Опыт истории библейской женщины

В общей Библейской Истории обстоятельства, касающиеся женщины, как бы исчезают; библейская женщина остается в тени, выдаваясь только двумя очень видными фактами, стоящими на двух крайних рубежах Священной Истории: это – грехопадением по вине Евы и спасением чрез посредство Богоматери. Эти два фата, конечно, не представляют собою в истории Божественного Откровения только двух отрывочных фактов: он имеют посредствующие звенья. Начиная с нашей прародительницы Евы, которая тотчас же после грехопадения получила надежду в своем семени сокрушить главу змия-искусителя, женщина наряду с мужчиной принимала постоянное участие и имела важное значение в жизни народа Божия, пока, наконец, из своей среды не приготовила для Богочеловека чистейшего сосуда в лице Пречистой Девы.

Выделить из общей Библейской Истории обстоятельства, касающиеся собственно женщины, чтобы яснее представить и лучше оценить значение женщины в деле искупления и обновления человеческого рода, ‒ чему служил народ Божий, ‒ вот цель особенной истории собственно женщины библейской.

Другую цель она может иметь чисто воспитательную. Если Священная История кладется в основу нашего народного воспитания, то история библейской женщины в частности может иметь важное воспитательное значение для нашего женского пола, на образование которого у нас в настоящее время обращено особенное внимание. История постепенного приготовления того идеала женщины, который представляет собою Богоматерь и который останется всегдашним идеалом женщины, дает те начала, которые должны быть положены в основу христианского воспитания.

Великое дело творения, по-видимому, закончено. Юная природа в своей красоте отражает бесконечную красоту Творца. Человек поставлен ее царем. Над ним раскидывается прекрасная небесная лазурь, ночью искрящаяся бесконечным множеством звезд, днем освещаемая великолепным светом солнца; его окружает роскошная растительность Едема, где все дышит миром, радостью и красотою; животные ему повинуются, вся тварь воздает ему почтение, Сам Творец нисходит к нему. И среди этой атмосферы мира, радости и красоты человек чувствует, что ему еще чего-то недостает. Нехорошо быть человеку одному. Бог, средоточие и источник могущества, разума и любви, восхотел, чтобы его могущество отражалось в Его творении, ‒ и Он создал мир; Он восхотел, чтобы свет Его разума просвещал живое существо, что огонь Его любви согревал это существо, ‒ и Он сотворил человека, одушевив его Своим бессмертным дыханием. Бог, Бытие от вечности существующее само по Себе, Бытие нематериальное, довольное само в Себе, не хотел господствовать над ничем. Он понял также, что и человек, бытие, произведенное из земли, бытие плоти и крови, способное мыслить и любить, может существовать только чувствуя свою жизнь в другом самом-себе.

«Нехорошо быть человеку одному», ‒ сказал Господь Сам в Себе; ‒"сотворим ему помощницу, подобную ему»¹. Адам больше предчувствует появление своей помощницы, чем ожидает ее. Господь Бог, создавший всех зверей полевых и всех птиц небесных приводит их к человеку, чтобы он посмотрел на них и нарек им имена. Из рассмотрения их человек вынес одно чувство, именно чувство своего одиночества: между ними «для человека не нашлось помощницы, подобной ему»². Бог наводит крепкий сон на человека, берет из него ребро, из которого и создает ему помощницу. Ее, этот венец творения, Он приводит к человеку. При виде ее у человека вырываются слова, указывающие в нем чувство нечаянной радости и как бы изумления. Теперь он вдруг понял, почему он чувствовал себя одиноким в присутствии Бога и прекрасной природы.

«Вот это кость из костей моих и плоть от плоти моей»³.

Человек, сотворенный по образу Божию, в своей помощнице узнал то святое дыхание, которое одушевляло его самого. Он называет ее именем, подобным собственному имени, которое в нем указывает отца, а в ней мать⁴ человечества и которое внушает ему постановление единственного общественного закона, который он передает своему потомству.

«Она будет называться женою: ибо она взята из мужа. Потому оставит человек отца своего и свою мать, и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть»⁵.

Помощница мужчины создается из части, выделенной из его собственного существа. Она должна восполнить его существование, отныне разделенное между двумя; только с нею человек будет истинным человеком. В мужчине ‒ сила, которая покоряет, в его спутнице ‒ красота, которая привлекает; первому свойственно быть покровителем, второй свойственна привязанность. Оба они вместе должны вникать в Божественный смысл их существования, почитать Того, который из ничего произвел жизнь, и в Нем любить друг друга. Мужчина будет понимать больше, но женщина будет чувствовать лучше. Оба они вместе составляю одно: Бог отделил часть от мужчины, чтобы теснее соединить его с созданною из этой части женщиной; обе жизни их Он одушевил одним и тем же дыханием, обоих их Он создал для одной и той же цели; в теснейшем их единении, в нерасторжимости их союза, доходящей до отождествлении их обоих в одной плоти, Он положил основание фамилии и будущего общества.

Священных Бытописатель не открывает нам характера невинной жизни первой фамилии. Впрочем, первоначального типа женщины мы не можем вообразить иначе, как таким, в котором все дышит прелестью и красотою. В сравнении с мужчиной ее физическая организация, может быть, была слабее, потому что ее организм был выделен из организма мужчины; но в нравственном отношении не была ли женщина равна мужчине, потому что она была одушевлена тем же Божественным дыханием? Как на первых шагах выразилось ее нравственное влияние на ее супруга? Выразила ли она стремление поддержать его на пути к добру или, напротив, показала склонность увлечь его на путь зла? На обстоятельства, которые бы могли разрешить нам эти вопросы, св. Моисей набрасывает темных покров. Впрочем, мы не можем сомневаться в том, что жизнь первых мужа и жены в состоянии невинности была полна блаженства и счастья и между ними было полное согласие.

Это счастье возбудило ненависть того, кто сделался неспособен любить и для которого ненависть составляет теперь существенную особенность его характера и служит началом всей его деятельности, ‒ ненависть сатаны. Он отравляет это счастье прежде всего внушением им нечестивого сомнения в настоящем их положении. «Подлинно ли», ‒ говорит он жене, ‒ «сказал Бог: не ешьте плодов ни с какого дерева в саду»⁶? Когда жена отвечает ему, что это неправда, что только к одному дереву Бог запретил прикасаться под опасением смерти, диавол старается внушить ей положительное неверие к заповеди Божией. «Нет, не умрете», ‒ продолжает он лукаво уверять жену; ‒ «но знает Бог, что в день, в который вы вкусите плодов с него, откроются глаза ваши, и вы будете, как Боги, знающие добро и зло»⁷. Теперь он уже возбуждает к жене гибельное честолюбие равенства с Богом. Мужчина и женщина созданы как с физическими, так и с духовными стремлениями; им естественно было стремиться к раскрытию тайны их происхождения и тайны их разума, к пониманию законов подчиненной им природы, к различению добра и зла. Удовлетворение всем этим стремлениям указано им в их Творце: следуя этим путем, они шли по пути добра. Но на этом пути они оставались ограниченными людьми, их разумение имело пределы и никогда не дерзало равняться с разумением Божественным. Диавол пользуется естественным стремлением жены к разумению, но только указывает другой путь и средство к его удовлетворению, именно в нарушении заповеди Божией: на этом пути он обещает ей разумение, равное Божественному.

Ложь диавола была очевидна, сначала жена это видела и понимала. Но диавол затронул самую чувствительную струну ее души, ее жажду знания. Застигнутая врасплох, она поддалась обману, допустила обольстить себя: она падает сама, увлекает за собой и мужчину. «Жена видела, что дерево хорошо для пищи, и что оно красиво для глаз и приятно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; также дала и мужу своему, и он ел»⁸. Бытописатель нам не говорит при этом ни о каких колебаниях, ни о каких возражениях со стороны мужа. Кажется, это последний раз было между мужем и женою полнейшее согласие, свойственное состоянию их невинности, согласие, которое отныне должно сделаться идеалом и достигаться необыкновенными усилиями: мысль, сначала, сомнения, затем ‒ неверия и честолюбия диавол, верно, заронил в душу мужа и жены совершенно одинаковым образом, если и в одно и тоже время; если жена и беседовала только одна с змием, то впечатления и мысли, возбужденные в ней этою беседой, непременно нашли полнейший отголосок в душе мужа. Иначе бы он не согласился последовать ее примеру. Только уже после нарушения заповеди Божией почувствовалось между ними разногласие; муж хочет сложить вину падения на жену: «жена, которую Ты мне дал, она дала мне плодов с дерева, и я ел»⁹, ‒ говорил в свое извинение муж. Плохое извинение!

Наказание одинаково постигло и мужа, и жену. Бог поразил жену в самых сладких ее радостях, в самых приятных ее надеждах; из супружества Он сделал для нее рабство, из материнства скорбь: «скорбь на скорбь наведу Я тебе в беременности твоей; с болезнию будешь раждать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»¹⁰, ‒ сказал ей Господь. Муж, падший вместе с женою, узнает ту жизненную борьбу, о которой он едва подозревал, узнает смерть, которую он, считая себя в своей невинности бессмертным, едва ли понимал: «за то, что ты послушал слов жены твоей"…‒ сказал ему Господь, ‒ «проклята земля за тебя; с скорбию будешь питаться от нея во все дни жизни твоей…, пока не возвратишься в землю, поскольку ты из нея взят»¹¹.

Но едва Бог произнес свое справедливое осуждение, в потомстве той же жены, по вине которой пал человек, Он указывает дальнюю надежду на прощение, которая отныне смягчает всю горечь положенного Им наказания. Эту надежду Он подает в своем определении против начальника зла. «Вражду положу между тобою и между женою», сказал Он искусителю, «и между семенем твоим и между семенем ея; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту»¹².

Теперь первый человек дает своей жене другое имя: Ева, которое означает мать всех живущих¹³. Первое имя, которое он дал ей, имя жены, указывало больше на отношение ее к мужу, теперешнее указывает на отношение ее к потомству, в котором отныне все надежда как для нее, так и для мужа.

Ева рождает первого сына и в нем она думает видеть того потомка, в котором ее спасение: она называет его Каином, выражая этим именем мысль, что в этом сыне она приобретала человека от Господа¹⁴. Но за радостью рождения ей скоро пришлось испытать скорбь убийства. Каин умертвил брата своего Авеля. Это было первое преступление после грехопадения. От этой скорби Ева могла утешиться только тогда, когда, вместо Авеля, Бог дал ей другого сына, Сифа¹⁵.

Вообще образ Евы рисуется пред нами в приятном и вместе с тем печальном виде: Ева ‒ источник всех человеческих радостей и вместе всех человеческих скорбей; она ‒ мать семейства с кроткой и приятной улыбкой на губах и с грустной думой в выражении ее глаз.

Ада и Цилла жены Ламеха, ближайшего потомка Каина. Ада прародительница пастушеских народов и тех, кому удалось первым извлечь из струн приятные звуки. Цилла была мать кузнеца Фовела и сестры его Ноемы, имя которой означает скорбь. Они выслушивают исповедь о другом преступлении, которое оскверняет землю. Пред ними убийца ‒ их супруг Ламех, потомок Каина. Состояние своей души он открывает в одной поэтической строфе, которую сохранил нам из допотопного времени священный Бытописатель. Голосом отрывочным, неровным, как бы задыхающимся он старается очиститься в собственных глазах от преступления, в которое был вовлечен правом законной защиты.

«Ада и Цилла! послушайте слов моих;

Жены Ламеховы! вслушайтесь в речь мою:

Я убил человека,

Который поранил меня,

Я убил отрока,

Который ударил меня"¹⁶.

В этих словах слышится страшно тревожный голос совести, которая не дает покоя убийце. Ламех как будто хочет успокоить себя тем, что он убил подавшего к этому законный повод; но самый факт убийства, пролитая им кровь являются ему тем же, чем явилось преступное убийство Каина: он забывает различие между тем и другим, даже больше ‒ он считает себя виновнее Каина. Вспоминая наказание, которое Бог определил тому, кто бы захотел убить преступного убийцу Каина, Ламех, извинительный убийца, прибавляет:

«Если за Каина должно быть отмщено всемеро;

То за Ламеха в семьдесят раз всемеро»¹⁷.

Ада и Цилла выслушивают исповедь своего мужа в глубоком молчании. Ни слова, ни замечания с их стороны. Но муж произносит свою исповедь перед этими безмолвными судьями. В потомстве жены спасение для мужа. Ада и Цилла проходят мимо нас какими-то молчаливыми тенями; прежде чем мы успеваем всмотреться в их лица, их уже задернул темный покров. Но минутное, едва заметное появление их перед убийцей, их мужем, страшно тревожимым совестью, возбуждает в нас много дум. Мы как будто бы ждем, что вот они опять выдут из-за темного покрова, и мы поверим свои думы, ближе познакомившись с их характерами.

От времен допотопных мы переходим к послепотопным. Историю женщин здесь начинает прародительница Еврейского народа, Сара.

Сестра Лота, по Иудейскому преданию¹⁸, Сара, вступая в супружество с Аврамом, соединялась со своим дядей. Это было в Халдее. Но Фарра, отец Аврама, скоро оставил халдейский город Ур, в сопровождении Аврама, Сары и Лота, и направился к земле Ханаанской. На перепутье в Харране, в Месопотамии, Фарра умер, и Аврам остался родоначальником фамилии. Повинуясь Божественному голосу, он направился в землю Ханаанскую, чтобы там явится представителем и распространителем познания о Верховном Существе. Его сопровождали Сара и его племянник Лот (1965 г. до Р. Х.)¹⁹.

Переселенцы остановились в долине Сихемской, которой роскошная растительность и всюду бьющие ключи доселе возбуждают удивление путешественников. Здесь Аврам призывал Единого Бога и ставил жертвенники как в самой долине, так и на горе, среди тучных пастбищ, к востоку от Вефиля.

С этого времени начинается для Сары жизнь трудов и опасностей, в которую она вступила по своей супружеской верности, вполне разделяя великую миссию своего мужа.

Голод принудил Аврама со всею фамилией удалиться на время из Ханаанской земли в плодоносный Египет. Увлекательная красота его спутницы показалась ему в этой стране личною опасностью. Не смея называться супругом Сары, Аврам упросил ее называть его именем брата. Обманутый названием, Фараон взял к себе женщину, которую считал свободною. Может быть, он хотел уже украсить ее голову диадемой. Но во внезапно постигших его несчастиях он увидел заслуженное им Божественное наказание: его невеста оказалась супругою его гостя. Испуганный, Фараон зовет к себе Аврама, укоряет его за недоверчивость, за хитрость, к которой он прибег и тем вовлек его в преступление, каковое он должен был предупредить. Сара возвращается к своему мужу. Прощаясь с супругами, Фараон снабдил их стражею, которая оберегала их путь из Египта. Арабское предание передает, что при этом царь дал Саре рабу-Египтянку: это была Агарь²⁰.

Аврам возвратился в Вефиль. Муж и брат Сары теперь были богаты, у каждого из них было множество стад; во избежание ссор между пастухами они должны были разделиться. Лот направился на равнину Иорданскую к городам Пентаполя²¹. Аврам утвердил свой шатер близ Хеврона, под тению Мамрийской рощи.

К северу от Аравийской пустыни, среди гористой и сухой страны, лежащей к западу от Мертвого Моря, как бы между двумя руками одной скалы, проходит долина, которая, выходя прямо с северо-запада, тянется и теряется на юго-востоке. Сначала широкая, она проходит между обильными виноградниками, а затем, суживаясь, она перерезывает длиною своих отлогостей город Хеврон. Почва здесь, хоть и каменистая, покрывается роскошною растительностью: на отлогостях холмов и внутри долины растут старые оливы, раскинуты букеты гранат и фиг, и прекрасные виноградники, где созревает самый лучший виноград Ханаана. Здешняя зелень отличается свежестью, которая столь редка в странах, где солнце сжигает все своими палящими лучами; отлогости гор и холмов покрыты густою травою, которая представляет обильную пищу для блуждающих здесь стад ‒ богатства древних пастырей. Здесь родится пшеница, а среди самого поля стоящий дуб, толщина ствола и ширина короны которого свидетельствуют о его старости, напоминает нам о том почтении, какое патриархи под его тению воздавали Промыслителю, оплодотворявшему их землю.

Собственно при вступлении в эту долину находилась роща Мамрия²². В этом месте, полном величия и ясности, Бог, Который лицом к лицу беседовал некогда в Едеме с мужем и женою, опять является беседующим с человеком и его Утешителем. Здесь Он, пробудивши Аврама от сна, выводит его из шатра и заставляет в количестве звезд сосчитать количество его потомков; здесь Он обещает Авраму всю Ханаанскую землю, которой Хеврон составляет только незначительную часть. Здесь Сара помогает престарелому патриарху исполнять обязанности гостеприимства в отношении к посланникам Неба; здесь же Господь, угадывая тайную скорбь неплодной супруги, обещает ей Божественное материнство: материнство народа, который должен сохранить Его Откровение, материнство Слова, которое явится распространителем Откровения в человечестве. В долине Хевронской Господь предрек Авраму рождение сына от Сары.

После того как Аврам окончательно утвердился близ Мамрийской рощи, характер его раскрывается во всем величии и красоте. Доселе в супруге Сары мы почитали служителя Бога, теперь мы начинаем любить в нем друга человечества. Еламский царь с своими союзниками победил царей Пентаполя и между своими пленниками увел жившего там Лота. Аврам собирает 318 своих домочадцев, преследует победителей, догоняет их у Дамаска, освобождает пленных и пленниц, отнимает добычу у врагов, дает из нее десятину Хананейскому почитателю истинного Бога ‒ царю-первосвященнику Салима, а остаток ее отдает спасенным и тем, кто помогал ему в деле спасения.

Но богатство, слава имени немного значили для Аврама. Бог обещал ему, что его потомство заселит Ханаанскую землю, что в его племени родится Искупитель человечества. Но Аврам все еще не имел сына. После победы над царем Еламским Бог подтверждает ему Свои обетования. Но Аврам уже не смеет верить: он исповедует свои скорби и сомнения пред Господом, своим Отцом и Другом. Из этой исповеди он снова выносит веру и надежду.

Сара, не думая больше, что она должна быть матерью избранного народа, решилась на крайнее и достойное ее средство самоотвержения. Она, единственная подруга Аврама, властительная хозяйка шатра, решается принести свои права супруги и свою гордость царицы в жертву славе своего мужа, торжеству религиозной идеи, которое проповедовал Аврам и которую должно хранить его потомство. Внимание ее остановилось на Агари, ее рабе. Отказываясь от мечты сделаться матерью, она выговаривает слова, которых трогательное выражение скрывает мысль, в одно и то же время, и грустную и утешительную.

«Может быть, я буду иметь детей от нея»²³.

С этими словами она сама передала служанку своему супругу.

Но натуры подвижные способны более следовать внезапному порыву благородства, чем склоняться пред долгим и терпеливым самопожертвованием. Они умеют минутно пожертвовать собою высокой цели, но он не в состоянии посвятить себя ей навсегда. Им недостает постоянства в героизме. И Сара не замедлила раскаяться в своем самопожертвовании. Агарь почувствовала себя матерью; она возгордилась своим счастьем: раба, может быть, возмечтала, что придет день, когда луч славы ее сына, отражаясь на ее челе, укажет в ней настоящую царицу патриаршего шатра.

Сара поняла все. Единственная спутница Еврейского князя, она разделяла его миссию, а другая женщина хотела собрать плоды! В гневе и скорби она приходит к своему супругу и, укоряя его в принятии ее самопожертвования, осмелилась сказать ему:

«В обиде моей ты виновен…; Господь будет судить меня с тобою»²⁴.

Аврам, уважая требование своей оскорбленной жены, отвечал ей:

«Вот, служанка твоя в твоих руках; делай с нею, что тебе угодно»²⁵.

Ревность сделала Сару жестокой. Без жалости к слабой и оставленной женщине, которую она сама захотела сделать матерью, она заставила эту молодую и гордую голову нести тяжелое иго рабства.

Униженная притеснениями своей госпожи, молчанием отца своего дитяти, Агарь бежала. Инстинктивно она направилась к своему отечеству. Она находилась уже близ источника на дороге к Суру, между Кадесом и Баредом²⁶, как вдруг слышит нечеловеческий голос:

«Агарь, раба Сарина! откуда ты пришла? и куда идешь»?

‒ «Я бегу от лица Сары, госпожи моей»²⁷.

Таинственный голос приказал рабе возвратиться к госпоже. Испытания преодолевают, не уклоняясь от них, а подчиняясь им.

«Возвратись к госпоже своей, и покорись ей»²⁸.

Мысль о долге подняла упадший дух Агари; надежда поддержит ее. Дитя, которое жило в ней, есть сын; он будет отцом многочисленного народа.

«Вот, ты беременна, говорил ей Божественный вестник, и родишь сына, и наречешь ему имя: Измаил²⁹; ибо услышал Господь страдание твое. Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих»³⁰.

В голосе говорившем Агарь признала голос Господа. Она могла слышать его не умирая. Источник, который был свидетелем ее видения, был назван источником, посвященным Живому, Который видел³¹.

Агарь возвратилась в шатер Мамрийский. Родился Измаил. История не говорит нам, как встретила Сара рождение сына своей рабы. Когда снова открывается пред нами Мамрийский шатер, мы видим там патриарха и его жену во всем блеске их новой славы. Бог, явившись патриарху, назвал его Авраамом ‒ отцом множества, обещал произвести от него царей и народы и установил обрезание, как знак союза, который Он заключал с потомками Еврейского князя.

«Сару, жену твою», ‒ прибавил Господь, ‒ «не называй Сарою; но да будет имя ей Сарра. Я благословлю ее, и дам тебе от нея сына; благословлю ее, и произойдут от нея народы, и цари народов произойдут от нея».

Авраам пал на лице свое, но уста его выразили молчаливую улыбку. Ужели от четы постаревшей и слабой родится сын, в котором было отказано молодым супругам?

«О, хотя бы Измаил был жив пред лицем Твоим!»³² ‒ сказал Авраам Богу.

Но Бог, читая мысль патриарха, объявил ему что на Измаила Он смотрит милостиво, но Исаак, сын Сарры, наследует миссию отца. Сыну Агари благословение Господа, но сыну Сарры Его союз (1941 г. до Р.Х.).

Был жаркий день. Авраам сидел при входе в свой шатер. Проходили три путника. Патриарх подбежал к ним и, склонив к земле свое благородное чело, умолял их отдохнуть под тенью его рощи и принять его услуги гостеприимства. Путники приняли предложение Авраама. Когда патриарх угощал их под тенью дуба, они спросили его:

«Где Сарра, жена твоя»?

‒ «Здесь, в шатре»³³, ‒ отвечал Авраам.

Тогда один из гостей сказал ему что в следующий год, когда Он в это же самое время воспользуется его гостеприимством, Сарра будет уже матерью сына. Сарра подслушивала изнутри шатра. Та же самая недоверчивая улыбка, которой некогда не мог подавить сам Авраам пред лицом Господа, пробежала по лицу царицы. Господь, ‒ Он был в числе трех путников, ‒ угадал эту улыбку.

«Для чего это, ‒ сказал Он, ‒ рассмеялась Сарра, сказав: неужели я подлинно рожу, когда я состарилась? Есть ли что́ трудное для Иеговы? В назначенный срок буду Я у тебя в это же время; и будет у Сарры сын».

‒ «Я не смеялась», ‒ оправдывалась Сарра, испугавшаяся выраженного ею сомнения.

‒ «Нет, ты рассмеялась»³⁴, ‒ сказал ей Господь.

Путники отправились в дорогу. Они направились к Содому, месту жительства Лота. Авраам сопровождал их. Господь возвестил ему, что жители Содома и Гоморры за свое развращение заслужили Божественный гнев. Наказание было близко. Заступничество Авраама не имело силы. Бог хотел спасти только Лота. Лот вышел из города со своею женою и двумя незамужними дочерями; но в городе остались две замужние дочери. Может быть, недоверие словам Господа, может быть, сожаление о двух оставленных дочерях заставили жену Лота, вопреки Божественному повелению, бросить последний взгляд на свое прежнее жилище, которое теперь истреблялось огнем и серой. Жена Лота оглянулась. Ее охватили соляные испарения; она превратилась в соляной столп.

После этого страшного события Авраам перенес свой шатер на юг, в страну Герар. Здесь еще раз имя сестры, которое он дал своей жене, ввело в заблуждение Авимелеха, царя Герарского, который взял к себе Сарру. Божественный голос во сне открыл Авимелеху его дурной поступок, и он возвратил Сарру ее супругу. Авимелех сделался верным союзником Авраама.

Господь, наконец, вспомнил о Сарре. В определенное время она уже кормила грудью сына своего, Исаака: улыбающаяся и смущенная, она, кажется, с приятное усмешкой жалуется на свое счастье. «Смех сотворил мне Бог», ‒ говорила она; ‒ «кто не услышит обо мне ‒ рассмеется. (1940 г. до Р.Х.).

«Кто сказал бы Аврааму:

Сарра будет кормить детей грудью?

Ибо в старости его я родила сына»³⁵.

В праздник, которым Авраам торжествовал отнятие от груди Исаака, царица была поражена лукавой усмешкой на лице Измаила. Униженная некогда в своем достоинстве супруги, она почувствовала себя оскорбленной в своей материнской гордости. Гнев, который она несколько времени сдерживала, теперь обнаружился с полною силой. Обращаясь к своему супругу, Сарра в раздражении говорит:

«Выгони эту рабыню и сына ея; ибо не наследует сын этой рабыни с сыном моим Исааком»³⁶.

Авраама огорчила мысль удалить от себя дитя, которое первое дало ему имя отца. Но Господь явился ему и победил его противление.

«Не скорби об отроке и рабыне своей, ‒ говорил ему Господь; ‒ что́ ни скажет тебе Сарра, слушайся слов ее; ибо в Исааке наречется тебе семя. И от сына рабыни Я произведу великий народ, потому что и он есть твое семя»³⁷.

Поутру Авраам встал рано, положил на плеча Агари мех воды и хлеба, отдал ей дитя и сказал ей последнее прости. Рабыня удалилась.

Она была в пустыне: Вирсавия. Без руководителя, без покрова она заблудилась. Запас воды у нее истощился; сына ее стала мучить жажда; нигде не было видно источника. Пусть ее собственные губы, ее собственное горло сохло и палило, ‒ не важно! Ее уморит гибель ее сына! Она не имеет силы быть свидетельницей его страданий, которых она не может облегчить. В исступленном порыве отчаяния она бросает Измаила под дерево.

‒ «Не хочу видеть смерти отрока», ‒ сказала она³⁸.

Но она не могла решиться потерять совершенно из виду своего сына. Она удалилась от него на столько, чтоб не слышать плача, но села в виду его и разразилась страшными рыданиями. Между тем мучения малютки дошли до Неба. Бог подкрепил и утешил Агарь.

«Встань», ‒ сказал Он матери, ‒ «подними отрока и возми его рукою твоею; ибо Я произведу от него великий народ»³⁹.

Сквозь слезы Агарь заметила один из тех источников, отверстия которых жители Аравийской пустыни обыкновенно прикрывают весьма тщательно. Она наполнила мех свой водою, которая должна была спасти ее сына. Теперь она смело подошла к нему и дала ему пить.

Для Агари теперь открылась новая жизнь. Будучи рабою в доме Авраама, она не принадлежала себе, она не имела никакого права над своим собственным дитятей. Теперь она сама себе госпожа, сама отвечает за свои дела: она воспитала своего сына в этом уединении, в этой пустыне, где Единый Бог ‒ Владыка, где те, которых притеснение людей унизило, умалило, поднимают голову, возвышают свой дух и чувствуют себя на широкой свободе. Измаил, дитя свободы, привыкшее бороться с сухою и знойною природою пустыни, натягивает свой лук⁴⁰, делается типом племени Бедуинов, которые считают его своим родоначальником. И это племя, жаждущее воздуха, пространства и независимости, называет Агарь своею матерью и почитает в ней одну из своих пророчиц⁴¹.

По удалении Агари, Авраам призвал Господа в Вирсавии, насадил в этом месте рощу, под тенью которой раскинул свой шатер. Основывая свое жилище в этом месте, откуда неподалеку находилась Агарь, Авраам, казалось, не хотел выпускать из виду своего первого сына.

Здесь Сарре пришлось испытать жестокий удар, которым поражено было материнское сердце ее ‒ матери единственного сына. Бог, искушая Авраама, приказал ему принести в жертву Исаака. Для этого он должен был пойти с своим сыном в землю Мориа (по преданию, здесь построен потом Иерусалим). Настоящую цель путешествия Авраам скрыл от своего сына, тем более он должен был скрывать ее от его матери. Иудейское предание⁴² говорит, что Сарра узнала, однако, настоящую причину путешествия отца с сыном: верно об этом сказало ей ее сердце. Мать побежала за Авраамом. Что она хотела сделать? Она не могла спасти свое дитя. Хотела ли она выразить Аврааму все свое негодование?... Сарра уже достигла долины Хеврона, лежавшей на перепутье от Вирсавии к Мориа и бывшей местом первых ее материнских надежд, но здесь скончалась, имея от роду 127 лет (1903 г. до Р.Х.).

Когда Авраам, которого Господь вторично назвал праотцем Мессии, и Исаак, чудесно спасшийся от верной смерти, пришли в Хеврон, они нашли там только бездыханное тело супруги-матери. Авраам оплакал здесь и похоронил в пещере Махпеле супругу, которая его любила до ревности и которая сохранила неприкосновенную чистоту Еврейского племени.

Сарра была одна из тех могущественных натур, которых высокая нравственная сила не могла еще развиться до всех требований нравственного закона. Впечатлительные, подвижные, властолюбивые, они предаются всем своим склонностям, благородным ли то или грубым; они способны одинаково на благодеяние и на оскорбление; они горячи в их благодарности, неумолимы в их мщении; они сокрушают то, что становится на дороге развитию их собственной личности; они раскаиваются как в своих добрый действиях, так и в своих недостатках; от смеха они переходят к ужасу, от радости к гневу, от веры дитяти к смешному недоверию; они умеют любить и ненавидеть, мучить врага и умереть смертью существа любимого. Они привлекают и отталкивают; они, наконец, интересуют, но не вызывают сочувственной любви, ‒ и мы относимся к ним с сочувственным сожалением.

Нельзя сказать, что некоторые из этих черт не могут не напоминать Сарры. Праматерь Еврейского народа, не смотря на высоту своего характера, имела свои недостатки, которых не скрыла от нас Библия: они должны очиститься в пречистой Матери Христа.

Чудное стечение обстоятельств! От Сарры, царицы, хозяйки шатра, должен был произойти Христос, который возвратил женщине ее достоинство. От Агари, рабы, произошел лжепророк Ислама, Магомет, отнявший у женщины свободу, которая одна дает человеческому существу его нравственную силу.

Место погребения Сарры, пещеру Махпелу в Хевроне, близ Мамрийской рощи, с окружающими ее полями и деревьями, Авраам купил в собственность. И отныне могила Сарры делается могилою патриархов и первым наследием Еврейского народа.

Три года прошло со времени смерти Сарры, а Исаак все еще плакал по своей матери⁴³. Чтобы рассеять облако печали, которое омрачало жизнь Авраама и Исаака, нужен был луч юности, красоты и любви; нужно было, чтобы место, оставленное пустым Саррою, супругою и матерью, заняла девица, которую бы Авраам назвал своею дочерью, а Исаак своею женою. Но нужно было, чтобы супруга Исаака была достойна занять место Сарры, высокой и повелительной княгини патриаршего шатра, чтобы она вполне заменила хозяйку и мать того домашнего святилища, где все еще благоухало добродетелями покойной.

Сильное беспокойство сжимало сердце престарелого Авраама. Он как будто боялся за будущее.

Он зовет к себе Элиезера из Дамаска, своего старого слугу и своего верного друга⁴⁴. Во имя Господа, Бога неба и земли, он берет с него клятву не передавать патриаршего шатра какой-нибудь из дочерей Хананеев, в которых, распространенный тогда в Ханаанской земле, особенный род идолопоклонства⁴⁵ развивал ужасную распущенность нравов; заставляет его поклясться избрать Исааку спутницу жизни в колыбели его племени, между его родными, в Месопотамии.

Но согласится ли молодая девица оставить свою родную страну, своего отца и мать, чтобы соединиться с женихом-чужеземцем, которого она знала только по имени? Такое опасения высказал Элиезер своему господину. Должен ли тогда сам Исаак оставить долины Ханаана и идти на равнины Месопотамии? Подобная случайность пугала патриарха. Что́ же бы значили тогда те Божественные обетования, которые уверяли его, что его потомству будет принадлежать земля Ханаанская?

«Берегись, не возвращай сына моего туда», ‒ говорил Авраам Элиезеру, когда он намекнул ему о возвращении Исаака в Месопотамию, откуда пришел Авраам. «Иегова, Бог небес, Который взял меня из дома отца моего, и из земли рождения моего, Который обещал мне и Который клялся мне, говоря: потомству твоему дам сию землю, ‒ Он пошлет Ангела Своего пред лицом твоим, и ты возьмешь жену сыну моему оттуда. Если не захочет женщина идти с тобою, ты будешь свободен от клятвы моей сей. Только сына моего не возвращай туда»⁴⁶, ‒ умолял Авраам своего слугу с какой-то особенной настойчивостью.

Элиезер отправился с караваном. С ним было десять навьюченных верблюдов и несколько слуг. Он достиг Месопотамского города, где жил брат Авраама, Нахор.

Было под вечер. Элиезер остановил верблюдов близ источника, находившегося вне города. Это был час, когда девицы выходили запасать воду в отеческие дома. Может быть, суженая Исаака находилась в их молодой толпе? По какому признаку мог бы узнать ее Элиезер? Не по иному, как по тому, которые всего приятнее видеть в женщине, ‒ по человеколюбию! Между тем как девицы подходили к источнику, Элиезер молился. Он молил Господа, Бога Авраамова, оказать милость рабу Своему, патриарху. Он молил Его, чтобы девица, которая, по его просьбе, наклонит к его устам кувшин с водою, почерпнутою из источника, была именно предназначена Провидением для его молодого господина. В этом он просил от Господа признака, который убеждал его, что Рука, поддерживавшая Авраама, не оставила его. Еще не перестал он произносить в уме своем слова молитвы, как из одного дома вышла прекрасная девица. На плече ее был кувшин⁴⁷, она шла к источнику. Когда она стала возвращаться назад, старик подбежал к ней, остановил ее, попросил ее наклонить ему кувшин, который она теперь несла полный воды.

‒ «Пей, господин мой!»⁴⁸

С этими словами девица спустила с плеча свой кувшин и наклонила его к устам Элиезера. Когда он утолил свою жажду, она обратила внимание на его верблюдов, которым пришлось пройти дальний пусть по знойной стране. Вылив из кувшина оставшуюся воду в пойло, она побежала, живая и легкая, к источнику и стала черпать воду и поить верблюдов.

Тронутый Элиезер в молчании созерцал, при последних отблесках заходящего солнца, молодую девицу, которой красота и целомудренный вид выражали девственную душу. Старик удивлялся ей.

Не это ли та благородная и чистая женщина, которая под гостеприимным шатром будет помогать сыну патриарха угощать, в лице странника, гостя Божия, лить освещающую воду на его ноги, загрязненные в дорожной пыли, утолять его голод и, еще более жестокую, его жажду, приготовлять ему постель, на которой бы он мог успокоить свои уставшие члены? Да, в этой прекрасной девице, которой предупредительная заботливость простерлась даже на животных, мысль Элиезера приветствовала истинную царицу патриаршего шатра!

Едва окончила она свое доброе дело, как получила из рук Элиезера часть приданого невесты. Он дал ей носовое кольцо⁴⁹ из золота, весом в полсикля⁵⁰, и два браслета для ее рук из того же металла, но в двадцать раз больше весом. При этом он спросил ее откровенно:

‒ «Чья ты дочь? скажи мне; есть ли в доме отца твоего место нам ночевать?»

‒ «Я дочь Вафуила, сын Милки, которого она родила Нахору», ‒ отвечала девица, не зная, какое глубокое впечатление произвели эти слова на Элиезера. Оказалось, что она была родственница Авраама, какую он и хотел иметь невестой для своего сына. Она прибавила:

‒ «У нас много и соломы, и корму; и есть место для ночлега»⁵¹.

Элиезер упал на колена, склонил лицо свое на землю пред Господом и сказал:

«Благословен Иегова, Бог господина моего Авраама, Который не оставил господина моего милостию Своею и истиною Своею! Господь прямым путем привел меня в дом родственников господина моего»⁵².

Девица убежала, прибежала к своей матери и рассказала ей все случившееся. Лаван, ее брат, слышал ее рассказ, видел блестевшее на ее лице и ее руках золото, ‒ и тотчас же побежал к источнику, близ которого стоил незнакомец и покоились верблюды.

‒ «Войди, благословенный Господом», ‒ сказал он ему; ‒ «что тебе стоять на поле? Я приготовил дом, и место верблюдам»⁵³.

Старик последовал за гостеприимным Лаваном. Ему и его людям были вымыты ноги, верблюды были расседланы. Наконец, ему предложили пищу, но он отказался принять ее, пока не объявил о цели своего приезда.

Элиезер начал описывать патриарха, своего господина, что его окружают рабы и рабыни, что он богат не только богатством пастуха, но и городского жителя, что в шатре его много золота и серебра, а около шатра пасутся стада овец, ослов и верблюдов. Единственный сын должен наследовать все богатство патриарха, ‒ и для этого-то сына он, Элиезер, просит руки молодой девицы, которую ему указал перст Божий.

«Итак, ‒ продолжал он, ‒ скажите мне, намерены ли вы сделать милость и истину с господином моим, или нет; скажите мне, и я пойду направо, или налево».

Господь указал; Вафуил и Лаван преклонились пред Его верховную волею.

«Вот Ревекка пред тобою; возми ее и поди; да будет она женою сыну господина твоего, как сказал Господь»⁵⁴.

Воздав благодарение Господу, Элиезер дополнил приданое невесты: он поднес ей сосуды золотые и серебряные и одежды, а также дал дары ее матери и ее брату, Лавану.

Наутро Элиезер стал просить гостеприимных хозяев отпустить его. Братнее сердце Лавана и чувство матери Ревекки невольно сжались при мысли о такой скорой разлуке. Как? Она так скоро оставит отеческий кров, эта прекрасная девица, которой еще накануне ничто не угрожало вырвать ее из нежных попечений ее близких! И брат, и мать просили отсрочки на десять дней. Элиезер не согласился: там, далеко, в стране Ханаанской, еще под впечатлением недавних скорбей, ожидали два человека, в надежде и страхе, возвращения своего посланника, который должен был принести им счастье.

«Призовем девицу, и спросим, что она скажет», решились на последнее средство мать и брат.

‒ «Пойдешь ли с сим человеком?» ‒ спросили ее.

Спокойная и доверчивая невеста Исаака отвечала просто:

‒ «Пойду»⁵⁵.

В Ханаан последовали за ней ее кормилица и ее служанка. При прощании родственники невесты благословляли ее, желали ей всех радостей и преимущественно радостей материнских.

«Сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потомство твое жилищами врагов своих!»⁵⁶.

Ревекка встала, села на верблюда и последовала за Элиезером. Караван двинулся и исчез в отдалении.

Путешественники направились к югу, где жил тогда Исаак. Было дело к вечеру. Какой-то человек блуждал по полю. Внимание его остановилось на караване. Ревекка подняла свой опущенный покров (вуаль), чтобы лучше рассмотреть незнакомца, и в замешательстве соскочила с верблюда. «Кто это идет по полю на встречу нам?» ‒ спросила она Элиезера. Старик отвечал: «это господин мой»⁵⁷.

Это был Исаак. Это был тот, для кого прекрасная молодая девица отказалась от первейших радостей отеческого крова и решилась подвергнуться опасностям долгого пути в чужую сторону; это был ее супруг и отныне ее единственный покровитель. Ревекка скрыла свое смущение под покрывалом, которое она надвинула на свое лицо.

Исаак приблизился. Элиезер рассказал ему, как Бог благословил жилище патриарха, указав ему в Ревекке жену чистую и благородную. Черты ее лица Исаак, конечно, уже успел заметить; но рассказ Элиезера показал ему в ней еще нежную и любящую душу. Супруг взял супругу в шатер, где испустила последний вздох Сарра. «Он возлюбил ее, и утешился Исаак в печали по Сарре, матери своей»⁵⁸.

Эта последняя черта великой семейной картины есть первое явление в священных сказаниях истинной любви и истинного утешения!

Авраам взял себе еще жену, Хеттуру, родившую ему шесть сынов, от которых произошли некоторые арабские племена. Он видел рождение и возраст детей Исаака. Неплодная в продолжении двадцати лет, Ревекка, наконец, сделалась матерью: у ней родились два близнеца: Исав и Иаков. Детям Исаака было по пятнадцать лет, когда умер Авраам. Детей от Хеттуры Авраам при жизни своей отослал к востоку от Ханаана; только один сын Агари, Измаил, соединился с сыном Сарры для погребения останков Авраама, вместе с прахом царицы, в пещере Махпеле.

Любовь к Ревекке утешила Исаака в смерти Сарры. К этой любви присоединилась другая, которая должны была утешить скорбь о потере отца. Он имел сыновей: стало быть ‒ жизнь, которую он получил от основателя племени, он мог передать.

Старший из сыновей Исаака был ему особенно дорог. Он любил его натуру, в одно и то же время и дикую, и благородную, его характер прямой и отважный, его страсть к жизни на открытом воздухе. Он любил видеть, как Исав бежал от шатра, перебегал поля и метал свои стрелы в диких зверей и птиц.

Но нежнейшее предпочтение матери было на стороне Иакова. Ревекка находила в нем кротость своих привычек, подвижность своего характера, тонкость своего ума. Между тем как Исав рыскал по полям в поисках за дичью, которую он назначал для своего отца, Иаков любил оставаться в шатре с матерью, помогал Ревекке даже в ее кухонных занятиях. Между тем как старший из двух братьев, предаваясь охотничьей жизни, развивал только свои физические силы, Иаков, оставаясь дома сам с собою, сосредоточивал всю свою деятельность на развитии своих внутренних, душевных способностей. Ревекка поняла, что этот лучше того будет хранителем Слова Божия.

Еще два воспоминания поддерживали убеждение матери. До их рождения, еще во чреве, она чувствовала их борьбу между собою. Вопрошая Господа, она узнала, что это была борьба князей двух народов и что больший послужит меньшему. Когда потом рождались близнецы, Иаков придерживался рукою пятки своего брата. И Ревекка чувствовала и надеялась, что Божественное избрание предоставит право старшинства второму сыну Исаака. Наступил день, когда право старшинства было передано Иакову: его брат Исав, изнуренный усталостью, умирая от голода, продал ему это право за одно блюдо из чечевицы.

Голод побудил Исаака отправиться в Герар с своей фамилией. Следуя примеру своего отца, он назвался там братом своей жены из-за того же личного опасения, чтобы не умертвили его за его прекрасную жену. Но царь Герарский, Авимелех, однажды, глядя из окна своего дворца, заметил обоих супругов вместе. По характеру их обращения, он отгадал истину. Чистая, как братская привязанность, их любовь выражалась во всех порывах супружеской нежности. Авимелех приказал, чтобы добродетель супруги была уважена, и грозим строгим наказанием тому, кто бы осмелился покуситься на честь его гостя.

Ропот жителей Герара, возбужденный богатством и силою Исаака, побудил его переселиться в Вирсавию, где он получил благословение от Господа и подтверждение обетований, данных Аврааму. Он раскинул свои шатры под тенью деревьев, под которыми укрывались его отец и мать, и здесь же выкопал колодезь, может быть, один из тех, которые существуют на этом месте и теперь и окаймляются прекрасным лугом из дерна, усыпанным лилиями и шафраном⁵⁹.

Исаак не пользовался семейным спокойствием, которого надеялся. Любимый сын его, Исав, женился на двух хананеянках, Иегудифе и Васемафе. Исаак, которому отец вдали искал спутницу и никак не хотел развратной Хананеянки, со скорбью смотрел на этот брак. Но от такого осквернения своего домашнего святилища больше всего страдала целомудренная мать патриаршей фамилии. Ужели эти две женщины должны были наследовать ей в управлении ее домом?

Ревекка предупредила это несчастие и этот позор. Исаак был уже стар и слеп. Он позвал своего старшего сына, попросил его отправиться на охоту и принести дичи, которая, приготовленная Исавом, имела для старца благоухающий вкус. После этого он обещал ему дать то благословение, с которым соединялось и наследие Божественных обетований.

Ревекка слышала все. Забота о славе своего дома, нежность, которую она питала к Иакову, скорбь, которую Исав причинил ей своими дурными браками, ‒ все это на время заставило замолкнуть в ней даже разборчивость нравственного чувства. Когда Исав ушел, она сказала Иакову:

«Вот, я слышала, как отец твой говорил брату твоему Исаву: принеси мне дичи и приготовь мне похлебку; я поем, и благословлю тебя пред лицем Господним, пред смертию моею. Теперь сын мой», ‒ прибавила Ревекка, ‒ «послушайся слов моих в том, что я прикажу тебе. Поди в стадо мелкого скота, возьми мне оттуда два козленка хороших; и я приготовлю из них отцу твоему похлебку, как он любит; а ты понеси отцу твоему, чтоб он ел, чтоб благословил тебя пред смертию своею»⁶⁰.

Иаков медлил. «Исав, брат мой», ‒ возражал он, ‒ «весь в волосах, а у меня тело гладкое; может статься, ощупает меня отец мой, тогда я буду в глазах его обманщиком, и наведу на себя проклятие, а не благословение».

На возражение Иакова, в Ревекке выступает мать со всею непоколебимой решимостью, какую только мы можем вообразить.

«На мне пусть будет проклятие твое, сын мой», ‒ отвечала ему Ревекка, ‒ «только послушайся слов моих, и поди, принеси мне»⁶¹.

Такому энергическому, повелительному слову Иаков не мог противиться. Козлятам, которых он принес, Ревекка дала вкус дичи, его одела в самые богатые одежды Исава, покрыла его руки и шею кожею козла и дала ему похлебку и хлеб для Исаака. Спустя несколько минут, желание Ревекки исполнилось. Когда Исав, возвратившись с охоты, пришел к отцу, Исаак уже не мог благословить его, как наследника дома.

Скорбь растерзала грудь Исава, и гордый охотник зарыдал. Ужасные слезы, которые не успокаивали его ярости против брата, но только возбуждали ее в нем! Он любил своего отца и не хотел лишить его сына при его жизни; но лишь не станет Исаака, он проводит своего брата к своему отцу.

Ревекка поняла недобрые намерения своего старшего сына. Она боялась. Нужно было предупредить первое обнаружение гнева, которые позже не может так долго действовать в благородном сердце Исава. Ревекка позвала Иакова. Она известила его о намерениях Исава и приказала ему идти в Месопотамию, к брату своему Лавану, и ждать там, пока она не известит его, что брат простил ему его обиду. Она относилась к Исаву еще сердцем матери: ей было страшно не одно только убиение Иакова, ей была страшна ссылка или смерть и братоубийцы. Нужно было все это предупредить. «Ибо для чего мне», ‒ говорила она, ‒ «в один день лишиться обоих вас?»⁶².

Об угрозах Исава Ревекка ни слова не сказала Исааку. Без сомнения, она не хотела опечалить старца, ни тем более отнять у лишенного наследства сына одного блага, которое ему оставалось: привязанности своего отца. Но она сказала своему мужу: «Мне жизнь скучна от дочерей Хеттейских; если Иаков возьмет жену из дочерей Хеттейских, каковы эти, из дочерей этой земли: то к чему мне и жизнь?»⁶³.

Исаак призвал Иакова, велел ему идти в Харран, в дом, откуда пришла Ревекка, и взял с него клятву жениться на одной из дочерей Лавана. Затем, понимая, что Бог был с юнейшим его сыном, он дал ему благословение, которое уже не было выпрошено хитростью. Исаак просил Господа в семействе Иакова осуществить все те обетования, которые он дал Аврааму.

Иаков отправился. Исав увидел, что его брат благословлен отцом и что он, как сын, повиновался ему, отправившись в страну далекую искать себе жену, которая бы не обесчестила патриаршеского шатра. Исав понял, какою острою скорбью должны были мучить его отца его браки с Хананеянками. Он отправился к своему дяде Измаилу и женился на его дочери.

Кочующая жизнь, какую вел этот князь пустыни, развила в нем, вместе с привычками охотника, смелость и независимость характера; Исав был отцом Эдомитан, племени, родного Арабам.

Мы уже не встретимся с деятельностью Ревекки. Позднее мы узнает только об ее смерти. Ревекка была вторая мать Еврейского народа: выдвигая Иакова, вместо Исава, она вторично полагала основание народу Божию. Сарра содействовала распространению понятия об истинном Боге. Ревекка с настойчивой энергией продолжала утверждение этого понятия, ‒ доверяя его, по намерениям Божиим, тому из своих сыновей, который ей и был действительно более способен передать его потомству. Конечно, средства, употребляемые ею для достижения этой цели, были не всегда такие, которые бы безусловно могла одобрить высокая и чистая нравственность Евангелия; но не забудем, что то были времена, когда питались только ожиданием Евангельского благовестия. Но, следя за супругой Исаака от равнин Месопотамии до пустыни Вирсавии, мы не можем отказать ее целомудренной красоте, ее проницательному и твердому уму, ее добросердечию, ее симпатической и утешающей привлекательности в прощении того недостатка, который не был необходим для достижения Божественных намерений, но к которому ее увлекла необыкновенная горячность ее религиозных убеждений и непреодолимое предпочтение ее материнской любви.

Иаков направился в Месопотамию. На дороге он думал о будущем. Господь обнадежил его Своим покровительством в его странствовании, открыл ему тайну Своего благодатного смотрения о людях и подтвердил обетования, данные Им Аврааму. Иаков испытал то религиозное волнение, которое заставляет биться сердца тех, кому Бог открывает свои намерения. Полный горячей веры и надежды, он пришел в Харран.

Мирная картина представилась его глазам. На поле вокруг источника лежали три стада овец в ожидании пойла. Пастухи, стерегшие их, отвечая на вопросы Иакова, известили его, что они знают Лавана и что он живет хорошо. Вдали они указали ему на Рахиль, его дочь, которая также гнала свои стада на пойло к источнику.

Между тем как пастухи ожидали собрания всех стад, чтобы отвалить камень, закрывавший источник, приблизилась с своим стадом и Рахиль. Черты ее лица были чисты и правильны, колорит жизни одушевлял их самыми нежными оттенками. Она имела красоту, которая поражает и привлекает, которой удивляются и которую любят⁶⁴. Иаков, удаленный от своей матери, своего лучшего друга, лишенный семейных привязанностей, в которых его нежная и чувствительная натура должна была иметь непреодолимую нужду, Иаков был увлечен любящим порывом к этой племяннице своей матери, которую он и встретил в родной стране Ревекки и которая была похожа на Ревекку. Его роду и племени принадлежала сверхъестественная слава будущего. Он думал об этом на дороге: не могло ли ему казаться теперь, что сам Бог представляет ему невесту, которая станет разделять его Божественные надежды, ‒ спутницу жизни, которая будет помогать ему достигнуть их?

Иаков молча отвалил камень, закрывавший колодезь, и напоил овец Лавана.

Сердце удаленного из родины Иакова глубоко волновалось. Он не мог больше сдерживаться. Его губы коснулись кроткого лица своей двоюродной сестры, и она залился слезами⁶⁵. Он сказал, кто он. Извещенный своею дочерью, Лаван выбежал из дома, обнял сына сестры своей, которую он некогда провожал с такою горечью. На выразительном языке тогдашнего времени он сказал Иакову: «Подлинно ты кость моя и плоть моя»⁶⁶.

Целый месяц Иаков даром посвятил своему дяде и свое время, и свой труд. Лаван просил его назначить вознаграждение за труды. Иаков отвечал:

«Я буду тебе работать семь лет за Рахиль, младшую дочь твою»⁶⁷.

Лаван согласился на предложение племянника. Семь следующих лет пролетели для Иакова незаметно. Жених Рахили, живя около прекрасной девицы, чувствовал все упоение этой целомудренной близости, ‒ и семь лет прошли для него, как семь дней⁶⁸.

Но между тем как Рахиль ждала часа брака, ее старшей сестре, Лии, казалось, в этом было отказано навсегда. «Лия была больна глазами»⁶⁹, ‒говорит Писание.

Брак племянника и младшей дочери Лавана был отпразднован (1796 года до Р. Хр.). Иаков был уверен в своей счастии: он получал дорогую плату за свой труд. Но наутро его ждало жестокое разочарование. Семь протекших лет он отдал за выкуп другой женщины, а не Рахили. Иаков был мужем Лии. Он с негодованием высказался против предательства, которого был жертвой. Но Лаван отвечал ему: «В нашем месте так не делают, чтобы младшую выдать прежде старшей»⁷⁰; он предложил ему на следующей же неделе соединить его с Рахилью, с условием работать за это еще следующие семь лет.

Иаков согласился. Рахиль сделалась его женою. Но истинная любовь неразделима. Рахиль одна была истинною подругою Иакова. Он был слишком оскорблен хитростью Лавана, чтобы мог простить женщине, которая захотела воспользоваться этой хитростью. Лия страдала. Скорбь ее страдания была искуплением ее недостатка. Бог сжалился над нею, послав ей в утешение четырех сыновей; и рождение этих сыновей подало ей надежду, что отныне имя ее будет вызывать в супруге больше радости, чем огорчения.

Между тем как Лия благодарила Бога за свое торжество, Рахиль, любимая Иаковом Рахиль считала себя несчастною и горько жаловалась на свою судьбу. Бесплодная, она завидовала сестре своей и, в исступлении ревности, дерзнула даже сказать Иакову: «Дай мне детей; а если не так, то я умру»⁷¹. Эта жалоба рассердила Иакова; но самая жестокость его гнева свидетельствует о его любви к этой женщине, которую он видел страждущею, но не имел возможности утешить ее. «Неужели я равен Богу, Который не дал тебе плода чрева?»⁷² ‒ говорил с горечью Иаков.

Подобно неплодной Сарре, Рахиль соединила с своим супругом свою служанку. Она думала чувствовать себя матерью, держа в руках сына своей рабы. «Пусть она родит у меня на коленах, тогда и я буду иметь детей от нее»⁷³, ‒ говорила Рахиль. Служанка ее, Валла, родила одного за другим двух сыновей. В восторге Рахиль восклицала: «Борьбою сильною боролась я сестрою моею, и превозмогла»⁷⁴. Лия также хотела бороться. Сама она перестала рождать; но если четыре сына, рожденные ею, менее дороги Иакову, чем два сына рабы, воспринятые Рахилью, то Лия также имела служанку, которая могла присоединить еще цветов к ее материнской короне. Два сына родились и у ее служанки, Зелфы, и она была счастлива. Но она сама еще три раза сделалась матерью. Тогда, окруженная шестью сыновьями и одной дочерью, она уже ни в чем не завидовала своей сестре. Но на этой не остановилась эта сильная борьба. Господь услышал молитву Рахили, и пламенные желания ее исполнились: она держит в своих руках дитя, Иосифа, сына своей утробы, и произносит слова, выражающие всю великость ее страданий, которыми она доселе мучилась: «Избавил меня Бог от нарекания»⁷⁵.

Прежде чем Иосиф родился от Рахили, Иаков уже прожил те семь лет службы, которыми он обязался своему тестю вторично. Но Лаван удержал его под своими шатрами, обедая ему отдать в собственность всех овец и коз и всякий скот черного цвета с пятнами и крапинками. Иаков хитростью умножил скот того цвета, которого ему обещал Лаван, и зять сделался очень богат. Браться Рахили и Лии негодовали на его богатство, которое возрастало видимо к их ущербу; сам Лаван стал беспокоиться.

Тогда Господь повелел сыну Исаака возвратиться в свою страну. Иаков сообщил своим двум женам свое желание повиноваться голосу Божию и оставить начальника фамилии, которые всегда своей отеческой привязанности предпочитал свой частный интерес.

Рахиль и Лия, которых также не могли не оскорблять поступки отца с их мужем, отвечали Иакову:

‒ «Есть ли уже нам доля, или наследство в доме отца нашего? Не за чужих ли он нас почитает? Ибо он продал нас, и серебро наше съел. Все имение и богатство, которое Бог отнял у отца нашего, есть наше и детей наших. Итак, делай все, что Богу повелел тебе»⁷⁶.

Лаван в это время занимался стрижкой своих овец. Только чрез три дня он узнал, что его дочери, его зять, его внуки исчезли. Стада Иакова, все его богатство следовало за беглецами. Даже идолы Лавана оставили его кров и последовали за фамилией Иакова (1783 г. до Р. Хр.). Лаван бросился в погоню. Идя по следам Иакова, он перешел Ефрат и уже настигал Иакова у горы Галаад. Здесь ему явился Бог во сне и повелел относиться к Иакову с почтением.

Первые слова, с которыми Лаван обратился к своему зятю, были укоризною, впрочем, более нежною, чем строгою. «Что ты сделал?» говорил Лаван. «Для чего ты укрылся от меня, и увел дочерей моих, как будто взятых в плен оружием? Зачем ты убежал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? Я отпустил бы тебя с веселием и песнями, с тимпаном и гуслями. Ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих»⁷⁷. Во всяком случае Лаван не хотел мстить: Бог ему запретил это; для поспешного удаления Иакова он даже сам находил извинение в том, что Иаков нетерпеливо хотел быть в своем отечестве, где жили его отец и мать. Но для чего Иаков похитил его талисманы, которые покровительствовали его жилищу? Вот в чем обвинил Лаван Иакова.

Супруг Лии и Рахили признался, что он боялся сообщить ему о своем намерении, чтоб он не отнял у него двух его жен. В этом опасении было напоминание, которое должно быть укоризною для Лавана.

Что касается идолов его тестя, Иаков с негодованием отвергал всякое подозрение в их покраже. «Богов же твоих», ‒ говорил он Лавану, ‒ «если у кого найдешь, тот не будет жив»⁷⁸. Их украла Рахиль: ее супруг не знал этого. И чем же угрожал он своей любимой супруге!

Не смотря на страшную клятву Иакова, Лаван начал обыск. По всему было видно, что под нежною укоризной, с которой он обратился к Иакову сначала, Лаван скрыл только свою злобу. Виновница похищения не говорила ни слова. В молчании ее было ли баловство дитяти, или суеверие женщины, только она сумела сохранить секрет своей провинности. Спрятанные ею талисманы не нашлись. Не так прощалась с своей фамилией Ревекка!

Настоящим расположением Лавана, которое обнаружилось в его розыске, Иаков был возмущен до глубины души. Его скорбь и гнев, которые накопились в его сердце в двадцать лет его пребывания в Харране, теперь были выше всяких пределов. Он жестоко укорял отца Лии и Рахили в его хитростях, в его предательствах.

Здесь Лаван принимает положение, которое нас примиряет с ним. Вместо того, чтобы мстить за жестокие укоризны своего зятя, он послушался своей совести и влечений своего сердца. Он подумал, что его могут заподозрить в том, что он хочет помешать счастью Лии и Рахили. Не были ли они его дочерями, прежде чем сделались женами Иакова? Их дети не были ли его детьми?

«Могу ли я что сделать сегодня с дочерьми моими и с детьми их, которые рождены ими? И так сделаем», ‒ говорил Лаван Иакову, ‒ «теперь завет, ты и я; и это будет свидетельством между мною и тобою»⁷⁹.

Был воздвигнут столп. Почитание Иаковом Лии и Рахили и обещание не давать им соперниц ‒ таковы были условия союза. Предложенные отцом, они были приняты зятем. Союз был подтвержден клятвой; его праздновали жертвоприношением и пиршеством. Наутро Лаван обнял своих детей и внуков, благословил их и пустился в обратный путь. Иаков следовал своею дорогой в землю Ханаанскую.

В радости возвращения на родную сторону одно смущало сына Исаака. Прощен ли он Исавом? Иаков отнял у своего брата благословение отца. Не будет ли за это Исав ему мстить, поражая его в самых дорогих его привязанностях, умертвив «мать с детьми»?⁸⁰

Исав жил тогда в стране Сеир. Иаков направлялся туда. Вперед себя он послал многочисленные стада, назначая их в подарок брату.

С караваном впереди, Иаков с своею фамилией в брод перешел потом Иавок. Теперь он ступал по земле, освященной стопами его отцов, по земле, на которой явятся победителями и владыками его дети, воины Господа. Он задумался. Мысль его занимало и возбуждало воспоминание его недостатков, сознание нравственно-религиозной миссии, которую он призван выполнить. Ему явилась Верховная Истина и вступила с ним в борьбу. Сначала Иаков поддерживал и выносил борьбу. Наконец, он покорился Божественному Существу, Котором он противился; и когда он почувствовал, что ветхий человек в нем побежден, он просил Господа благословить его в его возрождении. Отныне от не был Иаков ‒ вытеснитель, но Израиль ‒ борющийся или князь Божий⁸¹.

Иаков поднял глаза. Вдали было видно четыреста человек и во главе их Исав.

Иаков боялся только за тех, кого он любил. Доверяя детей их матерям, он на первом плане поместил Зелфу, служанку Лии, мать Гада и Асира, и Валлу, служанку Рахили, мать Дана и Неффалима; на втором плане Лию и ее детей: Рувима, Симеона, Левию, Иуду, Иссахара, Завулона и Дину; на третьем, более удаленном от опасности, Рахиль, свою возлюбленную жену, и Иосифа, своего последнего сына. Иаков боялся со стороны Исава нападения. Впрочем, сам он пошел вперед к Исаву и поклонился ему семь раз. Но Исав, подбегая к нему, бросился ему в объятия и заплакал.

Слуги Иакова, затем жены с детьми, одна после других, приветствовали поклонами старшего главу пустыни, этого человека, который с силою льва соединял чувствительность женщины.

При разлуке Исава и Иакова теперь благородство одного и раскаяние другого установили между двумя братьями союз более крепкий, чем союз крови: союз любви.

Только после жестоких страданий Иаков, можно сказать, изгнанник, возвратился в свое отечество. Близ Сихема он купил себе землю и раскинул шатер. Дина, дочь Лии, вышла однажды из отеческой палатки посмотреть, каковы были женщины в ее новом местопребывании. Сихем, благороднейший⁸² сын Эммора, князя этой земли, заметил молодую иностранку. Он ее похитил. Но он не замедлил раскаяться в своем оскорблении: он полюбил ее и умел, по словам Писания, «говорить по сердцу девицы»⁸³. Он упросил отца своего исправить свой поступок.

В то время, как Сихем обесчестил Дину, браться девицы были в поле. Иаков знал все, но молчал. Но братья, лишь только узнали, какой стыд перенесла их сестра, воспылали страшным гневом и мщением. Впрочем, они на время скрыли свои настоящие намерения.

Два человека пришли к Иакову: это были отец Сихема, Эммор, в сопровождении самого похитителя. Во имя любви, которую дочь Лии внушила сердцу того, кто ее обесчестил, Эммор просил у отца и братьев невинной жертвы руки Дины для своего сына. Он приглашал их жить в его владениях, вступать в браки с жителями Сихема. А виновный, растерянный, умоляя, прибавлял:

‒ «Только бы мне обрести благоволение в очах ваших, я дам, что ни скажите мне. Назначьте самое большое вено и дары, и я дам, что ни скажите мне: только дайте мне девицу в жену»⁸⁴.

Дети Иакова, казалось, были тронуты. Пусть только жители Сихема согласились бы принять знак Божественного завета ‒ обрезание, ‒ и дети Израиля составили бы с ними один народ. Условие было принято с готовностью двумя Сихемскими князьями.

Спустя несколько дней бесчестие Дины было заглажено, только не браком, но мечом двух ее братьев. В то время, как жители Сихема были еще в болезни после обрезания, Симеон и Левий напали на город, истребили всех жителей мужеского пола, в том числе Эммора и Сихема, разграбили имущество, увели сирот и вдов убитых. В числе последних была и их сестра.

Иаков с негодованием отнесся к вероломству и дикому поведению этих убийц, запятнавших его имя на земле, которою должны были обладать его потомки.

Лия была свидетельницей бесчестия своей несчастной дочери и страшного преступления своих двух сыновей.

Иаков расположился оставить окрестности Сихема. В минуту отправления он приказал, чтобы боги и талисманы, находившиеся в его шатрах, были выброшены и чтобы все члены его фамилии очистились от прошедших заблуждений. Он закопал под дубом⁸⁵ последние остатки Арамейского суеверия. Тогда, без сомнения, он узнал, кто был виновен в похищении идолов Лавана, и сумел возбудить в сердце своей спутницы, своего друга, раскаяние в проступке, который она сделала.

Дошедши до Вефиля, Иаков направился к югу. Он шел, чтобы увидеть своего отца, принять, может быть, последний вздох старца; утешить Ревекку в скорби, которую ей причинило его отсутствие, и, наконец, представить им обоим двух своих жен их крови, которые были продолжателями их потомства.

Он уже не увидел Ревекки. Едва он достиг Вефиля, как узнал о смерти матери избранного народа⁸⁶.

Надежда облегчала жестокие удары, которые поражали Иакова: Рахиль ждала вторых родов. Караван находился на пути к Ефрафе. Но с радостью Иакова ждало опять и горе. Рахиль при родах чувствовала, что ее жизнь кончится с рождением этого дитяти.

‒ «Не бойся», ‒ говорила ей повивальная бабка: «ибо это еще тебе сын»⁸⁷.

Сын! Рахиль некогда родила сына: она его приветствовала словами, которые в ней указывали на полноту жизни. Теперь, с скорбью кроткою и нежною, она принимала это новое материнство, высшее утешение ее в ее предсмертных страданиях.

‒ «Бенони»⁸⁸, т.е. сын моей скорби, едва могла проговорить она – и умерла.

Проклятие, которое Иаков произнес некогда на похитителя идолов Лавана, пало на его дорогую любовь. На самой дороге в Ефрафу Иаков должен был похоронить останки женщины, которую он любил до того, что только на выкуп ее посвятил четырнадцать лет жизни. Он поставил паиятник на могиле своей подруги. Ее потомки ходили на поклонение ее гробу⁸⁹.

Позднее, когда народные бедствия поразили Израильтян, не Лия, мать шести их племен, мать самого могущественного их племени ‒ Иуды, не Лия олицетворяла для них их отечество. Это была Рахиль, тень которой они представляли выходящею из могилы, оплакивающею детей своих и молящуюся за них⁹⁰.

Чем она заслужила такое почтение от тех, которые родились от ее соперницы? Ужели она больше, чем Сарра и Ревекка, почитала Господа и служила Ему? нет: идолы Лавана, может быть, разделяли у нее служение с Богом Авраама, Исаака и Иакова. По крайней мере, подобно матери своего мужа, она употребляла гибкость своего ума на дело человечества? Нет. Но она имела обольстительную прелесть красоты, она была страстно любима; ревнивая, она имела больше скорби, чем гнева. Она была впечатлительная и живая: ее скорби выражались как бы в каком-то отчаянии, ее радости – в каком-то опьянении. Она умерла молодою; она без горечи оплакала жизнь; умирая, она произнесла одно из тех слов, трогательное красноречие которых говорит о глубоко чувствительной душе. Одним словом: она была истинною женщиной! Поэтому-то ее меланхолических образ нас приковывает, нас привязывает; поэтому-то мы разделяем ее сокрушение, когда она в своем последне-рожденном приветствует сына своей скорби. В этом ее право на внимание ее соотечественников.

Иаков продолжал свой печальный путь. Он удалялся от бездыханного тела своей Рахили, но он уносил воспоминание о своей подруге, и на детях, которых она ему оставила, лелеял лучшую из своих привязанностей. Он не имел мужества за последним своим сыном сохранить имя, которое дала ему, умирая, Рахиль и которое ему напоминало, чему стоило его рождение его бедной матери. Он назвал его Вениамином ‒ сыном моей старости. Но дитя, едва открывавшее глаза свои на свет Божий, не могло платить за любовь любовью. И самым дорогим утешением для Иакова был старший сын Рахили, Иосиф.

Дети Лии и служанок негодовали на предпочтение, которое Иаков отдавал сыну Рахили. Однажды платье Иосифа было принесено в крови его отцу. Престарелый патриарх подумал, что его дитя разорвал дикий зверь, и он желал смерти. Он потерял Рахиль во второй раз (1772 г. до Р. Хр.)! Напрасно старались утешить его дети и «дочери»⁹¹ его.

Землю Ханаанскую, как и другие, поразил голод. Только Египет был предохранен от этого бича предусмотрительностью одного мудреца, которого признательный Фараон облек почти царскою властью. Сыновья Израиля пошли искать хлеба в эту страну. Но Вениамин остался с Иаковом: за смертью Иосифа он пользовался всем тем предпочтением, которое Иаков оказывал его брату. Десять остальных братьев отправились в Египет. Но возвратились только девять. Человек тот, который спас Египтян от бедствий голода, желал видеть Вениамина и, давая приказание детям Иакова привести его непременно, потребовал у них заложника, которым и остался один из братьев, Симеон.

Иаков противился. Он отказался вручить случайностям путешествия предмет своей последней любви, последний памятник, который ему оставила его дорогая спутница. Наконец, голод усилился; Иаков уступил, и Вениамин отправился в Египет вместе с братьями.

Это было последнее испытание Иакова. Когда возвратились его одиннадцать сыновей, он узнал, что жив и двенадцатый, которого он считал умершим. Он был спасителем Египта, он же хотел видеть сына своей матери. Иаков узнал, что, проданный братьями, он их простил, что он хочет обнять своего отца и что Фараон⁹² ожидает всю фамилию Израиля. За ним самим, за женщинами и детьми его фамилии были посланы царские колесницы⁹³.

Семнадцать лет прожили Израильтяне в земле Гесем, которую Иосиф, именем Фараона, отдал им в собственность. Иаков приближался к смерти и хотел благословить своих детей. Не одному кому-нибудь он хотел передать свою Божественную миссию, но всем своим сыновьям и двум наследникам, которых родила Иосифу Асенефа, дочь Илиопольского жреца.

Сначала Иаков призвал к себе старшего сына Рахили. Он усыновил двух его детей Ефрема и Манассию⁹⁴, исповедал пред ним скорбь, которую он испытал, оставляя труп своей любимой жены⁹⁵. После того его окружили все другие его дети. Престарелый Иаков был в таком положении, когда душа, отвлекаясь от материи, препятствующей ей видеть небо, провидит тайны другой жизни. Бросая последний взгляд на прошедшее, он судит поведение своих детей; с горечью вспоминает о преступлении Рувима, дерзнувшего осквернить ложе своего отца; укоряет Симеона и Левию в убийстве жениха их сестры, в истреблении народа, которого она могла быт царицею. Затем, внезапно печаль умирающего исчезает. В его голосе слышится Божественное вдохновение: пред ним восстают блестящие образы будущего: он приветствует последний отпрыск царского племени Иуды ‒ Мессию, Искупителя.

Благословив каждого из своих сынов, он напомнил им о своем желании похоронить его в стране своих отцов. Авраам, Сарра, Исаак, Лия⁹⁶ ждали его в пещере Махпеле, неподалеку от Мамрийской рощи. Так могила не должна была соединить Иакова с подругой его четырнадцатилетнего испытания; он должен был опочить близ менее дорогой из двух. Может быть, в этом была награда за горькую жизнь Лии, бедной женщины, которая умела любить, не будучи любимой!

Религия патриархальных времен не имела определенной формы Богослужения. Это была религия надежд. Этими надеждами питалась столько же женщина, сколько и мужчина.

На первых страницах библейских сказаний женщина является совершенно равною мужчине, т.е. таким же человеком в полном смысле слова. Та и другой были созданы по образу и подобию Божию⁹⁷. Пред Своим Законом Господь дал им одинаковую свободу. Подобно мужчине, женщина могла выбрать между добром, которое истинно, и злом, которое ложно⁹⁸. Она также существо нравственное и способное к совершенствованию⁹⁹.

Женщине принадлежит первое преступление человека, его падение и его изгнание из рая, но так, что мужчина в том, что она он послушался женщины, находит для себя не оправдание, но обвинение¹⁰⁰. Пред нею и пред мужчиной затворились врата того Божественного отечества, где они были возбуждены к жизни и блаженству¹⁰¹. Их печальным взорам представились неизвестные земли и та необработанная почва, которая отныне будет платить им ценою их пота и даст им только один верный покой ‒ гроб¹⁰².

Но из самого наказания их должно произойти и их возрождение. В их борьбе с землею, отказывающеюся питать их, прикрыть их они почерпнут силу, которая, развивая все их способности, заставит их лучше понять их истинное достоинство и величие. Упорство борьбы разовьет их энергию и покажет им торжество их могущества. Победоносные над природой, они научатся побеждать самих себя. Бог принимает от них первородных из стад, которых они приносят Ему в жертву; они приносят Ему начатки своих полевых трудов¹⁰³. Но Он с большею любовью примет от них жертвоприношение их страстей, свидетельство их добродетелей.

Таково должно быть служение падшего человечества. Но этому служению давала силу и оживляла его надежда, что в семени жены¹⁰⁴ найдутся средства окончательно победить те бедствия, которые навлекло на землю и человека его преступление. Впрочем, прежде чем достигалась эта надежда, нужно было пронести ее сквозь целый ряд преступлений, подобных преступлению первого человека, и вынести ее из бездны страданий и бедствий человечества.

В лице Авеля, убитого Каином, кровь человека первый раз обагрила землю. Позор и страшные мучения совести поразили убийцу, но это не предохранило его потомков от подобных же преступлений. В Ламехе мы опять видим если не такого преступного убийцу, то подобные же мучения совести. Но окончательная гибель человечеству угрожала от женщин из более развращенного племени Каина. Бытописатель говорит, что вступление в брак потомков Сифа с дочерьми из племени Каина окончательно развратило человеческий род, и Бог поразил его ужасным бедствием – всеобщим потопом¹⁰⁵, память о котором сохранилась на пространстве всего древнейшего мира, от берегов Нила до берегов Ганга.

Как во время хаотического состояния природа, пока Бог еще не выделил сушу из воды¹⁰⁶, так и теперь вода покрыла всю землю. Но должен ли был вовсе исчезнуть человек, изгнанный из Едема? Возвратится ли природа к своему ничтожеству?.. На поверхностях вод плавает один ковчег, и в этом-то ковчеге с четырьмя четами плавает то, что осталось человечеству от истинных верований и добродетелей, пронесенных сквозь людской разврат.

Воды вошли в свои места. Ковчег остановился на верху Араратской горы, которая господствует над страною, где священные сказания помешают земной рай.

До самого нашего века какой-то суеверный ужас окружал таинственный пик, где, по преданию, остановился ковчег и где, говорили, были еще его остатки. Никто не смел проникнуть туда. Теперь не то: ужас этот рассеялся, и попытки проникнуть до самой вершины Арарата сделаны¹⁰⁷. Теперь, с вершины Арарата, увенчанной ослепительною короной из белых снегов и прозрачных льдов, путешественник может наслаждаться тем самым зрелищем, которое открывалось некогда пред глазами Ноя и его фамилии, по мере того как потоп приближался к концу, и земля сбрасывала свой жидкий покров.

При подошве самой горы протекает река Аракс¹⁰⁸, которая, выходя величественно-медленно, здесь ускоряет свое течение, журчит в узких дефилеях, страшным шумом ударяется о скалы и, наконец, достигши края пропасти, бросается вон из своего русла и, описывая широкую дугу, вертится во глубине пропасти стремительною массою своих вод. По опушкам реки рисуются зеленеющиеся виды¹⁰⁹; там и сям озера простирают свои чистые скатерти, а на горизонте ледники Алагеса под лучами солнца блестят, как диадема из драгоценных камней.

В этом обворожительном месте, на самой вершине Арарата, был воздвигнут первый после потопа жертвенник, который человек посвятил Единому, Вечному, Бесконечному Богу. Там была принесена жертва благодарности за избавление от потопа; оттуда же вознеслась к Небу молитва тех, которые должны были снова населить опустошенную землю¹¹⁰. И над этою-то вершиной, с благословения удовлетворенного Бога, простерся знак вечного союза Творца с тварью – радуга¹¹¹.

Это место было колыбелью возрождения человека. Бог дал ему землю и все, чем она питает и прикрывает, повторил ему заповедь размножения человеческого рода, дал ему все, кроме жизни ему подобных. За смерть человека Он угрожает мщением смерти, тогда как прежде жизни убийцы Каина Он ограждает седмеричным мщением. Сначала Бог в мучениях совести полагает наказание для преступника, но с помрачением в человеке закона совести потребовалось внешнее наказание. «Кто прольет кровь человеческую, того и самого кровь прольется человеками»¹¹², сказал Бог Ною.

Впрочем, совершенное возрождение человека было далеко впереди. Потомки Ноя успели скоро развратиться и, расходясь в разные стороны от подошвы Вавилонской башни¹¹³, ОНИ РАЗНЕСЛИ ТОЛЬКО СЛАБЫЕ ЛУЧИ ТОГО Божественного света, который ярко блестел взору человека, спасенного от потопа, и чем дальше шло время, тем больше помрачалось между ними Божественное ведение: на Востоке, в Индии, слили Богу с природой, ‒ и вышел пантеизм, на Западе почитали богами разные предметы природы, ‒ и явилось многобожие¹¹⁴. Только в одном месте во всей чистоте один человек хранил истинное Боговедение и передал его своему потомству.

Недалеко от места рассеяния народов жил потомок Сима, одгого из сыновей Ноя. Между тем как окружавшие его Халдеи, первые наблюдатели небесного свода, в солнце почитали начало и творца мира, Авраам в огненном шаре видел только одно из проявлений Высшего Могущества, одну из естественных сил, которую Верховный Двигатель поставил во вселенной. Голос Бога, Которого он почитает, выводит его из родной страны. Ему сопутствует одна женщина, которая умела первая понять и разделить миссию своего супруга. Оба они идут в землю Ханаанскую, чтоб распространять там и поддерживать понятие о Едином Боге. Союз завета, заключенный с ними, Господь возобновляет с их сыном Исааком и с их внуком Иаковом, – и отныне истина передается без перерыва от отца к сыну, от матери к дочери.

В понятиях Авраама и его племени идея Бога и идея человечества отличаются высшим характером чистоты и всеобщности. Творец всей природы, Бог поддерживает эту природу и одушевляет ее. По Его велению утро следует за вечером и вечер за утром¹¹⁵. Он начертывает путь шарам, которые Он повесил в пространстве. Он удерживает в своем ложе море, стенающее как бы под игом держащего его и принужденное, в своей бессильной ярости, выбрасывать на свои берега свою беловатую пену. Бог говорит, и шум Его голоса, раскаты грома потрясают Его шатер из облаков, колеблющиеся занавески которого разрывает молния¹¹⁶. Он дает росу цветам полей, траве лугов. Он дает буйволу свободу, страусу – его быстрый бег, лошади – ее ржание и ее воинский жар, орлу – его недоступный полет, его проницательный взор, бегемоту и левиафану – их чудное устройство. Насекомым и животным Он дает инстинкт самосохранения и материального питания. Наконец, человеку Он дает разум и мудрость, которая его питает, которая одна есть для него сокровище более драгоценное, чем золото Офира, перлы, оникс, сапфир и топаз Эфиопии¹¹⁷.

В благоговении пред силою Господа, все сотворившего и все оживляющего, человек сначала назвал Его Елогим – Совокупность всех сил¹¹⁸; но видя Его благость, правду, покровительство и всемогущество, он называет Его Адонаи – Господь, Эл-Шаддай – Всемогущий. Не зная начала этой благодеющей Силы, Которая предшествовала всему, сотворила поколения, видела их преемство, он называет его Вечным без начала и конца.

Признавая всеобщность Божественного Провидения, которое всегда хранит и блюдет всех людей и весь мир, патриархи смотрели на себя, как на священную ветвь единственного ствола человеческого рода¹¹⁹. Адам и Ной, их отцы, вместе – отцы всего человечества, а через Христа, их потомка, в них будут благословлены все народы¹²⁰.

Патриарх и его жена, эти князь и княгиня пастушеского шатра, живут под непосредственным, видимым покровительством их Верховного Владыки. Библия нам не говорит, присутствовала ли женщина в то время, когда патриарх ставил столп, насаживал рощу на том месте, где он призывал Господа, когда приносил жертву; только думаем, что это было так. Но Библия нам передает, что женщина благодарила Бога, когда Он благословлял ее рождением сына.

Провидение хранило жизнь патриархов. Но что Оно готовило им после смерти? Душа, дыхание Бога, возвратится ли к своему началу? Какая награда ожидала тех, которые служили Богу, любя человечество, тех, которые сохраняли уважение к фамилии, защищали угнетенного, принимали в своем шатре странника и бедного, утешали вдову и поддерживали сироту? Патриарх, оплакивая спутницу своей жизни, надеялся ли видеть ее где-нибудь, кроме могилы? Будущее для патриарха было покрыто тьмой, рассеяния которой – просветления будущего – он ждал от семени жены¹²¹. Когда посреди своих нравственных скорбей, своих физических мучений, Иов, переходя от самоотвержения к глубокой скорби и жалобам, казалось, спрашивал у Верховной Правды основания незаслуженного наказания, видел ли он в смерти что-нибудь другое, кроме конца страданий? Он верил в Провидение, но ему не доставало того Христова света, с которым бы он нашел полнейшее успокоение в будущем: Иова мучила неизвестность будущего. В этом сомнении, в этой неизвестности будущего должно быть самое жестокое наказание для сынов женщины. Для патриархов смерть была порогом преисподней¹²², этого подземного обиталища, где блуждали тени. Там только они думали находиться в соединении с своими предками до того дня, когда Спаситель живых должен быть также и Спасителем умерших!

Большая часть девиц, которые вступали в брак с непосредственными потомками Авраама, воспитались в Месопотамии. Здесь было отечество Авраама, откуда он был призван для распространения имени Господа в страну Ханаанскую; здесь умер его отец, здесь жили его брат и племянники. И в их семействе он думал находить для своих потомков жен, которые бы могли быть истинными помощницами своих мужей в деле миссии, к которой Бог призвал его потомство.

Таким образом, за первыми шагами женщин патриархального периода мы должны следить не в долине Хевронской, в Ханаане, где жили патриархи, но на равнинах Месопотамии¹²³. Страна эта, расположенная при подошве Арарата, окружена, как серебристым поясом токами Евфрата и Шабора. В наших глазах она имеет ту особенную прелесть, что, среди чудной и необычайной для нас растительности Востока, напоминает нам природы знакомых нам климатов Европы. Правда, в Месопотамии мало лесных деревьев, чего-нибудь похожего на наши густые леса; но там и сям она усеяна рощами черных кипарисов, букетами тополей, груш и орешин, которые перемежаются обворожительными садами апельсинов, лимонов, вишен и гранат. И, вместе с роскошным видом сплошного сада, эта страна соединяет уединенности пустыни, которая нарушается только криком шакала, полетом страуса, быстрым бегом дикой козы или криком дикого осла. Луга Месопотамии, непрерывно орошаемые реками, испещрены венчиками лилии, дышащими какою-то невинностью, красными головками чертополоха, золотистыми цветами полыни и лазуревыми звездочками васильков. Овца, баран с широким хвостом гложут здесь сальсоли¹²⁴, эти морские растения, которые теперь, удаленные от волн, некогда их обмывавших, сохраняют еще внутри земли оживляющую соль, которую они напитаны. Там же животные находят для себя душистые пастбища: тимьян, богородская трава, душица, шафран, которого цветок то белый, то красный или лиловый, выставляет свои красно-оранжевые пестики, наполняют воздух удивительным благоуханием.

Среди этой-то природы и с этою природой жила девица. Она жила не в затворе, но с открытым лицом она показывалась всюду¹²⁵. То с кувшином на плечах она выходила в поле к источнику черпать воду, назначенную для домашнего употребления¹²⁶, то блуждала среди этих самых полей, надзирая за стадами своего отца¹²⁷.

Месопотамская девица была подчинена царской власти своего отца, которая ей и покровительствовала, и грозила судом, умела и мстить за ее оскорбление, и наказывать ее за ее вину. Лишь только пришедшие из Месопотамии в землю Ханаанскую, братья Дины страшно отомстили за свою оскорбленную сестру; а Иуда, сын Иакова, осудил на смерть свою виновную сноху, законно считавшуюся его дочерью¹²⁸. Но редко случалось, чтобы отец употреблял право смерти, которое он по обычаю имел над своими детьми. Заботливость, с которою патриархи искали жен для своих сыновей в Месопотамии, среди своих родственников, свидетельствует о чистоте и скромности этих девиц, которые предназначались быть воспитательницами народа Божия.

Достигши возраста, в котором нужно жениться и исполнять первую обязанность главы племени – продолжить это племя, Еврей помнил, что Бог, учреждая брачный союз, вместе с обязанностью воспроизведения рода человеческого полагал начало его общественного совершенствования. Только в целомудренной Арамеянке¹²⁹ он думал найти помощницу, которая бы, соединяя свою нравственную силу с его, сделала их общее шествие по пути обязанности более твердым и более спокойным; в Арамеянке он искал ту спутницу, которая бы, разделяя его радости и особенности его печали, увеличивала первые и облегчала вторые; в ней Еврей искал эту часть самого себя, которая должна была восполнить его существование. С Арамеянкой патриарх надеялся иметь то брачное единение, как бы единение в одной плоти, каковым представлял брачный союз первый человек. В ней он думал найти все, что должна иметь строгого и нежного эта супружеская привязанность, которая заменяет собою сыновнюю любовь; с нею он надеялся, что два сердца, объединенные брачным союзом, не будут больше одиноки и навсегда будут одно¹³⁰.

Когда для сына Патриарха наступало время семейных радостей, о которых он мечтал, отец или посылал его самого искать счастия¹³¹, или поверял слуге, своему другу, отыскать в Месопотамии и привести в Ханаан жену, которая бы осуществила надежды молодого Еврея¹³².

О том, что в брачных обычаях есть чистого и трогательного, об обрядах и церемониях браков времен патриархальных мы знаем очень мало. В это время девица не имела права выбирать себе супруга. Рука отца, располагавшая ее жизнью, имела право и на ее свободу: девица должна была следовать за своим супругом, даже неизвестным, если только его выбрал ей отец или ее старший брат¹³³. От своего жениха она получала вено, которое составляло ее приданое и ее собственность; только по злоупотреблению отец ее мог воспользоваться ее приданым, которым наградил ее её жених¹³⁴.

Вено или выкуп невесты состоял или в службе, которую служил отцу ее будущий супруг¹³⁵, или в драгоценностях, дорогих одеждах, в сосудах из золота и серебра¹³⁶. Дача вена невесте и дары родным ее – это составляло законное основание супружества. Самый брак торжествовался праздником, который продолжался целую неделю¹³⁷. А иногда, как это случилось в браке Ревекки, брачное торжество оканчивалось одним днем¹³⁸.

По шатру нынешних Арабов, сделанному из шерсти их черных коз, мы можем составить понятие о жилище Еврейских патриархов. Внешние условия жизни, при которых жили древние патриархи, остались неизменными у Арабов. Для пастушеской, бродячей жизни, которую ведут нынешние Арабы и которую вели патриархи, настоящий шатер как нельзя более удобен. Вероятно, у Арабов времен патриархов, он был тот же; а если это так, то нынешний Арабский шатер есть шатер патриархов, который Библия чрез Измаила и Исава считает родоначальниками племен Арабских.

Здесь, если владетель небогат, он имеет один шатер, разделенный внутри занавеской из ковра на два отделения, из которых заднее составляет половину жены, а переднее – половину мужа. Но богатый владетель имеет целую группу шатров, так что каждая из его жен может иметь поэтому отдельное жилище.

Патриарх ставил свои шатры под тенью рощ и лесов. Здесь он был отцом, царем и судьей: отселе он управлял своими детьми и своими слугами; отсюда он поднимал свою небольшую армию на защиту союзника, на которого сделано нападение; здесь его суд, как мы это видели, мог произнести определение смерти.

Рядом с ним стоит его жена. Она разделяет с мужем, если не его верховное право суда, то, по крайней мере, авторитет царственности, и Господь назвал ее царицею, госпожею¹³⁹. Рабы окружают царицу палатки. На свою рабу она может возложить даже такое важное дело, как кормление грудью своего ребенка¹⁴⁰. Сознавая свое достоинство, неумолимая, когда ей приходится защищать свои права, важная в своем положении, она все заставляет преклоняться пред собою. Когда она произнесла слово об удалении рабы, хотя бы эта раба была мать сына патриарха, ‒ раба, даже самый ее сын, удаляются¹⁴¹.

Госпожа своих слуг, она есть спутница того, кого она называет Баал – господин мой¹⁴²! Она ему советует¹⁴³, утешает его¹⁴⁴, ухаживает за ним. Он ее слушает, он ее любит¹⁴⁵. Впрочем, в уважении, которое он воздает ей, недостает того неизменного чувства покровительства, которое защищает достоинство супруги и поддерживает супружескую честь. Когда патриарх путешествует в сопровождении своей жены, он боится, чтобы какой-нибудь Египтянин или Филистимлянин не пожертвовал жизнью мужа красоте его супруги, ‒ и он дает своей спутнице имя сестры¹⁴⁶.

Высокое положение госпожи или царицы патриаршего шатра не освобождало ее от низких занятий домашней жизни. Она умела приготовить стол, дать молодому козленку даже вкус дичи¹⁴⁷. Когда патриарх, угощая странника, приказывает убить тельца и приготовить его, сам предлагает молоко и сыр, может быть, приготовленный его женою, собственно на хозяйке дома лежит обязанность замесить тесто из пшеничной муки и испечь в горячей золе пресные лепешки, которые до нашего времени Арабы едят и называют Мафрук¹⁴⁸.

Но самое высокое положение женщина занимала, как мать сыновей или сына. Женщина принесла смерть и растление на землю; она надеялась спастись, только продолжая жизнь на земле, приведя на землю Спасителя. И быть матерью – в этом она полагала свое возрождение.

Как она жестоко страдала и вместе какой решительный переворот обнаруживался в ней, когда природа отказывала ей в сыне, в котором она мечтала видеть одного из основателей благословенного народа, одного из предков Спасителя! Именно тогда эта властительная царица шатра, другой раз столь ревниво наблюдающая свои права, не только соглашается разделить их с другою женщиною, но даже представляет сама своему супругу свою соперницу, чтобы хотя чрез рождение другой матери удовлетворить горячему желанию иметь потомство¹⁴⁹. Быть или не быть матерью – это дело жизни и смерти, из-за которого завязывается борьба между двумя женщинами, между двумя сестрами, ‒ борьба, в которой материнство считается победой, неплодие поражением; ‒ в которой любимая супруга, не могущая быть матерью, в виду супруги презираемой, но окруженной детьми, в отчаянии вскрикивает: «Дай мне детей, а если не так, то я умру; ‒ которая оканчивается только страшным криком неплодной женщины, наконец, рождающей сына: «Избавил меня Бог от нарекания»¹⁵⁰.

Это стремление, это, так сказать, нетерпение быть матерью совершенно понятно в женах патриархов, от которых должен произойти народ Божий. Жена патриарха забывает о страшных болезнях рождения, о том, что происшедшее от нее племя будет бороться, страдать; она только помнит и верит, что чрез нее восторжествует целое человечество. Это предчувствует и понимает уже первая женщина, когда, рождая первого своего сына, Каина, восклицает: «Приобрела я человека от Господа»¹⁵¹. Это желание патриархальной женщины быть матерью может быть самым очевидным, наглядным доказательством присутствия веры в Искупителя. В матери вера эта выражалась как нельзя яснее.

С именем матери женщина патриарха пользуется полным авторитетом супруги. Сын, которого она купила ценою своих страданий и слез, есть ее сын, принадлежит ей. Она называет его именем, которое выражает ее томление, ее испытания, скорби ее родов и радости ее материнства¹⁵². Она напечатлевает ему свой характер, она вдохновляет его своими чувствами; для этого стоит только припомнить Иакова, в котором нельзя не заметить тонкости ума и чувствительности его матери Ревекки, который и благословение своего отца получил по ее побуждению и настоянию¹⁵³. В воспоминании потомков Израиля имя матери патриарха продолжает соединяться с славою ее сына. Сын платит матери любовью за болезни и страдания, которых он ей стоил. Он ей повинуется при ее жизни¹⁵⁴, он оплакивает ее долго, когда она сошла в могилу¹⁵⁵.

Иногда только мужчина забывает, чего он может надеяться чрез женщину-мать. Он хочет видеть только то, что он унаследовал чрез нее. Он как бы негодует на самые болезни ее рождения в силу только того, с рождением она дала ему в наследство скорби и болезни, ‒ этот яд, которые отравляет его жизнь, бегущую как тень, скоропреходящую как цветок. И когда он на минуту поддается сомнению, не ничтожеством ли кончится эта жизнь, у него вырываются страшные слова: «Проклят день, в который я родился»¹⁵⁶.

По своему необычайному желанию быть матерью, жена патриарха даже способствовала многоженству. Это мы видели в истории Сарры, в истории борьбы Лии и Рахили.

Оставшись вдовою, жена патриарха имела полное право на покровительство как своей собственной фамилии, так и посторонних. Ее утешали в скорби, ей помогали в бедности¹⁵⁷.

Если муж вдовы не оставил потомства, то брат умершего должен был соединиться с нею и восставить брату потомство, в котором бы ожило имя покойного¹⁵⁸. Состояние беременности, в котором находилась вдова, избавляло ее от обязанности соединяться с братом мужа¹⁵⁹.

Племя Авраамово возросло в Египте в целый народ. Как сам Авраам некогда уединился от своих родных, чтобы среди чуждого народа приготовиться к своей высокой миссии, так и его потомкам суждено было образоваться в целый народ под чужим господством. И его племя не только не смешалось с своими властителями, но в чужой стране еще больше обособилось, еще резче выказало свою самобытность. После двенадцати сыновей Иакова мы встречаем там уже тысячи их потомков. Мы не видим, чтобы они вступали в браки с туземцами. Та осторожность, какую показал Авраам, ‒ не брать жен между туземцами Ханаана, но скорее посылать за ними в далекую страну к своим родным, вероятно, строго сохранилась и здесь. По крайней мере, Еврейский народ живет совершенным особняком в земле Гесем. При этой только особенности он и мог возбудить опасения в Египтянах и те преследования, которые, наконец, вынудили Евреев бежать из Египта.

На берегах Нила одна Еврейская девица чего-то, по-видимому, ждала. Ее глаза были прикованы к тростнику реки. Среди этой водяной травы плавала корзина из папируса.

Группа женщин сходила к Нилу. Эту группу составляла одна госпожа, молодая женщина из Египтянок, с своей свитой. Купаясь в реке, она заметила корзину. Тотчас же одна из ее служанок вынула корзину из воды и принесла госпоже. Молодая женщина открыла эту плавающую колыбель, и ее галазм представился прекрасный трехмесячный мальчик. Он плакал. Уступила ли она тому впечатлению, под которым каждая молодая женщина, при виде малютки, чувствует в себе биение сердца матери? Или она была неплодная супруга, в которой, при виде этого слабого создания, вдруг ожили страдания ее неплодия? Ее волнение означало ли предчувствие, или просто сожаление? Библия нам не дает прямого ответа на эти вопросы.

Смотря на малютку, она сказала:

‒ «Это из Еврейских детей»¹⁶⁰.

Молодая женщина была дочь царя Египетского, Рамзеса-Мейямуна, известного у Греков под именем Сезостриса¹⁶¹. Она знала, что храбрый государь, ее отец, опасаясь фамилии того самого Иосифа, которого Египтяне некогда считали и почитали как своего спасителя, страхом был доведен до варварства, чуждого его великой душе.

Размзес помнил, что это было во время царей-пастырей, когда дети Иакова поселились в земле Гесем; он знал, какое племенное сходство, какое однообразие обычаев связывало древних тиранов Египта с Израильскими гостями этой страны¹⁶². Опасаясь, чтобы новое нашествие азиатских племен не нашло себе помощи в возмущении племен не нашло себе помощи в возмущении многочисленных жителей Гесема, он хотел ослабить, даже уничтожить в них глубоко-отличительный характер семитического племени, потушить в них стремление к свободе, к которой их приучала независимость патриархального управления. Для достижения этой цели он подверг их изнурительным работам. Свободный труд, обнаруживая могущество воли человека в его усилиях, развивает его силы. Труд насильный, лишающий его права на свои собственные способности, отнимает у него чувство собственного достоинства.

Евреи, не привыкшие к оседлой жизни и презиравшие искусство строить, царствовали в своих шатрах и на лугах, где паслись их стада. И вот их принуждают, под строгим надзором приставов, воздвигать те громадные постройки, которые до наших дней продолжают ним рассказывать историю притеснителей Израиля. Руками Евреев были воздвигнуты две сильные крепости Пифон и Рамзес. Под двойные триумфальные ворота этого последнего города Египетских поэт Пентаур вводит Фараона Рамзеса-Мейямуна, победителя Ханаанского племени Хеттеев, в ту минуту, когда начинается наш рассказ¹⁶³. Пирамиды, каналы и другие громаднейшие постройки, произведенные при этом Фараоне, конечно, были деланы не без участия Евреев.

Рамзес успел стеснить Евреев нравственно; но число их необыкновенно и непрерывно умножалось. И вот одно жреческое пророчество дает знать царю, что между Евреями родится человек, который вдохнет им народный дух, и они отмстят своим притеснителям¹⁶⁴. Рамзес приказал умерщвлять всех детей мужского пола, которые отныне будут рождаться у Евреев.

Поэтому-то дочь Рамзеса, смотря с участием на дитя, найденное в тростниках Нила, сказала: «Это из Еврейских детей». Все предупредительные заботы матери пробудились в душе царевны. Она хотела бы малютку воспитать, но едва ли какая-либо Египетская кормилица взяла бы его.

Девица, которая до прихода царевны, казалось, наблюдала за плавающей колыбелью, подошла к дочери царя.

‒ «Не сходить ли мне и не позвать ли к тебе кормилицу из Евреянок, чтобы она вскормила тебе сего младенца?».

‒ «Сходи», ‒ отвечала ей царевна.

Девица удалилась. По ее зову явилась Евреянка.

‒ «Возьми младенца сего и вскорми его мне; я дам тебе плату», ‒ говорила этой последней царевна¹⁶⁵.

Еврейская кормилица взяла малютку, и он начал сосать молоко, которое ему предложили: он питался от груди матери.

Никто и не подозревал того, что молодая посланница царевны были Мариамна, сестра малютки, брошенного в воду, ни того, что кормилица, приведенная ею, была Иохаведа, мать их обоих. В продолжение трех месяцев, Иохаведа скрывала новорожденного малютку в своем доме, пока, наконец, доверила его Провидению, пустив его на реку.

По вскормлении малютка, который, без сомнения, с молоком матери всосал первое понятие об истинном Боге, был принесен Иохаведой к царевне. Она привязалась к нему как к сыну. Он имел ту прелесть молодого возраста¹⁶⁶, которая, трогая наше сердце, возбуждает в нас самое чистое, самое приятное и вместе самое строгое чувство любви. Мы любим дитя, потому что его душа, свежая, как бы только что вышедшая из рук Творца, еще не думала ни об одном из наших несчастий, и она еще не знает ни о чем, кроме любви. Мы любим дитя, потому что оно слабо и имеет нужду в нашей защите, чтобы противостоять первому дуновению, которое может унести его к его небесному отечеству. Мы любим дитя, потому что воплощенная и живая надежда, оно будет одним из борцов за дело Божие, а может быть, и победителей в будущем.

Царевна следовала влечению своего сердца. Своего приемыша она назвала своим сыном. Правда, она не дала ему жизни, но она его спасла от верной смерти, ‒ а это почти то же значило для нее, что быть его матерью. В память дня и обстоятельств, при которых была найдена эта отрасль отверженного племени, она назвала малютку Моисеем – спасенным из воды.

С свободою, свойственною Египтянкам того времени, для которых были доступны даже почести трона, равно как уважение и власть в семействе, царевна с своим сыном на руках приходит к своему отцу и передает на руки царя этот приятный подарок Нила¹⁶⁷. Рамзес был еще не стар и на верху своей славы после своих побед над Ефиоплянами и Хеттеями. В Луврском музее есть сфинкс¹⁶⁸, который изображает этого великого Египетского завоевателя. Прекрасная и величественная голова этого сфинкса, с отпечатком ума, откровенности и энергии, соединенной с кротостью, говорит нам о совершенно царском величии и красоте Египетского царя. Именно таким мы представляем Рамзеса-Мейямуна, когда он впервые обращает свой взор на малютку-Моисея, быть может, из рук дочери берет его к себе в объятия и прижимает его к своему сердцу.

Однажды, во время тех семейных радостей, которым Фараоны любили предаваться с своими детьми, Рамзес, как свидетельствует предание, захотел померить свою диадему на челе Моисея. Но последний, с свойственным его возрасту капризом, бросил корону и затоптал ее ногами. Жрец, предсказавший, что между потомками Иакова родится дитя в славе Израиля и к стыду Египта, был тут. При таком дерзком поступке приемного сына царевны, прилагая свое пророчество к Моисею, жрец начал настаивать и возбуждать Рамзеса тотчас же погубить маленького еврея. Но испуганная царевна, схватив свое дитя, бежала с ним, так что царь даже не обнаружил и мысли остановить это инстинктивное движение. Уступая нуждам своей политики, Рамзес мог продиктовать смертный приговор против невинных, которые ему были неизвестны; но мог ли он дозволить принести в жертву приемного сына своей дочери, дитя, которое играло на его коленах, которое он сам осыпал своими ласками?

Царевна сама следила и направляла воспитание Моисея; она ввела его в жреческую коллегию Илиополя, где он познакомился с философскими знаниями, хранителями которых были Египетские жрецы¹⁶⁹.

Таким образом еврейский законодатель вырос под двойным влиянием: религиозного верования, которым он был обязан своей матери, Иохаведе, и философских идей, которым он был обязан дочери Рамзеса.

Избранник Божий делается сильным в слове и деле¹⁷⁰. Своей миссии он служит и своею душой, и своею рукой.

Ефиопляне сделали тогда нашествие на Египет; их полчища доходили до пирамид Мемфиса и колоссального сфинкса, высеченного из Ливийских гор. Между тем таинственный голос возвещал, что только один Еврей может спасти Египет. Внимание Рамзеса остановилось на приемном сыне дочери, и царь упросил царевну дать ему Моисея в предводители его армии. Царевна уступила своего сына своему отечеству. Но, боясь за жизнь Моисея больше, впрочем, от возможного предательства народа, который он шел защищать, чем от сопротивления народов, с которыми он шел бороться, она взяла с своего отца клятву, что ее сын не подвергнется другим опасностям, кроме опасности сражения. Теперь она гордилась тем, что, спасая Моисея от верной смерти, она сохранила в нем последнюю надежду своей страны. Обращаясь к жрецам, она сурово напоминала им время, когда они хотели погубить, как врага Египта, того самого человека, который был предназначен отомстить за их отечество.

Таково последнее появление дочери Рамзеса в преданиях Иудейских. Она является в какой-то таинственной прелести. Библия не сохранила нам даже ее имени¹⁷¹. Принимая во внимание влияние, какое она имела на Рамзеса с самого начала его царствования, мы невольно припоминаем Атирту, ту дочь Сезостриса, которая, по словам Диодора Сицилийского¹⁷², вдохнула своему отцу мысль сделать из Египта царство мира и указала ему даже средства осуществить этот план, исполненный Фараоном только в половину. Героиню Диодора, эту женщину, которая с силою воображения соединяла твердость характера, можно вполне отождествить с библейскою дочерью Фараона¹⁷³. В последней мы находим тот же благородный порыв, то же постоянство в добре, тот же великодушный и гордый характер, который Греческий историк приписывает первой. Мы находим даже больше: в нареченной матери Моисея мы находим женскую чувствительность, которая так хорошо идет мужественной смелости, какую Диодор приписывает дочери Сезостриса. Соединяя в одном лице черты характера этих двух портретов, мы получим один из самых величественных образов, которые когда-либо имели значение в судьбе Израильского народа. Благородные и высокие черты ее показывают, что женщина, пытавшаяся поработить древний мир Египетскому владычеству, спасая и воспитывая основателя и законодателя народы Иеговы, была орудием в руках Промысла, уготовлявшего спасение целого человечества. Не в этом ли должна была осуществиться та мечта о покорении вселенной, которую лелеяла дочь Сезостриса?..

Между тем Моисей, отбивши Ефиоплян, перенес войну в их собственную страну. Осаждая город Сава, которого расположение между тремя реками делало его неприступным, он скучал продолжительностью войны. Однажды, когда, во время сражения, он напрягал все свои усилия, с высоты стен его заметила Тарбис, дочь царя Ефиопского.

Воин или мученик, который жертвует собою делу, им защищаемому, совершенно преображается под действием того, что природа представляет наиболее Божественного, – под действием самопожертвования, самоотвержения. Как бы отвлекаясь от материи, которую он забывает, поглощенный мыслью, которую он защищает, он, по-видимому, приобщается существованию чистых духов, озаряется лучами бессмертия.

Тарбис, конечно, была восприимчива к прелести воинской славы. Ефиопских женщин одушевлял тот воинский дух, которым отличалось все их племя; они сами участвовали в битвах и были знакомы со всеми суровостями войны¹⁷⁴. Тарбис полюбила молодого начальника вражеской армии и выразила ему свое желание соединиться с ним браком. Сдача осажденной крепости – вот условие, на котором вождь Египетской армии принят протягивавшуюся к нему руку. Ефиопская царевна вышла замуж за сына Израиля¹⁷⁵. Торжествующий Моисей привел в Египет войска Рамзеса.

Но в то самое время, когда Моисей, в палатах своей нареченной матери, наслаждался своей зачинающейся славой, он видел, что его браться находятся под игом того самого царя, которого он защитил.

Однажды он увидел, что один Египтянин бил Израильтянина; в нем закипела благородная кровь сына Авраамова: чтобы спасти и отмстить жертву, он убил обидчика. Рамзес узнал об этим убийстве и хотел наказать убийцу. Но Моисей по своей воле разорвал узы своего блестящего рабства: он бежал в пустыню. Он дошел до глубины Аравии, до той области, где жили Мадианитяне, потомки четвертого сына Авраама от Хеттуры. Он остановился отдохнуть близ колодезя. И вот семь дочерей одного Мадиамского патриарха¹⁷⁶ пригнали туда стадо своего отца, чтобы напоить его; они уже начали свое дело, но прибывшие другие пастухи начали их отгонять. Моисей, воспитанный между Египтянами, которые окружали женщину должным уважением, не могший без негодования видеть унижение и страдание угнетенного, встал. Он отогнал трусов, чувствовавших себя сильными только перед слабостью нескольких молодых девиц, и сам напоил их стадо. Благодаря такому вмешательству иностранца, дочери патриарха пришли к своему отцу ранее обыкновенного.

‒ «Что вы так скоро сегодня пришли?» ‒ спрашивал их отец.

‒ «Какой-то Египтянин защитил нас от пастухов; и даже начерпал нам воды и напоил овец наших», ‒ отвечали они.

‒ Где же он? Зачем вы его оставили? Позовите его есть хлеба¹⁷⁷».

Моисею понравилась жизнь в доме Мадиамского патриарха Иофора. Он женился на его дочери Сепфоре, одной из тех, которым он оказал покровительство. Дитя Израиля, он нашел у Мадианитян пастушескую жизнь Израильских патриархов. Он стал жить пастухом и этим восполнил свое воспитание. Высотою своего ума он был обязан созерцательным наукам Илиополя, своею храбростью и смелостью – своим воинским упражнениям; а его привычки при дворе дали ему понимание людей и вещей. Уединение пустыни очистило его расположения, возвысило его мысль. И когда Иегова повелел ему освободить своих братьев и ввести их в землю, где покоился прах Авраама, Исаака, Иакова, он, не смотря на свое самоуничижение, на свои недостатки, оказался достойным сделаться посланником Господа, избавителем народа Иеговы.

Сопутствуемый своею женою и двумя сыновьями, Моисей направился к Египту¹⁷⁸.

Аарон, брат его, встретил его в пустыне. По одному талмудическому преданию, указывая на Сепфору и детей, Аарон спросил Моисея:

‒ «А это кто?»

‒ «Это моя жена, которую я взял в Мадиаме, а это мои дети», ‒ отвечал Моисей.

‒ «Куда ты ведешь их?»

‒ «В Египет»¹⁷⁹.

Аарон заметил на это, что и без того велики их скорби о несчастии их братьев в Египте, что его дети только увеличат число эти несчастных, а следовательно и скорби двух братьев.

Моисей понял своего брата. Он не хотел подвергать заразе языческого рабства свободное существование детей пустыни. Жертвуя своими семейными радостями спокойствию самого семейства, Моисей отослал свою жену и своих детей назад в шатер Иофора.

Моисей и Аарон пришли вместе в землю Фараонов.

Рамзес умер. Ему наследовал сын его Менефта¹⁸⁰. Сфинкс последнего, находящийся в Луврском музее¹⁸¹, прекрасно выражает его характер. С первого раза думаешь видеть в чертах его лица добродушную улыбку; но, всматриваясь внимательно, тотчас же заметишь в нем выражение двоедушия, так резко отличающего его от величественной красоты и откро ……¹⁸²

Вся песнь хора мужчин дышит религиозным восторгом человека, из мучительной тесноты вырвавшегося на свет Божий, в котором ожили все лучшие надежды, все благородные порывы, который чувствует себя уже не боязливым рабом чужеземцев, но сыном Божиим и владыкою мира.

Мужскому хору отвечал более кроткий, но не менее вдохновенный хор женщин. Сестра Моисея, пророчица Мариамна, а вслед за нею все женщины Израиля, ударяя в тимпаны с ликованием, напоминали своим отцам, своим мужьям, своим братьям первую строфу благодарственной песни.

«Пойте Господу;

Ибо Он высоко превознесся,

Коня и всадника его ввергнул в море»¹⁸³.

Впрочем, этот восторг веры и патриотизма был только делом скоропреходящего возбуждения минуты. Продолжительное рабство ослабило в Израильтянах мужественную силу, которая одна преодолевает все невзгоды, обычные на первых шагах к независимости. В препятствиях, которые воздвигала против них бесплодная природа пустыни, они тратили весь остаток своей энергии, и не для того, чтобы препобеждать трудности пути, но чтобы возмущаться против Моисея, своего великого вождя. Бывали минуты, когда этот последний, казалось, отчаивался сам в себе. Бог поставил его опорой, питателем, законодателем Евреев. Моисей дал им независимость, отдал им самого себя; и эти люди, с отолстевшей шеей¹⁸⁴ рабов, плакали, вспоминая хлеб притеснителя. Даже при подошве Синая они дерзнули преклониться пред Анисом, для слития которого послужили женские драгоценности.

Но Моисея ждали и другие скорби. Если народ сомневался в его миссии, то его родные, которые его понимали, ему завидовали.

Мариамна также чувствовала себя одушевленною Божественным Духом. Она была пророчица. Пророк Михей считает ее вместе с Моисеем и Аароном освободительницей Израиля¹⁸⁵. Старшая Аарона и Моисея, Мариамна захотела быть равною спасителю Израиля. Дело было в Асирофе. Моисей был женат на Ефиоплянке. Этим браком была недовольна Мариамна вместе с братом своим Аароном; даже больше, она упрекала за него Моисея¹⁸⁶. В разговоре с братом она выразила такую мысль свою:

‒ «Неужели только через Моисея говорит Господь? Неужели Он не говорит и чрез нас?»¹⁸⁷

Эти речи гордости дошли до Неба. Господь призвал к скинии всех троих. Он явился при входе и позвал к себе Аарона и Мариамну. Он дал им понять все различие между вдохновениями, которые он сообщает им, и откровениями, которые Он доверяет Моисею. Пусть так, высшая Истина открывается Мариамне и Аарону во сне; но не в смутных представлениях сна она является Моисею: ему она является во всей действительности. Мариамна побледнела. Аарон обратился к ней: она была в проказе.

В словах полных грусти и раскаяния обратился Аарон к великодушию Моисея. Забывая оскорбление Мариамны и думая только о ее страданиях, Моисей считал ее уже достаточно наказанной. Мольба, с какою он обращается к Господу о спасении своей сестры, сама по себе уже говорит о его любви к той сестре, которая бодрствовала над его колыбелью и разделяла с ним опасности освобождения.

‒ «Боже, исцели ее!»¹⁸⁸

Мариамна на семь дней была удалена из стана. Народ оставался на Асирофе для того только, чтобы снова принять в свою среду свою пророчицу.

Евреи достигли Кадеса близ Мертвого Моря. Это, по-видимому, был конец их странствования. Пред ними было их отечество, прекрасное, плодоносное, правда, обитаемое только людьми страшными¹⁸⁹. Но страшны ли опасности народу Иеговы? В глазах тех, которые были уверены в защите Бога, это отечество, которое им нужно было завоевать, должно бы быть вдвойне привлекательным и своими красотами и своими опасностями. Израильтяне должны были идти вперед и с торжеством приветствовать эту землю, где они должны были бороться, победить и приобрести права гражданства. Но нет; они испугались за своих жен, за своих детей, которых они не надеялись суметь защитить: и они удалились растерянные с порога страны, которую им указывал перст Божий; они хотели опять в Египет, в цепи рабства¹⁹⁰. Это поколение, отупевшее и развращенное в рабстве, не было способно выполнить намерений Господа. Он объявил, что, за исключением Иисуса и Халева, все, вышедшие из Египта старше двадцати лет, помрут в пустыне, в которой Моисей, в продолжение сорока лет странствования, должен был воспитать в страхе Божием и любви к отечеству новое поколение, которое сумело бы дать делу Иеговы людей вполне достойных и способных¹⁹¹.

Почти до конца странствования Евреев в пустыне Мариамна сопутствовала Моисею; без сомнения, во главе всех матерей, она участвовала в приготовлении и воспитании нового поколения. Этим, конечно, она искупила оказанную ею слабость против своего великого брата и, следовательно, защищаемого им дела. По Иудейскому преданию¹⁹², она была женою Урия и бабушкой художника Веселиила, который был исполнен «Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением для всякого дела, искусством изобретать, работать из золота, серебра и меди, резать камни для вставливания и резать дерево для всякого дела».¹⁹³ Не может быть, чтобы воспитание этого великого строителя скинии прошло без влияния его великой бабушки.

Но Мариамна не вступила в землю Ханаанскую. Своим ропотом против Моисея она показала слабость, общую всему старому поколению, вышедшему из Египта: она и подверглась общей участи. Она умерла, когда новое поколение Евреев готовы было вступить в Обетованную землю и находилось в Кадесе¹⁹⁴. Умереть в ту минуту, когда дело, поддерживаемое ею всю жизнь, должно было, наконец, восторжествовать, ‒ это было самое чувствительное наказание для этой восторженной и гордой натуры, которая сознавала свою миссию и даже превозносилась ею.

Впрочем, Мариамна своей смертью упредила Аарона только четырьмя месяцами, а Моисея одиннадцатью, которые подверглись той же участи.

Во времена блаженного Иеронима еще помнили Могилу Мариамны: ее указывали близ Петры, на восточной стороне от «Мертвого Моря»¹⁹⁵.

Моисей надеялся на молодое поколение. Но и на нем обнаружилось рабское влияние Египта: оно стало также возмущаться против своего вождя. Горько было Моисею испытать подобные огорчения от своих воспитанников: он усомнился во всем, даже в Провидении. Моисей не замедлил раскаяться, но за свое сомнение он был наказан тем, что не вступил в землю Ханаанскую¹⁹⁶.

Своими последними поступками Моисей, в великом негодовании, показал Израилю, в чем его опасность и в чем его сила: допускать в семейство растленное влияние иных народов – в этом его опасность, блюсти чистоту семейной жизни – в этом его сила. Только этим может объясняться его грозный поступок с беззащитными семействами Аммореев и Мадианитян.

Моисей не хотел овладеть страною, расположенною на восточном берегу Иордана. Но Аммореи вздумали заградить ход Израилю. За это Еврейский народ, под предводительством Моисея, истребил всех их, со всеми женами и детьми¹⁹⁷.

Соседние народы, Моавитяне и Мадианитяне, испугались нашествия Израильтян на свою землю; но не смея нападать на них с оружием в руках, они хотели призвать на них проклятие неба. Впрочем, напрасно они призвали для этого Валаама: он мог только благословить народ, против которого призван был произнести анафему. Непонятная Валааму, особенная нравственная сила в Евреях не укрылась, однако ж, и от самого Валаама. Да, Евреи нового поколения, не смотря на свои великие недостатки, имели эту силу, сообщаемую верою в Божественные обетования. Чтобы погубить их, нужно было отнять у них и эту веру в Иегову, которая делала их непобедимыми. По советам Валаама, Моавитяне и Мадианитяне задумали привлечь Евреев к своему нечистому божеству – Ваалу при посредстве своих женщин В этом они скоро успели.

Зараза поразила Евреев. Народ раскаялся: окружая Моисея при дверях Скинии, он оплакивал свое развращение. Но были еще люди, которые даже в этому минуту народного раскаяния осмеливались предаваться всеми своим развратным инстинктам. В виду плакавшего от раскаяния народа, некто Зимрий, из колена Симеонова, провел в свою палатку Хазву, дочь начальника Мадиамского. Недоставало только этого. Народ вознегодовал. Внук Аароона, Финеес, тотчас же умертвил обоих виновных. Мадианитяне вздумали отомстить за свою сестру. Моисей предвидел их намерения, и двенадцать тысяч Израильтян напали на них под предводительством Финееса. Они истребили все мужское поколение Мадианитян, а их жен и сирот привели с собою. Видя пощаженных женщин, которые были причиной развращения и наказания Израильтян, Моисей, жестоко укорив победителей, приказал умертвить и этих беззащитных. Оставлена была жизнь только девам¹⁹⁸.

Для того, чтобы Моисей принес в жертву суровым требованиям своей религиозной и народной миссии эти слабые существа, для которых самая слабость должна была бы служить защитою, – Амморейских и Мадианитских жен и детей, ‒ для этого нужно было, чтобы Моисей, некогда покровитель угнетенных, защитник дочерей Иофора, испытал всю изменчивость характера Израиля, все его возмущение против Иеговы, так чудно ведшего его сквозь пустыню, ‒ нужно, чтоб он слишком опасался возвращения подобных тяжких падений избранного народа Божия!

Моисей умер на горе Нево, не перешедши Иордана и не видевши близко земли Обетованной. Единственною наградою для этого великого человека, который целые сорок лет искал отечества для своего народа, было то, что он с горы, в последние минуты жизни, бросил взгляд на землю Обетования. В этом взгляде пронеслась вся его потухавшая жизнь. Умирая, Моисей назначил своим преемником Иисуса Навина.

Еще при жизни Моисея, колена Рувима и Гада и половина колена Минассии получили для своих многочисленных стад во владение тучные пастбища, отнятые у Аммореев и находившиеся по сю сторону Иордана. Оставив в своих новых жилищах своих жен, детей и стада, мужчины этих колен готовились перейти Иордан, чтоб помочь своим братьям в завоевании страны, расположенной по западной стороне реки.

Иерихон, первый Хананейский город, отделялся от Еврейского стана только Иорданом. Иисус послал в этот город двух соглядатаев.

На стене Иерихона был дом, в котором жила женщина, по имени Раав. Дочь Хананея, почитательница Астарты, Раав жила среди жгучей атмосферы, среди этой равнины, где некогда росли в изобилии кустарники и пальмы с розами, смоковницами, оливами, миртами, кипарисами, все то, из чего добываются чисто восточные ароматы¹⁹⁹. Сладострастие религии Астарты, раздражительный и горячий климат, изнеженная красота страны – все эти опьяняющие влияния помешали Равве устоять против обольщения зла: она была потерянная. Между тем как она предавалась излишествам своей страсти, она узнала, что один народ приготовляется завоевать ее страну и что его ничто не останавливает: ни природа, ни люди. Он прошел сквозь море, он сокрушил народы, преграждавшие ему дорогу. Его руководитель Сам Бог, и этот Бог не из числа тех пустых и нечистых идолов, которых почитали Хананеяне: это – Вечная Истина, Непреложное Совершенство. Жители Иерихона испугались. Раав разделяла их испуг. Но вместе с этим она предчувствовала величие Израиля и могущество Иеговы.

Пускай народное воспитание научает человека делать из своих пороков для себя законы, даже божества²⁰⁰; оно не может никогда уничтожить в его совести понятия о добре и зле, и когда он увидит истину, он непременно признает ее, хотя бы даже для того, чтобы попирать ее ногами. Раав узнала истину. «Верою Раав блудница не погибла с неверными»²⁰¹.

Раав находилась под впечатлением смущения, которое произвела в Иерихоне новость приближения Евреев. Вдруг входят к ней два молодых человека. Она дает им гостеприимство. Ночью присылает к ней царь Иерихона. Два молодых человека были соглядатаи, посланные Еврейским вождем. Царь требует выдать их. Раав знала, кто были ее гости; она знала также, что, покровительствуя им, она рисковала своею жизнью. Она решилась идти навстречу опасности, потому что при ничтожном ее существовании, которое она считала потерянным, ей теперь представлялся случай сделать высокое дело. Посланные Иисуса исполняли намерения Господа; Раав их спасала: она видела себя призванною служить этим намерениям, которых она боялась, как Хананеянка-блудница.

Раав пред величием цели, указанной ей Божественным Духом, вырвала свою душу из летаргии, в какую ее погрузила ее чувственная жизнь. Пробудившиеся в ней благородные стремления были достаточны, чтобы искупить ее прежние чувственные влечения. Женщина, которая чувствовала в себе силу принести себя в жертву делу Божию, была возрождена этим самопожертвованием. Блудница исчезла, появляется героиня.

Раав отвечала посланным царя, что действительно у нее были двое неизвестных, но что с наступлением сумерек они ушли от нее.

«Не знаю, куда они пошли», ‒ говорила она, ‒ «гонитесь скорее за ними; может быть, вы догоните их»²⁰².

Посланные царя думали догнать соглядатаев на дороге к Иордану. Раав теперь поднялась на кровлю дома: там в снопах льна скрывались посланные Израиля. В словах Раввы, с которыми она обратилась к своим гостям, слышится то внутреннее волнение, которое следует за хладнокровием, каким владеет энергическая натура в минуты опасности.

‒ «Я знаю, что Господь отдал землю сию вам», ‒ говорила Раав²⁰³.

Она описала им ужас, наведенный на нее и ее сограждан Израильтянами, покровительствуемыми Богом, в Котором она признала Господа, Бога неба и земли. Этот ужас должен был предать Иерихон народу Иеговы. Раав взяла с гостей клятву вспомнить о ней, когда Израильский народ войдет победоносным в Иерихон. Для них Раав рисковала своей жизнью, но она не могла им пожертвовать жизнью своего отца, своей матери, своих сестер, всего своего семейства, от которого она, по несчастию, жила отдельно. Во имя Господа она просила своих гостей под клятвою обещать ей пощаду для дома ее отца.

‒ «Душа наша вместо вас да будет предана смерти»²⁰⁴, ‒ отвечали ей посланные Иисуса, которые для исполнения обещания полагали одно условие: молчать и не выдавать их.

С помощью веревки они спустились с городской стены из окна дома Раавы. По ее совету, они должны были сначала идти в гору и там скрываться три дня. В это время посланные в погоню за ними должны были непременно возвратиться в Иерихон; тогда Израильские соглядатаи могли безопасно пробраться к Иордану и дать отчет о своей миссии. При расставании посланные Иисуса снова уверили свою благодетельницу, что жизнь ее семейства будет пощажена; только они советовали ей из окошка, чрез которое они спаслись, вывесить красную веревку, которая бы указывала Израильским воинам ее гостеприимное жилище, и вместе собраться всем ее родным в ее доме. Без этой последней предосторожности они не могли отвечать за безопасность ее семейства. Оставляя Раав, они напоминили ей, что их верность зависит от ее верности.

‒ «Да будет по словам вашим!»²⁰⁵ ‒ сказала Раав, и простилась со своими гостями.

В седьмой день осады Иерихона Раав слышала звуки воинских труб и страшный крик, раздававшийся в Израильском войске. Стены города пали, и Евреи бросились в город, поражая и истребляя на пути все: мужчин, женщин, детей, животных. Посреди смятения Раав видит: к ней входят те два молодых человека, которых она спасла от верной смерти. Они предложили ей выйти из города со всеми ее родными.

Тогда пламя пожара охватило весь город. Иерихона как бы не существовало.

Иисус достойно возблагодарил Раав: ее семейство отныне стало жить между Израильтянами²⁰⁶, которые заменили для него потерянное отечество. Сама Раав вышла замуж за Салмона, князя Иуды, праотца Иисуса Христа по плоти. Салмон, может быть, был, как предполагают, один из спасенных ею соглядатаев²⁰⁷.

Раав была праматерью Христа. Она сделалась достойною быть между предками Воплощенного Слова: эта женщина содействовала спасению, которое предуготовлялось во Израиле и которое Христос должен был совершить и распространить на все человечество. В своем лице Раав показала и содействие языческих народов распространению религиозной идеи и всеобщность Евангельского закона. Она уже наперед воспользовалась тем милосердием, которое должно было оказать грешнице Христианство. Евреи, обыкновенно безжалостные к бесчестию женщины, смягчили свою строгость пред блудницею, которая, соединяя с мужественною смелостью нежность своего пола, пожертвовала Богу своею жизнью, своим отечеством, всем, кроме тех, с кем она была связана узами крови. Евреи простили ей ее падение в уважение ее истинно и высоко доброго дела, оказанного им в лице их двух посланных.

Завоевание Ханаана составляет одну из самых блестящих страниц Еврейской истории. В стане Евреев мы уже не слышим того ропота, тех возмущений, которые так часто усмиряла строгость Моисея. Мы больше не свидетели падений, которые подвергали их обольстительным и гибельным влияниям. В них горячая вера в Божественные обещания, они полны храбрости, в них живо народное чувство. Предпринятое с святым энтузиазмом дело завоевания продолжалось. Не ожидая окончательного покорения всей страны, Иисус разделил ее между Израильскими коленами. Скиния была утверждена в Силоме – центре Ханаана²⁰⁸.

Но вождь Израиля умер, не назначив преемника и предоставив каждому колену самому окончательное завладение указанным ему уделом. Эти два политические обстоятельства, оживив в Израильтянах патриархальный характер жизни, свойственный вообще семитической расе, послужили ко вреду их народного духа. Каждое колено теперь, действуя само по себе, обособлялось от других; затем в каждом колене не замедлили обособиться даже отдельные его племена. Евреи таким образом легко могли потерять из виду единство их интересов и их верований. Живя среди Хананейских народов, которые еще не были ими истреблены, они вступали с ними в смешанные браки и невольно подчинялись их гибельному влиянию. Они даже забывали свое центральное святилище и, начав извращением служения Иегове, оканчивали совершенным от Него отступлением.

Пример извращения служения Иегове представляет собою мать некоего Михи, которая заставила случайным образом следовать своему примеру целое колено. Верно, это был пример, далеко не единственный.

Женщина эта жила в Ефремовой горе, не в очень дальнем расстоянии от центрального святилища. Пропади у нее значительная сумма денег. В отчаянии от пропажи она проклинала всех и все. Наконец, вор открылся: это был ее собственный сын, Миха. В благодарной радости за находку, часть денег она решилась посвятить на слитие статуи Иеговы, невещественного Бога. Двести сиклей серебра она отдает для этой цели сыну, как главе своего дома. Он отказывается исполнить поручение матери. Она сама отдает их плавильщику. И вот в доме Михи, по влиянию его матери, открывается кумирня и служение истукану; какой-то блуждавший Левит приглашается быть священником.

Колено Даново, идущее своего удела, обращается чрез своих послов за Божественным советом не в центральное святилище в Силоме, но в дом Михи, к самозванцу-священнику. Мало этого: Данову колену так понравилось служение в доме Михи, что оно позаботилось украсть у Михи идолов и все принадлежности служения и увести самого Левита, и с этими предметами открыло незаконное религиозное служение для целого колена²⁰⁹.

С обособлением колен религиозное единство между Евреями видимо слабело и, конечно, женщине должна была принадлежать не малая доля в уклонении их от правильного почитания истинного Бога, хотя женщина же могла и направлять их на путь истины.

Со временем Евреи не довольствовались тем, что к служению Иегове прилагали формы идолопоклонства; они начали воздавать почтение Ханаанским богам, Ваалу и Астарте. Их нравы развращались вместе с извращением их веры. И наступил день, когда Израиль ужаснулся той степени унижения, до которой низошли некоторые из его сынов.

В этот день каждое из двенадцати колен получило по куску человеческого тела: это был труп одной женщины. Эта женщина была жертвою насильственных истязаний сладострастия жителей города Гивы, в колене Вениаминовом; а тот, кто, разрубив труп ее, разослал куски его всем двенадцати коленам, вызывая их ко мщению, ‒ это был муж ее, один Левит.

Совесть Израильтян пробудилась. Они соединились «как один человек»²¹⁰. В лице четырехсот тысяч народ собрался в Массифу, чтобы выслушать дело Левита. Дело было таково, что «всякий видевший сие говорил: не бывало и не видано было подобного сему от дня исшествия сынов Израилевых из земли Египетской до сего дня»²¹¹. Народ признал вину жителей Гивы и требовал у колена Вениаминова выдать виновных. Вениаминиты отказались и собрались в Гиве в грозном ожидании. Во имя Господа первосвященник Фенеес, неумолимый защитник нравственного закона, прославившийся еще в последние дни жизни Моисея, возбудил народ исполнить прискорбную миссию, к которой его призывал долг. Народ превратился в грозного судию: осудив собственных сынов, он поднялся исполнить свое определение, поразить всех, и тех, кого он осудил, и тех, кто не уважил его суда.

Колено Вениаминово, упорно защищавшееся, было, наконец, истреблено со всеми своими женами и детьми. Только шесть сот его сынов, ускользнув от всеобщей резни, убежали в пустыню. Пережив свое колено, они, впрочем, не могли продолжить его во Израиле, потому что в Массифе Евреи поклялись: «Никто из нас не отдаст дочери своей сынам Вениамина в замужество»²¹². Не без боли Израильский народ смотрел на поражение одного из своих колен. Когда он увидел почти окончательное его падение, в нем исчез грозный судия, в нем осталась только сердобольная мать. Народ зарыдал.

Теперь Евреи пожелали оживить то колено, которое они хотели исключить из своего семейства. Но их клятва мешала им выдавать своих дочерей за Вениаминитов, спасшихся от их мщения. Они вспомнили, что один из городов, Иавис Галаадский, не помогал им в наказании непокорного колена. Напав на этот город, истребив его жителей, они пощадили девиц. В них Евреи нашли жен для оставшихся Вениаминитов. Отечество, принимая в свое недро своих отверженных членов, предложило им жен, которых оно завоевало собственно для них.

Но в Иависе нашлось только четыреста девиц, а Вениаминитов от истребления осталось шестьсот. Ужели же двумстам остаться без подруг? Евреи посоветовали им украсть тех жен, которых они не могли им дать по доброй воле. Приближалось время праздника при центральном святилище в Силоме. Во время этого праздника между виноградниками поблизости Силома собирались девицы для хороводов. Вениаминиты должны были скрыться на это время в виноградниках и ждать удобной минуты, чтобы каждому украсть недостающую ему жену. И когда отцы и братья принесут собранию Израильтян жалобу на такое похищение, собрание им объявит: «Простите нас за них: ибо мы не взяли для каждого из них жены на войне, и вы не дали им; теперь вы виновны»²¹³.

Вениаминиты последовали совету их братий. Успех увенчал их предприятие.

Но внезапное проявление энергии Израиля по делу колена Вениаминова было делом минуты. Уже в самой уступке в пользу того же колена, сделанной с жестокостями, был прямой признак расслабления Израильского народа.

Без центрального управления, без общения интересов и верований, Израильские колена, легко поддававшиеся антинародным влияниям, не раз подпадали чужеземному владычеству. В эти минуты стыда и унижения находились граждане, которые, верные духу Моисеева закона, понимали, что, погибая в раздроблении, Израильтяне всегда найдут спасение в своем единении. Во имя Иеговы, эти граждане, эти судьи призывали своих братьев к свободе, и народ Божий еще умел отвечать их зову. Но завоеванная свобода не замедляла делаться анархией, а последняя скоро вела за собою новое падение Израильского народа.

Израильтяне очутились под игом Хананейского царя Севера, Иавина. Прежде Израильтяне терпели рабство Моавитян и Аммонитян, народов, соседних Ханаану. Но подпасть рабству Хананеянина, при величайшем презрении Израильтян к туземцам, ‒ это было слишком жестоко. Двадцать лет терпели Евреи. Наконец, тяжесть ига научила их вспомнить о Боге: они обратились к Нему с скорбною молитвой.

Тогда-то можно было видеть, как Израильтяне пробирались на гору Ефремову под пальмовое дерево, находившееся между Рамою и Вефилем. Там жила женщина, по имени Девора. Она была для Евреев их отечество с своими славными воспоминаниями и с своими бессмертными надеждами. Хранительница закона, она была его вдохновенною толковательницей. К ней приходили сыны Израилевы на суд. Она была пророчица и судия. Проникнуть дух закона – это значило понять дело, предстоявшее народу, который был его представителем; ‒ это значило понимать и поддержать связь прошедшего его истории с будущими его надеждами. Она пока в тишине приготовляла дело избавления Израиля.

Но вот она призывает к себе Варака из колена Неффалимова. Ее устами говорил Дух Божий. Она приказывает Вараку собрать войско и отправиться с ним на гору Фавор, чтобы защитить и освободить народ Иеговы от позорного ига Хананеянина.

Варак не безусловно согласился исполнить приказание Деворы. Пусть бы пророчица сама сопровождала его в предприятии, на которое она его побуждала: Израиль внимает ее огненному слову; с нею он был бы уверен в воинственном энтузиазме Евреев. Но без нее он сомневается во всем, без нее он не пойдет.

Этому человеку, который не умел верить в самого себя, пророчица сказала с гневом и презрением:

‒ «Пойти пойду с тобою; только знай, что не тебе будет слава на сем пути, в который ты идешь; но в руки женщины предаст Господь Сисару»²¹⁴.

Девора сопровождала Варака. Пророчица, военачальник и все войско направились к Фавору. Опоясанная к западу узкою цепью холмов Назарета, эта изолированная гора возвышала пред ними свои причудливые вершины. Они пробирались туда по отлогостям, заросшим вьющимися растениями с густою листвой, прикрытым тенью в изобилии растущих здесь дубов и фисташковых деревьев, ‒ одним словом, по таким местам где могли скрываться даже волки, кабаны, рыси и змеи. Это было самое удобное место для марша пророчицы-воительницы и ее войска. Израильтяне поднялись на вершину Фавора и остановились на ее овальной площадке, где привитают орел и коршун. С этой вершины можно обнять взором неизмеримый горизонт.

К востоку открывается бассейн Генисаретского озера, часть его сверкающей поверхности, течение Иордана, а за рекою горы: Галаад и Васан. К югу возвышаются горы Гелвуйские и видны горы и долины, образующие сердце страны Ханаанской. К западу пейзаж окаймляется Кармилом и Средиземным Морем. К северу рисуются ближайшие цепи Ливана, откуда гордо выдвигается Ермон в своей снеговой короне.

Это – вся Обетованная земля, которая если не вся видна отсюда, то вся предчувствуется. Может быть, пророчица рассчитывала на то, что вид отечества, которое народ собрался теперь защищать, вдохнет ему недостающую силу и героизм.

Вокруг Фавора расстилалась равнина Изреель, холмистость которой с горы рисуется нежными струями²¹⁵. На этой собственно равнине, близ потока Киссон, Хананеянин ждал свою возмутившуюся жертву.

Во главе войск Иавина, его девяти сот железных колесниц, был его военачальник Сисара.

– «Встань», – сказала Девора Вараку, – «ибо это тот день, в который Господь предаст Сисару в руки твои; Сам Господь пойдет пред тобой»²¹⁶.

По этому сигналу десять тысяч Израильских воинов, с полною верою в Бога, который вел их к победе, бросились с Фавора на равнину. Ополчение Сисары пришло в смятение (1335 г. до Р. Хр.).

Близ Кедеша по роще Цаапнимской²¹⁷ бежал один воин. Это был Сисара, вождь Хананеев. За рощей скрывался шатер бедуина Хевера²¹⁸. Сисара один только спасся от меча, которым Израильтяне истребили все его войско. Он искал убежища у Хевера, союзника своего царя.

Бедуина не было дома. Жена его Иаиль, видя бегущего и верная обычаям патриархального гостеприимства, вышла к нему на встречу.

– «Зайди, господин мой, зайди ко мне, не бойся!»²¹⁹ – говорила она Сисаре.

Шатер Арабской женщины был неприкосновенным убежищем²²⁰. Хананейский военачальник вошел в жилище Иаили: он считал себя спасенным. Иаиль приняла его с той нежной заботливостью, секрет которой понимает только женщина. Он был разбит усталостью, – она уложила его в постель и укрыла его своим ковром. Он почувствовал жажду и попросил немного воды, – она принесла ему молока в драгоценном сосуде и, напоив его, опять заботливо укрыла его. Сисара просил ее понаблюдать за входом в шатер; наконец, уступая изнеможению, которое давило его, он заснул с уверенностью в безопасности своей жизни под кровом благородной и гостеприимной хозяйки.

Тогда одна женщина подкралась к Сисаре. В правой руке у нее был молоток, в левой – кол, какие обыкновенно употребляют для поддержки шатра. Она подкрадывалась к нему тихонько. Вот она ближе и ближе, она близ спящего воина; она прогвазживает его в висок.

Это была Иаиль. Она сама умертвила своего гостя, за которым, несколько минут назад, она ухаживала, по-видимому, так искренно.

Варак гнался по следам Сисары. Иаиль вышла и к нему на встречу, как к Хананейскому военачальнику.

«Поди, я покажу тебе человека, которого ты ищешь»²²¹.

Нельзя оправдывать убийства, которые мы теперь вспоминаем. Убивая Сисару, Иаиль с холодною жестокостью приносила в жертву не только гостя, несчастного, безоружного, сонного, но еще друга своего дома. Пусть бы он был даже врагом ее фамилии, обычаи ее племени должны были предупредить ее от преступления: Бедуин, жадный в мщении, с каким-то наслаждением душащий своего врага на поле битвы, уважает его под своим гостеприимным шатром. Аравитянка, Иаиль даже не имела извинения патриотизма, убивая врага Евреев. Она не служила даже делу народа Иеговы, потому что оружие избранного народа уже восторжествовало над врагом и вероломство Бедуинки поражало побежденного²²².

Отвернемся от недостойного предательского убийства. В стане Евреев мы слышим трубные блестящие звуку победного гимна.

Пророчица и Варак пели и пересказывали свои действия. Девора прославляла народ Иеговы, потому что он обнаружил воинский порыв выкупить своею кровью свою свободу. Она славила Бога Израилева, Бога Синая, потому что Он дал своему народу вдохновение героизма и честь победы.

«Князи поступали, как князи во Израиле,

Народ показал рвение:

Прославьте Господа!

Слышите цари, внемлите вельможи.

Я Господу, я воспою,

Бряцаю Господу, Богу Израилеву.

Когда выходил Ты, Господи, от Сеира,

Когда шел с поля Едомского,

Тогда земля тряслась, и небо капало,

И облака проливали воду;

Горы растаявали от лица Господа,

Сей Синай от лица Господа, Бога

Израилева»²²³.

В упоении торжеством пророчица припоминает прошедшие опасности. Прежде Еврей боялся выходить на равнину и идти по прямой дороге: за ним мог следить взор притеснителя. Леденея от страха, народ Божий скрывался и пробирался по горным тропинкам до тех пор, когда, наконец, Девора на своей груди отогрела Израиля, свое дитя.

«Во дни Самегара, сына Анафова²²⁴,

Во дни Иаили²²⁵, праздны были дороги,

И ходившие прежде путями гладкими

тогда ходили окольными дорогами.

Не было вождей у Израиля, не было,

Пока не восстала я, мать в Израиле»²²⁶.

Народ заплатил рабством за неверность своему Богу. Не будучи больше поддерживаем Божественным Духом, он потерял силу, которая бы побуждала его действовать против опасности. Одинокий, он чувствовал себя слабым, он сделался трусом.

«Избрали новых богов,

От того война у ворот.

Виден ли был щит и копье

У сорока тысяч Израиля?»²²⁷

Пророчица была строга, даже сурова в тот час, когда Израиль омыл стад своего прошедшего. Она, казалось, замечала это сама и с деликатностью, свойственной душам мужественным, она с энтузиазмом выражает свою любовь и свое удивление начальникам, которые вели Израиля на путь победы:

«Сердце мое к вам, начальника Израилевы!

К народу, показавшему рвение!»

Но послушайте, кому она приписывает превозносимую ею силу:

‒ «Прославьте Господа!»²²⁸

К торжеству победы она призывает весь народ, всех, которые теперь наслаждаются мирной безопасностью.

«Ездящие на ослицах белых,

Сидящие на коврах и путешествующие,

Пойте песнь!»²²⁹

Наконец, она доходит до изображения самой победы. Пред величием этого предмета она как бы находит, что ее воодушевление еще недовольно сильно: она старается воодушевить себя еще больше:

«Воспряни, воспряни, Девора,

Воспряни, воспряни! воспой песнь!»

И начиная припоминание того, как она звала Еврейского военачальника, она восклицает:

«Восстань, Варак!

И веди пленников твоих, сын Авиноамов!»²³⁰

Побуждаемые этими словами, десять тысяч Евреев победили значительные силы царя Хананейского. Своим торжеством над «храбрыми»²³¹ Израильская армия была обязана пророчице. Девора, впрочем, хвалит всех тех, кто послушался ее голоса.

Но песнь звучит язвительной насмешкой, когда пророчица поет о тех, кто не послушался ее зова. Она смеется над коленами, которые не пришли на поле битвы или по нерешительности или по беспечности: над Рувимом который, сидя у своих ручьев с своими стадами, убаюкивает себя свирелью; ‒ над Гадом, который спокойно смотрит, как течет Иордан; ‒ над Даном и Асиром²³², которые сладострастно отдыхают у своих морских берегов. Между тем в то же самое время Завулон и Нефоалим составляют большую часть воинов Израильской армии, готовы сразиться и умереть за свободу Израиля.

Девора припоминает впечатления битвы. Она видит идущих Хананеян и называет их с ироническим презрением царями²³³, для того, чтобы заставить их пасть с большей высоты. Они – многочисленные цари, а Израиль имеет мало и простых воинов; но Бог соратует своему народу и помогает ему истребить общего врага. Поток Киссон увлек трупы Хананеян. Пророчица, припоминая эту сцену, еще раз возбуждает свой поэтический порыв:

«Поток дневний, поток Киссон!

«Попирай, душа моя, силу!»²³⁴

В побеге врагов Девора слышит, как ломаются о землю копыта их лошадей. Она произносит проклятие на Израильский город Мероз, который отказался помогать восставшему отечеству. Наконец, она достигает конца своей картины: смерти Сисары.

В изображении смерти Хананейского военачальника язык Деворы это уже не язык вдохновенной пророчицы, но человека в крайнем страстном увлечении. Оставленный, бегущий вождь олицетворяет для нее все страдания ее отечества, с жизнью этого побежденного она как бы связывает судьбу Израиля. Она с энтузиазмом хвалит предательство Иаили; с каким-то диким наслаждением представляет предсмертную агонию, последние конвульсии умирающего Сисары.

«Да будет благословенна паче жен Иаиль,

Жена Хевера Кенеянина,

Паче жен в шатрах да будет благословенна!

Воды просил он, она подала молока,

В чаше вельможеской принесла молока лучшего.

Руку свою протянула к колу,

И правую свою к молоту работников;

И поразила Сисару, разбила голову его.

К ногам ея преклонился, пал и уснул,

К ногам ея преклонился, пал;

Где преклонился, там и пал сраженный»²³⁵.

Представляя смерть Хананеянина, Девора вспоминает о его матери. С каким-то злорадованием она представляет, что мать Сисары сидит у окна в ожидании своего сына и, выглядывая сквозь решетку, спрашивает:

«Что долго не идет конница его,

«Что медлят колеса колесниц его?»

И окружающая ее свита и вместе она сама себе отвечает:

«Верно они нашли, делят добычу,

По девице, по две девицы на каждого воина,

В добычу полученная разноцветная одежда Сисаре,

Полученная в добычу разноцветная одежда, вышитая с обеих сторон,

Снятая с плеч пленника».

Но ужасен контраст между действительной судьбой Сисары и воображаемыми ожиданиями его матери. В торжестве Девора восклицает:

«Так да погибнут все враги твои, Господи!»²³⁶

В заключение снова является пророчица: ее мысль отражается в чистом и прекрасном образе Бога, помогающего любящим Его:

«Любящие Его да будут как солнце, текущее во всей славе своей!»²³⁷

Мы долго остановились на изображении типа Деворы, потому что ее фигура есть олицетворение Еврейского народа, каким его представлял Моисей. Девора – это Израиль, заботливо блюдущий закон, для распространения которого еще не пришло время; ‒ это Израиль, по понятиям которого его национальность есть выражение его закона, ‒ который в хранении своего закона полагает сохранение своей независимости и в нарушителях своей свободы поражает врагов своей веры; ‒ это Израиль – орудие и жезл праведного Господа, ‒ в сознании своего дела он почерпает свою геройскую храбрость, но с свойственным человеку увлечением он доходит иногда до жестокости, которая вовсе не требуется Божественною правдою.

Девора есть один из тех типов, которые, представляя собой идею, не теряют своей индивидуальности. Она не только представляет собою идею народа Иеговы, она его воплощает, она заставляет его жить и биться собственною жизнью, сообщает ему теплоту своего сердца, живость своих чувств, человечность своего воображения. Эта смесь Божественного вдохновения и человеческой страсти делает из гимна Деворы одну из самых характеристических песней, которая в певице указывает и ее человечность и то, что она орудие Бога²³⁸.

Долго Евреи жили в том состоянии беспокойства и волнений, которые предшествую политической организации всякого народа. Спустя сорок лет после победы над Сисарою, Евреи снова подпали под иго Мадианитян, от которого освободил их Гедеон. Наскучивши своею худо направляемою патриархальной независимостью, они почувствовали нужду в центральной власти и предложили царство своему освободителю. Но он отказался, оставшись только судьей. После его смерти Авимелех, его сын, искал достоинства, от которого отказался его отец. Сихем провозгласил его царем. Но Авимелех начал свое царство братоубийством. Теперь Сихемляне захотели сбросить с себя иго, которое наложили на себя сами. Авимелех хотел принудить Сихемлян к повиновению силой. Для этого он овладел крепостью Тевец. Жители Тевеца, впрочем, не хотели подчиниться Авимелеху и заперлись в центральной башне города. Авимелех окружил башню войском и хотел ее сжечь, но одна женщина предупредила это: сверху она бросила в него жерновный камень так метко, что он размозжил ему голову.

«Обнажи меч твой и умертви меня, чтобы не сказали обо мне: женщина убила его»²³⁹, ‒ дал последнее приказание своему оруженосцу первый неудачный царь Израиля.

Израиль желал и нуждался в государе, но он отвергал тирана. Не напрасно Авимелех был поражен женщиной.

Евреи более и более уклонялись от путей Божиих. И только чуждое рабство, делаясь невыносимым, заставляло их очнуться и вспоминать о Боге и Его законе.

Они подпали игу Аммонитян, которые жили за Иорданом, к востоку от Палестины. Поработивши колена, расположенные по ту сторону Иордана: Рувимово, Гадово и половину колена Манассиина, они угрожали тем же Иуде, Вениамину и Ефрему.

Жестоко стесняемые в продолжение восемнадцати лет, Заиорданские колена соединились в Массифе Галаадской.

Галаад достался в удел восточной половине колена Манассиина. Это гористая страна, коронованная недоступными пиками, перерезанная непроходимыми котловинами и оврагами, сделалась настоящим отечеством самых воинственнейших людей Израиля. Но воинственность горных обитателей Галаада, с тех пор как перестала получать пищу от народного дела, очутилась под единственным влиянием дикой и суровой природы, среди которой она развивалась: они обращали ее против своего отечества, которое должны были защищать, и употребляли на нападения и разбои – настоящие грабежи Бедуинов. С высоты скал стрела могла попадать в того, в кого метила, а между тем стрелявший вернее чем за щитом мог скрыться в ущельях и дефилеях. Горы Галаада не замедлили сделаться притоном тех Израильтян, которые свергли с себя иго всякого закона²⁴⁰.

Но равнины и долины Галаада доставляли прекрасные пастбища, и здесь процветала мирная пастушеская жизни патриархов. В одоном из этих пастушеских шатров вырос и воспитался благородный и мужественный сын Галаада, по имени Иеффай. Рожденный от рабыни, он был воспитан с детьми законной жены своего отца. Но Галаад умер, и дети свободной жены, с помощью Галаадских старейшин, выгнали из дома сына рабыни. Подобно сыну Агари, Измаилу, Иеффай удалился из своей родной страны.

Вид разбойнических сцен, которые прикрывались горами Галаада, кровавое оскорбление, которое ему нанесли его браться, первые впечатления его детства, скорби его юности, ‒ все это побудило Иеффая сделаться врагом того общества, которое его несправедливо отвергло. Он убежал в страну Тов²⁴¹ и собрал вокруг себя людей без имени, которые, живя разбоями, может быть подобно Арабам, смотрели на добычу, как на дар Божий.

Верно Иеффай, как начальник этих людей, успел прославиться у своих соотечественников. О нем-то вспомнили собравшиеся в Масссифе Израильтяне. В этом неустрашимом человеке, из которого они сделали себе врага, они хотели приобрести себе защитника. Старейшины Галаадские пришли к изгнаннику с раскаянием. Посвятить защите своих соплеменников силы, которые он употреблял против их покоя, командовать не людьми, не имевшими пристанища, а воинами, войти спасителем в отечество, изгнавшее его из дома его отца – вот чистое и славное честолюбие, которое внушали Иеффаю явившиеся к нему соотечественники: это, конечно, могло изгладить из его страждущего сердца горькое воспоминание об изгнании, которое, может быть, и сделало его начальником разбойников.

Старейшины Галаадские явились в Массифу с Иеффаем. Он привел с собой дочь, свое единственное дитя.

После бесплодных переговоров, Иеффай, во главе Израильского войска, решился открыть с Аммонитянами войну. Аммонитяне были сильны и свой численностью и давностью своего господства: от исхода войны зависели судьбы народа Божия. Наступал торжественный час – выступить из Массифы, этого орлиного гнезда, скрывавшегося между горами Галаада. Иеффай дает Господу обет и произносит: «Если Ты предашь сынов Аммоновых в руки мои, то, по возращении моем с миром от сыов Аммоновых, что выдет из дверей дома моего на встречу мне, будет Господне, и вознесу сие во всесожжение»²⁴².

Израиль сразился и победил. Иеффай возвратился в Массифу. Он у своего дома. До его слуха доходит игривый звук бубна и вот из дома появляется с тимпаном в руке пляшущая молодая девица. В торжествующей он узнал свое дитя. Победитель был поражен и разбит; он разорвал свои одежды и крик отеческой любви вырвался из его сокрушенного сердца.

‒ «Ах, дочь моя! ты сразила меня; и ты в числе нарушителей моего покоя! Я отверз уста мои пред Господом, и не могу возвратить обета«²⁴³.

Дочь Израиля поняла причину внезапной печали отца и отвечала с твердостью:

‒ «Отец мой! ты отверз уста свои пред Господом, и делай со мною то, что произнесли уста твои, когда Господь совершил чрез тебя отмщение врагам твоим, сынам Аммоновым»²⁴⁴.

Так могла говорить только героиня: она готова на все для своего отца, победителя врагов отечества. Но молодая девица продолжала:

‒ «Только сделай мне сие: отпусти меня на два месяца; я пойду, взойду на горы и оплачу девство мое с подругами моими».

‒ »Поди"²⁴⁵, ‒ ответил ей отец. Она охотно подвергается исполнению обещания, данного ее отцом. Она ждала своей участи на горной равнине Галаада²⁴⁶, которая господствует над долиною Иордана, горами Ефрема и Иуды; вид отечества, за которое она умирала, мог облегчить ее горькую участь. Но она не могла не скорбеть и не плакать о том, что было самого ужасного для каждой дочери Израиля: умереть, не сделавшись матерью. Она готова посвятить себя настоящему торжеству своего отечества, но она желала бы чрез свое потомство иметь участие в его будущих надеждах.

По прошествии двух месяцев она возвратилась к своему отцу и он совершил над нею своей обет²⁴⁷. Геройский поступок дочери Иеффая не прошел бесследно; он навсегда остался в памяти дочерей Израиля: «четыре дня в году они ходили восхвалять дочь Иеффая Галаадитянина».

Мрачный характер жизни Израильтян во времена Судей освещался не раз светлыми женскими личностями. Тогда как народ Божий склонялся пред чуждыми богами, даже между язычниками находились женщины, которые в Иегове видели истинного Бога, а в Его народе великую будущность. Такова была Руфь Моавитянка.

Некто Елимелех из Вифлеема, по случаю голода, вместе со своей женой и двумя сыновьями отправился из своего родного города на поиски лучшего места. Он направился за Иордан. Там, за пустынными берегами Мертвого моря, к югу от Ариона, находится долина с тучными пастбищами, с обильными жатвами: это были поля пастушеского народа Моавитян²⁴⁸. Елимелех всю свою фамилию привел в этот зеленый уголок. Но он вскоре умер, уставив свою вдову Ноеминь. Его два сына женились на Моавитянках, Орфе и Руфи. Но через десять лет умерли и оба сына, не оставив после себя детей. Ноеминь теперь осталась круглой сиротой со своими двумя молодыми вдовыми снохами; у нее вдруг не стало тех уз, которые ее привязывали к земле, неизвестной ни ее детству, ни ее юности: слабая, она почувствовала, что ее колыбель, ее отечество было единственной опорой, которая могла поддерживать ее существование.

Она услышала, что «Бог посетил народ Свой и дал им хлеб»²⁴⁹; она решилась оставить землю Моавитскую и идти в свое отечество. С нею пошли и ее две невестки. Они любят свою свекровь; для нее они отказываются от своего отечества, от своей фамилии. Но на дороге Ноеминь стала отклонять их жертву. Она знала по опыту, что значило быть одинокой среди чуждого народа в чужой стороне. Она стала упрашивать своих снох возвратиться к своим матерям и выйти замуж. Мир семейной жизни мог исцелить их разбитые и страдающие сердца. «Да даст вам Господь», ‒ говорила Ноеминь,‒ «чтобы вы нашли пристанище каждая в дому своего мужа»²⁵⁰. Говоря решительно, она простилась с ними, поцеловала их. Обе в слезах, они начали умолять ее: «Нет, мы с тобою возвратимся к народу твоему»²⁵¹.

Преданность тронула Ноеминь, но не для того, чтобы согласиться на просьбу своих снох, но для того, чтобы с совершенно материнской нежностью убедить их отказаться от своего намерения. «Разве еще есть у меня сыны в моем чреве, которые бы были вам мужьями?» ‒ спрашивала она своих снох. «Даже если я сию же ночь была с мужем и потом родила сынов: то можно ли вам ждать, пока бы они выросли? Можно ли вам медлить и не выходить замуж?»²⁵²

Орфа возвратилась, но Руфь осталась с Ноеминью.

‒ «Вот невестка твоя возвратилась в народ свой и к своим богам; возвратись и ты в след за невесткою твоею»²⁵³.

Ни слова Ноемини, ни пример Орфы не поколебали молодой женщины. Она чувствовала превосходство пред своим народом того народа, к которому принадлежал ее муж; она видела в Иегове Бога более великого, чем боги Моава; внутренний голос призывал ее следовать внушениям своей привязанности и давал ей предчувствовать, что она сделается соучастницей сверхъестественной миссии избранного народа. Привязанность к свекрови, участие ко вдове, одинокой и престарелой, заставили ее забыть даже свою родную мать.

‒ «Не принуждай меня», ‒ говорила Руфь свекрови, ‒ «оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду…; смерть одна разлучит меня с тобою»²⁵⁴.

Ноеминь уступила: она не смела больше противостоять преданности своей снохи.

Обе вдовы пришли в Вифлеем. Весь город пришел в волнение. «Это Ноеминь?» – спрашивали все, напоминая этим именем прежнее ее богатство.

‒ «Не называйте меня Ноеминью, а называйте меня Марою»²⁵⁵, ‒ отвечала бедная вдова: ‒ «поскольку Вседержитель послал мне великую горесть. Я вышла отсюда с достатком, в возвратил меня Господь с пустыми руками. Зачем называть меня Ноеминью, когда Господь заставил меня старадать, а Вседержитель послал мне несчастие»²⁵⁶?

Ноеминь оставила отеческий город во время голода, а возвратилась в год урожайный. Это был месяц Авив, начало весны. Только что начиналась жатва ячменя.

‒ «Пойду я на поле», ‒ сказала Руфь Ноемини: ‒ «и буду подбирать колосья по следам того, у кого найду благоволение».

‒ «Поди, дочь моя!»²⁵⁷ ‒ отвечала ей Ноеминь.

Молодая женщина вышла на поле, принадлежавшее Воозу, одному из наиболее значительных жителей Вифлеема, и начала работу бедняка – собирать оставшиеся колосья.

Между тем как она всецело предалась своему занятию, прерывая его лишь только изредка для отдыха, какой-то человек спускался с холма, на откосах которого был расположен Вифлеем²⁵⁸. Это был Вооз. Вид Руфи поразил его. По ее целомудренному и юношескому лицу он принял ее за девицу²⁵⁹. У своего начальника рабочих он спросил имя незнакомки. Узнав, кто она, он выказал пред нею всю заботливость и предупредительность отца. Он советовал ей не ходить на чужое, а подбирать на его поле, а слугам своим приказал не тревожить ее. Удивленная, Руфь спросила, что значит такая милость. Чтобы удовлетворить ее любопытство, Воозу было достаточно напомнить ей слухи о том, что она сделала для своей свекрови.

‒ «Да воздаст Господь за сие дело твое», ‒ говорил он Руфи, ‒ «и да будет тебе полная награда от Иеговы, Бога Израилева, к Которому ты пришла, чтобы успокоиться под Его крыльями!»²⁶⁰

Речь Вооза была по сердцу Руфи²⁶¹. Вооз пригласил ее разделить трапезу с рабочими. Он сам подал ей молодых поджаренных зереп, которые, когда они еще не сделались сухи и тверды, поджаренные составляют одно из самых лакомых блюд на Востоке²⁶². Наевшись сама, остаток она сохранила для свекрови. Поручая ее покровительству рабочих, Вооз приказал им дозволять ей собирать колосья между снопами и отбрасывать ей даже от снопов.

По возвращении Руфи с поля, Ноеминь спросила, на каком поле она собирала. Руфь назвала хозяина. Ноеминь благословила Иегову: Вооз был один из родственников ее мужа. Вдова Елимелеха советовала снохе продолжать собирать колосья на поле своего родственника. За жатвою ячменя наступила жатва пшеницы. Кончилась и эта последняя.

Нищенский образ жизни снохи не мог удовлетворить ее свекровь. Благодарная Ноеминь желала для своей снохи лучшего. План, каким образом устроить свою сноху, у Ноемини уже образовался в то время, когда она только услышала, что Руфь попала для собирания колосьев на поле Вооза и что Вооз принял ее очень радушно²⁶³. Теперь она решилась привести свой план в исполнение.

‒ «Дочь моя», – сказала она Руфи: ‒ «я ищу тебе пристанища, чтобы тебе хорошо было»²⁶⁴.

Указывая ей на Вооза, как на родственника, она напомнила ей права, которые по закону Моисееву²⁶⁵ принадлежали ей, как вдове.

В один вечер Вооз должен был взять ячмень на своем гумне. Свою работу он заключил сытным столом на открытом воздухе. Поработавши и утомившись, он здесь же и заснул на открытом воздухе возле стога. В полночь он просыпается; у ног его лежит женщина в нарядных одеждах, надушенная. Вооз испугался. «Кто ты?» ‒спросил он. ‒ «Я Руфь, раба твоя», ‒ отвечало явление, ‒ «простри крыло твое на рабу твою; ибо ты родственник»²⁶⁶.

Вооз понял. Он согласился исполнить ее желание; но был родственник ближайший. Нужно было, чтобы тот отказался от своего права, чтобы Вооз потом мог им воспользоваться. На этот раз Вооз проводил Руфь к ее свекрови с шестью мерами ячменя, обещая устроить остальное. Он отыскал упомянутого родственника, вывел его пред ворота к старейшинам города и при них спросил его, согласен ли он восстановить род Елимелеха. Тот снял сапог с своей ноги и бросил его Воозу. Это значило, что он отказывается от своего права.

Теперь, обращаясь торжественно к старейшинам и всему народу, Вооз сказал: «Вы сегодня будьте свидетелями тому, что я покупаю у Ноемини все Елимелехово, и все Хилеоново и Махлоново (два сына Ноемини). Притом и Руфь Моавитянку, жену Махлонову, беру себе в жену, чтобы оставить имя умершего в уделе его, и чтоб не исчезло имя умершего между братьями его»²⁶⁷.

Свидетели отвечали: «Да соделает Господь жену, входящую в дом твой, как Рахиль и Лию, которые обе устроили дом Израилев; приобретай богатство в Ефрафе, и да славится имя твое в Вифлееме. И да будет дом твой, как дом Фареса, которого родила Фамарь Иуде, от того семени, которое даст тебе Господь от сей молодой женщины»²⁶⁸.

Благожелания жителей Вифлеема были знаменательным освящением брака Воаза. Служа символом участия языческих народов в раскрытии идеи о Мессии, образом всенародного распространения Евангельского закона, Руфь Моавитянка делается суком, который, привившись к стволу Иудину, произведет ветвь царской династии избранного народа, от которой воплотится Слово Божие, Искупитель человечества. И город, принявший юную иностранку, ‒ тот самый, у котором родился Спаситель мира!

Ноеминь, думавшая найти только скорби на своей родине, утешилась надеждами. Преданность Вооза и нежность Руфи были ее опорою. Когда Ноеминь взяла на руки новорожденного сына Руфи и прижимала его к своей груди, она чувствовала себя больше чем бабушкой: ее сердце билось биением материнским. «У Ноемини родился сын»²⁶⁹, ‒ говорили женщины Вифлеема о рождении сына Руфью.

Этот сын был Овид, отец Иессея, отца Давидова.

Для спасения Израильтян от притеснений Филистимлян Бог воздвиг им силача Самсона. Своей силой и своим воспитанием Самсон был обязан своей матери. Предсказавший ей рождение сына Ангел Господень заповедал ей во время беременности воздерживаться от вина и всякого напитка и не есть ничего нечистого. Гигиеническая осторожность, конечно, имела благодетельное влияние на физическую организацию Самсона, которому Бог дал необыкновенную силу.

Но физической организации Самсона не доставало нравственной силы. Он не мог устоять против обольщения женщины. Филистимляне открыли слабую сторону этой сильной натуры. Через одну из своих дочерей они погубили этого необычайной силы мужа, и его энергию и даже желание жить²⁷⁰. Поработившая его обворожительница предала его врагам.

Пример матери Самсона доказал, что не в физической силе спасение Израиля, но в его верности Божественному закону. К этому собственно Еврейские матери должны были направлять воспитание своих детей.

В Анне, матери Самуила, мы находим то, чего не доставало матери Самсона.

Между богомольцами, которые ежегодно отправлялись в Силом, где была скиния, для принесения Богу начатков своих от полей и первородных из стад, был один человек из Рамы Вениаминовой, города, расположенного на Ефремовой горе²⁷¹. Это был Елкана. На богомолье ему сопутствовали его две жены, Анна и Феннана, его сыновья и его дочери. Первая из его супруг была печальна, потому что у нее не было детей. Теми, которых имел Елкана, Бог благословил Феннану.

Между тем Анна могла бы быть счастлива. Вероятно, только ее бесплодие было причиною, которая заставила ее супруга дать ей соперницу: но, разделяя между двумя женами имя супруга, Елкана не разделял своей любви, которая вся принадлежала Анне. Елкана выказывал ей всю нежность страстного чувства. Он видел, что Анна страдает от стыда, покрывавшего всякую Еврейскую женщину, которой природа отказала в материнстве; он видел, что за это несчастье ее оскорбляет даже высокомерная Феннана. И, считая Анну своей желанною супругой, он каждый раз, когда приходил в Силом, давал ей двойную часть для принесения жертвы Богу.

Но вот он замечает, что угнетаемая скорбью, не смотря на его предупредительность, Анна даже отказывается от пищи, которую он ей предлагает. Он растроган и встревожен.

‒ «Анна», ‒ утешает Елкана свою неплодную супругу, ‒ «что ты плачешь, и что не ешь, и что скорбит сердце твое? Не лучше ли я для тебя десяти сынов?»²⁷².

Несмотря на эту трогательную заботливость мужа, Анна страдала. Ее любящая и благородная натура в нежной преданности Елканы, может быть, находила новый предмет для своей скорби: Анна не могла дать полного счастья человеку, в сердце которого она занимала лучшее место.

Елкана с своей фамилией пришел в Силом. С ним была и Анна. Ее сердце разрывалось. Она испытывала одно из тех мучений, которым не может помочь человек и которые исцеляются только Божественным милосердием. Она вошла в Скинию. Пред Всемогущим она изливает всю горечь своей души. Слезы катились ручьями по ее лицу. Ни жестов, ни биения в грудь, ни слов молитвы не слышно; но разорванное сердце все ее существо превратило в молитву, которая обнаруживалась только в движении ее губ. Анна молила Господа призреть на нее, сжалиться над ее страданиями, исцелить рану, которая снедала ее. Она молила Господа дать ей сына! Этот сын не будет ее – он будет принадлежать Тому, Кто благословит ее высочайшим благом материнства: он будет назореем не на время только, а на всю жизнь.

В лице Анны молитва является с тем особенным молчаливым характером внутренней беспомощности, растроганного умиления, который дал ей Христос²⁷³. Израильтянин обыкновенно молился не так: он восклицал, кричал²⁷⁴ пред Господом. Сидевший у порога храма Господня первосвященник Илий, заметив жену Елканы, приписал пьянству ее внутреннее возбуждение и даже обратился к ней с строгим выговором. Так был необычна молитва Анна!

‒ «Нет, господин мой», ‒ отвечала ему Анна, ‒ «я – жена, скорбящая духом; вина и напитков я не пила, но изливаю душу мою пред Господом. Не считай рабы твоей негодною женщиною; поскольку от великой печали моей и от скорби моей я говорила теперь»²⁷⁵.

При этих нежных и искренних словах Илий должен был раскаяться в своих подозрениях.

«Иди с миром», ‒ сказал он несчастной женщине, ‒ «и Бог Израилев исполнит прошение твое, чего ты просила у Него»²⁷⁶.

‒ «Да обретет раба твоя милость в глазах твоих!»²⁷⁷, – ответила Анна и удалилась.

К своей фамилии она возвратилась успокоенную. В ней совершилось внезапное превращение. Ее пламенные излияния пред Богом, ее вера в Вечное Существо, Которое не изменяет никогда и Которое теперь устами Илия отвечало на ее молитву, ‒ все это успокоило ее душу и просветлило ее лицо.

Следующий год Анна не сопутствовала своему мужу в Силом: она кормила дитя, своего сына. Она не забыла своего обета. Она только ждала, когда она выкормит и возрастит свое дитя, чтобы привести его в Скинию.

Анна в Силоме. Она пришла посвятить своего сына Господу. Ее сопровождает ее супруг. Принесши Иегове в жертву быка, Анна и Елкана представили Илию свое дитя. Мать Самуила припомнила первосвященнику день, когда она молилась в его присутствии. Тогда она просила у Господа сына, которого и обещала посвятить Ему. Господь ее услышал. Теперь она исполняет своей обет²⁷⁸.

Богомольцы склонились для молитвы. Это уже не была немая молитва, которую произносило надорванное сердце неплодной матери; это был громкий торжественный гимн благодарности. В его звуках мы чувствуем, с какою как бы опьяневшую радостью женщина, некогда оскорбляемая гордою соперницей, теперь видит свое возвышение! Всемогущий – разрушитель сильного, опора слабости, начало истины и добра: Он блюдет праведных, а неправда пред ним исчезает. Анна, признавая в Боге источник всеобщей жизни, является в Ветхом Завете первою ясною истолковательницей верования в бессмертие души; она восхваляет действие Божественного провидения на целое человечество. Дух матери Самуила всецело проникается Божественною мыслью; она провидит будущее, она делается пророчицею. Она возвещает торжественное пришествие Мессии.

В изложении не передашь всей силы и всего величия песни матери Самуила. Нужно слышать самые слова этой песни.

«Возвеселил Господь сердце мое;

Вознес Господь рог мой²⁷⁹;

Широк рот мой на врага моего,

Потому что спасенная Тобою веселюсь я.

Нет святого, Иегове подобного;

Потому что нет другого, кроме Тебя,

И нет прибежища, кроме Бога нашего.

Не продолжайте надменных речей;

Дерзкая надменность пусть не выходит из уст ваших;

Ибо Иегова – Бог всеведущий,

И не удадутся замыслы.

Лук сильных сломан,

А слабые укрепились.

Сытые нанимаются за хлеб,

А голодные отдыхают.

Даже бесплодная родила семерых,

А многодетная ослабела.

Иегова умерщвляет и оживляет,

Низводит в шеол²⁸⁰ и возводит;

Иегова отнимает и обогащает,

Унижает и возвышает,

Поднимает нищего из праха,

И несчастного возвышает с позорного места,

Чтоб с вельможами посадить

И в наследие дать им почетное седалище;

Ибо у Иеговы столбы земли,

И на них утвердил Он вселенную.

Ноги праведников сохранит Он,

А злодеи умолкнут во прахе;

Ибо не силою силен человек.

Иегова сразит противящихся Ему;

Загремит с небес

И рассудит концы земли²⁸¹,

И даст крепость царю Своему,

И вознесет рог Христа Своего»²⁸².

Под впечатлением святого энтузиазма этой песни анна разлучилась со своим сыном, который еще так недавно нуждался в ее груди, в ее материнских заботах. Священный историк говорит нам только о хвалениях пророчицы: он скрывает от нас слезы матери.

Однажды в год, в то время, когда Израильтяне приносили в центральное святилище начатки от плодов земли и первородных из стад, Анна приходила повидаться со своим сыном и приносила ему одежду.

Илий благословил родителей Самуила и сказал Елкане: «Да даст Господь тебе детей от жены сей вместо испрошенного, который отдан Господу»²⁸³. Голос первосвященника был услышан: Анна родила еще трех сыновей и двух дочерей.

Вот все, что рассказывает нам Библия о матери Самуила. Анна только на минуту появляется на сцене священной Истории, но своим появлением она оставляет светлый и симпатичный след. В ней женщина нравится нам прежде, чем мы начинаем удивляться пророчице. Она интересует нас и своими долгими страданиями, и тою почтительною нежностью, которую она внушает своему супругу. Она трогает нас тем внезапным сердечным порывом, с которым она, терзаемая горем, обращается к Господу. Она увлекает нас твердостью своей веры, пламенною горячностью своей молитвы. Когда она обещает посвятить Господу сына, которого Он ей даст, мы, под покровом нежной и впечатлительной натуры, узнаем мужественную душу, которая способна на самопожертвования. Данный ею обет приготовляет нас к величественному ее поступку – действительному посвящению Самуила Господу. Она его посвящает, выражая свои высокие верования в Бога Евангелия, того милосердного Бога, к Котором она обращалась в своей немой молитве, прося Его о разрешении ее неплодия.

Анна есть первый и вместе с тем самый явный и определенный тип, который может характеризовать переход от закона Моисеева к Христианству. Посвященный ею Богу сын делается вторым основателем Еврейского народа.

Илий, первосвященник и судия, не отвечал вполне высоте своего двойного служения. Ему, при его добродетелях, недоставало нравственной силы, которая бы давала надлежащее влияние его слову и его примеру. Два сына его, Офни и Финеес, служа Господу, бесчестили святилище, и слабый старец, отечески укоряя их за их беспорядочное поведение, не имел духа наказать их с важностью первосвященника, с властью судии. Время требовало, чтобы мужественная рука поддержала колеблющиеся шаги Израиля. Самуил обратил на себя внимание всего Израиля еще при жизни Илия. По его слову Израильтяне выступили в поход против Филистимлян, но были разбиты. Думая, что присутствие Ковчега обезопасит им победу в новом сражении, они явились в Силом. Но, отданный в нечистые руки сыновей Илия, он не мог избавить евреев от нового несчастия. Он сам попал в руки врага, а его два хранителя погибли.

Один слепой, почти столетний старей сидел на стуле при дороге Силома: это был Илий. Он с нетерпением ждал новостей с поля сражения. В городе заслышался страшный шум. Первосвященник спрашивает о причине. К нему подбегает один Вениаминит в разодранной одежде, с посыпанной пеплом головою. Убежав с поля битвы, этот Вениаминит пришел возвестить Илию поражение Израиля, смерть Офни и Финееса и плен святого Ковчега. Лишь только вестник упомянул о плене Божия Ковчега, Илий упал с седалища и умер.

Финеес оставил свою жену на последних днях беременности. Когда она узнала о пленении Ковчега, смерти своего свекра и своего преступного мужа, которого она еще любила, она выкинула и умерла родами. Подобно Рахили, жена Финееса, умирая, дала жизнь мальчику. И подобно любимой супруге Иакова, она с печалью приняла дитя смерти и дала ему имя, выражавшее ее скорби. Но печаль Рахили была чисто личною; скорбь жены Финееса была патриотическою. Эта последняя не назвала свое дитя, подобно Рахили, сыном скорби; она назвала его: Ихавод, т.е. отошла слава.

«Отошла слава от Израиля; потому что взят Ковчег Божий»²⁸⁴, ‒ говорила она, умирая.

Но слава не навсегда оставила Израильтян. Ковчег Филистимляне скоро возвратили сами, и он был поставлен в Кириафиариме²⁸⁵. Самуил теперь сделался судиею Израиля. Он понял, что недостатки, которые не раз губили Евреев, не были неискоренимым злом, но временным заблуждением юности. Только нужно было дать настоящее направление юным сынам Израиля. Наследуя гений и вдохновение своей матери, Самуил решился вывести народ Божий на дорогу, по которой вел его Моисей. Он возбудил Евреев к раскаянию; молился за управляемый им народ; уничтожил в своей стране последние остатки идолопоклонства.

Но Самуил хотел, чтобы дело, начатое им, продолжалось неуклонно. В этом состоит величайшая заслуга достойного сына Анны для Еврейского народа. Он организовал общества пророков. Такие общества в Раме²⁸⁶, Вефиле, Иерихоне, Галгале и других местах²⁸⁷. И отныне, когда при Самуиле же Еврейские колена организуются в политический народ под властью царей, пророки постоянно являются представителями его духовного, религиозного значения; они постоянно указывают на его конечную цель – приготовление Мессии. В этом они видели настоящую славу Израиля, которой у него никто не мог отнять.

Самуил состарился. Его дети не обещали быть достойными преемниками его нравственной и политической власти. Пророк надеялся, что народ, развиваясь духовно под влиянием пророческих обществ и не теряя из виду своей конечной цели, сам собою поддержит свое единство и свою независимость. Но Евреи не могли возвыситься до мысли пророка: они думали, что только наследственное царство скрепит их в одно целое. Они послали Самуила выбрать им государя. Пророк отговаривал их тем, что царь обратит в своих слуг и служанок их сынов и дочерей; но они настояли на своем.

Самуил выбрал им царя, высокого ростом, мужественного: это был Саул. Выбор его был по душе Израильтянам, но он именно показал, что служение Израиля не в физической силе, но в духе. Саул не был достойным царем Израиля: ему недоставало духа понимания значения своего народа. Еще при жизни Саула Самуил помазал другого царя, меньшего из семи сынов Иессея, Давида. Небольшой ростом, но великий духом, Давид был настоящий царь Евреев.

Еще оставаясь слугою Саула, Давид показал, чего он достоин. Саул, разладив с пророком, потерял спокойствие духа. Один из его слуг должен был его успокаивать и рассеивать. Для этого именно и был выбран Давид, обладавший искусством играть на гусли. Сын Иессея понравился царю, который назначил его своим оруженосцем. В периоды болезненного припадка, теряя над собою власть, Саул с удовольствием видел около себя юношу с золотистыми волосами, со свежим и приятным лицом и с прекрасным взглядом²⁸⁸; он любил слушать его игру на гуслях и, под веселым и благодетельным влиянием молодого артиста, она чувствовал себя успокоенным.

Но Саул скоро возненавидел своего любимца, предчувствуя в нем своего соперника. Открылась война с Филистимлянами. Участь войны должен был решить поединок. Из Филистимского стана в продолжение сорока дней выходил великан Голиаф, вызывая себе соперника, но соперника, к стыду Израильтян, не являлось. Между тем. В награду победителю Голиафа, предлагалась рука старшей царской дочери, Меровы. Давид победил исполина своим пастушеским орудием – пращею.

С головою Гориафа в руке, Давид явился к своему государю. В эту минуту с Саулом был его старший сын, Ионафан. Благородный Ионафан встретил в Давиде не соперника, но друга: он полюбил Давида, как «свою душу»²⁸⁹. Царь сделал победителя начальником своего войска. Шествие с поля победы было торжеством для Давида, но было унижением для царя. Выходя на встречу царя с музыкальными инструментами и пляской, Израильские жены обращались к Саулу с ироническим напоминанием и, в то же время, превознося Давида.

«Саул победил тысячи,

А Давид – десятки тысяч».

‒ «Давиду дают десятки тысяч, а мне тысячи, и еще ему только царство…»²⁹⁰, ‒ говорил в раздражении Израильский государь.

Саул помнил о песнях израильских жен. Он сделался к Давиду подозрителен и видимо желал его смерти. Чтобы выдать за него свою дочь, как он обещал победителю Голиафа, он потребовал от Давида новых подвигов храбрости. Давид отклонил от себя эту честь, и Саул выдал свою старшую дочь за другого.

Саул начал преследовать Давида. Но в самом доме царя Давид нашел еще друга, кроме Ионафана.

Не без причины Давид отклонил честь супружества с старшей дочерью Саула: сердце его не было свободно. Красота, храбрость молодого военачальника, поэтическое одушевление его характера, его благородство и самое гонение, воздвигнутое против него, ‒ все это были такие привлекательные черты, которые не могли не тронуть младшей дочери Саула, Мелхолы.

Царь узнал о любви Мелхолы к Давиду и решился воспользоваться этой страстью, как орудием против победителя Голиафа. Он сказал своим слугам:

‒ «Поговорите тайно Давиду, и скажите: вот царь любит тебя, и все слуги его любят тебя; породнись-ка ты с царем»²⁹¹.

Доверенные царя исполнили его поручение; но Давид, не смея верить своему счастью, отвечал им:

‒ «Неужели вы представляете легким породниться с царем? Я – человек бедный и ничтожный»²⁹².

Когда Саул узнал, по какому скромному чувству Давид не смел искать его союза, он дал ему знать, что убить сотню Филистимлян – это единственный выкуп, который он требует от своего зятя. Тогда молодой человек, который, по своему положению, считал себя недостойным Мелхолы, почувствовал, что своею храбростью он может возвыситься до нее. Он умертвил вдвое больше Филистимлян, чем сколько требовал Саул. Царь отдал свою дочь человеку, которого она любила.

Впрочем, ни дружба Ионафана, ни любовь Мелхолы не могли оградить Давида от ревнивого предчувствия Саула. Однажды, раздраженный возрастающей славой своего зятя, царь хотел убить его в ту минуту, когда Давид пытался успокоить его игрою на гуслях в один из обыкновенных припадков мрачного расположения духа. Давид убежал в свой дом. Это было ночью. Саул приказал стеречь жилище своего зятя своим слугам, которые поутру должны были умертвить его. Мелхола была извещена об опасности, угрожавшей ее мужу. Передавая об этом Давиду, она говорила ему: «Если ты не спасешь жизни своей в эту ночь, то завтра ты будешь умерщвлен»²⁹³. Она спускает Давида из окна, а на постель его кладет статую, обложив голову ее козлиною шерстью. Явившимся слугам Саула она говорит, что Давид болен в постели. Посланные Саула попросили у царя новых приказаний. Саул приказал им принести Давида в его постели. Хитрость молодой женщины была открыта. А между тем Давид спасся бегством. Царь укорял Мелхолу за то, что она не воспрепятствовала убежать врагу своего отца; она отвечала, что способствуя бегству Давида, она уступила только его жестоким угрозам.

Для Давида теперь началась тяжелая жизнь испытаний. Он должен был спасаться от преследований Саула; но в то же время он считал своею обязанностью бороться с врагами своего отечества. Его покровитель, Самуил, умер. Мелхола не осталась ему верною: Саул отдал ее замуж за Фалтия, сына Лаиша.

Похоронивши и оплакавши Самуила, Давид ушел с своими людьми в пустыню Фаран (1060 г. до Р. Хр.). Им недоставало хлеба. Тогда Давид вспомнил, что некогда он покровительствовал на Кармиле²⁹⁴ пастухам одного богатого человека, по имени Навала. Теперь Навал занимался на Кармиле стрижкой своих овец. Чего же лучше, ‒ самое удобное время дать знать ему, что люди, оберегавшие его стада, от которых он теперь собирает шерсть, нуждаются в нем и просят его помощи! Давид посылает десять человек из своих сторонников обратиться к благородству Навала. Последний отвечал презрительным отказом. Один из слуг самого Навала до крайности оскорбился высокомерным приемом, который его господин сделал посланным Давида. Это был один из тех пастухов, которых защищал Давид с своими воинами: он вспомнил ласки, с какими обращались Давид и его сторонники с пастухами Навала; его совесть, его сердце ‒ все ему говорило, что Навал отказывает тем, кому был обязан, что он был несправедлив, неблагодарен. Но как отклонить его от его неблагородного решения? Навал был жесток и груб и не терпел ни замечаний, ни советов. К нему он и не обратился. Он знал, кто услышит голос любви и милосердия, ‒ это прекрасная и целомудренная²⁹⁵ спутница Навала, Авигаиль.

Слуга обратился к ней. Он известил ее о поступке Навала с Давидом. Едва окончил он своей рассказ, Авигаиль дает приказание нагрузить на ослов: двести хлебов, два меха вина, пять приготовленных баранов, пять мер жареных зерен, сто связок изюма и двести сушеных фиг.

‒ «Идите вперед меня», ‒ сказала она слугам, ‒ а я пойду за вами»²⁹⁶.

Она следовала за обозом. Муж ее не знал ни об ее отъезде, ни о предшествовавших приготовлениях. Спустившись в долину, она встретила отряд воинов. Это Давид шел мстить Навалу. Авигаиль поняла все. Жизни Навала была в опасности. Без сомнения, этот человек не был достоин ее и она не могла любить его. Но что за важность, ‒ он был ее супруг, и голос долга, если только это не был голос любви, приказывал ей защитить его, хотя бы это стоило ей жизни.

Завидев Давида, она поспешила сойти с своего осла и, склонив до земли свое прекрасное лице, она сказала ему:

‒ «На мне вина, господин мой; но пусть раба твоя скажет во уши твои, и выслушай слова рабы твоей!»²⁹⁷.

Она извиняет своего супруга, этого Навала, имя которого означает глупость: человек, не сознающий своих поступков, должен быть безответен. Прося Давида дозволить ей исправить недостаток своего мужа, в котором она не участвовала, предложив ему провизию, она отклонила Давида от его смертоносных намерений. Пусть человек, который берется за дело Господа, не мстит за собственное личное дело! Пусть он примет равнодушно оскорбление от безумца и предоставит свою защиту Верховной Правде, намерения которой исполняются не во времени только, но и в вечности!

«Хотя и восстал человек преследовать тебя и искать души твоей; но душа господина моего хранится в хранилище жизни у Господа, Бога твоего, а душу врагов твоих Он бросит из пращи, положив в пращу»²⁹⁸.

Авиагиль, признавая в Давиде будущего государя Израиля, умоляет его не пятнать кровью руки, которые будут управлять народом, – не приготовлять угрызений царю, которого кроткий взор должен стоять выше человеческих страстей.

‒ «Когда Господь сделает сие добро господину моему», ‒ прибавила она, ‒ тогда вспомнишь рабу твою»²⁹⁹.

При этих словах, в которых дышала нежность женщины, но в которых вместе слышалось эхо пророческой речи, гнев Давида исчез, душа его возвысилась. Пред мыслью о Вечной правде, о которой ему напомнила Авигаиль, он понял ничтожество своих намерений мщения: только веруя в бессмертие души, он перестал мучиться желанием возмездия. Пред нежной добротой женщины, которая просила милости презренному супругу, он укорил себя за то, что хотел наказать своего оскорбителя. Другая мысль теперь занимала голову Давида: он поклялся истребить весь дом Навала. И если бы Авигаиль не помешала ему сдержать свою клятву, он умертвил бы вместе с своим врагом и это прекрасное и благородное творение, которому он теперь удивляется. Его смущенный голос благословил в Авигаили посланницу Бога, а в ее советах вдохновение Неба. Приняв предложенные ею дары, Давид сказал ей:

‒ «Поди с миром в дом твой: вот, я слушаюсь слов твоих и делаю в угодность тебе!»³⁰⁰

Молодая женщина возвратилась к своему супругу. Навал был пьян. Авигаиль смолчала. Наутро, когда он мог ее выслушать, она рассказала ему, от какой опасности она избавила его дом. Трус, не смотря на свою грубость, Навал в ужасе был поражен параличом³⁰¹. Бог отмстил за Давида. Через десять дней Авигаиль сделалась вдовой. Люди Давида пришли к молодой женщине.

‒ «Давид послал нас к тебе, чтобы взять тебя в жену ему»³⁰², ‒ говорили они ей.

Авигаиль должна была страдать, видя свое существование связанным с существованием человека грубых нравов. Предложение Давида оживило надежды ее юности. Она поклонилась до земли посланным Давида и, обращаясь мысленно к своему жениху, сказала:

вот, раба твоя отдает себя в служанки, чтобы умывать ноги рабам господина моего»³⁰³.

     Сделавшись женою Давида, Авигаиль в дальнейшей жизни своего царственного супруга появляется только в какой-то полутени³⁰⁴³⁰⁵ и, наконец, совершенно исчезает. Но она производит на нас неотразимое впечатление.

     Авигаиль – одна из самых симпатичных личностей. Она являет нам прототип Евангельской женщины как в ее семейных добродетелях, так и в ее духовных верованиях. Прекрасная и приятная фигура Авигаили не состарится никогда, и в христианстве образчики таких типов должны все больше и больше умножаться. Великая по уму³⁰⁶ и по сердцу супруга Навала была соединена с человеком, который не мог понимать ни возвышенности ее мыслей, ни благородства чувств. И тем не менее она, поддерживая достоинство своего домашнего очага, в молчании переносит недостатки своего мужа, старается их исправить, подвергает опасности самое себя ради спасения своего виновного мужа. И что могло поддерживать ее в этой суровой преданности? – То, что она так красноречиво выразила Давиду: вера в провидение и надежда на ту вечность, при памятовании которой бедствия настоящей жизни для верующей души исчезают подобно тени. 

 Между тем участь Саула была решена. Бог его оставил. Он был в отчаянии.

     Однажды ночью три человека проникли в пещеру горы, на которой была расположена деревня Аэндор³⁰⁷. В пещере жила волшебница. Один из трех посетителей просил волшебницу вызвать мертвого, которого он назовет. Она противилась. Она напомнила вопросителю, что Саул выгнал из своей земли всех вызывающих мертвецов и волшебников; теперь она боялась, что ей расставляют сеть, чтобы умертвить ее. Неизвестный настаивал, обещая ей сохранить ее жизнь. «Кого мне вызвать для тебя?» – спросила она, готовая заняться своими заклинаниями. – «Вызови мне Самуила»³⁰⁸, – ответил собеседник. Волшебница внезапно испустила страшный крик. Она не могла заставить пророка выйти из гроба, а между тем видела появление его тени. Она угадала, что лишь присутствие посетителя чудесным образом привлекло призрак, и сказала собеседнику: «Для чего ты обманул меня? Ты – Саул»³⁰⁹.

     В самом деле это был царь. Вступая в битву с филистимлянами, он напрасно спрашивал истолкователей Господа, каков будет исход войны. Оставленный Духом Божиим, он упал до того, что решился искать помощи у того тайного искусства³¹⁰, которое он сам же преследовал.

Пророк появился, прикрытый своею мантией. Он укорил Саула за то, что тот нарушил его последний покой, и известил его, что наутро царь и его дети, все вместе, будут в преисподней, и Израиль будет побежден.

Приготовляясь к ворожбе волшебницы, Саул ничего не ел ни эту ночь, ни предшествовавший день. Мрачное предвестие Самуила его поразило. Он упал. Волшебница подошла к царю. Она напоминала, что, повинуясь ему, она рисковала своею жизнью; в свою очередь и она умоляет его уступить ее просьбе. Она просила его подкрепиться какой-нибудь пищей. Саул отказался; но, побежденный настояниями этой женщины, он поднялся и, сидя на постели, ждал, когда хозяйка принесет ему пищи.

Волшебница имела тучного теленка; она поспешила его заколоть; приготовила хлебы из пресного теста, и изготовленный ужин предложила царю и его двум спутникам.

Пред великодушием и благородством волшебницы, которая оказала помощь своему гонителю, еще резче выставляется падение Саула. Подкрепивши себя пищей, царь и его слуги оставили пещеру волшебницы еще до наступления дня.

Давид находился в Секелаге³¹¹, в земле Филистимской. Здесь он узнал об исходе сражения между Израильтянами и Филистимлянами. Его соотечественники были разбиты, его нареченный брат Ионафан был убит, раненый Саул добил сам себя. Давид плакал о Сауле и Ионафане, о своем гонителе и о своем друге. В элегии³¹², в которой излилась вся его благородная и нежная душа, он просит не возвещать о смерти двух Израильских князей Филистимским женам, чтобы на их слезы они не ответили взрывом радости. Но он возбуждает Израильских дочерей плакать о Сауле, который, некогда победитель, одевал их пурпуром и золотом. Всего больше он скорбел об Ионафане, брате, которого привязанность была ему дороже женской любви.

В Хевроне Давид был провозглашен царем колена Иудова. Он взял себе новых жен. Между детьми, которых ему родили в Хевроне его шесть жен, был один сын Хилав³¹³ от Авигаили, которая первая провидела на челе Давида сияние его будущей царственной славы. Но удивление, которое Авигаиль вдохнула Давиду, не могло заставить его забыть его первую любовь. Жена его юности была всегда присуща его мысли.

Прежде чем Давид сделался царем всего Израиля, ему пришлось выдержать упорную борьбу с сыном Саула, Иевосфеем. Наконец, Авенир, главная опора Иевосфея и начальник его войска, предложил Давиду перейти на его службу. Давид принял предложение военачальника только с условием, чтобы он привел к нему Мелхолу. Давид послал просить свою первую жену у своего соперника, ее брата. Он напомнил брату, что для ее получения он подвергал свою жизнь опасности. И мог ли он забыть то, что он был обязан ей своею жизнью?

Но Мелхола была замужем за Фалтием. Горячо любимая своим вторым супругом, ужели она могла покинуть его без сожаления? Иевосфей отослал свою сестру Давиду; Авенир взялся привести ее царю Иуды. Фалтий не легко расстался с ней. Пораженный в самое сердце, проливая слезы, он сопровождал ее до Бахурима³¹⁴, где, наконец, Авенир сказал ему: «Поди, воротись!»³¹⁵

Не вспоминала ли об этой сцене Мелхола, когда, достигши Хеврона, она увидела, что не она одна занимает сердце своего первого супруга, что у нее есть соперницы и прибавляются еще новые? Дочь царя и некогда единственная спутница Давида, она должна была страдать двойственной гордостью царевны и жены.

Иевосфей скоро погиб. Теперь оставался единственный мужской представитель племени Саула, сын Ионафана, Мемфивосфей. Но это был несчастный: оставшегося пяти лет после смерти своего отца его уронила нянька, и он сделался хромым на обе ноги. Около него уже не могли группироваться Еврейские племена. Царь Иуды теперь стал царем всего Израиля. Дочь Саула была царицею.

Давид сделал столицею своего царства Иерусалим (1051 г. до Р. Хр.). Он решился перенести сюда Ковчег Завета, который со времени Самуила еще оставался в Кириафиариме, и основать здесь центральное святилище. Мелхола смотрела в окно царского дома на перенесение Ковчега Завета в город Давидов. Несомый левитами, Ковчег приближался. Между музыкантами, который инструменты аккомпанировали пению священного гимна, шедшие девицы³¹⁶ ударяли и тимпаны. Певцы превозносили величие Господа вселенной, Который шел утвердить свое жилище на горе Сион. Смел ли человек приблизиться к этому святилищу?.. Да, любовью к истине, исполнением правды низкое творение могло возвыситься до Живущего в этом святом месте.

«Господня – земля, и что наполняет ее; вселенная и все живущие в ней. Ибо он основал ее на морях, и среди рек утвердил ее. Кто взойдет на гору Господню? И кто станет на святом месте Его? Тот, у кого чисты руки и непорочно сердце, кто не произносит имени его вотще и не клянется лукаво»³¹⁷.

Этот псалом Давида пели певцы. И сам царь, отбросив знаки своего сана, облекшись в виссонную одежду и опоясавшись эфодом подобно левитам, присоединил к этому концерту звуки своего голоса, аккорды своей арфы и предался одному из обыкновенных обнаружений у древних религиозной радости – пляске.

Мелхола смотрела на своего супруга. То было давно, когда она в дому своего отца не могла скрыть своего нежного удивления к сыну Иессея, когда она покрывала своего молодого супруга самой пламенною заботливостью. Теперь же, видя, как царь выражал пред Ковчегом свою безграничную радость, она его уже не любила: она его презирала³¹⁸ за его прыганье и скаканье.

Между тем торжественное шествие продолжалось. Ковчег принесли к палатке, устроенной Давидом. В эту минуту два хора левитов, отвечая один другому, пели последние и самые высокие стихи царской песни.

«Врата, возвысьте верхи ваши! возвысьтесь двери вечные! Царь славы входит.

‒ «Кто сей царь славы?

‒ «Иегова крепкий и сильный, Иегова сильный в брани. Врата, возвысьте верхи ваши! возвысьтесь двери вечные! Царь славы входит.

‒ «Кто сей царь славы?

‒ «Иегова воинств; Он царь славы»³¹⁹.

Ковчег был поставлен в палатке – Скинии. Давид приносит всесожжения и жертву мира. Царь-воитель благословляет своих подданных именем Иеговы Саваофа, Бога воинств. Всякий мужчина, всякая женщина получают от него по одному хлебу, по куску жареного мяса и по сосуду вина³²⁰. За этим Давид отправляется в свой дом, чтобы напомнить о милостях Божиих и своим женам, и своим детям.

До этой минуты царь был свидетелем народного энтузиазма: в Ковчеге Завета, как символе Божественного присутствия, каждый Еврей приветствовал освящение своего народного единения. Конечно, и в своей фамилии Давид найдет те же торжественные чувства?

Мелхола вышла к нему навстречу. Не миром приветствовала она своего супруга, не миром и царь отвечал ей. Презрительной иронией она вызвала со стороны Давида целый поток укоризн.

‒ «Как отличился сегодня царь Израильский, обнажившись пред служанками рабов своих, подобно какому-нибудь шуту!»³²¹

Это говорила далеко не та женщина, которая была действительною спутницей Давида; это была дочь Саула. Царь это почувствовал и, принимая царское величие, забываемое им только пред лицом Господа, сказал:

‒ «Пред Иеговою, Который предпочел меня отцу твоему и всему дому его, и утвердил меня вождем народа своего – Израиля, – пред Иеговою играл я. И если бы я еще более унизился и сделался ничтожным в собственных глазах, то и тогда для служанок, о которых ты говоришь, для них я был бы славен»³²².

И последняя связь между Давидом и его первой женой была порвана. Дочь Саула никогда не сделалась матерью.

Фигура Мелхолы покажется нам не совсем симпатичной, если мы будем рассматривать ее только при ее последнем появлении. Гордое поведение царевны нас отталкивает. Но чувство нашей холодности заменится чувством глубокого сожаления, если мы возьмем во внимание ее прошедшее. Вот она стоит между дочерним повиновением к отцу и любовью к своему супругу; вот ее отнимают от любимого ею супруга и отдают другому мужу. Вот она привязалась к своим последним узам, а ее заставляют опять взять на себя цепь, которую принудили ее некогда разорвать. В своей первом супруге она уже не находит друга своей юности, но господина нескольких жен. Понятно, среди этих мытарств пламенная и благородная натура Мелхолы не могла не очерстветь, а в ее сердце мог закрасться яд презрения и ненависти. Но мы должны воздать Мелхоле справедливое: спасая Давида от верной смерти, она способствовала Давидовой династии выполнить своей назначение.

Саул некогда из ревности по Израилю умерщвлял Гаваонитян, Аммореян³²³, живших среди народа Божия. Он забыл, что некогда Иисус Навин и весь народ поклялись Гаваонитянам не трогать их и дозволили им жить мирно среди Израиля³²⁴. Гаваонитяне не винили всего народа в нарушении клятвы, но только Саула. Они требовали теперь от Давида удовлетворения: они требовали выдать им потомков Саула.

Давид выдал им двух сыновей Саула от наложницы Ресфы и пятерых его внуков от Мелхолы³²⁵. Гаваонитяне повесили их на горе. Это было в первые дни жатвы ячменя, в начале весны. Ресфа, мать двоих из повешенных, взяла ковер, разостлала его на скале и сидела возле трупов несчастных потомков Саула от начала жатвы до того времени, пока пошел дождь ‒ это от начала весны до глубокой осени. Днем она отгоняла от них птиц, а ночью зверей.

Несчастная мать, не могши спасти жизни своих детей и последний потомков Саула, старается, по крайней мере, сохранить их трупы. Для этого она поселяется на открытом воздухе, живет около бездушных трупов, отгоняет от них птиц и зверей, в продолжении нескольких месяцев не знает покоя ни днем, ни ночью. Эта преданность, это самоотвержение матери не могут не удивлять нас, не могут не вызывать у нас слез о судьбе несчастной фамилии Саула. Своими слезами, своим безграничным горем Ресфа, как мать, искупает все недостатки своего несчастного супруга.

Давид услышал о поведении Ресфы. Он захотел помириться с домом Саула. Он собрал кости Саула и всех его потомков и с почетом похоронил их в их фамильной гробнице. «И умилостивился Бог к земле после сего»³²⁶.

Давид был на верху своей славы и своего могущества. Он победил Филистимлян, Моавитян, Эдомитян. Финикияне считали за честь находиться с ним в дружбе. Его имя сделалось известно далеко за пределами Ханаана. Но упоение славою имело на него влияние нравственного расслабления.

Он предпринял войну против Аммонитян; эта война укрепляет его военное могущество, но делается для него поводом нравственного падения. Войско царя осаждало Аммонитскую крепость Равву³²⁷, а сам царь оставался в Иерусалиме. В это время ему понравилась Вирсавия, жена Урии Хеттеянина, находившегося в его войске и бывшего его верным воином. Давид приказал своему вождю, Иоаву, поставить Урию в такое место во время битвы, где бы он непременно умер. Приказание исполнено, и Давид женится на вдове Урии.

В этом случае Давид является богатым пастухом, который для своего наслаждения отнимает у бедняка его последнюю овцу, его друга, его дочь. Пророк Нафан, обличая его в этом преступлении, грозил ему наказанием, которое и не замедлило его постигнуть. Рожденный Вирсавиею сын умер через семь дней³²⁸.

Давид спокойно перенес наказание³²⁹ и чистосердечно исповедал пред Господом свое тяжкое преступление. Он припоминал свою столь чистую и прекрасную юность и молил Господа об обновлении его одряхлевшей души; он просил его возвратить ему прежнюю радость и спокойное расположение духа; он выражает уверенность, что искренним раскаянием он умилостивит милосердного Бога³³⁰.

Рождение другого сына, Соломона, уверило обоих, отца и мать, и Давида и Вирсавию, что Бог прощает их вину³³¹.

Давид состарился. Умирая, он оставлял своему преемнику государство на верху его могущества и просвещения. Истинный царь народа, одушевленного патриотическим энтузиазмом и религиозною ревностью, Давид, несмотря на свои недостатки, умел понять его дух, направить его стремления. Расширив свою власть даже до Евфрата, он собрал в Иерусалиме материалы для храма, построенного его преемником, но оглашаемого песнями, сложенными царственным пророком в минуты его скорби и радости.

По праву старшинства наследие трона принадлежало Адонии, сыну Аггифы. Но Соломон был любимое дитя Давида в дни его старости: он поручил его покровительству своего обличителя, пророка Нафана³³², а Вирсавии обещал сделать его своим преемником.

Человек Божий является к Вирсавии и извещает ее, что важная опасность угрожает жизни ее сына и ее собственной. В эту минуту пир соединил всех сторонников Адонии, и они провозглашали его царем. По совету Нафана, царица пришла в комнату Давида. С царем была молодая и прекрасная девица, Ависага, Сунамитянка. Она распространяла на старость царя прелесть своей девственной красоты, и Давид относился к ней, как к своей дочери.

Вирсавия, поклонившись пред царским величием, упала Давиду в ноги.

‒ «Что ты?» ‒ спросил ее супруг.

‒ «Государь мой!» ‒ отвечала она, ‒ «ты клялся рабе своей Господом, Богом твоим: после меня царем будет сын твой, Соломон, и он сядет на престоле моем. Но вот теперь воцарился Адония; а ты государь мой, царь, и не знаешь. Он заколол множество быков, и откормленного скота, и овец, и позвал всех сыновей царевых, и Авиафара священника, и Иоава военачальника, а Соломона, раба твоего, не позвал»³³³.

Народ, прибавляла Вирсавия, ждет, что царь сам назовет его будущего государя… Ужели же Соломон и его мать будут предоставлены мщению принца, которого правами Давид хотел пожертвовать в их пользу? Вирсавия затронула и честь царя, и нежность супруга, и любовь отца. Она еще говорила, послышался голос.

«Вот, Нафан, пророк!»³³⁴ ‒ извещают.

Царица удалилась.

Человек Божий подтвердил Давиду все, что говорила Вирсавия. «Да живет царь Адония!»³³⁵ ‒ кричали гости Адонии. Этот крик нашел эхо в сердце мужа Вирсавии.

‒ «Позовите ко мне Вирсавию!» ‒ сказал царь.

Царица, возвратившись к своему супругу, становится перед ним и ждет. Давид начинает говорить.

«Жив Господь, Который избавляет душу мою от всякого бедствия! Как я клялся тебе Господом, Богом Израилевым, говоря: царем после меня будет сын твой, Соломон, и будет сидеть на престоле моем вместо меня, так и сделаю сегодня».

Вирсавия была на коленях пред своим супругом. В радости она говорила: «Вечно живи государь мой, царь Давид!»³³⁶

Давид умер. Соломон сделался царем. Адония обратися к Вирсавии. Он обратился к ее сердцу женщины. По праву рождения корона принадлежала ему. Ее получил другой; Адония уступил. Но, подавляя свое честолюбие, он хотел дать просто тайне своей любви. Он умолял Вирсавию испросить для него у Соломона руку Ависаги, молодой девицы, услаждавшей последние дни его отца. Вирсавия согласилась.

Когда Соломон увидел входящую к нему мать, он встал, пошел к ней навстречу и поклонился ей. Севши на престол, он велел поставить по правую руку другой престол для своей матери. Царь обещал удовлетворить просьба матери, не зная еще ее предмета. И мог ли он в чем-нибудь отказать женщине, доставившей ему корону, ‒ матери для которой, по его словам, он «был нежным… и единственным сыном»³³⁷?

Но едва только Вирсавия изложила предмет своей просьбы, царь встревожился: он заговорил языком страшного недовольства. Просить одну из жен, служивших его предшественнику, не значило ли это выказывать притязание на самое царское наследство? Почему Вирсавия еще не просит уступки трона Адонии?.. Поступок старшего сына Давида повел за собою его смертный приговор.

Этим оканчиваются сведения о жизни Вирсавии. Сделавшись таким страшным образом супругой Давида, она оказывается достойною быть праматерью Искупителя. Давид раскаялся в своем преступлении; но его преступление послужило уроком для Вирсавии. Соломон, Соломон первых дней его царствования может служить лучшею похвалой для его матери. Она заботится о предоставлении ему трона, потому что видит его достойнейшим преемником Давида. Она, мать, пытается удержать своего царственного сына на путях правды и милости, старается оградить его нравственность, рисует пред ним идеал прекрасной женщина и тем старается предохранить его от разврата, губившего всех восточных царей, погубившего и царство Израиля. В хорошей жене она видела благословение мужа, семьи и общества³³⁸. К сожалению только, Соломон не исполнил всех наставлений матери.

Соломон, женившись в первые годы своего царствования на Аммонитянке Нааме³³⁹, женился еще на Египетской царевне, дочери Фараона³⁴⁰.

Молодая женщина страдала на праздненстве своего брака. Перенесенная в иностранный двор, она вспомнила о своем отечестве; близ супруга, еще незнакомого, она скучала о своей фамилии. Сына Кореевы поют одну из песней Давида, сильных, блестящих песней, ‒ песнь любви, ‒ которая под вещественным, так сказать, историческим покровом заключает высший духовный смысл.

«Льется из сердца моего слово благое; я сказал: творение мое для царя; язык мой трость скорописца»³⁴¹. Таким вступлением начинает хор свою песнь.

Самое приятное приношение, которое можно сделать невесте, ‒ это похвала человеку, с которым она соединяется. И хор превозносит и внешнюю красоту Соломона, и его нравственное величие. Вот, в своих палатах со стенами, украшенными слоновою костью, Соломон, настоящий царь Азии, в день своего брака сидит на своем троне, опоясанный мечом, надушенный ароматами; его увеселяют музыканты, ему служат придворные девицы. По правую руку царя царевна Египта, царица Израиля, спутница Соломона, покрытая золотом Офира. И хор сынов Кореевых, угадывая грусть невесты, обращается к молодой девицы с самыми нежными и лестными речами. Пусть она склонит к ним свою прекрасную, печальную голову; пусть с ними посмотрит на свое счастье; пусть забудет и землю Египта, и палаты Фараона для этого молодого супруга, которого они прославляют и который ее полюбит! Пусть отплатит она своему супругу преданностью за его нежность! К ней отнесутся с почтением и Тиряне и Израильские вельможи, и принесут свои дары молодой царице. Пусть она представит веселое шествие, когда является к царю в своем роскошном наряде невесты, в сопровождении своих молодых подруг!

«Слыши, дщерь», ‒ поет хор, ‒ воззри и обрати ко мне ухо твое; забудь народ твой и дом отца твоего. И возлюбит царь красоту твою; ибо он ‒ господь твой, и ты поклонися ему!»³⁴²

Она еще вспоминает о своем отечестве? Может быть. Но если преимущество царского сана, если любовь молодого царя, прекрасного, великодушного, не могут утешить ее, то пред нею впереди потомство, дети, которые заменят ей ее отцов. Царица, супруга и мать, с этой тройной властью, она сделает своих сыновей князьями земли. И ее слава не будет эфемерною: хор, воспевая эту славу, уверяет ее в бессмертии³⁴³.

Соломон окружает дочь Фараона крайней заботливостью. Щадя ее гордость царевны, родившейся на троне, он построил для нее дворец, особый от своего царского терема³⁴⁴.

Слава о мудрости и величии царя Соломона разнеслась далеко.

В счастливой Аравии³⁴⁵, где деревья изливают мирту и ладан, где ручьи текут золотыми песчинками, где горы скрывают в себе агат, оникс, рубины, находилось царство Савское. Здесь прелести ароматической Аравии выказывались во всем своем блеске: роскошная природа обиловала цветами, плодами и зеленью; речки и каналы орошали огороды, сады и пастбища; деревья росли в таком изобилии, что целая страна казалась колыбелью из листвы.

Но, среди роскоши природы, жители Савы умели сохранить в себе способность ценить все доблестное и достойное уважения. Нравственную красоту они замечали везде, любили во всех; и чтобы видеть ее во всем блеске, они не задумывались отправляться в далекие страны посмотреть на людей, которые были ее представителями.

Царица Савская услышала похвалы о Еврейском царе: она оставила свое очаровательное царство и отправилась в Иерусалим, чтобы лично испытать мудрость Соломона. Верблюды царского каравана были нагружены ароматами, золотом и драгоценными камнями.

Царица была восхищена объяснениями Соломона, которыми он разгадывал ее загадки, его мудростью и роскошью его придворной жизни. При этом она выразила царю волновавшие ее чувства. Некогда она не смела верить рассказам, предметом которых был царь Израиля, а между тем то, чему она не могла верить, не составляло и половины того, что она видела теперь. Она завидовала счастью тех, кто жил вблизи Соломона. Она благословляла Господа, возлюбившего свой народ до того, что Он дал для его руководства самое воплощение правды. В словах Арабской царицы проглядывала какая-то меланхолия, за которой скрывалось другое чувство, более живое, чем чувство удивления. Может быть, это было чувство любви³⁴⁶.

Царица Савская, принося Израильскому царю плоды своей прекрасной страны, дала ему сто двадцать талантов золота, множество драгоценных камней и такое значительное количество ароматов, какого никогда еще не приходило в страну Ханаанскую. При отъезде царицы Соломон одарил ее совершенно по-царски³⁴⁷.

Придет время, когда иностранцы будут искать в Иерусалиме не зрелища человеческой мудрости и роскоши, но места, откуда изливается самый источник мудрости, Слово Божие. Тогда, подобно Савской царице и царю Израиля, различные народы соединятся между собой в почитании единой Вечной Истины³⁴⁸.

Пышность, пленившая Савскую царицу при дворе Израильского царя, погубила Соломона. Изнеженный роскошью, Соломон не мог предохранить себя от влияния иностранных жен. Из тысячи жен его гарема, семьсот были царицами. Любя по преимуществу иностранок, Соломон принимал их нравы, воздвигал их богам алтари. Недавно, на горе Сканда́л, господствующей над самым дурным и наиболее сжатым пунктом Иосафатовой долины, был найден монолит Египетского стиля. Это остаток от капища жены Соломона, дочери Фараона³⁴⁹. Чтобы удовлетворить своей чрезмерной роскоши, Соломон отягощал страшными налогами народ, который во времена Саула еще хранил пастушеские привычки свободы и независимости. Предсказание Самуила теперь сбывалось: Израильтяне возстенали от своего царя, избрания которого так домогались от Самуила.

Евреи это поняли. Соломон умер; его сын и преемник, Ровоам, хотел идти по гибельной дороге, проложенной его отцом. «Израиль! по шатрам своим! Теперь, Давид, заботься о своем доме!»³⁵⁰ ‒ закричал народ. В этом крике возмущения вдруг выказались долго стесняемые инстинкты сынов Сима. Десять колен избрали своим царем Иеровоама. Только Иуда и Вениамин остались верными потомству Давида. И два отдельные царства, Иуда и Израиль, отныне начинают междоусобную войну, в которой они взаимно ослабляют и губят друг друга.

С разделением царств истинная задача Израильского народа была забыта его вождями. Она поддерживалась только единичными личностями. Настоящими представителями религиозной идеи, которой собственно и должен был служить народ Божий, являлись только пророки. Они-то нам открывают настоящее положение вещей в период разделения народа Божия на два царства. При всеобщем оцепенении, вдохновенные речи пророков служили светочем и согревающей теплотой: даже когда политическое здание Израиля разрушалось, идея, представляемая избранным народом, в пророческих речах являлась во всем блеске. Из них мы узнаем о гибельных влияниях, препятствовавших массе Евреев следовать за пророками по духовному пути постоянного нравственного совершенствования, по которому они пытались вести своих соотечественников.

Роскошь женщин была одной из причин падения обоих царств, Израиля и Иуды. Для удовлетворения разорительным вкусам своих жен, цари Евреев делаются грабителями народа. Св. пророк Амос весьма жестко порицает жен Самарии, возвещая им, что за изнеженностью их привычек наступит унижение рабства.

‒ «Выслушайте слово сие», ‒ говорит он, ‒ «коровы Васанские, которые на горе Самарийской! Вы, которые тесните бедных, давите нищих, говорите хозяину своему: «дай нам попить». Клянется Господь Иегова святостью своею, что вот идут на вас те дни, когда повлекут вас кольцами, и детей ваших крюками рыбачьими»³⁵¹ и т.д.

Несколько позднее также смело и резко поражает жен Иерусалима пророк Исаия. Вот блестящая жительница Сиона. Она одета в прозрачную тунику, на плечах у нее развевается широкий плащ, руки ее покрыты перстными, кольцами, браслетами, шею ее украшает цепочка, на которой у нее привешен флакон с эссенцией духов и на которой блестят разные привески и амулеты, в руках у нее веер. Она гордо поднимает свою голову, прическа которой, завитая и переплетенная, покрыта сеткой и чалмой, имеющей вид диадемы. Обутая в сандалии, она выступает медленными шагами, перевязав свои ноги цепочками, при которых ее детская походка издает серебристый шумок³⁵². Исаия предсказывает своим согражданкам, что эти волосы, которые они украшают с такою любовью, падут в день несчастия. Тогда веревка плена заменит изящный пояс, рубище покаяния – стелющийся по земле плащ, клеймо рабства – самодовольное и веселое выражение красоты³⁵³.

Пророк, при этом, вызывает образ скорбящего Сиона, поверженного на землю, оплакивающего своих убитых или сосланных сынов. «И будут воздыхать и плакать врата дщери Сиона; и будет она сидеть на земле одинокая»³⁵⁴, ‒ говорит Исаия. Но, находя в наказании своих соотечественников достаточное искупление их преступлений, пророк в погибающем Иерусалиме видит зарождающийся свет новой жизни. «Когда Господь омоет скверну дщерей Сиона, и внутренность Иерусалима очистит от кровей его духом суда и духом жжения, тогда оставшиеся на Сионе и уцелевшие в Иерусалиме будут именоваться святыми, все написанные для жизни в Иерусалиме»³⁵⁵. Тогда «Дева зачнет и родит Сына и наречет ему имя: Еммануил»³⁵⁶. В развращенной женщине гибель Израиля, в Деве чистой его спасение.

Иезавель представляет собою образчик гибельного влияния развращенной женщины в десяти отделившихся коленах Израильского народа.

Иеровоам, первый царь десяти колен, не удержал престола за своей династией. Начальник новой царской династии успел передать престол своему сыну. Это был Ахав. Раб минутного впечатления, Ахав не имел сил быть твердым ни в добре, ни в зле. Его слабость и нерешительность подвергли его влиянию его жены, Иезавели.

Дочь царя Сидонского, Иезавель через своего супруга увлекает всех подданных его к служению Ваалу. В это время появляется молниеносный образ пророка Илии. Человек Божий возвещает царю, что Бога накажет Израильтян голодом за их Финикийское идолопоклонство. Угроза сбывается. Но между тем как страшный голод поражает преступление Израильтян, Иезавель кормит за своим столом множество пророков Ваала. Такое невнимание к Божественному наказанию возмутило ревность Божественного пророка. По его могущественному и грозному голосу, Вааловы пророки были истреблены³⁵⁷. Царица приняла все меры отомстить за них. Человек Божий, бежав, одно время испытывает такой страх, что желает смерти³⁵⁸.

Иезавель, освободившись от присутствия Илии, который мог бы исторгнуть Ахава из-под ее влияния, продолжает руководить своим бесхарактерным мужем. Царю понравился виноградник одного бедняка, Навуфея. Царь хотел бы купить этот виноградник, но хозяин ни за что не хочет уступить его, потому что он составлял его наследственное имущество. Ахав предается печали. Иезавель узнает причину скорби своего мужа. Смеясь его слабости, она приказывает старейшинам через двух лжесвидетелей обвинить Навуфея в воображаемом преступлении. Невинный Навуфей был побит камнями, а торжествующая Иезавель предложила своему супругу желаемый им виноградник.

Ахав отправился, чтобы вступить во владение злодейски приобретенным имуществом. Внезапно пред ним предстает величественная фигура великого пророка. Толкователь Божественных судеб, мститель народных прав, Илия возвещает супругу Иезавели, что за юридическое убийство одного из своих наиболее верных подданных он заплатит истреблением всего своего дома. Пророк прибавил: «И Иезавели сказал Господь: псы сожрут Иезавель за стенами Изреэля»³⁵⁹. Близ Изреэля находился виноградник Навуфея.

Ахав, разорвав свои одежды, начал раскаиваться и предался посту. Бог сжалился над ним и обещал ему, что он лично не увидит истребления своего дома.

Ахав погиб в войне против Сириян. Вредное влияние Иезавели продолжается при следующих двух царях, ее двух сыновьях, Охозии и Иораме. Явился начальник новой царской династии, Ииуй: он умертвил Иорама и труп его бросил на поле Навуфея. Когда новый царь вступал в столицу Изреэль, Иезавель, разряженная, смотрела в окно дворца и поносила нового царя с высокомерною и едкою иронией³⁶⁰. Царь приказал выбросить ее в окно и сам проехал по ее трупу. Но между тем ему пришло на мысль, что Иезавель все-таки дочь царя и, потому, он хотел предать труп ее погребению. Но было поздно. Предсказание Илии сбылось. Ее съели собаки³⁶¹.

Но если женщина в высших слоях заражалась развратом двора, то в низших народных слоях она не теряла свойственной своему полу восприимчивости ко всему чистому и святому. Между тем как Иезавель гнала и преследовала Илию, ему дала безопасный приют одна бедная вдова в Сарепте, близ Сидона. Она угощает пророка последним, готовясь после этого умереть голодною смертью; но, по слову Илии, бывшая у нее горсть муки и немного масла делаются неистощимым запасом, достаточным для пропитания целого ее дома.

Близ этой бедной женщины Илия теряет свой грозный вид и являет в себе все качества души чувствительной и благородной. Умирает маленький сын его гостеприимной хозяйки. Илия берет умершего, уносит его к себе в горницу и, возвращая малютку его матери живым, говорит ей: «Видишь, сын твой жив».

Сарептская вдова признала в спасителе своего сына посланника Божия³⁶².

Своим преемником Илия оставил Елисея. Величественный и строгий характер Елисея был мягче, чем характер Илии; но в деле добра ученик имел горячности не меньше своего наставника.

Елисей любил жить при горе Кармил, где ревновал по Боге его предшественник. Поднимемся по тропинке на самую гору. Прикрытые густыми тенями доубов, мы идем по почве каменистой, испещренной пахучими травами, плющами, жасмином и дикими розами. Цепь Кармила тянется до Средиземного Моря, где она крутым обрывом образует скалистую стену. В море выдается грот. Здесь, по преданию, скрывался Илия; сюда же убегал и Елисей³⁶³.

Одна женщина из Сунема, по близости Кармила, поняла и приняла к сердцу миссию Елисея. Богатая, благородная, она устроила наверху своего дома горницу для приема человека Божия во всякое время. К его услугам здесь была кровать, стол, стул и светильник. Елисей охотно пользовался гостеприимством доброй женщины. Однажды он спросил ее: каким образом он может отблагодарить ее за ее заботы? Она с гордостью отвечала: «Я живу среди своего народа»³⁶⁴. Она все имела от людей; от них она большего не желала. Но Елисей понял, что ей недоставало счастья, которое мог даровать только Бог. Она не имела детей. Пророк возвестил ей, что через год в это самое время она будет иметь на руках сына. Не смея довериться этой надежде, она умоляла Елисея не забрасывать в ее сердце мечты, которая может погубить ее. Муж ее был стар.

Спустя долгое время, мы опять встречаем Елисея на горе Кармил. Пророк узнал издали приближающуюся женщину. «Это та Сунемитянка!» ‒ обратился пророк к своему слуге Гиезию.

По приказанию Елисея, Гиезий побежал навстречу шедшей, спросил о здоровье ее и ее фамилии.

‒ «Благополучны»³⁶⁵, – отвечала она.

Направляясь к Елисею, она падает на землю и обнимает ноги пророка. Гиезий хотел поднять ее, но пророк сказал своему слуге:

‒ «Оставь ее, потому что душа ее огорчена, а Иегова скрыл от меня и не возвестил мне»³⁶⁶.

При этих словах тайная скорль женщины прорвалась наружу. Жалуясь и вместе укоряя, она говорила:

«Просила ли я сына у господина моего? Не говорила ли я: не обманывай меня?»³⁶⁷.

Пророк отгадал все. Сын ее, которого Бог дал ей по его молитве, умер. Пораженное солнечным ударом во время жатвы, дитя, по приказанию отца, было перенесено больным в дом, к своей матери. Она посадила его на колена, и он умер у нее на руках. Подавляя свое тяжкое горе, она снесла своего сына в горницу и положила его на постель, которая служила пророку во время его посещений, и, не говоря своему мужу об их общем несчастии, она попросила только дать ей одного слугу и ослицу, чтобы отправиться на гору к человеку Божию. Удивленный ее супруг возражал ей, что это ни суббота, ни новомесячие, чтобы идти к пророку. Она отвечала: «Не беспокойся»³⁶⁸. Оседлав ослицу, она сказала слуге: «Веди, и иди. Не останавливай моей езды, пока не скажу тебе»³⁶⁹.

Когда Елисей узнал о несчастии своей покровительницы, он дал своему слуге свой жезл и приказал идти и коснуться им лица дитяти. Но это не удовлетворило мать, которая требовала, чтобы пророк сам пришел к ее сыну. Елисей уступил ее настоятельной просьбе. Он последовал за женщиной. Между тем Гиезий, который упредил их и коснулся дитяти жезлом пророка, выходит им навстречу и говорит своему наставнику: «Не встает ребенок»³⁷⁰.

Елисей поднимается в свою комнату, запирает за собою дверь, остается один с мертвым, молит Господа, простирается на труп, берет руки дитяти в свои, уставляется в его глаза своим взглядом, который дышит пророческим пламенем, приставляет к его устам свои губы, из которых исходила пламенное дыхание вдохновения. По действию молитвы, под влиянием этого огненного прикосновения, дитя согревается, возбуждается. Пророк зовет мать и говорит ей:

«Возьми сына своего!»³⁷¹.

Не произнося ни одного слова, мать бросается в ноги Елисею, берет свое дитя и уходит.

Священная история не оставила нам имени этой женщины. Но она представляет собою один из наиболее характеристических типов библейских женщин. Среди сцен кровопролития, от которого не чиста почти ни одна страницы истории Еврейского народа в период разделения царства, эта строгая и благородная, энергическая и нежная женщина успокаивает наше сердце. Когда около женщины Сунема ее соотечественники теряют древнее верование в миссию Израильского народа, она остается верное духу Закона; и когда один из истолкователей Слова Божия приходит к ней, она признает его и принимает. В горячих религиозных убеждениях она черпает силу устоять против несчастия. Пусть смерть отнимает у нее то, что она имела наиболее дорого, она чувствует, что ее вера еще более непобедима, чем могила. Она не плачет над трупом своего сына, потому что ее мысль переносится к пророку, который может вдохнуть жизнь в это недвижимое тело. Одно только ее слово, короткое, стремительное, выдает ее волнение. Сдержанность и энергия оставляют ее только тогда, когда она, взявши своего сына, восставшего от смерти, убегает с ним.

Позднее Елисей, возвещая Сунемской женщине семилетний голод, который должен был поразить Израильян, советовал ей оставить свою страну. Она последовала его совету. Но, возвратившись, она нашла, что другой завладел ее имением. Она отправилась искать правды у царя Иорама. Преследуя Елисея, царь вместе уважал его. Зная об участии, которое пророк принимал в этой женщине, Иорам возвратил ей ее дом, ее поле и доходы от земли за все время пребывания ее вне отечества³⁷².

Чем была Иезавель для царства Израильского, тем была ее дочь, Гофолия, для царства Иудина. Дух заблуждений и нечестия, потрясавший царство Израиля, возмущал и царство Иудино.

Благочестивый царь Иудеи Иосафат женил своего сына Иорама на дочери Иезавели. Эта связь с нечестивым домом Ахава, едва не погубившая его самого, погубила его сына, Иорама, и его внука, Охозию³⁷³. Иорам и Охозия, муж и сын Гофолии, стояли в полной зависимости от нечестивой дочери Иезавели. Охозия погиб в войне, помогая брату Гофолии, Израильскому царю Иораму.

Одно только влияние на царствующих членов своей семьи не удовлетворяло Гофолию. Она хотела господствовать сама собственною личностью. Она истребляет всех князей царского дома, не бережет между ними даже себе преемника. Для нее не важно, что после ее смерти корона достанется чуждой династии. Наследник престола может сделаться ее соперником.

Гофолия, не искавшая другой помощи, кроме помощи Ваала, целых шесть лет видит себя в безопасности, которой она была одолжена своим жестокостям. Но на седьмом году своего царствования однажды вдруг она слышит ужасный шум, выходящий из храма. «Да живет царь!»³⁷⁴ ‒ крачали там. Народ хлопал в ладоши.

Гофолия спешит в храм. Там шумит и теснится веселая толпа; раздаются трубы, а на возвышении стоит малютка семи лет, охраняемый царскою стражей и коронованный диадемою.

Этот малютка был последняя отрасль царской династии Давида. Во время истребления царского дома он был сохранен от слепой ярости Гофолии Иегошевою³⁷⁵, сестрою его отца Охозии и женою первосвященника Иодая. Короною он был теперь одолжен супругу женщины, которая спасла ему жизнь.

Гефолия разодрала свои одежды. «Заговор! заговор!»³⁷⁶ – кричала она в неистовстве. Но ее голос не нашел сочувствия. Иодай угрожал смертью тому, кто бы осмелился последовать за царицей, и велел вывести ее из храма через конский подъезд. Выведенная из храма, дочь Иезавели была умерщвлена (ок. 879 г. до Р. Х.). Спасенный от ее ярости, царь Иоас явился продоложателем царской династии Давида и возродителем на некоторое время царства Иудина.

Царство Израильское пало³⁷⁷. Десять колен были отведены в Ниневию. Иудея, другое из разделенных царств, которое, не смотря на бесчисленные заблуждения, хранило смысл Божественных преданий, все еще держалась. Но и она уже видимо колебалась. После Иоаса, царь Иезекия, бывший свидетелем падения Израильского царства, пытался очистить от заблуждений царство Иудино. Но сын его, Манассия, в злополучном примере падения Израильского царства уже не мог почерпать силу продоолжать миссию возрождения, которое следовал его предшественник. Он приносил жертвы чуждым богам.

Между тем победитель угрожал оставшемуся народу Божию. Мужчины и женщина, смирив свои души и распростерши пред Господом вретища свои, с плачем взывали к Нему, чтобы Он посетил милостию народ Свой. Народы, которых коснулось Ассирийское нашествие, были сокрушены или склонились под этим стремительным ураганом.

Жители Вителуи³⁷⁸ сошли с горы, на которой находился их город, когда увидели при подошве ее связанного человека. Они его развязали, привели в Ветилую и спросили о его несчастии. Это был Арабский князь, Ахиор, начальник Аммонитян. Он осмелился сказать Олоферну, начальнику Ассирийских войск, что сила Иудеев состояла в могуществе их Бога. Раздраженный Олоферн заставил его разделить участь, которую готовил народу Иеговы.

Наутро Олоферн осадил Ветилую. Водою город снабжался из источников, находившихся вне городских стен: Ассирийский вождь прекратил сообщение между городом и источниками. Прежде народ Вителуи, думая, что гора, на которой был расположен их город, послужит им вместо крепости, надеялся устоять против неприятельского войска; но, лишившись воды, он пришел к Озии, начальнику города. Именем своих семейств Витилуйцы требовали у Озии освободить город от Ассириян. Они предпочитали плен, смерть от меча; но не хотели видеть своих жен и своих детей издыхающими от томительной жажды. Они умоляли Господа забыть их грехи и вспомнить Свой завет с Своим народом и единодушно подняли среди собрания великий плач. Озия встал. Его лицо было все в слезах. Князь заклинал жителей Ветилуи подождать Божественной помощи, по крайней мере, еще пять дней. По прошествии этого срока Озия обещал уступить голосу своих сограждан.

В это время жила в Ветилуе одна молодая и прекрасная женщина, по имени Иудифь, дочь Мерарии и вдова Манассии. Три года и четыре месяца как Иудифь потеряла своего мужа. Наследница большого имения после мужа, она не пользовалась сама для себя своим богатством. Посвятивши себя всецело воспоминанию друга своей юности и служению веры, которая одна могла поддержать ее в ее скорби, она жила в горнице, находившейся вверху ее дома. Там, в сообществе только одной из своих служанок, она одевалась всегда во власяницу и прерывала свой постоянный пост только пред субботами, в субботы, новомесячия и народные праздники. Народ почитал ее за ее строгую жизнь.

Иудифь поняла опасность, угрожавшую ее соотечественникам, и отчаяние, в котором они могли пасть к ногам своим врагов. Живя только в воспоминании прошедшего, она теперь выказала всю свою привязанность к настоящему. В гробе своего мужа она могла похоронить мечты женщины, но не бессмертные надежды дочери Иеговы, гражданки Израиля. Сердце Иудифи, мертвое к человеческим радостям, вскипело от негодования на бесчестие земли Иеговы и забилось энтузиазмом для ее освобождения.

Сильная властью, которую ей давали уважение к ней и ее слава, она призывает к себе старейшин города Озию, Хаврина и Хармина. Она приняла их сурово. Что это за шум о сдаче? Что это за срок, утвержденный человеком для Божия милосердия? Что это за человек, указывающий предел Бесконечному, продолжение Вечному? Человек осмеливается приравнивать Бога к себе! О, если бы Господь был действительно таким, каким представляет Его человек, Он бы оскорбился, видя себя умаленным Своею тварью! Но, недоступный человеческим страстям, Он спокойно взирает на эту бурную жизнь. Пусть покаются те, кто хотел искушать Господа! То самое милосердие, в котором они сомневались, утешит их в их скорбях. Чего – жители Ветилуи боялись, что их оставит Бог? – изменили ему? страдают потому, что согрешили подобно их отцам? Нет. Жители Ветилуи помнили о Боге, но забыли Его закон. Пусть же они оплакивают свои грехи, и их смирение пред Богом даст им силу против их врагов. Пусть их священники научат их, что Бог страданиями испытывает их веру в Него.

Таков был смысл советов, с какими Иудифь обратилась к пришедшим к ней, по ее зову, старейшинам города. Все трое склонились пред истиной ее слов и просили ее оказать жителям Ветилуи помощь своими молитвами, – молитвами святой женщины.

Но Иудифь, казалось, хотела помощь спасению своей страны другими средствами. Она будет действовать! Пусть только ее соотечественники призовут на нее Божественное покровительство! Эту ночь, когда Озия и прочие старейшины будут при воротах города, Иудифь выйдет из города. Пусть никто не расспрашивает ее о причине ее выхода.

Озия сказал ей: «Иди с миром, и Господь Бог пред тобою на отмщение врагам нашим»³⁷⁹. ……³⁸⁰

Он хочет давать пищу иностранке с собственного стола; но Иудифь отказывается: она, будто, боится навлечь на себя наказание Божие и довольствуется пищей, принесенной ей служанкой.

«Если пища, которую ты принесла с собою, выдет вся, что же мы дадим тебе?»³⁸¹ – спрашивал Олоферн с предупредительной заботливостью.

Иудифь отвечает ему словами, которых странного и зловещего смысла он не понимает:

– «Клянусь моею душою, государь мой, раба твоя не съест всей этой пищи прежде, чем Бог не исполнит моими руками всего того, что я задумала»³⁸².

Уже три дня Иудифь пользуется гостеприимством Оловерна. Каждую нось, впрочем, она оставляет Ассирийский стан для принесения молитвы в долине Ветилуи и для очищения в одном источнике.

На четвертый день мы находим ее близ Олоферна. Она присутствует на данном им празднике. Никогда Иудифь не была так обворожительна и ее привлекательность потеряла теперь прежнюю строгость. Сердце вождя от прилива страсти не могло удержаться, чтобы не признаться в любви. Олоферн видит даже, что молодая женщина омочает свои губы в чашу вина и ест пред ним пищу, которую приготовила ее служанка.

Было поздно вечером. Гости Олоферна разошлись. Служанка Иудифи сторожила двери шатра Олоферна. Госпожа ее оставалась одна с Олоферном. В радости Олоферн предался излишеству питья, к которому он не привык. В опьянении он заснул.

Иудифь подходит к постели, на которой лежит Олоферн. Она лпчет, она молится… Она хочет убить его… Она боится… Этот человек ее любит… Убивать ли его?..

В сознании сверхъестественной миссии она в состоянии заглушить в себе голос природы и победить свое колебание. И между тем она обливается слезами…

Но наступала минута, когда Иудифь каждый вечер выходила из стана на молитву в долину Ветилуи. Она может спасти свою страну, пойти к своим согражданам и возбудить их окончить ее дело… Ужели она упустит этот час, который уже не возвратится? Израиль уже пал и участь последних Евреев в руках Иудифи. Губы ее выражали одну только молитву. В скорбной нерешительности она говорила:

«Господи, Боже Израилев! Укрепи меня и призри в этот час на дела рук моих, да возвысишь Ты Иерусалим, твой город, по твоему обещанию, и да окончу я то, что думала сделать только чрез Тебя»³⁸³.

Сабля вождя была привешена на колонне в изголовье его постели. Иудифь снимает ее. Она хватает за волосы голову Олоферна. Тот, кого она хочет убить, ни человек, ни друг. Это только враг ее отечества. Ужели она еще содрогнется. «Господи Боже! Укрепи меня в этот час»³⁸⁴, – молилась она.

Ночью стражи стен Ветилуи услышали голос.

– «Отворите ворота, потому что Бог с нами; Он показал Свое могущество во Израиле»³⁸⁵, – кричал вдали, вне стен города, голос женщины, голос Иудифи.

Стражи позвали старейшин города. Жители Ветилуи со светильниками вышли на встречу Иудифи и окружили ее. Поднявшись на возвышенность, с которой мог ее видеть весь народ, она приказывает толпе молчать. Среди тишины раздался ее голос.

«Хвалите Господа Бога нашего, Который не оставил тех, кто надеялся на Него. Он исполнил во мне, Своей рабе, милосердие, которое Он обещал дому Израилеву, и в эту ночь погубил моею рукою врага Своего народа».

И, вытаскивая из своего мешка две вещи, которые она показывает народу, она прибавляет:

«Вот голова Олоферна, начальника Ассирийского войска, а это занавес постели, на которой он спал пьяные и на которой Господь Бог наш поразил его рукою женщины»³⁸⁶.

Иудифь призывает в свидетели Бога, что она не запятнала бесчестием спасения своего отечества. Она была достойною вдовою своего супруга. Она возбуждает народ благодарить Бога; и жители Ветилуи вместе с своим князем благословляли Господа в Его орудии. Озия превозносил Иудифь выше всех жен земли, обещал ей вечную славу, потому что она мужественно поразила того, кто хотел поработить ее страну. И весь народ говорил: «Так! Так!»³⁸⁷

Призывают Ахиора, и Иудифь показывает ему, что Бог сделал с Олоферном ее слабою рукою. Ахиор падает лицом на землю. Но, внезапно поднимаясь, он бросается к ногам героини и произносит ей такую похвалу:

«Ты благословенна твоим Богом во всех шатрах Иакова; потому что Бог Израилев будет прославлен в тебе всеми народами, которые услышат твое имя»³⁸⁸.

Пораженная убийством своего вождя, Ассирийская армия в ужасе бежала, преследуемая Евреями. В своем стане она оставила бесчисленные богатства, которые достались жителям Ветилуи. Первосвященник Соломонова храма и все сословие левитов хотели видеть и благословить героиню; все они направились в Ветилую. «Ты слава Иерусалима, ты радость Израился, ты честь нашего народа!»³⁸⁹ – говорили Иудифи все в один голос. И они признавали, что молодую женщину укрепила строгость ее привычек в ее мужественном решении, что энергия ее характера закалилась в чистоте ее жизни.

Мужчина, женщины, девицы праздновали народное торжество под звуки арф и гитар. И Иудифь, воспевая благодарственный гимн, приписывала Богу честь победы, одержанной не силою гиганта, но пленительною красотой женщины. Одному Иегове Евреи обязаны своей признательностью. Он все делает от вечности. Горе народу. Который поднимется против народа Иеговы!

Жители Ветилуи для принесения благодарности Богу отправились в Иерусалим. Иудифь, получившая в благодарность все, что осталось от Олоферна, в дар храму принесла все его сосуды. К ним она прибавила занавеску, которую она сняла с постели своей жертвы.

В продолжение трех месяцев Иудифь разделяла торжественные радости народа, который ей был одолжен своею независимостью. После этого жители Ветилуи опять удалились на свою гору; Иудифь по-прежнему поселилась между ними. Служанку, сопутствовавшую ей в Ассириский стан, она отпустила на свободу. Живя по-прежнему в посте и воздержании, при народных торжествах она являлась во всем обаянии своей славы.

Иудифь не видела падения своего отечества. Ничто не смущало ее патриотических надежд, когда она умирала ста пяти лет от роду. Она была похоронена вместе со своим мужем. Народ оплакивал ее в продолжении семи дней. Ежегодный праздник напоминал Евреям о победе Иудифи.

При воспоминании Иудифи нам невольно припоминается Иаиль, убийца Сисары³⁹⁰. К Иудифи мы не можем быть так строги, как к Иаили. Жена Бедуина Хевера, как мы сказали, для убийства Сисары не имела даже извинения патриотизма. Не подвергаясь личной опасности, она поражала своего гостя, друга своего дома, изменнически, без колебания, без скорби. Напротив, Иудифь не была рождена для убийства. Мы это видим из ее истории.

Поражая врага избранного народа, Иудифь думала, что ею руководит Бог. Но мы не можем не признать в этом некоторой доли увлечения. Мы признаем в ней Божественное вдохновение, потому что она с любовью, благородством, самоотвержением приносит свою жизнь на помощь своему отечеству; но избранное ею средство, убийство, не на поле битвы, но в тиши, спящего, беззащитного, мы не смеем приписать Богу, а скорее вспышке человеческой страсти.

Впрочем, независимо от этого, образ Иудифи прекрасен: она имеет твердую веру в законность своей миссии; она подвергает свою жизнь опасности для ее исполнения; увлекаясь мыслью спасти свое отечество, она все-таки хранит ужас к убийству. Прежде чем она предстает пред нами с мечем в руках, героиней, мы видим, как она обливается слезами женщины. Убийство ей стоило душевных мучений.

Прежде чем пало царство Иуды, в нем еще раз была сделана блестящая попытка поддержать его политическую независимость, попытка тем более замечательная, что в ней принимала участие и дала направление всему делу женщина. Это было при последнем славном царе Иудеи, Иосии (царствовавшем от 641–610 г. до Р. Х.).

Нечестие Иудеев в это время было страшное; едва помнили о законе Моисеевом. Царь хотел возвратиться к древним преданиям. В восемнадцатый год его царствования, при обновлении храма, в нем была найдена книга закона Моисеева. Услышав вычисление наказаний, которыми Моисей угрожал нарушителям закона, царь разорвал свои одежды и заплакал. Но наступил ли час Божественного мщения? – ответ царю мог дать только Господь.

Царь Иосия приказал первосвященнику Хелкии, своему секретарю Шафану и трем другим лицам идти и посоветоваться с Господом. Послы царя обратились к вдохновенной женщине Гульде, жене Шаллума, хранителя одежд. Эта женщина, как видно, пользовалась величайшим уважением; ее слов слушались цари и первосвященники; это была вторая Девора. Когда мужчина падал так низко, что не мог подняться собственными средствами, и падал, может быть потому, что его увлекала женщина; тогда женщина же является к нему на помощь.

Печальные предчувствия Иосии имели свое основание. Пророчица объявила, что наказание Иуды близко. Во всяком случае, прибавляла она, царь, который, оплакивая преступления своего народа, не принимает в них участия, не увидит погибели народа, в который он пытается вдохнуть благородные расположения своей души³⁹¹.

Слово пророчицы, грустное для Иудейского народа, но утешительное, по крайней мере, для царя, поддержало Иосию в его религиозной ревности. Он уничтожил в своей стране страшно развитое идолопоклонство и возобновил служение истинному Богу. Отныне одна религия делается утешением Иудеев: скоро они должны были проститься навсегда с своею политической независимостью.

Царство Иудино пало; Иерусалим и храм были разрушены; жители были переселены в Вавилон, где господствовали Халдеи. Переселенные туда, Иудеи очутились под тем же самым владычеством, что и пленные царства Израильского, потому что в это время и сама Ассирия, покорительница Израильского царства, преклонила свою высокомерную голову под Халдейское иго.

Несмотря на благородство³⁹² своих победителей, выселенные Иудеи завидовали участи тех из своих братьев, которые пали в родной земле. Лучше умереть в своем отечестве, чем жить на чужой стороне!³⁹³

Лишенные своего политического существования, одухотворенные страданиями, Иудеи с энергией привязались к своим святым верованиям. Внимая голосу пророков, они теперь проникали в истинный смысл своих судеб. Впереди, кроме возвращения в свое отечество, они видели осуществление своих надежд на явление Мессии.

Кир, царь Персидский, покорил Халдейское царство. Он понял религиозное дело Евреев: он дал им средства продолжить это дело, дозволив им возвратиться в свое отечество и восстановить иерусалимский храм. Уже первая колония Иудеев воспользовалась благородством намерений Кира.

Наступил третий год царствования Ксерскса³⁹⁴ (ок. 482 г. до Р.Х.). Персы только что потерпели страшное поражение от Греков при Марафоне. Молодой Персидский царь, возбуждаемый сатрапом Мардонием, хотел отмстить Греции свое поражение. Он собрал в Сузах всех высоких сановников своего царства, чтобы представить им план новой кампании против Греков³⁹⁵. Прежде чем распустить собрание, которое одобрило его проекты, Ксеркс дал своим именитым подданным, находившимся в Сузах, семидневный праздник. Царь председательствовал на пире мужчин; царица Вашти (Астинь) на пире женщин.

Государи Персии принимали своих гостей во дворце города Лилий³⁹⁶. В этом дворце двор внутреннего сада служил залою для праздника мужчин. Выстланный порфиром и разноцветным мрамором, двор был окружен колоннами, между которыми на серебряных кольцах драпировались занавеси из разноцветной материи, белого, зеленого и небесно-голубого цветов.

Возлегая на ложах, покрытых золотом и серебром, гости, наконец, собрались в последний раз. Возбужденный вином, которое струилось в золотых чашах, Ксеркс, показавший своим гостям все свои богатства, хотел заставить их удивляться красоте царицы, своей супруги.

Обычаи Персов дозволяли присутствие женщин на больших пирах³⁹⁷. Тем не менее, получив приказание явиться для смотра пресытившихся гостей царя, Вашти отказалась повиноваться своему супругу: в ней возмутилось чувство женской стыдливости, оскорбилось достоинство царицы.

Приведенный в ярость этим сопротивлением, Ксеркс спросил своих семь министров, какого наказанья заслуживает царицы. Один из них объявил, что Вашти оскорбила не только царя лично, но целый народ в собранных здесь его представителях. Не следует, чтобы Персидские жены взяли пример с государыни безнаказанно нарушать почтение, каким они обязаны своим мужьям. Великий пример один мог вызвать Персидских жен из их страдальческого положения. Высокий сановник заключил свой ответ требованием, чтобы царь отвергнул царицу³⁹⁸.

Ксеркс пожертвовал своею любовью гневу, ……..³⁹⁹

Двое из царских придворных составили заговор против жизни Ксеркса. Нареченный отец Есфири, Мардохей, живя у царских ворот, бодрствовал над судьбой своей дочери: он узнал о заговоре и известил свою дочь; она предупредила своего супруга. Заговорщики схвачены и по суду были наказаны.

Следуя совету Мардохея, царица умалчивала о своем происхождении. Прошло четыре года со времени супружества Ксеркса и Есфири. Царь доверил самые высокие должности, какие только можно доверить подданному, некоему Аману, сыну Гаммедата, из Агага⁴⁰⁰. По царскому слову, всякое колено преклонялось пред всесильным министром. Один только Мардохей не кланялся ему в ноги: Иудей считал постыдным воздавать земной власти такое почтение, каким мы обязаны только Богу.

Раздраженный холодным и полным достоинства поведением Мардохея, Аман решился отмстить свою высокомерную гордость. Мардохей умрет; но этого мало, чтобы он умер… Что за важность потерять старику несколько дней, которые ему осталось провести на этой земле! Сын народа Иеговы, он бы спокойно принес в жертву остаток своих дней, потому что его надежды его переживут. Без сомнения, губя Мардохея, Аман не удовлетворял этим своей властительной гордости. Не довольно того, чтобы умер Мардохей; пусть его народ погибнет с ним. Человек останется бесстрастным, но гражданин заплачет…

Аман обвиняет пред Ксерксом народ, который жил в его государстве. Этот народ опасен, потому что соблюдает свои законы и имеет особенные обычаи. Притом он богат. Истребляя его, царь потерял бы только несколько подданных сомнительной верности, но приобрел бы их сокровища, десять тысяч талантов серебра.

Ксеркс, которому не было важности в деньгах, уступил страху политической опасности. Предоставляя своему министру богатство Иудеев, в месяц Нисан (474 г. до Р. Хр.) он подписал указ, в котором приказывал сатрапам в 13 день Адара (в марте 473 г.) истребить в своем царстве все народонаселение Евреев.

Наступил час, в который Мардохей обыкновенно приходил к воротам гарема, а старик не являлся. Служанки царицы и стражи сераля известили свою госпожу, что Мардохей не мог проникнуть во дворец, потому что, одетому в рубище и покрытому пеплом, в этом трауре вход в царское жилище ему был воспрещен. Смущенная Есфирь послала Мардохею одежды, но он отказался от них. Страж сераля, по приказанию царицы, спросил старика о причине его скорби; Мардохей передл послу царицы список с царского указа. Есфирь могла предупредить исполнение указа: Иудей велел сказать Есфири, чтобы она попросила у царя милости для его народа.

Царица колебалась Она дала знать своему нареченному отцу, что как бы ни был подданный близок к трону, ему запрещено являться к государю, если его не потребуют. Иначе он будет сочтен преступником, и только царский скипетр, простертый на виновного, может спасти его от смерти.

Мардохей сурово принял ответ своей приемной дочери. Ужели Есфирь думает, что Бог возвел ее на царский трон для собственного счастья? Пусть она разуверится в этом. Давая власть своей твари, Бог делает ее Своим орудием самоотвержения и преданности. Если царица откажется помочь своим братьям, Иегова найдет другое средство для их избавления и Он поразит государыню, которая, не желая подвергнуть опасности свою жизнь, изменнически отклонила от себя честь их спасения.

Есфирь понимает предстоящее ей дело. Пусть ее соотечественники помолятся о ней! Царица заповедует им трехдневный пост. Этот пост она будет соблюдать сама с своими женщинами. Усмиривши таким образом мятежную плоть, она будет в состоянии и силе принести какую угодно жертву.

Одетая в одежду скорби, с головой покрытой пеплом, царица на молитве. От нее одной зависит ее решимость; ей нужно бороться против собственной слабости и один Бог может поддержать ее в этой внутренней борьбе. «Если погибнуть мне, то погибну»⁴⁰¹, ‒ говорила она.

Да, погибель ее зависела от нее самой. Она могла отклонить ее, стоило только забыть своей народ, предаться всецело своим новым обязанностям, упояться ласками царя и льстивым почитанием народа. Но она вспоминает о миссии, которую Иегова дал детям Израиля. Что сделается с этой миссией, если не будет народа, который должен был ее выполнить? Погибель Есфири в ее руках, говорит она… Но будущее религиозной идеи также зависит от нее. Она жертвует собою. Да облегчит Бог ее скорби, которые сжимают ее сердце! Да внушит Он ей речи, которые бы склонили царя, этого гордого льва! Тот, Кто видит все, знает, что она не опьянела от царских почестей; Он знает, что ее корона ей в тягость, что она носит ее с скорбью перед миром, а в уединении она ее бросает. Да умилосердится над нею Господь! Да спасет Он народ, которого Он есть единственная надежда; и пусть рука, которая послужит к избавлению Израиля, не дрожит в этот час опасности!

Есфирь оставляет свои траурные одежды, заменяет их украшениями царицы, приказывает сопутствовать себе двум служанкам. Одна несет шлейф ее богатого платья, другая поддерживает ее. Она подходит под северный портик, поддерживаемый двумя рядами колонн, за которыми тронная зала⁴⁰². Ксеркс восседал на царском троне. Если представим царя Персии с тиарой на голове, одетого в Мидийское платье с волнистыми складками, покрытого золотом и драгоценными камнями, ‒ тогда мы поймем впечатление, которое должен производить его величественный вид на его подданных.

Ксеркс поднял глаза. Гнев засверкал в его взгляде. Царица зашаталась, и ее прекрасная голова, с побледневшим лицом, склонилась на плеча ее спутницы.

Ксеркс не всегда был жесток: сердце его было доступно человеческим чувствам. Когда он увидел любимую их женщину падающею под тяжестью его гнева, он забыл свой сан и помнил только свою любовь. Растерявшись, он встает с своего трона и, принимая свою жену своими дрожащими руками, поддерживая и успокаивая ее, он, господин гарема, говорит своей жене, как своей сестре:

Что тебе, Есфирь? Я – твой брат, не бойся!»⁴⁰³

Не против нее ли, между прочим, издан от указ, о котором она теперь думает? Но если она страшится следствий, пусть она приблизится, пусть она коснется этого золотого скипетра… Царица не отвечала. Ксеркс слегка касается своим скипетром шеи Есфири и, прикладывая свои губы к бледному лицу государыни, говорит ей:

‒ «Почему ты не говоришь мне?»⁴⁰⁴

Оживляясь несколько, под впечатлением этих ласк и этих слов, Есфирь пытается начать с царем объяснение. Не желая, без сомнения, чтобы ее супруг укорил сам себя за то, что он испугал ее своим взглядом, который он бросил на нее при входе, она приписывает свой обморок впечатлению, произведенному на нее блеском царского величия. И она снова чувствует себя слабеющею.

Царь смутился. Он спрашивал у нее, чего она хочет от него. Пусть будет это половина царства, он даст ей. Царица просит его вместе с Аманом присутствовать в этот день на празднике, который она приказала приготовить. Ксеркс согласился.

Во время пира царь предложил Есфири выразить ему свои желания и напомнил ей предложение, которое он сделал ей днем. Но Есфирь, пригласив царя и его министра на другой праздник, который она готовила наутро, сказала своему супругу, что на этом втором пире она скажет ему свое желание.

Когда Аман, пьяный от гордости, оставил Ксеркса и Есфирь и, при царских воротах, встретил Мардохея, которого еще не унизило его несчастье, контраст чести, которой удостаивали его государи, и презрения, с каким относился к нему отверженный Иудей, привел его в неистовство. Он сознавался своим друзьям, что при оскорблениях, которые ему наносит Мардохей своим непочтением, его не радуют царские милости.

По советам своих друзей, Аман приказал поставить виселицу и предложил себе наутро просить у царя дозволения повесить Мардохея.

Следующую ночь, может быть, возбужденный особенными обстоятельствами дня, Ксеркс не мог смокнуть глаз и приказал читать пред собою дневник своего царства. В хронике было записано воспоминание о той опасности, от которой однажды его избавил Мардохей.

Ксеркс спросил: а какая награда была дана его спасителю? Ему отвечали, что Мардохей не получил никаких знаков царской признательности.

В ту минуту, когда вошел к царю Аман, чтобы просить у него приказания повесить своего врага, Ксеркс думал, как бы наградить ему Мардохея. Он спросил Амана, как бы почесть того человека, которому царь хочет оказать свою милость.

Аман, воображая, что торжество готовится ему, объявляет этот человек должен быть одет в костюм, в который облекался сам Ксеркс в день своего венчания на царство. Посаженный на коня, который служил самому царю в день венчания, этот человек должен быть проведен по столице царской одним из первых сатрапов царства; и пусть этот последний, держа за узду лошадь любимся, кричит в слух всего народа: «Так сделано с человеком, к котором благоволит царь, в награду ему»⁴⁰⁵.

‒ «Скорее», ‒ сказал Ксеркс своему министру, ‒ «возьми одежды и коня, и как сказал ты, так и сделай Иудею Мардохею, который живет около царских ворот; не пропусти ничего из того, что ты сказал»⁴⁰⁶.

С сердцем, разрывающимся от ненависти, покрытый стыдом, Аман исполнил царское приказание. В слезах он возвратился домой. Но и здесь не нашел утешения: его жена и его друзья предвещали ему недоброе. Между тем евнухи сераля пришли звать его на пир царицы.

‒ «О чем твоя просьба, царица Есфирь?» ‒ спросил ее царь во время пира. «Я исполню ее; чего желаешь ты? Хотя бы до половины царства… я отдам тебе»⁴⁰⁷.

Наступила решительная минута.

‒ «Царь!» ‒ отвечала дочь Израиля: ‒ «если я заслужила благоволение в глазах твоих и если угодно тебе, царь, то даруй, по просьбе моей, жизнь мне и ‒ по желанию моему ‒ народу моему. Потому что мы проданы, я и народ мой, на погубление, на убийство, на истребление. Если бы мы были проданы только в рабы и рабыни, я промолчала бы; но наш враг не вознаграждал убытков царя»⁴⁰⁸.

При этих энергических словах Ксеркс смутился. Что это значит? Женщина, которой он предлагал половину обширной империи, вымаливает у него жизнь для себя и для своего народа! Есфирь, супруга счастливо царствующего Ксеркса, в опасности на Персидском троне!

‒ «Кто он и где тот, который вздумал, в сердце своем, сделать это?» ‒ спрашивал царь.

‒ «Враг и неприятель этот ‒ злобный Аман»⁴⁰⁹, ‒ с благородным негодованием отвечает царица.

Царь поднялся и ушел во внутренний сад дворца. Одно это безмолвное удаление царя уже было определением смерти его подданного. Ужас поразил министра.

По внезапному вдохновению, Аман бросился к ногам царицы. Она – женщина, может быть она дозволит себя умилостивить. В эту минуту возвращается царь. Он видит Амана склонившимся на диване Есфири; он подумал, что это новое оскорбление его прежнего любимца. Гнев царя не имел пределов. Он приказывает тотчас же повесить Амана на виселице, которую тот приготовил для Мардохея, а сласть, какою он пользовался, передана была человеку, которого он хотел погубить.

Ксеркс теперь узнал, какие узы соединяли его жену с его спасателем. Есфирь не удовольствовалась тем, что ей было передано все имущество Амана, а ее нареченный отец занял место прежнего министра. Дело ее еще не было окончено, потому что определение смерти, произнесенное против Иудеев, еще оставалось во всей силе.

В тот же день, Есфирь, плача при ногах своего супруга, умоляла его отменить указ, который поражал Еврейское племя. Царские указы были неотменимы; но Ксеркс дозволил Иудеям защищаться против своих гонителей. В 13 день Адара, когда было назначено истребление Иудеев, они начали истреблять своих врагов.

Мы хотели бы здесь окончить историю Есфири и не прибавлять того, что царица идет просить Ксеркса, чтобы резня продолжалась и наутро и чтобы десять сынов Амана разделили участь своего отца.

Восемьсот Персов были истреблены в Сузах и семьдесят пять тысяч в других частях государства. До сего времени Евреи воспоминают это событие праздником Пурим или Жребия, которому предшествует Пост Есфири⁴¹⁰. В Синагогах в этот праздник читается книга Есфирь, и присутствующие при этом при каждом упоминании имени Амана, топая ногами, восклицают: да погибнет его память!

Не будем останавливаться на тяжелом впечатлении, которое производит на нас последний поступок Есфири, когда она просит продолжить мщение. Целомудренная, грациозная и нежная, молодая Вениамитянка не имела кровожадных инстинктов. Ее первые шаги запечатлены чисто женскою боязливостью. Она имеет нужду бороться против нравственной слабости для того, чтобы поддерживать дело, которое вверило ей Провидение. Она имеет нужду проникнуться мыслью о судьбах Израиля, чтобы пожертвовать своим покоем и своим счастьем. Того только, опасаясь, чтобы религиозная идея не погибла с народом, ее хранителем, она жертвует собой спасению своей веры. Но, когда успех увенчал ее предприятие, реакция страха делает ее неумолимою. Ее смущенный разум не в состоянии понять бесполезности продолжать мщение, закон которого Моисей освятил только по жестокосердию людей, а Христос должен был уничтожить. И дочь Израиля мстит за дело, которое уже восторжествовало.

Вслед за первою, отправилась из плена в свою землю вторая Еврейская колония. Ею управлял Ездра. Когда он достиг Иерусалима, его сердце наполнилось скорбью при виде развращения первой колонии. Был испорчен самый источник нравственной жизни – фамилия: Иудеи брали в замужество иностранок. Наказанные за свои заблуждения, они должны были начать новую жизнь; но с иностранными женами они вводили в семейства чуждую жизнь, теряли настоящий смысл своих святых преданий. Они подвергали себя риску несчастий, которых должен ожидать каждый народ, когда он сворачивает с своей народной дороги.

Ездра в негодовании разодрал одежды, плакал и молился пред храмом. Это тронуло Иудеев: они раскаялись; они согласились отлучить от себя иностранных жен и даже детей, рожденных ими.

С помощью Неемии, человека дела, который для пользы своих соотечественников оставил двор Персидского царя, Ездра принялся за возрождение Моисеевых учреждений. Мужчин и женщин Иудейских он заставил возобновить свой завет с Иеговою.

Но когда Неемия, после своего путешествия в Персию, снова возвратился в Иерусалим, он увидел, что храм осквернен, иностранные женщины снова введены в Еврейские фамилии, даже в дом первосвященника. Неемия с негодованием напоминал своим согражданам, что сделали иностранные жены с наимудрейшим из Еврейских царей⁴¹¹.

Чтобы в Иудеях могли проснуться заснувшие в них древние верования, они должны были еще пройти через целый ряд испытаний. Скоро они подпали игу Макенонян, которое сменилось игом Египетским, а затем Сирийским. Постоянная опасность заставила их крепче привязаться к своим народным учреждениям.

Сирийский царь Антиох Епифан явился жестоким притеснителем Евреев, какого они, может быть, не видели никогда. Разоряя Иерусалим, истребляя жителей мужского пола, продавая женщин, он чувствовал, что поражает только людей, но предоставляемая ими религиозная идея оставалась непоколебимою. Он решился покорить дух Иудеев, уничтожить их народные верования: для этого он хотел заменить строгое почитание Вечной Истины служением Греческим божествам, льстящим человеческим страстям.

Но он встретил неожиданное сопротивление. Нет нужды, что некоторые Иудеи увлеклись прелестями и сладострастием Греческой цивилизации. В массе Еврейского народонаселения эта дерзкая попытка вдруг пробудила уснувшие в нем верования. Большинство Евреев с ужасом отвергли служение, которое хотел им навязать Сирийский тиран: они храбро защищались против преследований, которые против них возбудила их верность Богу Израилеву. Ничто так не говорит о верности и геройстве Евреев этого времени, как то, что женщины никак не хотели отказаться обрезывать своих детей в знак Божественного завета, несмотря на то, что им угрожали за это смертью: их бросали с высоты стен с своими детьми, привешенными на их шее.

К Антиоху приводят семь молодых людей и одну пожилую женщину: это были Маккавеи и их мать.

Царь хотел заставить Маккавеев вкусить пищу, запрещенную законом Моисея. Они не повиновались приказанию Антиоха; они устояли против бичей, которыми секли их. Здесь они защищали больше, чем только обычай: они защищали одну из особенностей своей религии и своей народности.

Мать видит, что шестеро ее сыновей замучены. Это истязуют ее плоть, это течет ее кровь. И между тем она страдает без слабости. Пусть потухает теперь телесная жизнь, которую она дала своим детям. Но никогда еще нравственная жизнь, которую она вдохнула (…).⁴¹²

а) Участие женщины в законодательстве Моисея, ее положение пред законом и ее религиозные верования.

Великий законодатель закона Божия женщине, дочери царя Египетского, обязан спасением своей жизни и своим философским воспитанием, но потомице Авраама, дочери Израиля, ‒ своим рождением и своими религиозными верованиями. В Илиополе, среди жрецов, где воспитывала Моисея его нареченная мать, где он «научен был всей мудрости Египетской»⁴¹³, он, конечно, слышал имя Верховного Бога, о котором жрецы сохраняли еще некоторое понятие, почитая сами и научая свой народ почитать его под символом солнца⁴¹⁴. Такое почитание Бога не могло не казаться грубым Моисею, потому что его благочестивая мать, Иохаведа, научила его отличать от твари Существо, Независимое в Себе самом, Сущего, Иегову, имя которого верная Израильтянка нераздельно носила в своем имени⁴¹⁵.

«Отказавшись называться сыном дочери Фараона»⁴¹⁶, решившись на добровольное изгнание, Моисей унес с собою в Аравийскую пустыню единственное сокровище – это имя Сущего, к Которому были обращены все его помышления, на Котором почивали все его надежды. Однажды, блуждая с стадами своего тестя Иофора по Синайской пустыне, он увидел горящий в пламени терновый куст, из которого услышал голос, приказывавший ему идти и освободить его братьев от Египетского рабства. Это был знакомый ему, властный голос Иеговы, имя Которого он научился произносить еще детским лепетом. Он верил, что повеление Иеговы было не напрасно, и этою «верою»⁴¹⁷ привел Израильтян на самое место бывшего ему видения. При Синае Бог дал Моисею повеление отправиться на освобождение его народа; при Синае⁴¹⁸ же должен был заключиться союз Бога со всеми потомками Иакова.

Когда Израильтяне, проходя к Египту чрез Аравийскую пустыню, расположились станом близ Синая, Бог приказал Моисею приготовить весь народ к выслушанию Его Завета. После трехдневного очищения мужчины и женщины Израиля, дрожа от ужаса, выступили из своих палаток. Уже с раннего утра густые облака покрывали окружающие горы; блистание молнии, раскаты грома были непрерывны. По приказанию Моисея, весь народ столпился в долине⁴¹⁹, лежащий между горами из темного гранита, которого растреснувшиеся голые вершины высятся смело и грозно. Над всеми этими суровыми вершинами, во глубине сцены, господствует особенно одна скала, перпендикулярно поднимающая свое высокомерное чело ‒ эта-то скала и есть собственно Синай. При подошве этой скалы струились воды потока. Глухому журчанию воды теперь вторили страшные раскаты грома; скала, покрытая мраком, дрожит, время от времени сквозь проблески молнии рисуя свои острые суровые формы. И из этой грозной скалы должно изойти Божественное слово, имеющее питать душу народа! Среди этой грозной природы, в сопровождении этих грозных явлений, глас Бога говорящего должен был произвести потрясающее действие на упрямые натуры Евреев, испорченных долголетним Египетским рабством. Чтобы человек сделался достойным свободы, нужно научить его склониться под игом долга. Израильтяне и Израильтянки выслушали из уст Господа Десять Заповедей; но больше они не могли оставаться при Синае: они бросились к своим палаткам. «Говори ты с нами, ‒ сказали они Моисею, ‒ и мы будем тебя слушать: но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть»⁴²⁰. Так велик был их страх! Не знаем, какое особое впечатление произвели слова Господа на женщин, которые, руководимые пророчицей Мариамной, следовали за своими отцами, своими братьями, своими супругами, разделяли их опасности, воспевали их торжества. Было ли это впечатление более глубоко на женщин, чем на мужчин, неизвестно. Но мы знаем, что вскоре народ Израильский нарушил свой Завет с Богом: когда Моисей замедлил на горе, Аарон, по требованию народа, слил золотого тельца, материалом для которого послужили женские серьги⁴²¹. Матери, жены могли поддержать своих сыновей и своих мужей в исполнении Закона Божия, могли и увлечь их к уклонению от него. Женщина одинаково ответственна в нарушении Закона, как и мужчина; если она уклонялась в идолопоклонство, ей грозит смерть, как и всякому мужчине, даже больше: жене, дочери грозит смерть рукою любящего их мужа и отца⁴²². За нарушение завета, за уклонение к чуждым богам, мужчине и женщине грозили одинаковые бедствия; только эти угрозы ближе касались сердца матери, потому что они направлялись против ее сынов ‒ против матерней утробы. А что может быть для женщины горше несчастия ее детей? В той торжественной песни, которой Моисей умирая научил Израильский народ, которая должна была остаться навсегда в его устах⁴²³, которую женщины пели своим детям, которую дети пели для своих матерей, женщина повторяла и слышала следующие грозные слова:

«Богами чуждыми они раздражили Его,

И мерзостями разгневали Его.

Приносили жертвы бесам, а не Богу,

Богам, которых они не знали,

Новым, которые пришли от соседей

И которых не боялись отцы ваши.

А Заступника, родившего тебя, ты забыл,

И не помнил Бога, произведшего тебя.

Господь увидел, пренебрег в негодовании

Сынов Своих и дочерей Своих,

И сказал: сокрою лице Мое от них;

Увижу, какой будет конец их»⁴²⁴.

И вот конец, какой песнь рисовала любящей матери для ее детей, изменивших истинному Богу:

«Будут истощены голодом,

Истреблены хищными птицами и лютою заразою,

И пошлю на них зубы зверей

И яд ползающих по земле.

Отвне будет губить детей их меч,

А в домах ужас,

И юношу, и девицу, и грудного младенца,

И покрытого сединою старца».

Песнь продолжает:

«О, если бы они сделались мудрыми, подумали о сем,

Уразумели, что с ними будет!»⁴²⁵

Мать, которой так близка судьба ее детей, конечно, употребляла все средства для внушения своим детям этого спасительного ведения и разумения.

Закон у Евреев был доступен каждому. Всякой женщине было открыто Божественное Законодательство, которое видело в ней дочь Божию⁴²⁶, почитало девицу в ее целомудрии и чистоте, супругу – в ее чести, мать – в ее власти, вдову – в ее беззащитности⁴²⁷. В книге законоположений и священных сказаний, в этой книге жизни, женщина научалась знанию и соблюдению истины, бывшей основанием закона, и исполнению правды, часто бывавшей неумолимой, но не исключающей и мудрой любви. Молитва Моисея, как мы знаем, могла призвать милосердие Божие на преступную Мариамну. Внимая слову Божию, вдыхая вместе с ним дыхание истинной свободы, согреваемая и оживляемая им, женщина питается здесь двумя чувствами, которые не оставляют ее никогда: это – страхом пред Богом и любовью к своему отечеству. Единение этих двух чувств заставляет ее видеть в независимости своей страны независимость своей веры. Припомним Девору, Иудифь, мать Маккавеев.

Но, ‒ что особенно важно, ‒ Еврейская женщина подзаконного периода принимает участие в необыкновенной, высокой миссии пророков. Замечательно, что Священное Писание впервые дает имя пророка⁴²⁸ Мариамне, сестре Моисея, как будто восприимчивая и восторженная женщина первая открыто и явно для всех делается орудием Божественного вдохновения; и пророк Михей не поколебался поместить Мариамну в числе трех освободителей, которых Богу послал Своему народу, порабощенному в Египте⁴²⁹. Нося ли то звание пророчиц, или только причастные духу пророку, бывшему жизнью целого народа, женщины должны были помогать развитию и укреплению веры в грядущего Мессию, Который и в Котором имел исполниться Моисеев закон: оны должны были помогать сохранению неприкосновенным сокровища, доверенного Иеговою Своему народу и приготовить минуту, когда любовь должны будет на целый мир распространить сокровище, которое страхом было помещено под охранение только одного народа.

Первые пророчицы, Мариамна и Девора, воспитанные в правилах Моисеева закона, более характеризуют собой Ветхий Завет, чем предчувствуют Новый Закон любви. Явившись в минуту, когда Израиль направлял все усилия, чтобы создать себе отечество и утвердить свою особенную национальность, Мариамна и Девора были скорее строгими хранителями настоящего, чем апостолами будущего: они прославляют в своих песнях Бога ревнителя и мстителя; их воображение рисует Его в Его грозном величии, в Его молненном блеске, именно таким, каким Он явялся Моисею в купине Хоривской и Своему народу на Синае.

С течением времени представление о Боге начинает рисоваться с неменьшим величием, но вместе с тем и с кротостью, с неменьшею правдой, но правдой, растворенною милостью. Хватающая за сердце и вместе нежная дума женщины, Анны, матери Самуила, проставляет Бога милосердого, опору слабого и судию человечества, которое будет возрождено Христом⁴³⁰.

Во времена отечественных бедствий при царе Иосии, пророчицы Гульда сумела также показать в Иегове Бога, Который наказывает человека в его преступлении, щадит и помогает ему в его несчастиях.

Как в народных скорбях и надеждах, так и в своих личных страданиях и радостях женщины твердо помнили, что есть Провидение, которое испытует и милует, наказует и спасает⁴³¹. В общественных несчастиях они умоляли милосердие Божие и голоса их молитв переходили в стенания⁴³². При народных торжествах они приносили благодарение Богу воинств, Господу Саваофу и, аккомпанируя свои танцы и свои песни тимпанами, своими нежными голосами выражали все упоение победами народных вождей над врагами народа Божия⁴³³.

Но пророки, особенно Исайя, в своих вдохновенных видениях выходили из тесных пределов их национальности: их мысль обнимала целое человечество. Когда они, читая в будущем наказание, угрожающее врагам Израиля, возвещают им его, их взор блещет святым негодованием, их голос звучит как труба последнего суда. Но когда они созерцают опустошения тех, кому они угрожали, этот грозный голос смягчается, этот молниеносный взор обливается слезами. Пророки, мстители Израиля, плачут о враге своего отечества, убитом и безоружном⁴³⁴. Пророк Иеремия своих соотечественников, переселенных в Вавилон, обязывает молиться о месте их ссылки⁴³⁵. Все пророки согласно делают иностранцев гражданами нового Иерусалима, в котором Господь будет управлять всеми народами⁴³⁶.

Женщина, конечно, разделяла эти верования. Но мало этого: она сама выразила их еще задолго до того времени, когда они сделались преимущественным предметом речей пророков. Анна, мать Самуила, в своей песни ясно высказала, что некогда все народы земли соединятся в одной вере.

Женщина ясно выражала веру в бессмертие души и в вознаграждающую правду Божию. Вечный для нее не есть Богу смерти, но Бог жизни. «Господь умерщвляет и оживляет», ‒ говорила мать Самуила⁴³⁷. «Хотя и восстал человек преследовать тебя и искать души твоей, но душа господина моего хранится в хранилище жизни у Господа Бога твоего»⁴³⁸, ‒ говорила Давиду Авигаиль, прежде жена жестокосердого Навала, а потом супруга царственного пророка.

б) Содействие женщины учреждению Богослужения и ее участие в нем.

Постоянное и видимое участие Иеговы в жизни Еврейского народа налагало на него обязанность служить Ему не только духовно, но и внешним Богослужением. Во времена патриархальные предки его безопасно могли воздавать Творцу поклонение с высоты холмов, среди рощей, там, где ставился жертвенник. Но теперь, когда племя Авраамово развилось в целый народ, множество священных рощей нередко делались для него источниками идолослужения. Отныне Богослужение, посвященное Единому Богу, должно происходить в одном только месте: оно должно сделаться связующим союзом, религиозным и политическим центром всего племени Израиля.

Прежде чем Евреи могли утвердиться в Земле Обетованной и посвятить Господу постоянный храм, Моисей собирал все племена Израиля вокруг подвижного святилища. Это святилище, известное под именем Скинии, послужило образцом для постройки впоследствии постоянного храма в Иерусалиме.

Во время странствования Израильтян по Аравийской пустыне, когда они располагались на стоянку, Скиния ставилась среди стана. Продолговатый четвероугольник, окруженный рядом колонн, посеребренных по стволу и с медными подножиями, указывал место Богослужения; льняные покрывала спускались на колонны. Расположенная в длину от востока к западу, Скиния имела вход с востока: его указывала завеса, шитая шерстями голубого, ярко-красного и малинового цветов. Этот вход вел собственно во двор Скинии: здесь прямо против входа стоял алтарь для всесожжений, а налево большой медный таз, служивший для омовений. В глубине двора к западу возвышалась другая палатка, на позолоченные с серебряными подножиями колонны который спускались покрывала из козьей шерсти; сверху она была покрыта кожами барсука⁴³⁹ и барана, окрашенными в красный цвет. Это было собственно святилище. Оно разделялось на две половины: на Святое и Святое Святых. В Святое входили поднимая завесу, подобную той, какая была при входе во двор: здесь находились стол для хлебов предложения, алтарь курений и чудный седмирожковый светильник, чеканный из чистого золота. Другая половина святилища, занимавшая западную его часть, было Святое Святых, где хранился Ковчег Завета, покрываемый распростертыми крыльями двух сделанных из золота Херувимов, между которыми Бог говорил Моисею. Святое Святых отделялось от Святого чудными занавесками, секрет выделки которых Евреи переняли у Египтян и в которых нитки из льна и шерсти, переплетаясь в богатые и блестящие оттенки голубого, ярко-красного и малинового цветов, образовали фигуры Херувимов и букеты цветов⁴⁴⁰.

Для этого-то храма женщины посвящали свои труды и свои богатства. Своими руками они пряли шерсть, лен, козлиный пух для покрывал и занавес⁴⁴¹. Медный таз для омовений был сделан из тех женских круговидных с рукоятками зеркал, любопытные образцы которых земля Фараонов сохранила нам доселе⁴⁴². Разные предметы, нужные при Богослужении, были одолжены отчасти женским украшениям. Дочери Израиля жертвовали Иегове драгоценности, которые они вынесли из дома рабства и которые, без сомнения, носили все отпечатки Египетского искусства и вероятно представляли эмблемы Египетских божеств, потому что многие из них в руки Евреянок перешли непосредственно из рук их обладательниц-Египтянок⁴⁴³.

Пред кучей золота и разных драгоценностей, принесенных для святилища дочерьми Израиля, законодатель должен был остановить благородную ревность этих жен⁴⁴⁴, которые, лишаясь самых дорогих из своих украшений, может быть, нередко вручали для храма Иеговы даже материальные воспоминания их брачных торжеств – самой великой минуты в жизни женщины⁴⁴⁵. Они еще помнили, что так недавно, тут же, во время стоянки на Синае, их драгоценности служили на слитие золотого тельца. Не считали ли они теперешние приношения на служение истинному Богу искуплением их вины?.. Библия не говорит нам этом прямо, но это могло быть так.

Патриархи на неопределенных местах воздвигали жертвенники в честь Адонаи Господа и воздавали Ему поклонение во всякое время. И теперь Еврей и Евреянка подзаконного периода внутреннее духовное поклонение Господу могли и должны были воздавать всегда и во всякое время; но, с учреждением центрального святилища, Иегова установил определенные времена, когда дети Израиля, соединенные одною и тою же верою, дожны были собираться для одного и того же Богослужения.

Десятословие освящает только один обрядовый богослужебный закон: это соблюдение Субботы⁴⁴⁶. Будучи символом окончания творения, суббота представляла покой Господа, когда сотворенная по Его слову вселенная вышла из своего хаотического состояния: суббота, таким образом, напоминала Евреям, окруженным языческими народами, догмат Верховного Существа, отличного от Его творения. Хранение субботы имело еще другую цель, нравственную: облегчение работника, раба и даже домашнего скота, которые покоем в этот день могли восстановить свои силы после убийственного истощения их целонедельным непрерывным трудом. «Помни день субботный, чтобы святить его. Шесть дней работай и делай всякие дела свои: а день седьмой суббота Иеговы, Бога твоего: не делай никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни раба твоя, ни скот твой, ни пришлец твой, который в жилищах твоих». Эти слова слышал весь народ Еврейский из уст Самого Господа, когда трепещущий стоил при Синае.

В последующих беседах Моисея с Богом существенная идея субботы выражается полнее. «В седмой день покойся…»⁴⁴⁷. В субботу «не делай никакого дела», ‒ повторяет Законодатель Синая во Второзаконии, «…чтоб отдохнул раб твой и раба твоя, как и ты. И помни, что ты был рабом в земле Египетской»⁴⁴⁸. Облегчение утесненного было главным служением, которого требовал от освобожденного народа Бог освободитель.

Недельная суббота была первою ступенью Субботнего круга, который обнимал собою: а) покой седьмого дня недели, b) покой седьмого месяца, c) покой седьмого года и наконец d) юбилей или покой года, следующего за истечением семи семилетий, т.е. пятидесятого года.

Субботный месяц возвещался трубными звуками и первый его день был днем покоя. Но, ‒ что особенно важно, ‒ Евреи в праздник субботнего месяца наслаждались не одним только покоем тела. Умиротворением совести они приобретали в дни этого месяца покой души. В десятый день этого месяца был праздник очищения, посвященный посту и раскаянию во грехах: один козел, как символ очищения от грехов, пускался в пустыню, унося с собою грех виновных⁴⁴⁹.

В субботный месяц седьмого года открывался Субботный год, в продолжение которого должны были отдыхать как земля, так и человек; естественные богатства земли предоставлялись бедняку и полевому скоту⁴⁵⁰.

После периода семи субботных лет наступал Юбилей, этот высший праздник свободы и человеколюбия. В десятый день субботнего месяца, во время праздника очищений, громкие трубные звуки заставляли вздрогнуть тех, кто потерял свою свободу или свое родовое имение. Трубные звуки бедняку возвещали счастье, рабу освобождение; отсель каждый вступал во владение своим имением, каждый получал власть над собою. Замечательно, что эти материальные исправления общественной жизни происходили в день нравственного очищения от грехов: одно соединялось с другим. «Освятите пятидесятый год, ‒ говорил Господь Моисею, ‒ и объявите свободу всем жителям ея; да будет это у вас юбилей; возвратитесь каждый в наследственное владение свое»⁴⁵¹.

Впрочем, свободу получали только раб и рабыня из Евреев, но раба и рабыню из иностранок Еврей считал всегдашнею своею собственностью. Могло случиться так, что раб из Евреев женился на рабыне иностранке, от которой имел детей ‒ надежду своего будущего. Его жена, его дети принадлежали его господину; но он мог уйти, свободный основать новую фамилию. Жестокий обычай! Христианству предстояло исправить его. Такой раб, проклиная освобождение, которое могло удалить его от предметов его нежной привязанности и приветствуя рабство, удерживавшее его близ них, восклицал: «Люблю господина моего, жену мою и детей моих; не пойду на волю»⁴⁵². После этого господин приводил его пред судей и прокалывал ему шилом ухо в знак вечного рабства.

Но и не все рабы, конечно, могли без сожаления оставлять дом рабства, особенно добрых господь. Вот пожилая женщина. Она посвятила все свои молодые годы тем, у кого она рабою, она отдала им то, чего не могут ей заплатить ничем: свою преданность и свою любовь. С наступлением времени освобождения она говорит своему господину: «Не пойду я от тебя, потому люблю я тебя и дом твой»⁴⁵³. Она также получала знак вечного рабства.

Вот молодая Израильтянка. Обедневший ее отец продал ее. Страшно выговорить: отец продавал дочь! Жестокие времена! Но такой несчастной и Моисеев закон давал возможное для тех времен ограждение: тот, кому она теперь принадлежала, должен был дать ей или свою руку, или свободу. В случае, если господин, которому она была продана, не брал ее себе в жены или не женил на ней своего сына, она уходила из его дома, и никто не имел права удерживать ее⁴⁵⁴.

Подобно человеку и земля в юбилейный год была свободна: ни плуг не бороздил ее, ни семя не оплодотворяло ее. Субботный день и год покоя освящали собою права Бога на время и на землю. Господу вечности Одному принадлежит время. Тому, Кто обладает бесконечными пространствами. Одному принадлежит земля. «Моя земля»⁴⁵⁵, ‒ говорил Господь Израильтянам. Человек странник во времени, он только гость Божий на земле.

Когда Израильтяне утвердились в Земле Обетованной, разные колена народа Божия должны были собираться к центральному святилищу, особенно три раза в году, это: в праздник Пасхи, Пятидесятницы и Кущей. Эти торжественные празднества, обозначая главные случаи из жизни избранного народа и совершаясь в три различные годовые земледельческие эпохи природы, должны были содействовать к поддержанию политической связи между почти независимыми коленами и должны были утвердить в них мысль об общем им отечестве в служении общему им Господу Иегове.

Путешествия на эти три праздника женщинам не вменялись в непременную обязанность: одни не могли вынести труда трех ежегодных путешествия, особенно из мест самых отдаленных от святилища; других могли удерживать дома их обязанности хозяйки дома или матери фамилии. Непременно Господь созывал к себе только мужское народонаселение⁴⁵⁶; но Он дозволял женщинам, кому то было возможно, сопутствовать на эти на эти народные праздники своим отцам и своим супругам⁴⁵⁷. На эти торжества приглашались даже вдова и раб, в память того времени, когда Евреи, отверженные, без радости и утешения ели хлеб чужеземца⁴⁵⁸.

Радостным воспоминанием освобождения от Египетского рабства был посвящен самый торжественный праздник: это Пасха. Женщины допускались на этот праздник, напоминавший Израильтянам их последний ужин в доме рабства: они вкушали пасхального агнца ‒ символ их освобождения, ‒ с горькими травами ‒ символ бедствий их рабства и с пресным хлебом ‒ символ их поспешного выхода из Египта. Пасха праздновалась весною. Она начиналась в 14 день месяца Авива⁴⁵⁹, месяца колосьев. К этому времени в Палестине поспевал ячмень, и жатва его начиналась после того, как в 16 день этого месяца были принесены Господом начатки этой жатвы. В год неурожайный Евреи утешались воспоминанием, что некогда они были рабами и не имели даже собственного поля для обработки его в поте своего лица.

Спустя шесть недель после жатвы ячменя, начиналось собирание пшеницы. В это время была Пятидесятница – воспоминание годовщины провозглашения закона на Синае. В этот праздник на алтарь приносились два хлеба из пшеничной муки. Соединяя этот обычай с воспоминанием Синайского Законодательства Моисей хотел, кажется, еще раз научить Евреев, что материальный хлеб не составляет единственного питания человека и что закон Божий есть истинная пища души.

Начинаясь религиозными праздниками, жатвы оканчивались самым радостным торжеством: праздником Кущей или палаток. В пятнадцатый день Субботнего месяца (нашего Сентября), во время, когда хлеб был уже собран в житницы, виноград был в точилах, мужчины и женщины оставляли свои жилища; в руке каждого и каждой был пук, состоящий из ветки лимона, кисти фиников и ветки речной ивы. На улицах, на террасах крыш устраивали шалаши из листвы олив, мирты и пальм⁴⁶⁰. В воспоминание их пребывания в палатках пустыни Евреи должны были провести семь дней в этих прохладных и легких помещениях. Оканчивая свои жатвы, они должны были припоминать то время, когда, блуждая по Аравийской пустыне, домом своим они имели только палатку, а полем неизмеримую пустыню. В Субботный год праздник Кущей имел более важный характер: собравшемуся народу читали Закон, который руководил им во время странствования по Аравийской пустыне и исканий своего отечества. В этом году и женщины были обязаны отправляться к центральному святилищу и слушанием Закона укреплять в себе религиозные верования и надежды и свою нравственную силу⁴⁶¹.

То понятие Евреев, что Бог единственный Владыка земли, ‒ права Бога на землю послужили началом жертвоприношений. Патриархи всюду и всегда свободно приносили Господу первородных из своих стад и начатки своего поля. Синайское Десятословие, закон чисто-нравственный, не заключает в себе никакого предписания относительно жертвоприношений. Обрядовые законы в Законодательстве Моисея находятся на втором плане: Моисей опасался, чтобы еще грубый или, как называет сам Моисей, жестоковыйный народ, который он образовал, потеряв из виду духовный смысл жертвоприношений, не подумал, что материальные узы вполне достаточны для его единения с Иеговою. С другой стороны, еще не пришло время, когда дух человека мог возвышаться к мысли о Божестве без пособия чувственного. Иегова, поэтому, освящая жертвоприношения, соглашался теперь принимать их только и исключительно в центральном святилище. Он дозволил родившей матери в радости приносить для всесожжения однолетнего агнца и к этому жертвоприношению почитания присоединять еще приношение очищения ‒ молодого голубя или горлицы⁴⁶². Господь требовал, чтобы женщина, раскаивающаяся в невольном грехе пред Ним или своими ближними, принося жертву за этот грех или преступление, соединяла с этим исповедь и исправление своего заблуждения⁴⁶³. Господь принимал начатки теста, которое замешивала хозяйка дома⁴⁶⁴; Ему приятно было жертвоприношение, которое вследствие обещания приносили ему девицы, супруги или матери. В минуту невольного ужаса или пламенной надежды женщина нередко клялась принести Иегове или все свое богатство, или свою личность, или даже своего сына, если удалится от нее несчастие и посетит ее счастье. Если отец или супруг узнали об этой клятве и не высказали своего неодобрения, клятва женщины имела силу; в противном случае, она не имела значения⁴⁶⁵. Господь услышал молитву своей рабы, и она, не желая отказаться от своего обета, приносила Иегове все свои богатства, или, после соблюдения воздержания назорейства, приносила на алтарь всесожжения даже свои волосы⁴⁶⁶, считающиеся во все времена лучшим украшением женщины, или, еще более ревностная, подобно матери Самуила, она посвящала Господу своего сына, который был ее гордостью и счастьем ее материнства.

Провозглашение Закона, устройство Скинии, установление праздников и жертвоприношений само собою предполагали особый класс людей, на которых бы лежала обязанность хранить святые предания, помогать народу понимать их, отправлять общественное Богослужение в Скинии и приносить на алтарь жертвы: всесожжения, о грехе и преступлении и жертвы мира, ‒ все те жертвы, которые должны были продолжиться до времени принесения Великой Жертвы Крестной. Дети одного из сыновей Иакова, Левии, были посвящены на служение Скинии и в этом колене фамилия брата Моисеева, Аарона, получила высшее право священства.

Дочери Левии не участвовали в религиозной миссии своих отцов и своих супругов. Женщины, впрочем, служили при дверях Скинии⁴⁶⁷ и могли оставаться при ней, как впоследствии и при храме, посвящая время молитвам и посту, как то мы встречаем в храме Анну Пророчицу и как то знаем по преданию о Пресвятой Богоматери. Жены из фамилии Аарона и его рода имели только ту привилегию, что могли вкушать грудинку и бедро животных, приносимых Израильтянами для жертвы мира. Вышедши замуж за мужчину не из племени священства, дочь священника теряла это право; но вдова или отверженная, она получала его снова, ели, не имея детей, возвращалась к своему отцу⁴⁶⁸. Но женщины из священнического рода должны были больше, чем другие, беречь свои честь. Бесчестная дочь священника сжигалась⁴⁶⁹. Никакое подозрение не должно падать на мать священника⁴⁷⁰; священник мог вступать в брак только с непорочную девицей или вдовою священника⁴⁷¹. Первосвященник же мог вступать в брак только девицею: от нее не требовалось ни богатства, ни положения, от нее требовали только целомудренной печати девства⁴⁷². Колено Левии у евреев не было подобно жреческим, совершенно замкнутым, кастам Египта или Индии: женщины из колена Левиина могли свободно выходить замуж за мужчин из других колен, равно как и мужчина колена Левиина могли жениться на дочерях других колен.

Когда позже Скинию заменил Иерусалимский храм, женщины одинаково могли участвовать при Богослужении. Во времена пророков в субботные праздники и новомесячия женщины отправлялись в религиозные и общественные собрания, которые бывали у пророков и где боговдохновенные проповедники объясняли закон и во имя Иеговы решали участь народов⁴⁷³. Женщины также ходили в Иерусалим издалека, когда три ежегодных торжественных праздника призывали верных в центральное святилище⁴⁷⁴.

Это было в сороковой год странствования Евреев по пустыне и последний год жизни Моисея. Господь приказал сделать перепись своему народу, раскинувшему свои палатки на равнинах Моавитксих, близ Иордана, неподалеку от Иерихона. Пред Землею Обетования, кипящею молоком, медом и вином, стояло теперь новое поколение, которое или вышло из Египта детьми, или народилось в пустыне Аравии. Оно было свободно от прямых отпечатков Египетского рабства: едва зная скорби прошедшего, оно всецело могло жить радостями будущего. Тех, которые страдали в рабстве и не могли переносить борьба страданий для свободы, теперь не было: их трупы были погребены в песках пустыни. Но их жизнь продолжалась в их детях, которым принадлежали и их права на землю Авраама, Исаака и Иакова.

Моисей, первосвященник Елеазар, начальники колен находились при дверях Скинии, окруженные всем собранием Израиля. Пред это важное судилище предстают пять молодых девиц. Это были: Махла, Ноа, Хогла, Милха и Фирца, дочери Салпаада, из колена Манассиина.

‒ «Отец наш, говорили они Моисею, умер в пустыне и он не был в числе сообщников, собравшихся против Господа с скопищем Кореевым, но за свой грех умер, и сыновей у него не было. За что исчезать имени отца нашего из племени его, потому что нет у него сына? Дай нам удел среди братьев отца нашего»⁴⁷⁵.

Горячее почтение к отеческой памяти придавало трогательные и величественные черты просьбе этих сирот, в сознании своих личностей, почерпавших силу и надежду достойно поддержать наследие своего племени и своей фамилии. Моисей их понял, и их просьба была отдана на суд Божий.

«Правду говорят дочери Салпаадовы, сказал Господь Моисею, дай им удел среди братьев отца их, и передай удел отца их им. И сынам Израилевым объяви и скажи: если кто умрет, не имея у себя сына, то передайте удел дочери его»⁴⁷⁶.

Но это решение встревожило старейшин фамилии Галаада, деда Салпаада; они изложили Моисею вред, могущий произойти для колена Манассиина, если наследницы Салпаада выдут в замужество за членов других колен, и выставили на вид запутанность, какая может произойти от фактов подобного рода при наделах, назначенных двенадцати политическим ветвям ствола Израилева. Именем Господа Моисей решил, что всякая дочь наследница обязана выйти в замужество за того, «кто понравится глазам» ее, но непременно в колене ее отца. Муж ее принимал тогда имя ее отца. И дочери Салпаада вышли замуж за своих двоюродных братьев⁴⁷⁷.

Когда была завоевана Ханаанская земля и каждое колено по жребию получало свой надел, дочери Салпаада опять явились пред народное собрание, которое некогда приняло их просьбу. Моисея уже не было: его место занимал Иисус Навин. Молодые женщины потребовали исполнения обещаний, данных им Иеговою, когда они были еще девицами. Им дан был надел на лесистых склонах Кармила, где жило западное полколено Манассиино⁴⁷⁸.

Смелое требование этих пяти сирот, важность, какую придал их иску Моисей, нашедший даже нужным отдать их дело на суд Иеговы, наконец, решение Господа в их пользу – это особенности, которые указывают в дочери Израиля высокую степень нравственного воспитания, значительную степень свободы, какою она пользовалась в своих действиях, а главное – снисходительное уважение, которое девица возбуждала к себе в мужском роде. В самом деле, чувство снисходительного почтения, внушаемое Еврею молодою девицею, было столь глубоко, что когда пророк хочет изобразить свое отечество свободным, святым, почитаемым, она изображает, олицетворяет его в чертах девы. «Я снова устрою тебя, говорит Господь Израилю устами пророка, Я снова устрою тебя, и будешь устроена, о дева, дщерь Израилева, снова будешь украшать тимпаны твои и выходить в хоровод веселящихся»⁴⁷⁹.

Еврейская девица с молоком матери⁴⁸⁰ всасывала тот сок, который развивал в ее душе семя истины, влагаемое Богом во всякую душу при ее создании. В ее детстве, в ее отрочестве ее воспитывали на рассказах о тех случаях, которые указывали участие Иеговы в жизни избранного народа. Эти рассказы, одушевленные тем собственно библейским колоритом, который производит такое обаятельно впечатление на нас, стоящих на расстоянии больше чем двух тысячелетий, ‒ эти рассказы пламенными чертами отображали в ее сердце образ Вечной Красоты и правила нравственности и учили ее идеал, вынесенный отсюда, прилагать к поведению своей жизни. В торжествах своего отечества девицы научались прославлять благодеяния Иеговы: мы видели, что своими песнями и своими плясками они прославляли народные торжества.

С изменением пастушеской жизни Израильтян на жизнь оседлую, изменяется и жизнь девицы. Во времена патриархов, девица с стадами своего отца проводит время среди лугов и стремится к ручьям. Правда, и теперь мы видим, что она черпает воду из источников⁴⁸¹, играет на улицах Иерусалима⁴⁸², веселится пляской близ виноградников Силома⁴⁸³. Но теперь она живет в доме Израильского города, привыкает к сидячей и домашней жизни.

Во времена патриархов, как мы видели, начальник фамилии имел право жизни и смерти над своими детьми. Теперь дело уголовного суда принадлежало судилищу народному⁴⁸⁴. Родители могли только наказывать своих детей в видах исправления, а осудить на смерть могли только старейшина народа. Оставалось одно жестокое право отца над своею дочерью – это то, что он мог продать ее в рабство еще в детстве. Но с каким-то особенным чувством нежности Законодатель старается оградить покой и честь девицы, сделавшейся невольною рабою: возросши она должна сделаться супругою своего господина и хозяйкою дома; если же не так, она, совершенно свободная, оставляла дом своего господина⁴⁸⁵.

Моисей имел почтительное сострадание к девице военнопленной, которая принадлежала к племенам, не осужденным на полное истребление⁴⁸⁶. Если юность и красота пленной трогали сердца Израильтянина, он мог взять ее в свое жилище; но он не смел дать ей тотчас же титло супруги. Пленной дозволялось наперед оплакать свое прошедшее: в продолжение месяца она, сирота, сбросивши свои украшения, оплакивала свое отечество, своего отца и свою мать. Только после этого любовь супруга могла сделать для нее менее горьким воспоминание о своей фамилии⁴⁸⁷.

Супружество, как во времена патриархов, так и теперь, было народною и вместе с тем религиозною обязанностью. Позор покрывал тех, у кого не было детей. Публичное осуждение падало на тех, кто осквернял чистоту племени народа Божия браками с иностранками. Только что рождающийся Еврейский народ естественно ревниво старался оградить и поддержать особенность своего племени, избегая смешений с иностранцами. Для того, чтобы какой-нибудь народ достиг высшей степени своеобразного совершенства, до какой он только способен, нужно, чтоб он достиг этого исключительным развитием собственных сил, вдали от всякого чуждого влияния. Только достигши своей зрелости, народы могут безопасно вступать между собою в брачные союзы и обмениваться между собою своими идеями.

Но, кроме чувства отвращения к чуждым народам, чувства, свойственного вообще всем древним народам, Евреи имели еще глубокое сознание своей особенной миссии: вместе с чистотой своего племени они стремились еще поддержать чистоту религиозных верований, которые доверил им Иегова. Прошедшее светило им зловещим и вместе предупредительными светом: там они видели, что сыны Божии погубили себя тем, что вступали в союзы с дочерьми проклятого племени⁴⁸⁸Домашние предания припоминали Израильтянам ужас, какой внушали патриархам браки их детей с дочерьми туземцев, среди которых они жили, и скорбь, какую они испытывали, когда их дети вводили в их палатки Хананеянок⁴⁸⁹. Мы видим, что сам законодатель склоняет свое высокое чело под позором противонародного супружества: его брак с Ефиоплянкой, не осужденный Господом безусловно, послужил, однако же, источником недовольств в его собственной фамилии⁴⁹⁰. Стремления Евреев, их национальные и религиозные идеи, их воспоминания – все возвышало стену разделения между ними и окружающими их народами.

Впрочем, Евреи могли принимать в свою среду иностранцев, которые не принадлежали к племенам Хананейским и к Аммонитянцам и Моавитянам. Идумеяне, эти дети пустыни, в которых текла благородная кровь Авраама и Асава, и Египтяне, дававшие Евреям гостеприимство в своей стране, принимая религию Евреев, приобретали право жениться на дочерях Израиля; и в третьем поколении дети, происшедшие от этих браков, пользовались всеми правами сынов народа Божия⁴⁹¹.

Когда избранный народ представляла собою одна Арамейская фамилия, от которой он получил свое начало, патриархи были принуждены искать себе жен в своем родстве, потому что одних Арамеянок они считали достойными своего союза и врученной им Господом миссии. Таким образом мы видим Авраама состоящим в браке с своею родною племянницею, Иакова – с двумя родными сестрами. Но браки в кровном родстве дозволялись только до тех пор, пока члены фамилии Иакова не размножились до того, что между ними не оставалось другого родства, кроме как родства одного народа. Моисей строго запретил браки в кровном родстве. Даже за такие браки, которые по необходимости допускались в период патриархальный, закон Моисеев грозил смертью. Смешения с матерью, с женою отца, с дочерью отца или матери, родившеюся в доме или вне дома, с дочерью сына или дочери, с сестрою отца и матери, с женою сына, с женою брата, с сестрою жены своей при жизни последней, считались ужаснейшими преступлениями, за которые Господь устами пророка грозил страшнейшими бедствиями: «Рассею тебя по народа, и рассею тебя по землям, и положу конец мерзостям твоим среди тебя»⁴⁹².

Причина, по которой Господь запрещал браки в кровном родстве, заключалась в самом естестве: человек не должен был вступать с кровною родственницею в брак потому, что она была его родственницею по плоти и вступавший в брак с таковою «обнажал свою собственную плоть»⁴⁹³. Эта причина только поддерживала и указывала на тот природный ужас или отвращение, с каким человек гнушается брачного союза с тою, с которою он уже связан теснейшими узами крови и семейных привязанностей. Между привязанностью родства и привязанностью брака лежит глубокое различие, и смешение этих двух привязанностей не может произойти без серьезного потрясения той или другой из них. Отсюда в человеке естественно стремление очертить область родственных привязанностей гранью, за которою только и может быть вполне законною привязанность супружеская.

Указывая на это вполне законное стремление в человеке, Господь, кроме того, хотел поднять семейную жизнь своего народа над уровнем всех окружавших его народов, которые оскверняли и губили себя браками кровосмешения. «Того, что делают в земле Египетской, в которой вы жили, ‒ говорил Господь своему народу чрез Моисея, ‒ не делайте, и, того, что делают в земле Ханаанской, в которую Я веду вас, не делайте, и по установлениям их не поступайте… Не оскверняйте себя ничем сим, ибо всем сим осквернили себя народы, которых Я прогоняю от вас»⁴⁹⁴.

Брачные обряды и обычаи, которые мы видели в патриархальный период, остаются и теперь; только теперь мы можем представить их с большими подробностями и большею раздельностью.

Еврейские обычаи, предшествующие браку, равно как и церемония, сопровождающая самый брак, во многом общи Евреям с другими восточными народами; в них найдется нечто даже обычное и для нас Русских.

И прежде всего, выбор невесты производился не самим женихом, но его родными или посланным для этого другом дома. Мы видели, что Авраам посылал своего друга Елиезера искать невесту для своего сына Исаака; Агарь выбирает жену для своего сына Измаила; Исаак указывает Иакову выбрать себе жену в Месопотамии, в доме дяди своего Лавана; Иуда выбирает жену для своего сына Ира⁴⁹⁵. Из этого, впрочем, не следует, что, устраивая такое важное дело, родители не сообразовались с желаниями жениха; напротив, родители делали предложения по настоянию своих сыновей, как мы это видим на примере Сихема, который просил своего отца взять за него в жену Дину, дочь Иакова, и в примере Самсона, который, чтобы жениться на одной женщине, просил о том своего отца и мать⁴⁹⁶. Но брак, заключенный против согласия своих родителей, был противен обычаю и, как мы видим в примере Исава, делался для них источником скорби⁴⁹⁷. Вообще, предложение шло со стороны фамилии жениха; но иногда, особенно при различии положения, делалось совершенно наоборот: невеста была предлагаема жениху своим отцом; так Иофор предложил свою дочь Моисею, Халев Гофониилу и Саул Давиду⁴⁹⁸. Согласие девицы редко спрашивалось; но и тут оно, кажется, зависело от предварительного согласия ее отца и ее старших братьев⁴⁹⁹. Иногда все дело выбора жены было предоставляемо в руки друга: этим объясняется случай, предполагаемый Талмудом, что человек может даже не знать, какая из двух сестер за него сосватана. В Египте в настоящее время выбор жены иногда предоставляется женщине, исключительно занимающейся подобными делами и называемой Катбэ, и жених редко знает в лицо свою невесту прежде брака⁵⁰⁰. У Евреев иногда мать и брат просватывали девицу еще в ее детстве; достигши зрелого возраста, она могла отказаться от предназначенного ей союза пред судом старейшин⁵⁰¹.

После выбора невесты следовало обручение, которое было не взаимным только обещанием на брак, но формальным обязательством, какое заключал, с одной стороны, друг или законный представитель от имени жениха, а с другой – родственники невесты; оно утверждалось клятвами и сопровождалось подарками невесте. В истории бракосочетания Исаака мы видели, что Елиезер, чтобы заслужить расположение Ревекки, предварительно дарит ей золотое носовое кольцо и два золотые браслета; потом, переговоривши с родителями и получивши их согласие, он приносит невесте уже формальные и более ценные подарки, состоящие в золотых и серебряных сосудах и одежде; при этом, менее ценные подарки он делает матери и братьям невесты⁵⁰². Подарки эти назывались различными именами: те, которые давались невесте, назывались могар – вено, а предлагаемые родственникам – маттан – собственно подарок. Сихем, желая жениться на дочери Иакова, Дине, говорит: «Назначьте самое большое вено и дары, я дам»⁵⁰³, т.е. вено невесте и дары ее родственникам. Предполагают, что вено-могар – это просто цена, платимая отцу за продажу его дочери. Действительно, в некоторых странах Востока существовал и доселе преобладает обычай, что отец продает свою дочь мужу; но это не может быть применимо к свободным женщинам Евреев. Дочери Лавана с негодованием жалуются, что их отец поступил с ними, как будто с чужими⁵⁰⁴, продав их руки Иакову за его службу; в законе Моисеевом право отца продать свою дочь ограничивается только одним случаем продажи ее, в случае обеднения, в рабыни⁵⁰⁵после чего она могла сделаться женой своего господина только по его свободному изволению и любви; Давид жалуется сыну Саула на неисполнение его отцом брачного договора следующими словами: «Отдай жену мою, Мелхолу, которая обручена была мне за сто краев необрезанной плоти Филистимлян»⁵⁰⁶. Давид говорит: обручена, а не куплена. Таким образом вено, даваемое за невесту или невесте, было не что иное, как обеспечение на случай ее вдовства. Несомненно, что вено было соразмерно положению невесты; и бедняк, поэтому, не мог рассчитывать жениться на дочери богатых родителей. Когда слуги Саула, по секретному наущению самого царя, советуют Давиду просить руки царской дочери, он им отвечает: «Разве маловажным для вас кажется быть зятем царевым? Я же человек бедный и незнатный»⁵⁰⁷. Впрочем, богатый отец сам наделял свою дочь, требуя за это от жениха какого-нибудь геройского подвига. Это известно из примера Давида, женившегося на дочери Саула; это мы видим еще прежде в примере Гофониила, женившегося на Ахсе, дочери Халева. Последний провозгласил, что он выдаст свою дочь за того, кто возьмет Хананейский город Давир. Это сделал его племянник Гофониил. Халев, выдав за него дочь, наделил его землею; но в этом владении не доставало того, что особенно ценят на Востоке: воды. Молодая чета собралась оставить Халева, чтобы жить отдельной фамилией: Ахса стала побуждать Гофониила, чтобы он выпросил у ее отца полей, свежая зелень которых орошалась бы источником. Или Гофониил почему-либо не хотел исполнить настоятельных понуждений своей спутницы, или Халев не уступил его просьбе, – только молодая чета была уже наготове к пути, Ахса сидела уже на осле, на котором она должны была ехать в свои безводные владения. Вдруг дочь Халева спрыгивает с осла.

– «Что тебе?» спросил ее Халев, удивленный.

– «Дай мне благословение; ты дал мне землю полуденную, дай мне и источник вод»⁵⁰⁸ отвечала ему дочь. Халев исполнил ее просьбу.

Обязательства в новейшем смысле слова, т.е. писанного документа, которым бы вено закреплялось за женою, как ее собственность и ее обеспечение, мы не встречаем до времен после Вавилонского плена. Первый раз мы встречаем такой документ в истории Товита, где Рагуил, выдавая свою дочь Сарру за Товию, сына Товитова, закрепляет за нею половину своего имения актом писанным и запечатанным⁵⁰⁹. Впрочем, здесь было не вено, которое дается со стороны жениха, а приданое, данное дочери ее отцом. В Талмуде мы находим сведения о таких брачных документах, в которых излагались подробные условия между брачующимися сторонами, при чем жених отписывал в собственность своей будущей супруги известную сумму денег. То, что вено состояло в известной сумме денег, мы знаем из Библии⁵¹⁰. Но Талмуд передает подробности о вено: сумма вено соразмерялась не с состоянием брачующихся сторон, а с положением невесты; сумма была больше, если невеста была девица, – и меньше, если она была вдова или разведенная жена; сумма увеличивалась тогда, когда невеста славилась красотою. Своим вено жена имела право воспользоваться только после смерти мужа, или после развода с ним, хотя муж мог предоставить часть вено, или и все вено, в ее распоряжение и прежде⁵¹¹.

Акт обручения сопровождался праздником, во время которого обрученных оставляли одних⁵¹², давая им возможность предаться тем душевным излияниям, в которых понимаются сердца и узнаются характеры. Если брак откладывался на долгое время, то жених и невеста, разлучавшиеся после этого до самого брака, уносили из этого свидания если не любимый, то, по крайней мере, знакомый образ друг о друге: разлучившись, они могли приготовить свои вкусы, собраться с мыслями, чтобы начать потом жить одною и тою же жизнью. Между новейшими Иудеями в некоторых местах есть обычай, по которому жених возлагает кольцо на палец руки невесты. О кольцах мы знаем и из Библии⁵¹³; кольцо считалось у Евреев знаком верности⁵¹⁴ и принятия в число членов фамилии; мы знаем, что в притче о блудном сыне отец приказывает на руку своего возвратившегося сына возложить перстень⁵¹⁵.

Между обручением и браком проходил различный промежуток времени: в патриархальные времена, как мы видели, проходило несколько дней⁵¹⁶, а в позднейшие времена этот промежуток равнялся целому году для девиц и одному месяцу для вдов⁵¹⁷. В этот промежуток избранная невеста жила в своей семье, и сообщения между ею и ее будущим мужем моги происходить только через посредство избранного для этого друга жениха⁵¹⁸. На невесту теперь смотрели как на действительную жену будущего супруга, потому что, по Иудейскому закону, обручение было равносильно супружеству; поэтому собственно неверность со стороны невесты наказывалась смертью⁵¹⁹, точно также, как и неверность жены; впрочем, жених мог отказаться в таком случае от невесты⁵²⁰, дав ей разводное письмо, если он не хотел подвергать ее смертной казни. Обручение не имело силы только в одном случае, когда невесту принудили к нему угрозами и жестокостями⁵²¹. Ничто не смущало тихой жизни избранной невесты в родительском доме: возвещается война, собираются под знамена колена Израиля, она не боялась подвергнуться скорбям вдовства, не насладившись брачными радостями. По трогательной предупредительности, закон Моисеев освобождает от военной службы и жениха, который ждет счастья, и молодого супруга, который им наслаждается⁵²².

Для совершения самого брака были назначены особые дни недели: в древние времена четвертый день недели был назначен для брака дев и пятый для брака вдов; новейшие Евреи среду и пятницу назначают для девиц и четверг для вдов⁵²³. Библия не определяет точно религиозный акт брака, но можно думать, что его составляла та взаимная клятва, которая иногда произносилась при обручении, а иногда при самом браке; почему и брак в Писании называется заветом, заветом юности, заветом Божиим⁵²⁴, тем самым великим именем, которым обозначался союз Господа с Его народом; тот же религиозный акт нужно видеть в благословении, какое давали брачующимся родители, родные и старейшины⁵²⁵.

Праздничная церемония брака состояла в проводах невесты из дома ее отца в дом жениха или его отца. Невеста, накануне очистившаяся в бане⁵²⁶, в день самого брака, намащенная и надушенная драгоценными ароматами, окруженная своими родными и своими подругами, одевается в белые шитые золотом одежды⁵²⁷; двойная туника, подпоясанная в несколько раз широким поясом⁵²⁸, обрисовывает стан и живую красоту невесты, спускаясь на ее ноги, обутые в сандалии из тонкой кожи барсука⁵²⁹; длинное легкое покрывало, которого складки волнисто падают на ее корпус, покрывает как ее лицо, так и всю ее фигуру, служа символом ее покорности ее мужу⁵³⁰; браслеты окаймляют кисти ее рук, вокруг ее шеи вьется ожерелье, нос ее украшен кольцом, а уши серьгами⁵³¹; на ее расплетенных⁵³² волнующихся волосах блестит золотая корона – главное украшение невесты, по которому она называется коронованной.

Солнце закатилось. Раздается шум голосов и инструментов. Жених, при свете факелов, которые несет его свита, сопровождаемый своими друзьями, приближается к жилищу невесты; ему предшествуют музыканты и певцы⁵³³; на женихе самая лучшая одежда; на его голове брачная чалма, увенчанная короной⁵³⁴. Жених входит в дом невесты, которая со своими подругами с нетерпением ждет его появления⁵³⁵: жених берет⁵³⁶ невесту при торжественных выражениях веселия⁵³⁷. Отселе – это была молодая чета. В сопровождении своих родных, друзей и подруг, молодые направляются в брачный дом жениха, в своей веселой свитой факельщиков, музыкантов и певцов⁵³⁸; девицы – подруги новобрачной – встречают жениха и провожают молодых с светильниками в руках, без которых они не могут быть допущены в число приглашенных⁵³⁹; на улице теснятся любопытные зрители процессии⁵⁴⁰; друзья жениха и подруги невесты соединенными голосами поют брачную песнь⁵⁴¹, прославляя молодую супругу, которой естественная и неподдельная красота имеет всю прелесть полевого цветка.

«Глаза не подкрашены в голубой цвет,

Щеки не нарумянены,

Волоса не взбиты искусственно,

А между тем она грациозна»⁵⁴².

В доме жениха молодых ждал праздник, на который приглашались все друзья и соседи⁵⁴³. Домохозяин снабжал своих гостей приличными⁵⁴⁴ для праздника одеждами. Праздник продолжался семь, а иногда даже четырнадцать дней⁵⁴⁵. Гости предавались духовным увеселениям, особенно любимым на Востоке, именно загадкам⁵⁴⁶, всегда заключающим в себе практический смысл, арвно как и другим забавам и развлечениям. Теперь жених входил в прямое сообщение со своей невестой и радость друга жениха была исполнена, потому что он слышал, как молодые беседуют между собой⁵⁴⁷: значит – дело, возложенное на него, приведено к доброму концу. В том случае, когда невеста была девица, гостям раздавались поджаренные колосья⁵⁴⁸ – символ многочадия и благополучия, которое призывалось на деву в ее супружеском жилище. Новобрачный был уволен в продолжении целого года от военной службы и вообще от всех общественных дел, которые могли бы удалить его из дома⁵⁴⁹.

В законодательстве Моисея относительно супруги нужно различать две стороны: существенную, дух законодательства, и случайную, то, что Моисей терпел и допускал между Евреями «по жестокосердию»⁵⁵⁰ их, как сказал Спаситель. Первая сторона наследована и развита Христианством; по второй магометанизм, так унизивший женщину и супругу между народами Востока, может вполне хвалиться тем, что он служит продолжателем и усовершителем, конечно, не Моисеева закона, а только того, что допускалось, терпелось Моисеевым законом: магометанизм извращенное понятие жестокосердных Евреев о женщине и супруге довел до крайностей, и тем погубил и продолжает губить народы Востока.

Передавая сказание о наших первых прародителях, великий пророк Божий в союзе мужа и жены видит единение двух полов в одно существо⁵⁵¹. Таким образом, по мысли Моисея, жена для мужа – это второй он-сам, это неотделимая часть его собственной жизни и существа. Разрыв брачного союза, в таком случае, Моисею должен был казаться самоубийством, потому что муж, отвергая свою спутницу, уничтожал этим часть своей жизни, ту часть, которой он может быть, отдал все лучшее своей души, свое доверие и свою любовь; – потому что этим он разрывал собственное существо. Господь наш Иисус Христов против неограниченно допускавшихся во время Его земной жизни разводов сказал: «С начала не было так»⁵⁵². В начале была определена именно нерасторжимость брачного союза. Лучшие люди Евреев всегда были за эту нерасторжимость. Мудрые писатели их и пророки отдавали свое предпочтительное внимание ограждению и поддержанию согласия и гармонии между двумя половинами, соединявшимися чрез брак в одно существо. Жена, по их учению, не должна тяготить мужа своим преобладанием; муж не должен смущать супругу своею ревностью⁵⁵³; доверие супруга должно ограждать и поддерживать свободу супруги. Есть нечто в высшей степени трогательное в тех настояниях, с какими мудрые и пророки советуют супругу ограждать и заботиться о счастии своей супруги, –счастии, которое есть его собственное счастие: они боятся, чтобы голос клеветника или опасная красота чужой женщины не удалили супруга от его супруги⁵⁵⁴; они напоминают мужу его прежнюю привязанность к подруге всей своей жизни, рисуют ему «жену его юности», прекрасную и любящую, какою она была в первый день брака, грациозную как лань с благородною походкой и серна с черными мягкими глазами.

«Утешайся женой юности твоей,

Ланию любви и серною благодати;

Увлекайся постоянно ея любовию»⁵⁵⁵.

Ужели же муж почтит своим доверием иное сердце, которое в лета его молодости не делило с ним его страданий, не радовалось его радостями, не беспокоилось его беспокойствами, не жило его надеждами? И если воспоминание о счастии, какое даровала ему супруга «его юности», не в состоянии остановить неверного супруга, его совесть говорит ему, что Сам Бог отмстит за оставленную супругу⁵⁵⁶; неверный муж в самом своем преступлении, в самой своей бессмысленной любви к другой женщине найдет свое наказание, потому что сужая женщина – ловушка, ее сердце – сети, а ее руки – оковы⁵⁵⁷. Пророк Малахия представляет своим современникам алтарь, омоченный слезами отверженной супруги, на котором Господь не хочет принимать приношений виновного супруга; народ жалуется на то, что Бог его не слышит, и спрашивает:

– «За что» это?

– «За то, отвечает пророк, что Иегова свидетель между тобою и женою юности твоей; а ты не верен ей, тогда как она твоя супруга и жена завета твоего. И не сделает сего ни один человек, у которого есть Дух Божий; и как это сделал бы кто-нибудь ищущий семени Божия? И так, храните дух ваш, и никто не будь неверен жене юности своей. Ибо Я не люблю разводов, говорит Иегова, Бог Израилев»⁵⁵⁸.

Но Моисей терпел разводы в семействах Евреев по их жестокосердию, предоставляя, со временем, Божественному Совершителю закона уничтожить это беззаконие. Замечательно, что в Пятокнижии Моисея нет положительного узаконения разводов. Разводы берутся здесь как существовавший факт, да и факта законодатель не делает нормой, а допускает, и, кажется, не без боли в сердце, только его случайную возможность, желая в то же время предупредить эту возможность наложением некоторых условий: муж, разведшийся с своею женою, не мог взять ее снова после развода ее со вторым мужем или после ее вдовства от второго мужа; он мог взять ее опять только в таком случае, если она после развода оставалась еще свободною⁵⁵⁹. Но за то Моисей положительно запрещает развод в двух случаях: обольстивший девицу, должен был жениться на ней и ни в каком случае не мог с ней развестись; муж молодой жены, если обвинил ее в нечестности и не доказал этого, а напротив ее родственники доказали противное, должен был заплатить штраф отцу своей жены и уже никогда не мог развестись с нею⁵⁶⁰.

Для людей, не желавших ограничивать своих страстей законом и объяснявших закон сообразно со своими страстями, снисхождение Моисея послужило поводом к величайшим злоупотреблением. Законом для разводов с своими женами подобные люди ставили свой произвол. В Талмуде мы читаем, что развод происходил в следующих случаях: когда жена без ведома мужа подавала ему пищу, не оплаченную десятиной; когда она в каком-нибудь сердечном порыве приносила обет и не исполнила его; когда муж слышал ее гневных голос вне ее дома; когда она, встревоженная своими детьми, бранила их в его присутствии; когда она с веретеном в руках работала за дверями дома, на улице; когда выходила на улицу, не подобравши или не подпрятавши своих волос под сетку или под чалму. И за такой единичный поступок отверженная жена лишалась даже права взять с собою вено, свое брачное приданое, которое дал ей ее жених в обмен за ее руку, отвергаемую теперь ее мужем⁵⁶¹. Но, по Талмуду, произвол мужа этим еще не ограничивался: когда Бет-Шамаи, один из учителей Талмуда, верный духу Моисеева законодательства, протестовал против вышесказанных злоупотреблений Моисеевым снисхождением и говорил, что развод может быть допущен в одно только случае – бесчестия жены, другой учитель, Бет-Гиллель, учил, что для развода достаточно самой ничтожной причины; например: муж имеет-де право развестись с своей женой даже в том случае, если жена, готовя ему кушанье, имела хотя раз неосторожность пережарить или переварить его; а славный раввин Акиба учил, что достаточно мужчине найти другую женщину красивее своей жены, и он имел право выгнать последнюю из супружеского дома⁵⁶². В этом извращении закона Моисеева уже чувствуется крайнее унижение супруги магометанизмом.

По Моисееву закону, супруга, нарушившая верность своему мужу, подвергалась смертной казни⁵⁶³. Если муж только подозревал свою жену в неверности, но не знал этого наверное, дело отдавалось на суд Божий, и сам Бог обнаруживал виновность или невинность подозреваемой жены⁵⁶⁴. По Иудейскому преданию, муж имел право развестись с своей женою, если она была бесплодны в продолжении десяти лет, и такая жена после развода вступала во владение своим веном⁵⁶⁵.

Для развода нужно было разводное письмо, которое муж давал своей жене. Это письмо писалось Левитом и подписывалось двумя свидетелями. Брак считался разорванным, когда супруга получала этот формальный акт развода; жена тогда была свободна и имела право с другим супругом на счастье, в котором ей отказал первый муж⁵⁶⁶.

Как во времена патриархов, так и в период подзаконный, между Евреями было в обычае многоженство. Те же самые причины, которые послужили к введению его тогда, послужили к поддержанию его и теперь, это: преувеличенное желание быть отцом и матерью, стремление к распространению и возвращению народа Божия и желание в своих потомках видеть исполнение своих религиозных надежд и верований. Многочадие и теперь считалось благословением Божиим и залогом единения с Иеговою отцов в детях⁵⁶⁷. Впрочем, Моисей ограничивает этот обычай: он запрещает мужчине жениться на сестре своей жены, при жизни последней⁵⁶⁸, он дает равные права всем женам мужа женатого на многих, как бы они ни вошли под супружеский кров, свободными ли или рабами⁵⁶⁹; он запрещает предпочитать старшему сыну жены нелюбимой младшего сына жены любимой⁵⁷⁰; будущего царя Израиля он предупреждает, что он не должен подчиняться влиянию гарема, с чем ему грозит опасность потерять чувство правды⁵⁷¹. В изображении мудрыми писателями Евреев доброй жены мы видим единственную супругу мужа, единственную мать фамилии, единственную хозяйку дома, которая ни с кем не разделяет ни любви своего мужа, ни авторитета в своем доме⁵⁷². Пророки, представляя союз Господа с Своим народом под образом союза мужа и жены, совершеннейший образ союза находят в верности единого мужа единой жене и единой жены единому мужу⁵⁷³. Таким образом, если Моисеевым законом и допускалось многоженство, то идеалом совершеннейшего брака всегда было единобрачие.

При этом взгляде лучших людей на супругу, как на подругу жизни, как на спутницу, которая составляет одно существо с своим мужем, при этом идеале единобрачия, всегда сознаваемом лучшими деятелями Еврейского народа, присущем уму и чувству всех, кто жил духом закона, а не буквою только, бывшее в обычае многоженство никогда не могло довести Еврейской супруги до того положения, до какого довел ее мусульманский гарем. Известно положение мусульманской женщины: заключенная безвыходно в гарем, безответная раба своего мужа, она живет буквально только для угоды своего мужа; перестала быть ему угодной – она превращается в рабу; она не может безнаказанно видеть, тем более говорить с другим мужчиной, кто бы он ни был; она не может предпринять ничего по собственному побуждению; она изнывает в тоске и лени гаремной жизни, если она жена богатого, – в безмолвном и безответном рабстве труда и терпения, если жена бедняка. Не такою мы видим супругу Еврейскую: она могла являться в Скинию с непокрытым лицом, и никто не соблазняется, если посторонние мужчины видят ее лицо и вступают с ней в разговор⁵⁷⁴; она могла являться одна в судилище⁵⁷⁵, могла даже принимать участие в делах общественного интереса⁵⁷⁶; она по своему желанию принимает к себе в дом гостей в отсутствии своего мужа⁵⁷⁷; она в интересах своей фамилии сносится и вступает в личные переговоры с посторонними мужчинами, даже вопреки желаний своего мужа⁵⁷⁸; она распоряжается своим дитятей, иногда даже без предварительного сношения с своим мужем; она иногда смеет строго осуждать поведение своего мужа⁵⁷⁹. Одним словом, в обыкновенной жизни Еврейская супруга пользовалась почти такою же свободой, какою супруга пользуется в обществах христианских.

Мы видели жену патриарха настоящею царицею шатра. С заменою привычек пастушеской жизни упорядоченными учреждениями народа оседлого, патриархальные нравы фамилии не исчезли, но из шатра перешли в дом. Произошла только одна неизбежная перемена. Если, при простоте внешних условий жизни патриархов, не могло быть почти никакого различия между положением богатого и бедняка, то с большим развитием гражданственности это различие делается резче и заметнее. Шатер от шатра не различался почти ничем; но весьма большим делается различие между городом и деревней, между домом и каким-нибудь земляным шалашом или пещерой, выдолбленной в горе. Впрочем, и в доме богача, и в хижине бедняка мы узнаем одну и ту же Еврейскую женщину, супругу своего мужа и царицу своего жилища.

Посмотрим на Еврейскую супругу в ее незавидной доле бедности. Пред нами шалаш или лачуга с вертикальными стенами и плоскою крышей; она слеплена из глины или сделана из высушенного на солнце необожженного кирпича; в нее ведет дверь, служащая для входа как людей, так и домашнего скота, напр., осла, теленка⁵⁸⁰, для которых отведено место в той же лачуге; та же самая дверь, при которой обитатели лачуги проводят большую часть дня в своих домашних занятиях, служит для снабжения светом скромного жилища; только иногда в самом верху, почти под крышей, в стенах лачуги прорезаны небольшие отверстия, образующие род окошек⁵⁸¹. На ровной поверхности ее крыши, образующей род нашей повети, или, выражаясь архитектурным языком, род террасы, вьется какая-то сухая и тощая трава⁵⁸²; на этой террасе развешено только что вымытое белье, там сушатся зерны, фиги, виноград⁵⁸³.

Войдем в эту лачугу. Пол земляной; сделанная из сухой травы рогожа, скромная постель, на которой бедняк отдыхает прикрываясь своим манто или покрывалом, ручная мельница – вот вся мебель этого жилища. Кредитор не может за долг отнять у Еврея ни покрывала, которым он прикрывается во время ночного покоя, ни мельницы, которая обеспечивает ему дневное пропитание⁵⁸⁴. Жена бедняка вертит жернов мельницы: работа трудная и богатый предоставляет ее узнику или рабу⁵⁸⁵. Но супруга бедняка не привела с собой служанки, и она сама одною рукою вертит тяжелый камень, а другою подбрасывает зерна ячменя⁵⁸⁶. Она замешивает тесто, разделяет его дает хлебам круглую форму и сажает их для печения⁵⁸⁷; она приготовляет салат и цикорий, варит бобы и чечевицу, сушит плоды; из расплющенных фиг она делает род лепешек, которые она засушивает на солнце, разрезывая их потом на ломтики⁵⁸⁸. Когда наступает час возвращения домой супруга с поля или других внедомашних работ, она его ждет. «Пусть муж ея будет только шестобит, говорит Талмуд, она с радостию приветствует его на пороге своего жилища и садится рядом с ним; муж не больше, как полевой сторож, жена довольна и не требует от него больше»⁵⁸⁹. Не раз сам мудрый царь переносится своею мыслью к самым беднейшим из своих подданных: он, самодержавный государь, восточный властитель, живя среди довольства, чувствует себя дурно среди этих сокровищ, пропитанных потом его народа; он чувствует себя голодным за самым роскошным столом; он чувствует себя одиноким в этом великолепном дворце среди множества ласкателей, в которых он видит только рабов и не имеет ни одного друга; в горьком бедняке он завидует постоянному празднику души чистой и справедливой; завидует куску хлеба и блюду из зелени, которые бедняк, купив трудом, делит с существом любимым, И переносить горе вдвоем – не значит ли это наслаждаться?

«Все дни несчастного горестны;

А у кого сердце весело, у того всегда пир.

Лучше немногое со страхом Иеговы,

Нежели большое сокровище и при нем беспокойство.

Лучше поданная зелень на стол, и при ней дружба,

Нежели откормленный бык, и при нем неприязнь»⁵⁹⁰.

Лучше сухой кусок хлеба и при нем спокойствие,

Нежели дом полный заколотого скота с раздором»⁵⁹¹.

Между тем бедняк, который дорого покупает свое право жизни, наслаждается семейным счастьем не без ограничений. Живя трудом, он, может быть, принужден удаляться из дома под чужой кров, где заработная плата могла удерживать его целую неделю. Тогда самая мысль о труде соединяет разделенных супругов: жена прядет коноплю и плод своего труда предоставляет своему мужу в обмен за даваемую им пищу и одежду. Мы видим здесь домохозяйку, подругу мужчины, принимающую на себя долю труда и терпения, которые освящают достоинство супруги и дают супружескому союзу его истинную силу, утверждая дом на взаимных трудах и взаимных жертвах его основателей. Субботний день приводит работника к его жене, и вечерний стол накануне субботы соединяет супругов⁵⁹². Муж, истомленный недельным трудом, отдыхает близ своей подруги; он на нее смотрит, и красота молодой женщины просветляет лучом счастья его печальное лицо; он слушает ее речи, и ее голос, нежный как любовь, строгий, как долг, проникает его сердце услаждающим бальзамом, который укрепляет его силы и исцеляет его раны.

«Красота жены распространяет радость на лице ее супруга,

И он доволен и не желает ничего больше.

Если на ея языке слышится сострадательность и ласковость,

То супруг ея превосходит в счастии всех людей.

Кто имеет такую жену, основывает свой дом:

Она настоящая ему помощница и опора его спокойствия.

Где нет ограды, там расхитится имение:

А у кого нет жены, тот горюя будет бродить туда и сюда»⁵⁹³.

«Друг помогает другу во время нужды;

Но вернее это в жене, соединенной с своим мужем»⁵⁹⁴.

Едва ли что еще можно прибавить к этой похвале высокой миссии супруги: пусть только она выполняется в каждой фамилии, как в низшей, так и на высшей ступени человеческого общества!

Посмотрим теперь на жизнь супруги в доме богача. Мы на улице Еврейского города и пред нами возвышается глухая каменная стена⁵⁹⁵, сквозь которую есть вход внутрь; чрез этот вход мы вступаем во двор, во глубине которого возвышается каменный дом, окрашенный в красный цвет⁵⁹⁶; мы, впрочем, ошиблись бы, если бы предположили, что дом теперь обращен к нам своею лицевою стороною; пред нами опять только стены, хотя и выше стен, выходящих на улицу, и опять со входом внутрь, чрез который мы вступаем во внутренний двор, образуемый четырьмя корпусами здания; на этот-то двор дом выходит своею лицевою стороною своими окнами, дверьми и своими галереями; среди этого двора находится колодезь или цитерна⁵⁹⁷, впоследствии замененная фонтаном; комнаты дома обиты панелями из кедра⁵⁹⁸; приемные залы, покрытые коврами⁵⁹⁹, вокруг стен снабжены диванами; в спальных комнатах мы найдем кровати, украшенные слоновою костью; здесь есть комнаты для зимы и комнаты для лета⁶⁰⁰; по лестнице мы можем подняться наверх, на плоскую крышу дома, образующую род платформы или террасы, на которой мы найдем верхнюю комнату, или горницу, куда Еврей уединяется для размышлений и молитвы, куда уединялась Иудифь; в этой горнице заботливая хозяйка дома ставила постель, стол, стул и светильник, чтобы доставить в ней покойное убежище человеку Божию, в эту-то горницу Сунемитянка принимала пророка Елисея⁶⁰¹.

Войдем же в комнаты этого дома в самое раннее утро. При свете светильника о семи рожках, поставленного на полу одной из этих комнат, ходит женщина, одетая в тунику из льняной материи и пурпур. Она раздает хлеб своим домашним и урочную работу своим служанкам. Поручая и наблюдая за работами своих служанок, она служит им примером: она сама с веселой энергией садится к прялке, берет веретено и под ее гибкими пальцами крутятся волокна льна. Пущенный в тканье, выпряденные ею, нитки дадут ей драгоценные материи, которые будут одевать ее саму, прикроют от зимнего холода членов ее фамилии, дадут ковры, которые она расстелет под ногами своих гостей, – полотна и пояса, которые она продаст купцам Финикии. Какую цель преследует богатая супруга этой неусыпною деятельностью? Что значит в ней эта жажда, эта страсть к труду, эта заботливость о приобретении денег? Она, мать фамилии, имеет благородное и законное стремление возрастить имущество своего супруга и своих детей; на плод своих забот она купит поле, виноградник, которые будут свидетельствовать об ее участии в великом деле преуспеяния ее дома; она, благочестивая дочь Иеговы, имеет еще нужду кормить другую фамилию, бедных, умножая богатство детей своей утробы, она «длань свою открывает бедному и руку свою подает нищему». Вот почему она «встает еще ночью, препоясывает чресла свои крепостию» и «светильник ея не угасает ночью»⁶⁰². Узнает ли она, что какой-нибудь путник, жертва своей непоколебимой веры, – не имеет убежища от преследований нечестивого, там в горнице на террасе дома она даст убежище человеку Божию. Занятия Еврейской супруги указывают нам в ней энергетический и вместе нежный характер, в котором благочестивое воспитание напечатлело три высокие нравственные начала: истину, правду и любовь; она научилась им девицей, теперь она осуществляет их супругой. Вот почему

«Что солнце сияющее на высотах Господних,

То прелесть доброй жены в устройстве дома ее.

Что светильник сиящий на святом свещнике,

То красота лица ея в зрелом возрасте.

Добрая жена – счастливая доля,

Она дана будет в удел боящимся Господа.

Тогда у богатого и бедного сердце мирно,

А лицо во всякое время весело»⁶⁰³.

Соломон и мудрый сын Сирахов доброй супруге противопоставляют супругу с ревнивым и бранчивым характером. Гнев несвойственен женскому полу⁶⁰⁴, но никогда он так не опасен и не вреден, как в женщине. «Злой смерти горчае женщина, коей сердце – сети и мрежи, коей руки – оковы»⁶⁰⁵. Супруга злого нрава представляется мудрому мрачною, как вид власяницы⁶⁰⁶; она напоминает ему влияние греха первой жены и пред нею он восклицает:

«От жены начало греха,

И чрез нее мы все умираем.

Не давай воде прохода,

Ни злой жене власти.

Если она не ходит в твоей власти,

То отсеки ее от плоти твоей»⁶⁰⁷.

Мудрый предпочитает уединение верхней комнаты, уединение пустыни, даже сообщество дракона и льва сообществу злой жены⁶⁰⁸. Поразительна противоположность между несчастьями, которые навлекает на свою фамилию супруга ленивая и злая, и между благодеяниями, которые распространяет вокруг себя супруга деятельная и милосердая. Первая есть разрушение, бесчестие дома, «путь крутой и песчаный», который заставляет супруга поскальзываться и падать, это «гангрена», которая съедает его кости, это «скорпион», которые жжет его ядовитым угрызением, ее язык – «копье», которое пронзает⁶⁰⁹. На зато, кто найдет добрую жену, – цена ее гораздо выше золота, жемчугов и всех сокровищ земли; она составляет славу своего мужа, она создательница его дома, она его богатое наследие, его радость, сила, светлость, долгота его лет, его корона, дар, которым Господь наградил и благословил его добродетели⁶¹⁰.

У ворот города, где Евреи имели всегда род форума, где производился народный суд и где определялись нравственные суждения и осуждения, утверждалась слава о доброй жене, и оттуда слава о добрых делах ее разносилась во все фамилии. Муж понимает и ценит добродетельную жену; вместе со своими детьми он в почтении «встает» при ее появлении; в порыве удивления и любви отец и дети восклицают:

«Многия дщери (женщины) хорошо поступают,

«Но ты превзошла всех их!»⁶¹¹

Супруга сделалась матерью. Ничего нет выше, ничего нет почтеннее для Еврея материнской любви. Известен любопытный случай, послуживший поводом славного суда Соломона. Одна женщина, заспавшая свое дитя, встает ночью, кладет труп своего дитяти к груди тут же спавшей своей подруги, у которой вместо того берет живое дитя и называет его своим; не смотря на скорбь, на крики истинной матери, она твердо поддерживает свои права на дитя, которое она украла. Они обе явились на суд молодого государя. Тем и удивительна в этом случае мудрость Соломона, что он понял, что одна материнская любовь может решить это дело.

– «Разрубите живое дитя на двое, и отдайте половину одной, и половину другой», сказал царь.

– «Государь мой»! сказала одна из женщин, «отдайте ей это живое дитя, а не умерщвляйте его».

– «Пусть не будет ни мне, ни тебе, рубите!» сказала другая.

Царь понял, что материнская любовь согласится скорее отказаться от своего сына, чем видеть его мертвым: он приказал отдать живое дитя его настоящей матери, которую узнать теперь было нетрудно⁶¹².

В строгом законодателе Евреев нельзя не удивляться нежному сердцу человека, который требует, чтобы мать уважалась даже в бессловесных тварях. Путнику, который в листьях дерева или близ дороги в траве найдет гнездо, он приказывает дать свободу матери, если уже ему хочется взять яйца, которые она высиживала, или птенцов, которых она прикрывала своими крыльями⁶¹³. Моисей также запрещает убивать в один тот же день тельца и ягненка и их матерей и варить козленка в молоке его матери⁶¹⁴.

Еврейская мать питает свое дитя своим молоком⁶¹⁵; она присматривает за первыми шагами его жизни и, наконец, она дает ему вторичное существование, воспитывая в нем ту нравственную жизнь, которую сама она почерпнула из чистейших источников веры и любви к вере и отечеству. Строгое воспитание Еврея всегда умеряется нежным и мягким влиянием матери, которое украшает его, как женщину украшает корона на голове и ожерелье на шее.

«Храни, сын мой -, говорит премудрый, -заповедь отца своего;

И не оставляй учения матери своей.

Навяжи их на сердце свое навсегда;

Возложи их на шею свою.

Когда ты будешь ходить, она будет водить тебя;

Когда ты будешь лежать, она будет стражею над тобою;

Когда пробудишься, она будет разглагольствовать с тобою⁶¹⁶.

Не отвергай учения матери твоей,

Ибо это венец благодати для головы твоей

И ожерелье для шеи твоей"⁶¹⁷.

Еврейские матери образовали граждан, героев, великих мыслителей и тех великих пророков, речам которых мы дивимся доселе; умея быть настоящими матерями, они умели быть матерями мучеников и рождать своих детей в жизнь вечную. Мать Маккавеев умела поддержать отеческую веру во всех семи своих сыновьях и умереть вслед за ними мученическую смертью.

В силу этого двойного рождения детей матерью, т.е. плотского рождения и нравственного воспитания, Господь требует от детей одинакового почтения к их матери, как и к их отцу. «Почитай отца твоего и матерь твою», повелевает Господь, «чтобы продолжились дни твои и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Иегова, Бог твой, дает тебе»!⁶¹⁸ На почтении отца и матери, таким образом, Господь основывает долголетие человека, благосостояние его дома и его страны. Сын может надеяться на спокойную и почетную старость только в таком случае, если он успокаивает и бережет старость своих родителей; только при сыновнем почтении сохраняются и продолжаются благородные предания фамилии и народа; без почтения детей к родителям разлагаются фамилии и таким образом уничтожается основа общественного порядка.

Еврей твердо верит, что мать от Бога получила власть, которую она имеет над своим сыном⁶¹⁹. Даже достигши зрелого возраста и сделавшись царем, сын почитает свою мать и слушает ее голоса, который удерживает его от увлечения страстями и указывает ему путь к нравственному спокойствию. Его увлекает вино, его увлекает опьяняющая красота чужой женщины, мать громко обращается к его совести:

«Что, сын мой? и что, сын чрева моего?

И что, сын обетов моих?

Не предавай женам силы своей,

И путей твоих тому, что губит царей.

Не царям, Лемуил,

Не царям пить вино,

И не владыкам говорить: «где сикера»⁶²⁰?

Чтобы, напившись, он не забыл закона,

И не превратил суда всех сынов бедности…

Отдайте сикеру погибающему

И вино огорченным душам.

Пусть он выпьет, и забудет бедность свою;

И страдания своего уже не упомнить.

Открывай уста свои в пользу безгласного,

Для заступления всех оставленных сынов.

Открывай уста свои для праведного суда,

И защищай гонимого и бедного»⁶²¹.

И чтобы заставить своего сына-царя устыдиться пустых идолов, которым поклоняется его любовь, она не рисует ему их с отвратительной стороны, не раскрывает ему опасности, которой они ему угрожают: она довольствуется только изображением идеала супруги, этого удивительного портрета доброй жены, пред которым мы невольно останавливаемся и который могла нарисовать только любящая мать. Добрая жена – это солнце, которое рассеивает мрак; молодой царь видит свет, и мрак пороков вокруг него рассеян: он спасен и Евреи имеют одним мудрецом больше.

«Кто найдет добрую жену?

И цена ей гораздо выше жемчугов.

Сердце мужа ея доверяет ей…

Она платит ему добром, а не злом…

Она работает своими рачительными руками…

Она встает еще ночью,

И раздает пищу дому своему,

И урочное служанкам своим…

Не угасает ночью светильник ея…

Она длань свою открывает бедному

И руку свою подает нищему…

Одежда у ней виссон и пурпур…

Прочна и красива одежда ея;

И она смеется будущему дню.

Уста свои открывает с мудростию,

И на языке ея наставление кротости.

Наблюдает за течением дел в доме своем,

И не ест хлеба лености»⁶²².

Никакая укоризна так жестоко не оскорбляла Еврея, как укоризна, касавшаяся его матери⁶²³: если отец представлял собою честь его фамилии, то его мать представляла чистоту. В воспоминание того, что мать страдала болезнями рождения, сын должен был почитать свою мать в ее немощах, в ее старости, даже при ее недостатках нравственных, он должен посвятить ей те дни, которые она дала ему. Кто непокорен, оскорбляет свою мать, презирает ее, изгоняет из своего дома, тот есть «стыд и бесславие человечества», тот есть «проклят от Бога» и, может быть, даже от своей матери⁶²⁴. «Проклят порицающий отца своего или матерь свою»⁶²⁵. «Благословение отца утверждает дом детей, а клятва матери разрушает его до основания»⁶²⁶. Кто в раздражении произносил анафему против своей матери, или поднимал против нее свою святотатственную руку, тот, по закону Моисееву, подвергался смерти⁶²⁷.

Пред законом мать разделяет над детьми ту власть, которую имеет над ними отец. В примере Анны, матери Самуила, мы видим, что она может посвятить своего сына на служение Богу, даже не испрашивая на это предварительного согласия отца⁶²⁸. Мать дает советы отцу относительно женитьбы сына⁶²⁹. Провинившегося сына, если он не слушается советов и даже наказаний родителей, Моисей приказывает представить на суд старейшин города; такого сына ждало побиение камнями. Но для того, чтобы свидетельство отца получило законную силу, нужно было при этом свидетельство матери⁶³⁰. Это значило поместить милосердие матери рядом со строгостью отца и дать сыну в другом и непременном свидетеле самого горячего защитника: Моисей сознавал, что, если сердце отца могло принести в жертву строгому долгу свое дитя, мать едва ли легко согласится на подобную строгость. И если, ослепленная гневом, мать когда-нибудь могла помочь своему супругу вывести своего сына к воротам города пред судей, готовых произнести над ним смертный приговор, в минуту исполнения его отцу могло еще достать духу сказать: убейте! но от матери – Моисей это предвидел – нужно было ждать только сердечного вопля о помиловании. Замечательно: Библия не представляет нам ни одного примера приложения этого строгого закона.

Потеря матери для сына была предметом самой величайшей скорби. «Я был мрачен», говорит Псалмопевец, «и с поникшею головой, как оплакивающий мать»⁶³¹. Эта скорбь по матери, конечно, соответствовала той величайшей скорби любви, которою в свою очередь мать оплакивала потерю своих детей. Именно эту скорбь материнской любви изображает пророк, когда говорит: «Слышен голос в Раме, вопль, плач горький: Рахиль плачет о сынах своих; она не хочет принимать утешения, сетуя о сынах своих, ибо не стало их»⁶³².

Вдова была окружена у евреев всеми нежными попечениями, которых требовало самое несчастие ее вдовства. Согласно Еврейскому преданию, жена при своем вдовстве вступала во владение своим веном, за уплату которого отвечала вся собственность покойного мужа⁶³³. Нечего и говорить о том, что все заповеди о почтении детей к матери оставались во всей силе и во время ее вдовства. Для вдовы все общество делалось ее родною фамилией, и каждый член общества должен был заботиться о ней, как о своей супруге или своей матери.

«Сиротам будь как отец», говорит премудрый Сирах.

И вместо мужа – матери их.

И сам ты будешь как сын Вышнего,

И он возлюбит тебя более, нежели мать твоя»⁶³⁴.

Еврей ежегодно приносил собственно две десятины от своих приобретений: одну он посвящал Господу в Скинии или Храме⁶³⁵, другою он пользовался частью сам, приходя на поклонение Господу в Скинию или Храм⁶³⁶, а частью предоставлял ее левитам⁶³⁷ того округа, в котором он жил⁶³⁸. Через каждые три года закон предписывал в этой второй десятине давать участие бедняку и вдове. Именно на эту вторую десятину он должен был каждый третий год на каком-нибудь публичном месте своего жительства устраивать праздник, на который с левитами приглашались бедняки и вдовы⁶³⁹.

Когда хозяин жал пшеницу, его серп должен был щадить колосья, которые вырастали на меже убираемого им поля; он не должен был возвращаться назад, чтобы подбирать те колосья, которые ускользнули из-под его серпа; когда он отрясал масличные деревья, его рука не должна была разыскивать между ветвями дерева тех маслин, которых не сбили его палка; когда он собирал созревший виноград, он не должен был пересматривать за собой ветка за веткой. Оставшиеся колосья, оставшиеся маслины, оставшиеся кисти винограда предоставлялись вдове и бедняку⁶⁴⁰. В пользу вдов во времена Маккавеев отделялась часть военной добычи⁶⁴¹.

Еврей был обязан заступаться за вдову, относиться к ней с полною справедливостью, если дело ее право⁶⁴², – с милосердием и не удерживать в залог ее одежды, если она даже была и неправа⁶⁴³. Исполнение этих заповедей Моисей и пророки ставят выше жертвоприношений. Обманывающий вдову и ее притеснитель нарушал естественный закон, требующий от нас пощады слабому и человеку без опоры, какою является вдова, и такого нарушителя ждало возмездие Божественной правды: сам Господь, сила слабого, является мстителем за обиду вдовы⁶⁴⁴. «Ни вдовы, ни сироты не притесняйте», говорил Евреям грозный голос Господа. «Если же ты притеснишь их, то, когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их; и воспламенится гнев Мой, и убью вас мечем, и будут жены ваши вдовами и дети ваши сиротами»⁶⁴⁵.

Иногда нечестивец, обижающий вдову, думает про себя, что Господь не увидит его нечестия и успокаивает себя следующими словами:

– «Не увидит Господь, не узнает Бог Иаковлев».

– «Образумьтесь, глупейшие люди», отвечает таким людям Псалмопевец; «невежды! когда вы будете умнее? Создавший ухо ужели не слышит и Устроивший глаз ужели не смотрит? Ужели не обличит Вразумляющий народы, Научающий человека видению? Господь знает мысли человеческие, сколько они суетны»⁶⁴⁶.

Молодая вдова, оставшаяся без детей, была обязана продолжить имя своего мужа, как это было и во времена патриархов. Брат покойного должен был жениться на его вдове, впрочем только в таком случае, когда он жил в том же самом городе или месте⁶⁴⁷. Если он не хотел исполнить этого предписания то подвергался унизительной церемонии, описании которой сохранила нам книга Второзакония. «Если он не захочет взять невестку свою, то невестка его пойдет к воротам, к старейшинам, и скажет: деверь мой отказывается восстановить имя брата своего во Израиле, не хочет поступить со мною по правам деверя. Тогда старейшины города его должны призвать его и уговаривать, и если он стоит на своем и скажет: не хочу взять ее, то невестка его пусть подойдет к нему в глазах старейшин, и снимет сапог с ноги его, и плюнет ему в лице его, и потом скажет: так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему. И нарекут ему имя во Израиле: дом разутого»⁶⁴⁸.

Если покойный не имел брата, обычай продолжить его имя приписывает это право его ближайшему родственнику. Но если этот родственник не хотел воспользоваться этим правом, он тоже должен был отказаться от него пред старейшинами и с такой же церемонией разувания сапога. Впрочем, здесь эта церемония не имела унизительного характера, а значила просто отречение от принадлежащего ему права⁶⁴⁹.

Если вдова, оставшаяся без детей, была вдовою первосвященника или разводною женою, брат ее покойного мужа не был обязан соединяться с нею браком⁶⁵⁰.