XIV. Pia desideria «Вестника Европы»

Из наших больших журналов один, кажется, «Вестник Европы» имеет обыкновение ежегодно по поводу появления в печати отчета г. обер-прокурора Св. Синода, посвящать одно из своих внутренних обозрений обсуждению наших церковных дел. Предположив, от времени до времени, знакомить наших читателей с тем, что говорится в нашей печати относительно духовенства и церкви, мы хотим в настоящий раз остановить их внимание на двух замечательных внутренних обозрениях названного журнала, рассуждающих о состоянии наших церковных дел – прошлогоднем, перепечатанном в недавно вышедшем сборнике «Год», и в нынешнем, помещенном в апрельской книжке «Вестника Европы». Обозрения эти имеют ту особенность, что представляют не простой поверхностный перечень главнейших фактов из истории отечественной церкви за истекшие годы, как это большей частью делается в других наших периодических изданиях, но кроме того, изобилуют суждениями, в которых излагаются pia desideria почтенного журнала относительно наших церковных дел, – серьезности и, так сказать, вескости которых нельзя не признать во всяком случае. Оба настоящие обозрения главным образом посвящены оценке нового законопроекта относительно раскольников, выработанного высочайше учрежденной в 1864 году комиссией по делам раскола и внесенного уже в окончательной форме на рассмотрение Государственного Совета. Этим проектом, как известно, предполагается существующие у раскольников брачные сопряжения, доселе лишенные, в глазах закона, всякого легального значения, легитимировать записью их в особые реестры, выдаваемые от правительства, в городах – полиции, а в деревнях – волостным правлениям, – то есть, в виду предоставления детям раскольников имущественных, по наследству, и вообще – гражданских прав, у нас предполагается ввести нечто в роде гражданского брака, существующего во всех государствах Европы; при чем запись предполагается делать не иначе, как по заявлению самих брачующихся, и при том таких раскольников, которые родились в расколе, а не совратились в него из православия. Автор обозрения, не удовлетворяясь этой, как он выражается, полумерой, делает обстоятельную критику существующего у нас законодательства относительно раскольников и предлагает несколько своих соображений, относительно тех более или менее капитальных изменений, какие могли бы быть сделаны в этой отрасли нашего законодательства соответственно нуждам и духу времени, а также применительно к общим требованиям теории государственного законодательства.

Автор останавливается на словах отчета г. обер-прокурора Св. Синода, что «раскольники начинают ценить по достоинству тот дух терпения, кротости и миролюбия, в каком относятся к ним служители церкви», – и эти слова служат в его глазах свидетельством просвещенного взгляда русской церкви, из которой, стало быть, не могут истекать какие-либо стремления к удержанию гражданской бесправности раскольников или к ограничению их полноправности, какая наконец могла бы быть им предоставлена в наше время. «При пропаганде среди раскольников», продолжает он, «казалось бы возможным обрядовые различия оставлять совершенно в стороне, так как высшие духовные власти считают возможным признать членами православной церкви даже таких западных христиан, которые ставят условием своего воссоединения с ней сохранение совершенно иной внешности богослужения и некоторых обрядов, в православной церкви не принятых». Затем, определяя цифру раскольников приблизительно в 10–15 миллионов, что составляет пятую и даже четвертую часть всего великорусского населения, автор справедливо полагает, что всякое изменение в законодательстве относительно раскола должно иметь огромную важность в общем строе нашей государственной и общественной жизни. «Существующие на этот предмет наши законы», говорит он далее, «в каждом иноверце русского происхождения прямо усматривают правонарушителя. Наш закон стоит на точке зрения исключительно церковной и не признает права отпадать от православия, видя в таком отпадении преступление. На таковой чисто клерикальной точке зрения в настоящее время не стоит ни одно из законодательств Европы. Согласно с теми рациональными основами, какие уже осуществлены во всех странах Европы, необходимо устранить эту клерикальную точку зрения, никого не преследовать за веру, предоставить каждому гражданину свободно принимать и исповедовать ту или другую веру, если она не соединена с действиями, которые подлежат суду, а раскол невинный получит тогда полную терпимость. Теперь же наш закон выказывает более терпимости к иностранным исповеданиям, чем к тем, которые возникли на русской почве: он не видит правонарушителя ни в католике, ни в протестанте, ни в еврее, ни в язычнике, если только они не были прежде православными. Закон поступает, конечно, логично; но он стоит на точке зрения клерикальной, которая не должна более иметь места в нашем законодательстве, которое должно допустить полную веротерпимость. Вообще все те из наших законов, которые имеют основу чисто клерикальную, то есть признают особый род преступлений – преступления против веры, как-то: отпадение от православия и богохульство, должны быть отменены, как нерациональные, подающие только повод к произволу и притеснению, как устаревшие, нигде в Европе не существующие». «Принцип человечности, справедливости, пример всего образованного мира, говорит автор обозрения, убеждение, заявленное правительством (автор имеет в виду слова нашего государственного канцлера, сказанные в Фридригсгафене немецкой депутации), наконец, живые, вопиющие примеры, продолжающие являться пред нашими глазами, – все убеждает нас, что наши обветшалые клерикальные законы должны быть безотлагательно и безусловно исключены из нашего уголовного кодекса. В настоящее время вопрос о правах раскольников возбужден в законодательном порядке, и этим случаем необходимо воспользоваться для того, чтобы исправить наше законодательство в этом отношении существенным образом, а не призрачными, маловажными изменениями. Если внесенный проект по содержанию своему недостаточен, если он ограничивается одним предоставлением раскольникам права заявлять о своих браках полиции, для придания этим бракам законности, и еще какими-нибудь мелкими облегчениями в быте сект терпимых, то надо желать, чтобы проект был переделан. Решение отсрочится на время, но это все-таки будет лучше, чем упустить нынешний случай проведением полумеры или четверти меры, потому что тогда существенное освобождение законодательства от устаревших клерикальных притязаний было бы отложено на долгое время н настолько же отсрочило бы время нашего полного сближения с Европой, потому что эти обветшалые законы составляют в настоящее время существенную, бросающуюся в глава черту, грань, отделяющую Россию от всего образованного мира. Настоящим случаем следует воспользоваться, чтобы устранить ее. Для того в новом законе должны быть проведены следующие начала: отмена преступлений против веры вообще, как отдельного криминального факта; наказуемость иноверцев, сектантов и всех граждан единственно за действия против государства, личности, собственности, нравственности и общественного порядка; установление брака юридического – заявлением у нотариусов, мировых судей и волостных старшин, сверх венчания в церкви и независимо от венчания. Под это общее определение сами собой подойдут: устранение кар за отпадение от христианства и православия, за раскол или иное иноверие, и узаконение детей раскольников. Только при соблюдении таких начал закон наш перестанет быть клерикальным и получит общеевропейский характер» («Год», историко-политич. обозрение, 1872–3, стр. 189–194).

Таковы благие пожелания почтенного журнала, аргументированные, в дальнейшем изложении, – с той компетентностью в области политических и социальных вопросов, какой несомненно обладает «Вестник Европы», – теоретическими соображениями и анализом относящихся к рассматриваемому предмету фактов из нашей юридической практики последнего времени. Судя о деле с точки зрения отвлеченных принципов, действительно нельзя не признать высокого нравственного достоинства этих благих пожеланий. «Законодательство гражданских прав, говорит автор обозрения, должно истекать из принципов общих, а не из отдельных случаев – в виду специальных соображений». И в самом деле, что, по-видимому, могло бы быть лучше, как если бы можно было, взявши самоновейшую теорию государственного и общественного устройства, сразу переделать применительно к ней весь строй нашей политической и социальной жизни! Но в том-то и беда, что так легко, как хочется автору, решаются лишь теоремы математические, да и то на бумаге, а не теоремы жизненные, – что правительства и законодатели с давних пор усвоили себе привычку производить те или другие основные реформы руководясь не одними отвлеченными принципами науки, а применяясь к этнографическим и культурным особенностям в складе быта и жизни того или другого народа, и не прежде, как справившись с указаниями исторического опыта, с действительными народными нуждами и с практическими условиями осуществления той или другой научной теоремы; и, сдается нам, в подобных случаях законодатели и правители едва ли не имеют на своей стороне некоторых более или менее достаточных оснований. Да и сам просвещенный запад, примеру которого автор обозрения совершенно основательно советует следовать, совершил свой исторический рост едва ли не по этому же масштабу, – то есть, вводил у себя ту или другую коренную реформу по мере и в силу требований жизни, а не по одному лишь отвлеченному убеждению в ее теоретическом достоинстве... И вот здесь то, в действительных требованиях народной жизни, да в практических условиях осуществления предлагаемой автором теоремы, и содержится Гордиев узел настоящего дела. Вопрос в том, нуждается ли русский народ, или, пожалуй, даже русское общество в этой реформе в тех размерах, какие проектирует автор? Народ наш на такой ли степени умственного развития находится, чтобы вовсе не нуждаться, относительно отправлений своей духовной жизни, в опеке и руководстве со стороны закона, правительства, церкви и образованных-передовых классов страны? Имеют ли право, не говорим – с точки зрения морали христианской, но – с точки зрения политической морали, с точки зрения государственного и общественного блага – эти указанные всегдашние и повсюдные факторы государственной жизни и народного прогресса сделать такой внезапный и крутой поворот: после опеки над народом самой патриархальной, опеки безусловной и бесконтрольной, совершенно бросить народ на произвол судьбы в деле его духовной жизни?.. Припоминается нам случай, свидетелем которого, лет пятнадцать тому назад, нам довелось быть в одном из провинциальных центров раскола. Появилось в печати известное сочинение: «Описание некоторых раскольнических сочинений, А. Б.». Раскольники, искренно или притворно, вообразили, что псевдонимные буквы, под которыми автор сочинения скрыл свое имя, означают: «Александр Благословенный», или «Александр ІІ-й», и с торжеством провозгласили, что сам Батюшка-Царь одобряет де старую веру, издал де в печати от своего имени сочинения Андрея Дионисиевича, сказания о подвигах отцев и страдальцев соловецких! Раскольническая пропаганда сделала в местечке быстрые и необычайные успехи, несмотря на то, что репрессивные законы против раскола были в то время, кажется, во всей своей силе, и несмотря на замечательную энергию почтенного приходского священника, который вместе с епархиальным противораскольническим миссионером, нарочито по этому случаю прибывшим в местечко, напрасно ходил по домам своих взволнованных и поколебавшихся прихожан, стараясь удержать их от перекрещивания и побегов на раскольничьи заводы. И сколько подобных фактов можно набрать из наблюдений над жизнью нашего простодушного народа! Издайте закон о полной веротерпимости, о праве свободного перехода из православия в раскол или в другую какую угодно секту, и, думается нам, сколько найдется таких простаков, из среды нашего народа, которые поймут этот закон не как факт безразличного отношения правительства к делам веры, а как прямое одобрение им раскола и других сект, как факт признания превосходства раскола над православием, и сколько будет совращений из православия в раскол не по убеждению (хотя и вообще – какое тут может быть убеждение!) в превосходстве раскола над православием, а просто из дурно-направленного повиновения неправильно понятой державной воле! И так дайте сперва освобожденному народу опомниться от радости новой жизни, ориентироваться в новом его положении и твердо стать на ноги: дайте ему сколько-нибудь справиться с весьма многочисленными и сложными затруднениями его нового быта, – дайте ему затем какие-нибудь ресурсы для самобытной духовной жизни, – какое-нибудь образование, чтобы он мог не влаяться всяким ветром учения, а хоть сколько-нибудь сознательно избирать то или другое направление для своего религиозного чувства, – и тогда издавайте закон о праве перехода из православия в раскол или в какое угодно исповедание... Школ, школ – вот чего нужно прежде всего нашему народу! Если бы «Вестник Европы», прежде, чем проектировать безусловную, американскую свободу вероисповедания для темных людей, которые нередко не умеют отличить правую руку от левой, как истый европеец, по образцу многих стран западной Европы, предложил обязательное обучение для народа, если бы можно – бесплатное, указал способы привлечь к этому по истине великому и неотложно-нужному делу возможно большие силы, указал способы осуществить его без особенного обременения государственного, тем более земского бюджета, к такому проекту мы присоединились бы охотно и от всей души. Недавний высочайший рескрипт на имя г. министра народного просвещения и всеподданнейшие адресы дворянства почти всех губерний по поводу этого рескрипта, дают нам понять, что такой проект, если бы он был предложен, был бы гораздо более своевременен, чем проект ни для кого не нужной безусловной свободы вероисповедания.

Скажем несколько слов относительно других аргументов почтенного автора. Между прочим он мотивирует свой проект требованиями государственного интереса. Насколько предлагаемая им реформа действительно требуется государственными интересами, мы судить не беремся. Но нам припоминается ответ нашего государственного канцлера, данный им в Фридрихсгафене немецкой депутации, жаловавшейся на отсутствие веротерпимости в России, на мнимое притеснение лютеран в прибалтийском крае, о котором поведали Западу гг. Ширрен и Бокк. Сколько помним, смысл этого ответа таков, что безусловная свобода вероисповедания не признается для России делом неотложной государственной необходимости. В самом деле, разве на практике не существует у нас веротерпимость давним давно? Разве не существуют у нас с незапамятных времен так называемые секретные инструкции губернским гражданским и духовным властям, касательно обращения с раскольниками, связывающие руки не только каким-либо неумеренным фанатическим порывам наших священников, но нередко и простому исполнению ими обязанностей своего звания? «На такой точке зрения относительно вероисповедного вопроса, на какой находится наше законодательство, не стоит ни одно из государств Европы», продолжает автор обозрения. Конечно, мы, как известно, ничего в настоящее время столь пламенно не желаем, как возможно скорее сделаться во всем образованными европейцами, и для нас вопрос о том, что говорит и думает о нас образованная Европа – роковой вопрос, который как Дамоклов меч тяготеет над нами. Но, с другой стороны, думается, что делать что-либо для того только, чтобы уподобиться во всем образованной Европе, чтобы не сказали и не подумали о нас дурно гг. Ширрен и Бокк – мотив до того избитый и устаревший, что ссылка на него в настоящем случае со стороны «Вестника Европы» только и может быть, нам кажется, объяснена желанием почтенного журнала быть верным своему заглавию в каждой строке своих обозрений. Думается, что не одним рабским копированием чужого движется вперед историческая жизнь народов, а и развитием самобытных культурных начал известной национальности, применительно к духу народного гения и основному строю его понятий, и многое другое подобное думается, что уже много раз твердили миру не одни славянофилы.

Еще один аргумент автора – обвинение наших законов в клерикализме. Страшное обвинение! Клерикализм – ведь это нечто такое, за что образованный Запад сажает в тюрьмы не только простых священников, но епископов и архиепископов: нам ли оставаться к нему равнодушными? Но опять, с другой стороны, нам хочется спросить действительно ли та особенность нашего законодательства, которую имеет в виду автор обозрения, вполне тождественна с тем, что на Западе называют клерикализмом, а не есть нечто, своеобразное русское, плод исторически сложившейся всегдашней солидарности церкви с государством далеко не столь злокачественный, как известные тенденции Ледоховского с компанией? Где у нас не только оппозиция духовенства гражданскому правительству, но и простое участие его в общественных делах?

Впрочем, да не подумает почтенный автор «обозрения», чтобы в принципах православной церкви было восставать против свободы вероисповедания. Изложение наших понятий об этом предмете завлекло бы нас слишком далеко, и мы ограничимся на этот раз лишь ссылкой на капитальный труд по этому вопросу одного из ученейших наших богословов, покойного преосвященного Иоанна, епископа Смоленского, под заглавием «О свободе совести» (ряд статей в «Христ. Чтении» за 1864–65 г.). Из этого трактата, равно как и из подобных сочинений других наших богословов (см. например, «богословские» сочинения Хомякова, стр. 73–75) автор обозрения с достаточностью убедится в том, что не в принципах православия требовать от правительства репрессивных мер для насильственного удержания сынов церкви в ее недрах, что церковь требует от них веры свободной и смыслящей, а не вынужденного признания ее учения, что она даже, как не раз было доказано в нашей церковно-исторической литературе, допускает принцип участия паствы в делах церковных и даже в решении вопросов догматических, и в тоже время отнюдь не уполномочивает иерархию и священно-служителей на какой бы то ни было вид непризванного вмешательства в гражданские дела. Если и было у нас время, когда правительство гражданское, говоря языком старинных актов, «ревнуя по Господе Бозе и оберегаючи матерь свою, святую церковь», издавало репрессивные законы против раскольников; то это время миновало, думаем, навсегда и безвозвратно. Да и в то время, когда действительно существовали у нас полная солидарность и взаимодействие двух властей, самый клерикальный, по мнению историков, из наших патриархов – Адриан давал такое определение взаимного их отношения. «Два великие начальства устроил Бог... ово человеческими владущо, ово же божественным служаще». Если позже, со времен Петра, являлись у нас узаконения в роде известных статей нашего уголовного кодекса против богохульства, святотатства и т. п., то это делалось из побуждений чисто государственных, потому что богохульство, святотатство и тому подобные пороки считались признаками гражданской неблагонадежности, а отнюдь не из заботливости об интересах церкви. И если в настоящее время стали бы думать иначе и, согласно проекту автора «обозрения», отменили означенные статьи и узаконили свободу открытого перехода из православия в раскол, – церковь, с точки зрения принципов православия, едва ли бы сочла себя в праве на то сетовать. Самое бóльшее, чего она в этом случае могла бы себе пожелать, это – разве то, чтобы при таком крутом повороте дела ей дана была возможность должным образом подготовиться к тому новому порядку дел, какой возник бы из этой реформы: чтобы, в виду того, что ей в таком случае пришлось бы одной, своими собственными силами, бороться с теми затруднениями, какие могут для нее возникнуть и, несомненно, возникнут из нового порядка вещей, она снабжена была должным запасом нравственных и материальных ресурсов для обособленной от государства жизни, тем запасом, каким она обладала и каким доселе с избытком делится с государством при существующей между ними солидарности.

Реформа, проектируемая автором «обозрения», до того колоссальна, что все последствия ее, если бы она осуществилась, трудно теперь взвесить. Может быть, когда-нибудь она и будет осуществлена; и вот здесь-то открывается пред нами вся громадность труда, предлежащего в настоящее время церкви и духовенству для того, чтобы не быть застигнутыми врасплох, чтобы в момент кризиса быть в состоянии силой убеждения и нравственного влияния удержать в недрах церкви людей малосмыслящих в вере и легкомысленных, падких на всякую новизну; здесь-то открывается вся важность вопроса об улучшении быта духовенства, о поднятии в нем умственного и нравственного уровня, о заготовке наибольшего количества свежих сил, вполне достаточных и снабженных всеми способами для успешного пастырского действования, так как церковь Христова, будучи учреждением божественным на земле, тем не менее, требует на служение себе силы человеческие, и по самой идее о церкви, как высшем из учреждений, существующих в мире, должна привлекать на служение себе лучшие силы, какие имеются в человечестве. Между тем лучшие и свежие силы, поступившие было в распоряжение церкви, нередко уходят от служения ей, или совсем не направляются к такому служению.

Установление определенных штатов для духовных училищ и семинарий и более строгая требовательность при приеме в них и при переходах из класса в класс вызвали, как известно, весьма грустное явление в жизни духовенства; множество детей лиц духовного звания, не принятых в училища и семинарию или исключенных из них, должны оставаться при родителях без образования. В виду такого положения, духовенство некоторых епархий придумало устраивать для своих детей, не принятых в духовные училища и семинарии или уволенных из них, ремесленные школы: в этом смысле составлены были постановления на съездах духовенства епархий Вятской, Саратовской, Вологодской, Московской и Владимирской. По мнению автора «обозрения» это явление показывает, что духовное сословие тяготится существующим в среде его пролетариатом и ищет для него исхода на пути производительного труда. При этом автор справедливо удивляется, что духовенство Московской, и Владимирской епархий предположило обучать детей не обыкновенным ремеслам, а только тем, которые более приличны для детей священнослужителей: иконописанию, чеканному, резному, малярному и переплетному. Почему, в самом деле, малярное ремесло более «прилично» для детей духовенства, чем столярное или и всякое иное, дающее возможность жить трудом и в достатке, вместо странствования по монастырям в ожидании причетнических мест? Как бы то ни было, для устранения этого рода пролетариата в духовном ведомстве придуманы средства.

Приведя, из отчета г. обер-прокурора Св. Синода цифру бракоразводных дел, автор находит, что дела эти не должны быть подведомственны духовным консисториям, равно как и ведение метрик – актов гражданского состояния – должно быть изъято из ведомства духовного. «Священники, производящие регистрацию рождений, говорит он, не имеют ни юридического навыка, ни, быть может, той деловитой сухости, какая требуется для совершения юридических актов. Притом священники большей частью производят запись не сами, а чрез причетника, который записывает факт со слов того лица, которое ему этот факт сообщает, хотя бы то был посторонний, распоряжающийся домашними приготовлениями к совершению обряда, – во всяком случае при записи не требуют акта о браке, тем более – не спросят, рожден ли ребенок в законном браке. Таким образом были примеры, что незаконные дети записывались законными и пользовались всеми наследственными правами». Сколько нам известно, мысль эта не впервые высказывается в нашей литературе. Автор предлагает завести, для ведения метрических книг, особых нотариусов. Будет ли это надежнее, обычнее, суше, а кстати и дешевле?

Несколько слов в рассматриваемом «обозрении» посвящено полемике с «Московскими ведомостями» по вопросу о народных школах. «Московские Ведомости», по словам автора «обозрения», высказали убеждение в бесполезности особых учительских институтов для приготовления народных учителей, и в необходимости передать дело народного обучения в руки духовенства. Один из мотивов, приводимых в статье, состоит в указании на пример Франции, где будто бы развитие социалистических учений и самая революция были прямым следствием учреждения особых учительских институтов. Автор обозрения стоит за учительские семинарии и – против замещения учительских должностей в сельских школах семинаристами. Со своей стороны отнюдь не заходя так далеко, как «Московские Ведомости», и отнюдь не разделяя опасения, которое приписывает этой газете наш автор, мы однако ж считаем своим долгом сказать слово – не против учительских семинарий, учреждаемых у нас земствами и министерством народного просвещения, а в пользу народных учителей из семинаристов. Более или менее высокий уровень умственного развития ни в каком случае и ни для кого, тем более для народного учителя, не составляет дела излишнего. Каково бы ни было общее образование, сообщаемое в учительских институтах, оно, конечно, всегда будет ниже того, каким обладает окончивший курс воспитанник семинарии. Нечего бояться того, что это образование – специально – богословское и «схоластическое»: автору «обозрения» должно быть известно, что в кругу учебных предметов семинарского преподавания находится педагогика с дидактикой, и кроме того в воскресных школах, учрежденных при бóльшей части духовных семинарий, ученики практически знакомятся с методикой обучения. Мы имели случай не раз лично убедиться в том, с каким рвением и любовью и с каким знанием дела они занимаются педагогикой, а также практическими упражнениями в преподавании в воскресных школах при семинариях. Мы знаем также не один пример того, как само министерство народного просвещения открывало даровитых и компетентных знатоков педагогического дела между молодыми преподавателями семинарий и из провинциальных семинарий извлекало их на более видные посты педагогической деятельности... Нечего также бояться и того, что «должность сельского учителя сделается для семинариста передней, в которой будут временно толкаться чающие других мест». Что может помешать министерству или губернским и уездным училищным советам определять семинаристов в сельские учителя не иначе, как с обязательством более или менее продолжительной службы в сельских школах?...

В заключение своего «обозрения» автор сообщает интересное открытие, им сделанное. На Руси существует, по его словам, не только клерикальное законодательство, но и клерикальная партия, или нет, поправляется автор, не клерикальная партия, а клерикальные кружки. «Массе русского народа свойственно чувство религиозной терпимости; образованное общество в России, за ничтожными по числу исключениями, не только не заражено фанатизмом, но даже относится слишком равнодушно к религиозным вопросам (честь какая!); правительство прямо заинтересовано в том, чтобы не возбуждать религиозных преследований, оставлять раскольников в покое и дать им гражданскую равноправность. При таком общем направлении, как объяснить, спрашивает автор, те задержки, какие прямо противополагаются признанию принципа полной религиозной терпимости в государстве»?

«К чести православного духовенства в России, комплиментирует далее составитель «обозрения», можно сказать, что оно никогда не пыталось сплотиться в партию для подчинения себе хода мирских дел, подобно духовенству католическому. Конечно, это отчасти зависит от самой организации православного духовенства. Ближайшее отношение к обществу имеет у нас духовенство семейное, которого члены слишком заняты собственными семейными делами, и которое, сверх того, не имея в виду чрез усиленное рвение достигнуть высших иерархических степеней, для него закрытых, не может быть одержимо духом честолюбия. Да и самый дух православия, охотно уступающий кесарево кесареви, имеет несомненное значение в воздержании иерархов от вмешательства в светские дела. Но клерикальные кружки в обществе у нас тем не менее существуют и, как по составу своему, так и по направлению своей деятельности, вполне похожи на клерикальные кружки, существующие во Франции. Разница между теми и другими зависит именно от настроения духовенства в той и другой стране. В то время, как во Франции светские клерикальные кружки являются только органами, которым движение сообщается честолюбивым и страстным духовенством, у нас, наоборот, скорее можно признать, что светские клерикальные кружки стараются подвигнуть и увлечь умеренное духовенство. Кружки эти имеют адептов во всех слоях общества; напрасно думают, что все их члены принадлежат к так называемому «свету». Но и у нас, как во Франции, свет имеет для этих кружков значение притягательной силы. Многие из самых усердных мирских клерикалов, по своему происхождению и достатку, находятся вне света, но видят в своем усердии именно средство проникнуть в свет, завести связи и сделать карьеру. Что касается до женщин, работающих в этих кружках, то они не приходят извне, но остаются в своей светской сфере и являются главными пружинами всей говорящей, ходатайствующей и собирающей лепты деятельности кружков. Увлекает их в эту деятельность пустота жизни, отсутствие прямых обязанностей, одиночество или неимение детей. Само собою разумеется, что никакой серьезной работы этими кружками не производится уже потому, что они на нее неспособны. Они не имеют таких сведущих и практических руководителей, каковы отцы иезуиты. Чисто внешняя легкомысленная беседа об обрядах, о цвете риз, о красоте голосов певчих, вот все религиозное созерцание, к какому они способны. Поверхностность ролигиозного образования светских женщин вообще у нас такова, что главные деятельницы кружков, можно сказать, даже катехизиса порядочно не знают, не знают твердо, в чем состоят догматические особенности того исповедания, за мнимые интересы которого они ратуют, и тех исповеданий, против которых вооружаются. Тем не менее деятельность этих кружков, сама по себе бесплодная, не остается без влияния в том смысле, что она искусственно поддерживает вокруг людей влиятельных такой говор, которому вовсе не соответствует ни настроение русского народа, ни интересы правительства. Несмотря на все свои колебания и пустоту, клерикальные кружки, благодаря немногим неотвязчивым усердницам, не могут не достигать такого результата, что создается нечто в роде фальшивого общественного мнения. Легко представить себе, что такое мнимое общественное мнение может оказывать влияние даже на людей достойных полного уважения за искренность и глубину своих религиозных чувств, но стоящих почему-либо вне течения мыслей всего нашего общества. Тартюфы вредны не столько сами по себе, сколько именно потому, что своей пронырливостью и неотвязчивостью они способны сбивать порядочных людей, окружая их миражами опасностей и несуществующих необходимостей».

Против кого направлена эта филиппика и есть ли в ней сколько-нибудь правды, мы не знаем и судить не беремся, предоставляя это самим читателям. Дозволим себе только заметить, что, прочитав обозрение «Вестника Европы», мы поняли, что следует разорить существующие ограды православной церкви в России, как уже обветшавшие, устранить духовенство от тех или других, доселе лежащих на нем, обязанностей, как не свойственных ему, и подвергнуть осмеянию деятельность каких-то неизвестных нам кружков, потому что она направлена к пользам церкви неосмысленно. Но для чего все это необходимо сделать и каких благ достигнет тогда Европа, или хотя бы та часть ее, которая до сих пор, к стыду, конечно, нашему, называется еще Россией, этого мы постигнуть не могли.

1875