Светочи христианства

18 веков отделяют нас от века апостольского. Как отдаленные звуки, из глубины минувшего, дошли до нас несколько отрывочных, скудных преданий о жизни и деятельности апостолов, и это вполне понятно: они не думали о себе и всецело, с полным самоотвержением, служили великому делу благовестия. Живя в мире, апостолы были чужды мира, не искали себе в нем ни славы, ни богатства, ни спокойствия: они были как бы гражданами иного мира – небесного. «Мы терпим голод и жажду, и наготу, и побои, и скитаемся и трудимся, работая своими руками! Злословят нас, – мы благословляем; гонят нас, – мы терпим; хулят нас, – мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне»,– говорил о себе один из апостолов (1Кор.4:11–13). Тем драгоценнее те немногие сведения об апостолах, которые сохранились до нас. Мы желаем напомнить читателям об одном дивном предании – об апостоле Иоанне, написанном Климентом и Евсевием. «То не притча, а истинное повествование, переданное самим апостолом и сохранившееся в памяти», – замечает Климент¹.

Перенесемся мыслию в один из замечательнейших центров греко-римского мира, в Ефес. Город расположен в прелестной равнине, где тысячи лебедей и других речных птиц весело плескались в волнах Каистра. Благодаря своему выгодному положению на перекрестке больших дорог, ведущих на юг к Магнезии и Антиохии, на север – к Сардам и Троаде, город богател от кипучей торговой деятельности. Климат считался весьма здоровым, реки и озера изобиловали рыбой. Население Ефеса было разнородно, но преобладающим элементом был греческий. С именем Ефеса соединялось множество воспоминаний из языческой мифологии. Здесь, на берегах Кенхрея, в прекрасной кипарисной роще указывали место, где Латона произвела на свет Аполлона и Артемиду. Здесь же родился и Гермес. Здесь Вакх сражался с амазонками; вообще это был город всевозможных суеверий, колдовства, магии, заговоров, амулетов. Но более всего он славился своим храмом и культом Артемиды, носившим чисто восточный характер: оглушительный гром барабанов, пронзительный свист флейт, фантастические процессии и отвратительные пляски, распущенные волосы, неистовые крики и сосновые факелы жрецов, – все служило к тому, чтобы наэлектризовать языческую толпу. Нравственное состояние города было ужасно. Нельзя было не придти в негодование, «слыша, – по выражению одного философа, – крики гнусных жрецов-бродяг, будучи свидетелем всех бесчисленных пороков, убийств, грабительств, сладострастия, обжорства и пьянства, господствовавших вследствие противоестественных учений».

Но и среди развращенных ефесян существовала, как цветущий оазис среди пустыни, христианская община, отличавшаяся строгою чистотою нравов. Здесь проповедовал евангелие апостол Павел. Здесь долгое время жил любимый ученик Господа – Иоанн, здесь свято хранились христианами воспоминания о последних годах его жизни. Его гробница в день его кончины собирала верных из разных стран и городов...

Вечером, окончив дневные труды, на берегу моря, близ гавани, собралось небольшое общество христиан. То был чудный вечер. Тихая прохлада стояла в воздухе. На безоблачном небе великолепно закатывалось солнце, озаряя небо последними лучами. Море горело багрянцем. Здания, сады постепенно погружались в таинственный полумрак. Взошла луна, южная луна, которая, по словам одного любителя южной природы, краше северного солнца.

Седовласый старец, как бы углубившись в воспоминания, сидел, склонившись к дереву, между тем, как молодой человек вел одушевленный рассказ, который внимательно слушало несколько человек. Многим из них, по-видимому, этот рассказ был уже известен, но красноречие рассказывавшего мало-помалу привлекло и их внимание.

«Возвратившись с Патмоса в Малую Азию, апостол посещал все здешние церкви. Смирнская Церковь, как и другие все, радостно встречала блаженного старца. Множество народа вышло к нему навстречу, теснились около него, целовали его священные руки, края его одежды, следы его ног. Глаза его светились отеческой любовью. Уста шептали: «Дети, милые дети, любите друг друга, как возлюбил нас Христос, как я люблю вас». И точно все, в его присутствии, сливались в одно чувство братской любви, и не было ни у кого ничего заветного, чего бы всякий не поверг с радостью к стопам великого старца, не пожалел бы и самой жизни. В толпе, окружавшей его, находился юноша, прекраснее которого не запомнят старожилы. В больших глазах его светилась детски-чистая душа, горевшая, казалось, небесным восторгом. И он не спускал своих чудных глаз со старца, точно неотвратимая сила влекла юношу к ученику Господа».

«Обратив внимание на юношу, – продолжал рассказчик, – блаженный старец устремил на него пристальный, глубокий взгляд, на минуту остановился, точно припоминая что-то... Затем, положив правую руку на голову юноши, проливавшего радостные слезы, он обратился к блаженному Поликарпу, епископу города Смирны:

– Смотри: я вверяю тебе его с особенной заботливостью, вверяю тебе это сокровище пред лицом Церкви и Господа Иисуса Христа.

– С радостью готов исполнить твою заповедь, – отвечал Поликарп.

Юноша, между тем, рыдал навзрыд от полноты переполнявших его чувств.

– Смотри же, ты взял на себя великий, священный обет, – подтвердил старец».

Осчастливив смирнскую Церковь своим посещением и любовно наставив ее, апостол возвратился в Ефес.

«Прошло несколько времени. Епископ Смирны взял юношу к себе в дом, заботился о нем с отеческой любовью. Слово Божие, казалось, падало на добрую почву. Тихо и кротко юноша повиновался во всем своему наставнику. Среди соблазнов городской жизни он вел себя, как целомудренная девица. Наконец, он был просвещен святым крещением. Епископ, по-видимому, вполне исполнил данный им обет и несколько ослабил свой бдительный надзор. Между тем юноша познакомился с некоторыми из своих сверстников. Его красота, кротость, уступчивость многих привлекали к нему. Поддаваясь мало-помалу влиянию своих товарищей, он стал понемногу отдаляться от старца. К крайнему огорчению последнего, однажды он явился домой, увенчанный цветами и в нетрезвом виде. Горько плакал он над своим падением, когда епископ стал укорять его, напоминая о блаженном Иоанне. Но зло обольстительно: скоро его снова потянули роскошные обеды, веселый речи, общество женщин. Он оставил дом епископа и окончательно подпал влиянию распутной молодежи. Средств на веселую жизнь часто у них не хватало. Веселые подруги молодых людей требовали золота, нарядов. Молодые люди прибегли к ночному грабежу... Впереди всех был молодой человек, вырвавшийся на волю из-под строгого надзора. Он теперь уже пользовался неограниченным влиянием на своих сверстников, он удивлял их своими безумными выходками, для его удали не было препятствий. Точно дикий и сильный конь, рванулся он с прямого пути и, закусив удила, помчался в бездну».

«Скоро мелкие грабежи по городу уже не удовлетворяли его. Он задумал сделаться атаманом целой толпы послушных и на все готовых людей. Горы и ущелья в окрестностях города стали непроходимы. Жители приходили в ужас от страшной, нечеловеческой свирепости атамана. Вся окрестная страна гремела славой его подвигов над беззащитными. Молва преувеличивала, если можно было преувеличить, ужасы, совершавшиеся вокруг Смирны; об атамане создавались легенды, говорили об его сверхчеловеческой силе, о чарах; суеверные считали его чуть не мстительным божеством и готовы были приносить ему жертвы».

Рассказ о страшном падении молодого человека произвел на всех потрясающее впечатление. Слушали, затаив дыхание. Сон, столь приятный после трудового дня, не приходил никому на ум.

А ночь, южная ночь блистала во всем великолепии. Взошедшая луна сияла полным блеском. Ночная прохлада становилась чувствительнее, но со стороны моря веял тихий ласкающий ветерок.

Рассказчик продолжал:

«Блаженному Иоанну снова пришлось посетить Смирну. По-прежнему столь же торжественно встречала его смирнская паства, но очи блаженного старца, казалось, были омрачены печалью и видимо кого-то искали... Наконец, он остановился, пристально посмотрел на епископа и сказал:

– Ну-ка, епископ, представь же нам залог, который Христос и я вверили тебе пред лицом Церкви. Я спрашиваю тебя о юноше, порученном твоему попечению.

Глубоко вздохнув, старец ответил:

– Увы, он умер!

И седая голова Поликарпа склонилась до земли.

– Как, какою смертью? – спросил Иоанн.

– Умер для Бога. Он развратился, стал злодеем. Вместо церкви он с шайкой разбойников занимает соседнюю гору.

Невыразимая скорбь изобразилась на лице Иоанна. Взор «сына грома» блеснул, как молния. Он рвал на себе одежду, ударялся головой о камень, раздались потрясающие стоны.

– Коня, коня скорей мне! – проговорил он, наконец, разбитым голосом. – Проводника мне дайте, укажите мне гору...

И прежде чем опомнились верные, блаженный старец уже мчался со своим проводником на гору. Точно юношеские силы воскресли в нем, с такой быстротою он исчез из виду.

Разбойники схватили его и потащили к атаману, который ждал в полном вооружении. Но лишь только он завидел Иоанна, тотчас обратился в бегство. Старец погнался за ним, простирая свои руки. Его седые волосы и борода развевались по ветру, разорванная одежда спадала с плеч; казалось, он ничего не видел пред собой, кроме убегавшего атамана.

– Чадо мое, зачем ты бежишь от меня, безоружного старика?!.. Сжалься надо мной, дитя мое, пощади мою старость... Не бойся: Господь милостив... Остановись... Я душу готов положить за тебя... Сам Христос послал меня...

Молодой человек остановился, потупил взоры, затем быстро сорвал с себя и бросил в сторону оружие, весь задрожал, зашатался и, наконец, бросился к ногам Иоанна. Старец горячо обнял его и, прижав к груди, целовал ему лицо и руки, обливая их слезами.

– Для меня нет прощения! – воскликнул юноша . – Эта рука...

– Дай, дай мне ее, – воскликнул апостол и приник к ней своими священными устами². Она уже очищена твоим раскаянием и слезами. Клянусь тебе, я испрошу прощение у Бога... Только вернись, вернись со мной...

И юноша вернулся. Велика была радость Иоанна. Он торжественно праздновал Пасху со смирнскою паствою. Юноша возлежал у него на груди, как некогда он сам на груди Господа. Я видел этого человека. Он служит теперь лучшим украшением смирнской Церкви».

Луна поднялась на самую середину неба, озаряя гавань, сады и видневшееся вдали бесконечное море, сливавшееся с небом в серебристом тумане; звезды точно миллионы ясных очей смотрели с необъятной высоты. Воздух сделался теплее, пахучее. Тишина по-прежнему стояла невозмутимая, и только изредка доносившийся со взморья тепловатый, легкий ветерок производил почти беззвучный, тихий шелест листьев.

Эта благодатная тишина, – это вечно спокойное небо с своей чудной далекой красой, это море, убегавшее в туманную даль, от треволнений житейских невольно переносили к мысли о вечности, об иной – невозмутимой, бесконечной жизни.

– Блажен, кто, исплавав бурное житейское море, достигнет спокойной пристани вечности, – сказал со вздохом седовласый старец. – Блажен, кого Отец небесный примет в Свои обители. Господи, спаси Твоих верных от падения!

– Да, только там, – сказал с одушевлением молодой человек, указывая на небо, – только в царствии небесного Отца найдем невозмутимую отраду. Пока мы здесь, на земле, каждый день грозит нам тяжелыми утратами, искушениями... Но разве и здесь мы лишены утешений от Господа? Разве Он не изрек Свое милостивое слово: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф.11:28). И разве судьба спасенного юноши – не живой пример Его попечений о нас?

– Святая истина, – заметил старец, поднимаясь с места. – Для нас, учеников Господа, живущих в надежде воскресения и вечной жизни, не может быт отчаяния. Пройдут дни земных испытаний, и все мы и близкие наши вкусим вечных радостей... Однако, пора успокоиться. Ночь уже давно наступила. Завтра к утренней работе, надеюсь, мы не опоздаем».

Склонивши колена, старец тихо произнес святую молитву «Отче наш»... Его примеру последовали все остальные. И несколько раз, удаляясь вслед за другими, старец повторял про себя с особенным чувством: «и не введи нас во искушение...».