Печалование патриархов перед василевсами в Византии IX-XV в.

Исторический этюд

Кроме привилегии судить убийц и других уголовных преступников¹, византийские патриархи пользовались в средневековую эпоху правом печалования или предстательства, защиты, ходатайства (μεσιτεία, προστασία, δέησις, πρεσβεία, παρρησία) пред василевсами за несправедливо преследуемых сильными и богатыми людьми или властями – с целью избавить их от гонений, насилия и притеснений, за осужденных и ссыльных – с целью смягчить их участь, за бедных и нуждающихся – с целью оказать им материальную или нравственную помощь и т. п. Право печалования не только принадлежало византийскому патриарху как епархиальному архиерею, наравне со всеми епископами византийско-восточной церкви, применительно к 75 (83) правилу карфагенского собора², но и обусловливалось исключительным положением патриарха в церкви и преимущественными его полномочиями сравнительно с остальными патриархами православного Востока, вытекало из его высокого положения в византийской политии. Ведь византийский патриарх, – по изображению правовых памятников и историческому воззрению византийцев, – был живым и одушевленным образом Христа, в словах и делах своих выражающим истину. Патриарх всех, кого принял от Бога, должен был сохранить в благочестии и нравственной строгости, всех и неверных должен был привлечь в число подражателей веры православной, посредством своей деятельности выдающейся, удивительной, замечательной. Конечное назначение патриарха состоит и в сохранении всех вверенных ему душ, в путеводительстве их к вечному спасению. Патриарх должен был безусловно одинаково относиться ко всем, как к лицам высокого, так и низкого положения, быть кротким в отправлении правосудия и обличительным относительно неповинующихся, без страха возвышать голос в защиту истины и догматов даже пред лицем царя. Патриарх признавался в Византии общим духовным отцем, покровителем христиан всей вселенной (προστάτης τῶν ’απανταχοῦ τῆς οἰκουμένης χριστιανῶν), ходатаем (μεσίτης) для всех, защитником и дефенсором (εκδικητής, δεφένσωρ)³.

Вытекая из правового положения и фактического значения патриарха, как предстоятеля церкви в Византии и преимущественного выразителя и исполнителя Христова учения о любви, обязанного всегда и пред всеми возвышать свой авторитетный голос за правду и справедливость, – патриаршее право печалования, с другой стороны, представляло параллель и шло на встречу особому назначению и царской власти в Византии. «Конечная цель царя – благодетельствовать (τὸ εὐεργετεῖν), – говорит Эпанагога императора Василия Македонянина, – поэтому он и называется евергетом, и когда царь ослабевает в совершении добра, то подвергается опасности извратить подлинный характер царской власти»⁴. В таком же смысле высказываются о деятельности василевсов и другие правовые памятники Византии – Распространенная Эпанагога (X в.)⁵, Синопсис Малый (XIII в.)⁶ и Синтагма Матфея Властаря (XIV в.)⁷. В виду ясного предписания закона о назначении царя – εϋεργετεῖν, византийские василевсы считали одной из главнейших своих обязанностей делать добро своим подданным и при каждом удобном случае считали долгом оказывать народу те или иные милости. Византийские историки тщательно отмечают эту сторону в деятельности василевсов и, в свою очередь, усматривают в ней признак большего или меньшего их соответствия традиционному τύπος’у царя. Так, историк Лев Диакон говорит об императоре Иоанне Цимисхии (969–976 г.), что он очень любил давать всем дары и никто не выходил от него без той или другой милости: царь ко всем относился с большой добротой и человеколюбием, так что государственная казна скоро могла бы совсем истощиться вследствие неумеренной склонности царя к благодеяниям, если бы паракимомен (первый постельничий) Василий не удерживал царя в его щедрости⁸. Историк Михаил Атталиат восхваляет императора Константина Мономаха (1042–1054 г.) за его щедрые благодеяния духовенству и народу и говорит, что василевс был одним из наиболее последовательных и усердных филантропов средневековой Византии⁹. Особенно же прославился благотворительностью разного рода император Никифор Вотаниат (1078–1081 г.), который можно сказать, исчерпал всякий вид благодеяний, – награждал византийцев оффикиями (должностями и чинами), поместьями и золотом, тотчас исполнял всякую, обращенную к нему, справедливую просьбу, преимущественно же благотворил в пользу храмов и монастырей, больниц, богаделен и разных филантропических учреждений. Это был христолюбивый царь, который, – как сообщает Атталиат, – не мог ни в один день своего царствования сказать, по примеру древнего царя Александра Македонского, что он «сегодня не царствовал», потому что не совершил ни одного доброго дела, – так как вся жизнь его на престоле была посвящена ревностному исполнению царского назначения – быть всеобщим евергетом¹⁰.

Никифор Вотаниат, с целью более совершенного осуществления царского назначения – εὐεργετεῖν обратил внимание и на патриаршее право печалования, которое и регулировал особым постановлением 1079 года. Дело в том, что в Византии нередко допускались злоупотребления относительно справедливости. Обыкновенно случалось, что император, достигший престола путем политического переворота, или не имевший, по какой-либо причине, расположения к своему предшественнику, обрушивался местью на его родственников и сподвижников, подвергал их без всякой вины наказанию и осуждал на изгнание. С течением времени гнев царя исчезал, но невинно наказанные или изгнанные продолжали переносить страдания и проводили бедственную и полную всяких лишений жизнь, потому что царь среди многоразличных трудов забывал о них. Это дело требовало, – по мнению императора Никифора Вотаниата, – исправления и впредь не могло быть терпимо. В своей новелле 1079 г. он постановил, чтобы вселенский патриарх, издавна пользовавшийся правом печалования, регулярно три раза в году, т. е. через каждые четыре месяца, напоминал и сообщал царю о ссыльных и заключенных, дабы царь делал соответствующие о них распоряжения, – или освобождал их от изгнания, или вновь оставлял в заключении. Это постановление было сделано Никифором Вотаниатом в интересах справедливости относительно забытых в ссылке, а также и для душевного спасения царей. При этом, каждый вселенский патриарх имеет долг напоминать будущим царям распоряжение императора Никифора, дабы им не подвергнуться церковному наказанию на земле и не подпасть вечному от Бога осуждению. И вселенские патриархи должны знать, что если они станут пренебрегать настоящим определением Вотаниата и не будут по какой-либо причине с дерзновением возглашать пред царями истину и всеми силами защищать свою паству, то и сами должны будут дать ответ Богу и подлежать грозному небесному суду¹¹. Таким образом, император Никифор Вотаниат своей новеллой оживил патриаршее право печалования за преследуемых, обижаемых и осужденных и подтвердил эту давнюю привилегию применительно к современным потребностям. Но, разумеется, обязательное троекратное – в течение года – напоминание патриархом царю о подвергнутых наказанию и ссылке и ходатайство о смягчении их участи или о полном освобождении не исключали печалования патриарха в частных случаях, в пользу того или иного несчастного, гонимого или осужденного человека, который нуждался в покровительстве и защите церкви. Византийские патриархи IX–XV в. высоко ценили право печалования и пользовались им в широкой степени. Вот некоторые исторические иллюстрации относительно рассматриваемой патриаршей привилегии.

Так, биограф патриарха Мефодия (843–847 г.) сообщает, что он, когда был облечен властью и заботой о церкви и вселенной, тотчас восстановил повергнутые священный канон и закон. Патриарх «был отцом сирот, защитником вдов и самою скорою помощью для обижаемых (πατὴρ ἦν ὂρφανῶν, προστάτης χηρῶν, καὶ ἀδικουμένων ὁξυτάτη βοήθεια)»¹². Очевидно, здесь речь идет о праве печалования, которое св. Мефодий и осуществлял с большой ревностью, – хотя его биограф не представил конкретных примеров в доказательство своего свидетельства.

Затем, патриарх Игнатий (847–857 и 867–878 г.) также очень ревностно исполнял долг печалования. Его биограф Никита Пафлагонский свидетельствует, что патриарх был во всей полноте и величии облечен правдою, так что беззаконные искатели и ценители справедливости часто упрекали его за приверженность к этой добродетели, а вместе с тем самым верным образом убеждались, что Игнатий есть истинно кроткий пастырь и подражает правде Божией. Было всем известно, что как в человеческих делах, так особенно в церковных пререканиях и суждениях патриарх всегда склонялся в пользу истины и справедливости, презирал и отвергал ложь и всякую неправду. Ревность его, как архиерея, и божественное дерзновение проявлялись не только в отношении толпы и простых людей, к которым и другой, конечно, мог обращаться с дерзновенным словом обличения и защиты по поводу несправедливости, но и в отношении лиц, облеченных первыми и самыми важными должностями, и даже к царям. Рассказав об обличении патриархом кесаря Варды за беззаконное сожительство со своей невесткой, Никита Пафлагонский представляет далее и факт нечалования Игнатия пред императором Михаилом III в пользу его матерн Феодоры и четырех сестер. Дело в том, что император Михаил, тяготясь опекой своей матери и сестер, принимавших участие в управлении византийской империей, захотел, по внушению Варды, удалить их от власти и даже насильственно постричь в монашество. Исполнителем такой воли царя намечен был патриарх Игнатий. И вот, по коварному совету Варды, император Михаил призвал к себе патриарха и сказал ему: «постриги как можно скорее мою мать и сестер и облеки их в монашеский образ». Патриарх же с дерзновением ответил царю: «мне невозможно это исполнить, потому что я, когда принимал власть и кормило управления церковью, дал письменную клятву в том, что никогда и не подумаю о каком-либо злоумышлении или оскорблении вашего царства... И теперь – в чем состоит преступление цариц? Какая у них вина, коль скоро вы, ваше величество, задумали это против них»? Таким ответом и решительным отказом исполнить волю царя патриарх Игнатий восстановил против себя не только Михаила III, но и Варду, который, питая к патриарху злобу и ненависть, потом обвинил его в политическом заговоре против василевса. Тем не менее, Игнатий не уступил насилию и продолжал защищать пред Михаилом III его мать и сестер, как не совершивших никакого пред ним преступления, за которое их можно было бы предать политической смерти в монастыре. Мужественный патриарх за свое дерзновение был не только насильственно лишен византийской кафедры, но и отправлен в ссылку на остров Теревинф, а императрица Феодора и её четыре дочери – Фекла, Анастасия, Анна и Пульхерия еще в 856 году были, по приказанию императора Михаила, пострижены в монашество¹³.

И во второе свое патриаршество Игнатий с большой энергией осуществлял право печалования, являясь, – по свидетельству Никиты Пафлагонского, – защитником обижаемых, скорбя вместе с оскорбленными, помогая бедным и милостиво облегчая, насколько было возможно, их нужду¹⁴.

О патриархе Фотии (857–867 и 878–886 г.) также известно, что он выступал со своими ходатайствами пред императором Михаилом III и кесарем Вардою за низложенного патриарха Игнатия и его сторонников¹⁵.

Затем, патриарх Антоний II Кавлей (893–901 г.) был покровителем бедных, защитником вдов и сирот, ходатаем за угнетенных и преследуемых как пред светскими властями, так и пред самим императором Львом VI Мудрым. Своим покровительственным отношением к пастве патриарх заслужил общее уважение в народе. Император Лев Мудрый также высоко чтил этого добродетельного мужа и охотно исполнял его ходатайства за бедных, несчастных, несправедливо преследуемых и наказанных¹⁶.

Его преемник по кафедре Николай Мистик (901–907 и 911–925 г.), один из наиболее выдающихся патриархов средневековой Византии, заявил себя трудами и в отношении печалования. Так, когда друнгарий византийского флота Евстафий и Карамал проиграли битву с арабами, взявшими (902 г.) г. Таормину в Сицилии, и за это были обвинены в измене и осуждены императором Львом Мудрым на смертную казнь, то патриарх Николай выступил пред василевсом с ходатайством об их помиловании. Просьба патриарха была уважена, и виновные были пострижены в монашество – Карамал в обители Пикридия, а Евстафий – в монастыре Студийском¹⁷. Затем, из письма патриарха Николая к анфинату Ландульфу, правителю беневентскому (в Италии), видно, что он ходатайствовал за последнего перед императорами Константином VII Порфирородным и Романом I Лакапином и старался снять с него подозрение в измене и восстановить покровительственное к нему отношение со стороны византийских василевсов. И это ходатайство патриарха Николая не осталось тщетным¹⁸.

В XI веке одним из выдающихся патриархов византийских был Иоанн VIII Ксифилин (1064–1075 г.). Историк Михаил Пселл свидетельствует о нем, что в отношениях к гражданской власти патриарх преимущественно заботился о правильном осуществлении своего права печалования. Он часто обращался к императору Константину X Дуке с ходатайствами за осужденных и наказанных, причем говорил с царем смело и властно и не успокаивался до тех пор, пока не достигал цели. Это был источник благодеяний (πηγὴ εὺργετημάτων) для тех, кто в них нуждался. Его дерзновенное печалование в пользу других обращалось и к царю, и к судьям, и к светским архонтам. Пселл говорит, что он много раз· был свидетелем того, как Иоанн Ксифилин обращался к царю с теми или другими своими ходатайствами, красноречиво убеждал его оказать снисхождение и милость пострадавшим и, опираясь на свою справедливую просьбу, то кротко упрашивал царя, то начинал его упрекать и укорять за недостатки собственной жизни, то угрожал судом Божиим и церковным наказанием, если царь не обнаружит человеколюбия и милости, – причем волновался и проникался священным гневом, даже вскакивал с трона, на котором сидел, и вообще обнаруживал горячую ревность о торжестве человеколюбия. И царь, убежденный доводами патриарха, склонялся на его просьбу и делал так, как подсказывал представитель церкви¹⁹.

Далее, в царствование императора Алексея III Ангела (1195–1203 г.) в Константинополе жил богатый банкир, по имени Каломодий. Он много, раз предпринимал трудные и далекие путешествия по коммерческим делам и своей оборотливостью скопил большие деньги. При всем том это был скряга, который готов был умереть на своих мешках с золотом и для которого не было ничего выше барыша. Своим громадным богатством он часто возбуждал против себя различные покушения со стороны некоторых корыстолюбивых гражданских архонтов, но, не смотря на это, Каломодий постепенно богател и разрастался, – по словам историка Никиты Хониата, – как Алкиноев сад, расцветал, как прекрасная весна, прибавляя и производя не грушу к груше и смокву к смокве (Гомер, Одиссея), но золото к золоту и серебро к серебру. Одним словом, – это было настоящее древо познания добра и зла, процветавшее, как некогда в Едеме, среди рынка и торговых площадей Византии. И как тогда красивый вид плодов заповедного дерева пленил наших прародителей, так и теперь золотистый их блеск соблазнил царских казначеев и вызвал с их стороны попытку к собиранию жатвы. Но лишь только они наложили руки на Каломодия, как это произвело ужасное смятение во всем городе, и таким образом царские казначеи, можно сказать, потерпели еще большую неудачу, чем прародители, – говорит историк: прародители, по крайней мере, успели сорвать и вкусить плод, не ограничившись грешным наслаждением от одного только созерцания его, и потом уже подверглись справедливому наказанию; а царским казначеям не удалось даже взглянуть в своих руках на деньги и они, напрасно обнаружив свою алчность, лишь испытали участь Тантала. Видя источник, они, однако, не могли напиться из него, и как ни порывались зачерпнуть, золото решительно ускользало из их рук. Все торговцы, имевшие с Каломодием коммерческие или денежные дела, услышав с вечера об аресте его и зная настоящую причину этого несправедливого действия, рано утром собрались большой толпой и направились в храм Св. Софии. Здесь они встретили патриарха Иоанна Каматира (1199–1206 г.) и обратились к нему с просьбой о защите невинного Каломодия. Толпа, взволнованная происшествием и материально заинтересованная в судьбе крупного византийского банкира, держала себя перед патриархом довольно возбужденно, кричала и грозила, настаивая на немедленном освобождении Каломодия, как унесенной и погибшей овцы. Патриарху Иоанну Каматиру стоило большого труда успокоить буйных торговцев. Он обратился к ним с красноречивым словом, выразил живое сочувствие их ходатайству и обещал тотчас отправиться к императору Алексею III с печалованием за невинно пострадавшего Каломодия. Успокоив народное волнение, патриарх поспешил во дворец, рассказал императору о несчастии с Каломодием, который без всякой личной вины был подвергнут заключению и находился в опасности лишиться своего громадного богатства, и просил царя не только освободить его из тюрьмы, но и обеспечить неприкосновенность его имущества. Ходатайство патриарха было царем уважено, Каломодий возвратился домой, а молодые волки, – говорит историк о корыстолюбивых архонтах, – не успели ни содрать с него золотой шкурки, ни даже остричь серебрянную шерстку²⁰. Таким образом, лишь в силу права печалования патриарха банкир Коломодий избег и лишения имущества, и личного заключения.

Историк Георгий Пахимер рассказывает о таком факте патриаршего печалования. В царствование императора Иоанна III Дуки Ватаци (1221–1254 г.) был заподозрен в измене этому василевсу великий коноставл Михаил Палеолог (будущий император), – обвиненный в намерении передать одну из царских областей Михаилу Ангелу, претенденту на византийский престол. По приказанию императора Иоанна Ватаци, Михаила Палеолога внезапно схватили, лишили власти, заключили в оковы и посадили в тюрьму. Когда обвинение было Палеологу предъявлено, то он утверждал, что на него взведена клевета, – между тем как обвинитель, – один из слуг, – настаивал на справедливости своих показаний. Палеолог, с целью доказать свою невинность, вызывал даже обвинителя на поединок, – следуя в данном случае латинскому обычаю, который был заимствован византийцами, вероятно, во время крестовых походов. При всем том, Михаил не мог избежать подозрения и окончательно освободиться от обвинения в неверности, но долго содержался под стражей и в оковах, и подозрение преследовало его. Ни у кого из лиц придворных не доставало решимости ходатайствовать за Михаила пред императором, так как обвинение было очень серьезно, и царь Иоанн Ватаци и слышать не хотел о прощении Палеолога. Тогда на положение опального Михаила Палеолога обратил внимание современный никейский патриарх Мануил (1215–1222 г.), который постепенно проникся уверенностью в его невинности и поэтому считал своим долгом и правом выступить пред царем с ходатайством за Михаила. Скоро представился удобный случай для печалования. Патриарх несколько месяцев провел в Лидийской области, где находился и царь, имел постоянное с ним общение и пользовался большим расположением с его стороны. Когда Минуил стал, готовиться к отъезду в Никею, то и решил обратиться к Иоанну Ватаци с печалованием, – тем более, что царь, по дошедшим до патриарха известиям, желал сделать ему что-либо приятное. И вот он явился к василевсу, стал ходатайствовать за узника Михаила Палеолога и просил сжалиться над ним, как над жертвой клеветы. «Если ты, царь, – говорил, между прочим, патриарх, – отпустишь его и не совсем чистым от своего подозрения, то все же он даст клятву о верности тебе в последующее время, а вместе с тем примет на себя церковные епитимии, которыми и будет связан; поэтому он не только не допустит (преступного) дела, но не будет иметь в своем уме и мысли о возмущении, а как христианин, станет остерегаться суда Божия и таким образом нелицемерно окажется верным тем клятвам, которые он дал тебе и твоему роду». Император под влиянием такой речи патриарха склонился в пользу его ходатайства, выразил сочувствие осужденному и ручался, что вполне возвратит ему свое душевное расположение, если он и впредь, как обещает патриарх, будет верно хранить данную царю присягу. Прошло немного времени, и царь вместе с патриархом находились в Малоазийской крепости Охирон (= Ахираус). В один из праздников патриарх с собором архиерев готовился совершить в местном храме божественную литургию. В храме находился и император Иоанн Ватаци. И вот, в то время как патриарх стоял уже перед престолом и намерен был приступить к совершению богослужения, он вспомнил о тяжкой участи заключенного Михаила Палеолога и решил воспользоваться этим временем для нового за него ходатайства пред царем. Немедленно патриарх призвал одного из своих архонтов, носящего священный сан (вероятно, референдария), и послал его к присутствовавшему в храме царю с просьбой об освобождении Михаила Палеолога. Патриарший архонт направился к царю и, по докладу приближенных лиц, тотчас был им принят. От имени Мануила он сообщил василевсу, что патриарх не может приступить к совершению бескровной жертвы до тех пор, пока царь окажет снисхождение Михаилу Палеологу и освободит его из заключения.

Момент для печалования был избран необычный. Храм был переполнен богомольцами. Около василевса находилась блестящая его свита; придворные чины теснились близ царского места; в боковых частях храма стояли в большом числе лица духовные, монахи, знатные и богатые граждане. В алтаре был целый собор архиереев, во главе с патриархом, которого окружали многочисленные и разнообразные по назначению патриаршие архонты. Предстояло торжественное богослужение, и все ожидали начального в литургии возгласа. И когда, по-видимому, все было готово для этого начала, наступило непонятное для присутствовавших, томительное ожидание. Но вот из алтаря быстро вышел один из патриарших архонтов и направился к царю. Взоры всех невольно обратились в сторону царского места. А здесь василевс уже выслушал альтернативу патриарха по поводу освобождения Михаила Палеолога. Продолжительного колебания быть не могло... И император, в ответ на ходатайство патриарха, приказал тотчас (παραυτίκα) освободить Михаила от оков и с удовольствием (ἀσμένως) отпустил его к патриарху Мануилу вместе со сторонниками заключенного. При этом царь Иоанн Ватаци имел в виду поручительство патриарха, который для успокоения царя и для общей безопасности намерен был связать Михаила Палеолога духовными узами. И действительно, когда Палеолог получил свободу, то в тот же день явился к патриарху Мануилу. Патриарх составил собор архиереев, от имени которого и сделал Михаилу Палеологу необходимые увещания. Выслушав их, Палеолог, для большего подтверждения своих клятв пред царем, принял и соборное определение о наказании, которое должно было постигнуть его в случае клятвопреступления. Затем Палеолог отправился к императору и удостоился от него большого расположения. После этого Михаил Палеолог поступал, – по свидетельству историка, – весьма осторожно, был внимателен к себе и старался избегать всякого подозрения относительно своей деятельности, стремясь сохранить незапятнанным свое высокое достоинство²¹. Таким образом, лишь благодаря патриаршему праву печалования великий коноставл Михаил Палеолог был освобожден из заключения, которому был подвергнут по подозрению в измене, и был воcстановлен в своем высоком достоинстве. Впрочем, последующая действительность показала, что Михаил не оправдал оказанного ему патриархом Мануилом доверия и нарушил данную императору Иоанну Ватаци клятву, – так как впоследствии путем преступления (ослепления малолетнего царевича Иоанна ΙV Ласкариса, внука императора Иоанна III Ватаци), он все-таки достиг царскjго престола (1259–1282 г.), к которому долго и упорно стремился, – и положил начало царствованию в Византии новой фамилии – Палеологов.

Далее, когда Михаил Палеолог, в своем стремлении достигнуть царского престола, склонял духовенство и народ к избранию его соправителем малолетнего царя Иоанна ΙV Ласкариса, то он, между прочим, указывал на то, что обеспечить византийскому патриарху возможность в полноте осуществлять древнее право печалования. Он, Палеолог, примет все меры к тому, чтобы во всех делах повиноваться церкви, почитать ее, – как и естественно, – своею матерью и совершать все необходимое для его благосостояния. К этому Палеолог прибавлял, что предшествующего царя (Феодора Ласкариса 1254–1258 г.) можно было подозревать в пренебрежительном отношении к прономиям церкви и в царском превозношении над нею, поэтому патриарх во многих случаях подвергался обидам и встречал затруднения в защите и печаловании (προστασία) за народ, причем его даже не выслушивали, хотя бы он и справедливо ходатайствовал в пользу какого-либо осужденного или наказанного²². И речь Палеолога, касавшаяся одной из существенных прономий патриаршей власти в Византии, производила впечатление даже на патриарха и архиереев, не говоря уже о народе, – так как констатировала неосоответствие действительности с господствовавшим правом.

И впоследствии Михаил Палеолог имел повод оттенить важное значение патриаршего права печалования. Когда патриарх Арсений, известный своей борьбой с Палеологом за свободу церкви и торжество каконов, был несправедливо низложен с престола и удален в ссылку (1267 г.), то виновник этого позорного акта Михаил, давно уже занимавший царский престол, захотел оправдать себя перед народом. Через несколько дней после изгнания Арсения, на обширной площади перед Большим дворцом в Константинополе, по приказанию царя, собралась громадная толпа народа, к которому Палеолог и обратился с речью. Указав на беспочвенность народного движения, вызванного низложением патриарха Арсения, Михаил Палеолог продолжал: «В самом деле, что (вы находите) соблазнительного в последних событиях? Разве изменены догматы? Нет, – в нашем учении не сделано и не будет сделано никаких изменений. Не изменено ли что-нибудь в обрядах? Нет, – и этого никто доказать не может. Или, вместо низложенного по достаточным причинам пастыря, нет возможности избрать другого? – Но, конечно, есть, – и при другом пастыре вам будет даже лучше. (Припомните хорошенько), кому из вас, при прежнем пастыре, приходилось пользоваться нашими благодеяниями, если не принимать в расчет случаев исключительных. Я собрал вас и говорю не затем, чтобы обвинять себя, – виноват в этом не я, а бывший патриарх: он по ненависти не обращался к нам с ходатайством, а мы, не видя расположения к себе с его стороны, не приходили к нему, да и не были бы приняты, если бы явились. Значит, не у нас не доставало расположения делать добро, а у него не достовало доброй воли склонить нас к этому... Вперед этого не будет! Вы немедленно же испытаете действие лучей присущего нам благоволения, лишь только будущий пастырь расположит нашу душу высшими способами ходатайства – λεσιτείας. Бросьте же тайные сходки и расколы»²³. И так, император Михаил Палеолог поставил в вину патриарху Арсению то, что он недостаточно пользовался правом печалования и поэтому лишал народ милостей василевса, которые принадлежат ему в силу царского долга – τὸ εὐεργετεῖν. Значит, τὸ δίκαιον τῖς μεσιτείας входило в общее сознание византийцев, как одна из существенных привилигий патриаршего служения.

Затем, о патриархе Германе III (1267 г.) известно, что он, не смотря на непродолжительное свое управление византийской церковью, усердно пользовался правом печалования, часто являлся к императору Михаилу Палеологу с ходатайствами за обиженных и наказанных и успешно просил его о защите и снисхождении. По свидетельству историка Георгия Пахимера, неудача патриарха в пользовании правом печалования зависела уже от самого императора Михаила, который то неохотно соглашался с просьбой патриарха, то отлагал исполнение её до будущего времени, дабы не оскорбить патриарха отказом, а после сказать, что он не успел исполнить ходатайства и т. п.²⁴.

О преемнике Германа, патриархе Иосифе (1268–1275 г.), историк Г. Пахимер собщает, что он пользовался большим влиянием на императора Михаила Палеолога, который охотно и исполнял все его просьбы, связанные с правом печалования. Император каждый день тщательно наблюдал, чтобы немедленно исполнялось то, о чем просил его патриарх; по его ходатайству царь отворял тюрьмы, освобождал от оков многих заключенных, удостоивал помилования осужденных, возвращал в отечество изгнанных и простил тех, на кого гневался²⁵. «Тысячи благословений неслись к виновнику всех этих благ и располагали к патриарху сердца народа. Не помнили константинопольцы, чтобы при каком-либо патриархе им было так хорошо, как при Иосифе. Все партии, существовавшие в Византии в данное время, истолковывали эти факты в благоприятном для себя смысле»²⁶.

Особое дерзновение в своих ходатайствах за осужденных и наказанных обнаруживал византийский патриарх Иоанн XI Векк (1275–1282 г.), известный своим глубоким умом, большой эрудицией в области богословия, замечательным даром слова, редкими административными способностями. После его вступления на престол, император Михаил Палеолог выразил готовность помогать патриарху, в чем будет нужда, надеясь и сам пользоваться его помощью. Кроме того, император сохранил за ним право печалования (παρρησία) за других и обещал исполнять по его ходатайству все, что не будет противно справедливости. И патриарх широко воспользовался этим правом. Всех лиц, о которых надлежало просить царя, патриарх разделил на два разряда: к первому из них он отнес тех, которые нуждались в милости для благополучной жизни, а ко второму тех, которые были преданы суду и просили об избавлении от строгого по закону наказания за преступления. Патриарх, в зависимости от различия своих клиентов, применял разные способы ходатайства за них перед василевсом. К одним он привлекал милость царя тем, что в себе самом олицетворял их мольбы, бедственное состояние и физические недостатки и одновременно свидетельствовал об их виновности и просил снисхождения к достойному наказания виновному. Значит, Иоанн Векк с целью разжалобить василевса и склонить его к состраданию и человеколюбию, находил возможным даже прибегать как бы к актерским действиям, представляя в лицах тех или других своих клиентов. За лиц же другой категории патриарх ходатайствовал пред императором более сильно и решительно, доказывал, что они несправедливо подвергаются обидам, и требовал их оправдания и освобождения. При этом, с целью лучше узнать положение просителя и полнее ознакомиться с его делом он не обращался к посредничеству чиновников и вообще лиц посторонних, а вступал с просителем в непосредственные сношения, лично от него выслушивал обстоятельства дела и требовал только одной правды в том, что надлежало представить царю. Потом патриарх критически относился (ἐποιεῖτο κατὰ τἀς κρίσεις·) к тому, что сообщал проситель, и когда являлся к царю со своим ходатайством, то раздельно и ясно излагал свою просьбу и смело склонял царя к благоприятному для себя решению, пользуясь для этого своим обширным правом и административным опытом, – так как до занятия патриаршего престола Иоанн Векк был хартофилаксом. И в порядке доклада царю своих дел патриарх соблюдал известную последовательность, дабы обеспечить себе успех в зависимости и от самой системы печалования. Поэтому одна просьба излагалась раньше, другая позже, одно дело защищалось первым, а другое – вторым. В зависимости от определенной системы часто возникала необходимость переписать то или иное прошение, чтобы известное дело заняло второе, третье или последнее место, так как являлось предположение, что оно может вызвать у царя раздражение, или же изложить его в самом начале, когда можно было надеяться, что царь охотно выслушает его и благосклонно примет. «В виду этого, – говорит историк Георгий Пахимер, – очень многие полагались на патриарха с такой же уверенностью, как на самого царя». И патриарх Иоанн Векк особенно замечателен был тем, что всегда смело и дерзновенно говорил относительно своих прав, так что император верил его доводам и признавал его просьбы справедливыми. Насколько патриарх был опытен в своих ходатайствах и как целесообразно он действовал во время печалования перед царем, – в доказательство этого, – говорит историк Г. Пахимер, – полезно представить несколько примеров, свидетельствущих о подлинном его дерзновении и о заступлении за правду²⁷.

Однажды, в знойное время лета, в самый полдень, император Михаил Палеолог, вставши от послеобеденного сна, сидел в особом помещении Влахернского дворца, называемом Оат (’Ώατον), и наслаждался водворившейся здесь прохладой. Вместе с ним находился и патриарх Иоанн Векк, который и жил в соседнем монастыре Хоры²⁸, дабы тотчас являться к царю с докладами, когда это будет возможно. И вот, когда Михаил Палеолог сидел в Оате, Иоанн Векк подошел к нему и, после обычного приветствия, стал ходатайствовать пред царем за человека, который, по дошедшим до патриарха сведениям, был обвинен и наказан несправедливо. Между тем царь был нехорошего мнения о клиенте патриарха и не соглашался помиловать его. Патриарх, по свойственному ему характеру, стал настойчиво защищать своего клиента, а царь не уступал и с такой же настойчивостью возражал против доводов патриарха. С той и другой стороны обнаружена была большая горячность в защите своей позиции, вызвавшая шум и способная привести в смущение и постороннего слушателя. Но этим дело не кончилось. Патриарх, как ходатайствовавший за правду, воспламенялся еще большей ревностью и все смелее и дерзновеннее приступал к царю со своей просьбой и настаивал на её осуществлении, а царь, в свою очередь, перенес уже неприятное свое чувство с защищаемого патриархом лица на самого ходатая и, под влиянием резких упреков со стороны Иоанна Векко, стал приходить в раздражение. И вот, один просил, а другой не соглашался, один самым усиленным образом умолял, а другой все более и более раздражался, патриарх доказывал, что то лицо, за которое он печаловался, несправедливо подвергается наказанию, а царь не хотел и обращать внимания на это. Наконец, патриарх объявил, что он будет действовать более решительно, если царь не дослушает его, а царь ответил, что совершенно не может простить осужденного, что бы патриарх ни делал. Тогда патриарх вскипел ревностью и сказал: «Что же это такое?! Чем же архиереи достойнее поваров и конюхов, которые по необходимости подчинятся вам во всем, чтобы вы не пожелали?» – И с этими словами патриарх вдруг бросил символ патриаршего достоинства – жезл, который с шумом и упал к ногам царя, а сам поднялся и весьма быстро вышел из дворца. Царь тотчас встал и от неожиданности не мог произнести ни одного слова, поняв, что допустил дело постыдное. Когда же он пришел в себя, то немедленно послал за патриархом доверенных лиц, прося его возвратиться во дворец. Многие из придворных, бывшие свидетелями произошедшего между патриархом и царем столкновения, старались удержать патриарха Иоанна Векка, когда он быстро вышел от царя, другие уговаривали его возвратиться во дворец, уверяя, что царю будет очень неприятно его удаление, – патриарх ничего не хотел слышать, быстро отправился пешком, достиг соседнего монастыря Хоры и остался в нем, доказав самым делом, как велика и справедлива была его ревность и как он не обращал внимания на лицо, когда требовалось совершить угодное Богу. Разумеется, император Михаил Палеолог должен был уступить патриарху и исполнить его ходатайство в пользу обиженного клиента²⁹.

А вот и другой случай самоотверженного и дерзновенного печалования Иоанна Векка в защиту невинных страдальцев. Раз патриарх ходатайствовал за такого человека, который, по его мнению, имел право на снисхождение царя в своем деле. Однако, патриарху много раз приходилось обращаться к василевсу со своей просьбой, и все было напрасно: его не слушали, а лицу, за которого патриарх ходатайствовал, оказание помощи откладывалось со дня на день. В виду такого к себе отношения, патриарх стал ожидать удобного случая, чтобы более решительно заявить о своем фактическом праве печалования. Такой случай скоро и представился. Наступил праздник славного мученика Георгия, когда в знаменитом Манганском монастыре, построенном императором Константином Мономахом, совершилось торжественное богослужение, при громадном стечении богомольцев. Сам патриарх Иоанн Векк служил в этот день божественную литургию в монастырском храме, где присутствовал за богослужением и царь, окруженный блестящей свитой. Храм был переполнен молящимися. И вот, когда окончилось возношение Св. Даров (ἡ τῶν δώρων ἆναφορά), царю надлежало, умывши руки, приступить к принятию антидора и получению благословения от совершителя литургии. Царские врата открылись и в них появился патриарх, имевший преподать царю благословение. Царь подходит к патриарху и протягивает свои руки, чтобы взять часть божественного хлеба. Но патриарх Иоанн Векк удерживает свою правую руку, в которой имел священный хлеб. И когда царь Михаил Палеолог стоял с протянутыми к антидору руками, а правая рука патриарха, державшая его, оставалась неподвижной, – в это самое время Иоанн Векк еще раз обратился к василевсу со своим ходатайством и просил дать свободу несправедливо наказанному. И надо было видеть благородное предстательство души патриарха, обнаруженное в этот критический момент! Один просит даровать освобождение, а другой возражает, ссылаясь на время, и говорит, что теперь не время для такого освобождения и разрешения; но патриарх еще громче взывает о прощении и говорит, что, напротив, всего приличнее оказать сострадание человеку тогда, когда принимается освящение от Бога. Наконец, царь стал умолять патриарха дать ему антидор – если не для употребления, то, по крайней мере, для того, чтобы ему не было стыдно перед народом, – как это и будет, если он возвратится с пустыми руками. Но патриарх не давал и говорил, что антидор послужит ему в осуждение, если он не избавит от печали того, кто уже давно подвергается несправедливому наказанию. Тогда спокойствие царя сменилось гневом и он, не давши патриарху ответа на его ходатайство, только сказал: «мы не праздновали праздника». И после этого царь удалился во дворец, так и не получив от патриарха ни антидора, ни благословения³⁰.

Представленные факты смелого и решительного ходатайства Иоанна Вакка в пользу нуждавшихся в его покровительстве лиц побудили императора Михаила Палеолога установить особые отношения к патриарху по делам печалования. По свидетельству историка Георгия Пахимера, царь испугался настойчивости патриарха, которая часто ставила его в затруднительное положение перед его подданными, и стремился воспользоваться удобным случаем для ослабления его непоколебимости и для выработки способов более покорного – со стороны патриарха – пользования правом печалования. При этом царь оправдывался пред окружающими по поводу бывших фактов печалования и говорил, что патриарх часто бывает упорен, не верит никакому посреднику между ним и царем и, вследствие недоверчивости, требует постоянных с ним свиданий. Часто беспокоя царя своими просьбами, патриарх ставит царя – по его сравнению – в такое же положение, в каком находятся пресыщенные люди, когда им предлагается множество кушаний: как те сердятся, когда не могут избавиться от предлагаемого в изобилии, так досадует и царь, когда патриарх ежедневно докладывает ему о множестве дел, и притом не посредством письменных представлений, а лично; при этом по поводу каждого дела возникает спор, на который тратится время, а патриарх оскорбляется в своем достоинстве, когда встречается затруднение для исполнения его просьбы. Между тем к царю дела поступают отовсюду и в большом числе и каждое из них привлекает к себе его внимание³¹.

Таким образом, Михаил Палеолог жаловался на то, что патриарх своим печалованием отвлекал его от государственных дел. Значит, его отношение к Иоанну Векку по делам печалования было иное, сравнительно с отношением к патриарху Арсению: как известно, последнему было поставлено царем в вину то, что он редко обращался к нему с ходатайствами за обиженных и осужденных, а Иоанн Векк оказался повинным перед царем в том, что очень часто и дерзновенно выступал пред ним с тем же печалованием. Но Иоанн Векк не только исполнял этим свою обязанность, налагаемую на него и самим положением, и требованиями жизни, и примерами истории, но и шел навстречу традиционной обязанности византийских царей – τὸ εῦεργετεῖν, осуществление которой и было для них возможно преимущественно при помощи патриаршего печалования. Император Михаил Палеолог, очевидно, забыл о своем обещании облагодетельствовать византийцев, данном после несправедливого низложения патриарха Арсения, когда царь убеждал народ спокойно относиться к текущим событиям и надеяться на избрание достойнейшаго новаго патриарха-печальника за нуждающихся и обиженных. И если теперь он оказался недоволен патриархом Иоанном Векком, образцовым испольнителем долга печалования, то возбуждает сомнение и его оценка соответствующей деятельности патриарха Арсения: в безуспешности печалования во время его управления византийской церковью был виноват вовсе не этот знаменитой патриарх, а скорее сам император Михаил Палеолог. Но если столкновение царя с Арсением закончилось низложением последнего, то смелый и энергичный Иоанн Векк представлял и для царя очень значительную моральную силу, при столкновении с которой Палеолог признал необходимым пойти на уступки. Между царем и патриархом относительно печалования состоялось такое соглашение.

Во избежание затруднений в сношениях с Иоанном Векком, Михаил Палеолог решил назначить один определенный день в неделю, в который патриарх и мог являться к царю со своими ходатайствами. Таким днем был избран вторник (ἡ τρίτη), – и было определено, что патриарх в этот именно день должен сноситься с царем по делам в пользу покровительствуемых им лиц. Был даже назначен и особый грамматик (секретарь) – Михаил Ксифилин, на обязанности которого лежало писать решения на прошениях, поступавших к царю через патриарха. Таким образом, вторник был посвящен Богу милости и утешения. А дабы день с таким назначением и не пропадал даром, когда царь по необходимости должен был заняться другими неотложными делами, то местом отдыха для патриарха и окружающих его лиц был назначен соседний монастырь Хоры, куда патриарх по временам и уходил, если царь, по необходимости занятый неотложными делами, не мог утром выслушать его, – дабы восполнить этот недочет поздним вечером или даже ночью. «И как много добра, – говорит историк Георгий Пахимер, – получили люди от такой заботливости патриарха! Но довольно об этом, – заключает свою речь историк: мы в порядке изложили те факты, которые сохранились в нашей памяти»³².

Итак, в лице патриарха Иоанна Векка византийская церковь имела выдающегося печальника за народ. Он систематически, весьма ревностно и целесообразно исполнял лежавшую на нем обязанность ходатайства и приносил такую большую и разнообразную помощь обиженным, изгнанным и несправедливо страдавшим, которая могла исходить только от предстоятеля церкви, любвеобильного и самоотверженного исполнителя Христова учения о милости и снисхождении. Необыкновенная ревность Иоанна Векка в печаловании за народ даже восстановила против него императора Михаила и послужила одной из иричин к временному его удалению с патриаршего престола. Дело было так. «Прошло уже четыре года патриаршества (с 1275 г.) знаменитаго Иоанна, – говорит Пахимер, – как внезапно некоторые клирики возвели на него страшные обвинения». Они, конечно, были лживы и совершенно неосновательны, однако царь не затруднился принять их, потому что он проникся сильным желанием поколебать ревность патриарха и принизить его энергию и стойкость в защите интересов покровительствуемых им лиц. Дерзновенное печалование Векка возбуждало гнев царя, и он не знал, как усмирить этого пылкого и стремительного человека, – тем более, что он имел в виду не себя (об этом патриарх и не заботился), а пользу других. И вот, когда царь изыскивал способ, которым он мог бы укротить этого льва (ὑποκλίνῃ τὸν λέοντα), возведенные на патриарха обвинения, хотя и несправедливые и недостойные внимания, представлялись ему полезными. Ведь обвинять Иоанна, например, в склонности к блудодеянию, – говорит Пахимер, – было бы так же несправедливо, как возводить такое же обвинение на Пилея (отец Ахиллеса), любимца богов (Гомер), а подвергать обвинению в святотатстве скорее можно было бы честнейшего Аристида, чем патриарха Векка. Клевета же, возведенная на патриарха, состояла в том, будто бы он проклинал царя Михаила Палеолога. Поводом к этой клевете послужило именно право патриаршего печалования. Когда патриарх Иоанн Векк отправляли к царю с ходатайством в пользу кого-либо из нуждавшихся в милости, то часто, на основании своего прежнего опыта, подавал клиенту надежду на успех печалования; но случалось так, что сколько бы он ни ходатайствовал пред царем, последний вовсе не исполнял его просьбы. И вот, из трех участников дела один (клиент) просил все неотступнее, другой (патриарх) докучал все настойчивее, а третий (царь) все уклонялся и отсрочивал исполнение просьбы. Но проситель умолял еще походатайствовать за него пред царем, патриарх же, наученный опытом, не решался, так как знал, что разгневает царя, если опять станет говорить; при этом патриарх оправдывался перед просителем, что вовсе не по своей небрежности и беспечности он не защищает пред царем его права, – призывал Бога во свидетели своего усердия и говорил: «видит Бог, как я старался об этом». Последние слова патриарха и послужили основанием для клеветы. Услышав их, враги Иоанна Векка составили ложный донос, будто патриарх призывает Бога для отмщения несправедливо поступающему царю, – и такими, т. с. крепкими рычагами рассчитывали поколебать твердыню души патриарха. Вдохновителем противников Векка был Исаак, митрополит ефесский, состоявший духовным отцом царя.

Историк Георгий Пахимер говорит, будто Исаак, интригуя против Векка, не имел никакой личной причины питать к нему ненависть, а только хотел угодить императору своим непочтительным к патриарху отношением. Но такое объяснение клеветы, возведенной на патриарха Исааком и его сторонниками, несправедливо. Тот же историк раскрывает далее очень любопытную подробность из отношений Исаака Ефесского к патриарху. Нужно иметь в виду, что этот митрополит, пользуясь особой близостью к императору Михаилу Палеологу, как его духовник, захотел освободиться от духовной зависимости константинопольскому патриарху и занять до известной степени равное ему и самостоятельное положение в церкви. Именно, он желал достигнуть того, чтобы патриаршие права на востоке (т. е. в восточных от Константинополя епархиях, или малоазийских) были предоставлены ему, митрополиту ефесскому, патриарх же должен был ограничить свою власть пределами только своей епархии, или одним Константинополем, а все местности, лежащие вне Константинополя, должны были зависеть от епископов, к епархиям которых они относились. Иначе сказать, константинопольский патриарх, по плану митрополита Исаака, должен был отказаться от тех прав и привилегий, которые были ему предоставлены церковными канонами и гражданскими законами, как предстоятелю церкви, первому по чести и власти епископу Византии, общему отцу и вселенскому судии, – должен был снизойти с высоты патриаршего престола и стать в ряду обыкновенных епархиальных архиереев. Но при этом Исаак был уверен, что свое беззаконное дело он может осуществить только при помощи царя и не иначе, как хитро поселив вражду между василевсом и патриархом. Он и исполнил это, отчасти оказав содействие обвинителям против патриарха, отчасти поощряя их к наветам и клевете. По крайней мере, к этому именно времени, – говорит Пахимер, – относится царская новелла, которая, среди многих других своих определений, также повелевала, чтобы всякого рода патриаршие учреждения, в каких бы местностях и монастырях они ни находились, должны впредь зависеть от епископов тех епархий, в пределах коих существуют. Иначе сказать, новелла уничтожала патриаршие ставропигии³³. «В этой новелле, – говорит Пахимер, – заключалась клевета, идущая против древних канонов, предписывающих, чтобы епископ Константинополя пользовался правами и за пределами его (ῦπερόριον δίκαιον); кроме того, говоривший против патриарха не понимал, что он отсекает у него значение «вселенского» (τὸ οἰκουμενικόν), коль скоро ограничивает его одним Константинополем и не предоставляет ему даже такой области, какая принадлежит каждому епископу». Не смотря, однако, на полное беззаконие в лишении вселенского патриарха издревле ему принадлежавших прав, митрополит Исаак сумел достигнуть своей цели: воспользовавшись, как находкой, периодом разрыва между патриархом и царем и ненавистью последнего к первому, он передал константинопольские права своим епископам, а лучше сказать – себе самому, сообщает Пахимер. И вот царь в течение целых двух месяцев не решал дела о патриархе, то настаивая на обвинениях, то заступаясь за патриарха и освобождая от обвинений, как от измышленной доносчиками клеветы. Он играл в этом деле двоякую роль, – то побуждал обвинителей изобличить патриарха в лицо и укорить, то приглашал патриарха к себе, ласково говорил с ним и давал понять, что обвинители его допускают дерзкую клевету. Но если бы царь, – замечает Пахимер, – говорил это искренно, то клеветники не осмелились бы произнести ни слова; ясно было, что царь ненавидел патриарха за его настойчивость (в печаловании), так как ревность его признавал сварливостью и любопрением, а ходатайство за обижаемых почитал излишним для себя безпокойством³⁴.

Таковы были последствия ревностного и добросовестного исполнения патриархом Иоанном Векком принадлежавшего предстоятелям византийской церкви права дерзновения и печалования. Он не только восстановил против себя императора Михаила Палеолога, но и подвергся опасности лишиться присущих византийскому патриарху канонических прав. Последнее было тем более печально, что исходило от митрополита, обязанного безусловным повиновением предстоятелю византийской церкви. Однако, Исаак Ефесский временно пользовался (если верить Пахимеру) как бы патриаршими правами, а император Михаил Палеолог даже издал новеллу, лишавшую византийского патриарха ставропигий, рассеянных по всей Византии. Впрочем, необходимо отметить, что беззаконие, допущенное василевсом и его креатурой, продолжалось очень недолго: Векк находился под царской опалой лишь два месяца. Что же касается пресловутой новеллы о патриарших ставропигиях, то она даже не вошла ни в один из правовых византийских кодексов и, – надо полагать, – была совершенно изъята из состава царских новелл, как идущая в разрез с канонами и гражданскими законами, касающимися церкви. Восстановив свои мирные отношения к императору Михаилу Палеологу, патриарх Иоанн Векк с прежней ревностью исполнял долг печалования за обиженных и осужденных.

Далее, правом печалования широко пользовался и патриарх Иоанн XII Созопольский (1294–1303 г.). Современный император Андроник II Старший (1282–1328 г.) сначала охотно исполнял ходатайства патриарха за изгнанных и осужденных, а потом дал патриарху повод к неудовольствию своим невнимательным отношением к его просьбам. В конце 1299 г. император весело отпраздновал свадьбу своей дочери Симониды с сербским кралем Урошем, с большой пышностью возвратился из Фессалоники, где происходили брачные торжества, в Константинополь и здесь, при вступлении в город, был торжественно встречен населением. Но радостное настроение императора омрачилось известием, что патриарх Иоанн оставил свои палаты, заключился в монастырь Паммакаристы, никуда не выходит и никого не принимает у себя. Император был обеспокоен такими действиями патриарха и скоро узнал, что он сам является виновником устранения Иоанна от церковного управления, так как игнорировал его просьбы и ходатайства. Андроник несколько раз посылал к патриарху доверенных лиц и просил его возвратиться в свои палаты и приступить к церковным делам. Но патриарх отказывался исполнить просьбу царя и, в свою очередь, известил его, что он имеет много поводов быть недовольным отношениями к нему Андроника, о чем и сообщит ему лично, если василевс удостоит его своим посещением. При этом патриарх добавил, что если его жалобы будут признаны справедливыми и будут царем удовлетворены, то он останется во главе церковного управления и возвратится в патриархию, в противном же случае он готов принести каноническое отречение от престола. Заявление патриарха поставило царя в большое затруднение. С одной стороны, он сознавал свою вину перед патриархом и, следовательно, должен был предстать перед ним в неприятном положении подсудимого, а с другой стороны, отказ царя явиться к патриарху мог повлечь за собою отречение последнего от кафедры, которое неизбежно должно было вызвать в церкви смуты и нестроения, с ответственностью за них императора. Приняв все это в соображение, Андроник решился исполнить просьбу Иоанна Созопольского и, с целью скрыть от народа свой визит, отправился в монастырь Паммакаристы поздно вечером 1 февраля 1300 г. Патриарх встретил царя, окруженный своими клириками и многими епископами из временно находившихся в столице; среди присутствовавших в келлии патриарха лиц находился и историк Георгий Пахимер, который и сообщил следующие подробности о патриаршем суде над императором.

Когда василевс сел, а также заняли места и присутствовавшие священные мужи, то патриарх Иоанн обратился к Андронику с речью по поводу тех событий, которые сильно его опечалили и которые далее вынуждают его отказаться не только от предстоятельства в церкви, но – если угодно – и от священства. Прежде всего, патриарх признал незаконным брак дочери царя Симониды с сербским кралем Урошем, так как последний был уже женат и не состоял со своей законной женой в разводе; к тому же Симонида была несовершеннолетней. Вторая жалоба патриарха касалась чрезвычайных налогов, которые были введены императором на предметы первой необходимости, например, на соль, железо и т. п.; патриарх заявил, что эти налоги ложатся тяжелым бременем на народ, вызывают справедливое с его стороны неудовольствие и обязывают патриарха возвысить свой голос за бедное и нуждающееся население Византии. Наконец, Иоанн жаловался на то, что император невнимательно относится к разным его ходатайствам и печалованию, хотя он всегда руководился в последних началами справедливости, любви и сострадания и вообще исполнял свою обязанность.

Выслушав жалобы патриарха, император в ответ на первую из них сказал, что он решится выдать свою дочь за сербского краля не по личному расположению и расчету, а по политическим соображениям, надеясь обеспечить этим мир и прекратить опустошение кралем византийских провинций; брак этот совершен законно, так как первая супруга краля давно умерла, а вторая его супруга, на которой краль женился при жизни первой, отпущена им, согласно решительному требованию сербской церкви; что касается несовершеннолетия Симониды, то царь склонен допустить здесь исключение, в виду политического значения брака и ожидаемой от него государственной пользы, хотя для него лично этот брак принес только неприятности и огорчения. Эти доводы царя, по словам Пахимера, оказались убедительными для многих из присутствовавших. Затем, по поводу налогов на соль, железо и другие предметы, царь сказал, что ввести их он был вынужден государственной необходимостью, так как без денег ничего нельзя сделать в государстве, а лично он ни мало не ценит ни золото, ни тем более серебро, если они не приносят пользы ромеям. Вследствие недостатка в деньгах для удовлетворения важнейших государственных нужд, царь должен был прекратить выдачу чиновникам пенсий (τὰς ρόγας), дабы этим путем усилить средства государственной казны. При всем том, денег было мало, и для покрытия чрезвычайных расходов царю пришлось обратиться к экстренным денежным сборам посредством налогов на предметы первой необходимости. Но действия царя не беспримерны в прежней истории Византии. Андроник сослался на пример императора Иоанна III Дуки Вотаци, который, во время господства латинян в Константинополе, вынужден был прибегнуть к налогам на народ гораздо более обременительным. Относительно же печалования патриарха император ответил, что он почти во всех или, по крайней мере, в большинстве случаев патриаршего ходатайства шел на встречу желаниям предстоятеля церкви и исполнял его просьбы. Если же царь иногда и не склонялся на просьбы патриарха, то это обусловливалось тем, что он различал ходатайства о правосудии от таких просьб, которые имели в виду обеспечение за клиентами патриарха тех или иных милостей. Ходатайства о правосудии царь исполнял всегда и безотлагательно, но просьбы о милости, к сожалению, не всегда имел основание исполнить, так как у него возникало сомнение относительно нравственных достоинств тех лиц, за которых патриарх ходатайствовал. Между тем патриарх, по-видимому, не полагал различия между теми и другими делами, хотя, – по сравнению царя, – между ним существует такое же расстояние, какое – между границами мизийцев и лидийцев³⁵. Однако, впредь царь обещал со всем вниманием и благосклонностью относиться к ходатайствам патриарха и охотно исполнять их. В заключение своей речи Андроник просил патриарха Иоанна забыть все свои неудовольствия и возвратиться в патриархию к исполнению своего высокого служения. Духовные лица присутствовавшие при этой беседе представителей церкви и государства, также стали просить патриарха о примирении с царем. Патриарх склонился на эти просьбы и обещал возвратиться в патриархию. Это, действительно, и состоялось, – заключает свою речь историк, – и в праздник Сретения Господня (1300 г.) патриарх Иоанн торжественно совершил богослужение в храме Св. Софии³⁶. Так совершился патриарший суд над императором Андроником Палеологом, закончившийся восстановлением доброго согласия между патриархом и царем и вновь обеспечивший за предстоятелем церкви фактическое пользование правом печалования. После этого патриарх Иоанн Созопольский до конца своего управления византийской церковью с большой ревностью исполнял пред царем свой долг печалования.

И патриарх Афанасий I (1289–1293 и 1304–1310 г.) был самоотверженным печальником пред царем за бедных и обездоленных. Это был один из наиболее выдающихся первоиерархов византийской церкви, человек большого ума и весьма твердого характера, строгий аскет и постник, систематический последователь акривии в области церковных отношений. Он неоднократно обличал императора Андроника Палеолога за недостаток милости и правды в управлении и суде, побуждал его с любовью относиться к народу и оказывать свое высокое покровительство и защиту несправедливо гонимым и наказанным. Так, в одном (VIII) из своих писем патриарх просил царя оказывать милость и сострадание пленникам, в других (XIV, XXII, XXIII, XXIX) увещевал его хранить правду, благоразумие и милость в отношении ко всем подданным, в иных письмах (XXV, XXVI) напоминал царю о необходимости творить дела милосердия при наступлении святых постов, оказывая покровительство, защиту и помощь бедным, осужденным и наказанным³⁷. Во второе его патриаршество в Византии был большой недостаток в хлебе, так что население столицы сильно страдало от голода. Бедствие осложнилось и болезнями, которые развились среди столичного населения вследствие скудного питания. Патриарх помогал народу как духовно – своими молитвами и торжественными литаниями, устраивавшимися в столице и вокруг неё, так и материально, организовав на свой счет бесплатное кормление бедных³⁸. И вот, в то время как неимущий класс византийского населения страшно бедствовал и от голода, и от болезней, богатые и знатные люди устроили недостойную спекуляцию: они покупали хлеб и предметы первой необходимости по дешевой цене, привозили в Константинополь и здесь продавали все по крайне высокой цене. Патриарх Афанасий был глубоко возмущен этой неправдой и горячо выступил перед царем на защиту интересов народа. Он отправил императору Андронику несколько резких писем, в которых обличил его за допущенную в столице монополию, просил отменить ее и грозил предать анафеме всех богачей, которые эксплуатировали народ в годину бедствий. И дерзновенный голос предстоятеля церкви был услышан, так что Афанасию уже не пришлось обращаться к анафеме³⁹.

С характерной просьбой обратился к императору Иоанну VI Кантакузину византийский патриарх Исидор в своем завещании от 1350 года. Он просил царя за бедных клириков Св. Софии, дабы им без всякого опаздывания и умаления выдавались из казны деньги, которые, по божественному внушению, были царем назначены им, как благодеяние, в качестве руги. Ведь державный и святой царь знает, что клирики совершенно бедны, непрерывно служат церкви Божией и большинство из них не имеет никаких иных доходов, кроме тех, которые им ежегодно назначаются из царской казны; и предстоящее поминовение патриарха, готовившегося перейти в иной мир, должно совершаться за счет руги, назначенной Иоанном Кантакузином клиру Софийского храма. Царь хорошо знает и затруднительное материальное положение церкви, равно и то, что она постоянно испытывает нужду даже в необходимом, так как она совершенно лишена прежних своих богатств, а настоящие её доходы малы и незначительные и почти в целом своем составе поступают в пользу бедных. По этой причине клирики, монахи и светские патриаршие чины, состоявшие при вселенском патриархе Исидоре, проводили бедственную и полную нужды жизнь. Всех их патриарх оставил на волю Божию и попечительность благочестивого царя, дабы последний позаботился о них достойно души своей; свою мать, братьев и сестер, находившихся в бедности и нужде и взиравших только на Бога, патриарх также оставил на заступничество и покровительство царя. «Ведь я знаю его сострадательность, – говорит патриарх, – и уверен, что он будет о них заботиться, потому что царь в действительности есть и называется отцом бедных (πατὴρ πτωχῶν), поставленным от Бога»⁴⁰. Завещание патриарха Исидора, проливающее свет на бедственное материальное положение великой Христовой церкви в средине XIV века, свидетельствует и об исполнении этим патриархом традиционной обязанности печалования.

Таким образом, право печалования пред василевсами за невинно осужденных и страдавших, за бедных и обездоленных, которым были облечены византийские патриархи, имело в средневековую эпоху жизненно-практическое значение, являлось могучим средством проведения в общественную среду начал справедливости, милосердия и человеколюбия, было реальным показателем высокого нравственного авторитета патриархов не только в церкви, но и в государстве и оказывалось истинным благом для населения Византии вплоть до её падения в 1453 году.

Для исполнения различных обязанностей, связанных с правом печалования, при патриархе существовал особый архонт – ὁ ἐπὶ τῶν δεήσεων, который в списке патриарших чинов, принадлежащем Георгию Кодину (ΧΙV в.), занимает третье место в третьей пентаде, иначе сказать, – четырнадцатое место в составе всех архонтов (45) патриаршего двора⁴¹. Этот архонт заведывал прошениями, которые подавались на имя патриарха разными лицами, искавшими у него покровительства, защиты и помощи в затруднительных положениях, – когда они не находили правды в гражданских судах, подвергались притеснениям от светских властей или вообще от сильных мира, когда необходимо было обратить внимание самого царя на то или иное судебное дело, когда надлежало выступить перед василевсом с печалованием за тех или других невинно преследуемых, наказаных и осужденных, и т. п. Архонт, заведовавший такого рода прошениями, представлял их от просителей патриарху, причем классифицировал их по содержанию, кратко излагал пред патриархом сущность той или другой просьбы и вообще вводил патриарха в круг интересов, желаний и надежд тех лиц, которые обращались к нему за помощью. В том случае, когда дело решалось властью патриарха или зависело от его личной личности, архонт, заведовавший прошениями, оповещал просителей о результатах их ходатайств пред патриархом. Если же просьба взывала к патриаршему праву печалования пред василевсом, то архонт прошений, по распоряжению патриарха, отправлялся вместе с патриаршим референдарием в царский дворец и представлял василевсу от имени патриарха поступившие к последнему ходатайства. Если же одного письменного пред царем доклада было недостаточно, то патриарх потом и сам являлся с печалованием к царю, причем его сопровождал и анхонт прошений⁴². Значит, последний был посредником между теснимыми, угнетаемыми и пострадавшими от разных несчастий просителями, и патриархом и оказывал последнему содействие в фактическом осуществлении права печалования, которое, как видно из представленных примеров, было многими византийскими патриархами использовано в очень широкой степени.

И. Соколов