Путешествие в Константинополь в 1888 году

Путь из России в Константинополь самый краткий – из г. Одессы, где я и сел на пароход прямого сообщения. Это был «Азов», пароход Российского Общества. Осмотрев его накануне, и ласково приветствованный, при входе на него, гг. служащими на нем, я был вполне им доволен. Но, когда я явился на него окончательно, в сопровождении добрейшего Лоб-го и увидел, как он переполнен множеством людей и волов, то мнение мое скоро значительно изменилось. Волов смирных сдавали рядом с пассажирами 3 класса. Некоторые же волы не шли, поэтому им надевали на рога их цепь и поднимали вверх машиной; упорные животные конечно покорялись своей участи, смиренно вытягивались во всю длину свою и когда их опускали в трюм, то они не знали, что и делать. Только уже через несколько времени поднимались на ноги. Но и смирные животные не всегда оставались такими. Добрейший Л. проводил меня до самой каюты 2 класса, а потом, когда я пошел провожать его, то он получил порядочный удар от одного вола и разные другие знаки. Раздался последний свисток. Начали целоваться и раскланиваться, и я имел счастье утешиться чисто христианским участием человека, узнавшего меня только за день. Долго шло прощание шляпами, платками. Несколько шлюпок гнались за пароходом с знакомыми уезжавших. Но скоро скрылись все. Понемногу скрылись и все величественные дома и храмы Одессы. Море становится необъятным; ни откуда не видно ни паруса, ни какой-либо живой точки; только изредка плеснется дельфин; море шумит, ветер крепнет. Но все так, восхищены великолепным простором моря, необъятной ширью голубого неба, что в разговорах и не замечают надвигающейся бури. Пробил звонок к обеду. Нас, обедающих во 2 классе, оказалось два стола. За 1-м сидели помощник капитана, врач и механик, грек с сестрой и армянин, и еще кто-то. Со мной сидели 3 поляка и три грека, из которых один Астраханский, едущий на остров Лесбос к матери, вместе с сестрой, которую уже начало укачивать. Мы же едим и пьем отлично, просим поляка-музыканта на утро поиграть, а между тем – волны все сильнее и сильнее бьют о стены парохода, особенно близ моей постели, под иконой Св. Николая, неусыпного ходатая мореходцев. После обеда кофе, но многие уже куда-то скрылись. Два грека, горячо поспорившие о честности одного из своих земляков, едва не учинили дуэли, наградив предварительно друг друга самыми оскорбительными эпитетами. А стук волн все громче и покачивания парохода все неправильнее. Попробовал было я выйти на палубу, но там уже все притихли; лишь завывание снастей и вой мачты говорили ясно о предстоящем. Волы качаясь упадали; над ними носилась одаряющая атмосфера. Матросы ходили скоро и молча. Становилось страшно и дурно. Я поспешил лечь. Чрез несколько часов я проснулся; пароход качался во все стороны. Со всех сторон нашей каюты раздавались тяжелые стоны; нередко доносились женские всхлипывания. На другой день я проснулся поздно; немногие пили чай. Помощник капитана острил относительно музыки; я пытался встать и не мог; лежать самое лучшее дело. Подали завтрак, но аппетита не было никакого. Часов около пяти вечера я поднялся и попытался обедать, но тщетно; все отдал морю и опять слег, всецело покорившись мощной силе и невольно припоминая поднятого вверх вола, учился пониманию различия силы человеческой и Божией, которой ветер и море послушают. Лежание продолжалось часов 30, до самого подхода к берегам, которые открылись почти сразу с двух сторон, с правой – Европейский и с левой – Азиатский, а в средине их – лента пролива Босфорского.

Босфор – это пролив, похожий в ширину на Волгу или Северную Двину. Он тянется верст на 20. По обеим сторонам его горы с покатыми склонами к берегам глубокого Босфора. Эти горы усеяны множеством садов, домов, мечетей с игловидными минаретами и великолепными дворцами, подходящими непосредственно к самим голубым водам Босфора, который, вероятно, приветливо принимает в себя все, что ему дают, начиная от всяких отбросов и кончая людьми, которым нередко приводится встречаться со смертью в волшебных водах Босфора, как было это, например, с несколькими тысячами христиан при взятии Константинополя турками, а также с потурч. янычарами. Пред входом в Босфор все пассажиры встрепенулись; морской болезни, как небывало. Показались на кают-компании не только слабая гречанка, но и две дочери капитана – черногорки, благодушный отец которых похож на почтенного немца. Любезный доктор усердно докладывал мне о всех достопримечательностях, представлявшихся нам еще издали.

По обеим сторонам Босфора, при входе в него, видны бастионы, а за ними чуть приметные земляные валы, из коих глядят прямо на Босфор темные дула крупповских пушек. Пароход наш остановился; помощник капитана отправился в санитарный карантин, стоящий на азиатском берегу, а мы не могли оторвать глаз от очаровательных картин панорамы, широкой лентой развертывающейся по обеим сторонам Босфора. Между тем, мимо нас сновали пароходы, корабли с разнообразными флагами, разноцветными куртками матросов; а вот и Босфорские лодочки, в которых разъезжают солидные толстые эффенди, у ног, которых по полудюжине сомнительных красавиц, покрытых темными чадрами, а в веслах по паре и четверке рослых болгар или черногорцев в расшитых жилетах и фустанеллах с живописными шапочками и турецкими фесками. Нескоро явились к нам члены санитарной комиссии, но за то, очень скоро кончился визит их, так как толстый грек, поставщик наших волов в Константинополь, должно быть, поспешил порядочно раскошелиться. И мы двинулись не быстро, чтобы не столкнуться со встречными пароходами и кораблями. За наш пароход прицепилось множество разного калибра лодок. И это, говорят, дозволяется делать всегда, в видах возбуждения симпатии.

Другие европейцы не позволяли делать этого, но увидев, как чернь расположена к русским, стали делать то же. И вот, все турки катаются на счет всех европейцев, так как, вероятно, не знают русской пословицы: «любишь кататься, люби и саночки возить». Обязательный доктор, по мере движения нашего, сообщал: вот древняя Византийская башня и часть стены, а там, за рядом домов дачников, Баук-дере, где вон виднеется небольшое, но прелестное летнее помещение нашего Посольства, с чудным вековым парком из платан, далеко видных на высоком косогорье. Далее, дома и дворцы других посольств: Итальянского, Французского, Германского, над которыми во все стороны парят орлы, широко распустив свои черные крылья. А вот и дворцы Его Величества Султана Турецкого: Топхание, Чараганский и Долма-бахче, построенный из белого мрамора, с великолепной мраморной колоннадой. Он стоит почти над самым берегом Босфора, за роскошной решеткой. В нем, говорят, живет бывший султан, который из него никуда не выходит. Настоящий султан Гамид живет в новом дворце на горе. А там, на азиатском берегу, Белербейский дворец, окруженный садовыми террасами. Здесь вот, великолепный дворец, построенный для Французской Императрицы Евгении, во дни славы Наполеона III. Далее идет ряд вилл европейских богачей и турецких пашей, которые ежедневно ездят в Стамбул, который находится там, далее, направо. Вот кладбище турецкое, усеянное нестройными столбами-памятниками, осененное десятком чахлых дерев, а под ним огромнейший колледж Американский, в котором прекрасно воспитываются сотни юношей разных национальностей и между прочим, греки и болгары, которые потом, конечно, оставляют Православие. Далее, идет нестройная громада огромных домов. Верхняя часть называется Церой, где находятся лучшие магазины и дома европейские и среди их громадный 5 или 6 этажный дом нашего Посольства.

Нижняя же часть называется Галатой, где находится самый оживленный в мире базар и где помещаются и наши Русские подворья Афонских монастырей. Но весь интерес Константинополя для нас заключается впереди Галаты, за мостом, перекинутым чрез залив, называемый Золотым Рогом. Здесь высится, среди множества мечетей, Св. София, а впереди ее, на мысу стоит ряд не особенно роскошных, но дорогих по воспоминаниям дворцов, из которых иные, быть может, остатки далекой и для нас священной старины, так как здесь были дворцы царей Византийских, начиная с Св. Константина, основателя города. Здесь же, около Св. Софии, жили Патриархи. Ныне же, Патриарх живет далее, за рядом министерств и разных домов, над берегом Золотого Рога, прямо против страшных великанов военных кораблей, за которыми виднеется адмиралтейство.

На противоположной стороне от мыса, где находится Св. София, на азиатском берегу, где ныне Скутари, был древний город Халкидон, а там, в синеве дальней, ряд Принцевых островов, на которых в мифические времена жили разные боги и богини Одиссеи, а ныне там наслаждаются прохладой Мраморного моря дачники, а на острове Халки учатся реалисты и семинаристы, кандидаты священства.

Не успевал поведать мне все сие словоохотливый мой собеседник, как пред нами один чудный вид сменялся другим – лучшим, так что я не знал, что и делать: смотреть-ли назад, или устремляться вперед. А на встречу нам неслась масса пароходов, кораблей, каиков. Был почти полдень. Солнечный блеск все окрашивал самыми яркими красками. Среди Босфора жары не вчувствовалось, но на берегу, вероятно, было жарко, а потому почти все дома были с опущенными жалюзями и движения на берегу тоже не было видно. Но вот, «Азов» наш остановился пред Галатой и нас моментально окружила масса лодок, из которых скоро явились непрошеные гости, разного рода проводники и лодочники. Меня ревниво хранил один из послушников Афонского Андреевского скита, но я узнал, что подворье их, после страшного пожара, еще не отстроено и потому предпочел отправиться с послушником Пантелеймонова подворья, и очень был доволен своим выбором. Распростившись с добрым капитаном, любезнейшим доктором и некоторыми другими, я скоро очутился над самой лазурью совершенно тихих вод Босфора, севши в каик вместе с 5–6 другими своими спутниками из 3 класса. Один из них, довольно молодой мужичек, был в каком-то возбуждении, даже казался выпившим. Вероятно, его очень огорчило то таскание из конца в конец парохода, которому подвергся он от напавших на его вещи непрошенных пособников, от которых освободил его, как Ангел-хранитель, наш отец проводник. Он все ворчал что-то и говорил: «Ну зачем поехали мы? Что мы понимаем тут?» Между тем, к нам выехала лодка и о. П., как бы здороваясь с сидевшим в середине ее невысокого ранга эффенди, протянул к нему руку и потом омыл ее в Босфоре. Тот, взглянувши на полученное, пробормотал несколько ворчливых слов, явно выражая недовольство. Но, стоявший в таможне чиновник видел, что уже должное получено и потому скоро пропустил нас, небрежно взглянув на мои билет и билет одесского семинариста-болгарина, а прочие не удостоивши даже внимания. Мы пристали потом к пристани Австрийского агентства и мои вещи подхватили, Бог весть откуда налетевшие, носильщики. Пройдя агентство и пересекши узенькую улицу, мы очутились в зловоннейшем проулке и через две минуты были пред громаднейшим 4 этажным зданием Пантелеймонова подворья. Мне отвели отличную комнату с 3 кроватями, одним столом и всеми необходимыми принадлежностями. Два окна моей комнаты были обращены на Св. Софию, всегда видимую ясно. Не могу выразить, как я был бесконечно рад своему месту. Но все в мире сем относительно. Рядом со мной, в такой же комнате, помещался профессор Петербургской Академии Николай В. Покровский, которому я поспешил сделать визит, отданный им мне в ту же минуту. Он собирался ехать в Баук-дере, чтобы провести там вечер в тиши приятной и морской прохлады. Узнавши, что там же находится и о. Архимандрит Арсений, начальник миссии, к которому у меня было не мало поклонов, и я собрался туда же.

Галата, уже отчасти показавшая мне себя своим зловонием, теперь явилась предо мной во всем своем безобразии и разнообразии, когда мы приходили на пароход, стоящий у моста через Золотой Рог. Почти через каждые пять шагов – лежащие на узеньких тротуарах толстые собаки, разно-племеннейшая масса, движущейся беспорядочно, публики пешей и конной, в щегольских экипажах и не изобразимых каруцах, многооконных трамбах и каретах, шум, гам, всяческие выкрикивания, стук рабочих молотков, зазывания всяких магазинщиков, менял, сапожников, портных, кухмистеров, дым от их плит и жаровень кафеджи, делали из узенькой, грязнейшей и вонючей улицы – Галаты – невыносимый ад. Я был рад, когда мы выбрались из нее на широкую площадку близ моста. Но беспрерывное движение экипажей по разным направлениям, неразборчивое хлестание ленивых мулов и упорных ослов, назойливое тыкание под нос всяких газет, оглашали и здесь, а потому я опять вложил в уши свои вату, которую вынул было по прибытии на подворье. При входе на мост нас остановили, требуя денег. Я все еще не имел никаких денег, кроме русских, а потому мой проводник дал за меня и взял мне билет 1 класса. Времени было около двух часов; день был праздничный – Пятница. Соседей оказалось множество; почти все в фесках, но в сюртуках, жакетках, пиджаках, в лакированных башмаках, в белых, отменной чистоты, сорочках и в руках у 9 (из 10) газеты: французские, английские, немецкие и лишь у немногих турецкие. У многих было много знакомых и потому часто приходилось наблюдать приятные улыбки встречающихся и наслаждаться премилым турецким селямом, начинавшимся грациозным наклонением головы и сопровождавшимся помахиванием руки к устам, лбу и сердцу. Приглядевшись, я стал понемногу различать турков, но чисто внешним образом; по тонким лакированным галошам с медными гвоздиками в запятках. По лицам же решительно нельзя было узнать: кто грек, кто армянин, кто болгарин, серб, далматинец. Мне вспомнился грек продавец волов, как он скидал, при въезде в Босфор, русскую фуражку и надевал феску и таким образом, превратился в турка. И тут сидели весьма многие, столь же сомнительные турки, как, например, чистокровный русый немец, а также и мой сосед, читавший письмо, написанное русскими литерами. Он оказался австрийцем, работавшим в России на каком-то механическом заводе и теперь имеющим мастерскую, в которой у него есть русский мастер, пишущий ему письмо. Видами Босфора, теперь почти уже, не приходилось любоваться, так как мы сидели под плотным брезентом, из под которого открывались лишь частичные виды. И, так как, эти виды, когда мы приставали к берегу, открывались с глазу на глаз, то уже и любоваться то приходилось меньше, так как большая часть домов, казавшихся из дали великолепными и грандиознейшими, при ближайшем рассмотрении, оказывались сколоченными из мелких дощечек, а каменные – некрашеными и грязными, хотя и с большими окнами, роскошными занавесками и другими принадлежностями высокой работы индустрии. Через час, мы пристали к Баук-дере. За решеткой прибрежной гостиницы сидело множество разнообразной публики, покуривавшей ниргиле и пьющей кофе из крохотных чашечек. Два, три музыканта, что-то несносное выигрывали на своеобразных инструментах, при чем один турок неистово акомпанировал, завывая неприятнейшим фальцетом и проделывая самые неблагозвучные трели, очень напоминающие греческое пение, с его сложнейшими вариациями звуков, выводимых над одним словом. Было около 4–5 часов вечера. Не успели мы войти к отцам, членам духовной миссии и обменяться с ними десятком дружественно-приветственных слов, как уже и завечерело совершенно. Воспользовавшись обильным гостеприимством, я пошел к о. Архимандриту, почтенному старцу, кажется бывшему учителю нашего Архиепископа. Он принял меня весьма радушно и предложил ночлег, который я принял с радостью, но не вдруг, так как мне хотелось видеть ночь на Босфоре и повидать чудный сад Посольства, бывший теперь совершенно свободным, так как у Посла был обычный по пятницам съезд всех иностранных Посланников. Не могу описать, что это была за ночь. Звездное небо, с светлой луной отражались дивными лучами в тихих водах Босфора и кроме того, как майские жучки, постоянно сверкали по нему каики, с самыми разноцветными огнями. Сад, из которого мы любовались этой картиной, был окутан густой тенью вековых платанов, кедров, кипарисов и других деревьев теплого юга, а из палат Посольства неслись чудные звуки прекрасного оркестра. Ах, думалось мне, как бы теперь хорошо было воспеть: «Слава в вышних Богу и на земли мир» или еще подходящее: «Заступница усердная». Теперь ведь, думалось мне, у нас в Казани наш Архипастырь чтет акафист Казанской иконе Божией Матери, а я вот залетел куда и однако, я столь же недалек был от центра торжества, как и всякий не присутствующий на нем, хотя бы он был лишь за ¼ версты, а не за долами и морями, как я. И я утешился в своей грусти. Вскоре, потом подошел к нам консул из Солуни И. С. Ястребов, которого я знал еще лет 25 тому назад, когда он еще учился в Астраханской Семинарии и не виденный мной, со времени отъезда его в Казанскую Духовную Академию. Разговор с ним еще более навел меня на мысль о Казани. С ним был капитан парохода, состоящего при Посольстве, сын знаменитого проповедника, покойного протоиерея Полисадова. Итак, в первый же день, я был в Царь-Граде, как дома, в России.

Утром, часов в 11, нас принимал Русский Посол при Оттоманском Дворе, глубокочтимый Алекс. Ив. Нелидов, всегда проводящий это время в глубине сада, под сенью развесистых платан и высоких кипарисов, где нас угощали, по турецкому обычаю, сначала вареньем с водой, а потом кофе. После представления, речь, вскоре, зашла о поездке в Ираклею, которая и назначена была во вторник к вечеру. Потом, мы сделали визиты к гостеприимным членам Посольства, из которых генеральный секретарь И. Н. Иванов показал нам несколько нумизматических редкостей и обещался провести к Патриарху. Возвратившись домой, мы путешествовали в Перу. Пройдя Галату, мы поднялись необыкновенно быстро по подземному туннелю и очутились в Пере, где лучшие магазины и фотографии. Здесь же наше Консульство, которое было заперто. Ночью я долго любовался широким видом на Босфор и Св. Софию. Сладостно блистательный вид этот, так привлекает, что я долго любовался им, ложась спать. И так как, ночью не очень спалось от оглушительно-адской музыки близ – находящегося театра низкого разбора, то я нередко вставал и ночью, и подходил к окну, чтобы еще наглядеться волшебной панорамой Стамбула, при полном блеске луны, слабо однако отражавшейся на серповидной луне Св. Софии. Вероятно, она ожидает, когда будет поставлен над Софией Св. Крест, тогда и будет она озарять своим лучезарным светом, который теперь необычайными переливами отражается на водах Босфора и куполе Св. Софии. На следующий день, утром мы прошли опять в Перу, поднявшись чрез тот же страшный туннель. Нас встретил г. Иванов. Идти в Фонарь, где живет Патриарх, было еще рано, а потому он предложил нам подкрепиться завтраком. Нам еще сопутствовал секретарь Русского Посольства Мансуров. Миновав знаменитый мост, по коему ежечасно проходит по несколько тысяч людей, мы сели попарно в крохотные каики и быстро помчались в Фонарь, лавируя среди подобных же каиков и громады мониторов, с зияющими страшными отверстиями. Этих чудовищ мы проехали несколько. Церковь Патриаршая виднелась давно, а за ней и дом. То и другое, не внушало восторга и удивления. Скоро нас ввели в приемную, где за конторкой сидел маститый старец Саккелларий, главный домашний секретарь Патриарха, а потом провели узеньким коридором в покои Патриарха Дионисия, который принял нас в небольшой гостиной. Мы все подошли под благословение. Он был одет, как одеваются и все Греческие духовные: в грубых башмаках с высунувшимися концами рубашки и плохо запахнутой рясой. Между вареньем и кофе шел разговор о нашей Семинарии. Он с радостью возвещал, что у них, в единственной Семинарии Халкинской, окончило курс человек 14, что он там служил и с ним служило 12 Архиереев. Получив вторично благословение, мы испросили позволение осмотреть его комнаты. В зале, не особенно великом, прямо пред входом стоит живописная картина, изображающая мнимую добровольную передачу ключей от г. Константинополя его завоевателям; над входом висит довольно большая икона, изображающая первый вселенский собор. Здесь на переднем плане черная фигура еретика Ария и подле него Св. Николай Чудотворец, рука которого на щеке Ария. Вслед за залом находится комната Синода, в которой только-что окончилось заседание. Впереди находится древняя икона Спасителя, Евангелие, а с задней стороны на приличном пьедестале – деревянный крест старинной искусной работы, с серебряной оправой по бокам с обозначением жертвователя (XV века). Церковь находится ближе к берегу Золотого Рога. Она в высшей степени мрачная, но довольно величественная. Иконостас сделан под черное дерево. В нем множество древних икон; в северной стороне в стену вделана часть колонны, к которой привязан был Господь Иисус Христос, во время истязаний, а возле клироса – кафедра Св. Иоанна Златоуста. Приложившись к этим и другим святыням, поспешили выйти, положив по несколько лепт на выставленную при выходе тарелку. Возвратившись к вечеру в Пантелеймоновое подворье, я посетил богато отстраивающееся Ильинское подворье и квартиру завывающего подворьем, благолепного инока болгарина. Потом был за всенощной в церкви Пантелеймоновского подворья, где служил старец-болгарин, а пели все иноки подворья. По окончании службы прикладывались к частице мощей Св. Пантелеймона и потом любовались с высокой галлереи на Босфор, Св. Софию и дворцы. Наутро, когда раздался звон била в Греческой церкви, находящейся прямо против подворья, я пошел туда. Церковь напоминала собой древнюю базилику, с тремя продольными отделениями, разделенными колоннами. Храм в общем не хуже Патриаршего, но украшений мало. На клиросах попеременно читали диакон и псалт, изредка прерывая свое чтение вычурным пением. Стоящему на левом клиросе подтягивало иногда несколько мальчиков, причем дисгармоничность пения еще более увеличивалась. Вообще утреня прошла, как простое не праздничное служение. К литургии священник облачился в ризы, но впереди высоко завернул их. Диакон надел стихарь и служба стала совершаться более торжественно. Прибавилось певчих и молящихся, из коих некоторые входили в церковь в фесках¹. Меня направили в левый придел. Там оказался о. протоиерей Владимир Григорьевич Далматинец. Он пригласил меня к поздней литургии, и я вышел из храма северной дверью. Налево со двора шла лестница на хоры, я пошел туда, но меня остановил сторож, ибо там стояли женщины. Однако, я взглянул оттуда вниз храма, который представил очень приятное зрелище, хотя далеко уступающее нашим храмам подобного размера, особенно с одной стороны, представляющейся в виде большого сарая. Подкрепившись вместе с братией подворья и некоторыми гостями, пришедшими из Посольства, я попросил о. Владимира поскорее проводить меня в Св. Софию и другие святыни Царьграда. Переправившись на каике чрез Золотой Рог, мы взяли фиакр и поехали к давно желанной Св. Софии. На пути нам встретилось множество грязных, каменных, старых и новых домов, а еще больше деревянных, из которых одни покосились, другие обвалились, а в иных и окна заколочены. Грязь, чернота невообразимая, узость улиц, постоянное движение идущих, едущих на ослах, лошадях, верблюдах и столкновения делали путь пренеприятнейшим. Казалось, как ведь близка Св. София, а мы добрались до нее не раньше, как в час. Пред входом в нее довольно большая площадка, совершенно пустая и не прибранная. Еще более сору при самом входе в храм, обращенный в мечеть, где сидели какие-то подозрительные женщины и разные калеки. Беспрепятственно мы вошли в притвор храма, представляющий длинную поперечную галлерею, со множеством аркад.

Уплатив франка два за вход и кажется 10 коп. за туфли, мы стали осматривать потолок притвора, украшенный множеством священных изображений, сделанных из мозаики. Но большая часть их уже уничтожена и от многих остались лишь небольшие следы; оставшиеся же замазаны охрой, сквозь которую яркие очи могут видеть многое. Особенно ясно видно изображение Спасителя и двух ангелоподобных фигур около Спасителя, т. е. Софии и Ирины, или премудрости Божией и Мира. Это изображение находится пред самым главным из 3-х входов в храм. Внизу этого св. изображения находится земно-наклоненная фигура Византийского царя, т. е. самого строителя Св. Софии, – Иустиниана. Осенив себя крестным знамением, мы переступили порог и обомлели от восторга и удивления пред величием создания Иустиниана, который поистине превзошел Соломона, ибо не только древность, но кажется и вся современная архитектура не создала храма, равного этому. Главный секрет обаяния этим храмом, по-моему, заключается в том, что он с первого шага вступления в него весь представляется взору во всем его поразительном величии, необычайной симметрии и изяществе всех частей, полных разнообразия и не нарушающих единства, выражающегося в господстве над всем небоподобного свода, которому все служит и к которому все устремляется. Оттуда дается свет и там сосредоточивается вся жизнь храма, полная чудесной мощи и необычайной шири, так что многим, имеющим слабое зрение, он может представляться имеющим своим покровом небо. Благоговейно, медленно мы двигались по скользким циновкам вперед, с необычайным вниманием оглядывая все и повсюду. Молящихся и болтающихся в храме было около сотни турок, но храм казался совершенно пустым. Дикая речь фанатика-проповедника гулко разносилась по храму, а он, как бы подбадриваясь этим, еще более и более усиливал свой зов. Ему вторили мальчики, сидевшие в разных углах с коранами. И в общем получалась какая-то дивная симфония. А что бы было тут, если бы услышалось пение Чудовского хора, а тем более Придворного хора, – думалось мне; недаром Послы наши, стоявшие здесь во время торжественного служения, говорили, что они не знали, где они стояли: на земле или на небе. Да, недаром многие русские мечтают о молитве в храме Св. Софии. Не хотелось бы уходить из Софии, так она хороша. Но, всему бывает конец. И мы оставили Софию, давши слово побывать в ней еще раз, что потом и исполнили. В этот раз, мы имели случай купить несколько камушков из мозаики древних икон. И хотя это было покровительство варварскому расхищению древних святынь Софии, но мнение, что эти камушки достанутся другим и желание навсегда сохранить воспоминание о дорогой Софии, заглушили все.

На следующий день, я написал родным своим: «Царь-град по местоположению царь, а по порядкам – гад, ибо постоянно можно встретиться со всякой гадостью. Но, что особенно возмутительно, так это – страшный крик и гам разных, мелочных торговцев, преимущественно же кафеджи, продающих сладкую воду и подобные пустяки. Живу четвертый день и видел четыре проулка, которые называют главными улицами. Эти улицы узки донельзя и запакощены до безобразия. Все движется, суетится. Только одни собаки лежат спокойно. Вообще, город препротивный. Хотелось бы уехать скорее, но пароход нейдет к Афону до пятницы. Хорошо еще то, что имеется отличный компаньон, изучающий древнюю христианскую живопись и архитектуру.

Реомюр ночью показывает +20°, а днем 30° и 40°. Но виды, виды, особенно ночью и при луне, восхитительные. Особенно восхитителен вид на Софию. А, что такое она внутри – сего ни пером написать, ни языком передать. Что наши Исаакиевский и даже храм Спасителя?! Не напрасно говорят, что царь Иустиниан истратил все свои сокровища на устройство помянутого храма и взял для него из всех древних храмов своего царства все, что можно было взять: колонны, капители, камни дорогие. А как блистал этот храм, когда он украшен был св. иконами, разнообразной церковной утварью, сонмом священнослужителей, громадным хором певчих? Боже! Видно грехи многи были тех, от кого Ты отъял такую Святыню, думалось мне. И воспоминание злодеяний, свидетелем коих была Св. София во дня узурпаторства престола Св. Константина, подтверждали думу мою и невольно зарождали ту мысль, которую я высказал в своей речи в посольской церкви, в день великого торжества России, по случаю 900-летнего юбилея в память крещения русского народа, 15 июля 1888 года.

Пользуясь свободным временем, я побывал, у так называемого, Живоносного источника, находящегося за пределами древней городской стены, которую не раз разрушали русские, причем Олег даже повесил свой щит. Туда же подходили и недавно русские, бесплодно постоявшие в С.-Стефано, верстах в десяти, даже менее. Над источником церковь. Говорят, что со времен Императора Льва, которому открылся источник, не оскудевает чудотворная сила его, а потому не оскудевает и число богомольцев. По дороге заехали в Семибашенный замок; видели башню, в которой сидел один из пленных послов наших во времена Екатерины. Были во Влахернском храме, – какая тут простота; в храме, пред Чудотворной иконой Божией Матери, боголепный священнослужитель читает акафист для молящихся, а в трапезе несколько человек лежат и спят. Зашли в древний загородный Царский храм, замечательнейший мозаиками. Уплатили за вход по франку. Мулла оказался очень любезным и однако, по долгу не дозволял нам смотреть на чудные древние иконы, составляющие теперь доходную статью турецкого духовенства. На следующий день побывали на острове Халки (на пароходе). Спутник мой ходил в реальное училище, а я ограничился посещением гимнастической начальной школы, в которой было до 100 детей самого малого возраста, а потом духовной семинарии. Здесь проводником нашим оказался греческий иеродиакон, окончивший курс в Киевской академии и учивший семинаристов русскому языку. Великую драгоценность семинарии составляет библиотека, в которой много рукописей самых древних, например, церковных богослужебных и в том числе, певческих. Замечательно, что я здесь видел множество вырезок древних картин, которые потом я видел в Риме, в Ватиканском музее. Да, запад многое похитил с востока! Что же? Может быть к лучшему, так как чрез это сохранились многие священные древности, которые иначе пропали бы бесследно.

12 и 13 июля сделана была экскурсия в древнюю Ираклею (Ерикли), первое местопребывание Византийских святителей, преемники которых доселе вручают Патриарху Константинопольскому архипастырский жезл, как бы в знак того, что они добровольно уступают или передают ему свои права митрополии, оставляя за собой только титул, при самых узких правах территориальной епископской власти.

По сообщению корреспонденции того времени, экскурсия эта совершилась на посольском пароходе Псезуапе, управляемом г. Полисадовым. В ней участвовал сам г. Посол с сыновьями своими, советник посольства г. Ону, секретари посольские Смирнов и Мансуров и др. Здесь же находились случайные гости Константинополя: ректор Казанской духовной семинарии Η. П. Каменский и профессор Петербургской Духовной Академии Н. В. Покровский, который своей целью пребывания и навел всех на мысль об этом путешествии, хотя главной виновницей должно признать достопочтеннейшую супругу Посла, которой как-то привелось видеть Чудотворную икону из Ираклеи. Пораженная очевидной святостью иконы, достоуважаемая Ольга Александровна пожелала иметь с нее фотографию, что и было исполнено в эту экскурсию. Кроме того, г. Смирновым был сделан снимок от руки, а профессором Покровским подробное описание, что имело не малое значение, так как этой древней святыни грозит полное уничтожение. Дело в том, что она состоит из камешков, т. е. мозаический работы. Находясь в болезни, местные жители понемногу вынимают кусочки мозаики, делают раствор и пьют его. Теперь уже средина иконы вся выбрана, а после хищнические руки могут касаться и других частей св. иконы Богородицы-Одигитрии, несмотря на то, что г. Посол усердно просил монахов, владельцев иконы, всячески оберегать ее.

Ираклея имеет свою великую и славную историю. Еще в давнюю эпоху, здесь находился город, который назывался то Примонтом, то Ираклеей. И памятники, находящиеся здесь, относятся к самым древним временам, начиная с архаических, и кончая Византийскими и Генуэзскими. Наших паломников особенно интересовали христианские древности, но барельефы, капители, древне-греческие надписи, остатки статуй, колонны, валяющиеся на пути, разные изваяния, вмазанные в заборы и клети, невольно приковывали их внимание прежде, нежели они пришли к главной святыни Ираклеи, – древнему соборному храму.

Хотя путешественники восходили на гору рано утром (13 июля), однако путь был нелегок по случаю жары. Кроме того, жители Ираклеи пугали нас разбойниками, а оружия у нас не было никакого, поэтому мы принуждены были взять с собой отряд матросов. Но вскоре, кажется сами разбойники любезно предложили понести фотографические инструменты и мы отправились ко храму. При входе во храм всех нас поразила, обычная древним греческим храмам, открытость всего храма и необычайная легкость всех форм его и особенно купола, очевидно построенного по образцу храма Св. Софии в Константинополе. Обширный свод купола покоится на четырех каменных столбах, внутри коих заложено четыре громадных столба из белого мрамора, которые, быть может, взяты были из какого-нибудь древнего языческого храма или знаменитого театра Ираклеи. Белым мраморным камнем покрывается и полуразрушенный престол, сложенный из разных камней. И по всей алтарной части уцелело не мало беломраморных камней, из коих некоторые ясно сохранили следы укрепления, очевидно, иконостасного. Горнее место выложено широко заодно со стеной из местного серого камня, глыбы которого, доселе омываются бурными волнами мраморного моря, с южной его стороны, где в древности находился театр, в коем был замучен Св. великомученик Феодор Стратилат, бывший здесь городским начальником. Следы амфитеатра и теперь еще видны ясно. На стенах храма, во всех частях его, находятся остатки живописи. Особенно сохранилась она на дугах арок, так как сюда не проникал губительный дождь, уже видимо давно имевший доступ в храм, а теперь и совершенно господствующий в нем, с тех пор, как боковая стена под куполом рушилась и в восточной стороне открылось большое отверстие. Также хорошо сохранилась древняя живопись и в некоторых нишах. Но все эти остатки древней живописи, так сказать третичной формации, которые постепенно налагались в разные эпохи процветания христианского города Ираклеи. О. протоиерею Каменскому удалось произвести очистку двух слоев и в третьем найти такое прекрасное изображение Св. Андроника, что наш профессор пришел в восторг от прелести рисунка и очевидной глубокой древности его. Г. доктор усердно старался открыть что-либо и ему удалось открыть изображение Серафима, лицо которого, написанное на зеленом фоне, среди темных крыльев, оказалось не очень ясным. Все члены экспедиции также усердно трудились над списыванием надписей, разных орнаментов и вручили все это г. профессору. Но, главное дело было сделано г. Послом, по распоряжению которого снято четыре вида с внутренних частей храма и два с наружных. Эти виды также переданы были в распоряжение г. профессора. Не упреждая его выводов, мы, однако, считаем возможным передать те сведения о сем храме, которые были сообщены нам в одном доме, куда позваны были в гости все члены экскурсии. Здесь, чрез г. Драгомана, маститый отец семейства, старец лет 80, сообщил нам, что Ираклейский древний храм был основан в честь Св. Апостолов, в память посещения сего места Св. Апостолом Андреем Первозванным. Затем было добавлено, что после одного из турецких разгромов, все местные жители перебрались в Италию, а храм и дома оставлены были на волю Божию. В недавнее время греки поселились здесь опять, но по бедности своей не могли сделать ничего для поддержания древностей церковных. Что же касается до языческих древностей, то они видимо усердно собираются и потом продаются любителям.

Этим делом не гнушаются и монахи единственного в Ираклеи убогого монастыря, славного Св. Чудотворной иконой Одигитрии, которой мы сначала помолились, а потом сняли с нее фотографию, на предмет сохранения ее вида, истребляемого невеждами чрез хищение разноцветных камешков, из коих она составлена. Кроме служения в монастыре, монахи еще раза два-три служат в древнем храме, а именно: на Пасху и в день памяти Св. Апостолов, т. е. 30 июля.

Печальная судьба г. Ираклеи и ее разных древностей интересны в том отношении, что по образу ее совершилось падение и многих других городов славной Византийской империи. Возвратились мы в Баук-дере за день до знаменитого 15 июля 1888 года.

(корреспонденция 1888 года)

Великое торжество всей России, по случаю исполнения 900-летия со времени начала крещения русского народа, не осталось без глубокого сочувствия и в том центре духовной жизни, откуда 900 лет тому назад, впервые пришли первые просветители и учители наших предков.

Еще с вечера в разных местах Перы и Галаты стали раздаваться тоненькие звуки колоколов, призывающих Православных на молитву. Утром, раньше других, совершили утреню и литургию Пантелеймоновцы. В числе братии здесь находился архимандрит Болгарского монастыря – Хиландаря и затем несколько русских поклонников.

После литургии совершен был молебен Св. Равноапостольному Князю Владимиру. Почти, около того-же времени, совершилась служба у Андреевцев. Потом началась служба у греков, храм которых находится вблизи. В этом же храме совершается служба славян Далматинцев протоиереем Владимиром Григорьевичем. Но центром полного торжества было русское Посольство, находившееся на даче, в Баук-дере. Кажется, Посольству не дано было никаких инструкций относительно сего торжества. Но чье же русское сердце может быть нечувствительным к воспоминанию такого великого события, как крещение русского народа? Сердце же русского представителя нашего Императорского Посольства, достопочтеннейшего Александра Ивановича Нелидова, видимо горит особенно горячей любовью ко всему святому для Руси. Литургия в летней посольской церкви началась в обычное время, в 10 часов; но стечение богомольцев на этот раз было необыкновенное. Кроме всех лиц, служащих в Посольстве и их семейных, здесь находились почти все русские, живущие в Константинополе, почти вся команда с посольского парохода и – что особенно важно – многие представители греческой церкви, во главе с Дерконским Митрополитом, в митрополии которого находится летнее помещение русского Посольства. Всегда задушевное и стройное пение Афонских иноков, управляемых псаломщиком, в этот раз было особенно умилительно-сладостно. Полное благочестивой настроенности и искусно выполняемое сообразно с требованиями строгой гармонии, пение это невольно переносило мысль к тому пению, которым были поражены наши Послы, молившиеся около 900 лет тому назад, в важнейшем храме Царь-града, в храме Св. Софии – Премудрости Божией. И здесь совершалось торжество, и здесь еще накануне приготовлялось бесчисленное множество светильников; но только, о горе! – мусульманскими изуверами, которые в этот день совершали свой обычный байрам – пятницы, когда, вероятно, раздавалось такое-же неистовое фанатичное слово какого-нибудь дервиша, какое мы слышали здесь за несколько дней. Ах, как бы наше пение и теперь глубоко трогательное, было-бы несказанно сладостным, если-бы оно раздавалось в величественном и необычайно эффектно-акустически устроенном храме Св. Софии, где и нестройные звуки отдельных чтецов корана и гоготанье изуверов сливаются в чудную гармонию звуков! Литургия служилась о. архимандритом Арсением с двумя иеромонахами и иеродиаконом; во время же молебна, явился о. протоиерей Каменский и пред окончанием молебна сказал речь, примененную к обстоятельству и положению слушателей. Исходя из текста Премудрого Соломона; всему время и время всякой вещи под солнцем, он проводил ту мысль, что хотя Россия явилась как-бы на поддержку или на смену Византийской Империи, приняв от нее Православие в начале ее видимого склонения к упадку и разрушению, однако, говорил оратор, еще для многого не пришел день и час для полноты славы и величия России, и затем, обращая внимание на то, что века наибольшего величия Византии были с тем вместе временем наибольшего уклонения ее от высоты нравственных взглядов и чистоты жизни, высказывал опасение, что и мы, когда придет день наш, можем оказаться ниже своего призвания, и тогда слава наша отнимется и дастся иному народу, и напротив величие и могущество наше пребудет вековечным, если мы всегда будем облечены во всеоружие Божие.

Видимо, слово о. Каменского было трогательным и весьма приятным фактом, поразившим многих и своей неожиданностью.

После молебна все подходили ко кресту, которым всех благословлял о. архимандрит, а о. Каменский окроплял всех святой водой. После молебна все члены Посольства были приглашены г. Послом к нему на обед, а некоторые и на завтрак.

Высокопреосвященный Митрополит Дерконский только выпил чашку кофе, а прочие духовные лица, все принимали участие в завтраке. Здесь, произнесено было несколько воодушевленных слов, касавшихся по преимуществу Византийской археологии. Г. Посол выразил желание, чтобы наши ученые чаще дарили своим вниманием такие древности Православия, какие находятся в Константинополе, Ираклее. Отвечая на это, профессор Покровский сказал пространную и весьма энергичную речь, в которой с похвалой говорил о заметной, во всех членах Посольства, любви к археологии, причем охарактеризовал особенную долю участия, какое каждым из них принимается в этом деле, начиная с самого Посла и его достоуважаемой супруги, благодаря вниманию которой Ираклейские древности сделаются известными всему просвещенному миру.

После завтрака, все спешили нас познакомить с своими приобретениями древностей, причем г. профессор получил в дар себе монету времен Царей Василия и Михаила, при коих совершилось крещение русского народа. Но нам нужно было торопиться к отъезду на Афон. И, так как час отхода Афонского парохода был близок, а срок босфорского рейса был далек, то добрейший Александр Иванович дал нам свой экипаж и своего каваса, вооруженного с головы до ног. Нас повезли вокруг Константинополя, со стороны поля, противоположного Босфору и тем дали нам случай видеть Царь-град с той его стороны, с которой его видят не многие и с которой, он не представляет никаких живописных картин, так как все здания по преимуществу обращены к Босфору и стоят по горному спуску, до вершины которого большая часть домов и не видна. Однако, мы были весьма довольны этим путешествием, давшим нам возможность видеть обратную сторону красы Востока. А еще более были довольны тем, что приехавши часа через два в подворье Пантелеймоновское, услышали весть, что пароход на Афон еще не ушел и мы имеем возможность застать его, что мы и поспешили сделать.