Что такое Коран?

Автору настоящей статьи представляется излишним объяснять подробно читателю, почему им выбрана такая тема. Кому из нас русских жителей Туркестана, не приходилось невольно задавать себе вопрос, поставленный в начале статьи? И многие ли из нас могут сказать с уверенностью, что ответ на этот вопрос им известен? А между тем нам, правителям такой обширной мусульманской страны, безусловно необходимо, иметь ясный, точный и отчетливый ответ на вопрос: «Что такое Коран?» .... Вот почему автор печатаемой статьи позволяет себе сделать попытку отвечать на этот серьезный и важный вопрос¹

«Коран» – слово арабское и служит названием религиозно-законодательного кодекса мусульман, хотя не только с точностью, но и приблизительно не указывает на содержание этого кодекса. На мусульманском востоке, как и вообще на Востоке, до настоящего времени, а тем более в древнее время, книгам весьма редко давались точные названия, определенно указывающие на их содержание, как это делается у западных народов, в Европе. У восточных народов заглавия книг или отличаются изысканностью и вычурностью, или же бывают до такой степени просты и общи, что в обоих случаях, по таким заглавиям, бывает трудно и даже невозможно составить более или менее точное представление содержания книг. В самом деле, мы привыкли соединять с выражением «Коран» представление об основном религиозно–законодательном кодексе мусульман, подобно тому, как под именем «Библии» мы всегда разумеем все священные книги ветхого и нового заветов, хотя приведенные названия не указывают определенно на содержание этих кодексов. Греческое выражение «Библия», в буквальном своем значении, может быть приложено к каждому литературному сборнику, состоящему из нескольких отдельных сочинений или книг, имеющих одну цель, одно назначение, хотя бы содержание каждой отдельной книги было отлично от содержания прочих книг. Но название «Библия» освящено временем и употреблением, и мы всегда соединяем с этим названием известное строго определенное представление, как о сборнике священно–исторических, законодательных и пророческих книг евреев. Точно так же и арабское выражение «Коран», с равным правом, можно придать любой книге, любому сочинению, назначенному для чтения, так как это выражение означает буквально чтение, происходя от арабского глагола «караа» – читать. Но время и употребление установили за этим выражением тот смысл, какой придан был ему еще Мухаммедом, как религиозно–законодательному кодексу мусульман, и не только по отношению ко всей этой книге, но и по отношению к каждой отдельной ее части². Почему же такое слишком общее название придано было книге, столь выдающейся из ряда обыкновенных книг? – Потому, что оно было в духе арабов и потому, что Мухаммед, называя свои проповеди «кораном»³ хотел подражать современным ему евреям, которые называли свои священные книги и отдельные их части «микра», т. е. чтение – выражением одного корня в арабском и еврейском, близко родственных между собою языках.

Так же обще и неопределенно и другое, арабское же, название Корана, именно: «фуркан» или «аль–фуркан», означающее буквально отделение, различие, т. е. истины от лжи, добра от зла. Это название придано Корану также самим Мухаммедом⁴ на том основании, что заключающееся в нем учение служит руководством для мусульман в области религии и дает им возможность отличать истинное учение о Боге от ложных учений, добро от зла и т. д., и придано было Корану также из подражания иудеям, называющим разные отделы своего писания выражением «перек», которое, по значению своему, совершенно тождественно с приведенным арабским выражением «фуркан».

Коран называется также писанием (аль–китаб), ниспосланным Богом⁵, или писанием Божиим, в соответствие названию ветхозаветных и новозаветных книг выражением «священное писание». Подобно христианскому выражению «Слово Божие», Коран называется «каляму-лла»⁶, т. е. слово Божие или же «каляму-ш-шериф», т. е. благородное, превосходное слово, а также «откровением Божиим»⁷. Коран называется еще «превосходным свитком» (масхафу-ш-шериф), очевидно, от формы материала, какую придавали спискам книг на Востоке⁸ . – Кроме приведенных, наиболее употребительных названий Корана и обыкновенно обозначаемых на заглавных листах этой книги, ему придаются еще следующие: «Великий, мудрый, славный, досточтимый, чудный, истина, благовестие, милость, врачевство сердец, руководство на прямой путь, озарение, драгоценное писание, писание ясно изложенное, учение, учение мудрое, увещание, учение Мухаммеду и его народу, судебник для арабов, учение мирам»⁹ . Из всех этих названий и эпитетов, придаваемых Корану, можно составить о нем следующее понятие: «Коран есть откровенное слово Божие Мухаммеду, ниспосланное ему для научения людей истинному богопочтению и для руководства их в жизни и служащее для последователей Мухаммеда законом веры, деятельности и жизни».

По приведенному определению, задача Корана представляется широкою и даже всеобъемлющею. Выдавая учение свое за самое лучшее из всех прежде бывших религиозных учений, Мухаммед говорил, что Бог ничего не опустил в Коране, что нет зерна во мраке земли, нет былинки ни свежей, ни сухой, которые бы не были обозначены в этой книге¹⁰, что в ней заключается истолкование всем, вещам¹¹ и что Коран, для объяснения всего, ниспослан Мухаммеду¹². Соответственно этому, учение Корана предлагается с авторитетом непогрешимости и с решительностью, не допускающею возражений¹³. Но такие притязания Корана далеко не оправдываются его учением: богословие его не представляет ничего самобытного и несравненно ниже ветхозаветного даже учения, которому Мухаммед более всего следовал; нравственное учение Корана также не оригинально и не возвышается над понятиями многих современных Мухаммеду арабов; о научных сведениях Корана не может быть и речи. Автор «Истории умственного развития Европы», В. Дрэпер, в названом труде своем, дает такой отзыв о Коране: «Рассматривая происхождение этой книги – косвенным образом, будто бы от самого Бога – мы могли бы справедливо ожидать, что она превзойдет всякие человеческие произведения и докажет свою истинность и превосходство перед судом человеческой критики. При наших суждениях об этой книге мы всегда должны помнить, что она признает себя не последовательными откровениями, данными в промежутки веков и по разным случаям, но полным произведением, сообщенным одному человеку. Мы должны поэтому искать в ней универсальности, полноты, совершенства. Мы могли бы ожидать, что она представит нам верные взгляды на природу и положение мира, в котором мы живем, что – будет ли в ней речь о спиритуальных или материальных предметах – она пристыдит знаменитейшие произведения человеческого гения, как великолепный механизм небес и прекрасные живые формы земли превосходят суетные ухищрения человека. Далеко превышая все, что было писано мудрецами Индии и философами Персии о предметах, стоящих в связи с происхождением, природой и судьбами вселенной, достоинство плана и превосходство выражений этой книги должны бы соответствовать величию обнимаемых ею предметов».

«Мы могли бы ожидать, что эта книга будет говорить с авторитетом и окончательно установит всеобъемлющие задачи, которые в течение уже стольких веков испытывали умственную силу даровитейших людей Азии и Европы и которые лежат в основании всякой веры и всякой философии; что она определительно и вполне точным языком скажет нам, что такое Бог, что такое мир, что такое душа, и имеет ли человек какой-нибудь критерий истины; что она объяснит нам, как зло может существовать в мире, Создатель которого всемогущ и вполне благ; что она откроет нам, в каких случаях людские дела определяются судьбой и в каких свободной волей; что она научит нас, откуда мы пришли, какая цель нашего существования здесь и что будет с нами после».

«И так как книга, имеющая притязание на божественное происхождение, необходимо должна убеждать даже тех, кто наиболее противится принимать ее – так, чтобы ее внутренняя очевидность становилась сильнее, а не слабее при строгом исследовании, которому бы она подвергалась, – то она должна бы говорить о вещах, которые могли бы быть доказаны при усилении знания и человеческого гения, предупредив здесь его заключения. Такое произведение, как бы ни было благородно его происхождение, должно бы не отклонять, а призывать пробу натуральной философии, считая ее не врагом своим, а своей лучшей поддержкой. С течением лет и по мере того, как человеческое знание становится более точным и более всеобъемлющим, ее заключения должны бы совпадать с этим знанием. Когда представляется случай, она должна доставить нам, по крайней мере, признак великих истин, открываемых астрономией и геологией, не представляя вместо них необузданных фантазий древних веков, выдумок человеческого детства... Относительно человека, она должна указать его отношения к другим живущим существам, его место между ними, его преимущества и его обязанности. Она не должна оставлять его искать ощупью своей дороги по следам греческой философии и в конце концов не попасть на истину; но должна научить его, в чем заключается истинное знание, предупреждать физическую науку, физическую силу и физическое благосостояние нашего собственного времени, даже раскрывать для нашего благополучия вещи, которых мы еще не знаем теперь. Указание этих, столь многих и столь высоких предметов не выходит за пределы книги, предъявляющей такие притязания. Ее взгляд на эти предметы есть единственный критерий, который она может представить относительно своего авторитета для последующих времен».

«Если судить Коран с этой точки зрения, он совершенно не выдерживает критики. По своей философии он несравненно ниже сочинений Шакья-Муни, основателя буддизма; по своим научным сведениям он абсолютно лишен всякого значения. Относительно спекулятивных и сомнительных вещей он довольно изобилен; но относительно точных, где к нему может быть приложен пробный камень, он оказывается совершенно несостоятельным. Его астрономия, космогония, физиология – такая детская, что способны вызвать смех. Они принадлежат к младенческим временам человеческого знания. Земля плотно держится на своем месте тяжестью гор; небо покрывает ее, как свод, и Коран поучает нас о мудрости и могуществе Бога тем, что предлагает найти в этом своде трещину, если мы только можем. Небо разделено на семь этажей, и верхний из них есть жилище Бога, престол которого, по словам Корана, еще не отвергающего ассирийских представлений, поддерживается крылатыми животными. Падающие звезды суть раскаленные до красна камни, бросаемые ангелами в демонов, когда они подходят слишком близко. Бога Коран окружает восхвалениями, изображая Его величие часто не лишенными достоинства образами. Хотя он горько укоряет тех, кто дает Богу каких-нибудь других равных, и хотя он уверяет, что грех таких людей никогда не простится, что в день суда они должны будут ответить на страшный вопрос: «Где же мои товарищи, о которых вы спорили?», хотя он настаивает на абсолютной зависимости от Божия милосердия и обвиняет тех, кто делает из религии предмет торговли, – его понятия о Боге совершенно антропоморфические. Это просто человек гигант, живущий в раю. В этом отношении читатель извлекает из внимательного прочтения 114 глав Корана окончательное впечатление, что они дали ему недостойные и ничтожные мысли, хотя и могли бы быть приведены исключительные места; и не удивительно, что некоторые приверженцы мохаммеданских сект читают их таким образом, что не затрудняются утверждать, будто бы «от венца головы до груди Бог пустой, а от груди вниз – плотный, что у него черные, кудрявые волосы, и что он в каждый час ночи издает рычание, на подобие льва». Единство приписывается Мухаммедом Богу в специальное отличие от христианской Троицы и от учения о божественном рождении. Наш Спаситель никогда не называется Сыном Божиим, но всегда сыном Марии... Относительно человека Мухаммед много говорит о будущей жизни, ясно говорит о воскресении, о судном дне, о рае, о мучениях ада, о черве, который никогда не умирает, о муках, которые никогда не оканчиваются; но при всей точности этих описаний будущего, в Коране очень много ошибок относительно прошедшего. Если бы скромность не мешала говорить здесь о таких вещах, можно было бы показать, как он слаб в своей физиологии, когда он имеет случай намекать на происхождение или рождение человека. Он едва ли ушел дальше понятий Фалеса. Тот, кто оказывается таким несостоятельным руководителем относительно прошедших вещей, не может заслуживать особенного доверия и относительно будущих¹⁴.

Тем не менее мы должны сказать, что Коран принадлежит к числу немногих произведений человеческой мысли, на которые с давних пор и до наших дней обращается очень большое внимание ученых людей самого разнообразного направления и самых разносторонних научных воззрений. Как религиозно–законодательный кодекс, Коран оказал огромное и неотразимое влияние на судьбу человечества и притом очень большой, сравнительно, его части¹⁵, так как многочисленные народы Азии, Африки и даже Европы обязаны ему складом своей религиозной, нравственной и общественно–государственной жизни. Поэтому Коран в разное время обращал и до сих пор останавливает на себе внимание историков и философов. Как к законодательному кодексу арабов и вообще мусульман, – к Корану обращались и обращаются законоведы. Как памятник арабского языка и арабской письменности, Коран до сих пор служит предметом усердного изучения ориенталистов–филологов и историков всемирной литературы. Наконец Коран обращал и обращает на себя внимание ученых богословов разных стран, времен и вероисповеданий, как главная вероучительная книга одной из наиболее распространенных религий человечества, известной под именем «ислама».

Вследствие такого разностороннего интереса, представляемого Кораном и побуждавшего серьезно и долго изучать эту сравнительно небольшую книгу очень многих людей разностороннего направления, людей большой эрудиции и талантливости, – в настоящее время европейская наука обладает обширной литературой по этому предмету, не прекращающею своего роста и в наши дни. Достоинства ученых исследований о Коране, древних и новых, в значительной степени зависят от времени их появления и, так сказать, обратно пропорциональны векам их авторов: чем ближе к нашему времени относится появление исследований о Коране, тем более отличаются они эрудицией, широтою взгляда, глубиною мысли и критики, и на оборот. Причина этого понятна: последующие исследователи Корана пользовались трудами своих предшественников и кроме того историческая и ориентальная наука, с течением времени, располагала все большими и большими средствами для разностороннего строго-научного изучения этого оригинального произведения арабского реформатора VII века.

Европейская наука до XII века по Рождестве Христове не располагала даже знанием содержания Корана, и только в XVI веке в первый раз увидела в печати арабский текст и перевод Корана. Петр, аббат Клюнийский, желая познакомиться с религией Мухаммеда в ее первоисточнике и доказать, по возможности, ее лживость, нашел в Испании людей, знакомых с арабским языком, а именно: Роберта Ретензия и Петра Далмата и поручил им перевести арабский текст Корана на латинский язык. В 1143 году они окончили перевод Корана, который однако долго спустя по изобретении книгопечатания, именно в 1543 г., был издан на латинском языке Библиандером. Но перевод этот, как первый опыт, не только не имел научных достоинств, но и не заслуживал даже названия перевода, потому что бесчисленные ошибки, пропуски в одних местах и прибавления в других слишком отдалили перевод от подлинника и лишили первый подобия последнего. В конце XII столетия доминиканец Рикольд–де–Монте–Круа решил было перевести арабский подлинник Корана, но с переводом каждого отдельного листа у переводчика все более усиливалось отвращение к содержанию подлинника, и благочестивый доминиканец вынужден был прекратить свою работу, не доведя ее до конца. И долго спустя, на западе, у католиков господствовало не только предубеждение, но и омерзение к Корану и опасение оскорбить религиозное чувство христиан нечестивым учением этой книги. Сказать более: в римско–католической церкви существовало даже опасение за христианскую веру от обнародования перевода Корана, и когда в школах было введено изучение арабского языка, на котором написан подлинник, издание этой книги было строго запрещено, наравне с другими еретическими книгами. В конце ХV–го столетия Иоганн Андреас, христианский священник, обращенный из мусульман, перевел Коран с арабского на аррагонский язык, по повелению епископа Барцелонского Мартина, инквизитора аррагонского; но история не сохранила об этом переводе точных сведений. В начале XVI столетия издание Корана подверглось такой же участи. Некто Paganius de Brescia¹⁶ издал в Венеции полный арабский текст Корана, но папа осудил это издание на сожжение. Исполнители папского приказания так усердно и аккуратно занялись этим, что от издания не только не осталось ни одного экземпляра, но и год издания неизвестен; сохранилось только краткое заглавие этого издания: «Alcoranus arabice». Любовь к науке победила однако чувство страха католиков: в 1547 году, в той же Венеции был издан перевод Корана на итальянском языке, после которого в 1616 и 1623 г.г. был издан немецкий перевод, а с этого был сделан в 1641 г. перевод на голландский язык. В 1647 г. в Париже был издан французский перевод Корана Дю–Риером (Du–Ryer), а в 1649 г. появился английский перевод в Лондоне. В конце XVII столетия перевод Корана был издан на английском языке, именно в 1688 г.; но в Гамбурге А. Гинкельман, издавая арабский текст Корана в 1694 г., писал: «Negotium nobis est cum libro, quem jegere et delegere est refutare», и аббат Людовик Марраччи, издавший в 1698 г. арабский текст и латинский перевод Корана с примечаниями к тексту и опровержениями учения Корана, между прочим заметил, что «Запрещение обнародовать Коран должно иметь силу только по отношению к изданиям его, какие не снабжены приличными опровержениями его учения, без которых оно может повредить вере простодушных». Через 40 лет после Марраччи, именно в 1734 г., английский переводчик Корана Жорж Саль (G. Sale) высказался на ту же тему еще решительнее и смелее: «Кажется, мне не нужно извиняться в том, – пишет он в предисловии к своему переводу, – что я издаю в свет перевод этой книги, или доказывать, что это полезно и любопытно. Те должны иметь очень низкое представление о христианской вере, или худо в ней наставлены, которые опасаются чего-нибудь от книги, в коей виден явный обман». Петр Великий, со свойственной ему любознательностью и проницательностью, также обратил внимание на Коран. По его повелению, князь Кантемир перевел эту книгу на русский язык с французского перевода Дю–Риера и в 1716 году перевод этот был напечатан в С.–Петербургской Типографии¹⁷. По примеру Петра Великого, с того же французского перевода, при Императрице Екатерине II, в 1790 г. издан был русский перевод Корана, сделанный Веревкиным.

В настоящем столетии появлялись и продолжают появляться на всех языках переводы Корана, как с подлинника, так и с европейских языков. В России до последнего времени был в обращении перевод К. Николаева, сделанный им с французского перевода Казимирского, и в 1876 г. был издан в С.-Петербурге уже третьим изданием. Не говоря уже о том, что перевод Николаева, как не самостоятельный, не может иметь научного значения, он страдает большими недостатками и как перевод с французского. Между тем перевод г. Саблукова отличается и внешними, и внутренними несомненными достоинствами. Не говоря о первых, мы считаем необходимым указать на последние. Г. Саблукову, вследствие его многолетнего и редкого по добросовестности изучения ислама вообще и Корана в частности, в переводе своем удалось удержать дух и букву арабского языка подлинника, что удавалось далеко не многим арабистам. В его переводе, кроме повсеместной ясности и точности, одинаковые выражения подлинника переданы одинаковыми русскими выражениями, а это весьма важно и в научном, и в практическом отношениях. Но кто знает, что ​арабский​ язык не имеет ничего общего с русским, тот поймет, каким глубоким арабистом был г. ​Саблуков​ и какую неоцененную услугу оказал он нам русским своим переводом ​Корана​. Своим переводом он доказал фанатикам мусульманам​, что ​Коран​ можно вполне удобно переводить на другие человеческие языки, и что учение их законодательной книги нам теперь доступно даже более чем тем мусульманам, которые не понимают арабского языка. А подробный, систематический указатель к переводу Корана, составленный тем же г. Саблуковым, дает нам полную возможность отыскать в Коране все то, что в нем есть, и проверить каждое предположение о том, чего в Коране нет. Все отличительные особенности арабского подлинника характерно переданы в переводе и притом так, что русская речь от этого не пострадала. В переводе г. Саблукова читатель чувствует действительно язык восточного народа и в тоже время язык священной книги. В некоторых местах переводчику удалось даже удержать рифмованную речь подлинника. Словом, как ученый труд, перевод Корана, сделанный г. Саблуковым, стоит очень высоко, не только сравнительно с другими иностранными и русскими переводами Корана, но и безотносительно, такой труд делает полную честь русскому переводчику. Особенно достоинства перевода г. Саблукова очевидно бросаются в глаза читателю, сравнивающему его с переводом Николаева, очень распространенным в русской публике. В последнем, кроме неясностей и неточностей, встречаются иногда положительные несообразности. Так напр. гл. 67, ст. 22, г. Саблуков переводит так: «Тот ли идет прямо, кто хочет потупить лицо свое, или тот на прямом пути, кто ходит, держа себя прямо?» У г. Николаева эти слова переведены: «Человек ползая, возделывающий землю лбом, лучше ли направлен того, кто идет прямо по прямому пути?». Еще характернее следующее сопоставление: гл. 19, ст. 27, г. Николаев переводит: «Скажи ему: я предаю дитя Милосердному; сегодня я не буду говорить ни с одним человеком», а Саблуков переводит это место, совершенно согласно с текстом подлинника, так: «Говори ему: Милостивому я дала обет поститься; потому мне нельзя говорить ни с одним человеком¹⁸».

Сказанного достаточно, чтобы переводу Корана, сделанному г. Саблуковым, отдать полное преимущество пред переводом г. Николаева и рекомендовать первый русским читателям, особенно в виду понятной притязательности мусульман, заявляющих, в оправдание своей священной книги, что ее невозможно переводить на другие языки, что ее необходимо читать и понимать в подлиннике, язык которого неподражаем. Но нам, русским жителям Туркестана, преследующим при управлении мусульманскою страною не религиозные, а государственные цели, можно с спокойной совестью довериться переводу г. Саблукова, имевшего в виду строгие научные требования от перевода арабского текста на язык русского народа.

Нужно ли после этого говорить о том, что Коран имеет право на внимание к нему со стороны русских образованных людей? Г. Саль (Sale) писал в свое время: «Если предписания, касающиеся веры и государственного устройства какого-нибудь иноземного народа достойны нашего изучения, то предписания Мухаммеда, законодателя арабов и основателя государства (которое менее, чем в сто лет, распространилось по большей части света, нежели римская империя, во время цветущего своего состояния) не недостойны нашего внимания, как потому, что эти учреждения слишком широко распространили свое господство, так и потому, что мы (англичане) часто имеем отношения к тем, которые управляются законами Мухаммеда». Приведенные​ слова английского арабиста для нас, русских должны иметь особенное значение. Если г. ​Саль​, не смотря на существование в его время опасений за христианскую веру, еще в прошлом столетии счел ​нужным​ и полезным перевести ​Коран​ на язык своего народа, имевшего непосредственные сношения с мусульманами, и считал знакомство с ​Кораном​ достойным внимания английского народа; то тем более знакомство с этою книгою необходимо и полезно нам, русским, поставленным в столь ​близкие​ отношения не только к живущим внутри России мусульманам, но и к мусульманам Средней Азии, этой, можно сказать, второй колыбели ислама. Знакомство с ​Кораном​ и знакомство серьезное, основательное для нас русских положительно необходимо не только по научным побуждениям, но и ​ по прак​тическим​ соображениям. Барон ​Торнау​, известный знаток мусульманского права, в изданной им в 1880 году ​брошюре​: «Особенности мусульманского права» решительно заявляет, что обсуждение мусульманского гражданского права невозможно на основании понятий и принципов европейских законодательств и что для точного ознакомления с мусульманским гражданским правом необходимо иметь хотя бы краткие, но во всяком случае точные, положительные сведения о религиозных постановлениях ислама. Обсуждение этого права по юридическим европейским понятиям, а еще более подведение постановлений оного под систему и рубрики западных законодательств, равно как изложение в сочинениях о мусульманском праве об общественном и частном гражданском быте мусульман, без одновременного указания на постановления о вере и в особенности о религиозной обрядовой части, вводят в заблуждение на счет действительного назначения многих гражданских постановлений ислама и дают неточное понятие о том, что Мухаммед, как гражданский законодатель, предполагает достигнуть чрез установление новых гражданских законов. Сколь бы ratio legis ни была несовершенна в гражданских постановлениях мусульман, она однако существует и выражается одним словом: «в подчинении оных законам о вере». «Кроме того, всякое частное лицо, – продолжает тот же автор, – вступая в сношения какого бы то ни было рода с подданными другого государства, не может, для ограждения собственных интересов, не ознакомится с теми, в чужой стране действующими, законами, которые в оной регулируют гражданские отношения частных лиц между собою. Если же такое знакомство с законами необходимо в разных европейских государствах, в которых гражданские законы основаны, более или менее, на одних и тех же началах, где отчасти действуют интернациональные законоположения в пользу частных лиц, то тем более необходимо знание гражданских законов мусульманских стран, в которых законодательство основано на началах, в иных случаях даже противоположных европейским понятиям».... А мусульманские гражданские законы, прибавим мы, основаны на тексте Корана, как первоисточнике всего мусульманского теократического права.

«Нравственное достоинство каждого частного лица повсюду оценивается, – говорит барон Торнау, – степенью подчинения его тем частным постановлениям в государстве, на которых основывается благоустроенный общественный частный быт, что ни в каком законодательстве не проявляется столь осязательно, как в мусульманском. Мусульманин, не исполняющий в полной точности хотя бы внешних обрядов религии, считается неблагочестивым и неблагонадежным лицом; он чрез это лишается в среде своих единоверцев доверия, не допускается, например, к свидетельству, к опекунству и т. д.». Из приведенных автором двух исторических фактов, в подтверждение своей мысли, укажем на восстание сипаев в Индии вследствие принуждения их употреблять ружейные патроны, смазанные свиным салом, и на бегство крымских татар, вследствие возложения на духовных лиц отчисления наследственной части отступнику от ислама¹⁹.

По нашему мнению, первый факт (восстание сипаев) чрезвычайно характерен, как для мусульман, помирившихся не только с иноверным правительством, но и с необходимостью стать в ряды солдат, под команду иноземных и иноверных офицеров, но не решившихся прикасаться к животному веществу, признаваемому ими нечистым, так и для христианских завоевателей Индии, сумевших подчинить своей власти фанатический народ и не обративших внимания на то, что свинья считается у мусульман нечистым животным. Такой ничтожной на взгляд европейцев ошибки, подавшей повод к столь серьезному возмущению, не было бы, если бы английские офицеры были основательно знакомы с духом и буквою Корана, в котором запрещение относительно свинины два раза определенно подтверждено²⁰, и если бы они осмотрительнее обращались с мусульманами. Казалось бы, что и мы, русские, управляя столь долго многочисленными мусульманами и имея непосредственные и разнообразные отношения к ним, – близко знакомы с духом основного законодательного кодекса мусульман; но этого, к сожалению, нельзя сказать по отношению к огромнейшему большинству русских, так как только ничтожнейшее меньшинство, ​немногие​ личности знакомы у нас с учением ​Корана​ и то почти всегда – из любви к науке, и весьма редко – в интересах жизни.... При этом мы позволяем себе указать здесь на другую несообразность, замечаемую в от​ношениях​ русских к учению ​Корана​. Не будучи знакомы основательно с буквою и духом учения ​Корана​, одни приписывают ему много дурного, чего в нем нет, а другие, по той же причине, желают видеть в ​Коране​ ​образец​ всякого совершенства. В обоих случаях для нас, как ​пра​вителей​ мусульман, это невежество поло​жительно​ невыгодно: не зная основательно учения ​Корана​ и не умея самостоятельно, ​кри​тически​ отнестись к нему, мы часто ​наносим явный и серьезный ущерб своим го​сударственным​ интересам и в тоже ​время​ теряем в глазах мусульман свой престиж. Нам, русским не следует забывать, что мусульмане признают лишь одно законодательство, основанное на Коране, как на главном источнике, и на хадисах, т. е. преданиях от их пророка, и на постановлениях первых халифов и основателей религиозных расколов, как на дополнительных, разъясняющих Коран, источниках²¹. Тем более нам не следует забывать, что «в мусульманских государствах рассчитывать на преданность мусульманских подданных возможно при одном лишь условии: чтобы требования правительства, его агентов и его органов не затрагивали их религиозных понятий и не противоречили бы постановлениям шариата. Повеления Корана, в виде божественных откровений, о святости войны против неверных, о возведении джихада в догмат веры, обязательный для каждого мусульманина и о не установлении дружеских отношений с неверными, видимо – не допускают сближения мусульман с иноверцами, сколь бы подобное сближение не обещало самим мусульманам материальной и нравственной пользы. Ислам обрек законодательство по гражданскому быту мусульман неподвижности, застою. Ввиду противоположного положения, существующего в западных государствах, где постоянное усовершенствование гражданского законодательства составляет существенное стремление всех правительств, достижение добровольного и непритворного подчинения мусульманских подданных сим усовершенствованиям, является трудною государственною задачею. Подчинение это, конечно, может быть достигнуто силою власти; но в этом случае не следует терять из вида исторических фактов, между прочим в Индии и в Алжирии, – указывающих, что сохранение и продолжение такого подчинения, требует той же поддержки силы, как и введение усовершенствований»²².

Есть, правда, средство к сближению наших​ подданных – мусульман с нами: это научное образование, которое способно ​сгла​дить​ грубость нравов, расширить взгляд па взаимные отношения людей, но бессильно, при известных обстоятельствах, заглушить в людях национальное чувство. ​Национальное​ самосознание от образования даже еще более проясняется и получает большую устойчивость, а потому государственная задача русских по отношению к ​мусульма​нам должна состоять в том, чтобы од​новременно​ с заботами об образовании их не оставлять без внимания самих себя. Мы должны стоять выше мусульман во всех отношениях, иметь ​над​ ними полное ​преимущество не физическое только, но больше всего нравственное. И притом опять мы должны близко ​знать​ характер мусульман (а характер народа познается ​более​ всего из религии), чтобы в каждом данном случае мы могли самостоятельно относиться к заявлениям их.

Говоря это, мы имеем в виду два заявления мусульман, ​прошедшие​ в нашей ​литературе​ совершенно бесследно. ​Мусульманин​ ​Девлет–​Кильдеев​ издал в ​Петер​бурге​, в 1881 году, ​брошюру​, под ​заглавиеем: «Магомет как пророк». На 35 ​стра​​ничках​ этой ​брошюры​ автор желает «познакомить русскую публику с религией ​Магомета​, о которой она имеет весьма смут​ное​ понятие». Очевидно ​рассчитывая​ на смутные​ представления русского общества об исламе, автор настойчиво толкует о заслугах ислама в истории человечества, вы​ставляет​ Магомета пророком ​Всемогу​щего​ Бога, ​представляет​ его человеком с возвышенным, нравственным характером, а его учение, изложенное в ​Коране​, свободным от недостатков и именно от тех, какие ​история​ утвердила за ​Кораном​. В самом начале своей ​брошюры​ автор уверяет, что ​Коран​ никакой вражды к ​христианам​ не предписывает и что вследствие долговременного отсутствия научного европейского труда о Магомете и его религии, в европейском обществе распространились ​самые​ ошибочные и легендарные понятия о мусульманской религии и её основателе. ​Вместо​ этого, автор, сославшийся на пять лучших современных ​исследований​ ​европейских​ ученых (которых имена он не мог назвать правильно), представил читателю с большими натяжками только ​хорошие​ ​стороны​ характера ​Мухаммеда​ и его учения и ​тща​​тельно​ умолчал о всем, что именно со​ставляет​ положительное зло в исламе, как это доказала история. Не указывая на умы​шленные​ упущения автора, потому что их слишком много, приведем здесь его зак​лючение​, «что, если мусульмане будут при​держиваться​ более смысла учения своего пророка, изложенного в ​Коране​, чем букве этого самого ​Корана​, отнесутся менее ​фанатично​ к своим преданиям, в таком ​случае можно с ​достоверностью​ предсказать мусульманам блестящую будущность, как народу, богато одаренному природою в ​ма​териальном​ и умственном отношении».... Прибавлять к такому оптимистическому ​увлечению​ русского мусульманина ничего не нужно: sapienti sat.....

Другой мусульманин, Измаил-Бей Гаспринский, в ​брошюре​ своей: «Русское мусульманство. Мысли заметки и наблюдения мусульманина»²³, на стран. 22-й, пишет: «Для всех случаев жизни, для всех вопросов ума и сердца мусульманин не нуждается в помощи ​опыта, ​ критики и науки; все это заменяет вечный ​Коран​ с вечно неизменными ответами и указаниями на все вопросы жизни и смерти». И при таком фанатичном взгляде на ​Коран​, автор-мусульманин все-таки уверяет, что исламизм вовсе не мешает близкому, деятельному​ и сочувственному приобщению ​мусульман​ к общей русской, отечественной ​жизни... На стр. 25 – 27 автор, в похвалу мусульман, ​пишет​: «Хотя мусульмане и лишены высокой европейской культуры, как силы для самосохранения, но они в своей религии и проистекающем из нее своем общественном быте имеют весьма крепкую, почти непреоборимую силу ​сопротивле​ния​ ​всяким​ чуждым влияниям, во вред своей национальной индивидуальности. ​Обыкновенно​ интерес, выгода​ ​– стимул действий человека; но и они бессильны нередко перед ​убеждением​ мусульманина. ​Например, по всей России вы не найдете ​мусульманина​, торгующего в кабаке²⁴ или ​​содержащего​ дом терпимости²⁵. Обратите ​внимание и изучите все функции любой ​мусульманской ​ общины в наименьшей её ​едини​​це​, представляемой приходской общиной. Всякая такая община ​представляет​ собою миниатюрное государство, с прочной связью частей с целым, и имеет свои законы, обычаи, общественные порядки, учреждения и традиции, поддерживаемые в постоянной силе и свежести духом исламизма. ​Община эта имеет свои власти в лице старшин и всего прихода, не ​нуждающиеся​ в высшем признании, ибо авторитет этой власти​ – ​Коран​. Община эта имеет ​совершенно​ независимое духовенство, не нужда​ющееся​ ни в каких санкциях и ​посвя​щениях​. Всякий подготовленный ​мусульма​нин​ может быть ​ходжей​ (учителем), ​муэз​зином​, имамом, ​ахуном​, и т. д. при со​гласии​ общины. Мусульманство, не имея и не признавая сословий, не имеет и ​касто​​вого​ духовенства. Сословие духовных, установленное​​ русскими законами в некоторых землях мусульман, существует лишь pro forma, не мешая при нужде отправлять ​духовные​ требы и членам других сословий, конечно, подготовленным к тому. Каждая мусульманская община имеет свою школу и мечеть, ​содержимые​ или общиной, или на завещанные на то капиталы и имущества (вакуфы). Мусульманское ​мектебе²⁶​ близко соприкасается с общиной и служит ​дополнением​ школы семейной, где чуть не с пеленок дитя подвергается неотразимому ​влиянию​ отца и матери в деле воспитания в духе ислама; так что ребенок 7–8 лет уже имеет столь сильную мусульман​ско​-племенную закваску, что удивит ​всякого новичка-наблюдателя и заставит призадуматься рьяного ​руссификатора​. Несколько таких общин имеют одну соборную ​мечеть​; несколько десятков их​ ​–​ ​одно ​медрес​се, высшую школу, где концентрируются и имеют источник все познания мусульман, откуда выходят их богословы, законоведы, муллы, ​ахуны​, учителя и вообще ученые²⁷. Все эти учреждения и установленные ​обще​ственные​ порядки неуклонно и неустанно работают из года в год, ​поддерживаемые​ нравственно ​Кораном​ и материально общиной и её богатыми членами, в ожидании наград будущей жизни.

«Такая мусульманская община в 10 – 12 семейств, куда бы ни была заброшена ​судьбой, сейчас группируется вокруг мечети или школы, совмещаемых ​нередко​ в од​ном​ и том же помещении и немедленно, для питания себя высшими познаниями, при​мыкает​ к сфере действий какого-либо ближайшего ​медрессе​, куда посылают детей, ​предназначаемых​ к высшему ​мусульманскому​ обучению».

​«Такие​ небольшие ​мусульманские​ общины, разбросанные отдельными поселками, ​наблюдаются во многих внутренних губерниях России и, не смотря на вековое ​ сожительство ​в массе русского люда, не утратили никакой ​татарско-мусульманской черты; распространение между ними даже русской речи сравнительно весьма незначительно, и то между мужским полом. Что касается мусульманок, они вовсе не говорят по-русски, за весьма редкими исключениями». Поэтому г. Гаспринский думает, что рано или поздно русское мусульманство, воспитанное Россией, станет во главе умственного развития и цивилизации остального мусульманства. Цивилизация, родившись на крайнем востоке и постепенно до сих пор ​подвигаясь​ на запад, ныне кажется, начала обратное движение на восток и на пути ее русские и русские мусульмане, ему кажется, предназначены быть лучшими её ​проводниками​....

«Если цивилизацию востока водворили на западе римляне и арабы, то может быть Провидение предназначало русских и татар к водворению западной на востоке.... Мусульманин, по простоте и ​патриархальности​ своего быта, по чистоте внушаемых ему с детства религиозно-нравственных принципов, чуждый хитрости и лицемерия²⁸, которыми он гнушается, – человек честный. Наша религия учит, что добро можно творить²⁹ ​трояко​: трудом, словом и подаянием; и то, и другое, и третье ​одинаково​ угодны Богу и благородны; бедный помогает ближнему работой, ученый – поучением, богатый – подаяниями. ​Итак​, если вы выучились, приобрели знания и добрые ​правила, не храните их лишь при себе, постарайтесь передавать ваши знания ближним, соплеменникам; переводите на татарский язык ​хорошие​ ​русские​ книги, пишите для ​бедных​, темных татар, старайтесь открывать и улучшать школы, ​распространить​ ​искусства​ и ремесла. В этом святом деле, надеюсь, просвещенные муфтии таврический и кавказский окажут вам должную помощь и содействие своим влиянием и знанием. Это, братья, будет честно и благородно, и если не теперь, то в будущем народ благословит ваше имя, памятуя священное изречение великого Алия​, что «чернила ученого, столь же достойны ​уважения​, как и кровь мученика»³⁰.

Мы привели здесь некоторые только мысли и заключения двух мусульманских ​авторов: ​Девлет​-Кильдеева и Гаспринского, чтобы познакомить с их литературными взглядами читателей «Туркестанских ​Ведомостей​». Обе эти ​брошюры​, при всех своих очевидных недостатках и внутренних противоречиях, заслуживают полного внимания к ним представителей русской мысли и власти, потому что они служат выразителями современных нам желаний и стремлений наших соотечественников-мусульман, которые по своей большой численности, а особенно по своим разным религиозным и ​племенным​ отличиям от коренного населения, должны озабочивать собою русское правительство, обязанное так или иначе удовлетворить этим желаниям и стремлениям. И помимо этого, обе названные ​брошюры​ очень интересны с чисто литературной точки зрения, как первые опыты литературных трудов наших мусульман, в которых они с ​запальчивостью, ​свойственною им, стараются доказать русскому читающему миру, что ислам, Коран и Магомет до сих пор трактовались односторонне, неправильно, и сами же поражают себя, потому что ​употребляют​ приемы совсем ненаучные. С другой стороны, литературные заявления ​Девлет​-Кильдеева и Гаспринского должны быть интересны​ для нас, русских, в том смысле, что они находятся в связи с проявившимся в последнее время среди турецких и индийских​ мусульман религиозным движением, в пользу преобразования ислама в духе требований современной жизни.

В настоящее время Шейх-​Абуль​-Гуд, уроженец города ​Алеппо​, человек, важный по рождению, по личным качествам и по занимаемой должности, – издает сочинение на арабском языке, в котором, по словам константинопольского корреспондента газеты «Temps», старается доказать, что «учение ислама не противопоставляет никакой преграды прогрессу, и старается сблизить оба эти элемента». Он говорит прежде всего в своем предисловии, что неведение, в каком находятся (кто? что?) относительно духа и правил ислама, позволило распространиться и укрепиться явному заблуждению, будто бы эта религия несовместима с прогрессом и цивилизацией. Тем, которые ​утверждают​, что мнимый ​фанатизм​ ​Корана​ убивает человеческую деятельность, он противопоставляет слова Аллаха: «Человек владеет только тем, что приобретает своим трудом» и три ​следующие​ изречения пророка: «Бог ​смот​рит​ с отвращением на того из своих слуг, кто ни на что не годен». – «Бог любит видеть, что его раб ​зарабатывает​ в поте лица своего то, что законно». – «Честный торговец имеет свое определенное место рядом с пророком и мучениками веры». Тем, которые утверждают, что деспотизм естественно вытекает из учения ислама, и что, следовательно, конституционное правление, необходимое орудие прогресса, ​неприложимо​ там, где царствует ислам, он отвечает, что напротив того, демократическое равенство составляет сущность учения: «Бойтесь Бога в ​сношениях​ с вашими слугами, потому что они ваши братья; совещайтесь с ними в отправлении власти, говорит Всевышний». Таким образом у шейха ​Абул​-Гуда готово возражение на все³¹. Во всяком случае, можно только сочувствовать его попытке сблизить ислам с европейскою цивилизацией. И мы, как и он, думаем, что из ​Корана​ можно извлечь нечто иное, чем то, что из него обыкновенно извлекают и что священное писание на востоке было истолковано людьми, более заботившимися о своих личных ​интересах​, нежели об истине. ​Коран​, понятый как следует, заключает в себе все элементы возвышенного философского учения³². Разве в этой книге не находится следующего правила, которое ​является​ постоянным выражением духа терпимости: «Конечно и правоверные, и евреи, и христиане, и все те, кто верит в Бога и ведут себя честно, будут награждены в день суда. Им нечего бояться, и они не будут обижены». (Коран, глава 2, стих 59)³³. Фатализм мусульман не есть фатализм древней трагедии; он гораздо более подходит к предопределению новейших религий. Во всяком случае, не следует упускать из вида, что милосердие, прощение обид, верность данному слову, терпение, словом ​практические​ добродетели, которые желали представить исключительною принадлежностью христианства, рекомендуются пророком Магометом³⁴. Следует прибавить к этому только два слова, именно: «по отношению к ​мусульманам», – и тогда будет верно. ​

По поводу этого сочинения, некто ​Мурза​-​Алим​ ​поместил​ в «С.-Петербургских Ведомостях» восемь статей, под заглавием «Ислам и магометанство» в которых он, ​рассчитывая​ на свою научную ​компетент​ность​ и на незнакомство русских читателей газеты ​с​ историей и влиянием ислама, старается, с авторитетом знатока дела, убедить русскую читающую публику, что существующее на востоке религиозное ​движение​ имеет задачей ​преобразование​ старых понятий магометан и согласование их с данными современной науки и более ​верным (sic!) пониманием смысла ​Корана​. Это движение, по словам ​Мурзы​-​Алима​, оставит далеко за собою тот рутинный и невежественный взгляд на учение арабского пророка Магомета, которому до сих пор придерживалась большая часть магометан-богословов, окончивших свой курс философии (?) в разных высших ​училищах​ (​медрессе​) Бухары и Турции. Односторонний их взгляд на ислам и ​учение​ Магомета составляет ​существенную​ причину того, что многие европейские ученые приписывали до сих пор ​упадок​ умственной жизни мусульманских народов и ​кажущегося​ (?) их разложения – всецело религии Магомета. Первое место в движении мусульманской мысли, на пути научного и философского (?) прогресса, принадлежат бесспорно мусульманам Индии, во главе которых особенно обращает на себя внимание ​Саид​-​Ахмед​-​хан-​Багадур​, который в ​последние​ двадцать лет устроил, большею ​частью​ на свой счет, в разных местностях, «англо-восточные» учебные заведения, в ​которых​ ученикам различных вероисповеданий преподаются на английском и местном языке Библия, ​Коран​ и все науки в их современном развитии. В городах Бомбее, Калькутте, Бенарессе, ​Лакнаке​, ​Дель​хи​, ​Лагоре​ и других быстро возникают подобные заведения и различные научные ​мусульманские​ общества, ​имеющие​ целью​ бороться с невежеством и фанатизмом старомусульманского воззрения. ​Калькуттское​ «мусульманское литературное общество» находится в постоянных сношениях с лондонским обществом «East-Indian Association». Издающийся в г. Бомбее, на английском языке, под редакцией господина ​Олькота​ и госпожи ​Блавацкой​, ежемесячный журнал философского ​содержания​, «Теософист» (Theosophist) и ​другие​ подобные сочинения успешно распространяются в среде местного мусульманского населения, в котором пользуется ​большим​ почетом Библия в прекрасном переводе на арабский язык, сделанный (сделанном) в 1865 году лондонским библейским обществом. Все эти сочинения и вновь учреждаемые ученые и ​богословские общества имеют одну цель – поднять уровень образования мусульманских народов и искоренить в них тот невежественный и обрядовый взгляд на «ислам», который распространился в среде мусульманского мира после нашествия монголов, татар и туркменов, уничтоживших плоды просвещенной эпохи багдадского халифатства и наложивших мертвящую свою руку на умственное развитие побежденных ими народов.

«Мы стоим, – продолжает ​Мурза​-​Алим​, – накануне великой религиозной реформации в мусульманском мире, которая будет иметь на дальнейшее развитие мусульман то самое влияние, которое (какое?) имела реформация ​Лютера​ на старый католический мир, и эта реформация неминуемо возродит к новой жизни и деятельности временно усыпленное мусульманство»³⁵. Староверы и старообрядцы этой религиозной формы монотеизма останутся без всякого влияния на умственное развитие будущих мусульманских поколений и в неравной борьбе за существование будут ими поглощены; таков уже роковой исторический ​ход​ умственного развития в человечестве. Библия, Евангелие и ​Коран​ не будут служить, как теперь, знаменем раздора, но будут служить лишь ​руководством​ к нравственному и​ умственному усовершенствованию людей.

«В ​России​, вследствие разных причин, о которых здесь не место говорить, ​магометанское​ народонаселение, зa ​исключением​ весьма немногих, в том числе малой части Кавказа и литовских татар, ​коснеет​ в невежестве, поддерживаемом из личных, своекорыстных выгод магометанским духовенством, которое боится, подобно католическому, всякого луча научного света в темной области религиозных преданий. Весьма часто приходится слышать от татарских мулл (​священников​), считающих себя учеными богословами, что все ​человеческие​ знания и науки содержатся на арабском ​языке​ в ​Коране​, и что достаточно его знать, чтобы быть вполне образованным человеком, а потому бесполезно обращаться за познаниями к другим источникам. Татарские муллы в России настолько еще неразвиты или беспечны, что не считают даже нужным знать русский язык и таким образом незнакомы с языком той страны, под охраною законов которой они живут, с ​миллионами​ своих единоверцев, вот уже более 300 лет; между тем пророк Магомет не только поощрял учение во всех его видах, но сам восхищался философией греческих ​мудрецов​ ​Аристотеля​, Платона и др.³⁶ Изучение ​русского или другого европейского языка татарские муллы считают бесполезным и даже вредным для религиозных ​созерцаний​ магометан; по их понятиям, мусульманин только тот, который ничего не знает, кроме ​Корана​, ​хедиса​ (предание пророка) и ​магометанской​ обрядности. Поверхностное изучение арабского языка, долбление наизусть некоторых стихов из ​Корана​, переписка его, чтение и писание на татарском, грамматически и литературно необработанном языке, составляют до сих пор всю незатейливую премудрость русских ученых магометан. ​Приволжские​ магометане ни на шаг не подвинулись вперед в культурном развитии с тех пор, как они вошли в состав Русского государства³⁷ и все это происходило большею ​частью​ из ложного понимания истин ислама и учения Магомета».

«Если волна религиозной реформации, идущая из Индии, коснется русского магометанства, то неминуемо произойдет в среде его религиозный раскол. Молодое и более интеллигентное поколение последует современному возрождению мусульманства, ведущему своих последователей к общечеловеческой цивилизации, как бы ее ни называли – греческой, латинской, еврейской, христианской или мусульманской; название тут не имеет значения. Старое же поколение, с отжившими понятиями, составляет (составит) в среде русских магометан мусульманское старообрядчество, с односторонним ​фанатичным​ взглядом³⁸».

Из ​приведенных​ рассуждений г.г. Гас​принского​ и ​Мурзы​-​Алима​ читатель может усмотреть, что образованные представители современных ​нам мусульман открыто сознают свою отсталость от современного образованного мира и заявляют о своем желании подняться до уровня европейской культуры, причем старательно доказывают, что осуществлению этого желания не может препятствовать учение ​Корана​ и ислама, которое будто бы «не боится света никакой ​науки​ и не боится прогресса ума». Особенно же достойно при этом замечания то невозможное условие, при котором упомянутые образованные мусульмане надеются внести ​в​ ​мусульманский​ мир свет современной науки: г. г. Гаспринский и ​Мурза​-​Алим​ же​лают​ сделать своих ​одноверцев​ европейски образованными людьми и в то же время оставить их искренними и верными последователями своего пророка, а ​Коран​ – религиозно-законодательною книгою, не допуская в ней никаких изменений, ​добав​лений​ и ​отменений​. С этою ​целью​ они доказывают, что учение ​Корана ​– одно и тоже с учением Библии и Евангелия, делают ​большие​ уступки в пользу особенно Евангелия, тщательно умалчивают о всех недостатках учения ​Корана​, сравнительно с учением Евангелия и наконец заявляют, что иной взгляд на ​Коран​ и ислам обязан-де своим происхождением недостаточно научной оценке магометанства, как ​исторического​ факта. Вот эту то истинно научную оценку учения ​Корана​ и ​вполне​ ​беспри​страстный​ взгляд на прошлое и будущее ислама и стремятся ​ныне​ установить г.г. Девлет​-​Кильдеев​, Гаспринский и ​Мурза​-​Алим. Но мы, не смотря на такое почтенное желание этих публицистов, позволяем себе заверить их, что попытка их далеко не ​научна​. Наука не ​терпит​ никаких сделок, никаких уступок, и новаторам ислама лучше бы было прямо сознаться, что в учении ​Корана​ и всего вообще ислама гораздо более регрессивных начал, чем прогрессивных. Было бы лучше, если бы они, в интересах современной жизни и общечеловеческого прогресса, признали неизбежным отказаться от многого, что есть в ​Коране​ и исламе лишь бы не отстать от европейцев. Мы вполне сочувствуем заявлению их о безотложной необходимости ​современного​ ​европейского​ просвещения для мусульман; мы вполне разделяем и сетования их на упорное уклонение российских мусульман от русской грамотности и русской школы вообще; но не можем умолчать, что причиною этого явления служит ​учение ​Корана​ и ислама, с которым и нам, русским необходимо быть знакомым, чтобы иметь возможность сознательно относиться к каждому законному заявлению ​мусульман. ​Отвечая в печатаемой статье ​на вопрос​: что такое ​Коран​? мы жалеем, что Туркестанские​ Ведомости, по характеру и объему своему, не дозволяют нам ответить на этот важный и интересный вопрос с полною ​обстоятельностью​. Вопрос этот вызывает обширное научное исследование, в котором следовало бы установить современный научный взгляд и ​разобличить​ все, прикрываемые учеными именами, явные натяжки новых мусульман в пользу своей законодательной книги. Но у нас не достает смелости г.г. Гаспринского и ​Мурзы​-​Алима​ приняться за такой серьезный труд, в котором неизбежно ​пришлось​ бы изложить действительный смысл ученых трудов тех европейских писателей, на имена которых так уверенно ссылаются на​ши​ публицисты-мусульмане, как бы ​рассчитывая​ забросать русского читателя столь обширною своею ​ученостью​. Если бы г.г. ​Девлет​-​Кильдеев​, Гаспринский и ​Мурза​-​Алим​ взяли на себя труд почитать хотя бы три тома сочинения A. ​Шпренгера​: «Das Leben und die Lehre des Mohammad». (Berlin, 1861– 65), то они были бы осторожнее в своих указаниях на имена ученых и сдержаннее в своих заверениях относительно многих сомнительных пунктов в учении ​Корана​ и ислама. Стремление их к «​свету ​европейского​ просвещения» от этого нимало не пострадало бы, а напротив, много выиграло бы в глазах каждого русского образованного человека, очень хорошо понимающего, что обширная эрудиция, какую принимают на себя названные авторы-мусульмане, требует знакомства с огромной литературой на европейских и ​азиатских​ языках и потому далеко не всякому доступна. С своей стороны мы считаем своею ​обязанностью​ представить читателям Туркестанских Ведомостей краткое ​описание внешней и внутренней сторон ​Корана​, причем будем ссылаться, на сколько это возможно в газетной статье, на ​современных​ авторитетных европейских ученых, сказавших последнее слово науки по этому вопросу. Где будет нужно, мы обратим внимание читателя на те рассуждения и взгляды мусульманских публицистов, которые объясняются или простым недоразумением, очень извинительным для них, или же – умышленным желанием уверить русскую читающую публику, что Магомет был не простой народный проповедник новой религиозной и общественно- ​государственной​ жизни арабам YII века по Рожд. ​Хр​., неграмотный человек, a настоящий реформатор в европейском смысле, ​вроде​ ​Лютера​ с одной стороны и Петра Великого с другой, и что ​Коран​ есть не простой, лишенный всякой системы, сборник ​не самобытных​ правил религиозных и гражданских, а кодекс – в научном смысле этого слова, не только не отстающий от современной ему науки, а как бы опередивший ее на ​целые​ столетия, и что наконец ислам есть такое историческое явление, которому все человечество обязано едва ли не самою значительною частью своего современного развития.

В настоящее время ​Коран​ имеет форму книги средней толщины. Размеры же её в длину и ширину крайне разнообразны, ​что​ зависит сколько от вкуса издателей и ​переписчиков, ​столько же и от ​назначения​ ​Корана​. Назначаемые для обыкновенного употребления в школах и дома экземпляры ​Корана​ списываются или печатаются в лист или в четверть писчего листа. Назначаемые же для употребления в мечетях и особенно на Востоке, экземпляры Корана имеют большие размеры. В самаркандской мечети Шах–Зинда мы видели в 1878 году список Корана огромных размеров. Любезности бывшего судьи Самарканда, И. М. Оранского, мы обязаны следующими сведениями об этом экземпляре Корана: «в 1271 году, в мечети Биби–ханым утратился очень древний Коран, который лежал на большом камне и читался по пятницам. Коран истрепался, и листы его растерялись. Эмир Насрулла³⁹ поручил мулле Хусаину написать новый экземпляр Корана, за что уплатил от себя 800 бухарских тенег⁴⁰ и подарил ему дорогой халат. Новый Коран, положен был на камень в Биби–ханымской мечети, где и читался. Так как мечеть стала разрушаться, а исправить ее не собрались, то Коран перенесли в мечеть Шах–Зинда. Здесь он сохранялся 25 лет, и редко был в употреблении, вследствие своих больших размеров. Было поползновение перенести сюда и камень, по размеру которого написан Коран; но, убедившись, что для этого требуются неимоверные усилия, Коран оставили в Биби–ханым. Коран этот в кожаном переплете и сверху обтянут алачевой материей. Раскрывают его непременно два человека и для чтения кладут в особую, для него приготовленную, подставку (ляух). Написан он на сартовской бумаге, склеенной по средине, и содержит тридцать листов. Длина листа Корана 2 арш. 4 вершка, а ширина 1 арш. 6 верш. Текст Корана со всех сторон окаймлен тремя цветными графами; расстояние кайм в длину 1 арш. 14 верш. и в ширину 1 арш. 2 верш. Буквы величиною по 3/8 вершка; расстояние между строками по вершку; есть и немного менее. Каждый лист Корана имеет печать Эмира Насруллы. Впрочем, в середине Корана два листа заменены после и печати не имеют. В позднейшее время, года три тому ​назад​, ​самаркандским​ ​казием​ засвидетельствована подлинность этого ​Корана​ и при этом изложено завещание мусульманам, чтобы они, после чтения Корана, поминали в молитвах Эмира Насруллу и муллу Хусаина».

Как совершенную противоположность таким огромным спискам, на Востоке, в прежнее время существовали и столь ​ма​ленькие списки (1–2 вершка), что ​приходится​ невольно изумляться ​искусству​ пере​писчика​ уметь занять так мало места для полного ​Корана. ​В обоих случаях от переписчика требуется уменье писать крупно, широко и с большими промежутками среди строк, или же – уменье писать крайне мелко, четко и почти без промежутков среди строк.

Не смотря на все выгоды, представляемые ​искусством​ книгопечатания, мусульмане, сколько по невежеству, столько же и по религиозному фанатизму, долго не хотели печатать свой ​Коран​, потому что считали это грехом. В России только в конце прошлого столетия, они решились воспользоваться печатным станком университетской типографии для издания ​Корана​; но и теперь еще можно встретить среди ​му​​сульман​ специалистов-переписчиков, которые тратят свое здоровье над таким неуместным трудом, несмотря на то, что Турция, Индия, Египет и Россия издают ежегодно массу экземпляров ​Корана​ самой разнообразной формы.

По свойству арабского письма, идущего от правой руки к левой, арабский текст Корана начинается там, где европейские книги оканчиваются, и кончается на верхней странице книги. Виньетками, украшающими текст Корана, служат цветы и только в редких случаях – изображения меккской и мединской мечетей. Это потому, что изображения живых существ мусульманам воспрещаются.

Самый текст Корана разделен на главы и стихи. Всех глав в Коране 114, которые называются сюра'ми, что на арабском языке означает собственно ряд, порядок, точно также, как у евреев обозначались 53 чтения Пятикнижия словом седерим, а каждый из шести больших отделов Мишны был известен под именем седер⁴¹. Особенность Корана в этом случае составляет то, что главы его не имеют между собою внутренней связи, а представляются самостоятельными частями, часто состоящими из нескольких разнородных отрывков, и в том, что они расположены не в хронологическом порядке, а по внешнему их объему. За исключением первой главы, состоящей из семи кратких стихов и служащей как бы введением в Коран, все остальные следуют одна за другой по степени их величины: сначала идут главы с большим количеством стихов, а потом более краткие. Так вторая глава Корана имеет 286 стихов, третья глава имеет 200 стихов, 4–я глава – 175 стихов, 5–я глава – 120 стихов, и т. д., а в конце Корана есть главы, напр. 108 и 110–я, в которых всего по три стиха, 112 и 106 главы в четыре стиха, 105 и 113–я в пять стихов. Отсюда уже видно, что и указанный нами способ ​расположения​ глав в ​Коране​, по их величине, строго не выдержан; в средине ​Корана​ можно встретить главы, ​меньшие​ по объему, впереди больших​ сравнительно. Вследствие такого способа расположения частей Корана, первые по времени своего появления главы оказались в конце книги, а почти последняя, обнародованная в Мекке, глава помещена в самом начале. За ней следуют главы мединские, появившиеся уже во время пребывания Мухаммеда в Медине, а затем снова меккские.

Отсутствие строгой последовательности в распределении глав Корана легко объясняется из истории его текста. При жизни Мухаммеда отдельные части Корана, какие произносил он по разным случаям своей жизни, не были собраны в одно целое, да и не могли представить однородного, систематического, подобно Пятикнижию Моисея и новозаветным христианским писаниям. Собрание наставлений и законов Мухаммеда в один сборник последовало уже после его смерти: в первый раз при халифе Абу-бекре, а во второй раз и окончательно – при халифе Османе. Собиратели Корана не могли привести находившиеся в их распоряжении отрывки в строгий хронологический порядок, а в иных местах не могли наблюсти и логической связи между отдельными частями этих отрывков, почему Коран читается так скучно, что не у каждого любознательного достанет терпения прочитать эту книгу с начала до конца и сразу не получится ясного представления о содержании ее. По выражению А. Шпренгера, Коран представляет собою книгу с семью печатями⁴².

Распорядок всех 114 глав в османовском экземпляре не основывался, как говорит Т. Нольдеке⁴³, ни на каком принципе, за исключением первой главы (фатихи) и 113 и 114 глав, известных под именем мугаввазатани и употребляемых для талисманов. Это отсутствие всякого определённого правила в распределении глав Корана в османовском экземпляре можно достаточно объяснить невозможностью наблюсти при собирании отрывков его какой-нибудь принцип. Издатели этого экземпляра не могли удержать в главах Корана ни порядка логического, ни порядка хронологического. Первый здесь был неуместен, потому что сам Мухаммед в одной своей проповеди часто соединял предметы различного содержания; хронологический же порядок был невозможен потому, что ранние по времени появления отрывки Корана были смешаны с различными отрывками позднейшего времени, а таких людей, которые могли бы определенно сказать, когда был обнародован каждый отдельный стих Корана, во время халифа Османа уже не было в живых.

Поэтому на вопрос Мухаммед-бен-Сирин’а: «Будет ли Коран составлен хронологически, как он был ниспослан», Икрима мог справедливо ответить: «Если бы соединились джинны (гении, духи) и люди для того, чтобы составить Коран таким образом, то не были бы в состоянии сделать этого». – Вообще критический принцип, какого следовало бы держаться собирателям Корана, был совершенно чужд мусульманам того времени; поэтому издатели и ограничились чисто внешним принципом: ставить наперед более длинные главы, начиная со 2-й; но и это правило не было ими строго выдержано. Так напр., в 6 главе 205 стихов, а она поставлена после 5-й, в которой только 120 стихов; в 7-й главе только 75 стихов, а и в 9-й главе опять 130 стихов. Не удивительно, если некоторые мусульмане порядку глав Корана современному не приписывают божественного происхождения, а считают его делом асхабов (учеников) Мухаммеда.

У каждой главы Корана, кроме первой, есть особое название. Названия эти служат как бы заглавиями для глав Корана, хотя, впрочем, редко отвечают содержанию всей главы. Чаще всего эти названия суть только повторения какого-нибудь отдельного выражения, находящегося в главе, будет ли оно в начале, или в средине, или же ближе к концу главы, в роде: корова, паук, пчелы и т. п. Эту особенность легко объяснить тем, что стих известной главы, из которого заимствовано заглавие, первоначально принадлежал известному отрывку, a после, когда разные отрывки Корана были соединены в одну главу, то отрывки, сохранившие свое заглавие, дали название целой главе, в составе которой они занимают теперь иногда средину, а иногда и конец главы. А самый обычай называть отрывки Корана по первому слову, вполне сходен с обычаем евреев, называвших известный отдел книги по начальному ее слову. Так напр., книга Бытия известна у евреев под названием Берешит, т. е. В начале, и т. п. Этот же обычай заметен в надписях некоторых псалмов. Если же некоторые главы Корана имеют в некоторых изданиях по два названия, то это с вероятностью можно объяснить или соединением двух отрывков Корана, имевших свои отдельные названия, в одну главу, или же двумя различными списками, какими руководствовались редакторы Корана. То же самое известно и относительно некоторых псалмов в еврейской Библии.

Сначала главы Корана отделялись одна от другой только начальным молитвенным выражением бисмилля. Так было в османовских экземплярах Корана. Названия же глав, о которых сейчас сказано, имеют позднейшее происхождение, как это можно заключить из того, что в разных списках одни и те же главы, имеют различные названия, хотя нельзя, конечно, отрицать, что некоторые названия глав Корана могли быть известны еще во время Мухаммеда. Если же главы Корана, имевшие названия, не всегда тождественны с главами современного Корана, то это произошло от того, что главы нынешнего Корана составлялись из совершенно различных отрывков глав Мухаммедова времени, хранившихся в беспорядке у жены его Хавсы, дочери Омара. Кроме того, названия глав Корана первоначально не были так кратки, как теперь, т. е. не состояли из одного слова, но надписывались полным предложением, как напр.: «глава, в которой упоминается корова». Все эти длинные заглавия, встречающиеся в шиитских комментариях Корана ІІІ-го столетия, были заменены потом современными краткими. Аль-Хиджадж запретил употреблять длинные заглавия и ссылался в этом на Ибн-Масгуда. Споры о названиях глав встречаются уже в конце 1-го и начале 2-го столетия; но вероятно эти споры не установили всеобщего правила, потому что полные названия глав Корана встречались у мусульман и после 2-го столетия. Эти споры доказывают сами собою, что надписи глав Корана существовали уже в конце 1-го столетия. У многих мусульманских ученых того времени упоминаются эти названия, как говорит об этом Нольдеке.

Так как далее различные главы Корана были обнародованы Мухаммедом или в Мекке, или в Медине, то в арабских списках Корана, после выражения, служащего названием главы, следует надпись о месте ее появления, с прибавлением указания на число стихов главы. Надпись о месте появления главы, в подлиннике выражается обыкновенно прилагательным именем Меккская или Мединская. За этою надписью, сопровождаемою, как мы сказали, указанием на число стихов, следует обыкновенно особое молитвенное обращение к Богу: «Во имя Бога милостивого, милосердного». Эта краткая молитва является в начале решительно всех книг и вообще писаний мусульманского происхождения, точно также, как она произносится мухаммеданами в начале каждого дела⁴⁴. Имея в виду такое широкое распространение этого молитвенного воззвания, отвечающего христианскому: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа», которое наши предки ставили в начале всех своих сочинений и даже писем, может казаться странным, что одна только девятая глава Корана не имеет свойственного остальным главам этого молитвенного воззвания. Мусульманские толковники Корана объясняют это исключение тем, что 9-я глава составляла одно целое с предыдущей главой Корана; другие же приписывают это – забвению самого Мухаммеда, наведенному на него злым духом.

Обычай мусульман ставить в начале своих книг и отдельных глав Корана приведенное молитвенное воззвание есть обычай общий у них с евреями и восточными христианами и, пожалуй, вообще с восточными народами. Евреи, в начале своих книг, ставят выражение: «Во имя Бога» или «Во имя Великого Бога». Восточные христиане вместо этого выражения употребляют: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа». Персидские маги начинали книги словами: «Во имя Милосердого Бога»⁴⁵. Это последнее выражение всего больше подходит к выражению Корана, почему и можно допустить, что Мухаммед заимствовал его от персидских магов, живших в его время в Аравии.

Из 114 глав Корана 29 имеют, кроме того, еще ту особенность, что в начале их стоят некоторые буквы арабского алфавита: одна, две или более. Например: в начале 2, 3, 29, 30, 31, 32 глав стоят буквы: А. Л. М.; в начале 7 главы – А. Л. М. С.; в начале 10, 11, 12, 14, 15 глав – А. Л. Р.; в начале 13 главы – А. Л. М. Р.; в начале 19 главы – К. Г. И. Г. С. Эти буквы дли некоторых глав служат даже названиями; так напр. 20–я называется тага, 36–я – я–син, 38–я – сат, 50–я – каф⁴⁶. Что означают эти буквы, мусульманские толковники не объясняют решительным образом, хотя все согласно утверждают, что они имеют значение, вполне известное только Мухаммеду. Некоторые более любознательные и более самоуверенные мусульманские толковники стремятся объяснять значение этих букв, пользуясь каббалистическим приемом, и утверждают, что эти буквы выражают собою названия различных свойств Божиих. Некоторые думают, что буквы эти указывают на органы их произношения; другие утверждают, что значение их сводится к числовым данным⁴⁷.

Примером таких объяснений могут служить следующие объяснения букв А. Л. М., встречающихся в шести, а не в пяти, как говорит г. Саль, главах Корана, именно во 2–й, 3–й, 29, 30, 31 и 32. Одни толковники разумеют под этими буквами выражения: Аллах Лятиф Муджид, что в переводе на русский язык означает: Бог – милосердый, превознесенный. Другие читают эти буквы так: Ана, ли, минни, т. е. я, мне, от меня. В отношении к Богу это значит: «Я есм Бог; Мне принадлежит совершенство; от Меня происходит всякое благо». Иные считают эти буквы указаниями на слова: Ана Аллах аглям, т. е. Я Бог премудрый.

Достойно замечания в этом приноровлении букв к сейчас приведенному выражению остроумное соображение мухаммеданских толковников. Буква а занимает первое место в арабском алфавите и в ряду этих букв; она же стоит в начале первого слова, подразумеваемого под ним местоимения ана. Буква л занимает среднее место в арабском алфавите; она же занимает среднее место в среднем, подразумеваемом под ним, выражении «аллах». Буква м занимает последнее место в числе букв, составляющих название главы; и в подразумеваемом выражении аглям эта буква занимает последнее место. Среди мусульман суннитского толка более распространено мнение, что под этими буквами разумеются три имени: Аллах, Гавриил и Мухаммед, тесно связанные с представлением о Коране, именно: Аллах, как виновник откровения, Гавриил, как посредник, и Мухаммед, как проповедник этого откровения. Есть наконец еще два объяснения этих таинственных букв. Говорят, что в произношении звука, выражаемого буквою а, участвует самая отдаленная часть гортани, служащей органом человеческого голоса; в произношении звука л участвует внутренняя полость рта, составляющая срединный орган голоса; для произношения звука м необходимо участие губ, последней составной части голосового механизма; поэтому названные буквы могут означать Бога, как начало, средину и конец всего, и что Ему мы обязаны воздавать хвалу в начале, средине и конце всех своих слов и деяний. Наконец, если переложить эти буквы на числа, то выйдет число 71, означающее, что религия Мухаммеда распространилась и вполне утвердилась в мире в продолжение именно этого числа лет.

Догадка А. Шпренгера относительно значения этих букв также мало вероятна, как и приведенные объяснения мухаммеданских ученых. Он думает, что буквы эти были поставлены писцом Мухаммеда вместо арабского выражения: «амира ли Мухаммед», что в переводе означает: «мне повелел Мухаммед», и что пять букв, стоящих в начале 19–й главы, написаны были писцом Мухаммеда из иудеев и означают в переводе «как приказано». Если же поставленные в начале 19–й главы пять букв (к. г. и. г. с.) читать, как вырезки на арабских печатях – снизу кверху, то можно будто бы переводить их словами: «Иисус назарянин царь иудейский». на том основании, что эта глава составлена Мухаммедом под влиянием разговоров его со своими последователями, возвратившимися из Медины, об Иисусе Христе. В таком случае каждую из этих букв нужно считать сокращением отдельного слова, что совершенно в духе арабской скорописи⁴⁸.

Гораздо правдоподобнее догадка Нольдеке, который считает возможным признать за окончательно решенное, что находящиеся в начале некоторых глав буквы не были внесены в списки Корана по распоряжению Мухаммеда, потому что было бы странно предполагать, что Мухаммед присоединял к своим проповедям, назначенным для всех, такие непонятные знаки. Поэтому Нольдеке предполагает за вероятное – и это действительно очень правдоподобно – что отдельные буквы и целые группы букв, находящиеся в начале перечисленных выше глав Корана, первоначально служили знаки того, кому принадлежали списки глав, которыми пользовался Зейд, при собирании текста Корана, и что буквы эти, только по невнимательности издателей Корана, вошли в окончательную его редакцию. За такое предположение говорит и то, что целый ряд глав, стоящих в Коране рядом и принадлежащих разному времени, обозначены буквами X. М., так что невольно предполагаешь, чти эти главы взяты из списка, состоящего из тех же самых глав, какие находятся и в современном Коране, и что в экземпляре, которым пользовались редакторы Корана, главы эти были расположены в том же самом порядке и имели каждая такую отметку. Главы, о которых говорит Нольдеке, в современном Коране известны в числе шести и расположены действительно рядом. Это – 4О, 41, 43, 44, 45 и 46 главы. В ряду этих глав нет только 42 главы, которая имеет свою группу букв. Нольдеке не находит ничего невероятного предполагать, что эти буквы были первоначально только заметками, указывавшими на имя владетеля списка этих глав. Согласно с таким предположением, он и объясняет некоторые буквы следующим образом: напр. буквы А. Л. Р. он считает сокращением собственного имени Аль-3убайра (читать нужно: Аз-Зубайр), который был одним из сотрудников Зейда по редакции текста Корана при халифе Османе; буквы T. X. – сокращением имени Тальха и т. д. Объяснение, представленное Шпренгером относительно букв, стоящих в начале 19-й главы, Нольдеке считает неудовлетворительным вообще и кроме того замечает, что Мухаммед нигде не высказал своего знакомства с историей осуждения Иисуса Христа на смерть и с надписью, сделанною на его кресте Пилатом. Мухаммед никогда не считал Иисуса царем иудейским, а если бы он понимал весь смысл этой иронии, то не преминул бы высказать это прямо в Коране, в обличение иудеев и христиан.

Объяснение, или вернее только прием Нольдеке, какой он считал более приложимым к объяснению таинственных букв Корана, не смотря на правдоподобие, и самим Нольдеке не признается, однако окончательным. Он говорит, что самая возможность читать по этому способу различным образом эти знаки, делает все сомнительным, ненадежным⁴⁹. Такая осторожность Нольдеке делает ему честь, а самое объяснение его заслуживает вероятия. Каждый может убедиться, что буквы эти имели до некоторой степени влияние на распределение глав Корана, потому что эти буквы встречаются большею частью не в одиночных главах, а в целых группах глав, которые при том почти всегда расположены строго последовательно, одна за другою. После представленного способа объяснения этих букв, должно казаться натянутым объяснение Шпренгера о букве H., поставленной в начале 68 главы Корана. Он говорит, что она поставлена здесь вероятно для определения рифмы, с какой написаны первые 6 стихов 68 главы⁵⁰. Но в таком случае и все буквы, поставленные в начале 29 главы, указывали бы на рифму, чего однако же в Коране не заметно. Самая единичность случая совпадения буквы Н. с рифмою стихов Корана не ручается за истину, не говоря уже о том, что таким образом нужно было бы в каждом случае надписей глав Корана видеть особые, совершенно отличные от других, побуждения и цели редакторов Корана, чего не допускают и сами мусульмане, которые все эти буквы объясняют по одному приему, именно считая их сокращением известных выражений. В этом случае Шпренгер допустил необычную для него оплошность и с точки зрения мусульман можно находить более смысла в своеобразном объяснении этой буквы Бяйзавием, который считает ее названием рыбы (в Коране пророк Иона называется Дзу-н-нун, т. е. товарищ рыбы)⁵¹.

Каждая глава Корана разделяется на небольшие неравные части, называемые по-арабски аят и соответствующие стихам нашей Библии. Арабское аят соответствует еврейскому ойот и означает собственно знамение или чудо. Такое название дано стихам Корана потому, что содержанием их служат знамения Божии, явленные в Коране роду человеческому. В арабском тексте эти стихи означены только звёздочкою и только в немногих списках Корана обозначены цифрами. Основанием для этого большею частью служит рифма, но при всем этом в разных редакциях Корана число стихов и букв неодинаково: в одних более, в других – менее.

Вследствие потребности удовлетворять религиозному чувству мусульман чтением Корана кряду и именно прочтением всего Корана в сутки, – Коран, кроме деления на главы и стихи, делится еще на 30 частей, называемых дзюза т. е. доля. Каждая из этих долей назначается для прочтения, особым чтецом, в мечети, в назидание богомольцев, так как одному чтецу было бы очень трудно прочитать в сутки все 114 глав кряду. Деление это, равно как и деление на главы и стихи, вполне отвечает подобному же делению св. книг евреев на особые чтения, назначаемые для прочтения в известное время.

Подражание мусульман евреям в отношении текста Корана проявилось наконец еще в следующем: «Общепризнанным фактом считается, – говорит проф. Хвольсон, – что евреи весьма бережно обращались с текстом священного писания, что они даже сосчитали слова и буквы его, и таким образом охранили его от произвольных изменений»⁵². Очевидно, по тем же побуждениям, мусульмане первых времен ислама сосчитали количество стихов, слов и отдельных букв в Коране. Из семи древних списков Корана, в первом мединском списке было 6000 стихов, во втором (мединском же) 6214 стихов, в третьем (меккском) 6219 стихов, в четвертом (куфском) 6236 стихов, в пятом (басрском) 6214 стихов, в шестом (сирском) 6226 стихов и в седьмом 6225 стихов. Все эти списки Корана содержат в себе, по вычислению мусульманских ученых, одно и то же, число слов – 77.639 и одно и тоже число букв – 323.015⁵³. Но такое многостороннее и слепое подражание иудеям со стороны мусульман мало принесло пользы последним: необходимость толковать текст Корана вызвала в исламе к существованию особый класс людей – улемов, имеющих много общего с еврейскими книжниками. Обязанности тех и других состояли в применении, посредством толкования, текста священного кодекса к обстоятельствам времени. Впоследствии у мусульман возникли такие же почти затруднения, какие появились у иудеев, вследствие рассеяния их за пределы Палестины. Нужно было, приноровленные собственно к арабской местности, постановления Корана, применить к другим странам ислама, почему явились натянутые толкования Корана, прилагающие текст Корана к таким обстоятельствам, каких Мухаммед не мог иметь в виду и к каким, следовательно, текст Корана не мог иметь никакого отношения. Замкнутость иудейского народа рушилась в свободе и любви евангельской, а мусульманская отчужденность от остального мира, до сих пор не находит себе благоприятного для социальной их жизни выхода, не смотря на неприменимость предписаний Корана об отношениях мусульман к неверующим.

По верованию мусульман, Коран есть истинное слово Божие, предвечно написанное на небесной скрижали, тщательно сохраняющейся на небе⁵⁴, под престолом Аллаха, и известной под именем умму-л-китаб⁵⁵. Ангелы охраняют эту скрижаль со всех сторон, чтобы демоны не проникли в тайны ее содержания. Эта скрижаль так же длинна, как расстояние неба от земли, и так же широка, как расстояние между востоком и западом. По мнению некоторых мусульманских ученых, эта скрижаль была первым творением божественного всемогущества. Она сделана из одного драгоценного камня ослепительной белизны.

С самого верхнего (седьмого) неба архангел Гавриил низводил в сознание Мухаммеда содержание Корана по частям, по мере надобности, в течение 23–летней деятельности Мухаммеда в Мекке и Медине. Первое откровение Мухаммеду было в Рамазан, в ночь 27 числа, известную под именем «ночи определений»⁵⁶.

Учение, о том, что подлинник Корана хранится на небе, было высказано Мухаммедом по следующему случаю: меккские язычники не хотели верить, что Коран ниспослан от Бога, и думали, что Коран есть учение самого Мухаммеда и его учителей⁵⁷. Для опровержения этого мнения, они требовали явного, чудесного сошествия Корана с неба⁵⁸, требовали явления ангела⁵⁹ и разных житейских удобств для себя и для самого Мухаммеда⁶⁰.

Подобные же требования, кроме меккских язычников, предъявляли ему и иудеи. «Они говорят: Бог ни одному человеку никогда не ниспосылал ничего свыше. Скажи, кто ниспослал писание, которое принес Моисей для просвещения и руководства людям, которое вы пишете на хартиях; которое показываете, а многое скрываете; которым научены вы тому, чего прежде не знали ни вы, ни отцы ваши? Скажи: Бог. И после того оставь их в этом омуте, в котором купаться им любо»⁶¹. В объяснение этого стиха, в мусульманском предании говорится, что один иудей, по имени Малик, пришел в Мекку поспорить с пророком. Пророк сказал ему: «Заклинаю тебя Богом, который дал Моисею Закон, скажи мне: не написано ли в Законе (Тора) что некоторые раввины разжиреют». Малик, который был плотного телосложения, рассердился и сказал: «Бог ничего не открывал человеку». Когда иудеи услышали слова Малика, то порицали его и говорили: «Как, разве Бог не открыл Моисею Тора? Как можешь ты говорить это?». Он ответил: «Мухаммед рассердил меня, и я в гневе сказал эти слова». Тогда иудеи сказали: «Если ты в гневе говоришь такие вещи, то ты недостоин раввинского звания». Они низложили его и поставили на место его другого раввина. Ибн–Аббас говорит о том же следующее: «Иудеи спросили пророка: ниспослал ли Бог тебе книгу с неба? Он ответил: Да! – Они сказали: Бог не посылал никакой книги с неба (Он только вдохновляет пророков)». – Этот спор Мухаммеда с иудеями, даже в том виде, в каком он представлен в предании, показывает, что иудеи особенно восставали против учения о божественном происхождении Корана и очень сильно и метко возражали Мухаммеду. По свидетельству Таляби, они осмеливались говорить: «О, если бы ему было ниспослано какое–либо сокровище, или сошел бы вместе с ним ангел!»⁶².

Когда же Мухаммед не мог отвечать на хитрые вопросы своих противников, тогда он сослался на то, что Бог попускает ему нечто забывать из откровений, и что, вследствие забвения, он не может дать прямой ответ на предлагаемые ему вопросы⁶³. В утешение себя он говорил: «Господи! Народ мой считает сей Коран пустословием. Так, каждому пророку Мы (Бог) ставили врагов нечестивых; но Господь твой достаточный для них вождь и помощник. Неверующие говорят: О если бы Коран был ниспослан ему в одном полном составе! – Ну, так – для того, чтобы укрепить твое сердце, – мы разделили его на отделы»⁶⁴.

Иногда же Мухаммед, не находя в своей голове ответа противникам, говорил, что Бог потому не творит чуда, что арабы – невежды, что чудеса не образумили бы их, что ангелы могли бы быть ниспосланы на землю, если бы на земле жили ангелы, что это было бы для людей гибельно и что, наконец, Бог совершил бы чудо, если бы арабы уверовали в Коран⁶⁵.

По преданию у Бохари, Мухаммед всегда бывал в хорошем расположении духа, но особенно в месяц Рамазан, когда ангел Гавриил посещал его каждую ночь, до конца месяца, а Мухаммед предлагал ему Коран, для сличения с небесным его оригиналом. В другом предании говорится также, что дочь Мухаммеда, Фатима пошла однажды прогуливаться в то место, где прогуливался и Мухаммед. Он поцеловал ее, посадил около себя и рассказал ей одну тайну. Когда она услышала эту тайну, то заплакала. Потом он рассказал ей другую тайну, и она засмеялась. Жена Мухаммеда, Айша сказала ей: «Я никогда не видала радости, так близкой к горю, как сегодня. Что рассказывал тебе пророк?» Фатима отказалась передать тайну. Когда же пророк умер, Айша спросила Фатиму о тайне, какую пророк рассказал ей в упомянутом случае. Фатима ответила: «Он открыл мне, что Гавриил ежегодно сличал с ним Коран однажды, а в этот год он сличил дважды, и вывел отсюда заключение, что приближается его смерть и что она (Фатима), будет первым сочленом его в раю. От этого Фатима заплакала, и Мухаммед прибавил: «Разве ты недовольна тем, что будешь царицею райских женщин (гурий) и жен мусульман?» «От этого я засмеялась», – сказала Фатима.

Некоторые мусульмане думают, что Коран не создан, но от вечности существовал вместе с Богом, а другие (еретики мотазалиты) обвиняют в неверии тех, которые думали, что Коран не создан, ибо, говорят еретики, этим они допускают два вечные существа. Во всяком случае все мусульмане согласно утверждают, что Коран есть слово самого Аллаха.

Но не так смотрит на происхождение Корана современная наука. Один из авторитетных современных ориенталистов по этому поводу говорит, что ни в одной литературе нельзя найти такого процесса составления книги, который бы мог дать точное представление о редакции Корана. Это – ни книга, написанная последовательно; ни определенный текст, мало по малу доходивший до определенности в чтении; ни редакция наставлений учителя, сделанная по воспоминаниям его учеников... Это – сборник проповедей и, пожалуй, ежедневных приказаний Мухаммеда, носящих на себе отпечаток места, где они появились, и следы обстоятельств, вызвавших их.

Автором Корана был сам Мухаммед. Он родился в Аравии в такое время ⁶⁶, когда она представляла жалкую картину в религиозном отношении: язычество, сабеизм, парсизм, иудейство и христианство имели в ней своих представителей, верования которых постепенно взаимно смешивались и мало по малу превратили древне-языческую святыню арабов, Каабу в пантеон. В Каабе и около нее были собраны идолы всех арабских племен, изображения древних патриархов еврейского народа и Девы Марии с божественным Младенцем. Они веровали в единого Бога (Аллаха) и почитали Его творцом небес и земли, творцом человека, правителем и промыслителем мира, подающим людям все потребное для их жизни. Но при таком представлении о Боге, согласном с еврейским и христианским учением, некоторые арабы веровали, что у Бога есть дети, существа женского пола, которых они и называли дочерями Бога. Это так называемые гении (джинн), которых они поэтому признавали достойными поклонения; думали, что гении приближают людей к Богу и ходатайствуют за них перед Богом. Вместе с гениями, арабы признавали и бытие ангелов, но опять считали некоторых из них существами женского пола. В Коране сохранились имена восьми божеств, почитаемых арабами мухаммедова времени: аль–Лата, аль–Узза, Мена, Вадд, Суваг, Ягус, Ягук и Наср. Некоторые из этих божеств имели видимые изображения (идолы), которые были разрушены в первые годы ислама.

Нравы современных Мухаммеду арабов были также не высоки: они допускали кровосмешение, к женщине не всегда относились скромно, дочерей вообще не любили и убивали их тотчас по рождении, зарывая живыми в землю. Кроме того, среди арабов того времени были крайние неверы-материалисты, думавшие, что мир сотворен без цели, по–пустому; что люди сотворены для шутки, как игрушка; не верили в загробную жизнь, в воскресение мертвых и в последний суд и считали это учение мечтою, вымыслом⁶⁷. При всем этом религиозные распри самые разнообразные и заблуждения, несообразные с здравым смыслом, наполняли Аравию и заставляли рассуждающих и религиозных людей задумываться над этим. Арабское язычество, бессильное само устоять твердо при таких обстоятельствах, не могло служить связующим началом разрозненных политически арабских племен. Все было настроено в пользу всестороннего преобразования жизни арабов.

В это то время и выступил, в качестве народного проповедника Мухаммед, поучавший арабов оставить свои религиозные заблуждения и обратиться к вере праотца Авраама, к вере в единого Бога. Мухаммед был внук Абду–ль–Муталлиба, сын Абдаллы и Амины, женившийся на купчихе вдове Хадидже⁶⁸, по торговым делам которой он предпринимал несколько путешествий по Аравии. Нервный, болезненно–впечатлительный, религиозный, наслушавшийся во время своих торговых путешествий разных религиозных сказаний, он стал задумываться над состоянием своего отечества и удалялся в гору Хира для беспрепятственного занятия своими думами. Пост способствовал развитию в нем нервозности. В 612–м году, на 40-м году жизни, летом, в месяц Рамазан Мухаммед объявил себя посланником Божиим, назначенным восстановить веру Аврааму в Аравии, и с тех пор до смерти своей (632 г.), под влиянием обстоятельств жизни, он обращался к своим соотечественникам с разными увещаниями, сначала исключительно религиозного характера, вступая в религиозные споры со своими противниками, а затем, в Медине, куда он должен был в 622 г. бежать, спасая свою жизнь от врагов, выступил уже в роли основателя теократического государства и, соответственно этому, не только объявлял своим последователям религиозные наставления, но и обнародовал уже чисто гражданские постановления, касающиеся разных сторон жизни и деятельности своих последователей. В Медине совершенно изменилось положение Мухаммеда. В Мекке он боролся почти исключительно с грубым язычеством; в Медине против него восстали иудеи и христиане. В Мекке он терпел унижение и преследования; в Медине он, против своего ожидания, стал главою сильной религиозно-политической общины. В Мекке он преимущественно изображал верховного владыку и судию всех тварей, указывал везде и во всем проявляющуюся премудрость Божию; в Медине он на первом плане ставил свою личность, постоянно твердил о вере в посланника Божия и о повиновении ему. В Мекке он, полный болезненного сочувствия к заблуждающимся, призывал к вере людей и даже джиннов, во имя самой их природы, созданной для служения Богу⁶⁹; в Медине образовавшаяся около него обширная партия верующих как бы заслонила собою от него остальное человечество; он обращает свои речи исключительно к ним, и, кажется, только опасная сила и влияние многочисленных иудеев и христиан, или вообще «народа писаний», вынуждали его на внимательность и воззвания к ним. В Мекке окружали его немногие верующие, по внутреннему расположению, искренно подчинившиеся силе его слова; в Медине большею частью обращались к исламу из боязни грубой материальной силы, присоединялись к его партии лицемерно; да и сам он стал далеко уже не тем пламенным энтузиастом, который, чувствуя высоту и силу своей идеи, беспощадно поражал безотчетные и грубые мнения окружающих его; здесь он значительно понижается к уровню воззрений толпы, с которою имеет дело. Отсюда вместо сильных, исполненных поэтического одушевления обличений против суеверных язычников, в мединских главах Корана мы находим тупую, натянутую, иногда бессильно злобную полемику против иудейства и христианства.

Как глава и повелитель вверившихся ему людей, Мухаммед в Медине, предпочтительно пред поучениями чисто нравственными, до утомительных подробностей, излагает обрядовую сторону своей религии, издает постановления гражданские, определяет отношения верующих к самому себе и между собою и, горьким тринадцатилетним опытом дознавши недостаточность одной силы слова для внешней безопасности, извлекает меч на защиту себя и своих, удовлетворяя тем и глубокому в арабе чувству мести. Самая речь его из свежей и живой переходит в вялую и бездушную прозу, мысли излагаются сухо, а на конце стихов, для рифмы, к делу и не к делу, повторяются слова: «Бог всесилен и премудр»; «Бог всеведущ», «Бог всемогущ» «но вы этого не разумеете» или: «Неужели вы не вразумитесь» и т. п. Вообще, в положительной сфере правителя и законодателя, Мухаммед становится уже не на своем месте. В его словах сердце мало принимает участия; везде видна рассчитанная работа холодного рассудка; горячее чувство уступает место холодным, бездушным софизмам. Поэтическое чувство вновь загорается почти только в тех случаях, когда он выступает с словами обличения против лицемеров. В Мекке смеялись над Мухаммедом, что он долго не выдумывает новых глав Корана, но он терпеливо ждал минут одушевления и восхищения (экстаза); в Медине он не задумывается над обнародованием новых откровений; по поводу самых мелких обстоятельств, даже грязных домашних сцен в заведенном им гареме, он выдает от имени Бога пригодные к случаю распоряжения; советы и внушения других он нисколько не затрудняется выдавать за божественные откровения. Словом, это уже не тот грешник, который наравне с другими смертными, нуждался в неослабной помощи Божией, но – самоуверенный, самовластный владыка. В Медине, между добрыми сторонами его характера, весьма заметно выступают и слабости его восточной натуры⁷⁰.

Таким образом, в течение 23 лет, Мухаммед высказал своим последователям много разнообразных проповедей, решений и распоряжений, которые у всех его последователей были постоянно в сознании, а у некоторых сохранялись в памяти в тех же выражениях, в каких были произносимы им самим. «Мухаммед умер и заключились откровения для муслимов»⁷¹. Эти слова Шпренгера имеют тот смысл, что смерть Мухаммеда была заключительным моментом в истории происхождения Корана. Смерть Мухаммеда была для мухаммедан смертью не простого человека, хотя и человека со властию, но смертью пророка, который один имел право издавать, под именем божественных откровений, разные повеления, запрещения, рассказы, нравоучительные примеры и т. д. Один Мухаммед мог с каждым новым днем пополнять содержание Корана новым материалом, и потому Коран, несмотря на свой законодательный характер, не мог вместить в себе позднейших предписаний преемников Мухаммеда: халифов Абу–Бекра, Омара, Османа, Али и пр., потому что они не пользовались авторитетом посланников Божиих, каким, по преимуществу, считал себя автор Корана, Мухаммед. Поэтому–то смерть Мухаммеда была в одно и тоже время и смертью пророка мухаммедан и смертью автора Корана. После этой невознаградимой для мухаммедан потери, законодательная их книга не могла уже более увеличиваться в своем объеме и, по неизбежной необходимости, должна была заключиться в тех пределах, в каких застигла ее смерть Мухаммеда.

Смерть Мухаммеда последовала не совсем своевременно. Мухаммед, всю жизнь свою учивший о себе, как о простом смертном, жил, действовал и наконец умер также обыкновенно, как умирают все великие и не великие люди. Умирая, он едва ли знал, что смерть делает к нему последний приступ и окончательный. Упоминание Мухаммеда о своей смерти нимало не было пророчеством, в собственном смысле. Указывая на неизбежность своей смерти, Мухаммед говорил о себе тоже, что на его месте сказал бы каждый из нас⁷², говорил в подтверждение своего человеческого происхождения, вследствие которого ему необходимо было, подобно другим людям, умереть; но когда умереть – этого Мухаммед никогда не знал. Что он не знал о времени своей смерти, это видно из того, что он не сделал никаких распоряжений ни относительно своей власти, ни относительно своего закона, хотя ни та, ни другой не были окончательно утверждены ни в жизни, ни в сознании его последователей.

Тем и доказывается больше всего несвоевременность Мухаммедовой смерти, что она лишила его последователей возможности получать новые предписания с именем божественных откровений, в которых они продолжали нуждаться. Новоучрежденное теократическое государство Мухаммеда, постоянно возрастая в своем внешнем могуществе, постоянно создавало новые общественные и государственные потребности. Интересы победителей сталкивались с интересами побежденных – и потребность в политическом высшем, внешнем авторитете была теперь всего ощутительнее. А таким авторитетом мог быть только закон Мухаммеда, освященный именем божественной книги. На эту то книгу внимание мухаммеданских правителей и было устремлено по смерти Мухаммеда. Когда был жив сам Мухаммед, его последователям не было особенной нужды заботиться о Коране. Каждый случай в их религиозной и общественной жизни, каждое недоумение и сомнение какого бы рода они ни были, могли тотчас же разрешаться живым словом самого Мухаммеда. Когда же не стало Мухаммеда, пророческий авторитет его всецело был перенесен на Коран; живое слово пророка, говорившего по внушению Божию, теперь, по необходимости, должно было замениться мертвым его словом – книгою.

Но книги этой, строго говоря, не существовало. Мухаммед, при своей жизни, не заботился о том, чтобы оставить своим последователям писаный закон, в котором бы каждый верующий мог находить ответ на все случаи своей религиозной и общественной жизни. Тем более не могло быть и речи о каком-нибудь систематично-расположенном законодательном кодексе. Если в настоящее время Коран с большим насилием для его смысла поддается системе, то что мог сделать с ним сам Мухаммед, у которого, без сомнения, не хватило бы ни терпения, ни уменья придать своим разновременным и разнохарактерным речам вид более или менее стройно расположенной системы. Выдавая себя за посланника Божия, находившегося под постоянным влиянием ангела Гавриила, Мухаммед естественно мало обращал внимания на то, что он уже сказал. В каждый новый день и час Мухаммед мог издать новое повеление, или новое запрещение. Известно также, что Мухаммед не придавал особенного значения выражениям Корана: он больше смотрел на смысл, а не на букву Корана. Да и самый смысл Корана по-видимому не много озабочивал его автора. Мухаммеду, еще при жизни его, указывали на разные противоречия в Коране, которые он счел нужным оговорить.

Нельзя сказать, в каких видах Мухаммед держал при себе писцов, которые записывали обнародываемые им стихи Корана; но несомненно, что если при жизни Мухаммеда и существовали списки отдельных частей Корана, то на них мало обращали внимания, вследствие чего они не представляли собою чего-нибудь целого и потому весьма легко могли подвергнуться совершенному уничтожению. «По смерти Мухаммеда, – говорит Нольдеке, – не многого не доставало для того, чтобы Коран, будучи совершенно рассеян, уничтожился или был забыт. Только стараниями первых трех халифов устранено было это несчастие, угрожавшее всему исламу»⁷³. Сознание этого угрожавшего исламу несчастия и послужило поводом к собранию всех отрывков Корана в одно целое и имело своим результатом сохранение Корана от конечной гибели и передачу его позднейшим поколениям, из рук которых познакомились с Кораном и европейцы. Но как происходило это собрание Корана, изложить подробно и более или менее решительно – трудно. Даже знатоки мухаммеданской древности в истории редакции Корана находят немного несомненно достоверных показаний. Сами мусульмане не задавались целью представить историю Корана по смерти Мухаммеда, и мухаммеданские предания – единственный материал, на основании которого может быть составлена эта история – представляют собою такой хаос, в котором не трудно совершенно запутаться даже очень самостоятельному знатоку мусульманской древности. Самый текст Корана содержит в себе очень мало данных для исследования его прошедшей судьбы, особенно потому, что он существует в очень ограниченном числе вариантов. Поэтому и неудивительно, если в европейской литературе гораздо менее разработана история Корана, тогда как, например, жизнь Мухаммеда с давних пор и до настоящего времени продолжает служить предметом очень обширных ученых работ.

Вейль думает объяснить беспечность Мухаммеда относительно текста Корана сознанием его автора, что объявленные им по случайным обстоятельствам жизни стихи не заслуживали внимания и что, в виду противоречий их смысла, Мухаммед боялся передать своим последователям учение Корана, как нечто неизменное, a хотел иметь до смерти полную свободу в изменении, дополнении и отменении разных пунктов обнародованного уже учения. Следующее предание доказывает важность для Мухаммеда такой свободы. Когда явился стих: «ужели те, которые остались дома, равны (пред Богом) тем, которые сражаются за свою веру?»⁷⁴, Абд-Аллах-ибн-Джахш и Ибн-умм-Мактум сказали Мухаммеду: «Мы слепы, ужели нет для нас никакого исключения?» Бог тотчас открыл: «Исключая тех, которые одержимы какими-либо телесными недостатками». Мухаммед приказывает после того принести кость, на которой написан был тот стих, и приказал присовокупить эти слова своему секретарю Зяйду-ибн-Тсабиту. «И я, – рассказывал после Зяйд, – как будто бы еще вижу это место около трещины, на кости»⁷⁵. Другое предание⁷⁶, по которому Абд-Аллах-ибн-Масгуд, один из подвижников Мухаммеда, заметил вечером один стих, коего он на следующее утро не находил более и о котором Мухаммед сказал: «Он опять взят обратно на небо», другими словами – ночью был им уничтожен, – показывает, что если новый стих был в противоречии с прежним, Мухаммед не довольствовался тем, чтобы объявить его недействительным, но уничтожал его, если это было еще в его власти. Равным образом еще одно древнее, неоспоримое предание и самый Коран⁷⁷ подтверждают, что если отмененные стихи уже были заучены наизусть, то они опять должны быть забыты. Мы не думаем поэтому заходить слишком далеко, если утверждаем, что по намерению Мухаммеда, Коран не должен содержать в себе даже никакого отмененного места и что Абу-Бекр поступил против воли Мухаммеда, когда он принял в Коран такие стихи, которые, не смотря на то, были записаны, или остались в памяти какого-либо мусульманина. Сам еще Мухаммед доказывал божественность Корана, между прочим, также тем, что он свободен от противоречий⁷⁸.

Желая оправдать в этом основателя ислама, Вейль готов приписать замечаемые в современном Коране недостатки не одному Мухаммеду, но и Абу-Бекру и Осману, как редакторам текста Корана. Когда, в войне с Мусейламой, умерли многие чтецы Корана, заучившие текст наизусть еще при жизни Мухаммеда, то Абу-Бекр, сделавшийся в то время преемником власти последнего, как первый халиф его, издал приказание в 634 году собрать все находившиеся у мусульман отрывки Корана, написанные на пергаменте, пальмовых листьях, камнях и других грубых письменных материалах и приказал списывать все без всякой критики. Но Абу-Бекр не мог установить единства в чтении Корана: в разных мусульманских странах и городах употреблялись различные списки Корана. Халиф Осман увидел, что последствием разных чтений может быть разъединение мусульман и потому приказал приготовить, на основании хранившихся у жены Мухаммеда Хавсы списков мухаммедова времени, новые полные списки Корана, a все бывшие до этого времени в употреблении списки – уничтожить, сжечь. Таким распоряжением Осман способствовал единству текста Корана, но вместе с тем в высшей степени повредил критике Корана. Осман заботился об установлении текста священной книги своих единоверцев и, с точки зрения внутренней политики, распоряжение его не может подлежать осуждению, потому что по смерти этого халифа, как принято думать в тексте Корана не происходило уже никаких существенных перемен, a тем более каких-либо прибавок или сокращений. «Непонятным остается все-таки, – говорит Вейль, – почему Осман, хотя менее стеснительно и добросовестно, нежели Абу-Бекр, поступивший при редакции Корана, не опустил однако же ни одной части законов, повторяющихся иногда в одних и тех же словах, догматов и легенд, которые хотя многократно были предложены Мухаммедом, но непременно могли быть открыты собственно только однажды, – и почему он ничего не сделал для восстановления систематического или хронологического порядка в расположении глав и стихов. Господствующий в нашем Коране беспорядок приводит в отчаяние не только европейского ученого, хотя бы он и был совершенно знаком с жизнью Мухаммеда, но и самые способнейшие мусульманские толкователи спорят между собою об отдельном стихе так же, как о целой главе, и не всегда могут решить: по какому поводу она явилась и в Мекке ли, или сперва в Медине после бегства туда Мухаммеда. Но даже и там, где они с определенностью указывают на время и повод открытия стиха, они не всегда достоверны, потому что следуют более мертвой букве часто ложного предания, нежели самостоятельному, оживляющему критическому духу. Что разделение Корана на сто четырнадцать глав, как мы их имеем теперь перед собою, происходит не от Мухаммеда, как думают мусульмане, это мы уже доказали в другом месте⁷⁹, хотя нельзя отрицать того, что Мухаммед, по крайней мере, часть Корана открыл в известных отделениях, которые он назвал главами. Те, которые изучали Коран наизусть, могли, при легкой своей памяти, придать каждому отделу собственное название. Но большая часть многих, особенно древнейших глав, кажется, затерялись или намеренно уничтожены, так что остались от того только еще одни названия их и немногие стихи, между тем как в позднейших больших главах были собраны многие такие части, которые даже не совместимы между собою⁸⁰.

Таким образом, Коран в настоящем его виде представляет во многих местах совершенный хаос, каким могли удовлетворяться и удовлетворяются только мусульмане по чувству благоговения к своей священной книге, языка которой огромное большинство их не понимает. Полнейший беспорядок в расположении отдельных частей Корана во многих местах безнадежно затрудняет не только мусульманских ученых, но и знаменитых европейских критиков. Русский читатель текста Корана в переводе сразу чувствует скуку при чтении длинных глав этой книги. Почтенный русский переводчик Корана, г. Саблуков облегчил в своем издании чтение Корана между прочим тем, что отделил новой строкой отрывки разного содержания, которые, без сомнения, и при своем появлении не имели между собою ничего общего. Новейшие европейские критики текста Корана: Вейль, Шпренгер, Амари и Нольдеке сумели многое разъяснить в этой беспорядочно собранной книге; в отношении большей части глав и стихов ее они сумели указать время, место и причину происхождения, но и за всем этим Коран остается для нас «книгой с семью печатями», как отзывается о Коране Шпренгер.

В самом деле, как объяснить те многочисленные противоречия в учении Корана, которых сами мусульмане насчитывают до 225 и по отношению к которым остается бессильною «теория отменения», дающая возможность одни стихи Корана позднейшего происхождения считать отменяющими стихи более раннего происхождения, как сказано об этом в Коране: «Когда Мы (Бог) отменяем какой–либо стих или повелеваем забыть его, тогда Мы даем другой, лучший того или равный ему»⁸¹.

Теория эта, конечно, несостоятельна в приложении к книге божественного происхождения, имеющей целью установить новый религиозный и гражданский закон для арабов на все последующие времена, и понятно, почему еще современники Мухаммеда говорили ему: «Сам это ты выдумываешь»⁸², когда он объявлял об отменении одного стиха другим. А тем более эта теория бессильна в отношении тех мест Корана, которые при жизни Мухаммеда отмененными не считались и в последующей истории ислама имели полное значение, а в настоящее время оказываются во многих случаях неприложимыми к жизни. Таковы, напр. все места Корана, направленные против иноверцев вообще и против иудеев и христиан в частности и другие, о которых упомянутый Девлет–Кильдеев в своей брошюре тщательно умалчивает. A места эти весьма важны не только вообще, как характеризирующие учение Корана, но и особенно потому, что на жизнь мусульман они часто имели и имеют гораздо большее значение, чем противоположенные им. Таковы напр., стихи Корана о свободной воле человека и о предопределении.

Современный английский философ А. Бен, в почтенном педагогическом труде своем, «Воспитание, как предмет науки», замечает: «Без известного склада выражений, хорошо направленного к цели, никто не может надеяться произвести простым внушением глубокие, нравственные впечатления, почему остается весьма мало надежды на успех в этом отношении заурядного учителя. Только запасшись хорошими и пригодными статьями, которыми бы он мог воспользоваться в своих беседах, может он оказывать влияние превыше действия обычных, ходячих в обществе, нравственных изречений»⁸³. Это чисто психологическое замечание очень хорошо доказано в истории примерами знаменитых ораторов и проповедников. Совершенства языка оратора, проповедника всегда производят сильное влияние на слушателей, которых очень легко оратору расположить в свою пользу красивою и остроумною фразой. И Мухаммед в своей деятельности был очень много обязан языку, каким он излагал свои поучения. Язык Корана, особенно первых, по времени появления, отрывков его, отличается неоспоримыми литературно поэтическими достоинствами. Мухаммед сознавал это и часто указывал на совершенства своей речи, как на доказательство божественного происхождения Корана. Когда враги Мухаммеда высказывали сомнение в божественном посланничестве его, как пророка, он говорил: «Если люди и гении соберутся для того, чтобы произвести что-нибудь подобное сему Корану, то не произведут ничего подобного ему, хотя бы они одни другим были помощниками»⁸⁴. «Этот Коран не мог быть выдуман никем, кроме Бога... Не скажут ли что он (Мухаммед) выдумал его? Скажи: представьте какую-либо статью, подобную ему; призовите на помощь всякого, кто может пособить в этом, кроме Бога»⁸⁵. Последователи Мухаммеда еще настойчивее стали после этого утверждать, что в отношении языка Коран есть нечеловеческое произведение и что передать содержание его на другом языке невозможно, без ущерба божественным достоинствам этой книги⁸⁶. Европейцу трудно составить точное представление о языке Корана не только потому, что язык Корана – чуждый для европейца язык, но и потому что в разных местах Корана язык его и стиль не одинаковы. Кроме того, европейские писатели, говоря о языке Корана, находятся обыкновенно под влиянием мусульманского взгляда и, подобно Гете, знают только вообще, что язык Корана величествен, строг, грозен, a местами истинно возвышен.

Язык, на котором написан Коран, принадлежит к семейству семитических языков и составляет самостоятельную ветвь этого семейства, известную под именем арабской. Мухаммед говорил на наречии корейшитов (меккские аристократы), всегда употреблял чистейшие арабские формы и Коран был поэтому совершенно понятен соотечественникам реформатора арабского. В самом Коране есть прямые указания на то, что он написан на чистом арабском языке⁸⁷. Речь Корана прозаическая, отрывистая и рифмованная⁸⁸, причем рифмуются иногда два стиха, стоящие рядом, иногда через стих. По свойству арабского языка, в Коране часто встречаются недомолвки, совершенно, впрочем, понятные арабам⁸⁹. В отношении языка, Коран имеет также сходство с нашими священными книгами, особенно с теми, которые написаны рифмованным языком, каковы: псалмы, Песнь песней.

Выше было сказано, что характер Мухаммеда, автора Корана, во вторую половину его жизни значительно изменился к худшему. Эта перемена в характере Мухаммеда существенно отразилась и на языке Корана. В начале своей проповеднической деятельности, в Мекке, Мухаммед был действительно пылким проповедником новой религии и речи его дышали энтузиазмом, отличались красотой языка и убедительностью. Последнее отчасти доказывается успехом мухаммедовой проповеди. В Медине стиль Корана значительно изменился, потому что Мухаммед, во вторую половину своей жизни, был более правителем, нежели проповедником. Вот, что говорит о стихе Корана Д'Аврил: «Быстрота мысли, живость образов, энергия речи и новизна заменяли для верующих в его прозе все остальное: сердце увлекалось, хотя ум и оставался неубежденным. Мы должны думать, что никто не производил такого громадного влияния на слушателей, и это очарование красноречием составляет отличительную черту физиономии Мухаммеда пред прочими основателями религий. Для Корана составляет величайшую выгоду то обстоятельство, что он остается прекраснейшим памятником языка, на котором он написан, и во всей религиозной истории человечества я не нахожу ничего подобного этому. Мы можем понимать красоту псалмов Давида и гимнов. Ведь, как понимаем и красоту Корана в переводах. Но Давид и его псалмы не создали кодекса для иудейской нации; точно также и Веды не были кодексом для индийцев. Коран имеет сложный характер: в одно и тоже время он – гимн, псалом, молитва, кодекс, речь, бюллетень, политика и история»⁹⁰. Следовало бы прибавить: и приказы по войскам.

Приведенный отзыв французского ученого страдает преувеличением. Не только многие европейские, но и некоторые арабские писатели утверждали, в свою очередь, что Коран не есть неподражаемое, в отношении стиля, произведение. Доктор Лей говорит: «Кто может читать «Макаматы» Хамадани и «Макаматы» Харири, тот не станет сомневаться, что Коран можно превзойти. Аль-Кинди замечает даже, что в Коране нет стиля и изящества и что сочинения Аль-Кайса и других поэтов Аравии ясны, красноречивы, изящны и возвышеннее Корана. Их речь глубже и глаже, и с ними спорил Мухаммед, когда они спрашивали его о его правах и отвергали его притязания.... Тоже говорят: Измайл-бен-Али, Аль-Нудзам и другие»⁹¹.

С другой стороны, мы должны указать здесь и на то, что язык христианских священных книг имеет гораздо более достоинств, чем язык Корана. Не говоря уже о том, что в Библии и Евангелии нигде язык не занимает первого места, сравнительно с содержанием, как это, на оборот, заметно во многих местах Корана; в пророческих книгах, в псалмах Давида, в Песни Песней, книге Иова и др. слог гораздо возвышеннее, изящнее и солиднее слога Корана. Укажем для образца на 40-ю главу книги пророка Исайи, на псалом 109-й, на 30-ю главу книги Притчей, на 9-ю главу книги Иова и на 12 главу книги Бытия. По нашему мнению, подобные места и сравнивать нельзя с Кораном, – так они возвышены и глубоки по мысли и изящны по слогу! Такое мнение наше подтверждается следующим авторитетным отзывом Вейса:

«Во всем течении своем история мира не представляет нам другого образца, не говорю такой, но даже хоть сколько-нибудь подходящей стилистической отчеканки изустных и притом всегда мгновенно импровизированных кратчайших речей, – по крайней мере на столько прочной отчеканки, которая имела бы силу сохранить свою особенность даже в письменном предании, прошедшем сквозь целый ряд свидетельств, и сохраниться в такой полноте, что даже и на позднейших читателей она производит ни мало не ослабленное еще впечатление первобытной своеобразности. Классическая древность дала нам превосходные обращики живого изложения чужих мыслей в речах, которые ее историки и философы влагают в уста изображаемых ими личностей. Но кто же, однако решится распознать стилистическую физиономию какого-нибудь Перикла или Алкивиада, какого-нибудь Никия или Врасида из речей их у Фукидида, в той же мере, в какой он распознает физиономию божественного Учителя из Иисусовых речей, переданных синоптиками? Никто не отважился бы на нечто подобное даже относительно застольных бесед Лютера, или записанных Эккерманом разговоров Гете, не имей он при этом в существенную помощь собственных сочинений обоих великих людей, хотя, конечно, случаи эти более близки к приведенному нами прежде единственному примеру, благодаря могучей своеобразности, так ярко выступающей у того и у другого даже, и в устной беседе. Величие и силу речи Христа составляет то, что она производит на слушателей неодолимое впечатление, что своими изощренными иглами, своими поражающими образами она так и впивается в память, обеспечивая себе этим с полной самоуверенностью надежный круг действия на целые века, на целые тысячелетия, так что настоящее и полное уразумение ее собственно никогда не опоздает, прийди оно хоть по прошествии веков и тысячелетий»⁹² .

Иисус Христос много раз говорил в притчах, объяснял примерами из явлений природы и событий человеческой жизни нравственные истины, так что тихий, спокойный тон Евангелия радует слушателя и заставляет его невольно, задуматься. Краткие речи Его в высшей степени не только поучительны, но и остроумны. Особенная же отличительная черта евангельского рассказа состоит в том, что каждое слово, его всецело проникнуто одним духом, а все вместе составляют необыкновенную гармонию. Все это – и непостижимую красоту евангельского слова и его неоспоримое влияние на душу человека, прекрасно выражены в кратком изречении апостола Павла: «Ибо слово Божие живо и действительно; и острее всякого меча обоюду острого; оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечные»⁹³. Смелость оборота здесь отвечает вполне новости мысли и выражается в такой форме, какая возможна бывает только при рифме или рифмованном складе речи. Коран существенно отличается от Евангелия уже потому, что в последнем мысль и чувство были на первом плане и находили соответствующее выражение в слове; а в Коране слово занимает первое место, а мысли – второстепенное. Кроме того, во многих местах Коран только подражает Евангелию и Библии.

Наконец мы приведем здесь краткий отзыв Дрэпера о литературных достоинствах Корана:

«Что касается литературного выполнения этой книги, – говорит он, – то об этом, быть может, едва ли можно судить, как следует, по переводам. Как говорят, Коран есть древнейшее прозаическое, сочинение у арабов, которые почти единогласно поддерживают хвастовство Мухаммеда о недостижимом превосходстве этого произведения; но нельзя скрыть, что между ними были весьма ученые люди, которые судили о Коране довольно легко. Наиболее знаменитые места его, как напр., о свойствах Бога, в главах II, XXIY, не выдерживают никакого сравнения с параллельными местами в псалмах и в книге Иова. В повествовательном стиле, история Иосифа, в главе XII, сравнительно с тем же рассказом в книге Бытия, также стоит гораздо ниже. Мухаммед прикрашивает также свое произведение многими христианскими легендами, заимствованными вероятно из апокрифического евангелия Варнавы; ко многим из своих собственных изобретений он примешивает рассказ Св. Писания об искушении Адама, о потопе, об Ионе и ките, обогащая наконец все это историями в роде позднейшей тысячи и одной ночи, истории о Гоге и Магоге, и всяких рассказов о духах, волшебстве и чарованиях»⁹⁴.

Считая Коран словом Божиим, высшим из всех, прежде бывших богооткровенных писаний, мусульмане простирают свое благоговение к этой книге до почитания ее внешности. Обыкновенно они сохраняют Коран в особых, иногда богато-украшенных футлярах, и в крайних случаях – в холщовой алачевой или ситцевой обертке. Намереваясь взять в руки эту книгу, они очищают себя совершением религиозного обряда малого омовения (вузу). Чтобы постоянно иметь в виду такую почтительность к Корану, мусульмане надписывают на его верхнем листе или на футляре слова Корана же: «к нему прикасаются только чистые»⁹⁵. Во время чтения Корана, мусульмане считают грехом и оскорблением святыни этой книги держать ее ниже средины живота⁹⁶.

Когда мусульманин, читающий Коран, доходит до такого места, где говорится о поклонении Богу, то читает помещаемую в конце Корана молитву, сопровождая ее земным поклоном и предваряя произнесением особой молитвенной формулы, выражающей намерение совершить этот поклон, обратившись лицом к каабе. На полях Корана против таких мест показывается степень обязательности поклона.

Мусульмане клянутся Кораном, a более фанатичные из них не терпят, чтобы он был в руках иноверцев. Казанские татары свою нетерпимость в этом отношении, иногда доводили до того, что не продавали русским Корана; но так как им невозможно было лишить русских всякой возможности достать Коран, то они утешали себя мыслью, что всякий не-мусульманин, читающий Коран, неизбежно обратится со временем к исламу: «всякая душа по природе – мусульманка-де».

Не имея права делать изображения живых существ, мусульмане пишут на обращенных к каабе стенах своих комнат, а также на книжках, знаменах и надгробных памятниках краткие изречения Корана. В Самарканде от времени мусульманского правления уцелело одно знамя, написанное на белой бумажной ткани, (русский миткаль) и хранящееся в настоящее время в кладовой при церкви г. Самарканда. Судья самаркандский (он же и церковный староста), уже упомянутый нами И. М. Оранский сообщил нам точный список и описание размеров этого интересного остатка мусульманского владычества в Самарканде. Материя, служащая знаменем, имеет в длину 1 арш. 7 верш. и в ширину 1 арш. 3 верш. Вся эта материя исписана текстами Корана, причем буквы имеют 1верш. высоты. Всех строк на знамени десять; каждая строка отделена от следующей черною чертою. На этих строках написаны следующие слова Корана:

«Ужели ты не обращал внимания на старейшин у сынов израилевых после Моисея, когда они сказали пророку своему: «Дай нам царя, и мы будем сражаться на пути Божием!» Он сказал: «Не может ли случиться, что вы, когда предписана будет война, не будете воевать?» Они сказали: «Почему же не воевать нам на пути Божием, когда мы и дети наши изгнаны из жилищ наших? Но когда было повеление им идти на войну, они отказались, кроме немногих из них. Бог знает законопреступников»⁹⁷. «Бог слышал слова тех, которые говорили: «Бог беден, а мы богаты!» Мы запишем и эти слова их и также избиение ими пророков неповинно; Мы скажем: Вкушайте жгучую муку»⁹⁸. «Не видел ли ты, что из тех, которым было сказано: «Остановите руки свои, совершайте молитву, давайте очистительную милостыню (зякят), а потом предписано было воевать, –некоторые, боясь этих людей такою же боязнью, какою боятся Бога или еще большею, сказали: Господи наш! Для чего Ты предписываешь войну? Что Тебе не дать бы нам отсрочки до близкого уже предела нашей жизни? Скажи: удовольствия здешней жизни малы: но будущая жизнь лучше для тех, кто благочестив: там вы не будете обижены и на толщину плевы на финиковой косточке»⁹⁹. «Прочитай им повесть с верностью о двух сынах Адама: оба они принесли по жертве; но от одного из них она была принята, а от другого не была принята. Он (Каин) сказал: Я убью тебя! А он (Авель) сказал: Бог принимает только от благочестивых»¹⁰⁰. «Помощь Божия, близкая победа!»¹⁰¹. «К Богу возвратятся все существа»¹⁰². Затем на знамени изображено изречение Мухаммеда: «Нет молодца, кроме Алия; нет меча, кроме зуль – фукара». Вокруг приведенных изречений, окаймленных черными линиями, на трех сторонах написаны слова Корана: «Истинно, Мы помогли тебе победить верною победою, для того, чтобы Бог простил тебе прежние и последующие грехи твои, выполнил над тобою любовь свою и вел тебя по прямому пути»¹⁰³. На четвертой стороне прибавлено: «И чтобы Бог помог тебе крепкою помощью»¹⁰⁴.

На надгробных камнях мусульманского кладбища г. Касимова, относящихся к ХⅤII веку, мы видели следующие тексты Корана: «Действительно, Иисус пред Богом подобен Адаму, которого Он сотворил из земли и сказал к нему: Будь и он получил бытие»¹⁰⁵. «...Ни одна душа не знает, в какой земле умрет она»¹⁰⁶. «Все, что на ней (на земле) исчезнет; пребудет вечно только лице Господа вашего, Владыки славы и величия»¹⁰⁷, и др.

В качестве талисманов (тумар) мусульмане выписывают из Корана отдельные места, преимущественно из глав 113 114, 36 и др. и носят их на шее в особых сумочках, имеющих форму круглого свертка, или трехугольного мешочка. Во время войны влиятельные мусульмане носят при себе полные списки Корана, имеющие необыкновенно малые размеры. Сколько нам помнится, у персидского шаха Аббаса был для этой цели список Корана в 2 вершка, который он, во время походов, привязывал к своей руке. В Туркестанском крае нередко можно встретить на шее лошадей и верблюдов особые сумочки, в которых заключены выписки из Корана, для предохранения этих животных от сглаза, болезни и пр.

Нередко Коран служит для суеверных мусульман орудием ворожбы и гаданий, состоящих в чтении случайно открываемых мест из священной книги и объясняемых соответственно предмету гадания. В 28 № Турк. Ведомости за 1882 год было помещено интересное в данном случае сообщение муллы Ша о ворожее-сартянке Ходжи-Хатун, содержавшей до этого времени в Ташкенте дом терпимости, в котором она торговала даже честью своих снохи и дочери. Она так удачно повела свое новое ремесло гаданья по Корану, что слава о ней распространилась и среди русских прачек, кухарок, горничных и даже барынь и молодых девушек, влекомых желанием узнать свое будущее или проверить прошедшее. Занимаясь своим ремеслом, новая пифия считала по словам г. Ша, неудачным тот день, в который она не приобретала от гадателей 3 – 4 рубля дохода¹⁰⁸.

При низком уровне развития, мусульмане часто питают в своем сердце уверенность в богоугодности самого процесса чтения Корана. Еще А. Борнс, в описании своего путешествия по Персии, заметил, что большая часть мулл этой страны принадлежит к самому грубому классу народа; они нисколько не скрывают своего невежества и оправдываются только тем, что уже одно чтение Корана, по их мнению, составляет занятие высокое, извиняющее им самые тяжкие прегрешения¹⁰⁹.

Читающий Коран мусульманин и непонимающий его смысла, обращает строжайшее внимание на самый процесс чтения своей священной книги. Нарушение какого-нибудь древнего правила чтения составляет уже грех. Поэтому, наука правильного и изящного чтения Корана (ильму-т-таджвид) тщательно изучается мусульманами в школе, на ряду с логикой Аристотеля. Особенно об этом искусстве заботятся будущие имамы мусульман, которые тратят много времени и труда, приучая свой голосовой аппарат к хорошему, певучему и выразительному произношению арабских звуков Корана.

Это, стоящее довольно значительного труда, изучение правил чтения Корана, щедро, по верованию мусульман, награждается самим Богом. Знаменитый толковник Корана, Казы-Бяйзави в своем толковании указывает число наград тому, кто прочтет ту или другую главу Корана. В менее значительных мусульманских книгах встречаются утомительные разглагольствия об огромном количестве наград за прочтение даже отдельных выражений Корана, если эти выражения будут проговорены в известное время и известно число раз.

Для примера приведем следующие предания: «Сказал пророк – да благословит его Бог и помилует: «Кто желает исполнения своих нужд, тому нужно читать фатиху»¹¹⁰. Еще предание: «Каждый верующий, если прочитает один раз фатиху, будет подобен тому, кто прочитает весь Коран и подаст милостыню всем верующим». «Сказал пророк – мир ему: у каждого предмета есть сердце; сердце Корана – глава Я-Син¹¹¹. Кто прочитает главу Я-Син для получения благоволения Бога Всевышнего, того помилует Бог Всевышний и даст ему награду, положенную за прочтение всего Корана 22 раза».

В Тафсире Маджмау-л-баян говорится: «Сказал пророк – мир ему: каждый прочитавший главу Я-Син получит награду, положенную за 20 хаджей фарз. А кто выслушает эту главу от других читающих ее, тому будет награда, положенная за израсходование 1000 динариев в милостыню на пути Божием. Кто напишет Я-Син на бумаге и потом выпьет с нее воды, во внутренность того введет Бог Всевышний 1000 лекарств, 1000 светов, 1000 созерцательных познаний, 1000 благословений, 1000 милостей и выведет из него Бог Всевышний все болезни». Сказал также пророк – мир ему: «Кто прочитает главу Я-Син на могиле, в тот день Бог Всевышний облегчит наказание находящемуся в могиле. Кто читает ее перед сном, в распоряжение того Бог даст 1000 ангелов, которые сохранят его от козней проклятого шайтана, будут просить ему помилование от Бога, будут находиться при его похоронах, проводят его до могилы и когда он будет положен в ляхид¹¹², эти ангелы войдут в могилу с ним, будут там заниматься богопочтением и награда за их благочестие будет усвоена тому человеку. И распространится его могила на расстояние взора; он будет обеспечен от тесноты могилы, и могила будет светла. Когда он выйдет из могилы (в день воскресения), те ангелы будут сопутствовать ему, обрадуют его благочестием, будут поддерживать его при проходе по мосту сырат¹¹³ и он не будет опечален и огорчен пред Богом». И скажет ему Бог Всевышний: «Ходатайствуй за кого хочешь, Я приму твое ходатайство, и проси (чего хочешь), Я дам тебе просимое». Он станет ходатайствовать за кого захочет, a все твари скажут: Хвала Богу!... Над кем бы ни была прочитана благородная Я-Син, прекратится у того жажда в минуту смерти; ангел смерти возьмет его душу, и он не возжаждет до тех пор, пока не войдет в рай. Главу Я-Син хорошо читать также 4 раза для сохранения веры. А если ее списать розовой водой или шафраном и пить в продолжении семи дней, то память увеличится... Если написать ее и прибить в доме, из этого дома удалятся дивы и пери. Вообще же читающий Я-Син будет причастным Божия милосердия».

В Тафсире Маджмау-л-баян сказано: «Сказал пророк – мир ему: кто прочитает главу 49, тот будет подобен тому, кто в течение дня и ночи посещал гроб пророка – мир ему. Еще: кто прочитает главу 49-ю, тот будет подобен участвовавшему с пророком – мир ему – в осаде Мекки. Сказал пророк – мир ему: кто прочитает один раз главу Ихляс¹¹⁴, тот получит одинаковую награду с прочитавшим треть Корана, и даст ему Бог 10 добрых дел на каждого уверовавшего в Мухаммеда, на каждого ангела, на каждую священную книгу и на каждого пророка. А кто прочитает эту главу два раза, для того Бог устроит в раю 12 дворцов; а кто прочитает эту главу 100 раз, тому Бог простит грехи зa целые 25 лет и не умрет он, не увидевши назначенного ему в раю места. В Тафсире Маджмау-л-баян сказано: Пророк – мир ему – сказал: Кто пропустит одну неделю, не прочитавши ни разу Ихляс, и потом умрет, тот умрет в вере Абуляхаба, т. е. неверующим. Еще сказал пророк – мир ему: когда постигнет болезнь или большое несчастие, и он не прочитает тогда Ихляс и умрет, то будет в аду. Еще: кто прочитает Ихляс 10 раз после намаза, тот не согрешит в течение дня. Знай также, что эта глава потому называется Ихляс, что читающий ее сохраняется от многобожия и лицемерия» и т. д.

Сомнения во всех обещанных наградах для мусульманина не существуют, так как обещания наград основаны на преданиях от самого Мухаммеда. Тем большая награда, понятно, ожидает того, кто прочитает весь Коран кряду, что называется сделать хатмя. Поэтому набожный мусульманин старается как можно чаще читать Коран и прочитывать его весь в сутки, нимало не стесняясь невозможностью следить при быстром чтении за смыслом читаемого.

В больших мечетях на востоке всегда для усердных богомольцев назначены 30 чтецов, из которых каждый исправно прочитывает одну тридцатую часть Корана, и Коран таким образом прочитывается весь в каждые сутки. Автор мистического сочинения «Айну-ль-илми» восстает против этого обычая, советуя делать хатмя по меньшей мере в трои сутки. Прочитавши весь Коран, набожный мусульманин прочитывает особую молитву, помещаемую обыкновенно в конце Корана и просит о прощении ошибок в чтении Корана, а именно: удлинение, убавление, ошибку, невнимательность, погрешность, беспечность, забывчивость, ускорение, замедление, нерачительность в его чтении, оставление мядды, тянвина и тяждида (знаки чтения), допущение остановки, где она не положена и безостановочное чтение там, где положена остановка, или опущение без внимания разных делений Корана или перестановку слова с одного места на другое, или совершенное опущение его. «Ослаби п прости нам все это по милости, благости и щедрости Твоей, о Милостивый из Милостивых!» После этого следует молитва, какую мусульманин должен читать при совершении земного поклона.

В заключение молитвы, мусульманин, полный чувства благодарности к Богу за обещанные Им от лица Мухаммеда награды за чтение Корана, восклицает: «Боже! Благослови Мухаммеда, весь дом его, асхабов его по тысяче раз за каждую букву Корана, по милости Твоей, о Милостивый из Милостивых!».

Даже огромные толкования Корана, указывающие по-видимому на живое и сознательное отношение мусульман к своей священной книге, заключают в себе следы безотчетного верования толковников в спасительную силу даже внешней стороны Корана. При ближайшем рассмотрении этих толкований оказывается, что большею частью они состоят в искусственной подставке под текст Корана давно уже готовых, давно принятых верований и положений, которым насильственно подчиняют мысль Корана.

Этим же непомерным уважением мусульман к самой букве Корана объясняется и то странное явление в мусульманском мире, что арабский текст его, непонятный для большинства исповедников ислама, не переводится на родной язык мусульманских народов. Как исключение в некоторых турецких изданиях полного Корана и татарских изданиях афтияка печатается иногда арабский текст Корана с присоединением к нему буквального перевода каждого слова на турецком или татарском языке. А так как турецко-татарская конструкция не подходит к арабской, то читающий такой перевод очень мало уразумевает из текста своей священной книги.

Знаменитый европейский натуралист Александр фон-Гумбольдт в одном месте своего «Космоса», между прочим замечает, что «врачи, образовавшиеся в греческих училищах и в знаменитой медицинской школе, основанной несторианскими христианами в Едессе, в Месопотамии, жили в Мекке уже в мухаммедово время и были в дружбе с пророком и тестем его Абу-Бекром»¹¹⁵. В этом замечании нет ничего невероятного и ничего особенного: искусство врачевания в самом себе носит силу, убеждающую как образованного, так и необразованного человека. И в настоящее время мы знаем примеры, что европейски образованный врач может быть принят с уважением при дворе любого среднеазиатского владетеля и полуграмотного бека, а знаменитый Ливингстон искусством врачевания приобретал уважение, доверие и любовь даже, среди дикарей внутренней Африки. Но Мурза-Алим утверждает, что это замечание Гумбольдта «конечно, говорит в пользу образованности самого пророка, которую многие отрицают». Затем Мурза-Алим заявляет от себя, что Мухаммед всегда высоко ценил знание и науку и особенно благоволил к греческим мудрецам¹¹⁶. Не доказав этого своего положения¹¹⁷, что особенно и было бы необходимо, в виду именно того, что многие (и совершенно справедливо, от чего историческое значение и своеобразное величие основателя ислама ни мало не страдают, прибавим мы) отрицают образованность в основателе ислама, – Мурза-Алим, в другой своей статье, на основании научных данных арабских и европейских писателей и стараясь быть беспристрастным, заявляет, что учение ислама принадлежит всему человечеству, как одна из эволюций религиозной мысли, в постепенном ее развитии и что всякий, занимающийся с философской точки зрения изучением ислама, как и всякой другой религии, имеет неотъемлемое право обсуждать эту религию со всех сторон и обсуждать то влияние, которое (какое) она имела на исповедующих ее догматы. Постараемся и мы, руководясь этим принципом, указать в общих чертах на главные пункты религиозного учения Корана, чтобы доставить русским читателям «Туркестанских Ведомостей» возможность получить общее представление о религии Мухаммеда. И в этом случае нами, помимо практического местного интереса¹¹⁸ руководит взгляд Э. Тэйлора, заявляющего, что наградою в этом случае будет более рациональное понимание верований людей, с которыми мы живем, так как человек, понимающий только одну религию¹¹⁹, на самом деле понимает ее не более того, сколько человек, знающий один только язык. понимает последний¹²⁰. Мы, русские, повторяем, давно находимся в самых близких отношениях к своим соотечественникам-мусульманам и, будучи господствующею нацией, должны, вследствие своей невнимательности, поучиться у г.г. Гаспринского, Девлет-Кильдеева и Мурзы-Алима! Нам, жителям Туркестана, пора и свое суждение иметь об основном религиозно-законодательном кодексе мусульман, чтобы не приписывать ему таких идей и постановлений, каких в нем нет и не могло быть, и тем не причинять вреда туземцам, которыми нам суждено управлять.

В одном месте Корана говорится: «Благочестивы те, которые веруют в Бога, в последний день, в писание, в пророков»¹²¹. То же самое выражено в следующих словах Корана: «Верующие! Веруйте в Бога, в посланника Его, в писание, какое Он ниспослал своему посланнику, и в писание, которое Он ниспослал прежде; кто отвергает веру в Бога, ангелов, в писания Его, в Его посланников и в последний день – тот заблудился крайним заблуждением»¹²². Вот главные пункты догматического учения Мухаммеда, изложенные в Коране. Сравнительно с ветхозаветным учением, Мухаммед не ввел в Коран ничего нового, потому что и учение о пророческом достоинстве самого Мухаммеда и о божественном происхождении Корана, явилось в подражание учению евреев о пророках и священных книгах, принятому христианами. Учение о пророках было известно кроме того арабским сектантам, современникам Мухаммеда. Основатель ислама это готовое учение применил к себе и сказал, что о нем было предсказано в еврейских и христианских священных книгах¹²³. Поэтому замечание Мурзы-Алима, что Мухаммед «не создавал и не создал ислам, который существовал долго до него и истины которого: «существование Бога единого и бессмертие души» легли в основание еврейских, христианских и магометанских вероисповеданий»,¹²⁴ можно признать только в том смысле, что Мухаммед почти все свое учение заимствовал главным образом у евреев и христианских сектантов, учение которых в Коране не отличено от истинного христианского¹²⁵. Тем не менее, принимая во внимание, что современные Мухаммеду арабы были в массе язычниками идолопоклонниками, история признает заслугу Мухаммеда в том, что он значительно ослабил язычество арабов, хотя и не мог совершенно уничтожить его¹²⁶, и распространил среди арабов-язычников более чистое и более возвышенное учение о едином Боге и духовном мире. Не считая своею задачею разбирать догматическое учение Корана, мы укажем здесь только на неточности, относящиеся к данному вопросу и замеченные нами в статьях г. Мурзы-Алима. Он, например, умолчал о том, что в Коране Мухаммед называется печатью пророков¹²⁷, пророком, посланным Богом не только к арабам-язычникам, но и к народу писаний, т. е. к иудеям и назарянам, к людям и гениям¹²⁸, и что учение Корана выдается за лучшее и совершеннейшее из всех прежде бывших религиозных учений¹²⁹. А это не согласуется с мнением Мурзы-Алима, утверждающего, что Мухаммед ставит (в Коране) И. Христа выше себя, говоря о нем между прочим следующее: «Мессия Иисус, сын Марии, апостол и Его слово, которое он бросил в Марию. – Он Дух, происходящий от Бога» и далее, и далее. «Веруйте в Бога и Его апостолов и не говорите: есть Троица, потому что Мессия не пренебрегает быть слугою Божиим, не более как ангелы, которые приближаются к Богу (Коран. сура Ⅳ. ст. 169 и 170)»¹³⁰.

Замечание Мурзы-Алима о христианском учении о Боге Триедином значительно ослабляется, если мы напомним читателям, что в Коране это учение представлено в такой форме, в какой оно не исповедуется православными и как оно не было изложено в Евангелии. В Евангелии упоминаются: Отец, Сын и Дух Святый, а в Коране: Бог, Мария и Иисус.

Мы охотно обошли бы молчанием учение Корана о райском блаженстве, но не позволяем себе умолчать об этом в виду следующего замечания г. Девлет-Кильдеева: «Что же касается пресловутого рая Магомета, который служит предметом стольких рассказов, то он, по Корану, заключается, правда, в изображении чувственных наслаждений; но изображение рая с такими наслаждениями, которые охотно были бы приняты и современным обществом христиан, было необходимо для народа того времени и согласно с его воззрениями на блаженство¹³¹.

Не говоря о пространстве рая и вратах его, напомним читателям-христианам, что охотно, по предположению г. Девлет-Кильдеева, желаемый нами рай состоит из различных плодовых дерев, лотосов и бананов и орошается реками из молока, вина и меда. Живущие в раю одеваются в шелковые, зеленого цвета одежды; на руках носят золотые и жемчужные запястья; сидят на седалищах, украшенных золотом и драгоценными камнями, имея при себе подушки и ковры. Необыкновенно вкусные кушанья и напитки, подаваемые в золотых блюдах и кубках, не производят ни отягощения, ни опьянения. Прислуживать райским обитателям будут вечно-юные отроки, а супругами райских мужчин будут черноокие девы. При такой обстановке в раю не будет ни печали, ни празднословия; обитатели рая будут петь Богу хвалебные песни и разговаривать между собою о благочестии. Находясь под тению райских дерев, райские обитатели не будут видеть ни солнца, ни луны и второй смерти не испытают; Бог будет доволен ими, и они будут довольны Богом¹³².

Мы недоумеваем по поводу приведенного выше замечания г. Девлет-Кильдеева. Принять это за шутку мы не имеем права, потому что его брошюра преследует слишком серьезную цель; смотреть же серьезно на такое замечание не хочется, потому что оно ни с чем не сообразно.

Имея в виду желание мусульманских публицистов доказать культурное значение ислама не только в прошедшем, но и в будущем и притом для всего человечества, мы позволяем себе заметить, что учение Корана о загробной жизни едва ли может удовлетворять кого либо, кто ни по происхождению, ни по умственному развитию, ни вообще по образу жизни, ни походит на арабов начала Ⅶ века по Рожд. Хр.

Более существенный вопрос в догматическом учении Корана составляет учение о предопределении, или вернее – противоречивые выражения Корана относительно человеческой свободы. По каким бы побуждениям Мухаммед ни учил о предопределении – по политическим или религиозным – мы должны сказать, что он дал полное основание некоторым позднейшим мусульманским сектам совершенно отрицать в человеке свободную волю, а народной массе – повод верить, что Бог если захочет, то и благочестивого низведет в ад, а если захочет, то и грешнику даст место в раю. Двойственность учения Корана о свободе человеческой воли до сих пор на личности неразвитые оказывает непрогрессивное влияние. Простые мусульмане до сих пор говорят: «Такой такдир! Такой кысмет!» и руководствуются этою верою в предопределение в своей жизни.

Кром того, исключительность всего учения о Боге и о духовном мире ставит мусульман в положение исключительное, в каком они остаются до сих пор. «Арабский проповедник первоначально обращал свое внимание только на предметы национальные, стараясь установить между соотчичами национальный деизм; поэтому он допускал христианство, но только как религию не непригодную для других народов; затем, когда он увлекся энтузиазмом и встретил неожиданный успех, его воззрения расширились далее пределов его собственного города, племени и народа, и он начал во всей широте раскрывать идею, что монотеизм необходимо должен быть религией всего мира¹³³. Так, исключительно понимая единство Божества, Мухаммед под конец своей жизни изменил свое положение: из национального он превратил себя во всемерного проповедника, и при этой новой, расширенной схеме он почувствовал, что христианство уже не может стоять на одной ступени с его собственною верою, что оно необходимо должно занять по отношению к исламу подчиненное положение»¹³⁴. Так говорит д-р Арнольд¹³⁵, проживший довольно долгое время на Востоке и имевший возможность изучить там, на месте, ислам не только путем книжного знакомства с историей и характером этой религии, но и путем собственных наблюдений жизни мусульман на Востоке. Выводы его согласны со всеми современными европейскими исследованиями о Коране, почему книга его очень скоро выдержала в Лондоне три издания.

Каждая религиозная система предлагает своим последователям известные нравственные правила и известные обряды. Мухаммед, постоянно ссылавшийся в Коране на ветхозаветные и новозаветные писания, предписывал своим последователям: молитву, пост, милостыню, путешествие в Мекку, благотворительность, человеколюбие, скромность, снисходительность, терпение и постоянство, довольство, чистосердечие, честность, целомудрие (верность 1 – 4 женам), любовь к истине и миролюбие, доверие и преданность. В то же время он запрещал: несправедливость, мстительность, надменность, ложь, лицемерие, сплетни, ругательства, насмешки, скупость, расточительность, обман, подозрительность, и т. п. Нет никакого сомнения, что это учение для арабов Ⅶ века имело значение, точно также и для современных нам низших наций, исповедующих ислам, пока они не возвысятся до более широкого нравственного учения.

«В Коран, – говорит доктор Арнольд, – не входит универсальная филантропия. У мухаммедан закон любви в его широком смысле тесно ограничен их собственной общиной, так как их пророк совсем не знал закона универсальной благости¹³⁶. Также национальный обычай возмездия (Lex talionis) и учреждение полигамии с правом развода по произволу заключают в себе принципы, совершенно противные духу универсальной религии. В жизни самого Мухаммеда выполнены только те нравственные требования, которые идут к человеку Аравии»¹³⁷. И современный мусульманский автор, г. Девлет-Кильдеев сознает это, когда говорит, в заключение своей брошюры, что «если мусульмане будут более придерживаться смысла ученья своего пророка, изложенного в Коране, отнесутся менее фанатично к своим предписаниям, в таком случае можно с достоверностью предсказать мусульманам блестящую будущность»¹³⁸. Другими словами это следовало бы сказать так: если мусульмане будут держаться только лучших предписаний Корана и оставят в стороне все остальное, тогда и только тогда они могут примкнуть к европейской цивилизации. Но когда наступит эта возможность? Для того, чтобы различать лучшее от худшего, нужно развитие в других, немусульманских, понятиях.

Мы согласны с названным автором, что русская публика имеет весьма смутное понятие о религии Мухаммеда, и в этом – непростительная вина русских; но мы не можем согласиться с следующими его словами: «Магомет везде и всегда предписывал милосердие, даже к врагам, и если обстоятельства принудили его взяться за меч, чтобы защищать свою личность и личность своих учеников от враждебных нападений воинственных племен аравийских степей, то он не злоупотреблял своею властью. Напрасно некоторые народы ссылаются на священную книгу мусульман «Коран», для оправдания своих варварских поступков; Коран ничего подобного не предписывает и никакой вражды к христианам не высказывает¹³⁹. Несправедливо приписывать Магомету и его религии действия некоторых из его последователей, которые, увлекаясь более славою оружия, чем истинами Корана, полагали служить делу Магомета с мечем в руках, так точно, как нельзя ставить в вину Иисусу Христу и его учению все те кровопролитные войны, инквизиции и костры, которые воздвигались во имя распространения христианской религии»¹⁴⁰. С последней мыслей мы согласны, а с первой нельзя согласиться: Мухаммед заповедал мусульманам вражду к христианам и вообще к неверующим (кяфир) и не оговорил что такое отношение к иноверцам есть мера временная. А мы из истории мусульманства и из приведенных в начале наших статей слов барона Торнау знаем, что мусульман только страх пред физической силой победителей удерживает в подчинении у иноверных. Не следует при этом смешивать уклонения от христианского закона с законом Корана о войне с неверными, на что г. Девлет-Кильдеев не обратил внимания. И он сознает, по-видимому, слабость учения Корана, когда через десять строк замечает: «Что в наше время пора придти к заключению, что есть только один Бог и Отец всех, который над всеми, чрез всех и во всех нас», что христианам уже давно известно, так как это – слова апостола Павла¹⁴¹.

Другой образованный мусульманин, г. Гаспринский, говорит: «Весьма понятно и весьма естественно, что всякое государство, всякая господствующая народность в разноплеменном государстве, в видах упрочения своей будущности, стремится к единению, в широком смысле этого слова, к возможному приведению в однородность своего разноплеменного населения... История указывает нам, как при приблизительно равном пропорциональном отношении иноплеменников к господствующему племени вызывались тяжкие, кровавые драмы и перевороты, как следствие применения безнравственных и ошибочных способов и систем по упрочению государственного единства, точно так же, как при ином соотношении племен, там, где господствующее племя представляет подавляющее большинство, задерживалось, в силу вещей, умственное и материальное развитие обширных стран и областей, а это, конечно, не могло не отозваться вредно на всем ходе государственной жизни»... «Несомненно, – продолжает он, – есть горячие патриоты в литературе и в администрации, думающие, что легко и возможно путем канцелярских мероприятий, тех или других ограничений или поблажек – переродить ту или другую народность по желаемому образцу. Я ничего не имел бы против этого желания, если бы оно было осуществимо в сколько-нибудь краткий период времени, если бы не было одним только толчением воды и медвежьей услугой отечеству на почве патриотизма; но мы глубоко убеждены, что для перерождения, переделки по данному образцу какой бы то ни было народности, сколько-нибудь исторической и культурной, необходимо столько же времени при совокупности всех условий, сколько было необходимо при первоначальном обособлении и выработке той народности; иначе, по всей вероятности, давным давно исчезли бы с лица земли десятки народностей, живущих уже тысячелетия, не смотря на то, что в доброе старое время, способ поглощения и ассимиляции были далеко не столь деликатны и медленны, как теперь»...¹⁴²

Одним словом, г. Гаспринский не допускает «кровного химического единения» мусульманских подданных России с русскими, а желает «единения нравственного, ассимиляции нравственной, духовной, основанной на принципах национальной индивидуальности, свободы и самоуправления». Признаемся, – мы хорошо не понимаем приведенной игры слов и думаем так: какую теорию государственного единения разноверных наций ни создавай, как эту теорию ни называй и как бы «другая система политики, проистекающая из уважения к национальности и всестороннему равенству племен, населяющих государство», ни споспешествовала образованию, прогрессу и выработке лучших форм труда и жизни, все-таки господствующей нации необходимо всегда иметь в запасе перевес физической и нравственной силы, чтобы удержать свое господствующее положение. Образование, сглаживая грубость взаимных отношений, повторим, никогда не уничтожает в покоренной нации сознания своей подчиненности. Ссылаясь на Соединенные Штаты и Швейцарию, г. Гаспринский забывает, что история России и ее настоящее не имеет ничего общего с историей названных стран, и что русские подданные-мусульмане совсем не похожи на переселенцев Европы, населяющих Северную Америку и Швейцарию. А с другой стороны, мы желаем указать г. Гаспринскому, так горячо отстаивающему принципы Корана и доказывающему возможность единения нравственного мусульман с русскими на принципах того же Корана, – на историю Турции, которая давно, как самостоятельная мусульманская держава, должна была бы показать образованному христианскому миру пример управления своими иноверными и иноплеменными подданными на принципах уважения к национальности и всестороннему развитию подчиненных племен.... Но мы твердо уверены, что мусульманская Турция не даст христианской Европе этого примера и не может дать именно потому, что Турция обязана руководствоваться «вечным Кораном», внушающим туркам гордость и чванство своим мусульманством и полное презрение к христианским своим подданным, которых они вообще называют райя, т. е. стадо¹⁴³. Извиняясь пред читателями за сделанное сейчас отступление, спешим заявить, что в настоящей статье мы не имеем в виду разбирать предлагаемые г. Гаспринским способы наилучшего образования российских мусульман.

Точно также учение Корана о взаимных отношениях людей не может содействовать успехам общечеловеческого прогресса, так как эти отношения обусловливаются исповеданием «учения Корана». По точным выражениям священной книги мусульман, верующие в Мухаммеда – самый лучший народ в мире¹⁴⁴; они друг другу братья, не должны враждовать между собою, должны быть добросердечны между собою¹⁴⁵. В то же время Коран учит, что неверующие в Коран – враги Богу и Бог – враг им¹⁴⁶, что они друзья сатаны¹⁴⁷, что с ними мусульмане не должны дружиться¹⁴⁸, а должны быть жестокими к ним¹⁴⁹, должны беспощадно их избивать¹⁵⁰. В одном месте Мухаммеду говорит Бог: «Ты не увидишь, чтобы люди, верующие в Бога и последний день, любили тех, которые противятся Богу и посланнику Его, хотя бы это были отцы их, или дети их, или братья их, или какие-либо родственники...»¹⁵¹. Если помолишься о прощении их и семьдесят раз, Бог не простит им. Это за то, что они не веруют в Бога и Его посланника.... Никогда не молись ни об одном из них, когда кто из них умирает, и не становись на молитву при его молитве, потому что они не веровали в Бога и в Его посланника, и умерли нечестивыми. Да не удивляет тебя ни богатство их, ни дети их: ими хочет Бог только наказать их в здешней жизни, хочет только того, чтобы они и умерли неверными¹⁵².

На эти и подобные места г. Девлет-Кильдеев не указал, а привел в своей брошюре места, в которых говорится о снисхождении к неверным. Кроме того, Коран воспрещает мусульманам дружиться с иудеями и христианами¹⁵³, а в некоторых местах Корана иудеи и христиане считаются неверными, как и язычники¹⁵⁴. История убеждает нас в тоже время, что населяющие мусульманские страны жители всегда были фанатичны и относились к христианам с полною нетерпимостью; на нашей памяти еще мученическая смерть унтер-офицера Данилова, захваченного кокандцами и не согласившегося принять учение ислама.

Мы не останавливаемся здесь на предписаниях Корана о войне с неверными, трактат о которой до сих пор изучается мусульманами в медресе. Предмет этот довольно подробно рассмотрен в одном сочинении на русском языке, где желающие и могут познакомиться с духом этого замечательного учения, которое несколько раз проповедовалось и в Туркестане, при завоевании его русскими. Как бы кто ни говорил, что это учение Корана было вызвано обстоятельствами времени, мы должны сказать, что оно до сих пор действовало бы в странах ислама, если бы не было парализуемо силою христианских государств.

Напрасно также г. Девлет-Кильдеев говорит, что Мухаммед с уважением всегда относился к христианству. Это на самом деле было только в первые годы деятельности его, когда он не чувствовал еще за собой довольно силы; под конец жизни он объявил свою религию всемирною, и тогда христиане и иудеи стали в его глазах неверующими (кяфир), которым ничего лучшего не оставалось, как переходить в ислам или платить дань.

Читателю Корана нужно всегда помнить, что в этой книге сказываются как бы две личности: Мухаммед, кроткий проповедник новой веры и Мухаммед, полновластный духовной властитель мусульман. Только при этом условии, можно будет объяснить кроткий дух некоторых мест Корана, на которые и указывает г. Девлет-Кильдеев, умалчивая о местах другого характера. Какому же из этих двух направлений учения Корана мы должны, по справедливости, отдать предпочтение? Г.г. Гаспринский, Мурза-Алим и Девлет-Кильдеев стоят за места гуманные, а в мусульманских странах скорее найдут приложение предписания против неверных другого характера. Д-р Вейль, вообще очень благосклонно относящийся к личности основателя ислама, замечает, что законом войны Мухаммед «слишком много обнаружил слабую сторону в своем характере, так как старался доставить своей вере господство над миром не силою внутреннего убеждения, а насилием. «В извинение Мухаммеда можно сказать, – говорит он, – только то, что велико бывает искушение, когда люди достигают власти и легко употребляют ее на преодоление и угнетение иноверцев»¹⁵⁵.

Религиозно-обрядовое учение Корана касается омовений, молитвы, поста, путешествия в Мекку и милостыни. При своей немногочисленности, эти обряды в Коране отличаются простотой и несложностью, что имело, бесспорно, большое значение для жителей Аравии и в наше время имеет такое же значение для жителей Африки и Азии, жизнь которых проста и культура вообще несложна. А это, в свою очередь, оказывает и будет оказывать влияние на распространение ислама в этих странах. При установлении обрядовых законов, Мухаммед следовал почти исключительно древним обычаям арабов, сходным с еврейскими религиозными обычаями, как древнейшими, так и новейшими. Даже замена воды песком при омовении в пустыне и время начала поста заимствованы им у талмудистов; закон о десятине известен был евреям. Обряды хаджа известны были арабам с давних пор и имели сходство с еврейским обычаем ходить на праздник (Хап) в Иерусалим. Необходимо заметить при этом, что в Коране подробности религиозных обрядов не развиты, а были выработаны уже после Мухаммеда.

Главнейшие гражданские законы Корана определяют: права мусульман по наследству, условия брака и развода, отношения владельцев к рабам и права последних, наказания за нарушения прав собственности, супружеской верности и за убийство, права и обязанности родителей и опекунов, степени родства и вообще позволенное, и запрещенное и наконец раздел военной добычи и отношении верующих к неверующим. Эти законы обнимали всю несложную жизнь араба и давали ей известное направление, так что доктор Дрэпер с полным основанием замечает, что «для азиатской (прибавим – и для африканской) жизни едва ли есть положение, в котором бы изречения из Корана не могли доставить приличного поучения, увещания, утешения и поощрения. Для азиатца и африканца такие назидательные отрывки гораздо полезнее всякой систематической теологии»¹⁵⁶. Этим замечанием талантливый историк европейской цивилизации определяет значение ислама не только в прошедшем, но и в будущем. По словам Шлоссера, самое вредное влияние Корана заключалось в том, что Мухаммед выдавал его за идеал духовного развития и образованности и запретил своим последователям делать изображения живых существ. Этим он затруднил свободное развитие духа, ограничил область философского образования и совершенно стеснил искусство, следовательно, уничтожил главное средство облагорожения духа и самую возможность возвыситься до нравственной свободы и самостоятельности.... Поэтому учение Корана должно было снова восстановить у восточных народов древний восточный характер их быта со всеми его недостатками¹⁵⁷. Считать учение Корана, допускающее многоженство с его последствиями, рабство, войну с неверными и т. д. способным удовлетворять людей всех мест и времен и содействующим человеческому прогрессу – нельзя, и г.г. Гаспринский, Мурза-Алим и Девлет-Кильдеев при этом увлекаются совершенно искусственною мыслью. История ясно доказала, что идеал Корана давно отжил свой век и в настоящее время поддерживается только среди низших классов мусульманского общества. A пример Турции убеждает нас как в том, что всякая попытка сблизить идеал Корана с современными требованиями европейской культуры оказывалась безуспешною, так и в том, что причину успехов средневековой арабской образованности, в цветущий ее период, нужно искать не в принципах Корана, а в особых условиях, сопровождавших эту образованность. Ведь не учение о Боге едином, а учение о том, что в Коране заключено все потребное для мусульманина на все времена¹⁵⁸, составляет самую сущность мусульманской культуры, и раз она превзошла Коран, она уже – не мусульманская. А это зависит именно от того, что Коран принял на себя задачу установить не общие принципы веры и нравственности, а самую форму жизни людей, тогда как Евангелие сообщило человечеству только высший нравственный идеал, окончательное достижение которого далеко, далеко впереди. Мы не признаем убедительным для себя и заявление Мурзы-Алима, провозглашающего, что пустые возгласы европейцев о том, что магометанство не способно к прогрессу, доказывают полнейшее незнание (sic!) того предмета, о котором говорят и пишут¹⁵⁹.

Исторические сведения, сообщаемые в Коране, весьма редко отличаются точностью; в большей части случаев эти сведения грешат против истории или хронологии. Содержанием их служит главным образом библейская, менее евангельская и еще менее общая история. Было бы утомительно перечислять здесь все исторические ошибки Корана, но для примера укажем на некоторые. Иаков упоминается вместе с Исааком¹⁶⁰; в жертву приносится Измаил¹⁶¹, Авраам и Измаил строят каабу¹⁶², Аман и Корей представляются вельможами Фараона¹⁶³; Дева Мария называется сестрою Аарона и дочерью Имрана¹⁶⁴; смерть крестная И. Христа отрицается совершенно¹⁶⁵; Евангелие считается Его книгою, а не писанием евангелистов¹⁶⁶, и т. д. Кроме того, в подробностях, рассказы Корана о библейских лицах и событиях отличаются неясностью, недомолвками и редко согласны с Библией. Это зависело от того, что рассказы Корана о библейских лицах и событиях были известны Мухаммеду в искаженном виде, в форме апокрифической и талмудической, как это совершенно доказано современными научными исследованиями. Стоит только сравнить рассказ Корана об Иосифе с библейским рассказом, чтобы убедиться, в какой степени мало общего между этими двумя редакциями. Об Александре Македонском, этой крупной исторической личности, в Коране рассказана только встреча его с Гогом и Магогом; по-видимому, он считается исповедником ислама и пророком. На многие другие исторические лица и события только намекается в Коране.

Приведенных примеров¹⁶⁷ достаточно для подтверждения той мысли, что автор Корана был несведущий в истории человек и что, следовательно, «многие отрицают его образованность» совершенно основательно¹⁶⁸. Мы только удивляемся уже совсем ненаучной смелости г. Мурзы-Алима, победоносно восклицающего, что европейцы совершенно не понимают вопроса об исламе. Так может заявлять только человек, недостаточно знакомый с учеными достоинствами исследований европейских ориенталистов об исламе.

Статья наша «Что такое Коран?» окончена. Вопрос о влиянии Корана на жизнь мусульманских народов, как оно сказалось в истории последних, выходит уже за пределы нашей задачи, которая состояла: 1) в пополнении содержания Туркестанских Ведомостей (см. заявление редакции в № 1 текущего года) и 2) в пробуждении у русских наших, туркестанских, соотечественников интереса к знакомству с основным законодательным кодексом мусульман.

Не имея возможности отметить каждую, в отдельности высказанную названными мусульманскими публицистами мысль, мы довольствовались указанием только на некоторые их мысли, какие имели отношение к содержанию наших статей, в заключение которых мы позволяем себе заметить, что г. Гаспринский односторонне смотрит на русское господство над мусульманами, выражающееся будто бы только в следующем: «я владею, вы платите и живите как хотите» и заявляет по этому случаю: «Это очень просто, но крайне бессодержательно»¹⁶⁹... «Неужели замена казиев – уездными начальниками, наибов – приставами, бекств – областями и губерниями, десятины –подушной и другими податями, шелковых халатов и бешметов – дворянским воротником, исчерпывает все содержание этой миссии и больше ничего не остается делать?» – спрашивает он далее¹⁷⁰. А мы, в свою очередь, спросили бы г. Гаспринского: «Неужели русское правительство виновато, если русские мусульмане, по собственным словам г. Гаспринского, «хотя и лишены высокой европейской культуры, как силы для самосохранения, но в своей религии и проистекающем из нее своем общественном быте имеют весьма крепкую, почти непреоборимую силу сопротивления всяким чуждым влияниям во вред своей национальной индивидуальности»¹⁷¹. И как помирить с этим взглядом его же глубокое убеждение в том, «что только незнание, неведение и недоразумение сдерживает мусульманина от близкого, деятельного и сочувственного приобщения к общей русской, отечественной жизни, и что исламизм непосредственно тут вовсе не мешает»¹⁷². А между тем опять, по его же словам, служащий или образованный мусульманин, принятый в интеллигентном обществе, торговец в среде русского купечества, простой извощик, официант в кругу простого люда – чувствуют себя так же хорошо и привольно, как сами русские, не тяготясь ни своим происхождением, ни отношениями русского общества, так что образованные мусульмане, имевшие случай знакомиться с разными европейскими обществами, наиболее близко сходятся с русскими людьми¹⁷³. И несмотря на это, он же опять говорит, что если мы (т. е. русские) не дадим мусульманам света и знаний, то наше (русское) господство будет ниже китайского¹⁷⁴.

По словам того же г. Гаспринского, мусульмане, по уважению к их общественному и религиозному быту, имеют кое-какие преимущества и льготы¹⁷⁵, а мы по этому поводу заметим, что таких кое-каких преимуществ и льгот не имели и не имеют русские подданные нашей обширной и разноплеменной империи. Русское правительство никогда не создавало для мусульманских своих подданных таких узаконений, какими определяются права христиан на Востоке по мусульманским законам, о чем желающие могут прочитать в магистерской диссертации кандидата факультета восточных языков (в настоящее время доктора и профессора на том же факультете при Императорском С.-Петербургском университете) Владимира Гиргаса, изданной в С.-Петербурге, в 1865 году.

Н. Остроумов.

Ташкент.

8 Марта 1883 года.