Климент Тит Флавий

Климент Тит Флавий – пресвитер, знаменитый учитель и писатель александрийской церкви конца II и начала III в. С его именем связывается один из важнейших моментов в истории христианского просвещения и науки. Вместе с Пантеном, своим учителем, он, собственно, является основателем особой богословской школы в Александрии. Эта школа, по преданию, была основана еще Евангелистом Марком, но трудами Пантена и Климента из простого огласительного училища „святых словес“ она обратилась в самостоятельное просветительно-ученое учреждение, где и были заложены первые твердые основы для научной разработки христианства во всей совокупности его идей.

[Исторические сведения о жизни и деятельности Климента ал. очень кратки и отрывочны. Неизвестно с точностью ни место, ни время его рождения. Еще Епифаний кипрский (hаеr. XXXII, 6) свидетельствовал, что одни называли его александрийцем, другие афинянином. Есть основания думать, что знаменитый катехет родился в Афинах (ср. Reinkens, р. 1–5, а также Раеd. I, IV, 11; I, V, 14; II, XI, 117), вероятно, около 150 г. (ср. Fауе, 17; Кrüger, 100; Миртов, IX, Lehmann, 27; Reinkens, 5; Westcоtt, 560, и др.). Хорошее знакомство его с древнегреческой мифологией, народными суевериями и мистериями дает основание предполагать, что, по своему происхождению, он был язычник, и это предположение находит подтверждение у Евсевия (Praep. ev. II, II, 64). Справедливо восхваляемая древними и выступающая на каждой странице его творений ученость и широкая осведомленность во всех отраслях античной литературы, знание условий жизни состоятельных классов греческого общества заставляют думать, что знаменитый катехет родился в семье богатой (и знатной, прибавляют Westcott, Duchesne, Baillet и др., устанавливая родственную связь между Климентом ал. и Титом Флавием Климентом, внуком императора Becпacиaнa), которая дала ему хорошее воспитание и образование. (О воспитании и образовании того времени см. у Müller’a в Handbuch der Klassischen Altertums – Wissenschaft В. IV, Abt. I, Häfte II: Die griechischen Privataltertumer, S. 154–184, 184–197, и у К. Шмидта, История педагогики. Пер. Циммермана. Т. 1, стр. 600–626). Со школьной скамьи будущий знаменитый катехет сошел с обширными познаниями в области родной литературы. Ему хорошо были известны Гомер, Гезиод, Еврипид, Софокл, Менандр и др. Многие отрывки из произведений этих авторов он знал, благодаря своей необычайно богатой памяти, наизусть. Сокровища античной философской мысли, системы Платона и стоиков, окрыляли подвижную мысль молодого Климента и устремляли ее к тем вопросам, которые вечно волнуют человечество: к вопросам о Боге, мире и их взаимном отношении, о человеке и его высшем назначении. Крайний антропоморфизм и низший нравственный уровень язычества оттолкнули Климента от религии отцов, и он бесповоротно оставил ее. Но и философские системы, которые импонировали ему своей стройностью, строгой логичностью, решительностью в выводах, которые манили его к себе широким размахом мысли, не могли удовлетворить его душу: она искала знания, основанного на высшем, нежели человеческий, авторитете и нашла его в христианстве. В своей религиозной жизни Климент ал., можно думать, – пережил такую же сложную внутреннюю эволюцию, какая привела к христианству и Иустина Муч. (ср. «Разговор с Трифоном-иудеем» Judaeo, 1–8; Acta sanctorum, Junii, t. I, р. 20: Соnfessio martyrum coram praefecto Rustico). Движущим импульсом на пути от грубого язычества к философии, от философии к учению Спасителя для него было не сознание своего нравственного бессилия, но чувство изумления пред величием создания и стремление постичь Создавшего. Преобладание интеллектуальных мотивов перед нравственными составляет характерную черту Климента, как личности, и это необходимо всегда иметь перед глазами, чтобы понять его миросозерцание.

Философ по складу своей природы, христианин по своим задушевным верованиям, Климент ал., вероятно, в возрасте от 18–20 л., по примеру своих сверстников, отправился путешествовать по разным странам Востока и Запада].

Во время этого путешествия он пользовался уроками „блаженных и достославных мужей“, – „старцев“, τῶν πρεσβυτέρων, – не лиц с определенным иерархическим положением, а живых хранителей церковно-учительного предания, по объяснению Zahn’a (Forschungen III, S. 157–158) и Fay’a (Clement d’ Alexandrië etude sur les rapports du christianisme et la philosophie greque an II-e siècle, Paris 1898, p. 58), „сохраняющих истинное предание блаженного учения“ (Strom. 1,1:322). Но только в Египте, наконец, он „уловил скрывавшегося“ здесь последнего учителя, который был, однако, для него „первым по силе“. Этим учителем и был, несомненно, Пантен (Евсевий Кесар. определенно говорит о нем как учителе Климента: Дерк. Ист. V, 11; VI, 13), ученый александрийский катехет, „сицилийская пчела, собиравшая с цветов апостольского и пророческого Мира чистое сокровище ведения“ (Strom. 1, 1: 322). Пантен определила окончательно направление богословско-философской мысли Климента ал. и самый характер его последующей деятельности.

[В Александрию Климент прибыл около 180 г. (ср. Zahn, 176; Faye, 26). Здесь, в центре эллино-римской образованности, в центре гносиса и иудейской диаспоры, он столкнулся с самыми разнородными течениями мысли, которые, – каждое порознь, – стремились подчинить человека своему влиянию. Здесь он ознакомился с трудами иудейских историков и богатой подложной литературой, созданной в целях иудейской пропаганды. Здесь он имел возможность прочесть сочинения видных представителей гносиса и послушать беседы их преемников. Здесь он тщательно изучил произведения Филона, и они оказали сильное влияние на его миросозерцание. Иудейский мыслитель, сделавший одну из самых мощных попыток объединить философию и откровение, – Филон был близок по духу к Клименту, и последней во все время своей литературной деятельности находится под сильным влиянием первого. Миросозерцание Филона определило учение Климента о буквальном и аллегорическом смысле Свящ. Писания, о правилах герменевтики, о творений миpa, о человеке и его природе, о рае и грехопадении. Под влиянием Филона выработалось то понимание истории патриархов и Моисея и его законодательства, какое мы встречаем в произведениях александрийского катехета. Еще сильнее, по-видимому, должно было быть влияние на Климента ал. со стороны Пантена, но учесть его трудно, так как οἱ πρεσβύτεροι, по свидетельству самого Климента (Ecl. proph. 27), ничего не писали (οὐχ ἔγραφον). Немногочисленные и незначительные записи, которые, – можно думать, – остались после Пантена, не предназначились к опубликованию (ср. Zahn, Supl. Clem. 165; Sichoоsky, Hieronymus als Literarhistoriker (Münster 1894);126), но служили пособием для учеников александрийской катехетической школы (ср. Harnack, Chronologie II, 3–4) и до настоящего времени не сохранились].

[Внешняя сторона жизни Климента за время его пребывания в Египте так же мало известна нам, как и за предыдущее периоды. Не подлежит сомнению тот факт, что он был пресвитером александрийской церкви (ср. Paed. I, VI, 37; Евс. Церк. Ист. VI, 11; Χρον. καν. ad 2209 ап.). Можно думать, что, начиная с 190 г., он исполнял обязанности помощника Пантена по управлению катехетической школой (ср. Евс. Церк. Ист. VI, 11, 14; Хр. καν. ad 2209 ап.). После смерти своего учителя Климент ал. стал во главе огласительного училища и на этом посту оставался до 202–203 г. (Ср. Евс. Церк. Ист. V, 10; Reinkens, 17; Zahn, 176; Faye, 26; Bardenheоer, 17; Kihn I, 298 и др.), когда во время гонения Септимия Севера бежал из Александрии и одно время жил в Кесарии Каппадокийской, где принес громадную пользу верующим (ср. Цер. Ист. VI, 11). В 211–212 г. он посетил Антюхию, а в 216 – 217 г. его уже не было в живых (судя по письму Александра иерус. у Евс. Цер. Ист. VI, 14). Однако, год смерти Климента ал. датируют различно: Du-Pin (79), Laemmer (5), Duperron (2) – 220 годом; Cöllin (4) и В. (435) – 211–218; Guerike (1,35) – 213; Reinkens (21) – 217 (не позже); Lehmann (32) – 217–218; Zahn (Sup. Cl. 176), Faye (27), Kihn (1,298), Bardenhewer (II, 17) – 215–216)].

В некоторых мартирологах (напр., Узуарда) память Климента приурочивается к 4 декабря, и самое имя его до папы Климента VIII считалось в числе святых римской церкви. Но папа Климент VIII и его преемник папа Бенедикт XIV исключили его имя из святцев по основаниям, о которых, подробно указывает Климент VIII в своем послании к королю Иоанну V от 1 июля 1748 г. (ср. Cognat, р. 452 – 454). Cognat и Reinkens (S. 21), однако, настойчиво защищают авторитет святости Климента (Reinkens: „atamen eum duco sanctum“). К такому же выводу приходят и русские исследователи г. Ливанов („О Клименте александрийском» в „Прав. Обозр.“ 1867 г., т. 22, стр. 363), преосв. (Черниговский) Филарет (Учение об о. ц. 1859, стр. 198) и неизвестный автор статьи в „Хр. Чт.“ (1830 г., ч. 37, стр. 4). О праздновании памяти Климента в греческой церкви ничего не известно. Но древние писатели относились к нему с большим уважением. Епископ иерусалимский Александр (III в.) считал его священным Климентом (ἰερός у Евсев., Ц. И. VI, 14). В александрийской хронике (VII века) он называется „преподобнейшим (ὁσιο’τατος) пресвитером александрийским“, а у Феодорита (Haer. fab. 1, 6) „священным мужем (ἰερός ἀνήρ).

[Литературная деятельность Климента ал. отличалась разнообразием и многосторонностью. Он был экзегет, полемист, апологет, теолог и моралист. Среди его произведений, из которых некоторый, – может быть, самые лучшие, – сохранились до нашего времени в полном или почти полном составе, самое крупное значение имеет так называемая Великая трилогия. „Протрептик“ (Увещательное слово к еллинам), „Педагог“ (Воспитатель) и „Строматы“ (Узорчатые ковры). Ее содержание покоится преимущественно не на внешних колеблющихся отношениях Церкви к Миру язычников или еретиков, но на внутренних глубоких нуждах самой Церкви (ср. Overbeck, 454. Faye, 45). „Протрептик“, „Педагог» и „Строматы“ представляют собой первую попытку дать систематизацию христианского веро- и нравоучения и определить правильное отношение христианства к античной культуре вообще и античной философии в особенности. Они являются частичным осуществлением того грандиозного плана, какой набросал Климент ал. в I Paed. 1,1–3. Этому плану нельзя отказать в величии. Работа, которую предполагал писать Климент ал. должна была состоять из трех частей. Из. них каждая имела, – по замыслу автора, – свою строго определенную задачу: первая – обратить читателя-язычника к вере во Христа; вторая – освободить новообращенного от пороков, привитых ему язычеством, ввести его в круг здравых законов, разумных правил христианской жизни; третья – изложить систему христианского вероучения. Вопрос о том, осуществил ли александрийский катехет этот широкий план, или нет, – различно решается в настоящей время. По господствовавшему прежде взгляду, который еще и теперь разделяется многими, Климент ал. осуществил свой проект Великой трилогии (ср. Fabricius VII, 121; de-Groot, 5–7; de-Genoude, 66–81; Kling, 870–871; Reikens. 34–37; Doehne. 73–74; Cognat, 62–71: Westcott, 561: Knittel, 174–178: Zahn, Sup. Cl. 104–105. 165; Jacobi, 744; Bonwetsch, 156: B., 435–437; Overbeck; Фаррар, 249; Оinter, 5; Cöllin, 7, 9; überоeg-Heinze II, 87; Kihn, 1, 304; Krüger, 104; M. Croiset, 748–749; Fessler, 278; Heussi, 492–512, Harnack, DG. 551; Chronologue, 14–17 и др.), хотя от внимания исследователей не ускользнул тот факт, что „Строматы“ часто впадают в тон пропедевтики (ср. Zahn, Sup. Cl. 108–109; Bonswetsch, 157; Heussi, 466). Первым, кто выступил против этого традиционного воззрения был Faye. В своем превосходном (ср. Wendland, 652–657; Heussi, 466; Wagner, Hurt и др.) труде, Clément d’Alexandrie (Paris 1898). Faye, опираясь на точный анализ произведений александрийского катехета, устанавливает следующие тезисы: а) „Протрептик» и „Педагог“ это – две первые части трилогии; б) последней части ее нет; в) „Строматы“, которые обычно считаются таковой, составляют только пролегомены к ней. Уже самое название данного произведения, Ζτρωματεῖς, кажется довольно странным. Оно стоит вне всякой связи с такими названиями, как Προτρεπτικὸς и Παιδαγωγός. Исходя из слов Климента ал., мы должны были бы ожидать для последней части трилогии названия Διδάσκαλος.

По своим литературным достоинствам „Строматы“ резко отличаются от двух первых произведений Климента ал. Если же мы от формы перейдем к содержанию, то легко заметим, что здесь нет осуществления той части плана, изложенного в I, 1–3 „Педагога», которая падала на долю последней части трилогии. Даже более того: „Строматы“ во многих местах указывают на дальнейший труд, – и то, что сказано относительно содержание этого дальнейшего труда, дает право думать, что им мог быть, именно Διδάδκαλος. Ср. Str. II, XXII. 134; II, VIII. 37; IV, I; IV, XII, 85; IV, ХIII, 89, 91; IV, XXV, 162; V. XI, 71; VI, II, 4; VI, ХVIIІ. 168: VII, I. 1; VII, VII, 41; VII, XVII, 108. Климент ал. не только ясно представляет главную идею последней части своей трилогии, но он точно знает, на какие главы она будет располагаться. Последовательно он займется вопросами о пророчествах (Str. I. XXIV, 158; IV, I, 2; IV, XIII, 93; V, XIII, 88), душе (Str. II, XX, 113; III, III, 13; V, ХIII, 88), началах (Str. IV, I, 2; V, XIV, 140; VI, II, 4), происхождении мира (Srt. III, XIV. 95; VI, XVIII, 168), воскресении (Раеd I, VI, 47; II, X, 104), молитве (Str. IV, XXVI, 171), ангелах (Str. VI, III, 32) и т. д. Многочисленные и тонкие наблюдения французского ученого, касающиеся „Стромат“, проливают значительный свет на этот крупный памятник древнехристианской литературы. Однако его положения могут быть приняты не без крупных ограничений. Свои соображения относительно задачи и цели „Стромат“ Fауе подтверждает хронологическими вычислениями. Климент ал. написал „Протрептик“ и „Педагог“ и, – сообразно своему первоначальному плану, – должен был приступить к Διδάσκαλος'у. Но встретившиеся затруднения побудили его оставить первоначальный план и дать пролегомены к последней части трилогии, т. е. „Строматы“. Необходимой предпосылкой для этой конструкции является положение: Климент ал. написал „Строматы» только после „Протрептика» и „Педагога». Это обычное воззрение, которому Faye следует, чуждый какого-либо сомнения. Но ясно, что ее гипотеза падает вместе с этими хронологическими вычислениями. В настоящее же время можно считать установленным, что первая половина „Стромат“ написана раньше („Протрептика“ и) „Педогога». Во второй книге „Педагога» (X, 94), при обсуждении вопроса о браке, Климент ал. ссылается на свое сочинение Περὶ ἐγκρατείας. Решение этой проблемы мы находим только в „Строматах“ внутри длинного исследования относительно ἐγκρατείας (ср. Str. II, XX, 103 – III, ХVIII, 110). Подобно Paed. II, X, 94, на Str. III указывает и Paed. II, VI, 52. Кроме того, в Paed. II, XI, 117 мы находим указание на Str. V, VIII, 55. Древняя манера цитации оставляет вне всякого сомнения, что Климент ал. во всех данных случаях ссылается не на самостоятельное произведение Περὶ ἐγκρατείας, но на части „Стромат“. Прошедшее время в первых двух местах и будущее в третьем указывает, что Климент ал. часть „Стромат“ написал раньше „Педагога» (Wendland и Heussi)]. [Это подозрение еще более укрепляется, благодаря некоторым другим данным. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что „Педагог» и „Протрептик» упоминаются только в позднейших частях „Стромат“ (Ср. Str. VII, IV, 22; VI, I, 1).

Пытаются в выражениях, которыми начинаются „Строматы», найти указание на две первые части трилогии и возможно, что в утраченной части первой главы первой книги этого сочинения стояло что-либо подобное, но гораздо вероятнее предположить, что Климент ал. ограничился там общими замечаниями относительно значения литературных произведены для возвещения истины, и только с § 4 перешел к речи о цели своего труда. Но в § 4, где уместнее всего было бы упоминание о „Протрептике» и „Педагоге», мы не находим ни одного слова, посвященная этим двум произведениям александрийского катехета. Климент ал. характеризует здесь цель своего произведения такими словами: συμβάλλεται γοῦν τὰ μέγιστα τῷ περιτυχόντι κατὰ τὴν θείαν πρόνοιαν, ἀρχὴν πίστεως, πολιτείας προθυμίαν, ὁρμὴν τὴν ἀλήθειαν. κίνησιν ζητητικήν, ἴχνος γνώσεως, συνελόντι εἰπε῀ω ἀφορμὰς δίδωσι σωτηρίας. Если мы прочтем эти слова в их связи, то увидим, что задача „Стромат“ по отношению к читателям, влиять на которых они предназначены, это – возбудить ἀρχὴν πίστεως и πολιτείας προθυμιάν, т. е., другими словами, выполнить основную цель „Протрептика“ и „Педагога“. Так как Климент ал. ни одним словом ни обмолвился, что σνμβάλλεσθαι ἀρχὴν πίσρεως καὶ πολιτείας προθυμίαν составляет задачу „Протрептика“ и „Педогога“, то естественно возникает подозрение, что Климент ал., когда приступал к „Строматам“, не только не писал еще „Протрептика“ и „Педагога“, но не имел их еще и в плане. „Строматы“, по первоначальному замыслу александрийского катехета, должны были не только ввести читателя в гносис, но возбудить в нем и ἀρχὴν πίστεως и πολιτείας προθυμίαν. В действительности Климент ал. говорит о необходимости, важности строгой нравственности, которая в равной степени необходима и для читателя и для писателя. Оба они должны испытывать себя с той же строгостью, с какой испытывает себя христианин пред евхаристией. Совесть должна была сказать писателям, достойны ли они того дела, за которое намерены приняться. Но совесть покоится на ὀρθὸς βίος. Также и здесь можно было ожидать указания на „Педагог“, подобно тому, как это сделано в Str. VI, I, 1. Ведь это главная задача „Педагога“ – вести читателя к οπθὸς βίος. Если же александрийский катехет не делает в данном случае никаких указаний на „Педагог“, то отсюда, конечно, еще с необходимостью не следует, что „Педагог“ не был написан, но это вполне возможно. Благодаря этим соображениям, мы приобретаем относительно происхождения трех главных произведений Климента ал. следующее представление.

Климент ал. намеревался тему, которую он впоследствии развил в своей трилогии, изложить в „Строматах“. Но во время работы над своими памятными записями у него зародилась мысль проследить постепенный рост христианина под водительством Спасителя мира в трех отдельных произведениях, связанных между собой одной общей идеей. Таким образом в одном месте он прервал работу над „Строматами“ и приступил к составлению „Протрептика“ и „Педагога“. Мы можем точнее установить, в какой именно момент это произошло. ІV-ая книга не носит еще следов, что Климент ал. написал уже „Протрептик“ и „Педагог“. При поверхностном чтении могут в словах Str. IV, ХХII, 146: οὑ γὰρ ἐμ γαστὸς βορᾶ τὸ χρηστὸν εῖναι διειλήφαμεν видеть указание на „Педагог“ II, 1, 1, где мы читаем, следующее: οἱ μέν δὴ ἄλλοι ἄνθρωποι ζῶσιν, ἵνα ἐσθίωσιν… ἡμῖν δὲ ὁ παιδαγωγὸς ἐσθίειν παραγγέει, ἵνα ζῶμεν. Но, как показывает последовательность мысли, место, приведенное из Str. IV, XXII, 146, отсылает читателя к Str. II, XX, 103–126. Прежде относили еще Str. IV, XXIV, 154 к Раеd. I, I, 1 сл.: δύο δὲ καὶ τρόποι τῆς ἐπανορθώσεως, ο: μ ὲν διδασκαλικός, ὅ δε, κολαστικόςμ ὄν καὶ παιδευτικὸν εἰρήκαμεν. ἱστέον μέντοι τοὺς μετὰ τὸ λουτρὸν τοῖς ἁμαρτήμασι περιπίπτοντας τούτους ρῖναι τοὺς παιδευμένους. Что Климент ал. пользуется здесь словом παιδευτικός, а не παιδαγογός, как в Реаd. I, 1, – это ничего не говорит против отнесения εἰρήκαμεν к Реаd. I, I, потому что Климент употребляет оба выражения без строгого различия. Между тем, гораздо лучше, чем на Реаd. I, I, выражение εἰρήκαμεν может указывать на 84 г. 1, 108: «κόλαδις δὲ (σικαία) οῦσα διόρθωσὶς ἐστὶ ψυχῆς. ἐστι δὲ ω-ς ἔπος εἰπεῖν τῷ Μωυσεῖ ἡ πᾶσα ἀγωγν παιδευτικὴ μὲν τῶν ὁίων τε γέvεσθαι καλῶν καγαθῶν ἀνδρῶν. Таким образом, в ІV книге „Стромат“ еще нет никакого верного указания на то, что Климент ал. уже написал „Протрептик“ и „Педогог“, прежде, чем он написал „Строматы“. Но, с другой стороны, есть указание, что „Педогог“ написан раньше пятой книги Str. Раеd. II, XI, 117: τοῦτο δέ εἰ καὶ αἰνίττεταί ε-ν α-´λλοι δηλιοθήσεται указывает именно на 84г. V, 55. Эти соображения приводят нас к заключению, что Климент ал. приступил к составлению „Педагога“ (и „Протрептика“) не раньше, чем он написал „Строматы“ I-IV. Когда же „Протрептик“ и „Педагог“ были написаны, план „Стромат“ резко изменился: он значительно сузился. В VI и VII книгах александрийский катехет начинает рассматривать многостороннюю деятельность Логоса исключительно с точки зрения учительства (см. у Heusse в Zeitsch. f. Wiss. Theologie 1902, 2, 8. 213 – 266). Во всей системе христианского вероучения его внимание приковывалось главным образом к одному догмату – догмату о Логосе. В деятельности последнего для Климента ал. с его сильно развитым и ярко выраженным интеллектуальным интересом самым важным моментом являлось учение Спасителя мира, откровение людям истинной философии].

[Подлинный гностик по складу своей мысли, александрийский катехет еще юношей отозвался на зов увещающего Логоса, весь отдался служению словом Слову и вечернюю пору своей жизни хотел посвятить изложению системы Богооткровенного учения. VI, VII и дальнейшие книги „Стромат“ должны были осуществить те обещания, какие рассеяны автором на страницах раннейших его произведений. Но смерть Климента ал. прервала работу в самом интересном месте, и сильный мыслью человек ушел в могилу, не успев во всей полноте высказать своих задушевных мыслей о Том, Чье существо постичь стремились лучшие умы еще в период античной культуры].

По своему содержанию и характеру названные труды Климента ал. – в противоположность сочинениям предшествующего времени, простым, безыскусственным и отрывочным, отличаются глубиною задуманного плана и своей относительной систематичностью. Это – первые в истории христианской письменности опыты систематическо-ретроспективного построения христианства в его целом и частях.

[Προτρεπτικὸς πρὸς („Увещание к эллинам“). Такое наименование данному произведению усвоил сам Климент ал. (ср. Раеd. I, I, I; Str. VII, IV, 22). Под таким же названием оно было известно и древнехристианским писателям (ср. Евс.: Церк. Ист. VI, 13; Рrаер. еv. II, IV, 16. Иерон. De и. ill. 38; ер. LХХ аd Маgnum). Рассматривать надписание Προτρεπτικός, как литературную собственность Климента ал., нет оснований. Задолго до Климента ал. им пользовались писатели античного мира (ср. Potter 1¹; Wendland, Quest. Mus. 8¹; Diels 83, Kremmer 4). „Протрептик“, эта благородная, согретая неподдельным чувством и красноречивая книга (ср. Фаррар, 250), является одним из немногих вполне законченных и сохранившихся до нашего времени произведений Климента ал. В нем мысль автора развивается по строго определенному и от начала до конца выдержанному плану, всегда направляясь к одной цели – обратить читателя от мрака язычества к свету Христову. „Протрептик“ состоит из 12 небольших глав и распадается на 3 далеко неравные части: вступление (I, 1–10), изложение (II, II-VIII, 81) и заключение (IX, 82 – XII, 123), Вступление очень красиво (ср. Reinkens, 41. 44, 52; Еауе, 54). Оно начинается легендой об Амфионе, Орионе и Орфее, которые своими песнями строили города и укрощали диких зверей и дельфинов, и о певце Евноме, у. которого, на место порванной струны, служила цикада, сидевшая на его лире: „Вы верите этим глупым басням, – восклицает Климент ал. (Рrov. I, 4) – и отвращаетесь от святой истины! Киферон, Геликон и все другие священные горы Греции устарели. Нужно идти к горе Сион, потому что от Сиона выйдет закон и Слово Господне из Иерусалима (Ис.2:3), Слово Небесное, истинный атлет, увенчиваемый на театре всего мира. Но этот мой Евном поет мелодию (κόμον) не Терпандра, не Капиона, не фригийскую, лидийскую или дорийскую, но вечную мелодию новой гармонии, новую песнь, левитскую, „унимающую боль и гнев, заставляющую забыть о всяком зле“. Как велика сила новой песни! Как чудесно ее действие на слушателей! Она камни, диких зверей превращает в „ручных людей“ (εἰς ἀνθρώπουσ ἡμέρους). „Некогда мертвые, не принимавшие участия в истинной жизни, ожили лишь только сделались слушателями новой песни“. Но эта спасительная песня, хотя она и кажется людям совершенно новой, в действительности не может быть названа таковой. „Прежде денницы было Слово, которое вначале было у Бога и Богом (Ин.1:1), а теперь открылось людям, как Бог и человек, чтобы мы от человека научились, как некогда человек станет Богом. Логос, прежде сотворивший небо и землю, теперь зовет нас к себе, призывает ко спасению“. После вступления идет изложение, которое развивается по очень простому и ясному плану. Оно распадается на три части: 1) критика народных суеверий (II-IV), 2) разбор философских систем, поскольку они разрешают или пытаются разрешить вопрос о первопричине (V-VII) и 3) анализ писаний пророков, устами которых говорил сам Бог, Его святые уста, Его св. Дух (VIII). Главы IX, X, XI и XII составляют заключение ко всему произведению. Оно несколько растянуто, как это сознает и сам Климент ал. и представляет ряд увещаний, обращенных к читателю, – оставить язычество и идти ко Христу. Проникнутые горячим чувством убеждения, глубоко продуманные и прочувствованные, – эти последние главы „Протрептика“ дают ряд чудных страниц, подобных которым мы не встречаем в других произведениях Климента ал.

Παιδαγωγός („Педагог“). Это имя данному произведению усвоил сам Климент ал. (ср. Str. VI, I, 1). Под таким же названием оно было известно и древности (ср. Евс. Цер. Ист. VI, 13, 3; Иерон.: De v. ill. 38; ep. LХХ аd Маgnum. Фотий, Bibl. cod. 109–110). Цель, какую Климент ал. ставил для „Педагога“, это – дать христианское воспитание новообращенным. Задача „Протрептика “ осуществлена. Читатель откликнулся на зов увещающего Логоса, отрекся от старых заблуждений и воспринял новые спасительные истины. Пред ним открылся путь бесконечного интеллектуального и морального развития. Но, с другой стороны, язычество, к которому раньше принадлежал неофит, наложило сильный отпечаток на весь строй его мыслей, на весь образ его жизни, и душа его полна страстей и болезней (ср. Winter 189). Придти на помощь колеблющейся душе, руководить ее воспитанием на первой ступени богопочитания (состояние простого верующего) и подготовить ее к переходу на вторую (состояние гностика) – вот задача „Педагога“. Так как „Педагог“ – практик, то он прежде всего обращает внимание на нравственное состояние верующего. „И так, отсюда получается исцеление от страстей, когда педагог убедительными примерами укрепляет душу и человеколюбивыми наставлениями, как бы нежным лекарством, подготовляет больных к совершенному познанию истины. Не одно и то же есть здоровье и познание истины, Но первое – плод учения, второе – лечения“ (Раеd. I, I, 3; ср. ibid. I, II, 6). Сочинение Климента ал. „Педагог“ состоит из трех книг. Первая посвящена характеристике Логоса, как Воспитателя душ. Во второй и третьей александрийский катехет рисует картину нравственного разложения современного ему общества, бичует более крупные пороки своего времени: обжорство. разврат, роскошь, и дает ряд частных предписаний, относящихся к образу жизни воспитываемого Логосом христианина: 1) о пище, 2) о питье, 3) о сне, 4) относительно пользования банями и гимнастикой, 5) о домашней обстановке, нарядах и одежде, 6) о поведении на пирах, 7) об отношении к богатству, 8) о брачной жизни (ср. Winter, 191–217). Достаточно пробежать эти две книги, чтобы видеть, что они написаны не для бедных. Только богатые могли позволить себе такие пороки, какие Климент ал. бичует на страницах „Педагога“].

В манускрипте (Аrepha Codex X века) к „Педагогу“ присоединены также два гимна (по-русски в переводе Н. Н. Корсунского): один – „в честь Христа Спасителя“ (ὕμνος τοῦ Ζωτήρος Χριστοῦ), а другой под заглавием – „К Воспитателю“ (Εἰς τὸν παιδαγωγόν). Надписание: τοῦ ἁγίου Κλήμεντος, сделанное в Аrepha Codex по отношению к первому гимну, дает некоторое основание считать его подлинным произведением самого же Климента ал. Но второй гимн (не имеющий даже такого надписания), вероятно, есть продукт поэтического вдохновения какого-либо позднейшего писателя. Очень может быть, что сам же Арефа – автор, известный и другими поэтическими творениями (см. Bardenheоer, Аltchr. Lit. II, 8. 32) – написал его и присоединил к „Воспитателю“ Климента ал. в своем манускрипте (Stählin, Untersuchungen über die Scholien zu Kl. Alex., 1897, 8. 48). Вопрос о подлинности этих гимнов, вообще, считается нерешенным и открытым.

[Ζτρωματεῖς („Узорчатые ковры»). Полное название (κατὰ τὴv ἀλληθῆ φιλοσοφίαν γνωστικῶν ὑπομνημάτων στρωματεῖς) данного произведения мы находим в Str. 1, XXIX, 182; III, XVIII, 110; V, XIV, 141; у Евсевия (Цер. Ист. VI, 13), Фотия (Bibl. cod. 111), сокращенное (Ζτρωματεῖς) в Str. II, ХХIII 147; V, I, 10, у Евсевия (Цер. Ист. V, 11), Иеронима (De v. ІІІ. 38), Фотия (Bibl. с. 109 и 111). Название Ζτρωματεῖς (анализ этого понятия и выяснение его значения у древнегреческих писателей см. у Мауоr’а XI-XII) требует объяснения. Оно не составляет литературной собственности Климента ал. и для того времени, с которым совпали жизнь и деятельность знаменитого катехета, является довольно банальным. Существовал целый род литературных произведений, для которых причудливые названия: Мusarum, Siliarum, Πέπλον и т. д. являлись как бы отличительным знаком. В большинстве случаев такой прием служил простой забавой для образованных людей того времени, но иногда мог оказывать и серьезные услуги. Александрийский катехет отмечает, что авторы, которые по каким-либо основаниям находили нужным скрыть свои мысли от толпы, избирали этот род литературы. Давали название сочинению, и это название не указывало ни предмета, о котором идет речь, ни задачи, какую ставил пред собою автор. Климент ал. воспользовался этим родом литературных произведений, именно, с целью скрыть своя „святая“ от злоупотреблений со стороны ἀμυητῶν. Возможно, что для такого живого, подвижного и в высшей степени неспокойного ума, каким был Климент ал., этот род литературы, не требовавший обсуждать каждую проблему исчерпывающим образом и позволявший быстро переходить от одного предмета к другому, был и сам по себе приятен; но не ничтожным основанием для такого изложения являлась и задача труда – ознакомить читателя с догматами гностического предания в такой форме, чтобы они никого не соблазняли (Fауе 87–39). Знаменитый катехет широко воспользовался свободой изложения, которая являлась отличительной чертой таких произведений, как: Мusarum, Siliarum, Πέπλον, Ἀμαθείας κάρας и т. д. (ср. Авлий-Геллий Noctium atticarum libri XX, pref. §§ 3 – 11). В то время, как „Протрептик» и „Педагог» отличаются хорошим расположением материала, „Строматы“ представляют такой хаос мыслей, что относительно них долго думали, что они не имеют никакого плана (ср. Кing, 894 – 895). Первый, кому удалось подметить и установить связь между отдельными частями „Стромат“, это – Fr. Overbeck. Теперь, спустя более, чем 30 лет, после того, как Fr. Overbeck написал свою статью: „über die Anfänge der patristischen Litteratur“, мы можем, конечно, кое-что совершенно иначе формулировать (Heussi). Но, что в „Строматах“ есть одно течение мыслей, что пеструю смесь идей в них можно объединить, – об этом впервые ясно высказался Overbeck (ср. Overbeck, 456, 461 – 462). „Строматы“ состоят из 7 книг. Первые две целиком посвящены жизненному для верующих II века вопросу: имеет ли христианин право использовать ценности греческой культуры и в особенности философии? Климент ал., утвердительно решая этот вопрос, обстоятельно аргументирует свое „да“. В конце второй книги знаменитый катехет дает характеристику истинного гностика с моральной стороны и затрагивает вопрос о браке. Этот последний вопрос настолько широко и подробно раскрывается автором, что ему посвящена вся третья книга. Климент ал. сознает, что сделал большое отступление. и в начале четвертой (§§ 1 – 3) книги дает план, часть которого и осуществляет в Str. IV-V. „Строматы“ IV, III, 8 – ХVІІ, 110 – посвящены вопросу о мученичестве; IV, ХVІІІ, III – ХХVI, 172 – о совершенстве и истинном гностике; V, I, 1 -VI, 26 – о вере и надежде; V, V, 27 – XIII 88 – о символах; V, ХIV, 89 – ХIV, 141: греки заимствовали лучшие мысли своих философских систем у евреев (Fауе 94 1). Две последние книги „Стромат“ резко отличаются по своему характеру от предыдущих. В них автор рисует образ христианского мудреца, гностика, и доказывает, что только последний истинно благочестив.]

[Особое место среди сочинений александрийского катехета занимают: восьмая книга „Стромат“ кодекса L, Excepta ex Theodoto и Eclogae propheticae].

[Климент ал. в конце VII кн. „Стромат“ пишет: καὶ δὴ μετὰ τὸν ἕβδομον τοῦτον ἡμῖν Ζτρωματεά τῶν ἑξῆς ἀπ᾿ ἄλλης ἀρχῆς ποιησόμεθα τὸν λόγον (Str. VII, XVIII. 111). Выражение τῶν ἑξῆς понимают двояко. Reinkens (251) и Ruben (VII). видят в нем указание на объект, о котором будет идти о λο’γος. Zalm (Sup. Cl. 1073) определяемым к нему ставит Ζτρωματέων. Понимание Reinkens’a и Ruben’a было бы верно только в том случае, если бы при τῶν ἑξῆς стоял предлог περι, но этого нет, и прав был Zahn, когда на выражении τῶν ἑξῆς обосновал свое утверждение: „Климент, – по окончании VII кн. Стромат, – намеревался писать еще много книг под этим же названием“ (ср. Overbeck. 460 2). Несомненно, в первых VII книгах александрийский катехет не осуществил того грандиозного плана, который он набросал в Str. IV, I, 1–3, и надеялся дать еще целую cepию „Стромат“. Возникает вопрос, продолжал ли Климент ал. свой труд по окончании VII кн., или нет. Древниe церковные писатели на поставленный вопрос дают утвердительный ответ. Евсевий (Церк. Ист. VI, 13), Иероним (De vir. ill. 38). Фотий (Bibl. cod. ill) говорят о VIII кн. „Стромат“. Кодекс Laurentianus V, 3, – единственная рукопись, на которую опираются издатели этого произведения александрийского катехета, – также знает VIII-ую книгу, небольшой трактат логически-диалектического содержания. Все исследователи (ср. Nourry, 1441; Fabricius, VII, 124; Du-Pin, 83; Guerike, I, 37; Arnim, 9; Bardenhewer, II, 36) литературной деятельности Климента ал. единодушно отмечают, что эта последняя книга „Стромат“ не имеет ничего общего с предыдущими и вращается в кругу таких вопросов, которые христиан касаются не более, чем язычников. Внешние свидетельства, идущие от древнегреческих церковных писателей и рукописного предания, еще более подчеркиваюсь оторванность VIII книги „Стромат“ от остальных. Φοтий, процитировав конец VII книги для характеристики всего труда и приведя из „одной древней рукописи“ полное название произведения, продолжаете „первая (книга) до седьмой имеют одно и то же надписание, и они встречаются во всех решительно кодексах; восьмая же отлична (от них) и по надписанию и по содержанию. Ибо в некоторых кодексах она надписывается „Какой богач спасется“ и начинается таким образом: „Те, кто льстивые слова“ и т. д.; в других же она надписывается, как и предшествующая ей семь: „восьмая (книга) Стромат“ и начинается: „Но и древнейшие из философов не“ и далее. Та же самая книга (заключающая в себе) Строматы иногда не здраво рассуждает, конечно, не так, как Γ῾ποτυπώσεις, но и против многого, что содержится там, сражается“. Между многочисленными цитатами из Климента ал., которые дают флорилегии и катены, только одна падает на VIII книгу (ср. Zabn, Supl. Cl. 28, 105). Извлечены из „Стромат“ кодексов Ottob. 94, Neap. II, АА 14, Ottob. 98, Monac. 479, Monac. 235, Florent Redi 130, 15, Ambr. H. 22 Sup. обрываются на VII книги (ср. Dindorf I, XVIII – XIX; Zalin, Supl. Cl. 1052, Stählin, Beiträge 12–14, 20)].

[Ряд исследователей литературной деятельности Климента ал., основываясь на свидетельств Фотия и анализе содержания VIII книги кодекса L, пришли к заключению, что ее нельзя рассматривать, как продолжение „Стромат“. Первым, кто ярко выразил эту мысль, был Nourry, который в защиту своего мнения привел следующие четыре аргумента (ср. 1440–1441). 1) В некоторых кодексах, известных Φοтию, вместо VIII кн. Str., стояла гомилия QDS, 2) VIII книга резко отличается по своему содержанию от предыдущих, 3) она резко отличается от них и по методу изложения, 4) VIII кн., которую знал Φοтий, не может быть отожествляема с нашей восьмой, хотя обе они начинаются одними и теми же словами. Как ни странно последнее утверждение, – однако Nourry (1440) пытался обосновать его. Оценку этого IV-гo аргумента Nourry дал уже Fabricius (124), когда заметил по поводу VIII книги „Стромат“: „Я не сомневаюсь, что мы имеем ту же, какую читал Φοтий, хотя знаю, что Nourry думает иначе. Он даже в этом случай ошибся, потому что принял на счет VIII-й книги то, что Φοтий отметил относительно всего произведениям. Подробный же разбор всей аргументами Nourry мы находим у Reinkens’a (ср. 235–245), который поставить своей задачей так доказать принадлежность отрывка, сохраненная кодексом L, к подлинной VIII книги, „чтобы его аргументов никто не мог опровергнуть“. Вывод Reinkens’a может быть формулирован так: VIII-я книга „Стромат“ кодекса L – отрывок из законченной Климентом ал. VIII-й книги. Zahn целиком взял этот вывод, не внеся в аргументацию Reinkens’а почти никаких поправок и ничего существенно нового].

[В кодексе L после VІІІ-ой книги „Стромат“ находится два отрывка. Первый из них – „Извлечения из сочинений Феодота и других последователей восточной школы Валентиана“ (ἐκ τῶν Θεοδότου καὶ τῆς ἀνατολικῆς καλουμένης διδασκαλίας κατὰ τοῦς Οὐαλεντίνου χρόνους ἐπίτομαι. Второй отрывок – „Избранные места из пророческих книг“ (ἐκ τῶν προφητικῶν ἔκλογαι) – обычно называется Eclogae propheticae. Переписчик кодекса L не называет имени автора обеих групп этих извлечений. Нельзя думать, что он считал таковым Феодота, потому что в эксцерптах речь идет, несомненно, не от лица Феодота. То же обстоятельство, что переписчик поместил эксцерпты непосредственно после фрагмента из VІІІ-ой книги „Стромат“, не называя имени другого автора, свидетельствует, что он считал автором их Климента ал. Среди исследователей обеих групп эксцеритов можно констатировать почти (исключение составляют, насколько нам известно, только Nourry, Doehne и Moehler) полное единодушие по вопросу о том, кто является автором их. Heinsius, Du-Pin, Combefis, Fabricius, – Valesius, Cölln, Reinkens, Bunscnus, Westcott, Zalm, Ruben, Arnim, Faye и др. – все отвечают на этот вопрос в том смысле, что признают авторские права Климента ал. на Epиtomae ex Theodoto и Eclogae propheticae. Но решение вопроса об отношении эксцерптов к тому или другому произведение Климента ал. имеет длинную историю, и честь выяснения подлинного значения и характера их выпала на долю сочинения, относящегося к последнему десятилетие XIX века: – разумеем труд Arnim’a De octavo Clementis Stromateorum libro. Все издатели трудов александрийского катехета, начиная с Potter’а, помещали эксцерпты после Quis dives salietur. Heinsius (Potter 913¹), Du-Pin (85), Combefis (Bibliotecae graecorum patrum auctonum novissimum I (1672), 194–195), Valesius (Potter I, 322⁵), Cölln (11–12) Westcott (564), Ropes (28) считали эксцерпты фрагментами из Γ῾ποτυπώσεις. Laemmer (10) рассматривал Excerpta ex Theo doto, как материал, собранный Климентом ал. с целью использовать его в дальнейших работах, Eclogas же propheticas, как выдержки из различных произведений александрийского катехета, сделанный позднейшею рукой. Lipsius (604) держится той точки зрения, что Excerpta ex Theodoto – фрагменты из написанного, – по его мнению, – Климентом ал. сочинения Περὶ ἀρχῶν. Для Heinrici (12) же Epitomae ex Theodoto и Eclogae propheticae – раннейшие произведения александрийского катехета, относящаяся к той поре его жизни, когда он еще колебался между церковным и гностическим христианством. Первый, кто подверг серьезному и тщательному анализу эти эксцерпты, был Zahn (Supplem. Cl. 104–133). Его вывод: Epitomae ex Theodoto и Eclogae propheticae, вместе с VIII-ю книгой кодекса L, составляют извлечения, сделанный позднейшей рукой из VIII-й книги „Стромат“, которая вышла вполне законченной из-под пера Климента ал., но не сохранилась до нашего времени. Основания таковы: 1) Две независимые друг от друга рукописи: кодекс L и утраченный Аугсбургский, из которого Hoschel сообщил Sylburg’у ряд вариантов к „Педагогу“ и „Строматам“, говорит о принадлежности обеих групп эксцерптов к VIII-й книге „Стромат“ (Sup. Cl. 118–119). 2) Это свидетельство рукописей подтверждается рядом древнецерковных писателей, которые цитируют Eclogae propheticae, как отрывок из VIII-й книги „Стромат“. Древнейший между ними Акакий, епископ кесарийский от 340 по 365 г. Как владелец чудной библиотеки в Кесарии и наследник книг своего ученого предшественника, церковного историка Евсевия, он заслуживает особого внимания. Он имел в руках тот же экземпляр сочинений александрийского катехета, на котором покоятся сообщения Евсевия относительно литературной деятельности Климента ал., и этот экземпляр был в полном порядке.

Непосредственно пред теми строками, где Акакий приводит цитату из Eclogae propheticae (17. См. Fabricius 124, Zahn, Supplem. Cl. 29), как VIII-й книги „Стромат“, он делает выдержку из III-й книги Str. с точным обозначением, что эта выдержка находится в конце третьей книги. Независимо от Акакия, Леонтий византийский дает ряд фрагментов из различных сочинений Климента ал. Между ними находится цитата из Eclogae propheticae с кратким замечанием: Κλήμεντος ἐκ τοῦ ἡ στρώματος (см. Zahn, Sup. Cl. 29). Более древняя рецензия Sacra Parallela, которую дает кадекс Rupefucaldinus, сообщает ряд цитат из различных сочинений Климента ал. с точным обозначением имени автора, его произведения и книги. Здесь мы находим 6 выдержек из Eclogae propheticae, и пред каждой из них стоит: ἐκ τοῦ ἡ στρωματεώς (Holl, Fragmente vornicanischer Kirchenväter aus den Sacra Parallela, Lpzg 1899, S. 110–112). 3) Внутренних оснований, говорящих против связи эксцернтов с VIII-ю книгой „Стромат“, нет. Задача, которую Климент ал. ясно поставил в Str. IV, 1, 1 и которую он намеревался выполнить после VII-й кн., т. е. в VIII, формулирована им так: ἥ τε πρὸς τοὺς Ἕλληνας λαὶ ἡ πρὸς τοὺς Ἱουδαίους κατ᾿ ἐπιτομὴv τῶν γραφῶν ἔκθεσις. Ἐκ τῶν προφητικῶν ἐκλογαί представляют собою истолкование и изъяснение ряда мест Свящ. Писания, – и нет никаких данных против того, чтобы рассматривать их, как ряд фрагментов из γραφῶν ἔκθεσις. Если так, то и Epitomae ex Theodoto, которые в кодексе Laurentianus V, 3 находятся между двумя фрагментами из VIII книги „Стромат“, несомненно принадлежат к той же книге (Sup. Cl. 121–122). Критика („Liter. Centralblatt» 1885, Nr. 8, 231 ff.: Lipsius; „Theol. Literatur Zeitung» 1885, Nr. 22, 534–535: Neuman) отнеслась с явным недоверием к попытке Zahn’a реконструировать VIII книгу „Стромат“, и для этого было много оснований, а в настоящее время их есть еще больше.

1) Аугсбургский кодекс, в котором Zahn хотел видеть независимое от L рукописное предание, долгое время считался утерянным (Zahn, Sup. Cl. 119, Stählin Obs. crit. 19; Ruben, XXXII). В настоящее же время он отожествлен с Monac. 479 (ср. Harnack в „Theol. Literatur Zeitung“ 1893, Nr. 22, 543; Stählin Beitrage 13; Mayor LXXXIII). Ho M, как показывают исследования Stählin’a (изд. Климента ХLVIII), восходит к L. Следовательно, тот, кто решился бы теперь отстаивать гипотезу Zahn’a о VIII-й книге „Стромат“, мог бы ссылаться на одно только рукописное предание. Но и это последнее ничего не говорило бы в его пользу. В рукописи L нет никаких указаний на то, что Epitomae ex Theodoto и Eclogae propheticae принадлежать к VIII книге „Стромат“.

2) Из того, что Акакий, Леонтий и кодекс Repefucaldinus дают цитаты из Eclogae propheticae, отмечая их, как взятые ἐκ τοῦ ἡ Ζτρωματέως, Zahn делает вывод: эксцерпты были известны древнехристанским писателям, как составная часть последней книги „Стромат“; но из этого же факта можно сделать и другой вывод: уже в кодексах IV-го века Epitomae ex Theodoto и Eclogae propheticae занимали свое место после так называемой VIII-й книги „Стромат“. На оснований этого Акакий в IV в., как Zahn в XIX, думал, что обе группы эксцерпт входят в состав „Памятных записок“ Климента ал. Но скажут: почему же никто из древнецерковных писателей не цитирует Epitomae ex Theodoto? Ответим: Fr. Combefis перевел на латинский язык обе группы эксцерптов, но в своем Auctarium patrum noviisimum дал только греческий текст и только Eclogarum propheticarum (см. Combefis, 197–210), Epitomas же ex Theodoto не решился опубликовать в виду еретических мыслей, заключавшихся там (ср. Combefis. 194; Fabricius, 125; Stählin в изд. Кл. LXXV). Можно думать, что те же еретические мысли и те же еретические имена устрашили и древнехристианских писателей; поэтому они и не делали выдержек из Epitomae ex Theodoto.

3) В Str. IV, I, 1 Климент ал. действительно ставить своей задачей ἥ τε πρὸς τοὺς Ἕλληνας καὶ ἡ πρὸς τοὺς Ἰουδαίους κατ῾ ἐπιτομην τῶν γραθῶν ἔκθεσις, но в конце VII-й книги он ближе определяет ее так: ἀκόλουθόν ἐστι πρὸς τὰ ὑπὸ Ἑλλήνων καὶ Ἰουδαίων ἐπιφερόμενα ἡμῖν ἐγκλήματα ἀπολογήσασθαι (XV, 89). В Eclogis propheticis часто можно встретить γραφῶν ἔκθεσιν, но здесь нес ни одного места, которое говорило бы относительно апологетической, – против эллинов и иудеев, – задачи труда.

4) Поставив своей целью реконструировать VIII-ю книгу „Стромат“, Zahn главное внимание сосредоточил на Eclogis propheticis и от них заключал к Epitomae ex Theodoto, не вдаваясь в подробный анализ последних, что яснее всего сказалось в этих его словах: sind aber die Eclogae eine Sammlung von Excerpten aus dem VIII Stromateus, so gilt das Gleiche selbstierständlich von den Epitomae ex Theodoto, welche in der Florentiner Handschrift zwischen dem grosscn Anfangsstückr des VIII Stromateus und des bisher erörtenten Sammlung von Excerpten stehen (Sup. Cl. 129). Между тем как Epitomae ex Theodoto и сами по себе представляют громадное значение для историка древнехристианской мысли, чтобы можно было отнестись к ним, как к чему-то маловажному, и при определении подлинного характера VIII-й книги „Стромат“ кодекса L и обеих групп зксцерптов играют такую важную роль, что не от Eclogarum propheticarum должно заключить к Epitomis ex Theodoto, но от последних к первым. В 1892 г. вышло исследование Ruben’a Clementis Alexandrins excerpta ex Theodoto (Lipsiae). Намереваясь издать Epitomae ex Theodoto (Stählin в изд. Климента, LXXV; Arnim – 4), которые являются важнейшим документом для характеристики гносиса, Ruben необходимо столкнулся с вопросом, как смотреть на обе группы эксцерптов. Результатом его исследованы явилась небольшая (V – XXXIII) dissertatio inauguralis, основные положения которой таковы: 1) Excerpta ex Theodoto, за исключеним трех глав: 4, 5 и 9, которые, может быть составлены самим Климентом ал., представляют собою извлечения, сделанные александрийским катехетом из сочинений гностиков Валентиниановской школы. Среди этих извлечений, как бы in margine, рассеяны мысли Климента ал. 2) Eclogae propheticae состоять из двух частей: экзегетической и догматической. Первая (гл. 9–12, 14–20, 22, 23, 27–31, 34–37, 40, 45, 47, 50) есть нечто иное, как извлечения, сделанные позднейшей рукой из последней не сохранившейся до нашего времени главы VIII-й кн. Str. Вторая же (1 – 8,13, 24–26, 32–33, 38–39, 41–44, 46, 48, 49, 51–63) дает ряд отрывков из Γ῾ποτυπώσεων. Последнее утверждение Ruben’a совершенно ошибочно, и это обстоятельство послужило ближайшим поводом для появления книги ArninTa De octavo Clementis stromateorum libro].

[Основное положение исследования Arnim’a таково: VIII-я кн. „Стромат“ кодекса Laurentianus, Eclogae propheticae и Excerpta ex Theodoto представляют собой извлечения, сделанные Климентом ал., из произведены гностиков Валеначановской школы и языческих философов. Этот тезис нашел почти общее признание среди историков древнехристианской литературы (Ср. Faye, 84–86; Bardenhewer, II, 36–37; Harnack, Chronologie II, 18³, P. Barth, 261⁹)].

Ученая критика удаляет очень много внимания знаменитой трилогии Климента ал. и подвергает ее изучению не только со стороны ее общего значения в истории христ. просвещения, но и со стороны ее первоисточников. В данном отношены особенно интересны труды: Schёck’а (De fontibus Clementis Alex., 1889), Wendland'a (Quaestiones Musonianae, Bcrd. 1886; Beitrag zur Geschichte der griechischen Philosophie und Religien, Berlin 1895, 68 ff.) и Fayn. Для изучения влияния ученых репродукций Климента ал. на его современников собран богатый материал в трудах: Zahn'а (Роrschungen III, 17 ff.), Preuschen (Geschichte d. altchr. Litt. I, 309 ff.), Röhricht'a (De Clemente Alex. Arnobii in irridendo gentilium cultu deorum auctore, Hamb. 1893), Noldechen'а (в „Jahrbüch. f. prot. Theol.“ XII, 1886, 279 ff.). Под несомненным влиянием Климента ал. находились Тертулиан, Арнобий, а из восточных – Евсевий кесарийкий, Феодорит киррский, Максим исповедник, Иоанн Дамаскин, а философская теория об отношены веры к знанию составляет основную канву богословских репродукций всех вообще христ. писателей так наз. „золотого века“. Завершителем системы Климента ал. был его знаменитый преемник по званию александрийского катехета – Ориген.

Из целого ряда других произведены Климента ал. теперь известен также небольшой трактат, в форме беседы, под заглавием: „Какой богач спасется?“ (Τίς ο σωζόμενος πλούσιος), в первый раз открытый Гизлером, в XVII в., в одной из рукописей Ватиканской библиотеки, содержащей это произведете в виде приложения к толкованию Оригена на книгу прор. Иеремии. Сам же Гизлер первый выразил догадку о принадлежности этого трактата не Оригену, а Клименту ал., которому он несомненно и принадлежит в виду особенно того обстоятельства, что в Церк. истории Евсевия (III, 23) сохранился с именем Климента ал. буквальный отрывок из этого сочинения (рассказ о Евангелисте Иоанне и ефесском юноше).

[Среди первых христиан было много верующих, которые, слыша слова Господа Мк.10:21, повиновались сказанному и ради Христа добровольно делались бедняками. Но по мере того, как возрастало число христиан и сила внутренней связи между отдельными членами общины ослабевала, эти слова Спасителя начали казаться слишком суровыми. Одни из богачей, слыша Мк.10:21, падали духом, полагая, что вечная жизнь совершенно не доступна для них, и стремились насладиться счастьем земли; другие же, правильно понимая слова Господа, – именно, в том смысле, что они должны владеть и как бы не владеть, – не обращали внимания на дела благотворительности и пренебрегали спасением. Видя эти колебания и смущения среди верующих, Климент ал. со всей ясностью и определенностью поставил вопрос, могут ли христиане, оставаясь верными учениками Христа, иметь личную богатую собственность или, напротив, должны раздать ее бедным, – и разрешил этот вопрос правильным истолкованием Мк.10:17–31. Таким образом возникла беседа: „Какой богач спасется“ (QDS). Она распадается на три части: вступление (§ 1–3), изложение (§ 4–41) и заключение (§ 42). Во вступлении автор бичует тех, кто делает богачей объектом своей лести. Он вспоминает слова Иисуса Мк.10:25, которые повергают богачей в отчаяние, и призывает внимательно выслушать его. Далее следует изложение. Оно состоит из двух частей. В первой (§ 4–26) автор дает истолкование Мк.10:17–31. Необходимо установить точный смысл данных слов Господа. Христос требует не того, чтобы богач отказался от своих имений, но чтобы он вырвал из своей души те страсти, которые делают пагубным употребление богатств. Вот господствующая мысль первой части гомилии QDS, искусно выведенная из текста. Во второй (§ 27–41) части изложения проповедник определяет условия, при которых богач может спастись, и при этом дает художественную картину того, что есть истинный христианин. В заключении (§ 42) Климент ал., с целью показать слушателям силу покаяния, передает предание о юноше, который, сделавшись разбойником, снова был обращен ко Христу Апостолом Иоанном. Гомилия QDS, единственная из четырех бесед знаменитого катехета, которая сохранилась до нашего времени, дает нам возможность судить относительно ораторского таланта Климента ал. Строго выдержанная в своем плане, богатая глубокими мыслями, – она полна неподдельного чувства, горячего воодушевления и искреннего желания убедить слушателей в том, что для проповедника сделалось частью его самого. Это неподдельное чувство, эта любовь к своим слушателям вывели Климента ал. за пределы холодного, сухого и частью черствого трактования догматических и моральных проблем и заставили его шире посмотреть на вопрос. Выясняя значение богатства, он руководился не одним только религиозным интересом: александрийский катехет отмечает также и социальное значение собственности; он видит в ней связующий общество элемент (ср. Funk, 441–442; Reuter, 35; Fауе, 40–41; Ваrdenhewer, 50 и др.). Последующее время по достоинству оценило значение знаменитой беседы Климента ал. Флорилогии, особенно sacra Parallela Дамаскина изобилуют цитатами из нее. Легенду о юноше и Ап. Иоанне уже Евсевий заимствовал у Климента ал. (ср. Ц. Ист. III, 23). Относительно времени, когда написана эта беседа, сказать что-либо определенное трудно. Ссылка Reinkens'а (253) и Zahn'а (Sup. Сl. 38–39) на § 26 QDS, при решении этого вопроса, не может быть признана состоятельной (ср. Аrnim, 13–14; Рауе 110; Kruger, 106; Ваrdenheоer, 50–51). Но построение беседы, ее мягкий, приятный тон, чуждый увлечений и крайностей, позволяет думать, что написана она зрелым мужем. Rеinkens считает возможным отнести ее написание к тому времени, когда Климент ал., в начале гонения Септимия Севера, ушел в Каппадокию.)

Из большого произведения (в 8 книгах, по свид. Евсевия Ц. И. VI, 13 и Иеронима: 70 epist. ad Magnum), под заглавием: „Краткие объяснения“ (Γ῾ποτνπὡσεις по обозначению Евсевия Ц. И. VI, 13, 14 и Фотия, Bibl. codex. 109; Adumbrationes, по обозначению Кассиодора, Inst. div. lect., lib. 8), сохранилось только несколько больших отрывков, в латинском переводе и переделках Кассиодора, [однако см. фрагмент „Ипотипоз“ на Мф.8:2 у G. Mercati в Studi е testi 12: I) On frammento delle Ipotiposi di Clemente Alessandrino. II) Paralipomena Ambrosiana con abcuni appunti sulla benedzionu del cereo pasquale, Roma 1904, p. 3–15 и ср. Alex. Souter в The Journal of Theological Studies“ VII, 25 (October, 1905), p. 143–144. – Η. Н. Г.]. В рукописях это сочинение обозначается: „Ех opere Clementis Alexandrini, cujus titulus est Περὶ ὑποτυπώσεων – De scriptionibus adumbratis» (cм. изд. у Zahn'а op. cиt. S. 79 ff.), а в заключены называется сокращенно: Adumbrationes Clementis Alexandrini in epistolas canonicas“. Толкования, однако, приводятся здесь только на послания 1 Петра, Иуды (ошибочно приводимое под именем послания Иакова), 1 и 2 Иоанна. Приводимые, к тому же, в вольной обработка Кассиодора, они содержат только незначительную часть „Ипотипоз“, в состав которых, – по свидетельству Евсевия (Ц. И. IV, 14), – входили „сокращенный истолкования» всех свящ. книг, и несомненно в их состав входили: толкования на послания Ап. Павла (Photius, Bibl. cod. 109), Деяния апостольские (отрывок см. у Zahn’a), на послание к Евреям (Евсев. Ц. И. IV, 14), а из ветхозаветных – на книги Бытия, Исход, Псалмы и Екклезиаст (Photius, cod. 109). В них заключались также объяснения и на послание Варнавы и Апокалипсис Петра (Евсевий). У Икумения есть несколько отрывков из этого сочинения экзегетич. характера – на послания Ап. Павла (см. у Zahn а Forschungen III, 66; Harnach’а, Gesch. d: altecr. Lit. I, 303); у Максима Исповедника, несколько отрывков догматического содержания. [Migne S. Gr. 4 col. 225–226, 421; 91, col. 1085]. Вообще, самый состав и порядок расположения материала неизвестны. Опыт восстановления текста по имеющимся фрагментам и свидетельствам представили: Цан (Forschungen III, 99 ff.) и Дауш (Der neutestamentl, Schriftkanon und Klemens v. Alexand., Freiburg in Br. 1894, 30).

Климент ал. написал много и других сочинений, но от них сохранились или только отрывки, или заглавия. Таковы: 1) О пасхе (Περὶ τοῦ πάσχα: „Евсев. Ц. И. IV, 26: 4; [Псевдо-Анатолий. De ratione paschali с. 1 у Krusch’a, Studien zur christlich mittelalterlichen Chronologie, Lpzg. 1880, S. 317; Chronicon Paschale, p. 7 A – С ed. Paris; Леонтий и Иоанн у Mai, Script vet. nova coll. VII, 94, 98–99 (cp. Sacra Par. 307–309 Holl); Никифор Констант. Antirrhet. adversus Constantinum Copronymum lib. III, c. 26, Иероним, De v. ill. 38, Фотий Bibl. cod. ill), написанное по поводу сочинения Мелитона (Евс. Ц. И. IV, 26: 4) и по настоянию друзей, которые убедили Климента ал. „письменно (γραφῇ) передать потомству те предания, какие ему случилось слышать от ἀρχαίων πρεσβυτέρων“ (Евс. Ц. И. VI, 13: 9). В этом своем сочинении, от которого сохранилось несколько отрывков, между прочим, две цитаты в Chronicon Paschale, знаменитый катехет „упоминает о Мелитоне, Иринее и некоторых других“]. 2) Канон церковный или к иудействующим (Κανὼν ἐκκλησιαστικὸς ἤ πρὸς τοὺς Ἰουδαί:ζοντας; Евсев. Ц. И. VI, Иерон. De vir ill. c. 38; Фотий. Bibl. c. 111) посвященное еп. Александру иерусалимскому и содержащее, вероятно, опровержение какого-либо заблуждения иудействующим. Сохранился фрагмент в „Антирретике» патр. константинопольского Никифора († 828 г.), направленном против Константина Копронима. [Но ни из этого фрагмента ни из самого названия сочинения нельзя с уверенностью заключать, против какого направления иудействующих выступил Климент с понятием церковного канона (ср. Zahu, Supp. Cl. 37; Faye 42, Harnack Chronologie, 21)]. 3) Беседы о посте и злоречии (Διαλέξεις περὶ vηστείας καὶ περὶ καταλαλιᾶς у Евс. Ц. И. VI, 13: διαλέξις­­ὁμιλία. Ц. И. V, 20: 26). [Отсутствие связи между этими двумя понятиями (пост и злоречие!) и повторение предлога περὶ заставляет думать, что Евсевий говорит здесь о двух различных беседах (ср. Zalin, Sup. Cl. 44; Harnack, Chronologиe '21, Schоarz, его изд. Евс. Ц. И. VI, 13 и др.). Иероним упоминает о Λιαλέξεις, как о двух самостоятельных произведениях Климента ал., потому что между De jejunio disceptatio и De obtrectatione liber unus ставит QDS. Фрагментов, которые с уверенностью можно было бы отнести к данным беседам александрийского катехета, нет]. 4) Увещание к терпению, или слово к новокрещенным (ό προτρεπτικὸς πρὸς υπομονὴν ἤ πρὸς τους vεωστὶ βεβαπτισμένους: Евсев. VI, 13 и Иepон.). Извлечение из этого сочинения, – по мнению Barnard’a (Clemens of Alexan., Quis dives salietur в „Texts and Studies“, V, 2, Cambridge 1897, p. 47–50), имеется в манускрипте Эскуриала (XIV в.). 5) Сочинение о книге пророка Амоса (Ζύγγραμμα εἰς τὸν προφήτην Ἀμώς – упоминание у Палладия в Лавзаике с. 139). 6) О промысле (Περὶ προνοίας) сохранились выдержки у Максима Исповедника, Анастасия Синаита (Quaest. 96) и др., впрочем, сомнительного происхождения. 7) В „Sacra Parallela“ И. Дамаскина приводятся два отрывка из так наз. „21 письма Климента ал.“, но о его других письмах ничего не известно, так что и упоминаемое 21 письмо – происхождения сомнительного.

Климент ал., бесспорно, выдающийся писатель древности. Его значение в истории христианского просвещения тесно связано с процветанием александрийской школы, которую он, именно, вместе со своим талантливым учеником – Оригеном, поставил на такую высоту ученой славы, при которой школа долгое время служила путеводной звездой для последующих христианских поколений. Весь „золотой век“ христианской литературы тесно связан с основами александрийской учености и – Климента ал., в частности. Собственно Климент, ал. первый сделал опыт, возведения христианского богословия на положение научного знания и в этом отношении дал христианству мощное оружие в борьбе его с язычеством и особенно с гностицизмом II в. Ослабление того обаяния, каким пользовался гностицизм среди современников, как теория научно-богословского знания, есть несомненная заслуга Климента ал. и его ученика Оригена. Впрочем, значение Климента ал. в истории христ. богословия не столько положительно-созидательного характера, сколько отрицательно-разрушительного – но отношению к современному ему язычеству и гностицизму. Он дал христианству тот „разум“, который и привлек затем в церковь лучшие умы тогдашнего образованного общества. Таким образом, значение Климента скорее методологическо-теоретического свойства. Положительное нарастание христианства есть дело последующих поколений христианских богословов. В несомненных заслугах Климента ал. для христианского просвещения и находят свое объяснение те лестные отзывы, которыми обычно наделяли его современники. Александр, епископ иерусалимский, называл Климента ал. „мужем знаменитым“. Он, – по его словам, „утвердил и умножил церковь Господню» (Евсев. Ц. И. VI, 11; Иерон. De vir. ill. с. 38). По отзыву Евсевия, он был „муж с познаниями всех родов“, а, по мнению Иеронима, „муж самый ученейший“ (epist. 83 ad Magnum). По Феодориту – это „муж, оставивший за собою всех богатством учености“ (Haer. fab. I, 6).

Л. Писарев и [А. Сагарда]