Награды духовенству, как один из неотложных вопросов пастырского служения

Доклад в Московской комиссии по церковным вопросам

В периодической печати последнего времени – духовной и светской не раз поднимался вопрос о наградах духовенству, но проходил как-то незаметно. Это, конечно, объясняется отвлечением общественного внимания другими назревшими и более важными вопросами в деле возрождения современной церковно-общественной жизни, и вопрос о наградах духовенству представлялся, как бы мелочно-частным предметом.

Между тем, вопрос этот вовсе не мелочный, но, как имеющий самую тесную связь с делом возрождения церковно-приходской жизни, должен быть поднят с новою силою, неотложно рассмотрен и разрешен.

Говоря о возрождении приходов, нельзя пройти молчанием и вопроса о наградах духовенству; иначе дело оздоровления церковно-приходской жизни не вполне будет очищено от навязанных ей наростов, ибо награды духовенству предоставляют не малое зло в пастырском деле. Это сознает общество; это же начало сознавать и само духовенство, высказывая свое отрицательное отношение к наградам на бывших в последнее время епархиальных съездах.

Можно было бы ожидать, что на этот жгучий вопрос о наградах духовенству обратят особое внимание преосвященные, от которых, по предложению бывшего синодального обер-прокурора К.П. Победоносцева, требовались отзывы о церковной реформе, но, читая эти отзывы, выносишь впечатление, что наши преосвященные в существовании для духовенства наград как бы не замечают зла и уклонения от нормальной пастырской жизни и заботы свои направляют лишь к некоторому упорядочению в деле представления к наградам, передавая это право в проектируемые благочиннические советы.

К сожалению, и в предсоборной комиссии вопрос о наградах духовенству остался не рассмотренным, хотя там и поднимались сильные заявления о том отдельных светских лиц. Впрочем, и эти отдельные лица возбуждали вопрос лишь о светских знаках отличий, жалуемых духовным лицам, но не о наградах вообще; при том они ставили свое предложение в связи с другими вопросами, почему и заявления их о пожаловании духовенству светских знаков отличий отодвигались в сторону и стушевывались под давлением внимания к обсуждению специально поставленных вопросов.

Так, на заседании общего собрания Высочайше учрежденного особого Присутствия 18 мая 1906 г. По делу о духовно-учебной реформе член предсоборной Комиссии проф. А.И. Алмазов, говоря о реорганизации нашей духовной школы, коснулся вопроса, что представляет теперь наше духовенство в отношении к пастырскому служению, и здесь на основании фактов и слов, ставших достоянием печати из самого духовенства, между прочим, заявил, что при С.-Петербургской духовной академии издается журнал «Церковный Вестник», почти в каждом номере которого даются ответы на так называемые «недоуменные вопросы» пастырей. Пересматривая этот журнал за 15 лет издания, он насчитал таких недоуменных вопросов до 10–12 тысяч, а во внушительной массе их ярко просвечивает совершенно праздный интерес, которым с порывами, достойными лучшего примечания, увлекаются не только пастыри, но и низшие члены причта.

Это пламенное желание быть украшенным орденом или каким-либо знаком отличия. Красною нитью, например, через бесконечный ряд вопросов проходит стремление духовенства получить орден Анны 3-ей степени. Кто не имеет надежды на этот орден, тот по крайней мере стремится хоть к какой-либо медали. Кто и ее не рассчитывает получить, тот по крайней мере желает украситься хотя бы знаком какого-либо общества. Только из-за ордена, оказывается, порою предпринимаются пастырские заботы. Только из-за какого-либо внешнего знака становятся членами благотворительных и просветительных обществ¹.

Как видите, довольно яркая картина из наблюдений профессора, картина, свидетельствующая, куда направлены заботы духовенства в его пастырском служении. Еще более решительно высказались члены Присутствия Ф.Д. Самарин и Н.О. Кузнецов в особых мнениях по вопросу об отношении высшего правительства православной Российской церкви к Верховной государственной власти по протоколу I отдела Присутствия от 7 июня 1906 года.

Ф.Д. Самарин заявил, что «не менее ярким выражением подчиненного положения, занимаемого нашей церковью по отношению к государству, являются знаки отличия, которые государственная власть жалует епископам, священникам и диаконам в награду за их службу. При том строе церковно-государственных отношений, к установлению которого направлены предпринимаемые теперь преобразования, нельзя допустить, чтобы деятельность иерархов и священнослужителей оценивалась внешней для них властью государственной, ибо это было бы равносильно прямому вторжению последней во внутреннюю жизнь церкви. Вместе с тем нельзя оставлять в руках государственной власти такого могущественного средства для воздействия на церковную иерархию. Наконец, награждение светскими знаками отличия вообще едва ли может быть одобрено с церковной точки зрения; пусть мирская власть в своей сфере прибегает к таким средствам для воздействия на подчиненных ей лиц, но да будет ограждена церковь от обычаев, столь чуждых ее духу. Поэтому, по мнению г. Самарина, для пользы церкви представляется безусловно необходимым, чтобы впредь прекращено было пожалование православным иерархам и священнослужителям орденов и каких бы то ни было внешних знаков отличия².

С мнением Ф.Д. Самарина согласились члены предсоборной комиссии прот. О. Титов и свящ. А. Рождественский³. По этому же поводу сочувственную г. Самарину статью поместила и редакция газеты «Колокол»⁴.

В связи с тем же вопросом об отношении высшего церковного правительства к Верховной и Государственной власти в дополнение к тому, что было обсуждаемо на заседании I Отдела 7 июня 1906 г., в особом мнении признал своевременным и необходимым обсудить вопрос о пожаловании духовенству орденов и другой член предсоборной комиссии Н.Д. Кузнецов. Вопрос этот, говорил г. Кузнецов, вовсе не простая мелочь, как может казаться при недостаточном знакомстве с окружающей жизнью. Она часто возбуждает недоумение в обществе, а у некоторых даже соблазн от смешения церковного с государственным. Об этом свидетельствует, например, и такой наблюдатель жизни и преданный православной церкви человек, как Иван Сергеевич Аксаков. Обычай ношения духовенством орденов, как известно, введен со времени Императора Павла I. Дарованием духовенству чисто мирских знаков отличия в виде орденов, звезд, лент и т. п. или, по тогдашнему выражению, кавалерии правительство естественно отметило в глазах общества деятельность духовенства, как служителей государства. Это видно даже из самих обстоятельств установления этого обычая, который привел в смущение очень многих. В числе смущенных оказался и московский митрополит Платон, считавший ношение духовенством орденов несоответствующим его назначению. Митрополит решился даже донести в таком духе государю и указать, что «некое архиереев кавалериями пожалование принято почти от всех с удивлением и что оно может дать случай к разным толкованиям». Павел I выразил свое недовольство Платоном, но, однако, стал спрашивать мнения приближенных о новом обычае. В этом отношении обращает на себя внимание очень характерное пояснение со стороны И. В. Лопухина, принятое и самим государем. И. В. Лопухин прямо ответил государю, что «истинной церкви христианской такие почести, самолюбие питающая, конечно, не приличны. Но приемля правление Церкви ныне больше учреждением политическим⁵, не бесполезно, по его мнению употребляться могут такие знаки отличия для награды и поощрения иного из членов, коих весьма не можно в прямом смысле почитать истинно-духовными». L’habit ne fait pas le moine⁶, прибавил Лопухин. «Правда твоя», сказал государь и таким образом разделил мнение Лопухина об основаниях пожалования духовенству светских знаков отличия. И вот эти знаки духовенство стало носить даже во время совершения богослужения поверх священных облачений, и часто перед глазами молящихся какая-нибудь яркая орденская лента почти закрывала собой верхнюю часть архиерейского омофора, долженствующего напоминать об обязанности епископа спасать заблудших овец. Если кроме того иметь в виду, что по принятому толкованию, напр., архиерей во время служения литургии как бы изображает собой самого Христа, а облачения его представляют тот или иной символ, то является совершенно непонятным, как сюда могли войти орденские знаки и ленты и символ чего, свойственного личности Христа, могли они служить? Так продолжалось, однако, около 100 лет, и только сравнительно недавно, в последней четверти 19 века, ношение орденов за богослужением было признано неудобным и воспрещено. Но вне времени богослужения ношение духовенством мирских знаков отличия и до сих пор остается в силе. Нередко и в наши дни можно видеть, как на груди епископа или священника панагия, крест – символы царства не от мира сего – затмеваются блеском орденов, звезд и яркостью кавалерийских лент – символов царства мира сего. Все это слишком заметно выдвигает роль духовенства, как слуг государя. Поэтому отмена дарования ему орденов вызывается, по мнению г. Кузнецова, важной современной потребностью – способствовать изменению среди общества неправильных взглядов на духовенство и прочно поставить перед его сознанием роль духовенства в качестве служителей Божьих, что крайне необходимо для возвышения пастырского его авторитета.

Г. Кузнецов предлагал I Отделу теперь же разрешить и вопрос, не следует ли ходатайствовать перед Государем Императором об отмене обычая пожалования духовенству орденов. С мнением Кузнецова согласились члены предсоборной комиссии профессора В. Несмелов, А. Бриллиантов, В. Завитневич и М. Машанов⁷.

Конечно, нельзя не согласиться с такими яркими и сильными заявлениями Самарина и Кузнецова и, если бы в заседаниях I Отдела и Общего присутствия эти заявления поставлены были на обсуждение, то едва ли представилась бы возможность сделать какое-либо возражение против них, и вопрос пожалования духовенству светских знаков отличия решился бы в пользу заявлений. Однако голоса Самарина и Кузнецова остались малозамеченными и предложения их почему-то не подверглись особому обсуждению. Любопытно, что и сам вопрос исходил от светских, а не духовных лиц. Людям честолюбивым, конечно, не легко отказаться от «почестей, самолюбие питающих», как выразился в свое время сенатор Лопухин в отзыве Императору Павлу I, но о том, что в заседаниях Присутствия не были подвергнуты особому обсуждению заявления Самарина и Кузнецова о пожаловании духовенству светских знаков отличия мы, однако, не сожалеем, потому что эти заявления считаем односторонними, а при односторонности предложения могло быть и одностороннее решение. Между тем вопрос этот должен быть поставлен глубже и шире, не о светских только знаках отличия, жалуемых духовенству, но о наградах вообще – как светских, так и собственно духовных, потому что вообще награды, жалуемые духовенству, по нашему мнению, представляют собой такое зло, которое не может быть терпимо в христианской церкви.

В самом деле, Слово Божье, как вполне справедливо пишет в Ярослав. Епарх. Ведомостях Г. Б.⁸, не знает ничего, подобного нашим наградам. Спаситель не обещал никаких наград в здешней жизни своим последователям; напротив, Он назначал им в удел скорби, лишения, гонения. Верные заветам Своего Учителя, ученики Христовы благовестили слова евангельской истины, ожидая себе единственно обещанной Господом награды на небесах (Мф.5:11; Лк.6:23). Вся история апостольской церкви свидетельствует, как далека была первым благовестникам какая-либо мысль о земных наградах. Наградой за их благовестнические труды служат бесчестие, злословие, побои, лишения (1Кор.4:13, 10–12). И это не только не ослабляло, но еще усиливало ревность Апостолов. Неудержимое стремление к наградам чуждо духу Христова учения и едва ли свидетельствует о высокой культуре духа человеческого. Желание внешних отличий, погоня за ними свойственны людям, руководящимся в своей деятельности побуждениями не высокой ценности. Истинное добро и не крикливо, и бескорыстно: оно не спешит заявить о себе и не нуждается ни в каком внешнем поощрении. Оно само в себе цель и самому себе служит наградой. Совершаемое в силу внутреннего самоопределения, оно видит единственную награду в одобрении совести и в том высоком самоудовлетворении духа, которое сопровождает всякую истинно-добрую деятельность. Внешняя награда может только понизить, а то и разрушить созданное добрым поступком благодатное настроение.

Оно неизбежно понижается при мысли: «должно быть, думают, что я не способен к бескорыстному добру и сделал это из-за награды». Желание наградить свидетельствует не о высоком уровне души, а об ее узости и мелочности, о ее неспособности к бескорыстному служению добра. Жажду наград трудно совместить в человеке с чувством собственного достоинства. Сколько вызывается наградами зависти и честолюбия, сколько проявляется крайнего эгоизма, как мельчается душа! И это в сословии, призванном быть солью земли, руководить другими; и это среди лиц, учащих о взаимном равенстве, о смирении, о суете мирской. Награды не возвышают в моральном отношении, но принижают духовенство. Они не содействуют совершенствованию духа пастырей церкви, а развращают его; они способствовали падению многих, но едва ли подняли чью душу на деятельную высоту. Церковь Божья, не опускающая из вида высоких идеалов христианства, должна быть свободна от них, как и от всего, что служит препятствием христианству на пути к совершенству.

О практическом применении наград духовенству, о том, как достаются награды, как несправедливо, произвольно и неравномерно распределяются они между отдельными лицами, всем достаточно известно.

При настоящем нашем церковном строе, награды являются показателем не того, насколько данный священник соответствует своему званию, не степени плодотворности его пастырской деятельности, не высоты его личных качеств, не популярности его в приходе, а мерилом благосклонности к нему благочинного, консистории и епархиального начальства, чуткости данного священника к переменчивым епархиальным влияниям и умению приноровиться к ним. Конечно, бывают исключения, но общий фон картины таков. От этого происходит соблазн в пастве – особенно в деревенской, не умеющей вследствие низкого уровня своего развития проникать во все тайны распределения епархиальным начальством наград. Живут, например, рядом два священника; деятельность их одинакова. Один из них регулярно через установленные промежутки времени получает награды за какие-то заслуги по духовному и гражданскому ведомству, заслуги, определенного и ясного представления о которых он сам не имеет, а другой сосед лет 10–15 не может дождаться очередной награды. В распределении наград большую роль играют личные отношения к священнику членов консистории, епархиального наблюдателя церковных школ, миссионера и других начальств, которых у священника очень много во всех ведомствах. Часто все дело зависит от епархиального архиерея, от его взглядов на обязанности священника, а эти взгляды бывают очень разнообразны.

Священник, если он дорожит почему-либо вниманием начальства, делает не то, что важно и необходимо в данный момент его пастве, а то, что интересует его епархиальное начальство или даже какое-либо одно лицо из этого начальства, особенно в данное время влиятельное. Пастырская деятельность священника оценивается не по тому духовно-нравственному влиянию, какое она имеет на паству, а по степени его угодливости начальству, по неукоснительности исполнения требований и предписаний этого начальства. От священника требуется прежде всего формальная порядочность. И бывает, что увешанный крестами и орденами священник смущает совесть прихода своим не соответствующим оказанному ему почету поведением. И недоумевает народ, за что сей взыскан начальством, за что все сие ему, когда он и народу не люб, и нравственными качествами не блещет, а какой-нибудь любимый приходом пастырь всю жизнь остается в тени, в пренебрежении у начальства.

Это – голос из среды духовенства⁹.

Нельзя отрицать того положения, что распределение наград при недостаточной разборчивости в награждаемых представляет одну из причин, создающих в жизни духовенства атмосферу зависти, происков, обмана, озлобления. Принято, что в соборных служениях священник, получивший награду, имеет преимущество перед другим, не имеющим таковой. Первостояние в соборных служениях дается тому, кто имеет больше наград и чем выше они. Понятно, почему при таком положении дела среди духовенства так сильно развито местничество при богослужениях особенно в причтах, состоящих из нескольких священников, из которых каждый стремится перегнать наградами своего сослуживца, чтобы потом стать выше его при соборном служении. Нередко приходится видеть и слышать, как такой-то «сшиб» в соборном служении такого-то, что это «сшибание» было тою давнишнею его мечтою, для осуществления которой он не пренебрегал никакими средствами. Забывается братство во Христе; так и кажется, что духовенство ведет свой род от крови сынов Заведеевых, осужденных Христом за свое стремление к первенству, преждевосседанию, к местничеству (Мф.20:20–22).

Затем, получение лучших священнических мест, назначение на разные должности стали обусловливаться не степенью нравственных и умственных способностей, но главным образом, ценностью наград. Кто имеет больше наград, тот имеет и большее основание получить лучшие места и должности. Раз так поставлено дело, является благоприятная почва к стремлению получить возможно скорее и больше наград. Здесь закладывается прочная и глубокая основа той нравственной язвы, которая, иссушая благотворные начала христианской любви, развивает крайний эгоизм, честолюбие; предлагаются, так сказать, проходить процедуру всех видов грешного человекоугодия, ухаживания, низкопоклонства, раболепства, и на этом грязном пути, в постыдном равнодушии к добру и злу и неравнодушию к одной своей карьере, духовенство приучается чутко следить и зорко сторожить за всеми моментами, где чуется повышение, отличие; быть постоянно между страхом и надеждой, как бы его ни обошли, и страдать, если он оказался обойденным. Торная дорога к нравственному искалечению… И падает нравственное чувство; мельчает, развращается пастырский дух, способствуя падению многих.

Строго говоря, пожалование наград духовным лицам прямо не свойственно, не совместимо с пастырским служением уже и потому, что пастыри по своему званию и нравственному долгу и обязаны-то нести свое служение только отлично, с постоянной готовностью жертвовать собой и своими интересами для блага церкви и прихода. И если уже говорить о наградах, то единственной наградой пастыря, как это и заявляется некоторыми в печати¹⁰, должны быть не кресты, ордена, камилавки и прочие внешние отличия, а любовь паствы, рост нравственного авторитета пастыря среди пасомых.

Моральная несостоятельность церковной практики награждения духовных лиц разными внешними отличиями все более и более сознается обществом и самим духовенством. Это следует сказать не только о светских знаках отличия, жалуемых духовенству, но и о наградах собственно духовных.

Если мы обратимся к историческим справкам о возникновении этих духовных наград, то придем также к отрицательному заключению.

В самом деле, когда, откуда и при каких обстоятельствах возникли в церковной практике эти так назыв. духовные награды? Разобраться с этой стороны является необходимым для ясности дела.

Начнем разбор не с набедренника, самой меньшей ныне награды, а со скуфьи и камилавки, так как набедренник имеет тесную связь с другой наградой высшей – палицей, почему речь о набедреннике будет впереди в связи с палицей.

Скуфья и камилавка¹¹ первоначально составляли особое дорогое головное украшение с драгоценными камнями и употреблялись царями, вельможами и придворными чинами. Так скуфья представляла собой драгоценную корону, которую, между прочим, носили придворные, служащие в царском шатре (Дюканж). Эти придворные носили красные лоскуты из самой материи шатра и на голове из них же сделанные красные скуфьи; в самом шатре носили скуфьи без капюшонов, а вне его с капюшонами.

Из уважения к священному сану право носить скуфьи впоследствии даровано было в греческой церкви священнослужителям, но когда именно, на то нет исторических известий. Несомненно только, что в греческой церкви скуфья представляется принадлежностью священного сана издревле.

По крайней мере, в конце VIII века, по свидетельству Алкуина, современника и приближенного Карла Великого, (†804) иметь на голове шапочки, т.е. скуфьи у греков было в обычае, когда предстоят в алтарях, какового обычая не было в римской церкви. Какого именно цвета и какой формы были скуфьи, нет известий до XIII века. В это время скуфьи у священников были фиолетовыми или темными, оторочены льняным пояском; сзади ее – фиолетовый лоскут, простертый в виде голубиного хвоста. Этим выражалась мысль, что власть священника проистекает от Духа Святого, представляемого в Писании в виде голубя (Гоар).

Но эти скуфьи были заменены камилавками, известия о которых начинаются с XV века. В это время камилавки употребляли не только священники, но и дьяконы, а именно дьяконы и священники сверху одевали одежды, подобные мантиям, а на голове имели скиадии. Симеон Фессалонитский (†1429) замечает, что иматий и скиадий – это собственно одежды сенаторов и царей и дарованы были священнослужителям по царской милости из почтения к священству, но когда именно и по милости какого императора дано было такое преимущество священнослужителям, также нет известий. Все комментаторы скиадий приближают к камилавкам и даже некоторые, как Феофан в своей хронике, слово скиадий заменяют словом камилавка. На византийских монетах этот скиадий, в котором представляются император Юстиниан и некоторые другие, имеет вид камилавки, употребляемой ныне греческим духовенством (Дюканж). Эти императорские венцы прямо назывались камилавками; причем придавалось им объяснение, что первоначально таковой венец дан был первому христианскому императору и хранился потом, как украшение, на алтаре Софийского храма и что императоры употребляли его только в торжественные и великие праздники Господни (Константин Порфиродный).

Эти камилавки и скиадии употреблялись в греческой церкви священниками и дьяконами и даются им, как необходимая принадлежность священного сана, при хиротонии.

Таким образом, в греческой церкви скуфьи, а затем камилавки никогда не были наградами.

Что касается русской церкви, то в прежние времена в ней соблюдалось древнее обыкновение греческой церкви носить духовенству скуфьи, как принадлежность священного сана. По позднейшим известиям, скуфьи были четверосоставные, обложены тороком и имели три строки, а в сборниках XVII века предлагается и особенное таинственное знаменование скуфьи, как некоторой священной вещи.

Скуфья на главе иерея – вместо золотого плата, который носил на главе первый архиерей Аарон; четверосоставность скуфьи знаменует 4 евангелистов, а также и то, что иерей должен украшаться 4 заповедями евангельскими: правдою, мужеством, мудростью, целомудрием. Торочек, обложенный вокруг скуфьи, напоминает иерею окружать своих духовных детей любовью и положить за них свою душу. Три строки на скуфье знаменуют Св. Троицу и напоминают иерею отгонять от себя 3 страсти: словесную, яростную и похотную, и взгревать 3 добродетели: молчание, безгневие и от похоти воздержание.

Польский историк, современник Грозного, Гваньини, говоря об одеждах русских священников, замечает, что они одеваются, почти не отличаясь от мирских людей, только носят черную круглую шапочку, которой прикрывают остриженное на голове место¹², отпускают бороду, простирающуюся до плеч, и все имеют трость, называемую посох, с гнутыми рукоятиями, на которые они опираются¹³.

Олеарий, голштинский ученый, путешествовавший по России при Михаиле Федоровиче в 1634 году, говорит: «новопоставленный облекается в священное верхнее платье, которое не многим отличается от мирского; на макушке головы остригаются волосы и полагается на нее суконная шапочка, называемая скуфьей, точно как наша ермолка, плотно обнимающая голову (прочие же на голове волосы длинные, как у женщин, отпускаются вниз до самых плеч). Эту шапочку днем они никогда не могут снять, разве надо будет им остричь голову. Это и есть священная шапочка и имеет великую важность. Если кто бьет священника и хватается за его скуфью или бросает ее на землю, тот подвергается великому наказанью и должен ему заплатить за бесчестье»¹⁴. Снять скуфью было равносильно растриженью.

Со времени патриарха Никона скуфья стала выходить из употребления: ее заменяет камилавка. Так, Никита Пустосвят, бывший суздальский поп, в челобитной царю Алексею Михайловичу писал: «от никоновых нововведений произошло в духовенстве несчастие как при совершении богослужения, так и в общественном кругу в рассуждения одежды; так и черные власти и весь священнический чин одеждами разделились: оные священники и дьяконы ходят по отцепреданному обычаю – однорядках и скуфьях, иные же, развратившеся от никоницкого нововведенного учения, ходят по иноземски в ляцких рясах¹⁵ и в римских колпашных камилавках¹⁶».

По поводу отмены патриархом Никоном скуфей или замены их камилавками, на что жаловался Никита Пустосвят также восточным патриархам Паисию Александрийскому и Макарию Антиохийскому, на соборе 1667 года был предложен вопрос: нужно ли русским священникам и дьяконам по древнему обычаю носить скуфьи или нет, и восточные патриархи отвечали: «ей, подобает; зане священническая и дьяконская голова освящена от святой трапезы (т.е. престола) и через архиерейские руки в хиротонии; и сего ради подобает всегда покровенной голове быть чести ради священства, кроме церковного служения. Понеже в наших странах (т.е. востоке) священники и дьяконы носят различные священнические шапки и никогда с головы не снимают, кроме когда сами служат литургию. И еще здешняя (т.е. русская) поповская и дьяконская скуфьи не согласуются с шапками священников и дьяконов нашей страны, иначе же есть некоторое знамение священническое и того ради подобает священникам и дьяконам носить ту же скуфью по древнему обычаю здешней (т.е. русской) страны; да имеют на голове некоторое священническое знамение и различие от прочих людей. Когда же согрешает нечто перед своим архиереем, и архиерей запрещает ему на время, тогда возьмет от него скуфью. И кто увидит его без скуфьи, познает, что под запрещением есть, и когда разрешит и простит архиерей, тогда снова даст скуфью во знамение, что разрешен и прощен есть. Иначе же сии скуфьи подаются от архиереев священникам и дьяконам на хиротонии и по совершении божественной литургии в церкви, благословившем прежде архиерею и целовав руку архиерею священник или дьякон приемлет и положит на голове своей и носит. Аще же кто от священников и дьяконов захочет носить шапки, якоже носят нашей страны священники и дьяконы, не возбраняем, но и соизволяем и благословляем»¹⁷.

Ответ этот показывает, что употребление скуфьи в русской церкви было древним обычаем, что скуфьи издревле носились не только священниками, но и дьяконами; они давались при самом рукоположении; их не могли снимать, кроме совершения священнослужения; скуфьи были знаком духовного звания и временное лишение ее было равносильно временному запрещению в священнослужении и совершенное снятие ее – лишению самого сана; замена скуфьи камилавкой для желающих была благословлена патриархами.

Таким образом, во второй половине XVII века под влиянием практики греческой церкви, с благословения восточных патриархов, некоторые из духовных лиц в русской церкви стали носить вместо скуфьи камилавки, не смотря на приверженцев старины.

К началу XVIII века ношение скуфьи в русской церкви стало выходить из употребления на столько заметно, что потребовался особый указ патриаршего духовного правления 16 февраля 1703 г., предписывающий священникам и дьяконам «ходить в одеждах иерейских длинных (вместо однорядок) и на головах носить скуфьи, а в руках держать четки»¹⁸.

Однако, указ этот не удержал стремления духовенства не носить скуфей; равным образом в это время вывелся и обычай иметь гуменце¹⁹.

Правда, в конце XVIII века попадаются известия об употреблении священнослужителями скуфей, но эти скуфьи были уже знаком лишь болезни того, кто носил ее, т. е. скуфью дозволялось употреблять священнослужителям только в случае болезни головы²⁰.

Таким образом, в русской церкви, как и в греческой до настоящего времени, скуфьи и камилавки не были наградами, но составляли принадлежность священного сана и к концу XVIII века, благодаря борьбе двух течений старого и нового, вывелись совсем из употребления. Церковь русская до этого времени не знала наград и у епархиального начальства не было особых способов поощрения духовных лиц за их службу, почему епархиальное начальство поставляло духовным лицам на вид, что в вознаграждение за службу они поручаются благому промыслу Господню, сокровенными по судьбам своим путями всякую добродетель награждающему²¹.

Вышедшие из употребления скуфья и камилавка вновь появились в практике русской церкви с начала царствования Павла I, но уже не как принадлежность священного сана, а в виде наград; инициатива этого рода исходила не от духовной, но светской власти.

Император Павел I, объяснив в своем указе 18 декабря 1797 г., что «попечение о благоустройстве церкви и призрение к служащим ей он почитает одною из главнейших обязанностей своего царствования», объявил, что «желая, чтобы белое священство имело образ и состояние важности сана своего соответственное и чтобы священники сверх получения степеней своих могли за отличные заслуги удостоиться и особливых почестей, учреждает в пользу белого священства 1) получение креста для ношения на цепи на шее, 2) употребление фиолетовой бархатной камилавки или скуфьи и, наконец, 3) знатнейших из них митры каковую употребляют архимандриты с тем, чтобы cии отличные почести не иначе по Высочайшей воле даваемы или дозволяемы будут»²².

Действительно, в 1798 году впервые Высочайше удостоены в России в виде наград 29 лиц для ношения на шее наперсного креста на цепи, 74 лица бархатной фиолетовой камилавки и 5 лиц скуфьи; при чем знаки отличия велено было положить при священнослужении; камилавки и скуфьи употреблять в служении по примеру игуменов²³.

При этом Св. Синод удостоенным по указу 1797 г. знаками отличия для белого духовенства поставляет в обязанность «подавать собою пример и, где будет надобно и удобно, внушать собратии своей наставления в кротости, миролюбии, целомудрии, нелюбостяжании, трезвости и прилежании, об отправлении с горячим усердием службы Божией, об упражнении себя чтением служащих к знанию их книг, о научении прихожан своих должностями, коими они обязаны Богу, Государю, Отечеству, и яко пастыри христианские и служители Св. Церкви, опасались бы не только своими худыми поступками подавать соблазны и вмешиваться в какие-либо сборища, к разврату клонящияся, но старались бы иметь самую совесть незазорною»²⁴.

С 1881 года право награждать скуфьей и камилавкой принадлежит Св. Синоду, а указом Св. Синода 13 марта 1890 г. награждение скуфьей предоставлено архиереям. С 1871 года знаки отличия посылаются по почте и, следовательно, возлагаются на пожалованных не архиереями при священнослужении, но самими награждаемыми.

Если вспомнить о том несочувствии иерархии и духовенства, с какими они встретили появление указа 18 дек. 1797 г., о чем подробно изложено выше в особом мнении г. Кузнецова, а также ту настойчивость светской власти, какую она проявила в проведении в жизнь этой реформы, не смотря на протест духовенства, то является необходимым здесь поставить вопрос, чем объяснить появление подобного указа о наградах духовенству и такой настойчивости в этом дели светской власти?

Читая записки сенатора И. В. Лопухина о переговорах с ним Императора Павла I по случаю введения наград духовенству, где так откровенно заявляется, что правление церкви принималось в то время «более учреждением политическим», нельзя не прийти к заключению, что установление наград для духовенства, действительно, обусловливалось политическими расчетами видеть в служителях церкви своих помощников в деле проведения в жизнь политики светской власти. Не даром Лопухин, а вместе с ним и сам император Павел I называет награды для духовенства полезным орудием для своих целей. Но нельзя отрицать и того, что цель установления наград для духовенства имела еще и другую подкладку.

Известно, что до Павла I духовенство находилось в самом угнетенном, бесправном положении. На белое духовенство, которое наряду с простым народом платило своего рода подати и отправляло повинности, высшие светские люди смотрели, как на податное сословие и едва различали духовных от крестьян, особенно в сельских приходах. Белое духовенство находилось в самом униженном состоянии. Правда, в последние годы царствования Екатерины II много говорилось о возвышении духовенства из «подлого» (низкого) состояния, но на деле не было видно никаких улучшений; духовенству не было дано даже такого преимущества, как освобождение от телесных наказаний, по определениям суда; права духовенства были мало гарантированы законом от обид и оскорблений людьми сильными и привилегированными. Произвол светских по отношению к духовным лицам был настолько велик, что некоторые из помещиков, по словам самого Св. Синода²⁵, оскорбляли священников «не только побоями, но и наказанием на теле», а консистория заботилась о том, чтобы священнослужители являлись к архиерею «в честном одеянии и обуви исправной, а не в лаптях»²⁶. Положение инославного духовенства было гораздо лучше, чем православного русского.

Император Павел I желал вывести русское духовенство из положения разночинцев, дав ему особый права и привилегии. Так, в целях поднятая духовенства над простою народною массою в 1797 году отменены были для духовенства унизительный телесные наказания, которым до того оно подвергалось, объявлено распоряжение правительства об освобождении духовенства от полевых крестьянских работ и разных полицейских повинностей. С целью увеличить права и привилегии духовенства по указу Павла I от 18 декабря 1797 г. распространены на русское духовенство и те светские награды и знаки отличия, которые до того времени были жалуемы только лицам благородного звания, а также установлены и специальные награды и отличая для черного и белого духовенства. В этих новых преимуществах данных Павлом I русскому духовенству, справедливо можно усматривать стремление правительства отличить духовенство от простой народной массы в правовом положении и поднять его в глазах общества; на степень благородного звания, а чрез то, благодаря такому тактическому приему, легче приобрести в служителях церкви для себя надежных помощников в политических расчетах. Выходило так, что одна рука должна была мыть другую. И если награды представляли один из способов вывести духовенство из того приниженная положения, в котором оно находилось еще при Екатерине II, и, действительно, благодаря им, духовенство возвысилось в правовом отношении до благородного звания – хотя и внешним путем, что для своего времени имело свой смысл, то теперь, конечно не может быть и речи о таком внешнем возвышении духовенства и основы, положенный при введении наград, принесли горький плод в другом отношении. Как оказалось, награды, давая духовенству внешнее отличие, в то же время понизили моральное его состояние и высоту культуры человеческая духа. Впрочем, это сознавалось духовенством еще при самом введении наград и название самим духовенством камилавки и скуфьи «знаками тщеславия»²⁷, а также известное изречение митрополита Платона, награжденного орденом: «хочу умереть архиереем, а не кавалером» ясно свидетельствовали об этом сознании мыслящих людей из духовенства.

Однако существование камилавок и скуфей можно и оставить за духовенством, только никак не в виде наград и не при совершении богослужении в храме, а лишь для служения на воздухе, как это ныне предъуказано по отношение к скуфьям черного цвета. В этом случае пусть фиолетовые камилавки останутся за всеми священниками, фиолетовые скуфьи – за всеми диаконами и черные скуфьи – за всеми псаломщиками.

Дозволить ношение на воздухе черных скуфей псаломщикам мы считаем прямо необходимым так как многие из них, чувствуя необходимость в прикрытии головы от простуды, принуждены бывают закрывать головы платками и шарфами, как это случается в крестных ходах и при проводах покойников в холодные дни, что производит неприятное впечатление. Это ношение псаломщиками черной скуфьи на воздухе не будет и новостью, так как в древнее время в русской церкви, согласно исследованию Голубинского²⁸, чтецы и певцы имели скуфьи наравне со священниками и диаконами.

Что касается наперсного креста в русской церкви право ношения креста на персях при богослужении на фелони, а вне храма на рясах получило свое начало из греческой церкви. Это право принадлежало прежде всего архиереям, а затем распространилось на архимандритов почетнейших русских монастырей киевской митрополии. Отсюда в начале 18 века этот обычай мало по малу стал проникать и в московскую Русь и прежде всего для архимандритов Троице-Сергиевой лавры, но не в силу личных заслуг настоятелей этой знаменитой лавры, а в виду ее важности в ряду других северо-западных монастырей.

Петр I в 1722 году распространил было право ношения наперсного креста на архимандритов, бывших в составе Св. Синода, но это право, дарованное членам Св. Синода, осуществлено было только в 1741 году, а в 1742 году по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1-й день октября распространено было и на всех архимандритов, для отличия от игуменов и иеромонахов монастыря. При Екатерине II, по примеру архимандритов, наперсные кресты в некоторых случаях стали получать и почетные протоиереи. Так, в 1781 году, например, был награжден протоиерей Самборский бриллиантовым крестом на голубой ленте, указом же Павла I от 18 декабря 1797 года повелено было награждать «крестом для ношения на шее» и всех заслуженных священников из белого духовенства; при чем установленные в 1797 году наперсные кресты для белого духовенства отличались несколько от прежних крестов и имели рельефное на себе изображение Распятого.

В царствование Александра I стали жаловать духовенству наперсные кресты с драгоценными украшениями из кабинета Его Величества, а 24 февраля 1820 г. Св. Синод решил «определенным к миссиям нашим в иностранных государствах священнослужителям из монашествующего и белого духовенства дозволять по введенному издавна обыкновению на время пребывания их в этом служении носить наперстный крест из приличия их сану». Кресты были золотые и выдавались из кабинета Его Величества, но под условием, чтобы получавший такой крест прослужил за границей 7 лет; в противном случае он отбирался у награжденного и передавался его преемнику. По истечении же 7-ми лет крест обращался в награждение и оставался у него навсегда и по возвращении в Россию²⁹.

С 1881 года наперсные кресты награжденным от Св. Синода были уже не золотые, но лишь вызолоченные и рельефное изображение заменено начертанным, а с 1904 года цепь перестает иметь конец, опускавшийся на спину.

Со времени коронации Императора Николая II в 14 день мая 1896 года дарованы каждому священнику серебряные особой формы кресты, которые и возлагаются на них при хиротонии. Такова историческая справка о наперсных крестах. Наперсные кресты считались наградою, да и ныне считаются за таковую золотые (сребропозлащенные) кресты. Между тем наперсный крест должен быть необходимою принадлежностью священного сана. Эта справедливая мысль, правда, как бы получила реальное осуществление в даровании всем священникам при их хиротонии серебряных особой формы наперсных крестов с 14 мая 1896 года, но не доведена до конца, и ныне продолжает существовать резкое деление наперсных крестов на золотые и серебряные.

Не говоря уже о различии металла, столь не свойственном идеи, соединяемой с крестом, укажем на то странное недоумение, которое должно появиться у каждого, если он обратит внимание на надписи, имеющиеся на золотых и серебряных наперсных крестах.

На обороте серебряного креста читаем след. надпись: «образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1Тим.4:12), на золотом же или точнее сребропозлащенном наградном кресте надпись: «пресвитеру, дающему образ верным словом и житием».

Сопоставление этих двух надписей на наперсных крестах дает основание к тому выводу, что священник, имеющий золотой крест, представляет собой уже образец и пример по слову и житию, священник же с серебряным крестом не достиг еще такого нравственного совершенства; ему рекомендуется еще быть таковым. Жизнь же говорит другое, и от того возникает крупное недоразумение. В действительности ведь весьма нередко бывает, что священник, имеющий золотой наперстный крест, стоит в пастырском служении гораздо ниже священника с серебряным крестом. Вот два пастыря: почтенный старец священник – сельский, любимый приходом, с высоким нравственным авторитетом, имеет только серебряный крест, данный ему по священству, а другой городской – вдвое моложе, благодаря знакомству, протекции или иным причинам, человек иногда к тому с предосудительною репутацией, уже награжден золотым крестом. Выходит, что старец священник как будто не достиг еще пастырского совершенства, а тот уже обладает им. Но можно ли по совести сказать, чтобы кто-нибудь из христиан, будет ли он мирянин или священник, мог достигнуть полного нравственного совершенства, что священник после получения золотого креста, дающего ему аттестат совершенства, уже больше не имеет надобности в усовершенствовании своего нравственного состояния, почему и может довольствоваться достигнутым? Да ведь это уже явное фарисейство...

Справедливость требует уничтожения деления наперстных крестов на золотые и серебряные и различия надписей на них. Крест должен быть один, одинаковый для всех, как необходимая принадлежность священного сана, и надпись на нем должна быть одна, а именно та, что теперь на серебряном кресте, как вполне соответствующая назначению пастырей³⁰.

Сан протоиерея ныне представляет простой титул, жалуемый почетным священникам в награду, но раньше протоиерейство, как архиепископство, архимандритство, игуменство, было должностью, соединенною с известными административными полномочиями³¹, и в московской епархии, например, до половины 18 века протоиерейство было вообще принадлежностью старших священников в соборах; причем протоиерейство по званию своему в то время не было привлекательно, так как при открытии протоиерейских мест в соборах приходские священники отказывались в виду скудного оклада или содержания³². Но с течением времени протоиерейство, эта в сущности должность, почему-то превратилось в название сана, в чин и отобрано в коллекцию отличий и наград. Известно, напр., преосвященный московский Платон (Левшин 1775–1811), замечает Розанов, исследователь московской церковной старины, зная цену поощрениям и наградам и «скудные того времени знаки отличия или награды, как человек, у которого мало капитала, а нужд много, разделял экономически. Поощряя благочинных к прохождению должности с большим усердием, Платон объяснял, что они за труды свои и ревность свою по службе обнадеживаются: 1) архиерейским особливым благоволением, 2) благословением служить с набедренником и 3) степеням протоиерейским. При применении же на практике такого отличия, как протоиерейство, возникало и возникает много недоумений. Жизнь часто показывает, что приходский протоиерей т. е. первoиерей стоит в подчиненном отношении к своему благочинному – иерею, а в соборных служениях благочинный иерей уступает место своему подчиненному протоиерею. Член консистории иерей является начальником над благочинные протоиереем, пишет ему предписания в консисторских указах, а в соборном служении должен уступить место вообще каждому протоиерею, как низший священник, и в то же время, как приходский священник, подчиняется своему благочинному, которому, как член консистории, предписывал. Сохранившийся доныне от старины обычай соединять с настоятельским местом в соборах звание протоиерея возбуждает еще больше недоразумений. Молодой, определенный настоятелем в собор, только что посвященный в сан священника, возводится по штатному соборному положению в сан протоиерея, а затем получает постепенно в награду скуфью, камилавку, золотой наперсный крест. Выходит, что он, – первый соборный иерей, имеет лишь серебряный наперсный крест, показывающий своею надписью, что он не достиг еще пастырского совершенства – протоиерейства, не имеет права носить даже скуфьи, но в соборном служении стоит выше иерея, обладающего золотым наперсным крестом, показывающим, что обладатель его достиг пастырского совершенства.

Такая путаница в положениях существует только в духовном ведомстве, благодаря применению наград. Наконец, недоумение является и там, где в одном многочисленном причте имеется 2, 3, 4 протоиерея; каждый из них ведь есть первый иерей. Спрашивается, пред кем же каждый имеет первенство, когда все они первые?

Конечно, было бы справедливее уничтожить деление на иереев и протоиереев, как это уже и заявляется теперь в печати³³. Но если уже и сохранить самый сан протоиерея, то давать его уже никак не в виде награды, но как штатное положение для известных должностей-настоятельства в кафедральных соборах, заведывания военным и морским духовенством, для чего и выработать известные штаты с переименованием таковых протоиереев в протопресвитеров, как это и было принято в старину³⁴ и как это и ныне принято в архиерейских чиновниках, где имеется чин возведения не в протоиерея, но в протопресвитера.

О палице и набедреннике.

В греческой церкви принадлежностью архиерейского сана был епигонатий – ромбический плат, привешиваемый к поясу за один угол, но по воле епископа епигонатий давался и почетным пресвитерам по их заслугам.

В современной же практике греческой церкви епигонатий получает всякий иерей, имеющий достоинство или отличие пред остальными рядовыми пресвитерами.

В русской церкви епигонатий или палица также издавна считался принадлежностью архиерейского сана, но под влиянием практики восточной церкви возник обычай и в русской церкви награждать епигонатием архимандритов. Начало этого обычая положено было киевскими митрополитами, как экзархами константинопольского патриаршего трона, а в XVI веке обычай этот из Киева проник и в северо-восточную Русь; причем епигонатий давался архимандритам знатнейших русских монастырей, как Троице-Сергиева лавра; большинство же архимандритов, игуменов и протоиереев награждались не палицею, но набедренником – четыреугольным, продолговатым платом, привешиваемым двумя краями; и этот набедренник с конца XVI века сделался богослужебным отличием архимандритов, игуменов и протоиереев.

Появление в русской церкви набедренника проф. Дмитриевский объясняет желанием, с одной стороны, удержать за палицею значение исключительно богослужебной принадлежности архиерейского сана, а с другой – создать и для почетнейших лиц из белого и черного духовенства такой знак отличия при отправлении ими богослужения, который бы имел некоторые особенности сравнительно с архиерейскою палицею, но точных сведений, когда именно набедренник сделался наградой, проф. Дмитриевский не имеет³⁵.

Однако, с достоверностью мы скажем, что в половине XVIII века набедренник был уже наградою и не соединялся с производством в протоиерейство. Набедренник в это «Время давался лишь протопопам-настоятелям соборов, которые от того именовались протопресвитерами. Так поступал, например, московский митрополит Платон I (1748–1754)³⁶, но он же наградил саном протоиерейства и без набедренника³⁷. Митрополит московский Тимофей (1757–1767) в протоиереи также производил с возложением набедренника, а иных без набедренника³⁸.

Отсюда можно видеть, что в то время набедренник считался высокою наградою, которую имели не все протоиереи. Такого же взгляда на набедренник, как известно, держался и московский митрополит Филарет. В настоящее время набедренник представляет собою самую низшую награду, и лица, если по посвящении в сан священника производятся прямо в протоиереи, как это бывает при назначении на должности настоятелей соборов и ректоров духовных семинарий, получают набедренник при самом возведении в сан протоиерея.

При употреблении палицы и набедренника в настоящее время в практике русской церкви замечается и другая особенность, а именно: архимандриты все без исключения носят при, богослужении палицу вместе с набедренником. Также поступают и те из игуменов и протоиереев, которые имеют палицу.

Такого совместного употребления палицы и набедренника не было в русской церкви до XVIII века и соборное деяние 1674 г. о преимуществах облачений усвояет, архимандритам трех главных монастырей (Сергиево-Радонежского, Владимира града Рождественского и на Москве Чудова) одну палицу без набедренника³⁹, но со второй половины XVIII века случаи такого совместного употребления палицы и набедренника мы видим не только по отношению к архимандритам, но и московским протопопам. Так, московский протопоп Архангельского собора в Москве Петр Алексеев «за восхищение им сверх своего протопопского именования излишней и не принадлежащей ему чести настоятеля и за написание, к оскорблению и поношению всех преосвященных архиереев, вымышленным и неслыханных вовсе в России наименованием архипоп», решением консистории 6 апреля 1790 г., между прочим положено «удержать у него Алексеева чин протопопства на год, а потому и священнослужение в оное годичное время исправлять без палицы и набедренника»⁴⁰.

Таким образом, историческая справка о палице и набедреннике дает полное основание к заключению, что палица, строго говоря, есть принадлежность исключительно архиерейского сана. Для сохранения такого именно значения за палицею учрежден был собственно для духовенства набедренник, дававшийся затем в виде награды. Однако, впоследствии палица, как исключительная богослужебная прерогатива архиерейского сана, стала терять свое исключительное значение и перешла к архимандритам, как принадлежность сана архимандрита⁴¹, а к белому духовенству в виде награды, набедренник же остался наградою для священников и иеромонахов.

Следует восстановить древнее значение палицы; необходимо оставить палицу за одними архиереями, как принадлежность их сана, архимандритам же давать, но не в виде награды, тех монастырей, которые издавна пользуются некоторыми богослужебными прерогативами архиерейского служения, как это бывает в ставропигиальных монастырях, и притом при служении в своем только монастыре, но не вне их, когда уже теряются архиерейские прерогативы. Набедренник следует давать лицам белого и черного духовенства, как богослужебную принадлежность священного сана при хиротонии. Это было бы вполне справедливо и необходимость такого положения вытекает из того смысла, который соединяется с палицею и набедренником.

Набедренник знаменует меч духовный, духовное оружие, которое есть Слово Божие, против неверия, ереси, нечестия, вообще против всего греховного, порочного. Палица, при возложении которой те же слова, что и при возложении набедренника, изображает сугубую ревность о вере и спасении человека. Понятно, что каждый пастырь уже по званию своему в своем пастырском служении должен иметь этот духовный меч-набедренник, архиерей же, как имеющий сугубую благодать священства, имеет и сугубый меч духовный – палицу.

Нам представляется, что только недоразумение и недостаточная вдумчивость могли из палицы и набедренника сделать награду.

Теперь остается сказать о митре и панагии.

Митра, представляющая собою богослужебный покров, употребляющаяся только при богослужении, подобно богослужебным одеждам, образовалась из монашеского клобука или что-то же скуфьи.

Головной покров монахов, к которым принадлежали наши архиереи, был двойной и состоял: 1) из монашеской скуфьи, называвшейся кукулем у схимников, а камилавкой и клобуком у манатейных монахов и 2) из платяного известной формы покрова поверх кукуля и камилавки (клобука), называвшегося крепом.

Когда монахи, имевшие степень священства, не просто стояли, но и служили, то они снимали верхний покров, т. е. креп, оставаясь в одном клобуке или в одной скуфье, и соблюдали относительно снимания те же правила, которые наблюдались белым духовенством относительно своих скуфей.

У наших архиереев вошло в обычай служить не во всякой скуфье, но иметь для того скуфьи нарочитые для богослужения. В виду того, что во время богослужения скуфьи снимались, то, чтобы не класть их плашмя и сплющено, а ставить, архиереи начали делать эти богослужебные скуфьи на твердой подкладке, так что получался вид шапочек. Эти шапочки стали затем делать из дорогих материй, снабжать украшениями и иконами, и таким образом у архиереев явилась особая богослужебная шапочка, увеличенная впоследствии (с конца XVI века) до размера шапок.

Эти -то сначала шапочки, а потом шапки и представляют собою наши митры.

От нас эти шапки были заимствованы греками, а последние придали им форму венцов и корон императорских. Эту новую форму от греков заимствовал в свою очередь патриарх Никон, давший им и греческое название митры⁴².

Так возникла наша митра и, как видно, это головное украшение наших епископов сделалось принадлежностью их сана сравнительно в недавнее время. По крайней мере, во всех древнейших и позднейших чинах хиротоний не только епископа, но и митрополита и даже патриарха – греческих и наших южно-славянских старопечатных и ныне употребляемых о митре нет упоминаний, и только в южно-русских литургических памятниках имеются чины, в которых говорится о возложении митры на епископов при хиротонии и даже при возведении в сан архимандрита. Однако, не смотря на это, проф. Дмитриевский высказывает мнение, будто в практике греческой церкви издавна патриарх александрийский, а по его примеру и некоторые другие восточные епископы употребляли при богослужении митру, и свое мнение основывает на свидетельстве писателя половины ХV века Симеона Солунского, который вопрос: почему, кроме александрийского патриарха, архиереи и священники служат с открытою головою и что лучше служить с непокрытою головою, отвечал: «с непокровенною главою все восточные иерархи и священники, за исключением александрийского патриарха, совершают священнодействие не по уничижению какому-либо, но по слову возвышеннейшему и особенно священному, которое благоглаголивый Павел предлагает в научение, называя главою нашего Христа, нас же членами Его, и что чтущим нашего главу Христа во время молитвы иметь головы открытыми. И не только поэтому, но и потому, что на открытую голову хиротонисаемый принимает рукоположение и должен таким образом молиться и священнодействовать, как он был рукоположен. Иерарх же в особенности, так как хиротонисаемый имеет на главе богопреданные словеса, т. е. св. Евангелие, а другого покрова в ту пору, когда священнодействует божественнейшие (тайны) не должен иметь на главе. Но, быть может, кто скажет: александрийский патриарх имеющий на главе покрывало и весьма многие другие, по древнему преданию, не поступают ли не благочестно? Я этого не говорю, ибо у поступающих таким образом (оправданием служит) древнее предание, но лучше законнейшее. В самом деле законный (ветхозаветный) архиерей носил на главе кидар, который и митрою называли, как и архиереи, надевающие ее, любят называть (т. е. в настоящее время). Быть может, они имеют ее по подобию тернового венца Владыки или сударя, находящегося на главе Его. Однако же, поскольку снимают с себя митру и они в важнейшие времена священнодействия, то этим показывают, что предание блаженного Павла важнее, ибо образ тернового венца изображается пострижением волос на главе посвященных, при совершении священной печати. Важнее, конечно, молиться с открытою головою и не должно этим пренебрегать и в особенности в важнейшие времена. В другом месте в ответе Гавриилу, епископу Пентапольскому, Симеон Солунский возвращается еще раз к объяснению вопроса, почему александрийский патриарх и римский папа совершают богослужение в митре, a прочие архиереи с открытою головою, и указывает для первого основание в подражании одеянию ветхозаветного первосвященника и в разрешении собора, дозволившего ему по болезни надевать на главу митру, оставаясь при прежнем объяснении символического значения этого одеяния, а для папы римского основание в хрисовуле или царственной грамоте царя Константина папе Сильвестру. Затем Симеон Солунский снова разъясняет важность обычая совершать богослужение епископам с открытою головою, для которой митрою должно считаться Св. Евангелие, возлежавшее на главе их во время хиротонии⁴³.

Но проф. Голубинский представляет это дело иначе и слова Симеона Солунского о «непокровенной голове» понимает не в собственном смысле. У архиереев, по объяснению Голубинского, не было нарочито богослужебного покрова, но они, как и все клирики, имели скуфьи, который прикрывали гуменце и эти скуфьи архиереи и священники снимали в важнейшие времена литургии, совершая важнейшие действия с непокрытыми головами, а папа и патриарх александрийский оставались в своих головных покровах во все продолжение литургии. Симеон Солунский эту особенность ношения скуфьи патриархами александрийскими и имел в виду – тем более, что, называя головной покров александрийских патриархов митрою (т. е. повязкой), ничего не говорит об его форме. Впрочем, историю повязки патриарха александрийского до появления на его голове нынешней митры, взятой от русских, проф. Голубинский считает не совсем известною⁴⁴. Если же давать веру показанию Афанасия Ипсиланти, то до 1620 года никто из греческих архиереев не носил митры, так как он говорит, что в этом году на соборе константинопольском, бывшем в присутствии патриархов александрийского, антиохийского и иерусалимского, низложен с престола архиепископ Синайский за то, что, «вопреки древнему преданию, первый из всех возложил на главу митру при совершении богослужения». В половине XVII века при Арсений Суханове носили митры одни только патриархи и никто из прочих архиереев, и носили, так сказать, по секрету от султана, который, узнав в 1658 г. о митре патриарха иерусалимского, чуть было его не удавил⁴⁵.

Однако, из всей этой истории следует прийти к тому заключению, что митра по-своему возникновению принадлежала только одним архиереям при совершении богослужения; причем по взгляду Симеона Солунского епископам предпочтительнее и более законно совершать богослужение с открытою головою, для которой митрою должно служить Св. Евангелие, возлежавшее на главе их во время хиротонии⁴⁶.

В XVI веке у нас в России митра стала жаловаться и некоторым заслуженным архимандритам. Известно, что в 1561 году, по совету царя Ивана Васильевича и с согласия всего освященного собора, был пожалован митрою московским митрополитом игумен Троице-Сергиева монастыря Елевферий, возведенный в архимандрита⁴⁷, а в XVII веке случаи пожалования митрою архимандритов известных монастырей встречаются довольно часто.

Московский собор 1667 года не возбранял архимандритам ношение митры, а собор 1674 года точнее определил, кому из архимандритов пользоваться этим высоким отличием, а именно трем архимандритам «Сергиевского монастыря Радонежского, Владимира града Рождественского монастыря и на Москве архистратига Михаила Чудова монастыря во священнодействии, когда кому из них случится литургисать без архиерея, архимандритам же прочих обителей – великих и малых иметь одежды священнослужения: стихарь, епитрахиль, пояс, нарукавницы и фелонь и тем довлетися». При этом собор строго внушает «архиереям же вящше сего не дерзати попущати во епархиях своих кому деяти что, или самому что деяти архимандритам или игуменам или епигонатий или шапку среброкованную носити»⁴⁸.

Это соборное постановление давало русскому государю большую свободу, которою и воспользовался Петр I, задумавший уничтожить патриаршество и привилегию этого сана, с необыкновенною щедростью разделивший между архиереями и даже архимандритами и своим указом 1705 г. сделавший митру принадлежностью сана архимандрита⁴⁹.

Белое духовенство впервые пожаловано митрою в 1786 г., когда Екатерина II наградила этим отличием своего духовника протоиерея Памфилова⁵⁰, по указу же императора Павла I от 18 декабря 1797 года это отличие распространено было для знатнейших из белого духовенства.

Здесь следует отметить, что по поводу награждения протоиереев митрою тогдашний митрополит Платон II 6 октября 1798 г. писал петербургскому митрополиту Амвросию: «О, если бы при помощи Божией Вы сделали то, чтобы ни одному протоиерею не давали носить митру. Эта новость, если введена будет в церковной иерархии, будет соблазн для одних, в других возбудит честолюбие и много другого, что ниспровергнет благоучрежденный порядок»⁵¹, но протест московского Владыки не имел силы и указом Св. Синода 30 декабря 1798 г. установлен был порядок пожалования лиц белого духовенства этим отличием. В 1859 году 6 марта последовал Высочайший указ о недопускании представления лиц белого духовенства к награждению митрою, и пожалование ею предоставлено непосредственному Его Величества усмотрению; Св. Синоду дано было право входить о пожаловании митрою лишь заслуживающих того настоятелей петербургского Исаакиевского собора. Это Высочайшее повеление было подтверждено Высочайшим же указом 20–29 марта 1884 года⁵².

Однако, в настоящее время случаи награждения лиц белого духовенства митрою сделались не редки; при этом ныне уже не обращается внимания на должность, которую занимает удостаиваемый, и награждение митрою лиц белого духовенства является нередко совершенно случайным, по поводу, например, какого-либо юбилейного торжества в полку, или по случаю повенчания кого-либо из высокопоставленных особ, или по личному расположению к данному лицу высокой особы, или наконец даже за политическую деятельность в духе, угодном правительству и ведомству православного исповедания.

Предпочтительнее и более законно, скажем словами Симеона Солунского, совершать богослужение с непокрытой головой, но если желательно уже удержать митру, то привилегию ношения ее предоставить одним архиереям, как принадлежность их сана, а из архимандритов – настоятелям ставропигиальных монастырей, но, конечно, при служении их в своих монастырях, а не вне их, когда настоятели сих монастырей уже теряют некоторый архиерейские богослужебные преимущества, присущие только их монастырям.

Панагия есть небольшая круглая икона с изображением Спасителя, Божией Матери и каких-либо святых. Название панагия значит – всесвятая; причем подразумевается Матерь Божия.

В старое время эти иконы, носимые архиереями, назывались енколпиями (название это удержано и ныне в чиновнике литургии преждеосвящен. Даров) и означали крест или икону тельные, носить которые на себе составляет у христиан древний обычай. Название архиерейских панагий енколпиями показывает, что первоначально носили их, как и все христиане, не поверх платья, а под платьем и что только потом они начали носить их снаружи, как особую принадлежность их сана.

Когда случилось последнее, точных сведений нет, но уже Симеон Солунский, писатель половины XV века, говорит об архиерейских енколпиях в их нынешнем смысле, как икон, носимых архиереями снаружи. В это время енколпии состояли или из икон в собственном смысле, или из крестов. Свое позднейшее название панагий енколпии получили от того, что начали употреблять их в виде икон, на которых по преимуществу была изображаема Божия Матерь⁵³.

Появление обычая награждать панагией заслуженных архимандритов следует относить к первой половине 18 века⁵⁴. Этот обычай сохраняет свою силу и до настоящего времени, но едва ли имеет для себя оправдание в истории панагии, почему последняя и должна оставаться принадлежностью архиерейского сана и из наград исключена; из архимандритов же панагия может быть даваема лишь настоятелям ставропигиальных монастырей под условием носить ее при служении в своем монастыре, но не вне его.

В заключение скажем несколько слов о бриллиантовых крестах, жалуемых митрополитам и архиепископам на клобук также в виде награды.

В греческой церкви, по свидетельству Симеона Солунского, ношение креста на голове предоставлено было только архиереям, а затем право ношения креста на фелонях во время богослужения, а в обычное время на головах, по дару архиерейскому, перешло и к некоторым архимандритам и к ставрофорам (архонтам великой церкви). Это уже было при Симеоне Солунском, в половине 15 века.

В практике русской церкви бриллиантовый крест на клобук дается в виде награды митрополитам и некоторым заслуженным архиепископам и только киевскому митрополиту предоставлен по кафедре. Хотя этот обычай, по мнению проф. Дмитриевского⁵⁵, находится в генетической связи с обычаем византийской церкви, практиковавшимся по отношению к высшим духовным патриаршим сановникам или архонтам, но таковой крест, как видно, составлял принадлежность патриаршего сана и должен быть оставлен у нас за митрополитами, как принадлежность их сана, а если будет патриарх, как предположено, то привилегию cию предоставить одному патриарху.

Сводя исторические справки о так назыв. духовных наградах, нельзя не прийти к заключению, что в древнее время ни греческая, ни русская церковь не знала наград, они появились с целью поощрить непоощряемое по идее и званию пастырское служение и исходили или из тщеславных побуждений епископа, или из личных расчетов светской власти и в своем практическом применения понизили ценность пастырского служения, развив среди белого и черного духовенства зависть, угодничество, местничество и другие качества, не свойственный духу пастырского служения.

Чтобы упорядочить пастырскую жизнь, поставить церковную иерархию на идейный путь, доставить духовенству истинное духовное делание, необходимо скорее уничтожить все награды для белого духовенства, не говоря уже о духовенстве черном, отрешившемся от всех мирских почестей.

И если покажется невозможным сделать это теперь чрез Св. Синод и соизволение Государя Императора, так как некоторый из внешних отличий имеют соприкосновение с «невозбранением» их на русских поместных соборах (1667 и 1674), хотя инициатива введения наград и не исходила от этих соборов, то решение этого вопроса о наградах духовенству представляет одну из неотложных задач предстоящего всероссийского собора в необходимой связи с реформою прихода.

Свящ. Н. Романский