Читано в собрании санкт-петербургского славянского благотворительного общества 17 ноября 1883 г.

Мм. гг. Императорская публичная библиотека обогатилась в недавнее время весьма ценным приобретением: действ. ст. сов. Н. X. Палаузов принес в дар главному отечественному книгохранилищу часть посмертного собрания бумаг знаменитейшего из русских архипастырей настоящего столетия, Иннокентия, apxиепископа херсоно-таврического, – собрания, полученного им в наследство от покойного. В девяти весьма больших томах содержится около пяти тысяч писем к Иннокентию разных лиц, полученных им на пространстве времени от 1828 по 1857 год включительно¹.

Иннокентий – не чужой человек славянскому благотворительному обществу: между знаменитыми именами новейшей славянской истории ему принадлежит по всей справедливости одно из самых видных и почетных мест. Это был один из самых энергических и даровитых ревнителей славянского духовного единения и взаимности. Близкий друг Погодина, он был весь до мозга костей проникнут теми симпатиями к славянству, которые составляют жизненный нерв и главный импульс всей деятельности нашего знаменитого историка. С непрерывным вниманием, вместе с своим московским другом, следил он за всеми перипетиями и сколько-нибудь выдающимися явлениями в гражданской и умственной жизни наших западных и южных соплеменников, разделяя все чаяния и мечтания своего друга в этом направлении. Другой из ученых друзей Иннокентия О. М. Бодянский сообщал ему результаты своих сношений с учеными славистами равно как плоды своих собственных работ в области славистики². Со времени назначения Иннокентия на одесскую архиепископскую кафедру ему пришлось стать в непосредственные отношения к славянству в качестве члена одесского болгарского настоятельства и практически немало принести пользы южным славянам и своим ходатайством за них, и денежными средствами, и содействием к сообщению в высшие сферы сведений о ходе у них умственного образования и гражданственности, об угнетениях и истязаниях, ими претерпеваемых от врагов Христа и славянства.

Оставляя сообщение подробных сведений по этому предмету до полной биографии Иннокентия, мною предпринятой, я в настоящий раз позволю себе лишь выразить те общие впечатления, которые производит изучение этой колоссальной по объему корреспонденции. Нельзя, конечно, не пожалеть, что во всех этих письмах о деятельности Иннокентия и о предметах, занимавших его ум и энергию, говорит не сам Иннокентий, а его бесчисленные корреспонденты; но за всем тем об этих письмах до некоторой степени будет вполне справедливо сказать тоже, что некогда говорили о письмах Цицерона: quas guilegat, non multum desideret historiam contextam eorum temporum. Прежде всего no этим письмам личность Иннокентия, в своем нравственном достоинстве, вырастает до громадных размеров, открываются новые, доселе неизвестные сферы его влияния в течение более двадцатипятилетия на современную ему жизнь России не только церковно-общественную, но и на государственную; восстает пред нами наглядная картина самой этой жизни, прежде всего – религиозной, но за тем – и общественной; во всей полноте открывается тот энтузиазм в русском обществе и правительственных сферах, какой возбуждали его деятельность, его личность, его ум. Я не говорю уже о массе совершенно новых фактов из его личной биографии и из истории его времени, о которых впервые узнаем из этих писем, долженствующих иметь особую цену в глазах его биографа и историка его времени в виду того, что Иннокентий, как личность, доселе у нас не только не изображен со всею полнотою и рельефностью, но и не определен верно: знают у нас его как знаменитого проповедника, отчасти как ученого; все прочее в его жизни, что в его биографии имеет значение отнюдь не второстепенное, доселе не обращало на себя внимания его панегиристов (говорю панегиристов, потому что пока у него не было простых биографов) и остается доселе неведомым русскому обществу.

В настоящем чтении я буду иметь честь предложить на основании тех новых данных, какие содержатся в изучаемой мною корреспонденции и несколько замечаний 1) о значении Иннокентия в истории русского духовного образования 2) о его деятельности проповеднической; 3) о его занятиях в области археологии и истории, и вообще о его научных занятиях; 4) о его отношениях к современному ему обществу и 5) о характере его, как иерарха.

1

В продолжение шестнадцати лет (1824–1840) – первых лет его общественной деятельности – Иннокентий принадлежав науке исключительно и безраздельно, сначала в качестве профессора и инспектора с.-петербургской, потом профессора и ректора киевской духовных академий. Поучительное зрелище представлял для окружавшей его среды этот молодой монах, – оставшийся до последних дней своей жизни молодым, т. е. человеком с всегда свежей мыслью и горячим чувством, восприимчивым и впечатлительным ко всему прекрасному и благородному, – не знавший другого наслаждения, кроме умственного труда, другого времяпровождения, кроме научной и духовно-литературной деятельности, ни на одну минуту не отрывавшийся от беседы с музами, постоянно занятый и окруженный книгами, старыми и новыми, усвоивший всякого рода знания, старые и новые, с изумительною легкостью, с творческою изобретательностью воспроизводивший эти знания то в своих литературных и научных произведениях, то в лекциях и импровизациях пред своими слушателями в аудитории, всех и все в академической жизни наполнявши своею энергией, во всех сумевший поселить воодушевление и любовь к науке, и таким образом поднять ученость в академиях до небывалого дотоле в них уровня. Известно, что для каждой академической кафедры, как и университетской, нужен особый специалист, к ней нарочитым образом подготовленный, и редко случается, чтобы профессор по одной кафедре мог с полным достоинством преемственно или временно занимать другую кафедру, даже по предмету из однородной группы наук. Иннокентий в продолжение своего шестнадцатилетнего профессорства последовательно читал в академиях с.-петербургской и киевской богословия: основное (иначе «общее», или по его терминологии так называемую «религиозистику»), практическое (пастырское) и обличительное (иначе «сравнительное»), догматическое (с историческим изложением догматов), нравственное (христианское учение о нравственности), экклезиастику с символикой (учение о церкви, ее началах внутренней жизни и истории ее символов) и, отчасти, церковное право, экзегетику и герменевтику. В истории образования не только духовного, но и светского, трудно найти другой подобный пример, чтобы одно и тоже лицо профессорствовало на стольких кафедрах, на каждой из них являясь в равной степени подготовленным и компетентным. Это не был только дилетантизм в науке, но самая наука во всей своей специальности. Равным образом Иннокентий не был труженик-компилятор, простой «сочинитель». Некоторые науки (богословие основное, практическое и обличительное) от него получили у нас впервые самое свое определение, программу и ее осуществление. Другие им были вполне своеобразно поставлены и совершенно самобытно разработаны. К сожалению из этих лекций его сохранилось весьма немногое, и то больше в записях лишь его слушателей, а не в его собственном письменном изложении³: ему просто некогда было самому записывать и составлять свои лекции, ему не совладать было с умственным богатством, кишевшим в его голове. Но ректор Иннокентий был зиждитель и новатор в академии не только в области образования собственно богословского, но также и в другой половине академического курса, общеобразовательной, к которой относятся философия, история, литература, филология с их разветвлениями и подразделениями. И в эту сферу он внес замечательное оживление, указывая для светских наук, преподававшихся в академии, новые методы, расширяя и обновляя программы, учреждая новые кафедры, входя ближайшим и непосредственным образом во все частности, во весь строй академического преподавания⁴. Это был в полном смысле слова doctor universalis: не было науки, в которой он не был бы компетентным судьей и руководителем. Его изумительная память с удивительною легкостью воспринимала в себя все богатство постоянно приобретаемых новых знаний не только в области богословия, но и науки вообще, его творческий ум с такою же легкостью усваивал и перерабатывал эти знания, комбинируя их в систему и классифицируя по соответственным научным группам; затем под влиянием их в его голове создавались новые построения научных теорий, блиставшие своеобразными воззрениями и идеями. И вот на любой академической кафедре он является одинаково компетентным, и из уст его всегда льется вполне самобытная вдохновенная речь, блистающая и новизною воззрений и обилием фактических данных⁵.

Таким образом еще прежде возведения в сан епископский Иннокентий был известен всей России, как первоклассный русский богослов, отличавшийся самобытностью в постановке научных богословских вопросов и в методе их исследования, как смелый и счастливый новатор в этой сфере, сумевший порвать связи с прежним схоластическим строем духовного образования в России, не только без ущерба для истины православия, но и к его большей славе и силе. Слушатели его сделали известными его лекции в бесчисленных списках по всей России. Наставники и ректоры духовных семинарий, сами архиереи считали своею обязанностью обзавестись списками этих лекций и из них почерпали содержание и направление для своего преподавания и для своей проповеднической деятельности. Особенность его богословского метода состояла в том, что он старался вывести христианское учение из тех абстрактных, так называемых схоластических, форм, в какие оно включено было в средние века, и поставить его лицом к лицу с современными направлениями научной мысли и общественного сознания, обосновывая свои идеи не на латинских компендиумах старого и нового времени, а на первоисточниках христианского учения – св. Писания и творениях отцов церкви, широко пользуясь при этом строго-научными приемами историко-критического метода, насколько такой метод гармонировал с теологическим принципом. Он глубоко был убежден в необходимости и полной возможности совершенной гармонии и солидарности веры и знания, религии и науки, подобно тем средневековым западным богословам, которые девизом своего богословия ставили изречение: вера, ищущая разумения ( fides, quaerens intellectum). Так как такая постановка богословия не совсем согласовалась с практиковавшимися в то время методами, ведшими начало, чрез киевскую академию, от католичества, то на первых порах она возбудила против себя неудовольствие: Иннокентия, как и Павского, называли «неологом»; назначено было «секретное дознание об образе его мыслей», которое, однако, привело к полному оправданию Иннокентия и – к возведению его в епископа⁶.

Прибыв, в 1830 году, в Киев, в качестве ректора тамошней духовной академии, Иннокентий на первых же порах, с благословения иерарха столь же просвещенного и мудрого, киевского митрополита Евгения Болховитинова, отменил преподавание в ней наук на латинском языке и таким образом рассек этот гордиев узел, без всякой пользы, а напротив даже со вредом для православия, связывавший свободную богословствующую мысль и научную производительность киевских ученых. Из его учеников и слушателей академии с.-петербургской и киевской образовался контингент свежих умственных сил в русской церкви: между ними не было людей индифферентных и холодных к преподанному им учению: это все почти были энтузиасты⁷, проникнутые горячею любовью к своему «великому учителю», как обыкновенно его они называли, исповедовавшие сердцем и устами его учение, которое впрочем отнюдь никогда не имело характера какой-либо оппозиции чему-либо, а всецело было направлено на пользу церкви, на разумную научную интерпретацию православного вероучения. От Иннокентия и Павского ведет у нас свое начало то богословие, которое составляет действительную силу нашей православной церкви и отличие православной духовной школы от католической, – учение, которого столь горячим адептом был Хомяков⁸. Таким образом Иннокентий освежил и вновь возбудил в России замечательную деятельность церкви учащей, сообщил новую энергию деятельности русских богословов. Около него группируется целая богословская и проповедническая школа, к которой принадлежат например такие знаменитости нашей церкви, как недавно умерший его преемник по одесской кафедре – преосв. Димитрий Муретов, протоиерей Ф.Ф. Сидонский, автор «Умозрительного богословия» Голубянский, Филарет Гумилевский, его преемник по кафедре харьковской, Иоанн, епископ смоленский и некоторые другие.

2

Кроме лекций и ряда учено-богословских сочинений (в роде «последних дней земной жизни Иисуса Христа» – сочинения, относящегося к петербургскому периоду его ученой службы, которому по степени популярности нет равного во всей нашей духовной литературе), одновременно с ними Иннокентий достигал той же цели оживления высших духовно-нравственных интересов в обществе, в сферах, интересовавшихся религиозными вопросами и соприкасавшихся с сферою духовно-церковной, – путем проповеди. К периоду его академической службы в Киеве относится издание его знаменитых «седмиц страстной и светлой» (сборники проповедей, сказанных в эти недели). Трудно представить себе тот энтузиазм, какой возбуждали эти и последующая проповеди Иннокентия (равно как и «последние дни земной жизни Иисуса Христа») не только в обществе⁹, но и среди самого духовенства и иерархии. Обаяние его проповеди было всеобщее, всеобъемлющее. Иннокентий имел обыкновение, по выходе каждого тома его проповедей рассылать по экземпляру его своим друзьям и высшим гражданским и церковным сановникам, находившимся с ним в сношениях, прежде, чем новый том появлялся на книжном рынке. Этот экземпляр обыкновенно обходил, как говорится, весь город, в котором появлялся прежде, чем кто-либо успевал выписать книгу из Москвы, где изданием проповедей Иннокентия заведовал М.П. Погодин, его преданнейший друг, в продолжении всей жизни Иннокентия не переставшей восторгаться им и всячески радеть о нем. Том распределялся для прочтения по часам между городскими «сановниками»; делались нарочитые собрания кружков, для прочтения его в этих собраниях. Для книги, таким образом в продолжение незначительного времени успевавшей порядочно поистрепаться, выдумывались особенные переплеты: воображение энтузиастов обыкновенно истощалось в изобретении эмблематических украшений на них; устраивались особые столики, на которых книга полагалась в гостиной, на самом почетном месте. Были примеры, что книга списывалась и распространялась в рукописных экземплярах, за невозможностью иметь новые ее экземпляры по причине медленности тогдашней почты¹⁰. А когда она успевала разойтись из книжных лавок путем продажи, из самых отдаленных захолустьев, как из столиц и городов, неслись в Киев или Вологду, позже – в Харьков и Одессу, к Иннокентию от совершенно неизвестных ему лиц иногда безымянные письма, наполненные чувствами восторга и благоговейного уважения к нему, в которых говорилось, что книга его вся залита слезами читавших, слезами умиления и скорби о грехах, что она обратила на путь истины такого-то и т.п.¹¹.

В среде духовенства сочинения Иннокентия сразу получали значение настольной книги и руководства в проповеди. Обыкновенно их заучивали наизусть и произносили с церковной кафедры, иногда как свои собственные. Затем следовали подражания ему¹², проповедь усилилась в России количественно и изменялась к лучшему качественно. Это был настоящей переворот у нас в проповеди. Возникла целая школа проповедников – Иннокентиевская, параллельно другой, Филаретовской, уступавшей впрочем в численности первой. Большинство лучших проповедников настоящего времени воспиталось на проповедях Иннокентия, примером и манерой проповеднической деятельности Иннокентия быв возбуждено и заохочено к делу проповеди. Любопытно впечатление проповедей Иннокентия на современную ему высшую церковную иерархию. Маститый митрополит Серафим, в качестве первенствующего члена св. синода редижировавший его определение о секретном дознании относительно образа мыслей Иннокентия, по поводу его лекций, дошедших до митроп. Филарета в недовольно точной записи студентов, не задолго до своей кончины, прочитав его проповеди, сказал: «…читаешь проповеди Иннокентия – словно мед пьешь…»¹³, и написал Иннокентию: «Бог дал вам великий дар слова: употребляйте оный ко славе его, в назидание в вере и благочестии»¹⁴, и затем за каждый том проповедей его благодарил его особым собственноручным письмом. Общее впечатление проповедей Иннокентия было впечатление гениальных творений, и самая придирчивая критика их, без которой не обошлось дело, заканчивалась восторженными похвалами ему и горячими мольбами о сбережении здоровья (которого Иннокентий действительно не берег, трудясь непомерно за письменным столом, – так по рассказу, сообщенному в «Русской Старине»¹⁵, он однажды, будучи киевским ректором, написал в две недели восемьдесят листов, «столь драгоценного для пользы церкви и науки», которых-то он служит лучшим украшением. Даже сам м-т Филарет московский, желавший, «чтобы спокойный рассудок прошел по работе живого и сильного воображения» в проповедях Иннокентия, не мог не сознаться, что в них «отлично много способности»¹⁶. Екатерина II имела обыкновение комплиментировать своим придворным проповедникам сравнением их с теми или другими проповедниками времен Людовика XIV. Анастасий Братановский был у нее «российский Массильон», Платон – то «российский Февелон», то «pоссийский Боссюэт». Любопытно, с кем бы сравнила остроумная государыня Иннокентия, если бы он жил в ее время: если кто из наших проповедников по степени достоинства и по самой манере проповедничества мог быть сопоставлен с знаменитостями французской проповеднической литературы, то, конечно, прежде всего Иннокентий. Первые проповеди его, напечатанные в «опытах студентов киевской академии» (Киев, 1824 г., стр. 68,121,151,178), носят даже на себе несомненные признаки подражания Массильону (изучением которого он с особенною любовью занимался в бытность свою студентом), на что было уже указано в литературе. Несомненно во всяком случае то, что Иннокентий не был просто пастырь-проповедник, но один из замечательнейших церковных ораторов. Все соединялось в нем для того: богатство знаний и духовных дарований, присутствие в нравственной организации его того духовного нерва, который подымает на неизмеримую высоту мысль и чувство оратора, под живым воздействием светлой религиозной идеи. В его прекрасной дикции, жестикуляции и мимике всегда замечалось то, что называется на языке ораторства высшим вдохновением и озарением; орлиный полет мысли, творческая фантазия подсказывали ему формы изложения и образы речи замечательной, художественной прелести и красоты. Пред бедную содержанием мысль современного ему общества он износил и поставлял, со всею осязательностью и с истинно-великою простотою, христианский идеал жизни, который в его изображении поражал, трогал, пленял умы и сердца и наполнял их неизъяснимым религиозным ощущением и трепетным восторгом¹⁷.

Как оригинальное явление тогдашней русской жизни стоит отметить отношение к Иннокентию тогдашней печати. «Журнал и-ва народного просвещения» сообщал на своих страницах о каждой проповеди Иннокентия, появлявшейся в печати, как о событии первостепенной важности в умственной жизни общества, также, как академия наук в своих «Известиях по отделению русского языка и словесности». В «Москвитянине», где Погодин печатал или перепечатывал лучшие из проповедей Иннокентия, первый русский мыслитель-публицист той эпохи, И.В. Киреевский писал рецензии его проповедей¹⁸, а также С.П. Шевырев¹⁹. Тоже делали журналы: «Маяк»²⁰, «Современник»²¹, «Молва»²², «Финский Вестник»²³, газеты: «С.-Петербургские Ведомости»²⁴, «Отечеств. Записки»²⁵, «Северная Пчела»²⁶, «Справочный энциклопедический словарь» Крайя. После 1857 г. (год его смерти) оценкой его проповедей занимались, кроме исчисленных изданий, а также духовных журналов – «Христ. Чтения», «Странника», «Духовного Вестника» и др., и епархиальных ведомостей (Херсонских, Киевских, Полтавских, Вологодских и др.), «Отечественные Записки», «Херсонские Ведомости», «Чтения в москов. обществе истории», «Вестник Западной России», «Одесский Вестник», «Русский Дневник», «Русский Мир», «Гражданин», «Русский Архив», «Русская Правда», «Утро», «Рассвет», «Русский», «Памятная книжка киевск. губернии», «Биржевые Ведомости» и др., так что вся печать наша, вообще мало расположенная к произведениям духовной литературы, отдала должную дань хвалы нашему великому оратору (нам неизвестно ни одной критической статьи, которая в проповедях Иннокентия указывала бы какие-либо слабые стороны, тем более недостатки). Стурдза, один из лучших дипломатов-стилистов своего времени, превосходно перевел проповеди Иннокентия на французский язык²⁷, и в иностранной литературе талант русского проповедника, вопреки обычному в то время в ней игнорированию самых замечательных явлений русской жизни или неприязненному к ним отношению²⁸, находил себе беспристрастную оценку и восторженные похвалы (в журналах: Semeur и Revue critique, изд. Cherbuliez) таких знаменитостей, как Vinet²⁹. Таким образом проповеди Иннокентия сделались известными западу едва – ли не раньше, чем главнейшие произведения наших великих поэтов. Затем еще при его жизни проповеди его были переведены (не все, а по частям, конечно) на языки: польский, сербский, немецкий, греческий и армянский³⁰.

3

Всего больше в личности Иннокентия нас изумляет необыкновенная всесторонность его умственного кругозора, универсальность его знаний и практического ума. Это был поистине человек науки, не только великий богослов и оратор. Философия во всех ее отраслях и естествознание, история всеобщая и русская, церковная и гражданская, археология и палеография – были ему известны не много разве менее, чем богословие и слово Божие. Неизвестно, изучал – ли он, чрез методическое чтение соответственной литературы, политическую экономию и государственное право; но в переписке с государственными сановниками своего времени он обнаруживает недюжинный государственный ум – в понимании народных, общественных и государственных потребностей своей эпохи.

Свою любовь к философии и свои обширные познания в ней он обнаруживал еще в бытность свою студентом, когда, как рассказывают лица компетентные, излагая товарищам содержание прочитанных им новых философских сочинений или объясняя какой-либо частный вопрос из области философии, затмевал лекции самих профессоров³¹, в числе которых были истинные знаменитости того времени, в роде протоиерея И.М. Скворцова.

В бытность киевским ректором он приводил в изумление всех своими блестящими импровизациями на экзаменах, о которых сохранилось не мало рассказов в материалах для его биографии³². Собственные его сочинения по философии³³, весьма немногочисленные правда, высоко ценились современными ему русскими представителями философии – Киреевским, Карповым, Голубинским, Скворцовым. – По естественным наукам он собирает в своей библиотеке лучшие сочинения, составляет ботанические и минералогические коллекции; в частности геологию штудирует во время своих прогулок в окрестностях Киева, особенно же во время своих поездок по Крыму. Об астрономии, по поводу солнечного затмения в 1851 году, он ведет компетентную беседу с академиком-специалистом Савичем³⁴; с ним же, а также с Хавским и Сомовым³⁵ рассуждает о всеобщей географии и космографии; с Ф.П. Литке трактует о нумизматике и этнографии, сообщая ценные сведения из области последней, результат своих собственных наблюдений и исследований³⁶; с Снегиревым и Терещенко – о произведениях русского и славянского народного творчества; с Бодянским, Невоструевым и кн. М.Оболенским – о предметах славянской и русской палеографии и о памятниках древнерусской литературы; с Погодиным, Максимовичем, Феоф. Новицким, бар. Шодуаром – о предметах славянской и в частности польской древней и новой истории; с Л. С. Уваровым, Ашиком, А. Будбергом и Мурзакевичем – о древностях и истории Херсонеса, Крыма и Кавказа; с графом М.Толстым – о сельском хозяйстве южной России; с ученым евреем Мазохом – о разностях между иудейством и христианством, католичеством, протестантством и православием (на латинском языке); с Пальмером – об англиканской и католической церквах; с Стурдзой-о церквах и политических делах востока, также о новостях западной литературы; с Бурачком, Казначеевым и Палаузовым – о политике западных держав и о будущем христианского востока; с архимандритами Софонией и Антонином, а также с известным святогорцем Серафимом – о классических и христианских древностях Греции и Афона; с афинским профессором Типалдосом – об истории древнего востока, его религиях и литературе, с графом Остен-Сакеном – о вопросах стратегии и военного дела и т.д. и т.д. Великий князь генерал-адмирал шлет ему на редакцию вновь составленный «морской устав», с просьбой исправить в нем то, что относится к деятельности священников, служащих во флоте, а также сделать и другие, какие найдет нужным, указания; граф Строганов, попечитель московского университета, просит его избрать для этого университета профессора философии; другой Строганов А.Г., новороссийский генерал-губернатор, просит его о составлении исторических, статистических и этнографических сведений о Крыме в в частности – Одессе, для доставления таковых в «географическое общество», в виду предпринятого оным составления путеводителя по России для отправляющегося в путешествие по ней великого князя Константина Николаевича; Я.И.Ростовцев посылает ему для исправлений и дополнений корректурные листы грамматик Греча, издаваемых для военно-учебных заведений³⁷; князь Ю. Долгорукий, воронежский губернатор, просит Иннокентия помочь ему в устройстве в Воронеже цистерн – доставлением планов цистерн в Одессе³⁸,и т.д. и т.д.

Чтобы оценить значение Иннокентия в области русской археологии, достаточно сказать, что по его энергическому призыву возобновлено изучение нашими учеными обществами классических и восточных древностей Крыма, а также Кавказа, и ему специально принадлежит восстановление из праха забвения крымских древностей христианских, начиная от крипт Инкермана и развалин Херсонеса³⁹. Ему принадлежит мысль об ученом описании московской синодальной библиотеки, осуществление которой поручено по его указанию⁴⁰ знаменитому ученому Горскому, а также план собрания всех рукописных сокровищ, хранившихся в монастырях, в духовно-научные центры – в библиотеки духовных академий⁴¹. Эта мысль осуществлена уже после него, митрополитом Григорием, но по его плану. В каждой из епархий, в которых он епископствовал – вологодской⁴², харьковской⁴³, одесской⁴⁴, а равно в Киеве, в бытность там ректором академии, им – или самим начаты местные этнографические и историко-статистические работы, или избраны для таких работ компетентные и способные лица⁴⁵. Bсе киевские ученые комиссии «для издания древних актов южной России», позже – археографическая, давшая трудами Писарева, Юзефовича, Антоновича и других лиц такую обширную литературу материалов для местной южнорусской истории, ему обязаны своим возникновением, в силу его влияния на Д.Г.Бибикова, которому он не переставал твердить о необходимости разработки местной южнорусской истории и сообщал даже многие материалы⁴⁶ для оной. Его указанию, содействию и руководству обязаны своим происхождением многие исторические труды Максимовича и Аскоченского⁴⁷.

Одиннадцать компактных томов, напечатанных доселе сочинений Иннокентия (в издании Вольфа 1872–1875 годов)⁴⁸, отнюдь не дают надлежащего понятия о всем объеме его деятельности в области науки. Многие из его ученых работ остались не изданными, многие из его «программ» и начинаний – не осуществленными по недостатку времени, а также необходимого содействия, поощрения и разрешения. Мы, пока, не привели еще в систему всех сведений и указаний по этому предмету, рассеянных в письмах к Иннокентию его бесчисленных ученых друзей и корреспондентов, и потому не можем дать пока полного обзора этих работ, который сам по себе может составить отдельную монографию. Назовем здесь лишь некоторые из его изданий. К числу оконченных, но не изданных его работ, относятся: 1) «Памятник веры» или «догматический сборник» – собрание вероизложений древней христианской (а также русской) церкви (в двух параллельных изданиях – в подлинниках и в русском переводе) – труд колоссальный по объему. Этим изданием Иннокентий занимался в продолжение всего архиерейского периода своего служения, постоянно прерываемый в своих занятиях то частыми перемещениями – из Киева в Вологду, из Вологды в Харьков, отсюда в Одессу-в тремя поездками в С.-Петербург (первая – для посвящения в архиереи, из Киева, две – для присутствия в св. синоде); к концу его жизни, после замечаний и поправок в св. синоде он был уже одобрен последним к изданию и отчасти отпечатан, но отосланный к Иннокентию для вторичных исправлений во 2-м томе, так и не узрел света Божия, за смертью Иннокентия в 1857 году⁴⁹; 2) история христианской церкви в Польше, из которой несколько статей были напечатаны в «Журнале министерства народного просвещения» (именно нам известны две статьи: «о начале христианства в Польше» и «о реформации в Польше»)⁵⁰: этим предметом Иннокентий занимался с особенною любовью и при помощи своих многочисленные друзей и знакомых (между прочим – варшавского протоиерея Феофила Новицкого, своего товарища по академии) собрал массу материалов, которые не все успел обработать⁵¹; 3) перевод литургии и годового круга богослужебных песнопений на польский язык⁵²; 4) перевод на польский язык катехизиса м-та Филарета⁵³; 5) перевод того же катехизиса на молдавский язык⁵⁴. Затем им заготовлены были материалы и составлена подробная программа для следующих изданий: 1) «Вертоград духовный» – хронологический сборник лучших произведений христианской проповеди всех времен – в роде позднейшей Нессельмановой Buch der Predigt⁵⁵; 2) история соборов в актах или деяниях их⁵⁶; 3) «Церковный архив» – библиотека древних и новых исторических сочинений о правосл. церкви, с присоединением сборника иностранных сочинений о русской церкви, на подобие Штритеровой «memoria populorum» (писал Иннокентий): подробная программа этого издания, для которого им собрано было значительное количество материалов, была представлена в св. синод, но затерялась в бумагах Сербиновича, а когда была им найдена и доложена синоду, то была одобрена им, и киевской академии предписано было осуществить ее⁵⁷; 4) перевод «Кормчей книги» на русский язык, одно из ранних ученых предприятий Иннокентия, за которое он взялся по мысли обер-прокурора св. синода Нечаева, с отставкой которого прекратилась и его подготовка к осуществлению этой мысли, возникшей в голове Нечаева в связи с идеей об обучении будущих пастырей церкви в семинариях и академиях гражданскому законоведению одновременно с церковным⁵⁸; 5) «История церкви российской в связи с историей церкви других единоверных нам племен славянских»⁵⁹; 6) богословский словарь, подробный, в замен краткого, составленного протоиереем А.И. Маловым⁶⁰; 7) жизнеописание киевского протоиерея И.В. Леванды⁶¹; 8) издание «Палинодии» Захария Копыстенского, как лучшего памятника противо-католической полемики, по подлиннику, находившемуся в библиотеке Киево-Софийского собора, доставленному И.М.Скворцовым; этой работой занимался Иннокентий будучи уже в Харькове и, окончив ее, отослал ее к Д.Г.Бибикову, для издания киевской археографической комиссией, но издана она не была⁶²; 9) отыскание и издание записок Петра Могилы⁶³, а равно редакция перевода сочинения Могилы «Православное исповедание веры»; 10) «Памятник унии» – сборник всего напечатанного и написанного по этому предмету⁶⁴. К этому следует присоединить труды по редакции журнала «Воскресное Чтение», которой Иннокентий занимался сам, наполняя журнал главным образом своими статьями, эпизодами из исчисленных выше своих работ, которые все Иннокентий вел одновременно, почему, может быть, и не успел окончить вполне многих из них. Наконец есть указания на сотрудничество его в «Чтениях московского общества истории и древностей»⁶⁵, в харьковском «Молодике», издававшемся И.Бецким⁶⁶, в журнале министерства народного просвещения⁶⁷ и в «Известиях 2-го отделения академии наук»⁶⁸. Повторяем, исчисленное нами далеко не все, что делалось Иннокентием в области науки и литературы. Между прочим из вышеприведенного перечня, которым я утомил ваше, мм. гг., внимание, вы можете видеть, что и здесь симпатии ученого иерарха тяготели главным образом в сторону славянства. Вообще же мысль, которая руководила Иннокентием в этом страстном служении его науке, которую он выражал многократно и в проповедях и в письмах, была та, что религия, которой он был призванным и избранным представителем, вполне совместима с наукой, может и должна быть солидарна с нею в стремлении к одной общей цели – направления человечества к его высшему духовному назначению. В своих богословских сочинениях он делает все то употребление из науки в ее обширном смысле и полном объеме, какого можно только пожелать от богослова. Знание философии и естествознания, которое он обнаруживает в этих своих сочинениях, не какое-либо элементарное, но в полном смысле учено-специальное⁶⁹.

Наконец к числу заслуг Иннокентия для науки следует отнести постоянное ходатайство его пред лицами, власть имеющими, за тружеников науки и материальную помощь, оказываемую им постоянно из своих личных средств всем без различия происхождения и состояния.

В числе многих помощью и протекцией Иннокентия пользовались М.А. Максимович, И.М. Снегирев, О. Новицкий, О. Михневич, В.Н. Карпов, Я.К. Амфитеатров, В.И. Аскоченский, издатель «Одесской Флоры» Горбановский, прот. И.М. Скворцов, Метлинский (профессор харьков. ун-та), протоиерей Нордов, Палимпсестов, Смолодович, Синайский, А.Ашик (хранитель керченского музея), Надежин Ф. (автор нескольких сочинений по философии), Трояновский, Бобровницкий, свящ. Яковкин⁷⁰ и многие другие. Кто – бы и когда – бы из деятелей науки и литературы ни обращался к нему за указаниями, помощью и содействием с его стороны, никогда не встречал отказа; Иннокентий делал обыкновенно все, что мог сделать.

Энергия к ученым занятиям и ко всякого рода полезной общественной деятельности с годами не уменьшалась в Иннокентии , а росла, не смотря на то, что здоровье его значительно пошатнулось и он начал часто хворать лет за восемь до смерти, и не смотря на то, что его ученым занятиям страшно мешали его частые перемещения и переселения, а также зависть, неисправность и медленность почты и другие причины. Его «ученая горячка», как называли его страсть к научным работам, достигла своего апогея к началу крымской войны. Живя в Одессе, как раньше – в Харькове, он то и дело выписывал то из Москвы, через Погодина и Бодянского, то из Киева через своего друга протоиерея И.М.Скворцова и других, то из С,-Петербурга через разных должностных лиц⁷¹ и своих знакомых, из казенных и частных книгохранилищ нужные ему редкие печатные издания и рукописи; приобретал их покупкой из за границы через Ригу⁷² и из Императорской публичной библиотеки в С.-Петербурге (барон, впоследствии граф, И.А.Корф, самым аккуратным образом сообщал ему списки новых, пpиобретаемых библиотекой изданий, а также поступавших в ней в продажу книг) на несколько сотен рублей ежегодно, как это видно из имеющихся в его бумагах счетов. Крымская война приостановила эту горячку, дав его энергии другое направление. Продолжая устраивать свой русский Афон – ряд скитов в пределах Тавриды, он вел в тоже время в этот период своей деятельности непрерывную переписку с духовенством, командированным им в те местности, в которых происходили военные действия.

Перед нами более пятисот писем к Иннокентию приходских священников, иеромонахов и архимандритов из местностей, находившихся в районе военных действий, а также находившихся в плену у неприятелей (архим. Геронтий, его ученик по киевской академии, впоследствии юрьевский архимандрит), с самыми разнообразными замечаниями, пометами и резолюциями Иннокентия, показывающими – с каким напряженным вниманием и пониманием дела следил он за ходом военных операций. Сестры милосердия, госпитали, духовенство в них, были предметом особой его пастырской заботливости: через них раневые снабжались нередко предметами продовольствия, собранными Иннокентием, духовными книгами и иконами. Из писем к Иннокентию всех этих лиц может составиться самая подробная хроника войны, неофициальная, которая может быть во многом изменит имеющуюся доселе официальную историю событий того времени, составленную по реляциям, осветив ее с новых точек зрения и дополнив характеристиками действовавших лиц и множеством интересных деталей к этой грандиозной эпопее. Независимо от этой переписки, отчасти лишь при помощи ее, по рассказам, слышанным нами от лица, состоявшего при Иннокентии в это время и в течение многих лет, Иннокентий превосходно знал интимную историю крымской эпопеи, все злоупотребления, намеренные и ненамеренные ошибки действующих лиц ее с русской стороны и степень их умственного и нравственного достоинства и их характеры. По рассказам того же лица, он удостаивался в это время посещений (инкогнито) великих князей Николая и Михаила Николаевичей, приезжавших в Севастополь. Личные подвиги Иннокентия во время войны, в Одессе, где во время бомбардирования, при сотрясении стен собора и всеобщем ужасе молящихся, он совершал спокойно священнодействие выноса плащаницы, и в Севастополе, где он под неприятельскими выстрелами бесстрашно ходил по рядам войск, ободряя солдат и полководцев, и разъезжал по бухте, тогда, как в нее спереди и сзади сыпались бомбы, – эти подвиги мужества и бесстрашия всем известны, равно как и его проповеди этого времени, перепечатывавшиеся во всех газетах, из которых составилось целых два тома. Государь наградил его за эту доблесть бриллиантами на клобук (из письма к Иннокентию видно, что все ждали для него бриллиантовой панагии на георгиевской ленте). В самом начале военных действий Иннокентий объехал весь Крым в представил графу Протасову «дневник» этой «любопытной и опасной», как выражается Протасов в своем письме к нему, поездки⁷³. Во время самой войны он ведет непрерывную переписку с военно-начальствующими – графом Остен-Сакеном (комендантом Севастополя во время войны и другими) о госпиталях, о религиозном утешении раненых, о снабжении их предметами продовольствия и т.д. В высшей степени любопытны вопросы, предложенные им Остен-Сакену относительно тех или других частностей военных операций и общих вопросов стратегии: они показывают в нашем богослове-ораторе не только горячего патриота, но и не последнего знатока правил военного искусства. Вопросы эти, вместе с ответами на них графа Остен-Сакена, напечатаны в военном сборнике за 1861 год (т.20, стр. 134–138).

4

Заслугами для развития в России богословского образования проповедничества и науки вообще не ограничивается историческое значение Иннокентия. В числе его корреспондентов насчитывается десятка два высших государственных сановников и около пятидесяти лиц из высшей родовой аристократии в России. Между прочим это были председатель государственного совета граф Д.Н.Блудов, министры народного просвещения кн. А.Н.Голицын, граф С.С.Уваров, А.С.Норов, министр внутренних дел граф Л.А.Перовский, министр финансов Княжевич, министр государственных имуществ П.Д.Киселев, министры военные Сухозанет, кн. Меньшиков и кн. В.А.Долгоруков, министр иностранных дел Нессельроде, фельдмаршал Паскевич, главный начальник военно-учебных заведений Я.И.Ростовцев, знаменитый устроитель Крыма и Кавказа кн. М.С.Воронцов, киевскиe генерал-губернаторы Д.Г.Бибиков и кн. И.И.Васильчиков, обер-прокуроры св. синода Нечаев, гр. Протасов и гр. А.П.Толстой; графы Строгановы, московский и одесский; кн. П.А.Ширинский-Шихматов; главно-управляющий почтовым департаментом Ф.И.Прянишников, наказной атаман войска донского – М.Д.Хомутов, и друг. Из родовой русской аристократии: несколько князей Голицыных, два Долгоруковых, три Долгоруких, несколько графов Толстых, князь Орлов, граф Орлов-Денисов, графиня А.А.Орлова-Чесменская, граф и графиня Левашовы, графы Гендриковы, князья Шаховские, кн. Репнины, Корф, Потоцкие, Буксгевдены, Оболенские, Ламберт, П.А.Вяземский, Мусин-Пушкин, Потемкины, А.М. и Т.Б., граф Кочубей, граф Никитин, Загрятские, Завадовские, Вревские, Булацель, Сен-При, князь Давыдов, Тучковы, Шабельские, Красинские, Коцебу, Опочинины, Багговут, Лазарев М.П., Мальцевы, Левшин, Анненков, Н.Н.Остен-Сакен, Рикорд, Будберг, первоприсутствующий сенатор Горгали и множество других. Далее следует ряд «дельцов» в разных министерствах, стоявших на иepapxической лестнице на второй ступени, каковы: А.Н.Муравьев, Щербинин, Сербинович, Тройницкий, Брадке, Дурасов, Красовский и др. Из литераторов и ученых, кроме исчисленных выше, замечательными корреспондентами Иннокентия были: Н.В.Гоголь, рассуждавший в своих письмах к нему о великом призвании и будущности России и поверявший ему свои мучительные думы в самые тяжелые для него времена после издания «переписки с друзьями» и после убийственной критики на эту переписку – Белинского; К.А.Неволин, знаменитый юрист, граф А.К.Толстой, Кукольник, Квитка, Щербина, Гулак-Артемовский.

Все эти лица, начав с восторга к проповедям Иннокентия, переходили к личным сношениям с ним, вводили его в свою частную жизнь и сферу своих общественных отношений, просили его советов о предметах своей личной духовной жизни, о делах совести и семейных, а затем, в большинстве случаев, и о делах своей служебной и официальной деятельности. Отношения к Иннокентию этих лиц не были отношения простой любезности и какого-либо официального, «высоко почитания», но отношения самой искренней неподдельной любви и симпатии этих лучших деятелей своей эпохи к замечательно-светлой и благородной личности Иннокентия, безграничного уважения к его глубокому и проницательному, истинно-государственному уму. Так постепенно, чем дальше, тем больше, открывалась перед Иннокентием совершенно новая область – общественного и государственного влияния помимо официальных полномочий церковного иерарха.

Естественно, что планы разных нововведений и проекты реформ, выходившие из под пера Иннокентия, прежде всего относились к духовному ведомству. Обер-прокуроры Нечаев и гр. Протасов самым бесцеремонным образом эксплуатировали его силы для разработки разных вопросов, возникавших в этом ведомстве, начиная с того времени, когда Иннокентий был лишь киевским ректором. Так Нечаев поручает ему составление конспектов наук, преподававшихся в духовных академиях, перевод и издание Кормчей, совещается с ним о введении в семинарский курс изучения гражданских законов наравне с церковными; Иннокентию принадлежит мысль, осуществленная в самое позднейшее время, об издании при св. синоде особого официального органа под названием: «Синодский Ведомости» в параллель с „Сенатскими Ведомостями»⁷⁴; из писем к нему Погодина видно, что им составлен был и представлен в св. синод проект улучшения материального быта духовенства⁷⁵. Для того, чтобы оценить всю степень влияния Иннокентия на ход дел в духовном ведомстве, мы впрочем в настоящее время пока не имеем всех необходимых данных.

В области гражданской жизни нашего отечества мы можем пока отметить следующие факты деятельности Иннокентия. 1) Граф Протасов посылает ему на окончательную редакцию (уже после Филарета, м-та московского) проекты законов о браке, долженствовавших войти в издававшийся графом Блудовым «свод законов российской империи», и, кажется, доселе действующее законодательство наше о браке – плод труда Иннокентия. 2) Министр внутренних дел граф Перовский испрашивает его мнения по чрезвычайно важному и в то время еврейскому вопросу, каковое и получает в виде обширной «записки», составленной Иннокентием. 3) Д.Г.Бибикову Иннокентием между прочим представлены в разное время три записки политического содержания: «о политическом значении духовенства в юго-западных губерниях России», «об устройстве киевского университета, по поводу происходивших на юге политических движений», и «взгляд на управление учебными округами», каковые записки, по выражению Бибикова, «раскрыли ему предметы сии в яснейшем виде и доставили ближайшие сведения о настоящем их положении».⁷⁶ 4) Из писем к Иннокентию М.С.Воронцова видно участие Иннокентия в ходе законодательства и местных в южной России административных распоряжений по делам раскола, причем Иннокентий не всегда соглашается с мнением по многим вопросам этого рода весьма либерального генерал- губернатора. Вообще же для Д.Г.Бибикова и М.С.Воронцова Иннокентий был постоянный интимный советник во всем объеме их важной государственной деятельности, равно как по-видимому для министра народного просвещения А.С.Норова, с которым постоянно находился в самых близких отношениях. Граф Уваров, министр народного просвещения, «зная, с каким вниманием Иннокентий следит за ходом народного образования в России», а равно граф Киселев, министр государственных имуществ, имели обыкновение присылать ему экземпляры своих печатных отчетов по вверенным им министерствам, и Иннокентий, не обинуясь, в ответных письмах им по этому поводу, высказывает свое откровенное мнение о значении их деятельности и указывает для нее новые задачи и предметы. Подобным же образом принц Петр Георгиевич Ольденбургский, «по особому уважению,» как он выражается, к Иннокентию, «вменяет себе в обязанность препроводить к нему экземпляр составленного им и Высочайше одобренного наставления для образования воспитанниц женских учебных заведений»; императрица Александра Федоровна была с ним в переписке по предмету устройства тех же заведений. Наконец мы упоминали выше об участии Иннокентия в составлении ныне действующая морского устава, учебников по русскому языку для военно-учебных заведений. – Чтобы читатель наглядно мог убедиться в сказанном нами о чувствах к Иннокентию его корреспондентов, приведем несколько извлечений из некоторых писем.

«Ценю вполне ваше милостивое ко мне расположение и доблестный труд ваш, пишет Бибиков Иннокентию в 1840 г. Душа и сердце полны к вам живейшею благодарностью» ⁷⁷ . «Конечно вас никто столько не любить и не уважает, как я, пишет он Иннокентию в 1842 году, хотя на этот счет вы мною избалованы. Харьковские жители вам преданы не менее киевских, – я слышу это от всех приезжих, и в первый раз понял чувства зависти, – только в этом случае это не смертельный грех. Я здесь один, семейство мое в С.-Петербурге, судьба меня бросила как корабль, который волны мчат сильно, порывисто, а берега невидимы. Да будет воля Всемогущего! Молю, чтобы до конца я мог выдержать свой девиз: fais се que doit, advienne que faussa. Хотелось бы с вами о многом переговорить, есть о чем повествовать. Нынешний год был богат, началами, после будет конец. Царя мысли велики, чисты, сильны; но наши татары не поймут и сами в петлю лезут. Пословица русская справедлива: гром не грянет – мужик не перекрестится. Слово мужик можно бы переменить». ⁷⁸ «С невыразимым удовольствием получил я письмо в. пр-ва, пишет Бибиков в 1843 г. Радостно, приятно мне было получить привет ваш, привет знакомый и дорогой по воспоминаниям, которые навеял он на мое воображение и напомнил о том незабвенном времени, когда мы вместе здесь беседовали. От всего сердца, от всей души благодарю вас и за поздравление и за вашу память обо мне. Много, много хотелось бы поговорить – побеседовать с вами. Скажу на ваши слова, что мы не забываем истории здешнего (т.е. киевского) края и принимаемся за разборку древностей его, для чего уже учреждена здесь комиссия в Киеве. Поручаю себя вашим архипастырским молитвам, вашему дружественному благорасположению и прошу вас быть уверенным в моем глубоком неизменном к вам почтении и безграничной преданности». ⁷⁹ «3ная вас, любя и почитая, мне бы хотелось, чтобы вы судили мена строже. Ваш ум и великие дарования должны и могут исправить и просветить пути каждого». ⁸⁰ «Дорога мне ваша память и ваше расположение ко мне, и я от глубины души приношу вам мою живейшую благодарность». ⁸¹ «Помню наши разговоры и благодарю Бога и Царя. Идите вперед, и человечество не будет страдать». ⁸²

Между прочим Бибиков горячо принимал к сердцу научные занятия Иннокентия: по его просьбе он хлопочет в С.-Петербурге об отыскании и доставке ему официальным путем редких книг, необходимых для тех занятий⁸³, а также доставляет ему оные от себя непосредственно, прося принять их в дар от него, взамен присланных ему Иннокентием его сочинений.⁸⁴ Иннокентий знакомит его с Погодиным, чему Бибиков был особенно рад⁸⁵, из Харькова посылает ему Палинодию Копыстенского.⁸⁶ В свою очередь Бибиков просить Иннокентия доставит ему все те акты, какие имелись или известны были уже Иннокентию, и обещает озаботиться отысканием записок Петра Могилы, о существовании которых извещал Иннокентий.⁸⁷ В 1847 г. он посылает Иннокентию плоды трудов комиссии – 2-й том памятников, ею изданных⁸⁸, при чем извещает, что комиссия, собрав значительное количество актов об унии, предположила напечатать их особым изданием, на которое уже исходатайствовала от щедрот Государя особое денежное пособие.

Граф Перовский между прочим пишет Иннокентию: «напомнив мне о тех счастливых минутах, которые проведены мною в просвещенных беседах наших, письмо ваше вместе с тем послужило мне доказательством, что вы, милостивейший государь, и в отдаленности сохраняете во мне чувства лестной для меня приязни и расположения. Позвольте уверить вас, что столь же неизменны и во мне чувства глубокого моего к вам уважения» (24 сент. 1850 г.). ⁸⁹ «Дозвольте мне, пишет к Иннокентию Блудов, еще раз уверить вас, что я умею вполне ценить ваши чувства во мне, и всегда с особым удовольствием вспоминаю о минутах, проведенных мною в приятных и поучительных беседах с вашим высокопреосвященством. Надеюсь, что они возобновятся прежде окончания моей полупечальной полукомической (?) и близкой уже к последнему акту драмы, которую называют жизнью». ⁹⁰ 10 января 1852 г. он же пишет: «спешу отвечать вам, чтобы выразить вам искреннюю душевную благодарность мою как за память вашу обо мне, так и за изъявляемые вами чувства благорасположения, – осмелюсь ли прибавить и дружбы? Не повторяя уверений, что умею вполне ценить их, я воспользуюсь сим случаем..., чтобы пожелать вам от сердца на cие новое лето и многие другие последующие всевозможных благ, особенно же того, что для в в-ва всего важнее и дороже – успехов слова Божия, с таким блеском и чувством вами проповедуемого. Мы теперь лишены счастья слышать его от вас лицом к лицу и даже не имеем утешения видеть ваши прекрасный речи на письме или в печати; но продолжаем надеяться, что вы не замедлите подарить нас томом, хотя и не большим, бесед ваших с новою паствой». ⁹¹ «Я имел честь получить письмо в. в-ва и к особенному удовольствию своему нашел в приложении к нему три экземпляра слов по случаю нашествия иноплеменников. Примите, владыка, дань моей живейшей искреннейшей благодарности за сей новый знак вашего ко мне внимания; примите также с благосклонностью и выражение, весьма слабое, чувства благоговейного умиления, с коим мы читали и перечитывали сии прекрасные истинно-пастырские речи. Такие слова и все действия в. в-ва в настоящую годину искушений принадлежат к числу тех не многих явлений, которые утешают и ободряют душу даже в самых смутных и тягостных обстоятельствах, миря нас с человечеством, хотя и напоминая с тем вместе, что мы должны ожидать спасения и земного отечества нашего не от одних земных средств и усилий». ⁹² «Не знаю, как выразить и как назвать то чувство, с которым я и дочь моя Антонина читали и перечитывали слова ваши, пишет Блудов от 21 ноября 1855 г. Славный Барк говорил, что о прерванной дружбе своей с Фоксом он вспомнил с грустным удовольствием, with a melancholy pleasure . Мы могли бы сказать тоже, переносясь мыслью к местам и обстоятельствам, в коих многочисленные слушатели, народ и войска, внимали вашему вдохновенному красноречию. И в нас также чувство прискорбия сливалось с наслаждением не только эстетическим, а и другим, еще высшим, когда мы вместе с вами согретые, если смею употребить сие выражение, вашею пастырскою любовью, в одно и тоже время и дозволяли себе надеяться, и смирялись перед непостижимыми судьбами Провидения. Исполнятся ли сии надежды, увидим мы или хотя не мы, но Россия, ту благотворную измену десницы Вышнего, которую предвидел, и предвещал царь-пророк? Это принадлежит также к тайнам небесного Промысла, но по словам в. в-ва, не можем ли и не должны ли мы надеяться потому именно, что будущее в руках Божиих, а не человеческих». ⁹³ «Эти назидательные и душеспасительные слова (проповеди Иннокентия), пишет П.Д.Киселев, будут навсегда для меня драгоценны, как память обо мне многочтимого архипастыря и как один из красноречивых памятников славной брани, подъятой во имя креста Спасителя». ⁹⁴ «Из всех приветствий, пишет граф Уваров Иннокентию, в ответ на поздравление с новым годом, при которых мы обвыкли встречать годовое круговращение времени, какое могло бы мне быть благоприятнее привета от архипастыря церкви, призывающего на нас благодать того, во свете которого истинное просвещение? Напутствуемый вашим архипастырским благословением, с упованием вступаю в новый год моего делания в вертограде народного образования, и приношу благодарность за строки, коими вы меня порадовали». ⁹⁵ «Мы любим и почитаем вас, пишет один из Долгоруковых, и как архипастыря, и как знаменитого мужа, составляющего честь, украшение и гордость Poccии, и как человека с благороднейшей чистейшею душою. Оба мы (я и жена) остаемся на веки вам сердечно преданными, и самое пламенное желание наше состоит в новом свидании с вами, и в возобновлении наших бесед, которые навсегда неизгладимы в нашей душе». ⁹⁶ «И как подумаешь, пишет он же в другом письме, что самый великий из русских архипастырей, муж, какие родятся веками, имеет пребывание в Одессе!». ⁹⁷ Князь Долгорукий, харьковский губернатор, получив известие о назначении Иннокентия в Харьков, пишет: «Известные всем ученые труды и высокие пастырские доблести вашего преосвященства не оставляют никакого сомнения, что новое назначение ваше с единодушною радостью принято будет всею Высочайше вверенною вам ныне паствою. В деле общего нашего служения отечеству мне особенно приятно будет пользоваться советами и назиданиями вашими, которыми я заранее прошу вас не оставлять меня». ⁹⁸

Заметим кратко: в таком тоне и почти в таких же или еще более сочувственных выражениях написаны все письма к Иннокентию. Вся эта многотысячная коллекция писем к нему есть не что иное, как сплошной непрерывный дифирамб его уму, его пастырской доблести, его многоплодному и благотворному влиянию на бесчисленное множество людей самых разнообразных общественных профессий, положений и званий.⁹⁹

5

Можно было опасаться по-видимому, что при таком обилии и многосторонности научных и литературных занятий и общественных отношений Иннокентий был плохой архиерей. Ничуть не бывало.¹⁰⁰ Между иерархами его времени после Филарета, митрополита московского, мы не знаем, кто бы был так рачителен и деятелен в области своих непосредственных обязанностей. Во всех местах его архиерейского служения ему удалось значительно поднять своей энергией умственный и нравственный уровень духовенства и отчасти его материальный быт. В продолжении своего девятимесячного пребывания в Вологде он успел объехать и осмотреть если не всю громадную территорию вологодской епархии, то значительную часть ее и притом самые глухие ее закоулки, изучить ее нужды до последних мелочей и сделать массу соответственных распоряжений, которые приведены были в исполнение при нем лишь отчасти.¹⁰¹ Здесь же, как позже в харьковской и херсонской епархиях, он восстановил пришедшие в упадок монастыри (м-рь Феодосия тотемского «настоящая лавра», писал он Сербиновичу), считая их необходимыми для духовного просвещения народа, устраивал крестные ходы, возобновлял и строил вновь церкви и часовни, совместно с гражданской администрацией и городским обществом, в которых всегда умел возбудить самую живую симпатию ко всем своим начинаниям, устроил несколько благотворительных учреждений. Тайна необычайного успеха этих его предприятий и быстроты осуществления разнообразных проектов, которые кишмя кишели в его голове, заключалась в том, что с одной стороны он с первого же раза, прибывши в свою епархиальную резиденцию, успевал сближаться до интимности со всеми местными властями, начиная с губернатора (в Киеве – с Д.Г.Бибиковым, в Вологде – с Волховским, в Харькове – с кн. Ю.Долгоруким, в Одессе с М.С.Воронцовым), и всех воодушевлял силой своего авторитета и своей энергии на дела общественной благотворительности в религиозно-церковного благоустройства. Вологодский губернатор Волховской находился с ним в самой тесной дружбе, переписываясь с ним до самой его кончины. Когда он был назначен в Харьков, тамошний губернатор князь Долгорукий приветствовал его еще до прибытия его в Харьков как своего советника и сотрудника по управлению краем. Чем он был для Д.Г.Бибикова в бытность свою в Киеве и после, а равно для князя М.С.Воронцова, знаменитого устроителя Крыма и Кавказа, это мы видели выше. В своих подчиненных Иннокентий всегда умел возбудить к себе самую глубокую симпатию взамен того рабского страха и трепета, с каким у нас на Руси имели обыкновение относиться в старое время к apxиерею, – своей крайней простотой обхождения с ними и тою близостью, с какой он держал всегда себя по отношению к священникам. Довольно сказать, что каждый священник, если хотел, не только имел право во всякое время являться к нему лично, но мог и писать к нему о своих делах через почту или с оказией, вместо того, чтобы по требованию начальства, бросая свой долг, хозяйство и дела пастырского служения, тратя на путевые издержки последние гроши, ехать самому в резиденцию преосвященного за сотни верст. Когда однажды, в бытность Иннокентия в Одессе, один сельский священник из дальнего уезда, несколько лет молчавший о своих крайних нуждах и стесненных обстоятельствах, решился наконец написать ему, Иннокентий положил на его письме такую резолюцию: «Боже мой, да чего же вы молчали доселе? Неужели у вас не нашлось листа бумаги?» Известно, какое роковое безапелляционное значение имели в старое время секретные аттестации благочинных в формулярах. Иннокентий никогда не давал веры дурным аттестациям без опроса аттестованного и без расследования. Вследствие таких отношений архипастыря к духовенству, последнее всегда с необычайной энергией и добросовестностью трудилось по указанию и под руководством его. Подобным образом Иннокентий умел привязать к себе и воодушевить энергией к исполнению своих обязанностей наставников семинарий в Вологде, Харькове и Одессе, не говоря о его сослуживцах в киевской академии, а равно в воспитанниках ее: все они сохраняли привязанность к нему во всю свою жизнь. Сам трудясь более всех, он умел заставить трудиться своих подчиненных, не столько словами власти, сколько влиянием дружбы и знаками приязни. Так в Вологде и Харькове он устраивал раз в неделю в своем архиерейском доме вечера для наставников семинарии и гимназии, на которых почтенные педагоги в научных и литературных беседах отдыхали от своих трудов, проводя время в залах архиерея как у себя дома. Можно сказать, что у Иннокентия никогда не было врагов в той среде, в которой он пробыл хотя некоторое время. Но зато чем дольше он жил, тем более и более росло число его друзей-энтузиастов, до тех пор, пока, под конец своей жизни, он не сделался одной из самых популярных и авторитетных личностей по всей России. Из пяти тысяч слишком писем к нему разных лиц, со всей России, которые у нас под руками, нет ни одного которое не было бы выражением самых задушевных сердечных отношений, а было бы сухим официально-холодным.

Во время двукратного присутствования Иннокентия в св. синоде ему постоянно принадлежала одна из главных ролей. Его кипучая энергия сообщалась его коллегам, а его замечательная находчивость давала ему возможность не будучи первенствующим в синоде, давать направление ходу дел и их решению. Иннокентий оба раза с крайней неохотой покидал свою епархию, для того, чтобы за две тысячи верст ехать в северную столицу; но граф Протасов, так настойчиво требовал его присутствия в синоде, давая ему отсрочки и всевозможные льготы, что ему не было возможности отказываться от приезда в С.-Петербург. Около двадцати архиереев, управлявших епархиями, имели в нем в это время своего оратора в синоде, через него частным образом достигая более скорого и, когда следовало, благоприятного для них решения их официальных представлений. Лишь по общим церковным вопросам голос отсутствующего Филарета московского выслушивался иногда предпочтительно перед мнениями Иннокентия и брал иногда перевес. Протопресвитер В.Б.Бажанов был всегда его сторонником в синоде и горячим защитником его мнений.

Наконец еще со времени своего ректорства Иннокентий – интимный советник для всех трех обер-прокуроров синода, при которых он проходил поприще своего служения св. церкви. Письма обер-прокуроров: Нечаева, Протасова и гр. А.П.Толстого, равно испр. должн. обер-прокурора Карасевского, а также Позняка, Войцеховича и особенно Сербиновича, не оставляют ни малейшего сомнения, что он по крайней мере со времени своего архиепископства был душою нашего церковного правительства целое десятилетие.

В полуторачасовом чтении нет возможности, хотя бы то в виде простого перечня, исчерпать все богатство детальных сведений о деятельности Иннокентия и об истории его времени. Но мы считаем необходимым для полноты характеристики Иннокентия указать еще на одну черту в его личности.

Наш знаменитый оратор был не только славянофил, но и филэллин. Его всегда возмущала вражда двух единоверных национальностей, живших в пределах турецких. Защищая турецких болгар против фанариотского духовенства в Болгарии, он в Константинополе и свободной Греции зорко следил за ходом дел церковных и политических. Русские архимандриты и иеромонахи, состоявшие при наших миссиях в Афинах, Иерусалиме, Константинополе, особенно Антонин, Поликарп и Софония, ученики его по киевской академии, а также известный своими письмами об Афоне святогорец Серафим, сообщали ему довольно подробный сведения о делах на востоке, и Иннокентий, через греческих дипломатических агентов у нас – Зографа, Негри, Делиани и Метаксу с одной стороны, и через русских дипломатических представителей на востоке (Базили, В.И.Титова и др.) старался направлять ход дел церковных, а по возможности и политических в духе религиозного единения и мира между греками и славянами. В официальных памятниках наших дипломатических и церковных сношений мы напрасно стали бы искать следов влияния на восточные дела знаменитого одесского архипастыря; но из частных писем названных лиц к Иннокентию это влияние открывается с несомненностью. Таким образом результатом его забот о примирении греков с славянами было построение в Константинополе, с разрешения султана и согласия константинопольского патриарха, князем Богоридесом болгарской церкви и возведение в сан епископа лаодикийского образованного славянского патриота Стефана Ковачевича, которому и назначено было состоять при этой церкви в качестве официального представителя болгарской национальности по делам религиозным в столице турецкой империи. В бумагах Иннокентия сохранились документы¹⁰², относящиеся к этому назначению и два адреса болгар преосв. Стефану, показывающие, с каким восторгом и надеждами встречено было ими это назначение. По ходатайству Иннокентия, знаменитому греческому богослову и проповеднику Константину Икономосу по Высочайшему повеление дано было звание члена конференции с.-петербургской духовной академии с содержанием в 2000 рублей. Весьма любопытны также письма к Иннокентию некоего Лулудаки, Пантели, переводчика на греческий язык истории Карамзина, Попандопуло, переводчика на греческий язык богословия Макария, афинского грека Вальянова, престарелого греческого митрополита Агафангела (удалившегося в Одессу со времени убиения в Константинополе священномученика константинопольского патриарха Григория) и его брата афинского профессора, знаменитого историка, Типалдоса.¹⁰³ Иннокентий лелеял и няньчал старца митрополита, ссужал крупные суммы Типалдосу и через них сносился с Грецией и Константинополем, где пользовался чрезвычайной популярностью, как это видно из писем Вальянова, и влиял через них на греческую иерархию и особенно на молодое поколение греческого духовенства. В 1851 году греческий король прислал ему орден Спасителя 1-й степени «в воздаяние, как сказано в рескрипте, денежных пожертвований, сделанных им в пользу греческих церквей¹⁰⁴, и за назидательные творения, переведенные на греческий язык». Таким образом к началу крымской войны Иннокентий отлично знал положение дел на востоке и повсеместное настроение умов среди греков и славян, а когда открылись военные действия, прикомандированный к русскому главнокомандующему «для сношений с болгарами» по рекомендации Иннокентия его молодой в то время друг Н.X.Палаузов с большим успехом организовал содействие болгар русскому войску и формирование дружин болгарских и греческих волонтеров, начав свою деятельность с водружешя креста и колоколов на мачинской церкви, дотоле не виданных и не слышанных среди христианского населения Турции. В бумагах Иннокентия сохранился ряд донесений ему Палаузова, из которых видно, чтo последний действовал во всем сообразно мыслям и данным ему наставлениям Иннокентия. Донесения эти оканчиваются с отступлением русского войска от Силистрии, последовавшим, вследствие приказа вновь прибывшего главнокомандующего, Паскевича, по словам Палаузова, ни раньше, ни позже, как за два часа до несомненного ее взятия русскими. Они живо рисуют яркую картину внешнего состояния и внутреннего настроения наших соплеменников-страдальцев в этот роковой момент их истории, -когда в виду несомненного на их взгляд торжества русского оружия они готовы были восстать поголовно, и вдруг, неожиданно, были брошены на произвол судьбы и своих вековых угнетателей. Не менее любопытно и то обстоятельство, что еще до начала войны Иннокентий, через обер-прокурора св. синода, доводил до сведения государя императора Николая Павловича о желании какого-то греческого митрополита (не Агафангела) сделать секретно весьма важные политические сообщения, но государь отклонил эти предложения, написав на докладе обер-прокурора: «благодарить за усердие, но теперь еще не время».¹⁰⁵

Заканчивая свою речь, я позволю себе выразить уверенность, что и этих немногих замечаний, которые составляют плод лишь первоначального ознакомления с материалом для биографии Иннокентия, достаточно для того, чтобы признать личность Иннокентия заслуживающею более тщательного изучения, нежели какое существует в нашей литературе доселе, в виде специальной и подробной биографии, в роде тех, какие существуют уже для нескольких более выдающихся исторических деятелей нашего отечества, к числу которых по всей справедливости должен быть отнесен и Иннокентий.