Глава 11. «Carceris habitateris»? Положение города во второй половине IX в.

В свое время Д. Л. Талис небезосновательно полагал, что, опираясь на раннесредневековый Херсон, Византия стремилась проводить политику монопольной торговли на Черном море¹⁶³⁹. Во всяком случае, Империя действительно торговала через него с обширным хинтерландом херсонского порта, не вступая в опасные прямые контакты. Причем, удерживать Херсон и его климата на положении буферного владения Романия могла не только военным давлением, но и материальной помощью, поставкой продовольствия и других товаров. Дело в том, что город в силу сложившихся обстоятельств вновь, как и до второй половины VII столетия, оказался втянут в экономическую зависимость от Империи. Более того, у исследователей сложилось устойчивое мнение, что в 70-е гг. IX в. фема переживала не лучшие времена¹⁶⁴⁰. Ответ на вопрос, когда и вследствие чего это произошло и каково было на самом деле положение херсонитов, заставляет обратиться к анализу политического и хозяйственного развития города после создания на землях Таврики византийской фемы.

Рис. 442. Хазарский воин. Изображение на серебряном сосуде IX–X вв.

Латинская версия Жития с перенесением мощей св. Климента, в основе которой лежало сочинение последней трети IX в„ повествует, как Константину Философу, оказавшемуся в Херсоне в связи с имперской политико-религиозной миссией ко двору хагана хазар, жители округи – «пришельцы из разных народов, а не местные уроженцы», говорили, что место, где находились мощи папы Климента и его храм, заброшены, разрушены «...вследствие многих нападений варваров», а «...большая часть области (страны) этой почти покинута и сделалась необитаемой» (et magna pars regionis illius fere desolata et inhabitabilis reddita)¹⁶⁴¹. Буквально тο же самое сообщали сам Константин Философ и митрополит Митрофан Смирнский в рассказах Анастасию библиотекарю, вспоминая об «увеличивающихся толпах язычников со всех сторон» (crescente circumquaque multitudine paganorum) и o «свирепых разбойниках» (valde saevi latrunculi), оказавшихся в числе живших «подле того места» (sed quod omnes accolae loci illius utpote)¹⁶⁴². Разрушенные в IX в. и уже не восстановленные храмы обнаружены во время археологических исследований в районе Судака, то есть на территории тогдашней Сугдейской епархии¹⁶⁴³. Следы разгрома прослеживаются и ближе к Херсону, в Юго-Западном Крыму. Так, в низовьях р. Бельбек (у с. Поворотное) не позже середины IX в. (судя по отсутствию в слое высокогорлых кувшинов с плоскими ручками) оказались уничтожены жилища поселения и трехнефная византийская базилика, возведенная не ранее конца VIII в.¹⁶⁴⁴. К тому же времени относятся следы пожара, в котором погибли усадьбы и постройки, раскопанные на поселениях у с. Оборонное Балаклавского района г. Севастополя и на высоте Безымянная. Жителями было оставлено пришедшее в упадок соседнее с Тепе-Керменом городище Кыз-Кермен в среднем течении р. Качи, в 3 км к югу от Чуфут-Кале¹⁶⁴⁵. И письменные, и археологические источники указывают на то, что вражеские нападения то и дело терзали окрестные с Херсоном крымские поселения и делали тяжелой обстановку в самом городе, оказавшимся «соседствующим» с беспокойной «хазарской землей» (рис. 442)¹⁶⁴⁶.

Рис. 443. Св. Игнатий, патриарх Константинпольский (847–858, 867–877). Мозаика IX в. Из Св. Софии (по В. Тредголду)

Едва ли епископ Митрофан попал в Таврику раньше весны 859 г., ибо причиной его ссылки стало выступление в защиту смещенного патриарха Игнатия (рис. 443), против нового патриарха Фотия, рукоположенного 25 декабря 858 г.¹⁶⁴⁷. Не совсем понятная для историков византийская миссия к хагану хазар, в которой участвовал Константин Философ и географической целью которой, учитывая указание агиографа на «Каспийские ворота Кавказских гор» (Аланский проход – Дарьял, он же Дербентский проход, Bab al Abwab – «врата врат»), были самые крупные города Хазарии – Баланджар (Беленджер) на р. Сулак (у с. Чир-Юрт) и лежащие южнее, там же в Приморском Дагестане, прежняя хазарская столица Семендер (Самандар) или портовый Дербент (см.: рис. 154)¹⁶⁴⁸, а транзитным пунктом стал Крым, относится, вероятнее всего, ко второй половине 860 г. и 861 г. Пространное (Паннонское) житие святого сообщает, что он прибыл в Херсон, когда прошло почти 50 лет со времени правления Никифора I (802–811).¹⁶⁴⁹. Из текста Жития можно заключить, что предприятие Константина имело отчетливо выраженную миссионерскую подкладку и было ответом на посольство хагана, принесшее императору ромеев послание, в котором вспоминалось о «старой дружбе и сохранении любви»¹⁶⁵⁰. Таким образом, поездка в Хазарию принадлежала к той категории византийских миссий, которые имели дипломатическую форму отклика на просьбу, пришедшую извне. Таковые составляли основную часть византийских миссий¹⁶⁵¹. Не вызывает сомнений и то, что каждое миссионерское предприятие, к которому было причастно византийское правительство, смешивало религию с политикой, и в данном случае нет оснований видеть исключение из этого общего правила. Однако едва ли правомерно утверждать, что речь шла только о мирном сотрудничестве, что отношения византийцев с хазарами всегда были исключительно дружественными и в это время тоже не находились в стадии конфронтации¹⁶⁵². И Пространное Житие Константина, и Италийская легенда единогласно указывают, что возвращаясь из Хазарии, из резиденции хагана византийское посольство, заручившись согласием хазар оказать в случае необходимости помощь императору ромеев, забрало вместо даров отданных хаганом пленных греков¹⁶⁵³. Если сопоставить это с упоминанием Жития Константина об осаде войсками хазар некоего «христианского города» в Таврике осенью 860 г. или, менее вероятно, зимой 860 / 861 г., станет понятно, что слова хагана о «дружбе и любви» следует воспринимать не более как пример лицемерной дипломатической риторики, по части которой они были достойными учениками византийцев¹⁶⁵⁴. Ю. М. Могаричев ставит под сомнение реальность этой хазарской угрозы только потому, что об осаде города умолчал Анастасий библиотекарь¹⁶⁵⁵. Однако надо учесть, что последний использовал для сведений, переданных епископу Гаудериху, только сокращенный вариант рассказа Константина Философа, да и тот касался преимущественно главного предмета интересов – обстоятельств открытия св. мощей. Выполняя заказ епископа, Анастасий и не собирался писать о других событиях. Недаром он даже не упомянул о прочих основных вехах жизни Константина.

Рис. 444. Михаил III (842–867) (слева) и его убийца и преемник Василий I Македонянин (867–886). Миниатюры из Моденской рукописи хроники Иоанна Зонары (по В. Тредголду)

Уладив вопросы политического и религиозного характера в Таврике, посланец василевса Михаила III (рис. 444) и патриарха Фотия отправился в Хазарию, где, по словам автора Жития, победил в диспуте еврейских раввинов, доказывая правильность учения Христа¹⁶⁵⁶. Его якобы благодарили хазарская знать и хаган, лично написавший об этом императору, и опять-таки, по словам агиографа, со временем все обещали креститься. ...Но не крестились. Скорее всего, в миссии Константина на тот момент была больше заинтересована Византия, нежели Хазария, причем по причинам гораздо более политического, нежели вероисповедального свойства. Похоже, представитель ромейской стороны и не надеялся обратить хазар в христианство. Если он и вел переговоры с хазарским правительством, то в лучшем случае мог получить от него сведения относительно географии, состояния христианских общин на территории каганата и добиться свободы вероисповедания для христианского населения, жившего на подконтрольной хазарам территории, в том числе в Крыму, Готфии или «климата Херсона»¹⁶⁵⁷. 06 этом же свидетельствуют попытки лично самого Константина поднять дух верующих в Херсоне, подбодрить их перед лицом внешних трудностей и после возвращения из Хазарии в Таврику упрочить позиции христианства среди крещеного «народа фульского», все еще грешившего заблуждениями язычества.

Жан-Пьер Ариньон, анализируя термины hypekooi kai proxenoi, το есть подчиненные и посредники (поручители), из третьей и четвертой проповеди (гомилии) патриарха Фотия, где сообщалось о русах (ton Ros) и их нападении на Константинополь летом 860 г., поразившем ромеев, полагает, что речь шла о членах «варяго-славянского племени», которые после неудачного похода вернулись туда, откуда они отплыли, а именно в Таврику, и что миссия Константина была отправлена туда же, чтобы побыстрее обратить их в веру¹⁶⁵⁸. Сходное мнение о славянской «временной колонии», «небольшом воинском анклаве, который постоянно находился в Таврике», выдвигают и другие авторы¹⁶⁵⁹. Однако во всех этих случаях мы имеем дело с очередным шатким предположением, которому, видимо, суждено остаться в области недоказуемых исторических гипотез, тем более, что теория, помещающая Русь на территории Крымского или Таманского полуострова, не получила подтверждения, к тому же под «скифами», населяющими северные берега Эвксинского Понта, византийские авторы подразумевали разные народы, племена Северного Причерноморья, не только славян¹⁶⁶⁰. Проще и вместе с тем гораздо вероятнее выглядит давнее мнение Ф. Дворника, разделяемое другими исследователями, о том, что причиной, толкнувшей Византию на отправку миссии через Херсон в Хазарию, мог явится испуг от нападения на Константинополь 18 июня 860 г. «народа, ставшего у многих предметом частых толков, превосходящего всех жестокостью и склонностью к убийствам, так называемого рос», ибо византийское посольство отбыло в путешествие ко двору хагана сразу вскоре после этого события, завершившегося погромом окрестностей «оцепленной» столицы и уходом врагов домой с огромной добычей¹⁶⁶¹. Хазары же, отправившие перед этим посольство в столицу Империи, в свою очередь были обеспокоены какими-то внутренними проблемами жизни своего государства, о которых мы можем лишь догадываться, в частности, нараставшей нестабильностью отношений не только с ромеями, но, вероятно, с русами и венграми, поскольку последние стали активно перемещаться из-за Волги на рубеже VIII–IX вв., а к 839 г. уже вышли к Днепру и взяли под контроль южные торговые пути¹⁶⁶². Подтверждением союза Византийской империи с Хазарским каганатом стало письмо хагана к василевсу плюс решение о религиозной неприкосновенности христиан в Хазарии¹⁶⁶³. Так или иначе в 863 г. Константин, будущий знаменитый первоучитель и апостол славян, вместе с братом Мефодием уже направлялся с новой миссией в Великую Моравию, к князю Ростиславу (846–870), и, возможно, принимал участие в болгарских делах, готовя крещение государя Бориса (852–889) и некоторых его подданых, которое состоялось не позже зимы 863/864 г., а скорее, Епифании (19 января 864 г), когда ромеи обычно совершали такого рода обряд (в мае 864 г. папа Николай I уже получил письмо об этом событии)¹⁶⁶⁴.

Таким образом, отделение символики агиографического субстрата в описании миссии к хазарам позволяет предполагать, что это вполне реальное мероприятие религиозно-дипломатического толка состоялось, видимо, в период между летом-осенью 860 г. и летом-осенью 861 г.¹⁶⁶⁵. Во всяком случае, 30 января 861 г. (3 февраля по григорианскому календарю) посланники василевса и Константинопольского патриарха находились в Херсоне, как указывают первые строки старославянского варианта Слова на перенесение мощей преславного Климента, написанных первоначально по-гречески, очевидно, кем-то из окружения херсонского архиепископа.

Логично допустить, что угрозы и периодические набеги варваров рождали у херсонитов чувство безнадежности и неверия в будущее, – чувство «обитателей тюрьмы», а возможно, вызывали и критику в адрес пассивности имперских властей. Поэтому сама акция по обретению мощей прежде всего могла иметь политический подтекст, быть рассчитана на поднятие ослабевших в условиях вражеского «прессинга» морального духа, веры и преданности херсонитов¹⁶⁶⁶. Недаром в Житии Константина Философа повествование о приходе хазарского полководца к некоему христианскому граду недалеко от Херсона и нападении венгров следуют сразу после рассказа об обретении мощей, но до отплытия византийского посольства в Хазарию. В Слове на перенесение мощей преславного Климента тоже содержится знаменательная концовка – воззвание: «Блажен наш город! Раз мы таковы, значит будет он (св. Климент – C. С.) отгонять неприятелей»¹⁶⁶⁷. И. Я. Франко полагал, что Слово было оглашено в некие роковые события, ближайшие к празднику св. Климента после открытия мощей¹⁶⁶⁸. Это доказывается не только богатством деталей, собранных, очевидно, по свежей памяти, но и живостью надежды на помощь от мощей, которые автор называет драгоценным сокровищем, «негибнущим богатством», «бисерообразными». Все почувствовали себя отважными, «забывши всяку напасть», обретя спасение от «силы противного».

Позволение на открытие мощей просил «митрополит Херсона», Георгий, который, как гласят Проложные старославянские варианты рассказа об обретении мощей Климента, «пошел в город Константинов и оповестил об этом патриарха», после чего вместе с Георгием из столицы на открытие мощей якобы прибыл клир Великой церкви – храма Св. Софии.¹⁶⁶⁹.

И. Я. Франко видел в этом «царьградскую интерполяцию», вставленную позднее в херсонскую версию¹⁶⁷⁰. Однако здесь может крыться если не буквальное, то верное, по сути, отображение имевшего место исторического факта, поскольку действия, планируемые Георгием, действительно требовали санкции столицы. Но инициатива принадлежала местной Церкви, и увязывать ее с планами большой константинопольской политики, внутриполитическими и внутрицерковными распрями, борьбой сторонников нового патриарха Фотия и экс-патриарха Игнатия, как это делает E. В. Уханова, весьма проблематично¹⁶⁷¹. По мнению московской исследовательницы, «мощи одного из первых римских епископов, до этого неизвестные в Херсонесе, были «обнаружены» там как раз в тот момент, когда император и патриарх Фотий впервые после победы иконопочитания и восстановления мира в империи остро нуждались в поддержке римского папы»¹⁶⁷². Ожидаемая находка с самого начала якобы была предназначена именно для предстоятеля Римской кафедры, энергичного, властного папы Николая I (858–867), как способ благодарности и своеобразный аванс за поддержку.

Следует отметить, что мысль эта не нова. В свое время она была высказана графом И. И. Толстым и Η. П. Кондаковым¹⁶⁷³. Спору нет – часть мощей св. Климента действительно попадет в Рим, однако это случится почти через семь лет после их обретения, не ранее 868 г., после кровавого прихода к власти Василия Македонянина (см.: рис. 444), когда узурпатор вместе с вновь призванным на патриарший трон Игнатием будут нуждаться в благожелательной позиции папы Адриана II, сменившего незадолго перед тем умершего Николая I, станут искать примирения с понтификом и для этого пойдут на изменение политического курса в отношении Рима. В декабре 867 г. они отправят свои послания папе, еще не зная, что их адресат, Николай уже умер, а престол занял престарелый Адриан. Лишь в июне 869 г. византийское посольство прибудет на собор в Рим¹⁶⁷⁴. К слову, более уступчивый новый папа не воспользуется выгодной для себя политической комбинацией, с готовностью ответит на эти шаги и дары и ранней осенью 869 г. отправит своих легатов, епископов Доната, Стефана и диакона Марина, на готовившийся в Константинополе VIII Вселенский церковный синод¹⁶⁷⁵. Но зимой 861 г., во время завершения предшествующей организационной работы по обретению мощей, ученый, дипломат и посланник Михаила III, священник Константин, как и константинопольские светские и духовные власти, не мог знать, какую окончательную позицию займет папский престол по вопросу о давно, в конце ноября 857 г., состоявшемся низложении сурового узколобого аскета Игнатия и избрании 25 декабря 858 г. вчерашнего мирянина, просвещенного и талантливого Фотия. В это время папские легаты, епископы Радоальд из Порто и Захария из Анагни, еще только собирались прибыть в апреле 861 г. в Константинополь для участия в будущем Вселенском соборе, который соберется в мае того же года по поводу искоренения остатков иконоборства и рассмотрения законности низложения Игнатия¹⁶⁷⁶. К этому времени мощи Климента в Херсоне были уже найдены, а, возможно, и доставлены в столицу Империи, в храм св. Апостолов, при котором после возвращения жил Константин, судя по тексту его Жития. Уж если мощи действительно разыскивались в дар властному, грубому, с большими претензиями папе Николаю I, к которому ни Михаил III, ни оба патриарха, прежний и новый, мягко говоря, не испытывали симпатии, то тогда для их передачи представлялся самый подходящий момент, ибо, очевидно, обведенные вокруг пальца папские представители, выполнив роль арбитров в споре между патриархами, уезжали из Константинополя, подтвердив, как и синод, легитимность избрания Фотия. Однако св. реликвии не отдали ни тогда, ни после, когда вслед за возвращением папских легатов в Рим, из Константинополя в 861 г. прибыло посольство от Михаила III и Фотия¹⁶⁷⁷. Такой «промах» признанных ромейских мастеров политической интриги, возглавляемых виртуозом логики и интеллекта, объясним только в одном случае: инициатива Херсона была сугубо местной, осуществленной благодаря помощи проезжего правительственного эмиссара, хорошо понявшего ее актуальность, полезность для тогдашнего незавидного положения херсонитов, и поначалу не рассматривалась в контексте римской политики, ситуация в которой продолжала обостряться¹⁶⁷⁸.

«Верный пастырь» Херсона Георгий действительно назван в некоторых вариантах агиографических рассказов митрополитом, но на самом деле не мог иметь такого титула (он был архиепископом, находившимся в непосредственном подчинении Константинопольского патриарха, тогда как дарование херсонской православной кафедре ранга митрополии состоялось лишь перед маем 1280 г.)¹⁶⁷⁹. Интересно, что встречу и перенос мощей св. Климента в городской храм организовал «доблестный Никифор, князь этого города», еще достаточно молодой, но энергичный, деловой человек, как сообщается в Слове на перенесение мощей преславного Климента¹⁶⁸⁰. В латинской версии источника, известной как Италийская легенда, он назван «vir Nobilis Niceforus, eiusdem civitatis dux»¹⁶⁸¹. По аналогии c переносом тела блаженного Симеона Стилита (ум. 459 г.), можно заключить, что вопрос о перемещении мощей из одного храма в другой решал не епископ города, а местный глава имперской администрации, – в случае с телом Симеона – стратилат Ардавурий, который, по словам агиографа Антонина, через 30 дней после захоронения преподобного в антиохийской церкви св. Касиана «повелел ... переложить его в Великую церковь», в специально возведенный для этих целей придел¹⁶⁸².

Рис. 445. Моливдупы Никифора, царского спафарокандидата и царского протоспафария, стратига Херсона (по Н. А. Алексеенко)

Никифор, видимо, был недавно назначен херсонским правителем. Не исключено, что в городе, находившемся в тяжелом положении, в июне 860 г. вообще было безвластие, что объясняет почему херсониты как обычно заблаговременно не предупредили Константинополь о нападении русов. Случившееся заставило вспомнить о Херсоне, поэтому новый стратиг мог быть незамедлительно отправлен в город вместе с правительственным эмиссаром, Константином Философом, византийской миссией к хазарам и снабжен различными инструкциями. Среди них было и указание на всемерное содействие архиепископу Георгию. Поэтому стратиг тоже был озабочен постройкой некоего «столпа» – памятника в виде возвышения, колонны, где бы временно, доступные для всеобщего обозрения, были помещены мощи, а также занимался хлопотным делом организации экспедиции по их розыску, встречей и вносом раки в город¹⁶⁸³. Этот «князь» или «дукс» вполне может соответствовать одноименному императорскому спафарокандидату и стратигу Херсона, повышенному позднее до ранга протоспафария, чьи печати с изображением патриаршего креста с нимбом, по мнению В. и Н. Зайбт, относятся к 860–880-м гг., а по мнению H. А. Алексеенко, – ко второй половине – последней трети IX столетия (рис. 445)¹⁶⁸⁴. Такое детальное совпадение еще раз подтверждает высокую степень достоверности агиографического источника как такового¹⁶⁸⁵. И дело тут, очевидно, не в случайном совпадении. Сама процедура переноса мощей Климента удивительно напоминает ту, что описана в переносе мощей патриарха Никифора I из гробницы в загородном монастыре св. муч. Феодора в Константинополь в марте 847 г. по инициативе патриарха Мефодия и царицы Феодоры. Переносу тоже предшествовало «всенощное пение псалмов и таинственное жертвоприношение». Мощи Никифора после этого были положены патриархом в раку, поднятую руками священников и «со свечами и беспрерывным пением псалмов» перенесенную на приготовленное для этого судно: «Когда оно переплыло море и приблизилось к берегу города, навстречу ему вышли» юный император Михаил, «важнейшие вельможи, патрикии и прочие граждане, радостные со свечами в руках и, взяв с верою и почтением на плечи свои драгоценную ту гробницу, отправились к Великой церкви (Софии)»¹⁶⁸⁶. «Отсюда снова при постоянном дневном и ночном пении псалмов со всевозможными светильниками, пронося его через середину города, поставили в храм св. Апостолов», при громадном стечении народа, поместив мощи «в гробнице, недавно устроенной руками самого Мефодия»¹⁶⁸⁷. Основные, канонические элементы обряда: всенощная, Евхаристия, пение псалмов, встреча мощей, стациональная литургия с задействованием кафедральной церкви присутствовали и здесь, и тоже заняли два дня (12 и 13 марта)¹⁶⁸⁸. Следовательно, в Херсоне все было разыграно в соответствии с отработанным, налаженным, «отрежессированным» ритуалом такого рода мероприятий.

Итак, соседние с городом местечки страдали в это время от вражеских набегов. Как уже указывалось, Пространное житие Константина Философа упоминает об окружении и осаде хазарским военачальником какого-то близкого к Херсону «христианского града», впрочем, недостаточно настойчивой¹⁶⁸⁹. По мнению К. Цукермана, причиной, заставившей этого военачальника отказаться от задуманного, явилась его боязнь приближения венгерских войск, а зиму он выбрал для нападения потому, что в 860 г. хазары уже не располагали «большой базой» в Таврике и воспользовались замершим Керченским проливом, чтобы совершить набег с Таманского полуострова. Мало того, венгры напали на Константина не только, чтобы ограбить его, но и потому, что он только что покинул лагерь их противников – хазар¹⁶⁹⁰. Однако, снимая одно кажущееся противоречие, – одновременность признаков сотрудничества и конфликта между Византией и Хазарией, – исследователь порождает другое, не менее парадоксальное. Ведь согласно приведенным им же данным, в начале 860-х гг. отношения между хазарами и венграми должны были быть сравнительно сносными, что отразилось в женитьбе первого венгерского военачальника Леведии – «страны» в причерноморских степях на знатной хазарке и с хазарами был достигнут определенный modus vivendi¹⁶⁹¹. Под близящейся угрозой печенегов венгры были вынуждены принять протекторат Хазарии. Они воевали «...в качестве союзников хазар во всех их войнах» (symmachontes tois Chazarois en pasi tois auton polemois), воевода (boebodos) Леведий безропотно являлся на вызов хагана хазар, а избранный по его предложению архонтом венгров Арпад, сын Алмуца (Алмоша), «повиновался слову» (kai estin уро ton logon) хагана¹⁶⁹². Значительное напряжение между ними стало расти, скорее всего, лишь после 861 г., в 870-е гг., когда у «турков», то есть венгров, нашли убежище три рода (племени) хазарских мятежников – каваров, вероятно, возмущенные окончательным превращением «своей власти», «прежней власти» (pros ten archen auton, e prote arche auton) – верховной власти бега (пexa или шада, «первого советника», «мажордома» хагана) в наследственную, царскую¹⁶⁹³. До этого хазары и венгры совершали совместные походы на некоторые города, поселения Крымского полуострова, разве что объекты их нападения несколько разнились: хазары грабили ромейские города, городки-полисмы, а венгры опустошали менее богатые окрестности и по этой причине имели меньше добычи, что и заставляло их совершать независимые, пока еще эпизодичные походы в западном направлении, на Дунай, где они нанимались на службу к болгарам и ромеям¹⁶⁹⁴.

Что касается зимы как времени ведения военных действий, рейдов, то гораздо проще объяснить это вполне прозаическое обстоятельство тем, что хазары, как и венгры, в 860 / 861 г. все еще оставались в Крыму, никуда не уходили, и поэтому им не надо было ждать, когда замерзнет Керченский пролив (если он вообще замерзал). К тому же происшедшее могло свершиться и осенью, до наступления холодов, в то время, когда Константин Философ совершал свои рекогнасцировки в окрестностях Херсона в поисках места упокоения Климента Римского: источник позволяет строить предположения лишь о последовательности событий. Нелишне также заметить, что нападение венгров на группу путников, в которой был Константин, может быть объяснено не отсутствием союза между венграми и хазарами в 860 г., а тем, что венгры, вообще не отличавшиеся строгой военной дисциплиной, не знали о договоре, заключенном хазарским военачальником с представителем ромейской стороны¹⁶⁹⁵. Однако только само присутствие хазар недостаточно для заявления, что «в степном Крыму можно предположить... не очень сильную хазарско-византийскую державу», которая находилась «на территории архиепископии Херсона»¹⁶⁹⁶.

Как бы то ни было, посланец Михаила III и патриарха Фотия к хагану хазар, пользуясь своим статусом члена официальной религиозной миссии к хагану, еще мог решиться покидать город с сопровождавшими и путешествовать по окрестным поселениям, в том числе для того, чтобы искать святые реликвии, вступать в переговоры с хазарами и их созниками-венграми, укреплять в вере тамошних местных христиан, но такие передвижения, невзирая на прикрытие посольской неприкосновенностью, были сопряжены с риском и требовали немало мужества. Случайная встреча с разбойничьим конным отрядом венгров могла окончиться не столь удачно, как повествует Житие. Видеть в этом только вымысел, агиографический штамп, заимствованный составителем, не приходится: при всей трафаретности таких штампов, объясняемой законами жанра, конкретные данные для них подбирались из действительности¹⁶⁹⁷. К тому же о сложной ситуации вокруг Херсона не умалчивали и другие современники. Как уже отмечалось, Анастасий библиотекарь со слов Константина Философа и Митрофана Смирнского, бывших здесь около 860 г., тоже писал о все более увеличивающихся со всех сторон толпах язычников (crescente circumquaque multitudine paganorum), o пришельцах из разных варварских народах, свирепых разбойниках, часто наезжавших в эти края и временами превращавших оставшихся в городе жителей в обитателей тюрьмы (carceris habitateris)¹⁶⁹⁸. О многих нападениях варваров (multitudinem incursantium Barbarorum) на окрестные с Херсоном земли упоминал и составитель Италийской легенды, пользовавшийся источниками времен Константина Философа¹⁶⁹⁹.

Если византийское посольство отправилось в конце лета или ранней осенью 860 г. из Константинополя в Херсон, то к весне следующего года оно должно было продолжить путешествие ко двору хагана, видимо, именно потому, что между ромеями и хазарами, хотя они и не находились в состоянии войны, сложились конфликтные отношения, в том числе и по вопросу о проповеди христианства, вероятно, на спорных территориях, к числу которых относился и Крымский полуостров. Время, когда византийцы оказывали помощь в строительстве полифункциональной крепости Саркел, вероятно, на какой-то период ставшей летней ставкой хагана¹⁷⁰⁰, давно ушло в предание, а ситуация за двадцать лет изменилась и стала гораздо более напряженной. Поэтому никакой парадоксальности некой «одновремености» сотрудничества и конфликта между Византией и Хазарией на тот момент не было¹⁷⁰¹. Возможно, хаган действительно отправил своих посланников в столицу Романии около 860 г. с дежурной дипломатической фразой о «старой дружбе и сохранении любви», но вовсе не случайно в его ставке оказалось два десятка пленных греков. Константин Философ выпросил их у хагана в завершении посольской миссии, которой, видимо, удалось несколько наладить обострившиеся взаимоотношения и добиться письменного обещания, что хазары будут оставаться «верными подданными» Империи (aftirmantes se ob eam rem imperio ejus semper subditos et fidelissimos de cetero velle manere)¹⁷⁰². Учитывая недавнее появление грозных росов под стенами Константинополя летом 860 г., византийцы были особенно заинтересованы в урегулировании затянувшегося конфликта с Хазарией, дабы с помощью давления последней побыстрее сделать «народ Рос» «подданным и дружественным» (ypekooi kai ргохепоі), обратить в своего союзника, христианизировать и дать ему греческого епископа¹⁷⁰³. Очередной пример ромейской дипломатической изворотливости, отчасти достигшей цели, поскольку византийские источники (окружное послание патриарха Фотия от начала 867 г., Продолжатель Феофана и Константин Багрянородный) позволяют говорить о крещении «росов» в конце правления Михаила III, при патриархе Фотии, около 866 г., и отправке им архиепископа во второе патриаршество Игнатия (867–877), при Василии I, заключившим с ними мир¹⁷⁰⁴.

Главе папской канцелярии и посланнику франкского императора Людовика II, Анастасию библиотекарю, собиравшему во время пребывания в Константинополе зимой 869–870 гг. сведения о деятельности св. Кирилла для Гаудериха, епископа италийского города Велитери (Веллетри) (sanctae Veliternensi praeest ecclesiae), довелось беседовать с тогдашним митрополитом Смирн, Митрофаном, который прежде проживал близ Херсона, сосланный туда «вместе с другими» патриархом Фотием (858–867) (... penes Cersonam a Photio cum alliis exilio relegatus), очевидно, во время преследования несогласных с избранием Фотия и осуждением экс-патриарха Игнатия¹⁷⁰⁵. До этого, не ранее самого конца 867 г., а скорее, в 868–869 гг., папский архивариус лично встречался с самим Константином Философом, прибывшим с мощами св. Климента в Рим¹⁷⁰⁶. Полученные сведения Анастасий изложил через несколько лет в письме Гаудериху, из которого следует, что Митрофан, как и Константин Философ, тоже считал всю ту часть области Херсона (tota illa pars Cersonicae regionis), соседнюю c землей хазар (chazarorum terrae vicina), покинутой, оставленной (desolate est), «... так что епископ Херсона внутри того города с немногочисленным народом (non plurima plebs) пребывал, и те, казалось, были не города жители, сколько тюрьмы обитатели, так как не отваживались выходить, остерегаясь (cum non auderent extra eam progredi, viderentur)»¹⁷⁰⁷. Передавая сжатый рассказ самого Константина Философа, Анастасий писал, что окрестности Херсона лежали «на пограничье (по соседству) ромейской местности империи (in confinibus ille sit romani locus imperii) и различные варвары из самых различных племен в большом числе часто вторгались туда (diversis barbarorum quam maxime nationibus frequentetur)»¹⁷⁰⁸.

При таком положении был неминуемо развитие тенденции на отрыв города от снабжавшей его сельской округи и необходимость полагаться преимущественно на внешнюю торговлю для получения нужных продуктов из-за моря. Впрочем, следует говорить только об относительной изоляции горожан. В засыпи водохранилища на южном участке херсонесского городища зафиксировано 10 классов местных и привозных амфор, происходящих из комплекса, который включал материалы не только V–VIII вв., но и первой половины IX в.¹⁷⁰⁹. Из того же комплекса следует, что город производил в это время собственную столовую керамику, представленную разнотипными кувшинами, мисками, тарелками, горшочками, и в небольшом количестве получал гончарные изделия иногородних центров, импортные кувшины, белоглиняную поливную посуду¹⁷¹⁰. Есть основания полагать, что последняя поступала в город по меньшей мере уже с первой четверти IX в., поскольку она обнаруживает полные аналогии среди форм, найденных в Большом дворце Константинополя в слое, датируемом монетой Льва V (812–820)¹⁷¹¹. В «весьма близком и сопредельном с землей хазар» греческом в своей основе городе Херсоне звучала разнообразная речь. Константин Философ провел здесь немало времени, слыша не только греческий, но и еврейский, хазарский языки, изучая книги «самаритянские» (сирийские), «Евангелие и псалтырь, русскими (сурскими?) письмены писаны»¹⁷¹². Сюда поступали товары с Южного берега Понта, из Италии, арабского Востока,¹⁷¹³ отсюда уходили транспортные корабли «в Хазарию, на Меотское озеро» (Азовское море, к устью Дона)¹⁷¹⁴, моливдовулы императорских спафариев, спафарокандидатов, архонтов и стратигов Херсона первой половины – середины IX в. получали в Сугдее¹⁷¹⁵, а херсонские монеты Василия I, некоторые гончарные изделия, металлические и костяные украшения попадали в Таматарху и Саркел¹⁷¹⁶. Какие-то грузы, опечатанные херсонскими имперскими коммеркиариями, поступали в Подунавье¹⁷¹⁷, и, значит, что-то везли в обратную сторону. К числу таких предметов импорта может быть отнесена керамическая белоглиняная поливная иконка с изображением креста, выполненного синеватой, темно- и светло-коричневой глазурью, верхняя часть которой (4x4 см; толщ. 0,4 см) оказалась обнаружена в 1982 г. у юго-восточной стены помещения 58 на месте раскопок усадьбы IX в портовом квартале 1 (рис. 446)¹⁷¹⁸.

К столь же редким и вместе с тем весьма многозначащим находкам относится неопубликованный херсонесский моливдул из частной коллекции К. Д. Смычкова¹⁷¹⁹. С лицевой стороны он очень поврежден, особенно по линии канала для шнура, так что сохранилась только часть изображения крестовидной инвокативной монограммы «Господи, помоги твоему рабу...» в окружении круговой надписи, неясные литеры которой не позволяют реконструировать легенду, которая содержала имя и, по всей вероятности, сан владельца¹⁷²⁰. Зато на обратной стороне полностью читается достаточно четкая четырехстрочная надпись: imati(o)n ехо pratik(i)ou – «одежд (платьев), продаваемых чужим» или «одежд (платьев), продаваемых вне (за пределы)»¹⁷²¹. Несмотря на необычность типа лицевой стороны, формы знаков сокращения (в виде крупных точек), прекрасное исполнение печати, особенно украшения в ее поле, свидетельствуют о ее столичном происхождении в первой половине – третьей четверти IX в., не позднее 50–60-х гг. Скорее всего, она указывает на деятельность имперского чиновника, который контролировал или организовывал продажу готовых тканей, платьев и одежды, причем не обязательно только из шелка. Слово «иматий» ромеи понимали именно в таком широком значении. А вот предлог «эксо» весьма любопытен¹⁷²² и как бы подчеркивает особый смысл, служа направлением поисков вариантов трактовки надписи обратной стороны. В частности, они уводят к некоторым особенностям политической и торгово-экономической жизни столицы Империи.

Рис. 446. Часть составной белоглиняной поливной иконы с изображением креста. Раскопки 1982 г. в портовом квартале 1

Так, наряду с продовольственными, оружейными складами, в Константинополе в IX в. существовали императорские пакгаузы, носившие название килистариев (basilikoi kylistareios или kylistariois), куда поступали только ремесленные товары, отмеченные печатью эпарха (tou eparchou boulles)¹⁷²³. За этим тщательно следили служащие каждого хранилища. В Книге эпарха речь шла о складировании в килистариях иматиев, тех шелковых и шерстяных тканей, плащей, вообще, одежд, платьев, одеяний (imatia), которые предназначались для использования императорским двором и чиновничеством, а частично, возможно, шли на продажу и подарки иноземцам, составляя предмет интересов «дипломатической торговли». На подобные мысли наводят размышления над некоторыми клаузулами болгаро-византийского договора 716 г., повторенными в 812 г. «архигосом» Крумом¹⁷²⁴. Во всяком случае, о такого рода дарах, взятых со складов, говорилось в «Книге церемоний»¹⁷²⁵. Они находились в распоряжении идика, специальной логофессии, отвечавшей в том числе и за имперские мастерские и их продукцию¹⁷²⁶. Главный форпост Империи в Таврике был особенно удобен для роли передаточного звена в сношениях с неспокойным миром северных «варваров», а ткани и одежда всегда были козырной картой византийской внешней торговли и политики.

Рис. 446а. Моливдул анонимного чиновника IX в. Коллекция К. Д. Смычкова

С властями Херсона имели дела не только главные логофеты, коммеркиарии, комит Иерона – крупного таможенного поста и ярмарочного центра на северной оконечности пролива Босфор, но даже стратиг далекой Сицилии, патрикий и императорский протоспафарий Епифаний, печати которых датируются первой половиной, второй четвертью, серединой – третьей четвертью IX в.¹⁷²⁷. Не исключено, что накануне или в момент организации здесь фемы для поддержки гарнизона Херсона был перебазирован с Сицилии какой-то контингент ромейских войск с одним или несколькими кораблями, о чем, кроме моливдула, свидетельствуют медные монеты сицилийского чекана времени правления Льва V Армянина (813–820 гг.)¹⁷²⁸. На то же может указывать датирующаяся 30–40-и гг. IX в. печать императорского спафария и стратига Арменика (см.: рис. 167)¹⁷²⁹.

Поэтому представление А. И. Романчук о том, что город превратился в это время исключительно в местный, почти полностью замкнутый региональный экономический центр, не соответствует действительности¹⁷³⁰. Его связи с округой ослабли, но они не ограничивались только Юго-Западной Таврикой. Сопоставление их заморской сферы с тем, что мы имеем для позднеантичной эпохи, приводит к парадоксальному на первый взгляд заключению, что они существенно не изменились по широте охвата.

Находки золотых монет достаточно случайны, но тем не менее их число увеличивается именно для второй половины IX в. После правления Юстиниана I (527–565) можно назвать солид Тиверия I Константина (578–582), солид Маврикия (582–602), два солида Фоки (602–610), солид Константина III (641), солид Тиверия III (698–705), два солида Константина V(741–775), солид Феодоры (842–856), три солида Михаила III (842–867), четыре солида Василия I (867–886) и еще три совместно Василия I и его сына – соимператора Константина (869–879)¹⁷³¹. Таким образом, набирается 11 золотых за полстолетия против восьми почти за три предыдущих века. В обращении оставались монеты предыдущих, подчас весьма ранних выпусков, в том числе императоров-иконоборцев, позже изъятых и переплавленных, что заставляет с осторожностью относится к заявлениям о незначительном количестве находок монет, приходящихся на правление того или иного василевса VII–IX вв.¹⁷³².

Наконец, в Херсоне, очевидно, уже с момента образования фемы, если не раньше, в конце правления Феофила начался выпуск бронзовых литых монет с императорскими монограммами. Об этом свидетельствует клад херсоно-византийских литых монет неизвестного ранее типа, зарытый в середине IX в.¹⁷³³. Составлявшие его монеты могли быть выпущены при первом стратиге Херсона Петроне Каматире в качестве своеобразной благодарности – компенсации Константинополя за активную помощь горожан в организации строительства Саркела. Можно предполагать появление одного типа херсонских монет времени Феофила (буквы DN / ТН на аверсе и ПЛ на реверсе) и сравнительно уверенно говорить о не менее, чем двух типах монет времени Михаила III (буква М на аверсе и крест на реверсе; буква М и крест над нею на аверсе и крест на реверсе, буквы П на аверсе и X на реверсе), а также двух типах монет, выпущенных при Василии I (буква В и крест справа от нее на аверсе и буква П с двумя крестами на реверсе; буква В на аверсе и крест на реверсе)¹⁷³⁴. Если верно простое и вместе с тем изящное предположение Β. А. Анохина считать литые монеты с буквами MB на аверсе и ПХ на реверсе херсонскими монетными эмиссиями «Михаила василевса», то есть относить их к единоличному правлению Михаила III (842–866), а не совместному правлению Михаила III и Василия Македонянина (866–867), как давно принято полагать среди нумизматов¹⁷³⁵, тогда находка в 1978 г. в Северном районе городища редкой херсонской литой монеты с буквами MB на аверсе и К/\(М?) на реверсе, что, вероятно, расшифровывается как KLIMATON, тоже может быть отнесена к 842–866 гг.¹⁷³⁶ Все эти разновидности монет относятся к единому типологическому ряду и имеют примерно одинаковые размеры и вес. Деятельность херсонской оффицины должна была активизироваться после создания стратигиды Климата, о чем свидетельствует особенно большое количество монет с литерами MB¹⁷³⁷. В таком случае ко времени Василия I (867–886) можно констатировать лишь продолжение и пополнение местных эмиссий, а не возобновление выпуска херсонских монет.

В пользу того, что монетный двор Херсона уже работал в правление Михаила III (842–866) свидетельствует очевидное обстоятельство: за четыре месяца, прошедшие с 26 мая 866 г., с момента венчания на царство Василия Македонянина, до убийства Михаила III 23 сентября 867 г. и провозглашения Василия автократором ромеев¹⁷³⁸, херсонский монетный двор выпустил для такого короткого срока слишком много монет, в количестве мало уступающем эмиссиям всего последующего продолжительного царствования Василия I (867–886). Оправдание подобной спешки некими гипотетичными экстренными обстоятельствами выглядит неубедительно, мало обосновано, равно как и утверждение, что монеты с MB на аверсе отливались и после 867 г.¹⁷³⁹.

С чем спорить не приходится, – явное увеличение выпуска расходной медной монеты и сохранение известной равномерности этих выпусков указывает если не на «процветание торговли», то на стремление и даже острую необходимость удовлетворить потребности растущих товарно-денежных отношений на внутреннем рынке и, еще больше, на особое положение столицы фемы и ее жителей¹⁷⁴⁰. Может быть, таким образом имперские власти благодарили херсонитов за конкретную помощь или отчасти компенсировали их расходы, неизбежно увеличившиеся в связи с энергичным участием в мероприятиях по укреплению вновь организованной фемы? Достаточно вспомнить о фактах строительной деятельности казенного характера, которая около середины и конца IX в. велась на подступах к Херсону (Бак-ла, Эски-Кермен) и в самом городе (появление монументального комплекса фемного претория в «цитадели»), Впрочем, за разрешением на выпуск монет и его интенсификацией может проглядывать и политическая акция константинопольского правительства, таким своеобразным способом благодарившая за что-то своих подданных-херсонитов и власти их города. Не было ли это связано с активным и удачным участием неких воинов-пехотинцев из «этерии (отряда) скифов из Таврики» в бурном столичном «перевороте» 856 г.¹⁷⁴¹ или со случившемся позже важным, редким событием – обретением мощей св. Климента в начале 861 г. и готовившимся в конце 867 г. перенесением их в Рим, дабы получить столь необходимую тогда Василию Македонянину и патриарху Игнатию поддержку Римской церкви? Нельзя не согласится с И. Я. Франко в том, что это был «политический акт в ряду других, симптом перевеса одной из тех партий, которые боролись в самом Константинополе за и против Фотия»¹⁷⁴². Поскольку херсонеситы так или иначе оказались причастны к нему, их не должен был миновать отказ в монаршей милости. Ведь не случайно на территории Византийской империи этого времени пока неизвестно других провинциальных монетных дворов кроме Сиракуз и южноиталийских, которые тоже принадлежали к передовым форпостам византийцев против «варваров»¹⁷⁴³. Предположение Джозефа Меткалфа о возобновлении работы некоторых фемных оффицин на Балканах и в Малой Азии в правление Феофила (829–842 гг.), разделяется не всеми специалистами и нуждается в дальнейшем обосновании¹⁷⁴⁴. Как бы то ни было, монетный двор столицы крымской фемы, наравне с другими действовавшими немногочисленными провинциальными оффицинами, тоже ставился в особое, но отнюдь не уникальное положение. В начале X в. здесь мог быть даже осуществлен небольшой выпуск серебра. Во всяком случае H. Н. Мурзакевич упоминал в 1878 г. о находящейся в коллекции ООИД херсонской серебряной монете василевса Александра (912–913)¹⁷⁴⁵. Очевидно, вследствие удовлетворения потребности в монете, насыщения ею рынка, выпуск денег к этому времени сократился¹⁷⁴⁶.

Сфрагистические материалы не оставляют сомнения в том, что таможенная служба раннесредневекового Херсона, центра и архонтии, и фемы, входила в систему государственных апофик, a с 730/731 г. – императорских коммеркий Византии. Как и у Сугдеи, она была ориентирована на административно-таможенные округа и посты Константинополя и северного побережья Малой Азии. После прекращения действия в Таврике системы византийско-хазарского кондоминиума, а конкретно – с момента образования фемы здесь появляются, собственно, коммеркиарии Херсона. Приблизительно 150-летняя деятельность этого института нашла отражение в находках почти семи десятков печатей, принадлежавших примерно полутора десяткам функционеров с имперскими придворными санами¹⁷⁴⁷. Это вполне понятно, учитывая, что Херсон, как участник внешней торговли византийского государства, являлся завершением важной коммерческой магистрали Востока, пересекавшей степи и выводившей к морскому порту. Массовые находки свыше 120 моливдулов, – почти треть от всех обнаруженных на городище византийских печатей, зафиксированные как случайные находки в 1991 г., а затем 1994–1995 гг., – позволяют предполагать, что здание администрации местного таможенного поста с городским архивом документов было сооружено не позже середины VI в. на 10-метровом отвесном скальном восточном мысу у самого входа в устье Карантинной бухты, где поблизости, на расстоянии двухсот метров, располагался порт и припортовый рынок – нижняя, малая агора, упоминаемая в Житиях св. епископов Херсонских. Если верить сведениям Стефана Диакона, написавшего примерно в 807–810 гг. Житие Стефана Нового, здание аналогичной таможни находилось на берегу Никомидийского «залива» (kolpos) в Вифинии и им заведовал phorologos, «главный таможенный начальник»¹⁷⁴⁸.

Все находки печатей, таможенных пломб, их заготовок происходят с небольшого участка (50 х 5 м) со дна вдоль берега, где оказались после подмыва и обрушения кромки открытого морю мыса, достаточно далекого от прибрежной части Карантинной бухты (см.: рис. 190. 28)¹⁷⁴⁹. Поэтому связывать их с функционированием собственно херсонского порта, с торговыми операциями, производившимися на стоянке кораблей, нет ни малейших оснований¹⁷⁵⁰. По самому краю обрыва проходят остатки 27-ой крепостной куртины, сооруженной, по мнению И. А. Антоновой, во второй половины IX в. В 1895 г. был раскопан ее отрезок с двумя подпорными стенами, сложенными на известковом растворе. Возможно, параллельно шла еще другая стена контрэскарпа, которые вместе образовывали целую систему невысоких приморских оборонительных стен почти в два метра толщины. Рядом, на кромке берега, располагались остатки двух смежных круглых построек диаметром 3,2 м каждая, с цементированными внутренними стенами (рис. 447). Их симметрично расположенные двери по 0,6 м ширины были обращены на северо-восток, в сторону моря и близкого обрыва. По словам Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, такая же постройка была открыта на этом берегу в 1891 г. с проведенным к ней узким, вырубленным в скале каналом¹⁷⁵¹. Назначение загадочных сооружений, как и время их строительства остаются открытыми, но необычный вид сдвоенных «башень» и расположение на самом краю мыса, рядом с входом в Карантинную бухту, заставляют подозревать их сигнальное, маячное назначение. На верхних площадках круглых построек удобно было размещать большие фонари, которые, подобно константинопольскому Фаросу на высокой приморской террасе, служили для освещения и для передачи огневых и дымовых сигналов¹⁷⁵². Их зажигали особые стражи-диэтарии.

Традиционные требования военной науки воспрещали строить оборонительные стены очень близко к береговой линии, дабы неприятель не смог штурмовать их непосредственно с кораблей. Они не должны были стоять ближе 30 локтей (13 м) и дальше 100 локтей (46 м)¹⁷⁵³. Следовательно, ширины такого участка было достаточно для возведения на нем соответствующей постройки.

Рис. 447. Остатки приморской куртины 27 и сдвоенных круглых построек на восточной оконечности Херсона. План раскопок 1895 г. (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

Судя по находкам сфрагистического архива, именно здесь поблизости, скорее всего, с внешней стороны 27-ой куртины, находилось здание поста, откуда было удобно следить за кораблями, входившими и выходившими из гавани. На расстоянии нескольких десятков метров к северо-западу от этого места располагалась площадь – бывший языческий теменос (священный, храмовый участок) – с просторной трехапсидной Восточной базиликой, возведенной, как и большинство остальных, в конце VI– начале VII вв., и начиналась главная улица города, соответствовавшая знаменитой константинопольской Меси («Средней») (см.: рис. 291). По берегу, несколькими продольными улицами восточного региона, известного по Житиям свв. епископов Херсонских как «Феона» (ta Theona), можно было быстро попасть в порт. Эта «Феона» простиралась от так называемой «маленькой агоры» недалеко от Южных («Мертвых») ворот до места, называвшегося прежде Парфенон, где в средние века существовал храм апостола Петра¹⁷⁵⁴. Последний вполне может быть идентифицирован с упомянутой трехапсидной базиликой, одной из самых больших церквей-кафоликонов Херсона¹⁷⁵⁵. В таком случае она играла здесь ту же роль, что находившаяся рядом с константинопольским маяком церковь Фаросской Божьей Матери.

На архивно-таможенном посту в «Феоне» на протяжении второй половины VI–XI вв. регулярно велась регистрация судов, грузов и сопроводительных документов-моливдовулов, снабженных печатями каммеркиариев, логофетов, экдиков, хартулариев, а также «отцов города», киров, стратигов и епископов Херсона. По данным H. А. Алексеенко, обрабатывающего коллекцию, самые ранние из этих печатей относятся к правлению Юстиниана I, но особенно они многочисленны для конца VIII в. – 80-х гг. IX в.¹⁷⁵⁶. Следовательно, именно в это время деятельность таможенной службы города стала наиболее интенсивной.

Все это свидетельствует об отсутствии длительной заброшенности города, его глухой отгороженности от внешнего, в том числе заморского мира. Было бы неверным согласиться с выводом о его жалком существовании, который появился вследствие поверхностного, недостаточно критического знакомства с соответствующими агиографическими и эпистолярными источниками – письмом Анастасия библиотекаря, Житием Константина / Кирилла, Словом, на перенесение мощей преславного Климента и Италийской легендой¹⁷⁵⁷. Даже свидетельства бывшего ссыльного Митрофана Смирнского и «отчета» (сжатой истории – brevis historica, storiola, historica narratione) Константина Философа, положенного в основу ряда источников, надо принимать с известной долей осторожности. Не говоря уже о том, что Митрофан мог попросту сгустить краски о «лютых разбойниках» вокруг Херсона, чтобы рельефнее стали видны его заслуги «страдальца», картина тотального и регулярного варварского прессинга, доходящего до полной изоляции горожан, вызывает сомнения в своей правдоподобности, если представить, что она непрерывно продолжалась десятилетиями. Скорее, мы имеем дело с отражением в нарративных источниках каких-то эпизодичных тревожных моментов, тех, что все чаще случались в 50-х гг. IX в., когда византийско-хазарские (венгерские) отношения вступили в плоскость опасного состояния «ни мира, ни войны». Не исключено, что воспоминания Константина Философа, переданные Анастасием библиотекарем, явились отзвуком конкретной ситуации, когда приближение врага к городу заставило часть жителей разбежаться по окрестным горам и лесам¹⁷⁵⁸, а оставшуюся, немногочисленную часть (non plurime plebe) – искать убежища за оборонительными стенами, ставшими для них на какой-то момент одновременно единственным убежищем и тюрьмой. К примеру, современники херсонитов – малоазийские анкирцы в 838 г. спасались во время арабского рейда в своих соляных копях, которые для них, понятно, тоже были не лучше тюрьмы¹⁷⁵⁹. Сходным образом чувствовали себя и зихи, находившие в IX–X вв. убежища на островках около восточно-черноморского побережья во время нападений аланов¹⁷⁶⁰.

Следует обратить внимание, что, согласно показаниям все того же Митрофана Смирнского, он «вместе с другими» пострадавшими от Фотия жил на рубеже 50–60-х гг. IX в. не в городе, a «у XepcoHa"(penes Cersonam), тο есть недалеко от него. Жизнь не пресеклась в его окрестностях и недаром письменные источники говорят о том, что «вся та часть Херсонского края (области) (tota illa pars Cersonicae regionis)», тο есть северо-западная оконечность Гераклейского полуострова, где находилось заброшенное место с могилой св. Климента, вследствие многих нападений варваров (multitudinem incursantium Barbarorum) и все увеличивающихся со всех сторон толп язычников (et crescente circumquaque multitudine paganoru) была лишь «почти покинута и сделалась необитаемой» (prope modum desolata est; fere desolata et inhabitabilis reddita)¹⁷⁶¹. То есть даже в экстремальных условиях она опустела не полностью, не говоря уже о других местах. К примеру, находки слоя с ранней поливной керамикой в балке Бермана на раннесредневековом укрепленном поселении, устроенном в свою очередь на месте крупного античного архитектурного комплекса, указывают на сохранение жизнедеятельности в этом юго-восточном районе Гераклейского полуострова, по крайней мере, к концу IX в. Внутри античной ограды из массивных каменных квадров (50 х 70 м) строили церковь, хлебную лавку, новые помещения, во время раскопок одного из которых было обнаружено надгробие VIII–IX вв., сообщавшее об упокоении раба Божьего (Гурия?), сына Стефана¹⁷⁶². В середине – второй половине IX в., то есть в период приблизительно совпадающий с временем пребывания Митрофана Смирнского и Константина Философа, на противоположной от Херсона стороне Севастопольской бухты, в районе Радиогорки, далеко за пределами города довольно долго работал гончарный эргастирий, производивший амфоры двух типов, кувшины с коротким цилиндрическим горлом, горшочки, кухонные сосуды, горшки (рис. 448)¹⁷⁶³. Разумеется, устроить мастерскую, печь в столь отдаленном месте не пришло бы в голову херсонитам, если бы они действительно были жителями города, из которого опасались выходить.

Рис. 448. Гончарная печь IX в. На Радиогорке и остатки ее продукции (по Л. А. Рыжовой, А. И. Романчук, Л. В. Седиковой)

Сам Херсон не находился в зависимости от хазар, как иногда полагают исследователи¹⁷⁶⁴. Даже его близкое соседство с Хазарией весьма условно. Анастасий библиотекарь и составитель Италийской легенды лишь стремились передать информацию Константина Философа о том, что это был просто ближайший к хазарам византийский город, транзитный пункт на пути в Хазарию, каковым он являлся и двадцать лет раньше, при Петроне Каматире¹⁷⁶⁵. Его обитатели временами покидали стены и удалялись от них на 10–12 км, как это случилось во время путешествия на остров в Казачьей бухте и при торжественной встрече перед городом мощей св. Климента¹⁷⁶⁶. Вне оборонительных стен, как свидетельствуют и письменные, и археологические памятники, функционировали пригородные монастыри, храмы (Богоматери Влахернской, св. Созонта, церковь, открытая в 1902 г. на Девичьей горке), которые не подверглись разрушениям в IX в. (см.: рис. 190. 1, 50, 52)¹⁷⁶⁷. Посланец василевса, несмотря на присутствие венгров и хазарского военного отряда, ведшего военные действия недалеко от Херсона, смог беспрепятственно добраться до некоего «христианского града», со временем посетил «народ фульский», а занимаясь розысками остатков храма с гробницей святого, «неоднократно (много раз) уходил и возвращался» (pergens ac rediens frequentaret), то есть регулярно обследовал окрестности города, вел разговоры с местными жителями, что противоречит буквальному представлению одного из информаторов Анастасия о херсонитах как о вечных «carceris habitateris»¹⁷⁶⁸. Можно согласится с Ю. М. Могаричевым, что такого рода данные не соответствуют утверждениям «...ο постоянном нахождении врагов в ближайших окрестностях»¹⁷⁶⁹.

Несмотря на периодические столкновения с «варварами», «язычниками» – хазарами, венграми и своеобразное полуосадное положение города, вероятно, ставшее на какое-то непродолжительное время по сути дела хроническим, Херсон, похоже, не испытал значительного упадка, а в последней трети IX в., когда конфронтация пошла на убыль, явно оживил свою торгово-экономическую деятельность. Видимо, выручил испытанный прием: недостаток сельскохозяйственной продукции заставил горожан еще более интенсивно развивать c IX в. рыбный промысел, что позже отразил русско-византийский договор 944 г., подтверждавший в особой клаузуле безопасность херсонских судов («корсуняны рыбы ловящя»), регулярно курсировавших между Днепровским лиманом и Херсоном, и признававший власть Империи над постоянными поселениями херсонитов в низовьях Днепра.¹⁷⁷⁰

В городе в это время строили новые рыбозасолочные цистерны, о чем свидетельствуют раскопки в портовом квартале 1 (цистерна № 91); еще не менее девяти цистерн (№ 34, 35, 47, 48, 60–62, 93, 96) могли продолжать использовать в разных местах городища¹⁷⁷¹. К примеру, цистерна № 61 из рыбозасолочного комплекса в северо-восточном районе Херсона, была засыпана не раньше 40-х гг. XI в., судя по находке на ее дне монет Василия I и Константина IX¹⁷⁷². Объём всех трех цистерн, входивших в состав только этого комплекса, превышал 120 куб. м, то есть в них можно было единовременно переработать 900–960 ц рыбы. Монеты IX–X вв. и обломки поливная белоглиняной поливной посуды были встречены и во время раскопок некоторых цистерн в приморских северных кварталах города¹⁷⁷³. Г. Д. Белов полагал, что в квартале XXIX действовали две рыбозасолочные цистерны: одна из них, малая, была засыпана в начале VII в., в период строительства соседней базилики 1932 г., а другая перестала использоваться по первоначальному назначению и была превращена в мусорную яму. Однако он сам пишет в отчете об одинаковой керамике IX–X вв. и монетах (одна – Василия I и 23 – Романа I), которые были находимы в ней на разной глубине¹⁷⁷⁴. Следовательно, засыпь была произведена единовременно и произошло это, судя по корреляции находок, не ранее второй половины X в. Засыпь двух цистерн, находившихся к востоку от «храма с ковчегом», содержала обломки красноглиняных амфор с зональным рифлением, фрагменты венчиков и плоских ручек высокогорлых кувшинов, обломки белоглиняной поливы, что может говорить в пользу из засыпи не ранее второй половины IX в. На то же указывает материал еще двух соседних цистерн (№ 2 и № 3) (рис. 449)¹⁷⁷⁵. Радиоуглеродный анализ органических остатков из них, произведенный Л. В. Фирсовым, тоже дал схожие даты (885 г. и 795 г. плюс-минус 35–40 лет)¹⁷⁷⁶.

Рис. 449. Крестовидный «храм с ковчегом» и раннесредневековый рыбозасолочный комплекс к востоку от него. А – ограда храма; Т – место античного театрона; д – средневековый дом, раскопанный в 1954, 1964 гг.; X – храм; Р – рыбозасолочные цистерны с обозначением мест отбора проб остатков анчоуса для радиоуглеродного анализа (по Л. В. Фирсову)

Судя по находкам кувшинов с плоскими ручкам и амфор X–XI вв., в это время оказалась засыпана большая рыбозасолочная цистерна (4 X 4,4 X 3,2 м) в квартале VI, сравнительно недалеко от комплекса Уваровской базилики-кафоликона¹⁷⁷⁷. Еще две смежные цистерны (5а и 5б), найденные в 1986 г. в соседнем квартале VII, рядом с верхней агорой, имели размеры 3,4 х 2 х 2,25 м и 3,4 х 1,65 х 2,19 м. Их засыпь содержала на дне обломки амфор и поливной керамики X в.¹⁷⁷⁸. Рыбу держали и, видимо, засаливали не только в цистернах. Так, на месте позднеантичного дома с винодельней на северном берегу было сооружено во второй половине VI в. новое здание с иной планировкой помещений, за исключением обширного подвала, пользование которым продолжалось вплоть до XI в. В нем стоял один большой пифос посередине и возле стен – шесть пифосов средней величины, высотой около 1,5 м. Найденное при раскопках большое количество вара («несколько пудов»), рыболовные крючки, железный якорь и комплект грузил для сетей позволяют заключить, что жители дома занимались морским промыслом и имели суда, для заливки швов которых калафаты-конопатчики употребляли вар¹⁷⁷⁹. Море, недоступное для варваров, как всегда, выручало, делилось своими богатствами, открывало дороги в большой мир Романии. С рыбозасолочным промыслом по-прежнему был тесно связан соляной, который, впрочем, имел немалое самостоятельное значение и нуждался в разработке лесоматериалов, развитии гужевого транспорта и существовании соответствующих судов, лодок «соляного флота»¹⁷⁸⁰. Примечательно, что в Северо-Западном Крыму, на Тарханкутском полуострове, около с. Окуневка Черноморского района (городище Тарпанчи) на берегу моря были найдены остатки маяка IX–X вв., представлявшие собой постройку в виде береговой стены, протяженностью 18 м, к которой со стороны моря примыкало полукруглое помещение, позднее поделенное на две камеры, которое было наполнено значительным количеством золы. Неподалеку находился колодец того же времени, который перестал функционировать после того, как его преднамеренно завалили трупами животных¹⁷⁸¹. Вероятно, маяк входил в навигационную систему, обеспечивавшую безопасность плавания на особо опасных участках побережья, мысах Ойрат и Тарханкут, и в первую очередь был необходим херсонитам, которые могли вести промысел камбалы и кефали у побережья Тарханкутского полуострова и осетровых в Каркинитском заливе, а также соледобытчикам, вывозившим из этого района соль морем. Здесь удобно было устраивать сезонные селища промысловиков, для которых среди местной группы соляных озер, разбросанных от Багайлы до Бокальского, особый интерес представляло крупнейшее Сасык-Сивашское озеро. Недаром на Сакской песчаной косе на площади 9 га обнаружено большое количество фрагментов амфор, кувшинов VIII–X вв., черепица, гончарная кухонная посуда, известняковое надгробие с изображением греческого креста, а рядом, в Заозерном находился средневековый грунтовой могильник площадью около 200 кв. м с погребенными в узких могилах с типичной для христиан ориентацией головы покойника на запад (см.: рис. 124. 1, 6)¹⁷⁸². К этому можно добавить, что разработка небольших самосадных и солончаковых озер, лиманов велась издавна и в ближайших окрестностях Херсонеса, в районе Песочной, Круглой, Камышевой, Казачьей бухт, Маячного полуострова, на северной стороне современного Севастополя, где добыча соли осуществлялась по меньшей мере с конца эллинистического периода до XIX в. включительно¹⁷⁸³. Соляные источники были также в районе Сиваша¹⁷⁸⁴. Видимо, все это укладывалось в тогдашнее приблизительное понятие «середины» между рекой Днепром и Херсоном (аро men tou Danapreos potamou mechri Chersonos)¹⁷⁸⁵.

Добыча соли и рыбы, несмотря на сезонность, сохраняла товарный характер, что неизбежно предполагает наличие специалистов различных производств: керамистов, строителей, мастеров по изготовлению оснастки, плотников и др. Недаром неизвестный инок Психаитской обители, составивший после 843 г. Житие Иоанна Психаита, попавшего в Херсон вскоре после смерти Льва Армянина (813–820), отмечал, что в город, «расположенный по пути к Боспора» (diathemenos ері Chersona ten роlin chorei ten parakeimenen te Bosporo), стекались «народы, жившие около (попутно) Боспора» (ton parakeimenon ethnon te Bosporo), a среди тех, кто общался с преподобным, ждал от него совета, исцеления, возносил ему хвалу, были местные мастера, торговцы, промысловики – некий моряк или рыболов (alieus – «морской») Исидор, медник (chalkeus) Анастасий, который вылечившись, снова занялся своим ремеслом¹⁷⁸⁶. Даже прекращение строительства и использования рыбозасолочных цистерн после X в. можно объяснить не падением роли рыбного промысла, оставшегося в Херсоне на уровне домашнего хозяйства, а прекращением засолки основной с первых веков н.э. промысловой рыбы – хамсы, особенно черно-морского анчоуса (Engraulus encrasicholus), служившей главным образом для изготовления соуса-гарона, что, по данным эколого-географических исследований, могло оказаться связано с изменением направлений миграций и количества рыбных стад вследствие похолодания климата и изменения уровня моря¹⁷⁸⁷.

Наиболее распространенными в «темные века» стали мелкие и средние корабли вместимостью от 1000 до 10000 морских модиев (6–60 per. т.), длиной от 4 до 13 м (9–40 малых локтей) и высотой от киля до верхней палубы максимум до 2 м (6,5 малых локтей), изготовить которые можно было в любом заурядном портовом городе. Такие малогабаритные суда имели бытовое назначение, перевозили небольшие грузы и использовались рыбаками. Большими считались корабли в 20–35 тысяч модиев (120–210 per. т), длиной 28–35 м (90–114 локтей) и высотой 2–3,5 м (6,5–11 локтей)¹⁷⁸⁸. Херсон, как и раньше, несомненно, имел свои собственные суда, лодки, а значит, должен был располагать базой для их строительства, содержания, ремонта, оснастки. Отправляясь из города в дальнюю морскую и речную экспедицию, связанную с постройкой Саркела, императорский посланец Петрона Каматир не мог полагаться только на случай застать в порту Херсона достаточное для задуманного предприятия число грузовых, торговых судов, приплвших сюда по делам из столицы и побережья Южного Понта. Зная, что выделенные ему хеландии императорского флота и катепана Пафлагонии придется заменить на иные, менее крупные, пригодные для плавания по мелководью, он был осведомлен, что найдет у самих херсонитов два необходимых ему класса транспортных кораблей: часть так называемых «круглых» парусных судов (strongila ріоіа), сравнительно тихоходных, с закругленной передней частью, широким устойчивым корпусом, и, очевидно, все потребное количество гребных судов (kamatera karabia), рабочих, грузовых кораблей малой осадки, каждый из которых с помощью нескольких десятков гребцов мог двигаться на веслах против речного течения¹⁷⁸⁹. Через 10–15 лет такие контакты с Хазарией затруднились на некоторое время в силу политических причин, но не исчезли совсем, а значит, можно подозревать сохранение в составе херсонесского городского флота не только strongyla ріоіа, но и другого, гребного, более дорогостоящего вида водного транспорта. Следовательно, херсониты имели не случайные суда. Знакомство с их разными типами свидетельствует о том, что местные корабелы усвоили представление о значении оптимальных форм обводов корпуса, о соотношении главных размерений, интерферренции волн, главных точках законченной корабельной конструкции (центре тяжести, общем центре и мегацентре), достигали прочности, плавучести, остойчивости своей продукции, то есть постигли опыт умелого кораблестроения.

Морские суда той далекой эпохи не имели рангоутно-такеллажного оборудования (рей с брасами), парус крепили прямо к мачте и управление им было ограничено, что не мешало широко использовать этот вид транспорта. Даже в зимнее, несудоходное время, когда морские поездки предпринимались крайне редко, было проще, а, учитывая тревожную подчас обстановку в округе города, безопаснее пустится в плавание к окрестным берегам, и не рисковать подвергнутся нападению врагов на суше. Направляясь рано утром, в четверг, 30 января (3 февраля) 861 г. к Казачьей бухте разыскивать мощи св. Климента Римского, Константин Философ и многочисленные сопровождавшие его воспользовались судном (tranquillo mari navi ingressi), a, согласно Пространному Житию Константина, «сели на корабли» (см.: рис. 327)¹⁷⁹⁰. На корабле же Константин отправился через два-три месяца после этого из Херсона через Азовское море, в Хазарию, между которой и Константинополем, по словам хазар и византийцев, было от девяти до 15 дней морского пути¹⁷⁹¹. Косвенно на регулярность таких плаваний намекают не только материалы раскопок таманской Таматархи, донского Саркела (амфоры северо-причерноморского типа, высокогорлые кувшины с плоскими ручками, византийская, херсонская денежная медь почти всех императоров со времени Михаила III – Василия I), но и результаты обильных сборов обломков пифосов крымского производства с поселения у с. Мартыново, которое могло быть своеобразным хазарским «Танаисом»¹⁷⁹². Вместе с тем, Chersonitika karabia с их навтами и эпиватами задолго до того, как Константин Багрянородный написал о них, проторили дорогу к столице Империи, не говоря уже об Амастриде, Синопе, Амисе и других значительных портовых центрах побережья фем Пафлагонии, Вукеллариев, Армениака и Халдии (если учесть указание на «оконечности (бока) Понта» – kai plagitika tou Pontou)¹⁷⁹³.

Надо полагать, собственность на эти Chersonitika karabia принадлежала как частным судовладельцам, так, возможно, и городу. Примеры такой практики эксплуатации судов представляет раннесредневековая Фессалоника, тоже жившая в значительной мере за счет активной морской торговли и перевозок. Так, во второй части Чудес св. Димитрия сообщается о посылке в 676–678 гг. архонтами и горожанами судов для закупки продовольствия. Из рассказа следует, что сами городские власти могли принимать такое решение, касавшееся всех «оставшихся в остатке судов» (ypoleiphthenta skeyn), причем среди них было 10 больших транспортных кораблей (deka karabon), присланных от василевса, а также местные «одно-древки» (monoxyla)¹⁷⁹⁴. «Фессалоникские небольшие суда-акатии» (kai aper egon Thessalonikes akatia) упоминал Никифор в связи с событиями начала VIII в.¹⁷⁹⁵. Иоанн Камениата, описавший набег арабского флота Льва Триполийского на Фессалонику в 904 г., тоже сообщал о кораблях, на которых эмпоры возили зерно и которые «принадлежали городу»¹⁷⁹⁶. Часть их была затоплена перед входом в гавань до начала осады, причем, согласно арабским источникам, число только этих судов достигало 6–7 десятков, тогда как остались невредимыми другие фессалоникские транспортные корабли, в итоге использованные арабами для перевозки многих пленников и награбленной добычи¹⁷⁹⁷. Следовательно, городские власти имели право выступать как владельцы особых торговых флотилий, которые предоставлялись в пользование предпринимателям.

Нет сомнений, что херсонские судостроители должны были располагать собственными орудиями труда (топоры, тесла, пилы, буравы, ножи, долота, иглы), подходящими лесоматериалами, клеем, краской органического и неорганического происхождения, пенькой, полотном, сканными (двойными), тройными канатами, свитыми попеременно в разные стороны для лучшей прочности на разрыв¹⁷⁹⁸. Железные корабельные части, гвозди разной длины, скобы, кольца, цепи и якоря, которых на каждом корабле должно было быть несколько, от трех-четырех до 10–11, могли изготовлять в городских кузницах, канаты, как и веревки, необходимые в любом хозяйстве не только для морского дела, – в эргастириях местных канатчиков, закупавших на стороне пеньку и серу для окуривания своей продукции, а вот паруса, новые и старые, периодически рвавшиеся и требовавшие обновления, шили особые специалисты, избравшие этот доходный вид промысла.

Рис. 451. Амфоры IX в. из завалов керамического боя около Карантинной бухты (по А. Л. Якобсону)

Едва ли херсониты имели некий особый вид судов, неизвестный на Южном берегу Понта: термин karabia и ploia, plagitika, использованные Константином Багрянородным для обозначения парусных транспортных кораблей разной вместимости, курсировавших между Таврикой и северо-малоазийским побережьем, являлись общеупотребительными и использовались в одинаковом смысле как «корабли», «суда», «суденышки»¹⁷⁹⁹. Среди них не могло в это время быть галер и шебек, поскольку такие гребные суда были типичны для Средиземного, а не Черного моря¹⁸⁰⁰.

Рис. 452. План-схема расположения гончарных печей на берегу Карантинной бухты (по М. И. Золотареву)

Городское производство было рассчитано прежде всего на удовлетворение потребностей местного рынка. В частности, на это указывает то обстоятельство, что подавляющее большинство плоской кровельной черепицы (керамид), полукруглых калиптеров, керамической тары и посуды (амфоры, фляги, тарные ведрообразные и горшкообразные сосуды, кувшины, ойнохои, кухонные горшки, миски, тарелки, горшочки, лутерии, блюда, сосуды на широкой подставке, «сковородообразные сосуды»), а также индивидуальные изделия были херсонского производства – изготовлены порой из идентичного глиняного теста и иногда несут следы брака¹⁸⁰¹. С этого времени и надолго специфичной для Херсона, а также для сельских центров Юго-Западной и Юго-Восточной Таврики стало производство черепицы меньшего по сравнению с прежним размера (40–41 х 32–35 см), с высоким ботиком (до 3,5 см, при толщине керамид около 1,8–2,2 см), иногда ангобированной, и с оттиснутыми во время формовки метками в виде букв греческого алфавита, монограмм, крестов, пентограмм, схематичных изображений животных, птиц, всадников, что указывает на появившиеся новые приемы организации работы местных гончаров, учета разных партий изделий (рис. 450)¹⁸⁰². Соответственно уменьшились в размерах и изготавливаемые в тех же эргастириях калиптеры (длина 46–48, ширина 30–35 см, высота полукруга 3,5–4 см) (см.: рис. 61)¹⁸⁰³.

На сохранение собственного виноделия указывает то, что в ближайшей округе Херсона действовали гончарные мастерские по производству амфор. Наличие одной из них можно подозревать в середине – второй половине IX в. за городом, на восточном берегу Карантинной бухты, где А. Л. Якобсон отметил массовое скопление обломков амфор с зональным рифлением (рис. 451)¹⁸⁰⁴. В ходе подводных исследований в 1965 г., а затем во время дноуглубительных работ в декабре 1979 г. около западного берега Карантинной бухты тоже были зафиксированы следы гончарного производства (рис. 452). К югу от небольшого мыса, образующего рукав бухты, на расстоянии 20–25 м вдоль береговой линии и на 15–17 м в глубину донные отложения оказались очень насыщены обломками керамики IX в., особенно фрагментами однотипных амфор с зональным рифлением, некоторые со следами брака, полученного в процессе обжига (рис. 453). Это позволяет считать, что именно здесь, недалеко от некрополя и в сотне метров от монастырского комплекса с храмом Богоматери Влахернской, находились гончарные печи, притопленные в позднейшее время в связи с поднятием уровня моря¹⁸⁰⁵. Большая печь прямоугольной формы (4,6 х 4, 15 м) для обжига тарной керамики действовала, как попыталась уточнить Л. В. Седиковой, около середины IX в. близ башни I западной оборонительной линии Херсона, в Песчаной бухте (рис. 454), неподалеку от античного Керамика, а другая, примерно в два раза меньших размеров, – для обжига не только амфор, но и столовых кувшинов, мисок, кухонных горшков, была устроена в районе Радиогорки, на северном берегу Севастопольской бухты (см.: рис. 448)¹⁸⁰⁶. Обе печи были сложены из песчаника и сырцовых кирпичей, причем печь в районе Радиогорки использовалась особенно долго, на что указывают следы троекратного ремонта. Видимо, продукцию из этого эргастирия особенно удобно было доставлять в Херсон морем, через бухту, ширина которой достигает здесь около 2 км.

Нередко в таком удаленном от жилья расположении гончарных мастерских исследователи видят сохранение городом античной традиции вынесения производственных комплексов, особенно связанных с огнем, исключительно за пределы крепостных стен¹⁸⁰⁷. Однако промысловые комплексы, эргастирии, в том числе пожароопасные, существовали в самом городе и в эллинистическое, и в римское время, и после IX в.; подобные случаи встречались и в других греко-римских и византийских городах, а законодательство было нетвердо и непоследовательно в отношении запретов на размещение «экологически грязных» производств в жилой зоне¹⁸⁰⁸. Следует учесть, что некоторые ремесла нуждались в обильном водоснабжении, возможном не в любом месте и не в любом городе¹⁸⁰⁹. Поэтому мастера, решая эту проблему, были вынуждены приспосабливаться к тем условиям, которые диктовал природный, геоэкологический фактор. Очевидно, охотнее других покидали пределы города именно гончары, для которых близость к источникам сырья – обильным выходам пластов глины, воде, песку, топливу – было более важным, чем эргастирий в бойком месте, среди жилых кварталов.

По этой же причине гончарные мастерские с обжигательными печами оказывались иногда удалены от жилья даже в византийских деревнях VIII–IX вв., чьим обитателям было невдомек соблюдать традиции «античных предписаний»¹⁸¹⁰. Разумеется, не одна боязнь пожаров заставляла херсонитов из столетия в столетие поддерживать существование обоих своих Керамиков – около Песчаной и Карантинной бухт¹⁸¹¹. Но наличие их не исключало размещение подобных мастерских в самом городе. Так, раскопками И. А. Антоновой в 1957 г. на западной оконечности городища, около 4-й куртины, открыта ранневизантийская мастерская, выпускавшая амфоры¹⁸¹². В 1910–1911 гг. P. X. Лепером был раскопан производственный комплекс с двумя большими круглыми обжигательными печами раннесредневекового времени (не позже IX–X вв.) в III квартале северо-восточного района городища¹⁸¹³. Примечательно, что рядом с одной из печей, под вымосткой из каменных плит была обнаружена гончарная печь эллинистического времени. Следовательно, это место было исконно занято керамическим производством несмотря на то, что оно размещалось в одном из самых старых и густонаселенных городских районов.

Рис. 455. Глиняные льячки из раннесредневекового слоя на месте пом. 4 усадьбы №3 в квартале X «А» (по С. Г. Рыжову)

Железоделательное, литейное производство было гораздо гибче и проще связано с доставкой к мастерской необходимого сырья и отсюда находки его следов на территории города еще более часты. В слое разрушения раннесредневековых домов в XXVIII квартале в северном районе Херсона, недалеко от пересечения XIII поперечной улицы с продольной оказалось огромное количество кусков железного шлака, большинство из которых имело овальную форму, округлую поверхность с одной стороны и плоскую с другой¹⁸¹⁴. Основная масса их лежала в черной земле на полу помещения 3, где, вероятно, находилась мастерская с печами для плавки железа, позднее разрушенная. Материал слоя, сопровождавший шлак, не выходит за пределы IX–X вв., когда, очевидно, существовал эргастирий, предназначенный для «горячего» производства – выплавки чугуна из руды. К слову, результаты анализов показали, что руда не относилась к керченским месторождениям, как можно было бы ожидать. Здесь же, в подвале помещения 5, оказался массивный железный предмет с плоской стороной 10 х 11 см, сужающейся к концу до 6 х 6 см, высотой 17 см, скорее всего, наковальня¹⁸¹⁵. В том же северном районе, в квартале X «А», в слоях, содержавших материалы IX–X вв., на месте помещения средневековой усадьбы в 1991 г. найдено более 30 обломков глиняных льячек для цветных металлов, что указывает на существование где-то здесь мастерской литейщика, которая не могла функционировать без печи (рис. 455)¹⁸¹⁶. Крупные камни (длиной 0,40 и 0,55 м) со следами длительного воздействия огня, куски спекшегося шлака, обрезки листовой меди, проволоки, изделия из железа – следы деятельности еще одной металлообрабатывающей мастерской того же времени были обнаружены во время раскопок Е. Г. Сурова в 1958–1960 гг. в помещении около западной античной оборонительной стены, то есть в пределах средневекового города, на месте монастырского комплекса, идентифицируемого с житийным «домом св. Леонтия»¹⁸¹⁷. Следы ранневизантийской литейной мастерской прослежены раскопками И. А. Антоновой на юго-востоке города, в «цитадели».

Таким образом, связь с огнем и неудобство тех или иных эргастириев для жителей было только одним и не самым важным поводом к «выселению». Гораздо чаще к этому, как и в античную эпоху, подталкивали объективные профессиональные обстоятельства. В сохранении же пожароопасных производств в пределах ромейских городов обнаруживается не исключение, а континуитет с аналогичной античной традицией.

В комплексах Херсона первой половины IX в. встречается не менее пяти типов амфор местного производства, тогда как импортная тарная керамика практически отсутствует¹⁸¹⁸. Согласно наблюдениям Л. В. Седиковой, ко второй половине IX в. количество типов производимых амфор уменьшилось до двух, сократился ассортимент и столовой посуды, что, однако, указывает лишь на большую стандартизацию производимой керамики¹⁸¹⁹. Впрочем, к столовой посуде это относится в меньшей степени, ибо она все же отличалась разнообразием форм и многовариантностью в пределах определенных типов изделий.

Рис. 456. Литейные принадлежности. 1 – свинцовые рыболовные грузила и часть формы для их отливки; 2 – глиняные тигли и льячки (по А. Л. Якобсону)

Нет сомнений, что в Херсоне трудились искусные ремесленники по металлу¹⁸²⁰. Для выплавки железа они, как и прежде, использовали главным образом тяжелые железистые конкреции, вымываемые из известняка крымскими горными речками и ручьями, но были крайне заинтересованы в поставках сурмянисто-цинковых руд из месторождений Малой Азии в районе Синопа, Амастры (Амастриды), а также слитков меди, свинца, серебра, готовых вещей из них или лома через южно-черноморские порты¹⁸²¹. Эта оторванность от источников крайне необходимого сырья обрекала их на зависимость от обстановки, менявшейся как в Юго-Западной Таврике, так и на территории Византийской империи. Тем не менее, в слоях IX–X вв. постоянно встречаются если не целые предметы, то обломки, части каких-то изделий, поделок из железа, меди, бронзы, указывающие на то, что их производство, привоз были достаточно регулярными. В это время, не позже конца IX в„ в портовом квартале 1 действовала кузница с тремя сыродутными горнами, занимавшая огороженный двор размерами 5,7 х 4, 6 м (более 26 кв. м)¹⁸²². Одна из печей имела размеры 1,8 х 1,95 м (3, 51 кв. м) и была заполнена чередующимися слоями древесного угля и железного шлака. В другом горне оказался шлак с перегорелой золой, тоже указывающий на изготовление криц. Наличие сразу нескольких печей легко объяснимо тем, что при сыродутном способе варки увеличение производства металла могло осуществляться только за счет увеличения количества горнов и применения вместо дров древесного угля.

К слову, необходимость в последнем позволяет предполагать существование местного промысла по выжигу угля. В одном горне сыродутного производства можно было выплавлять в час полукилограммовую крицу.

Значит, пять часов работы херсонесской кузницы давали около 7,5 кг железа. А ведь она, разумеется, была не одна. Город был в состоянии обеспечить производство на продажу орудия для всех видов ремесленного труда, для сельского хозяйства, для рыбного промысла, оружие, конское снаряжение, якоря, цепи, предметы домашнего обихода.

То же самое можно сказать о работе с цветными металлами. Соответствующие эргастирии так разрушены, что реконструкция их почти невозможна, но руда, шлаки, тигли для плавки цветных металлов, льячки, каменные и глиняные формы-матрицы, а также масса самых разнообразных готовых изделий дает представление о развитом товарном характере производства (рис. 456)¹⁸²³.

Среди изделий – проволока, рыболовные крючки, кольца, цепи, большие и малые кованые и литые сосуды, бронзовые подсвечники, переносные и подвесные шандалы, ставцы, лампадофоры, пуговицы, пряжки, предметы христианского культа, складни-энколпионы, нательные крестики, амулеты, многочисленные перстни, серьги, браслеты и т.п. (рис. 457) Только за один археологический сезон в засыпи помещений XXVIII квартала, в слое второй половины IX–X вв. оказались найдены медный наперсток, спица для вязания сетей, стиль длиной 10,5 см, ключи с ажурными бороздками, крест из пластин, скрепленных заклепками и с гравированными кружками, цепочки, бубенчиковидная пуговица, обломки пластины, перстней, фибул, щипчики, рыболовные крючки, медная чашечка¹⁸²⁴. Чистый свинец

употреблялся для изготовления, очевидно, водопроводных труб, и особенно – для кольцеобразных грузил, подвешивавшихся к краям рыболовных сетей¹⁸²⁵. А. Л. Якобсон полагал, что четыре больших скопления заготовок свинца в виде цилиндров и усеченных пирамидок (весом от 100 до 700 г), стержней, пластин, дисков, встреченные на месте раскопок одной или двух усадеб в квартале XV–XVIII на северном берегу в слоях IX–X вв., были связаны с домашним изготовлением «простейшего металлического инвентаря для рыболовства», но значительные размеры запасов (в его составе – самые крупных пластин – 27 х 27 см, толщиной 4 см, диски диаметром до 18 см и толщиной 3 см, цилиндрические болванки высотой 9,5 и диаметром 5,7 см, треугольный в сечении стержень длиной 23 см со стороной почти 4 см и прочие более мелкие заготовки) не позволяют говорить о том, что они предназначались исключительно для отливки свинцовых колец-грузил и к тому же только в домашних условиях¹⁸²⁶. Как уже указано, наряду с матрицами для отливки колец встречаются матрицы и для изготовления более сложных ремесленных поделок – пряжек, крестиков, серег, явно рассчитанных для продажи на рынок. Часть этой продукции оказалась в могилах некрополя. Так, в склепах около Карантинной бухты вместе с монетами Василия I и Льва VI встречались простенькие бронзовые перстни с гладким щитком, бронзовые серьги в виде колец (с подвеской в виде виноградной кисти, «малой пуговки» или с характерной гранной поверхностью)¹⁸²⁷.

Рис. 457. Бронзовый энколпион IX–X вв. с изображением распятого Спасителя и погрудными изображениями по бокам св. Иоанна Крестителя и Богоматери. Гробница в церкви близ куртины 16 (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

Ювелиры раннесредневекового Херсона использовали в своей работе золото, серебро, медь, латунь, бронзу, свинец¹⁸²⁸. При этом приемы и методы металлообработки, как и прежде, мало менялись от столетия к столетию¹⁸²⁹. Они как бы застыли на уровне ниже перемен, передаваясь из поколения в поколение. Нечто аналогичное можно заметить в отношении организации и степени специализации производства. Его потребности диктовали как правило сочетание плавки металлов со слесарной работой, одновременную обработку железа и цветных металлов. Например, в упомянутой выше средневековой мастерской, устроенной не ранее IX в. в одном из шести помещений, скорее всего, производственного назначения, на территории городского монастыря св. Леонтия около прежней западной античной оборонительной стены, кроме кусков шлака, обгоревших больших камней, обмазанных глиной, мраморной ступки с выступами-ручками и сливным каналом (высота – 12 см, диаметр – 25 см, глубина – 10 см), были найдены четыре каких-то крупных железных предмета неопределенного назначения (один из них, наибольшей длиной 0,35 м, имел форму, напоминающую секиру), а также 8 обрезков тонкой листовой меди и нечто вроде «медальона» или «оптического прибора» в виде толстого, овального, выгнутого с одной стороны прозрачного литого стекла, оправленного двумя полосками листовой меди с орнаментом поверху в виде мелких рельефных полос¹⁸³⁰. На ободке имелась сделанная из той же листовой меди дужка для ношения этой поделки на шнуре или цепочке (длина с дужкой – 6,5 см, без дужки – 6 см, ширина – 5 см, толщина – 1 см). По сути дела, перед нами не просто мелкая ремесленная работа с разными материалами, но и элементы ювелирного дела. Следовательно, херсонский эргастирий представляет сочетание кузницы, мастерской медника-халкевса и ювелира. Правда, остается неясным количество работавших здесь специалистов и степень их профессиональной дифференциации. Одна печь и сравнительно небольшие размеры помещения позволяют предположить, что здесь, очевидно, под надзором монастырского начальства трудился один ремесленник-универсал по работе с разными металлами, владевший разными приемами и методами, делавший крупные и мелкие вещи, которому помогал в лучшем случае один наемный подмастерье или кто-то из членов семьи – сын, зять, либо другой коллега ремесленник, трудившийся со своим компаньоном на паях, как обуславливал заключенный между ними договор кинонии.

Рис. 458. Костяные пластинки с резными изображениями орла, птиц, барса (?), льва. IX–X вв. (по А. Л. Якобсону)

Сочетание обработки черных, цветных и даже драгоценных металлов прослеживается и на некоторых других изделиях, вышедших из мастерских Херсона¹⁸³¹. В то же время в городе явно были кузницы, где имели дело только с плавкой и ковкой железа. Однообразность, стандартная форма замков и ключей, изготовлявшихся в это время, тоже может служить указанием на наличие специализированных мастеров и, видимо, немногих слесарных эргастириев, где такую продукцию, совершенно необходимую для любого дома, делали на продажу¹⁸³². Но так или иначе до сих пор в Херсоне не обнаружено ни одной узкоспециализированной мастерской медника или аргирокопа-ювелира, хотя это не доказывает того, что их здесь не было вовсе.

Едва ли такой же узкой специализацией отличались      местные стеклоделы, хотя в их продукции доминируют некоторые вошедшие в моду      украшения. По условиям находок к IX–X вв. относятся браслеты синего (кобальтового) стекла, круглые, плосковыпуклые, треугольные или квадратные в сечении, иногда украшенные кружочками и черточками, нанесенными краской¹⁸³³. Это был продукт византийского стекловарения, получивший широкое распространение благодаря новой рецептуре, связанной с применением золы. Херсон влился в их массовое производство и уже со второй половины IX в. стал ведущим центром по изготовлению стеклянных браслетов в Северном Причерноморье, сбывая часть продукции в Таматарху и Саркел¹⁸³⁴. В условиях небольшого эргастирия организовать такое производство было не сложно, а торговать даже выгоднее и удобнее, чем дешевой посудой.

Рис. 459. Костяные пластинки с резными изображениями кабана и орла. Раскопки 1901 г. (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

В слоях того же времени нередко встречаются обрезанные, специально заготовленные для дальнейшей обработки полуфабрикаты из кости и рога и готовые принадлежности для игр – шашки, круглые плоские фишки, кубики с врезными «очками» на всех гранях от одной до шести, астрагалы, а также пряслица, проколки, черенки ножей, стили с резьбой, двухсторонние гребни с мелкими и крупными зубьями, особенно впечатляющие высоким уровнем выполнения прямоугольные, треугольные, круглые пластинки для обкладки ларцов или каких-то иных изделий, с резными изображениями птиц и зверей или гравировкой, сделанные местными умельцами, знавшими толк в косторезном деле (рис. 458)¹⁸³⁵. Видимо, эта отрасль ремесла, не требовавшая больших затрат для ее организаторов, всегда пользовалась среди херсонитов особой популярностью. Некоторые разные изделия изобличают руку одного мастера (рис. 459)¹⁸³⁶. Индивидуальность работы позволяла косторезу в большинстве случаев обходиться без помощника или наемного работника, почти обязательного в иных видах ремесла. Это снижало издержки производства, делало его более рентабельным и поэтому привлекательным для мелких товаропроизводителей. Показательно, что в каждой из трех раннесредневековых могил, открытых в нартексе базилики 1932 г., были какие-нибудь поделки из кости: круглые шашки, пересеченные крестами, костяные бусы в виде полушарий с резными кружочками, костяной предмет с шипом¹⁸³⁷. Ассортимент местных косторезов включал орудия труда, иглы для плетения сетей, приспособления для ткацкого и швейного дела, черенки ножей, наконечники стрел, накладные пластины для лука, петли колчанов и налучий, псалии и застежки конской сбруи, ларцы из наборных пластин, украшения для погребальных покровов, шпильки, флейты, свистки, игральные принадлежности и даже ключи и игрушки¹⁸³⁸. Примером последних может служить интересная находка в византийских слоях Херсона костяной куколки в виде женщины в длинной юбке, но без рук и ног, которые, судя по дырочкам в туловище, привешивались отдельно¹⁸³⁹.

Византия была читающей страной и через руки ее книгопродавцов-библиокапилосов проходило немало рукописных книг, среди которых лидировали списки Ветхого и Нового Завета, а также книги святых и признанных проповедников и учителей, как это подчеркивал 58 канон Трулльского синода 681 г.¹⁸⁴⁰. Особенно популярной в VIII–IX вв. становится Псалтирь, которая служила не только для нужд личного благочестия, но и для обоснования идейных позиций и иконоборцев и иконопочитателей, активно прибегавших к ней¹⁸⁴¹.

Рие . 460. Петли и шпеньки от застежек книг из раскопок Херсона (по И. П. Мокрецовой)

Металлическая фурнитура – жуковины (вуллы, карфионы, амигдалии), уголки, средники кожаных переплетов, литые или кованные бронзовые застежки от книг, находки которых встречались не раз во время раскопок К. К. Косцюшко-Валюжинича в слоях «византийского времени» и в некоторых раннесредневековых погребениях, в частности, в могилах под полом баптистерия базилики св. Леонтия и к югу от Влахернского монастыря Богоматери Девы Марии¹⁸⁴², указывают на наличие в Херсоне переписки и изготовления книг. На планшетах, сделанных заведующим раскопками, довольно часто представлены небольшие, длиной от 2 до 4 см кинжаловидные шпеньки с шарообразной, реже удлиненной, обычно гладкой или каннелированной головкой, которые вставлялись в ребро деревянной крышки толщиной около 8 мм и на которые накидывалось кольцо металлической застежки длиной 2–3 см с искусно плетеным кожаным трехчастным, реже двухчастным ремнем (рис. 460)¹⁸⁴³. Концы ремня продергивались сквозь два-три отверстия в крышке и закреплялись. Книга, дабы листы пергамена не коробились, могла иметь от одной до нескольких таких застежек со всех сторон, кроме корешка. Примечательно, что множество херсонских шпеньков имеют отверстие по середине каждого лезвия, куда через крышку вбивался гвоздик для более надежного крепления. Это ранняя черта византийской переплетной техники, связанная еще с коптской традицией, которая исчезла к X–XI вв. Следовательно, большинство книг, от которых сохранились шпеньки, обращалось в Херсоне именно в раннее средневековье. Соответствующим образом оформленные, в кожаных переплетах с тиснением, они стоили 20–30 нормисм и представляли немалую материальную ценность¹⁸⁴⁴. Опытный графевс или каллиграф-копиист был в состоянии за неделю изготовить Псалтирь, которая оценивалась в номисму, тогда как пергаменный кодекс Нового Завета стоил 3 солида, а полная Библия – не менее 5 золотых, отчего хороший год, полный заказов, давал бы возможность заработать около 50–70 номисм¹⁸⁴⁵.

Наличие книг позволяет предполагать в Херсоне существование не только копиистов, но и изготовителей писчего материала, переплетчиков, книготорговцев-библиокапилосов. На это же указывают находки железных секирообразных ножей с лезвием полукруглой формы, которые служили как для подрезки листов, зачистки неровностей, разлиновки, так и для обработки, шлифовки пергамена (рис. 461)¹⁸⁴⁶. C IX в. в пользование, возможно, проникает бумага, на что косвенно указывает появление особого налога – chartiatikon eneka, введенного при Никифоре I Генике¹⁸⁴⁷. Вместе с тем, нельзя исключить, что chartopoioi изготовляли пергамен, поскольку уверенно об использовании бумаги в Византии можно говорить не ранее XI в.¹⁸⁴⁸. В отличие от переписчиков (оі grapheis, оі graphontes), которые происходили главным образом из числа клириков, монахов, анагностов или тавуляриев, хартопои были профессинальными специализированными ремесленниками. Впрочем, степень специализации византийских пергаменщиков, как и прочих ремесленников, не была велика, и они могли совмещать разные занятия, что выручало в условиях узкого рынка. Это отчетливо прослеживается в имеющем греческие корни латиноязычном трактате VIII в. «Compositiones ad tingenda» («Трактате об окраске мозаик»), хранящемся в Лукке (Cod. Lucensis 490), составитель которого, ремесленник-практик, постоянно обращаясь к читателю, предлагает ему заниматься всеми видами крашения, золочения, выделкой золотого листа, пергамена, изготовлением стекла, смальты, чернил для письма золотом (хрисографии), да еще и самому добывать исходные материалы, приготовлять растительные и минеральные пигменты, употреблявшиеся в книжной живописи¹⁸⁴⁹. К слову, в Херсоне всем этим тоже могли заниматься некоторые из грамотных местных золотых дел мастеров, красилыциков, мозаичистов. Последние продолжали трудиться здесь в IX в„ хотя бы судя по выкладке геометрического орнамента в виде пересекающихся кругов на полу церкви, устроенной в оконечности южной галереи Западной базилики¹⁸⁵⁰.

Рис. 461. Нож для обработки пергамена (по И. П. Мокрецовой)

На территории городища неизвестны находки больших зерновых ям, амбаров. Впрочем, их пока не обнаруживали и для более раннего времени. Вероятно, зерно было в значительной степени привозным, приобреталось горожанами на рынке и не накапливалось помногу. На извечную слабость собственной аграрной базы указывает также сравнительная редкость земледельческих орудий труда – железных наконечников сох, кос, серпов, мотыг, лопат в хозяйственном инвентаре жилых усадеб, да и в тех случаях, когда они встречаются, им сопутствуют остатки или отходы какого-либо ремесленного производства – гончарного, металлообрабатывающего, стекольного, строительного, соответствующие ремесленные инструменты, орудия рыболовного промысла. Нет в городских усадьбах и следов специализированных животноводческих комплексов. Если на закате поздней античности херсонеситы еще стремились переориентировать свои загородные усадьбы на Гераклейском полуострове преимущественно на разведение скота¹⁸⁵¹, то позже они такие попытки не предпринимали, предпочитая скупать шкуры или, точнее, сырые кожи («вирсы»), а также, вероятно, мясо у местного населения Юго-Западной Таврики и у кочевников-скотоводов. Очевидно, этот путь был менее хлопотным и более надежным, прибыльным. Константин Багрянородный отмечал, что закупленное херсониты, как заправские перекупщики, приезжая, продавали в Романии и за счет этого жили¹⁸⁵².

Следовательно, чисто аграрные занятия горожан играли второстепенную, подчиненную роль и в то же время ремесло не было полностью отделено от земледелия. Ситуация, характерная для большинства древних обществ. Поэтому железный сошник естественно вписывался в инвентарь дома, где вполне профессионально могли заниматься и металлообработкой¹⁸⁵³. Собственно, то же самое мы обнаруживаем и в античном Херсонесе. Его виноделы, рыбаки, соледобытчики, прасолы, ремесленники и торговцы никогда полностью не порывали связей с земледелием, сельским хозяйством, видимо, стремились иметь если не сельские усадьбы, проастии, то хотя бы земельные участки, огороды. Возраставшая или периодически спадавшая роль торговли лишь увеличивала или уменьшала степень натуральности их хозяйства, но никогда не делала товарно-денежные отношения господствующими. Херсониты жили в таком обществе, где это было принципиально невозможно. Они развивали добывающие и лесные промыслы, отчасти рассчитанные на удовлетворение потребностей гончарного, металлообрабатывающего, кожевенного, строительного, стекольного, столярного, плотницкого ремесла, судостроения¹⁸⁵⁴. С этой точки зрения Херсон представлял обычный полифункциональный провинциальный потребляюще-производящий центр, коих в Романии было большинство, и не развивал имевшихся тенденций к сосредоточению представителей одной профессии в рамках одного квартала¹⁸⁵⁵. Он сохранял век от века свои традиционные промыслы и производства, почти ничего не исключая, но и не добавляя в их перечень, и никогда не знал гипертрофированного развития отдельных видов ремесла, резко вырывавшихся вперед в некоторых городах, не только средневековых, но и античных. Особенно часто такое случалось с текстильным и оружейными производствами, кораблестроением, однако ремесленники – херсониты, очевидно, не видели резона или не имели условий выбирать что-либо одно предпочтительное из своих многочисленных занятий. Будучи мелкими товаропроизводителями и сочетая это с работой и торговлей на заказ, они обслуживали главным образом всевозможные потребности горожан, а кое-чем, – керамической тарой и посудой, некоторыми нехитрыми украшениями, пряжками – обеспечивали отчасти местный сельский рынок, преимущественно в Юго-Западном Крыму. Основные типы керамики IX в., такие как амфоры с горизонтально отогнутым венчиком, амфоры с бороздчатым туловом, расписные ойнохои пользовались спросом среди населения ближней и дальней округи Херсона, а сельские ремесленники копировали производимые в городе типы керамики¹⁸⁵⁶. Часть керамики, найденной при раскопках поселений у Тапчан-Кая, возле поселков Передовое, Оборонное, Заря Свободы, Ново-Бобровка, Поляны, крепости Кыз-Кермен и Бакла, в Скалистинском могильнике херсонесского происхождения, в частности из эргастирия в районе Радиогорки, а часть сделана в местных мастерских¹⁸⁵⁷.

При всем том со второй трети IX в., после развала византийско-хазарского кондоминиума на крымской земле горожане были обречены жить преимущественно за счет предпринимательских сделок с теми, кто приезжал на пафлагонских, вукелларийских, понтийских судах и привозил не только самые разные предметы, вещи, товары (chreias е pragmateias), но и хлеб, вино (sitou е oinou), другие выращенные продукты (gennemata) из северомалоазийских фем Вукеллариев, Пафлагонии, Армениака и окраин Понта, сбывая туда свои, а говоря точнее, перекупленные товары. Именно в этом кроется ответ на смущающий некоторых исследователей вопрос, почему Константин Багрянородный писал, что без привоза продуктов херсониты не могут «иметь силы» (ou dynantai zesai)¹⁸⁵⁸. Этим же объясняется и выбор ромейскими властями средств воздействия на херсонитов, которые в виде идеи организации своеобразной «континентальной экономической блокады» посчитал необходимым особо разъяснить будущему василевсу автор трактата «06 управлении империей».

В случае возмущения кастрона Херсон, его сопротивления «царским повелениям» достаточно было, не прибегая к открытым военным санкциям, а действуя полицейско-административными и экономическими методами через местные власти и «царских порученцев» (трех василисков), овладеть всеми херсонскими кораблями вместе с ввезенными грузами в портах фем и в столице, а моряков и эпиватов – фрахтователей (пассажиров, торговцев) с этих кораблей «заключить в оковы» (desmeuontai, desmeuosi) и «ломать» (enapokleiontai, enapokleiosin), как буквально выразился Константин Багрянородный, в столичных работных домах – эргалиях либо под стражей в фемных портовых застенках – филаках, одновременно задержав (koluosi) отправку к Таврике северомалоазийских судов (kai ta Paphlagonika kai Boukellarika ploia kai plagitika tou Pontou) co всем необходимым. Β тο же время стратиг фемы отменял выплату 12 литр золота (864 номисы), полагавшихся из государственной казны крепости Херсон и, вероятно, ее военному отряду-арифму, в который по давней традиции могли записывать часть потомственных херсонитов¹⁸⁵⁹.

Такие санкции были осуществимы и действенны только в отношении города не агроризовавшегося, лишенного собственной производственной сельской периферии и живущего за счет транзитной торговли с Романией. Они не носили для правительства характер дипломатического разрыва, как иногда считается¹⁸⁶⁰, поскольку предусматривались византийскими властями в отношении собственных подданных, подчиненных Империи (ypekooi tes Romaion basileias), каковыми херсониты, по словам Константина Багрянородного и херсонесских «патриографов», считались уже со времени правления Диоклетиана (284–305)¹⁸⁶¹. Похоже, Константинополь действительно мог прибегать к своеобразной «торговой войне» и использованию флота южно-понтийских провинций не для вооруженного, а для экономического и, как следствие, политического давления на Херсон и его округу¹⁸⁶², пользуясь сложной ситуацией со снабжением, сложившейся там после прекращения совместного византийско-хазарского владения и последовавших административно-территориальных изменений. Поэтому невозможно говорить о восстановлении в Готфии ромейского правления ни в конце VIII в., ни в начале IX в., ни в 20-х гг. IX в., ни тем более в середине или конце IX в., как нередко заявляют исследователи¹⁸⁶³, ибо в условиях кондомината, формально сохранявшихся до 840-х гг., «восстанавливать» было бы нечего, а после – не к чему. Система «двоевластия» стала рассыпаться с конца VIII в., но процесс этот оказался латентным и растянутым на несколько десятилетий.

К концу 850-х гг. территория недавно созданной фемы распространялась фактически уже только на Херсон и его ближайшие окрестности, да и те были большей частью если не полностью, то «почти покинуты»¹⁸⁶⁴. К этому времени стратиг Климата отступил в Херсон под натиском «диких народов», что хронологически совпадает с исчезновением печатей, а значит, и должности имперского архонта Херсона¹⁸⁶⁵. Декларируемая власть Империи над областями – климата между Херсоном и Боспором оставалась весьма призрачной, как и возможности главы фемы при осуществлении действенного контроля за ситуацией на полуострове¹⁸⁶⁶. Разумеется, Романия никогда не отказывалась от своих притязаний и не признавала потерь принадлежавших ей территорий, однако на деле слова Петроны Каматира оказались пророческими – она все же «упустила их из своих рук». Видимо, именно это прозаическое и вместе с тем суровое обстоятельство, заставившее официальный Константинополь свести все контакты преимущественно к Херсону, а не непонятно откуда взявшееся «...стремление империи ограничит местное самоуправление и усилить центральную власть» повлекло изменение названия стратигии, которая уже через десяток лет после своего создания оказалась переименованной из Климата (или Климата и Херсона) в Херсон.¹⁸⁶⁷ Впрочем, надо учесть, что под названием Херсон византийцы понимали не только сам город-крепость, кастрон, но и «местности в нем» (tes Chersonos kastron kai tous en aute topous), то есть область, регион, «страну»¹⁸⁶⁸.

Вероятно, переименование состоялось к концу периода самостоятельного правления Михаила III и не позже начала правления Василия I Македонянина (867–886). Во всяком случае, в Херсоне найдена медная монета с литерами MB на аверсе и аббревиатурой К/\(М?) на реверсе¹⁸⁶⁹, которые можно расшифровать как «Михаил василевс» (либо «Михаил III – Василий I») и «Климата». Как уже было сказано, она датируется в пределах от 842 г. до 866–867 г. и может быть одним из свидетельств официального употребления первоначального названия стратигии. Зато в Тактиконе 899 г. название Климата отсутствует и в иерархии высших чинов на 30-м месте, из 59, значится стратиг только Херсона¹⁸⁷⁰. В списке стратигов он назван 24-м и последним, если не считать приписки относительно других фемных эк просопу (kai оі ek prosopou eisi ton thematon), очевидно, все тех же кира, экдика, «отца города», протевонов, выступавших «от лица» стратига (см.: рис. 172)¹⁸⁷¹. Стратигом Херсона это должностное лицо именуется и на моливдулах, начиная примерно с середины IX в., что позволило К. Цукерману высказать предположение о существовании фемы с названием Климата в очень узких хронологических рамках, не более нескольких лет, до конца 840-х или начала 850-х гг.¹⁸⁷². Окончательно прояснить этот вопрос помогут только новые нумизматические или сфрагистические находки, которые, надо надеяться, не заставят себя долго ждать.

Вместе с тем, утверждать, что «амбициозный проект Феофила потерпел провал» было бы неверно¹⁸⁷³. Именно благодаря существованию фемы на здешних землях и ее тесной связи с заморьем трудная политическая ситуация, сложившаяся вокруг города в середине IX столетия, со временем оказалась преодолена для херсонитов с наименьшими потерями и с наибольшими перспективами. Отражением неослабного внимания правительства к преобразованной феме могло стать строительство в правление Василия I большого общественного архитектурного комплекса, возведенного в это время на территории «цитадели», который И. А. Антонова убедительно интерпретировала как здание византийского претория – резиденции стратига и командиров его ведомства¹⁸⁷⁴. В таком случае именно для него в апреле 1059 г. стратигом Херсона и Сугдеи, патрикием Львом Алиатом, было приказано изготовить «железные двери» (ai portai ton praitoriou siderai), что указывает на преемственность расположения провинциальной администрации Херсона в течение всего существования фемы и на особое отношение ромейских властей к «цитадели» и здешнему военно-административному комплексу¹⁸⁷⁵. Именно за его содержание на херсонской земле местные власти могли получать весьма значительные арендные деньги – те две литры (144 номисмы) пакта (tas duo tou paktou), o которых, наряду с прочими казенными выплатами, выдаваемыми кастрону Херсон, особо упоминал Константин Багрянородный¹⁸⁷⁶.

Тем не менее ситуация со снабжением крымских владений Империи продовольствием нисколько не улучшилась и к концу IX столетия. Если около середины IX в. рядом с Херсоном роились конные отряды венгров, которые, по словам агиографа Константина Философа, писавшего около 880-х гг., с волчьим завыванием нападали на группы путников¹⁸⁷⁷, теснили из Крыма хазар, то около 889 г. началось вторжение печенегов или, как звали их византийцы, пачинакитов (пацинакитов), возможно, повинных в прекращении существования ряда поселений в Восточной и Южной Таврике в самом конце IX в¹⁸⁷⁸. До этого печенеги, в этнически пестрый племенной союз которых помимо тюркоязычных орд входили какие-то венгерские (мадьярские) объединения, обитали в степях между Волгой и Яиком. По свидетельству некоторых арабо-персидских авторов и Константина Багрянородного, они перешли Волгу вследствие давления гузов (узов), вступивших в союз с хазарами, и далее в своем продвижении где-то на западных рубежах Хазарии, скорее всего, в самом конце 80-х – начале 90-х гг. IX в. столкнулись с венграми («турками») в местности (choras), называемой Леведией, где текла река Хингилус (Ингул – приток Южного Буга, Ингулец – приток Днепра или Чинхул, приток р. Молочной, впадающей в Азовское море?), вытеснили венгров, вероятно, в Северо-Западное Причерноморье, в так называемую Ателькузу – «Междуречье» (венгерское Этель-Кюзю), где протекали реки Варух (Днепр), Куву (Буг), Трулл (Днест), Брут (Прут), Серет (Сирет), а потом и далыие, в Карпатский ареал и Великую Моравию (Паннонию)¹⁸⁷⁹. Только после этого, ближе ко второй половины 890-х гг., пачинакиты широко расселились в степях Северного Причерноморья¹⁸⁸⁰. Их кочевья могли заходить в Крым и вступать в соседство с аланами, обитавшими вблизи Херсона, но это соседство с городом все же не было столь тесным, как иногда представляется¹⁸⁸¹. Недаром Константин Багрянородный, отмечавший, что пачинакиты находятся «рядом с фемой Херсон», советовал царским посланцам к печенегам все же не направляться в город, если была возможность морским путем, на хеландиях, сразу попасть к «области Днепра, Днестра и других там имеющихся рек», поскольку здесь можно было «кратчайшим путем и быстрее найти...тех же пачинакитов»¹⁸⁸². Арабо-персидский географ Абу-Исхак ал-Истахри ал-Фарси в «Книге путей государств» (около 930–933 гг.), очевидно, заимствовавшей сведения из несохранившегося сочинения географа ал-Балхи (конец IX в.), отмечал, что «разряд турок, именуемых печенегами, изгнанный со своей земли, разместился между хазарами и Румом»¹⁸⁸³. Очевидно, под последним следует понимать не Рим и даже не Константинополь (арабский Кустанайя, Кустантини), лежащий по ту сторону Румского моря, а страну или землю ар-Рум, то есть имперские владения в Таврике, с крепостных стен которых византийцы могли наблюдать приливы и отливы грозных варварских орд.

Пытаясь сохранить систему поддержания политического равновесия, Византия стремилась оказывать на кочевников влияние посредством налаживания с ними связей, и на этот раз искусно используя заинтересованность новых пришельцев, враждовавших друг с другом, в выгодном посредническом обмене с Империей. Не случайно, сюда начинают поступать амфоры с клеймами на ручках с монограммами из букв MX, ВА, с буквой β, буквами LGO и LG, в которых можно видеть имена Михаила III (842–867), Василия I (867–886), его жены, Евдокии Ингерины (869–879), Льва VI (886–912), что в свою очередь позволяет понимать их как соответствующую выборочную маркировку продукции эргастириев, возможно, принадлежавших императорам или членам императорской семьи (рис. 462)¹⁸⁸⁴. Хорошо маркируют преимущественную зону константинопольской торговли появившиеся к началу X в. конически-вытянутые, иногда с фигурными клеймами амфоры довольно стандартного размера, которые соответствовали по вместимости трем тетартионам (tetartion) или лагинию (laginion) – официальной константинопольской мере для продажи оливкового масла (около 6,4–6,5 л) и, вероятно, использовались для его транспортировки¹⁸⁸⁵. Из 15 классов амфор IX в. (27,7 %) большинство приходится именно на вторую половину – конец столетия248. Это особенно впечатляет, если вспомнить, что на гораздо более продолжительный период истории ранневизантийского Херсона (V–VII вв.), отличавшийся весьма развитыми внешними связями, приходится 23 класса амфор (42,6 %).

Рис. 462. Клейма на привозных византийских амфорах IX–X вв. из Херсона (по А. Л. Якобсону)

По археологическим данным известно, что уже в конце IX в. экономическое и политическое положение в Таврике стабилизировалось, вероятно, нормазизовались политические отношения между Византией и Хазарией, что сделало степные районы Северного Каыказа и Подонья вновь открытыми и безопасными для торговли, стимулировало развитие крымского виноградарства и виноделия¹⁸⁸⁶. Как следствие, к этому времени вновь растет число и производительность сельских гончарных мастерских преимущественно вдоль побережья Крыма (урочище Сотера, Гаспра, Мисхор, около с. Лучистое, юго-восточный склон г. Урага, Чабан-Куле, Канакская балка, Коктебель, близ с. Голубинка), занятых преимущественно выпуском амфор «причерноморского типа», товар в которых вплоть до второй половины X в. распространялся далеко за пределы полуострова, главным образом на салтовские городища и поселения Приазовья и Подонья¹⁸⁸⁷. Как и прежде, можно говорить о сотнях тысяч литров вина, какое разливали в эту тару¹⁸⁸⁸. Отмечая «экономическое возрождение» края, А.Л. Якобсон связывал его причину с аналогичным широким процессом, шедшим в самой Византии¹⁸⁸⁹. Однако следует учесть и местную, в целом явно благоприятную ситуацию, отчасти как бы вновь возвращавшую былые славные дни мирного кондоминатного сосуществования VIII в.

К последней трети IX в. здесь, в крымской зоне византийского влияния, удалось еще более укрепить позиции Константинопольского патриархата, что отразилось в учреждении ряда новых архиепископий¹⁸⁹⁰. Епархиальные списки, составленные к концу IX – началу X столетия и около 940 г.,¹⁸⁹¹ называют архиепископства Херсона, Боспора, Готфии, Сугдеи и Фул, хотя еще в первой половине IX в., согласно Notitii Basilii, для Крыма были указаны только первые два из этого перечня¹⁸⁹². Косвенно это указывает на их влияние и благосостояние, ибо автокефальные архиепископии учреждались лишь в тех городах, которые славились своим богатством и которые в своем новом статусе значительного церковного центра еще более процветали.

Какое-то время продолжали сохраняться старые экономические и культурные связи в Юго-Западной Таврике, поскольку Мангуп пришел в упадок лишь в XI в., причем в испытанном им потрясении могли оказаться повинны не набеги печенегов или сменивших их к середине XI в. половцев, а природный катаклизм – сильнейшее землетрясение, случившееся около второй четверти столетия, разрушительные следы которого прослеживаются и в Херсоне¹⁸⁹³. До X в. включительно здесь продолжали действовать некоторые из прежних винодельческих комплексов с большими тарапанами, вырубленными в скале, виноград для которых доставляли снизу, из долин¹⁸⁹⁴. По мнению Н. И. Барминой, прежний ранневизантийский храм в центре плато превратился в трехапсидную базилику не ранее конца IX в., когда он приобрел статус «кафедрального собора Готской епархии»¹⁸⁹⁵. Население крепости сократилось, но сохраняло ориентацию на Византию¹⁸⁹⁶. В правление императора Василия I Македонянина (867– 886), по мнению И. В. Соколовой, в Доросе «работал» даже местный фальшивомонетчик, припрятавший в тыльной стороне оборонительной стены IX в. укрепления А-І на западном склоне мыса Чамну-бурун «клад» из нескольких изготовленных им «номисм VIII века», – бронзовых подражаний – подделок под солиды Льва III и Константина V, – и литой бронзовой херсоно-византийской монеты с характерной буковй «В» на аверсе¹⁸⁹⁷.

Видимо, в готовом, позолоченном виде подобные фальшивые солиды попали в обращение, так как иногда встречаются в окрестных погребениях¹⁸⁹⁸. Видеть в этом явлении полную утрату власти Империи в регионе не приходиться, ибо подделыватели денег не переводились в самой Романии ни в ранневизантийский период, ни в «темные века», ни позже, несмотря на крайнюю строгость, жестокость законодателей по отношению к такого рода crimen majestatis – уголовным деяниям, наказуемым если не смертной казнью, то отсечением руки¹⁸⁹⁹. Едва ли они могли быть собственными монетами, якобы легально выпускавшимися правителем Готфии. Как заметил Прокопий, варварские государи не решались чеканить золотую монету, причем не потому, что у них не хватало золота, а по причине того, что они такую самостоятельно выпущенную монету «...не могли ввести в обращение с ведущими с ними торговые дела, хотя бы торговцами были даже сами ваврвары»¹⁹⁰⁰. Тем более на такой политико-экономический демарш не отважились бы привыкшие к оглядке на Византию власти «крымской глубинки», чьим торговцам – «эмпорам Готфии» приходилось вести дела в Константинополе.

В южной части другого крупного городища – Эски-Кермен с конца IX столетия начинают вырубать новые «пещерные» храмы и хоронить в гробницах-кимитириях, устроенных в храмах, под ними и рядом с ними¹⁹⁰¹. Тот же самый обычай встречается на Мангупе, Бакле и в Сутдее¹⁹⁰². В эмпории Партениты, на поселениях Таврики известны находки амфор константинопольского типа, белоглиняной поливной керамики вместе с высокогорлыми кувшинами второй половины IX–X вв.¹⁹⁰³. Фрагменты византийской белоглиняной поливной столовой посуды нередко встречаются в приморских центрах Южного Крыма, на месте Симеиза, Гурзуфа, Верхней Ореанды, крепости Алустон, Сугдеи, Тепсеня, а также в глубине горного Юго-Западного Крыма, где они известны на Эски-Кермене, Мангупе, а в наиболее значительных количествах – в Херсоне, Бакле и Боспоре¹⁹⁰⁴.

Особое внимание привлекает находка византийского белоглиняного поливного блюда IX в., сделанная в 1988 г. при раскопках одного из помещений (№ 78) дома в крепости Алустон, примыкавшего к оборонительной стене IX–X вв¹⁹⁰⁵. Рельефное изображение на нем большой рыбы в центре и четырех меньших по сторонам явно несло символическую нагрузку, связанную с образом Иисуса Христа и Евангелистов, а греческое граффити, процарапанные на поддоне, указывает на то, что сделавшие его хозяева блюда, возможно, выполнявшего роль дискоса, пользовались в обиходе этим языком. Видимо, вполне насущным здесь стало строительство в X в. небольшого храма¹⁹⁰⁶. Не позднее VIII–IX столетия датируется известняковое надгробие с плохо сохранившейся греческой надписью, упоминавшей Феодора, которое также было найдено около Алустона в 1886 г. при раскопках одного из могильников, издревле считавшегося у местных жителей старинным кладбищем греков¹⁹⁰⁷. Вообще показательно, что немногие подобные греческие эпитафии, найденные на Сахарной Головке недалеко от Инкермана, Бакле и других местах Юго-Западного и Южного Крыма, относились к христианам, носившим греческие и аланские, тюркские имена¹⁹⁰⁸. Наряду с прочими надписями, монограммами, отдельными греческими буквами-граффити на камнях, посуде (даже салтовского типа), таре, украшениях, они обнаруживают пусть и безграмотное, без «итацизмов», но все же базовое знакомство местного гетерогенного, христианского населения, впитавшего в себя ромейский, скифо-сарматский, таврский, готский, аланский и болгарский компоненты, с греческой фонетикой, простонародным разговорным языком – димотикой и письменностью, их постоянное, обиходное использование в быту¹⁹⁰⁹. Это самым убедительным образом указыает на то, какие культурные и ментальные процессы развивались и доминировали в здешний «синтезной контактной зоне», несмотря на влияние Хазарии, а позже и Печенегии.

Когда, согласно свидетельствам пространного старославянского Жития Стефана Сурожского, Кубасовского хронографа и одной из поздних редакций Новгородской летописи, «Русь из Нова града» во главе с князем Бравлином в правление василевса Михаила III, в 6360 г (851 / 852 г.) (по другим версиям – в самом конце VIII в., около 800 г. или в первой четверти – первой половине IX в.), после десятидневных сражений ворвалась в Сугдею, «силою изломив железнаа врата», это был греческий город, причем с богатыми церквями, такими как храм св. Софии с усыпальницей – мартирием епископа Стефана¹⁹¹⁰. Разбив двери храма, захватчики нашли на гробе святого царские одежды, «и жемчуг и злато и камень дорогой, и кадила злата и сосудов златых много»¹⁹¹¹. Даже если мы имеем дело с обычным агиографическим клише, склонным все гипертрофировать в ту или иную сторону, показательно, что составитель Жития выбрал именно такой штамп, свидетельствующий о богатстве, а не о захудалости этого епархиального центра Таврики. Поздний характер источников, их легендарный характер не аргумент против историчности приведенных свидетельств¹⁹¹², поскольку старославянские письменные памятники вполне могли представлять версии греческих, как это видно на убедительных примерах из агиографии, в том числе связанной с византийским Херсоном (Жития свв. епископов Херсонеских, Слово на перенесение мощей преславного Климента). Сама цель похода – «повоевать Греческую землю (то есть византийские владения, климата – C. С. ) от Херсона и до Корчева» (Боспора), ограбить эти места, указывает на то, что северные соседи Романии, кто бы они ни были, знали о благоприятном состоянии хозяйственного развития южных областей Таврики, где можно было поживиться не только зерном, рыбой и невыделанными шкурами. Следует подчеркнуть, что в представлении агиографов и летописцев это была греческая (ромейская), а не хазарская, аланская или печенежская земля.

Л. Н. Гумилев полагал, что нападение воинов Бравлина, которых он вслед за Г. В. Вернадским, М. И. Артамоновым, А. Г. Кузьминым отождествлял с русами-ругами, выходцами из Южной Прибалтики, было инспириовано ромейской дипломатией, как удар по хазарам, но оказалось крайне неудачным, ошибочным ходом, поскольку повлекло разгром церквей Готфии и усиление позиции иудаизма в Хазарии¹⁹¹³. Однако стал ли этот вражеский рейд столь разрушительным, пострадал ли сам Херсон или Боспор и тем более хазары? Ведь источники говорят о захвате византийской территории «от и до», но не самих городов. Не был ли это один из тех критических моментов, во время которых, судя по воспоминаниям епископа Митрофана, находившегося в ссылке в таврических краях именно в 850-х гг., херсониты превратились в «обитателей тюрьмы», боявшихся в прямом смысле высунуть нос за пределы городских стен? В таком случае к нагнетанию тяжелой обстановки вокруг города и в нем самом приложили руку не только хазарские «воеводы» и разбойничающие отряды венгров, но и русы-руги, которые, понятно, были для херсонитов, сугдейцев и боспорян не лучше прочих варваров-язычников. Если учесть, что ромейские города рассматривались вместе с прилегающими землями как одно целое, тогда выражение «от Херсона до Боспора» означает только территорию, находившуюся в распоряжении сугдейцев, которые, однако, уже не осуществляли, как прежде, самостоятельные связи с Византией, а, судя по обилию печатей херсонских архонтов первой половины IX в., а затем стратигов, контролировались херсонскими властями¹⁹¹⁴. Кроме того, войдя в Сугдею с мечом, Бравлин принял там же крещение со своими воинами, что следует расценить как успех ромейской дипломатии, и сделал богатые приношения – вернул наиболее ценное церквям «в Корсуни и Корчи и везде» вместе с пленными мужчинами, женщинами, детьми, захваченными «от Корсуня до Корча», после чего ушел, «и град и люди и попов почтив»¹⁹¹⁵.

В Сугдее, центре, возможно, уже архиепископии, в это время шло какое-то общественное, культовое строительство, с которым связаны остатки известнякового карниза с плохо сохранившейся греческой надписью, шрифт которой сравним с надписью 70–80-х гг. IX в. из фракийской Месемврии¹⁹¹⁶. Раскопки городища богаты находками белоглиняной поливной посуды, лампадок, курильниц на прорезном поддоне константинопольского производства IX–X вв., а в одно-двух и многоярусных погребениях примерно того же времени, в частности в четырех типично провинциально-византийских каменных склепах со ступенчатым дромосом, прямоугольной камерой и коробовым сводом с внешней стороны куртины XIV, где c VIII в. хоронили, судя по нательным крестам, изображению процветшего креста с христограммой и поминальной надписи на штукатурке «аминь, упокой Господи...», знатных христиан-сугдейцев (см.: рис. 121–122), встречаются остатки разнообразных по своему рисунку византийских и импортных шелковых и прочих тканей, расшитых золотой и серебряной нитью, золотые пуговицы, серебряная серьга¹⁹¹⁷.

Упомянутые склепы открывший их И. А. Баранов связал с погребенными, обряд захоронения которых нес иудейские и языческие черты¹⁹¹⁸. Эти «черты» свелись к использованию элементов кладки «в елку» при сооружении дромосов, к наличию в склепе №1 конского черепа, копыта и черепа барана, а в склепах №3 и №4 – остатков кострища поверх тех костяков, что лежали на полу погребальных камер. Разная ориентация захороненных тоже оказалась принята за «языческую черту», хотя подобное обстоятельство вообще свойственно погребениям в склепах, в том числе и херсонским, где трудно, практически невозможно выдержать для всех тел усопших ориентацию на запад¹⁹¹⁹. При этом все остальное явно указывало на погребение здесь христиан: конструкция оштукатуренных склепов, каменные ящики для одиночно и коллективно погребенных, крест с расширяющимися лучами, процарапанный по сырой штукатурке, то есть еще во время строительства, железный крест в склепе №1; обломок бронзовой поясной пряжки с рельефным крестом греческого типа; фреска с греческой христианской поминальной надписью на восточной стене склепа №3, крюк в своде для подвешивания лампа дофора или свечника, крупный железный нательный крест, который сопровождал наиболее раннее погребение мужчины в этом склепе, железный кованный крест на груди другого погребенного в склепе №4, крайне немногочисленный прочий погребальный инвентарь. На этом фоне «остатки жертвоприношения» выглядят явно вторичными, да и появление костей животных является не бесспорным указанием на иудеев и «этнических хазар». К примеру, в склепе №75 / 1987 г. из западного некрополя Херсонеса вместе с многочисленными погребенными V–VII вв. тоже были найдены на одной из лежанок череп, нижняя челюсть и длинные кости конечностей коня, а кроме того искусственно деформированные человеческие черепа, лепные сосуды, использовавшиеся как курильницы, но в целом по устройству и следам остального инвентаря это были обычные ранневизантийские погребения¹⁹²⁰. Кальцинированные человеческие кости из сугдейских склепов могли не иметь отношения к обряду трупосожжения, а быть теми частями костяков, поверх которых оказались позже, в уже потревоженных усыпальницах разложены костры. Сам факт организации кремации внутри небольшой закрытой камеры вызывает подозрение. Полное сожжение человеческого тела требует довольно много горючего материала и продолжительного горения. Поэтому уж если требовалось совершать его, то на открытом пространстве, по крайней мере перед входом в склеп, куда потом можно было перенести остатки кремации. Примечательно, что в античном Херсонесе даже в вырубных могилах не совершали трупосожжения, а делали это на стороне или рядом с могилой, после чего остатки кремации переносили на ее дно, где складывали кучкой либо помещали в глиняную или свинцовую урну¹⁹²¹. Все семь известных к настоящему времени склепов Сугдеи такой формы демонстрируют явные христианские черты и сомнительные языческие, недостаточные для того, чтобы можно было говорить о религиозном синкретизме того и другого¹⁹²². Наличие в конструкции сугдейских каменных усыпальниц с коробовым сводом на известковом растворе элементов кладки opus spicatum не может служить основанием для их отнесения к погребальным сооружениям исключительно тюркской родовой знати, знатного праболгарского населения Сугдеи, даже принявшего христианство. В немногочисленном погребальном инвентаре элементы, характерные только для салтовских, праболгарских памятников, по сути дела отсутствуют, и в целом все обнаруженное носит явный провинциально-византийский облик. Наличие же поминального храма над усыпальницей №3 с двумя десятками многоярусных погребений, которую неверно называть костницей, указывает, что сооружение длительное время носило характер типичного ромейского мавзолея-кимитирия, очевидно, родового, связанного с первым погребенным – мужчиной 30–40 лет, череп которого имел прижизненное повреждение¹⁹²³. Впрочем, называть его мартирием, видимо, не стоит, поскольку неизвестно был ли канонизирован похороненный в нем священник, клирик, миссионер (судя по крупному нательному кресту). К тому же захоронения в мартириях были запрещены законом, а здесь мы видим многочисленные сопутствующие погребения внутри самого склепа №3, а не только рядом с ним и другими склепами, к западу¹⁹²⁴.

Следовательно, говорить о Сугдее этого времени как о хазарском городе не приходится. Отсутствие же с середины IX в. среди моливдулов из городского архива печатей имперских коммеркиариев при одновременном появлении здесь печатей стратигов Херсона может свидетельствовать не о сокращении тороговли и резком падении ее значения в жизни Сугдеи, a о переходе ее во второй половине IX–X вв. из под контроля властей Херсонского архонтата под контроль властей новообразованной фемы в лице херсонского стратига и подчиненных ему херсонских коммеркиариев, печати которых, напротив, появляются в херсонском сфрагистическом архиве как раз с середины IX в.¹⁹²⁵.

Вероятно, прежде всего именно обоюдное развитие тесных связей Империи с Херсоном, Сугдеей, Южной, Юго-Восточной Таврикой и Боспором, который окончательно оставили в покое воинственные хазары и не особенно тревожили новые пришельцы из степей, стало основной причиной очередной стабилизации жизни края с конца IX в.¹⁹²⁶. Ныне принято считать, что к концу IX в. пределы Хазарии не заходили на запад далее Дона. Ибн Русте, отразивший ситуацию, сложившуюся к 880-м гг., указывал, что между «страной печенегов», находившейся тогда уже на правом берегу Дона, и «землей хазар» «10 дней пути по степи и лесам», причем без торных дорог и прямых путей, а «от хазар до Серира (Страны гор – Аварии)» – «12 дней пути по степи», то есть при любых понятиях дня пути (пешего или верхом) речь шла о нескольких сотнях километров – от 250 до 700¹⁹²⁷. Что касается Боспора, то совершенно очевидно, что хазар уже не было в нем в 873–875 гг., а может быть и раньше, в период первого патриаршества Фотия (859–867), когда последний одобрял в письме к архиепископу Антонию Боспорскому благодатное решение крестить всех боспорских иудеев, таким образом «плененных на послушание Христу»¹⁹²⁸. Очевидно, это решение отражало имперскую политику в отношении обязательного крещения евреев в Византии, даже если допустить, что оно касалось не местных евреев, а только беженцев из Хазарии, хазар-иудаистов¹⁹²⁹. Подобная акция, как подчеркивают исследователи, была бы совершенно немыслима в городе, удерживаемом хазарским гарнизоном и, следовательно, остававшемся под властью хазар, уже массово принявших иудаизм, радевших о защите его прозелитов¹⁹³⁰. Впрочем, отсутствие в самом Боспоре хазар еще не означает, что они полностью ушли с территории Крымского полуострова, якобы были целиком вытеснены оттуда венграми, как полагает К. Цукерман и исследователи, разделяющие его мнение. Как констатирует Β. В. Майко в своем диссертационном исследовании, все объекты восточной части Таврики, в том числе и те, которые можно связать с праболгарами, существовали без изменений на протяжении второй половины IX – первой половины X вв.¹⁹³¹. Неизменной оставалась материальная культура. Кочевнические же погребения Причерноморья, связываемые с венграми, датируются не раньше середины X столетия и неизвестны в Крыму.

В ареал приоритетных контактов следует включить и Приазовье-Подонье, на что указывают находки в этом регионе амфор и кувшинов, аналогичных херсонским. Обнаруженный в городе в комплексах последней трети IX в. один из видов массовой тары – красноглиняные стройные кувшины «тмутараканского типа» с характерными плоскими ручками и удлиненным раструбом-горлом, в изобилии производившиеся в Таматархе (Гермонассе), на Таманском полуострове, определяют время активизации постоянных торговых контактов с этой зоной (рис. 463)¹⁹³². Ранние экземпляры отличал темно-красный, почти коричневый обжиг и венчик диаметром в 6–8 см. Следы кораблекрушения судна, везшего большое количество таких кувшинов, зафиксированы около южнобережного мыса Плака, что указывает на их транспортировку морским путем¹⁹³³. Возможно, они служили тарой для нефти, которую добывали из источников около Таматархи с целью продажи для освещения, а также использования в военных целях, как ингредиент для изготовления «жидкого огня», и оттого в массе своей (до 80%) кувшины покрыты изнутри смолистым черным веществом¹⁹³⁴. Спектральный и люминисцентный анализ этого вещества из слоев IX–X в. в портовом районе Херосна подтверждает его нефтяной характер и происхождение с Керченского или Таманского полуострова. Фрагменты таких кувшинов в громадном количестве находят в Саркеле и почти на каждом поселении Крымского полуострова, причем их количество постепенно увеличивается во второй половине IX в. и достигает пика в X в. Судя по близости структуры черепка, наличию промежуточных форм, наиболее вероятными районами производства сосудов этого типа, кроме Таманского городища, был Боспор, что не исключает возможности херсонского происхождения части столь ходовой продукции¹⁹³⁵.

Рис. 463. Высокогорлый кувшин с плоской ручкой из Херсона (по А. Л. Якобсону)

Находки некоторых типов византийской поливной посуды, особенно со штампованным орнаментом, свидетельствуют о торговых контактах с Империей и прежде всего с Константинополем, где продолжало развиваться ее производство, становившееся все более массовым¹⁹³⁶. Вместе с тем, этот предмет импорта, видимо, оставался во второй половине IX в. среди немногих избранных, престижных товаров, которые плохо добирались до деревенской «глубинки». Только этим можно объяснить, почему при наличии тарной и столовой керамики местного, в том числе херсонского производства, на сельских поселениях, отстраивавшихся в это время под Мангупом и в других местах, отсутствовали белоглиняные поливные сосуды византийского производства¹⁹³⁷.

Будучи крупнейшим и активным экономическим центром всей северопонтийской торговли Византии, Херсон развернул в это время оживленный и, значит, выгодный товарообмен с кочевниками, поставляя им перекупленные ромейские товары, разнообразные ткани, выделанные высококачественные кожи, пряности, посуду, поделки из кости¹⁹³⁸. Гардизи, Марвизи и другие персидские, арабские авторы XI в., писавшие о происхождении, истории венгров., единодушно отмечали «...богатство и явный достаток от избытка торговли их», прежде всего с ромеями (ар-Рум)¹⁹³⁹. Уникальные подробности об участии в этой торговле византийского Боспора (в тюркской форме – К-р-ц, К-р-х, К-р-дж) сохранил арабский географ Ибн Русте. В «Книге драгоценных драгоценностей», передавшей отдельные части труда ал-Джайхани, составленного около 900 г. или 922 г., но отразившей сведения о венграх примерно для 70-х гг. IX в. (до 889 г.)¹⁹⁴⁰, он сообщал о меновой форме производившихся торговых операций и том специфическом товаре, какой венгры поставляли грекам. По его словам, ромейский рынок рабов в Восточном Крыму функционировал с четкостью отлаженного механизма: «...мадьяры (м-дж-г-р) нападают на славян и отправляются с пленными по берегу, пока не достигнут с ними порта страны ар-Рум, называющегося К-р-х... И вот подходили мадьяры с пленными к К-р-х, выходили к ним ар-Рум и торговали там, отдавали им рабов и получали румийский шелк, ковры и другие товары ар-Рум»¹⁹⁴¹.

Этот пассаж напрямую не связан с историей Херсона, но тем не менее заслуживает пристального внимания, поскольку обычно признают ориентированность раннесредневековых Херсона, Сугдеи, других центров южнобережного «микрорайона» Таврики на малоазийские провинции Византии, тогда как Боспор увязывают с областью степных предгорий Центрального Крыма, с северочерноморской степью и Приазовьем, что уже само по себе как бы автоматически изолирует его от южных связей¹⁹⁴². Приведенное свидетельство арабского автора показывает ограниченность такого заключения и кроме того, указывает на принципиально одинаковый ассортимент товаров, предлагавшихся кочевникам всеми византийскими центрами Таврики, а не только одним Херсоном, как это может показаться на основании хорошо известных слов Константина Багрянородного¹⁹⁴³. Кроме того, строки Ибн Русте заставляют усомнится в том, что именно венгры, заинтересованные в торговле с ромейским Боспором, были повинны в его разгроме, о чем свидетельствуют следы перестроек, а значит, предшествующих разрушений некоторых городских кварталов. Ведь по предположению К. Цукермана, это должно было произойти приблизительно в 860-е гг., то есть как раз в то самое время, когда кочевники вполне мирно приходили к городу для участия в обмене с ромеями¹⁹⁴⁴. Скорее уж в нападении на город можно заподозрит печенегов, появившихся у Крыма в последнее десятилетие или даже в последние годы IX столетия. Новейшие стратиграфические разработки А.В. Сазанова показывают, что в Боспоре после периода середины – второй половины IX в. действительно следует период конца IX – последней трети XI в., завершение которого тоже отмечено пожаром¹⁹⁴⁵. Эти наблюдения не позволяют согласится c Β. Е. Науменко, предложившим искать причину разрушения и перестройки ряда портовых боспорских кварталов в упомянутом Кембриджским анонимом (документом Шехтера) походе хазарского военачальника (бул-ш-ци) Песаха на крымские византийские владения, в ходе которого оказались захвачены три ромейских города, среди которых якобы мог быть и Боспор¹⁹⁴⁶. На деле в местных материалах первой половины X в. следы этого рейда не фиксируются. Впрочем, имеющиеся результаты археологических исследований заставляют с осторожностью говорить и о разорительности печенежского появления в Крыму на рубеже IX–X вв., о том, что разгромленная ими страна «вновь запустела» и в ней отсутствуют поселения X в.¹⁹⁴⁷. К тому времени уже завершилась очередная переориентация местного сельского хозяйства на преобладание пастбищно-отгонного скотоводства, более удобного, нежели производство зерновых и винограда в условиях нестабильной внешней обстановки, поэтому едва ли новые пришельцы могли ухудшить ситуацию, к которой херсониты, как и жители других византинизированных приморских центров давно успели приспособиться после развала византийско-хазарского кондоминиума.

Закономерно, что по своему значению, а значит, и многолюдству, архиепископская кафедра Боспора почти ничем не уступала Херсону, располагаясь в епархиальных списках IX в. рядом, на 24 и 25 местах¹⁹⁴⁸. В более поздней нотиции 901–902 гг., отразившей положение ближайших предыдущих десятилетий, имеющими архиепископские кафедры были названы Херсон, Боспор, Готфия, Сугдея и Фулы (21, 39, 46, 47, 48 места в списке)¹⁹⁴⁹. Значит, Боспор стал обладать к этому времени примерно в два раза менее многолюдной кафедрой, чем Херсон, число прихожан в котором, напротив, несколько выросло, но зато превосходил прочие крымские автокефальные епархии. На синоде 861 г., созванном в Константинополе с целью укрепления авторитета патриаршества Фотия, из церковных иерархов Таврики присутствовали епископ Херсона, Павел, очевидно, незадолго перед тем сменивший славно потрудившегося, почившего Георгия, и епископ Боспора, Лука, что тоже говорит о влиятельности городов, которых они представляли¹⁹⁵⁰. Оба центра не теряли свой ромейский облик, отстраивались. Не позже конца IX в., после разрушений середины – второй половины этого столетия, вновь велось строительство жилых усадеб, устроенных по типично византийским градостроительным нормам, которые сохранялись до конца XI в., до очередного периода строительства¹⁹⁵¹. Все это никак не соответствует надуманному, печально романтичному, устаревшему представлению о «старом полузабытом Боспоре», который якобы доживал свой век на восточной окраине Таврики среди запустевших земель¹⁹⁵².

Интересно, что надгробие преподобному Никите, игумену парфенит-ского монастыря св. Апостолов Петра и Павла (abbas Niket[as], egoumenos tes monestous agious Apostolous), умершему в возрасте 53 лет 14 декабря 906 г, было сделано по заказу Николая, монаха и пресвитера «от Воспора» (аро Bosporou)¹⁹⁵³. Упоминание о покойном как о «гостелюбце и нищелюбце» (philoxenos on kai philoptochos) может служить косвенным указанием на наличие в здешнем эмпории при храме св. Апостолов Петра и Павла, возможно, отстроенном или кардинально перестроенном именно в это время¹⁹⁵⁴, монастырского ксенодохиона или птохиона, который принимал приезжих из Боспора и других византийских центров. Очевидно, местное византийское духовенство сохраняло связи и ощущало свою общность, которая поддерживалась постоянными контактами между городами, кастра Таврики.

Старославянская редакция Жития Стефана Сурожского, донесшая невнятные отголоски каких-то действительных событий, в рассказе о посмертных чудесах святого упоминает о некой «царице корсунской» Анне, заболевшей во время поездки из Херсона в Боспор и после исцеления щедро одарившей сугдейский храм св. Софии¹⁹⁵⁵. Если она была чьей-либо супругой, то скорее женой законного владыки края – стратига фемы Херсон, а не «хазарского наместника в Корсуне», как полагал Ф. Вестберг, считавший весь Крымский полуостров подвластным хазарам вплоть до правления императора Феофила¹⁹⁵⁶. Ф. К. Брун без колебаний объявил эту Анну женой киевского князя Владимира, но в таком случае остается необъяснимым, почему агиограф не назвал ее дочерью или сестрой греческих царей, которых он знал поименно, и тем более даже не упомянул самого равноапостольного Владимира, с которым княгиня Анна должна была бы ехать в Корчев, если бы их дорога оттуда шла в Киев, что тоже проблематично¹⁹⁵⁷.

Обращает внимание последующее укрепление позиций архиепископских кафедр Херсона и Боспора, отражающее рост их значения и численности паствы, поскольку в нотициях, составленных в течение 920–980-х гг., они передвигаются соответственно с 21 на 19 и с 39 на 32 места¹⁹⁵⁸. Херсонское архиепископство явно главенствовало на обширной территории вплоть до Горного Крыма включительно и, вероятно, носило бытовое название Херсакеи (Херсайкеи), судя по находке в одной из пещер на горе Басман надписи X в. с упоминанием Иоанна, входившего в число пресвитеров архиепископии Херсакеи¹⁹⁵⁹.

Сам Херсон оставался ромейским городом с доминирующей греческой общиной. 06 этом говорит и техника строительства домов, и обряд погребений, и вся материальная культура в целом. Наличие иудеев в городе не меняло положения, хотя, судя по всему, еврейская община была: Константин Философ недаром учился здесь еврейскому языку и письму¹⁹⁶⁰. Еврейские общины были вообще многочисленными во всем Крыму, а в ранневизантийское время встречались даже в сельской местности, по крайней мере на Боспоре¹⁹⁶¹. Эпиграфические памятники позволяют предположить складывание в городе c IX–X вв. еще и армянской колонии, которая вылилась в организованную общину не ранее XI в.¹⁹⁶². Зато присутствие в Херсоне носителей салтово-маяцкой культуры отмечено слабо, хотя, вероятно, имело место. В частности, находки изготовлявшихся в городе кувшинов с росписью в виде кругов и елочек, а также медных, украшенных гравировкой бляшек – деталей салтовских поясных наборов (рис. 464–465) могут свидетельствовать о том, что в VIII–IX вв. здесь селились выходцы из среды салтово-маяцкого населения: вероятность такого предположения подтверждается наличием на городском некрополе погребения, носящего следы влияния салтово-маяцкой культуры (см.: рис. 427)¹⁹⁶³. Округа Херсона в это время этнически была чрезвычайно пестрой, однако проникновение элементов варварских культур в город, как и прежде, было незначительным. Примечательно, что население, придерживавшееся прежде обычая искусственной деформации черепа, в результате ромеизации оставило его в далеком прошлом¹⁹⁶⁴. «Салтовские» горшки, встречающиеся повсеместно на поселениях Юго-Западного Крыма, для Херсона необычны, и даже среди лепных сосудов, кувшинов с лощением и с налепами на ручках, какие обычно относят к группе кочевнической керамики, лишь один сосуд можно уверенно связать с салтово-маяцким производством¹⁹⁶⁵. Так же не встречаются в городе жилища, характерные для болгар¹⁹⁶⁶, а использование сравнительно популярной среди местного населения Таврики кладки «в елочку» (opus spicatum) сведено к минимуму, что тоже не случайно. Возможно, в целом настороженное, а к середине IX в. ставшее еще более напряженным, враждебным отношение херсонитов к окружающим «толпам варваров» объясняет, почему выходцы из этого окружения с трудом интегрировались в среду горожан, остававшихся для них чуждым обществом даже в случае принятия крещения и перенятия некоторых элементов ромейской культуры. В византийском городе они могли оказаться только временно либо среди эксплуатируемого, то есть социально неполноправного населения, что тоже делало отношения между ними и

искоными, «прирожденными» херсонитами отнюдь не безоблачными. Впрочем, жизнь заставляла идти на контакты, особенно с теми чужаками, которые охотно перенимали ромейское и были падки до заморских товаров и чужого образа жизни.

Рис. 464. Кувшин «салтовского типа» из Херсона (по А. Л. Якобсону)

В конце IX – начале X вв. в Таврике наблюдалась все более заметная переориентация хозяйства на производство продуктов отгонно-пастбищного скотоводства, как уже сказано, удобное и надежное в условиях нестабильной обстановки и в определенной мере стимулируемое контактами ромеев с кочевниками¹⁹⁶⁷. Эти продукты, необработанные шкуры, воск, скупаемые у степняков через торговцев византийской Таврики, перепродавались затем в Константинополе и других южно-черноморских портах в обмен на хлеб, вино и прочие «произведения», «плоды» (gennemata), причем в сложившейся обстановке сами жители крымских кастра и одновременно портов-эмпориев были жизненно заинтересованы в поддержании подобной посреднической торговли, в свою очередь выгодной для Империи и по экономическим, и по политическим причинам¹⁹⁶⁸. В данном случае херсониты не случайно оказались орудием византийской дипломатии в сношениях с печенегами и действительно «привлекали их на сторону Византии против усилившейся Болгарии»¹⁹⁶⁹. Как дважды наставительно повторил Константин Багрянородный, без такой торговли они не смогли бы существовать, а точнее, «иметь силы» (ou dynantai zesai). Особо следует подчеркнуть ее активный характер, ибо горожане-предприниматели то и дело сами пускались в плавание к Константинополю и другим заморским византийским портам, где их всегда можно было застать во время навигационного сезона¹⁹⁷⁰. Не имея собственной аграрной базы и не располагая условиями для ее развития, они были преимущественно торговцами либо связны с промыслами, ремеслами. Говорить о них как о земледельцах, даже хотя бы наполовину, как это было в далматинских приморских центрах, не приходится¹⁹⁷¹.

Судя по тем районам южного берега Черного моря, что указаны в трактате царственного автора, Херсон должен был осуществлять наиболее прочные, стабильные торговые морские связи с помощью чужих и своих судов с такими давними контрагентами как Амастра (Амастрида) и Синоп в феме Пафлагония, Сампсон и Аминс (Амис) в феме Армениак, Ватиса, Керасунт и Трапезунд в феме Халдия (Понт, Понтика), а через них, особенно через Аминс, – с глубинными районами Малой Азии, прежде всего, с Ганграми, Амасией, Севастией, пунктами нахождения коммеркиариев¹⁹⁷². Среди них особенно выделялась своим значением центра реэкспортной, ярмарочной торговли Амастра –"око Пафлагонии», согласно описанию епископа Никиты – Давида Пафлагона в конце IX – начале X вв., общий панигир, куда стекались «...Скифы, живущие на северной стороне Евксина, а равно и те, которые расположены к югу», то есть народы Таврики и подданные василевса из Малой Азии¹⁹⁷³. В Похвале амастридскому мученику Иакинфу автор отмечал удобства Амастры, ее пышные постройки, крепкие стены, прекрасные гавани и «издревле знатных» жителей, но главное, что все приезжавшие туда, а значит, и херсониты, приносили на торжище свои товары и получали взамен то, чем располагал город. Обладал же он, по словам Никиты, многим, ибо «...во всем, что привозится и сушей или морем здесь нет недостатка»¹⁹⁷⁴. Примечательно также, что, перечисляя северомалоазийские земли – контрагентов Херсона, Константин Багрянородный особо, персонально назвал лишь один портовый центр – Аминс Армениаков, очевидно, по причине его широкой известности как поставщика продуктов и всего необходимого для херсонитов и прочих «Скифов, живущих на северной стороне Евксина»¹⁹⁷⁵.

Рис. 465. Бронзовые пряжки от поясных салтовских наборов VIII–IX вв. из некрополя Херсона (по А. Л. Якобсону)

Следует подчеркнуть, что Херсон особенно славился как крупный центр реэкспортной, посреднической торговли воском. Это наблюдение фиксировалось, но должным образом не оценивалось исследователями¹⁹⁷⁶. Между тем, василевс отмечал в своем пространном наставлении сыну Роману, как будущему императору ромеев, что его подданные-херсониты вступали в торговые соглашения с кочевниками, приходившими к городу, давали им «поручения», использовали для «служений» (douleias), которое те выполняли за вознаграждение в виде влаттиев, прандиев, харериев (высококачественных, крашеных пурпуром тканей, занавесей, византийских и привозных из Сирии одежд, плащей, накидок, покрывал, лент), поясов, перца, красных парфянских кож и «других предметов, требуемых ими» (kai etera eide ta up’ auton epizetoumena)¹⁹⁷⁷. Восточные авторы тоже отмечали, что наряду со стадами многочисленных коней и баранов печенеги «...имеют много золотой и серебряной посуды, много оружия. Они носят серебряные пояса»¹⁹⁷⁸. Видимо, немалая часть всех этих предметов проходила через руки херсонитов, торгашей-посредников, искусно использовавших к немалой выгоде для себя соседство с варварами. Такой явно неэквивалентный, без использования денег обмен с ними покоился на тороговой эксплуатации варварского населения, то есть эксплуатации не принуждением, а экономическими методами. Основными же товарами, поступавшими теперь в Херсон результате обменных операций с кочевниками, стали не продовольствие, как прежде, а невыделанные шкуры – «вирсы» и воск, в свою очередь перекупленный печенегами у росов, который херсониты на своих кораблях, а также на «судах и суденышках Понта» переправляли в Романию, то есть в заморские пределы Империи. По уверению василевса, без ведения такой торговли город не смог бы «иметь силы», значит, именно она была жизненно необходима и составляла стержень, основной источник благосостояния для многих горожан¹⁹⁷⁹. Учитывая, что под термином «кириа» (ta keria) понимался не только воск, но и готовая продукция из него, отлитые свечи, логично допустить переработку хотя бы части от того большого количества сырья для свечного дела, проходившего через город и его порт, местными кирулариями с целью продажи изделий на вывоз¹⁹⁸⁰.

Рис. 466. Моливдул Петра кирулария. Коллекция К. Д. Смычкова

Очевидно, столичные кируларии, объединенные в торгово-ремесленную ассоциацию – систиму и имевшие свои торговые ряды с эргастириями на форуме Константина (до квартала Психи), у Св. Софии и видимо, рядом с некоторыми другими церквами¹⁹⁸¹, были особенно заинтересованы в получении сырья для своего ремесла, а может быть, и партий готовой продукции, которую они с выгодой могли бы перепродать. На такого рода отношения указывает неопубликованный херсонесский моливдул из собрания К. Д. Смычкова, который датируется второй половиной X – первой половиной XI вв. (рис. 466). Он имеет диаметр 22 мм, толщину 2 мм. На лицевой стороне печати ясно различим шестиконечный пышно процветший крест на ступенях, заключенный в круговую надпись-обращение к Божией помощи (Kurie, boethei to so doulo). Основные ветви цветения поднимаются выше первой перекладины креста и заходят за нее, ниже опускается цветущая ветвь. На обороте – надпись в четыре строки – Petro keroulario amen («[Господи, помоги рабу] Петру, кируларию. Аминь»), Этот моливдул может быть поставлен в один ряд с редкой археологической находкой в Судаке более ранней византийской печати с именем Феофана халкопрата – торговца медью и медными изделиями, которая относится ко второй половине VIII в. или рубежу VIII–IX вв.¹⁹⁸². По мнению публикатора моливдула, он был прикреплен к деловому документу, посланию, сообщавшему об отправке груза в Сугдею, а может быть сопровождал доставку груза или содержал предложение о продаже товаров. Очевидно, схожую информацию, только касавшуюся не меди, а воска и свечей, нес присланный в Херсон документ, который, видимо, официально разрешал свечнику Петру заниматься такого рода операциями. Конечно, экспорт готовой продукции был более прибыльным, чем поставки на рынок необработанного сырья, и едва ли местные предприниматели упустили бы такую выгодную возможность и конъюнктуру.

Агиография, далекая от фальши в фиксации бытовых реалий, отразила наличие херсонского свечного дела в том месте Жития Константина, где речь идет о проповеди, осуждающей фетишистские обряды заблудшего в грехе «народа фульского». Составитель Жития отметил, что, собравшись рубить старый дуб, которому по давнему обычаю поклонялись местные жители, старейшина и другие приняли участие в совершении очистительной церковной церемонии – «взяв белые свечи у Философа, с пением пошли к дереву»¹⁹⁸³. Показательно, что своих восковых свечей у них не было и они пользовались теми, которые Константин принес с собой из Херсона, где он находился в 861 г. Видимо, здесь в них не было недостатка. «Слово на перенесение мощей преславного Климента», составленное кем-то из видных херсонских клириков, рассказывает, как херсониты во главе со стратигом Никифором «огнем множества свечей» издалека поведали тем, кто вез мощи св. Климента, что их вышли встречать¹⁹⁸⁴. Довольно частые находки бронзовых штырьевых подсвечников и их отдельных деталей тоже подтверждают широкое, прочное внедрение свечей в быт. Изготовляли подсвечники и из белой глины, которую покрывали глазурью, чаще всего ярко-зеленого цвета. Вероятно, без них, как и прежде, не обходился также православный обряд погребения, судя по обнаруженной в 1910 г. в некрополе у Карантинной бухты части поливного подсвечника, который оказался в верхней насыпи вырубного позднеримского склепа с двумя монетами Василия I и обломками белоглиняной поливной посуды¹⁹⁸⁵.

Не исключено, что местные кируларии находились в зависимости от Херсонской архиепископии, поскольку в византийскую эпоху свечное дело стало в значительной мере церковной монополией¹⁹⁸⁶. В этом чувствуется растущее влияние Церкви на «светские» сферы жизни. Но даже если местные свечники работали теперь главным образом на заказ, их заказчик в свою очередь был ориентирован на рынок и, если говорить о Херсоне, мог рассчитывать получать прибыль-кердос от вывоза за море. Поэтому наряду с солью, продуктами сельского хозяйства и разными прочими, наиболее необходимыми ремесленными изделиями, свечи и здесь, очевидно, попали в число самых обиходных, самых спросовых вещей, став одним из основных предметов местного производства.

В целом, историческая ситуация в очередной раз показала, что даже в раннесредневековом мире, причем в неспокойные времена, можно безбедно существовать, не обязательно имея в избытке собственную аграрную продукцию. Если оценивать состояние различных сфер производственной деятельности Херсона, то нельзя заметить отставания их от общеимперского уровня развития, присущего эпохе. Но также невозможно не заметить, что на первый план, особенно к концу IX в., явно выдвигается торговля, предпринимательская сфера деятельности, которая занимает ведущее место рядом с промыслами и тем более ремеслами, сельским хозяйством. Для херсонитов, даже их верхушке, видимо, значительно выгоднее было заниматься перепродажей, торговлей, особенно морской, накапливать таким образом состояния, чем вкладывать деньги в производство, что вообще характерно для экстенсивного пути развития экономики докапиталистических обществ. Здешнее общество становится в значительной степени обществом торгашей, наглядно доказывающим возможность и выгодность такого способа существования именно на грани варварского и ромейского миров. Византия не вела себя пассивно, как могла поддерживала связи с регионом, слала сюда своих эмиссаров, не препятствовала активизации местной монетной чеканки. Жизнь все дальше уводила от дней, когда горожане чувствовали себя «обитателями тюрьмы», текла налаженным руслом и сулила надежды, для которых были основания.