Краткий миссийский дневник

Продолжение

Епископ Николай

Токио. Япония

8/20 октября 1895. Воскресенье.

За литургией, кроме христиан, было особенно много язычников. Я служил не без труда, ибо горло все еще болит. Проповедь с большим одушевлением говорил Петр Исикава, редактор Православного Вестника. С часу было отпевание одного холерного; вместо гроба стоял маленький ящик с пеплом покойника, ибо холерных сжигают тотчас по смерти. Много язычников, родных и знакомых, было на отпевании.

Завтра будет другое отпеванье: умер Ясуке, в крещении Александр, служивший в Миссии лет двадцать дворником.

Около Миссии всегда стоит полицейский; а о. Сергий Глебов говорит, что стоят, кроме того, полицейские на всех подъемах, ведущих в Миссию; шестнадцать полицейских будто бы отряжено для охраненья Миссии, чего я не мог проверить, ибо только что услышал от о. Сергия, пришедшего с сим известием из Посольства. Едва ли это верно, но что Миссия тщательно оберегается в последнее время, это видно из окон ее. Что сие значит? О. Сергий говорит, что это – со времени катастрофы в Корее, – убийства Королевы – будто бы чисто японского дела. Но какая же связь? Трудно понять, хотя и из Посольства сей говор. Не открыла ли полиция заговор на взрыв Собора динамитом? Ни от кого я не слышал сего предположения, но оно не фантастично: динамитом японские ультрапатриоты давно уже владеют, им оторвали ногу у Оокума, способнейшего из своих государственных людей, или в последнее время собирались подорвать одно губернское правление. Но Миссию, несомненно, хранит Ангел Божий, и не боимся мы никаких злоумышлений!

9/21 октября 1895. Понедельник.

Из Неморо – длиннейшие описания недавнего тамошнего большого пожара. Из молитвенного дома иконы и все церковные вещи спасены. И это почти при всех пожарах: христиане прежде всего стараются спасти церковное имущество, что очень отрадно. Моисей Минато отправился на Сикотан прожить до весны с тамошними христианами курильцами для наставления их в вере. Это – обломок от величественного церковного здания знаменитого Иннокентия Камчатского. Какие они прекрасные христиане были! Но ныне уже наросло молодое поколение, которому не лишни и наши бедные наставления.

10/22 октября 1895. Вторник.

Изумило письмо Игнатия Мацумото из Уцуномия: описывает церковный дом, как грязнейшее место: спереди – курятник и свалка всякого хлама, сзади – конюшня с вонью и денно-нощным грохотом и возней; днем ни молиться, ни говорить поучения нельзя, ночью спать невозможно; к довершению – внутри дом с изодранными щитами и ширмами (сёодзи и фусуми). А плата за дом очень дорогая. Лошади принадлежат Якову Нагасава, главному тамошнему христианину, богачу, и ни у кого нет смелости потребовать, чтобы он убрал их с церковного места, тем более что за наем сего места и дома платит Миссия, а не он. О. Тит, поместившись с своим неопрятным семейством в церковном доме, прибавил к его загрязнению. Мацумото хочет бежать от всей этой грязи и неурядицы и просит перевести его куда-нибудь в другую Церковь. Христиане к тому же ссорятся между собою, разделившись на две партии – Варнавы Симидзу, бывшего катехизатора, и о. Тита. – Отвечено, чтобы потерпел и постарался вместе с о. Титом исправить расстроенное. Пишет еще Мацумото, что, убирая помещение, где жил Симадзу, нашел разбросанными письма к нему Елены Ямада, молодой учительницы женской школы. Знал я, что Симидзу переписывается с нею – сам он сказал, и не запретил, а побуждал его скорее жениться, находя эту пару очень приличною, не думал я, что Симидзу окажется таким легкомысленным. Призвана Анна Кванно, и внушено сей сделать должное наставление Елене Ямада.

Положительное мучение всегда составляет чтение писем Павла Морита, ныне священника. О самом простом предмете, что можно сказать в двух словах, способен распространяться бесконечно. Сегодня читали-читали его письмо-тетрадь – голова разболелась – дошли только до половины, принуждены были бросить, а вычитали только, что в «Сумото квартира нанята за 3 ены в месяц». Завтра еще нужно убить часа два на дочитку; пишет же еще крайне убористо и неразборчиво. И секретарь, и я мучимся; а помочь нельзя: напиши ему «пиши, мол, покороче», обидится, станет жаловаться: «письма-де бесполезны, Церковь плохо управляется» и так далее. Терпя, потерял! …

Газеты переполнены корейскими обстоятельствами. В самом деле, для Японии большой скандал вышел: «Сооси» убивают корейскую Королеву, но не они только, а и японский Посланник, барон-генерал Миура, и японское военное начальство там, и японская полиция там – все участвуют в деле. Даже винит сама же японская пресса («Ници-ници симбун» особенно) премьера-маркиза Ито – в деле. Этот скандал, кажется, еще погромче будет и тяжелее отзовется для Японии, чем нападение на нашего Цесаревича в 1891 году. И какое варварское дело! На Короля грубо кричали, Наследника побили за то, что он не хотел сказать, в каких комнатах его мать; Королеву, нашедши, сбили с ног и изрубили, при этом зарубили еще трех придворных дам; потом за волоса вытащили всех из дворца и сожгли.

11/23 октября 1895. Среда.

О. Феодор Мидзуно, вернувшись из путешествия по своему приходу, приходил рассказать. Плохие известия: везде проповедь в застое; слушателей почти нигде нет. Рано еще, по-видимому, проповедать в Хокуроку-до; к тому же и катехизаторы у нас плохи, Исида Фома в Каназава ничего не делает, да и не может делать, кажется; плохой вышел из него слуга для Церкви, хоть почти первым он кончил Семинарию. Акила Ивата в Таката прокис; его нужно поскорей вывести оттуда; Ямааки из Каназава переведен на его место, а Акилу – к строгому о. Матфею всего лучше. В Каруйзава есть слушатели – железнодорожники: Сунгамура назначены дорожные, чтобы он еженедельно посещал Каруйзава.

В «Japan Daily Mail» сегодня заявляется, что бишоп Bickersheth с женой уезжают в Англию: «Вызывается бишоп неожиданно для консультации с церковными английскими властями по предмету предположенного расширения аглицкого епископата в Японии». Два уже бишопа у них здесь, если не считать третьего американского – того же поля ягоды; миссионеров и миссионерок – до Москвы не перевешаешь. И все еще мало! Еще – бишопов, еще логомахов! Сеть, как видно, тщатся накинуть на всю Японию. Очень боятся, чтобы Япония не стала православною; будет-де не с руки протестантской Англии; в этом для них и вся сила; иначе для чего бы умножать бишопов! Миссионерское дело у них довольно плохое, – и одному бишопу делать нечего. Но пусть сколько угодно накидывают сетей – гнилые они, не удержать японцев, хотя бы временно и захватили их! Бог приведет все ко благу Святой Своей Православной Церкви.

Был Поляновский из Посольства. Славный он молодой человек, хорошо поставленный на путь своим отцом и всем своим воспитанием. Борется он с разными искушениями: даст Бог, поборет их. Побольше бы в России таких родителей, как о. его, военный астроном, служащий и Иркутске, вполне православный человек, соблюдающий Уставы Церкви, воспитывающий детей своих в страхе Божием. Побольше бы таких, тогда меньше было бы брожения и гибели молодежи в России.

Болезнь горла до того надоела, что сегодня позвал, наконец, врача Оказаки, школьного нашего. Простая простуда, осложненная небольшой астмой; придется еще повозиться.

12/24 октября 1895. Четверг.

О. Тит Комацу извещает о нескольких крещениях по своему приходу, еще старается оправдать отлучку Саввы Эндо с места службы; оправдывает себя и Савва в письме; пишут за него и двое христиан из Сукагава. Завтра пошлем Савве содержание за одиннадцатый месяц со строгим замечанием, чтобы без спроса не отлучался с места службы, а также чтобы вел себя, как прилично проповеднику. Самому о. Титу сегодня написано, чтобы он немедленно привел свой церковный дом в Уцуномия в приличный вид: велел Якову Нагасава вывести своих лошадей, убрал курятник с лицевой стороны, очистил внутри, или же чтобы нашел другой дом для церковного употребления.

13/25 октября 1895. Пятница.

Павел Хосои, из Фукуока и Ицинохе, жалуется, что ему приходится расходоваться из своего бедного катехизаторского жалованья даже на свечи и масло при молитвенных собраниях; христиане ничего не хотят жертвовать. Бессовестность христиан иногда просто поразительна. Так же, в Фукуока, есть бывший большой богач, да и теперь не бедный, Моисей Симотомае; года полтора он жил здесь в Миссии, чтобы научиться вере, без всякой платы; значит, немало обязан Миссии. Состоятелен он так, что я во время путешествия по всем Церквам Японии нигде не спал на более роскошных спальных принадлежностях, как у него, Моисея. Приемышем он имеет катехизатора, которого, однако, вполне содержит Церковь, не он. И при всем том гроша жаль на расход по Церкви! Написал я о. Борису, чтобы он убедил христиан не возлагать на катехизатора бремя, которое он не должен, да и не может нести при своей скудности.

В «The Christian Word», аглицкой религиозной газете, получаемой мною, прочел сегодня между другими нелепостями образчик, как лгут на русских везде, где только можно. Колокола в Абиссинию пожертвованы Москвой. От начала до конца это дело, по русским газетам, было ясно как день. Но «Word» извещает, что Негус дал деньги Леонтьеву на приобретение комплекта колоколов; Леонтьев же, прикарманив эти деньги, внушил московцам даром справить комплект колоколов. Князь, начальник Абиссинской Миссии, узнав эту проделку, призвал Леонтьева, чуть не разрубил выхваченной саблей и прогнал от себя; отчего Леонтьев ныне и не отправился в Абиссинию. Архимандрит Ефрем был в стачке с ним и тоже не мог отправиться; впрочем, он не мог бы отправиться и потому, что за пьянство заключен ныне в монастырь. – Не будучи в России и не зная близко обстоятельств, можно поручиться, что все это – чистейшая ложь. А между тем почтенная религиозная газета пишет да еще ссылается, что заимствует из кельнской газеты – от достовернейшего (usually well informed) тамошнего корреспондента. Кто не примет за правду? И имена Леонтьева и архимандрита Ефрема замараны, а дело их унижено!

14/26 октября 1895. Суббота.

О. Иоанн Оно, служащий в Нагоя, просит отпуска для посещения Сендая. Отпуск послан ему. Но жаль, что едет. Продать дом свой и землю под ним едет. Для чего? Для уплаты долгов. Как нажить долги? Как он сам весть. Жалованье от Миссии ему было 25 ен в месяц, что при его малом семействе (только жена и малый сын) должно быть доставать ему, ибо квартира – готовая от Миссии же, дорожные по Церквям высылались особо, на ремонт по дому в Оосака, на наем служителя также шло от Миссии. Дворянин он (сизоку), с замашками к роскоши, с отсутствием уменья, да и наклонностями протягивать ножки по одежке. Ну и Господь с ним! Пред бесчисленным множеством разорившихся и разоряющихся ныне здесь старых дворянских домов Оно будет иметь, по крайней мере, то преимущество, что с голоду не помрет – 25 ен все же неизменно будут ему идти за церковную службу ежемесячно.

15/27 октября 1895. Воскресенье.

После обедни зашла христианка из Темия, урожденка Токио; привела и своего престарелого отца – бедного-пребедного, как видно, и свою младшую сестру, служанку в каком-то доме. Говорила об упадке Церкви в Темия (общая тема всех христиан о своих Церквах); причина – что христиане разбрелись по другим местам; она тоже из Темия переходит в Утасинай, где муж служит при железной дороге.

Потом были мужички из селения близ Гавагое (12 ри от Токио); просили проповедника туда; один из них – некогда бывший подмастерьем в переплетной Окагама, христианина, и потому знает несколько о христианстве. Делясь крупицами своего знания с соседями, он и возбудил желание их слушать учение; больше ста человек, говорит он, найдется слушателей. Лишнего катехизатора теперь для них, к сожалению, нет, а пообещано, что придет туда о. Феодор Мидзуно, ныне отчасти свободный, по обзоре своих Церквей; поживет у них с недельку, поговорит о Христовом учении, посмотрит, сколько желающих слушателей и искренно ли желают; и если все окажется, как желательно, то будет дан и катехизатор.

16/28 октября 1895. Понедельник.

Сегодня прибыли наши академисты: Емильян Хигуци, кончивший курс в Санкт-Петербургской, и Марк Сайкайси – в Киевской Академии. По виду полные и здоровые; по душе – как скоро обнаружится. Дай Бог, чтобы оправдали возлагаемые на них надежды! Отец Емильяна – Николай – необыкновенно счастлив и также выражает желание, чтобы сын, посвященный им на служение Церкви, оказался вполне достойным своего назначения.

Приходил Тит Оосава, причетник Церкви в Коодзимаци, просит прибавки к содержанию (10 ен от Миссии), отец-де вышел в отставку и просит пособия. Отказал, ибо прибавить ему – нужно прибавить и другим, более его достойным, что Миссия не в состоянии сделать, а вместо того написано о. Павлу Савабе, чтобы у христиан своего прихода истребовал помощи для Тита. Что это, в самом деле, христиане не имеют никакого милосердия к служащим у них и для них! Русская Церковь-де заботится о них! Господи, и когда же это христиане наши почувствуют себя христианами! До сих пор все и везде какие-то недоноски, не имеющие права, собственно говоря, даже и на общечеловеческое имя, не только на христианское, ибо и язычники, и самые дикари знают и умеют каким-нибудь добром платить служащим им, а наши христиане не платят почти нигде и ничем служащим им священникам, проповедникам, причетникам.

17/29 октября 1895. Вторник.

О. Павел Савабе приходил по поводу вчерашнего письма: не может и надеяться выпросить у своих прихожан какую-нибудь плату для Тита Оосава; служил он усердно и очень полезен Церкви – это все видят, но до денег коснется – Тита окажется как будто на свете нет. Ему самому – о. Павлу – почти совсем перестали давать обещанное к содержанию от Миссии; 20 ен он получает от Миссии, 9 ен обещались давать ему прихожане. Прежде, при Ниицума, давали вдвое больше, но порасстроилась Церковь, не могли всего держать; так, по крайней мере, 9 ен крепко-накрепко обещались доставлять излюбленному о. Павлу Савабе. И вот теперь никогда он их не получает сполна; и что получает, то с большими просрочками, так что теперь, в конце октября, он еще и за прошлый месяц не получил. Куда уж тут хлопотать еще о Гите! Дал я о. Павлу 3 ены, посоветовал испросить у христиан, по крайней мере, единовременную помощь, что и он находит возможным, и удовлетворить Тита в его просьбе хоть этою помощью.

В одиннадцать часов вместо класса пения собрались все учащиеся в Соборе, и отслужен был благодарственный молебен о благополучном возвращении по окончании академического образования Емильяна Хигуци и Марка Сайкайси. Потом, в двенадцать часов, был обед у меня, накрытый в редакции Синкай, на десять человек, то есть семь академистов, с двумя ныне прибывшими, Иннокентий Кису, тоже учившийся в России, отец Емильяна – Николай Хигуци – и я. В конце обеда, за здоровье и успехи новоприбывших, выпили по рюмке малиновой наливки, шесть бутылок которой Емильян привез из Петербурга от моего товарища по Академии и сотрудника Миссии о. Иоанна Иоанновича Демкина.

Вечером ученики Семинарии, Катехизаторской школы и Певческой справляли Симбокквай по случаю прибытия академистов. Я заплатил за это удовольствие 4 ен, проведя, впрочем, вечер в переводе Евангелия с Павлом Накаи, которого по окончании занятий, в девять часов, тоже угостил наливкой о. Демкина.

18/30 октября 1895. Среда.

Погода была такая скверная, и горло, и голова до того разболелись, что едва мог одолеть обычные часы занятия переводом. Церковных писем читать не мог; только послал на дорогу по Церквам оо. Мии и Судзуки и о. Такая.

19/31 октября 1895. Четверг.

О. Сергий Судзуки из Оосака спрашивает, можно ли ему похоронить по-православному, с проводами в облачениях и пением «Святый Боже», католика семнадцати лет, умершего от холеры и сожженного, которого его католический священник отказался отпевать, потому что тот не принял Таинства покаяния и причащения? Родные-де просят. Отвечено: «Никак нельзя».

О. Симеон Мии пишет, что в Церкви Мацуе такое расстройство, что Петр Такемото просит его поскорей побыть там, или соглашается сам прийти к нему для сообщений, если дано будет ему хоть в половину меньше того, сколько нужно на дорогу. О. Симеон по этому поводу пишет свои соображения касательно путешествия по Церквам с о. Сергием Судзуки. Я ответил, чтобы он по всем Церквам проехал вместе с о. Сергием, ибо он еще слишком не опытен путешествовать в первый раз одному; в такие же дальние Церкви, как Мацуе и Ионако, о. Симеон может отправиться и один, вернув о. Сергия в Оосака. И пусть отправится в Мацуе исправить, если можно, что напортил там Лука Кадзима. Наверное, дело денежное; Лука вошел в долги и оставил их неуплаченными. Если так, то пусть о. Симеон наперед имеет в виду, что Миссия не поможет ни копейкой, во-первых, потому, что на такие экстренные расходы нет денег; во-вторых, потому, что заплатить за Луку, значит – платить потом за всех, ибо всякий, узнав, что Лука задолжал и за него заплатили, задолжает и потребует уплаты. Пусть о. Симеон там ясно укажет, что Луке всегда аккуратно было высылаемо из Миссии его содержание (13 1/2 ен и 3 1/2 квартирных); если же он не удержался в пределах его, то – это боль самого Луки, и никого более. Миссия может иметь отношение к этому делу только то, чтобы исключить Луку из службы, если его дела хоть в каком-нибудь отношении вредят Церкви.

Иоанн Хатакеяма, из Магата, пишет, что сын его на Формозе помер; пришлют его пепел и кости; так для торжественного погребения их просит выслать в Магата хороший гробный покров и хорошие стихари, здесь-де покров и стихарь плохи. Уж слишком! Написано соболезнование в его печали по сыне и прибавлено, что и здесь покров старый, а стихарей лишних нет; пусть позаимствует, если хочет, в ближайших Церквах; и указано, где новые. Однако на Формозе, от климата, много мрет японского войска: и простого, и чиновного. Даже главнокомандующий Великий Князь Китасиракава помер, хотя это еще почему-то скрывают, объявляя в газетах лишь, что он болен. Доктор Оказаки, бывший у меня сегодня, говорил это; а он узнал от домашних Князя, в Дворце которого идет приготовление к похоронам; объявят, должно быть, когда привезут его прах с Формозы.

Сегодня кончили Евангелие от Марка и принялись за перевод Евангелия от Луки.

Расчетный день показывает, что цены на все постепенно возвышаются, а бедные мои катехизаторы все на том же скудном содержании – 8–12 ен, и 8 иногда при большом семействе. Боже мой, как мне жаль их! А чем помочь? Только местные христиане могут помочь им, а они и знать не хотят об этом, сваливая все на Русскую Церковь.

20 октября/1 ноября 1895. Пятница.

От священников – бедные отчеты: почти нигде нет крещений. О. Петр Кавано жалуется на Исайю Мидзусима, что в Оита, и пишет, что христиане оттуда просят убрать его, ибо-де горд, ленив, да и сам смотрит в лес – старается будто бы поступить на гражданскую службу; впрочем, христиане официального прошения о. Петру еще не подавали. А Мидзусима в то же время пишет, что у него слушает учение ныне один очень серьезный ученый чиновник; прекратил было по случаю вмешательства России, но ныне опять слушает; есть и еще хорошие слушатели. О. Петр в своем письме упоминает, что Мидзусима только хвастает, что у него есть слушатели, на самом же деле нет; будучи в Оита, о. Петр потребовал, чтобы Мидзусима познакомил его с своими слушателями; Мидзусима сводил его домов в пять, и нигде не видали хозяина – в отлучке-де; жены же, видно, что поверхностно знакомы с Мидзусима, и если которые слушали учение, то раз-два – не больше. Словом, видно, что Мидзусима и о. Петр совсем разладили друг с другом; первый, должно быть, презирает последнего за малоученость сравнительно с ним, чем подливает масло в огонь. А Мидзусима действительно порядочный в японском смысле ученый и владеющий кистью; потерять его для службы Церкви было бы жаль. И потому ему пошлется частное письмо с зовом сюда и с прибавкою 4 ены частно, если он будет здесь, кроме проповеди в городе, писать в наши журналы.

21 октября/2 ноября 1895. Суббота.

О. Феодор Мидзуно написал в селение, откуда в прошлое воскресенье просили проповедника, что он четвертого числа придет к ним. И на это письмо сегодня оттуда пришел один из бывших тогда просить, чтобы не приходил, – еще, мол, не готовы принять. Знать, там только зря болтали, что желают проповеди.

Моисей Хамано и Стефан Оогое посажены в тюрьму за обман. Первый – известный богач, член Парламента, взявшийся за отливку труб для водопроводов; второй – бывший катехизатор, потом редактор «Сейкёо Симпо», промотавший собранные им, по доверию от христиан, пожертвования их на постройку Собора, служивший в последнее время главным приказчиком у Хамано. Обман состоял в том, что трубы, отмеченные городского комиссиею как годные, они, стерши отметки, представляли за вновь отлитые. Моисей Хамано – один из самых бойких деловых людей; из голого бедняка поднялся до заметного в Токио богача; Стефан Оогое – один из самых умных и расторопных людей. И вот такие-то наши христиане, по-мирскому – вершки из них, отцветают и падают, оставляя общество наших христиан еще беднее и голее. И не один это пример, а уж несколько было. Кто виноват? Недостаток ли научения? Но Оогое на память знает все христианское учение. А Илья Чёого, долгие годы живший со мной, слышавший и видавший все – ему ли мало научения? И он на днях – расфранченный и растолстевший – «не виноват ни в чем», тогда как на всю Японию уже опозорил свое имя неудачною попыткою ограбить бедных военно-рабочих, которых поставлял в Китайскую войну, каждого на 12 ен.

Устинов, наш консул в Хакодате, просит дать ему миссийский дом на зиму для помещения канцелярий и мебели при его отъезде сюда. Отвечено: внизу дом нужен для христиан; верхний этаж может занять, если священник не найдет к тому препятствий. Написано и священнику о. Петру о сем.

Болезнь горла помешала сегодня отправиться в Посольство по молебен по случаю Восшествия на престол. Та же болезнь сегодня не пустила на всенощную, а завтра не даст служить, хотя завтра приходится и рождение японского Императора. Помолчать полтора дня, авось лучше станет.

22 октября/3 ноября 1895. Воскресенье.

Я целый день не выглядывал из комнаты и не произнес громкого слова, лекарства пил и полоскал горло усердно, тем не менее кашель неукротимый; должно быть, от дурной погоды. Целый день шел дождь, что для японского национального праздника было совсем неудобно; даже и флагов нельзя было повесить у ворот. Служили литургию и молебен четыре священника с о. Павлом Сато во главе. Облачение было праздничное, что недавно из Петербурга получено.

Отослал в подарок профессору Кёберу бутылку наливки, что от о. Демкина, с запиской, что завтра не могу принять немецкого пастора, который хочет быть здесь и видеть Миссию, также, что не могу завтра сопровождать Кёбера на урок фортепьяно в нашу Женскую школу (для перевода его наставлений).

Пришло на мысль предложить Поляновскому поступить в духовное звание, пройти курс духовной академии и сделаться здесь миссионером. В следующее свиданье с ним поговорю. Мысль заманчивая. Сколько лет я молюсь Господу, чтобы послал сюда человека, и его нет. Но он должен быть.

23 октября/4 ноября 1895. Понедельник.

О. Борис Ямамура пишет, что Павел Нагано по семейным обстоятельствам уволил себя от службы Церкви. Воспитанник Семинарии служил сначала хорошо, в последнее время опустился. Господь с ним!

И другой катехизатор ныне уволился: Антоний Ямааки, воспитанник Катехизаторской школы, человек болезненный, но благочестивый. Старший брат, военный офицер, язычник, потянул его учиться медицине. Этого больше жаль.

О. Петр Кано извещает о нескольких крещениях по своему приходу. Многие христиане также исповедались и приобщились во время его объезда. Пишет, что Андрей Ина обленился; жаль; ревностный был проповедник, должно быть, оттого, что на родине ныне служит.

Утром посетил меня священник с «Памяти Азова», пришедшего на днях в Иокохаму. Я выслал ему карточку с надписью, что «простуда горла не позволяет мне выйти из теплой комнаты и лишает возможности говорить». Впрочем, в это время переводил с Накаем, хотя и шепотом. Главное, визиты эти отнимают время от занятий, а потому и неприятны.

24 октября/5 ноября 1895. Вторник.

В одиннадцать часов были Посланник Михаил Александрович Хитрово и Адмирал Сергей Петрович Тыртов. Пред ними только что был флаг-капитан Молас – не принял по болезни, но их нельзя было не принять, хоть и будет потом в претензии Молас, мой хороший знакомый. В четыре часа тоже были офицеры – тоже отозвался болезнью, попросив Дмитрия Константиновича принять вместо меня. Избави Бог, если каждый день будет столько визитов! Теперь пока болезнью отзываться можно, а потом болтать с ними нужно, и сколько драгоценного времени будет поглощено у перевода!

Павел Ниицума, бывший иеромонах, лишенный сана и монашества, но до сих пор упорно отказывавшийся повенчаться с своею Мариею, от которой имеет уже двух детей, – «не виноват, мол, в грехе любовном», – пишет, наконец, что просит приехать к нему о. Фаддея Осозава для совершения Таинства.

Болезнь уступает лечению, кашель утихает. Следовало бы в самом начале позвать врача, столько страдать не пришлось бы, но таково наше самомнение и беспечность!

25 октября/6 ноября 1895. Среда.

Сегодня школы не учились: траур по случаю смерти Великого Князя Китасиракава. Три дня (5, 6 и 7 числа) не должно быть слышно музыкальных инструментов и пения.

Кипу катехизаторских писем перечитал: точно по песчаной пустыне бродишь, ничего радостного; все – шаблонные известия, что «нет слушателей, но, мол, будут» и прочее подобное.

Из Сакари Николай Явата пишет, что христианин Петр Псе совсем прогнал свою законную жену, а взял вместо нее наложницу, с которой прежде отзывался, что вот «только родит – я с нею разойдусь» и что Церковь из-за этого в расстройстве. Еще бы! Написано к местному священнику о. Катакура: если Исе не вернет жены и не прогонит любовницы, то отлучить его от Таинства; молитвенную комнату из его дома перевести, наняв дом для того.

26 октября/7 ноября 1895. Четверг.

Часов в десять был Клиныш – отказался принять по причине болезни горла. Потом Генерал Сергей Афонасьевич Соломко – прощаться и попросить фотографию; не мог принять и его, выслав извинения и карточку. Зато целое утро сохранил для перевода. Ах, как бы хотелось, чтобы никто не беспокоил визитами! Шутка ли, отрываться от такого важного дела, как перевод Священного Писания, где нужно полное сосредоточение внимания, для бестолковой, ни к чему не годной болтовни!

После обеда бродил по бесплодной пустыне – чтению катехизаторских писем. Боже, какая это скука и какая мука! Скоро ли дхнет (дыхнет) оживляющее веяние благодати на Церковь?

Язычник из Хиросаки пишет, советует привлекать к христианству лечением больных и раздачею лекарств бедным; «Должно быть аптекарь», – заметил секретарь Нумабе.

27 октября/8 ноября 1895. Пятница.

О. Фаддей Осозава приходил рассказать, что учредил Варнаву Симидзу на катехизаторство в Хацивоодзи; что он очень рад переводу его туда, находит Церковь несравненно лучше, чем в Уцуномия, одушевлен желанием хорошо послужить и прочее. А Симидзу уже несколько дней тому назад писал совсем противное – что Церковь в расстройстве и упадке, точно после бури, что только и есть несколько доброго в деревне Гундоо и прочих. Удивился о. Фаддей такому противоречию. И кажется, не выйдет из Варнавы Симидзу ничего дельного, хотя и кончил он первым Семинарию, и много я рассчитывал на него. В Уцуномия ничего не сделал, только замутил Церковь, да еще оставил церковный дом похожим на хлев, как жаловался его приемник и даже приятель его – Игнатий Мацумото. На новое место только что поступил и уже оплевал его.

Пантелеймон Сато, кандидат, учитель Семинарии, пишет, что дочь его, вторая, маленькая, захворала, и хотя ей лучше, но он хочет «исполнить отцовский долг» – ухаживать за нею, и потому просит уволить его от классов, пока она больна. Я ответил, что если по подобным причинам увольнять от службы, то завтра же явятся в канцелярии половина чиновников и на свои посты половина офицеров и подобное; что отцовский долг не должен мешать исполнению других обязанностей, иначе обратится из добродетели во грех, призывающий не благословение, а наказание Божие, и прочие. И потому он, предоставив больную жене, должен ходить на классы.

28 октября/9 ноября 1895. Суббота.

Редактор «Сейкёо Симпо» Исаак Кимура приходил поверить календарь на следующий год, готовимый к напечатанию. Заговенье пред масленой назначено на восьмое число февраля, в субботу, а начало Великого Поста на шестнадцатое, в воскресенье.

– Как! Вы воскресенье перенесли на субботу, а понедельник на воскресенье?

– Но так в календаре, что при святцах.

Действительно, в Листке Пасхалии при святцах по чьему-то недосмотру (но только не по моему; я не помню, кто из миссионеров помогал Матфею Уеда перенести эти сведения) 1896 год принят за простой, не високосный, отчего и ошибка.

– Но вы старый христианин, должны и сами знать, что заговенье пред масленой никогда не бывает в субботу, а Великий Пост не начинается в воскресенье. Притом же теперь и новая Пасхалия вышла, приложенная к Требнику; отчего с той не справились?

Сконфузился слегка своей беспечности, пошел поправить и принес исправный, который и отправлен в типографию.

Николай Накасима, адвокат из Оота (дочь которого воспитана здесь в Миссии и выдана за катехизатора, другая воспитывается, а пятерых, кажется, остальных он просит меня удочерить и тоже воспитать!) пишет, что он спать не может от беспокойства, не убили бы меня здесь. Послано успокоительное письмо, что здесь и признаков нет никакой опасности.

29 октября/10 ноября 1895. Воскресенье.

Чтобы ускорить выздоровление, сегодня не пошел в Церковь и целый день не произнес громкого слова – горло порядочно отдохнуло, так что вечером, при переводе, кашля было совсем мало.

Из книжной лавки приносили русские книги для продажи, числом двенадцать; у всех до единой миссийские печати; книги, впрочем, все старые, почти все – бывшие учебники; сбытчики в лавку – Конон Ивасаки, выключенный из катехизаторов за дурное поведение, Сергий Сёдзи, академист, ушедший со службы Миссии, Петр Исигаме, академист, состоящий учителем при Семинарии; прочих не разобрал; я купил наиболее нужные четыре книги.

30 октября/11 ноября 1895. Понедельник.

Было погребение Великого Князя Китасиракава. Классов поэтому не было. Даже Накай никак не согласился переводить, а увлекаемый патриотизмом, ушел проводить. Вечером, пришедши, рассказывал про великолепие похорон; за гробом шли, между прочим, офицеры в тех костюмах, в которых дрались с неприятелем на Формозе, в запачканных кителях, изношенных мундирах, что было особенно трогательно; несли обветшавшие в битвах знамена и прочее.

В «Japan Daily Mail» продолжается борьба веры с неверьем. «Secularian» поместил сегодня длиннейшее письмо против McCaleb’a (американский миссионер), с которым диспутирует касательно Ветхозаветных пророчеств о Христе и тут-то честит своего противника! За то, что Me Caleb выразил желание, чтобы «Secularian» раскрыл свой аноним, сей последний с грязью смешал его. Не любят же американцы своих миссионеров, ах, как не любят!

Сегодня завязался еще новый спор на страницах «Japan Mail». На днях кто-то поместил в ней передовую статью о том, что нет «бессмертия» – что его желает только сердце, но разум не допускает – стало быть, и нет его. Американский епископальный миссионер «Tyng» сегодня написал плохенькое возражение на это; пойдет, значит, опять свистопляска нигилистов.

31 октября/12 ноября 1895. Вторник.

Петр Мисима из Мито пишет: один молодой человек готовится быть христианином, но обстоятельства его такие: состоя на службе в Тоцинги кен, он женился и уже шесть лет живет с женой; между тем родители его, люди богатые, заготовили ему дома невесту и слышать не хотят, чтобы он не женился на ней. Как быть? Отвечено: пусть держится своей настоящей жены и только под этим условием может быть допущен к крещению.

О. Тит Комацу просит проповедника для Татебаяси. «Нет, пусть поручит это место ближайшему из проповедников». Просит поместить в женскую школу девицу-христианку, засватанную катехизатором Негуро. «Можно».

Катехизатор в Уцуномия, Игнатий Мацумото, просится на месяц в отпуск к своей престарелой матери, с которой давно не видался. Написано о. Титу, что с моей стороны нет препятствий к увольнению его.

Мнится мне, что Игнатий всячески хочет отделаться от совместной службы с о. Титом в Уцуномия.

О. Мии попросил еще 14 ен дорожных к недавно посланным 28-ми; он думает с о. Судзуки посетить зараз все Церкви в Циукоку, до Мацуе включительно. Послано.

О. Петр Сасагава также попросил дорожных для посещения Ками-нояма и Вакамацу, о которых и ныне, в виде пролога, написал самые безотрадные известия. Ничего там нет, и нечего ожидать при наличных катехизаторах. Послано 7 ен.

Погода – мрачная, расположение духа – не от нее, впрочем – еще более мрачное. Единственное убежище – перевод Евангелия. Для будущего трудимся, если настоящее безотрадно.

1/13 ноября 1895. Среда.

«Japan Mail» уж третий раз бранит Bishop’a Korfe’a, начальника Англиканской Миссии в Корее, за то, что он в своих корреспонденциях выставляет настоящие отношения японцев к Корее, что-де притесняют они корейцев, стараются только свои выгоды наблюсти, лицемеря, будто просвещают Корею, что крайне не любят их корейцы и тому подобное. Кто правее? Корф ли, что бранит японцев? Или Бринкли, что бранит Корфа за то? Оба одинаково правы: тот подделывается к корейцам, этот подслуживается японцам; оба англичане, и оба, соблюдая свои выгоды, в то же время служат своей стране. Таковы практичные англичане! Идеальности поискать – реальности поизбыть.

Состоялось бракосочетание старейшего из причетников-певцов – Елисея Хаякава с Верой Такахаси, сестрой диакона Павла. Сначала она ему отказала, потом он ей отказал, а в конце концов сошлись; и будет брак, наверное, счастливый, ибо он добрый и балагур, она скромна как мышь.

2/14 ноября 1895. Четверг.

В японских газетах пишут, что Хамано в тюрьме молится и читает Священное Писание; пишется также, будто он был в Суругадайском Соборе «Бокуси» (что у протестантов означает «пастора»); должно быть, смешали его с Стефаном Оогое, который был катехизатором.

Пишут японские газеты о «полковнике Армии Спасения Райте», что у него уже навербовано сорок новобранцев из японцев; описывают его жизнь, что он и прибывшие с ним живут совсем по-японски: пища, платье, приемы – все японское; усиленно учатся языку и неустанно проповедуют через переводчика, которым оказывается Нагасака – вероятно, тот, что втирался сюда. Неудивительно, если Армия Спасения будет иметь такой успех, какой имеет «Генрикёо», не меньшая из новых языческих сект, но действующая на влияние чувства.

О. Сергий Страгородский из Афин пишет, что все еще желает сюда, хотя не пришел к окончательному решению, под влиянием советов разных лиц.

3/15 ноября 1895. Пятница.

От «Kelly and Walsh» прислали запрос, какие периодические издания выписать на следующий год? Отказался от американского «Independent» и английского «Christian World»; очень уж опротивело злословие их, что ни номер, то какое-нибудь поношение на Россию и Русскую Церковь. В последнем номере «Independent»; например, поносится Россия за то, что духоборцев наказывают за уклонение от военной службы; где же, в каком государстве дозволяется безнаказанно нарушать государственные законы? Везде наказывают нарушителей, и в Америке строже, чем где-либо; но России этого нельзя; это ставится в вину ей: это «еще больше пятнает ее» (а она уже запятнана у них до черноты!) …

О. Фаддей Осозава вернулся от Павла Ниицума (и из окрестных Церквей) и рассказал, что преподал Таинства Покаяния, Причащения и Венчания ему и Марии; ныне, значит, уже законной его жене; крестил и двоих детей их; Павел Ниицума объявил, наконец, и старшего своего сына своим порождением, упорно до сих пор отказываясь от него и уверяя, что он только его приемыш. Павел, однако, по словам о. Фаддея, не являет искреннего раскаяния и смирения; причиною вызова его, о. Фаддея, для совершения таинств выставляет какие-то свои сны, а не искреннее раскаяние примириться с оскорбленною им Церковью. Зато Мария, говорит о. Фаддей, истинно счастлива, что удостоилась, наконец, Святых Таинств. Спаси ее, Господь! Пошли и Павлу истинное сокрушение! Без Марии, вероятно, Ниццума совсем бы погиб; она виною того, что ныне они примирены с Церковью; она же заправляет им и домом, ведет хозяйство так, что они надеются разбогатеть и прочее.

Посланник приезжал навестить; рассказывал о сватовстве к его дочери, на каковое просили его благословения, тогда как он по первым телеграммам не мог понять, кого благословлять. Последующие телеграммы разъяснили, что сватается драгун Муханов, сын его знакомого. Страдает Михаил Александрович тою же болезнью, что и я, и лечится облатками из исландского мха, коробку которых и мне прислал.

4/16 ноября 1895. Суббота.

Исайя Мидзусима из Оота отвечает, что желает перейти в Токио на службу; просит прислать катехизатора, которому сдаст Церковь и новых слушателей учения. К сожалению, в письме самые неприятные речи от о. Кавано, – что пьет много вина, занят разведением цветов и подобное. Послать на смену ему – Исайи – из катехизаторов решительно некого; есть в Катехизаторской школе ныне один из давних катехизаторов, Павел Сибанай, служивший чиновником по оставлении катехизаторства; ныне опять настоятельно, чрез о. Бориса и других, напросившийся на службу Церкви; для повторения вероучения в сентябре поступил он в Катехизаторскую школу, но учения не забыл, как только что мне свидетельствовал о. Павел Сато, преподающий объяснение Православного Исповедания в школе. Придется послать его, если он не найдет к тому каких-либо неотразимых препятствий. Мидзусима же будет полезен здесь, в Токио, своим писательским талантом (хотя и слабым), а потом может быть секретарем Миссии, ибо нынешний мой секретарь – Нумабе – дряхлеет, едва ли выдержит долго. Дай Бог только, чтобы Исайя Мидзусима был таким же честным, как честен Сергий Нумабе.

5/17 ноября 1895. Воскресенье.

Состояние болезни позволило, наконец, сегодня служить литургию. Чрез неделю, даст Бог, совсем буду здоров, и уж нужно потом беречь дыхательный аппарат! Три раза уж, чрез год, страдаю по целым месяцам осенью; увидим, буду ли глуп вперед; если и опять не остерегусь, то поделом! Глупость не меньший грех, чем безнравственность; еще, пожалуй, и больший, ибо ум – самый первый и драгоценнейший дар Божий нам, и небрежение им заслуживает тяжкое наказание, одним из коих и бывает болезнь.

Между японскими юношами попадаются удивительные экземпляры грубости и просто свинства. Таков, например, Иоанн Накасима, живущий ныне здесь, в Причетнической школе. Из милости принят по просьбе о. Павла Сато, ибо никуда не годен по болезни глаз; родных же никого нет; кроме брата – врача, который прогнал его от себя. Больше года уже живет и не перестает мучить всех вокруг себя: товарищам в комнате не дает заниматься, – вечно кричит и буянит, в спальне долго никому не дает спать – кричит и орет, пока сон самого одолеет, даже в столовую не может выйти без дикого вопля и, питаясь, в то же время пищу разбрасывает вверх и вниз. Катехизаторская и Причетническая школы, наконец, коллективно, чрез своих старших, пришли просить обуздать или удалить его. Заставил я его просить прощения у них и дать обещание, что вперед перестанет бесчинствовать; потом, призвавши, наедине долго усовещевал его; сначала он на все улыбался и только под конец стал серьезным, когда я сказал, что уж больше не потерплю, чтобы из-за него десятки людей мучились; жалеть его одного – значит, быть безжалостным ко многим – это несправедливо; и вперед – при первом его бесчинстве будет он удален из школы, что почти равно обречению его на голодную смерть, при совершенной непригодности его для какой-нибудь другой службы.

Получил книгу от архимандрита Сергия (Страгородского): «Православное учение о Спасении». Начал читать. Юноша в двадцать шесть-семь лет так умно и глубоко пишет! Если Бог даст ему долгие годы и не устанет он мыслить и писать, то он будет светилом Русской Церкви, здесь ли то, или в России. – Книга эта – его магистерская диссертация.

6/18 ноября 1895. Понедельник.

В «Japan Daily Mail» продолжается война английских неверов с своими миссионерами по религиозным вопросам. Что «пророчеств» нет, это уже порешили, – Ветхий Завет-де только исторические и анекдотальные записи; теперь разгорается спор на тему о бессмертии. Один (Rev. Bartlett jr.) защищает сегодня бессмертие тем, что «сознательное я» (conscious ego), как «орган», не имеет здесь для себя вполне адекватных функций; как «организм», не заключает здесь, по сию сторону смерти, цикла своего существования, главное же следующим соображением: если бесконечное неизменно и если оно способно входить в соотношения, то и сии последний должны быть постоянны и неизменны. Следовательно, если человек имеет способность сознательного отношения к бесконечному, то его сознательность должна быть постоянною (permanent). Едва ли эта философия удовлетворит неверов. Да и удовлетворит ли их что-либо? И не лучше было бы, если бы миссионеры не затевали подобных состязаний и не давали языческому миру соблазнительного зрелища, как христиане разделились на ся? Сколько незрелых японских умов замутят эти ухарские воззвания неверов, что-де «нынешняя наука», что «светила науки» и так далее! А «светила науки», вроде ныне же упоминаемых Штрайса, Дарвина – то же в отношении религиозных вопросов, что «свинья в апельсинах», выражаясь бесцеремонной русской поговоркой. «Светила науки», например, не разрешили до сих пор, что такое «свет», простой солнечный свет, который у всех всегда на глазах и без которого никто и ничто не может существовать; куда же им соваться или совать их в авторитеты в рассуждениях о предметах менее очевидных, чем свет солнечный!

7/19 ноября 1895. Вторник.

Ездил в Иокохаму в банки для размена присланных чеков и для покупки письменных материалов. Настоящее денежное состояние – упадок ценности серебра – сущее благодеяние для Миссии, лишь бы только деньги присылали по расчету на золото. Нынешний чек в 2603 фунта стерлинга 3 шиллинга 9 паундов дал долларов 23 520; это из России прислано следуемое из Казны на первое полугодие следующего года: 16 348 рублей металлических, то есть наш рубль дал здесь полтора доллара, тогда как по обычному расчету 1 доллар ­­ 1 рублю 33 1/3 мет. рублей.

Возвращаясь из Иокохамы, занятый денежными соображениями и с покупками на руках, я и не заметил, что сел не в поезд тоокейский; вымоченный еще дождем и в опасении вернуть только что прогнанную болезнь, да не совсем прогнанную, я рад был сложить покупки на полку и уютно уселся, как подходит капитан («Бобра») Молас, случившийся в том же вагоне:

– Далеко ли? – спрашивает.

– Был всего в Иокохаме.

– Далеко ли теперь?

– Домой, в Токио, – говорю.

– Как в Токио? Вы едете вдаль от Токио; это поезд в Тоокайдо.

– Будто? – изумился я, схватившись с места. – Большое спасибо, что избавили от неожиданного путешествия!.. И едва вышел из вагона, отворенного Моласом, как поезд тронулся. Думаю я про себя, что аккуратен. Никогда не должен человек даже в мелочах хорошо думать о себе!

8/20 ноября 1895. Среда.

День Святого Архистратига Михаила.

Ровно пятнадцать лет, как я приехал в Японию последний раз, в сане Епископа.

По случаю именин посланника Михаила Александровича Хитрово в Посольской Церкви была литургия, потом молебен, в котором участвовал и я. На завтраке было несколько офицеров с наших судов в Иокохаме. Посланник, между прочим, рассказал, что третьего дня на гулянье в императорском саду по случаю расцвета хризантем (кику) Император спрашивает его о здоровье нашего Царя и Царицы и потом вдруг прибавляет: «А вас нужно поздравить с семейною радостью Императорского Дома: ваша Императрица сегодня разрешилась от бремени дочерью». Посланник взят был врасплох – он не получил телеграммы о сем; оказалось потом, что и в «Гваймусё» еще ничего не знают; значит, Микадо извещен был прямо от нашего Императора.

В три часа было крещение сына о. диакона Дмитрия Константиновича Львовского. Были все из посольства, начиная с Посланника, дочь которого заочно была поставлена крестною матерью; крестным отцом был секретарь Григорий Александрович Де-Воллан, державший очень усердно и неумело ребенка, но очень плохо по книжке прочитавший «Верую», чем истинно компрометировал русское христианство пред всеми бывшими в Церкви, а был весь хор, то есть Семинария и Женская школа и вся Катехизаторская школа (последняя стояла вне, у открытых дверей). Я крестил; сам отец служил диаконом, мать хлопотала у подушки для ребенка; Елисавета Котама стояла подряд с Де-Волланом, помогая ему управляться с рабом Божием Михаилом. За крестины получил на Церковь 50 ен, а от Посланника рушник – шелковый отличный платок, который послужит покровцем для чего-либо в Соборе. После крестин у Львовского было угощение – шампанское, чай и на столе холодная закуска; но больше всего угощались все малышами его, которые – презанимательные дети: старший – Гриша, семи лет, являющий большие задатки будущего отличного живописца, средняя – Ира, пяти лет, играющая на фортепиано самоучкой, с удивительною верностью; младший – Петя, трех лет, будущий комик, ничего не может сделать всерьез.

Часов в пять Поляновский (Зиновий Михайлович) зашел ко мне, и проговорили до шести; я предлагал ему перейти в духовное звание, пройти Академию и быть здесь миссионером, в преемство мне. Не обнаруживает желания; говорит, что очень склонен к семейной жизни. Что ж, Бог с ним! Из разговора, во всяком случае, дурного ничего не может выйти, ибо он останется между нами. А жаль! Человек еще двадцати четырех лет – и такой серьезный в добре и благочестии.

Павел Сибанай сегодня отправился в Оита, заменить Исайю Мидзусима, который, сдавши ему Церковь, прибудет сюда. Товарищи выпросили третий класс, чтобы проводить его до Симбаси.

9/21 ноября 1895. Четверг.

О. Матфей Кагета жалуется, что Стефан Тадзима, катехизатор в Тоёхаси, совсем ничего не делает, только рыбу удит и угрожает о. Матфей, что если он не исправится, то будет возвращен в Миссию. Написано отсюда Стефану Тадзима, что если это случится, то и Миссия от него откажется, пусть идет на все четыре стороны. Вот наказание-то! Не выдерживают японцы, портятся на службе. Был когда-то этот Тадзима очень живой и деятельный; кстати, же он от природы очень речист; был моим любимцем за это; опустился мало-помалу на службе в Хацивоодзи.

О. Фаддей не так сильно жаловался на него, хотя тоже роптал, а о. Матфей, как человек более прямой и решительный, вот ныне почти уже выбросил его из числа своих подручных катехизаторов. И пусть бы имел причины – жаловаться на бедность, чем иные катехизаторы думают покрывать свою лень, – ни чуть не бывало: получает 12 ен только на себя и на живущую с ним мать, да еще из них 6 ен дает местная Церковь, что особенно должно бы обязывать его к труду и усердию – куда! Придется, знать, прогнать со службы, ничего не поделаешь с человеком, коли он, держа светочь в руках, нравственно заснул.

10/22 ноября 1895. Пятница.

О. Борис Ямамура пишет о Павле Хосои, катехизаторе в Фукуока и Ицинохе: неправду он, Хосои, написал сюда, что сам из своего скудного жалованья снабжает Церковь всем нужным для богослужения: свечами, углем и прочим; вероятно, хотел-де прибедниться, чтобы выпросить книг для слушателей учения. Во всяком случае, очень неприятно, что катехизатор пишет неправду, бросая при сем тень на своих христиан – безучастны-де и прочее. Книги же всегда давались всем просящим.

Фома Такеока из Цуяма пишет, что у него крещено пять человек, и новые слушатели есть. Вообще из него порядочный катехизатор вышел, несмотря на то, что я всегда считал его лентяем, когда он учился в Семинарии. Его Церковь в Циукоку ныне самая оживленная, и это благодаря его деятельности.

Моисей Минато пишет о Сикотан-дзима о тамошних христианах (бывших наших курильцах). Хранят веру и благочестие, живут безбедно благодаря попечению об них Правительства. Ныне всех их пятьдесят восемь человек, из которых старшему шестьдесят два года. К письму приложен список христиан с обозначением лет всех. Приложено также письмо по-русски Якова Сторожева, в котором, между прочим: «Молитвенник киники получил очень благодару». Моисей Минато проведет с ними зиму и подучит молодое поколение вере.

О Василии Ямада, катехизаторе в Карасуяма, кто-то написал сюда, что он дурно ведет себя. Письмо послано было к о. Титу Комацу, чтобы он исследовал. Пишет о. Тит, что Василий Ямада впал в долги, оттого что его семейство переболело, да и не раз дети болели, больше за ним дурного нет. Пошлется завтра о. Титу 10 ен от меня для Ямада и напишется, чтобы он убедил христиан Карасуяма выкупить своего катехизатора из долгов – для них он трудится, должны и они промышлять о нем.

11/23 ноября 1895. Суббота.

Милые вы, мои японцы, и добро-то нужно делать вам с опаской, чтобы оно не испортило вас! (Или уж это и везде так?) Учился здесь в Катехизаторской школе, до выпуска нынешнего года, юноша Петр Кисимото; казался он мне особенно бедным, и потому я справлял ему иногда платье, не в пример другим. Теперь он на службе – катехизатором в Готемба, и оттуда тоже просит платье, да, кроме того, и часов. Строго написано ему, чтобы довольствовался получаемым жалованьем, как и другие, – из него справлял себе платье, выэкономив, коли хочет, и часы; еще, чтобы больше занимался своим служебным делом и писал сюда о церковных делах, чего ныне не делает.

Был Кавасаки Сабуро (прежнее имя Китамура), главный редактор «Циувоо-Симбун», приверженец сюза Японии с Россией; просил представить его нашему Посланнику; я обещался сделать это. Он один из способных писателей в Японии; уже несколько исторических книг издал. В последнее время целый год путешествовал по Корее и Манчжурии и оттуда писал корреспонденции. Несколько лет тому назад издавал журнал с названием по-русски «Столп империи», потом газету, которую часто запрещали за слишком вольные мысли; учился и по-русски, только жаль – не доучился до понимания русской книги или газеты; сегодня возвратил мне занятий у диакона Сергия Судзуки миссийский русско-китайский словарь, совсем истрепанный; аглицкую газету понимает. Советовал я ему сегодня сделать путешествие по Америке и Европе; зарабатывает он, в месяц, кистью 200 ен, значит, легко может скопить на вояж, а он расширит его кругозор. Мне кажется, это одна из будущих значительных величин Японии; от роду ему всего тридцать лет.

Сегодня японский гражданский праздник, и потому классов не было, перевода у меня с Накаем тоже не было.

За всенощной было несколько офицеров с наших военных судов.

12/24 ноября 1895. Воскресенье.

После обедни была Софья Накагава, из Сендая; приехала повидаться с сыном, молодым гвардейским офицером, Николаем, только что вернувшимся с Формозы. Встретила его здоровым и невредимым и приписывает это милости Божией; говорила, что все время просила о. Петра Сасагава за проскомидией вынимать частицу о здравии его; молились и другие с нею о нем. Он участвовал во многих битвах; сабля зазубрена от ударов по врагам; пальто обагрено вражьей кровию. Все время на груди носил икону, которую его благословила мать; был и болен от местного климата. Юноша этот родился тогда, когда отец его, Петр, в 1872 году, жил у меня здесь, на Суругадае, учась вере; как теперь вижу счастливую улыбку отца, пришедшего поделиться со мною своей радостию. И вот уж сын боевой офицер! Течет время!

В два часа пришел жандарм, Дмитрий по имени, родом из Наканиеда, отправляющийся послезавтра на Формозу. Был он солдатом и вынес весь поход в Китай, в северной армии, участвуя во многих сражениях; вернувшись, пожелал служить в жандармах (кемпей), почему поступил здесь в приготовительную к сей службе школу, правила которой не позволили ему отлучиться сегодня утром для того, чтобы помолиться за литургией, но он готовился к Таинствам, постился и очень просил исповедать и приобщить его запасными дарами; я с радостию согласился на это; священников не случилось, ни о. Романа, ни о. Павла Сато, и потому я сам исповедал и приобщил его. Потом (угостив чаем с булкой) снабдил его христианскими книгами и иконками.

Был барон Мадено Коодзи, жаловавшийся, что наши академисты пишут о России дурно в газетах, также что из русских газет дурное об Японии переводят и печатают, особенно Кониси этим отличается Просил остановить их. Но как? Им говорено было – каждому, пред отправлением в Академии, что они назначаются, между прочим, и на сближение их Отечества с Россией; пусть-де потом говорят и пишут в Японии о России и наоборот, да пусть в России на задние дворы не заходят и грязи оттуда не вывозят в Японию. Если они все-таки нагрузились грязью, то как сделаешь, чтобы не пачкали и не воняли?!

13/25 ноября 1895. Понедельник.

Был методистский бишоп, американец Hendrik в сопровождении Rev. Loomis, моего знакомого. В белом галстуке, с умными глазами и живыми движениями; рассказал я ему о нас здесь все, что он пожелал знать, и даже снабдил книжкою протоколов нынешнего Собора, но в Собор и на колокольню не повел, чтобы не застудить не совсем поправившегося горла, – одни досмотрели, что хотели.

О. Иоанн Оно, состоящий в Нагоя, был; направляется, согласно испрошенному наперед дозволению, в Сендай, к себе на родину по домашним делам.

О Церкви в Нагоя говорит, что прежние христиане держат веру, ходят в Церковь, новых не является; проповедь совсем упала.

14/26 ноября 1895. Вторник.

Новые академисты – Емилиан Хигуци и Марк Сайкайси погостили в своих домах, вернулись и теперь готовы к службе; поэтому сегодня учителя (академисты) сделали новое распределение уроков в Семинарии и Катехизаторской школе; о. Сергий Глебов от преподавания уволен, ибо скоро отправляется в отпуск в Россию, а приехавшим даны уроки; всем им – академистам – пришлось по двенадцать уроков в неделю (всех их семь человек). Кроме того, они издают «Синкай».

В двенадцать часов мы все вместе пообедали; о. Роман, нынешний (весьма слабый) инспектор Семинарии, участвовал с нами в трапезе, но ему должно было быть очень скучно, ибо разговор все время шел по-русски.

Пред обедом, встретившись с Даниилом Кониси, я говорил ему, чтобы не писал дурно о России и из русских газет не переводил дурное о Японии – ропщут-де на это сами же японцы, желающие добрых отношений к России; заверил Кониси, что он совершенно не причастен этому греху.

15/27 ноября 1895. Среда.

Утром отослал доктору Оказаки гонорар за его визиты: 20 ен, был он у меня одиннадцать раз; за лекарство заплачено особо. От болезни, наконец, избавился – слава Богу!

После обеда секретарь Нумабе и его помощник Фудзисава сдавали, как всегда в это время, деньги, вырученные за год с продажи по Церквам крестиков, икон, церковных свечей и прочих церковных предметов, а также книг, печатаемых Миссиею: всего ныне выручено: 318 ен 40 сен. А расходов-то сколько было! Суждено ли когда-либо покрыться расходу приходом?

По сегодняшней «Japan Daily Mail» синтуистских кумирен в Японии 193476, синтуистских жрецов (синкван) 14766 (то есть по тридцать кумерен на жреца, ибо служба в каждой из них должна совершаться раз или два в год). Буддистских кумирен: 108000, а бонз 55000. Вот какая вражеская армия перед нами!

16/28 ноября 1895. Четверг.

О. Симеон Мии из Хиросима пишет, что он был в Мацуе, исследовал, что там наделал Лука Кадзима, прежний катехизатор. Оказывается, следующее: удерживал он у себя, на свои расходы, квартирные деньги, 3 1/2 ены ежемесячно, посылаемые отсюда; до сорока ен он задолжал таким образом домохозяину. Этот вышел, наконец, из терпения, выселил Луку с семейством в дом, где устроена, во втором этаже, молельня, и отдал его прежнее помещение, домик, выходящий на озеро, под ресторан, заключив условие с рестораном на два года. Чрез это молитвенный дом сделался совершенно несоответствующим своему назначению. Поместиться там катехизатору есть где, но проход к ресторану, лежащий чрез навес молитвенного дома, и самое соседство ресторана, откуда, особенно по воскресеньям и по вечерам, раздаются возгласы гуляющих, песни и музыка арфисток, делают неудобными и проповеднические, и молитвенные собрания: это обстоятельство и привело в уныние теперешнего катехизатора Петра Такемото. О. Мии пишет, что если бы он явил настолько мужества и терпения, насколько обнаружил в минувшую Китайскую войну, то мог бы проповедывать и в Мацуе, но при его упадке духа и к тому еще катехизаторская неопытность находит лучшим дозволить ему, как он сам желает, отправиться на проповедь в Ивакуни, в Ямагуци кен; Мацуе же на время поручить соседнему катехизатору Николаю Такаги (в Ионако). Просит о. Мии простить вину Луки Кадзима; из-за бедности-де провинился, как ныне раскаивается плачем; шесть человек детей и отец больной, а содержание всего 13 1/2 ен едва на рис хватает (местная же Церковь, должно быть, не помогала, или мало очень). В Хиросима ныне он любим и полезен, а христиане там помогают ему в содержании. Конечно, нужно будет простить да еще и послать на руки о. Мии помощь для Луки. Прямо нельзя; Лука, при своей глупости, может принять за поощрение и вперед к подобным поступкам.

17/29 ноября 1895. Пятница.

Стефан Тадзима, из Тоёхаси, оправдывается, что он только девять раз ходил рыбу удить (как будто в этом дело!), но что у него ныне есть слушатели, из коих шесть надежные. Послано его письмо о. Матфею Кагета, чтобы он наблюдал за отношением Тадзима к слушателям. Стяжать их нетрудно: желающие слушать христианское учение везде найдутся, но трудно довести их до крещения – для этого требуется усердие и постоянство катехизатора.

Николай Такаги, из Монако, пишет длиннейшее письмо, в котором наиболее интересное то, что крестился там сын местного богача и зиждутся на сем надежды на дальнейшее развитие Церкви. Дай Бог! Но только опыт показал, что крещение молодых богачей почти никогда не сопровождается ожидаемыми результатами: богатство слишком искусительно, чтобы обладающий им долго воздерживался от возникавших в молодом человеке всевозможных похотей.

18/30 ноября 1895. Суббота.

В чахлом журнальце – орган Епископальной Церкви – «Нициёо-Сооси» (по ихнему варварскому произношению «Ничиёо-Соши») критика на антикритику Петра Исикава касательно их отзыва и писанья по поводу выхода нашего Служебника (Хоодзикёо); опять о призывании Святых: «В Священном Писании и в Писаньях Отцев первых трех веков нет-де и следов сего; выдумка это – Отцев четвертого века: Василия, Григория Нисского, Златоуста». Что ж, Исикава и опять может отповедь дать, но уже посильнее, чтобы не задевали.

Поляновский приезжал пообедать. Юноша двадцати четырех лет не приходит, а приезжает в кабриолете, с кучером, а жалуется еще, что экономию не может наблюдать, – а отец велел это; жалуется еще на многое другое, и мне кажется, что все только болтовня, а я думал было, что он очень серьезен для дипломатической службы и звал его в миссионеры. Выходит: «не ву па», как бывало осаживал меня доброй памяти И. А. Гошкевич.

19 ноября/1 декабря 1895. Воскресенье.

Третьего дня посылал старика Алексея Оогое спросить, не продается ли ныне место Набесима, что внизу нас, на восток. Сегодня принес ответ; продается, если дать по 25 ен за цубо, то есть шестьдесят тысяч ен за все 2400 цубо. Прежде, когда хотел я это место купить под Собор, просили сорок тысяч, теперь шестьдесят. Значит, место вполне недоступно для нас, а я думал, если продадут, строить на нем Семинарию. Придется строить ее на нынешнем ее месте.

Был Алексей Николаевич Шпейер с супругой Анной Эрастовной; едет Посланником в Корею, и, кажется, Посланник будет надежный; человек с очень стойким, даже упорным, характером и с решительностью. Говорил, что в Персии два раза вызывал войска из России, никого не спрашиваясь в Петербурге (посланник Бюцов бывал в отпуску в это время; Шпейер, служа секретарем, исправлял его должность) и всегда чрез это настаивал на пользах России, и получал одобрение Государя.

20 ноября/2 декабря 1895. Понедельник.

После обеда пошел посмотреть классы; пора уже было и заниматься, но ни учителей, ни половины учеников в классах; первых нашел в учительской комнате (преподаватели китайско-японской литературы). «Отчего не в классе?» – «Ученики поздно собираются», – говорят. Запоздавших учеников велено было лишить ужина, да жаль стало потом, лишил только троих, которые совсем уж не пришли в класс по лености; один из сих даже и в школе не найден был – удрал в город. Если ожидаемый из России Иван Кавамото не окажется педагогом, то школу хоть брось по неимению человека смотреть за учениками; нынешнего смотрителя о. Романа Циба можно без всякого урона для школы заменить палкой или кошкой.

Петр Исигаме, редактор «Синкай», приходил сетовать, что без гонорара неохотно пишут для журнала – отчего журнал не идет. Сказано, как давно уже – «пусть Синкай окупает свое издание, затем все, что больше того, – гонорар пишущих».

21 ноября/3 декабря 1895. Вторник.

Праздник Введенья.

Служба была в приделе Богородицы. Кроме учащихся, в Церкви почти никого не было, ни вчера за всенощной, ни сегодня. Не знаю, есть ли и средства побудить японских христиан ходить в праздники, кроме воскресных дней. Знать другие люди нужны – и мы, учащие, и они.

После обеда был Петр Оояма, бывший катехизатор, ныне гвардеец, только что вернувшийся с Формозы. Участвовал во многих сраженьях, отличился так, что рисунки одного его подвига вместе с девятью товарищами вызвавшимися – все десять человек – на отчаянное дело выбить неприятеля из засады, остановившей ход целому отряду, продаются в городе. Вернулся цел и приписывает это милости Божией. Говорит, что никогда так не молился, как на поле битвы, и вынес твердое убеждение, что только вера творит истинно храбрых, будь то даже языческая вера, только неверующие – а такими оказываются в Японии интеллигенты так называемые – вкусившие просвещения, но не дошедшие до края его, способны робеть в решительные минуты. Говорил, как офицеры-язычники зазывали его поговорить о христианской вере; рассказывал много живых боевых сцен. Прослужил он в военной службе уже четыре года, на год больше определенного, по случаю военного времени; ныне увольняется от службы, почему отправится до нового года домой погостить у родителей, а потом явится сюда, в Катехизаторскую школу, повторить христианское вероучение и затем опять на катехизаторскую службу.

22 ноября/4 декабря 1895. Среда.

Иоанн Синовара, из Кесеннума, описывает тамошнее религиозное состояние: бонзы – шарлатаны; видный из тамошних признавался ему, что ничему не верит, молитвы же совершает только для дураков-верующих (Гуфу-гуфу), протестантский катехизатор от неимения слушателей занимается торговлею – берет на комиссию часы продавать; католики закрыли свой молитвенный дом и удалились от неимения никого больше у них, – все рассеялись, или потеряли веру. Наша Церковь продолжает стоять, хотя умножения христиан не видно.

Варнава Симидзу описывает усердие христиан Гундоо; был он там из Хацивоодзи на женском собрании. Но, кроме женщин, и мужчины собрались, и большие, и малые, так что вся Церковь оказалась в сборе, и все слушали и бодрствовали с восьми до двенадцати часов ночи.

О. Петр Ямагаки, из Хакодате, пишет, что консул Устинов воспользовался позволением отсюда занять под канцелярию пустующий второй этаж дома у Церкви.

Яков Каяно, из Оосака, извещает, что слушатели учения есть: от него это – редкое, стоящее отметки, письмо.

23 ноября/5 декабря 1895. Четверг.

Есть между нашими катехизаторами очень скромные; так Петр Ямада, проповедующий в Мияно, получает всего семь ен и на это питается, одевается и квартиру себе нанимает. И только неудобство для проповеди побудило его ныне скромно, чрез своего священника, о. Иова, просить полторы или две ены на квартиру; живет-де в дешевой гостинице, постояльцы и ночлежники мешают проповеди. Написано, чтобы нанял отдельную квартиру – две ены даны будут.

Исайя Мидзусима и жена его трогательно благодарят за дорожные. Ждал он, по-видимому, только для себя, а послано на жену и на детей (25 ен), – и это считается великою милостью, но без этого как бы привез он жену и детей (из Оита, с конца Киусиу) – в долг? Бедность его родного дома я видел, – содержится рукоделием его сестры только. Бедные наши катехизаторы!

Сегодня кончили перевод Евангелия от Луки, слава Богу! Завтра приступим к Иоанну.

24 ноября/6 декабря 1895. Пятница.

Мысль занята постройкой Семинарии. Как только приедет Иоанн Кавамото, составим план и станем строить.

Вместе с тем думал было приступить к постройке каменного небольшого дома для редакции, бок о бок с библиотекой, но это было бы в настоящее время роскошью: отложить на несколько лет. Думал еще для Певческой школы построить дом внизу, но кому жить там? А спеваться и здесь могут – всегда, как ныне. Лучше же того, перенести на нижнюю площадку старые японские здания, что ныне занимают семинарское место, для устройства помещения служителям; площадку наполнят бедные семьи с детьми, женами и всею неизбежною рухлядью – протянутыми веревками с мокрыми тряпками и тому подобное. Но что ж площадка будет пустовать? Это тоже неприглядно. Впоследствии, если место потребуется, эти здания не жаль будет уничтожить – они будут очень дешевые, ибо семинарские здания, если не перенести, нужно употребить на дрова; продать же их, дешевле дров дадут, – Впрочем, обо всем этом еще нужно подумать; мысль только сейчас пришла в голову.

25 ноября/7 декабря 1895. Суббота.

О. Петр Сасагава, описывая свою поездку по Церквам, почти совсем бесплодную в смысле приращения Церкви, довольно хорошо отзывается о катехизаторе в Каминояма, Эрасте Миясина; любят его там, и окрещено у него пять. Очень рад буду, если из него выйдет хороший служитель Церкви – это был первый младенец, окрещенный мною в Токио.

Сергий Кобаяси, катехизатор в Мориока, просит принять двух отроковиц оттуда в школу и на церковное содержание. В прошлом году они определены были сюда с некоторою платою, но скоро же взяты под предлогом болезни бабушки, в сущности – по настоянию язычников-родственников и с целью выдать одну за каннуси, другую за родственника-язычника. Они воспротивились этому и слезно просят его, Кобаяси, выхлопотать им позволение опять прибыть в школу, и так как родители их бедны – на церковное содержание. Чтобы не дать им утонуть в языческом море, позволение им будет послано.

26 ноября/8 декабря 1895. Воскресенье.

О. Симеон Мии, вернувшись в Кёото, прислал ныне, на японском, длинный отчет о своем путешествии по Церквам вместе с о. Сергием Судзуки. Из него прежде всего видно, что сам о. Мии – хороший священник; о. Сергий, кажется, тоже будет ревностным пастырем. Везде они совершали богослужения, везде исповедали и приобщали христиан; но крещений было совсем мало. Церкви в Циукоку только в Цуяма и Ионако хороши благодаря тому, что катехизаторы хороши, в иных местах везде катехизаторы слабы, оттого и Церкви неподвижны, хоть о. Мии старается речь о сем скрасить разными объяснениями в пользу катехизаторов и Церквей.

Отдал визит Шпейерам, в Metropol Hotel, не застал их дома.

27 ноября/9 декабря 1895. Понедельник.

Отслужили сегодня панихиду по о. Анатолии, в годовщину его кончины. Упокой, Господи, его душу! Первый отозвавшийся на призыв сюда и послуживший делу Божию здесь!

Был Reverend Taft, баптист; принес с сотню вопросов: где родился, учился и прочее. Нужно-де для напечатания; о всех долго живших в Японии миссионерах печатается-де где-то; ответил, на что мог.

Ужасно досужий народ эти протестантские миссионеры; правда, что и много же их, на биографии самих себя даже хватит.

Начал вставать, как и прежде, в три часа – дел накопилось много, особенно корреспонденция запущена. Сегодня, между прочим, написал письмо душеприказчику Александра Константиновича Трапезникова, в Москве. В мае послал Александру Константиновичу 433 рубля 33 копейки, пожертвованные полковником В. В. Ивановым из Владивостока и его женой Ал. Серг. на митру. О. Феодор Быстров 25 июля переслал эти деньги ему, а он еще 4 июля скончался. Ныне распорядитель его дел В. Кельин уведомляет, что Александр Константинович по получении моего письма собрал уже сведения, где лучше заказать митру, но скончался – денег же им не получено, и о сих деньгах до 4 октября нет никаких сведений; между тем от о. Феодора Быстрова я имею уже письмо от 9 октября, и в нем ни малейшего намека, чтобы деньги были возвращены за смертию адресата. Боже, как бы не пропали деньги. Пишу ныне Кельину и о. Феодору по сему.

Получено сегодня письмо обер-прокурора Константина Петровича Победоносцева, что Академия наук желает иметь наши издания здесь – переводы книг на японском языке и периодические. С величайшим удовольствием поделимся сим.

28 ноября/10 декабря 1895. Вторник.

Утром получил письмо от господина Кавамото, академиста нашего, из Иерусалима; письмо дышит благочестивым чувством. Это – первый японец, поклоняющийся великим святыням с истинно христианским настроением и одушевлением. Был прежде там, по пути в Россию, Александр Мацуно (умерший потом в Санкт-Петербургской Академии), но хоть бы малейшее движение чувства мелькнуло оттого в его дневнике, ведённым им со дня на день и в Палестине.

О. Матфей Кагета жалуется на Сергия Кувабара и просит убрать его, дав другого; посватался на какой-то и потом отказался, чрез что такую возбудил неприязнь, что ни одна христианка не приходит к нему на молитву в праздники; также ленится и должает. Отвечено о. Матфею, что некем его заменить, а пусть возьмет Кувабара к себе в Сидзуока и постарается его исправить; в Эдзири же и Симидзу может ходить по временам из Сидзуока катехизатор Акила Хирота; можно положить ему для этого несколько дорожных.

Был в сопровождении профессора Кёбера Rev. Munzinger, немецкий пастор для Посольства и немцев в Токио, и евангелический миссионер для японцев. Чрез Кёбера просил познакомиться и показать ему Миссию. Показаны Собор, Библиотека, Женская школа – больше темно было. Строится он ныне чрез наших Чёого и Василия Окамото. «На колокола для своей Церкви просит у своего Императора две пушки», – говорит.

29 ноября/11 декабря 1895. Среда.

Дал вновь прибывшим академистам – Марку Сайкайси и Емильяну Хигуци для перевода на японский по книжке философии Кудрявцева. Первые две книжки переводит Петр Исигаме. Непременно нужно поскорее, года бы в три-четыре дать на японском языке все девять книжек нашего философа. Весь верхний слой японского общества, с учащими и большими учащимися в том числе, религиозных книг не читает, ибо почти сплошь весь отбился от всякой веры. Но философа читать станут и только по прочтении узнают, что философ-то христианский; в процессе же чтения, быть может, что и западет в душу.

Чрез профессора Кёбера просил знакомства некто Ватару Маесима и сегодня был. Оказался молодым человеком, сыном известного заслугами по почтовому ведомству (и ныне директора Железнодорожной компании) Маесима; воспитан в Америке, будучи отправлен туда двенадцати лет, отчего вернулся домой совсем забывшим родной язык и не умеющим писать, что заставило вновь здесь учиться китайско-японской письменности; протестант пресвитерианского толка; в семье же его сестры – одна баптистка, другая епископалка; отец и мать ни во что не веруют; бабушку он успел обратить в христианство. Дал я ему «хикаку-сингаку» и познакомил с Марком Сайкайси в видах пользы для него от разговоров с нашим молодым ученым, ровесником ему.

30 ноября/12 декабря 1895. Четверг.

Кроме перевода, занят был писанием в Россию. Написал, между прочим, в Москву, священнику Военного Александровского Училища, зятю покойного о. протоиерея Александра Ивановича Иванцева-Платонова и душеприказчику его, выделившему из семнадцати тысяч, завещанных на благотворительные дела, одну тысячу для Японской Миссии и приславшему ныне ее сюда; написаны ему – уведомление о получении и благодарность ему и детям покойного за пожертвование. Достойно об о. протоиерее возносить здесь всегдашнюю молитву!

Это был один из самых теплых радетелей Миссии и при жизни немало жертвовавший на нее и, без сомнения, немало располагавший других к тому в Москве. Между прочим, он принес мне на Саввинское Подворье в Москве, когда я жил там для сбора пожертвований на построение Собора, в 1880 году, как пожертвование, два свои магистерские креста – золотой и золоченый; ему пред тем недавно дали докторский, так что эти оказались ненужными; он и не нашел для них лучшего употребления, как пожертвовать Миссии. Без сомнения, и Миссия хранит их поныне как трогательный знак доброго расположения к ней одного из лучших людей в России; и пусть они хранятся навсегда, в память и поощрения будущим миссионерам и служителям Церкви здесь!

1/13 декабря 1895. Пятница.

Приходит о. Павел Сато и рассказывает следующее: Сира Ниномия, добрая христианка в Иокохаме, дала разводную своему мужу Иосифу Ниномия. Ему от роду шестьдесят девять лет, ей – сорок пять. Что за причина? Иосиф – неисправимый игрок в шашки, вечно проигрывающийся. Многие года он предан был этой страсти; промотался из-за нее; так что Сира, чтобы обоим не умереть с голоду, будучи умной женщиной, прошла курс акушерства, получила диплом на звание бабки и ныне с немалым успехом занимается своим ремеслом в Иокохаме, но Иосиф все проигрывает, что она добывает. На какие только штуки он не пускался, чтобы выигрывать, и все напрасно! Например, нанимал он заведомо искусного игрока, садил его на потолке с отверстиями в комнату и от него проводил целую систему нитей под себя: игрок с потолка подергиванием той или другой нитки давал знак, какой шашкой ходить, но увы! Игрок указывал ему предательские ходы, в пользу его противника, ибо был переподкуплен, и тому подобное. Словом, Сира окончательно выбилась из сил, воюя многие годы против безумной страсти своего благоверного. Он стал убивать и ее практику всюду, где она вхожа, являясь и прося денег взаймы, чрез что и ей стали отказывать. И вот она, на старости лет их обоих, решилась развестись с ним. Он теперь отправился на прожитье к одному своему родственнику близ Оосака.

– Что же вы сказали Сире, когда она рассказала о разводе? – вопросил я о. Павла.

– Сказал, что развода ни в каком случае не должно быть; пусть же это будет временной разлукой по обстоятельствам; в случае болезни Иосифа или другой крайности она должна опять принять его или озаботиться, как о муже. Она и сама так разумеет и так будет поступать. Она и теперь на путь и на прожитье снабдила его средствами.

– В таком случае ее по-прежнему можно допускать к Таинствам исповеди и приобщения. Иосифа же, как неисправимого, нельзя, пока не исправится, исключая смертную опасность, – Странные бывают казусы между японскими христианами!

2/14 декабря 1895. Суббота.

О. Николай Сакурай на десяти листах описывает свое путешествие по Церквам; но еще и до Саппоро не дошел, посетил только Эсаси – где никакого успеха, конечно, от лености катехизатора Исайи Секи, – Куромацунай, Суцу и Иванай; крестил человека четыре; радостного в письме ничего; о болезни своей много пишет; видно, что недолго наслужит: кроме головных беспрерывных болей, еще желудочные страдания. И кто мог предвидеть, что человек по здоровью неблагонадежен для священнической службы! Служа немало лет катехизатором, никогда не жаловался на слабость здоровья!

О. Комацу пишет о долге Василия Ямада: родные жены дают в уплату 25 ен, собрал о. Тит пять, от меня десять, итого 40 ен; недостает десяти, ибо должен Ямада 50 ен. Отвечено о. Титу, что я еще дам из своих (не церковных, которые не имею права расходовать на уплату долгов) пять ен, но не иначе как если он соберет остальные пять. Тогда бы он отправился сам в Котосуяма, расплатился с кредиторами Василия Ямада, разорвал бы его долговые расписки и вперед настрого заказал ему не должать (теперь же и содержание его не 8, а 10 ен в месяц).

Стефан Камой из Кокура пишет радостное письмо: трое крещены у него, чему и Церковь очень обрадовалась, так как там давно не было крещений. Молодой катехизатор из семинаристов начинает чувствовать употребление своих сил; до сих пор бесплодно жил в Янагава, хотя место сие и резиденция священника, но священник сей – Петр Кавано, беспечный и ленивый.

3/15 декабря 1895. Вторник.

После литургии отслужена была панихида по православным воинам, павшим в битвах или от болезни в походах в минувшую войну с Китаем и на Формозе. Всех таковых оказалось у нас одиннадцать человек, известных нам. Панихида отслужена по поводу того, что, начиная с сегодня, четыре дня будет праздник в честь погибших на войне всех воинов в Сёокоися – кумирне, воздвигнутой в честь павших при реставрации Микадо, на Куданзака.

Будут там молиться душам сих воинов, приносить им жертвы. Даже Император сделает им эту честь послезавтра, а Императрица – на следующий день. Со стороны Императора это – беспримерный в японской истории поступок; до сих пор никогда императоры не молились душам своих подданных.

После богослужения зашли ко мне: Анна Эрастовна Шпейер, капитан «Адмирала Нахимова», доктор с сего судна, японский молодой гвардейский офицер Николай Накагава, Павел Накай и другие. Накагава, кажется, солгал в разговоре с капитаном и доктором, что убил на войне двенадцать человек, «вот этой саблей» – де, и показывал саблю любопытствующим. Мать его недавно говорила мне, что двух убил, «потому-де что иначе каждый из них убил бы его». Жаль, если он глуп. Анна Эрастовна приходила отчасти переговорить с Накай-сан, которому поручает свою воспитанницу и крестницу Катю (побочную дочь Маленды), отчасти чтобы взять Катю сегодня к себе на день.

Вечером продолжался перевод только до восьми часов: Накай отпросился переговорить с адвокатом, который взялся вести дело по отчуждению Кати от матери, весьма ненадежной женщины; по отчуждении же Накай удочерит ее.

4/16 декабря 1895. Понедельник.

Утром сегодня Накай тоже отпросился: нужно ему в Посольстве переговорить о Кате с ее крестным отцом, Василием Васильевичем Буховецким.

Пользуясь сим случаем, я отправился в Иокохаму, в банки и для покупки письменных принадлежностей. В вагоне встретился со Шпейерами, Анна Эрастовна всю дорогу рассказывала о Бюцовых, о жизни в Персии. Самое приятное было услышать, что Евгений Карлович Бюцов ныне православный христианин да еще и благочестивый, как уверяла Анна Эрастовна. Вот что значит влияние семейства! Около тридцати лет тому назад Евгений Карлович был консулом в Хакодате, протестант с Ренаном на столе, – значит, в сущности ничему не веровал. Начал было я ему толковать о православии, – он выразился: «Я православие не то что пренебрегаю, а как бы это выразиться? Презираю его». Точно отчеканился у меня в голове этот ответ и с именем Бюцова он всегда до слова стоял неразрывным в моем уме. Пятнадцать лет тому назад, когда в Петербурге я у них пил чай на Сергиевской однажды, зашла речь о Кирилле Васильевиче Струве, недавно перед тем перешедшем из протестантства в православие, Елена Васильевна, жена Бюцова, выразилась: «Зачем это oн сделал? Не все ли равно?» Слова эти мало подавали надежды на улучшение религиозных понятий мужа ее. И вот ныне, несмотря на все это, он православный, да еще и усердный, если то правда. Значит, дети обратили его; смотря на них, думая о них, желая с ними участвовать в молитве, а потом и в Таинствах, переродился он: все это зажгло угасший было светоч веры и заставило его разгордиться до убеждения путем, конечно, немалых дум, чувств, да и изучения, в истинности православной христианской веры. «Давно, – говорит, – я уже хотел принять православие по убеждению», – говорила Анна Эрастовна.

5/17 декабря 1895. Вторник.

Неудачный для японского праздника день – дождь и халепа. До обеда переводили, после обеда чтение писем: точно по пустыне походил; инде только ропот и ворчание; например, о. Матфей пишет, что катехизатор Петр Хиромици совсем испортился, изнежился и прочее; Иоанн Судзуки из Оцу тоскует, что за несчастием – несчастие, после пожара наводнение и что Саймару, тамошний христианин – богач, хочет наверстать убытки от пожара поборами с бедных; поспешил настроить квартир для отдачи в наем, о приюте же для Церкви и думать забыл. Ленивый о. Петр Кавано просит путевых своим катехизаторам и себе. О. Тит Комацу просит доплаты для выкупа катехизатора Василия Ямада из долгов (пятнадцать ен сегодня и послано).

Были Шпейеры окончательно поговорить с Павлом Накай об удочерении Кати Хагивара (по матери). Окончательно поручили Катю ему с тем, однако, чтобы она была воспитана здесь, при Миссии; о средствах на воспитание обещали заботиться.

Адмирал Сергей Петрович Тыртов прислал двести ен на Миссию. С ним в 1865 году мы были в Токио, тогдашнем Едо, когда консул И. А. Гошкевич из Хакодате делал официальный визит сюда на корвете «Богатырь»; Сергей Петрович был тогда старшим офицером «Богатыря», а я в свите Гошкевича пользовался случаем побыть в Едо.

Адмирал пишет ныне (из Иокохамы): «По всей вероятности, я уже последний раз в Японии, а потому хотелось бы оставить по себе память в деле, началу которого я был свидетелем». Спасибо за память и жертву.

6/18 декабря 1895. Среда.

День тезоименитства Государя Императора.

В посольской Церкви богослужение, после которого завтрак у посланника. За завтраком обер-церемонимейстер Санномия через стол завязал разговор:

– Где проводили лето?

– В Токио.

– Вы из Токио никуда и не выезжаете?

– Я два года путешествовал по Церквам: прошлый и позапрошлый год.

– Сколько Церквей у вас?

– Двести двадцать, в том числе есть Церкви очень малые.

– А сколько всех христиан?

– Двадцать две тысячи.

– Кого больше: мужчин или женщин?

– Число почти равное тех и других, ибо принимают веру семействами; где один из семьи сделался христианином, там, наверное, скоро же все семейство крестится.

– Кто больше усерден к вере: мужчины или женщины? У буддистов почти только одни женщины молятся.

– У буддистов нет прочных оснований для веры; не в кого там собственно веровать; оттого буддисты и в упадке. У нас принимают веру прежде всего по разумному убеждению, оттого у нас и мужчин не менее усердных, чем женщин; например, все наши проповедники – усердные верующие, без чего не были бы и проповедниками, и так далее.

Значит, для христианства в Японии совсем сделалось свободно, коли представитель Императора нисколько не стесняется вести такой разговор. Жаль только, что разговор ведется только для препровождения времени и не идет дальше конца языка.

7/19 декабря 1895. Четверг.

Сегодня начались экзамены из предметов (прежде был один день писанья экзаменационного сочинения). Я был в Семинарии на шестом курсе и на четвертом. В первом всего семь человек; отвечали по Догматике не совсем хорошо, особенно мне не понравилось, что ни один (кроме Петра Мори) не отвечал на задаваемое возражение прямо, всякий непременно начинал ходить около предмета и прыгать в стороны; так они большею частию и сочинения пишут; напишут бездну, а на вопрос почти ничего. В четвертом курсе четырнадцать человек; кроме двух больных, все были и отвечали по гражданской истории вполне удовлетворительно, лучше, чем я ожидал. Каждый сначала говорил свой билет по-русски, и почти все говорили буквально; из этого видно, что они прилежно занимались; потом продолжали по-японски и говорили правильно и долго, пока остановишь.

После обеда была рассылка содержания служащим по провинциальным Церквам на первый и второй месяцы следующего года. Разослано 2281 ена; сим удовлетворено несколько более половины служащих; многие, впрочем, только на один первый месяц.

Потом был Зиновий Михайлович Поляновский. Совсем не то он, за что я принял его сначала. Уже убедили его вступить на общий путь нигилистической нравственности всесветной молодежи здесь: взять наложницу. Взял, согрешил и приехал сюда плакать сегодня, забыв или ничего не исполнив из того, что ему на его же запросы внушаемо было здесь. Советовал исполнить церковный закон: подвоспитать обесчещенную им девицу (проданную ему) и жениться на ней. Но где же ему исполнить это? С его ли тощею нравственностью? Поэтому предложил и другое: вновь не падать, а очиститься покаянием и стать твердо, ведя жизнь (питание и прочее) воздержанную или же очень деятельную, чтобы не давать избытку своей телесной материи побеждать себя; девицу же обеспечить, помочь ей пристроиться, а если родится его дитя, то уж никак не дать извести его, как практикуется здесь в подобном обществе, а воспитать его. Никакого он не дал мне обещания пойти по доброму пути. И так будет, как и другие по посольствам. Господь с ним и с ними!

Павел Накай, пришедши вечером на перевод, рассказал, что мать Кати требует за нее 200 ен; «Иначе, – говорит, – когда она подрастет, не меньше 200 ен я возьму за нее, продавши на разврат». И вот какие матери бывают! Это. из тех, что вот ныне сделал, быть может, матерью и Зиновий Михайлович, которым я было обольстился до приглашения его в миссионеры.

8/20 декабря 1895. Пятница.

Был на экзамене по Священному Писанию в Катехизаторской школе. В младшем классе девять человек, в старшем тоже девять. Проходили вместе Толкование на Евангелие от Иоанна. Отвечали в младшем все, за исключением никуда не годного Абе, хорошо; в старшем отлично хорошо. Видно, что занимались.

После обеда был о. Иоанн Оно, возвращающийся из Сендая, где был по домашним делам, в Нагоя, на место своей службы. При разговоре, как из писем других священников, оказывается одно – повсеместный упадок проповеди, вследствие повсеместного народного безучастия к ней. И это не у нас только: у католиков и протестантов тоже. У нас бы еще можно было приписать участие России в последних военных событиях здесь, но чем объяснить у всех зауряд? Причин, по-видимому, много, но достаточного объяснения мы все-таки не нашли. Будем надеяться, что это печальное состояние недолго продлится. Утешительно, по крайней мере то, что христиане стоят твердо в вере; об этом свидетельствует как о. Оно, так и другие священники; о. Матфей Кагета, например, на днях трогательно описывает, как его встречают и провожают везде в его путешествии по его приходу – заключая письмо печальным сообщением, что новых слушателей учения почти нет.

О. Яков Такая описывает свое путешествие по Церквам; крещений и у него было только пять, почти все дети. Между прочим, двое крещены были в Микадо, куда ходил для проповеди Фудзивара из Нобеока; из тех мест, вероятно, началась японская история при Дзинму.

9/21 декабря 1895. Суббота.

С половины экзамена в Катехизаторской школе встал, чтобы поехать на железную дорогу попрощаться со Шпейерами, отправляющимися в Корею. Для переезда дан им «Нахимов», одно из наших военных судов, стоящих в Иокохаме. Можно надеяться, что Алексей Николаевич Шпейер будет хорошим нашим министром в Корее; можно надеяться также, что Анна Эрастовна, его жена, побудит его выхлопотать в состав Корейской дипломатической миссии священника, который сделается и миссионером для Кореи.

О. Фаддей Осозава извещает, что Циба, губернский город, безнадежен для проповеди: желающих слушать учение совсем нет, хотя там и хороший проповедник – Григорий Камия. Один только бывший католический катехизатор, живущий там, некто Адаци, желает со своей семьей перейти в православие; но нужно узнать, искренно ли, не по какому-ли-нибудь частному поводу, вражде, ссоре и тому подобное. – В Тоогаме слепец-христианин, такой ревностный, сбежал; о. Фаддей и доискаться не мог, куда он отправился.

10/22 декабря 1895. Воскресенье.

За литургией было довольно много причастников, как и в прошлое воскресенье. После службы были у меня: Емилиан Хигуци с матерью и сестрой, переселившимися в Токио из Исиномаки; Петр Исигаме с девицей, бежавшей из Мориона сюда в школу, – одна из тех, за которых недавно просил Сергий Кобаяси; извещено было отсюда, чтобы подождали, пока откроются вакансии, ибо школа полна; эта не выдержала и прибежала раньше извещения; она оказывается родственницею Петра Исигаме; Алексей Китанава спросить, в скольких экземплярах печатать переведенную им «Книгу для назидательного чтения»; сказано 700 экземпляров; мать Фомы Оно, катехизатора в Мори, рассказать о его житье-бытье и прочие. Вечером обычное дело – перевод Евангелия; ныне идет десятая глава Иоанна.

11/23 декабря 1895. Понедельник.

Из Нара американский епископальный миссионер Patton пишет, что будучи в Мива, в провинции Ямато, он встретил нашего христианина из Сендая Китамура Хадзиме, который пятнадцать лет как крещен, десять лет в Мива, почти не имел за это время сношений ни с кем из христиан, охладел в вере, но ныне наставлениями ихнего катехизатора снова оживлен в вере, так может ли этот Китамура совсем войти в состав их епископальной общины? Когда ему – Китамура – было предложено это (перейти в протестантство), он заколебался; я (Паттон) уверял его, что такова-де и воля Епископа Николая, который говорил одному из наших клержменов, как правило (rule), что коли православный христианин где один, то он может присоединиться к местной какой ни на есть секте (join some other sect). Но сказавши это господину Китамура, благочестивый Паттон усомнился, что взнес ли он на меня неправду? И потому ныне извиняется, что, не авторизованный мною, он говорил за меня и в то же время просит разрешения Китамура присоединиться к протестантству.

Я тотчас же ответил ему благодарностью, что он и его катехизатор позаботились об оживлении веры Китамура, сказал, что последний должен быть и вперед в хороших отношениях к ихнему катехизатору и христианам и может, если хочет, бывать на их воскресных молитвенных собраниях (эту, должно быть, мысль и извращают протестанты в свою пользу, потому что случается иногда на категоричный вопрос: «Где еще нет православной общественной молитвы, можно ли молиться с протестантами?» – Отвечать: «Можно, но только по-православному, с положением крестного знамения на себя и прочее, отнюдь не по-протестантски, пока мы будем там иметь наши собственные»), но в то же время он должен твердо хранить свою первоначальную веру и остаться неизменно православным христианином; присоединил, что мы, к счастью, имеем теперь священников в Оосака и Кёото, один из которых и может позаботиться о Китамура, и именно ныне кёотскому священнику о. Симеону Мии я поручил сделать это, – побыть в Мива и прочее; его же; Паттона, прошу сообщить о. Симеону адрес Китамура или их катехизатора в Мива.

Вместе с сим послал письмо к о. Мии с приложением письма Паттона и копии моего ответа ему, прося возможно скорее добыть адрес Китамура, посетить его и укрепить в вере, преподав и Таинства покаяния и приобщения, если не встретится препятствий к тому.

На экзамене в Катехизаторской школе младший класс очень плохо отвечал по Догматике, за что сделан выговор ученикам и учителю Петру Исигаме, который, как видно, не спрашивает строго приготовления уроков и уроки задает не в меру большие.

В Женской школе по Закону Божию, как всегда, отвечали прекрасно, не знающей ни одной не было, только маленькая Вера Мори, сиротка о. Никиты, вместо того чтобы прочитать на память «Отче наш», расплакалась, но ей всего шестой год, и она тоже знает: все утро носилась с книжкой и ждала, скоро ли ей придется отвечать.

Вечером сегодня закончили с Павлом Накаем перевод Священного Писания на нынешний год. Переведено с сентября по сие время три Евангелия и десять глав Евангелия от Иоанна.

12/24 декабря 1895. Вторник.

В Катехизаторской школе отвечали лучше, чем вчера: был экзамен по Нравственному Богословию в младшем курсе и по Толкованию Первого Послания к Коринфянам в старшем.

Но в Женской школе, к удивлению, хуже, чем вчера: по Пространному Катехизису, у Елисаветы Котама, учениц семь совсем плохо отвечали, что почти в первый раз приходится встречать.

После обеда шла рассылка содержания служащим Церкви на первый и второй месяцы. Жаль бедных катехизаторов, после войны теперь дороговизна на все жизненные припасы поднялась страшная, а им приходится неизменно получать одно и то же содержание – 8 ен, 10, много 12, и это самым старым из них. Хорошо, если где местные христиане помогают им; но христиане наши почти все тоже беднота.

13/25 декабря 1895. Среда.

Продолжаются экзамены. Во втором и третьем курсе Семинарии по русскому языку было удовлетворительно, лучшие в третьем почти могут читать русскую книгу. В Женской школе у Елисаветы Котама по Катихизису опять многие отвечали плохо; самые старшие по Толкованию Евангелию от Матфея отвечали отлично, но зато мало было пройдено: всего пять глав за всю треть.

С двух с половиною часов был экзамен по пению в Катехизаторской школе и Певческой; из первой немногие пели правильно; из второй все прекрасно пели в два голоса.

Вечер, как и вчера, употреблен на перевод и приготовление к отчетам расписок.

14/26 декабря 1895. Четверг.

В половине восьмого часа утра, в сильный дождь, отправился на прочтение списков в Женскую школу; дал потом детям, как и прежде, 3 ены на апельсины – С восьми часов – экзамен в Катехизаторской школе: в младшем классе по Священной Истории почти все знали хорошо, в старшем примерную катехизацию по «Осиено кагами», как и всегда, говорили плохо; ничего не понял бы ни у одного и ничем не заинтересовался бы. Нужно поручить этот предмет одному из академистов, доселе преподавал о. Павел Сато, но он Логике не учился и не может наставить, как говорить прямо на предмет.

Во время экзамена подали записку от Поляновского: просил прислать обещанного мною человека поговорить с отцом проданной ему девицы, которого он вызвал в Токио с тем, чтобы сдать ему девицу и в вознаграждение за грех с ней помочь ему устроить ее судьбу, выдав замуж. Я попросил о. Павла Сато взять на себя это поручение, и он исполнил: пристыдил отца и убедил его увести дочь с собой из Токио; оказывается, уроженец Нумадзу, где служит при литографии. Поляновский обещался высылать ему по 15 ен в месяц, в продолжение которых отец должен найти партию для дочери; при выдаче ее замуж пошлет ей 50 ен. Но отец говорил о. Павлу, что он откажется от ежемесячной высылки – «совестно-де пред соседями». – «За что это?» – станут спрашивать. Это совестно, а дочь продать – нет! Во всяком случае, хорошо, что Поляновский прекратил грех и тщится загладить его. Видимо, благодать Божия помогла покаяться. Сохрани его Бог и вперед!

Симеон Мацубара, катехизатор в Аомори, письмом сегодня просит дать разъяснение; «Почему венчание запрещено в посты, когда брак Святое Таинство?» И это один из самых старших катехизаторов, которого я все думал (хорошо, что еще не решился) поставить во священника! Не может понять, что время покаяния и сокрушения о грехах несовместимо с временем радости и веселия! – Разъяснение послано.

О. Иоанн Катакура и катехизатор из Сакари извещают, что не могли убедить Иоанна Исе взять обратно к себе жену и прекратить связь с наложницей; напротив, он окончательно развелся с женой и взял в дом наложницу. Значит, у него не может быть, как доселе, молитвенная комната для христиан Сакари; послано сегодня на наем дома для молитвенных собраний, по 2 ены в месяц, как просят.

15/27 декабря 1895. Пятница.

В младшем классе Катехизаторской школы сегодня на экзамене так же неудачно говорили катехизации по Православному Исповеданию, как вчера старшие. Дурно именно то, что стараются держаться книги, объясняют каждое слово и выражение в ней, что совсем неудобопонятно для язычников, между тем как нужно, взяв мысль из книги, говорить так, чтобы мысль была как бы рукой вложена в сердце слушателя, то есть, говоря, нужно иметь предумственным взором душу слушателя-язычника, а не книгу.

Сегодня и закончились экзамены в Катехизаторской школе и Семинарии; учители потом до позднего вечера составляли списки для прочтения завтра.

Часа в два был Reverend Taft, баптист; опять спрашивал о разных обстоятельствах Миссии для статьи; вызвался, когда напишет статью, предварительно прислать ее на просмотр для исправления, если вкрадутся. – Между прочим, спрашивал:

– Признает ли ваша Церковь иерархию епископалов?

– Нет. Да и как же мы поставим их священство наравне с нашим, коли они сами не допускают того, отвергнув Таинство священства?

– Перекрещиваете ли при переходе к вам тех, которые крещены обливанием?

– Нет, если они крещены правильно во Имя Святой Троицы. Это мы делаем на основании Символа Веры, где мы исповедуем «едино крещение». А что крещение чрез обливание есть то же крещение, на это мы имеем убедительные примеры из Первенствующей Церкви, где иногда, например, заключенные за веру в темницах крестились чрез обливание, не имея возможности креститься иначе. Случается и ныне прибегать к обливанию за невозможностию погружения. Например, мне самому здесь пришлось крестить одну богатую женщину, лежавшую почти без движения по горячей просьбе ее мужа и желанию ее самой. Как ее погружать? Да и во что в японском доме? Притом нужно крестить спешно, ибо больная в опасности умереть. Я, не сумняся, и крестил ее чрез троекратное обливание во Имя Отца и Сына и Святого Духа.

– Католики не позволяют своим христианам читать Священное Писание; ваши как обращаются с ним?

– Нашим христианам внушается иметь всегда Священное Писание в руках и в уме, как живое и руководственное Слово Божие.

– Католики уверены, что, кроме них, никто не спасется; меня один патер уверял, что я непременно пойду в ад. Вы как думаете об этом?

– Мы твердо уверены только в том, что, кроме Христа, нет другой двери в Царство Небесное, а также в том, что пред нами самый прямой путь к этой двери, но попадут ли в эту дверь из окольных путей, мы не знаем и представляем судить об этом Богу, страшась сами делать это.

16/28 декабря 1895. Суббота.

Утром за литургией приобщались Святых Тайн половина учениц Женской школы. – В девять часов было чтение списков Катехизаторской школы и Семинарии; добрые ученики похвалены, плохим обещано исключение, если не исправятся. Всем дано за обедом, как и в прошлом году, по пять апельсинов. Потом целый день ученики и ученицы исповедались у священников.

Оо. Фаддей Осозава и Феодор Мидзуно, вернувшись с обзора Церквей, рассказали, что везде мало, или совсем нет слушателей учения. На вопрос: не вмешательство ли России в дела Японии причиною этому, как отзываются некоторые катехизаторы в письмах? Оба отвечали отрицательно: «Это-де только отговорки катехизаторов». «Веру с политикой никто не смешивает, а если кто, по неразумению, делает это, то достаточно нескольких слов, чтобы вразумить». Просто в народе ослабел интерес к христианству, как к новизне, а катехизаторы наши – слабы, чтобы возбудить интерес, оттого и нет успеха. Если кто из катехизаторов старается, то успех не заставляет себя ждать. Например, Петр Мисима, в Мито, в этот раз представил семь человек к крещению, и народ хороший и по положению в обществе, и по знанию вероучения, и по усердию, – отчего? Петр Мисима на минувшем Соборе не принят вновь в катехизаторы, пока не представит свидетельства, что достоин того. Он и старается, и старание оказывается не бесплодным. Так могло бы быть и везде, если б катехизаторы были более усердны и притом более опытны. Таков отзыв оо. Осозава и Мидзуно, подтвержденный их ссылками на разных своих катехизаторов.

17/29 декабря 1895. Воскресенье.

За литургией было более 140 причастников, из которых человек 15 посторонние, прочие – наши учащиеся.

Посланник Михаил Александрович Хитрово приезжал с немецким катихизисом буддизма, сочиненным буддистом-немцем; автор прислал книжку Кёберу, профессору философии здешнего Университета; от Кёбера получил ее Михаил Александрович и критикует в стихах и в прозе. Автор – немец, вставший в ряды поклонников пантеистического буддизма, в то же время инстинктивно не может отрешиться от внесенной с молоком матери веры в Личного Бога, почему и говорит в катихизисе о мироправительной силе, исключающей случай в мире, на что наш Михаил Александрович, полувлюбленный в буддизм, отвечает замечанием на полях: «Дурак».

Поляновский был отчасти счастлив тем, что кончил со своей девицей, которую отец увел в Нумадзу, отчасти несчастлив нервным расстройством. Кажется, не идет ему здешний климат, не хороший для нервопатов, а он – со слабыми нервами человек.

18/30 декабря 1895. Понедельник.

О. Симеон Мии извещает, что нашел Китамура в Мива. Он заведует конторою одного банка в Мива; родом из Коорияма, в Ямато; сделался христианином в Сендае, когда состоял там на военной службе шесть лет унтер-офицером. Протестанты долгое время убеждают его перейти к ним, но он никак не решался. «Затем, – пишет о. Симеон, – они предложили ему причаститься у них: когда он не решался и на это, пастор объяснил ему, что „бансан” просто обряд и совершается в воспоминание искупительного страдания Христа, а потому всякому христианину, в том числе и православному, ничто не мешает принять участие в нем. Он и делал это несколько раз. Он принужден был крестить своего сына (десять лет) там, а жене дозволил слушать их катехизацию. Теперь Иов сильно раскаивается в допущении этой ошибки и желает в скором времени присоединить сына к Православной Церкви, а жену крестить по-православному. Сама жена выразила свое искреннее желание и готовность быть православною». – На последние настоятельные убеждения Reverend Patton’a присоединиться к ним, Иов отвечал заявлением, что не может сделать этот важный шаг без разрешения своего Епископа, будучи уверен, как упоминает о. Симеон, что я никогда не дозволю этого. Это побудило Паттона просить у меня разрешения ему; а все кончилось тем, что ныне, благодарение Господу, овца истинного стада Христова, заблудшая было, обретена и водворена опять в оград Христовый. Иов чрезвычайно был обрадован посещением о. Симеона. О. Симеон будет и вперед беречь его с семейством, а потом, быть может, отделим проповедника для Мива.

19 декабря/31 декабря 1895. Вторник.

Расчеты в конце месяца, и особенно в конце года, мучительны.

В награду за это, должно быть, пришел сегодня Орден Владимира второй степени, посланный сначала по ошибке к Николаю Алеутскому в Америку, с бумагой обер-прокурора от 1 мая.

Служил всенощную о. Роман. Пели певчие.

20 декабря 1895/1 января 1896. Среда.

Японский Новый год.

С восьми часов литургия; служили четыре священника с о. Павлом Сато во главе. На молебен выходил с ними и я. После – обычные поздравления служащих Церкви, певчих и прочих учащихся, детей и разных – христиан и нехристиан; обычная раздача на «кваси» певчим и прочим. После полдня я сделал визиты ближайшим: о. Павлу Сато, о. Роману Циба и прочим. Всем другим по почте разосланы карточки; на язычников наиболее важным знакомым маркизу Сайго, графу Соесима – тоже посланы. День так и прошел в суетне, которая под конец ужасно надоела, как и всегда.

21 декабря 1895/2 января 1896. Четверг.

Мало принял визитов. Большею частию, запершись, писал письма в Россию и Китай. Вечером получил телеграмму от Кавамото из Нагасаки, что пятого числа приедет в Иокохаму.

22 декабря 1895/3 января 1896. Пятница.

Утром – корреспонденция. После обеда был, между прочим, Окуяма с Хацидзёосима, летом выпросивший туда катехизатора. Говорил, что два-три человека у Ильи Яманоуци, катехизатора, усердно слушают учение и близки к крещению, в числе их Окуяма, кажется, считает себя, но о Боге, по-видимому, не имеет никакого понятия, ибо где по течению речи следовало бы упомянуть Бога, там говорил только про «тен» (небо). А между тем уже просит туда визита священника – о. Павла Сато – для совершения крещений якобы. Кроме двух-трех слушателей, у Яманоуци 14–15 учеников, которых он учит ежедневно разным наукам и только раз в неделю, в воскресенье, говорит им катехизацию о христианской вере. Объявил он, что будет учить (наукам и китайскому письму) только тех, кто станет слушать и о вере; и вот едва сие число нашлось, да и для тех Яманоуци, должно быть, целую неделю простым (даровым, однако) школьным учителем – каковы все языческие учителя; из-за удовольствия раз в неделю сказать им о вере. Плохо же, значит, поприще проповеди его, и жаль его, бедного, как будто в ссылке живущего из-за этой ничтожной пользы для распространения Церкви. Здесь, внутри страны, он был бы несравненно полезней. Сказал я Окуяма, что о. Павел Сато может быть отправлен на Хацидзёосима для совершения крещений не иначе как если свыше десяти человек будут весьма основательно приготовлены к крещению, то есть и будут хорошо знать вероучение, и сердцем вполне уверуют. До Собора еще полгода; многое можно сделать, и пусть он помогает выпрошенному им катехизатору основать там Церковь, иначе после Собора он может не вернуться туда: Собор найдет более полезное применение его усердию.

После всенощной исповедался у меня Поляновский.

23 декабря 1895/4 января 1896. Суббота.

За литургией – принесший чистосердечное раскаяние – Поляновский удостоен был причастия Святых Тайн. Было и еще несколько причастников.

Илья Яманоуци в длинном письме жалуется на малоплодность своей проповеди на Хацидзёосима; впрочем, не теряет духа и не просится оттуда, а, напротив, пишет, что и целую жизнь готов провести там, если на то будет воля Церкви. К письму приложена статья для «Сейкёо Симпо», в которой обстоятельное описание острова, начиная с географии до нравов обитателей. Но нравы таковы, что напоминают и Содом и непотребный дом, и изобразил их Илья в таких откровенных выражениях, что полностью статьи никак нельзя напечатать, раз – грязно, другое – Илья не жить на острове, если тамошний народ узнает, что он про него пишет.

Напрасно, кажется, мы поместили проповедника в Такамацу, на Сикоку; с самого Собора до сих пор – ни малейших признаков успеха. Василий Таде, катехизатор, пишет, что народ ни «за», ни «против» христианства, просто игнорирует его; квартира его на видном, удобном для проповеди месте, но ни один человек доселе не только не заинтересовался и не стал спрашивать о вере, но не обратил и взора на него. Народ крайне консервативный, крепко держащийся старины; по введении Правительством европейского Нового года, стали было праздновать его, но скоро же бросили и теперь справляют все Новый год по старинному счислению, а нового и знать не хотят, притом народ в высшей степени гордый: свой город считают самым важным в государстве, на инородных смотрят с презрением и не удостаивают знакомства с собою, если нет настоятельной нужды. Оттого у Таде там даже и знакомых нет. Придется, кажется, снять его оттуда и поставить к более податливым.

Матфей Мацунага сетует на христиан Ханда: ослабели в вере и усердии, даже врач Давид Ниеми, бывший до сих пор весьма благочестивым и усердно помогавший распространению веры в Какегава, где преимущественно его ревностию и основана Церковь, потом в Ханда, теперь едва раз в два месяца заглянет в Церковь.

24 декабря 1895/5 января 1896. Воскресенье.

После литургии отслужили вечерню, по отпуске которой поставлен был аналой с иконою Рождества Христова посредине, пред амвоном, вышли мы на средину, хоры сблизились и пропели тропарь праздника и «Дева днесь», после чего было лобызание иконы, причем раздавался антидор. Служили со мной оо. Павел Сато, Роман Циба и Феодор Мидзуно. О. Симеон Юкава отправился совершать праздничную службу в Такасаки по просьбе тамошних христиан, о. Фаддей Осозава – в Маебаси.

Праздничную всенощную, начавшуюся Малым Повечерьем, совершал о. Павел Сато. На Литию и Величание выходили со мной три священника, три диакона и прочие. Пение было очень хорошо, только слишком растяжно. Освещение Собора – великолепно: восковые большие свечи пред иконами и за престолом; все четыре паникадила, хотя не все свечи зажжены были в них. Проповедь говорил диакон Кугимия.

Кончилось почти в девять часов. Христиан было мало, что придавало грустный тон молитве, по крайней мере моей. Скоро ли, Господи, скоро ли Собор наполнится молящимися в такой большой праздник! Он и наполнился бы и переполнился бы, если бы хотя настоящие наши христиане собрались; но что делать, если они охладевают так скоро! Даже академисты наши не сочли для себя потребным или обязательным прийти на всенощную (кроме Ивасава, который принес мне показать проповедь, приготовленную на завтра, и Пантелеймон Сато). А уж они ли не просвещены! О воспитании их ли не позаботилась Церковь! Что же и говорить о прочих христианах!

Грустно!

За литургией и потом за всенощной сегодня в первый раз читалось Евангелие по нашему переводу. С этого времени всегда и будем читать его, чтобы самим видеть, каков перевод, и от других слышать суждения, и исправить пока не закреплено печатью, что окажется требующим исправления.

25 декабря 1895/6 января 1896. Понедельник.

Праздник Рождества Христова.

С девяти часов литургия Святого Василия Великого. Служили со мною те же, что вчера. Проповедь хорошо сказал Арсений Ивасава – о мире, принесенном людям Рождеством Христовым. Пели исправно. Народу – христиан – было очень много. Было немало и иностранцев; видимо – слушать пение, ибо от проповеди ушли. После службы о. Павел Сато с крестом и оба хора вместе прославили у меня, пропев в нижней классной, за невозможностию поместиться в моей комнате, в которой зато собрались академисты, учительницы, не поющие девочки и прочие. Из Ханькоу некто Рассадин тоже поместился здесь. Одарив певчих обычным на «кваси», принимал потом поздравления от христиан и христианок, дал иконы новокрещенным сегодня до литургии, раздавал апельсины и на «кваси» детям наших служащих Церкви и прочим. Часа в два мы позавтракали вместе с Рассадиным; в конце завтрака отозвали к русским гостям; то были: полковник Вогак, выразившийся про японцев: «Это – еще небывалая в мире нация, совмещающая в себе аккуратность немца, без вялости его, живость француза, без неаккуратности его; нация, которую я очень уважаю, но не люблю за холодность, неискренность, большой эгоизм»; потом – Де Воллан и за ним – Посланник с сыном и гостем – богатым путешественником Давыдовым, и другие члены Посольства; также доктор Кёбер, которому я дал тут же, по теченью разговора для прочтения Богословский Вестник (вступительную лекцию Введенского) и богословский том сочинения Хомякова; это потому, что Посланник еще прежде говорил, будто Кёбер увлекается католичеством из-за единства его; Кёбер попросил еще Пространный Катихизис, Догматику и Жития Святых; видимо, желает пополнить свое православно-богословское образование; все будет дано ему.

Всенощную служил о. Феодор Мидзуно. Пели оба хора; христиан почти никого не было; из русских был Поляновский.

После всенощной увиделся с Иваном Акимовичем Кавамото, только что приехавшим, и проговорил с ним до половины десятого. Видимо, человеком хорошим приехал. Быть может, Господь и пошлет в нем столь нужного здесь педагога.

Утром, пред обедней, слушал славление: Дмитрий Константинович Львовский с детьми пришел поздравить, и трое его малюток преправильно пропели в два голоса тропарь «Рождество Твое Христе Боже наш».

26 декабря 1895/7 января 1896. Вторник.

С восьми часов литургия. Служили отцы Павел Сато, Роман Циба, Феодор Мидзуно. Потом был благодарственный молебен по случаю возвращения окончившего курс в Киевской Духовной Академии Иоанна Кавамото. Выходя для слушания молебна, я приостановился на амвоне и сказал, по какому случаю молебен, ибо многие не знали, что Кавамото приехал. – Потом было у меня славление о. Павла Савабе с его причтом, проповедниками и христианами, которых, однако, ныне пришло очень мало (приготовлено было угощение на семьдесят человек, а было вполовину меньше). До вечера затем приходило еще немало поздравителей; между прочим Илья Миясита, фотограф из Нагоя, с женой Евдокией; здесь они сегодня на пути в Мацусиро, где очень болен брат Ильи. Брат умрет теперь или нет, еще неизвестно, а они просили с собой отсюда гробный покров для погребения его – оного-де нет там; и это второй случай в продолжение нескольких дней: Яков Фукухара, которому могилу готовить здесь приезжали его родные, жив, поправляется, приводя, должно быть, в отчаяние его доброхотов, все приготовивших к его провождению на тот свет; теперь Илья подобное радение являет о своем брате!

От господина Кавамото получил посылки из Иерусалима: 1. От Иерусалимского Патриарха Герасима икону Воскресения Христова на доске из купола храма Воскресения Христова над Живоносным Гробом; икона – в дар Японской Церкви; дар весьма почтенный и дорогой для нее; от него же большой фотографический портрет его мне. 2. От Высокопреосвященного Епифания, Архиепископа Иорданского: икону Воскресения Христова на кипарисной доске, освященную на Живоносном Гробе, и трогательно ласковое братское письмо. 3. От о. Вениамина, моего духовника в Иерусалиме двадцать пять лет тому назад, письмо и карточку его фотографическую и большую выпилку из сука Мамврийского дуба, на которой можно написать икону Пресвятой Троицы, как он советует; от госпожи Богдановой, тайной постриженницы, иерусалимские четки ее с четырьмя малахитовыми зернами.

После всенощной, которую служил о. Роман, явился из Такасаки о. Симеон Юкава и говорил, что там на праздничной службе было больше сотни христиан, и праздник был очень оживленный, – лучше, чем в прошлом году.

27 декабря 1895/8 января 1896. Среда.

Служили литургию (с восьми часов) соборные те же, что вчера. После о. Павел Сато зашел ко мне: «Что делать? Василий Фукунага, катехизатор в Иокохаме, по-видимому, грешит с Сирой Ниномия. Вот письмо оттуда». И читает очень убедительные обстоятельства. Но соблазн еще не разошелся между христианами; пишет крестник Сиры, живущий вместе с Фукунага, ремесленник; приводит и скромное свидетельство служанки Сиры. Так как, однако, грех еще не обнаружен и не доказан, то я посоветовал о. Павлу сейчас же написать к о. Матфею Кагета и просить у него для Иокохамы одного из женатых катехизаторов в обмен на Фукунага, последнего же о. Матфей, принявши (если только примет), пусть поскорей женит; тогда он, может быть, соблюдет для катехизаторства, а катехизатор, кстати, очень порядочный. Если бы Фукунага воспротивился тотчас же убраться из Иокохамы, то, конечно, он должен быть отставлен от службы, ибо неблаговидная волна о нем не замедлит распространиться между христианами.

Христиане Хиросима, чрез о. Симеона Мии, просят прибавить 2 ены на наем церковного дома; отказано; и без того уже там 5 ен ежемесячная плата; Церковь совсем заматерелая – пять лет ни малейшего успеха и расширения, а просят квартирных, каких нигде еще нет по всем Церквам. Пусть сами приплачивают, если хозяин возвысил плату, или перейдут в дом не свыше 5 ен.

Лука, старший брат катехизатора Даниила Хироока, извещая о том, что Даниил опасно болен чахоткой, просит упоминать его имя на вечерней и утренней молитве и на Проскомидии. Очень трогательное и для японца редкое письмо. Послано, кстати, 5 ен и на лекарства бедному Даниилу.

О. Иоанн Катакура описывает свою поездку по Церквам: ни единого крещения! По прибрежным Церквам – Ямада и прочим – «рыбный улов нынче очень плох», оттого и «проповедь в упадке» – вот те и причина!

28 декабря 1895/9 января 1896. Четверг.

С десяти часов было собрание учителей-академистов для составления расписания преподавания на следующую треть со включением в число преподавателей новоприезжего господина Кавамото. В двенадцать часов мы пообедали вместе: восемь академистов, о. Роман Циба, нынешний инспектор Семинарии, и я. В четвертом часу был у профессора Кёбера поздравить его с праздником и отнести книги, которые он просил. Застал там наших же: о. Сергия и Львовского, которые у него только что пропели Рождественское Сдавление; пред иконой горела лампадка; немецкая философия, слава Богу, не помешала Рафаилу Густавовичу сохранить его православную веру.

Вернувшись, был у Львовского и просил его непременно положить на ноты давно уже переведенное и напечатанное в Благодарственном Молебне «Тебе Бога хвалим». Он обещал исполнить.

29 декабря 1895/10 января 1896. Пятница.

Был Давид Огата, христианин из Вакимаци, на Сикоку. Человек седой, умный, первый богач в своем городе; дом у него построен из такого чистого дерева, что ни одного сучка нельзя найти нигде; есть и другие дома, где держит постояльцев. И при всем том дочь просил принять в школу на полуцерковное содержание, 2 ены только платить. В прежний приход, несколько дней назад, с проектом пристал: на Собор вызывать (кроме служащих Церкви) по представителю от христиан из каждой Церкви на счет Миссии и содержать их во время Собора от Миссии. Ныне вновь пристал: прибавить содержание катехизатору в Вакимаци, Семену Огава. Мне надоело, наконец, это нищенское клянчанье богача, и я пристыдил его, указав, что русские христиане, в большинстве сами бедные, не жалеют пожертвований для не знакомых им далеких от них братий, тогда как он, такой богач, не хочет помочь своему проповеднику, трудящемуся непосредственно для спасения его души, что стыдно ему нищенски протягивать руку за подаянием от иностранцев и так далее. Чуть-чуть сконфузился старец.

30 декабря 1895/11 января 1896. Среда.

Хорошее письмо из Уцуномия от катехизатора Игнатия Мацумото: Церковь спокойна и мирна, и есть слушатели учения, совсем уже готовые к крещению.

Поздравительных листков и писем, из которых половина с описанием празднований Рождества Христова, гораздо больше, чем в предшествовавшие годы. И у праздничного богослужения по Церквам было больше, чем прежде, христиан. Вероятно, это вследствие некоторого угнетения Церкви общественным мнением, как Церкви, основанной русскими, при нынешнем раздражении Японии против России (за то, что не дала Россия оторвать Лиутонский полуостров от Китая). Недаром наши христиане говорят: «Хоть бы маленькое гонение! Как бы оно оживило и подняло Церковь!..»

О. Павел Сато вернулся из Иокохамы и говорит, что никакого греха нет между Сирой и Фукунага. Он и прежде не раз ночевал у Ниномия, когда еще муж-старик был там, и ныне Сира, принимая его, как мать, ибо вдвое старше его, оставляла иногда ночевать без всякой греховной мысли между ними, и спал он всегда во втором этаже, вдали от нее. Фукунага изъявил готовность отправиться куда угодно из Икохамы на катехизаторство, если о. Павел найдет это нужным, но о. Павел не счел резонным удалить его из Иокохамы, тем более что и жаловавшийся на него Стефан, живущий вместе с Фукунага, признал неосновательность своих подозрений и просил о. Павла не удалять Фукунага. О. Павел, давши наставление Сире и Василью вперед не подавать повода к нелепым подозрениям, вернулся в Токио.

31 декабря 1895/12 января 1896. Воскресенье.

После обычной литургии я представил дар Иерусалимского Патриарха, Святейшего Герасима, нашим христианам. Сказано о единстве Истинной Церкви, о том, что Японская Церковь входит в эту Единую Церковь, что можно видеть в зеркале Священного Писания и Священного Предания (поставивши себя пред коими, Японская Церковь может видеть, что ни в чем она не изменила Истинной Христианской Церкви, ничего не прибавила, ничего не убавила), на что ей свидетельствует и Живая Христова Церковь устами своих знаменитых членов. Таковое свидетельство, между прочим, имеем мы ныне. Иерусалимский Патриарх шлет привет и благословение Японской Церкви сею иконою Воскресения Христова с его собственноручною подписью и печатью.

Иерусалимская Церковь, мать христианских Церквей, сим самым принимает нашу Церковь в число своих дщерей так далее. Икона Воскресения положена была на аналой, и пред нею соборне отслужен молебен, на котором возносимо было и имя блаженнейшего Герасима, Патриарха Иерусалимского; после все приложились к иконе.

Был христианин из Иокосака, Цитагоори, Илья Кувабара; просил отдельного катехизатора туда – для Иокосака, Ябу, Янава; обещал, если христиане коллективно попросят с засвидетельствованием, что пребывание его там не останется бесплодным для расширения Церкви.

Всенощную пели очень дурно, ибо Львовский был на всенощной в Посольстве, а Обара болен. Разнили и тянули несносно.

Год заключился принесенным сейчас чрез о. Сергия Глебова приглашением Посланника завтра на новогодний среди русских завтрак. Богослужение здесь, начинающееся часом раньше, чем в Посольстве, кончится так, что поспеть можно, если не очень задержат поздравители.

1/13 января 1896. Понедельник.

Литургию совершали соборне со мною пять японских священников; проповедь об умерщвлении плоти сказал диакон Андрей Метоки. После службы поздравили меня с Новым Годом священнослужащие и некоторые христиане, в том числе Сергий Сёодзи. Затем я поспешил в Посольство, чтобы поспеть к служению молебна, который мы и отслужили с о. Сергием и диаконом Димитрием Константиновичем Львовским при отличном пении посольского хора, состоящего из нескольких наших семинаристов и молодых чиновников Посольства. В Церкви, кроме членов Посольства, был полковник Хорват, железнодорожный строитель, проезжающий на Амур, полковник Вогак, военный наш агент, капитан «Корейца», ныне стоящего в Иокохаме, и несколько офицеров. Полковник Хорват, служивший доселе по железнодорожной части на Аму-Дарье, рассказывал, между прочим, что он пять персов-магометан, из своих рабочих, обратил в христианство, то есть при их желании сделаться христианами принял участие в них, чтобы они были достаточно научены и крещены, тогда как местный священник был весьма безучастен к этому делу. Миссионеров бы нужно в эти наши новые края… Говорил еще полковник Хорват, только что проехавший Америку, как страдало его патриотическое чувство там: везде о России отзываются как о деспотической и полуварварской стране, при расположении даже к России; сами же американцы поражают крайнею своею эгоистичностью и материальностью.

2/14 января 1896. Вторник.

В школах начались обычные занятия. Мы с Павлом Накаем принялись за продолжение перевода Евангелия с одиннадцатой главы Иоанна.

3/15 января 1896. Среда.

Начал ходить на класс практической проповеди (Ринкоо по Осиено Кагами). Собираются оба класса Катехизаторской школы. Класс после обеда с двух до трех часов.

Андрея Сукава, звонаря, отправил с иконой в Кобе. Кто-то из офицеров крейсера «Владимир Мономах» вступает в брак, так посаженный отец, командир крейсера, телеграммой просил икону Спасителя прислать с нарочным для благословения!

4/16 января 1896. Четверг.

Петр Оояма, бывший катехизатор, потом гвардеец, ныне опять, по его просьбе, принят в катехизаторы и назначен в Коморо и Каруйзава для проповеди. Родина его близ Коморо. Отослано содержание за пол-января и за февраль – 12 ен.

О. Симеон Мии просит перевести Семинарию в Кёото. Едва ли осуществимо.

5/17 января 1896. Пятница.

Всенощную пред праздником служил о. Роман Циба; на Литию и Величание выходили со мной еще оо. Сато, Юкава и Осозава. Молящихся было больше, чем в прошлом году, но пели плохо без Львовского, певшего в Посольстве, и Обара, больного.

Регентствовал на правом клиросе Лука Орита; пели у него лучше, чем у Иннокентия Кису, учившегося в Санкт-Петербургской Капелле; несмотря на то, что он был в горе: он только что, пред всенощной, получил отказ от учительницы Раисы Ито, которую сватал; только неделею предупредил его Тимофей Секи, которому Раиса и дала согласие. Бедный Лука уже второй отказ получает: два года тому назад сватался к учительнице Елене Ямада, которая тоже отказала под предлогом, что не думает еще замуж (зато и поддерживала же она сегодня его хор: положительно заливала всех поющих своим великолепным дискантом, уже лет восемь лет составляющим красу правого хора).

6/18 января 1896. Суббота.

Праздник Богоявления.

Литургию и Водоосвящение совершили соборне. Проповедал Петр Исигаме. Молящихся было маловато для такого великого праздника. Было несколько наших матросов с «Корейца».

Сергий Ооцука из Неморо пишет, что катехизатор Феодор Минато почему-то оставляет службу. Уж не потому ли, что назначен Собором, по представлению о. Николая Сакураи, в Кусиро, а до сих пор тот же о. Сакураи находит причины держать его в помощь проповедничеству в Неморо? Написаны тотчас же письма к о. Сакураю и к Минато. Жаль, если этот кроткий человек оставит службу; прежде он был учителем пения, потом сделался катехизатором и до сих пор служил хорошо.

Вечером был Поляновский: совсем в хорошем расположении духа – задумал переменить перо на шпагу; притом же доктор Скриба открыл причину его немощи в недостатке выделки его органами для него белковины…

7/19 января 1896. Воскресенье.

Пришла с Афона великолепная икона: копия Божией Матери Слезоточивой. Не знаю только, где поместить ее в Соборе.

Reverend Jefferys, американский епископальный миссионер из Сендая, принес в подарок вновь переведенный на японский их «Prayer Book»; я ему дал в обмен наш требник на японском. Спрашивал еще он о некоем Оосима, причем показал свою карточку, снятую группою вдвоем с ним. Родом сей из Мориока, где сделался католиком, потом в Сендае перешел в православие, после чего пришел сюда в Катехизаторскую школу – десять лет тому назад; но, пробыв здесь несколько дней, вернулся в Сендай и перешел в атеисты, а затем в буддисты, и был даже бонзой; ныне же желает сделаться епископалом. Так не могу ли я сказать, «что за человек сей Оосима, ибо был он здесь в школе?». Я решительно ничего не мог припомнить о нем, да и как, если был он здесь очень короткое время и десять лет назад? Сказал только, что человек этот, должно быть, очень опытный, перешедши чрез столько вер, и потому не вижу препятствий к принятию его в недра Англиканской Церкви, если он того желает…

8/20 января 1896. Понедельник.

От о. Сакурая пришло известие, что Феодор Минато попросил уволить его от церковной службы для помощи его родственнику в Куросиро по семейным делам; по исполнении сего долга опять воротится-де на службу. Едва ли.

Передан ящик ботанических книг ботанику Макино, профессору здешнего Университета; книги от ботаника, директора Ботанического Сада в Санкт-Петербурге.

Послана денежная помощь (6 ен), по просьбе, Акиле Ивата и без просьбы (3 ены) – Даниилу Хироока, который сам болен, а жена родила; недавно ему послано 5 ен, тоже без просьбы.

Зима, наконец, надумала заявить свои права: сегодня пошел снег, небольшой, правда, но порядочно нахолодивший воздух.

9/21 января 1896. Вторник.

О. Феодор Быстров пишет, с сегодня полученной почтой, что был на свадьбе на Выборгской: сын нашего товарища, покойного о. Стратилатова, женился на дщери нашего товарища о. Ставровского; сын сей – бедный чиновник; сын у Ставровского есть – тоже чиновник. И сетует о. Феодор, что дети наших товарищей пошли по светской службе; у другого сотрудника Миссии, товарища о. Демкина, все сыновья – тоже. И это в Петербурге, где духовные учебные заведения так хорошо устроены! Сколько я знаю, все наши товарищи там, сами духовные отцы, воспитали детей по-светски и вывели на мирскую службу! Хватило же, значит, морозом наше поколение. И ведь, конечно, уверяют, что дети сами обнаружили светские наклонности, тогда как дети в десять-двенадцать лет совершенно во власти родителей, и душой, и телом, не имея ни психической, ни физической возможности определенно выразить свою наклонность по тому или другому служенью.

10/22 января 1896. Среда.

Душевная жизнь слагается из ежедневных, ежечасных, ежеминутных мыслей, чувств, желаний; все это – как малые капли, сливаясь, образуют ручей, реку и море – составляют целостное жизни. И как река, озеро светлы или мутны оттого, что капли в них светлы или мутны, так и жизнь – радостна или печальна, чиста или грязна оттого, что таковы ежеминутные и ежедневные мысли и чувства. Такова и бесконечная будущность будет – счастливая или мучительная, славная или позорная – каковы наши обыденные мысли и чувства, которые дали тот или другой вид, характер, свойства нашей душе. В высшей степени важно беречь себя ежедневно, ежеминутно от всякого загрязнения.

11/23 января 1896. Четверг.

Увеличиваются ли шансы на распространение христианства в Японии? Напротив, уменьшаются. Прежде стоявшие во главе государства, вроде Соесима, Ивакура, были люди умные, но без европейского образования; не веровали, но оставались под сомнением «быть может-де, и со стороны науки вера предписывается». Ныне же универсально образованные начинают пробиваться на вершины, вроде Канеко из Харварда и подобных; эти уже неверы решительные, отрицающие веру во имя «всесветной-де науки». Японцы же такой стадный народ, лишь бы кто с закрученными рогами, да из своих, пошел вперед: толпой повалят за ним.

12/24 января 1896. Пятница.

Из Кореи Спиридон Араи пишет, что они праздник Рождества Христова проводили втроем с Алексеем Като (из Санума) и Иоанном Китадзима; последний за 22 ри нарочно пришел к Спиридону, чтобы встретить вместе молитвой Великий Праздник. Желает очень Спиридон говорить окружающим корейцам о вере, но еще язык недостаточно знает; просит Православное Исповедание на китайском, так как корейцы читают по-китайски.

С Формозы пишет Яков Комабара (родом из Иваядо; был прежде здесь в Катехизаторской школе, но скоро возвратился по болезни глаз; теперь – в военной службе), что проводили они там праздник Рождества Христова очень торжественно. Нашелся там, около него, еще православный христианин, Марк Оогава (из Хакодате), да еще один католик, да протестант-китаец. Соединив силы, они приготовились к празднику, оповестили о нем публичным объявлением, приглашая и язычников. 6-го числа (в наш православный праздник) и собралось верующих и неверующих человек сорок; Яков был главным совершителем молитвословий; Марк помогал ему пением, потом говорили они, вслед за ними и другие верующие, назидания, соответствующие празднуемому событию; в заключение предложено было и угощение собравшимся. Просит Камацубара прислать ему Часослов для употребления на молитвенных собраниях.

Конечно, просящим все будет отправлено, что можно.

И трогательно читать эти письма рассеянных повсюду наших христиан, явно гласящие, что Христово дело деется здесь, что благодать Божия входит в души японцев, о которых иные говорят, что они не способны веровать…

Проповедников бы послать нам в Корею и на Формозу. Но кого? Авось либо, впрочем, и найдутся. Нашелся же для Хацидзёосима. На Соборе нынче будет говорить о сем.

13/25 января 1896. Суббота.

Варнава Симидзу из Хацивоодзи описывает прибытие туда – погостить дома у отца – вернувшегося из России Иоанна Кавамото. Весьма приятно, что Кавамото являет себя благочестивым христианином: встретили его на станции многие, и он в сопровождении их отправился прежде всего в церковный дом, чтобы помолиться и принести Богу благодарение; принял там поздравление от христиан, сам приветствовал их и потом уже отправился к себе, в свой родимый дом.

Описывает потом Варнава свое пятидневное пребывание на праздниках в Гундоо, хвалит ревность христиан, постоянно собиравшихся молиться с ним и слушать его проповеди. Ни одного нет там ослабевшего в вере; все, от мала до велика, ревностные христиане.

Василий Ямада, катехизатор Карасуяма, описывает празднование там Рождества Христова. Все прекрасно. Прискорбно одно: Матфей Тода, бывший катехизатор, совсем помешался; помешательство религиозного характера: представляется ему вознесение Спасителя, явление ангелов и подобное. А недавно один христианин из Карасуяма говорил, что Тода помогает там по проповеди, и я обрадовался, думая, что он поправился.

О. Иов Мидзуяма пишет, что половина христиан Такасимидзу просит убрать оттуда катехизатора Спиридона Оосима: вспыльчив и гневлив. О. Иов, однако, не принял прошения, ибо некем заменить Спиридона, если его взять оттуда; пусть подождут-де Собора и тогда просят другого катехизатора. Пишет еще о. Иов, что церковный дом в Исиномаки спасен от огня чисто Божиим покровительством; все вокруг выгорело, а он остался; в наглядное показание сего о. Иов прислал фотографию церковного дома с нынешнею его окрестностью.

14/26 января 1896. Воскресенье.

Написал о. Симеону Мии в Кёото, чтобы в Квансай искал учеников для заведения Катехизаторской школы в Кёото. Если найдется до десяти, то школу с сентября и откроем. Отсюда будет дан один кандидат для нее. Потом, когда школа привьется, можно и здание для нее построить.

Был молодой бонза Ито, из Кёото, секты Ниси Хонгвандзи; направляется в Россию и Сибирь изучать нашу веру, предварительно будет в Индии и Персии еще знакомиться с магометанством. Посылает его начальство. Какая цель – не говорил он. Вероятно – в том или в другом виде – противодействие христианству. Во всяком случае – легкомыслие.

– Едете изучать нашу веру, но приготовились ли хоть несколько к этому? Познакомились ли с нашею верою здесь по нашим книгам, которых уже множество на языке, понятном для вас? – спрашиваю.

– Нет, нисколько, – отвечает.

Я дал ему переведенную на японский язык Догматику Преосвященного Макария, посоветовав изучить дорогой. Затем дал ему письмо в Кёото к о. Мии, который может снабдить его несколькими практическими наставлениями для путешествия. Обещался дать и несколько рекомендательных писем в Россию, когда он приедет сюда, в Токио, уже для отправления за границу.

15/27 января 1896. Понедельник.

Сегодня, с помощью Божией, кончили перевод Евангелия от Иоанна и принялись за книгу Деяний.

О. Иов Мидзуяма еще два письма прислал, одно за другим; и с ними прошение христиан Такасимидзу – убрать оттуда катехизатора Спиридона Оосима. Жаль сего последнего: один из самых старых катехизаторов, но изменился до крайности и характера несимпатичного; отставить его – все равно, что пустить по миру с большим семейством, переменить не с кем: другие священники никто не желает его к себе; просто девать его некуда. Продиктовано строгое письмо к нему, чтобы он постарался помириться с христианами; к Иову написано, чтобы уладил – до Собора; жаловавшимся христианам, чтобы извинили недостатки своего катехизатора. Если не уладится дело, то придется Спиридона Оосима взять в Токио, а отсюда послать какого-либо юнца в Такасимидзу.

16/28 января 1896. Вторник.

В сегодняшнем номере «The Japan Daily Mail» статья о христианстве в Корее выражает самые светлые надежды для миссионеров. Из восьми провинций этого шестнадцати миллионного государства в шести миссионеры уже действуют. Везде их любезно принимают, слушают. Сам Король недавно выразился, что он желает «видеть гораздо больше христианских учителей в своем государстве». У протестантов (методистов, пресвитериан и баптистов, действующих вместе) там ныне уже 528 корейских христиан и 567 оглашаемых. Миссионеры все – полны радостных надежд, которыми они и кипели на нынешних своих годовых собраниях, которых свидетелем был автор статьи (Cookevill). Статья эта не касается епископалов, у которых тоже успехи, и католиков, у которых – величайшие успехи и тысячи христиан, ибо они там очень давно.

Мы-то что же? А страна соседняя нам! – Но где нам взять миссионеров, которые дождем сыплются у тех? Япония вот десятки лет ждет хоть бы одного, – и нет.

Стефан Камой, катехизатор Кокура, пишет, что при посредстве Николая Мацуи засватал себе невесту, и скоро свадьба. Послана икона и 10 ен помощи.

Его товарищ, Иоанн Фуруяма, катехизаторствующий здесь, в Асакуса, на днях объявил, что тоже женится, а вчера приходила с матерью заявить о себе его невеста, Мария Исии, обучавшаяся пять лет в нашей Женской школе. Помощь тоже дана.

Оба – прекрасно кончившие курс Семинарии. Даст Бог, со временем будут священнослужители.

17/29 января 1896. Среда.

Сегодня утром, во время перевода, заглядывает в комнату Павел Иосида, наш церковный переводчик книг, и просит разговора по экстренному делу. Вышел с ним в другую комнату, но смотрю, – он шатается и дрожит, бледный, как смерть. «Что случилось?» – Спрашиваю. Объясняет путающимся языком, что из-за него одна девица утопилась в канале, причем подает просьбу об отставке от церковной службы. «На случай, – говорит, – если бы что произошло, так чтобы имя Церкви не было замешано и запятнано». Просит также 31 января, в расчетный день, заплатить за него хозяину его квартиры, если за ним окажется какой долг. Словом, завещание делает, как будто сейчас же готовясь умереть.

Оказывается: влюбился он в дочь соседа по прежней квартире. Правда или нет (может, ему только показалось), соседка тоже полюбила его. Мать будто бы заметила это и сетовала хозяину квартиры Иосида: «От-чего-де в таком случае не женится; без сего имя моей дочери будет запятнано». Иосида, подслушав этот разговор, испугался за доброе имя своей возлюбленной и тотчас же перешел на другую квартиру. А она утопилась из-за этого. Прочитал он это во вчерашних газетах.

Нужно заметить, однако, что он с своей возлюбленной не только не имел никакого грешного дела, но даже и никакого разговора, просто только видел ее проходящею мимо его окна.

Странною мне показалась вся эта история, однако раздумывать было некогда: человек прямо в могилу смотрит! Попросил я старика-секретаря Нумабе навести справки в городе, а Иосида поручил Исааку Кимура, его товарищу по переводчеству, живущему здесь же, наказав ему не отпускать от себя Иосида. Целый день Иосида и пробыл в Айайся у Кимура, а Нумабе исследовал в городе. И оказалось: девица действительно утопилась, и красавица, одетая в богатое платье, – все признаки возлюбленной Иосида. Но по другим признакам – не семнадцати лет, а лет двадцати пяти («под мышками у нее выросли волосы», что Нумабе считает верным признаком сего возраста), кажется, беременная, по-видимому, гейся. Утопилась в трех чё от дома, где живет возлюбленная Иосида; народу вчера утром, когда вытащили утопленницу, было тьма-тьмущая – на 10 чё по улице; и при всем том не могли дознаться, кто она? Из чьего дома? Чего не могло бы быть, если бы она была из дома тут же, у места несчастья; обнажив ее, втиснули кое-как в принесенную кадку и отнесли в полицейский участок – пока найдутся ее родные.

Словом, по всем признакам, печаль Павла Иосида о погибели его возлюбленной по меньшей мере преждевременна. Нумабе рассказал все это мне (явившись уже во время вечернего перевода, в восьмом часу), потом Иосида, потом оба – Нумабе и Иосида – явились ко мне; первый – «успокоил-де Иосида», второй – «простите, что наделал даром тревогу», причем весь сиял улыбками. – Кажется мне, однако, что печаль его только что начинается. Едва ли девица в него влюблена; кажется, вся история – дело его воображения, а от сего последнего, если им затронуто сердце, не меньше страдают люди, чем от действительных фактов. Помоги Бог бедному Павлу перенести его душевную болезнь!

18/30 января 1896. Четверг.

Японский праздник, и потому не учились.

Я почти целый день занят был в ризнице.

С половины десятого было отпевание Якова Фукухара, старика, учившегося некогда и в Катехизаторской школе, хотя без пользы для проповеди. Старик был добрый и простой, как дитя; несколько раз исповедался и приобщался. О. Павел Савабе был его духовником. Умер в провинции, недалеко от Токио, но завещал отпевать его в Соборе и похоронить в Токио. Сегодня и отпели его соборне: со мной служили пять священников и прочие; отнесен был на кладбище в Сомеи христианской процессией с преднесением креста и со священнослужащими в облачениях. Упокой, Господи, душу доброго старца!

Окуяма с Хацидзёосима был. Строго наказал ему позаботиться, чтобы не даром год прожил там выпрошенный им катехизатор Яманоуци, чтобы до Собора образовалась там хоть небольшая Церковь, иначе Собор катехизатора туда не отпустит.

Павел Иосида был: цветет улыбками; положил свататься к своей возлюбленной; Нумабе и Кимура будут у него сватами. В добрый час!

Петр Исикава, редактор, приходил; просил позволения хору пропеть несколько песней наших на благодарственном концерте. Просят иностранные миссионеры о сем; очень им нравится наше церковное пение. Концерт будет 15-го февраля нового стиля, в субботу, на Масленой. Зная, что у нас в субботу всенощная, просят в девять часов вечера, когда всенощная кончится. Пусть пропоют; дело доброе – в ту и другую сторону. Димитрий Константинович Львовский не хочет идти, но он наставит Алексея Обара, который тоже отлично управит хором. Могут пропеть «На реках Вавилонских», что они поют претрогательно, «Взбранной» – печального напева, сочинения Якова Димитриевича Тихая, «Достойно», прекрасно переложенное. На большее едва ли будет время, – Участвует в концерте, между прочим, Рафаил Густавович Кёбер; фортепьяно – его часть.

19/31 января 1896. Пятница.

Приходили из «Общества молодых людей» (Сейнен-квай) двое, Мацумура и Нива, просить о том же, о чем вчера Исикава просил: отпустить певчих пропеть 15– го февраля на музыкальном собрании в пользу их общества. Я, конечно, отпустил, наказав сим двоим наперед сообщить регенту, сообразуясь с программой концерта, сколько времени приблизительно полагается для нашего пения, чтобы так и приготовиться. Для удобства наших певчих они предполагают устроить концерт не вечером, а днем, с двух часов, что, конечно, будет лучше для певчих, да и для публики тоже.

Общество это устроено по инициативе американских протестантских миссионеров для влияния на молодежь в христианском духе. Обладает оно уже прекрасными двумя кирпичными зданиями, неподалеку от нашей Миссии, построенными, конечно, на американские деньги. Членов в нем ныне до трехсот; помощь оказывается семнадцати юношам, учащимся в разных школах (платится за квартиру их или дается на пропитание). В зданиях ежедневно вечером даются уроки английского языка, на которые собираются человек сто двадцать; по воскресеньям, с двух часов, бывает христианская проповедь; собирается человек двести, почти все ученики разных школ, до Университета включительно. Мацумура именно главный проповедник. Кроме того, в зданиях вмещается библиотека, где ежедневно всякий желающий может читать книги или газеты. Мацумура и Нива – оба конгрегационалисты; первый – уроженец Акаси, в Банету, и воспитанник Reverend Hepburn’a, второй – уроженец Оосака и воспитанник Протестантского Университета в Кёото (Доосися). Вспоминали мы, между прочим, Ниидзима, основателя сего Университета, близко, хотя кратковременно, знакомого и мне. Просили они сказать на их собрании, в одно из воскресений, лекцию о моих впечатлениях с приезда в Японию доселе, но я отказался, сказав, что мое дело – говорить о вере во Христа и больше ни о чем.

20 января/1 февраля 1896. Суббота.

Петр Такемото пишет восторженное письмо, но наподобие протестантского, – о том, что Священное Писание, при чтении и толковании его, есть меч, проникающий до разделения души и тела, и прочее. Уж не сбил ли его кто с пути? Человек совсем еще не опытный. Увидим.

Игнатий Мацумото, катехизатор Уцономия, был: о. Тит отпустил его на неделю посетить мать, так по пути домой. Говорил, что Церковь в Уцономия совсем устроена, все в мире между собой и с священником; «Советы мои-де (Игнатия) помогли о. Титу помириться со всеми; до того же он был официальным священником, не больше: придет, отслужит и уйдет; теперь он бывает у всех на дому и со всеми ласков, равно как все почтительны и ласковы с ним». Коня вывели с церковного двора, курятники убрали, так что теперь церковный двор и дом чисты. Все это приятно. Одно не хорошо: Церковь не заявляет своего оживления расширением своих пределов.

21 января/2 февраля 1896. Воскресенье.

За литургией был контр-адмирал Степан Осипович Макаров, один из ктиторов Собора. Вчера еще спросил телеграммой из Иокохамы чрез консула князя Лобанова, когда начинается литургия; я ответил – в девять. И он сегодня из Иокохамы приехал еще раньше девяти. После литургии был у меня. Тут же случился некто Хираки, телеграфист, возвратившийся из Кореи; пришел сообщить подробности о Спиридоне Араи, подвизающемся теперь в Корее в изучении тамошнего языка с целью проповедывать христианское учение корейцам, хотя сам – купец. Я перевел речи Хираки Степану Осиповичу, что было началом моей настойчивой просьбы ему – хлопотать в Петербурге об учреждении Духовной Миссии в Корее.

Поехали потом мы с ним завтракать к посланнику Михаилу Александровичу Хитрово, по приглашению. За завтраком и после я не упускал случая говорить на ту же тему. Михаил Александрович пригласил меня и на обед, чтобы провести больше времени с мимолетным гостем Макаровым; не отказался и от сего; за обедом и после разговор был большею частью о необходимости развития заграничной духовной Миссии, и прежде всего о Миссии для Кореи. Степан Осипович вполне сочувствует мне, хотя не дал определенного обещания хлопотать в Петербурге, ибо занят-де другими делами, но, между прочим, взял обещание с Михаила Александровича Хитрово и с полковника Вогака, в этом месяце тоже отправляющихся в Россию, что они вместе с ним, Макаровым, явятся на миссионерском собрании в Петербурге ходатаями за Духовную Миссию для Кореи. Оба – Хитрово и Вогак – выразили полное свое сочувствие делу.

22 января/3 февраля 1896. Понедельник.

Емильян Хигуци и потом Алексей Обара приходили жаловаться, что Женская школа не хочет участвовать в концерте, о котором была речь выше. Я ответил, что принудить не могу. Значит, затеяли дело, не посоветовавшись наперед с ними, без которых нельзя обойтись. Девицы просто стесняются выступить на подмостках, оттого и отказываются; говорят: «Это не церковное дело»; а потому они не считают для себя обязательным преодолеть это стеснение.

Послано 5 ен Иоанну Судзуки, катехизатору в Оцу (Мито), на родины его жены и 3 ены на болезнь его матери; написано, что пока мать будет больна, та же сумма будет высылаться ежемесячно. Бедная женщина – много детей, но ни у кого приюта для матери!

23 января/4 февраля 1896. Вторник.

Вчера вечером было братское собрание (симбокквай) всех мужских школ вместе для приветствия Иоанна Кавамото, вернувшегося от родных и ныне вступающего в должность преподавателя. Говорил он, что собрание было не так оживленно, как бывало прежде, и учителей на нем было меньше. Что ж, ему предложить теперь живить школы, если сумеет. Будет «кочёо».

Утром послал прощальное письмо Степану Осиповичу Макарову, уходящему сегодня из Иокохамы на американском пароходе; послал ему также, по его желанию, рекомендательное письмо к нашему Епископу в Америке, Преосвященному Николаю.

Начинаем окончательно думать о плане для Семинарии; советовался сегодня с о. Павлом Сато, с Павлом Накай и так далее, и разногласий не оберешься. Отдал план места Иоанну Кавамото, чтобы он сделал свои соображения.

24 января/5 февраля 1896. Среда.

Сергий Кувабара, катехизатор Эдзири, пишет, что вещи его погорели на пожаре, бывшем там; о. Матфей посылает его в Какегава потому, что у него ровно никакого дела нет, и не любят его на нынешнем месте; и жалуется о. Матфей, что Кувабара не слушается его, не идет в Какегава; просит и содержание ему не посылать, если не послушается. Очень жаль, что Кувабара оказывается таким плохим.

О. Петр Сасагава пишет про свои семейные обстоятельства и спрашивает, что делать: дочь его Сира восемь лет тому назад была выдана за Петра Кодадзима, но сей, пожив с ней несколько, ушел и до сих пор шляется, не приставая прочно нигде; поведения, словом, плохого. Сира на досуге обучилась акушерству, чтобы на всякий случай быть обеспеченной в жизни, но доселе находится в неопределенном положении; мужа ее зовут в Сендай, не идет; пишут к нему, чтобы он уже заявил, что не имеет отношения к Сире, ибо-де слышно, что он женился на другой, – отвечает, что это неправда и изъявляет притязание на Сиру. Так вот тянется несколько лет. Спрашивает о. Петр, что делать? – Я просил его друга, секретаря Нумабе, найти в Токио Кодадзима, ибо он здесь, удостовериться, что он взял к себе другую женщину, представить мне о сем удостоверение трех свидетелей, тогда о. Петру будет написано, что дочь его свободна выйти за другого. Нумабе почему-то, однако, уклоняется от сего поручения. Но дело решить нужно.

Принесли пятьсот фотокопий блаженного Герасима, Патриарха Иерусалимского. Разошлем по Церквам. Что Патриарх старейшей Церкви приветствует нашу юную Церковь, об этом должны быть извещены все наши христиане, и это не должно забыться долгое время.

О. Павел Сато отправился на остров Хацидзёосима посетить Илью Яманоуци и посмотреть, есть ли надежда на основание там Церкви.

25 января/6 февраля 1896. Четверг.

Поликарп Исии из Осанай, на Эдо, пишет, что проповедь там процветает; есть совсем приготовленные к крещению, есть и новые слушатели.

Стефан Исидзука, бывший катехизатор, потом отставленный за малоуспешность, вновь призван на службу и поставлен в Цицибу; там его желают, и он, как человек поведения хорошего, будет полезен по крайней мере для поддержания в вере ныне имеющихся там христиан. Жалованья ему, как ходзё, 6 ен; он будет в то же время учить там шелководству и тем еще зарабатывать себе хлеб.

Мнения других – это цветы их души; они столь же разнообразны, как разнообразны души; следовать всем в деле, о котором спрашивается мнение, нельзя; вышло бы не пособие делу, а разорение ему. Следует же из всех мнений, поколику они не совсем пустоцветы, извлекать самое лучшее и самое применимое к делу, как пчела из всех разнообразных цветов извлекает только самое лучшее и сладкое – мед, и разве еще – воск для сосуда ему.

26 января/7 февраля 1896. Пятница.

Вот несчастие-то! Кавамото, на которого я рассчитывал для Семинарии, оказывается с дрянным характером – упорным и капризным. На днях еще, когда поручил ему сделать соображения касательно постройки Семинарии, он наговорил мне кучу противоречий, совсем пустых, вроде того, что «японцы любят так», «японцы привыкли так», тогда как я живу в Японии гораздо больше лет, чем сколько ему от роду, и стало быть не нуждаюсь, чтобы он объяснял мне, что любят японцы.

Ныне утром, принесши свой чертеж предполагаемых зданий, изумил меня глупостью своих соображений. Комнаты глубиною в 4 1/2 кен. «Но как же свет, достаточный для чтения, достигнет в глубину комнаты, когда щиты (сёодзи) закрыты?» – спрашиваю. Не отвечает, а начинает молоть вздор. Гимнастику предположил у забора в Женскую школу. «Но это неудобно для Женской школы», – говорю, – «В таком случае перенесите отсюда Женскую школу», – объявляет, точно я имею силу на воздухе поместить ее. Пред зданием для учеников – загораживающая двор клетка – аудитории-де. «Но она здесь совсем мешает», – говорю. – «Для красоты школы так необходимо», – отвечает. На мои спокойные возражения он отвечал с капризливостью упорного ребенка, и когда я все-таки спокойно, как будто не замечая неприличия его речей, попросил его начертить схему предположенной им комнаты для жилья учеников, имея в виду, что он более подробно обдумает дело, он, совсем разгневавшись, оставил план в моих руках и со словами «я иначе не могу» ушел из комнаты.

На целый день это опечалило меня. Итак, все его приготовления к педагогическому служенью: остановка для того в России, поездка к Сергею А. Рачинскому – все это тщетно. Какой же он педагог при таком характере! Даже и порядочности-то настолько, чтобы сдержать себя, нет; это уж принадлежность его низкого происхождения: сын торгаша – из сословия, преимущественно пренебрегаемого в Японии. Много значит, в самом деле, здесь «сизоку» японец, или «хеймин». Вековое благородство крови или неблагородство ее не может тотчас исчезнуть, потерять влияние, сделаться незаметным. Оттого и ныне, Петр Исигаме, например, вековой дворянин, повел бы себя совершенно иначе, даже представляя соображения совсем неосновательные. Кавамото же, Кониси, даже Ивасава – чего от них ожидать, кроме неблагородства, свойственного их низкому происхождению? Жаль, что поздно узнаешь все эти вещи; думаешь – перлы везде обретаются; быть может, везде, только не в японских низких слоях.

27 января/8 февраля 1896. Суббота.

От о. Симеона Мии печальное письмо: в ответ на мое предложение ему собрать учеников для основания Катехизаторской школы в Кёото, пишет, что не идут теперь порядочные люди в наши школы (да и не в наши только, а во все христианские), хороший народ весь без остатка размещается по разным светским, утилитарным и научным заведениям; к нам идут разве оборыши, никуда не годные. Было время, что наши проповедники считались передовыми людьми, теперь они в числе самых отсталых (по способностям к научному образованию). Хотелось бы о. Семену основать там Семинарию, чтобы брать на воспитание мальчиков – с общеобразовательною программою и между прочим только – с религиозною. Цель – собрать лучший элемент; авось-либо из него-де выделится и добрая часть для религиозного служения. Но где же у нас люди и средства для такого предприятия, коли и здесь-то, в Токио, при всем желании, мы до сих пор не могли завести такого учреждения, между тем как здесь сосредоточены все силы Миссии, материальные и духовные? А в плохую школу не пойдут, или окажется в ней такая же дрянь, оборыши, как и ныне. Итак, желание о. Симеона неосуществимо и наводит только грусть.

Игнатий Мацумото, на возвратном пути от матери, рассказал, что Иоанн Катаока, катехизатор в Кисарадзу и Акимото, завел китайско-японскую школу для детей. Это, конечно, мешает проповеди, ибо приковывает к одному месту и отнимает время. Но у него семь человек семьи, а получает он от Миссии 12 ен и 2 ены на квартиру в месяц – как прожить на это? Но отставить его от службы тоже не желательно, хоть маленькая польза для Церкви от него все же есть. Господь с ним!

Сегодня в Женскую школу пришла девочка, над которой когда-то совершилось чудо исцеления, Анна Мацунага из Яманака; теперь ей двенадцать лет; обрадовалась она очень, увидев меня, и я обрадовался ей; щебетала, как птичка. Я призвал Анну Кванно, начальницу школы, и сдал ей маленькую Анну. Доставил ее сюда брат ее Иоанн.

28 января/9 февраля 1896. Воскресенье.

Заговенье перед Масленицей.

Целый день дождь, даже с громом. Впрочем, это не помешало обычному числу христиан быть у обедни, а в три часа совершиться бракосочетанию катехизатора Иоанна Фуруяма с Марией Исии. Совершал о. Семен Юкава; в первый раз сегодня слышал весь перевод сего Таинства; перевод вполне понятный; молитвы ясны, торжественны, иногда трогательны; Апостольское же наставление просто целиком и неизменно должно запечатлеваться на душе венчающихся – так оно важно, величественно и вместе любезно, такую непреложную программу счастливой жизни указывает!

Во время совершения бракосочетания в Церкви был, между прочим, посланник наш – Михаил Александрович Хитрово, приехавший ко мне и не нашедший меня в комнате. Он приезжал попрощаться: чрез две недели едет в Россию. По секрету говорил, что вызывает для управления дипломатической миссией в его отсутствие из Кореи Шпейера.

Мне подумалось, что напрасно обижает своего секретаря Де Воллана. Жаловался он также, что нынешние молодые люди в его посольстве (Козаков, Поляновский и прочие) очень плохи: совсем безучастны к делу; «Французский посланник, – говорил он, – приехал сюда гораздо позже, и между тем вокруг него множество друзей-японцев, завербованных его служащими в посольстве, которые дружатся, стараются войти в интимности с нужными людьми; у меня же совсем нет таких сослуживцев». – «А Поляновский?» – попробовал я возразить, вспомнив, что Зиновий Михайлович беспрестанно повторяет, что очень занят по Посольству и что это его интересует очень. – «Да он какой-то слабенький умом», – ответил Михаил Александрович. Поляновский между тем пишет умные статьи, им дорожит «Новое время», – в чем же «слабость?» Уж не в том ли, что Поляновский хороший христианин?.. Собирается Михаил Александрович привезти с собою из России гораздо лучший штат служащих; дай Бог; только едва ли осуществится. Я тоже вот сколько лет жду из России хороших миссионеров, но их нет. Михаил Александрович мечтательней, то есть счастливее меня.

29 января/10 февраля 1896. Понедельник Масленой Недели.

Завтра японский гражданский праздник «Киген-сецу» (восшествие Дзинму на престол, то есть начало Японского государства); ко всенощной звонили в большой колокол; Женская школа вся пришла и заняла свое место в образцовом порядке; из мужских школ – почти ни одного; я тут же, в алтаре, сделал строгое замечание о. Роману, нынешнему кочёо, и послал его за учениками; пришли, но стали в беспорядке; хорошего ближайшего начальника у них нет; о. Роман – так только, для проформы; надеялся я на Кавамото, но, кажется, совсем тщетно. Не знал я его характера, когда он учился здесь, да и какой характер у мальчика? Способности порядочные – был исправен, бойкости особенной не было, оттого не было случаев бранить его за шалости, – больше что же? А из России все они так почтительно и ласково пишут. И представилось мне – золото человек; но видно – правда, что в тихом омуте черти водятся.

30 января/11 февраля 1896. Вторник Масленой Недели.

Иоанн Кавамото является и говорит:

– По экономическим соображениям я перебираюсь жить в город.

Я ответил:

– Экономические соображения должны бы удержать вас здесь в миссийском доме; ибо здесь вы имеете квартиру, а в городе должны будете платить за нее.

– Но я зато буду получать 30 ен, не 25.

– Вы будете получать в городе 25, как я уже сказал вам прежде: «Пока примете школу, как „кочёо», будете получать 25 ен, принявши – 30«. Хотите теперь получать 30, примите школу.

– Я еще не готов на это.

– В таком случае и не получите 30.

– Но все, живя в городе, получают.

– На всех не было экстренных издержек, как на вас, по вашему приготовлению к педагогической должности.

Хотел он что-то говорить про свои семейные обстоятельства – приход Павла Накай для перевода, ибо было шесть часов, помешал. Семейные обстоятельства я его знаю. Как прежде дом его был мелкого торгаша, так и теперь. Возмутительная жадность к русским деньгам и отсутствие всякого усердия к служению Церкви; какую-нибудь одну ену или две, переходом в город выиграть случая не упускает, а в Церкви до сих пор при богослужениях хоть бы раз побыл; и это специально готовящийся к заведыванию учениками!

Была днем Агафья Мори, вдова о. Никиты, лечащаяся от умопомешательства; отпущена была доктором на день из госпиталя. Слава Богу, кажется скоро совсем будет здорова; благодарила за детей и так разумно вела себя. Приходила с Анной, дочерью о. Павла Сато.

Обедню служили сегодня три священника. На молебен и я выходил.

После обедни Павел Накай принес купленный им перевод Евангелия от Матфея и Марка католический; переводили с Вульгаты четыре патера с японским ученым, потом два патера другие исправляли перевод, который, однако, почти то же, что протестантский – простонародный. Замечательна, однако, уступка Католической Миссии общественному мнению: против своей воли Священное Писание переводят; запорошивают его сокращенным содержанием в начале каждой главы, параллельными местами в самом тексте, объяснительными заметками после каждой главы, а все же переводят; только жаль, – плоховато; нам позаимствоваться нечем. А как бы хотелось позаимствоваться с какого-нибудь хорошего перевода! Сегодня вечером, например, шло труднейшее место: Деян. 10 гл. 34 ст. и дальше. Все переводы – не только японско-китайские, но и иностранные – врозь; и мы с Накаем плохо перевели, особенно ст. 36–39; вижу, что плохо, а что поделаешь, когда и сам в точности не уяснишь отношение мыслей и слов, а тут еще грамматика совсем противоположная подлиннику.

31 января/12 февраля 1896. Среда Масленой Недели.

Сегодня закончены занятия до начала Второй Недели Великого Поста по школам и у нас по переводу; кончили мы сегодня вечером одиннадцатой главой Деяний.

Днем опять приходил этот нахал Кавамото проситься в город по своим экономическим соображениям. Сказано ему строго, что он здесь, пока примет школу, для того, чтобы предварительно присмотреться к ученикам, а также и им показать себя, что, уйдя в город, он не может этого делать. Но так как он на каждое мое слово возражал и не слушал никаких резонов, все ломил свою «экономию», то я, наконец, просто прогнал его.

Приходил Петр Исигаме просить денег на пирушку им, академистам, пишущим в «Синкай», с членами Айайся, издающими «Сейкёо Симпоо», для скрепления взаимных дружеских отношений. Дал я 10 ен. Говорит:

– Мало.

– Приложите от себя по несколько.

– Пойду посоветуюсь с товарищами.

Вернулся: никто не хочет дать ни гроша в складчину для собственного же удовольствия. Все бы им только на новые и новые русские деньги жить, и печататься (почти без всякой пользы, ибо ленятся хорошо писать), и даже пировать!

Павел Иосида приходил сказать, что ему отказали в сватовстве на его возлюбленной. Говорят родители: «Мы не можем выдать ее прежде старшей сестры, которая еще не замужем».

– И это Кимура слышал от самих родителей? – спрашиваю.

– Нет, это говорил хозяин квартиры, где я прежде жил; чрез него шло дело, – пояснил он.

Значит, искусно успокоили его. Родители едва ли и знают что. Иосида и сам до сих пор не знает, кто родители; какого звания, состояния, даже где живут; он видел только ежедневно проходившую мимо его квартиры нарядно одетую и красивую ученицу, заключив, что она живет тут же, около него и прочее. Во всяком случае Иосида, по-видимому, поправляется, смотрит бодрее и говорит, что прилежно займется переводом.

1/13 февраля 1896. Четверг Масленой недели.

Павел Сибанай, из Оота, пишет, что четверо из его слушателей уже крещены, есть и дальнейшие слушатели, но жалуется на своего предместника Исайю Мидзусима: уехал он, не заплативши за квартиру за двенадцатый месяц; когда Сибанай написал ему, чтобы выслал плату, Мидзусима очень рассердился, потребовав у него все книги, даже те, за которые Сибанай будто бы заплатил ему и так далее. Христианин из Оота тоже пишет много дурного про Мидзусима; между прочим, что он от Миссии получал на квартиру 3 ены, а за квартиру платил только две, что ленился, ссорился и тому подобное. Мидзусима в самом деле был плохим катехизатором в Оота, но пора бы уже дрязгам из-за него там прекратиться. Написано Павлу Сибанай в этом смысле.

Стефан Мацуока, из Фукуока на Киусиу, пишет болтливое письмо, в котором между прочим извещает о следующей своей глупости: чтобы добыть слушателей, он 120 своих визитных карточек разослал к разным лицам в городе, но не простых карточек, а с отпечатанными на обороте 23–30 стихами 11-й главы Евангелия Матфея, то есть с проклятиями тем, кто не станет его слушать. Слушателей, разумеется, тоже ни одного не приобрел этим.

Павел Окамура, из Коци, пишет, как всегда, бесплодное письмо – никогда у него нет слушателей и никогда от него радостных известий, несмотря на то, что он самый старый и опытный наш катехизатор. Нового только, что Кирилл Огасавара, учившийся некогда здесь в Семинарии, открыл там школу русского языка. Много научит! Но как же желательно теперь японцам изучать русский язык! И все это в чаянии денежных выгод, с открытием Сибирской железной дороги.

Иоанн Судзуки пишет восторженную благодарность за 5 ен для жены и 3 для матери. Как мало нужно, подумаешь, чтобы сделать человека счастливым, хоть на несколько минут. Пишет еще, что наш богач – христианин Саймару – построил помещение для Церкви, но назначил за него плату, в месяц 4 ены, тогда как прежде за церковный дом платилось 1 1/2 ены. Поистине японское христианство!

Сегодня в первый раз в нынешнюю зиму выпал снег. Утром вид был совсем зимний, к вечеру снег почти везде стаял.

За всенощной был Иоанн Кавамото. Приятно. Видно, подействовало мое замечание, что он, «готовясь в педагоги, и в Церковь никогда не показывается».

2/14 февраля 1896. Пятница Масленой недели.

Сретение.

За литургией весьма мало было христиан из города.

После литургии отправился в Посольство по полученному от посланника приглашению на блины. Михаил Александрович в записке упоминал, что есть о чем поговорить.

Действительно, событие не малой важности: 11-го числа (нового стиля) февраля корейский Король вместе с сыном-наследником «убежал» из дворца в Русское посольство, где ныне и находится и откуда издает повеления, уже стоившие голов нескольким министрам, приверженцам Японии, державшим его в плену во дворце. По японским газетам («Дзидзи» и другим), Король мстит за Королеву и политического в его поступке ничего нет. Вообще японская пресса, по первому известию, относится к делу весьма осторожно. Но народное возбуждение тем не менее последует; показанием служит то, что со вчерашнего вечера уже усилили полицейскую охрану вокруг русских здесь; у нас, в Духовной Миссии, двое одетых в партикулярное платье полицейских ходят внутри, двое в своей форме стерегут снаружи. В Сеуле в Посольство послан десант с «Корнилова» в десять человек при пяти офицерах, одной пушке. Должно быть, недавно отправившийся туда посланником Шпейер действует там решительно. Рассказывал он (в вагоне, когда мы случились вместе едущими из Токио в Иокохаму несколько недель назад), что он, будучи секретарем Посольства в Персии и во время отлучки Посланника Бюцова исправляя за него должность, два раза грозил Шаху вызовом русского войска, – раз, кажется, и вызвал несколько, – и дело всегда кончалось полным успехом, за которое он получил благодарность. Вероятно, и ныне подобный риск. Только чем кончится, Бог весть.

Послал архитектору Кондеру записку, прося его to see on account of the plan for seminary. В моих мыслях план готов; посмотрим, не скажет ли что нового Кондер; во всяком случае Семинария в нынешнем году должна быть построена.

Бывший некогда хорошим катехизатором, потом возмутившийся против церковной власти, в 1884 году, за что отставленный, Андрей Яцуки просится опять на службу Церкви – «многие братья-де побуждают его к этому». Отказано ласковым, но решительным отказом. Куда ему в катехизаторы, когда он в тюрьме сидел за мошенничество! Огонь, воды и медные трубы прошел этот Яцки, оставивши церковную службу. А ведь каким был когда-то усердным! И всему виновата гордость. Похвалили братия – он и вообразил о себе, и пошел…

3/15 февраля 1896. Суббота Масленой недели.

Сегодня на концерте, бывшем в «сейненквай» с двух часов пели наши семинаристы – восемнадцать человек; пели в продолжение концерта два раза: в первый – архиерейское «Достойно» и «Дева днесь», во второй «Да исправится» и «О Тебе радуется». Публики было полно, человек пятьдесят иностранцев было; наших одобрили аплодисментами; что пели, впрочем, никто не понял, конечно, да и лучше – меньше профанации; хоть концерт и благотворительный, все же петь «Да исправится» и подобное пред ротозеями неудобно – коробит религиозное чувство. Мне прислан был билет, я отослал его в Женскую школу, чтобы воспользовалась им одна из учительниц – Надежда Такахаси, или Елена Ямада; если же не желают, чтобы послали его Павлу Накаи; не знаю, кто воспользовался. В программе концерта напечатано было, что «30 православных семинаристов» поют, но где же нашим неаккуратным ученикам исполнить предположенное! Хорошо хоть восемнадцать не «заболели горлом» и подобным.

Регент Алексей Обара приходил просить прибавки жалованья Петру Тоокайрину; «каждый день-де учит пению в школе, помогает при печатании нот; бедно очень живет». – Прибавлено 3 ены (получал доселе 10, при семействе).

4/16 февраля 1896. Воскресенье.

Заговенье пред Великим Постом.

Пред вечерней был офицер с Амура князь Святополк Мирский; любит говорить; о положении Церкви в государстве ничего не знает; с католических книжек утверждает, что у нас Церковь не православная, а русская, в смысле государственного учреждения, правит ею обер-прокурор, Царь в ней самовластен и подобное. И посланник, и секретарь, и вот такие путешественники – все порют дичь о своей вере и своей Церкви, хоть назвать их безрелигиозными нельзя, никак нельзя, но религиозных знаний, кроме ходячих, или так сказать висящих в воздухе, – ни на грош; а кто ж не знает, что наш светский воздух заражен миазмами инославий.

После вечерни и повечерия было прощанье; я сказал несколько слов и потом попросил у всех прощения, поклонясь до земли; потом священнослужащие простились со всеми взаимно.

При богослужении были лейтенант Иван Васильевич Будиловский и Александра Николаевна, его жена, зашедшие потом ко мне. Да умягчит Господь елеем благодати их сердечные раны!

5/17 февраля 1896. Понедельник

1-й недели Великого Поста.

Начались великопостные службы для говеющих, которые, впрочем, почти одни только учащиеся, даже учителя-академисты отсутствуют; видел только после Часов двух-трех, да и те пришли, кажется больше для того, чтобы показаться мне на глаза, в чем и успели. Утреня начинается в шесть часов и кончилась сегодня в сорок минут восьмого; повечерие – в пять с половиною часов, кончилось в семь с половиною часов.

Из русских за вечернею была мадам Будиловская. Муж, привезши ее в Церковь, отправился на званый вечер к принцу Канин’у. Тоже своего рода служба, которую англичане сумели бы подчинить своему религиозному режиму, но русским – где же! Сегодня все на бале, и возможно ли даже вообразить, чтобы кто-нибудь из них нашел это несвоевременным! Куда! В прошлом году в этот понедельник, уж без всякой надобности, адмирал, Сергей Петрович Тыртов велел своему православному оркестру играть вечер за обедом в гостинице в Иокохаме; гостинник для удовольствия жильцов (во время обеда) заикнулся адмиралу: «Не пришлете ли, мол?». – «Отчего ж», – ответил, разыгрывая подлейшую роль обезьяны. И никому в голову, на всем русском флоте и во всех, вероятно, посольствах, как в нашем, не приходит, что мы, русские, – унижаем и сокрушаем себя подобными поступками.

Днем были: о. Павел Савабе и Матфей Сато сказать, что они вполне удовлетворились в том, что Марк Кодадзима, женатый на дочери о. Петра Сасагава, ныне живет уже два года женатым на другой женщине. Представили о сем письменное свидетельствованье за своими печатями. О. Петру Сасагава будет отвечено, что дочь его Сира свободна выйти за другого, ибо муж ее de facto разрушил брачный союз с нею. – Да придет вместе с сим в душу о. Петра раскаяние в пренебрежении миссийскими училищами: ни своих детей он не захотел провести чрез них, ни другим в Сендайской Церкви внушил это: точно пробкою закупорил Сендай для Миссии; с тех пор, как он там священником, ни в какую школу здесь – ни мальчиков или молодых людей, ни девочек – никого, тогда как прежде из Сендая по преимуществу наполнялись наши школы, из Сендая выходили служащие Церкви.

Был адмирал Алексеев с флаг-капитаном. Вчера наши четыре военные судна пришли в Иокохаму. Говорил адмирал о неблагоразумии Вебера и Шпейера, ныне поднявших кутерьму в Корее против Японии. Корейский народ, точно дитя, не может жить самостоятельно. Японцы и помогали ему – делали там многое, а мы ничего не сделаем…

Составленный мною проект постройки Семинарии отдал архитектору Кондеру для приготовления чертежей.

Рафаил Густавович Кёбер присылал просить освященной просфоры (лежит больной простудою), «так как-де в эту неделю мясной пищи употреблять нельзя». Отказали ему, сегодня-де обедни нет. К счастию, потом сказали мне, я отослал ему три просфоры, имевшиеся у меня от литургий в пятницу, субботу и воскресенье, за что он письмом благодарил.

6/18 февраля 1896. Вторник

1-й недели Великого Поста.

Службы обычные, как вчера, – так и всю неделю будет, по Уставу.

Был днем христианин из Ивадеяма, фотограф; говорил, что христиане там уже пожертвовали землю под церковный дом; собирают деньги для постройки дома; нужно не больше 100 ен; собрали больше 20; надеются потом на окрестные Церкви, ибо отовсюду приезжают туда на воды и нуждаются, когда там, в молитвенном доме. Я обещал добавить 10 ен, когда собрано будет 90, также иконы в дом.

Был потом капитан одного нашего военного судна с офицером Давыдовым, стрелкового царского батальона, гостящим у Посланника. Капитан попросил крестиков для матросов и для себя на место растерянных ими; я предложил все сорта, делаемые здесь нашими христианами; капитан при выборе минул те, на которых японская надпись «сю аваремеё».

– Почему? – спрашиваю.

– Матросы смущаются, – отвечает.

Впервой слышу. Мне казалось, русские христиане должны быть довольны, что люди другой нации воспоют вместе с ними к Распятому «Господи, помилуй». Должно быть, не понимают, а объяснить не нашлось кому.

Три переодетых полицейских постоянно во дворе, не переодетые во всякое время видны у ограды. Нельзя мне выйти здесь же во дворе, чтобы полицейский или два не были в двух шагах. Спасибо, что охраняют, конечно, хотя делают это не нам в угоду, а в своем интересе; но жаль бедных людей, задаром мерзнущих на дворе. Преувеличивают опасность: кто жизнью нашего брата много интересуется, или придает ей цену! Ходил бы один полицейский снаружи, чтобы охранять окна Собора и библиотеки от разбития, этого и было бы довольно. – Привитали полицейские ночью доселе в дворницкой у Анфима, у главных ворот. Но совестно-де не давать ему спать беспрестанными входами и выходами, поэтому просили чрез Алексея позволения поместиться в каменной кладовой под крыльцом; я не нашел ничего против и велел по возможности очистить место. Но после Алексей пришел сказать, что Анфим будет спать у дворника других ворот – Даниила, свою же дворницкую на ночь совсем уступает переодетым полицейским. Я согласился и на это.

Много вырезок из газет сегодня принесли, оповещающих, что я уезжаю на Коронацию Царя. Как же, без нас там не обойдутся! В одной газете, впрочем, была уже поправка, что это – неправда.

7/19 февраля 1896. Среда

1-й недели Великого Поста.

Кроме времени в Церкви, все прочее, с четырех часов утра, занято было приготовлением отчета.

После обеда были капитаны с наших судов «Всадника» и «Гайдамака».

Вечером Савва Хорие говорил о странной болезни Феодора Янсена; лежал ныне в университетском госпитале под смотрением лучших в Японии врачей, в том числе немца Бельца; болезнь еще не определена; ежедневно припадки до потери способности движения, но не сознания. Отец его – финляндец – много пил; мать – японка – умерла от чахотки; отец ее тоже пил; кому невинный юноша наш Феодор обязан страданиями, Бог Весть.

8/20 февраля 1896. Четверг

1-й недели Великого Поста.

Целый день снег и халепа. Неудобно ходить в Церковь: холодно и сыро. Оо. Роман Циба и Феодор Мидзуно исповедали учащихся.

Умер Мануил Кимура, циновщик, всегда работавший на Миссию, старый христианин, от горячки. Очень жаль; остались жена и малые дети от второй жены; от первой дочь тоже еще не пристроена. Послал 5 ен на погребение; дальше увидим, что можно сделать.

9/21 февраля 1896. Пяток

1-й недели Великого Поста.

Расстриженный Павел Ниицума в длиннейшем письме восхваляет своего деда, отца и самого себя – со стороны полученного им превосходного воспитания в такой добродетельной семье; потом просит указать ему, в каком направлении употребить его силы и способности: на непосредственное служение Церкви или на служение государству по администрации – с целью, однако, направлять административное служение на пользу Церкви. Отвечено, что так как по церковным правилам на непосредственное служение Церкви возвратиться не может, то пусть примет второе направление.

За преждеосвященной литургией вместо причастия сказал поучение готовящимся к приобщению завтра Святых Тайн; главная мысль: очистить дом души для принятия Царя Славы. Когда же Он пойдет, то принесет многие блага, между прочим – безопасность нам от нашего исконного врага – диавола.

После обеда был о. Фаддей Осозава; у бедного жена после родов больна; сам готовит для семьи пищу, дал ему 3 на лекарства жене.

Были из Хамамацу врач Моисей Оота и бывший там председателем городского собрания, последнее время служащий по делам Китайской войны, Кирилл Ацуми. Сей, кончивши свои китайские дела, думает потом поступить в Катехизаторскую школу и сделаться проповедником; лет ему сорок семь; человек с характером не очень надежным для предполагаемого служения; был когда-то воином, отличался буйством, по его собственным словам, и ныне еще жив, боек, любит оригинальничать; впрочем, допустить в школу можно; в течение двух лет обнаружится, способен ли к церковной службе. Моисей Оота просил учредить проповедь в Какецка, недалеко от Хамамацу; там же начал проповедь Петр Хиромици, и есть уже плод ее: один очень дурной человек, услышав ее, совсем переродился. Сначала он стал смеяться над Хиромици, этот спросил: «Знаете ли вы, над чем смеетесь?» – то есть христианское учение.

– Нет, – ответил он.

– В таком случае я попросил бы вас наперед познакомиться с христианским учением и тогда уже, если найдете его смешным, смеяться, – спокойно заметил катизихатор Хиромици.

Тот стал слушать учение, сразу же был поражен, уверовал, совсем переменил поведение и как будто переродился: сделался кротким, спокойным, резонным; прежде ежедневно бил жену, ныне обращается с нею как с сестрою, советуется с нею, ласков, любовен, вследствие чего и жена стала верующею. – Я сказал Моисею, что сегодня утром, вследствие письма Петра Хиромици, послан запрос к о. Матфею Кагета, «желает ли он, чтобы в Какецка нанят был дом для проповеди, а также даны дорожные Хиромици для посещения Какецка из Хамамацу четыре раза в месяц, как предполагает он, Хиромици, на что все требуется в месяц 3 ены?» О. Матфей, вероятно, не имеет ничего против, и тогда проповедь в Какецка будет урегулирована.

Моисей Оота рассказал потом, как он сам обратился в христианство. Истинно, глаз Божий не дремлет над людьми; всех Он назидает, и всем Господь посылает спасение, кто только способен восприять его! Пути Божии различны, применительно к различию людей. Моисей обратился так. Случалось ему в Тоёхаси лечить катехизатора Павла Кагета; знал он, что это проповедник христианства, но и в мысли не было у него слушать учение. Жена его, ныне Лидия, как-то послушала Кагета, понравилось ей, стала слушать больше и уверовала, крестилась; Моисей безучастно относился к этому; запала только в него мысль, что «без Бога не обойтись, и что Бог этот только Один, Тот, Кто сотворил мир, – стало быть, никак не японский, а христианский».

Однажды посетил его земляк его из Нагано, ныне Иоанн Коеда; три раза послушал он Кагета, учения почти еще нисколько не уразумел, но тем не менее уверовал сердцем, что это истинное учение, и возгорелся желанием креститься. Моисей заметил ему: «Если ты, не зная учения, примешь крещение, то почему же не креститься и мне, хотя я еще меньше тебя знаю». Коеда решился немедленно привести свое желание в исполнение, почему с письмом от Кагета отправился в Нагоя к о. Петру Сасагава, тогда служившему там; не застал его, поехал вслед за ним в Накасу, не застав и там, погнался в Ханда; застав здесь о. Петра, объезжавшего тогда свой приход, вручил ему письмо Павла Кагета, который откровенно писал, что «направляется к нему, о. Петру, человек еще не знающий христианского учения, но жаждущий крещения, – представляю-де его вашему усмотрению». Прочитавши, о. Петр целый час так и оставался с развернутым письмом в руках в раздумье, между тем, как Коеда лежал у ног его, ожидая решения. Наконец, о. Петр вымолвил, что преподаст ему крещение и назначил 17-е число, в Нагоя, куда имел к этому времени возвратиться. Обрадованный Коеда, согласно заранее заключенному условию, телеграммой известил своего друга Оота, чтобы он к 16-му числу поспешил в Нагоя креститься, будучи уверен, что о. Петр не откажет и Оота, как не отказал ему. Моисей получил телеграмму вечером; дождь лил, как из ведра; железной дороги тогда еще не было, нужно было ехать на дзинрикися, тем не менее, нисколько не задумываясь, он вместе с Лидией и сыном, тогда еще не крещенным, ныне Алексеем, в десять часов вечера отправился; под непрерывным дождем ехали они напролет всю ночь и утром были в доме о. Петра, накануне вернувшегося в Нагоя; ни нитки сухой не было ни на ком из них. А тут еще узнал Оота, что крещение назначено не сегодня, а завтра, 17-го числа. Нашедши своего друга Коеда, Моисей поспешил укорить его, что ложным известием заставил их без нужды ночь быть в дороге и «креститься дождем». Но Коеда спокойно ответил:

– Ты человек занятый – как не дать тебе несколько времени на просрочку? А тут дело слишком серьезное, опоздать к нему не приходится.

Просьбою Оота преподать ему и сыну крещение о. Петр тоже был поставлен в затруднение, но на основании прецедента с Коеда решился исполнить.

Так они были крещены, Коеда и Оота. И последствия показали, что именно благодать Божия звала их. Знание свое они восполнили потом, и ныне оба – одни из лучших, наиболее благочестивых наших христиан. Особенно Моисей Оота; будучи одним из наиболее передовых и интеллигентных врачей в Японии, он в то же время весьма благочестивый христианин; едва ли кто из христиан знает вероучение лучше его; все книги, издаваемые Миссией, он тотчас же выписывает и читает; таково и все семейство его. И ныне он в Токио – как врач – для некоторых практических занятий у Китасато, знаменитого бактериолога, как христианин – для хлопот по делам Церкви; между прочим, сегодня же приобрел здесь, в Миссии (за деньги) кусок парчи для украшения престола в своей Церкви.

10/22 февраля 1896. Суббота

1-й недели Великого Поста.

В половине восьмого часа, по звону в третий колокол, собрались говеющие, и было чтение молитв пред причащением. По окончании их, в десять минут девятого часа зазвонили в большой колокол к обедне. Служили со мной оо. Роман и Феодор. Приобщились все учащиеся и учащие, больше 140 человек. Из городских христиан, к сожалению, ни единого говеющего причастника не было.

В третьем часу был с карточкой доктора Кёбера один студент здешнего Университета по имени Тогава. На карточке было надписано, что он «очень интересуется христианством и уже крещен, но протестантизм его не удовлетворяет» и прочее. Молодой человек, весьма умный и симпатичный. Прямо заявил, что он в Личного Бога не верует, но в Бога верует. В течение разговора оказался совсем не состоятельным в поддержании своего положения. Вообще – колеблющийся, но с добрыми зачатками веры. Интересен был разговор с ним; к сожалению, помешал новый посетитель, молодой человек из Ханькоу, Христофор Мартынович Бенземан, явившийся с подарками ящиков чая от Василия Романовича Лебедева (два ящика) и Алексея Петровича Малыгина (три ящика); сам Бенземан – сын капитана, родственника Высокопреосвященного Иннокентия.

Тогава раскланялся, получив от меня для изучения Догматику Макария в переводе и приглашение бывать для религиозных разговоров. Бенземан прибыл до всенощной.

После всенощной Иоанн Кавамото приносил прочитать заготовленную на завтра проповедь. Оказалась очень умною, стройно изложенную (о необходимости Поста). Сказал я, чтобы по произнесении завтра на литургии отдал для напечатания в «Сейкёо Симпо», на общую пользу.

11/23 февраля 1896. Вторник.

За литургией из русских были: вчерашний Бенземан и механик со «Всадника» Иван Семенович Горюнов, сын крестьянина Духовщинского уезда Смоленской губернии. Оба потом обедали у меня, причем Бенземан оказался не могущим есть никакой рыбы и ничего, производимого водами, почему и остался голодным. Горюнов, учившийся в реальной гимназии в Смоленске, рассказывал про Смоленск; сам он до того в печали, что желает смерти: жена померла вместе с ребенком, оставив ему, впрочем, двоих малых детей; от роду ему двадцать шесть лет; значит, еще будет время утешиться. Но все же, как посмотришь, сколько несчастных людей в мире! И сколько драм разыгрывается кругом! Будиловские одни – какое печальное зрелище, незримое, впрочем, миру! А там Грулевы, этот Горюнов; из японцев же – не перечтешь!

Полковник Вогак, наш военный агент, приезжал проститься; едет в Россию. Очень недоволен, что Япония так быстро двинулась вперед, что в некоторых отношениях ныне даже выше России. Я ему напомнил, что Япония 1200 лет тому назад уже была образованным государством, когда России на свете и в помине еще не было; доказательством первого могут служить ему, например, многие предметы, выставленные в музее в Уено; там есть местные буддийские молельные принадлежности 1200-летней давности, столь изящные, что их можно принять за произведения настоящего времени. Между тем Япония в настоящее время куда меньше и слабее России! Итак, наша «отсталость» кое в чем от Японии не есть отсталость, а «недогнанность» весьма натуральная при соображении наших взаимных возрастов. Кое в чем, например, в грамотности народа, Япония едва ли не впереди и всех европейских государств… Ходячие библиотеки, еще тридцать пять лет тому назад поразившие меня в Хакодате, и наблюдение, что все пользуются ими.

12/24 февраля 1896. Понедельник

2-й недели Великого Поста.

Начались обычные занятия в классах, у меня по переводу (последнее, впрочем, со вчерашнего вечера).

Ученик Катехизаторской школы, родом из Акита, принес газету своей провинции; передовая статья озаглавлена «Греческой веры все должны бросить свою веру» (Грик-кёо-тоова кото-готоку дакквай суйсен), и бранит православие, как вреднейшее для государства, как змеиное порождение и подобное. Обещается продолжение этого словоизлияния. Ученик просит ответить на это в нашем «Сейкёо Симпо». Я обещал поручить это Петру Исикава.

Нынешние бестолковые события в Корее: бегство Короля из своего Дворца в Русское Посольство и пребывание его там поныне, отзываются вот такими, между прочим, явлениями здесь, в Японии, для ни в чем не повинной Духовной Миссии и ее дел. Но Бог устроит все во благо!

13/25 февраля 1896. Вторник.

В ныне полученном номере «Акита симбун» говорится, что в греческой вере совсем слиты светская и духовная власть, что русский Император – безусловный Начальник всех душ, принадлежащих к этой вере: русские ли то, греки, сербы, румыны, китайцы, японцы и подобные. Не стоит опровергать такую дичь в Сейкёо Симпо. Отдал газету младшему классу Катехизаторской школы, чтоб ученики коллективно отписали в редакцию, что они не только не слышали, но и во сне не видели подобного учения.

Был некто Сагара, посещающий меня уже пятнадцать лет, но не поддающийся никаким религиозным убеждениям; человек почтенный, уже седой, в иностранном платье; трактующий о Правительстве, к членам которого и сам принадлежал, и о разных высоких материях. Ныне он только что с острова Эзо, где имеет землю; рассказывал, между прочим, об айнах и пресерьезно уверял, что они произошли от сосланной японки и собаки, приласкавшейся к ней, в доказательство чего выставлял как неопровержимый факт, что череп айна без швов. Это мне напомнило высокообразованного судью, с которым я трактовал на судне отсюда в Оосака, авторитетно утверждавшего, что люди разных стран различны по происхождению: родоначальники японского племени зародились и произошли в Японии, русского – в России, американские аборигены в Америке и так далее. На вопрос: откуда же и как они родились? Из ила ли, как утверждает один японский философ, или из земли, воды, или как иначе? Почтенный судья определенного ответа дать не мог, но тем не менее остался с поднятою высоко головою.

14/26 февраля 1896. Среда.

Из Такасимидзу от трех христиан – длинное письмо с подробным изложением проступков катехизатора Спиридона Оосима в доказательство того, что он не может быть там оставлен на службе до Собора, и с просьбою удалить его как можно скорее. Чрез три дня получено другое письмо – от собрания христиан Такасимидзу, с просьбою оставить Спиридона Оосима катехизатором там и с уверением, что все желают этого, кроме трех человек. Спиридон Оосима и от себя пишет, обвиняя, в свою очередь, врагов своих в разных недостатках, – Пусть остается он там до Собора.

О. Петр Кавано радуется, что Церковь в Оота сразу улучшилась после отъезда Исайи Мидзусима: все исповедались и приобщились, чего прежде не было; завелись церковные собрания, на богослужения усердно собираются. Значит, Павел Сибанай – хороший катехизатор. Дай Бог и вперед! – Пишет еще о. Петр, что в Кокура Церковь оживляется. Николай Мацуи, строивший тамошнюю бумажную фабрику, архитектор, хотя от ревматизмов не может ходить, очень усерден к делу Церкви; жертвует, надеется года чрез два построить там церковный дом.

Петр Такемото пишет, что на скудное свое катехизаторское содержание отправляется странствовать, направляя свой путь к Токио для свидания со мной. Не просил у меня разрешения на это, зная наперед, что я не позволил бы. Но «он не может отступиться от своего решения, находя и в Книге Деяний Апостольских, что проповедники шли разными путями». Sic! Боюсь, экзальтация его не перешла бы границы.

Из Сукава неизвестный пишет про двух христиан там, «изумляющих и язычников своих нечестием»: один картежник, другой пьяница. Письмо тотчас же послано о. Титу Комацу, кому подведома Церковь Сукава, чтобы он немедленно отправился туда и исправил их, или же исключил из Церкви.

Из провинции Кисиу, от подножия «Кооясан», протестантский «бо-куси» пишет, что «нынешние события в Корее обнаруживают русское нечестие, тогда как Россия состоит в числе христианских государств». Требует, чтобы я «стал между Кореей-Японией и Россией и убедил Русского Императора прекратить нечестивые поступки, иначе бедствия грозят не только русскому большому храму здесь, но и всему христианству в Японии». Уж если осведомленный протестантский пастор, хоть и японец, имеет такие понятия о России и износит такие требования, то можно понять, как думают о России все стоящие ниже его по понятиям и сведениям!

15/24 февраля 1896. Четверг.

Василий Таде из Такамацу, на Сикому, опять пишет о совершенной бесплодности своего там пребывания. Сколько ни хлопочет, не может найти слушателей, даже простых знакомых; никто не хочет знакомиться с учителем веры, тем более что он иногородний. У всех христианских проповедников – то же. Католический жил там четыре года и никого не приобрел, ныне уходит отсюда. Если до Собора будет то же, придется послать Таде в другое место, а о Такамацу на время перестать думать.

Роман Фукуи из Сукагава пишет, что слушатели есть и христиане в бодром состоянии, особенно хвалит Иоанна Мураками, зажиточного крестьянина в Морияма, который с любовью принимает проповедника и не щадит издержек на Церковь; просит Роман послать ему за это икону, что и сделано. Но пишет также, что среди язычников ныне немалое раздражение на Россию за Корею, что мешает проповеди: бросают камни в дом, где производится катехизация, злословят и подобное.

16/28 февраля 1896. Пятница.

Николай Явата из Сакари пишет: все там очень смущены корейскими делами, тем, что корейский Король ныне в русском Посольстве и прочее, и все называют Россию «нечестивым государством» – «на словах-де христианское, а на деле совсем безрелигиозное», ибо учиняет такие поступки с Кореей и Японией. Что Япония надоела Корее и мучает ее, об этом никто не имеет ни малейшего сознания, что Корея в русских ищет помощи против японцев, это всем представляется делом интриг России. Россия совсем не понята, и, вероятно, еще долго будет это.

Павел Хосои, из Фукуока – на север, пишет: «Правда ли, что я еду в Россию на Коронацию Царя, как пронесли газеты по всей Японии? Правда ли, что было покушение врагов христианства взорвать Миссию динамитом?» Отвечено: то и другое – неправда.

От катехизаторов: Иоанна Исохиса из Сонобе и Якова Адаци из Какогава хорошие известия: Церкви укрепляются и новые слушатели есть.

17/29 февраля 1896. Суббота.

День расчетный, хлопотливый. От простуды опять горло и голова болят, так что и ко всенощной не мог идти, чтобы не застудить больше и не затянуть болезнь; зато приготовлением отчетов усиленно занимался.

18 февраля/1 марта 1896. Воскресенье.

С трех утра занимался отчетами. В Церкви не был по болезни горла.

Павел Иосида, переводчик, приходил: засватал на сей раз успешно – Римму Като, учительницу в нашей Женской школе; она согласна, ее отец тоже, и Иосида счастлив; просит только прибавить ему содержания, что я обещал сделать не прежде, как когда он отпечатает свой перевод первого тома толкования Златоуста на Евангелие от Иоанна.

19 февраля/2 марта 1896. Понедельник.

Наш храбрый воин, увенчанный медалью за военные подвиги, Петр Такемото оказывается совсем негодным катехизатором. Не захотел служить в Мацуэ, перешел по своему выбору в Ивакуни; не хочет и там, захотел путешествовать «для пользы Церкви», не объяснив, однако, какой, и не спросив позволения на путешествие под предлогом, что «не дали бы оного, а только рассердились бы»; дошел до Хиросима ныне, остановился и спрашивает: «Что же дальше? Продолжать путешествие или уж вернуться в Ивакуни? О. Симеон Мии вот находит мой поступок неодобрительным. Так вы, как прикажете?» Продиктовал отписать ему, что польза Церкви требует, чтобы он исполнил проповеднический долг на своем месте; ныне он вот уже сколько месяцев не пользу, а вред Церкви приносит, бродя без толку и в то же время получая церковное содержание. Но, кажется, никакого прока не выйдет из этого фантазера и самовольника.

20 февраля/3 марта 1896. Вторник.

О. Павел Морита попросил денег на дорогу по Церквам и получил их, а теперь спрашивает, не отложить ли дело до пятого месяца? Ибо катехизаторы не имеют подготовленных к крещению и не для чего ему особенно теперь посещать их. Хочет только побыть в Муя, где очень ленивый катехизатор Петр Какехаси, и в Сумато, где совсем не опытный еще Иосиф Ициномия. Отвечено, пусть сделает, как пишет, только пусть чаще письмами посещает своих катехизаторов и поддерживает в них дух бодрости.

Пишет еще о. Морита, что Моисей Огата по возвращении в Вакимаци не ходит более в Церковь и говорит, что не пойдет до тех пор, пока Церковь будет в состоянии содержать себя. Кроме того, в крайнем гневе на меня, поносит меня, будто я зову всех японцев ворами и подобное. Это он оскорбился за наставление мое ему – жертвовать на Церковь, когда просил меня прибавить содержание катехизатору Симеону Огава. Написал я о. Павлу, что говорил Моисею, что постоянно говорю всем – и на Соборах, и при посещении Церквей, и при всех случаях, то есть, чтобы японские христиане заботились о содержании своих священно-и церковнослужащих, – не всегда же будет содержать их Русская Церковь, пора Японской становиться на свои ноги и так далее. Что при этом разговоре я поносил японцев, это, конечно, неправда; пусть о. Павел объяснит все Моисею Огата и успокоит его. Мне же урок: вперед воздержаться и от самых законных наставлений там, где они не могут быть приняты, особенно же от горячего высказывания их.

21 февраля/4 марта 1896. Среда.

О. Павел Морита и о. Иоанн Оно просят принять на службу Василия Мабуци, бывшего катехизатора, заболевшего сумасшествием, за то оставленного, но ныне будто бы совсем выздоровевшего; нечем-де ему питаться; вместе с Морита просит о том Гавриил Ицикава, катехизатор Токусима, крестный о. Василия. А прежде того о том же просил о. Тит Комацу. Из всего этого только следует, как беспечны самые лучшие из японских христиан в деле чести и пользе своей Церкви. Как же можно принять в число церковнослужителей человека полусумасшедшего? Он теперь пришел в сознание, но это потому, что ему нужно благодарить Бога за свое поправление и вперед избрать себе путь жизни, не ведущий его опять к болезни, то есть какое-нибудь дело, телесно его упражняющее и в то же время дающее ему пропитание, – какое-нибудь ремесло, как я ему многократно и советовал. Но это ему не нравится, и вот он всячески добивается опять катехизаторства, а ходатаи его и не подумают, что, поступи он сегодня на службу, завтра же может опять также скандализировать Церковь, как делал то в Мито, когда помешался. Отказано, конечно.

22 февраля/5 марта 1896. Четверг.

Сегодня два окна в Соборе разбили камнями; одно, должно быть, ночью, другое днем; разбившего последнее полицейский, бывший на дворе (переодетым), успел заметить, погнался за ним; оказался учеником из соседней школы, ученики которой вообще весьма грубы. Полиция произвела строгое исследование; начальство школы обещало вперед посылать по учителю на обе улицы, среди которых миссийское место, во время выхода учеников из школы, чтобы предупреждать грубые поступки последних.

23 февраля/6 марта 1896. Пятница.

О. Николай Сакураи из Саппоро пишет: посетил христиан по окрестным местам, преподал им Таинства, но крещений совсем мало; катехизатор в Саппоро, Константин Оомура, подал прошение об отставке, и о. Сакураи не находит препятствий к увольнению, напротив, будет лучше для Церкви, ибо ровно ничего доброго не сделал он за всю свою службу, в продолжение трех лет (когда кончил курс в Семинарии); кроме того, бесчестил себя нечестивою жизнию; сколько ни усовещал его о. Николай и все христиане, не может он бросить дурных отношений к одной женщине. Христиане коллективно просили о. Николая убрать его из Саппоро, хоть бы даже и никого не нашлось на место его до времени Собора. Согласно желанию о. Николая ускорить дело я послал телеграммою согласие на увольнение, а равно и то, что Саппоро до Собора поручается ведению катехизатора в Отару Павла Мацумото с прибавлением ему ежемесячно 4 ен дорожных и на расходы.

24 февраля/7 марта 1896. Суббота.

Савва Андо из Сукава пишет очень хорошее письмо: кается, обещает отныне трудиться, находит, что проповедничество вполне соответствует его характеру, но что он доныне мало думал о сем, чего вперед не будет. Написано ему в ответ, что я очень рад его доброму настроению и очень желаю, чтобы оно не было мимолетным. Извещает он, что в Манива-мура, 10 чё от Сукава, начал проповедь, ибо есть надежные слушатели.

Яков Томизава пишет, что в Токонабе у него двадцать слушателей, из коих три-четыре человека вполне надежны. Дай Бог, чтобы выдержал он сам то, не заленился бы и не бросил их!

Матфей Мацунага из Ханда доносит, что повсюду ныне только и толков, что о предстоящей войне с Россией по поводу ее (будто бы) вмешательства в отношения Японии к Корее, и что это мешает проповеди. Но больше этого, вероятно, мешает неискусство и недеятельность Мацунага.

25 февраля/8 марта 1896. Воскресенье.

Тит Накасима из Нагано пишет, что дело не блестяще у него, слушателей почти нет, но все же-де Церковь у него в лучшем состоянии, чем у протестантов, где членов Церкви меньше, чем учителей (которых: три иностранных миссионера, одна миссионерка и три японских катехизатора).

Григорий Камия из Циба извещает, что христиане его: Давид Конума и Петр Исимото отправились на службу на Формозу и больше христиан у него нет, слушателей тоже нет. Придется перевести его в другое место, по бесплодности проповеди в Циба.

Илья Накагава по извещению в газетах, будто я отправляюсь в Россию, догадывается, что у Японии война затевается с Россией из-за Кореи, почему, значит, меня и отзывают!

Сегодня посланник наш Михаил Александрович Хитрово отправился в Россию в отпуск. Я проводить не мог, ибо служил литургию. Вчера сделал ему прощальный визит, не застав, впрочем, дома. Отправился посланник на французском почтовом пароходе вместе с Великим Князем Фусима и его свитой, едущими на Коронацию нашего Государя в мае. На судне Михаил Александрович был сконфужен следующим обстоятельством: четыре-пять человек кредиторов-японцев, которым он, вероятно, по рассеянности не заплатил, ждали его и пред всеми оцепили с требованием расплаты. Михаил Александрович побледнел, растерялся (вероятно, от крайней усталости от сборов и визитов и от инфлюэнцы, которою страдает, иначе он – человек очень находчивый и выдержанный) и вместо того, чтобы строго заметить им, «почему не явились прежде в Посольство?» и велеть тут же консулу рассчитаться с ними, повел их в свою каюту и там уладил дело, поручив консулу Князю Лобанову заплатить. Претензия всех на 1400 долларов – поставщики его больше. О. Сергий Глебов, провожавший его до судна, говорит, что впечатление было очень неприятное. Бедный Михаил Александрович, как поэт, неаккуратен по денежной части, а присмотреть некому.

26 февраля/9 марта 1896. Понедельник.

О. Павел Сато вернулся с острова Хацидзёосима и много рассказал. Катехизатор Илья Яманоуци – не по тамошнему месту. Ничего он не сделал до сих пор для водворения христианства, а сделать мог бы много, если бы был опытен. Положил он поведением своим показать красоту христианства и ведет себя безукоризненно; никто ни слова дурного о нем не молвит, но никто тоже и хорошего ничего не имеет сказать. Хорошее его поведение заключается лишь в том, что он не пьянствует, не развратничает, что редкость между молодыми людьми на Хацидзёосима; но при этом он всегда сидит дома, никуда не показывается, по вечерам учит детей тому, чему учат в начальных и языческих школах, и лишь только по воскресеньям утром дозволяет себе говорить о христианстве, но и это очень отдаленно, больше намеками, чем прямо. О. Павел записал все его темы поучений по воскресеньям, и ни одной – прямо о Боге, половина и совсем не имеет никакого религиозного характера. И изощряется он говорить так, что засыпают, слушая его. Когда о. Павел, в бытность там, говорил, где и когда можно, о Боге прямо, то все слушали с радостию и говорили: «Вот вас можно слушали и хотелось бы всегда слушать, а у Яманоуци нас сон одолевает». Дал о. Павел Илье подобающие наставления – проповедывать то, для чего он послан, про-поведывать всегда и везде «временне и безвременне»; показал ему пример сего действования, но едва ли выйдет прок. Илье нужно здесь, внутри Японии, под непосредственным руководством доброго священника послужить – тогда из него, верно, образуется хороший проповедник; усердие у него есть и способностей не занимать, только практического смысла и такта нет. О. Павел сказал ему, что если он успеет до Собора хоть нескольких приготовить к крещению, то и после Собора будет отправлен туда. Но если бы и было сие, его туда больше посылать не следует, а послать туда человека попроще, не столько книжного, но практичного при благочестии; например, Стефана Исидзука. Но послать во всяком случае нужно; водворение там христианства несомненно при соответствующем месту деятеле. Никакой там теперь религии нет, хотя народ при погребениях и подобном показывает свои религиозные наклонности. Говорят, что развратен народ, но какое же там и противодействие разврату, если нет религиозного научения. Разврат состоит в вольности полов, однако же, непотребных домов там нет. Жителей 10000, и в поте лица добывают они средства к своему бедному существованию; на шестьдесят тысяч вырабатывают они тканей и прочего, что идет на рынки Японии; значит, по 6 ен на платье и на все, что не производится там, а производится там в изобилии один картофель, которым жители по преимуществу и питаются – Чувствительность очень развита там, ибо и место испокон века – трагедий и сильных чувств, место ссылки, по преимуществу, политических преступников (как Таметомо, разбитые при Секивахара, и прочие), возвращения многих из них потом и, стало быть, разлуки с прижитыми детьми; по умершим плачут, как дети, чуть что печальное, пускаются в слезы; очень жалостливы. Женщины отличаются красивыми чертами лица и длинными волосами; о. Павел принес два образца срезанных для него волос у двух: 6 футов длины волосы одной. Мужчины иногда очень грубы и безжалостны: за переезд на шлюпке до судна в 10 чё при спокойной погоде взяли по 1 ене, на той шлюпке, на которой переезжал о. Павел.

27 февраля/10 марта 1896. Вторник.

Утром, во время перевода, приходила девица – председательница «Общества улучшения женских нравов в Японии»; сказал, чтобы после полудня посетила, если дело есть, теперь очень занят. Оказалось потом, что отправляется в путешествие по Китаю и России – так по поводу сего желала меня видеть; что ж, коли еще придет, можно дать ей несколько рекомендательных писем в Россию; только как она там будет разговор вести, не зная языка? Да и вообще молодая девица, ревнующая об улучшении нравов, пригодна ли для предположенного путешествия?

О. Сергий рассказал претрогательную историю, слышанную в подробностях от Шпейеров, как корейский Король с Наследником ушли из Дворца в Русское Посольство. До того тщательно японский караул стерег их в заключении, что им необыкновенного труда стоило освободиться: засели они незаметно ни для кого в носилки плакальщиц, стоявшие у Дворца; караульные привыкли к сим носилкам и не обращали на них внимания, ибо плакальщицы беспрерывно сменялись, по две постоянно плача на могиле убитой Королевы. Они и носильщики их вошли в заговор с Королем; и вот найдена была удобная минута Королю и Наследнику – каждому забраться в носилки; когда пришло время плакальщицам ехать на смену, они вошли в носилки и по тесноте оных должны были сесть на Короля и Принца. Носильщики прошли мимо караула и направились к могиле, но на пути вдруг переменили направление и быстро пошли в Русское Посольство, спеша, чтобы не догнали их и не вернули японцы. Посольство было предупреждено, впустило их, и так Король и Наследник были спасены от плена в своем королевстве. Чтобы незаметнее сесть в носилки у дворца, Король и Наследник оделись предварительно в платье плакальщиц. С русским Посланником переписка у Короля была секретная, чрез записки, передававшиеся при прощании во время открытых свиданий во Дворце; для сего условлено было прощаться несколько раз, подавая друг другу руку, – Ныне Король и Наследник не хотят уходить из Русского Посольства, наслаждаясь тут спокойствием и свободой; разные министерства у него там распределены по комнатам. Король и Наследник оказываются вовсе не глупыми и способными управить государственными делами сами. Караул вокруг Посольства за оградой держат корейцы, в ограде русские матросы, сошедшиеся с корейцами как нельзя лучше и надававшие им уже русских имен.

28 февраля/11 марта 1896. Среда.

Женская школа задумала после Пасхи праздновать двадцатилетие своего существования и вместе семидесятилетие своей начальницы Анны Кванно, к какому событию собрать всех своих поклонниц ближних и […] и вести дальних. Обещал по 25 ен на ту и другую часть торжества приходившим говорить о сем Елисавете Котама и Евфимии Ито.

Из Карасуяма извещают, что церковную землю, приобретенную христианами, придется продать, ибо она на линии проводимой железной дороги; можно выручить 600 ен; а если там назначена будет станция, то и больше.

29 февраля/12 марта 1896. Четверг.

Филипп Судзуки из Цёоси извещает, что нашел там двух христиан и начинает проповедь, но на успех мало надежды; католики и протестанты после многих лет бросили это место по бесплодности трудов. Население состоит из простых рыбаков, привыкших к буддизму и не понимающих более возвышенного учения. И мы ведь тоже когда-то пытались водвориться там; оттуда родом был у нас даже один катехизатор, Василий Коянагава, ныне умерший. Быть может, Бог поможет теперь стать прочнее.

Из Немуро Симон Тоокайрин спрашивает цену хоругвей, стихарей, запрестольного креста, гробного покрова – все это-де христиане собираются выписать. В добрый час! Видно, что христиане религиозно одушевлены. Цены сказано сообщить.

Из Ионако христиане пишут, что для улучшения церковного пения нужно им приобрести хоть дешевенькую фисгармонию, с помощью коей жена катехизатора Николая Такаги – Евгения, воспитанница Миссийской школы, может обучать пению, и сложились они на сей предмет, но не хватает; послано им 5 ен.

1/13 марта 1896. Пятница.

Был Алексей Николаевич Шпейер, заменивший здесь Посланника на время его отлучки. О Корее рассказывает, что японцы там совсем скомпрометировались. Было их положение лет десять тому назад очень хорошее – их считали благотворно действующими двигателями вперед и уважали; ныне же все корейцы ненавидят их до крайности – старая, вековая вражда вполне возбуждена. Граф Уено считается там хорошо действовавшим, но какое же это хорошее действование, когда он по заказу хотел в несколько месяцев перевернуть все вверх дном в Корее! У него было расположено: в сорок дней ввести такое-то преобразование, в двадцать три месяца – такое-то; для введения «кадастра», который даже и мы до сих пор не можем ввести у себя, у него назначено было восемнадцать месяцев. И вышла – одна ломка. Ныне в Корее все старое сломано, но на место его нового ничего не введено, оттого и нынешняя неурядица в Корее. Японцы без всякого исторического опыта и знания истории других народов, ни у кого не спрашиваясь, ни с кем не советуясь, принялись за преобразование Кореи – и вышло одно идеальничанье, причинившее много бед Корее и поставившее саму Японию в затруднительное положение, из которого она не знает, как и выйти. Граф Ито, нынешний премьер, по-видимому, даже рад пришедшей последней катастрофе; по крайней мере, она выведет Японию из трудного положения, втянув в дела Кореи и Россию. Таковы речи Шпейера, только что вернувшегося из Кореи.

2/14 марта 1896. Суббота.

Павел Сато из Батоо спрашивает, как поступить в следующем случае: на Формозе помер от холеры православный воин Кирилл Хоси, с похвалою прежде вернувшийся из Китайской войны; тело его сожжено, и пепел предан земле на Формозе; сюда, в Батоо, не доставлено никакого останка его; между тем здесь хотят устроить ему торжественные похороны – не только родные его, но и вообще горожане; катехизатор и священник (о. Тит) недоумевают, как погребать «ничто»? И спрашивают, что делать? Отвечено: если о. Тит еще не отпел его, то произвести отпевание; если это сделано, то отслужить панихиду; и сделать то или другое с возможною торжественностью. Если многие желают участвовать в заупокойной молитве – не только христиане, но и язычники, – так что дом родных оказался бы тесным для молитвы, то устроить богослужение на открытом месте, где изберут, хоть бы и на кладбище, объявив о сем предварительно во всеобщее сведение. Затем, если бы язычники не удовлетворились сим и пожелали бы устроить какую-либо свою процессию в честь Кирилла, то мы помешать этому не можем, но и участвовать в том не должны.

О. Сергий Судзуки из Оосака описывает свою поездку по Церквам; совершил несколько крещений; везде исповедал и приобщил христиан; усердно говорил проповеди. Одно только неприятное известие: почти дал обещание принять в Катехизаторскую школу Петра из Окадзима, который совсем не годится в катехизаторы: человек, просто прогоревший на всех предприятиях и не знающий, куда деть себя, а может – и чем прокормить себя. По неопытности, о. Сергий принимает краснобайство за красноречие.

3/15 марта 1896. Воскресенье.

В Церкви на мужской правой стороне стоят сначала певчие, потом ученики, за ними христиане. Но ученики всегда пятятся назад, оставляя большое пустое пространство между собою и певчими. Сколько раз я наказывал коочёо и им лично, чтобы не делали этого! Раз станут, как должно, а потом смотришь – опять пустыня среди Церкви… Учителям бы подавать пример стояния в Церкви, так куда! Их почти никогда ни одного и в Церкви нет, а придет кто, становится у порога, около ленивой скамейки; сколько раз их убеждал становиться ближе – даже и по разу-то не послушали! Пришел я сегодня в Церковь в хорошем настроении; кстати, и наших матросов увидел в Соборе много – думал хорошо помолиться. Но пустыня – направо, между певчими и учениками, которых и внизу-то виднелось очень мало, беготня среди этой пустыни грязных уличных ребятишек до того расстроила меня, что я потерял все молитвенное настроение и впал в отчаяние: когда же Господь даст мне помощников и даст ли? Ужели моя беспрерывная молитва о сем, и почти о сем одном, тщетна? Вот и академистов сколько воспитал, чая в них помощников себе, и не единого! Хоть бы кто близко принял к сердцу дело Церкви, дело церковной школы, дело воспитания служителей Церкви. Итак, ужели и Церковь здесь рушится с моей смертью, как чают католические патеры, точно вороны, ждущие моей смерти? Знать так, потому что вот Господь сколько десятков лет не посылает просимых делателей на ниву Свою! Как не прийти в уныние! Я почти полумертвым двигался по Собору и еле ворочал языком, чтобы произносить то, что необходимость заставляла произносить. «Призри с небес, Боже» произнес, точно во сне, таким вялым и низким тоном, что певчие сбились и сразнили; никогда еще не было этого со мной, никогда не впадал я в такое отчаяние. В средине литургии едва несколько оправился; и какая мысль подбодрила? Тоже стоит отчаяния, только не японского, а русского. Обижен я, что из японцев нет мне помощников, но если бы я сказал им о сем и если бы они ответили мне: «А из русских-то помощники у тебя есть?». Что я возразил бы им? Итак, Господи, когда же воскреснет Россия к делу православия? Когда же явятся православные миссионеры? Или Россия и вечно будет производить все таких же самодуров и нравственных недорослей и калек, какими полна днесь и каких высылала и сюда немало, – вечно, пока так и не погибнет в своем нравственном и религиозном ничтожестве к страшному своему осуждению на Суде Божием за то, что зарыла талант?.. Но утешение единственное то, что скоро придется не смотреть на все это, – уже шестьдесят лет – недалеко до могильного покоя, за неимением лучшего!

Был Reverend Lloyd, учащий в школе Фукузава; просил принять сюда в школу корейца, двадцати двух лет, учащегося у него религии. Сей кореец – один из трехсот корейских юношей, присланный прежним правительством для воспитания у Фукузава. Ныне, с переменою правительства, им перестали высылать содержание и их всех собираются отправить домой. За сего Lloyd просил, как за человека с религиозным настроением. Очень жаль, что нельзя его принять: что с ним здесь делать? В Семинарию не годится, ибо двадцати двух лет, в Катехизаторскую школу, ибо не может учиться по японским учебникам и лекциям. Притом же и из него, вероятно, вышло бы то же, что из Со, корейца, которого мы воспитали в Семинарии, и который, как почувствовал возможность уйти на более лучшее материальное, так и ушел. Наконец, помести его хоть одного в Миссии – в Соборе и библиотеке побьют много стекол, нашим катехизаторам в стране наговорят много неприятностей, – Россия-де в Японии начинает настраивать Корею против Японии.

Были шесть человек гостей – язычников, между прочими член Парламента из Исикаваке, важное лицо из Тояма и прочие. Дал им христианские книги; хотят поговорить о вере, – ушли.

Прощался Георгий, брат жены иконодиакона Андрея Имада, кавалерист, отправляющийся на год на Формозу; дал ему много христианских книг, убеждая хранить веру и сообщать ее товарищам.

4/16 марта 1896. Понедельник.

Преосвященный Николай, Епископ Алеутский, из Сан-Франциско пишет по поводу моих писем к нему о бишопе McKim’e и адмирале Макарове; на первое, что неосуществимо ввиду взглядов у «наших вероломных старцев» на дело миссий вне России. «Как-то у нас все делается порывами, неровно, без определенной программы, без надлежащих средств» и прочее. «А пробуждение в инославии стало заметно и здесь (в Америке). Если же это кончится ничем, очень будет жаль». Весьма не утешительно – в тон диссонирующей струне у меня в душе со вчера. Впрочем, явилась мысль ехать в Россию найти преемника (о котором и Преосвященный Николай в сегодняшнем письме напоминает мне), если оный не является сам сюда. Но это будет по окончании переводов. Если до того умру без преемника, будь что будет!

5/17 марта 1896. Вторник.

Кирилл Сасабе из Кобе, а о. Сергий Судзуки подтверждает его просьбу: сделать обретающуюся ныне в Кобе Юлию Токухиро помощницею по проповеди. Она служила в Красном Кресте, но выключена оттуда за болезнию; между тем женщина, действительно, благочестивая. Сасабе пишет, что у протестантов много проповедниц, у нас – никого. Правда, я и сам желаю диаконисе; по всем Церквам искал подходящих вдовиц или дев для сего – никого не нашел. Пусть Юлия попытается служить Церкви; если Бог даст ей не умереть вскорости от грудной болезни, она, вероятно, принесет пользу. Написано к о. Сергию и Сасабе, чтобы приняли Юлию на церковную службу, – на первый раз в виде испытания на год. Послано и содержание ей: за полмесяца марта 3 ены и за апрель – 6 ен.

6/18 марта 1896. Среда.

В Касуяма, 2 ри от Сенсо, Никанор Акита предпринял строить храм; вероятно, небольшой; подробности не прислал.

В Куцинохару, по письму Стефана Мацуока, совсем ждут войны Японии с Россией из-за Кореи. Именно, чем больше в лес (в захолустье), тем больше дров.

7/19 марта 1896. Четверг.

Все эти дни почти исключительно занят был приготовлением к отсылке в Святейший Синод и Миссионерское Общество рапорта и приходо-расходного отчета за 1895 год. И сегодня только это и делал!

8/20 марта 1896. Пятница.

Рапорт и отчеты с. расписками, также книги, отпечатанные за 1895 год, сданы на почту.

Георгий Мацуно, катехизатор из Омигава, был: отправляется повидаться с опасно больным отцом в Каназава. Знает, что нужно испросить позволение на отлучку с места службы, и написал на открытом почтовом листке просьбу о сем прямо ко мне, священник-де в отлучке; но чрез три часа по прочтении мною сей просьбы явился и сам – значит, форма исполнена, а сущность вздор! И пусть бы человек в тревоге – мол, очень спешить надо, – но ничего этого не видно.

9/21 марта 1896. Суббота.

О. Николай Сакураи по дороге из Саппоро в Неморо засел в Хакодате; целый месяц отсюда судна не будет в Неморо; спрашивает, где Пасху быть: в Хакодате? Или вернуться в Саппоро? Как будто сам не может сообразить, что приличнее быть в своем приходе; написано, чтобы вернулся на праздник в Саппоро.

Следует другого священника поставить туда: Неморо и Саппоро в двух концах Эзо, при неудобстве сообщения не могут составлять один приход.

О. Борис пишет, что ни в Акита, ни в Носиро – ни малейшего движения вперед. Рано, по-видимому, еще проповедывать там – не готов народ, но и бросить как, когда уже несколько христиан есть?

Из Женской школы сегодня принесли вышитое золотом на белом атласе облачение для главного престола в Соборе; вышивали четыре молодые учительницы с Евфимией Ито, начальницей вышивания, под руководством старика-учителя сего мастерства. Спешили очень к сему празднику Пасхи положить начало своему усердию. Мало-помалу вышьют на все престолы и три жертвенника. И это будет память их усердию на сотню лет, ибо шитье – превосходное, которое следует тщательно хранить.

10/22 марта 1896. Воскресенье.

После обедни, когда я вышел крест целовать, иркутский купец Савин Иванов (торгующий там японскими вещами и приезжающий сюда для закупки их) просит отслужить благодарственный молебен. «По-японски, извольте», – говорю.

– Нельзя ли по-русски?

– Вы видите, что русского ни единого, кроме меня, но и я на время занят.

– В таком случае, по-японски, – согласился он.

И молебен был ему отслужен о. Романом. После он был у меня, пил чай, говорил про Гордия Сиина, ныне учащегося в Иркутской семинарии и бывающего у него.

11/23 марта 1896. Понедельник.

Сдал сегодня на почту построечный отчет с рапортом в Совет Миссионерского Общества и письмом к обер-прокурору Константину Петровичу Победоносцеву.

О. Павел Сато, вернувшись из Иокохамы, попросил короткого разговора в другой комнате (пришел, когда я переводил с Павлом Накай). – «Василий Фукунага оказался виновным?» – вопросил я его, выступив в приемную и еще ни слова не слыша от него.

– Так! Ныне все, хлопотавшие за него там, изобличили его в преступных сношениях с акушеркой Сирой и отказались от заступничества. Что делать? Он подал прошение о переводе его из Иокохамы.

– Он ли учинитель греха, или Сира?

– По всему видно, что Сира увлекла его.

– Постараемся спасти его для служения Церкви, если Бог поможет. Напишите сей же вечер к о. Матфею Кагета, чтобы взял его к себе, у него недостаток в катехизаторах. Пусть об этом никто не знает, кроме вас, о. Матфея и в Иокохаме, говоривших вам о Фукунага. Я тоже как будто ничего не знаю, об этом и говорю с вами теперь частно.

12/24 марта 1896. Вторник.

Слава Богу, в городе Уеда зачинается Церковь: о. Феодор Мидзуно извещает, что крестил там четыре человека и что дальнейшие слушатели у Никиты Сугамура есть.

В Хацивоодзи Церковь оживляется: Варнава Симидзу извещает, что и у него четыре крещено.

13/25 марта 1896. Среда.

Кончили перевод книги Деяний Святых Апостолов и этим до Пасхи завершили дело; Накай проверит переписанное, чтобы в Пасхальную ночь в Соборе и Крестовой читать Деяния по новому переводу.

14/26 марта 1896. Четверг.

Исправление корреспонденции – на Афон и в Россию, в Троицко-Сергиеву Лавру об иконах и прочем.

15/27 марта 1896. Пятница.

Дал Тимофею Секи для перевода первый том творений Святого Ефрема Сирина. Благослови, Боже, переводить сего святого отца!

Петру Исигаме указал на ряд атеистических статей старого безбожника Фукузава в его газете «Дзидзи» и сказал, чтобы в «Синкай» написано было опровержение их. Старый этот негодяй – сущая свинья, желудями питающаяся и упитанная, и в то же время дуб подрывающая – и не воображает, какой он вред приносит своими ядовитыми словоизвержениями; его уважают, да и есть за что в других отношениях; тем заразительней его пример и вредоносней слово. Итак, кто думает, что служит своему Отечеству лучше и больше других (а это именно и воображает о себе Фукузава), тот вредит ему – действительно быть может – больше всякого другого отдельного лица, не исключая злодействующих «сооси».

Сегодня закончились занятия пред Пасхою. Во всенощной были все учащиеся.

Профессор Кёбер, больной инфлюэнцей, присылал просить молитвенник; дал ему оставленный здесь о. Сергием Страгородским.

16/28 марта 1896. Лазарева Суббота.

День в обычных занятиях и суете; вечером, с шести часов, всенощная, на которой, как всегда, было много молящихся. Особенность ныне та, что христиане, по незнанию ли или по нетерпению, зажгли свечи к своим вербам гораздо ранее освящения верб; сначала на мужской половине, потом и на женской, свет разлился еще до чтения Евангелия. Думал обернуться и сказать: «Еще рано, загасите»; загасили бы, но зачем? И самому так радостно было – осажденному светом!..

После всенощной слушали причастные молитвы вместе с завтрашними причастниками; по левую руку, позади меня, кто-то все время сдавленно плакал; значит, и между японскими христианами есть глубоко кающиеся.

17/29 марта 1896. Вербное Воскресенье.

До обедни крещено в Соборе семнадцать больших и детей. В Церкви Коодзимаци крещено девять.

За обедней всех причастников было человек восемьдесят. В Церкви молящихся было много. Из русских были: генерал Соломко, командир «Адмирала Нахимова» Добротворский и несколько матросов.

Генерал Соломко был потом у меня, завтракал и просидел до двух. И скучен же! Не знаешь, о чем говорить, – все врет, по-видимому.

О. Феодор Мидзуно рассказал о своем путешествии по Церквам. Игнатий Такаку несмотря на то, что прошел весь курс семинарского здешнего воспитания, никуда не годится: непоправимо ленив и детски легкомысленен. Был когда-то он исключен из Семинарии, и следовало тогда не слушать просьб и не принимать его. Ныне – вот – его служба не в пользу, а в убыток Церкви. – Петр Ояма (в Коморо) служит хорошо; служба в гвардейцах не испортила его, к счастию.

Была жена врача Пантелеймона Кванно, сына Анны, начальницы нашей Женской школы; привезла из Оосака (где муж – главный врач городского госпиталя) сына Иону в одну из здешних гимназий. Как уроженка Оосака, долго потом жившая в Кёото, она отлично знает оба эти города, и в болтовне, на которую великая мастерица, преумно охарактеризовала их. Кёото – это город, бывший столетия под гнетом Сёогунской власти: и Император, и народ привыкли к смиренной, униженной жизни, поэтому народ – трудовой, не знающий и не любящий роскоши; там и в лавках торгуют женщины, чего в Оосака нет; вообще, женщины стоят на одном уровне с мужчинами, труд равняет их; при этом, так как влияние буддизма многовековое, и во время сёогунства оно тоже не было препятствием, то народ привык и привержен к буддизму. Вообще же, постоянен в своих навыках и привязанностях. Трудно там ныне приобрести христиан, но если они будут приобретены, то будут уж прочные, неизменные христиане; не то что в Оосака, где народ непостоянен – скорей обратится, но и скоро охладеет. Народ в Оосака вообще – живей, подвижней, восприимчивей, но и изменчивей. Отчего? Да там в самих обстоятельствах жизни много элементов, воспитывающих сии качества. Сегодня – богач, завтра – бедняк, но с надеждой послезавтра опять разбогатеть. Человек приходит в Оосака ни с чем, только с руками, – и он не помрет с голоду, тотчас же найдет работу для своих рук, а в Кёото он может и помереть, там труд – определенный, вековой, но и продолжающийся в одном семействе, или в известном составе лиц, к которым разом присоединиться нельзя. Женщины в Оосака сравнительно гуляют, ибо там мужчины больше несут всякий труд, который женщинам, впрочем, и не по силам, – труд торговый, прибойный, имеющий дело с постоянным приливом и отливом предметов торговли.

18/30 марта 1896. Великий Понедельник.

Службы обычные: в шесть часов утреня, с десяти Часы и преждеосвященная обедня, с шести Великое Повечерие; продолжительность первой почти два часа, второй ровно два с половиной, третьей – час.

Была Александра Николаевна Будиловская. Живет ныне у Шпейер, чтобы говеть в Посольской Церкви. Муж все еще мучается сам и мучает ее. Она ощущает душевное спокойствие после такого усердного говения на первой неделе и приобщения на второй. Но он, к несчастью, еще почти совсем невер (по ее словам, впрочем), душевной почвы нет, не на чем утвердиться ни спокойствию, ни прощению; горд, самолюбив, и думает исправлять Евангелие, как Толстой, которому поклоняется. А еще представлялся глубоко верующим и благочестивым! Куда каким смиренным и боголюбящим являлся в Миссию и в Собор года два назад! И к чему было фарисейничать? Не из жидов ли в самом деле, как говорят о нем? Недаром на жида лицом похож. Тем не менее положение его и жены очень печально.

Александр Хосакава пишет очень хорошее письмо о Мидзусава и Маезава; соединенными силами он, Авраам Яги и соседние наши катехизаторы прогнали оттуда Тенрикёо, нелепейшую новую секту. Крещено в Мидзусава семь, в Маезава – один. Быть может, из него выйдет хороший катехизатор, несмотря на его дурное поведение во время обучения в Катехизаторской школе.

О. Тит Комацу кратко извещает о своем путешествии по Церквам; пятнадцать крещений совершил. Пасху будет встречать в Сиракава. (Не рассорился ли с христианами Уцуномия?).

19/31 марта 1896. Великий Вторник.

Из Фукусима-кен шестнадцатилетний мальчик, Ватанабе, пишет письмо, над которым, по-видимому, много потрудился, судя по каллиграфии и по складу: «Желаю-де в вашу веру, но не знаю, как ей научиться, – не возьмете ли в слуги?». Сказал написать ему, чтобы отправился к катехизатору в Фукусима; пропитание будет дано ему, и до сентября может научиться вере, чтобы креститься, если заслужит того и сам захочет, а с сентября можно его принять сюда в школу, если окажется действительно добрым.

О. Павел Морита пишет, что Какехаси, в Муя, все бездеятелен, Ициномия, в Сумото, в отчаянии, что слушателей нет, Огата, христианин, в Вакимаци, смягчился, по крайней мере, до того, что домашних отпускает в Церковь, сам еще не ходит.

Об Игнатии Такаку о. Феодор Мидзуно только что говорил, что он никуда не годен, а он сегодня прислал такое прекрасное письмо, что хоть бы самому безукоризненному катехизатору! Но, конечно, прав о. Феодор; Такаку же – лисица, хвостом след заметающая.

20 марта/1 апреля 1896. Великая Среда.

О. Фаддей Осозава вернулся с обзора своих Церквей; крестил более двадцати человек. Особенно успешна проповедь у Филиппа Узава; прежде у него крестились дети его школы; ныне слушают тринадцать возрастных и, кроме того, четыре крещено, – все больше родители тех детей.

У Виссариона Такахаси есть начатки его трудов: двое крещено, из которых один возрастный. Беда его, что молод, и еще беда, что, кажется моложе своих лет: соберутся слушатели, послушают раза три и отстают, потому что слушатели больше старики. То же можно сказать о его товарище по Семинарии Тите Кано.

После всенощной исповедались священники и диакон.

21 марта/2 апреля 1896. Великий Четверг.

С восьми часов литургия; служили со мной три священника. Приобщались школы; из города почти никто. Во время приобщения Иоанн Накасима, ученик Причетнической школы, стоя близ чаши, по левую руку от меня за священником, смеялся, за что лишен причастия. Но нужно наперед устранить и обстоятельство, очевидно, послужившее причиною его поступка. На амвон, к Святой чаше, поднимаются все, отчего образуется самая тесная куча; приобщаются сначала ученицы, а ученики, тесным кольцом стоящие, ждут; Накасима и пустился смеяться, когда приближалась, наконец, их очередь. В будущем году надо будет накануне после Правила сказать, чтобы к приобщению поднимался сначала правый клир, потом левый, за ним остальные ученицы, после них остальные ученики и затем все прочие. Хоры поочередно могут петь во время приобщения, тогда как вчера было молчание. Молитву «Верую, Господи» могут сказать и стоя на своих местах все, кроме поднявшегося на амвон правого хора.

Часа в два был с визитом граф Соесима. Христианскому учению совсем глух, хотя в бессмертие души верует и христианские книги берет; и сегодня я дал ему вновь переведенную Священную историю В. И. Богословского и наши три журнала с января.

– Что делать с куском шелковой материи, который вы подарили мне из полученных тогда китайских подарков двадцать – двадцать три года тому назад и из которого я тогда же обещал вам сшить себе платье тогда, когда буду крестить вас? – спрашиваю.

– Бросьте, – отвечает, смеясь.

– Все-таки не брошу, а сделаю из него что-нибудь для Церкви в память ваших добрых услуг православному христианству здесь, – заключил я.

Он когда-то (двадцать четыре года назад) освободил из тюрем наших христиан в Хакодате, Сендае, Мидзусава, заключенных местными властями, и настоял, чтобы вперед за христианство не преследовали, в каком смысле разосланы были секретные предписания губернаторам; при его помощи приобретено Миссиею это место на Суругадае и прочее.

Двенадцать Евангелий читали оо. Роман и Феодор; первый – большое Евангелие предурно прочитал, торопился и без малейшего выражения; душа еще отсутствует у наших священнослужителей при таких действиях.

Боже, как мучительно заведовать всем в священном деле и в то же время видеть одни недостатки – и в себе, и в других! Хоть бы чем совершенным Господь порадовал!

22 марта/3 апреля 1896. Великая Пятница.

Три богослужения, вынос плащаницы, обнесение вокруг Собора после всенощной, – все, слава Богу, совершено. За вечерней было несколько русских; между прочим, генерал Топоргин, начальник Приамурской артиллерии, с своей больной женой, нуждающейся в какой-то операции, из-за которой генерал должен бросать здесь службу и ехать в Россию, ибо жена никому здесь не доверяет операции. Генерал и вида не подавал к такому заключению, но по оттенку речи можно заключить, что не легко иногда живется семейным, особенно серьезным людям, любящим настоящее дело.

Генерал сначала смешал меня с Преосвященным Николаем Алеутским, что в Америке. «Недавно-де вы из России», «Что у вас в России» и подобное. Но тем не менее, после того, как я разъяснил ему ошибку его, он величал: «Вас-де везде знают» и прочее. И все это приходится выслушивать и видеть, как русские наши, даже хорошие люди, ни на волос не интересуются делами своей Церкви! А генерал еще, кроме того, что в 1890 году ехал в эти края на одном судне с о. Сергием Страгородским и прожил шесть лет у берегов Японии, месяц перед сим прожил в Нагасаки. Хоть бы крошечку внимания! И ни на волос не конфузится, когда видит, что завирается, а старается лестью поправить ошибку, думая, что и самая грубая и явно лживая лесть понравится духовному лицу. Печальное такое явление, наводящее на многие печальные думы, отчасти к лицу сего дню.

23 марта/4 апреля 1896. Великая Суббота.

За литургией приобщился между несколькими другими Иоанн Накасима, лишенный причастия третьего дня.

После обедни Иоанн Кавамото пришел просить разрешения сегодня в Пасхальную ночь на Предложенное чтение христианам о Голгофе и Гробе Господнем. С десяти часов в Соборе сделает это, о чем вывешены оповещения.

О. Сергий Глебов приходил рассказать, что в четверг ночью Будиловский хотел застрелить свою жену; она убежала (когда он пошел за револьвером наверх) к Устиновым, которым и рассказала все о себе и муже. Если Шпейер не постарается помешать мужу, то может произойти смертоубийство; помешать же одно средство – поскорей отправить ее в Россию, чего, впрочем, хочет и сам Будиловский. Он совершенно озверел: бьет и тиранит ее, зовет дома ее не иначе, как публичной женщиной; в людях ныне говорят, что она с ума сошла, и потому нужно ее отправить домой.

Ученики Семинарии объявили у себя: энзецу, онгаку и гентоо (речи, пение, волшебный фонарь) – и это без всякого спроса, узнал я только сейчас из расклеенного ихнего зазыва публики к себе. Спрашиваю инспектора – о. Романа – найти не могут, посылаю за старшим. «О чем энзецу?» – «О Воскресении», – говорит. «Ладно, только не хорошо, что позволения не спросили, вперед спрашивайте. Пение отмените, чтобы не устали голоса, пения в Церкви много будет. В гентоо что показывать будете?».

– Духовных картин нет, так военные.

– Это нельзя, к нынешней Святой ночи совсем не идет; отмените.

Где-то нашли, однако, священные картинки и пришли за позволением показать их, которое и дано.

С семи часов вечера начато в Соборе и Крестовой чтение Деяний. Ныне в первый раз читают по нашему переводу, для чего едва успели приготовить два списка только что конченной переводом книги Деяний. Я сам прочитал по главе – в Крестовой и в Соборе, чтобы показать, как нужно читать: громко, раздельно, не спеша, чтобы было понятно всем слушающим. Слушающих, впрочем, очень мало; в Крестовой и много народу, да все больше заняты украшением и рассматриваньем украшенных масок; в Соборе еще не собрались.

24 марта/5 апреля 1896. Воскресенье.

Пасха.

Вчера вечером с десяти часов Иоанн Кавамото читал в Соборе о Голгофе и Гробе Господнем, и читал очень хорошо, приготовил тщательно; сначала было прекрасное предисловие, что вот мы теперь бодрствуем, радостно встречая праздник Воскресения Христова, тогда как мир вокруг нас еще, не зная сей радости, спит, погруженный в мрак. Потом – обстоятельный рассказ в благочестивом духе о том, в каком виде ныне Голгофа и Гроб Господень. Говорил в правом от входа крыле Собора; народа собралось очень много, и слушали внимательно.

Богослужение совершено во славу Божию со всем подобающим великолепием. Молящихся был полон Собор. Собор залит был светом и от паникадил, и местных свечей, и от свечей в руках христиан. Пели хорошо. Кончилась литургия, как всегда, в три часа. Из русских были генералы Соломко и Топоргин с женами; первый уехал прежде окончания, второй разговлялся у нас. Вокруг Собора было шествие в полном порядке; кстати, было тихо до того, что свечей не задувало. Я, по обычаю, освятил яства у себя, у учеников и христиан и потом христосовался со всеми, то есть раздавал яйца. Мясным разговлялись у меня человек сорок – старшие из служащих Церкви и более почетные из христиан; младшим служащим дано по 1 ене в конверте, и они были очень довольны; таким образом в первый раз обошлось угощение в одну очередь; после, впрочем, с шести часов, учительницы разговлялись, как и в прежние годы.

Были с поздравлениями все посольские, также адмирал Алексеев и другие русские.

С профессором Кёбером, когда мы остались с ним вдвоем, был длинный разговор по религиозным вопросам. Человек он очень расположенный к вере и очень глубокий по уму, но, к сожалению, без всякого религиозного образования, как у нас все светские, к стыду нашему.

В Университете, видно, его ценят: на днях был у него директор и предлагал заключить контракт еще на три года его философского профессорствования, на что и он согласен.

С пяти часов была Пасхальная вечерня.

25 марта/6 апреля 1896. Понедельник

Святой Седьмицы.

Праздник Благовещения.

С семи часов Пасхальная и Благовещенская службы; продолжилось до половины одиннадцатого.

Потом славили у меня разом оба наши хора: пели в нижней классной комнате, после чего дано всем по яйцу и младшим певчим, не певшим года, по 20 сен, старшим по 40. – За ними прославили пришедшие из Коодзимаци. О. Павел Савабе вчера с вечерним поездом уехал в Тоса – мать опасно больна, вместо него был о. Роман Циба. Пропели то же в четыре голоса, после чего угощены все, и дано певчим 5 ен, регенту Титу Оосава за труд и на лекарства жене 3 ены.

С двух часов ездил поздравлять с праздником в Посольство и в Imperial Hotel к генералу Топоргину. После была у меня мадам Шпейер с дочерью. За ними – о. Семен Юкава, вернувшийся из Такасаки, куда зван на Пасхальную службу. Человек сто было в Церкви, как и в прошлом году; двоим преподал крещение. Но кроме того, печальные известия: старик вдовец Захария Иеда взял другую жену по-язычески; дочери его, Агния и Зоя – обе замужем в Такасаки – совсем охладели к вере; в одном непотребном доме там есть некая Вера, проданная туда теткой-язычницей; оная Вера была когда-то в Женской школе месяца три, вышла за болезнью груди, потом была за язычником, разошлась с ним и ныне вот там; обещали христиане ее выкупить и послать работницей в Ооисо, в христианскую гостиницу горячих ключей.

26 марта/7 апреля 1896. Вторник

Светлой Седьмицы.

С семи часов Пасхальная служба – до десяти часов; служил со мной о. Феодор Мидзуно; о. Павел Сато болен, о. Роман вместо о. Павла Савабе христославит по его приходу. В Церкви, кроме учащихся, почти никого из японцев не было, особенно в начале; зато человек пятьдесят наших матросов с «Адмирала Нахимова» приехало из Иокохамы. Это внушило мне «Призри с небесе, Боже, и виждь» произнести по-русски, а не по-японски, что было в первый раз в Соборе. Матросики наставили столько свечей, что заняли все подсвечники и преусердно молились. После обедни человек двадцать пять остались и просили отслужить молебен Святому Архистратигу Гавриилу и Святому Великому Князю Владимиру, который и отслужили мы с о. диаконом Львовским.

О. Фаддей Осозава вернулся из Маебаси, где встречал праздник. Поусердствовали там христиане воздвигнуть в своей маленькой Церкви иконостас, стоивший им 130 ен; о. Фаддей привез мне фотографию его; иконами отсюда снабжен он вполне и высматривает довольно красиво, только евангелистов на Царских вратах не так вставили.

О. Матфей Катета, между прочим, извещает о чуде от елеопомазания: в Удзуми мачеха Якова Хиби, старуха уже семидесяти трех лет, очень страдала от болезни, и лекарства нисколько не помогали; о. Матфей совершил елеопомазание, вслед за которым боли тотчас прекратились, и она больше не имела их, а была в очень тихом и радостном настроении, чрез двадцать дней совсем выздоровела.

Весь день дождь и сильнейший ветер. Вечером буря.

27 марта/8 апреля 1896. Среда

Светлой Седьмицы.

День ясный, но сырой от вчерашнего дождя. Сакура в полном цвету, был у профессора Кёбера и застал у него двух патеров; недаром он на днях хвалил папство и непорочное зачатие. Патеры тащат его к себе. Едва ли успеют.

28 марта/9 апреля 1896. Четверг

Светлой Седьмицы.

Сегодня Женская школа праздновала двадцатилетие своего существования и вместе семидесятилетие своей начальницы Анны Кванно.

В половине десятого собрались в Соборе: вся школа и все учившиеся в ней за двадцать лет – ближайшие, кто мог прибыть. Я и о. Павел Сато с диаконом Кугимия и свитой отслужили благодарственный молебен. Петь стали одни учительницы и из кончивших – лучшие певицы; но ставший с ними (очевидно по родству с Анной Кванно) Иннокентий Кису совсем испортил начало молебна: ектению разнили невыносимо. Наконец, взялась руководить своим голосом Елена Ямада, и пошло хорошо.

Я сказал в конце молебна приличную случаю речь, в конце которой благословил Анну иконой Богоматери в серебряно-позолоченной ризе.

В Женской школе, в воротах, меня встретили учительницы пением «Ангел вопияше», с каковым пением мы прошли (с о. Павлом Сато, номинальным начальником школы, живущим на местности Женской школы; дочь его Анна стерегла у ворот и, завидя, что иду, побежала вызвать его, отчего и вступили мы в ворота Женской школы вместе) до мест, назначенных нам в зале школы. Пропели там «Христос воскресе» трижды, «исполла» на мое благословение и сели, мы – я, о. Павел и Анна – подряд за столом на стульях, я в средине на большой подушке, они по бокам, кругом стен обеих сплошных зал – гостьи (из гостей только Сергий Нумабе, секретарь Миссии, и Павел Накай, учитель). Представили Анне подарок – общий от всех, и нужно признаться – мизерный (хотя и я отчасти на сей подарок пожертвовал 25 ен): коробочка, правда, отличной отделки, но маленькая, и какое употребление? Я и днем не догадался. Но коробочка делана именно для нее – внутри стихи, золотом микроскопически выделанные, тут же и пропеты были прямо к ней адресованные. Зато эта коробочка в стольких ящиках и увертках, что с самого начала представляла огромных размеров подарок; я едва мог сохранить серьезность, когда коробочка долгое время при общем внимании освобождаема была из своего заключения.

Потом чтение адресов, потом пение, опять чтение, потом опять чтение адресов, потом опять пение и так далее. И все так чинно, так важно, и все так немножко скучно и немножко комично, особенно когда старик Оогое, едва разбирая стихи Накай и, запинаясь, спрашивал его, как прочесть букву. Накай тут же; говорил я ему: «Прочтите сами ваше стихотворение». Головой мотнул отрицательно; ну и вышло, что его стихов никто не понял, – как не комично? А стихи-то вероятно, в серьезном стиле – перл всех прочих чтений, – Потом прогулки по комнатам, которые, даже и все ученические, премило были убраны для празднества. Обед, к сожалению, даже и слишком роскошный для нас троих: Анны, о. Павла и меня – по 1 ене, прочим гостям по 45 сен. Затем снятие фотографий – сначала школы с нами тремя в группе, потом вышедших из школы, тоже с нами. После сего я предложил показать всем библиотеку, в которой еще никто из них не был. Посмотрели, но только, к сожалению, запачкали снизу «таби»; я и не догадался сказать, чтобы вошли в «зори» и «гета», а «таби» – то для праздника были у всех белые, как снег.

Фукунага Василию дан сильный укор и сказано, что если вперед хоть мало имя его запачкается, служить Церкви не может. Теперь же пусть идет в Кооносу и Казо.

29 марта/10 апреля 1896. Пятница

Светлой Седьмицы.

Ездил в Тоносава, чтобы посмотреть, что нужно поправить: крышу немного и три креста новые на колокольню; куполки без крестов так странно высматривают; Михей же снял кресты, ибо подгнили и покривились. В будущем году нужно будет сделать там капитальные поправки.

Больного учителя математики – Хигуци – там нашел в миссийском доме, где пожить брал позволения две недели тому назад. Какке бедного одолела; еще недели две проболеет.

30 марта/11 апреля 1896. Суббота

Светлой Седьмицы.

В восемь часов оставил Тоносава. На полчаса завернул к о. Петру Кано в Одавара, чтобы сказать ему покрасить снаружи купола и всю Церковь: раз – для благообразия, другой – чтобы сохранить дерево. Если христиане согласятся сложиться на это, то я обещал пожертвовать половину стоимости ремонта. Среди красивого садика Церковь высматривает такою полинялою! И так бьют стекла в Церкви камнями с улицы: три стекла разбитых видел. Внутри Церковь сохраняется чистенько; потоки от дождя только безобразят.

В один час пополудни был снова у себя на Сурагадае. – В шесть часов – обычная всенощная. После же Яков Негуро, катехизатор Аннака, представил свою невесту, которую привез поучиться в Женской школе; она только что окончила курс в городском училище; при ней, конечно, мать ее.

О. Павел Савабе известил, что мать его померла; он не застал ее в живых.

31 марта/12 апреля 1896. Фомино Воскресенье.

Прошедшею ночью, часу во втором, ученик Семинарии, шестого класса, Ной Теразава в компании с какими-то двумя, имена которых еще не известны, стали внизу против Женской нашей же школы и ну бомбардировать ее камнями, из которых один, перелетевши чрез главный дом, разбил стекло в золотошвейной. Полицейский, услыхав удары от камней, бросился с подъема вниз и успел схватить Теразава, тогда как другие два удрали. Его привели в полицию и стали допрашивать; сначала дал ложный адрес, потом сказался; засадили на двое суток в полиции под арест. Я объявил, что он исключается, и просил дознать, кто были другие два, чтобы и с ними поступить так же, если ученики. Вот что значит дурной материал в школе; Ной этот – сын кузнеца, грубый на натуре, всегда на него жаловались за грубость и ссорливость. Бросать камнями в своих сестер без малейшей причины на то – настоящее зверство! Хорошая и педагогия: во втором часу ученик не спит у себя, а шляется по улицам! Таков о. Роман, нынешний заведыватель Семинарии; а господину Кавамото, который специально был готовлен в педагоги, еще не угодно принять школу в свое заведывание. Что будешь делать? Во всем должен быть я один виноват!

Илья Накагава из Каннари пишет: умерла и погребена тамошняя благочестивая христианка Сара Кавамото, племянница покойного нашего священника Иоанна Сакаи и мать Якова Кавамото, тамошнего ныне лучшего христианина. На похороны собралось человек пятьсот язычников, и всех тронуло благолепие похорон, так что говорили: «И нам нужно сделаться христианами, чтобы быть погребенными так хорошо»; еще говорили: «Значит, не правда, что христиане пробивают своих покойников гвоздями и связывают веревками». Подумаешь, какая осторожность нужна при введении христианства во всем, не исключая самых последних мелочей! «Пробивание гвоздями» – непременно взято от заколачивания гвоздями гробных крышек; говорю я, чтобы винтами прикрепляли крышки, – не слышно страшных звуков молотка, но где же в провинциальных Церквах найти винтов и вверток, коли и здесь, в Соборе, почти никогда не заготовят! А «связывание веревками» – это, без сомнения, взято от соломенных веревок, которыми обвязывается гроб в двух местах, чтобы продеть веревки для спуска гроба; эти веревки потом вытаскиваются, а соломенные остаются; язычники и обратили их в узы покойника. Но при погребении Сары, в Каннари, то и другое рассмотрели ближе и поняли, как должно, если только там совсем не было «гвоздей и соломенных веревок».

Из Церквей – отовсюду очень хорошие известия о праздновании Пасхи, лучшие, чем в прошедшем году.

1/13 апреля 1896. Понедельник

Фоминой Недели.

С семи часов обедня, потом панихида. Кутьями были уставлены четыре стола церковных и четыре длинных стола классных. Потом причт отправился служить литии по могилам на трех кладбищах.

Полиция исследовала и нашла, что два другие с Ноем Теразава, бросавшие камни, были тоже ученики Семинарии, Сираиси и Такахаси Матфей.

2/14 апреля 1896. Вторник.

Начались классы после Пасхи.

Учителям-академистам отдан был на суд проступок Теразава и двух с ним. Они рассудили, что жаль выключать из Семинарии. Я согласился с ними, но так как без наказания оставить нельзя, то велел троим выйти в город и быть приходящими учениками до каникул. Если будут учиться исправно и не провинятся ни в чем, то после каникул опять будут приняты в Семинарию. Впрочем, им всем троим пренадлежит очередь в военную службу; быть может, и по необходимости уйдут от нас.

Утром ездил в Иокохаму – по банкам и с визитами к нашим; вечером начали с Накаем переводить Соборное Послание Апостола Иакова.

3/15 апреля 1896. Среда.

Яков Тоохей, катехизатор в Маебаси, прислал белую книжку с просьбою написать в ней на первой странице что-нибудь; книжка приготовлена для написания в ней истории введения христианства в Маебаси и продолжения потом записи Церквей. А такие записи вести по Церквам даваны были многократные внушения и наставления; значит, в Маебаси и не думали до сих пор об исполнении; а Церковь – одна из лучших.

4/16 апреля 1896. Четверг.

О. Симеон Мии из Кёото пишет, что Лука Кадзима, катехизатор Хиросима, очень обеднел: дети без платья, платить в школу за них нечем, отчего обучение их приостановлено и прочее. Вычитается-де у него из содержания 3 ены на уплату долга в Мацуе. Послано Луке 8 ен на детей.

Bishop Corte из Кореи пишет: два наши, православные христиане японцы к ним, в Чемульпо, заявились; один, Араи Токуици, называет себя катехизатором; «правда ли, что они христиане и что Араи катехизатор?» «А мы-де, – пишет епископ, – готовы им помочь; только чем помочь?». Просит отписать ему. Нужно.

Некто Василий Кондо, из Ханда, был; едет в Читу для торговых разведок. О. Симеон Мии, у которого он четыре месяца учился русскому языку, дал ему рекомендацию к своему знакомому там. Я благословил его иконками и японским молитвенником с надписями, чтобы, в случае нужды, он мог заявить себя христианином.

5/17 апреля 1896. Пятница.

О. Сергий Страгородский из Афин пишет: предлагает себя сюда вместе с каким-то о. Андроником, кончившим в прошедшем году курс в Московской Академии и ныне состоящим инспектором в Кутаиси и «скорбящим, так как попал к дикому ректору». Последнее, то есть «скорбящий» и «дикий» не рекомендательны: терпения и благодушия не обещают, а без них сюда нельзя.

6/18 апреля 1896. Суббота.

Спиридон Араи (Токуици) из Кореи пишет: хотя познакомились с епископальным миссионером (Smart’oм), и он пригласил их (Спиридона, Китасима Иоанна и еще одного нашего) вместе праздновать Светлый праздник Пасхи, приходившийся ныне в одно число с ними; но они, Спиридон и прочие, предпочли встретить праздник в своем православном, хоть и маленьком, кругу, и потому, собравшись втроем, помолились и приветствовали друг друга «воскресеньем Христовым». Но печально ныне их положение там: все они потеряли, что нажили торговлей, от нынешних гонений в Корее на японцев (вследствие убиения японцами Королевы); «голодом придется помереть, если не помогут благотворители», – пишет Спиридон, а у самого даже и собственный дом был там, – все потеряли.

Роман Фукуи описывает обращение одного из крещенных у него в Сукагава ныне – Якова Мицияма. Три года тому назад он, будучи тогда чиновником по сбору податей, ночевал однажды в гостинице вместе с православным христианином из Карасуяма; разговорился с ним о христианском учении, и искра веры запала ему в душу; но долго он не встречал православного проповедника; встречался с протестантскими, слушал их, но не удовлетворяли они его; так, наконец, и в Сукагава, будучи здесь по делам, он столкнулся с протестантским катехизатором, слушал его и, не удовлетворясь, спросил, нет ли здесь других проповедников?

«Есть старой веры (киукёо)», – ответил тот и указал, где живет Роман. Мицияма пришел к Роману, но не застал его дома, а от жены его узнал, что здесь не «старой (католической), а православной веры (сейкёо)» проповедник. Мицияма очень обрадовался; стал слушать учение у Романа весьма охотно и скоро его усвоил и пожелал креститься, что и исполнил ныне о. Тит. Весть Господь своих избранных и разными путями приводит их на путь спасения!

7/19 апреля 1896. Воскресенье.

Пред обедней о. Семен Юкава крестил младенца из Фукуи, в Эцизен, за обедней приобщены сей младенец и его мать и дочь-девица, вчера исповедавшиеся. Это семейство одного фабриканта (Якова по имени) и изобретателя мыла для мытья шелковых материй, отчего он и имеет завод свой в Фукуи, где по преимуществу производятся шелковые материи, которым полезно его изобретение. Семейство очень богатое, имеющее дом и в Токио; родом из Кумамото.

Был один христианин-воин, возвращающийся со службы на Формозе; благочестие, по-видимому, возгревается в отдалении: их там было четыре христианина – в местности, где он служил, – и они не переставали собираться на молитву, привлекая к тому и инославных; не переставали и проповедывать: один товарищ сего, с ним же возвращающийся ныне, горит желанием принять крещение в Сендае, куда завтра отправятся (в Токио прибыли вчера). Был генерал Соломко. Устал я с ним, слушая два часа совсем бесполезную болтовню.

8/20 апреля 1896. Понедельник.

Начали разбирать старые семинарские здания, чтобы дать место постройке новых.

Идет перевод Первого Послания Апостола Петра, труднейшее из всего доселе.

9/21 апреля 1896. Вторник.

О. Павел Сато освятил место под колодезь на нижней площадке, который ныне и роют. Вместе с тем нижняя площадка распланирована для переноски сюда старых семинарских зданий и некоторым приспособлением их для помещения прислуги и нескольких служащих, наиболее необходимых при Миссии.

10/22еля 1896. Среда.

Отъезжающему в Россию о. Сергию Глебову давали обед учителя наши и другие, а вечером ученики Семинарии устроили ему «Сообецу квай».

11/23 апреля 1896. Четверг.

Целый день я готовил корреспонденцию с о. Сергием в Иерусалим: Его Святейшеству Патриарху Герасиму, Архиепископу Иорданскому Епифанию, игумену Вениамину, Александре Дмитриевне Богдановой. Всем благодарность за присылки сюда с Иоанном Кавамото и посылка отсюда разных разностей.

12/24 апреля 1896. Пятница.

О. Феодор Мидзуно говорит:

– Акила Ивата в Цицибу – излишек, довольно одного Уцида. Куда Акилу?

– В Иокохаму, – говорю, – туда мы с о. Павлом Сато хотели послать ученика Катехизаторской школы, ибо там ныне есть дело, но для ученика неудобно, – он должен готовиться к экзаменам. Сходите, поговорите об этом с о. Павлом.

Поговорил о. Мидзуно и возвращается с: [?]

– Не хочет о. Павел Акилу.

– Отчего?

– Ученик-де уже собрался идти туда.

– Призовите о. Павла, – говорю.

Приходил и заявляет то же.

Я объясняю, что это счастье для иокохамских христиан, ибо Акила Ивата – катехизатор, доказавший свою способность и усердие основанием Церкви в Таката, человек притом женатый, какого именно ныне нужно для Иокохамы; счастье и для ученика, которого минует помеха хорошо приготовиться к выпускному экзамену.

– Но он хочет в Иокохаму.

– Мало ли что хочет! Все учащиеся обыкновенно горят желанием поскорее вылететь на волю.

– Но он уже и молитвы переписал (какие-то, хотя все молитвы, нужные для Церкви, напечатаны). Акилу Ивата я не знаю, и так далее.

Возмутило меня это желание моего ближайшего помощника угодить только ученику, «который хочет», и нежелание вникнуть в пользу Церкви; и я, сделав строгий выговор о. Павлу Сато, велел прямо написать Акиле Ивата, чтобы он явился на службу в Иокохаму, а Софрония Оота, ученика, призвав, сказал, что он в Иокохаму не нужен, пусть хорошенько займется повторениями (и он оказался радым этому).

13/25 апреля 1896. Суббота.

О. Сергий Глебов распрощался и отправился в Иокохаму, чтобы завтра с почтовым пароходом идти в Нагасаки, где сядет на русское судно Добровольного Флота, идущее в Одессу. Обещался написать в Святейший Синод представление его к награде, хоть и не стоит он того: что он делал здесь для Миссии, будучи членом ее? Почти ровно ничего! – Впрочем, сам-то я стоил ли, когда меня представляли? Итак, не идеальничать, а делать другим, что тебе делали!

14/26 апреля 1896. Воскресенье, о Расслабленном.

Иоанн Кавамото помещен на квартире отбывшего о. Сергия Глебова; пять комнат во втором этаже устланы матами для перевода в них семинаристов из их нынешнего помещения, которое будет тотчас же сломано, чтобы очистить место новому дому.

15/27 апреля 1896. Понедельник.

Ученики Семинарии переведены в каменный дом, распределены по комнатам, спальным, в столовой; учрежден строгий порядок во всем, возобновлена чистота; не знаю только, долго ли это продлится. Иоанн Кавамото принял учеников, как Кочёо; вечером, после молитвы, объявлено о сем, и о. Роман Циба уволен от должности Кочёо; но будет ли Кавамото лучше его, Бог весть; мне-то он грубить умеет, это я знаю, но с учениками такой мокрой курицей кажет себя, что не раз приходила за день мысль, не ступенью ли это ниже и самого о. Романа, хотя он был сущим нулем в смысле руководителя молодежи.

16/28 апреля 1896. Вторник.

Утром, еще темно, я разбужен был и не мог потом заснуть от стука дверей и громкого твержения уроков. Оказалось, что семинаристы, и притом худшие из них, поднялись чем свет и расползлись по всему второму этажу и по двору, заявляя громкими стуками и звуками о своем усердии к наукам. Это именно те, что бывают больше всех больны и неисправны без настоящей болезни, а по утомлению от беспорядочности. После утренней молитвы я строго запретил вставанье раньше положенного времени, объяснив причины тому.

По прочтении и пении («Отче наш», вчера «Ангел вопияше» уж очень разнили, поя, Семинария – четырехголосное, прочие – двухголосное) вечерней молитвы я тоже держал небольшую речь, чтобы считали себя детьми сего места, и потому были как дома: гуляли и резвились по всему двору, без всякого стеснения – моим ли, или еще чьим, присутствием; это особенно нужно, потому что теперь нет класса гимнастики, за неимением места для него.

За неимением еще места для больницы четверо уже оказались лежащими в спальнях, между ними Николай Такахаси, один из лучших семинаристов, в простуде.

17/29 апреля 1896. Среда.

Симеон Мацубара из Аомори описывает жизнь и смерть одного христианина, по имени Исайя Кондо; точно страница из житий святых. Исайя сам был беден, жил тем, что днем продавал по улицам «сёою», а вечером «соба»; но всем, кому только нужно было, говорил о христианской вере; любимым чтением его было Священное Писание и Жития Святых; самым любимым занятием – молитва. В субботу после полудня он обыкновенно прекращал свою разносную торговлю и начинал духовные занятия, в которых и проводил все время до конца воскресенья; в другие праздники поступал так же. Когда священник посещал Аомори, он, несмотря на свою бедность, всеми был уважаем и избран в старосты, каковую должность и исполнял со всем усердием. Но особенно отличительною чертою его было милосердие. Катехизатор пишет, что он знает двадцать семь случаев, когда он выручал бедных из самой крайней беды; из них четыре-пять он приводит в письме; вот, например, один: ходя с «сёою», наткнулся он в одном доме на такое бедное семейство, что старуха-мать только что померла от голода, другие члены семьи были близки к этому и плакали около трупа, не имея средств похоронить его. Исайя, бросив свою «сёою», прибежал к Мацубара занять у него 1 ену, заказал кадку для покойницы, потом сам обмыл труп, сам вырыл могилу уже ночью, с фонарем, сам, с помощью бондаря, снес кадку-гроб на кладбище и похоронил, читая и распевая христианские молитвы, которыми он всегда сопровождал и языческих покойников. Вот другой случай: набрел он на нищего, обессилевшего от голода и упавшего на дороге, старика; принес к себе, питал, служил ему и, наконец, отправил к родным в далекий город. Вообще, питаясь сам скудно, все, что добывал своим промыслом, он раздавал нищим и бедным. Своими делами милосердия он приобрел себе немалую известность в городе, так что местные газеты выставляли его в пример подражания. Умер он от тифа, простудившись. Предсмертные слова, которыми он утешал свою плачущую бабку, до того трогательны, что нельзя читать без слез: смерти нет для него, только жизнь, – здесь ли, там ли, ибо весь он во Христе… Похоронен он великолепно: о. Борис прибыл, несколько окрестных катехизаторов собрались; местные христиане не пожалели ничего. Язычников также множество провожало.

Письмо так растрогало меня, что я, – так как за чтением его застал звонок в класс, – взял Давида с ним в класс и велел прочитать пред учениками в доказательство, что есть хорошие христиане и в Японии. Велел потом напечатать письмо в «Сейкёо-Симпо» и «Уранисики».

Родом Исайя Кондо из Оодате, был прежде «сооси» и горячо участвовал в политических прениях, умер двадцати пяти лет. Сими и другими сведениями о. Борис Ямамура дополняет письмо катехизатора Мацубара.

18/30 апреля 1896. Четверг.

Утром английский путешественник явился с рекомендательным письмом от Bishop’a Bickersheth’a. Так как это во время перевода и притом чрез полчаса нужно было отправляться в Посольство, то я на том же письме сделал надпись, приглашая «завтра или послезавтра после полудня»; он надписал, что «завтра оставляет Токио» и вернул ко мне письмо. Нечего делать, – выглянул в коридор и пригласил его в гостиную.

– Как вы смотрите на христианство в Японии? Правда ли, что японцы начинают переделывать его по-своему, чтобы применить к своей стране?

– Правда, что здесь явятся некоторые особенности; например, наши христиане во время проповеди сидят, тогда как в России слушают стоя. Но дальше подобных внешностей не пойдем, или же то будет не христианство, а полуязычество, и подобное, о чем и говорить не стоит.

– Думаете ли вы, что Япония сделается христианскою?

– Без всякого сомнения! Сто лет не пройдет, как Япония вполне станет христианскою страною. Смотрите, с какою лёгкостью распространяются здесь самые нелепые секты вроде «Тенрикёо»; знак, что японская душа в религиозном отношении пуста – ничто не наполняет ее, изверились старые веры – открыто место для новых верований. «Тенрикёо» и подобные удобно распространяются, ибо слишком легко принять их людям простым, не глубоким, – слишком мало содержания в них; не так легко принять христианство, требующего усвоения его всеми силами души, но зато «Тенрикёо» скоро и исчезнет, а христианство, мало-помалу проникая в душу Японии, водворится навсегда. А что японский народ способен к глубокой религиозности, на то существуют неопровержимые доказательства в лице многих достойнейших христиан из японцев.

И рассказана была жизнь вышеозначенного Исайи Кондо.

В одиннадцать часов я отправился в Посольство, чтобы совершить бракосочетание лейтенанта Димитрия Ксенофонтовича Селезнева с Валентиной Орестовной, дочерью Ореста Полиеновича Вяземского, главного инженера, ныне строящего Сибирскую железную дорогу.

– А вот другой кусок – руки связать (кусок розового атласа показывая мне, говорила Анна Эрастовна Шпейер).

– Кому?

– Им: жениху и невесте, когда будете обводить их вокруг аналоя.

– Зачем?

– Так делается.

– В Уставе этого нет, и я в первой об этом слышу. Не буду я этого делать.

– Как же без этого? Непременно нужно! Все так делают!

– Но как же это связывать?

– Обернуть раз-другой вокруг их рук, – вот и все.

Я подумал, что мысль брачного – навсегда – соединения выражается этим конкретно и не нашел противным Таинству.

– Так я и накину им на соединенные руки этот атлас, покрою концом омофора и возьму их за руки.

– Больше ничего и не требуется, – согласилась Анна Эрастовна. И так было сделано; и я узнал впервой русский характерный обычай, который, впрочем, едва ли нужно вводить в Японии. Здесь, вероятно, нарастут свои обычаи, точно чужеядные плющи, обвивающиеся вокруг несокрушимых дубов – религиозных таинств и обрядов.

19 апреля/1 мая 1896. Пятница.

Иоанн Кавамото требовал для учеников рекреации в два дня, чтобы им отправиться за город, в деревню. Там ночевать, там упражняться в гимнастических занятиях, там очень устать и прочее – Так-де и в других школах, будто бы так и в России. Но где же вдруг найдется 60 обедов, 60 спальных принадлежностей и прочего? А с собою везти все снабжение каких денег стоило бы? Да и для чего? Чтобы ученики видели черные поля, которые они все знают? Но у Кавамото есть дрянная черта – безрезонность, никак нельзя доказать ему, что неразумного желает, так что приходится прямо объявить, что в интересах самих же учеников этого сделано не будет.

Секретарь Американского Посольства Stephen Bonsai просит свидания «to have an opportunity of paying respects» и прочего. Ответил, что ежедневно, кроме понедельника, с 3 1/2 до 6 Р. М.⁷ буду рад его видеть.

20 апреля/2 мая 1896. Суббота.

Орест Полиенович Вяземский был благодарить за бракосочетание его дочери; на Миссию дал 100 ен, певчим прежде дал 15 ен; Димитрию Константиновичу Львовскому – какой-то подарок. Очень умно и симпатично говорил об японцах, которых узнал хорошо по разным заказам им и потому, что тысячи две употребляет их для постройки дороги.

Павел Оокава пишет, что в Ханаидзуми у него был религиозный спор с бонзой секты Ницирен. Условие было, чтобы побежденный тотчас отрекся от своих верований и перешел на сторону победителя. Оокава победил и потребовал по условию рясу бонзы и его «кеса», но присутствующие вступились за бонзу; потребовал он, чтобы бонза по крайней мере письменное свидетельство дал, что побежден в споре; бонза взялся за кисть, но его сторонники и от этого отклонили. Впрочем, двое из бывших на состязании язычников тут же сочинили стишки в похвалу Оокава, которые и приведены в его письме.

Евфимия Ито просила прибавить Павлу Накай жалование.

– Но он получает 25 ен, а в семье всего трое их: мачеха, сестра и он. Разве мало?

– Мачеха дает ему только 2 ены в месяц, а этого ему мало.

– Но не мачеха, а он получает жалованье.

– Он, принесши, отдает ей, а она скупая – больше двух ен не дает ему.

– В таком случае прибавить не могу – у жадности дна нет.

– Это вот китайское сыновнее почтение: млеком добродетели Накая питаются и растет жадность и злость его мачехи.

Василий Таде из Такамацу несколько ободряющее письмо шлет: десять человек у него христиан оказалось – не новых, а из Оосака вернулось одно семейство, принявшее христианство в Оосака, потом еще нашлось христианское семейство – пришлое.

О. Иоанн Катакура кратко пишет о своем путешествии по своему приходу: десять крещений у него было.

21 апреля/3 мая 1896. Воскресенье. О Самаритянине.

Иоанн Ито из Накасима просит двадцать икон; пишет, что шестнадцать человек у него крестилось, человек двадцать еще готовится к крещению. И о. Иов, священник его, извещает, что одушевленье его такое, что он не хочет успокоиться, пока все селение не будет крещено. А я считал Ито весьма плохим, почти безнадежным катехизатором, так как он до сих пор ничем не проявил своей способности и усердия (будучи, впрочем, из молодых, недавнего выпуска Катехизаторской школы). Итак, нет у нас плохих катехизаторов, все рады благовествовать, лишь бы благодать Божия помогла, и успех был виден!

О. Яков Такая извещает, что христиане купили землю для посадки дерева «кири-но ки» (павлония) в пользу Церкви; в Миязаки у христиан идет совещание о покупке земли для разведения лакового дерева (уруси-но ки) тоже на церковные нужды. Похвально! Только когда же эти Церкви будут в состоянии содержать своих служащих?

22 апреля/4 мая 1896. Понедельник.

Иоанн Исохиса из Синобе жалуется на разврат в городе: и тысячи домов нет, а девять публичных из них, с сотнею публичных женщин; бонзы имеют любовниц, и никто не осуждает это, а находит в порядке вещей. Оттого нет успеха христианской проповеди (и вместе от неспособности или неусердия самого Исохиса!).

Петр Ямада из Мияно пишет, что в окрестностях появилась в изобилии «Тенрикёо», отчего возбуждается интерес к религии; надеется отсюда и для себя успехов, – по Сеньке и шапка!

О. Петр Кавано прислал длиннейшее письмо к нему из Кореи Спиридона Араи, описывающее бедствия ныне японцев в Корее и взывающее к общественной помощи путем сбора денег для пострадавших; письмо, согласно желанию Спиридона, послано в редакцию «Сейкёо-Симпо» для напечатания. Сам о. Петр просит принять его двух дочерей в Женскую школу – приведет-де их сюда, когда приедет на Собор. Ладно! Хотя младшая очень еще мала – одиннадцать лет; если Анна согласится обеспечить присмотр, то препятствий нет.

23 апреля/5 мая 1896. Вторник.

Американский секретарь Посольства Mr. Bonsai был; очень образованный и много путешествовавший человек, любит говорить, и говорит хорошо. Просил печатных сведений о нашей Миссии здесь; к сожалению, на аглицком, или французском, или немецком языках ничего нет. Говорил, между прочим, что американские миссионеры с завистью смотрят на успехи нашей проповеди. Православие и не может не являться господствующим среди искажений христианства…

В «Русском обозрении» за январь и февраль 1896 года прочитал «Из истории ученого монашества 60-х годов» Архиепископа Никанора. Немножко сгущены краски.

24 апреля/6 мая 1896. Среда.

Bishop Bickersheth приглашал сегодня – 3.30 – 6 часов «to meet Bishop and Mrs. Awdry», – это приехавшего, вновь назначенного для Оосака их епископа. Был. Прием в садике, на лугу. Собралось человек 60–70, наполовину миссионеры обоих полов. Некоторые выпили по чашке чая; все постояли, посмотрели ли друг на друга, поговорили знакомые со знакомыми и разошлись. Но и это очень мило и общественно. Что у нас, русских, этой именно добродетели – общественности – мало, может служить доказательством следующий факт, вынесенный из сегодняшнего же приема. Подходит ко мне очень почтенная дама и, здравствуясь совсем запросто, говорит:

– А он значительно исправился (improved). Сестра говорит это.

Я недоуменно смотрю на нее, не зная, о чем и о ком речь, и кто эта дама.

– Он уже уехал? – спрашивает.

У меня мелькнуло, – возможно, об о. Сергии.

– Уехал десять дней тому назад, – говорю.

– Он сначала совсем плохо говорил, но сестра с охотою занялась с ним, с условием, что он будет говорить ей о России; и он делал это, так что они взаимно были полезны друг другу, ибо сестре хотелось знать побольше о России.

Я сообразил, наконец, что дело шло об изучении о. Сергием английского языка у какой-то миссионерки. Но о. Сергий, миссионер, мой ближайший помощник, сын моего товарища по Семинарии, необыкновенно ласково и любовно принятый мною и, кроме добра и ласки ничего не видевший от меня, был всегда близок с членами Посольства, людьми светскими, с японцами всех родов, – со мною был, как с чужим, как с человеком, у которого с ним нет и не может быть ничего общего. Сегодняшний факт второй, первый не уступает ему по курьезности: накануне отъезда, по поводу Служебника на японском (для Иерусалимского Патриарха), о. Сергий спрашивает:

– И глубоко Накай вошел в славянский язык?

– Да, но еще глубже в греческий, – ответил я, на что о. Сергий одобрительно кивнул головой.

Накай с месяц тому назад стал знакомиться с греческой азбукой для шутки между нами, ибо часто я шуточно ставлю ему под нос греческий текст с словами: «Смотри, нельзя иначе»; но, конечно, ни у Накай, ни у кого-либо иного и тени мысли не может зародиться, чтобы Накай стал изучать, или мог изучить какой-либо иностранный язык. Несколько лет я перевожу с Накаем, сидя тут же, под носом у о. Сергия, днями регулярно, и о. Сергий ни на волос внимания, или мысли употребил, чтобы видеть или даже взглянуть, как производится это дело перевода Священного Писания и богослужения!..

25 апреля/7 мая 1896. Четверг.

Учащимся дана сегодня рекреация.

Утром был христианин – тюремный надзиратель в Сораци, на Эзо, где катехизатором Иоанн Коцукури; привел, с другими, 150 преступников оттуда, – таких, которым выходит срок заключения, чтобы дать им свободу здесь, а не там, где им и средств к жизни нельзя найти (какая гуманная мера!). Надзиратель – Петр, родом из Кагосима, сам весьма гуманный, чисто с христианскими воззрениями человек, старается о том, чтобы сделать христианами своих сослуживцев, а чрез них действовать благодетельно и на преступников, которых там 2250 ныне. К сожалению, нынешний начальник тюрьмы не расположен к христианству, и потому прекратил в тюрьме христианскую проповедь, производившуюся там прежде протестантами. Я дал Петру много христианских книг для него лично и для Церкви там. Имел он поручение от катехизатора просить здесь икону для молитвенного дома, которого там еще нет; дана и она.

26 апреля/8 мая 1896. Пятница.

О. Павел Савабе, вернувшийся из Тоса с погребения матери, говорил, что там, в Коци, нет ни малейшего успеха проповеди; Павел Окамура совсем без дела живет и скучает. (Конечно, потому что Павел Окамура совсем завядший деятель, полумертвец). Токусима, напротив, о. Павел очень хвалил: Церковь там оживлена и развивается. На днях умер там Дамиан Камеи, престарелый катехизатор, живший на покое; отсюда посылалось ему с его женой, 3 ены в месяц пенсии. И этою маленькою помощью он умел не только обходиться, но и экономить из нее так, что накопил будто бы, по словам о. Павла, 200 ен. (Вероятно, начал копить еще служа катехизатором, а может и раньше). Собранный таким образом капитал он разделил на три части, из которых одну завещал на Церковь, в помин его души, другую на погребение, третью старухе-жене. В пример экономии Дамиана о. Павел Савабе сказал следующее: маленькая керосинная лампочка его имела фитиль, разделенный на три части: зажигалась вечером одна часть и маленький самый тощий огонек, зажигалась в ней другая, когда приходил гость, зажигалась и третья, когда нужно было писать, читать или еще что мелкое делать.

Посетил о. Павел Савабе по пути и Церковь в Оосака и рассказал не утешительное про о. Сергия Судзуки: недовольны им христиане там за то, что он точно ребенок – ни совета, ни решения ни в чем; и собираются христиане просить более зрелого священника. О. Сергию за тридцать лет, значит так уж и останется он недозрелым; такова природа его? А я надеялся, что, став самостоятельным, он проявит самодеятельность! Впрочем, посмотрим еще.

27 апреля/9 мая 1896. Суббота.

Кончили перевод Соборных Посланий и приступили к Посланиям Святого Апостола Павла, начиная с Первого – к Римлянам: первые восемь стихов – непреодолимая грамматическая трудность, а не выдержишь грамматически – ослабляется смысл, красота, сила речи. Что делать? Помоги, Святой Апостол Павел, любимейший и чтимейший из всех Святых Апостолов и всех святых!

Был христианин из Муя, на Сикоку, по имени Иоанн Канеко, служащий у солевара, который сам тоже православный христианин со всем семейством; принес в подарок соли своего производства. Слава Богу, и там христианство начинает прививаться.

28 апреля/10 мая 1896. Воскресенье. О Слепом.

Несносная погода: холод и сырость такие, что я в комнате простудился: насморк и боль горла. Комната – точно погреб; опять пришлось затопить камин. – Впрочем, служба и работа идут.

После вечерней молитвы дал выговор чтецу – ученику Семинарии – за дрянное чтение и велел вперед готовиться к прочтению молитв, а Иоанну Кавамото присмотреть за исполнением сего.

29 апреля/11 мая 1896. Понедельник.

Стал говорить Иоанну Кавамото, что ученики вчера в Церкви стояли в таком же беспорядке, как и прежде, несмотря на то, что лишь в прошлое воскресенье им указан был порядок, чтобы он становился при них для сообщения порядка, а он с грубостью потребовал себе помощника, без всяких основательных причин на то. Почти на все, что ни скажешь ему по школе, – спор и отпор. Посмотрю еще несколько времени, может и прогнать его с этой должности, которую он принял, по-видимому, за неприятельский бастион против меня.

Все служащие Церкви в Токио – катехизаторы, учителя, переводчики и прочие – делали собрание сегодня, после обеда, в одной из гостиниц для взаимного сближения; складчина была по 20 сен, отчего «саке» не было, а был только чай и кваси; и собрание прошло прилично, оживленно и с пользою, – чего и впредь нужно желать.

30 апреля/12 мая 1896. Вторник.

Треснувший сосуд долго не наслужит!

Хотели мы спасти для службы церковной Василия Фукунага, который в Иокохаме погрешил против 7-й заповеди, с приличными наставлениями и всякими заклятиями послали на службу в Казоо и Кооносу, но о. Савабе, вернувшись сегодня из Иокохамы, рассказал, что там проживал тайно целые три дня Фукунага, очевидно, не для доброго дела. Когда вернется о. Феодор Мидзуно с обзора Церквей, исследует это подробнее и придется, кажется, выключить Фукунага из списка катехизаторов.

1/13 мая 1896. Среда.

О. Павел Морита трогательно описывает истинно христианскую кончину старика Дамиана Камеи. Велел напечатать в «Сейкёо-Симпо».

Моисей Минато пишет в Сикотана: благополучно провел там зиму с христианами-курильцами; одного младенца крестил в смертной опасности.

Игнатий Такаку, которого я считаю безнадежным по лености, опять прекраснейшее, исполненное ревности и надежд на успехи проповеди в Мацусиро письмо пишет. Какие мастера на слова японцы! Ибо ждать пробуждения Такаку было бы смешно.

Андрей Ина из Идзи пишет, что Юлия Судзуки, мать катехизатора Иоанна, умирая, заклинала своего мужа сделаться христианином и он будто бы обещал это. Значит, бросит свою любовницу? Беспутный старик, имеющий уже внуков на возрасте! Оттого и дети беспутные, кроме Иоанна.

На всенощной сегодня, пред Вознесеньем, из города совсем мало было бы молящихся.

2/14 мая 1896. Четверг.

Вознесенье.

Литургия отслужена соборне с четырьмя иереями. Было и несколько русских: мадам Шпейер с ребенком и женской прислугой, генерал Соломко, лейтенант Будиловский с женой, похожей на увядший от осеннего ветра цвет.

После обедни один тоокейский христианин принес на просмотр составленную им Священную Историю, состоящую в буквальном изложении текста Евангелия в хронологическом порядке; хронологиею пользовался нашего издания. Просил он нового нашего перевода Евангелия для подставления чтения катаканою. Труд его я похвалил, хоть и мало полезен он, все же благочестивое занятие ему; перевод пусть берет у Кавамура – ризничего, в промежуточное между богослужениями время.

До литургии сегодня окрещены: один возрастный и два младенца.

Учитель физики приносил список физических инструментов, необходимых в Семинарии при преподавании физики. Купил ныне несколько самых необходимых. Во время каникул приготовил помещение в библиотеке и приобрел тем полный комплект.

3/15 мая 1896. Пятница.

О. Борису Ямамура послано 25 ен на обычный его объезд по приходу.

Димитрий Константинович Львовский приходил после класса пения пожаловаться на двух учениц – не хотят петь дискантом, просятся в альты. Я, в свою очередь, пожаловался учительнице Надежде Такахаси; та разобрала, ученицы поплакали, ибо не думали, что так серьезно примут их просьбу, – и все обошлось благополучно: будут петь дискантом, ибо, по испытании, альтов у них не оказалось.

4/16 мая 1896. Суббота.

Христианин из Сукагава, Павел Нисимура, привез дочь тринадцати лет сюда в школу; катехизатор прежде просил принять ее на том основании, что ее за веру притесняют в школе там.

– Притесняли тебя? – С участием спрашиваю.

Она даже не поняла вопроса.

– Товарки тебе говорили что-нибудь неприятное за то, что ты христианка?

– Нет.

– Учителя делали это?

– Нет.

– Но знали все, что ты христианка?

– Знали.

– Ты почему же так думаешь?

– Мальчики иногда звали меня «Ясо».

– Больше этого неприятностей из-за веры тебе никаких не было?

– Никаких.

– Сколько всех учащихся у вас в школе?

Отец ответил, что человек 1700. Неудивительно, что в таком количестве есть несколько сорванцов мальчишек. Но катехизатору зачем же дело представлять в неестественно преувеличенном виде?

5/17 мая 1896. Воскресенье Святых Отец.

Кавамото положительно не годен для заведывания школой.

Сегодня, даже для меня, не старающегося примечать, троих учеников не было в Церкви (всех не было, вероятно, вчетверо больше), – Кавамото об этом ничего не знает, несмотря на то, что сам же ведет учеников в Церковь. Не бывшие на мой взгляд попались – совсем случайно под взор из окна, когда выходили до обедни в город и возвращались после обедни к обеду.

Вечером, в исходе седьмого часа, когда все ученики должны быть глубоко заняты, стук и гам в коридоре вывели меня из внимания к переводу. Пошел сказать Кавамото, но его дома нет; прошел по комнатам семинаристов, – многих нет на месте, а один только что из города возвращается; у учеников Катехизаторской школы никого за уроками; а в первом номере лишь мел старший комнату, готовя ее к занятиям, а в комнате почти никого. Велел Алексею – сторожу, прислать ко мне Кавамото, когда он вернется. Алексей до молитвы не сделал этого.

– Почему не позвал Кавамото? – Спрашиваю, когда в девять часов он явился сказать, что «молитва».

– Пятнадцать минут тому назад я смотрел, его не было дома.

На молитве Кавамото видится.

После молитвы пригласил к себе.

– Отчего вас дома не было во время занятных часов?

– У меня в городе дело было.

– Но там ваше личное, здесь служебное.

– Конечно, я не прочь… – и пошел было.

Я сказал лишь: «Следовало бы вам не браться за эту службу, коли не чувствуете способности и охоты к ней. Больше мне с вами говорить нечего». И указал ему дверь, чтобы избавиться от дальнейших его грубостей.

6/18 мая 1896. Понедельник.

Сегодня утром предложил Емильяну Хигуци быть «кочёо» вместо Кавамото. К сожалению, не может тотчас же принять школу: должен отправиться на днях в Исиномаки по воинскому призыву.

В Посольстве был молебен, ибо сегодня день рождения нашего Государя. Возвращаясь из Посольства, должен был в одной улице ждать проезда Императрицы, которая была в Женской учительской школе и как раз в это время проезжала обратно.

7/19 мая 1896. Вторник.

У учеников была рекреация; ходили в Асукаяма, куда им и обед возили; я дал на чай там 3 ены. Вернулись в седьмом часу. В Женской школе отказались от рекреации, предпочитая иметь ее на будущей неделе, в день рождения Императрицы.

Мы с Накаем переводили молитвы вечернего богослужения Пятидесятницы.

8/20 мая 1896. Среда.

После обеда учителя-академисты и все ученики ходили на кладбище отслужить панихиду по учителе-академисте Клименте Намеда, умершем в прошлом году в этот день.

Вечером, с шести часов, была всенощная с величанием Святителю Николаю. Пели оба хора, из которых правый иногда разнил: не было регента Алексея Обара; и не дай Бог исполниться опасению, что он уже и не будет. Сегодня именно он отправился в Боосиу по совету доктора: болен чахоткой, худой, как скелет; если умрет – беда для хора: он единственный из японцев, могущий управлять хором; у всех прочих хор расползается на простом «Сю аваремеё».

9/21 мая 1896. Четверг.

Праздник Святителя Николая.

С семи часов литургия, отслуженная мною и о. Романом с диаконом Стефаном Кугимия. На молебен выходили и другие. Потом поздравления. Дано по 5 ен на школы мальчиков и девочек, и в обеих делали «симбокквай». Священнослужащие же, учителя и другие, приглашены были одни на завтрак, другие на обед, в двенадцать за столом; больше, чем на двенадцать, никак нельзя приготовить на кухне. Русские поздравители, из Посольства, были в третьем-четвертом часу. В это же время заявился один старик-японец, семидесяти четырех лет, из Хизен.

– Я к вам за таинствами, – говорит.

Я, думая, что это желающий христианского научения, начинаю объяснять ему таинство очищения от грехов и спасения благодатью Божьего, но скоро замечаю, что слова мои праздны. Старик, видимо, не слушает меня и, дождавшись паузы, вставляет замечание:

– Легкие-то болезни, как зубная боль, лихорадка, я могу лечить, но трудные вроде сифилиса (байдоку), падучей не могу, потому и пришел позаимствовать от тебя этого «кимицу» (Таинства).

Так вот еще в каком смысле принимают японцы наши благодатные термины! – Я старался объяснить старику различие между его «мадзи-най» (ворожбой) и нашим таинством, дал ему «Осиено Кагами», раскрыв на статье о таинствах; он читал, усиливался взять в голос, но, видимо, и ушел в недоумении, отчего это я не хочу сообщить ему ворожбы сифилиса и так далее.

«Сюкёося» (Тогава и прочие) прислано вопросы: «Какая вера должна быть избрана» (для Японии) и прочие. Просит ответить до конца месяца. Отдал Петру Исикава ответить им и в «Сейкёо Симпо». Впрочем, самочинные радетели, задающиеся работой сочинить для своей страны новую веру из сочетания христианства с буддизмом (как явствует из их программы), хотя сами уже протестанты, не заслуживают серьезного внимания.

10/22 мая 1896. Пятница.

Емильян Хигуци простился, чтобы отправиться в Исиномаки, на родину, к рекрутскому набору. Хорошо, если его, по малости роста, не возьмут на службу, двух дюймов у него недостает; но в то же время он здоров, как нельзя больше. Опасно. А возьмут – огрубеет.

11/23 мая 1896. Суббота.

Иоанн Судзуки с похорон матери в Идзу, в Эма, возвращается на место службы в Ооцу. Рассказывал про Церковь на его родине: совсем упала благодаря катехизатору Андрею Ина, который катехизацией совсем не занимается, а получая содержание от Церкви, нанялся еще у язычника разработать (кайконсуру) четыре горы, то есть развести на них чай, чем и поглощен вполне, для Церкви, кроме отправления воскресной молитвы в церковном доме, ровно ничего не делает; во время молитвы проповеди даже нет. А желающих слушать христианское учение много, ибо там христиане наиболее видных местных лиц. За то же, по словам Судзуки, и не любят там теперь Андрея Ина; из-за него почти никто и в церковный дом на общественные молитвы не ходит. – И ничего этого я не знаю. Местный священник Петр Кано, по-видимому, тоже не знает, или не хочет знать; так-то вот нерадением и ослабляется Церковь; а вместе губится и катехизатор, и хорошо еще, если только службы Церкви!.. Внушал я Судзуки обратить на путь истинный своих братьев Василия и Григория, сбившихся на ложные тропы, также настоять, чтобы отец исполнил обещание, данное умирающей жене – сделаться христианином.

К богослужению Собор прекрасно был убран цветами. Литию и величание совершали со мной четыре священника; пели очень хорошо; ирмосы положены на ноты Димитрием Константиновичем Львовским превосходно, особенно хороша 9-ая песнь «Радуйся, Царице».

12/24 мая 1896. Воскресенье.

Праздник Пятидесятницы.

Обедня предварена была крещением многих детей и двух возрастных, из коих один из Циба, врач шестидесяти одного года, слушавший долго протестантство, но имевший счастие прежде принятия его услышать православного проповедника Григория Камия; так как в Циба нет купели, то он – ныне врач Иов – вчера вместе с своим наставником прибыл сюда, и сегодня удостоился крещения, миропомазания и приобщения Святых Тайн, чем, видимо, был глубоко осчастливлен. Я дал ему икону Спасителя и некоторые книги, также малую икону Богоматери и несколько брошюр для его жены, которую он тоже готовит к принятию христианства.

Обедня совершена в сослужении четырех священников. В первый раз сегодня на вечерне я читал вполне переведенные три молитвы. Продолжалось богослужение с десяти до половины первого часа.

13/25 мая 1896. Понедельник.

Праздник Святой Троицы.

Служили литургию четыре священника с о. Павлом Сато во главе. Христиан в Церкви было весьма мало.

Внезапно явился катехизатор из Нагоя, Петр Сибаяма. Зачем? Отца погребать: скоропостижно помер в Токио, на днях прибыв сюда, и помер в язычестве! Так-то усердны катехизаторы к вере! Проповедуя другим путь спасения, самых близких родных не стараются привести на сей путь: можно видеть из сего, насколько они искренни и глубоки в своем служении.

Но опять-таки, винить ли и катехизаторов в подобных обстоятельствах?

Сегодня же был у меня старик Ивата, из Химедзи, семидесяти лет, с женой шестидесяти трех лет; родители катехизатора Якова Ивата, служащего в Янагава. Три года тому назад, будучи в Химедзи, в доме Ивата, я очень убеждал его и жену сделаться христианами; убеждал старика пять дней тому назад, когда он был у меня со старшим сыном – книготорговцем – здесь в Токио; убеждал опять сегодня его и жену вместе. И на все убеждения – ни единого слова согласия или желания; всегда только безмолвная улыбка и желание как можно скорее свернуть разговор на другое. Если со мной так, равным им по летам, то сына послушают ли? …

Держали совет сегодня с отцами Савабе и Сато и Сергием Нумабе: объявлять ли сбор на помощь пострадавшим в Корее от последних возмущений корейцев против японцев; Спиридон Араи, из Нокацу, торговавший в Корее и лишившийся (будто бы) на 3850 ен товаров, вместе с тем и проповедывавший корейцам, очень просит о том – будет-де это полезно Православной Церкви, имя которой связано с Россией, а имя России связано с компликациями в Корее. Все нашли, что сбор объявить нельзя, никто ничего не даст, а могут разве возникнуть толки, напротив, неблагоприятные для России и Православной Церкви.

О. Павел Савабе сказал, что его прежняя, в язычестве, жена, умалишенная, мать Алексея, при смерти. «Что делать?» Я догадался, о чем спрашивает, и, не сумняся, ответил:

– Ради твоей и всего твоего семейства веры преподай ей крещение так же, как оно преподается младенцу ради веры родителей; и будем иметь утешение похоронить ее христианкою и потом поминать ее в молитвах с надеждою, что Господь дарует ей Царство Небесное как ради Святых Таинств, так и за ее страдания.

О. Павел горячо благодарил за это дозволение крестить; «Алексей, сын, плачет, – говорит, – что мать не крещена, и будет обрадован». Я советовал о. Павлу приготовиться отслужить завтра литургию и до литургии преподать Святое Крещение, а после – святое Приобщение своей несчастной больной.

14/26 мая 1896. Вторник.

День Коронации Государя

Императора Николая II.

С половины двенадцатого в Церкви Посольства совершен был благодарственный молебен, и отправлена поздравительная телеграмма. Потом завтрак у Посланника, потом великолепная игра Кёбера на фортепиано. У себя я получил поздравительную телеграмму от о. Якова Такая из Кагосима, адрес из Касивазаки, за подписью одного христианина, двух катехизаторов – Уехара и Кондо, и о. Феодора Мидзуно, и поздравление случайно зашедшего редактора Петра Исикава. Больше – ни священники, ни академисты-профессора, никто ровно не выразил ни малейшего приветствия! Как это похоже на японцев! Особенно удивляет отсутствие всякого доброго чувства к России академистов, на которых потоки русской любви и благодеяний излились! – Зато официальная Япония делает все, что возможно для показания своей любезности к русским. Миссия наша охраняется день и ночь переодетыми и не переодетыми полицейскими, благодаря чему уж сколько месяцев нет разбитых стекол в Соборе и библиотеке; сегодня, когда я ездил в Посольство на молебен, по всей дороге полицейские отдавали честь – по внушению, конечно, от начальства и важности сегодняшнего русского праздника.

15/27 мая 1896. Среда.

Яков Ивата из Янагава пишет, что христиане совсем не уважают там священника, тамошнего природного человека, о. Петра Кавано, а также и его, катехизатора, зовут священника его языческим именем и не принимают наставлений; Куруме хвалит, как надежное для проповеди.

Василий Сирато из Ооисо извещает о смерти старика Матфея Мидзутани, весьма благочестивого. Он родом из Такасаки; (когда четыре года тому назад я был по обзору Церквей в Такасаки, он, заранее узнав о сем, прибыл в Такасаки, чтобы видеться со мной; показывал мне свой дневник, куда неопустительно вносил каждый день все, что находил нужным, как христианин; говорил, что очень будет ждать меня в Ооисо, – но увидимся мы с ним уже не в Ооисо, а на том свете). – Это Иов Суто, а не Мидзутани. [Пометка на полях – автора.]

Во время послеобеденное, с двух часов класса заметил, малые ученики бродят без дела. Спрашиваю у Кавамото:

– Отчего учитель Исаак Кимура не в классе?

– Он прислал сказать, что болен.

– Так отчего вы не заняли учеников, и не сказали, чтобы они по комнатам занимались?

– Мне некогда, у меня есть свое дело.

– Но ведь ваше же прямое дело смотреть, чтобы ученики в занятное время не бродили в беспорядке.

– Я готовлю свои уроки…

Действительно, я застал его за книгой в его комнате; спасибо и за это; идя к нему, я не надеялся застать его дома. Но все же грубость его ответов и безучастность к делу заставили меня без дальнейших объяснений уйти, чтобы не раздражиться.

16/28 мая 1896. Четверг.

Ученики выпросили последнюю рекреацию. Накая я тоже отпустил гулять, а сам занялся письмами, и вдруг занятие мое было нарушено самым неожиданным образом. Принесли с почты открытый письменный листок (хагаки) с вопросом – кому и куда? Адрес написан по-русски, и никто не понимает. Оказалось, письмо семинариста Марка Иокота к товарищу Ною Теразава, который теперь дома в Наканиеда, куда вызван для вынутия жребия в военную службу; Иокота теперь, под предлогом болезни, живет в городе и в класс не ходит. Пишет по-русски товарищу такую похабщину, что я в ужас пришел; и видно из сего письма, что они, еще почти отроки, уже развратничают во все тяжкое; и это учась в Семинарии! Я просто в уныние пришел! А еще считал Иокота благочестивым юношей – он так всегда старался представлять к благословенью приходящих с его родины. Таковы-то наши ученики, готовимые нами для святой службы! И по умственным, и по нравственным качествам – оборотни, близкие к уродству! Быть может, и из них можно бы выработать кое-что при хороших воспитателях, но где же они? Академисты из тех же оборотней, как оказывается, а русских – никого.

Опустились у меня руки, перестал письма писать и шагал в унынии, как подали карточку посетителя, оказывается Андо, бывший мой ученик, нынешний губернатор Тояма. Язычник, но по сердцу и нравственности лучше наших христиан; разумно и сознательно стоящий за тесный союз Японии с Россией, тогда как академисты совершенно равнодушны и даже враждебны к России (как Кониси, костящий Россию в газетах). Благородство сего господина, явившегося с визитом пред отправлением на губернию и говорившего, что он не перестанет убеждать всех в необходимости дружбы с Россией, отчасти восстановило равновесие моего духа.

17/29 мая 1896. Пятница.

Когда просятся сюда, то какими смиренниками представляются! Но как осторожно нужно быть с ними! Некто Кавагуци, из Нее, просился; указано было ему в Нагоя у катехизатора поучиться вере с тем, чтобы с сентября поступить сюда в Катехизаторскую школу. Он и пришел в Нагоя и стал учиться, и казался на первое время тоже смиренником, но долго не выдержал – равно настолько терпел, сколько нужно было, чтобы войти в доверие христиан; потом, по возможности, обобрал всех, прося в долг, закутил омерзительно и исчез. – Некто Сеноо, родом из Акита, просился сюда. Наведены были справки, и оказался бежавшим из местной школы и от родителей.

Иоанн Кавамото пришел сказать, что обещал сегодня вечером в «Сейненквай» рассказать о своем путешествии по Палестине, и потому должен отлучиться на вечер. Спасибо хоть за такой спрос! Я с удовольствием обещал присмотреть за него в школе.

18/30 мая 1896. Суббота.

Написал в Афины о. Сергию Страгородскому в ответ на его письмо – просить о назначении сюда его и какого-то о. Андроника вместе; советовал оставить мысль о служении здесь, ибо нет у него миссионерского призвания – по всему видно. Просил также о возможно скором сообщении сведений, когда и на каком судне он отправил сюда елей и церковное вино, о которых пишет.

Иов Китамура из Мива пишет – благодарит за заботы о нем и обещает стараться об основании Церкви там. Отвечено поощрением к сему и посылкою христианских книг.

Из русских были; Мирский⁸, молодой офицер, служащий на Амуре, ныне путешествующий в Китае и очень умно рассказывающий о нем, – трагикомедия с немецкими офицерами в Нанкине, вызванными обучать несуществующих воинов, но строящих казармы на земле, отнятой у крестьян, и потому побитых сими последними, – и полковник Герман, с Амура, чахоточный, приехавший лечиться.

19/31 мая 1896. Воскресенье всех Святых.

За обедней из русских была посланница мадам Шпейер с дочкой, двухлетней девочкой, которая своим беганьем по Церкви и топотаньем много мешала молящимся, особенно во время проповеди, генерал Соломко, князь Святополк Мирский. Последние два потом были у меня; первый прощался: едет в Нагасаки, по-видимому, ровно ничего не сделавши здесь по своим торговым предприятиям, так как японцы – люди не слова, а дела; второй так же, как и вчера, много интересного рассказывал о Китае, Богдыхане, его матери. Потом был еще с визитом приехавший из Кореи на место уехавшего в отпуск Буховецкого Николай Александрович Распопов. Я засыпал его вопросами о корейских делах, надеясь иметь самые верные и свежие сведения. Но как ошибся! Хуже гоголевского Собакевича: всех и все ругает невыносимо: в Корее Король, министры и все корейцы, без всякого исключения, поголовная развратная сволочь; в Японии – все Правительство, весь Парламент – висельники, и прочее подобное. В продолжение часовой беседы – ровно ни о ком ни единого слова доброго: все-все подлецы и мерзавцы. Редкий экземпляр мизантропа!

Побыл на кладбище, чтобы посмотреть памятник, поставленный одному ученику, как образчик; нужно будет и всем поставить такие или несколько прочнее, чтобы не затерялись их бедные могилки. Городские христиане тоже ставят всем своим, что собственно и нас вызвало на заботу.

20/1 июня 1896. Понедельник.

Больных в Семинарии, как перешли сюда, никого, между тем как прежде десятки были ежедневно, особенно летом; это значит, что здесь пред глазами и притом нужно бы лежать в спальне, что скучно, тогда как там вне всякого надзора и места гулять и прятаться было вволю. Бывшие там «кочёо» – ми были только по имени, – из всего обстоятельства нагляднее всего явствует.

21 мая/2 июня 1896. Вторник.

Илья Накагава извещает, что у него крещено в Каннари двое, в Эбисима четырнадцать, а христиане Эбисима по этому случаю прошение прислали, чтобы Накагава был уступлен исключительно им. Отвечено, что Накагава может там жить больше, чем в других своих местах, что ныне и должно для укрепления новых христиан, но Каннори, Савабе и прочие он также должен ведать по-прежнему.

О. Феодор Мидзуно описывает свое путешествие по приходу. Каназава – в плачевном положении. Всего семь домов христианских там, и в них только одиннадцать человек христиан. Фома Исида – совсем плохой катехизатор, по лености. Если его не переменить, то Каназава придется выключить из числа Церквей, ибо скоро все погибнет там.

Нагаока несколько поправляется: прибавилось два христианских дома, а так что ныне там шесть христианских домов и пятнадцать христиан. Тит Уехара, значит, неспособный катехизатор. О Таката пишет о. Феодор, что это ныне для нас вовсе безнадежное место. Отец жены бывшего там катехизатором Акилы Ивата в параличе, и язычник, хотя не нерасположенный к христианству, мать – усердная язычница; один молодой христианин за воровство сидел в тюрьме, а выпущенный оттуда тотчас же постарался обокрасть своего родного отца, который впотьмах, не разобрав, что это сын, саблей порубил его, и сын ныне в больнице; другой христианин тоже кутил и развратничал. Больше и нет ничего. Протестантов же в Таката, двух сект, человек около шестидесяти, и есть там иностранные проповедники и проповедницы с заведенными уже школами для мальчиков и девочек.

22 мая/3 июня 1896. Среда.

О. Симеон Мии, по обозрении Церквей в Тамба, пишет, что в Сонобе и Камеока приращения Церкви нет, но и убавления тоже: все крепко держат веру. Навестил он, между прочим, и живущего недалеко от Сонобе Иустина Исивара, члена Парламента (неизменного с самого открытия Парламента по избранию тамошнего народа). Самого его не застал дома, – «путешествует по своим городам и селам для публичных речей»; но жена Агафья очень обрадована была посещением; она твердо содержит веру. Пишет еще о. Мии: «Насчет иноверия в Сонобе – пропаганда протестантства некогда шла там успешно, но теперь оно в совершенном упадке. Верующие потеряли веру и бросили свою Церковь, так что нет теперь ни Церкви, ни катехизатора. Из христианских вероисповеданий одно только православие господствует там». До господства, положим, еще далеко, но все же – хотя и не многие, семена укореняются в землю, между тем как плевелы инославия легко уносятся ветром.

Просит о. Мии принять в Женскую школу дочь христианина Марка Итода: нельзя – школа переполнена, некуда поместить.

Просит помощи на болезнь жены Иоанн Исохиса – после родов больна; послано тотчас же 5 ен.

23 мая/4 июня 1896. Четверг.

Какая великая скорбь! Ждешь самых радостных известий – и вот: по вчерашней телеграмме, 2100 человек убито и ранено на празднике Коронации, по сегодняшней – 1300 убито! И когда это прекратят этот устарелый и столь вредоносный обычай угощать народ натурой! Хорошо это с небольшой дружиной, в граде Владимировом, или с очень дисциплинированной средой (которая, впрочем, где?), но с русской нынешней полумиллионной на празднике толпой – вот оно и выходит, как ныне! Да и в Коронацию Александра II – то же: не дожидаясь часа, ломом все взяли и порушили. Да и – Александра III – разбили вагоны с пивом, и пиво обратилось в лужи грязи. Но тогда материальные безобразия и убытки, а ныне, точно для спасения отечества, многие сотни жизней положили! Ведь этот момент на все царствование Николая II будет неразрывен в памяти народа с Его Коронацией. И как будто нельзя устроить все лучше, светлей, полезней! Как? Да хоть бы так: заказать в Троицкой Лавре налитографировать миллион икон: Спасителя, Матери Божией и прочих, со включением иконы Святого Пророка Моисея для евреев. К тому же налитографировать в малом виде, хоть бы в виде больших медальонов, портреты коронуемых Государя и Государыни с несколькими словами обращения к народу, чтобы молились о благополучном царствовании и подобное; хорошо бы и с автографом Государя внизу. Все это – два листа (или две иконы и лист) – в приличном пакете, не ломком, по возможности, для перенесения вдаль, и раздавать поздравителям Государя с Коронацией. Да раздавать не в палатках, а просто в существующих Церквах Москвы, о чем заранее и оповестить во всеобщее сведение. Раздавать день (коронации), как обыкновенно, в ответ на поздравление, как будто сам Государь всем лично отвечает сим на приносимое поздравление; или, если особенная милость и щедрость Государя, и два-три дня. «Многие обманут, получив в одной Церкви, получат и в другой, третьей?» – Так что ж. Это же и нужно, чтобы благословение и слова Государя распространялись возможно шире в Империи. Ведь все полученные вторые, третьи и так далее экземпляры пойдут тоже в народ, а это и требуется, чтобы, по возможности, весь народ слит был со своим Государем в торжественный момент коронования, и потом – воспоминание сего момента на всю жизнь. – Нынешний способ празднования, – как он, сравнительно с выше начертанным, – груб и мало значущ! Напитав брюхо, напитавшийся и забудет о сем скоро же, хотя, несомненно, к напитанию брюха на царской трапезе готовится тщательно. Вероятно, многие с не меньшим усердием приступают к сему, как и к церковному таинству: утром не едят, отчего потом еще сильнее ломом ломят по царской трапезе с результатами вот вроде 1300 раздавленных. Эх, горе! Вдали от родины – тем больнее боли родины!

24 мая/5 июня 1896. Пятница.

Начали разводить садик вокруг Собора; сегодня первое дерево перенесли с семинарского места и посадили по левую сторону от Собора, у ограды – клен. Имеется в виду – вокруг стен Собора развести цветники, а по ограде посадить деревья.

25 мая/6 июня 1896. Суббота.

Моисей Минато пишет о христианах-курильцах на острове Сикотане, где он с ними провел зиму; хвалит их глубокое благочестие (недаром принадлежали к пастве приснопамятного Святого Иннокентия) и трогательные христианские обычаи, например, за неимением священника для исповеди по постам они друг другу исповедуют свои прегрешения и получают взаимные наставления, особенно это делают младшие пред старшими. Пасху ныне праздновали особенно торжественно, потому что катехизатор Моисей был с ними. К письму Моисея приложено писаное по-русски письмо Якова Сторожева, но из него ничего нельзя понять, кроме того, что их – всех христиан на Сикотане – ныне 58 душ и что желают они, чтобы Моисей опять был прислан к ним.

Послано христианам в Одавара 25 ен на покраску Церкви, согласно условию в Пасхальную неделю. Вся покраска вне и внутри обойдется в 75 ен; с меня, значит, 37 1/2 ныне попросили 25; и послано с приписаньем, что остальное привезу, когда известят, что работы кончены.

26 мая/7 июня 1896. Воскресенье.

За литургией был из русских полковник Артиллерии из Никольского, с Амура, Леонид Леопольдович Германн, прослуживший десять лет на Амуре. Очень хвалил Собор наш и пение. К несчастию, кажется, в последнем градусе чахотки, и лечение в Мияносита едва ли восстановит упадшие силы его.

После обеда был капитан Соковнин, только что кончивший свое полунаучное и полуполитическое путешествие по Корее. Рассказы его о Корее полны интереса. Сущность та, что японцев там крайне ненавидят – за смерть Королевы, за резание пучков волос и за все нахальство японцев в Корее; они как будто нарочно старались поднять со дна души корейцев веками накопившуюся там, но в последнее время как будто уснувшую ненависть к ним. Теперь уж поладить японцам с ними будет весьма трудно; обижать же их едва ли дадут другие нации, в том числе и Россия. Русских в Корее очень любят. Соковнин с экспедицией везде встречал самый радушный прием, даже от инсургентов. Нигде ни на волос его не обидели. Трогательный рассказ его, как заливался слезами двоюродный брат корейского Короля (живущего в Русском Посольстве), показывая места, где убита Королева, где сожжена, где похоронена. В комнате, где убита, и до сих пор еще следы крови на стенах. При Соковнине в экспедиции были два переводчика-корейца; оба православные; один даже состоял псаломщиком до поступления к нему. Что корейцам в России хорошо, доказательством может служить следующее обстоятельство: Король приглашал их на службу в Сеуле, но они предпочли вернуться во Владивосток.

Соковнин назначен здесь, в Японии, военным агентом и поселился в Иокохаме.

27 мая/8 июня 1896. Понедельник.

Катехизатор в Накацу, на Киусиу, Матфей Юкава представляет следующее дело. У вдовы Хаттори, очень благочестивой тамошней христианки, но, к сожалению, родной сестры отъявленного атеиста, знаменитого Фукузава, издателя «Дзидзи Симпо», который родом оттуда, есть две дочери; одну она выдала за протестанта; к другой нужно взять приемыша, и настаивают родные, чтобы она взяла оным младшего брата мужа старшей сестры. Она говорит родным, что это невозможно по канонам Православной Церкви; ей отвечают родные из Токио, то есть Фукузава с своими сыновьями, что ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет запрета на такой брак (двух родных сестер с одной стороны и двух родных братьев с другой); католичество и протестантство тоже будто бы не представляют никакого препятствия к нему; «откуда же-де этот неслыханный запрет?» И принуждают ее сделать по-ихнему. Катехизатор спрашивает, как быть? Отвечено: «Следовать Церковному закону», который не в нашей власти изменить. Вероятно, принудят слабую и кроткую старуху поступить по-язычески. Что ж делать!

28 мая/9 июня 1896. Вторник.

О. Симеон Мии на отказ принять в школу дочь Марка Итода, из Сонобе, по неименью места, запел таким Лазарем, что и тронуться, и расхохотаться можно: «Христиане имеют идеальное и возвышенное понятие о Миссии; по мнению их, это дом любвеобильного Отца и архипастыря; всякого, кто придет туда, все с любовью и радостью примут и обласкают; в доме Отца много обитателей, всегда есть место, где поместиться, чтобы слушать Слово доброго Отца, учение учителей и благочестивые разговоры братьев и сестер» и прочее… Катя в полном отчаянии и все время плачет; мать Варвара и бабушка Афанасия также сильно горюют и не знают, чем утешить себя и ее; они уже приготовили для нее платье, одеяло и тому подобное.

Завтра попросить Анну, чтобы как-нибудь поместила. Кстати, и прошение по-японски от Итода приложил о. Мии.

Мацумото Игнатий прислал перевод брошюры «Притчи Круммахера»; отослано тотчас же на цензуру о. Павлу Савабе.

29 мая/10 июня 1896. Среда.

Выбыл из Катехизаторской школы первого года Тадаки. Чтобы преподавать православное учение айнам, просился поступить в школу; чтобы хлопотать за айнов пред Парламентом, просился иногда отлучаться из школы; и отлучался так много, что последние полгода почти совсем не жил в школе; приходил иногда как будто отдохнуть здесь на несколько дней. Я сказал, чтобы ныне, когда явится, объявлено было ему исключение из школы. Иоанн Кавамото и объявил. Учебники отданы ему; авось хоть какая-то польза будет!

30 мая/11 июня 1896. Четверг.

Ездил после обеда в загородные питомники посмотреть деревья, выбранные вчера Даниилом (коллектором) для посадки вокруг Собора. Комично выходило, когда садовники объявляли цены при мне совсем другие, чем те, что сказаны вчера Даниилу, которого они приняли за своего брата, хлопочущего для иностранца, и, конечно, радого надуть его. Даниил сегодня простодушно поправлял их, они изумлялись и немало конфузились.

31 мая/12 июня 1896. Пятница.

Сделаны и утверждены расписания экзаменов по всем школам.

Димитрию Константиновичу Львовскому обещал в жилье второй этаж, что над ним ныне, если вернется, вместе с ныне занимаемым помещением. Если, садясь в Одессе на пароход сюда, даст мне телеграмму, то до его приезда квартира будет приспособлена для него с семьей.

Не перестают занимать мысли о том, что при Святейшем Синоде должен быть Миссионерский комитет: 1) для зарождения и воспитания миссионерской «мысли» (не говорю о «стремлении» – того нужно еще сто лет ждать) в духовно-учебных заведениях; 2) для зарождения и развития заграничной миссии. Сколько уже перебывало здесь миссионеров «quasi»! Но от о. Григория Воронцова до о. Сергия Глебова был ли хоть один миссионерски настроенный? Ни единого! Оттого все и уезжали. Почему это? Очевидно потому, что в духовно-учебных заведениях и мысли нет о миссионерстве. «Шедше научите все языки» – как будто и в Евангелии нет, хоть слышат это все и знают наизусть. – И нет у нас заграничной миссии! В Китае, Индии, Корее, здесь – моря и океаны язычества – все лежит в мраке и сени смертной, но нам что же? Мы – собака на сене! «Не моги-де коснуться православия – свято оно!».

«Но почему же вы не являете его миру?» – Ответь на сей вопрос, Святейший Синод!

1/13 июня 1896. Суббота.

Сегодня, переведя с Накаем слова «мужу не оставлять жены своей» (1Кор. 7, 11), слышу от него:

– Эти слова были единственной причиной, что мать Мануила Кита-мура, катехизатора ныне в Токио, – до последнего времени не крестилась.

– Почему так?

– Она не любит жену Мануила до того, что слышать о ней не может. Это-то и принудило Мануила отослать ее с ребенком к родителям в Сендай.

И ничего этого мне не известно! Мануил сказал только когда-то, что на время отпустил жену домой.

Призвал потом о. Павла Сато и выговорил ему, во-первых, за то, что он не сказал мне об этом несчастий с молодым катехизатором, служащим под его руководством; во-вторых, за то, что он допустил к крещению мать Мануила, тогда как она, отрекаясь на словах от сатаны и его дел, на деле такая усердная ему служительница, что даже счастье сына приносит ему в жертву, ибо Мануил свою жену любит и разлучаться с нею вовсе не хочет. Затем наказал о. Павлу непременно убедить злую свекровь смягчить свою злость, позволить мужу жить с женой. Если после трехкратного убеждения она не послушает, сказать мне; я поговорю с нею, а затем – что Бог даст! Во всяком случае Закон Божий нарушен не должен быть.

Пересадили сегодня самое большое дерево с места Семинарии: «сару-субери». Был за городом в питомнике садовника, ныне работающего здесь: четырнадцать дерев куплены для пересадки сюда.

2/14 июня 1896. Воскресенье.

На вызов учеников в Семинарию, уже давно разосланный по Церквам, до сих пор заявилось только четыре человека. Едва ли, значит, и прием состоится в нынешнем году: меньше пятнадцати принять нельзя, иначе года через два в классе окажется не больше двух, а потом и ни одного; народ-то к нам шлют все оборыш.

3/15 июня 1896. Понедельник.

Утром, лишь только за перевод сел, говорят: о. Тит Комацу явился и желает видеть, по делу.

– Нельзя ли явиться в одиннадцать часов (когда Накай начинает переписывать переведенное)?

– Не может, дело спешное, – говорят опять.

Оставил Накая, иду принять его. Оказывается старое дело, о котором я давно знаю от о. Семена Юкава – о разводе врача с женой в Асио по причине прелюбодеяния ее. Сильно она кается и просит опять принять ее, хотя блудила много в продолжение семнадцатилетней совместной жизни, но много и помогала мужу имуществом из своего родного дома.

Ныне муж не прочь опять бы взять ее. Но мешают родные – язычники, с его и ее стороны. О. Тит в убеждении до примирения дошел до стадии: «Если Епископ скажет „принять”, то муж примет ее». Так о. Тит поспешил сюда, чтобы заручиться моим словом мужу «прими». Я, разумеется, с радостью тотчас же продиктовал письмо в требуемом смысле, по получении которого о. Тит, в одиннадцатом часу, опять и отбыл.

О. Петр Кавано спрашивает, можно ли ему пред отправлением сюда на Собор сделать свой маленький соборик с своими катехизаторами в Кокура? Отвечено, не только можно, но даже и всем бы священникам следовало делать то же.

4/16 июня 1896. Вторник.

Христианин из Аомори просит прибавить содержания катехизатору Симеону Мацубара: «Пять человек малых детей; 15 ен – тут же и на квартиру – недостаточно-де». Но на квартиру идет особо 5 ен; значит, Мацубара скрывает. Содержание во всяком случае весьма скудное. Но прибавить ему, – нужно и всем прибавить, чего Миссия не в состоянии сделать. А послано ныне 5 ен Симеону на болезнь ребенка, о котором пишет-де один христианин; и написано в то же время сему христианину убедительное послание, чтобы помогали христиане своему катехизатору – житейскими предметами, всякий, чем может, – кто чашкою риса, кто углем, солью, зеленью, рыбиной и так далее.

Получена прекрасная икона «Покрова Пресвятой Богородицы» – дар матерей Аполлонии и Феофании, Вохоновской женской обители, близ Петербурга, – исконных жертвовательниц и радетельниц Миссии. Просил написать за оплату, прислали даром, как благословение. Спаси их, Господи! Икона останется навсегда при Миссии, как образчик для списыванья по просьбам Церквей и христиан. Для того и прошена.

5/17 июня 1896. Среда.

Христиане Токусима пишут благодарное письмо за иконы для их Церкви; из письма явствует, между прочим, что они очень довольны своим священником Павлом Морита. И мне это очень приятно.

Один язычник пишет, что он, убедившись в ложности буддизма, желает сделаться христианином. Поручен диакону Павлу Такахаси по близости местожительства. Другой язычник пишет, что, побыв в Соборе при богослужении, почувствовал жажду христианского научения. Поручен катехизатору в Асакуса по месту жительства. Третий язычник пишет: просится по бедности в слуги в Миссию. Сказано навести справки, не годен ли он для христианского научения в видах дальнейшего служения Церкви, ибо письмо написано очень складно.

Впрочем, писем от язычников поступает немало, а проку из них никакого: от бедности пишут, и бедность обычно дурного происхождения. Чтобы не тщетны были слова «грядущего ко мне не изжену вон», отвечается и принимаются соответствующие меры христианской любви, но почти всегда оканчивается денежным убытком для моего кармана, больше ничем. И ныне заявившихся положено питать во время научения, если хоть малая надежда благонадежности их, но едва ли!..

6 июня/18 июня 1896. Четверг.

Кончивши утренний перевод, отправился по накопившимся делам в Иокохаму. Будучи у Устинова, Хакодатского консула, проживающего почему-то в Иокохаме целый год, поражен был следующим феноменом невежества. В разговоре за чаем упомянул я, что перевожу Послание к Коринфянам; жена Устинова, Марья Николаевна, по виду элегантная и образованная дама, вопрошает:

– Что же это такое за Послание?

– Да Послание к Коринфянам Святого Апостола Павла, разве Вы не знаете?

– Нет, не знаю.

– В Новом Завете одна из важнейших апостольских книг!

– Не слыхала. Новый Завет, я знаю, – это Евангелие.

– Но в Новом Завете, кроме Евангелия, и Апостол.

– Новый Завет – это учение Христа, Евангелие, какой же это Апостол?

– Но ведь Евангелия написаны Апостолами. Кроме них, Апостолы написали еще Послания, которые тоже Слово Божие.

Марья Николаевна делает все более и более изумленный вид и продолжает настаивать, что Новый Завет – Евангелие, а Посланий там нет.

– Да будто вы никогда не видали книги Нового Завета?

– Как не видать! Я ее даже изучала, это – Соколов (должно быть учебник протоиерея), я вам сейчас принесу.

Но от порыва принести я ее удержал, и хотя ласково, соответственно чайному разговору, но сказал, что у нас, в миссийской школе, десятилетняя девочка японца лучше ее знает Закон Божий и что я о таком неслыханном, положительно в ужас меня повергающем, невежестве в Законе Божием русской интеллигентной дамы не скажу никому из японцев. Марья Николаевна рассыпалась в уверениях, что так ее учили и так всех их учат Закону Божию законоучители в гимназиях. Если бы она одну из самых больших булавок всадила по головку в мое тело, то мне не больнее было бы, чем слышать это. Ужели правда, что так плохо учат? И ужели много таких круглых невежд, чистых язычниц, в нашем образованном дамском обществе? Впрочем, и мужское общество, кажется, недалеко ушло: муж, слушая, ничем не мог поправить или помочь своей жене, а после о законоучителе Белявском отзывался, что, мол, ему – что!

Услышал, между прочим, от Устиновых подробности о Будиловском: отправился в Нагасаки на «Нижний Новгород», пароход Добровольного Флота, выстрелил два раза в Акимова; ранил его слегка, был арестован, но освобожден, по обещанью, что вперед никакой глупости не наделает, и едет сюда. Жена Александра Николаевна отправилась также в Нагасаки, и ныне с ним. Шпейер уже телеграфировал, чтобы Будиловского убрали со службы здесь. В иокохамских иностранных газетах стрелянье Будиловского и причина – связь Акимова с его женой, все расписано. Как жаль бедного Будиловского, и особенно жены его – сущего ребенка! И как отвратительны эти Акимовы, сущие бешеные псы, кусающие исподтишка!

О. Сергий Глебов, будучи в Ханькоу, выпросил у трех тамошних торговых домов на построение здесь Семинарии и Церквей 2600 долларов, которые я и получил сегодня чеком при его письме.

Классные занятия по школам сегодня закончились, чтобы дать учащимся несколько дней на приготовление к экзаменам.

7/19 июня 1896. Пятница.

В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое число что за великое несчастье постигло северо-восточный берег Ниппона и отчасти Эзо! Около местности Кинказан произошло подводное землетрясение, которым поднятая морская волна залила берег, отчего города Камаиси, Ооцуцу, Ямада, Сакари и прочие почти вконец разрушены, и потоплены многие тысячи народа! Этого рода бедствия не было со времени, когда погибла «Диана» наша, во время заключения здесь трактата графом Путятиным (в 1854 году), но тогдашнее бедствие незначительно сравнительно с нынешним.

Рассылая сегодня содержание служащим Церкви на седьмой месяц, мы и послать не могли катехизаторам Камаиси, Ямада, Сакари, не зная, живы ли они, или уже со своими семьями там, где в содержании не нуждаются.

8/20 июня 1896. Суббота.

По сегодняшним газетным известиям, погибло от хлынувшей волны: в Иваде-кен 14000 человек, Мияги – 3103, Аомори – 300; всего 17403 смертей; раненых только в Мияги-кен 555 человек, в других провинциях неизвестно, разрушенных домов в Иваде 4000, в Мияги 973.

Наш катехизатор в Сакари, Николай Явата, слава Богу, жив со всем семейством, хотя лишился всех своих бедных пожитков, послал ему, кроме содержания на седьмой месяц, 15 ен помощи, на христиан в Сакари тоже 15 ен; в Кесеннума и окрестности христианам, по письму Иоанна Синовара – катехизатора, к счастью, не пострадавшего, 10 ен. Извещает Синовара, между прочим, о чудесном спасении одного христианина, лежавшего больным в постели: спасся без малейшего повреждения, тогда как кругом его здоровые люди погибли.

9/21 июня 1896. Воскресенье.

Катехизатор Камаиси, города, наиболее пострадавшего от наводнения, Василий Ивама, тоже, слава Богу, жив, извещает о себе, но дочь его умерла на другой день от полученных повреждений.

После обедни священники, катехизаторы и христиане делали здесь собрание для рассуждения и решения о помощи пострадавшим от наводнения. О. Павел Савабе в своем приходе – Коодзимаци, делал то же. В продолжение недели посильная помощь будет собрана.

10/22 июня 1896. Понедельник.

Начались экзамены в мужских школах. Учителя дали темы для сочинений, просмотренные и утвержденные с некоторыми изменениями мною вчера, и ученики написали. Мы с Павлом Накаем переводили, спеша закончить Первое Послание к Коринфянам. И неудобство же переводить с человеком, совершенно равнодушным и невнимательным к своему труду! Сегодня вечером долго рассуждали: «фукуквацу сезарики, или фукувацу сезариси наран» (1Кор. 15, 13), – долго потому, что сначала написали первое, потом Накай прочитал стих по «бакарасики» перевода (Хепборна) и заложил второе; я пересмотрел все переводы и прочитал толкование, объяснил, и утверждено было первое. Переписывая уже отдел пред звонком к молитве Накай: «А вот еще есть грамматика: „фукуквацу сезариси нари“ – ее и нужно здесь». – «Но отчего же вам это в голову не пришло во время целого часа рассуждений? Значит, это не совсем употребительная грамматика для подобных мест». – «Это даже и „зоку-но“ (народная) грамматика». Я вновь должен был думать, сличать, перечитывать, спорить…. И вот за этими пустяками сколько времени, сил теряется оттого только, что нет хорошего человека, с которым бы переводить!

11/23 июня 1896. Вторник.

Слава Богу, и катехизатор в Ямада и Мияко Яков Яманоуци тоже не погиб в наводнение, но сын его двенадцати лет погиб; у него самого пятнадцать ран на теле, у жены переломаны ребра, у дочери сломана нога, другие дети тоже ушиблены. От Церкви, которую недавно построили в Ямада, кроме камней основания, ничего не осталось. Христиан в Ямада сорок восемь погибло.

Всех погибших от этого наводнения насчитывают уже больше 39000, кроме раненых.

12/24 июня 1896. Среда.

Послал, кроме содержания, 15 ен помощи Якову Яманоуци, 15 ен на христиан в Ямада. Послано также 15 ен о. Иоанну Катакура дорожных и написано, чтобы поспешил посетить пострадавшие Церкви, отпеть погибших и утешить живых.

Вечером мы с Накаем закончили перевод Первого Послания к Коринфянам, и сим закончены занятия по переводу до сентября.

Утром был на экзамене по Священному Писанию в обоих классах Катехизаторской школы у наставника Иоанна Кавамото; хорошо отвечали.

13/25 июня 1896. Четверг.

О. Сергий Судзуки в отчете по обзору Церквей пишет, между прочим, что в Ивакуни не застал катехизатора Петра Такемото, который ушел куда-то к родным по болезни сих; так и съездил о. Сергий в такой отдаленный пункт совсем понапрасну, ибо там ни верующих, ни даже слушающих – никого не успел приготовить Такемото, несмотря на то, что сам просился туда. Значит, совсем ни к чему не годный катехизатор Такемото: военная служба испортила его. Плох и о. Сергий: не хватило практического смысла даже настолько, чтобы прежде отправления в Ивакуни списаться, или телеграммой перекинуться с катехизатором.

В Камаиси, по отчету Петра Исикава, редактора «Сейкёо Симпо», отправившегося на место несчастия, убито волной пятнадцать наших христиан.

О. Борис Ямамура пишет об упадке Церкви в Санбонги, ни один даже христианин даже не пришел на исповедь (тем более, что ныне полевые работы мешают). Значит, подчинить эту Церковь катехизатору в Хацинохе – то же, что погубить Церковь при таком вялом катехизаторе, как Илья Яци.

14/26 июня 1896. Пятница.

Был на экзамене по Догматике в Семинарии, шестом классе: плохо преподает Емильян Хигуци, кандидат Санкт-Петербургской Духовной Академии. Вчера на экзамене по тому же предмету в Катехизаторской школе я это заметил; сегодня подтвердилось. Ничего не объясняет, совсем ленится, по-видимому.

– Почему не объясняете? Зачем не готовитесь к лекциям? – спрашиваю.

– Не знаю, в каком размере преподавать, – отвечает.

То есть нужно бы мне у них бывать не изредка, а каждый день на всех лекциях, тогда бы лучше шло. Но, значит, мне нужно бы бросить свои собственные занятия – переводами? Слуга покорный!

Симон Тоокайрин, катехизатор Немуро, пишет, что никак не хочет сделаться учителем нравственности в тюрьме в Немуро (на место Сергия Ооцука); это значило бы-де тоже, что оставить службу Церкви и поступить на службу в тюремное ведомство, – из-за этого и не желает, ибо посвятил себя навсегда на службу Церкви. – Письмо приятно в том отношении, что показывает неизменное желание Симона служить Церкви. И, мне кажется, это его желание можно бы совместить с обязанностью преподавать нравоучение, и вместе вероучение, преступникам в Неморо. Но печально то, что дело это не может уже вестись ни им, Симоном, ни кем другим из христианских проповедников. Тюрьмы известили нас, что по всей Японии тюрьмы представлены для научения бонзам секты Хонгвандзи; в <…> чего генерал-губернатор Хоккайдо выразил желание, чтобы и тюрьма в Немуро была изъята из христианского научения и отдана тем же бонзам. Известие об этом мы уже послали Симону, но он до получения его написал нам.

15/27 июня 1896. Суббота.

На экзамене был в Семинарии: ученики четвертого класса отвечали из Гражданской Истории, средних веков, Иловайского, по-русски; лучшие из них читали на память по-русски, где ни спросишь из пройденного.

В Женскую школу просятся столько, что уж больше принимать некуда. Призвал сегодня Анну, сосчитали кандидаток, которых принять ныне нельзя, и положили известить их, что будут принимаемы по мере открытия мест, о чем будут уведомляемы своевременно; из просящихся есть и своекоштные язычницы, значит, из богатых домов. Видно, что школа больше и больше приобретает уважение. Жаль, что расширить ее нельзя, как требует о. Симеон Мии: просто места нет для постройки хоть бы маленького здания.

Был Николай Гаврилович Матюнин, в 1875 году – пограничный ком[?], сдававший здесь Курильские острова Японии, ныне начальствующий в Новокиевске. Из Кореи только что. О корейском Короле: «Трус, и притом лично за себя, глуп»; о корейском наследнике: «Идиот, глупый от природы, и с двенадцати лет – в гареме, где из него выжаты все соки»; о корейских министрах: «Вот этот полицейский (указывая на ворота Миссии, где стоял полицейский) умнее всех их вместе». Против выхода сибирской железной дороги в какой-либо порт, кроме Владивостока: «Зачем же? Иначе его убьют! А он может быть открыт с моря круглый год». В добрый час!

16/28 июня 1896. Воскресенье.

До литургии совершенно крещение шестнадцати человек, возрастных и детей.

После литургии и раздачи святых икон новокрещенным, старшины Церкви в Коодзимаци, шесть человек, попросили иметь со мною разговор. Лишь только заговорили о престарелости о. Павла Савабе, о необходимости иметь помощника, я понял, что пришли просить о поставлении Алексея Савабе священником в помощь отцу. Вчера Алексей Савабе сам приходил говорить о том же, прося руководства, соглашаться на избрание, или нет. И потому, не дослушав речи, которая, по японскому обычаю, забирая все глубже в цветник, обещала прогулку утомительно продолжительную, я прервал вопросом:

– О поставлении Алексея Савабе священником?

– Да, – отвечал обескураженный оратор.

– Согласен. Но для священника нужен храм. А у вас какой? Напоминает одежду пятилетнего ребенка на пятнадцатилетием юноше, – руки и ноги голые, и одежда расползлась по швам. У вас в большие праздники не большая ли часть молящихся вне храма? А храм – не течет ли по всем спаям? Итак, возбудите в себе усердие и соберите силы построить новый храм – более вместительный и наиболее удобный и так далее.

Речь, которую на сей раз я овладел, шла довольно долго в том же направлении. Показывал им сборную книжку, по которой собраны деньги на наш Собор, – подписки там в один рубль [?]… По-видимому, одушевились и положили собрать деньги на покупку места под храм и постройку храма. Вчера я толковал Алексею Савабе тоже, чтобы он, соглашаясь на избрание, поставил условием постройку для него нового храма. И хоть большие богачи там есть вроде Моисея Тодороги и Павла Хирума, но где же им одушевиться до чисто христианской щедрости! И потому я обещал пожертвовать целую половину того, что потребуется на покупку места и постройку храма. Сегодня, впрочем, я этого не сказал, предоставляя Алексею иметь мое обещание в резерве. Увидим, способен ли он вдохновиться, на что в молодости был очень способен его отец; а вдохновится, то и будет храм; нет, – вероятно, все кончится «гузу гузу», но это будет и доказательство ничтожности Алексея для церковной службы; до сих пор он ничем ровно не заявил себя, хотя давно уже на церковной службе, и при значительном, в сравнении с другими, содержании; но у меня все еще надежда, что он воспрянет и пользу окажет.

Илья Яманоуци, катехизатор в Хацидзёосима, явился уже на Собор; несколько рано, но с следующим судном он опоздал бы к Собору. С ним – юнец, поступающий в военную службу; учился у него грамоте и вере.

Впрочем, за целый год у Яманоуци не оказывается ни одного приготовленного к крещению. Учил он там грамоте и начаткам христианского учения; но последнее слушали у него только потому, что чрез это можно было пользоваться им, как школьным учителем. Приобрел он дружбу и уважение многих, ибо вел себя – прямо видно – хорошо, по-христиански; желают его возвращения туда; и он сам тоже не прочь отправиться опять на год туда, надеясь, что дальнейшее его пребывание там будет иметь более иметь более прямую пользу для Церкви. Хорошо, если это состоится, иначе зачем же году его жизни там даром пропадать!

В Женскую школу сегодня еще две просились: нарочно для того прибыли из Вакканай в Хоккайдо; мать одной привезла их из такой дали, и при всем том пришлось отказать – жаль!

17/29 июня 1896. Понедельник.

В седьмом часу вечера проходя по ученическому коридору, в открытые двери в комнатах не вижу почти никого, а к экзаменам готовиться должны! Иду к Кавамото, чтобы сказать ему о сем. Но почти всю школу встречаю заседающею в профессорской, пред дверями комнаты Кавамото, он сам в центре собрания.

– А я к вам шел сказать, что учеников нет в комнатах. Они вот где! Что за собрание?

– Я после доложу вам, – промолвил Кавамото, приставши.

Я ушел и занимался вечер своим чередом. После молитвы Кавамото спрашивает:

– Можно к вам?

– Пожалуйста!

Приходит и объясняет ни более, ни менее как то, что два подростка нашей Семинарии повадились в развратный дом ходить; один из них, к несчастью, еще сын заслуженного катехизатора Павла Кагета, племянника старейшего из наших священников, о. Матфея Кагета. Сей юноша уже и из школы ушел, увидев, что начинают исследовать его поведение; юноша, с прискорбием надо сознаться, неизвестно по чьим грехам, несчастно рожденный, с характером, резко покатым к злому: сначала он крал, за что долго не был принимаем в нашу школу, потом очень зло шалил, за что, принятый, был удален из школы; ныне, думал я, Слава Богу, исправляется, но вот он – лжец и развратник, не вышедши еще из отрочества и с атмосферою, не зараженною вокруг него, ибо его развратностью все товарищи гнушаются, что и показали заявлением сегодня всего о нем Иоанну Кавамото. Другой юноша, совсем тупой к учению, последний во втором классе.

– Кроме сих двух, развратников нет в Семинарии. Я это исследовал и удостоверился. Именно сегодня вечером я просил всех сознаться по совести, – это и было собрание.

Эта заботливость Кавамото о нравственности школы меня очень тронула. Быть может, из него выйдет и порядочный «Кочёо», который управит школою во благо. Дай бы Бог!

Заметил я ему только, что фамильярничать с учениками не следует, ко благу их же, – заседать там, как он сегодня – совсем запанибрата, тогда как не в гости он позвал их к себе, а для наставления и вразумления.

– Но так обращается с учениками о. Антоний Храповицкий. Я ему следую. Он мой идеал.

– О. Антоний Храповицкий слишком глубок и многосторонен, чтобы следовать ему. Таких, как он, может быть, и в России еще нет; подражать ему, не имея его ресурсов, было бы самонадеянностью и опрометчивостью. Лучше следовать общему правилу: любите учеников, будьте крайне справедливы и беспристрастны, являйте во всем участие к их благу, но будьте в то же время начальником, а не панибратом, чтобы они не имели ни малейшего повода понизить уважение, чтобы видели в вас силу, на которую всегда могут опереться, руководство, которому со всею доверчивостью могут предаться. Это именно нужно. Этого они и сами желают. И будут рады и счастливы, если Вы будете таким именно Кочёо.

– Да, я уже слышал, что они рады тому, что школьные правила начинают строже наблюдаться, – заключил беседу Иоанн Акимович Кавамото, которому и дай Бог быть хорошим начальником Православной Духовной Семинарии в Токио!

Продолжение в следующей книжке