ГЛАВА I².

Многими, и притом славными, мужами признано, что человек прекрасно устроен из разумной души и тела и настолько хорошо, что иначе (лучше³) невозможно было ему произойти (γενέσθαι) и существовать.⁴ Но название души разумной возбуждает недоумение (άμφιβολίαν) относительно того, ум ли, присоединившись к душе как иное к иному (ώς άλλος άλλη), сделал ее разумной, или душа есть разумное (тό νοερόν) сама по себе, по своей природе, и притом это (разумное) есть превосходнейшая часть ее, как глаз в теле: некоторые, между ними и Плотин, полагая, что иное есть душа, а иное ум, желают составить человека из трех (частей): тела, души и ума.⁵ Им последовал и Аполлинарий, епископ Лаодикийский: положив это в основу своего мнения, он и остальное согласовал со своим (главным) положением (δόγμα). Некоторые же не отделяли ума от души, но полагали, что разумное (то νοερον) есть «владычественное» (ήγεμονικóν) ее существа⁶. А Аристотель ум как потенцию (в потенции – δυνάμει) считает соприсущим человеку⁷, а как энергию (как деятельность – ένεργεια) считает его извне привходящим в нас и не столько назначенным для бытия (είς то είναι) и существования (ΰπαρξεν) человека, сколько способствующим успешному познанию и созерцанию природы (φυσικών). Он (Аристотель) тщательно, таким образом, удостоверяет, что немногие из людей, именно – одни только занимающиеся философией, имеют ум деятельный (ένεργεία). Платон же, рассматривающий то, что в человеке превосходнейшее, и этим обращающий наше внимание на божественность одной души и заботу о ней, по-видимому не говорит, что человек состоит из того и другого (συναμφότερον), из тела и души, но – (только) из души, пользующейся такого рода телом⁸, чтобы мы, поверив, что мы сами – душа, преследовали одни только блага души: благочестие и добродетели – и презрели страсти телесные, в том предположении, что они не свойственны человеку как человеку (ή άντροπος), но прежде всего животному, а потом уже человеку, поскольку (так как) и человек есть животное. Конечно, всеми людьми признано, что душа выше (превосходнее) тела: от нее⁹, ведь, как орган, движется тело. Это ясно обнаруживает смерть: когда душа отделяется, тело остается совершенно неподвижным и бездеятельным подобно тому, как с удалением художника неподвижными остаются инструменты. Очевидно также, что человек и с неодушевленными (предметами) имеет нечто общее (κοινωνεί) и подобно тому, как сопричастен жизни неразумных животных, так и с одаренными разумом соединяется способностью мышления (νοήσεως). В самом деле, с неодушевленными (предметами) человек схож¹⁰ по телу и по сложению (соединению) из четырех стихий¹¹, с растениями же, кроме указанного, еще по производительной (σπερματικήν) и питательной (θρεπτι–κήν) силе (δύναμιν)¹²; с бессловесными же тварями (животными) он схож не только во всем этом, но сверх этого – по произвольным движениям, по стремлениям (желаниям), гневу, наконец – по чувствовательной (ощущающей) и дыхательной силе (способности)¹³: ведь это все – свойственно людям и неразумным (животным), хотя и не всем все. Через посредство же разума человек соприкасается (συνάπτεται) с бестелесными и разумными существами¹⁴, когда рассуждает, мыслит и различает все, когда стремится к добродетели и особенно проникает благочестием, в котором венец (всех) добродетелей¹⁵. Вследствие этого он находится как бы посередине (на рубеже) между разумным и чувственным бытием: по телу и телесным силам он соприкасается с неразумными животными и неодушевленными предметами, по уму же – с бестелесными существами, как сказано выше. Творец, по-видимому, мало-помалу приспособил (присоединил, έπισυνάπτειν) друг к другу различные природы (существа) так, чтобы все творение было единым и сродственным. Из этого всего яснее открывается, что Творец всего существующего един. Ведь Он не только соединил бытие (τήν ΰπαρξιν) индивидов (единичностей), но и все одно с другим (έκαστα προς άλληλα) соответственно согласовал (между собой). Ибо, подобно тому, как в каждом живом существе соединил нечувствительное (τα άναίσθητα) с чувствительным (τοΐς αίσθητικοΐς·): кости, жир, волосы и иное того же рода (т. е. τα αναίσθητα) – с чувствительными нервами, плотью и подобным , и из того, и другого (т. е., из нечувствительного и чувствительного) составил сложное живое существо и совершил (представил) его не только сложным , но (в то же время) и единым: так сделал и во всех остальных видах творения, приспособляя их постепенно один к другому – по сродству и различию природы¹⁶ , чтобы не многим отличалось совершенно неодушевленное (бытие) от растений, имеющих питающую (θρεπτικήν) силу, а эти последние, в свою очередь, (не многим бы отличались) от неразумных, но чувствующих животных, чтобы, наконец, неразумные (твари) не были совершенно отчуждены от разумных (натур), не были несходны и не сращены с ними (cum eis) никакими естественными узами¹⁷. Ведь и камень от камня отличается некоторой силой, но магнит-камень представляется отличным от природы и силы остальных камней в том, что очевидно притягивает к себе и удерживает железо, как будто с намерением употребить его в пищу (для себя)¹⁸, и это делает не с одним только железом, но одно удерживает посредством другого передачей всему привлеченному своей силы: и таким образом один кусок железа удерживает другой, в то время как сам удерживается магнитом. Потом Творец¹⁹, переходя по порядку далее: от растений к животным, – не сразу обратился к передвигающейся (μεταβατικήν)²⁰ и чувствующей природе, но постепенно и последовательно (гармонически) подошел к ней. Так, раковины (πιννας) и морскую крапиву²¹ Он устроил как своего рода чувствующие деревья, потому что, с одной стороны, укоренил их в море наподобие растений и черепками (щитками, покрышками ­­ όστρακα – testis), как бы кусками дерева, оградил и, как растения, установил неподвижно, а, с другой стороны, вложил в них чувство осязания²², общее всем животным, так, чтобы с растениями они были сходны тем, что укоренены и твердо установлены, а с животными – по осязательности (и чувствительности)²³. Действительно, Аристотель передает²⁴, что губка, хотя и прирастает к скале, однако сжимается и открывается, или – лучше – расширяется (растягивается)²⁵, как только чувствует, что кто-нибудь приближается (к ней). Поэтому, все сходное древние мудрецы обыкновенно называют зоофитами (ξωόφυτα)²⁶. Затем, к раковинам и подобным им Творец присоединил род передвигающихся животных, но далеко идти не могущих, а движущихся вокруг одного и того же места. Таковы весьма многие из моллюсков²⁷ (οστρακόδερμων) и так называемых дождевых червей²⁸. Таким образом, сообщая одним (существам) больше чувств, другим – большую силу движения (подвижности), Творец постепенно дошел до совершеннейших из неразумных животных: совершенными же я называю имеющих все чувства и способных к передвижению на большие расстояния²⁹. Переходя, затем, от неразумных к разумному животному – человеку, (Творец) не сразу его создал, но прежде наделил остальных животных некоторой природной рассудительностью, ловкостью и хитростью – для их самосохранения, чтобы они были более близки к разумным (существам), и тогда уже сотворил человека – животное истинно разумное (то άληθώς λογικòν ξφον). Ту же самую градацию (буквально: направление, τρόπον)³⁰, если поищешь, заметишь (отчасти) даже и в звуке голоса: от простого и однообразного ржания лошадей и мычания быков он постепенно переходит к разнообразным и различным голосам воронов³¹ и подражающих птиц, пока Творец не остановился на (не дошел до) ясной и совершенной человеческой речи; кроме того, Он соединил эту ясную (членораздельную) речь (человека) с мыслью и рассудком, сделав ее выразителем³² душевных³³ движений. Таким именно образом Творец все гармонически приладил друг к другу и соединил, а через сотворение человека – связал воедино умопостигаемое (τά νοητα) и видимое (τά όρατα). Справедливо и Моисей, описывая творение мира, говорит, что человек был сотворен последним не только потому, что раз все создавалось для него, то следовало первоначально приготовить предназначенное для его пользования, а затем уже создать самого пользующегося³⁴, но и потому, что по сотворении умопостигаемого³⁵ и – затем – видимого бытия, надлежало произвести (создать) и некоторую связь того и другого, чтобы все бытие (τὸ πᾶν) было единым, соразмерным в себе самом и не чуждающимся самого себя. Вот человек и явился живым существом, связующим обе (вышеупомянутые) природы. Все это выразительно свидетельствует о мудрости Творца³⁶. Итак, поставленный в пределах двух природ: разумной и неразумной – человек, коль скоро склоняется на сторону тела и любит больше телесное, то подражает жизни неразумных (животных) и (потому) будет сопричислен к ним; он «земным» (χοικός ) будет назван, по апостолу Павлу, и услышит (следующее): «земля еси, и в землю отыдеши» (Быт. 3, 19)³⁷, – он сравнится со скотами несмысленными и уподобится им³⁸; если же, презрев все телесные удовольствия, он подчинится разуму, то наследует Божественную и для человека предуготованную блаженную жизнь и будет как «небесный», по сказанному: "каков земной, таковы и земные, и каков небесный, таковы и небесные» (1Кор. 15:48)³⁹. А девиз⁴⁰ разумной природы заключается в том, чтобы убегать и отвращаться от зла, преследовать и избирать добро. Из благ же одни – каковы добродетели – общи душе и телу, именно потому, что они имеют отношение (и) к душе, так как душа пользуется телом⁴¹, – другие принадлежат одной душе, самой по себе, помимо тела, каковы – благочестие и познание существующего. Итак, кто хочет вести жизнь человека как именно человека, а не животного только, должен стремиться к добродетели и благочестию. Что же относится собственно к добродетели и что к благочестию (лат. к религии), это будет рассмотрено в следующих главах, когда будем говорить⁴² о душе и теле. Не зная, ведь, еще что такое душа по существу, несообразно рассуждать об ее деятельности⁴³.

Евреи говорят⁴⁴, что человек не был создан изначала ни совершенно смертным, ни (вполне) бессмертным, но был поставлен как бы на рубеже той и другой⁴⁵ природы, с тем, чтобы, если предастся телесным страстям, подпал бы и телесным изменениям, а если предпочтет блага души, удостоился бы бессмертия. В самом деле, если бы изначала Бог сотворил человека смертным, то не осудил бы его на смерть после грехопадения, потому что нельзя наказывать смертностью смертного; если бы, напротив, Он сотворил его бессмертным, то человек не нуждался бы в питании, потому что все бессмертное не нуждается в телесной пище, – притом, Бог не мог так скоро раскаяться и сотворенного бессмертным тотчас же сделать смертным, – так как и по отношению к согрешившим ангелам Он не сделал этого, но по (согласно) своей изначальной природе они оставались бессмертными, а за грехи получили другое наказание, но не смерть. Потому, лучше или таким образом понимать предложенный вопрос⁴⁶, или же следует предположить, что человек был сотворен смертным, но – постепенно совершенствуясь – мог достигнуть бессмертия, т. е., был создан бессмертным in potentia (δυνάμει αθάνατος·)· Так как человеку не следовало⁴⁷ прежде известной степени совершенствования знать свою природу, то Бог запретил ему вкушать от древа познания: ведь были, да и теперь еще есть, в растениях величайшие силы, – тогда же как при начале существования мира, будучи совершенно неповрежденными, они (т. е. растения) имели самую сильную энергию⁴⁸. И вот был один плод, вкушение которого сообщало знание собственной (своей) природы. Бог не хотел, чтобы человек, прежде известной степени совершенствования, познал собственную природу и таким образом, узнав, что ему многого недостает, стал бы заботиться о телесных нуждах, оставив заботу о душе. По этой-то причине Бог и запретил ему вкушать от плода познания. Ослушавшись же и познав самого себя, человек потерял совершенство, почувствовал телесные потребности и тотчас стал искать себе покрывала, потому что – говорит Моисей – узнал, что он наг⁴⁹; прежде же он пребывал в некотором одушевлении (έκστάσει)⁵⁰ и в собственном неведении. Лишившись таким образом совершенства, человек потерял также и бессмертие, которое впоследствии однако восстанавливается благодатью (милостью) создавшего его. После падения человеку было позволено питаться и мясом, тогда как прежде Бог велел ему довольствоваться одними произведениями земли, потому что они были в раю; с потерей же совершенства человеку – по снисхождению (τή συγκαταβάσει) – было предоставлено (право) питаться и всем остальным⁵¹.

Так как человек имеет тело, а всякое тело составлено из четырех стихий⁵², то он необходимо обладает по телу теми же свойствами, что и стихии, т. е., делимостью, изменчивостью и текучестью⁵³. Изменчивость усматривается в качестве⁵⁴, текучесть же – в истощении (опоражнивании – κένωσιν). Ведь всякое живое существо (τό ζψον) всегда истощается через видимые и скрытые скважины (греч. – поры), о которых будет речь ниже. В силу этого необходимо – или внести взамен равное истощенному, или уничтожить живое существо недостатком восполняющих элементов⁵⁵. Поскольку же истощается и сухое (твердое), и влажное, и дыхание⁵⁶, то всякое живое существо необходимо нуждается и в сухой (твердой), и во влажной пище и в дыхании⁵⁷. А пища и питье наши состоят из тех стихий (элементов), из которых и мы составлены. Ведь все (живое) питается сродным и подобным (лат. naturae suae)⁵⁸ , а противоположным излечивается. Из стихий же одни мы употребляем в пищу или непосредственно и сразу, или посредством чего-либо иного, а другие – только через посредство чего-нибудь другого⁵⁹, – как, например, воду – иногда саму по себе, иногда – вместе с употреблением вина⁶⁰, елея (оливкового масла) и всех так называемых сочных плодов⁶¹. Ведь вино есть не что иное, как вода, приготовленная известным способом из виноградной лозы. Подобным образом и огнем мы питаемся, иногда непосредственно им согреваемые, иногда же посредством того, что едим и пьем: ведь во всем рассеяна большая или меньшая доля огня. То же самое нужно сказать и относительно воздуха: мы непосредственно им питаемся, – вдыхая и имея его вокруг себя и – захватывая во время еды и питья, а опосредованно^{62  –} через все остальное, что употребляем в пищу. Землей непосредственно мы никогда не питаемся, но – всегда через некоторое посредство: так, земля производит хлеб, а хлеб составляет нашу пищу. Хохлатые жаворонки⁶³, голуби, часто даже куропатки, питаются землей (т. е. непосредственно); человек же – через посредство семян, древесных плодов и мяса.

Так как человек превосходит всех животных тварей не только благоприличием (внешнего вида), но и более тонким осязательным чувством, то он не облечен ни толстой кожей, подобно быкам и прочим толстокожим, ни густыми и длинными⁶⁴ волосами, подобно козам, овцам и зайцам, ни чешуей, подобно змеям и рыбам, ни костистым щитом (όστρακα), подобно черепахам и раковинам (устрицам – όστρέοις ), ни мягкой костистой полостью (άπαλόστρακα), подобно морским ракам⁶⁵, ни крыльями, подобно птицам. В силу этого мы нуждаемся в одежде, заменяющей нам то, чем природа наделила других. По этим причинам мы нуждаемся в пище⁶⁶ и одежде. В жилище мы нуждаемся потому же, почему и в пище, и в одежде, а еще более – для предохранения от нападения зверей. В случаях же дурного распределения органических качеств⁶⁷ и нарушения обычного (нормального) состояния (συνεχείας)⁶⁸ тела – мы нуждаемся во врачах и лечении. Когда в качестве (органических соков) происходит изменение, то необходимо – через противоположное качество – привести состояние тела в соразмерность (Ες τό σύμμετρον)⁶⁹. Ведь не для охлаждения предлагается врачам разгоряченное тело, как думают некоторые, но для обращения (изменения) в лучшее состояние⁷⁰, потому что, если бы охлаждали, то состояние тела обращалось бы в противоположную болезнь. Итак, человек нуждается в пище и питье, в следствие истощения и испарений (δια τάς διαφορηεις )⁷¹; в одежде (он нуждается) по причине отсутствия прочного природного облачения; в жилище – по причине дурного климата⁷² и для защиты от зверей; в лечении – по причине изменения (органических) качеств и чувства, врожденного телу⁷³. В самом деле, если бы чувство не было присуще нам, то мы и не страдали бы, а не страдая – не чувствовали бы нужды в лечении и (таким образом) погибали бы, в неведении зла, не излечивая болезни. Благодаря же наукам и искусствам и пользе, от них происходящей, мы нуждается друг в друге, а вследствие этого, собираясь во множестве в одном месте, во взаимных сношениях (договорах – έν τοίς συναλλάγμασιν) сообщаемся относительно различных потребностей жизни, – каковое собрание и сожительство называем городом⁷⁴, – чтобы вблизи и непосредственно пользоваться взаимными услугами. Человек, ведь, по природе – животное стадное и общественное⁷⁵. Никто один не достаточен для себя во всем. Итак, очевидно, что города (государства) образовались благодаря сношениям (commercia) и наукам.

Человек обладает⁷⁶ следующими двумя преимуществами: он один только через раскаяние получает прощение (no-лат.: грехов), и его лишь одного тело, будучи смертным (no-лат.: и тленным), делается бессмертным (no-лат.: и вечным): из этих преимуществ – относящееся к телу достигается через душу, а относящееся к душе – через тело. Ведь один только человек – из всех одаренных разумом существ – имеет то преимущество, что удостаивается прощения через покаяние: ни демоны, ни ангелы не могут получить прощения через раскаяние. В этом более всего сказывается и обнаруживается милосердие и правосудие Божие⁷⁷. Ангелы, не имея никаких неотразимых побуждений, вовлекающих в грех, но по природе будучи свободными от телесных страстей, потребностей и удовольствий, по всей справедливости не могут получить никакого прощения через раскаяние⁷⁸; человек же есть не только разумное, но и животное существо, – причем, животные потребности и страсти часто порабощают (увлекают) разум. Потому, когда человек, отрезвившись (придя в себя), избегает этого и достигает добродетелей, то получает заслуженную милость, т. е., прощение. И как смех является свойством человеческой природы, так как одному ему это только присуще – и всякому, и всегда , – так в том, что происходит по благодати (т. е. Божией)⁷⁹, свойственно человеку, преимущественно перед прочими разумными тварями, освобождаться от вины за прегрешения через раскаяние⁸⁰. Ведь одному только человеку – и всякому, и всегда – дается это на время земной жизни: но после смерти уже нет. Отсюда, некоторые полагают, что и ангелы после падения уже не могут (более) получить прощение посредством раскаяния: ибо падение (έκπτωσις)⁸¹ есть их смерть⁸²; прежде же падения, по подобию настоящей жизни людей, и им могло бы быть дано прощение (лат. – от Бога); но теперь, не раскаявшись⁸³, они получают вечное, не смягченное милостью и вполне соответственное возмездие наказания⁸⁴. Из этого ясно, что отвергающие покаяние уничтожают преимущественный дар, принадлежащий человеку. Отличительное свойство и преимущество человека еще в том, что тело только его одного из всех животных после смерти восстает и переходит в бессмертие. Получает же человек это (бессмертие по телу) вследствие бессмертия души, как то (т. е. – прощение грехов)⁸⁵ вследствие немощи и разнообразия страстей тела. Свойственно ему также знание наук и искусств, а равно и деятельность, соответствующая этим искусствам. Поэтому человека и определяют как животное разумное, смертное, обладающее способностью мышления и познания⁸⁶: животное – потому что человек есть существо одушевленное, чувствующее, а это – определение животного; разумное – чтобы отделить (отличить) его от неразумных тварей; смертное – чтобы отличить от существ разумных и бессмертных; наконец – обладающее способностью мышления (рассудка – νοΰ) и познания, – потому что через учение мы становимся причастными наукам и искусствам⁸⁷, имея (от природы) лишь силу (потенцию – δύναμιν), способную воспринимать (δεκτικήν) и мысли, и искусства, а проявления (обнаружения – ένέργειαν) этой силы достигая (приобретая) посредством научения. Говорят, что эта последняя фраза является излишним добавлением к определению, что определение было бы правильно и без нее, но поскольку некоторые причисляют сюда и нимф, и какие-то другие виды демонов, живущие долгое время, однако – не бессмертные, то, чтобы и от них отличить человека, прибавлено к определению: (человек – животное) способное к мышлению и познанию. Ведь они (т. е. выше упомянутые нимфы, демоны и прочие) ничему не научаются, но что знают – знают от природы.

По учению евреев⁸⁸, вся эта Вселенная (τό παν τούτο) существует для человека: так, например, вьючные животные и быки, нужные для земледелия, – (нужны) непосредственно (ближайшим образом) для него самого, а сено – для этих животных. В самом деле, из сотворенного одно существует (γέγονε) ради себя самого⁸⁹, иное – для другого: ради себя самого – все разумное, для другого же – неразумное и неодушевленное (άλογα και άψυχα). Если же это (последнее) существует для другого, то посмотрим – для чего именно оно существует. Уж не для ангелов ли? Но никто из благомыслящих не скажет, что оно (αύτά) существует для ангелов. Ведь то, что создано для другого, существует для его устроения (σύστασιν), пребывания (благосостояния) и развлечения (διαμονήν καί άνεσιν)⁹⁰ или же – для продолжения (διαδοχής) рода, для питания, для одежды, для излечения, для забавы и отдохновений. Но ангел ни в чем из этого не нуждается: ему не свойственно продолжение рода, он не имеет нужды ни в телесной пище, ни в одежде, ни в остальном. Если же ангел в этом не нуждается, то тем более – никакая другая природа, превосходящая ангела: ведь насколько (она) превосходит, настолько более ей свойственно не нуждаться (ни в чем). Итак, должна быть отыскана природа – разумная и (в то же время) нуждающаяся в вышесказанном. Какая же иная подобного рода (природа) может явиться, если мы опустим (исключим) человека? Таким образом, выходит, что неразумное и неодушевленное существует (создано) ради человека. А поскольку ради него, как показано, существует то и другое, то вследствие этого он поставлен и властителем (владыкой – άρχων) их⁹¹. Долг же властителя – по мере надобности пользоваться подвластным, но не своевольничать безрассудно для собственного наслаждения, а также – не нагло, не насильственно обращаться с тем, что подвластно; вследствие этого, погрешают те, которые нехорошо обращаются с неразумными (тварями): они не исполняют обязанности не только правителя, но и вообще – правдивого человека, согласно написанному⁹²: «праведный щадит (милует – οίκτείρει) души скотов своих»⁹³. Но, может быть, скажет кто-нибудь, что ничто не существует ради другого, а все – ради себя самого (само по себе). Ввиду этого мы, отделив, прежде всего одушевленное от неодушевленного, посмотрим, может ли неодушевленное существовать само для себя. В самом деле, если оно (существует) ради себя самого, то каким образом или чем будут питаться животные? Ведь мы видим, что природа доставляет животным пишу в виде земных плодов и растений, за исключением немногих плотоядных, которые, однако, употребляют в пищу животных, питающихся плодами⁹⁴ земли, как, например, волки и львы – овец, коз, свиней и оленей, а орлы – куропаток, диких голубей, зайцев и (им) подобных, поедающих плоды земли. Даже и рыбы, хотя (они) пожирают друг друга, однако не на все простирается эта плотоядность, но обыкновенно ограничивается посредством тех (рыб), которые питаются мхом (φυκί – морской травой⁹⁵ и кое-чем иным, произрастающим в воде⁹⁶. Ведь, если бы все породы рыб были плотоядны, так что ни одна не обходилась бы без питания мясом (плотью), то их могло бы хватить на весьма непродолжительное время и они погибли бы, одни – от других, а другие – от недостатка пищи. А чтобы этого не произошло, некоторые из рыб созданы так, что удаляются от плоти и питаются, если можно так сказать, морской травой⁹⁷, чтобы посредством их (благодаря им) спаслись и другие (рыбы, или породы). В самом деле, для них является пищей морская трава, а сами они служат пищей для других, а эти опять – для иных, так что через питание первых, непрерывно доставляемое из того, что в море есть похожего на землю⁹⁸, спасается порода и остальных. Итак, рассуждение показало, что род растений существует не ради себя самого, но для пищи и устроения⁹⁹ людей и других животных. Если же растения существуют для человека и животных, то очевидно, что и причины (условия) их происхождения и возрастания существуют ради тех же животных. Таким образом, движение звезд и атмосфера (буквально: небо, ούρανός¹⁰⁰), и времена года, и дожди¹⁰¹, и все подобное для того существует, чтобы при непрерывном, как бы в круге (ώς έv κύκλφ), доставлении пищи не испытывала недостатка и природа тех, кто питается плодами, так что все это происходит (делается) ради плодов, а плоды предназначены для животных и человека. Остается еще рассмотреть, существует ли природа неразумных (животных) сама для себя, или же – для человека. Но не менее безрассудно было бы утверждать, что твари, лишенные разума, живущие одними природными инстинктами (καθ᾿ όρμην φυσικην μόνην ζωντα), согбенные вниз – к земле и внешним своим видом обнаруживающие рабство, существуют сами для себя. Поскольку многое может быть сказано по этому поводу, что вследствие обширности (т. е., массы материала) нуждалось бы в отдельном исследовании¹⁰², так как предлежащая тема не вмещает (такой) пространности¹⁰³ рассуждений, то следует ограничиться немногим, но зато – самым существенным. Итак, если мы в человеке как в образе станем рассматривать все внешнее¹⁰⁴, то будем в состоянии из самой сущности искомого вывести доказательства. Мы видим, что в нашей собственной душе неразумная часть и две стороны (силы) ее – имею в виду нежелательную и раздражительную – подчинены разуму, так что он начальствует, а те подчиняются, он повелевает, а те повинуются и служат потребностям, какие бы ни указал разум, если (когда), конечно, человек сохраняет свою природу (т. е., живет нормально)¹⁰⁵. Если же разум, находящийся в нас, управляет тем неразумным, которое находится в нас же¹⁰⁶, то не следует ли отсюда, что он есть владыка и того неразумного, которое вне нас, что и оно дано ему для (его) потребностей?¹⁰⁷ Действительно, природой устроено так, чтобы неразумное служило разумному, как (это) видно из того, что бывает в нас самих (εν τοίς καθ᾿ ήμάς)¹⁰⁸. Это же подтверждается и устройством (структурой) многих животных, приспособленных для использования человеком¹⁰⁹, как, например, быков и всех вьючных – для земледелия и перенесения тяжестей, многих крылатых (пернатых), водных и земных – для употребления в пищу¹¹⁰, а подражательных^{111  –} для увеселения и отдыха. Если же не все¹¹² служит подобным¹¹³ потребностям, но есть нечто и такое, что вредит человеку, то должно знать, что когда предварительно было создано все, предназначенное для служения человеку, после этого было сотворено и все остальное, что могло быть произведено, чтобы ничто из того, что могло произойти, не отсутствовало в творении. Впрочем, и это оказалось не совсем бесполезным для людей: даже и ядовитых животных (τά δηλητηριώδη)¹¹⁴ разум (человеческий) приспособил для своей пользы. Человек пользуется ими для уврачевания ран, наносимых ими же самими, и для излечения других болезней. Есть некоторые противоядия, так называемые «териакальные составы» (θηριακαί κατασκευαί)¹¹⁵, которые изобрел разум, чтобы преодолеть их (ядовитых животных) через них самих и, как бы из побежденных неприятелей, извлечь (из них) пользу. Кроме того, человек имеет бесчисленные, противодействующие им¹¹⁶ силы, данные Творцом, посредством которых может отклонять, ослаблять и предотвращать их нападения (τάς έπιβολάς )¹¹⁷. Иное (из сотворенного) приспособлено для другого употребления, все же вообще создано природой для служения человеку, даже и то, что непригодно для других потребностей. Все это говорится применительно к настоящему состоянию нашей жизни, так как изначала (τό αρχαίον)¹¹⁸ ни одно из других животных не смело вредить человеку¹¹⁹, но все было ему порабощено, подчинено и покорно до тех пор, пока он владел (управлял) собственными страстями и неразумной стороной своей природы: впоследствии же, не владея собственными страстями, а наоборот – овладеваемый ими¹²⁰, он естественно был пересилен и внешними зверями: ведь вред от них вошел (в мир) вместе с грехом. Что это так, можно видеть из примера тех (людей), которые проводили непорочную жизнь: они, ведь, действительно были сильней коварства зверей, как например, пророк Даниил – львов, а ап. Павел – укуса змеи (τής έχίδνης )¹²¹.

Итак, кто может достойно оценить благородство этого существа (человека), соединяющего в себе самом смертное с бессмертным и совмещающего разумное с неразумным, представляющего своей природой образ всего творения и потому называемого «малым миром» (μικρός κόσμος ), удостоенного столь великого промышления (благоволения) Божия, что ради него – все: и настоящее, и будущее, ради него и Бог соделался человеком , – переходящего в нетление и избегающего смертности (τό θνητόν)? Созданный по образу и подобию Божию, он (человек) царствует на небе¹²², живет со Христом, есть дитя (τέκνου) Божие, обладает¹²³ всяким началом и властию¹²⁴. Кто может выразить словами преимущества этого существа? Оно переплывает моря, пребывает созерцанием¹²⁵ на небе, постигает движение, расстояние и величину звезд, пользуется плодами земли и моря, с пренебрежением относится к диким зверям и большим рыбам (κητών¹²⁶); человек преуспевает во всякой науке, искусстве и знании¹²⁷, с отсутствующими, по желанию, беседует посредством письмен (τών γραμμάτων), нисколько не затрудняемый телом¹²⁸, предугадывает будущее; над всеми начальствует, всем владеет, всем пользуется, с ангелами и с Богом беседует, приказывает твари, повелевает демонами; исследует природу существующего, усердно пытается постичь существо Божие (θεόν περιεργάζεται)¹²⁹, делается домом и храмом Божества – и всего этого достигает посредством добродетели и благочестия¹³⁰. Но, чтобы не подумал кто-нибудь, что мы неуместно пишем панегирик человеку, а не только изъясняем природу, как это предположено нами, мы здесь прекратим (свою) речь, хотя, говоря о преимуществах природы, мы в значительной степени изъяснили и самую природу (т. е. – человека). Итак, зная какого благородства мы причастны, (зная) что мы составляем небесное растение¹³¹, не посрамим нашей природы, не окажемся недостойными столь великих дарований и не лишим сами себя толикой власти, славы и блаженства, променяв наслаждение всем вечным на кратковременные и незначительные удовольствия: наоборот, через добрые дела, воздержание от пороков и благонамеренность, чему наиболее содействует обыкновенно Божество (то θείον), и через молитвы будем охранять наше благородство. Но об этом достаточно. Так как всеобщее мнение признает, что чело-век состоит из души и тела, то мы сперва скажем отдельно о душе, пропуская¹³² слишком тонкие, запутанные¹³³ и для большинства неудобопонятные вопросы.