XIII. Посещение Богоявленского

– От души благодарю вас, друг мой, – сказал о. Павел Владиславлеву, – когда на следующий день они, простившись с о. благочинным и его семейством, отправились в дальнейший путь: благодарю за то, что вы сделали для меня своим заступничеством за меня пред благочинным и объяснением ему всего моего дела.

– Ах, друг мой, – ответил Владиславлев: – стоит ли за это благодарить?.. Это моя обязанность... это необходимо я должен был сделать даже ради собственного своего спокойствия... ваше горе есть вместе и мое горе, потому что я своим столкновением с Злобиным поставил вас по отношению к нему в щекотливое положение... Слава Богу, что все так хорошо вчера уладилось, благодаря прелестной дочери благочинного.

– Да. Теперь я хоть с этой-то стороны буду покоен: буду уверен в том, что благочинный теперь не подставит мне своей ноги и не будет принимать на меня кляуз от причта. Но, вообще говоря, мое положение все-таки очень нехорошо.

– Пожалуйста, успокойтесь... все, Бог даст, уладится хорошо, и тогда горе сменится радостью и забудется.

– Нет, друг мой!.. Более всего мне больно за то, что подначальством во мне убили энергию к делу, заставили принизиться и идти тою же самою тропою отсталости, забитости, равнодушия ко всему и скорби в жизни, – какою идут многие мои собраты по службе... К чему же я трудился доселе, желая в своем причте и приходе все поставить на иной лад, улучшить, облагородить и поставить на должную степень совершенства?.. И больно, друг мой, и обидно как за самого себя, так и за то самое, можно сказать, святое дело, которому я служил верою и правдою и на которое я полагал все свои силы!

– Разумеется, так... Но ободритесь и снова действуйте в том же духе... Унывать, друг мой, отнюдь не следует, равным образом и бросать начатое я отнюдь не советую вам...

Вы уже проложили себе путь к полезной деятельности и идите им, не смотря ни на какие препятствия и невзгоды своей жизни.

– Очень бы рад был идти прежним путем, но чувствую, что я не в силах буду им идти... с одной стороны, и силы мои надломлены этим проклятым подначальством, и все прежние действия мои совершенно парализованы, очернены и несочувственно встречены не только моими сослужителями, но и многими моими соседними собратами, а с другой, – у нас вообще сложился в обществе самый невыгодный взгляд на подначальных, а это последнее обстоятельство всегда и во всем слишком много будет теперь вредить мне...

– Чем-же?.. Грех и беда на ком не были? говорит наша русская пословица. Вы же пострадали невинно...

– Тем не менее я теперь на всю жизнь опороченный человек, и за что же? За то, что не хотел служить неправде, уступить подлости и дать кое-кому взятку во время самого суда надо мною?.. Нет; это уж слишком! Я этого позора не заслужил и перенести его не легко... Я мог бы быть полезным человеком и церкви, и обществу, а меня этим позором втоптали в грязь и вынуждают теперь влачить жизнь паразита, прозябать, а не жить и действовать разумно, целесообразно и энергично.

– Вы слишком мрачно смотрите на свое настоящее и будущее... Уповайте на милость Божию, мужайтесь и не свертывайте с того прямого пути, по которому вы доселе шли: авось, Бог даст, все переменится и устроится хорошо. Вот я буду у преосвященного... объясню ему все и попрошу его поддержать вас и ободрить... одно его слово и то много может значить...

– Дай-то Бог, чтобы все пошло по-прежнему... А теперь я вас попрошу еще одну услугу оказать мне... Когда мы приедем в Михайловское, дьякон и причетники непременно сейчас же явятся ко мне, так сказать, для того, чтобы самым своим появлением передо мною уязвить меня... Напустите на себя смелость, приосаньтесь хорошенько и прочитайте им хорошую нотацию... Ведь они не узнают, кто вы такой по отношению ко мне, струсят и вперед будут осторожны во всем и покорны мне...

– Хорошо... хорошо... я это сделаю...

О. Павел тяжело вздохнул и задумался. Мысль его невольно теперь перенеслась в Михайловское. Что-то теперь там делается, как он покажется своим прихожанам и как его там встретят, – все это тревожило его. И чем ближе они были к Михайловскому, тем он становился тревожнее. Но вот и Михайловское. Вот и домик его небольшой, но уютный, светлый и чистенький. Матушка первая выбежала ему на встречу и со слезами радости на глазах встретила его и Владиславлева. Сейчас же и народ со слободы сбежался сюда, чтобы видеть своего батюшку.

– Кормилец ты наш! – вскрикнула одна старушка, – истомился там, сердечный!.. точно испитой стал... и поседел, как старик... Ах, кормилец ты наш!..

Старушка залилась слезами и заголосила. Вскоре к ней присоединились и другие женщины, плакавшие и голосившие. И вопль их огласил всю поповскую слободу.

– А все это от дьякона, – сказал один старик. – Все он, греховодник, наделал... А самому-то давно бы пора и косу отрезать за то, что он тут делал без кормильца-то нашего батюшки, и как он тут нас тиранил.

– Что, други мои, плохо вам тут жилось без священника-то? – обратился Владиславлев к сбежавшемуся народу.

– Плохо, родимый ты наш!., дюже плохо... Ни службы Божией у нас тут не было, ни богомолий на полях... Сколько душ грешных пошло на тот свет без покаяния!.. Пойдут за чужим-то попом, а у него у самого там требы... ну, пока приедет-то, а больной и Богу душу отдаст... А дьякон-то тут как озарничал, – и Боже упаси!..

– Вот видите, что значит быть без священника-то? Цените же его, любите его и берегите, как отца... особенно теперь- то старайтесь ободрить его и поддержать... Ведь он пострадал невинно-напрасленно, как вы выражаетесь...

– Так, кормилец наш!., так точно, невинно-напрасленно...

– Он все делал для вас же, чтобы все у вас было хорошо, по-Божьему, по-христиански... делал все по совести и по долгу своей службы, потому что он, ведь, должен дать за вас ответ пред Богом...

– Это точно, родимый ваш!.. Теперь-то мы поняли это.

К дому подошли дьякон и причетники.

– Вот они, озарники-то наши! – вскричало несколько женщин. – Чтоб вам ни дна, ни покрышки не было... Батюшку-то вы нашего кормильца загубили, пьяницы... озарники...

– А! – нарочно воскликнул Владиславлев. – Они пьянствуют тут у вас и озарничают?..

– И, да еще как!., всей Ивановщине срам...

– Вот это хорошо... Спасибо, что вы мне сказали это. Я об этом сегодня же или завтра доложу преосвященному, чтобы он вразумил их...

– Сделай такую милость, касатик!.. А то нам от них житья тут нет... пьянствуют да еще буйствуют...

– Хорошо... хорошо... непременно доложу...

Владиславлев напустил на себя смелость, приосанился и, не давая возможности дьякону с причетниками войти в дом священника, сейчас же при народе такую прочитал им нотацию и так застращал их своим докладом архиерею о их порочном поведении, что те сейчас же пали пред ним на колени и стали просить прощения и пощады.

– Просите прощения и пощады у своего священника, а не у меня, – ответил им Владиславлев, – и дайте ему честное, благородное слово... нет, этого мало... дайте пред Богом обет, что вы вперед не будете ни пьянствовать, ни буйствовать, ни озарничать в приходе, ни поносить своего священника, ни кляузничать и заниматься сплетнями, ни охуждать его благих намерений и действий, относящихся до искоренения разных нелепых обычаев... Если он вас простит, тогда я доложу владыке, что вы дали мне слово вперед вести себя достойно своего звания... А иначе, горе вам!.. Непременно вы будете отрешены от мест...

Не на шутку перепугались дьякон и причетники и действительно стали просить у о. Павла прощения во всем, что они прежде сделали для него неприятного, и давали обеты и клятвы вперед вести себя во всем аккуратно и повиноваться ему.

– Господь с вами, – сказал им о. Павел: – я не помню зла и прощаю вас, лишь бы вы вперед хорошо вели себя во всех отношениях, всегда и везде...

– От души благодарю вас за все, что вы сделали для нас, – сказала матушка Владиславлеву, – особенно же за ваше заступничество за нас перед о. благочинным и за эту нотацию дьякону и причетникам, от которых мне тут житья не было...

– Пусть Господь будет меня судить за это, – ответил Владиславлев: – а я действительно задал им большого страху. Теперь можно надеяться, что они будут смирны... Этому я очень рад... О. Павел пал духом и колеблется в своем намерении продолжать свою деятельность в прежнем духе. Теперь я вас буду просить и умолять: поддержите его своими советами, согрейте его своею любовью и ободрите его.

– Конечно, я все это сделаю... Но желательно бы было, чтобы и владыка своим словом участия ободрил его. На днях он будет в наших краях: нельзя ли будет вам попросить его заехать в наше село и посетит нас?..

– Я это сделаю... непременно попрошу его не только быть в вашей церкви, но и посетить ваш дом... Я уверен, что он будет и у вас в доме, потому что он любит посмотреть на житье-бытье тех священников, которых он жалует своим вниманием... А это вообще весьма много будет значить для вас… тогда и причт будет побаиваться вашего мужа и народ будет смотреть на него совсем иначе, чем обыкновенно смотрит на священника.

– Василий Петрович! – сказал о. Павел, – Христом-Богом умоляю вас, останьтесь у нас до завтра, побеседуйте с нами и разделите с нами радость нашего свидания друг с другом, а вместе и с вами... Когда-то мы еще, Бог даст, увидимся с вами, да и у видимся ли еще когда-нибудь?

– Я бы с большим удовольствием остался, но, во-первых, я спешу в Мутноводск, а во-вторых, согласится ли на это извозчик?.. Для него один день много значит.

– Это верно; во я его отпущу после обеда домой, а вас завтра отправлю в Мутноводск на своих лошадях...

– Если так, я согласен остаться...

– Отлично... Теперь вы мне еще сослужите здесь одну великую для меня службу и тем, – может быть, избавите меня от новой грозящей мне рано или поздно беды.

– Если что могу сделать, с удовольствием... В чем дело?..

– С своим церковным старостою я никак не могу справиться... Меня он совсем знать не хочет, отчетов никаких по церкви не отдает, доходы церковные употребляет на свои домашние обиходы, да к тому же еще и пьянствовать стал... Боюсь, что мне придется за него поплатиться и под суд попасть... Хотел было сменить его, да народ за него стоит горою... Хорошо бы было устроить дело так, чтобы я с почтеннейшими из прихожан ежемесячно поверял его.

– Это необходимо. Но как же это теперь сделать?

– Сейчас я пойду в церковь служить молебен, пошлю и за старостою, а кстати и на селе прикажу объявить, что я желаю видеть и благословить своих духовных детей, которые придут теперь же в церковь помолиться вместе со мною и о моем здравии и спасении... Человек двадцать или тридцать непременно соберется в церковь... Приходите и вы туда. Пока я буду всех благословлять, вы осмотрите церковь, а потом обратитесь ко мне с вопросом о том, в каком вообще положении находится у нас церковное хозяйство.

– Понимаю... понимаю... отличную штуку вы придумали.

Сейчас же о. Павел послал церковного сторожа за старостою и приказал ему кстати пригласить в церковь старичков и старушек к молебну и принятию от него благословения. Староста не замедлил явиться в церковь; собралось и народу человек с пятьдесят, потому что день был неурочный и время было предобеденное, народ занят был молотьбой хлеба дома. Пришли и о. Павел с женою и Владиславлев. После молебна о. Павел поздоровался со всеми, сказал им краткую речь о том, что иногда Господь по особенному своему промышлению о нас посылает нам испытания в жизни и мы должны их переносить безропотно, с покорностью воле Божией и твердым упованием на Его милость, и потом стал всех благословлять. Владиславлев в это время занялся подробным осмотром всей церкви. Церковь была велика и хороша, но нерадение старосты о ее содержании в чистоте и благолепии видно было повсюду: там висит паутина, тут паникадило покривилось, там свеча постановная подтаяла, тут вместо налепка пред иконою стоит какой-то грязный огарок, там пол прогнил, тут окно разбито, словом, куда ни взгляни, везде видна небрежность, незаботливость о чистоте и благолепии.

– Батюшка! – сказал Владиславлев. – Скажите пожалуйста: неужели у вас всегда так нечисто бывает в церкви, или только в ваше отсутствие тут все так запущено?

– Да, в мое отсутствие: меня не было, и о церкви некому было заботиться... в короткое время все здесь приведено в беспорядок, чего я вообще терпеть не могу...

– Как же это так?.. А староста церковный у вас есть?.. Что – же он тут делал?.. Куда он смотрел?.. Ведь заботливость о чистоте церкви есть прямая его обязанность...

– Мы-ста и так заботимся, – грубо и громогласно заявляет староста: – мы ведь не какие-нибудь несмысленки в эвтих делах... пятнадцать годов ходим здесь старостою... Чего же еще нужно?.. У нас все в порядке... Тут не город, а деревня...

– А, это вы здесь староста?.. – обратился Владиславлев к толстому мужику с красным лицом. – Ну, любезный, извините... Если вы все 15 лет своей службы так же мало заботились о своей церкви, как теперь, то это не делает вам чести... это срам и позор для вас... Такая здесь нечистота...

– А чего же еще нужно?.. Тут не город, а деревня...

– Город ли тут или деревня, это ничего не значит... Раз это храм Божий, святая церковь, дом Божий, – здесь все должно быть благообразно и по чину... здесь должна быть примерная чистота, порядок во всем и благолепие...

– У нас, значит, и так все здесь чисто и в порядке...

– А это что?., а вот это что?., а там что?..

Владиславлев стал указывать старосте на то, что было в беспорядке в различных местах церкви. Староста только пыхтел, краснел и моргал глазами. Весь народ невольно обратил свое внимание на него и качал головами.

– А в каком, батюшка, у вас положении вообще церковное хозяйство и церковная отчетность? – вдруг обратился Владиславлев к о. Павлу. – Сколько у вас доходу в год собирается свечного, кружечного и кошелькового?..

– Извините, – ответил о. Павел: – этого я не знаю...

– Как? Вы настоятель храма и не знаете? Кому же это знать, как не вам?.. Кто же у вас это знает?..

– Староста. Он один собирает все доходы, один и распоряжается ими; а мы ничего не знаем...

– Как же так?.. А инструкцию вы знаете?.. Почему же вы ее не исполняете?.. Почему же вы ежемесячно не считаете доходы и не записываете?...

– А кто меня смеет усчитывать и рассчитывать? – возражает староста. – Мы-ста здесь пятнадцать годов служим, и никто нас не усчитывал... Я церковь содержу на свой счет...

– Если вы церковь содержите на свой счет, это вам делает большую честь... за это вы получите медаль... Значит, у вас много собрано денег и хранятся где-нибудь...

– Какие деньги?.. У нас, ничего, значит, нет.

– Как же так?.. Ведь вы всю церковь содержите на свой счет... Значит, доходы все должны быть целы...

– Доходы?.. Ну, какие тут доходы?.. Тут не город.

– О. Павел! Как вы полагаете: сколько у вас может быть собрано дохода в год? – обратился Владиславлев к священнику.

– Наверное не могу вам сказать, – ответил о. Павел: – но, судя по тому, какое подаяние в кошелек и кружку бывает великим постом и на святой неделе, полагаю, что рублей семьсот или восемьсот в год должно быть...

– А по книгам сколько пишется?

– Книги у нас не пишутся, а сочиняются из года в год...

– Это плохое дело. Так, стало быть, рублей семьсот в год на приход непременно поступит?

– Полагаю, что так.

– Так? – спросил Владиславлев старосту.

– Мы-ста этого не знаем, – ответил староста: – никогда их не считали... что приходит, то и уходит...

– Да куда же уходит?.. Ведь церковь вы содержите на свой счет... Куда же идут доходы?..

– А велики доходы?.. Ну, семьсот рублев, ну, хоть и тысяча в год придет: много ли тут?..

– Сколько бы ни было, это все равно... Церковь вы содержите на свой счет, доходы остаются целы... По семисот рублей в год это в 15 лет составит 10,500 рублей... Вот какая сумма у вас должна быть теперь в целости... Где же она у вас хранится?..

– Никакой у нас такой суммы нет... ничего у нас нет: что приходит, то и уходит...

– Да куда же уходит?

– Как куда?.. Год-то велик: на то нужно и на другое надобно, то нужно купить, другое поправить...

– Да ведь вы же на свой счет всю церковь содержите.

– Знамо, содержу... по людям не ходил сборы делать на церковь, и займов ни у кого не делал... а что, значит, соберу, то и трачу, на то и содержу церковь...

– А!., вот оно что!., это значить вы не на свой счет содержите церковь, а на счет церковных доходов. Вот тут-то и нужен над вами контроль... тут-то и нужно ежемесячно поверять все доходы и расходы...

– А кто смеет меня учитывать?.. Мы не подневольные люди... Мы сами себе тут господин... Я хозяин церкви, ну, и хозяйствую, как знаю.

– А инструкцию, данную вам, знаете?

– Какую такую конструкцию?.. Никаких этих делов мы не знаем и знать их не хотим... Мы пятнадцать годов ходим и никаких струкциев не знаем...

– О. диакон! – сказал Владиславлев: – потрудитесь подать нам сюда инструкцию церковным старостам.

– Какую инструкцию? – сказал диакон. – Я никакой инструкции никогда не видывал и не знаю, есть ли она у нас...

– А! вот оно что!., даже и вы этого не знаете?...

О. Павел сейчас же вошел в алтарь, достал из комода инструкцию и подал ее Владиславлеву.

– О. диакон! пожалуйте сюда, – сказал Владиславлев. – Потрудитесь нам прочитать всю инструкцию.

Диакон начал читать инструкцию. Староста стал греметь ключами, чтобы не было слышно читаемого.

– Прошу вас перестать греметь ключами, слушать инструкцию и другим не мешать слушать ее, – строго заметил Владиславлев, обратившись к старосте.

– Да ты будешь кто такой? – сказал староста. – Слекатар что ли какой, али становой новый?..

– Нет, забирай повыше, – ответил Владиславлев. – Это видишь, любезный, что такое?..

Владиславлев показал старосте свою фуражку с кокардою и серебряные пуговицы на своем сюртуке, зная, что простой народ пуще всего боится кокарды и ясных пуговиц, почитая за казеннаго человека того, кто их имеет.

– А, казенный человек! – сказал староста. Стало быть, нужно тебя слухаться, а то будешь в ответе за тебя...

Инструкция была прочтена и потом повторена.

– Видите, православные, – сказал Владиславлев, обращаясь к народу: – инструкция предписывает каждый месяц производить в церкви счет всех доходов и расходов и сейчас же записывать их в книгу, а остаточные деньги хранить в сундуке за ключами старосты и печатями: как его, так и церковною... Почему же этого у вас не делается?..

– А кто-ж это, кормилец, знает? – сказали многие.

– Не знали, так теперь знайте это и исполняйте.

– Будем теперь знать...

– О. Павел, о. дьякон, гг. причетники и гг. прихожане! прошу вас сейчас же при мне произвести поверку всех церковных сумм как в ящиках, так и в сундуке...

– Ну, Захарыч! – сказал один старик: – стало быть, ноне и до тебя дошла очередь... надоть тебя усчитать... Отпирай нам все ящики и сундуки... Посчитаем, сколько тут у тебя денег собрано за пятнадцать годов... Тогда, помнится мне, я сдал тебе пятьсот рублен, как меня сменили, а тебя выбрали в старосты...

– А, – сказал Владиславлев: – вы служили старостою?.. Скажите же нам по совести: сколько в год при вас поступало всех вообще доходов в церкви?

– Рублев тысячу поступало... как Бог свят, поступало. Мы, и значит, тогда с покойником батюшкою и церковь всю расписали, колокол купили, а с тех пор тут ничего не было сделано... По делу, денег тут должна быть тьма...

Староста отпер все ящики. Приступил о. Павел к счету, и – увы и ах! – всех денег на лицо оказалось 31 р. 80 к.

– Еще есть где-нибудь у тебя деньги? – спросил Владиславлев.

– Нигде ничего нет, ответил староста.

– А я тебе в воскресенье дала две красненьких (20 р.), куда же они девались? – сказала одна женщина.

– Когда ты, разбойница, мне давала? – возразил староста.

– Ах, ты, греховодник старый! – ответила женщина. – А холсты-то я с Солохою свои продала, да тебе отдала две красненьких образ Николая угодника вновь написать...

– Ну, написать и написать... и напишу...

– Видите, православные, что у вас тут делается? – сказал Владиславлев. – Прошу вас старосту своего вперед каждый месяц поверять, а потом сменить, когда будет выбор.

– Кормилец мой! – вскричал староста, падая в ноги Владиславлеву: – не срами ты мою седую голову... Поверять пусть меня поверяют, а сменять меня не приказывай... это будет срам для меня... я лучше сам откажусь...

– И прекрасно... Лучше всего откажитесь сами... А вы, о. Павел, тогда напишите мне, что и как у вас будет делаться, да смотрите, если вы не будете каждый месяц поверять своего старосту, вас со всем причтом сошлют за это под начал в кисловодский монастырь... Слышите?..

– Слышу... буду всегда поверять.

До слез Владиславлев хохотал, возвратившись в дом о. Павла из церкви, а о. Павлу вовсе было не до смеху: он от души быль рад тому, что наконец-то он прибрал старосту к своим рукам.

– Что же прикажете делать? – сказал он. – Благочинный бессилен и ничего не делает в этом отношении, епархиальное начальство молчит и доходы церковные исчезают Бог весть куда... А в случае какой-нибудь беды, к ответу притягивают нашего же брата.