Часть III. Монофизиты. Глава первая. Схизма монофизитов. Причины нового раскола

Начало V века Церковь встретила в самом разгаре богословских споров. Вопросы, поднятые сто лет назад арианской смутой, были успешно решены на Первом и Втором Вселенских соборах: его участники установили, что Бог Сын не является ни творением, ни подчиненным божеством, а таким же Богом, что и Бог Отец, то есть одним из Лиц триединого Бога. Но один аспект Троичного догмата оставался по – прежнему неясным – Богочеловечество Христа. Как полнота божества могла присутствовать в человеке Иисусе? В каком отношении находились в Нем две природы – человеческая и божественная? Попытка ответить на эти вопросы вызвала новые раздоры и конфликты, одним из которых стало столкновение Кирилла Александрийского с Несторием, который утверждал наличие в Христе двух природ – божественной и человеческой. Доктрина эта уходила корнями в учение Антиохийской богословской школы. На Третьем соборе Кирилл победил, но эта победа была недолгой и повлекла за собой новую цепочку споров.

Камнем преткновения снова стал вопрос, как в Христе соединяются божественная и человеческая природы. В сочинениях Кирилла Александрийского на эту тему содержалась неясность, из – за которой многие противники Кирилла были уверены, что он проповедует одну природу, а не одно лицо Христа. Разделение божественной и человеческой природ в Иисусе Кирилл допускал только абстрактное, а не в конкретной исторической реальности и не в живом Богочеловеке. Признать реальное, а не только умозрительное существование двух природ во Христе, по его мнению, означало признать, что в Нем было и две личности, божественная и человеческая, то есть окончательно разделить в Иисусе Бога и человека. Тогда действительно получалось, что Мария была не Богородицей, а Христородицей, как говорил Несторий, и на кресте умер только человек, а Бог смотрел на все это со стороны.

Антиохийцев такое мнение приводило в ужас. Если Христос по природе был Богом, то выходило, что Сам Бог, бесстрастный и бессмертный, испытывал жажду, страдал, был распят на кресте и умер. С точки зрения восточных отцов, это выглядело кощунством и нелепостью. Больше того, младенчество и отрочество Христа, вообще вся Его человеческая жизнь оказывались театром, имитацией, которую Бог только изображал, не будучи на самом деле подвержен ни детскому неведению, ни боли, ни жажде. Если Иисус уже изначально был всеведущ и всемогущ, у Него не могло быть развития, взросления, искушений, нравственной борьбы. Из живого человека Он превращался в призрака.

Церковь оказалась перед сложной дилеммой. Обе школы, оба учения были по – своему правы и в то же время что – то упускали. Каждая имела свои перекосы и крайности и нуждалась в синтезе и в уточнении друг другом. Задачей богословов было найти универсальный ответ, который устроил бы обе стороны и установил безусловную полноту истины, где могли сойтись и примириться их противоречия.

После осуждения Нестория тень пала и на его предшественников в антиохийском богословии, прежде всего на покойного Феодора Мопсуестского. Антиохийцы считали его великим светилом Церкви. После примирения Кирилла с Иоанном Антиохийским восточные отцы опирались на Феодора как на золотую середину между крайностями западного аполлинаризма и восточного несторианства. Именно в этом примиряющем духе известный богослов Ива (Хиба), пресвитер в сирийском городе Эдессе, называл Феодора «учителем учителей» и «толкователем толкователей». В своем письме ардаширскому епископу Маре он сомневался в православии и Кирилла, и Нестория, предлагая опираться на труды Феодора как единственно достойного авторитета.

В этой ситуации сторонники победившего Кирилла не стали останавливаться на полпути и взялись за Феодора Мопсуестского. Вначале митрополит Эдесский Равулла – суровый и крутой старик, ослепший на оба глаза, – неожиданно предал анафеме и самого Феодора, и того, кто поддерживал его учение, и тех, кто читал его книги, и тех, кто отказывался их сжигать. Эдесская богословская школа во главе с Ивой была им разогнана, а ее ученики сбежали в Персию. Следующий удар последовал из Армении, где сочувствующие Аполлинарию монахи написали обвинительное заключение против Феодора Мопсуестского, обнаружив в его трудах «возмутительную ересь». Они отослали свой труд константинопольскому патриарху Проклу, потребовав от него ответа, кто прав – Феодор или армянский авторитет Акакий Мелетийский. Прокл не ответил прямо, а составил свое изложение православной веры – томос, – где опроверг учение Нестория и четко разделил божественную и человеческую природы во Христе, в то же время настояв на «нераздельном» и «неслиянном» единстве ипостаси. В отличие от Кирилла, константинопольский патриарх ясно различал, в каких евангельских речениях говорится о человеческой, а в каких – о божественной природе Иисуса.

Томос Прокла оказался очень удачным и фактически решал проблему, примиряя восточное и западное богословие. Кирилл с ним согласился, но антиохийцы его отвергли, потому что в документе осуждались некоторые выдержки из работ Феодора Мопсуестского. Сам Прокл деликатно указал эти цитаты без имени автора, но его депутаты, сторонники Кирилла, без церемоний назвали имя Феодора и тем самым потребовали осудить не столько отдельные неудачные выражения восточного учителя, сколько его самого. Антиохийцы твердо ответили: «Пусть нас сожгут живыми, но мы не похулим памяти Феодора».

После отказа антиохийцев Прокл и Кирилл решили проявить сдержанность. Хотя Кирилл открыто называл Феодора еретиком хуже Нестория, он посоветовал Проклу не настаивать на анафемствовании Феодора, чтобы не поднять на Востоке бурю возмущения. Прокл написал Иоанну Антиохийскому примирительное письмо, объяснив, что выступал только против ошибок в учении Феодора и не думал оскорблять его память анафемой. Согласие было достигнуто, но опять оказалось шатким и сомнительным. Церковь продолжала раздирать смута. Нашлись какие – то монахи, которые ходили по городам и требовали от епископов анафемствовать Феодора и всех его сторонников. Иоанну Антиохийскому пришлось выпросить у императора особый указ, запрещавший выступать против Феодора.

Несмотря на внешнее примирение, на Антиохийскую церковь легла мрачная печать неблагонадежности. Ее права ущемляли, на ее служителей смотрели с подозрением. Появилось множество бродячих монахов и клириков, которые без конца слали жалобы в Константинополь и сводили личные счеты со своим начальством, обвиняя его в неправославии. От восточных епископов снова и снова требовали исповеданий веры и давали им разъяснения, как правильно следует верить. Все эти бесконечные несправедливости, придирки, вмешательства и склоки довели антиохийцев до такого раздражения, что, когда Кирилл Александрийский умер, на Востоке все вздохнули с облегчением. Феодорит Кирский сказал: «Наконец – то умер этот злой человек. Его уход обрадует живых и огорчит мертвых».

Но антиохийцы радовались рано: после смерти Кирилла Александрийского положение Восточной церкви стало еще хуже. Авторитет Кирилла был возведен в догму, а его учение, вплоть до мельчайших подробностей, объявлено беспрекословной истиной. С самим Кириллом еще можно было спорить, с его тенью – уже нет. Преемником Кирилла стал его племянник и архидиакон Диоскор, который придерживался крайних взглядов и меньше всего был настроен на примирение. В вопросе о Богочеловечестве Христа он твердо опирался на постулат Кирилла – «из одной природы» – и не принимал никаких оговорок и нюансов. Кроме того, Диоскор болезненно относился к любым намекам на ущемление прав Александрийской церкви и косо смотрел на Константинопольскую патриархию, считая, что Константинополь несправедливо ставят выше Александрии. Он не признавал постановления Второго Вселенского собора, сместившего александрийскую кафедру на третье место после Рима и Константинополя, а константинопольскому патриарху Флавиану, сменившему Прокла, за всю жизнь не написал ни одного письма.

Монофизитство тем временем становилось все более популярным, даже на Востоке. Оно было понятней и ближе большим массам верующих, не разбиравшихся в тонкостях богословия. Императорский фаворит Хрисафий был на стороне монофизитов, что давало им сильную поддержку при дворе. Хрисафий имел неограниченное влияние на Феодосия II и, по слухам, находился с ним в интимной связи. Крестным отцом Хрисафия был константинопольский архимандрит Евтихий, один из лидеров монофизитов.

Новый антиохийский епископ Домн продолжал отстаивать восточное богословие, но силы были неравны. Император личным указом отменил хиротонию некоего Иринея, друга Нестория, которого Домн рукоположил в епископы. Домн, не смевший спорить с императором, в ответ обвинил в аполлинаризме архимандрита Евтихия. Затем, в ноябре 448 года, на соборе, проходившем в Константинополе, могущественного архимандрита Евтихия обвинил в ереси и потребовал вызвать на собор епископ Евсевий Дорилейский. Это был опасный шаг, несмотря на то что Евсевий заручился поддержкой патриарха Флавиана. Больше всего Евсевий боялся, что Евтихий отречется от своей ереси и потом станет его преследовать за клевету: «Если я окажусь клеветником, то потеряю сан. Я боюсь гонения со стороны Евтихия, я беден, ничего не имею, а он богат, он грозит мне ссылкой, он уже назначил мне и место ссылки!»

Евтихий долго отказывался явиться, ссылаясь на болезнь и на свой обет никогда не покидать монастыря. В то же время он начал подбивать монахов выступить против Флавиана. Наконец архимандрит явился на собор под императорской охраной, которая перед началом заседания взяла с отцов слово, что, чем бы ни кончился суд, они отпустят Евтихия на свободу.

На соборе снова поставили вопрос о двух природах Христа. Евтихий был изворотлив и старался во всех спорных случаях выйти сухим из воды, опираясь на авторитет Писания и выставляя его против любых обвинений. Когда его спросили, верит ли он, что Христос единосущен Отцу по божеству и единосущен нам по человечеству, Евтихий ответил вопросом на вопрос: а что сказано в никейском символе? – и после ответа «единосущен Отцу», наставительно заметил: «Так я и верую; так и ты веруй». Он возмущался, когда его спрашивали про две природы в Иисусе: «А где в Писании сказано «два естества»?»

В конце концов Евтихий отказался признать существование двух природ в Богочеловеке. Он заявил, что никогда не встречал в писаниях отцов утверждения, что Иисус Христос состоит из двух естеств, соединившихся по ипостаси, и не примет его, так как он следует Святому Писанию как лучшему источнику вероучения. Он ссылался на авторитет Кирилла Александрийского и Афанасия Великого, которые не говорили ничего подобного: неужели и их обвинять в ереси? Попытки уговорить его ни к чему не привели, и после бурного обсуждения Евтихий был отлучен от сана.

Император и двор остались недовольны Константинопольским собором. У Евтихия нашлись многочисленные друзья, требовавшие пересмотра дела. Император Феодосий решил созвать новый вселенский собор, назначив его на 1 августа в городе Эфесе.

Председателем Второго Эфесского собора был назначен Диоскор Александрийский, вставший во главе комиссии из авторитетных епископов. Римский папа Лев прислал своих представителей, главным из которых был епископ Юлий Путеольский, почтенный старец, лишенный какой – либо энергии. Римские легаты сразу встали на сторону православного Флавиана, но общий настрой собора был против дифизитов. Уполномоченный императора комит Елпидий заявил, что утверждения о двух природах в Христе противны Господу. Диоскор привел на собор целую толпу сирийских монахов, которые запугивали заседавших отцов и при каждом упоминании двух природ кричали: «Кто делит Христа надвое – того надвое разрубить!» Послание папы Льва, выдержанное в духе Флавиана, на заседании даже не зачитали, несмотря на многочисленные просьбы легатов: сослались на то, что есть более важные документы.

В конце концов Евтихия признали невиновным. Приведя 7 – е правило Первого Эфесского собора, которое запрещало изменять «никейскую веру», к ответу призвали уже Флавиана и Евсевия – за то, что они вводили новую веру, мудрствуя о том, чего не определили отцы Никейского собора. Несмотря на возражения некоторых епископов и римского легата Илара, Флавиана и Евсевия лишили сана. За них стали просить; тогда Диоскор закричал: «Так вы бунтовщики; стражу сюда!» В церковь, бряцая оружием, ворвались солдаты, и некоторые епископы от страха залезли под скамейки. Существовала даже легенда, что Диоскор тут же на месте избил Флавиана и тот два дня спустя скончался от ран.

На следующих заседаниях собора были низложены восточные отцы Ива Эдесский и Феодорит Киррский. Антиохийский епископ Домн, стараясь спасти себя, подписывал все, что от него требовали, но его все – таки низложили и сослали в монастырь.

Император Феодосий был очень доволен. Он считал, что теперь несторианство окончательно побеждено и повсюду воцарился мир. Ему не приходило в голову, что на пороге стоит новая, гораздо большая ересь, которая скоро уничтожит половину государства.

После собора Флавиан, Евсевий и Домн написали жалобное письмо римскому папе. Сохранилось подробное послание Флавиана Льву, где он в деталях излагал события Эфесского собора и требовал восстановления справедливости, утверждая, что многие епископы действовали по принуждению и под страхом насилия. Письмо доставил в Рим папский легат Илар, которому пришлось тайком бежать из Константинополя, где его насильно удерживали византийцы. Лев немедленно разослал послания Феодосию II и его сестре Пульхерии, в которых отверг решения собора, назвав его «Разбойничьим», и предложил собрать новый собор в Италии. Он на коленях просил императора Западной империи Валентиниана III вмешаться и уговорить Феодосия изменить свою церковную политику. Феодосий ответил в письме, что с Церковью все в порядке, смутьяны наказаны и единство веры восстановлено. В самом деле, порядок был наведен образцовый: Флавиана отправили в ссылку (он умер по дороге), Домн вернулся в Иерусалим, Иву сослали в монастырь, а Феодорита посадили в тюрьму. На константинопольскую кафедру поставили александрийца Анатолия, которого Диоскор рукоположил лично. Антиохийским патриархом сделали некоего Максима.

Но Диоскор и монофизиты праздновали победу только до тех пор, пока их поддерживал император. Вскоре Феодосий погиб, упав на охоте с лошади, и все сразу изменилось. Его сестра Пульхерия, взойдя на престол, первым делом казнила всемогущего Хрисанфия, главного покровителя монофизитов. Чтобы не править империей единолично (это было не в византийских обычаях), она взяла в мужья сенатора Маркиана и заключила с ним формальный брак, поставив условием, что и в замужестве будет жить как девственница. Маркиан не имел никакого права на престол, поэтому Пульхерия решила укрепить его положение с помощью Церкви. Раньше христианские правители короновались так же, как язычники, – надеванием венца на голову властителя. Пульхерия уговорила патриарха Анатолия устроить особое церковное коронование, в котором новый император получал как бы божественную санкцию на свое правление. Так возник обряд царского миропомазания, которым последующие монархи подтверждали божественное происхождение своей власти.

Пульхерия приняла сторону папы Льва. Всех сосланных вернули обратно, а Евтихия, наоборот, сослали. Сразу посыпались покаянные заявления епископов о том, что на Эфесском соборе они подчинились насилию. Останки Флавиана торжественно перенесли в Константинополь, а взаимоотношения с Римом возобновились. Анатолий Константинопольский и Максим Антиохийский беспрекословно приняли папских легатов и подписали присланный с ними томос Льва.

В томосе папа Лев писал, что во Христе нельзя исповедовать ни человечества без истинного божества, ни божества без истинного человечества. Отрицать плоть значит отрицать страдания по плоти, а следовательно – и само наше спасение, искупленное этими страданиями. «Для нашего искупления нужно было, чтобы один и тот же посредник между Богом и человеком, человек Иисус Христос, с одной стороны, и мог бы умереть, а с другой – не мог бы».

Основная идея монофизитства заключалась в том, что природы Бога и человека не могут быть на равных: божество неизбежно поглотит человечество, человеческое растает в божественном, как свеча в пламени. Идея несторианства звучала прямо противоположно: две природы, Бог и человек, равно и с одинаковой полнотой представлены в Иисусе. Они таинственно соединены через взаимное добровольное согласие, но все – таки их двое, а не один. Папа Лев в своем томосе отсек обе этих крайности, указав ту золотую середину, которая позволяла сохранить в Христе и Бога, и человека, парадоксальным образом не разделяя и в то же время не сливая их в одно целое.

Недосягаемый Диоскор сидел в своей Александрии и мечтал о реванше. После Разбойничьего собора он чувствовал себя так уверено, что даже осмелился не признать коронование Маркиана. Диоскор хотел лично управлять Египтом, как светский властитель, за что его в насмешку прозвали «фараоном». По сути дела, это была государственная измена и попытка переворота, резко настроившая против него Маркиана и Пульхерию. К тому же Диоскор был отличным кандидатом в «козлы отпущения», на которого можно было свалить все грехи императора Феодосия, ответственного за Разбойничий собор. Для исправления ошибок Эфесского собора был назначен новый, в Никее, однако политические события заставили повременить с его созывом. У ворот империи стоял «бич Божий» Атилла, вождь гуннов, и обе ее половины напрягали все силы, стараясь сдержать натиск его полчищ. Маркиан уехал воевать на северные рубежи, а западный полководец Аэций собирал силы, чтобы разбить Атиллу в знаменитой битве на Каталаунских высотах.

Новый собор готовился под угрозой вторжения гуннов и много раз откладывался и переносился из – за опасности ситуации. Наконец он открылся 8 октября 451 года в Халкидоне, предместье Константинополя. Император, как обычно, назначил своих светских представителей, которые руководили работой собора. Заседания протекали в огромной базилике Великомученицы Евфимии, где могли легко уместиться все 500 участников собора. Посередине, спиной к балюстраде, отделявшей алтарную часть, размещались представители императора: комиссия из восемнадцати человек, включавшая самых влиятельных и уважаемых сановников и сенаторов. Вдоль стен сидели епископы: слева – дифизиты (римские легаты, константинопольский патриарх Анатолий, Максим Антиохийский и др.), справа – партия монофизитов в лице Диоскора Александрийского, Ювеналия Иерусалимского и многочисленных епископов из Палестины и Египта. За дверями прибывшие из ссылки Феодорит и Ива жали решения своей судьбы.

Диоскор, пытавшийся поднять в Александрии мятеж против Маркиана, не ждал от собора ничего хорошего. Действительно, римские легаты начали с того, что потребовали удалить из церкви Диоскора, заявив, что иначе немедленно покинут заседание и вернутся в Рим. Однако это означало осудить его раньше, чем состоялся сам суд; поэтому Диоскора просто пересадили в центр, но уже не как участника, а как подсудимого.

На первом же заседании Диоскора призвали к ответу за Разбойничий собор. Диоскор умело защищался, говоря, что действовал по приказу императора Феодосия. Он указывал на то, что не был единоличным председателем на Эфесском соборе и в деле замешаны многие из тех, кто тогда его поддерживал, а теперь сидит среди его судей. Это поставило епископов в неловкое положение. Некоторые пытались оправдываться, говоря, что на них действовали устрашением, но Диоскор в ответ смеялся и напоминал им о святых мучениках, пожертвовавших ради веры жизнью. Когда его упрекнули в личном пристрастии к Евтихию, он твердо ответил: «Не взираю я на лица и ни о чем не забочусь, кроме души моей и правой веры».

Во время заседания был поставлен вопрос, кто считает веру Флавиана православной; в этот момент многие монофизиты встали с мест и в буквальном смысле перешли на сторону дифизитов. В их числе был главный сподвижник Диоскора Ювеналий Иерусалимский. Один из епископов, Аттик Никопольский, поспешно покинул церковь, сославшись на внезапное заболевание. Диоскор остался только с маленькой кучкой сторонников.

Халкидонский собор проходил еще несколько недель: заседания начинались с рассветом, продолжались весь день и заканчивались поздно вечером, при свечах. Наконец собор постановил арестовать всех шесть председателей Эфесского собора. На деле пострадал только Диоскор. Его трижды пригласили на духовный суд, а когда он не явился, заочно осудили за насилие и дерзость (про веру не было сказано ни слова). После ареста Диоскора лишили сана, а остальные епископы были освобождены по ходатайству отцов собора. Отдельно решался вопрос о группе из тринадцати египетских епископов, так и не перешедших на сторону дифизитов. Они отказывались подписать томос Льва, ссылаясь на то, что по александрийским правилам могут сделать это только с согласия своего архиепископа, то есть Диоскора. Некоторые даже падали на колени и умоляли избавить их от подписи, говоря, что за это их убьют в Александрии. Решение о них пришлось отложить, так же как и о толпе монахов, продолжавших буйствовать в городе и требовать возвращения Диоскора.

При обсуждении догматических вопросов на соборе возникли сложности. Отцы уже опасались излагать веру «кто как верует», как было принято раньше. Они знали, как зыбки термины, как легко любой из них может быть истолкован в ту или другую сторону и какой огромный вес имеет каждое неудачно сказанное слово. Изложение веры было слишком ответственным делом, чтобы каждый мог выступать с ним лично. В ответ на вопрос «как веруешь?» теперь следовало только зачитывать принятую Церковью и утвержденную традицией формулу, тем более что церковное правило прямо требовало держаться того, что уже изложено. Поэтому вместо исповедания своей веры отцы приступили к зачитыванию уже существующих вероизложений, чтобы выбрать наилучшую формулу. Зачитали: никейский и константинопольский символы; послание Кирилла Александрийского Несторию и его же примирительное письмо Антиохийской церкви; томос папы Льва. Большинство одобрило томос возгласами: «Петр говорит устами Льва!», – но некоторые епископы из Иллирии и Палестины высказали сомнения, что высказанные в нем мысли православны. Проблема была в том, что положения томоса противоречили отдельным местам в трудах Кирилла, который был абсолютным и непререкаемым авторитетом. Отцы могли бы подвергнуть подробному рассмотрению взгляды Кирилла и установить истину – как предлагал внезапно выздоровевший Аттик Никопольский – и этим, возможно, уберечь Церковь от дальнейшего раскола. Вместо этого всем сомневающимся было предложено разрешать свои сомнения в частном порядке, обратившись за разъяснениями к Анатолию Константинопольскому. Знаменитые «12 анафематизмов» Кирилла, послужившие причиной бурных раздоров, на соборе не зачитали. Вопрос так и не был разрешен до конца, что открывало большие возможности для монофизитов.

Составить новое изложение вероисповедания никак не удавалось. Большинство отцов собора склонялись к александрийской формуле «из двух природ», очень близкой к монофизитству. В этом не было ничего странного: в богословии по – прежнему сохранялся сильный крен в сторону Кирилла и осуждение Диоскора по «административным соображениям» ничего не меняло. Снова, в который раз, пришлось вмешаться светской власти, уже не только во внешний порядок собора, но и в само богословие. Епископам было поставлено на вид, что выражение «из двух природ» употреблял Диоскор, поэтому оно неприемлемо. Заговорили о «двух природах», но в зале тут же послышались возгласы: «Долой несториан!» Кричавшим указали, что о двух природах говорит и папа Лев; но и это вызывало сомнения, потому что противоречило Кириллу. Папские легаты пригрозили, что, если томос Льва не будет принят, они уедут. Евсевий Дорилейский предложил вообще не составлять никакого вероисповедания, но это не устраивало императора и его представителей, главной целью которых было утвердить окончательную и всех примиряющую формулу.

В конце концов люди императора поставили ультиматум: либо епископы составляют новое определение, либо собор распускается и переносится в Италию. Под давлением власти была создана комиссия, куда вошли папские легаты и несколько греческих епископов, настроенных скорей в пользу Диоскора, в том числе все тот же Аттик. Их отвели в небольшое помещение и заперли, наказав не выходить до тех пор, пока документ не будет составлен. Прошло всего несколько часов, и епископы вынесли готовый текст. Казалось бы, столь разные люди, собравшиеся под давлением властей, чтобы в последний момент наспех составить какую – нибудь примирительную формулу – один историк назвал их «комиссией отчаяния», – должны были или совсем ничего не сделать, или написать что – то скороспелое и невнятное, лишь бы отчитаться в выполненном задании. Но произошло чудо: епископский мозговой штурм дал идеальный результат. На свет появился знаменитый «орос» (вероизложение), настолько точный и безупречный по форме и смыслу, что все последующие века Церковь ориентировалась на него как на образец и фундамент христианской догматики.

Орос был основан на Антиохийском вероизложении 433 года, подписанном Кириллом в период компромиссов, а также на послании Кирилла к Несторию и томосе Льва. В оросе говорилось, что из – за появления новых ересей отцы вынуждены составить новое определение веры в дополнение к никейскому и константинопольскому символам. Начало текста было составлено в отрицательной форме: осуждались те, кто разделял одно Лицо Сына на два; считал божество подлежащим страданию; допускал слияние и смешение двух природ; предполагал в Христе какую – то иную, нечеловеческую природу; считал, что до соединения природ их было две, а после соединения – одна. Положительная часть звучала так: «Последуя святым отцам, все согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в божестве и совершенного в человечестве, истинно Бога и истинно человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по божеству и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха, рожденного прежде веков от Отца по божеству, а в последние дни ради нас и ради нашего спасения от Марии Девы Богородицы по человечеству, одного и того же Христа, Сына, Господа, единородного, в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно – так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, но тем более сохраняется свойство каждого естества и соединяется в одно Лицо и одну Ипостась – не на два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына и единородного Бога Слова, Господа Иисуса Христа, как в древности пророки учили о Нем, и как Сам Господь Иисус Христос научил нас, и как предал нам символ отцов».

В заключение снова говорилось, что никто под страхом отлучения и лишения сана не должен составлять другую веру. В оросе были впервые четко разделены понятия «природа» (естество) и «ипостась» (лицо), которые смешивались еще Кириллом. Было очень важно установить, что во Христе существуют две природы, божественная и человеческое, но одно лицо – Бога – Слова. Бог принял не личность (лицо) человека, а только его природу. Человек может спастись только потому, что каждый из нас принадлежит человеческой природе, а она во Христе соединена с божественной в одном Лице, едином для двух природ. Поэтому и спастись возможно только через Христа, Он – единственный мост, соединяющий нас с Богом. Стоило принять точку зрения несториан (как ее тогда понимали) или монофизитов, признать, что в Иисусе одна природа или два лица, – и этот мост рушился. Человечество оказывалось оторвано от Бога.

На соборе оправдали Иву и Феодорита, толком их не выслушав. Все уже устали, никто не хотел выяснять, в чем был прав Феодорит и в чем суть его расхождений с Кириллом. От Феодорита потребовали только, чтобы он анафемствовал своего друга Нестория, и, когда после нескольких попыток изложить свою точку зрения тот наконец сдался, все этим вполне удовлетворились. Зачем было разбирать старые дрязги, когда все уже сделано? Если бы начали копаться в прошлом, могло бы оказаться, что и святой Кирилл ошибался и еретик Несторий (или, по крайней мере, Феодорит) был в чем – то прав. Поколебался бы фундамент Церкви, традиция святых отцов. На соборе все хотели упростить, чтобы свести к единству, не сознавая, что это создает почву для дальнейших заблуждений и расцвета монофизитства.

Халкидонский собор постановил, что константинопольская кафедра по чести и значению является второй после римской (28 – й канон). Это внесло новый раскол в отношениях с Римом. Легаты заявили проест. Отцы собора, патриарх Анатолий, даже Маркиан и Пульхерия начали писать письма папе Льву, осыпая его множеством льстивых выражений и уговаривая признать 28 – й канон. Папа остался глух к этим просьбам и наотрез отказался утверждать новое правило. Монофизиты тут же подхватили этот спор, заявляя, что римский папа не согласен с еретическим несторианским собором. Папе пришлось оправдываться и в конце концов признать собор, умолчав, однако, о возвышении Константинополя.

Собор кончился парадным заседанием, на котором появились Маркиан и Пульхерия. Здесь состоялось официальное подписание ороса, а завершилось все славословиями императорской чете, образец которых сохранился в протоколе: «Слава Маркиану – новому Константину, новому Павлу, новому Давиду! Ты – мир мира! Ты утвердил веру православную! Многие лета императрице! Ты – светильник веры православной! Тобой мир царит повсюду! Маркиан – новый Константин, Пульхерия – новая Елена (то есть св. Елена, мать Константина)!»

Казалось, собор раз и навсегда решил вопрос о двух природах Христа и с монофизитством было покончено. Император Маркиан не сомневался, что поставил последнюю точку в церковной смуте. «Да замолкнут теперь все дурные споры. Только совсем нечестивый может претендовать на право личного мнения по вопросу, о котором подали свой согласный голос столько духовных особ». На самом деле получилось все наоборот. Именно после собора монофизитство получило огромную силу и охватило не только Египет, но и Антиохию, Армению и много других областей. Почему так произошло? У монофизитства было много разных причин, в том числе политических, национальных и даже языковых. Некогда единая Римская империя раскололась на две части не только территориально, но и по языку. Вся западная часть была латинской, вся восточная – греческой. Но кроме греческого в Византии было много и других языков: сирийский, коптский, армянский. Они тоже стремились отпасть от греческого центра. В некоторых районах империи вообще не знали греческого, особенно в сельской местности: он был уделом местной интеллигенции. Златоусту даже в Антиохии, одном из центров эллинизма, приходилось читать проповеди на сирском языке. Греков на этом наречии звали «румойе», это значило примерно то же, что «солдат». В Египте у коптов был свой язык, свои традиции; эллины здесь были пришельцами и чужаками, составлявшими незначительное меньшинство. После Халкидона приверженцев константинопольской веры в Египте презрительно называли мелхитами, то есть «царскими» («мелех» – «царь»).

Религиозные раздоры смешивались с национальными и приводили к политическим последствиям. В Армении император Маркиан отказал армянам в помощи против персов, а они отомстили ему тем, что отвергли Халкидонский собор (на котором сами армяне не присутствовали). Это было тем легче, что преемники Маркиана на византийском престоле, императоры Зенон и Анастасий, сами считали этот собор еретическим.

Но основная причина была в том, что именно монофизитский вариант христианства привлекал большинство верующих. Богословие долго колебалось между монофизитством и несторианством, признавая Христа то слишком Богом, то слишком человеком. Однако силы между ними были неравны: первое течение всегда побеждало второе. На Востоке многие христиане были склонны не просто возвеличивать Бога, но и принижать человека. Все материальное, плотское казалось им презренным и таящим в себе зло. Они думали и чувствовали так: раз Бог неизмеримо выше и лучше человека, значит, Он неизбежно поглощает человеческую природу. Для них вера в Богочеловека была прежде всего верой в Бога, а не в человека. Считали, что благо духа должно побеждать зло плоти; от мира надо отказываться, а не преображать его; нужно бросить, отринуть тленный и преходящий мир и в мистическом соединении с Богом обрести спасение.

Александрийцы всегда стояли на этой позиции и отстаивали ее вопреки всем соборам и государственным репрессиям. С Антиохией получилось сложнее. Авторитетность антиохийской школы была подорвана вселенскими соборами. В Антиохии богословская школа была делом интеллектуалов, мыслящей верхушки Церкви, не имевшим большой поддержки в пастве. С появлением монашества в Сирии и Палестине здесь стали широко распространяться монофизитские взгляды. Всякий монах был естественным монофизитом, все мировоззрение и образ жизни толкали его к этому уклону – а монахи в то время были самой активной, а порой и самой буйной частью христиан. Они не оседали в монастырях, а переходили с места на место, сбивались в бродячие группы и составляли целые армии, как в переносном, так и в буквальном смысле. Охваченная религиозным рвением и жарким благочестием, незаметно переходящим в фанатизм, многотысячная монашеская толпа не останавливалась перед физическим насилием. Ее руками были убиты епископы Протерий, Стефан и многие другие – убиты зверски, глумливо, с чудовищной жестокостью. Когда авторитет антиохийской школы пошатнулся, эти силы взяли инициативу в свои руки и фактически захватили власть в Антиохии и Палестине. Когда палестинский патриарх Ювеналий отрекся от монофизитства и вернулся в Палестину православным халкидонцем, его не приняла собственная паства. То же самое произошло в Антиохии, где православный патриарх Максим не имел никакой власти и авторитета. Антиохийцы стали александрийцами по вере.

Получалось, что после Халкидонского собора, ниспровергшего монофизитство, большинство восточных христиан оставались по убеждениям монофизитами – по крайней мере, среди тех, у кого вообще были убеждения. Огромная масса верующих просто опиралась на авторитет вышестоящих лиц, потому что оттенки тонких богословских споров были выше ее разумения. Не только рядовые христиане, но и многие епископы не решались открыто выказывать свою веру, а подчинялись тому, что говорило начальство. В конечном итоге решение зависело от митрополитов и патриархов: на чью сторону они вставали, туда шла и подчиненная им церковь. От Церкви отпадали не индивидуально, в силу своих лично осознанных и выстраданных убеждений, а целыми районами и областями, по географическому и административному признаку. Если александрийский папа был монофизитом, то и вся Александрия, а за ней и весь Египет тоже были монофизитскими. Здесь вопросы богословия переходили уже в национальные и государственные. Еще сто лет после Халкидона главным вопросом для каждого византийского правителя было – принимать или не принимать Четвертый Вселенский Халкидонский собор. И то, и другое решение грозило политическим расколом и катастрофой для всей империи.

Церковь пыталась справиться с расколом в течение нескольких столетий, идя на серьезные компромиссы с еретиками. Борьба с монофизитством продолжалась больше 200 лет и кончилась отпадением монофизитской церкви от православной. Сильный удар монофизитство нанесло и по империи, оторвав от нее миллионы подданных. От Византии отделились Сирия, Армения, Египет, Эфиопия (до сих пор исповедующие монофизитство). Государство было расколото и ослаблено как раз перед страшным нашествием арабов.

В результате на Востоке православным остался один Константинополь. Он победил, оказавшись в одиночестве. Но его столичное положение, его имперский авторитет привели к тому, что все новые церкви ориентировались на константинопольскую веру и брали ее за образец. Это спасло православие от участи маленького анклава, окруженного со всех сторон инославной верой. Потеряв сектантский юг, православие захватило север и продолжило жизнь в Болгарии, Чехии, Сербии и России.

После Халкидона монофизитская смута достигла угрожающих размеров. Сразу после окончания собора разразилось восстание в Палестине. Во главе его стал монах Феодосий, убежденный монофизит. Он приехал на Халкидонский собор вместе с Ювеналием Иерусалимским, сторонником Диоскора, но, когда Ювеналий перешел на сторону дифизитов, Феодосий сбежал обратно в Палестину и объявил Ювеналия предателем, а собор – еретическим.

На его сторону встали палестинские монахи, сделавшие Феодосия патриархом. Монахи в Палестине были в основном бродячие, не привязанные к монастырям. Они почти не признавали церковную власть и действовали как самостоятельная и никем не контролируемая сила. В Иерусалиме восставшие взяли штурмом тюрьму и выпустили узников, которые присоединились к мятежу. Полтора года они безнаказанно грабили и убивали богачей. На их сторону встала даже Евдоксия, вдова Феодосия II, которая в то время жила в Иерусалиме и поддержала бунт из ненависти к правившей империей Пульхерии.

Правительство отправило в Иерусалим войска; монахи в ответ организовали свою армию и выступили им навстречу. У города Неаполис (Наблус) произошло сражение, в котором монахи были разгромлены полководцем Дорофеем. Восстание было подавлено, Феодосий пойман и умер в тюрьме. Но вся Палестина по – прежнему оставалась монофизитской. Силой возвращенный на патриарший престол Ювеналий Иерусалимский считался предателем. Монах Соломон как – то подошел к нему с корзиной якобы для благословения и осыпал мусором, говоря: «Так бывает с теми, кто продает веру за мирские блага».

Монахи не дремали и в Каппадокии. Их предводитель Георгий поднял смуту в Кесарии, и епископ Фалассий Кесарийский, видный деятель Халкидонского собора, был вынужден бежать.

Еще более серьезные события происходили в Египте. Главный монофизит, Диоскор Александрийский, был осужден и лишен сана на Халкидонском соборе. На его место назначили православного Протерия, но тот опирался только на светскую власть и силу армии. После смерти Маркиана, защищавшего православие, Протерий был жестоко убит восставшей толпой. Над его трупом долго издевались, таская по городу, потом сожгли, а прах развеяли по ветру. Ходили слухи, что убийцы Протерия даже пожирали его внутренности.

На его место был избран монофизит Тимофей по прозвищу Элур (Кошка). Тимофей был один из активных деятелей Разбойничьего собора. Говорили, что он придумал новый способ предвыборной агитации: ходил по монастырям с особой трубочкой и, спрятавшись за дверью, шептал через нее в келью монахам, что он ангел, посланный от Бога, и что они должны избрать Тимофея Элура. Будто бы благодаря этой уловке его и избрали патриархом.

Императорам пришлось снова ломать голову над церковными делами. Преемник Маркиана Лев I, также сторонник православия, обратился к Церкви с тремя вопросами: признавать ли Тимофея Элура, как относиться к Халкидонскому собору и нужно ли созывать новый вселенский собор? На местных епископских соборах было решено – Тимофея Элура не признавать и лишить сана; Халкидонский собор признать наравне с Никейским; новый собор не созывать. Однако войны с Египтом власти не хотели, поэтому они упросили папу Льва написать вместо томоса более мягкое вероизложение, где две природы вообще не упоминались, монофизитство почти не критиковалось, а в тексте то и дело цитировался Кирилл. Но Тимофей Элур отверг и этот компромисс. Пришлось снова прибегнуть к армии. После нескольких сражений, где погибли тысячи людей, сторонники Тимофея Элура были разгромлены, а сам он сослан в крымский Херсонес (современный Севастополь).

Вместо Элура патриархом поставили православного Тимофея Салофакиола, человека мягкого и терпимого. Он старался действовать только силой убеждения, не опираясь на государственную власть, хотя она и была на его стороне. Доброго Тимофея любили даже монофизиты, с которыми он обращался кротко и милостиво. Когда к нему привели женщину, которая несла крестить ребенка в монофизитскую церковь, он не только отпустил ее с миром, но и дал ей холстину, чтобы она могла завернуть младенца после купели. Когда он шел по улицам, народ кричал: мы тебя любим, хоть ты и другой веры. Ради мира в Церкви Тимофей даже восстановил в диптихах, среди поминаемых во время литургии, имя отлученного Диоскора. Но его епископство было недолгим, и после смерти Тимофея снова воцарилась атмосфера нетерпимости и вражды.

В Константинополе в это время произошел очередной переворот. Законный наследник престола Зенон бежал из города. Власть захватил узурпатор Василиск, сторонник монофизитов. Он вытащил из ссылки Элура и издал особый документ под названием Энциклион, где предал анафеме Халкидонский собор и всего его решения, запретив даже упоминать о нем. Документ подписали больше 500 епископов, все несогласные были низложены и сосланы. Тимофей Элур с триумфом возвратился в Александрию, изгнал Тимофея Салофакиола и вернул в город останки Диоскора. Победа монофизитов в Александрии была полной.

Но в самом Константинополе патриарх Акакий, хотя и сочувствовавший монофизитам, встал на сторону Халкидона. Отрицать решения этого собора значило отрицать и его 28 – е правило, даровавшее Константинополю власть над всей Восточной церковью. Поэтому Акакий отказался подписать Энциклион, в знак траура обтянул престолы в церквах черным цветом и поднял возмущение в народе. Даже подвижник Даниил, подражавший Симеону Столпнику, слез со своего столпа и пришел в город защищать веру. Армия изменила Василиску, свергнутый Зенон с войсками уже подходил к Константинополю. Василиск в отчаянии издал Антиэнциклион, отменявший все его прежние церковные решения, но это ему не помогло. Он был низвергнут и заключен в тюрьму. По византийской традиции вместе с ним посадили и его детей, которые умерли в заточении вместе с отцом.

В Александрии дела тоже повернулись в противоположную сторону. Тимофей Элур умер, когда представители власти уже ехали его арестовывать. Его монофизитским преемником стал Петр Монг (Гугнивый), которому сразу же пришлось скрываться от властей. На епископскую кафедру снова вернули халкидонца Тимофея Салофакиола, но паства его не признала, и православные церкви стояли пустыми. Это был христианский бойкот: народ демонстративно перестал ходить на службы.

После смерти Тимофея Салофакиола между двумя партиями началась борьба за александрийский престол. Монофизиты хотели выбрать Петра Монга, а православные – Иоанна Талайю. Последний был замешан в заговоре против Зенона и находился в ссоре с Акакием, патриархом Константинополя, поэтому его шансы на патриаршество были невелики. Между тем партия монофизитов в Константинополе интриговала за избрание Петра Монга, изображая его человеком решительным и способным навести порядок в Египте. Ради мира в церкви Акакий и Зенон решили пойти на компромисс с Египтом, пожертвовав православным Римом. Рим в то время переживал упадок, и казалось, что его можно уже не принимать в расчет.

Зенон издал специальный указ – энотикон, в котором попытался примирить монофизитов и православных, в уклончивой форме излагая веру и обходя молчанием Халкидонский собор. Петр Монг скрепя сердце принял энотикон и стал епископом Александрийским. Иоанн Талайя сбежал в Рим и начал жаловаться римскому папе на Петра Монга и Акакия Константинопольского как на монофизитов и притеснителей православия. Римский епископ потребовал объяснений от Акакия, но не получил ответа и отлучил его от Церкви. Письмо папы Феликса III гласило: «Ты лишен священства, отлучен от кафолического общения и от числа верных. Ты не имеешь больше права ни на имя иерарха, ни на священные действия». Отлучительное письмо было тайком доставлено из Рима в Константинополь и незаметно приколото на омофор Акакия, когда тот служил литургию в храме Святой Софии. Разгневанный Акакий наказал ловкачей и вычеркнул из диптихов имя папы. Так возник новый разрыв между Восточной и Западной церквями – «акакианская схизма», продлившаяся 35 лет.

В Александрию энотикон тоже не принес мира. Неохотное признание Петром Монгом энотикона настроило против него многих монофизитов, особенно монахов. Они откололись от Монга и выбрали себе нового епископа, монаха Неафалия.

В Антиохии патриаршую кафедру тем временем захватил монофизит Петр Гнафевс (Сукновал). Власти его сослали, но поставленный на его место православный Стефан был убит толпой прямо во время службы. Понимая, что силой насадить православие не удастся, правительство просто оставило антиохийскую кафедру вакантной.

В Палестине патриархом был настроенный промонофизитски Анастасий, ученик Ювеналия. Он и его преемник Мартирий также приняли энотикон.

К концу VI века патриархи двух крупнейших церквей, Александрийской и Антиохийской, были уже чистыми монофизитами и спорили между собой по тонкостям собственной доктрины о Троице. Православные уклонялись от этих споров, считая саму постановку таких вопросов еретической. К тому же эти вопросы становились такими запутанными, что один из православных иерархов, Леонтий Византийский, прямо заявил, что ответить на них невозможно и лучше не пытаться решить то, что не решили в свое время святые отцы.

В начале VII века монофизитство раздробилось на несколько течений. Новые секты появлялись по самым разным причинам, часто никак не связанным с догматикой. Например, сторонники Диоскора отделились от сторонников Тимофея Элура и образовали секту диоскориан. Акефалов («безглавых») не устроило, что Петр Монг принял энотикон Зенона, несмотря на то что в нем не отвергался прямо Халкидонский собор: они сочли такой компромисс недопустимым. Поскольку у акефалов не было своего епископа и они не могли назначать новых священников, вскоре им пришлось обходиться без них. Без священников нельзя было освящать хлеб и вино и нечем было причащаться; поэтому акефалы хранили старые, оставшиеся с давних времен святые дары и причащались раз в год, отламывая от них по маленькой крупице, а вместо вина принимали крещенскую воду.

Чисто догматическими сектантами были евтихиане. Евтихий определял соотношение естеств во Христе так: до воплощения две природы, после воплощения – одна. Человеческая природа Иисуса единосущна нам только до тех пор, пока в нее не входит Бог. Евтихий сравнивал ее с прозрачным стеклом, сквозь которое просвечивает божественный свет. Во Христе человек не поглощается Богом, но пронизывается Его божественностью и поэтому уже не может считаться равным нам.

Многие монофизиты ходили совсем рядом с православной доктриной, отличаясь от нее такими тонкими нюансами, что в них и сегодня трудно разобраться. Например, один из самых выдающихся монофизитов, Севир Антиохийский, был очень близок к православию и даже Халкидонский собор отрицал не за еретические воззрения дифизитов, а за неточность формулировок и неуважение к Кириллу Александрийскому. Севир считал халкидонских отцов непоследовательными, неумелыми в терминологии и, кроме того, неправильно отвергшими авторитет Кирилла. После воцарения православного императора Юстина Севир бежал в Александрию, где вел догматические споры с другим крупным монофизитом, Юлианом Галикарнасским. Монофизиты в это время разделились на севириан, которых называли «тварепоклонниками», потому что они считали природу Христа сотворенной, и юлианистов, называемых «псевдонетленниками» за то, что они не считали плоть Иисуса тленной. От севирианов, в свою очередь, отделились агониты и третеисты, а последние раскололись на кононитов и филопониан, по именам своих руководителей, Конона и Иоанна Филопона. Разногласие между ними вызвал вопрос, что в Иисусе тленно: только форма тела или и сама материя, из которого оно состоит? Конониты ответили, что разрушается только форма, а сама материя не уничтожается; филопониане решили, что исчезает и материя, а потом создается заново – уже совсем другая – для новых тел после воскресения. Этим деление на секты не ограничилось: были еще актиститы, феодосиане, кондовавдиты, петриты, дамианиты и т. д. Но наиболее устойчивой оставалась севирианская доктрина, к которой относятся и все современные монофизиты: якобиты, копты и армяне.

Читайте в приложении: Монофизитские диспуты

Во время церковной смуты византийские императоры вели себя по – разному. Одни вставали на сторону православия, другие – на сторону монофизитов, третьи старались их примирить. Были и такие, кто относился безразлично к религиозным спорам и только пытался сохранить статус – кво. Император Анастасий говорил: пусть монофизиты будут монофизитами, а православные – православными, лишь бы ничего не менялось. Христиан он призывал только к постоянству и последовательности: если уж вы признаете Халкидонский собор, то признавайте и дальше, не придумывайте ничего нового и не переходите на другую сторону; а если не признаете – делайте то же самое.

Пришедший ему на смену Юстин склонился на сторону православия. Весь Константинополь был настроен православно. Когда после воцарения Юстина константинопольский патриарх вошел в храм, его чуть ли не силой заставили анафемствовать монофизита Севира. В церкви стоял оглушительный шум и крик, как на площади. В это время Римская церковь, считавшая весь Восток еретическим, прислала в Византию специальную делегацию – не для того, чтобы установить мир, а чтобы принять покаяние падшей церкви. Послы папы явились в Константинополь и потребовали от патриарха Иоанна подписать особый документ – либеллум. Он был составлен в такой форме, что подписать его означало подчиниться римскому епископу. Заодно объявлялась анафема на покойного патриарха Акакия (к которому в Константинополе относились с уважением) и всех его преемников (многие из которых считались на Востоке светочами православия). Запутавшийся в спорах Константинополь видел в Риме фундамент православия и хотел мира. Иоанн попросил легатов хотя бы смягчить форму либеллума, чтобы он не был таким унизительным, но они отказались. Наконец все требования были выполнены, либеллум подписан и анафемствованные патриархи вычеркнуты из диптихов (потом их опять без особого шума включили в списки).

Так легко могло бы произойти завоевание Римом всей Восточной церкви и подчинения ее власти папы. Но дальше Константинополя дело не пошло. В провинциях легаты получили решительный отпор. Восточные епископы не понимали, почему они должны подчинять себя римскому епископу и вычеркивать из диптихов православных патриархов. Сопротивление доходило до открытых столкновений. В Фессалониках епископ Дорофей отказался подписать либеллум, объявил в городе осадное положение, запретил богослужение везде, кроме главной церкви, и начал срочно крестить младенцев. Все жители приготовились к осаде. Когда в город прибыли папские легаты, возбужденные фессалоникийцы окружили дом, где они остановились, ворвались внутрь, убили хозяина дома и пробили голову одному из членов римской делегации. На следующий день папские легаты бежали из города. Рим потребовал наказать Дорофея и его приспешников, но император Юстин ответил, что будет судить его сам. Действительно, в январе 520 года в Ираклии состоялся суд, на котором Дорофей был полностью оправдан.

После Юстина на трон взошел его племянник Юстиниан, правивший страной целых тридцать восемь лет, с 527 по 565 год. Существует легенда, что новый император, получивший титул Великого, происходил из балканских славян: его настоящее имя было Управда. В зените своей славы он именовал себя гораздо длиннее – Флавий Петр Саббатий Юстиниан, с прибавлением многих почетных титулов, полученных после воинских побед: алемандский, готский, франкский, германский, антикский, вандальский, африканский.

В отличие от своего дяди Юстина, настоящего солдата, не умевшего даже писать (подписывая указы, он пользовался золотым трафаретом с вырезанным именем, по которому он водил пером), Юстиниан был образованным человеком и неплохо разбирался в богословии. Его учителем был знаменитый скифский монах и богослов Леонтий Византийский – тот самый, что разоблачил подделку многих еретических трудов, приписанных аполлинаристами авторитетным богословам вроде Афанасия Великого и не одно столетие вводивших в заблуждение христиан. Юстиниан одинаково хорошо говорил на славянском, греческом и латыни и получил блестящее классическое образование. Во время своего царствования он составил знаменитый «Юстинианов кодекс», ставший образцом для европейской юридической системы.

Как это часто бывает у выдающихся правителей, жена Юстиниана Феодора тоже была яркой и неординарной личностью. Дочь смотрителя зверинца при столичном ипподроме, Феодора вела бурную жизнь цирковой актрисы, имела множество любовных похождений и после громких скандалов бежала в Александрию. Здесь она пережила нравственный переворот, познакомилась с практикой фиваидских подвижников и вернулась в Константинополь благочестивой христианкой. Молодой Юстиниан был очарован ее умом и красотой. Став женой императора, Феодора проявила свой властный и решительный характер и приобрела такой огромный вес при дворе, что превратилась практически в отправительницу своего мужа.

Свои лучшие качества она проявила во время восстания, вспыхнувшего в столице. В Константинополе тогда существовало две партии спортивных болельщиков, «голубых» (венетов) и «зеленых» (прасинов). Также, как и современные болельщики, они собирались на стадионе, точнее – на ипподроме, где проходили конные ристалища. Постепенно «зеленые» и «голубые» приобрели такую силу, что превратились в две политические партии, вечно враждовавшие друг с другом. Но в 532 году венеты и прасины объединились против Юстиниана, решив поставить на трон племянников предыдущего императора Анастасия – Помпея и Ипатия. Они вывели на улицы толпу и сожгли центр города, в том числе храм Святой Софии. В этот трудный момент храбрая Феодора спасла Юстиниана, уже собиравшегося бежать из города. Она лично организовала сопротивление, подкупила часть бунтовщиков, привела в порядок войска и устроила в городе бойню, где погибло тридцать тысяч человек. Помпея и Ипатия казнили, и восстание захлебнулось.

Сам Юстиниан обладал кипучей энергией и незаурядными качествами руководителя. При этом он имел упрямую и деспотичную натуру, не любил признавать своих ошибок и упорно отстаивал свою точку зрения во всем, что касалось государства. Это сочетание принесло Церкви немало пользы, но немало и проблем.

Юстиниан хотел невозможного: объединить православных с монофизитами. Он пытался договориться с главой монофизитов Севиром Антиохийским, с почетом принимал его в Константинополе и проводил богословские диспуты с целью выяснить истину. Как проходили такие встречи, можно судить по письму Иннокентия Маронийского, участвовавшего в одном из них. На диспуте, продолжавшемся четыре дня, разбирали вопросы о Халкидонском соборе и его постановлениях. Обсуждение заключалось в том, что монофизиты ссылались на труды отцов Церкви, писавших противоположное тому, что принял собор, а православные заявляли, что все книги, на которые они ссылаются, подложные и придуманы еще аполлинаристами. Кончилось тем, что монофизиты сослались на Кирилла Александрийского, который в некоторых своих работах уравнивал понятия «природа» и «ипостась», и православным пришлось признать, что Кирилл был непоследователен и его труды они принимают лишь частично. На дискуссию было потрачено много сил и времени, но она ни к чему привела: каждая из сторон осталась при своем мнении.

В 533 году в Константинополе произошло землетрясение. Перепуганные жители решили, что это Божье наказание за отступление от монофизитства, и потребовали от Юстиниана сжечь постановления Халкидонского собора. Император уклонился от слишком резкого поступка и вместо этого написал еще одно изложение веры, в котором не упоминал о двух естествах, чтобы не раздражать монофизитов. Одновременно он запретил монофизитам посвящать в священники и епископы, рассчитывая, что после смерти уже существующих иереев монофизиты лишатся пастырей и апостольской преемственности и тем самым исчезнут из церковной жизни. Но вместо пользы из запрета получился вред: один из монофизитских епископов, Иоанн Теллский, эмигрировал в персидскую Сирию и начал посвящать в священники стекавшихся к нему монофизитов (считается, что он провел ни много ни мало 170 тысяч хиротоний). Позже его миссию продолжил Иаков Барадай, в честь которого монофизиты стали называть себя яковитами. Создав собственную иерархию, монофизиты окончательно откололись от православия и образовали самостоятельную церковь.

От гонений, начавшихся вскоре в Сирии, монофизиты бежали обратно в Константинополь, где нашли благосклонный прием у супруги Юстиниана Феодоры. Пытаясь сохранить равновесие между двумя ветвями христианства, Юстиниан и Феодора разделили роли: муж покровительствовал православным, жена – монофизитам. Она принимала благословления от монофизитов и устроила в своем дворце приют для монофизитских старцев. Здесь же, во дворце, происходили богослужения, где монофизиты крестили детей придворных, приближенных к Феодоре. Сам Юстиниан постепенно стал смотреть на монофизитов столь благосклонно, что поручил им миссионерство среди язычников, когда от этого отказались православные. Таким образом, количество монофизитов все увеличивалось.

В 535 году в Константинополь неожиданно приехал римский папа Агапит, которого епископ Антиохийский напугал тем, что в Константинополе отменяют православие. Агапит повел себя очень резко, не только с монофизитами, но и с самим Юстинианом: он обвинил его в пособничестве еретикам и даже в гонениях на православие. Император пытался его образумить, угрожая немилостью и ссылкой, но Агапит только возмутился: «Я думал, что еду к благочестивейшему императору Юстиниану, а оказалось, что приехал ко второму Диоклетиану». Строгий папа стал допытываться у константинопольского патриарха Анфима: верит ли он в две природы во Христе? Анфим дал неожиданный ответ: он отказался от патриаршества и бесследно исчез. Позже выяснилось, что Анфим стал затворником прямо во дворце, где императрица Феодора предоставила ему тайную комнату. Там он прожил двенадцать лет, никуда не выходя и ни с кем не общаясь, прячась от всех. Константинопольский собор заочно осудил его за монофизитство, и новым патриархом, по настоянию Агапита, стал православный Мина, твердый сторонник Халкидона.

После того как Агапит скоропостижно умер в Константинополе, его диакон Вигилий попросил императрицу Феодору сделать его римским папой, пообещав взамен сотрудничество и согласие во всех вопросах. Феодора дала ему рекомендацию, но Вигилий опоздал: когда он прибыл в Рим, оказалось, что там уже избрали нового папу Сильвестра. Вигилия это не смутило: он обратился к всемогущему полководцу Юстиниана Велизарию с просьбой сделать его папой, а от Сильвестра избавиться. Вскоре Сильвестра обвинили в измене (будто бы он хотел сдать Рим готам), лишили сана и отправили в ссылку. Так Вигилий стал папой.

В это же время на александрийскую кафедру, в самый рассадник монофизитства, отправили епископом православного монаха Павла. Он должен был бороться с монофизитами, среди которых были не только епископы и священники, но и многие местные чиновники и представители власти. В их числе был главнокомандующий египетскими войсками Илия, друг которого Псой заведовал канцелярией самого Павла. Узнав, что его собственный помощник сочувствует монофизитам, Павел посадил Псоя в тюрьму и истязал его до тех пор, пока тот не умер. Чтобы скрыть это преступление, Павел хотел умертвить и его детей, но им удалось бежать в Константинополь. После их жалобы императору Павел был низложен и отправлен в ссылку.

Несмотря на отдельные стычки и конфликты, дело постепенно шло к примирению церквей, но тут события внезапно повернулись в другую сторону.

В VI веке среди палестинских монахов неожиданно возродился интерес к эсхатологии Оригена – его учению о конце света и апокатастису, то есть всеобщему восстановлению природы. Апокатастис означал, что не только все люди, но и демоны, и даже сам Люцифер полностью очистятся от зла и вернутся в свое изначальное благое состояние. Юстиниан выпустил эдикт, осуждавший оригенизм, но Феодор Аскида, епископ Кесарии Каппадокийской, сторонник Оригена, человек известный и имевший влияние на императора, решил отвлечь его внимание в другую сторону. Он предложил нанести удар по уже мертвым, но еще не осужденным представителям несторианства – Феодору Мопсуестскому, Иве Одесскому и Феодориту Кирскому. Замысел был в том, чтобы привлечь на свою сторону монофизитов, которые не признавали Халкидонский собор, в частности, из – за того, что на нем не были осуждены эти авторитетные восточные отцы, так или иначе сочувствовавшие Несторию. По мнению монофизитов, это означало, что не было отвергнуто и само несторианство.

Юстиниан, для которого примирение с монофизитами было заветной целью, немедленно взялся за дело. В 544 году он издал эдикт, включавший три пункта, или три главы: 1. Об анафеме на всякого, кто поддерживает и защищает нечестивое послание Ивы Эдесского к Маре Персу. 2. Об анафеме на тех, кто думает, что это бросает какую – то тень на отцов Халкидонского собора. 3. О том, что послание к Маре действительно безбожно и нечестиво, а Феодор Мопсуестский заслуживает анафемы. Это не помогло сближению с монофизитами, но в Церкви вызвало смуту, и сам Аскида потом признавался, что за плохой совет его следовало бы сжечь живым.

Начали с константинопольского патриарха Мины. Тот подписал указ, оговорив, однако, что если римский папа откажется подписывать, то и он отзовет свою подпись. Антиохийский патриарх Ефрем вначале отказал в подписи, считая указ вредным, но под угрозой лишения кафедры и ссылки все – таки согласился. То же самое сделали иерусалимский патриарх Петр и александрийский папа Зоил. Последний сразу после этого отправил послание римскому папе, прося его не давать подпись и объяснив, что сам сделал это только под давлением властей.

На Западе поднялось возмущение против патриарха Мины. Тогда император стал вызывать в Константинополь западных епископов, чтобы заставить их подписать указ. В замешательстве те обратились за консультацией к тогдашнему видному западному богослову, диакону карфагенской церкви Фульгентию Ферранду.

Фульгентий увидел в указе Юстиниана покушение на авторитет Халкидонского собора. Халкидонские отцы сохранили общение с Ивой; почему же мы теперь заочно и задним числом должны пересматривать их решение? Как можно воевать с мертвецами и какую пользу это принесет Церкви? Да и сама форма сбора подписей под давлением светской власти порочна по своей сути. Искренне признать можно только то, для чего есть убедительные доказательства, а не то, что диктует воля императора. Фульгентий сделал три вывода: нельзя пересматривать решения Халкидонского собора; нельзя из – за мертвых поднимать смуту в Церкви; нельзя по принуждению собирать подписи для решения богословских вопросов.

Карфагенский епископ Понтиан последовал рекомендациям Фульгентия и написал Юстиниану, что на Западе никто не знает ни Феодорита Киррского, ни его трудов, но что бы тот ни написал, нельзя осуждать умерших, которых судит уже Сам Господь: «Смотри, чтобы не пришлось тебе, задумав осудить мертвых, казнить за неповиновение многих живых».

Таким образом, в ответ на указ раздался единый хор возмущения и протеста. Но императора это не смутило. Подавив сопротивление на Востоке и запугав византийских епископов, Юстиниан решил одним ударом покончить с Западом, вызвав к себе римского папу. На епископа Рима были обращены все взгляды, в нем видели последний оплот православной веры. Папой был тот самый Вигилий, который получил свою кафедру в результате сделки с Феодорой, женой императора.

Вигилий прекрасно понимал, что его ждет в Константинополе, и отказывался ехать. Тогда Юстиниан приказал его арестовать и силой доставить в столицу. Папа был схвачен в римской церкви Св. Цецилии и посажен на корабль. Римляне провожали его слезами и просьбами не соглашаться на подпись императорского указа.

По дороге Вигилий изо всех сил тянул время, под разными предлогами задерживаясь в каждом порту и стараясь как можно медленней двигаться к Константинополю. В Сицилии он задержался на целый год. По дороге к нему приходили местные епископы и целые делегации, умоляя не подписывать указ. Вигилий уже с дороги отправил патриарху Мине письмо, где осудил его за подписание эдикта.

В Константинополе, куда он прибыл 25 января 547 года, Вигилия встретили торжественно. Папа был настроен бескомпромиссно и первым делом отлучил от Церкви Мину и всех, кто подписал эдикт; Мина сделал то же самое по отношению к Вигилию. Но через четыре месяца под давлением Юстиниана взаимные анафемы были сняты и общение восстановлено. Феодора и Юстиниан не забыли, как Вигилий получил римскую кафедру, и потребовали выполнять условия договора. Вигилий взялся за сложное дело: убедить западных епископов все – таки подписать указ. Для этого он стал устраивать тайные конференции с западными епископами, находившимися в Константинополе, дабы постепенно склонить их на сторону императора.

Сначала дело продвигалось плохо. Епископ Факунд Гермианский заявил, что послание Ивы Эдесского было принято Халкидонским собором и осудить его – значит осудить сам Халкидонский собор. Тогда Вигилий закрыл заседание и потребовал от каждого епископа письменно изложить свое мнение. Ему удалось убедить большинство из них, что указ следует подписать из политических соображений. Он пообещал, что оставит их согласие в тайне. Но как только письма были написаны, Вигилий тут же отдал их императору.

Факунд встал в оппозицию Вигилию и написал «12 книг в защиту трех глав» К этому времени с указом произошла путаница – три главы эдикта стали пониматься как три главы Церкви: Феодор Мопсуестский, Ива Одесский и Феодорит Киррский. Поэтому Факунд в своем заглавии имел в виду защиту не указа, а трех глав церквей. Он писал, что не надо из – за мелких деталей «разрывать могилы мертвецов», и ссылался на авторитет Блаженного Августина, у которого при желании тоже можно найти какие – нибудь неточные места и объявить его еретиком. Неточности Феодора Мопсуестского, писал он, несущественны, они были обусловлены конкретной ситуацией. Если браться за дело с таким рвением, почему бы не пересмотреть труды всех учителей Церкви? К тому же император не может быть учителем епископов, и в вопросах веры не следует повиноваться его указу.

Но Вигилия все это не убедило, и в конце концов папа написал итоговый документ, в котором согласился с эдиктом императора, сделав только оговорку, что этим он не осуждает Халкидонский собор. На этом этапе в дело вступили римские диаконы Рустик и Себастьян. В Римской церкви по древней традиции было всего семь диаконов при огромном количестве священников, поэтому диаконство считалось очень почетным и на эту должность назначались лучшие люди. Рустик и Себастьян сначала горячо одобрили документ папы, но потом, пообщавшись с карфагенским аббатом Феликсом, изменили свою точку зрения на противоположную и стали его ярыми врагами.

На Западе пошел слух, что папа предает православную веру. В Галлии, Скифии, Далматии и Иллирии сторонники Вигилия были отлучены от Церкви. Африканские епископы пошли еще дальше и отлучили самого папу. Тогда Вигилий умолил Юстиниана вернуть ему написанный им документ, пообещав взамен склонить весь Запад к принятию эдикта. Он действительно начал выполнять этот план и почти достиг успеха. Все недовольные подвергались репрессиям. Карфагенский епископ Репарат по подложному обвинению был осужден за убийство родственника Юстиниана Ареобинда и сослан. Карфагенскую кафедру пообещали апокрисиарию (представителю) Репарата Примасию, если он согласится на осуждение трех глав церквей, и тот принял это предложение. Удалось склонить еще некоторых африканских епископов, но не всех.

В то же время Юстиниан счел нужным изложить свое исповедание веры и разослать его по всей империи для вывешивания в храмах. Вигилий собрал совет епископов, на котором было решено упросить императора отозвать свое вероисповедание, чтобы его вначале могла рассмотреть и одобрить Церковь. Если же Юстиниан откажется, то не соглашаться с ним под страхом отлучения. Однако сразу после окончания совета епископы бросились демонстрировать свою лояльность императору: отправились в церковь, где висело вероисповедание Юстиниана, отслужили там литургию и вычеркнули из диптихов александрийского папу Зоила, выступавшего против эдикта. В ответ Вигилий отлучил от церковного общения Феодора Аскиду, а затем вместе со своим соратником Датием, медиоланским епископом, укрылся в храме Св. Петра, считая это убежище неприкосновенным.

Юстиниан так, однако, не считал. Он послал в храм комита с отрядом полиции, чтобы арестовать Вигилия. Папа вцепился обеими руками в ножки престола, престол покачнулся, и упавшая сверху тяжелая мраморная плита убила бы его, если бы ее в последний момент не подхватили сами нападавшие. Собравшийся в храме народ возроптал, и комит почел за лучшее удалиться.

Решив отказаться от грубой силы, император послал к Вигилию две делегации (одна из них была во главе с Велизарием) с обещанием безопасности. Вигилий отвечал, что клятвенное обещание ему должен дать сам Юстиниан, а не его делегаты, но император ему в этом отказал, пригрозив, что, если он не согласиться, с ним может случиться «нечто худшее». Тогда наконец Вигилий сдался и возвратился во дворец, где его жизнь вскоре сделалась невыносимой. Император приставил к Вигилию людей, которые постоянно его оскорбляли. Был найден человек, который писал почерком Вигилия и посылал от его имени подложные письма, которые должны были скомпрометировать папу в глазах римлян. Одновременно в Италии распространялись порочащие папу слухи – в надежде, что Вигилия лишат римской кафедры.

Вигилий, чувствуя себя в опасности, снова решил укрыться в храме. Переодевшись, он тайком переправился на другую сторону Босфора и нашел убежище в церкви Великомученицы Евфимии, где некогда проходил Халкидонский собор. Здесь он выпустил официальное постановление, отлучив от Церкви Феодора Аскиду и снова константинопольского патриарха Мину. В своем послании он описал творившиеся над ним бесчинства, включая и физическое насилие. Юстиниан снова попытался его выманить обещанием безопасности, но Вигилий отказался наотрез.

Несколько месяцев прошло без перемен. Папа укрылся в храме накануне Рождества, а в августе следующего года умер Мина Константинопольский. Нового патриарха избрали очень своеобразно. Юстиниан заявил, что ему во сне явился апостол Петр и сказал, что константинопольскую кафедру должен занять Евтихий, состоявший в это время на дипломатической службе. В свое время Евтихий угодил Юстиниану тем, что нашел в Св. Писании цитату, якобы доказывавшую, что и мертвые могут быть осуждены (потому что некогда царь Иосий сжег кости языческих жрецов). Свой рассказ об апостоле Петре император подтвердил клятвами, и Евтихий был избран.

Прошел уже год после бегства Вигилия в храм, когда Евтихий наконец отправил ему послание с предложением примирения. Юстиниан предложил собрать новый собор. Вигилий хотел, чтобы он состоялся на Западе, но император и тут настоял на своем и созвал собор в Константинополе.

Пятый Вселенский собор оказался самым коротким: он продолжался всего месяц, с 1 мая по 2 июня 553 года. Из 164 присутствовавших на нем епископов только восемь были западными. Повестка Пятого собора составилась следующим образом: на него явился представитель Юстиниана и объявил, что император требует, чтобы собравшиеся рассмотрели сочинения Феодора Мопсуестского, Феодорита Киррского и Ивы Эдесского и высказались за или против их осуждения.

Первые три заседания Пятого собора были посвящены обсуждению отсутствия на нем папы Вигилия и многих западных епископов, которые на собор не явились, хотя и находились в то время в Константинополе. На приглашение прийти Вигилий ответил, что болен и, кроме того, не хочет присутствовать, поскольку среди участников собора мало западных епископов. Таким образом, папа, находившийся буквально рядом с местом проведения собора, так и не оказался его участником.

На следующих трех заседаниях, с 12 по 19 мая, был решен собственно вопрос о «трех главах».

Своими современниками Феодор Мопсуестский воспринимался как борец с аполлинаристами, а неточности, неясности и излишние резкости в его работах объясняли и извиняли полемической борьбой. Но в VI веке эти извинения уже не принимались во внимание, и его вполне можно было осудить как несторианина. Сложность заключалась в другом. Феодор Мопсуестский существовал не сам по себе, он был только последним звеном в долгой традиции антиохийского богословия. За его спиной стояли авторитетные отцы, которых он по праву считал своими предшественниками и учителями. Невозможно было осудить Феодора Мопсуестского, не затронув Диодора, а затронуть Диодора было нельзя, не бросив тень на Евстафия, при том что и Диодор, и Евстафий признавались святыми отцами и столпами Церкви. Граница еретичности пролегала где – то между ними, и Церковь сочла, что преступил ее именно Феодор: степень его неправославия оказалась достаточно большой, чтобы осудить его учение, а вместе с ним – и его самого.

Феодориту Кирскому повезло больше – осуждены были только некоторые его творения, а не он сам. У Ивы Эдесского осудили только одно письмо – причем то самое, которое предыдущий Халкидонский собор счел православным.

Одновременно папа Вигилий выпустил послание, в котором высказал свое мнение по обсуждаемым вопросам. Ссылаясь на то, что Феодор Мопсуестский пользовался почетом в Церкви, он не осуждал его как еретика, но и не защищал как православного. Этой же позиции, по его мнению, должен придерживаться и собор. Феодорита Кирского, говорил Вигилий, осудить нельзя, так как его оправдал Халкидонский собор.

Что касается православия Ивы Эдесского и его письма, то оно засвидетельствовано Халкидонским собором, и спорить тут не о чем.

Папа попытался передать послание Юстиниану, но тот не захотел его читать. На седьмом заседании 26 мая был поставлен вопрос о православии самого Вигилия. Собор постановил низложить Вигилия и отлучить его от Церкви. Поводом для отлучения стал троекратный отказ папы явиться на собор.

С чисто догматической точки зрения «три главы» были осуждены законно: их предали анафеме за высказывание мнений, противоречивших тем церковным догматам, которых в их время еще не существовало. Однако в Пятом соборе не было никакой насущной необходимости, так же как и в его решениях.

Монофизиты с насмешкой спрашивали: если Ива и Феодорит хороши, то почему их предали анафеме, а если плохи, то почему же их признал православными Халкидонский собор? Собор вызвал слабые протесты на Востоке и решительное неприятие на Западе. С точки зрения Запада это был разгром Римской церкви. После собора папу Вигилия заточили в тюрьму, многих западных епископов отправили в ссылку. Факунду Гермианскому, который осудил отцов V собора как «некродиоктов» (мертвогонителей), пришлось бежать.

Находясь в заточении, папа Вигилий все – таки согласился на осуждение «трех глав». Юстиниан заставил его написать послание Евтихию Константинопольскому, в котором он отказался от своих прежних мнений. Затем папа написал послание римским епископам, в котором убеждал их принять постановления Пятого собора. После этого Вигилия освободили из тюрьмы и позволили вернуться в Рим, но по дороге, в Сицилии, он умер.

Преемником Вигилия стал Пелагий, сторонник Юстиниана и осуждения «трех глав», после чего папский престол фактически примирился с Пятым собором. Рим в то время был захвачен войсками Юстиниана во главе с военачальником Нарсесом. С африканскими епископами Юстиниан справился сам – большинство из них были сосланы и скончались в изгнании, – а сломить сопротивление италийских епископов помогло вторжение лангобардов, после которого в Италии наступили смута и хаос. Основные противники Пятого собора, епископы Медиоланский и Аквилейский, были вынуждены бежать в другие города; после их смерти их преемники избирались сразу и на родине, и в местах изгнания, поэтому у Медиолана оказалось два епископа, а у Аквилеи – два патриарха. Лангобарды отказались от общения с Римом, обвинив его в принятии Пятого собора, и даже Григорию Великому не удалось вернуть их в Церковь. В Галлии епископы были настроены против осуждения трех глав, а в Испании Пятый собор вообще не упоминался, как будто его и не было. Только после Шестого собора, осудившего монофизитство, Западная церковь воссоединилась с Восточной, но отношение Запада к Пятому собору навсегда осталось отрицательным.

Юстиниан умер в 565 году, в возрасте 82 лет. Незадолго до смерти этот неутомимый борец за чистоту православия впал в откровенную ересь. Он из дал еще один указ – вероизложение, которым от всех христиан требовалось признать, что тело Иисуса во время земной жизни было нетленным. Из этого следовало, что Его муки, распятие и смерть были призрачными. Даже патриарх Евтихий, ставленник Юстиниана, не мог согласиться с таким явным отклонением от веры; он был низложен и сослан императором. Для официального подтверждения низложения патриарха был создан специальный собор, который утвердил решение Юстиниана. В качестве одного из обвинений выдвинули то, что Евтихий ел дичь, – это считалось избыточной роскошью и гурманством. Но история с новым указом не успела как следует развиться, и Юстиниан умер, находясь в мире с Церковью.

Новым императором стал племянник Юстиниана Юстин II. Он старался примириться с монофизитами и издал указ, в котором, обходя все острые углы и не упоминая о Халкидонском соборе, попытался создать с ними унию. Эдикт был принят православными, но отвергнут монофизитами. Тем не менее все было достаточно мирно, пока Юстин II, по совету константинопольского патриарха Иоанна Схоластика, не решил взяться за монофизитов всерьез.

В дело вступила армия. Солдаты оцепили монофизитские монастыри, заменили монофизитские иконы на православные, заставили всех монахов и монахинь причаститься у православных священников и арестовали тех, кто этому сопротивлялся. Таким образом, монофизитские монастыри были превращены в православные.

Лидеров монофизитов Иоанна Эфесского и антиохийского патриарха Павла Черного бросили в тюрьму. Павел под пытками согласился подписать отречение, но потом раскаялся и сбежал в Сирию, где его принял основоположник яковитства Иаков Барадай. Иоанна Эфесского сломить не удалось, и он шесть лет провел в тюрьмах и ссылках.

Параллельно с этим снова начались богословские споры и дискуссии, которые ни к чему не привели. Камнем преткновения служили решения Халкидонского собора, от которых ни за что не хотели отказаться православные и которые наотрез отказывались принять монофизиты.

После Юстина II правил император Тиберий. Он отказался решать вопрос с монофизитами, заявив, что это дело церковной, а не светской власти. После смерти патриарха Иоанна Схоластика он вернул на константинопольскую кафедру Евтихия. Без поддержки государства Евтихию пришлось воздействовать на монофизитов только убеждением. Как это происходило, можно увидеть на примере одного сирийского женского монастыря, где монахинь удалось склонить к объединению с православной церковью. Однако когда Евтихий попытался уговорить их отказаться от монофизитской формулы (к «трисвятому» они добавляли «распятый за нас»), монахини заявили, что «никогда не откажутся от Христа». Евтихий попытался объяснить им, в чем разница между монофизитской и православной верой, но получил ответ, что они простые женщины и ничего не понимают в богословии, но не откажутся от традиции, переданной им святыми отцами. После Евтихия, при добром и благочестивом Иоанне Постнике, монофизитов совсем не трогали, и они сорок лет наслаждались миром и покоем.