Мысль и слово

Первый шаг на пути молитвенного подвига, на пути, возводящем человеческое существо от полного ничтожества к вершинам обожения, – есть делание молитвы словесной. Что означает этот термин? Что отличает молитву словесную от умной или сердечной? Как разобраться, когда под молитвой могут «разуметь различные чтения, или глас уст в славословии Богу, или заботливую печаль о Господе, или телесные поклоны, или псалмопение в стихословии, или все прочее, из чего составляется» молитвенное делание?¹⁵⁵⁴ Отчего вообще «происходит такое разложение молитвы на ее части?»

Из-за нашего несовершенства, – отвечают отцы. – Оттого что, не разобравшись, рискуем обмануться и заплутать, вовсе лишиться возможности роста. Молитва словесная и та имеет различные виды, а если произносится одним только голосом, то, как сказано: «еще совсем не молитва»; но и умная далека от совершенства, а «настоящая молитва – это когда со словом молитвенным и молитвенной мыслью сочетается и молитвенное чувство» сердца – чувство духовное¹⁵⁵⁵.

Различие видов молитвы определяется характером участия в ней ума, рассудка и сердца (духа). Молитва остается словесной, пока ум человека соединен с рассудком. После их разъединения молитва восходит на степень умной. Наконец, после того, как ум соединяется в сердце с человеческим духом, молитва становится сердечной, или, что то же, умно-сердечной. Такое трехступенчатое развитие происходит в пределах деятельного периода духовной жизни, предваряющего созерцание. Деятельными, «то есть совершаемыми при усилиях самого молящегося», именуются и все виды молитвы этого периода¹⁵⁵⁶.

Возрастание молитвы связано с устроением души человека, поэтому различным этапам духовной зрелости соответствуют присущие именно им виды молитвенных состояний. Определять границы между ними можно, конечно, только условно, с целью анализа.

В отеческом предании мы не найдем устоявшейся терминологии: обычно «молитва называется умной, когда произносится умом с глубоким вниманием, при сочувствии сердца; а сердечной – когда произносится соединенными умом и сердцем, причем ум как бы нисходит в сердце и из глубины сердца воссылает молитву»; но при этом «святые отцы в писаниях своих часто заключают под одно наименование умной молитвы и сердечную... а иногда различают их». Однако «ныне, когда учение из живых уст об этом предмете крайне умалилось, весьма полезно знать определительное различие»¹⁵⁵⁷.

Помимо условности этих различий, на деле, к тому же, происходит взаимное проникновение молитвенных состояний, иной раз почти неуловимое, – бывает, что при устном молитвословии случаются проблески умной молитвы, а с опытом могут наступать моменты погружения в состояние молитвы сердечной. «В иных более действует умная молитва, в других сердечная... смотря по тому, как каждый наделен Раздаятелем всех благ... Иногда же в одном и том же подвижнике действует то та, то другая молитва»¹⁵⁵⁸. Но, как бы то ни было, на основе аскетического опыта деятельная молитва разделяется на три вида, или последовательно проходимые стадии.

Словесная молитва традиционно подразумевает чтение псалмов, акафистов и канонов, различных правил, богослужебных текстов, а также чтение молитвы Иисусовой. Словесная молитва, когда она произносится вслух, именуется устной или гласной. С тем же успехом она может читаться беззвучно, про себя, однако оттого, что совершается в уме, словесная молитва еще не становится умной, даже при несколько окрепшем внимании и некотором оживлении чувства. Именно поэтому «молитву внимательную новоначальных», даже «при сочувствии сердца», причисляют только к словесной¹⁵⁵⁹.

Прежде всего, имеет значение состояние мыслительной силы, образующей рассудочное и умное начала. Пока эти два энергитических потока остаются не разделенными, внимание будет собрано в области головы и молитва может быть только словесной, независимо от того, произносится ли она гласно или беззвучно¹⁵⁶⁰.

О степени различия между молитвой словесной и умной может дать представление такой, например, образ: «Кто молится устами, но еще не стяжал разума духовного и не может молиться [одним только] умом, тот подобен слепому, который вопиял: Сыне Давидов! помилуй мя¹⁵⁶¹. А тот, кто стяжал духовный разум и молится умом, у кого душевные очи отверзлись, – тот подобен тому же слепому, после того как Господь исцелил его, когда возвращено было ему зрение»¹⁵⁶².

Одно из преимуществ молитвы безгласной перед читаемой вслух уясняется из толкования евангельской заповеди о затворенной двери¹⁵⁶³. Запереть дверь – означает молиться с закрытыми устами, молча обращаясь к Тому, Кто «испытует не слова, а сердце», и поступать так и на людях, и наедине. Когда мы безмолвно, лишь «сердцем и внимательным умом, приносим свои прошения одному Богу», тогда «и самые противные власти не могут узнать род нашего прошения». Демоны, неспособные распознать нашу мысль, не смогут и повредить, препятствуя нашим устремлениям, когда они остаются сокрыты. «Для этого надобно молиться с совершенным безмолвием, чтобы нам своим шепотом или возгласами» не вооружить против себя демонов, «чтобы и от самых врагов наших, наветующих¹⁵⁶⁴ нам особенно во время молитвы, укрылось усердие нашего прошения»¹⁵⁶⁵.

При словесной молитве внимание непроизвольно устремляется вовне, например на чтеца или книгу, но уже на этой стадии нужно учиться направлять его внутрь себя – стараться увести из области головы и сосредоточить в области груди или в «сердечном месте»¹⁵⁶⁶. Опять-таки, надо понимать, что от этого молитва не становится ни умной, ни сердечной, но остается словесной, независимо от места сосредоточения внимания. Только со временем и при определенных условиях молитва может перейти в умную и в сердечную.

«Сердечной она становится тогда, когда ум бывает буквально поглощен сердцем... Именно о такой молитве говорит пророк Давид: из глубины воззвах...¹⁵⁶⁷ Что касается устной молитвы новоначального, то она перемешана с различными помыслами и не является чистой. Поэтому как же она будет сердечной?» Внимание не может быть целиком отдано сердцу, пока оно рассеивается, отвлекаясь на помыслы, – молитва при этом остается словесной.

В то же время хананеянка, прося Христа о своем ребенке, в голос кричала: помилуй мя¹⁵⁶⁸, но кричала «из глубины души. И это была сердечная молитва». Если ум погружен в сердце и в Бога, то «если и устами творишь молитву, она будет сердечной. Она исходит из глубины сердца. Сердце и ум соединяются с Богом»¹⁵⁶⁹.

Вообще же, «во всякой истинной молитве должны участвовать и тело, и ум, и сердце. Только такая молитва и есть настоящая молитва». Точно так же молитва словесная, «гласно или безгласно совершаемая, непременно должна совершаться при участии ума и сердца. Ум должен внимать словам молитвы, а сердце должно откликаться на нее своим чувством». Если этого не происходит, то такое молитвословие «даже и не есть молитва»¹⁵⁷⁰.

Умная молитва отличается тем, что ум уже отделен от рассудка. Слова теперь могут не произноситься про себя, но только мыслиться как понятия. Аналогию можно провести с повседневной жизнью: подобное происходит, когда нас в долю секунды посещает некая идея, понимание какого‑то явления. Идея, во всем ее объеме, раскрывается мгновенно и понимается без слов. Но затем, чтобы объяснить то, что постигнуто в один миг, нужно перевести это в слова – сформулировать. Такой же «вспышкой» безмолвной мысли является и умная молитва. Она совершеннее словесной: глубже по содержанию, богаче по наполнению. Ведь мысль может проникнуть в то, что не выразишь словами, охватить то, что не всегда успеешь объяснить. Оформление мысли в слова накладывает свои ограничения: требует времени, усилия, тогда как мысль, текущая вне слова, гораздо свободнее, гибче, емче. «Мысль, как чадо духа, – быстра, бегла, мгновенна; но язык, как плоть, – косен, неповоротлив: надо помнить его немощь»¹⁵⁷¹. По этой причине умная молитва звучит в уме быстрее, чем произносится в уме же молитва словесная. Хотя при желании, конечно, можно и умно молиться крайне неспешно.

Словесное мышление отличается дискретностью¹⁵⁷², микроразрывы между словами и фразами, смысловые и интонационные паузы дают возможность вклиниться постороннему помыслу. Если же мысль не оформляется в слова, то течет неразрывно, слитно. Кругообразное движение мысли, когда она вновь и вновь возвращается к призыванию Иисуса, способствует самозамкнутости, сосредоточению внимания и самоуглублению. Все это в делателях умной молитвы создает некоторые предпосылки к зарождению молитвы непрестанной.

Внимание при умной молитве должно быть заключено либо в верхней части груди, либо в сердечном месте. Последнее предпочтительнее и субъективно ощущается как «сведение ума в сердце». «Если хочешь начинать сие священное делание молитвы умной, то прежде всего сосредоточься вниманием и молись неисходно в сердце»¹⁵⁷³.

Молитва при этом еще не стала сердечной – она остается умной, хотя может ощущаться как звучащая в сердце. Наша стратегическая задача – достижение молитвы сердечной; задача же тактическая сводится к двум основным действиям: удерживать ум безвыходно в сердце и не допускать ни одного постороннего помысла.

В течение всех часов богослужения «ум пусть гонится за смыслом тропаря»¹⁵⁷⁴ – пусть цепко, не отвлекаясь ни на что, держится за смысл читаемого и поющегося слова. В часы келейного правила внимание пусть погружается в молитвенную мысль, а ум пристально следит и «понимает то, о чем ты молишься», ведь если сам не понимаешь, «то как возникнет взаимопонимание с Богом и как Он может даровать тебе то, о чем ты просишь?»¹⁵⁷⁵

Умно-сердечная, или просто сердечная, молитва – это состояние, при котором молитвенная мысль становится преисполненной духовного чувства. Это состояние не является обычной эмоциональной реакцией, но есть движение умно-духовной энергии. Это следствие того, что ум соединился в сердце с духом.

Наши чувства и в повседневной жизни всегда идут от сердца, оно источник чувств в моменты внутренних переживаний, при восприятии искусства и при общении с людьми. Но это в чистом виде действие раздражительной силы – страстной части души¹⁵⁷⁶. Пока мы не достигли начального бесстрастия, сердце неизбежно источает чувство нечистое, смешанное со страстным началом. Поэтому проявление таких чувств во время молитвы оценивается негативно – в таких понятиях, как чувственность, душевность, кровяное разгорячение.

Иначе в молитве сердечной. Здесь, еще прежде обретения бесстрастия, пробуждается чувство духовное, так как умственная энергия собрана в верхней части духовного сердца, где она соединяется с человеческим духом. Образуя одно целое с духом, ум устремляется к Духу Божию. Только после этого возможна молитва истинная – реальное богообщение, связь духа с Духом, когда соединяющийся с Господом есть один дух с Господом¹⁵⁷⁷.

Звучащее в сердце чувство бывает не беспредметно-расплывчатым, но, питаемое молитвенной мыслью, наполнено конкретным содержанием. Такая молитва во всех отношениях более совершенна, чем умная, ибо сердечному чувству доступны области возвышенные: чувство способно объять не поддающееся осмыслению, проницать непостижимое – то, что простирается за пределы мысли, что неподвластно уму. И это, повторим, становится возможным только после отъединения ума от рассудка и его слияния в сердце с духом.

Чувственная привязанность к предмету вожделения, душевная или духовная, имеет иную природу, нежели интеллектуальный интерес к тому же предмету, и намного сильнее последнего. Отсюда молитвенное чувство более устойчиво и независимо, чем мысль, которая легко перебивается и отвлекается мимолетной ассоциацией, увлекается в сторону случайным помыслом, малейшим зрительным или слуховым впечатлением, любым тактильным ощущением. Ум легко соблазняем и потому не надежен.

Иное дело, когда человек привязан к чему‑то чувством и возжелал того «всем своим сердцем», тогда отвлечь его от предмета внимания бывает трудно, а то и невозможно. Если кто-то пленен, например, сердечной привязанностью, то милый образ никак «не выходит из головы»; бывает, человек и хочет отвлечься, но не может – чувство сильнее его. То, что вожделенно, к тому устремляется человек всем существом: сердцем, разумом, всем составом своим, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше¹⁵⁷⁸. Поэтому так важно, чтобы предметом вожделения стал Сам Бог, чему и учит первая и наибольшая заповедь¹⁵⁷⁹. Как же приблизиться к ее исполнению?

Ответ находим в обосновании аскезы как неотъемлемой составляющей молитвенного делания: всестороннее воздержание позволяет расторгнуть или хотя бы ослабить путы, приковывающие ум к земле. Если желания сосредоточены на земном, на плоти, то, сколько ни обращай внимание к Богу, душа бежит прочь. Ее не удержишь насильно, она увильнет от принуждения и вновь припадет к земле, где погребено ее сокровище¹⁵⁸⁰. И только когда человек сердечным чувством своим привязывается ко Христу, тогда живая память о Нем и жажда встречи с Ним становятся неотступными, – тогда сердце и будет в Боге, а значит – весь человек пребудет в Нем. Уже без принуждений и усилий, без упражнений и методик. Он окажется погруженным в состояние непрестанной молитвы.

Чувство еще более слитно, чем мысль, в процессе жизнедеятельности оно может уходить на задний план, но способно при этом практически не прерываться. По этой причине молитвенное чувство легче удерживать длительное время в непрерывности, – это уже прямое подобие непрестанной молитвы. При таких свойствах сердечной молитвы она хорошо удерживается в любых условиях: она может сопутствовать различным внешним занятиям, не прерываться во время общения с людьми, среди толпы, суеты и шума.

На этой стадии может полностью отпадать потребность в четках, так как отсчитывать становится нечего: паузы между кругообразными движениями мысли почти неощутимы. Сердечный зов, обращенный к Богу: покаянный ли, благодарный или вопрошающий, – может долго звучать не умолкая, хотя и изменяясь в интенсивности, смысловой или эмоциональной окраске. Именно такая молитва может, в свое время, перейти в самодвижную, если готового к тому человека осенит действие Божественной благодати.

Сердечная молитва по‑своему подготавливает к молитве созерцательной, она, словно некое предвкушение созерцания, дает пережить начальный опыт пребывания вне времени. Ведь ощущение времени возникает у нас благодаря постоянной череде чувств и мыслей, сменяющихся под действием внешних впечатлений и внутренних импульсов. Они, как мелькающие верстовые столбики, отмечают наше продвижение во временно’м пространстве. Если эта смена чувств и мыслей на мгновение прекращается, то человек как бы зависает в невесомости, соприкасается душой с неподвижностью вечности. Такая внутренняя исихия, приводящая к остановке мыслительного потока, есть одна из черт, характеризующих, по Григорию Нисскому, состояние созерцательности¹⁵⁸¹.

Нечто подобное переживает по временам и тот, кто погружен в сердечную молитву. Прислушиваясь к звучащей в сердце молитве, человек иногда замечает, что молитвенное чувство изливается непрерывно, и это состояние начинает субъективно переживаться как остановка времени, как погружение во вневременное пространство.

В моменты таких приближений к бесконечному особо явственным становится ощущение непосредственного предстояния пред Богом. Тогда затруднительно бывает определить: пять минут прошло или тридцать. Это состояние в некотором смысле напоминает то, что происходит при созерцании, когда человек выступает за пределы потока времени, когда может всю ночь простоять с воздетыми руками, не замечая истекших как один миг часов, не понимая, в теле он был или вне тела¹⁵⁸².

Молитвой умно-сердечной завершается лествица деятельного периода духовной жизни, это предел, до которого могут возвести человека его природные возможности и собственные усилия. Дальнейшее восхождение к совершенству, каждый последующий шаг ввысь может быть только благодатным даром, ниспосылаемым Богом по Его усмотрению в определенное Им время.

Нужно понимать, что когда мы молимся в полном молчании, про себя, то обычно заняты деланием именно словесным, которое невозможно отнести к молитве умной, не говоря уже о сердечной. Это имеет сходство с тем, что происходит при обычном нашем размышлении. Мыслительная, «или словесная, сила души разделяется на слово внутреннее и внешнее (произносимое). Внутреннее слово есть движение души, происходящее в разуме, без всякого выражения устного. Почему часто и молча мы произносим (излагаем) сами в себе целую речь»¹⁵⁸³. А еще чаще ведем нескончаемые внутренние диалоги, при этом не задумываясь – с кем: с самим ли собой, с воображаемым собеседником или с бесплотным лукавым духом. Эти беззвучные беседы, хотя они и не слышны окружающим, имеют ту же словесную природу, что и наш обычный разговор вслух. Так же дело обстоит и с молитвой.

Поскольку словесной молитвой молиться можно не только вслух, но и молча, то возникает вопрос: как отличить ее от умной, раз и та и другая совершаются беззвучно и в уме? По каким признакам можно распознать их?

Существуют некоторые приметы, позволяющие определить момент перехода от молитвы словесной к умной. Наша мысленная речь, наша внутренне произносимая молитва остается словесной до тех пор, пока мы хотя и неслышно, но продолжаем выговаривать про себя беззвучные слова. Характерным признаком словесности молитвы является то, что мышцы артикуляции испытывают микронапряжения, соответствующие тем, что возникают при произнесении чего-либо вслух. Пока в мышцы губ, щек, языка и гортани проникают, вместе с каждым мыслимым словом, хотя бы едва ощутимые нервные импульсы, до тех пор молитва остается словесной.

Как только молитва переходит в степень умной, исчезает связь между мыслимым словом и его артикулярным воспроизведением, ни один импульс не достигает органов речи, мышцы как бы отключены, словно прервалась нервная связь между возникающей в уме мыслью и речевым аппаратом. Такое изменение может сопровождаться заметным чувством внутреннего облегчения – молитва начинает звучать очень легко, непринужденно, будто сама собой. Значит, молитвенная мысль уже живет вне речи. А это есть признак зарождения молитвы умной.

Тут может возникнуть соблазн принять эти субъективные ощущения за благодатную самодвижность молитвы, что было бы, конечно, грубой ошибкой, самообманом. Не меньшей ошибкой было бы принять молитву словесную за самоцель, за нечто имеющее духовную ценность. Это стало бы тупиком, зайдя в который невозможно стяжать ни очищения сердца, ни истинного богообщения, – словесная молитва не выводит за пределы деятельного периода, не переходит в созерцание, не возводит человека к обожению. Поэтому прозябание на словесном уровне не имеет перспектив и в этом отношении лишено духовного смысла. Назначение словесной молитвы – подвести человека к молитве умной, отсюда и задача новоначального – не застревать на этом уровне, но поджимать себя, тянуться к следующей ступени.

В свою очередь и на стадии умной молитвы нужно преодолеть искушение самодостаточностью. Это всего лишь промежуточный этап. Стяжавший умное внимание имеет следующую цель – сердечную молитву, которая станет уже поистине спасительным приобретением, так как обладает духовно-целебным свойством способствовать очищению сердца от страстей. Она же поведет к завершению деятельных трудов – к достижению начального бесстрастия и дарованию благодатной непрестанной молитвы, вслед за чем открывается необозримая перспектива подвига созерцания. Это обетование и должно предстоять духовному взору всякого новоначального, ступающего на путь умного делания.

И хотя мы знаем, что, по отеческой заповеди, «к достижению высоких устроений или состояний не должно стремиться», – но учтем, что отцы имеют в виду «стремление к совершенству незаконным путем»¹⁵⁸⁴. Действительно, неуместное рвение к стяжанию высоких даров благодати есть попытка усладиться плодами прежде их созревания. Но что касается возрастания в деятельных степенях молитвы, то здесь ревность похвальна, духовный рост человека в этот период зависит от всестороннего понуждения себя на подвиг – подвиг в прямом смысле этого слова, то есть – на продвижение вперед¹⁵⁸⁵.

Самое главное – каков дух, владеющий человеком в его устремлениях: тщеславно-горделивый или смиренно-покаянный. «Если кто мечтает достигнуть высокого с самомнением», то имеет «не истинное, а сатанинское желание» и «такого удобно опутывает диавол сетями своими, как раба своего»; в то же время, «диавол, когда увидит кого, в плаче живущего, то не замедляет там, боясь смирения, порождаемого плачем»¹⁵⁸⁶.

Итак, значение словесной молитвы главным образом в ее подготовительной роли. Умно-сердечное делание требует развитой способности внимания, подготовкой к чему как раз и служит гласное чтение молитв – ум приучается держаться за слова, проникать в их содержание и, не отвлекаясь, сосредоточенно следить за смыслом. Это требует не малой тренировки. Конкретная забота молящихся словесно – подвигать себя к предельной внимательности, ибо «начало умного делания есть внимание, собранность мыслей в Боге»¹⁵⁸⁷. При правильном положении дел словесная молитва служит лишь трамплином, вспомогательным средством для выработки молитвенного навыка, а потребность духовного роста побуждает стремиться к молитве более углубленной.

Святые отцы предупреждают, что обыкновенное молитвословие, то есть чтение Псалтири, акафистов, правил и богослужебных текстов, может оставаться вовсе бесплодным, если эти труды не сопрягаются с занятием умным деланием. Вообще, «устное и гласное моление тогда плодоносно, когда оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко», так как слишком многие даже не пытаются идти далее словесного делания. Вниманию же, что следует подчеркнуть, научаются «преимущественно при упражнении молитвой Иисусовой»¹⁵⁸⁸, связующей энергию ума и сердца.

Дело даже еще серьезней. К сожалению, мало говорится о том, что занятие одной только словесной молитвой со временем становится просто опасным: если при таком занятии уклоняться от делания умного, то можно причинить вред душе. Как деятельность преимущественно внешняя, словесная молитва, при закоснении в ней, способна привести «к состоянию самообольщения и прелести» тех, кто, «отвергнув упражнение молитвою Иисусовою и вообще умное делание, удовлетворяются одним внешним молением». Под таким внешним деланием разумеется «участие в церковных службах и исполнение келейного правила, состоящего исключительно из псалмопения и молитвословия устных и гласных»¹⁵⁸⁹. О всех связанных с этим проблемах и опасностях подробнее будет говориться в следующем разделе «Ум и сердце».

Собственно, по мысли отцов, молитва словесная – «это не есть какое-либо высокое дело, а простое. И молитва Иисусова, сама по себе, не чудотворная какая, а, как всякая другая краткая молитва, словесная и, следовательно, внешняя. Но она может перейти в умную и сердечную» – привести к молитве высокой¹⁵⁹⁰.

Далеко не всякое молитвословие мы вообще вправе называть молитвой. Произносить слова или «слушать другого, читающего их, – еще не есть молитва, а только орудие» или «способ возбуждения» молитвы. «Сама молитва есть возникновение в сердце нашем одного за другим благоговейных чувств к Богу: чувства самоуничижения, преданности, благодарения, славословия, прощения, сокрушения, покорности воле Божией и прочих. Вся забота наша должна быть о том, чтобы во время молитвословий чувства наполняли душу нашу, чтобы, когда язык читает молитвы или ухо слушает, а тело кладет поклоны, – сердце не было пусто». Когда же чувства нет – «молитвословие наше не есть еще молитва»¹⁵⁹¹. Так у не окрепших в молитве и бывает: уста произносят слова, а ум блуждает, внимание рассеянно и сердце остается холодным. Суть же в том, чтобы ум внимал слову, а сердце – откликалось чувством. Только тогда молитва, в которой преобладает словесное начало, постепенно может стать умной, а затем – умно-сердечной, и «только тогда она будет молитвой настоящей»¹⁵⁹². Те же «молитвы, кои не из сердца, а из головы только и с языка идут, не дают луча, восходящего на небо, и не бывают слышны там. Да это и не молитва, а только приемы молитвенные»¹⁵⁹³.

Одно из важных преимуществ Иисусовой молитвы – ее краткость. Это свойство отразилось и в древнейшем именовании ее молитвой односложной¹⁵⁹⁴ или, что то же, – однословной¹⁵⁹⁵, единословной¹⁵⁹⁶ или краткословной¹⁵⁹⁷. Так обозначается краткая молитвенная фраза, состоящая из нескольких слов, обычно предназначенная для постоянного повторения. В Лествице этот термин переведен как калька с греческого – единопомышляемая¹⁵⁹⁸; это точнее всего по смыслу и подчеркивает основной признак именно умной, а не словесной, молитвы: ее способность, благодаря краткости, укладываться в «одно-помышление». То есть, перейдя из словесной в умную, молитва перестает дробиться на отдельно читаемые слова, но разом охватывается умом, как единая цельная мысль, – это свойство именно умной молитвы. Для этого она и должна быть достаточно короткой. В связи с этим же полная восьмисловная Иисусова молитва часто при переходе от словесной к умной принимает сокращенную форму из пяти слов и менее.

Еще более древняя и простая формула односложной молитвы – «Господи, помилуй» (Kuvrie e*levhson). Одним из ее видоизменений, по свидетельству свт. Григория Паламы, была также молитва мытаря: Боже, милостив буди мне грешнику¹⁵⁹⁹, заимствованная из евангельского текста¹⁶⁰⁰. Прп. Иоанн Кассиан Римлянин указывает на известные строки псалма: Боже, в помощь мою вонми’ и Господи, помощи’ ми потщися¹⁶⁰¹, применявшиеся в его время в качестве односложной молитвы¹⁶⁰². Видим, что отцы изначально не пренебрегли ветхозаветной заповедью: слова твои да будут немноги¹⁶⁰³. Можно заметить, что односложность Иисусовой молитвы с особой наглядностью выражена в греческом языке, где, благодаря удачному сочетанию гласных и согласных, она звучит очень слитно, произносится на одном дыхании, действительно как бы образуя единое слово: Ки’рие-Иису’-Христэ’-элэ’йсон-мэ (Kuvrie jIhsou~ Cristev e*levhson me)¹⁶⁰⁴.

Святые отцы многократно упоминают о преимуществах Иисусовой молитвы перед другими формами призывания Господа. Ведь человеку подобает «молиться часто и кратко», чтобы «враг наветник не мог всевать что-нибудь в наше сердце», как это бывает при молитве протяженной. Вообще, короткие, а потому «часто совершаемые молитвы лучше поддерживают, дольше сохраняют молитвенное настроение духа и приближают к непрестанной молитве». Кроме того, «краткие молитвы, как искры, воспламеняют наше сердце и, как стрелы, с большей силой взлетают на небеса. Напротив, от слишком продолжительных молитв внимание ослабевает, и от утомления происходит расслабление, разленение»¹⁶⁰⁵.

Отсюда и азбука учения: «Вся ткань молитвы твоей да будет немногосложна, ибо мытарь и блудный сын одним словом умилостивили Бога. Не употребляй в молитве твоей премудрых выражений, ибо часто простой и неухищренный лепет детей был угоден Небесному Отцу их. Не старайся многословить, беседуя с Богом, чтобы ум твой не расточился на изыскание слов. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно изречение, исполненное веры, спасло разбойника. Многословие при молитве часто развлекает ум и наполняет его мечтаниями, а единословие обыкновенно собирает его»¹⁶⁰⁶.

При обычном «псалмопении уму представляются разнообразные мысли», их обилие и богатство содержания развлекает ум, и он «не может быть так чист от рассеянности, как при краткой единообразной молитве»¹⁶⁰⁷. С опытом постигается, что «чем проще молитва, тем она действеннее». Отсюда великое преимущество молитвы Иисусовой: в ее словах легко удержать мысль, и врагу сложнее вклиниться в нее, чем в многословную, а ведь «тактика диавола – раздробить, размельчить внутреннее состояние человека»¹⁶⁰⁸. Потому для уединенной молитвы отцы и предпочли односложную молитву – более всего способствующую сосредоточению и обращению внутрь себя, в отличие от псалмов и тропарей, разнообразящих богослужение¹⁶⁰⁹.

По этой же причине, например, прп. Софроний (Сахаров) «предпочитал краткие молитвы – как отчаянные сердечные вопли. А длинные, – которых все-таки немало среди его собственных молитв, – он советовал разбивать на части, так как внимание наше не выдерживает чрезмерного напряжения и нам нужны перерывы»¹⁶¹⁰.

Все эти отдельные моменты лишь частности развивавшегося столетиями учения, теоретические основы которого заложил в VII веке прп. Иоанн Лествичник. Великий аскет систематизировал опытное знание подвижников-исихастов, которое издревле хранилось христианским Преданием. Весь путь молитвенного восхождения разделяется, по учению Лествицы, на три стадии. Первая, или «начало молитвы, состоит в том», чтобы заложить «твердое основание», – это упорный труд, который может длиться годами. От подвижника требуется «решительно отгонять подступающие к его уму худые помыслы», причем «при самом их появлении». Но одного этого мало – тут же «надобно заключать ум свой в слова молитвы и возводить его весь к Богу».

Вторая стадия – середина подвижнического пути – будет достигнута, когда ум сможет без усилия, сам собой удерживаться в словах, «которые произносим или помышляем». Ум тогда будет полностью погружен в молитвенную мысль, целиком поглощен ею, отнюдь не заботясь «ни о чем другом, даже самомалейшем». Третья стадия – «совершенство молитвы – есть восхищение ко Господу»; здесь уже открывается дальнейший путь – к стяжанию благодатных даров¹⁶¹¹.

Основной метод учения предписывает: «старайся всегда возвращать к себе уклоняющуюся твою мысль или, лучше сказать, заключай ее в слова молитвы. Если она, по младенчеству твоему, утомится и впадет в развлечение, то опять введи ее в слова молитвы, ибо непостоянство свойственно нашему уму»¹⁶¹². Это означает, что начинающий «всеми силами нудит себя вводить в молитву ум свой целым и чистым и заключать всю мысль и весь свой помысл в то понятие, которое подает слово совершаемой им молитвы». При этом нельзя позволять мысли «уклоняться ни в ту, ни в другую сторону», не надо и тяготиться тем, что вновь и вновь приходится «собирать ум в себя». Это наша работа, человеческая сторона дела, которая хотя и не может изменить состояние нашего сознания, но способна привлечь Божию благодать – в этом-то и цель сего утомительного труда.

«Если потрудишься и поборешься с умом своим, приучая его стоять неподвижно во время молитвы, то посетит душу твою наконец Бог». Человеку «невозможно удержать ум связанным, чтобы он не отходил от молитвы и не блуждал туда-сюда, но создавший его Бог может, когда вселится в кого, удержать его и установить»¹⁶¹³. Итак, «непрестанно борись с парением твоих мыслей», но не огорчайся и не отчаивайся, «ибо от новоначальных послушников Бог не ищет молитвы без парения. Поэтому не скорби, будучи расхищаем мыслями, но благодушествуй и непрестанно воззывай ум ко вниманию; ибо никогда не быть расхищаему мыслями свойственно одному ангелу»¹⁶¹⁴.

Лествица дает наказ ставить молитву выше всех иных трудов, и это не просто дисциплинарное правило, но тактический прием внутренней брани. Если «кто, занимаясь каким-либо делом, продолжает его и тогда, когда настал час молитвы, тот бывает поруган бесами, ибо то и намерение у сих татей, чтобы одним временем похищать у нас другое»¹⁶¹⁵. Кто увлечен своей работой, полагая важность ее не меньшей, чем молитвенное служение, кто, хотя и по доброй совести и из лучших побуждений, медлит бросить ее «и не бежит на молитву, оставаясь доделывать, чтобы потом помолиться», – тот попадается во вражьи сети.

Цель врагов наших «та, чтобы посмеяться над нами, наущая нас откладывать дело» молитвенное «и тем возмущать порядки нашей жизни, а с ними и душу». Еще им нужно, чтобы из-за утомленности работой «молитва совсем была бы оставлена или, если и станем на молитву, чтоб спешили совершить ее кое‑как, со смущением ума, бегло прочитывая положенное без внимания, чувства и умиления»¹⁶¹⁶.

Наконец, в одной лаконичной фразе прп. Иоанн дает в своей Лествице целую жизненную программу. Это строки, которые могут показаться банальными, по которым мы привычно скользнем умом и поспешим далее. Но надо бы старательно вникнуть и вновь поразмышлять над ними. Рассмотрение этой фразы в предыдущем разделе заняло у нас несколько глав: «Восстав от миролюбия и сластолюбия, отвергни попечения, совлекись помышлений, отрекись тела, ибо молитва есть не иное что, как отчуждение мира видимого» – не что иное, как безмолвное предстояние одному только Богу¹⁶¹⁷.

Итак, «встань и сбрось с себя пристрастия и заботы мирские, отреши ум свой от всех помыслов и мечтаний, очисти сердце свое от скверных похотений, свяжи всякую волю свою, отвергнись тела и мудрований плотских – и вознесись всем желанием твоим ко Творцу»¹⁶¹⁸.

Главное отличие Иисусовой молитвы от прочих кратких молитв в том, что через нее мы обращаемся лично ко второй Ипостаси Троицы, величая Спасителя по имени. Конечно, Творец не хуже слышит нас и в других случаях, когда мы называем Его Богом, Господом или Святой Троицей, когда взываем к Отцу или призываем Святого Духа. Более того, Он слышит нас, когда мы и не думаем к Нему обращаться, знает все наши мысли и видит все потаенные движения души, – такая односторонняя связь существует всегда и непрерывно для Того, Кто «везде сый и вся исполняяй», в Чьей «книзе» мною «еще не содеянная написана»¹⁶¹⁹.

И тем не менее, когда мы произносим: Иисусе! – тут происходит нечто особо для нас значительное. Обращение к любому лицу по имени – есть обращение самое непосредственное, самое интимное. А здесь мы обращаемся к Личности Сына Божиего.

Отче наш¹⁶²⁰ – только так научил нас Христос обращаться к Богу, но то было при Его жизни. Это было прежде того, как «Бог Отец вознес человеческою природу Сына Своего и посадил Его одесную Себя во славе, которую Он имел как Бог еще прежде Своего воплощения, и прославил Его имя более всякого имени». После Вознесения мир изменился, – отныне «всякий человек, который соединяется с Иисусом Христом, будет с Ним и прославлен»¹⁶²¹, отныне мир полностью преобразован Воссевшим одесную Силы¹⁶²², ибо «человеческая природа принята в самую жизнь Пресвятой Троицы»¹⁶²³.

Именно это Лицо троичного Бога, воплощенное в Богочеловеке, стало близким и родным для нас, имеющих общую с Ним природу и приобщенных Его Телу и Крови. «Из трех Ипостасей Святой Троицы наиболее близкой нам является Ипостась Господа Иисуса, по причине Его вочеловечения. В Лице воплотившегося Слова Отчего мы приобрели сокровище истинного познания славы Божией...¹⁶²⁴ В Его Ипостась вместились и невидимое Божество, и все человечество – то, что на небесах, и то, что на земле¹⁶²⁵»¹⁶²⁶, и в Нем обитает вся полнота Божества телесно¹⁶²⁷. Отсюда такая близость, дозволяющая твари называть человеческим именем Бога. Отсюда возможность личностного богообщения вплоть до слияния наших плоти и крови, и не случайно, обращаясь к Отцу: Отче наш, Сына зовем: Господь мой и Бог мой¹⁶²⁸. Обожена человеческая природа, освящено и человеческое имя Иисус, ставшее для нас святыней, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, призывая которое возможно было бы спастись¹⁶²⁹.

Спаситель в последние часы земной жизни обратился к нам: Доныне вы ничего не просили во имя Мое, но теперь – просите, и получите... О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам¹⁶³⁰, – с того момента «эти слова Христа являются и догматическим, и аскетическим основанием для молитвы Его именем»¹⁶³¹.

В молитве верующий зовет своего Бога по имени, призывает Его на помощь. Когда зовут, то на это откликаются: оборачиваются, отвечают. Отзывается и Бог, – это ответное действие выражается в ниспослании благодати, которая приемлется нами в меру наших возможностей.

Но не все и не всегда способны к такому взаимному общению, – слишком часто призыв молящихся не приводит ни к какому заметному действию благодати. Явственно ощутить Божественное посещение доступно тем, у кого пробудился дух, но не людям плотского или душевного устроения. В этом отношении богообщение – тайна. Не в смысле секретности, но по объективной причине – по необходимости начального стяжания благодати, без коей огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем¹⁶³². В своем обычном безблагодатном состоянии человеческая мысль не способна проникать в Божественные тайны¹⁶³³. Но дело не только в нас, – Бог в Своей свободе волен, конечно, и вовсе не откликаться, Он Сам предупреждал, что не всякий¹⁶³⁴ Им будет услышан.

Не все достойны Его внимания, и не всякая просьба угодна, как и сказано, что, когда просим чего по воле Его, – тогда только Он слушает нас¹⁶³⁵. А для кого-то гораздо полезнее продолжить мольбу, усугубив свой труд, чем, будучи неготовым, получать несвоевременные ответы. Господь может и совсем отвернуться, отступить от нас по нашему недостоинству, может и отъять прежде дарованные крупицы благодати – по реченному: возьмите у него талант, ибо у ленивого раба отнимется и то, что имеет¹⁶³⁶.

Имя – это нечто совсем иное, нежели клички животных или названия предметов и явлений. Имя отличается тем, что дается только личности, а между именем и именуемым лицом существует таинственная внутренняя связь. Когда мы молимся о ком‑то и лишь помыслим имя человека, Господь уже точно знает, за кого мы просим, хотя бы тысячи других носили то же самое имя. Размышляя о богообщении, особенно ясно осознаем значение внимания в молитве. Рассеянно или небрежно обращаться к кому-либо неприлично и в человеческих отношениях – это признак неуважения, холодности, свидетельство презрения, это бывает обидно, даже оскорбительно. Тем более трудно рассчитывать на Божественный ответ невнимательному молитвеннику, – призывая Бога напрасно, он попадает еще и под угрозу наказания¹⁶³⁷. Роль внимания здесь преимущественна. Имя в своей словесной форме нейтрально, пока не присвоено конкретному лицу.

Так, имя Иисус дано не только Спасителю, его носили праотцы и до Рождества Христова – святой Иисус Навин, и Иисус, сын Сирахов, и Иисус, сын Иоседеков, его носят и после Рождества – например, прп. Иисус Анзерский. Да и «имя Христос не одному только Еммануилу приличествует, а усвояется и людям, так что и люди именуются Христами»¹⁶³⁸. Когда мы произносим в молитве имя, то решающее значение имеет, с какой личностью мы его связываем, кому конкретно адресуем свое обращение; в этот момент усилием и направленностью своего внимания мы «присваиваем» имя тому или иному лицу и только после этого вправе ожидать ответа. Если же мы рассеянны, не сосредоточены на образе того, чье имя произносим, если отсутствует мысль, связующая нас с личностью именуемого, то имя звучит отвлеченно, нейтрально и тогда в реальности ни с кем не соотносится, никому лично не принадлежит. Оно зависает в пространстве, и потому не от кого ждать и ответа.

Только тогда имя Иисус может наполниться благодатью Божественного отклика, когда в нашем сознании оно присваивается лично Христу, тогда только устанавливается обратная энергетическая связь. «А чтобы маловерное сердце не помыслило, что крест или имя Христово чудесно действуют сами по себе, а не Христом, – эти же крест и имя Христово не производят чуда, пока я не увижу сердечными очами или верою Христа-Господа и не поверю от сердца во все то, что Он совершил ради нашего спасения»¹⁶³⁹.

Человек зовет в молитве Бога, говорит с Ним и жаждет взаимного общения. Божественный ответ выражается в действии Его нетварной энергии; этот отклик, достигая нашей души, ощущается как прикосновение Божественной силы. Воздействие благодати человек субъективно переживает как умиление, утешение; оно может исцелять, вразумлять или освящать; оно воспринимается нами как богообщение, богоприсутствие. Это и в самом деле присутствие – приток Божественной энергии, встреча с Божеством. Произнося имя Бога, человек сердцем своим распознаёт ответ; порой он бывает скорым, ярким и впечатляющим; ощущение такое, что в самом произносимом имени раскрывается богоприсутствие, – сияющие лучи благодати, сливаясь с именем, невольно побуждают отождествлять имя с Самим его Носителем. Здесь сокрыт повод для преткновения: неверное истолкование субъективных переживаний молитвенника может привести к отклонению от православного учения¹⁶⁴⁰.

В такие моменты «самое имя переживается как присутствие Бога»¹⁶⁴¹. Так чувствовал и так описывал свои личные ощущения прав. Иоанн Кронштадтский. Он «так тесно соединялся со Христом через молитву, и Господь так близок был его сердцу во время благодатных молитв, что он не разделял имени Божиего от Самого Бога в своем сердце. Имя Божие сливалось в его сердце с Богом до нераздельности, чего и нужно достигать в молитвенном делании каждому христианину». Но «отец Иоанн отождествляет имя Божие с Самим Богом только в субъективном смысле», никогда не придавая своим интимным духовным переживаниям значения догматического¹⁶⁴².

Поэтому он не входит в противоречие с учением Церкви, постулирующим: «не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово» наше¹⁶⁴³, – «Бог не есть речение, Он не в голосе и не в звуке имеет бытие»¹⁶⁴⁴. Отец Иоанн не занят поиском строгих догматических формулировок, он мыслит в образах, порой почти поэтических, потому и дает себе свободу описывать Божество как нечто в своем имени «изображающееся и заключающееся и в то же время не заключаемое»¹⁶⁴⁵.

Тем, кто тяготеет к формализму, кто склонен слишком буквально отождествлять «имя Божие с Самим Богом», надо прислушаться к рассуждениям святого тайновидца, специально писавшего «О божественных именах», о соотношении имени и именуемого¹⁶⁴⁶. «Ведь, в самом деле, неразумно и глупо обращать внимание на букву, а не на смысл речи. Это не свойственно людям, желающим уразуметь Божественное, но присуще лишь тем, кто воспринимает одни звуки, а их смысл в свои уши для восприятия извне не допускает и знать не желает... людям пристрастным к бессмысленным знакам и буквам... не доходящим до разума их душ, но лишь звучащим снаружи, в пространстве между губами и ушами». Бог именуем разнообразно, в чем богословы не сковывают своей свободы. «Подобает знать, что буквами, речью и знаками мы пользуемся ради чувств». Но только до поры, «а когда наша душа движима умственными энергиями к умозрительному, то... становятся излишними и чувства»¹⁶⁴⁷, а вместе с тем и слова – такова природа молитвы.

Всегда «были люди, цепляющиеся за имена», но «когда душа хочет устремить свой взор вверх, к Богу, и по мере сил соединиться с Ним, она должна отвратить свое око, то есть ум, от частного и сделать прыжок к более общему». В молитве истинной дух не нуждается «в словах, слогах и буквах», поскольку «помышляет высшее такового, объединившись, наконец, с Богом». Но ежели душа «представляет себе нечто низкое и старается взяться за что‑то чувственное, тогда ей нужно искать более точные слова»¹⁶⁴⁸. «Бог же превосходит всякое свойство... имя, слово»¹⁶⁴⁹. «Нет ни одного имени, которое обнимало бы все естество Божие и было бы достаточно для того, чтобы выразить его вполне», посему «имена суть знаки именуемых предметов»¹⁶⁵⁰. По этой причине прп. Симеоном развита целая «теория имен, которые не могут выразить Бога таким, как Он есть», ибо «Он неизречен» и «не имеет имени»¹⁶⁵¹.

Чтобы избежать различных заблуждений, надо иметь верное представление о том, как христианская мысль трактует феномен богообщения, что происходит в процессе молитвенной встречи твари с ее Творцом; надо понимать, чем отличается действие Божественной благодати в деятельной молитве от того, что происходит при созерцании нетварного света, и от того, что имеет место в таинстве причащения Тела и Крови Христовых. Не имея возможности углубляться в эту сложную тему, мы только коснемся нескольких пунктов, очертив ее контуры.

Православие, богословствуя о Боге, различает в Нем три аспекта, или «три сущие вещи: сущность, энергию и Троицу Божественных Ипостасей»¹⁶⁵². Когда мы обращаемся по имени к Ипостаси Бога Сына, то обращаемся к Личности¹⁶⁵³, поскольку сущность Божия абсолютно неименуема, «совершенно безымянна, как превышающая всякое имя»¹⁶⁵⁴. «Того, что такое существо Божие, и не старайся понять» или назвать, ибо неприступное «Божество оказывается неназываемым и пребывающим выше имен»¹⁶⁵⁵. Сущность Бога «совершенно непостижима, невыразима, неизреченна... будучи выше всякого имени и слова»¹⁶⁵⁶, и посему никак «невозможно найти название для выражения существа Бога»¹⁶⁵⁷. Имя присвоено, прикреплено именно к Личности, но все же оно имеет некоторое отношение и к сущности – в силу нераздельной связи Ипостаси со своей природой, поэтому имя Бога указывает на Его неименуемую сущность: имена Божии «не представляют самой сущности, а только означают некоторые свойства, к ней относящиеся»¹⁶⁵⁸; или иначе – посредством имен «сущность усматривается в личностях»¹⁶⁵⁹.

Когда мы призываем в молитве Сына Божия, то через Него обращаемся и к Отцу, и к Святому Духу. Если на ипостасном уровне в совете трех Лиц изволяется отвечать нам, то вершится ответное действие Святой Троицы. Действие триедино, в нем участвуют все три Лица, по Их воле энергия, излучаемая Божественной сущностью, направляется вопрошающей твари: Отец через Сына во Святом Духе ниспосылает нам Свою нетварную благодатную силу¹⁶⁶⁰, дабы она, достигая человеческой души, очищала ее, просвещала, спасала¹⁶⁶¹. Так мы получаем от Бога ответ. Энергия, именуемая благодатью, исходит из самой Божественной сущности, она есть проявление сущности – ее действие, при этом она всегда сохраняет нераздельную слитность с сущностью, не отрывается от нее, не образует нечто отдельное, самостоятельное.

Но при всем том энергия не может быть вполне тождественна сущности: «Не одно и то же сущность и энергия»¹⁶⁶². «Энергии Бога нисходят к нам, а сущность Его пребывает неприступной», поэтому «творение приобщается только энергии Божией, но никак не сущности или Ипостаси»¹⁶⁶³. «Удостоившиеся соединиться с Богом соединяются с ним по энергии», которая «не является сущностью Божией». Отличие это выражается и терминологически: если сущность справедливо именуется Богом (Qeov»), то, «как говорят богословы, слово Божество (Qeovth») есть обозначение Божественной энергии»¹⁶⁶⁴.

Если допустить, что человек приобщился бы самой сущности Бога, то он стал бы не богом по благодати, к чему призван каждый из нас, но Богом по природе, абсолютно равным Творцу, то есть вполне обладающим Его Божественными свойствами, такими как безначальность, бесконечность и прочие. Это абсурдно по разным причинам, но достаточно привести и одну: тварь не может стать безначальной, ибо, будучи сотворенной, – уже начальна¹⁶⁶⁵. Не говоря уж о том, что Бог не остался бы Триипостасным, но стал бы многоипостасным, по числу приобщенных личностей, ибо «сколько есть причастных сущности, столько и ипостасей она имеет»¹⁶⁶⁶.

Как это бывает в молитвенном богообщении, точно так же и при созерцании нетварного света – «не сущность Божию видят святые, но славу»¹⁶⁶⁷, когда «Невидимый по сущности становится видимым по энергиям»¹⁶⁶⁸. Сущность Бога не доступна нам и в Евхаристии, в таинстве, которое предельно возможным, теснейшим образом соединяет нас с Богом – настолько, что причастник, по Его слову: во Мне пребывает, и Аз в нем¹⁶⁶⁹. Приобщение Богу вершится в Теле Христовом, и хотя «Он действительно делает нас частями Самого Себя и мы в самом прямом смысле становимся членами Его живого Тела», но «мы, конечно, соединяемся не с Божественной сущностью, а с Христовым обоженным человеческим естеством»¹⁶⁷⁰, – «Причастие Святых Тайн означает соединение с человеческой природой Бога Слова, которая, ипостасно соединившись со Вторым Лицом Святой Троицы, обожилась и стала источником обожения людей»¹⁶⁷¹.

И посему «любое представление, допускающее возможность приобщения твари Божественной сущности Триединого Бога, есть хула и ересь», ибо обожение для человека возможно только через энергии, то есть – «по благодати посредством церковных таинств, в которых действует Бог»¹⁶⁷². «Не Бог, а благодать изливается» на нас¹⁶⁷³, и обоженный «человек весь всецело бывает богом по благодати»¹⁶⁷⁴, – «человек становится всем тем, чем является Бог, за исключением тождества по сущности»¹⁶⁷⁵.

Не вправе мы допустить и еще одно смешение: нельзя поставить знак тождества между именем Божиим и энергией Божией. А такое искушение может возникать, опять-таки, под воздействием очень сильных и ярких молитвенных впечатлений. Когда звучание имени Божия и прилив благодати одновременно переполняют сердце, то субъективно это переживается как нечто единосущее. На деле же такое единение невозможно. Энергия – есть проявление Божественной сущности, она ее являет, но сущность сама по себе непознаваема и безымянна, и поэтому, являя безымянное, энергия не может являть собой имя. Только одно нам здесь остается – самим называть энергию различными именами, что мы и делаем, величая ее Божеством, благодатью, силою или нетварным светом. Но это совсем иное¹⁶⁷⁶.

Если же все‑таки допустить невозможное – что имя Божие тождественно энергии, то есть силе, проявляющей Божественную сущность, то имя стало бы Самим Божеством и тогда такое Имя‑Божество могло бы непосредственно сообщать нетварную обоживающую благодать тем, кто просто произносит его. В этом случае не нужной оказалась бы и сама молитва как мольба к Богу о ниспослании благодати, – достаточно было бы повторять имя, а вместо богообщения иметь магический ритуал «имяобщения». Тогда не нуждался бы человек и в даре созерцания нетварного света, – он бы обоживался через «созерцание имени». Но в таком случае не отпадает ли надобность и в таинстве Евхаристии? Не подменяет ли произнесение такого имени Святые Тайны и не достаточно ли тогда «причащаться» самим именем? Но вслед за этим ненужными окажутся и Крест Христов, и Его воплощение.

Строго говоря, даже устойчивое выражение, дающее определение молитве: «призывать имя Божие» – не вполне точно, когда воспринимается буквально¹⁶⁷⁷. На самом деле мы призываем не имя, а Бога, и человек молится не имени, но Богу, которого призывает посредством имени. Поэтому, по св. Дионисию Ареопагиту, воспевания достойно не само имя, «а то, что им обозначается», то есть «проявления энергии Божией», называемые «преподаяниями», или иначе – благодатью, получаемой в ответ на молитву¹⁶⁷⁸. Так что надо правильно понимать аллегорическую условность таких не вполне удачных оборотов речи, как, например: «цель молитвы – сочетание сердца с именем Иисуса Христа»¹⁶⁷⁹. Не с именем ищет христианин единения, а со Христом. «Ведь наша молитва обращается не к имени Божию, а к живому личному Богу, и смысл молитвы не в произнесении имени Божия... а именно в обращении к Богу»¹⁶⁸⁰. И благодать исходит не от имени, а от Бога – как результат обращения к Нему по имени: не от имени, но «ради имени Иисусова, употребляемого молящимся, нисходит к нему помощь от Бога»¹⁶⁸¹. Господь, заповедуя молитву Своим именем, Сам повелел: просите во имя Мое¹⁶⁸², но отнюдь не «у имени Моего», и поясняет даже: чего попросите во имя Мое, Я то сделаю¹⁶⁸³, – удостоверяя, что действует Он Сам, а не имя само по себе¹⁶⁸⁴.

Когда же встречаем в Священном Писании именно это выражение: призывать имя Господа или в Лествице: «бей супостатов именем Иисусовым»¹⁶⁸⁵ и подобные тому, то надо, конечно, понимать, что это гимнографический язык образов, а не строгих догматических формулировок. Такой «стиль, уместный для описания мистических переживаний», естественно, неприемлем в отношении к языку «богословских понятий, тяготеющих к четкой философской терминологии»¹⁶⁸⁶. Описатели духовных состояний вынуждены прибегать к определенным выразительным средствам, их язык иносказателен, метафоричен. Им нужно «выявить ассоциативные связи и найти подобия между видимым и невидимым, чтобы помочь душе включиться в родственный ей духовный мир». Поэтому для подвижника такие слова, как «имя Иисуса – есть Бог», это воспоминание о его молитвенных переживаниях, описание того состояния, когда душе, призывающей по имени своего Творца, «через благодать открывается Бог». Но «то же самое выражение на богословском языке будет представлять собой нелепость, а попытка догматизировать символический образ может перейти в ересь»¹⁶⁸⁷.

Если же рассуждать еще строже, то неточным придется признать не только выражение «призывать имя Божие», но и само наше представление о том, что призываемый нами Бог, откликаясь, каким‑то образом к нам «приходит» или что «энергии Бога нисходят к нам». Любые интеллектуальные конструкции не лишены условности. Если же быть точнее, то «заметь, что молитва нас возводит к Богу, а не Его низводит к нам»¹⁶⁸⁸.

Святая Троица «пребывает не в каком-либо месте, чтобы где‑то отсутствовать», ведь Она «присутствует во всем», другое дело, что «не всё присутствует в Ней», – в том смысле, который следует из богооткровенного речения: приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам¹⁶⁸⁹. В молитве мы, как бы перехватывая руками «свисающую с неба и достигающую досюда цепь», думаем, что притягиваем ее к себе, на деле же – сами поднимаемся. Это то же, что, находясь на корабле, тянуть к себе привязанный к скале канат, – «мы не скалу притягиваем к себе», но «самих себя и корабль к скале». На то и молитва – «не для того, чтобы вездесущую и нигде не сущую Силу привлечь к себе, но чтобы Ей вручить и с Ней соединить самих себя»¹⁶⁹⁰.

Имена Божии являются не самой благодатью, а только средством к получению благодати¹⁶⁹¹ – средством призвать Того, Кто может дать благодать. А будучи посредником в стяжании благодати, имя ею же и освящается, становясь, как чудотворная икона, святыней, достойной поклонения: дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено¹⁶⁹². Имя чудотворно, как и икона, так как призываемый через имя или через зримый образ Бог, откликаясь, творит чудеса. Но чудотворит не имя, не образ, а Первообраз. Имя Божие хотя и не тождественно, но причастно Божеству, поскольку между именем и Именуемым существует нерасторжимая внутренняя связь, поскольку имя, как крест и икона, вершит чудеса силою Божией благодати, – и потому оно свято и достопоклоняемо¹⁶⁹³. Как и сказано: Божество присутствует в имени, кресте и иконе, «но не по единству природы, а по относительному их к Божеству причастию»¹⁶⁹⁴. Они не есть источник благодати, они носители и передатчики ее; источник же – Бог¹⁶⁹⁵.

Поскольку имена Божии «не раскрывают перед нами существа Божиего, как оно есть само в себе», то они «являются лишь путями, посредством коих Бог обнаруживает Себя доступными для человека способами»¹⁶⁹⁶. Иначе говоря, «имена Божии являются каналами единения с Ним... Имя Божие служит связью между Богом и нами», ибо «через призывание имени Всевышнего Его присутствие становится живым и ощутимым», когда Он откликается на наш призыв. «Имя для нас – мост между нами и Им; оно канал, по которому к нам приходят потоки Божественной силы»¹⁶⁹⁷. Понимание имени Бога как средства не уничижает святыню, богословствующим не возбраняется и Самого Господа мыслить в подобных же категориях: «личность Искупителя была каналом, через который Божественные силы нисходят к роду человеческому, а человек восходит к Богу»¹⁶⁹⁸.

Наконец, надо отметить и то, что имя является лишь временным средством. Произношение имени Божия прекращается за ненадобностью при переходе на высшие степени благодатной молитвы¹⁶⁹⁹. Духовная молитва есть «неизглаголанная благодать», ибо в ней не имеют никакой части имена Божии, как и всякие другие слова человеческие, здесь «все земное и человеческое умолкает»¹⁷⁰⁰. А потому имя Бога есть образ – священный, но материальный и преходящий. «По нашей телесности Господь привязывает, так сказать, Свое присутствие и Себя Самого к вещественности, к какому-нибудь видимому знамению, – например... к храму, к иконам, к кресту, к крестному знамению, к имени Своему, состоящему из членораздельных звуков... Но придет время, когда Тело и Кровь Его, – равно и все другие видимые знаки, – для нас не будут нужны». Однако пока еще мы способны воспринимать духовное только «чрез телесное и чрез образы и знамения»¹⁷⁰¹.

Итак, ни одно из имен Божиих «не дает нам полноты постижения, как Он есть¹⁷⁰². Его бытие в своей сущности превосходит все имена». Имя Иисус «как собственное имя Его онтологически связано с Ним... оно соединяет нас с Богом... В молитве именем Иисуса мы не имеем ничего автоматического или магического. Если мы не подвизаемся соблюдать заповеди Его, то напрасным будет и призывание имени... Когда мы произносим сие имя, призывая Его к общению с нами, то Он, все наполняющий, внимает нам и мы входим в живой контакт с Ним... и Бог Отец чрез Слово Свое вступает в общение с нами». Ведь никто не приходит к Отцу, как только через Него¹⁷⁰³. И «пусть чрез имя сие вселится в нас Его мир, превосходящий всякий разум¹⁷⁰⁴»¹⁷⁰⁵.

Учение о молитве в течение веков осваивалось и развивалось отцами, но прежде всего мы знакомимся с ним в Священном Писании, где оно изначально преподано нам Господом. Как ни кратки евангельские строки, но необычайно емки. Если следовать за мыслью святых толкователей, то начинаем видеть всё новые грани каждого слова Откровения. Пророк Исаия, провидя будущее благовестие Христово, так говорил о Евангелии: слово сокращено сотворит Господь во всей вселенней¹⁷⁰⁶, – «сокращенное же это слово охватывает великий смысл», давая неоскудеваемую пищу для научения.

Поэтому отцы не престают размышлять над священными строками, дабы «насытиться заключающимся в них чистым смыслом и всецело стать причастниками Божественного вдохновения»¹⁷⁰⁷.

Находим, что в Евангелии Спаситель заповедует непрестанность молитвенного подвига, здесь же, через впечатляющие образы, даются указания к действию. Евангелисты раскрывают ключевое в молитвенном делании понятие неотступности. Апостол Лука, например, начинает XVIII главу притчей о неправедном судье¹⁷⁰⁸, где Господь показывает, что нам должно всегда молиться и что Он непременно исполнит просьбу тех, кто молится неотступно, – вопиющих к Нему день и ночь. Таких, являющих в молитве настойчивость, что и составляет деятельный подвиг, Господь ублажает, величая «избранными Своими», Он обещает им, что, хотя и медлит иной раз, но все же исполнит просимое, и исполнит вскоре¹⁷⁰⁹. В той же главе дан самый лаконичный и выразительный образ покаянной молитвы мытаря – исповедника подлинного смирения, не смевшего поднять глаз на небо и биением себя в грудь научающего нас неложному самоосуждению¹⁷¹⁰. Здесь же находим поучение о младенческой искренности и непосредственности в молитве, ибо достоянием именно таковых молитвенников становится Царствие Божие – тех, кто по чистоте сердечной уподобляется малым детям¹⁷¹¹.

Заканчивается эта глава другим ярким примером того, как неотступность молитвы иерихонского слепца привела его к встрече с Богом¹⁷¹². Это уже не притча, но реальное событие, через которое чудотворящий Господь вновь символически показывает нам принцип возрастания в молитвенном подвиге. Прежде всего, слепой человек явил свою действенную веру. Не имея возможности видеть, он с несомненностью поверил, когда сказали, что Иисус Назорей идет, – он уверовал во Иисуса грядущего, во Христа проповеданного, и не был посрамлен, по Христову же обетованию: блаженны невидевшие и уверовавшие¹⁷¹³. Затем этот незрячий исповедник выдержал брань с заставлявшими его молчать: явив упорную неотступность и преодолев противление, он молитвенно докричался до Христа¹⁷¹⁴.

Во всем этом можно видеть прообраз деятельного подвижничества. Символично само прошение иерихонца: чтобы мне прозреть, – указывающее не на что иное, как на жажду созерцательной молитвы, которой он и удостоился. Прозри! – ниспосылает ему Господь дар созерцания, напоминая, на чем зиждется успех подвига: вера твоя спасла тебя¹⁷¹⁵. Отметим и то, что евангельские слепцы, как иерихонский, так и два галилейских, преподают нам пример именно Иисусовой молитвы¹⁷¹⁶, а в их неотступности можно видеть образ молитвы непрестанной.

И вновь притча: наставление о смысле и значении неотступности, о постоянстве и настойчивом упорстве в молитве¹⁷¹⁷, которое, как умилостивительная жертва, склоняет Господа к дару. Это тот случай, когда друг уступает не по дружбе – не по долгу то есть, но из милости – по неотступности просящего. Дай мне, просим мы, хлеба – живительной пищи духовной, – ибо некто зашел ко мне и нечего предложить ему, – неимущие, мы просим не за себя, а за ближних, остро ощущая свою духовную нищету. При таком бескорыстии и неотступности молитвы просящий получает от Бога даяния благие – не что-либо, но Духа Святаго¹⁷¹⁸.

В центре XVIII главы евангелист Лука помещает историю богатого человека, отказавшегося следовать за Христом¹⁷¹⁹. Как всякое евангельское повествование, оно многозначно по своей назидательности. Если смотреть на него в плане молитвы, то мы получаем строгий наказ – оставить все, что имеешь, дабы следовать за Христом и иметь возможность обрести сокровище на небесах. Мы, как и этот человек, обременены «большим имением», мы слишком богаты помыслами, впечатлениями, переполнены внутренней суетой: взбудоражены разнообразными желаниями и устремлениями, слишком жадны до новых ощущений, переживаний, озабочены приобретением праздных познаний. Господь зовет: следуй за Мною, но с таким багажом не сдвинуться с места. Чтобы молитвенно устремиться за Христом, нужно отстранить от себя все, что имеешь тленного, – отказаться от всех земных желаний, отсечь всякое постороннее помышление.

Если хочешь быть совершенным, поясняет Господь, стань на путь внутреннего нестяжания, пожертвуй своим ветхим душевным богатством и обрети взамен исихию – духовную нищету, внутреннюю тишину, свободную от помыслов и влечений. Это путь возрастания в молитве, путь к совершенству созерцания. Только тогда, когда внимание покинуло землю, возможна полная самоотдача в молитве; не предавшись полностью Христу – не приблизиться к духовному небу. Сокровище наше обретается на небесах, и потому в молитве «да молчит всякая плоть человеча... и ничтоже земное в себе да помышляет»¹⁷²⁰. Молитва умная рождается вне вещества: «Пока твой ум на земле, ты не можешь иметь молитву ума»¹⁷²¹. И хотя мольбы наши о делах земных и о людях – обитателях земли, ум наш должен не влечься долу, а устремляться ввысь. Пока мысль пребывает среди вещества, человек прикован к земле, он не достигнет духом своим Того, Кто есть Дух, Чье бытие вне материи: за пределами времени и пространства.

Бог есть дух¹⁷²², – говорит Господь самарянской женщине у колодца Иаковлева. «Бог есть дух. Это – что-то стоящее бесконечно выше всякой материальной природы, отделенное от нее по самому своему существу, противоположное ей. Трудно найти между высочайшим духом и грубой материей точки соприкосновения и взаимодействия». Поэтому богообщение остается для нас недосягаемым, «пока мы не решимся на действительный подвиг порвать с нажитыми привычками и предпринять постепенное переселение в новую область духа, с его свободой, с его полнейшим самоотвержением»¹⁷²³.

После того как юноша отошел с печалью, предпочтя единению со Христом свое собственное богатство¹⁷²⁴, Божественный Наставник продолжает Свое учение о молитве и аскезе. Когда мы оставили все, – вопрошает Петр, – то что же будет нам?¹⁷²⁵ Господь вновь подтверждает, что тот, кто оставит ради молитвенного общения с Ним все земное, тот и наследует жизнь вечную – обретет все небесное. Но условия радикальны, Бог требует полного самоотвержения, без всякого компромисса: к восхождению в созерцание пригоден ум, покинувший мир и землю, отца и мать, жену и детей. Это так не просто – ради имени Его оставить самых сердечно близких людей, за которых болеем душой и за которых же молимся¹⁷²⁶. Но надо оставить – признать своих кровно родных не своими, но Божиими. Оставить душевно – с тем чтобы духовно обрести их во Христе. Оторвать от них и отдать Ему свое сердце, чтобы, соединившись с Ним, снова вернуться к близким, но уже сострадая и содействуя им в едином духе со Христом. Не просто понять это, еще сложнее – осуществить. Потому богатые духом юноши отходят прочь. Остаются со Христом нищие духом¹⁷²⁷.

Так, богатого человека, одевавшегося в порфиру и виссон, не могло вразумить ежедневное созерцание страданий, которые терпел прозябавший в совершенном ничтожестве нищий Лазарь¹⁷²⁸. Ослепленный преуспеянием в обществе и плотским достатком, несчастный не распознал нарочито посланное ему в лице Лазаря Божественное указание на спасительный путь жертвы и аскезы, самоотречения и смирения, путь, по которому обнищавшие духом из ничтожества земного восходят во славе на лоно Авраамово¹⁷²⁹. Как юноша, что был очень богат¹⁷³⁰, так и этот плотолюбец, увязший в трясине страсти, предпочел небу землю, отверг пир духа и вместо этого каждый день плотски пиршествовал блистательно, променяв реальное сияние вечности на призрачное блистание праха.

Внешний достаток ослепляет совесть и усыпляет дух. Когда об этом прямо говорил Спаситель, то внутренне слепые богачи, не понимая, только насмехались, тем самым невольно подтверждая слово Истины¹⁷³¹. Ослепление препятствует покаянию, видению своего греха, а значит, лишает шанса реально изменить бытие. В глубоком самообольщении пребывал тот евангельский юноша, полагавший, что все заповеди сохранил он от юности своей¹⁷³². Увлечение внешними добродетелями перекрыло видение внутреннего их содержания, он не осознавал, что, исполнив второстепенное, не совершил главного из писанного в законе¹⁷³³, не исполнил наивысшей заповеди – люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим¹⁷³⁴. И не мог исполнить, так как в сердце своем воздвиг кумира – большое имение¹⁷³⁵, от которого не в силах был отказаться, а именно: убежденность в том, что уже исполнил все повеленное¹⁷³⁶. Но такая самодостаточность опрокидывает весь закон, разрушая разом две первые заповеди, начертанные Богом на скрижалях Синайского завета: Да не будут тебе бози инии разве Мене. Не сотвори себе кумира¹⁷³⁷. На это и указал Господь несчастному богатому юноше, указал на самую суть его заблуждения, а тот отошел с печалью, так как не был готов к покаянию, снимающему всякую печаль.

Почему же так трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие?¹⁷³⁸ На деле это не просто трудно, но даже невозможно. Для имеющих богатство внутреннее и не стяжавших нищеты духовной¹⁷³⁹ вход в Царствие не отворяется. А внутренне «богат» тот, чья душа ощущает зависимость от обладания внешним. Таковым будет трудно – чтобы войти в «Царство нетления»¹⁷⁴⁰, им надлежит премного потрудиться, освобождаясь от порабощенности своими тленными богатствами. Но трудно, говорит Господь, обремененным грузом золота и самости отречься от своих имений и стяжаний, это настолько тяжкий труд по умерщвлению ветхого «я», что не многие его подъемлют. Поэтому и сказано: богатые, плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас... Золото ваше и серебро... будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь¹⁷⁴¹.

Но на брачный пир Христов¹⁷⁴² призываются все – богачи наравне с неимущими, и не вина Хозяина, что мало избранных¹⁷⁴³, удостоившихся воссесть с Ним. Мы видим, что избранниками становятся не потому, что Господь избрал кого-то по Своему усмотрению, ведь Он звал многих¹⁷⁴⁴. Всем нам дана свобода избирать по собственной воле: отказаться от Божественного призвания или отказаться от ценностей земных, оставить мир плоти и отправиться на духовный пир. Так собственным произволением мы становимся избранниками из среды званных. Ничто не может заградить вход в Царство тем, кто расслышит глас хлада тонка¹⁷⁴⁵ и последует ему.

Богат был земными благами великий праведник Иов – «истинен и праведен, благочестив и непорочен»¹⁷⁴⁶. Этот могучий ветхозаветный образ содержателен и многозначен, в нем раскрывается, помимо всего, и учение о молитвенном восхождении к Богу, судьба Иова олицетворяет собой путь духовного созревания. Рост духа немыслим без испытаний и искушений, без преткновений, падений и восстаний, отсюда прозвание Иова не иное, но – Многострадальный. Отказ от всего земного, позволяющий оторваться от земли и созерцать Бога, жертва преходящим ради нетленного – неминуемо сопряжены со страданием человеческого существа. Но страдание же и очищает душу от проказы страстей, как тело Иова от язв, возвращая ей утраченное в грехопадении здравие¹⁷⁴⁷.

Ведомый Богом сквозь горнило искушений, Иов расстается со всеми земными благами¹⁷⁴⁸, вплоть до утраты целостности самого состава телесного, когда проказа коснулась кости его и плоти¹⁷⁴⁹, «растерзав столп телесе»¹⁷⁵⁰. Столь грозное попущение может казаться наказанием Божиим за тяжкую вину, как и помышляют духовно незрячие друзья Иова, но истина в другом. Взгляд не одухотворенный не может проникнуть за завесу плоти, он не способен в судьбе поверженного на гноище страдальца распознать знамения Божественного водительства, а между тем Бог указует здесь законы роста духа, преподает всю суть духовного пути.

Значительно то, что страданиям подвергается не грешник и не злодей, а человек высокоправедной жизни. Такой праведности Иов достиг долгим подвигом благочестия – это зрелый плод созидательного труда над своей душой. Все это означает, что Иов уже прошел деятельный подвижнический путь и потому готов ко вхождению во второй – созерцательный – период духовной жизни. И Бог возводит подвижника на эту вторую ступень не иначе, а именно через искушения. Ему попущены испытания скорбью и страданиями ради дальнейшего преображения его чистой, но еще ветхой души. Здесь открывается нам смысл искуса.

Разумный не должен был бы бежать от скорби, но должен был просить: «испытай мя, Боже». Когда умоляем Отца не ввести нас во искушение¹⁷⁵¹, мы ведь не просим не искушать нас. Не введи означает – не дай нам пасть, но дай устоять в искушениях; мы просим не попустить нам падения, понимая, что искушения должны быть попущены, ибо надобно придти соблазнам... невозможно не придти им¹⁷⁵². Наученные примером аввы Иоанна Колова¹⁷⁵³, мы понимаем, что искушения нам нужны, что, иже не искусися, мало весть¹⁷⁵⁴, поэтому так и молимся по Псалтири: «нозе мои сохрани от поползновения, и не погуби мя со беззаконьми моими», но вместе с тем – «искуси мя, Боже, и вразуми сердце мое, испытай мя»¹⁷⁵⁵. Из Писания и отеческих слов постигается смысл искуса¹⁷⁵⁶.

Освобожденный от земных привязанностей и устоявший в борьбе со внешними скорбями, Иов через внутреннюю брань восходит к духовному совершенству. Обновленный духом, он восстает из «праха и пепла»¹⁷⁵⁷ в большей, чем прежде, славе. Претерпевый до конца¹⁷⁵⁸ искушения, он обретает дар высокого созерцания – сподобляется непосредственного богообщения. Раньше я только слышал о Тебе, говорит Иов в конце ветхозаветного повествования, теперь же мои глаза видят Тебя.

Это видение указывает на созерцательную молитву, обретенную подвижником, на дар благодатного прозрения будущего¹⁷⁵⁹. Вхождение во второй период духовной жизни отмечено в библейской книге знаменательными словами: дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде¹⁷⁶⁰. Впереди третья ступень: пред созерцателем простирается дальнейший путь к запредельным высотам – к достижению обожения, полного единения с Богом.

Когда Евангелие повествует о чуде преображения Христова, о том, что Господь возвел учеников на гору высокую, а затем преобразился пред ними¹⁷⁶¹, то сообщает, помимо прочего, о посвящении учеников в таинство созерцания. Предуказуя добровольность Своего восхождения на Крест, Спаситель преображается, дабы апостолы «созерцали славу» Его¹⁷⁶² – Его силу, или нетварный обоживающий свет благодати¹⁷⁶³. Символическая высота горы и все на ней происходящее раскрывает ту истину, что каждый человек обладает врожденной способностью высокой созерцательной молитвы, в которую вводит человека Бог. Празднуя Преображение – главный праздник исихастов, в котором раскрывается мистическое богословие христианства, Церковь воспевает благодарение за великие дары созерцания и обожения, которыми Господь наделил человека: «Показавый учеником Твоим славу Твою... Светодавче, слава Тебе»¹⁷⁶⁴; «видев Тя преобразующася... слава силе Твоей, Господи»; «прежде сый, нам приближился еси непреложно: благословен еси, Господи Боже во веки»; «человеки обожи’ поющия: благословите, вся дела Господня, Господа»¹⁷⁶⁵.

Апостолы, «которых Слово возвело на высокую гору, то есть выше низменности нашего естества», обнаруживают признаки созерцательного состояния: «сотаинники Господни» действием, «которое произвел в них Дух, были переведены тогда из состояния плоти в состояние духа» и в меру своих возможностей «видели неизреченный этот свет»¹⁷⁶⁶. В созерцании дается лицезреть Творца в образе неизъяснимого «светоли’тия», видеть «Отчее сияние» – «сокровенную молнию под плотию существа» Христова; созерцание дозволяет собеседовать с Богом, слыша «глас свыше Отеч из облака»; в созерцании возможно, «видяще Моисеа и Илию, глаголюща», общаться со святыми небожителями; созерцание, вместе с тем, и просвещает – подает высшее ведение, озаряя «светом Божественного разумения», в его лучах «совозшедшыя» со Христом «глас слышаху Отеч, извествующ таинство вочеловечения» Слова¹⁷⁶⁷.

Из повествования видим, что преображаться Христос начал, когда молился¹⁷⁶⁸, как бы по действию молитвы, – но какая необходимость Богу молиться? Ведь Господь «внутри Себя имел Свое сияние, поэтому в молитве, осиявающей тело Божественным светом, Он не нуждался». Молитва совершается ради нас, Спаситель учит, что в созерцание восходим, когда «горе’ имеим сердца’»¹⁷⁶⁹ – когда молимся в духе; Он показывает, что «озарение Божие будет приходить» как плод подвижнической духовной молитвы, открывает, «каким образом будет созерцаемо» нами Царство нетления. Примером Своим дает знать, «что молитва является подательницей этого блаженного видения»; Он хочет, «чтобы мы познали, что через приближение к Богу... и через единение с Ним нашего ума происходит озарение, подаваемое и видимое» тем, кто «путем усердного доброделания и чистой молитвы непрестанно простираются к Богу»¹⁷⁷⁰.

Дары созерцания нетварного света и обожения этим светом предназначены каждому, кто только отважится принять их. Но достает отваги немногим. Желающим воспользоваться щедростью Творца необходимо взойти на высоту Фавора, что требует от них немалой жертвы – полного преображения своего естества через восхождение путем подвига в меру духовной зрелости. Далеко не все расположены подвизаться во внутреннем делании ради стяжания высших даров благодати. Даже среди двенадцати избранных Господь нашел только троих, готовых в некоторой мере вместить «огнь невеществен», коих и возвел в созерцание – особо их одних¹⁷⁷¹.

Однако и эти, из «апостолов лучшие», пали на лица свои¹⁷⁷² «по причине превосходящего и сверхъестественного света»¹⁷⁷³, пали, «повергоша себе долу на земли, не терпяще зрети невидимаго зрака», «на землю низпа’даху, ника’коже зрети могу’ще» присносущное сияние¹⁷⁷⁴. Столь ослепительно высок дар, уготованный Богом человеку. Соответственная нужна и подготовка в деле восхождения. Созерцателям дано зреть Царствие, как сказано, пришедшее в силе¹⁷⁷⁵, а сила созерцать его «не как случится и не кому угодно будет дана, но – стоящим с Господом... родственным по духу Петру, Иакову и Иоанну»¹⁷⁷⁶.

«Приидите и взойдем на гору, где Христос просиял» – хотя это обращение ко всем нам, но только достойных, приуготовленных духом «Само Слово Божие возведет в свое время» в созерцательную молитву. Бог Своим светом «промыслительно и спасительно озаряет тех только, кого пожелает, и то – в той степени, в какой Ему угодно». Выбор же Его не случаен, он зависит и от усилий с нашей стороны: «сей Божественный свет мерою дается и способен увеличиваться и уменьшаться, согласно достоинству принимающих его». Так и учит Спаситель: «если кто желает примкнуть к сей славе, пусть, насколько это возможно, подражает Мне и шествует тем путем, которым Я шел на земле». Пусть начнет свой подъем на гору высокую, «сняв с себя кожаные одежды» прародительского греха, «в которые мы оделись вследствие преступления», пусть, то есть, шествует, «отвергнув все земные и плотские заботы»¹⁷⁷⁷.

Созерцатели, ступающие в нетварную стихию, погруженные в «Свет Истинный»¹⁷⁷⁸ и видящие Бога как Он есть¹⁷⁷⁹, были и прежде явлением исключительным и всегда будут дивной редкостью. Но все же – будут, и пребудут до скончания века. Тем не менее каждый век порождает своих скептиков, сомневающихся в этой истине, и слышится жалкий вопль малодушия: «нынче не то время», «мы слишком немощны», «это нам не дано»...

Дух паникерства, предательская готовность без боя сдать свои духовные позиции выдают вдохновителя этого отступления, – слишком заметен здесь вражеский почерк, отчего и сомнения такого рода, по сути, греховны. Но каждый же век и опровергает эти ложные посылы, являя все новых и новых созерцателей, а святые отцы обличают смутителей, считающих невозможным стяжать ту же благодать созерцания, какую стяжали апостолы. Свт. Григорий Палама и прп. Симеон, негодуя, называют таких богоборцами, еретиками и антихристами¹⁷⁸⁰, а прп. Серафим утверждает, что благодать ныне та же, что и прежде, что можно жить, «как древние отцы»¹⁷⁸¹. Эту истину подтвердили подвигом своей жизни наши современники – преподобные, мученики и исповедники, чье восхождение на Фавор разгоняло мрак ХХ века.

Слово, некогда обращенное к апостолам, не утратило своего значения, оно звучит и ныне, но уже с амвона, и уже адресовано нам: Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые прежде смерти увидят Сына Человеческого, которые увидят Царствие Божие, пришедшее в силе¹⁷⁸². И «аще б не можно было, не бы убо глаголал апостол сие»¹⁷⁸³. Обетования евангельские неложны по самой своей природе – как откровение Самой Истины: Истинно говорю вам... Так что и сейчас, среди нас находятся будущие созерцатели Божества, те отважные, что избрали быть со Христом, те, кто на земном еще поприще сподобятся обожения неземным светом.

Все мы ежегодно Успенским постом взываем, умоляя Бога: «да возсияет и нам грешным свет Твой!»¹⁷⁸⁴ Это значит, что «и нам не закрыт путь к этой радости»¹⁷⁸⁵, что и «наше преображение должно совершиться по образу преображения Господня»¹⁷⁸⁶. Дерзая влиться своим слабым голосом в ангелоподобный хор великих исихастов, «мы просим, чтобы в нас воссиял Божественный Фаворский свет», дабы в его нетленных лучах «истлевал постепенно ветхий наш человек и день ото дня обновлялся человек внутренний»¹⁷⁸⁷. Просим, ибо знаем, что без этого окажемся «связаны по рукам и ногам», как тот, на брачном пиру¹⁷⁸⁸, «который не имел одежды нетленного соприкосновения со Христом» и который поэтому «извергается в огонь и тьму кромешную. От подобной участи да избавимся все мы осиянием и познанием невещественного и присносущного света Господня преображения»¹⁷⁸⁹.

Учение Священного Писания, как и сам путь Христов, не воспринимается душой оплотненной. Подступы к созерцанию начинаются там, где удается прозревать сквозь завесу материи. Это доступно обладающим подлинной верой, которая есть не результат «слепого восприятия», но плод «распятия своей логики»¹⁷⁹⁰.

Откровение Божие предполагает «иную логику», это логика не рассудка, но веры – тогда, видя на Кресте Христа распятого, уже верят во Христа Воскресшего; видят смерть, но уверены в воскресении. «Вся логика Евангелия раскрывается через Крест». То, «как мыслят сотник и разбойник» на Голгофе, есть раскрытие Божественной логики: «они верили не в учителя, не в чудотворца и не в воскресшего человека. Они верили в Распятого Бога». Они видели перед собой умирающего человека, но не верили в видимое, – «они верили в нечто иное, чем видели. А потому и вечно блаженны»¹⁷⁹¹, ибо блаженны званые и собравшиеся на брачную вечерю Агнца¹⁷⁹².

Беседа с Богом совсем не то же, что общение с людьми, но есть дело сверхъестественное. А потому и тех естественных средств, которых хватает для разговора человека с человеком, недостает для обращения к Богу в молитве. Человеческое слово становится молитвой только тогда, когда движимо благодатью Святого Духа. Внимание ума, учит прп. Симеон Новый Богослов, настолько должно сливаться с молитвословием, насколько неразлучно связаны тело и душа. Тяжелейшим грехом будет молиться без благоговейного чувства страха Божия; тот, кто молится как попало, невнимательно и небрежно, тот явно не знает, что есть Бог, не понимает, что Господь, от Которого исходит и прощение грехов, и спасение, и всякое прочее благо, более нас самих жаждет помиловать нас, но, уважая нашу свободу, ожидает, пока мы сами того захотим и попросим.

Но просьба – это не звуки слов, а вопль ума и сердца. На самом деле душе человеческой свойственно молиться не устами, а умом. Тот же, кто, молясь, не заключает в уме произносимые слова, творит дело вовсе несообразное, таковой, на словах обращаясь к Богу, умом своим беседует с демонами. От кого же после того ожидать ему милости? И если, предстоя Богу, мы не внимаем тому, что сами говорим, то какая же надежда на спасение?

Если кто и усердствует, славословя Творца, но не имеет внимательного ума, ужели он полагает, что угодил чем-то Богу? Может ли быть верен Богу тот, кто хотя и беседует с Ним постоянно, и денно и нощно, но лишь одним языком проговаривает слова, а умом не улавливает их смысла? Ясно, что он не является еще верным, еще не вошел в содружество с Богом, ибо верным именуется тот, кому вверено нечто весьма драгоценное, кто стяжал Божественный дар благодати Святого Духа. Вот кто может беседовать с Богом, кто становится дружен с Ним. Человеку не подвластен собственный ум, именно благодать просвещает его, сосредоточивает в молитве, собирая в самом себе, сообщает способность уразумения – с Кем человек беседует и о чем. Тот же, кто подобным образом не просвещен, не вразумлен благодатью, тот остается еще неверным, и пусть знает – далек он еще от Бога. Будь то священники, духовники или учителя народа – посредники между Богом и паствой, – но если молятся без внимания, то сами не знают, о чем молятся и чего просят, а потому Бог ничего не дает им и никогда не даст, хотя бы они столетие так молились.

Примириться и сдружиться с Богом¹⁷⁹³ возможно после того, как вымолено у Него прощение всей своей прошлой жизни, от чего душа становится кроткой, смиренной и сокрушенной. Кротость и смирение – признаки примирения с Господом, через эти дары Христовы обретает душа покой и уже не станет молиться одними устами, но трепетно приникает к Богу – со страхом, благоговением и вниманием.

Не нужно Богу и многословие. Чьи молитвенные воззвания пространны, тому сложно охватить умом все, что произносится, но тот, кто краток, – легко осознает главную мысль молитвы, а значит, собраннее, полнее будут и чувства. Много слов у того, кто сам недостаточно понимает, что говорит, но тот, кто молится с осознанием, избегает обилия слов, чтобы не рассеиваться умом, не растекаться чувством. Не нужны Богу длинные речи, сказать надо немногое, но с чувством и разумением. Впрочем, молиться так – сознательно и разумно – невозможно, не став причастником Духа Святого. Если кто не сдружился с Богом чрез Господа Иисуса Христа во Святом Духе, душа его не сможет молиться в разуме истины. Кто думает, что может молиться по‑настоящему без содействия Духа Святого, тот, полагая, что прославляет Бога в песнопениях и молитвах, все равно что хулит Его. Таковой нечист и не дружен с Богом. Грех, один из самых огорчающих Господа, – молитвословие неосмысленное, когда уста вещают одно, а ум помышляет совсем иное и неуместное. Такой ум не желает, чтобы царствовал над ним Бог, такой ум – враг Царя, враг Христа.

Итак, пока душа не соделается причастницей Духа Святого, не суждено ей снискать внимательную молитву. Невозможно это ни для кого – будь то мирянин или монах, отшельник ли, диакон, священник или архиерей, ибо никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым, и никак иначе, поскольку Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода¹⁷⁹⁴ – свобода от рабства демонам, от всеваемых ими и полонящих душу страстных помыслов. Только в такой свободе рождается богоугодная молитва. Те, над кем властвуют страсти ненависти, печали, смущения, малодушия, злонравия, маловерия, гнева, жадности и всякого самоугодия, – пусть они будут постники, безмолвники, усердные псалмопевцы, толкователи Божественных Писаний, учителя церковные и проповедники правых догматов, пусть именуются высокопреподобными, многоучеными и всесильными, – не имеют части со Христом, истинным Светом, Который просвещает всякого человека, ибо что общего у света с тьмою?¹⁷⁹⁵

Нет молитвы без страха Божия. Лишь когда человек позна’ет, сколь страшен Бог¹⁷⁹⁶, тогда только преисполнится он праведным чувством, каковое научит его достодолжной молитве. Кто не постиг еще этого – тот во тьме, тот не способен молиться верно. Но не напрасно же возсия во тме свет¹⁷⁹⁷; всякая душа нуждается в свете ведения, дабы узреть и постичь силу и значение Божественных словес псаломских: во свете Твоем у’зрим свет¹⁷⁹⁸. Сей свет благодати есть сила, которая со властью охватывает и собирает подвижный ум, имеющий обычай растекаться, рассеиваться, отбегать во всех направлениях. Сила эта удерживает ум, и он, прикованный, начинает внимать молитвенному слову. Верный признак того, что Божия благодать посетила душу, – полная поглощенность благоговейного ума тем, о чем он молится.

До осенения благодатью ум человека остается бесплодным; не способен он устоять на молитвенной мысли, но станет кружиться и там и сям, помышляя о неподобающем, обманываясь, будто срочно необходимо обдумать нечто. Он прельщается, не понимая, что уже стал рабом диавола – мысленного тирана. Болезнь эта пагубна: покуда враг влачит наш ум туда и сюда, мы полагаем, будто все эти кружения мысли, все заботы и попечения суть наши собственные и неотложно необходимые. Это первая и величайшая из всех болезней душевных, наихудшая и сильнейшая, для уврачевания ее надлежит подвизаться до крови, ибо недуг сей не позволяет молитве нашей восходить прямо к Богу.

Из сказанного всякий может понять, что молитва рассеянная, безблагодатная есть диавольский плен. Посему, кто молится невнимательно, пусть восстенает, восплачет и подвигнется к исправлению: надлежит таковому со всяким тщанием умолять Иисуса Христа прежде всего об исцелении от столь великой духовной немощи. Иначе тщетно поет он псалмы и бесполезно прочитывает молитвы к Богу – где тут надежда на спасение? Недуг сей есть мрак души и начало кромешной тьмы адской. Если прежде всего иного не будет мрак сей развеян и изгнан из души, то «тщетна вера всякого такого христианина, тщетно именуется он именем верующего, тщетны посты его и бдения, тщетно трудится он, вопия в молитвах своих». Если свет Христов не разгонит умственную тьму, не уврачует подвизающихся, то из помраченных сих «никто не узрит Господа»¹⁷⁹⁹.

Строгие наставления прп. Симеона Нового Богослова, несмотря на всю их справедливость, не должны обескураживать начинающих, которые, при всем желании, не способны молиться иначе, как рассеянно и невнимательно. Весь пафос преподобного направлен против тех, кто такое предварительное делание может счесть за истинную молитву. С пользой проходит эту стадию тот, кто понял, что хотя еще не имеет молитвы, но не отступит, и, упорствуя в том делании, которое ему посильно, возымеет устремление к высшей цели.

Один из подходов к умно-сердечному деланию отображен в книге рассказов странника¹⁸⁰⁰. Опыт героя этой книги дает образ того, как вырабатывается навык в устной молитве за счет количества и интенсивности молитвословия, как навык в словесном делании может, при правильном подходе, возвести подвижника к умному и сердечному молению, а со временем подготовить к обретению высоких даров благодати. Книга эта учит тому, что частость устного молитвословия есть верный залог достижения в дальнейшем молитвы истинной. Чтобы убедить новоначального делателя в необходимости и плодотворности частой молитвы, укрепить и вдохновить его на многотрудный подвиг, предлагается усвоить три основных положения. Во‑первых: каждое возбуждение молитвенного чувства у нас в душе, каждая мысль о молитве – есть действие Духа Святого и глас нашего ангела хранителя. Во‑вторых: каждое сердечное призывание Господа Иисуса Христа не остается безответным, ибо просящим¹⁸⁰¹ у Него Он непременно подает обещанную благодать, хотя бы и самую малую, хотя бы и неприметным образом¹⁸⁰².

И в‑третьих: не будем слишком смущаться сухостью или рассеянностью своей молитвы. Не надо смущаться и тем, что хладное, с недостатком внимания повторение молитвы отцы именуют бесполезным многословием, – верно, что оно бесполезно, в сравнении с молитвой сердечной, истинной, но все же не бесплодно. Отсутствие внимания это не повод для оставления молитвы, – в частом призывании имени Господа ожидай с терпением плодов, которые сила Божия являет в свое время¹⁸⁰³.

Дело в том, что так «испытывается чистота намерений подвижника». От нас требуется «действовать теми способами, которые в наших силах, показывая Богу наше намерение и желание молиться чисто». Остальное «зависит от Бога», и доказавшим верность ниспосылается благодать¹⁸⁰⁴. Человек, настойчиво твердящий молитву, даже при недостатке внимания, совершает труд богоугодный, если ему сопутствует благое намерение и смирение. Господь не может не почтить самоотверженных усилий, ради Него подъемлемых, человек «дает кровь» – и потому есть надежда «получить Дух»¹⁸⁰⁵. Правда то, что нет никакого «механического приема, приводящего к Божественному созерцанию», что «Бог, абсолютно свободный, не подвержен никакому механическому воздействию и вообще никакому принуждению»¹⁸⁰⁶, – стало быть, недосягаем, пока не нисходит Сам. Правда то, что повторение Иисусовой молитвы без умственного внимания и без сердечного участия нельзя, строго говоря, почитать молитвой. Механистичность и формализм превращают святые слова в пустые звуки. Однако, при слабости внимания и скудости духа, человек, еще находящийся в плену заземленных чувств, не способен держать себя в должном напряжении, он быстро впадает в рассеянность и неизбежно сползает на механический повтор. Нужно каяться, признавая в этом свою вину. Но правда и другое – то, что такой повтор при неотступности¹⁸⁰⁷ самопонуждения пробивает брешь в ледяном сердечном покрове, а потому и нельзя оставлять необходимое упражнение. Это еще не молитва, но через это можно прийти к молитве.

Тем не менее опасения возникают. Не может ли молитва от частого и долгого повторения, при недостаточном внимании, выхолоститься, обессмыслиться и, став сухой и холодной, превратиться в бездушный автоматизм? Будет ли прок, если хотя и беспрестанно молиться, но без осознания и переживания смысла молитвенных слов? Не уподобится ли человек роботу, не станет ли это греховным суетным празднословием, которое так строго возбраняется прп. Симеоном и другими отцами?

Но из отцов же можем уразуметь, что обольститься грозит отягощенным самодостаточностью, полагающим, что достигли чего-то, что сами из себя представляют нечто. Книга о страннике отвечает ищущим верных путей, что «устное и частое творение одной и той же молитвы», называемое «машинальным и бессмысленным занятием», не останется таковым, когда сопряжено с нищетою телесной и вдохновляется нищетою духа. Здесь есть «тайна, которая впоследствии открывается сим машинальным упражнением»; опытные знают, что со временем «устный, но частый вопль сей нечувствительно соделывается истинным воплем сердца, углубляется во внутренность, делается как бы естественным для души, просвещает ее, питает и ведет к соединению с Богом». Оттого так, что при постоянстве и продолжительности Иисусова молитва, хотя и не вполне внимательная, влечет к себе благодать. Так, «если бить камнем по камню, вылетает множество искр. Что может быть холоднее камня? Но частота победила естество»¹⁸⁰⁸.

Отсюда общая распространенность такой практики. «От молитвы гласной многой, – утверждает автор Цветника священноинок Дорофей¹⁸⁰⁹, – истекает молитва умная, а от умной молитвы является молитва сердечная». Старец Иосиф Исихаст пишет ученице: «Как сумасшедшая, ты должна взывать... Пусть твой язык работает, как машина: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!..» И когда будешь уставать, будет приходить к тебе утешение, которого ты не вкушала никогда»¹⁸¹⁰. «Твори молитву, как машина, устами, – наставляет старец Ефрем Святогорец, – и тотчас познаешь пользу этого приема»¹⁸¹¹. А отец Епифаний (Феодоропулос) рассказывает, как диавол нашептывал ему на ухо: «Сейчас ты устал, зачем тебе читать повечерие? Все равно ты будешь читать его, ничего не понимая, чисто механически»; старец же возражал врагу: «Если я не совершу повечерие, победа будет на твоей стороне. Если же я его прочитаю, пусть даже механически, половина победы достанется мне»¹⁸¹². «Молись, – говорил прав. Алексий Московский, – сначала хоть... механически, а потом Господь, видя усердие твое, пошлет тебе дар истинной молитвы». Воспитанница отца Алексия вспоминает: «Стала я читать молитву Иисусову, как меня учили. Сначала забывала часто, скучно было. Но я очень старалась без конца твердить ее, иногда даже машинально, и очень скоро к ней привыкла. Случалось, говорила помимо своей воли»¹⁸¹³. Свт. Феофан своим ученикам советовал: «Иные употребляют механический способ творения молитвы Иисусовой. Можно и вам это делать»¹⁸¹⁴. Или: «Навыкайте молитве Иисусовой, пусть так навязнет на языке, чтоб он сознательно и бессознательно твердил ее»¹⁸¹⁵.

Тот же, описанный странником, метод, применявшийся на Руси, видим на примере старца Онуфрия¹⁸¹⁶. Опыт его лишний раз подтверждает, что путь этот далеко не общий и что ступают на него под руководством того, кто берет на себя ответственность за душу ученика. С молодости вымаливал отец Онуфрий у Господа и у Божией Матери дар благодатной молитвы и, обратившись в конце концов к известному тогда затворнику Александро-Невской Лавры за руководством, получил наставление: «Твори 3000 молитв Иисусовых в день». От занятий у него скоро распух язык, но, придя за советом к затворнику, он услышал: «Твори теперь 6000 молитв в день». Оказывая послушание и усердие, Онуфрий стал испытывать жестокие нападения врага, им овладела страшная, мучительная злоба. Наставник же ободрил его: «Ничего» – и велел читать по 9000 молитв. Онуфрий исполнил и это, но по телу его пошли волдыри, словно от ожогов. Вновь обратившись к старцу, он получил наказ: «Терпи, не ослабевай, читай теперь 12000 молитв».

Это правило о. Онуфрий неотступно держал до тех пор, пока однажды не снизошло на него благословение Божие – благодатная теплота затопила грудь и отныне сердечная молитва уже никогда не прерывалась¹⁸¹⁷.

Не для всех, конечно, такой подход бывает пригоден: кому-то входящее в привычку машинальное повторение молитвы может быть не на пользу. Для некоторых людей, как свидетельствует отеческий опыт, «чем знакомее молитвы и чаще обращаются в устах», тем более сосредоточенно нужно читать их, потому что иногда «привычка производит в нас невнимательность к знаемому»¹⁸¹⁸. Предпочтение того или иного пути зависит от душевного склада человека, от особенностей психики, наклонностей ума. Митрополит Антоний (Блум), например, рассказывал о своем юношеском опыте, когда, начитавшись об Иисусовой молитве, он начал твердить и твердить ее по множеству раз подряд. Наконец наступил момент, когда он ощутил, что уже не молится, что слова «вертятся в голове без всякого чувства», как заводные, что это какой‑то дурман, а не молитва. И тогда он остановился. После разговоров с духовником, после чтения Иоанна Златоуста, Феофана Затворника и других отцов он понял, что ему нужно начинать с другого¹⁸¹⁹.

На этом пути начинающих подстерегает еще одно искушение. Иногда случается, что человек, не так давно обратившийся к церковной жизни, еще находящийся во власти различных пристрастий, частым настойчивым и интенсивным повтором Иисусовой молитвы добивается эффекта, который принимает за самодвижность. Однако такое явление имеет естественное свойство, это всего лишь энерция механического повтора, автоматизм, наработанный за счет человеческих усилий, но отнюдь не благодатное дарование. Энерция скоро угасает, и псевдосамодвижность исчезает без следа. Или же, при усердном поддержании, может выродиться в привычку к формальному, бездушному молитвословию.

Опасность здесь в том, что опьянение гордыней может склонить к ложному выводу о стяжании дара благодатной молитвы. Тогда – ловушка захлопывается: самонадеянный мечтатель становится пленником демонской лести.

Нужно умудряться. Не так просто устоять на тонкой грани среднего пути. При обучении молитве любые наши человеческие усилия плодотворны только в том случае, если ведет нас и наставляет сама Божественная благодать. Реальные изменения и достижения совершаются единственно ее силой, потому и ошибка ставить их себе в заслугу. С другой стороны, не следует торопиться и достигнутое человеческим усилием, хотя и с помощью благодати, принимать как награду за свой труд – как дары благодати. Конечно, человек способен получать благодатные дары, но это бывает не слишком часто, а неопытность не позволяет различать благодатное от естественного – именно этим не преминет воспользоваться враг.

Нам необходимо, преодолевая кажущуюся противоречивость, удержаться в благоразумном равновесии: сам я ничего не могу без благодати, но плод моих усилий не есть дар благодати, хотя он и получен не без содействия благодати.

Опасности всегда сопутствуют духовному деланию. Но есть и орудие обороны, надежное во всех обстояниях, если только суметь удержать, словно меч и щит, два христианских чувства: покаяние и любовь – одно направлено на себя, другое – на всех и вся. Нелегко удержать их. Как и вообще удержаться, устоять на пути умного делания. Это под силу тем, в ком самость подавляется жертвенностью, в ком смирением испепеляется гордыня.

«Умное безмолвие сопряжено с великим самоотречением и есть подвиг наитруднейший», подъемлемый, лишь когда «совершается в духе смирения», чем «привлекает Божию благодать»; а «гордый человек, какие бы приемы ни употреблял, подлинного богообщения не достигнет... Бога истинного не обретет»¹⁸²⁰.

Опыт странника подтверждает, что человек, решившийся постоянно молитвенно призывать Иисуса Христа, вначале претерпевает жестокую борьбу за овладение вниманием, которое ему не подвластно. Со временем, по мере неотступности в упражнении, подвижник неприметно роднится с этим занятием, и настолько, что его уста и язык обретают устойчивый психофизический навык – они уже без усилия, как бы сами собой, постоянно проговаривают молитву. Механизм гортанных мускулов так настраивается, что выговаривание молитвы начинает восприниматься самим молящимся как естественно присущее ему свойство. Если же случается молитву оставить, то возникает ощущение, словно чего-то недостает, будто что‑то внутри остановилось. В результате ум сам собой начинает прислушиваться к постоянно звучащему молитвословию, а через это возбуждается внимание к произносимым словам. Так зарождается молитва внимательная – предтеча будущей умной молитвы.

«Я многих видел, – рассказывает странник, – которые просто, без всякого просветительного наставления и не зная, что есть внимание, сами собой устно творя беспрестанную Иисусову молитву, достигали того, что уста и язык их не могли удерживаться от изречения молитвы, которая впоследствии так их просветила и усладила, что из слабых и нерадивых сделала подвижниками и поборниками добродетели». Поначалу, за неимением качества, приноси в жертву Богу хотя бы одно количество молитвословий. За твою посильную жертву сила Божия изольется на тебя и соединится с твоею немощью, тогда «молитва сухая и рассеянная, но частая и всегдашняя, приобретя навык и обратясь в натуру, соделается молитвой чистой, светлой, пламенной и достодолжной».

В конце своего подвижнического пути странник размышляет о пережитом, о таинственных причинах неотступного влечения человека к познанию молитвенного пути, о сокровенном действии очистительной благодати, которая побуждает новоначальных устоять в их подвиге, а доказавшим свою верность «ревностью и самоотречением»¹⁸²¹ помогает преодолеть искушения и ошибки, уберегает от заблуждений, таинственно ведет и обучает молитвенному деланию¹⁸²². Странник вспоминает свою молодость: «Удивительно, что хотя о внутренней молитве, творимой в сердце, и понятия мы не имели и никогда не слыхали, а молились просто только языком да без толку клали поклоны, как болваны кувыркались, а охота к молитве была, и долгая наружная и без понятия молитва не казалась трудной, но отправлялась с удовольствием». Видимо, в самом деле существует некая «тайная молитва внутри человека, о которой он и сам не знает, как она сама собой производится неведомо в душе и возбуждает к молению, кто какое знает и как умеет»¹⁸²³.

Многие годы подвизался в умном делании старец Николай Валаамский¹⁸²⁴. Начав свой подвиг в одной из древнейших русских обителей – на Валааме, он оканчивал его в другой, не менее прославленной – в Псковских Печерах. Начинал он с утомительного однообразия словесной молитвы, а заканчивал свой путь на вершинах созерцания, неся крест старческого служения. Свой опыт прохождения Иисусовой молитвы отец Николай запечатлел в дневниках, где выписки из творений святых отцов чередуются с его собственными размышлениями. Наставления старца очень просты, но ясно, что каждое слово человека, стяжавшего дары благодати, может нести в себе драгоценную частицу его опыта и стать той крупицей от трапезы¹⁸²⁵ духовного пиршества, что напитает и наши души.

В рассуждениях о молитве словесной старец опирается на учение свт. Игнатия Кавказского. По мысли последнего, желающий преуспеть в умном делании пусть не спешит легкомысленно осуждать молитву словесную, «произносимую устами и гласом», как делание «малозначащее». Действительно, святые отцы часто указывают на недостаточность словесной молитвы, но из этого нельзя заключить, что они уничижают или отвергают ее. Речь у отцов о том, что всякому молитвословию непременно должно сопутствовать внимание: и в келейном правиле, и в богослужебном песнопении необходимо умом и сердцем обращаться к Богу со всей собранностью.

Внимательность в словесной молитве – залог молитвы умной, даже более того: по свт. Игнатию, внимательная словесная молитва уже отчасти есть умная. Навыкая со вниманием молиться словом, мы естественным образом переходим к молитве одним умом, которая может сама собою перейти в сердечную. Уста и язык, часто упражняющиеся в молитвословии и чтении Писания, получают освящение, становятся не способны к празднословию, смеху, шуткам и сквернословию¹⁸²⁶. Нельзя только забывать, что этого еще недостаточно, что благодатные дары обретаются не всяким, но тем лишь, кто день и ночь бдит о своей душе и постоянно озабочен: чем бы угодить Господу, как бы жить пред Ним непорочно, хранить заповеди Его и мыслить о Нем непрестанно.

Иногда высказывают опасение, что Иисусова молитва, читаемая про себя во время богослужения, может помешать полноценному участию в молитве соборной. Но это не согласуется с учением отцов; Иисусова молитва, при достижении некоторого навыка, напротив, помогает более глубокому вовлечению и живому участию в службе. Дело в том, что многое в состоянии молящегося зависит от общей установки – намерен ли он замкнуться или раскрыться. В первом случае творимая про себя молитва помогает оградиться от внешних раздражителей, во втором – во время службы или беседы – Иисусова молитва, способствуя нашему внутреннему сосредоточению, одновременно обостряет восприятие внешнее. Но в каждой обстановке свои особенности. В храме, как и при келейной молитве, когда физическая деятельность сведена к минимуму и внимание на нее не отвлекается, – можно, казалось бы, беспрепятственно отдаться молитве. Но не будем беспечны. Вместо внешних помех явятся внутренние. Враг начинает усерднее развлекать ум, усиливается возбудить воображение. Внутреннее делание сосредотачивается на этой брани, и для защиты от рассеянности требуется немалое самопонуждение.

Мы должны непрерывно «либо следить за смыслом богослужебных песнопений и молитв, либо неослабно призывать всесвятое имя Господа», – если не делаем того или другого, значит мы уже душой отсутствуем в храме или просто спим¹⁸²⁷. К этому добавим, что надо учиться не только такому попеременному направлению внимания. Часто встречается известный пастырский совет: читать про себя Иисусову молитву в те моменты, когда пение и чтение на службе неразборчиво. Но перед желающим овладеть умным деланием стоит более сложная задача. Нужно и при самом ясном пении и чтении учиться, слушая и то и другое, одновременно слышать звучащую в уме или сердце собственную молитву. Наше внимание способно овладеть этим.

Замечено, что «новоначальный с особенным удобством приучается к молитве Иисусовой на продолжительных монастырских молитвословиях». Бесплодного и душевредного мысленного блуждания во время службы «невозможно избежать, если ум не будет привязан к чему-либо. Займись молитвой Иисусовой: она удержит ум от скитания, ты сделаешься гораздо сосредоточеннее, глубже, гораздо лучше будешь внимать чтению и песнопениям церковным, вместе неприметным образом и постепенно обучишься умной молитве»¹⁸²⁸. «Наши старцы говорили, что хорошо, если кто может, слушая чтение церковное, держать при этом молитву Иисусову; тогда и внимания больше бывает»¹⁸²⁹. В том же духе поучал старец Николай (Монахов), он советовал не оставлять молитву Иисусову во время службы, но продолжать читать ее, притом как можно неспешнее. Пусть ухо слышит читающих и поющих, а молитва пусть творится беззвучно и непрестанно. Молитву во время службы надо творить по четкам, однако не помышлять о количестве и, главное, не допускать вражий помысл: «вон сколько сотен я насчитал». Этого, говорил отец Николай, как раз и не нужно Богу, а что Ему приятно и что нам во спасение, так это – творить молитву Иисусову поусерднее и со вниманием¹⁸³⁰.

Затруднения на службе начинают возникать, когда обстановка в храме не способствует собранности внимания, мешает сосредоточению в молитве. Могут смущать манеры священнослужителей, неподходящее пение или неразборчивое чтение, может отвлекать хождение по храму, разговоры прихожан и тому подобное. Но если удастся найти храм, где все условия идеальны, то скоро мы убедимся: и там появляются помехи. Это закономерно, поскольку источник их внутри нас.

Попытаемся живо ощутить себя предстоящими незримому Богу, постараемся не смотреть ни на что вокруг себя плотским взглядом и приковать внимание к звучанию священного богослужебного слова. Направим свой умственный взгляд сквозь то, как поют, сквозь то, как читают, сквозь ошибки священнослужителей и суету прихожан, сквозь все – ведь мы беседуем с Богом. Углубимся, проникнем в смысл богослужебных текстов, попытаемся пережить самую суть их и наполниться их содержанием, не уделяя внимания той форме, в которую они облекаются. Так мы станем «заключать ум свой в слова» богослужебной молитвы. Если такое состояние обретет устойчивость, то и собственная молитва всегда удержится, среди любых внешних бурь. Имеющий подобное устроение начинает естественным образом влиять на окружающих, помогать им одним своим присутствием: когда чье‑то молитвенное усилие плодотворно и привлекает хотя бы малую благодать, тогда благоговейный трепет сердца начинает невольно передаваться другим.

Если стараешься, молясь, вложить в немощную свою молитву всю душу, то Бог радуется этому. Если же молитва лишь вежливое обращение, если мы просто произносим слова, то в ответ на прочитанный псалом Бог может отозваться: «Я уже слышал это – и царь Давид произносил это гораздо лучше»¹⁸³¹.

Перед Богом надо стоять в ясном сознании того, что Он незримо, неощутимо, но явно присутствует здесь, что Он слышит каждое наше слово. Тогда можно произнести, вкладывая в эти слова самый реальный смысл и живое чувство: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Насколько это не просто, насколько сильна инерция плоти, знает каждый по своему опыту. «Молиться рассеянно, словно в полудреме, для плотского человека намного легче».

Но если уступать себе и потакать расслабленной воле, то «постепенно происходит подмена молитвы» и мы занимаемся уже пустым произнесением молитвенных слов. Это не безобидно – «возникает разлад между волей, умом и чувством», тогда как при молитве внимательной они «сливаются воедино». При рассеянии ум затопляют помыслы, «сердце становится глухим к молитве, твердеет, как камень», никакое слово уже не отзывается в нем чувством. Встает непроницаемая преграда, за которой совершенно исчезает живой Бог. И тогда начинает казаться, что чтение какого-то количества слов и есть молитва, а человек, читая их, весь устремляется «к заветной цели, к последнему слову – аминь»¹⁸³².

Не только перед чтением Псалтири, но перед любым правилом полезно было бы повторить заповеданную мольбу: «Господи, управи ум мой, и утверди сердце мое, не о глаголании усте’н стужа’ти си, но о разуме глаголемых». А дальше, как и требует церковная традиция, следовать наказу, предписанному чтецу: «Рцы тихо и разумно, со вниманием, а не борзя’ся, якоже и умом разумевати глаголемая»¹⁸³³. Но эти простые истины слишком часто не принимаются всерьез, и борьба с развлечением внимания и рассеянностью мысли растягивается на десятилетия, тем более что «все усердие противника» нашего к тому прилагается, чтобы «отвлечь ум от памятования о Боге»¹⁸³⁴. Между тем отеческие наказы, всего несколько строк, могли бы возвести нас к вершинам созерцания, прими мы их со всей ответственностью – как глаголы живота вечнаго¹⁸³⁵. Сказано: «Дабы принять и узреть в сердце свет Христов, надобно, сколько можно, отвлечь себя от видимых предметов»¹⁸³⁶; а также: «Никогда не размышляй в молитвенное время, но отвращайся от всех помышлений и забот. Тогда успешно и спасительно для человека моление»¹⁸³⁷; и еще сказано: «Во время молитвы не рассматривай даже и нужных и духовных вещей. Если же не так, то потеряешь лучшее»¹⁸³⁸.

Все нужные наставления нам давно даны, и Господь ждет того, что только за нами, – нашего дела. Ждет без всякого принуждения, долго, терпеливо. Но все же не бесконечно и со временем отступает, оставляет нечуткую душу, не распознавшую посещения своего¹⁸³⁹. Спаситель настолько кроток, что хотя и спрашивает: Кто хочет идти за Мною и кто хочет быть Моим учеником¹⁸⁴⁰, – однако не заставляет, но тихо стучится: Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя¹⁸⁴¹. Когда отворяют – входит, если же медлят и не хотят – удаляется¹⁸⁴². Христос смиренно ожидает у врат нашей души, в надежде, что Ему откроют¹⁸⁴³, но Сам никогда не входит. «Он не лишает нас свободы, которую Сам дал нам. Христос благороден. Если же мы откроем, то Он войдет и даст нам все – Самого Себя, даст таинственно, тихо». Но что же означает – открыть врата сердца? Нам говорят: «Достаточно лишь раскрыться... чтобы принять Божественное, – тогда сподобляемся того, чтобы вселился в нас Христос». Но в чем же суть этого раскрытия? Нам отвечают на духовном языке: «Вся тайна в любви, в пламенной любви ко Христу»¹⁸⁴⁴.

Тайна необъяснима, но она же и такова, что умолчать о ней нельзя: от избытка бо сердца уста глаголют¹⁸⁴⁵. Насколько возможно человеку выразить это в словах, слышим из уст, освященных благодатью: «О благой Иисусе Христе, Жизнь моя... я все о Тебе думаю и с Тобой говорю во сне и наяву... Как Тебя люблю, без Тебя ничего не вижу, ничего не слышу, без Тебя ничего не говорю, ничего не знаю, без Тебя ничего не имею... Меня Христос не оставляет... мне никогда покоя не дает, но все мое живое сердце горит в любви и милости, в радости и печали, в славе и свете. Глаза не видят Его, но сердце как будто Его видит... так у меня внутри свет живет... Воистину Христа люблю!.. Ничего другого мне не нужно, только Тебе всегда смиренно молиться, как самому Лучшему и Благому, за все беды этого мира»¹⁸⁴⁶.

Первое подвижническое делание начинающего исихаста, говорит греческая рукопись XIV века из Иверского монастыря на Афоне, ослаблять страсти. Это означает, прежде всего, не питать их греховными делами и помыслами, противостоять им путем стяжания христианских добродетелей, подвизаясь в строгом следовании церковным установлениям, постоянно участвуя в святых таинствах и усердствуя в молитвенном делании. Совершенно особое значение в подвиге очищения от страстей и преобразования души ради Царствия Божия имеет древнейшая практика псалмопения¹⁸⁴⁷. Богодухновенные псалмы пророка Давида – это глаголы Духа Святого, обращенные ко всем временам и народам¹⁸⁴⁸. Книга Псалтирь, вошедшая в канон Священного Писания Ветхого Завета, книга, каждая строка которой проникнута веянием благодати, раскрывает перед людьми Божественное Домостроительство нашего спасения, сообщает правила веры.

И более того – она не только преподает учение Откровения, но помогает осуществить его: «книга псалмов объемлет все, что представляют все другие священные книги. Она пророчествует о будущем, приводит на память бывшее, дает закон для жизни и правила для деятельности»¹⁸⁴⁹. Сам дух Псалтири, имеющий, как и дух всего Священного Писания, великую очищающую силу, оказывает глубочайшее влияние на человеческую душу. Псалтирь, содержащая в сокращенном, прообразовательном виде все книги Писания, представляет собой полную совокупность истин богопознания и богопочитания, она является как бы «малой Библией».

«Во всем Священном Писании дышит благодать Божия, но в сладкой книге псалмов она дышит преимущественно»¹⁸⁵⁰. Действие и сила этой Божественной благодати распространяется на всех читающих, поющих и слушающих псалмы и очищает их души. «Надобно знать, – сказано древними, – что слово Божие имеет всякую силу и такую крепость, что может очищать пороки и загрязненному возвращать прежнюю чистоту». Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого¹⁸⁵¹. Господь Сам указывал ученикам на очищающую силу Своих слов: вы уже очищены чрез слово, которое Я проповедал вам¹⁸⁵². «Даже хотя бы ты не разумел силы Божественных слов, приучай по крайней мере уста произносить их, – язык освящается этими словами, если они произносятся с усердием»¹⁸⁵³.

Как же происходит это освящение? Слова и мысли, воспринимаемые человеком и возникающие в уме в виде образов, всегда, как носители энергии, оказывают воздействие на душу, в зависимости от их природы – положительное или отрицательное. Именно в образах Бог преподает человеку ведение о Себе, они противостоят образам иным – низшим, сотворенным самим человеком или внушаемым диаволом. Божественные образы, проникая в душу, вытесняют образы нечистые, пожигают страстные вожделения и освящают человека. Напротив, внушения демонические, принятые душой, начинают искажать в человеке его собственный духовный образ, сотворенный Создателем по Своему подобию. Поскольку при чтении Божественного слова душа человека начинает очищаться от страстной порочности, важно постоянно напитывать ум мыслями, почерпнутыми из Священного Писания. По этой причине многие иноческие уставы в древности предписывали, особенно начинающим, заучивать Псалтирь наизусть, дабы всегда иметь на устах и в уме псаломское слово.

«Все Писание богодухновенно и полезно¹⁸⁵⁴ и для того написано Духом Святым, чтобы в нем, как в общей врачебнице духа, все мы, человеки, находили врачевство – каждый от собственного своего недуга»¹⁸⁵⁵. А о значении Псалтири сказано, что отцы заповедали читать псалмы каждый вечер, дабы, чем бы мы ни осквернились в продолжение дня, очистились бы духовными песнями, – «они есть врачевство», которое истребляет все непотребное. Пение псалмов обуздывает силу сладострастия, окрыляет ум и возвышает душу. Отцы призывают нас и во время благоденствия, наслаждаясь дарами Божиими, «возносить Богу благодарственные песни, чтобы если от упоения и пресыщения войдет в нашу душу что-нибудь неподобающее, то псалмопением прогнать все нечистые и порочные пожелания»¹⁸⁵⁶. «Все Писание полезно, и чтение его немало причиняет неприятности демону, но ничто так не сокрушает его, как Псалтирь. Поверьте, чада, ничто так не возмущает, не беспокоит, не раздражает, не уязвляет, не унижает, не оскорбляет... демонов и самого виновника зла – сатану, как постоянное упражнение в псалмопении»¹⁸⁵⁷. «Боговдохновенные песнопения Давида руководят всех к молитве, к преданности Богу, славословию и благодарению Бога за все, они просвещают, питают, услаждают и укрепляют души верующие; прогоняют невидимых врагов, врачуют страсти душевные, научают любить Бога и хранить Его заповеди, молиться за всех и непрестанно возноситься к Богу; и сладость их, польза их для душ благочестивых неисчислима»¹⁸⁵⁸.

В Древней Руси Псалтирь почиталась главной учебной книгой. Из предисловия к «Славянской грамматике» Мелетия Смотрицкого, изданной в Москве в 1721 году, мы узнаем, что «издревле российским детоводцам обычай бе и есть учити дети малые вначале азбуце, потом же Часослову и Псалтири». Конечно, как книга священная и постоянно употребляемая при богослужениях, Псалтирь воспринималась не просто как учебник чтения – знание псалмов считалось самой насущной жизненной необходимостью. Научившись читать по Псалтири, а часто выучив ее наизусть, русский человек уже никогда не расставался с ней. Она была настольной книгой наших предков, спутницей во всех путешествиях, иногда она так и называлась «дорожной книжицей». Русский человек, в прошлом всегда глубоко проникнутый религиозным чувством, часто обращался к Псалтири для размышления во всех своих недоумениях и находил ответы на сложные житейские вопросы. Он прибегал к Псалтири как к молитвеннику, использовал ее ради исцеления от болезней и для освобождения одержимых от нечистых духов. И поныне священная книга псалмов часто бывает востребована в качестве молитвенника в повседневных житейских обстоятельствах¹⁸⁵⁹. Связано все это с тем, что слова Псалтири не только очищают душу, но могут к тому же «внушить великое любомудрие, побудить к решению и принести великую пользу в жизни»¹⁸⁶⁰.

Псалтирь имеет своеобразное отличие от прочих богодухновенных текстов Священного Писания. Она являет собой «особое чудо». Мало того, что псалмы вместили в себя полноту Ветхого Завета, в сжатой форме преподавая содержание всех прочих книг: историю творения, историю избранного народа, пророчество о Спасителе, проповедь язычникам, но помимо этого «в псалмах начертана целая жизнь человеческая», отображая «движения каждой души»¹⁸⁶¹. Псалтирь, наконец, содержит в себе «совершенное богословие»: здесь найдем не только учение о «пришествии Христовом во плоти», но и «угрозу Страшного Суда, надежду на воскресение, страх пред муками ада, обетование славы, откровение таинств»¹⁸⁶². «Божественные Писания все святы, но особенною святостью проникнуты псалмы»¹⁸⁶³. «Псалмы имеют некую особую и преимущественную благодать, в них совмещаются закон и пророки. И вместе с тем они написаны о каждом из нас – в пример и назидание»¹⁸⁶⁴.

Книга псалмов для любого человека «представляет образец жизни души». Когда читаем прочие книги, то написанное в них произносим «не как свои собственные слова, но как слова святых мужей или тех, о ком они говорят. Но, удивительное дело, кто читает псалмы, тот все написанное в них, за исключением пророчества о Спасителе и язычниках, произносит как бы от своего собственного имени, поет их, как будто они были написаны о нем или даже им самим. Согласно своей душевной расположенности, всякий желающий находит в псалмах врачевание и исправление для каждого своего движения». Позволительно даже допустить, «что в словах этой книги измерена и объята вся жизнь человеческая, все состояния души, все движения мысли, так что в человеке ничего нельзя найти более»¹⁸⁶⁵. Псалтирь дает образ человеческой жизни «в христологическом контексте» и в этом смысле являет собой икону, показывая, как надлежит уготовить душу, дабы уподобиться образу Христову¹⁸⁶⁶.

«Каждый псалом так сложен и изречен Духом», что читающий и слушающий уразумеет из него движения своей души и, смотря по тому, чем страждет, может избрать для себя «живописуемый словом образ», который научит, как должно говорить и действовать, как воздержаться от худого и уврачевать свою немощь, как выразить свое покаяние. Тут найдем, как должно нести скорби, что приличествует уповающему на Бога и как о всем благодарить, – «так и на всякий случай найдешь божественные песнопения, приспособленные к нам»¹⁸⁶⁷. «Тысячами наставлений переполнена эта книга... Каждое из этих слов – беспредельное море мыслей», – хотя высоких, но и простых, легко доступных уразумению. «И пусть никто не говорит, будто «прежде толкования я не мог знать смысла псалмов». И без толкования всякому сколько-нибудь желающему быть внимательным может даже один стих внушить великое любомудрие, побудить к решению и принести великую пользу в жизни». А кроме всего, «если мы приучили язык к пению псалмов, то душа постыдится желать противного тому, что воспевает язык»¹⁸⁶⁸.

Ни одна книга из Писания Ветхого Завета не читается так часто и постоянно, как Псалтирь, – и в храме, и вне его. Над телом усопшего все три дня до погребения непрерывно звучит чтение Псалтири, не прекращается оно в память о покойном и после – некоторые ревнители продолжают чтение в течение сорока дней, другие же целый год. Многие из мирян полагают себе за обычай ежедневно прочитывать одну или две кафизмы¹⁸⁶⁹. Вообще псалмы обыкновенно составляют основу келейного молитвенного правила, но прежде всего – это традиционный фундамент церковного богослужения, на котором Псалтирь слышится беспрестанно. Святые отцы всегда видели в молитвенном чтении Псалтири глубочайший смысл – она есть ключ к разумению всего Священного Писания. «Вельми бо есть полезно, – говорит свт. Иоанн Златоуст, – еже поучатися псалмом и прочитывати прилежно Псалтирь, ибо уне есть солнцу престати от течения своего, нежели оставити Псалтирь». У древних иноков пение чина двенадцати псалмов было неопустительным правилом, внушенным ангелом Божиим. Совершалось и круглосуточное пение Псалтири, в обычае было читать всю книгу псалмов по памяти¹⁸⁷⁰.

Так, например, авва Филимон¹⁸⁷¹, отшельник и созерцатель, имел своим правилом каждую ночь, помимо прочего, пропевать всю Псалтирь, неспешно, без суетливости. Старец признавался: «Бог так напечатлел в душе моей силу псалмов, как в самом пророке Давиде, и я не могу оторваться от услаждения сокрытыми в них всяческими созерцаниями, ибо они объемлют все Божественное Писание»¹⁸⁷². Наш святой старец Спиридон¹⁸⁷³, полтысячелетия спустя подвизавшийся в Киевских пещерах, зная всю Псалтирь на память, воспевал ее ежедневно от начала и до конца в течение тридцати лет, трудясь в просфорной. Но все это не было редким подвигом в те, прежние времена. Удивительнее другое. Даже и в наши 1960‑е годы пустынники Кавказских гор могли держать поистине подвижническое правило: помимо вычитывания всех уставных суточных служб, еженощно прочитывали всю Псалтирь¹⁸⁷⁴.

А в это время в греческом монастыре на острове Эвбея такое же правило исполнял малоизвестный тогда подвижник будущий прп. Иаков Эвбейский¹⁸⁷⁵.

В те же годы наш соотечественник старец Леонтий¹⁸⁷⁶, выйдя после третьего срока из лагеря, нес неимоверно тяжкий крест, служа в условиях гонений. Приход был велик: районный город и двадцать четыре села. Служа ежедневно, старец еще обходил с требами многочисленных прихожан, добираясь до всех пешком. И это на девятом десятке лет. Отец Леонтий непрерывно принимал приходящих и приезжавших издалека, исповедовал, беседовал, молился за них. А еще, кроме всех трудов, старец неизменно каждый день прочитывал наизусть Псалтирь¹⁸⁷⁷.

К сожалению, ныне не часто можно услышать на службе, даже в монастырях, внятное и осмысленное чтение кафизм. Слишком обычным стало невразумительное вычитывание, когда древний священный текст, являющий собой высочайшую поэзию, в словесной ткани которого заложена необычайная музыкальность, превращается в гугнивое бубнение или неразборчивое завывание. А ведь гармония звучания славянской речи, эстетика псаломского слога могут удовлетворить самый взыскательный и утонченный вкус. Красота псалмопения, при благоговении чтеца, могла бы помочь привить интерес и любовь к богослужению, привлечь к более глубокому воцерковлению многие чуткие сердца. Если бы псаломщик всегда старался, читая, не только вычитывать, но и молиться словами псалмопевца, то сколько душ вовлек бы в молитвенное единение, скольким помог оживить и укрепить свое молитвенное внимание. Скорбит душа, когда вместо этого приходится слышать торопливую невнятицу, которая убивает возвышенный дух богослужения.

В писаниях отцов глубокой русской старины едва ли мы найдем нечто новое о молитве в практическом плане – такое, что было бы не знакомо нам по иным источникам. Здесь почти нет материала для ожидающих отыскать подробности по составу келейного правила или по методам исихастской практики и психосоматическим приемам. Скорее тут можно почерпнуть то, чем обеднели писания поздних времен, то, чего особенно не хватает нашим оскудевшим душам. От отцов древности исходит благодать напряженного возвышенного духа. Эта сила, пронизавшая скупые рукописные строки, не умаляется, пробиваясь к нам сквозь столетия. Слово древних подвижников не выхолащивается даже при переводе на наш огрубелый, упрощенный язык. Настроившись на их духовную «частоту», мы имеем возможность преодолеть свою теплохладность, оживить нашу колеблемую веру, проникнуться тем напряжением воли, с которым наши предки завоевывали свое спасение.

В разносторонне насыщенных писаниях прп. Иосифа Волоцкого, среди прочего, находятся общие сведения о молитвенном делании. В наставлениях указан подобающий подвижнику образ предстояния Богу: как поклоняться Ему «душою мысленно и телом чувственно». Когда «встанешь, чтобы помолиться Господу Богу Твоему, – говорит преподобный, – прежде всего установи для себя закон – предстоять не лениво, расслабленно и небрежно, а так, чтобы не помышлять о суетном и тленном». Прежде всего пусть усмирятся все внешние движения – руки представим «как бы связанными и стянутыми, ноги же поставим благочинно». Затем «изгоним все земное из помыслов: злопамятство и гнев, ярость и ненависть и плотские вожделения, – и очи понудим к слезам, и всего себя устремим к небесам». Станем, по слову иерейскому, «станем добре». А добре стояти означает предстояние «со страхом и трепетом и с трезвящейся бодрой душою».

Нам дается образ внутреннего приуготовления: «Лучник, который хочет успешно пускать стрелы, сначала старается встать как подобает и, встав со вниманием против зна’мен, со тщанием берется за стрелы. Так и ты, желая поразить лукавого диавола во главу, прежде позаботься о благочинии чувств, потом о благостоянии внутренних помыслов, чтобы благополучно пускать в диавола стрелы, то есть чистую молитву. Молитву же я имею в виду не такую, что лишь на устах держится», не ту, худую, «что разленения исполнена», но «с прилежанием и с болезнующей душою и сокрушенной мыслью... исходящую из глубины помыслов... из глубины сердечной», ибо «это и есть молитва, возводящая к Небу». И «подобно тому как деревья, которые, пустив корни в глубину, не ломаются от ветра, так и молитва, из глубины мысленной воссылаемая, простирается в высоту». Об этом и сказано: Из глубины мысленной воззвах к Тебе, Господи¹⁸⁷⁸.

Человеческая мысль, «пока пребывает без страха и в небрежении о себе», – словно река: «широко разливается и растекается». Потому, приложив усилие, стесним ее покаянным настроем, скорбным чувством, печалью о своем несовершенстве. Тогда мысль, словно горный поток в ущелье, устремляется бурно, с силой, «воссылает к высоте чистые и благомощные молитвы», тогда «быстрее всякой стрелы взлетают» они ввысь: К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня¹⁸⁷⁹, – глаголет пророк. «Поэтому пусть скорбит душа наша, памятуя о смерти, об ответе, который она даст за согрешения... памятуя и о Боге, и о Царствии Его». Опытный знает: «ничто так не отгоняет разленение и изнеможение, как постоянная память об этом».

Так, «собирая мысль извне и обращая внутрь, отгоним разленение и изнеможение и, изгнав из помыслов все земное», всем существом «устремимся к Небу». А теперь, «словно стоя близ Престола Славы, помыслим, с кем вместе хотим мы призывать Бога? Предстоя с херувимами, летая мыслью с серафимами, будучи плотью сопричтен к бесплотным силам, сподобился ты предстояния общему Владыке. Всем этим будем возгревать свою совесть, и пусть скорбит она и утесняется: скорбящий таким образом во время молитвы всегда может привлечь в свою душу Божественную сладость, проистекающую от слез». Печаль, пока она внутри, омрачает нас, – «когда же изольется словами молитвы, а за ними и слезами, то отрешится душа от суетных и лукавых мирских разговоров и исполнится великой светлости, с помощью Божией, словно некие лучи посылаются от Бога в мысли молящегося».

Велика сила внимания, настолько, что чудесным образом способна замещать собою наставников: «если научишься молиться со вниманием, тебе не нужны будут поучения рабов Божиих – Сам Бог, без посредников, будет озарять при этом мысль». Велико и значение соборности. Уж если молитва уединенная обладает силой, «то тем более – молитва множества людей! Она и более дерзновенна, и порождает усердие». Как от углей возгорается древесина, так то же творится в церковном собрании с «душами, воспламеняющимися друг от друга и согреваемыми духовным огнем». Нужна молитва и уединенная, но невозможно одному молиться так, как там, «где множество отцов, где единодушно воссылается к Богу пение», где «и ангелы припадают к Владыке, и архангелы молятся».

Звучат в храме Божием и священнические молитвы, затем «чтобы молитвы народные, будучи немощными, соединившись с их молитвами более сильными, взошли вместе с ними на Небо». Если апостолу Петру церковная молитва помогла избавиться от темницы¹⁸⁸⁰, то кольми паче нам, маловерам¹⁸⁸¹, потребна ее соборная сила!

Что же ожидается от нас, чающих слышания нашей мольбы? «Приходить к Богу с великим страхом, с глубоким благоговением и сокрушением, с возвышенными мыслями, с благочинием... обнаруживая видимым образом сердечное расположение». Как же ты «не боишься, не трепещешь, окаянный! Или не понимаешь, что здесь невидимо предстоит Сам Царь Неба и земли, и испытует разум каждого, и совесть истязает, и ангелы со страхом предстоят Ему? Ты же... стоишь с небрежением и нерадением, и даже самого себя не помнишь – о чем беседуешь, что говоришь... О безумный и страстный! Сам не слышишь своей молитвы, а хочешь, чтобы Бог услышал тебя. «Я преклонил колена», – говоришь, но мысли твои парят. Тело твое собранно, воля же твоя – расслабленна. Уста твои произносят молитву, мысль же твоя пересчитывает имущество и приобретения, перебирает ухищрения, скверные и нечистые помышления, лукавство, зависть и ненависть, подкупы и измены».

Когда «кто-нибудь беседует с земным царем, то всеми способами старается показать свое величайшее благоговение пред ним, чтобы сподобиться от него большей милости, – и показывает это и выражением лица, и голосом, и сложением рук, и расположением ног и всего тела, и говорит лишь о том, о чем захочет говорить царь», не дерзает вопрошать «о чем-либо другом, против воли царя». А дерзает ли кто самовольно обрывать беседу с царем? Между тем молитву, обращенную к Самому Творцу всех царей земных и властителей, не задумываясь, прерываем и размышляем «о кале, о прахе, о паутине». Но учти: «когда мы оставляем беседу с Ним, Он считает это досаждением, законопреступлением и великим прегрешением».

Помни и о том, как «диавол лукав: он знает, что во время молитвы мы много приобретаем, и в это время особенно прельщает нас... Знает лукавый, что ничем иным не может он удобнее навести на нас гнев Божий, чем этим, потому что мы не оказываем Богу почестей, как рабы господам, как воины воеводам и как любящие любимым. Ведь кто беседует с возлюбленным, делает это с осмотрительностью, – мы же, беседуя с Богом о грехах и прося прощения за столько прегрешений, ленивы и нерадивы»¹⁸⁸².

Писание учит нас, что всякий, кто призовет имя Господне, спасется¹⁸⁸³. Но если это так просто, если достаточно только этого, то к чему вся аскеза, весь пожизненный покаянный труд, все тяготы узкого молитвенного пути? Разъяснение этого вопроса находится здесь же, в Послании апостола. Сказано: если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, – если именно так молиться, то спасешься¹⁸⁸⁴. Речь о молитве сердечной. Мало имя Божие вымолвить, надо Бога призвать так, чтобы Он нас услышал. Для этого нужна вера не умственная только, не расслабленная, теплохладная – нужно сердце горящее, нужно, чтобы молитва, даже словесная, проникнута была глубоким чувством. Если этого не происходит, то молитва не ограждает, не исцеляет и не спасает, выхолощенное, мертворожденное слово не доносится до Божиего слуха, – о таких празднословящих Господь говорит с печалью: сии людие устнами Мя чтут, сердце же их далече отстоит от Мене¹⁸⁸⁵.

Но пусть не подумает кто, что сможет оживить свою молитву без помощи свыше. «От себя без Духа Святого ни один человек не может призвать Господа Иисуса чисто и совершенно, если не будет молиться в Духе Святом»¹⁸⁸⁶. Но помощь эту надо еще заслужить. Искренняя мольба к Богу зарождается по мере некоторого самоотвержения, когда, убеждаясь в своем ничтожестве и теряя надежду на собственные силы, начинаем, по завету апостола, уповать на помощь свыше: да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет¹⁸⁸⁷. От дерзновения в вере зависит результат. Насколько «во время молитвы не смущает нас никакое сомнение и ничто надежды нашего прошения не низлагает... насколько молящий будет верить, что Бог на него взирает или Бог может исполнить просимое, настолько удостоивается быть услышанным и получить»¹⁸⁸⁸. Ибо непреложно изречение Господа: все, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, – и будет вам¹⁸⁸⁹.

«Дело не в звуке имени Господня. Звук сам по себе не имеет спасительной силы». Именем Моим будут изгонять бесов¹⁸⁹⁰, – обещает Господь, но ведь мы знаем, что на деле бесы далеко не всегда боятся этого имени. В устах иудейских заклинателей, например, имя Иисусово не оказалось чудотворным, – напротив, злой дух набросился на них и, одолев их, взял над ними такую силу, что они, нагие и избитые, бежали¹⁸⁹¹. Отчего так? Оттого, что они, наподобие всех почитателей имен, «произносили имя Иисуса с суеверным убеждением в чудотворной силе одного звука этого имени», тогда как вся сила молитвы заключена «в сердечной вере во Христа Спасителя». А чтобы не произнести имени Господа Бога ко вреду своему – напрасно¹⁸⁹², нужно немало потрудиться. «Надобно наперед стяжать веру» истинную и «вместе одушевиться упованием на спасительную силу Его крестных страданий и смерти», а «легко ли достичь такой веры и упования», которые, к тому же, должны быть «неразлучны с истинным покаянием. А это разве легко?» Но без этого не надейся спастись, даже с верой призывая имя Божие, ибо, по слову Самого Слова, не всякий, произносящий имя Его, войдет в Царство Небесное¹⁸⁹³. Бог слышит призывающих Его не по букве, но пребывающих в самоотверженной брани с врагами спасения, с плотью своей, с растленной грехом природой своей, со страстной приверженностью души тленному миру¹⁸⁹⁴.

Не будем скорбеть о том, что нам пока не доступна молитва умно-сердечная, но станем биться за то, чтобы наша словесная молитва стала осмысленной, наполненной живым содержанием. Пусть, как писал прп. старец Силуан, «многие молятся устно и любят молиться по книгам; и это хорошо, и Господь принимает молитву и милует их. Но если кто молится Господу, а думает о другом, то такой молитвы не послушает Господь. Кто молится по привычке, у того нет перемены в молитве, а кто усердно молится, у того много перемен... Молитва только по привычке, без сокрушения сердца о грехах – не угодна Господу»¹⁸⁹⁵.

Существует искушение многословием, когда энтузиасты, увлеченные количеством читаемых акафистов или псалмов, Иисусовых или иных молитв, незаметно соскальзывают в ловушку самообмана, полагая, что во многоглаголании своем услышани будут. Надо искать равновесие: частого обращения к молитве и вместе – молящеся же не ли’шше глаголите¹⁸⁹⁶. А тот, кто сыплет словами, тот торгует молитвой – считает, что чем больше слов скажет Богу, тем более Бог будет милостив. Кто, как фарисей, перечисляет пред Богом свои добрые дела – торгует молитвой. Он полагает, что сам уже совершил свои добродетели, «а теперь очередь за Богом делать добро и награждать его»¹⁸⁹⁷.

К месту будет вспомнить слово епископа Саввы Сарского¹⁸⁹⁸, сказанное на Стоглавом Соборе и включенное в «Соборный ответ по священным правилом: Соборное уложение Русийского Царства». В нем среди прочего говорится: «Аще ли во святых церквах, оставя молитву, учнет з други своими о тленных и мимотекущих беседовати: то от Бога како услышан будет таковый? Мощно ли человеку зрети единым оком на небо, а другим на землю?» Подобает «Бога славити во услышание и разум себе: уши бы слышали и сердце разумело. От разумнаго бо и многочинного пениа приходит всякому человеку умиление в душу и страх Божий в сердце, и умильное покаяние и слезы»¹⁸⁹⁹.

«Всем усердием собирай трех воедино: тело, душу и ум, – говорит еще один древний русский автор¹⁹⁰⁰. – Кто молится и служит, не внимая разумом, не получит награды от Бога». Потщись молиться не просто, «словно выполняя свой обычный урок, но псалмами, молитвами и канонами усердно обращайся к Богу». Он ждет от нас «безмятежности и непоколебимости ума», а не размышлений «о суетном, мерзком и тленном мира сего». Заботься «о глубоком понимании, внимании и усердии». А тот, кто «об уме небрежет и сердце не хранит, воздуху молится, а не Богу, и трудится напрасно. Ибо Бог внимает уму и усердию, а не многословию».

Позаботься о настрое внутреннем: «Стой на молитве жалким и смиренным, словно пред Престолом Божиим. Себя же полагай ничтожным, считай прахом и пеплом, муравьем пред Ним и пауком ползающим... преступившим все Господни заповеди и все грехи совершившим... немощным, слабым и неразумным... Считай себя хуже всех людей и всей твари, а дело свое – неугодным Богу. Поскольку без этого одолевают человека скрытое самомнение и достойная осуждения дерзость». При этом «стой на ногах ровно, поставив ступни рядом от пятки до носка, и не переступай с места на место. Руки же как подобает сложи на груди. Как осужденный на смерть стоит перед судьей, не смея озираться туда и сюда, так должны мы предстоять Богу, Которому и ангелы в страхе предстоят». В молитве «следует пребывать вне любых желаний, прихотей, помыслов и забот. И откладывать все земные умствования и измышления».

Известно, что чем дольше пребывает человек в устном псалмопении, «тем больше устают уста его и желают отдыха», а «чем прилежней человек» в молитве умной, «тем больше желает ее душа его. Всегда желает в ней находиться». Потому «среди духовных добродетелей самая благоприятная... и есть умная молитва Иисусова», она «как бы превращает человека в огонь, и не в состоянии приблизиться к нему бесовское действие. Когда видят бесы человека, огражденного молитвой Иисусовой, то не смеют приближаться к нему, боясь ее силы». Удивительно, «как быстро прежние святые отцы обретали благодать и спасались! И как много было спасшихся!» Но ведь «ничто так сильно не любили отцы наши, как молитву... Этим и совершенства достигли, сподобились и благодати, и чудотворения, и спаслись»¹⁹⁰¹.

Замечено, что всего несколько слов евангельских могут дать пространное назидание о молитве, ибо «всякое слово Спасителя нашего есть учение... Всякое действие Его есть зерцало». Когда читаем: и отпустив народы, взыде на гору’ един помолитися¹⁹⁰², то внимательный ум задается вопросом: для чего же Господь «отпускает народы, восходит на высокое место и пребывает на верху горы?» Ведь человечество Сына по ипостасному соединению нераздельно с Отцом, и потому Иисус «всегда посвящен на славословие Божие», – стало быть, ради молитвы Он «не имел нужды убегать людей, удаляться в пустыню, восходить на высокие места». Однако все, что ни делал Господь, совершал нам в назидание, «в образ нам».

Показывая, какая молитва Ему благоприятна, Он уклоняется от народа, восходя на гору один. Народ сей – есть страсти наши, которые досаждают нам и возмущают сердце. Народ есть мирская суета, смущающая душу. Народ есть плоть наша, которая похотью своей препятствует нашему спасению. Отпускает Господь народы, научая, что «подобает нам отлучать себя от страстей, оставлять суеты мирские, умерщвлять похоти плоти нашей», когда желаем молиться. «Но почто восходит на гору?» Нет нужды представлять себе горы земные, вещественные. То гора, юже благоволи Бог жити в ней¹⁹⁰³, – «в духовном смысле гора означает Небо. Посему туда и подобает нам восходить в час молитвы». Как же взойти, «когда в узах держит нас бренное сие тело»? Един – сказано, и это означает, что подобные восхождения совершаются в одиночку, то есть душе незачем брать с собой тело. Взыде на гору’ един – «без тела, без страстей, без плотской похоти подобает нам ум свой един возносить на Небо... Сия есть истинная молитва... и сия есть молитва вся умственная».

На безгласную мольбу Моисея Господь изрекает: что вопиеши ко Мне?¹⁹⁰⁴ Для того «Бог сказал оные слова, дабы показать нам – молитва, приносимая умом, имеет глас, который достигает даже до Неба, и имеет силу, которая входит во уши Господа Бога». Между тем иные «из монашествующих велегласно молятся... преклоняют колена, воздевают руки, но не возводят ум свой на Небо, сердце их не молится, отчего не обретают никакой пользы душе своей». Вниди в клеть твою, – душа входит в клеть свою, когда не скитается в суете мирской, – и затворив двери твоя, – страсти затворяются и бездействуют, когда не позволяем прилепляться им к чувственным, видимым вещам сего мира, – помолися Отцу твоему, Иже в тайне¹⁹⁰⁵.

Ум, когда освободился от земных пристрастий, таинственно восходит в молитве к Богу. Зря сие, тайновидец Творец вскоре приимет сокровенную мольбу и воздаст¹⁹⁰⁶ воздаянием явным. Познавшие, что «молитва есть посвящение Богу ума», понимают и то, что апостол не мог завещать непосильного дела, говоря: непрестанно молитесь¹⁹⁰⁷. Цель заповеди была та, чтобы мы молились умом, непрестанно оком души прозревая богоприсутствие и пребывая в богообщении, – то, что внешне, в словах, невозможно, то возможно внутренне, умно. А «умственная молитва низведет росу благодати в сердце твое, как молитвою Илия низвел дождь на гору Кармильскую»¹⁹⁰⁸.

В своих записках соловецкий схимник Иероним¹⁹⁰⁹ касается обучения молитве. О том, как умом соединиться в сердце с Богом, святые отцы, как известно, научают в Добротолюбии. Однако прежде, до издания этой книги, рассказывает отец Иероним, «желавшие учиться Иисусовой молитве ходили в Молдавию в Нямецкий монастырь к истинному учителю Иисусовой молитвы старцу Паисию (Величковскому), там от него получали наставления, возвращались в Россию и жили по ним. Таковых людей я видал, – вспоминает старец. – Ныне же, по издании Добротолюбия, для желающих заниматься умною молитвою открылся удобный случай, потому что все козни диавола в этой книге объяснены». Общаясь с опытными подвижниками, старец уразумел основы умной молитвы. Это делание, говорил он, «требует совершенного безмолвия». Увлеченные многозаботливым образом жизни имеют почти непреодолимое препятствие на пути к молитве, и тот, кто вынужденно занят хлопотливым делом, может вовсе лишиться молитвы. Исключения редки. Молитва сердечная есть дар Божий, но не человеческое ухищрение, отсюда надежда наша не на собственный труд, а на милость Бога, ниспосылаемую труждающимся.

Постоянство в молитве требуется и в келье, и на послушаниях, и в храме. «Упражняющийся в Иисусовой молитве не пренебрежет церковною службою. Он прежде всех спешит в церковь и последний исходит. Одни самочинники пренебрегают церковной службой». Прежде всего, как говорят старцы, «надобно устами творить молитву по четкам, – например, хоть сотню раз наедине в келье, так чтобы и мысль наша внимательно прислушивалась к словам молитвы, через это будет впечатлеваться молитва в памяти. Надобно тогда беречься от всякого помысла и мечтания; если же без помысла не возможешь исполнить сотни, то опять начни и постарайся исполнить ее без помыслов. Это наша азбука. С нее мы начинаем все, говорили старцы. И если кто навыкнет, может и более ста раз творить молитву, не внимая помыслам. Я послушал этих старцев и уже с лишком сорок лет учусь умной молитве, и благодарю Господа моего Иисуса Христа за навык»¹⁹¹⁰.

Среди ближайших учеников прп. Паисия Молдавского известен был высотой подвижнической жизни старец Иоанн Беспалый¹⁹¹¹. Сохранился его рассказ, дающий представление о том усердии, каким достигается молитвенный навык, как годами вызревают плоды умного делания, увенчиваясь восхождением в высокое созерцание. «По приходе в Нямецкий монастырь, – поведал отец Иоанн своему сотаиннику, – услышавши от старца Паисия про умную молитву, начал я испытывать старца: как ее начать и как действовать? И начал делом испытывать. И она столь мне сладка показалась, что более всего мира возлюбил ее! И оттого бегал братии, любил молчание, часто удалялся в пустыню, бегал всех соблазнов, а особенно празднословия. Ради того путешествовал дважды во Святую Гору Афонскую, изнурял себя послушанием, трудами, постом, поклонами и всенощным стоянием, чтобы стяжать умную беспрестанную молитву. Ее ради часто затворялся в келье, и все силы мои изнурял ради нее; изнурял себя даже до изнеможения. И когда провел так многие лета, помалу начала молитва во мне углубляться.

Потом, когда жили мы в скиту Покровском, посетил меня Господь за молитвы отца Платона. Осенила сердце мое неизреченная радость, и стала действовать молитва; и столь усладила меня, что и спать мне не дает: усну в сутки один час и то – сидя, и опять встаю, как бы никогда не спал; и хотя я сплю, а сердце мое бдит. И начали от молитвы и плоды прозябать. Воистину, чадо, Царствие Небесное внутрь нас есть. Родилась во мне любовь ко всем неизреченная и слезы: если хочу – плачу беспрестанно. И столь сладостно мне сделалось Божественное Писание, а особенно Евангелие и Псалтирь, что не могу насладиться... Часто встаю с вечера читать Псалтирь или молитву Иисусову, и бываю в восхищении, вне себя, не знаю где – аще в теле, аще вне тела, – не знаю, Бог знает. Только когда прихожу в себя, уже рассветает... Никак не могу быть с народом, а наипаче с мирянами; а с женами не могу и говорить – уже более сорока лет, как не бывала жена в моей келье. Хотя и многие желали со мною побеседовать, но я отказываюсь тем, что немоществую. Еще много претерпел искушений и оскорблений от врага диавола, и доныне еще не отступает»¹⁹¹².

Различные частные советы и наставления можно почерпнуть из опыта подвижников нашего времени. Так, например, старец Никодим Карульский¹⁹¹³, отвечая на вопросы благочестивой мирянки, пишет: «Рассеянность умаляется при помощи внимания, надо заключать ум в слова молитвенные. Заключать ум надо не во все слова сразу, а раздельно в каждое слово. Делать надо так: когда произносится умом одно слово, в то же время надо умом слышать произносимое слово, а затем без паузы следом произносить и другое слово так же; так же и третье, и четвертое, и пятое слово. Кончить одну молитву и следом без паузы – другую и третью, и так всю четку. Слова молитв должно произносить твердо, ясно и тесно. Слова первой половины молитвы: «Господи Иисусе Христе» – выговаривать умом твердо и ясно слышать, а слова второй половины: «помилуй мя» – произносить тесно, стесняя немного грудь. Дыхание удерживать не слишком сильно, изъявляя тем свое сокрушение сердечное и покаяние, но все это делать спокойно, чтобы не раздражать нервы. При этом все время вниманием стоять надо в сердце и смотреть там в святом имени на невидимое лице Господа. И так, произнося слова молитвы слово за словом, без паузы и остановок, не давать места вторгаться посторонним мыслям и помыслам. И, трудясь так с Божией помощью, увидишь и плод труда своего – умаление рассеянности»¹⁹¹⁴.

Борьба за овладение молитвенным вниманием ведется через трезвение – бдительное отслеживание возникающих помыслов и постоянное возвращение отвлекающегося ума к Иисусовой молитве. Этот подвиг заповедан новозаветным учением¹⁹¹⁵. Такое бодрствование со временем переходит в чувство реального богоприсутствия, в состояние, называемое хождением пред Богом. Но прежде этого буквально все будет отвлекать внимание от молитвы, и она для большинства обращается в тяжелый труд – обыкновенно любое другое занятие оказывается легче молитвы. Однако в те моменты, когда человек забывает о Боге, когда молитвенно не предстоит Ему, – он спит, он погружен в сон разума, в сон души, «потому что мир без Бога так же призрачен и фантастичен, как сон», в то время как «предстоящий пред Богом охранен и утвержден самим присутствием Божиим»¹⁹¹⁶.

Не легко начать внимательно молиться Иисусовой молитвой. Стоит взять четки в руки, как мысли бегут вслед за каждым скрипом, движением, шорохом¹⁹¹⁷. «Все отвлекает и рассеивает ум, даже луч света, упавший на икону. Отвлекает от молитвы и пышность архиерейского богослужения». Но все это указывает на внутреннюю причину нашего развлечения. Общения с Богом надо быть достойным, надо быть способным к нему, «а разве человек, всегда находящийся в суете мирской... может легко и просто вступить в общение с Богом?» Откуда брани? – спрашивается. – От вожделений ваших, воюющих в членах ваших¹⁹¹⁸.

Молитва Иисусова «имеет огромную силу», и кто посвящает себя ей, тот «неизменно получает благодать от Бога и научается молиться». Но некоторые, попробовав молиться, скоро бросают и жалуются: «Мы механически ее твердим, а пользы никакой не видим». Увы, многие «не понимают, что получить великую способность молиться можно только долгим духовным и физическим трудом, а сразу это никому не дается... Общение с Богом требует великого подвига». Но «не унывайте, не складывайте рук своих», однако и «не ждите, чтобы молитва быстро и легко освободилась от всякого рассеяния»¹⁹¹⁹.

Навык в молитве обретается длительным, настойчивым самопонуждением, – об этом неустанно твердят все отцы. В письме к инокине, своей ученице, прп. старец Иосиф Исихаст повторяет азбуку молитвенного делания: «Не расслабляйся и не принимай помыслов. Призывай постоянно Христа. Прежде чем искушение успеет образовать помысл в твоем уме, ты разрушай его молитвой. Не оставляй его... Не считай борьбу малой. Как сумасшедшая, ты должна взывать: «Иисусе мой, спаси меня! Пресвятая Богородица, помоги мне!» Пусть твой язык работает, как машина: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!..» И когда будешь уставать, будет приходить к тебе утешение, которого ты не вкушала никогда. Если же будешь бездельничать, как сейчас, и не радеть, то вовек не исцелишься»¹⁹²⁰.

Молитвенный труд необходим, но не он – собственно молитва, а то посещение благодатью, которое очищает, утешает, питает душу. Труд, тем не менее, требуется напряженный, и, конечно, более труд ума и сердца, нежели тела. Оживление души, вызванное молитвой, подтверждает верность направления¹⁹²¹. «Усердный работник, прилежно взыскующий милости, понемногу начинает ощущать умом просвещающее Божественное утешение», которое «есть удостоверение, что он идет путем истинным». Иной раз такое утешение сопровождается слезами, напоминанием о прошлых проступках, услаждающим богомыслием и вдохновением на дальнейшие подвиги¹⁹²².

Ученики и последователи старца Иосифа, и на Святой Горе, и далеко за ее пределами, прививают и развивают его учение. «Изгоняй любой помысл и любое дело, которое беспокоит тебя и вводит в искушение. Мечтательную часть ума освободи от всех образов и твори молитву, как машина, устами, и тотчас познаешь пользу этого приема»¹⁹²³, – вторит своему наставнику старец Ефрем Филофейский. Для спасения души человеку совершенно необходимы трезвение и непрестанная молитва, только с их помощью возможно изгнать зло, которое свило себе гнездо внутри нас. «Если вы непрерывно и напряженно молитесь, то не падете. Если же будете пренебрегать молитвой, то знайте, что с вами произойдет глубокое падение».

Сначала «язык должен потрудиться» в словесной молитве, «расплачиваясь за все свое пустословие и за все падения». Нужно, чтобы родилась молитвенная привычка, но этого не бывает без неусыпного труда и подвига. Когда появляется смирение, тогда приходит действие благодати, тогда только молитва прилепляется к дыханию, ум пробуждается и начинает сам следить за молитвой.

Со временем ослабевают страсти, усмиряются помыслы и утихает сердце. «Не изнемогай, сколько бы раз ты ни возвращал убежавший ум. Бог увидит твое расположение и труд и пошлет Свою благодать, которая соберет ум; а когда присутствует благодать, тогда все делается с радостью и без труда». Будь внимателен, смотри, чтобы дневная работа не расхищала молитву. Снова и снова понуждай себя – призывай Иисуса, и Господь непременно придет и утешит.

Преуспевший в устной молитве обретает первые плоды, он замечает, что внимание перестает рассеиваться и само начинает собираться внутри. Ум получает способность произносить молитву без участия уст, молитва постепенно овладевает душой. Молящийся ум начинает непроизвольно входить в сердце. «Итак, молись, брате мой, устами, пока не просветит тебя Божественная благодать, чтобы ты молился сердцем». Но нужно помнить: «желающий хорошо помолиться должен прежде изгнать любое попечение и любой помысл». После чего, «сев на свою скамеечку», никогда «не начинай молитву как попало, но сначала собери свой ум и помысли немного о смерти и о том, что последует за ней». Всегда полезно вначале две-три минуты «подумать о своей греховности, о своем страстном состоянии, об уничиженном состоянии своей души и о том, что мы не в силах ничего сделать без Бога».

Молясь, «терпите, чада мои, и не теряйте своего дерзновения. Произносите молитву с напряжением. Не распыляйте свой ум в земном, пускай у вас даже множество попечений. Да будут они для вас преходящими. Только молитву и память смертную имейте непрестанно пред очами: Предзрех Господа предо мною выну... да не подвижуся...¹⁹²⁴ Молитва рождается в процессе молитвы... Мы должны понуждать себя и стараться пригвоздить ум к сердечному месту, избегая, конечно же, мечтаний. Будем вдыхать медленно и заключим молитву в слова: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Ум свой поставим стражем и надзирателем, дабы он следил за произносимым и не принимал никаких образов». По мере опыта «вращение молитвы в сердечном месте настолько расширяет границы сердца, что оно становится сердечным небом, способным вместить Невместимого». Не будем же забывать, какое сокровище нам доступно, каким оружием мы владеем, ведь непреложен тот факт, что «диавола раздражает и буквально обессиливает непрестанная умная молитва»¹⁹²⁵.

Борясь с навязчивыми помыслами, учтем природу их зарождения, чтобы извлекать для себя из этой брани всю возможную пользу. Люди спрашивают, почему так часто, «помимо нашей воли, нас мучают и угнетают порочные воспоминания», особенно настойчиво преследуя во время молитвы. Дело в том, что «все эти образы суть запечатлевшиеся в сознании воспоминания о прежних наших делах», по преимуществу неблаговидных, нуждающихся в покаянии. Это своего рода сигнал, указывающий на больные места, и в то же время показатель выздоровления: когда «неподобающие размышления прекратятся, покаяние наше и преуспеяние будет истинным», это признак того, что соответствующие грехи окончательно прощены нам¹⁹²⁶.

Схимонах Арсений Пещерник вспоминал, как старец его Иосиф Исихаст обычно сам готовил трапезу для своих братий, при этом, естественно, не прерывая внутреннего делания¹⁹²⁷. «Я видел, – рассказывает отец Арсений, – как на протяжении всего времени приготовления пищи на глазах старца не высыхали слезы. И где в тот час находился его ум? А знали бы вы, до чего вкусные блюда он готовил!.. Заметь, что, если непрестанно читаешь молитву, готовка никогда не отвлечет твоего ума, и увидишь – какая вкусная еда получится!» Известно, что у многих монахов на Святой Горе есть обычай читать во время работы вместо Иисусовой молитвы акафист Божией Матери. Иногда интересуются: какой образ молитвы все же предпочтительнее?

«Божия Матерь очень любит акафист! Мы со старцем Иосифом, – рассказывает отец Арсений, – прочитывали его наизусть во время работы два-три раза на дню... Божия Матерь являлась многим святым и обещала, что, кто будет читать акафист каждый день, того Она и в этой жизни будет хранить и в будущей, после смерти, будет ходатайствовать за него пред Своим Сыном. Однако основанием, конечно, является Иисусова молитва... Не прерывай ее. Она возмещает все. Но когда молитва ослабевает, тогда можно почитать и акафист. Матерь Божия еще очень любит молитву «Богородице Дево, радуйся"».

Когда мы творим молитву усердно, «насколько хватает сил», тогда мы своим упорством заставляем ум понимать то, что произносится устами. Но для этого от человека требуется значительное самопринуждение, только тогда можно рассчитывать на благие результаты. Старцы советуют во время любых занятий безостановочно произносить вслух Иисусову молитву. Ум при этом, конечно, будет отвлекаться на работу, рассеиваться и блуждать, но важно то, что ухо будет слышать молитву. Внимание частично, но улавливает ее и постепенно погружает в сердце. В любом случае будет польза: даже когда мы сами не вполне осознаем то, что произносим, «сатана понимает это очень хорошо и трепещет, слыша одно только имя Христово»¹⁹²⁸. Вообще же, целесообразно чередовать устную молитву с внутренней. Когда «приходится старательно исполнять некое внешнее дело, или помыслы слишком досаждают уму, или одолевают дремота и сон, тогда следует губами и языком молиться прилежно, чтобы ум внимал голосу. А когда снова ум и помыслы утихнут и смирятся, тогда следует опять молиться умом и сердцем»¹⁹²⁹.

Очень помогает молитвенному настрою чтение духовной литературы, «оно должно иметь целью возбуждение молитвы». Но как только оживилось чувство и появилась тяга к молитве, чтение нужно оставить. «Это общее правило: пока действует молитва, ни за что не браться. Ибо равного ей нет ничего»¹⁹³⁰. Иной раз, когда нет тяги к молитве, можно оставить самопринуждение и вместо Иисусовой молитвы почитать акафист Божией Матери или помолиться любым другим способом по своему усмотрению – «так, как вразумляет Бог». Но надо быть очень бдительным, чтобы самому не разрушить дело: «малейшее нерадение, малейшая небрежность по отношению к молитве – и она покидает тебя. Поэтому без нужды ни с кем не вступай в разговор» во время, отведенное духовным занятиям. А когда в молитве появляется вдохновение, то, пока оно действует, не надо переходить ни к чтению акафиста, ни к обычному правилу¹⁹³¹.

При всей нужде в устном молитвословии преимущества перед ним умного делания очевидны. Отчасти это видно из такого сравнения: «Хороши псалмы и церковные песнопения, но их мы поем, чтобы привлечь и тронуть людей», – желающие же обратиться к Самому Царю должны беседовать с Ним втайне. Молитвословящие и поющие «похожи на тех, кто находится вне царского дворца и поет разные песни, чтобы показать свой восторг. Конечно, Царь принимает благодарения и от них, поскольку песни поются ради Него, но больше Он внимает сотаинникам Своего двора, то есть тем, кои говорят Ему на ухо». Недаром эта «молитва наполнила рай столькими святыми людьми. Кроме умной молитвы, нет другого способа очищения и освящения»¹⁹³².

В то же время, нет иного пути к развитию молитвы, как через выработку навыка. Со временем предстоит не только овладеть словесной молитвой во время работы, но и научиться внутренней молитве за богослужением, а также за разговором и чтением книг, когда она идет параллельно этим занятиям. Чтобы преуспеть в этом, недостаточно постоянной молитвы, читаемой за делом, в транспорте, при ходьбе и так далее. Необходимо отводить время для особого правила – уединенного чтения Иисусовой молитвы по четкам. «Искусству или ремеслу учатся не между делами, а специально посвящают им время. Иисусовой молитве каждый инок по обету своему обязан навыкнуть; не выделяя же для нее специального времени, навыкнуть ей нельзя»¹⁹³³. «Ежели не всегда можно пребывать в уединении и молчании, живя в монастыре и занимаясь возложенными от настоятеля послушаниями, – наставлял прп. Серафим Саровский, – то хотя некоторое время, остающееся от послушания, должно посвящать на уединение и молчание, и за сие малое не оставит Господь Бог ниспослать на тебя богатую Свою милость... Ибо молчание учит безмолвию и постоянной молитве»¹⁹³⁴.

Это относится, разумеется, не только к инокам. Правило может состоять из традиционной пятисотницы или ее подобия, количество четок или продолжительность молитвы определяются индивидуально и могут постепенно наращиваться. Главная особенность таких занятий в том, что им нужны подобающие условия. Они просты: уединение, полная темнота и полная тишина. Но не так легко создать их в наше время. Уединившись, надо наглухо завесить окна, самое подходящее время – когда вокруг все спят. Нужен покой. В этом деле важно, чтобы не было внешних раздражителей. Когда они снижаются до минимума, тогда только начинается настоящая брань с раздражителями внутренними. Пока мы рассредоточены и отвлекаемся на окружающее, наш истинный враг отдыхает – ему не о чем беспокоиться, он может и головы не поднимать, а мы можем не догадываться о его существовании. «Все могут молиться со множеством братий, но... немного таких, которые могут молиться наедине»¹⁹³⁵.

Большое значение имеет строгость в соблюдении заведенного распорядка. Мирянин обычно сильно утомляется в течение рабочего дня, и вечером ему требуется «несколько часов, прежде чем удастся сосредоточиться». Поэтому афонский старец Харалампий Дионисиатский советовал мирянам¹⁹³⁶ «взять себе за правило вставать утром как можно раньше» и совершать основное молитвенное правило до работы. А вечером, «поскольку приходишь домой усталым, то поужинай и прочитай повечерие с акафистом Благовещению Пресвятой Богородицы. Затем немножко, пока не начнет клонить ко сну, помолись Иисусовой молитвой. Ложись спать как можно раньше и вставай, хорошенько отдохнув. Одним хватает пяти часов сна, другим шести, третьим семи... Попробуй и определись согласно потребностям своего тела... Проснувшись, немедленно принимайся за молитву... Пока не придет время отправляться на работу, непрестанно по четкам читай Иисусову молитву и делай по пятьдесят земных поклонов... Если еще останется время, то читай Новый Завет, Псалтирь или что-либо из творений святых отцов. Если молитва тебя захватила, не оставляй ее. Молись, пока не подойдет время отправляться на работу.

Но и там, насколько это возможно, шепотом твори молитву, не останавливайся, разве что потребуется с кем-нибудь заговорить по службе... Что касается выходных и праздничных дней, то старайся использовать их с максимальной отдачей», посвящая основное время и силы богослужению и молитве. Подвизающимся «в воскресные дни и в большие праздники Христос ниспосылает сугубую благодать»¹⁹³⁷.

Прп. Ефрем Катунакский, привлекая к умному деланию начинающих мирян, советует выделять для занятий по крайней мере полчаса в сутки – вечером, до полуночи – и читать без четок Иисусову молитву. Читать просительно, жалобно, вымаливая: Господи Иисусе Христе, помилуй мя... Усердствующий увидит, какой плод это принесет. Начав с получаса, надо постепенно довести время занятий до часа. Но здесь очень важна самодисциплина, необходимо блюсти внешнюю и внутреннюю строгость – ничто в это время не должно отвлекать: телефон ли зазвонит, вспомнится ли про какое‑то неотложное дело, или станет одолевать сон, или вторгнется кощунственный помысл. «Выключи телефон, закончи все свои дела и читай молитву эти полчаса. Не больше. И увидишь: посадишь деревце, а завтра-послезавтра оно принесет плод. И святой Златоуст, и святой Василий с этого начинали – с маленького деревца, а стали светилами всей вселенной»¹⁹³⁸.

Нормальное состояние для христианина – это жажда молитвы. «Боголюбцы так любили молитву, как мы не можем жить без воздуха»¹⁹³⁹. Но насколько далеки мы обычно от этого. Особенно трудно вначале, а начало может длиться годами, – тогда правило далеко не всегда доставляет радость, в основном это время тяжкого труда, борьбы с самим собой, со сном, ленью и помыслами.

Но именно этот отрезок времени, отведенный для молитвы, – самый драгоценный момент главного творческого дела, – должен стать, вопреки всем препятствиям, наиболее интересным, насыщенным и желанным временем суток. Все остальное – работа, семья, тем более прочие интересы – вторично. «Молитве мы отдаем не излишки времени, но самые благоприятные и производительные часы, основное время нашего дня, нашей жизни»¹⁹⁴⁰, – так мыслит инок, но это указание и мирянину, как определять приоритеты. Любое дело по части необходимых потребностей имей в качестве побочного, а молитву Иисусову – в качестве основного¹⁹⁴¹. «Необходимо почитать молитву главным делом жизни, а остальное – только поделием». Вставая утром, «человек должен знать не только умом, но и сердцем, что в этот день главное для него Иисусова молитва, остальные, мирские дела – это фон, на котором она будет протекать». В каждой ситуации надо думать: «А как отразится это на моей молитве?.. Вся наша жизнь должна быть фоном молитвы... Все в жизни считай приготовлением к молитве»¹⁹⁴².

Такое искреннее, изнутри идущее чувство будет признаком зарождения духовной жизни. Тогда время правила и богослужения будет ожидаться с нетерпением, как самое значительное, желанное событие дня. Пока этого нет, приходится заставлять себя, время правила ждешь с тоской и даже со страхом, пытаясь как‑нибудь от него уклониться. Пока это остается тяжкой повинностью, пока приходится убеждать себя, что ведь в этом занятии смысл моей жизни, – до тех пор мы еще только на подступах, это означает, что бремя Его еще не стало для нас легко¹⁹⁴³.

Настойчивость и постоянство в молитве – труд нашей души, посильная жертва – нужны, конечно, не Богу, но важны для нас самих. Дело не в том, что Бога трудно упросить, умолить, Он не «упрям», не «капризен», не «жаден». Продолжительность и постоянство молитвы благотворно влияют на наше собственное сердце, помогают исцелению нашей души, обновляемой действием благодати. Очищение сердца и преображение духа – вот истинно драгоценный плод наших усилий, а если при этом исполняются наши конкретные мольбы и желания, то скорее ради нашего утешения и поощрения. Весть бо Отец ваш, ихже требуете, прежде прошения вашего¹⁹⁴⁴. «Господь заповедал нам молиться не для того, чтобы узнать, что нам нужно: еще до зачатия нашего ведомо Ему все, что нам потребуется в каждый миг жизни. Он заповедал нам молиться для того, чтобы в лучах молитвы наши души росли, возвышались, ширились и созревали»¹⁹⁴⁵. А без этого душа ожесте’ет и и’зсхнет¹⁹⁴⁶ – зачахнет и омертвеет, как любой живой росток, лишенный лучей солнечного света и тепла. Преобладание таких духовно увядших душ в нашем мире наполняет его скорбью от умножения беззакония, от охлаждения любви¹⁹⁴⁷, и потому порой столь горьки судьбы целых народов, потому так страшен бывает наш земной мир.

Наконец, «молитва имеет нужду в упражнении, чтобы ум умудрился долговременным пребыванием в оной... Молитва требует пребывания в ней, потому что с продолжением времени ум снискивает навык к упражнению, познает, как отражать от себя помысл, и долгим опытом научается тому, чего заимствовать не может из иного источника»¹⁹⁴⁸. А кроме того, «нет лучшего средства для укрепления воли в духовном делании, как продолжительная молитва». Длительность и частота молитвенных занятий полезны и в том отношении, что «приучают нас к постоянному памятованию о Боге», которое поначалу достигается почти исключительно через самопринуждение¹⁹⁴⁹. Удержание ума в Боге оказывает освящающее действие на душу: «ум наш, когда увлечется видением святости Бога, сам становится святым». Этим путем достигал святости старец Силуан – «его ум был вечно в Боге, в Боге святом, и сам он стал святым». А ведь это наша единственная, здесь на земле, задача – «стать святыми»¹⁹⁵⁰. И поколения подвижников продолжают повторять выверенную вековым опытом истину: «Продолжительная молитва есть главный критерий духовности»¹⁹⁵¹.

Старательное и упорное чтение молитв, по убеждению святых отцов, может приносить свою пользу и служить защитой даже в тех случаях, когда не удается толком сосредоточиться, когда читаемое не вполне нами осознается. Эта мысль не раз на протяжении веков высказывалась отцами: «Не переставай упражняться в псалмопении и молитве, и мало-помалу, помощью Божией, нечувствие твое преложится... Если ты только произносить будешь псаломские слова, то враги знают их силу и не могут противостать тебе, и такое псалмопение послужит тебе... к побеждению врагов... Хотя ты и не ощущаешь силы того, что произносишь, но бесы ощущают ее, слышат и трепещут». Поэтому так важно не оставлять молитву в ответственные моменты, произносить ее в любой ситуации, если не вслух, то про себя, в том числе «и во время беседы, и прежде беседы, и после беседы; во всякое время и во всяком месте должно призывать имя Божие... ибо чрез сие упраздняется всякое искушение». А что касается рассеянности, то «не уклоняться умом и не погружаться сильно в рассеянность или мечтание есть дело совершенных, могущих управлять умом своим и содержать его всегда в страхе Божием»¹⁹⁵².

Бесы, сказано, «слышат и трепещут», потому и не напрасна даже не вполне внимательная молитва – одно только упоминание имени Бога сдерживает врага, повергает в трепет. Но ведь это сказано о псалмопении, о молитве устной. Каким же образом может воздействовать на демонов наша мысленная молитва, читаемая про себя, та, которой они не слышат? Ведь, по учению Церкви, падшим духам не дано распознавать наши помыслы.

Однако не усомнимся в таинственной силе молитвы. Когда мы молча, одним умом взываем к Богу, то Он откликается на призыв, ниспосылая огненные лучи благодати. Таков Божий ответ на нашу мольбу, и именно эта привлеченная молитвой сила опаляет врагов и гонит их. Что в этот миг происходит в духовном мире, бывает открыто в созерцании подвижникам святой жизни. Так, когда некто из глубины сердечной мысленно произносил Иисусову молитву, «тогда на каждое сердечное моление из его уст исходило горящее пламя, которое настигало демона и пожигало». Следующим словом «он опалял и другого демона, которого захватывало пламя молитвы... демоны почувствовали свою погибель – огненный меч умной молитвы, попаляющий их, но не понимали, откуда приходит он, потому что имя Божие одурманивало их». Как только показался «начальник их, который зовется сатаною... тотчас в его мерзкое лицо попало пламя молитвы и попалило его. И он тут же скрылся». Так действует Господь, ниспосылая «благодать и силу любящим Его всею душою и призывающим Его из глубины сердца»¹⁹⁵³.

Но то речь идет о пламенной молитве, вырывающейся из глубины сердечной, – что же сказать о молитве немощной, творимой неокрепшим, рассеянным умом, которую, как часто говорят отцы, Бог даже и «не слышит»? Если так, то о каком отклике Божием может идти речь, о какой благодати? Но ведь отцы говорят и о том, что Господь зрит любое намерение и каждое движение нашей души. Посему когда намерение благое, когда молитва идет, хотя и худая, но со старанием и упорством, когда внимание рассеяно и мы не способны собрать его, но продолжаем трудиться, понуждая себя, – тогда милостью Божией вменяются такие труды хотя и в малый, но все же – подвиг, и Господь, снисходя к нашей немощи, оказывает помощь. Оттого даже не слишком внимательное моление упорного труженика привлекает к нему Божественную благодать, укрепляющую молитвенника и опаляющую врага. Когда же прп. Симеон говорит, что некоторые тщетно трудятся, «вопия в молитвах своих», а свт. Феофан предупреждает, что не все молитвы «бывают слышны там» – на небе, то они имеют в виду не одну невнимательность или рассеянность – ведь начинающие и не могут молиться иначе.

Обличаются святыми те, кто успокоился, не желая бороться с немощью, а наипаче те, кто обольщается самодостаточностью, кто ничтожное свое делание почитает за нечто значительное, полагает, что чего-то достиг. Труждающийся во смирении, когда знает, что еще не имеет молитвы, но не отступает, непременно получит пользу.

Действительно, «нет большего труда, чем молиться Богу без развлечения, ибо, как только человек приступит к молитве, враг всегда старается отвлечь его, поскольку знает, что молитва – сильнейшее против него оружие»¹⁹⁵⁴. Известно, «что ни против чего враг так не восстает, как против молитвы Иисусовой», и поэтому, советуют святые отцы, как начал ты держаться молитвы Иисусовой, так и не оставляй ее, а продолжай, уповая на милость и помощь Божию»¹⁹⁵⁵, ибо хорошо известно и то, что наша терпеливость и смиренная настойчивость ощутимо уязвляет врага: проти’витеся же диаволу, и бежит от вас¹⁹⁵⁶.

К тому же эти наши качества привлекают благодать Божию, которая, обжигая диавола, вынуждает его отступить. Потому «не смущайся, а все твори молитву. Ум рассеивается, а все-таки уста и сердце освящаются этой молитвой, которая есть великое орудие. Выше и важнее этой молитвы нет ничего у нас»¹⁹⁵⁷. Отсюда рождается непреложная отеческая заповедь: «Вся жизнь да будет временем молитвы»¹⁹⁵⁸.

Образность наставлений старцев помогает уразуметь смысл выработки словесного навыка: «Пусть четки никогда не выходят из твоих рук, потому что это шнур, за который мы дергаем один-два-пять-десять раз, заводя двигатель, пока наконец духовное масло не разогреется и наша духовная машина непрестанной молитвы не тронется с места»¹⁹⁵⁹. Главное значение частого самопринуждения к молитве в том, что «постоянство ума привлекает особенные действия благодати»¹⁹⁶⁰. Однако дальнейшие проявления благодати исполнены непредсказуемости: «Молитва есть наш долг, священная обязанность пред Богом, и потому главное в молитве – это внимание и труд, а остальное, как Бог даст: благословит Господь наш молитвенный труд радостью – благодарим, а если сухостью – тоже благодарим, мы радости-то недостойны»¹⁹⁶¹.

Итак, «молитва имеет нужду в упражнении». Но этого будет мало для победы над главным врагом всякого молитвенника – рассеянностью, когда недостает самого существенного компонента, без которого не может быть преуспеяния ни в стяжании помощи Божией, ни, соответственно, в молитве. Внимание сердечное бывает не от чего иного, как от смирения.

Учит этой тонкой, но неразрывной взаимосвязи прп. Исаак Сирин: «До’ндеже убо не смирится сердце, не может престати от парения; смирение бо собирает сердце. Егда же смирится человек, а’бие окружает его милость, и тогда ощущает сердце Божественную помощь, зане’же обретает силу некую упования, движиму в себе... Егда же кто увесть, яко требователен есть Божественныя помощи, многи творит молитвы... Блажен человек, познава’яй немощь свою, зане’же сие познание бывает ему основание, и корень и начало всякия благостыни... И отныне да престает от еже помышляти суетная, и да пребывает при Бозе всегдашнею молитвою, бояся и устрашаяся, да не когда лишится множества помощи Божия. Сия вся благая раждаются в человеце, от еже познати немощь свою. От многаго бо желания своего к помощи Божией приближается ко Богу, пребывая в молитве». Между тем как «не познава’яй немощи своея, оскудевает от смирения; оскудева’яй же от сего, скуден есть и от совершенства»¹⁹⁶².

Весьма разнообразны подходы к овладению навыком словесной молитвы, точно так же могут различаться и сроки прохождения этого поприща, – они во многом зависят от индивидуальности человека и внешних условий. Так, если взять примеры из отеческой письменности, то видим, что странник¹⁹⁶³ «научился Иисусовой молитве от своего старца в течение немногих дней, произнося ежедневно от трех до двенадцати тысяч молитв». В то же время, один из кавказских пустынников рассказывал о себе, что прежде, «живя еще в монастыре и проходя обычные монастырские послушания, он в течение пятнадцати лет занимался исключительно произнесением одной только устной Иисусовой молитвы», при этом он, по простоте своей, «вовсе не обращал внимания на ум и сердце». И вот через пятнадцать лет «словесная молитва сама перешла в умную и ум стал держаться в словах молитвы, а затем открылась и сердечная молитва»¹⁹⁶⁴.

Иногда люди, начинающие церковную жизнь, задаются наивным вопросом, способным вызвать у нас улыбку. Но если вдуматься, то вопрос этот в какой‑то мере имеет отношение ко всем нам. Спрашивают по поводу молитвенного правила: зачем каждый день читать одни и те же утренние и вечерние молитвы, повторять одни и те же слова? И так уже все понятно, что там написано. Мы уже покаялись и жизнь свою изменили, что же твердить все одно и то же? Да и грехи, в которых не согрешал, зачем перечислять ежедневно?

Так спрашивает тот, кто еще не начинал молиться, кто пока еще только читает молитвы. Иначе такие вопросы не возникали бы. А недоумение этих людей понятно: читать все время одни и те же фразы, конечно, скучно. Но можно задаться другим вопросом – почему не становится скучно матери изо дня в день повторять над своим младенцем одно и то же: «Милый мой... Родной мой...»¹⁹⁶⁵

Молитва – это не произнесение слов. Когда человек реально начнет ощущать, что греховностью разъедено все его существо, что поврежденность его человеческой природы проникла до самых глубин души, тогда является естественная потребность взывать и взывать: «Помилуй мя, Боже...», непроизвольно шептать: «Боже, милостив буди мне, грешному». Мы, в отличие от святых, слепы духовно и не видим бесчисленную тьму своих постоянных прегрешений. Но тот, кто начинает видеть, не может остановиться в покаянном плаче: «Господи, помилуй...» Когда немного отступит ослепляющая ум гордыня, рассеется застилающее духовный взор самообольщение, то человек ощущает истинную свою природу – свое ничтожество. Он видит, на деле познает, что он без Бога ничто, постигает, что сам он не может в буквальном смысле слова делать ничего¹⁹⁶⁶, – тогда рождается естественная мольба: «Помози’ ми, Боже...» и слезная жалоба: «Вскую оставил мя еси...» Когда же наконец дается пережить присутствие благодати, когда возникает предощущение близости Христа и души касается незримый еще, но духом уловимый, как веяние хла’да то’нка¹⁹⁶⁷, свет Фавора, – тогда радость благодарения сама собой изливается из поющего сердца: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе...»

И не то чтобы заскучать, но ни сдержать, ни остановить этот поток человек бывает не в состоянии.

Звучащая из недр сердца молитва не требует словесного многообразия, достаточно бывает и двух слов, способных вместить всю глубину покаяния или воспеть славу и хвалу своему Богу. Для кого‑то лишнее слово становится даже помехой, оно только отвлекает от молитвенного чувства. Но, разумеется, не у всех так бывает, кому‑то и в самом деле не хватает слов для выражения полноты чувства. Таким людям часто недостает обычного молитвенного правила, тогда, влекомые жаждой не расставаться с Богом, они читают еще и акафисты, и каноны. Многие, по неутолимому молитвенному желанию, помимо служб и правил постоянно читают Псалтирь. Монотонен круг молитвенных помышлений, замкнутый в ежесуточные пределы: от «помилуй мя...» до «милостив буди...», – но неисчерпаема наполняющая их покаянная сила, и тому, кто живет от полунощницы до повечерия, не хватает ночи и дня.

Исполняя самое обычное правило по Молитвослову, можно задуматься: насколько наши собственные речь и мысль далеки от того, что написано в молитвах древними отцами. Тем более – сколь, в сравнении с ними, занижены наши чувства, состояние наших душ. Но в том и ценность, и смысл этих бесконечно повторяемых молитвословий, чтобы напитаться отеческим духом. «Ве’си зол множество, ве’си и струпы моя, и язвы зриши... Не таится Тебе, Боже мой... ниже’ капля сле’зная, ниже’ капли часть некая»¹⁹⁶⁸ – гласит текст молитвы, в подлиннике написанной стихами. Это еще далеко не наши чувства, не наши слова. Мы не способны и помыслить так, и так высказаться. «Это написали святые. Но в написанное святыми пусть углубляется наша душа, ощущает это и живет этим... Золотые слова, написанные отцами, когда мы произносим их с верой и благоговением, становятся нашим собственным переживанием, нашим собственным опытом»¹⁹⁶⁹. Сложенные подвижниками и сохраненные Церковью молитвы – «это вопль, исходивший из их сердец, это чистейшее дыхание их чистейших душ. Святые отцы лучше нас видели тайны духовного мира... Поэтому молитвы, составленные ими, имеют огромную духовную силу. Когда мы читаем молитвы по книгам, то мы беседуем с Богом словами святых – людей, которые исполняли волю Божию», в чьих сердцах сияло имя Христа. Если читать их молитвы «внимательно, стараясь слить с ними наш ум и сердце, то они станут нашими собственными молитвами»¹⁹⁷⁰.

В каждой молитве, говорит свт. Феофан Затворник, заключен опыт того святого, который ее составил, и по ним можно учиться тому, как предстоять пред Богом, как обращаться к Нему. Молитвы не писались за письменным столом – это крик, который вырвался из души подвижника после долгих лет внутренней борьбы, молитва словно кровь истекла из его сердца. В ней – его жизнь, его опыт приближения к Богу, опыт постижения самого себя, пережитое покаяние и ликование. Полностью приобщиться всем молитвам из Молитвослова мы не в состоянии, но в каждой из них есть несколько слов, с которыми можно сродниться. Важно вникать в молитвы, вчитываться неспешно, внимать им так, как люди слушают музыку – всем своим существом, так что удается ощутить настрой души композитора. Читая молитвы таким образом, продумывая их в свободное время, сживаясь с их духом, мы можем постепенно перестроить свою душу – она проникнется тем вдохновением, теми образами и мыслями, которые вложили в свои молитвы святые наставники. И уже после этого мы должны научиться говорить с Богом собственными словами¹⁹⁷¹.

Тех людей, кто скучает от однообразия молитвенного правила, должно бы, кажется, особенно удивлять такое занятие, как молитва Иисусова: как это возможно десятилетиями с утра до ночи повторять одни и те же восемь слов? Не посвященные в тайну этого делания не знают, что молящимся может хватить и одного-единственного слова, одного только имени Бога, повторяемого непрестанно. Им неведомо, что за одним мысленно прозвучавшим словом может скрываться целая гамма глубочайших переживаний, одно имя Христа может вызвать широкий поток чувств и мыслей, не выразимых ни через какое словесное излияние. Вновь и вновь звучащее имя Божие способно пробуждать череду разнообразных впечатлений, устремлений и вопрошений, исповеданий и благодарений. Все это возможно потому, что молящийся не только взывает, но и получает ответ. Случается, что подвижник, едва произнеся одно «Иисусе...», умолкает, теряя дар речи – ум и сердце затопляются волнами благодати. Это разговор созерцателя с Богом, и никакие слова не способны его передать, а Сам Источник созерцаний поистине неисчерпаем. Может ли такое наскучить? Не в многословии своем будут услышаны¹⁹⁷² молящиеся, взирая на возвышенный образ: «ангелы поклоняются Богу, воспевая всего одно слово: Аллилуиа»¹⁹⁷³.

Господи, помилуй мя... «Внезапно как бы растворяется некое окно в уме. Приходит свет. Тогда имеешь иное ощущение, тогда понимаешь эти слова очень хорошо... Посредством умиления, сочувствия и божественной теплоты. Тогда говоришь – что еще говорить – только вновь и многократно повторяемое Господи, помилуй. Без скуки. Без утомления. Этим все сказано, другого и большего уже не нужно... Каждый день в течение тысячи, двух тысяч лет те же самые слова. Подобно тому, как солнце восходит каждый день... Причем каждый день оно новое, и греет, и светит, и приносит радость...»¹⁹⁷⁴

Конечно, «для тех, кто произносит имя Божие рассеянно, оно кажется чем-то знакомым и привычным, но для молящихся со вниманием оно будет всегда новым и иным», потому что внимательная молитва изменяет самого человека, меняет и его способность познавать Бога. Богообщение это не разговор с людьми. При внимательном чтении молитв «в них раз за разом будет открываться что-то новое, прежде неведомое» – мы станем «проникать в их смысл, переживать по-иному каждое слово», будет казаться, что будто впервые читаем молитву, которую давно знаем наизусть. По этой причине отцы и называли молитву творчеством¹⁹⁷⁵. Но откуда берется сила внимания, что пробуждает его и движет им, чем питается это творчество? На самом деле – все «заключается в любви ко Христу. Если ваша душа повторяет с любовью эти пять слов: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, – то не будет знать сытости». Это неисчерпаемые слова. «Всю свою жизнь повторяйте эти слова. В них столько животворных соков!» Прп. Порфирий Кавсокаливит вспоминал, как он восемнадцатилетним юношей на Афоне зачитывался Евангелием, а работая на послушании, твердил его про себя: «Я повторял слова Евангелия много раз и помню их даже теперь. Меня очень занимало держать в уме святые слова. Меня не утомляло многократное повторение, так как я любил Божественные слова, чувствовал их, углублялся в них. Я повторял их целыми днями, но не мог насытиться»¹⁹⁷⁶.

Люди с подобным устроением могут переживать необычные для большинства из нас состояния: «Некоторые, если и немного времени проживут без молитвы, – замечал старец Иероним Эгинский, – не выдерживают и страдают. Те часы, когда бы они хотели помолиться и не смогли, им кажутся мучительными»¹⁹⁷⁷. Прп. Иустин (Попович) признавался: «Тяжело каждой моей мысли, которая не выливается, не преобразуется в молитву»¹⁹⁷⁸.

Не напрасно, конечно, в молитвах ежедневного правила наше внимание привлекается к перечню тех грехов, которые мы нынче не совершали, а может быть – просто не замечали. Уж очень мало мы согрешаем в отличие от святых. Между тем для людей святой жизни и этого списка недостаточно.

«В молитвах церковных есть перечисление грехов, но не всех, и часто тех-то самых и не бывает упомянуто, коими мы связали себя, – писал праведный Иоанн Кронштадтский. – Надо непременно самому перечислить их на молитве с ясным сознанием их важности, с чувством смирения и с сердечным сокрушением. Оттого-то в молитвах вечерних и говорится при перечислении грехов: или то-то, или это сделал худого... то есть предоставляется на нашу волю упоминать те или другие грехи»¹⁹⁷⁹.

Дневники отца Иоанна красноречиво свидетельствуют о том, насколько и святой человек грешен, напоминают, что безгрешность присуща лишь Тому Единому, Который воплотился от Духа Свята. Между тем нам, далеким от святости, наша падшесть из глубины нашего падения почти не видна. Бесчувствие совести, недостаток молитвенного трезвения и внимания не позволяют распознать собственное состояние.

Беспечность духовная затворяет умственный взор, человек забывает, что если он ни на кого не повышал голоса, то это не значит, что он безгрешен, что блуд сотворить можно одним взглядом, что заповедь нарушается едва приметным движением чувств обиды, раздражения, высокомерия и презрения, что мы постоянно повинны в своих мимолетных помыслах осуждения, зависти, корыстолюбия, самодовольства и тщеславия, как и в прикровенных сердечных влечениях, исполненных нечистого вожделения. А отсутствие в наших душах сострадательной любви, снисхождения к ближнему или обычная наша холодность в молитве – почти вовсе не осознаются как состояние греховное.

Вседневное поминание грехов, «яже содеях» каждый из нас «на всякий час»¹⁹⁸⁰, целительно для наших беспамятных душ. Когда удастся, исчисляя в молитве возможные преступления, вольные и невольные, ведомые и неведомые, пробиться чувством сквозь формальную оболочку слов, тогда начинает открываться мысленному взору то, чем я ныне «уя’звен бых сердцем», и побеспокоенная совесть воззовет: «Помилуй мя, Творче мой...»¹⁹⁸¹

Напротив, бесчувственная невнимательность в молитвословии сама по себе греховна; еще бы – ведь это кража. Забыв о молитве или молясь небрежно, мы невольно крадем у Господа свое сердце. Это ли не тяжелейший грех – похищение «самого себя у Бога»¹⁹⁸², единственного законного владетеля сотворенных Им душ.

Свт. Игнатий много говорит о начальных стадиях молитвы, о переходе от словесного к умно-сердечному деланию; он отмечает и то, что грань этого перехода бывает почти неуловимой и что «внимательная устная и гласная молитва есть начало и причина умной». Посему тема внимания становится центральной в рассуждениях святителя. «При внимании польза устной молитвы – неисчислима». «Вниманию же научаемся преимущественно при упражнении молитвой Иисусовой», а «не прелестный образ упражнения Иисусовой молитвой состоит в тихом произношении ее устами или умом, непременно при внимании и с чувством покаяния».

Отсюда вывод: «Хочешь ли преуспеть в умной и сердечной молитве? Научись внимать в устной и гласной... Хочешь ли научиться отгонять скоро и с силой помыслы, насеваемые общим врагом человечества? Отгоняй их, когда ты один в келье, гласной внимательной молитвой, произнося слова ее неспешно, с умилением». Когда молились святые, их «устная молитва была одушевлена вниманием», отчего осенялась «Божественной благодатью, соединявшей разделенные грехом силы человека воедино: оттого она дышала такой сверхъестественной силой и производила такое чудное впечатление».

Качество молитвы свидетельствует об уровне нашей внутренней жизни, это показатель духовного состояния: «степень любви нашей к Богу» усматривается в том, как мы молимся, ибо молитва «служит выражением этой любви». Когда «мы подвергаемся постоянной рассеянности, это служит признаком, что сердце наше находится в плену у земных пристрастий и попечений, которые не допускают ему устремиться всецело к Богу». Напротив, «внимательная молитва служит признаком, что сердце расторгло нити пристрастий... свободно направляется к Богу, прилепляется к Нему, усвояется Ему». Отсюда и переход от рассеянности ко вниманию есть возрастание «от любви мира к любви Бога».

Для полноты внимания молиться лучше неспешно, «чтобы ни одно слово не ускользнуло от внимания. Ускользнувшее слово – потерянное слово! Ускользнувшая от внимания молитва – потерянная молитва!» Поскольку «внимание ума при молитве есть всецелое устремление его к Истине», постольку рассеянность «есть состояние самообольщения, есть признак, что ум увлекается учением лжи – помыслами и мечтаниями, которые приносятся ему демонами и возникают из недугующего грехом естества». Тем не менее «Господь повелевает нам не унывать», если продолжительное время «не замечаем вожделенного успеха», – «все препятствия, встречаемые на поприще молитвы, побеждаются постоянством». Ради возбуждения души к «усердным, теплейшим молитвам» следует прибегать к верному, испытанному средству: каждый раз «будем молиться как бы в последний час жизни нашей, как бы в час наступившей кончины».

Необходим контроль над своими чувствами: «приноси Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные». Только когда обретешь благодать, «соделаешься таинственным священнослужителем молитвы – тогда взойдешь в Божию скинию и оттуда наполнишь священным огнем кадильницу молитвенную». А наше «слепое, вещественное разгорячение крови» – есть «огнь нечистый», и его «воспрещено приносить пред всесвятого Бога». Не ищи «в молитве наслаждений... Желание грешника ощутить наслаждение есть уже самообольщение. Ищи, чтоб ожило твое мертвое, окаменевшее сердце, чтоб оно раскрылось для ощущения греховности своей, своего падения, своего ничтожества, чтоб оно увидело их, созналось в них». Тогда явится истинное покаяние и «будешь вопиять, как из темницы, как из гроба, как из ада».

Постепенно преуспеяние «начинает проявляться особенным действием внимания: время от времени оно неожиданно объемлет ум, заключает его в слова молитвы». Это первые признаки того, что Божия благодать явно обнаруживает свое действие. Затем эти состояния становятся «гораздо постояннее и продолжительнее: ум как бы прилепляется к словам молитвы, влечется ими к соединению с сердцем. Наконец со вниманием внезапно сочетается умиление и соделывает человека храмом молитвы, храмом Божиим». Но ведет к этому долгий путь систематического труда. А наилучшим орудием на этом поприще признан метод прп. Иоанна Лествичника¹⁹⁸³, удобный всем «ищущим спасения христианам – и мирянам и инокам».

Прп. Иоанн дважды говорит о нем в Лествице, «возводящей от земли на небо»: первый раз – в слове о послушании для новоначальных, второй – в слове о молитве, помещенном после наставлений безмолвникам. Это показывает, что способ хорош и для начинающих, и для преуспевших. Величайшее достоинство его в том, «что он, при всей удовлетворительности своей, вполне безопасен». Прп. Иоанн учит: «подвизайся заключать мысль в словах молитвы. Если, по причине младенчественности, она изнеможет и уклонится, опять введи ее... Борись с мыслью непрестанно, возвращая ее к себе, когда она улетает. Бог не требует от послушников молитвы непарительной. Не скорби, будучи окрадаем, но благодушествуй, постоянно возвращая ум к самому себе... Подвижность свойственна уму», однако способен «остановить его Тот, Кто уставляет все... Невозможно связывать дух, но где присутствует Создатель этого духа, там все покоряется Ему». Рассеянность – погрешность, «в новоначальных неизбежная», но она поддается «уврачеванию через возвращение мысли в слова». Препятствие это уничтожается «помощью Божией в свое время, при постоянном подвиге». Весь же путь таков: «начало молитвы – помыслы, отгоняемые молитвой в самом их зачатке; середина – когда ум пребывает в одних словах, произносимых гласно или умом; конец – восхищение ума к Богу».

Отличительная черта способа в том, что «должно произносить слова с крайней неспешностью, чтобы ум успевал вмещаться в слова, как в формы», чего сложно достигнуть «при поспешном чтении». Обучаться этому способу, особенно начинающим, «должно как бы читая по слогам – с такой неспешностью». Псалмопение как раз и подразумевает «крайне неспешное, протяжное чтение псалмов и других молитв», которое «необходимо для сохранения строгого внимания и избежания рассеянности». Поэтому, читая «как кафизмы, так и каноны, равно и молитву Иисусову», требуется произносить «слова помедленнее, напрягая больше внимание, чтоб ни одно слово не было произнесено без внимания». В отличие от других методов, встречаемых в греческой, например, традиции, здесь предпочтителен настолько низкий темп, что на «внимательное произнесение ста молитв Иисусовых потребно времени тридцать минут», а «некоторые подвижники нуждаются и в еще более продолжительном времени»¹⁹⁸⁴.

Этот метод отличен от метода, что описан в «Рассказах странника», – здесь нет заботы о количестве молитв, но важны прежде всего вдумчивость и неспешность. Спешащие «не допускают молитве проникнуть в сердце и произвести свойственное ей действие, заключающееся в умилении». Сопоставляя оба метода, свт. Игнатий говорит: «действие на душу продолжительной, но невнимательной молитвы подобно действию обильного дождя на железную крышу, с которой сбегает вся вода, в каком бы количестве она ни пролилась... Напротив того, внимательную молитву можно уподобить благотворному дождю, орошающему засеянное поле». Иногда, «при особенном действии рассеянности, печали, уныния, лености, очень полезно совершать молитву Иисусову гласно». Тогда «душа мало-помалу возбуждается от тяжкого нравственного сна, в который обычно ввергают ее печаль и уныние. Очень полезно совершать молитву Иисусову гласно при усиленном нашествии помыслов и мечтаний плотского вожделения и гнева». Способ Лествичника вполне универсален, он «удобен и при упражнении молитвой Иисусовой, и при келейном чтении молитвословий, даже при чтении Писания и отеческих книг».

Но самое главное – он помогает преуспевшим с помощью этого метода в словесной молитве стяжать молитву и умную, и сердечную. Все дело во внимании – если оно достигнуто, то в такой молитве «не может не принять участия сердце». Как говорит прп. Марк Подвижник: «ум, молящийся без развлечения, утесняет сердце». И наконец, поскольку метод Лествичника привлекает к делателю Божественную благодать, то спрашивается: «при таком образе упражнения молитвой какая может быть прелесть?» – Никакой.

Свт. Игнатий в частной переписке делится личным опытом: «Моление с заключением ума в слова молитвы есть самое полезное и безопасное... Я стараюсь приобучаться единственно к этому способу, как необходимому для внимания. Внимание – душа молитвы... Для себя я держусь... единственно заключения ума в слова молитвы; все прочее является, когда является, само собой». В тех случаях, советует святитель, «когда при молитве ощущается нечувствие, несмотря на это... полезно нудиться к внимательной молитве и не оставлять молитвенного подвига, творя молитву гласно и неспешно, потому что после нечувствия внезапно прикасается к сердцу благодать Божия и оно приходит в умиление. Периодом борьбы со страстями никак не должно отягощаться. Период этот назначается Богом по Его премудрому смотрению». А «преждевременное освобождение от внутренних браней душевредно». Вместе с тем «духовный подвиг» требует трезвой оценки своих возможностей.

Прп. Пимен Великий – «великий делатель умной молитвы» – предостерегал учеников: «Все, что превыше меры, – от бесов». Распознается же происходящее от бесов по смущению – непременному и неизбежному плоду их действия. «В умном делании, в самом покаянии должно избегать чрезмерности». Все «надо делать в великой тихости», а «правильность такого делания свидетельствуется миром, приносимым душе». Если же овладевают помыслы беспокойства, то, как «придет тревога, отвергни мысли, приносящие ее, уйми волнение крови¹⁹⁸⁵, принимая за верное, что всякая мысль, приносящая тревогу, – богопротивная».

На деле овладение навыком внимания «встречается очень редко». И понятно – почему. «Внимательная молитва требует самоотвержения, а на это решаются редкие». Не многие готовы исполнить заповедь: отвергнись себя, что означает – принеси себя в жертву, и в жертву крестную, – почему и сказано тут же: возьми крест свой¹⁹⁸⁶. Отвержение самости достигается в изнурительном подвиге самопонуждения, но труд этот стоит всех затрат, ибо вознаграждается действием в душе Божественной благодати. Такова закономерность: «благодатному вниманию должно предшествовать собственное усилие ко вниманию», последнее есть свидетельство искреннего желания получить первое. Ради этого ведется долговременная брань: «воспрещай себе рассеянность мыслей», «возненавидь мечтательность», «беседа с помыслами и мечтание» – это «путь неправды», только «отвергший эту беседу и мечтание... может волю Божию совершить посреди сердца своего¹⁹⁸⁷».

Внимательность, о которой столько сказано, это необходимое состояние молящегося ума, но все же это только инструмент, а чтобы воспользоваться им, необходимо подъять основное делание: духовное преуспеяние определяется мерой отсечения своей воли, или мерой самоотвержения, плодами коего «является истинное смирение духа, нищета духа, а такое смирение привлекает к человеку милость Божию». Без самоотвержения никакая сосредоточенность внимания не имеет смысла, не принесет духовной пользы. «Если предварительно не очистится человек отсечением своей воли, то истинного молитвенного действия в нем никогда не откроется».

Более того – именно «для не отрекшихся от своей воли опасна прелесть». Помимо предания себя в послушание необходимо перед самим собой отречься от всякого сознания своего достоинства, «то есть не признавать себя достойным какого-либо преуспеяния, а решительно положиться на Бога». Любой истинно преуспевший впоследствии сам увидит, «что все его стремления к преуспеянию были не что иное, как увлечения по причине вещественного разгорячения», а «с разгорячением всегда соединено самомнение»¹⁹⁸⁸.

Желающий духовного роста должен постараться не «застревать» на уровне словесного делания. Удерживать молитву на устах бесполезно, не устают повторять отцы, если она не будет завладевать умом и проникать в сердце. А этого не бывает без длительного, порой мучительного, труда. Путь к обретению дара умно-сердечной молитвы лежит через аскетическое самовоспитание, и, в то же время, сама молитва является незаменимым инструментом аскезы: «молитва – есть самый совершенный метод самопознания и самоотрицания»¹⁹⁸⁹.

Со временем «приходит облегчение – усмиряются страсти, стихают помыслы, успокаивается сердце». Когда молитва начинает «соединяться с дыханием», тогда ум постепенно просыпается и уже «сам следует за молитвой». Но ради этого надо «держаться, насколько возможно, меры в отношении сна и желудка, чтобы иметь способность удерживать свой язык и глаза». Если случится поесть или поспать лишнего, тогда, как учат отцы, «и в Божием деле надо потрудиться побольше, – демонам станет горько, когда увидят, что, в одном тебя уязвив, в другом они побеждены». Но нужна бдительность во всем и осмотрительность. Бывает, например, сильное влечение к подвигу, – но если тело немощно, то безрассудно следовать даже таким благим побуждениям. Есть риск, стремясь к строгой жизни, вовсе разрушить инструмент души – тело.

«Занимайся по преимуществу трудом духовным. Сюда направляй избыток желания, восполняя таким образом немощь тела». Внешний подвиг спасителен, когда управляется рассуждением, и последнее, согласно отцам, важнее первого. Не забывай никогда, что враг наш – воображение. Внимай и бди – не принимай никакого образа. Иначе он вмиг становится для ума идолом, требующим поклонения. Тогда блуждающий ум начнет живописать все более приятные картины, уводя в запретную зону. Только молитвой можно разрушить возникающий образ, да и то лишь в самом начале. «Насколько промедлишь – настолько пострадаешь» и на большие труды обречешь себя, сражаясь потом с заполонившими душу идолами¹⁹⁹⁰.

Конечно, полноценная молитва «совершается умом с участием сердца, без выражения словами и внешними знаками, в которых Бог, как сердцеведец, не нуждается». Но, однако же, по рассуждению отцов, «и устная молитва не только не излишня, но и полезна, и даже нужна, ибо сообразна с устройством нашей природы». Особенно нужно устное молитвословие «для новичков, неопытных в духовной жизни», не привыкших к сосредоточению мысли. Но и вслух читаемые слова необходимо изводить из сердца, «иначе одно произношение благочестивых слов не будет молитвой».

Когда по книге «читаем готовые молитвы, то нужно вникать в смысл каждого слова. Если что прочитано без внимания, то надобно повторять раз и два, стараясь прочитать со вниманием». Хотя чтение Молитвослова или канонов «много способствует к возбуждению и питанию благочестивых мыслей и чувств, но этим формулам нельзя присвоять особенной силы, как будто одно механическое произношение молитвенных слов может произвести желаемое действие. Ошибаются те, которые всю важность приписывают прочитыванию многих молитв, канонов, акафистов, которым ни ум не внимает, ни сердце не сочувствует. Одно механическое лепетание уст – напрасный труд»¹⁹⁹¹.

Не только среди паствы, но и «среди пастырей встречается множество лиц, допускающих особый компромисс в угоду своей лени: это – вычитывание правила механически». В таких случаях положенные молитвословия «читают маломысленно, холодно, быстро, без напряженного внимания и чувств». Привычка так относиться к правилу превращает этих «молитвенников» в своего рода буддийские молельные «мельницы». И это опасно.

Такие пастыри «через это собирают себе осуждение в день гнева». Избавиться от «полумертвого, механически равнодушного отношения к правилу» невозможно иначе, как через усердное понуждение к вниманию, преодолевая внутреннее сопротивление и нежелание сердца, помня, что «благодать Божия не содействует нерадивым»¹⁹⁹²; помня о ревности святых, обличающих наше нерадение: кто молится Богу как попало, будто мимоходом, тот не только не получает пользы, не только несет ущерб, но терпит пагубнейший вред – Бог отвращается от него. Лучше было бы такому совсем не молиться, ибо нет тяжелей греха, как молиться Богу с небрежением¹⁹⁹³.

Некоторые наставники не призывают молиться непременно подолгу, их забота прежде всего приучать «к молитве внимательной, тщательной». Например, епископ Вениамин (Милов) подчеркивал «необходимость чтения слова Божия», он считал, что «при нехватке времени прочесть главу из Евангелия важнее, чем вычитать все молитвенное правило» поспешно и рассеянно. Главное, чего недостает в нашей духовной жизни, – «нет напряжения к ношению помысла Иисусовой молитвы», – считал владыка. Нет, кроме того, «осторожности в употреблении речи», мало понуждаем себя к тому, чтобы всех утешать, «пред всеми смиряться, мало боремся со своей нервностью и с привычкой механически молиться». Ради преуспеяния в молитве «мы должны особенно беречься недружелюбия к кому бы то ни было. Удаляющийся от человека – удаляется от Бога. Мы спасаемся чрез доброе отношение к другим и чрез строгое отношение к себе». Но надо не забывать: исправляет человека не его человеческая воля, но – в ответ на его понуждение себя к добру – Сам Господь. Нам дана способность противиться борющим нас помыслам и отвергать их, а исправляет нашу душу Сам Бог¹⁹⁹⁴.

За что ни брался отец Иоанн Кронштадтский, он, как известно, во всем старался добиваться совершенства. Стремясь к глубокой сердечной молитве, «поспешную и рассеянную он считал одним лишь воздухобиением»¹⁹⁹⁵. Говорил он о вреде поверхностного быстрого чтения: «У многих причетников, бегло читающих, образуется совершенно ложная молитва: устами они как будто молятся, по всему зришь их аки благочестивых, а сердце [их] спит и не знает, что уста говорят». Так «можно ли молиться с поспешностью, не вредя своей молитве? Можно тем, которые научились внутренней молитве чистым сердцем. В молитве надобно, чтобы сердце искренно желало того, чего просит; чувствовало истину того, о чем говорит, – а чистое сердце имеет это как бы в природе своей. Потому оно может молиться и с поспешностию и в то же время богоугодно, так как поспешность не вредит истине (искренности) молитвы. Но не стяжавшим сердечной молитвы надо молиться неспешно, ожидая соответствующего отголоска в сердце после каждого слова молитвы... Ожидай, пока каждое слово отдастся в сердце свойственным ему отголоском».

Если молиться или читать только устами, «то многие слова не ложатся на сердце, я двоюсь, лицемерю, устами выговариваю одно, а на сердце другое; уста говорят истину, а сердечное расположение не согласуется со словами молитвы. А если я молюсь внутренне, сердцем, то, не обращая внимания на выговаривание слов, я сосредотачиваю его на содержании, на силе их, приучая сердце постепенно к истине, и вхожу в то самое расположение духа, в каком написаны молитвенные слова, и таким образом приучаюсь мало-помалу молиться духом и истиною».

Во время чтения правила, «особенно по книге, не спеши от слова к слову, не прочувствовавши его истины, не положивши его на сердце, но сделай и постоянно делай себе труд чувствовать сердцем истину того, что говоришь; сердце твое будет противиться этому – иногда леностью и окамененным нечувствием к тому, что читаешь, иногда сомнением и неверием, каким-то внутренним огнем и теснотой, иногда рассеянностью и уклонением к каким-либо земным предметам и попечениям, иногда припамятованием обиды от ближнего и чувством мщения... Не будь самолюбив, побеждай сердце твое, дай его Богу в жертву благоприятную¹⁹⁹⁶, и твоя молитва сроднит, соединит тебя с Богом»¹⁹⁹⁷.

Многие повторяют известное наставление: «Лучше прочитать не все молитвенное правило, по недостатку времени, но со вниманием»¹⁹⁹⁸. Страшные слова сказаны в Священном Писании: Проклят человек творяй дело Господне с небрежением¹⁹⁹⁹. Отсюда наказ епископа Саввы Сарского, запечатленный в постановлениях Стоглавого Собора: «А на вечернях и навече’рницех и на полу’нощницех и на заутренях говорити псалмы и Псалтырь тихо и не спешно, со всяким вниманием. Также бы есте’ тропари и седалны на заутрени сказывали по чину и не спешно... И потом степенно пели и сказывали по чину и каноны канона’рхали... и говорити не вдруг, но по чину и по Преданию святых отец, чинно и безмятежно, безо всякого зазора церковнаго»²⁰⁰⁰.

Не только самого себя наказывает небрежный молитвенник, но окрадывает многих, когда он поставлен на церковное служение. Задача чтеца и певчего – не просто читать или петь, но самому молиться и помочь молитве других. Осмысленное чтение, когда чтец погружен в молитвенное переживание богослужебного текста, задает точно соответствующую содержанию интонацию, позволяет верно расставить смысловые акценты. Тогда в полноте раскрываются библейские образы, выявляется богословская мысль. Тогда и по звучанию своему чтение естественным образом разнообразится в оттенках. Одни и те же псалмы должны звучать по-иному в разные моменты службы – например, «шестопсалмие надо читать не как кафизмы, а как молитвы», потому что «значение шестопсалмия очень велико – это молитва Сына к Богу»²⁰⁰¹.

Вместе с тем православная традиция не допускает никакой художественной выразительности чтения, никаких проявлений душевности. Задача чтеца прямо противоположна актерской – он должен устранить свое «я», не демонстрировать субъективные переживания, никому их не навязывать. В практике псалмопения давно выработаны свои приемы, основанные на опыте исихастов, помогающие чтецу удерживать внимание на содержании молитвы. «Следят, чтобы само чтение было ровным и без остановки, потому что часто, по действию диавола, отвлечение ума происходит в момент паузы между произносимыми словами. Такой прием непрерывного, ровного, без интонационных выделений чтения помогает удерживать ум во внимании»²⁰⁰².

Такая монотонность, лишенная артистизма и эффектности, не обедняет выразительность чтения для тех, в ком пробуждено духовное начало. Не применяя никаких внешних выразительных средств, молящийся чтец духом выражает и передает смысл написанного. Это непременно помогает слушающим его сосредоточить на молитве свое внимание и сердечно соучаствовать в ней, что почти невозможно при бездумном, механическом чтении и совсем невозможно при «артистическом» чтении или «концертном» пении. Если чтец со тщанием вникает в молитву и вместе с тем самоустраняется, то он открывает возможность другим слышать «духовным слухом» самих святых авторов молитвы: когда молчит душевно-эмоциональное «я» чтеца, когда он не страждет потребностью самоутверждения, тогда его устами начинает вещать сам апостол, пророк, другие святые.

Хорошо известны грозные слова прп. Серафима Саровского, хотя и сказанные инокам, но в той же мере обращенные к каждому христианину: «Одна молитва внешняя не достаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву со внутреннею, не монахи, а черные головешки»²⁰⁰³. Мысль эта коренится в ветхозаветном Откровении, не знавшем еще никакого различения мирян от иноков: этот народ... языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня, – прорекает Бог Отец через пророка Исаию. Наступает новая эра, и о том же скорбит Бог Сын: люди сии чтут Меня устами... но тщетно чтут Меня. А вслед за тем апостол утверждает, что мы обязаны быть служителями... не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит²⁰⁰⁴.

Святые отцы призывают беречься того, чтобы «молитву свою обратить в одну форму», превратить в привычку, поэтому надо учиться своими словами выражать молитвенные мысли и чувства. Молитва, читаемая по книге, это всего лишь опора, подмога: «Весь труд обратите на то, чтобы непрестанно ходить пред Богом... Почасту из сердца к Нему обращайте взывания. Такое упражнение образует наконец непрестанную молитву, в сердце умом совершаемую»²⁰⁰⁵. Но дар непрестанной молитвы обретается через труд непрестанного самопонуждения: «На языке пусть будет молитва Иисусова, в уме – предзрение Господа пред собою, в сердце – жажда Бога или общения с Господом. Когда все сие будет постоянно, тогда Господь, видя, как нудите себя, подаст просимое»²⁰⁰⁶.

«Имя Иисуса Христа, как пламенное оружие в руках серафимов, не пустит в сердце никакой скверны... кольми паче змия»; и «если не охладеет наша любовь к призываемому имени», то оно «скоро станет очищать чувства от земляности». Пусть одно это имя «будет и в уме, и в памяти, и в воображении, и в очах, и в ушах, и на пороге дома, и на дверях, и на постели, и за столом, и везде!.. Только как можно тише, спокойнее, благоговейнее приближайтесь к нему. Оно есть огнь, поядающий все, но и угасающий в нас при нерадении. Оставьте на несколько часов все прежние занятия и дайте дышать сердцу одним возлюбленным именем», но прежде оживите сознание того, «что во всем существе – во всех делах, хотениях и мыслях наших – ничего нет, кроме греховной гнусности. Верю, что почувствуете исцеление»²⁰⁰⁷.

Сила искренней трепетной веры питает молящуюся душу, животворит молитву, по вере вершится исполнение прошений. «Если вы, осеняя себя крестным знамением, не веруете, что оно прогоняет диавольскую силу, разумеется, оно вам не поможет. Если вы плачете и рыдаете перед образом Богоматери, а вместе с тем сомневаетесь в том, что ваши просьбы будут услышаны, то напрасны и ваши слезы, и ваш вопль: это не слезы, а раздражение, это не молитва, а ропот. Без веры это и не плач, а отделение воды из глаз, это не сердце ноет и грустит, а просто нервы не выдерживают»²⁰⁰⁸. Суровый педагог, умеющий лучше других воспитать наше хладное, лукавое сердце, – это боль и скорбь. Страдание порождает живую веру и искреннее животрепещущее чувство: «Когда умирает твоя мама или кто-нибудь из твоих родственников, ты не берешь книгу, чтобы плакать. Слова сами приходят на ум от скорби. Так и в молитве». Так и при любом смущении или скорбном чувстве нужно немедля припадать ко Христу и сердечно исповедоваться во всем, что тревожит душу²⁰⁰⁹.

Помимо невольной школы скорбей и бедствий, многому научает живой пример, особенно когда он преподан носителем благодатного опыта. Так, в монастыре, где настоятельствовал, давал своей пастве молитвенные уроки прп. Макарий (Глухарев). Старец становился пред началом литургии среди народа и, переходя от одного к другому, учил каждого молиться Богу – пламенно, усердно, от души, «а не скороговоркой». Бывший его ученик вспоминает: «Подошел ко мне отец архимандрит и говорит: «Ну как ты молишься? Станем вместе молиться. Говори за мной: Отец наш Небесный!» Я повторил. А он: «Нет, нет, ты усерднее, от души скажи, – и возвысил тон голоса, – Отец Ты наш Небесный!» Я повторил уже со вниманием и чувством. «Нет, нет, – говорит, – ты еще поусерднее и покрепче скажи: Отец Ты наш Небесный!» Сердце забилось, я сам возвысил голос и из глубины души воззвал: «Отец Ты наш Небесный!» И слезы полились из глаз. «Ну, молись так! Молись», – одобрительно сказал старец и пошел к другим богомольцам»²⁰¹⁰.

Беда наша часто в том, что не хватает серьезности; по легкомыслию мы не желаем верить несколько преувеличенному, как нам кажется, выражению: «нерадивый молитвенник лжет своей молитвой». Но наша невнимательность и в самом деле «это молитва лживая. Человек лжет Богу, когда идет по легкому пути, читая или произнося молитву не заботясь о внимании». Он забывает, «пред Кем стоит, что делает, с Кем беседует, – он притворяется, что молится, а затем так привыкает к этому лицемерию, что не замечает его». Молясь «по-фарисейски, с душевным расслаблением, лишь для того, чтобы исполнить правило и как бы избавиться от молитвы», мы хулим Бога. Ведь если непрестанная молитва рождается от единения чистого ума с чистым сердцем, то как же надо остерегаться лжи, которая грязнит и ум, и сердце! Проклят, кто дело Господне делает небрежно²⁰¹¹. А проклят – значит «отлучен от Бога». Особенно трудно священникам, ведь они вынуждены молиться тогда, когда от них потребуют, «несмотря на занятость, усталость, на свое душевное состояние. Немалый для них соблазн прочесть молитву, не включившись в нее как должно, не пережив ее сердцем... От священника требуется несравненно больший подвиг: быть внутренне всегда подготовленным к молитве, совершать каждую требу, как свое кровное дело»²⁰¹².

Когда случается, что человек перебирает слова заученных молитв, а ум и сердце увлечены совсем иным, то это, конечно, лицемерие и празднословие пред Богом. Причина в том, что мир мы любим больше Бога и земное для нас дороже Царства Небесного. Очень опасны трафаретность, автоматизм, привычка к небрежению, – нужно каждое молитвенное слово произносить, прилагая все силы естества: всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею²⁰¹³. Иначе «молитвенная жертва будет порочной, не имеющей плода спасения». Для оживления духовного состояния, для возвышения молитвенного чувства можно постараться определить – кто из знакомых является наиболее неприятным, самым вредным и раздражающим нас человеком. А затем нужно потрудиться – искренно расположить свое сердце к этому человеку, понудить себя на доброе к нему отношение, с благодушием, теплотой и любовью²⁰¹⁴.

Надо сказать, что такой, казалось бы, незамысловатый совет на самом деле указывает на духовное оружие, обладающее немалой силой. Взяв за правило подобное отношение к окружающим и стараясь добросовестно исполнять его, мы очистительно воздействуем на собственную душу и одновременно благотворно влияем на наших ближних.

Находить и разнообразить подходы к научению людей взрослых помогает свой собственный опыт, но совсем иное дело – развить молитвенный дар ребенка. Чудный пример воспитания юной души узнаем из записок наставника²⁰¹⁵ Великого князя Сергея Александровича Романова. По нескольким штрихам из дневника этого незаурядного педагога можно себе представить всю серьезность, ответственность, мудрую строгость и требовательность, которые прилагались в заботе о духовном становлении девятилетнего отрока.

«К 10 часам, – записывает воспитатель, – Великие князья прибыли вместе со мною в Ялтинскую церковь». На воскресной службе «Великие князья стояли хорошо, крестясь, когда следует, причем младший, разумеется, следовал движениям старшего. Но если Сергей Александрович и стоял прилично, то без сердечного внимания и крестился механически; не было того чувства живого предстояния перед Богом, при котором молитва возможна и стояние в церкви не в тягость. Дай Бог, чтобы мне удалось внушить это чувство Сергею Александровичу, только тогда нечего будет бояться возвращения рассеянности...» Другой эпизод. Краткая молитва перед трапезой. Как привычно и бездушно прочитывается она обычно, словно это пустая формальность, что-то вроде «прошу к столу», и так же, почти машинально, благодарим: «...яко насытил еси нас». Но вот каково отношение к делу настоящего воспитателя и каково, кстати, представление о наказании: «Предобеденную молитву Сергей Александрович читал без внимания, однако так, что я не имел повода ему ничего сказать; молитву после обеда он сказал не только без внимания, но с явным небрежением; подозвав камердинера, я приказал ему отвести Великого князя наверх и там остаться с ним. Сергей Александрович был очень сконфужен, заплакал, стал просить прощения, но, не обращая внимания на его слова, я подтвердил приказание камердинеру, и Сергея Александровича увели.

Когда я вернулся наверх с Павлом Александровичем и няней, Сергей Александрович уже одумался и готов был слушать замечания; тогда я ему еще раз напомнил, как много для него сделал Господь, как грешна неблагодарность к Богу и как легко Богу не только страшно наказать, но и уничтожить всякого человека. Это наказанье очень подействовало и на Павла Александровича».

С самого начала, принимая обязанности наставника семилетнего князя, молодой еще капитан-лейтенант Арсеньев, прибывший с действующего флота, уже имел цельность и зрелость в понимании своей задачи: «Суть воспитания Великого князя мне уже представлялась ясно. Я был убежден, что надо прежде всего вкоренить сознание бессмертия своей души, веру в Бога и твердые христианские правила; что необходимы: привычка испытывать все свои поступки, усердная и внимательная молитва, жизнь в присутствии Божием и постепенное укоренение убеждения, что жизнь земная есть великая и серьезная обязанность, ведущая нас к вечности и за которую мы подлежим серьезной ответственности; все это я считал необходимым внушить как основу воспитания и основу жизни.

Я был убежден, что надо прежде всего ребенка, а потом и юношу, заставить полюбить добро и добродетель и, еще до наступления возраста страстей, зажечь в душе живое чувство веры и любви к Богу и ближнему. Создать сознательное и твердое, внутреннее, сердечное предпочтение добра злу, внушить любовь к добру, и что если это сделать не удастся, то воспитание должно считаться неудавшимся». Необходимо, чтобы «юный Великий князь развивался в атмосфере любви, благорасположения ко всем» и чтобы при этом «он считал свое [великокняжеское] звание высшим обязательством, положенным на него Господом для службы Отечеству и ближним»²⁰¹⁶.

Избавиться от выхолощенности в молитвословии, изгнать из молитвы формализм – этому учит скорбь тяжелых жизненных испытаний. Никакой сухости не остается в душе, когда к молитве побуждает страдание. Этот безжалостный наставник невольно заставляет преодолеть равнодушие, и молитвенный крик сам собой вырывается из сердечной раны. Праведники, познавшие исповеднический путь в эпоху гонений, ценой своей жизни, жизни родных и близких выстрадали понимание того, что такое молиться сердцем. Души, прошедшие земные мытарства, устоявшие и не сломленные, обрели молитвенный дар не через правила и упражнения. Каждое дошедшее до нас слово этих людей, каким бы оно ни казалось простым, несет в себе живительную силу Духа, дает нам образ живого богообщения.

Среди духовного наследия, оставленного нам новомучениками, сохранились письма святого исповедника веры протоиерея Романа²⁰¹⁷, любимого и почитавшегося москвичами пастыря. Надо бы с чуткостью и благоговением вникнуть в эти слова, написанные в лагерном заключении. В них сокрыт опыт мученика, не сломленного в тюремных застенках. Это опыт души, в земном аду отстоявшей свою веру, выжившей вопреки очевидности и не утратившей теплоту сердечной молитвы в условиях, намеренно созданных для истребления всего человеческого в людях. Когда христианин сохраняет святыню молитвы, тогда и молитва хранит его душу, уберегая от уныния, малодушия, страха. Из заключения отец Роман вышел смертельно больным. Умирая, он признавался: «Иисусова молитва по милости Божией всегда со мною непрестанно».

Из недр Соловецкого концлагеря дошли до нас строки, доказывающие, что крестный путь ведет к свету – к преображению и спасению: «Да будет имя Господне благословенно, потому что самые тяжкие здешние условия несравнимы с ужасными муками ада... Кругом мрачно, но на душе у меня светло. Кругом шумно, а в сердце у меня тихо, ибо где бы ни был я, в каких бы обстоятельствах ни находился, со мной мой Единственный Сладчайший Христос... Ведь Бога нигде, никто и никакими условиями не может отнять от меня. А если Он со мною, что для меня все внешние тягости?! Что моя нищета и бессилие? Когда в Нем бесконечное море силы и богатства. Он – мое бытие, Он – моя жизнь и сознание. В Нем я все нахожу, до всех достигаю, всем владею... Источник всякой жизни ведь всегда с нами и около нас, значит и нечего страшиться и беспокоиться. Он с нами и в здоровье, и в болезни, и в жизни, и в смерти...

Должны мы жить так, чтобы каждый новый день считать последним в своей жизни (ожидая смерти) или же первым (в движении к совершенству)... Мы здесь, в этой жизни, странники, а посему не надо огорчаться временными трудностями пути. Идти все равно надо, а отечество наше – на небесах. Не огорчаюсь и тем, что приходится жить не по своей воле, а так, как здесь приказывают, потому что и по вере моей отречение от своей воли есть первое условие для движения к совершенству... Кругом скорби и скорби, как много теперь требуется мужества, терпения и особенно веры, но, что бы ни было, нам не следует унывать и падать духом. Все идет так, как этому должно быть; не по нашей воле – значит так, как надо... Раз так происходит, значит так и нужно, и все происходящее есть самое лучшее для меня в настоящее время. А посему какие-либо колебания, недоумения, огорчения неуместны. Ведь весь секрет жизни в том, чтобы все совершалось не по моей мелкой воле и не по моему жалкому умишку. Единая Премудрая и Благая Воля должна царить во всем, а наше дело не мешать ей осуществляться и в нас, и через нас...

Я как-то особенно ярко ощутил, что всякие обстоятельства в жизни – и происшествия, и испытания, и неожиданности – дело второстепенное. Основа – это постоянная связь с Единым и Вечным. Есть она, тогда все происходящее, хотя бы и самое тяжелое, можно переносить равнодушно или, вернее, покойно. Главное-то ведь имеется, а все прочее – преходящее. В Главном же и Едином, как в Полноте, все есть, и все в Нем, а посему никакие утраты этой жизни не страшны... Основное... оно прочно и не может поколебаться. Вечное – нерушимо. Только бы научиться все более и более глубоко входить в него. Какая мудрость – уметь отходить от своего «я» и опираться на «Я» Великое, Единое. Всем этого желаю, особенно в эти дни. Что бы ни было, а вечность за нами и в этой жизни, и в будущей... Я жив, ощущаю жизнь, и этого довольно с меня. Если центр жизни своей постоянно переносишь внутренне в этот Вечный Единый Центр, то не будет обстоятельств, когда можно будет ощущать себя плохо. Вездесущий и Всепроникающий никогда нас не оставляет и оставить не может ни в каких обстоятельствах и ни в каких переживаниях. Если об этом не забывать никогда, тогда наше счастье на земле обеспечено даже в тяжких болезнях и в самой смерти»²⁰¹⁸.

В начале 1930‑х годов в Москве нес свое служение отец Александр Зверев²⁰¹⁹. Очевидцы вспоминают, как он приобщал свою паству к деланию молитвы Иисусовой. Обычно после службы священник становился перед алтарем и вместе со всеми прихожанами читал пятьдесят раз молитву Иисусову с поклонами. После этого отец Александр кратко проповедовал о силе молитвы и особо, как о самом главном, говорил о молитве Иисусовой. Всем своим пасомым отец Александр давал дополнительное правило. Утром и вечером, помимо обычных молитв, полагалось со вниманием прочитывать по сорок молитв Иисусовых, двадцать раз – «Пресвятая Богородице, спаси нас» и десять раз – «Вси святии, молите Бога о нас». Конечно, говорил священник, каждый из нас находится на своей службе и живем мы во время сложное, в обстоятельствах очень трудных, но такое малое правило любой человек может исполнить. Между тем плоды таких, казалось бы, незначительных усилий бывают не меньшими, чем от сугубых подвигов, так как сама жизнь в условиях гонений и притеснений становится подвигом. Священник завещал своим воспитанникам: «Я прошу вас, если вы помните меня и любите меня, исполните мою просьбу и примите это мое правило на всю свою жизнь».

Сам отец Александр, вспоминают его духовные чада, молился «удивительно благоговейно, просто и смиренно». Бывало полное впечатление, что человек «стоял перед Господом и с Ним разговаривал – совсем просто... Поражало всегда одно – ощущение живого предстояния Богу, Которому со всей полнотой любви и преданности он приносил свои прошения о всех предстоящих в храме. Все эти люди были ему необычайно дороги, буквально каждый»²⁰²⁰.

В наше время становится доступным многое из драгоценного духовного наследия наших ближайших предков. Сегодня мы читаем, словно нам адресованные, письма, посланные из заключения священномучеником Иоанном²⁰²¹.

Петербургский протоиерей пишет в 1920‑е годы из заточения своим духовным детям о важности навыка в Иисусовой молитве. Он обращается не к подвижникам, не к монахам, а к самым простым мирянам. К тем, для кого во время всеобщей революционной катастрофы, когда обрушились все устои нормальной жизни, всего дороже по-прежнему оставалось имя Христа. Ужас происходящего сковывает душу, сжимает неискушенные сердца, страх и скорбь иссушают молитву. Нет ни покоя, ни мира, в окружающем мятеже не удается собрать внимание, сосредоточиться на молитве.

Но священник призывает своих чад не никнуть духом, увещевает ни в каких обстоятельствах не смущаться сухостью молитвы, оцепенелостью души. Далеко не сразу молитва проникает вглубь. Преодоление внутренней окаменелости и презрение к внешней буре – это и есть труднический подвиг для начинающих молитвенную жизнь: «Иисусова молитва возрастила дух многих подвижников благочестия. Повторяйте ее непрестанно, хотя бы с холодной душой; Сам Господь согреет ее за постоянство вашего к Нему стремления. Ищите Господа всем сердцем, и Он откроется вам радостно и светло. Ищите Господа, ведь Он недалеко от каждого из нас»²⁰²².

В тяжелые послевоенные годы, среди лишений и нестроений отец Тихон²⁰²³ сосредотачивает свою пастырскую заботу на главном – дать людям начальные наставления к овладению молитвой. Со страниц Священного Писания мы часто слышим призывы: даждь ми, сыне, твое сердце; воспевайте молитвы в сердцах ваших Господу; о горнем помышляйте²⁰²⁴, – все говорит о том, что богопочитание должно быть сердечным, духовным. Чтобы научиться этому, нужно каждое слово произносить неспешно, полагать его на сердце так, чтобы сердце откликалось на него. Мы пред Богом – ученики приготовительного класса, едва умеющие лепетать молитвы. Нам надо выговаривать слова молитвы, вдумываясь в них, как делают дети, которые учатся читать.

«Каждое слово имеет свою силу, в этом его духовность. Слова молитвы действуют на наши чувства и заставляют нас то каяться в грехах, то благодарить Бога, то славословить Его. Произносить имена святых следует с теплотой сердечной. Молясь так, мы, по словам апостола, Духом Святым молимся²⁰²⁵. Молитва в духе и истине сильна рассеять мрак страстей: каждое слово, от сердца сказанное на молитве, Господь слышит и исполняет. Усердная молитва смягчает и умиляет всякое холодное сердце. Молитвенное умиление учит любить Бога и исправляет человека. В характере каждого из нас есть недостатки, но за сердечность молитвы Господь изменяет нас Своей благодатной силой. А особенно сердечно читайте псалом Помилуй мя, Боже²⁰²⁶»²⁰²⁷.

Сердце сокрушенно²⁰²⁸, говорит тот же псалом, привлекает Божественную благодать; ради этого остерегайся поверхностного и прохладного отношения к тому, что должно переживаться глубоко и пламенно. «Не повторение молитвы Иисусовой голосом дает результат, а молитва как излияние сокрушенного сердца, – тогда она скоро вызовет умиление, согревание сердца», а уже за этим последуют и легкость делания молитвы, и прочие дары благодати²⁰²⁹.

«Теперь уж какая молитва», – вздыхал отец Иоанн (Крестьянкин), когда заходил разговор о молитве. В памяти старца воскресали годы заключения: «Молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенный там, сохраняется на всю жизнь». Но какой ценой обретался он и в каких условиях... Часто занятия молитвой прямо преследовались. Отец Иоанн вспоминал, как во время получасовых прогулок в колодце двора Бутырской тюрьмы с вышки через громкоговоритель звучали предупреждения: «Заключенный номер... гуляйте без задумчивости»²⁰³⁰.

Как же дороги должны быть наставления, выстраданные через такой опыт и оставленные нам в наследие: «Дело не в количестве молитвы, дело в живом обращении к Живому Богу. Вера в то, что Господь к тебе ближе, чем кто-либо из самых близких, что Он слышит не шелест уст твоих, но слышит молитвенное биение твоего сердца и чем оно наполнено в момент твоего обращения к Нему... За всех должно болеть твое сердце»²⁰³¹. Иначе все сведется к заботам о материальном, да еще и излишнем... «А ведь ныне в основном только об этом и думают, духом же Божиим живут единицы даже и в Церкви, даже и те, кто служат у престола, даже и монашествующие»²⁰³².

Все необходимое для жизни человек испрашивает в молитве, – это естественно для верующего, прошения наши освящены Церковью и включены в богослужебный чин: мы молимся об «изобилии плодов земных», об избавлении «от всякия скорби... и ну’жды»²⁰³³, а частные наши просьбы полны житейских забот, связанных с поисками невесты, работы, с улучшением здоровья или повышением зарплаты... Все это нормально. Но есть иные уровни бытия, на которых постигается то, что Бог есть истинный Сердцеведец, что Он ближе нам, чем кто-либо на свете, «ближе каждому, чем человек сам себе»²⁰³⁴, что Он Сам жаждет помочь нам – только бы мы доверились Ему безгранично. Это более высокое устроение духа, образ жизни, приподнявшейся над земным горизонтом личности, – это проповеданный отцами путь полного вручения себя Господу, Его святой воле, когда человек ничего для себя не просит, так как полностью осознал смысл сказанного: знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него²⁰³⁵.

Когда открывается возможность исполнения заповеди: все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас²⁰³⁶, – тогда все разнообразие человеческих забот начинает органично сводиться к единой потребности и остается одна-единственная молитва: «Буди, Господи, воля Твоя...» или та же мольба иными словами: «Иисусе Христе, помилуй мя...» Такое устроение души рождается из чувства сыновнего доверия Богу, это плод настоящей веры во Всеведение и Всемогущество Божие. К такой молитве приводит искреннее понимание того, что Господь знал о нас всё еще до нашего рождения: и в чем мы будем нуждаться, и к чему стремиться, а потому от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия²⁰³⁷. Ведь поистине Бог хочет для нас исключительно только блага, а превыше всего – нашего спасения. И желает его для нас гораздо сильней, чем мы сами. От искреннего понимания этих истин и рождены дерзновенные утверждения пророка: Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека; благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князи²⁰³⁸.

В молитве не нужно искать своего, учил прп. Порфирий Кавсокаливит: «Мы очень вещественные, приземленные люди, потому и молимся Богу корыстно. Мы просим, чтобы Он устроил наши дела, чтобы все у нас шло хорошо в магазинах, в предприятиях, вопросах здоровья, с нашими детьми». Но ведь можно молиться без лишней озабоченности и тревоги. «Мы знаем, что прошлое, настоящее и будущее – все известно, обнажено и открыто перед Богом... Ему известно исключительно все в нашей жизни, и Он всегда хочет добра, почему же нам не довериться Ему?.. Не будем просить у Бога избавить нас от чего-либо, от болезни и тому подобного, или разрешить наши проблемы. Но будем просить у Него силы и укрепления, чтобы все перенести... Не будем стремиться приобрести то, чего мы желаем, но оставим это на волю Божию. Потому что, чем больше мы гоняемся за чем-то, тем дальше оно отдаляется... Будем просить в молитве лишь спасения нашей души». Но для этого требуется искусство: «Таинство состоит в том, чтобы не держать в уме прошение чего‑то конкретного. Таинство в том, чтобы бескорыстно испрашивать нашего соединения со Христом», не помышляя: «Дай мне это или то...» Достаточно сказать: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя».

Ведь «Богу нет нужды узнавать у нас, в чем мы нуждаемся. Он знает обо всем этом несравненно лучше нас с вами и подает нам Свою любовь. Задача состоит в том, чтобы ответить на эту любовь молитвой и хранением Его заповедей. Будем просить, чтобы исполнилась воля Божия. Это самое полезное, самое безопасное для нас и для тех, о ком мы молимся... Я не боюсь ада и не думаю о рае. Я прошу у Бога лишь о том, чтобы Он помиловал весь мир и меня... Когда я молюсь – всех воспринимаю в Духе Христовом, готов молиться о всем мире»²⁰³⁹.

У людей, восшедших в такие высокие пределы веры, все в жизни устраивается премудро и гармонично, так как их воля полностью созвучна воле Божественной: ничто не вступает в противоречие, не нарушается внутренний мир, все обстоятельства складываются благополучно, богоугодно. Но только надо учесть, что это – духовная гармония, а не та, что утешает наших «чувств простую пятерицу»²⁰⁴⁰. Стало быть, она не ощутима для натур поверхностных и внешних; и более того – с плотско-душевной точки зрения ценности духа обычно воспринимаются в прямо противоположном значении. Потому заземленный человек не в состоянии понять, отчего радуется своей нищете бездомный странник, как он может благодарить Бога за болезни и скорби. «Сколько Божиих людей провели всю жизнь свою в болезнях и в застенках и благодарили Бога. И душа их не только не потерпела ущерба, но засияла светлее злата, и возросла до таких высот духовности, что стали они, эти добровольные страдальцы, святыми»²⁰⁴¹. Но это и впрямь для плотских очей и соблазн, и безумие, предреченные Священным Писанием²⁰⁴².

Что делать! «У нашего Бога – «все наоборот», и все, что думает мир, никак не применимо к жизни христианской... Мышление этого мира никак не совпадает со Христом и ход нашего мышления – с мышлением этого мира». Так было всегда. Когда во времена Пахомия Великого эпидемии уносили множество монашеских жизней, одни «почитали это жатвой святых, а для других – это было несчастье...»²⁰⁴³

Молящийся молитвой «Буди воля Твоя!» должен быть всерьез приготовлен к тому, чтобы встретить то, что угодно Тому, Кому лучше нас ведомо, что послужит нам к пользе, а от чего надо нас оградить. Для кого-то спасительны боль и бедность, как для нищего Лазаря, для кого-то губителен достаток – как для евангельского богача²⁰⁴⁴. Такая молитва действенна, когда – искренна, когда духовный уровень бытия реально соответствует такому умонастроению. «Но не у всех одна мера силы, и не для всех одна мера дара»²⁰⁴⁵. А потому нужно с рассуждением осознать свою меру, и если не находим в себе достаточной силы духа, не ощущаем довлеющего²⁰⁴⁶ дерзновения, то лучше, наряду с «Буди воля Твоя!», честно просить у Бога то, в чем ощущаем нужду; просить, конечно, в пределах необходимого, но не излишнего. А неискренность, напоминающая игру в праведность, вряд ли будет полезна, здесь она скорее опасна.

Есть путь еще более высокий, достигающий меры ангелоподобия, доступный разве что тем, чья молитва настолько неумолчна и неугасима, что истончила покровы плоти. Такой путь – это способность уже ничего не желать, не напоминать Богу об исполнении Его воли, но только воспевать Ему славу. Тогда возможно «в жизни своей уподобиться ангелам. Ведь ангелы не молятся о себе»²⁰⁴⁷, они существуют одним славословием. Но это трудно для человека, крепко связанного путами своей плоти, угашающей все слишком высоко простираемые порывы. Молитва благодарения еще может звучать у нас от души, естественным образом – под непосредственным действием благородного чувства, но искреннее самопроизвольное славословие – это для нас редкое, если не необычайное, явление.

Замечено, что радость скоротечна, в сравнении с переживанием покаянной печали, скорбной самоуглубленности или безотчетной грусти. Затяжным бывает самоукорение, долгим – изживание чувства вины, тогда как радость посещает только моментами, освещая душу краткими вспышками. Строгий постовой настрой может длиться месяцы, не остывая, радость же не медлит: ее энергия разряжается стремительно и чувство теряет естественность, искренность. Даже пасхальная радость «выдыхается» за немногие дни, не застывая на взлете, не задерживаясь на гребне волны, скоро ниспадающей до уровня будничной жизни. «На свете нет ничего долговременного, – говорит классик, – а потому и радость в следующую минуту за первою уже не так жива; в третью минуту она становится еще слабее и наконец незаметно сливается с обыкновенным положением души, как на воде круг, рожденный падением камешка, наконец сливается с гладкою поверхностью»²⁰⁴⁸.

В чем причина столь различного переживания чувств скорби и радости? Прежде всего в согбенности нашей души под гнетом ветхого бытия. Чувство угнетенности, полоненности грехом естественно присуще душе, имеющей падшую природу, когда все жизненное пространство ее соткано из мыслей и чувств, пропитанных ядом страсти. Печалование, или покаянный настрой, есть самоощущение рефлектирующей²⁰⁴⁹ души падшего человека, состояние, внутренне обусловленное, органично присущее ей. По той же причине состояние чистой, возвышенной радости никак не может быть естественным порождением ветхоприродного бытия. Поэтому наши моменты радости являются лишь эмоциональной реакцией, вспышками чувств; это душевные волнения, которым свойственны ограниченность и краткость, они, подобно ряби на поверхности вод, не затрагивают глубин человеческого естества. Отсюда скудость положительных переживаний человека, не обновленного благодатью.

«Когда бывает молния, то она быстро освещает все и быстро исчезает. Так и наития благодати Святого Духа – радости духовной не может быть в нашем смердящем сердце, потому что мы сейчас же гоним ее постыдными воспоминаниями. Вот радость духовная и не может быть долго в нашем сердце. Ее могут иметь постоянно только одни совершенные»²⁰⁵⁰. Из церковного Предания хорошо известно, как сияют внутренним светом радости подвижники святой жизни, – возможно, кому‑то доводилось встречать и живых носителей этой энергии. Что отличительно – благостное расположение духа в них не замирает, не скудеет, не покидает их. Более того, живущая в них радость греет и светит приходящим к ним людям. Так происходит оттого, что в очищенных от страстей душах радость не просто проблескивает разовой вспышкой эмоций, но становится проявлением некоей силы или, иначе сказать, проекцией внутреннего устроения, отражением духа, напитанного благодатью. Что это за сила неувядающей духовной радости и чем отлична она от мелькающих эмоциональных вспышек, затухающих как случайная искра на лету, – проясняется из апостольского учения. Природа радости святых совсем иная. Если мы вникнем в известное речение апостола Павла, определяющее понятие любовь²⁰⁵¹, то вынуждены будем согласиться, что между духовными понятиями любовь и радость можно поставить знак тождества. И если любовь никогда не перестает, то понятно, почему и радость в людях одухотворенных и благодатных никогда не упразднится.

Ангельское делание небожителей, взывающих: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!²⁰⁵² столь невообразимо для нашего оплотненного сознания, так далеко отстоит от нашего просительного молитвословия, что законно возникают вопросы, может быть слишком дерзкие... Разве нуждается Всемогущий Бог, словно не лишенный тщеславия, в нашем Ему славословии? Ужели Он может быть польщен нашими похвалами? Видится что‑то от нашего человекоугодия, воспевающего дифирамбы Сильному мира того... Однако движущая сила славословия совсем в ином. От полноты души изливается искренняя хвала, ибо от избытка сердца говорят уста²⁰⁵³, и тогда вдохновенно звучит: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». Естественное побуждение к такой молитве рождается от преизобилующего чувства благодарности, в сердце, объятом возвышенной радостью. И когда переживание этих чувств возрастает неудержимо, а вместе с тем уже не хватает слов для выражения благодарения, тогда рождается порыв души, который находит выход в одном-единственном восклицании: «Слава!..» Это случается с душой в минуты соприкосновения с Божественной благодатью, когда в человеческом сердце предощущается захватывающая дух высота и красота горнего мира.

Но и нам, не вошедшим в меру святых подвижников, никто не зажимает уста. Хотя всякий из нас «несмь достоин воззрети на высоту славы Твоея’... Господи»²⁰⁵⁴, но в какой‑то степени все мы можем – и даже должны – сопровождать свои покаянные излияния и немощные прошения постоянной славословной молитвой. И через это, хотя бы в малости, но все же приблизиться к уподоблению ангелам.

Однако как машинально звучит обычно в устах чтецов зазубренная скороговорка: «слава... и ныне». А между тем эти святые слова, столь часто прерывающие все молитвенные тексты, ритмизирующие кафизмы и размеряющие песнопения, своим непрерывным повтором словно призваны напоминать нам: вложи и ты частицу своей души в ангельский хор хваления.

Велика сила молитвы славословия и благодарения. «В час славословия смягчается ваша душа и освящается Божественной благодатью. Я хотел бы, – говорит старец Порфирий, – чтобы вы научились этому искусству. Бог желает, чтобы мы уподобились ангелам. Ангелы лишь славят Бога. Их молитва и заключается единственно в славословии. Славословие – тонкая вещь, которая ускользает от человеческого понимания...

Славословие – это бескорыстная молитва. Ангелы молятся не для того, чтобы что-то получить» – у них есть все и у них нет корысти. «Бог и нам даровал такую возможность, чтобы наша молитва была непрестанным славословием, ангельской молитвой. В этом великая тайна. Когда войдем в эту молитву, тогда будем непрестанно славословить Бога, возлагая все на Него, как и молится наша Церковь: «Весь живот наш Христу Богу предадим». Это «высшая математика» нашей религии!»²⁰⁵⁵

Духовные воспитанники отца Алексия²⁰⁵⁶ – не иноки, не пустынники, а обычные горожане, подвизавшиеся в центре столицы, – сохранили свидетельства о том, как старец приобщал своих чад к молитве. Отца Алексия, помимо духовенства и простого люда, во множестве окружала техническая и творческая интеллигенция – ученые, писатели, инженеры; и что характерно, он ни от кого не требовал отчуждения от своих мирских профессиональных знаний, не склонял к «узкой замкнутости в церковной жизни». Все что угодно: «и наука, и искусство, и техника, – считал он, – все может служить во славу Господа, лишь бы только при этом не забывалось главное: духовная жизнь». Старец всех учил, чтобы везде и всегда – «идешь ли по улице, делаешь ли что‑то руками или сидишь в вагоне» – непременно молиться. Особенно советовал он обращаться к молитве Иисусовой. Однако «молитва настоящая, слезная, искренняя есть драгоценное свойство души христианина, которое достигается не без труда. Чтобы дойти до такой степени молитвы, нужно преодолеть много препятствий, и главное из них – леность и привязанность к мирскому».

Отец Алексий считал преступным, «заведя беседу с Господом, стремиться скорее окончить ее», поэтому он поощрял «даже механическое чтение молитв», лишь бы не прекращалось дело, не истощалось усилие. «Молись сначала хоть по Молитвеннику, механически, а потом Господь, видя усердие твое, пошлет тебе дар истинной молитвы»²⁰⁵⁷. Иисусову молитву, советовал старец, «нужно творить в простоте», тогда скорее явится необходимое сердечное чувство, и при этом «не следует заботиться о каком-то особенном делании, часто убивающем дух»²⁰⁵⁸. По воспоминаниям близко знавших отца Алексия, он «по простоте своей души привык всегда находиться в молитвенном общении со Спасителем и других наставлял читать во всякое время и как можно чаще молитву Иисусову».

Старец убеждал своих чад: «Не начинай ни одного дела не помолясь Господу Богу, ибо то, что мы делаем или говорим без молитвы, после оказывается или погрешительным, или вредным. Ведь Сам Господь сказал: Без Меня не можете делать ничего²⁰⁵⁹»²⁰⁶⁰.

В своих письмах отец Алексий давал очень простые наставления, которые, тем не менее, оказывали сильное воздействие на пасомых. «Усердно прошу вас, – пишет старец, – начать и читать постоянно Иисусову молитву, которая даст вам сосредоточиться... Молитесь хоть как-нибудь, только всегда, и не смущайтесь ничем. Св. Иоанн Златоуст говорит, что молитва, приносимая от нас, преисполненных грехов, тотчас очищает... Итак, что в вашей силе, то держите, и Божия сила изольется в вас». «Будьте спокойны, – сказано в другом письме, – все это пройдет, если вы будете читать постоянно молитву Иисусову. Молиться как-нибудь, говорит Марк Подвижник, состоит в нашей силе, а молиться чисто есть дар Божией благодати. Итак, что сможем, то и пожертвуем Богу, хотя бы количество (для нас возможное), и Божия сила изольется в вашу немощную силу, и молитва сухая и рассеянная, но частая – всегдашняя, обретши навык и обратясь в натуру, соделается молитвою чистою, светлою, пламенною и достодолжною.

Если бы время вашего бодрствования сопровождалось молитвою, то, естественно, не оставалось бы времени не только на греховные дела, но даже и на помышления о них... Молитва – вот все, что дано как всеобъемлющее средство ко спасению и усовершенствованию души.

Преподобные Каллист, Игнатий и Исихий советуют прежде всех подвигов и добродетелей начинать читать молитву Иисусову часто, беспрерывно, ибо частость и нечистую молитву возводит к чистоте. Блаженный Диадох утверждает, что если бы человек как можно чаще призывал имя Божие в молитве, то не впадал бы в согрешения. А прп. Исихий говорит, что без частого призывания имени Иисуса Христа невозможно очистить сердце»²⁰⁶¹.

Одна из духовных чад²⁰⁶² старца Алексия вспоминает, как проходило ее обучение Иисусовой молитве. Прежде всего старец дал ей книгу «Рассказы странника» и пояснил: «Хорошая, замечательная книжка... Книжку прочтите и молитву Иисусову говорите. Говорите ее просто, во всякое время, сколько сможете за день. Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, говорите!.. Только смотрите, совсем-совсем просто. Не думайте и не старайтесь ни о чем. Избави вас Господь стараться, чтобы вышло что-нибудь. Я это запрещаю. Чтобы никогда и мысли у вас об этом не было... Число раз не важно. Главное – как можно чаще. Ешь, пьешь, ходишь, говоришь, работаешь – все время надо ее читать про себя или в уме. Ночью проснетесь – тоже. Только как можно проще, совсем-совсем просто».

«Стала я читать молитву Иисусову, как меня учили, – рассказывает ученица. – Сначала забывала часто, скучно было. Но я очень старалась без конца твердить ее, иногда даже машинально, и очень скоро к ней привыкла. Случалось, говорила помимо своей воли. Но особенного утешения она мне не давала. Правда, она мне помогала быть терпеливой с мужем. Бывало, он придет уставший, раздражается. Служишь ему, стараешься угодить, а сама все ее повторяешь изо всех сил. И он скоро успокоится и сделается совсем ласковым. Значит, его успокоишь, сама не проявишь нетерпения ни внешнего, ни внутреннего, так как батюшка впоследствии взыскивал даже за малейшее внутреннее нетерпеливое движение души». Отец Алексий следил за тем, как идет молитва, и подбадривал: «Так и продолжайте, только ничего не думайте про нее и ничего в ней не ищите». Сам старец мог произнести с великим чувством покаяния: «Помилуй мя грешнаго».

«Я тогда поняла, что все дело в том, чтобы читать молитву с покаянным чувством. Так и стала делать. Все внимание обращала на слова: «помилуй мя грешную». Стало с большим чувством выходить». Бывало, на службе «начнешь читать ее, и рассеянность пропадает, мысли и помыслы куда-то исчезают и является молитвенное настроение. Многие потом духовные люди спрашивали меня, как я училась творить молитву Иисусову? А я им отвечала, что батюшка запрещал творить, а учил нас просто читать ее... Многие осуждали батюшку за то, что он давал молитву Иисусову с самого начала, когда люди-то хорошенько и молиться не умели», но «у батюшки в простоте ее и была ее сила».

Воспитывая смирение, уберегая своих чад от самомнения и гордыни, старец не терпел легкомысленных попыток внешнего подражания святым, для которых молитвенный труд был великим и тяжелейшим подвигом: «Нам нельзя творить Иисусову молитву, как святые отцы. Где же нам с ними сравниться, как они там в пустынях ею занимались. Нам невозможно делание Иисусовой молитвы. Нам можно только просто говорить ее, как можно чаще, в доме, на улице, в гостях. Она очень, очень помогает и от многого защищает». Отец Алексий учил, что «от повторения этих великих слов является чувство, а от него появляется и молитвенное настроение». Он делал упор на словах «помилуй мя грешнаго», подчеркивая, что основа всего дела – покаянный дух: «читаемая в покаянии, молитва предохраняет от всевозможных искушений и прелести». Простота, с которой читается молитва, и покаяние, которое в нее вкладывается, по утверждению старца, защищает человека «от различных, подчас очень тонких и опасных, искушений».

В целом учение о молитве отец Алексий умел выразить в простом кратком наставлении. Он говорил, что отдать себя Богу – это труднейшее дело. Труден и скорбен путь, ведущий к Господу. Только с Божией помощью можно идти вперед. Предоставленные самим себе, мы в самом начале погибли бы. Ежеминутно нужно вопить к Богу: помоги, Господи! Помилуй меня, немощного!

Молиться нужно только о том, чтобы Господь помиловал нас. Просить надо у Бога прощения за грехи, просить дать силы жить, дать силы исправиться и служить Ему так, как Он того желает. Благодарить Его непрестанно за Его великое долготерпение и милосердие. Этого нам достаточно. Просить же для себя радостей душевных и телесных благ не следует. Как в жизни требуется забыть себя и жить жизнью других и для других, так и в молитве нужно забыть себя, свою душу и просить у Господа только одного – силы исполнять Его повеления. Душа в молитве должна совсем забыть о себе, помнить только Господа своего и горячо умолять оказать ей милость: научить, как нужно любить Его, что нужно делать для Него²⁰⁶³.

В своих пастырских беседах отец Георгий²⁰⁶⁴ часто обращается к теме молитвенного творчества. Интересны его размышления над дневниками прав. Иоанна Кронштадтского, посвященные природе слова. Изучая дневниковые записи святого, непременно обращаешь внимание на то, как серьезно, проникновенно относится отец Иоанн к молитвенному слову. Им движет полная убежденность в том, что каждое слово молитвы способно помочь и исцелить. Для великого молитвенника не существовало слова пустого. Слово является высочайшим Божественным даром, которым из всей твари наделен лишь человек. Поэтому употребление его должно быть осмысленным, иначе мы сами преступно выхолащиваем слово, превращаем его в пустой звук. Отец Иоанн всех призывает к такому осмысленному отношению. Следуя этим путем, мы ощутим благотворность даже самого небольшого молитвенного правила, – более того, мы сможем понять, как зарождается молитва, способная творить чудеса.

Если мы восприняли дух Священного Писания, то понимаем, что у Бога, сотворившего Своим Словом вселенную, нет разделения между словом и делом. Природа слова такова, что оно всегда стремится к воплощению, слово всегда желает осуществиться в действии. Мысль реализуется, выражая себя через слово. Так образуется триада, которую можно уподобить Святой Троице: ум – есть образ Отца, Христос – Слово Божие, Дух Святой – осуществляет деяния.

Отец Иоанн говорит о том, что наша молитвенная деятельность уподобляется акту Творца. Мысль – подобие Отца – облекается в форму слова, соответствуя воплощению Сына. Далее, если слово наше истинно, то привлекается третья сила – через слово подействует Дух Святой, слово молитвы осуществится на деле. Таким образом, молитвенное слово, обладающее качеством истинности, не может бездействовать, ибо свершимость есть его неотъемлемое свойство: «В самом слове заключается возможность дела», – утверждает отец Иоанн. Он подчеркивает нераздельность этих двух начал, образующих как бы единое понятие: «Природа слова – свершимость».

Спрашивается: «Отчего же мы, маловеры, бываем недоверчивы к творческой силе слова?» Почему в нашей жизни, вопреки естеству, слово и дело не совпадают? Хотя, как говорит отец Иоанн: «Слово по природе своей даже в нас творительно».

Разрыв между словом и делом учиняем мы сами. Молясь, мы допускаем мысль: что может произойти по моей молитве? Кто я такой? Я грешник, я недостойный – что можно ждать от моей молитвы? Скорее всего – ничего. Такое расположение лишает слово творческой силы. Своим недоверием мы нейтрализуем Божественную энергию, готовую осуществить наше молитвенное прошение.

«В молитве нужно истинствовать», – говорит отец Иоанн. Это означает, что Дух привлекается не ко всякому слову, но к обладающему свойством истинности. А это определяется не только богоугодностью молитвенных прошений. Слово должно произноситься и умом и сердцем; оно истинно, когда осознанно и вместе с тем прочувствованно, – тогда слово оплодотворяется благодатью, и только тогда «все чудеса свершает Дух Святый».

Молитва есть разумное соединение с Богом, – Он услышит меня, когда я переживаю истинность того, что говорю. Слово должно пройти через мою душу, стать моим собственным переживанием. «Когда убедительны для тебя самого будут молитвенные слова, тогда они будут убедительны и для Бога», – говорит отец Иоанн.

Наша ошибка обычно в том, что мы, молясь, ожидаем тут же угодного нам результата, сразу хотим получить желаемое. Но время и результат зависят от Совершителя. Исполнение молитвы не в наших силах. Тайносовершитель, как в таинствах, Дух Святой, мы же священнодействуем, произнося священные молитвенные слова. Отсюда непредсказуемость результата, потому что действовать Дух будет по-Божественному разумно: так, как Бог о нас промышляет, а не как мы сами того хотим.

Наше дело произносить слова молитвы с верой, с благоговением, нерассеянно и со вниманием. Остальное уже не наше. Не ставь себя на место Бога, не пытайся соделать свое «я» совершительной силой в молитве, учит отец Иоанн. Исполнение молитвы не в человеческой власти, предоставь действовать Богу. Слово, в котором призывается имя Божие, не может не принести своего плода²⁰⁶⁵.

Два качества необходимы для обретения молитвы: это собранность и внимательность. Если при наших обычных заботах мы не способны их сохранить, то никакой молитвы мы совершить не сможем. В то же время, сама молитва дарована нам Богом как средство самоорганизации, собирания ума и духа, всех наших чувств и сил воедино. Так оказывается, что собранность и внимательность, с одной стороны, необходимы как условие подготовки к молитве, а с другой – сама молитва организует все наши силы, ведет к внутреннему единству и развивает эти два качества.

Слово есть часть нашей природы, и потому истинная молитва, при всей возвышенности, священности этого делания, должна стать для нас столь же естественно присущей потребностью, как дыхание, как утоление жажды, как радование солнцу.

Начав призывать имя Бога в молитве Иисусовой, человек может целые годы так и оставаться все только начинающим. Бывает, как известно, что тем и кончается путь, чем начинался – словесной молитвой новоначального. Собственно, в этом случае и нет никакого пути, но только одно словесное топтание на месте, без всякого духовного взросления. Такой, закосневший в новоначалии, молитвенник рискует услышать в ответ на многие сотни своих призывов имени Божия: Что вы зовете Меня: Господи! Господи! – и не делаете того, что Я говорю?²⁰⁶⁶ Делать же, помятуя заповедь вниде в клеть твою²⁰⁶⁷, подобает не что иное, как внешнее свое молитвословие непременно напитывать внутренним переживанием, покуда не станет зов сей исторгаться из самого сердца.

Первое и самое важное, в чем нуждаемся мы при обучении молитве, это сердечная расположенность в духе любви Христовой, а все упражнения и правила это не более чем рабочий инструмент. Такова суть учения старца Порфирия²⁰⁶⁸. Уподобляясь в своем душевном устроении Тому, Кто кроток и смирен сердцем²⁰⁶⁹, мы открываем доступ благодати: «Христос Сам войдет и поселится в нашей душе, если только найдет в нас то, что приятно Ему: благое произволение, смирение и любовь». Без этого невозможно сказать «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» так, чтобы быть услышанным, потому что «малейший ропот на ближнего влияет на душу, и вы не можете молиться. Дух Святой, находя душу такой, не желает приблизиться». А «молиться возможно только при помощи Божественной благодати. Ни одна молитва не может состояться без Божественной благодати».

Каждому начинающему желательно уразуметь, что преуспеяние в молитвенном подвиге хотя и обретается при помощи обильного молитвословия, но отнюдь не за счет него, не через внешние усилия или технические ухищрения, но посредством внутреннего делания – через исправление и совершенствование состояния своей души. «Творить молитву несложно. Но творить ее правильно не сможете, потому что этому противится наш ветхий человек». Пока «не войдете в атмосферу благодати», ничего не получится. «Ведь, едва заслышав обидное слово, вы огорчаетесь, а как только вам скажут доброе слово, радуетесь и сияете, не так ли? Этим вы показываете, что не готовы, что не имеете необходимых условий. Чтобы пришла Божественная благодать, необходимы предпосылки: любовь и смирение, иначе создается препятствие.

Чтобы войти в такое душевное расположение, нужно начинать с послушания», которое помогает стяжать смирение. «Видя смирение, Господь посылает Божественную благодать, а молитва затем приходит сама, без усилий. Если вы не выполняете послушания и не имеете смирения, молитва не приходит, но появляется еще и опасность прелести».

От нас не требуется что‑то особенное – «готовьтесь потихоньку: спокойно, мягко, не спеша творите молитву в уме. А что на уме, то будет и в сердце». Главное, что нужно, – это «обращаться к Богу как смиренные рабы, умоляющим и просящим голосом. Тогда наша молитва будет угодна Ему... Значение в молитве имеет не количество времени, но напряженность. Молитесь хотя бы пять минут, но в преданности Богу, с любовью и жаждой. Один человек может молиться всю ночь, а другой пять минут, и пятиминутная молитва может быть выше... Но это тайна...²⁰⁷⁰ Будем с благоговением стоять перед Распятым и говорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Этим все сказано... Молитесь Богу с жаждой и любовью, молитесь в спокойном состоянии духа, с кротостью, мягко, без насилия... Произносите Иисусову молитву медленно, смиренно, с любовью к Богу. Сладко произносите имя Христово, не спеша, внимательно каждое слово: «Господи... Иисусе... Христе"», – произносите безмолвно, втайне, в уме – но на подъеме, вдохновенно – но без напряжения или недостойной выразительности, без давления и нажима. «Иногда хорошо громко говорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», – чтобы и чувствовать, и слышать. Ведь мы состоим из души и тела, которые влияют друг на друга».

Особенно надо потрудиться во время богослужений, нельзя упускать это время: «предайте себя со всем усердием службам, углубляясь в них, и благодать Божия осенит вас таинственно... Сила молитвы очень велика, особенно когда творится многими братьями. В общей молитве все соединяются. Будем ощущать нашего ближнего, как самого себя. В этом – наша жизнь, наша радость, наше сокровище... Молись о Церкви, о мире, о всех. Все христианство – в молитве. Если вы молитесь только о самих себе, то за этим скрывается корысть. А когда вы молитесь о Церкви, то и вы внутри Церкви... Во время молитвы о Церкви вы как раз и освобождаетесь от страстей».

Вообще «больше молитесь о других, чем о себе самих». Произнося Иисусову молитву, просите за других, но говорите не «помилуй их», а, как и за себя, «помилуй мя», – подразумевая и других людей. Молясь о тех, кто осуждает, кто обижает вас, опять же, говорите «помилуй мя», а не «его», так «в вашу молитву будет включен и осуждающий... Того человека, о котором вы молитесь, делайте единым с вами. Бог знает его глубинные проблемы и, видя вашу любовь, спешит ему на помощь. Бог знает желания сердечные... Все мы – дети одного Отца, все мы едины... Молитва о других, совершаемая спокойно и с глубокой любовью, бескорыстна и приносит великую пользу. Она подает благодать Божию молящемуся, а также и тому, о ком молятся. Когда любовь подвигает вас на молитву, тогда волны вашей любви влияют на того, о ком вы молитесь. Вы создаете вокруг него защиту, помогаете ему и ведете ко благу. Видя ваши усилия, Бог обильно подает Свою благодать и вам, и тому человеку». Но чтобы так молиться, «мы должны умереть для самих себя».

Вместо того чтобы огорчаться, когда другие не добры, гораздо полезнее молиться, чтобы Божественная благодать исправила их. А мы начинаем их поправлять по своему разумению, но это и не верно. «Тайна в другом: не в том, что мы скажем или на что укажем другим. Тайна в нашем посвящении себя молитве». Тогда восторжествует в наших братьях то, что благости Божией угодно. «Чего не можем сделать мы, то сделает Его благодать... Молитва приносит больше пользы, чем слова... Молитесь об очищении всякого человека, чтобы в жизни своей уподобиться ангелам. Ведь ангелы не молятся о себе»²⁰⁷¹.

Простыми и безыскусными бывали наставления старца Харалампия²⁰⁷², прямого ученика, духовного питомца прп. Иосифа Исихаста, но что неизменно отмечалось при этом, так это необычайное их воздействие: глубоко затронутые души собеседников и явные благие перемены в их образе мыслей и образе жизни, – «разумеется, в меру восприимчивости каждого». Многие же, как это ни удивительно, «уже после первой своей встречи и беседы со старцем уносили с собой – кто в большей, кто в меньшей степени – огонь непрестанной молитвы». Надо, конечно, понимать, что это не было прямым следствием одних бесед или наставлений, но более – плодом их сочетания с личным воздействием старца, преисполненного благодати. Поэтому и читателю книг об отце Харалампии, желающему найти между строк бисер старческой мудрости, полезно не забывать о той особенности, что никакие писания не в силах восполнить отсутствие личного общения. Надо учитывать и то, что школа старца своеобразна, его подходы не во всем схожи с практикой других отцов; в частности, отметим, что в греческой традиции используется метод ускоренного чтения Иисусовой молитвы, не свойственный русской традиции. Наконец, не забудем, что подход духовно проницательного наставника к каждой душе бывает строго индивидуальным.

Опытный практик умного делания, старец Харалампий с самого начала своего подвига все ночные бдения годами проводил стоя, мужественно принуждая себя к строжайшему сосредоточению, «воспрещая, подобно суровому тирану, выходить уму из чистого помысла односложной Иисусовой молитвы». Пройдя школу у благодатного наставника, старец сам стал незаурядным учителем и использовал свои собственные методы. Наставляет он на простых, доходчивых примерах. Если, скажем, представить себе человека, дом которого окружают разбойники, – что он будет делать? Он вынужден кричать изо всех сил: «На помощь! Бандиты... Я в опасности!» Так же поступает и новоначальный. Он вопит, и иной раз довольно громко: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Пресвятая Богородице, спаси мя!» Нападки врага – это школа брани: сатана временами обрушивает на молящихся массу суетных помыслов, в том числе и плотских. И этим вынуждает молиться с максимальным напряжением всех сил. Это и становится стимулом обретения чистой молитвы.

Подвижники знакомы с реальными нападениями бесплотных бандитов, и «некоторые, по попущению Божию, наяву видят дышащего яростью сатану. Его вид ужасен, он угрожает, наносит удары, даже хватает за горло, чтобы они прекратили молитву. Так он трепещет имени Христова». Тогда и молитва становится такой чистой, что ум целиком погружается в Христа. Однажды один монах на молитве ощутил, как сатана сдавил ему сердце так, будто скала повалилась на грудь. Ни устами, ни умом не мог он произнести ни слова. Он попытался перекреститься, но враг сковал ему руки. Однако Бог вразумил его, и он головой начертал в воздухе крест. Этого было достаточно – диавол немедленно освободил его и исчез. Тотчас же брат начал творить чисто умную молитву. Так сатана против своей воли, по Божию попущению, научает молитве. Другое дело – суметь сохранить ее.

Умная молитва может, как известно, становиться сердечной, но сердечной может стать и молитва, читаемая устно. Независимо от того, произносится ли устами или в уме, молитва, «если она чиста... становится сердечной», и тогда «ум бывает буквально поглощен сердцем». В такие моменты «пусть рвутся бомбы, пусть загорится дом», но человек спокойно остается на месте, «даже если ему грозит опасность сгореть заживо». Это можно, например, видеть в житии святой Ирины²⁰⁷³: «сатана запалил ее одежды, горело ее тело, но она продолжала стоять неподвижно, подобно свече». Вот «это и есть настоящая молитва, которая молнией восходит до небес и достигает престола Божия», как и молитва Моисея, не отверзавшего уст своих, но услышанного Богом²⁰⁷⁴.

Некоторые, однако, опрометчиво нетерпеливы, «желают быстро достичь совершенства, хотят сразу научиться молитве с дыханием», но «чтобы дойти до этого, придется еще много потрудиться». Начинать же надо с самого простого: «Первое упражнение заключается в том, чтобы произносить молитву устами вслух, причем как можно более отчетливо и быстро». Тут начинаются первые проблемы: «новоначальный еще не имеет крепости, и враг пытается омрачить его ум различными представлениями... сатана обрушивает на наш ум целый ворох помыслов и мечтаний». Когда молитва произносится про себя в уме, нападки лукавого удушают ее. Но если быстро произносить ее вслух, сатане не так просто успеть всеять помыслы и ввергнуть в рассеяние. Беспрерывно произнося молитву, ты не даешь помыслам «прилепиться к уму». Поэтому непреложно правило: «всеми силами отгоняй всякое представление, даже если оно покажется тебе добрым. Гони его от себя, потому что сатана уже приложил к нему свою руку». Все старание надо направить на то, чтобы внимать только тем словам, что произносишь.

«Наш ум часто отвлекается от смысла молитвы, но у нас есть слух. Уши вольно и невольно слышат то, что произносят уста», поэтому чем чаще днем на послушании слышим молитву, тем легче молиться ночью и тем меньше усилий надо прилагать, чтобы сосредоточиться на смысле слов. Итак, быстро произнося вслух молитву, «заставляй вместе с этим свой ум вникать в то, что ты говоришь, – но это не так просто». Сосредоточению внимания сильно способствует чувство страха Божия, – мы общаемся с Самим Богом, Он здесь присутствует и слышит нас... Насколько в твоих силах, со страхом Божиим мысленно припадай к стопам Спасителя. А творить молитву с дыханием новоначальному еще рановато.

Поскольку «ум наш наделен способностью наблюдать за несколькими событиями одновременно», то, разговаривая, мы слышим говор других людей, и шум автомобилей, и музыку, и что‑то еще. И вот, как только начнем молитву – в уме зазвучат разговоры, песни, появятся все те образы повседневной жизни, что запечатлелись в памяти, станут досаждать воспоминания, возбуждающие страсти. Эта проблема особенно обостряется в последнее время, «когда мир стал порочен до предела, – так что человек, живя в городах, внутренне оскверняется не только через зрение или слух, но посредством всех пяти чувств».

«Знаешь ли, что значит чисто молиться? – обращался старец к тем, кто мечтал стяжать умную молитву. – Знаешь, что такое ум, прилепившийся к сердцу? Что значит уничтожить внутри себя все наносное и сосредоточиться только лишь на значении слов молитвы? Ты думаешь, что так просто освободиться от всей этой ржавчины? Как ты считаешь, почему мы ушли из мира? По благодати Христовой мы и там крепко стояли на ногах.

Но для того, чтобы ум молитвенника очистился, ему необходимо безмолвие». Иначе будешь «одной ложкой вычерпывать, а другой накладывать: ночью подвизаться, чтобы исторгнуть из себя всю грязь, а днем возвращаться к ней же назад». Если весь день прошел в суете забот среди шума мира, то, став на правило ночью, «попробуй отсеки от себя все это так, чтобы ты хоть один раз мог чисто произнести молитву. Да у тебя вообще никакого желания молиться может не остаться». Тот, кто приходит из мира, несет с собой этот мир, и в час молитвы все эти «образы мира, которые остались в тебе, все-все, диавол, подобно кинопленке, будет прокручивать в твоей голове. Но ты – твори молитву. Настойчиво, терпеливо, с понуждением. Прогоняй любые, и хорошие и плохие, образы. Понуждай себя вникать только лишь в смысл пяти слов молитвы... Основная трудность заключается в том, чтобы удерживать ум в том, что произносят уста. Вот тут действительно идет кровавая битва. Но в этой борьбе Господь не замедлит явить Свою первую явную помощь и дать почувствовать Свое присутствие».

Пройдет достаточное время, и утвердится навык проговаривать молитву вслух, тогда же «появится желание закрыть уста и творить молитву внутренне, умом. Это является знаком некоторого преуспеяния... Мало-помалу молитва входит в сердце. Приходит обращение вглубь себя, перехватывает дыхание, и уже не можешь творить молитву вслух». И «тогда мы собираем ум, насколько хватает сил, удерживаем дыхание и повторяем молитву как можно чище».

Строг образ жизни исихаста: уединение, утомительные с вечера до утра стояния во многочасовой сосредоточенной молитве, ежедневное совершение литургии – и так десятками лет. Это распорядок старца Харалампия. Сон по четыре-пять часов в сутки, круглогодичный пост. Старец сажал несколько кустов помидоров, которые и давали ему ежедневное пропитание; в скоромные дни он делал салат, добавляя к помидорам немного масла, в постные – ел их просто с хлебом. Молитва старца часто переходила в созерцательные состояния, тогда, плененный полновластным ее действием, он не смыкал глаз по двое и по трое суток. Если в такой момент случится кому-нибудь постучать к нему в дверь или позвать его, то он не отзовется – не сможет прервать созерцание. И длится такое состояние столько, сколько соблаговолит Бог²⁰⁷⁵.

Старец Иероним²⁰⁷⁶ с острова Эгина известен во всем мире и почитается как благодатный молитвенник, но жителям острова Эгина было известно нечто большее – для них он был еще и духоносным наставником в молитве. Старец, обладавший даром прозревать сокровенное в сердцах и исцелять молитвой тела и души, умел сверх того преподать своей пастве возвышенное учение о молитве, излагая его в самых простых словах, доступных обычным мирянам. Его благодарные чада – провинциальные бедняки, неграмотные крестьяне – с чуткостью воспринимали эти поучения и усваивали их на деле.

Отец Иероним, после того как лишился руки, поселился вблизи поселка Эгина, при Благовещенском ските; к тому времени он уже по смирению оставил служение литургии, а все дневные службы полностью вычитывал сам. Старец почти не спал, позволяя себе немного вздремнуть сидя, – он простаивал ночи на молитве. В три часа утра он начинал полунощницу, затем утреню с кафизмами и часы. Днем, около четырех часов, служил келейно вечерню. Около восьми вечера начиналось чтение повечерия с акафистом Богородице, после чего он уединялся, чтобы провести время до трех утра между сном и молитвой.

В своем обращении к Богу старец отличался непосредственностью и дерзновением, – молясь, он ощущал явное присутствие Божие, а поэтому всегда на молитве плакал. Как только, начиная службу, он произносил: «Молитвами святых отец наших», так появлялись слезы. Сам он настолько привык к этому, что и не представлял молитвы без слез. Одному из своих собратий священников отец Иероним даже советовал: «Никогда не совершай литургию, прежде чем не промолишься хотя бы полчаса со слезами».

Каждый день, около восьми утра, немного отдохнув после утрени, старец-схимник выходил из своей кельи в мир и с полной самоотдачей предавался жертвенному попечению о душах, невзирая на свою телесную немощь. В течение дня он обходил поселок, где его ожидала многочисленная паства. Окормляя островитян и паломников, он утешал, наставлял, исповедовал, помогал советом и делом. Старец не мог жить без постоянной заботы о простом народе, щедро, до последнего, раздавал он местным жителям все свои деньги и продукты. А еще нужно было каждому нуждающемуся сказать слово утешения. Дар прозорливости помогал старцу в его служении духовника и наставника, ему были понятны многие сокровенные движения чужой души. Отец Иероним имел весьма возвышенное представление как о таинстве священства, так и о духовничестве, которое он считал тяжелым, ответственным и рискованным делом. «Многие, – говорил он, – становятся духовниками, не имея должного опыта. Не исцелившись сами, они учат и наставляют других, – это опасно».

В своих наставлениях старец предельно прост, но сила его поучения в том, что он точно знает – что кому посоветовать. Так, немолодой семейной женщине он велит постоянно читать Символ веры и молебный канон Богородице. Выучи его наизусть, советует старец, и когда читаешь его, вникай в слова, умоляй, чтобы Богородица помогла тебе. Что бы ни было – полчаса в день молись коленопреклоненно Богу. Символ веры читай часто, много раз в день, а не только на повечерии. «Я, – говорил старец, – читаю Символ веры пять-шесть раз в день. Как только появляются помыслы, я произношу «Верую...», и они исчезают». Когда сильно скорбишь, молись все время и не прекращай, пока не почувствуешь облегчения в душе. Бог, видя наше усердие и веру, посылает Свою помощь, но не прекращай молитвы, пока не получишь помощи. Господь милостив и даст ее, но Он хочет, чтобы мы сами просили об этом. Не прекращай молитвы, пока не прольешь хоть каплю слез. Если же приходит умиление, то не говори никому об этом, чтобы не потерять его. Умиление – это Божественный дар. Тщательно собирай в молитве мысль и не рассеивайся. Великий грех, когда ум во время молитвы отходит от Бога.

Торговцу, скорбящему из-за размолвки с женой, старец советует побольше помолиться о ней. Молитва утешит и подаст силы. Только молись горячо. «Когда я молюсь о ком-нибудь, – говорит о себе старец, – мое сердце горит. Я не могу на молитве не принести в жертву часть себя. Я так утомляюсь после молитвы, что у меня даже нет сил поговорить с людьми. Думаю, что та молитва, которая совершается без горения сердца от любви и боли сострадания, не доходит до Бога». Прибегай к молитве, как малое дитя к матери, – с любовью. Возлюби Бога настолько, чтобы любовь повергала тебя в молитве в объятия Божии.

В беседах с людьми, помогая решать бытовые вопросы и жизненные проблемы, старец Иероним старается в кратких поучениях, в доступной форме преподать практическое учение о молитве. Когда ты хочешь вырыть колодец, учит он, то ведь не оставляешь дела, копнув один раз лопатой, но трудишься изо дня в день до тех пор, пока не найдешь воду. Так и с молитвой. Каждый день надо трудиться, копать: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя; Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». Этим копанием твой ум будет стучать в сердце, пока не обретет источник – воду животворную, вводящую в жизнь вечную. Тот день, в который ты не обрел в сердце твоем Христа посредством молитвы, считай погубленным. Он больше не вернется. Каждый день старайся удержать и омыть слезами пречистые ноги Иисусовы. Если день прошел, а Христа ты не встретил, то ты погубил время, нанес себе ущерб и остался нищим, голодным.

Во время молитвы необходимо свободно исповедать Господу все, что нас беспокоит. Когда умирает мать или кто-то из родных, разве мы берем книгу, чтобы оплакать усопшего? Конечно нет. Слова сами складываются в уме от печали. Так и в молитве. Мы должны свободно изливать перед Богом все, что тревожит нас.

В молитве заключена великая сладость, но чтобы ее ощутить, нужно основательно потрудиться. «Я каждую ночь, – говорит старец, – молюсь за себя и за весь мир, поминаю жителей моей родины. Я поминаю их имена с одного края села до другого, а затем всех знакомых. Ни одного имени не пропускаю». Старайтесь ради молитвы похищать время у различных мирских занятий, в духовном деле такое накопительство необходимо, как и постоянное усилие, без коего Царство Божие недосягаемо. Поэтому никогда не останавливай молитву, не пролив хотя бы одной слезинки.

Но чтобы обрести слезы, с нашим бесчувственным как камень сердцем, нужно очень любить Христа. Любить не столько ради будущих благ или за Его благодеяния, но потому, что Он Сам есть любовь. Преуспевший в духовной жизни, если вдруг падает, то не думает о наказании – он мучается душой из-за того, что опечалил Бога. Мы всех должны любить и помогать им по силам, но наш ум должен быть устремлен только к любви Божией. Не привязывайтесь слишком к людям, ведь они могут проводить нас только до гроба, сегодня они нас любят, а завтра забывают. Если сильна привязанность к людям, то что остается для Господа? Богу нужна всецелая наша преданность. Когда обретем любовь к Богу, тогда в горячей молитве придут и слезы.

Многие христиане, пытаясь подвизаться, подолгу твердят молитву, но не получают никакой пользы. Причина в том, что молиться надо со страхом Божиим, а не просто по привычке, только тогда появляются плоды. Молитва, соединяющая с Богом, необычайно сладостна, но это благодатное умиление нужно суметь обрести. Результат зависит столько же от нас, сколько и от Бога: когда Он пожелает, тогда дарует благодать, а от нас требуется постоянный, усердный молитвенный труд. Очень важно в молитве вот что: если хотите, чтобы Господь вас услышал, никогда не обижайте человека. Пусть слова ваши всегда будут мирными.

Для нас необходимо внимание к своим помыслам и противление им. Не легко отбиться от помыслов, они приходят на ум постоянно и стараются овладеть человеком. Постараемся изгонять их. В большинстве случаев, если мы не подаем повода, то помысл сам по себе не приходит. Если, например, днем взглянул на что‑то со злобой или любопытством, то это, увиденное, вернется вечером в помыслах и станет мучить тебя во время молитвы. Если мы не избегаем причин, возбуждающих страстные помыслы, то брань неизбежна. А если мы не боремся с помыслами, то они преобразуются в страсть и укореняются в нас. Потому мы не имеем права оставаться безразличными, но вынуждены сражаться. Необходима напряженнейшая борьба, чтобы победить помыслы. Так что лучше всего избегать самих причин страстей, но для этого требуется очень большое внимание. Человек невнимательный позволяет помыслам укореняться, в результате он будет измучен бранью. Отсюда закон отцов: как только возник помысл, тотчас прибегай к молитве. Молитва – это величайшее оружие²⁰⁷⁷.

«Воистину, истина благочестия – вещь трудноуловимая»²⁰⁷⁸, – такими словами начинает свт. Григорий Палама свое «Собеседование православного с варлаамитом»²⁰⁷⁹. Слова эти уместно и нам повторить здесь. В следующем разделе «Ум и сердце» нам предстоит касаться некоторых вопросов, широкое обсуждение которых обычно не принято. Последнее нельзя не признать справедливым, и остается надеяться, что тематика нашего третьего тома, особенно первого раздела, людям определенного склада покажется не слишком увлекательной, а потому, благодаря естественному отсеву, знакомство со следующим разделом ограничится кругом искренне заинтересованных искателей умной молитвы. В дальнейшем мы затрагиваем темы, которые порой вызывают непонимание, а это в свою очередь служит поводом для критики учения исихазма и его методов²⁰⁸⁰. «Умное безмолвие всегда встречало много противников, особенно на Западе... Не обладая необходимым опытом, в своем отвлеченном подходе к этому образу молитвы» неприятели его полагают, что исихазм учит неким «механическим приемам» овладения благодатью²⁰⁸¹. Рационалисты, опытно не знакомые с православной аскетикой, не способны правильно понять учение о внутреннем делании, проникновение в тайны которого возможно только одним путем – через практическое его прохождение при содействии благодати. Знакомство понаслышке с отдельными внешними элементами исихастского метода приводит к превратному истолкованию учения, а далее, как свидетельствует история, сводится к обвинениям праведников в прелести и ереси. Дух варлаамизма всегда проникал с Запада, так как синдром Варлаама²⁰⁸² характерен для рационального западного рассудка²⁰⁸³. В результате же апостасийных процессов чуждый нам образ мышления настолько заразил православный Восток, что «антиисихастский образ жизни, к сожалению, господствует в наши дни, свидетельствуя о том, что дни эти лукавы²⁰⁸⁴»²⁰⁸⁵. Чуждые влияния заметно сказались на нашем миросозерцании, – зачастую мы вовсе упускаем из виду, что любимые русские святые, такие как Серафим Саровский или Сергий Радонежский, да и многие другие преподобные отцы, являются прежде всего великими представителями исихазма²⁰⁸⁶ в его классическом понимании²⁰⁸⁷.

Напомним, что монах Варлаам в своем богоборческом умствовании упразднял различие между Божественной сущностью и энергией, он «отрицал возможность реального приобщения Богу, доступного для святых» в созерцательной молитве, – соответственно, не признавал и возможности обожения человеческой природы²⁰⁸⁸.

Главным обвинением, которое он выдвинул против свт. Григория Паламы, была ересь «двоебожия». При этом, формально и буквально толкуя святых отцов, Варлаам и его последователь Григорий Акиндин, как представители рационалистического богословия, сами пришли к еретической идее существования «сотворенного божества»²⁰⁸⁹. В 1339 году Варлаам начал свое наступление на учение исихазма, глумясь и осуждая как прелесть аскетическую практику афонских подвижников, практику, известную православным с самых первых веков христианства, основанную на теории умного делания и созерцания, которая четырьмя столетиями ранее была сформулирована в трактате прп. Симеона Нового Богослова.

Разразился спор о природе света, в котором Христос явился ученикам на горе Фавор. Варлаам утверждал, что это был тварный феномен, из рода атмосферных явлений. По учению же свт. Григория Паламы и в согласии со всем Священным Преданием, «то был свет, присущий Богу по Его природе: вечный, безначальный, вневременной и внепространственный, существующий вне тварного бытия»²⁰⁹⁰.

Отсюда следует, что боговидение неотделимо от обожения и является одним из его аспектов. Речь шла о вещах принципиальных: о природе обоживающей нас благодати и сущности духовного опыта. Это был вопрос о возможности видения Бога и богопознания, о реальности приобщения Богу и действительного, а не «метафорического» обожения. В течение почти тридцати лет созывалось несколько Соборов²⁰⁹¹, которые по своему догматическому значению и учительному авторитету для всей Православной Церкви не уступают Соборам Вселенским. На них паламитское богословие было окончательно утверждено на догматическом уровне²⁰⁹².

Характерно, что грубое вмешательство рационалистов в духовную жизнь созерцателей началось после того, как внимание Варлаама привлекли внешние художественные приемы молитвы²⁰⁹³, традиционно применявшиеся исихастами, но неизвестные непосвященным. Это, например, определенное положение тела, удержание внимания в области сердца, контроль над дыханием и прочие технические приемы, рекомендуемые для лучшего сосредоточенния во время занятий умной молитвой и помогающие стяжанию молитвы сердечной. В попытках высмеять афонских иноков Варлаам изображал их темными невеждами, полагавшими якобы, что «духовные способности сосредоточены в пупке и что путем механических действий можно достичь созерцания Бога»²⁰⁹⁴.

Нечто подобное происходит и ныне. Снижение духовности в последние столетия привело к тому, что исихазм «рассматривается теперь как устаревший путь, как бездеятельный образ жизни, не соответствующий нашей динамичной эпохе». Подобные взгляды доминируют даже в обществе желающих жить в соответствии с православным Преданием. Даже среди духовенства существует предубеждение против Иисусовой молитвы и практических методов, которыми она достигается, а интерес к углубленной молитве часто клеймится «как проявление прелести». Самое печальное, что антиисихастский образ жизни преобладает и у монахов, он проник и в монастыри. Тогда как на самом деле «православное монашество – это одновременно и исихазм»²⁰⁹⁵.

Однако «в наше время дует опустошающий ветер антиисихазма», господствующий дух наших дней – это дух Варлаама, но не Паламы. Современное богословие – продукт умозрительного рационализма, а «не плод безмолвия и причастия Богу. Вот почему в богословских мнениях обнаруживается много ошибок и разногласий. Мы не знакомы с образом православного подвижничества»²⁰⁹⁶. А ведь изучение святых отцов без личного опыта аскезы и внутренней молитвы ведет к ошибочному пониманию их учения. Кто богословствует вне опыта духовного подвига, тот и становится антиисихастом.

Проблема не нова. Истощились от слез глаза мои²⁰⁹⁷, – скорбит вместе с пророком инок позапрошлого века, «помышляя о состоянии братьев монахов. Ибо они не только не совершают, как подобает, того единственного созерцательного подвига, которому согласно учат древние и новые духоносные отцы, но и отвращаются, заслышав о трезвении и сердечной молитве. В этом они подобны Варлааму, латинскому зверю, Акиндину» и подобным им – «одержимейшим врагам этого священного делания, с которыми героически боролись мужественный Григорий Палама, патриарх Филофей и другие, подписавшие Томос Любви²⁰⁹⁸. Современные монахи отвращаются от трезвенного созерцания и сердечной молитвы, потому что великий противоборник сатана, преуспев в этом последнем веке более, нежели в прошедшем» как никогда старается «стереть память об этой трудной, однако спасительной науке»²⁰⁹⁹.

Спустя столетия проблема не менее актуальна. Мы наблюдаем уклонение от духовной традиции и Предания, оказываемся перед угрозой «перерождения самого монашества», ибо умное делание, которое «составляет сущность и цель монашества, как бы отходит на второй план». Прежде всего, беда в «потере непрестанной внутренней молитвы. Одна из заповедей монашества – иметь всегда в сердце своем Иисусову молитву, ее потеря – гибель для монаха».

Сейчас, при господстве либерального духа «религии компромиссов», нам пытаются привить антиправославную традицию католических орденов, навязать противоестественный синтез – слияние монашеской жизни со служением миру. Отдаем ли себе отчет, что так удушается монашество, что утрата «внутреннего духовного делания Иисусовой молитвы и переход от духовного к душевному – это одна из побед демона»?²¹⁰⁰

Учение Григория Паламы и раньше встречало глухое непонимание в православной среде, прецеденты имелись и в прошлом веке, и в позапрошлом. Так, солидный справочник для священнослужителей²¹⁰¹, относя исихастов к еретикам и раскольникам, определяет их как «сословие мистиков, которые отличались самой странной мечтательностью». Оказывается: «вздорное мнение исихастов об условиях восприятия несозданного света вскоре само собою было предано забвению». Суть же исихазма, по мнению составителя, в следующем: «Исихасты (т.е. спокойные)... почитали пупок средоточием душевных сил и, следовательно, центром созерцания и думали, что, положив подбородок на грудь и беспрестанно смотря на пуп, можно видеть райский свет и наслаждаться лицезрением небожителей»²¹⁰².

Известный церковный историк А. П. Лебедев в своем труде по истории византийской Церкви²¹⁰³ ухитрился вообще обойтись без упоминания о Григории Паламе и не счел нужным говорить об «исихастских спорах» – важнейшем явлении в церковной истории. В поле зрения автора имена второстепенных богословов, которых сегодня никто не помнит, но выдающегося мыслителя, светоча православия – свт. Григория историк просто игнорирует²¹⁰⁴.

Сегодня можно наблюдать, как, в полном соответствии с традицией Варлаама, критикуется практика Иисусовой молитвы²¹⁰⁵. Критики берутся за механические подсчеты, сравнивают количество молитв, упоминаемых разными авторами, проделывают формальные вычисления скорости чтения молитвы и так далее. Они приходят к карикатурным, в варлаамитском стиле, но далеко идущим выводам. По недостатку личного опыта от таких исследователей сокрыта сущность внутреннего делания, отсюда же очевидная некорректность их расчетов.

Хотя обладающий здравым смыслом, казалось, мог бы допустить, что в реальности существует множество разнообразных методов, направлений и школ молитвы, не говоря уже о необходимом различии в индивидуальных подходах к тому, что, по определению святых отцов, является высоким творчеством. Все это заведомо исключает формальный подход при изучении духовной практики.

Однако неоварлаамиты пренебрегают столь очевидными предпосылками и обнаруживают свою некомпетентность в рассуждениях о скорости молитвы, дыхании и прочем: они не подозревают о неизбежных изменениях скорости на разных стадиях перехода от словесного делания к умному, не догадываются о том, что происходит с дыханием человека, проведшего несколько ночных часов в умно-сердечном делании, и так далее.

Характерная черта: рационализм сродни формализму, ему свойственно цепляться за букву, воспринимать только внешнее. Как Варлаам ухватился за пупок, так неоварлаамиты цепляются за подсчеты молитв, минут. Их интересует количество, их привлекает не область духа, но материальный план – то, что связано с материей, с плотью; «духом же Божиим живут единицы даже и в Церкви, даже и те, кто служат у престола, даже и монашествующие»²¹⁰⁶.

Однако разница между варлаамами прежними и нынешними значительна. Калабриец был высокообразован, он имел свою антипаламитскую систему взглядов, настолько обоснованную и аргументированную, что мог выйти со своими идеями на Собор и побудить к напряженной деятельности противоставшие ему высочайшие умы, просвещенные благодатью. Это не легкомысленные сентенции наших варлаамов, вызывающие снисходительную улыбку у тех, кто знаком с существом дела.

Тот Варлаам имел свои убеждения и по-своему высокие цели, наши же озабочены главным образом тем, чтобы оправдать свое духовное прозябание. В них живет фарисейский дух – сами не идут путем исихии и других не хотят пускать²¹⁰⁷. Именно от них, пытающихся перекрыть другим путь умного делания, мы слышим: умная молитва – это нашему времени не дано; послушание – это нашему времени чуждо; мы ведь немощные – стало быть, нам это недоступно, нам это невозможно... Но нельзя верить лукавству фарисействующих. Путь к Богу открыт и доступен всегда. Мы действительно немощны, но Бог силен, Ему по‑прежнему все возможно, а вместе с Ним – и истинно уповающим на Него. «И пусть нас не пугают масштабы сегодняшнего отступления от веры в мире»²¹⁰⁸, ибо мы не сами по себе сильны – но сильны Богом²¹⁰⁹.

Тут надо вспомнить, с какой жесткостью свт. Григорий Палама относился к подобным настроениям в своей обители: «Здесь суть те, которых я зову еретиками, – говорю о тех еретиках, которые считают, что в нынешние времена среди нас нет никого, кто мог бы соблюсти заповеди Евангелия и быть такими, какими были святые отцы... Те, которые почитают это невозможным, есть еретики... эта ересь нечестием и богохулением своим превосходит и затмевает все другие, и кто говорит так, извращает все Божественные Писания... Эти богоборцы или, лучше сказать, антихристы вопят: невозможно это, невозможно!»²¹¹⁰

С возмущением отметали эти предательские идеи и другие отцы. Грозно, как богоотступничество, обличает их прп. Симеон: «Если кто думает, что совершенство прилично только апостолам и древним святым, и говорит, что мы, сколько бы ни подвизались, не можем уподобиться древним святым... то наивернейше он явный есть антихрист и богоборец. Ибо говорит, что иные были те и иные мы, – иначе тех любил Бог, сподобивший их великих даров Святого Духа, и иначе относится Он к нам»²¹¹¹.

Имеем те же свидетельства из уст наших соотечественников. Мы помним слово прп. Серафима: «Благодать и помощь Божия верным и всем сердцем ищущим Господа ныне та же, какая была и прежде, – и мы могли бы жить, как древние отцы»²¹¹². А прп. Феодор Санаксарский, ссылаясь на Иоанна Златоуста, рассуждает: Желаю, – говорит апостол Павел, – чтобы все люди были, как и я²¹¹³; на это «многие‑де скажут, яко не могут уподобиться апостолу Павлу. Откуду не могут? Оттуду яко не хощут. Откуду не хощут? От лености. Понеже аще б восхотели, всяко б возмогли. Аще б не можно было, не бы убо глаголал апостол сие слово»²¹¹⁴. Не менее тверд в своих воззрениях прп. Василий Поляномерульский: «Некоторым из многих неизвестно откуда пришло в голову, будто бы нынешним монахам уже не подаются действия Святого Духа, как прежним: уже прошли, говорят, те времена. Но это только преткновение так говорящих... Несправедливо, выдумывая извинения грехам, обвинять время или Бога в оскудении действия Святого Духа. Возложив всю вину на трех злейших исполинов: неверие, леность и небрежение, – перестанем лгать и, держась истины, приступим без сомнения к обучению умному деланию»²¹¹⁵.

И вот уже сегодня из старческих уст святогорца мы слышим «подтверждение того, что не только «во время оно» были те, которые Христовы²¹¹⁶, но и сейчас есть ведущие борьбу на духовном поприще во славу Христа, Который пребывает вчера и сегодня и во веки Тот же²¹¹⁷, укрепляя надеющихся на Него. Те, кто в наше время подвизаются войти «тесным и узким путем», являют собой живое свидетельство возможности стать святыми во исполнение Божественных обетований», ибо Церковь наша «до сих пор не перестает порождать святых». Спрашивают: «неужели и сегодня возможно следовать традициям святых отцов? – Отвечаем: конечно, возможно, и в нашем поколении было возможно, и будет возможно до скончания века»²¹¹⁸. Множество свидетельств о святой жизни праведников ХХ столетия не оставляют сомнений в том, что и «в наше растленное и бездуховное время, когда мир стонет под властью демонических сил, а в самом христианстве преобладает мертвящий дух теплохладности, возможно стяжать благодать, подобную благодати древних подвижников, – были бы только горячая решимость и твердое произволение»²¹¹⁹.

Конечно, силы зла в наши дни настолько организованны и сплоченны, что «условия мировой жизни переменились»; конечно, «мы должны признать, что древние отцы стояли выше нас не только в области умной молитвы», но превосходили нас «и в общем состоянии духа»; очевидно, что «к той форме исихазма, в которой пребывали наши отцы и деды, мы менее способны».

Но все же способны – в свою каждой эпохе присущую меру. Благодать, ниспосылаемая нам Богом, та же, и сила ее неисчерпаема. Но наш ресурс ограничен. Что изменилось, так это распределение наших усилий: преодоление собственной немощи и небывалых препятствий, воздвигаемых миром, требует таких затрат энергии, что за счет этого снижается высота подвига и умаляется доступная нам глубина созерцания. Поэтому мы не имеем права сказать, «что якобы Господь в наше время действует не так, как Он действовал раньше»²¹²⁰. Мы вправе утверждать другое: «в условиях современного мира молитва требует сверхчеловеческого мужества»; это действительно так, и устоять сегодня «в нерассеянной молитве означает победу на всех уровнях» бытия²¹²¹.

Когда люди, не имеющие личного опыта в умно-сердечной молитве, но преисполненные амбициями, берутся судить о внутренней жизни подвижников, то это неизбежно кончается какой-нибудь нелепостью. Среди критиков, напитанных варлаамитским духом, есть носители игуменского сана и профессорского звания. «Невежество есть зло, но еще большее зло – дурное знание»²¹²², когда богословская образованность служит тому, чтобы дискредитировать святоотеческую традицию и вводить в заблуждение неопытных искателей молитвы.

Сегодня можно встретить почтенного архимандрита с академическим образованием, который считает вовсе ненужной публикацию каких-либо работ по Иисусовой молитве: «Все, что требуется на эту тему, уже написано свт. Феофаном». А посему излишне вообще касаться темы умного делания, из опасения прелести конечно. Единственное, надо понимать, что теперь остается, – это только переиздавать труды Феофана Затворника. Некоторые, с тем же настроем, предпочли бы ограничиться писаниями свт. Игнатия. Это примерно то же, что запретить проповедь на темы Священного Писания, обходясь толкованиями одного Феофилакта Болгарского.

Тем же духом пронизаны некоторые издания, претендующие на популярность. Автор одного из них со снисходительной иронией рассуждает о предмете, которого не уместно даже и касаться, учитывая дух и стиль данного произведения: «Если судить по изобилию выпускаемых книг, посвященных умному деланию, молитвенников у нас несказанное множество... Сейчас в любой церковной лавке покупаешь четки, руководство, как научиться молитве, – и вперед; в монастырь приходишь вооруженный убеждением: нет иного смысла в монашестве, кроме умного делания. Технология широко известна: садишься на низкую скамеечку, свесив голову на грудь, взор устремлен на середину чрева, находишь место сердечное и вводишь туда ум, задерживая дыхание... всего и делов». И далее в том же тоне: «Нынешние ревнители молитвы прекрасно осведомлены о пресловутом пупе и разнообразных телесных приемах, обостряющих чувствительность...» При таком настрое духа не удивительно, что автор не способен понять свт. Игнатия, принимая его духовные прозрения за ошибки и заблуждения: «Душа ну никак не хочет довериться высказываниям святителя о современном ему русском монашестве! Святость, как известно, не исключает человеческих ошибок... Самое восторженное почитание святого не исключает... его человеческих недостатков, а иногда заблуждений». Ирония автора по поводу того, что, мол, «нет иного смысла в монашестве, кроме умного делания», обусловлена, надо полагать, видением совсем иных смыслов монашества. Поэтому не удивительно и то, что за должное почитается с игривым пренебрежением отзываться о психосоматических приемах молитвы²¹²³.

Техника молитвы со времен Варлаама по-прежнему остается предметом нападок и острот со стороны тех, которые не ведают, о чем говорят. Этим оказывается недобрая услуга малоосведомленному читателю: совсем огрубляется и без того профанированное представление об умном делании, об исихастском методе, искажается сама суть пути внутреннего безмолвия.

Другая монахиня, посвятившая в свое время целый труд ниспровержению духовных традиций православного монашества²¹²⁴, дает такую обличительную пародию на умную молитву, что анафематствованный Калабриец мог бы порадоваться – дело его не погибло. В художественных приемах исихастов автору видится «сильная зависимость» от нехристианских религий Востока: подвижник знает, «как надо дышать и в каком положении должно быть тело при молитве, должны ли быть ноги в холоде или тепле», но, «если разобраться... вы чувствуете тут и своеобразный дервишизм, и отзвуки индуизма, а главное – страстную веру в магию слова, жеста и ритма жестов. И несомненно, что эта вера в магию имеет под собой какие-то очень реальные корни». Душа умного делателя «знает силу магических заклинаний, зачастую выраженных в непонятных словах. Она, как дервиш, знает силу жеста и позы... Единственное, что на этом пути не дается, – это любовь, конечно»²¹²⁵.

Воинствующая монахиня обрушивается на святоотеческую аскезу: «Разверните толстые тома Добротолюбия, вчитайтесь в Патерики, прислушайтесь к проповедям аскетического христианства... Такое аскетическое мироотречение является утонченнейшим эгоизмом... Вы чувствуете холодную скупость, почти скряжничество... Странная и страшная святость – или подобие святости – открывается на этом пути»²¹²⁶.

Что касается художественных приемов, то эта тема нуждается в прояснении, а не в замалчивании. Обычно и благожелательно настроенные авторы, упоминая о художестве, считают нужным оговориться: «телесные приемы не составляют главного дела: они не больше как приспособления», «техника второстепенна», это «только внешние пособия», это «просто метод», это «только средство», ничего «существенного не имеющее», – а суть молитвы совсем, мол, не в этом. Интонация этих высказываний такова, словно приходится в чем‑то оправдываться. Будто заранее опасаются быть осмеянными и зачисленными в омфалопсихи²¹²⁷. Но стесняться здесь нечего и незачем малодушествовать. Суть молитвы, разумеется, не может заключаться в методе, а техника – как средство достижения цели – второстепенна по определению. Но в остальном эти высказывания не совсем точны.

Желательно яснее представлять себе, какова взаимозависимость внешнего и внутреннего, поскольку телесно-душевные связи лежат в основе аскетики и имеют прямое отношение к таинству обожения человека. Между позой и молитвой та же связь, что между молитвой и постом. Не понимая этого, возможно ли вообще говорить о молитве? Остается повторить прописную истину: «Образ мыслей человека, его сердечные чувствования много зависят от того состояния, в котором находится его тело»²¹²⁸. Именно поэтому учителя исихазма настаивают: истинное «богопознание требует вовлечения всего человека в молитву»²¹²⁹. «Иисусова молитва – не умная лишь, но и сердечная, в ней участвует и дыхание, и тело... Как в падении и во грехе участвует весь человек, так и в покаянии, молитве и обожении участвует и душа, и тело».

Как говорит Григорий Палама, «не одна только душа получает обручение будущих благ, но и тело, восходящее вместе с нею к ним». А посему «и требуется очищение и бесстрастие всего человека, а также молитва, в которой принимает участие весь человек»²¹³⁰. Искусство же художества в том и состоит, чтобы, с одной стороны, помочь полноценному включению в молитву всего человека; с другой – грамотно и с пользой управлять вниманием в процессе молитвы. Художественные приемы это не пустяк, не какие-то побочные пособия, а тонкий, сложный и очень важный инструмент²¹³¹.

Прискорбно, но антиисихастская атмосфера в церковном мире в основном создается как раз теми, кто призван душу свою полагать за овцы²¹³². Звучит знакомая тема: «Наставников духоносных нет, монастырей нет, в иерархах слабое, темное, сбивчивое, неправильное понимание христианства. Куда же бедному христианину податься? Как жить и как спасаться?..»²¹³³ – это не рассеянные овцы стада²¹³⁴ стенают, но стонет сам пастырь в игуменском сане.

А на таком фоне звучит популярная проповедь другого радетеля о молодежной пастве: «Из святых отцов сделали – уж не знаю, чуть ли не идолов, по которым мы непременно должны «равняйсь – смирно», поэтому они не убедительны для человека, который заведомо не принял установку на их сверхобязательную авторитетность... Вообще я считаю – в Церкви всего должно быть много и «по интересам»... Например: нравится людям русский язык богослужения – пусть будут соответствующие приходы... Латинский обряд – пожалуйста, пусть будет соответствующий приход»; но, увы, кругом окопались «так называемые ревнители казарменно-строевого единообразия», приходится «противостоять существующей клерикально-детсадовской идеологии»²¹³⁵. Этот прогрессивный наставник, которому доверено «духовное развитие молодежи», ведет ее в дебри собственного опыта: от Церкви «меня отталкивала архаика, бороды, странные облачения, кадило с дымом и прочее. Но мудрый Дух привел меня к таинствам Церкви помимо всего этого антуража... Я знаю Святого Духа. Он всегда пребывает во мне... Я знаком со Св. Духом... Он чужд экзальтации, тусовочности, примитивного «попсового» аффектированного выражения эмоций... Принимается Дух даром и просто»²¹³⁶.

Делится отец игумен и опытом духовничества: «Я не люблю исповедовать – может быть, потому, что в Русской Церкви Исповедь «привязана» к Причастию»²¹³⁷.

Что уж говорить о широко распространяемых писаниях, автор которых со всем откровением признается: «Лично я вообще бы отменил частную исповедь»²¹³⁸. Таинство Покаяния, очищающее приступающих ко Святой Чаше, этот «властитель дум современных неофитов» кощунственно именует «своего рода билетом на Причастие»²¹³⁹. Характерно отношение американского пресвитера к внутреннему деланию: «Вся эта восторженная и пустозвонная возня с «духовностью», «умным деланием», «православием», «паламизмом», вся игра в религию, начиная с самого богословия, – наступает момент, когда все это просто давит унынием... Больная религиозность. И все эти побеги – кто в Византию, кто в «Добротолюбие»... Я почти совсем не молюсь, моя «духовная жизнь» – в смысле «подвига», «правила», всякого там «умного делания», всего того, о чем все время говорят кругом меня, – ноль». Между тем о. Александр знаком со святоотеческим наследием: «Уже в кровати читал, вернее – листал валаамский сборник о молитве Иисусовой. Странное чувство – словно о какой-то другой религии читаю... То же чувство испытывал, я помню, читая книгу об о. А. Мечеве... Просматривал вчера книгу епископа Игнатия Брянчанинова о смерти. Как можно такие книги писать? Как можно во все это верить?.. «Духовность», «церковность» – какие это двусмысленные и потому опасные понятия!»²¹⁴⁰

Справедливо именуют учение о. Александра американо-парижской «богословско-литургической пепси-колой», подменяющей подлинно православную духовность²¹⁴¹. Впрочем, сам он яснее и ярче других излагает исповедание своей веры: «Я не люблю, не могу любить Православной Церкви... и бабьего благочестия... Ложь, подделка, дешевка этого самодовольного, тупого, сентиментального «русского православия»... Как я бесконечно устал от всего этого «православизма», от всей этой возни с Византией, Россией, бытом, духовностью, Церковью, церковностью, благочестием... Я все больше и больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех – синоним православия... Отчуждение чувствую по отношению ко всему типично русскому «уюту» храма, к русскому благочестию, в котором мне всегда чудится какое-то тупое самодовольство... Мой интерес к православию обратно пропорционален тому, что интересует – и так страстно! – православных»²¹⁴².

Сегодня можно услышать недружелюбную критику некоторых пастырей в адрес «Откровенных рассказов странника»: эта книга «весьма сомнительного содержания» дает «ложные понятия о духовной жизни»²¹⁴³ и своей «странной аскетикой» якобы смущает образованного читателя. Критиков удивляет непонятная и странная «популярность этой книги в среде православных христиан»²¹⁴⁴.

Надо сказать, что книга действительно неровная, в ее поэтапном составлении принимали участие разные авторы. Имеет она и свои недостатки, о которых может быть отдельный разговор. Но преобладают все же достоинства. И основные из них – это присутствие подлинно русского духа и искренняя любовь к молитве, пронизывающая все повествование. Если же подходить к этой книге с сухим рационализмом, то, конечно, многое останется сокрытым. А если читателю чужды неизъяснимые особенности русской души, если не породнен он с нашей культурной традицией, не привит к корням ее, если сердце его не поет и не плачет днем и ночью словами Иисусовой молитвы, то ему действительно остается лишь удивляться популярности этой книги.

Еще один типичный симптом варлаамизма – это обвинение праведников в прелести. Таков «один из видов мщения со стороны тех, кто сам не стяжал добродетели. Посредственность ненавидит добродетель. Добродетель всегда не дает покоя посредственным»²¹⁴⁵. Если нападкам гонителей подвергся свт. Григорий Палама, то понятно, сколько должно доставаться прочим. Не избежал, например, глумлений прп. Софроний Эссекский²¹⁴⁶, чье богословское наследие сегодня изучается во всем православном мире, на Родине же его писания порой удостаиваются язвительной критики²¹⁴⁷. Попутно из стана борцов с русской праведностью доносится: «Кто такой старец Филофей?.. возникает вопрос – не в прелести ли он? Очень не исключено»²¹⁴⁸. Легкомысленные обвинения в прелести раздаются в адрес выдающихся греческих подвижников последнего столетия. Прп. Иосифу Исихасту еще при жизни довелось немало претерпеть от одержимых варлаамитским духом, а сегодня пытаются посмертно уличить в прельщении таких отцов святой жизни, как прп. Порфирий Кавсокаливит и Харалампий Дионисиатский²¹⁴⁹.

Тут надо с сожалением отметить, что часть вины за эту хулу ложится на совесть издателей, публикующих переводы слишком низкого качества²¹⁵⁰. Язык старцев бывает настолько своеобразен, что его понимание требует от переводчика личного духовного опыта и развитой интуиции. Прискорбно, но неточности переводов дают лишний повод антиисихастски настроенным критикам к нападкам на православное подвижничество и учение о молитве.

Обличительным насмешкам подверглись беседы прп. Порфирия Кавсокаливита, в аскетических наставлениях которого содержится якобы «прямое отвержение Евангелия» и «всего учения Церкви о духовной жизни»²¹⁵¹. Но разоблачитель ересей поспешил взяться за перо, не удосужившись поглубже ознакомиться с традицией православного подвижничества, в котором существует отнюдь не один-единственный путь и метод, известный критику. Шаблонное мышление, ограниченное привычным «дай кровь, приими Дух», не в состоянии вместить то, что выходит за рамки знакомых штампов.

Отец Порфирий не изобрел ничего нового, – он говорит о пути «мягкой аскезы», который всегда практиковался у христиан наряду с другими. На этом пути подвижник в борьбе с диаволом не вступает в прямое противодействие с ним, но избирает более мудрую и не столь уязвимую позицию, воздействуя на противника опосредованно. Стратегия такого метода основана не на ненависти к врагу, а на любви ко Христу. Это более высокий и утонченный путь, не всем доступный и, конечно, не всем понятный, ведь любовь необъяснима, пока не пережита.

В литературе, знакомящей с судьбой личностей духоносных, встречаются факты удивительные, здесь всегда много странного, необычного. Чтобы судить о жизни и подвиге таких старцев, как Иосиф Исихаст, Порфирий Афинский, Харалампий Дионисиатский, Паисий Святогорец или иных отцов подобного уровня, надо прежде всего учесть, что это люди крайне незаурядные. Они очень рано, некоторые еще до монашества, еще в миру, получили благодатные дары, то есть обрели сверхъестественные способности, поэтому их уникальный опыт и многие их действия не могут вписаться в некие шаблонные представления²¹⁵². Методы обучения, применяемые такими людьми к конкретным ученикам, никак невозможно сопоставлять с теми общими советами, которые, например, свт. Игнатий Кавказский дает в своих книгах новоначальным рядовым послушникам, впервые приступающим к Иисусовой молитве. И совсем уж наивно адресовать эти советы самим старцам, чем увлекаются антиисихастски настроенные критики²¹⁵³. Те, кто, критикуя опытных делателей, примеряет к ним предписания для новоначальных, обнаруживают свою неосведомленность в самых основах внутреннего делания, не учитывая, что духовно зрелые, стяжавшие благодать подвижники свободно практикуют самые разные виды аскезы и приемы молитвы. Кроме того, их молитва часто переходит в созерцание – в состояние необъяснимое, не сопоставимое с молитвой деятельной. Краткие моменты созерцательных переживаний непредсказуемы и могут посещать усердных молитвенников еще прежде достижения бесстрастия²¹⁵⁴.

Если у критика нет опыта в умно-сердечном делании, если нет представления о природе созерцательных состояний, то лучше ему прислушаться к словам святого, предупреждавшего, что «нисколько не знакомым» с умной молитвой «из правильного и долговременного упражнения ею было бы гораздо благоразумнее, гораздо безопаснее воздержаться от суждения о ней, сознавая свое решительное неведение этого священного подвига»²¹⁵⁵.

Но праведность не дает покоя тем, кто находится под властью иного духа, – они неутомимы в преследовании добродетели. Что говорить о праведных, если в прелести винили Самого Христа: беса и’маши – так реша убо Ему жи’дове²¹⁵⁶. Кого из святых не обвиняли в прелести, не гнали, на кого не писали доносов... Пять раз отправляли в ссылку Афанасия Великого²¹⁵⁷, в ссылке скончался Иоанн Златоуст; все знают, что претерпели Иоанн Дамаскин и Максим Исповедник. Не только Григорий Палама, но всякий выдающийся святитель обвинялся в свое время в ереси; не только Максим Кавсокаливит, но множество преподобных и блаженных уничижались современниками как прельщенные. Достаточно вспомнить, какой критике, неприятию и гонениям со стороны священноначалия подвергалось некогда оптинское старчество. Известно, что свои же собратья притесняли Серафима Саровского, да и до сих пор не унимаются те, кого опаляет одна только память о его огненной²¹⁵⁸ святости. Но трудно проти’ву рожну’ пра’ти²¹⁵⁹, поэтому не впрямую ополчаются на преподобного, но лукаво заходят «сбоку»²¹⁶⁰.

Критики исихазма являют собой иллюстрацию известной закономерности, выраженной апостолом: душевный духовного не разумеет²¹⁶¹. Это люди, – по слову апостола, – душевные, не имеющие духа²¹⁶², они прилагают к распознанию духовного делания свои душевные мерки, а такой подход не есть мудрость, нисходящая свыше, но земная, душевная, бесовская²¹⁶³. Внутренний подвиг, как и святость, есть явление мира духовного, совершенно иного по отношению к миру чувственному, земному. Отсюда – духовность не постижима и не передаваема средствами этого мира, то есть посредством душевности или рассудочности, но «мудрость духовная нужна, чтобы понять то, о чем сказано духовно»²¹⁶⁴. Пребывающим в духовной слепоте действительно сложно, а то и невозможно, различать духов, им затруднительно разобраться, где действие благодати, а где – демона. Так было всегда: духовная истина для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие²¹⁶⁵.

Последователи Варлаама это те, кто не обладают способностью различения духов, то есть не приучены к различению добра и зла²¹⁶⁶, но берутся судить духоносных подвижников, не понимая, что духовность неописуема: «Пусть никто не сочтет себя способным описать жизнь духовного человека, даже если он хорошо его видел, слышал или знал. Человек, душа которого опаляется Божественной любовью, мысль которого озарена Божественным просвещением, а тело непрестанно несет всеобъемлющее самоотречение и погружается в страдание... такой человек превышает меру естественных правил и законов, и его нельзя оценивать на основании обычных человеческих критериев»²¹⁶⁷. О том же и слова апостола: духовный судит о всем, а о нем судить никто не может²¹⁶⁸.

Тех, кто не имеет опыта духовного подвига, но располагает лишь «внешним знанием», наделен «внешней ученостью», свт. Григорий Палама называет несчастными. Ни наука, ни рассудочная деятельность не являются в истинном смысле просвещением и не ведут к богообщению²¹⁶⁹. Истинный смысл предметов духовных «ускользает от понимания человека, вникающего в них рассуждением, а не делом и практическим опытом». Обладателям «внешней мудрости» присущи «баснословность и злоучительность»; внешнее знание «никак нельзя называть духовным даром, а только природным», ибо «знание, добываемое внешней ученостью, не только не подобно, но и противоположно истинному и духовному». Истинное же богомудрие есть «Божественный в подлинном смысле дар, дарованный Духом Святым, а не природой», – он, «нисходя свыше, даже рыбарей делает сынами грома»²¹⁷⁰.

Однако «мало Божиих людей, хотя все Божии создания... Мало кто приобрел духовную премудрость, хотя все от Него по природе разумны»²¹⁷¹. Когда суждения выносятся не из согласованного с Преданием и Писанием опыта личного подвига, а из внешнего рассуждения, то и становятся баснословием.

«До конца понять глубину отцов мы сможем, только если приобщимся к их духовному опыту и будем духовно подвизаться в том же, в чем подвизались и они, а не только схоластически, теоретически их изучать»²¹⁷². Это имеет отношение и к изучению жизнеописаний подвижников, и к пониманию их собственных творений, в которых запечатлены истины, изглаголанные через этих богомудрых мужей Самим Богом. Поэтому «без чистого ума и без подражания жизни святых никто не может уразуметь словеса святых»²¹⁷³. «Желающий постичь мысль богословов должен приблизиться к ним через очищение души и уподобление их деяниям, дабы, ведя одинаковый с ними образ жизни, уразуметь открытое им Богом»²¹⁷⁴.

Дерзающим судить праведников неведомо, что духовная жизнь с ее закономерностями, как и действия лиц духоносных, как и прочие «вещи будущего века», являются тайнами, и «тайны эти могут быть полностью познаны или, вернее, опытно постигнуты только святыми – теми, кто живет в совершенном единении с Богом, кто преображен благодатью и принадлежит скорее к жизни будущего века, чем к нашей, земной жизни»²¹⁷⁵.

Плотские мудрования варлаамитов обречены на несостоятельность уже потому, что душевное всегда пристрастно, а стало быть, необъективно: «человек с неочищенным сердцем не в состоянии правильно воспринять окружающие обстоятельства и передать их; он невольно извращает действительность и постоянно против своего желания является и лжецом, и клеветником... Неочищенное сердце не может стать высоким жилищем», жилищем Духа, – Он обитает «только там, где сердце освободилось от пристрастий»²¹⁷⁶. «Кривое прави’ло²¹⁷⁷ и прямое делает кривым»²¹⁷⁸, – сказано о смотрящих на мир плотскими очами. Жизнь Духа средствами человеческого языка вообще неизобразима, возможно лишь более или менее приблизительное обозначение ее через символы. «В этом смысле отрицательные формулы апофатического²¹⁷⁹ богословия, могущего сказать о Боге только то, что Он не есть, а не то, что есть», оказываются наиболее подходящими, дабы «понять и изъяснить неизъяснимое»²¹⁸⁰.

Рационалистичный ум поражен самоуверенностью. Предприимчивый, напористый и практичный, но вместе поверхностный и зауженный, он не ведает собственной ограниченности, полагая возможным судить обо всем, что привлекает его внимание. Но духовная жизнь, как и вообще тринитарная тайна Церкви, не постижима извне. Церковь – «это не административная система или учение, которое наблюдается чувственным зрением и организуется человеческими средствами. Это богочеловеческое таинство, познаваемое в Духе... Это реальность не от мира сего, которая, тем не менее, находится в мире... и существует в истории. Это собрание воедино неба и земли»²¹⁸¹. Естественно, те, кто пытаются анализировать духовность с позиции иного духа²¹⁸², – те видяще не видят, ибо не дано им, как сказано, разумети тайны Царствия Небеснаго. Так сбывается в них пророчество Исаиино, глаголющее: слухом услышите, и не и’мате разумети; и зряще у’зрите, и не и’мате видети²¹⁸³.

Смута начинается там, где люди, вместо того чтобы самим заняться молитвой, начинают критиковать молитву других. Это напоминает известную трагедию, когда иноки, чье дело молиться святым именем Иисуса, начали спорить об имени Иисуса; вместо того чтобы смиренно преклониться пред именем Иисуса, начали вершить насилие и разорять монастыри из-за имени Иисуса. Не то ли делали и крестоносцы, разоряя Константинополь и прикрываясь именем Иисуса?..

Не тем ли заняты и неоварлаамиты? Эти критики, мнящие себя способными судить праведников, сами оказываются в том самом состоянии, которое пытаются приписать другим: по неведению «собственного духовного уровня человек впадает в состояние прельщенности, мечтательности. Он мнит в себе несуществующие добродетели, принимает за богоугодные и «духовные» свои душевные, нервные порывы»²¹⁸⁴.

Похоже, что лица, настроенные антиисихастски, недооценивают серьезности того факта, что Константинопольский Собор 1341 года не только осудил Варлаама, но предал анафеме и всех будущих оппонентов учения свт. Григория Паламы: «Если и кто бы то ни было еще в том же когда-либо будет уличен, – или как верящий, или как говорящий, или как пишущий против этого святителя Фессалоникийского, а точнее – против святых богомудрых отцов и против нашей Церкви, – то мы то же самое применительно к таковому постановляем и такому же осуждению его подвергаем, будь ли он из числа священнослужителей или же из числа мирских»²¹⁸⁵.