XII. На пути в село Михайловское
Тяжело было о. Павлу вспоминать про свое житье-бытье горемычное, когда он с Владиславлевым вышел из Дамаскинской пустыни и пошел вместе с другими гулять в рощу. Он понимал, что Владиславлеву и Голикову хотелось скорее узнать, как он прожил четыре года своего пастырского служения и как он попал под начал, да и самому ему хотелось скорее разделить свое горе с своими бывшими друзьями-товарищами. Но у него не доставало духу сейчас же начать рассказ про свои беды и скорби в жизни; у него даже выступили слезы на глазах, когда он мысленно пробегал свой недолгий, но многотрудный и многоскорбный период священнической жизни. Владиславлев и Голиков вполне понимали состояние его духа и не только сами не решились сейчас же вызвать его на откровенную беседу, но даже видимо избегали поводов к такой беседе. Они постоянно заводили с ним речь то о тех, то о других предметах, совершенно для него посторонних. Однако по всему – и по тону речи, и по лицам разговаривавших давно уже было видно, что они разговаривают между собою вовсе не о том, о чем думают. Такое ненормальное положение выдавало само себя и было тяжело для всех.
– Друзья мои! – сказал наконец о. Павел: – ведь давно уже видно, что мы говорим вовсе не о том, о чем думаем. Позвольте же мне поведать вам про свое житье-бытье горемычное, чтобы вы знали, каков я был на своем месте приходского священника и за что попал «под начал».
– Ах, сделайте одолжение, – сказали ему все в один голос.
О. Павел немного помолчал, собрался с духом и потом начал им рассказывать про свою жизнь и деятельность во всех подробностях. Мало-по-малу он воодушевился так, что рассказ его, точно рекою полился и казалось, будто он вовсе забыл о своем горе. Но в его рассказе была жизнь, и потому рассказ этот производил на всех глубокое впечатление, особенно же на матушку Марью Никаноровну, которая одарена была нежным, чувствительным сердцем и проникнута была любовью ко всякому несчастному человеку. На ее глазах очень часто во время его рассказа заметны были слезы. Когда о. Павел кончил свой рассказ, она первая же обратилась к нему с своим словом утешения и искреннего участия в его печальной судьбе.
– Страдания ваши – сказала она, – несомненно была велики, и вам не легко даже вспоминать о них, но ведь это общая здесь участь всех тех, кто хочет жить по заповедям Христовым и не угождать врагу... Каждый из нас покорно должен нести свой крест, а ваши страдания были именно крестом вашим в жизни... Нужно теперь не падать духом, а мужественно идти вперед по пути своего доброго служения церкви и вашей пастве... Теперь злоба вашего врага без сомнения утолится, месть его совершилась, и он оставит вас в покое... Не скорбите о том, что вы были под началом без всякой вины: апостолов и в темницы заключали, и смерти предавали, а истина все-таки восторжествовала... Рано ли, поздно ли, а и ваша невиновность откроется архиерею, и тогда истина восторжествует...
– Благодарю вас, матушка, за доброе слово участия и ободрения меня, – сказал ей о. Павел и низко при этом поклонился ей.
– Интересна история Тихомирова, – сказал Владиславлев, – но не менее интересна и ваша... И что для меня более всего здесь кажется странным, так это именно то, как некоторые наши отцы благочинные вместо того, чтобы поддерживать, воодушевлять, защищать подведомое им духовенство от нападок на него консисторских воротил, напротив того, сами являются гонителями подведомого им духовенства, сторонниками явного врага всего епархиального духовенства, слепыми орудиями его и исполнителями его незаконных желаний. Пора бы нашему начальству позаботиться о том, чтобы благочинные у нас все служили по выбору самого духовенства: тогда непременно духовенство вздохнуло бы свободнее и отцы благочинные вели бы себя лучше...
– И давно бы пора заняться этим вопросом, – сказал Голиков, – да в том наша беда, что нет у нас в епархии таких людей, которые бы поговорили об этом с архиереем, да расположили его к введению у нас выборного начала: духовенство провинциальное, рядовое вполне безгласно, а тузам нашим, ученым и богатым мутновотским священникам, до нашего брата нет никакого дела… да они же и незнакомы вовсе с нашим житьем-бытьем и заняты лишь преследованием своих собственных интересов и погонею за наградами и богатством...
– А вот, друг мой, хорошо, что ты подал мне мысль переговорить об этом с архиереем... При свидании с ним я непременно заведу речь о благочиннических интересах и угодничестве консистории и наведу его на мысль о введении в нашей епархии выборного начала....
– Помоги тебе Бог... Ты этим оказал бы нашему духовенству великую услугу, освободил бы его от уз векового рабства, если бы действительно у нас введено было выборное начало...
– Знаете ли, что я вам скажу, друзья мой, – прервал их о. Павел. – Ведь и выборное начало не много принесет нам пользы, если выборные благочинные будут так же бессменны, как и теперешние казенные. При том же, в городах первые выборы могут быть удачны, а у нас едва ли можно ожидать удачных выборов. Мы живем вообще такою замкнутою жизнью, что друг друга вовсе и не знаем, потому что нам никогда и нигде не приходится всем вместе съезжаться и высмотреть, кто каков. Естественно, что каждый десяток или пяток сел или причтов выставит своего кандидата, который и пролетит, а старые благочинные между тем сумеют на этот случай заручиться партиею, состоящею из их родных и причетников, всегда им покорных... Вот тогда и плач с выборным благочинным. Мне кажется, лучше бы было, если бы благочинные назначались на время от двух до трех лет везде новые, с тем, чтобы их потом по истечении этого срока пробаллотировало духовенство и, если они не получат большинства избирательных шаров, сменить их...
– Замкнутость вашей жизни, – сказал Владиславлев, – скоро кончится. Теперь везде открываются земские учреждения, к участию в коих призвано и духовенство. Теперь вы непременно будете все вместе съезжаться для выбора своих представителей в земские собрания... Сверх того скоро будут изданы новые уставы семинарий и училищ, и вам тогда придется делать выборы уполномоченных на епархиальные и окружные съезды... Не может- же быть того, чтобы, съехавшись все, даже один только раз, вы не поняли друг друга и не высмотрели достойных людей из своей среды. Но само собою понятно, что выбор бессменных благочинных был бы не лучше назначения их начальством. Поэтому нужно добиваться выбора их на время от трех до четырех лет, никак не более...
Долго наши герои вели после того разговоры о горемычном житье-бытье сельского духовенства и о притеснении его с одной стороны помещиками и сельскими властями, а с другой благочинными и консисторскими дельцами. А время между тем все летело и летело вперед, и не заметили они среди задушевных разговоров, как солнце уже склонилось к западу. Время было им и домой отправляться. Но в лесу при вечерней тишине и прохладе так было хорошо, что не только засидевшимся дома городским жителям, а и сельским не захотелось бы в такую пору уйти из леса.
– День склоняется к вечеру, – сказал Голиков, – а в лесу между тем так хорошо, что, право, жаль расстаться с прогулкою по нем. Когда-то я еще сюда выберусь погулять, да и с вами когда-то еще увижусь?.. Не отпустить ли нам лодочника домой?.. А мы еще здесь погуляем, да потом ночью и отправимся пешком...
– Прекрасно, – сказали все в один голос.
Лодочник тотчас же был отпущен домой; ему сданы были и все принадлежности чаепития, а герои наши остались в роще и еще там провели часа два, вдыхая в себя свежесть воздуха, аромат соседних с рощею лугов и смолистость свежего соснового запаха. Около полуночи они вернулись в город вместе с женихом Лизы, который, узнав о их гулянье в Дамаскине, отправился к ним на встречу и застал их еще в роще. Ни в роще, ни дорогою, ни по возвращении в город разговоры у них ни на минуту не умолкали, и время ими было проведено так хорошо, что все были в восторге от своей прогулки. Так как Голикову на следующее утро служить не было необходимости, то и всю ночь дома они провели в разговорах.
Утром Владиславлев и о. Павел собрались в путь и распростились с гостеприимными хозяевами, пожелав им всех благ в жизни и преуспеяния в делании добра ближним. Так как о. Павелу необходимо было прежде всего явиться к местному благочинному, то Владиславлев решился сделать верст 30 крюку и прямо по пути завезти его к благочинному. Часов около 5 вечера на другой день по выезде из Зеленоводска они въехали в довольно большое и богатое село Никольское, где жил благочинный, священник Петр Петрович Знаменский. Самого благочинного в эту пору дома не было: по своей священнической обязанности он не задолго пред тем отправился в ближайшую деревню напутствовать больного; тем не менее героев наших приняли в дом благочинного и сказали, что хозяин дома скоро приедет. Когда они вошли в дом, на столе уже шипел самовар и хорошенькая, шестнадцатилетняя девушка, дочь благочинного, хлопотала около стола. За отсутствием отца и матери девушка эта, в качестве хозяйки дома, приняла их, по сельскому обычаю, как своих гостей и сейчас же предложила им чаю. Из вежливости от предложения этого они отказались за отсутствием хозяина дома, несмотря на то, что им с дороги пить очень хотелось. Тогда девушка, попросив у них извинения в том, что она оставляет их одних, вышла из комнаты и пошла переодеваться. Не прошло и десяти минут после того, как благочинный вернулся домой. О. Павел представил ему свое свидетельство. Владиславлев же, сказавши, что он друг и товарищ о. Павла, раскланялся с благочинным и стал в стороне. Благочинный с важностью взял свидетельство, прочел и сделал на нем помету молча; потом холодно обратился к Владиславлеву и благословил его.
– Бакалавр киевской духовной академии, – сказал ему Владиславлев, получивши от него благословение и поцеловавши у него руку.
– Очень приятно видеть вас, – сказал благочинный, изменивши свой тон.
Хотя отец благочинный и не привык принимать у себя кого-нибудь из подведомого ему духовенства, как гостя, когда кто является к нему по делу, однако теперь ему нельзя было не принять о. Павла, как гостя. С ним был Владиславлев, во всяком случае почетный гость везде в священнических домах. Владиславлева не принять было нельзя, потому что он представлялся отцу благочинному лицом весьма почтенным. При том же у благочинного была дочка невеста, а уж коль скоро в доме есть невеста дочь, то как возможно отказать в самом радушном приеме какому-нибудь хорошему молодому человеку? Правда, отец благочинный даже и помыслить не считал для себя возможным, чтобы такое «важное лицо» могло сделаться женихом его дочери, однако же русское «почему знать, что может быть?» невольно приходило ему в голову, и ему хотелось принять у себя Владиславлева, как почетного гостя, хотя бы только для того, чтобы дать возможность молодым людям побеседовать на досуге о чем-нибудь. А принимая Владиславлева, можно ли было не принять и о. Павла? И, вот, хозяин теперь просит их обоих напиться у него чаю.
К чаю явилась дочь благочинного в хорошеньком платьице и с новою головною прическою. Благочинный сейчас же заговорил о своих делах с о. Павлом, а девушка начала сама разговор с Владиславлевым и умела вести его хорошо, правильно и с должным вниманием. Оказалось, вскоре, что она была очень умная, благовоспитанная и много читавшая истинно полезных книг, такая именно девушка, каких можно было в ту пору встретить там, где были братья семинаристы старше сестер и хорошо учились. Владиславлев с удовольствием разговорился с нею о Киеве, об академическом воспитании, о своем приезде на родину и посещении бывших друзей-товарищей, и своим разговором заинтересовал ее и видимо произвел на нее впечатление. Благочинный не мог этого не заметить сейчас же и решился оставить у себя гостей ночевать, чтобы дать возможность своей дочери побеседовать с умным и высокообразованным человеком и впоследствии уметь отличать действительно умных, благовоспитанных и благонамеренных людей от таких, которые только лишь желают казаться таковыми. Кстати же, с той стороны, куда нужно было нашим героям ехать, заходила очень сильная туча, и следовательно, был самый хороший предлог одному попросить гостей ночевать у него, а другим согласиться на это.
– Гости дорогие! – сказал благочинный: – с юга заходит сильная туча... вас дорогою замочит дождем... останьтесь ночевать... ведь до Михайловского все равно сегодня не доедете… чем ночевать на дороге, ночуйте у меня...
Владиславлев дождя не боялся и ночевать из-за этого не остался бы, но ему хотелось воспользоваться гостеприимством хозяина для того именно, чтобы иметь возможность переговорить с ним о Богоявленском и расположить его в пользу о. Павла, и он остался ночевать. Сейчас же приказано было отпрячь лошадей, а на кухне отдано было приказание зарезать курицу, сготовить сливочное пирожное и прочее, как водится в селе в тех случаях, когда кто-нибудь нечаянно заедет в гости.
Часа чрез два туча прошла, едва захвативши собою село. Небольшой дождь покропил землю и освежил воздух. На улице сделалось так хорошо, что сидеть в такую пору в комнатах можно бы было разве только какому-нибудь затворнику или неутомимому труженику.
– Пойдемте гулять, – сказал благочинный... – У нас прекрасный господский сад и для меня он всегда открыт.
Сейчас же все собрались и пошли в господский сад. Дорогою Владиславлев нарочно старался склонить разговор свой с девушкою к тому, чтобы она заговорила с ним о положении подначальных в Дамаскине и ему представился удобный случай завести речь об о. Павле. Вскоре она в самом деле спросила его о том, как так живут подначальные.
– Ах, – ответил ей Владиславлев: – вы и представить себе не можете, как не хорошо там живут они!..
Владиславлев коротко рассказал девушке, что он видел в Дамаскине и как он заставил эконома написать о подначальных, виденных им, что все они ведут себя хорошо и заслуживают снисхождения.
– Это ужасно! – сказала девушка, выслушавши Владиславлева. – И таким истязаниям там подвергают священников?.. Как что не хорошо!..
– Да, – сказал Владиславлев. – И всякому-то не легко перенести такое подначальство, а еще труднее его переносить тому, кто попадает туда совершенно безвинно, благодаря только людской злобе... Посмотрите, например, что сделалось с о. Богоявленским, попавшим туда без всякой вины? Он в двадцать пять лет от роду на половину так поседел, так что его теперь и жена не скоро узнает...
– Да. Это ужасно... В такия лета – и поседеть!.. И неужели он послан был под начал совершенно невинно?..
– Да, совершенно невинно... в этом я могу вас уверить...
– Но как же это могло случиться?.. Ведь мой папаша дважды производил о нем следствие: неужели же он допустил какую несправедливость?
– Я в настоящее время пользуюсь вашим гостеприимством, и потому не могу осуждать действий вашего батюшки... приличие этого не допускает... Но, по русской пословице: «хлеб-соль ешь, а правду режь», – не могу не сказать вам той сущей правды, что им действительно все следствие было направлено так, что о. Богоявленский оказывался виновным в том, в чем его обвиняли, хотя на самом деле он был невинен...
– Здесь вышло какое-нибудь недоразумение... Я не думаю, чтобы мой папаша намеренно допустил такую несправедливость... Не потрудитесь ли вы мне рассказать всю суть этого дела?..
– С удовольствием, – сказал Владиславлев и рассказал девушке коротенько историю поступления о. Павла на место и всех последствий этого поступления, беспримерного в епархии.
– А! теперь я все понимаю, – сказала девушка, выслушавши Владиславлева... – Во всем этом рука г. Злобина ясно видна... И как жаль, что мой папаша оказался поневоле его сообщником!.. Теперь я понимаю, как молодому священнику прискорбно было страдать невинно... Как мне его бедного жаль!.. Но от чего бы ему не бросить этому жиду полутораста рублей для своего спокойствия, если они у него были?
– Разумеется, можно бы было бросить их... Но дело в том, что о. Богоявленский неподкупно честный человек: для него тяжело было отдать эти деньги, для своего спокойствия, потому именно, что это значило бы дать возможность неправде явно восторжествовать над его честностью, попрать истину и преклониться пред явным духом злобы...
– Действительно так, и я за такое мужество истинно уважаю его и весьма сожалею о том, что он, несмотря ни на что, пострадал...
Девушка замолчала, и Владиславлев в эту пору заметил, что на глазах у нее были слезы, а на лице как будто напечатано было сострадание к несчастному.
– Какая прекрасная девушка! – невольно в эту пору подумал Владиславлев. – Какая чистая душа! Можно быть уверенным, что она будет хорошею женою священника и помощницею несчастным.
– Нельзя ли как-нибудь теперь поправить этой беды? – спросила девушка.
– Можно, разумеется, если того захочет ваш батюшка...
– Ах, он ведь очень добр!.. Я его попрошу об этом, и он сделает, если только можно это сделать и от него это зависит... Но мамаша моя еще добрее: я все расскажу ей, и она этого так не оставит...
– А где же ваша мамаша?...
– Она поехала в город и сегодня же вечером вернется домой... Она и прежде много жалела об отце Павле, а теперь, увидевши его столько изменившимся и узнавши о его невинности, она еще с большим сочувствием отнесется к нему...
Наступило минутное молчание. Владиславлев оглянулся назад и увидел, что благочинный с отцом Павлом отстали от них на такое расстояние, что со стороны могло показаться, будто бы Владиславлев с девушкою нарочно удаляются от них.
– Однако, – сказал Владиславлев, мы с вами далеко ушли вперед...
– Да... Нужно будет немного их подождать...
Они остановились и подождали.
– Однако, – сказал благочинный, поравнявшись с ними, – с вами мне, старику, невыгодно ходить... за вами не угонишь...
– Разумеется, – ответил Владиславлев: – мы оба еще юны, а вы уже старцы: один старец по летам, а другой – по своим бедам...
– Да, да... Отец Павел очень постарел... видно, плохо ему показалось в Дамаскине на монастырских хлебцах... То-то бы молодому батюшке быть попокорнее своему начальству, повернее своему слову и поосмотрительнее во всем... Не нужно бы было ни с служащими консистории затевать ссору из-за полутараста рублей, ни с своим причтом сталкиваться, ни стародавних порядков в своем приходе ломать и восставлять против себя соседних священников из желания быть передовым человеком... Куда нам соваться вперед?.. Трудно против рожна прать... Все молодо да зелено... выскочим из семинарии-то, да и думаем о себе Бог весть что, воображаем себя реформаторами.,.
Владиславлев нарочно в эту пору молчал, чтобы дать возможность благочинному излить весь поток своих слов, и тем, может быть, сейчас же вызвать его дочь на защиту о. Павла. Расчет его был верен. Взглянувши на свою спутницу, он увидел, что она, слушая своего отца, была весьма непокойна духом и лишь ждала, когда он прервет поток своих слов.
– А вы, папаша, – сказала она, – вполне уверены в том, что все то, что вы сейчас сказали, верно?..
– Ах, Соничка, неужели ты думаешь, что я говорю это только для красного словца, а не по убеждению в том, что говорю правду, и не по сочувствию к участи своего молодого собрата?.. Я много жил и многое видел...
– Все это так, но ошибаться свойственно всякому...
– Так ты полагаешь, что я ошибаюсь?..
– Да, потому что вы прежде сделали великую, непростительную и несвойственную вам ошибку, вследствие которой вам теперь и кажется, что вы говорили сейчас непреложную истину... Вы полагаете, что отец Павел виновен во всем, в чем ни обвиняли его враги его, а я наверное знаю, что он на столько же ни в чем невинен, как и Спаситель наш не был нисколько виновен в том, что взводили на Него пред Пилатом враги Его! Во всей его печальной истории нет правды ни на одну йоту. Все в ней есть не более, как самое дерзкое хитросплетение... Он пострадал невинно по интригам воротилы консистории Злобина, а вы, не вступившись за него и беспрекословно исполняя волю г. Злобина, попустили совершиться беззаконному над ним суду, и даже ненамеренно и без дознания оказывали свое содействие такому суду...
– Соничка! тебя ли я слышу?
– Меня, милый папашечка, меня... Я позволила себе говорить с вами резко, вовсе не по-детски; но, поверьте, это произошло не от чего-нибудь другого, а от того, что мне очень, очень жаль и о. Павла, и жену его, досадно на этого проклятого Злобина, обидно за вас и больно за себя, потому что я переписывала вам ваши рапорты по этому печальному делу, не зная того, что оно было нечисто... Простите меня за это. Но, что я права, в этом могут вас удостоверить и г. бакалавр, своим заступничеством за беззащитных доставивший место в селе Михайловском несчастной сироте, и сам о. Павел, за поступление на это место столь много пострадавший... Не угодно ли вам выслушать всю эту историю от начала и до конца, как она была на самом деле?..
– Милая моя! Ты знаешь, что я вовсе не злой человек, и если в чем действительно погрешил против отца Павла неумышленно, охотно попрошу у него братского в том прощения...
– Действительно, – сказал в эту пору Владиславлев: – во всей этой печальной истории – интрига воротилы консистории Злобина, и я эту интригу непременно выведу на чистую воду пред преосвященным при первом же своем свидании с ним, потому что самый повод к этой интриге ему, еще четыре года тому назад, был известен...
– Ах, если так, то хорошо, что вас Бог занес ко мне; а то и я бы, пожалуй, попал в какую-нибудь беду, как бы нечестный человек...
– Правда, потому что все дело скорее бы оперлось на вас когда бы я передал преосвященному в том виде, в каком оно доселе мне известно, и когда преосвященный вздумал бы за это немножко побранить Злобина... Злобин все свалил бы на вас, потому что дело это было обставлено всеми законными формальностями...
– Видит Бог, я в этом деле даже и не подозревал никакой интриги... Расскажите же мне поскорее всю эту историю, как вы ее знаете...
Владиславлеву той нужно было. Он не поскупился на слова и рассказал благочинному все дело, начиная с своей встречи в архиерейском доме с прабабушкою Маши-сиротки, вышедшей за о. Павла и кончая тем, как неправильно направлено было все следственное дело, за которое о. Павел попал под начал...
– Так вы в самом деле ни в чем неповинны и были только жертвою мести Злобина? – спросил благочинный у отца Павла, выслушавши до конца рассказ Владиславлева. – И денег у Злобина не брали и даже никогда ему ничего не обещали, сосватавшись за эту сиротку?..
– Ни в чем неповинен, – отвечал о. Павел!
– Простите же меня, ради Бога, по-братски, по-товарищески, – сказал снова благочинный и поклонился о. Павлу почти до земли. – Я ничего этого не знал... Я полагал, что вы обещали Злобину дать полтораста рублей за ваше определение в Михайловское, а потом не захотели уплатить ему... Я был только слепым орудием Злобина по той печальной необходимости что мы, благочинные все до единого рабы его и всей консистории... что нам прикажут, то и делаем... Вы видели, что самое первое мое предписание вам было написано рукою самого Злобина... точно так же и все следственное о вас дело было продиктовано самим Злобиным... Теперь я понимаю, что вашей погибели искали, и меня заставляли толкать вас в пропасть... Еще раз прошу вас, простите меня... Даю вам свое честное священническое слово, что теперь сумею защитить вас от новых нападок на вас, хотя бы мне пришлось за то самому пострадать...
– Не только вам, но и самому Злобину, я все давно простил...
Благочинный и о. Павел поцеловались в знак примирения. Владиславлев между тем поклоном поблагодарил Соничку за то, что она так ловко сумела привести дело к желанному концу...
– Благодарю и вас, г. бакалавр, и тебя, Соничка, – сказал потом благочинный: – благодарю за то, что вы вывели меня из заблуждения на счет деда отца Павла.
– А какой, должно быть, не хороший человек этот благочинный Альбов, – сказала Соничка. – Имея только двух дочерей у себя, он не мог их выдать замуж, как следовало, и вздумал прибегнуть к незаконной покупке для них священнических мест, отбивая места у сирот... Смотрите, папаша, не вздумайте и вы когда-нибудь выпрашивать мне места у Злобина...
Как честный человек, говорю вам заранее, что лучше век просижу девушкой, чем решусь дать свое согласие на поступление моего жениха на место, отбитое у сирот...
– Вот это благородно и по-рыцарски! – невольно воскликнул Владиславлев, обращаясь к Соничке. – Ничего нет постыднее, как отбить место у сироты...
– Нет, дружок мой, – ответил ей благочинный: я ручаюсь за себя, что до такой подлости я никогда не дошел-бы...
– Пример заразителен... Ведь вот вы поддались же лжи и обману...
– То правда, но это дело службы... мы должны делать то, что нам приказывают... Обыкновенно на нас только все сваливают всякую вину, а больше всех виновата во всем консистория... Она подыскивается и подкапывается под каждого сама, а нам только предписывает учинить то-то и то-то немедленно... Она нас заставляет и всякое следственное дело вести именно так, как ей хочется, и взятки брать для того, чтобы потом все их целиком доставлять ей, и доносы делать на тех, кого она нам укажет... Не сделай, как приказано, ну, и пропал, завтра же ни за что, ни про что сам попадешь под суд... И когда-то, Бог даст, мы будем выведены из такого скверного положения покорных слуг консистории!..
– А вот теперь это скоро будет, – сказал Владиславлев: – теперь благочинные скоро будут больше зависеть от самого духовенства, чем от консистории, больше будут служить своему Духовенству, чем любителям всякой лжи, неправды и жестокости...
– Каким же образом это случится?..
– Благочинные скоро будут служить по выбору самого духовенства, и выборы эти будут повторяться чрез каждые три или четыре года... Тогда каждый благочинный скорее сделается защитником своего подчиненного, чем покорнейшим слугою консистории...
– Это правда, но за то они сами и будут попадать под суд... Уж разве кстати и секретаря и столоначальников консистории всех архиерей сменит, и членов консистории тоже будет избирать духовенство... ну, тогда другое дело, а с нынешнею консисториею пива не сваришь...
В стороне в эту пору послышался звук колокольника.
– Вон и мамаша едет, – сказала Соничка.
– Да, сказал благочинный: нужно идти домой.
Сейчас же все отправились вслед за благочинным, который не то с радостью, не то с трепетом спешил встретить свою жену.
– Мамаша! – сказала Соничка матери, едва успевши поздороваться с нею: – знаете ли, какую новость я вам скажу?
– Что такое? – спросила мать.
– Отец Павел, ведь, невинно пострадал, по интригам Злобина.
– А?.; что, отец злочинный?.. Не говорила ли я тебе: не доверяйся ты слепо этому духу злобы, узнай хорошенько от самого отца Павла, что у него за дела с Злобиным, и не строчи своих доносов на молодого священника?.. Ты и слушать не хотел меня, все творил волю повелителя своего... Ну, и натворил... Хорошо тебе смотреть на свет-то Божий?.. Садись скорее, старый шут, пиши архиерею, что отец Павел пострадал невинно и разъясни ему все дело...
Благочинный молчал. Такой тон речи для него не был новостью. Жена часто и во многом его сдерживала и даже не редко принимала его в свои руки, когда видела, что какое-нибудь дело не чисто. Она была женщина очень добрая и терпеть не могла ни ябедничества, ни начальнического форса. Поэтому она часто поступала с мужем без церемонии. Чуть только он на кого-нибудь раскричится, она сейчас же войдет к нему и скажет: «поди-ка ко мне на минутку а к тому подойдет, обернет его к двери, да и вышлет вон. «Поди, батюшка мой, домой... Теперь ему не время, да он немножко и разгорячился... Приди после, и все уладится», – скажет она подпавшему под гнев ее мужа. И точно, после все уладится...
– А вот и еще новость нам привез г. бакалавр, – сказала снова Соничка матери: скоро все благочинные будут служить по выбору самого духовенства сроком от трех до четырех лет...
276
– Вот это прекрасно!.. И какая только умница придумала это?.. Спасибо ему за это... Тогда благочинные будут другими людьми, а то они слишком много выслуживаются пред консисториею, а духовенство свое лишь притесняют... Ничего!., как прокатят друзей любезных на вороных, так будут умны, а то они просто сума сходят... Ведь вот мой-то старый шут был прежде примерный человек и защитник несчастных, а как сделали его благочинным, точно белены объелся, не стал разбирать ни правых, ни виноватых... Эх, разве только не дождусь этого времени, а то сама явлюсь на съезд и попрошу всех накласть ему черняков, чтобы он бросил скорее все эти дрязги да думал о смерти...
– Мать! – сказал благочинный жене: – не горячись... И новые благочинные будут не лучше старых, если останутся они в той же зависимости от консистории.
– Ну, уж извини, такими дуралеями, как вы, не будут, потому что они будут побаиваться, как бы их не прокатили на вороных... Разве только вот вас, старых шутов, где-нибудь опять выберут... ну, тут толку немного, потому что вы уже привыкли строчить рапорты на всех, да принимать доносы от каждого бездельника... Вот хоть бы ты принял донос на отца Павла и представил его... Неужели у тебя не достало ума вразумить доносчика, или, лучше сказать, кляузника?.. Или у тебя у самого не умирали прихожане без покаяния и ты не хоронил таких?..
Долго еще почтенная матушка попросту распекала своего мужа-благочинного за все его благочиннические замашки, которые никогда ей не нравились. Но слова ее мало действовали на благочинного; за то весть о службе благочинных по выбору произвела на него большое впечатление и заставила призадуматься над тем, как бы и в самом деле его не прокатили на вороных. Вечер вообще прошел не скучно и герои наши не пожалели о том, что остались ночевать...