Новейший византизм и его значение¹

Достопримечательной чертой в состоянии современной историографии является движение к детальной разработке истории Византийской империи, особенно заметно обнаружившееся в ученом мире в самое последнее время. Свое начало движение это получило в Германии и Франции в первых десятилетиях настоящего столетия; затем, независимо от трудов немецких и французских ученых, интерес к разработке прошлого Византии пробуждается у нас в России; еще позднее сюда присоединяются английские, греческие и итальянские ученые, так что в настоящее время можно насчитать уже очень почтенный ряд солидных ученых сил, работающих в этой области по разным уголкам образованной Европы.

Это явление в жизни современной исторической науки заслуживает внимания во многих отношениях. Известно, что византийская история с давней поры была в пренебрежении: в ней не видели ничего, кроме беспрерывной смены лиц и династий на престоле, нескончаемого ряда дворцовых интриг и злодейств, деспотизма и нравственной порчи высших классов и рабства подавленной их произволом народной массы. Речи о постепенном падении Византийской империи, о дряхлости ее государственного организма, который представлялся переполненным всевозможными общественными болезнями, были избитыми, но, тем не менее, любимыми местами у западных историков во всех тех случаях, когда им так или иначе приходилось касаться прошлого Византии. Что подавленная своими внутренними беспорядками Византия стояла вдали от жизни европейских народов и ее существование явилось лишь случайным придатком в ходе развития последних, – это еще недавно было общим убеждением, во имя которого византийская история а priori обрекалась на забвение и исключалась из круга исторических занятий. Правда, и ранее настоящего столетия, особенно в XVI и ХVII веках, на Западе были люди, интересовавшиеся Византией и оставившие своими трудами прочные следы в византологии: идея цельной и самостоятельной византийской истории в первый раз была ясно сознана и высказана еще в половине XVI века немецким ученым Иеронимом Вольфом², а ХVII век, когда в области византийской истории одновременно работали такие лица, как Дюканж, Комбефиз, Лабб, Валуа и др., может быть относительно назван даже веком процветания византинизма³. Но эта имеющая еще и доселе важную научную ценность деятельность ученых ХVI и XVII веков была лишь вступлением, за которым нескоро последовало продолжение. Настал ХМIII век, – век рационалистической философии, гордо провозглашавшей права человеческого ума и презрительно относившейся к наполненному заблуждениями прошлому. Всего менее могла привлекать к себе этот просвещенный век византийская история: в его глазах она должна была казаться сплошным черным пятном в жизни человечества. И вот к началу нашего столетия в ученом мире погас и тот интерес к Византии, с каким она разрабатывалась ранее, и византология медленным и трудным путем, обнимающим большую часть текущего столетия, должна была оправляться от унижения, в которое поверг ее XVIII век.

Два, как нам кажется, обстоятельства способствовали главным образом возрождению византинизма в новейшее время. И прежде вcего, сам факт свыше чем тысячелетнего существования Византийской империи должен был обратить на себя внимание и вызвать попытки к уяснению его. Каким образом могла столь долго жить эта империя, дряхлость государственного строя которой считалась общепризнанным догматом, да еще в постоянной борьбе с могущественными внешними врагами? Этот и подобные вопросы необходимо должны были возникнуть в исторической науке, – в особенности после того, как рушились предвзятые теории, с точки зрения которых рассматривались средние века в XVIII и начале ХIХ столетия, и западные историки обратились к подробному изучению периода, отделяющего древний мир от нового. Поставленная на строгонаучную почву разработка средневековой жизни не могла не отразиться благоприятно на оживлении византинистических занятий; анализируя события средних веков, историк сплошь и рядом наталкивался на частые точки соприкосновения между средневековым Западом и восточной Византией и нередко видел себя в необходимости для понимания изучаемых событий обращаться к фактам византийской истории. Замечательно, что первым из немецких историков, занявшимся Византией, был Шлоссер, – автор знакомого всем и каждому курса всеобщей истории, – в 1812 году опубликовавший свое сочинение «История императоров-иконоборцев»⁴. С другой стороны, на возбуждение интереса к византийской истории немаловажное влияние оказали и политические обстоятельства нашего времени. Известно, что ни одна наука столь близко не соприкасается с общественными движениями, как история; историческое изучение обыкновенно питается интересами, господствующими в данный момент в обществе, и к нему часто обращаются только за тем, чтобы получить ответы на текущие запросы дня. В нашем столетии политическая жизнь Европы сложилась так, что Константинополь, – эта древняя столица Византийской империи, – привлекает к себе общее внимание, и историческое изучение его прошлого становится насущной потребностью времени. Сначала борьба греков за политическую независимость, вызвавшая к себе симпатии лучшей части европейского общества; затем восстания славян против турецких притеснений и дела по облегчению их участи и окончательному освобождению, – все это невольно приковывало взоры европейского мира к Востоку и рождало естественное желание ознакомиться с его историей, чтобы быть в состоянии судить о настоящем. Так, едва только успело окончиться восстание греков против турок, как Фалльмерайер выступил со своей поднявшей целую бурю теорией, что нынешние греки не потомки древних эллинов, а потомки славян, населивших собой Пелопоннес и другие части Греции в VI веке. Эту свою теорию он развил в двух сочинениях, оказавших значительное влияние на развитие византологии: «Истории Трапезунтского государства»⁵, вышедшей в свет в 1827 году, и «Истории полуострова Мореи в средние века»⁶, изданной в 1830 году. Для суждения об указанном взаимодействии между политикой и историографией характерно также и то обстоятельство, что все появившиеся в наше время систематические курсы византийской истории носят название «истории Греции» и излагают собственно историю греческого народа, причем прошлое Византии является только одною частью сложного целого.

Основание византийской науке настоящего времени, – хотя и не совсем удачное, – было положено в Германии Боннским изданием византийских историков. Начатое по мысли и под руководством Нибура в 1828 году, оно потом было продолжено Берлинской Академией и обнимает собой пока 49 томов, из которых последний падает на 1878 год. Нибур возлагал блестящие надежды на возбужденное им ученое предприятие; он хотел его сделать «fur die Philologie und Geschichte hochst erheblichen, fur unsere Nation ruhmvollen». Ho интересы к изучению византийской истории были пока еще слабы в ученом мире; большая часть сотрудников Нибура относилась к начатому им делу равнодушно или даже прямо отказывались от участия в нем, – и надежды Нибура не оправдались. Боннское издание, за некоторыми исключениями, оказалось перепечаткой старого Парижского собрания XVII века с его индексами и комментариями, так что во Франции, где экземпляры парижского издания, составляющего теперь уже библиографическую редкость, более доступны для пользования, чем в других странах, ученые до сих пор предпочитают следовать в цитации Парижскому изданию, да и сами немцы рекомендуют Боннский «Corpus» лишь «из практических оснований»⁷. Но каковы бы ни были ученые достоинства его, уже одно появление этого нового и многотомного издания византийских историков само по себе представляло факт важный в развитии византологии и указывало на возрождающееся среди ученых внимание к прошлому Византии. Впрочем, подъем византинистических интересов, о котором свидетельствовали труды боннских издателей, и в Германии подвигался медленными шагами, так что за всю первую половину настоящего столетия мало можно указать более или менее солидных исследований, относящихся к Византийской империи, если не считать предпринятого усилиями отдельных филологов изданий разных сочинений византийских писателей, – изданий, озаглавленных обычным «Anecdota Graeca» и имеющих значение более для филологии, чем для истории, как то Bekker’a⁸, Мустокида⁹, Бахмана¹⁰, Boissonad’a¹¹, Cramer’a¹² и др. В 1830 году Zinkeisen начал было составлять полный курс истории Греции, куда история Византийской империи должна была войти, как необходимая часть первой, и в 1832 году выпустил в свет первую часть¹³, доводящую рассказ до походов короля Рожера на Византию, но его труд так и остановился на этом первом томе, да и научных достоинств он имел столь мало, что теперь забыт почти всеми. Все-таки 30-е годы вообще были для византологии временем довольно значительных успехов: о работах Фалльмерайера, падающих на эти годы, мы уже говорили. Если сочинения этого публициста шумом, который они вызвали, много содействовали распространению интереса к европейскому Востоку, то в научном отношении гораздо больший шаг вперед был сделан учеными трудами Цахарие фон Лингенталя, посвятившего свою деятельность изучению греко-римского права¹⁴. Не довольствуясь изданным и рукописным материалом по этой части, хранящимся в западных библиотеках, этот ученый едва ли не первый догадался обратиться к обследованию книгохранилищ восточных монастырей, и его сочинения, из которых «История греко-римского права» вышла недавно уже третьим изданием¹⁵, несмотря на множество новых документов, открытых после их появления, остаются классическими по относящимся к их области вопросам. Вместе с тем своей поездкой на Афон и сделанными там приобретениями, Цахарие указал ученым целые научные сокровища, давно ждавшие исследования, и с этих пор монастыри Востока становятся средоточным пунктом, к которому устремляется внимание византологов и откуда они полною рукою черпают разного рода ученые новинки¹⁶.

Свое широкое развитие византинизм получает со второй половины нашего столетия. К этому времени к немецким исследователям присоединяются французские и греческие ученые, и число появляющихся сочинений по части византьеведения возрастает в количественном и качественном отношении. Во Франции византинизм имел для себя почву, прекрасно подготовленную еще трудами ученых XVII века; философия XVIII века здесь только задержала проявление византофильских традиций, но не могла изгладить их совершенно. Так, еще в 1809 году Парижской Академией была предложена на конкурс премированная тема, относящаяся к изучению одной из самых интереснейших эпох византийской истории¹⁷, следствием чего и явилось сочинение Вилькена¹⁸, удостоенное назначенной премии. Затем, в 1824 году здесь было предпринято новое издание сочинения Лебо (Le Beau) «Histoire du Bas-empire»¹⁹, производившееся под надзором Сен-Мартена и М. Броссе и оконченное в 1836 году. Лишенная крупных научных достоинств, но живо и развязно составленная, эта компиляция византийских источников давала очень подробные и занимательные сведения о внешних судьбах империи и должна была много содействовать расширению интереса к средневековому Востоку. Со своей стороны французское правительство не отказывало в покровительстве и денежной помощи предприимчивым ученым, отправлявшимся в Турцию, Испанию и Италию для ознакомления со среднегреческими рукописями и извлечения из них рукописного материала. Развитию византинизма здесь помогали и ученые и учебные учреждения вроде французской афинской школы (L’Ecole francaise d’Athenes), воспитанники которой поощряются к исследованию византийских памятников. Вообще заслуги Франции в этой области, увеличивавшиеся с каждым десятилетием ценными изданиями и учеными разысканиями, ни в каком случае не менее заслуг германских византинистов. Особенное же оживление в византологию внесено было греческими учеными: их деятельностью не только был расширен объем материала, занимавшего собой западных ученых, но и сами задачи византийских занятий были поняты в более глубоком смысле. Они уже не довольствовались изучением памятников, имеющих прямой, так сказать, очевидный исторический интерес, но поставили своей целью собирание и исследование всего, что осталось от Византии в хранилищах манускриптов, в живом предании народа, в памятниках искусства, надписях и пр. История Византии – это было их ближайшее прошлое, а потому естественно, что они дорожили всем, что имело какое-либо отношение к нему, что могло осветить собой какую-либо черту в жизни Византийской империи. При их содействии византийская история начала получать всестороннюю и объективную разработку: предпринято было издание документов византийской административной деятельности, разного рода актов и протоколов; извлечены были из книгохранилищ речи, похвальные слова и письма византийцев; важнейшие библиотеки Востока подвергнуты обстоятельному исследованию, и хранящийся в них материал приведен в общую известность рядом описаний, не оставлены без внимания даже история византийского романа и сохранившиеся в народном обращении пословицы и загадки. Разливавшийся широким потоком византинизм, можно сказать, с каждым годом захватывал своим течением новые и новые силы, так что один перечень сочинений по части византьеведения, появившихся с 50-х годов настоящего столетия отдельно и в разных повременных изданиях, мог бы составить довольно солидную справочную книгу. Впрочем, до самых последних лет мы напрасно стали бы искать какой-либо внутренней связи между трудами византинистов: византологи работали отдельно друг от друга, следуя своим национальным и личным симпатиям, без всякого общего плана. Так, немецкие и греческие ученые сосредоточили свое внимание главным образом на критической разработке источников Византийской империи, на исследовании и опубликовании рукописного материала. Французские же заняты преимущественно изучением внутреннего строя Византии, существовавшего в ней порядка управления и состояния искусств и наук, так что самые лучшие монографии по внутренней истории Византии вышли из-под пера именно французских исследователей. Напротив, итальянские византинисты, по чисто национальным соображениям, интересуются почти исключительно вопросами о византийских отношениях и византийском влиянии в Италии и Сицилии.

Не вдаваясь в подробное перечисление трудов по византологии, вышедших за последние десятилетия, отметим только важнейшие явления в этой области. В ряду сборников, содержащих в себе материалы для истории Византийской империи, на первом месте должно быть поставлено издание Миклошича и Мюллера, выпущенное в Вене в 6-ти томах между 1860 – 1890 гг. под заглавием: «acta et diplomata Graeca medii aevi». Приготовленное с помощью греческих ученых, исследовавших библиотеки восточных монастырей, это издание заключает в себе громадное число документов, в высшей степени важных для воссоздания внутренней истории Византии: сюда входят указы византийских императоров, распоряжения патриархов, переписка политического содержания, акты судебных процессов, правила монастырской жизни и другой подобного рода материал, знакомящий нас с интимными сторонами византийской жизни. Подобный же характер носит и сборник, изданный греческим ученым Константином Сафой в Венеции и Лейпциге в 1872 – 1890 гг., в девяти томах, под именем «Μεσαιωνικὴ βιβλιοθήκη»; помимо различных мелких документов и памятников археологического и исторического значения, в сборнике Сафы встречаются целые, в первый раз изданные сочинения византийских писателей, как, например, Михаила Пселла, хроника Махеры и Бустрония и пр. Как исправления и дополнения к Боннскому корпусу византийских историков и хронистов, должны быть отмечены труды Мюллера, Диндорфа и Де-Боора, из которых первый издал в 1868 – 1870 гг. в Париже «Fragmenta historicorum graecorum», куда поместил, между прочим, и армянских историков в французском переводе, второй напечатал в т. н. Тейбнерианской библиотеке критически обследованный текст мелких византийских историков под заглавием «Historici Graeci minores», а третий подарил науке образцовое издание хроники Феофана²⁰. Немаловажное значение для разработки византийской истории имеют также изданные в последнее время сочинения различных византийских писателей, их похвальные слова, речи и письма; так Ламбр издал в Афинах в 1879 – 1889 гг. сочинения Михаила Акомината²¹, Lagarde сочинения Иоанна, митроп. Евхаитскаго²², Treu письма Максима Плануда²³, Саккелион опубликовал письма царя Романа²⁴, Noiret тоже выполнил в отношении к письмам Михаила Апостолия²⁵. Ряд подобного рода ценных изданий и материалов можно читать в греческом журнале «Афиней»²⁶, впрочем, кажется, давно уже прекратившем свое существование, и в особенности в «Δελτὶον τὴς ἱστορικῆς καὶ ἐθνο­λογικὴς ἑταιρὶας τὴς "Ελλάδος», т.е. в записках греческого исторического и этнологического общества, учрежденного в 1882 году в Афинах и имеющего своей целью, – как это значится во 2-й статье его устава, – собирание исторических и этнологических материалов и разнородных предметов, содействующих разъяснению средней и новой греческой истории и филологии, жизни и языка греческого народа²⁷.

Несравненно менее дает нам современная византология таких трудов, которые бы содержали в себе не материал, а обработку этого материала в стройное изложение состояния Византийской империи в ту или другую эпоху ее существования. Монографий по византийской истории в западной науке вообще немного, а хороших монографий и вовсе мало. К этим последним, без сомнения, надо отнести монографию Rambaud «Империя греческая в X веке»²⁸, обозревающую правление Константина Порфирогенета, и монографию Schlumberger’a «Никифор Фока»²⁹, выдающуюся, между прочим, и своей внешностью. То, что составляет отличительную черту обеих упомянутых монографий, – это не только хорошее знакомство с политической, военной, общественной и церковной жизнью рассматриваемых эпох, но и живое изображение лиц и событий, хотя в некоторых случаях оно и переходит в крайность, в которой трудно отличить историка от романиста. Тому же Schlumberger'у принадлежит другое солидное исследование, изданное им в Париже в 1884 г. под заглавием «Сигиллография в Византийской империи»³⁰, где автор открывает совершенно новый путь к исследованию внутреннего состояния Византийской империи и, в частности, ее административной системы через рассмотрение сохранившихся до нашего времени печатей. Наконец, целый ряд монографий, обозревающих деятельность греческих гуманистов IV , XV и XVI вв. дан Леграном, который и доселе продолжает неутомимо трудиться в этой области.

Объективное и всестороннее изучение византийских памятников и отдельных эпох в жизни Византии, как свой ближайший результат, должно было повлечь за собой изменение в установившемся у историков воззрении на характер византийской истории. С 70-х годов на Западе стали раздаваться голоса о самостоятельном значении византийской истории, о важности византийских занятий; послышались речи даже о культурном влиянии Византии на Запад³¹. Против того мнения, что византийская история представляет собой один непрерывный процесс упадка и разрушения, первым из западных ученых восстал Гельцер³², известный также рядом трудов по изучению византийского материала; за ним последовали Якоби³³ и Доллингер³⁴, из которых последний напечатал цельную статью о влиянии греческой литературы и культуры на западный мир в средние века, – статью, состоящую, впрочем, из одних общих рассуждений. Но всего яснее этот поворот выразился в византологических работах Крумбахера и прежде всего в его «Истории византийской литературы»³⁵. В истории византологии значение указанной работы Крумбахера состоит не только в том, что в ней дана «цельная и систематически изложенная история литературной производительности средневековых Греков»³⁶, но главным образом в той точке зрения, с какой рассматривается эта производительность в книге Крумбахера. Крумбахер энергично восстает против того взгляда, по которому византийская литература является только придатком классической, плохой копией, постепенно вырождающимся видом ее; он не видит никаких оснований для подобных суждений и прямо утверждает, что пренебрежительное отношение к ней коренится лишь в поверхностном изучении этой литературы. В глазах Крумбахера византийская литература, равно как и вообще история Византии, имеет самостоятельный и глубокий интерес и не может быть обойдена ученым вниманием без ущерба для исторической науки, – что и подтверждается в его труде рядом интересных наблюдений. С еще большим убеждением то же воззрение на византийскую историю Крумбахер раскрывает в предисловии к основанному им в 1892 году журналу «Byzantinische Zeitschrift», посвященному, как показывает уже самое название, изучению Византии и ее истории. Упрекая своих соотечественников в поверхностном знакомстве с Византийской империей, Крумбахер рассматривает здесь византийскую историю, как самостоятельный член в общем ходе истории человечества, и обсуждает «византинистику» как науку новую, живую, богатую будущим, подробно указывая отношение ее к прочим областям знания. Журнал Крумбахера и должен служить органом этой новой науки и своей целью имеет внести единство и общий план в работы византинистов. Потребность в таком объединяющем византийские занятия органе давно уже чувствовалась учеными византологами³⁷ и в отсутствии его справедливо видели одну из причин недостаточных успехов по изучению Византии³⁸. Предприятие Крумбахера устраняет, таким образом, одно из самых больных мест в состоянии византинистики и без преувеличения может быть названо делающим эпоху в развитии последней. Сообразно со своей задачей журнал Крумбахера носит характер интернациональный: он издается при содействии немецких, французских, греческих, английских, итальянских и русских ученых и в вышедших доселе книжках его можно встретить статьи на всех языках, на которых говорят эти ученые, за исключением, однако, русского.

При посредстве журнала Крумбахера в общую семью европейских византинистов вошли и русские византологи, дотоле особняком работавшие над изучением Византии, и их труды встречены благими пожеланиями. Русский византинизм – явление столь естественное и самопонятное, что можно только пожалеть о том, что он слишком поздно начинает приобретать для себя прочные основы. Академия Наук исследованиями Байера, Шлецера, Круга, Куника и др., а также предложением тем по византологии и поощрением частных трудов с давних пор употребляла меры к оживлению у нас византийских занятий и облегчению ученых предприятий на этом поприще, но до 40-х годов эти меры не влекли за собой осязательных результатов. В этих годах почти в то же время, как несколько молодых ученых отправлено было в славянские земли с тем, чтобы приготовиться к занятию вновь учрежденных в университетах кафедр по славянской филологии, архим. Порфирий Успенский был послан в страны христианского Востока с целью ознакомления с состоянием тамошних православных церквей. Эта поездка архим. Порфирия на Восток и положила начало изысканиям, совершенным русскими учеными в области византинизма, палестиноведения и вообще всего, что касается христианского Востока. Прекрасно подготовленный к ученым занятиям и обладавший выдающимся трудолюбием, преосв. Порфирий сумел воспользоваться своими странствованиями по Востоку для приобретения обширной ученой добычи в виде ценных рукописей и документов исторического значения и сам, как известно, составил немало разнообразных сочинений. Хотя главное свое внимание Порфирий обращал на современное ему положение христианских церквей на Востоке и на их историю, тем не менее, в вывезенных им из восточных книгохранилищ документах скрывается много материала, ценного для истории Византии, а сделанные им описания рукописей, хранящихся в различных восточных монастырях, признаются еще и доселе имеющими важное научное значение³⁹, несмотря на изданные в последнее время греческими учеными каталоги монастырских библиотек. Нельзя сомневаться, что богатая коллекция рукописей преосв. Порфирия оказала бы самое плодотворное влияние на развитие у нас византийских занятий, если бы она могла быть издана в свое время. С другой стороны, и путешествия наших славистов для изучения славянского Востока оставили глубокие следы в истории русского византинизма. Изучать славянский Восток часто оказывалось невозможным без изучения Византии, – и вот почему еще Григорович настойчиво проводил мысль о значении Византии в славянской истории и питал надежду объединить при Одесском университете византийские, славянские и румынские занятия⁴⁰. С 60-х годов русский византинизм становится явлением заметным и пробивает себе путь с разных сторон. Еще в 40-х годах бывшая Российская Академия предлагала некоторым из наших эллинистов перевести на русский язык византийских историков, но за закрытием Академии предприятие это не состоялось в свое время, хотя некоторая часть переводов и была приготовлена. В 1858 году существование этих рукописных переводов сделалось известным Духовному Ведомству, которое и приняло издержки по их изданию на свой счет, вследствие чего с 1860 года и приступлено было к печатанию готовых переводов⁴¹. Это полезное дело в те же годы продолжено было Санкт-Петербургской духовной Академией, благодаря которой важнейшие из средневековых византийских историков увидели себя в русском переводе. Начавший развиваться русский византинизм скоро нашел себе поддержку в высших духовных и светских учебных учреждениях. На первых порах внимание русских византологов сосредоточилось на изучении внутреннего состояния Византийской империи: так духовные академии в лице некоторых из своих профессоров, как например И. Е. Троицкого и A. П. Лебедева, которым принадлежит ряд интересных статей, ценных исследований или же очерков, а также трудами, вышедшими из-под пера их воспитанников (Скабаланович и др.) внесли значительный вклад главным образом в разработку состояния церкви, церковной литературы и просвещения в Византии, причем, по тесной связи церкви и государства в Византии, расследование указанных предметов не могло оставить не затронутой и т. н. гражданскую историю. Затем, в половине 60-х же годов при наших университетах учреждена была кафедра церковного законоведения, то есть такой науки, построение которой немыслимо без изучения византийского церковного законодательства. Что введение этой науки в программы университетского курса не осталось без влияния на византинистику, это всего лучше можно видеть на примере проф. Павлова с его ценными исследованиями по части византийского законодательства. К 70-м годам центром византинизма становится Санкт-Петербургский университет, а органом его Журнал Министерства Народного Просвещения, и доселе охотно открывающий свои страницы византологам. Развитию византийских занятий при Петербургском университете всего более содействовало одновременное преподавание в нем таких известных своими симпатиями к Востоку профессоров, как Васильевский, Ламанский и Дестунис; в особенности заслуга в этом отношении должна быть признана за ученой деятельностью проф. Васильевского. Прекрасно знакомый с историей Византии, владеющий свободно всем обширным материалом, относящимся к ее области, проф. Васильевский каждой своей статьей, – а их очень значительное число, – открывает новые горизонты для византинистики, и его работы вносят порядок и свет туда, где напрасно до него трудились другие ученые. В школе этого византиниста воспитался и другой известный наш византолог – проф. Успенский, перенесший византийские занятия из Петербурга в Новороссийский университет. Но до 80-х годов русские византинисты разделяли участь, общую с западными учеными, работавшими над изучением Византии: они стояли отдельно друг от друга, и их работы не имели между собой внутренней связи. Почин к объединению византийских занятий впервые сделан был у нас Палестинским Обществом, открытым 21 Мая 1882 года, которое и сгруппировало в своих «сборниках» работы византинистов (Васильевского, Дестуниса, Помяловскаго, Пападопуло Керамевса), обратившихся к издательской деятельности, и дало возможность появлению на свет таких трудов, как «Каталог Иерусалимской библиотеки»⁴² и «Иерусалимский изборник»⁴³, составленные Пападопулом-Керамевсом и изданные на средства Общества. Но это участие наших византинистов в ученых предприятиях Палестинского Общества, по самой его задаче, должно было ограничиваться лишь тем, что имело такое или иное отношение к св. земле. Как бы в восполнение этого недостатка, в 1892 году при Новороссийском университете по инициативе Успенского было открыто кружком профессоров, занимающихся изучением Византии (Красносельцев, Кирпичников, Кондаков), специально «Византийское отделение Историко-филологического Общества», заявившее о своем существовании изданным в том же году первым томом своих трудов, заключающим ряд интересных статей разнообразного содержания. Как слышно, подобное же отделение имеет быть открыто в недалеком будущем и при Санкт-Петербургском университете. Все это располагает думать, что дальнейшие судьбы русского византинизма обеспечены, как уже упрочено и его почетное место в западной науке⁴⁴.

Если теперь обратиться к решению вопроса относительно характеристической черты в состоянии современной византологии, то ответ на него легко можно читать в представленном очерке научного движения в области византьеведения. Исследование материалов и оценка их в связи с установкой отдельных фактов – вот основной характер этой отрасли исторической науки в настоящем периоде ее развития. В то время как над изданием и обсуждением письменных памятников Византии трудится целая фаланга ученых, монографии, как мы видели, представляют собой явление редкое в византинистике; тем меньшее число можно указать общих курсов по истории Византийской империи. Как мало в этом отношении дело двинулось вперед, это достаточно ясно из того что сочинение Гиббона «История упадка и разрушения римской империи», вышедшее первым изданием в Лондоне в 1776 – 1788 гг., еще доселе, тο есть, спустя более ста лет, остается не вполне замененным. В нынешнем столетии лучшую работу по обзору главнейших моментов византийской истории дал соотечественник Гиббона Финлей (1799 – 1876), обнявший в своих монографиях историю Греции от завоевания ее римлянами до настоящего времени⁴⁵. Близкое знакомство с географией и этнографией Востока, умение выяснить политические отношения и государственный строй, внимательность к внутреннему состоянию империи и в особенности к ее экономическому положению, – вот, коротко, качества, присущие трудам Финлея и делающие их до сих пор лучшим общим сочинением по истории Византии. В недавнее время тоже из-под пера англичанина Bury вышла «История восточной римской империи», основывающаяся на критическом исследовании источников, но ее содержание ограничивается временем от Аркадия до Ирины (т. е. 395 – 800 гг.)⁴⁶. Обращаясь к немецкой историографии, мы и здесь находим несколько работ, обрисовывающих общий ход византийской истории, но из них Zinkeisen‘a «Историю Греции» мы упоминали, Andlaw‘a «Византийские императоры»⁴⁷ представляет собой слабую компиляцию Гиббона, а Герцберг в своих сочинениях «История Греции до настоящего времени»⁴⁸ и «История византийского и османскаго государства»⁴⁹ дал главным образом переделку Гопфа, рассчитанную не столько на ученые, сколько на популяризаторские цели. Капитальный труд Гопфа, которому следовал Герцберг, и есть единственно солидная работа по общей истории Византии, встречающаяся в немецкой историографии; основанная на массе архивного материала, «История Греции от начала средних веков до нашего времени» Гопфа отличается самостоятельностью и подробностью, хотя нередко вдается в мелочи, и следит преимущественно за внешней историей Византии; к сожалению, этот заслуживающий внимания труд похоронен в энциклопедии Эрша и Грубера⁵⁰. Остается еще упомянуть «Историю греческого народа» Папаригопула, в которой, опираясь на самостоятельные занятия историей Греции, этот ученый дает живое и согретое патриотическим чувством изложение важнейших периодов в жизни греческого народа⁵¹. Итак, Финлей, Гопф, Папаригопул и, пожалуй, Гельцберг – вот и все, что имеется в настоящее бремя ценного для изучения общего хода византийской истории, да и в этих трудах прошлая жизнь Византии рассматривается наряду с историей Греции, как ее составная часть. Таким образом, строго говоря, труда, посвященного специально изложению византийской истории, мы еще не имеем. И это понятно: в то время, когда главное внимание сосредоточено на исследовании материалов, когда усилия ученых направлены на разыскание документов и обоснование отдельных фактов, когда взаимоотношение византийских историков и хронистов и их критическая оценка, несмотря на работы Гельцера⁵², Гирша⁵³, Зегера⁵⁴ и др., еще недостаточно установлены, – публиковать общий курс византийской истории опасно и преждевременно. К тому же, масса ценных источников для воссоздания византийской истории, в числе которых одно из главных мест занимают жития святых, еще только, так сказать, затронута новейшими византинистическими работами. Полная и обстоятельная история Византии есть задача будущего, современная же византология поставляет себе более скромную, хотя и не менее почтенную цель – изготовить все необходимое для лучшего и прочного возведения здания византийской истории, когда это будет возможно по состоянию научных средств.

Но если строго-научная и обстоятельная история Византийской империи есть дело будущего, то, с другой стороны, уже и теперь с достаточной ясностью можно видеть те важнейшие в историческом отношении результаты, к которым привело указанное нами движение в области византологии. Коренное воззрение, в котором почерпает силу современная византология, а равно также и внутренний смысл ученых предприятий касательно Византии покоятся на том убеждении, что существование Византийской империи оставило глубокие следы во всемирной истории, что изучение ее прошлого для настоящего времени имеет такое же значение, как и вообще изучение средневекового периода в жизни Европы. Можно сказать, что чем далее в ширь и глубь шло ознакомление с Византией, тем более укреплялась та мысль, что Византийская империя является самостоятельным членом в общем ходе исторического развития, что не только история европейского Востока, но и история Запада может быть правильно понята и объяснена лишь при посредстве византийских исследований.

Первостепенная важность, какую имеет изучение прошлого Византии для истории современного европейского Востока, понятна и очевидна сама собой. Новая Европа подобно средневековой распадается на два мира, различающиеся между собой по народности, общественному строю и церковному вероучению. Как западный германо-романский мир развился и воспитался под преимущественным влиянием древнего Рима и идущих от него традиций, так наоборот восточный греко-славянский мир возрос под преимущественным воздействием Византии. От Византии славянские племена не только получили вместе с христианством начальные элементы просвещения и гражданственности, но и на всем протяжении времени, пока существовала Византийская империя, обильно питались теми духовными сокровищами, какими обладало это просвещеннейшее государство средних веков. Византийская история – это, так сказать, наше духовное прошлое, оценить и изучить которое есть ближайшая задача русской исторической науки, и если изучение истории в пределах, потребных для общего образования, должно иметь национально воспитательное значение, то оно может быть достигнуто только основательным и всесторонним ознакомлением с историей и культурой Византии. Как еще далеко у нас от этого, легко убедится всякий, кто заглянет в наши программы и учебные курсы по всеобщей истории, составленные под влиянием западной историографии с ее исключительным предпочтением к германо-романскому племени⁵⁵.

Не так ясно значение изучения Византии для понимания средневековой истории западного мира. По обычным представлениям, извлекаемым из общих курсов истории, Византийская империя после принятия франкскими королями титула западного римского императора и в особенности после разделения церквей считается каким-то оторванным от общей семьи европейских народов миром, стоящим вне всяких отношений к западной жизни, а потому и совершенно безынтересным для понимания последней. Нет ничего более ошибочного, как это представление о положении Византии в ряду средневековых государств! Конечно, Византия развила свою отличную от Запада культуру, имела своеобразные учреждения и свой особенный строй жизни, но она отнюдь не стояла вне всяких соприкосновений с Западом. Напротив, следует сказать, что ни одно крупное, великое событие на Западе не совершалось без такого или иного участия в нем Византии, что история той и другой половины Европы развивалась не только аналогично, но и в постоянном взаимодействии. Начиная с IX века⁵⁶ через все протяжение средних веков западные правители и византийские императоры находятся в частых сношениях, заключают иногда союзы и договоры, устраивают общие предприятия и вступают в родственную связь при помощи браков. Если Запад часто влекло к Востоку старое благоговение к прямой наследнице величия Римской империи и желание связать себя с нею, то Византия в своих отношениях к Западу заботилась о более общих интересах, – о борьбе с племенами, нападавшими на нее и тревожившими западные окраины. Известно, что еще Карл Великий вел переговоры о бракосочетании своей дочери Ротруды с Константином VI⁵⁷ и, когда это дело не удалось, то он сам был не прочь жениться на византийской императрице Ирине⁵⁸, чтобы соединить в своих руках восточную и западную империи. С другой стороны, уже в 839 году послы императора Феофила являлись к Людовику Благочестивому в Ингельгейм, чтобы просить его о помощи против сарацин⁵⁹, а во второй половине этого века заключен был даже формальный союз между обеими империями⁶⁰. Эти связи между Востоком и Западом не ограничивались только областью политических интересов, но шли гораздо далее. В последнем отношении замечательно правление Оттонов, считающееся блестящим периодом саксонской династии, и в особенности правление Оттонов II-го и III-го. Вскоре после того, как Оттон Великий возложил на себя корону римского императора (2 февраля 962 г.), он решил женить своего сына на греческой принцессе; византийский император Никифор согласился выдать за него падчерицу Феофано, дочь своего предшественника Романа, и это бракосочетание состоялось 14 апреля 972 года. Возбуждавшая восхищение своей красотой, умом и изяществом, Феофано принесла во двор немецких императоров византийские порядки и византийскую образованность. Своему сыну, за малолетством которого Феофано в течение семи лет (984–991) правила немецким государством, она дала греческое воспитание, и Оттон III, любивший называть себя греком по рождению, действительно, преклонялся пред культурой Византийской империи. «Без чужеземного влияния, – говорит Вебер, – образованность немецкого народа не достигла бы так быстро той высоты, до какой она поднялась при саксонских императорах, и Оттоны не могли бы стать наследниками умственных стремлений Каролингов»⁶¹. Как далеко шло греческое влияние при устроенном по византийскому образцу дворе Оттонов, это, не говоря о самом Оттоне III, хорошо видно из того, что даже молодые принцессы занимались изучением греческого языка, как например Гедвига, герцогиня швабская, еще в молодости выучившаяся по-гречески, – и это было в Х веке! Неудивительно поэтому, если тот же историк, слова которого мы только что привели, выражает опасение, что если бы грекам удалось в это время овладеть Италией (о чем они весьма хлопотали), то это обстоятельство всю западную образованность подчинило бы культуре Востока⁶² т. е. Византии. Так далеко шло иногда воздействие Византии на Запад!

В конце XI века, в эпоху крестовых походов, составившихся также при ближайшем участии Византии, сношения между Востоком и Западом становятся непосредственными и захватывают собой все слои общества. Воздействуя на крестоносцев всеми особенностями своего государственного и церковного строя, Византия в то же время являлась естественной посредницей между западно-христианским миром и магометанской Азией, так что многое из того нового, что увидели здесь крестоносцы, они переняли под употребительными в Византии греческими названиями, которые и перешли потом в состав языка отдельных западных народов⁶³. Что же касается крестоносцев, поселившихся в Палестине после ее завоевания, то среди них царствовало полное смешение культур романской и византийской; греческий язык у них был в ежедневном употреблении и перемешивался с латинским не только в официальных актах, но в культе и церковных памятниках; даже богослужение здесь иногда совершалось на двух языках⁶⁴. Если кто преимущественно должен был печалиться об этом тесном сближении крестоносцев с византийцами, то это был папа. Дело в том, что в рассматриваемую эпоху на Западе шла упорная борьба между папами и императорами, и последние, знакомясь непосредственно с положением церковных дел в Византии, в практике ее получали опору своим антипапским стремлениям. Любопытно то обстоятельство, что уже Генрих IV в борьбе с Григорием VII пользовался денежными пособиями со стороны византийского императора Алексея⁶⁵. Когда же немецкие императоры лично стали принимать участие в походах в Палестину, они часто возвращались оттуда зараженными духом «греческого непослушания» относительно папы. О Конраде III (1138 – 1152) папский канцлер прямо писал, что он «вместе с цареградским императором замышлял нанести, если можно, тяжелый удар и поражение св. римской церкви», а Фридрих II, по его собственному выражению, искал в борьбе с папой «преимущественно правды греков, родственников и друзей (наших), которых папа называет нечестивейшими и еретиками, хотя они христианнейший народ, самый крепкий в вере Христовой и самый правоверный»⁶⁶. Заметим, что и первая массовая оппозиция против папства, раздавшаяся на юге Франции в XIII в., вела свое происхождение с Востока⁶⁷. Но даже и не говоря о частных исторических событиях, которые лучше и всестороннее объясняются при знакомстве с византийской историей, и самые общие явления средневековой западной жизни могут быть глубже поняты при сравнении с аналогичными явлениями в Византии. В настоящее время уже выяснено, что такие, по-видимому, исключительно средневековому западу свойственные явления, как борьба императоров с вельможами, издание законов, обеспечивающих за мелкими собственниками их земельные участки, раздача церковных земельных имуществ во владение частным лицам, даже борьба церкви и государства и пр., не только были знакомы Византии, но и обнимают собой значительную часть внутренней ее истории⁶⁸. Сопоставление аналогичных отношений, западных и восточных, несомненно повлечет за собой более правильное их обсуждение и может повести к весьма любопытным выводам.

Если, таким образом, в событиях политической жизни средневековой Европы Византия принимала столь близкое участие, что надлежащая оценка и изложения их возможны только при знакомстве с положением дел византийских, то история западного просвещения и культуры и совсем не может быть понята вне отношений к Византии. В этой области Византии бесспорно принадлежит заслуга всемирно-исторического значения. От эпохи переселения народов до возрождения классической образованности в Италии в XIV и XV вв., Византия оставалась центром просвещения, столицей наук, хранительницей книжных сокровищ, ставших основанием ново-европейской образованности. В потоке варварских нашествий, охвативших Европу с половины IV века, она выполнила великую миссию: сберегла для последующих поколений бессмертные творения античной мысли и своей литературной производительностью связала древнюю науку с новой. Как дорожили на Востоке книжными сокровищами, как заботливо здесь изыскивали средства к их лучшему сохранению, об этом прекрасно говорит тот факт, что в V веке в Афинах даже воздвигли статую некоему Филтатию за предложенный им наиболее надежный способ склеивания рукописей⁶⁹. С IХ века в Византии были начаты занятия сочинениями классических писателей и почти непрерывно продолжались до эпохи гуманизма, когда греческие музы переселились в Италию и отсюда разошлись по всей Европе. Этими занятиями византийских ученых и был подготовлен для Европы тот век возрождения искусств и наук, которым открывается новый период истории. Известно, что первейшие деятели эпохи гуманизма, Петрарка и Боккачио, своими познаниями в греческой литературе одолжены были Варлааму калабрийцу, проживавшему в Византии и известному там своими спорами о Фаворском свете, и его ученику Леонтию Пилату, впервые познакомившему Боккачио с Гомером, которого он перевел на латинский язык⁷⁰. Что виновниками развития эллинизма на Западе в ХIV и XV вв. были переселившиеся сюда византийцы, – это стало уже общепризнанным фактом. Сами основатели классической филологии, Рейхлин и Эразм Роттердамский учились греческому языку у грека Гармонида, преподававшего в Париже при Людовике XI. Но чтобы понять эпоху гуманизма, для этого необходимо обратиться к истории византийской образованности и просвещения. «Заслуга возрождения греческих занятий на Западе, – говорит Крумбахер, – принадлежит не тем только беглецам, которые в XV в. были прибиты политическим штурмом к гостеприимным берегам Италии; гуманистический дух действовал в Византии гораздо ранее. Еще в IХ веке он ярко светил в блестящем лице Фотия, который в темный и погруженный почти в варварство век внезапно, как солнце юга, распространяет свои лучи»⁷¹. О возрождении наук в XIV–XV вв. можно поэтому говорить только в применение к Западу; в Византии же гуманизм был явлением всегда сродным и давно знакомым. «Кто в будущем станет писать историю гуманизма, – замечает также Крумбахер, – тот должен будет обратиться назад к Мосхопулу, Плануду, даже к Евстафию, Пселлу, Арефе и Фотию»⁷².

Эпохой гуманизма на Западе только блестяще закончилось то воздействие, какое оказала Византия на просвещение средневековой Европы. Как ни мало было там людей, знавших греческий язык или имевших желание с ним ознакомиться, все же литературный обмен между Византией и Западом находил себе место, и более энергичные люди предпринимали путешествие в Византию для расширения своих познаний. Так в IХ веке библиотекарем Анастасием была переведена на латинский язык хроника византийца Феофана, послужившая главным источником для средневековых анналистов⁷³. Известно затем, что в XI веке в Византию путешествовал некто Адам из Парижа, искавший притом не элементарных познаний, так как на родине он считался способным к такому делу, как редактирование житий святых⁷⁴. В том же веке сюда прибыл Иоанн Итал, ставший учеником Пселла и основавший потом свою философскую школу в Византии⁷⁵. С конца этого века, в эпоху крестовых походов, литературное взаимодействие между Византией и Западом получает для себя новые широкие пути, и хотя в каждом отдельном случае указать их невозможно, но сам факт литературных заимствований не подлежит сомнению⁷⁶. Даже такая, по-видимому, исключительно западу принадлежащая область, как средневековая философия, не оставалась без влияния со стороны Византии. В этом отношении важно уже одно то обстоятельство, что схоластика господствовала и в византийской науке и здесь рождала те же самые явления, что и на Западе. Подобно тому, как это было в Западной церкви, и в Византии господствующее направление богословской мысли усвоило себе философию Аристотеля и при помощи ее излагало философское учение. С ХI века, в лице Пселла, Итала и затем в последующие века мало-помалу с Аристотелем вступают в борьбу неоплатонические авторитеты,– Платон, Порфирий, и Прокл, – и, будучи применены к уяснению церковного учения, вызывают глубокие волнения в византийском обществе. Внимательное исследование богословских споров, возникавших в Византии в период от ХI до XIV вв., показало, что в основе их лежало различие в философских направлениях партий, что они были фазисами борьбы между Платоном и Аристотелем, между реализмом и номинализмом⁷⁷. Так как изучение Аристотеля, Платона и Прокла применительно к христианским воззрениям начато было в Византии ранее, чем на Западе, то здесь естественно возникает вопрос; не стояли ли в связи западные споры с аналогичными византийскими явлениями? Правда, на философское развитие Византии еще не было обращено достаточного внимания и самое сочетание слов «история византийской философии» звучит пока еще странно, непривычно для уха, но уже и здесь имеются факты, с которыми необходимо считаться историку западной схоластики. Можно признать доказанным, что известная логика Петра Испанского, служившая источником всех сведений по логике и грамматике в западной Европе до XIV века, представляет собой ничто иное, как перевод сочинения Пселла «σὺνοψις εἰς τὴν Ἀριστοτέλους λογικὴν ἐπιστήμην»⁷⁸. Затем еще несколько фактов: найдено, что сочинения Аристотеля стали доступны Западу в латинских переводах к 20-м годам ХIII века, но каким путем они проникали на Запад, этот вопрос еще доселе не вполне удалось проследить ученым. Но вот в 1209 году в Париже имело место следующее происшествие: «на этих днях читались некоторые сочинения, принадлежащие, как говорят, Аристотелю и посвященные метафизике, недавно принесенные из Константинополя и переведенные с греческого на латинский. Так как эти сочинения совратили уже Альмарика и могут ввести в соблазн других, то определено предать их сожжению»⁷⁹. Определение это не могло, однако, задержать начавшегося на Западе философского движения, развивавшегося под воздействием Византии: в 1225 году, как замечает хроника, составленная в Сен-Дени одним монахом, врач Вильгельм вновь принес греческие книги из Константинополя в Париж, а Фридрих II и Манфред, оба знавшие греческий язык, своими побуждениями прямо содействовали переводу некоторых сочинений Аристотеля, Платона и Птоломея с греческого на латинский⁸⁰. Указанные факты ясны: они наглядно свидетельствуют о философской зависимости Запада от Византии, по крайней мере, до половины XIII столетия, а вместе с тем еще раз показывают, что изучение Византии необходимо для лучшего и всестороннего понимания средневековой западной жизни, на которую она разнообразно воздействовала. Как далеко шло это воздействие? В каких пределах средневековая Европа находилась под влиянием Византии? – точное и обстоятельное решение этих вопросов есть задача будущего византологии, и она составляет то, что можно назвать восточным вопросом в современной исторической науке.