Первый опыт гомилетической хрестоматии на русском языке

(Святоотеческая Хрестоматия, с биографическими сведениями о св. отцах проповедниках вселенской Церкви и с указанием отличительных черт проповедничества каждого из них. Пособие к изучению истории христианской проповеди. Составил М. А. Поторжицкий, преподаватель киевской духовной семинарии. Киев. 1877. Цена 1 р. 50 к. с пересылкою).

Об обучении проповедничеству в семинариях, об объеме, составе и методе изложения того, что известно там под именем гомилетики и истории проповедничества, мы имеем понятия, не совсем, может быть, согласные с установившимися на этот предмет воззрениями. Считаем, по этому, не лишним сделать несколько замечаний по этому предмету прежде, чем войти в суждение о достоинстве хрестоматии г. Поторжицкого.

Мы держимся того убеждения, что в семинариях, как и вообще в средних и общеобразовательных учебных заведениях, немыслимо преподавание какой бы то ни было науки в обычном и точном значении этого слова. Требования здравой дидактики и методики, обязывающих сообразоваться в преподавании с возрастом и степенью умственного развития учащихся, с количеством времени, которое может быть уделено на тот или другой предмет в отдельности в общем составе учебного курса, требующих, затем, не только и не столько сообщения знаний в возможно большем количестве, но также, и притом главным образом, формального развития умственных сил учащихся, не оставляют по нашему мнению ни малейшей к тому возможности. В самом деле: задача общеобразовательного курса гораздо сложнее, чем сообщение знаний в возможно большем количестве; этим последним можно ограничиться лишь после того, как формальное развитие духовных сил учащихся если не окончательно завершилось, то по крайней мере достигло уже большей или меньшей степени зрелости, что может иметь место лишь при преподавании академическом или факультетском. Прежде наступления этого фазиса в образовании юношества на преподавании лежит обязанность озаботиться как этим формальным развитием учащихся, что достигается главным образом путем возбуждения в них мыслительной самодеятельности, так вместе и тем, чтобы состав учебного курса предметов и распорядок занятий морализующе-образовательным образом влияли на весь строй духовных сил учащихся, на выработку строго-нравственного характера и серьезной деловитости, на образование в них правильного, дельного мировоззрения. В виду таких задач общеобразовательного курса, требования здравой дидактики устраняют всякую возможность монологического изложения, если не всех без исключения, то, по крайней мере, большинства учебных предметов, входящих в состав семинарского курса, в форме лекций, единственно законной и возможной лишь при том объеме преподавания, который приличествует науке в ее надлежащем значении. В семинариях, как и вообще в средне-учебных заведениях, преподаются, таким образом, не науки, а учебные предметы, содержащие в себе лишь элементарные сведения из наук.

Кроме изложенных требований дидактики к такой же, а не иной постановке предметов семинарского учебного курса побуждают и требования здравой методики. Если академический устав нашел, и, как мы полагаем, вполне основательно, необходимым даже в академическом преподавании прерывать от времени до времени лекции репетициями, в видах контроля над усвоением слушателями преподанного им, не тем ли необходимее уже совершенно устранить лекционный метод изложения предмета при преподавании семинарском, где преподаватель имеет дело если не с детским, то с отроческим уровнем развития, где, как мы сказали, на первом плане должно стоять чисто формальное развитие сил учащихся, где по самому простому, можно сказать аксиоматическому пониманию дела, нужно питать не твердою пищею науки в ее полном объеме и точном смысле, а молоком элементарных сведений, а если предлагать и твердую пищу научных знаний, то не иначе, как, по вульгарному выражению, разжевав предварительно, класть в рот учащимся, а затем руководить самым процессом восприятия этой пищи и усвоения ее в духовном организме учащегося, ежеминутно так сказать, заботясь о том, чтобы достигалось не одно пассивное восприятие знаний, но вместе с тем совершался целый нормальный процесс ассимиляции их, процесс, содействуемый возбуждением мыслительной самодеятельности учащихся. При такой постановке семинарского преподавания если не половина, то, по крайней мере, третья часть всего классного времени должна быть употреблена на то, что известно под именем репетиций, будет ли то традиционное выслушивание уроков или живая беседа преподавателя о преподанном, сопровождаемая дополнениями и разъяснениями. Спрашивается, есть ли какая-нибудь возможность, при таком положении дела, излагать «науку» в каком бы то ни было смысле и объеме? Что удивительного, если систематическое изложение учебного предмета, вследствие малого числа уроков, являющееся не редко в виде голой номенклатуры, заменяется весьма часто (и вполне основательно) эпизодическим изложением главнейших моментов науки, как, например, это делается в семинариях при изложении так называемого обзора философских учений?

Рассуждая таким образом, мы, конечно, не высказываем чего-либо нового: все это относится к области общеизвестного и общепризнанного. Но есть вещи, которые необходимо повторять возможно чаще для того, чтобы они могли быть должным образом поняты и усвоены. Лекционный способ изложения предмета так заманчив и относительно легок (имеем в виду применение его в семинарском курсе), в сравнении с методом, например, эротематическим, рассчитанным на формальное развитие учащихся, на возбуждение в них самодеятельности мысли, – методом, при котором ученикам приходится не пассивно лишь воспринимать сведения, а деятельно работать самим, а на долю преподавателя остается лишь руководить и управлять этой работой, – что для преподавателя семинарии, особенно молодого, слишком велик соблазн предпочесть первый последнему, и вместо «уроков», которые велись бы по выработанным новейшей дидактикой методам (например, но методу Любена и Эккардта: первый изложен в статьях г. Скопина, напечатанных некогда в журнале «Учитель; книга Эккардта не так давно в целом составе переведена на русский язык гг. Максимовым и Острогорским; в нашей русской педагогической литературе применением этого метода известны гг. Стоюнин, Водовозов и Весин), читать «лекции». Для лекций достаточно знания предмета, для уроков по указанным методам нужен, кроме того, некоторый талант или, по крайней мере, особый педагогический такт и, кроме того, труд, и труд, значительно больший, чем какой нужен при составлении семинарских «лекций», особенно если эти лекции составляются вскоре после выслушивания полного академического курса.

Нам могут заметить, что все сказанное справедливо относительно четырех первых классов семинарии, где курс преподавания соответствует обыкновенному общеобразовательному курсу средних светских учебных заведений, например гимназий; что же касается двух последних классов семинарий, пятого и шестого, в которых проходится гомилетика с историей проповедничества, то они составляют нечто в роде специально-богословских классов и имеют своим предметом специально-богословское образование, следовательно цели преподавания здесь уже не дидактические и воспитательно-образовательные, а специально-учебные, следовательно и предметы, преподаваемые в этих классах, могут быть излагаемы в большем объеме, чем в каком излагаются предметы общеобразовательные, проходимые в четырех первых классах, и метод может быть допущен лекционный, при котором можно было бы сообщить наибольшее количество знаний. Отвечаем: по нашему мнению с переходом учеников семинарии в пятый класс формальное развитие их нельзя считать законченным, а что касается дела воспитательно-образовательного, то оно теперь только начинается в надлежащем виде: это время выработки убеждений в будущих пастырях Церкви, время, когда слагается окончательно характер человека, формируются его взгляды на жизнь, на мир Божий, на свои будущие общечеловеческие и специально-пастырские обязанности. Относительно лекционного метода изложения предметов в пятом и шестом классах семинарии можно сказать, что конечно он может быть допущен по отношению к некоторым предметам, но только отнюдь не к тому, о котором мы говорим, не по отношению к гомилетике, и еще – прибавим – практическому руководству для пастырей. Это два предмета, которые, по самому существу своей задачи, могут быть ведены не иначе, как методом практическим. Если какое знание дается не иначе, как путем практических занятий, путем упражнения и навыка, то это именно проповедничество. И если в какой части семинарского курса особенно ощущается неотложная потребность новой постановки преподавания и радикального реформирования учебного плана, то, нам кажется, именно в гомилетике. Здесь уже, по нашему мнению, должна иметь место отнюдь не наука о проповедничестве, гомилетика ли то или история проповедничества, а главнейшим образом и более всего обучение проповедничеству, конечно на основании теоретических начал и не без исторических данных.

В самом деле, сколько уже времени преподается гомилетика в семинариях, и как теория и как история, а практические результаты этого преподавания, если мы беспристрастно взглянем на состояние проповеди у нас в сельских приходах, нельзя сказать, чтобы были особенно обильны. С какими отличными баллами по гомилетике иногда оканчивают курс семинарии ее воспитанники, между тем как мало бывают подготовлены иногда к делу проповеди эти, изучившие учебники Фаворова и даже Амфитеатрова молодые люди! Какого труда, большей частью, стоит составление проповеди тем из них, которые, сделавшись сельскими священниками, начинают заниматься этим делом! Как нередко приходится им списывать свои поучения из готовых печатных сборников проповедей, имеющихся уже в нашей литературе в достаточном количестве! Ясно, что не «чтения о церковной словесности», вполне уместные лишь в академическом преподавании, должны быть предлагаемы воспитанникам семинарий, пятого и шестого классов, а нечто другое, что сообщило бы будущему сельскому проповеднику и готовый запас проповеднических мыслей, возможно более обширный, и дало бы более или менее полный навык к проповедническому изложению. Этих двух целей, по нашему мнению, можно достигнуть двумя способами, которыми преподаватель гомилетики должен пользоваться по возможности совместно: во-первых критическим изучением образцов, тщательно подобранных применительно к предварительно составленному и строго-обдуманному плану учебных занятий в порядке систематического курса теории гомилетики или в порядке исторического развития родов и видов пастырского церковного собеседования; во-вторых – возможно более частыми упражнениями учеников в составлении собственных поучений, причем почтенный капитальный труд о. протоиерея И. В. Толмачева – «Православное собеседовательное Богословие может служить прекрасным надолго незаменимым руководством. Учебником по гомилетике в семинариях должно быть хорошо составленная хрестоматия, а не гомилетики архим. Афанасия, о. прот. Фаворова или Амфитеатрова, которые, представляя синтетическое изложение гомилетических правил, могут быть пригодны уже после того, как преподаватель аналитическим путем, путем разбора образцов, выяснит каждую форму и каждое свойство проповеди в отдельности, – то есть в конце курса, и могут быть изучены учениками в относительно-незначительное количество времени. Предметом предклассных занятий учеников, или уроков, должны быть всякого рода работы над образцами по указаниям главным образом метода Любена и Эккардта, с некоторыми, разумеется, ограничениями и специальными приспособлениями, обусловливаемыми отличительными свойствами предмета, а также возрастом и степенью умственного развития изучающих гомилетику в семинариях, относительно большими, чем возраст и степень развития учеников тех классов, в которых проходится словесность, для которой назначают свои пособия Любен и Эккардт – начиная от простого заучивания наизусть образцовых проповедей и упражнений в осмысленном произношении заученного с кафедры, продолжая логическим разбором или извлечением из проповеди ее схемы, по заранее составленному преподавателем и общему для подобных работ плану, и оканчивая указанием, с точки зрения гомилетической теории, отличительных свойств рассматриваемой проповеди. Нам кажется, что отрицать законность и основательность такого изменения в постановке занятий по гомилетике в семинариях едва ли справедливо. Необходимость замены или, по крайней мере, дополнения науки о проповедничестве обучением проповедничеству, практическими занятиями по проповедничеству доказывается не только долговременным опытом наших семинарий, но и примером тех стран, где на проповедничество обращается больше, чем у нас внимания, где оно составляет более существенную, чем у нас составную часть Богослужения, где поэтому оно служит главным предметом заботливости при образовании пастырей церковных – у протестантов, а также и в католичестве. На богословских факультетах, а также в специальных проповеднических семинариях (например, в лейпцигской и тюбингенской, о которых см. в «Путевых заметках» И. Т. Осинина, Христ. Чтение за 1864 и 1865 годы) практическим упражнениям в проповедничестве, изучению образцов проповеди придается едва ли не больше значения, чем теоретическому и историческому изучению предмета.

Изложение всей техники этого дела, всех подробностей плана занятий по проповедничеству в наших семинариях, распределение как учебного материала, так и учебного времени между занятиями внеклассными, подлежащими лишь общему руководству и надзору преподавателя (таково, например, ознакомление учеников с литературой проповедничества путем чтения в свободное время относящихся к этому предмету сочинений, которые должны быть собраны в особой ученической библиотеке и быть у учеников всегда под руками), занятиями предклассными или уроками, подлежащими ближайшему руководству преподавателя и отметкам баллами, и наконец занятиями в классе – не входит в настоящем случае в нашу задачу и завлекло бы нас слишком далеко от предмета, по поводу которого мы начали свою речь. Впрочем, регламентация здесь и не совсем уместна, – больше всего здесь может сделать личный такт и талант преподавателя. Сделаем лишь одно общее замечание. По нашему мнению отнюдь не следует делить занятий по гомилетике в семинариях на два отдельных курса – теории гомилетики и истории проповедничества (между прочим, и потому, что при отдельном преподавании теории и истории проповеди неизбежны повторения, а следовательно напрасная трата времени, которое слишком дорого в этом случае), а в продолжение обоих учебных годов (V и VI классы) во все время, которое назначено на прохождение этого предмета, должен быть один цельный методический курс изучения образцов, избранных и расположенных применительно к порядку теоретического или исторического курса, какого-нибудь одного. Мы лично склоняемся в пользу исторического распорядка занятий по гомилетике, разумея в этом случае под историею проповедничества изложение генетического развития родов и видов проповеди, причем преподаватель будет иметь полную возможность ознакомить учеников с постепенным нарастанием содержания проповеди, расширением круга предметов, входивших в нее, начиная от элементарной проповеди огласительной или миссионерской и гомилийного экзегезиса св. текста до позднейшей проповеди тематической, с этими видоизменениями, а вместе с тем ознакомить и со всеми разновидностями и осложнениями форм проповеди – ее построения и изложения. К историческому изучению проповеди легко могут быть приурочены все те правила, какие составляют содержание обычной гомилетической теории, в порядке систематического изложения родов и видов пастырского церковного собеседования: взаимное отношение общего и частного содержания проповеди, виды и степени проповеднического субъективизма, методы изъяснения св. текста в проповеди, внутренние свойства проповеди в сравнении с общими требованиями ораторского искусства, – в последнем случае преподавателю необходимо пользоваться известными руководствами Maury и Ленца, а не довольствоваться одной гомилетикой Амфитеатрова, и проч. и проч.

Из сказанного читатель видит, какое важное значение придаем мы, при обучении проповедничеству в семинариях, хорошо составленной гомилетической хрестоматии, и до какой степени мы рады были бы приветствовать появление всякой серьезной попытки в этом роде. К сожалению, что касается сборника, изданного г. Поторжицким, то, мы должны сказать откровенно, он, по нашему мнению, далеко не удовлетворяет тем дидактическим требованиям, какие составителю его следовало иметь в виду. Мало того: если бы нам нужно было привести пример в доказательство того, до какой степени в младенческом состоянии находится иногда у нас методика семинарского преподавания, мы, не обинуясь, могли бы указать, как на такой пример, на книгу г. Поторжицкого.

Начнем с предисловия его к своей книге. Из него мы узнаем, что для г. Поторжицкого гомилетика существует в семинариях не как учебный предмет, а именно как «наука»; точно также – «история проповедничества» есть «одна из наук, вошедших в состав семинарского курса вместе с введением нового устава». Задачей своих занятий по классу гомилетики составитель хрестоматии поставляет не обучение семинаристов проповедничеству путем разбора образцов или иным каким способом, а «сообщение сведений из истории проповедничества», – у него ученики изучают не образцы проповеди, а именно «историю проповедничества». Хрестоматия составлена им лишь потому, что в классе читать и разбирать проповеди нельзя, – слишком много потребовалось бы на то времени, – пусть же ученики прочитывают их на дому, чем и может, по мнению г. Поторжицкого, ограничиться отношение учеников к образцовым проповедям, и в этом состоит вся методика хрестоматии. Правда, есть у него в предисловии упоминание о «разборе», но только упоминание, доказывающее, что у него есть некоторое предчувствие того, что еще что-то другое должно делать с образцовыми проповедями, и именно самому преподавателю в классе, после предварительного изучения их учениками, а не ученикам только прочитывать их на дому; но что именно, этого г. Поторжицкий очевидно не знает, как не знает ничего о разборе образцовых произведений литературы вообще по методам Любена и Эккардта.

За предисловием следует самый сборник святоотеческих проповедей. Из восемнадцати отцов церкви, восточной и западной, (от Климента Римского до Прокла Константинопольского включительно) извлечено всего пятьдесят семь образцов – цифра весьма почтенная; но из них лишь тридцать два – в целом виде, остальные состоят из небольших отрывков. И целые проповеди составитель хрестоматии, по-видимому, старался выбирать такие, которые не велики по объему. Затем каждому отцу-проповеднику предшествует его биография, с кратким указанием на отличительные свойства его проповеди. Все это легко уместилось менее чем на трехстах страницах книги менее, чем среднего формата, крупного шрифта. Такова хрестоматия по своему внешнему составу.

Нет ничего легче, как составлять сборники святоотеческих творений так, как составлен сборник г. Поторжицкого. Человек «даже не учившийся в семинарии», а просто грамотный, как например кто-нибудь из московских книгопродавцев-издателей, легко мог бы выполнить этот труд по следующему рецепту: 1) возьми «историческое учение об отцах церкви» преосв. Филарета Черниговского и, не ходя далеко, из оглавления его вытащи перечень имен тех из св. отцов, от которых дошли до нас проповеднические труды; 2) возьми указатели к тем духовным журналам, в которых печатались в разное время в русском переводе творения святоотеческие, преимущественно к «христианскому» и «воскресному» чтениям, а также каталог книжного магазина Базунова, составленный г. Межовым, и при их руководстве собери те книги и номера журналов, в которых напечатаны святоотеческие проповеди; 3) перепечатывай в составляемый сборник какие угодно из этих проповедей: все написанное св. отцами назидательно, а особенно назидательно и хорошо из их творений то, что переведено на русский язык: переводчики были люди сведущие и знали, что выбрать для перевода. Если у кого-либо из отцов, особенно знаменитых, проповедей не окажется, можно взять у него «послание» или «трактат» и, перепечатав, озаглавить «беседа, или «слово». Разница небольшая – что послание, что слово, оба одинаково назидательны и читатель может не обратить внимания на подобную поэтическую вольность издателя. За тем при этом нужно соблюдать еще два условия: во-первых – чтобы святоотеческих имен и проповедей значилось в сборнике «числом побольше»; во-вторых – чтобы при этом по объему сборник не был слишком велик, так как соответственно увеличению объема книги увеличивается и ее цена, а это может помешать сборнику разойтись в большем количестве экземпляров и следовательно лишить издателя доли выгоды. Чтобы при возможно большем количестве статей сборник не был слишком велик по объему, можно вместо целых проповедей помещать отрывки, например, начало без средины и конца, конец без начала и средины, средину без начала и конца. – По такому рецепту, говорим, может составить сборник любой мастер книжного дела, без чьей бы то ни было помощи; что касается таких многосведущих и просвещенных сочинителей, как г. Ливанов, издатель «Золотой грамоты» и не малого числа других не менее полезных изданий, то он может в подобном случае обойтись даже без помощи преосв. Филарета и указателей к духовным журналам.

Издание г. Поторжицкого есть, по нашему мнению, именно нечто в этом же роде: сборник для назидательного чтения, сшитый на живую нитку, но отнюдь не хрестоматия, не пособие для изучения истории проповедничества, как автор его озаглавливает. Каждая хорошая дидактическая книга, особенно если она представляет первый опыт в своем роде, должна быть снабжена введением, содержащим в себе методику предмета, указания, как должно вести занятия по книге, по меньшей же мере указание тех соображений, какими руководился автор при выборе тех, а не других образцов в свое издание. Не приводя г. Поторжицкому в настоящем случае в пример таких дидактических изданий, как «Детский Мир» и «Русское Слово» покойного Ушинского, или «Отечествоведение» Семенова, как не относящихся к гомилетике, мы укажем на превосходный гомилетический сборник Нессельмана: Buch der Predigten, order 100 Predigten und Reden, Elbing, 1858 г. Сборник назначается собственно не для классных занятий при преподавании гомилетики, а для практической цели – быть настольною книгою пастыря-проповедника. Поэтому проповеди расположены в нем по порядку годичного круга дней воскресных и праздничных. Но собраны здесь проповеди из всех веков и даже всех христианских народов, так что даже русское проповедничество, которым так мало интересуются и которое так мало знают на западе, представлено одною проповедью – Феофана Прокоповича (№8, стр. 37 и след.). Каждый отдельный момент в истории проповедничества представлен здесь несколькими лучшими проповедниками, из каждого проповедника приведена не более, как одна, но действительно лучшая и наиболее характеристичная проповедь, и почти всегда в полном составе. Таким образом, по руководству сборника можно составить себе наглядное и отчетливое представление как об индивидуальных чертах, характеризующих проповедническую манеру каждого церковного оратора в отдельности, так об общих свойствах проповеди в тот или другой исторический период, а в целом сборник представляет наглядную картину генетического развития родов и видов пастырского собеседования, – с одной стороны постепенного нарастания ее содержания, расширения круга предметов, которые входили в ее состав, с другой – постепенного осложнения и видоизменения ее формы, построения и изложения, начиная от примитивной гомилии с ее разветвлениями (гомилия экзегетическая, ограничивающаяся исключительно интерпретацией библейского текста с целью выяснения его смысла; гомилия нравоучительная, гомилия нравообличительная, гомилия смешанная) до тематического искусственного слова с его видоизменениями (тематизм в смысле единства предмета, единства главной мысли без деления проповеди на части, и проч.). Чтобы изучающий по книге Нессельмана генезис проповеди мог ориентироваться в этой громадной массе проповедей (всего 100№; книга представляет большой том в 785 страниц) составитель сборника самым проповедям предпосылает, кроме введения, в котором объясняет план своей работы и те соображения, которыми руководился при выборе тех, а не других образцов, обширный очерк (ХСVI страниц) истории развития форм проповеди, в котором выясняет свой взгляд на историю проповеди и на значение в ней каждой эпохи и каждой отдельной исторической личности. Мы не согласны с автором этого очерка во многом, например, в том, будто историю проповеди следует понимать лишь как историю развития ее форм, так как думаем, что история проповедничества, в ее настоящем, научном смысле, есть история содержания проповеди, именно – история развития христианского учения и христианизации человеческого мировоззрения и нравов (насколько то и другое совершались путем проповеди, общественного и частного пастырского учительства), не менее, чем изложение генетического развития родов и видов церковного собеседования; мы не согласны с Нессельманом, будто проповедь Христа Спасителя не может служить предметом исторического изучения, так как вслед за Лютцем, Ленцем и Панилем и, прибавим, г. Певницким, поместившим в Трудах киевской академии прекрасную статью: «Господь Иисус Христос, как образец церковного Учителя», думаем, что, будучи словом Божественным, она тем не менее, и потому самому, имеет определяющее, законоположительное значение для чисто человеческой деятельности в области учительства церковного, представляя не мало указаний и для чисто технической стороны учительства, вследствие чего проповедь церковных учителей всех времен имеет тесную генетическую связь с проповедями Христа Спасителя и апостолов, как своим первоисточником, подобно тому, как и проповедь самого Господа Иисуса Христа и св. апостолов, по своей внешней стороне, имеет генетическую связь с обычаями иудейской синагоги (прототип первоначальной святоотеческой гомилии – беседа Иисуса Христа в Назаретской синагоге, представляющая, по обычаю синагоги, прочтение и объяснение отрывка из книги пророка Исаии; таков же характер нагорной беседы, а равно бесед апостольских, например речи ап. Петра в день Пятидесятницы и проч.). Не согласны мы с Нессельманом и во многом другом, изложение чего завлекло бы нас слишком далеко от предмета настоящей заметки. Но что касается характеристики формальной стороны проповеди того или другого проповедника и его значения в общем ходе развития проповеди, какую делает Нессельман в своем очерке, то в этом отношении он мог бы служить прекрасным руководством для г. Поторжицкого, если бы этот последний захотел руководствоваться какими бы то ни было примерами или соображениями при выборе материала для своего сборника. Еще ближе был бы для г. Поторжицкого пример Бесте, который, предположив в своей книге (Die bedeutendsten Kanzelredner der lutheriscen Kirche des Reformationszeitalters, Leipzig 1856 г.) ознакомить с лютеранскими проповедниками эпохи Лютера, и предлагая в своем сборнике из каждого из них по две и даже по три проповеди (из одиннадцати проповедников лишь на долю шести пришлось по одной проповеди), самым проповедям предпосылает обстоятельную биографию их автора (по нашему мнению только такая биография – сообщающая или новые фактические данные о проповеднике, или оригинальную оценку его личности и значения в истории проповеди – и имеет право на помещение в хрестоматии; иначе можно ограничиться обозначением года рождения и кончины проповедника, его звания и места служения, при его имени, выставляемом перед его проповедями в хрестоматии, как это делает Нессельман), в которой дает и характеристику каждого проповедника, очерчивает круг предметов, которых он касался в своих проповедях, значение его по отношению к другим и т. д.; а всему сборнику, подобно Нессельману, предпосылает общее введение, в котором выясняет свой взгляд на общий характер протестантской проповеди времен Лютера и место, которое каждый проповедник его эпохи занимал в ряду прочих.

Ничего подобного не дает нам в своей хрестоматии г. Поторжицкий. Выбор проповедей в ней представляется, таким образом, случайным и произвольным, ничем не мотивированным, и мы, признаемся, напрасно старались уловить мысль, которая руководила в этом случае составителем сборника: по-видимому он брал для него все, что попадалось под руку, главным же образом – проповеди, отличающиеся наименьшим объемом. Читатель остается в полном неведении даже относительно того, что разумеет составитель сборника под историей проповедничества вообще и как он понимает историю проповедничества в смысле одного из учебных предметов семинарского курса, о чем можно лишь отчасти догадываться, так как самым проповедям составитель сборника всегда предпосылает биографии св. отцов проповедников, «с указанием отличительных черт проповедничества каждого из них», как значится в заглавии книги, из чего мы и заключаем, что г. Поторжицкий под громким именем истории проповедничества разумеет собственно ряд очерков или этюдов о св. отцах-проповедниках, к каковым очеркам приводимые им образцы и должны служить иллюстрациями. Но что касается этих «биографических сведений» и «указаний отличительных черт», то они такого рода, что лучше было бы, если бы в книге их вовсе не было и занятое ими место передано было двум-трем лишним проповедям того или другого св. отца, приведенным в целом составе. В «биографических сведениях» (всех биографий восемнадцать – по числу св. отцов, вошедших в хрестоматию) содержится меньше, чем сколько говорится о св. отцах в любом из элементарных курсов Закона Божия, составленных по новой программе для светских средних учебных заведений, и нет решительно ничего, чего бы ученик пятого класса семинарии не знал раньше. Родился такой-то св. отец в таком-то году, в таком-то городе, от таких-то родителей (богатых или бедных), получил такое-то образование (конечно блестящее или хорошее, иначе, как например в рассказе о св. Ефреме Сирине, об образовании св. отца вовсе умалчивается) и т. д. Все эти сведения, и даже больше, в самом крайнем случае могут быть сообщены ученикам изустно при удобном случае или извлечены самими ими из сочинений, которые могут быть указаны преподавателем, что могло бы составлять предмет предклассных работ учеников. Что касается «отличительных черт проповедничества каждого из св. отцов, то между этими чертами мы почти совсем не находим отличительных: это все общие свойства всякой хорошей проповеди – ясность и простота, обилие чувства и т. п., – каких требует современная гомилетическая теория, которые автор довольно произвольно распределяет по своему усмотрению между восемнадцатью избранными им св. отцами-проповедниками. Образец этих «отличительных черт» берем на удачу с первой же страницы книги: св. Клименту Римскому приписывается как «главное достоинство» «безъискусственность и теплота чувства». Во-первых, почему составитель сборника, взявшись указать «отличительные свойства», указывает лишь одно «главное», а не все? Во-вторых, безъискусственность, в смысле отсутствия искусственности в построении и изложении проповеди, игнорирования правил тогдашней языческой риторики, есть общее свойство всех почти отцов церкви, за исключением разве св. Григория Богослова, который в своей проповеди является единственным из св. отцов сознательным поборником художественности речи и правил ораторского искусства: пусть лучше укоряют нас стилисты и риторы, чем не понимает парод – таков принцип святоотеческой проповеди, выраженный устами блаж. Иеронима. В-третьих, если безъискусственность есть достоинство, то что же будет такое искусственность, в смысле соблюдения общепризнанных законов и требований ораторского изложения, вменяемого проповеднику в обязанность современною гомилетическою теориею? Таким стереотипным характером отличаются и прочие почти все характеристики св. отцов, как проповедников. Отмечать подобные свойства в проповедях святоотеческих конечно можно и должно, особенно при систематическом изложении гомилетики, где прямо узаконяются святоотеческие свойства проповеди, составляющие особую группу качеств, ее внутреннего характера. Но ошибка составителя хрестоматии состоит здесь в том, что он судит о святоотеческих проповедях с точки зрения современной нам гомилетической теории, а не с точки зрения исторической (хотя автор взялся составлять хрестоматию, как пособие именно для истории проповедничества), применительно к которой ему следовало обозначить место каждого отца в общем ходе генетического развития родов и видов церковного собеседования. Судить о проповедях св. отцов церкви с точки зрения современной нам гомилетической теории нельзя уже потому одному, что этих свойств нельзя найти в них всех без натяжек, что пред современной нам теорией они нередко оказываются несостоятельными там, где, если судить с точки зрения исторической, они были особенно хороши. Под какой, например, тип современной проповеди подведет г. Поторжицкий проповедь св. Златоуста? Задача истории проповедничества по отношению к св. отцам состоит не в критике их с точки зрения какой бы то ни было теории, которой они большею частью знать не хотели, а, повторяем, в указании их места и значения в общем ходе развития проповеди, в выработке ими тех или других типов проповеди, из которых ни один не удержался неприкосновенно в своем виде до настоящего времени. Непосредственная задача истории проповедничества – характеризовать эти типы проповеди, особенности которых обусловливались отчасти примитивным, зародышным состоянием церковного собеседования на первой поре, а еще больше нуждами Церкви и характером церковной жизни того или другого времени. Изложение того, что мы понимаем под историей проповедничества завлекло нас слишком далеко. Мы позволим себе однако, в виде небольшого пояснения к сказанному, небольшой пример. Господь И. Христос сказал апостолам: «шедше научите вся языки.... учаще их блюсти вся, елика заповедах вам». Этими словами намечены два главных рода проповеди по содержанию: научите – проповедь миссионерская, огласительная, внешняя; лучшие образцы ее, дошедшие до нас – огласительные слова св. Кирилла Иерусалимского. Учаще их блюсти вся, елика заповедах – второй род проповеди, внутренней, церковной, обращенной к верующим, имеющей целью научение их тому, что преподал Господь, начинающийся проповедью экзегетическою, прототип которой в проповеди, Христа Спасителя в Назаретской синагоге и в Его нагорной беседе. Первоначальная гомилия строго держалась евангельского или апостольского дневного чтения и объясняла весь отрывок стих за стихом, слово за словом. Но скоро эта форма проповеди осложнилась привнесением нравоучения, которое иногда довольно искусственно приурочивается к тексту, будучи иногда выводимо из текста через натянутое аллегорическое, изысканное его толкование (Ориген), а затем и нравообличение, которое нередко представляет уже настоящую амплификацию, если судить с точки зрения гомилетической теории (Златоуст). Развитие гомилии заканчивается превращением ее в аналитическую беседу, где все содержание проповеди обусловливается уже не целым отрывком из св. Писания, прочитанным на богослужении, а одним взятым из него стихом, от которого, однако ж, проповедь не отступает в своем содержании; затем идет беседа синтетическая, которая пользуется текстом нередко лишь как поводом к изложению проповедником своих собственных мыслей строго-богословского, впрочем, догматического или нравоучительного характера. В период борьбы с ересями, главным образом арианством, возникло слово с первичными признаками тематизма, в смысле единства предмета, но еще не единства мысли и без строгого соблюдения правил логического распорядка мыслей в проповеди, с преобладанием диалектического элемента в аргументации. К этому же роду проповедей примыкают и похвальные слова святым (у Григория Богослова), где тематизм делает дальнейший шаг, состоящий в том, что проповеднический субъективизм развивается до степени непосредственного соприкосновения с подобными произведениями языческого классического ораторства – панегириками. Дальнейшее поступательное движение проповеди состоит в привнесении в нее правильного распорядка частностей содержания, строго-логического деления, правильного соотношения частей (отчасти Златоуст, Астерий Амасийский). Наряду с гомилией, развившейся в синтетическую беседу, возник и развился особый тип пастырского поучения, которому западные гомилеты не совсем точно присваивают название проповеди амвросианской, в котором, вне всякого непосредственного отношения к какому-либо тексту, проповедник излагает, потому или другому случаю, свои религиозные мысли и чувства в порядке естественного хода ассоциации идей в живой речи, не предусмотренном и не предрешенном заранее, без заранее обдуманной, логически правильно построенной аргументации, где главным образом блистают в проповеднике вдохновение непосредственного чувства и прирожденные свойства гения, а не ораторское образование и не ораторское искусство. К концу золотого века патристического периода проповеди содержание ее нарастает, и форма изложения видоизменяется до того, что проповеднический субъективизм берет решительный перевес над библейским, объективным, предустановленным содержанием ее, извлекавшимся дотоле из дневного евангельского чтения. Из библейской проповеди обращается в нравообличительную до того, что по проповедям св. отцов (Василий, два Григория, Златоуст) становится возможным воспроизвести полную картину нравов эпохи. В этом, сознаемся – слишком кратком, очерке генетического развития форм проповеди святоотеческой (большего мы не считали себя вправе делать в настоящем случае) можно, однако, видеть, в каком направлении желательно, по нашему мнению, историческое изучение проповедничества в семинариях.

Но возвратимся к хрестоматии г. Поторжицкого. Выше мы сказали, что, назначая свое издание для пособия при изучении истории проповедничества, издатель ничем не обнаруживает правильного понимания того, что, по его мнению, следует понимать под историей проповеди. Но этого мало. Не видно даже того, что он понимает под проповедью: пастырское ли собеседование в храме, с церковной кафедры, или, кроме того, и другие виды пастырского учительства, как-то: пастырские послания и трактаты, которые не только во времена апостолов и в век мужей апостольских, но и гораздо позже, часто заменяли, по обстоятельствам времени, живое устное собеседование пастырей с пасомыми (когда св. Афанасий вынужден был гонениями ариан скрываться в камышах Нильского прибрежья или в высохших цистернах – ему поневоле приходилось не усты ко устам беседовать, а тростью и чернилом; тоже можно сказать о Киприане карфагенском) и имели однородное с ним дидактическое содержание, – как это допускает большинство гомилетов, которые подвергают в этом случае исследованию с точки зрения гомилетической, историко-литературной и стилистической не только послания апостольские, но и евангелия и книгу деяний апостольских (как это делает например Лютц)? По-видимому автор держится последнего мнения, так как помещает в своем сборнике второе послание Климента Римского к коринфянам и трактат Киприана карфагенского о молитве Господней. Но в таком случае представляется совершенно непонятным, почему составитель хрестоматии обошел послания других мужей апостольских – Игнатия Богоносца и Поликарпа Смирнского, а также творения церковных учителей Запада, корифеев западной религиозной мысли – Тертуллиана, Лактанция и особенно блаж. Иеронима, – творения, без изучения которых не обходится ни одна из западных гомилетик и историй проповедничества, авторизованных, в качестве пособий, и для нашего семинарского преподавания. Остается предположить, что составитель хрестоматии держится первого понятия о проповеди, как о пастырском устном собеседовании, почему, между прочим, и старается мимоходом приурочить как послание Климента так и трактат Киприана к беседам (насколько справедливо – увидим ниже). В таком случае читатель остается в недоумении, почему в хрестоматии нет ни одной беседы, ни одного отрывка из бесед Оригена, который, как известно, имел наиболее определяющее, можно сказать законодательное, значение в истории развития проповеди, – Оригена, творца экзегетической и нравоучительной гомилии, от которого заимствовали и содержание и метод для своих бесед такие корифеи христианской проповеди, как Василий Великий, Златоуст, а из западных большинство проповедников-экзегетов, даже сам Григорий Двоеслов? Отчего у него нет многих других св. отцов церкви, значение которых в истории проповеди далеко немаловажно – Мефодия Патарского, одного из древнейших проповедников, немногие проповеди которого, дошедшие до нас, отличаются замечательным своеобразием изложения, Астерия Амасийского, которому Нессельман (см. его очерка §13, стр. XXVII) придает такое важное значение в истории тематизма в проповеди, Зенона Веронского, Фульгенция, Илария Пиктавийского и многих других. Дело, впрочем, объясняется очень просто: из Оригена, равно как и из других упомянутых выше проповедников ничего нет в русском переводе в тех книжках Христианского (здесь, впрочем, есть нечто из Зенона) и Воскресного Чтений, которыми нашел достаточным ограничиться, при составлении своего «труда», г. Поторжицкий. Читатель скажет: отчего бы составителю хрестоматии не потрудиться самому перевести хоть что-нибудь из оставленного им без внимания, например по крайней мере из Оригена? В чем же состоял его «труд», о котором он распространяется в предисловии, прося о снисхождении читателя? Мы со своей стороны к этим нескромным вопросам прибавим: что касается Оригена, то составитель сборника мог бы найти подходящие хоть и небольшие отрывки из него, как раз отвечающие цели исторической хрестоматии, у Фрепиеля, посвятившего целый том своих сорбонских чтений знаменитому писателю Церкви. Если же это было для него затруднительно или упомянутые отрывки недостаточны для целей хрестоматии, он не сделал бы дурного дела, если бы перепечатал подлинный текст, по крайней мере, одной цельной беседы Оригена, например столь характерной первой беседы на первую книгу Царств. Ученики семинарии зачем-то же изучают греческий язык, и перевод беседы Оригена (а, пожалуй, и других св. отцов, творений которых нет в русском переводе) мог бы быть для них одною из предклассных работ или уроков по классу Гомилетики. Здесь находим уместным заметить: как хорошо было бы, с точки зрения единства идеи семинарского обучения, если бы, при занятиях по классу греческого языка в семинариях, ученики упражнялись больше в переводах святоотеческих творений, чем произведений древних латинских и греческих авторов дохристианского периода! Цель формального развития, которая имеется в виду при усиленном изучении древних языков, достигалась бы при занятиях первыми не менее, чем при упражнении в переводах последних. Но зато вместе с тем ученики знакомились бы с такими произведениями, знание которых необходимо богослову, которые обыкновенно оставляются без внимания по недостатку времени или по другим причинам, при изучении Гомилетики. Кстати: г. Поторжицкий думает, как видно из его предисловия, после настоящего сборника перейти прямо к составлению хрестоматии для истории проповеди русской. По нашему мнению игнорировать все западное проповедничество при изучении истории проповедничества даже в объеме семинарского курса невозможно, если преподаватель гомилетики действительно задается целью ознакомить своих слушателей с историческим развитием проповеди. Не говоря уже об интересе истории проповедничества средних веков и нового времени – от Григория Двоеслова до Лютера и от Лютера до последнего времени (оканчивая, примерно, Шлейермахером), со стороны содержания, история выработки гомилетических форм и приемов построения и изложения не будет, во многом, понятна без истории западного проповедничества, католического, протестантского и даже реформатского. В непосредственной зависимости от католической гомилетики – до Лютеровской, средневековой, находилась русская проповедь XVI, XVII и первой половины XVIII веков, до времен Гедеона Криновского, который первый стал следовать в своих проповедях не латинским образцам, а новогреческим (Илия Миниат, или, как переводят чаще это имя, Минятий), и св. Тихона Задонского, который в своей проповеди или был совершенно самобытен или следовал образцам древним святоотеческим. Современная гомилетика всех христианских исповеданий есть результат той ожесточенной борьбы германских протестантских и католических богословских факультетов, из-за содержания и формы проповеди, обезображенных во времена господства схоластики и в непосредственно предшествовавшую Лютеру эпоху, какая велась со времен Лютера более, чем в продолжение столетия, а затем, от времени до времени, повторялась и позже. Без Беды достопочтенного (или Элигия Нойонского), Бернарда Клервосского, Таулера, Бертольда Францисканца, Пельбарта (или Гейлера), Лютера с его постиллой, Меланхтона с его проповедью тематическою, Арндта, Шпенера, Мосгейма, Шлейермахера, по нашему мнению, немыслима самая элементарная история проповеди (другое дело, если бы преподаватель имел в виду систематический метод преподавания, а не исторический). А такие имена, как Боссюэт, Массильон, Флешье, Бурдалу, Сорен, из которых еще в прошедшем столетии, в царствование Екатерины II, ученый митрополит с.-петербургский Гавриил, составлявший, по мысли Императрицы и по поручению св. Синода, первый в России сборник проповедей, изданный св. Синодом в руководство русскому духовенству (Спб. 1775 г.), черпал, как говорится, обеими руками еще прежде, чем который-либо из названых проповедников появился на русском языке в отдельном издании (см. Сухомлинова, история росс. академии, вып. 1-й, стр. 111–117, и 395–399), – как их обойти в истории проповедничества? Мы не можем объяснить этот пробел, который хочет допустить г. Поторжицкий в своем предполагаемом труде, иначе, как только неимением творений большинства этих проповедников в русском переводе. Выходя из своего взгляда на занятия учеников семинарий по языкам и на их предклассные и внеклассные работы по классу Гомилетики, мы решительно советуем ему поместить в своей хрестоматии что-нибудь из этих проповедников хоть в подлиннике. Издания сочинений этих проповедников, даже переведенных, так редки в настоящее время в русских, в особенности семинарских библиотеках, что за простую перепечатку их не только ученики; но и сами преподаватели будут г. Поторжицкому бесконечно благодарны. Что касается проповедей латинских, напечатанных в Patrologiae Cursus Completus Миня, каковы проповеди Беды, Элигия, Бернарда и др., то помещение их в хрестоматии в подлиннике имеет тем более оснований, что, как мы сказали, упражнения в их переводе должны быть предметом обязательных предклассных работ учеников.

Нам скажут, что при таком плане хрестоматии объем ее слишком увеличится. Отвечаем: курс словесности в светских учебных заведениях преподается не в большем объеме, чем какой имеет гомилетика в семинариях (имеем в виду количество учебного времени, посвящаемого на тот и другой предмет), и однако одна из двух, имеющихся в русской литературе хрестоматий для преподавания словесности – Галахова, состоит из двух объемистых томов большого формата, компактной печати в два столбца, другая – Филонова состоит из четырех еще более объемистых томов, да, кроме того, для преподавания истории литературы существуют две исторических хрестоматии, древнего до петровского периода – Буслаева, и нового – Галахова, последняя – в двух больших томах. И того minimum пять, а то и семь больших томов для изучения литературы. Ужели для гомилетики не стоит дать хоть половинное число томов? Само собою разумеется, что цена этих книг не должна быть дорога, – ведь это перепечатки, а не оригинальный труд, – не так как хрестоматия г. Поторжицкого, который за шестнадцать печатных листов малого формата хочет брать 1 р. 50 коп. за экземпляр, тогда как он мог бы довольствоваться – самое большее 50 копейками.

Но возвратимся к содержанию хрестоматии.

Самое меньшее, чего можно безусловно требовать от гомилетической хрестоматии, это то, чтобы она по крайней мере содержала в себе во-первых материал для характеристики каждого проповедника в частности, для указания ему одному присущих свойств проповеди, и во-вторых, чтобы образцы так были подобраны, чтобы каждый из них, взятый в отдельности, служил бы для выяснения одного или нескольких общих гомилетических правил, а все образцы в совокупности – для вывода, по крайней мере, основных положений гомилетики, – тех положений, которые узаконены проповедью святоотеческою, например хоть требования относительно толкования священного текста в проповедях. Но и в этом отношении хрестоматия г. Поторжицкого оказывается несостоятельною. Из пятидесяти семи образцов в ней около половины (двадцать пять) – отрывки, из которых нельзя делать никаких выводов не только для истории, но и для теории проповеди, которые годятся, как сборник для назидательного чтения.

Начинается сборник вторым посланием к Коринфянам св. Климента Римского. Мы не будем останавливаться на вопросе о подлинности этого памятника, несомненно древнего (II века) церковного учительства, хотя г. Поторжицкий мог бы знать, что принадлежность его Клименту Римскому давно уже оспаривалась, а в новейшее время почти единогласно отрицается учеными-исследователями (см. об этом в предисловии к II посл. к Коринф. Клим. Рим. по изданию памятников древней христ. письменности (в Православном Обозр. т. II, стр. 163 – 168). Заметим кстати, что этот недосмотр г. Поторжицкого не единственная его историческая ошибка, допущенная в хрестоматии. Св. Ипполита он называет «епископом пристани близь Рима» (стр. 17) тогда как еще Бунзен доказывал, что Ипполит был епископ римский, избранный одною частью христианского населения Рима, но непризнанный другою, или, говоря терминологией позднейшего времени, был антипапа в Риме. Эта гипотеза Бунзена, после доводов и соображений в ее пользу прот. Иванцова-Платонова (в сочинении: Ереси и расколы трех первых веков) получает значение несомненной истины. Что касается послания Климента, то мы во всяком случае считаем долгом заметить, что если это – «послание», как называет его сам составитель хрестоматии, а не проповедь, то он не имел права помещать его в сборнике проповедей. Правда, г. Поторжицкий в биографии Климента, которую предпосылает посланию, замечает, что «оно имеет форму беседы, и потому исследователями христианской литературы относится к числу проповеди» но это мнение, разделяемое такими авторитетами, как из историков Неандер, а из гомилетов – Нессельман не имеет достаточных оснований. Слово «братие», встречающееся в послании, не ость отличительный признак беседы в древних памятниках церковного учительства, так как встречается постоянно и в посланиях, например в посланиях самих св. апостолов, которые несомненно не были беседами, а лишь посланиями. Внешняя структура Климентова послания, течение в нем мысли таковы, что решительно ничем не разнятся от структуры и хода мыслей в посланиях Игнатия Богоносца и Поликарпа, которых, однако ж, никому не приходило в голову называть беседами. А разделение памятника на главы, и объем его – двенадцать, хотя и небольших, глав, составляющих лишь отрывок послания, прямо говорят против того, чтобы это была беседа. Но положим – авторитет Неандера и Нессельмана до некоторой степени импонирует в настоящем случае, и с этой точки зрения ошибка составителя сборника понятна. Но вот чего мы не можем понять: после заглавия послания стоит в скобках слово: «сокращено». Зачем составителю хрестоматии понадобилось сократить послание и какое он на то имел право? Чем сокращенное изложение лучше, и насколько этот прием целесообразен при ознакомлении с памятниками древнего церковного учительства, особенно проповедей? И что за странный способ сокращения! Пусть бы издатель привел первую половину послания без второй или вторую без первой; а то – четные главы (2, 4, 6.8, 10, 12) выпустил, а нечетные (1, 3, 5, 7, 9, 11) оставил, – выпустил все те места, в которых содержится толкование священного текста, т. е. фундаментальную часть памятника, и оставил увещания св. Климента, т. е. часть прикладную. Право, если бы г. Поторжицкий не сделал более никаких ошибок в своей хрестоматии кроме этой, ее одной достаточно было бы для того, чтобы обнаружить не совсем правильное понимание им своего дела составителя хрестоматии, потому что так безбожно изувечить памятник никак не значит ознакомить с ним читателей.

Затем следует Климент Александрийский. Из единственной, дошедшей до нас его беседы «о том, какой богач спасется», замечательной не столько в смысле образца экзегетической гомилии (образцы этого рода проповеди встречаются во множестве у других Отцов Церкви и приведены составителем сборника), сколько как образец превосходной риторически-правильной структуры проповеди, весьма редкой в проповедях св. Отцов, особенно ближайших к Клименту, приведен лишь отрывок, и притом отрывок именно экзегезиса, а не мастерское художественное нраво-обличительное вступление, которым определяется весь дальнейший ход мыслей в проповеди и которое составляет ее наиболее характерную часть. – Из Киприана составитель хрестоматии приводит отрывок трактата о молитве Господней, замечая, что трактат этот образовался из бесед Киприана (это же мнение высказывает и Нессельман в своем очерке развития форм проповеди, см. § 19, стр. XXXVII). Но если бы даже было и так, если бы действительно трактат этот образовался из бесед – в чем весьма позволительно усомниться – дело не в том, из чего он образовался, а что он такое сам в себе, в том виде, в каком дошел до нас, в каком печатает его составитель сборника. Правда, беседой назван этот трактат в «Христианском Чтении», но г. Поторжицкому не следовало повторять ошибку, исправленную позднейшими, киевскими переводчиками творений Киприана и еще раньше их преосв. Филаретом Черниговским (см. Историч. учение об отцах Церкви). Но главное: трактат о молитве – не лучший, не наиболее характеристический памятник пастырского учительства св. Киприана. Всеми гомилетами гораздо выше ценятся другие трактаты его, отличающиеся более жизненным содержанием и более одушевленным, действительно если не чисто ораторским, то близким к ораторскому изложением, каковы: о благе терпения, о благотворении, к Деметриану.

Что нам всего более не нравится в хрестоматии г. Поторжицкого, это то, что одни же отрывки приведены и из таких замечательных проповедников, как св. Афанасий Александрийский (два отрывка), Василий Великий (шесть отрывков), св. Григорий Нисский (три отрывка). Что толку в этих отрывках для научного изучения проповеди? Из них читатель узнает, как мыслил тот или другой св. отец о том или другом предмете, о той или иной добродетели или пороке – о нищелюбии, благотворительности и т. д. Но какого типа проповеди был представителем тот или другой из них, в чем состоит его значение в истории генетического развития проповеди – этого узнать из хрестоматии г. Поторжицкого никак нельзя. Не лучше ли было бы во всех отношениях вместо нескольких отрывков из того или другого отца-проповедника дать по одной целой проповеди, по которой бы можно было составить понятие о манере построения и изложения, о роде аргументации и проч. каждого из них? Как бы хорошо сделал автор, если бы привел три целых проповеди из Василия Великого, соответственно трем родам ее, которых он между другими служит лучшим представителем: одну из бесед на шестоднев – совершеннейший образец гомилии экзегетической, беседу на слова псалма: сребра своею не даде в лихву – образец беседы аналитической, и слово на упивающихся, как образец проповеди нраво-обличительной с зачатками тематизма в построении! – Из Златоуста приведено шесть отрывков из бесед и два слова. Опять следовало привести по меньшей мере три цельных проповеди: одну из бесед на целые книги Св. Писания (гомилия строго-экзегетическая), одну из бесед на отдельные места Св. Писания (где к экзегету текста присоединяется нравоучение, как новая составная часть) и одну (а пожалуй и больше) из бесед на разные случаи (с зачатками тематизма и с преобладанием нравообличения перед другими элементами проповеди).

Мы никогда не кончили бы, если бы стали останавливаться на каждом отрывке или и целых проповедях, приведенных в хрестоматии г. Поторжицкого. Скажем коротко: сборник составлен без всякого приспособления к учебным целям, которым должна служить хрестоматия. Последовательная выработка родов и видов пастырского церковного собеседования в патристический период, постепенного нарастания его содержания и осложнения формы, видоизменения гомилии вообще и в частности экзегезиса, выработка тематизма и тому подобные гомилетические вопросы – в совершенном пренебрежении. Книга годится как хороший сборник для назидательного чтения, будучи изданием совершенно однородным с «духовно-нравственною хрестоматиею» г. Невского, а в преподавании не более как бесхарактерная, бесцветная иллюстрация к ряду поверхностных биографических очерков св. отцов-проповедников, составленных автором.

В заключение еще одно замечание. Если составителю настоящей хрестоматии угодно держаться своего, по нашему мнению неправильного понятия об истории проповедничества вообще и в частности как об одном из учебных предметов семинарского курса, если ему угодно было не дать себе труда справиться как составляются гомилетические хрестоматии, – ему можно и должно было по меньшей мере знать, как составляются хрестоматии вообще, так как хрестоматий, например по русскому языку и литературе, у нас немало. В них он увидел бы, что за каждою пьесою обыкновенно следует ряд тем или вопросов, служащих руководством при их разборе в предклассных работах учеников (иногда эти вопросы помещаются в особых приложениях в конце книги, – в третьей части первых изданий «Русской Хрестоматии» г. Галахова г. Поторжицкий мог найти даже целые разборы образцовых русских проповедей, а в хрестоматии Филонова и проповеди святоотеческие с вопросами для их разбора); перед каждым автором или целым отделом статей известного рода – обыкновенно печатаются перечень сочинений и статей исторических и теоретических, которые могли бы быть также предметом ученических работ внеклассных и предклассных. Подобные списки тем и вопросов и библиографические указания были бы не лишни и в издании г. Поторжицкого. Тогда она была бы если не исторической хрестоматией, то, по крайней мере, действительным учебным пособием при изучении гомилетики семинаристами.