Квинтилиан, – его влияние на школу и церковное красноречие

Квинтилиан, – его влияние на школу и церковное красноречие. – Марк Фабий Квинтилиан (Marcus Fabиus Qnintilianus), известный римский ритор-адвокат, еще более известен как педагог вообще и учитель красноречия в частности. Влияние его педагогических воззрений и особенно риторических правил сказалось весьма ощутительно не только на западноевропейской школе средних и позднейших веков, но также и на духовной школе русской.

Год рождения и год смерти Квинтилиана в точности неизвестны. С большей или меньшей достоверностью можно утверждать только то, что он родился в четвертом десятилетии I-го века, а умер во втором десятилетии II-го века по Р. Хр. Родиной его был город Калагуррис в Испании на Ибере (ныне Калагорра на р. Эбро в старой Кастилии), но уже в детстве он переселился в Рим, где отец его был учителем риторики. Здесь Квинтилиан и получил свое школьное образование, слушая лучших ораторов того времени: Домиция Афра (Африканца), Юлия Африкана и др. По окончании образования, он отправился на свою родину и был там учителем красноречия до воцарения Гальбы. Когда же Гальба провозглашен был императором (в 68 г. по Р. Хр.), Квинтилиан возвратился опять в Рим и сделался адвокатом. После нескольких лет адвокатской деятельности он выступил в роли публичного преподавателя красноречия и был первым professor’ом eloqnentiae, получавшим жалованье из государственной казны (по распоряжению Веспасиана, до которого все школьное образование в Риме было делом частной инициативы и предприимчивости). В этом звании профессора Квинтилиан пользовался такой славой и авторитетом, что знаменитейшие римляне посещали его лекции. Напр., Плиний Младший с гордостью называет его своим учителем и с удовольствием вспоминает о времени посещения его школы. Марциал называет его «славой римской тоги» (gloria Romanae togae) и «верховным руководителем блуждающей молодежи» (vagae moderator summe juventae), отмечая тем огромное влияние его на литературное направление учившейся молодежи, которую он всячески старался предохранить от испорченного ораторского вкуса и возвратить к изучению образцовых классических писателей – римских и греческих.

Впоследствии даже император Домициан поручил ему воспитание внуков своей сестры Домициллы и наградил его за педагогическую деятельность знаками консульского достоинства (ornamenta consularia). Эта педагогическая деятельность Квинтилиана в Риме продолжалась двадцать лет.

Покончив с нею, он предался литературной деятельности, главным плодом которой было замечательное сочинение De institutione oratoria («Об ораторском образовании») в 12 книгах, посвященное близкому другу его, ритору Викторию Марцеллу ¹⁴ . Сам Квинтилиан так намечает вкратце общее содержание и план своего сочинения: «Книга первая будет заключать в себе то, что предшествует званию ритора; во второй мы рассмотрим первые элементы риторического образования и вопрос о сущности риторики; пять дальнейших книг будут посвящены изобретению и расположению самого предмета речей (inventio et dispositio), а четыре следующие – ораторскому выражению (elocutio), заучиванию на память (memoria) и произношению (pronuntiatio) речей. К этому присоединится еще книга, в которой будет изображен нами сам оратор, и в которой мы, по мере сил своих, будем рассуждать о его нравственности, об основных началах, по каким он должен предпринимать, изучать и вести процессы, о том какой род красноречия он должен избирать, когда следует ему прекращать ведение процессов и каким занятиям предаться после этого» (Prooem.).

Исходным пунктом сочинения Квинтилиана служит та мысль, что для совершенного оратора необходима добродетель, что оратор должен быть не только красноречив и умственно развит, но прежде всего честен и благороден, ибо для общественного, равно как и для частного блага нет ничего пагубнее красноречия, решившегося служить злу. Аксиомой является положение: «nemo orator, nisi vir bonus». Исходя из этого положения, Квинтилиан, естественно, и в целях собственно ораторского образования должен был войти в подробности относительно воспитания вообще, начиная с раннего детства (a lacte cunisque). Оттого-то в его Inst. orat. мы находим не одну риторику, но вместе и педагогику (преимущественно в первых двух книгах, – в первой о домашнем воспитании, во второй о школьном образовании). И должно признать, что педагогика Квинтилиана содержит в себе очень много здравых и вполне гуманных мыслей, не утративших значения даже для нашего времени. При чтении этого произведения непосредственно чувствуется, что здесь говорит человек, прекрасно знакомый с делом образования юношества не только в теории, но и на практике, беспредельно любящий это дело и вложивший в него все свои силы, к тому же обладающий – при громадной начитанности – сильным критическом талантом…

Неудивительно поэтому, если труд Квинтилиана пользовался весьма большим уважением в школах средних и дальнейших веков, а также у разных писателей трактовавших вопросы воспитания и – специально-риторического образования. Уже блаж. Иероним в известном письме к Лете (о воспитании дочери ее Павлы) воспроизводит почти буквально многие мысли Квинтилиана касательно первоначального воспитания и обучения ребенка. Таков, напр., совет его сделать для девочки азбучные буквы из слоновой кости, чтобы, забавляясь ими, она легко и с приятностью научилась читать; таков же совет не затверживать букв только в порядке алфавита, но часто приводить азбуку в беспорядок, перемешивая буквы последние со средними и первыми, чтобы девочка узнавала их не только по звуку, но и по виду; таков, далее, оригинальный прием обучения письму, состоящий в том, что буквы вырезывались на доске и по этим углублениям, как бы по бороздкам, ребенок водил стилем или грифелем, дабы механически приучить руку к надлежащим движениям (ср. у Квинтилиана: non inutile erit ductus tabellae quamoptime insculpi, ut per illos velut sulcos ducatur stylus) ¹⁵ ; затем, общее требование, чтобы ребенок побуждался к учению соревнованием с подругами и подстрекался к тому отнюдь не угрозами и наказаниями, а похвалами, и чтобы учителем к нему с самого начала был приставлен человек доброй жизни и с хорошими сведениями, причем делается ссылка на пример Аристотеля при сыне Филиппа, – все это (как и многое другое, не приводимое здесь нами) представляет повторение Квинтилиана (lib. I, cap. 1). По свидетельству блаж. Иеронима (в письме к ритору Магну), и св. Иларий пиктавийский как в слоге, так и в числе сочинений «подражал двенадцати книгам Квинтилиана».

В средневековых монастырских школах долгое время (до самой эпохи Каролингов) риторика изучалась преимущественно по lnstit. orator. Но затем оно было оставлено и совсем забыто на несколько столетий… В свое время Петрарка пришел в великий восторг, когда (в 1350 г.) получил в подарок рукопись этого сочинения, рукопись – увы! – порванную и растерзанную (oratoriarum institutionum liber – heu! – discerptus et lacer ve it ad manus meas), в которой недоставало целой половины и в тексте было много пропусков… Но трудно даже представить себе радость гуманистов, когда Поджио нашел полный экземпляр этого сочинения в пыли и плесени монастырской библиотеки в Сент-Галлене. Это случилось зимою 1415 (на 1416-й г.). «О lucrum ingens! – писал папский секретарь Леонардо Бруни счастливцу Poggio в ответ на известие о находке, – insperatum gaudium! ego te, Marce Fabi, quando te integrum aspiciam, et quantus tu mihi turn eris!.. Oro te, Poggi, fac me quam cito hujus desiderii compotem, ut… hunc prius viderim, quam e vita discedam. Quintiliauus, rhetoricae pater et oratoriae magister ejusmodi est, ut quum tu illum diuturuo ac ferreo barbarorum carcere liberatuin hue miseris, onmes Hetruriae populi concurrere gratulatum debeant"… С того времени знакомство с Квинтилианом стало быстро распространяться по всей просвещенной Европе. Среди гуманистов вскоре нашлись такие почитатели Квинтилиана, которые (Л. Валла) отважились превозносить его пред Цицероном, указывая у последнего ошибки в его риторическом учении и недостатки его в ораторском искусстве. Другие чрезвычайно восторгались им, как педагогом. Напр., немецкий гуманист Бебель (нач. XVI в.) в сочинении своем De institutione puerorum, высказывая Квинтилиановские мысли о необходимости выбирать хороших учителей с самого начала обучения или, за отсутствием таковых, по крайней мере не зараженных самомнением, присоединяет следующее выразительное замечание: hoc te nоn ego, sed optiimus juventutis doctor, Fabius libro primo institutionum docet bracteato propheticoque oraculo» (затем следуют подлинные слова Квинтилиана о педагогах). И все это небольшое сочинение, почти сплошь усеянное ссылками на Квинтилиана, с неопровержимостью доказывает, что последний действительно был для (малоизвестного) автора педагогическим «оракулом» и «наилучшим учителем юношества». Но таким он был и для знаменитого Эразма Роттердамского с Меланхтоном. Эразм в сочинении Dе ratione studii заявил о Квинтилиане следующее: «Он так тщательно писал о преподавании, что писать после него о том же предмете будет чуть ли не наглостью"…

После таких восторженных отзывов совсем не удивительно, что по Квинтилиану учились даже Паскаль с Фенелоном, и из них последний в основу своих «Разговоров о красноречии» положил именно Квинтилиановское «Nemo orator, nisi vir bonus»; a затем Роллень, в свою очередь, весьма широко использовал мысли Квинтилиана в знаменитом дидактическом труде «De la maniêre d’enseigner et d’étudier les belles – lettres» (1726). Во многих главах этого капитального сочинения Квинтилиан выписывается целыми страницами как по общим вопросам педагогики (напр., по вопросу о качествах доброго учителя, относящаяся к ученикам с родительским чувством и внимательно присматривающаяся к их природным склонностям и дарованиям, – о предпочтении школьного образования пред домашним, – о необходимости чередовать учебные занятия с играми, и мн. др.), так – в особенности – по вопросам риторического обучения. Наконец, сам Фридрих Великий, следуя, быть может, авторитету Ролленя, очень желал распространить употребление Квинтилиановского Institutio oratoria в прусских школах. Вот что предписывал он министру Зедлицу в указе от 5 сент. 1779 г.: «Что касается риторики, то необходимо перевести на немецкий язык Квинтилиана и преподавать его во всех школах; пусть молодые люди сами делают переводы и сочинения по методе Квинтилиана, так чтобы они могли лучше понять, в чем дело; можно далее сократить Квинтилиана, чтобы молодым людям легче было изучить его, потому что, поступив впоследствии в университет, они ничему этому не научатся, если не были подготовлены для сего в школах» ¹⁶ …

Упомянутый выше труд Ролленя был переведен и на русский язык, под заглавием: «Способ, которым можно учить и обучаться словесным наукам», и неоднократно издан при Императорской Академии Наук в конце XVIII века. А в 1834 г. той же Академией был издан русский перевод самого Квинтилиана, сделанный членом ее Александром Никольским, под заглавием: «Марка Фабия Квинтилиана двенадцать книг риторических наставлений», в 2-х частях. Таким образом, и русское юношество в большей или меньшей мере должно было освоиться с идеями Квинтилиана. И главным образом это должно сказать относительно юношества, обучавшегося в духовных школах. Царивший в них в конце XVIII и начале XIX вв. учебник риторики Бургия (Еlеmenta oratoria, Mosquae, typis Sanctissimae Synodi) пестрит множеством цитат и буквальных выписок из Квинтилиана. Да и к самому подлиннику римского учителя красноречия обращались в старых духовных Семинариях нередко. Напр., в Троицкой Лаврской Семинарии, – по свидетельству историка ее прот. С. К. Смирнова, – «читали и Квинтилиана, из которого чаще других брали статьи de oratore, de comparatione Demosthenis et Ciceronis, de imitatione» (стр. 316).

Но наиболее устойчивым оказалось влияние Квинтилиана на науку церковного красноречия. Курсы гомилетики со времен Рейхлина и Меланхтона, можно сказать, до наших дней не обходятся без ссылок на его авторитет. Не говорим уже о тех авторах, которые (как, напр., A. Vinet) полагали, что гомилетика есть ни что иное, как вид риторики: – такое воззрение, конечно, давало им ближайший повод и право черпать полной рукой практические указания из наставлений Квинтилиана. Но и те гомилеты, которые находили, что классическая риторика и христианская гомилетика не совпадают между собою, пользовались Квинтилианом в такой же мере на том основании, что обе эти науки выходят, в сущности, от одних и тех же законов. И вот мы видим, что одни гомилеты (Gisbert в XVIII в.) во главу своих теорий полагают аксиому: «Nul predicateur, 's’il n’est hoinme de bien» (приспособление Квинтилиановского «nemo orator, nisi vir bonus») и даже пытаются из этого одного основоположения вывести все правила, упорядочивающие служение церковного оратора (Theremin, Die Beredsamkeit eine Tugend, 1814. 1837 г., вновь изд. и в 1888 г.); другие неизменно подкрепляют авторитетом Квинтилиана многие частные отделы своих курсов, причем признаются откровенно, что по некоторым вопросам гомилетики лучше Квинтилиана сказать не удастся. Jungmann, напр., рассуждая об ораторском действовании, выписывает длиннейшие тирады из Квинтилиана и прямо заявляет, что последний «в одиннадцатой книге своих Ораторских Наставлений так хорошо говорит об этом предмете, что все новейшие писатели мало что прибавили к его указаниям и большей частью только переводили его» (Theorie der geistlichen Beredsamkeit, 1877). Но, если судить по обилию выписок из Квинтилиана в курсе Юнгмана, выписок к тому же очень пространных (по 3, 4 и более страниц), то можно подумать, что и о многих других предметах гомилетики древнеримский учитель красноречия говорил столь же хорошо…

И наш известный гомилет, покойный Як. Амфитеатров, несомненно, также понимал высокое достоинство Квинтилиановских наставлений, и в своих «Чтениях о церковной словесности» нередко в точности следовал им (особенно в отделах о произношении речей и об ораторском действовании).

А. Шостин.