Письма к Алексею Афанасьевичу Дмитриевскому

Письма к Алексею Афанасьевичу Дмитриевскому¹

Автором публикуемых писем является Николай Степанович Гроссу (12.09.1867 – после 1942) – профессор Киевской духовной академии (далее – КДА), киевский священник, византинист, историк Церкви, гомилет.

Жизнь и наследие о. Николая, как и многих его коллег по академии и собратьев по служению, является свидетельством того замечательного вклада, который внесло духовное сословие в развитие российского образования и богословской науки.

Сын псаломщика, ставший магистром богословия, профессором академии, протоиереем, сделавший немало для развития как академической науки, так и народного просвещения, Н. С. Гроссу окончил Кишиневскую духовную семинарию (1889) и КДА (1893) и после недолгого служения в Воронежской духовной семинарии всю оставшуюся жизнь преподавал в киевских духовных школах: в 1895–1906 гг. – Священное Писание в Киевской ДС, а с 1906 г. – гомилетику и историю проповедничества в КДА.

Но любимым делом для Н. С. Гроссу была византинистика: его кандидатская и магистерская диссертации были посвящены церковной деятельности и богословию преподобного Феодора Студита², а в 1910 г. ему удалось занять новоучрежденную кафедру истории Греко-Восточной Церкви со времени отпадения Западной Церкви от Вселенской и до настоящего времени.

Однако деятельность Н. С. Гроссу не ограничивалась аудиторией.

Во-первых, он был служащим приходским священником.

До революции он служил в храме святителя Иоанна Златоуста при Киевском религиозно-просветительном обществе (далее: КРПО), который был освящен митрополитом Киевским и Галицким Феогностом 17 октября 1903 г.

Служение в храме святителя Иоанна Златоуста было связано с активной деятельностью о. Николая в самом КРПО: организацией просветительских лекций церковно-приходской школы при храме, изданием книг и брошюр религиозного содержания.

После революции, когда родной храм был закрыт, протоиерей Николай перешел во Владимирский собор, после закрытия последнего – со всем причтом – ненадолго в Георгиевскую церковь, а когда закрыли и ее – в малый Софийский собор, где собрался причт нескольких закрытых киевских храмов³.

После революции, несмотря на тяжелое положение, протоиерей Николай Гроссу продолжал отдавать все силы богословскому образованию – в каких бы формах оно ни было доступно.

Он входил в группу инициативного духовенства, организовавшую летом 1920 г. в Киеве пастырские курсы при Михайловском монастыре⁴, а в 1926 г. поддерживал проект по организации в Киеве Высших богословских курсов, хотя и не реализованный.

В 1920–30-е гг. о. Николай неоднократно арестовывался, в 1931–33 гг. находился в ссылке в Архангельске. Последние достоверные сведения о нём относятся к 1942 г.

В годы немецкой оккупации протоиерей Николай жил в Киеве и входил в комиссию, которая проводила экзамены кандидатов в диаконский и священнический сан. Его дальнейшая судьба остается невыясненной⁵.

Публикуемые нами письма адресованы знаменитому русскому литургисту Алексею Афанасьевичу Дмитриевскому (11.03.18 56–10.08.1929⁶), выпускнику КазДА (1882) и многолетнему коллеге о. Николая Гроссу по КДА (1884–1907), основателю историко-литургического направления в КДА, «русскому Гоару», учителю целой плеяды церковных ученых.

В 1907 г. «ветка Палестины», манившая А. А. Дмитриевского и раньше, определила его дальнейшую деятельность: оставив академию, А. А. Дмитриевский стал ученым секретарем Императорского Православного Палестинского общества (далее: ИППО). К этому периоду относится первая часть писем протоиерея Николая Гроссу.

Хотя трагедия 1917 г. нарушила жизнь А. А. Дмитриевского, как и жизнь всех церковных ученых, ему, в отличие от большинства бывших коллег, удалось и после революции продолжить научные исследования в любимой области. Более того, он вновь был привлечен к преподавательской деятельности: если в Астраханском университете в 1919–1922 гг. Алексей Афанасьевич по необходимости читал лекции по гражданской истории, то в Петрограде он включился в корпорацию богословских курсов, с 1925 г. получивших статус Высших, и смог сохранить через новых учеников преемство русской литургической науки.

Публикуемые письма охватывают период с 1908 по 1927 г., но «покрывают» его неоднородно.

Первые девятнадцать писем – две трети всего сохранившегося комплекса – относятся к 1908 – началу 1912 гг.

Это начало первого петербургского периода А. А. Дмитриевского: его связи с КДА были еще крепки, а в академии и в церковной жизни Киева было еще много связано с бурной деятельностью Алексея Афанасьевича.

Через все эти письма проходят две главных темы: внутренняя жизнь КДА и деятельность КРПО. Обе темы неразрывно связаны между собой: КРПО было организовано в 1893 г. группой профессоров КДА, да и в дальнейшем подавляющее большинство его членов было или профессорами, или выпускниками КДА. В письмах немало интересных деталей, которые пополняют официальные сведения из истории этих учреждений.

Эти годы были чрезвычайно непросты и важны для истории высшей духовной школы и всей российской церковной жизни. Завершилась бурная эпоха первой русской революции, которая очень неоднозначно отразилась на бытии духовной школы. Организованные выступления и политические заявления студентов и еще более горькая для высшей государственной и церковной власти борьба части профессорско-преподавательских корпораций за «автономию» привели к временному прекращению деятельности духовной школы и мерам прещения.

Не менее тяжел был раскол в самих преподавательских корпорациях: политика, вторгшаяся в жизнь академий, в частности в КДА, разделила профессоров на два направления, или «партии»: по взаимному именованию, «кадетов» и «церковников».

В КДА эта коллизия была наиболее жесткой, ибо эта академия более, чем другие, была связана с монастырской жизнью, стабильным ритмом, который разрушался происходившим. Политические события обусловили более жесткую постановку многолетнего обсуждения вопроса: что есть духовная академия, в чем состоит ее служение Церкви? Все члены корпорации были едины в том, что главная задача академии – развитие православной богословской науки, но в понимании принципов и условий этого развития были серьезные расхождения.

Одни «академики» усматривали суть высшей духовной школы и богословия в ориентации, прежде всего, на вечное, «не от мира сего», а не на изменчивый мир.

Другие считали главным для академий и богословской науки актуальность, то есть чуткое реагирование на реальность церковной жизни – зримую, историческую, сиюминутную. Этот вопрос обсуждался в корпорациях и раньше, но события 1905 г. и последующих лет внесли в эти обсуждения драматическое противостояние.

Письма отражают завершение периода действия Временных правил, введенных в духовных академиях в ноябре 1905 – феврале 1906 г. и основанных на положениях «автономии»: умаление власти правящего архиерея, выборность ректора и инспектора, расширение прав академических Советов и включение в них большей части преподавателей⁷. Затянувшаяся «временность» Письма отражают завершение периода действия Временных правил, введенных в духовных академиях в ноябре 1905 – феврале 1906 г. и основанных на положениях «автономии»: умаление власти правящего архиерея, выборность ректора и инспектора, расширение прав академических Советов и включение в них большей части преподавателей⁸. Затянувшаяся «временность» бытия духовных академий дестабилизировала научную, учебную, административную и воспитательную деятельность, что вносило еще больше волнений и разногласий в корпорации.

Это отражалось и на научной и учебной жизни, выборах преподавателей на вакантные кафедры, защитах диссертаций, присуждении премий.

После архиерейской ревизии всех четырех духовных академий, проведенной по указу Синода в 1908 г.⁹, Временные правила были отменены, как не оправдавшие надежд, а действующий Устав 1884 г. был восстановлен во всей полноте¹⁰.

Учрежденная при Святейшем Синоде особая комиссия на протяжении 1909 г. составляла проект нового Устава духовных академий, главным принципом которого должно было стать «церковное направление» академий¹¹. Но сильные разногласия членов комиссии не позволили прийти к единому решению – было представлено два разных проекта, а итоговый вариант, представлявший их механическое соединение, вызывал много сомнений.

Поэтому этот итоговый проект, хотя и получил Высочайшее утверждение, был введен в академическую жизнь с начала 1910–1911 учебных годов лишь в административной, воспитательной и экономической частях¹², учебные же вопросы потребовали дополнительного осмысления, обсуждения и «поправок»¹³.

Но и это, увы, не помогло, и подправленный Устав с самого начала своего действия вызывал критику в академической среде.

О. Николай Гроссу, хотя и принадлежал, вне всяких сомнений, к «церковному» направлению, старался занимать примирительную позицию: гораздо жестче была, например, позиция его ближайшего сподвижника и по академии, и по КРПО – Д. И. Богдашевского, с 1914 г. – епископа Василия¹⁴.

Но в непростой обстановке и при нарушившихся отношениях внутри корпорации примирения не получалось, а сам о. Николай горько раскаивался в том, что пошел на какие-то компромиссы. Так, поддавшись на уговоры коллег и подписав письма в защиту «автономии», он страдал от неискренности своих «якобы приятелей» и их «чисто кадетской» тактики¹⁵.

Однако, при всех проблемах, переживаниях, нестроениях, в академии все же шел нормальный учебно-научный процесс, и никакие политические наслоения не могут затмить преданного служения автора писем науке, его интереса к защищаемым диссертациям, к своим личным исследованиям.

Проблемы церковной жизни сказывались и на жизни КРПО, потерявшего почти одновременно двух «столпов»: попечителя П. А. Красовского и «незаменимого» старосту А. А. Дмитриевского.

Последний был для общества гораздо больше, чем старостой. Его любовь к православному богослужению, церковному искусству, талант лектора – не только академического, но и доносящего изучаемое до самых широких кругов киевского общества, умение воодушевлять людей «церковной практикой» делали Алексея Афанасьевича душой общества.

Следы этого воодушевления еще сказываются: доделывается уникальная плащаница, с Афона привозят заказанные Дмитриевским иконы. Но в письмах о. Николая сквозит печаль: среди членов общества зародилось непонимание, религиозно-просветительские чтения ослабились... Вместе с тем, переход А. А. Дмитриевского в ИППО сделал Палестину и весь Православный Восток с его святынями, литургическими и книжными сокровищами ближе и доступнее для членов корпорации КДА: Алексей Афанасьевич охотно помогал всем, чем мог, в организации и паломничеств, и научных командировок.

Такую поездку совершил весной и летом 1909 г. и о. Николай: как профессор кафедры гомилетики и истории проповедничества, он стремился «изучить памятники древне-христианского проповедничества, хранящиеся в архивах и библиотеках», а также «ознакомиться с постановкой церковной проповеди в Православных Церквах». Результатом стал цикл статей¹⁶.

Письма о. Николая кажутся иногда резкими по отношению к оппонентам, но в этом нельзя не почувствовать любовь и боль автора – за Церковь, за духовную школу, за родную академию, за богословскую науку.

С последующими годами общения о. Николая с А. А. Дмитриевским связаны лишь отдельные письма. Возможно, сохранилось не все, но и осложнившаяся жизнь автора, видимо, не давала возможности писать часто: болела жена, не было денег, дети требовали заботы. Но все же жизнь продолжается: пишутся и защищаются диссертации, причем среди диссертантов – ученики и преемники А. А. Дмитриевского, так что его литургическая и церковно-археологическая школа живет и мужает.

Три письма (№ 22–24) относятся к годам Первой мировой войны, которые, по понятным причинам, на КДА отразились наиболее болезненно. Академия готовилась к эвакуации и, хотя этого не произошло, оказалась на некоторое время без значительной части библиотеки, изгнанная из собственных зданий. Однако война была лишь первой страницей трагедии, и последующие письма свидетельствуют об этом: «бедные русские люди», надеявшиеся на прекращение мучений, переживают всё более тяжкие времена. Письма 1917 г. (№ 25–27) содержат некоторые детали, позволяющие уяснить отношения между церковными лицами в «переломный» 1917 г. и их восприятие происходившего.

Два последних письма (№ 28 и 29) относятся ко второму петроградскому периоду жизни А. А. Дмитриевского – к 1926–1927 гг. Несмотря на их краткость, они свидетельствуют о стойкости церковного Киева: аресты, закрытие храмов и церковных школ, разрушение нормальной приходской жизни все же не могут отнять у автора писем и его соратников способности наслаждаться «свободою – ходить, молиться, служить, читать».

Публикуемые письма содержатся в фонде А. А. Дмитриевского (Ф. 253. Ед. хр. 417) Отдела рукописей Российской национальной библиотеки Всего в этой единице хранения 29 писем 1908–1927 гг. общим объемом 62 рукописных листа. Большая часть писем датированы (19 из 29), поэтому их последовательность не вызывает сомнения. Те же десять писем, которые не имеют авторской датировки, были датированы – точно или предположительно – на основе содержания и сопоставления известных событий из общецерковной жизни и деятельности КДА (защиты диссертаций, избрания на кафедры и пр.) В каждом случае указания на эти события даны в примечаниях. Для целостного восприятия всех писем и упоминаемых в них событий все письма расположены в соответствии с установленной датировкой, а не с их местом в архивном деле. Все письма – подлинники, автографы.

Письма сохранились не все. Так, 17 октября 1909 г. о. Николай пишет А. А. Дмитриевскому, что «уже давно... послал... письмо с описанием... путешествия в Иерусалим»¹⁷, совершенного прошедшим летом, однако этого письма в архиве не обнаружено. Возможно, есть и другие лакуны, но это, как представляется, не умаляет ценности сохранившегося корпуса писем.

Во вступительной статье и примечаниях к письмам используются принятые сокращения названий духовных школ: СПбДА – Санкт- Петербургская духовная академия, МДА – Московская духовная академия, КДА – Киевская духовная академия КазДА – Казанская духовная академия, ДС – духовная семинария; ЕЖУ – епархиальное женское училище.

Для составления вступительной статьи и комментариев были использованы: Сове Б. И. Русский Гоар и его школа // Богословские труды. 1968. Сб. 4. С. 39–84; Махно Л., свящ. Список трудов профессора А. А. Дмитриевского в порядке их публикации // Там же. С. 95–107; Арранц М. А. А. Дмитриевский: Из рукописного наследия // Архивы русских византинистов в Санкт-Петербурге. СПб., 1995. С. 120–133; Ульянивский В. Церква в Укр. Державу 1917–1920 рр. (доба Укр. Центр. Ради). К., 1997; Он же. Церква в Укр. Державу 1917–1920 рр. (доба Гетманату Павла Скоропадского). К., 1997; Файда О.В. Прот. Микола Гроссу – проф. Киевской Духовнй Академии // Православний вестник. 2002. № 11/12. С. 32–38; Буганов Р.Б. Гроссу Николай Степанович, протоиерей // Православная энциклопедия. М., 2007. Т. 13. С. 179–180; Акишин С. Ю., Герд Л. А. Дмитриевский Алексей Афанасьевич // Там же. М., 2007. Т. 15. C. 429–438; Акишин С. Ю. Последний период жизни и судьба научного наследия профессора Киевской духовной академии А. А. Дмитриевского // ТКДА. № 15. К., 2011. С. 258–259; Ющик С., прот., Бурега В. В. Празднование юбилея Миланского эдикта в Киевской духовной академии в 1913 г. Предисловие к публикации статьи протоиерея Николая Гроссу // ТКДА. № 18. К., 2013. С. 33–38; Извлечения из журналов заседаний Совета КДА (ИЖС КДА) за 1908–1915 гг.; памятные статьи и некрологи; статьи из Электронной базы ПСТГУ «Новомученики, исповедники, за Христа пострадавшие в годы гонений на Русскую Православную Церковь в XX в.» / [Электронный ресурс] URL: http://213.171.53.29/bin/code.exe/frames/m/ind_oem. html/charset/ans ?notextdecor.

№ 1

б/д [28 января 1908 г.] ¹⁸

(Л. 17) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Прежде всего обращаюсь к Вам с покорнейшею просьбою не гневаться на меня за то, что я не писал Вам доселе о наших киевских делах. Признаться, и писать не о чем было. Все такие мелкие дрязги и ничтожные вопросики, а более всего – полная безвопросность, что как-то не хотелось браться за перо. И сейчас дело в этом отношении почти не изменилось, но вчерашний праздник наш¹⁹ и присланная Вами приветственная телеграмма побуждают меня написать Вам эти несколько слов. Благодарю Вас, дорогой Алексей Афанасьевич, и от себя лично, и от всех тех лиц, которые питали и питают к Вам неизлиянные чувства любви и уважения, за (об.) память о нас. При современном положении дел в о[бще]стве и созданной в нем нынешним председателем атмосфере, мы так нуждаемся в нравственной поддержке со стороны, так нуждаемся в искренних друзьях, что Ваш голос, Ваше простое слово «приветствую» принесло нам истинную отраду. К сожалению, отчет Ваш, который бы живее заговорил о Вас и о Ваших чувствах к обществу, столь любимому Вами, не мог быть прочитан полностью, без сокращений. Согласно Вашему желанию, я предложил его прочитать о. Иоанну Николаевичу] Королькову²⁰. Почтеннейший о. протоиерей совершенно неожиданно 27 янв[аря], после Литургии, которую, кстати сказать, совершал не Феодосий²¹, а Иннокентий²², приглашенный Прозоровым по чувству самосохранения, за чаем в (Л. 18) советской комнате (я на этот раз не захотел принимать у себя, чтобы избавить Юлю²³ от лишних хлопот), предложил вопрос о том, читать ли из Вашего отчета отдел о плащанице и вообще – всё ли читать или сократить. Отдавая отчет о. прот[оиерею], я просил его сократить лишь в тех местах, которые представляют повторение общего отчета, но относящееся к церков[ному] благоустройству прочитать сполна. Но он, очевидно, захотел поговорить об этом в «большом собрании» Прозорова²⁴, Никольских²⁵, Алабовского²⁶ и др. поднялись протесты против «опорочения» г. художника²⁷ и т. д. Несмотря на мои горячие заявления о том, что вопрос о плащанице во всяком случае должен б[ыть] изложен общему собранию в том виде, как он у Вас представлен, председатель решительно (об.) заявил, что это дело Совета (видите, куда тянет!), чем общего собрания. Лично о. Кор[олькову] я сказал при расставании, что он лучше сделает, если положится на свой разум и вкус. Вышло же так, что он о плащанице вторую половину (о «покаянии») вовсе опустил, а первую половину прочитал...

Собрание прошло очень неоживленно. Я сам прочитал одни цифры, потому что Прозоров за неделю пред сим, устроив собрание Совета, предложил Совету заслушать «проект отчета»; я не стал спорить против недоверия ко мне, но дал одни цифры. Освещение цифр, сообщающее каждому отчету особый характер, пусть сделает каждый по-своему. Кстати, Алек[сей] Аф[анасьевич], сообщите мне точно тему Вашего богословского чтения, предложенного в феврале 1907 г. На собрании преосвященного] (Л. 19) Феодосия не было, п[отому] ч[то] Прозоров, явно игнорирующий его, пригласил его только за три часа до начала собрания, тогда как все почетные лица получили приглашение за несколько дней, о чем Феодосию не безызвестно было.

После собрания группа лиц, подписавшаяся под телеграммой, пила у меня чай. Время провели в беседе о делах Общества, о задачах его и т. п. Старосты у нас еще нет. Прозоров и его Совет во что бы то ни стало, хотят купца или вообще денежного человека. Поэтому кум не соглашается. Вероятно, нам удастся упросить Д. И. Богдашевского²⁸, на котором, есть основание предполагать, примирятся все члены Совета и прихожане.

В Академии дела идут, кажется, гладко. Говорю «кажется», потому что я (об.) по-прежнему стою как-то в стороне от академической жизни. Феодосий в день своего приезда и на первом заседании Совета произвел весьма хорошее впечатление, даже «обаятельно», по выражению П. П. Кудрявцева²⁹. Второй Совет (с В. Ф. Певницким) прошел также хорошо. Мои личные дела пока без перемен. За перевод для «Христианского] чт[ения]» только недавно принялся. Вероятно, опоздаю, поэтому прошу Вас при случае несколько «подготовить» к этому И. И. Соколова³⁰.

Мария Николаевна³¹ ведет борьбу с новым помощником старосты, и всем трубит в уши, что «у нас-де того уже не будет, что было; нужно, мол, всем нам уходить из Общества». Мое положение не из легких. (Л. 20) Между прочим, вчера после собрания пришлось утешать ее в том, что «дядюшке»³² не пропели «вечную память» только потому, что на Литургии это было сделано. Будет еще история при получении от нее наличности. Наперед вооружаюсь терпением.

Юля и дети усердно кланяются и желают всяких благ. К этому присоединяются кум, кума и крестник.

Ник[олай] Ник[олаевич] никак дом не может продать³³.

Евф[имий] Петрович³⁴ и его приятели высказывают неосновательное предположение, что Вы оттягивали де чтение его диссертации, чтобы помешать его кандидатуре в Академии³⁵. Об этом я слыхал мельком, но, конечно, возразил против, что (об.) здесь кроется недоразумение.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 17–20 об.

№ 2

5 марта 1908 г.

(Л. 1) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Искренне благодарю Вас за память. Очень рад, что Вы не изменили своего решения приехать к нам на Пасху; ждем Вас с нетерпением, чтобы вместе попраздновать и повеселиться. Ничего у нас пока нет утешительного. Правда, столкновений еще не бывало особенно острых у меня с Советом и его членами, я их всячески избегаю, но все же я сокрушаюсь о бездеятельности Общества, и нахожу это обстоятельство достойным свар. Представьте себе, что в том году у нас не будет ни одной публичной богословской лекции, об этом (об.) никто не хочет подумать. В прошедшем заседании я поднял об этом вопрос, но мое предложение обсудить дело прозвучало как-то дико, потому что наши временщики не тем заняты. С ужасом и болью в сердце представляю я себе конец года, когда должен буду писать отчет о «деятельности» О[бще]ства: о чем я буду писать и с чем выступим мы пред годичным собранием? Придется говорить об одних телеграммах, посланных якобы от лица О[бще]ства, а в сущности от лица «штата» о. Прозорова...

Отношения Марии Николаевны к г. помощнику старосты³⁶ налаживаются и, надеюсь, скоро станут миролюбивыми. Я хорошо ее понимаю: она потеряла двух близких лиц³⁷ (Л. 2) и к новому члену, естественно, относится с некоторым недоверием и некоторою резкостью. Наконец-то Дм[итрий] Иван[ович] согласился быть старостою. На следующей неделе проведем это дело по всей форме. Я очень рад.

Говение у нас прошло с обычным подъемом духа у настоятеля, у старосты, у Марии Николаевны, но не у наших церковников, которых приходилось бранить за небрежное отношение к церкви и богослужению. Говельщиков было много, как обычно. Известные Вам почитательницы, вроде М. А. Лапин[ск]ой³⁸, оказались верными нашими прихожанками. Говел и П. Д. Каменцов³⁹, который, кстати сказать, значительно поправился.

Книжки Ваши получил, раздал по (об.) принадлежности и приношу Вам сердечное спасибо. Относительно моего диспута (если только ему суждено быть), не могу сказать определенно, когда он будет, но вероятнее всего, что после Пасхи⁴⁰. Мои рецензенты молчат и, кажется, еще не приступили к чтению.

Проект о поездке в Иерусалим, вероятно, не пройдет в этом году, ввиду ожидаемой в Киеве холеры (трудно будет мне оставить семью), а также (и это главное) ввиду того, что я поздно освобожусь от занятий: на июнь – июль люди знающие говорят, что ехать нельзя, пользы мало будет от такой поездки. Вы как думаете, Вы лучше других это знаете?

Отчет Ваш печатается целиком , он скоро выйдет из печати⁴¹. Тему я Вашу поставил на память и по существу не наврал. Поклон И. И. Соколову, который, вероятно, сильно бранит меня.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 1–2 об.

№ 3

б/д [июнь 1908 г. ⁴² ]

(Л. 27) Дорогой Алексей Афанасьевич!

От всего сердца благодарю Вас за приветствие.

Диспут прошел без особенных инцидентов⁴³. Кон[станти]н Дмитр[иевич]⁴⁴ поставил мне два вопроса. Первый – о литературной зависимости преп. Феодора от более древних церк[овных] писателей. Оппонент понял этот вопрос в том смысле, что я, дескать, должен был установить, насколько преп. Феодор зависим от древних отцов чуть ли не в каждом выражении, поэтому он некоторые выражения пр[еп]. Феодора поставил в параллель с соответствующими отделами из святоотеческой литературы], (об.) а мое сочинение упрекнул в отсутствии таких параллелей.

Второй вопрос – о некоторых выражениях моих, называющихся гиперболою (напр[имер], «преп. Ф[еодор] Ст[удит] писал классически чистым языком»).

О. прот. И. Н. К[оролько]в поставил мне в упрек отсутствие в моем сочинении отдела о р[у]к[о]п[исях] творений преп. Феод[ора], а также краткость отдела об оглашениях и о письмах.

Так как все эти упреки и возражения касались мелких частностей, то диспут с речью моей продолжался всего полтора часа.

Затем, должны были собраться у нас в квартире, где стол был приготовлен на 50 человек. Столько именно и было, но академические явились поздно сравнительно, так как у них (Л. 28) после диспута было еще экстренное собрание Совета по поводу отдельного мнения С. Т. Гол[убе]ва⁴⁵, который (вместе с Кон[стантино]м Дмитриевичем] и Серг[еем] Александровичем] Песоцким⁴⁶) утром 9-го же июня отказался от участия в баллотировке г. Прилуцкого, мотивировав свой отказ тем, что Устав якобы не допускает закрытых баллотировок, и Совет делает беззаконие, пользуясь этой баллотировкой. О чем он и пишет в отдельном мнении, наполненном, по словам самого С. Т., интереснейшими иллюстрациями «из быта академической жизни». Члены Совета обиделись содержанием «мнения» и в экстренном обсуждали, кажется (наверное я не знаю), вопрос о «контр-мнении». Заседание было (об.) бурное, с неприятными инцидентами. Кажется, именно поэтому С. А. Песоцкий (мой товарищ по Академии) не пришел к нам на ужин. Не был также и другой мой товарищ Н. Ф. Мухин⁴⁷.

Вечер, в общем, прошел оживленно.

В предпоследнем собрании Совета мне поручили быть оппонентом на диспуте Кекелидзе⁴⁸ вместе с М. Н. Скабаллановичем⁴⁹ (если не ошибаюсь). Я совсем не знаком с сочин[ением] г. Кекелидзе и не имею представления о методе работ подобного рода⁵⁰. Может быть, Вы уполномочите меня от Вашего имени побеседовать о чем-либо?

Сейчас живу в Мотовиловке (ст. Ю. З. Ж. Д.⁵¹)

Кланяются Вам Юля, дети и все Вам знакомые.

Преданный Вам свящ. Н. Гроссу

Л. 27–28 об.

№ 4

б/д [сентябрь 1908

(Л. 21) Дорогой Алексей Афанасьевич!

От души, преданной и любящей, благодарю Вас за Вашу всегдашнюю обо мне память. Память эта тем более ценна для меня, что теперь, без Вас, моя служба в О[бще]стве есть непрерывное терзание нервов. Меня уже довели до того, что я лишился сна, и если не придет откуда-нибудь] помощь, то, вероятно, вынужден буду просить владыку митрополита об увольнении. Вы только представьте себе, дорогой, каковы нравы этих людей, и какой путь избирают они всегда для борьбы со мною и Дм[итрием] Ив[ановичем] – борьбы тупой, бессмысленной, приносящей О[бще]ству непоправимый вред в то время, когда оно уже доведено обнаглевшим (иначе не могу назвать душевного состояния его) (об.) председателем почти до полного банкротства – и материального, и нравственного. Эти люди, вытравившие в себе всякое чувство человеческое, и привыкшие всегда жить в атмосфере взаимных подозрений, вражды, недоверия, эти интриганы, превзошедшие самых опытных современных кадетов в искусстве вести борьбу из-за угла, отлично знают, что в этой борьбе самое сильное, хотя и самое подлое средство, есть инсинуация. И вот, наш о. председатель как начал инсинуациями по адресу прежних председателей и их соработников (помните фразы его в Совете: «при Платоне все делалось бестолково⁵²», «Бог знает, что они тут делали»?), так и теперь продолжает инсинуировать, только уже почти исключительно по адресу бывшего Хозяйственного] комитета и его председателей, т[о] е[сть], (Л. 22) Вас и меня. Напр[имер], в последнем заседании Совета (под впечатлением которого я и пишу Вам), на запрос Дм[итрия] Ив[ановича] – существует ли теперь Хозяйственный] ком[итет] и каковы его функции или он распущен на основании нового Устава О[бще] ства (в котором по настоянию о. Прозорова же § о Хоз[яйственном] ком[итете] выпущен) – председатель ответил, что, дескать, Хозяйственный] ком[итет] не выполнял и не мог выполнять своих обязанностей, что-де он сам себя устранил. Ядовитые брызги от его бессвязной, но злой речи направлены были, конечно, в мою сторону, но задели, прежде всего, Вас (Вы якобы поддерживали заведомого вора Алексея-истопника), а затем и членов Хоз[яйственного] ком[итета], присутствовавших в Совете. В завязавшейся после этого перестрелке между мною и им (об.) на моей стороне оказались три благоразумных члена Совета, а о. инсинуатор обнажил свою душу вполне, заявивши, что председ[ателем] Хозяйственного] ком[итета] должен быть он, председ[атель] Совета, чтобы он знал, как расходуются суммы, а я бы сказал, чтобы он мог единолично и бесконтрольно распоряжаться средствами, которые главным образом собираем мы с Дм[итрием] Ив[ановичем] (как было и при Вас). До чего его наглость в распоряжении средствами О[бще]ства доходит, вот Вам пример: владыка митрополит перед Миссион[ерским] съездом⁵³ пожертвовал 100 р. О них он доклада не сделал Совету, а распорядился так, что 14-го сентября, в день открытия чтений, пригласил к себе митрополита и нескольких членов Совета; угостил первого чаем и фруктами, а вторых обильным ужином и (Л. 23) оценил угощение в 70 рублей, так что из 100 рублей митрополичьих в кассу на нужды Общества попало только 30 р. Об этом без зазрения совести поведал мне г. Добронравов⁵⁴, принимавший участие в этом неслыханно грязном деле... Да, Алексей Афанасьевич, одни собирают, а другие расточают. Совершенную правду говорили Вы некогда: «Ни одной копейки нельзя им давать в руки». А владыка митр[ополит], конечно, похваливает «деятельного» председателя. 4 000 руб., полученные за дом в качестве задатка, разошлись в прах, так что в кассе не было бы ни одной копейки, если бы мы с Дм[итрием] Ив[ановичем] не устроили два платных чтения, которые, слава Богу, дали чистого дохода более 70 руб. Еще одно сказанье об О[бще]стве. «Плодоводов» о. Прозоров выгнал: (об.) он потребовал от них 700 рублей, и те должны были уйти. 20 ноября помещение освободилось. Решено было сдать в наем. О. председатель, не сделавши никаких объявлений, тотчас нашел квартирантов – Союз рус[ских] рабочих – и единолично заключил с ними условие, по которому рабочим под мастерские дамских платьев и сапожную сдается помещение «плодоводов» плюс квартира о. диакона, а последнему выдаются квартирные деньги, и он может себе искать квартиру в городе. За все названное помещение Союз платит О[бще]ству 900 р., из коих 400 р. в пользу о. диакона, уступающего свою квартиру. Мы с Дм[итрием] Ив[ановичем] запротестовали против такой комбинации со сдачей свободного помещения, и в Совете она не прошла, тогда председатель сказал нам: (Л. 24) «Ну, теперь Вы берете на себя ответственность за это дело.»

В Академии нашей, пожалуй, не лучше, чем в О[бще]стве. Из-за пустых вопросов лезут на стену и готовы ругаться бесконечно. Забастовка студентов, пожелавших реагировать на синодский указ о трех сочинениях, быстро прекратилась, благодаря воздействию «правых» студентов, так что теперь мирно доканчиваем чтение лекций. Степан Тимофеевич⁵⁵ серьезно болен, как бы худо не кончилось. Сохрани его Бог! Ведь какая у него семья! Дмитрий Иванович по уши погрузился в дела нашего О[бще]ства, отдает ему очень много времени и энергии и вообще, сколько позволяют ему силы, старается заменить Вас. Да наградит его Господь, п[отому] ч[то] мы ему ничего не можем предложить, кроме огорчений. Сегодня в академии слыхал, что (об.) Феодосия назначают в Тулу⁵⁶. Мне жаль его, хоть в деле о представлении Дм[итрием] Ив[ановичем] меня в сверхшт[атнаые] экстраорд[инарные] он и доселе не может выбрать себе определенной позиции, безобидной для меня – его товарища и искреннего благожелателя.

О. Кекелидзе я поставил три возражения⁵⁷. 1) Р[у]к[о]п[ись] № 86 Тифл[исского] муз[ея] автор относит к концу X в., а основания для определения такого почтенного возраста ее недостаточны. Особенно выдается своею неосновательностью указание на мнимую (по моему мнению) «близость» р[у]к[о]п[иси] к мессинскому тексту Литургии Иакова: автор не произвел надлежащего сравнения между ними. – Р[у]к[о]п[ись] № 11 Публ[ичной] биб[лиотеки] относится им к IX в., а материал к более древнему времени. Я оспаривал это положение гл[авным] обр[азом] на основании множества канонов, содержащихся в р[у]к[о]п[иси]. Кроме того, я склонен думать, что она не имеет (Л. 25) особенного значения, так как, несомненно, сделана в[есьма] небрежно, что доказывается пропусками таких памятей в Синаксаре, в существовании коих в VIII в. не может быть никакого сомнения. 2) Избранный автором метод научного объяснения богослужебных особенностей Груз[инской] Церкви через сравнение текста изучаемых им р[у]к[о]п[исей] с Вашим описанием не дал вполне удовлетворительных] результатов, п[отому] ч[то] автором неосновательно исключены из поля наблюдения богосл[ужебные] чины армян, коптов, сирийцев (то же я нашел и в Вашей рецензии). В подтверждение этой мысли я привел несколько примеров. 3) История цер[ковного] Устава Груз[инской] Церкви составлена так сбивчиво, что не дает отчетливого представления о действительном положении. Автор постоянно путает Уставы монастырские и патриаршие и о Вели (об.) ком Синаксаре Мтацминдели высказывает суждение, не обоснованное надлежащим образом, что этот синаксарь есть ктиторский типикон: есть данные в пользу того, что это типикон смешанный, сводный, составленный не для афонской Иверской обители⁵⁸. Как видите, о. Кекелидзе я предложил такие возражения, при опровержении коих он мог бы блестяще выступить во всеоружии специалиста в грузинологии. Но он почему-то пощадил меня и очень слабо защищался против моих вылазок.

Алексей Афанасьевич, Вы, конечно, не забыли, как убеждали меня совершить паломничество в Палестину, и как обещали исхлопотать мне даровой проезд туда и обратно. Я окончательно решил воспользоваться (Л. 26) весенним временем для совершения путешествия во Св[ятую] Землю и усерднейше прошу походатайствовать за меня, сколько возможно. Если можно надеяться на успех ходатайства, то, вероятно, нужно начать дело об отпуске в Академии?

Юля и дети премного благодарны Вам за память и шлют (вместе со мною) Вам и многоуважаемой Анастасии Ивановне⁵⁹ поклон нижайший и наилучшие пожелания.

Некто Зданевич (полковник) получил разрешение Совета на постановку большой иконы Св[ятой] Троицы в алтарной апсиде, между двумя верхними окнами. Не знаю, какой вид получит алтарь тогда.

Мария Николаевна кланяется.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 21–26

№ 5

5 октября 1908 г.

(Л. 3) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Спешу известить Вас, что иконы с Афона получены на днях и г. Юрчевским⁶⁰ приспособлены к установке в киотах. Остается выбрать день для торжественного освящения киотов. Вы писали Марии Николаевне, что следовало бы соединить это освящение с храмовым праздником 13 ноября⁶¹, для большей торжественности. Нам же кажется, что освящение можно устроить раньше, напр[имер], числа 19-го окт[ября] (об.) Пригласим служить преосв[ященного] Иннокентия (в день годичного поминовения служил пр[еосвященный] Феодосий), и сделаем об этом заблаговременно объявление в газетах. Если против такого нашего проекта Вы ничего не имеете, то будьте добры нас известить.

При иконах частицы мощей не оказалось. Может быть, иначе и быть не могло?

Все у нас идет по-старому. Только вот духовенство городское выведено из своей спячки переводом Агапита⁶² и связанными с этим переводом слухами о хиротонии П. Г. Преображенского⁶³ и передвижениях в белом духовенстве. Многие хотели бы зацепиться за маховое колесо, готовое (Л. 4) закружиться.

В Академии относительно тихо. В других учреждениях – тоже.

Как же Вы поживаете в холерной столице? Как устроились с квартирою, довольны ли петербургской жизнью, или об этом некогда и подумать?

Если когда-н[ибудь] удосужитесь, вспомните о нас и напишите хоть несколько слов. Моя жена и детвора усердно и с любовью Вам и многоуважаемой Анастасии Ивановне посылают свои поклоны, поцелуи и благожелания. И я к ним присоединяюсь тем с большим удовольствием, что – признаться – соскучился по Вам.

Дим[итрий] Иванович⁶⁴ работает нашему (об.) делу усердно, а Черняховский не показывается уже месяца три: вероятно, имеет намерение бросить службу... Не сошелся с Дм[итрием] Ив[ановичем]. Удивительно, что они сами друг друга рекомендовали.

Учительнице Клепиковой⁶⁵ прибавили жалования 120 р., т. что она теперь получает 240 р. из % с капитала П. А. К [расовского].

Училищ[ный] Совет (петербургский) не хочет ходатайствовать о наименовании нашей школы школой имени П. А. К [расовского] на том основании, что первые 5 000 р. израсходованы О[бще]ством... Не можете ли навести справочку, что же нам дальше делать? Мы пока возобновили ходатайство, представивши свои объяснения относительно 5 000 р.⁶⁶

С любовью, свящ. Н. Гроссу.

Л. 3–4 об.

№6

9 января 1909 г.

(Л. 5) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Получили Вы мое длинное письмо с бесконечною жалобою на мое тяжелое положение в О[бще]стве? До того у меня накипело в груди, что я не выдержал и жаловался владыке митрополиту на обиды, причиняемые мне о. председателем нашим. Рассказал я владыке все, что могло так или иначе разъяснить положение дел в Обществе. Принял он меня любезно, выслушал внимательно, даже сочувственно, и все спрашивал: что же делать? Приближается время выборов, – нужно (об.) будет агитировать в пользу нового состава Совета. Чувствую, что в случае неудачи мне придется распрощаться с О[бще]ством и церковью, которым мы так много дали труда, энергии.

Сейчас у нас в Академии было заседание Совета. А. В. Розов⁶⁷ подал в отставку. Отставка принята, и на освободившуюся кафедру экстра- орд[инарного] профессора] избран П. П. Кудрявцев⁶⁸. Вслед за сим (уже в мое отсутствие) были сделаны представления о возбуждении ходатайства о возведении в сверхштатного] профессора] – меня и Четверикова⁶⁹. После сильных дебатов (как только что повествовал Д. И. Бог[да- шевский]) постановление по поводу представлений сделано (Л. 6) на основании открытой подачи голосов, а не баллотировки закрытой, как того требовали любители катания шаров. Д. И. [Богдашевский] считает это большою победою правой стороны.

На днях из Киева будут присланы в Петербург частные письма (от группы профессоров) – м[итрополиту] Антонию⁷⁰, г. Извольскому⁷¹, м[итрополиту] Флавиану⁷² и Оболенскому⁷³ – с просьбою поддержать автономию. Все сознают безнадежность предприятия, тем не менее, хватаются за эту соломинку.

Что Вы скажете мне по поводу моего желания поехать весною настоящего года в Палестину? Жду ответа.

Поклон от наших Вам и многоуважаемой Анастасии Ивановне.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 5–6

№ 7

б/д [январь 1909 г. ⁷⁴ ]

(Л. 13) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Что я заслуживаю порицания за свой необдуманный поступок, это не подлежит сомнению⁷⁵. Не подлежит уже больше сомнению и то, что я оказался в дураках пред владыкою митрополитом. Впрочем, нет худа без добра. По крайней мере, одно последствие из всей этой глупой истории я постараюсь использовать со всею страстностью своей натуры. Это именно – неискренность моих якобы приятелей, и чисто кадетскую их тактику. Отселе (об.) наши пути должны разойтись. И я рад, что победа остается на моей стороне, как это ни печально. Победа в том смысле, что я всегда буду иметь право колоть и язвить их неискренностью и эг[оизмом]. Они очевидно же подписали бумагу м[итрополиту] Флавиану (о ней, конечно, Вы говорите?) потому, что презирают его – по крайней мере, не уважают. М[итрополит] Флавиан был предупрежден о прошении – письме, отнесся к этому благодушно, и, тем не менее, не подписались люди, ратовавшие за письма... При этом (Л. 14) имели смелость (трусливую) заявлять, что, дескать, нет надобности подписывать все письма (т. е., два).

Владыка митрополит, конечно, знает мои убеждения, и если он придаст значение такой безобидной бумаге, какая ему послана за моею, между прочим, подписью, то. пусть будет, как Богу угодно. Против права выбора и права присуждения степеней, к защите коих мы взываем, едва ли можно принципиально противиться.

Вы предлагаете мне ехать в Палестину, когда я не (об.) могу. Летом мне хочется отдохнуть. Буду просить об отпуске до Пасхи – именно от 20 марта до 10 мая. Не дадут, так и будет. Летом я не поеду. Что я тогда увижу?..

Ваш свящ. Н. Гроссу.

На Юлю Ваше письмо сильно подействовало.

Л. 13–14 об.

№ 8

28 января 1909 г.

(Л. 7) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Вчера до 12 ч. ночи происходили у нас выборы. Народу, т. е. членов было, как никогда, более 70. По рукам ходили два списка: один – мой: прот. И. Корольков, прот. К. Фоменко⁷⁶, прот. И. Богородицкий⁷⁷, прот. А. Даш- киев⁷⁸, прот. Ф. Титов⁷⁹, прот. Н. Браилов[ский]⁸⁰, проф. Богдашевский, За- витневич, Рыбинский, Добронравов⁸¹; другой – Прозоровский. Агитация с той стороны велась бессовестная, доходившая до вырывания наших записок. Особенно отличились в этом отношении протодиакон Быстров⁸² и С. П. Ковальский⁸³, а также Никольские⁸⁴. Результаты такие:

Богородицкий – 70†

Добронравов – 66 – их вели обе стороны

Гроссу – 39

Корольков – 36

Фоменко – 36

Тихомиров⁸⁵ – 36

Алабовский⁸⁶ – 36;

А затем шесть человек получили по 35 голосов из обеих партий и жеребьевкой выбраны Глаголев⁸⁷ и Чемена⁸⁸.

(об.) Из светских, кроме Добронравова, выбраны Завитневич⁸⁹ (35), Белогорский⁹⁰ (35), Рыбинский В. (35), Матченко⁹¹ (35). Нужно было опять бросать жребий, и Рыбинский оказался за бортом.

В кандидаты таковы: Капралов⁹², Лобачевский⁹³, Дмитрев⁹⁴ (наш), Черняховский, Кулинский⁹⁵, Поснов⁹⁶. Таким обр[азом], мой соратник и соутешитель Д. И. Богдашевский выброшен⁹⁷... Какие можно дать еще комментарии к этому?! Человек, который после ухода Вашего принял на себя работу, которую Вы вели, оказался ненужным. Теперь мне остается организовать выборы председателя] и тов[арища] председателя], так, чтобы Прозорова не пустить в председатели], а Д. И. Б[одашевского] провести в товарищи. Но плохой я организатор. Для успешного агитирования, очевидно, нужно атрофировать в себе не один нравственный нерв.

(Л. 8) Испортили мне музыку наши киевские батюшки, которые не явились на выборы, так что последние оказались в руках лиц случайных, приглашенных на собрание со специальною целью. К нам не пришли даже многие из тех, кого мы проводили; для победы же не хватало только одного голоса.

Дорогой Алексей Афанасьевич! Знаете что? Скажите при случае владыке митрополиту, пусть он куда-н[ибудь] уберет меня из этой непролазной грязи моральной, которую так нечестиво месят Стельмашенко⁹⁸, Никольские]... и К⁰. нечего уже тут делать, я бесполезен для дела рел[игиозно]-просветительного.

Чувствую себя страшно разбитым после вчерашнего «светлого праздника». Даже руки не работают. Журнал митрополиту сегодня будет готов, но, конечно, председатель постарается оттянуть его отправление.

(об.) Кланяется Вам Юля и дети, кум, кума с Борисом – и все.

Ваш свящ. Н. Гроссу.

Л. 7–8 об.

№ 9

17 октября 1909 г.

(Л. 9) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Уже давно я послал Вам письмо с описанием моего путешествия в Иерусалим⁹⁹, а от Вас ни слова в ответ. Если это означает, что Вы очень заняты делами Совета и рецензией на соч[инение] о. Орлова¹⁰⁰, о чем докладывал мне уважаемый Николай Николаевич¹⁰¹, то желаю Вам блестящего окончания тех и других, и с нетерпением буду ожидать Вашего приезда в Киев, чтобы поговорить с Вами о многом.

Выражаю Вам искреннее (об.) сочувствие в постигшем Вас и Анастасию Ивановну горе; радуюсь тоже с Вами, что Вам удалось благополучно избегнуть опасности смертной от «трепещущей» рыбы.

Кланяются Вам мои и кум с кумою. У последних в начале октября случилось прибавление семейства: родился сын Алексей, которого я крестил с г[оспо]жою Грогоревскою. В Академии недели три тому назад «большинство» праздновало по случаю чествования Владимира Петровича¹⁰². Последнему поднесли адрес, в папке. В адресе высказано было protession de foi¹⁰³ (Л. 10) от профессоров, остающихся верными конституционному академическому режиму. Впрочем, об этом уже Вы осведомлены, вероятно?

В Обществе у нас тишь да гладь. Все умерло, никакой жизни. Нового старосты еще не выбрали: «Человека не имамы».

Иконы афонские уже получены, а киоты еще не готовы. Представьте себе, так подвел нас известный Вам Юрчевский: просто не знаю, что уже и делать.

В Академии предполагается торжественно праздновать юбилей св. Димитрия.

На гражданской истории (об.) чтение лекций на этот год митрополит поручил Мухину, так как Совет не в состоянии был решить этот вопрос.

Что нам делать с ходатайством о переименовании нашей школы в школу имени Красовского? До сих пор ни слуху – ни духу о нем. Я говорил митрополиту и просил его поддержать наше ходатайство, а он посоветовал нам обратиться к Вам и В. Т. Георгиевскому¹⁰⁴. В самом деле, сделайте, что можете. Мария Николаевна (поклон Вам от нее) прямо проходу мне не дает.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 9–10 об.

№ 10

6 сентября 1910 г.

(Л. 35) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Сегодня мы торжествовали посвящение Дмитрия Ивановича во пресвитера¹⁰⁵. Не писал я Вам об этом торжестве потому, что Дмитрий Иванович просил меня никому об этом не говорить и не писать ни слова до того дня, когда это совершится. Посвящал в Братской церкви преосв[ященный] Павел. Служили академические иереи и некоторые братия. Большое огорчение мне лично (думаю, и многим другим) доставило неблагородное отношение к празднику Дмитрия Ивановича наших «непримиримых». Несмотря на 6 сентября, у церкви почти никого из них не было¹⁰⁶. Вл[адимир] Петрович¹⁰⁷ и В. Д. Попов (молодой)¹⁰⁸, а также В. З. Завитневич поздравили в алтаре; Д. И. их пригласил в дом к трапезе (кстати – приготовленной на множество гостей, в ожидании – что явятся и левые), но из них пришел один Вл[адимир] Зенонович, да и тот, заметив, что он как бы одинок, в скором времени исчез, так что когда сели за стол и стали его искать в квартире, то его не оказалось. Такова партийная политика. В последнем заседании Совета обо мне сделано постановление ходатайствовать пред Синодом о переводе меня на кафедру (об.) Греко-Восточной Церкви¹⁰⁹; в том же заседании происходил выбор в э[кстра]орд[инарные] профессоры и был избран я единогласно (но я все-таки не верю в их искренность) и Четвериков – большинством против 5 (Д[митрий] Ив[анович], Певницкий, Голубев, Попов и Песоцкий). Ст[епан] Тим[офеевич] внес о нем особое мнение. Я не присутствовал на этом заседании, но обо всем этом знаю из рассказов.

Не писал я Вам доселе потому и сейчас с некоторым смущением пишу потому, что не знаю, что сообщить о... листках.

Горячо целую Вас и кланяюсь всем.

Завтра 7 сент[ября] будем служить заупокойную Литургию по Пант[елеимону] Андреевичу собором¹¹⁰: о. Д[митрий] И[ванович], о. Анатолий¹¹¹ и я. Плащаница недели через две будет готова, – приезжайте посмотреть.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 35–35 об.

№ 11

б/д [ноябрь 1910 г. ¹¹² ]

(Л. 11) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Искренно благодарю Вас за сообщенную справку и за теплое приветствие с праздником. Последний прошел для меня не совсем радостно. Третьего дня Петя заболел ужасной формой скарлатины, так что я, во избежание распространения заразы, даже не служил. Литургию совершил преосв[ященный] Павел. Чай пили в библиотечной комнате. Вспоминали Вас, как сообщил мне Д. И. Б[огдашевский], пили Ваше здоровье и очень благодарили Вас за память.

(об.) Ну, а затем и разошлись, как всегда бывает. П. П. Петрушевский¹¹³ слишком раскошеливается за счет ц[ерковных] денег. К ужасу своему должен сказать, что казна церковная совершенно опустела. Что мы с Вами и Д. И. с трудом собрали, то П. П. развеял в несколько месяцев. Пошил новое облачение, по Вашему совету, и это обошлось в 70 с лишком рублей, да на окончание плащаницы (Л. 12) (кстати: вышла все-таки прекрасной) рублей около 300 из церковных денег просадили. Последние П. П. П[етрушевский] потратил без моего ведома. Я открыл это случайно, а он оправдывается, что не знал, сколько денег имеется на плащаницу, хотя я не раз говорил ему о необходимости выяснить это на основании приходно-расходных книг. Словом, сидим без денег. Что будем делать дальше, не знаю. Доходы церк[овные] уменьшаются. М. Н. [Новицкая] плачется (об.) на оскудение по всем статьям. В Общество в нынешнем году не можем и ста рублей дать, а оно тоже нуждается.

Когда составим «Историю плащаницы», пришлем Вам для просмотра, – не откажитесь тогда восстановить забытое.

Конечно, Вы слыхали, что наша Академия почтила память † Толстого лекциями о его мировоззрении. Особенно по душе студентам пришлась лекция В. И. Экз[емплярского]¹¹⁴. Сумел, значит, угодить.

Побольше таких лекторов, – и далеко шагнем мы со своею церковною] наукою.

Кто-н[ибудь] да должен крикнуть: «Не могу молчать», – не правда ли?

Ваш свящ. Н. Гроссу.

Л. 11–12 об.

№ 12

22 ноября 1910 г.

(Л. 36) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Журнал «знаменитого» заседания Совета о выборах только сегодня, 22 ноября, отправили владыке. Медлительность, с какою журнал этот составлялся и подписывался, заставляет предполагать некоторый «подвох», некоторый расчет, что-де он будет рассматриваться в Синоде, когда наш Владыка приедет в Киев. Мы не сомневаемся, что владыка нас поддержит, но если дело будет рассматриваться (Л. 37) в его отсутствие, то из его поддержки может выйти очень мало. Если можно, подействуйте так, чтобы дело о выборах прошло в Синоде при личном участии митрополита] Флавиана. В этом все заинтересованы очень. О подробностях и мотивах настоящей просьбы моей, или лучше, нашей, просьбы напишу впоследствии.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 36–37

№ 13

3 февраля 1911г.

(Л. 38) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Страшно спешу к делам, которые, чем дальше время идет, тем многочисленнее и несноснее становятся. У меня к Вам сейчас большая просьба. Вероятно, о. Виноградский¹¹⁵ уже написал Вам о том, чтобы Вы ходатайствовали за него пред митрополитом о назначении его на диаконское место к нам. Пожалуйста, дорогой Алексей Афанасьевич, не делайте этого, п[отому] ч[то] он (об.) плохой будет нам помощник во всех отношениях. Служит он очень скверно, нет у него ни капли благоговения и очень мало наблюдательности. Пусть владыка подождет с назначением, авось сыщется хороший человек.

А о Вас уже много здесь говорят. Дай Бог снова свидеться на академической] службе.

Ваш свящ. Н. Гроссу Л. 38–38 об.

№ 14

15 марта 1911 г.

(Л. 39) Дорогой Алексей Афанасьевич!

От искренно и глубоко преданного сердца поздравляю Вас со днем Ангела¹¹⁶. Вся семья моя шлет Вам горячий привет. Да исполнит Господь во благих желания Ваши и да дарует нам утешение слышать о Вашей неоскудевающей энергии и впредь, как было доселе, и созерцать успехи Вашей плодотворной ц[ерковной] общественной и научной деятельности не только издали, как сейчас, но и в близости непосредственной, как бывало.

У нас в воскресенье, 13 марта, состоялось освящение плащаницы, сооружение коей связано с Вашим именем. Я очень сожалею, что заготовленная заблаговременно (об.) телеграмма не была послана Вам накануне, в субботу. Моя вина заключается в том, что я поручил это дело сделать П. П. Петрушевскому, который позабыл, как это всегда с ним бывает, позабыл, несмотря на то, что М. Николаевна и за Всенощной напомнила ему об этом. За чаем в воскресенье и сам преосвящ[енный] Павел, пожурил своего южика, но дело исправить нельзя было. Простите и помолитесь о нас, чтобы Господь принял нашу общую жертву в воню благоухания духовного¹¹⁷.

(Л. 40) В Академии у нас нет никаких новостей, по крайней мере, мне о них неизвестно.

Велика моя вина пред Вами, дорогой Алексей Афанасьевич, и другая; не знаю, чем ее искупить. Хотелось бы как-нибудь выполнить обязательство, добровольно взятое мною на себя, хотя бы в ближайшие месяцы. Если это мне удастся, то буду считать себя счастливым.

С К. Д. Поповым несколько недель тому назад случился удар, от которого он сейчас немного оправился, но который, кажется, навсегда сделал (об.) его инвалидом. Поэтому все порученные ему Советом Академии работы в ближайшем (17 марта) заседании будут распределены между другими наставниками, и на мою долю выпадет чтение соч[инения] о. Анатолия¹¹⁸. М. Н. Скабалланович подал «Типикон» на д[окто] ра церк[овной] истории.

Приедете ли Вы к нам на Пасху? Мы с нетерпением ждем Вас. Тогда только и поговорим с Вами, а то сейчас Вы так скупы на беседы.

Приветствуем многоуважаемую А[настасию] И[вановну] с именинником.

Преданный Вам свящ. Н. Гроссу

Л. 39–40 об.

№15

17 мая 1911 г.

(Л. 41) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Сегодня у нас заварилась новая каша, – кому придется ее расхлебывать, не знаем. Посоветуйте, что делать. Дело такое.

Левые подали преосвящ[енному] ректору заявление, в котором, подвергая критике отдельное мнение Степана Тимофеевича о незаслуженно нанесенных о. Димитрию Ивановичу оскорблениях со стороны профессоров] Дроздова и Экземплярского и стараясь представить это мнение инсинуацией, просят обсудить в Совете вопрос об отдельных мнениях. Так как в (об.) своих стремлениях представить Дроздова и Экземплярского невинными агнцами они очень неприкровенно наносят – или, точнее, повторяют – прежние оскорбления о. Д[имитрию] Ивановичу], то мы должны, по-видимому, вскрыть обстоятельства травли о. Д[имитрия] по-настоящему. И так как сделать это в Совете мы не можем, ввиду сплоченного их большинства, готового внести в это дело новую грязь, то, по-видимому, мы должны обратиться со своими «разоблачениями» непосредственно к владыке митрополиту или даже в Синод. Как тут быть?

Мне очень нужно письмо, (Л. 42) которое писал я Вам в начале учебного года о знаменитом собрании, начавшемся речью проф[ессора] Экземплярского: «Хотя ректору представляются Уставом большие преимущества, но нужно быть честным до конца». Эта речь фигурирует у С. Т. Голубева, но перевирается в заявлении гг. левых. Если как-нибудь сохранилось это письмо, пришлите мне его: там все точно воспроизведено.

На это настоящее письмо жду от Вас ответа.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 41–42

№ 16

б/д [июнь 1911 г. ¹¹⁹ ]

(Л. 15) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Извините меня великодушно за то, что я так долго не писал Вам.

Поздравляю Вас с единогласным избранием на кафедру гр[еческого] языка. Конечно, другого результата трудно было ожидать, но мы все-таки очень рады, что эта чисто академическая победа не была омрачена ни одним неосторожным словом, ни одним неловким жестом. Себя с этою победою мы поздравим, когда узрим Вас в академической среде во плоти...

(об.) Относительно 1-го тома вашего Типика я собрал точные справки. Оказалось, что его уже в прошлом году в продаже не было. В складе имеются лишь 18 экземпляров второго тома – EuxcToyia¹²⁰.

По вопросу о листках для П[росветительного] о[бщества] я в большом затруднении. При личном свидании Вы не захотели поднять об них речи, конечно, не желая (Л. 16) ставить меня в неловкое положение, за что я Вам очень благодарен. Но теперь я сам временем вынуждаюсь просить у Вас опытного Вашего совета, как быть с затеянным делом. Мне кажется, что составить дальнейшие листки по образцу присланного мною Вам в начале этого года невозможно – иначе это будут утомительные вариации на одну и ту же тему. Необходимо, думается мне, усилить материал историко-археологический и фотографический за счет гомилетического, сократив последний до небольших размышлений в начале и в конце листка. А при таком характере листков я не в состоянии обойтись (об.) без вашей помощи хотя бы в виде советов и указаний, что и откуда можно заимствовать. Зная Ваш вкус, я уверен, что первый листок Вам не понравился, Вы не того ожидали. Может быть, Вы найдете свободную минуту, чтобы дополнить и исправить его и в таком виде переслать мне для ознакомления с Вашими взглядами на столь трудное и ответственное дело?

Сижу в Киеве и произвожу ремонт (действительный) зала О[бще] ства.

Привет сердечный от всей моей семьи Вам и высокоуважаемой Анастасии Ивановне.

Ваш свящ. Н. Г.

Л. 15–16 об.

№ 17

5 декабря 1911 г.

(Л. 43) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Очень благодарен Вам за память, которую, как Вам известно, я высоко ценю.

В моей жизни за последние пять месяцев заметных для постороннего глаза перемен не произошло, но «переживаний» было немало. Почти все они имели причиною болезнь Юлии Евфимиевны. Вы помните ее истерические припадки? Летом этого года припадки эти, в связи с крайним ослаблением нервной системы, сделались почти непрерывными, так что в сентябре м[есяце] нужно было приступить к какому-нибудь (об.) радикальному лечению. Обратились мы к М. Н. Лапинскому¹²¹, который, осмотрев больную, назначил ей водолечение в своем санатории. Долго Юлия Евф[имиевна] ходила туда, но улучшения не только не наступало, а даже стало заметно постепенное падение сил. В конце ноября больная слегла в постель и потеряла возможность свободно передвигаться; при этом у нее появились сильные припадки удушия. Доктора, и в том числе М. Н. Лапинский, посоветовали повезти ее в (Л. 44) санаторий «Крюково» д[окто]ра Вырубова, что возле Москвы, по Николаевской] ж.д. И вот, уже 2-й месяц, как она лечится в санатории «Крюково». Пишет, что поправляется, гуляет, работает, а настроение хорошее. Дал бы Бог ей хоть сколько-н[ибудь] окрепнуть, а то я и сам извелся с ведением хозяйства и детворой, которая усердно Вам кланяется.

В Академии – прежние нелады, дело дошло до того, что друг с другом никогда ни о чем не говорят. Сделанный в прошлом (об.) году шаг к примирению – единогласное] избрание, между прочим, Епифановича¹²², Фаминского¹²³, Поповича¹²⁴ – никого не тронули, что, кстати, сказать, выразилось в демонстративном отсутствии всех т[ак] н[азываемых] левых на вступительных] лекциях Чернышева¹²⁵...

На ц[ерковную] археологию Титовым представлены: Булгаков¹²⁶, Курганович¹²⁷, Барвинок¹²⁸ и еще кто-то. Также имя Диаковского (представленного Скабаллановичем). Занесен, кажется, и Вами выставленный кандидат г. Никольский¹²⁹. А я представил Н. Н. Пальмова. Левые, очевидно, будут проводить Евф[имия] Петровича. Представлен еще о. Глаголевым окончивший (Л. 45) в прошлом году свящ. Викторовский¹³⁰.

На сектантство выступают о. Евг[ений] Капралов¹³¹ и миссионер Митроцкий¹³². В. И. Фаминский подал заявление о желании перейти на кафедру литературы.

В Обществе дела идут по системе восточных сатрапий. Все делает «сам». Совет можно считать совершенно упраздненным. Его уже и не собирают больше.

Воскр[есные] чтения, которым Вы в свое время отдавали столько энергии, еле влачат свое существование. У меня отпала всякая охота работать при условиях «неограниченного самодержавия».

В целях подготовки членов к будущим (в янв[аре]) выборам (по крайней мере, я так думаю) председ[атель] решил организовать апологетические чтения по пятницам, но так как сил нет, а дело ведется помимо Совета (об.) (я не говорю уже о себе), то приходится выпускать таких убогих апологетов, как о. Ф. Синькевич¹³³, который своим чтением в прошлую пятницу вызвал в аудитории положительный ропот.

Сообщаю Вам об этом, потому что знаю Вашу «первую» любовь к нашему Обществу.

С сочинением М. Н. Скабаллановича выходит заминка¹³⁴, так как автор его произнес на акте и затем напечатал (правда, только одну половину, так как другая по своему содерж[анию] не могла быть напечатана) такую речь о символическом богословии, которая отрицает всякое богословие, тем более, – православное¹³⁵. И поэтому увенчание его степенью доктора богословия кто-н[ибудь] может принять за иронию...

Сердечный привет Анастасии Ивановне.

Душевно преданный Вам свящ. Н. Гроссу

Л. 43–45 об.

№ 18

б/д [10 апреля 1912 г. ¹³⁶ ]

(Л. 33) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Пишу Вам под впечатлением сегодняшнего выступления Николая Николаевича¹³⁷. Он прочел великолепную лекцию, которая произвела сильнейшее впечатление не только на нас, правых, но, по-видимому, и на левых. Постановка вопросов, метод их исследования и манера изложения обличают в Н[иколае] Николаевиче] настоящего ученого работника, обладающего солидным ученым опытом. Это сразу почувствовали все. Среди некоторых «злопыхателей» стали по этому поводу придумываться вещи, позорные (об.) для «выдумщиков». Стали, напр[имер], говорить: «это глава из его магистерской диссертации», «это он написал под руководством и по указаниям А. А. Д[митриевского]», «это работа А. А. Дмитриевского]» и т. п. Воистину «солга неправда себе»¹³⁸. Димитр[ий] Иван[ович] и Ст[епан] Тимофеев[ич] выразились так, что они даже не ожидали такой блестящей лекции от Н[иколая] Николаевича].

Я в восторге и торжествую. Думаю, что дело Н[иколая] Николаевича] обеспечено. Тему дали ему такую: (Л. 34) «Византийский архитектурный стиль. Его происхождение, сущность и краткая история».

Еду на Совет. Будем выбирать членов Правления. Еще не знаю, как нужно баллотировать.

Утром я написал Вам письмо о том, что желаю в Софийский собор попасть.

Ваш свящ. Н. Гроссу

Л. 33–34

№ 19

21 апреля 1912 г.

(Л. 46) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Мы уже условились относительно генерального боя, который будет происходить во вторник, 24 апреля. Мы, правые, числом 6, подадим голоса за Н. Н. П[альмова], но, таким образом, Песоцкий и преосвященный] Иннокентий дадут за Пальмова и против Барвинка, а о. Анатолий (продолжающий критиковать – причем ожесточенно, по моему мнению, – лекции досточтимого Н. Н. П[альмова]), о. Д. И. Б[огдашев- ский] и С. Т. Г[олубев] (связанные словом с Барвинком) дадут за Н. Н., а от суждения о Барвинке воздержатся.

Т[аким] обр[азом], несомненно, мы будем (об.) иметь 6 голосов, а на противной стороне остается 8, при 3 воздержавшихся. Перед сражением председатель спросит мнения специалистов о достоинствах и недостатках лекций. О. В. Д. Прилуцкий, бывший на нашем заседании в пятницу, сказал, что он постарается быть объективным (понимаете, что это значит?), но подчеркнет преимущества лекций П[альмова]. Кстати, выясняются новые обстоятельства. Оказывается, по мнению о. В. П[ри- луцкого] и о. А [натолия], что в первой лекции Н. Н. П[альмов] якобы использовал только завалящую литературу и по некоторым вопросам (напр[имер], о Зальцбургской (Л. 47) митре) ломится, якобы, в открытые двери. Хотя на лекции о митре Зальц[бургской] Пальм[ов] ограничился кратким упоминанием, но имел неосторожность после лекции беседовать о ней с В. Д. Пр[илуцким], который теперь и говорит, что Н. Н. П[альмов] «напрасно переписывался с протоиер[еем] Венским¹³⁹», п[отому] ч[то] митра издана (кем-то). Кажется, на Совете выступит и Ваш отзыв о кандидатской г. Пальмова, где Вы указываете недостаток археологического] элемента. Относительно отдельного мнения мы решили, что его не нужно, так как его заменит отзыв специалиста Прилуцкого. Но я опасаюсь, что этот отзыв будет настолько бледен, что не даст полной картины действительности, что явится оружием в руках левых против Пальмова. (об.) Посему в кармане, на всякий случай, я буду иметь небольшое мнение, которое, буде понадобится, пущу в качестве разъяснения научных достоинств лекций Н. Н. П[альмова] в дополнение к отзыву Прилуцкого.

Кстати: не можете ли Вы сообщить в возможной скорости литературу о символических иконах 16–17 вв.? (Реферат Троицкого о благом мале нам известен).

По моему делу же нет надобности беседовать с владыкою митрополитом.

Преданный свящ. Н. Гроссу Л. 46–47 об.

№ 20

13 ноября 1913 г.

(Л. 48) Дорогой Алексей Афанасьевич!

От души благодарим Вас за память. Праздник мы отпраздновали сегодня скромно¹⁴⁰. Служил преосв[ященный] Иннокентий, сослужили арх[имандрит]ы Амвросий¹⁴¹, Василий¹⁴², прот. Браиловский, иереи Н. Фетисов¹⁴³, В. Прилуцкий. После Литургии чай пили в моей квартире. После 17 окт. мы еще чувствуем большую усталость. Не то, чтобы мы тогда, 17 окт[ября], уж очень многое сделали, а просто «набегались». В жизни (об.) нашего храма можно отметить одну маленькую новость, которая, думаю, Вас обрадует. Благодаря нашим стараниям у нас уже образовался народный хор, который поет очень недурно, и который вчера пропел почти всю Всенощную с акафистом. Есть надежда на расширение этого дела.

С чтениями так же туго, как и раньше. Приходится всё (Л. 49) заменять оо. лекторов, уклоняющихся от ведения бесед в нашем доме систематически.

Мои личные дела таковы, что ничем не могу похвалиться. Юлия Евфимиевна похварывает. Денег у меня нет, и это отвлекает меня от моей основной работы... Словом, плохо.

С Николаем Николаевичем]¹⁴⁴ случился в Академии неприятный инцидент: студенты обратились к нему с просьбою (об.) о выдаче лекций, он отказался сделать это сейчас, пообещав выдать в конце года (у него идет печатание диссертации), и «гг.» студенты решили бойкотировать его лекции, и теперь к нему ходит лишь один дежурный. Чем дело окончится, трудно сказать. Как Вы думаете об этом?

Если Н[иколай] Н[иколаевич] не писал Вам об этом, то и Вы ему ничего не пишите: может быть, он не хочет, чтобы инцидент получил огласку.

Нижайший привет Анастасии Ивановне.

Преданный прот. Н. Гроссу

Л. 48–49 об.

№ 21

б/д [начало июня 1914 г. ¹⁴⁵ ]

(Л. 31) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Диспут Н. Н. Пальмова, конечно, состоится на днях, до 15 июня. Сегодня я подал уже свою рецензию (хвалебную), Василий Дм[итриевич] Прилуцкий тоже подаст очень скоро. Митрополит имеет желание побывать на предстоящих диспутах, а так как в Голосеево¹⁴⁶ он собирается поехать 13-го, то, чтобы не затруднять его, диспуты, вероятно, будут назначены на 11–12-е июня¹⁴⁷.

(об.) Я постараюсь известить Вас о дне бенефиса Н[иколая] Николаевича] телеграммою.

Сейчас сидим над кандидатскими работами, не разгибая спины.

Собираюсь со всею семьею к Вам, на север. Приедем в Петербург числа 16-го июня, побудем там до 21–22-го, а затем недель на пять поедем в Финляндию, в Гангё¹⁴⁸. Доктора советуют Юлии Евфимиевне полечиться еще (Л. 32) финляндским климатом. Через настоятеля церкви в Гангё я уже нанял себе и помещение за 150 марок в месяц.

В Петербурге остановимся у моего земляка Е. Запольского, военного протоиерея Сергиевского собора¹⁴⁹.

Надеемся увидеться с Вами.

А может быть, Вы еще к нам приедете до того времени?

Сейчас я один дома. Семья на время уехала на дачу к знакомым.

Мария Николаевна не может дождаться медали.

Диспут П. П. Соколова прошел дов[ольно] гладко¹⁵⁰. Докторант много смешил публику тоном и манерой речи. Ясинский¹⁵¹ возражал дельно, хотя касался только мелочей. С. Т. Голубев оспаривал П. П. в вопросе о состоянии просвещения во время монгольского ига. Добровольцем выступил Юлиан Андр[еевич]¹⁵², который обличил П. П. в некоторых погрешностях против истории.

Почтительнейше приветствуя многоуважаемую Анастасию Ивановну и желая Вам всех благ, имею честь быть Ваш[им] покор[ным] слугою прот. Н. Гроссу Л. 31–32 об.

№ 22

2 октября 1915 г.

(Л. 50) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Благодарю Вас за память. Письмо Ваше я получил и просьбу о высылке «Трудов¹⁵³» исполню на днях. Мы действительно перевозим в Казань даже и книги¹⁵⁴. Вся библиотека, до единой книжки, весь музей, весь архив и все прочее упаковано в ящики и ждет автомобилей, которые 10 октября и повезут наше имущество на вокзал. Часть последнего отправлена раньше. В Казань отправляется и большая часть личного состава (об.) Академии. Может быть, там организуются после Рождества занятия, чтобы для студентов не пропал год. В таком случае и мы, священники, поедем в Казань. Пока же мы остаемся на местах, должны же эвакуировать только свои семейства. Куда я своих отправлю, не знаю еще. Мальчики учатся уже в Полтаве, так как их реальное училище закрыто. Таня хотела ехать на курсы в Саратов, но воздержалась ввиду тревожных слухов о переполнении этого города. Митрополит наш¹⁵⁵ на днях объявил нашему ректору¹⁵⁶ (Л. 51), что если профессора священники поедут в Казань, он их отчислит от приходов и вообще от священнической службы. «А прот. Титов поедет?» – «Он может ехать, у него есть “заместитель”». – «А как же с Консисторией, где он состоит членом?» – «Это пустое»!.. Очевидно, когда кому перевалит за 70, законы логики для того не обязательны.

В Киеве – настроение нервное. Все говорят, что «опасности нет», но вместе с тем все собираются уезжать и понемногу эвакуируются. Церковное имущество наше увезено во Владимир. Я отправил только наиболее дорогую утварь церковную, ризы и плащаницу. Остальное остается на месте.

(об.) Мария Николаевна, конечно, собирается бежать. Она осталась бы, если с нею остался и я, и взял бы к себе... и т. д.

Тяжело нам, но, даст Бог, все вынесем, лишь бы победа была наша! Но, думается, что трудно будет победить при наших порядках милейших, при Волжиных и Скворцовых¹⁵⁷, наипаче же – при Варнавах и Распутиных старцах¹⁵⁸. Боже мой, неужели не будет возмездия, исчадиям диавола, ополчившимся на нас в виде внутренних и внешних врагов наших? Быть не может, Ал[ексей] Аф[анасьевич], чтобы гром не грянул на беззаконных, и чтобы земля не поглотила Корея, Дафана и Авирона нашего времени!¹⁵⁹

Целую Вас крепко. Привет от жены, сейчас находящейся в Полтаве, и от детей.

Ваш прот. Н. Гроссу

(Л. 50) Изнемогаем от глада книжного, а что будет еще дальше?

Л. 50–51 об.

№ 23

2 февраля 1916 г. ¹⁶⁰

(Л. 52) Глубокоуважаемый и дорогой Алексей Афанасьевич!

Душевно благодарю Вас за приветствие, которое, хотя и получено нами поздно (почтою –30 января), но все же доставило нам великое утешение. Число друзей Общества весьма ограничено – тем дороже для работающих в нем Ваш ободряющий привет. Владыка митрополит еще не осведомлен о деятельности нашей: преосв[ященный] Василий не нашел удобного времени на Рождестве, чтобы сделать подробный доклад м[итрополиту] Владимиру. Если (об.) Вам представится случай это сделать, не откажитесь сослужить Обществу службу.

27 янв[аря], ко времени годичного акта, от дворянина Сергея Павловича] Подвысоцкого (сына † Сусанны Ивановны) в Совет поступило заявление о том, что он, Серг[ей] Павл[ович], жертвует 3 000 р. в неприкосновенный фонд для выдачи из % премии вознаграждения за составление брошюр, издаваемых от имени Общества. Фонд будет называться фондом имени прот. П[авла] Федоровича]¹⁶¹ и Сусанны Ив[ановны] Подвысоцких.

(Л. 53) Как хорошо и прочно увековечивается память первых учредителей нашего Общества!

В близкой Вам Академии жизнь расстроена. Читаем лекции, занимаемся, пишем семестры и кандидатские диссертации почти без книг. Отсюда – настроение у всех нас отвратительное.

Я жду от Вас, дорогой Алексей Афанасьевич, обещанной статьи для юбилейного сборника, первая часть которого непременно выйдет в августе – сентябре настоящего года. (об.) Пожалуйста, пришлите что-нибудь из богатого Вашего сокровища.

После Пасхи я собираюсь приехать к Вам, в Петроград, месяца на 1,5 , для занятий в Ваших книгохранилищах. Не встречу ли каких-н[ибудь] препятствий в необычайных обстоятельствах бранного времени? Относительно комнаты я написал своей землячке, Марии Ив[ановне] Запольской¹⁶²: думаю, что у них можно будет устроиться.

Таня – в Саратове, бедствует. Мы были против поездки ее туда, но удержать было невозможно.

Мальчики – дома, учатся в казенном реальном уч[илище].

Юлия Евфимиевна ведет свое обычное дело с молитвою и терпением.

Горячо все приветствуем Вас и желаем здоровья и всякого благополучия.

Преданный Вам прот. Н. Гроссу Л. 52–53 об.

№ 24

15 марта 1916 г.

(Л. 54) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Душевно поздравляем Вас с днем Вашего Ангела и всеусердно молим Бога, да дарует Он Вам здравие, мир и всякое во всем благопоспешение. Давно от Вас не получаю я писем, – что это значит? Не больны ли Вы, или сердитесь за что-л[ибо], или же завалены, по обыкновению, делами, работою, и всякими хлопотами? У нас, в Киеве, ничего утешительного нет. Академическая наша жизнь замерла окончательно. Благодаря «сообразительности» Амвросия Семеновича¹⁶³, эвакуировавшего в Казань (об.) в первую очередь все ценное в библиотеке, сидим сейчас буквально без всяких книг. Ни Миня, ни Mansi, ни Acta S[anctorum], ни Corpus^"а визант[ийских историков]¹⁶⁴, – ничего нет. Такое создается настроение, что готов бежать отсюда на край света. В Обществе – полный развал. Чтения веду я при помощи двух-трех лекторов: того оживления, того интереса к делу, который был когда-то, теперь и в помине нет. Изданий не выпускаем вот уже 2-й год никаких, за абсолютным обеднением. Сейчас воюем со снегом и с полицией. Таня моя – в Саратове, к Пасхе приедет. Мальчики и Юлия Ефимовна – дома, здравствуют и усердно кланяются. То же Мария Ник[олаевна]. Мария Мих[айловна] Лапинская умерла. Умер и мой тесть о. Евфимий.

Напишите хоть несколько строк.

Преданный Вам прот. Н. Гроссу Л. 54–54 об.

№ 25

б/д [июнь или начало июля 1917г.]

(Л. 61) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Петя готовится к экзамену в Институте инженеров. Приедет в Петроград 6-го августа, так как с 7-го авг[уста] он должен быть уже зарегистрирован в канцелярии Института. Экзамены начнутся 12-го и, вероятно, продолжатся не более 5–6 дней, так что числа 20-го он вернется домой – по крайней мере, выедет из Петрограда. Значит, ему нужна комната на две недели приблизительно. Если у Вас кабинет не занят, то (об.) я просил бы очень устроить его в нем и разрешить ему поселиться вместе с товарищем, с которым он занимается, – бедным, но благовоспитанным и скромным юношею. Об этом я послал Вам сегодня телеграмму, п[отому] ч[то] не уверен, что письмо дойдет по назначению.

Живем мы теперь неважно. Недостатки и лишения всеобщие нервируют. Живем теми же интересами, что и Вы в Петрограде. В обществе никаких перемен, кроме полного оскудения казны – явления, кажется, тоже всеобщего. Владыка митрополит¹⁶⁵ упирается (Л. 62) и не хочет поддаваться новым порядкам. Постоянно возникают у него конфликты с Епархиальным] советом¹⁶⁶ и духов[ным] комиссаром¹⁶⁷. Чем-то все это окончится?

Где же Вы? Я пишу в Петроград, но не уверен, что Вы там.

Если на это письмо я не получу ответа до 15–20 июля, то напишу уже на имя жены Вашей, хотя фамилию ее не знаю: думаю, что она еще у Вас. И одновременно напишу Ол[ьге] Андр[еевне] Новиковой.

Поклоны и поцелуи от всей семьи преданного прот. Н. Гроссу Л. 61–62

№26

29 июля 1917 г.

(Л. 55) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Наконец-то дождались мы твоего письма. Очень благодарны за любезное предоставление помещения Пете и его бедному товарищу: они пробудут в Петрограде немного более 10 дней.

Относительно племянницы твоей у нас с Юлей такое составилось решение. Кабинет мой можно будет предоставить двум двоюродным сестрам Тани, жившим у нас в прошлом году, и Елене Николаевне. Я перейду (об.) в залу. Со столом будет затруднительно устроиться. У нас страшный недостаток во всех продуктах и еще более страшная дороговизна. Прошлогодним жилицам мы почти отказали от стола, а племянницу твою попробуем постоловать. Как пойдет дело, будет видно. Во всяком случае, милости просим. Особых удобств не дадим, но участие с любовью примем.

Дела академические: после длинного ряда заседаний и собраний корпорации по вопросам о приспособлении академической жизни к новому демократическому режиму, (Л. 56) все и вся заснуло. Спим и ждем нового Устава. Взаимных распрей и недоразумений нет и, Бог даст, не будет. Преосв[ященный] Василий¹⁶⁸ и инспектор¹⁶⁹ уходить не собираются.

Дела Общества. Продолжаю вести чтения и летом. Семья на даче, а я почти безвыездно здесь. Ссорятся батюшки – прогрессисты-демократы и консерваторы-аристократы. Владыка митр[ополит], как и следовало ожидать, принял сторону последних, почему и у него постоянные конфликты то с комиссаром Поспеловским¹⁷⁰, то с епарх[иальным] Советом, теперь упраздненным распоряжением Синода¹⁷¹.

(об.) Вчера учрежден у нас «Союз дух[овенства] и мирян», в него вошел почти в полном составе «Союз р[усского] н[арода]»¹⁷², и сразу новое учреждение получило специфическую] окраску. Я попробовал было предложить отмежеваться от всякой политики и заявить о принятии в ц[ерковной] жизни начал ц[ерковной] свободы и соборного единения, но мой голос прозвучал резким диссонансом. Для меня начинается новый период столкновений с идеологией прежних охранников. Как бы уйти? Устал я, а в Обществе теперь остались убогие старушки, не разбирающиеся в вопросах ц[ерковной] политики, да примазывающиеся теперь «союзники». Не с кем даже душу отвести.

Митрополит меня не понимает, (Л. 55) а окружающие его сановники (прежние) всячески ему льстят...

Преданный прот. Н. Гроссу Л. 55–56 об.

№ 27

б/д [26–30 декабря 1917 г.]

(Л. 29) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Поздравляем тебя с праздником Р[ождества] Хр[истова] и наступающим Новым годом. Дай Бог всем нам сил пережить бедствия этих бесконечных «злых дней». Каждый день несет нам новые и новые ужасы. Теряем уже веру в возможность выхода из создавшегося положения. Мы слышим отовсюду, что у Вас, в Петрограде, много хуже, чем у нас. Бедные русские люди, окончатся ли их мучения когда-н[ибудь]? Мы ждем прибытия с фронта голодной армии, предающей мечу и огню все, встречающееся им (об.) на пути и оставляющей за собою пустыню. Жутко становится. Помолитесь за нас у Пречистой Божией Матери-Скоропослушницы¹⁷³.

Лина не смогла поехать домой и сначала сильно тосковала, а сейчас успокоилась и веселится с нашими беспечными детьми.

В Академии на днях был магистерский диспут Епифановича¹⁷⁴, присутствовали м[итрополиты] Владимир и Платон¹⁷⁵ и архиеп[ископ] Евлогий¹⁷⁶. Занятия мы кончаем 8 января.

На днях открывается здесь Всеукраинский церк[овный] Собор, на котором будет провозглашена автокефалия Укр[аинской] Церкви. Произойдет большой раскол. Предупредить его теперь очень трудно, п[отому] ч[то] м[итрополит] Платон и наши епископы (Л. 30) выпустили из своих рук инициативу и сделали Центральной] Раде много неосторожных уступок.

В Академии возникла мысль обратится к Центральной] Раде с запросом, возьмет ли она на себя ту часть бюджета академического, которая при прежнем правительстве лежала на государственном казначействе. Если Рада не согласится отпустить деньги, нам угрожает голод. Одно остается утешение, что не мы одни в таком ужасном положении, а все чиновничество и вся интеллигенция.

П. Д. Каменцов оказался от должности ц[ерковного] старосты. Избрали нотариуса Кольчевского, а помощницей его М. Н. Новицкую, которая очень хотела быть избранной (об.) именно в старосты, а не в помощницы.

Все шлют тебе искренний привет и пожелания всего наилучшего.

Преданный тебе прот. Н. Гроссу

P. S. Стефан Тим[офеевич] весь ушел в заботу о хлебе насущном для семьи. Редко вижу его; на собраниях он не бывает.

Книга твоя в библиотеку получена, но ее успел захватить Скабалланович, у которого уже не вырвешь: я хотел было напечатать об ней объявление в послед[ней] кн[иге] «Трудов», имеющей выйти на днях.

Лапинские кланяются, такожде преосв[ященные] Василий и Амвросий, недавно бывшие у меня в гостях.

Поклон Н. Н. Глубоковскому и всем знаемым. Л. 29–30 об.

№ 28

24 декабря 1926г. (6января 1927г.)

(Л. 57) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Поздравляем тебя с праздником Р[ождества] Хр[истова]. И от души желаем тебе здоровья и бодрости духа, чтобы ты мог довести до благополучного окончания все свои ученые работы. Я завидую необыкновенному увлечению, с каким ты исследуешь памятники литургической науки в условиях крайне неблагоприятных для такого занятия. Очень жалею, что в свое время мы мало об этом могли поговорить. Моя болезнь явилась неожиданной для всех нас. Но, слава Богу, я перенес ее бодро; силы не изменили мне, и я (об.) чувствовал себя хорошо и в конце октября, как и в средине июля. По выздоровлении от многочисленных твоих почитателей я узнал, что ты здесь провел несколько весьма интересных докладов и своим искусством «беседовника» положительно обворожил всех¹⁷⁷. Это меня и всех моих весьма обрадовало. Дай Бог тебе всегда быть жизнерадостным и благодушным.

Мы живем по-прежнему скромно и уединенно. Я и Юля часто болеем. Чувствуем шаги приблизившейся, (Л. 58) надвинувшейся на нас старости. Определенной работы у меня нет. В последнее время читаю Евстафия Солунского¹⁷⁸, которого ты так не любишь. Все-таки интересный писатель средневековья. На днях сдаю его.

Служу в Софийском малом соборе – один раз в неделю.

По выздоровлении я никого из наших не видел, кроме[епископа] Василия, Вас[илия] Дмитриевича]¹⁷⁹ и Вл[адимира] Петр[овича]¹⁸⁰, разумеется, конечно, – и о. прот[оиерея] И[оанна] Николаевича], постоянно по-отечески напоминающего мне о моих обязанностях в отношении знакомых и приятелей. Благодаря его любезности, настоящее (об.) письмо посылаю через него.

За Болотова горячо благодарю тебя.

Преданные тебе Гроссу. Л. 57–58 об.

№29

17 марта 1927г.

(Л. 59) Дорогой Алексей Афанасьевич!

Поздравляем тебя с днем твоего Ангела. От преданной души желаем тебе всяких благ телесных, наипаче же душевных и духовных. Сейчас мы отслужили молебен о твоем здравии перед памятною тебе и дорогою для всех нас иконою преп[одобного] Алексия, ч[еловека] Б[ожия], из Р[елигиозно-]пр [осветительного] о[бще]ства¹⁸¹. Она, как ты помнишь, у нас – в Софийском (об.) соборе. Юлия Евфимиевна немножко нездорова, Таня пока благодушествует (конечно, без должности), а я наслаждаюсь свободою – ходить, молиться, служить, читать и т. п.

Готовимся все к Св[ятой] Пасхе. Твои знакомые[епископ] Василий, П. П. Куд[рявце]в, Вл. П. Р[ыбин]ский, В. Д. Пр[илу]цкий здравствуют и «работают» – кто во что горазд. О. И. Н. Кор[олько] в здоров и, конечно, предупредил нас с поздравлениями -(Л. 60) хороший старик.

Просят приветствия передать тебе: М. Д. Златоверховников¹⁸² и И. Н. Церемин¹⁸³, принимавшие участие в молебне, а также Мария Николаевна Новицкая, с трогательною любовью вспоминавшая в этот день о тебе и притащившаяся в церковь для участия в общей с нами молитве.

Как идут твои работы? Напиши, если удосужишься.

(об.) В церковном мире – затишье. Дал бы Бог, чтобы все и вся успокоились, и наступил общий мир.

Крепко целуем тебя.

Твои Гроссу Л. 59–60 об.