15. Пространное изложение о божественной любви с начала до конца

Не худшим, пожалуй, и ничуть не излишним покажется подробнее сказать о любви, ибо она царица всех добродетелей. Посему, если кто укажет ее происхождение, тот сможет указать и чего достигает она, чтобы превзойти себя в совершенстве. Ибо не только приятным удовольствием для души является упоминание и рассказ о ней [любви], но и, в чем я уверен, освящением. Ведь в том, кто, так сказать, несет ее в лоне своем, соединяется душевная простота со смиренномудрием; [пребывающая] же в безмолвии вера порождает [ее], а беспристрастие вскармливает и без труда увеличивает вечный поток слез; открытость сердца утверждает ее и укрепляет духовным огнем. Совершенствует же ее единение в созерцании Бога и просвещение.

Поэтому нетверд [бывает человек], и некоторым образом недостает ему чистого сердца, поистине мало способного к колебанию, пока ум его не будет поглощен сколько-нибудь в простом и единящем созерцании Бога. Ибо так же, как естественно следует за плотским чувством порыв и стремление к чувственным предметам (разумеется, что не могло бы возникнуть желания к чему-либо, вовсе не виданному или не познанному так или иначе), таким же образом, хотя любовь есть предмет духовный и по природе сообщница уму в умопостижении, однако даже несмотря на это нелегко убедить [человека] в любви, которую он узрел лишь каким-то душевным чувством, но еще не духовным. Но даже если кажется, что достиг он любви, поистине весьма слаба и немощна его любовь, как будто лишь по слуху и издали, не видя, но лишь по простой чувственной страсти, свойственной чувственному, устремился он [к ней]. Ведь стремление его неясно и, так сказать, удоборассеиваемо пред достижением чувственного, ибо всякое вожделение чего-либо чувственного происходит через чувство, а не через что другое; и всякая любовь к умопостигаемому посредством созерцания и предводительства ума равно направлена на умопостигаемое. И если бы не стал ум при подобающем предводительстве проводником любви, то не только нелепой и темной, но и вовсе никакой справедливо было бы назвать такую любовь, а скорее, что даже и призраком любви, а если все-таки любовью, то какой-то несовершенной и немощной.

Ибо как новорожденный младенец, хотя и человек по природе, не может, пожалуй, называться просто человеком по несовершенству своему; также – и даже в гораздо большей степени – состояние беспристрастности может привести в движение расположенность к любви и все то, о чем я только что сказал, но при этом нечто неустойчивое по природе заложено в душе, так что часто она из-за ничтожных причин переменяется, прежде чем достигнет посредством умного света созерцания в Боге и возможного [с Ним] единения. Тогда обретет ум в любви, я бы сказал, крепкие корни, и равно любовь могла бы достигнуть, насколько дано ей, совершенства, когда и созерцающий божественную красоту озарится божественными лучами или, насколько можно выразить словами, просияет, видя сущее на самом деле иначе, нежели прежде, и себя самого мысля другим ведением. И обо всем сродственном и о всякой твари будет иметь он проясненное суждение, которого прежде не имел, до того как узрел Творца всякой твари в светлейших сияниях созерцаний.