Роль Токийской Православной семинарии в подготовке переводчиков-японистов

А. Н. Хохлов

Имеющиеся в нашем распоряжении архивные и опубликованые источники содержат весьма разноречивые сведения и оценки деятельности Российской Православной Миссии в Японии в области подготовки специалистов, владеющих русским языком (японцев!) либо японским (русских). В этом плане довольно характерным представляется, например, высказывание известного востоковеда Е. Г. Спальвина в период его службы драгоманом в Посольстве СССР в Токио. Касаясь уровня языковой подготовки бывших воспитанников Токийской семинарии, где вместе с японцами с начала XX в. обучались русские юноши под руководством главы Российской Православной Миссии о. Николая, Е. Г. Спальвин, возглавлявший первую в России кафедру японского языка в Восточном институте во Владивостоке, в письме из Токио от 23 февраля 1926 г. писал председателю ВОКСа О. Д. Каменевой: «Меньше всего владеют японским языком воспитанники духовной семинарии архиеп. Николая, но, как бы то ни было, этими людьми положено очень много труда на передачу русских литературных произведений и сообщение сведений (о России. – Л. X.)»¹¹⁹. При этом известный российский ученый-японист среди лиц, способствовавших пропаганде знаний о России, особенно достижений русской литературы, выделял Бансея Такахаси, активиста Японско-русского литературно-художественного общества (Нитиро Гэйдзюцу кёкай).

Примерно в том же духе, но больше в сторону критической оценки деятельности Российской Православной Миссии в Японии, высказывался Д. И. Новомирский, активист ВОКСа, участник состоявшегося 20 января 1927 г. заседания этого общества, на котором было заявлено об организации при ВОКСе китайского научно-художественного кружка. В его статье «Культурная связь с Дальним Востоком», сохранившейся в рукописи, в частности, говорится: «Культурное сближение с Японией шло до революции главным образом через Православную Церковь: через священников и миссионеров, во главе которых стоял архиеп. Николай. Эта работа ставила себе целью чисто внешнее, чисто формальное (воздействие) – внедрение Православия в японские массы, которые, впрочем, никогда не относились серьезно к христианству». Явно принижая значение и роль христианской проповеди Российской Православной Миссии в Японии, автор тем не менее признавал, что ее «работа имела положительный результат: в Японии зародились целые кадры переводчиков, которые очень недурно изучили русский язык»¹²⁰.

Если о степени подготовки переводчиков из японцев в стенах Токийской семинарии можно найти в имеющихся источниках какие-то, пусть весьма скудные, сведения, то ничего подобного нет относительно уровня и качества подготовки россиян-японистов, что значительно затрудняет постановку данной проблемы в научном плане. Сложность ее разработки отчасти усугубляется тем, что сведения об обучении русских юношей в Токийской семинарии были впервые даны в русской печати в искаженном виде – в корреспонденции Марии Горячковской «Русские мальчики в японской школе», опубликованной в ноябре (декабре) 1908 г. за авторской подписью «Мария Г-ская»¹²¹. Не вдаваясь в подробный анализ ошибок в этой статье, отметим лишь, что на нее немедленно откликнулись и в России (редактор «Московских ведомостей» Л. Тихомиров и в Японии владыка Николай), которые в своих выступлениях в русской печати в пылу полемики больше уделили внимание вопросам финансового обеспечения духовной миссии в Токио и подчиненной ей семинарии, нежели специальным проблемам обучения российских юношей в стенах последней.

* * *

Победа Японии в войне с цинским Китаем в 1894–1895 гг. и ее участие царавне с семью другими странами (в том числе Англией, Францией, Германией, США и Россией) в подавлении восстания ихэтуаней в 1900 г. не могли не вызвать настороженности администрации русского Дальнего Востока. Предпринимая ответные меры по обеспечению безопасности, она все более убеждалась в необходимости подготовки переводчиков-японистов непосредственно в Японии. Наиболее подходящими условиями для этой цели располагала семинария при Российской Духовной Миссии в Токио, где под руководством ее главы владыки Николая велось преподавание русского языка.

К тому времени о. Николай из скромного иеромонаха, каким он впервые в июне 1861 г. вступил на японскую землю, превратился в солидного и весьма энергичного архимандрита, пользовавшегося заслуженным авторитетом не только как добросовестный миссионер, рачительно заботившийся о своей пастве, но и как большой знаток японского языка, на что указывали многие его современники. Так, А. В. Оларовский, выполнявший обязанности российского консула в Хакодате, 8 января 1873 г. писал в Петербург П. Н. Стремоухову: «О. Николай, зная отлично японский язык, сумел приобрести влияние не только в низшем и среднем классе населения, но даже в высшем. В настоящее время арх. Николай находится в Эдо, а в Хакодате – член духовной миссии Анатолий, деятельности которого довольно успешна»¹²².

О популярности о. Николая писал и видный российский дипломат и автор многих статей и книг о Китае И. Я. Коростовец.! Касаясь начального этапа своей дипломатической карьеры, связан-; ной с поездкой в Японию в 1894 г., он в мемуарах 20-х гг. отмечал: «Духовной миссией [в Японии] управлял [впоследствии] епископ Николай, пользовавшийся большой популярностью у японцев»¹²³.

Это мнение о необычной популярности владыки Николая наглядно иллюстрирует случай, произошедший с корреспондентом газеты «Новый край», выходившей в Порт-Артуре, автором очерков под общим названием «По Японии (Из записной книжки)». В одном из них он рассказывает: «После завтрака я собрался в нашу духовную миссию, но, выйдя на улицу, не мог никак объясниться с рикшей. Быть может, так и не нашел бы миссии, если бы случайно не назвал имени Николая (нашего епископа (!?) в Токио. Услыша это имя, рикша закачал головой, и мы поехали»¹²⁴.

О том, что владыка Николай хорошо знал японский язык, говорили многие его современники, в том числе близко знавшие архипастыря востоковеды. Так, Д. М. Позднеев, работавший после русско-японской войны (1904–1905) корреспондентом Российского телеграфного агентства в Японии, в своих публичных выступлениях 1912 г. отмечал, что «путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами» владыка Николай «достиг удивительного знания японского – и разговорного, и книжного – языка». «У архиепископа, – указывал Д. М. Позднеев, – был сильный иностранный акцент. Кроме того, 8 лет пребывания в Хакодате дали его произношению сильный оттенок северо-японского диалекта. Но это нисколько не мешало ему быть понимаемым всеми японцами от мала до велика, богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев»¹²⁵.

Своими глубокими познаниями в японском языке и в японской исторической литературе владыка Николай поражал даже весьма образованных японцев. Так, один из них, М. Кониси, принятый в Токийскую православную семинарию в 1881 г. и впоследствии выполнивший перевод «Крейцеровой сонаты» Л. Толстого, в своих воспоминаниях подчеркивал, что «преосвященный Николай прекрасно владел японским языком и отлично знал наш народ, историю и литературу»¹²⁶.

Благодаря энциклопедическим знаниям в области истории и духовной культуры Японии, а также тонкому, доброжелательному такту в общении с людьми, владыка Николай обладал многими другими дарованиями, необходимыми для успешной преподавательской работы, однако никогда не называл себя педагогом. Материалы его личной переписки убеждают в том, что владыке Николаю были присущи многие качества настоящего учителя-педагога. Достаточно обратиться к его письму японцу И. А. Сенума, находившемуся в тот момент в селе Татево Вельского уезда Смоленской губернии, в имении известного педагога С. А. Рачинского. В этом письме от 17(29) ноября 1894 г., в частности, говорилось: «Теперь пришло время сказать Вам, какую надежду я возлагаю на Вас и вместе со мной вся миссия и Японская Церковь.

Семинария и катехизаторское училище у нас существуют, но нужно признаться, что они ведутся не весьма удовлетворительно. Это потому, что у нас нет настоящего педагога. Я и сам не педагог; из всех, кто здесь ныне учит, я не вижу ни одного, кто был бы одарен драгоценными качествами педагога...

Слушайте, несколько лет уже я ношу в душе план семинарии – не такой, какая ныне у нас – по правде сказать – мизерной, а настоящей, большой, благоустроенной семинарии. Нынешняя принимает в себя только христианских детей, которых отцы предназначают на службу Церкви, оттого семинария малолюдна и состав ее беден по способностям.

Откроем семинарию и для язычников. Оповестим по всей Японии, что открыто на Суругадае учебное заведение, ни в чем не уступающее по программе гимназиям (коо-тоо-циу гакко), но с прибавлением предметов духовных, наук религиозных, и с воспитанием учеников в нравственно-религиозном духе. Будьте уверены, многие – и хорошие – языческие родители поручат нам детей – для того, чтобы при воспитании сохранить их добронравственными и религиозными...

Теперешняя – и самая основная – идея семинарии давать служителей Церкви нисколько не будет затеряна; напротив, из язычников, вероятно, найдутся желающие сделаться христианами и служить Церкви...

Вы должны быть хозяином семинарии, отцом учеников, другом, любимцем их и любящим их, отдавшим душу им. Вам предстоит завидная доля – давать добрых служителей Церкви и многих многих добрых слуг отечеству, таких слуг, которые были бы краеугольным камнем благосостояния отечества...

Самое важное заключается в общем развитии и образовании, которым достаточно снабдила Вас Академия. Ныне только – без ущерба Вашим текущим занятиям – обратите внимание на воспитательную часть. Соберите педагогические сочинения и перечитайте их. Я написал о. Федору, чтобы он помог Вам в приобретении их, если понадобятся.

Прочитанное постарайтесь проверить на деле, т.е. побудьте во всех учебных заведениях, где только можете быть, и везде вникните, как ведется дело воспитания (и преподавания). Если нужно будет, познакомьтесь с людьми, особенно сведущими и знаменитыми по педагогической части, и соберите их советы.

Не думаю, чтобы Вам нужно было остаться в России на несколько времени более, чем то(го) потребуют сборы Ваши в России в Японию по окончании курса, собственно для изучения педагогики, но если бы потребовалось и это, то я согласен на то, – лишь бы это не длилось долго и не было предлогом – просто продлить пребывание без определенных обязанностей, а было бы действительно необходимо для пользы будущего Вашего служения здесь...

Войдете Вы сюда к нам (в миссию и семинарию), конечно, не со властью и авторитетом особенным, а как и все прочие приезжающие из России; будете сначала преподавателем, взяв себе какую-нибудь науку, и присмотритесь ко всему, что ныне здесь есть... Потом через несколько месяцев скромно возьмете на себя звание и обязанности коочёо... Начальник школы, и именно ближайший, у которого ученики всегда на глазах, должен был бы стараться ничего не позволять оставить неисполненным из того, что он должен исполнить».

Указывая на необходимость воспитания воли у детей, на развитие и укрепление добрых наклонностей, владыка Николай подчеркивал: «О воспитании сердца также непременно надо заботиться, а не оставлять его на произвол разным дрянным инстинктам или влечениям извне. У нас же в школе об этом еще меньше заботятся, чем о развитии воли... Коочёо должен наблюдать, чтобы воспитанники всегда жили друг с другом мирно, случающиеся маленькие ссоры тотчас же прекращали; чтобы помогали друг другу в занятиях и т.д. – это разовьет и водворит в них любовь к ближнему.

Должен заботиться коочёо и о том, чтобы разговоры учеников в свободное время не были грязны, безнравственны; дознано, что один развращенный сорванец может, как вонючий козел, заразить своею нравственною нечистью и вонью целое стадо невинных мальчуганов, приехавших из домов родителей чистыми...

Не подумайте, что с Вас слишком много требуется; не представьте дело слишком уж трудно исполнимым. Вовсе нет! Любовь к делу – вот самое первое и важное, что требуется... Любовь сама собою разовьет перед Вами, из глубины Вашей души, целую систему действий, не тягостную для Вас и явно полезную для воспитанников, что прежде и больше всего будет мирить и сближать их с Вами. Затем, самое важное, о соблюдении чего должны неуклонно стараться, – справедливость. Обидеть бедного мальчика не велико дело, но нет такой обиды, которая бы отзывалась большим вредом для обидевшего, чем обида ребенку: большой может простить, забыть обиду; ребенок еще не в состоянии того сделать, и потому обида у него складывается в душе и душа затворяется для обидчика (если он тотчас же не загладит своего поступка), как улитка в своей раковине... Но действительная справедливость, явная для всех, никогда не произведет никакого неблагоприятного действия на учеников, будь она самая строгая – лишь бы не была сопряжена с жестокостью и бездушием, а сопровождалась теплым участием к ученикам.

Еще важное и необходимейшее свойство в педагоге – твердость. Нет хуже и вреднее в деле воспитания слабости, проистекающей или из мнимой гуманности, или из лести к ученикам и желания приобрести их любовь, или из безучастности к ученикам и желания соблюдать лишь собственное спокойствие. Вот в нашей школе слабость-то именно больше всего и в ходу, и сколько я заметил – второго и третьего – больше же всего из лести к ученикам и желания между ними популярности»¹²⁷.

На изложенных выше принципах и строилась последующая деятельность Токийской семинарии, которая осуществлялась под неусыпным наблюдением и контролем со стороны самого владыки Николая.

В феврале 1902 г. вице-адмирал Е. И. Алексеев, возглавлявший администрацию Квантунской области, обратился к главе Духовной Миссии с предложением направить в семинарию двух мальчиков для обучения японскому языку. Владыка Николай выразил на это согласие, однако обусловил его тем, чтобы они были не моложе 14 лет и благонравного поведения, чтобы они находились среди японцев-семинаристов, питаясь и одеваясь по-японски, чтобы они соблюдали нормы японского образа жизни и правила семинарского режима. При этом он сообщил Е. И. Алексееву точную сумму содержания в семинарии двух воспитанников из России, не потребовав даже копейки в пользу миссии за оказываемую ею услугу¹²⁸.

В августе 1902 г. два мальчика – Федор Легасов и Андрей Романовский, потерявшие родителей во время событий 1900 г. в Маньчжурии, прибыли из Порт-Артура в японскую столицу. Хотя предполагаемый срок их пребывания в семинарии определялся двумя-тремя годами, они пробыли здесь четыре года в связи с русско-японской войной. Как видно из дневниковой записи владыки Николая от 14(27) июля 1906 г., в которой сообщалось об отъезде этих молодых людей во Владивосток через Цуруга, к этому времени они «стали говорить по-японски совершенно, как японцы», «изучили и письменный язык» вплоть до «чтения газет и нетрудных книг»|. «Хотел я, – отмечал владыка Николай, – довести их до окончание семинарского курса, но им очень уж наскучило здесь, хотя товарищи жили с ними очень хорошо, даже и во время войны обращались с ними деликатно. Жили они здесь в школе совсем по-японски, в японском платье, на японской пище и были всегда здоровы»¹²⁹.

Русско-японская война вскрыла серьезные недостатки не только в системе гражданского и военного управления России, но и в системе образования. Применительно к факультету восточных языков Петербургского университета и Восточному институту во Владивостоке это выразилось в ограниченном выпуске специалистов, способных выполнять функции военных переводчиков в экстремальных условиях. Чаще всего российских переводчиков-китаистов и особенно японистов просто не было¹³⁰. Достаточно сказать, что в Порт-Артуре до нападения Японии не было ни одного переводчика японского языка, хотя еще в конце 1903 г. царский наместник на Дальнем Востоке Е. И. Алексеев ходатайствовал перед военным ведомством об учреждении этой должности в связи с активизацией в Квантунской области японской тайной агентуры, которой был буквально нашпигован г. Дальний и Порт-Артур¹³¹.

Удачный опыт подготовки переводчиков-японистов в стенах Токийской семинарии побудил руководство Заамурского округа обратиться к главе Японской Духовной Миссии (через военного агента в Токио полковника Самойлова) с просьбой принять для обучения в семинарии 26 подростков. Исходя из возможностей семинарии, владыка Николай согласился принять не более 10 учеников. Из Харбина в Токио прибыли 8 подростков – детей казаков. В августе и декабре 1907 г. сюда приехали еще 4 ученика. В 1910–1911 учебном году в семинарии обучалось 13 учеников, прибывших из России¹³².

Преподавательский состав семинарии возглавлял И. А. Сенума, ранее обучавшийся в Петербургской Духовной Академии. В 1905 г. им было издано в Токио «Практическое руководство к самостоятельному изучению японского разговорного языка»¹³³. По словам М. Горячковской, корреспондента газеты «Новое время», он с женой Еленой Лукиничной занимался переводами на японский язык произведений Л. Н. Толстого и А. П. Чехова¹³⁴.

Об успехах русских учеников в семинарии можно судить по материалам служебной поездки А. Н. Вентцеля, товарища председателя Правления КВЖД, в г. Дальний (Дайрен) и Токио. В его отчете имеется такой пассаж: «В бытность в Токио я посетил, между прочим, преосвященного Николая, архиепископа Японского, и находящуюся при вверенной Его Высокопреосвященству Духовной Миссии школу, в которой... обучаются дети нижних чинов Заамурского округа пограничной стражи и железнодорожной бригады, отправленные сюда для изучения японского языка, в целях подготовки в будущем кадра надежных переводчиков помянутого языка при названных частях. Дети эти живут и учатся среди японских мальчиков, что способствует более быстрому усвоению ими на практике изучаемого языка. Преосвященный Николай очень доволен успехами юных заамурцев и ожидает, что из них со временем выработаются весьма полезные для службы на Дальнем Востоке работники»¹³⁵.

Кроме воспитанников, присланных администрацией русского Дальнего Востока, в семинарии обучались ученики, принятые в нее по ходатайству частных лиц. О их появлении среди семинаристов владыка Николай рассказал на страницах газеты «Россия». Следуя в изложении фактов собственным записям в дневнике, он в декабре 1908 г. сообщал: «1906 г. 27 августа явился в миссию рыбопромышленник из селения Рыковского на Сахалине С. Г. Юркевич в сопровождении 2-х сыновей 15 и 12 лет и убедительно просил принять их в семинарию. Младшего сына Юркевич по прошествии года взял обратно, по малоспособности к учению; старший и теперь учится».

«1907 г. 1 сентября явился в миссию мальчик Василий Ощепков¹³⁶, сын сосланной на Сахалин, ныне круглый сирота, с письмом от своего опекуна, учителя Новомихайловского училища в Александровском посту на Сахалине... В. П. Кострова с просьбою о принятии в семинарию...»

«1908 г. 31 августа также совсем неожиданно явился с Сахалина мальчик Гавриил Журавлев, с прошением от своего отца, крестьянина Александровского поста, принять его в семинарию». «Всего частных воспитанников ныне, – сообщал владыка Николай, – в семинарии 3. Г. Комаров от 24 августа 1908 г. писал мне: «воспитанник В. Ощепков после каникул снова возвращается в вашу обитель. Год, проведенный в духовной Токийской семинарии, конечно, сказался. Мальчик своим корректным поведением и уменьем держать себя в кругу взрослых произвел очень хорошее впечатление на всех знакомых. Вообще он и Юркевич (оба впоследствии известные японисты. – А. X.) так расположили к себе сахалинцев, что многие думают у вас воспитывать своих детей». Ныне в семинарии, – констатировал владыка Николай, – всех русских воспитанников 16, при 54 японских... между ними и японскими сверстниками не возникает никаких недоразумений и столкновений и живут все в полном мире и товарищеской дружбе»¹³⁷.

Состоянием дел в Токийской семинарии, где обучались будущие переводчики-японисты, интересовались не только представители российской администрации на Дальнем Востоке, но и руководители военной и дипломатической службы. В частности, посол в Японии Н. А. Малевский-Малевич неоднократно посещал это заведение во время экзаменов либо праздничных мероприятий¹³⁸. Гораздо больший интерес к подготовке японистов в семинарии проявляли востоковеды, в том числе находившиеся здесь по делам службы либо в научной командировке (например, Д. М. Позднеев, В. М. Мендрин, С. Г. Елисеев и др.). В этом своеобразном центре по воспитанию будущих переводчиков не раз бывал китаист Д. М. Позднеев, являясь в 1906–1910 гг. представителем Петербургского телеграфного агентства в Иокогаме. Об одном таком посещении сообщает владыка Николай в дневниковой записи от 18 июня (1 июля) 1908 г.: «Был на экзамене катехизаторской школы по толкованию апостольских посланий и русских учеников по японской географии; для последнего приезжал из Иокогамы Д. М. Позднеев, интересуясь, насколько русские ученики способны усвоить японскую географию на японском языке. Оказалось, что очень способны, удивили своими превосходными ответами; изучали географию и отвечали только старшие из них, прибывшие в семинарию в ноябре 1906 г.».¹³⁹

Хотя, как утверждала газета «Владивосток», в Японии было установлено «давать льготы к отбыванию воинской повинности тем лицам, которые заняты изучением русского языка»¹⁴⁰, на семинаристов эти льготы, судя по всему, не распространялись. Это видно из записи владыки Николая от 27 апреля (10 мая) 1908 г., в которой сообщалось следующее: «Несчастная семинария наша как будто для того и существует только, чтобы воспитывать людей для военной службы; как только подрастут наши лучшие юноши, так их и забирают в солдаты. Сегодня второй уже уходит после Пасхи, чтобы стать под красную шапку. Печально очень, а что поделаешь, если ныне век проклятой этой военщины»¹⁴¹.

Чтобы семинаристов не привлекали на военную службу в период учебы, программа обучения в 1910 г. была переделана таким образом, чтобы они кончали полный курс до достижения ими 21 года. В связи с этим в семинарию стали принимать подростков не 14 и более лет, а 13¹⁴².

Нельзя не признать, что подготовка переводчиков-японистов в Токийской семинарии могла быть более успешной и результативной, если бы отбор кандидатов для нее проводился более серьезно и внимательно, с учетом уровня начального образования и морально-нравственных качеств рекомендуемых. Как явствует из дневниковых записей главы Духовной Миссии, он не раз выражал свое недовольство по поводу неудачного подбора присылаемых в семинарию мальчиков, особенно в связи с нарушениями ими правил внутреннего распорядка. В записи от 15 (28) января 1908 г. сообщается об исключении из семинарии двух учеников (Иосифа Шишкова и Александра Айстренера), прибывших из Харбина, за «хождение по непотребным домам»¹⁴³. В другой записи от 19 июня (2 июля) 1908 г. говорится об исключении из семинарии и отправке в Харбин почти 20-летнего Владимира Зембатова, уроженца Кавказа, за неповиновение и нарушение режима¹⁴⁴. Разумеется, такие ученики вместе с больными и «малоспособными» составляли ничтожное меньшинство, хотя М. Горячковская, вопреки фактам, утверждала, что из 34 воспитанников 28 были исключены¹⁴⁵.

Усвоению изучаемого языка, как и сплочению коллектива семинаристов, способствовали совместные поездки по памятным и живописным местам, посещения музеев и осмотр минералогических и геологических коллекций Токийского университета, занятия «дзюдо» – под наблюдением специально приглашенного учителя, встречи с туристами из России или Китая (в частности, из Харбина), праздничные мероприятия. В записи владыки Николая от 28 декабря 1907 г. (10 января 1908 г.) рассказывается о встрече Нового года и новогодней елке в семинарии, когда русскими учениками была показана японская комедия под названием «Дворец воробья». «Играли одни русские ученики, – констатировал глава миссии, – причем показали очень хорошие успехи в японском языке»¹⁴⁶. Все эти экскурсии, спектакли и спортивные занятия благотворно сказывались на учебе и здоровье семинаристов. В дневниковой записи от 15 (28) июня 1911 г. владыка Николай сообщал следующее о ходе годовых экзаменов: «Утром экзаменовал 2-й класс семинарии, 12 человек, по священной истории; все отвечали хорошо. Экзаменовал с ними и двоих русских, из которых Скажугин так хорошо и таким правильным языком отвечал по-японски, что, если не смотреть на него, а только слушать, не узнаешь, что говорит не японец»¹⁴⁷.

С самого начала педагогическая деятельность владыки Николая была тесно связана с переводами русских богослужебных книг. Им были переведены на японский язык «Толковое евангелие» епископа Михаила, «Очерки догматического богословия» Н. Фаворова, «Нравственное богословие» митрополита Платона и многие другие произведения авторов Русской Православной Церкви. Под его руководством выходило несколько журналов, среди них «Сэй кёкай симпо» («Православный вестник»), «Уранисики» («Скромность»), «Синкай» («Духовное море»).

Некоторое представление о подходе о. Николая к технике перевода богослужебных книг дает его письмо от 30 ноября 1906 г., посланное в Петербург митрополиту Макарию. В нем, в частности, говорится: «Весьма благодарен Вашему Высокопреосвященству за указание на «Учебный Октоих», а я не знал, что он существует; сейчас же написал в Петербург сотруднику миссии, чтобы выслали...

На то, что русский перевод Священного Писания сделан с еврейского, а не с греческого, и я весьма сетую... Мы – нечего делать – следуем русско-еврейскому, но случается по необходимости перевести и из славяно-греческого. Я в этом отношении позволяю себе свободу, хотя и с большою осмотрительностью. Я делаю перевод не для ученого исследования, а для церковного употребления и назидания верующих. Главная цель у нас – при возможной точности перевода – хрустальная ясность мысли. Мы вот теперь «Октоих» переводим, и каждый стишок у нас должен везде и во всякое время служить текстом для проповеди... Очевидно, что при этом совершенно непонятное в славянском тексте приспособляется по догадке, а иногда и совсем несколько слов опускается. Пусть потом ученый-исследователь укоряет нас, что перевод не верен. Мы об этом мало заботимся, зато христиане не укорят, что богослужение непонятно».

Подробную информацию о том, как велась работа над переводом того или иного произведения, дают дневниковые записи владыки Николая. Так, в записи, сделанной 30 октября 1908 г., сообщается: «Первую корректуру «Ирмология» принесли. Мы с Накаем начали считку двух переписанных экземпляров «Октоиха"»¹⁴⁸. В записи от 7 (20) сентября 1910 г. он сообщает: «Выдал в соборе переведенную и отпечатанную японскую праздничную «Минею» ...перевод звучит ясно и понятно; имея только открытыми ухо и сердце, будешь и умилен, и научен догматам Церкви»¹⁴⁹. В записи от 18 (31) января 1911 г. идет речь о подготовке нового произведения: «Мы с Накаем принялись за окончательную проверку перевода «Постной Триоди»... Теперь мы читаем японский текст; смотрим, чтобы все было ясно и прозрачно, как кристалл»¹⁵⁰.

С. В. Недачин, выпускник Петербургского университета, студентом посетивший Токийскую семинарию летом 1907 г.¹⁵¹, в статье, помещенной в «Московских ведомостях» в феврале 1912 г., отмечал, что только в 1909 г. японской духовной миссией были изданы следующие произведения: 1) «Октоих» в 2-х книгах (перевод архиепископа Николая и его деятельного помощника Павла Накаи); 2) Творения св. Исаака Сирина (перевод Саввы Хорие); 3) Православное исповедание св. Димитрия Ростовского; 4) Краткий молитвослов. «В общем же, – резюмировал он, – было сделано 5 переводов и написано 20 оригинальных сочинений»¹⁵².

Воодушевляя собственным примером своих ближайших учеников и помощников на научные труды, владыка Николай, по словам С. В. Недачина, «создал целую школу переводчиков лучших произведений русской литературы на японском языке». Разумеется, вклад главы миссии в отечественное востоковедение не ограничивался подготовкой российских переводчиков-японистов и переводами богослужебных книг, необходимых для пастырской деятельности. Свидетельством тому могут служить и опубликованные и оставшиеся в рукописном виде его труды, касающиеся разных разделов знаний о Японии. Среди первых – статья владыки Николая (подписанная инициалами «А. Н.» – архимандрит Николай) «Япония и Россия», опубликованная в ноябрьской книжке «Древней и новой России» за 1879 г¹⁵³.. Среди последних – «Опыт японской грамматики» и другие работы.

Самоотверженное служение владыки Николая миссионерскому делу, тесно связанное с обучением своей паствы иностранным языкам, убедительно подтверждает цитированное выше его письмо от 30 ноября 1906 г. к митрополиту Макарию (в связи с возведением его в сан архиепископа в знак признания пастырских забот о. Николая о русских военнопленных в период русско-японской войны). В этом письме владыка Николай писал: «...скажу откровенно, что я беспритворно огорчился, когда узнал, что меня сделали архиепископом. Именно огорчила меня мысль, что придется на время оставить место, чтобы отправиться на собор, тогда как викарию не предлежала такая обязанность. Теперь-то, правда, я успокоен тем, что будет на кого оставить миссию. Викарий едет сюда, и я с истинным удовольствием побываю в отечестве после 26 лет разлуки с ним. А что касается до покоя, то я, читая Ваши строки об этом, сгорел со стыда от одной мысли, что Ваше Высокопреосвященство это могли подумать обо мне. «На покой» миссионеру, когда у него хоть крошка силы еще есть служить своему делу! Это для меня представляется до того несообразным, что я и в мечтах никогда не пытался примеривать себе «покойный» халат».¹⁵⁴

Смерть архиепископа Николая, которая последовала 3 (16) февраля 1912 г., отозвалась болью в сердце каждого, кому довелось общаться с этим ученым-миссионером. Газета «Харбинский вестник» 7 февраля 1912 г. писала, что в его лице «русский народ потерял одного из замечательных своих сынов», «личность привлекательную во многих отношениях, соединившую светлый ум с возвышенной душой», «бескорыстного и неутомимого труженика»¹⁵⁵. 8 февраля та же газета напоминала о том, что в период русско-японской войны 1904–1905 гг. положение русских пленных в Японии благодаря заботам главы Духовной Миссии было значительно облегчено: «Архиепископ Николай организовал раздачу русских книг, газет, журналов, устроил прием пожертвований из России, вообще установил связь пленных с далекой родиной»¹⁵⁶. А. В. Круглов, не раз писавший ранее о владыке Николае, в статье! опубликованной в «Московских ведомостях» по случаю его кончины, отмечал, что благодаря его подвижнической деятельности «японцы не только узнали Евангелие, но и увидели пред собой человека, жившего по Евангелию. Пред ними был все время не только проповедник, но и отец, друг, пред которым, как дети, открывали свои сердца пасомые»¹⁵⁷.

О доброжелательном отношении владыки Николая к японскому народу позволяют судить свидетельства очевидцев, лично знавших его. Так, известный в те годы журналист-восточник С. Н. Сыромятников 14 апреля 1913 г. писал в газете «Россия»: «Я никогда не забуду тех бесед, которые довелось вести с ним в его бедной келье в 1897 и 98 годах. «Вы не знаете японцев, – говорил он мне, – а главное, вы не знаете их бедности, которая ужасна. Им должно простить многое и их должно за многое любить"»¹⁵⁸. В этой связи примечательным представляется высказывание японского сановника графа Окума, основателя университета Васэда, который на страницах одного японского журнала заявил: «Моя дружба с покойным архиепископом продолжалась почти 40 лет... Он никогда не представлял русских более цивилизованными, чем японцы»¹⁵⁹. Выражением признательности японского народа к русскому ученому и миссионеру можно считать и тот факт, что при его погребении в Токио 10 (23) февраля 1912 г. присутствовали не только многие министры Японии и члены дипломатического корпуса, но и тысячи простых японцев-христиан, съехавшихся сюда со всех уголков страны, чтобы проститься со своим духовным наставником¹⁶⁰.

В последующие годы система подготовки переводчиков-японистов в стенах Токийской семинарии продолжала успешно функционировать¹⁶¹, что благоприятно сказывалось на поддержании с Японией добрососедских отношений, основывавшихся на взаимном балансе интересов в дальневосточном ареале.