Притчи Господа нашего Иисуса Христа

<…>духовной журналистике работы по части изъяснения отдельных притчей нами также не обходятся без внимания. Как всем этим мы воспользовались, предоставляем судить читателю.

Апреля 25-го 1890 г. Вифания

Одной из любимых словесных форм передачи слушателям высоких и святых истин у Господа нашего Иисуса Христа была притча. Так называется образная речь, в которой та или другая отвлеченная нравственная истина раскрывается наглядно в Форме рассказа о каком-либо событии измышленном, но правдоподобном. Иногда такой рассказ в устах Господа представляется до того живым и наглядным, что трудно становится решить, есть ли подобный рассказ одна только образная форма передачи отвлеченной назидательной истины, или же простое повествование о действительно происшедшем событии; так, напр., приточный рассказ о милосердном Самарянине¹. Живость и наглядность приточной речи Господа зависит от того, что материалом для нее служат или представление о земле с ее произведениями (поле, пшеница, плевелы, лилия, горчичное семя, драгоценный бисер), или представление о человеческой жизни с ее проявлениями (закваска, брак, гражданские отношения домохозяев и домоправителей к подчиненным). При таком обилии и разнообразии материала для словесного языка притчей Господа всех их, за исключением аллегорической речи (главным образом встречающейся в Евангелии Иоанна Богослова) и кратких приточных изречений (напр., «врачу исцелился сам²), насчитывают XXX, допуская сходство некоторых притчей между собой по основной идее.

Произнесены были притчи Христом Спасителем в разное время и в разных местах Палестины: одни в Галилее в период времени от второй до третьей Пасхи, другие на пути в Иерусалим по миновании третьей Пасхи, наконец, третьи во время последнего пребывания Господа в Иерусалиме пред четвертой Пасхой. Основная мысль всех этих притчей царствие Божие или Христово; но в первых притчах, произнесенных на берегу живописного Галилейского озера, говорится, как и естественно, об основании или начале Царства Христова в мире и об отношении последнего к первому; во вторых, свидетельствуется о препятствиях утверждению Царства Христова в мире и об его спасительных плодах для истинно верующих; предмет третьих последняя стадия развития Царства Христова до времени всемирного суда.

Сверх того в ходе мыслей и содержания отдельных притчей преемственно от одной до другой замечается некоторое развитие предложенного в притчах назидания, что надеемся показать из предлежащего изъяснения притчей Господа.

Но предварительно взятой нами на себя задачи изъяснения притчей Господа Спасителя слова два-три о причине и практической применимости употребления нашим Божественным Учителем приточной формы научения слушающих истинам веры и нравственности.

Употребление нашим Божественным Учителем притчей при устном изложении своего спасительного учения объясняется прежде всего тем, что наш Искупитель по своему национальному происхождению принадлежал своему народу, который, как народ восточный, богатый фантазией, привык и любил в речи употреблять художественные образы. Эту психологическую наклонность Еврейского народа живо и ясно сознавали как современные Христу иудейские раввины, так и ветхозаветные пророки, а потому очень нередко и прибегали в речи к употреблению притчей. Далее, психологической основой употребления Христом притчей было Его идеальное, глубоко религиозное воззрение на мир и жизнь, которое нередко всему придавало значение духовного, вышеземного. Наконец, образная, приточная речь Христа Спасителя бесспорно обусловливалась той священной важностью, тем священным достоинством, с которым Спаситель от первых дней своего общественного служения спасению рода человеческого понимал и исполнял свое великое дело. Он не хотел, подобно мудрым мужам классической древности, основать новую школу ученых. Восстановить падшее человечество на пути спасения, освободить подпадшей силе греха род человеческий от его страдания, поставить человечество в отношение сыновства к Богу, даровать народам земного шара счастье, мир, блаженство жизни в Боге и для Бога – вот то, на что направлена была спасительная деятельность Снизошедшего на землю Сына Божия. Для осуществления того, пользуясь как делами своими, так и словами, наш Спаситель в словесном обучении Своем нередко пользовался той словесной формой, которая приводила в сильное движение внутреннюю жизнь его слушателей; а такова именно была притча, которая возбуждала внимание слушателей ее, по своей внешней форме, и по внутреннему содержанию, нередко будила их воображение, оживляла их мысль и волю, представлял же высшую истину в наглядных образах, делала ее доступной пониманию и для лиц, мало образованных, и почти невольно увлекала к восприятию ее.

Не смотря, однако на широкое применение притчи в разговорном языке жителей востока и несомненную доступность ее пониманию лиц малообразованных, притчу надо строго отличать от сходных с ней словесных форм выражения мыслей – басни и аллегории. Притча по своему содержанию всегда раскрывает только такие истины, которые указывают на отношение человека к Богу и основывающиеся на этом отношении нравственные требования для человека; басня выставляет правила и положения, наблюдение которых оказывается пригодным и нужным для человека в различных положениях и отношениях естественной жизни. В отношении к внешней форме представления между притчей и басней заметно следующее различие: в первой действующими бывают люди, в последней – неразумные творения и большей частью звери; при этом, в притчах хотя передаются измышленные события из мира природы и людей, но на них всегда лежит отпечаток истины, правдоподобия; в баснях напротив излагается то, что принадлежит к сфере простой фантазии: так в них представляются разумными и нередко говорящими звери, растения и т. под. Соответственно различным целям назидания притчи всегда носят на себе характер строгой простоты, басни же напротив передают свое содержание в тоне веселом и подчас шутливом. – Аллегория но форме рассказа также совпадает с притчей, особенно, когда это последнее название берется в смысле обширном. В аллегории писатель пользуется каким либо, доступным нашим внешним чувствам, предметом как образом; причем частные признаки и явления этого предмета применяются для объяснения отвлеченных понятий и мыслей так близко и существенно, что объясняемый и объясняющий предметы сливаются, качества и свойства второго предмета приписываются первому. Такова аллегорическая речь И. Христа о «пастыре добром»³, в которой Он сравнивает себя то с добрым пастухом, то с дверью к овцам; эту речь Евангелист, приведший ее, называет «притчей»⁴ и конечно в смысле обширном.

Если аллегория, соответственно ее греческому названию, означает выражение того, о чем говорится иначе, чем как должно понимать, то и приточный рассказ Божественного Учителя всегда требовал в сознании слушателей возвышения над одной образной стороной его. Как скоро это требование не исполнялось, внимание слушателей притчи останавливалось только на внешних ее образах, а не устремлялось к усвоению духовного ее смысла, то и слушание или знание притчи должно было оставаться бесследным для ума и сердца слушателей. Мысль об этом и выразил наш Бож. Учитель, когда сказал, что для внешних, т. е., для неученых, для непосвященных в тайны знания, для простого народа все бывает в притчах, (у Ев. Матфея: им не дано, т. е. знать тайны царства Божия⁵, да видяще видят, и не узрят: и слышаще слышат, и не разумеют⁶.

Между тем Божественный Наставник перед изъяснением первой притчи поставленным вопросом⁷ к ученикам направляет их внимание к уразумению притчей. Первая притча, основная по своему содержанию и более простая по изложению, есть притча о сеятеле и семени.

Мф.13:1–9 и 15:23: Мр.4:3 и д. Лк.8:4 и д.

Во второй год общественного служения Своего роду человеческому наш Божественный Учитель однажды вышел из дома своих сродников в Капернауме на северный берег Геннисаретского озера, вошел в лодку и сел. Множество народа собралось около него на берегу. Господь взглянул на этих людей; в лицах теснившейся толпы Он, как в зеркале, читал различные душевные настроения. При этом семя действительно могло для него послужить достойным образом Слова Божия. Слово Божие или Евангелие есть сила скрытая, таинственная, но сила великая, или, как выражается Св. Апостол Павел, «сила Божия»⁸. Через Евангелие Дух Святой освещает, просвещает, дарует душевный мир и радость человеку. Но такое благотворное действие на человека силы Божией в Евангелии возможно тогда только, когда человек истину Евангелия воспринимает своим верующим сердцем и в нем хранит. Как скоро этого не бывает, и человек при слушании Евангелия остается равнодушным к его истине, закрывает от нее свое сердце, уподобляется таким образом почве сухой затоптанной при пути⁹, то Евангелие не производит заметного действия на человека. Если такой человек своим внешним ухом и воспринял что-либо из истин слова Божия, то это скоро опять исторгается из сердца человека рассеянного дьяволом, который является в мире в многоразличных образах и видах, на языке же рассматриваемой притчи представляется под образом птицы¹⁰, поклевывающей семя, лежащее при дороге, не пустившее корней. – Но вот другое семя падает на почву скалистую, каменистую, которая покрыта только тонким слоем земли; под благотворными лучами весеннего солнца этот тонкий слой почвы легко нагревается, и посев всходит с чрезвычайной быстротой; но чем сильнее греет солнце, тем более жаждет растение живительной влаги; корни его встречаются с каменистым слоем и не имеет достатка в питательном соке: растение таким образом развившееся быстро вянет и засыхает¹¹. С этой жалкой частью нивы Господь сравнивает слушателя Евангелия, который с радостью воспринимает спасительные Его истины, при их возвещении, но не допускает этим истинам проникать во внутреннюю жизнь свою, воздействовать на свое сердце, ум и волю. Такой слушатель Евангелия не тверд в себе и не постоянен; он легко и скоро подпадает действию времени и обстоятельств; если ради Евангелия ему приходится принести жертву или перенести искушения, он тотчас соблазняется и оставляет Евангелие. К продолжительному, постоянному общению с Богом, источником жизни и света, он не способен, и от проповеди о царстве Божием, представление о котором едва коснулось его сердца, не остается у него вскоре никакого заметного следа¹². Третий участок нивы, по изображению притчи, не тверд и жесток, как участок при дороге, но мягок и рыхл; он не скрывает, как второй участок, под тонким слоем земли каменистую почву, но глубок и даже жирен; потому семя, брошенное в него, развивается и возрастает. Но в той же самой глубокой почве посева находится и семя дико растущих плевел: оно пересиливает в росте нежный молодой побег доброго семени, отнимает у него сок, силу, нежный стебель начинает хилеть и не достигает до зрелой поры плодоношения. И в жизни нравственной бывают такие личности, которые воспринимают охотно истины Евангельские и начинают испытывать их благотворное действие внутри своего сердца: вера их крепнет, любовь делается теплее, надежда светлее. Но эти же личности порой увлекаются заботами житейскими, связаны привязанностью к материальному обогащению. В силу этого как заботы о временных благах, так и богатство, само по себе не предосудительное, при сильной привязанности к ним сердца препятствуют нравственному развитию духовной жизни в тех личностях, которые было сделали первые добрые опыты в своем духовно-нравственном развитии, а затем и совершенно задерживают это развитие, не дозволяют дойти ему до возможной полноты и совершенства. Очевидное подтверждение этого представляет наглядный пример Евангельского юноши¹³, который по исполнении первых нравственных требований закона, поколебался в дальнейшем своем нравственном развитии, как скоро от него потребовалась жертва своим имуществом. Если таким образом обилие имущества и чрезвычайная привязанность к нему, также забота о земных благах (= печаль века сего), составляют существенное препятствие для дела нравственного самоусовершенствования человека, то совершенно понятно, что в притче усиленные заботы о внешних благах и об обогащении приравниваются к терниям, отчасти задерживающим, отчасти даже заглушающим расцвет и полноту развития жизни нравственной¹⁴.

Приятнее и утешительнее для умственного взора Божественного Учителя представлялась та часть пахотного поля, которая была совершенно чужда недостатков трех других упомянутых в притче частей и на которой, как на мягкой и рыхлой, посеянное семя достигло своего плодоношения. Но и на этом участке пашни у различных семян заметно было различие: одни семена при жатве оказались сам-сто, другие – сам-шестьдесят, третьи – сам-тридцать¹⁵. Этот разнообразный успех в плодоношении семян, посеянных на доброй ниве, видимо послужил в речи Господа удачным образом для характеристики разнообразия благодатных плодов слышания и внимания к Слову Евангельскому¹⁶. Еще св. Апостол Павел указал на разнообразие нравственных плодов, когда сказал плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание¹⁷. Этой полноты и разнообразия плодов жизни нравственной человек-христианин, как выражается один из древних отцов Церкви, достигает не в начале, а только в конце своего нравственного развития и образования, которое различается по успеху в духовной мудрости, смотря потому, сколько кому дается по чистоте сердца.

Но помимо сходства успешного действия слова Евангельского на добрые сердца человеческие с произращением семян на влажной почве, проповедь Евангельская, или сеяние Слова Божия в сущности своего действия таково, что оно может благотворным образом воздействовать и на людей менее восприимчивых. Имея в виду разную силу этого влечения сердца человеческого к Евангельской истине, подобную предрасположению соков пахатной почвы к всасыванию их залегшим семенем, притча о Сеятеле и семени основной своей мыслью касается представления о начале или основании словом Евангельским нравственного царства Христова или его Церкви. По этому представлению рассмотренная притча имеет тесную внутреннюю связь с следующую за ней, по Евангелию Матфея, притчей о плевелах среди пшеницы. Эта притча по основной своей мысли показывает, что при теперешнем состоянии Церкви в ней всегда будут не только праведные, истинные сыны ее но и грешные, сыны лукавого.

Мф.13:24–30, 36–43

При внешнем, видимом сходстве притчи о плевелах среди пшеницы с притчей о Сеятеле и семени и по внутреннему своему содержанию вторая притча в общем расположении их по Евангелию Матфея составляет непосредственное продолжение первой. Именно, предлежащая нашему изъяснению притча говорит, что при самом основании царства Божия среди последователей этого царства начали обнаруживаться превратные мысли и стремления, а затем и после, наравне с развитием в истинных последователях Христа, в лучшей части человечества, идей совершенной истины, вечного добра и чистой красоты в иных членах человечества, стала появляться призрачная истина, обманчивое добро и поддельная красота. Мысль об этом приточно выражается в наименовании Господом соблазнов мира плевелами¹⁸, т. е. травами сорными, по внешнему виду сходными со злаками годными для употребления в пищу, а также и в запрещении¹⁹ Господом преждевременно отделять и выбирать плевелы, чтобы не выдергать вместе с ними и пшеницы. Два вопроса: откуда и когда явились в сознании человечества превратные представления о мире идей, невольно являются в сознании при одном сопоставлении благотворного действия слова Евангельского с действием в человечестве еще иного принципа, совершенно чуждого духу Евангелия. На оба эти вопроса находится ответ в притче, последовательно остановившей на себе наше внимание. При обширной области для распространения слова Евангельского, образно представляемой в притче под образом «поля», собственно же обозначающей мир человеческий, очень возможно, что росту семян небесной Евангельской мудрости будет современен всход посева мудрости земной, душевной, бесовской²⁰. И в самом деле рядом с царством Божиим в пределах настоящих его земных условий существует царство греха, господствует смерть, и добро не может осуществиться в безусловном смысле. Если времена с точки зрения христианина становятся все лучше и лучше, то все-таки далеко не в том смысле, чтобы последующее поколение делалось более добродетельным, чем предшествующее; потому что в каждом поколении, как свидетельствует Датский епископ Мартенсен в своей книге: христианское учение о нравственности²¹, «добродетель должна возникать как личная добродетель в индивидуумах. Нельзя утверждать о временах истории, что они становятся лучше и в том отношении, что последующее поколение делается счастливее своих предшественников, потому что счастье не надежно и не обеспечено; но времена становятся все лучше, насколько добро даже при отдельных неудачах всегда приходит все к более полному развитию и сознанию и, посредством поступательного развития культуры, образования и опыта, получает все большее разнообразие в средствах и возможностях своего проявления. С другой стороны, времена становятся все хуже, насколько зло, также при отдельных поражениях и неудачах, достигает все большого развития, приобретая себе посредством культуры и образования новое оружие». Источник гибельного направления, или, по выражению притчи, посева не чувственная только плоть и мир людей нечестивых, но злой дух-дьявол, который, как известно из истории соблазна прародителей, незаметно и таинственно вкрадывается в сознание людей, первоначально принявших добронравственное направление. По мере усиления и распространения соблазнов в сознании человечества от духа мрачной злобы, являются в мире и истории людей носители и представители призрачной истины, обманчивого добра и поддельной красоты. И это нередко в тесных пределах родства и дружбы.

Гибельная деятельность злого духа в обществе человеческом.. не исключая и общества истинно верующих во Христа, не есть деятельность абсолютная и безусловная, она попускается Богом тогда, как говорит притча, «когда люди спали²²». Эту черту притчи, что «люди именно спали», Божественный Учитель в толковании притчи не пояснил. Поэтому толковники, занимавшиеся изъяснением притчи о плевелах, различно решали вопрос о том, какому временному обстоятельству приписывал Божественный Учитель то, что враг посеял в мире человеческом среди пшеницы плевелы. Между тем как одни толкователи бранили рабов за их небрежность и невнимательность, другие говорили: рабы ничуть не виноваты; ведь, они нуждались во сне после работы; слово притчи о сне людей должно понимать таким образом в том же смысле, в каком и слова притчи о семени по редакции Евангелиста Марка: «царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю; и спит и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он²³. Замечательная мысль выражается в этих словах притчи, легко заметная при объяснении 25 стх. 13 гл. Мф. Это – мысль о том, что семя слова Божия в сердце как отдельного человека, так и в сознании целых обществ, развивается постепенно, проходя различные фазы развития: первоначального произрастания ростка добра, укрепления в жизни нравственной через противостояние соблазнам и искушениям, наконец усвоения плода веры в добродетели. И это притом само собою, как бы неведомо для самого человека, в то время как он не нарушает обычного хода своей жизни и занятий. Выражение рассматриваемой нами притчи, что враг пришёл «когда люди спали», а не просто «ночью» есть выражение мысли Божественного Учителя слишком знаменательное и веское, чтобы из него не извлечь верующему предостережения к нравственному бодрствованию и к непрестанной молитве. Само-собой понятно, что пастыри Церкви, пользуясь внушительными уроками из времени минувшего в Церковной Истории, должны нравственно бодрствовать, чтобы предохранять членов Церкви от нравственного усыпления, столь гибельного в деле нравственного усовершенствования. При неусыпной деятельности пастырей Церкви, стоящих на высоте своего призвания, невозможно, разумеется, равнодушное отношение их к тем из среды общества Христиан, которые только по имени таковы, и напоминают таким образом приточные плевелы, по внешнему виду схожие с пшеницей и ростками других семян. А скажут: Христос Спаситель запретил до времени исторгать плевелы среди пшеницы, но ведь, заметим мы, на поле вообще, т. е. в мире человеческом, а не в своей Церкви. Наблюдать и охранять церковное благочестие Господь заповедал весьма ясными словами, когда сказал, что мы должны считать язычником и мытарем того, кто не слушает Церкви²⁴ и следовательно находится в решительном противоречии с обществом верующих.

Мудрое предостережение Господа не исторгать до известной поры плевелы на поле, чтобы не исторгнуть с ними и пшеницы, переведенное с приточного языка, показывает, что Господь дозволяет и неверующим жить и действовать среди верующих. Нельзя стебель плевела переменить в колос пшеницы; но неверующий может быть направлен на благочестивый путь добрым примером верующего. Еще из Ветхого Завета известно, что Господь готов был пощадить города Содом и Гоморру хотя бы ради десяти праведников²⁵, ожидавшихся и в этих городах; а языческая Ниневия и действительно покаялась вследствие проповеди пророка Ионы²⁶. У пророка Иезекииля Господь говорит: не хощу смерти грешника, но еще обратитися и живу быти ему²⁷; в Евангелии же Матфея Христос свидетельствует о Себе: не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние²⁸. Если так, то и отличительным нравственным признаком истинных последователей Христа должны быть не безрассудная ревность и слепая страсть к преследованию²⁹ людей не соглашающихся с их учением, но живое стремление к обращению и улучшению нравов в лицах мало верующих. К тому же совместное пребывание добрых и злых, верующих и неверующих должно служить для первых школой развития добродетелей: терпения, великодушия, самоотречения и т. под. и средством к укреплению в духовно-нравственной жизни. Между тем существующее в настоящей жизни смешение добрых и злых будет оставаться не навсегда, но в свое время получит конец, при том чрез силу высшую, чем сила человеческая. На этом пункте Господь в притче о плевелах останавливается с особенным вниманием, именно Он определяет обстоятельства: когда и как произойдет конечное разделение праведников и не праведников в здешней жизни.

Мысли Божественного Учителя о конечном разделении добрых и злых в мире человеческом, о времени этого разделения и о выполнителях его в заключении нашей притчи выражаются сходно с другими свидетельствами Господа о том же предмете в иных местах Св. Евангелия, как, напр., в заключение седьмой притчи, о неводе³⁰. Исполнители карающего суда Божия по отношению к злым и нечестивым являются не в начале, еще менее при ходе развития Царства и Церкви Божией на землю, а только при конце этого развития. Это именно тогда, когда как злые, неверующие люди, так и добрые, верующие обозначатся вполне, постепенно дойдут до конца своего исторического развития в своих различных противоположностях. На языке притчи мысль о времени отделения людей греха от людей добра передается словом «жатва», соответственно представлению собирания и разделения пшеницы и плевел при их конечном созревании в пору жатвы. Совершение дела различения и разделения добрых и злых в мире человеческом в виду их конечной участи произойдет тем беспристрастнее, что выполнителями этого дела явятся уже не земные служители Св. Церкви, но небесные Ангелы. Они, по учению Св. Писания посредники божественного мироуправления, их охранительной силе поручены творцом элементы природы, их водительству вверены отдельные люди и целые народы. Значение Ангелов на последнем суде будет служебное, как и в других случаях участия их в делах и событиях, касающихся спасения рода человеческого. Ангелы соберут, как говорится в изъяснение притчи³¹, на последний суд то, что отвлеченно называется «соблазны», конкретно же обозначается «делающие беззаконие». При этом как будто забывается о собирании ангелами на суд истинных христиан, свято чтущих и исполняющих требования христианского закона. Это, с одной стороны, потому, что истинные христиане или праведники сами пойдут³², руководимые ангелами для встречи Христа Судии, грядущего во славе, а, с другой, потому что при упоминании о собирании Ангелами беззаконников на суд имеется главным образом в виду их осуждение³³ – Господь некогда во время жатвы нравственной нивы скажет к ангелам, как к жателям этой нивы: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки. Ибо прибавляет Господь в речи, которую после предлагает ученикам, отдельно от народа: «как собирают плевелы и огнем сжигают; так будет при кончине века сего. Пошлет Сын человеческий Ангелов Своих, и соберут из царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов». Как плевелы поля при жатве собираются вместе, так и грешники и неверующие на всемирном суде будут собраны во всем своем множестве; по мере своих беззаконий они, по приговору Всемирного Судии, займут различные ступени осуждения и наказания. Но на каждой ступени осуждения грешники будут сожигаться огнем мучения пред всевидящим Оком Вездесущего, без конца они будут изливать горькие слезы напрасного раскаяния, скрежет зубовный от безутешной скорби будет между прочим выражением ее в вечности.

Но пшеницу, так говорит господин приточного поля, соберите в житницу мою³⁴. Если под полем разумеется мир человеческий, то под житницей может разуметься общество праведных и святых в царстве славы. Там собираются те, которые здесь нравственно зрели среди ветра и бури разных житейских невзгод и попечений, – и собираются навсегда. Но мало этого, там праведники просветятся как солнце в царствии Отца их³⁵. Отец Небесный сделается во Христе ведомым и истинным Отцом праведных; озаренные солнцем правды, они осветятся вечным светом будущего блаженства. Лучи всех добрых надежд, которые светили праведникам еще здесь в течении настоящей земной жизни, сосредоточатся тогда на них вполне в жизни будущей. Тогда в блаженной вечности кончится теперешнее временное смешение праведных и грешных; в жилище света будут дети света, и все, что Господь обещал своим чтителям, найдет тогда, в блаженной будущности, свое совершенное исполнение.

Мф.13:31, 32. Мк.4:30–32. Лк.13:18, 19.

В притче о зерне горчичном наш Божественный Учитель берет аллегорический образ от общеизвестного на востоке зерна горчичного для выяснения мысли об историческом развитии и распространении Христианства в мире человеческом. Зерно горчичное, о котором говорится в притче, нельзя смешивать с обыкновенной горчицей (synapis nigra), хотя по своей остроте и ароматичности оно и подходит к обыкновенной горчице, служащей приправой к кушаньям. Зерна горчицы, известные на востоке и встречающиеся в окрестностях Иерусалима, – мелкие, и могут быть посажены в саду; появляясь на почве травянистым растением, они потом становятся постепенно деревом, в ветвях которого укрываются птицы. Между тем как обыкновенная горчица относится к злакам, есть растение однолетнее, травянистое и никогда не вырастает деревом. С двух сторон служит образом для Евангельской истины зерно горчичное, упоминаемое в притче Господа, в свою очередь напоминающее арабское хардал или хардлуг (salvadora peraica.). Зерно этого растения в начале, в непосеянном виде, отличается своей малостью и легко ускользает из рук, но оно же, будучи посеяно в землю, обильно всасывает питательные соки почвы и выростает высоким и многоветвистым деревом (до 40 фут.). Евангельская истина христианства при начале своего появления в истории и была едва приметна; но в своем дальнем историческом развитии и распространении отличается необычайностью своего действия на верующие умы человечества. Известно, что Основатель христианства, хотя Он вносил в сознание человечества совершенно новый мир идей и стремлений, явился при своем рождении в уничиженном виде, у Него не было ничего, что так удобно и легко возвышает человека в глазах мира. На Фамильные связи (по человечеству) Он не мог сослаться³⁶; на достоинство известной ученой школы Он не мог опереться; по отношению к тем, у коих в его время была внешняя сила и власть, Он стоял поодаль. Основываемое Им общество исповедующих Его учение в начале также было незначительно, но в первое время открытой деятельности Христа ограничивалось числом 12-ти простых учеников из народа. Впоследствии круг 12-ти учеников Христа постепенно расширялся и хотя он дошел впоследствии до 70-ти и даже больше, тем не менее и этого числа было далеко недостаточно до того полного объема, которого общество Христово, по воле Бога и намерениям своего Основателя, должно было достигнут. На пути своего развития общество истинно верующих во Христа, находясь еще среди одного избранного народа, многократно презиралось и жило под гнетом различных бедствий и невзгод. В минуты тяжких страданий Основателя Христианства общество ближайших Его учеников и последователей чуть ли не потерялось и едва не рассеялось совершенно. Но чудесность факта распространения Евангельской истины и общества, исповедующего эту истину, в том и заключается, что, этот факт, будучи в начале едва приметен для сознания и заметен в преемстве исторических явлений, дошел впоследствии времени до необъятной широты своего раскрытия. Наш Божественный Учитель и не преминул указать в пророчественном смысле на необычайную чудесность будущего образования и раскрытия общества верующих в Него, когда словами притчи напомнил своим слушателям хорошо известный им факт, что горчичное семя, хотя, по известной у Евреев поговорке, меньше всех семян, но, когда вырастает, бывает больше всех злаков, и становится деревом³⁷; что в этих словах притчи заключается не результат только опытного наблюдения над известным растением, но действительное предсказание Спасителя мира о будущем широком распространении в человечестве Его учения и нравственного Царства следует как из начальных слов изъясняемой притчи, так и из сходства упомянутых слов притчи с известным предсказанием о царстве Божием пророка Иезекииля, который говорит о нежной старости кедра, насажденной Господом: «и пустить ветви и принесёт плод, и сделается величественным кедром, и будут обитать под ним всякие птицы, всякие пернатые будут обитать в тени ветвей его³⁸. Последнее представление о птицах, витающих в ветвях великого дерева, о котором говорит ветхозаветный пророк и наш Божественный Учитель, должно будить в нашем сознании не ту мрачную и тяжелую мысль о птицах, поклевывающих семя слова Божия в сердцах людей, упоминаемых в первой притче о Сеятеле, но мысль приятную и отрадную о множестве верующих во Христа из разных народов земного шара, племени, возрастов и пола, которые находят и найдут для себя мирное успокоение и защиту в лоне Церкви Христовой.

Фактическое подтверждение широкого и далекого распространения Церкви Христовой, иначе царства Божия здесь на земле в мире существ духовно-нравственных подтверждают страницы Евангельской и Церковной истории. Несомненно, после славного факта Воскресения Христова, засвидетельствовавшего победу Христа над смертью, ученики Христа испытали внутреннее нравственное перерождение; вера в Воскресение Христа поселила в учениках Божественного Учителя живую уверенность в правоте Его дела, и зародила в их душе стремление к благовествованию в мире доброй и спасительной вести о Христе. В день св. Пятидесятницы это стремление достигло своего плодотворного обнаружения в действительности через проповедь Апостола Петра, за один раз обратившего ко Христу до 3000 человек. Через горячую деятельность в деле проповеди Евангельской св. Апостола Павла тоже стремление засвидетельствовалось еще сильнее и живее для сознания человечества. Апостол языков, как известно, со своими спутниками прошел многие места суши, путешествовал по морю, с целью насадить семя Евангелия в сердцах язычников. Много затем житейских битв и треволнений, опасностей, гонений пришлось испытать Церкви Христовой; но общество верующих во Христа, как твердое многоветвистое дерево, стояло непоколебимо среди бурь и невзгод: самая кровь мучеников за Христа служила семенем христианской Церкви. И вот лишь прошло первое столетие после явления Христа-Спасителя на земле, как едва можно было в широком и далеком в то время Римском Царстве найти хотя один город, в котором не было бы общества Христова; еще два столетия – и языческие храмы и алтари язычников всюду стояли пустыми; сам Римский цезарь преклонил колено пред Евангелием, которое сделалось предметом веры народов. Но этим далеко не исчерпывалась жизненная плодотворная сила Царства небесного или Христова.

Горчичное зерно, возрастая, не только бывает большим садовым растением, но и делается вследствие присущей ему живительной силы древовидным растением, которое высоко подымается над почвой и свои широкие ветви распускает во все стороны, далеко тень тогда расстилается под ним. Подобное явление, говорит Соммерлад³⁹ замечается и в царстве Божием. Вследствие присущих сил с неба это царство уже в 4-м столетии после смерти своего Основателя распространилось в далекие страны и стало известно многим народам; но таки новой жизни, которые из него исходили, протекли в широкую даль, из Римского царства христианство распространилось в теперешнюю Францию и Англию, оттуда перешло в Германию, и около 1000 года по Р. Хр. вера христианская господствовала уже во всех странах Европы, со включением и нашего Возлюбленного Отечества. В новое время, по прошествии восемнадцати столетий со времени объявления в мире Евангелия, границы Царства Христова все более и более расширяются. На все страны мира, среди всех племен рода человеческого Царство Христово распростирает свое спасительное влияние и идет все далее и далее, ибо многочисленные христианские миссионеры из года в год через проповедь Божественного слова завоевывают для Церкви Христовой все новые и новые области. Так исполняется приточное речение Господа о дереве высоком, выходящем из зерна горчичного, и в ветвях своих дающим пристанище для прилетающих птиц небесных.

Мф.13:33. Лк.13:20, 21

Притча о закваске имеет непосредственное отношение к предшествующей притче о зерне горчичном; она говорит также о распространении христианства, только, выражаясь языком философским, не экстенсивном, но интенсивном. Если царство небесное сравнивается с закваской именно как царство, то благовествование об этом царстве неминуемо вызывает в сознании мысль о царственном, властном действовали слова Евангельского на сердца человеческие. Воспринятое слово евангельское порабощает и подавляет все греховные, грубо чувственные проявления души человеческой, проясняет и возвышает истинно – церковное, богоподобное достоинство человека⁴⁰. По такому представлению о действии слова евангельского на сердца человеческие, – действии не внешним, но внутреннем, мысль о благовествуемом царствии небесном естественно сопоставить с мыслью о закваске, положенной женщиной в три меры муки для общего вскисания теста. – Остановим более тщательное внимание на этих мыслях, указуемых притчей Господа.

Общеизвестная вещь – закваска, по гречески ζúμη⁴¹: это тесто, сделавшееся кислым вследствие окисления; его кладут в опару, чтобы сделать хлеб вкусным и на дольше предохранить от гниения. Процесс с мукой, заключенной в квашню, основывается на присущей закваске силе проникать муку и изменять ее настолько, чтобы она принимала природу кислого теста и делалась вскисшей Заимствуя приточный образ от этого первичного дела в домашнем обиходе Христос Спаситель говорит, что и царство Божие вследствие присущих ему благодатных сил воздействует на мир человеческий, являясь для него нравственной закваской. История подтверждает благотворное и зиждительное действие слова Евангельского о царствии. Божием на сердца человеческие. Состояние человечества до времени явления Христа изображается языческими писателями в самых мрачных красках. С темнотой в сознании по отношению к божеским и вечным предметам соединялась холодность сердца, грубость его, которая должна была наводить ужас на современников. Но когда явился Христос, Его Божественным Лицом, учением и делами основано благодатное царство, которое своими небесными силами веры, любви, надежды, мира проникло человеческий мир, воздействовало на него и сделало новой тварью. Где прежде омраченные люди припадали к безгласным идолам, так как бы они – идолы вели их⁴², там теперь просвещенные народы в духе и истине припадают к Богу, Которого не могут обнять небо и небо небесе и Который во Христе Иисусе пришел так близко к людям что они признают и почитают Его, как Отца, где прежде в слепой ярости прибегали к мщению за каждое оскорбление и считали правилом: око за око, зуб за зуб⁴³, там теперь людьми, исполненными духа Христова, руководит любовь, которая долготерпит, милосердствует, не раздражается, не мыслит зла⁴⁴; где прежде страшились смерти как уничтожения всего человеческого бытия или как перехода в мрачное царство теней, там теперь умершие, исполненные светлой надежды на воскресение, восклицают: смерть, где твое жало? ад, где твоя победа?⁴⁵ Так Евангелие царствия, воспринятое людьми, просвещает ум, оживляет сердце, укрепляет волю в добронравственном направлении. На это троякое действие Слова Евангельского в притче, по разумению одних толкователей, указывается общим количеством муки, (3 меры), в которую была положена закваска и которая издавна нередко замешивалась зараз⁴⁶. Но по применению представления «муки» в притче о закваске ко всему человечеству под тремя мерами муки толкователи мыслили о трех ветвях человеческого рода, которые происходят от трех сынов Ноя, или же видели в этом пророчество о проповеди евангельской в трех тогда известных частях света.

Но закваска, которая соединяется с тестом и на него действует, в тоже время и отлична от него: ибо женщина берет части муки из разных мест для общего мешания. Таково именно есть Евангелие, царство не от мира сего, не развитие каких-либо сил, в нем уже существовавших, но новая сила, свыше на мир снисшедшая, не философия, а откровение. В силу этого понятие закваски в нашей притче берется в смысле добром, именно разумеется с той стороны, что закваска предохраняет от гниения и сообщает хлебу большую свежесть. Повторяем это в виду того, что в новозав. писании наименование закваски, или кваса употребляется и для означения внутренней силы дурного свойства и влияниия⁴⁷ основываясь на употреблении в Писании слова закваска в смысле символа чего-то злого, ряд толкователей⁴⁸, по свидетельству арх. Тренча⁴⁹, читает в притче пророчество о ересях, примесь которых может вредить распространению евангельского учения. По мнению этих толкователей и женщина, кладущая закваску в хлеб, означает церковную схизму, которая со своими служителями часто представляется под этим образом. Между тем как по более строгому толкованию (напр. св. Амвросия Медиоланского IV в.) под видом жены в Евангелии, муку которой составляем мы, преобразуется святая церковь. Так как благодать Св. Духа, действующая в св. Церкви, не оказывает на человека насильственного действия, не противоречит нравственной свободе в человеке, то и понятно, что слово Евангельское, олицетворяемое в притче под образом дрожжей, не всегда и не везде действует равномерно, какие дрожжи не в одинаковом количестве распускаются в каждой дозе теста. Благодать слова Евангельского о царствии Божием захватывает то меньшее, то большее количество сердец, воспринимающих ее, при чем наблюдается то основное правило, что «много званных, мало же избранных⁵⁰. Но, с другой стороны, нравственное развитие слова Божия о Царствии небесном в человеческом роде продолжительно и поступательно, подобно поступательному действию закваски в восходящем тесте. На такое действие закваски в нашей притче указывается словами: пока все закисло⁵¹; в нравственном смысле эти слова означают предсказание о том, что Евангелие распространится между всеми народами, очистить и облагородить их в отношении умственном, нравственном, общественном и религиозном.

Мф.13:44

Тогда как в ряде предшествующих притчей раскрывается мысль о распространении и раскрытии Царства Божия во всем мире человеческом, в притче о скрытом сокровище, так же как и в непосредственно за ней следующей притче о жемчужине показывается, как лично, каждым отдельным человеком усвояется благо Царства небесного. При несомненном своем сходстве обе только что названные притчи должны и различаться между собой, иначе в устах Божественного Учителя они были бы напрасным повторением. Но различие двух притчей о скрытом сокровище и о жемчужине можно уследить только при ближайшем рассмотрении каждой из этих притчей.

Кто не знает, что многие на земле полагают свое счастье в деньгах – сокровище материального, скоропреходящего свойства и характера; между тем Христос Спаситель, наш Божественный Учитель, сокровище непреходящее, неоскудевающее видит в Царстве Божием или небесном. В чем состоит это Царство и какие его блага? Заключаясь в нравственном общении человека с Богом во Христе Иисусе, как плоды этого общения, Царство небесное сообщает человеку в качестве благ: 1) твердую, живую веру в то, что Бог есть наш Отец, а мы Его дети; 2) искреннюю, сердечную любовь к Богу и братьям во Христе, возникающую из веры и направляющую к радостному, сыновнему послушанию Отцу небесному; 3) душевный мир, который ощущает и питает сердце в жизни с Богом и для Бога; 4) благодатные силы и дары Духа, которые способны все более и более возвращать человека в познании Бога, а в исполнении Его святой воли находить для себя чистую радость и высшее счастье жизни. Так как все эти блага высшего, небесного свойства и далеко непохожи на блага земные, которые подчас подвергаются истребительному действию моли и ржавчины или подрываются людьми злонамеренными⁵², с другой стороны – суть блага, усвояемые высшими, чисто благороднейшими стремлениями сердца человеческого⁵³, то, понятно, что и Царство, содержащее эти блага, уподобляется в притче Господа сокровищу скрытому (τῷ ϴεσαυρῷ), которое тем не менее может находить добрый человек. Черта, что сокровище, которому уподобляется Царство небесное, называется сокровенным, есть черта весьма существенная на языке притчи. Она свидетельствует о внутреннем, нравственном характере Царства небесного. Если мысль об отличительном свойстве Царства Божия не чужда сознанию теперешнего, современного нам христианского человечества, то она далеко не была близка сознанию современных Христу Иудеев и в частности учеников Спасителя. Последние, как известно, придерживались ложного взгляда на Царство Божие, царство Мессии, признавая за ним внешне политический характер. Так раз они предложили Христу вопрос: кто больше в Царстве небесном⁵⁴? мечтая очевидно, о высшем положении в этом царстве, а пред событием славного Вознесения Господа спрашивали Его об устроении царства Израилева⁵⁵. Представители одной из народных партий современных Христу Иудеев также однажды спрашивали Его: когда приидет Царствие Божие? на что Христос Спаситель им отвечал: не приидет Царствие Божие приметным образом, ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть⁵⁶. Представление о духовном характере царства Божия, о неприметном его наступлении среди народа избрания высказывается в этом ответе Спасителя, то представление, которое наш Божеств. Учитель делает близким сознанию учеников и в изъясняемой притче чрез сравнение царства Божия со скрытым сокровищем. Переносясь мыслью от знакомого ученикам, как жителям востока, Факта неожиданного нахождения скрытого клада или сокровища на поле, наш Божественный Учитель о благах царства Божия говорит, что они могут быть найдены человеком непосредственно, вдруг, как скрытое сокровище на поле; мысль о царствии Божием может дойти до сознания естественного человечества; благая весть об этом царстве может долететь до слуха неведавшего его человека. Но человек впервые обрадованный доброй вестью о благодатном царстве Христовом преисполняется чувством опасения, предосторожности, как бы не отлетела от него благая весть, как бы не потерять приятно и вдруг найденного нравственного сокровища, потому он на первый раз пытается как бы укрывать от чуждого взора это сокровище. В дальнейшей своей нравственной деятельности такой человек решается на подвиги и жертвы, чтобы сохранить в себе сокровище благодатной жизни во Христе, воспринятое чрез веру в Св. Евангелие. Мысли эти на языке разъясняемой нами притчи выражаются так: человек, найдя сокровище, скрытое на поле, утаивает его, и от радости о нем идет, и продает все, что имеет, и покупает поле то⁵⁷.

Наглядное подтверждение выясненного отношения сознания человека к промелькнувшей в нем идеи царства Божия находится в примере отношения учеников Христа к Нему как своему Спасителю и Божеств. Учителю. Нравственное сокровище для учеников Христа было в Нем Самом; от непосредственных впечатлений Его Лица, слов и дела ученики воспринимали сокровище – мысль о приближении к ним Царствия Божия. Но как ни близко, как ни непосредственно совершалось это восприятие, ученики Христа–Спасителя должны были в глубине или тайниках своего сердца сохранять блага приблизившегося к ним царства Божия. Учеников Христа окружали насмешка, издевательства, разного рода соблазны со стороны врагов и недоброжелателей их Божеств. Учителя; поэтому они легко могли соблазниться в своей вере к Нему, как к Господу, ослабнуть в силе любви к Нему, нравственно поколебаться и утратить спасение, только что найденное. В виду такой опасности, они, ощутивши в себе первые добрые начала своей новой жизни в Боге через нравственное общение со Христом, должны были скрывать их от тех, которые не восприняли этих начал. И действительно, ближайшие ученики Христа или по собственному убеждению, или по непосредственному внушению своего Божеств. наставника нередко умалчивали о тех святых чувствах и светлых мыслях, которые внутренне питали и сознавали. Однако, через простое наблюдение такой нравственной предосторожности ученики Господа не могли дойти до полного обладания царством Божиим. Чтобы вполне ощутить и постигнуть нравственные блага, предносившиеся их внутреннему взору, ученики Христа должны были отказаться от всего, что мешало беззаветной преданности их своему Учителю и Господу, а с другой стороны все, чем они располагали в своих внутренних силах и во внешнем приобретении, принести исключительно на службу Богу. Среди нравственных подвигов самоотречения и самопожертвования ближайшие ученики Христа-Господа доходили до живейшего ощущения нравственных благ Царства Божия, чувствовали в себе струи новой жизни, предвкушали спасение и блаженство, а затем благую весть об этом поведали и дальнейшим последователям Христа. ‘Оправдание правила нравственно-психической жизни, что внутреннее убеждение сначала коренится глубоко в сердце, а затем следует его внешнее засвидетельствование, конечно, мы видим и на примере учеников Христа; но это же самое правило внушается притчей о скрытом сокровище и всякому любителю Слова Божия. С другой стороны, если нравственный поступок, внушаемый притчей, достоин подражания, то как понимать то действие, по меньшей мере сомнительное, указываемое в притче, именно то, что нашедший сокровище, покупая поле, утаивал от собственника о том, что так возвышало ценность покупки? Может ли это действие служить примером для подражания? Справедливо думать и сказать, что действие это представляет трудность для понимания притчи, подобно тому как такая же трудность находится и в притчах о неправедном управителе и неправедном судье. По-видимому, это действие оправдывает знаменитый иезуитский ріа fraus (благочестивый обман), пресловутое – цель оправдывает средства. Но взглянув на указанное действие в рассматриваемой притчи без всякого предубеждения, без всякой предвзятой мысли мы должны признать в нем только проявление особенной сметливости покупателя поля со скрытым сокровищем. Счастливый находчик клада в поле покупает у владетеля поля все поле, след. со всем, что в нем и на нем находится; продавец поля не имел никакого прямого права на клад, так как не он его нашел. Впрочем, в нашей притче важно для нравственного назидания не это сметливое действие нашедшего сокровище, а «его ревность в обеспечении найденного сокровища, его твердое стремление усвоить его себе не смотря ни на какие жертвы и случайности»⁵⁸.

Мф.13:45, 46

При близком сходстве краткой притчи о драгоценной жемчужине с предыдущей тем резче и заметнее выступает ее отличие, состоящее в том, что по смыслу ее царство Божие не просто предлагается человеку без всякого искания со стороны его, но составляет предмет деятельных и живых усилий, напряженных исканий с его стороны. Этим внутренним смыслом притчи объясняется и внешняя ее Форма, именно в ней говорится, что царство небесное не просто подобно жемчужине, но подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, так что в нашей притче ищущее лицо составляет центр духовной картины, а не один только найденный предмет.

Деятельность искательная обусловливается в притче как взятым для образа лицом, так и предметом искания. Деятельный купец – это, можно сказать, живое воплощение идеи искания; купец ясно сознает, что не напрасно существует, что есть благо, составляющее предмет его желаний, и он не успокоится, пока не найдет это благо. А евангельский купец и ищет не незначительного блага, предмет его исканий есть драгоценные, особенно в древнее время, жемчужины и среди этих жемчужин одна лучшая из всех; искусство и знание помогают купцу отличить эту жемчужину среди других. Существенную подкладку искательной деятельности купца, по словам притчи о жемчужине, составляет то, чем купец владеет; но все, что купец имеет в своих торговых оборотах, все это он отдает за приобретение драгоценной жемчужины. Известное содержание и достаток есть и у того лица, которое представлено в притче о найденном сокровище. Заключая теперь от средней мысли о имущественном достатке лица, занявшегося отыскиванием скрытого клада, и зная то, к чему привела его работа, мы должны предположить в исходном пункте суждения о кладокопателе, что и ему не чужда была в известной степени искательность, только у него она не была столь очевидной, не была так развита, как у лица притчи о драгоценной жемчужине. Это мы говорим лишь в том смысле, чтобы предостеречь от такого понимания взаимного отношения обеих притчей, что притчей о скрытом сокровище показывается, как Бог дает Себя найти и тем, которые Его не искали, притчей же о жемчужине свидетельствуется, что искание приводит к обретению. Опасность такого ложного толкования различия обеих притчей заключается в том, что им открывается возможность выбора между притчей о нечаянном нахождении и притчей о намеренном и тщательном искании, а также предпочтения притчи первой пред второй в силу потворства нравственной лени и отсутствия духовной бдительности.

Если мы остановим свое внимание на духовном смысле притчи о драгоценной жемчужине, то, без всякого сомнения, должны сказать, что под образом купца этой притчи разумеется человек на пути его стремления к нравственному единению со Христом и Богом, иначе к усвоению царства небесного, будем ли мыслить человека при начале его обращения ко Христу, или при дальнейшем усвоении им святых истин христианства. Допустить первое возможно на основании церковного толкования образа Евангельского купца в тропаре славно-державному Просветителю Руси князю Владимиру, а с другой стороны и необходимо в виду таких промеров искания Христовой истины, какие представляют в пору своего обращения к Христову Евангелию мученик Иустин (II в.) и блаж. Августин (IV в.). Согласиться со вторым требуется ходом развития в душе человеческой христианских убеждений и верований Несомненно, что, по смыслу верований христианина те блага внутренней жизни, которые человек воспринимает чрез веру во Христа и ощущает в своей доброй жизни, которые приближают к Нему Бога, сами собой возбуждают далее в человеке стремление все более и более обогащаться ими, чтобы чрез то ближе стоят к Богу и проникнуться Его духом и жизнью. Все эти блага Царства небесного, о которых у нас была речь несколько выше, соединяются в общем понятии благодатной Евангельской истины, которая, будучи единой⁵⁹ и скрывается в нашей притче под образом одной драгоценной, белой жемчужины. Нашедши Евангельскую истину, для лучшего усвоения и верного охранения которой человек жертвует всеми трудами рук своих, всеми усилиями своего разума и воли, христианин восстановляет в своем сердце единство свое с Богом, которое прежде было порвано грехом; тогда человек – христианин, чувствуя в нравственном единении с Богом средоточие своего истинно разумного существа и верное для души успокоение может воскликнуть своими устами вместе с блаж. Августином εϋρηκα – В заключение наших изъяснительных размышлений по поводу притчи о жемчужине заметим, что хотя блага, представляемые под видом жемчужины, духовного нравственного характера, относятся к духовному миру, однако же они чрез благочестие воспринимаются еще в здешней жизни, и если мы, по выражению блаж. Августина: dіsсіtе Іаріdеs аestіmаге, nеgоtіаtогеs геgnі соеlоrum⁶⁰, можем назваться купцами царства небесного, то никак уже не Христос⁶¹, нас ради обнищавший, и последнее тем более, что приточный купец скорее напоминает нам об обратившихся ко Христу из мира языческого, принесших в жертву драгоценной истине Христовой все сокровища языческой классической мудрости, чем о незаметно приблизившихся к Царству Христову последователях ветхозаветной Еврейской Теократии. Мысль о званных ко Христу Иудеях может явиться в сознании при чтении и изъяснении притчи о скрытом сокровище, предваряющей как известно читателю, притчу о драгоценной жемчужине.

Мф.13:47–50

Коснувшись своей Божественной мыслью представления об отношении царства небесного к отдельным личностям, показав в пятой и шестой притче высокое, незаменимое достоинство для человеческой души светлой идеи об этом царстве, Христос Спаситель в седьмой притче представляет конечную судьбу царства Божия среди условий настоящей, земной действительности. Приточный образ, которым Божественный Учитель воспользовался на этот раз, это – невод⁶², предмет, который в числе других (посев, сокровище, жемчуг) хорошо был знаком первым ученикам Господа из факта призвания⁶³ их к апостольскому служению в период первой Пасхи. Имея в виду успех проповеди Евангельской, Христос Спаситель говорит, что чрез проповедническую деятельность св. апостолов и их преемников в мире, представляющую волнообразное развитие, соберутся в недра Церкви Христовой разного рода люди от грубо естественного человека до тонко образованного человека культуры, от дитяти, полного внутренних стремлений к развитию, до прошедшего школу жизни старика, от Царя до нищего – и это на пространстве всей человеческой истории до ее конечного предела, т. е. вечности. Действие слова Евангельского по отношению к сердцам человеческим, по смыслу притчи о неводе, представляется настолько широким и глубоким, что достигает до полноты своего развития: как невод не речной, а морской⁶⁴ не прежде извлекается из глубины моря ловцами, как только тогда, когда наполнится разного рода рыбами, так проповедь Евангельская не прежде прекратится, как сделается известной всему обширному населению земного шара. Знакомому с мыслью о всемирном распространении христианства нет нужды повторять, какого порядка рука ІІровидения держится в преемственном ходе обращения ко Христу отдельных народов. В целях исторических и нравственных нельзя при этом не сказать, что если на место отпадшего от Христа народа Еврейского и вступили в недра христианства языческие народы, то все-таки среди свидетелей истины Евангелия остались многие из народа первого, между тем как из вторых народов, обратившихся ко Христу, оказались и гностики и манихеи, и анабаптисты и современные нам штундисты. Отсюда следует, что ведомо слово Евангельское разным членам человечества, а потому и направленная на благо Церкви Христовой деятельность проповедников христианства уподобляется морскому неводу, захватившему рыб множество и притом разного рода. Мысль о том, что в состав общества верующих во Христа вводят лица разного свойства и направления, разных степеней образования, научным взглядов и убеждений, разных языков и племен, составляет также содержание притчи второй, которую с давних пор признавали за тожественную с притчей о неводе. Но помимо того различия, что в притче о неводе лица, входящие в общество Христово, изображаются со всеми тонкими изгибами своего сердца, представляясь под образом рыб, в притче же о пшенице и плевелах те же лица идут под двумя определенными образами, существенное отличие притчи о плевелах от притчи о неводе, в общем счете седьмой, заключается в том, что, по изъяснению Ольсгаузена, в притче о плевелах царство Божие представляется более в идее, в конечном состоянии, совместно с целым миром, а в притче «о неводе» – в настоящем несовершенном своем виде, как меньшее, содержащееся в большем, имеющее впрочем распространиться и совместить в себе это большее. При таком глубоком и многознаменательном значении притчи «о неводе», который и сам по себе представляет нечто растяжимое, понятно, чтобы правильно судить о качестве попавшего в невод, в нравственном смысле уловленного в лоно Церкви Христовой, извлекшие невод сначала сели, а потом хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Какого свойства и качества было это худое в притче подробно не объясняется, да это и не особенно существенная черта притчи; гораздо важнее, что занявшиеся разбором рыб и отделением добрых от дурных начали производить свое дело без поспешности, без замешательства, строго обдуманно, что и выражается термином: сели, выведенном в притче. Вопрос о том, кто были те, которые занялись разбором и оценкой уловленного приточным неводом, должен был поселить недоумение в сознании учеников-слушателей притчи, не они ли те, которые должны произвести разборку рыбы в неводе, и не должно ли им в этом деле принадлежать первенство? Божественный Учитель изъяснением существенной части нашей притчи рассевает эти мысленные недоумения в глазах учеников; Он говорит, что только при кончине этого века Ангелы отделят злых из среды праведных⁶⁵; праведных соберут в небесных, вечных обителях, как хорошую рыбу собирают в сосудах, а худые выбросят вон⁶⁶, т. е. поставят вне границы святой церкви Христовой, или небесного царства. Что действительно Ангелы будут исполнителями строгого и нелицемерного разделения праведных и злых на суде Христовом при кончине мира, так это видно из прямого наименования их в изъяснении Христом притчи о неводе; тоже следует и из того, что о них свидетельствуется, что изыдут, т. е те, которые теперь незримы и сокрыты от взоров людей, а тогда будут выходить и нисходить среди людей, как свидетели благости и правды нелицеприятного Судии Бога. Таковы именно Гавриил-посланник Божественной благости и Михаил-исполнитель Божественного карательного суда; эти то Архангелы вместе с подчиненными им Ангелами и разделять некогда праведных и злых в мире человеческом, знакомом с христианством, или, как обозначается в другом Евангельском месте⁶⁷, одних отделят для блаженства, а других оставят на погибель⁶⁸. Конечно, в виду вышеуказанной характеристики членов общества Христова или Церкви, знакомых с Евангельским учением, церковь в поступательном своем развитии также сохраняет за собой право суда, произносить временные приговоры, на что дал Ей власть Сам ее Божественный Основатель и о чем у нас была речь при изъяснении второй притчи. Разумея пастырей Церкви на пространстве всей Церковной истории, облеченных между прочим и правом церковного суда над слабо или мало верующими, Архиепископ Тренч готов мысль о них, как посланников завета и в этом смысле ангелов (49 стх), – предполагать под разбиравшими лов, тогда как под извлекшими невод думает видит представление об Апостолах и их непосредственных преемниках. Такое различение двоякого класса лиц, представленных действующими в притче о неводе, Архиепископ Дублинский подтверждает аналогическими примерами различения лиц в притче о плевелах, в притче о браке царского сына и наконец в притче о талантах. Соглашаясь с этим толкованием Тренча приточных образов лиц, извлекших невод и разбиравших лов, мы возражаем только против допущенного Тренчем частью неправильного, частью противоречивого выражения мысли, именно там, где он говорит, что разбиравшие лов суть не ангельские служители на суде Божием, утверждая ниже, что под собирающими и выбрасывающими надо разуметь, как и следует, небесных ангелов. С личной аподиктической точки зрения мы должны сказать, что на притчу о неводе мы смотрим преимущественно. с эсхатологической ее стороны, изъясняя образы и выражения этой притчи в эсхатологическом смысле и признавая в заключение, согласно со Св. Златоустом, притчу страшной (φοβερὰ παραβολή), или, как думает Св. Григорий Великий⁶⁹ (VI в.), такой, которой более должно бояться, чем толковать.

Сказавши семь притчей, из которых четыре в слух всего народа, сидя в лодке на море Галилейском, три же нарочито ученикам, присутствуя в знакомом доме в Капернауме, Божественный Учитель спросил учеников: поняли ли они все это? и когда они ответили утвердительно, в заключение сказал краткую притчу о книжнике, наученном царству небесному, что он подобен хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое. Разумея под этим книжником Самого Себя, Господь словами краткой притчи хотел сказать, что Он, подобно как и современные ему учителя народа, пользовался знанием Ветхого завета для обоснования истин Новозаветного учения и вот, напр., в притчах применил обычный способ выражения мыслей метафорический или переносный Истины христианства, мысли о Царстве Божием – царстве правды и любви конечно были тем, что отличало учение Христа от учения книжников и составляло предмет новых христианских верований и убеждений. Но примеру Божественного Учителя и всякий, кто ознакомился со способом преподавать учение о царствии небесном, должен разнообразить и способ и предикаты этого учения, знаменуя в себе истинного книжника Христова.

Мф.9:16, 17; Мк.2:21, 22; Лк.5:36–39

К притче о домохозяине, износящем из сокровищницы своей новое и старое⁷⁰, имеет отношение притча о старом платье и молодом вине, сказанная Христом в Галилейской местности, в доме мытаря Матфея, призванного к Апостольскому служению, пред временем приближения второй Пасхи. Как та, так и другая притча говорят уже не вообще о явлении Царства Божия на земле, а в частности представляют отдельные человеческие характеры в их стремлении к Царству Божию, или в их отвращении от Него. Судя уже поэтому притча, к изъяснению которой мы приступаем, является богатой по своему внутреннему смыслу и важному нравственному значению. Пользуясь в данной притче такими простыми уподоблениями, как «старое платье», «новая заплата», «мехи старые», «вино старое и молодое», Божественный Учитель указывает Своим немалочисленным слушателям на то, что в Царстве Его есть различие между старым и новым. Под этим старым и новым, аллегорически называемом то ветхой и новой одеждой, то вином старым и новым, разумеется, с одной стороны, изветшавшие Формы ветхозаветных понятий о праведности, ветхозаветного обрядового богоугождения, с другой стороны, дух нового, благодатного учения христианского. При этой розни между старым и новым соединять в неокрепшем нравственном сознании учеников Христа⁷¹ изветшавшие Формы ветхозаветного образа мыслей и ветхозаветной обрядности с духом и особенностями нового благодатного учения христианского также было бы напрасно, как к старому платью пришивать новую заплату, отодрав ее от одежды новой. В последнем случае легко потерять ту и другую одежду: новую испортить и старую сделать еще более непригодной; так и по отношению к делу усвоения нравственного учения учениками Христовыми они, имея в своем сознании дух нового, благодатного учения христианского как еще не вполне окрепший, не установившийся твердо (вино молодое, пока не уходившееся), могут, при напоминании им изветшавших Форм ветхозаветной жизни, старое разрушить под влиянием нового, и в этом новом не устоять⁷². Нет; новое, благодатное учение христианское требует сознания здравого, живо восприимчивого, свободного от предрассудков ветхозаветного образа жизни и поведения. «Вино молодое вливают в мехи (бурдюки) новые, и тогда то и другое сбережется⁷³. Божественный Учитель впрочем чрез эти слова не требует совершенно нового, необычного состояния Своих слушателей. Он не отрывает слушателей от Богодарованных ветхозаветных верований и нравственных требований. Далее, в той же приточной речи Он высказывает слова, сообщаемые только Евангелистом Лукой: «и никто, пивши старое вино, не захочет тотчас молодого; ибо говорит: старое лучше⁷⁴». Соответственно вышеприведенному пониманию образного выражения «старое вино», под ним можно разуметь в лучшем смысле слова строгие нравственные внушения ветхого закона относительно обрядового благочестия. Эти внушения как добро назидательные удержаны и в новозаветном законе благодати, только они здесь по смыслу благодатного истинного закона понимаются и исполняются в духе внутреннем, новом. Христос-Спасатель, давший нам рассматриваемую притчу, перед ней сказал, что придет для Его учеников время, когда отнимется у них жених; и тогда будут поститься⁷⁵. Утрата учениками Своего Божественного Учителя, при принесении Им в Своем Лице страшной и ужасной Жертвы Голгофской, действительно произведет и произвело в них такое душевное состояние, при котором пост явился для них неминуемым и благотворно жизненным действием. Так как Голгофская Искупительная Жертва Христова была высшим удовлетворением Правосудию Божию, то и современный ей пост в душах истинных учеников и последователей Христа явился как выражение их сердечного сокрушения, того сокрушения, которое нам известно из таинства покаяния пред Всевидящим и Всеправосудным Богом – покаяния, как стремления к нравственному усовершенствованию. С этой точки зрения пост христиан далеко уже не то, что одно внешнее исполнение буквы обрядового предписания закона ветхозаветного, – исполнение замечаемое у некоторых Фарисеев, современников Христа. Вместе с требованием поста, понимаемого в его высшем нравственном значении, предписываются новым законом Евангельской благодати и молитвы, которые, будут ли они подымать нравственно человека верующего, когда он оступится, или будут ободрять его, когда он унывает, – во всяком случае указывают человеку, как прояснять себе духовные очи, когда для них затемняется Солнце Вечной Правды, светившее и праведникам ветхого закона; ибо Моисей не о ком другом писал⁷⁶, как о Христе, ходатае лучшего завета⁷⁷, в котором между прочим и обрядовые постановления закона Моисеева (как, напр, о посте и молитвах) понимаются и исполняются в более высшем смысле и значении.

Лк.7:40–43

Если из вышерассмотренной притчи мы могли заметить, что в Новом Завете не допускается чего-либо половинного и частичного: верующие в Ходатая Нового Завета должны быть вполне обновленными в своем духе, должны облечься в праведность Христову и при этом понимать предписания нравственно-обрядового закона Моисеева в более высшем смысле и значении, то в притче, предлежащей нашему вниманию, нам будет ясна мысль о прощении Богом грехов грешнику, под условием его покаяния, том прощении, которое служит источником душевного мира – этого залога нравственного единения с Богом, или любви к Нему.

Повод и евангельские обстоятельства произнесения И. Христом притчи о двух должниках замечательны. В Галилейском городе, по всей вероятности в Магдалах, И. Христос был приглашен Фарисеем, по имени Симоном, в его дом для обеда; в числе приглашенных к обеденному столу находились и другие Фарисеи. И вот грешная женщина того же города, по преданию Мария Магдалина, по восточному обычаю, беспрепятственно переступает незваная порог дома мнимого праведного Фарисея и становится у ног Божественного Учителя и Чудотворца⁷⁸. Слезы ручьем льются из глаз ее на ноги Христа; она отирает их волосами своей головы целует их, помазывает благовонным миром, принесенном в белом алавастровом (мраморном) сосуде. Что может быть возвышеннее, как видет сердце, дышащее такой нежной, глубоко-благодарной любовью к своему Спасителю? Между тем гордый Фарисей оскорблен; ему кажется, что дом его обесчещен присутствием этой женщины; он готов выгнать ее. А как же это Учитель назаретский, выдающий себя за Мессию, не отталкивает ее? И думается Симону: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему. И. Христос, видя душу Симона, знал, что происходит в ней. Давая чрез то понять свое пророческое достоинство. Божественный Учитель отвечает на мысли Фарисея и говорит: «Симон! Я имею нечто сказать тебе». Он говорит: «скажи, Учитель». В ответ на это Господь предлагает притчу, составляющую предмет нашего изъяснения. Знаменитые художники, по свидетельству⁷⁹ Г. Бермана, старались представить на картине историю, обрамливающую нашу притчу,-и особенно грешницу с ее алавастром; исследователи Писания работали над тем, чтобы изъяснить значение произшествия в доме Симона-Фарисея из общего смысла жизни Иисуса и понять прежде всего то слово, которое Господь высказывает в конце притчи: «прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много⁸⁰»; один великий учитель Церкви сказал: «сколь ни часто я обдумываю эту притчу, скорей я готов плакать, чем проповедовать по поводу ее». Да! Действительно, эта притча, сколь ни кратка она, в немногом заключает многое.

Без сомнения, в начальных словах притчи: «у одного заимодавца было два должника», под заимодавцем Господь разумеет Себя, под должниками – людей. Господь есть по отношению к людям заимодавец, потому что Он дарует людям естественные благодатные дары, направляющиеся к развитию и преуспеянию в вере, в добродетели, в науках, искусствах, ремеслах, и всевидящим Своим Оком надзирает, как каждый из нас воспользуется вверенными ему дарами к славе Пресвятого Его имени. Люди называются должниками Господа сколько в том смысле, что получили духовные дары от Господа и должны их направлять к славе Божией, столько и в том, что часто, вместо применения и употребления даров Божиих по требованию нравственного закона совести, злоупотребляют этими дарами; вместо мудрости проявляют невежество и грубость, вместо трудолюбия – леность, вместо мужества – слабодушие и т. д.⁸¹. Все эти недостатки или грехи нравственной жизни человека на языке Св. Писания носят название долгов. Представление об этих общеизвестных недостатках нравственного состояния вызывается в сознании и при чтении начальных слов рассматриваемой нами притчи; но ни как уже не представление о том частном грехе, который связывается с мыслью о ростовщической наживе; последняя безусловно осуждается Словом Божиим.

Нравственных должников в нашей притче представляется двое, но они не одинаково виновны: «один был должен пятьсот динариев, а другой пятьдесят⁸². Разница в этих долгах не такая огромная, как в долгах, упоминаемых в притче о немилосердном рабе, именно: 10,000 талантов и 100 динариев. В последнем случае изображается отношение грехов человеческих, учиненных пред Богом, ко грехам против ближнего; в нашей же притче имеется в виду указать различие грехов того или другого человека по отношению к Богу; такое различие не может иметь бьющей в глаза несоизмеримости. Св. Апостол Иаков говорит: «кто соблюдет весь закон, и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем⁸³. Отсюда видно, что и один только допущенный грех делает весьма виновным пред судом Правды Божией человека, безукоризненного в других отношениях. Впрочем человеку даруется прощение грехов в св. Таинстве Покаяния; но это прощение грехов предполагает со стороны человека должника пред Богом глубокое сознание им своего греха; проявление этого сознания не соразмеряется с большим или меньшим обнаружением нравственных проступков и прегрешений; иногда, лица наименее согрешившие глубже сознают нравственное падение, сильнее чувствуют свойство греховности. Поэтому в вопросе о прощении грехов должна иметь место речь не о количестве грехов, сделанных тем или другим человеком, а о степени сознания их. Благодать Божия еще в Ветхом Завете приготовляла человечество к восстановлению из состояния нравственного падения, возбуждая в нем глубокое сознание бедственного удаления от Бога. Что имело значение по отношению к целому человечеству на пути его нравственного восстановления, то имеет смысл и живое значение для отдельного человека по вопросу об его нравственном и умственном оздоровлении. Глубокое сознание человеком своего нравственного падения, своих нравственных долгов нашло себе отклик в сострадательном чувстве всепрощающей любви Божественной. В силу этой сострадательной и милующей любви Бог в предвечном Своем Совете определил спасительный план прощения человечества чрез послание Единородного Сына Своего; Христос по силе той же неизреченной любви к человечеству осуществил этот план Своими спасительными страданиями, смертью и затем воскресением. Обновляя в сознании мысль об этом деле нашего искупления, кто из нас не будет чувствовать сильнее сердечную привязанность к своему Спасителю и Господу? Между тем гордый Фарисей, представленный разговаривающим в притче, мало сознавал свой грех, мало потому и чувствовал потребности в Искупителе; пригласив Его в свой дом, он обнаружил недостаток любви к Нему в самых обыкновенных между людьми отношениях Считая свое приглашение достаточным почетом для своего гостя, он не оказал Ему самой обыкновенной вежливости в обычаях востока: воды не дал на ноги⁸⁴, не дал целования⁸⁵, головы маслом не помазал – знак радушного гостеприимства, известный с давнего времени⁸⁶. Недостаток чувства любви ко Христу – Искупителю, тесно граничащая с этим недостатком поверхность взгляда Фарисея на свое внутреннее душевное состояние сделали то, что Господь внял приглашению Фарисея зайти к нему в дом и отобедать, для того что бы подействовать благотворно на душу его, ибо признал в нем такое лицо, которому «прощено мало»⁸⁷, которое нуждается в особом случае, чтобы понять свое грешное настроение.

Совершенно в другом отношении стоит к Своему Спасителю и Господу женщина, выведенная в рассматриваемой притче. «Фарисей не дал воды на ноги Спасителя, она облила их слезами – кровью сердца», по словам бл. Августина, и волосами головы своей отерла их. Он не дал приветственного устного целования, а она не переставала лобызать Его ноги. Он не помазал головы Иисуса простым елеем, а она драгоценным миром помазала Ему ноги»⁸⁸. А потому про эту женщину Божественный Учитель и сказал Фарисею: «прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много»⁸⁹.

По-видимому в этих словах Господа заключается разноречие с тем, что Господь сказал в самой притче; именно, что должник возлюбил более потому, что ему прощено более. К тому же и возлюбленный Ученик Господа Христа в своем первом послании свидетельствует: «мы любим Бога, потому что Сам Он прежде возлюбил нас»⁹⁰. Любовь Божия, засвидетельствованная историей в делах Промышления и Искупления Богом человечества, действительно служит источником любви человечества к Богу. Как же теперь Божественный Учитель говорит про женщину, по поводу появления которой в доме Симона и предложил вышеприведенную притчу, говорит, что прощаются многие ее грехи за то, что она возлюбила много? Не говорит ли Христос Сам несколько ниже в том же Евангельском рассказе, что вера спасла женщину, проникнувшую в дом Фарисея Симона, и даровала ей душевный мир среди глухого ропота на нее со стороны других соприсутствовавших в доме Фарисеев? Для избежания представившегося затруднения при чтении слов Господа: «прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много», их видоизменяли так: «прощаются грехи ее многие, и потому она много возлюбила⁹¹. Но женщина, по отношению к коей сказаны эти слова, могла ли знать о прощении своих грехов прежде, чем сказаны были ей отпустительные слова? Да и какое право имеем мы при чтении Писания насиловать прямой текст его? При надлежащем внимании можно правильно понять текст, представляющий на первый взгляд затруднение. Слова Христа, что женщина, соприкосновенная с притчей о двух должниках, возлюбила много, а потому прощаются грехи ее многие, указывают на внутреннее душевное состояние этой женщины. Она при глубоком сознании своей греховности, засвидетельствованном в том, что она смиренно приступила к Господу и припала к ногам Его, чувствовала нравственную потребность выразить, сердечную любовь к Нему и восчувствовать Его любовь к себе. «Это ее желание, говорит покойный архиепископ Дублинский Тренч, могло быть удовлетворено одним благодатным прощением. То был цвет любви, способный к развитию, но еще не могущий того достигнуть, пока холод гнева Божия не сменится благодатной весной любви. В этом смысле женщина возлюбила много. Все ее действия свидетельствуют о непреодолимом стремлении ее сердца к примирению с Богом, от любви Которого она была отчуждена грехами. Все ее слезы, все ее усердное служение свидетельствовали, как сильна была в ней потребность выразить любовь к Нему и заслужить любовь Его, и вследствие этой любви, которая истекала от сердечной веры, она получила отпущение в своих грехах»⁹² Добрые ее действия, неразрывные с любовью к Спасителю, в основании своем имели ее покаянную веру ко Христу – Богочеловеку, дарующему ей прощение грехов из недр Любви Божественной. Представление о благодетельном отношении Христа к Марии Магдалине в данном случае не может быть понято без живого признания той истины, что даже уже в то время – время земной деятельлости Христа в пределах Галилеи за период от второй Пасхи до третьей – под смиренным образом Его, как посетившего дом Фарисея для обеда, скрывалось Первосвященническое Его достоинство. Живая уверенность в том, что Христос Сам в своем лице представляет примирение за грехи наши, служит единственным объяснением факта высказанного Им прощения грехов женщине, исполненной грубой преданности и благодарной любви к Нему. Указанием на ходатайственное служение Христа–Искупителя с одной стороны и с другой стороны на покаянную сердечную веру женщины, в Него уверовавшей в пределах Магдальских, мы и заканчиваем предложенное нами изъяснение притчи о заимодавце и двух его должниках.

Мф.18:21–35. Лк.17:4

В Галилейском городе Капернауме пред временем исполнения своего намерения идти в Иерусалим по границе между Галилеей и Самарией на праздник Кущей, в период третьей Пасхи, Божественный Учитель в разговоре с Апостолом Петром имел случай сказать притчу о немилосердном рабе, имеющую связь с разрешением вопроса о прощении обид, вопроса несомненно важного и существенного как в деле личного спасения, так и в деле охранения и поддержания мира и спокойствия в человеческом обществе.

Вопрос о том, сколько раз нужно прощать ближнему, Апостол Петр предложил Христу вероятно под влиянием мысли о внушаемом иудейскими учителями⁹³ троекратном прощении обид ближнему, присоединяя с своей стороны выражение великодушного чувства и мысли о семикратном прощении обид ближнему. Божественный Учитель Апостолу Петру на это заметил, что человек Христианин в среде общества должен прощать обиды ближнему, «до седмижды семи десяти раз»⁹⁴.

Переходя за тем к дальнейшему решению вопроса о прощении обид ближнему и о различных способах проявления связанного с этим чувства кротости и обходительности, Божественный Учитель предложил притчу о Царе, считающемся с рабами своими.

В притче о немилосердном рабе представляется наглядный пример необходимости прощения обид. Притча эта есть первая, в которой Господь является под образом Царя. По словам притчи Он считается с нами, как со своими рабами. Пред Лицом Христа Безгрешного, открывшего нам Небесного Бога и Отца⁹⁵, наши согрешения здесь на земле неисчислимы. Отсюда можно понять, что значит то обстоятельство, что Господь являющийся, по словам притчи, как Царь, считается с нами, как со Своими рабами⁹⁶?! Хотя расчет, о котором упоминается в притче, не есть решительный и окончательный, именно тот, который имеет свершиться на последнем Страшном суде Христовом, тем не менее и этот приточный расчет чрез напоминание о грехах уснувшей нашей совести, пробуждаемой различными бедствиями, невзгодами житейскими, страшными опасностями, дает ясно понять, когда и как Господь будит нас от нашего умственного усыпления, предостерегает от нашей нравственной беспечности.

Чтобы усилить в нас чувство строгой предосторожности, Господь И. Христос говорит в притче: «когда же начал Царь считаться, приведен был к нему тот, который был должен десять тысяч талантов⁹⁷». Эта сумма огромная, равняющаяся 25,800,000 рублей сер. Указание на такую огромную сумму долга раба царского по отношению к своему владетелю сделано Божественным Учителем для разъяснения той святой истины, что человек пред лицом Правды Божией есть неоплатный должник. Образ же притчи, олицетворяющий в себе неоплатного должника, заимствован от представления восточного азиатского царедворца или сатрапа в Персии, обязанного доставлять известный доход с своих провинций в царскую казну. При своем высоком назначении царедворец естественно должен был сохранять чувство мудрой предусмотрительности, своевременной расчетливости и предосторожности; воодушевляемый этим чувством он должен был добровольно и своевременно являться к своему владетелю по его востребованию. Между тем упоминаемый в притче раб не шел по доброй воле к своему повелителю, и пожалуй увеличил бы долг свой от десяти до двадцати тысяч талантов, если бы владетель не распорядился, чтобы такой его служитель привлечен был к нему⁹⁸. «А как этот служитель раб не имел, чем заплатить; то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить»⁹⁹. Такое строгое распоряжение государя объясняется светлым намерением его устрашить раба своего, без всякой однако ж мысли, как замечает с своей стороны Св. И. Златоуст (ІV в.), о продаже раба со всем его дорогим достоянием. Впрочем резкая Форма распоряжения упоминаемого в притче владетеля объясняется в смысле и духе требований законов Моисея¹⁰⁰ относительно исков с несостоятельных должников. Подобные резкие Формы взыскания, как продажа несостоятельного должника со всем его семейством в рабство, применялись и впоследствии теорией и практикой римского законодательства в языческом мире, но ко времени явления в мир Спасителя были отменены и не существовали уже в Иудеи. Свидетельством этого может служить то, что и в самой притче, нами рассматриваемой, упоминается о более мягкой Форме взыскания: заключении должника в темницу¹⁰¹. Несмотря на некоторую суровость мер взыскания с должника, заметную и в притче, нравственный тип самого владетеля-государя представляется притчей светлым и чистым, почему и говорится о нем, что владетель, как скоро заметил в рабе-должнике обнаружение с его стороны желания своевременно выполнить долговое обязательство, то простил долг и отменил прежнее определение о продаже раба и всего, что было у него.

Чтобы понять милостивое распоряжение и внимание владетеля к своему рабу следует проследить по притче, как раб выпрашивал облегчения своего долга-прощения в бесконтрольном распоряжении вверенным ему капиталом. Раб прежде всего кланялся¹⁰² (аdогаbаt, προσεκύνει) Царю; это обычная почесть в отношении к лицам Царского достоинства. Трогательны далее слова приточного раба-должника: «Государь, потерпи на мне, и все тебе воздам»¹⁰³. Должник взывает к терпению своего владетеля, но при этом в душевном порыве искреннего раскаяния и извинения своего проступка обещает полное удовлетворение, чтобы освободиться от настоящего своего бедствия. Не без чувства слепой самоуверенности и самомнительного оправдания должник-грешник свидетельствует пред своим доверителем, что он готов исполнить все недочеты и опущения, лишь бы дана ему была необходимая отсрочка. Между тем как никакая будущая покорность не может вознаградить, по словам архиепископа Тренча¹⁰⁴, за прошлое непослушание, так как наше будущее безраздельно принадлежит одному Богу и есть как бы Его собственность.

К приточному рабу милосердно отнесся его владетель, отпустил раба, и долг простил ему¹⁰⁵. Рабу притчи однако было чуждо живое сознание оказанной ему милости; он даже вскоре забывает эту милость, теряет ее из виду. Между тем если не ясное сознание сделанной ему милости, то во всяком случае искреннее понимание своей виновности пред своим господином должно бы поселить в рабе притчи, о котором мы рассуждаем, чувство мудрой предусмотрительности в деятельности на будущее время. При таком поведении и таком образе деятельности раба притчи «счет», который сначала было грозил ему неминуемой гибелью, мог стать для него величайшей милостью. Переносясь мыслью от этого представления будущности раба-должника к нашим нравственным отношениям и требованиям совести, мы снова, на основании слов Тренча¹⁰⁶, должны сказать, что человек-грешник, – этот раб должник, сначала должен сознать все множество своих грехов и их значимость, прежде чем это тяжкое бремя исчезнет в глубине милосердия Божия. Человек под влиянием нравственного закона, исполненного жизнью Спасителя мира, действительно может освещать пред умственным своим взором всю глубину злого, живущего в нем, настроения и целое поле содеянных им противозаконных поступков, а вместе может чувствовать и сознавать как то, что все это замечаемое им в себе зло есть дело его свободы, получившей превратное направление, так и то, что требования нравственного закона, присущие нашей совести, суть требования живого всемогущего и всесвятого Бога¹⁰⁷.

Если бы занимающий наше внимание раб притчи так именно чувствовал и сознавал, то он никогда бы из своей памяти не потерял представления об оказанном ему благодеянии владетеля-господина. Между тем этот раб, только что снискавший прощение своего долга, нашел своего должника, одного из своих товарищей, бывшего в неодинаковом с ним состоянии и служебном положении¹⁰⁸, и начал требовать с него сумму долга. Она равнялась ста динариям, составляющим на наши деньги 21½ рубль серебром. Ничтожность этой суммы долга сравнительно с той огромной суммой, которую должен был истец этого второго должника своему владетелю-господину, в нравственном смысле показывает, что оскорбление одного человека по отношению к другому бывает очень ничтожно, если сравнивать его с греховностью нашей пред Лицом Всесвятого и Правосудного Бога. Св. Златоуст, проводя параллель между грехами одного человека по отношению к другому, и грехами человека пред Богом, первые сравнивает с каплей воды по отношению к беспредельному океану.

Разговор выше обрисованного раба притчи, только что оставившего своего высокого доверителя, со своим доверенным по долговому обязательству представляется в притче чрезвычайно наглядным и глубоко знаменательным. Товарища своего слуга, получивший прощение своей вины от своего господина, схватил, душил, говоря: отдай мне долг¹⁰⁹ (εἴ τι ὀφείλες – деликатное заявление требования), несмотря на то, что этот товарищ выражал свою просьбу приблизительно теми же словами, какими и сам главный раб притчи по отношению к своему владетелю-господину¹¹⁰. Желая проявить свое право взыскания над товарищем, состоящим в долгу, бессердечный раб притчи воспользовался этим правом безусловно, и чрез то нарушил всякое право; право таким образом обратилось у него в крайнюю несправедливость (summa injurіа). Крайняя несправедливость раба, нравственно мрачный тип которого нами частью уже очерчен, заключалась в его чрезмерной жестокости и сребролюбии, в силу чего он не тронулся даже той же просьбой, которая преклонила его господина на милосердие к нему. Это обстоятельство тем удивительнее, что подобную просьбу выражал к жестоковыйному рабу его сослуживец. При подобном отношении к товарищу раб притчи, нами изъясняемой, должен был бы тем скорее внять просьбе своего должника. Переносясь в область нравственных отношений в обществе должно сказать, что каждый член человеческого общества, каждый верующий в царстве благодати по силе отношения христианского к ближнему должен сам любит ближнего, встречая с его стороны любовь и благорасположение. В противном случае, если один человек по отношению к другому злоупотребляет своими правами, если в сношениях с ближними держится закона лишь строжайшего правосудия, то должен ожидать себе того же от Бога, и что ему возмерится той мерой, какой он мерил.

Дальнейшие черты поведения и конечной участи злого раба в нашей притче представлены обстоятельно и живо. Злой раб влачит за собой своего должника насильно и заточает его под верную стражу в темнице. Товарищи, заметив такое грубое доведение и образ действий своего сослуживца, очень огорчились (ἐλυπήθησαν σφόδρα) на него и пришедши рассказали про него своему государю¹¹¹. Смысл такого отношения товарищей к своему недоброжелательному сослуживцу само собой понятен; скорбь с примесью негодования¹¹² в среде товарищей, при получении вести о жестоком и суровом образе действий их сослуживца, естественно вызывалась самой этой вестью. Но как объяснить проявление жестокости, суровости в том человеке, который незадолго пред тем так смиренно упрашивал своего государя? Единственно мыслью, что он удалился с правого пути и забыл о прощении, им снисканном. Незнание или забвение собственной виновности делает людей в отношении к другим жесткими, суровыми и взыскательными даже в том случае, когда они обуздывают себя слабой преградой врожденного им характера – преградой ежеминутно, по словам Тренча, готовой сокрушиться. Такие люди становятся подчас во внутреннее противоречие с самими собой в своем образе действий и поведения: они, являясь, с одной стороны, нередко снисходительными и потворствующими самим себе, расположены, с другой стороны, к крайней жестокости и суровости в суждении о других. Образ действия такого рода личностей вызывает, естественно, чувство огорчения и негодования на них в среде знакомых и товарищей, а в дальнейшем своем развитии ведет и к жалобе на их поведение. В нравственном смысле это не значит впрочем того, что христиане, как говорит Еп. Михаил¹¹³, должны жаловаться Богу на несправедливости, причиненные другими (в Толк. Евангелии: другим!), как будто Бог Сам не ведает о них, а означает в притче только подробность, которая имеет целью естественнее и нагляднее представить затрагиваемый в притче случай из практики житейских отношений. Впрочем от мысли о людях жестокого и сурового нрава поспешим устремить внимание к тому общему христианскому требованию, что человек христианин должен быть милосердным, и отличительным свойством его должно быть человеколюбие и снисхождение.

Для нравственного назидания интересно далее проследить, в каком свете представляются по притче товарищи того бедного раба, который подвергся жестокому взысканию от своего доверителя. Узнавши о несчастной участи своего сослуживца, впавшего в немилость у своего заимодавца, товарищи негодуют, – негодуют тем более, что хорошо знали значение помилования, оказанного клиенту его властелином и живо представляли неминуемость обязательств, налагаемых Фактом этого помилования. Так нередко скорбят добрые души в своих молитвах к Богу, когда окружающие их забывают свой нравственный долг. Как скоро лица, стоящие в кругу известного товарищества, начинают выражать негодование на известное лицо, забывшее в их среде нравственную обязанность закона, то и государь их не замедлит проявлением над таким лицом своего правосудного гнева. Так бывает суд среди человеческого гражданского общества; но еще строже совершается суд в глазах Всесвятой и Нелицеприятной Правды Божией. «В человеке, как говорит Тренч¹¹⁴, чувство его собственной вины, глубокое сознание, что грех, на его глазах созревающий в ближнем, гнездится на подобие семени и в его собственном сердце; кроме того, знание, что всякая плоть есть едина и что грех ближнего требует смирения от всех, всегда сделают чувство скорби преобладающим чувством в его среде при виде нравственного зла¹¹⁵; но в Боге огорчение заменяет прямое отвращение ко греху, которое в сущности есть любовь «к святости».

При грозном отношении Всесвятого Бога, открывшагося в Безгрешном Христе, к немилосердному рабу, представленному в притче, понятно, какая участь ожидает сего последнего. В притче осуществление этой злополучной участи представлено в образной, художественной Форме. Товарищи обездоленного раба – эти слуги Царя небесного – жалуются Ему на жестокость обездолившего; они не менее, как и царские служители здесь на земле, сетуют на насилие, не укрывшееся от их взора. Царь «призывает лукавого раба и говорит ему: злой раб!» имея в виду его неблагодарность и жестокость. «Весь долг я простил тебе, потому, что ты упросил меня. Не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я тебя помиловал¹¹⁶? Призванный по жалобе раб вызывает строгий упрек у своего государя, под которым, как выше сказано, разумеется Безгрешный Христос, – упрек за то, что вынаружившаяся в рабе жестокость, злоба ничем не объяснимы: раб видел добрый пример оказанного ему милосердия и сам должен был последовать этому доброму назидательному примеру, показанному с высоты Власти; а он в своем поведении обнаружил противоположное. Гнев государя понятен; государь отдает раба истязателям, «пока не отдаст ему всего долга»¹¹⁷. Но ведь долг раньше Царь простил, как же Он снова упоминает о нем? Да и причем здесь истязатели? Да и кто они? по смыслу притчи. Название истязателей – βασανισταί переносит мысль к представлению о сыщиках или тюремщиках. Очевидно государь, определивши узнику-рабу горькую участь в руках истязателей, обошелся с ним не как заимодавец с должником, а как судья с преступником. При этом отдача раба в руки истязателей объясняется из обычаев дальнего востока, где, по примечанию Тренча, считали честью разделываться с долгами лишь при самых строгих побудительных мерах, где часто употреблялись пытки, в надежде что-либо вымучить от самого должника или от сострадания его друзей. В нравственном смысле горькая доля злополучного раба притчи указывает на различные беды, тяжкие болезни, страшные опасности, которые постигают великих грешников–должников пред Богом в этом дольнем мире, где есть свои истязатели – согрешники и злые ангелы – орудия праведного, но страшного суда Божия.

Только искренняя вера во Христа–Искупителя и нравственное единение с Ним, как со Спасителем, может служить якорем спасения среди житейских битв и невзгод для верующих во Христа. При нравственном единении со Христом грехи человеку прощаются, а они, как известно, служат источником бедствий, страданий и даже самой смерти в этом мире, который во зле лежит, по словам Св. Апостола¹¹⁸. Прощение это для человека, вступившего в благодатное Царство Христово чрез св. Таинство Крещения, даруется ему в св. Таинстве Покаяния, но под условием его нравственного исправления. При неисполнении этого условия человек снова становится вне благодатного состояния; грехи снова падают на главу человека, внешне покаявшегося; он погружается во мрак, из которого был освобожден, и подпадает под кару гнева Божия.

Крайняя степень гнева Божия на немилосердного раба притчи обозначается тем, что он подвергается своей горькой участи до тех пор, «пока не отдаст долга». Выражение «пока – «ἕως ού» не означает непременно предела времени, за которым следует перемена состояния, как думают толковать это выражение римские католики, находя в нем между прочим подтверждение своего учения о чистилище. Нет; этим выражением указывается на крайнюю строгость кары закона над немилосердным рабом, на нескончаемый платеж им вечного долга.

В виду такой угрозы, высказанной языком притчи по отношению к немилосердному рабу, не захотевшему простить своего должника-товарища, нам, верующим в Божественного Учителя, должно спешить во взаимных отношениях жизни семейной, гражданской, общественной проявлением благоразумных чувств искреннего и сердечного прощения друг другу; иначе если каждый из нас не будет способен прощать от сердца брату своему согрешения его, Отец небесный проявит над нами власть и силу своего карающего гнева¹¹⁹. А чтобы чувство милующего всепрощения не поселило в нас нравственных недостатков невнимания и забывчивости, должно нам проникаться глубоким сознанием собственного недостоинства пред Богом, содействуя покаянным настроением своему нравственному самоусовершенствованию, а, с другой стороны, предохраняя себя от самомнительности при наших нравственных успехах, если бы они и были.

Лк.10:29–37

В период времени от второй до третьей Пасхи Господь общественное Свое служение спасению рода человеческого совершал главным образом в Галилеи; здесь Божественный Учитель на берегу Галилейского озера предложил вниманию окружавших его тот ряд назидательных притчей, которые Евангелистом Матфеем помещены в 13-й главе его Евангелия и которые мы рассмотрели и объяснили в первом выпуске нашего изъяснения притчей Господа.

На третью Пасху, как известно, Господь И. Христос не ходил из Галилеи в Иерусалим и только в виду приближения праздника Кущей¹²⁰ Он вознамерился идти в Иерусалим. Ближайшая дорога в Иерусалим пролегала чрез Самарию. Во время, когда Господь проходил или только что прошел Самарию, среди собрания учеников, бывшего подле Божественного Учителя, встал один из законников и, желая испытать знание Учителя в законе, предложил вопрос: «что ми делать, чтобы наследовать жизнь вечную»¹²¹? Господь на вопрос законника отвечает вопросом: «в законе что написано? как читаешь»¹²²? Ответ на предложенный вопрос законника заключался в том самом законе, чтение и изъяснение которого составляли предмет занятий законников в Еврейских синагогах; нередко эти занятия касались сопоставления и развития постепенно возникавших толкований, изложений и предписаний закона, из чего возник Талмуд. Слова закона, на которые Господь указал в ответ законнику, находятся в Втор.6:5 и книге Лев.19:18, и заключают заповеди о любви к Богу и любви к ближнему. Слова эти Еврейские законники, которым за два века до Р. Хр. усвоено было название «равви», хранили в сердце своем; мало того, они, в силу буквального понимания предписания¹²³ закона Моисеева, эти библейские слова о любви к Богу и ближнему имели начертанными на пергаментных лентах, которые и прикрепляли к головной повязке на лбу, а также навязывали¹²⁴ на кисти рук, при чтении утренних и вечерних молитв в доме, пли при совершении общественного богослужения в синагоге. По такому, можно сказать, наглядному отношению к заповедям закона Моисеева Еврейский равви не замедлил ответить Божественному Учителю, что он буквально знает¹²⁵ заповеди Моисея о любви, и произнес их. Христос на это заметил, что недостаточно только знать заповеди закона, но должно их и исполнять; только при этом единственном условии можно наследовать жизнь вечную¹²⁶. Законник, желая оправдаться, т.-е. показать, что он исполняет требования закона, а если нет, то разве по неопределительности требований законных, предложил Господу другой вопрос: кого считать ближним? «Вопрос этот, говорят, был ходячим в школах законников–казуистов и решался не одинаково¹²⁷.

Господь отвлекает внимание законника от спорного представления о тех многих или немногих, которым, по его мысли, должно оказывать любовь, и направляет умственный взор законника на того, кто должен оказывать любовь. С целью запечатлеть в сознании законника мысль о сердечной любви к ближнему Господь и предложил ему притчу о попавшемся разбойникам, записанную только в Евангелии от Луки.

Божественный Учитель начинает эту притчу так: «некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон»¹²⁸. Говоря: «некоторый человек» Господь не определяет ни звание этого человека, ни класс служения, и тем самым показывает, что предметом любви к ближнему должен быть человек, как человек, помимо его происхождения, рода служения и деятельности. Этот человек, неизвестный по своим служебному и семейному положению, во время своего путешествия находился на большой, гористой и лесистой дороге из Иерусалима в Иерихон, в местности близ Иерихона, изобиловавшей розанами, бальзаминным деревом, душистыми травами и другими лучшими произведениями Палестины, но далее представлявшей скалистую и мрачную пустыню, наполненную зверями и разбойниками, и в наши дни подвергающуюся диким набегам сынов пустыни–аравитян. В этой то необитаемой людьми местности Евангельский путник настигнут был разбойниками, которые «сняли с него верхнюю одежду, как нечто ценное, изранили его и ушли, оставив его едва живым»¹²⁹. Понятно, в каком бедственном положении находился этот путник: в дикой пустыни, обильной зверями, лежал он покинутым, ограбленным, избитым и близким к смерти; его жизнь на волоске, и зависела единственно от одного счастливого обстоятельства: быть может, пойдет сострадательный путешественник по тому же пути и примет в бедственной участи его несчастного живое участие.

Прежде всего по пути, где лежал несчастный, проходил священник¹³⁰, который спешил из Иерусалима в Иерихон, «город пальм», местопребывание многих священников. Несмотря на то, что этот священник во всю свою жизнь самым своим саном обязывался к обнаруживанию любви и сострадания среди известных ему людей, и что он за несколько часов, может быть, был при исполнении своего священного призвания пред лицом Иеговы, он не проявил ни малейшего сострадания к несчастному страдальцу, издававшему болезненный крик о помощи. Священник в подобной встрече видел только простую случайность, а никак не важное обстоятельство, при котором можно было исполнить важнейшее требование закона: суд, или внимательность к разбору несчастного положения страдальца, милость – участливое к нему снисхождение, и веру, или верность Богу и его святому закону¹³¹.

За священником вскоре шел левит по тому же самому пути; при встрече с несчастным страдальцем он проявляет некоторое к нему участие: подходит к несчастному страдальцу, смотрит на него¹³², и как бы готов оказать ему помощь, но за намерением у него не следует исполнение. Левит спешит продолжать путь по следам священника; быть может, он опасается, как бы и его не настигнули разбойники и, ограбивши, не изувечили; окровавленный страдалец продолжает лежать в безнадежном состоянии.

Но вот по тому же самому пути, на котором лежал страдалец, ехал на осле в Иерусалим Самарянин, но заметив страдальца, остановился и показал признаки полнейшего сострадания к несчастному, не смущаясь той мыслью, что этот израненный несчастный был иудей. Эта черта притчи замечательная. Известно, что Самаряне, как потомки языческих колонистов, которые осели в Палестине после разгрома царства Израильского царем Ассирийским Салманассаром, впоследствии приняв частью иудейскую религию и иудейские обычаи, относились с враждебной ненавистью к чистым Иудеям, жителям Иерусалима и его окрестностей, встречая такое же отношение к себе и со стороны последних. Примеры враждебных отношений между Самарянами и Иудеями засвидетельствованы историей. Несмотря на характер таких отношений между Самарянами и Иудеями, упоминаемый в Евангельской притче, Самарянин показал не только сострадание, но и глубокое сожаление¹³³ к израненному, окровавленному иудею, лежавшему в беспомощном состоянии на дороге из Иерусалима в Иерихон. Подошел к избитому страдальцу, Самарянин перевязал ему раны, вином обмыл их, для смягчения возлил на них масло; затем страдальца, приведенного в чувство, посадил на своего осла и привез в ближайшую гостиницу¹³⁴, сам идя очевидно пешком. Но этим он не удовольствовался. Прибыв с израненным страдальцем в гостиницу, Самарянин приложил к нему все свое попечение, целый день оставался при страждущем, не чувствуя ни какого беспокойства и утомления, не замечая потери времени. На другой день только, когда состояние больного не внушало дальнейшего опасения, благодетельный Самарянин, отъезжая, доверяет больного гостиннику с условием иметь о нем попечение; при чем дает гостиннику два динария, обещая при обратном возвращении заплатить за все дальнейшие издержки для больного¹³⁵. Сумма – два динария не большая, около 40 к. ср., но она и не так незначительна, как это кажется, особенно если принять во внимание, что путешественник направлял свой путь в Иерусалим по какому-либо делу или промыслу, и мог дня через два возвратиться опять, и посмотреть на больного.

Останавливая внимание на смысле этой притчи о Самарянине, носящей признаки исторического рассказа¹³⁶, не можем не заметить практического значения притчи, а затем религиозного. По отношению к практическому своему значению притча о Самарянине показывает, как важна для житейских отношений строгая отчетность и своевременная отплата за оказанные по доверию услуги, направленные ко благу ближнего.

Что касается нравственно-религиозного смысла притчи о Самарянине, то он настолько возвышен, что кроме прямого назначения ее может указывать на смысл искупительного дела Христова по отношению к грешному человечеству. Все частные черты притчи направлены к тому, чтобы выяснить смысл, показать всю цену и значение искупительного дела Христова по отношению к грешному человечеству.

Путник, оставивший божественный город – Иерусалим и устремившийся в город суеты и проклятия – Иерихон, олицетворяет грешного человека, оставившего общение с Богом и обратившегося к общению с миром на службу греху. Бедственное состояние путника, когда он был обнажен, изранен и окровавлен, образно указывает на то состояние грешного человека, когда он злыми ангелами обнажен был от одежд первородной праведности, лишен был даров природы и благодати, за грехи подвергся бичеванию терзающей совести. Беспомощное состояние путника, когда он оставался едва живым, – черта притчи намекающая на то положение человека–грешника, остававшегося еще до совершения искупительного дела Христова, когда человек–грешник удерживал в себе только малый остаток чувства к добру; правда искра божественной жизни в нем оставалась; но нужно было небесное дуновение, чтобы ее усилить. Не помогли путнику ни проходивший мимо него священник, ни левит; это означает, что все левитское священство не могло помочь ветхозаветному человеку ни своим Богослужением, ни законными постановлениями. Явился Тот, Кого ненависть и злоба огласили Самарянином, и исполнил то, что некогда Бог говорил чрез пророка Иезекииля: «проходил Я мимо тебя, и увидел тебя брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе, лежавшей в кровях твоих: «жизни»¹³⁷. Самарянин омыл вином раны путника страдальца; Искупитель кровью своих страданий исцелил раны страждущего под грехами человечества. Подобно Самарянину, возлившему елей на раны путника для их облегчения, Христос Своим состраданием и благой вестью о прощении грехов умягчил нравственные недуги человечества. Приточный образ Самарянина, сажающего израненного на осла и следовательно самого идущего подле, напоминает нам Того, Кто, будучи богат, ради нас обнищал, чтобы мы нищетой Его обогатились. Препровождение Самарянином найденного путника страдальца в гостиницу и препоручение его хозяину гостиницы с предложением заботы и попечения о страждущем знаменует введение Христом–Искупителем грешных, немощных душ в недра Церкви Христовой и препоручение их пастырям и учителям; причем два динария, данные Самарянином гостиннику за сделанное поручение могут означать, по аллегорическому объяснению, два завета, Закон и Евангелие, которые Христос, отходя к Отцу небесному, оставил пастырям Церкви, чтобы они в них находили средство к исцелению немощного собрата. Хозяину–гостиннику было обещано: «если что издержишь сверх сего, я, когда возвращусь, отдам тебе»¹³⁸; так и Христос обещал своим пастырям и учителям Церкви, что если они, кроме данных им для обычного служения благодатных даров, сделают для меньшего из своих братьев что либо полезное по своему естественному влечению или по внушению приобретенного ими благоразумия, то Он, возвратившись на землю в последний день мира, не оставит и этого без соответствующей награды. «Пасущие стадо Божие не для гнусной корысти, но из усердия, когда явится Пастыреначальник, получат неувядающий венец славы»¹³⁹.

«Кто же, думаешь ты, из сих троих был ближний попавшемуся разбойникам»¹⁴⁰ – был заключительный при конце притчи вопрос Христа законнику, – вопрос сходный с вопросом законника, при ее начале, только выраженный точнее и определеннее. Законник дал ответ: «оказавший ему милость», очевидно не желая называть имя того, кто оказал милость. Но и чрез такой ответ на вопрос Божественного Учителя законник засвидетельствовал что он теперь, не задаваясь казуистическим вопросом: «кто ближний»? готов думать, что истинно исполняет заповедь о любви к ближнему тот, кто по своему внутреннему настроению и на самом деле оказывается близким в отношении к нуждающемуся в помощи. Мысль об этом Господь и хотел сделать близкой сознанию законника, рассказавши ему притчу о благодетельном Самарянине. Законник, выслушав притчу, понял, что при исполнении заповеди о любви к ближним не должно рассуждать о том, кто мой ближний? но единственно и главным образом стремиться к тому, чтобы проявлять истинную любовь, полагая, что на благотворное действие этой любви имеет право всякий, кто бы ни нуждался в милосердии и сострадании.

После того, как Божественный Учитель основательно разъяснил законнику главный предмет притчи, он дал ему и наставление: «иди и ты, делай также»¹⁴¹, т. е., вопрос о том, кто мой ближний? тебя в будущем не должен занимать, но ты, подобно Самарянину, старайся оказывать милость и сострадание всякому, кто приходит к тебе с своей нуждой, и ты чрез это окажешься ему ближним и исполнишь заповедь о любви к ближним в смысле закона.

Лк.11:5–8

По миновании пути чрез Самарию в Иудею, Господь И. Христос в третий год общественного служения своего, на первые дни праздника Кущей в Иерусалим не заходил, а прошел на юго-восток от него, версты на две с половиной в селение Вифанию. Пробыв здесь недолго, Он взошел затем на гору Елеонскую и с вершины ее уединенно молился Отцу Своему небесному. По возвращении с этой молитвы Господь, согласно просьбе одного из Своих учеников, дал совершеннейший образец молитвы, которая названа Его именем, а затем для внушения постоянства в молитве, для вызова неослабного молитвенного настроения духа при совершении ее, рассказал притчу, имеющую предметом своим обыкновенный случай общежития, касающийся отношений дружбы.

Притча о друге, пришедшем в полночь к другу, несомненно имеет внутреннюю связь с позднее сказанной Господом притчей «о неправедном судии»¹⁴² В основании той и другой притчи положено умозаключение¹⁴³ от меньшего к большему, от худшего к лучшему, с тем однако различием, что в притче о судии коснеющее себялюбие человека противопоставлено всегда готовой щедрости Бога, а в притче о друге человеческая неправда противополагается Божией праведности. Заключение таково, что ежели суровый человек настойчивыми просьбами может быть вынужден дать просимое, а неправосудный право рассудить, то сколь несомненнее должны мы ожидать благости и правосудия от щедрого и правосудного Бога. Дальнейшее различие между упомянутыми притчами заключается в том, что в притче о друге приносится неотступная просьба о нужде другого, а в притче о судии просящий просит за самого себя. Если при несомненном сходстве между обеими притчами Бог в одной представляется под образом неблагосклонного друга, а в другой под образом неправедного судии, то и здесь нужно иметь в виду то различие, что у Бога в действительности нет нерасположения, а у людей – оно действительно. Так с мнимым равнодушием и милосердный Сын Божий отнесся к просьбе хананеянки.¹⁴⁴ Останавливая внимание на этом обстоятельстве в Евангельской истории, мы должны сказать, что и Бог нередко с целью поддержать усердие и постоянство в молитве, а также с целью возвысить цену благодатного дара, не тотчас подает просимое, хотя бы это просимое было необходимо и сообразно с волею Божией, и хотя бы просимо было с верою и надеждою, и людьми благочестивыми, заслужившими благоволение Божие. Действенность молитвы в этом случае для большей живости представления удобно сопоставить с обнаружением целебности чуда от святых мощей, которые иногда подается не непосредственно после поклонения мощам чтимого Святого, а только после неослабного поддержания и хранения духа теплой уверенности в их чудодейственности. Это обстоятельство, вызывающее постоянство и усердие в молитве, не лишено и воспитательного значения для сознания.

Как молитва не может вынуждать для молящихся милосердия Божия, которое есть в сущности действие высшего благоволения Бога, так и в отношениях воспитанников к педагогу немыслима принудительность. Воспитатель, неусыпно пекущийся о душах воспитываемых¹⁴⁵ может, а иногда даже должен проявлять видимое нерасположение, мнимое равнодушие к обнаруживаемым успехам воспитанников, чтобы вызвать большую энергию сознания, подогреть в воспитанниках чувство усердия и неусыпного постоянства в преследовании благотворной цели изучения наук.

Помимо дидактического своего значения обстоятельство, в опытах молитвы вызывающее усердие и постоянство к ней, важно в деле нравственного нашего самоусовершенствования. Если мы сердечно молимся Богу и затем смиренно ожидаем благотворности молитвы, то в нас неминуемо должно являться молитвенное настроение духа. «Молитвенный же дух или добродетель молитвы, по словам о. Протопресвитера И. Л. Янышева,¹⁴⁶ есть наивысший плод и вместе признак нравственно–религиозной жизни, а вместе и ее возрастания в христианине».

С целью усиления и возрастания духа Христианина в добродетелях, необходимым условием чего является усердие и постоянство в преследовании благородных стремлений духа и молитвенное настроение души, Божественный Учитель и рассказал в притче о друге, как один друг пришел к другому другу в полночь, когда тот уже заснул с своими домашними, и как по неотступности просьбы последний, хотя сначала и отказывал просителю за несвоевременностью посещения, но все таки в конце концов удовлетворил просьбу друга.

О чем же просил один друг другого и почему тот отказывал и как наконец удовлетворил – вот вопросы, которые неразрывно связываются с представлением общей картины притчи.

По буквальным словам притчи Господа один друг просил другого дать ему взаймы три хлеба; мотивировал просьбу тем, что зашел к нему с дороги его друг, которому и не мог он предложить чего либо для подкрепления. Друг, получивший просьбу, заперся уже в своем доме; все домашние его отдались полуночному сну и покою, а потому хозяин дома и отвечал изнутри помещения другу просителю: «не беспокой меня; не могу встать и дать тебе»¹⁴⁷. А так как пришедший друг выражал свою просьбу неотступно, то друг, который сначала не хотел выслать на просьбу пришедшего хотя бы одного из своих домочадцев, сам наконец встает и дает не три только хлеба, а столько, сколько было нужно просителю. – Кто же этот домовитый друг, показавший сначала неблагосклонность, хотя и мнимую? Выше мы имели случай заметить, что это образ, под которым олицетворяется Сам Бог, Отец небесный, Который дает Духа Утешителя просящим у Него. Под домашними этого друга, тронутого усиленной просьбой, разумеются, согласно аллегорическому пониманию притчи, все, благовременной молитвой получившие право именоваться чадами Божиими, нашедшие себе доступ в Царство небесное, где уже нет печали воздыхание, но жизнь бесконечная и истинное субботство¹⁴⁸. Соответственно такому пониманию образа «домовитого друга» под тремя хлебами, выданными им пришедшему другу, к тому же обозначенными¹⁴⁹ на языке притчи и отвлеченно «столько, сколько нужно», можно разуметь: «веру, терпение, смирение» – эти нравственные добродетели неоценимого достоинства и значения. Усвоение этих добродетелей тем живее и полнее совершается христианином, чем он более обращает свое сердце к тем нравственным образцам и проявителям этих добродетелей в подвигах жизни благодатной, которые носят в Церкви Православной названия: Святителей, Преподобных, Мучеников и т. д.

Понимая таким образом смысл образных черт притчи о мнимо-неблагосклонном друге и о выданном им даре другу – просителю, мы должны еще остановить внимание на двух моментах притчи, или иначе, ее чертах. Это, с одной стороны, на друге, зашедшем с дороги к другу просителю и, с другой стороны, на представлении неотступно-настойчивой просьбы последнего, отмеченной греческим словом: «áναίδεα». Пользуясь указанием блаж. Августина (III в.), с образным представлением о друге, зашедшем с дороги, мы соединяем мысль об язычниках, еретиках, или даже и православных, но только по имени, которые, долго заблуждаясь, пожелали просветиться светом Евангелия, и с этой целью обратились к более их совершенным в вере христианской. Под понятием «áναίδεα», означающем буквально с греческого: назойливость, неотступность, направляющиеся в дурную или хорошую сторону, разумеется по смыслу притчи Господа многократное повторение доброй просьбы и каждый раз с большей и большей настойчивостью, пока не получится просимое¹⁵⁰. Мысль об этой неотступной настойчивости, хотя и благородной, в св. Евангелии смягчается чрез указание на то обстоятельство, что проситель настаивает на исполнимости прошения не ради себя самого, а ради другого, и чтобы не изменить священному долгу гостеприимства. Живой, наглядный пример неотступно-настойчивой просьбы мы видим в той женщине-хананеянке из пределов Тирских и Сидонских¹⁵¹, которой Господь сперва как бы вовсе отказал в Своем сострадании, а потом, по указании ей на глубокотрогательный пример, что и домашние собаки получают подачки с семейного стола господ своих, «открыл ее всю сокровищницу Своих милостей», и она получила по своему желанию. – Как из этого Евангельского примера, так и из нравственного урока рассматриваемой притчи, внушающего требование глубокорелигиозной настойчивости в выражении молитвенных чувствований пред Богом и Святыми Его, с необходимостью следует, что Царствие Божие, состоящее по Апостолу¹⁵², в «правде, мире и радости о Духе Святе», с неудержимой силой и горячей стремительностью берется, и употребляющие усилие, восхищают Его (образ взять от осады взятия крепости или города¹⁵³). Чтобы утвердить в сердцах верующих нравственную истину относительно усердия и постоянства в достижении раз намеченных благородных и святых целей в деле внутреннего самоусовершенствования, Божественный Учитель вслед за притчей о друге, пришедшем в полночь к другу, высказал еще и внеприточные слова, внушающие неослабно и настойчиво возрастать в усердии молитвы, пока просящий не получит желаемого: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете, стучите, и отворят вам»¹⁵⁴.

Лк.12:13–21

По прошествии первой половины праздника Кущей, начинавшегося по закону Моисея в пятнадцатый день месяца Тиери¹⁵⁵, на четвертый день праздника Господь И. Христос вошел в Иерусалим, говорил Божественные речи как до чуда исцеления слепорожденного, так и по поводу этого чуда, по окончании праздника, был на обеде у одного Фарисея, сказал несколько обличительных слов против Фарисеев и наконец предложил притчу о неразумном богаче. Поводом к произнесению притчи послужило то обстоятельство, что некоторое лицо из народа приступило с просьбой к Божественному Учителю, желая воспользоваться Его влиянием в деле о дележе наследства¹⁵⁶. Просьба эта тем была важнее, что она предложена была Господу Христу среди тысячного собрания к Нему слушателей в присутствии так недавно избранных 70-ти учеников Господа. К тому же она затрагивала житейский интерес, при преследовании которого нередко разыгрывается страсть «любостяжания». В видах предостережения от этой страсти, которая подчас угрожает человеку опасностью подавить в себе всякую живую восприимчивость к благам духовным, Божественный Учитель сказал притчу о безрассудном богаче, предварительно отклонив от Себя разбор тяжбы о наследстве¹⁵⁷. Спаситель, как член своего народа, отдает¹⁵⁸ долг уважения человеческой правде, насколько она является в форме положительного права, обычного или писанного закона; поэтому Он лице, искавшее у Него суда по вопросу о наследстве, приглашает обратиться к тем лицам, которые законом поставлены судьями в этом деле. Но с другой стороны, желая предохранить своих слушателей от всяких юридических несогласий Божественный Учитель говорит им: «смотрите, берегитесь любостяжания», т. е. точно наблюдайте за собой, чтобы не овладел вами порок корыстолюбия. При осторожной предусмотрительности человека, всегда занимающего внимание вопросами, что его радует и печалит, от чего зависит его выигрыш и потеря во временных или в вечных благах, что обеспечивает его земное счастье или успех в нравственной жизни и спасении? – по-видимому трудно отрешиться от жажды земных, имущественных благ. Только правило «богатеть в Бога» одобряется Спасителем; в отношении же земного благополучия Им высказывается предостережение от излишней и слепой привязанности к земным благам. Мечта об этих благах, их избытке и росте, которыми, по современному воззрению, существенно обусловливается более пышное и богатое развитие жизни рассеивается Божественным Учителем представлением, что не только жизнь вообще – ζωή, но даже жизненность – βίος, в смысле обиходной ежедневности и благополучия¹⁵⁹ не зависят исключительно от одного богатства¹⁶⁰, но от воли Бога, всемогущего Творца и Промыслителя, в очах Коего один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день¹⁶¹.

При ясном представлении о жизни как понятии, неразлучном с мыслью о душевном мире, радости, счастии здесь на земле и бессмертном блаженстве на небе, Божественный Учитель говорит, что низшая животная жизнь может вдруг прерваться и тогда, по разлуке с такой жизнью, располагающий всеми ее заманчивыми благами само собой утрачивает и лишается их. Желая приблизить к сознанию человечества эту поразительную истину Спаситель и сказал лицу, требовавшему у Него разрешения спора с братом о наследстве, глубоко назидательные слова притчи о безумном богаче.

«Был, говорил Христос¹⁶², богатый человек, у которого поле приносило обильный урожай». Такое благоприятное обстоятельство жизни сначала было у этого человека, составившего себе богатство не темными какими-либо средствами, а законным путем своевременного собирания урожая с поля, на котором видимо почивало благословение Божие. При таком благоприятном условии своего материального благосостояния богатому человеку притчи разумеется оставалось бы только благодарить Бога и привлекать благословение Божие. Но к несчастью то, что долженствовало привлекать приточного богача к Богу, только отдаляло его от Бога. Как это так произошло в душевной жизни богача, выведенного в притче, объясняется единственно из неблагоразумного взгляда и отношения этого богача к своему земному богатству. Слепая привязанность приточного богача к своему имуществу, свидетельствующая об эгоистических склонностях его сердца, совершенно потемняла нравственное сознание его, не давала ему покоя, томила его; среди чувственных забот и треволнений житейских он восклицал: «что мне делать!»¹⁶³. Узкое, одностороннее решение этого тревожного вопроса, возникавшего в сознании богача чрез представление огромного количества его урожая, привело его к умозаключению совершенно чувственного и грубоэгоистического характера. При мысли богача о том, что у него недостает просторных житниц для собранного им в обилии хлеба, он решил сломать прежние кладовые магазины, построить новые, и собрать туда весь хлеб свой и все добро свое¹⁶⁴. Светлое представление о том, чтобы хотя бы малой частью из своего прибытка поделиться с бедными ближними своими, совершенно было чуждо сознанию этого богача. Он таким образом при всей своей сметливости не похож был на догадливых сынов века сего, умеющих большей частью с пользой для себя и для ближних устроять и направлять дела свои. С последними мы еще встретимся при объяснении притчи о домоправителе неправедном, а теперь посмотрим, что было на душе богача рассматриваемой нами притчи.

Представленный в притче Божественного Учителя богач полагал, что вот после возведения кладовых может сказать душе своей: «душа! много добра лежит у тебя на многие годы; почивай, ешь, пей, веселись»¹⁶⁵. Действительно, говоря так, богач рисовал в своем воображении живую мечту полнейшего успокоения от всех трудов своих и наслаждения плодами от них. Но эта его мечта была не более как тем воздушным явлением, которое нередко обманывает путешественников пустынь Сахары, Гоби и т. под. Такие путешественники подчас среди томительной жары Востока видят вдали цветущую страну, где блестящий ручеек журчит под тенистыми пальмами, манящими к себе их воображение; но до этого ручейка они никогда не достигают, ибо он ничто иное как мираж, который вскоре рассеивается. Подобного нравственного миража никак не мог заметить в себе богач притчи, который, по словам Св. Василия Великого, был скотоподобен и невежествен в отношении благ души, услаждая ее яствами. За отсутствием благородных стремлений своего сердца приточный богач думал опереться на свое богатство и хвалился многими годами жизни, между тем как мудрый Царь сказал: «не хвались завтрашним днем»¹⁶⁶.

Когда приточный богач не имел ни малейшей мысли о Боге, будучи исключительно привязан к естественным благам своим, минуты его были сочтены; он услыхал приговор Божией Правды; Бог ему сказал: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут от тебя»¹⁶⁷. Эпитет «безумный» прилагается к богачу, в двояком смысле: во 1-х, с той стороны, что в конечной участи этого богача произошло как раз противоположное его самомнению о своей мудрости и предусмотрительности, во 2-х потому, что в нем замечалось отсутствие страха Божия, который, по свидетельству книги Притчей, есть начало премудрости¹⁶⁸. Кто бы ни был случайным виновником смерти неразумного богача, ночные ли грабители, или внезапная болезнь – во всяком случае в одну роковую ночь, в противоположность радужным мечтаниям о многих годах, душу бесчувственного богача возьмут, или как вернее с греческого: требуют άπαιτοῦσιν грозные ангелы смерти-исполнители карательного приговора Божия. У неразумного богача душа таким образом разлучается с телом быстро, внезапно и притом мучительно, как прилепившаяся к низменным, земным интересам и выгодам житейским. Не такова разлука с телом праведника; «последний передает свою душу, по словам Феофилакта Болгарского, в руки Бога и Отца довольно и радостно, без скорби расстается с ней»¹⁶⁹. Если быстро, внезапно разрываются узы, привязывающие душу приточного богача к земной жизни, то еще быстрее отлетает богатство, которое богач только что считал своим, богатство делает себе крыло, как орел, и улетает; куда же оно исчезает, с трудом можно себе представить – говорит Св. Писание.¹⁷⁰ Ветхозаветный царь и пророк Давид свидетельствует: «подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится, собирает и не знает, кому достанется то.»¹⁷¹ Сын же его мудрый царь Соломон сказал:¹⁷² «возненавидел я весь труд свой, которым трудился под солнцем; потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли он будет, или глупый?» Соответственно этим свидетельствам богодухновенного Слова Божия можно понять и слова Бога, сказанные к богачу, выведенному в изъясняемой притче: «кому же достанется то, что ты заготовил?»¹⁷³ Немногие десятки лет пройдут пред тем как другой будет испытывать свое счастье и горе в том жилище, которое теперь занимаешь, будет перелистывать в книгах, которые теперь тебя радуют и научают, а быть может, составляют единственное твое достояние, – а как быстро это перейдет к другому, ты не знаешь, равно как и того, кто этот другой. При такой неопределенности нашего положения на житейском море, Тренч жизнь человека сравнивает с кораблем, долго ожидающим в пристани попутного ветра и по данному сигналу готового сняться с якоря для отплытия в небо вечности. – Так как для блаженного бессмертия много значат добрые дела благочестия в этой жизни, – дела, которые идут в след совершителя их, но не могут быть совершаемыми без средств, то понятно, что не следует пренебрегать законными средствами жизни, составляющими дар Божий, охраняемый и законами гражданскими, – а тем более заронят в свое сердце искру сомнения и недоверия к отеческому Промыслу Божию.¹⁷⁴ Внушая это самое убеждение, Божественный Учитель в заключение притчи о неразумном богаче выразил мысль, что не следует только собирать сокровище для себя, а нужно и в Бога богатеть¹⁷⁵. Относительно этой же самой нравственной истины Христос – Спаситель высказал непосредственно за данной притчей еще ряд слов глубоко – успокоительных для душ искренно верующих, – слов, внушающих им чувство самопредания любящему попечению и заботливости¹⁷⁶ Отеческого промысла Божия.

Лк.12:35–38

С мыслью о неукоснительном, незадерживаемом никакими земными заботами и привязанностями, стремлении к приобретению сокровищ небесных, усвояемых частью в царстве благодати за время первого пришествия Христова, частью обетованных в царстве славы при втором пришествии Господа Христа, Сам Он, Богочеловек, вскоре после вышеизъясненной притчи сказал еще краткую притчу о рабах, ожидающих возвращения господина Своего. Господь в ней представляется под образом господина, возвращающегося ночью с брачного пира. Насколько Господь, но смыслу известной Церковной песни, очами веры умосозерцается Грядущим с неба в полночь, как Жених, к избранным Своим, или иначе, к Святой Своей Церкви, настолько и приточный образ Господа в данной притче нам становится понятен, и близок нашему сознанию. Члены общества верующих во Христа, или Его святой Церкви, идущие в притче под названием людей¹⁷⁷ или же, как ниже¹⁷⁸ «рабов» представляются духовно бодрствующими, дышащими чувством непрестанной готовности встретить Своего Господа. Образ приточного выражения по отношению к ним заимствован от представления встречи Царя его верными слугами – подданными. И действительно, с душевной своей стороны верные последователи Христа должны быть постоянно готовы и осторожно предусмотрительны в своей деятельности. В какой же собственно? В неусыпной деятельности охранения и развития духовных дарований, данных нам от Бога, в направлении их, а чрез них и себя к славе и служению Богу, воплощенному в ниспосланном Им для искупления грешного рода человеческого Сыне человеческом.

С внешней стороны верные рабы Христовы должны быть по чреслам своим подпоясаны, со светильниками горящими в руках. Это иносказательная речь притчи намекает на то, что, кто состоит в услужении, особенно в делах служения Богу или во имя Божие, на благо ближних своих, обязан питать чувство смиренной готовности к живой и радостной встрече Господа, к утешительному получению от Него «венца правды», когда бы Он ни пришел, вечером (от 6 часов до 10-ти), или в полночь (от 10-ти часов вечера до 2 часов утра), или поутру (от 2-х часов до 6-ти часов утра), иначе: «в первую, вторую, третью стражу ночи». Пора вообще ночная, как символ неожиданности, рисуется в воображении читателя этими словами притчи Господа; поэтому в ней и дальше говорится, что встреча Господа, грядущего с неба совершается верными Его последователями при свете горящих светильников. Светильники эти¹⁷⁹, при аллегорическом толковании притчи, указывают на чистоту и святость внутренних нравственных побуждений в христианской деятельности верных членов Церкви Христовой. За нравственную чистоту сердца и душевную готовность к радостной, утешительной встрече Господа, Грядущего в Небесной Своей Славе, обещается в притче истинным последователям Христа «блаженство»; речь о нем в образной Форме притчи выражается так: «Христос-Господь, паки явившийся верным Своим служителям, Сам препояшется и посадить их, и, подходя, станет служить им»¹⁸⁰. Вне приточной оболочки слова эти значат, что Христос Господь благочестивым и верным Своим последователям-рабам окажет любовь, такую, какую в образе смиренного раба проявил уже, при первом Своем пришествии¹⁸¹, особенно на Тайной вечери, в отношении к своим первым ученикам. В силу этой безмерной любви Своей Он, Спаситель мира, при Своем обетованном паки пришествии, дарует верным слугам Своим и исповедникам Евангелия блаженство вечное, неувядающее на небесах. Поэтому верующие во Христа, у Апостола Павла именуемые «святыми», сначала будут участниками¹⁸² дела Всемирного Судии, а потом станут соцарствовать Христу и Богу в Царстве славы во веки веков¹⁸³.

Лк.12:39–40

В тесной связи с притчей «о рабах, ожидающих возвращения господина своего» находится притча «о домохозяине, которому угрожает вор». Основная мысль и этой притчи, как и предыдущей, заключается в увещании верующих во Христа к неусыпной бдительности в нравственной деятельности при живом и ясном представлении Христа паки грядущего во славе Своей. Замечательно, что в притче о домохозяине, которому угрожает вор, верующий во Христа представляется под образом «домохозяина», тогда как в предыдущей притче он олицетворяется под образом «раба». Верующий во Христа называется «домохозяином» в том смысле, что он наделен от Бога как духовными дарованиями, так и внешними благами, чрезвычайно разнообразными и многоразличными как по его происхождению, роду служения и деятельности, так и по его историческому призванию.

При несомненной важности и ценности даров Божиих, вверенных нам от Творца и Промыслителя вселенной, человек–христианин должен развивать и охранять свои духовные дарования и внешние блага, направлять их к славе имени Божия. Божественный Учитель притчей о домохозяине и внушает верующему в Него быть именно предусмотрительным распорядителем вверенным ему делом, в тоже время строго внимательным к признакам времен, не чуждым смиренной готовности к радостной встрече своего Господа, благодушно ожидающим своего смертного часа и готовым одновременно к встрече Господа на всякий час. Между тем как при ином взгляде на себя и свою земную деятельность, при горделивом признании своей единственно воли законом своей жизни, при смелой привязанности к земным, тленным благам и минутным, чувственным удовольствиям мирскому человеку явление паки грядущего Христа-Судии может показаться как бы внезапно нарушающим обычный ход и порядок его жизни. С этой точки зрения человека, мирски и чувственно настроенного, Господ сравнивает Себя, при своем пакипришествии, с татем, внезапно нападающим на владение домохозяина¹⁸⁴. При этом сравнении невольно возникает в сознании вопрос, как это Божественный Учитель, наш Христос Спаситель, и вдруг сравнивает Себя при Своем пакипришествии с «вором»? Тот грешный человек, который, в безвыходную для себя минуту, пользуется чужой собственностью, по-видимому никак не мог служить приточным образом для Христа, этой воплощенной Правды? Но ведь мы высказали, что Христос сравнивает Себя с вором, внезапно нападающим на владение хозяина дома, только с точки зрения человека настроенного мирски и глубоко-чувственно. Притом же через это «разительное» сравнение Божественный Учитель имел в виду живее напечатлеть в сознании своих слушателей момент внезапности, неожиданности Своего пакипришествия.. Что же касается охраны собственности, то Богомудрый Наставник христианства в той же притче прямо предполагает, что сведущий хозяин предусмотрителен к каким либо покушениям на его собственность, и не как не допустить подкопать дома своего¹⁸⁵. От образного представления предусмотрительной готовности домохозяина притчи Господь переходит в речи Своей к выражению того увещания, с мыслью о котором предложил и свою краткую притчу о домохозяине. Будьте и вы готовы к сретению Господа во всякое время, хотя и не знаете, или именно потому, что не знаете точно, когда именно, в какой день и час Он приидет¹⁸⁶.

Услыхавши это увещание, равно как и предшествующую ему притчу апостол Петр спросил И. Христа: «Господи! к нам ли притчу сию говоришь, или и ко всем»¹⁸⁷? Господь на вопрос этот прямого ответа не дает, но предлагает слушателям еще притчу «о верном и неверном домоправителе», из которой апостол Петр должен был понять, что приточная речь Господа относится как к нему, так и к прочим апостолам.

Мф.24:45–51; Лк.12:42–48

В притче «о верном и неверном домоправителе» под первым разумеются ближайшие ученики Христа, или апостолы, как именно о себе они и могли подумать, слыша обращенный к ним начальный вопрос притчи: «кто убо (τίς ἄρα) есть верный раб» и т. д.? К тому же ученики Христа или апостолы еще раньше произнесения этой притчи названы Христом рабами Его¹⁸⁸ и им обещана при втором пришествии Христа высокая награда¹⁸⁹. Эта награда, упоминаемая и на образном языке притчи, прямо обусловливается нравственными качествами приставников Христа и их успешным применением в известном определенном отношении. Прежде всего верностью в сохранении вверенного достояния и служения; но верностью сознательной, тесно граничащей с другим нравственным качеством – благоразумием, следовательно имеющей нравственное достоинство и цель. Переводя обозначение этого нравственного качества на обыкновенный язык церковный должно сказать, что благоразумная верность приставников Христа находит свое выражение в благовременном сообщении¹⁹⁰ слова Божия и благопотребном (ἐν καιρῷ) раздаянии другим членам общества Христова Св. Таинств и иных даров духовных¹⁹¹. В век апостольский такую именно деятельность проявляли сами св. апостолы, в последующие времена осуществляют ее непосредственные их преемники и предстоятели церкви. Конечно, прекрасное нравственное качество благоразумной верности в служении и деятельности по долгу совести далеко не чуждо и гражданским начальникам (οί ἄρχοντες πολιτικοί), почему и они могут подразумеваться под образом приточного верного приставника над имением или достоянием Господа. Какая же это награда обещана таковым служителям церкви Господней?. На образном языке данной притчи она выражается так: поставить пакиявившийся Христос Господь верных своих служителей над всем имением своим¹⁹², или, как в притче о рабах, ожидающих возвращения господина своего: «Сам препояшется и посадит их, и подходя, станет служить им». Разоблаченные от приточной Формы слова эти как в той, так и в другой притче значат одно и тоже, т. е., говорят о даровании верным последователям Христа будущего блаженства в царстве Его на небесах.

Для более живого запечатления образа приставника верного, строго и свято относящегося к охранению вверенного ему достояния, в притче вводится еще и другой противоположный образ – образ приставника злого и нерадивого¹⁹³. Этот приставник, по указанию притчи, представляется сознательно злым, а не случайно нерадивым. Соответственно источнику своей мнимо нравственной деятельности злой раб притчи о домоправителе, как по своей деятельности, так и по своей конечной участи заслуживает полнейшего отвращения. Находясь в спокойном самообольщении пред неизвестностью пришествия своего доверителя – господина, негодный раб притчи злоупотребляет своим служением и положением, самодовольно воображает себя полным господином незаконно теснить своих товарищей сослуживцев, наслаждаясь минутами настоящего и вовсе не думая о возврате своего доверителя господина в будущем. Участь олицетворяемого под этим образом притчи деятеля на ниве церковного или общественного служения вполне достойна его предшествующей деятельности. Она у него общая со всеми лицемерами и неверами, участь жестокая и суровая. Для обозначения ее образ в притче заимствован от представления мучительной казни чрез претрение тела пилой, употреблявшейся на востоке. Господь рассечет¹⁹⁴ злого раба, и будет он ввержен во тьму кромешную, лишенную света и живой радости. Несмотря на общее действие пребывания в этом месте казни – безутешный плач и скрежет зубовный – степени мучения в нем рабов неверных и лицемерных будут однако же различны; по словам приточной речи, выраженной в Евангелии Св. Луки, раб знавший волю господина и не исполнивший ее, по невнимательности ли, или почему-либо другому, примет более жестокое наказание, чем не знавший, т. е. менее знавший, потому что и неведение неизвинительно после того, как открыта людям воля Божия.

Для оправдания строгости приговора Божия в отношении к неверному рабу–домоправителю Божественный Учитель присоединяет эту речь к высказанной притче о домоправителе как заключение, в котором выражает мысль, что чем более кто просвещен светом истины, тем большему наказанию подлежит за свою неверность, и наоборот: чем менее совершен в познании истины, тем более подлежит извинению в неверности, хотя совершенно и не освобождается от взыскания за вину¹⁹⁵.

Лк.13:6–9

После того как Иисус Христос окончил свою продолжительную речь, записанную в 12-й главе Евангелия Луки, и направленную частью к ученикам Его, частью к собравшемуся около Него многочисленному народу, из среды этого народного собрания выступили некоторые и рассказали Божественному Учителю, как свидетельствует 13-я глава того же Евангелия, об ужасном злодействе, которое относится ко времени ссоры¹⁹⁶ между Иродом и Пилатом, и которое состояло в том, что Римский наместник в Иерусалиме Пилат, пользуясь обстоятельствами одного праздника, чрез своих воинов умертвил Галилейских пилигримов во дворе храма Иерусалимского, причем кровь убиенных смешалась с кровью закланных ими жертвенных животных.

Устанавливая в сознании своих слушателей и последователей верный взгляд на это страшное событие, Христос-Спаситель припоминает другое бедственное происшествие, именно: как некогда в Иерусалиме упала Силоамская башня и своим падением убила восемнадцать человек. По взгляду Спасателя, в обоих этих бедственных происшествиях, по-видимому, случайных и непонятных, следует видеть предостережение суда Божия, которое некоторых поражает, а всем грешникам угрожает, чтобы возбудить их к покаянию, и предохранить от дальнейшего наказания и самой погибели¹⁹⁷. Усвоить такой взгляд на общественные бедственные происшествия тем было необходимее для слушателей Христа, что они держались, подобно друзьям Иова, бессердечного мнения, что бедствия, постигнувшие известных лиц, суть прямое следствие и верный признак ужасной внутренней вины этих лиц.¹⁹⁸ Исправляя превратное мнение своих слушателей на общественные бедствия, весть о которых была, быть может, новостью дня, и устремляя их внимание на собственное их внутреннее поведение. Божественный Наставник высказывает предостережение:¹⁹⁹ «если не покаетесь, все также погибнете».

Новозаветная св. история показывает, что народ Иудейский, из среды коего были многие, выслушавшие это предостережение от Господа, в целом не обнаружил признаков искреннего покаяния в своих великих грехах неверия и противления Христу. Лет через сорок после Вознесения Христа народ этот за свое упорное жестокосердие в деле веры и нравственного отношения к Богу заветов подвергся своей гражданской гибели от нашествия Римских войск под главенством Императора Тита. «Как башня Силоамская упала и раздавила восемнадцать жителей Иерусалима, говорит Тренч, – так точно тысячи раздавлены были в последнюю осаду Римлян и во время приступа под развалинами их храма и города; тысячи были пронзены римскими копьями, – или, еще ужаснее, погибли от меча междоусобных партий во дворе храма, во время приготовлявшихся жертвоприношений, так что буквально «кровь их смешалась с жертвами их».²⁰⁰

Конечно, эта гибель Иудейского народа была неокончательная, он еще сохранился и в наши дни в рассеянии. Те удары карающего Провидения, которые испытывались Иудеями до сих пор, падали на них не для истребления их, но для спасительного вразумления; в этих ударах Иудеям надлежало видеть опыты долготерпения Божия, потому что Бог не хочет погибели грешника; а потому строгие, укоризненные слова Господа к Иудеям по поводу двух вышеупомянутых общественных бедствий, как замечает Ольсгаузен, заключены притчей, являющей высокое человеколюбие милосердного Сына человеческого, именно притчею о бесплодной смоковнице.

Приступая к изъяснению этой притчи, мы сказали наперед об обстоятельствах Евангельской истории и тех словах Господа, к которым притча служит заключением.

Притча о смоковнице, говорящая о Божием долготерпении и Его строгом правосудии, начинается так: «некто имел в винограднике своем смоковницу».²⁰¹ В отличие от сплошной массы виноградных лоз, покрывающих холмы, и знакомых взгляду Европейца, смоковница, упоминаемая в притче, была посажена одна в винограднике на плодоносной почве, которая сообщала ей богатую силу. Эта сила служила не к произведению плодов на смоковнице, но в более пышному развитию на ней листьев, которые давали от себя обильную тень. Со стороны можно было смотреть на смоковницу и радоваться Но владетель смоковницы подошел к ней и не нашел того, чего ожидал, именно плодов. Под образом смоковницы олицетворяется народ еврейский, как и в Евангелии Матфея 21 гл. 19 стх; под хозяином виноградника разумеется Бог Отец; виноградник – олицетворение всего мира, а²⁰² не царствия только Божия, или Церквей, как в причте «о злых виноградарях». Народ еврейский действительно был издавна поставлен Провидением среди других народов мира, как народ избранный, долженствовавший принести более нравственных плодов. По соотношению же плотского Израиля с духовным можно думать, что и каждая христианская душа, облагодетельствованная Духом Божием, поставляется в благоприятные условия, чтобы в течении жизни более приносила благодатных плодов духа: любви, радости, мира, долготерпения, благости, милосердия, веры, кротости, воздержания.²⁰³ При этом вопрос не в том, наша жизнь приятна ли, или покойна, и не в том, сохраняем ли мы радостное настроение, собрали ли мы около себя множество добрых друзей, даже не в том, сделались ли мы защитниками и доброжелателями других. «Возможно, как говорит пастор²⁰⁴ Г. Берман, что кто-либо многим владеет, много делает, много знает, многими прославляется, как любимое дитя счастья, и, что гораздо более, кажется неутомимо деятельным, благоуспешным деятелем в своем положении. И однако в день, который делает все ясным, в день отчета и суда, в тот день, который ставит другие вопросы, как и вопрос о силе, значимости, уме и важности среди людей, о много знаменательной жизни, – раздается судебный приговор: это бесплодно, это незначительно! Как мы желали бы тогда это предвидеть, этого в истинной мудрости избежать, и однако ж будет слишком поздно! «Только утешительные слова Господа: «кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего²⁰⁵ могут для нас служить руководной нитью в нашей деятельности. Между тем на многолиственной смоковнице, упоминаемой в притче, владетель ее подошед не нашел плодов, хотя о смоковницах известно, что на них сперва зарождаются плоды, потом развиваются листья. Да и не один раз смоковница эта обманывала ожидание владетеля ее. Поэтому он и говорит виноградарю: «вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице, и не нахожу; сруби ее; на что она и землю занимает»²⁰⁶.

Представление о плодах смоковницы должно будить в нашем сознании мысль о добрых делах наших, которые подобно древесным плодам суть проявления внутренней жизни, а не что либо случайное извне привходящее и придаточное.²⁰⁷ Обильные листья на смоковнице, которые некоторое время на ней растут и зеленеют, а потом опадают и вянут – это наши действия, совершаемые без мысли о вечности и спасении душ наших. Впрочем более точное значение смоковницы, видимо роскошно развившейся на обильной почве, истолковано тем действием (sеrmо геаlіs), когда Господь, в последние дни своего служения, «увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней;²⁰⁸ но, подобно хозяину виноградника, «ничего не нашел.» Евреи издавна были поставлены в Палестине среди счастливых географических и климатических условий, и несмотря на это все-таки нередко не исполняли своего назначения, не приносили плодов или приносили да очень горькие; в чем, как известно, и уличали их ветхозаветные пророки.²⁰⁹ Посещение в продолжение трех лет смоковницы хозяином ее можно толковать конечно, согласно с Ольсгаузеном, в смысле трехлетнего открытого служения Господа-Христа в Палестине. Но не говоря уже о том, что отожествлять образ хозяина смоковницы с образом виноградаря, как требуется указанным толкованием трехгодичного осматривания смоковницы, – неправильно; понимание «трех годов,» отмеченных в причте, в смысле хронологическом требует и срок оставления смоковницы еще на один год понимать также в смысле хронологическом; между тем не один, а сорок лет милосердия и помилования дарованы были иудеям, пока наконец не пришли римляне и не отняли у них их имя и место. Таким образом в силу этого соображения лучше принимать и толковать сроки посещения хозяином смоковницы в смысле неопределенном по времени. Действительно Бог в тех или других знаменательных событиях истории посещал и посещает как народ обетования, так и все человечество через разные сроки времени. Мысль о грозных посещениях Правосудным Богом грешного человечества находится в притче в связи с представлением о ходатайственной деятельности Христа, этого Ангела Иеговы, пред правосудием небесного Отца. Так в притче говорится, что в то время, как хозяин смоковницы распорядился было срубить ее за неплодие, виноградарь, под которым разумеется Сам И. Христос, сказал в ответ: «господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом: не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубим ее²¹⁰ Отдаляется срок срубки бесплодной смоковницы в видах возможного ее культивирования; отдаляются и сроки суда Божия над грешными людьми в видах обращения их на путь истины и правды. Сто двадцатилетний срок дан был человеческому роду пред временем разрушительного потопа²¹¹; сорок лет дается иудейскому народу на время его покаяния после отвержения им Христа; второе пришествие Христа на суд задерживается долготерпением Его к нам, по которому Он не хочет, чтобы кто погиб, но чтобы каждый обратился к покаянию.

Однако в пределах испрашиваемого виноградарем срока для роста смоковницы, он не хочет представить ее самой себе; думая, что недостаточно еще поработал над смоковницей, виноградарь еще хочет приложить старание свое к ней. «Оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом», говорит в притче виноградарь. Слова эти вне приточного их значения свидетельствуют об обычных средствах удобрения смоковницы, чтобы она приносила более плодов. Эти вспомогательные средства, применяемые и в наши дни для удобрения апельсинных деревьев на юге Италии, соответствуют различным кротким мерам, предпринимаемым для исправления народов и отдельных людей.²¹² Через всю историю Еврейского народа проходят следы охранительного попечения Божия о нем. Так Бог одно время воздвигал для Еврейского народа судей, которые его избавляли от рук врагов; в другое время Он дозволил, чтобы у Израиля были цари и чтобы вместе с этим Израиль жил, как и другие народы. Бог же посылал Евреям и пророков, которые учили, увещевали, вразумляли, утешали народ Божий своими речами. В новозаветное время небесный виноградарь – сам Христос – Спаситель вместе с Апостолами также хотел вызвать к жизни новые силы Израиля, произвести в нем изменение внутреннего настроения и поведения к лучшему. Но как нередко в ветхозаветное время, так и в новозаветное плотской Израиль мало поддавался спасительному действию учения и чудотворения Господа или Его непосредственных посланников. Поэтому над Израилем, как и над олицетворяющей его бесплодной смоковницей, слышится грозный приговор Божественного мироправителя об окончательном его истреблении. – «Сруби смоковницу,» говорит хозяин ее виноградарю, «на что она и землю занимает»²¹³ В этих словах притчи слышится не простое замечание о напрасном занятии земли смоковницей. По аллегорическому пониманию приточного образа смоковницы в только что приведенных словах притчи высказывается Божественным Учителем угроза Иудеям, которые не только сами не приносили благотворного плода праведности, но даже бесславили имя Божие между язычниками.²¹⁴ Действительно эта угроза Правосудия Божия и сбылась над жестокосердными Иудеями через сорок лет после Вознесения Господа, когда они совершенно лишены были политической самостоятельности после неудачной войны с римскими войсками и рассеяны были между всеми народами, подвластными тогда Риму. Конечная участь Иудейского народа этим грозным событием не определилась для него окончательно. Подобно этому и в притче не сообщается вполне последнее распоряжение владетеля о смоковнице.

Не забудем, что св. Апостол Павел этот Апостол языков, употребляя при своем пророчестве²¹⁵ об Израиле подобный же образ дикой маслины, предвидит на заре грядущей будущности привитие снова духовной маслины – Израиля, т. е. обращение его в недра Церкви Христовой, Утешая себя мыслью об этом нравственном преуспеянии народа Еврейского в будущем, в бывшем осуществении над ним карательной "угрозы мы должны читать для себя нравственный урок о том, чтобы и нам не оставаться глухими к голосу вразумляющих нас предостережений со стороны премудрого Провидения и не лишать себя в нравственной жизни и духовном саморазвитии спасительных плодов веры и добродетели.

По нравственному назиданию притча о бесплодной смоковнице идет далее сравнительно с притчей о безумном богаче. Безумный и безбожный богач должен был потерять свою душу. Бесплодная же смоковница не срубается прежде, чем дошла до нее пора благодатного времени, в которое снова ее обрабатывали и приложили старание к возбуждению в ней способности плодоношения. С другой стороны, притча о смоковнице имеет отношение и связь с притчами, внушающими чувство верности и бдительности в отношении к будущему событию второго пришествия Христова. Светлая участь Израиля, намек на которую есть в рассмотренной притче, постигнет его только пред событием второго пришествия Христова.²¹⁶

Лк.14:10–24

Господь наш, излагая свое Божественное учение в притчах, так близко подходит к уровню сознания своих слушателей, что Его речь должна была представляться весьма легкой для понимания и усвоения слушателей. Так к рыбарям озера Галилейского, своим будущим ближайшим ученикам, Господь говорит притчу о неводе; в притче, предлежащей нашему вниманию, Он говорит участникам вечернего обеда о царстве Божием под образом великой вечери.

Под именем вечери, в 14-й главе Евангелия Луки обозначаемой великой по количеству частей и по значительности приготовлений к ней, мы неоднократно встречаем образ царства Божия. Из притчи о двух должниках мы знаем, что Господь наш раньше того времени, к которому относится притча о великой вечери, приглашен был Фарисеем, по имени Симоном, к обеденной трапезе, которая по обычаю Палестинских иудеев времени Христа Спасителя совершалась после заката солнца. С другой стороны, содержание притчи о вечери напоминает содержание притчи «о браке царского сына; с этой последней притчей притчу «о великой вечери» нередко отожествляли²¹⁷, между тем как притча «о великой вечери» никоим образом не может быть тожественна с притчей «о браке царского сына»; так как произнесение этой последней притчи относится ко времени более позднему в жизни и деятельности Христа Спасителя, именно к тому, когда ненависть и ожесточение Иудейских первосвященников и Фарисеев в отношении ко Христу дошла до крайней степени напряжения и развития, так что они положили совет, во что бы то ни было погубить Иисуса²¹⁸. А притча о вечери была произнесена И. Христом тогда, когда Фарисеи еще явно не восставали на Него, и одному из их среды была открыта возможность предложить Ему вкусить хлеба.²¹⁹ Отсюда понятно, что притча о великой вечери отличается по выраженным в ней мыслям от притчи о браке царского сына, иначе называемой притчей «о брачной одежде». Тем не менее и в притче «о великой вечери» выражена черта подозрительного отношения Фарисеев ко Христу, начавшая обнаруживаться довольно заметно в третий год Его общественного служения.

Один из начальников Фарисейских пригласил Иисуса Христа на вечерю, имея целью «наблюдать за Ним». Но наблюдательность Спасителя в отношении к участвующим на обеде Фарисеям оказалась более проницательной, чем наблюдательность их к Нему. Божественный Учитель, присутствуя за обеденным столом, вскоре заметил, как Фарисеи с обычным мелочным честолюбием спешили, сколько возможно скорее, занять высшие места, ближе к хозяину, занимавшему середнее место. Так как при этом дело не обходилось без спора о преимуществе, то Господь и сказал, как передает св. Евангелист, Фарисеям притчу не в строгом, тесном смысле этого слова, но как назидание, предмет коего заимствован от приточного, часто употребляемого Спасителем, образа брачного пиршества. «Когда ты кем будешь позван на брак, не садись на первое место, чтобы не случился кто из званных почетнее тебя; и звавший тебя и его, подошедши, не сказал бы тебе: уступи ему место: и тогда со стыдом должен будешь занять последнее место. Но когда зван будешь, – пришедши садись на последнее место, чтобы звавший тебя, подошед, сказал: друг! пересядь выше: тогда будет тебе честь пред сидящими с тобой. Ибо кто возвышает сам себя, тот унизится, а кто унижает сам себя, тот возвысится»²²⁰. По смыслу заключительных слов к приточной речи Господа, которые произносятся устами Божественного учителя еще два раза,²²¹ представляется несомненным, что в самой приточной речи Спасителем предлагается не просто обыкновенное правило благоразумной скромности во взаимоотношениях с указанием необходимости его применения, но дается глубочайший урок духовного смирения.

Если и в обыкновенных житейских отношениях похваляется смирение, то тем более эта добродетель требуется в нравственном духовном царстве Христовом. С мыслью об этом царстве надо понимать приглашение на брак, о котором говорит привлекшая наше внимание приточная речь Господа. Под именем брака вообще на языке Священного Писания нередко разумеется высшее единение Сына Божия со своим верующим обществом. Как необходимый признак и условие этого единения считается со стороны человека добродетель смирения, о которой между прочим Апостол языков, св. Павел, выражается так: «верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый.²²² Обнаруживать добродетель смирения вот то, к чему убеждает Господь через эту притчу тех гостей, коих суетное мечтание о почетных местах доказывало, что они и пред Богом себя оправдывали «Смирение пред Богом, говорит пастор Георг Берман²²³ есть в тоже время единственно правильный источник скромности пред людьми: где скромность происходит не из такого смирения, там она весьма сомнительного достоинства».

После того, как Спаситель сказал приточную речь ко всем гостям-участникам того обеда, к которому был приглашен Сам, Он высказывает несколько слов, обращаясь к домохозяину, в которых внушает чувство дружеской, милосердной любви к людям незначительным в обществе. Слова эти в настоящем случае, как нередко и в других, увлекли так слушателей, что один из них почти невольно высказал то, что было у него на душе. Под влиянием только что высказанной в приточной речи Божественным учителем мысли о брачном пиршестве, а также и представления о воскресении праведных, о котором не преминул упомянуть в речи Спаситель мира, один из присутствующих на обеде воскликнул: «блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием²²⁴ Очевидно мысль Господа о воскресении восторженный Его слушатель понял так, как понимали воскресение Фарисеи; а они, как известно, понимали воскресение человека, как возращение его снова на эту же землю в такие же условия, как на земле, и в смысле плотского блаженства. Цель выраженного гостем восклицания заключалась в том, чтобы дать беседе Господа с присутствующими на обеде более приятный в чувственном смысле оборот и направление, которые бы не были оскорбительными для слуха участников на обеде. В ответ на восклицание более наивного из Фарисеев И. Христос говорит: «воистину блаженны; но только много званных, мало же избранных». Ответ этот прямо и буквально не выражается, он следует из эпилога притчи²²⁵, а так же из ее содержания и смысла.

Притча, в которой под образом великой вечери изображается царствие Божие, начинается так: «Один человек сделал большой ужин, и звал многих».²²⁶ В противоположность начальнику Фарисеев, пригласившему к себе на обед только родственников и ближайших знакомых, человек, под именем которого олицетворяется в притче Сам Бог, призывает на свое духовное торжество, в свое благодатное Царство многих, или даже всех, так как по словам притчи те, которые не были приглашены вначале, были позваны потом. Под понятием призывания, влечения (καλεῖν, ἔλκείν, κλησις τοῦ ϴεοῦ и. т. под.) естественного человека к Богу разумеется на языке Св. Писания то бессознательное стремление, которое лежит в основании нравственной потребности человеческой природы и которое в виду Спасителя мира или слова о Нем возникает с новой энергией и составляет для падшего человека мотив для его решимости к добру, вполне достаточный для противовеса живущей в нем наследственной наклонности ко злу – так изъясняет термин «влечение, призывание Божие²²⁷ в своих лекциях о нравственности²²⁸ о. протопресвитер И. Л. Янышев. И действительно, согласно этому изъяснению действия влечения к Богу, человеку присуще, с одной стороны, искание радости, но с другой стороны, минутные скоропреходящие радости человека не удовлетворяют; в человеке заметно искание и стремление ко миру, но для него не достаточны ни внешний покой жизни, ни внутренняя безразличность душевного благосостояния; стремления человека идут дальше этих временных его состояний. Человек из образованного классического мира древности стремился к Богу, источнику нравственного покоя, но в своем безотчетном стремлении вообразил этого Бога «неведомым». Явление Спасителя мира, также слово о Нем придало естественному человеку новую энергию и новую силу влечения его к добру, которых прежде ему недоставало.

На долгом преемстве времен в истории и жизни человечества слово, или благая весть о Спасителе мира прозвучала не однажды. Еще в Ветхом завете Бог чрез св. своих Пророков, предвозвещавших о Спасителе мира, призывал Израильтян ко вступлению в Царство Божие. Но Израиль в своей массе не тотчас же отозвался на призыв Божий. Тогда в час вечери, т. е. в то время, когда наступила полнота времен и когда с объявлением благодати Божией в этом мире получила первое свое начало вечеря мира грядущего, послал Бог–Отец Того, Кого пророк Исаия называет «рабом Иеговы»,²²⁹ Кто хотя и Сын Божий, однако страданием навык послушанию.²³⁰ Известны кроткие слова Божественного Учителя и Спасителя, слова, которыми Он призывал верующих в недра своей Церкви или царства Божия «Приидите к Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас.²³¹ «Кто жаждает, иди ко Мне, и пей.» «Кто верует в Меня, тот приимет воду жизни даром.»²³² Не смотря на кроткий зов Спасителя мира и не смотря на то, что частью его предвозвещали ветхозаветные пророки, Божественного Учителя мало слушали, особенно люди из среды богатых книжников и Фарисеев Иудейских. Правда им возвещалось не о золотом веке, в который люди с богами сидят вместе за серебряными столами, но проповедовалась благая весть о спасении, требовавшая от слушателей нравственного перерождения, умственного просветления и чистоты сердечной. С полной искренностью откликнулись на эти требования все те страждущие и обремененные, все нищие, увечные и хромые, все мытари и грешники, которые, будучи обездолены в этом мире, сильнее чувствовали для себя необходимость послушать благовестие, возвещавшее им царство в ином лучшем мире. А таких бедных и несчастных ко времени Христа Спасителя в Палестине было немало, подобно как и в Сирии. Тяжелому положению низших классов иудейского народа за это время способствовали разные исторические обстоятельства. Так, междоусобные войны и римское нашествие наполнили страну Иудейскую развалинами и пепелищем. Ироды, правда, говорит²³³ г. А. Лопухин в своей библейской истории, старались восстановить разрушенные города и отличались страстью к постройкам, но этим они тешили лишь свое честолюбие, а для народа это влекло за собой лишь новые налоги, еще более обременявшие его и втягивавшие в неоплатные долги. Вот почему применявшийся в притчах Божественного Учителя образ аллегорический неоплатных должников был хорошо знаком современникам Христа. Унизительному и тягостному положению податных классов иудейского населения Палестины за время явления Искупителя мира способствовала еще римская система сбора податей посредством компании откупщиков, которые чрез своих сборщиков или мытарей высасывали последние соки из народа. Люди высших классов общества тогда не имели обыкновения заботиться об улучшении бедственной участи народа.

С мыслью о задавленной и заброшенной массе народа в притче о вечери говорится, что хозяин дома, разгневавшись на тех, которые впервые призывались к участию в вечери, сказал рабу своему: пойди скорее по улицам²³⁴ и переулкам²³⁵ города, приведи сюда нищих,²³⁶ хромых и слепых. Что же те, которые призывались на вечер впервые?

Они все, как бы сговорившись, (ἀπό μιᾶς τ. ε. φονῆς, una vосе) начали извиняться (παραιτεῖσθαι) в своем отказе явиться по вызову на пир вечери. Извинения их были одни кратки, другие вежливы, но все различной силы и значимости. Говоря об этих извинениях в притче, Божественный Учитель искусной рукой начертывает образ мирского настроения в его различных явлениях и на различных ступенях развития.

Подобно тому, как в притче о сеятеле и семени от надлежащего усвоения семени слова Божия и наслаждения верующего сердца нравственными плодами его отвлекают то рассчетливость материальная, то безотчетная привязанность к богатству, то наконец мирские удовольствия, – и в притче о великой вечери обстоятельства, препятствующие добровольному вступлению на торжество великой вечери или Царства Божия, троякого вида. Один из получивших приглашение на вечер в извинение своего отказа ссылается на то, что купил поле и ему нужно идти посмотреть на него.²³⁷ Очевидно он боится, не ошибся ли в своей покупке, и такое опасение тем более в нем живо, что поле у него не просто поле, но и все его имение. Надо думать, что под этим первым гостем, получившим приглашение, разумеются те, которые от слышания Божественного Слова и повиновения заповедям Божиим удерживаются необходимостью (как они сами заявляют) наживы. Сколько лет проходит в жизни некоторых, у которых единственная забота об ежедневном куске хлеба, и в какой зависимости они от этой заботы! – Другой из приглашенных на торжество вечери сказал: «я купил пять пар волов, и иду испытать их; прошу тебя, извини меня²³⁸ Тон речи этого гостя уже несколько иной, чем тон извинения первого гостя. Первый, к которому обращено было приглашение сначала, говорил; мне нужно пойти. Второй говорит: Я иду. Не забота уже о временных житейских благах, а увлечение богатством – вот что заметно в извинительных словах этого второго гостя. В самом Деле, то стадо волов, которое для округленности его количества обозначено числом: пять пар составляет предмет гордости этого второго из отказывающихся гостей; взглядом на вновь приобретенные пары волов владетель их думает тешит свое зрение, подобно тому как богатый горожанин думает чванитьтся прекрасным украшением своего дома. – «Третий из приглашенных на вечерю сказал: «я женился, и потому не могу прийти.»²³⁹ Извинение этого в своем отказе не так благовидно, как отговорки двух предшествующих гостей. Третий из получивших приглашение отвечает кротко, но резво, свое прямое «не хочу» он облекает в форму: «я не могу», не озабочиваясь видимо никаким оправданием своего отсутствия. Правда, он говорит о позволительной радости жизни, именно той, когда дневной упорный труд, при закате солнца за горизонт, услаждают участливым покоем при домашнем очаге; за него, кажется, и правило ветхозаветного закона, которое гласит, «если кто взял жену недавно, то пусть не идет на войну, и ничего не должно возлагать на него, пусть он остается свободен в доме своем в продолжении одного года, и увеселяет жену свою, которую взял».²⁴⁰ Позволенное для третьего призываемого к участию на вечери становится грехом, так как это позволенное является причиной его отказа. Так нередко то, что само по себе позволительно, служит препятствием для дела нашего спасения, как скоро мы в свое время не умеем себе отказывать в исполнении позволенного.

Говоря о трех видах отношения к приглашению вступить на открывающуюся вечерю святой любви и добронравственности, Божественный Учитель в приточных словах этих представил зеркало, в котором слушатели притчи должны были видеть свой собственный образ и образ многих из своих современников и соплеменников. Мирские обстоятельства, чувственные влечения ко всему, что было вокруг, да около, занимали их умы и сердца, а не представление о тех небесных благах и дарах, которые Спаситель мира представлял готовыми для видных представителей или старейшин народа иудейского, и которые хотя отчасти предвозвестили ветхозаветные пророки.

Извинения, о которых говорит Божественный Наставник в притче, стоят в Евангельском чтении ее не одиноко, но имеют связь с следующим изречением: «если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»²⁴¹ Нельзя думать, чтобы этими словами внушалась Божественным Учителем ненависть к родителям и родственникам вообще и тем более – к родителям и родственникам христианским. Ненависть христианина не есть ненависть безусловная, она не обнаруживается в тех разрушительных явлениях, которые сопровождают ненависть, внушаемую духом мира. Христианин должен в родителях ли то, или в близких родственниках ненавидеть все то, что может препятствовать его умственному и нравственному усовершенствованию в духе христианском. Нравственную потребность такого рода ненависти или вернее отвращения от излишней и безотчетной привязанности к грубо чувственному и мирскому, хотя бы в форме любви к родителям, Божественный Учитель уясняет в притче о рабе, готовящемся строить башню и о царе, приготовляющемся к войне. К изъяснению ее мы не замедлим перейти, а теперь слова два о том классе призываемых на Евангельскую вечерь, которые характеризуются как витающие на отдаленных путях и изгородях²⁴² Так как эти последние находятся вне стен города, к жителям которого по притче сделано двоякое приглашение, то под ними толкователи издавна разумели мир языческий, жители которого по своим религиозным представлениям и нравственным воззрениям были грубы и дики, как те, которые рождены и воспитаны вне городов, без всякого образования. Целостные их натуры представляются более доступными к возможности открытого убеждения в духе Евангельской проповеди. И действительно, как скоро иудеи из за благ земных теряют царство Божие, они этих благ²⁴³ лишаются, и оставляют другим народам блаженство, уготованное на небесах.

С этой точки зрения, притча о великой вечери говорит уже о зове к Евангельской истине Христианства, который раздается на пространстве исторических времен Христианства. Зов этот многообразен и никогда не умолкает. Бог зовет нас к Себе в нашем разуме, который есть отобраз Божественного, беспредельного Разума и создан, как говорит²⁴⁴ покойный еп. Хрисанф, затем, чтобы питаться вечной истиной, стремиться и приближаться к Богу, как к источнику всякой мудрости. Зовет Он нас к себе голосом нашего сердца, нашей совести, внушая нам требования нравственного закона. Его зов раздается и в стремлениях нашей воли и нашего характера ко всему прекрасному и доброму в истинном смысле слова, хотя в притче о великой вечери относительно призвания язычников в церковь Христову, или Царство Божие говорится немного и то в конце ее, в аллегорическим смысле, тем не менее притча о вечери в ее заключении является не просто исторической, но получает характер пророческий, – новая черта притчей Господа нашего И. Христа.

Лк.14:28–33

После того как И. Христос в притче о бесплодной смоковнице сказал об участи народа Израильского и в притче о великой вечери коснулся мысли о призвании в Церковь Божию язычников, Он в двойной притче «о строящейся башне и царе» готовящемся к войне» высказывает пред Своими слушателями требование нравственного само отречения, как неминуемого условия сердечной преданности и душевной привязанности в христианскому учению, равно как и принадлежности Св. Христовой Церкви. Это Божественный Наставник сказал в то время, когда за Ним следовало множество народа при путешествии Его из заиорданской страны по направлению к Иерусалиму, пред четвертой Пасхой.

Говоря слова вышепоименованной притчи Божественный Учитель давал нравственный урок Своим последователям, имея в виду внушить им, что следование за Ним не должно быть плодом праздного любопытства и тем менее увлечения, а должно соединяться с нравственной готовностью порвать даже семейные и дружественные связи, если они противоречив христианским убеждениям. «Кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде, и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положит основание, и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строит, и не мог окончить?²⁴⁵ По поводу этих слов притчи в Толковом Евангелии преосвященного Михаила говорится, что вся сила этих слов в вопросе: «имеет ли человек, что нужно»? Было бы крайне односторонне видеть силу отмеченных приточных слов в этом именно вопросе. Если в краткой притче о строящейся башне упоминается о ней, то с одной стороны, не без отношения к современной Христу действительности, а, с другой стороны, не без особенного аллегорического смысла к значения.

Известно, что римский наместник Пилат предпринял устроить не только башню, но и великий водопровод от Иерусалима до Силоамского источника при подошве Сионской горы с южной стороны Иерусалима. Так как он ощущал недостаток для этого в деньгах, то наложил руки на сокровища храма²⁴⁶, что, с одной стороны, вызвало поругание, с другой, привело к беспокойству, возмущению и даже кровопролитию. К таким-то происшествиям имеет отношение притча о башне. В аллегорическом смысле башня, как стройка, может служить образом устроения и образования духовной жизни человека. Новый Завет нередко сравнивает успехи духовной жизни человека с назданием; говорит о христианском обществе в целом, как о здании Господнем, которое построено на основании апостолов и пророков, имея первоосновным камнем Христа, – а отдельные верующие суть входящие в состав камни этого здания. Тот же образ каменного здания или башни может быть олицетворением устроения истинно христианской жизни в каждом отдельном верующем.

Так для обозначения всесторонне развивающейся и деятельной христианской жизни берется в Писании образ «домостроительства»²⁴⁷. В притче образ башни предпочитается представлению о доме, с одной стороны, для того, чтобы лучше и живее представить трудность предприятия жизни деятельной, исполненной нравственных подвигов в духе христианском, а, с другой, обозначить опасность уклонения от этой жизни, могущего вызвать насмешки и поругание людской толпы, или молвы.

Башня отличается от других построек высотой; взоры людей привлекает она; так и жизнь христианина по своей резвой противоположности ко всякому мирскому образу жизни останавливает на себе внимание многих. В нагорной проповеди Спасителя говорится, что жизнь христианина не может укрыться как город, стоящий наверху горы²⁴⁸ Похвально, когда кто-либо решается вести жизнь истинно благочестивую в последовании Христу. Но при этом нужно ясно сознавать, чего стоит быть верным последователем Христа. Иной, пожалуй, сначала подумает, что это легко, а после действительное следование по стопам Христа сочтет для себя грудным, такой человек станет предметом посмешища, поведением своим вызовет нарекание неверов на дело Христово. Священная история Нового Завета знает примеры необдуманного, а вследствие этого и не твердого последования Христу. А между тем еще царь в Ветхом Завете и пророк Давид взывал к Богу, свидетельствуя тем свое твердое исповедание: «возлюблю Тебя, Господи, крепость моя, Господи, твердыня моя»²⁴⁹. Господь И. Христос, как Богочеловек, желая обновить и восстановить человечество, в Своем лице показал пример твердого и неуклонного достижении намеченной цели спасительных стремлений. Между тем известно, как скоро жизнь христианина делается заметной для постороннего взгляда, лишь только свет его добрых дел начинает светит для всех приметно и виновник их с полной готовностью продолжает следовать своему доброму направлению, со вне на христианина восстают враги и не из внешне наблюдаемой только действительности, а даже от духов злобы поднебесных. Поэтому для христианина не менее, чем для воина на поле брани, необходимо иметь: терпение, составляющее вместе с храбростью вид нравственного мужества, – самоуважение, подразделяющееся на чувство чести или заботы о добром имени во мнении других и чувство независимости или самостоятельности в убеждениях и действиях среди других²⁵⁰, – самозабвения, послушания и верности нравственному Подвигоположнику – Христу. Все эти свойства не обеспечивают человеку-христианину его нравственной победы, если наперед он не запасется осторожной и расчетливой предусмотрительностью. В силу этого Господь продолжает: «какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противустать идущему на него с двадцатью тысячами? Иначе, пока тот еще далеко, он пошлет к нему посольство просит о мире²⁵¹. Истинный христианин, будучи царским священием, искупленный драгоценной кровью Христа должен облечься во всеоружие Божие, препоясать чресла свои истиной, облечься в броню правды, взять щит веры, шлем спасения, меч духовный, который есть слово Божие, чтобы при таком всестороннем вооружении иметь возможность противустоять разженным стрелам лукавого, который, как лев, рыкая ходит, иский кого поглотить. Для действительного успеха в такой неравной борьбе с духами злобы необходимо, конечно, для христианина постоянно быть настороже в своей жизни и нравственных поступках, чтобы в противном случае не сделаться предметом осмеяния со стороны людей мира.

Строгость и ответственность в деле последования Христу и Его Святому закону, представление о которых вызывается в нравственном нашем сознании при чтении двух только что рассмотренных кратких притчей, и присоединенное к ним заключение в словах: «тако убо всяк от вас, иже не отречется всего своего имения, не может быти мой ученик»²⁵² не должны ли в умах некоторых лиц вызвать мысли о том, что Христос Господь отдавал на добрую волю каждого стать или не стать учеником Его?

Подобную мысль по поводу рассмотренной двойной притчи Господа предполагал в свое время св. Василий Великий (IV в.), но отрицая ее говорил, что у Божественного Учителя и Господа в притчах о строящейся башне и царе, готовящемся к войне, намерение то, чтобы показать невозможность благо угодить Богу среди душевной рассеянности, при которой душа подвергается опасности быть уловленной кознями дьявольскими, и оказывается достойной поругания и смеха за не довершение того, чего, по-видимому, домогалась. Пророк, молясь, чтобы не потерпеть сего, сказал: «да не когда порадуют ми ся врази мои: и внегда подвижатися ногам моим, на мя велеречеваша (величаются надо мною»²⁵³). Указанием на эти слова пророка царя Давида, постоянно слышимые на часах пред совершением Божественной литургии, и заканчиваем предложенное объяснение XIX притчи.

Лк.15:1–10

Между тем как в притче о великой вечери Божественный Учитель сказал своим служителям о призвании в царство небесной благодати и святой истины язычников, блуждающих во тьме умственного невежества и по распутиям грубой чувственности, а в двойной притче о строящейся башне и царе, готовящемся к войне, обратив внимание слушателей на существенное условие или требование принадлежности к Его царству, в следующих затем притчах о заблудшей овце и потерянной драхме, очевидно сходным по своему содержанию, наглядно представил сознанию Своих последователей ту утешительную для сердца человеческого мысль, что всякая душа человеческая, как бы она видимо не затерялась среди греховных условий жизни, как бы ни была сбита с истинного пути, все таки не забывается или не отвергается Всевидящим Богом и не лишается милующей благодати Божественной. Конечно, тоже утешительную истину только в Форме более наглядной выражает и притча о блудном сыне, составляющая с двумя предыдущими ей притчами в 15-ой главе Евангелия от Луки картинное изображение той же мысли, но по своему значению требующая для себя особого рассмотрения.

И. Христос – этот свет во откровение языков, проходя за-иорданской страной Переею, был окружен множеством мытарей²⁵⁴ и грешников Последние, как повествует Ев-лист Лука, приближались к Божественному Учителю, увлекая примером один другого. Они приближались к Божественному Наставнику, чтобы внять Его кроткому голосу, послушать Его успокоительных речей. Это обстоятельство возбудило ропот среди книжников и Фарисеев, следовавших за Христом. Эти представители народной толпы, по-видимому невольно в числе всех следовавшие за Божественным Наставником и Чудотворцом, не желая стать в противоречие с самими собою, говорили: «Он, очевидно, намеренно не называя Божественного Учителя Иисусом (т. е. Спасителем), принимает грешников, и ест с ними²⁵⁵». Для книжников и Фарисеев, сознание которых затмевалось их гордыми мечтаниями о ветхозаветной, самозаключенной праведности, было непонятно, почему известный им Иисус милостиво принимает мытарей и грешников, охотно их поучает, сближается с ними Кто признавал свой доселешний путь жизни заблуждением, видел пред собой темноту душевную и в силу этого из глубины сокрушенного сердца взывал: «Господи, что Ты хочешь, то я должен делать – тот человек приятен был Христу Иисусу, и Он принимал его. К такому сознанию и признанию были ближе мытари и грешники из круга всех, следовавших за Божественным Наставником; грехи таких последователей не были препятствием к сближению их со Иисусом; ибо в Нем Небесный Бог-Отец исполнял Свое давнее обетование²⁵⁶ «если грехи ваши будут, как алая ткань, все станет бело, как снег». В ответ на ропот вождей иудейского народа, Божественный Учитель говорит им притчу о заблудшей овце, с целью выяснить пред их сознанием свое отношение: мытарям и грешникам. Под образом овцы, затерявшейся в непроходимой лесной чаще, и в трущобе, готовой сделаться добычей хищного зверя, олицетворяя человека-грешника, часто совершающего грех в силу своего неведения и подпадающего под действие князя тьмы – дьявола, Божественный Учитель говорит, что такая словесная овца не может не возбудить чувство жалости и сострадания Его, Который и в самом деле, по слову Его, был добрым пастырем. На языке притчи подобная мысль олицетворяется в таких словах: «кто из вас, имея сто овец, и потеряв одну из них, не оставит девяносто девяти в пустыне, и не пойдет за пропавшей, пока не найдет ее?²⁵⁷.

Притча, начальные слова которой выражены в такой Форме, является близкой к уровню понимания ее слушателей. Божественный Наставник, говоря: «какой человек между вами» (τίς ἄντρωπος ἐξ ὑμῶν) выражается так, как бы Он сказал «я рассуждаю не иначе, чем и вы могли бы рассудить, без сомнения, вы сами оказываете сострадание даже к неразумной твари; почему же это сострадание в отношении к человеку-грешнику порицаете, во мне? Пастырская заботливость об одной словесной овце заблудившейся превышает подобную же заботливость пастуха о своей овце. Отставшая овца еще может сама возвратиться к стаду, но грешник, раз заблудившись, по-видимому не в силах воротиться назад. «Грех, говорит Тренч²⁵⁸, увлекает грешника центробежной силой, и чем долее блуждает странник, тем более и более удаляется; а потому, раз сбившись с пути, он неминуемо гибнет, если только Сам Пастырь не взыщет его; в противном случае, раз затерявшись, он конечно оканчивает своей гибелью». Искупитель мира извлек человечество из тьмы мрачного язычества, где нередко люди кончали жизнь самоубийством, или из сферы иудейской самозамкнутости, самолюбия. В такой обстановке всякий, чувствовавший свое заблуждение, стоит нежной заботливости и попечения Спасителя мира. И Он искал заблудшие души человеческие возвратить на путь истины и правды в то время, когда терние язвило Его тело или вонзалось в Его ноги. Поэтому это искание величайшим в мире Праведником грешных душ человеческих далеко не было похоже на искание днем с огнем человека, предпринятое языческим мудрецом Диогеном, последний, как известно, по сколько по расчетам своего разума, желая получить для себя выгоду от встречи с таким человеком, который был бы выше и лучше других людей. Искание Спасителем грешных душ было совершенно иное. Из призванных им было не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и не можное мира избрал Бог; чтобы посрамить сильное, и незнатное мира и уничиженное и ничего незначащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее²⁵⁹. Но тем выше и сильнее было сочувственное и сострадательное искание Спасителем мира заблуждающихся овец человечества на искупительном пути, что это искание направлялось на тех, которые ничтожными и пропащими казались для лучших дел человеческой жизни. На взгляд современных земной жизни Господа книжников и фарисеев этих заправил и передовиков общественной мысли того времени в Палестине нам Милосердный Искупитель казался «ядцей и винопийцей, другом мытарей и грешников»; окончательно этот мрачный взгляд на Божественного Наставника, нашел себе, выражение в том, что осуждением на смерть Его причислили к беззаконникам. Но в это то время Он, пригвожденный к Кресту, и подъял на свои рамена обретенную как бы в мысленных горах заблужденную овцу, чтобы принести ее Небесному Отцу. Он на кресте произносит свое торжественное слово, самое великое и полное глубокого смысла, какое когда либо произносилось на земле, слово: «совершилось». Его небесная радость не проясняется от того, что Он вдруг находит и возвращает в Свое небесное стадо тех словесных овец, которые до тех пор блуждали слепо в дебрях греха. Нет Он, как Богочеловек, наперед знает о силе и значимости Своего искупительного дела. Радость небожителей может восприять силу и живость радости Самого Пастыря искупителя в виду обретенных на пути спасения и нравственного восстановления словесных овец. На языке поясняемой притчи это выражается так: «и, пришедши домой, т. е. в небесное царство любви и совершенства, Великий Пастырь созовет друзей и соседей, т. е. небожителей, присно близ Него живущих на небесах, и скажет им: порадуйтеся со мною, я нашел свою пропавшую овцу»²⁶⁰.

Однако в чем же заключается спасение обретенных Христом–Искупителем словесных овец, составляющее предмет небесной радости св. Ангелов вместе с радостью Небесного Пастыря? В чувстве сердечного сокрушения и глубоко сосредоточенного обдумывания своих поступков действий со стороны словесной овцы. Но если бы мы остановились на этой мысли, то мы сказали бы не все, что можно думать и сказать о силе и значительности обретения Христом словесной овцы из грешного рода человеческого. У Евреев, говорят, была пословица: «если Израильтянин грешит, то плачут Ангелы», Христианин может сказать больше: «если грешник приносит покаяние, то радуются Ангелы». Таким образом Ангелы и вообще все святые не совершенно отрешены от нашего земного мира; знают ли они положительно все, что с нами случается; неизвестно, но мы несомненно убеждены, что они знают, когда кто из нас кается. Это их знание и сопровождается для них радостью. Радость небожителей об одном грешнике кающемся бывает более чем о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии²⁶¹ говорит Божественный Учитель. Упоминание о праведниках, не имеющих нужды в покаянии, с первого раза трудно понять. Но можно думать, что Божественный Учитель в рассматриваемой притче о таких праведниках выражается говоря как бы так у Ангелов на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о собственной их праведности сонмов ангелов, не имеющих нужды в покаянии. Во всяком случае в конце притче об овце пропавшей упомянуто о праведниках, не имеющих нужды в покаянии, – только очевидно с мыслью о том, чтобы представлением о такого рода праведниках лучше уяснить мысли, что значит для Церкви не только земной, но и небесной приобретение и спасение пред Лицом всесвятой Правды Божией заблудшей души человеческой Христом Спасителем и Искупителем. В тесной связи с притчей о заблудшей овце находится, как сказано выше, притча о потерянной драхме²⁶². Действующим лицам в этой притче является женщина, а потому, чтобы понять притчу, мы наперед должны знать, что разумеется под этой женщиной.

Издавна Отцы Церкви²⁶³ под женщиной притчи о потерянной драхме разумели собственно Церковь, как общество верующих. Не согласиться с этим взглядом в изъяснении притчи о потерянной драхме не было бы никаких оснований, если бы это притча Божественного Учителя обращена была к ученикам Но Христос говорит ее книжникам и Фарисеям; им Он не мог проповедовать о церкви, что она в своей сострадательной любви должна искать души заблудшие и потерянные. Фарисеи и книжники соблазнялись любовью Христа к грешникам, а эту то именно любовь Божественный Учитель и защищал в притче о потерянной драхме. В названной притче, не только женщина, ищущая потерянную из своего достояния монету, но и самая монета, греческая драхма²⁶⁴ имеет аллегорическое значение. В притче о потерянной драхме наблюдательный читатель заметит и другие черты, кроме главных, которые имеют аллегорическое значение, близкий сознанию каждого образ женщины, ищущей потерянную монету с его частными чертами, взят Божественным Учителем для той цели, чтобы выяснить и утвердить в умах слушателей и читателей притчи мысль о рачении Его любви, которая действует так, что свет св. Евангелия проникает во все отдаленные уголки великого дома мира, так как для Него и самое малое не мало и самое далекое близко. Но в обширной области мира, по значению слова «мир в Св. Писании, находится не малое число грешников. Они то и идут в притче под образом драхм». Конечно, при большом количестве их потерянной драхме можно бы не придавать большой цены. Так по человеческому рассуждению; но не надо забывать, что в притче под образом владетельницей драхмы является всеоблемлющая Божеств. Любовь.

Но с какой стороны, спросит читатель, утерянная драхма, эта небольшая греческая монета, может быть образом души грешника. С нескольких, ответим мы. Драхма – это металл благородный; если он затеряется в пыли и даже запачкается, то можно снова его найти, отчистить, и он снова получит прежний светящийся вид; каждая душа человеческая, как бессмертная, имеет вечное достоинство и если она даже глубоко пала, то все таки и всегда способна к освобождению и спасению. Драхма, потом, имеет начертание, образ и надпись; душа человеческая также запечатлена образом и надписью Великого Царя²⁶⁵ и хотя грех может сильно омрачить душу, однако душа человека никогда не перестает хранить следы своего происхождения и не лишается цены пред всевидящим и милосердным Оком Своего Создателя. Свет Евангельский на души людей грешных и потерянных производит в сердцах душ нежных и восприимчивых к истине, нравственное их спасение и восстановление, напротив святую чистую радость вызывает в Св. Ангелах – небожителях. Они время от времени восходящие и нисходящие на землю, присутствующие в собраниях верующих, скорбящие при виде их неустройства,²⁶⁶ отдаются полной радости при новом возрождении душ людей, которые было потеряли свой богоподобный образ – возрождения для жизни вечной²⁶⁷. О радости Ангелов, таким образом вызываемой, и говорится в заключение объясненной притчи: «так говорю вам бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся²⁶⁸. Радость эта представляется возникающей у Ангелов уже во время земной жизни покаявшегося грешника, тогда как в предыдущей притче, тесно связанной с только что объясненной, говорится о будущей радости Ангелов на небесах об одном грешнике кающемся. Св. Ангелы, выну видящие лице Отца Небесного, в тоже время блюдут шаги каждого из нас на пути нашей временной жизни и деятельности; они и нашим радостям не могут не радоваться святой своей небесной радостью!

Лк.15:11–32

Притча о блудном сыне признается издавна одной из самых замечательных притчей И. Христа, исполненной глубокого и теплого чувства, начертанной самыми яркими красками. И в самом деле, притча эта останавливает на себя внимание столько же с внешней, буквальной стороны, сколько и со стороны внутреннего, аллегорического своего значения. По заключающимся же в притче благодатнейшим истинам она, по всей справедливости, может быть названа Евангелием Евангелия.

Какие же благодатные истины раскрываются в этой притче? Передадим сначала содержание притчи. По содержанию притча о блудном сыне разделяется на две части. В первой части притчи обрисовывается то сердечное участие, которое проявил один отец к младшему из своих двух сынов, сперва было отделившемуся от отца и на чужбине отличившемуся своим дурным образом поведения, но потом покаявшемуся и снова прибегающему к своему отцу с мольбой о помощи и спасении. Во второй части притчи описывается, в противоположность участливому состраданию отца по отношению к младшему сыну бессердечная суровая, сухая правдивость старшего сына, которую он проявил в слове и деле, лишь только осведомился о приеме, оказанном в доме отчем возвратившемуся брату. Основное содержание притчи таким образом просто, ясно знакомо, быть может, читателю из круга людских отношений. Но задача и цель притчи, как можно было заметить из предыдущего, не в обрисовке только той неприглядной действительности, от которой притча получила свое заглавие.

По единогласному объяснению Отцов и Учителей Церкви Восточной и Западной, под двумя сыновьями младшим и старшим, которых имел некоторый человек отец разумеются два класса людей, а именно под младшим – мытари и грешники, с искренним покаянием обращающиеся ко Христу на Его проповедь, а под старшим современные Христу книжники и Фарисеи, осуждавшие Его милосердное обращение с грешниками. Но в более обширном и таинственном смысле под образом двух сынов в рассматриваемой притче пророчески изображается будущее призвание с одной стороны язычников в недра Церкви Христовой, а с другой – начальная судьба Израиля в новозаветной Церкви.

Под именем человека, имевшего двух сынов, надлежит разуметь Бога, Который, как высочайший Творец и Промыслитель, разделяет людям, как детям, дары свои: свободную волю и прочие естественные силы, а также и благодатные силы к добродетели.

Замечательно затем в притче изображение отношения младшего сына, представленного в притче, к благому отцу его образа поведения на чужой стороне, постепенных моментов его обращения снова в объятия возлюбленного родителя и, наконец, живое, резко бросающееся в глаза, представление взгляда и отношения старшего сына к неожиданной встрече его младшего брата со своим отцом.

Младший сын, представленный в притче, не смотря на отеческое попечение о нем в лета его детства и юности, раньше времени требует от отца доли своего наследства²⁷⁰. Правда, он в своем обращении к родителю произносит имя отца, но мало в этом приветствии сказывается сыновнее чувство. Одно то, что этот сын требует от отца раньше времени доли наследства, показывает, что для его мысли в данные минуты отец как бы умер, потому что сердце сына умерло для отца. Сын думает, получивши от отца долю имения, наслаждаться полной свободой в дали от родительского крова. Так нередко человек, если он забылся в чувстве грубой неблагодарности к благодеяниям Своего Творца и Господа, впадает в слепое заблуждение считать послушание заповедям Господа обязанностью, которая нарушает всестороннее развитие жизни, и думать, что только тот свободен, кто может следовать своим собственным влечениям. Между тем истинная свобода состоит в обладании своими пожеланиями.

В связи с превратным взглядом на свою свободу человек-грешник смотрит на внешние блага: здоровье, благосостояние не как на дары небесного Провидения, а, как на собственность. Как младший сын в притче думает в разговоре с отцом о своей наследственной доле имения, так и человек-грешник о своих способностях, знании, искусстве и т. д. с самодовольством полагает: это моя способность, мое знание, мое искусство. При потере или затемнении их человек мира готов скорее роптать на судьбу, чем видеть в этом карающую руку Небесного Провидения. В притче сказано и отец разделил им имения. Отец снизошел на требование младшего сына, сколь ни представлялось оно неблагодарным. Так и Бог попускает человеку приобретать то, к чему он стремится, хотя цель стремлений человека иногда и не благовидна: скупой делается богатым, честолюбивый встречает питающее его чувство уважения, стремящийся к удовольствиям мира находить случаи наслаждаться ими. Что Бог действительно попускает людям ходить в похотях сердец их – это мысль глубочайшая, проявление или выражение которой в опытной действительности заметил Апостол языков св. Павел. Он в послании к жителям всемирного в его время города Рима писал: «поскольку Бога они, т. е. язычники, не прославили как Бога, но осуетились в умствованиях своих, то Бог предал их в похотях сердец их нечистоте, и превратный смысл (неискусен ум) делать непотребное²⁷¹.

Про младшего сына в притче далее, рассказывается, что он на чужой стороне, в которую отправлялся, собрав все свое, расточил имение свое, живя распутно (ἀσώτως)²⁷². Если что, то именно заблуждения язычников отображаются в этих превратных путях блудного сына, находящегося вдали от своего отца и родительского дома. Язычники, как известно, до времени явления Спасителя мира, умственно отдавались диким суевериям, а нравственно были в рабстве у злых страстей, без силы в борьбе со грехом, без утешения в нужде; заражаясь сластолюбием расточали сокровище здравия, предаваясь гордости, утрачивали злато душевных сил, даже до лишения ума. Св. Ев-лист Лука, один записавший притчу о блудном сыне в Евангелии, написанном к христианам из язычников имел в этом назначении Евангелия своего побуждение изобразить в притче заблуждения язычников.

Да какой степени душевного упадка дошли язычники в дохристианской истории, это всего лучше живописует св. повествователь, замечая в притче, что блудного сына, по истечении очень непродолжительного времени, на чужбине настиг «великий голод»²⁷³. Аллегорический голод гораздо острее голода Физического. На языке св. Писания обозначение и этого последнего делается очень живо и резко, обозначается ли голод с приличествующими ему эпитетами,²⁷⁴ или без эпитетов,²⁷⁵ но голод в иносказательном смысле – это голод истины и любви, и вообще утрата всех средств благодатных, удовлетворяющих здравым потребностям души нашей. Ощущение такого великого глада душевного, при пресыщении мирскими наслаждениями, по наблюдению истории, было в мире языческом, когда Сын Отца небесного сошел на землю и воплотился. Слава древнего мира тогда как бы увядала и гибла; детская вера в древние религии исчезла, отжившие верования нисколько не удовлетворяли упавший дух человеческий. Свидетельство повсюду господствовавшего тогда сомнения и колебания умов выражалось в вопросе: что есть истина? который одни предлагали с насмешкой, другие в отчаянии, иные же без всякого желания и надежды получить удовлетворение.

Томимый голодом и нуждой блудный сын притчи, чувствуя свое безвыходное положение, пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней²⁷⁶. В этом картинном изображении положения на чужой стороне сына распутного, – положения столь противоположного его же положению в доме родительском, – приточно изображается, как грешник чувствуя голод душевный, старается заглушить его спешным удовлетворением скотских своих потребностей и потому тем легче и скорее уловляется дьяволом в его волю²⁷⁷. Злой дух или лукавый, олицетворяемый, по объяснению Отцов Церкви, под образом жителя страны, пославшего несчастного сына пасти свиней, все более и более уловлял в свои сатанинские сети грешников в мире языческом по мере удаления их от чистых источников Боговедения. Этот лукавый дух путем распространения, по изъяснению св. Кирилла Александрийского (IV в.), лживых учений в язычестве ставил многих язычников в не менее презренное и унизительное состояние, чем то, которое назначил блудному сыну упоминаемый в притче житель страны. Занятие или положение пастуха свиней считалось глубоко презренным у иудеев; среди нового своего занятия ухода за свиньями распутный сын уже никак ни мог удовлетворить своей привычной страсти к лакомым кускам, но еще сильнее чувствовал горечь голода. «Блудный сын рад был наполнить чрево свое рожками²⁷⁸ которые ели свиньи; но никто не давал ему лучшего пропитания»²⁷⁹. Какая в этих словах живая картина того, как мучимый неутолимым душевным голодом ищет обычно утолить его неограниченным угождением плоти! Он лишь расширяет свои пожелания, как ад, как смерть, и не удовлетворяется. Нельзя угасить огонь, подливая масло, нельзя утолить желаний, угождая им²⁸⁰. Что это верно, показывает история Рима всей классической древности, близкая к Христианской эре. Торжественные праздники, золотые дворцы, громадные театры и великолепные зрелища с их пышностью и гордостью, доведенной до крайности – вот то, чем характеризуются блестящие знаки той бьющей в глаза исторической действительности. А между тем из всей этой среды всего больше и громче раздавался раздирающий голос страждущего человечества.

Но если так было в языческом Риме, то едва ли может быть так в христианскую эпоху, могут нам заметить с крайним сомнением. Да; правда, ответим мы; но тем не менее и в Христианскую эпоху жизни бывают значительные отпадения по крайней мере в мыслях от признания сверхъестественных истин Христианства. Притча о человеке блудном имеет целью изобразить человека, который дошел до ада. Но притча аллегорически изобразив крайнее бедствие грешника показывает, как он может вырваться из дьявольской сети и освободиться, от порабощения греху.

Подобно тому, как обыкновенно бывает перелом у людей во взглядах и убеждениях, младший сын притчи, под влиянием тяжелых обстоятельств жизни почувствовал поворот в своей душе, он пришел в себя, иными словами: пришел к мысли возвращения к Богу, ибо человек создан по образу и подобию Божию. Хотя идеал такой сосредоточенности принадлежит жизни будущей, когда каждый верный исповедник учения Христова познает себя так, как познан от Бога,²⁸¹ тем не менее и в жизни настоящей через переверку своих мыслей, чувствований и желаний, кратко сказать, чрез покаяние²⁸² каждый приходит в самого себя и находит себя. Находить в себе не ту часть человеческой жизни, которая сродни внешнему миру, но внутреннего человека – отпечаток образа Божия в человеке, дающий себя знать в предчувствии, что Бог есть и что Его святая воля служить ограничением произвола человека. Нельзя думать, чтобы глубокое сознание человеком своего высокого предназначения, тесно связанное с признанием воли Божией и требований нравственного закона Божия, было обременительно для человека, потому что в Боге наша личность находить свое полное успокоение.

Однако же последуем мыслью за знакомым нам странником притчи, у которого одно уже воспоминание о родительском доме будило чувство довольства. «Сколько наемников у отца моего избыточествующих хлебом, а я умираю от голода»²⁸³ Кто не знает, что есть нечто великое, спасительное, когда кто либо признал жизнь в доме родительском; блаженство того лица тогда несомненно, хотя бы оно от дома родительского находилось в очень и очень далеком расстоянии. Но это блажество при одной мысли о родительском доме, где все сыто и в довольстве,²⁸⁴ тем было выше и дороже, как скоро лицо, аллегорически представляемое в притче под образом сына – странника на чужой стороне, в своем сознании умело сопоставить с своим чувством горького голода. Когда же в душе этого сына-странника притчи возникло, с одной стороны, воспоминание о богатой жизни в доме родительском и с другой как его противоположность, – представление гибели от голода в чужой стороне, то он естественно тогда начинал²⁸⁵ чувствовать свое пробуждение, из своего бессознательного или полусознательного состояния возвращаться во вполне сознательное; как следствие своего сознательного положения и связанного с ним воспоминания о благах родительского дома явилось то, что блудный сын, по словам Спасителя сказал: «встану и пойду». Это уже вторая ступень обращения сына странника, показывающая его твердую решимость в исполнении своего намерения. В переводе на буквальный язык эти аллегорические места притчи, знаменующие две ступени обращения блудного сына на путь правый, указывают, во 1-х, на действия всеобщей или промыслительной благодати на грешника, которой он отчасти выводится из своего греховного состояния и на влияние благодати евангельской, которая открывает человеку очи ведения не только зла, но и добра, пробуждает сердце человека к восприятию откровенного Слова Божия о спасении, а, во 2-х, на решимость воли и склонение самого человека к последованию евангельскому призыванию. Некоторые новые секты рационалистического направления (пелагиане, социниане) придавали особенное значение решимости воли человека в деле его спасения и потому говорили, что слова анализируемой нами притчи: «встану, пойду к отцу моему» доказывают, что человек может самостоятельно обращаться к Богу и нет нужды ему при этом в благодати предваряющей и руководящей. Но против этого заблуждения новейших рационалистических сект непреложно свидетельствуют ев-лия Иоанна 6:44 и послания ап. Павла к Евреям 10:19–22, где говорится, что для спасения человека кроме его раскаяния требуется и благодатное действие Искупителя и Его жертвы. Сознание человеком высокого значения этой жертвы, дарующей человеку незаслуженное прощение грехов, умиротворение его совести, тесно связанное с чувством глубокого смирения человека пред Богом есть не только зачаток доброй решимости человека, но и источник его действительной силы самым делом отвергнуться себя и последовать за Христом. Этот третий момент обращения человека к Богу аллегорически представляется в притче под образом нового радушного сближения с своим милосердным отцом сына, возвращающегося под родительский кров из далекой чужбины.

«Когда он был еще далеко, увидел его отец его. и сжалился»²⁸⁶. Отец, кажется, не меньшее влечение ощутил к своему сыну, чем сын к отцу. Он спешит к своему сыну и, прежде чем этот мог высказать слово, отец падает ему на шею и целует его. Эта неожиданная, совершенно не заслуженная любовь, которая не допускает ни малейшего упрека, но принимает сына так, как если бы он не совершал проступков, растрогивает совершенно сердце сына, и глубоко тронутый радушным приемом своего отца блудный сын восклицает: «отче! я согрешил против неба и пред тобой, и уже недостоин называться твоим сыном но на смиренную просьбу сына: «сделай меня одним из твоих наемников» отец отвечает приказанием к рабу весьма хорошо одеть возвратившегося, почтить его всеми знаками сыновнего в доме господина положения и достоинства и учредить для него пир. В буквальном смысле эта аллегорическая речь Господа значит, что Господь грешнику, который обращается к Нему с истинным раскаянием и молитвой, дарует лучшую одежду праведности, – ту одежду, о которой упоминается в притче о браке царского сына²⁸⁷. Будем ли в частности считать эту одежду возвратившегося из дальнего пути сына-странника лучшей или первой (τὴν στολὴν τὴν πρώτην)²⁸⁸ во всяком случае аллегорический образ ее заимствован от древнего почетного обычая сходного и с новейшим: одевать в особенный кафтан тех, кто допускается в присутствие монарха.

Если; далее, в притче подробно замечается, что отец возвратившегося с далекой чужбины сына приказал слугам дать ему на руку перстень и обув на ноги его, то само собой разумеется, тот и другой знак благоволения отчего напоминает нам, с одной стороны, слова израильского пророка Осии²⁸⁹ «и обручу тя себе во век, и обручу тя себе в правде и в суде, и в милости, и в щедротах: и обручу тя себе в вере, и увеси Господа», а, с другой, слова пророка Захария «и укреплю я о Господе Бозе их, и о имени его восхвалятся»²⁹⁰. За верность религиозного чувства в отношении к Отцу небесному Богу обещается в проческом слове: верующему – неизменное нравственное единение с Богом, со всеми Его временными и вечными дарами, а за неуклонное следование путями заповедей Господних – нравственная сила и крепость, аллегорически обозначаемая в притче о сыне блудном дарованием твердой обуви ему, возвратившему под родительский кров из дальнего пути. Помимо дарования сыну снова оказавшемуся в объятиях родителя новой одежды и других знаков прежнего звания и положения учрежден был для него, по приказанию того же отца, веселый пир, – пир – этот приточный символ торжественной радости и веселия в небесных обителях о покаявшемся грешнике. Внутреннее основание такой радости и веселия лежит в том, что при обращении грешника к Отцу щедрот происходит его восстановление из падшего состояния; грешник, уклонившийся от спасительного пути заповедей Божиих, предается духовной смерти, жизнь заключается только в духовном общении с Богом; чрез покаяние же обращающийся к Богу, после того как был духовно мертв, оживает снова; об этом живо свидетельствует св. Апостол Павел. «Бог, говорит он, богатый милостию, по своей великой любви, которой возлюбил нас, и нас, как мертвых по преступлениях; оживотворил со Христом, ибо благодатию вы спасены, и воскресил нас, и посадил на небесах (т. е перевел в небесные Формы бытия) вместе со Христом».²⁹¹

Упоминанием о небесной радости по поводу обращения блудного сына, иначе сказать, грешника под благодатный кров Отца небесного, и о причине, существенно вызвавшей эту радость, притча о блудном сыне могла бы окончиться, подобно двум кратким притчам, ей предшествовавшим. Но в притче, изъясняемой нами находится, как мы упомянули и выше, картинное представление поведения и отношения старшего сына в радушной встрече его возвратившегося младшего брата со своим отцом.

Что же именно развязывается Божеств. Учителем об этом старшем сыне и брате? Прежде всего то, что относится к его похвале. При возвращении младшего брата старший был на поле, и это уже одно дает возможность признать в нем человека усердного, содействующего отцу своему при его домашних работах. Таким он, без противоречия самому себе, признает себя и позднее²⁹². Старший сын не разделил радушной встречи отца со своим младшим сыном, по возвращении последнего под кров родительский; чужд он был чувства радости и впоследствии. Приблизившись к дому, он удивился тому пению и ликованию, которые раздавались в воздухе по направлению от дома. Вместо того, чтобы прямо взойти в дом старший сын, подошед к дому, остановился и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Слуга ответил; брат твой пришел; и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым²⁹³. Ответ слуги показывал, что он не вполне понимает радость своего господина по поводу возвращения его сына. Чтобы не быть голословным, слуга в ответе ограничивается указанием на внешнее: «отец твой принял его здоровым». Это известие нисколько не затронуло сердце старшего брата; он, будучи безучастен к скорби и радости своего отца, был также безучастен к известию о здоровье брата, который с ним вместе возрос в родительском доме. Впрочем не простое безучастие, а нечто более худшее было на сердце старшего брата: «он разгневался и не хотел войти²⁹⁴. Ни мысль об родном брате, возвратившемся после долгой разлуки, ни представление общей радости в родительском доме по поводу его возвращения не могли затронуть сурового сердца старшего брата. Отец сам выходит из дома и зовет своего старшего сына. Но и просьба отца не смягчает сердца сына. Последний упрекает отца за свое скудное содержание в родительском доме; все внимание свое сосредоточивая на пире, старший сын завистливо укоряет отца за откормленного теленка, заколотого по случаю возвращения пропадавшего брата. Слова, которыми старший сын выражает свой упрек отцу за устроенную радушную встречу брату, замечательны в своих подробностях: «А когда этот сын твой (а не то, что брат мой), расточивший имение твое, (но младший сын расточил лишь только свою часть) с блудницами (правдоподобию придан характер несомненности) пришел (не говоритъ – обратился, а какбы представляет брата пришлецом), ты заколол для него откормленного теленка (не козла, а лучшего теленка²⁹⁵.

Не менее замечательно, в каком свете представляется уму читателя притчи старший сын при своем отношении к отцу. Всякий, кто бы обратил внимание на постоянные занятия сына именуемого на языке притчи старшим, счел бы его за прилежного, послушного сына, однако он совершенно не был сыном, но скорей рабом. Мы видели, как он по образу раба более проводит время в заботах на поле, чем в доме у отца, как он, будто раб, собирает сведения у раба; знаем также, что он в рабском своем настроении не имеет ни малейшего понятия о том, как отец любит потерявшегося было сына, как возвратившийся с чужбины сын должен был чувствовать любовь к отцу. Старший сын и сам о себе говорит отцу, как мы выше заметили; «се толико лет работаю тебе»²⁹⁶. Между тем какое же различие службы детей от службы рабской? «Дитя в том, что делает, желает дать своему отцу доказательство почитания и любви; высшей для него наградой служит благоволение отца. Но раб в своей работе зависит от жалованья. Со страстью к жалованию идет рука об руку та поверхностность, которая думает, если только явилось право по букве, то, значит, исполнилась вся справедливость, между тем образ мыслей и действий, детей никогда не может быть доволен самим собой»²⁹⁷. Не иначе, как становясь в положение раба, старший сын притчи высокомерно свидетельствовал о себе, что никогда не переступал приказания отца, – свидетельствовал в то время, когда известно было о нем, что не имел ни надлежащего почтения к отцу, ни сочувственной любви к брату. Чуждый радушной любви к отцу сын старший в рассматриваемой притче, естественно, лишен был минут веселия и радости в родительском доме. При рабском своем настроении он нуждался в обществе других рабов и во внешней причине к своей душевной радости, «ты никогда не дал мне и козленка, – так он говорит, чтобы мне повеселиться с друзьями моими²⁹⁸. Будучи холоден и безучастен к участи младшего своего брата, старший брат и сын душевно возмущен любвеобильным приемом, оказанным брату – страннику в родительском доме; он не стыдится свидетельствовать о позоре младшего сына пред отцом, «не удостаивая его названия брата». А когда этот сын твой, расточивший имение с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка»²⁹⁹.

Отец выслушивает заявление своего старшего сына спокойно и говорит затем голосом твердой, неизменной любви. «Сын мой! ты всегда со мной, и все мое твое»³⁰⁰. Старший сын среди своего гнева и раздражения не мог обратиться к родителю с приветственным наименованием: отец; отец же называет сына: «сын мой давая в тоже время понять ему, что уже составляет для него счастье одно постоянное пребывание подле отца – счастье несравненно большее, чем общение с друзьями-товарищами. «Все мое твое безраздельно, и ты желаешь, чтобы я приказал заколоть для тебя козленка! Не странно ли это в твоей душе? Счастье сыновнее должно было предрасположить твое сердце радоваться возвращению твоего брата. «А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой был мертв, и ожил; пропал и нашелся»³⁰¹. На это замечание отца старший сын уже не возражал, разговор между этим сыном и отцом окончился, сын остался вне дома, не пошел на предположенный там пир, и мы его оставим. Он как раб по чувствам своим, и душевному настроению и не мог иметь приличного места в доме отца, как и Господь наш, предложивший слушателям притчу о блудном сыне, в другом месте ясно засвидетельствовал:³⁰² «но раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно».

По издавна установившемуся пониманию под образом старшего сына в рассматриваемой притче разумеется мир Иудейский, который с тайной завистью и крайним недоброжелательством смотрел на принятие в лоно Церкви Христовой кающихся и обращающихся ко Христу грешников, на радость, какая по поводу этого возникала между Ангелами на небе и между избранными Божиими в Церкви на земле. Книга Деяний св. Апостолов во многих местах³⁰³ дает историческое свидетельство недоброжелательного, а отчасти враждебного отношения иудеев к светлому и отрадному историческому Факту вступления язычников в церковь Христову. В меньшем виде такое же недоброжелательное и враждебное отношение в принятию и приближению к себе Христом кающихся грешников и мытарей проявляли представители иудейского народа – книжники и Фарисеи, гордые своей мнимой праведностью и исполнительностью по отношению к закону Божию. Последние именно, как такие по своим нравственным убеждениям, всегда подразумевались толкователями под образом старшего сына, представленного в занявшей наше внимание притче как один общий объединяющий тип известного направления, смысла и характера. Конечно, как психологический мотив известного по притче образа действия и отношения старшего брата и сына к участи и судьбе брата младшего можно указать на известную мрачную черту человеческой природы, прокрадывающуюся к сожалению и в жизнь христиан, именно что человек подчас оказывается нерасположенным к прощению недостатков и уклонений ближнего, несмотря на знание, что Сам всесвятый Бог хочет сего. Отвращение человека к тем, которые раз впали в грубые грехи и недостатки нравственности, коренится на присущем душе некоторых людей самоуверенном чувстве самооправдания, а также и бессердечности в отношении к ближнему. Эти нравственные недостатки тем опаснее, что они нередко таятся в душе грешника скрытного, обольщенного мечтами о своей приличной честной жизни. Старший сын, о котором мы знаем по притче, в душе полный бессердечия к младшему брату, ослепленный мечтой о собственном самооправдании, оказывается в действительности страдающим от греха не менее тяжелого и мрачного, чем и младший его брат, в момент своевольной разлуки его с родным домом и удаления на чужбину. Нравственный укор, извлекаемый из разъясненной притчи, помимо ее символического значения, заключается в напоминании, что нужно уметь уклоняться от нравственных недостатков, представленных в характере и образе действий обоих сынов; с другой же стороны, – питать и подогревать то чувство сердечного сокрушения и раскаяния, к которому путем житейских убеждений пришел сын, отмеченный в притче прозваниием « блудного».

Лк.16:1–14

За тремя притчами, предостерегающими от опасного в деле душевного спасения чувства презрения слабого ближнего, Божественный Учитель, наш Христос Спаситель, предложил вниманию своих слушателей две притчи, в которых коснулся вопроса о мудром, предусмотрительном употреблении богатства, а также слепом и неразумном. Первая из этих двух притчей есть притча о домоправителе неправды. Притча эта сказана была пред собранием самых разнородных личностей: в составе ее слушателей находились, во 1-х, мытари, подавшие повод к произнесению притчи, а своим известным образом суждений и действий послужившие в изложении притчи обрисовке живого типа ловкого изворотливого домоправителя; во 2-х, Фарисеи, отличавшиеся в современном им обществе особенной склонностью к сребролюбию и, в 3-х, ближайшие ученики Господа. Этот разнообразный род слушателей притчи имеется в виду при многочисленном ряде³⁰⁴ нравоучений, приложенных к притче; но тот же класс слушателей сделал неизбежным на языке притчи появление слов и выражений, отличающихся некоторой неопределенностью и даже темнотой. А такие характеристические признаки внешнего состава притчи служат причиной того, что экзегету при раскрытии смысла притчи приходится встречать трудности, и при том гораздо большие, чем при изъяснении других притчей Господа.

Трудности в изъяснении притчи толкователям ее предносятся сразу, и вот мы знаем, что, один из современных православных экзегетов притчи объяснение ее предваряет рядом недоуменных вопросов;³⁰⁵ последователи же католического ордена иезуитов, без дальних рассуждений, прямо находят для себя в притче оправдание для своего знаменитого pia fraus (благочестивого обмана), иначе, для своего лукавого афоризма: «цель оправдывает средства».

Чтобы не задержаться далее на предварительных замечаниях к притче, переходим к объяснению ее.

«Некоторый человек» был богат, и имел управителя над имением своих – так начинается притча. Очевидно, с самых первых строк притчи вниманию слушателя или читателя ее представляется два лица: один богатый человек и затем его управитель. Последний точнее обозначается на языке, притчи греческим словом, οἰκονόμος т. е. эконом – лицо, заведующее по доверию не только продуктами, но и деньгами, и всем, что только есть у его господина. Существование и должность такого лица известна с давнего времени; так, по свидетельству первой книги бытописателя Моисея в доме ветхозаветного патриарха Авраама был управитель Елеазар;³⁰⁶ а в доме египетского вельможи Пентефрия – Иосиф³⁰⁷. Под богатым лицом, имевшим домоправителя, никак нельзя усматривать аллегорическое обозначение Самого Бога,³⁰⁸ хотя Бог есть первый источник всех благ земных, а следовательно и тех, при которых был управитель приставлен для наблюдения и распорядительности имением богатого лица, упоминаемого на первом месте в рассматриваемой притче. Не говоря уже о том, что в других притчах богатый человек всегда является образом настроения мирского, при признании вышеупомянутого аллегорического значения за наименованием «богатый человек» в притче – неверность в отношении к этому богатому человеку управителя, о которой будет речь ниже, должна представиться неверностью в отношении к Богу, а мысль о такой неверности не могла быть предметом нравственного назидания для слушателей притчи, – этой главной цели всех притчей Господа. Под образом богатого³⁰⁹ человека в рассматриваемой притче Божественный Учитель скорее хотел представить силу господства богатства над человеком. Для резкого обозначения этой силы Божественный Наставник применил название мамоны, заимствованное от наименования Сирийского идола, суеверно признававшегося за покровителя богатства. Название «мамона»,³¹⁰ конечно, должно было вызывать в сознании слушателей притчи мысль о богатстве, с пристрастием собираемом, с пристрастием удерживаемом и делающемся идолом сердца; каким образом блага земные, составляющие центр богатства, посылаемые Всемогущим Творцом, могут для сердца человеческого быть «вместо бога» – это объясняется мрачной греховностью человека. Известно, что со времени грехопадения первобытного человека, он прежде стоявший выше вещей и предметов мира, стал в зависимости от них, в рабстве от окружающей среды и природы. Типическое выражение этого положения мы видим на потомках старшего сына родоначальника человечества – Каина. Они при забвении истинного Бога, при охлаждении истинного религиозного чувства отдаются всецело грубо механической деятельности – кованию из меди и железа.³¹¹ И в современной нам жизни внешние блага иногда имеют над человеком такую силу влияния и действия, что он едва бывает способен освободить себя от приковывающего воздействия этих благ. Особенно это надо заметить о деньгах; они являются заместителями внешних земных благ, не созданы Богом, но своей условной ценностью обязаны согласию людей, соревнующих об их приобретении; но эти же самые деньги являются предметом идолопоклоннического почитания и в этом смысле называются мамоной, или богатством неправедным, насколько оно может быть предметом увлечения и пристрастия со стороны людей. Богатый человек, выставленный в нашей притче, был так богат, что, имея на стороне доверенного управителя имением, не хотел знать о тех денежных сделках, которые из имения господина своего делал управитель его должникам. Не смотря на то, что такой образ действия управителя имением, иначе домоправителя, ничем не грозил благостоянию домохозяина, последний легко поддался соблазну поверить сделанному доносу на домоправителя. Греческий глагол, которым раз только в рассматриваемой Евангельской притче обозначено понятие «доносить»,³¹² указывает на такой смысл содержания доноса, что он доводил до сведения и сознания домохозяина об уроне в его имении, произведен был тайно и со злым умыслом очернить управителя пред домохозяином и лишить даже должности.

Вышеупомянутый православный экзегет, останавливаясь вниманием на подробном обозначении всех частных признаков понятия «доноса», указывает в числе их такой признак, который, по нашему крайнему разумению, совершенно отрицает принятое им объяснение приточного выражения «διεβλήθη» в смысле «навета или клеветы». В самом деле, г. Муретов говорит, что содержанием хитросплетенного навета была расточительность приставника и его неспособность вести хозяйство и в этом, без сомнения, была значительная доля правды». Если действительно так дело было, то мы дозволим себе возразить почтенному доценту Моск. Дух. Академии, представившему объяснение притчи о домоправителе неправды, возразить, что тогда донос на домоправителя не был бы «наветом или клеветой», а доносом о действительном проступке домоправителя. К тому же в содержании «доноса» упомянутый глагол διασκορπίζων вышеназванный толкователь притчи понимает в значении рассеяния, разбрасывания имения, без мысли, чтобы это расточение было делом злоумышленным и преднамеренно нечестным. Сделавши небольшое критическое замечание в видах восстановления истины толкования, мы дальше, следя за движением притчи, должны сказать, что богатый домохозяин, как быстро поверил тайному доносу на домоправителя, так немедленно решает и его отставку. Вызвавши (φωνήσας) управителя, домохозяин с упреком негодования говорит ему: «что это я слышу о тебе»? и затем требует немедленной сдачи (ἀπόδος греч. аоr. для означения немедленного исполнения приказания) дел по хозяйству, так как считает домоправителя не способным управлять имением³¹³. Ничто не могло удержать домохозяина от исполнения его намерения по отношению к домоправителю. Последний был поставлен хозяином в решительно безвыходное положение. Не сберегши себе копейки на черный день, домоправитель чувствовал свою беспомощность особенно потому, что предшествовавшая изнеженная жизнь разбила его для тяжелого, непривычного труда «Что мне делать? – рассуждал он в безвыходные для себя минуты «господин мой отнимает у меня управление домом; копать землю не могу, просить стыжусь³¹⁴. Мгновенно озарившая сознание домоправителя мысль, хитрый план действий в отношении к должникам домохозяина своей неожиданностью подействовал на душу последнего, исполнил ее благородным чувством удивления. Конечно, это смягчило отношения между требовательным домохозяином и далеко не предусмотрительным домоправителем. В чем же состоял хитрый план действий домоправителя, быстро явившийся в сознании его и немедленно приводившийся в исполнение?

«Знаю, что сделать, – рассуждал домоправитель сам в себе, – чтобы приняли меня в домы свои, когда буду отставлен от управления. И призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: сколько ты должен господину моему? Он сказал: сто мер масла. И сказал ему: возьми твою расписку, и садись скорей напиши: пятьдесят. Потом другому сказал: а ты сколько должен? Он отвечал: сто мер пшеницы. И сказал ему: возьми твою расписку и напиши: восемьдесят³¹⁵. Из общего хода приточной речи несомненно, что те два лица, с которыми домоправитель вступил в хозяйственную сделку, были из общего числа должников домохозяина; на это указывает упоминание расписки, а также и материал, служащий предметом ссуды. Не малое количество масла и пшеницы, домоправитель ссудил кредиторам домохозяина из больших запасов его; для удостоверения в этом он взял с них законные расписки. Теперь, при перемене своих отношений к домохозяину, домоправитель приглашает к себе двух, наиболее, быть может, ему известных и близких лиц из должников, на доверие которых несомненно полагается, и предлагает им переписать расписки с недочетом у одного на ½ вверенной ссуды, а у другого на ⅕ Вопрос, почему одному должнику уступлено было 50 из 100, а другому 20 из того же самого количества, легко разрешается при предположении соображения домоправителя о степени нужды каждого из двух должников. При открытости преднамеренного сношения с должниками своего хозяина домоправитель действует как находчивый, догадливый добряк в отношении к лицам, на которых в минуты жизни трудной может с теплой уверенностью положиться. По крайней, мере из дальнейших слов притчи мы видим, что домохозяин без всякой уже мысли и напоминания о незначительном имуществе, какое его домоправитель оставил за должниками, выражает полнейшее чувство удивления пред находчивой сделкой своего управителя, что в свою очередь, как мы заметили выше, влияет на перемену к лучшему характера его отношений к домоправителю. Не смотря на проявлявшуюся неоднократно неверность управителя хозяин хвалит его за то, что он догадливо поступил³¹⁶; он хвалит его, как замечает блаж. Августин (IV в), обращая внимание не на вред, который он причинил ему, а на его ум (ingeuium). Как высоко ценится изобретательность ума и современной нам мыслью, для уяснения этого стоит припомнить, что мы нередко выражаем чувство удивления и невольно хвалим изобретательность и находчивость ума, проявившуюся в каком-либо ловком деле или обороте, хотя и несовсем доброкачественном, глубоко сожалея в тоже время, что замеченная нами изобретательность не направилась на другое более лучшее дело. Сам наш Божественный Учитель, говоря последователям своего учения: «будите мудри, яко змия»³¹⁷ представлял в пример подражания не злобу и ядовитость змеи, но указывал на ту мудрость, догадливость и изобретательность, какую змеи, «мудрейшие из всех зверей земных»,³¹⁸ обнаруживают в своих действиях.

В уясняемой нами притче Спаситель также сосредоточивает внимание слушателей притчи на той черте ее, которая свидетельствует об изобретательности ума домоправителя, получившего прозвище «неверного» от своего домохозяина. Разделяя убеждение, что сыны века, т. е. люди занятые земными житейскими интересами, догадливее сынов света последователей Христа, хотя только в своем роде, при удачном пользовании обстоятельствами времени и своевременном достижении мирских целей, – Христос – Спаситель далее советует своим последователям позаимствоваться, так сказать, внешней догадливостью от сынов века сего, не теряя чистоты своего нравственного характера,³¹⁹ и с этой стороны подражать приточному домоправителю. «И я говорю вам, приобретайте себе друзей богатством неправды, дабы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обитатели»³²⁰. В первой половине этих слов Господа заключается противоречие с обычным предубеждением людей, что в деньгах нет дружбы, а вторая половина представляет по-видимому противоречие с известным свидетельством Писания, что «несть иного имени под небесем данного в человецех, кроме имени И. Христа, о нем же подобает опастися нам».³²¹ Если деньги или богатство вообще может служит источником зависти и недоброжелательства, ярким пламенем возгорающихся среди взаимоотношений людей, то богатство, благоразумно направляемое и применяемое в отношениях житейских, употребляемое на дела благочестия, может быть полезно не только в веке сем, но и грядущем, и действительно способно открывать свободный доступ в вечные обители на небесах. Но такое богатство, кажется, не может быть названо «богатством неправды»!

«Богатство неправды» (τὴς ἀδικίας) не то́, что богатство неправедное (πλούτος ἄδικος); первое не есть богатство, приобретаемое путем незаконной наживы, нередко обеляемое с нравственно-юридической точки зрения в руках наследников. Богатство, определяемое признаком неправды, входящим и в наименование домоправителя³²², есть богатство законное, приобретенное дозволенным государственными законами способом, богатство мира сего на языке Тайнозрителя обозначаемое так:³²³ золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, виссон, порфир, багряница, и всякое благовонное дерево и всякие изделия из слоновой кости, из дорогих деревьев, меди, железа и мрамора, вино, елей, мука, пшеница, кони и т. п. Все это богатство, столь обильное и несомненно полезное, отмечается на языке рассматриваемой притчи именем «неправды», разумеется не безусловно, а в известном условном смысле и отношении. Богатство мира сего называется богатством неправды как потому, что оно само по себе есть богатство временное, земное., отличающееся признаками скоропреходящности и неустойчивости, так и потому, что оно не редко применяется не для праведных и святых целей, но для временных, чувственных наслаждений, служит поводом к разного рода грехам: сребролюбию, роскоши, неумеренности в пище и т. п., наводит сознание владетеля богатством «на думы и идеалы земные, которые понижают и оплотянивают сердце и дух человека»,³²⁴ устремляющегося к таким идеалам.

Между тем богатство земное, правильно употребляемое, хотя в сущности своей остается богатством неправды, иными словами: тем, обладание чем не есть правда по отношению к высшей и небесной истине человечества, несомненно может служить к приобретению друзей, лиц близких и верных, на которых в случае можно с уверенностью и спокойно положиться. С евангельской точки зрения под такими друзьями разумеются лица бедные земными благами и богатые верою,³²⁵ это – те, которых Христос Спаситель удостоил названия «меньших братий своих». Благодеяния, оказываемые им во имя Христово, усвояемые Христом-Искупителем Самому Себе, по неизреченной Его милости и человеколюбию, открывают для благодетелей путь в чистые и святые обители Отца Небесного. В видах установления надлежащего взгляда на богатство в здешней жизни и св. Апостол Павел в своем пастырском послании к епископу Ефесскому – Тимофею писал: «богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они благодетельствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны, собирали сокровище, доброе для них самих основание в будущем, дабы достигнуть вечной жизни»³²⁶.

Важность и высокое значение богатства, благоразумно применяемого в духе святых Евангельских требований, особенно чувствительны для лица, владеющего богатством в такой или другой степени, в минуты оскудения, под которыми одни толкователи разумеют утрату богатства по каким-нибудь непредвиденным случаям, зависящим от перемены обстоятельств, другие же более основательные и глубокомысленные видят указание того рокового часа, когда человек, владеющий временным богатством, расстается с этим миром и при дверях гроба отдает ему все, чем в течении жизни от него пользовался. В этот то роковой для каждого смертного час теплые, задушевные молитвы к Творцу духов и всякие твари от лица верующих, почему либо близких нашему сердцу, сочувственные, успокаивающие взоры лиц, облагодетельствованных нами и привыкших к нам, могут служить для бессмертной нашей души началом предвкушения ею тех небесных, недоведомых в пределах и условиях здешней земной жизни, благ, которые Небесный Отец приготовил любящим Его.

Мысленное сопоставление представления о сокровищах неоскудевающих на небесах³²⁷ с представлением о временных земных благах дает основание Божественному Учителю высказать при окончании притчи нравственные замечания по отношению к верным своим последователям, каковы были при слушании притчи св. Апостолы. Замечанием общего свойства, произнесенным непосредственно за окончанием притчи и устанавливающим основной взгляд на богатство, Господь собственно коснулся внимания книжников – Фарисеев и мытарей, также бывших в составе слушателей притчи,³²⁸ как упомянуто в сделанных нами выше предварительных словах пред объяснением притчи.

Высказывая в заключение притчи нравственные замечания своим ближайшим ученикам, Божественный Учитель обращает их внимание не столько на мудрость, сколько на верность пользования временными, земными благами, – малыми по сравнению с благами высшими, небесными. От увещания к одной мудрости в употреблении земных благ веяло бы некоторой холодностью; даже более: было бы пагубно давать совет о применении в делах благотворительности одной холодной рассудительности. Требование же верности в распоряжении и применительности временных, скоропреходящих благ есть требование бесспорное. «Верный в малом и во многом верен; а неверный в малом неверен и во многом»³²⁹. Верность или неверность имеет свое основание не во многом или малом, но в нравственном чувстве добросовестности человека. Верный в употреблении временных, земных благ, по тексту: ἐν ἐλαχίστῳ, т. е. в малейшем, будет верен и во многом, при получении истинного богатства в обителях вечных неверный же в малом не может быть верен и во многом.

«Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны: кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше»³³⁰? Неверность в употреблении и применении благ временных, земных влечет за собой лишение благ вечных и небесных. Последние блага и не могут быть употреблены неправильно; но такое безопасное и безошибочное пользование благами нетленными, вечными возможно лишь для того, кто верно и предусмотрительно пользовался временными благами на земле, а не обращал эти блага в богатство неправедное (ἄδικον μαμωνὰ), т. е. богатство неправильно употребленное, а не то, что «богатство неправды» (τὸ μαμωνὰ τῆς ἀδικίας);³³¹последнее наименование нами понято выше в смысле обозначения богатства неправедным по отношению к высшей правде человека. «И если в чужом не были верны: кто даст вам ваше»?³³² С первого взгляда это замечание Божественного Наставника сеет в сознании недоумения: разве можно наблюдать верность в богатстве чужом, нам не принадлежащем? Да и есть ли какое богатство в собственном смысле наше, когда все земные блага – дары от Бога, Творца и Промыслителя? Но именем чужого богатства в отмеченных словах Господа обозначается все земное богатство, как всецело принадлежащее Богу, Который о Себе говорит: «мое есть обое: злато и сребро»,³³³ или устами боговдухновенного царя и пророка свидетельствует: «Господня есть земля и исполнение ея»³³⁴. Человеку вручено от Бога лишь управление земными благами, и он на земле не более, как домоправитель. Если человек верно и правильно пользуется врученными ему от Бога временными благами на земле, то он сохранит свою нравственную личность, свое нравственное достояние, которое собственно и есть врожденное ему имение; но если человек неверно станет пользоваться земными благами, злоупотреблять ими, то он рискует потерять свое нравственное достояние, свою нравственную личность, и никто тогда не даст, не возвратит нам ее. Человеку, как единой нравственной личности, невозможно раздвоение в его нравственной жизни и деятельности; при существующей резкой противоположности между Богом и мамоною, человеку невозможно служить одновременно им обоим, как невозможно одинаково усердно служить двум господам. Из опыта жизни известно, что один человек, наслаждаясь земными благами, чтить в тоже время своего Бога, как невидимого Виновника и раздаятеля всех добрых благ на земле; такой человек на истинном пути жизни; он сознает свое нравственное достоинство; другой же человек в течение земной жизни слепо привязывается к богатству, или же вместо денег бывает поклонником чести, или чего-либо другого из области чувствительности; такой человек стоит на ложном пути в жизни, противоречит своему нравственному, богоподобному образу. Из этого сопоставления понятно, до чего противоположно служение Ногу и мамоне, как олицетворению богатства и грубой чувственности; соединить для человека оба эти служения никоим образом нельзя, тем более что человек есть только домоправитель вверенных ему от Бога благ, а верность домоправителя определяется но привязанности его в службе и служебных отношениях к одному господину.

Только что сказанным объясняется смысл 13-го стиха многостишного заключения к изъясненной нами притче; по тесной связи этого стиха с предшествующими нельзя считать его за что то лишнее при заключении притчи, как думают это по отношению к стиху почти все западные толковники; нельзя с ними согласиться и в том, что он взят из Евангелия Матфея³³⁵, ибо в этом Евангелии упомянутый стих начинается иначе, чем в Евангелии Луки, где мы его и встретили при рассмотрении заключительных замечаний Господа к притче, полных своего нравственного значения. В виде эпизода к притче о «домоправителе неправды» и к нравственным замечаниям, ее сопровождающим, присоединяется Ев-листом Лукою фактическое замечание: «слышали все это и Фарисеи, которые были сребролюбивы, и они смеялись над ним»³³⁶ Что было причиной их смеха в данном случае? Фарисеи, отличавшиеся в свое время крайним сребролюбием, не могли найти для себя нового повода к чрезвычайному смеху, слыша приточное поучение Спасителя, в котором Он выражал свой взгляд на земное богатство, как на неистинное, малоценное, чуждое нравственной природе человека. Мысль Господа о несовместительстве служения Богу и мамоне также казалась Фарисеям странной и смешной при их показном благочестии, при их суемудром соединении наружного благочестия пред Богом с односторонним пристрастием к богатству. Смех Фарисеев по выслушании притчи Божественного Наставника о домоправителе неправды имел таким образом психологические основания для себя, но он в тоже время обнаруживал их внутреннее сердечное убеждение и умственное заблуждение по вопросу о значимости и приложимости богатства в делах спасительных для души. С целью еще сильнее показать жалкое заблуждение Фарисеев, Божественный Учитель, заметив их смех, сначала произнес несколько обличительных против них изречений,³³⁷ а потом и целую притчу о богатом и Лазаре.

Лк. 16:19–31

Два вопроса неизбежно являются в сознании при первом взгляде на содержание притчи «о богатом и Лазаре». Действительно ли названная притча есть притча, или простой исторический рассказ с характером нравственного назидания, и цель притчи состоит ли в предостережении от злоупотребления богатством и от жестокого презрения к бедности, или же в порицании сердечной привязанности к видимому миру и упорного непризнания мира невидимого? В ответах на эти вопросы лица, занимавшиеся объяснением притчи, расходятся. Одни³³⁸ полагают, что отделение Лк.16:19–31, в литургическом отношении именуемое обыкновенно «зачалом и, представляет исторический рассказ, признавать который притчей значит ослаблять его значение; другие несомненно признают указанное отделение из св. Ев-лия Луки за притчу. Цель притчи одни действительно видят в изобличении слепой привязанности к богатству и жестокого презрения к нуждающимся, признавая³³⁹ в тоже время, что притча направлена против саддукеев, считавших бедность преступлением, или, по крайней мере, явным свидетельством гнева Божия. По взгляду других цель притчи заключается в изобличении неверия живописуемого в притче богача, в изображении его жестокости к другим и самолюбивой услады в самом себе. При признании этой цели не ослабляется совершенно намерение ее дать предостережение и против злоупотребления богатством; только вторая эта цель притчи сближается с первой, как главнейшей, и единство в общей картине притчи неминуемо сохраняется; а единство цели в притчах Господа есть отличительное их свойство, по словам замечательного в новое время толкователя притчей Господа архиепископа Дублинского Тренча. «Был богатый человек», – так начинается притча; имя богача не обозначается, хотя оно должно было быть известно хорошо в кругу ближайших друзей и знакомых; это значит, что имя богача не было написано на небе³⁴⁰; наслаждаясь земным счастьем и благополучием, приточный богач не испытывал блаженства, высшего земного блаженства – витать мысленно вблизи Царя небесного и тем запечатлевать свое земное имя. С большей еще скоростью могло быть забыто это имя на земле в мире, так как мир скоро забывает даже излюбленные имена. Впрочем, как бы то ни было, богатый человек в предлежащей нашему рассмотрению притче остается без имени. Некоторые толкователи хотят догадаться, на кого Господь намекает обозначением богатого; они указывают на первосвященника Кайяфу, который был богат и жил по мирски, который в наслаждении своими земными благами давал развиваться своей силе, который также имел пять зятьев или братьев, как это мы после узнаем о богатом человеке притчи. Но скрытых намеков мы не должны искать в речах Господа; если Он хотел карать, то укорял открыто и свободно.

Для живой и наглядной характеристики образа жизни этого богача замечается в притче, что он в ежедневном употреблении имеет тонкие, дорогие и редкие вещи. Он постоянно одевается в порфиру и виссон, чему вполне соответствует ежедневное течение его жизни: он жил, пиршествуя каждый день блистательно, или, как буквально с греческого в нашем славянском переводе: «веселясь светло (εὐφραινόμενος λαμπρῶς). Нижней его одеждой был виссон, т. е., тонкая и мягкая ткань, отличавшаяся белизной, что́ составляло главное ее достоинство³⁴¹. Ценясь на вес золота, эта ткань в древнем Египте выделывалась из тончайшего пуху, а по сведению других собиралась с некоего хвойного дерева, растущего в Индии. Известно, что такая-то нижняя одежда подарена была Фараоном Египетским Иосифу патриарху. Новозаветный Иосиф, прозванный по месту происхождения Аримафейским³⁴², при снятии Распятого Христа с креста, обвил тело Его также тонкой драгоценной белой тканью, или виссоном. Пурпур, или по-гречески порфира, это – верхняя одежда Еванделение и расстояние в мире мертвых, хотя мы при имеющем наступит изменении условий бытия по сторону гроба не можем и не должны это расстояние объяснять в смысле географическом; а потому если богач в мире загробном и слышит и видит и различает голоса, то все это должно быть там иначе, чем здесь. Но он видит теперь того Лазаря, который некогда лежал при воротах его дома, на которого он не обращал внимания и о котором не думал; он видит его к своему крайнему удивлению в блаженном покое; обстоятельство это, без сомнения, должно было усилить страдания богача в аду; но чем кто согрешает, тем и наказывается. Богач, имея полную возможность оказать милость бедняку Лазарю, когда он был вблизи, совершенно лишен был этой возможности, увидя нищего вдали. Мы слышим из речи богатого такие слова, по которым можно думать, что он остался таким же по своему нравственному настроению, каким и был, хотя положение его и изменилось.

«Он возопил и сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мной, и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой: ибо я мучусь в пламени сем»³⁴³. Как мало в течение земной своей жизни призывал богач Бога, так же мало он направляет и по смерти своей мольбу ко всесильному Богу, царствующему над всеми на небе и на земле и под землей; как некогда голос своей совести он пытался заглушить той мыслью, что Израильтянин по плоти, потомок благословенного Авраама, так он и теперь называет Авраама своим отцом; богач некогда выше всего ставил чувственные наслаждения, и теперь за гробом желает только прохлаждения языка своего; привыкший в течение земной жизни призывать слуг для удовлетворения своих плотских страстей, он хочет и теперь по смерти пользоваться услугами бедного Лазаря. Как смерть так и мучения в аду нисколько не переменяют греховной настроенности богатого; злые склонности его сохраняются и в аду; не находя себе там удовлетворения они увеличивают степень и силу его мучения.

Неудовлетворенный позыв страстных порывов и влечений, иначе грехи грешника, по выражению³⁴⁴ К.П. Победоносцева, и составляют мучения того изнутри души грешника поднимающегося пламени, о котором говорит Господь в изъясняемой притче. Но помимо этого, чтобы понять во всем объеме значение пламени в аду, мы должны припомнить, как Св. Писание, напр., в послании к Евреям³⁴⁵ называет «Бога нашего огнем поедающим, готовым потребить противников» что в том же послании свидетельствует:³⁴⁶ «страшно впасть в руки Бога живаго», ибо «Он не есть Бог любящий беззаконие; у Него не водворится злой³⁴⁷. Если мы припомним эти и подобные места Писания, не желая неуместной любознательностью вдаваться в объяснение отношений и условий загробного мира, то нам можно прежде всего представить, от чего именно Господь хочет нас предостеречь, и в тоже время хорошо понять, как гибельно вступать в земной жизни на тот путь, который ведет к загробному состоянию умершего приточного богача.

«Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь³⁴⁸.

Ответ отца верующих дышит спокойствием и уверенностью, в нем нет ни тени насмешки или поругания естественно прилагаемое только к нему одному в притчах Господа. Это имя предуказывало счастливую будущую судьбу нищего. «Умер нищий, и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово»³⁴⁹. В течение всей скорбной своей жизни исполненный живой веры в Бога своих отцов, Бога Авраама, Исаака, Иакова, с величайшим трудом и непреодолимым терпением переносящий свой крест, бедный нищий надеялся на помощь свыше, которая и пришла к нему в роковой час. Лишь только постиг его жребий смерти, он несен был на руках Ангелов к последнему покою «в недрах Авраама», – другое выражение для блаженного состояния, о котором наш Господь говорит на кресте разбойнику: «ныне же будешь со Мною в, раю»³⁵⁰. Из сказанного понятно, что до блаженного состояния нищего довела не его беднота сама в себе, но его покаянная вера и глубокое смирение; бедность сама по себе не ведет ко спасению, точно так же, как и богатство – к гибели; упоминаемый в притче Авраам, на лоно которого отнесен был Лазарь, был богат стадами и пользовался на земле благосостоянием³⁵¹.

Метафорическое название «лоно Авраамова», равно как и сходное с ним название «рай», обещанный распятым Искупителем разбойнику, покаявшемуся на кресте, останавливало на себе внимание толкователей Св. Писания. Пытались объяснить, по крайней мере первое название то из Ев-лия Матфея 8:11, то из Ев-лия Луки 13:29–30; но вернее объяснять его из Ев-лия Иоанна 1:18. Основываясь на аллегорическом слововыражении этого последнего текста, а также принимая во внимание, что словами «лоно Авраама» указывается не на будущее блаженное состояние праведной души после всемирного суда, а на состояние ее непосредственно за оставлением ее чувственного тела, след. в мире загробном, мы должны понять, что наименованием «лоно Авраамово» в собственном смысле означается та глубочайшая тишина, тот внутренний покой, который окружает благочестивые души, и которым они наслаждаются вместе с Авраамом, другом Бога, «отцом всех верующих»³⁵². Известный толкователь притчей Господа Тренч думает, что выражение «лоно Авраамово» заимствовано из богословия иудеев, которые были уверены, что правоверующие переселяются к Аврааму, блаженствуют на его лоне, витают в Эдемских садах, или пред престолом Славы собираются в общее селение блаженных душь³⁵³. На языке новозаветной церковной песни известно упоминание селения праведных по смерти, чуждое болезней, печали и воздыхания, при радостном ожидании ими пришествия Иисуса Христа и Его блаженного царствия. Это то блаженное селение для отшедших из этого мира скорбной юдоли праведников и есть рай, обещанный покаявшемуся на кресте разбойнику, иначе: пребывание душ под жертвенником³⁵⁴, и, как некоторые различают, место блаженства, но еще не славы. Сюда то, в тихую безмятежную пристань после всех скорбей и переселен был Лазарь.

«Умер и богач, и похоронили его»³⁵⁵. Вполне наслаждаясь благами земной жизни богач наконец умер, полагать надо, вскоре после смерти бедного Лазаря; равнодушие к смертному концу последнего довершило меру его бессердечия, переполнило чашу долготерпения Божия. Богатого похоронили не с меньшей пышностью, чем какой отличалось все течение его жизни. Смерть богатого возбудила внимание и говор в городе, вызвала досаду у тех, которые жили на его средства, причинила радость внимательным наследникам. При погребении богача много было сожжено ценных курений, наняты были плакальщицы, произнесен ряд похвальных речей; все это резко и живо отличало кончину богача от кончины бедного; бедный Лазарь, как известно, отнесен был по смерти Ангелами на лоно Авраамово. Но торжественным погребением завершилась вся земная слава богача; яркая звезда на горизонте его жизни для него скрылась вместе с опущением его в мрачную могилу. Душа его отошла во ад и очутилась среди мук на вымощенном скорбями, говоря поэтически, дне ада.

Представлением об аде и муках там внимание наше при изъяснении данной притчи устремляется за пределы внешнего опыта и чувственного наблюдения в безвестный нам мир бестелесных духов, который однако не скрыт от всевидящего Ока Того, пред кем открыты оба мира, видимый и невидимый. Не указание только на этот мир, но обозначение определенного разговора, который поддерживался в этом мире между Авраамом и богачом, входит в дальнейший состав притчи. Все выражения чувств страдания и утоляющей отрады: мучительная жажда, освежающая капля, язык богача, ощущающий первую, перст бедного, имеющий вторую, очевидно иносказательные, в чувственном образе их должно находить смысл нравственный. По взгляду немецкого богослова – экзегета Ольсгаузена во всех этих иносказаниях просвечивает та истина, что в мире загробном для души надежда и чаяние отрады попеременно возникают и сокрушаются голосом карающего закона, говорящего чрез посредство совести. По мнению Тертуллиана³⁵⁶, ни смиреннопытливые, ни задорные спорщики, быть может, не решат, как должно понимать иносказания, изображающие таинственный загробный мир. Это обстоятельство побудило по всей вероятности и св. Златоуста выразиться о месте ада так: «не станем искать, где он (ад), но как избежать его». Во всяком случае в картинном изображении притчи под адом, в который включен был богатый по смерти, и под муками, которые он испытывал там, неизбежно разуметь не тот ад и не те муки, которые ожидают великих грешников за неожиданной для них эпохой кончины мира, но то место³⁵⁷ или состояние, где до страшного суда должны сохраняться все те, которые удалялись от Господа Бога, противятся благодати Его и с таким нравственным или вернее, безнравственным состоянием перешли в мир загробный. Это место мучений грешников, как преддверие будущей геенны, или озера огненного, также не чуждо огня, хотя и именуется адом, т. е., местом темным³⁵⁸. Приточный богач, очутившись после своего торжественного погребения в месте ада, едва мог понять перемену своего состояния, так оно по мучительному своему свойству отличалось от его некогда бывшего славного состояния на земле. Не смотря, однако на сон смерти он чрез некоторое мгновение пришел в себя и как раз смертно уснувший «поднял глаза свои и увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его». Собственно непонятно, как это богач, лишенный чувственного тела, мог в аду поднять глаза свои; но несомненно, что словами «поднять глаза в аду среди огненного мучения живописуется загробное состояние богача, который при всех своих муках мог заметить и отличить тихое, спокойное состояние Лазаря в содружестве с патриархом Авраамом, но только вдали. Этим определением «вдали» обозначается некоторое разделение и расстояние в мире мертвых, хотя мы при имеющем наступить изменении условий бытия по сторону гроба не можем и не должны это расстояние объяснять в смысле географическом; а потому если богач в мире загробном и слышит и видит и различает голоса, то все это должно быть там иначе, чем здесь. Но он видит теперь того Лазаря, который некогда лежал при воротах его дома, на которого он не обращал внимания и о котором не думал; он видит его к своему крайнему удивлению в блаженном покое; обстоятельство это, без сомнения, должно было усилить страдания богача в аду; но чем кто согрешает, тем и наказывается. Богач, имея полную возможность оказать милость бедняку Лазарю, когда он был вблизи, совершенно лишен был этой возможности, увидя нищего вдали. Мы слышим из речи богатого такие слова, по которым можно думать, что он остался таким же по своему нравственному настроению, каким и был, хотя положение его и изменилось.

«Он возопил и сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною, и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой: ибо я мучусь в пламени сем»³⁵⁹. Как мало в течение земной своей жизни призывал богач Бога, так же мало он направляет и по смерти своей мольбы ко всесильному Богу, царствующему над всеми на небе и на земле и под землей; как некогда голос своей совести он пытался заглушить той мыслью, что Израильтянин по плоти потомок благословенного Авраама, так он и теперь называет Авраама своим отцом; богач некогда выше всего ставил чувственные наслаждения, и теперь за гробом желает только прохлаждение языка своего; привыкший в течение земной жизни призывать слуг для удовлетворения своих плотских страстей, он хочет и теперь по смерти пользоваться услугами бедного Лазаря. Как смерть так и мучения в аду нисколько не переменяют греховной настроенности богатого; злые склонности его сохраняются и в аду; не находя себе там удовлетворения они увеличивают степень и силу его мучения.

Неудовлетворенный позыв страстных порывов и влечений, иначе грехи грешника, по выражению³⁶⁰ К.П. Победоносцева, и составляют мучения того изнутри души грешника поднимающегося пламени, о котором говорит Господь в изъясняемой притче. Но помимо этого, чтобы понять во всем объеме значение пламени в аду, мы должны припомнить, как Св. Писание, напр., в послании к Евреям³⁶¹ называет «Бога нашего огнем поядающим, готовым потребить противников», и что в том же послании свидетельствует:³⁶² «страшно впасть в руки Бога живого», ибо «Он не есть Бог любящий беззаконие; у Него не водворится злой»³⁶³. Если мы припомним эти и подобные места Писания, не желая неуместной любознательностью вдаваться в объяснение отношений и условий загробного мира, то нам можно прежде всего представить, от чего именно Господь хочет нас предостеречь, и в тоже время хорошо понять, как гибельно вступать в земной жизни на тот путь, который ведет к загробному состоянию умершего приточного богача.

«Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь³⁶⁴.

Ответ отца верующих дышит спокойствием и уверенностью, в нем нет ни тени насмешки или поругания над бедствием несчастного виновного потомка; вместе с тем он так ясен и убедителен, что его нельзя не понять. Авраам признает свое родство с несчастным богачом, попавшим в ад; он называет его сыном, но в тоже время напоминает ему о незаслуженном благоволении и милосердии к нему Бога, а с другой стороны и об ответственности, которая среди многого другого лежит на его совести, не представляя ему однако никакого утешения.

По сущности ответа Авраам требует у богатого человека, чтобы он оглянулся назад и размыслил о протекших днях своей беспечальной жизни. Выполнить это требование для богача тем теперь удобнее, что он находится в тишине; никакие жгучие вопросы, живо затрагивающие сознание общественного человека на земле, никакой развлекающий шум мирской не служат для богача теперь помехой. Потому он должен или, лучше, обязан припомнить, что лежит у него в памяти и что он теперь в ярком свете вечности может обнять одним своим взором; никакая частность его жизни не должна ускользнуть из его воспоминания³⁶⁵.

Авраам говорит: «вспомни, что ты добро свое получил уже в своей жизни» не добро просто, или добрые дела,³⁶⁶ но добро свое, т. е. то, что на твой взгляд составляло добро в продолжение всех дней твоей жизни, как-то: богатство, роскошь, деньги, слава. Не смотря на все это Авраам не называет богатого человека по имени, между тем как он хорошо знает, как имя бедного, который теперь вместе с ним, как отцом верующих, наслаждается покоем народа Божия ради того всесвятого имени, которое он беспрерывно призывал.

Ты получил уже свое добро в жизни своей, а Лазарь – злое», не то что свое зло, но то, что на взгляд людей представлялось злом несчастьем, как то: бедность, болезненность, беспомощность; все это бедный Лазарь перенес без ропота, он понял это как свой крест и принял это, как богатый – свое счастье: «и Лазарь тако ж де злая: ныне-же зде утешается, ты же страждеши»³⁶⁷.

Два вопроса неизбежно являются в сознании по поводу неравенства жребия жизни у представленных в притче богатого человека и бедного Лазаря: почему в течение земной жизни богатый располагает одним жребием, а бедный другим, и почему за пределами гроба их участь совершенно меняется? Богач предметом своих исканий и стремлений поставил блага земные, благам вечным, ими дорожил и всего более наслаждался в жизни, о спасении же в будущем совершенно не думал. Между тем в нем, как и в каждом человеке, было много зла, от которого сердце его должно быть очищено в горниле житейских испытаний или жизненных невзгод; от всего этого он сторонился в жизни, а потому все это только в резком виде должно было придти к нему по смерти. Бедный Лазарь испил предназначенную ему чашу страданий и болезней каплю за каплей в здешней жизни, а потому по достижении блаженного покоя в недрах Авраама он должен был вкусить наслаждение сознательной утехи и отрады. Кратко сказать, строгий закон божественного возмездия исполнялся при определении загробной участи приточного богача и Лазаря. Но помимо этого закона по самой природе вещей и характеру отношений доброе, что было в Лазаре, сливается с добрым в блаженном и святом покое за гробом, а злое, гнездившееся в душе богача, не смотря на всю чарующую пышность внешней Формы его чувственной жизни, сливается со злом за гробом и вечная грань проходит между тем и другим. «И сверх того, между вами и нами утверждена великая пропасть»³⁶⁸ – говорит далее отец верующих – Авраам богачу, взывавшему к нему из ада, говорит в объяснение невозможности исполнения обращенной к нему просьбы об облегчении мучительного состояния, испытываемого богачом в аду. Не узкая пядь, как ошибочно полагали иудеи, не река Ахерон с озером Ахерусией, как думали классические греки, но пропасть и притом утвержденная, зияющая бездна отделяет место блаженного состояния праведных от места мучительного состояния грешных за гробом, какого-либо третьего места в смысле, напр., чистилища, как допускают католики, на основании указанного цитата из рассматриваемой Евангельской притчи в царстве мертвых предполагать никоим образом нельзя. Расстояние и различие между двумя резко противоположными местами пребывания лиц умерших по ту сторону гроба настолько велико, что хотящие перейти, по словам Авраама, из места страданий к селению покоя не могут удостоиться этого перехода, и находящиеся в раю не могут поменяться своим положением с пребывающими в аде³⁶⁹, хотя бы и желали им оказать этим мгновенную отраду. Последнее невозможно в силу нравственного падения лиц, осужденных на предначинательные страдания в аду Так как это состояние лиц грешных в месте ада. по смыслу притчи, представляется сознанию читателя с характером уже решительным, то понятно, что приточным указанием невозможности перехода из места страдания к селению покоя и блаженства не отрицается верование Православной церкви, что по молитвам священных служителей ей может облегчаться страдальческое состояние душ грешных за гробом.

Говорят, что возражением против приведенных в перифразе слов Авраама служит тот Факт, что Христос Господь после своей смерти душой своей переходил от одной стороны царства мертвых к другой. Действительно, как свидетельствует св. Апостол Петр³⁷⁰, Христос, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом проповедовал Евангелие находящимся в темнице духам, раз., не только Авраама, Исаака, Давида, но и духом некогда непокорным, а теперь, при снишествии к ним Искупителя, обратившимся к Нему с выражением надежды на избавление; но это исключительно было делом, в котором проявилась сила Его божественного посланничества и которое служило для Него некоторым переходом к Его воскресению и прославлению. Это дело в личной жизни и деятельности Спасителя мира не может видоизменять взгляд на тех, которые, по словам Авраама, заслуживши разрешительное осуждение на заключение в мрачной темнице ада, никак не могут рассчитывать на переход силами человеческими чрез бездну, разделяющую их от рая.

Другое возражение против указанного Авраамом резкого разделения грешных и праведных в царстве мертвых ставится на основании заключения, к которому приводят две Галилейские притчи Господа: о пшенице и плевелах, также о неводе, рассмотренные нами в первом отделе изъяснения притчей Господа. По смыслу данного в двух упомянутых притчах заключения Ангелы при конце мира по повелению Судии мира изыдут в сферы поднебесные и отделять злых из среды праведных. Действительного же разделения между грешными и праведными до этого действия Ангельского на последнем суде еще нет; богач еще видит Лазаря и Авраама и беседуете с последним. Но в заключении указанных притчей речь об окончательном и всеобщем разделении добрых и праведных людей от людей грешных и беззаконных на суде в последний день мира: в притче о богатом и бедном человеке речь о роде людей, который уже в день после смерти пребывает не далеко друг от друга, и который должен остаться до дня пакипришествия Христова и определения им последней участи всех людей: одних – на вечное блаженство, других – на вечное мучение.

Как богатый в мольбе за себя обращается не к милосердию Божию, а взывает к человеческому состраданию Авраама, так он и во вторичной своей просьбе держит речь к отцу верующих: «так прошу тебя, отче, пошли его, т. е., Лазаря в дом отца моего; ибо у меня пять братьев: пусть он засвидетельствует им, чтоб они не пришли в сие место мучений»³⁷¹. В этой просьбе безбожного богача невидимому заключается прямое выражение его сострадания к братьям. Уж страдания в аду не произвели ли на сердце богача смягчающего действия и не воспламенили ли в нем угасшей искры добра? При утвердительном ответе на этот вопрос не далеко было до конечного восстановления приточного богача, ниспадшего по смерти в место ада, с чем тесно связан был бы взгляд на страдания будущие в аду как только на исправительные и временные, а не как на вечные и при том мстительного характера. Просьбой богача о братьях руководит вовсе не чувство сострадания к ним, а скорее искательность богатого извинить самого себя, та искательность самооправдания, которая уже высказалась на устах прародителей вскоре после несчастного факта их падения. Таким образом безбожный богач хочет указать, что в то время как в его жизни недостаточно было случаев, чтобы предостеречь его от опасностей роскошной жизни, теперь, быть может, предостережением, которое имел бы принести Лазарь, пять братьев богача среди своего роскошного житья–бытья могли быть удержаны от того пагубного пути, который привел их старшего брата в место адской гибели.

Но Авраам на это предложение богача отвечает: «у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их»³⁷². Как в предшествующей речи Авраам не указывал на то, что богатство само по себе предосудительно, так и в новом ответе отец верующих не предлагает как пособие ко спасению сделаться пяти братьям богача бедными; он только свидетельствует, что спасение их зависит от того, будут ли они слушать Моисея и пророков, иными словами: – от того, будут ли они пользоваться посланным от Бога откровением верно в своей борьбе со грехом и в своей деятельности. Такой ответ вложенный в уста Авраама Христом Спасителем опровергает тех, которые в Пятикнижии Моисея вовсе не хотят видеть учения о вечной жизни и о будущем мздовоздаянии. Слушать Моисея и значит слушать учение об этих предметах, как это яснее и пространнее раскрыто было Самим Христом Спасителем в другом случае³⁷³.

Богач привыкший в течение своей земной жизни не соглашаться в речи не вдруг умолкает³⁷⁴ «нет отче Аврааме! но если кто из мертвых придет к ним; покаются». Отрицательный ответ богача показывает, что он презрительно относится как к Моисею, так и к пророкам и ничего не хочет знать о них. Также он полагает относятся к открытому чрез Моисея и других ветхозаветных провидцев слову Божию и его братья, которые ни в чем другом не видят для себя утешения, как в благах этого мира: золоте, чести, увеселениях; но «вот если кто из мертвых приидет к ним, покаются». Богач таким образом остается при желании, чтобы Лазарь шел из мира загробного к его пяти братьям и своим явлением помог им. Психологической основой к уверенности богача в пригодности средства воздействия на живых братьев служит та же, опираясь на которую так недавно в образованных кругах общества стали верить гаданью посредством вертящихся столов, будто бы дающему разрешение вопросов будущего из невидимого мира. Этому суеверному верованию обязаны своим направлением так называемые ясновидящие, которые ходят из города в город, из страны в страну, чтобы пророчествовать о будущем. Также известно, по свидетельству датского пастора Эвальдсена, что в Америке, Англии, Франции и т. д., есть миллионы, которые знакомы со спиритизмом, т. е., учением о духах, как мужчины так и дамы, которые решительно отказываются от христианского откровения и всяких идей, из него проистекающих, но вместо этого думают вступать в связь с душами усопших, вести с ними разговоры и получать наставления относительно всего, что находится в пространстве и времени, также относительно происшествий по ту сторону гроба³⁷⁵.

Такое суеверное направление религиозного сознания напоминает конечно верования в колдовство и заклинание бесов, господствовавшее в средние века и в этом смысле составляет шаг назад в развитии религиозных убеждений. Послушаем, какой ответ дает Авраам доверяющим явления мертвых и их учению.

«Если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят»³⁷⁶ Ответ вложенный в уста Авраама Божественным Учителем составлен соответственно высказанному заявлению богача о благотворительном, в смысле покаяния, действии на живых братьев богача явления к ним Лазаря из мира загробного. Но в решительном ответе Авраама нельзя не заметить черт более резких и сильных, чем в последних словах богача, представленных в притче. Богач говорил: «они покаются». т е. в них благодаря явлению к ним загробного Лазаря произойдет нравственная перемена; но отец верующих отвечает с своей стороны: «они даже не поверят». Не поверят так же, добавим мы, как не верили современные Христу иудеи воскресению Лазаря четверодневного в Вифании. Богач далее в своем последнем заявлении Аврааму сказал: «если кто из мертвых придет к ним» (ἐάν τις ἀπὸ νεκρῶν πορευθῆ πρὸς αὐτοὺς), отец же верующих в своем пророческом предведении неверия мира ответствует: «если бы кто из мертвых воскрес (ἐάν τις ἐκ νεκρῶν ἀναστῆ), не поверят». Братья богача, по своему нравственному настроению близкие к нему, не покаются, если кто придет к ним с того света. Но ведь история³⁷⁷ последних дней Саула могла бы служить для оставшихся в живых братьев богача лучшим нравственным уроком.

В заключение объяснения притчи нельзя не заметить, что по взгляду учителей Западной Церкви: Августина (III в.) Григория Великого (VI в.) притча о богатом и Лазаре кроме прямого и буквального смысла имеет еще аллегорическое и пророческое значение. Архиепископ английский Тренч останавливается вниманием на этом ее значении, понимая под богачом народ иудейский, а под бедным Лазарем язычников и видя в изображенном в притче их взаимоотношении представление прошедшего и будущего отношения между иудеями и язычниками. Но помимо того, что такое же аллегорическое значение можно находить и в других притчах, напр. в притче о блудном сыне, к которой это значение идет гораздо ближе, нам думается, что аллегорическое толкование изъясненной нами в этой главе притчи отличается искусственной вычурностью и Фантастичностью, далекой от действительного смысла, нами выше раскрытого пред сознанием читателя. В силу этого соображения мы уклонимся от подробнейшего и честнейшего раскрытия притчи о богатом и Лазаре, в смысле аллегорически – пророческом, а вместо этого познакомим читателя с древним преданием, которое рассказывает, что богатый человек и бедный действительно жили во времена первого явления Христа на земле. По словам немецкого пастора Г. Бермана, в Иерусалиме еще и в наше время показывают дом богача, упоминаемого в притче, и место, где должен был лежать бедный Лазарь, – это на улице скорбей, по которой Распятый Искуситель под бременем своего креста шествовал на Голгофу. С этого пути Он к богатым говорит: если вы недовольны минувшими благами и если вам даруется еще большая мера их, то вы будьте богаты в Боге; а к бедным он взывает: для вас внешнее бедствие может быть указанием на бедствие в духе, которое делает вас счастливыми. Богатого и бедного, говорит тот же пастор Берман, Христос хочет соединить взаимно, чтобы они служили друг другу, а затем вместе служили Богу. Так Он сравнивает шероховатые противоположности земной жизни, приносит нам мир и довольство здесь, а там за гробом утешение и радость.

Лк.18:1–8

Тогда как притча о богаче и бедном Лазаре устанавливает нравственный взгляд читателя на земную жизнь, как на приготовление к небесной, ставит различные состояния жизни будущей в прямую зависимость и отношение к такому или иному образу жизни настоящей; две следующие притчи – притча о неправедном судии и притча о мытаре и Фарисее указывают христианину, где искать помощи к тому, чтобы, среди условий и деятельности этой временной жизни на земле, сделать ее подготовлением к жизни вечной на небе. Помощь эта заключается в молитве непрестанной, как обозначается в притче о неправедном судье, и в молитве смиренной, как указывается приточным рассказом о мытаре и Фарисее. Обе только что поименованные притчи сказаны были Божественным Учителем, нашим Христом Спасителем, своим ученикам в заиорданской области, недалеко от Ефраима, на границе между Иудеей и Самарией, пред временем последнего путешествия Господа в Иерусалим на пасху пред страданиями. Так мы думаем потому, что обе указанные притчи сказаны были И. Христом с целью одобрения и утешения учеников, только пред выслушанием этих притчей получивших предсказание от Господа о Его пришествии на последний суд и о временных скорбях и бедствиям, имеющих пред тем посетить всю землю, а также и Его учеников³⁷⁸. Это предсказание было, так сказать, предварительным к тому, которое Божественный Учитель чрез очень непродолжительный срок сказал Своим ученикам на горе Елеонской, в виду г. Иерусалима и прилегающей к нему живописной местности, за два дня до Пасхи.

Притча о неправедном судье имеет непосредственное отношение к высказанному пред ней предсказанию; это видно как из предисловия к этой притче, так и из изъяснения, сделанного Господом по ее произнесении. Краткое предисловие, указывающее на главное содержание притчей, выражается в словах: «должно всегда молиться, и не унывать»³⁷⁹. Ученики Господа, услыхав из непосредственно пред тем сказанной речи о тяжелых временах, предшествующих дню второго пришествия Сына человеческого во славе, могли прийти в безутешное уныние; чтобы предостеречь их от этого скорбного чувства и укрепить их души, Господь и говорит: «должно всегда молиться». Это нравственное требование может быть непонятно тому, кто не постигает значения молитвы для внутренней жизни души. А между тем и Апостол языков, св. Павел говорит Солунским христианам³⁸⁰: «непрестанно молитеся». Молитву как непрестанную можно понять, если под этим именем разуметь не отдельное религиозное действие, или минуты более сильного и сосредоточенного выражения религиозного настроения; но постоянное стремление души к Богу, неизменное молитвенное состояние религиозного сердца, такое состояние, которое способствует переживанию всех житейских случайностей. О молитве в таком смысле понятой можно сказать, что для духовной жизни она составляет тоже, что для телесной дыхание. В молитве беспрестанной, по словам св. Василия Великого, есть соль, все приправляющая; молитва поэтому есть лучшее средство, предохраняющее от сердечного уныния. Молитве непрестанной, как постоянному стремлению сердца к Богу, вызываемому сознанием житейских нужд, испытываемых каждым в той или другой степени, не противоречат отдельные молитвенные акты, особенно совершаемые в Храме Божием. Как любовь дитяти к родителям, хотя постоянно живет в его нежном сердце, однако необходимо при особенных обстоятельствах жизни выражается в отдельных словах и обнаружениях любви, так и общее молитвенное настроение должно выражаться в отдельных действиях молитвы.

Для более живейшего напечатления в мысли и сознании своих учеников представления о постоянстве в молитве Господь и сказал притчу о неправедном судье. Он сказал: «в одном городе был судья, который Бога не боялся, и людей не стыдился»³⁸¹. Этими начальными словами притчи изображается вершина человеческого бесстыдства. Есть люди, которые мало обращают внимание на других людей, но они все таки чувствуют свой страх пред Божественным возмездием; с другой стороны, есть люди и такие, которые Бога не боятся, но чувствуют свою зависимость от мнения людей. Но из приведенных слов Евангельской притчи мы слышим о таком человеке, который не признает для себя никакого другого закона, кроме своей воли. Такой человек страшен и ужасен во всяком житейском положении, но он тем кажется страшнее и опаснее, что выступает, по изображению притчи, во всеоружии своей власти. По употреблению наименования: «судья» в Св. Писании, а также судя по тем нравственным чертам, в которых изображено лицо, носящее в притче это наименование, надо думать, что под ним разумеется не просто судья, но лицо начальственное в городе или в стране, иначе: правитель их. При речи о судье в собственном смысле были бы упомянуты и его товарищи, так как определения судьи могли получать законную силу только при содействии ему еще двух судей. Напоминанием в притче о судье Господь хочет вызвать в сознании своих слушателей-учеников представление о тиране с его дерзким своеволием, чтобы затем придать большую силу убеждения применению притчи о судье к Самому Себе, как ко всемирному Судье верному и нелицемерному для человечества.

«Была в том же городе вдова, которая приходила к нему-судье и говорила: защити меня от соперника моего»³⁸² Нельзя не заметить в притче резко бросающейся в глаза противоположности властелина с дерзкой силой вдове слабой – несчастной и притесненной; несчастной, потому что она потеряла последнюю поддержку своей жизни, – стесненной, потому что она терпела притеснения от своего соперника. Как тяжел был жребий вдов во времена глубокого язычества до времени явления Христа, показывают многие предписания ветхозаветного закона, которые должны были защищать вдов от несправедливых притеснений в обществе. В пятой³⁸³ книге Моисея Сам Бог говорит: «проклят, кто превратно судить пришельца, сироту и вдову! И весь народ скажет: аминь». Сам Бог называется отцом сирот и судьей вдов. Кто собственно разумеется под вдовой в рассматриваемой притче, это объясняет нам Сам Господь, когда в той же притче ниже говорит об избранных Божиих. Избранные Божии или Церковь Христова, насколько Она при теперешнем, видимом Своем состоянии находится в трепетном ожидании Своей славы, на взгляд чуждого ей мира должна представляться вдовой; тем более прилично ей это название, когда Она видит себя одинокой и к борьбе с враждебными силами от князя тьмы века, иначе называемого лукавым или дьяволом. Кто не согласится с той мыслью, что избранные Божии при теперешнем воинствующем состоянии Церкви, находясь под действием заметного гнета сил враждебных от чувственного мира, возлагая свою надежду единственно на Бога, громко вопиют к Нему о помощи чрез Свою беспрерывную молитву день и ночь, да явится Сын человеческий во славе Своей, и восклицают вместе с пророком: «О если бы Ты расторг небеса, и сошел»³⁸⁴! В словах пророка слышится также голос церкви Ветхозаветной в те часы, когда она была видимо оставляема Богом и, по воззрению ветхозаветных священных писателей, была в состоянии вдовства. Язык св. Библии не изменяется, если нужно обозначить подобное же состояние Церкви во времена новозаветные. Из личного опыта каждый знает, что ему нередко приходится бороться со злом, грехом, который привзошедши в человека после скорбного акта падения, держит человека-грешника под Своим знаменем и делает неминуемую борьбу человека со грехом. Человек, особенно обновленный действием Духа благодати, различает себя легко и скоро от своего внутреннего врага, знает также и то, что в силах ему противиться впрочем единственно под тем условием, если будет внутренне взывать к праведному Богу, подобно вдовице притчи: «отомсти меня» или точнее: «защити меня от соперника моего», иначе сказать: «избави меня от лукавого».

Мгновения времени, в которые человек должен обращаться с подобным воззванием ко Всевышнему, неопределенны с точностью. Для испытания человека в горниле искушения Всевышний часто не сразу и немедленно внемлет молитве и прошению верующего; но час благодатного Своего снисхождения к просьбе и молению человека отодвигает на продолжительный срок, иногда очень отдаленный. На аллегорическом языке притчи мысль об этом выражается словами, что «судья долгое время не хотел³⁸⁵ внять просьбе бедной вдовы».

Но представление о судье, выведенное в притче, напоминает о Судье праведном не с положительной только стороны, но и с отрицательной, причем с последней гораздо больше, чем с первой. Еще во втором отделе изъяснения нами³⁸⁶ притчей Господа мы имели случай упомянуть, что в притче о судье коснеющее себялюбие человека противопоставлено всегда готовой щедрости Бога. И действительно Божественный Учитель изобразивши со всей живостью черту упорного характера судьи, представленного в притче, и сопоставивши с ней черту, резво от нее отличную и противоположную – черту уступчивости судии на просьбу вдовы, непосредственно присоединяет: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их»³⁸⁷. Различие между судьей, о котором речь в притче, и судьей мира дается само собой; оно видно уже из самого названия первого судии «неправедным», а далее и из побуждения последнего к снисходительному удовлетворению неотступной просьбы вдовы. Правый суд судья побуждается оказать ей, не по какой-либо другой причине, а единственно по видам эгоистическим, с целью оградить свое спокойствие. Эта цель образа действия приточного судии выражается в тексте притчи так: «да не когда приходящи застоит мене»; в синодальном переводе текст передается на русский так: «чтобы она не приходила больше докучать мне»³⁸⁸. Глаголом «докучать» переведен в данном месте Евангелия встречающийся греческий глагол ύποπίαζειν³⁸⁹. Этот же глагол в месте Апостола 1Кор. 4:27 переводится словом «смирять». Божественный Учитель, сказавши о цели конечного образа действия судьи по отношению к бедной вдове: ἵνα μὴ εἰς τέλος ἐρχομένη ὑπωπιάζῃ με, по всей справедливости хотел тем выразить мысль, – чтобы она больше не приходила озлоблять меня. Впрочем во всяком случае отношение судьи – властелина к бедной вдове просительнице в конце концов напоминает нам то известное обстоятельство, что тогда, когда нас просят, мы нередко уступаем просьбе единственно потому, что проситель не так скоро утомляется повторять свою просьбу, чем утомляемся мы, отказывая в исполнении просимого. Известно ведь непрерывно падающие капли воды продалбливают и твердый камень.

Обращая внимание на приложение притчи, нельзя не заметить в ней сопоставления «судьи неправедного» с Богом, правосудным по самому существу; вдовы, униженной между людьми, с избранными Божиими в их стесненном и удрученном положении среди греховного мира; громких, неустанных о помощи воплей последних с неотступными слезами первой; медленности обнаружения благосклонного отношения приточного судии к заявлению бедной, нуждающейся вдовы, и того медленного наступления срока исполнения наших прошений пред Все святым и Премудрым Богом, которое скорее нами представляется с точки зрения нашей нетерпеливости, чем в самой действительности. Бог по Своему предведению скорее подает и подаст защиту верным Своим, чем как они ожидали, испытывая чувство терпения в сердцах своих. Уже одно то может способствовать к утешению беспокойного чувства нетерпеливости верующих при выражении ими молитвенных воплей пред Отцом небесным, что на каждый вопль верующего к Богу отвечает обетование Его в святом слове Библии. Конечно, как память о святых, утешительных словах Писания, так и высшие рассудочные соображения могут ослабеть даже и у верующих под тяжелым влиянием бед и скорбей времени пред вторым славным пришествием Господа, а потому в конце приложения (эпилога) к изъясненной нами притче о судье и вдове говорится: «Сын человеческий, пришедши, найдет ли веру на земле? т. е., веру такую твердую, которая бы одушевляла верующих живым упованием на помощь и защиту со стороны Бога.

Лк.18:9–14

При объяснении предшествующей притчи было сказано, что в молитве к Богу, как Существу все святому, требуется постоянство, усердие; не менее того требуется в молитве смирение и полнейшая покорность воле Божией. Настроение сердца по тому и другому требованию делает его из робкого мужественным, из упорного смиренным. Само собой разумеется, что по таким благотворным, действиям молитвы на сердце человека нельзя не ценить ее. В притче о мытаре и Фарисее, Божественный учитель, обращая свою речь к самодовольным презрителям ближних, для назидания таких людей, представляет пример смиренной молитвы в лице мытаря. «Сказал также, к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу: два человека вошли в храм помолиться: один Фарисей, а другой мытарь»³⁹⁰. Оба они заняты были молитвою; но так как они оба делали одно и тоже, то тем назидательнее остановить внимание на каждой из этих личностей, представленных в притче, и на их упражнении в молитве. Правда личность Фарисея-лицемера и сребролюбца во все времена и у всякого народа заслуживала презрение по своему взгляду и отношению к чувственному богатству, но тем не менее мы должны указать на некоторые светлые черты в личности приточного Фарисея. Так этот Фарисей был человек признанной честности по своим обязанностям к людям, но он не был не известен и по своим обязанностям к Богу. Несомненно он ходил в храм, при том не только в великие праздники, но как истый Израиль при всяком нужном случае, требующем посещения храма Божия. В храме он присутствовал, стоя, и притом поодаль, как сепаратист по духу и имени; он таким образом отделял себя от нечистых, по его мнению, богомольцев, выводя вероятно своеобразное заключение из слов о грешном Израиле-богомольце, переданных св. пророком Исаиею: «остановись, не подходи ко мне, потому что я свят для тебя»³⁹¹, хотя, с другой стороны, он воображал в себе духовного воина, готового отражать стоя веяния духа лукавого. Во всяком случае упоминаемый в притч Фарисей³⁹², стоя сам по себе: σταθεὶς πρὸς ἑαυτόν, или, что тоже, καθ’ ἑαυτόν, молился Богу, будучи для всех видим. Какое же содержание и смысл его молитвы?

Душевно Фарисей благодарил Бога, но в тоже время, не признавал себя обыкновенным смертным. Он говорил про себя в молитве: «несмь якоже прочий человецы»³⁹³, и прочие безумные глаголы Благочестие, на которое он указывал, как нравственный мотив молитвы, давало внешнюю, для всех заметную окраску недельной его жизни; он постился два раза в неделю³⁹⁴, т. е., в четверг и понедельник, два дня, в которые Моисей для молитвы должен был всходить и нисходить по Синаю. И в своей трудовой жизни показывал, что принимал на себя задачу служить своему Богу; десятую часть всего своего прихода посвящал он Господу. Для всякого стороннего наблюдателя это могло быть внешним доказательством благочестия его в обыкновенной жизни. Мало того, мы видим Фарисея в храме молящимся за самого себя.

Совершенно отличный и до резвости противоположный тип по отношению к Фарисею составляет мытарь. Мытарь, не смотря на то, что, по прежде данному³⁹⁵ нами объяснению Филологического значения этого наименования, был представителем человека зажиточного, умел в месте общественного для молитвы собрания, или в храме поставить себя так, чтобы не быть приметным для других, не развлекать таким образом их и быть самоуглубленным в самом себе. Это душевное его состояние наглядно выражалось тем, что он, став вдали (не от Бога, конечно, ибо близок Господь к сокрушенным сердцем), не смел даже поднять глаз на небо», к престолу Живущего на небесах; стоя вдали от алтаря Господня, мытарь в храме не воздевал рук при молитве, но бил ими себя в грудь, выражая тем свою сердечную скорбь и самообвинение. Но признавая себя достойным осуждения за грех, мытарь чрез вырывающийся из его груди молитвенный вздох признавал себя бессильным избавиться, от гнетущего его чувства греха и потому просил милости у Бога: «Боже! будь милостив ко мне, грешнику»³⁹⁶ взывал он. Слова покаянной молитвы мытаря тем более были сосредоточены и тем глубже возникали из тайников его смиренной души, что он при молитве не обращал внимания на стоявшего впереди его Фарисея, не выставлял себя как этот, когда последний в горделивом чувстве самооправдания старался в молитве указать на свои достоинства сравнительно с недостатками мытаря. Но как ни различались по настроенности в своей молитве мытарь и Фарисей, представленные в Евангелической притче, они сходны были между собой в том, что не называли Бога отцом – имя Бога открытое в новом завете, а просто Богом Впрочем, с другой стороны, по различным основаниям они так говорили, выражая свое молитвенное отношение к Творцу неба. Фарисей взывал в своей молитве просто: «Боже!», потому что ему в душе недоставало молитвенной любви; этой любви не недостает мытарю в его сердечном настроении при молитве, но он не смеет назвать Бога своим Богом вследствие глубокого создания своего крайнего недостоинства. В чувстве этого своего недостоинства он называет себя безусловно грешником, не ссылаясь ни на свою мрачную личную судьбу, ни на увлекающие примеры окружающей среды.

Черты, легко уловимые для читателя притчи в образе мытаря, не совсем пригодны для современного человека, выражающего свое молитвенное настроение и душевное расположение в храме. Само собой разумеется, когда мы говорим это, то разумеем ту обособленность мытаря, которой он держался в храме. Эта обособленность могла обратить на мытаря не меньшее внимание, чем на Фарисея. Между тем как в св. Евангелии сказано, что, когда ты постишься, то лицо твое умой, чтобы не казаться со стороны внешне постящимся, и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе яве. В силу этого текста в мытаре важно и существенно заметить внутренние черты, а не внешнее их выражение. Это – смирение, сосредоточенность, самоуглубление во время молитвы, предохраняющее от ханжества, столь резко бросающегося в глаза лицам высокоразвитым, понимающим впечатление минуты. Сознание книжником своего глубокого смирения и недостоинства пред Отцом небесным, ниспосылающим благотворные лучи солнца, должно быть существенным признаком всякого искренно верующего. Только такой существенный признак молитвы дарует благодать Божию. Поэтому и говорится про мытаря, что он пошел оправданным³⁹⁷ в дом свой более, нежели тот³⁹⁸. Существенный момент в этих словах св. Евангелия заключается в том, что грешник – мытарь пошёл домой из храма с отрадным чувством прощения, успокаивающим и смягчающим его сердце, воспринявшим действие милосердного Бога. В этом душевном состоянии мытаря и заключается то оправдание, о котором писал Апостол языков св. Павел, иначе называемый апостолом оправдания. Это оправдание св. Апостола и особенно предрасполагало к приятию слова Евангельского у тех народов, которым, как известно, проповедовал св. Апостол Павел. В заключение притчи для усиления в сознании читателя мысли о важности и существенности для мира и спокойствия душевного истины об оправдании приводится общее замечание: «всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится». Это замечание идет прямо против основной мысли лежащей в вероисповедном принципе протестантства, что человек оправдывается верою. Мысль о смирении, самоуглублении, как о проявлении деятельного настроения душевного, есть основная в исповедании Православной веры; она проходит чрез сознание всякого, который, будучи членом Православной Церкви, желает быть истинно и благотворно деятельным, умея совмещать успехи своего дела и служения, на какой бы ступени иерархической деятельности не находился, с чувством смирения и самоуглубления, близко граничащим с понятием о кротости. Замечательно, что такое высокое и столь дорогое чувство, как чувство смирения, внушаемое разобранной нами притчей, есть чувство, отличающее мир христианский от мира языческого. На это чувство, как на отличительное, указал один христианский проповедник, когда слушавший магометянин предложил вопрос: вы славитесь христианскими добродетелями, но имеете ли хотя одну из них предпочтительно пред нами? Стоило лишь христианскому проповеднику указать на нравственное чувство смирения, как магометянин замолчал.

Мф.20:1–16

Теперь мы переходим к изъяснению той притчи, смысл которой выражается в ее заключении словами: «так будут последние первыми, и первые последними»³⁹⁹. Эта истина выражена в рассказе о выдаче господином виноградника платы нанятым в различные часы дня работникам. С целью запечатлеть в сознании слушателей притчи мысль о важном значении хотя бы и запоздалого усердия в доброй деятельности Божественный Учитель рассказал эту притчу своим слушателям о деятелях винограда его. Приточный образ владетеля виноградника, вышедшего рано по утру нанять работников в виноградник свой, означает Самого Господа Бога, Который ищет Себе добрых делателей в небесном Царстве, или в Св. Своей Церкви. Различные степени напряжения усердия верующих к деятельности добро нравственной и объясняют, почему одни из делателей оказываются ниже других. В силу этого в рассматриваемой притче и говорится, что делатели в винограднике, пришедшие около одиннадцатого часа, по еврейскому счету, или по нашему около 5-ти часов по полудни получают от правителя хозяина виноградника плату такую же, как и работники, принявшиеся за обработку около третьего часа по еврейскому счету, или по нашему около девяти часов утра. Последние по недостатку смирения и любви в ближнему могли высказать ропот на хозяина виноградника. Чтобы убедить слушателей притчи к охранению себя от чувства вызвавшего ропот, Божественный Учитель указывает эту черту в поведении нанятых в 3-м часу. Но помимо этой частности в притче «о домовитом человеке и нанятых делателях винограда его», богатой по своему содержанию, достойны внимания другие черты более светлые и приятные.

По приказанию хозяина виноградника приглашено было несколько работников и притом в разное время; одни в третьем часу, т. е., в девять часов утра, как сказано выше; другие – в шестом, т. е., в полдень, третьи в девятом, иначе в три пополудни; приглашены были наконец и четвертые около одиннадцатого часа. Кто же разумеется под всеми этими деятелями? Под всеми этими деятелями разумеются истинно верующие во Христа и Его св. Церковь. По предмету деятельности эти делатели тесно связаны между собой, подобно тому как ветви виноградной лозы⁴⁰⁰. «Виноградная лоза на этой виноградной горе, есть сам Господь Христос; ветви на виноградной лозе суть истинно верующие; виноградные кисти на этих ветвях суть плоды праведности, живительный сок в этих виноградных кистях есть сердечная любовь к Богу и братьям»⁴⁰¹. По мере обнаружения сердечной веры в деятельности каждый деятель на ниве Христовой Церкви получает от Владетеля Виноградника, под Которым разумеется Небесный Отец Бог, чрез управителя виноградником, т. е., И. Христа, определенную плату за свою работу, обозначаемую вообще словом «динарий»⁴⁰². Некоторые думали, что равенство награды, т. е., динария указывает на равность награды для всех в царствии Божием. Но так как награды в царствии Божием будут различны, подобно тому как и награды в здешней жизни, или звезды на небе, то неминуемо является в сознании вопрос, что же разумеется под образом «динария»?

Определить смысл этого образа довольно трудно; поэтому с давнего времени явились различные объяснения этого образа. Но думаем, что согласнее со свидетельством Слова Божия, под динарием, которым за свою работу в винограднике наделяются рабочие, должно разуметь полноту благодатных даров, которыми наделяются от Бога люди независимо от времени их обращения на путь спасения. Мера блаженства зависит от того, что каждый с телом содела. При помощи Божией, люди призываются в Церковь Божию в разное время. Несомненно, что время работ в винограднике началось еще во дни Ветхого Завета. Так призваны были, от начала мира, Адам, Ной, Авраам, Моисей, а в последствии, т. е., в Новозаветное время Апостолы и другие верные, призванные в одиннадцатый час, иначе называемый у св. Ев. Иоанна Богослова «последним временем» или «последним часом». Все время, в пределах которого лежат часы дневной работы, исполненной разными делателями, называется днем, – днем в который хозяин дома пригласил работников в виноградник свой.

«Первые» делатели виноградника, приглашенные с раннего утра для работы в винограднике вдруг оказались «последними», хотя должны были знать и понимать, что приглашенные Господином виноградника в последний час, иначе в одиннадцатый, т. е., их соделатели последовали их доброму примеру. Хотя выговор начальника виноградника в отношении к этим первым выражается в сравнительно строгой форме, однако же не прямо; хозяин виноградника разъясняет первым делателям друг! я не обижаю тебя; «разве я не властен в своем деле, что хочу»⁴⁰³? В тоже время Владетель виноградника указывает на свою доброту, в ответ на зависть делателей нанятых с утра по отношению к остальным делателям. Выговор выраженный в более резкой форме раздражил бы еще более упоминаемых в притче деятелей, под которыми разумеются евреи, первозванные к деланию в вертограде Господа; их в рвении и успехе опередили те, которые были призваны позднее во дни церкви Нового Завета. Со стороны внимания к деятельности деятели первые и последние сравнены; те и другие получают по динарию в качестве заработной платы. Но владетель виноградника обращает внимание не на внешнюю только оценку деятелей, которые в разную пору жизни и истории приглашены были, а на внутреннее сердечное усердие, которыми отличились в деятельности призванные в одиннадцатом часу, т. е., иначе сказать, при новозаветном домостроительстве спасения нашего. В порядке Евангельских требований при содействующей благодати Небесного Провидения иной из истинно верующих во Христа-искупителя в одну минуту может сделать больше, чем другой во всю свою жизнь. Это усердие, проявляющееся и возжигающееся в сердцах деятелей на ниве Божией, ценно в глазах Владетеля виноградника, под Которым разумеется Отец Небесный, Бог милосердия; оно есть ответ на голос Господа: «приидите ко Мне вси труждающиеся» и на апостольское призвание: «во Христе молим, яко Богу молящу нами, примиритесь с Богом»⁴⁰⁴.

Так как Господь Бог призывает к Себе верующих в Него в разную пору их жизни и так как зов Отца Небесного никого не минует, то в заключении притчи и говорится: «много званных в Царство Небесное». По употреблению слова «многие» в смысле «все», выражение: «много званных» следует понимать в таком обширном и количественном смысле. На плодоносность этого призывания в людях несомненно влияет, как наглядно выражено в рассматриваемой притче, способность их к вынесению тяготы дня и зноя⁴⁰⁵ в течение времени предопределенной каждому от Бога земной деятельности на ниве Царства Божия. В обратном отношении к этому состоянию призванных нужно понимать, «стояние на площади», как состояние людей, не слышавших слов спасения, Евангельской проповеди. Это состояние и выражено в словах: «никто нас не нанял»⁴⁰⁶; а наем в конце дня и сих последних на работу служит выражением истины, что Бог хочет всем человекам спастися⁴⁰⁷.

Лк.19:11–27

Притча о господине высокого рода, отправившемся в путь для приятия царства и о розданным им при этом обстоятельстве минах⁴⁰⁸, сказана была Божественным нашим Наставником в г. Иерихоне или близ этого города.

В основе этой притчи, может быть, лежит историческое событие, современное жизни Основателя нашей религии. По свидетельству иудейского историка Иосифа Флавия, сын и наследник Ирода Великого Архелай отправился к императору Августу в Рим с намерением получить от него утверждение в царском достоинстве; в это же время от граждан тогдашней столицы Иудеи Иерусалима послано было к Августу пятьдесят человек просит, чтобы он не назначал над ними Архелая царем. Это последнее обстоятельство находилось в связи с бродившей среди современников И. Христа мечтой, что вот Он объявит Себя Царем, и вместе с тем давно ожидаемое евреями земное царство Мессии откроется. В виду этого обстоятельства Господь И. Христос сказал: «один человек высокого рода отправился в дальнюю страну, чтобы получить себе царство, и потом возвратиться»⁴⁰⁹. Обезопашивая себя при этом отбытии из наследственной страны, человек благородного рода «призвал к себе десять рабов своих, дал им десять мин, и сказал им: «употребляйте их в оборот до моего возвращения»⁴¹⁰. Эти слова притчи несомненно указывают на усердие, которого имел право ожидать от своих слуг человек высокого рода⁴¹¹, на языке Евангельской притчи являющийся образом Самого Господа нашего И. Христа. Отправление Его в дальнюю страну для получения царства означает вознесение Его на небо для получения власти над всем небесным, земным и преисподним. Рабы получившие дары от господина своего с непременным требованием применят эти дары с пользой для блага своего и ближних – это те, которые последовали призывному гласу св. Евангелия и живут по требованию и предписаниям слова Божия. В притче от них отличаются те, которые названы именем⁴¹² врагов, и характеризуются как граждане, которые возненавидели господина, отправили в след за ним посольство, сказав: «не хотим, чтобы он царствовал над нами»⁴¹³. Под этими гражданами разумеются иудеи, теперь известные под именем жидов, которые не смотря на то, что были наставляемы, предостерегаемы, остались врагами своего господина. Лишь только получил донос об этом, господин, упоминаемый в изъясняемой, притче, он поспешил возвратиться из отдаленной страны и по возвращении, приняв кормило правления, воздал должное как своим врагам, так и рабам, смотря по их верности и заслугам. – В аллегорическом смысле под господином притчи разумеется Сам И. Христос, имеющий бытие из сущности Отчей: как такой, Он «добра рода»; подобно тому как людьми «доброго рода» называются происходящие от царской крови. Добрые рабы – представители, показавшие большую степень усердия к господину, это суть люди добронравственной и законной деятельности, делающиеся более и более честными и добрыми, более и более преуспевающие в исполнении тех заповедей, которые Божественный Наставник заповедал нам хранить. Одушевленные верой и исполненные твердой надежды на Искупителя мира, они пользовались «и пользуются св. Его учением и употребляют установленные Им святые таинства; таким рабам верным противополагаются в притче граждане, которые склонны были и приступили было по словам притчи к бунту. Против последних граждан «человек высокого рода» по-видимому должен был бы раздать верным своим слугам оружие; но такое строгое распоряжение он откладывает. Обращая внимания на усердие в службе и деятельности слуг верных упоминаемый в притче человек высокого рода» по прибытии своем из путешествия прежде всего награждает слуг, пребывших верными в отсутствии своего господина. Он раздает им для управления города – награда царская, достойная царского сана. Зная хорошо степень усердия и верности первого призванного доброго раба «человек высокого рода» говорит ему: «хорошо! Так как в малом ты был верен, возьми в управление десять городов»⁴¹⁴ Само собой разумеется, что такое распоряжение «человека высокого рода» тем более должно было расположить этого раба выполнять первое распоряжение своего начальника о том, чтобы капитал в промышленности ли то, или на процентах не лежал праздно. А осуществление этого требования в действиях наших не иначе может совершиться, как ревностным, смиренным употреблением данных от Бога для исполнения воли Его талантов. Побуждением же к этому должно нам служить сознание, что время для развития и применения талантов в деятельности прекратится вторым пришествием Господа, которое остается в неизвестности для того, чтобы нам быть к нему всегда готовым. Не остается без награды и второй из призванных к управлению рабов; он сделал не так много, как первый из приглашенных рабов⁴¹⁵, однако же не лишен награды, впрочем, эта награда меньше награды первого, потрудившегося больше. Первому дано десять городов во владение, а другому только пять⁴¹⁶. Эта разница в награде второго раба от первого находит свое объяснение в том, что рабы эти в разной мере и степени воспользовались вверенным им от «человека высокого рода» талантом, т. е. благодатными духовными дарованиями.

В притче Божеств. учителя упоминаются для примера только два рода рабов, более близких и по природным своим качествам и по вверенным им обязанностям к «господину высокого рода». О прочих семи рабах в притче не упоминается, как об утративших полученное: но судить об них можно по примеру троих наперед вызванных и получивших законное возмездие по своим заслугам.

Подобно тому, как раб в притче о талантах, спрятавший талант Господина своего, есть общий тип многих, которые не радят о вверенном им от Бога благодатном даре, так и в рассматриваемой притче выводимый в качестве образа «третий раб» означает христиан слабых, объятых завистью, которые не думают уже о том, что Господь любит их также, как других, и не спрашивают себя, не служит ли то скромное положение, которое им предназначено, доказательством Господней любви. Для живой и наглядной характеристики этого последнего раба в Евангельской притче говорится, что он осмеливается говорить своему господину: «ты человек жестокий, берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял»⁴¹⁷. Не чувство сыновнего отношения к Богу, или к Богом хранимому властелину, а рабская боязнь овладевает таким рабом. По-видимому раб этот в Евангельской притче выражается осторожно: «господин! вот твоя мина, которую я хранил, завернувши в платок». Вместо того, чтобы эту доверенную мину, иначе вверенные дары Божии преумножать, раб ленивый говорит, что он мину сохранил неприкосновенной в своем платке, которым должен был бы отирать пот с лица⁴¹⁸. Господин указывая основание обвинения раба ленивого в его же собственных словах,⁴¹⁹ передает решение вопроса о последней участи раба ленивого «предстоятелям под которыми в строгом смысле разумеются Ангелы, в Откровении св. Иоанна Богослова именуемые «предстоятелями церквей»,⁴²⁰ Ангелы всегда являющиеся исполнителями при постановлении окончательного суда⁴²¹. Решение вопроса о последней участи лукавого раба, согласно с волею «господина раба», постановляется в том смысле, чтобы взять у него мину и отдать имеющему десять мин⁴²². Неминуемое возражение слышится со стороны некоторых по поводу этого распоряжения, касающегося последней участи раба, – возражение впрочем едва достойное опровержения. «Господин! у него есть десять мин»⁴²³. В основе распоряжения относительно раба ленивого лежит тот закон высшей правды, непреложный закон небесного царствия, что бедные от природы более обеднеют от лености, а богатые силами работой, т. е. упражнением сил в добре разбогатеют. Такое заключение притчи об участи ленивого раба внушает то нравственное назидание, чтобы мы умственно не дремали в течение жизни, но заботились о применении даров, вверенных нам от Бога как данного для исполнения призвания каждому на земле. Останавливая внимание на тех, которые было возмутились против человека высокого рода. именитый этот человек так говорил: «врагов же моих, тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда, и избейте предо мной⁴²⁴. Некоторые из углублявшихся в смысл и содержание притчи хотели ослабить или смягчить мысль, что врагов избивали в присутствии человека высокого рода», главного действующего лица в притче, – ослабить тем соображением, что эта черта в притчи введена согласно с обычаями востока и для правдоподобия рассказа⁴²⁵. Между тем известно, что в конце времен главу богоотступного мира и зла Господь поразит вместе с слугами зла в конце мира, когда имеет последовать всемирный суд.

Мф.21:28–32

Притча о двух сынах предложена была Господом И. Христом по прибытии Его в Иерусалим на четвертую Пасху. Этой притчей начинается ряд притчей, относящихся ко времени последнего пребывания Господа в Иерусалиме пред страданиями и касающихся судьбы царства Христова на земле до времени всемирного суда; из них первые направлены к вразумлению врагов Христа книжников и Фарисеев, а вторые обращены к кругу ближайших учеников и апостолов Господа.

Притча «о двух сынах» находится в существенной связи с вопросом, которым Христос первосвященников и старейшин иудейских привел в крайнее затруднение: крещение Иоанново откуда было: с небес, или от человеков? Ни того, ни другого они не дерзнули утверждать о нем; отвечать, что оно от человеков, они боялись народа, ибо все почитали Иоанна за пророка; а если признать, что Иоанн послан от Бога, то нельзя было уклониться от обязательности верить в Иисуса, как Мессию, ибо Иоанн открыто признавал таковым Иисуса. Они могли ответить только «мы не знаем». Но Господь обращается еще к ним с вопросом, на который они не дали прямого положительного ответа, а ответ мог быть не иным, как таким, что в нем невольно приходилось сказать приговор самим себе.

«Один человек имел два сына»⁴²⁶, так начинает Господь притчу с целью обрисовать отношение Бога к своему избранному народу. Народ священного избрания, народ Израильский еще со времен Ветхого завета носил название сына. Так в пророчественной песни⁴²⁷ Моисея изображается отеческое попечение Бога в отношении к древнему Израилю; последний ставится в сыновнее отношение к Богу. Впоследствии Сам Бог чрез пророка Осию говорит об Израиле: «когда Израиль был юн, я любил его и вызвал сына моего из Египта, я носил его на руках Своих»⁴²⁸. Такое ближайшее отношение Бога к Израилю в сознании плотски настроенных иудеев посеяло неосновательную уверенность, что Бог никогда их не отвергнет. Под влиянием этой уверенности иудеи потеряли из виду, что повиновение Богу, соединенное с чувством благоговения и любви к Богу и есть живой признак сыновнего отношения к Нему. В виду заблуждения иудеев-современников И. Христа Божественный Учитель наш в притче говорит о сыне, не исполнившем воли отца своего. Так как нравственное непослушание заметно было не у всех иудеев безусловно, то и речь Господа в притче о двух сынах нельзя понимать в смысле прямого разграничения между иудеем и язычником, по характеру их отношения ко Христу. Нет; скорее в притче под образом двух сынов представлены двоякого рода люди, с коими Господь наш, во время своего учения и проповеди, приходил в соприкосновение. Поучительно и в наше время остановить внимание на том, кто же собственно разумеется под этими двумя нравственно различными родами людей? Представителями людей первого рода во времена Христа Спасителя были книжники и Фарисеи, искавшие оправдания чрез закон, и большей частью удерживавшиеся только от явных притеснений ближнего, но с другой стороны, самодовольные и старавшиеся обойти строгость нравственных требований закона.

Представителями людей другого рода были мытари и блудники еще со времени проповеди предтечи Господа о покаянии, открывшие свои нравственные очи на свою виновность и сердечно почувствовавшие всю необходимость для себя нравственного искупления вины своей пред Богом.

Это чувство мытарей и грешников, поверивших проповеди Крестителя, а затем и проповеди И. Христа, было тем искреннее, чем более низко было их предшествовавшее проповеди поведение.

«И подойдя к первому сыну, под которым, по изъяснению самого Божественного Учителя, разумеются мытари и блудницы⁴²⁹, Он сказал: сын, поди, работай сегодня в винограднике моем⁴³⁰. Виноградник это символ Царствия Божия; применение образного обозначения последнего слова виноградник употребляется на языке священных писателей ветхого и отчасти нового завета, потому что никакая другая собственность не ценилась так высоко и не приносила столь обильного дохода как виноградник⁴³¹ и не требовала за собой столь усердного ухода. Приглашение работать в винограднике означало призыв жить и трудиться для славы Божией, подчиняясь требованию как естественного закона совести, так и откровенного закона Моисеева. По силе и значимости закона совести, по внушительности голоса ее при деятельности и взаимоотношениях между членами Царства Божия, иначе Церкви, повиноваться велениям нравственного закона нужно было неотложно, не перенося «сегодня» на «завтра». Мытари, грешники и блудницы готовы были сначала уклониться и пренебречь требованиями нравственного закона, возвещаемыми голосом совести естественной или предписаниями ветхозаветного закона; они говорили в ответ на приглашение идти, не мешкая работать в винограднике: «не хочу».⁴³² Грубость ответа в этом случае очевидна; нежелание повиноваться голосу Призывающего не прикрывалось в сознании лиц, представленных в притче под образом первого сына, даже извинением. Это было внешним свидетельством того, что мытарям, грешникам, блудницам, получавшим впервые весть покаянной проповеди от свидетелей истины, недоставало в решении их воли побуждения, вполне достаточного для противовеса живущей в них наследственной наклонности к злу. В самом деле, мытари и явные грешники и блудницы, хотя происходили из того же народа избрания, который еще в писаниях пророков носил название «сына Божия», однако же на первое время предпочитали винограднику Божию прибыльные мытницы (таможни) и служение грубой чувственности, таким образом они не оказывали нежной преданности и сыновней благодарности к Богу–Творцу и Отцу, свойственной детям.

Впрочем такие люди из народа Божия, известные под названием мытарей, грешников, блудниц, не делали утайки в своем образе жизни и поведения, иными словами, они не были лицемерами. Поэтому их сердцу доступно было сознание грехов; услыхав проповедь о покаянии Иоанна Крестителя, мытари и блудницы раскаивались и с не меньшей, чем и при служении греху, решительностью обращались к исполнению заповедей Божиих, становясь усердными работниками в винограднике⁴³³.

«И подойдя к другому сыну, отец сказал то же⁴³⁴. Сколь ни различны оба сына по своим нравственным воззрениям и характеру, однако ж к ним предъявляется одна и та же заповедь от их отца. Сколь ни различны люди, воля Божия в отношение к ним одна и та же. «Бойся Бога и заповеди Его блюди» – вот краткое выражение закона нравственного, закона совести, присущей всякому человеку. Но далеко неодинакова восприимчивость к заповедям Божиим со стороны людей. Если первый сын сначала резко отказался исполнить волю отца, то второй сын внешне охотно соглашался: он сказал в ответ: «иду, государь»; (ἐγὼ, κύριε, πορεύομαι); и не пошел; не привел таким образом поспешного своего решения в исполнение. В обширном смысле под этим вторым сыном рассматриваемой притчи разумеются люди с недостатком постоянства воли и терпения и слишком поспешные на первоначальные решения. Господь не раз предостерегал своих слушателей от такого рода необдуманности и несообразительности при начале предприятий; так Он говорил об этом в притче о начинающем войну и приступающем к построению дома. В более тесном смысле под «вторым, сыном» притчи разумеются старейшины иудейского народа, которые обнаружили в своей душе не столько слабость душевных порывов и стремлений, сколько нечестность. Они, несмотря на грозную и обличительную проповедь предтечи Христова Иоанна Крестителя, не следовали пути внушаемой им праведности. Фарисеи и книжники иудейские, почивавшие на ветхозаветном законе, из среды которых были первосвященники и старейшины народа иудейского, отвергли⁴³⁵ волю Божию о себе, не крестившись от предтечи Спасителя. По-видимому непонятно, как это представители и блюстители нравственности народной, ставившие задачей своей жизни и деятельности нравственное просвещение и оздоровление народа, сами уклонялись от того «пути правды», по которому призывал их следовать проповедник покаяния Иоанн Креститель, и только некоторые из явно уклонявшихся были крещены, исповедуя грехи свои⁴³⁶? Свидетельство своей нравственной неустойчивости и неверия первосвященники и старейшины народа явно, хотя и невольно, обнаружили, давши Господу во время последнего пребывания Его в храме Иерусалимском пред четвертой Пасхой отрицательный ответ на вопрос: крещение Иоанново откуда было: с небес, или от человеков»? Эти люди, выставлявшие себя ревнителями закона, показывали вид, что готовы исполнять требование нравственного закона, но не исполняли, не раскаивались чистосердечно и таким образом не могли сделаться участниками царства Божия, царства правды, мира и радости о Духе Святе. Нравственный недуг лицемерия, наружного благочестия препятствовал книжникам и Фарисеям вступить на путь правды и истины, предуказываемый величайшим из пророков Иоанном Крестителем. Этот нравственный недуг – ложь, лицемерие в деле Богопочитания еще ветхозаветный пророк Исаия заметил в своих современниках, сказав от Лица Божия в книге своих пророчеств: «народ этот приближается ко Мне устами своими и чтит Меня языком своим, сердце же его далеко отстоит от Меня»⁴³⁷. От того же порока предостерегал своих ближайших учеников и последователей Сам Богочеловек Основатель новозаветной религии, говоря: «прежде всего берегитесь от кваса Фарисейского, который есть лицемерие⁴³⁸.

Такой нравственный порок души, как лицемерие, затмевавшее в сознание Фарисеев и книжников свет совести, имел то погибельное на них влияние, что они не трогались примером безукоризненной жизни Иоанна Крестителя и вообще не могли одуматься в своем поведении и после того, как видели, что многие мытари и грешники предваряли⁴³⁹ их вступлением на путь сердечного раскаяния и чистой правды под плодотворным влиянием проповеди Иоанна Предтечи. Притчей Господь заставил Фарисеев и книжников высказаться против «второго сына», который обещался исполнить волю своего отца, но не исполнил, и вместе с тем произнести приговор, хотя и невольно, на самих Себя. Как слушатели Иоанна Крестителя, требовшего в своей проповеди удаления от явных и тайных грехов, книжники и Фарисеи, – представители современного Христу гражданского общества иудеев, – должны бы сознать недостатки своей нравственной жизни и раскаяться. Это для них, как ревнителей закона, должно бы быть тем легче и удобоисполнимее, что они видели, как под влиянием проповеди Иоанновой изменялись к лучшему мытари и блудницы, первые,– оставляя свою слепую привязанность к деньгам, а вторые, уничтожая господство грубой плоти.

Так как Фарисеи и книжники в большинстве своем не следовали проповеди Иоанновой, – видя нравственное исправление и чистоту нравов мытарей и грешников, поверивших проповеди Крестителя, – не раскаивались в своем сердце, не улучшались в своем нравственном поведении, то Божественный Наставник и ставил это им на вид,⁴⁴⁰ как бы говоря так: вы и видев сие, не одумались после, чтобы поверить ему, тогда как надлежало вам сделать это прежде. Худо не делать доброго в самом начале, но не еще хуже и предосудительнее не исправляться после предварительных добрых примеров духовно нравственного и умственного усовершенствования.

Мф.21:33–45; Мк.12:1–12; Лк.20:9–19

Сказавши притчу, в которой обрисовано отношение представителей иудейского народа – первосвященников и Фарисеев к проповеди Иоанна Крестителя, Божественный Учитель вслед за тем предложил притчу о злых виноградарях, в которой живо и наглядно представлено отношение главарей иудейского народа к нравственным учителям его – пророкам, в частности же к Господу Иисусу Христу, а вместе с тем и отношение самого иудейского народа, допустившего действовать среди себя таким главарям. Притча эта таким образом заключает в себе целую историю народа иудейского, доселе еще не смывшего с себя пятно вины, приведшей его к нравственной и политической несостоятельности. С этой точки зрения притча о злых виноградарях имеет весьма важное значение, почему она и приводится у первых Евангелистов – с тем однако различием, что у одного из Евангелистов – Матфея, она, по-видимому, является более обращенной к руководителям (главарям) народа, а у третьего – Евангелиста Луки⁴⁴¹ – к самому народу. Кроме сего мысли притчи о злых виноградарях встречаются и в речи архидиакона Стефана, сказанной пред синедрионом⁴⁴². Но и после погибели иудейского народа приточная речь Господа о злых виноградарях имеет приложение ко всем тем, которые в нераскаянном упорстве оказываются подобными этому народу.

«Выслушайте другую притчу» говорит И. Христос к первосвященникам и старейшинам народа иудейского, имея в намерении подвергнуть порицанию их самолюбие, как в предыдущей притче изобличил их лицемерие. «Был некоторый хозяин дома, который насадил виноградник, обнес его оградой, выкопал в нем точило, построил башню⁴⁴³. Хозяин дома, о котором говорит притча – это более чем обыкновенный владелец виноградника, составлявшего обычную земельную собственность у богатых жителей Палестины; приточный хозяин дома – это Сам Господь Саваоф, обитающий на небе, и благоволивший насадить духовный виноградник на земле. Для благоустроения этого виноградника и лучшего его обезопашения, Господь сделал все необходимое в винограднике: ограду, точило, башню. Эти частные образы равно, как и общий образ Виноградника, встречаются в одной из проповедей пророка Исаии, именно третьей, и согласно с этой параллелью нам нужно объяснить эти приточные образы.

Под виноградником разумеется св. Церковь, идея которой сначала осуществлялась в народе иудейском, насколько он был верен святому своему призванию, а потом осуществляется в народе христианском. По взгляду пророка Исаии винограднику – иудейскому народу грозит в будущем разорение и уничтожение; по указанию Божественного Наставника, поучавшего народ притчами, участь виноградника ставится в непосредственную связь с образом действия виноградарей, т. е. духовных вождей народа. Благодатное действие небесного Провидения по отношению к духовному винограднику проявляется прежде всего в том, что около виноградника устроится ограда. В буквальном смысле, под оградой виноградника разумеется⁴⁴⁴ каменная стена, или живая изгородь, устрояемая на востоке из колючего дикого алоя⁴⁴⁵ с той целью, чтобы отделить границы виноградника от сопредельной местности и защитить его от набега зверей, напр., лисицы⁴⁴⁶, вепря⁴⁴⁷. В переносном смысле под оградой разумеется закон Моисеев, в частности обрядовый, который в связи с внешним географическим положением Иудеи способствовал народу иудейскому быть отделенным и огражденным от соседних языческих народов. Эту преграду между народом обетования и язычниками своим учением уничтожил И. Христос, устрояя мир и соединив обе части человечества: Израиля и языки в одного нового человека⁴⁴⁸. Точило – это более или менее вместительный бассейн, в котором посредством пресса выжимался виноградный сок; в переносном смысле оно означает нравственный закон, из которого присутствующие в храме или синагоге извлекали богоугодные мысли, чувствования, расположения, как бы питательный сок души. На страже этого нравственного закона были поставлены Богом в народе обетования священники, судьи, цари. Они в притче уподобляются высокой башне на виноградной горе. Как с башни охраняется благосостояние гражданам, так и нравственный закон в связи, разумеется, с гражданским дан был носителям его с целью поддержания и охранения благосостояния народа. Высота башни знаменовала, что судьи и цари народа священного призвания должны были устремлять свое верующее сердце к Царю царей, как и башня устремляла свою (вершину) к небу. Таким образом домохозяин сделал все, как мы выше упомянули, нужное для устроения и охранения виноградника. Одного только недоставало, но и это вскоре явилось. Домохозяин отдал виноградник делателям и Сам отлучился. В народе обетования Моисей был лицом, чрез которое Бог устроил в своем излюбленном винограднике ограду, точило и башню; затем, как значится в заключении книг Моисея,⁴⁴⁹ не было более у Израиля пророка такого, которого, как Моисея, Господь знал бы лицом к лицу по всем знамениям и чудесам, для которых его послал Бог; таким образом не открывался более подобным образом как Моисею, поэтому в притче Бог и сравнивается образно с домохозяином, который отлучился. Но устроивши виноградник Божественный хозяин его не предоставил его самому себе; Он вверил его духовному водительству священников и старейшин народа, которые, как духовные вожди, руководящие народом, должны были приносить плоды благочестивого послушания пред Господом. Отойдя от духовных вождей народа священного призвания – этих делателей виноградника, Господь не стеснял свободного их произвола в действиях и являл долготерпение Свое к согрешающим.

«Когда же приблизилось время плодов; послал он слуг своих к виноградарям, чтобы они взяли плоды его»⁴⁵⁰, Время «собирания плодов» в винограднике наступало не ранее пяти лет после насаждения винограда. «Три года плоды должно было почитать за необрезанные; а потому и несобираемые; в четвертый год они должны быть посвящаемы для празднеств Господних. В пятый же год виноградари могли сами есть плоды и давать другим»⁴⁵¹. За все это время виноградари могли считаться собственниками виноградника; но так как этот духовный виноградник, т. е. народ Израильский, насажден был рукой Всевышнего, то виноградари – духовные вожди народа от времени до времени должны были приносить Богу плоды послушания, благодарности и любви от народа Божия. Для собирания этих нравственных плодов с народа обетования посылаемы были Богом пророки – эти высшие служители и посланники Божии, которых надо различать от духовных вождей народа избранного, т. е. виноградарей. Назначение пророков – это принятие плодов из виноградника⁴⁵². Под этим принятием должно понимать еще не самую праведность жизни, но только покаяние и внутреннее расположение к истинной сердечной праведности, связанное с сознанием потребности искупления и спасения во Христе Иисусе. Переносясь мыслью от необычайных служителей Божиих к представителям мысли и религиознонравственного сознания в современном человечестве, мы должны сказать, что и вообще в истории душ и народов нового времени наступает иногда особенная пора, напоминающая о принесении плодов, когда Премудрый и Всеблагий Бог требует их от человека верующего с большей против обыкновенного строгостью, когда очень дурно бывает с той душой или с тем народом, который является бесплодным в духовнонравственном отношении. Тем ответственнее при этом бывают вожди и руководители народа, или отдельной индивидуальной личности, стоящие на страже истинной веры и благочествия народного. Чтобы живее сознать последнее припомним, что Небесный Отец, устроитель духовного виноградника, с своей стороны чрез послание слуг своих – пророков к виноградарям проявляет всю свою ревность и всю свою любовь к избранному народу своему, – свою ревность, показывая духовным вождям народа, что Он не допустит, чтобы чем либо и в каком-либо отношении быть обманутым чрез них; – свою любовь, давая понять, что Он не попустит ничего, что с Его стороны показывало бы, что Он удерживает виноградарей при исполнении ими ответственных для них в деле воспитания народа обязанностей.

Каково было отношение к пророкам провозвестникам истинного Богопоклонения и Богопознания в народе избранном, показывает св. пророк Иеремия, который говорит своим современникам – иудеям от лица Бога – Вседержителя: «с того дня, как отцы Ваши вышли из земли Египетской, до сего дня Я постоянно к вам посылал всех моих рабов – пророков», присовокупляя в тоже время: «но они не слушались Меня, и не приклонили уха своего, а ожесточили выю свою, поступали хуже отцов своих⁴⁵³ «Господь посылал к ним, т. е. иудеям, посланников Своих от раннего утра, потому что Он жалел Свой народ и Свое жилище. Но они издевались над посланными от Бога и пренебрегали словами Его и ругались над пророками Его, доколе не сошел гнев Господа на народ Его, так что не было ему спасения»⁴⁵⁴. Поэтому Божественный Наставник в изъясняемой притче говорит иудеям: и виноградари схватили слуг Его и иного прибили, иного убили, а иного камнями побили. Вторично послал Он других слуг больше чем прежде и с ними поступили точно также»⁴⁵⁵. В изъяснение этого архидиакон и первомученик Стефан взывает: «кого из пророков не преследовали отцы ваши?⁴⁵⁶ (т. е., отцы сидевших в синедрионе при разбирательстве дела об архидиаконе Стефане). Правда кончина великих мужей Божиих, начиная от дней древности, скрывается большей частью во мраке; но насколько древнее предание освещает этот мрак, все они потерпели кончину от злодейства нечестивых людей и безбожных. Исаия – пророк был препилен, Иеремия побит каменьями, Иезекииль был умерщвлен, Захария также побит каменьями, – такова именно была судьба благочестивых в борьбе их против нечестивых, и Апостолы Нового завета по своей конечной участи сходны с ветхозаветными пророками. Если нас спросят об основании этой жестокой ненависти к посланным великого Домохозяина – Отца небесного, то должны ответить то, что виноградари, не хотели вспомнить, что Господь над ними. В самомечтательном состоянии сознания священники и старейшины народа иудейского думали, что виноградник их собственное владение. Водимые такой горделивой мечтой и цари иудейского народа и его старейшины хотели, без мысли о Верховном Промыслителе мира, уподобиться князьям и правителям языческим, в этой своей мечте они были предостерегаемы и обличаемы своими народными учителями-пророками, почему последние и подвергались изгнанию и терпели мученическую кончину. – Так как человеческое сердце во все времена одно и тоже, то и замеченное в притче по поводу виноградарей, умертвивших посланных к ним от Бога, может в некотором смысле быть приложено и к нам, верующим в истинного Бога. Наша жизнь не есть ли виноградник Божий? Бог в отеческой своей заботливости не дал ли нам всего удобного к наслаждению, не преисполнил ли нас светлых и чистых движений ума, сердца и воли, чтобы из нашей жизни и деятельности, как можно более, извлекать добрых плодов? Водами благодатного крещения мы очищены от прародительского греха. Нам известны откровения и таинства Божественной любви с того времени, как мы приняты в лоно св. церкви и носим имя Христиан. Чрез многие благодатные действия в Церкви Он сердце наше обновляет, а чрез грозные посещения Он иных из нас и на путь правый направляет. Станем ли мы плоды нашей жизни не Ему Одному приносить, а служить двум господам: Богу и мамоне, Богу и мирским наслаждениям, Богу и безрассудной угодливости пред людьми? Если бы мы в диком ослеплении ума и в чувстве жестокой неблагодарности к вверенным нам от Бога талантам допустили последнее, то мы уподобились бы злым виноградарям притчи и их ожесточению по отношению к велениям владетеля виноградника.

При дальнейшем разъяснении притчи нельзя не заметить того великого милосердия и долготерпения, которое господин виноградной горы проявил в отношении к неверным делателям виноградника. Когда последние худо приняли и даже умертвили первых слуг, посланных к ним от Владетеля виноградников, то Он не произнес еще карательного своего суда над ними. Во второй раз Он послал к ним слуг и даже больше прежнего, хотя с последними делатели виноградника также поступили жестоко, Владетель виноградника все еще терпит до времени и даже досылает к ним своего сына, говоря; постыдятся сына моего⁴⁵⁷, или по более трогательному свидетельству Евангелиста Марка; «имея же еще одного сына, любезного ему, напоследок и его послал к ним, говоря: постыдятся сына моего»⁴⁵⁸. В основе, выраженной так Евангелистом, уверенности владетеля виногродником – Отца небесного лежало то соображение, что оказанная любовь вызовет взаимное чувство любви, и проявленное милосердие поведет к покаянию. Между тем в притче говорится: но виноградари, увидев сына, сказали друг к другу: Это наследник: пойдем, убьем его, и завладеем наследством Его»⁴⁵⁹. Из представленного в притче отношения делателей виноградника к сыну Владетеля его невольно является в сознании недоуменный вопрос: разве Тот, Кого представляет хозяин виноградника, не знал, что произойдет с Его сыном, как встретят Его, и все таки послал Его! Небесный Отец, по неизреченному милосердию Своему посылая для искупления человечества единородного Сына Своего, не хотел тем все таки нарушить данной человеку свободы, – в этом соображении лежит разрешение выше намеченного недоумения. Такого рода недоумения всегда являются в сознании, когда нужно согласить свободу человека с предведением Бога. Помимо этого в отношениях виноградарей к посланному к ним от Небесного Отца сыну замечательна и другая сторона. Виноградари согласно признают посланного для их нравственного вразумления сына наследником. «Такое признание, по-видимому, по словам Илиодора Архиеп. Курского⁴⁶⁰, должно бы привести Иудеев в разум истины, породит в них чувство стыда и сокрушения о своем нечестии и призвать на путь веры и благочестия». И в самом деле, виноградари признают напоследок присланного к ним Сына от Отца небесного «наследником», – как и мы, верующие во Христа, должны видеть в Нем «наследника всего»⁴⁶¹. Но по коварству души своей, по слепой зависти и вражде ко Христу, по одной единственно самолюбивой мысли упрочить за собой навсегда только временно вверенное им духовное достояние, виноградари решаются убить Его.

«И, схватив Его, вывели вон из виноградника, и убили»⁴⁶². Заслуживает прежде всего удивления то, с какой откровенностью нам Спаситель высказывается о том, пред своими современниками иудеями, что ожидает его. Он обозначает конечный свой исход на земле с трех сторон. Так Он говорит: «они, т. е. виноградари схватили его». Это произошло в то время, когда Он по измене одного из своих учеников, Иуды, предан был в руки первосвященников Анны и Каиафы и всего Синедриона. «Они вывели Его из виноградника»; это означает, что он пострадал вне врат города – Иерусалима. С одной стороны, обстоятельство это напоминает сходное ветхозаветное событие, что некто Навуфей за свое несогласие с царем Израильским Ахаавом по вопросу о владении виноградником подле царского дворца выведен был вон из города Изрееля и побит каменьями по предложению не добрых людей⁴⁶³. С другой стороны, тоже обстоятельство указывает на передачу Христа для исполнения над Ним казни на кресте за грешный род человеческий язычникам; в этом случае иудеи, осудившие Христа, продолжали дело предательства Иуды. Божественный Наставник, изображая в притче пред своими слушателями мрачную картину предательства своего врага современниками, не побуждал последних чрез то к преступлению, но хотел в этой приточной картине представить с такой же ясностью, как в зеркале, весь ужас преступления и тем по возможности отвратить от него. Так некогда пророк израильского царства Елисей, как к последнему средству отвражения людей израильского царства от греховной жизни, прибегает к изобличению Азаила в его замысле на царя Сирийского Венадата,⁴⁶⁴ а современник иудейского царя Давида Нафан чрез притчу о бедном человеке, подпавшем под гнет богатого, побудил последнего к сердечному раскаянию в допущенном по увлечению проступке.

Разъяснение задачи притчи начинается с 40-го стиха 21-ой главы Ев-лия Матфея. Божественный Учитель предложенным при конце притчи вопросом, «когда приидет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями»⁴⁶⁵? приводит слушателей иудеев почти к невольному сознанию преднамеренного их жестокого преступления, и кроющегося в их сердцах кровавого заговора против Спасителя мира, как это и видно из 45-го стиха той же главы Евангелия св. Матфея. Замечательны в заключение притчи те слова, в которых иудеи высказывают грозный приговор самим себе, и затем и указание кары, которая грозит им за приведение в исполнение коварных замыслов против Христа – грозит со стороны Небесного Провидения.

Иудеи – первосвященники и фарисеи, выслушав притчу, говорят Божественному Наставнику: «злодеев сих, т. е., тех, которые недоброжелательно и даже враждебно отнеслись к лицам Божественного Посланничества, хозяин виноградника предаст злой смерти, а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои»⁴⁶⁶. Едва есть что яснее этой правды, явившейся и исторически, в конечной судьбе древнего Израиля? Иерусалим средоточный пункт религиозного и национального единства Израиля был взят римскими войсками в 70-м году по Р. Хр., по единогласному свидетельству иудейских и языческих историков, Иосиф Флавий, который сам был начальником Иудеев против Римлян, во время осады Иерусалима, говорит, что никакой город так много не страдал, как Иерусалим, да и с начала мира род людской так не был запятнан преступлениями, как та шайка, которая бушевала в Иерусалиме. Языческий завоеватель Иерусалима Тит, сын Римского императора Веспасиана, взглянув на присланные к нему победные венки, заметил, что он не сам одержал победу над иудеями, но силой Бога, Который открыл свой гнев, и потому его руки сделались орудием мщения. «злых зле погубить, говорили старейшины иудейского народа, и виноград отдаст другим деятелям»⁴⁶⁷. Уже не Израиль ветхозаветный, но призванные из языческого мира верующие образуют в новозаветное время виноградник Божий и место иудейских старейшин заступили или заступают проповедники Христа и Евангелия. Вызвав приговор о конечной гибели ветхозаветного Израиля в словах: «злых зле погубит и т. д.,» Христос стал лицом к лицу с врагами Своими, подобно тому как Победитель становится лицом к лицу с предметом своей победы. Божественный Учитель не скрывал тогда своего Лица, подобно ветхозаветному пророку высказавшему приговор против грозного царя, тем не менее современники поняли его и только могли воскликнуть, по свидетельству Ев-ста Луки, «избави Боже»⁴⁶⁸ восклицание, вырвавшееся из уст представителей иудейского народа при выслушании страшного приговора над виноградником. В подтверждение истины своих слов Божественный Наставник ссылается на свидетельство ветхозаветного закона, который хорошо должен был быть известен законникам иудейским. Он говорит «неужели вы никогда не читали в Писании; камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа, и есть дивно в очах наших? т. е., в очах верующих, что отвергнутый и уничиженный Иудеями не только вошел в состав здания – Церкви, но и соединил уверовавших из Иудеев и язычников.

Не раз и не два сбывалось и сбывается выраженное в этих словах грозное определение Правды Небесного Провидения. Оно избирает на поприще плодотворной деятельности и ничтожное, и презренное, и худородное по свидетельству Апостола языков Св. Павла⁴⁶⁹ в первом послании к Коринфянам. Замечательно при этом, что Сын Божий, олицетворенный в разъясняемой притче под образом «наследника», которого виноградари согласились злодейски убить⁴⁷⁰, сделался им не только с тем, чтобы преступление подверглось чрез него наказанию, но и чтобы Он совершил кару. Об этой страшной и ужасной для современников Христа истине высказывалось в Ветхом Завете, которого они так рьяно придерживались, и, ссылаясь на который, Его осудили. Текст: «неужели вы не читали в Писании: камень, который отвергли строители, тот самый стал главою угла? – приводится сначала в Псалме мессианском 117-м⁴⁷¹, где он свидетельствует также о истине соединения в деле благочестия уверовавших Иудеев и язычников на камне исповедания Христа; сами иудеи прилагали этот текст к Мессии», и на него же указано в Деян.6:11; Петр.2:7 и отчасти Еф.2:20. Этот же текст встречается и в нашем месте притчи и есть ничто иное, как повторение прежних угроз. В псалме мысль, выраженная в тексте, приложена к «зиждущим», а здесь в Евангелии к виноградарям. Опущение или нарушение нравственных обязанностей со стороны тех и других по-видимому одинаковы, но в сущности вина вторых больше чем первых. Без сомнения, легко понять, что отвержение того, кто служит «краеугольным камнем, соединяющим иудеев и язычников т. е. отвержение Христа, ведет к крайней гибели как в телесном, так и духовном отношении. «Тот, кто упадет на этот камень, разобьется; а на кого он упадет, того раздавит»⁴⁷² Слушавшие Христа из Иудеев, мечтавшие видеть в Нем осуществление своих политических замыслов, соблазнялись смирением Его и в этом смысле падали на Него, как на камень, а не то, чтобы «сердечно сокрушались и вследствие того обращались к царству Мессии». Но на скользком пути соблазна, на том случае, когда иудеи впадали в грех еще больший: сознательного противоборства Господу, при всем знании, кто Он, и до конца вооружались против Него и Его духовного царства, то тогда не только падали, но и сокрушались. Почему так? Потому, что предкнувшийся может – иной и без чувствительного вреда – снова встать; а на кого падет камень, как будто с неба, тот сотрется «яко прах от гумна летнего», по выражению пророка Даниила, т. е., сокрушится на веки. Речь идет очевидно, как о суде в настоящей жизни, так и о будущем всеобщем суде.

Мф.22:1–14

Притча о браке царского сына к двум притчам, сказанным пред ней Господом в Иерусалимском храме⁴⁷³ имеет отношение более близкое, чем может представляться вниманию читателя на первый взгляд. Первая т. е. притча о двух сынах, возвещает ту истину, что в очах Отца небесного существенное значение имеет послушание Его всесвятой Воле, от которой тайный лицемер еще дальше отстоит, чем явный законопреступник, вторая же – притча о злых виноградарях – раскрывает мысль, что послушание воле Небесного Отца имеет свой добрый плод, а истинно слушается Бога тот, кто и призывание к добронравственной деятельности и награду за это признает за действие Духа благодати, получаемого в таинствах и священнодействиях церковных; третья, притча «о браке царского сына», иначе называемая притчей «о брачной одежде», говорит нам, что награда за послушание воле Божией предстоит на небе, заключается во благах небесных; она есть торжество, брачный пир после доброй земной деятельности; она будущее наше блаженное состояние внутреннего единения с Богом. Правда это единение верующего человека со всесвятым Богом начинается и здесь на земле, начинается таинственно, сокровенно в движениях и порывах души, стремящейся к нравственному и умственному самоусовершенствованию. Но то́, что делает нас способными к участию в небесных неизреченных благах, служит предварительным условием будущего, блаженного состояния, есть наше оправдание пред Богом, для которого мы без помощи свыше ничего не можем сделать, которое даруется по теплой и живой вере нашей в благодатную силу искупления и деятельной любовью к Искупителю. «Христианское благовестие об этой силе, по словам о. протопресвитера И.Л. Янышева, водворяет в сердце человека радости чистого нравственного чувства – блаженство мира с Богом и с собой и представляет всех людей, как детей одного Отца небесного, тождественных по сущности своей природы не только между собой, но и с человеческой природой Единородного Сына Божия н Спасителя мира»⁴⁷⁴. Притча «о браке царского сына» имеет существенное отношение так же и к притче «о великой вечери», как мы уже и имели случай⁴⁷⁵ упомянуть. На это отношение обратил свое внимание представитель отрицательной критики Евангелий Штраус, но понял его в таком смысле, что притча «о браке царского сына» и притча «о великой вечери» есть одна и та же притча Господа, только переданная Евангелистом Лукой с точностью, а Евангелистом Матфеем с некоторыми вставками. На самом же деле не один и тот же приточный рассказ Спасителя передается у двух названных Евангелистов; но воспроизведены ими две отдельные притчи, которые различались Самим Господом при их первоначальном произношении. Христос-Спаситель предложил притчу о брачной одежде в конце Своей деятельности среди Своего народа; поэтому Он говорил ее с большей внушительностью, чем прежде, когда Он представил вниманию слушателей мысль о небесном царстве под образом «великой вечери». Частные различия между обеими упомянутыми притчами легко уследить будет при дальнейшем изъяснении притчи, предлежащей нашему вниманию.

Притча «о браке царского сына» начинается небольшим предисловием. «И отвещав (ἀποκριθεὶς) Иисус паки рече им в притчах, глаголя»⁴⁷⁶. По-видимому никакого вопроса не было высказано слушателями И. Христу, на который бы Он должен был отвечать. Но Божественный Учитель читал во внутреннем настроении первосвященников и Фарисеев, бывших слушателями двух притчей предваряющих изъясняемую. По свидетельству Евангелия, первосвященники и Фарисеи, слушая притчи, которые Божественный Наставник говорил в последний раз в храме Иерусалимском, поняли, что эти притчи направлены против них; поэтому они дышали чувством мщения к Христу и единственно удерживались от резкого проявления этого чувства тем, что видели Божественное Лицо Наставника человечества окруженным множеством людей, сопровождавших Его даже от пределов Галилеи и теперь прибывших в Иерусалим на праздник Пасхи. Иисус Христос, хорошо знавший, что было на сердце человека, знал враждебный замысел Фарисеев и отвечал на него притчей. Конечно Богочеловек мог в явь сказать о коварном замысле против Него, который тайно замышляли на Него первосвященники и Фарисеи иудейские, и тогда народ, почитавший Христа за пророка Божия, собрался бы около Него для защиты. Но так как царство Христа не от мира сего, то Он не хотел никакой защиты от этого мира. Поэтому Он, хорошо видя внутреннее душевное настроение представителей иудейского народа, говорит об их отношении к Нему в форме приточной речи, желая тронуть и их косные сердца.

«Царство небесное, говорит Господь, подобно человеку царю, который сделал брачный пир для сына своего»⁴⁷⁷. Лицо, которое в притче о великой вечери является под образом человека, устроившего простую семейную вечерю для приглашенных гостей, – в притче о брачной одежде под образом человека представляет царя, сделавшего не просто брачное пиршество, но «ποιηήσαντος γάμους» сотворившего браки для сына своего. Хотя слово брак в греческом классическом языке употребляется во множественном числе, как понятие собирательное, но в притче, подлежащей изъяснению, оно имеет значение возвышенное, как увидим ниже; а теперь соотвественно начальному ходу мыслей притчи ответим, что под «человеком-царем» в притче разумеется Сам Бог, Блаженный, единый Сильный, Царь всех царей и Господь господей⁴⁷⁸; под «сыном» уничиженный Сын Небесного Отца Бога. При сопоставлении таких чистых и святых понятий и образов невольно внушается сознанию читателя притчи; что эта притча не просто исторический рассказ, представленный в аллегорической форме, но имеет значение пророческой речи.

В самом деле притча «о браке царского Сына» указует отношение Бога к человеку во все времена от начала мира до 2-го пришествия Христова в мир. Так мы думаем на том основании, что в местах Новозаветного Писания, аналогических по мыслям с основной мыслью притчи, и Сам Христос-Спаситель,⁴⁷⁹ и Тайнозритель апокалиптик⁴⁸⁰ брачное пиршество Агнца-Искупителя относят к концу времен в жизни Церкви Божией. – Основная идея жизни Церкви – религиознонравственный договор (завет) между Богом и верующим человечеством идет и развивается еще с поры Ветхого Завета и времен Богооткровенной Религии. Почему эта идея в образной своей форме уподобляется брачным отношениям, брачному пиру, или просто пиршеству, – для ответа на этот вопрос перенесемся вниманием к тому, как Бог относился к человеку верующему по указанию ветхозаветных пророков и как Он относится в новозаветное Христианское время. По свидетельству богопросвященных писателей ветхозаветных, особенно же пророков, отношение Бога к человеку верующему представляется под образом отношения жениха к невесте, мужа к жене, отца к детям. Хотя вообще земные предметы не стоят в уровне с небесными и не вполне их выражают; тем не менее понятно, что уже во времена ветхозаветной богооткровенной религии Бог становится в ближайшее, сердечное отношение к верующему человеку. Благотворное для сердца человека действие призывания Бога к Себе верующего особенно открывается в новозаветный период Священной Истории. Общество верующих во Христа–Богочеловека мыслится в отношении к Нему тесном и благодатно-таинственном. По изъяснению Апостола языков св. Павла Церковь относится к Своему духовному Главе – Христу, как жена к мужу, – эти личности, соединенные в браке для восполнения естественной односторонности одной из них тем, что́ есть в другой, и для содействия взаимному духовному совершенствованию и объединению в совместной жизни. Каждый верующий во Христа, как член Его Св. Церкви, в нравственном единении с Ним, как своим Небесным Женихом, находит исполнение всех своих добрых желаний и нравственных обязанностей. Благодатные средства к единению со Христом верующий в Него находит в сердечном усвоении Слова Евангельского и устном Его исповедании, а также во всех таинствах св. Церкви.

Посредниками сообщения благодатных средств для нравственного единения со Христом-Искупителем, иначе средств для просвещения, освящения и оправдания верующих служат священнослужители Церкви, называемые в изъясняемой притче «рабами» собственно: «κλήτορες», посыльными, «δειπνοκλήτορες» пригласителями на пиршество, «ἐλέατροι» распорядителями всего служения.

«И послал царь рабов своих звать званных на брачный пир»⁴⁸¹. На брачном пиршестве, о котором говорит в притче Господь в отношении к царю, рабы суть гости в отношении к пиру, гости же званные на пир, суть члены Церкви; Они – та невеста, с которой устрояется и завершается пиром брак Царского Сына. Тайнозритель Иоанн свидетельствует: «и слышал я как бы голос многочисленного народа (ὅχλουπολλοῦ), говорящего: возрадуемся, и возвеселимся, и воздадим Ему славу, ибо наступил брак Агнца»⁴⁸². В этом свидетельстве Апокалиптика пригласители – рабы и званные гости на брачный пир царского сына, или Агнца объединяются в одном представлении многочисленного народа. Этот брак Агнца представляется Тайнозрителю в будущем, в конце веков, когда званные на брачную вечерю Агнца являются действительно блаженными.⁴⁸³ С точки зрения отношения и поведения гостей на браке царского сына рассматриваются в приточной картине званные на брачное пиршество и в настоящем, и прошедшем. Соответственно различным моментам времени призывания на брачный пир и рабы, приглашающие на этот пир, различаются точно так же, как и приглашаемые на брачное торжество в общество верующих, в Церковь, гости. Одни из этих гостей называются «званными»⁴⁸⁴ в том смысле, что они приглашались и раньше; новое же приглашение должно было напоминать им прежнее, им уже известное. В историческом смысле под званными гостями рассматриваемой притчи разумеются Ветхозаветные Иудеи; рабы Божии их приглашавшие на брачный пир Сына Великого Царя – Бога – это ветхозаветные праведники и пророки, своими обетованиями, пророчествами и преобразованиями направлявшие мысль и сознание ветхозаветных людей к вере в грядущего Мессию. Не смотря на неоднократные повторения и возобновления предсказаний о совершенной благодати, долженствующей некогда быть ниспосланной на Израиля, иудеи в своем большинстве, по изображению изъясняемой притчи, не просто представляют извинительные отзывы на повторяемые приглашения, но не хотят даже слышать их: «званные не хотели прийти»⁴⁸⁵. Господь, желая, чтобы пора приглашения на брак Сына не был днем гнева и суда, но днем радости и утешения, снова послал других рабов, сказав: скажите званным: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото, и все готово; приходите на брачный пир»⁴⁸⁶. Под другими рабами Царя небесного разумеются св. Апостолы, они получают повеление настойчивее прежнего поторопить приглашаемых, разъяснив им, что Царь, удерживаясь от угрозы или взыскания, предлагает все богатство своих благ на брачном пиршестве сына, не однобразие наслаждения, но изобильное разнообразие радостей. В духовном смысле это значит, что проповедники Евангелия св. Апостолы уполномочиваются засвидетельствовать пред иудеями слушателями своего времени, что все уже совершилось; «исполнение времен» наступило, что силой благодати разрушена преграда, воздвигнутая грехопадением и отделявшая нас от царства Божия,⁴⁸⁷ и что самая кровь Господа, пролитая иудеями, искупила все грехи и примирила человека с Богом. Но приглашенные вновь иудеи на великое пиршество брака сына царева, иначе обращаемые проповедью св. Апостолов ко Св. Церкви, показывали презрение к проповедникам истины Христовой, не смотря на благодушное к ним снисхождение. Одни из них, всецело погруженные в земные рассчеты и соображения,⁴⁸⁸ равнодушно пропускали мимо ушей проповедь о таком царстве, которое не удовлетворяло их чувственным потребностям, другие же вместо того, чтобы принять с великими почестями посланников Великого Царя, «налагали⁴⁸⁹ на них руки»⁴⁹⁰ явно ругались над ними и даже умерщвляли⁴⁹¹. Первые в своем презрении посланников Царя неизвинительны, потому что чаяли от своего поля и своей торговли получить более выгоды и приятности, чем от участия в пиршестве брака сына Царева. Вторые совершенно преступны, так как противопоставили проповеди о мире, любви и радости в недрах Церкви Христовой свои действия полные вражды и ненависти к проповедникам Евангелия. Таковы именно были Фарисеи и их ученики за время последнего пребывания Христа в Иерусалиме, при конце третьей Пасхи общественного служения Христа спасению рода человеческого. Их несчастному примеру впоследствии подражали и все те, из Иудеев ли или из язычников, которые в Иерусалиме, а также в ближайших к нему местностях враждебно относились к первым проповедникам Христианства св. Апостолам. Это вызвало карательный суд и мщение над народом Иудейским и над его столицей со стороны Правосудного Бога. Неприязненные действия не раз и не два направлялись со стороны иудеев против посланников Божиих, а вражда против посланников Божиих в тоже время естественно была враждой и против Бога, как и в наше время обида⁴⁹² посланнику падает и на его царя. И вот Царь, под которым олицетворяется Сам Бог, карает за свою обиду: «посылает войска свои»⁴⁹³. В притче о браке царского сына говорится о страшной и решительной мере взыскания со стороны Бога Царя царей и Господа господей по отношению к врагам и убийцам посланников Божиих. Кровь этих рабов Божиих вопиет к Богу неба, и гнев Его поэтому возгорается; свят гнев Его как выражение Его карательной правды, которая нераздельна от Святости Божией. В своем гневе Бог посылает небесное воинство; легионы сил. Язык млеет при одной мысли об этом гневе Бога, при одном представлении легиона сил небесных. Тот, Который ветры делает своими вестниками и слугами Своим огнь палящий⁴⁹⁴, может все творения Свои делать исполнителями карательных Своих судеб. Языческие Римские легионы императора Тита при разрушении Иерусалима и истреблении пожаром второго храма Иерусалимского, моровая язва, голод, гибель иудеев – все это было действием воинства небесного, скрывавшегося за воинством земным. Так и в былое время истории евреев ослепленная толпа замечала внешнее бедствие, опустошительную язву там, где «Давид, возведши очи свои, видел Ангела Господня, стоящего между землей и небом, и меч его извлечен в руке его»⁴⁹⁵. Изъясняемая притча и говорит именно о таком проявлении гнева Божия по отношению к жестоковыйным иудеям, непринявшим Христа и преследовавшим проповедников Его имени в век апостольский. «Царь разгневался – свидетельствует притча⁴⁹⁶ и, послав войска свои, истребил убийц оных и сжег город их». Впрочем эта гроза неумытой Правды Божией имеет отношение не к одним только иудеям, но и ко всем, которые с презрением, насмешками или издевательствами относятся к проповедникам Имени Божия, приглашающим людей к участию на брачном пиршестве Царского Сына, к радости и веселию вечной жизни.

Но тогда как проявляется гнев Божий к иудеям, главный город которых сожигается, в истинно царственном сердце Великого Царя – Бога вместе с Его правым гневом соединяется и милосердие. В силу богатства Своей милости царь делает новое распоряжение и говорит рабам своим: «брачный пир готов, но званные не были достойны»⁴⁹⁷. Определения времени этого нового распоряжения царя нельзя точно и строго указать; слово – «тогда» показывает только соединение различных действий между собой по их внутренней связи. Недостоинство приглашенных на брачный пир Агнца состоит в отсутствии их сердечного влечения к праведности, или, лучше сказать, в недостатке того достоинства, о котором засвидетельствовали пред иудеями в Антиохии апостол языков св. Павел и Варнава: «вам первым надлежало быть проповедану слову Божию! но когда вы отвергаете его, и сами себя делаете недостойными вечной жизни; то вот, мы обращаемся к язычникам»⁴⁹⁸ Иудеи не были достойны вечной жизни, потому что они сделали себя недостойными ее тем, что они ставили себя слишком высоко, чтобы им склоняться на проповедь Христианства о вечной жизни. Так как при приглашении их в недра Церкви Христовой они свое собственное поле и свою торговлю считали достойными полного своего внимания и не печалились о благах брачного пира сына царева, то и оказались недостойными этих благ. И вот, в притче, Царь приказывает: «и так идите на перекрестки путей (ἐπὶ τὰς διεζόδους τῶ ὁδῶν на распутия в синодском переводе), и всех кого найдете, зовите на брачный пир»⁴⁹⁹. Здесь как бы в зародыше заключается благодатная мысль, высказанная Божественным Основателем нашей религии по поводу веры сотника, пробужденной исцелением его слуги «говорю же вам, (раз. последователи, Христа), что многие придут с востока и запада, и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном». – Мысль эта служит выражением истины, подробнее и со всей возможною обстоятельностью раскрытой Апостолом языков в его послании к Римлянам⁵⁰⁰, разумеем богооткровенную истину о призвании в недра Церкви Христовой и язычников наравне с иудеями.

Что приказано было Царем, под которым олицетворяется Небесный Отец-Бог, относительно призвания в недра Церкви Христовой язычников, то и исполняется немедленно по словам Евангельской притчи: «и рабы те вышли на дороги и собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых», и брачный пир наполнился возлежащими⁵⁰¹. С первого уже взгляда вызывает в сознании толкователя притчи недоумение то обстоятельство, что на брачный пир Агнца, т. е., в царство «правды, мира и радости о Духе Святе»⁵⁰² призываются вдруг и злые наравне с добрыми. Для рассеяния этого недоумения заметим, что, по человеческому мнению, злые и добрые с точки зрения Верховного Мироправителя суть равно нуждающиеся в благодати Божией для достижения вечного блаженства. Благость Божия и в отношении к человеку, слывущему за злого, долготерпелива; и в отношении к человеку доброму Премудрый и Всесвятый Бог может находить иное в нравственном поведении человека требующее извинения или даже прощения. Всесвятый Бог и в Ангелах Своих страпотно что усмотре;⁵⁰³ не тем ли более Он может усматривать недостатки в людях считающихся добрыми? В отношении к вопросу о призыве в Царство Божие, или в недра Церкви Христовой можно говорить только о лучших и худших, тех, которые и прежде стремились к праведной жизни по закону, и тех, которые совершенно было умерли в грехах и беззакониях. Рабы, во исполнение Воли Царя небесного, сияющего солнце Свое на злые и благие;⁵⁰⁴ собрали всех, кого только нашли, злых и добрых. Злые здесь называются сперва, почему так? Индиец и белый слушали в одно время одну и ту же проповедь, сердца обоих она касалась; но Индиец скоро возрадовался своей вере в Господа, белый же оставался долго в сомнении и колебании. Как произошло то, говорил белый к краснокожему Индийцу, что ты так скоро достиг душевного мира, я же медленнее? О, брат, отвечал Индиец, это я тебе объясню. Богатый человек хочет подарить тебе новое платье, ты смотришь на свою собственную одежду и говоришь: «я недоумеваю, моя одежда еще очень хороша, я думаю ею пользоваться. Но вот я смотрю на мое старое одеяние и говорю: оно мне более не годно, я разом его бросаю и принимаю новое платье. Таким примером объясняет мысль текста пастор Г. Берман, – мысль о том, что злые приглашены и предшествуют в принятии веры Христовой добрым.

«Когда царь взошел, чтобы посмотреть возлежащих, то увидел там человека, одетого не в брачную одежду»⁵⁰⁵. Последовавшее за сим распоряжение царя, под которым в притче разумеется Царь Царей и Господь господей, дано из-за внешней одежды, но небрежностью одежды обличалось душевное состояние. По смыслу того высокого торжества, как «брак царского сына», или, другими словами, брачный пир Агнца» существенно важно, какие мысли проходят чрез сознание человека, в каких словах они выражаются и какими действиями сопровождаются, в то время, как он приглашен на этот благодатный пир. На это именно Господь и смотрит. «Званные» на пир брака царского сына представляются собравшимися, и тогда царь, вышедши посмотреть (θεάσασθαι) возлежащих – τοὺς ἀνακειμένους – вдруг замечает одного, выразившего неуважение торжеству своей одеждой, осмелившегося в ней занять место за царской трапезой, словом, явиться в присутствие царя. В замечании царя поражает внимание читателя придти прежде всего, изъявление чувства доброты и кротости; «друг», говорит дерзкому гостю царь, ( а, затем, и строгость, грозящая гостю, наказанием за дерзкое бесстыдство) «как ты вошел сюда, не в брачной одежде – μὴ ἔχων ἔνδυμα γάμου; т. е., заведомо⁵⁰⁶ не имеющий брачной одежды? Соединение чувств кротости и справедливости в Лице царя являет нам образ Верховного Судии Бога. Далее, заслуживает внимание читателя вопрос, как царь, упоминаемый в изъясняемой Евангельской притче, мог прийти к предположению, что у явившихся на пиршество брака царского сына непременно должна быть брачная одежда и потому требовать ее. Ведь приглашаемые на этот пир, по словам притчи, призваны нечаянно, с распутий и к тому же без предуведомления? Вопрос решается просто. Бог, давший при творении человеку чистую душу от греха и образ святой жизни, справедливо потребует ответа в день второго пришествия Спасителя на землю, почему кто явится не в брачной одежде, т. е. обнажен от добрых дел? Некоторые толкователи притчи указывают впрочем еще на обычай востока, именно тот, что там великие и богатые особы имели обыкновение снабжать своих гостей праздничными одеждами; так, напр., Иосиф каждому из своих братьев по повелению царя Египетского, дал праздничную одежду, а Вениамину пять перемен одежд⁵⁰⁷, Самсон отдал своим брачным друзьям тридцать одежд⁵⁰⁸. Приточный гость, на вопрос царя, пришедшего на пиршество брака, молчит⁵⁰⁹. Самое безмолвие осуждает его и приговор над ним не заставляет себя долго ждать. «Тогда сказал царь слугам: связав ему руку и ноги, возьмите его, и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов»⁵¹⁰. Грозный приговор, который Божественным Учителем высказан в этих словах притчи, объясняется тем, что он имел в виду при произнесении его главным образом непокорных и жестоковыйных иудеев, выродившихся в современных нам жидов. Они не пошли по пути к тому счастью и блаженству, которое им было обещано в недрах Церкви Христовой, и не обнаружили в своем большинстве даже малейших признаков покаяния, без которого немыслимо указанное блаженство. Брачную одежду, одежду чистоты от скверны греха, которая должна украшать нас в день пришествия Всесвятого Сына Божия, мы не можем стяжать одной своей волей; от нас зависит только желать ее и о ней просить, как и слышится нам в известной церковной песне: «чертог твой вижду, Спасе мой, украшенный и одежды не имам, да вниду в он: просвяти и т. д.» В откровении Тайнозрителя Ап. Иоанна Богослова говорится о невесте Агнца, Церкви Христовой: «дано было ей облечься в виссон⁵¹¹ чистый и светлый; виссон же есть праведность святых⁵¹². Без этого виссона чистого, без ризы спасенья призыв принятый на брак не приводит еще к блаженству; посему и сказал Господь в заключение рассмотренной притчи; много званных, а мало избранных⁵¹³.

Мф.25:1–13

Вследствие глубокого смысла притчи о 10 девах церковной практикой эта притча введена в состав Евангельского чтения на великий вторник страстной седмицы: чему соответствует и церковная песнь,⁵¹⁴ содержание которой заимствовано из этой притчи. Чтением ее Церковь напоминает каждому из верующих о полунощном часе в жизни человечества, иначе том роковом часе, который указывает на последнюю оценку всей жизни каждого. Неизвестность последнего часа в жизни каждого человека, так же как и всего человечества, в притче только что упомянутой выставляется очень ясно и резко; обозначение его составляет назидательное заключение притчи,⁵¹⁵ свидетельствующее между прочим о том, что в час смерти каждый из нас должен будет дать Господу отчет во всей нашей жизни. Не менее назидательно нравственное правило, внушаемое притчей о десяти девах; это крайняя внимательность и осторожность в жизни духовнонравственной, существенно необходимые в деле спасения для тех верующих во Христа, которые хотя и не доживут в теле до Его пакипришествия, но которых в свое время постигнет час смертный, в след за коим настанет для души суд, готова ли она войти в царство небесное.

По обстоятельству времени произнесения Божественным Учителем притри о десяти девах, именно несколькими днями раньше Его крестной смерти, возбуждение к нравственной бодрственности для ближайших Его учеников было совершенно необходимо. О мере этой необходимости можно судить по апостолу Петру, который пред рабами и служанками первосвященническими отрекся от Своего Учителя и Господа, прежде чем Он присужден был к крестной смерти. Нет сомнения, что нравственная бдительность необходима и для нас, как скоро мы почувствуем упадок доброго нравственного настроения в нас самих. И в самом деле, не бывает ли часто, что в то время как мы в храме Божием готовы прислушиваться к святым глаголам Божественной истины, мысли наши бродят вне храма, увлекаясь потоком ежедневных наших занятий? Не правда ли, что едва мы освежимся в храме водою из кладезя спасения и с сердцем полным силы и утешения возвратимся в круг обычной нашей жизни, как достаточно малейшего соблазна, чтобы все у нас снова испарилось, мы стали слабы в борьбе с искушением, падали духом при несении креста своего? В виду опасения преткновений в нравственной нашей жизни и деятельности Божественный Учитель в рассматриваемой притче и показывает все значение крайней осторожности и внимательной бдительности в служении и деятельности по долгу совести и предписаниям нравственного закона, уясняя в тоже время, что без бдительности и нравственной предосторожности все хорошее и при добром начале и даже продолжении может быстро окончиться. Во избежание этого та же притча научает, что мы должны делать, чтобы быть нравственно бодрыми. Ознакомимся же подробнее с содержанием притчи о десяти девах, о которой в свое время блаженный Августин заметил, что она возбуждает много вопросов, которые с трудом разрешимы.

«Тогда, когда приблизится пора пакипришестия Христова, царство небесное подобно будет десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли на встречу жениху»⁵¹⁶. Образ дев, выходящих на встречу жениху, заимствован в притче от представления брачной процессии, обычной некогда у Евреев и других народов Востока, напр., Измалитян, кочевавших в Аравии Пустой или Каменистой. Процессия эта была следующая. Жених в сопровождении друзей, «сынов брачных»⁵¹⁷ шел в дом невесты⁵¹⁸ и уводил ее в свой дом; невесту обыкновенно ночью, среди прохлады, из дома отца провожали молодые подруги и знакомые; на пути жениха с невестой встречали другие девы и присоединившись к ним вместе шли в дом, нанятый для пиршества; несли они при этом около десяти деревянных палочек, в середине коих находился сосудец на подобие чашки, в котором помещалась часть фитиля с маслом и смолой; эти предметы лица, сопровождавшие невесту, возжигали, освещая путь шествию⁵¹⁹. Девы, присеодинявшиеся к процессии брачной после того, как жених, приняв свою невесту, вел ее в ее новое жилище, соответствуют девам притчи. Встречавшие на пути брачную процессию девы конечно были в трепетном ожидании и приготовлялись встретиться, чтобы затем принять участие в брачном торжестве. Хор Евангельских дев также приготавливается к встрече жениха, чтобы вместе с ним принять участие в брачном пире. Различие между образом притчи и той Фактической действительностью, от которой он заимствован, заключается лишь в том, что по образному представлению притчи девы мыслятся нераздельно от невесты, а в Фактической брачной церемонии они различались. Почему это так, легко объясняется из того смысла и значения, которое соединяется с наименованием дев в Евангельской притче.

Под девами разумеются все верующие во Христа из всего рода человеческого. Впрочем это следует понимать не без ограничения. Некоторые не православные экзегеты,⁵²⁰ основываясь на названии дев, всем одинаково приданном, не смотря на качественное их различие, заверяют, что все наконец спасаются, только в разное время: девы, известные под названием мудрых, при первом воскресении и при открытии Христом тысячелетнего царства; девы же глупые при втором воскресении и окончании царства, известного под именем хилиастического. Не говоря уже о том, что как идея о хилиастическом царстве, так и мысль о первом воскресении, понимаемом буквально, никак не может быть оправдана с строго православной точки зрения,⁵²¹ в названии дев, всем лицам притчи одинаково приданном, можно бы видеть главную посылку для дальнейшего заключения в том случае, если бы и другие лица принимали какое-либо участие во встрече жениха, между тем как Божественный Учитель в притче выводит пред умственным взором слушателей одних только дев.

С другой стороны, со всей силой внимания останавливаться на названии дев, прилагаемом к действующим лицам в изъясняемой притче, так чтобы на основании этого названия делать заключение, что в притче обозначается красота девства в связи с делами милосердия к бедным,⁵²² также мало правдоподобно, когда в отношениях членов Церкви, изображенных в притче под именем дев, к Своему Главе – Христу имеет главное значение не пол, возраст, происхождение и состояние,⁵²³ но внутреннейшие душевные расположения и стремления следовать в жизни по стопам Божественного Наставника и Основателя Христианской Религии.

Как самое название «дев», так и количественное обозначение их в объеме «десяти» по аллегорическому, а частью и историческому объяснению, указывает на общее собрание верующих во Христа из всего рода человеческого, все равно, доживут ли отдельные члены Церкви Христовой в настоящем земном теле до пакипришествия Христа и открытия полной славы Церкви, или скончают дни земной жизни раньше наступления этого времени в жизни Церкви, знаменуемого славным событием воскресения мертвых. В том и другом случае важно и остается неизменным нравственное положение, что члены Церкви относятся к Божественному Главе Своему Христу так же, как невеста или обрученная дева к жениху своему, полны теплой и живой восприимчивости к Божественным Его откровениям, искренней и неизменной преданности и такого же сочувствия, какое замечается между невестой и женихом. Так отношение верующих к Богу изображалось на языке ветхозаветных пророков и священных писателей; та же терминология удержалась и у новозаветных, священных писателей⁵²⁴. Число «десять» соответственно еврейскому, священному понятию об этом числе означает всеобщность; в этом смысле и значении число это встречается и в других притчах Господа, равно как и на языке Священного Писания вообще. Известно, что это число заповедей: число десять есть число струн на гуслях, употреблявшихся при Богослужении Евреев; десять человек составляли необходимых участников свадебного торжества, равно как и похорон; десять особ необходимо было, по иудейскому обычаю, для богослужебного собрания, словом десятичным числом обозначалась совокупность. И действительно все девы притчи без исключения имеют светильники и идут на встречу жениху; это исполненные познания Господа Иисуса Христа верующие, соединенные в Нем единой надеждой. Луч надежды на Христа освещает жизненный путь верующих, этих – по иносказательному языку притчи, дев встречающих жениха.

Но есть между 10-ю девами и различие и притом весьма существенное, по которому одни из них называются мудрыми, а другие неразумными⁵²⁵. Под именем последних разумеются те верующие во Христа, которые ведут внешне праведную жизнь, знают Христа по имени, но свет их земного знания касается главным образом скоропреходящих предметов мира чувственного. Если их сердца не чужды и надежды на Христа, то все таки знание их ума носит неустойчивый характер, а вера их есть только временная (fides temporarіа), не могущая ни выдержать испытания, ни пережить отсрочки. Девы неразумные не имеют елея в достаточной мере; светильники их сначала горят; иначе о них нельзя было бы сказать, что, при приближении жениха, они гаснут. Недостаток масла в сосудах дев неразумных совершенно соответствует недостаточной глубине почвы⁵²⁶ в притче о сеятеле: семя взошло и росло, пока солнце не иссушило его; светильники горят, пока запас елея не истощился вследствие замедления жениха. Неразумные девы таким образом совершенно напоминают собой тот класс слушателей Евангелия, который сравнивается с частью нивы, имеющей почву скалистую, каменистую⁵²⁷. В отличие от дев неразумных девы мудрые это Христиане, способные к истинно Христианскому поведению, как его обнаруживают «чада света»⁵²⁸, это души, «которые благовременно, под влиянием благодати Св. Духа, наполняют свой духовный сосуд, или сердце живой и деятельной любовью, во первых, к верховному добру, к Богу и Христу, а последовательно и ко всякому добру, помощью сего духовного елея воспламеняют и украшают свой светильник небесным, неугасающим светом добрых дел, с которыми некоснеющей и верной стопой идут в сретение Божественного Жениха Христа и приемлются в чертог вечной радости»⁵²⁹. Света Христиан, олицетворенных под образом «дев мудрых», есть свет добродетели, которой питается мудрость и которая даже есть самая мудрость, по словам многоиспытанного мудреца Иова: «се благочестие есть премудрость, а еже удалятися от зла, есть ведение»⁵³⁰. В какой мере действие света добродетельной жизни направляется в будущее, тесно связывается с ожиданием паки грядущего во славе Христа, в такой мере этот свет или светлость душ сопровождается светлой надеждой будущей славы⁵³¹ и участием в наследии святых во свете⁵³². Такой светлой не могла бы являться жизнь и деятельность Христианина без благодати Св. Духа, символом Которого в Писании всегда служит елей,⁵³³ а сообщение Которого верующим имеет видимым знаком помазание⁵³⁴. Внешним выражением сердца, насыщенного елеем святого Духа, является последовательная твердость в добронравственном направлении. Лица верующие, представленные под образом дев мудрых, «предчувствуют, что в течении долгой жизни им потребуется немало самоотвержения и терпения, прежде чем они достигнут царствия или царствие придет к ним; поэтому они справедливо рассуждают, что недостаточно нескольких теплых и возбужденных чувств для того, чтобы достигнуть полного торжества и силы терпеть до конца; такие чувства подобны огню посреди соломы, который быстро воспламеняется и также быстро угасает. Они понимают, что правила и чувства должны быть связаны с делами, что их первые добрые побуждения и желания ни к чему не поведут, если только не будут оживляемы, подкрепляемы и очищаемы постоянным воспособлением от Духа Божия.

Необходимо заметить, что дев как мудрых, так и глупых в притче указывается по пяти⁵³⁵ Это равенство числа дев не имеет существенного значения, оно не показывает, что ко второму пришествию Христа окажется одинаковое количество как таких верующих во Христа, которые выразили любовь к нему добрыми делами, так и маловерующих или почти неверующих. В количественном обозначении дев, равно как и в двоякой их характеристике важно лишь разделение их на два рода, предостерегающее нас и располагающее к осмотрительности в деле нашего спасения. Девы неразумные называются тем же именем, как и девы мудрые, и это их название имеет лишь тот смысл, как и обозначение «плевел», трав сорных, по внешнему виду сходных, с травами годными в пищу,– или обозначение гнилой рыбы наравне с хорошей⁵³⁶ в других притчах. Девы неразумные нашей притчи обнаруживают правда готовность идти во сретение своему жениху; но это их действие имеет цену небольшую, как готовность слушать слово Божие со стороны того, в Ев. Матфея упоминаемого, безрассудного человека, который по степени и качеству этой готовности уподобляется желающему построить дом свой на песке»⁵³⁷.

«Так как жених замедлил (χρονίζοντος δὲ τοῦ νυμφίου); то задремали все, и заснули»⁵³⁸. В первой половине этого периода заключается указание Господом на то, что второе пришествие Его последует не так скоро, как желали и ожидали первые ученики Господа; подобное же указание находится в притче «о талантах» в словах: «по долгом времени, приходит господин»⁵³⁹ и т. д. Впрочем как то, так и другое указание делается слишком обще, без ясного и точного определения срока наступления такого славного события в жизни Церкви, как второе пришествие Христа. Если бы Господь сказал определенно, что протекут многие века до Его второго пришествия, то Церковь в первые времена и не ожидала бы этого пришествия Своего Господа, а вместе с тем лишилась бы могущественного поощрения к тем чувствам любви, святости и бдительности, которые поддерживаются и согреваются размышлением о имеющем быть втором пришествии Христа Спасителя⁵⁴⁰. Между тем мы знаем, что в древней церкви верили в близость этого пришествия, также и в последующие поколения от одного столетия до другого, несмотря на то, что в Св. Писании ясно указано, сколь многое должно еще явиться пред пакипришествием Господа, что большей частью еще и не сбылось, все таки думали взирать на тот утренний рассвет, которым начинается история Церкви, как на время 2-го пришествия Господа. Время наступления великого дня Господа дня пакипришествия Христа и всемирного суда – по сущности своей неопределенно. Пророчество о нем не есть предопределение, блаж. Августин по поводу этого говорит: praedixit njn fixit (предсказал, но не назначил); всем поколениям Христиан из века в век предоставлено верой и молитвой ускорять пакипришествие Господа, так что ап. Петр говорит о верующих своего времени не только как о чающих, но и как о желающих пришествия дня Господня⁵⁴¹; блаженный же Августин пишет в виду общего ожидания близости дня страшного суда: «не тот любит пришествие Господа, кто твердит о его близости, или о его отдаленности; но тот, кто, близко оно или далеко, ожидает его с искренней любовью»⁵⁴².

Но чувство ожидания времени второго пришествия Христа, этого Небесного Жениха, как и всякое чувство, может легко ослабляться или даже упадать. О девах притчи поэтому говорится, что они в виду замедления прихода Жениха сначала задремали, а потом и заснули. Это значит, что девы эти, приняв меры по их мнению, достаточные для подобающей встречи жениха, отдались временному покою, сну ли, как смене дневного бодрствования, или сну – этому символу смерти временной. Во всяком случае были при них те, которые в полночь, при приближении жениха, радостно воскликнули: «вот, жених идет, выходите навстречу ему»⁵⁴³. Известно ведь, что среди Христиан всегда были одни более чуткие и внимательные к выдающимся событиям жизни исторической, или церковной. Впрочем в притче под подающим полунощный призывный глас разумеется Архангел Полночь в рассматриваемой притче это время пакипришествия Христа, ибо то время будет мрачное: солнце тогда померкнет; глубокий мрак неверия и сильное заблуждение полуверия рассеется тогда по лицу земли; как время полуночное, то время будет и холодным: охладеет любовь в сердцах многих кроме тех, кои в своем сердце сохранят теплотворную любовь Христову; время это будет и опасное: гонители и смертоубийцы устремятся к своей мрачной деятельности, обнаружится посрамление святыни. Минута пакипришествия Христа будет славна и торжественна: с неба воинствами ангельскими возвестится шествие Жениха-Христа, ведущего с собой невесту, торжествующую Церковь, и ожидающего на встречу Церковь земную воинствующую. На ликующий зов ангельский откликнутся тогда и горы, и долины, даже сами силы небесные придут в движение, ожидая пришествия Миропреобразователя. Тогда истинные христиане, пробужденные от сна смертного, а иные, изменившись телесно при жизни, обнаружат в своем живом и полном исповедании Христа, – что на образном языке притчи выражается «поправлением светильников»⁵⁴⁴, готовность к встрече Его, и внидут с Господом Христом на брак, т. е. водворятся в славных обителях вечной радости и нескончаемого веселия вместе с Церковью торжествующей, уже прославленной невестой Христовой. «Двери за ними затворились»⁵⁴⁵ – это значит, что из того блаженного состояния, в которое взойдут истинные христиане при втором пришествии Христовом, не будет уже выхода, оно будет нескончаемо; равным образом и входа в это блаженное состояние для христиан лишь по имени тоже не будет⁵⁴⁶. Этим объяснением краткого изречения притчи, без сомнения, отстраняется попытка выше нами рассмотренная некоторых немецких богословов экзегетов на основании почетного названия дев, всем равно данного, умозаключать, что все девы, перечисляемые в притче, спасутся, что блаженство дев глупых только отдалится до поры общего воскресения, по истечении тысячи лет царства Христова и святых. Сознание слабоверующими, – этими девами буими, недостаточности и неполноты их исповедания имени Христова не спасет их; также не поможет им и обращение за помощью и содействием к⁵⁴⁷ истинно и совершенно верующим, образно называемым в притче девами мудрыми. В деле живой веры и подвигов самобытной нравственности нельзя рассчитывать на вспоможение со стороны успешно содевающих спасение душ своих. Мудрые девы притчи отвечают глупым на их просьбу о помощи: «однако не достанет нам и вам, идите же паче к продающим и купите себе»⁵⁴⁸. Совет мудрых дев своим бедным подругам мало поможет им в то время. Хотя слабоверующие и обратятся пред днем пакипришествия Христова за содействием к поставленным в Церкви Божией раздаятелям божественной благодати, или же к святым пророкам и апостолам – этим оі πωλοῦντες притчи⁵⁴⁹, но будет уже поздно. Время пакипришествия Христа будет временем решительным, временем последнего суда и нелицемерного расчета, а не временем исправительного покаяния и благодатного подготовления к наследию жизни вечной. Пакипришедший Христос Судия, приняв в обители небесной радости и вечного блаженства дев мудрых, т. е. истинно и всецело верующих в Него, откажет решительно девам глупым, иначе христианам маловерующим в спасении их, несмотря на их настойчивую просьбу, обращенную к Нему: «Господи, Господи! отверзи нам двери милости твоея.» «Не вем вас»⁵⁵⁰, ответит им Христос Господь, т. е., по библейскому словоупотреблению и значению глагола «вем», не признаю вас своими, не нахожусь с вами в единении, отвергаю вас и осуждаю.

Отказ дев мудрых притчи оказать помощь и содействие девам глупым заключает прямое свидетельство против католического учения о вменении добрых дел святых людям грешным⁵⁵¹, а решительное слово осуждения, изреченного Христом девам глупым, свидетельствует против другого заблуждения западных богослов, что будто в притче выражается мысль не об окончателъном осуждении на несказанное мучение тех, которые слабоверовали, почему и названы неразумными, а только о временном их удалении от блаженства.

Нравственное правило,⁵⁵² высказанное Божественным Наставником в заключение притчи о десяти девах, внушает, как мы и выше заметили, ту нравственную бдительность и предусмотрительность, которою в деле своего спасения обезопасили себя мудрые девы, несмотря на глубокий постигнувший их в свое время сон. Аллегорическая мысль о достаточном запасе елея, сделанном мудрыми девами для поддержания огня в своих светильниках, должна устремлять нас к тому, чтобы мы, преисполняясь благодатного Духа премудрости и разума, всей своей любовью привязывались к Господу, пред Ним ходили, к Нему устремляли свои молитвы и помышления; и это потому, что мы не знаем ни дня ни часа, в который Сын человеческий придет, будет ли это для каждого из нас в последний час жизни, или для всего мира в последний день.

В заключение скажем об отношении притчи «о десяти девах» к притче «о браке царского сына», и о замечаемом в них различии. В той и другой притче говорится о брачном торжестве; но в притче о браке царского сына торжество эго предначинается при условиях здешней жизни в церкви воинствующей, хотя касается и времени церкви торжествующей; в притче же о десяти девах брачное торжество совершается в последний день, уже в церкви торжествующей; хотя может наступать для каждого из верующих в отдельности в последний час его земного странствования в церкви воинствующей. К первому торжеству допущены и те, которые не имеют брачной одежды; ко второму – те, кому дано «облечься виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых»⁵⁵³. Там входящий может снова выйти или быть изверженным, а здесь однажды допущенный уже не выходит и не извергается, а потому и сказано, что по приходе жениха «двери затворились».

Мф.25:14–30

С нравственной целью внушить бодрствование в жизни и деятельности христианской сказана Божественным Учителем притча о талантах, так же как и о десяти девах. Но если в частности притча о десяти девах долей глупых дев предостерегает нас от упадка в духовно-нравственной жизни; то притча о талантах приговором ленивому рабу предохраняет нас от небрежности и беспечности в исполнении нашего внешнего призвания и делания. Не без достаточной причины первая притча сказана прежде второй; ведь известно, что укрепление сердца в жизни по Боге есть единственное условие полезной внешней деятельности для царства Божия.

С внешней стороны притча о талантах также несомненно имеет связь с притчей о десяти девах, что видно из стиха 14-го 25 гл. Евангелия Св. Матфея, примыкающего чрез союз γάρ в греческом подлиннике Евангелия к стиху предыдущему, который содержит в себе нравственный урок из притчи о десяти девах. На этом кратком Филологическом замечании нельзя не остановиться вниманием, чтобы чувствовать себя далеким от мысли и намерения некоторых экзегетов отожествить притчу о талантах, по евангелию св. Матфея, с притчей о минах, по евангелию св. Луки. В самом деле, при внешнем сходстве притча о талантах легко и заметно различается от притчи о минах. Обе эти притчи сказаны были И. Христом в разное время, в разном месте и пред слушателями, находящимися в различных нравственных условиях. Притча о минах сказана была Господом в Иерихоне на пути в Иерусалим, но еще до Его, торжественного входа, пред четвертой Пасхой; притча о талантах – на третий день по входе в город Иерусалим в то время когда Господь находился на вершине горы Елеонской. Первая притча произнесена была пред учениками и отчасти пред той народной толпой, которая не чужда была мрачного и мятежного намерения тех иудеев, которые, по отъезде сына Иродова Архелая в Рим к императору Августу за инвеститурой, возмутились было против законного наследника царя Ирода великого и мечтали о свободном иудейском царстве под верховным управлением Мессии. В виду этой чисто мирской мечты, которую, как известно, разделяли многие из ближайших учеников Спасителя мира, Он в притче о минах вразумляет слушателей, что еще отдаленно время для заявления о Его царстве, что Он только по миновании долговременного периода опять прийдет на землю и при этом Своем пришествии искоренить всех врагов Своих. Вторая притча обращена была к теснейшему кругу верных последователей Христа, долженствовавших довершать дело любви и мира начатое Им на земле.

По взгляду новейших рационалистов и критиков Евангельского текста (Штрауса напр.,)⁵⁵⁴ в притче о минах св. Луки, равно как и в притче о браке царского сына у св. Матфея,⁵⁵⁵ смешаны вследствие шаткости предания разнородные предметы, будто на самом деле при внимательном анализе этих притчей легко заметить, что в них мы имеем две притчи, соединенные в одну и притом столь неловко, что это соединение дается вниманию читателя само собой. Штраус думает, что между рабами⁵⁵⁶ и гражданами,⁵⁵⁷ в притче о браке царского сына нет взаимного отношения, что, с весьма малой переменой в тексте, стихи 12-й, 14-й, 15-й и 27-й 19-й главы Ев. Луки составили бы полное целое, которое может быть озаглавлено: «притча о мятежных гражданах», остальные же стихи составят притчу «о талантах» без всякой примеси чуждых элементов. Не говоря уже о том, что подобное обращение с Евангельским текстом является смелой ничем не оправдываемой попыткой, обстоятельства времени, места и цели произнесения притчи о минах и притчи о талантах совершенно различны, а потому смешивать их между собой никак нельзя. Различаясь по обстоятельствам своего происхождения, притчи о минах и о талантах различны по своему составу. «У евангелиста Луки, говорит Тренч, притча о минах сложнее, так как она достигала более сложной цели; у евангелиста Матфея притча о талантах проще, так как она относилась к одним только ученикам, вследствие чего все, касающееся народа, как излишнее, в нее и не включается⁵⁵⁸.

Если мы начнем рассматривать притчу о талантах в ее греческом подлиннике, то в самом начале ее заметим некоторое опущение; части сравнительного периода начинающейся союзом ὥσπερ, славянск. якоже, недостает прямого соответствия. Для восполнения этого недостатка толковники прибавляли к евангельскому тексту после стиха 15-го 25-ой гл. Ев-лия Св. Матфея греческие слова: οὕτω καὶ ὁ υἱὸς τοῦ ἀνθρώπου ποιήσει» = так и сын человеческий сделаешь, или: «οὕτως ἔσται καὶ ἡ παρουσία τοῦ υἱοῦ τοῦ ἀνθρώπου»⁵⁵⁹ гак будет и пришествие сына человеческого, а также: «οὕτως καὶ ἡ βαιεία τῶν οὐρανῶν» или «οὕτως τότε ὁμοιωθήσεται ἡ βαιεία τῶν οὐρανῶν τρισὶ δούλοις»=⁵⁶⁰ так тогда уподобится царство небесное трем рабам. Но ни той ни другой добавки первоначальный текст Евангелия не допускает, потому что при последней добавке понятие числа получило бы несоответствующее себе логическое ударение, между тем этого не иначе можно избегнуть, как чрез переформировку всего построения периода; первая же добавка находила бы для себя соответствие только в очень далеко стоящем предложении ἀπεδήμησαν εὐθεέω, что однако ж противоречило бы цели притчи. Гораздо проще предположить у Ев-листа Матфея в отмеченном месте притчи опущение вспомогательного глагола: «ἔσται», так что со вставкой его 14-й стих 25 главы ев-лия св. Матфея будет начинаться так «ἔσται γὰρ ὥσπερ κ. τ. λ. и начало притчи стало быть будет таково; «бодрствуйте (из предыд. стиха), ибо̂ Он, т. е. Сын человеческий будет, окажется, или: поступит,⁵⁶¹ как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих, и поручил им имение свое»⁵⁶².

В этих начальных словах притчи Иисус Христос сравнивает Себя, как очевидно, с господином, который, отправляясь в чужую страну, раздал рабам, т. е. последователям Своим, имение свое. Наименование «имение», ниже заменяемое словом «таланты», может быть относимо как к дарам из царства природы: здоровье, физические силы, воспитание, благоприятные общественные условия – так особенно и к дарам царства благодати, дарам духовного свойства и характера. Первые дары хотя сами по себе и редко различаются от вторых, тем не менее и они даруются людям Верховным Сеятелем всего благого в мире и должны быть посвящаемы на служение Богу. Господин, упоминаемый несколько раз в притче, под Которым разумеется Бог Отец и Единосущный с Ним Бог Сын, раздавши дары Свои людям, тотчас отправился. Этим выражением притчи отнюдь не говорится, что Бог облагодетельствовавши свое творение, отрешился от него, не оправдывается гипотеза Французского Философа Декарта, по которому Бог, давши, как Верховная Сила, первый толчок миру, затем предоставил его власти естественных законов. Если, по словам притчи Христа. Бог сравнивается с отсутствующим господином, то это значит лишь только, то, что Господь не стесняет нашей свободной в мире деятельности, «Он, говорит известный Французский пастор Евг. Берсье, рассматривавший притчу о талантах, – Он, т. е, Бог сообщается с нами не прямо, а косвенно: между Ним и нами лежит то, что мы называем законами природы, т. е. Поскольку мы можем представить себе их творческой мыслью Создателя, осуществленной во времени и пространстве»⁵⁶³. С точки же зрения Евангельской истории мысль притчи об удалении Господина от своих рабов, по сделании им поручения, можно толковать в смысле видимого удалении Христа от своих последователей, при славном событии Вознесения. Мысль об этом событии, благовременно заметим, не находится в противоречии с мыслью о постоянном пребывании Христа⁵⁶⁴ как Главы, среди всех Своих верующих, этого таинственного тела Его. Эго в свое время заметил еще Ориген, ссылаясь на текст 1Кор. 5:3, где говорится о возможности отсутствования телом, но присутствования духом в известной среде. Христос в Своем Славном Вознесении удалившись телесно от Своих верных последователей, присутствует среди них невидимо духовно, так что они, живой верой соединяясь с Ним, составляют один дух с Ним⁵⁶⁵.

В притче о талантах все верующие во Христа, как члены Церкви, Им основанной, ставятся в известном равном отношении к Своему Учителю и Господу: рабы и господин, подобно тому как к предшествующей притче: девы и Жених. Но далеко неодинаковы естественные дарования и духовные дары, которые Небесным Провидением сообщаются людям по различию сил и способностей души, по разнообразию характера, по разности энергии и направлений воли каждого, а также по высоте и силе призвания. Бог в человечестве Христос – Сын Божий в Своей Церкви дает иному пять талантов, иному два, а иному один, комуждо противу силы его⁵⁶⁶.

На свидетельстве притчи о неравенстве даров Божиих, раздаваемых Творцом каждому из среды человечества, невольно останавливается внимание всякого, серьезно изучающего притчу о талантах, и это тем более, что подобное свидетельство притчи затрагивает один из самых жгучих вопросов нашего времени, именно вопрос о возникновении неравенства. Говорят, что Иисус Христос в притче о талантах, не колеблясь, признает виновником неравенства самого Бога: Он сравнивает Его с господином, разделяющим свое имущество неравномерно.

Замечание, что притча о талантах учит о неравенстве даров Божиих, распределяемых каждому из людей, совершенно верно; но неверно то заключение, к которому приходят на основании этого учения притчи. Понятие справедливости далеко не всегда совпадает с понятием равенства. Одна из Функций понятия права, справедливости заключается в известном афоризме: suum cuique, (всякому свое), который предполагает скорее понятие различия, чем равенства. К тому же в даровании каждому благ сообразно его природным силам отражается действие закона Высшей Справедливости и Премудрости Творца.

Дары, естественные ли то, или духовные даны Творцом каждому соответственно его различным по происхождению ли то, или условиям развития силам и способностям. Признак различия, разнообразия неравенства проходит в природе чрез все ее царства, находящиеся между собой в тесной, существенной связи, этот признак есть необходимый в понятии художественной красоты космоса, насколько красота есть единство в разнообразии. В мире человеческом, в сфере человеческих отношений различие сил, способностей ума, особенностей нравственного характера имеет весьма важное значение; не даром же древние рыцари старались каждый выразить особенность своего нравственного характера или в каком-нибудь символе на гербе или в девизе из какого-нибудь правила⁵⁶⁷ Нравственное совершенство человечества во многом зависит от господствующего неравенства сил и способностей человека, ибо само оно состоит не в том, чтобы между личностями уничтожались нравственные различия, чтобы они сделались совершенно похожими друг на друга, чтобы нравственное общество чрез это сделалось безразличной массой, отдельное лицо только единицей, необходимой для суммы всего человечества, а напротив, в том, чтобы дар, которым Творец одарил каждую личность, достиг в ней наивысшего развития и чрез то сделалось возможным истинное общество, т. е, действительное взаимное общение, взаимное восполнение друг друга теми особенностями, какими каждый обладает. Лучшим доказательством этого служит брачный союз. «Здесь неравенство находится всюду и всюду же полагает разнообразные отношения между членами семьи; мужчине принадлежит преимущественно созидающая деятельность и инициатива, женщине – воспринимающие и сохраняющие способности; стремительность юности и сила зрелого возраста служит слабости старика и неопытности ребенка. Власть и ее веления проявляются здесь в тысяче мягких форм, в виде влияния, уважения, мудрости, милости, любви»⁵⁶⁸.

Но не может ли различие в мере земных и духовных благ, получаемых от Бога, предрасполагать тех, которые меньше получили, к ропоту, или беспечности, а также и недовольству жребием своего служения и деятельности? Только незнание своих нравственных сил и смысла нравственной жизни может предрасполагать к подобным неосновательным чувствованиям, весьма невыгодным для блага общества. На самом деле, различие порученного каждому человеку имения, иначе сообщенных каждому известных душевных способностей и духовных дарований, а также и внешних благ, не так велико, как может казаться с первого взгляда. Твой сосед, замечает пастор Берман, при своем в тысячу раз большем имении, быть может, еще не столь много имеет радостей, чем ты при своем малом имуществе. Соломон говорит:⁵⁶⁹ иной беден при великом богатстве, и иной богат при своей бедности. Мы готовы не только внешне считать и пересчитывать деньги и имущество кого-либо, нет; чтобы правильно обсудить материальное состояние человека, мы должны брать во внимание, сколь многое получает от этого состояния его сердце⁵⁷⁰. Притом, в рассматриваемой притче как основание к различию Божественных даров, сообщенных каждому в разной степени и мере, указывается на то, что Бог дал каждому по его силам. Христос Господь распределяет свою благодатную помощь, ниспосылает свои благодатные дары, не подавляя природной силы и личной индивидуальности души каждого верующего. Развитие природных сил, так же как и применение благодатных даров в добродетельной жизни, предоставлено участникам их самим в себе. Краткий намек на это находится в свидетельстве притчи, что господин, раздавши каждому из своих рабов таланты, «тотчас отправился.» Разумея под талантами. как и выше, дары человеку как естественные, так и благодатные, не можем не заметит, как увлекательно веет от самого этого названия богоданных человеку даров – талантами! Оно уже само по себе недремлющего мысленно и душевно человека предрасполагает более или менее к плодотворной деятельности в той или другой сфере человеческой мысли и дела. А живое сознание человеком своей способности по природным силам и взгляду на Физический труд может ставить его не ниже его достоинства и сделать не менее полезным обществу, чем и лиц, могущих приносить пользу людям своим умственных трудом. Однако ж надо, чтобы мирская деятельность, к какой кто призван по своему положению, совершалась в христианском смысле, проникнута была христианским духом; это требуется объединением в слове «таланты» представлений о дарах естественных и благодатных, а также мыслью об отчете, который мы должны воздать Богу в день нелицеприятного суда.

Мысль об умножении данных от Бога талантов упражнением в трудах и предприятиях, выполняемых в духе христианской любви, проводится в рассматриваемой притче живо и наглядно. «Получивший пять талантов замечается в притче⁵⁷¹, пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов. Точно также и получивший два таланта приобрел другие два таланта.» Получивший от Бога пять талантов – это тот, кто имеет обилие духовных дарований, способностей, и, следовательно располагает высшей возможностью делать много добра и себе и другим, во славу Божию, и действительно не успокаивается, пока прибыль не будет стоять в равном отношении к доверенному ему от Бога капиталу: на полученные пять талантов он приобретает другие пять талантов⁵⁷². Второй раб, получивший два таланта, не уступает первому в степени верного усердия, хотя и не достигает большего прибытка, как первый. О рабе этом впрочем упоминается в притче главным образом в тех видах, чтобы резче обозначить различие в разделении людям даров от Бога, равно как показать равенство в получении награды при равном усердии в доброй деятельности. Своевременно провести при этом параллель между приточным изложением св. Матфея о доверенных талантах и текстом св. Луки о розданных минах. По ев-лию св. Матфея верные слуги – рабы неравное число талантов умножают в одинаковой мере, а по ев-лию⁵⁷³ св. Луки равные суммы в различной мере: все получили по мине, но один приобрел десять, а другой пять мин. По поводу этого различия можно думать, что у св. Матфея мысль та, что, по мере нами полученного, от нас и востребуется; а у ев-листа Луки – та, что как люди различаются по своей верности, ревности и трудолюбию, так будет различно и обилие их духовных приобретений.

В отношении выраженного в притче равенства количества приобретенного трудом количеству данных от Бога сил, наследственных ли то, или благоприобретенных, надо сказать еще, что так сделано потому, что Бог требует от каждого добра по мере сил, от Бога полученных; в практической жизни могут быть и другие соотношения между данными от Бога талантами и тем, что на них приобретено: имеющие два, или даже один талант, могут приобрести на них два, а наделенный пятью талантами – присовокупит к ним только два. Во всяком случае успешное развитие данных Богом талантов в предпринятых работах стоит на первом плане, по ясному требованию притчи Господней о талантах; за развитие и преуспеяние в деятельности нравственной, религиозной, а равно и во всякой иной ко благу ближнего ожидает каждого деятеля своя награда. Когда она именно последует и в чем собственно будет состоять, по указанию изъясняемой притчи? Присуждение награды последует во время ожидаемого пришествия Христова. И действительно, славное пакипришествие Христа постоянно разумеется толковниками в рассматриваемой притче, где ясно говорится, что будущее второе пришествие Христово последует не так скоро⁵⁷⁴, как предполагали⁵⁷⁵ сначала ученики Господа и как это соответствовало теплой их любви ко Христу и сердечному чаянию Его славы.

Как при обнаружении деятельности, соответственной полученному от Бога таланту, берется, главным образом, во внимание внутреннее сердечное расположение и стремление к верному успеху в деятельности, так это же направление воли замечается, по словам притчи, и в непосредственном обращении получивших благодатные дары к Раздаятелю их при Его пакипришествии. Получившие таланты и верно при помощи их трудившиеся приступают ко Христу Судье при Его втором пришествии и свидетельствуют о своей деятельности: «ты дал мне» и «вот я приобрел»⁵⁷⁶, или, как по Евангелию св. Луки⁵⁷⁷: «мина твоя принесла», т. е. не я собственно, а благодать твоя мне содействующая, однако же так, что твои таланты приумножились в руке моей. На выражающееся таким образом сердечное расположение верных рабов⁵⁷⁸ обращает внимание и Спаситель при объявлении награды на нелицеприятном последнем суде. Получивший пять талантов и получивший два таланта и развившие их в собственной мере слышат от Своего Господа одинаковую похвалу и получают равную награду. Эта награда определится помимо благоволения Божия и степенью усердия каждого верного раба Христова в его работе: Господь Иисус Христос при будущем раздаянии наград за понесенные труды требовавшие умственных усилий и душевных напряжений, скажет каждому верному рабу своему: в малом, т. е. в употреблении здешних благ, которые называются малыми сравнительно с будущими небесными радостями, ты был верен; над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего⁵⁷⁹. На внутреннее сердечное расположение к доброй деятельности и соответствующую ей верность в работе обращается внимание Христа Судии при требовании отчета от своих слуг. По этой верности добронравственной деятельности слуги Господа и приветствуются Им как добрые и верные рабы, а не то чтобы как прилежные и умные. Высшая небесная радость, радость лицезрения и единения с Богом-Царем неба и земли это душевное состояние служит единственным выражением награды для верных и нелицемерных рабов Божиих на суде.

В виду высоты последней награды на всеобщем суде Христовом, при мысли о том приветствии, которое обратит Христос-Судья к рабам Своим, решится ли кто из читателей принадлежат к людям алчущим лишь наслаждений и ничего не прибавляющим к сокровищу веры и любви, к подвигам преданности и благородства, которыми определяется истинное богатство человека? Несчастна посмертная участь раба, который получил от Своего Господа один только талант и совершенно его не развил. Хотя определение конечной участи для этого раба последует одновременно с объявлением награды двум остальным рабам притчи, тем не менее изображение в притче внутреннего поведения этого раба и конечной его судьбы отличается некоторою подробностью сравнительно с изображением поведения и участи рабов, приумноживших вверенные им таланты.

Если остановить внимание на приточном рабе, скрывшем свой талант, то прежде всего надо сказать, что образ этого раба не совпадает ни с приточным образом неправедного управителя, смело расточившего богатство господина своего,⁵⁸⁰ ни с образом блудного сына, необдуманно прожившего полученную от отца часть имения,⁵⁸¹ ни с образом⁵⁸² немилосердного раба, безотчетно задолжавшего десятью тысячами талантов, т. е., 25,800,000 р. ср. Все эти приточные образы олицетворение тяжких, много – согрешивших грешников. Зло в сердце их развилось и дошло до таких размеров, что само собой доходит до сознания каждого из них, лишь только милосердный Господь дает им «придти в себя.» Само собой разумеется, что люди, олицетворение которых можно было видеть в перечисленных приточных образах, при одной мысли предстать некогда пред Лице нелицеприятного Судии Бога испытывают страх и трепет. Известно, какими чертами ев-лист Лука живописует пред нами состояние таких людей пред днем пакипришествия Христа на суд⁵⁸³. Но не таковы люди, олицетворенные в образе раба притчи, не развившего свой талант. Этот раб прибегает к извинениям и готов считать себя правым пред лицом своего господина. Но извинения его, как грешника, носят характер обвинения Бога; такой именно характер носят и извинения прародителей пред Богом вскоре после их падения. Не чувство сыновнего отношения к Богу, но рабская боязнь владеет сердцем раба притчи, остановившего на себе наше внимание; закоснелый раб не верит в прощающую любовь своего господина, под которым, как известно, олицетворяется Бог, он не надеется на благоволение господина к его труду, хотя бы очень несовершенному, но приносимому от чистого сердца; он боится попасть в какое-либо положение, могущее вызвать негодование своего господина, на взгляд его, человека жестокого. Эта боязнь, эта трусость мало имущего раба притчи, завершающаяся проявлением богохульственного нечестия: «господин и знал тебя, что ты человек жестокий», есть верный признак нравственной лени, во внутренней жизни человека готового извиняться общей слабостью человеческой природы или трудностью познать волю Божию. По этому признаку образ раба, получившего один талант, напоминает нам образ человека, явившегося на брак царского сына не в брачной одежде⁵⁸⁴.

Но лень этого раба притчи проистекает из злости, коварства его сердца; почему этот раб в речи отчасти униженной, а отчасти высокомерной не стыдится признать своего господина несправедливым, безрассудным деспотом, который желал бы жать там, где другие сеяли, и сгребать граблями, что другой повеял лопатой (διεσκόρπισε),⁵⁸⁵ – словом, входит в труды других деятелей. Не понимая смысла своего труда, раб этот не хочет, а вернее не может, разгадать образ мыслей господина, для которого должен потрудиться. Слабодушный раб притчи говорит: «я убоявшись пошел и скрыл талант твой в земле»⁵⁸⁶, скрыл талант, зарывши его в землю, а не завернувши в платок, как сделал это негодный раб притчи Христовой о десяти минах⁵⁸⁷. Что же значит это обдуманное, осторожное действие? Ничто иное, как, в ближайшем смысле, при обладании материальным достатком нежелание благотворить ближним; при обладании значительной силой ума, отречение пользоваться им для увеличения количества своих знаний; при обладании же знанием, не желание трудиться для просвещения несведущих или для защиты истины от ее врагов, а, в дальнейшем, – «привыкать жить без Бога, без надежды на вечную жизнь и даже насмехаться над этими верованиями; потому будто что Бог – это жестокий господин, который жнет там, где не сеял, и собирает, там где не расточал⁵⁸⁸. Однако же, каким же образом, при совершенном скрытии дара Божия в земле, при утрате его в некотором смысле, возможно Возвращение его в целости Тому, Кто дал этот дар? В сущности такой возврат невозможен, но он возможен в воображении людей, когда думают, что можно возвращать доверенный Богом человеку талант, соблюдая лишь отрицательные заповеди. Таковы люди, думающие отличиться строгой правильностью внешнего благоповедения, но не имеющие внутри себя, в своем уме и сердце, никаких возвышенных стремлений, не полагающие себе в жизни никаких задач более высоких и широких, чем отправление своих прямых, непосредственных обязанностей. Легко заметит, что это – люди без крупных пороков, но за то и без каких-нибудь положительных добродетелей; они, правда, не обижают ближних, но и не благотворят им. Причина такого образа поведения людей подобного рода конечно не в том, что они получили от Бога один талант. Мы знаем, что получившие и один талант, только его развившие при содействии благодати св. Духа, совершили не мало великого в церкви Христовой; таковы в величайшие эпохи церкви безвестные христиане, герои молчаливого подвижничества и благотворения, тысячи малых сих, имена которых наполняют Четьи Минеи всех веков. Нет, причина слабой деятельности людей, олицетворенных в притче под образом раба с одним талантом, лежит в том, что они не радят о вверенном им от Бога естественно – благодатном даре или таланте, не желают проявить его открыто в деятельности, стремясь всячески освободить себя от нее и ограничить круг необходимых нравственных обязанностей делами нравственности индивидуальной. Будучи натурами слабыми, неспособными к самостоятельному труду в Царстве Божием, такие люди не примыкают и к другим христианам с более твердым характером и под их руководством не употребляют своего дара на пользу Церкви, что и означается на языке притчи словами: «не пытаются отдать серебра своего торгующим, чтобы получить свое с лихвой»⁵⁸⁹. На этот самый недостаток и укажет Господь на последнем суде людям, олицетворенным в образе раба неключимого, осуждая их собственными же их словами; «лукавый раб и ленивый, – передаем собственные слова приточного приговора: «ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не расточал. Посему надлежало бы (ἔδει) тебе отдать серебро мое торгующим⁵⁹⁰ и я, пришед, получил бы мое с прибылью»⁵⁹¹.

Естественным следствием обвинения на последнем страшном суде раба, скрывшего свой талант, или, что тоже, христиан только по имени, будет удаление их от радостного света лицезрения Божия и осуждение на лишение животворного общения с Богом, и – на безысходную скорбь и скрежет зубовный. Талант у раба ленивого, по повелению Господа, берется и отдается ревностнейшему из слуг Господних; в назидание Евангелие прибавляет, что всякому имеющему дается и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет⁵⁹². Отнятие таланта у раба ленивого есть естественное следствие его лености, являющееся в то же время и началом его наказания. Всем известно, что член, оставленный без упражнения, постепенно теряет силу, нервы и мускулы его слабеют. Тоже самое замечается и в душе: душевные способности, напр., ум, деятельность, воображения и чувства ослабевают и как бы вянут при их неупражнении. Лишение дара природы, вспомоществуемого благодатию, понимаемое в смысле начала кары или наказания человека, подвергающегося этому лишению, есть печальное состояние души, прямо противоположное тому радостноутешительному состоянию, когда ум крепнет, деятельность чувств воспламеняется, дары Божии умножаются. При взаимном сопоставлении этих двух крайностей нередко замечается что один старательный и деятельный слуга в обществе верующих обогащается в сравнении с пренебрегшим своим развитием, употребившим данное ему от Бога благо во зло и, наконец, совершенно утратившим его. Это и означает на языке притчи⁵⁹³, что талант у лукавого раба берется и отдается имеющему десять талантов, т. е. особенно позаботившемуся о развитии талантов. Общее соображение, которым это новое распределение талантов между слугами Христа, по приговору последнего суда, оправдывается, есть то, что «всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет».

Два вопроса возникают по поводу этих заключительных слов притчи, содержащих в себе противоположение. Не имеет ли в виду притча научить только внешнему порядку, бережливости, доброму согласию в жизни, ловкому пониманию и ведению дел; с другой стороны, не указывает ли она на существование такого имения, владея которым можно считаться неимущим? – Без сомнения справедливо, что не всякое получение чего-либо есть действительное его усвоение; нередко бывает, что дар полученный теряется, как скоро не применяется в действительности и не проявляется во вне. Так скупой имеет богатство, но в тоже время не имеет его, ибо он живет скудно, все равно как если бы не имел богатства. Человек, получивший очень хорошие способности, но не пользующийся ими, равняется неимеющему их. Тоже самое справедливо сказать и о дарах духовных.

Из выясненного затем выше значения раба с одним талантом, как олицетворения христиан только по имени, чуждых истинного худа и направления христианского, без сомнения понятно, что в нашей притче нельзя предполагать, как хотел бы грубый рационализм, раскрытие понятия о хитрой стяжательности и лукавом умении вести дела; от такой отрицательной мысли удерживает также и понимание направления доброй деятельности двух других рабов притчи именно к славе Божией. Христос Спаситель не мог мыслить так, как любой иудейский раввин, думающий научить своих пронырливых соотечественников хитрому расчету в деятельности. В заключение притчи наш Божественный Учитель воспользовался народной пословицей, или слововыражением обычным для народных учителей – раввинов и означающим, что слушателям или вообще читателям притчи нужно быть особенно внимательными к учению, изображающемуся в ней. «Сия глаголя возгласи: имеяй уши слышати, да слышит»⁵⁹⁴.

Мы кончили объяснение притчей Господа нашего Иисуса Христа; при объяснении, как мог заметить читатель, мы расположили притчи в хронологическом порядке их первоначального произношения. Это тем более нам нужно было сделать потому, что хронологический распорядок притчей соответствует их логическому взаимоотношению, как это можно было видеть из введения к нашему труду о притчах Господа. По логической связи, но в ущерб хронологическому распределению, поставлены нами в изъяснении притчей притчи о старом платье и молодом вине, а также «о заимодавце и двух должниках», сказанные Господом прежде семи притчей, произнесенных при Галилейском озере. Начинать объяснение притчей Господа не той группой притчей, которую представил и сохранил в Евангелии первый из евангелистов синоптиков, представлялось нам делом необычным и противоречащим общей практике экзегетов, занимавшихся изучением притчей Господа. Но помимо этого исключительного обстоятельства во всем остальном притчи Господа изъяснены нами в хронологическом порядке их возникновения. Притчи, которые произнесены были Божественным Учителем, быть может, два раза, в разное время, или же приурочены св. Евангелистами к разным моментам Евангельской истории, как именно притчи: о зерне горчичном, о закваске, о домохозяине, которому угрожает вор, о верном и неверном домоправителе, мы объяснили при указании обстоятельств первоначального их произношения. Приточного наставления о «светильнике» указывающего на смысл открытого Апостольского служения, мы не касались, как такого наставления, которое входит в состав нагорной проповеди Спасителя⁵⁹⁵. Наконец, соединяя притчи «о рабах, ожидающих возвращения господина своего» и «о домохозяине, которому угрожает вор» в одну, как выражающие одну мысль, одно наставление, а, с другой стороны, допуская сходство по основной идее притчей «о великой вечери» и «о браке царского сына,» мы все-таки остаемся при общем предположении количества их в объеме ХХХ-ти, хотя при подробном объяснении притчей у нас вышло их несколько больше.