Воспоминание о научной деятельности Евгения, митрополита Киевского

Воспоминание о людях, которых заслуги достойны памяти, всегда тем чище, чем менее может нуждаться в восторгах увлечения. Таким чистым должно быть и наше сегодняшнее воспоминание об иерархе, оставившем no себе плоды своих научны трудов, и за тем ничего, что бы могло увлекать неувлеченных наукой. О деятелях всякого другого рода могут быть различные мнения: их то слишком возвышают, то слишком унижают на основании требований времени, когда совершается над ними суд; люди науки, по крайней мере той, которая независима от увлечений времени, могут остаться неоцененными в свое время, незамеченными; но если раз узнано, что они сделали в свое время, колебания понятий о них быть не может – разумеется, в кругах людей понимающих значение научных трудов. Пусть меняются взгляды, пусть совершаются открытия в науке; труженик научный, работавший в свое время, до этих перемен взглядов, до этих открытий, останется уважен тем более, чем более и лучше потрудился для своего времени. Мы люди новые в сравнении с теми, которые работали прежде нас, признательно вчитываемся в их исследования, как бы ни были они далеки для нас по времени, если это в самом деле исследования, тщательно и полно обделанные, действительно научные. В Бонне перепечатывают Византийских истоориков со старыми коментариями Бандури, Реиске и др.; в Париже перепечатывают старинные труды Беля, Этьена, Дюканжа, только с дополнениями; работа Годефруа над Феодосиевым кодексом чтится доселе как произведение необходимое. И мы так же перечитываем, изучаем, чтим исследования Оленина, Карамзина, Востокова, Калайдовича.

В среде этих передовых людей науки место неотъемлемое принадлежит и митр. Евгению: и его произведения нам необходимы, и его деятельность не может не быть нами глубоко чтима.

Научной деятельности посвятил он все время, со стойкостыю и прямотой, заслуживающею подражания. Начал ее в то время, когда строгих научных исследований у нас почти не было; продолжал с тем же успехом и тогда, когда они стали появляться все чаще и чаще; продолжал до последних лет долгой жизни с прежней юношеской любовию; как благородный труженик науки и честный Русский, радуясь всякому новому труду, и пользуясь своим положением для поддержания и успеха таких трудов, помогал им своими советами и указаниями, своими работами, свои влиянием на других. Он один из немногих первых, внесших и укрепивших у нас научную требовательность в исследованиях и оставивших по себе множество трудов, достойных всякого уважения. He так громко его имя, как имя Карамзина; не соединяется с такими открытиями, переменяющими понятия в науке, как имя Востокова; но будет вместе с ними одинаково памятно.

Труды, от него оставшиеся, возбуждая внимание к древностям и старине, и представляя о временах прошедших множество любопытных данных и соображений, достойны быть более известны. Научная деятельность его, заслуживая самого подробного рассмотрения, без сомнения привлечет к себе труженика, который будет в состоянии рассмотреть ее отчетливо и подробно, и таким трудом упрочить за ним важное место, ему принадлежащее в нашей научной литературе. До тех же пор, пока такой труд будет сделан, не лишними будут и труды менее важные по цели и по внутреннему значению. В числе их, пользуясь случаем нынешнего дня, позволяю себе и я внести свой краткий перечень ученых трудов пр. Евгения, в надежде, что будет он не совсем лишним – одним для напоминания, другим для поправок и дополнений.

***

Известно, что Евфимий (таково было его имя до поступления в монашество), родился в Воронеже (18 дек. 1767 г.); еще в детстве лишился отца, Алексея Андреевича Болховитинова, Воронежского священника, поступил в архиерейский певческий хор и там получил первоначальное образование; потом учился в Воронежской семинарии; оттуда, с философского курса, на семинарском иждивении отправлен был в Московскую Духовную академию, и там слушал курсы философии и богословия, а вместе с тем и некоторые из курсов университетских, занимаясь между прочим языками греческим, латинским, французским и немецким. На двадцать втором году жизни (1789 г.), возвратясь в Воронеж, он сделался преподавателем в семинарии; на двадцать девятом году (1796 г.) произведен был в сан протоиерея, и немного позже сделан был префектом семинарии.

К этому времени относятся его первые труды научного содержания:

– Российская история¹.

– Полное описание жизни Тихона епископа Воронежского, собранное из устных преданий и записок очевидцев, с присовокуплением некоторых исторических сведений о Новгородской и Воронежской иерархиях и с описанием всех сочинений сего пастыря (Спб. 1796 г., 2-е изд. Спб. 1820.)

– Историческое рассуждение о древнем Христианском богослужебном пении и особенно о пении Российской церкви (Вор. 1800; 2-е изд. Спб. 1804).

–  Рассуждение об алтарных украшениях (Bop. 1800).

–  Историко-географическое и экономическое описание Воронежской губернии, и пр. (Вор. 1800).

В 1799 г. он овдовел, вызван в Петербург для занятия места префекта в Невской Академии, через несколько дней по занятии этой должности пострижен в монашество с именем Евгений, а еще через несколько в сан архимандрита.

К его трудам этого времени принадлежат:

–  Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее отношении (Спб. 1802).

–  Историческое исследование о соборах Российской церкви (Спб. 1803).

–  Историческое рассуждение о чинах Греко-Российской церкви (Спб. 1805).

***

В начале 1804 года он возведен был в сан епископа Старорусского, викария Новгородской митрополии, и вызван из Петербурга в Новгород, где и оставался до начала 1808 года.

К этому времени принадлежат начала его больших трудов и первые его ученые исследования. О его научной деятельности в Новгороде сохранились некоторые любопытные подробности в дружеских письмах его к Григ. Ник. Городчанинову².

«Я доехал благополучно и (теперь) на месте злачне и покойне», заметил пр. Евгений в первом своем письме к Городчанинову от 17 февр. 1804; а в следующем, от 8 марта, он уже недоволен своим положением: «Вы не поверите, что мне здесь меньше времени, нежели в Петербурге. Но не столько дела, сколько приходящие люди мешают. Я думал здесь покоиться; но видно в теперешнем положении уже покоя не видать. Расклал я и библиотеку свою, но и взглянуть не успел». То же чувство запечатлелось и на описании Новгорода в письме от 4 апр. 1804 г.

«Я всегда со сладким движением сердца распечатываю ваши письма и особливо в таком городе, каков ветхий днями Новгород. Однако ж он мне самыми сединами и меланхолическою унылостию нравится. Я часто со вздохами взираю на место Ярославля двора, на руины Княжьего дома, на щебень Марфиных палат, на месте коих, кажется, никто со времени смерти ее не осмелился еще ставить своего жилья. А Софийский собор! Palladium древних Новгородцев. Он много видал около себя происшествий славных и позорных, радостных и плачевных. Он все их пережил, был увешиваем и трофеями и омываем слезами. Такой старец достоин низкого поклона от всякого мимоходящего. И он-то у меня перед окнами. Я часто, развертывая, глядя на него, Новгородскую летопись, писанную точным старинным языком Новогородцев, возобновляю в сердце моем при оригинальных их фразах оригинальные их чувствования, и сам себе кажусь существующим за несколько веков пред сим. Вот мои упражнения на досуге, которого однако ж у меня не много к сожалению моему. Иначе я бы мог открыть здесь многое сокровенное от Русских историописателей».

То же грустное чувство о недостатке времени для того, чтобы сделать все, что хочется, повторилось и в письме от 21 июля, написанном после отъезда из Новгорода митрополита, «который», как пр. Евгений писал 30 июня, «завладел всем моим временем, всеми мыслями и даже чувствиями»³. Проводивши митрополита, Евгений написал:

«Ах, на силу отдохнул я от хлопот, и первый досуг употребляю на беседование с любезным другом Гр. Н-ем, которого душа моя никогда не забывала, но только разве не успевала засвидетельствовать, в чем конечно вы меня и извините. Вы можете понять, что человеку должностному как я, нельзя располагать своим временем, как хочется. Прекрасное вспомнил я об этом мнение Сенеки в письме к Луцилию. Quaedam tempora eripiuntur nobis, quaedam subducuntur, quaedam effluunt. Eripiuntur – должностьми, subducuntur – навещаниями, effluunt неприметно между делом. От всего сего не успеешь оглянуться, как и проходит уже целый день, неделя и месяц.»

Жалея о безследной трате времени, Евгений однако занимался не только обязанностями служения и приличия, но и учеными работами. Из писем видно, что он много читал. «Проводить время с мертвыми друзьями действительно сладостнее, нежели с живыми болтунами, отнимающими и убивающими время» – писал он 12 апр. 1806 г. Он выписывал из Петербурга много книг⁴.

He замедлили и литературные работы. В письме от 20 окт. 1804 г. читаем: «Ha досуге пишу и я здесь некоторые статьи для журнала Друг Просвещения, в котором пригласили меня участвовать. С мая месяца сего журнала вы увидите почти в каждом месяце мои статьи, и журналисты засыпали меня благодарностями. Но я сам не могу хвалить сего журнала наипаче за худые стихотворения. Присылайте, коли хотите, ко мне и вашей лиры какие-нибудь опыты; я туда отсылать буду». Друг Просвещения предпринят был графом Д. И. Хвостовым, П. Голенищевым-Кутузовым и графом Г. Салтыковым, и издавался в Москве три года (1804–1806), по 12-ти книжек в год. Это было явление для своего времени довольно замечательное и по общественному положению издателей, и по самому содержанию, как «журнал литературы, наук и художеств», в котором помещались между прочим и произведения Державина, и статьи о науках с приложением чертежей и рисунков, и важные документы⁵. Статьи пp. Евгения легко угадать почти все по примечаниям редакции указывавшей, что они присланы из Новгорода. Вот эти статьи:

–  О Иоанне Склире Половчанине враче Владимира І-го. 1804. V: 137.

–  О гимнах (с переводом гимнов Орфея и Клеанта). 1804. ѴП: 55.

–  Размышления о вкусе (из Триблета). 1804. VIII: 143, XI: 174.

–  Русский анекдот, 1804. XI: 129.

–  Начертание жизни Я. Б. Княжнина. 1804. XI: 131.

–  О первом российском посольстве в Японию. 1804. XIII 249.

–  Письмо из Тифлиса. 1805. I: 30.

Кроме таких отрывочных трудов пр. Евгений занялся и трудом большим, требовавшим собирания новых данных, разных справок, сличений, расследований: это был Словарь русских писателей⁶. В Друге просвещения помещаем он был пo частям, начиная с первой книжки 1805 года до последней книжки 1806 г., в продолжение двух лет, под названием «Нового опыта исторического словаря о российских писателях». Перед началом его помещено такое предисловие:

«История писателей есть существенная часть литературы; потому что они составляют даже эпохи и периоды ее. Но знать писателей чужестранных, есть посторонняя для нас честь; a не знать своих отечественных есть собственный стыд наш. Отечество наше, недавно обогатившееся науками, давно однако же имело своих писателей, и в некотором смысле период наш справедливее можем мы назвать возобновлением и усовершением, нежели новым введением наук в России. Чтобы увериться в этом, стоит только обозреть список древних и новых наших ученых. Но в сем-то способе мы беднее иностранцев. За 32 года пред сим один патриот нашей литературы издал опыт⁷ такового сочинения, принятый с благодарностью от всех снисходительных любителей нашей словесности, но от некоторых строгих и взыскательных аристархов с критикой и даже с бранью. Сочинитель, обещавшийся дополнять и поправлять свою книгу, закрылся завесою молчания, а из критиков никто не захотел принять на себя труда его. Между тем книга, несмотря на свое несовершенство, вся вышла, и охотники с великим уже трудом успевают сыскать оную.

«Не хвалясь большим успехом, мы для удовольствия снисходительных читателей предприемлем здесь помещать в каждый месяц по несколько статей Нового опыта Исторического словаря о российских писателях. В план сего опыта войдут:

1. Российские умершие и живые еще, сколько собрать их успеем, писатели, сочинявшие не только на природном, но и на других языках, и заслужившие внимание публики изданием своих сочинений, разумея однако ж сочинения промежуточные, но составляющие книгу, хотя и небольшую. Мы присовокупим к сему и таких писателей древних и новейших, о коих знаем хотя по пеизданным еще на свет их сочинениям, и, сколько известно будет, укажем места, где находятся их рукописи.

2. Самые иностранцы, которые будучи в службе российской, именно для россиян что-нибудь писали, хотя бы то было и не на русском языке.

3. Русские переводчики а) переводившие с азиатских языков, коих знанием немногие хвалиться могут; б) переводившие Св. отцов или церковные книги, одобренные и принятые у нас во всеобщее церковное употребление; в) переводившие с похвальным успехом древних классических авторов, а также и многих вообще одобренных и полезных писателей.»

«Во всех сих статьях мы, сколько успеем, стараться будем помещать биографические, и особливо ученые обстоятельства авторов. Означим также время и место издания их сочинений, о мертвых иногда отважимся сказать свое или других мнение, а о живых все суждение предоставим потомству, которое одно беспристрастно о них судить может...»

«Легко может статься также, что от забвения пропустим мы миогих достойнейших наших ппсателей, или их сочинения и переводы, так как Бейль пропустил Цицерона и других великих людей. Но в таком случае просим всякого доброжелательного читателя, вместо обвинения нас, дополнять и поправлять недостатки наши. Все дополнения и исправления мы будем принимать и помещать в сем же журнале.»

«В расположении статей мы будем держаться азбучного порядка, и писателей духовных помещать будем под собственными их именами, а светских под фамильными.»

Этот Новый опыт начал статьею об Аблесимове, и в 24 книжках Друга просвещения представил 298 статей, из которых последняя о Кирилове Иване⁸. Статьи большей частью кратки, в страницу, много в две, нередко менее; но и многие из этих кратких статей и почти все большие представляют в сжатом виде выводы больших работ. Некоторые, как кажется, были доставлены самими писателями и могут считаться в числе автобиографий: такова, кажется, между прочим, и статья о Державине. Исследования потребовались в статьях о писателях старинных и древних. Для примера этого рода работ беру небольшую статью о Данииле игумене, русском путешественнике XII века:

«Даниил игумен, русский путешественник к святым Палестинским местам. Список путешествий его под названием Хождение Даниила Русския земли игумена есть в библиотеке Новгородского Софийского собора. Он начал путешествие свое через Царь-Град и Архипелаг, а в Палестине пробыл 16 месяцев, и кратко, однако же обстоятельно описал все тамошние святые места так, как ему рассказывали греки, без исследования об истине сказаний. В каком веке жил он и когда предпринимал свое путешествие, о том ничего не говорит он в своих Записках. Однако же можно заключить из некоторых замечаний его, что он путешествовал в самом начале XII века, то есть вскоре после первого Крестового похода. Потому что: 1) сам он о себе пишет, что был в Иерусалиме при Балдвине (первом), князе или короле Иерусалимском и ходил с ним в поход к Дамаску; 2) он говорит, что город Ακрα незадолго перед тем завоеван был Фрязами, т. е. Франками у Сарацинов; 3) что при нем были также в Иерусалиме Новгородские князья Изяслав Иванович, Городислав Михайлович Кашкичи и проч.; 4) что он для поминовения о здравии в Лавре св. Саввы освященного записал имена Русских князей с женами и детьми: Михаила, Святополка, Василия и Владимира, Давида Святославича, Михаила, Олега, Панкратия Святославича, Глеба меньшого и прч. – А все сии происшествия и лица принадлежат к начальным годам ХII века. Можно также заключить, что сам Даниил игумен был родом или жительством из окрестностей Чернигова, потому что в помяннике Лаврском записал он имена князей Черниговских только и реку Иордан сравнивал он с рекою Сновою, протекающею недалеко от Чернигова. В записках его много очень древних Русских слов; но есть и новейшие, вероятно, подмененные разными переписчиками».

При новых изданиях в этой статье пришлось переменить очень немногое и очень неважное; а другим исследователям оставалось большей частью повторять уже сказанное здесь пр. Евгением.

Работая над статьями своего Словаря прилежно сам, пр. Евгений старался пользоваться и помощью других, между прочим и помощью своего приятеля Г. Н. Городчанинова. В письмах к нему находим довольно часто просьбы о доставлении разных сведений, очевидно, нужных для Словаря, и выражения признательности за доставление этих сведений; находим и такие заметки: «Η. Н. Бантыш много мне помогает в словаре моем». Все эти упоминания любопытны как указания на работы пр. Евгения, свидетельствующие между прочим о том, что пр. Евгений, уже и по приготовлении статей Словаря, продолжал собирать данные для их дополнения и исправления⁹.

В конце последней книжки Друга просвещения помещено такое послесловие «к читателям»:

«Издатели журнала Друг просвещения имеют честь объявить почтенной публике, что по причине обстоятельств помянутое издание на следующий год продолжаться не будет; и при сем прекращается и издание сего Опыта Исторического Словаря. Со временем может быть Издатели постараются напечатать его особою книгою; а при сем за долг почитают пред публикою принести искреннюю свою благодарность всемъ споспешествовавших сему Опыту сообщениями разных биографических и литературных известий, и даже целых статей, наипаче о писателях новейших и живых. Но вместе за долг почитают и признаться, что несмотря на все их тщание издать сколько можно исправнее статьи сии, не мало просмотрено в них ошибок исторических и бесчисленное множество типографических, иногда портящих даже и связь и смысл речи. Со своей стороны читатели конечно могли заметить много и таких погрешностей, которых издатели сами еще не замечают. Впрочем всякая справедливая поправка или беспристрастное замечание о каких-либо писателях приняты будут от Издателей с искреннею признательностию».

Преосв. Евгений, как показывает одно из писем его к Городчанинову (10 Февр. 1807), был уверен, что особенное полное издание его Словаря начнется немедленно; из этого можно заключать, что у него весь Словарь, по крайней мере в черне, был готов. «Наскучила уже эта работа – пишет он тут же – надобно отдохнуть»; но тем не менее продолжает собирать и обделывать материалы, как видно из этого и из последовавших его писем к Городчанинову¹⁰. То же подтверждается и отдельно изданными его статьями, которые вошли после в издание его Словаря: таковы напр.: о Максиме Греке и о Пете Могиле в Вестнвке Европы 1813 г., ч. LXXII: 21–44.

В письме к Городчанинову от 25 сент. 1814 г. пр. Евгений писал: «Словарь давно весь кончил и отослал в Московское общество истории». Что с ним сталось, узнаем из протоколов заседаний этого общества, но только с 1815 года; а что было с ним до того времени, как давно был он послан, надобно узнавать из других источников. Имею в виду важную заметку Κ. Ф. Калайдовича к K. H. П-вой от 25 нояб. 1813 г.: «И ваша ученая жизнь нужна теперь для меня при издании Словаря русских писателей, присланного ко мне ученейшим и любезнейшим архиереем, Евгением»¹¹. Имею в виду и собственное письмо пр. Евгения к A. А. Прокоповичу-Антонскому от 13 июня 1823 года, где между прочим сказано: «Словарь мой, в 1813 году доставленный Обществу на поправку и дополнение, и также положенный в архиве, ныне к изданию почти весь уже не годится по тому списку»¹². Ясно, что Словарь кончен и отослан в Общество истории и древностей в 1813 году; но Общество после торжественного заседания 13 марта 1812 года, прервало свою деятельность и возобновило заседания уже в 1815 году, с 9 Февраля¹³. В протоколе первого заседания 9 Февраля 1815 г. занесено: «От неизвестного прислан Словарь исторический о русских писателях, с тем, что буде Общество, при рассмотрении его, одобрить, то он предоставляет Обществу напечатать его; определено: о рассмотрении Словаря иметь суждение в следующее заседание Общества». Следующее заседание было 3 мая; в нем действительно и рассуждаемо было об издании Словаря писателей российских умерших и определено: для удобнейшего и скорейшего его рассмотрения раздавать гг. членам по буквам так, чтобы все листы могли поочередно перебывать у всех гг. членов.» К этому, кажется, относятся строки Κ. Ф. Калайдовича к пр. Евгению (без числа): «К Словарю Вашему я прибавил Луку Белгородского и Кирилла Туровского. Нестор и Киприан мною переделаны. Открытия в первом принадлежат проф. Тимковскому, а в жизни второго аз многогрешный потрудихся»¹⁴. Позже, в заседании 2 июня 1817 г. «рассуждаемо было о печатании Словаря российских писателей и положено: читать корректурные листы г. Председателю и действ. членам M. Т. Каченовскому и Д. В. Вельяшеву-Волынцову, изъявившим на то свое согласие».

Известно, что только в 1818 г. появился в свет этот Словарь, и то только о писателях духовного чина, что повторилось и во втором издании 1827 г.; а другая половина этого труда, Словарь светских писателей, издана уже по кончине м. Евгения в 1845 г. Нельзя забыть, что первое издание Словаря духовных писателей издано не Обществом древностей, а госуд. канцлером графом Румянцовым.

Пр. Евгений, не только до 1817 г., но и после выхода в свет первого издания половины своего труда продолжал заниматься обработкой его и по частям издавал его¹⁵.

Возвращаюсь к трудам, занимавшим пр. Евгения в Новгороде.

Из ряду их нельзя опустить «Историю российской иерархии» (1807–1815), в которой между прочим дано место подробным сведениям о епархиях и монастырях, извлеченных из летописных и других подобных показаний, грамот и пр. с приведением некоторых из них. Составителем этого важного и обширного сборника обыкновенно считают о. Амвросия Орнатского.

В письме от 22 сент. 1805 г. написал пр. Евгений Городчанинову, конечно, вследствие запроса его: «Андрей Антонович префект наш действительно растрига в монахи и наречен Амвросием. Теперь он уже иеромонах.» О. Амвросий оставался в Новгороде при семинарии префектом, а после был ректором до августа 1808 г.; потом был епископом Старорусским и Пепзенским и умер на покое в 1827 г.¹⁶ Все, что известно о нем, заставляет дѵмать, что он был не столько составителем, сколько главным редактором Истории российской иерархии, собирателем работ других тружеников, остающихся неизвестными. В труде этом преосв. Евгений принимал деятельное участие и советами, и указаниями, и самым трудом. Это известно и по преданию; это подтверждается и занятиями его в то время и в последующее и вторым изданием 1-го тома Истории росс. иерархии (Киев, 1827), плодом личной переработки преосв. Евгения. Позволяю себе предполагать, что пр. Евгению принадлежит и главная мысль, и план Истории росс. иерархии, что без его деятельной настойчивости сборник это не был бы предпринят.

Выше была сообщена выписка из письма пр. Евгения от 4 апр. 1804 г. о Новгороде, где он между прочим дал знать, что он с увлечением вчитывается в летописи Новгородские, и что если бы не недосуг, то он «мог бы открыть многое сокровенное от русских историописателей». Он и действительно не терял досуга и на этого рода работы. И то, что я узнал в самом Новгороде от людей, лично или по рассказам знавших о трудах пр. Евгения, и то, что хранится теперь в библиотеке Киевского Софийского собора, и наконец то, что после напечатано самим Евгением, одинаково это подтверждает.

Кстати здесь припомнить Новгородский рассказ о первом осмотре преосв. Евгением Новгородского Юрьева монастыря. Вперед он дал знать в монастырь о своем приезде, и этим, разумеется, заставил начальство обители несколько посуетиться и прибрать некоторые из монастырских помещений в более чинный порядок. Ехать в монастырь он мог одною из двух дорог: или верхнею, более проезжею, но скучною, или нижнею близ Волхова, менее удобною, но занимательною. Он поехал нижнею – против ожиданий монастырских. Близ самого монастыря он встретился с возом, ехавшим к Волхову в сопровождении инока. Его заняло, что везет инок к реке; он спросил. Инок отвечал, что в возу разный сор и хлам, который просто кинуть в кучу навозную нельзя, а надобно бросить в реку. Это возбудило любопытство Евгения. Он вышел к возу, велел приподнять рогожку, увидел порванные книжки и книжные листы и затем велел иноку воротиться в монастырь. В монастыре он сказал начальствующим, что если они считают хлам на возу ни на что негодным сором, то готовы значит и уступить его тому, кто им будет дорожить, что он сам дорожит им. И затем стал перебирать его и выбрал на первый раз немало кожаных книг и тетрадей, обещая порыться в остальном в другое время. – Некоторые из отобранных им тетрадей оказались после драгоценными остатками древности, между прочим даже и XI века¹⁷.

При любви и внимательности к памятникам древности и старины пр. Евгений мог над многими поработать в Новгороде, – и действительно поработал. Между прочим он запасся там списками со многих книг и грамот, доселе частью хранящимися в Киеве, в Софийском соборе и рисунками памятников вещественных, и самими подлинными памятниками. Между прочим о рисунке Корсунских врат упомянуто в письмах к Городчанинову. Рисунок этот сообщен был академику Озерецковскому в 1805 г. и возвращен был более чем через год: в письме от 12 апр. 1806 читаем: «Через нашего почтмейстерского помощника получил я от вас и письмо и Корсунские врата сохранно. Спасибо вам за исторжение сего рисунка из рук Бахусова питомца.» Что касается вещей, собранных пр. Евгением, то о некоторых из них, как о присланных в дар, упомянуто в протоколах заседаний Моск. Общества истории и древностей (на пр. в протоколе 19 Февр. 1815 г.).

Некоторыми из своих запасов пр. Евгений воспользовался еще в Новгороде, другими позже, – и между прочим для разработки древностей Новгородских.

Нельзя при этом не вспомнить прежде всего еще раз о Словаре: уже в первом его издании (1805–1806 г.) в Друге просвещения помещены некоторые статьи, бывшие последствием его изучения памятников, найденных в Новгороде. Таковы между прочим статьи о Геннадии архиепископе Новгор., о Григории Самблаке, Данииле игумене, Иоакиме первом епископе Новгородском, Иосифе Волоцком, Киприане митрополите. Некоторыми другими запасами пр. Евгений воспользовался в отдельных исследованиях. Одиому из этого рода трудов своих, оконченных еще в Новгороде, он придал форму разговоров (Исторические разговоры о древностях великого Новгорода. М. 1808) и они были говорены, по обычаю, господствовавшему в духовных училищах, воспитанниками Русского духовного училища и студентами семинарии на трех торжествах декабря 1807 г. Первый разговор посвящен соображениям о величине и людности Новгорода; второй – соображениям о язычестве Новгородцев, о введении в нем христианства и о действиях духовенства; третий – соображениям о возвышении и упадке Новгорода. В приложениях помещены разные топографические извлечения из старинных памятников. Каждый, занимающийся русскими древностями знает, что материалы и соображения, внесенные в эти разговоры и в прибавления к ним, доселе не утратили своего значения. – Другие исследования пр. Евгения, начатые в Новгороде, окончены и изданы позже, кроме тех, которым дано было место в Опыте словаря.

***

В начале 1808 года пр. Евгений, назначенный епископом Вологодским, переселился в Вологду и пробыл там до осени 1813 года. Дела епархиальные отвлекли его от занятий ученых, но, кажется, не надолго или по крайней мере не совершенно. Из писем к Городчанинову видно, что он продолжал заниматься своим Словарем¹⁸; окончив его в 1813 году, он послал его к Калайдовичу в Москву. Вместе с тем он занимался разработкой запасов, собранных в Новгороде, и других новых, собранных в Вологодском крае. В Вестнике Европы 1813 года явился целый ряд его исследований: в номере 12 Замечания на Новгородские грамоты, напечатанные в номере 23 Вестника Европы за 1811 год; в номере 13 – о личных собственных именах у славяно-руссов и о разных родах присяг у славяно-руссов; в номере 14 – о славяно-русских типографиях; в номере 21–23 об уставных и губных грамотах; в номере 17 – о древностях Вологодских и Зырянских. Занимался ли пр. Евгений в Вологде Пермской грамотой с особенным вниманием, это еще не вполне выяснилось; во всяком случае это произведение Стефана Пермского, каким оно обыкновенно считается, занимало его. Видно это и из письма к нему Калайдовича от 6 дек. 1813 г.¹⁹; видно и из книжки XVII в., пожертвованной им Обществу истории и древностей – с обеднею на пермском языке и с приложением разных пермских азбук²⁰.

К вологодским работам пр. Евгения надобно причислить и библиографические: пo преданию было известно, что он помогал Сопикову в составлении Опыта Российской библиографии (1-я часть, посвященная книгам церковной печати, вышла в 1813 г.); в том же удостоверяют и письма пр. Евгения.

В Вологде он обратил внимание на несколько замечательных рукописей, между прочим, на две пергаменные: Апостол и Евангелие, как он думал, XIII века²¹, имел под рукой и выписки из других древних памятников, между прочим и из Остромирова Евангелия, и сличением их наведен был на вопрос о древнем переводе Св. писания на славянский язык. Рассуждение, им написанное об этом, было им послано в Российскую Академию после того, как он избран был ее членом, – возбудило много толков, не допущено к печати, и, сколько доселе известно, в том виде как послано в Академию, не сохранилось²².

***

С 12 сентября 1813 года пр. Евгений переселился в Калугу как епископ Калужский, оставался там до весны 1816 года и снова должен был посвящать значительную часть времени на дела епархиальные. В письме от 25 сент. 1814 г. он писал к Городчанинову: «Муза ваша не стареет. А я по новости епархии и множеству дел ничем ученым не занимаюсь»; в другом письме от 24 ноября того же 1814 года повторено то же: «Муза ваша не стареет. А я от епаршеских хлопот не успеваю ничем литературным заниматься»; в письме от 7 Февр. 1815 г. сказано то же еще яснее: «Сила и охота заниматься науками уже проходят; да и досугу от должностей и знакомств моих (нет)». Как ни искренни впрочем были эти дружеские признания, и как ни мало времени оставалось пр. Евгению в Калуге для того, чтобы, устроивши свои епархиальные обязанности, пользоваться временем для научных трудов, и любовь и привычки брали свое: не осталось бесплодным в его жизни и это время.

С самого начала возобновления деятельности Общества истории и древностей, в начале 1815 года, пр. Евгений, как член-соревнователь этого общества, стал вносить в него свои вклады. Между ними замечательны: древние и старинные русские монеты с их описанием²³, списки со старинных грамот с исследованиями о соборах²⁴, рукописи с пометами²⁵. Самый замечательный из вкладов пр. Евгения в Общество в это время был его труд над Хождением игумена Даниила: пр. Евгений, издавна собирая списки этого важного памятника древней русской литературы и видя в них ошибки писцов, неполноты и вообще отличия, нашел нужным для лучшего уразумения подлинника исправить одни списки другими, и свел таким образом шесть списков. О получении этого труда заслушано в Обществе в заседании 1 апр. 1816 г., но без всякого внимания к нему²⁶, – и уже только в 1834 году, чуть не через двадцать лет, вспомнил о нем один из членов по случаю предложения об издании Хождения²⁷.

***

Весной 1816 года пр. Евгений переехал во Псков, как архиепископ Пскова и всей Лифляндии и Курляндии: начались новые заботы, новые отвлечения от научных занятий; но «древности того времени, от которого осталось мало, а известно еще меньше, привлекательны для сердца русского и среди сует дневных». Сердце русское пр. Евгения оживило во Пскове его любознательный ум и его научную деятельность новыми силами. Он оставался во Пскове не более шести лет; а сделал значительно более, чем в восемь лет, проведенных в Вологде и в Калуге, и занявшись древностями земли Псковской, общими и частными, взялся и за старые свои запасы Новгородские, в которых, конечно, не мог не найти и много такого, что было нужно для новых исследований.

Припоминая труды пр. Евгения, оконченные и предпринятые во Пскове, в порядке времени их появления, на первом месте следует поставить «Замечания на грамоту в. к. Мстислава Владимировича и сына его Всеволода Мстиславича, удельного князя Новгородского, пожалованную Новгородскому Юрьеву монастырю»: они напечатаны в первый раз в Вестнике Европы 1818 года (выпуски 15, 16 и 20) и потом в другой раз в Трудах Общества древностей (III: 1:64)²⁸. Эта грамота не только в то время, когда открыл ее и потом работал над ней пр. Евгений, но и после многих открытий, сделанных по русским древностям позже, достойна была особенного внимания apxeолога как древнейшая из русских грамот, уцелевших в подлиннике, а следовательно и тщательного разбора. Разбор ее, сделанный пр. Евгением тогда, когда у нас еще почти не было попыток трудов такого рода, был явлением очень замечательным и по внимательности к разным вопросам, возбуждаемым грамотой, и по тщательности ответов на них. Он не утратил своего значения и теперь как образец трудов этого рода – между прочим и в палеографическом отношении, указывая, как надобно издавать памятники древнего письма и вглядываться в особенности их написания.

В 1821 году издал он пять тетрадей о разных монастырях земли Псковской (Светогорском, Крыпецком, Святогорском Успенском, Псковском Иоанно-Предтеченском и Никандровой пустыне): небольшие монографии с приведением данных, дотоле неизвестных.

До 1822 года приготовлены были пр. Евгением: 1) свод псковских летописей, где к одному списку, переписанному вполне, прибавлены разночтения из двух других, и кроме того некоторые приписки из летописей, записок и т. п., 2) список грамот псковских и других нужных для истории Пскова, 3) летопись древнего славянорусского княжеского города Изборска. Только этот труд был напечатан, и то уже в 1825 г. в Отечеств. Записках (XXII: 189) и еще раз позже в Трудах Общества истории и древнностей (V: 131); – два первые труда остались в рукописи, и только вторым, как кажется, воспользовался пр. Евгений для большого сочинения о псковской земле.

Сочинение это, которое должно было потребовать работ и усилий многолетних, кажется, все было приготовлено еще во Пскове, пересмотрено и умножено позже и напечатано уже в 1831 году в Киеве²⁹. Это – История княжества Псковского. Первая из четырех частей посвящена «общей истории о Псковском княжестве и частной о городе Пскове; вторая – известиям «о псковских князьях, наместниках, посадниках, тысяцких и новейших губернских начальниках»; третья – «истории псковской церковной иерархии»; четвертая – «сокращенной псковской летописи о всех подробных происшествиях, коих сведения дошли до нас и кои не могли войти в предыдущие части.» Heльзя не согласиться, что в этом сочинении многое явилось не в таком виде, как можно было бы желать и ожидать от пр. Евгения, сообразно его собственным требованиям: нет ни частных ссылок на источники, ни дипломатически верных списков с грамот и надписей; но зато изумительны, по крайней мере по времени, внимательность к собиранию данных всякого рода из источников самых разнородных и тщательность во внутренней обработке труда. Для исследователя Псковского края необходимо это сочинение как сборник данных в историческом отношении проверенных и вместе как свод сближений и соображений отрывочных показаний, внушающий к себе тем более уважения, чем подробнее приходится входить в рассмотрение вопросов, в нем затронутых.

Кроме этих трудов, относившихся прямо к краю, в котором он жил, пр. Евгений занимался во Пскове и другими, частью прежними, частью новыми. Он занимался несколько и своим Словарем писателей, как уже прежде было отмечено. Он занимался и некоторыми общими вопросами по древностям и старине. Одним из таких трудов – «О русской церковной музыке» появился в свет в Отеч. Записках 1821 года (VIII: 145) в виде письма к барону Г. Л. Розенкампфу, известному исследователю Кормчей: один из первых опытов исторического обозрения древних русских напевов и крюков. Другой труд – о следах древнегреческого города Херсона, доныне видимых в Крыму с планом и его объяснением – напечатан в Отеч. Записках 1822 г. (IX: стр. 145) и потом в Трудах Общества древностей (IV: 1: стр. 102). Третий труд – о древних крестах – остался неизданным: он послан был к П. Анастасевичу из Пскова – и куда девался, неизвестно³⁰.

Нельзя еще забыть, что пр. Евгений не раз принимался во Пскове за свои древние рукописи, прежде собранные, и искал новых в монастырях Псковских. На эти работы наводили его любители таких памятников. Прежде других обращался к пр. Евгению граф Η. П. Румянцов, уже начавший собирать свой музей подлинников и снимков. Π. И. Кеппен, приготовлявший свой «Список русским памятникам» (изд. в М. В 1822 г.) приезжал нарочно в Псков и воспользовался, как очевидно из книги его, и подлинниками и указаниями пр. Евгения. A. X. Востоков обратился к нему также с просьбою о сообщении рукописей, важных для его исследований о древнем славянском языке, – и получил все желаемое. Обратился к нему и Дерптский проф. Клоссиус, собиравший сведения о монастырских библиотеках, и получил от него сведения о библиотеках Псковско-Печерского монастыря и Семинарской, обещал доставить и вероятно доставил такие сведения и о других псковских монастырских библиотеках (Б. Л. 504–505).

***

В начале 1822 года пр. Евгений назначен Киевским митрополитом, и 11 апреля этого года приехал в Киев. Ему был тогда уже пятьдесят пятый год; но силы его, оживившись стремлением к раскрытию отечественных древностей во Пскове, с таким же рвением продолжали действовать и здесь. И здесь к ученым работам влекла его как древность, так и малоизвестность многого, что было достойно не только памяти, но и благоговейного уважения и сохранения.

Софийский собор и Печерская лавра, без сомнения, прежде всего должны были обратить на себя его внимание. Он занялся ими очень скоро по приезду в Киев, и трудился прилежно. Плодом работ его над этими святынями земли Русской были два обширные тома: один издан в 1825 под названием «Описание Киевософийского собора и Киевской иерархии», другой в 1828 г. под названием «Описание Киевопечерской лавры» (2-е издание в 1831 г.). В том и другом сочинении собрано в правильном порядке множество важных сведений, между прочим и совершенно неизвестных исследователям. В том и в другом нашли себе место и исторические разыскания и археологические выметки и сближения. К тому и другому приложены разные грамоты и выписки, некоторые с объяснениями, многие неизвестные. Эти произведения м. Евгения остаются доселе для исследователя Киевских древностей и старины в числе необходимых не только пособий, но и источников.

Работая над этими произведениями, м. Евгений не терял из виду и других предметов, достойных исследования.

Не мог он остаться равнодушным между прочим и к древнейшему и знаменитейшему из Киевских храмов, построенных после принятия христианства Владимиром равноапостольным, к церкви Десятинной. Позволяю себе остановиться на этом подробнее, так как могу сообщить несколько неизвестных данных. Когда она разрушилась и запустела, с достоверностью сказать нельзя; но нельзя и отвергать, что «Киевский митрополит Петр Могила (1633–1646) нашел уже едва малую часть оставшейся только одной стены его, как свидетельствует Сильвестр Коссов, и на правом крыле ее из оставшихся камней создал малую, скудную церковь во имя Рождества Богородицы, назвав ее также Десятинною. Все прочие части древнего храма еще прежде его разнесены киевскими жителями на свои потребы, и нам остался только фундамент под щебнем, закрывавшим и следы оного... Конечно, мы не можем уже отгадать ее фасада; но всегда можно было под развалинами открыть план ее. Сия счастливая мысль пришла м. Евгению, который, с самого вступления на киевскую паству часто обозревая места и следы сего памятника, решился с 17 окт. 1824 г. открыть фундамент и на свое иждивение поручил сие дело священнику Десятинной церкви Михаилу Кучеровскому и чиновнику 5-го класса К. А. Лохвицкому, которые охотно приняли на себя сие поручение». Наняты поденные работники и в два месяца открыт фундамента план и кое-какие остатки минувшего времени. Статья об этом, написанная если не самим м. Евгением от третьего лица, то под его смотрением, издана в Отеч.Записках 1825 г. и отдельными оттисками (напечатанными по дозволению цензуры 10 марта 1825 г.) под названием «План первобытной Киевской Десятинной Богородицкой церкви с объяснениями оного»³¹. Статья небольшая, но очень важная по объяснениям того, как производились открытия, и по описаниям открытий³². Π. П. Свиньин, посетивший Киев в следующем 1825 году, отметил в своих Записках, что развалины Десятинной церкви, по случаю отсутствия пр. Евгения (в С. Петербурге для присутствия в Св. Синоде), остаются в том самом виде, в каком они описаны в Отеч. Записках; по крайней мере они обнесены забором пo номерам, и к хранению их поставлен часовой³³. Все дальнейшие открытия, сделанные в развалинах Десятинной церкви были последствием заботы м. Евгения, хотя, как кажется, не все были сделаны так, как он желал. Дело открытия древней церкви соединилось с делом о построении церкви новой.

По приезду в Петербург, при представлении Государю, м. Евгений доложил о желании курского помещика А. Анненкова построить на своем иждивении новую церковь на месте развалин древней Десятинной, а вместе и о том, что прежде построения новой церкви полезно было бы обыскать все внутренние и окрестные места древней по следам фундаментов, посредством искусного архитектора из Академии художеств и снять всему обстоятельнейший план. Император Александр Павлович одобрил это, – и потому, особенно после подачи самим Анненковым прошения на Высочайшее имя, началась довольно деятельная переписка, сосредоточившаяся у президента Академии художеств, A. Н. Оленина. Она привела к концу дело о посылке в Киев художника уже в мае 1826 года. По соизволению императора Николая Павловича для этого назначен был художник 14-го класса Николай Ефимов. С рекомендациями от Оленина и м. Евгения он прибыл в Киев в конце мая 1826 года, и занялся исполнением поручения с необыкновенным старанием и успехом³⁴. Его донесения Оленину, между прочим и дневник его работ от конца мая до октября и описание остатков древней Десятинной церкви хранятся в архиве Академии Художеств. Записки эти очень важны для археолога, не говоря уже о их занимательности для того, кто хочет ближе познакомиться с самим художником-археологом и с Олениным в отношении к древностям; но не здесь место представлять из них извлечения. Отмечу только, что Ефимов не был счастлив в своих сношениях с Анненковым, и еще более с Лохвицким, которому, как кажется, хотелось в деле открытия древностей Десятинной церкви остаться главным. Он должен был оправдываться на донос и не мог бы счастливо окончить своей поездки в Киев, если бы не был справедливо защищен Олениным. М. Евгений, все это время остававшийся в Петербурге, кажется, не совсем теми же глазами глядел на Ефимова, без сомнения, вследствие наговоров, и вот что написал Оленину при отсылке его оправдательной записки, написанной на имя статс-секретаря П. С. Мещерского для доклада государю императору: «Возвращаю Вашему Высокопревосходительству с благодарностью тетрадь, которую я прочел и с удовольствием от вас, и с неудовольствием на ябедников и возмутителей. Написал и я с своей стороны к князю Петру Сергеевичу³⁵ обличение, которое также представлено будет Государю. Но если вы не решите сего дела, то ябеды не уймутся» (31 дек. 1826.). Впоследствии, впрочем, он оценил труды Ефимова³⁶. Ефимов, покончив поручение по осмотру остатков Десятинной церкви, по назначению Оленина поехал из Киева в Москву и Новгород для осмотра древностей и возвратился в Петербург уже весною 1827 года. Проект его для новой церкви государем не был одобрен; поручено составить новый архитектору Стасову, и по этому проекту новая церковь была построена³⁷. Некоторые остатки древности, найденные в развалинах древней церкви, сохранялись по распоряжению м. Евгения при церкви, и теперь хранятся в нововыстроенной церкви; другие перешли в ризницу Киево-Софийского собора и в музей университета. Из этих остатков особенное внимание м. Евгениия обратили на себя серебряные шестиугольные слитки весом каждый в 12 лотов и 2 золотника: «одинаковая фигура и вес всех четырех слитков доказывает и одинаковое употребление оных, и я осмеливаюсь спросить: не есть ли это киевский рубль, каковые, отличной только фигуры, найдены в Серпухове, Новгороде и Рязани.»³⁸

В какой степени м. Евгений принимал участие в других открытиях, сделанных в Киеве в его время в других местностях, еще нельзя сказать с достоверностью. Лохвицкий, трудившийся над раскрытием Златых врат, закрытых землею с 1750 года, над раскопкой так называемой Ирининской церкви и пр., был покровительствуем и напутствуем советами и указаниями м. Евгения: так говорят в Киеве; но сам м. Евгений давал ли об этом знать кому-нибудь из лиц, с которыми был в сношениях, это могут указать только его неизданные письма. Слышал я также, что его занимала и мысль об отыскании следов церкви св. Илии; но книжка, изданная о ней в 1830 г., написана не им³⁹. Бесспорно ему принадлежит превосходная статья «О древностях, найденных в Киеве» в 1824 г. близ ограды Михайловского монастыря, изданная в Трудах Общества истории и древностей (III: I: 152). Эта статья принадлежит к числу лучших археологических произведений не только пр. Евгения, но и вообще русских, не исключая и самых новых: так внимательно описаны все отмеченные в ней древности, и так научно сделаны в ней выводные соображения.

Что м. Евгений занимался в Киеве и не киевскими древностями, было уже указано выше по поводу его трудов касательно земли Псковской, изданных уже тогда, когда пр. Евгений правил киевской паствой. Кроме этих трудов надобно вспомнить еще о втором, им переработанном издании Истории Российской иерархии, которое, к сожалению, остановилось на первом томе (Киев 1827 г.).

Из частных исследований, коими занимался м. Евгений, известны кроме того:

–  Историческое обозрение российского законоположения. Спб. 1824. Новое издание, с присовокуплением сведений о московских приказах, о старинных чинах в России, о бывших в Малороссии присутственных местах и чинах. Спб. 1826. (ср. Северн. Арх. 1826. XIX и XX.)

–  «Сведения о Кирике, предлагавшем вопросы Нифонту, епископу Новгородскому» (Труды Общ. древн. IV: 122). Памятник, давший повод статье, есть «Кирика диакона и доместика Новгородского Аитониева монастыря Учение им же ведати человеку числа всех лет», 1136 года.

–  О киевском гербе св. Михаила. (Киев. Губ. Вед. 1850: № 32, и 1851: № 26–29, 31–33).

–  Разбор нескольких статей Русской правды, и между прочим тех, в которых говорится о вирах, продажах, печатях: оно не напечатано и, вероятно, скрывается в архиве Общества древностей, так же как и много других его бумаг⁴⁰.

Написано ли было м. Евгением что-нибудь цельное о монетах, это также решит разбор его бумаг, хранящихся в Обществе древностей, в Киево-Софийской ризнице и в других местах; а право думать, что он написал если не что-нибудь цельнoe, то по крайней мере несколько связных заметок о монетах греческих и русских, дают нам те сообщения о них, которые посылаемы были им в Общество древностей нередко с подлинниками.

Найдутся, вероятно, по крайней мере начатки и других исследований его. О некоторых из них есть намеки в письмах к Востокову. Вот несколько выдержек из этих писем:

–  5 авг. 1828 г.: «Я разыскиваю о св. Великомученице Варваре, коей мощи у нас почитаются в Златоверхомихайловском монастыре. Но католики утверждают, что они в Венеции. У нас нет Болландистских жизнеописаний святых, а в канцлерской библиотеке они есть. Покорнейше прошу справиться, упоминается ли в житии Варвары, что мощи ее в Киеве? и уведомьте меня. Загляните и в киевское издание службы и жития Варвары. Тут кажется много напутано».

–  27 окт. 1828 г.: «По нашим месяцесловам октября 1 празднуется Покров Богородицы. В греческих месяцесловах сего праздника нет и в нашей Четьи-Минеи не сказано, когда и кем оный уставлен, а тем менее, когда введен в Российскую церковь. Кулчицкий приурочивает к 911 году, но Ассеман сии сведения опровергает и догадывается, что праздник есть собственно русский, установленный при Владимире великом. Пожалуйте справьтесь и уведомьте меня, есть ли сей праздник в месяцеслове Остромирова Евангелия и в других древних месяцесловах наших и задунайских? По нашим месяцесловам 23 мая положена память Евфросинии игумении Полоцкой, скончавшейся в Иерусалиме; но мощи ея показываются в Киевских пещерах. Стебельский доказывает, что она погребена в Анконе или Акре Палестинской. He найдете ли вы и о сем известия иностранного?»

– 27 Февр. 1829 г.: «О празднике покрова Богородицы мне сие нужно было для диссертации о праздниках церковных, сочиняемой в Киевской Академии».

– 7 апр. 1829 г.: «Мне нужно знать, есть ли в Остромировом Евангелии и в других древних месяцесловах праздники Успения Богородицы 15 авг. и Рождества Богородицы сент. 8-го? Некоторые утверждают, что сии праздники установлены у греков уже в XII веке».

Если и все эти запросы были сделаны для диссертации, сочинявшейся в Академии, то все-таки они не маловажны, как свидетельства о том, какое участие принимал м. Евгений в чужих трудах.

При этом кстати вспомнить об исследовании профессора О. Новицкого: «О первоначальном переводе Свящ. Писания на славянский язык» (Киев. 1837). Оно посвящено «памяти пр. м. Евгения», написано по задаче его и с одобрения его издано К. Д. Академией на счет суммы, пожертвованной им для издания Академических сочинений по предмету русских древностей». Относительно пожертвования этого находится сведение в Истории Киевской Академии, сочиненной воспитанником ее иеромонахом (ныне архиепископом) Макарием Булгаковым (Спб. 1833): «М. Евгений, кроме постоянной просвещенной своей заботливости о ней после пятнадцати лет, положил еще в 1834 и 36 годах до семи тысяч рублей в госуд. банк для процентов в награду тому из ее питомцев, кто напишет удовлетворительное сочинение о какой-либо киевской древности (стр. 208). Кстати припомнить еще, что задача, которой решение, исполненное Новицким, одобрено пр. Евгением, есть та самая, которая, как замечено выше, уже за двадцать пять лет пред тем занимала любознательного иерарха и дала ему повод высказать свои соображения в труде, представленном Российской Академии.»

Исследование Новицкого немаловажно и как доказательство, как долго теплилась в душе м. Евгения научная любознательность и исследовательность: ему было под семьдесять, когда он скончался (23 февр. 1837 г.), не успев дождаться выхода в свет этой книги, написанной, как видно из нее, под его смотрением, при его указаниях, в 1835 году.

***

Из представленного обозрения трудов пр. Евгения видно, как многое им сделано для русских древностей и литературы.

Если бы оказалась возможность издать все вместе эти труды его, то их собрание, имея в виду только то, что теперь известно, составило бы восемь больших томов.

Два тома заняли бы труды по древностям новгородским и псковским.

Три тома – труды по древностям киевским и южнорусским.

Разные исследования по древностям – один большой том.

Словарь писателей с дополнениями – два тома.

Такое издание трудов пр. Евгения было бы очень полезно, даже как богатый сборник данных о предметах важных и любопытных, особенно если бы было снабжено научными прпимечаниями и толковым указателем.

Были уже несколько раз высказываемы мнения о достоинстве трудов пр. Евгения; но чаще такими людьми, которые или не близко были знакомы с ними, или глядели на них односторонне. Одно только из них дано человеком, сколько я знаю, довольно близко знакомым с многими из предметов, которыми занимался пр. Евгений. Это – мнение пр. Филарета, бывшего архиепископа Черниговского, оставившего по себе также очень много замечательных произведений, которыми нельзя не пользоваться. Вот это мнение, в том виде, как оно им выражено в небольшой биографии пр. Евгения, им написанной: «Рассматривая сочинения, поставившие высоко имя ученого иерарха, нельзя не изумляться тому, какое множество перебрал он старинных рукописей, актов и книг, каким трудолюбием и ученостью обладал. Если некоторые из исторических сочинений его не имеют надлежащей отделки, то надобно вспомнить, какого труда и времени требовалось только на то, чтобы отыскать, собрать и перечесть все, до них касающееся, выбрать годное для них и объяснить то, что давно забыто временем. Как бы то ни было, Евгений собрал и оставил потомкам богатейший материал для церковной русской истории и для истории русской литературы»⁴¹; а вместе с тем – следовало бы прибавить – и для изучения русских древностей. Отзыв вообще справедлив; но едва ли дает вполне верное понятие о пр. Евгении как о писателе своего времени. Нельзя сказать, что он обделывал свои сочинения менее чем мог. Скорее можно упрекнуть его в неравности внимания к подробностям, которые представлялись ему для исследования в разное время; но какого же писателя нельзя упрекнуть в том же, если поближе всмотреться в его труды? Значение и заслуга Евгения, как и всякого писателя такого рода, заключается в плодотворном направлении внимания на все важные явления обширного кругозора, которому все они принадлежат как части одного целого, в плодотворном стремлении наблюдать их и соображать сколько возможно более точно и направлять на них наблюдательность и сообразительность других, с желанием пользы науке и просвещению и с любовью к Отечеству. Эта заслуга Евгения ставит его в число немногих передовых деятелей русских первой четверти XIX века, славного времени Александра I. – В другом своем отзыве о Евгении пр. Филарет говорит еще резче⁴²: «У него не было систематического взгляда на явления истории. Вы видите кучи исторических явлений, но не соединенных общею мыслию и не оживленных чувством» и пр. В этом выразился, по мнению пр. Филарета, характер Евгения. Действительно правда, что Евгений в своих трудах не высказал словами ни своих общих взглядов на исторические явления, ни своих общих мыслей, ни своих чувств; нo что же такое вся научная деятельность Евгения, деятельность, обнявшая чуть не весь круг древностей русских, продолжавшаяся почти пятьдесят лет, поддерживавшаяся, очевидно, не из каких-нибудь жизненных выгод и видов, заставлявшая его работать и вызывать других на работы, помогать им, что, если не выражение стремлений любознательного ума отыскать ответы на общие вопросы посредством разрешения частных и вместе теплого чувства любви к знанию, к просвещению, к Отечеству? Не высказавшись на словах, он высказался на деле. Таким деятелем сделался после и сам пр. Филарет: и ему мы должны быть признательны за его разыскания и исследования, а не за общие мысли и чувства, даже позволю себе сказать, и не за систематические изложения данных, которыми занимался и пр. Евгений с молодости, только оставил их в рукописях. Притом же, не высказываясь в печати, пр. Евгений высказывался в дружеских беседах и в письмах. Имея в виду только то, что известно, нельзя уже не заключать, что высокие научные и душевные побуждения и убеждения управляли научной деятельностью Евгения; и было бы только это верно, ничего другого не надобно для того, чтобы чтить его как ученого писателя, как общественного деятеля, одного из передовых деятелей русских первой четверти ХІХ века. Увлечение новыми успехами и новыми требованиями наук может и должно быть соединяемо с уважением честных усилий людей прежнего времени, без которых не было бы и того, что после сделано.

К стр. 4. Историческое исследование о соборах напечатано с именем М. Суханова; а Исторические рассуждения о чинах Греко-Российской церкви – с именем Димитрия Малиновского. В 1817г. сочинение о чинах, о богослужении и пении и об алтарных украшениях было издано в одной книге под заглавием: Исторические рассуждения 1) о чинах... 2) о... и т. д. Сюда вошло еще одно рассуждение: О начале, важности и знаменовании церковных облачений, изданное особо в 1804 г. с именем Константина Китовича. Все это было вновь издано в 1823 г. под заглавием: Исторические рассуждения, читанные в публичном собрании С. Петерб. Александроневской Академии. Вероятно, что все эти сочинения написаны по задачам и под руководстводством Евгения, когда он был префектом Академии, но едва ли сам он признавал их за свои сочинения. В противном случае Анастасевич, издававший Смирдинский каталог и бывший в сношении с митр. Евгением, означил бы эти рассуждения его именем, что он и сделал при многих других сочинениях

Не лишними кажутся мне следующие прибавки, которые имею честь сообщить Вам:

На 3 стр., где говорится об учении Евгения в Москве, нужно сделать подстрочную выноску, что «в ведомостях Московской Д. Академии за 1785 год написано: Ефим Болховитинов, города Воронежа церкви Илии Пророка Священника Алексея Андреева сын, поступил учаться в Академию в 1778 году 11-ти лет от роду. Понятен и довольно успевает».

Ко времени епископского служения Евгениева в Вологде (см. стр. 26) надобно отнести следующие его сочинения:

Всеобщее введение в Историю монастырей Грекороссийской Церкви. Оно напечатано в начале второй части Истории

Росс. Иерархии (стр. I–CXLIX) и подписано: Е......

Рукопись этой статьи с собственноручными заметками и поправками Евгения мне удалось исхитить из пламени (в буквальном смысле), когда в 1841 году в вологодском архиерейском доме жгли Евгениевские и другие бумаги. Мороз подерет по коже, когда вспоминаю об этом варварском жжении. Тогда же успел я сохранить и находящиеся у Вас отрывки Пролога. Но не в том дело, а вот в чем: в начале статьи, о которой идет речь, рукою Евгения приписано на поле:

"NB. Примеч. Некоторые полагают, что Киевопустынно-Николаевский монастырь основан св. Великою Княгинею Ольгою в 955 году; a пo мнению других первоначальною церковью монастыря сего была деревянная, якобы сооруженная над гробами князей Оскольда и Дира, и доныне, конечно (вероятно после перестроек и возобновлений), стоящая на горе близ Днепра.» В рукописи об этом не было ни слова. В Истории же Росс. Иерархии читаем: «Нет также достоверных доказательств и тому, что якобы, как некоторые уверяют, Киево-Николаевский монастырь основан еще Великою Киягинею Ольгою в 955 году» (стр. ІII и IV.). Другие поправки Евгениевы не вошли в печатное издание. Например, после слов «в 1330 году» перед «и проч.» (см. печат. стр. 12) в рукописи на поле приписано рукою Евгения: «а в 1523 Великий Князь Василий Иванович соорудил монастырь девичь в двух верстах от Москвы, во имя Божия Матере Смоленския на том самом месте, до которого сопровождаема она была во время возвращения своего в 1396 году из Москвы в Смоленск», а в печатном издании этого нет. Ό άναγινωσκων νοείτο – толкуйте как хотите.

Описание монастырей Вологодской епархии. Здесь описано 88 монастырей Вологодской епархии, как бывших тогда, так и упраздненных. Внизу первого листа этого Описания сделана заметка рукою самого Евгения: «Сие Описание сочинено в 1809, но после поправлено и умножено и по статьям все гораздо полнее и исправнее напечатано в Российской Иерархии в словаре епархиальных монастырей.» Рукопись этого Описания, засвидетельствованная означенной заметкой, хранится в библиотеке Вологодского Кафедрального Собора в Сборнике под заглавием: «Собрание разных известий о Вологодской епархии и губернии, составленное в 1811 году.»

Историческое сведение о Вологодской епархии и о пермских, вологодских и устюжских преосвященных архиереях: находится в том же сборнике.

Краткое сведение об угодниках Божиих пo Вологодской Губернии издревле почитаемых: находится там же.

Обе последние статьи напечатаны в Вологодских епархиальных ведомостях с примкчаниями и дополнениями Н. И. Суворова.

В упомянутом сборнике преосв. Евгений, по всей вероятности перед самым отъездом своим из Вологды в Калугу приписал в конце примечание, в котором читаем:

«Опровержение мое изданных лекарем Флеровым в 11 номере Северного Вестника 1804 года и в Лицее 1806 года части 4 басней о древностях вологодских и зырянских напечатано в Вестнике Европы 1813 года.»

6. В Вологде же написана статья о старинной славяно-русской арифметике: она напечатана в LXXI т. Вестника Европы (стр. 47–54). – Две уставные и одна губная грамоты, с предисловием и примечаниями, напечатаны еще в Рус. Достопамят. ч. I стр. 117–165.

Из прилагаемого при сем списка с письма митр. Евгения к какому-то архимандриту от 13 мая 1823 г. видно, что преосвященный в то время занимался почему-то собранием сведений о Волошской и Молдавской Митрополии (к стр. 738 пли 739.)

К стр. 4. В письме к Г. Н. Городчанинову от 14 июля 1805 г. есть указание на сочинение о соборах Российских и на другие: «Завтра на тяжелой почте посылаю я к вам для доставления Ивану Семеновичу диссертацию о соборах Российских. К ней прибавляю и еще три диссертации, мною писанные еще в Воронеже. Недавно и еще три напечатано при Синоде. Их можно сыскать в Синодской лавке.

К стр. 21. В письмах к C. А. Селивановскому есть несколько любопытных данных о Словаре: Отъ 16 янв. 1822 г. «Первый ответ о моих Словарях, коих будет добрых четыре тома. Духовный Словарь знатно умноженный и выправленный оканчивается перепискою; но великая мука мне поправлять переписчиков. По окончании оного примусь за переписку светского. Охотно уступаю вам оба их на десять лет на каких вам угодно условиях, не выступая однако ж границы десяти лет без всяких условий. За труды мои знаю, что не можно требовать с вас денег; но я предлагаю вам заменить мне напечатанием двух книг, о коих прилагаю при сем особую записку. Рассмотрите ее, разочтите и отвечайте мне, что рассудите. Если согласимся, то напишем обстоятельное всему условие.» В записке написано: «За уступку Словаря российских писателей предлагаются к напечатанию в пользу автора следующие книги: 1. История княжества Псковского в 2 частях... 600 экз.

При печатании общего Словаря российских писателей особо напечатать духовного Словаря 1000 экз... А всего общего Словаря дать мне 100 экз.» – От 1 мая 1827: «Просьбою своею о доставлении вам статей В. Г. Д. из моего Словаря заставили вы меня при недосугах разбирать путевые мои бумаги и собирать разбросанный Словарь; но и по сию пору не успеваю собрать. А вы могли бы и без того обойтись, выписывая из журнала Друга просвещения, в коем напечатано 10 первых букв. От поправки же и дополнений вовсе отказываюсь, да и переписываемого некогда было бы мне перечитывать. Я скорее сам воспользуюсь вашими поправками».

К стр. 26. В письме к Г. Н. Городчанинову от 29 авг. 1811г. находится ясное указание на участие пр. Евгения в труде Сопикова: «Сопикову в собрании каталога и я много помогал, а особливо в части о славянских книгах и в статье истории словенорусских типографий.»

Выше приведено было несколько выписок из этих писем, относящихся к научным трудам пр. Евгения. Драгоценны они и по подробностям, рисующим пр. Евгения как человека, его чувства, понятия, убеждения.

От 17 Февраля 1804 г. Новгород.

«Давича по утру получил я письмо ваше и книгу, любезный мой друг Григорий Николаевич, и не сяду прежде обедать, пока не напишу ответа. Но прежде нежели поблагодарю вас за дружеское письмо и киигу при нем, позвольте дать вам предвиденный уже вами самими выговор. Вы рекомендуете уже при первом вашем письме в покровительство – но кого, я еще не успел и выправиться. Если невинного – это мой долг, виноватого – не мое дело, а дело присутственного места. Если же требуете, что бы я сделал добро достойному, то со всею охотою готов исполнить вашу просьбу, скажу лучше, ваш дружеский совет. Это исполнение приятно собственному моему сердцу. Вам оно несколько известно; но чего вы требуете, сами не изъяснили. Прошу пополнит ваше письмо другим. Но впредь дружески прошу не писать о том, чего сами твердо не знаете. Эта между нами осторожность нужна для того, чтобы иногда просьбы некоторых и исполнять нельзя, а оскорбить вас отказами у меня сердце не склонно. Итак пощадите меня для вашей же дружбы.

После сего комплимента сердечно благодарю за письмо. A книгу лучше хлеба-соли приемлю. Она будет памятником вашим для меня в водворении в Новгороде, куда жду на святую неделю и вас, а лучше еще в половине мая, когда все наши сады развернутся и поля покроются цветами. Между тем желаю вам с Катериною Петровною и с Листоночком⁴³ и со всем любезным вашим семейством всякого благополучия и здравия. Призывая на вас благословение Божие, есмь вам преданный слуга Евгений».

В письме от 2 июля 1804 г. помещены стихи о Хутынском монастыре:

«Я живу попеременно то в Новгороде, то в Хутыне. Но охотнее в последнем, где роскошная природа живит меня свежими своими красотами.

Мой сад не Англинской, но фруктов в оном боле;

Они сочней Петропольских, растущих по неволе;

Театр мой – целый сад, музыка – птичек хоры,

Мой пышный двор – друзей любезных разговоры;

Мой Ермитаж – в саду, в сгустившихся кустах;

Моя Кунсткамера – в снопах и закромах;

Вся Академия – природа предо мной:

В ней лучше учится и сердце и ум мой.»

Как смотрел пр. Евгений на семейную жизнь и на ее обязанности выразилось в нескольких письмах⁴⁴.

В марте 1805 г. Городчанинов лишился жены, уведомил об этом Евгения и получил от него в ответ два письма одно вслед за другим (23 и 29 март.), в которых старался его успокоить. Позже, в мае, Городчанинов уведомил его о том, что он поместил свою дочь у родных жены и остался одиноким монахом. Вот что ответил ему на это Евгений, который, как известно, поступил в монашество из вдовых священников: – от 25 мая: «Прекрасно вы сделали, что расстались с беспокоившим вас семейством. Оно бы вас никогда не утешило. А теперь вы сущий философ. Испытав удовольствия и горести семейственной жизни, верно вы не сожалеете о них. He упускайте только полечиться и привести в равновесие тело с душою»; – от 14 июля: «Верю, сердечно верю, что вы теперь спокойнее прежнего живете. Чем далее, тем более сами убедитесь, что холостая жизнь, а особливо в пожилых летах, есть блаженство против жизни женатой. Для сего то философы большею частию не женились. Только NB ведите жизнь периодическую и не будьте праздны. Вот секрет не скучать уединением. Иначе несноснее всего покажется одиночество». – От 22 июля. «Ничто меня так не радует в письмах ваших как то, что сердце ваше успокоивается в объятиях философской жизни. Скоро, скоро почувствуешь, любезный друг, на опыте, для чего философы никогда не хотели подвергать себя семейственным рассеяниям. Удовольствия сии не стоят и минуты философской. Независимость есть первое счастие для духа». Евгений вовсе не хотел однако, чтобы Городчанинов забыл свою малютку. Об этом есть у него слово в первом письме, писанном в Казань (без числа): «Будь любезный друг весел и здоров; а для сего не забывайте моих советов (один из них в письме от 10 авг. 1805 г. касался «убийственного хмельного газу»). Они тебе даны в напутствие от искреннего сердца. Помните, что вы должны беречь здоровье не для одного себя. Есть еще на свете pars aliquota tui – Лизушка, которая имеет полное право на вашу жизнь.» Позже, когда Городчанинов его уведомил о новой своей женитьбе, Евгений в письме из Вологды от 28 февр. 1809 г. написал ему: «Homo proponit, Deus disponit, говаривали нам в школах. Я этому не удивляюсь, памятуя ваш зарок не жениться. Видно, надобно к тому примолвить Вергилиево слово: Omnia vincit amor, et nos cedamus amori. A затем искренно поздравляю вас с сим новым союзом и призываю на вас благословение Божие. Будьте здоровы, спокойны и счастливы: но не забудьте уделить счастья своего и несчастной сиротке Лизочке. Пусть новая супруга ваша заменит ей потерю матери. А Бог, защитник сирот, ее ради милостивее призрит и на новый союз ваш. Хорошо сделаете, если возьмете ее из Питера к себе. Родные ее тамошние не в состоянии дать ей воспитание приличное».

***

В 1805 году пр. Евгений выбран в члены Московского Университета, а в 1806 г. – в члены Российской Академии. Вот что по этому случаю написал он Городчанинову в письме от 25 мая: – «Что меня назначили кандидатом в Российскую Академию, об этом писал ко мне Львов, но сим титлом я не льщусь, потому что в Академии сей всякая всячина набита в членство, даже и такие, которые от роду никогда ничего не писывали русского. Загляните в список Адрес-Календарный. Гораздо лестнее для меня на прошедшей неделе полученный мною от Московского Университета диплом, с коего копию при сем вам сообщаю. В сем ученом сословии многие из знаменитых иностранных члены. Посмотрите в Адрес-Календаре: там напечатан уже и я, ибо принят еще в июле прошедшего года».

В письме от 10 февраля 1807 г. выразился взгляд пр. Евгения на общества: «Поздравляю вас с членством Казанского общества любителей словесности. Но какая цель сего общества, скажите мне? Издавать что или только титуловаться?» – О том же Казанском обществе упомянуто еще в письме от 6 мая 1812 года: «В Адрес-Календаре читал я о членах вашего общества любителей словесности. Но делаете ли вы что-нибудь? Московские общества часто в газетах хвалятся своими упражнениями.»

Желание быть членом Казанского Университета выразилось в письме от 4 апреля 1807 г.: «Сердечно благодарю за ваше желание причислить меня в членство вашего университета. Эту честь я принял бы с признательностию. В прошлом декабре и Российская Академия прислала мне диплом на членство.»

В 1809 г. пр. Евгений избран почетным членом Московской Медико -Хирургической Академии. В письме от 15 марта 1809 г. он написал: «Сердечно благодарю любезнейшему другу за уведомление и поздравление меня с утверждением моего вам сочленства. Но уведомления о сем от вице-президента не получил я на прошлой почте. Видно вы не успели. Также не знаю, когда и от кого я получу из Петербурга диплом». От 4 мая 1809 г. о том же: «Диплома я о сю пору из Питера еще не получал. He знаю, не прислан ли к вам, графу Разумовскому. Выведайте у Орлая, скоро ли они ко мне пришлют».

В письме от 24 ноября 1814 г. читаем: «Сердечно благодарю вам за попечение причислить меня к вашему ученому обществу. Вы в другой раз такую мне оказываете услугу. A я о сю пору имею уже девять таких титл. Равно благодарю вас и за поздравление меня с новым орденом, которого я вовсе не ожидал. Но нечаянность тем приятнее».

В письме от 7 Февраля 1815 г. о том же: «Благодарю вас, amicorum optime, за письмо от 9 генваря, благодарю и за поздравление с сочленством вашим. Видно по пословице: имущему дано будет и преизбудет. Ибо я о сю пору имею уже 8 дипломов, а на сих днях еще один получил от Петерб. Духовной Академии. Но силы и охота заниматься науками уже проходят; да и досугу от должностей и знакомств моих (нет). Взаимно поздравляю вас с лестным ответом Г. Р. Державина. Это стоит диплома».

В письме от 26 авг. 1815 г. находятся, между прочим, любопытные строки о том, чем бы должно было заниматься Казанское общество Словесности: «Благодарю вам за поздравление меня со членством вам и в вашем обществе словесности. Старайтесь отличать оное от других соименных, особливо Казанщиною, а не иностранщиною. В переводах разве с татарского только, черемисского, мордовского и чувашского переводы могут быть вам приличны. Весьма бы желательно, чтобы сочлены ваши занялись собранием иобъяснением слов и фраз татарских, вшедших в наш язык. У вас сии способы под руками. Примите какого-нибудь муллу в сочлены, и он вам все растолкует. Профессор ваш Френ успел уже воспользоваться татарами, и его объяснение слова деньга хотя для нас и не новое, но с новыми доказательствами. Происхождение разных казанских народов, замечание народных различий, развалины, надписи, предания, песни, пословицы и пр. много доставят вам любопытной материи; а пособия первоначальные найдете в Палласовых, Миллеровых и Георгиевых путешествиях. Во многом и их поправите. Ибо они часто мимоездом обозревали... В проезд мой через Москву в 1813 г. подарил я Обществу истории многие татарские и калмыцкие грамматы. Если бы знал я, что буду у вас Казанским сочленом, то приличнее всего отослал бы их к вам. В Москве они будут только на показ. Уведомьте меня, есть ли у вас по библиотекам князя Курбского История о взятии Казани при царе Иване В. Если ни у кого нет, то я сообщил бы вам список. А печатной ей быть нельзя. Есть и еще у меня другая краткая История о завоевании Сибири и Казани, также еще не изданная. Могу и ее сообщить для общества.»

От 4 июля 1815 г.: – «Прошу также уведомить меня о новостях и открытиях казанских. А в вашей Америке много для нас нового и свету неизвестного. Гг. академики, путешествовавшие по вашим краям... себе собирали собольи шубы, но для русских ничего не сделали и не открыли нового».

От 29 сент. 1815 г.: – «Уведомьте, получило ль и общество ваше мой ответ с книгами и 25 р. денег? Читал я в газетах и о двух задачах общества вашего. Уверяю вас, что вы ответов не получите, и потому что туне требуете, и потому что в ответчике потребно обширное сведение языков. Покойный Шлецер касался второй задачи, но решать ее предоставил другим. Впрочем в своей Русской грамматике он собрал довольно достаточный этимологический словарь для сличения нашего языка с другими. Недавно оконченный уже и Линдов Словарь много поможет сему. Прибавьте к сему и Екатеринин двухсотязычный».

В письме от 15 апр. 1817 г. есть заметка о том же, что и в письмеот 4 июля 1815 г. и от 26 апр. 1815 г.: – «Жаль весьма, что ваш ориенталист Френ оставляет ваш университет. Он много бы еще нам открыл в вашем полутатарском краю. А сколько еще за Волгою в степях и под землею неисследовано памятников восточных! Прежние академики-путешественники за незнанием восточных языков многого и понять и отгадать не могли».

***

По случаю переезда своего в Казань адъюнктом словесности, Городчанинов просил Евгения означить ему пособия для преподавания. Вот что ответил ему Евгений в письме от 6 сент. 1806 г.: – «Вы опять спрашиваете о книгах, нужных для профессора словесности. Сами вы живете в море книг и не нагнетесь ошупью выбрать. Так и быть, рекомендую вам следующие книги, какие при первом воображении вспали на память:

Риторика Блерова, 2. 3. Риторика и Логика Рижского,

Логика Кондильяка, 5. Ролленев способ словесных наук,

Мейснерова теория изящных наук и искусств, книга необходимая. И этого довольно для правил. А примеры? Ломоносов, Державин, Карамзин, Измайлов и журналы. Что впредь вспомню уведомлю». От 13 сент.: – «Мейснера купите в Москве, когда будете. Он только нынешнего года напечатан с примечаниями переводчика. Перевод лучше оригинала, который писан на Немецком.»

В письме от 10 Февр. 1807 г. Евгений писал: «Акт вашего университета на годичное собрание пришлите пожалуйте ко мне, когда напечатан будет. Посмотрю, что мой st. Gregoire промолвил о действии просвещения на разум и сердце человека. Чтобы взять что-нибудь для диссертации и поближе к своей Словесности».

Городчанинов хотел заняться каким-нибудь дельным самостоятельным трудом, и просил совета у м. Евгения. Вот его ответ на эту просьбу в письме от 6 июля 1810 г.: «Вы спрашиваете задачи у меня, для какого-нибудь классического сочинения в Русской Словесности. Прежде спросите имеем ли мы о сю пopy свою классическую словесность. He все ли у нас заимственное? Есть ли хотя 200 книг оригинальных русских? Исчислите их и опишите, тогда и эта книга будет классическою в словесности нашей. Самая Российская Академия не установила еще порядочных правил языка и не объявила в оном классиков. Многих из писак наших мы называли и Расинами, и Вергилиями, и Горациями, и Пиндарами. Но что-то никто не верит; и чаще иностранцы говорят про нас пo Ювеналу: о imitatores! Sevuum pecus!»

– От 25 сент. 1813 г.: «Не успел еще рассмотреть присланную мне вашу книжку, за которую пока благодарю вам. He сомневаюсь между тем, что она полезна будет и для семинарий; а со временем потребую у вас несколько для своей. Но пример, взятый из Карамзина, я бы не выбрал. Лучше бы для классического разбора взять Ломоносово слово похвальное Петру Великому. А у Карамзина тут одни только обороты мыслей, но для учеников мало словесного красноречия... Даже нельзя его речь назвать реторическою, а историческою только, каковых много у Ливия, Саллустия, Геродиана, Фукидида и др.»

В письме от 19 дек. 1815 г. помещен также любопытный совет: «При сочинении диссертации о русском языке надобно ссылаться больше на мертвых писателей, а не на живых, которых и хвалить и критиковать еще не время. Ваша правда, что иное прилично прозе, а иное стихам, и что в одной годится, то в других часто не пристойно. Но все сие приличие и неприличие ни на чем больше не основано, как на воцаряющемся временном вкусе и употреблении, как и Гораций говорит de arte poet. v. 70 et sq. A во всякое время правило то не изменяемо, что излишний неологизм и архаизм est vitium sermonis. Щеголяющие тем и другим виноваты, хотя бы они были и классические писатели золотого века. Мы прощаем только Горацию и Вергилию слова omneis, heic, аvlаі и пр., а Саллустию optumus, maxumus, experiunda, scribunda и пр. за многие другие красоты в них находящиеся, но в сем не подражали им и современники. Прекрасное правило: medio tutissimus ibis.»

***

Вот и еще любопытные мнения пр. Евгения:

– От 25 июля 1810 г.:– «Не могу не одобрить вашего отречения от переводу Монтескиевой книги. Автор писал ее во время повсемственного почти нечестия, которое тогда было в моде и которым всякий тогдашний ученый щеголять старался. Впрочем скажу вам, что и по философскому отношению мыслей, книга сия давно уже признана во многих своих началах неосновательною и запутанною, а инде темною до непонятности сколько ни писано было на оную даже комментариев. Итак книга сия и в философском мире вышла уже из моды. Следовательно напрасно Сопиков думает ввести ее в моду у русских. Довольно для нас и выписок из нее в Наказе. Прочие мысли пусть останутся в обаянии революционных голов, от которых да избавит Господь Бог Отечество наше. Итак уже много затевается у нас ежедневно почти разных переворотов. Новизнолюбовные умы чаще всего бывают не истинно любивы, а только славолюбивы, хотя бы то и на счет общего блага. Они похожи на неприятелей Отечеству».

–  От 2 мая 1810: – «He произойдут ли перемены и по вашей части. Ныне все заражены новизнолюбием и испроверганием того, что прежде было. А все молодые изобретатели! Поневоле вспомнишь Цицероново слово: maximas respublicas ab adolescentibus labefactatas...»

–  От 15 янв. 1811 г.: – «Сообщаю при сем Петербургскую литературную новость: Тамошние палеофилы или древностелюбцы отыскали где-то целую песнь древнего славянорусского песнопевца Бояна, упоминаемого в песни полку Игореву, и еще оракулы древних новогородских жрецов. Все сии памятники писаны на пергамене древними славяноруническими буквами, задолго якобы до Христианства славяноруссов. Если это не подлог каких-нибудь древностелюбивых проказников, и если не ими выдумана сия Славяноруническая азбука и не составлена из разных северных рунических письмен, кои описывает Далин в своей Шведской истории, часть I, гл. VIII, то открытие сие испровергает общепринятое мнение, что славяне до IX века не имели письмен. В Петербурге еще идут споры о сем. Что-то скажут о сем ваши казанские ученые? Уведомьте меня. – Замечательно, что в рунах сих есть и буква ъ, коей происхождение в нашей азбуке мы доселе отыскать не могли.»

– От 6 мая 1812 г.: «О Бояновом гимне и оракулах новогородских (кои все сполна у меня уже есть) хотя спорят в Петербурге, но большая часть верит неподложности их. Дожидаются издания. Тогда в публике больше будет шуму о них».

1. От 28 октября 1821 г.

Отвечаю на ваши письма от 14, 18 и 21 октября. Добрый путь доброму Кеппену на чужбину. Он не возвратится тощ к нам и воспользуется более своего Телемака. В последнем своем ко мне письме он описал свои распоряжения о палеографических записках и надеется больше на Каченовского, нежели на Академию Р. – О куфической Печерской надписи он только сообщил мне Френово сказание, что она арабская, а не татарская; ибо де тут есть член аl, коего в татарском нет. Если он успел прочесть только член, то редкий он ориенталист. Немецкую и вами по догадке с голландского толкованную надпись Аделунг протолковал: помяните Якова Голстефера и Гертруду жену его. Мне это надобно передать в Дерпт. Болезнь хилого ипохондрика Перевозчикова остановила печатание моих книжонок, но пишут, что уже отпечатаны монастыри Святогорский и Крыпецкий, а печатается Печерский. Как скоро получу, то пришлю вам, чтобы и вы поскорее окончили описание своей прогулки. Кажется нет нужды умалчивать и о Снежной горе, а только хозяина именовать безымянно хозяином. – Вы спрашиваете о библиотеке Никандровой пустыни. Она больше состоит из церковных книг; а гражданские по милости вашей с Плавильщиковым я уже завел. Но пора кончать расчет. Доплатите хоть журналами. Лучше что-нибудь, нежели ничего.

Посылаю вам при сем биографию Сопикова, мною написанную для Словаря. Прочтите, и если что знаете, приправьте, прибавьте, убавьте и возвратите. По вашей задаче думал было я тут включить историю библиографии русской, но увиделъ, что сим рассказом надобно будет отнять у покойника честь первенства; ибо первый систематический у нас библиограф – Бантыш Каменский, а первый алфавитный и обстоятельный – Новиков. Ho к числу библиогностов или рецензентов нельзя Сопикова и причитать. В этом у нас честь первенства принадлежит Миллеру в Ежемес. Сочин.

За оглавление Муравьева сочинений спасибо, возвращу; a краткая его биография, почерпнутая из Вестника Европы, у меня есть. Я одобряю соревнователей за намерение издать хоть именной список наших писателей с указанием века и года смерти. Мой номенклатор словаря есть у Греча. Если и вы свой прибавите, то будет полнее. Между прочим Греч присылает мне отпечатанные листы своей Истории Литературы. Этот труд не на шутку и очень любопытен. Пусть он печатает и живые биографии. У нас опаздывают описывать умерших, а прο иных безответно лгут.

Получил я письмо вашего Барона. Но оно только предисловие к отправленным мне его запискам; а потому не видавши сих, нельзя отвечать и на оное. Вопросов тут много, но удовлетворительные ответы трудны. Что знаю, сообщу, а о неизвестном нечего толковать. Извозчик из лавки Дмитриева еще не приехал. Барону уже 60 лет! Подлинно пора думать о бессмертии, когда и мы, помоложе его, твердим уже: ars longa, vita brevis. Ho y меня y одного оставаться его Биографии мало; нам известна судьба единственных подлинников по смерти хранителей. Итак надобно и вам, и еще кому-нибудь сообщить список, а черновое, думаю, останется и у автора по смерти. Таким образом где-нибудь да уцелеет для потомства, особливо если включена в это и часть Истории Комиссии. Вы некогда в моем Словаре дух. писат. такие истории называли сторонними, излишними отступлениями, а я всегда считаю их и для биографии любопытными.

Не отгадали вы писца статей в Вестнике Европы, помещаемых против историографа. Это пишется в Казани – Арцыбашевым, известным в истории нашей копуном, издавшим книжку о первобытной России, которую историограф не удостоил и упоминания, а Словцев хотя и намарал панигирик Ивану В., но в истории он повеса. Я Арцыбашева угадал по слогу и наипаче по сокращению названий книг. He слыхал ли он от кого-нибудь презрительного о себе отзыва историографа? Льву не надобно и комара презирать. He наю, как вы не отгадали по первой его статье, в которой он сослался на список Курбского, находившийся в Казанском обществе словесности.

Итак, алфавитный указатель указов с 1795 до 1821 по настоянию барона может у вас окончиться и выйти! Вот книга, за кою поблагодарят вас больше, нежели за все прежде изданные, все первое издание тотчас раскупится.

Намерение Кеппена издать продолжение своих материалов в Вене что-то кажется странно, ибо если на немецком, то не для нас; а если на русском, то не для немцев. Вот если бы он там вырезал палеографические наши снимки, то занял бы и немцев.

Если ваши старые цензоры все уклоняются уже от должности своей, то видно устав новой Цензуры будет нелегок. Но замечено веками, что строгая Цензура всегда производит больше пасквилей письменных: nitimur in vetitum.

Читал я вашу статью о кавказских народах. Одно описание не есть история, а история сих народов кажется невозможна. Все покрыто тьмою. Руссо сказал, что из кавказских гор когда-нибудь прорвется еще наводнение дикарей на богатую Европу, как было с V века. Стоит явиться у них какому-нибудь Чингисхану или Батыю для совокупления их.

Спасибо тетрарху, что он собрался с духом и противоречить. Этого от него не ожидали. А Москвичи у себя вводят строгости. Селив. пишет, что к нему уже применена Дмитриева басня, в добрый им час! а вам желаю доброго здравия. Ветры продолжают у меня толкаться в затылок. Да будет воля Божия. Vale et ama tuum. E.

2. От 9 декабря 1821 г.

Отвечаю на два письма ваши XI – 29 и XII – 2, Вы уже пустились и публиковать о гривне, не зная достоверно истории о найдении ея! что же вы публиковать будете? в слепке вашем и фигура слепа; а одна надпись и вовсе еще не прочитана. По вашему же слепку Вы Бог знает какие буквы читаете. И так иногда вы бываете медлительны в недоумениях: а иногда опрометчивы. Увидим, что вы публиковали. Академикам и это будет случаем потешиться над вашим описанием со слепка когда у них яснее подлинная медаль. Но для Π. П. Свиньина лишь бы что-нибудь печатать, а за чужое он и не отвечает. A если вы и мои все замечания втиснули в публикацию, то что же останется для псковщины?

Догадка Ермолаева о принадлежности сей гривны столкнулась с моими мыслями, ибо и я гадал, что Архангел Михаил значит велик. князя Михаила-Святополка 1093–1113, а имя Василия – Владимира Мономаха 1113–1125, который из почтения уступил дяде и престол прежде себя. Может быть по сей-то любви и почтению он удержал в гривне и Святого дяди. Может быть и гривну сию Владимир пожаловал кому-нибудь при жизни и великокняжестве дяди. A по вашему Несторовому тексту (Кенисб. стр. 204.) может быть и сам носил пожалованную от дяди. Но я согласен с Карамзиным, что князья сами гривен не носили, а кресты носили. Сей обычай окончился уже при царе Алексее Михайловиче. Цепи же и у князей и у бояр всегда были щегольством и на себе, и на лошадях. О княжеской гривне сличите Кенисб. место с другими летописями. Но поберегите все для псковщины. Если Свиньин всей вашей ерудиции не примет, то Каченовский и поготово, ибо в Москве свои работают над растолкованием сей старины. В таком случае Булгарин будет вам рад. Между тем если и немцы что-нибудь опубликуют, то вам же пригодится в екзегетику.

He справляйтесь более в Синоде о службе Саввы Крынецкого. – Цензура, мне также неприязненная, не пропустила в Москве: об этом я уже имею оттуда известие.

Письма Ермолаева о гривне, перерывши свои бумаги, я еще не нашел; а помню, что в сентябре имел я досуг сводить его с Карамзиновым расчислением и заметилъ, что Карамзин полагает 25, а Ермолаев 50 кун в гривне. Карамзин полагает 2"/₂ или 2 в куне резаной, а Ермолаев равняет резань куне; вот и все содержание письма. А чтобы до того, пока отыщу самое письмо, потешить Вас, посылаю вам фаворита своего Раковецкого, которого и вы полюбите, только чур чрез 10 дней мне возвратить, ибо он нужен мне и для ответа вашему Барону, а теперь я пока занимаюсь другим делом. Чтобы и Раковецкий непразден к вам шел, то я ему на плечи навьючиваю еще три тетрадки: 1) для вас описание Мирожского монастыря черновое, оное мне возвратите, 2) для Сибирского вестника статью о Камчатской Миссии, некогда полученную мною из Иркутска, 3) для Павла Петровича в Отечественные Записки статья о Корсуне с планом и описанием посылается особою трубкою, ибо мять его с Раковецким не захотелось. Павел Петрович с плана может сделать маленькое сокращение, а подлинник мне возвратить. При печатании попросите тиснуть мне особо 10 экз., да думаю сию статейку для путешественников не худо было бы и в лавки особняком пустить сотни две. В дорожный чемодан всего журнала Отечеств. Записок уместить нельзя.

За пазуху Раковецкому вложил я еще транспортир из готовальни, купленной мне в Питере Борисом Антоновичем. По получении поскорее повидайтеся с ним; нельзя ли на лицевой стороне на хорде начертить масштаб 2 английских дюйма, один с разделением на линии по обыкновению, а другой чистый дюйм. Если же В. А. уехал, то не исполните ли вы сего в магазине хоть у Мильза вашего. В готовальне, мне купленной, нет никакого масштаба, а меры английского дюйма я и в доме не имею, так что на случай и поверить сей меры не с чем.

В трубку к планам вложил я и списки Печерских надписей. Покажите их Гиппингу или другим знатокам и спросите, так ли Аделунг и Эверс их прочитали? а их мне возвратите с планом же не помявши. Рад бы и еще что-нибудь вам приложить в посылки, но не приходит на мысль, а после может быть и придет, но уже поздно.

Желание Николая Ивановича Греча приписать мне свою книгу мне очень чувствительно, и совестно было бы отказываться. Но скажите ему, что недоброхотство и пересуды моей братии заставляют меня убегать всех случаев быть гласным в публике, а сия знаменитая книга верно и у них будет в руках. Итак принужден я с сожалением отказаться от чести мне предлагаемой.

Посмотрим, каков-то будет польский Витольд, идущий к нам, а вы между тем насладитеся и Раковецким; тут найдете много и о гривне счетной известной полякам. Но почему не было у них honorewey? Это стоит замечания.

Нельзя ли прислать для прочтения и Берхово путешествие в Чердьнь и Соликамск? Сия древняя Пермь достопамятна. Но я слышал в Устьсысольске, что хотя название Перми уже не употребляется, но жителей называют еще пермяками и они говорят языком, похожим на зырянский, но много и отличным.

Высокопреподобнейший Отец Архимандрит, Возлюбленный о Христе Брат!

С уверением, что Вы имеете уже обстоятельные сведения о Молдавлахийской Иерархии, и в надежде, что Вы не откажетесь меня снабдить известием об оной, прошу покорно принять от меня следующие вопросы, коих разрешение мне нужно: когда первоначально учреждена митрополия Молдавская и Волошская? Между византийскими историками при книге Георгия Кодина De officiis et officiabilis Magnae Ecclesiae et Aulae Constantinopolitanae, в конце приобщены списки епархий Константинопольскому Патриаршескому престолу подвластных: первый, учиненный якобы при Императоре Льве Премудром около 891 года, а другой при Императоре Андронике Палеологе старшем около 1320 г. – но ни в том, ни в другом не упомянуто о митрополите Молдавском и Волошском. А в прибавочном уже к ним третьем списке степеней митрополичьих под № 27 сказано: posteris temporibus constituti sunt in Ungrovalachia duo Mitropolitae, quorum alter tenet locum Nicomediensis et dicitur Exarchus totius Ungariae et Plagenarum. Alter dicitur Metropolita Partis Ungrovalachiae, deritqua vices Amaseni. Под № 28 сказано: factus est etiam nostra actate Metropolitanus Antistes Bidinae (верно Виддинский). Под № 29: et alias in Moldavia seu Nigra Valachia. – Ho когда это было, не означено времени. Некоторые приписывали все сии списки Георгию Кодину, жившему около половины XV века. Но другие, находя в сих списках Епархии гораздо позднейшие сего века, думают, что не Кодиным составлены оные, или по крайней мере кем-нибудь после его дополнены. Если есть в Молдавской и Волошской Церкви списки своих Митрополитов и Епархий, то ими можно определить сие время; а сообщением и мне сих списков Вы много меня обяжете. Прибавьте к сему еще известие, не соединялись ли когда Митрополии Молдавская и Волошская? He было ли там особого патриарха, или не были ль сии Митрополии подчинены Болгарскому Патриарху?

Ожидая от Вас разрешения сих вопросов и призывая на Вас благословение Божие, есмь с истинным почтением

Вашего Высокопреподобия

Возлюбленного о Христе Брат

усерднейший слуга Евгений Митрополит Киевский.

Киев.

«13» мая 1823 года.

На днях я получил от И. В. Помяловского несколько книг, изданных пр. Евгением, и между прочим две для меня доселе неизвестных.

Одна из них издана в Воронеже в 1799 г. под названием: «Слово надгробное преосв. Иннокентию епископу Воронежскому и пр. издание второе». Под этим заглавием помещены 15 слов пр. Иннокентия (стр. XI–XVI и 1–160), и при этом в начале книги предисловие «к благочестивому читателю» о причине издания слов, подписанное так: П. (т. е. протоиерей) Е. (Е = Евфимий) Болховитинов (I–V), и краткое начертание жизни и кончины пр. Иннокентия (VI–X), а в конце книги Слово на кончину его, вероятно, его же п. Е. Болховитинова, несколько стихотворений и речь по тому же случаю (1–29), и затем «Краткий летописец преосвященных Воронежских» (30–50), вероятно также Е. Болховитинова.

Другая книга, мне доставленная И. В. Помяловским – рукопись: «Церковная история, читанная студентам Александро-Невской Духовной Академии Высокопреосвященным Евгением Болховитиновым, в бытность его префектом в 1802 году».

Самая любопытная по времени часть этих записок есть последняя, представляющая обзор истории церкви Русской. Обзор этот не велик, но весь полон данными, между прочим и археологическими. Разделен он на три периода: 1. до татар, 2. до изгнания татар (до 1462) и 3. до нашего времени (собственно до упразднения патриаршества).