на виновных в поставлении Спиридония есть акт нового разделения в злополучной австрийской иерархии, которым Духовному Совету пренебрегать нельзя, потому что и Силуан имеет своих приверженцев, да еще каких? – разных г-д есаулов и иных офицеров храброго кубанского казачьего войска. Если они выступят на защиту своего Силуана, то Духовному Совету будет зело тесно…

По закрытии второго осеннего съезда никого из приезжих раскольнических владык и прочих духовных лиц в древле-престольной Москве не осталось, и сам великий еретик наших дней – Онисим Швецов выбыл из столицы. По просьбе Виктора Уральского он отправился в его епархию, в Уральск, беседовать с известным миссионером-собеседником о. Ксенофонтом Крючковым. Таким образом еретик Швецов все-таки составляет силу раскола, и раскольнические епископы, не обращая внимания на его явные еретичества, обращаются именно к нему, когда нужно противопоставить кого-нибудь защитникам православия. Но как же печально, значит, положение раскола, если он вынужден прибегать под защиту человека, самими раскольническими властями обличенного в еретичестве и доселе не оставившего это еретичество?!

Вскоре же по окончании второго съезда раскольнических архиереев пришло в Москву печальное для раскольников известие о смерти Аркадия, бывшего архиепископа Славского. Аркадий Славский – лицо примечательное в истории Белокриницкой иерархии. Он, после Кирилла, единственный самим Амвросием поставленный для раскольников епископ. Поставление его совершено было 24 августа 1847 г. в Белокриницком монастыре, куда нарочно он прислан был из Добруджи раскольниками-некрасовцами в числе прочих кандидатов на священство. Возвратившись в Турцию, к своей новой пастве, Аркадий подвергся тяжкому гонению от турецкого правительства вследствие доноса на него, сделанного теми из раскольников-некрасовцев, которые не хотели принять недавно учрежденной иерархии от «обливанца» – Амвросия¹²⁵. Дело, однако, кончилось в пользу Аркадия: он утвердился на своей кафедре, и в 1850 году тогдашним наместником Белокриницкой митрополии Онуфрием возведен был даже в сан архиепископа. Но через три года после этого Аркадия постигла новая беда: 23 апреля 1854 года он был взят занимавшими Добруджу нашими войсками, препровожден в Россию и по распоряжению правительства заключен в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь. Здесь в 1870 году мы имели с ним свидание и очень интересный разговор¹²⁶. Через десять лет после этого (в 1881 г.) Аркадий, вместе с Кононом и Геннадием, освобожден из монастыря и жил на свободе во Владимире: здесь и умер 18 числа сего ноября месяца, имея от роду 80 лет¹²⁷. Известие об его смерти, немедленно полученное в Москве, как пять лет тому назад подобное же известие о смерти другого «страдальца» – Конона, произвело, разумеется, сильное впечатление на здешних старообрядцев австрийского согласия, и на плечи Ивана Иваныча Шибаева легли новые хлопоты: начались, где следует, ходатайства о дозволении привезти тело скончавшегося «владыки» в Москву для погребения на Рогожском Кладбище вместе с двумя другими «владыками», Антонием и Кононом, – ходатайства, разумеется, немедленно увенчавшиеся полным успехом. Кому же из высокопоставленных г-д, распоряжающихся сими делами, может прийти на мысль, что, дозволяя свозить на Рогожское Кладбище умерших раскольнических архиереев, делая из него какую-то усыпальницу австрийских лже-епископов, они придают в глазах раскольников еще больше значения этому зловредному гнезду раскола, делают из него какую-то метрополию австрийщины, причиняя тем явный вред и оскорбление православной церкви? А если и приходило на мысль, то какое им дело до церкви… Итак тело Аркадия перевезено в Москву, и 20 числа на Рогожском Кладбище происходили еще торжественные похороны, только на этот раз без участия разных высокопоставленных лиц. Впрочем, нельзя же похороны Аркадия сравнивать с похоронами Морозова: Аркадий и Морозов – величины несоизмеримые. Похороны Аркадия можно сравнивать с похоронами Конона, и делая это сравнение, мы примечаем ту приятную особенность, что теперь не видно (по крайней мере мы не видали еще) тех хвалебных расколу газетным статей, какие пять лет тому назад были напечатаны по случаю смерти и похорон Конона, – даже сам г. Пругавин, наговоривший тогда столько тенденциозного вздора по сему случаю, кажется, не открывал уст своих в восхваление Аркадия и прославление его страданий от варварства российского правительства. Если так, то это признак утешительный…

Скажем теперь об отрадном для церкви известии, полученном нами из тех мест, где над раскольниками владычествует Силуан. Очень жалеем, что это известие получено так поздно. Оно вызвано нашим замечанием (см. гл. 8), что доселе мы еще не слыхали, чтобы кто-нибудь из старообрядцев откликнулся на царский призыв – последовать примеру восьми оренбургских старообрядцев, ознаменовавших свою радость о чудесном спасении царского семейства в великий день 17-го октября 1888 г. своим присоединением к православной церкви. Благодарение Богу! – оказалось, что напротив был такой пример, и мы очень рады сообщить об нем читателям. Вот что пишет нам о. диакон единоверческой церкви в станице Ханской (Кубанской обл.) Алексей Ивлев. «Имею честь доложить вам, что когда мною прочитано было в № 5 Церковных Ведомостей за настоящий 1889-й год о обращении пензенских раскольников в память события 17-го октября и что наш Монарх пожелал, чтобы и другие последовали их примеру, я сообщил об этом нашим казакам-раскольникам и между ними нашлись внимательные к слову Великого Государя, – именно изъявили готовность присоединиться к церкви жители станицы Ханской, принимавшие австрийское лжесвященство: урядник Венедикт Ивлев, казак Иван Мосолов, казак Никифор Клюшников, казак Фаддей Смольянкин, и принадлежавшие к беспоповскому расколу поморской секты, жители станицы Белореченской – урядник Василий Болдинов, урядник Елеазар Ермаков и мещанин г. Майкопа Семен Терехов. О своем намерении присоединиться к церкви все эти лица дали мне письменное заявление, копию которого при сем посылаю вам. Они просили меня также вместе с ними отправиться в Ставрополь, чтобы представить их преосвященнейшему епископу нашему Владимиру и просить его преосвященство лично совершить их присоединение к церкви. Но один из упомянутых, именно казак Иван Мосолов, по случаю командировки в конвой Его Императорского Величества, не мог дождаться предположенной нами поездки в Ставрополь, – перед отъездом в командировку он присоединен был к церкви единоверческим священников Дометианом Ивлевым; с остальными же 25-го апреля я отправился в Ставрополь и здесь 30-го числа того же месяца преосвященнейший Владимир совершил над ними чин присоединения при служении в семинарской церкви». Вот текст и упомянутого в письме «заявления», копию которого прислал нам о. диакон:

«Мы, кавказские казаки нижепоименованных станиц Кубанской области, Майского отдела, бывшие под названием старообрядцы Австрийской лже-иерархии и беспоповской поморской секты, выслушавши от братского миссионера Ставропольской епархии, диакона единоверческой церкви Алексея Ивлева, прочитанную нам церковную ведомость Святейшего Синода сего 1889 года № 5, где объявлена высочайшая благодарность жителям села Никольского, Пензенской епархии, и что Царь, наш Батюшка, желает, чтобы и остальные старообрядцы вразумились и обратились в единение со святою православною Грекороссийской церковью; во внимание гласа Его Императорского Величества Александра III, мы, подписавшиеся на семь, желаем во всем слушаться своего Монарха, Помазанника Божия, и последовать Его совету, как некогда наши предки последовали за своим вождем св. благоверным и равноапостольным князем Владимиром. Мы видим чудо милости Божией, случившееся 17 октября минувшего года над нашим возлюбленным и любвеобильным Монархом и, как верноподанные дети, повергаемся к стопам ног Его Императорского Величества Государя Императора Александра Александровича и Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Наследника всероссийского престола Его Императорского Высочества Цесаревича Великого Князя Николая Александровича, атамана всех казачьих войск, и всему Царствующему Дому. Мы изъявили решительное ваше желание поступить в православную веру, на правилах единоверия, где бы мы единым сердцем и едиными усты могли бы принести молитву к Царю Царем о дальнейшем покровительстве Их Императорских Величеств и всего Царствующего Дома. К сему подписуемся своеручно». (Следуют подписи).

Слава и честь этим воинам, решившимся засвидетельствовать верность, преданность и беззаветное послушание своему Державному Вождю исполнением Его желания в самом святом и великом деле – в деле веры, – не захотевшим более принадлежать не к той вере, которую Он исповедует, молиться не в той церкви, в которой Он молится и которой есть первый сын и покровитель! Но как мало число этих избранных! Зато пример их тем замечательнее и тем поучительнее для множества их братьев по оружию, на Кубани и Тереке, на Дону и на Урале. Не пора ли и всем вам, доблестные слуги Царя и отечества, оставить вашу церковную рознь с православным Царем и православной Русью, оставить ваших Силуанов и Спиридонов с их лжеименными попами, которых сам Державный Вождь ваш не признает ни архиереями, ни попами, а вместе с Ним идти в те святые храмы, где совершают священные таинства и службу Божию истинные пастыри церкви, законно поставленные, имеющие непрерывно-апостольское преемство? Этого ждет от вас православный Царь. Тогда именно вы будете служить и Ему и отечеству в полном смысле верой и правдой…

Вот и еще утешительное известие, полученное нами оттуда же, с Кавказа. Пишет известный нашим читателям Т. И. Касилов:

"Пред очима Божиими путие мужа: вся же течения его назирает (Прит. 5:21). Той бо зритель есть дел человеческих.

Наконец-то, Бог благоволил мне и даровал силу разорвать узы, связующие с расколом!

21-го ноября, пред литургией, меня присоединил к православной кафолической восточной церкви, бывший мой благодетельный собеседник, священник станицы Ханской, ныне, с 14-го сентября, протоиерей города Майкопа, о. Евгений Соколов – в городском Александро-Невском соборе.

Итак, Богу содействующу, я исполнил свое обещание, а ваше уже четырехлетнее доброе и спасительное пожелание – оставить мною опровергаемый раскол».

Мы сердечно рады этому известию, и теперь уже со всею твердостью можем повторить то, что писали некогда по одному предположению, что Т. И. Касилов присоединился к церкви: «Да поможет ему Бог терпеливо перенести огорчения, какие ожидают его в семейной и общественной раскольнической среде! Да не ослабеет его ревность в проповеди православия и да послужит его обращение к церкви добрым примером для других, ищущих истины и спасения старообрядцев»! (см. Лет. гл. 2).

Только что дописали мы эти строки, как получили еще отрадное известие. Достопочтенный священник села Верхнего Березова (Курс. Епар.) о. Емелиан Апошанский пишет нам:

«Как будто в ответ на ваше доброе пожелание, выраженное в заметках № 15 издаваемого вами журнала «Братское Слово», 5 ноября сего 1889 года совершено было мною присоединение из раскола в православие жены И. Я. Выродова (присоединившегося с малолетним сыном ранее, в апреле месяце) Гликерии Павловой. И теперь, в исполнение ваших слов, действительно водворился «полный мир и союз веры в новом православном семействе», нарушавшийся прежде разностью религиозных взглядов супругов. Сообщая о сем столь радостном событии, глубоко убежден, что и вы сердечно разделите со мною оную радость, и возблагодарите Господа Бога, своею благодатию содействовавшего к обращению в православие столь упорной прежде и закоренелой старообрядки» (Пис. от 22 ноября).

И радуемся сердечно, и благодарим Бога, приведшего еще одну заблудшую овцу во двор свой. Радуемся особенно за это новое православное семейство, ибо то несомненная истина, что единение супругов в вере и общение в церковной молитве есть первое условие и верный залог семейного счастья.

Было упомянуто прошлый раз, что Онисим Швецов, по просьбе раскольнического лже-епископа Виктора Уральского, отправился из Москвы, куда приезжал со своим нижегородским лже-епископом Кириллом, в Уральск для собеседования с православным миссионером протоиереем Крючковым. Теперь г. Швецов уже возвратился из Уральска в Москву и повествует здесь доверчивым в подобных случаях раскольникам, что на беседах он одержал совершенную победу над православным собеседником, так что колебавшиеся в преданности расколу уральские казаки совсем оставили мысль о присоединении к церкви. Он повествует также, что произвел самое выгодное впечатление на самого областного начальника Н. Н. Шипова, который лично присутствовал на нескольких беседах, потом удостоил его особой аудиенции, очень ласково говорил с ним и откровенно сознался, что доселе имел неверный взгляд на старообрядчество и что теперь, послушав г. Швецова, уже не станет боле относиться к старообрядцам с такой строгостью, как относился доселе. Так повествует в Москве г. Швецов, – и всегда готовые верить успехам раскола и его проповедников московские раскольники внимают ему с полным доверием, весьма радуются его успехам и прославляют своего апологета. Известные «братчики» прониклись еще большим к нему благоговением и превозносят его, как единственного и необоримого защитника древлеправославия. Умилился даже и сам Савватий: забыв о явном еретичестве Швецова, обличенном на их раскольническом соборе, Савватий не только принял его внимательно, но и дозволил ему служить литургию в Николин день, которую сей еретичествующий раскольнический священноинок и совершал торжественно в моленной Назарова, на Смоленском рынке.

Но г. Швецов известен не только своим еретичеством, а также и своим бахвальством. В свойственном каждому еретику самообольщения, он считает себя непобедимым ратоборцем раскола и даже после явных, всем очевидных посрамлений всегда проповедует о своем якобы совершенном торжестве над противниками, благо в расколе много людей, готовых верить таким рассказам. Так и теперь о своих уральских победах он повествует совершенную неправду. Мы имели возможность прочесть письмо его собеседника, о. протоиерея Ксенофонта Крючкова, в котором сообщается совсем не то, что говорит Швецов, – и сообщение это имеет все признаки полной достоверности. О. Ксенофонт пишет: «В Уральск приехал я из Оренбурга 15 числа (ноября) в 3 часа пополудни, а в пять часов началась беседа. Да с кем бы вы думали? – со Швецовым, чего я никак не ожидал. И вот мне, после двух бессонных ночей в дороге, пришлось вести беседу с таким лжеучителем! Было сряду пять бесед: с 15-го по 19-е число. Слушать беседы съехалось множество казаков и, благодарение Богу, беседы вышли очень удачны, так что один старообрядец, после второй беседы, присоединился к церкви в Невском соборе, присутствующу самому Швецову, которого присоединившийся сильно обличал во лжи, ибо он человек хорошо начитанный. Даже местный раскольнический поп Захарий приходил ко мне два раза и много критиковал Швецова за его беседы, которыми остался очень недоволен. Не мало съехалось на беседы и православных, от которых я также слышал благодарность за сильные обличения Швецову. А ныне (21 числа) уральцы поднесли мне икону Спасителя и адрес, коим засвидетельствовали, что остались вполне довольны моими беседами со Швецовым, и я из Уральска выезжаю теперь, радуясь душою и сердцем, и благодаря Господа Бога за оказанную мне помощь во время собеседований».

Понятно отсюда, какую цену имеет бахвальство Швецова об одержанных им якобы победах в Уральске над православным собеседником. Но всего возмутительнее в этом бахвальстве Швецова то, что он повествует о достоуважаемом начальнике Уральской области, который известен именно как начальник, ревнующий о православии и о благе церкви православной. Что он по этому самому присутствовал на нескольких беседах – это справедливо; а, чтобы он давал аудиенции г. Швецову, и особенно, чтобы мог говорить с ним о изменении своих понятий о расколе и обещать особую благосклонность раскольникам, все это не заслуживает ни малейшего доверия и есть очевидно выдумка самого Швецова, вообще досужаго на выдумки ради собственного восхваления. Мы понимаем, что г. начальник области, справедливо рассчитывая на поражение раскола в лице такого видного его представителя, как Швецов, мог дозволить ему и пребывание в Уральске и публичные беседы о расколе; что что же за привилегированная особа г. Швецов, чтобы начальники областей могли давать ему аудиенции и входить с ним в откровенные беседы о своих личных отношениях к расколу? И не явится ли таким образом сам раскол, в лице Швецова, имеющим какое-то привилегированное положение в России? В Уральске, мы уверены, так не смотрят на них; но говоря вообще, г. Швецов и распространенный им раскол вместе с его собственными еретичествами, не пользуется ли у нас действительно такими привилегиями, каких не имеет и господствующая православная церковь? В православной церкви лишь с недавнего времени явились (и не везде еще) епархиальные миссионеры для борьбы с расколом, и каждый из них имеет свой определенный круг деятельности; только некоторые из них, по распоряжению высшей церковной власти и по приглашению епархиальной, отправляются иногда для собеседований с раскольниками в другие места, в другие епархии. А в расколе издавна существует привилегированный всероссийский миссионер, проповедник раскольнических лжеучений и распространитель злых ересей, именующийся священноиноком Арсением, Онисим Васильев Швецов, свободно разъезжающий с этой целью по всем концам России и за границу для печатания своих зловредных сочинений, – и везде он является и живет свободно, с почетом принимается местными раскольниками, публично выступает проповедовать раскол, и никто, никакая власть не полагает ему в этом ни малейшей препоны. Разве это не особая привилегия расколу и его проповеднику? Швецов официально значится нижегородским крестьянином, или мещанином (мы, впрочем, не знаем точно его общественного положения, признаваемого законом) и место жительства имеет в Нижегородской губернии: по какому же праву он ездит, не по торговым или иным своим личным делам, а именно по церковным, по делам раскола, с целью его защиты и распространения, то в Москву, то в Петербург, то на Дон, то на Урал? Какая церковная власть, признанная законом, предписывает ему такие поездки и дает такое право? Подобной власти нет. Савватий и прочие раскольнические лжеепископы в глазах правительства и пред законом такие же крестьяне и мещане, как сам Швецов: Духовный Совет их, совсем неведомый правительству, есть произвольное учреждение, состоящее из таких же крестьян, мещан и купцов. По какому праву и гражданское правительство дозволяет Швецову эти переезды во все места Росси и свободное там пребывание именно ради пропаганды раскола? Мы вовсе не требуем каких-либо особых стеснений, тем паче преследований для раскола и его защитников; мы требуем только законного, восстаем только против исключительных привилегий, какими пользуется у нас раскол и завладели его распространители. Пусть Швецов свободно пребывает в своем Нижегородском гнезде, пусть он является на беседы с православными даже во всех пределах Нижегородской губернии; но предоставить ему полную свободу разъезжать по всем концам Российской империи для пропаганды раскола и разных еретичеств, значит произвольно давать ему и расколу привилегии, не предоставленные законом, и те, кто дает им такие привилегии, ответственны за то пред законом. Смеем думать, что мы говорим совершенную правду. А что касается разных других деяний г. Швецова, каковы напр. Контрабандная перевозка собственных заграничных изданий, печатание оных в раскольнических подпольных типографиях, – это другой вопрос, которого мы здесь касаться не будем.

Приехал в Москву и еще один раскольнический деятель, несколько известный нашим читателям, – поп Ефим из стародубским слобод, тот самый, которого многократно посрамлял на беседах о. Пимен со своими сотрудниками. Ефим и спит и видит – переехать в Москву на тепленькое местечко у раскольников. Прежние попытки его занять место на Рогожском Кладбище не увенчались успехом: против него, как лукавого и льстивого человека, восстали тогда, опасавшиеся встретить в нем соперника во власти, и Шибаев, и Драгунов. Теперь он приехал в Москву также поискать местечка, и на сей раз старания, по-видимому, будут иметь успех. Его благосклонно принял даже сам Иван Иванович Шибаев и дозволил ему служить в своей собственной моленной вместо попа Григория Виноградова, который сделался болен.

Мнимую истину раскольнического древлеправославия начинают познавать жиды. У жидов, разумеется, в виду «гешефт»; но раскольники видят здесь доказательство своей правоты, признаваемой якобы самими жидами. Некогда перекрестился в раскол известный жид – Карлович; года два тому назад перекрестился еще один, служащий теперь привязчиком на фабрике Арсентия Морозова; а недавно раскольники окрестили и еще какого-то жида, приехавшего из Минска, – крестил его поп Константин и назвал Ильей. Раскольники по сему случаю торжествуют, – и надобно удивляться их ослеплению, что не могут понять, чего жиды ищут в расколе. Казалось бы, Карлович достаточно доказал им это. Да и другой жид, принявший раскол под влиянием «братчиков», когда нуждался в них и жил у их председателя – Боева, очень в них заискивал; а потом, добившись местечка у Морозова, известного покровителя раскольников, хотя бы то жидовского происхождения, и знать не хочет «братчиков», на что они со своей стороны очень сетуют. Таков же, конечно, и новокрещенный жид. Впрочем, обращения из жидовства в раскол явление интересное. Известно, что в Москве примечаются теперь две великие силы – жиды и раскольники; не начинается ли борьба между этими силами? Не рассчитывают ли раскольники со временем обратить в свой храм и великолепную еврейскую синагогу, которая воздвиглась даже в древлеправославной Москве? А знаменитый Арсентий Иваныч Морозов, принимающий на службу к себе выкрещенных из жидовства раскольников, не надеется ли, что со временем его хор будет оглашать своды этого храма?..

Кстати об Арсентии Иваныче и его друзьях. Мы слышали, что вокруг Богорска, в гуслицком раскольническом населении, производилась сильная агитация в пользу этого коммерсанта, чтобы выбрать его в гласные для присутствия на Московском губернском земском собрании. Агитация производилась с такой наглостью, что даже один из старообрядцев возмутился и сообщил о ней, кому следует. По необходимости началось дело, – и вот мы читаем теперь в газетах, что 7-го декабря, при открытии очередной сессии Московского губернского земского собрания было доложено «полученное от губернатора сообщение, что им опротестован результат Запонорского (в Гуслицах) избирательного съезда от крестьян Богородского уезда, так как есть указания, что на этом съезде давались деньги избирателям, следовательно, есть признак подкупа. Из числа избранных Запонорским съездом гласных Богородским уездным собранием избран один А. И. Морозов участвовать в губернском собрании. Губернское собрание единогласно признало, что ввиду таких сведений А. И. Морозов участвовать в губернском собрании, до окончательного решения вопроса о правильности Запонорского съезда, не имеет права» (Москов. Вед. № 339). Нельзя не отметить этого, весьма редкого и тем более утешительного случая, что и морозовскому толстому карману не оказали снисхождения в нарушении закона.

А о друге г. Арсентия Морозова, Богородском соборном священнике Каптереве, в дополнение к сообщенному уже известию о поступке его с миссионером Шашиным, мы получили (за подписью) письмо одного Богородского гражданина, который между прочим пишет, что о. Каптерев, 26 сентября, в день беседы Шашина, изгнанного им из собора в другую церковь, по окончании литургии вышел на амвон и «с обычным увлечением и странностью потряся св. крест, говорил народу, что беседа Шашина о крестном знамении отклонена им потому-де, что крестное знамение не составляет разности между православием и старообрядчеством» и т.д., а потом собирал на улице народ (это был базарный день) и также старался объяснить ему причины изгнания Шашина из собора (народ однако мало его слушал). «Благодарение Богу, – прибавляет наш корреспондент, – что г. Каптерев не имеет здесь должного авторитета, как священник, иначе своим антиправославным движением 26 сентября он мог бы принести большое зло… Жителям Богородска достаточно известно, почему, из-за чего и за что действует так о. Каптерев…»

Боже великий! Сохрани святую церковь твою и избавь ее наипаче от лжепастырей!