Глава 9. Город строящийся. Топография и архитектура раннесредневековой эпохи

Оценка строительной деятельности в Империи ромеев IV–IX вв. никогда не была предметом специального исследования, тем более с точки зрения восприятия ее как критерия или некоего своеобразного индикатора уровня развития раннесредневекового византийского общества. Традиционно и достаточно доказательно она давно оценивалась в историографии как весьма развитая¹, но вместе с тем столь же традиционно с некоторых пор стал подчеркиваться ее упадок, якобы последовавший после VI столетия и снизивший строительную, а вместе с ней культурную, интеллектуальную активность в «темные века» почти до «нулевого уровня», до точки крайнего предела невыразительности, запустения и бедности². Особенно негативно оценивается эпоха иконоборства, когда даже «...церковное строительство было практически приостановлено» и господствовали лишь маломасштабность, примитивизм, «...простые материалы и скромные узоры»³. К примеру, Э. Дзанини рассматривает кризис города VII в. и считает возможным говорить лишь о его «средневизантийском возобновлении», подразумевая цезуру неопределенного хронологического порядка, хотя в главе, посвященной вопросам материальной культуры, уделяет раздел строительной технике Византии, в том числе самого «упадочного периода», не замечая в этом противоречия⁴. В обобщающей, уникальной для этой темы монографии другого известного исследователя византийской архитектуры, Р. Остерхаута, сведения о строительном деле VI–VIII вв. выпадают из обзора даже тогда, когда речь идет о средневизантийском периоде, берущем начало в эти столетия⁵. В результате такой предвзятости, недомолвок, отсутствия должного охвата письменных и вещественных источников этого времени, причем не столько столичных, сколько провинциальных, византийские города и поселения «темных веков» видятся некоторым исследователям заброшенными, неприютными, полуразрушенными центрами, по сути дела, «полудеревнями» с «бедным рынком для интеллектуальных товаров», без каких-либо перспектив если не государственной, фортификационной и церковной, то уж точно гражданской строительной жизни⁶. Этот спорный, но укоренившийся и как бы выпадающий из критического обсуждения тезис автоматически переносится и на один из наиболее значительных провинциальных городов-крепостей (полис, кастрон) византийской Таврики – Херсон. Причем отказ от строительства крупных зданий, в том числе церквей, оценивается и как «неопровержимый факт» его раннесредневековой истории, и, что еще более важно, как «признак упадка городского хозяйства», материального, а значит, и духовного кризиса⁷. Тем не менее знакомство с херсонесскими материалами, в том числе топографией, архитектурой, технологией строительных объектов города разных веков, заставляет задаться вопросом, насколько справедлив и уместен такой категоричный вывод, особенно если учесть не только недостаточно вошедшие в научный обо-рот, новые результаты раскопок, но и назревшую необходимость ревизии некоторых аспектов методики археологических исследований.

Действительно, какая-то часть городов, поселений, монастырей, небольших крепостей исчезла кое-где в VII в., кое-где в VIII в., как это видно на примере Малой Азии и Балкан⁸, однако само собой разумеется, что оборонительные стены и башни сотен оставшихся полисов, кастра, полисм, полихнионов, кастеллиев, цивитатов, фрур и других сооружений военного характера требовали регулярных, хотя бы периодических ремонтов и перестроек, учитывая беспокойный характер эпохи, насыщенной военными кампаниями, частыми набегами – рейдами, пронизанной духом настороженного ожидания нападений (рис. 176). Пример типичного провинциального византийского укрепленного города – Херсона, располагавшегося в важной «контактной зоне» Империи, показывает, что его линия обороны на многих участках и отдельные объекты военно-административного характера воздвигались, подвергались утолщениям, достройкам, перестройкам, реконструкции в IV–V вв., V–VI вв., VII–VIII вв., ІХ–Х вв., Х–ХІ вв.⁹ и, следовательно, каждый раз для этого находили камень, известь, древесину, прочие материалы, опытных ремесленников строительных специальностей, землекопов, инженеров, архитекторов и немалые денежные средства.

Рис. 176. Цитадель средневекового Эфеса на холме Айясулук («Св. Богослова») (по В. Тредголду)

В частности, на запад был выдвинут крайний угол обороны города, где выстроили от основания ранние куртины 1–2, образовавшие вместе с приморским окончанием античной оборонительной стены своеобразную «цитадель» (рис. 177). Находки преимущественно монет Юстиниана I и поздней краснолаковой керамики со штампами в виде креста и птиц, указывают на то, что это произошло не ранее второй четверти – середины VI в.¹⁰. Сведения о подобных работах постюстиниановского периода на юго-восточном участке обороны, вероятно, вызванных нарастанием тюркской опасности, содержит строительная надпись времен Юстина II и августы Софии (565–576 гг.) с упоминанием дукса Феагена¹¹. Здесь было осуществлено обновление, поднятие выстроенной в конце I–II вв. протехисмы напротив 16–19 куртин, вплоть до башни XII, а, может быть, и дальше к западу, сделан ход по верху передовой стены в виде помоста на выносных деревянных подпорках-консолях, устроен пояс утолщения для башни XVI в виде наклонной стены со стороны перибола, в юго-восточной «цитадели» сооружены второй пояс утолщения фланговой башни XVII и четвертое утолщение куртины 20, отстроена приморская, обращенная полукругом к югу, фланговая башня XVIII, повышена высота 19 куртины и, наконец, для защиты портового района со стороны Карантинной бухты возведены куртины 22–27 с башнями ХХІ–ХХІІІ (рис. 178)¹². Даже если не принимать во внимание настойчивую, жизненно важную необходимость совершенствовать линию обороны города, ни одна из его крепостных куртин и башен не была способна служить без ремонта дольше 40–50 лет. Одна лишь поправка оборонительных сооружений, поддержка их в состоянии, пригодном для боевых действий, требовала постоянных, почти ежегодных расходов, как об этом свидетельствует практика фортификации. Отсюда необходимость в суммах на поддержание крепостных сооружений, непременное наличие грамотных техников, каменщиков, плотников, а также опытных разнорабочих. Согласно законам Империи, за их обеспечением следило население соответствующего региона города, на участке которого находились такие оборонительные стены¹³. Практически это означало, что горожане все принимали участие в деле ремонта крепостных укреплений, поскольку деление города на четыре части пересечением главных продольной и поперечной улиц сравнительно равномерно обеспечивало доступ к стенам и, соответственно, заботу о них. Даже северно-восточный район Херсона, удаленный от напольной стороны, должен был заботиться о приморском участке обороны.

Рис. 177. Схематический план западной части Херсона. I – комплекс Западной базилики; а – ранняя угловая башня на стыке куртин 1 и 2; б – калитка около башни I; А – ров; Г–В – линия античной оборонительной стены; II – комплекс «базилики на холме»; III – четырехапсидный мартирий (по И.А. Антоновой)

На фреске около 0,7 м в поперечнике, которая была нанесена красной краской на правой стене открытого в 1911 г. в 400 м от фланговой башни V ранневизантийского вырубного склепа, переоборудованного в VI–VII вв. в молельню, хорошо видно, что его мощные башни возвышались на 2–3 м над линией стен с прямыми зубцами поверху, а сами башни имели нависающие зубцы, вероятно, для навесной стрельбы¹⁴. Все ворота, ведшие в город, были фланкированы двумя башнями, перекрыты коробовым (римским) сводом и на себе несли башенку. Очевидно, детали рисунка, невзирая на его схематичность, условность, обусловленную господствовавшими критериями жанра, совпадали с реальным обликом полиса-крепости, кастрона Херсона, какой сложился к концу позднеантичной эпохи и продолжал совершенствоваться в последующие столетия.

К этому можно добавить масштабное строительство укрепленных пунктов, защитных сооружений (teichismasi makrois – «больших стен», кастра, фрур) в Юго-Западном Крыму, которое особенно активно велось во второй половине VI–VII вв. с помощью местных сил союзников – энспондов (enspondoi) или федератов Империи и при содействии специалистов из Херсона¹⁵. Самые значительные кастра числом не менее шести–семи (в Инкермане, на Эски-Кермене, Мангупе, Тепе-Кермене, Сюйрене, Чуфут-Кале, Бакле) были возведены, очевидно, вскоре после 560/561 г., времени написания трактата «О постройках», в полном соответствии с замечанием Прокопия о том, что в стране Дори «император [Юстиниан] нигде ни города, ни крепости не построил» (рис. 179–181)¹⁶. Ссылки некоторых исследователей на неполноту сведений Прокопия, на его забывчивость, отсутствие цели создать полный свод строительной деятельности Юстиниана I не вяжутся с осведомленностью византийского историка в отношении «восстановления стен», то есть ремонта оборонительных сооружений Херсона и Боспора, постройки фрур на Южной берегу Крыма и «тейхисмаси макроис» в той же области Дори, в которой ему осталось неизвестно столь внушительное крепостное строительство в нагорной части, не говоря о массовом строительстве в Херсоне не менее двух десятков христианских храмов, в том числе самых крупных, кафоликонов.

Рис. 178. План-схема юго-восточных оборонительных сооружений Херсона (по И. А. Антоновой)

На Мангупе с его особенно протяженным периметром и несколькими крупными балками работа по устройству фортификационных объектов велась с последних десятилетий правления Юстиниана по меньшей мере до VIII в. с последующим возобновлением в IX в.¹⁷.

В VIII–IX вв. на месте укрепленного убежища античного времени на плато Кыз-Кермен была отстроена двухпанцирная крепостная ограда из трех куртин с двумя полукруглыми башнями, пере-городившая наиболее узкое место плато скалистого обрывистого мыса Кыз-Куле-Бурун¹⁸. Таким образом, свертывание военного строительства в одних местах, компенсировалось его ведением в других, даже если допустить, что Таврика явилась последним рубежом подобных масштабных работ¹⁹.

Наряду с военными объектами сооружались и гражданские, как храмы, церкви, так и жилые дома. А. Л. Якобсон в свое время высказал убедительное предположение, что Эски-Керменская и Мангупская базилики строились артелями каменщиков из Херсона, настолько композиционно и технически близки они к херсонесским базиликам с плоским деревянным перекрытием, без трансепта (так называемым эллинистическим, в отличие от римских – с трансептом), возведенным, как теперь удалось уточнить, преимущественно в последней трети VI – начале VII вв. В свое время А. Л.

Бертье-Делагард со свойственной ему наблюдательностью отметил сходство планировки Мангупской базилики с Уваровской, наличие в ней солеи с узким амвоном, выдвинутым на середину храма, а также, что особенно важно, указал на наличие в этой ранней базилике мраморных колонн, датируемых не позже VI–VII в. (рис. 182), которые со временем, при кардинальной перестройке IX в., были заменены на каменные, восьмигранные²⁰. В целом это совпадает с построенным на многолетних археологических изысканиях выводом Н. И. Барминой о двухэтапном строительстве храма, первоначально, в VI в. небольшого однонефного, с соседней крещальней, который не ранее середины IX в. превратили в трехнефную большую базилику, вероятно, как и раньше, посвященную свв. Константину и Елене²¹. Примечательно, что остатки мозаичного пола здания в виде «пересеченных кругов» идентичны наиболее распространенному мозаичному декору полов херсонских раннесредневековых кафоликонов (Уваровской, Западной базилик, базилики 1935 г., базилики 1932 г., «базилики на холме»)²².

Рис. 179. Квадровая кладка оборонительной стены в Капу-Дере, Мангуп. VI–VII вв. (по А. Л. Якобсону)

В этот же ранний период к северу от однонефного храма была обстроена крестовидная крещальня (от нее сохранилась только южная половина – 5,40 х 2,36 м) с вырубленной в скале купелью в форме креста, доступ к которой открывался через широкий проход (около 3 м) с южной стороны²³. Позже, в период «темных веков» в баптистерии были проведены ремонтные работы, после чего в возведенном втором алтарном полукружии появился мозаичный пол., а к юго-востоку от крещальни была сооружена еще одна однонефная и одноапсидная церковь (13,5 х 4 м)²⁴.

Рис. 180. Квадровая кладка оборонительной стены Эски-Кермена. VI–VII вв. (по А. Л. Якобсону)

Судя по склепу, примыкавшему к южной стороне другого однопасидного, прямоугольного в плане мангупского храма (7,4 х 4,3 м, толщина стен 0,6 м), это сооружение тоже было воздвигнуто не ранее второй половины VI в.²⁵. Еще какая-то культовая постройка невыясненного назначения, не исключено, баптистерий, входивший в комплекс Мангупского кафоликона – центра по управлению хорионами, паройкиями обширной церковной области Доранта, был сооружен неким Григорием, иереем – попом (рарап) и одновременно анагностом – низшим церковнослужителем, чтецом священных книг во время литургии²⁶. В надписи на обломке известнякового фриза, найденного при раскопках базилики, было указано лишь, что «Эта [постройка] честные дары святого Иоанна». Скорее всего, она относилась к раннесредневековому периоду, а не к XI в., как полагает А. И. Айбабин, поскольку обращение «отец» («папа») по отношению к любому клирику было усвоено гораздо раньше этого времени и не исчезло из употребления в VI–X вв.²⁷.

Рис. 181. Квадровая кладка Сюйренской крепости. VI–VII вв. (по А. Я. Якобсону)

При всех расхождениях, «эллинистическую» трехнефную Эски-Керменскую базилику (24 х 13 м) с поперечным притвором, тремя гранеными снаружи апсидами и, что важно подчеркнуть, все еще стропильным деревянным перекрытием датируют «не позднее VIII в.», когда в Таврике стали сооружать «восточные», сводчатые храмы, причем лишь апсидная часть, судя по разнице в технике кладки, была результатом поздней перестройки (рис. 183; ср.: рис. 38)²⁸. Такое сочетание деревянного перекрытия и трехапсидной формы алтаря, по точному наблюдению Л. Г. Хрушковой, указывает на то, что строение относилось к редкой переходной форме, какая пришлась на VI в., когда старые и новые черты сосуществовали²⁹.

Рис. 182. Мраморная капитель с мягким аканфом из Рогуз-Дере близ Мангупа (по А. Л. Якобсону)

Тоже самое можно сказать о времени строительства монументальной Парфенитской базилики. Во всяком случае, монастырский храм свв. Апостолов Петра и Павла, судя по свидетельству Жития Иоанна Готского, к третьей четверти VIII в. уже существовал, даже если он не соответствовал известной базилике и находился в стороне от нее³⁰. Не исключено, что здесь можно подозревать два, а то и три периода строительства, когда каждое последующее сопровождалось кардинальным обновлением храма. Ранняя же Парфенитская базилика, очевидно, не восточного, сводчатого, а «эллинистического» типа, с одной полукруглой апсидой и двумя рядами мраморных колонн с ранневизантийскими капи-телями вполне могла быть сооружена из инкерманского известняка херсонской артелью ремесленников-икодомов во второй половине VI или в начале VII вв.³¹ К VII–VIII вв., если верить результатам раскопок В. П. Бабенчикова в 1937 г., относится базиликальный храм на территории крепости Каламита, у южного обрыва Монастырской скалы³². Несколько раньше шло храмовое строительство в юго-восточной части посада городища Баклы, напротив северо-восточной стены цитадели, где пролеживаются выразительные остатки крупного христианского культово-погребального комплекса. Они включают следы небольшого одноапсидного храма с одним наосом и нартексом, сложенного из квадров известняка на плотном известковом растворе, фрагменты мраморной алтарной преграды с изображением хризмы, прочие архитектурные детали из известняка и находившееся по соседству с церковью искусственное подземное сооружение, возможно, мартирий с нишей-аркосолием³³.

Рис. 183. Базилика на Эски-Кермене

Другой пример строительных работ иного характера – усадьба, расположенная на западном берегу Камышевой бухты (на месте античного земельного надела №33). Жизнь здесь продолжалась долго, с V до XIII вв., причем, судя по стратиграфии строительных остатков, за это время сменили друг друга три здания, в том числе и периода VII–IX вв.³⁴ По соседству, на месте надела №32, в 1979 г. был обнаружен еще один многослойный памятник, возникший в эпоху эллинизма и существовавший до XI в. включительно. Открытые по периметру двора помещения, несомненно, существовали к концу раннего средневековья и носили жилой и хозяйственный характер, включая помещение 13, в котором, вероятно, была печь для выпечки хлеба³⁵. Такие примеры показывают, что сельские поселения на хоре Херсона приобретали хуторскую систему. К кругу подобных памятников относится усадьба, перестроенная в конце VI – первой половине VII вв. в западной части Гераклейского полуострова, на берегу Камышевой бухты, в 6 км от города, а также четырехкамерные усадьбы с двориками, существовавшие в VIII–X вв. на поселении у высоты Безымянной близ урочища Алсу, и семь довольно крупных усадеб, построенных, вероятно, одновременно с оборонительной стеной во второй половине VIII в. на городище Кыз-Кермен, каждая из которых состояла из большого двора и 3–7 каменных построек, включая винодельни, мастерские, плюс отдельная большая многокамерная постройка – дом правителя, «простатевонта»³⁶.

Вероятно, к числу полисм и кастра – городков и крепостей, резиденций простатевонтов, архонтов областей, упоминаемых Феофаном и Никифором при описании событий в Таврике начала VIII в., относилось также раннесредневековое поселение «Приморское», охватывавшее около 20 га в центральной и юго-западной части Ласпинской котловины (на месте лагеря «Ласпи»). Этот самый теплый и мягкий по климату, со среднегодовой температурой 13,3°, уголок Крыма имел удобную связь с Херсоном морем через Символон (Балаклаву), а по суху – через Байдарскую долину³⁷. Наряду с однокамерными и двухкамерными постройками (домами-пятистенками), характерными для средневековых поселений Таврики (ср.: рис. 127), в ходе исследований 1977–1979, 1991 гг. здесь было обнаружено несколько крупных сооружений под черепичной кровлей и с полом, мощеным плинфой. Оштукатуренные и расписанные внутри стены построек были выложены поясами из плинфы и известкового раствора (opus mixtum), что характерно для общественных, – государственных и церковных зданий Херсона ранневизантийского времени. Почти в центре поселения террасами располагался большой двухэтажный дом или несколько помещений (раскат камней этой постройки занимает свыше 200 м). Сооружение отличала пышность интерьера, от которого сохранились стены оштукатуренные и расписанные синей и черной красками, многочисленные фрагменты керамид, плинфы, четырех- и трехугольных плиток, овальных керамических и мраморных плиток, вероятно, для украшения пола и панелей стен. На богатство отделки указывает фрагмент капители с изображением на углах звериных голов, а также карниз со стилизованным аканфом. Очевидно, именно здесь находилась резиденция некоего должностного лица, что косвенно подтверждается находкой моливдула нотария Димитрия, который датируется VIII – началом IX вв.³⁸. Если учесть, что таких простатевонтов, управлявших городками-полисмами, было по данным Никифора, «до двадцати мужей» (tous de ton prostateuontas polismaton andras)³⁹, можно ожидать в дальнейшем открытия других аналогичных монументальных комплексов, поскольку ласпинский был лишь одним из них.

Существование «региона так называемой малой агоры» (tou regeonos tes legomenes mikras agoras) в позднеримском и ранневизантийском Херсонесе засвидетельствовано в Житиях свв. епископов Херсонских – раннесредневековом агиографическом источнике, автор которого, хорошо знакомый с топографией города, поместил его в начале восточной части городища (to anatolikoteron tes poleos meros)⁴⁰. Где точно располагался этот агороним на карте города, какие тона он вносил в краски эпохи остается под вопросом, который не был предметом специального рассмотрения и нуждается в дальнейшем осмыслении.

Если следовать традициям планировки, унаследованной херсонеситами от римлян, восточная сторона четко выделяется пересечением двух главных улиц, продольной и поперечной, этих своеобразных decumanus maximus и cardo maximus первых веков н.э. В этом случае главная, основная поперечная улица (она же 15-я улица) тянулась от Южных городских ворот, устроенных в конце I–II вв. между прямоугольной башней XII и полукруглой башней XIII в 14-ой куртине оборонительных стен (рис. 184)⁴¹. На это обстоятельство обратила внимание И. А. Антонова, но она не пошла дальше предположения о наличии поблизости площади, которую «окружали крупные общественные постройки».

Характер сделанных в этом районе находок позволил Л. В. Марченко поддержать это мнение, указав, что в эллинистический и римский период «на территории кварталов, расположенных по обе стороны Главной улицы между 11-ой и 15-ой поперечными улицами, находились здания общественного характера и, возможно, площадь и храм перед театром», однако и он не связала этот ориентир с указаниями херсонесской агиографии⁴².

Между тем не исключено, что именно Южные ворота херсониты называли «Мертвыми» – е Nekre auloporta, как это следует из старославянской и древнегрузинской версий Житий, сделанных на основе греческого оригинала ранневизантийского времени⁴³. В них говорится, что в IV в. через эти врата тела убитых язычниками епископов Евгения, Агафодора и Елпидия выволокли из города и «...повергоша на восточной стране на изъядение псом их». Следовательно, эти были ворота, расположенные против обширного некрополя около Карантинной бухты, а «мертвыми» их называли потому, что через них обычно выносили покойников, чтобы по дороге, пролегавшей именно по периболу, между двумя оборонительными стенами, доставить для погребения на обширное кладбище около Карантинной бухты.

Рис. 185. План раскопок около комплекса малой агоры в 1905 г. Рис. М. И. Скубетова. а – церковь в комплексе «здания Г»; 6, 11, 15, 18, 19–23, 2 4–29 – ряды помещений эргасириев вдоль главной поперечной улицы; В – помещение афедрона; г – водосточные цемянковые каналы; е – водосточный канал яйцевидного профиля на главной продольной улице; ж – очистительный колодец из каменных плит; Ж – Южные городские ворота («Мертвые ворота»); п – ворота «здания Г; н – ворота здания «римско-византийского времени» на северной стороне главной продольной улицы; Перивол – амфилема античного театра, ставшая частью ограды «храма с ковчегом»; Церковь – храм Семи священномучеников Херсонских Владимирского монастыря

Остатки этих ворот с фундаментом башни для их защиты впервые описал посетивший осенью 1825 г. Севастополь викарий армянской католической церкви Тавриды Минас Бжешкьян⁴⁴, впоследствии они были разобраны и засыпаны по распоряжению монастыря Св. Владимира. Судя по сохранившимся планам, снятым Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем, ворота были построены в системе дипилона, причем коридор, прикрытый дополнительно протехисмой, выступал снаружи линии обороны, имел длину 9 м, ширину прохода 5 м, а толщина пилонов достигала 2 м (рис. 185, Ж)⁴⁵. Первый запор находился на расстоянии 2 м от наружного входа, а место второго запора на плане осталось необозначенным. По мнению А. Л. Бертье-Делагарда, этот пилонообразный проход с коробовым сводом прикрывал расположенный над ним башенный ярус обороны, который заменял башню по середине весьма длинной куртины, достигавшей около 65 м⁴⁶.

Примечательно, что в Константинополе в стене Феодосия тоже были похожие ворота, выводившие за пределы города на некрополь и к церкви Св. Мокия, которая, как и херсонский загородный храм Богоматери Влахернской, располагалась прямо среди могил. Они назывались Воротами Кладбища (ныне – Ени Мевлевихане капу)⁴⁷.

Уже в 30 м от начала херсонских Мертвых ворот поперечная улица пересекалась с главной продольной улицей, которая в свою очередь очерчивала северную границу восточной стороны города. О том, что «регион так называемой малой агоры» и, значит, она сама издавна располагались вокруг этого своеобразного «крещатика» Херсонеса свидетельствует существование поблизости античного театра, вероятно, здания гимнасия (большинство надписей, относящихся к последнему, были обнаружены в этом районе), а также других общественных построек и, вероятно, храмов⁴⁸.

Κ. К. Косцюшко-Валюжинич первым обратил внимание на необычно большую, достигавшую 4 м, ширину обеих главных улиц на этом участке и, исходя из этого, отметил их «видную роль в византийскую эпоху»⁴⁹. Он подчеркнул, что «направление и обе стороны той и другой улицы определяются сохранившимися кладками римско-византийской эпохи»⁵⁰. Эти же кладки определяют наличие здесь в раннее средневековье крупных сооружений государственного, гражданского, несомненно потестарного, в том числе, может быть, торгового и административного характера, которые размещались в кварталах, выходивших на названные улицы. К сожалению, обстоятельства не позволили провести раскопки в расположенных к северу XXXIII, XXXIX и XLV кварталах и тем самым исследовать все стороны «региона малой агоры», но и того, что было найдено достаточно для вывода в пользу существования здесь важного, престижного общественного центра города.

По мнению Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, уже в позднеримскую эпоху, частью на материковой скале, а частью на развалинах эллинистических построек, но с использованием техники кладки opus mixtum на месте северной части кварталов LXXI–LXXII было сооружено обширное гражданское общественное здание («здание Г») с толстыми стенами на прочном известковом растворе, с подвальным этажом (рис. 186)⁵¹. Оно располагалось около пересечения главных продольной и поперечной улиц, рядом с перекрестком, где только и могла находиться «так называемая малая агора», от которой, согласно Житиям свв. епископов Херсонских, простиралась территория восточной части города. При строительстве монастырской новой кухни и трапезной в 1914–1916 гг. откопанное в 1903–1904 гг. строение оказалось уничтожено (ныне на этом месте остался только угол ранней древнегреческой оборонительной стены из крупных тесаных блоков, которая предшествовала сооружению херсонесского театра). Но весьма вероятно, что руины именно этого исчезнувшего обширного здания, раскинувшегося на половину двух смежных кварталов и еще хорошо заметного в 1578 г., назвал «царским дворцом» посол польского короля Мартин Броневский, посетивший Херсонес во время своего девятимесячного пребывания в Крыму⁵². Действительно, загадочное сооружение, обозначенное на планах раскопок буквой «Г», отличали необычайно большие размеры, наличие множества помещений и особый вид, что позволило Κ. К. Косцюшко-Валюжиничу образно назвать его «замком, в котором помещались правительственные учреждения»⁵³. Оно располагало с западной стороны обширным двором, обнесенном стенами, в углу которого находилась цистерна и довольно крупная «часовня базиличной формы» длиной 17,78 м, шириной 6,08 м с кимитирием (koimeterion) из пяти гробниц с многоярусными погребениями перед порогом и в притворе, и со склепом с коробовым сводом. С северо-восточной стороны на главную про-дольную улицу выводили ворота (позже их проход между каменными столбами-пилонами был зало-жен стеной из бутового камня), а с противоположной стороны, к ограде соседнего крупного и высокого крестовидного «храма с ковчегом» (№19) вели еще одни ворота и две калитки на равном расстоянии от ворот⁵⁴. Не исключено, что именно им, судя по условиям находки, принадлежали обломки «от массивной бронзовой львиной головы очень грубой работы, с отверстием по обеим сторонам пасти для укрепления кольца» (рис. 187)⁵⁵. Такие ручки имели, видимо, наружные двери раннесредневековых общественных зданий Херсона.

Рис. 186. «Здание Г» в южной части Херсона рядом с храмом №19 и малой агорой. Рис. М. И. Скубетова

Сооружение имело целую сеть водостоков из больших черепиц, уложенных на цемянке бортиками вниз, и каменные, в виде, тумб, трубы для сбора с крыш дождевой воды, отвесно проходившие через капитальную стену. Главный водосточный канал этого здания, выложенный крупными черепицами, вместе с еще одним небольшим рукавом с восточной стороны выводил в водосточный канал соседней улицы, а другой водосток, более узкий, направлялся от главного водостока на юг, к 15 куртине городской оборонительной стены⁵⁶. Полы в здании были из каменных плит (одна из них с тремя отверстиями в углублении для слива под пол, в сточный канал), а двери арочными, судя по находкам больших квадратных плинф, скрепленных прочной цемянкой. Κ. К. Косцюшко-Валюжинич отметил, что от угловой часовни или капеллы и до проезда к «храму с ковчегом» ограда на всем протяжении была застроена с внутренней стороны «...помещениями № 24–29, квадратной формы, сложенными на извести, с водостоками в четырех из них, выходившими на главную поперечную улицу и соединяющимися с главным коллектором»⁵⁷. Назначение этих помещений ранневизантийской эпохи осталось не выясненным, однако некоторая изолированность их друг от друга и вытянутость вдоль широкой улицы, выводившей к своеобразному «крещатику» – центру «малой агоры», позоляют подозревать в них лавки-эргастирии.

На основании каменных тумбообразных и черепичных водостоков заведующий раскопками относил постройку к «римской эпохе», хотя входившие в его комплекс помещения №24–29, как и ограду всего «здания Г», он же определял принадлежащей к      римско-византийской эпохе, а в другом варианте отчете – к «ранней византийской эпохе»⁵⁸. Как бы то ни было, сооружение активно использовалось и в раннее средневековье. Даже находки в часовне или, скорее, однонефной церкви, входившей в комплекс сооружения, но имевшей отдельный вход со стороны поперечной улицы, угла «крещатика» малой агоры, не выходят за пределы IX–X вв. К ним, в частности, относятся бронзовые складные кресты-энколпионы, нательные реликварии с именем Св. Георгия и шиферная формочка для отливки крестов с изображением распятого Иисуса Христа в характерном длинном, до пят коловии, что позволяет считать наиболее вероятным временем создания таких изделий раннесредневековый период, хотя время их функционирования было гораздо дольше и, сменяя владельцев, охватывало порой несколько столетий (рис. 188)⁵⁹. Кроме того, в отчете Κ. К. Косцюшко-Валюжинича фигурирует упоминание о множестве фрагментов византийской глиняной и стеклянной посуды, «бронзовых монет Херсонеса византийской эпохи», а находки средневековых черепиц с метками указывают, что «дворец» подвергался перестройкам, обновлениям в XII– XIII вв., благополучно пережив «темные века»⁶⁰.

Рис. 187. Ранневизантийские бронзовые дверные ручки-кольца из раскопок потестарных зданий в районе малой агоры

Надо полагать, он не был одинок в этом важном районе города. Напротив ворот «здания Г», через улицу, находились очень похожие на них по размеру и конструкции еще одни ворота (н) и две калитки (о – о), ведшие через ограду, видимо, в столь же большое здание «римско-византийской эпохи», разместившееся на месте смежных кварталов XXXIII и XXXIX, которое Κ. К. Косцюшко-Валюжинич открыл в 1905 г., но не смог продолжать раскопки по причине застроенности участка монастырскими строениями, в частности, церковью Семи священномучеников Херсонских (см.: рис. 185)⁶¹ Ему удалось лишь установить, что проходивший здесь по центру главной улицы античный коллектор цемянкового водостока (г) был в раннее средневековье отчасти разобран и заменен на новый, состоявший из цемянкового канала яйцевидной формы, подобно обнаруженному в 1893 год у Западных городских ворот. Он проходил вдоль северной стороны улицы через короб очистительного колодца (ж), сложенного из каменных плит на прочной цемянке (рис. 189).

Рис. 188. Находки, сделанные в 1903 г. во время раскопок помещений «здания Г»

Особого внимания заслуживает частично раскопанное Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем здание напротив отрезка 15-й поперечной улицы, шедшей от Южных ворот. Оно имело мощные стены толщиной от 2 до 5 м с контрфорсами, сложенными на известковом растворе, цемянковые и мощеные плинфой полы и небольшую внутреннюю баню с гипокаустом. Л. А. Голофаст предлагает интерпретировать его как еще одну правительственную резиденцию или преторий средневизантийского времени, который с перестройками просуществовал, как и «здание Г», до XIII в.⁶².

Рис. 189. Водосток и каменный очистительный колодец византийского времени на главной продольной улице около малой агоры. Раскопки 1905 г.

Еще одно здание с многочисленными помещениями (№3–23), бутовая на извести кладка которых сохранилась на высоту 0,8–1,42 м, занимало большую часть пространства к юго-западу от главной поперечной улицы (см.: рис. 185)⁶³. Оно подверглось перестройкам в поздневизантийское время, но было сооружено, судя по всему, одновременно со «зданием Г». Как и у него, вдоль поперечной улицы следовал ряд помещений квадратной и прямоугольной формы (№6, 11, 15, 18–21, 23), тянувшихся до самых Мертвых ворот, причем два из них (№15 и 18) имели выходы на улицу и, следовательно, тоже могли быть самостоятельными эргастириями. Подобное прослеживается в византийских Сардах VII в., где, как показывают раскопки, было обнаружено множество эргастириев на основной улице – decumanus maximus, вполне аналогичной херсонской⁶⁴.

Не исключено, что тыльную, западную сторону обширного здания, выходившую на комплекс обширного ранневизантийского городского водохранилища (castellum aquae), замыкала стена с четырьмя пилястрами, на которых, вероятно, покоились концы арочной конструкции⁶⁵. Последняя как бы очерчивала границы «региона малой агоры», отделяя его потестарную структуру от еще одного, видимо, иного по характеру, общественного комплекса рядом с городским гидросооружением, просуществовавшим до первой половины IX в. (рис. 190. 37, 43)⁶⁶.

Примечательно, что в глубине комплекса построек вдоль начального отрезка главной поперечной улицы, почти вплотную к стене с пилястрами и в 15 м от городских ворот, рядом с 14-ой куртиной, под углом к ней, в соседстве с помещениями 16, 17, 22 и 23 оказалось довольно значительное прямоугольное «помещение В» с несколькими водостоками вдоль стен и под каменными плитами пола, которое, судя по ряду характерных конструктивных элементов и обилию пропущенной воды, могло быть общественным туалетом-латриной (афедроном), способным принять до 30 человек одновременно⁶⁷. Очевидно, помещение находилось в связи с действовавшим в раннее средневековье вместительным водохранилищем-цистерной у 13-ой куртины, откуда в афедрон и другие постройки вокруг малой агоры подавалась вода. Нельзя с уверенностью ответить, продолжало ли функционировать это сооружение, вполне уместное рядом с общественными, административными зданиями, в ранневизантийский период (вероятно, в это время и позже оно подвергалось перестройкам). Но вполне возможно, что именно его вспоминал в качестве ориентира не понаслышке знавший город, видимо, не раз приходивший на его малую агору Юстиниан II, когда в октябре 710 г., после гибели первого карательного флота, отправленного против Херсона, он обдумывал задачу для следующей военной экспедиции и наглядно очерчивал границу разгрома. Иначе трудно объяснить его фразу, переданную в первоисточнике, вероятно, труде Траяна Патрикия, датируемом К. Манго около 720 г., буквально приведенную Феофаном Сигрианским и повторенную в латинском переводе Анастасия библиотекаря, о необходимости разрушить в городе все «вплоть до стены, где мочились» (eos ouroun-ta pros toichon; usque mingentem ad parietem)⁶⁸. Издатели, переводчики «Хронографии» полагали это место источника не совсем ясным, сомнительным и считали, что здесь мы имеем дело с темным фигуральным оборотом, принадлежавшим исключительно перу Феофана, но памятник рядом с 14 куртиной оборонительных стен Херсона заставляет по иному взглянуть на смысл текста и высоко оценить его достоверность⁶⁹.

Рис. 190. План раннесредневекового Херсона. I–III – нижняя часть города; I – юго-восточный район; II – «цитадель»; III – портовый район; IV – верхняя часть города и большая агора; V – северо-восточный район; VI – северный район; VII – западный район. 1 – Южный загородный Влахернский монастырь с храмом Богоматери Девы Марии; 2 – клавикулла у башни «Зинона» (№XVII) и внешние ворота, ведшие в город через перибол; 3 – внутренние ворота в периболе между башнями XV и XVI; 4 – Южные ворота города («Мертвые ворота»); 5 – сводчатая калитка в куртине 15 рядом с башней XIV; 6 – Западные ворота города («Святые ворота», «Красивые ворота»); 7 – калитка около башни I; 8 – калитка в куртине 18; 9 – калитка около башни XVI; 10 – комплекс фемного претория с гарнизонной базиликой и баптистерием; 11 – «дом командира»; 12 – баня VI–IX вв.; 13 – башня Сиагр (№XVIII); 14 – башня XX; 15 – здание апофики – склада государственных грузов и магазина; 16 – птохион св. Фоки Навта; 17 – базилика Крузе (№7); 18 – базилика №28; 19 – крестово-купольный храм №29; 20 – крестовидный храм №27 (церковь св. Василия); 21 – подземная водосборная цистерна с камарным перекрытием; 22 – эмвол между храмами №28 и №29 («палата Владимира»); 23 – потестраное здание за алтарной апсидой храма №27 («палата Анны»); 24 – баня в квартале III; 25 – церковь-мартирий с подземной криптой; 26 – Восточная площадь с храмом св. Петра (базилика №36); 27 – церковь №17; 28 – общегородской и таможенный архив моливдовулов; 29 – кафоликон св. Апостолов Петра и Павла (базилика №23); 30 – базиликальный храм «А»; 31 – баптистерий центрического типа; 32 – баня VI–X вв. в квартале IX; 34 – базилика 1935 г. с крещальней; 35 – базилика 1932 г.; 36 – «базилика в базилике» (№15) с крещальней; 37 – малая агора; 38 – большой афедрон; 39 – малый афедрон; 40 – потестарное «здание Г»; 41 – крестовидный храм №19 (с ковчегом); 42 – «храм 1958 г.»; 43 – большое городское водохранилище (castellum aquae); 44 – больница (ятрина); 45 – тетраконхиальный мартирий №47; 46 – «Дом св. Леонтия» (Западная базилика №13) с носокомионом; 47 – крестовидный мартирий (№11) с пипсанотекой; 48 – мартирий св. Василия со склепом; 49 – ров перед куртиной 1; 50 – западный загородный храм св. Созонта; 51 – «базилика на холме» (№14); 52 – загородный однонефный храм на Девичьей горе, открытый в 1902 г.

В целом, все престижные многокамерные постройки около «крещатика» города не находились в запустении в период раннего средневековья. Они сохраняли характер, достойный «региона так называемой малой агоры», который херсониты продолжали знать, очевидно, не понаслышке. Причем, судя по всему, эта малая (нижняя) агора в отличие от большой (верхней) играла роль не столько торгового, сколько общественного центра, хотя и имела помещения эргастириев, инкорпорированные в просторные здания, раскинувшиеся вокруг на нескольких кварталах⁷⁰. Помещать же малую агору в портовом районе, около гавани, где она бы имела исключительно торговое значение, нет оснований, хотя такие попытки делаются⁷¹. Если бы эта агора находилась здесь, она не смогла бы служить ориентиром для отсчета начала восточной части города, как это следует из Житий свв. епископов Херсонских: она бы оказывалась посередине этой восточной части. И это главное возражение. Не признать указанного обстоятельства, значит искусственно, примерно в два раза сузить восточную часть города, свести ее к сравнительно небольшому пространству от порта до Восточной базилики. В этом случае остальные части города оказывались бы гораздо больше, нарушая пропорцию, которая отчетливо выступает при наличии пересечения главных улиц в районе описанного выше «крещатика». Да и следов даже небольшой по размерам площади близь Карантинной бухты нет: близость приморской линии обороны порта, стиснутой с севера возвышенностью акрополя, еще более увеличивала здесь плотность застройки.

Со вступлением Херсона в эпоху раннего средневековья в нем не прекратилось государственное, гражданское и церковное строительство, возведение, переделки частных и общественных зданий. Обнаруженные археологические следы этого процесса слишком многочисленны, чтобы остаться незамеченными. Так, материалы, особенно находки поздней краснолаковой керамики в портовом районе города, убедительно указывают на промежуток между второй – третьей четвертью VI в. и VII в. как на основное время образования здесь слоев⁷². Раскопки 1982–1984 гг. в портовом квартале 1 на месте поздневизантийской жилой усадьбы №9 позволили обнаружить стены построек толщиной около метра из грубо обработанных камней, скрепленных большим количеством крепкого известкового раствора, остатки наслаивающихся друг на друга подвалов с пифосами IV–V и VIII–IX вв., которые вместе с сопутствующим материалом свидетельствуют о строительной деятельности и перепланировках, осуществлявшихся в этом районе города в самый канун «темных веков», не ранее второй–третьей четверти VI – начала VII вв.⁷³. Некоторые стены здесь были положены на подсыпку с фрагментами керамики и монетами IV–VI вв., на которой в свою очередь была устроена конструкция в виде настила из пяти деревянных плах длиной 0,75–1,3 м и 12 вертикально вбитых в непрочный, вероятно, влажный грунт свай длиной 0,75–0,8 м круглого и квадратного сечения, дабы обезопасить фундамент от подпочвенных вод, близко подступающих на этом низменном участке (рис. 191)⁷⁴. Очевидно, со строительством того же времени оказалась связана засыпка глубокой водосборной цистерны на месте усадьбы № 9 и расположенной неподалеку рыбозасолочной цистерны № 92, обнаруженной в 1966 г.⁷⁵. Остатки кладовой с двумя пифосами, разрушенной во время нивелировочных работ во второй половине VI–VII вв., прослеживаются и на месте средневековых усадеб № 3 и № 4 напротив куртины 16⁷⁶.

Рис. 191. Следы деревянных плах и столбов под остатками стены конца VI – начала VII вв. на месте усадьбы IX в портовом квартале 1. Раскопки С. Б. Сорочана в 1984 г.

То же самое наблюдалось в соседнем портовом квартале 2, где после нивелировки территории и сноса некоторых старых сгоревших построек в скором времени было сооружено, судя по двум сохранившимся помещениям, крупное здание, с промежуточной перестройкой в конце IX в. просуществовавшее до 30–50-х гг. XI в., когда оно погибло в результате пожара, после чего здесь было вновь начато строительство⁷⁷. Во время его сооружения была применена послойная, в данном случае пятирядная укладка плоских кирпичей – плинф на известково-цемянковом растворе (opus mixtum) (рис. 192), какую в ранневизантийском Херсоне использовали только при возведении стен общественных, государственных построек, некоторых культовых зданий и никогда – в частном жилом строительстве (табл. I)⁷⁸. Не исключено, что здание, занимавшее примерно третью часть портового квартала и выделявшееся особой техникой кладки, служило помещением государственной апофики – склада и одновременно магазина, распределителя для казенных грузов и товаров, находившихся под контролем коммеркиариев – управляющих такими апофиками (см.: рис. 190. 15)⁷⁹. Следует обратить внимание на совпадение времени возведения этого сооружения с находками наиболее ранних печатей коммеркиариев апофик из херсонского городского архива и, вероятно, таможенного пункта, находившегося поблизости, на краю 10-метрового скального мыса у входа в гавань⁸⁰.

Рис. 192. Кладка opus mixtum общественного здания начала VII в. в портовом квартале 1. Фото 2002 г.

Следы строительства прослеживаются и на территории так называемой «цитадели» площадью 0,5 га (92 х 54 м), образуемой замкнутым четырехугольником из 18–21 куртин, который в раннесредневековую эпоху сообщался с поперечной улицей шириной 3,4 м и портовыми кварталами через калитку, переделанную в сводчатые ворота по середине 18 куртины (см.: рис. 190. 8)⁸¹. Исходя из находок монет ранневизантийского периода, К. Э. Гриневич относил к VI–VII вв. сооружение кладок некоего здания со стенами толщиной около 1 м, которое было возведено из бутовых камней на извести с песком и небольшим количеством толченой керамики и располагалось в VII–VIII вв. вдоль 19 куртины, по соседству с поздневизантийским храмом «Леонтия-Лаврентия» (№ 38)⁸². Исследователь полагал, что это было сооружение общественного характера. Оно просуществовало до IX–X вв., когда на этом участке появились помещения западной оконечности большого архитектурного комплекса, который К. Э. Гриневич считал зданием культового назначения или монастырем, а ныне принято интерпретировать как византийский преторий X–XI вв.⁸³.

С VI до IX в. на месте помещения XVII бывшего римского здания, построенного после первой трети III в. и условно названного «домом командира», помещалась кладовая с пифосами, а сам «дом командира» был восстановлен в VI–VII в. (см.: рис. 190. П)⁸⁴. Судя по находкам монет Константина IV Погоната (668–685) и обломкам краснолаковой посуды группы «фокейской сигиллаты» форм 1 и 3 G, раннесредневековая уличная вымостка из твердого мусора, гальки, камней, керамики, открытая в Β. В. Борисовой в северо-западном углу «цитадели», датируется не ранее второй половины VII в.⁸⁵. Не затихали и особенно интенсивные на этой территории канализационные работы, видимо, объяснимые пониженным уровнем участка и боязнью скопления здесь нечистот. К примеру, в VI в., судя по характеру бортиков черепиц из вымостки, был сооружен крупный водосток «Ч» с каменными стенами и перекрытием, пересекавший Южную площадь цитадели в направлении середины приморской 21 куртины⁸⁶.

Табл. 1. Сооружения с кладкой opus mixtum в раннесредневековом Херсоне и его округе

Нивелировка участков под новую застройку наблюдалась и в других районах Херсона. В частности, она прослеживается на месте античного театра, в южной части города⁸⁷. Так, до строительства крестовидного «храма с ковчегом» (№ 19) около его восточного угла располагалось здание, часть которого была врыта в землю, как у полуземлянки. Первый его пол покоился на слое с керамикой не позднее V в., а второй – на подсыпке, содержащей материал в основном VI столетия⁸⁸. Разумеется, соседство и ориентация еще не существовавшего тогда храма при этом строительстве не были учтены. Выше верхнего пола орхестры театра пролегала стена толщиной 0,78 м из крупных камней, уложенных на известковом растворе. Не выше уровня первоначального пола храма №19 находились остатки еще одной стены из бута на глине толщиной 0,80 м, которую перекрывало подобие вымостки из камня-кулачка⁸⁹. Следы подобных же ранневизантийских строений и водостока фиксируются при раскопках в южном секторе участка на месте античного театра, причем эти остатки покоились под стенами более позднего строительного периода⁹⁰. Прирезка к востоку от «храма с ковчегом» позволила выявить стратиграфию средневековых отложений, в которой четко выделяются четыре слоя с материалом V–VII вв. и два слоя с керамикой VIII–X вв.⁹¹. Наконец, разборка кладок к юго-востоку от еще одного храма на месте античного театра – «храма 1958 г.» дала материал, позволяющий относить сооружение этих кладок к VIII–IX вв., тогда как под ними замечен слой с материалом VII–VIII вв.⁹²

Рис. 193. Вымостка из камней-голышей двора раннесредневекового дома рыбопромышленника в квартале I (по М. И. Золотареву)

Исследования, предпринятые в 2004–2006 гг., в Южном районе города, в квартале около основной продольной улицы тоже указывают, что существовавшие здесь ранневизантийские дома, бытовые постройки перестали использоваться не позднее VII в., причем меньший по размерам дом покинули довольно внезапно, так как на полу был оставлен кухонный горшок, содержащий кости свиньи и овцы, или козы. От возведенных здесь после этого новых построек мало что осталось (остатки черепичной печи); как и в других районах города, они были уничтожены в ходе строительства усадеб после середины XI в.⁹³.

Следы раннесредневековых жилых построек на цемянковом растворе встречаются в восточном районе города, в углу квартала I, в том месте, где он примыкал ко II поперечной улице рядом с бывшей батареей Канэ⁹⁴. На них покоились остатки поздневизантийских усадеб. В этом же квартале оказались найдены остатки вымостки двора дома раннесредневековго времени, который принадлежал, по всей видимости, рыбопромышленнику (вымостка из подогнанных друг к другу окатанных камней-голышей примыкала к двум рыбозасолочным цистернам) (рис. 193). Судя по материалу в земляных полах под вымосткой, обширная усадьба была сооружена в VI–VII вв., во время наибольших перепланировок в квартале (рис. 194)⁹⁵.

На главную продольную улицу в квартале VI выходили помещения рыбного эргастирия с одной крупной и двумя небольшими четырехугольными рыбозасолочными цистернами, которые прекратили свое существование в конце ранневизантийского периода, после чего настал этап раннесредневекового строительства⁹⁶. Результаты недавних раскопок экспедиции Института археологии АН России в соседнем, центральном квартале VII позволяют установить, что в первой четверти VII в. здесь тоже было предпринято строительство жилых усадеб, которые, просуществовав несколько столетий, подверглись разрушению лишь в XI в.⁹⁷. Β VI в., скорее всего, ближе к самому концу столетия, судя по значительной толщине цемянкового раствора в кладке opus mixtum, в северном приморском районе Херсона, в IX квартале, параллельно продольной улицы II велось строительство Северной базилики (табл.1) и расположенной рядом с ней общественной бани, которые перекрыли одну из поперечных улиц, превратившуюся в тупик вследствие частичной перепланировки этого участка⁹⁸. Прибрежные районы города вообще подвергались наибольшей перепланировке, поскольку перманентное обрушение берега заставляло подправлять здесь каркас застройки, в целом, остававшийся стабильным⁹⁹.

Результаты раскопок показывают, что в конце VI – начале VII вв. в северных кварталах VIII, IX и X было предпринято строительство, которое сопровождалось нивелировкой остатков прежних позднеантичных зданий, рыбозасолочных цистерн, некоторые из которых переделывались в подвалы, однако возведенные постройки большей частью не сохранились, так как были разобраны во время последующей строительной деятельности в X–XI вв.¹⁰⁰. Обнаружение рыбозасолочных цистерн, засыпанных, судя по находкам монет Тиверия Маврикия, не ранее конца VI в., и слоев, сформировавшихся в середине – второй половине VII в., указывает на то, что строительные работы жилого и общественного характера, частичные перепланировки велись примерно с середины VI в. вплоть до этого времени в портовом районе (кварталы 1 и 2) и в ряде кварталов на северном берегу (особенно XV–XVIII, XIX, XXV, XXIX), где, в частности, были устроены строительные площадки с ямами для раствора извести и возведены базилики 1935 г. и 1932 г. на месте кварталов XIX и XXV, где до этого размещались стеклоделательные эргастирии V–VI вв.¹⁰¹. Какие-то строения были рядом с самой базиликой 1935 г. Так, на месте известковой ямы №4, засыпанной в третьей четверти – конце VI в., позже находилось некое «помещение V». Г. Д. Белов ничего не сообщает о материалах из него, но в описи монет указаны находки здесь семи монет Романа I (920–944), относящиеся к слою разрушения этого помещения¹⁰². К середине – второй половине VI в., судя по массовому керамическому материалу и монетам Юстиниана I в слое разрушения и строительного мусора, оборвалось существование двух крупных, товарных виноделен позднеримского времени и связанных с ними домов, большой кладовой с пифосами на северном берегу, в квартале XVIII, раскопанном в 1947 г., и в квартале XXVIII, раскопанном в 1931 г.¹⁰³. Примечательно, что колодец здания в квартале XVIII, закрытый каменной крышкой, так и остался незасыпанным, хотя над колодцем прошла стена раннесредневекового помещения¹⁰⁴. Вообще, этот участок отличается на редкость ясно выраженным раннесредневековым слоем. Судя по материалам засыпи («фокейская сигиллата», пряжки, в том числе типа «Сиракузы») в соседнем квартале XXV, перестройки здесь были совершены, скорее всего, после появления базилики 1932 г., не ранее середины VII в.¹⁰⁵. Следует подчеркнуть, что примерно на то же время указывает образование ряда закрытых археологических комплексов в портовом районе (комплексы 1 Б 1 и 1 Б 2 в слое пожара в квартале 1, заполнение цистерны № 92), датируемых по фибулам, пряжкам, амфорам, поздней краснолаковой посуде («позднеримский тип С») и особенно по монете Константа II (641–668) не ранее середины – третьей четверти VII в.¹⁰⁶. Поэтому можно согласиться с А. И Айбабиным, что Херсон окончательно приобрел оформившийся раннесредневековый архитектурный облик только к третьей четверти VII в.¹⁰⁷, но облик этот уже вполне вырисовался к началу столетия.

Рис. 194. Образцы керамики VI–VII вв. из земляных попов под вымосткой раннесредневекового дома рыбопромышленника в квартале I (по М. И. Золотареву)

В последнее время все больше крепнет убежденность исследователей, что работы по перепланировке городских кварталов, иногда приводившие к их слиянию и укрупнению, но не к изменению общего каркаса застройки и правильной, унаследованной от античной эпохи сетки улиц, были предприняты в самых разных районах города, причем наиболее интенсивно преимущественно во второй половине – конце VI – начале VII вв.¹⁰⁸ Кроме того, образование искусственной нивелировочной засыпи, как указано, далеко не всегда было связано только с государственным, церковным строительством¹⁰⁹. A. В. Сазанов выделяет не менее 16 археологических комплексов, которые могут быть датированы этим временем¹¹⁰. Обращает внимание, что из 139 экземпляров наиболее многочисленной штампованной поздней краснолаковой столовой керамики группы «фокейской сигиллаты», 105 зафиксировано в слоях, образовавшихся в северном, северо-восточном, западном, южном районах города и в «цитадели» преимущественно во второй – третьей четверти VI в. вплоть до VII в.¹¹¹

Именно к VI в. относится большинство привозных церковных художественных изделий как в Херсонесе, так и на Боспоре, что тоже наводит на соответствующие размышления¹¹². В частности, обилие проконнеских мраморов этого времени косвенно подтверждает версию о том, что они появились здесь в связи с императорским или епископским заказами, поскольку работа мастерских Проконнесса (Прикониса, нынешнего о. Мармара) зачастую строилась на таких заказах¹¹³. Поэтому наиболее убедительное, хотя и не единственное, объяснение общественному «архитектурному буму», но не частному строительству, очевидно, не случайно совпавшему с организацией здешнего дуката и стабилизацией обстановки после заключения Византией мира с тюрками в 589/590 г., находится в активизации имперской политики по широкой христианизации населения Херсона и окрестных земель, вызвавшей бурное церковное строительство и потребовавшей перестроек, создания нивелировочных засыпей под новую застройку¹¹⁴.

Примеры такого масштабного и интенсивного строительства встречаются в раннее средневековье, преимущественно в его начале или конце, но не столь часто, чтобы быть нормой. Подобный исключительный случай демонстрирует североиталийская Равенна, столица одноименного экзархата, в первые десятилетия византийского господства, когда меньше чем за полвека (во второй половине VI столетия) оказались построены роскошные базилики Св. Аполлинария и Св. Виталия, сооружено не менее шести крупных церквей, монастырь Св. Марии, Марцелла и Феликулы, переоборудован храм Св. Андрея Маджоре, восстановлен городской акведук¹¹⁵. Получается, что в среднем каждые пять лет в городе возникал очередной крупный строительный объект. Видимо, давно подмеченное сходство херсонских и равеннских храмов кроется не в неких заимствованиях, привносных параллелях с далекой Восточной Италией, а в хронологической близости массового церковного строительства в обоих местах¹¹⁶. Главное, размах строительства в Херсоне, пожалуй, ни в чем не уступил равеннскому феномену, если даже не превзошел его. Он сравним с размахом строительства в североафриканской Мадабе, где с конца VI до VII в. соорудили 11 храмов, а также со случившемся во второй половине IX в. в Плиске, столице новоокрещенного Болгарского царства, где появилось около 20 храмов, из них – девять базилик¹¹⁷. Но когда такое случается в провинциальном городе с уже давно установившимися государственными христианскими традициями, это требует особого объяснения и хотя бы приблизительного определения источников финансирования, ибо за всеми обновлениями стояли немалые средства.

Возведение подавляющего числа новых базилик, храмов, в том числе с баптистериями, где купели по своим размерам были уже рассчитаны преимущественно на крещение детей, появление новых мемориев и мартириев свидетельствует не только об окончательном завершении процесса христианизации, но и превращении византийского литургического обряда в «имперский», «нормативный», по выражению Р. Тафта, что произошло не ранее эпохи Юстиниана I¹¹⁸. Только с этого времени церковным зданиям, – «литургии в камне», – стали приписывать гораздо больше символическое и теологическое значение¹¹⁹. Тогда же город занялся интенсивным поиском реликвий, приданием им смысла, получил значимые мощи, которые изменили его статус, превратили в центр малого паломничества. Эти же обстоятельства указывают на богатство, зажиточность его горожан.

Ранневизантийские эпиграфические памятники из Северной Сирии показывают, что зачастую церкви строили вскладчину¹²⁰. Подобное практиковалось и в Херсоне. Формула посвящения «в моление за такого-то» (yper euches charin) на некоторых деталях храмового интерьера и на мозаиках свидетельствует о материальном участии отдельных частных лиц, ктиторов, жителей кварталов в основании, создании и оборудовании христианских культовых построек¹²¹. Понятно, что такие частные пожертвования по молитвенному обету делали состоятельные горожане, скорее всего, из числа местных предпринимателей или верхушка торгово-ремесленного населения, связанная с финансовыми ресурсами. Однако их средств не могло быть достаточно для столь масштабного преображения города.

Следует учесть, что обычно вся инициатива в культовом строительстве, организации работ, их оплате принадлежала той или иной местной епископии¹²². Другими словами, финансирование в определенной мере шло из местного церковного бюджета. Епископ, управляющий имуществом Церкви, должен был отчислять на нужды церковного строительства четвертую часть церковного бюджета¹²³. Оставшиеся недостающие средства могли появиться благодаря организационной и финансовой инициативе византийского правительства, центральной государственной власти¹²⁴. Скорее всего, это были не прямые, а косвенные поступления, например, за счет отказа от собранных сумм налога в пользу Херсонской епископии, как в Равенне при архиепископе Агнелле (556–569), когда усиленно шло церковное строительство¹²⁵. Кроме того, своеобразной компенсацией правительства за уже понесенные и предстоявшие расходы могла стать льгота, связанная с отменой морской повинности (ta ploima) херсонитов, и другие благодеяния, о чем было объявлено в императорской новелле, изданной в канун Пасхи 575 г.¹²⁶. Государственная администрация – императорская власть поддерживала стройку «для города» и, таким образом, возведенное продолжало оставаться его общественной собственностью¹²⁷.

Как бы то ни было, обилие разнообразных строительных остатков, в том числе форм многочисленной группы мраморных архитектурных деталей – плит предалтарных преград и интерколумниев, столбов, архивольтов, решеток, облицовочных плит, мелких капителей и баз опор кивориев, малых подпорных колонн оконных проемов, наличников, замковых камней арок, миниатюрных карнизных поясков, панелей, капителей так называемого «византийско-коринфского» ордера, импостов и карнизов, украшенных мягким, плоскостным аканфом, крестами и монограммами или аканфом, выполненным с применением набора различных сверл, – все это разнообразие свидетельствует об интенсивности и богатстве общественного строительства той поры¹²⁸. В ходе массовых работ шло формирование и сплачивание городской общины средневекового облика, а в горожанах воспитывались упорство, энергия, стойкость, жизненная хватка, которые будут выручать их в дальнейшем, в самые трудные моменты, как это видно на примере трагических событий 710–711 гг. Ромейский город приобретал черты, свойственные новой эпохе, пришедшей на смену поздней античности, и едва ли эти черты стоит называть кризисными. Новое, непохожее на прежнее, еще не значит плохое, упадочное.

Показательно, что в раннесредневековом Херсоне базилики строили только с мраморными колоннами и не комбинировали их с каменными или кирпичными столбами, что опять-таки свидетельствует в пользу достаточности средств и высокого материального уровня города, с чем был не согласен А. Л. Бертье-Делагард¹²⁹. Он отмечал дешевизну мрамора в древности, его частое вторичное использование и заключал: «Итак, мрамор в церквах Херсона никак не может служить признаком роскоши, а отсутствие его в частных домах, при указанной дешевизне, есть признак великой бедности»¹³⁰. Однако последний критерий нельзя принят во внимание, поскольку результаты исследований византийских городов в Западной Малой Азии и в Греции (Пергам, Эфес, Сарды, Коринф, Афины, Фивы и др.) фиксируют ту же картину в отношении жилых домов и, значит, она не была присуща только Херсону. В ромейском обществе эпохи «темных» и последующих веков господствовал иной, чем в греко-римском обществе, стиль жизни, доминировали иные запросы, было иное отношение к вторичным материалам – сполиям (spolia), которые использовали постоянно¹³¹. Кроме того, не следует преувеличивать дешивизну ранневизантийского мрамора. Христианские храмы Херсона, равно как и другие ранневизантийские памятники Юго-Западного Крыма, Кавказа, Балкан, Кипра и иных мест, показывают, что мрамор ценили, везли издалека, старались использовать повторно и, когда не могли его раздобыть, заменяли

каменными «копиями» декоративных деталей интерьера, имитирующими престижные привозные образцы¹³².

Как показывает архитектурно-археологическое изучение и материалы доследований результатов раскопок XIX – начала XX вв., четырехапсидное купольное здание (тетраконх) №47, монументальная купольная крещальня №24 на северо-восточном берегу, крещальня-мартирий при Западной базилике №13, крещальни с северной стороны базилики №28 на агоре, в северной галерее «базилики в базилике» и в южной галерее базилики 1935 г., три крестовидных храма («храм с ковчегом», храм №27 на агоре, южный загородный храм Богородицы Влахернской), крестовидный мартирий при Восточной базилике и молельня или евктирион со склепом недалеко от Западной базилики – «часовня Г» (№12), гробничный меморий с криптой в квартале III, одноапсидная молельня, открытая в 1908 г. к северо-западу от Восточной базилики №36, загородный храм 1902 г. на Девичьей горке и, главное, 12 из 16 известных базиликальных храмов Херсона (Уваровская, Восточная, Северная базилики, базиликальный храм «А», открытый в 1904 г„ базилика Крузе, базилика № 28 на агоре, приморские базилики 1935 г. и 1932 г., «базилика в базилике» № 15, базилика № 17 в юго-западном квартале L, базилика № 14 «на холме»; Западная базилика № 13) – основные доминанты каркаса застройки средневекового Херсона были сооружены, скорее всего, в позднеюстиниановский период и позже, до второй – третьей четверти VII в., но никак не во второй половине IX – начале XI вв.¹³³. Четырнадцать из них (крестовидные храмы №19, 27 и 12 базилик) можно отнести к числу кафоликонов города – главных приходских и монастырских соборных церквей города, в которых богослужение происходило каждодневно (см.: рис. 190).

Пожалуй, наибольшая неясность существует в отношении не сохранившейся сравнительно крупной базилики № 17 (30 х 18,13 м), открытой в ходе раскопок 1889 г. в юго-западном квартале L, которую подробно описал А. Л. Бертье-Делагард¹³⁴. Ныне ее следы улавливаются возле главной продольной улицы лишь с помощью аэрофотосъемки¹³⁵. Однако, наличие в ней многочисленных мраморов (более 600), по которой постройка получила условное название «базилика с капителями», а также остальные ее черты (большие размеры, притвор, хорошо отесанные камни стен, орнаментированные «иконостасные» плиты), не противоречат отнесению памятника к числу уже существовавших в раннее средневековье¹³⁶.

Базилика (basilike, oikos basilikos) считалась собственностью Christos Basileus, домом святой общины, названной, как и община, ekklesia¹³⁷. Можно согласится с тем, что херсониты особенно охотно возводили преимущественно такие храмы потому, что прямоугольность формы была типична для ранних церквей, а «со стороны техники базилика есть просто сарай, доступный к построению с необычайной быстротой, при самых ограниченных материальных средствах и еще меньшем запасе строительной грамотности»¹³⁸. Кроме того, следует принять во внимание, что в подобном типе церквей литургическое действо еще не стало малоподвижным, сосредоточенным целиком в восточной и центральной части храма, а сохраняло процессионную форму. Очевидно, именно это было решающим обстоятельством в выборе херсонитами плана пректируемых сооружений, при всей их «сараеобразной прелести». Но даже для такого строительства были необходимы профессиональные строительные артели, кинонии, которые, несомненно, были местными: из Романии могли приехать только единичные высококвалифицированные специалисты, которым, впрочем, было уже далеко до начитанных, грамотных античных «механиков». Как теперь становится ясно на основе современных исследований византийской архитектуры, ромейский, а значит и херсонский строитель-икодом (oikodomos) этого периода был ремесленником-практиком, работавшим без проектных и рабочих чертежей, в лучшем случае по рисункам, схемам, которые воплощали на месте с помощью землемерных приемов, предварительной разбивки на площадке мерными веревками с узлами или металлическими кольцами, рейками с засечками, причем даже проверка прямых углов превращалась в проблему, правильно решить которую удавалось далеко не всегда¹³⁹. Тем не менее принижать уровень таких мастеров едва ли есть основания. Недаром они отдавали предпочтение возведению более сложных пятигранных апсид, были знакомы с технологией, методами строительства коробового свода и даже византийского купола, на что указывают конструкции загородного крестовидного храма Богоматери Влахернской, здания-тетраконха (№47) и октогонального баптистерия (№24) около Уваровской базилики, о которых будет сказано ниже.

Уже к 1877 г. исследователям было ясно, что большинство открытых в ходе раскопок херсонесских типовых храмовых построек делились на две разновидности, «эллинистические», то есть с деревянным, стропильным перекрытием, и «восточные», сводчатые, а также содержали все основные элементы базиликальных храмов: алтарную нишу (apsis); прямоугольник или четырехугольник, разделенный двумя рядами колонн (naos) – храм верных; центральный, главный алтарный выступ, возвышение (bema) – святилище, где могли находится только священники и служители и где размещалось «Горнее место» (choros), престол (trapeza іега), позже – с куполом или балдахином на четырех столпах (kiborion) и занавесями по сторонам (bilarion, katapetasmata); низкую, открытую алтарную преграду из столбиков, колонок и плит-экранов (kankelloi tou bematos, kankeloi, kinklides, diastila, templon, eikonostasion) и напротив нее возвышение со ступенями (ambon) для чтения Евангелия и Апостольских посланий; боковые помещения, вероятно, с ризницей (diakonikon) и жертвенником (prothesis)¹⁴⁰. Последний, появившийся с VIII в., предназначался для «стола предложений», на котором совершали обряд проскомидии – приготовления к богослужению, Евхаристии; случалось, здесь располагалась мемориальная часовня или баптистерий, а в боковом помещении, позднейшем диаконике (от греч. diakonikon), хранили церковное облачение, утварь, храмовые святыни и важнейшие документы, то есть иногда оно служило одновременно скевофилакием и хартофилакием¹⁴¹. Собственно skeuophylakion, в котором готовились Св. Дары и начиналась литургическая церемония их вынесения, в ранневизантийский период пристраивали как отдельное здание снаружи, с южной стороны храма, с выходом в притвор-нартекс, а позже его стали устраивать чаще всего с северной стороны главной апсиды, во вспомогательных помещениях внутри церкви¹⁴², хотя разобраться во всем этом на примере провинциально-византийских херсонских культовых памятников удается далеко не всегда.

Рис. 195. Малая базилика с триконхиальной апсидой (храм «А»), План и реконструкция. А, Б – фасад и вид сбоку; В, Г – поперечные и продольные разрезы; Д – план (по О. И. Домбровскому)

Одной из наиболее ранних в этом ряду базиликальных сооружений большинство исследователей считает постройку в 7,2 м от юго-восточной оконечности Уваровской базилики и в 9,26 м от октогонального баптистерия (№24), вероятно, мемориального по характеру храма «А», разделенного парами колонн на три нефа: выделяются его укороченные, близящиеся в целом к квадрату пропорции (14,8 х 13,2 м) и «трехлепестковая» алтарная апсида, такая же как у базилики Крузе (№ 7) (рис. 195)¹⁴³. Уже первые раскопщики обратили внимание на то, что «значительное отклонение осей храма «А» и баптистерия..., быть может, доказывают их разновременное сооружение»¹⁴⁴. По мнению А. И. Романчук, это произошло перед строительством базилики №23¹⁴⁵. Однако триконхиальные церкви возводились не только в IV–V вв., но и в VI–VII вв., и в еще более позднее время, в том числе как монастырский тип¹⁴⁶, поэтому не исключено, что храм «А» и базилика Крузе появились не раньше возведения комплекса Уваровской базилики¹⁴⁷. Это предположение подтверждается тем очевидным обстоятельством, что триконхиальная апсида храма была сооружена над вырубленной в скале огромной рыбозасолочной цистерной № 52 (7,11 х 5,3 х 6,4 м), засыпанной, судя по находкам Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, не ранее второй половины – конца VI в.¹⁴⁸. Прочные стены этой цистерны были использованы как основание постройки – прием, к которому охотно прибегали ромейские строители-икодомы¹⁴⁹. Кроме того, вынужденно сжатые, почти квадратные пропорции храма, какие вообще появились в византийском зодчестве не ранее VI в.¹⁵⁰, объяснимы еще и тем, что он занял свободное место, остававшееся рядом с уже возведенными Уваровской базиликой и крещальней (рис. 196). Продвинуть его еще восточнее мешала линия, ограниченная апсидами храма-кафоликона, а сместить западнее – близость главной апсиды баптистерия. Следовательно, храм «А» строился не в конце IV–V вв., а почти на два века позже, скорее всего, в самом конце VI – начале VII вв., но уже после Уваровской базилики и крещальни, когда весь архитектурный комплекс, возникший на месте кварталов IV–V, принял законченный вид.

Рис. 196. План кафедрального епископального комплекса (по И. А. Завадской). I – Уваровская базилика №23; II – крещальня №24; III – храм «А»; IV – атриум (аула) с фиалом; V – поперечная 5-я улица, переходящая в экзонартекс базилики №23; VI – скевофилакий (?); VII – «дом священника»; VIII – птохион (?); IX – мартирий с подземным склепом; 1 – ранний этап существования комплекса

Базилика Крузе (№7) с большим, высоким двухступенчатым синтроном в массивной, просторной апсиде с двумя боковыми экседрами тоже была поначалу разделена на три нефа по две колонны в каждом ряду и сложена из крупных притесанных квадров на известковом растворе (рис. 197). Местами для ровности между камнями проложен мелкий щебень, а зачистка периметра базилики в 1999 г. обнаружила большое количество обломков кирпичей размерами 25,0–25,5 х 13,5–14 х 3,1–3,2 см., в том числе с остатками строительного известкового раствора¹⁵¹. Уже Д. В. Айналов обратил внимание, что это «та же кладка, которая известна в Уваровской базилике, в устройстве ее боковых стен»¹⁵². О богатом украшении интерьера архитектурного памятника мраморными деталями свидетельствуют пол из мраморных плит, капители, карнизы, обломки алтарной преграды и изображение голубя¹⁵³. Нартекс имел здесь двоякую роль – служил местом для гробниц «привилегированных верующих», желавших быть погребенными ad sanctos (уже одно это обстоятельство должно указывать на наличие св. мощей, которые стало принято устраивать к VII в. непосредственно под престолом храма)¹⁵⁴, а также предназначался для оглашенных, наказанных, кающихся самого низкого разряда – «плачущих», то есть отлученных от полного церковного общения за те или иные прегрешения, и для прочих групп верующих («слушающих», «припадающих»), которые не могли присутствовать на литургии Евхаристии¹⁵⁵. Позже здесь могли отправляться крещения, погребальные и поминальные службы.

Рис. 197. План базилики Крузе (№7) (Рис. М. И. Скубетова)

Сооружение явно доминировало в ХСІХ квартале, на перекрестке двух улиц на южной оконечности высокого мыса, над входом в Карантиную бухту, где находился порт (рис. 198). Оно имело почти квадратные пропорции (17,8 х 25,5 м), вытянутую алтарную часть (до 7 м), центральную апсиду диаметром 6 м и боковые экседры диаметром по 3 м, узкие боковые нефы длиной 10,5 м и шириной 2,9 м (левый) и 2,7 м (правый), стены толщиной 1,25–1,5 м., особенно массивные в апсиде, с усиленным фундаментом¹⁵⁶. Перед входом в нартекс были устроены две вырубленные в скале ступеньки, по которым в храм можно было попасть по улице, ведущей снизу, из портового района. Κ. К. Косцюшко-Валюжинич глухо упомянул о каком-то более древнем здании, находившемся на месте базилики Крузе. «Храм, – писал он, – по-видимому, построен на месте древнего сооружения, быть может из того же камня, так как такие же плиты, какие находятся в стене храма, видны в постройке, которую храм как будто перерезал», но доследования 1998–1999 гг. не позволили обнаружить ее следов¹⁵⁷. В раннее средневековье вокруг базилики находилась, видимо, площадь, которая была застроена только в позднее средневековье, поскольку направление базилики резко расходится с планом этой застройки, подходящей к базилике впритык и под острым углом. Примечательно, что одинаковый азимут ориентации – 73,5° – она имеет лишь с одним херсонским храмом – загородным храмом Влахернского монастыря пресвятой Богоматери Девы Марии, воздвигнутым, скорее всего, в середине – второй половине VI в.¹⁵⁸. К сожалению, монетные находки – золотая монета Гонория, бронзовые монеты Феодосия I, Аркадия, Льва I, после которых следуют монеты Василия I, Романа I, Льва VI, Романа II, Константина X, Никифора Фоки, все долгое время находившиеся в обращении, едва ли могут помочь в установлении временных границ функционирования этого сооружения¹⁵⁹. То же самое можно сказать об обнаруженных при расчистке кладок единичных фрагментах амфор, поздней краснолаковой посуды со следами известкового раствора¹⁶⁰. Эти материалы датируются в пределах V–VII вв. Во всяком случае нет оснований считать храм «...одной из самых ранних христианских церквей, построенных в Херсонесе»¹⁶¹.

Крипта из восьми прямоугольных, ящикоообразных могил, высеченных в скале и расположенных в ряд, вероятно, имела отношение к раннему храму, строительство которого вполне могло произойти во второй половине VI – начале VII вв., тогда как остальные 12 гробниц, в том числе плитовые, с аркосолией и наружные, с многоярусными захоронениями были сооружены одновременно с позднейшей переделкой базилики, когда были устроены боковые стены на месте колоннад и заложены боковые двери у двух усыпальниц¹⁶². Поскольку сооружения с триконхиальной апсидой довольно часто являлись мартириями, мемориями, поминальными храмами, связанными с культом мучеников, заслуживает внимания предположение И. А. Завадской, что такой же характер имели аналогичные херсонесские сооружения¹⁶³. Главная экседра апсиды-трифолия имела синтрон, то есть являлась пресвитерием, тогда как боковые экседры вполне могли служить диаконником и професисом – местом для приношений и одновременно местом отхода процессии Большого Выхода¹⁶⁴.

Рис. 198. Реконструкция базилики №7 (по Л. Г. Колесниковой, Г. М. Манто)

Если это так, базилика была сооружена не ранее последней трети VI в., когда стала распространятся практика литургической службы двойного выхода – Большого и Малого. Последний связывали с таинством благовещения¹⁶⁵. Согласно пояснениям «Мистагогии» Максима Исповедника (ум. 662 г.), во время архиерейской литургии вход епископа в храм верных (naos), когда в процессии несли крест и Евангелие, чтобы возложить их на аналой, считали символом прихода Спасителя в мир, тогда как вход епископа в алтарное святилище (bema) к седалищу в апсиде символизировал вознесение Господа на небо¹⁶⁶. Это же подтверждают литургические комментарии патриараха Германа (ум. 733 г.): «Вход с Евангелием свидетельствует о приходе Божьего Сына и Его входе в этот мир»¹⁶⁷. Схождением же на епископский трон в апсиде и сидением на нем указывали на то, что «Сын Божий поднял над всеми царствами, силами и властями смертное тело, которое принял, и ягненка, которого взял на плечи, то есть Адамов род, что символизирует омофор, и принес их Богу Отцу»¹⁶⁸. Малый выход был связан с вынесением Евангелия из диаконика, а Большой – со Св. Дарами из жертвенника, обычно, внутренней пристройки рядом с центральной апсидой¹⁶⁹. Ныне проскомидия совершается в алтаре с закрытыми дверями, при задернутом занавесе. Это символизирует первые годы жизни Христа, которые тоже были незримы народу. Но в херсонских храмах, в том числе и базилике Крузе, алтарь отделялся от нефов невысокой алтарной преградой и «сохранить» тайну приготовления даров можно было только в том случае, когда проскомидия совершалась в отдельном помещении. Северная конха базилики подходила для этого. Однако далеко не все херсонские храмы обладали такими архитектурными особенностями, следовательно, приготовление Св. Даров могло осуществляться и при прихожанах, что в определенной степени соответствовало раннесредневековой традиции, еще не в полной мере отделившей паству от участия в богослужении. Впрочем, надо учесть вероятность и еще одного, более подходящего и простого варианта объяснения: триконхи могли быть связаны с необходимостью иметь место для хоров во время литургии, то есть играли роль боковых апсид-певниц, тогда как по центру располагался престол, символизирующий трон Христа¹⁷⁰. В любом случае, нет достаточных оснований утверждать раннюю дату сооружения этой базилики, которая вполне может укладываться в ряд больший строек «архитектурного бума» второй половины VI – начала VII вв.

Одним из наиболее значительных кафоликонов – филиалов епископского кафедрального храма города являлась «базилика на холме» (№14), открытая Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем в 1890 г. на территории квартала XLVI (рис. 199)¹⁷¹. Однако, частично расчищенные остатки сооружения, в основном его средней части, не привлекли должного внимания, как и устроенные в пределах комплекса более поздние погребения, числом более 160¹⁷². Исследования здесь были возобновлены лишь в 1970-е гг. C. А. Беляевым, который установил последовательность сооружений и строительных горизонтов на участке, в частности то, что в конце XIX в. была раскопана поздняя базилика («А» по C. А. Беляеву), которой предшествовала более ранняя базилика («Б») (рис. 200)¹⁷³.

Рис. 199. План раскопок на территории комплекса «базилики на холме». I – археологические остатки ранней базилики (по C. А. Беляеву)

Херсониты выбрали для этого храма очень удачное место, которому самой природой было предназначено доминировать над окружающей территорией. Исследуемый участок представлял собой холм высотой свыше 30 м над уровнем моря, который на западе переходил в ровное плато и круто обрывался на восток и север, в сторону моря. В связи со строительством ранней базилики полезная площадь холма была увеличена за счет подсыпки грунта с восточной и северной стороны. Ширина подсыпки равнялась 5 м, а толщина слоя местами достигала 3 м. До этого здесь стояла позднеантичная жилая усадьба с

Рис. 200. Общий вид ансамбля поздней «базилики на холме». Реконструкция С. А. Беляева, Рис. Е. В. Марценюка

гончарной мастерской, от которой остались следы обжигательной печи, засыпанной, судя по фрагментам амфор с рифлением типа «набегающей волны», краснолаковой посуды группы «поздний римский С» (формы 1–2), не ранее середины – второй половины VI в.¹⁷⁴. В 20 м к югу от базилики раскопками C. А. Беляева был обнаружен колодец, в единовременной засыпи которого оказались обломки краснолаковых блюд с крестом, бытовавших до начала VII в., и около ста бронзовых монет, самые поздние из которых были выпущены в правление Юстиниана I (527–565)¹⁷⁵. Перед строительством базилики строения, как водится, снесли, колодец засыпали, территорию выровняли и даже увеличили площадь холма в северо-восточном направлении. Учитывая циклы бытования керамики, произошло это, вероятно, в последней трети VI в., может быть, даже в начале VII в., а не на два столетия раньше, как полагает C. А. Беляев¹⁷⁶. Очевидно, она строилась на сравнительно просторной площади, вне зависимости от направления соседних улиц, поскольку ее ориентация четко выдержана на восток, в отличие от прочих херсонских храмов, расположение которых в большей степени зависело от конфигурации сетки улиц.

Рис. 201. План-схема комплекса базилики 1935 г. I – ранний храм и его пристройки; II – базилика; III – поздняя церковь; IV – перестройки базилики; V – могилы; VI – цистерны; VII – купель крещальни; VIII – пифосы (по И. А. Завадской)

Ранняя базилика представляла собой трехнефное сооружение (вероятно, по восемь колонн в каждом ряду) с нартексом шириной 4,45 м в западной части и пятигранной снаружи и округлой внутри восточной апсидой. Она имела прочные, толщиной до 1,3 м стены, сложенные на известковом растворе. Судя по остаткам кладок, впрочем, оставшихся недоследованными, с северной и южной стороны храм имел пристройки, причем с юга, похоже, галерееобразную, в которую из бокового нефа вела дверь, впоследствии заложенная¹⁷⁷. Что касается размеров, то следует отметить некоторую неточность в их фиксации автором раскопок: соотношение сторон сооружения, которое было приведено в тексте отчета (38,02 х 22,23 м), не соответствует соотношению сторон чертежа – погрешность составляет приблизительно 2 м (согласно натурным сьемкам)¹⁷⁸.

Со временем, вероятно, не ранее конца X в., а не в VIII в., как поначалу считал C. А. Беляев, на месте части центрального и северного нефа ранней базилики (Б) и с использованием ее материалов была возведена поздняя (А), меньшая по размерам (19,8 х 16,0 м), по шесть колонн в ряду и с апсидой полукруглой формы¹⁷⁹. Но несмотря на значительные повреждения ранней базилики, причиненные позднейшими строительными работами, во вторичном использовании (spolia) и in situ сохранились детали декора внутреннего интерьера храма – мраморные плитки, сандрик и пр. Особо следует отметить многочисленные фрагменты мозаики, которая геометрическим орнаментом в виде пересекающихся кругов покрывала полы боковых нефов и нартекс, причем здесь его сложный рисунок – квадраты с вписанным в них «сегнеровым колесом» имеют значительное сходство по стилю с мозаикой центральной части южного нефа Уваровской базилики, выложенной не ранее конца ѴІ–ѴІІ вв.¹⁸⁰

Рис. 202. Реконструкция базилики 1935 г. Разрез, т ан и аксонометрия (по Ю. Г. Лосицкому)

Очевидно, позже остальных появилась в этом ряду ведущих культовых сооружений одноапсидная базилика 1935 г. на северном берегу (32,8 х 18,5 м), которая, судя по находкам капителей и колонн двух основных размеров, имела над боковыми нефами обычно свойственный соответствующим памятникам Греции и эгейского ареала второй этаж-галерею второго уровня (хоры, гинекей) (рис. 201–202)¹⁸¹. В пользу этого предположения говорит толщина и прочность фундаментов стен и стилобатов, сложенных на растворе извести. Этот раствор получали в ямах, засыпь которых содержала любопытный материал. Всего рядом с базиликой 1935 г. и базиликой 1932 г. в ходе раскопок было открыто шесть таких больших ям и одна известково-обжигательная печь. Когда надобность в этих сооружениях отпала, их завалили кухонными отбросами, мусором, среди которого были обломки амфор, светильники VI в., монеты IV–V вв., Юстиниана I. На основании этого Г. Д. Белов пришел к заключению, что наиболее поздние из здешних известковых ям (№4) перестали действовать в третьей четверти VI в.¹⁸².

Рис. 203. Отверстие для вложения мощей под престолом базилики 1935 г. (по Г. Д. Белову)

Поскольку печи для обжига извести, как правило, забрасывали после окончания строительства, вывод очевиден¹⁸³. Однако датировку этого культового памятника, выстроенного на месте более раннего храма с пятигранной апсидой, позволяет уточнить то обстоятельство, что в цистерне «Ж» (№ 74), снивелированной одновременно со строительством нового храма, кроме керамических находок VI– начала VII, оказались найдены монеты Маврикия Тиверия (582–602) и Константа II (641–668)¹⁸⁴. Фрагменты амфор этого же времени и херсонские монеты Маврикия оказались в слое, в который был глубоко впущен фундамент новой базилики¹⁸⁵.

Рис. 204. Купель баптистерия при базилике 1935 г. (по Г. Д. Белову)

Обращает внимания сходство рисунков напольной мозаики в постройках примерно того же времени. Пересекающиеся круги, обрамленные бордюром с венком из лозы с листьями, имеются в южном нефе базилики 1935 г., а также в южном нефе Западной базилики (№13), в базилике 1932 г., «базилике на холме» (№14), в нартексе «базилики в базилике» (№15)¹⁸⁶.

Базилика 1935 г. отмечена редкой находкой частью сохранившегося крестовидного отверстия для вложения мощей (? х 06 х 04 м), которое было устроено в центре апсиды, под престолом, как это полагалось в связи с утвердившейся к VII в. идеей о связи св. мощей и св. трапезы, Евхаристии (рис. 203)¹⁸⁷. Мощехранилище было сложено из плинфы на растворе и облицовано тонкими мраморными плитками. Кроме этого, кафоликон примечателен своей южной просторной пристройкой из двух или трех несколько раз перестраивавшихся помещений, самое меньшее из которых, восточное (9,78–10,24 х 3,90–3,95 м), имело небольшую квадратную купель (0,85 х 0,85 м по      при базилике 1935 г. внутреннему обмеру) глубиной 0,6 м, сложенную из плинфы на цемянке и тщательно оштукатуренную изнутри (рис. 204)¹⁸⁸. Крещение обычно проводилось дважды в год, весной и зимой, на Пасху или на Епифанию (Богоявление) (6 января по византийскому календарю), которые входили в перечень так называемых «Великих праздников»¹⁸⁹. В ночь перед крещением заранее записавшиеся и подготовившиеся кандидаты собирались в нартексе базилики. Обряд начинался утром следующего дня с того, что готовящиеся к крещению входили в катехумениум (catechumeneum), где «просвещенные» (photizomennoi) проходили первую часть крещения, обряд экзорцизма – отречения от сатаны. В нашем случае это могло быть не нартекс базилики, а помещение перед крещальней. Здесь, повернувшись лицом к западу, следовало произнести формулу отречения от сатаны, а затем, повернувшись к востоку, в сторону помещения с купелью, – слова заученного наизусть Символа веры. После следовал проход в помещение крещальни, где епископ или священник совершал помазание каждого фотизомена освященным оливковым маслом и благословлял его перед погружением в купель. Учитывая ее небольшие размеры и глубину, неофит далеко не всегда мог встать в купель, а если и спускался в нее, вода в лучшем случае доходила ему до колен. В любом случае его трижды обмывали над купелью, заменяя тем самым троекратное погружение в проточную воду. Наполнение купели вручную признавалось древним обычаем¹⁹⁰. Поскольку дренажное устройство в крещальне базилики 1935 г. не прослежено, вода, видимо, вычерпывалась тоже вручную. Едва ли здесь было предусмотрено еще одно особое помещение консигнатория (от лат. consignatorium) или хрисмариона (от греч. chrisma, освященное масло), где совершалось помазание елеем¹⁹¹. Скорее всего, эту часть обряда совершали рядом с купелью, после чего крещаемый читал молитву, затем получал новое имя и облачался в белые одежды, символ духовного возрождения. Помещение было сравнительно небольшим, площадью не более 40 м2, обычно литургической мебели, скамей, столов здесь не было. Баптистерий сообщался через проход с боковым нефом храма и находился в ближайшем соседстве с алтарем, к которому выводили приобщенных к таинству крещения, где они могли вступить в главный неф, впервые присутствовать на евхаристической службе уже не в нартексе и, как положено, получить св. причастие.

Рис. 205. План базилики 1932 г. (по Г. Д. Белову)

Центральная апсида соседней, немного меньшей базилики 1932 г. (26 х 16,5 м по внешнему обмеру) тоже имеет пятигранную форму, как и ранний храм на месте базилики 1935 г. (рис. 205)¹⁹². Боковые апсиды и стены, верхний ряд которых сложен из толстых, хорошо отесанных плит на извести, были возведены позднее, что объясняет разность направлений их азимутов (соответственно 40,5° и 50,5°)¹⁹³. При раскопках обоих нефов, украшенных напольной мозаикой, оказались найдены «кирпичи с прослойками цемянки», которые Г. Д. Белов предположительно посчитал частью обрушившихся арок в интерколумнии или, что тоже вероятно, кладки стены, и которые, следовательно, могли быть следами opus mixtum, уничтоженными во время позднейшей полной переделки базилики в небольшую квартальную гробничную церковь¹⁹⁴. Среди мраморов базилики 1932 г. (плит вимы, алтарной преграды, колонн) были византийско-коринфская капитель с мягким аканфом и капитель кубовой формы с равносторонним греческим крестом по бокам, какие относят к VI–VII вв.¹⁹⁵.

Время сооружения храма открывший его Г. Д. Белов относил то к середине VI в., тο к «VI в. или началу VII в.»¹⁹⁶, хотя сам же указывал на наличие слоя раннего средневековья с обломками амфор с густым рифлением и с монетами Анастасия и Юстиниана I. В частности, в одной из известковых ям, оставшихся после строительства базилики, оказалась нижняя часть стеклянной лампады VI–VII вв. (с коническим выступом), монета Юстиниана I и фрагменты характерной «поливной» миски светло-коричневого цвета, какие бытовали до третьей четверти VII в. и являлись переходной формой от поздней краснолаковой к раннесредневековой посуде. Показательны также существовавшие до конца VI – начала VII вв. маленькие, грубые светильники с ручкой-стожком из подвала Б, засыпанного в связи с нивелировкой площади под строительство храма¹⁹⁷. Этим же временем датируется засыпь цистерны Л, находившейся неподалеку¹⁹⁸. Но самое примечательное заключается в том, что известковые ямы и известеобжигательная печь, снивелированные в квартале XXV после возведения храма, были впущены в слой, содержавший более ранние строительные остатки и фрагменты керамики, среди которых самой поздней оказалась монета Константа II (641–668)¹⁹⁹.

Поэтому строительство базилики 1932 г. едва ли произошло раньше 640-х гг., как и еще одной, расположенной в приморском IX квартале, крупной Северной базилики (22 х 18 м) с тремя нефами и пятигранной центральной апсидой (рис. 206). В ее алтарной части был найден каменный ящик-мощехранительница, который закрывался сверху плиткой, а с боку задвижной доской²⁰⁰. Есть основания предполагать, чьи мощи покоились в этом реликварии и во имя кого был освящен храм.

Рис. 206. План комплекса Северной базилики (№22) (по А. Л. Якобсону)

Базилика, известная по счету имп. Археологической комиссии под №22, пережила до X в. не менее двух строительных периодов. С первым было связано сооружение ее стен, сложенных правильными рядами из крупного подтесанного камня на известковом растворе с добавлением толченой керамики. По периметру храма был проложен пояс в технике opus mixtum, от которого сохранился небольшой отрезок в восточном конце стены южного нефа²⁰¹. Он проходил на высоте 1,75 м от скалы и отличался мощной прослойкой раствора толщиной 7 см, в два раза превышавшей толщину плинфы (табл. 1). Совершенно очевидно, что это был один из самых поздних случаев применения такой техники кладки в постюстиниановском Херсоне.

От следующей перестройки здания сохранились остатки апсиды, сделанной в южном нефе базилики, когда здесь была устроена обособленная церковь с могилами. Такие молельни (оратории) или церкви размещались в храмах разных архитектурных типов именно в юго-восточной части сооружения, что говорит о сложившейся традиции²⁰². Вообще, места мемориального культа тяготели к алтарной части церкви, что объяснимо тесной связью представлений о бессмертии души и идеи Евхаристии.

Другая перестройка храма была связана с сооружением еще одной небольшой церкви или, скорее, молельни, тоже примыкающей к южной стене базилики. Ее фундамент впущен в засыпь, содержащую материал IX в.²⁰³. Поскольку экзнартекс Северной базилики выходил на узкую, шириной около 3 м, поперечную улицу VIII, которая связывала храм с центральной агорой, вдоль южной стороны базилики был огорожен небольшой двор, своеобразная аула, с которой соседствовало здание бани, видимо, считавшейся здесь вполне уместной²⁰⁴.

Рядом, в двадцати метрах к юго-востоку располагалась вместительная аула (25 х 15 м) кафедральной базилики города и находился архитектурный епископальный комплекс (см.: рис. 190. 29, 32, ЗЗ)²⁰⁵. Это обстоятельство заставляет вспомнить написанный с подробностями знания города, его храмов рассказ анонимного автора Слова на перенесение мощей преславного Климента, дошедший в старославянской редакции. В нем говориться, что «благоверные», отправлявшиеся еще затемно, под утро 30 января 861 г. разыскивать святые реликвии, начали свое движение от терм («от теплых идоша»)²⁰⁶. Поскольку их возглавлял архиерей – архиепископ Георгий, старый и больной человек (для него несли особое «седалище подвижное», видимо, скамью²⁰⁷), едва ли бы место сбора назначили вдали от епископального комплекса на северо-восточном берегу города. Анфиладная баня из четырех помещений и такого же числа ванн находилась как раз по соседству с ним и близ Северной базилики²⁰⁸. Известно также, что в состав благочестивой экспедиции входил священник по имени Соломон, очевидно, крещенный еврей, в обязанности которого входило возглавлять «песенное пение», ектению, запевать псалмы, подсказывать остальным начальные слова канона («изъглаголаваай всъмъ гранеса»), которые стали звучать едва собравшиеся двинулись к пристани («съ пъснеными пъніи от пристанища исходяще»), очевидно в низменной части Северного берега города, откуда сподручно было плыть в Казачью бухту, к намеченному островку²⁰⁹. В этом случае они двигались самым коротким путем по II продольной улице именно от терм и соседней с ними базилики №22, которая может быть отождествлена с упоминаемым в тексте источника храмом св. Прокопия: именно его священником был Соломон («поп сыи Святаго Прокопіа»)²¹⁰. Следует учесть, что св. муч. Прокопий пользовался особым почитанием в Палестине, Сирии и Малой Азии, то есть как раз в тех районах, с которыми херсониты поддерживали давние и прочные связи²¹¹.

Отождествить эту церковь с Уваровской базиликой (№23) невозможно, поскольку в Слове о последней речь идет как о соборной церкви («в кафоликію церковь внидоша»)²¹². «Болыпой базиликой» (ad majorem basilicam) называл ее и составитель Жития с перенесением мощей св. Климента (Италийской легенды)²¹³. Кроме храма «А» другой церкви рядом с термами в IX квартале нет, поэтому можно предположить, что среди сопровождавших в Казачью бухту главного героя, «мужеви подвига» – архиепископа Георгия были представители клира главного храма города, скорее всего, храма свв. Апостолов Петра и Павла, и храма св. Прокопия – базилики №22 или храма «A». К слову, отсутствие упоминания о непосредственном участии Константина Философа в розыске св. мощей на острове едва ли случайно. Неизвестный автор, явно херсонит из числа окружения архиерея, не забыл себя, других, иногда поименно названных менее важных участников предприятия (Соломон, Дигица), но опустил непременное указание на присутствие императорского и патриаршего эмиссара, видимо, только потому, что Константин, инициировавший местные власти на эти розыски, немало приложивший сил в предыдущих загородных «рекогнасцировках на местности», если и присутствовал среди собравшихся затемно «благоверных», в тот памятный январский четверг в плавание с ними не отправился и на острове во время раскопок гробницы не был. Последующая «повесть» (storiola) или «исторический рассказ», «краткий отчет» (historica narratione, brevem historiam), составленный им и послуживший в дальнейшем основой для соответствующих мест Паннонских житий Кирилла и Мефодия, письма Анастасия библиотекаря епископу Гаудериху, Италийской легенды, таким образом, был написан Константином отчасти из чужих слов, и непосредственным свидетелем, участником событий 30 января 861 г. он тоже был лишь отчасти, видимо, с того момента, когда мощи к вечеру того же дня были доставлены с острова в город. Вот к таким новым выводам, ждущим своего дальнейшего развертывания, приводит анализ уже известных, давно введенных в научный оборот письменных и археологических источников по истории византийского Херсона.

Не ранее времени правления императора Юстиниана I в квартале XLIII был сооружен еще одни любопытный храмовый комплекс, известный как «базилика в базилике» (№ 15)²¹⁴. Вместе с тем, находки двух монет этого императора под мозаичным полом северного нефа нисколько не мешают отодвинуть возведение этого очередного типового храма ко времени наиболее интенсивного строительства в третьей четверти – конце VI в., учитывая длительность и интенсивность хождения монет Юстиниана I, чьи выпуски в раннесредневековом Херсоне представлены особенно обильно. Не исключено, что возведение и отделка здания были связаны с именем Херсонского епископа Феодора, чье имя оказалось запечатлено в характерной строительной надписи VI–VII вв., очевидно, на профилированном косяке дверей ([Ер]і tou episko[pou Th]eodorou – «При епископе Феодоре»)²¹⁵. Если это так, тогда нам предоставляется редкая возможность установить имя одного из ведущих организаторов местного «архитектурного бума» второй половины VI – начала VII вв.

План раннего большого храма (23,5 х 16 м) представляется вполне ясным и традиционным для ранневизантийских одноапсидных базилик (рис. 207). В тесноватый нартекс шириной 2,5 метра с запада вели три двери и через столько же дверей оттуда можно было попасть в два узких, шириной 2,7 м, боковых нефа и широкий центральный неф, завершавшийся большой полукруглой апсидой, как и боковые стены, сложенной на известковом растворе. Нефы отделяли колоннады по пять колонн в ряду. Судя по двум колоннам меньшего диаметра, чем от нижних колоннад, возможно, сверху над боковыми нефами, как и в базилике 1935 г., были устроены галереи второго уровня (хоры, гинекей), какие обычно имели храмы больших общин²¹⁶.

Рис. 207. План комплекса базилики №15 (по С. Г. Рыжову)

Уцелевшие куски богатой мозаики показывают, что она покрывала весь пол храма, причем в нартексе и боковых нефах преобладал геометрический орнамент в виде излюбленных херсонитами перекрещивающихся красных кругов на белом фоне, лозы плюща с листьями красного и черного цвета, плетенкой, смешивавшийся с сюжетными рисунками птиц – утки, цапли, вероятно, орла, заключенных в круги-"омфалии», а также прямоугольников с изображением красных плодов на светло-желтом, как бы золотистом фоне. Мозаика центрального нефа открывалась редкой для памятников Херсона мозаичной же двухстрочной греческой надписью, расположенной у главной двери под ногами входящих и выходящих²¹⁷. Β. В. Латышев переводил ее как «Всякое дыхание да хвалит Господа», но обращение к надписи А. Ю. Виноградова позволяет говорить об ином тексте, в котором присутствовали слова «...выхода... Господа» (...e]zodou... kyrion), что позволяет связать его с широко распространенной на ранневизантийских мозаиках, особенно сирийских, формулой «Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек» (Пс. 120:8)²¹⁸. За ней на полу следовали ряды сложного геометрического узора из ромбов, треугольников, квадратов, прямоугольников желтого, белого и черного цветов, в каждом из которых находилась птица – символ человеческой души, канфар – символ Евхаристии, ромб с надетыми на него кольцами – символ вечности, якорь – символ одной из трех главных человеческих добродетелей – Надежды. Символом райского сада смотрятся расположенные по бокам вимы две мозаичные полоски с изображением птиц, фруктов. В целом, композиция наиболее полно восходит к версии фигуративного мозаичного пола конца VI – начала VII вв. загородного храма Богородицы Влахернской, что может служит еще одним косвенным аргументом в пользу близости времени их сооружения²¹⁹.

Рис. 208. Штамп для оттиска евлогиев с надписью «Благословение святого Лу[п]а». Д. – 9,8; толщ. – 1,8 см. VI–VII вв.

Через две двери по углам левого бокового нефа можно было попасть в длинный, очень узкий крытый коридор шириной около 1,4 метра, тянувшийся вдоль всей северной стены базилики. Коридор в свою очередь сообщался с такой же вытянутой постройкой, разделенной на четыре помещения. В одном из них, третьем с запада, во время раскопок 1971–1974 гг. была открыта небольшая низкая купель полукруглой формы (приблизительно 0,9 х 0,7 м), расположенная в нише в восточной стене помещения²²⁰. Такое размещение наиболее характерно для памятников с сирийским влиянием²²¹. Полы квадратного в плане помещения украшала характерная по сюжету мозаика, центр которой занимал стоящий в фас павлин с распущенным хвостом – символом звездного неба, а слева и справа от него в кругах-"омфалиях» были изображены голуби – символ Святого Духа, повернутые в сторону павлина – символа Воскресения и вечности. Прочее свободное пространство занимали разнообразные плоды, символизирующие райский сад, где обитают праведники.

Весь комплекс, по интерпретации впервые предложенной С. Г. Рыжовым, мог представлять собой раннесредневековую крещальню²²². Ее купель оказалась не замечена первыми раскопщиками и не попала на ранние планы раскопок по той причине, что была перекрыта более поздними стенами X–XIII вв. Поскольку помещения вытянуты в одну линию, это может служить указанием на наличие в данном случае процессионного баптистерия, в котором крещаемые последовательно переходили из одного помещения в другое²²³. Действительно, деление северной галереи четко соответствовало трем первым стадиям литургии при совершении чина крещения. В описании Кирилла Иерусалимского (середина IV в.) западная, темная часть подобного сооружения символизировала «область тьмы» и здесь находились ожидавшие крещения. В нашем случае, это было второе с запада помещение из двух смежных комнат, имевшее вход снаружи, как это отчетливо показано на плане, снятом А. Л. Бертье-Делагардом вскоре после раскопок 1889 г. Оттуда фотизомены после осуществления обряда экзорцизма переходили в расположенное восточнее соседнее помещение, в направлении «Божественного света». Раздевшись и умастившись маслами в помещении перед баптистерием, они через дверь в углу восточной стены крещальни друг за другом входили в крещальню, где пресвитер или священник совершал обряд. Учитывая небольшие размеры купели, размещавшейся подле восточной стены, вероятно, здесь крестили младенцев либо ограничивались омовением лба крещальной водой, как это стало принято делать уже с VI века. В завершении следовала последняя часть мистерии – церемония помазания миром (конфирмация), которая свидетельствовала о действительности христианского крещения, было «печатью дара Святого Духа» (эту формулу произносит священник, когда совершает помазание елеем)²²⁴. После чего крещеные, облачившись в белые одеяния, покидали крещальню и шли в главный неф храма, к алтарю, для участия в Евхаристии и принятии Св. Даров. Таким образом, планировка еще одного херсонесского баптистерия напоминает, по сути, ту, что мы встречали в крещальне у базилики 1935 г., только там пристройка была шире и находилась не с северной, а с южной стороны храма, что вообще встречается реже²²⁵. Зато необычным выглядело расположение двора-аулы ранней базилики №15, который размещался не перед храмом, а напротив его алтарной апсиды, где на площади более 60 кв. м (29 кв. саж.) не было открыто никаких построек византийской эпохи²²⁶.

Причины разрушения храмового комплекса нам неизвестны. Он просуществовал около четырех веков, прежде чем на месте его центрального нефа из сполии – материалов вторичного использования уже на «грязевом растворе» была выстроена скромная, небольшая (15,3 х 8,7 м), хотя тоже трехнефная базилика с одной алтарной апсидой. Ее вымостили мраморными плитами, а алтарную часть – 19 перевернутыми базами и капителями колонн, а на обломке ствола такой же колонны установили доску престола. Находка двух монет Романа I Лакапина (920–944) под вымосткой апсиды, по мнению Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, «...с точностью доказывает толь-ко, что этот храмик не мог (выделено К.-В.) быть сооружен ранее конца X века», причем даже в это время херсониты еще не стали бы возводить подобные «идеально безобразные» постройки²²⁷. Может быть перед нами вновь очередной «памятник», выросший из последствий землетрясения второй трети XI века? Кстати, только с этого времени в Херсоне стало принято массово строить квартальные приходские храмы-усыпальницы, к числу которых относится и поздняя «базилика в базилике» с рядами из трех колонн в каждом. Устроенные в ее полу прямоугольные гробницы с многоярусными захоронениями содержали разные находки, в частности, стеклянные браслеты, датируемые XII–XIII вв. Одна из таких гробниц с высеченным на стенке крестом в полукруге находилась внизу справа от главного входа в нартекс. На месте бывшего правого нефа большой базилики тоже были устроены могилы, совершенно испортившие мозаичный пол.

Рис. 209. План построек в восточном углу квартала III (по М. И. Золотареву)

Приведенный выше список храмов, выстроенных во второй половине VI–VII вв., очевидно, можно дополнить еще несколькими. Судя по находке керамической формы для оттиска на евлогиях, традиция раздачи которых существовала в городе, не позднее VII века в Херсоне уже существовал храм св. великомученика, имя которого восстанавливается весьма неопределенно (Георгий, Артемий, Виктор или, скорее, Феодор Рекрут-Тирон), при котором изготовляли предметы – благословения, вероятно, небольшие керамические или восковые плакетки с изображением двух святых в рост и соответствующей надписью по кругу²²⁸. Аналогичные глиняные штампы для оттиска образов святых и их благословений указывают на то, что среди херсонских ранневизантийских храмов VI–VII вв. могли быть церкви во имя св. воина Лупа (Луппа), широко известного на Балканах фессалоникского мученика, слуги св. Димитрия Солунского, дело которого он продолжил (обезглавлен в 306 г., память 23 августа) (рис. 208), и св. Лонгина (Логгина) – сотника, проповедовавшего в Каппадокии, но особенно почитаемого на южно-черноморском побережье, в Трапезунде и других центрах Малой Азии и Сирии (память 16 октября)²²⁹.

Рис. 210. План и разрезы подземного храма с криптой в квартале III (по С. А. Беляеву)

Особо следует выделить прямоугольную в плане одноапсидную гробничную церковь или молельню (№ 35) длиной около 8 м и шириной около 5 м, которая находилась в центре города, рядом с большой агорой и явно носила мемориальный характер (рис. 209). Она была выстроена в восточном углу квартала III, рядом с пересечением главной продольной и 3-й поперечной улицы над уникальным, загадочным сооружением – подземной, вырубленной в скале до глубины 5,86 м тетраконхиальной криптой длиной 8,34 м, наибольшей шириной 4,65 м, с маленькой восточной апсидой и частично заложенной камнем овальной нишей длиной 2, 80 м, глубиной 1,80 м и высотой 3,60 м (в месте входа) в правой, юго-восточной стене (рис. 210)²³⁰. В нише с западной стороны было высечено еще одно достаточно вместительное углубление длиной 1,40–1,80 м, шириной 0,80 м и глубиной 1,00–1,20 м., очевидно, гробница, а также небольшие нишки для установки светильников или свечников. А.Л. Якобсон полагал, что первоначальная наземная церковь над криптой имела центрическую композицию, подобную композиции крестовидных мартириев, однако, следов, указывающих на это, не сохранилось. Подрубы в скале, имеющиеся вокруг отверстия крипты, отчетливо очерчивают прямоугольный контур первоначального наземного сооружения, которое, важно подчеркнуть, в дальнейшем претерпело перестройку в сторону увеличения (рис. 211). Был ли престол в подземной восточной апсиде крипты и использовался ли этот нижний ярус церкви в качестве самостоятельной гробничной церкви с пастофорием, остается гадать. Ясно лишь, что пещерообразная ниша, а может быть, и конхи, служили усыпальницей каких-то избранных, видных людей, особенно почитаемых херсонитами. Это стало понятно уже первым раскопщикам, сообщившим о находке «шести человеческих черепов и костей»²³¹. Учитывая расположение гробницы в городе и строительство над ней наземной молельни или церкви, памятник, очевидно, являлся мартирием²³².

Рис. 211. «Пещерный храм». Вид с запада. Фото 2002 г.

Вниз попадали по высеченной в камне лестнице шириной 0,75–0,82 м., не менее чем из 12 ступеней (ныне их осталось семь, каждая высотой 0,20–0,28 м) (рис. 212). На расстоянии около 4 м от пола она обрывается. Возможно, здесь следовал переход в деревянную лестницу, которую подпирал сложенный из камней массивный столб с прямоугольным основанием (предположение Э. К. Гриневича, поддержанное А. Л. Якобсоном), либо спуск продолжался с площадки по лестнице с перилами, шедшей вдоль северной стены, и по другим ступеням – на противоположную, южную сторону помещения (реконструкция C. А. Беляева) (рис. 213). Расчистка крипты показала, что ее полом являлся мощный слой цемянки, достигавший 0,12–0,15 м толщины. В восточной, предапсидной части в нее была вделана известняковая плита 0,82 х 0,70 х 0,15 м, в верхней части которой находилось сферическое углубление (наибольшая глубина – 0,08 м) со сливом из него. Еще один, но более значительный водосборник находился вблизи лестницы и ниши с гробницей, по центру своеобразной прихожей-нартекса. Он имел глубину около 0,60 м и канал, который отводил воду от ниши. Поэтому можно согласится с C. А. Беляевым, что «это место особенно ценили и почитали, раз его так берегли и сохраняли, не допускали порчи скалы»²³³.

Рис. 212. Рисунок «пещерного храма» 1880-х гг. (по С. А. Беляеву)

В своде крипты было прорублено большое, удлиненное отверстие, в котором подозревают остатки горловины рыбозасолочной цистерны, но которое могли соорудить в древности и для иных целей (рис. 214). Имп. Археологическая комиссия включила проруб в скале в перечень цистерн под №35. В дальнейшем эту мысль подхватил К. Э. Гриневич, высказывавшийся в пользу сооружения подземелья «путем переделки из огромной цистерны»²³⁴. Издавая материалы раскопок апреля 1910 г., он вновь, уже не колеблясь, начал с категоричного утверждения, что «подземный храм представляет собой первоначально, судя по верхней вырезке в скале, обыкновенную цистерну, которых имеется в Херсонесе большое количество»²³⁵. Позже это предположение воспринял А. Л. Якобсон²³⁶. В последнее время оно стало расхожим, априорным, уже как бы не нуждающимся в подтверждении²³⁷. Между тем, вытянутая и одновременно подтрапецевидная в плане форма отверстия не похожа на стандартные прямоугольные или квадратные горловины херсонесских рыбозасолочных цистерн. Его сложная конфигурация, особенно северной стороны, объясняет причину расхождения приводимых исследователями размеров. Так, первооткрыватели указывали длину 3,95 м (13 футов) и ширину 2,13 м (1 сажень)²³⁸. C. А. Беляев, предпринявший наиболее тщательные обмеры в 1980–1982, 1984 и 1986 гг., назвал отверстие прямоугольным и привел следующие размеры: «4,16 м (В–3) х 2,17 м (С–З)»²³⁹. Обмеры, проведенные мной в 2002 г., дали следующие величины: длина – 4,10 м (северная сторона) – 4м (южная сторона, без верхней подрубки – 3,70 м), ширина – 2,05 м (западная сторона), 1,65 м (восточная сторона). На северной стороне, около лестницы, просматриваются следы овального выруба, как от горловины водосборной цистерны диаметром около 0,9 м. Следует также отметить, что ориентировка отверстия удивительно точно совпала с ориентировкой храма на восток (азимут 40°), такой же как у Уваровской базилики (№23), базилики 1932 г., крестовидного храма № 27 на агоре и некоторых других культовых памятников города²⁴⁰. Как бы то ни было, учитывая наличие отверстия, свод был либо сомкнутым, сводчатым, сложенным из плинфы, либо, что проще и более вероятно, перекрыт деревянными балками с положенными на них массивными, толстыми, судя по глубине балок от поверхности, каменными плитами, способными выдержать большой вес. Подрубы и отверстия для этих балок отчетливо видны по обеим сторонам. Их перемещали не менее двух раз, что говорит о длительности существования сооружения.

Рис. 213. Реконструкция подземного храма по С. А. Беляеву. Продольный и поперечный разрезы

А. Л. Якобсон относил время строительства церкви над криптой, которую он именовал «раннесредневековым мавзолеем знатного херсонца», к XII–XIII вв., хотя ясно, что крипта не могла находится открытой и, значит, до этого над ней уже существовала наземная культовая постройка²⁴¹. Отчетливые следы ее апсиды и прямоугольного контура вокруг отверстия сохранились в виде подрубов в скальном основании (см.: рис. 211)²⁴². Л. В. Фирсов тоже полагал, что это строительство состоялось «позднее» сооружения самой крипты, хотя ничто не противоречит одновременности их возникновения, тем более, что азимуты раннего верхнего и нижнего храмов практически совпадают (соответственно 40° и 38,5е)²⁴³. На последнем этапе существования крипты этот наземный храм, как и сама крипта, оказались разрушены, после чего не ранее конца XI в. здесь было построено примерно в два раза большее обновленное церковное здание, от которого уцелели лишь фундамент апсиды из бутового камня и контуры западной оконечности прямоугольного наоса²⁴⁴. В комплекс с этой церковью или молельней входили два небольших помещения с северо-западной и южной стороны, которые могли быть жилищем сторожа или священника²⁴⁵.

Рис. 214. Отверстие над подземным храмом. Вид с юга. Фото 2002 г.

Датировка сооружения подземного храма с гробницей или ракой остается открытой, хотя повелось относить ее ко времени не позже V в.²⁴⁶. Однако в это время херсониты еще хоронили умерших за пределами оборонительных стен, на загородном некрополе. Если не считать обычая внесения св. мощей в город, редкого даже для IV–V вв., практика устройства могил внутри города, рядом с храмами и внутри них, распространилась не ранее VI–VII вв., а утвердилась и того позже, поэтому крипта едва ли могла быть приспособлена под захоронения раньше VI в.²⁴⁷. Скорее всего, это произошло в период наиболее интенсивных розысков херсонитами своих священных «вторичных реликвий», связанных с именами местных святых, когда Херсонесская церковь создавала свою подвижническую историю. Такие реликвии «второго ранга» (так называемые brandea) не могли конкурировать со святыми мощами, но имели непосредственное отношение к святому и поэтому в силу магического закона контакта наделялись Божественной благодатью, имманентной святому, и обладали, как считалось, чудотворной силой²⁴⁸. В этом случае возникновение мемориальной церкви с подземной криптой-усыпальницей в центре города вполне вероятно тоже совпало с наиболее оживленной порой культового строительства во второй половине VI – первой половины VII вв. На это же намекает «трехлепестковая» форма алтарной части крипты, обнаруживающая сходство с апсидой базилики Крузе (№ 7) и храма «А», который входил в церковный архитектурный комплекс, отстроенный не ранее конца VI в. на северном берегу. Кроме того, работы, проведенные М. И. Золотаревым в 1978 г. в III квартале на месте храма с криптой, показали, что в позднеантичное время здесь был размещен производственный или промысловый комплекс. От него уцелело семь лунок для установки пифосов, железный виноградный нож и мотыга, а также вырубленные в скале неглубокие резервуары, от одного из которых шли керамические трубы в водосток на соседней III поперечной улице. Находки амфор позднеантичного времени и особенно краснолаковой керамики, в том числе типа LR, СЗ и штампов III хронологической группы (470–580 гг.) по Дж. Хейсу, указывают, что устройство крипты не могло быть начато ранее второй – третьей четверти VI в., когда прекратил свое существование хозяйственный комплекс (рис. 215)²⁴⁹. С другой стороны, следов жилого строительства в этом крайнем углу квартала до XI–XII вв. нет и, следовательно, храм с криптой уже существовал в предшествующий, раннесредневековый период, поскольку место рядом с оживленной главной улицей, в густо населенном, плотно застроенном квартале, недалеко от большой агоры города не могло пустовать около пяти столетий. Уже только поэтому относить его возникновение к XI–XII вв. не реально²⁵⁰.

Рис. 215. Краснолаковое блюдо со штампом в виде креста с двумя кружками в углах перекрестия (первая половина – третья четверть VI в.). Раскопки М. И. Золотарева на месте подземного храма

Находки ранних херсонесских монет («одна с бычьей головой, одна с профилем богини Херсонас»), римских монет, фрагментов краснолаковой керамики первых веков н.э., двух светильников во время раскопок крипты позволяют предполагать, что ей здесь что-то предшествовало²⁵¹. Разумеется, это не могло быть тайное убежище или «подземный храм» первых христиан города: тесное соседство главной улицы и кварталов, населенных в первые века н.э. язычниками, делает такое предположение совершенно невероятным²⁵².

Вместе с тем, проникновение в цистерну, подземелье, как в склеп или катакомбу, возможно, напоминало христианам проникновение в пещеру, что в свою очередь уводило к давним воспоминаниям о собраниях первых христиан во времена Иисуса Христа. Хорошо известно, что пещерам христиане придавали особое значение – в пещере родился Христос, Мария жила в Назарете в пещере. Игумен Даниил пишет, что Мария с Иосифом провели два года после рождения Христа в пещере в Вифлееме, «пещерными жителями» описывали Иоанна Крестителя и Елизавету, по местным поверьям и Тайная вечеря тоже состоялась в пещере²⁵³. В Палестине над некоторыми пещерами уже в IV–V вв. возводили церкви, а в 1950 г. в Вифании была открыта древняя цистерна с граффити на стенах, которая являлась предметом почитания и местом паломничества уже в IV в.²⁵⁴. Самим херсонитам в ранневизантийский период были известны такого рода сооружения, если вспомнить загородный склеп на земле Н. И. Тура, переделанный в подземную капеллу, и некоторые усыпальницы, в том числе «базиликальной конструкции», на некрополе около Карантинной бухты, которые, если и не были приспособлены для отправления литургии, могли служить молельнями²⁵⁵.

Поэтому «пещерный» облик херсонесского сооружения и его южной ниши, по выражению А. Л. Якобсона, «капеллы», превращенной со временем в гробницу, заставляет вспомнить рассказ из Житий свв. епископов Херсонских, донесенный греческой рукописью, составитель которой жил не ранее второй половины VI в., вероятно, был духовным лицом из числа херсонитов, во всяком случае, знал топографию города. Он сообщает, что в IV в. один из первых епископов города – Василий (Basileus), прибыв в Херсон, вынужден был укрываться от глаз враждебно настроенных к нему горожан – «поклонников идолов», язычников и иудеев «в некой пещере, именуемой Парфеноном (spelaio tini Parthenoni katonomazomeno)»²⁵⁶. Здесь, «в городе» (tin polin), «в пещере» (kan to spelaio), нашли его родственники умершего сына одного из протевонов и упросили епископа пойти с ними за город, к могиле покойного (ton taphon), дабы совершить чудо воскрешения. Следовательно, упомянутая «пещера, именуемая Парфеноном», находилась внутри города. К этому же месту пребывания Василия вновь явились «эллины» (язычники и, возможно, евреи²⁵⁷), когда решили расправиться с епископом. Поэтому уже Д. В. Айналов высказал убедительное предположение, что в случае с «пещерным храмом» на главной улице и с житийной «пещерой Девы» мы имеем один и тот же ориентир. Приняв эту гипотезу, можно уточнить, что само название Парфенон – дословно «храм девы» объяснимо тем, что Василий укрылся не просто в пещере, а в заброшенном, принявшем в IV в. вид пещеры, древнем подземном храме, посвященном хтоническим божествам, например, владычице загробного мира – Коре-Персефоне, тоже «деве», или в святилище Артемиды Ортии, которая тоже имела эпиклез Партенос (Парфенос). Загробный аспект был весьма выражен в религиозных культах херсонеситов, где он был связан с такими женскими божествами как Афродита, Кибела, Персефона, Деметра²⁵⁸. Они не теряли своей хтонической сути на протяжении всей античной истории города. Примечательно также, что Артемида была не только богиней живой природы, но и богиней Луны и часто отождествлялась с Гекатой-Селеной, которой совершали публичные и частные жертвоприношения в определенные дни, совпадавшие с фазами луны²⁵⁹. К слову, последнее объяснило бы наличие сверху в потолке подземного храма удлиненного проруба, правильные пропорции которого были в дальнейшем нарушены. Падавший в отверстие яркий, но призрачный свет восходящей полной луны направленным лучом попадал точно на восточную сторону, туда, где в глубине находится небольшая ниша, а прежде мог стоять алтарь богини Луны. Она играла огромную роль в колдовских обрядах и с ее небесными изменениями греки и римляне, а значит, и херсонеситы, связывали все земные события²⁶⁰. 06 отправлении официального или частного культа Гекаты могут свидетельствовать вотивные мраморные плитки с ее изображением, в том числе в трехликом виде, известные не только в Херсонесе II–III вв., но и в культовом комплексе у стен Харакса, а также находки, в том числе в погребениях, стеклянных подвесок в виде полумесяца и позднеримских светильников с таким же изображением на щитке²⁶¹. Наконец, о некой «пещере нимф» на херсонесском акрополе, то есть как раз в центральной части города, упоминал около 44 г. н.э. римский географ Помпоний Мела, отмечавший в своем тарктате «О строении Земли», что город особенно славился этим святилищем (Рошр. Mela. II. 3). Недавно была высказана оригинальная гипотеза о возможной идентификации образа одной из нимф-эпонима города с божеством Херсонас, алтарь которой, судя по декрету в честь Диофанта, находился на акрополе рядом с алтарем верховной богини Партенос²⁶². Во всяком случае, другой «пещеры» поблизости от агоры нет.

О том, что херсонеситы, да и не только они, во II–III вв. н.э. почитали в домашних святилищах, связанных с подвалами, неких, вероятно, синкретических божеств свидетельствуют находки известняковых алтарей в подвале «дома винодела» на северном берегу или рядом с входом в подвал дома, раскопанного М. И. Золотаревым в 1982 г. в северо-восточном районе города, причем им сопутствовали краснолаковые светильники и остатки жертвенной пищи²⁶³. Примечательно, что в 1978 г. при раскопках по соседству с подземным храмом, ближе к центру квартала, были обнаружены три известняковые базы, которые оказались использованы в качестве сполии, как стройматериал, в кладке средневекового помещения, а еще две лежали неподалеку, в другом помещении (рис. 216)²⁶⁴. 06ращают также внимание находки, сделанные рядом, в квартале II в 1884–1885 гг., о которых в списке, составленном Д. С. Григорьевым при участии А. Л. Бертье-Делагарда, говориться следующее: «кусок мраморного барельефа с женской фигурой без головы (как будто Артемидой), кусочек сидящей фигуры тоже мраморной и об Артемиде весьма изрядной работы». Следовательно, в этом районе находилась какая-то крупная ордерная античная постройка, вероятно, храм, причем посвященный женскому божеству, что объясняет название Парфенон, оставшееся за этим местом и его «пещерой». Если это так, святилище, существовавшее с конца эллинистической эпохи или с первых веков н.э., было уже в IV в. заброшено²⁶⁵, на его месте возник хозяйственный комплекс ранневизантийского времени и лишь затем, после каких-то неведомых нам событий, скорее всего, связанных с благочестивыми поисками горожанами своих христианских реликвий, оно вновь стало местом поклонения христиан, устраивавших взамен языческих свои святыни. Не исключено, что после сноса остатков разрушенного хозяйственного комплекса V–VI вв. и оборудования крипты сюда были помещены частицы мощей св. Василия, небесным покровительством которого крещенные херсониты особо дорожили. Не случайно еще до составления Жития св. Василия они поставили на месте мученической смерти своего первого епископа для поклонения «столп» (ta kiona) с крестом и выстроили храм, посвященный святому²⁶⁶. Позже, согласно автору Корсунского рассказа Повести временных лет, именно в этом храме, расположенному среди прочих херсонских церквей на главной площади агоре «посреди града, где собираются корсунцы на торг», примет святое крещение князь Владимир²⁶⁷.

Рис. 216. Известняковые базы от колонн ионического ордера, найденные в 1978 г. в центре квартала III (по М. И. Золотареву)

Обращает внимание, что из почти двух сотен обнаруженных в крипте монет подавляющее большинство (70%) были византийскими, причем принадлежали денежным выпускам от Василия I до Василия II, после чего монетные находки резко обрываются²⁶⁸. Когда бы ни возник храм-мартирий, очевидно, это был последний этап существования гробницы. Золотая пластинка и моливдул начала XI в. с именем царского протоспафария и херсонского стратига Георгия Цулы (Tzoul) указывают на высокий ранг немногих, вероятно, избранных погребенных здесь лиц (рис. 217)²⁶⁹. Церковь и ее крипта была украшена белым и даже черным мрамором, судя по его обломкам, в том числе колонн небольшого диаметра, но едва ли могла быть украшена мозаикой, как полагал C. А. Беляев: первые раскопщики не отметили находок смальты, которые в этом случае должны были бы быть многочисленными. Не исключено, что именно к его интерьеру относились обнаруженные в 1988 г. во время раскопок квартала три обломка мраморной плитки с изображением виноградного куста, выполненного в ранневизантийской технике «выемчатого» фона, подобные тем, что встречались при раскопках «храма с ковчегом» и загородного Влахернского монастыря пресвятой Богородицы Девы Марии (рис. 218)²⁷⁰.

Рис. 217. Моливдул Георгия Цулы, царского протоспафария и стратига Херсона. Начало XI в. Найден в 1884 г. при раскопках подземного храма.

Мартирий имел каменную ограду-перивол и выход на Главную улицу, а рядом с апсидой храма, к югу, внутри перивола, была устроена вырубленная в скале могила. Ее близость к святыне и вместе с тем одиночность говорит о почетности, избранности места упокоения, которое не успело превратиться в обычный, рядовой кимитирий (koimeterion) – усыпальницу с многочисленными многоярусными погребениями, как это было в позднесредневековых херсонесских квартальных церквах и молельнях. Скорее всего, могила была предназначена для кого-то из ктиторов или лиц, оказавших храму особые услуги, поскольку, согласно православной канонической традиции (в частности, 173 правилу Номоканона и его толкованию Феодором Вальсамоном), «в тех церквах, в которых положено сокровище мученических мощей и которые запечатлены печатью помазания святым миром, не должно погребать какие-либо человеческие трупы»²⁷¹. Непредосудительным это считалось делать только для захоронения священнослужителей. Уже исходя только из этих обстоятельств, внутренности храма с криптой не могли представлять собой «мавзолей», принадлежавший «какому-то знатному роду», или «семейную усыпальницу знатного херсонца»²⁷².

Причины заброшенности памятника, того обстоятельства, что он оказался засыпан, завален камнями, могут быть связаны с катастрофой, скорее всего, сильнейшим землетрясением, постигшим Херсон около второй четверти XI в. Следы разрушений особенно отчетливо фиксируются в северных кварталах городища, где их долгое время связывали, да и сейчас еще связывают с последствиями Корсунского похода князя Владимира²⁷³. Большинство херсонесских храмов пережили после этого перестройки, а некоторые, как Западная базилика, остались в руинах. К их числу относится и ранняя гробничная церковь с криптой в квартале III, где со временем был возведен с десяток позднесредневековых усадеб и новый, поздний одноапсидный храм с кладкой из бутового камня на земляном растворе²⁷⁴. Восстановление разрушенных районов города длилось долго, при их застройке в XII–XIII вв. планировку производили заново, на месте части прежних зданий, погребенных под глубокой засыпью, появились новые улицы, переулки, но показательно, что из числа изначальных реликвий забылись те некоторые, что были связаны с именем первого епископа города. Во всяком случае, гробничный мартирий (№12) на месте первоначального захоронения св. Василия около Западной базилики («часовня Г» со склепом под ней) тоже не был восстановлен, как и прочие постройки тамошнего храмового комплекса²⁷⁵. На облик «пещерного» сооружения, пережившего, видимо, два этапа, а точнее, две эпохи существования, окончательно легла печать запустения. Если над ним и была выстроена новая церковь, она была связана с заваленной криптой только символически.

Рис. 218. Мраморный рельеф с изображением виноградного куста. Размеры фрагмента: 22,0 х 20,0; толщ. –2,1 см. Квартал III.

Итак, если предложенные реконструкции верны, перед нами выстраивается причудливый «хронотоп» загадочного места, расположенного в центральной части города, рядом с главной продольной улицей и большой агорой. Возникнув как языческий храм с подземной частью, особым устройством, он был посвящен почитанию некоего женского божества с хтоническим значением (нимфы, Херсонас, Персефоны, Артемиды, Гекаты?), что отразилось в древнем названии Парфенон. Пережив первые века н.э., святилище оказалось к IV в. заброшено, превращено в «пещеру» и лишь в памяти херсонеситов по традиции сохранялось ее прежнее название. Β V–VI вв. здесь, в углу III квартала города, находился хозяйственный комплекс, связанный с виноградорством и виноделим, возможно, усадьба. После прекращения их существования, «пещера» была заново открыта в ходе начатых херсонитами интенсивных поисков своих христианских реликвий. Запечатленная в сочинении местного агиографа, она стала предметом особого почитания, была связана с легендарным именем и деяниями первого епископа, небесного патрона города – мученика Василия (Василея). Во второй половине VI – первой половине VII вв., в период наиболее масштабного строительства, своеобразного «архитектурного бума» в городе, подземное помещение было пероборудовано в богато убранную мрамором тетраконхиальную крипту с пещерообразной гробницей, а над ней выстроена небольшая прямоугольная, одноапсидная гробничная церковь или молельня. В целом, весь комплекс, который можно трактовать как ярко выраженный византийский мартирий, был обнесен каменной оградой, сообщавшейся через ворота с Главной улицей. Его гробницы служили местом упокоения немногих, избранных херсонитов, очевидно, из числа высшего клира, «первых монахов» и городской знати, включая некоторых стратигов. В таком виде памятник просуществовал до второй четверти XI в., пережив позже еще один строительный период, в ходе которого первоначальная меньшая наземная молельня или, точнее, то, что от нее осталось, было разобрано и заменено на несколько большую одноапсидную церковь. Но сама крипта после разрушения, вероятно, вследствие сильного землетрясения, не была восстановлена горожанами, которые со временем, к концу XI–XII вв., застроили квартал позднесредневековми жилыми усадьбами. Наряду с некоторыми другими святынями, связанными с именем св. Василия, забылась и эта, оставив далеким потомкам жгучую тайну многовековых превратностей веры и бытия.

Еще раз следует подчеркнуть, что отсутствие сведений о столь большом, имперском по облику и задачам храмовом строительстве в Херсоне, отсутствие упоминаний даже о самых крупных из таких культовых сооружений в сочинении Прокопия «О постройках», как и о масштабном строительстве кастра и фрур в нагорной Юго-Западной Таврике, может быть не случайным и косвенно подтверждает главное обстоятельство: в массе своей они возникли после 560 г., когда трактат, полный славословий Юстиниану I, уже появился на свет и составлявший его писатель, разумеется, не мог иметь информацию о столь примечательном архитектурном будущем города, с которым Константинополь имел налаженную морскую связь²⁷⁶. Историк мог не располагать «местечковыми» данными о ктиторских пожертвованиях херсонитов, отчислениях из их местного церковного бюджета, но едва ли упустил бы возможность расписать несомненно существенную централизованную помощь византийского правительства на столь грандиозные архитектурные преобразования, кардинально изменившие облик Херсона и обновившие его застройку.

Не исключено, что наряду с прочими, главной причиной, вызвавшей бурное массовое строительство в городе и вообще в Таврике, стала необходимость ликвидировать последствия мощного землетрясения или даже серии толчков с магнитудой не меньше 5–6 баллов, принесших серьезные повсеместные разрушения, повреждения зданий. Это позволяет объяснить почему строительными работами, причем глобальными, связанными не только с культовыми постройками, но и с разборкой, нивелировкой, обновлением прежних зданий, усадеб, жилых помещений, производственных комплексов и возведением на их месте от основания новых, оказались охвачены в большей или меньшей степени абсолютно все районы города. Именно такого рода следы, встречаемые повсеместно во время раскопок самых разных экспедиций в самые разные годы, могут служить теми археологическими доказательствами, которые делают высказанное предположение вполне вероятным²⁷⁷.

Херсонес находится в зоне 9-балльных разрушительных землетрясений с периодичностью примерно в 500 лет. Поэтому возможность такого стихийного бедствия именно в это время, вскоре после середины VI в., вполне объяснима с точки зрения периодичности подобных катастроф²⁷⁸. В 553, 554 гг., в конце осени 556 г. и в 557 г. в течение продолжительного времени (от нескольких дней до 10 и даже 40 дней) происходили мощные толчки и страшные по своим последствиям землетрясения, поразившие Нижнюю Мезию, где сильно пострадала Нове, разрушившие в Вифинии Никомидию и особенно Константинополь (в 558 г. там рухнул купол главной святыни – Великой церкви), следовательно, они могли достичь и Таврики, как это было в 480 г.²⁷⁹. Современник Агафий Миринейский, особенно интересовавшийся этим катастрофами, свидетелем которых он стал, отметил, что помимо столицы сильное землетрясение произошло в 554 г. «...повсюду в Римской империи, так что многие города, островные и материковые, были целиком разрушены»²⁸⁰. После того, как в 557 г. страшное стихийное бедствие повторилось в очередной раз, Юстиниан I отменил пышные обеды и раздачи подарков для столичной знати, а сэкономленные таким образом значительные суммы денег отправил пострадавшим²⁸¹. Не досталась ли херсонитам некоторая часть этой государственной «адресной помощи», что объяснило бы происхождение главного исходного, но далеко не единственного источника их весьма солидных затрат, коснувшихся как общественных, так и прочих сооружений? В этом случае известные слова Прокопия в трактате «О постройках», о том, что Юстинина отремонтировал «совершенно разрушенные стены» (pantapasi ta teiche euron) Херсона и Боспора²⁸², могут быт тоже связаны с этими грозными событиями 550-х гг., последствия которых не должны были миновать остальные, не только оборонительные стены городов Таврики.

Примечательно, что Китей прекратил существование из-за нарушения водоносных слоев около середины VI в., а причина этой экологической катастрофы вполне увязывается с происшедшим здесь землетрясением, от которого пострадали и другие города на территории Крымского полуострова²⁸³. Видимо, эта же причина оборвала существование большой, отделанной мрамором базилики в Тиритаке уже вскоре после ее возведения в первой половине VI в.²⁸⁴. Обычно такие памятники стояли веками. Наблюдения за стратиграфией здешних раннесредневековых слоев показывают, что помещения Тиритаки не доживают до тюркского похода²⁸⁵. Следы разрушений в это время несут другие малые города и поселения Европейского Боспора (Илурат, Зенонов Херсонес на мысе Зюк и др.), а также Фанагория, в которой после этого наблюдается новая строительная техника, что не обязательно могло быть следствием, как полагают, набега гуннов или тюрков²⁸⁶. То же самое обнаруживают раскопки Кеп²⁸⁷. Следы страшного пожара, приведшего к образованию золистого слоя в метр толщиной, прослеживаются и на Ильичевском городище (предполагаемой византийской крепости Трапезус), разрушенном перед второй половиной VI в., что обычно связывают с тюркским вторжением, которое на самом деле произошло позже²⁸⁸. Сходная картина, – гибель большей части построек в конце второй четверти – начале третьей четверти VI в., – встает на прочих поселениях Крымского Приазовья²⁸⁹. К примеру, в слое 570–580-х гг. оказались некоторые не до конца выясненные окончательно погибшие строительные структуры, а также мраморная феодосинанская капитель, которая указывает, что на поселении Зеленый мыс, в 25 км к север-западу от Боспора, тоже мог быть храм, разрушенный к этому времени²⁹⁰. Учитывая постоянное движение земной коры в крымской части Черноморья и принадлежность Крыма к числу вполне активных сейсмических областей, эта причина представляется более вероятной для объяснения случившегося, нежели глобальный погром, учиненный около середины VI в. гуннами или в 576 г. утигурами во главе с Анагеем и тюркскими войсками Вохана (Бохана)²⁹¹. Не случайно к этому времени относятся и случаи восстановления разрушенного. Так, 563 годом (11 индикт) может быть датирована найденная в 1893 г. на морском берегу Тамани надпись на беломраморной плите с изображением креста, видимо, о возведении или обновлении какой-то постройки²⁹². К 590 г. шло восстановление государственных зданий в Боспоре, если учесть известную надпись дуки Евпатерия, распоряжавшегося на крымских землях²⁹³. Обманчивое представление о том, что боспорские христианские базилики стали строить раньше херсонских, уже в первой половине VI в.²⁹⁴, объяснимо тем, что Херсон давно был ромейским городом и имел некоторое количество христианских государственных храмов, тогда как Боспор не раньше правления Юстина I стал таковым. Катаклизм 550-х гг. уничтожил или серьезно повредил старые культовые здания в Херсоне и в то же время катализировал процессы новой волны как общественного, так и частного строительства в городе. К тому же менее защищенному, более открытому для варварского мира Боспору не суждено было стать столицей дуката и воспользоваться преимуществами этого положения. Вектор имперского политического развития оказался повернут в сторону херсонитов.

Назвать точную дату стихийного бедствия невозможно, но некоторые намеки, на то, в какое время года оно могло случиться, все же имеются.

На дне ряда херсонских цистерн, исчезнувших под слоем искусственной нивелировочной засыпи, присутствует слой соленой рыбы, иногда весьма значительный, до четверти и более объема емкости. Следовательно, прекращение использования промысловых сооружений произошло до начала очередной путины, которая для анчоуса происходила дважды в год, весной и особенно интенсивно поздней осенью. Скорее всего, катастрофа, постигшая Херсон и унесшая часть его жителей, произошла в промежутке между этими путинами, к началу одной из них, в конце зимы – ранней весной, либо в конце лета, когда старые запасы соленой рыбы еще не реализовали и цистерны не были приготовлены для приема новой засолки. Пока данное обстоятельство единственный намек на относительное время происшествия, вынудившего и власти, и херсонитов взяться за кардинальное и сравнительно быстрое обновление столицы дуката, длившееся с 560–570-х гг. несколько десятков лет и в основном завершившееся в начале VII в.

Храмы очень долгое время оставались, как замечает А. И. Романчук, характерной чертой топографии Херсона после VI столетия, что опять-таки никак не вяжется с представлением об упадке и стагнации городской жизни в «темные века»²⁹⁵. В любом случае эти новые или заново перестроенные, расширенные базилики не смогли бы функционировать в качестве основных, монументальных общественных зданий до XI в, пока не оказались кардинально переделанными, уменьшенными в соответствии с нуждами новой феодальной эпохи, если бы за их сохранностью не следили постоянно, подвергая периодическим обновлениям²⁹⁶. Подобные же примеры базилик, возведенных в VI–VII вв., являют некоторые византийские церкви Кипра, действовавшие на протяжении всего средневековья (наиболее известные – Панагии Ангелоктистос в Кити, Панагии Канакарии в Литранкоме)²⁹⁷. Другой классический пример долговечности – базилика Богородицы (Acheiropoietos), выстроенная в центре византийской Фессалоники, к северу от Леофорос, на руинах римских терм.

Тем не менее, на фоне грандиозного строительства третьей четверти VI – начала VII вв. археологические комплексы, слои последующего времени встречаются гораздо реже, что впрочем, вполне естественно: Херсон не мог непрерывно напоминать сплошную стройку. A. В. Сазанов отмечает два комплекса для первой четверти VII в., три – для 650–670-х гг. и два – для конца VII – начала VIII вв., подчеркивая их «крайнюю немногочисленность», «единичность»²⁹⁸. Но ведь точно такая же «единичность» оказывается свойственна и концу IV–V вв. (два комплекса 380–420 гг., один – третьей четверти V в., один – третьей четверти V в., еще один – последней четверти V в.), и VI в. (один комплекс второй четверти VI в., два – середина – третья четверть VI в., один – третья четверть VI в.)²⁹⁹. Однако это не вызывает сомнений в их «нормальности», которой отказывают как только речь заходит об эпохе «темных веков» с ее пресловутой «смертью» византийского города.

Полностью строительство не замирало никогда. Так, нивелировочные засыпи прослеживаются в некоторых местах городища и в последней четверти VII – начале VIII вв.³⁰⁰. Какие-то работы по сооружению жилых усадеб и покрытию их новой черепичной кровлей осуществляли в квартале ХСѴІ около Восточной базилики, судя по черепице и калиптерам преимущественно IX–X вв. в пом. VII³⁰¹. Под так называемым «домом 1970 г.», обнаруженном на месте античного театра к юго-западу от «храма с ковчегом», оказались остатки постройки конца раннесредневекового времени, частично раскопанной в 1958 г.³⁰². Это здание просуществовало более двух столетий до XII в. и в течение этого времени трижды перестраивалось³⁰³. Время его сооружения датируется материалом, лежавшим под нижним полом и в его толще. Это фрагменты высокогорлых кувшинов с плоскими ручками, которые появились не ранее середины IX в. и массово распространились в X в., а также монеты Василия I, Льва VI, Романа I, найденные на полу помещения, дворика и на пороге «дома 1958 г.»³⁰⁴. Раскопки на юго-восточном участке портового района свидетельствуют о непрерывной жизнедеятельности здешних кварталов³⁰⁵ и, в частности, о ведшемся здесь даже в VIII в. жилом строительстве и благоустройстве территории³⁰⁶. К IX в. относится строительство производственных, хозяйственных помещений, подвалов, а над ними жилых помещений вдоль участка массивного, сложенного на известковом растворе фундамента античной оборонительной стены, ограничивавшей с востока монастырский комплекс, который есть основания интерпретировать как «дом св. Леонтия»³⁰⁷. Остатки раннесредневекового здания с хозяйственными помещениями, сложенное из бутовых камней на глине, было разрушено при постройке небольшой квартальной церкви в западной части Херсона, где его проследили в ходе раскопок 1930 г., причем, как заметил Г. Д. Белов, «культурный слой этой эпохи оказался весьма толстым и насыщенным кухонными отбросами, обломками керамики и другими предметами»³⁰⁸.

Слой, относящийся ко времени не позднее VIII в., был обнаружен и в квартале III, причем более ранних и более поздних слоев на этом участке не сохранилось, что разумеется, не может служить указанием на отсутствие жизнедеятельности в северо-восточной, наиболее старой, давно заселенной части города³⁰⁹. Такое же отсутствие слоя, но только раннесредневекового времени, наблюдается при раскопках городских улиц, хотя последние несомненно существовали в это время. Например, при рас-копках 3-й поперечной улицы между II и III кварталами удалось выявить слои последней трети IV в. до н.э., первых веков н.э. и X–XII вв. И это несмотря на то, что в раннее средневековье по улице были проведены водостоки со стенками из плоских известняковых плит, которые образовывали сложную систему переплетающихся каналов (рис. 219)³¹⁰. Ложа их были выложены плинфой или черепицей. В раннесредневековом происхождении этих сооружений невозможно сомневаться по причине находок в их кладке монет соответствующего времени³¹¹.

К сожалению, уцелевшие строительные остатки крайне невыразительны, так что нельзя привести ни одного раннесредневекового городского жилого дома, пригодного для полной реконструкции и поэтому говорить об их планировочном решении можно преимущественно по аналогиям из других районов византийского мира. Это были, как правило, двухэтажные безордерные многокамерные дома-усадьбы с функциональным разделением по вертикали, типичные для византийского города. Они имели средневековые черты, выражавшиеся в сочетании жилья на верхнем этаже с производственными и хозяйственными постройками, эргастириями внизу, были полностью крытыми, за исключением двора – центра хозяйственной жизни, занимавшего от 20 до 50% общей площади усадьбы, которая в свою очередь охватывала в среднем 100–150 м², вполне достаточные для проживания обычной ромейской семьи из 5–6 человек. При этом постройки располагались вокруг двора периметрально, П-образно, Г-образно или только вдоль одной из сторон усадьбы. Обычно вход в усадьбу с улицы вел через жилое, а не проходное помещение, причем сами помещения располагались вдоль улицы, прикрывая внутренний двор, который мог быть смежным с дворами двух-трех соседних квартальных усадеб, разделенных каменными заборами³¹². На первом этаже дома размещались хозяйственные, служебные помещения, кладовая, иногда с подвалом, открытый очаг или печь под навесом, а на втором этаже, куда вела деревянная или каменная лестница, размещалось одно-два жилых помещения. Стены таких построек обычно не имели фундамента, их ставили на землю, скалу или в выкопанные траншеи и выкладывали в технике, как правило, двухпанцирной кладки шириной 0,6–0,8 м, выполненной из полигональных камней, часто подтесанного только с лица, или из бута, камней вторичного использования (сполии), без плотной притески швов, положенных на глиняном, земляном «растворе», реже – на извести. Это были безордерные здания, оформленные просто, со стенами, обмазанными глинистым раствором или оштукатуренными и побеленными. Обмазка сглаживала неровности даже бутового камня и придавала помещениям вполне привлекательный вид, какой бывает трудно представить ныне, имея дело с разномерными, жалкими остатками, сохранившимися в лучшем случае на несколько рядов кладки. Постройка подобной усадьбы не требовала больших затрат и длилась обычно 30–50 дней³¹³.

Рис. 219. Водостоки раннесредневекового времени на 3-й поперечной улице. Раскопки М. И. Золотарева в 1980 г.

Железные зубатки – самый ходовой инструмент для обработки камня, нередко встречаемые в слоях IX–X вв., тоже указывают на то, что строительное дело относилось к числу вполне обыденных занятий херсонитов³¹⁴. О том, что они возводили, перестраивали и ремонтировали вполне благоустроенные по меркам эпохи дома свидетельствует развитая система городской канализации, использование, достройка, наращивание старых античных колодцев, сооружение новых³¹⁵, а также находки обломков круглых оконных стекол. Такие фрагменты стеклянных дисков диаметром преимущественно от 6 до 20 см специалисты по истории византийской архитектуры считают редкими находками даже для средне- и поздневизантийского периодов³¹⁶, хотя результаты раскопок в византийском Херсоне заставляют сомневаться и в этом: обломки оконных стеклянных дисков постоянно присутствуют во всех средневековых культурных слоях, нивелировочных засыпях, хотя обнаружить целые стекла удается, действительно, редко. Их делали в деревянных формах, смоченных водой, в которых залитую стеклянную массу растягивали щипцами, а вставляли двумя рядами в рамы из дерева, реже свинца, раствора. Использовали такие рамы преимущественно в храмовом или дворцовом, государственном строительстве, но, судя по некоторым находкам в Херсоне, к ним прибегали и владельцы отдельных частных усадеб (рис. 220)³¹⁷.

Рис. 220. Оконные стекла в виде дисков диаметром 0,18 м из раннесредневековых слоев в квартале II. Раскопки С. Г. Рыжова в 1979 г.

Немало хлопот доставляло поддержание в порядке общественных зданий. Ведь в раннесредневековом Херсоне с его примерно 6 тыс. населения к середине X в. было в общей сложности не меньше трех десятков значительных культовых сооружений – макродоминант города, зафиксированных археологически к настоящему времени: 15 базилик (№ 7, 13, 14, 15, 17, 22, 23, 26, 28, 32, 36, 1932 г., 1935 г., храм «А» около восточной оконечности Уваровской базилики и храм, входивший в комплекс византийского пре-тория в «цитадели»), семь крестовых и крестовокупольных храмов (крестовидные пристройки у Восточной и Западной базилик, храмы № 27 и № 29 на агоре, «храм с ковчегом» – №19, Южный и Западный загородные храмы), мемориальная церковь-мартирий с подземной криптой, купольный тетраконх (№ 47), одноапсидный гробничный мартирий (№12) над усыпальницей около Западной базилики № 13, загородный однонефный храм, открытый в 1902 г. на Девичьей горке, одноапсидный храмик на Meere более поздней часовни (№ 17, по обозначению P. X. Лепера) в квартале I около Восточной базилики и однонефный храм, открытый в 1958 г. на месте скены античного театра, а также баптистерии при Уваровской, Западной базиликах, базилике 1935 г., «базилике в базилике», а возможно, и при базиликах № 28 и 36³¹⁸.

Главный, не топографический, но кафедральный, следовательно, соборный центр города, включал самую крупную базилику-кафоликон (52,25 х 20,45 м) с мозаичным полом, обширным атриумом (аулой), крытым шестигранным фиалом для омовений и видной крещальней (см.: рис. 196)³¹⁹. Епископ был предстоятелем собраний своей паройкии только в этом главном кафедральном храме. Судя по найденному на загородном некрополе крестовидному надгробию VI–VII вв. с небрежно вырезанной надписью «О памяти и упокоении пресвитеров Стефана, Стефана и Христофора», при епископе Херсона или Херсона Доранта (Chersonos tes Dorantos) служило несколько пресвитеров (священников) – рукоположенных им глав приходов епархии, и, значит, они образовывали при нем совет – пресви-терион³²⁰. Упоминание пресвитеров (оі presbyteroi), наряду с «первыми из монахов» (оі protoi ton monachon) из состава клира Херсона, Боспора и «местностей вокруг» (tous perix topous), встречается и в более позднем агиографическом источнике второй половины IX – первой половины X вв., что указывает на сохранение сепаратной, развитой, полноценной системы местных церковных приходов, подчиненных своим архиереям³²¹. Надо полагать, они служили и в отдаленных хорионах, иначе трудно объяснить находку в завале скального храма-часовни на горном хребте Басман известнякового надгробия, вероятно, начала X в., с крестом в круге и эпитафией «Почил раб Божий Иоанн, пресвитер (?) Херсакеи» ([te] s Chercakeias)³²². Будучи знатоками богословия, церковных правил, пресвитеры должны были быть из добропорядочных, знатных семей, обязательно старше 30 лет, но не обязательно не женатыми. С благословения епископа они имели право проповедовать, преподавать благословения верующим, совершать таинства и священнодействия³²³. По следующей, низшей степени священства за ними следовали диаконы, которые тоже были посредниками между епископом и паствой, вместе с пресвитерами руководили филиальными церквами, диакониями, опекали молельни, мартирии, птохионы, проявляли заботу о содержании бань, надзирали за филаками-тюрьмами³²⁴. Но нити управления этими священнослужителями и прочими «церковными людьми», иподиаконами, алтарниками, чтецами, певцами, канонархами, заботившимися о херсонских храмах, исходили из Уваровской базилики (№23). Перед началом службы, знаменовавшейся ударами в деревянное или железное било, прихожане собирались здесь, чтобы затем идти с епископом в храм, избранный для богослужения³²⁵. В раннесредневековом Херсоне каждая литургия включала элементы процессий и стациональных шествий.

Рис. 221. Вариант реконструкции Уваровской базилики. А, Б – поперечные и продольные разрезы; В – фасад (по О. И. Домбровскому)

Факт кафедрального характера базилики №23 достаточно надежно установлен исследователями, начиная с А. Л. Бертье-Делагарда, в отличие от хронологии строительства, назначения его частей и увязки крупнейшего культового центра с известными по нарративным источникам раннесредневековыми церковными памятниками Херсона. В частности, спор идет о том, носила ли базилика имя св. Петра, то есть,      относилась к числу первых христианских культовых сооружений, построенных в IV в. по приказу императорского посланца, епископа Капитона, крестившего херсонеситов, или была воздвигнута позже и посвящена свв. Апостолам Петру и Павлу. Как и вопрос последовательности возведения, датировки, интерпретации, определения литургического и иного назначения сооружений, образовавших единый комплекс, он нуждается в уточнении, которое невозможно без очередного синтезного анализа всего известного к настоящему времени об этом уникальном византийском историко-архитектурном памятнике.

Ныне нет сомнений, что в соответствии с действовавшей епископской моделью оформления сакрального пространства города, урбаноним на северо-восточном берегу представлял собой единую духовную доминианту – собор, входивший в состав удачно спланированного епископального комплекса – центра городской жизни (см.: рис. 190. 29–31)³²⁶. Его главное сосредоточие несло все типичные черты базилики «эллинистического» типа (большой трехчленный нартекс, повышенный, широкий центральный неф, стропильное перекрытие, четырехскатная крыша) (рис. 221). И. А. Завадская полагает, что Уваровская базилика единственная в Херсоне имела атриум (аулу)– просторный парадный предхрамовый двор прямоугольной формы (25 х 15 м), который поначалу, возможно, был окружен с трех сторон не стенами, а портиками, аркадами³²⁷. С последним можно согласиться, однако едва ли Уваровская базилика была столь уникальна в смысле устройства прихрамового двора, служившего в ранневизантийскую эпоху для обеспечения доступа с улицы и местом сбора процессий. Подобные «отгороженные площадки» перед храмами Κ. К. Косцюшко-Валюжинич прослеживал перед базиликой Крузе (№ 7), Восточной базиликой (№ 36), Западной базиликой (№ 13), Северной базиликой (№ 22), «храмом с ковчегом» (№ 19)³²⁸. К этому перечню можно добавить ограду около храма № 27 на агоре, обозначенную на планах второй половины XIX в. (архитекторов Медведева, Авдеева и Вяткина) и перенесенную на Генеральный план северо-восточной части Херсонесского городища, вычерченный в 1928 г. Н. Янышевым. Они объяснимы прежде всего тем, что в ранневизантийскую эпоху эти храмы были задействованы в стациональной литургии – богослужебном последовании, которое обычно останавливалось в предхрамовом двореограде «...в ожидании завершения предписанных этикетом церемоний входа иерархов и сановников в нартекс и чтения Входной молитвы перед царскими вратами, ведущими в неф, прежде чем влиться в него вместе с сановниками»³²⁹. Иначе говоря, люди не входили в церковь заранее: в духе константинопольской церемонии входа духовенство и народ входили в церковь вместе. Кроме того, аула ранневизантийских базилик, особенно епископского кафедрала-кафоликона, играла роль универсального помещения для мирян. К услугам верующих здесь можно было символически омыться перед входом в храм, здесь собирались прихожане перед началом и после окончания Божественной литургии, здесь совершались некоторые церковные службы. Вместе с храмом его двор являлся своеобразным центром в городе, центром общественной и интеллектуальной деятельности. Сюда шли больные вымолить у Бога исцеление. Врачи практиковали и консультировали подчас прямо у входа в церковь. «Плачущие», то есть отлученные от полного церковного общения, грешники, кающиеся просили верных, входящих в храм, дабы они за них помолились. Там готовились к проведению праздничных, радостных и скорбных, погребальных обрядов. Там обсуждали цены на зерно и рыбу. Туда приходили за утешением, за советом, за тем, чтобы вымолить прощение. Это было преддверие убежища для любых преследуемых, которое давал храм в радиусе 50 шагов, и в то же время усыпальница именитых людей, ктиторов. Позже храмы стали ограничиваться внешним нартексом, то есть притвором-вестибюлем, какой, как и положено, демонстрирует большинство херсонских церквей.

Судя по доследованиям О. И. Домбровского, возле западных концов обеих галерей базилики, примыкавших к ограде аулы, находились небольшие квадратные башни, подчеркивавшие главный западный фасад, а еще две возвышались над нартексом храма, разделенным на три части арками и колоннами (рис. 222). Как известно, происхождение таких храмовых башен связано с Сирией и Малой Азией³³⁰. Рядом с одной из них, при атриуме, доследованиями 1953 г. были прослежены признаки северных ворот, выходивших на I продольную улицу, к соседней раннесредневековой бани и Северной базилике. Еще одни, южные ворота, перекрытые аркой на мощных столбах, соединяли аулу с перекрестком II продольной и 5 поперечной улиц, а с 6 поперечной улицы сюда вели две каменные лестницы, устроенные после того, как повысился уровень упомянутой улицы³³¹. Вероятно, первоначально здесь находились главные ворота, расположенные напротив фиала и экзонартекса (рис. 223), но позже их пришлось ликвидировать. Показательно, что пол предхрамового двора был на 1,25 м ниже уровня 6-ой поперечной улицы, поэтому широкий вход из аулы в базилику вел через пандус, устроенный рядом с дверью в экзонартекс³³². Нартекс кафоликона, как и его центральный неф, был вымощен мраморными плитами, а вдоль стен экзонартекса стояли каменные скамьи³³³. Эта достаточно вместительная «прихожая» храма «пред дверь-ми церковными» была необходима не столько для проходящих чин 40-го дня (воцерковление) или 1-е, 2-е оглашение, сколько для епископа со свитой, так как в ней он ожидал прибытия светских властей города в те дни, когда они публично принимали участие в богослужении. Здесь же ожидали прибытия богослужебных шествий, преклоняли колени, произносили Входную молитву перед главным западным входом в неф и совершали другие обряды, которые предшествовали торжественному входу епископа в церковь³³⁴.

Рис. 222. Реконструкция главного епископального комплекса Херсона. Рис. Р. И. Кухаренко

Перед солеей храма по центру главного нефа, по оси запад – восток находился амвон, который, по мнению И. А. Завадской, имел вид «прохода или коридора», огороженного шестью столбиками и мраморными плитами между ними, чему имеются примеры в церквах Малой Азии, Грузии и Константинополя³³⁵. Впрочем, такое описание больше соответствует самой солее, связывавшей виму – алтарное возвышение с амвоном³³⁶. В текстах литургических комментариев патриарха Германа (ум. 733 г.) указывалось, что «амвон означает камень со святого гроба, на котором сидел ангел после того, как откатил его и громко оповестил жен-мироносиц о воскресении»³³⁷. С этого места диакон, одетый в белый стихар, громким голосом оповещал о трехдневном воскрешении, при этом покров или воздух, символизирующий камень, которым был задвинут гроб, снимали перед анафорой, и диакон показывал его общине верных³³⁸. Отсюда в Великую пятницу после завершения чина «отрицания сатаны и сочетания ко Христу», священник, согласно Евхологию, трижды знаменовал свечой прошедших этот обряд, предшествующий крещению, объявлял конец их оглашения и разрешал одеться и обуться. Наконец, на литургии диакон, а на утрени – священник читали с амвона Евангелие³³⁹. Видимо, такой огороженный проход в Уваровской базилике был необходим для того, чтобы обеспечить свободное пространство вблизи святилища (bema) для литургических целей и дать свободный проход для священников и прочих служителей к церковной кафедре³⁴⁰. В постиконоборческую эпоху, в ходе очередных перестроек храма сооружение было разобрано, поэтому, к сожалению, невозможно с уверенностью сказать, относилось ли оно к наиболее распространенной группе мраморных амвонов VI в. константинопольского типа с центральным возвышением и лестницами с двух сторон или же здесь была иная литургическая конструкция, действительно имевшая вид огороженного прохода – солеи, заканчивавшейся амвоном³⁴¹.

Примечательно, что с запада к коридору с мозаичной вымосткой перед экзонартексом базилики выходила, обнаруженная во время раскопок 1876 г., «загадочная постройка, ...имевшая заложенные в стенах гончарные трубы» («интересное здание с проложенными через стены гончарными трубами и разрушенной лестницей»)³⁴². Пройти к ней можно было бы со стороны двора большой базилики или южных ворот. Κ. К. Косцюшко-Валюжинич сообщает, что она оказалась разобрана по инициативе монастыря для постройки временного жилого дома для Ф. И. Чагина, академика архитектуры, работавшего над внутренней отделкой Владимирского собора³⁴³. По словам заведующего раскопками, уже в 1885 г. иеромонах Агафодор впервые высказал убедительное предположение, что эта постройка была баней. Если учесть, что епископский комплекс в Нове включал наряду с базиликой и баптистерием резиденцию епископа с собственной баней с четырьмя ваннами, двумя префурниями, аподитерием и латриной, выстроенных в первой половине VI в., наличие аналогичного соооружения в подобном херсонесском комплексе было бы не менее уместным³⁴⁴. Точно также была расположена баня по отношению к базиликальному комплексу с крещальней на Самосе (рис. 224)³⁴⁵. Небольшая баня входила в базиликальный комплекс Петры (с. Цихидзири в Аджарии)³⁴⁶. В отличие от предыдущих, она относилась к типу «анфиладных» терм, состояла из пяти помещений, расположенных в одну линию. В сторону базилики был обращен портик с колоннадой перед баней.

Рис. 223. Реконструкция крытого фиала в ауле Уваровской базилики и западного фасада кафоликона. Рис. Р. И. Кухаренко

Для кафедрального храма с крупным, обособленным баптистерием соседство бани было весьма удобно, поскольку по обычаю перед обрядом крещения, который проводил поначалу только епископ, готовящиеся к крещению – фотисомены («просвещенные») и все при этом присутствующие восприемники, «верные» должны был омыть тела. Поэтому вместе с другими сооружениями, религиозными и светскими, баню нередко включали в состав епископального комплекса. Юго-западный угол V квартала занимал жилой комплекс из ряда помещений, покоем располагавшихся вокруг небольшого двора с колодцем³⁴⁷. Связанная с кафоликоном, усадьба вполне могла играть роль резиденции епископа или настоятеля храма и после перестроек дожила до поздневизантийского времени³⁴⁸. Ряды каких-то подсобных, хозяйственных помещений или кладовых, крытые общей крышей тянулись за апсидами большой и малой базилик (храмом «А»), указывая на признаки некогда развитого церковно-хозяйственного уклада³⁴⁹.

В Херсоне все это было отстроено в относительно уединенном и вместе с тем импозантном, по выражению О. И. Домбровского, месте, недалеко от Главной и ІІ-ой продольной улиц, на территории двух, более ранних жилых кварталов (IV и V), соединенных в один площадью около 5000 м². На севере его ограничивал морской обрыв, на юге – III продольная улица, а на западе – 6-я поперечная. Находившиеся здесь до этого не храмы, а обыкновенные жилые дома с колодцами, многочисленными вырубными ямами и иными хозяйственными сооружениями были разрушены, засыпаны и освободившееся пространство снивелировано вплоть до близкой здесь поверхности подрубленной, выровненной террасами скалы под новую, на сей раз общественную застройку³⁵⁰. Стремление достичь скального грунта было присуще всем ромейским строителям-икодомам, поэтому в Херсоне они выбирали для фундаментов общественных зданий прежде всего те места, где эту задачу было проще решить³⁵¹. Восточная, северо-восточная и северо-западная часть города идеально подходила для этого, поскольку слой земли здесь был минимальным, а ниже его лежало прочное скальное основание. Видимо, эти широкомасштабные работы были осуществлены не ранее последней трети – конца VI в., что совпадает с пиком «архитектурного бума», прослеживаемого по всем районам города. В засыпи вырубного колодца грушевидной формы, над которым частично прошла западная, капитальная стена нартекса базилики, среди 112 монет оказалась медная херсонесская монета того типа, который, как уточнила И. А. Завадская, выпускался в правление Юстина II (565–578) и вплоть до начала правления Маврикия (582–602). Это и дает надежный terminus post quem главному сооружению всего монументального архитектурного комплекса на северо-восточном берегу города. Доследования С. Г. Рыжов под участком западной стены аулы в 1983 г. тоже позволили получить материал, в котором наиболее поздними были амфоры класса конца IV – конца VI вв.³⁵²

Рис. 224. План базиликального комплекса с ранневизантийскими термами (а) на Самосе (по А. М. Шнейдеру)

Примечательно, что Κ. К. Косцюшко-Валюжинич счел необходимым подчеркнуть находки монет в колодце и капитальный характер стены, прошедшей над ним, после чего выделил шрифтом категоричное заключение: «базилика эта не могла быть построена ранее VII в.»³⁵³. Несмотря на сказанное, до настоящего времени не прекращаются упорные попытки сдвинуть датировку базилики ко второй половине V в. (А. Л. Якобсон, Е. Ю. Кленина, Л. Г. Хрушкова) и даже к IV в. (C. А. Беляев). При этом используются порой весьма странные аргументы, входящие в явное противоречие с общепризнанными критериями источниковедческой критики. К примеру, заявляется, что самая поздняя монета могла попасть «в уже засыпанный колодец», поскольку он был «перекрыт стеной лишь на 1/3» и поэтому во внимание надо принимать исключительно монету Льва I из той же засыпи, которая указывает на «первый строительный период»³⁵⁴. Протоиерей Александр Пелин, ректор Саранского духовного училища, защитивший в Московской Духовной академии диссертацию на соискание степени кандидата богословия, пишет, что поскольку с епископом Капитоном в Херсонес прибыл отряд из 500 воинов-христиан, новую базилику надо было строить достаточно вместительной, а Уваровская базилика – наибольший храм города. Он сравнивает его с Латеранской базиликой в Риме, отмечая их «удивительное аналогичное сходство», хотя подобное сходство обнаруживается и с множеством более поздних базилик. Следует также заметить, что поиск аналогий в данном случае вообще занятие не столь перспективное, каким может показаться. Еще более априорен другой аргумент: коль император Константин I «высочайше санкционировал построение больших базилик в важнейших провинциальных городах империи, в это число попал и Херсонес». Забывается главное: Жития св. епископов Херсонских сообщают о построении храма во имя апостола Петра, но доказательств, даже косвенных, того, что этот храм стоял на месте, где позже возникла Уваровская базилика, нет, как нет и оснований связывать ее с местом, которое херсониты по традиции называли Парфеноном и относили к восточной части города – ta Theona³⁵⁵. Поэтому поспешно заявлять, что «...с таким отождествлением согласны все исследователи и разномыслия в этом вопросе нет»³⁵⁶. К научным курьезам следует отнести и попытки датировки данной базилики, построенные исключительно на «методе литургического анализа». Никто не спорит, что в различные периоды литургические и общественные потребности были различны и по-разному пространственно организованы, но почему эти особенности могут служить для определения абсолютного, точного времени строительства именно Уваровской базилики, понять невозможно³⁵⁷. Едва ли узкую датировку в отношении рождения этого памятника можно подтвердить или оспорить с помощью литургических доводов.

Сказанное не означает, что теоретически постройке большой базилики №23 не мог предшествовать несколько более ранний христианский храм. Именно ему могла принадлежать пятигранная апсида, остатки которой, если верить Д. В. Айналову, прослеживались под более поздней, полукруглой апсидой³⁵⁸. Во всяком случае, простирание ее оси равно около 77°, что на 37° отличается от ориентировки базилики и плана городской застройки³⁵⁹. Этому или другому разобранному раннему храму могла принадлежать небрежно вырезанная на плите известняка (0,37 х 0,35 х 0,22 м) однострочная ктиторская надпись V–VI вв., оказавшаяся заложенной в стену базилики, справа от входа. Ясно читаемая фраза euches charin указывает на то, что надпись содержала традиционную посвятительную формулу «в моление за...»³⁶⁰. Аналогичная по смыслу мозаичная греческая надпись из черных кубиков (урег euches Malchou kai panton t(o)n diapheronton autou – «B моление за Малха и всех родственников его») была оформлена в продолговатой рамке (17,5 х 69 см) в мозаичном полу базилики, но она, как и сам пол, едва ли может быть раныие начала VII в.³⁶¹. Традиция делать мозаичные надписи, судя по находке в 1889 г. у входа в базилику №15, бытовала у херсонитов в близкое время³⁶². К слову, упомянутый Малх, судя по имени, выходец из сирийских кругов, мог быть не только ктитором, но и основателем самого кафоликона, после смерти удостоенный упокоения в нем. В большинстве случаев такие надписи являются посвятительными и связаны именно с ктиторами и основателями церквей, но иногда их использовали и в качестве эпитафий³⁶³.

Рис. 225. Кладка opus mixtum южной галереи Уваровской базилики. Фото 2002 г.

О. И Домбровский представлял строительство церковного архитектурного комплекса на Северном берегу в следующей последовательности: сначала в V–VI вв. была возведена малая базилика с триконхиальной апсидой (храм «А»), потом, в VII в. рядом с ней, западнее, была построена большая базилика (№ 23), а затем и аула с галереями. Южная галерееобразная пристройка прямоугольной формы (примерно 30 х 5 м) появилась якобы не ранее конца IX–X в., если исходить из находок монет Василия I, когда был одновременно перестроен южный неф³⁶⁴. Однако в этой схеме не принято во внимание наличие явно ранней кладки opus mixtum в стене южной галереи (рис. 225; табл. 1), которая могла подвергнуться позднейшей перестройке вместе с базиликой. На это указывает находка во время раскопок графа A. С. Уварова заклада из 19 предполагаемых монет Романа I (920–944), если не монет с «ро», в обширной яме (1,52 х 0,94 х 1,42 м) недалеко от престола храма³⁶⁵. Тогда же в центральной апсиде появился небольшой одноступенчатый синтрон, сложенный на глине и, вероятно, были произведены перестройки во дворе аулы, тоже датируемые находками монет Василия I и Романа I³⁶⁶.

Кладка opus mixtum галерееобразного сооружения, по данным О. И. Домбровского, некогда крытого сводами на масивных столбах, состояла из четырех рядов плинфы с мощным слоем раствора с цемянкой между кирипичами, толщина которого достигала 7 см и более чем в два раза превосходила толщину кирпича, что тоже может служить указанием на ее постройку в постюстиниановское время, но не позже³⁶⁷. На одновременность возведения этой «галереи» и большой базилики указывает устройство водосборных колодцев, вырубленных в скале рядом с ее дверями, ведшими на площадь и в южный неф. К внутреннему колодцу шел вырубленный в скале вдоль всей стены узкий и мелкий канал, не нужный в том случае, если бы колодец находился не в помещении³⁶⁸. Кроме того, расположение обособленного баптистерия (№24) и малого базиликального храма «А», несомненно, уже существовавших в VII в., показывает, что их строители учли при общей планировке участка соседство стен южной «галереи», в помещениях которой могли быть размещены резиденция епископа или место для обучения основам веры, а может быть школа грамматиков и риторов или педефтерий с преподавателем и его помощником-проксимом, какие существовали в некоторых византийских городах при церквах³⁶⁹. Впрочем, с еще большим основанием в сооружении, протянувшемся вдоль южной стороны Уваровской базилики, можно подозревать изредка встречающееся при епископских комплексах странноприимное заведение – ксенодохион или птохион, птохотрофион – «нищепитательницу», то есть приют для убогих, странников (см.: рис. 196. VIII)³⁷⁰. К примеру, в Нове такой комплекс построек тоже размещался южнее кафедральной базилики, выстроенной в VI в.³⁷¹. Он имел мощеные плинфой полы, кухонную печь, мусорную яму, а среди находок преобладали фрагменты гончарной посуды и закопченные каменные мортарии. К сожалению, раскопки лейтенанта Шемякина, даже после того как они велись под надзором графа Уварова в 1853 г., не зафиксировали подобных остатков херсонского памятника, да и не стремились к этому, а уникальные результаты проведенных работ оказались описаны более чем лапидарно, вне археологического контекста, стратиграфии и поэтому погибли для науки³⁷². Последующие доследования Одесского общества истории и древностей в 1877–1878 гг. отличались той же небрежностью и только еще больше навредили памятнику. К 1901 г., когда были возобновлены исследования, К. К. Косцюшко-Валюжинич уже мог иметь дело только с остатками того, что не успели испортить его предшественники. Но и то что удалось обнаружить на этом участке – находки вполне бытового характера (обилие хранилищ для воды, в том числе бассейн для сбора дождевой и снеговой воды, пристроенный к крещальне, два колодца, причем один из них внутри «галереи», вырубы для установки больших круглодонных сосудов, высеченные в камне ложа для стоков, костяные пластинки от ларца с изображением кабана и орла, свинцовые разновес, грузила в виде колец, упомянутое суммарно множество византийских монет, обломки стеклянной посуды, мраморных мортариев, поливной посуды, небольшая рыбозасолочная цистерна неподалеку) подтверждают сделанное предположение и, вместе с тем, входят в противоречие с мнением заведующего раскопками, видевшего в «коридоре» перекклесий, то есть пастофорий, предназначенный для погребения умерших³⁷³.

Впрочем, херсонесское галерееобразное камарное сооружение, разделенное на несколько комнат, заканчивалось обособленным восточным двухкамерным помещением с апсидой, которое было не «часовней», как обычно указывают исследователи, а действительно могло играть роль кимитирия – многоярусной усыпальницы (koimeterion) или мартирия (martyrion) (рис. 226). Недаром его полы были вымощены мозаикой, к сожалению, не сохранившейся к настоящему времени, а с западной стороны находился подземный, вырубленный в скале склеп с лестницей из семи ступеней³⁷⁴.

Общая длина мартирия достигала 11 м, ширина – 6 м. При этом длина помещения с апсидой равнялась 5 м, а смежного с ним помещения – 3,95 м. Оба они сообщались через проход шириной 1,4 м. В склеп из первого помещения вел открытый сверху ступенчатый дромос длиной 1,3 м, шириной 0,9 м, глубиной до 1,1 м, который заканчивался сводчатым входом (1,55 х 0,6 м), вероятно, с дверью, открывавшейся внутрь погребальной камеры (рис. 227). Последняя имела почти квадратную форму (3,4 х 3,2 м), высоту 1,8 м, с плоским, хорошо обработанным потолком и с закругленными углами³⁷⁵. В целом, склеп был достаточно типичным для раннесредневековых памятников Херсона, если не считать отсутствия ниш-лежанок в боковых стенах, которые, будучи выполненными в более мягких пластах скалы, нежели потолок, подверглись значительной эрозии и, если были, то обвалились³⁷⁶. Стену над входом в усыпальницу срубили ровно и устроили в ней две небольшие глубокие ниши для светильников или свечников. В помещении над склепом имелось круглое отверстие диаметром 0,45 м, прикрывавшееся, по словам Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, квадратной плитой 0,7 х 0,7 м³⁷⁷.

Рис. 226. Апсида мартирия со склепом при Уваровской базилике. Фото 2020 г.

Такие отверстия служили для отправления поминальных братских трапез-агап («трапез любви»), когда через них совершали возлияния прямо в склеп (рис. 228). К слову, формальное запрещение еды внутри храмов и устройства агап последовало только после принятия соответствующих канонов (74, 76) Пято-шестого (Трулльского) собора 691–692 гг.³⁷⁸, когда херсонский мартирий уже давно существовал.

Рис. 227. Вход в склеп – крипту мартирия при Уваровской базилике. Фото 2002 г.

Не исключено, что мемориальная мозаичная надпись – эпитафия конца VI–VII вв., поминавшая сирийца Малха и его родню, очевидно, одного из видных ктиторов храма свв. Апостолов, имела отношение к этой усыпальнице и тем, кто был в ней похоронен³⁷⁹.

Среди них могли быть и епископы Херсона, более других достойные редкой чести упокоиться при соборной церкви их кафедры.

Дверной проем шириной 0,9 м со стороны южного нефа базилики облегчал доступ верующим к гробнице, расположенной таким образом недалеко от алтаря, внутри особо выделенной постройки, которая, учитывая ее отчетливо выраженный гробничный характер, не могла служить скевофилакием, как и соседняя, связанная с ней проходом в смежной стене небольшая поздняя церквушка («капелла») с престолом, устроенная между алтарной апсидой базилики и восточной оконечностью южной галереи³⁸⁰. Вместе со склепом-кимитирием и небольшим помещением для агап, где на крупные церковные праздники, к примеру, на Троицу, некоторое время, до конца VII в. устраивали «трапезы любви», гробничная постройка в торце этой галереи была, очевидно, памятным местом и совмещала мемориальные функции с церковными, поминальными и, возможно, с каждодневно отправляемой литургией Евхаристии, для чего служила восточная апсида³⁸¹. В свою очередь это двухкамерное помещение было включено в более обширное культовое сооружение – базиликальный комплекс.

Рис. 228. Помещение для агап в мартирии при Уваровской базилике. Фото 2002 г.

Другое, пристроенное к противоположной, северной стороне большой базилики квадратное в плане, обособленное сооружение, разделенное на два небольших неравных помещения, принято, вслед за А. Л. Якобсоном, считать остатками «мавзолея» или перекклесия. На плане, прилагаемом к отчету о раскопках за 1904 г., на месте одного из помещений обозначены две вырубные могилы, находившиеся под мозаичным полом из крупных кубиков, от которого уцелели лишь мелкие фрагменты со следами характерного для херсонесских храмов второй половины VI – первой половины VII вв. бордюра в виде волноообразно вьющегося стебля с ответвляющимися листочками плюща³⁸². Пристройка сообщалась напрямую с нартексом, а позднее, очевидно, после перестройки базилики и сокращения ее до размеров главного нефа, дверной проем оказался заложен бутовым камнем на извести³⁸³. По мнению И. А. Завадской, основанному на некоторых аналогиях, здесь мог быть мартирий³⁸⁴. Однако параллели с епископским комплексом в Нове наводят на мысль о возможности видеть в этом сооружении еще и skeuophylakion – обязательно существовавшее при значительных храмах хранилище церковных сосудов, облачений, утвари, продуктов, приносимых верными для литургических действ и в дар епископу и его ближайшему окружению³⁸⁵. Дело в том, что до VIII в. в таинстве Евхаристии употреблялся хлеб и вино только из приношений верующих, так как, согласно традиции, каждый верный, по крайней мере, из тех, кто желал причаститься, приходя в храм на обедню, должен был принести что-нибудь в церковь (вино, продукты, серебро, свечи)³⁸⁶. Приношение от себя делал и епископ. С такой организацией подготовки к Евхаристии связано и то, что первоначально раннехристианский жертвенный стол, предназначавшийся для приношений прихожан, устанавливали не в алтаре, а перед ним с левой стороны, а иногда даже в нартексе³⁸⁷. Пресвитер и протодиакон сидели здесь и записывали имена тех, кто приносил дары, а также имена тех, за кого эти дары были принесены. Здесь же совершали проскомидию и отправляли заупокойные службы³⁸⁸. Поскольку, согласно ранневизантийской церемонии входа, люди не входили в церковь заранее, а ожидали, когда церковь «откроется литургически», такая надворная постройка, где народ мог предложить свои дары, была необходима и вполне уместна рядом с атриумом и нартексом (см.: рис. 196. VI)³⁸⁹. Из скевофилакия во время отправления Литургии Большого входа, введенного с середины – третьей четверти VI в., диаконы переносили в алтарную часть святилища (bema) Предосвященные Дары, необходимые для Евхаристии³⁹⁰. Нередко здесь же держали церковные документы, реликвии, архив епископа. Только в Херсоне сосудохранилище было устроено не с южной стороны базилики, как было принято обычно делать в ранневизантийских комплексах Восточного Средиземноморья, а с севера, и не около апсиды, а недалеко от входа в храм, что, впрочем, тоже не было исключением. Примечательно, что в Великой церкви место, куда верные приносили дары и где совершалась проскомидия, было отделено от основного помещения и даже имело отдельный вход³⁹¹. После иконоборства скевофилакии исчезли как особые здания снаружи храма, поскольку дары стали готовить в проскомидийнике, возле которого священнодействовали пресвитер и диакон, находившиеся в пастофории или боковой апсиде, чаще всего в северо-восточной части здания³⁹². Наличие в херсонском сооружении скрытых под полом двух-трех могил не мешает выводу о возможности существования здесь же сосудохранилища, поскольку захоронения устраивали не только в мартириях чистого вида, но и совмещали их иногда с баптистериями, диакониками. Значит, квадратная северная пристройка к Уваровской базилике тоже могла иметь смешанный характер.

Рис. 229. Баптистерий при Уваровской базилике. Реконструкция: а – продольный разрез; 6 – западный фасад (по С. А. Беляеву)

Сравнительно небольшой трехнефный базиликальный храм «А» с северной стороны продольной улицы и к востоку от баптистерия (№24), судя по его триконхиальной апсиде, возможно, имел характер поминальной церкви или молитвенного дома-мартирия (см.: рис. 195). Не исключено, что это был тот самый храм св. Прокопия, священник которого, Соломон, в 861 г. отправился вместе с архиепископом Георгием в составе благочестивой экспедиции, как указывает Слово на перенесение мощей св. Климента, от соседних терм («от теплых идоша»), Но усыпальницы в церкви-мемории появились не сразу. Они были сложены позднее сверху его мраморного пола, а также заняли боковые нефы шириной по 4 м, которые раскопщики нашли наполненными костяками, причем в одной из усыпальниц оказался череп, разрубленный мечом (удар отсек часть черепной коробки)³⁹³. Еще одна усыпальница-кимитирий с массой костяков находилась с внешней стороны, за южной храмовой стенкой³⁹⁴. Храм «А» был разрушен до основания не ранее конца раннесредневековой эпохи, а скорее, позже, в XI–XII вв. Примечательно, что потом он не был восстановлен, как многие другие церкви города, и при раскопках над его фундаментами были обнаружены построенные позднее стены средневековых усадеб и водосточные каналы, проходившие поверху и соединявшиеся с каналом, открытым в 1901 г. над огромной цистерной «а» (№52), в свою очередь засыпанную в середине – конце VI в. при нивелировке участка для строительства архитектурного церковного комплекса на северо-восточном берегу³⁹⁵.

Подробности плана входившей в этот комплекс крещальни (№24) – роскошного октагона с купольным перекрытием и пятигранной восточной апсидой, такой же, как, возможно, изначальная главная апсида соседней базилики № 23, подтверждают, что она не могла быть древнее последней (рис. 229). Некоторое расхождение в ориентировке, не бросающееся в глаза ввиду разности масштабов обоих сооружений, не говорит в пользу их разновременности, ибо баптистерии, входившие в епископальные комплексы, строили не обязательно в строгом соответствии с направлением алтарной апсиды кафоликона. Заслуживает внимания, что серия монет, заложенных в предусмотренный проектом водосливной канал под купелью, тоже завершалась монетой императора Маврикия³⁹⁶. О том, что даже в этой, самой болыиой в Херсоне купели диаметром 2,85 м и глубиной около метра (сохранившаяся глубина – 0,74 м) крестили маленьких детей, свидетельствует наличие трех ступеней в водоем с востока, то есть для схода священника с ребенком на руках, а не с запада, как это было бы для взрослых оглашенных³⁹⁷. Купель была облицована мрамором, как и стены постройки, а своды украшала мозаика, 18210 кусочков которой обнаружил Κ. К. Косцюшко-Валюжинич после доследования отвала, оставшегося от расчистки баптистерия в 1877 г.³⁹⁸. Значительное преобладание смальты синего и голубого цвета (71% всего количества найденной) привело к утверждению, подхваченному исследователями, о том, что купол представлял собой изображение «неба с разбросанными по нему золотыми и серебряными звездами»³⁹⁹. Однако присутствие, и заметное, других цветов, заставляет в этом усомниться⁴⁰⁰. Не исключено, что на железных пиронах, вделанных в стены крещальни от пола до основания купола, крепились не только полированные мраморные облицовочные плиты. Среди них могли быть резные, как, например, обломок плиты, найденный во время раскопок 1904 г., с изображением «неизвестного юного святого», выполненный в технике выемчатого фона, в какой работали херсонские мастера VI–VII вв.⁴⁰¹. Поэтому нет оснований утверждать об отсутствии в крещальне изображений Христа и святых и только на этом шатком, противоречивом основании относить ее строительство к иконоборческому времени или к периоду «между VII в. и хазарским нашествием в VIII в.»⁴⁰². Впрочем, таким элементам декора, испытавшим благоговейное почитание в VII в., действительно едва ли удалось пережить последующие погромы, сопровождавшие каждый всплеск икономахии, на который чутко отзывались херсонские власти, верные «...кружению всеми волнениями ветра»⁴⁰³.

Рис. 230. План баптистерия при Уваровской базилике (по С. А. Беляеву)

Крещальня явно строилась не сама по себе, а с самого начала уже находилась в связи с одновременными постройками вокруг нее, с которыми она соединялась дверями: одни из них (западные), через притвор, перекрытый крестовым сводом, вели к большой базилике, другие (южные) – в богатое помещение или портик с мозаичными полами (вторая дверь в апсиде была перекрыта здесь позже построенным наружным водоемом), третьи (северные) – в огороженный двор и к храму «А» (рис. 230)⁴⁰⁴. В целом, планировка сооружения была увязана с совершением двух основных церковных мистерий-таинств: крещения и конфирмации, которые совершались последовательно и совместно. С запада, перед главной дверью, находился небольшой притвор, который можно считать катехумениумом – местом, где «просвещенные» (photisomenoi) готовились к крещению, накануне в церкви пройдя процедуру «отрицания от сатаны и сочетания ко Христу»⁴⁰⁵. В соответствии с ней пресвитер или диакон, а иногда и произведенный епископом «заклинатель» читал над неофитами заклинательные молитвы, составленные из слов Писания, осенял их крестным знаменем и дул в лицо и уши, изображая дуновение Св. Духа, изгоняя демона и очищая от грехов⁴⁰⁶. Фотисомены обязаны были перед этим снимать одежду и обувь и раздетыми слушать заклинания. Читаемые за день до крещения, они завершали период 2-го оглашения, которое обычно длилось четыре недели поста. Затем на другой день в навечерие Богоявления, в Великую субботу или на Пятидесятницу следовало само крещение в купели, после которого тут же наступала процедура конфирмации, происходившая либо в главной восточной апсиде крещальни, либо, что более вероятно, в консигнатории – южном помещении или портике с полом из крупных кубиков мозаики (opus tesselatum), куда вела дверь из крещальной комнаты⁴⁰⁷. Она заключалась в помазании крещеного «святым миром», которое освящал епископ, после чего следовало пострижение и одевание. У византийцев сразу же по принятии крещения и миропомазания обращенный, даже если это был маленький ребенок с восприемником, допускался к Евхаристическому причастию. Следовательно, ромейское христианское посвящение представлялось как единый неделимый акт, в отличие от латинского, западного, где конфирмация допускалась только по достижении сознательного возраста⁴⁰⁸.

Рис. 231. Большой фиал Уваровской базилики. Вид с востока. Раскопки P. X. Лепера

Перед входом в северную апсиду с наружной стороны пристройки, возведенной несколько позже базилики, во дворе находилась кубическая тумба из бута на цемянке с небольшой пятигранной раковиной, еще одним фиалом для омовения, который был выложен внутри мраморными плитками⁴⁰⁹. Называть этот двор со следами двух вырубных могил, обнесенный оградой неправильных очертаний, «пристройкой», где готовились к крещению и раздевались, нет оснований⁴¹⁰. Иногда такие дворы при баптистериях имели поминальное назначение, не исключенное и в нашем случае⁴¹¹. Наличие в ауле кафоликона шестигранного бассейна с полукруглыми ступенями – фиала диаметром около 3 м и глубиной 0,5 м, накрытого монументальным каменным киворием с арками на четырех массивных столбах, указывает также на возможность проводить здесь малое или большое водосвятие (рис. 231). Двор при баптистерии тоже мог играть такую роль, но в дни крещений он был особенно удобен в качестве своеобразного «накопителя» для прошедших обряд и готовящихся под предводительством священника идти в церковь на литургию и причастие.

Поэтому небольшой фиал здесь был особенно уместен. По периметру здания на высоте 1,7 м шел пояс кладки opus mixtum (рис. 232; табл.1), а в правой части пятигранной главной апсиды был уложен блок из известняка (0,48 х 0,23 см) с вырезанным в нем крестом того типа, который было принято изображать в VI–VII вв. (рис. 233. 2)⁴¹². Такие закладные камни, периодически встречающиеся в строительных остатках раннесредневекового времени, имели символическое значение и служили для обозначения покровительства Господа, распространяемого на постройку.

Puс. 232. Кладка opus mixtum баптистерия при Уваровской базилике. Фото 2002 г.

Расположение обособленно стоящего купольного сооружения, но вблизи от аулы и входа в самую просторную, с богатым мозаичным и мраморным декором базилику города, еще раз подтверждает функции большого храма как кафедральной церкви-кафоликона: баптистерии нередко планировали в комплексе с кафедральным храмом и резиденцией епископа⁴¹³. Это объясняет уникальное для византийского Херсона возведение данного баптистерия в виде отдельной постройки, в отличие от прочих крещален, включенных в состав храмовых зданий. Вполне резонно предположить, что именно здесь, перед входом в главный храм города, по аналогии с константинопольской Великой церковью, была выставлена та самая квадрига «коней медяных», которые позднее увез из Херсона князь Владимир, в свою очередь повелевший установить их в Киеве за первым храмом – «Святою Богородицею», то есть Десятинной церковью⁴¹⁴.

Рис. 233. Закладные камни с крестами. 1 – внешний пояс башни Зинона (IX–X вв.); 2 – пятигранная апсида баптистерия у Уваровской базилики; 3 – алтарная апсида Западной базилики (конец VI – начало VII вв.); 4 – фундамент угла северо-восточного крыла загородного храма Богоматери Влахернской (вторая половина V – первая половина VI вв.); 5 – поздний храм 1902 г. на Девичьей горе (XII в.); 6 – кладка прямоугольной башни XIV (X–X I вв.); 7 – прямоугольная башня XXI в портовом районе (X–X I вв.); 8 – засыпь алтарной части базилики 1906 г. в «цитадели» (начало X в.); 9 – церковь «Лаврентия – Леонтия» у куртины XIX (XII в.); 10, 11 – на поперечной улице к базилике Крузе (№7) (по М. И. Скубетову)

Следует подчеркнуть, что обширный комплекс на северо-восточном берегу, включавший большую базилику с двором-атриумом и большим фиалом, вероятно, скевофилакий и «странноприимницу» – длинную закрытую галерею, шедшую вдоль всей стены южного нефа базилики, мартирий со склепом-кимитирием, крещальню, двор при ней с еще одним фиалом и малую базилику с триконхиальной апсидой (храм «А»), возводился не на месте античных святилищ, а на месте более поздних снесенных усадеб и промысловых комплексов двух жилых кварталов. Этот участок уже в силу своего выгодного местоположения, действительно, не мог оставаться долгое время незастроенным, но в отличие от теменоса на Восточной площади и верхней, большой агоры, не имел культового значения в античную эпоху⁴¹⁵. Следовательно, он не мог иметь ничего общего с унаследованным от времен язычества Парфеноном (tou Parthenonos onomasmenou topou), упоминаемым в Житиях семи мучеников Херсонских как место, на котором стараниями епископа Капитона в IV в. были воздвигнута крещальня, а после нее храм апостола Петра⁴¹⁶.

Это обстоятельство, – отсутствие следов существования языческого храма-предшественника, то есть Парфенона,– неоднократно подчеркивал в своем отчете о доследовании базилики Κ. К. Косцюшко-Валюжинич: «при расследовании ее до скалы не обнаружено ни малейших признаков большого здания древнейшей эпохи, а колодцы и иные хозяйственные приспособления прямо указывают на бывшие здесь обыкновенные жилые постройки»⁴¹⁷. Уже по этой причине место, на котором была возведена Уваровская базилика (basilika major, «кафоликіа церковь»), никоим образом не могло увязываться в представлении херсонитов с древним названием Парфенон и, значит, служить строительной площадкой для первого, самого раннего баптистерия и построенного к нему впритык легендарного храма св. Петра (te kai naon...eponomati tou protou kai koryphaiou ton apostolon Petrou). Отдельные единичные ордерные детали разных размеров и эпиграфические памятники по крайней мере от трех различных и разновременных языческих храмов (от III в. до н.э. до второй половины II – начала III вв. н.э.), сохранившие указание на наличие в городе храмов Партенос, Артемиды и Афродиты, попали на стройку новой большой базилики в виде сполии, материала вторичного использования, и могли быть принесены со стороны, как с главной агоры, так и с теменоса на Восточной площади⁴¹⁸. Ведь известно, что в нартексе храма близь двери, ведшей из притвора в храм, было вмонтировано в южную стену, вероятно, приношение какого-нибудь семейства херсонитов – мраморное надгробие с рельефной сценой загробной трапезы, которое украсили изображением крестов и снабдили греческой надписью Kyree boethi ton oikon touton amen («Господи, помоги всему этому Дому. Аминь») (рис. 234)⁴¹⁹. Но, разумеется, это не значит, что до базилики на этом месте существовало кладбище первых веков н.э. Нет также оснований видеть более ранний храм в строительных остатках на месте баптистерия около Уваровской базилики, с чем согласны даже те исследователи, которые отождествляют последнюю с церковью, построенной по повелению епископа Капитона⁴²⁰.

Рис. 234. Античное надгробие с христанской надписью вделанное в стену нартекса Уваровской базилики

(по А. Л. Бертье-Делагарду)

Показательны также свидетельства Италийской легенды и Слова на перенесение мощей преславного Климента, где описывались события 30–31 января (по византийскому стилю) 861 г., в частности, стациональное шествие в главный епископальный храм города – кафоликон, в латинском варианте названный «большой базиликой» (ad majorem basilicam)⁴²¹. Именно сюда процессия и сопровождавшая ее толпа («вси и вся», universa civitatis multitudo), «богатые и бедные, благородные и простонародные», все вместе, забывши напасти, пришли в пятницу, рано утром («заутрьствомъ радованнымъ образом шествіа», inde cum mane factum esset), c восхвалениями обойдя кругом весь город («весь градъ обшедше», in circuite lustraverunt urbem), – тο есть пройдя от «дома святаго Леонтия» (demum vero ad ecclesiam S. Leontii), скорее всего, Западной базилики №13, вдоль оборонительных куртин 5–8 к тетраконхиальному мартирию (№47) около Святых ворот, а оттуда к сакральному комплексу храмов малой агоры (№19 и храм 1958 г.) и далее по главной продольной улице мимо храмов на агоре (№27–29) и Парфеноне, который наиболее удачно соотносится с Восточной площадью, бывшим языческим теменосом города, вышли от базилики №36 к епископальному комплексу на северо-восточном берегу⁴²².

«Дом св. Леонтия» (№13)

Мартирий св. Капитона (№47)

Храм св. муч. Сергия и Вакха (№19)

Храм св. Василия (№27)

Храм апостола Петра (№36)

Храм свв. Апостолов (№23)

Диаграмма стаций во время перенесения

св. мощей Климента Римского

В данном случае мы имеем классический пример описания стациональной литургии – богослужебных последований (аколуфий), которые совершались с остановками в определенных местах города, а сами переходы от стации до следующей стации – в виде богослужебной процессии с пением антифонов. Раку (sanctarum reliquiarum loculo) под пение причта и хора (cum magnis laudibus) внесли в центральные, обширные «первыя двери» базилики, открывавшиеся лишь в дни церковных праздников, после чего была отслужена утреня, совершено освящение воды св. мощами (Малое Водоосвятие) перед Божественной литургией, завершившейся «соединением всех» – Евхаристией, которая всегда совершалась в дни поминания святых («туже святому преношенію бывшу и святыми мощьми воду свящьше и тою просвъщеніе пріимъ равно»). В связи с этим стоит обратить внимание, что в литийной стихире, певшейся причтом с архиепископом Георгием во время вноса раки в двери «кафоликій церкви» («славный причетъ с Архіереомь, яко единъми усты благодушно, се абіе пъти начатъ»), имя Св. Климента, вероятно, не случайно прозвучало вместе с именами Петра и Павла. Очевидно, это было сделано не только потому, что Св. Климент сподобился с ними «слово пріати», то есть принять учение, но и потому, что его «заставляющие забыть о всяческих напастях», «спасительные» для Херсона св. мощи помещали именно в храм этих двух первоверховных апостолов, кафедральную церковь архиепископии, где они будут оставаться свыше столетия, до тех пор, пока их большую часть заберет в Киев князь Владимир, возвращаясь из Корсунского похода. В Проложной старославянской редакции рассказа об обретении мощей св. Климента прямо говорится о том, что мощи «...поклали в корабль и привезли до города и поклали в домовину и положили в церкви святых апостолов»⁴²³. В Житии Константина-Кирилла она тоже названа «Апостольской церковью», как это обычно делали в отношении храмов, посвященных св. апостолам Петру и Павлу⁴²⁴.

Вполне очевидно, что Уваровская базилика №23 не могла бы называться храмом Апостолов (во множественном числе), то есть храмом апостолов Петра и Павла, как следует из вышеназванных источников, если бы была посвящена только одному из них – Петру. Как известно, Петр и Павел были основателями и патронами Антиохийской церкви, а Херсон в ранневизантийское время сохранял особенно устойчивые связи с Сирией, поэтому присутствие сирийцев среди ктиторов и выбор соответствующего названия для главного храма города едва ли было случайным совпадением. Не исключено, что именно к его культовой утвари, хранившейся в скевофилакии, относилось обнаруженное в 1904 г. серебряное кадило VI–VII в. с чеканными оплечными изображениями юного Христа и апостолов Петра и Павла в обрамлении лилий (?), листьев и ов, которое несет в своем стиле влияние малоазийской торевтики, но не имеет пробирных клейм (см.: рис. 70)⁴²⁵. Здесь же во время раскопок около баптистерия и Уваровской базилики была найдена часть большого, массивного, с толщиной стенок 3,5–5 см церковного сосуда из редкого пятнистого (крапчатого) мрамора в виде высокой чаши или вазы с ручками и с крышкой, судя по выемке сверху. Снаружи его украшал тщательно вырезанный рельефный крест с расширяющимися концами (0,16 х 0,10 м), какие было принято изображать в VI–VII вв.⁴²⁶. Вероятно, такой портативный фиал служил для водоосвятия, которое со второй половины IX в. обычно проводили в нартексе, где стоял сосуд⁴²⁷. На Богоявление (Епифанию) здесь же и в прочих двух фиалах совершали Великое Освящение воды. Как и положено кафедральному кафоликону, это был самый богатый и нарядный храм города.

Таким образом, едва ли можно сомневаться в том, что строительство сакрального епископального комплекса велось на месте двух предварительно расчищенных бывших жилых кварталов города в конце VI – начале VII вв., началось с купольного баптистерия и большой базилики, освященной во имя первоверховных Апостолов, и завершилось строительством малой мемориальной базилики с триконхиальной апсидой (храмом «А»). Последняя архитектурно уравновесила юго-восточный угол комплекса. Примечательно, что в большой базилике-кафоликоне служили ежедневную обедню и здесь же, в молельне с мартирием поклонялись св. мощам. Этому культу служил склеп с отверстием для агап в его своде. Следовательно, уже в момент возведения архитектурного комплекса строители предусмотрели специальные помещения для отправления крещального и мемориального культов, а, возможно, и для осуществления харитарной деятельности под кураторством самого епископа, который жил здесь и резиденцию которого не переносили отсюда по меньшей мере до XIII в.

Изучение христианских храмов Херсона показывает, что их привязка шла в основном к местам старых языческих храмов. Вместе с тем, дороговизна земли в византийском городе объясняет, почему культовое строительство началось на окраинах и за пределами оборонительных стен. Кроме того, соблюдение старинного запрета на захоронения внутри города длительное время тоже вынуждало к развитию культа мощей за его пределами. Известно, что христиане поначалу приспосабливали для богослужений заброшенные погребальные постройки, камеры на античном некрополе⁴²⁸. Именно поэтому церковное строительство, вероятно, довольно рано должно было проявиться прежде всего вне города, долго, по крайней мере до конца IV в., сохранявшего устойчивые языческие настроения, и со временем вылилось в возведение загородных монастырских комплексов и видных храмов уже после окончательной победы христианства, достигнутой в официальном порядке. Как и следовало ожидать, такого рода сооружения тяготели к загородному некрополю, особенно обширному с юго-восточной строны Херсона, около Карантинной бухты. По словам Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, ведшего здесь раскопки в 1896–1897, 1901–1907 гг., кладбище представляло собой «сплошной пчелиный улей склепов и могил, часто в два яруса»⁴²⁹. Возведение на нем кладбищенских христианских храмов было неминуемо, ибо ромейское духовенство изначально считало служение ради усопших в святости, погребальную службу одним из шести таинств – мистерий (mysterion), предписанных Богом⁴³⁰.

Одна из таких построек, отчетливо выраженной крестовидной формы, известная как Южный загородный храм (рис. 235), в свое время появилась в 250 м к югу от угловой башни Зинона (№ XVII) и 20 куртины оборонительных стен (см.: рис. 190. 1). Несмотря на довольно долгое, продолжающееся уже столетие. исследование этого комплекса сначала Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем, затем А. Л. Бертье-Делагардом и Д. В. Айналовым, последующие доследования О. И. Домбровского, памятник, хорошо известный специалистам, остается одним из самых любопытных, не до конца проясненных, порождает противоречивые толкования, датировки, которые могут быть подвергнуты пересмотру и уточнению. Особенно это касается его интерпретации, поскольку за последнее время византинистикой получены данные, позволяющие по-новому взглянуть на некоторые, прежде не улавливавшиеся особенности интересующего нас церковного памятника.

В единый архитектурный комплекс, наряду с большим крестовидным храмом, входил «малый храм», похоже, небольшая капелла или молельня без престола, с широко открытым входом, видимо, жилые и прочие вспомогательные помещения с северной стороны от обоих храмов, и все это было обнесено каменной оградой из крупных, хорошо отесанных каменных плит, перемежающихся с поясом из слоев плинфы в технике opus mixtum (рис. 236)⁴³¹. Форма этой ограды, охватывавшей площадь 1278 м2 (по обмеру Κ. К. Косцюшко-Валюжинича), судя по схематичному плану раскопок 1902 г., была прямоугольной, со скругленным юго-западным углом, однако местами она сильно пострадала, была разрушена почти до основания, что оставляет вопрос о ее первоначальной конфигурации открытым. Во всяком случае, в «Изъяснении плана развалин древнего Херсона», составленного к топосьемке 1786 r., К. И. Габлицем указан южный загородный храм (под литерой G) и сказано, что здание окружено «осьмиугольную стеною»⁴³². Учитывая, что план был выполнен квалифицированным топографом Пепелевым с высокой точностью в масштабе 1:2000 в таком заключении трудно сомневаться. П. С. Паллас тоже писал об осмотренном им в 1794 г. разрушенном загородном «восьмиугольном здании» с колодцем, где текла чистая вода⁴³³. Этот ориентир не оставляет сомнений, что имелся в виду все тот же комплекс крестовидного храма. Почти тогда же посетивший памятник наблюдательный П. И. Сумароков тоже отметил основание здания, которое «окружалось восьмиугольной стеною, с подземным под ним ходом»⁴³⁴. Такие ограды, внутри которых жило сообщество монашествующих, служивших службу в храме, называли на Руси погостами или монастырями⁴³⁵. К херсонесскому монастырю от города вела с северо-запада хорошо укатанная дорога, усыпанная щебнем и известью. Очевидно, здесь же она входила внутрь ограды-перивола. Заведующий раскопками отметил: «...направление дороги от храма к городищу было, по-видимому, то же, что нынешней дороги к монастырю [св. Владимира] мимо пороховых погребов», то есть она огибала восточный склон холма высотой более 30 м, известного под названием Девичья горка⁴³⁶.

Рис. 235. Южный загородный крестовидный храм. Фото начала XX в.

Стена ограды заслуживает особого внимания, поскольку она была сложена из притесанных квадров на извести, что придавало всему комплексу вид «крепостцы», по выражению А. Л. Бертье-Делагарда⁴³⁷. С северной стороны она сохранилась лучше всего, до высоты 2 м, причем на высоте 1,7 м начиналась кладка opus mixtum, от которой уцелело три ряда плинфы с мощными прослойками известкового раствора, в полтора раза превышающими толщину кирпича (табл. I)⁴³⁸. Примечательно, что параметры этой кладки наиболее близки зданию «апофики» в портовом районе, базилике № 28 на агоре, Северной базилике №22 и баптистерию (№24) около Уваровской базилики, то есть сооружениям конца VI – начала VII вв., а размеры плинфы совпадают с кирпичами, которыми было вымощено дно некоторых ранневизантийских рыбозасолочных цистерн⁴³⁹. Уже одно это обстоятельство может служить косвенным указанием на приблизительное время завершения сооружения всего архитектурного монастырского комплекса.

Занимавший главное, центральное место крестовидный храм походил на другие церкви этого типа, но имел также серьезное отличие – прямоугольное очертание восточной ветви креста. Это легко объяснимо тем, что меморий или мартирий имел редкую особенность, отличающую раннехристианские, позднеантичные памятники такого типа: первоначально в него вели четыре двери и, значит, он

был доступен с любой стороны и особенно удобен для устройства стациональных литургий, которые заканчивались остановкой богослужебной процессии в ограде, вокруг храма. При этом фокус культа сосредотачивался либо в восточной апсиде прямоугольной формы, либо, как в нашем случае, в геометрическом центре здания, где под полом находились следы некой святыни⁴⁴⁰. Как было принято в такого рода зданиях, верующие заполняли рукава креста, а его центр предназначался для обряда и клира⁴⁴¹, по крайней мере, до тех пор, пока меморий не обрел алтарь в восточном рукаве.

Рис. 236. План Влахернского монастыря Богоматери Девы Марии с прилегающим участком некрополя. Раскопки 1902 г.

Чертеж М. И. Скубетова

Д. В. Айналов возражал против наличия входа в восточной части креста, где был устроен алтарь и престол. Он указывал на то, что пол здесь был выложен мраморными плитами, позднее замененными плинфой, тогда как роскошный мозаичный пол с бордюром проходил только по границе этой алтарной части и не заходил в нее. В случае наличия четырех дверей он должен был быть и в этой части храма⁴⁴². Возможность более позднего времени создания мозаичного пола, видимо, не принималась во внимание. Между тем сомнения в существовании входа в восточном крыле храма были окончательно развеяны доследованием в 1906 г., наличие здесь двери, позднее заложенной бутовой кладкой на извести, было признано «беспримерным, но тем не менее бесспорным»⁴⁴³. Следовательно, остается заключить, что мозаичный пол, положенный на первоначальный белый пол вровень с цемянкой, подстилавшей мраморные плиты, был выложен во второй строительный период, после того, как в восточной части храма все же решили устроить алтарь с предалтарной преградой – kanke-Іоі (в послеиконоборское время – templon)⁴⁴⁴, а восточную дверь по этой причине заложить. Примечательно, что мраморные плиты преграды были украшены крестами «с расширенными концами», то есть той формы, что была широко распространена в мраморах именно VI в.⁴⁴⁵. Под престолом было вырублено в скале отверстие («конфессио») для хранения ковчежца с особо почитаемыми св. мощами, но от самого ковчежца во время раскопок удалось обнаружить лишь саркофагообразную крышку из известняка длиной 0,25 м⁴⁴⁶. Исходя из сведений Житий св. епископов Херсонских и «Воспоминаний» о мученичестве папы Мартина, логично предположить, что это должны были быть частицы мощей именно тех трех легендарных первых епископов-мучеников, которые были погребены «в святых могилах» на кладбище около Карантинной бухты.

Видимо, в ходе той же перестройки мемория бутовой кладкой на извести были заложены переставшие быть нужными боковые двери с севера и юга креста, причем в закладе порога дверного проема в северной части здания оказалась использована мраморная капитель от более ранней постройки с изображением дубовых листьев⁴⁴⁷.

По сведениям Н. И. Троицкого, размеры крестовидного здания с внутренней стороны составляли 23 аршина в ширину (16,35 м) и 24 аршина в длину (16,8 м)⁴⁴⁸. Ю. Г. Лосицкий, на основании расчитанного им строительного модуля, приводит иные размеры: ширина всех ветвей креста – 7,07 м, длина – 6,06 м. В любом случае, это был один из самых крупных херсонских мартириев такого типа, который мог сравниться по величине лишь с крестовидным кафоликоном №19 на месте античного театра, ставшим литургическим центром и архитектурной доминантой южного региона города⁴⁴⁹.

Рис. 237. Помещение крещальни при храме Богоматери Влахернской. Темное углубление внизу – место находки монет конца IV–VI вв. Фото 1902 г.

Доследования храма О. И. Домбровским подтвердили догадку А. Л. Бертье-Делагарда о том, что в заплечьях внутренних углов здания первоначально стояли колонны, поддерживавшие перекрытие центрального квадрата, вероятно, в виде купольного свода, украшенного смальтовой мозаикой⁴⁵⁰. При устройстве мозаичного пола они были убраны, но на их местах остались следы приподнятых площадок, связанных с фундаментом стен. Во втором строительном периоде, когда возник мозаичный пол, заходивший в выемы внутренних углов и закрывший каменные основания колонн, как подчеркнул О. И. Домбровский, в этих углах колонн уже не было и, стало быть, перекрытие средней части здания стало иным, не обязательно купольным. Правда, Л. Г. Хрушкова обратила внимание, что такая замена свода деревом была бы необычной и предположила иной вариант системы опор: «арки рукавов креста опирались на пилястры, слитые со стенами»⁴⁵¹. Но закрытие всех выемов мозаикой не оставляет места для пилястров. Во всяком случае, археологически они не зафиксированы. Другое дело, что толщина стен в 0,9–1 м, сложенных на извести, и присутствие довольно широких заплечий и арочных тяг указывает на несомненное существование сводов над четырьмя ветвями креста, что требовало, скорее, их коробового покрытия⁴⁵². Видимо, не ранее второй половины XI в. после разрушения храма, очевидно, в результате мощного землетрясения, при его перестройке в центральной части здания появилась новая коническая крыша на деревянных стропилах, чем и объясняется большое количество дерева, найденного при раскопках⁴⁵³. Плинфа размерами 0,27 х 0,27 х 2 см и 25 х 14 х 4 см от первоначального коробового свода вошла как простой материал в очередную предалтарную вымостку и в небрежную кладку стены, сложенную на мозаичном полу в правом крыле храма, судя по обнаруженной монете с «ро»⁴⁵⁴.

Рис. 238. План-схема купели в баптистерии храма Богоматери Влахернской (по А. Л. Бертъе-Делагарду)

К пристройкам, но гораздо более раннего времени, очевидно, одновременным строительному периоду сооружения алтаря и роскошного мозаичного пола, относится небольшое южное боковое помещение (пастофорий), скорее всего, крещальня с небольшой апсидой, устроенная впритык к юго-восточному углу креста (рис. 237). Сюда вели две двери, через которые можно было попасть в южную и восточную ветви средокрестия, но не непосредственно в алтарную часть. Воду в Т-образную купель наливали по трубе через стену из небольшого резервуара снаружи, вырубленного из цельного камня и перекрытого сводиком (рис. 238–240)⁴⁵⁵. Следует подчеркнуть, что это было приспособление именно для облегчения процесса наполнения резервуара купели, ибо, согласно обычаю, ее следовало заливать вручную⁴⁵⁶. Воду для этого брали из соседнего колодца-фиала. Есть мнение, что водоем являлся талассой или хонефтерионом – резервуаром для мытья литургических сосудов и омовения рук священника, а само помещение служило диакоником⁴⁵⁷. Однако эта точка встречает справедливые возражения и может быть пересмотрена⁴⁵⁸. Малые размеры купели (0,25 х 0,35 м и глубина 0,77 м) не должны вводить в заблуждение. Они указывают лишь на переход к обычаю крестить не взрослых, а детей, что на Востоке, в Сирии совершали уже к началу VI в.⁴⁵⁹. Вместо троекратного погружения осуществляли омовение или окропление, поскольку погружение в «живую воду» было практически невозможно соблюсти в небольшой церкви. Весь ритуал, то есть все части крещального обряда (крещение, миропомазание) зачастую происходили не в самостоятельных помещениях, как это было в редких баптистериях процессионного типа, а в рамках одной, порой весьма небольшой комнаты. Примечательно, что верхняя плоскость высоко стоящей над полом купели загородного храма, встроенная в апсиду, образовывала нечто вроде стола, какой изредка встречается в баптистериях⁴⁶⁰. На такие столы могли ставить сосуды с освященным маслом, которое использовали для миропомазания окрещенных и в таинствах как знак божьей благодати. Это тем более вероятно, что рядом, как и в большинстве херсонских баптистериев, не было помещения хрисмариона (консигнатория) для совершения этой части обряда. Расположение крещальни рядом с алтарем, в пастофории или в боковой апсиде было особенно характерно для сирийской традиции и встречается в разных областях христианского Востока⁴⁶¹.

Рис. 239. Вид на храм Богоматери Влахернской с юга. Рядом с крещалъней – ниша в стене для наливания воды в купель. Раскопки 1902 г.

Строительство ее еще и вблизи кладбищенских погребений вполне объяснимо христианской идеей сближения крещения и смерти, что демонстрируют слова апостола Павла: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо, если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим: 6: 3–5). Кроме того, подвиги мучеников, по преданию, здесь похороненных, должны были особенно вдохновлять принять крещение именно среди «святых могил»⁴⁶².

Рис. 240. Оформленная в виде сводчатой ниши приспособление для наливания воды в купель, расположенную с внутренней стороны стены. Раскопки 1902 г.

Помещение баптистерия, как и положено в символике крещения, купольное, было вымощено, как и соседствующая алтарная часть, мраморными плитами, имело две двери, переделанные из прежде находившихся в этом крыле креста окон, и два окна, одно над купелью и другое в южной стене. Не подлежит сомнению, что оно было построено позже самого храма, поскольку его пристраивали к последнему и это сопровождалось устройством двух окон и двух дверей⁴⁶³. В то же время, очевидно, это, как и сооружение алтаря, произошло в скором времени после возведения храма, поскольку в характере и технике кладки стен здесь не наблюдалось никакого различия от кладки остальных частей храма⁴⁶⁴. Узкий простенок со сводчатой небольшой нишей выше уровня купели, через которую с внешней стороны здания наливали воду, был выложен из отдельных камней для удобства ремонтов водопроводного канала путем извлечения этих камней с последующей постановкой их на прежнее место. Вместе с изменением конструкции перекрытия центрального квадрата здания, закладкой бутом на извести трех входных дверей (восточной, северной и южной), переделкой в восточной части, устройством алтаря, богатой напольной мозаики в западной, северной и южной ветвях креста, все это демонстрирует изменение первоначального замысла, вылившееся в достройки, что было свойственно византийской форме проектирования⁴⁶⁵.

Рис. 241. Жилые помещения с северной стороны храма Богоматери Влахернской. Раскопки 1902 г.

Слева, к северу от храма, размещалась трехкамерная постройка из соединенных друг с другом помещений, к которым вел вход из храма, через две двери, переделанные из окон (рис. 241). Перед постройкой находилась вымощенная каменными плитами достаточно просторная площадка. Следовательно, сооружение с этой стороны восточной ветви креста возвели не ранее устройства алтаря и небольшой крещальни на противоположной, южной стороне, где два окна тоже были переделаны в двери. Эти работы опять-таки совпадают со вторым строительным периодом храма. Называть постройку «северным приделом» вдвойне неверно⁴⁶⁶: она не несла литургических функций, тем более самостоятельно освященного престола, как в приделе-церкви (парэкклесии), который давал дополнительное место для литургии, поминальной или погребальной службы⁴⁶⁷. Полагать, что «здесь хранились дары, богослужебные книги, литургические сосуды и одеяния», то есть все то, что нужно было в алтаре, можно⁴⁶⁸, но настораживает подчеркнутая обособленность, оторванность этого здания от крестовидного храма и гораздо более тесная связь с апсидальной постройкой с пятью нишами-сиденьями в стене. Постройку едва ли случайно устроили на приличном расстоянии (не менее 4–5 м) от двух дверей, выводивших сюда из северного и восточного крыла храма. В первом помещении полы были из каменных плит, а внутри следующего находились прямоугольная яма, похожая на цистерну, с тонкими стенами сложенными из плинфы и два других углубления, вероятно, хозяйственного назначения⁴⁶⁹.

Рис. 242. Малый храм (молельня) с сиденьями в стенах. Раскопки 1902 г.

Это обстоятельство также указывает, что ассиметричные, разной формы и величины сооружения с обеих сторон восточной ветви храма не могут быть признаны професисом (справа) и диакоником (слева)⁴⁷⁰. Значение и расположение боковых восточных компартиментов долгое время, по меньшей мере до XI–XII вв., оставалось нечетким, они имели разные литургические, в том числе крещальные или мемориальные функции, но самое главное, формирование службы, происходящей в жертвеннике, было связано с литургическими изменениями, происшедшими лишь около 700 г.⁴⁷¹, то есть до VIII в. здесь не было нужды устраивать професис, да еще снабжать его купелью. Противоположное же ему, выстроенное прочно обширное северное строение, по мнению А. Л. Бертье-Делагард, перекрытое крестовым сводом⁴⁷², имело, очевидно, преимущественно жилое назначение, а также могло служить хранилищем. Оно появилось не ранее второй четверти – середины VI в., поскольку под полом первого помещения находился склеп с пятью нишами-лежанками, в котором среди прочих материалов, в частности, «пяти глиняных малых лампочек крайне грубой работы», обычных для V–VI вв., оказалась монета Юстиниана I⁴⁷³.

За алтарем, к востоку от крестовидного храма, очевидно, одновременно с ним, был устроен еще один, но малый однонефный, – вероятно, поминальная, мемориальная капелла или молельня (оратория), перекрытая сводом (рис. 242). Слева от входа под полом были вырублены две прямоугольные ящико-образные могилы для многоярусных захоронений, перекрытые плитами. Вероятно, они предназначались привилегированным покойникам, удостоенным быть похороненным в ограде монастыря. Примечательно, что массивная апсида этого сооружения с пятью полукруглыми нишами с сиденьями, устроенными в стенах, выдавалась подобно полукруглой башни за пределы монастырского перивола, будучи включена в него точно посередине, что указывает на одновременность их строительства, близкое ко второй половине VI – началу VII вв.⁴⁷⁴ Учитывая слишком широкий вход с западной стороны, арочный пролет в 2,30 м едва ли не на всю ширину постройки, А. Л. Бертье-Делагард проницательно заметил, что таких дверей не бывало и в больших храмах и предположил, что «...весь низ постройки назначался для свободного, открытого пользования им, например, для караула или для богомольцев, которым и были устроены пять сидений в апсиде», а сверху находился еще ярус, предназначенный для обороны⁴⁷⁵. Так или иначе, в качестве подсвечника здесь служил античный мраморный пьедестал с вертикально стоящей палицей Геракла (h–0,80 м), языческий облик которого нимало не смущал молящихся, видимо, следовавших известному компромиссному принципу, что негоже отвергать хорошее даже если оно исходит от «эллинов» (рис. 243).

Рис. 243. Мраморный пьедестал, служивший подсвечником в малом храме. Раскопки 1902 г

Уже к 1906 г. исследователям было совершенно ясно, что довольно небрежно сложенный двухступенчатый синтрон не полукруглой, а редкой прямоугольной формы, говорящий о том, что строители не хотели нарушать первоначальный план давно почитаемой святыни, киворий на каменных базах и мощение плинфой в восточной, алтарной части крестовидного мартирия были выполнены «...гораздо позже красивого мозаичного пола»⁴⁷⁶.

Плинфа, вероятно, использованная в качестве сполии (spolia) из разрушенного прежнего коробового свода, лежала здесь на тонком слое извести, а ниже шел более толстый слой цемянки, вровень с цемянковым основанием мозаичного пола. Учитывая обнаружение следов строительства с монетой с «ро» и тремя фрагметами поливной керамики, эта перестройка, как и закладка на глине двух дверей в северной ветви креста, произошли не в VI в, как полагает Л. Г. Хрушкова, а не ранее второй половины XI в., после чего мартирий продолжал относится к числу крупных, значительных церквей, на что особенно наглядно указывают синтрон с седалищами для старших служащих клира и столбы кивория, поддерживавшие балдахин – прообраз неба над престолом, который в свою очередь был символом трона Христа и Иерусалима, где произошло важнейшее событие в мировой истории⁴⁷⁷. Но изначальная дата постройки оставалась открытой.

Puс. 244. Закладной камень в фундаменте храма Богоматери Влахернской (по Д. В. Айналову)

Большинство исследователей склонялось и продолжает склоняться к ранневизантийскому времени ее возникновения. Вслед за Η. П. Кондаковым, С. П. Шестаков и Κ. К. Косцюшко-Валюжинич называли конец V в., тогда как оппонент последнего, А. Л. Бертье-Делагард считал «...вправе с уверенностью заключить, что здесь мы имеем дело с постройкой VI века», даже более того, – около 530–540-х гг., когда Юстиниан обращал особое внимание на Северное Причерноморье⁴⁷⁸.

Напольную мозаику храма исследователь относил к VII–VIII столетиям, тогда как А. Л. Якобсон датировал ее VI в. или концом VI – началом VII вв. и связывал с перестройкой первоначального крестовидного мавзолея – мартирия V в. «...в связи с созданием здесь, в центре христианского некрополя, в освященном христианской традицией месте, загородного монастыря» во имя Богоматери Девы Марии Влахернской⁴⁷⁹. По мнению Л. В. Фирсова, наиболее вероятно строительство произошло во второй половине V – первой половине VI в.⁴⁸⁰, по мнению других исследователей – «между V и VI веками», в середине VI в. или в целом в VI в.⁴⁸¹. А. Пелин уверенно датирует его «эпохой Юстиниана (527–565)»⁴⁸², тогда как И. А. Завадская помещает между временем правления этого же императора и 655 г., когда здесь был погребен римский папа Мартин I⁴⁸³. В общем, все эти версии совпадают с выводом А. Грабаря, который относил херсонесские постройки с планом в виде «свободного креста» ко времени не позже VI–VII вв. и полагал их заимствование, по-видимому, из ранневизантийской Малой Азии или Сирии и Палестины⁴⁸⁴. Действительно, крестовидные церкви в V–VII вв. были популярны повсюду на Востоке – в Малой Азии, особенно в Каппадокии и Ликаонии, в Палестине, Сирии, Восточном и Западном Причерноморье⁴⁸⁵. Их форма воплощала в себе единение Неба (свода) с Землей (основанием). С точки зрения микрокосма, храмовый план воплощал распростертого в молитве человека с раскинутыми руками; голову символизировала апсида, а сердце находилось на средокрестии под сводом⁴⁸⁶. Такой архитектурный тип храма имел удивительную особенность: фасад его северного, левого крыла никогда не освещался солнцем. На главный вход падали только лучи заходящего солнца. Напротив, край правого крыла сверкал под лучами полуденного солнца. Таким образом, на фронтонах здания оказывались представлены все циклы, символизирующие смену тьмы светом. Кроме того, сооружения подобной формы считались посвященными распятому на кресте Иисусу Христу, дающему вечное спасение, и, как правило, служили усыпальницами, мартириями, мемориями, что, впрочем, не мешало отправлять в них и литургические службы в тех случаях, когда они имели престол⁴⁸⁷.

Рис. 245. Фрагменты мраморного культового стола (mensa sacra) Из раскопок храма Богоматери Влахернской

В фундаменте северо-восточной части крестовидного храма, в наружном углу прямоугольной апсиды М. И. Скубетов в 1902 г. нашел закладной камень с вырезанной на нем христограммой позднего типа (рис. 244; ср.: рис. 233. 4)⁴⁸⁸. Она сочетала в себе черты хрисмы и изображения креста с расширяющимися концами, в результате чего получалась фигура в виде перечеркнутой греческой буквы Р (ро). Следует особо отметить, что подобный символ – монограмматический крест пришел на смену классической «константиновской» христограмме (лабаруму, хрисмону) лишь во второй половине V в. и особенно широко распространился в начале VI в.⁴⁸⁹. Позже VI в. употребление такого знака на закладном камне выглядело бы анахронизмом. Следовательно, в данном случае мы имеем дело с важным «хронологическим репером», который указывает на то, что закладной камень не мог появится ранее середины V в. Впрочем, не лишено смысла объяснение его появления тем, что строители «бережно изъяли» камень с христограммой из развалин «более древнего храма», то есть храма, построенного не ранее

второй половины V в., и положили в основание «нового храма»⁴⁹⁰. Тем более есть свидетельства, говорящие в пользу существования такого раннего храма, предшествовавшего крестовидному. Скорее всего, ему принадлежала использованная в качестве сполии мраморная плита с проксенической надписью 129 / 130 г. н.э. в честь гражданина Гераклеи Понтийской, которая была переделана в порог. После разрушения раннего храма, эту плиту с отбитым краем вновь использовали, на этот раз для укрепления перекрытия входа в склеп № 1431, расположенный под северо-восточным углом крестовидного храма⁴⁹¹. К интерьеру раннего здания могла также принадлежать превосходно выполненная, полированная мраморная профилированная полукруглая очень большая база, сзади срезанная для прислонения к стене,

вырезанная надпись, на которой просила молить (euches) неведомого ктитора и всех сродников его (ton diapheronton autois)⁴⁹². Το же самое можно сказать об обнаруженных К. К. Косцюшко-Валюжиничем двух фрагментах мраморного культового стола в форме сигмы (mensa sacra), второй половины IV – начала V вв., с низкорельефными изображениями головы юноши в профиль влево, а также двух животных, видимо, барана и грифона, головами друг к другу (рис. 245)⁴⁹³. Такие круглые, иногда квадратные или сигмообразные «вспомогательные», «второстепенные» столы, похожие на большие мраморные блюда диаметром от 0,6 до 1 м, в IV–VI вв. служили не для престола Евхаристии. Прихожане клали на них дары как на професис («стол предложения»), они стояли в пастофориях, вспомогательных помещениях храма, в мемориальных часовнях, а иногда в баптистериях, на них ставили сосуды или использовали в качестве столешницы во время совершения поминальных служб и агап (братских «трапез любви»), которые устраивали над могилой мученика, а случалось, ими закрывали саму гробницу (mensa martyrum)⁴⁹⁴. По мнению А. Б. Бернацки, последние имеются среди херсонесских менс⁴⁹⁵. Сам обряд поминовения на трапезе, по-видимому, включал омовение, то есть освещение менсы, пение, ритуальные танцы, моления и собственно трапезу, для которой на погребальный столик или надгробную плиту ставили хлеб и рыбу, чаши с вином, а иногда делали возлияния елея и вина прямо в погребение, делясь трапезой с покойным. В некоторых ранневизантийских церквах их находят по два или по три, в различных дополнительных помещениях церквей, рядом с алтарем. Встречаются они и в столовых епископальных ксенодохионов и птохотрофионов – гостиниц и «нищепитательниц»⁴⁹⁶. Вблизи малого храма или часовни оказались фрагменты еще одного большого беломраморного блюда (диаметр – 1,10 м, высота – 0,06 м), но без изображений, которое тоже могло служить менсой в форме круга, а не дискосом для обряда Евхаристии, как иногда полагают, поскольку дискосы обычно были керамическими или стеклянными и гораздо меньшего размера⁴⁹⁷.

Кроме того, при раскопках южной пристройки с куполом, являвшейся, очевидно, крещальней с небольшим водоемом, был найден угол известнякового импоста местной работы (0,64 х 0,70 х 0,16 м), украшенный рельефной львиной головой с разинутой пастью, а снизу крестом с расширяющимися концами внутри медальона, типичный для V–VI вв.⁴⁹⁸. Не исключено, что этот ранний храм-меморий, предшествоваший большому крестовидному, мог имеет амвон. Во всяком случае, поздняя могила №1407, устроенная в северо-западном углу левой стороны большого храма и разрушившая красивый мозаичный пол, оказалась выложена «кусками мраморных плит с частями выпуклого креста и прямолинейным орнаментом», а один из фрагментов Κ. К. Косцюшко-Валюжинич без колебаний отнес к элементам амвона⁴⁹⁹. Поскольку поздний храм такой конструкции явно не имел, она должна была предшествовать его появлению. В этой связи заслуживает особого внимания наблюдение E. В. Веймарна, обратившего внимание на то, что пространство вдоль склепов 1409, 1410, 1411, 1430, 1431, 1438 с южной стороны осталось свободным от погребений (см.: рис. 236), причем входы в эти склепы идут с противоположной стороны, а не со стороны пустующего участка, на котором, следовательно, во второй половине V–VI вв. могла находиться небольшая, но сравнительно нарядная церковь кладбищенского типа, ставшая в дальнейшем, после разборки, ориентиром для строительства большого крестовидного мемориального храма⁵⁰⁰.

Действительно, О. И. Домбровский, руководивший в 1951 и 1953 гг. исследованием его остатков, установил, что первоначально на этом месте находился небольшой одноапсидный храмик «базиликальной», то есть прямоугольной в плане формы с полом из хорошо отшлифованных, вероятно, мраморных плит, который исследователь отнес к V–VI вв.⁵⁰¹. Решающим аргументом для такой датировки явилось исследование содержимого засыпи тех позднеантичных могил, которые оказались под храмом и содержали 16 монет IV в., а также монету первой половины V в, найденную в засыпи непосредственно под нижним полом самого храма⁵⁰². Однако материал, извлеченный из засыпи могилы «Д», перекрытой малым храмом, заставляет усомнится в однозначности выводов О. И. Домбровского и позволяет их уточнить, ибо, наряду с краснолаковым кувшином с характерным желобчатым туловом и двумя типами светильников, не выходящих за пределы IV в. (с извивающимися линиями и с двумя рядами бугороков на плечиках), представлен целой серией уже упоминавшихся малых грубых светильников, подражавших сирийско-палестинским образцам V–VI вв., одним из типов поздних малоазийских светильников того же времени (с характерным биконическим туловом), подражанием так называемым фракийским или североафриканским светильникам, бывшим в ходу с конца IV в. до конца VI – начала VII в„ а также горлом амфоры типа 95 по И. Б. Зеест, который ныне считается западномалоазийского, возможно, сардского производства и бытовал со второй половины V в. до середины VII в.⁵⁰³. Обращает внимание отсутствие наиболее многочисленных в позднеантичном Херсонесе рубчатых светильников, которые вышли из обращения в начале – первой половине V в.⁵⁰⁴. Наконец, в комплекс материалов из засыпи могилы «Д» входила подножка стеклянного рюмкообразного сосуда того типа, который появился в большинстве районов Средиземноморья не ранее второй половины V в. и использовался зачастую либо в качестве светильника-ладикина, либо в качестве потира для традиционной, широко распространенной формы

индивидуального причащения⁵⁰⁵. Это удивительно точно увязывается с христограммой на указанном выше закладном камне, которая тоже не могла быть ранее того же времени.

Из всего вышеизложенного можно заключить, что постройку первого, раннего, меньшего культового сооружения, которое Л. Г. Хрушкова называет «мавзолеем-мартирием», никак нельзя относить к середине – второй половине IV в.⁵⁰⁶. Она могла произойти как в V в, скорее всего, не ранее его второй половины, так и в VI в., не позже начала правления Юстиниана I (526–565)⁵⁰⁷, но обе стройки – однонефной кладбищенской церкви и нового крестовидного мартирия, разумеется, не имеющего никакого отношения к стараниям давно, в конце IV в. умершего Херсонесского епископа Еферия, разделяло не очень много времени. Монеты рубежа IV–V вв. из насыпи под крестовидным меморием не могут быть приняты за решающий ориентир для времени его сооружения, как полагает Л. Г. Хрушкова⁵⁰⁸, поскольку вступают в противоречие с другими датирующими обстоятельствами, которые несут христограмма на закладном камне и более поздние материалы из могилы «Д».

Видеть в северном рукаве храма могилу (№1407) основателя крестовидного мемория – епископа Еферия тоже не приходиться⁵⁰⁹, ибо она поздняя, как и схожая могила (№1408) в западном рукаве. Обе они были устроены у стен храма, впритык к ним, и при этом разрушили бордюр положенной ранее напольной мозаики, которая никак не может быт отнесена к временам Еферия, концу IV в., а была сооружена лет на двести позже, не ранее юстиниановской эпохи, с чем согласна сама Л. Г. Хрушкова⁵¹⁰.

Внести необходимые уточнения, как кажется, помогает анализ внутренней логики событий, разворачивавшихся в ранневизантийском Херсоне. Скорее всего, возведение нового, более просторного крестовидного купольного мемория с четырьмя дверями – сооружения центрического типа, вошедшего, как убедительно доказал Д. В. Айналов, в комплекс загородного Влахернского монастыря св. Богоматери Девы Марии, было очень близко к остальному монументальному культовому строительству в городе, наиболее интенсивно проходившему во второй половине VI в. и до начала VII в. Тогда становится понятно, почему житийные памятники второй половины VII – начала VIII вв. единогласно утверждают, что папа Мартин I, умерший в херсонесской ссылке 16 сентября 655 г., был похоронены рядом с «весьма ценным» (pretiosissimo), «великолепно (величественно) украшенном (убранном)» (magnifico decore ornato) храмом Богоматери Влахернской, очевидно, построенном на месте снесенного прежнего малого храма, едва ли удостоившегося бы столь пышных, величавых эпитетов⁵¹¹. От этого убранства, кроме превосходной напольной мозаики с особенно впечатляющим центральным изображением огромного канфара с двумя лозами и павлинов, дошли почти 11,5 тыс. кусочков смальты и каменной мозаики, видимо, украшавшей стены алтарной части, еще более дорогие, чем мозаика, мраморные плиты пола и десять обломков от нижней части большого мраморного образа с рельефным, выполненным в технике выемчатого фона изображением благославляющего Христа с большим крестом и св. Фоки Кипура (Садовника), прославляемого агиографией за занятие делами благотворительности, устройство странноприимных домов (рис. 246). На гладкой рамке плиты снизу сохранилась лишь часть надписи, которую Β. В. Латышев восстанавливал предположительно как «... его же имя Бог знает» (...ое]и о Theos to onom[a oiden])⁵¹². Фон образа был заполнен цветной мастикой (стуком). Учитывая название монастыря, апсида его главной церкви едва ли могла быть не занята изображением Богородицы Влахернитиссы (в виде Оранты охранительницы), поскольку подобное было обычным уже для ранневизантийской эпохи⁵¹³. Судя по находкам нескольких фрагментов, даже кровельные черепицы здания были украшены на выступающей части белыми, красными и черными полосами с черными кружками⁵¹⁴, так что просторный храм действительно отличался великолепным убранством.

О «гробнице выдающегося мужа» Мартина (eximii viri memoria) и ее посещении «сколь угодно часто» (quanvis...frequentatur), по словам агиографа, вспоминал нойонский епископ, св. Елигий, который скончался в 659 / 660 г.⁵¹⁵. Поэтому Д. В. Айналов заявлял, что год кончины Елигия «...хорошо датирует постройки крестообразного храма, служа для них в качестве terminus ante quem». Однако это не совсем верно, ибо он не принял во внимание свое же собственное наблюдение, что в источниках VII–IX вв. речь идет об усыпальнице, гробнице (memoria, to mnema), которая находилась при храме, рядом с ним, а не о самом храме, несомненно, уже существовавшем к этому времени и пережившем в общей сложности по меньшей мере три этапа постройки (ранний малый храм; поздний большой храм-мартирий; переделка его в церковь обычного культа с устройством алтаря, нового перекрытия центрального квадрата, мозаичного пола и крещальни)⁵¹⁶. Второй из этих этапов оказался кардинальным и полностью изменил первоначальный облик небольшого, видимо, однонефного сооружения, превратив его в достаточно вместительный крестовидный мартирий – сооружение, судя по плану, чисто мемориальное, причем публичного характера, связанное с паломничеством⁵¹⁷. Действительно, невозможно не заметить, что херсониты были предельно настойчивы и последовательны в своем желании почитать находившиеся здесь реликвии, собираться для помианальных обрядов, а в простанстве, освященном «святыми могилами», умножались захоронения верующих, причем особо почитаемые, привилегированные⁵¹⁸.

Puc. 246. Мраморный рельеф «Христос и св. Фока Кипур». Раскопки храма Богородицы Влахернской. 1902 г.

Собственно мартирием могли служить три соединенные проходами стандартных подземных склепа с нишами-лежанками (№1409–1411) под западной и центральной частью храма, вход в которые был пробит снаружи, с северо-западной стороны (А. Л. Якобсон ошибочно указал – с южной) (см.: рис. 236), и еще одна обособленная усыпальница (№1406) старательной работы в плане удлиненной трапеции с лежанками в двух продольных стенах, арковидной нишей в задней стене, с арковидным входом и полукруглым потолком, вырубленная во время или, как считал Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, после строительства храма под его правой (южной) ветвью (рис. 247)⁵¹⁹. В этом случае связь баптистерия с усыпальницей под ней едва ли случайна. Сирийская традиция, то и дело обнаруживаемая в элементах устройства храма, знала обычай сохранения чтимых мощей в пастофории, а купель крещальни символически была связана с идеей жизни и смерти⁵²⁰. Впрочем, наличие склепов под храмом не может служить надежным указанием на наличие именно здесь мартирия, поскольку присутствие в церквах привилегированных, чтимых захоронений, явно делаемых с разрешения епископа, еще не основание считать их собственно мартирием⁵²¹, который тем не менее где-то поблизости был. Известно, что для культа мучеников служили и отдельные помещения или постройки при византийских церквах⁵²². Может быть, необходимость обустройства особо значительных «святых могил», наподобие будущей suo mausoleo или mnema – памятника папы Мартина I, и подвигла власти города, прихожан на решение разобрать сравнительно тесный, не исключено, разрушившийся храмик, и выстроить на его месте более просторный и богатый мартирий, принявший от прежнего эстафету главной святыней «... в весьма чтимом (украшенном) доме (domo percolenda, sancto domo, oiko de pansebasmio, agio oiko)» или иначе – «в монастыре (in monasterio) непорочной Девы Марии матери Господа нашего Иисуса Христа», «именуемом Влахернским» (quae cognominatur Blachernas, epilegomeno Blachernais), примерно на расстоянии стадия (quasi stadio uno, apo stadio enos) «3a стенами города Херсона» (exo teichon, extra muros Chersonitarum civitatis)⁵²³. Отчасти это подтверждает находка в стенке купели крещальни крестовидного мартирия заклада с двумя монетами Феодосия I, четырьмя – Льва I, двумя – Анастасия, 13 – Юстиниана I и пятью – неопределенными, среди которых, не исключено, могли быть как более ранние, так и более поздние⁵²⁴. Учитывая большую длительность обращения таких весьма распространенных монет в ранневизантийском Херсоне, можно допустить, что они были положены в ходе строительных работ по доделке храма, ведшихся в последней трети – конце VI в., или даже в первой половине VII в. Следует также учесть, что Т-образный водоем был пристроен к стенке апсиды, покрытой уже двумя слоями штукатурки, то есть пережившей два ремонта, а само помещение, ставшее крещальней, как уже сказано, было в свою очередь пристроено к капитальной стене храма (с переделкой двух окон в две двери). Следовательно, как уже указывалось, баптистерий несколько старше храма, и только. Сама необычная форма водоема весьма напоминает тетраконхиальные купели сирийского происхождения, которые датируются второй половиной VI в.⁵²⁵

Рис. 247. План склепа №1406 под южным крылом храма Богоматери Влахернской. Чертеж М. И. Скубетова

В пользу существования мемория святой Девы Марии в близкое к этому время говорит и сюжет его мозаичного пола, чьи изобразительные и декоративные мотивы не известны для более позднего времени ни в Херсонесе, ни в других местах Византии (рис. 248)⁵²⁶. Созданный на основе еще античных традиций, с элементами передачи рельефности изображений, этот ранневизантийский образец обнаруживает наибольшее совпадение с мозаикой «базилики в базилике» (№15) и ее баптистерия с павлином, сооруженной не ранее правления императора Юстиниана I, а скорее, во второй половине VI в.⁵²⁷. С другой стороны, как заметил Н. И. Троицкий, напольная мозаика загородного крестовидного мартирия уже существовала к концу VII в., поскольку в ней, в геометрическом узоре из квадратов на полу северной ветви встречаются изображения черных крестиков на желтом и красном фоне, крестов иной формы (7 раз), а изображать крест на земле, где его могли хотя 6ы нечаянно попирать ногами, было строжайше запрещено на Шестом Вселенском синоде в 680–681 гг., после чего это решение позже подтвердили и разъяснили толкователи соборных правил⁵²⁸. Едва ли правоверные херсониты, чей епископ подписался под актами синода, стали бы уклоняться от их соблюдения. К слову, аналогичные изображения крестов на желтом и красном фоне встречаются в мозаичных восьмигранниках, устилавших пол южного нефа Уваровской базилики – епископального кафоликона города, возведенного в период между третьей четвертью VI – началом VII вв.⁵²⁹. Композиции мозаичных рисунков обоих памятников, видимо, не случайно столь близки (многократно повторяющийся рисунок квадрата, вписанного в ромб; квадрат и вписанный в него круг, которые образованы широко сплетенными лентами)⁵³⁰.

Таким образом, отнесение храма и его мозаики к X в., или даже позже, на основании случайных признаков – находок нескольких фрагментов поздневизантийской керамики под мозаичным полом храма и в кладке безусловно позднего синтрона, а также монеты с монограммой «ро» едва ли не конца XI–XIII вв. в кладке одной из внутренних, явно позже и наспех сооруженных стен, весьма сомнительно⁵³¹. Скорее, в это позднее время большой храм, уже известный составителю мартирия папы Мартина, дописывавшего концовку Жития вскоре после смерти мученика в 655 г., давно существовал, более того, существовал в перестроенном виде, на что указывают заклады боковых дверей, снос колонн в заплечьях внутренних углов храма, устройство напольной мозаики и переделка первоначальной крестовидной формы, присущей аналогичным византийским мартириям, построенным не позже VI–VII в., в храм обычного культа, с обособленным алтарем в восточной части здания. Тогда не надо будет обвинять Κ. К. Косцюшко-Валюжинича и его рабочих в небрежности, едва ли не винить их за то, что они нашли «подозрительный» заклад с монетами никак не ранее эпохи Юстиниана I или, того лучше, изобретать умозрительную, надуманную, по сути сказочную версию о том, что «в позднее время в постройке храма мог быть сделан, как бы в воспоминание о прежнем храме, заклад из тех именно монет, которые по времени соответствовали первому, уже не существующему храму».

Рис. 248. Мозаичный пол храма Богоматери Влахернской. Чертеж М. И. Скубетова

Поздней постройке мартирия Богоматери не соответствует также устройство типового, с боковыми нишами-лежанками вырубного склепа под ним, поскольку такие сооружения, как и мозаики, уже не создавались в X–XII вв. Между тем, упомянутая выше усыпальница № 1406, обнаруженная в 1902 г., была сооружена, очевидно, после возведения крестовидного храма под его правой (южной) ветвью в строгом соответствии со стенами церкви, причем над двухступенчатым входом в нее в свою очередь, а значит, еще позже, было возведено боковое помещение с купелью. Над усыпальницей оказалась типичная вырубная могила более раннего времени, которую строители склепа заложили бутовым камнем на извести (см.: рис. 247). Поверх же прошел мозаичный пол храма с медальоном-омфалием, обозначающим место захоронения, причем местами через щели в могилу просочился цемянковый раствор⁵³². Сюжет медальона связан с идеей вечной жизни и благодати Божьей, которую символизируют два голубя, сидящие на краю чашеобразного сосуда, из которого исходит виноградная лоза необычной конфигурации, волнообразно подчёркивающая нижний контур композиции⁵³³. Кроме того, эта мозаика очень удачно оказалась связана с входом в крещальню, расположенным прямо перед ней. Даже если под медальоном действительно крылась гробница основателя мемория или ктитора, все до мелочей было продумано заказчиками, постепенно, постадийно реализовывавшими свой замысел.

Рис. 249. План-схема подземной агиасмы Влахернского монастыря (по О. И. Домбровскому)

В свое время Л. В. Фирсов верно заметил, что «отказавшись от ранней даты не просто объяснить постройку храма на некрополе Херсонеса, если сам некрополь возник здесь еще в раннем средневековье».

Еще труднее объяснить, как и почему здесь с V–VI вв. без перестроек и обновлений вплоть до XI в. мог просуществовать малый ранний храм и почему он не оставил материалов, свидетельствующих о его столь долгом бытовании.

Специфическая особенность византийской цивилизации состояла в наличии постоянно действующей тенденции к восточно-христианской сакрализации общества. Это проявлялось в том, что суетный земной мир не противопоставлялся столь определенно божественному, как в цивилизации средневекового Запада, а объединялся с ним. Немалую роль при этом играла традиция переноса сакрального простанства, что обнаруживается на примере ряда византийских памятников, среди которых оказывается и херсонский храм Богоматери Влахернской.

В этой связи следует понять и найти оправдание трудоемкому строительству оригинального херсонского гидротехнического сооружения. Оно было вырублено в виде шахты и подземного хода – галереи шириной и высотой около метра, местами чуть больше или меньше, протяженностью около 45 м поперек склона скалистого водораздела – гигантского природного «фильтра» из известняка, на плато которого, в 200 метрах от «цитадели» города и рядом с Карантинной бухтой, возник загородный культовый комплекс, уверенно отождествляемый, благодаря ценным исследованиям Д. В. Айналова, с монастырем пресвятой Богоматери Девы Марии Влахернской (рис. 249). Его ограда прошла точно по краям галереи, по диагонали пересекавшей площадь, охваченную монастырем. Этот грубо прорубленный в скале длинный, извилистый дренажный канал, сообщающийся с шахтой со ступенями и колодцем-фиалом, находившимся рядом с храмом, собирал воду, поступавшую из низкой, водоносной части балки, где вода стояла на уровне моря, и позволял обеспечить монахов и паломников не просто питьевой водой (для этого было бы достаточно обычных колодцев), а что весьма важно подчеркнуть, водой из источника-агиасмы, вероятно, использовавшейся в качестве филактерия, считавшейся целительной и святой по причине нахождения ее «в святом могильнике» (positus... in tumulis sanctorum; inter tumulos sanctorum; en sorois agion), как писали составители мартирия папы Мартина и схолии к краткому житию других сосланных в Херсон ортодоксальных «антиединовольцев» – свв. братьев Евпрепия и Феодора (рис. 250–252)⁵³⁴ Ведь все, что соприкасалось с покойниками наделялось в народном сознании целительной, шире – магической, силой. Недаром даже трава, растущая на кладбище, считалась более целебной, нежели обычная⁵³⁵. То же относилось к кладбищенской воде.

Рис. 250. План-схема входа в подземную агиасму (по А. Л. Бертье-Делагарду)

Не случайно внутри подземной галереи, в районе ее средней части и шахты колодца-фиала, закрывавшегося, по-видимому, откидной крышкой, были устроены в стенах 10 ниш для установки светильников или свечников⁵³⁶. Необходимость столь обильного искусственного освещения объяснимо лишь в случае возможности периодического проведения здесь соответствующих последований (akolouthiai) византийского обряда, очевидно, связанных с источником, посвященным, судя по названию монастыря, Богоматери-целительнице⁵³⁷. В частности, такая форма развитой литургической жизни как водосвятие в Херсоне была налицо, судя по наличию крещальных купелей, стационарных, передвижных фиалов и описанию таинства освящения воды перенесенными в город мощами св. Климента, какое было совершено 31 января (по юлианскому календарю) 861 г. в большом епископальном кафоликоне перед праздничной Божественной литургией⁵³⁸. Папа Григорий II (715–731) в письме Льву III Исавру (717–741) тоже отмечал, что стекавшиеся к пригородному храму Богоматери многочисленные паломники, приезжавшие издалека – с Боспора и с Севера (о. Borras), получали исцеление, дословно – «лечение», – kаі tas iaseis lambanontes⁵³⁹. О том же самом со слов очевидца сообщал в 1598 г. видный церковный писатель, издатель средневековых источников кардинал Сесар (Цезарь) Баронио (ум. 1607 г.), подчеркивавший возможность обрести здесь благодать излечения⁵⁴⁰. Подобная загородная агиасма, где собирались больные, существовала возле Силиврийских ворот Константинополя, в Евдоме, предместье столицы, где находился храм Богоматери-целительницы, Богоматери «Живоносного источника», и можно было приобрести стеклянный сосуд-евлогий с «живоносной водой»⁵⁴¹.

Рис. 251. Шахта со входом в агиасму. Раскопки 1902 г.

Следует также принять во внимание, что монастыри, находившиеся за городскими стенами, как правило служили одновременно передовыми сторожевыми крепостями-фрурами и иногда имели небольшие странноприимницы – ксенодохионы или птохионы, чего можно ожидать и от херсонского Влахернского «дома» Богоматери Девы Марии⁵⁴².

Рис. 252. Ступени, ведущие из шахты в галерею агиасмы. Раскопки 1902 г.

Во всяком случае, такую роль могли играть жилые помещения с северной стороны большого храма и молельня с сиденьями в стенах. Недаром здесь особо почитали св. Фоку Кипура, прославленного своей благотворительной деятельностью. Часть мраморных менс могла иметь отношение именно к столовой этой гостиницы. Последняя была необходима уже потому, что на ночь паломники, как правило, должны были покидать храм. Следует обратить также внимание на такой традиционный элемент обстановки входившей в архитектурный комплекс оратории как ниши-сиденья, которые могли предназначаться для особенно тяжелых больных, желающих исцелиться и с этой целью совершавших близкие, в один-два дня, и более редкие, дальние паломничества к «святым могилам» и агиасме⁵⁴³. При этой ритуализированной процедуре они, как духовные ратоборцы, ищущие божественной благодати или исполнения обета, соблюдали покаяние, пост, даже состоятельные одевали простую одежду, приносили дары – продукты, деньги, домашний скот и т.п., громко возносили молитвы, пели псалмы, стремились провести ночь в бдении и, испытав эмоциональный шок от близости спасительных мест, реликвариев, питья святой воды, видений святых, иногда переживали чудесные исцеления, увеличивавшие славу Влахернского монастыря и его святынь⁵⁴⁴. Уходя, они уносили ампулы со святой водой, землю, каменную крошку, прах, пыль с гробниц и другие памятные предметы (портативные иконки, образки), реликвии.

Судя по находкам соответствующей керамики на дне подземелья, начало подземному сооружению было положено уже во II–III вв. н.э.⁵⁴⁵, когда эта территория входила в состав действовавшего языческого некрополя, но стремление расширить протяжение водосборной площади канала за счет вырубки в скале новых коленей галереи должно было возникнуть лишь с возникновением над уже заброшенными языческими могилами и склепами крупного христианского культового и гробничного комплекса. О значительности, фундаментальности сооружения свидетельствует его долгая сохранность даже после того, как оно не поддерживалось в рабочем состоянии. В конце XVIII в. посетившие эти места в конце XVIII в. французский путешественник Жильбер Ромм, а вслед за ним П. С. Паллас приняли водоносную галерею под руинами здания за «развалины подземного водопровода», снабжавшего город⁵⁴⁶.

Рис. 253. План и разрезы вырубленного в скале колодца-фреара со спуском к нему. Раскопки 1905 г.

А.Л. Бертье-Делагард отмечал, что колодец и связанный с ним «подземный ход» не забывался вплоть до Крымской войны, когда он был заложен, чтобы не дать противнику воспользоваться водой, – той самой, о которой Жильбер Ромм в 1786 г. отозвался как о «чудесной»⁵⁴⁷. Качество этой воды было к началу XX в. уже подпорчено стоками, но это не значит, что оно было таким в период функционирования монастырского комплекса. Примечательно, что К. И. Габлиц, описывая подземную галерею в «Изъяснении плана развалин древнего Херсона» по съемке 1786 г. тоже упомянул о ее колодце «с чистою пресною водою, которая истекает из окна и, разливаясь по пещере в обе стороны, скрывается неизвестно куда»⁵⁴⁸. Первоначальный одинокий, небольшой кладбищенский однонефный храмик, даже высокопочитаемый, в подобном развитом гидротехническом устройстве для дренажа и резервирования воды не нуждался бы, как не нуждался бы в фиалах, шести колодцах (пяти круглых и одном прямоугольном), размещенных в итоге на территории Влахернского монастыря и рядом с ним, неподалеку друг от друга (см.: рис. 236)⁵⁴⁹.

Тем более не имело смысла устраивать по соседству, на расстоянии 15 м, вблизи вырубной могилы №2100 и склепа №2101, еще одно монументальное сооружение для забора воды, которое буквально повторяло приспособление, обнаруженное внутри галереи под крестовидным храмом. Оно представляло собой вырубленный в скале колодец цилиндрической формы сверху и грушевидной снизу, диаметром 1,15–2,22 м и глубиной 7,27 м с отдельным к нему наклонным крутым ступенчатым ходом, «...потолок которого волнообразными выемками в скале приспособлен для удобного спуска»⁵⁵⁰. Эта лестница вела к площадке с прорубленным арковидным отверстием, через которое можно было брать воду из колодца-фиала, подобно тому, как это делалось в подземной галерее (рис. 253). Химические анализы воды из этого колодца и из подземной галереи показал, что в начале XX в. она была не пригодна к употреблению по причине повышенного содержания солей и особенно хлористых соединений, почти в 10 раз превышавших норму⁵⁵¹. Возможно, объяснение феномена кроется не только в близости уровня моря или загрязнении почвы мочой: эти обстоятельства в связи с сокращением притока могли лишь гипертрофировать и в конечном итоге испортить особые свойства здешних подпочвенных вод, вообще богатых хлористым натрием, что должно было придавать им некоторый слабительный лечебный эффект. Во всяком случае, А. Л. Бертье-Делагард, вероятно, не знакомый с результатами анализов 1905 г., считал ее «несколько жесткой, но хорошей, пресной», а к середине XX в. она, согласно исследованию лаборатории отдела почвоведения КФ AH СССР, вообще стала вполне пригодной для питья, что можно объяснить происшедшими гидрологическими изменениями, прежде всего, увеличением притока, потеснившего близкую морскую воду⁵⁵².

Надо учесть другое: в свое время собираемая ниже уровня погребений, эта вода не могла быть здоровой, но качество ее было не самым главным. В атмосфере ожидания чудес, буквально «разлитого» в средневековом обществе, весьма популярной была идея «теуергической терапии» – божественного исцеления, достигаемого с помощью церковной магии, благословения больных, молитв об исцелении, святых таинств как средств в борьбе с болезнями⁵⁵³. Наиболее же часто для лечения употребляли именно святую воду, в том числе из источников, находившихся под покровительством Богоматери. Ее пили, ею окропляли больных, даже устраивали купания, как правило, три раза в год – на Пасху, в Троицын день и в День Богоявления⁵⁵⁴. Впрочем, в наследовании освящения на Епифанию в византийской церкви ежемесячно освящали воду⁵⁵⁵. Феноменологически это было связано с древней языческой традицией, народными верованиями, с культом источников и жертвоприношениями у источников, но Церковь прикрыла их покровом христианства, дала обрасти агиографическими, чудотоворными мотивами.

Превращение начального небольшого кладбищенского храма, возникшего не ранее второй половины – конца V в., в значительный храмово-монастырский комплекс второй половины VI–VII вв. обнаруживает несомненные параллели с одноименным, прославленным своими знаменитыми святынями, прежде всего Мафорием Девы Марии, константинопольским Влахернским храмом Богоматери, построенном, согласно Псевдо-Кодину (ок. 995 г., Patria Constantinopolitana, 3, 74), императором Маркианом (450–457) и его женой Пульхерией, сестрой Феодосия II (408–450), тоже в загородном монастыре, недалеко от берега бухты Золотой Рог⁵⁵⁶. О нем лишь известно, что это был «храм великий», украшенный «дорогим разноцветным мрамором», который пережил несколько перестроек (при Льве I Макелле, когда «явились многие реликвии Богородицы», при Юстине I, при Юстиниане I и, наконец, при Юстине II). Следует обратить внимание, что при последней перестройке, совпадающей, как и херсонская, с третьей четвертью VI в., Юстин II, согласно сведениям Феофана Исповедника под 572 г. (Chronographia, А.М. 6064), «сделал церковь крестообразной». Несмотря на то, что процесс укрепления храмовых комплексов и монастырей начался c VI в., лишь при Ираклии (610–641) константинопольская святыня была окружена крепостной стеной, которая включила северо-западную оконечность столицы – Влахерны в единый комплекс фортификационных сооружений и храмов⁵⁵⁷. Среди последних главную роль играла базилика Богоматери, которая за счет трансепта с боковыми апсидами имела в целом крестовидную форму, а с юга к ней примыкала «сфероообразная» (sphairoeides), то есть купольная ротонда или октагон Св. Гроба (agia Soros) с реликварием с Мафорием и другими святыми реликвиями и, особенно примечательно, построенная Львом I церковь или часовня св. источника (купальни) (agia lou(s)ma), что напрашивается на прямую аналогию с херсонской агиасмой⁵⁵⁸. В святом Влахернском источнике, по описаниям Константина Багрянородного в трактате «О церемониях» (De ceremoniis aulae Byzantinae. 2, 12), пo пятницам совершались омовения владык, что, разумеется, вызывало стремление, где возможно хотя бы отдаленно подражать такому ритуалу. Здесь же находилась пристань, что тоже напоминает о близости пристани в Карантинной бухте Херсона⁵⁵⁹. Подражание столице и ее прославленным памятникам не могло не вдохновлять херсонитов и, очевидно, побуждало их к попыткам перенесения сакрального пространства.

Начиная с V в. вокруг личности Марии стало бурно и чем далее, тем более безудержно развиваться почитание, а близость Марии к Христу вела к росту доступных разумению простого верующего преданий, которые сообщали о ее жертве «агницы», телесном прославлении после смерти, «взятии на небо», что нашло свое отражение в следующем столетии в расширении церковного календаря за счет празднования «Кимесиса» (Koimesis) – Успения, введенного в 590 г. под влиянием монофиситской традиции императором Маврикием и справляемого по иерусалимскому обычаю 15 августа⁵⁶⁰. В нем были объединены собственно праздник Успения иоаннитов, а также Перенесения тела Богоматери (Metathesis) эбонитов и Вознесение (Analepsis) халкедонитов, существовавшие до этого в Иерусалиме⁵⁶¹.

Благодаря хранившимся во Влахернской церкви посмертным одеждам Богородицы, особенно ее головному покрывалу – мафорию, принесенному в Константинополь из Палестины св. братьями Гальвием и Кандидом, и в 474 г. помещенному в особом ларцекивотии, храм очень скоро стал одним из наиболее почитаемых и, безусловно, центром культа Богоматери, Приснодевы, ставшей уже к началу VII в. покровительницей, защитницей Константинополя⁵⁶². Знаменитая икона Влахерской Божией Матери («Одигитрия»), по преданию, была написана самим евангелистом Лукой, и ее удалось спасти от уничтожения даже во времена иконоборства⁵⁶³. Реликвии храма получили чудотворное значение, превратились в знак высшей власти, мощнейший оберег Империи, гарант мира и спокойствия, особенно после того, как ромеи приписали им избавление Константинополя от осады аваро-славянскими и персидскими полчищами 7 августа 626 г.⁵⁶⁴. Во Влахернской базилике, церквах, у святого источника над фиалом и в крещальне находились иконы, в том числе воплощенные в серебре и мраморе, которые представляли Богородицу Оранту, Никопею, возможно, Елеусу, Богоматерь на троне с младенцем на руках и Агиосоритиссу⁵⁶⁵. Эти различные по иконографии образы, связанные с Влахернским храмом, несли функции оборонительные (Одигитрия), наступательные (Никопея), охранительные (Оранта), служили святыми защитниками василевса, страны и ее столицы, а сама Богоматерь со времнем стала выступать как покровительница воинов и «неодолимая состратегисса» – совоеначальница, «необоримый щит» императора в борьбе с внешними врагами, призванный обеспечить ему военный успех (рис. 254)⁵⁶⁶. Наконец, в тех случаях, когда не знали точно, кого из святых лучше призвать на помощь, призывали святую Деву Марию – первую заступницу во всех делах, обеспечивающую спасение человека, то есть игравшую трансцендентную роль.

Очевидно, херсонесский храм во имя Богородицы Влахернской, дочерный по отношению к одноименному константинопольскому, возник почти одновременно с ним и тоже имел такое же защитное значение, причем не столько военно-стратегическое, в смысле пригородной крепости-монастыря, сколько влиятельной христианской святыни, посвященной самой сильной небесной покровительнице, кумиру василевсов и Империи, к тому же важный с точки зрения средневекового «здравоохранения». Нет сомнений, что Херсон оставался оплотом православия, «...исповедующим традиционные культы и почитающим общепризнанные святыни христианского мира»⁵⁶⁷. Сама же идея закрепить перенос сакрального пространства великой святыни – построить у себя новый, больший, одноименный столичному храм-мартирий могла родится у херсонитов уже к середине VI столетия, когда в Империи началось постепенное усиление культа Девы Марии, и до того, как слава реликвий Влахернской Богоматери-защитницы достигла апогея к концу первой трети VII в.⁵⁶⁸. Показательно, что именно с этого времени церкви Богоматери Влахернской уже существовали и вне Константинополя⁵⁶⁹. Вот тогда-то херсониты и решились на снос прежнего, еще не очень старого, но тесноватого кладбищенского храмика, освященного во имя Богородицы Влахернской, и заложили крестовидный, мемориальный, которому в целом оказалось суждено простоять века и пережить сам город, как и сакральная столица Империи, доверенный его небесной покровительнице⁵⁷⁰. Опять таки примечательно, что прославленная Десятинная церковь – старейший каменный храм на Руси, тоже оказался связан с указанной херсонесской святыней и, значит, с переносом ее сакрального пространства, поскольку астрономические азимутальные расчеты осевой ориентации киевского храма позволяют считать днем его закладки 2 июля – день Положения Ризы Богородицы во Влахернах⁵⁷¹. Такая же связь улавливается и еще с одной «идеологической копией» – церковью Богоматери, возведенной в киевском Кловском монастыре в 1078–1083 гг.⁵⁷².

Puc. 254. Мозаика с изображением Богоматери Влахернской из константинопольского монастыря Хора (Kahriye Camii)

Итак, архитектурный строй Влахернского монастыря пресвятой Богоматери Девы Марии начался с возведения во второй половине – конце V в. малого раннего храма, связанного с переносом из Константинополя сакрального пространства одной из главных святынь столицы Империи. В VI в., не ранее времени правления Юстиниана, а скорее, около середины – третьей четверти столетия, он был снесен и, в связи с усилением почитания Богоматери, заменен просторным крестовидным купольным мартирием с четырьмя дверями, где фокус культа сосредотачивался в геометрическом центре здания, над находившейся под полом святыней в виде останков раннего храма-реликвии, храма-мемории. Как теперь становится ясно, ширина этого большого храма не случайно совпадала с шириной константинопольской, тоже напоминавшей в плане крест, большой церкви Богоматери Влахернской (68 общих футов, то есть 21,01 м, согласно анонимной маргиналии XV в.)⁵⁷³. Таким образом, рождалась частичная копия памятника-образца, как это вообще было принято в средневековой христианской архитектуре⁵⁷⁴. В комплекс к большому храму было устроено еще одно сводчатое строение с сиденьями в стенах (ораторием для укрытия паломников, видимо, из числа особых больных, приехавших издалека лечиться водой-агиасмой и ожидавших постмортальных чудес среди «святых могил»), что, очевидно, тоже было вызвано копированием церквей «Святого Гроба» и «Святой Купальни» из столичного Влахернского храмового комплекса. После этого очень скоро, к концу VI – началу VII вв., по неясным причинам потребовалась доделка и одновременно переделка крестовидного мемория в церковь «обычного культа». Возможно, виною явилось разрушение купола над центральным квадратом, которое могло быть вызвано не конструктивной хрупкостью системы его опор на колоннах, а последствиями землетрясения, поразившего весь город приблизительно в 550-х гг.⁵⁷⁵. Этот второй строительный период сопровождался устройством нового перекрытия, алтаря, под престол которого были положены св. мощи, алтарной преграды-канкелы, украшенной крестами формы «сгоіх pattee», мраморного и мозаичного пола, а также пристройкой в скором времени купольного, то есть особым образом выделенного помещения баптистерия и комплекса сводчатых жилых, возможно, гостиничных помещений внутри двора. Все это было обнесено по периметру высокой каменной оградой-периволом с кладкой opus mixtum, внутри которой находился не только подземный мартирий из трех связанных друг с другом склепов, наиболее почитаемые, святые гробницы, но и мощная, расширенная агиасма с несколькими фиалами, посвященная Богоматери-целительнице. Видимо, здесь происходили именно те церковные праздники, происхождение или место действия которых, было связано с Константинополем и конкретно со столичной церковью Богоматери Влахернской (Акафист, Обретение честных древ Животворящего Креста, Положение риз 2 июля, еженедельные службы по пятницам, а также Успение Богоматери 15 августа и Сретение Господне 2 февраля⁵⁷⁶). Это привносило сакральный и вместе с тем некий исторический аспект, устанавливавший зримую связь между константинопольскими традициями, которые олицетворяли святыни Богоматери Влахернской, и богослужением одноименного херсонского храма, выступавшего в качестве их ретранслятора⁵⁷⁷. Тексты, содержащие описание богослужения и прочих установлений, скорее всего, тоже были заимствованы из Типикона церкви, избранной в качестве образца, хотя главы, характеризующие организацию, статус и материальное положение загородного монастыря, были самостоятельными, поскольку они должны были учитывать особенности конкретной обители⁵⁷⁸.

Итак, в одном культовом сооружении совмещались разные обряды – «обычный», евхаристический, мемориальный, крещальный и целительный культы, что, вместе с защитными, гостиничными, погребальными и поминальными функциями, какие имел комплекс, в ромейском мире встречалось нечасто и заслуживало исключительного значения. В таком виде херсонский Влахернский монастырь пресвятой Богородицы Девы Марии, строившийся как частичная копия, но с отчетливым учетом принципа перенесения сакрального пространства, просуществовал на протяжении всего раннего средневековья, до следующей переделки, последовавшей не ранее XI вв., всегда оставаясь для херсонитов особым святым оберегом, местом с «живоносной водой», репликой знаменитой константинопольской реликвии и наглядным подтверждением специфических черт византийской цивилизации. Даже его последняя основательная реставрация поразительным образом совпадает с ремонтом столичной церкви пресвятой Богоматери Влахернской, предпринятой, по словам Михаила Глики и Скилицы-Кедрина, при Романе III в 1031 г., причем в обоих храмах – сакральном образце и копии был обновлен алтарь⁵⁷⁹.

В 1902 г. в 200 м к югу от башни Зинона, на восточной оконечности Девичьей горки, слева от дороги, ведущей в Херсонес, были доследованы остатки одноапсидного и однонефного храма с притвором (12,25 х 5,75 м), скорее всего, раннесредневекового времени, позже, в XII–XIII вв., переделанного в малый одноапсидный храм, устроенный на месте первого и напоминающий квартальные гробничные церкви или молельни позднего Херсона (рис. 255)⁵⁸⁰. Возможно, он тоже имел отношение к еще одному загородному монастырю и носил кладбищенский характер. Ранний большой храм перекрывал два вырубленных в скале боковых склепа, вход в которые вел с юга и северо-востока через квадратные шахты, напоминающие вход в подземную галерею соседнего монастыря Влахенской Богоматери. Внутри обоих крипт оказались лишь разрозненные кости. Передние устои апсиды здания непосредственно переходили в боковые стены, образуя очень маленькие заплечья. Поэтому называть сооружение «базиликой», как это делали Κ. К. Косцюшко-Валюжинич и Д. В. Айналов, было бы неверно⁵⁸¹. Оно имело вход с западной стороны, через притвор, в котором были устроены выложенные из каменных плит гробницы. Доследовния Т. Ю. Яшаевой в 2006 г. показало, что одна из них была облицована плинфой с необычной красной обмазкой-глазурью, явно сделанной на заказ. С южной стороны располагался пастофорий или галерея, куда вела дверь с каменным порогом. К северу и югу от храма находились остатки довольно широких стен, принадлежавшие, возможно, жилым помещениям, кельям, трапезной.

Рис. 255. План «храма в храме», раскопанного в 1902 г. на Девичьей горе (по Д. В. Айналову)

В 15 м к северо-востоку визуально прослеживаются остатки кладки из подтесанных камней на глине, рядом с которыми в ходе разведки 2004 г. удалось зафиксировать куски штукатурки со следами фрески серовато-голубых тонов, что позволяет предполагать здесь наличие еще одного храма или молельни. Собранный керамический материал демонстрировал крупные фрагменты римской черепицы, в том числе формы tegula laconica, a также более поздний амфорный, не выходящий за пределы VI–VII вв.

Весь архитектурный комплекс доминировал над местностью, возвышаясь над дорогой, ведшей к Херсону, и, несмотря на ограду, был виден издалека, в отличие от монастыря Богоматери Влахернской, расположенного в низине, под горкой. Примечательно, что оба сооружения, расположенные в одну линию на расстоянии примерно 100 м друг от друга, имели близкий азимут (66,0° и 73,5°) и явно были рассчитаны на общее восприятие для приближавшихся к городу⁵⁸².

Рис. 256. План загородного крестовидного храма св. Созонта и устроенной на его месте поздней часовни (по А. И. Романчук)

Не позже конца VIII – начала IX вв. на противоположной, западной загородной стороне Херсона был возведен еще один кладбищенский, но в полтора раза меньше предыдущего крестовидный храм, который состоял из центрального помещения – наоса, алтарной части с апсидой полукруглой формы и, вероятно, имел две лопасти – восточную и западную (последняя не сохранилась) (рис. 256)⁵⁸³. Ширина наоса соответствовала 4,25 м, а восстанавливаемая длина всего сооружения – 10,12 м⁵⁸⁴. Апсида с внутренним радиусом 2,5 м была выложена плотно прилегавшими друг к другу мраморными плитами и обломками плинфы, положенных на цемянковый раствор, а в центральной части наоса вымостка состояла из мраморных плит двух размеров (50 х 45 х 8 см и 50 х 25 х 8 см)⁵⁸⁵. В восточной лопасти храма после его сооружения были устроены четыре вырубленные в скале и перекрытые плитами гробницы-кимитирия для многоярусных погребений, которые содержали в общей сложности 54 костяка и фрагменты керамики IX–X вв.⁵⁸⁶. Стены постройки шириной 0,75 м были сложены из грубо околотых прямоугольных известняковых блоков и скреплены известковым раствором с морским песком, а с внутренней стороны гладко оштукатурены. Несколько позже к восточной ветви храма с севера пристроили крошечное помещение площадью около 13 м2 (3,6 х 3,7 м), которое соединялось с храмом дверным проемом в 0,9 м шириной. Еще две небольшие пристройки (2,65 х З,6, 4 х 6 м) со стенами 0,6 м на грязевом растворе располагались к югу от восточной ветви. Материалы из них (значительное количество фрагментов амфор и нескольких столовых сосудов), а также монета Василия I (867–886) тоже не выходят за пределы конца IX–X вв.⁵⁸⁷. Вероятно, это были хозяйственные помещения, входившие в здешний небольшой, не исключено, монастырский загородный комплекс. Главное место в нем занимал типичный крестовидный храм, единственное своеобразие которого заключалось в том, что он имел выступы стен, расстояние между которыми было шире проема апсиды (рис. 257)⁵⁸⁸. Это может быть свидетельством того, что в результате позднейших переделок внешний вид храма был искажен и апсида была пристроена позже к его более ранней лопасти.

Рис. 257. Храм св. Созонта. Реконструкция (по Ю. Г. Лосицкому)

Крестовидное в плане сооружение первого строительного периода возводилось как мартирий-усыпальница и лишь позже к основному зданию были пристроены помещения хозяйственного назначения, а также появился алтарь, следовательно, как и в переделанном загородном храме Богоматери Влахернской, здесь со временем тоже стало возможно каждодневное проведение Божественной литургии и Евхаристии. Все это функционировало не очень продолжительный период. Материал – амфоры с мелким зональным рифлением, керамиды кровли восточной лопасти относятся к сравнительно узкому хронологическому диапазону – VIII–X вв.⁵⁸⁹. Не противоречит этому и найденная у южной стены восточной ветви креста монета Василия I. Отсутствие следов горения позволяет предполагать, что храм был разрушен не вследствие пожара. Вероятно, он был покинут, церковная утварь унесена и только после этого рухнула кровля, от которой сохранились хаотично лежавшие фрагменты черепицы. На ограбление покинутого строения указывает отсутствие деревянных конструкций, которые оказались убраны. И лишь через некоторое время, не ранее конца XI в., на старом месте вновь был возведен новый, но на этот раз одноапсидный и однонефный храмик длиной 7,25 м и шириной около 4,5 м.⁵⁹⁰. Отсутствие следов пожара, планомерное ограбление раннего крестовидного храма свидетельствует, что его разрушение было вызвано какими-то чрезвычайными для херсонитов обстоятельствами, скорее всего, связанными с началом осады города князем Владимиром⁵⁹¹. Примечательно, что с восточной стороны храма проходила дорога, ведшая к западным городским воротам, и храм, как и дорога, был сориентирован строителями с этими воротами, которые херсониты, судя по старославянским версиям Житий семи мучеников Херсонских, нарекли «Святыми» или «Красивыми» (ta Іега, е Omorphe auloporta)⁵⁹².

Церковь вполне убедительно отождествляется А. И. Романчук с известным из письменных источников храмом св. Созонта⁵⁹³. Он фигурирует в рассказах о перенесении мощей мученика, римского папы Климента, состоявшемся в Херсоне 30 января 861 г. (3 февраля по григорианскому календарю), при участии Константина Философа, посланца императора Михаила III, причем из этих же свидетельств житийного толка следует, что в городе были и другие церкви, например, св. Прокопия, не исключено – Северная базилика, большие, «соборные» храмы-кафоликоны, такие как «дом святого Леонтия» (ecclesiam S. Leontii), возможно, главная храмовая церковь женского монастыря, отождествляемая с Западной базиликой, а также главная, «большая базилика» (basilica major), «кафоликиа церковь», вероятно, кафедральный храм св. Петра и Павла (Свв. Апостолов) на северном берегу. Отождествление этого храма с базиликой св. Петра, предложенное впервые В.В.Латышевым и разделяемое некоторыми исследователями, входит в противоречие с новыми наблюдениями относительно Восточной базилики⁵⁹⁴. Между тем агиграфические источники достаточно определенно называют эту большую церковь, легко отождествляемую с Уваровской кафедральной базиликой, церковью свв. Апостолов, Апостольской церковью⁵⁹⁵.

C. А. Беляев высказал возражения по поводу предлагаемой трактовки источников, позволяющей видеть в Западном загородном храме церковь св. Созонта, а в Западной базилике – храм св. Леонтия. По его мнению, в тексте Слова на перенесение мощей преславного Климента указано, что, встретив раку с мощами, ее сразу внесли в город: «Торжественная процессия сначала вошла в город, в храм св. Созонта. Вывод таков: храм св. Созонта находился внутри Херсонеса, внутри его городских стен, и поэтому раскопанный в 1985 г. вне городских стен Херсонеса на западном участке херсонесского некрополя храм, никак не может быть храмом св. Созонта, упомянутым в «Слове». Раскопанный в 1985 г. Загородный храм никак не может быть храмом св. Созонта и по другим обстоятельствам – он ни по своим размерам, ни по своему местоположению не приспособлен ни для торжественных служб, ни для большого количества людей. Так что, к большому сожалению, предположение А. И. Романчук находится в полном противоречии с ею же цитируемыми источниками, поэтому никак не может быть принято». И далее: «По-видимому, не может быть принято и предположение А. И. Романчук и об отождествлении Западной базилики с храмом св. Леонтия. Основание следующее. Во-первых, это предположение исходит из топографической близости обоих храмов или их нахождения в одном районе Херсонеса. В силу того, что было сказано выше о храме св. Созонта, этот аргумент отпадает. Во-вторых, имеются куда более веские соображения Д. В. Айналова и Β. В. Латышева о том, с именем какого святого может быть связана Западная базилика. Аргументы этих двух исследователей куда более убедительнее и весомее, чем предположение А. И. Романчук, так что не принимать их совсем во внимание нет никаких оснований».⁵⁹⁶

Другими словами, если не верен первый ориентир, то не верен и второй. Между тем, хоронить выводы А. И. Романчук преждевременно. Их многословное, но не очень убедительное опровержение строится на единственной посылке – мощи были внесены в город и, значит, храм, куда их первоначально поместили, тоже находился в Херсоне. Храм же, обнаруженный в 1982 г. и исследованный в 1985 г., расположен с внешней стороны города на расстоянии примерно 150 м от его западной средневековой оборонительной стены. Но в том то и дело, что в тексте источника, на который ссылается C. А. Беляев, подразумевается вхождение в град заранее встретившего св. мощи «князя города» (civitatis dux – в латинском варианте) с другими «верными и мудрыми мужами», очевидно, штабными чиновниками, коммеркиарием и протевонами из свиты стратига Никифора, который был озабочен подготовкой достойного места для помещения св. мощей перед тем, как они будут доставлены в главный кафоликон, кафедральный храм Херсона – базилику Апостолов Петра и Павла⁵⁹⁷. На некоторое время мощи действительно внесли в город, видимо, установив раку недалеко от Западных (Святых) ворот, но после их чествования ее понесли в ближайший храм – св. Созонта, который находился «по стене града, близ забрал сущу», «по соседству с городом» (quod urbi erat contiguum), поскольку уже наступил вечер («зане бе вечер»)⁵⁹⁸. Мемориальное тетраконхиальное здание (№47) находилось совсем рядом, внутри города, у конца главной продольной улицы, но оно не подходило для требуемых этой ночью богослужений и последующей утрени, поскольку являлось теофаническим мартирием без алтаря, судя по дверям во всех апсидах⁵⁹⁹. Между тем все более прибывавшая толпа мешала донести раку до намеченной для этого кафедральной базилики на северо-восточном берегу города («множество же много притекаше, яко неудобь донести на место [уготованное ей] блаженную раку»), Поэтому в Слове на перенесение мощей преславного Климента ясно сказано, что после того как рака была поставлена ненадолго («положити ю вмале») на недавно оборудованное стараниями стратига Никифора «новозданем столпе града, тем создане тогда во имя святаго Климента», ее решили унести «в храм святаго Созонта». Причем речь шла не о «новой башне в оборонительной стене города», а именно о «городском столпе» – неком возвышении или колонне, поставленной во имя св. Климента, может быть, реликварии в форме столба (stylos), располагавшемся в городе вне храма⁶⁰⁰. Такие случаи встречались в византийской практике⁶⁰¹. У самих херсонитов это был не единственный памятный «столп» в городе. Как уже указывалось, в V–VI вв. местные христиане поставили подобный «столп» (ta kiona) с изображением животвороного креста на том месте, где предал душу в руки ангелов замученный «эллинами» первый епископ города, Василий (Василей)⁶⁰².

Вероятно, именно крестовидная планировка и сравнительно небольшие размеры кладбищенского храма, а еще более – его загородный характер, неудобство ходить к нему ночью из города для тех, кто будет участвовать в ритуале, заставили Херсонского архиепископа Георгия с некоторыми «верными», очевидно, из числа клириков и все тех же приближенных стратига Никифора, отвечавшего за благополучный исход задуманного, через час-другой («в первую же стражу нощи», то есть от заката до 22 часов по зимнему времени) в полном молчании, без пения («безмолвию бывшу»), дабы не привлекать внимание, перенести мощи в город, на сей раз в гораздо более крупную церковь-кафоликон, в котором было удобнее организовать всенощную службу (pannychis), начавшуюся Великой вечерней с литанией и литией (litaneia, litai), а закончившуюся общей праздничной утреней («вселюдска заутра»)⁶⁰³. В этих сведениях источников проглядывает, как кажется, любопытное, многозначительное указание на особую палестинскую традицию литургической практики здешнего храма, что проявлялось в наличии палетинской «агрипнии», в состав которой входила «великая вечерня» с литией и благословением хлебов. В таком случае в праздничные и воскресные дни на утрени после рядовых кафизм пелся Полиелей, а также звучало пение XVII кафизмы (Непорочны) с особыми воскресными тропарями⁶⁰⁴. Вероятно, столь сильное палестинское влияние в богослужебных обычаях было не прямое, а через монашеские центры Малой Азии, локализовать которые в Киликии позволяет имя св. Леонтия, в память которого был освящен здешний «Божий дом». Кроме того, поскольку вторую часть ночи в храме служили «благоверные жены'и «черноризицы», которым, согласно 16-му правилу VI Вселенского собора, ночью не разрешалось покидать свой монастырь и присутствовать в мужской обители, не исключено, что кафоликон входил в комплекс именно женской городской общежительной киновии, насчитывывавшей, вероятно, пару десятков монахинь⁶⁰⁵. Следует также учесть, что происходящему, особенностям богослужения и устроения монашеской жизни более всего удовлетворяли бы акимиты-"неусыпляющие» с их уставом, построенном на бдении, не знающим перерыва в богослужении. Такого рода обители находились в Константинополе и по всей территории Империи.

Так или иначе, просторная Западная трехнефная базилика (36 х 21,36 м) вполне подходила для задуманного, а наличие рядом с ней гробничного мартирия одного из первых херсонесских епископов – священномученика Василия, на что намекает в своих контраргументах C. А. Беляев, ни в коей мере не мешало городской киновии и ее церкви – монастырскому кафоликону носить имя св. Леонтия («дом св. Леонтия» или ecclessia S. Leontii)⁶⁰⁶, судя по находкам культовых предметов с его именем, тоже весьма почитавшегося в ранневизантийском Херсоне⁶⁰⁷.

Вероятно, при этой же базилике, одной из четырех самых больших в городе, находилась липсанотека епископа города, которую пополнили св. мощи муч. Климента⁶⁰⁸.

Не случайно в старославянском переводе Слова на перенесение мощей преславного Климента место было названо не храмом или церковью, но именно «домом» св. Леонтия. Так же – «весьма чтимым домом», «святым домом» (domo percolenda, sancta domo, oiko de pansebasmio, agio oiko) – назван в мартирии братьев Евпрепия и Феодора и в компиляции мартирия папы Мартина конца VII в. херсонский Южный загородный монастырь «святой и непорочной матери Божьей Девы Марии, именуемый Влахернским» (quae appellatur Blachernes, epilegomeno Blachernais)⁶⁰⁹.

Из притвора в нефы главного храма – Западной базилики, богато украшенных мозаикой черного, красного, желтого и белого цветов, фигурной мраморной вымосткой и мраморными плитами, вели три двери с мраморными порогами, стертость которых показывает, что средние двери открывались редко, в особо торжественных случаях, а обычные богомольцы входили через боковые двери, в которых открывалась только правая половина (рис. 258)⁶¹⁰. Пол в алтарной апсиде полукруглой, а снаружи пятигранной формы, характерной преимущественно для крупных, близких по времени возведения херсонесских базилик второй половины VI–VII вв., был выложен мрамором так, что образовывал расходящийся лучами крест в круге (рис. 259), а в саму стену апсиды по центру был помещен закладной камень (0,49 х 0,24 м), с вырезанным в нем вглубь четырехконечным крестом с расширяющимися концами (см.: рис. 233. З)⁶¹¹. Похожие мраморные круги с крестами, судя по находкам кусков, находились в алтарной части Уваровской базилики (№23) и соседнего с ней базиликального храма «А», входивших в кафедральный епископальный комплекс, возведенный в конце VI – начале VII вв. на северо-восточном берегу городища⁶¹². Очевидно, они являлись изображением «хлеба живого» как символа Причастия («Я есть хлеб живой [Иоанн: VI. 48–50]) и одновременно Креста Господнего⁶¹³. Это сходство оформления деталей интерьера, а также чрезвычайная близость техники кладки стен названных сооружений, что подчеркивал Д. В. Айналов, заставляют предполагать хронологическую близость их возникновения⁶¹⁴. На то же указывает засыпь большой прямоугольной цистерны №33 из рыбозасолочного комплекса, возникшего не ранее середины VI в. у тыльной стороны башни I, после чего здесь началось монастырское строительство (рис. 260, Е)⁶¹⁵. Последнее подтверждает находка стенки светлоглиняной амфоры конца VI–VII вв. в восточном углу центрального нефа пол полом базилики⁶¹⁶.

Рис. 258. Западная базилика (№13). Реконструкция (по Ю. Г. Лосицкому)

Рис. 259. План алтарной части Западной базилики с вымосткой пола. Слева – закладной камень с крестом и мозаичные дорожки вдоль солеи; справа – крестовидное отверстие под престолом для установки ковчега с мощами. Раскопки 1901 г. Рис. М. И. Скубетова

Не исключено, что Западная базилика, как и Уваровская, и базилика №28 на агоре, тоже имела мраморный амвон. По крайней мере, в восточной части комплекса, рядом с гробничными «часовнями» В и Г К. К. Косцюшко-Валюжиничем были найдены впоследствии оказавшиеся утерянными монолитная часть амвонного балкона и еще несколько фрагментов с рельефным крестом и вырезами для ступени лестницы, очевидно, от амвона константинопольского типа, наиболее широко распространенного в течение всего VI в. (рис. 261)⁶¹⁷. Использовался ли он до окончательного разрушения базилики или был разобран раньше, во время очередного крупного ремонта, переделки храма, сказать трудно. Еще более беспочвенно фантазировать на тему того, что он «...был спрятан священниками во время карательных экспедиций императора Юстиниана II (710–711)»⁶¹⁸. Скорее, это могло случиться, когда со временем по две колонны с обеих сторон стилобата, примыкавшего к центральной апсиде, были удалены и заменены пятиметровыми стенками, сложенными на известковом растворе с легким розоватым оттенком, отличавшимся от белого по цвету раствора, на котором крепили базы всех двух десятков колонн во время сооружения храма⁶¹⁹. Это позволило создать трехапсидный алтарь-святилище, появление которого могло быть вызвано утверждением в Херсоне возникшей с последней четверти VI в. службы Двух выходов⁶²⁰. Впрочем, по данным Р. Тафта, «алтарь, отступивший в новое трехапсидное святилище», стал характерен для церквей после иконоборского периода и, если это так, тогда перестройка церкви и разборка амвона были явлениями одного порядка и одного времени, близкого к середине IX в.⁶²¹. Перепланировка указывает также на полный переклад стен второго этажа центрального нефа. Мозаичные дорожки по бокам алтарного возвышения – вимы (святилища) тоже были выложены позже (см.: рис. 259), а в центральной апсиде из мелкого камня, причем не на извести, как прежде, а на глине, был сооружен высокий полукруглый синтрон из трех рядов сидений и с кафедральным креслом посередине для архиерея. Приподнятое седалище и кафедра в апсиде необходимо было потому, что полагалось, чтобы во время богослужения епископ был виден во время чтения проповеди с престола⁶²², а вместительный синтрон объясним многочисленностью клира, сослужащих священников, собиравшихся на особо торжественные богослужения в дни крещения и памяти святых⁶²³. Раскопки на месте базилики, соседней крещальни («часовни Б»), поминальной гробничной церкви («часовни Г») и крестовидного молитвенного дома-кимитирия (Д) обнаружили обилие проконнеских мраморов от их интерьеров, что подтверждает впечатление о богатстве и пышности внутренней отделки, какой вообще отличаются раннесредневековые культовые постройки Херсона (рис. 262)⁶²⁴.

Западный храмовый комплекс с колодцем-фиалом перед экзонартексом, как в Уваровской базилике, окружала крепостная ограда из построенных не ранее правления Юстиниана I сравнительно коротких, не более 40–45 м куртин 2 и 1, причем последняя была пристроена к приморскому береговому отрезку западной античной оборонительной стены, в свою очередь возведенной не ранее I в. н.э. (см.: рис. 177)⁶²⁵ рядом со стыком куртин на расстоянии 3,3 м от угла в куртине 2 поначалу были устроены внешние ворота – проем шириной 2,3 м. При позднейшей перестройке его заложили прямоугольной угловой башней, возведенной с внутренней стороны города⁶²⁶. Эта башня служила для обстрела пространства вдоль куртины 1, для чего на ее верхней площадке вполне могли быть установлены метательные орудия, какие, согласно правилам византийской полиоркетики, полагалось равномерно распределять по всему периметру оборонительных стен города⁶²⁷.

Поскольку калитка или малые ворота около приморской фланговой башни I появилась не ранее IX–X в., когда была в очередной раз перестроена, утолщена куртина 1, на территорию храмового комплекса должен был вести какой-либо иной проход. Для него весьма удачным представляется небольшой сводчатый проход шириной 2,5 м у основания и вышиной 1,78 м до середины арки, сложенной не на извести, а насухо как раз посередине куртины 1 (рис. 263). В дальнейшем, очевидно, после сооружения калитки под защитой башни I, его прочно заложили бутовой кладкой на извести, тогда как с внутренней стороны города уже в VII–VIII вв. была возведена вторая линия оборонительной стены, примкнувшая вплотную к первой и закрывшая собой проем с аркой⁶²⁸.

Puс. 262. Мраморные детали интерьера Западной базилики. Раскопки 1901 г.

Это наблюдение Κ. К. Косцюшко-Валюжинича оспорил А. Л. Бертье-Делагард, увидевший в проходе лишь обыкновенную так называемую разгрузную арку, устроенную над позднеримским склепом № 1039, оказавшимся целиком, за исключением входа, под куртиной⁶²⁹. По его мнению, калитка была «излишне широка и слишком низка даже для пешеходов», а кроме того, у нее не было притолоки и штучной облицовки боков. С «очевидностью» такого заключения согласился и А. Л. Якобсон⁶³⁰. Его поддержала И. А. Антонова, по мнению которой, «стена с аркой примыкает к ранее построенной, что исключает ее заклад»⁶³¹. Между тем, Г. Д. Белов, рассматривавший арочный пролет как ворота, отметил вслед за Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем, что стены куртины 1 были с обеих сторон облицованы большими известняковыми, легко выветривавшимися плитами, положенными на извести, и лишь новое утолщение куртины могло надежно скрыт старый проход, неудобный для защиты по причине нахождения его вдали от башен, по середине куртины⁶³². Обращает внимание, что калитка, устроенная позже по соседству, впритык к башне I, имела такую же ширину (о высоте и форме верха сказать невозможно). Въездные ворота во двор средневековой усадьбы 2 в квартале X А со стороны II продольной улицы были тоже оформлены аркой высотой примерно 2 м и шириной около 2,6 м у основания⁶³³. Форма арки (полуциркульная) не препятствовала установке деревянной дверной коробки и дверей соответствующей конфигурации. Последние могли быть двухстворчатыми или даже одинарными, в том случае если боковины арочного пролета были зашиты досками, прибитыми к деревянному каркасу.

В склепе №1039 под куртиной, полностью засыпанном землей, было обнаружено множество лежавших в беспорядке костяков, а находка поздневизантийской монеты бесспорно указывает на его долгое использование в погребальных целях⁶³⁴. Однако остается непонятным, почему строители побоялись, что только этот склеп «может быть раздавлен грузом стены» и поэтому «передали давление стены на пяты арки». Ведь левее, на расстоянии 7,8 м от этого склепа находился еще один (№ 1038), почти такого же размера, с тремя нишами-лежанками⁶³⁵. О нем тоже знали, но не удостоили «разгрузной арки». К. Э. Гриневич, разделявший точку зрения А. Л. Бертье-Делагарда, полагал, что склеп №1039 принадлежал «знатному городскому семейству, пожелавшему быть погребенным в почитаемом месте», но «строители обнаружили здесь склеп слишком поздно, когда часть стены была уже построена» и поэтому пошли «на значительное ослабление боевой мощи стены», устроив разгрузочную арку⁶³⁶. Нетрудно заметит, что одно предположение противоречит другому. О соседнем склепе №1038 строители, по мнению исследователя, тоже не знали и «поэтому провели стену над ним без разгрузочной арки»⁶³⁷. Заявление опять-таки неправдоподобное, ибо при устройстве фундамента куртины в этом месте, где скала очень близко подходила к поверхности земли, не заметить вырубленные в камне открытые сверху дромосы обоих склепов было невозможно. Может быть, дело не в отсутствии наблюдательности строителей, не в «перепаде высот» между скальным и глинистым основанием, которого на месте арки нет, и не в массивности здешней оборонительной стены, которая на этом участке не превышала толщины 2,5 м и высоты 4 м (по данным Косцюшко, 11 футов с сохранившимся местами парапетом), а в элементарном, вполне понятном желании сделать арочные ворота, необходимые для прохода с запада на территорию заключенного в стены храмового комплекса и для выхода из него за пределы города? Ведь после того, как ворота в виде проема шириной 2,3 м, находившиеся в нескольких метрах от угла 1 и 2 (ранней) куртины, были застроены прямоугольной угловой башней I а, западная «цитадель» не могла, в связи с этим не испытывать известные неудобства⁶³⁸.

Рис. 263. Арочный пролет предполагаемых сводчатых ворот к куртине 1 после реставрации 1968 г. (по И. А. Антоновой, С. Г. Рыжову)

Следует заметить, что при любых трактовках остается главное – нерушимые свидетельства и письменных, и археологических источников о существовании больших и малых херсонесских раннесредневековых храмов в самых разных районах города, в том числе и на северо-западе. Они активно действовали, а отнюдь не ветшали или лежали в руинах. Сам храмовый комплекс с Западной базиликой вскоре после своего сооружения пережил ремонт, а затем неоднократные перестройки и достройки, в значительной степени изменившие его вид⁶³⁹. По данным, собранным И. А. Завадской, уже в VII в. в базилике была сбита фресковая роспись, причем штукатурка с ее остатками хорошей сохранности, обнаруженная в засыпи цистерны №33, говорит о том, что это произошло тогда, когда интерьер кафликона еще не успел обветшать. Позже к баптистерию-мартирию («часовне Б», №11) был пристроен крестовидный мавзолей с полом из каменных плит и с кимитирием из семи гробниц, который в свою очередь находился над склепом с лежанками, заделанными плинфой. Кроме того, перестройке от основания подвергалась южная «галерея», ряды колонн между нефами и вима с алтарной нишей, где возвели трехступенчатый синтрон⁶⁴⁰. Эти достройки и перестройки на территории комплекса Западной базилики могут показаться случайными, но не исключено, что и здесь мы имеем дело с еще одним ярким примером проявления специфичной византийской формы проектирования⁶⁴¹. В очередности этих работ не совсем ясно появление небольшой, почти квадратной в плане одноапсидной постройки («часовни Б») или, скорее, баптистерия, возведенного слева, впритык к оконечности северного нефа базилики, где была устроена дверь, соединившая оба помещения. Д. В. Айналов резонно полагал одновременность обоих сооружений, указывая на заметные связи в кладке апсиды этой капеллы и стены базилики⁶⁴². Однако Е. Г Суров считал, что «часовня Б» была построена раньше базилики и видел в ней наиболее раннюю христианскую постройку в северо-западном районе городища. Основанием для такого заключения служило отсутствие отчетливо выраженной перевязи в стенах обоих сооружений и их разные продольные оси, отклонения которых в действительности весьма незначительны. Он считал, что южная стена «часовни Б» до плеча ее апсиды была разобрана при возведении базилики и указывал на разность характера скрепляющего раствора, белого у базилики и слегка розоватого, цемянкового у «часовни»⁶⁴³. Впрочем, такой оттенок имели как раз поздние перестройки на стилобатах, внутри нефов базилики.

Рис. 264. Купель со ступенью в крещальне Западной базилики (по Д. В. Айналову)

Вслед за Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем и С. Ф. Стржелецким, Е. Г. Суров полагал, что десятигранное углубление 0,83 х 0,65 м в наибольших поперечниках и глубиной чуть меньше метра, вырубленное в скале чуть в стороне от центра здания, на линии апсиды «часовни Б», и облицованное плитками белого мрамора, служило не купелью, а мощехранительницей. Он писал: «Это очевидно и по положению в апсиде, по размерам, по форме и по сходу в это углубление с задней стороны престола»⁶⁴⁴. Между тем, часть мраморных ступеней, вовсе необязательных, мало того, ненужных для отверстия мощехранилища, обнаружена как раз с восточной стороны, как это обыкновенно было в купелях баптистериев, где вдоль стены оставлено достаточно пространства (рис. 264)⁶⁴⁵. Такое расположение крещальной купели в апсиде являлось характерной сирийской чертой и часто встречалось на христианском Востоке и на Балканах⁶⁴⁶. Кроме того, для мощехранительницы она имеет излишнюю глубину⁶⁴⁷. К примеру, в самой базилике №13 в полу алтарной апсиды такое отверстие для раки, указывавшее место престола, имело традиционный для мощехранилищ базиликальных храмов вид равностороннего креста («confessio»), но ее глубина не превышала 0,48 м, то есть была чуть больше одного византийского локтя (см.: рис. 259)⁶⁴⁸. В еще меньшей мощехранительнице стоял ларец-реликварий «храма с ковчегом» (№19) и рака в крестовидном отверстии под престолом базилики 1935 г. (см.: рис. 203)⁶⁴⁹. Наконец, будь это отверстие для вложения мощей, оно бы требовало престола, а это нарушало известное правило единственности алтаря.

Рис. 265. Купель и вырубные могилы по ее сторонам в крещальне Западной базилики. Вид с востока. Раскопки Е. Г. Сурова в 1963 г.

Следует особо отметить, что в помещении, интерпретируемом как баптистерий, под полом, вымощенным плинфой, были устроены четыре прямоугольные могилы, в одной из которых оказались кусочки ткани с остатками золотых нитей и серебряная фурнитура небольшого оклада Евангелия, застежки переплета, крестик с христограммой. Известно, что византийцы использовали священные тексты в качестве оберегов, официально признанных, разрешенных христианских защитных средств, филактериев, и это было давней традицией, отражавшей веру в силу слова⁶⁵⁰. Две могилы размещались по сторонам десятигранной купели, причем в одной из них, покрытой массивной известняковой плитой (2,11 х 1,24 х 0,28 м), лежало множество лавровых листьев, очевидно, из подушечки, какие клали под голову умершим (рис. 265)⁶⁵¹. Все это свидетельствует о важности погребенных здесь лиц, скорее всего, из числа настоятельствовавших и освященных монахов или монахинь, великосхимников, священников, причетников, коих полагалось по чину православного погребения помещать ближе к алтарю и святым местам⁶⁵². Такая практика устройства «привилегированных могил», скорее всего, клириков высокого ранга, в помещении крещальни не может рассматриваться как исключение, поскольку во время раскопок 1877 г. на месте купели баптистерия №24 около Уваровской базилики тоже была обнаружена могила из каменных плит, а другая, такая же занимала половину южной апсиды⁶⁵³. Две могилы (одна с одиночной, другая с двойной ингумацией и монетами с «ро») находились и под кирпичным полом баптистерия пятиапсидного храма XI–XIII вв.⁶⁵⁴.

Подобные случаи размещения гробниц под полом крещальни, непосредственно рядом с купелью, известны и за пределами Херсона, например, в ранневизантийских баптистериях Восточного Причерноморья (Цандрипшская крещальня) или в баптистерии-мартирии эпохи Юстиниана I в сирийском Сергиополисе (Ресафе), где купель восьмигранной формы тоже была расположена в апсиде, и, следовательно, правило, запрещавшее хоронить в крещальнях, соблюдалось непоследовательно⁶⁵⁵. Вообще, соседство в одном сооружении баптистерия и мемориальной часовни или мартирия являлось обычной чертой раннехристианского строительства, поскольку христианская мысль проводила очень выразительную символическую параллель между крещением и смертью⁶⁵⁶. Следовательно, херсонский мартирий («часовню Б») не было нужды превращать в баптистерий в некий гипотетичный «второй строительный период»⁶⁵⁷. Он изначально был связан с баптистерием-мартирием и внешне, архитектурными формами, и устройством, и глубинной, ментальной символикой⁶⁵⁸. Человек, входивший в него из бокового нефа базилики, чтобы подойти к купели в апсиде, наступал на гробницы, кирпичное покрытие которых служило полом. Таким образом, христианский обычай самоуничижения здесь был воплощен в полной мере.

Рис. 266. План гробничного мартирия со склепом св. Василия («часовня Г», №12), крещальни («часовня Б», №11) и крестовидного мартирия, пристроенного к крещальне Западной базилики. 1903 г. Чертеж М. И. Скубетова.

Позднее к крещальне-усыпальнице был вплотную пристроен сложенный на глине, сравнительно невысокий, приземистый крестовидный мавзолей, все ветви которого были равными и имели длину 3,75 м, ширину – с 4,5      м, толщину стен – 0,75 м, а высоту до пяти сводов ветвей креста – 4,5 м (рис. 266)⁶⁵⁹. Он закрыл собой особый вход, который вел в крещальню с западной стороны и, значит, был построен позже ее. Теперь оттуда, со стороны площади перед входом в базилику, можно было попасть в двери этого крестовидного сооружения, совершенно обособленного от базилики и не сообщавшегося проходом с крещальней⁶⁶⁰. Причем нет никаких оснований считать, что руины его «находятся под часовней Б»⁶⁶¹. Если учесть, что строительный модул крестовидной постройки (0,75) совпадает с модулем загородного Западного крестовидного храма, а последний возник не ранее VIII в., оба сооружения могут быть близки по времени⁶⁶². В любом случае стратиграфия и строительная техника памятника указывают на его возникновение позже базилики №13 и баптистерия-мартирия, а никак не раньше⁶⁶³. Крестовидная постройка №11 рядом с Западной базиликой, несомненно, служила усыпальницей-кимитирием, а может быть, и липсанотекой (мощехранительницей, «костотекой»), поскольку находилась над вырубленным в скале склепом с восемью лежанками вдоль стен, спуск в который был перекрыт сводом, поверх которого находился вход в усыпальницу – молитвенный дом⁶⁶⁴. Внутри последнего, в лопастях креста, оставляя свободным только центр, под полом из известняковых плит тоже располагалось семь вырубных гробниц прямоугольной формы, в которых оказались стеклянные и бронзовые браслеты и пара простых бронзовых серег-колечек, типичных для раннесредневековых погребений.

К этому следует добавить могилы, устроенные позже остальных в одноапсидной церквушке-приделе («часовне B») с мозаичным полом на восточной оконечности южной «галереи» базилики⁶⁶⁵. Интерпретировать это сооружение как скевофилакий едва ли возможно, поскольку «часовня В» имела в алтарной апсиде самостоятельный престол в виде остатка толстой мраморной колонны с положенной сверху крышкой и не была синхронна баптистерию («часовне Б»), а возникла не ранее IX в., судя по ее гробницам с многоярусными захоронениями и характерному каменному кресту в круге, установленному в алтаре в нише⁶⁶⁶. Усыпальницы были расположены не только под полом, но и выше уровня пола, выложены из хорошо отесанных плит в виде саркофагообразного ящика с каменной плитой-крышкой, что видно на фотографии из отчета Κ. К. Косцюшко-Валюжинича⁶⁶⁷. Следовательно, наземные могилы служили предметом почитания, а сама особая придельная церковь в оконечности «галереи» Западной базилики являлась местом мемориального культа и проведения ритуала евхаристии. Одновременно она несла кладбищенские функции для видных членов паройкии, гробницы которых располагались под полом «часовни В», даже под ее западной стеной и ничем не были отмечены⁶⁶⁸. Впрочем, наличие в церквах захоронений, даже чтимых, привилегированных, явно сделанных с разрешения епископа, как уже указывалось, не делает их мартириями⁶⁶⁹. Скорее можно предположить другое: не только крестовидный кимитирий №11, но почти все части храмового комплекса играли роль липсанотеки, подобной тем, что устраивали в монастырях как хранилища мощей умерших иноков, инокинь, как великосхимников, так и рясофоров, а также некоторых благочестивых мирян и их детей. Это вполне объяснимо, поскольку помыслы византийских монахов были особенно тесно связаны со смертью, можно сказать, они мечтали о ней, ибо для ромея смерть не являлась концом. Отсюда же проистекало стремление мирян умереть в окружении семьи, родных, совершив положенные церковные таинства, Евхаристию, более того, – даже принять постриг, взять монашеское имя и быть похороненным как рясофор, в монашеском облачении⁶⁷⁰. Поэтому на территории некрополя Западной базилики могли сложиться семейные усыпальницы с захоронениями тех прихожан кафоликона, ктиторов, кто из поколения в поколение особенно почитал этот монастырский храм и его святыни и кто, вместе с тем, постоянно жертвовал на «дом св. Леонтия», был его вкладчиком. Не исключено, что сам монастырь основывался как усыпальница основателей и членов их семей и предназначался для обеспечения их регулярного поминовения.

Замечено, что строительство базилики №13 и примыкающих к ней сооружений было предпринято в месте весьма неудобном, на границе подъема скалы к югу, с перепадом высот около 10 м, на мощных, агрессивных глинах, которые провоцировали оползни в сторону близкого берега моря⁶⁷¹. Следовательно, должны были быть веские основания для проведения столь масштабных, дорогостоящих работ именно здесь, что потребовало возведения подпорных стен с юга и востока, создания системы террассирования, гидротехнических сооружений и других мер борьбы за «жизнеспособность» участка.

Очевидно, это связано с тем, что главной святыней, с которой началось сооружение «дома св. Леонтия» и его липсанотеки, стало открытие такой особо почитаемой реликвии как места упокоения одного из раннехристианских мучеников. Это предположение высказывалось некоторыми исследователями давно, но не получало конкретизации⁶⁷². Между тем, в подобной реликвии можно видеть могилу мученически умершего первого епископа города Василия (Василея), выброшенного после смерти из западных, по старославянской версии – «Иера» (Святых) или «Красных» (Красивых) ворот и похороненного, согласно свидетельству херсонесского агиографа VI в., «...вне стены на запад града близ тоя стены», то есть по соседству с западной древней оборонительной стеной⁶⁷³. Последняя шла 270 м, считая от башни V до моря, по ровной местности без излома, совершенно прямо. В ней действительно слабо была проведена идея бокового обстреливания, но нет оснований полагать, что стена была упразднена и срыта уже в эпоху «римской элевтерии», то есть во II–III вв.⁶⁷⁴. Заменившие ее раннесредневековые куртины 2–4, отходившие резко на запад, имели облицовку из плит, положенных на извести, а внутри состояли из бута на извести и появились никак не ранее конца IV в., если не позже, учитывая строительство куртины 1 в VI в.⁶⁷⁵. Следовательно, предшествующая им греко-римская стена толщиной 4,2 м, сложенная на известково-цемянковом растворе и облицованная камнями кубической формы, еще функционировала до этого времени. На ее приморской оконечности находилась оборонительная башня прямоугольной формы, прослеженная во время раскопок 1928 г.⁶⁷⁶. Внутрь башни вела дверь в юго-восточной стене, а на башню – лестница с запада. От башни в сторону запада, в направлении раннесредневековой угловой башни I шла приморская стена с рустированной кладкой толщиной 1,5 м, следы которой к настоящему времени исчезли вследствие обрушения кромки берега.

В связи с этим ориентиром особый интерес вызывает еще одна молельня и одновременно усыпальница (№12 по списку имп. Археологической комиссии, она же – «часовня Г»), длиной 6,4 и шириной 4,6 м, которая располагалась как раз в углу, образуемом древней западной и приморской береговой оборонительными стенами на расстоянии 4 м от апсиды крещальни-мартирия («часовни Б») Западной базилики и в 5 м против античной оборонительной стены (рис. 267; см.: рис. 260, 266). Не случайно над расположенным здесь подземным склепом было построено культовое поминальное сооружение с престолом, как это обычно и повсеместно делалось в Византии над местами почитания святых и мучеников, и, значит, оно могло быть не просто ораторием, молитвенным домом (eukterios oikos, eukterion), как называли такие постройки ромеи, но и мартирием⁶⁷⁷. Подобные молельни или часовни обычно находились под опекой диаконов⁶⁷⁸.

Рис. 267. Остатки гробничного мартирия («часовни Г») с северной стороны Западной базилики

(по А. Л. Якобсону)

Сооружение имело прямое отношение к некрополю первых веков н.э., находившемуся здесь до строительства новой линии западной средневековой оборонительной стены. В отличие от алтаря базилики, отклоняющегося от востока к северу лишь на 5°, алтарь этой поминальной капеллы имеет отклонение на 30°, что объясняется не прекращением существования храмика и его давним забвением ко времени строительства более позднего крестовидного молитвенного дома-кимитирия рядом с большой базиликой, как полагал Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, а изначальной увязкой строительства мартирия около западной античной оборонительной стены с ориентацией квадратного в плане склепа (2,25 х 2,25 м, высота 1,7 м), который оказался под этим поминальным храмом. Как верно отметил Е. Г. Суров, склеп занимает особое место и резко отличается от других склепов этого района по своему устройству⁶⁷⁹. Арочный вход в погребальную камеру с дромосом 1,8 м длиной и 0,85 м шириной был вырублен до свода в скале, а вверху, с высоты 0,9 м от пола, фигурно доложен превосходным полуцилиндрическим сводом из светло-желтой, сравнительно тонкой плинфы обычного для первых веков н.э. стандарта, скрепленной розоватой цемянкой (рис. 268–269)⁶⁸⁰. Против входа в глубине находилась низкая, высотой не более 0,4 м лежанка для покойника необычно большой, как бы двойной ширины в 1,25 м (рис. 270), но кроме человеческих костей в склепе, судя по отчету о раскопках, была найдена только «костяная точеная застежка». Κ. К. Косцюшко-Валюжинич отметил, что свод усыпальницы весьма искусно, красивыми рядами выведен из кирпичей, уложенных радиально и углами, особой, еще не встречавшейся кладкой, заключающейся в том, что кирпичи поставлены ребром вниз, так, что «образуют купол, по середине которого кладка оканчивается одним кирпичом», а сам склеп напоминает «цветущую эпоху византийского зодчества, относится к древнейшим памятникам христианства в Херсонесе»⁶⁸¹. С этим выводом был согласен Л. В. Фирсов, обращавший внимание также на три проема, а точнее, ниши в полукруглой алтарной апсиде, судя по описанию М. И. Скубетова на его чертеже 1903 г., как бы имитирующие три конхи, что было свойственно конструкции мартириев (рис. 271)⁶⁸². По поводу этой апсиды Д. В. Айналов отмечал, что хрупкая кладка ее стены значительно уже фундаментальных стен самого храмика, с которым у нее нет связей, отчего она кажется приделанной позже, в ходе перестройки здания⁶⁸³.

Рис. 268. Вход в склеп св. Василия. Вид с севера.

Фото 2003 г.

В 1891 г. при раскопках гробничной церкви-мартирия в мощеной каменными плитами алтарной части на месте оказалось плоское квадратное углубление для основания престола и алтарная преграда из каменных плит высотой 0,78 м с мраморным порогом, в остальной части был обнаружен «мозаичный пол очень красивого и, по мнению А. Л. Бертье-Делагарда, древнейшего рисунка», а в 1901 г. – скульптурный символ Св. Духа – небольшой голубь из инкерманского камня с круглым отверстием вместо ног для укрепления на стержне⁶⁸⁴. Именно техника и рисунок мозаики позволили заведующему раскопками отметить, что «это один из ранних храмов», но важная оговорка о ее сходстве с рисунком мозаики в Уваровской базилике позволяет относить оформление интерьера поминального храма ко времени не ранее второй половины VI в.⁶⁸⁵. Это совпадает с мнением Е. Г. Сурова о существовании склепа под евктирионом между VI–X вв.⁶⁸⁶.

Такие небольшие сооружения для поминальных служб и трапез-агап нередко строили над могилами мучеников. При этом над склепом, могилой, надгробной плитой усопшего помещали алтарный столик с дополнительной столешницей – менсой. Известно, что практика агап была отменена только канонами Пято-шестого (Трулльского) собора 691–692 гг.⁶⁸⁷, но к этому времени сооружение уже давно находилось в действии.

Рис. 269. Мартирий и склеп св. Василия («часовня Г»). План и разрезы

Рис. 270. Лежанка склепа св. Василия. Фото 2003 г.

Другого столь же подходящего объекта для мартирия св. муч. Василия в западной части Херсона нет. М. И. Ростовцев пытался отождествить с ним позднеантичный вырубной склеп с фресковой росписью, обнаруженный в 1911 г. на земле поместья Н. И. Тура⁶⁸⁸. Владения последнего располагались к северо-западу от нынешнего пляжа «Солнечный». Склеп был перестроен не ранее VI–VII вв. в крошечную подземную меморию-молельню, в которой задняя саркофагобразная ниша-лежанка была превращена в грубую трапецевидную апсиду с алтарной преградой и царскими вратами, то есть была приспособлена для отправления литургии (рис. 272)⁶⁸⁹. Правую стену евктириона украшала фреска, изображающая мужскую и женскую фигуры между деревом и тростником, а по центру, перед ними, как бы вдали – город (рис. 273). Последний обозначен в виде концентрической крепостной ограды с зубчатыми стенами, башнями и двумя воротами, образной натурой для которых местному художнику могла послужить хорошо знакомая городская ограда Херсона. Над задней нишей, превращенной в алтарную часть, были нарисованы два павлина с лавровой гирляндой в клювах, цветки розы, а в самой глубине прослеживались следы изображения голубей, что должно было в целом символизировать райский сад и воскрешение душ. На входной стене, справа, рядом с изображением тростника, продолжая общую композицию, сохранились ноги человека в ремешковых сандалиях, который идет в сторону противоположную городу. Такое обрамление позволяет трактовать фигуры как Иосифа и Марию, идущих в Вифлеем на перепись или в Иерусалим после рождения Христа (Лк. 2: 1–22)⁶⁹⁰, либо, как мне кажется, более аллегорически – как изображение умерших, направляющихся к небесному Граду Господнему, то есть в Рай, к которому протянуты руки мужчины. Впрочем, нельзя исключить и еще более простой вариант: иллюстрацию к молитве за богоспосаемый город, в котором жили⁶⁹¹. Разумеется, херсониты-христиане могли постараться похоронить выброшенное из Западных ворот тело Василия в укромном месте, подальше от города, но в таком случае составитель Жития вряд ли написал бы о том, что это было совершено близ городской стены: даже если брать по прямой, склеп на земле Н. И. Тура оказывается на расстоянии более двух стадий (400 м) к юго-западу от фланговой башни V. Гораздо ближе к западной оборонительной стене, недалеко от 5-ой куртины находился ранневизантийский вырубной склеп с христианской росписью и тремя нишами-лежанками почти под потолком камеры, однако он не стал объектом поклонения, очевидно, был забыт, а лежанка в задней стене, замурованная по христианскому обычаю погребения плинфой на цемянковом растворе, оказалась осквернена грабителями⁶⁹².

Рис. 271. План мартирия св. Василия (по А.Л. Якобсону)

Видеть гробницу Василия в крестовидной молельне с могилами и склепом, пристроенном с северо-запада к баптистерию и расчитанном на множество погребений, тоже не приходится по причине наличия в нем именно коллективного кимитирия, что, скорее, соответствовало облику главной монастырской липсанотеки, нежели одиночной святыни, а также вследствие более позднего строительства, явно уже после завершения базилики №13, тогда как евктирион-мартирий №12 имел более камерный характер и возник до или одновременно со строительством большого кафоликона и мемориального баптистерия с погребениями («часовни Б»)⁶⁹³. Следовательно, ему придали особое значение и это мог быть тот самый памятник, с которого началось строительство здешнего архитектурного комплекса «дома св. Леонтия» и организация монастыря. Он действительно находится подле оборонительной стены, что полностью совпадает с легендарными реалиями агиографического источника.

Рис. 272. План склепа на земле Н.И. Тура (по А.Л. Якобсону)

Храмово-монастырский архитектурный комплекс с перестройками, ремонтами, достройками, обновлениями существовал по меньшей мере до конца X в. На это указывают археологический материал и монеты, как в виде клада, так и разбросанные по полу, найденные в постройке с остатками металлообрабатывающей мастерской и с несколькими подвалами с пифосами, обнаруженной вдоль внешней стороны фундамента древней западной оборонительной стены. Очевидно, над подвалами находились жилые комнаты, судя по обнаружению части вымостки, которая могла принадлежать полу верхнего помещения. Все они, за исключением помещения собственно мастерской, размещались в вырубах, сделанных во внешней стороне античной оборонительной стены, видимо, с целью сэкономить полезную площадь монастырского комплекса. Включение таких жилых, вспомогательных, хозяйственных построек в инфраструктуру любого ромейского монастыря дело обычное и вовсе не указывающее на прекращение функционирования базилики в IX в. (рис. 274)⁶⁹⁴. За счет таких неотчуждаемых имуществ, приносивших выгоду, можно было выживать, эксплуатируя их если не самим, то сдавая клирикам или светским лицам на правах эмфитевсиса⁶⁹⁵. Примечательно, что самыми поздними здесь оказываются монеты Василия II с титулом «деспот», которые не выходят за пределы 989 г.⁶⁹⁶ Уже после разрушения базилики, когда она стояла заброшенной, на месте ее нефов, на уровне мозаичного пола совершали одиночные погребения в грунтовых и вырубных могилах⁶⁹⁷.

Рис. 273. Фреска на правой боковой стене склепа на земле Н.И. Тура (по М. И. Ростовцеву u М. И. Скубетову)

Итак, можно попытаться сложить воедино все разрозненные части историко-архитектурной головоломки и паредложить, пользуясь термином А. Пелина, следующую «литургико-топографическую программу» развития Западного культового комплекса, который, вероятно, являлся женским монастырем с акимитским уставом и носил имя св. муч. Леонтия Киликийского⁶⁹⁸. На этом месте, рядом с античной оборонительной стеной в IV в. после своей мученической кончины был погребен первый епископ Херсонеса, Василей (Василий). Во всяком случае, память херсонитов, как свидетельствует агиография, связывала этот легендарный случай, имел он место или нет, с данным участком древнего некрополя, одна из могил которого была удостоена богослужения. Именно так, «с веселием и радостью» праздновали «мученическое рождение» своих святых христиане Смирны, собираясь к их гробницам⁶⁹⁹. При этом обычным почитанием блаженной кончины, по словам богословов, Отцов Церкви, служили «святые всенощные бдения» с возжжением факелов и свечей⁷⁰⁰.

Рис. 274. Монастырь св. Мартирия в Иудее, основанный в 474 г. Комплекс включал кафоликон, церкви, капеллу, гробницы, кимитирии, жилые помещения, баню, кухни, конюшни (по М. Мэнго)

Около второй четверти – середины VI в. возводятся 1 и 2 куртины новых, средневековых оборонительных стен, которые вместе с оконечностью древней стены первых веков н.э. превращают северо-западный угол городища площадью около 2600 м2 в своеобразную «цитадель», подобную той, что уже давно существовала на противоположной, юго-восточной оконечности Херсонеса. Внутри этой ограниченной территории, около фланговой башни I до конца столетия, если не гораздо дольше, еще действовал производственный комплекс, осуществлялась рыбозасолка. Однако, как и в случае с поисками других святых реликвий, место становится одной из стаций – конечным пунктом церемониальных шествий литургического характера, связанных с оформившейся календарной службой в честь муч. Василия. К этому времени в городе, очевидно, существовал храм во имя св. Василия, выстроенный, скорее всего, на агоре, рядом с тем местом, где мученик принял смерть от рук местных «эллинов». Поиски собственных святынь, ставшие в силу внутренних и внешних причин особенно активными в последней трети VI в., когда город пережил тюркскую угрозу и был занят интенсивным строительством, привели к осознанию необходимости возведения нового мартирия над склепом с редким полуцилиндрическим крипичным сводом около древней западной оборонительной стены, ибо он давно ассоциировался в представлениях херсонеситов с местом погребения Василия. Возможно, над ним уже существовал ораторий или поминальный гробничный евктирий, который подвергся перестройке, что косвенно подтверждает разность кладки апсиды с тремя конхами и более массивных стен.

После этого, в конце VI – начале VII вв. херсониты приступили к возведению Западной базилики и ее южной «галереи». Почти одновременно к вместительному храму-кафоликону, освященному во имя св. муч. Леонтия, пристраивается мемориальный баптистерий с облицованной мрамором небольшой купелью в форме декаэдра, рядом с которой под полом устраивают «привилегированные захоронения», скорее всего, погребения особо значимых освященных клириков. Уже в VI–VII вв. здесь действительно могла появиться община постоянных прихожан базилики, ухаживавшая за христианскими могилами и совершавшая регулярные службы. В скором времени она становится основой для создания монашеской общины, очевидно, женской, под присмотром которой находилась монастырская больница или богадельня для калек, вероятно, размещенная в помещениях южной «галереи»⁷⁰¹. Наличие таких святынь как мартирий св. Василия было особенно выгодно и важно для жизнеспособности обители, поскольку в ту пору монастыри существовали почти исключительно за счет добровольных пожертвований верующих, приходивших прикоснуться к их реликвиям. Это же обстоятельство было не последним для достижения более выгодного юридического статуса монастыря, получения им различного рода привилегий, в том числе налоговых, что опять-таки обеспечивало экономическую стабильность, независимость обители и определялось в учредительных документах, ктиторских типиконах, которые, по существовавшей в Византии практике, составлялись и оформлялись после постройки монастыря⁷⁰².

Рис. 275. Глиняный штамп для оттиска просфор с монограммой имени св. Феодора

(по А. И. Романчук, Э. И. Соломоник)

Очередными делами «дома св. Леонтия» явились сооружение крестовидной молельни с кимитирием для монастырской или епископской липсанотеки, перестройка стен нефов базилики, разборка амвона, создание трехапсидного алтаря-святилища, сооружение мозаичных дорожек перед ним, высокого синтрона с архиерейским седалищем в главной апсиде-пресвитерии, что подчеркивало роль храма как монастырского кафоликона.

Литургические и иные признаки указывают, что большинство доделок и переделок могло произойти в постиконоборский период, после восстановления иконопочитания в 843 г. Тогда же, не позднее середины IX в., херсониты строят поблизости загородный крестовидный храм, который освящают во имя муч. Созонта, перестраивают куртины 1 и 2, новая башня на углу куртин закрывает существовавший здесь проход на территорию северо-западной «цитадели», а вместо него устраивают арочный пролет по центру 1 куртины. Его закладывают в IX–X вв. в связи с новым, третьим утолщением куртины, когда рядом с башней I сооружают калитку. Тогда же происходит очередная перестройка помещений южной «галереи» базилики и ее восточная оконечность с мозаичным полом превращается в особую гробничную церковь-придел с самостоятельным престолом и каменным резным кругом с крестом на постаменте в апсиде. К концу X столетия жизнь в монастыре обрывается, постройки производственного, хозяйственного назначения гибнут в пожаре, а на руинах базилики совершаются единичные захоронения.

Следы подобных неоднократных ремонтов и перестроек, подчас весьма кардинальных, обнаруживают и другие херсонесские христианские храмы, соборы, церкви, мартирии, евктирионы, оратории, существовавшие на протяжении нескольких столетий, поэтому можно сказать, что каждый из них как в зеркале отражает достаточно активную строительную деятельность пресловутых упадочных «темных веков». Они же подтверждают тезис Р. Тафта о том, что в период, последовавший за ранневизантийской эпохой, было построено гораздо больше монастырских, нежели мирских церквей⁷⁰³.

Следует заметить, что поминальная придельная церковь с мемориальными и кладбищенскими функциями, занимавшая восточную часть галереи Западной базилики, была не единственной культовой постройкой, возведенной в городе к концу раннего средневековья. Монета Романа I, части бронзовых нательных энколпионов-реликвариев с изображением Христа в длинном коловии или с надписью ІСХС – ΝΙΚΑ, характерные византийские бубенчиковидные пуговицы с проволочной петлей, серьги в виде тонких гладких бронзовых колец, типичные для VIII–X вв., свидетельствуют о том, что наиболее ранние погребения, обнаруженные в 9 плитовых гробницах со 118 костяками, относятся ко времени не позже X в„ как и первый строи-тельный период принявшего их небольшого монастырька в углу 17 и 18 куртин, со стороны юго-восточной части первого портового квартала, хотя обычно исследователи датируют его не ранее XI в.⁷⁰⁴ Комплекс с небольшой квартальной площадью перед ним включал пять жилых помещений (около 70 кв. м), три из которых были пристроены к оборонительной стене, и одноапсидную гробничную церковь (10,57 х 5 м) с полом из каменных плит в алтарной части и небольшим притвором (3,3 х 3,1 м)⁷⁰⁵. В ее северо-западной стене были устроены могилы под аркосолиями⁷⁰⁶. В кладке соседней поздневизантийской усадьбы оказался керамический круглый штамп высотой 5,5 см с вырезанной на обеих сторонах диаметром 6,0 и 8,2 см монограммой имени Феодора в родительном падеже (рис. 275)⁷⁰⁷. Вероятно, он служил для оттиска на просфорах, которые готовили в монастырьке. Скорее всего, это было имя св. великомученика Феодора Стратилата, покровителя в военных делах, учитывая особое расположение храма на расстоянии 3,5 м от крепостной стены. Вероятно, тем же именем назывался весь квартал, в котором находился храм.

Таким образом, можно заключить, что небольшие одноапсидные поминальные церкви с усыпальницами появились в Херсоне к концу раннего средневековья не только в составе базиликальных комплексов (Уваровского, Северного, Западного), но и отдельно, став основным, доминирующим типом квартальных храмов в последующую эпоху.

Солидными размерами и оригинальным планировочным решением, воспроизводящим форму центрического сооружения – тетраконха, отличалось четырехапсидное купольное здание, воздвигнутое в юго-западной оконечности города не ранее VI в. на месте, вероятно, связанном с преданием о чуде епископа Капитона и массовом крещении херсонеситов (рис. 276)⁷⁰⁸. Архитектурный тип тетраконха нередко служил для мавзолеев, например, в византийской Малой Азии; имел он мемориальный характер, бывал и баптистерием⁷⁰⁹. Причем меморий, как и в случае с херсонским памятником, мог быть не обязательно мавзолеем святого, мученика, но и постройкой, созданной на месте памятного события. Такие сооружения возводили на особо почитаемых местах (loca sancta, memoria), где не было захоронений, но где было проявлено могущество Бога – теофания. Поэтому А. Грабар выделил подобные мемории и мартирии в особый тип, который назвал «теофаническим»⁷¹⁰. Его ближайшие аналогии обнаруживаются среди памятников византийской архитектуры VII в., в плеяде которых он, скорее всего, был одним из первых⁷¹¹.

Рис. 276. Остатки тетраконхиального мемория. Вид с востока.

Раскопки В. А. Кутайсова в 1979 г.

В пользу строительства херсонского мемория не позже конца VI в. свидетельствует отсутствие в слоях, подстилающих здание, остатков поздней краснолаковой керамики группы «позднеримской С» формы 10 по Дж. Хейсу, а также африканской формы 105, которые появились с 70–80-х гг. VI в., распространились в начале VII в и встречались в комплексах первой половины этого столетия⁷¹². Terminus post quem сооружения могла бы дать монета Анастасия I (491–518) из нивелировочной засыпи, однако надо учесть большую, порой продолжавшуюся столетиями длительность нахождения отдельных позднеримских и ранневизантийских монет в денежном обращении Херсона. Прочие материалы (фрагменты краснолаковых мисок группы «поздний римский С», типов C–F, клейма-штампы II и III хронологических групп, обломок миски группы «африканские краснолаковые» формы 93 или 94, блюдо с треугольным венчиком, фрагменты амфоры с рифлением типа «набегающей волны» и рюмкообразных стеклянных сосудов, служивших светильниками-лампадами или потирами, приносимыми из дома для индивидуального причастия) вполне укладываются в пределы VI в. и не противоречат отнесению времени постройки мемориального культового сооружения ко второй половине этого столетия, а точнее, к 60–70-м гг. VI в.⁷¹³. Во всяком случае, находка монеты Анастасия входит в решительное противоречие с предположением о возможности возведения здания уже во второй половине V в.⁷¹⁴.

Поражает толщина стен сооружения, доходящая местами до 1,6–2,6 м, хотя в остальном оно сложено в технике типичной для других ранневизантийских культовых построек Херсона, то есть с использованием прочного известкового раствора с добавлением песка и толченой керамики, причем в южной апсиде прослеживались ряды плинфы двух видов, то есть следы кладки opus mixtum, обычной для херсонесской строительной практики преимущественно второй половины VI – начала VII вв., а не более раннего времени (табл. I)⁷¹⁵. Здесь же около южной апсиды с западной стороны находился широкий дверной проем, обрамленный небольшим пристроенным нартексом или портиком, который, очевидно, встречал всех, кто направлялся к храму от находившейся рядом главной продольной улицы, через десяток метров заканчивавшейся у Западных или Святых ворот (ta Іега), как они были названы в Житиях свв. епископов Херсонских⁷¹⁶. В остальных трех апсидах было по две двери, следовательно, их общее число достигало семи⁷¹⁷. Четыре из них было впоследствии заложены, но их первоначальное количество говорит о ранней поре «канонического», «имперского» византийского церковного обряда, рассчитанной на массовые богослужебные процессии, стациональные литургии и на придание церковному зданию символического значения, то есть на возникновение синтеза литургии и мистагогии, начавшегося опять-таки с эпохи Юстиниана I (527–565)⁷¹⁸.

Рис. 277. План и реконструкция тетраконхиального мемория (по В. А. Кутайсову)

Толщина устоев на стыке экседр (2,5–3 м) и стен при общем диаметре здания внутри 19 м указывают на то, что здание венчал византийский купол, опиравшийся на арки апсид и массивные каменные пилоны (рис. 277)⁷¹⁹. Он возводился без расчета, простым, но эффективным методом. Его пролет не превышал 7 м, после которых конструкция теряла устойчивость⁷²⁰. Ввиду отсутствия окон в стенах, свет падал, видимо, из-под купола, который господствовал над всем зданием, являясь воплощением идеи Воскрешения, победы над смертью. Он не принадлежал земной тяжелой материи, а был непосредственно связан с небом, которое олицетворял. «Как космическое небо, так и купол, – подчеркнул Ганс Шульц, – являются источником и обиталищем света, который оттуда попадает в храм и одновременно, возвращаясь назад, возносит до небесных высот дух богомольца»⁷²¹. Уже одно это являлось редкостью для раннесредневекового Херсона, ибо, как верно заметил А. Л. Бертье-Делагард, «...построение самого обыкновенного купола требовало гораздо болльше знания и опытности, чем всех базилик вместе взятых»⁷²². Собственно здание, рассчитанное на эффект струящегося из окон света и как бы висящего на невидимой цепи купола, производило впечатление космическо-сакральной постройки и могло рассматриваться как символ Небес, что особенно прочно закрепилось в представлении ромеев после завершения создания Св. Софии Юстинианом в 537 г.⁷²³

Строительство такого культового сооружения, несомненно, являлась важной акцией, выходящей за рамки возведения очередного приходского храма города. Здание мемория, формировавшее своим объемом общий силуэт городской застройки, композиционную геометрическую схему размещения общественных комплексов, находилось в самой высокой точке городища (около 29 м над уровнем моря), но на косогоре, круто понижающемся с запада на восток. Выбор более ровного места был ничем не ограничен, тем не менее строители пошли на дополнительные неудобства и затраты при постройке и без того дорогостоящего сооружения, чтобы выровнять избранное место строительства, менее всего годное на данном участке, сделали внутри и снаружи возводимого мемориального здания достаточно мощные нивелировочные подсыпки из суглинка. Трудно найти для этого иное объяснение кроме настойчивой попытки совместить строительство с остатками обнаруженной здесь известеобжигательной печи, оказавшейся на глубине 0,92 м под полом здания, почти в центре подкупольного квадрата, несколько ближе к главному, наиболее широкому входу (рис. 278). Такой вывод подтверждается и рисунком плохо сохранившейся напольной мозаики в виде павлина с распущенным хвостом, виноградной лозы и еще двух птиц, в том числе голубя, а также орла – христианского символа высоты епископского учения, которая была выложена на полу почти над печью, ближе к западной экседре⁷²⁴. Над мозаичным полом в ходе раскопок были собраны остатки темно-синей смальты, которой мог быть украшен купол сооружения, имитировавший небесный свод⁷²⁵.

Рис. 278. План тетраконхиального мемория. 1 – засыпанный водосборный бассейн;

2 – граница контрольного целика в южной апсиде; 3 – «оконо» в цемянковом полу бассейна

(по А. А. Кутайсову)

Мемориальный, теофанический, а не богослужебный характер храма-мемория подчеркивало отсутствие алтаря, престола и синтрона. Здесь не прослеживаются ни малейшие следы стационарной купели, да и излишне большие размеры сооружения, обособленность, значительная удаленность от прочих западных и южных храмов (кафоликонов №13, 14, 19), где после крещения и миропомазания должно было проходить обязательное по чину причастие обращенных, делали его неподходящим для баптистерия, как иногда безосновательно утверждают⁷²⁶. Ни внутри, ни снаружи здания не было и могил, гробниц. Тем не менее C. А. Беляев пытается оспорить впервые предложенную К. Э. Гриневичем и поддержанную другими исследователями идентификацию этого памятника с житийным известием о подвиге епископа Капитона на том основании, что известеобжигательная печь, обнаруженная во время раскопок в геометрическом центре здания, «не существовала в то время, когда было совершено чудо епископом Капитоном»⁷²⁷. Это действительно было бы так, если исходить из канонического и, заметим, не критического понимания текста Житий свв. епископов Херсонских, где записано, что массовое крещение херсонеситов состоялось в правление императора Константина I, вскоре после Никейского собора 325 г. – утверждение, встречающее справедливые возражения специалистов⁷²⁸. В последнее время большинство из них согласились с вполне аргументированной, существенной поправкой, предложенной К. Цукерманом, о том, что прибытие регулярной имперской части в Херсон произошло при императоре Валенте (364–378), а назначение епископа в город следует датировать серединой 380-х – началом 390-х гг., до смерти Феодосия I⁷²⁹. Эту версию подтверждает и синаксарный вариант Жития семи мучеников Херсонских, где деятельность Капитона была отнесена к правлению Феодосия Великого, что в свое время отметили И. Я. Франко и Β. В. Латышев⁷³⁰. Судя по материалу из подстилающего слоя, печь на месте будущего тетраконха, была построена не ранее второй половины – конца IV в.⁷³¹, а это, учитывая допустимый разброс археологических датировок обнаруженного, как раз вполне увязывается с истинной исторической, а не легендарной хронологией событий. Таким образом, мы имеем дело не с противоречием в заключениях, а, напротив, с еще одним аргументом, подтверждающим увязку теофанического мемория с преданиями херсонеситов о чуде епископа Капитона. Другое дело, был ли он построен в связи с канонизацией Капитона, как это предложили считать В. Ю. Юрочкин и A. В. Джанов⁷³², или херсониты, их власти, центральные и местные, оказались по иной причине на какой-то момент, пришедшийся, скорее всего, на третью четверть VI в., заинтересованы в возведении на знаменательном месте, воскрешенном в общественном сознании, благодаря составленному незадолго перед тем Житию, видного здания, увековечившего память о водворении Церкви в городе и окончательной, «государственной» победе над «идоломанией» и силами зла. Подобные, очевидно, не случайно совпадающие во времени строительства обнаруживаются еще у двух объектов культового характера, тоже связанных с текстом Житий семи священномучеников Херсонских, а именно, у гробничного мартирия (№12, «часовня Г») на территории монастырского комплекса св. Леонтия около западной античной оборонительной стены, где, по преданию, был похоронен замученный язычниками епископ Василей, а также у Влахернского монастыря Богоматери Девы Марии, расположенного против Мертвых ворот, среди «святых могил», в том числе легендарных Евгения, Агафодора и Елпидия, первых мучеников – епископов города⁷³³. Возведение нового большого храма во имя апостола Петра, очевидно, в виде Восточной базилики №36, на месте, именуемом херсонитами Парфенон, находит обоснование в зафиксированном в Житиях рассказе о деятельности епископа Капитона и опять-таки произошло к концу VI в.⁷³⁴. Следовательно, это были стройки одного порядка, наполненные одним смыслом, нашедшим место для реликвий в истории, почерпнутой из одного «программного» агиографического памятника, появившегося незадолго перед этим на свет.

В любом случае, видный купольный меморий №47 несомненно продолжал функционировать на протяжении всех «темных веков», являлся непременным местом остановок во время богослужебных последований, литургических шествий, и после нескольких частичных разрушений и восстановлений с мелкими перестройками, достройками в урезанном виде дожил по меньшей мере до X в.⁷³⁵.

Остается дискуссионным и, значит, открытым вопрос о времени сооружения найденного в 1897 г. крестовидного храма № 19 («храма с ковчегом»). Он был воздвигнут на месте бывшего античного театра, рядом с 15-ой куртиной оборонительных стен и храмом, обнаруженным в 1958 г„ а также в непосредственном соседстве на севере и северо-западе с обширным гражданским общественным зданием «Г» и перекрестком «малой агоры» (рис. 279). О том, во имя кого он мог быть освящен, какую роль играл в литургической жизни города никто из исследователей, писавших о храме, похоже, вообще не задумывался. Поэтому есть смысл еще раз вернутся к анализу этих отнюдь не рядовых памятников, которые вставали перед глазами каждого, входившего в город через Южные или так называмые «Мертвые ворота», как они назывались, судя по ориентирам старославянских версий Житий свв. епископов Херсонских⁷³⁶.

Согласно результатам обмеров, произведенных мной в 2003 г., внутренняя длина храма №19, найденного в 1897 г., достигала длины 19,7 м и ширины 18,1 м, то есть была близка размерам однотипного загородного храма Богоматери Влахернской и храма №27 на большой агоре города. Длина западной ветви – 6,50–6,55, а ширина – 4,95 м. Длина прочих ветвей – 6,25–6,30 м., ширина – 8,4–8,6 м. Ширина алтарной апсиды – 5,4, длина – 5,2 м⁷³⁷. Благодаря мощной засыпи, храм дошел до нас в лучшем состоянии, нежели остальные здания этого типа, его стены сохранились на высоту почти 4 м (кое-где до 6 м).

Для постройки видного сооружения в ход был пущен камень из разрушенного античного театра, куски античных колонн, камни с рустиком, причем нижние части стен, углы и откосы оказались выложены из крупных, хорошо тесаных камней, блоков, в том числе плит от каменных скамей театрона, внешние стены – из рядов плохо обработанных блоков неправильной формы с внутренней забутовкой на прочном известковом растворе с примесью толченой керамики, а простенки – из более мелкого бута, местами обитого, но не притесаного и тоже положенного на известь (opus incertum), тο есть в технике обычной для раннесредневекового, а не для позднего Херсона, где использовали преимущественно бутовую кладку⁷³⁸. На взгляд Д. В. Айналова, «кладка стен в общем напоминает крайне близко устройство их в Уваровской базилике (северная и южная стена и углы притвора) и родственной ей базилики на восточном берегу»⁷³⁹. Едва ли добротный строительный материал из заброшенного античного театра оставался бы долгое время без востребования, не тронутым. Ведь в раннее средневековье в здешних кварталах давно велось жилое и хозяйственное строительство⁷⁴⁰.

Рис. 279. Положение крестовидного храма №19 и «храма 1958 г.» на месте античного театра у южной оборонительной стены: 13–16 – номера куртин оборонительной стены; XII–XIV – номера боевых башен; ПР – протехисма; ПБ – перибол; В – античные ворота; АС – вероятная трасса античной стены (не вскрыта); X – «храм с ковчегом» (№19); Б – храм, открытый в 1958 г.; А – амфилема театра; О – орхестра; М – могильник с детскими погребениями (по Л. В. Фирсову)

Неодинаковые формы, размеры и различное расположение дверей указывают на различие функций боковых помещений (пастофорий) этой церкви (рис. 280). С правой (южной) стороны к алтарной части крестовидного храма примыкало прямоугольное в плане (5,1 х 3,6 м) помещение, служившее диакоником (ризницы) или, что не менее вероятно, одновременно сосудохранилищем-скевофилакием, на месте апсиды которого была устроена четырехугольная ниша. В таком случае здесь хранилась церковная утварь, одежды, Евангелие, богослужебные книги и другие литургические атрибуты. Тогда напротив, симметрично слева (к северу) можно было ожидать найти боковое помещение жертвенника (професис), которое после 700 г., всвязи с формированием соответствующей службы предназначалось для приготовления Св. Даров на столе для жертвоприношения («столе предложения»)⁷⁴¹. Однако этот компартимент храма появился гораздо раньше VIII в., когда он стал бы нужен в качестве професиса, места в нем крайне мало (3,1 х 3,5 м) и, главное, вместо стола в небольшой апсиде присутствует полукруглый бассейн шириной 0,77, глубиной 0,59 м, со стенками толщиной 0,08–0,09 м и радиусом закругления около 0,3 м, вырубленный из цельного блока известняка шириной 1,06, длиной 0,91 м и высотой 0,75 м (рис. 281). На дне он имеет отверстие, через которое воду, вручную налитую в резервуар, спускали за пределы храма.

Лицевая сторона водоема была украшена символами вечной жизни, получаемой через крещение: плоским резным изображением «длинного» креста в арке, возможно, символизирующим крест на Голгофе, в обрамлении двух стилизованных «кипарисов» или, скорее, пальмовых ветвей с небольшими крестиками над ними. Изображения таких ветвей являлись также символом победы, а в раннехристианской традиции – символом триумфа, победы над смертью, «царствия небесного», Рая, места вечного

блаженства, достигаемого верными, то есть теми, кто просветился через крещение⁷⁴². Во всяком случае, ни у Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, ни у такого авторитетного специалиста по церковной археологии как H. В. Покровский, одним из первых сообщившего о результатах раскопок 1897 г., не было сомнений, что найдена именно купель, а не водоем для омовения церковных сосудов и рук священнослужителей, готовивших дары или чин посвящения в иподиаконы, и, следовательно, здесь была крещальня со стенами, частью вырубленными в скале⁷⁴³. В известных каталогах баптистериев пастофорий с водоемом храма №19, как и пастофорий к загородному храму Влахернской Богоматери, тоже отнесен к ранневизантийским крещальням⁷⁴⁴. К слову, устройство купели в пастофории, причем в апсидке, конхе со сводчатым или даже купольным перекрытием, указывает на традицию, которая имела не западное, как полагал А. Л. Бертье-Делагард, а преимущественно сирийское происхождение, тогда как присутствие скевофилакия связано с константинопольской литургической традицией⁷⁴⁵, и такое смешение черт, видимо, должно иметь свое объяснение.

Рис. 280. План храма №19, открытого в 1897 г. Рис. М. И. Скубетова

Южный пастофорий мог служить не ризницей или скевофилакием, а являться гробницей, как это было в Цандрипшской базилике, где напротив, слева от алтаря, тоже размещалась крещальная купель⁷⁴⁶. Квадратная неглубокая ниша в восточной стене в этом случае могла предназначаться не для жертвенника, а для хранения мощей, чему имеются аналогичные примеры⁷⁴⁷. В любом случае в устройстве храма №19 проведены архаичные черты, косвенно указывающие на то, что он был воздвигнут до официального введения либо вскоре после введения в середине – третьей четверти VI в. литургии с Двумя Входами. Впрочем, складывается впечатление, что даже с последней четверти VI столетия, когда постепенно стала утверждаться литургическая традиция службы с Двумя Входами, архитектурный план подавляющего большинства церквей в византийском Херсоне этого не учитывал, что косвенно подтверждает факт их более раннего, до начала VII в. строительства.

Рис. 281. Северный компартимент храма № 19 с крещальней

Таким образом, все три помещения в восточной части храма не создавали тройственного единства алтаря-святилища, характерного для постиконоборского времени. Хотя боковые пристройки были расположены на одной линии, как это было принято в ранневизантийской архитектуре, каждая из них имела свои особые функции⁷⁴⁸. Называть их капеллами неверно, ибо они не являлись независимыми святилищами, не имели алтарных апсид, своих алтарей и жертвенников и не предназначались для молений ⁷⁴⁹.

О времени возникновения этих пастофориев нет единого мнения. Скорее всего, они возникли одновременно или почти одновременно с самим храмом. На этом настаивал Д. В. Айналов, подтверждая свое мнение тем, что обе пристройки имеют одинаковый с основным зданием характер кладки, а ложе для их фундамента и сами стены отчасти высечены в материковой скале⁷⁵⁰. Того же мнения придерживался А. Л. Бертье-Делагард. Несмотря на очевидные факты, Κ. К. Косцюшко-Валюжинич утверждал, что пристройки возникли несколько позднее, так как они не были «перевязаны» с основным зданием⁷⁵¹. С этим можно согласится только в отношении южного пастофория, дилятационные швы которого вполне очевидно отделяют его от основного объема здания: если его строили в качестве професиса, то, как уже указывалось, нужда в этом, действительно, не могла появиться ранее VIII в. Зато северный купольный компартимент, с бассейном в сводчатой апсидке, отличают стены, смежные с главной апсидой и средокрестием, которые вырублены в камне на значительную высоту, и значит, делались изначально по единому проекту.

Храм, принадлежавший к типу «свободного креста», имел не купольное, а сводчатое покрытие и много окон, на что косвенно указывают необычно многочисленные находки толстых оконных стекол (80 кусков)⁷⁵². Поначалу он был обнесен оградой-периволом, при строительстве которой была использована глухая стена анфилемы, окружавшая сзади театрон и оказавшаяся в 2 м к северу от новостройки. Различия в кладке и растворе этого участка ограды показывают, что она пережила не менее трех строительных периодов, то есть поддерживалась очень долгое время, очерчивая небольшую площадь или, вернее, двор-аулу вокруг храма⁷⁵³. Видеть в ней ограду городского монастыря, охватывавшего едва ли не квартал, не приходится⁷⁵⁴. Это предположение лишено веских для св. мощей из храма №19 оснований и потому неубедительно.

Рис. 282. Серебряный ковчежец для св. мощей из храма №19

Судя по находке под алтарем серебряного ларца-реликвария эпохи Юстиниана I с изображением на торцах, вероятно, сирийских свв. Сергия и Вакха и, значит, с частицами их мощей (рис. 282)⁷⁵⁵, престол церкви, скорее всего, был освящен во имя этих святых, а сами мощи были доставлены в город из Константинополя, где вскоре после 527 г., недалеко от берега Пропонтиды и гавани Вуколеон, рядом с дворцом Гормизды, доставшемуся Юстиниану и августе Феодоре незадолго до вступления на трон, был возведен один из известнейших столичных храмов во имя высокопочитаемых в Сирии свв. муч. Сергия и Вакха (Кючук Айя-София) (рис. 283–284). Примечательно, что и в Константинополе церковь была построена не как дворцовая, а как крестовидный мартирий с мощами для значительного монофиситского монастыря⁷⁵⁶. Отсюда же следует объяснение определенного смешения элементов архитектурно-литургических традиций Сирии и Константинополя в облике херсонского храма. Подобные случаи «переноса» частиц мощей, «путешествия реликвий» из церкви в церковь, освящения последних во имя тех святых, кому принадлежали обретенные мощи, были достаточно частым явлением, войдя в обиход христиан Римской империи уже со второй половины IV в., и такое распространение этих материализованных подтверждений верности избранного пути получило одобрение богословов всего христианского мира⁷⁵⁷.

Примечательно, что изображение Христа на серебряном ларце очень сходно с изображением лика распятого на серебряном реликварии VI в. из сирийской Эмессы и на Туринской плащанице⁷⁵⁸. Если верить сирийскому хронисту Евагрию Схоластику, писавшему в последней трети VI в., «нерукотоворный портрет» (acheiropoietes) был обнаружена в Эдессе в 525 г. при устранении последствий разрушительного наводнения и неоднократно демонстрировался в ближайшие десятилетия⁷⁵⁹, чем объяснимо его использование аргирокопами в качестве прототипа лика Иисуса . Это подтверждает датировку ларца из «гробнички» временем около середины VI в. и его связь с кругом самых знаменитых сирийских святынь.

О значительности и особой роли херсонской постройки свидетельствует изначально предусмотренное место для кафедры с архипастырским креслом в апсиде, откуда архиерей читал проповедь. Оно было устроенно внутри перил из двух блоков известняка в облицованном мрамором, хорошо сохранившемся вместительном синтроне в виде расположенной полукругом, монолитной четырехступенчатой каменной скамьи⁷⁶⁰. Синтрон имел высоту 1,4 м, глубину – 1,3 м и, важно отметить, частью, как и южные стены перекрестья храма, был вырублен из материковой скалы, некогда служившей основанием античного театрона. Его размеры, количество рядов сидений, превышающих обычное их число (2–3) в других церквах Херсона (за исключением крестовидного кафедрала №27 на большой агоре, связанного с местом убиения высокопочитаемого св. муч. Василея), указывают на то, что он был рассчитан на особенно торжественные или мемориальные службы по некоторым дням и на значительное число церковного синклита, хорошо видного на высоких седалищах, а это сравнительно ранняя черта, как и то, что алтарь стоял перед апсидой, на границе вимы, а не внутри нее, ибо в апсиде был спроектирован монументальный синтрон⁷⁶¹. Особо следует отметить также наличие столь же монументального амвона не редуцированного типа напротив главных западных дверей, расположенного точно по оси запад – восток. Его остатки в виде двух крупных, массивных мраморных блоков с карнизом по краю представляют часть высокого мраморного сооружения наиболее распространенного константинопольского типа с двумя лестницами (рис. 285). Эти следы не сохранились до настоящего времени, отчего особую важность приобретает уникальное описание, сделанное вскоре после их открытия: «С большим трудом были сняты... укрепленные на бетоне две массивные мраморные плиты, каждая 2 аршина 5,5 вершка длины [1,66 м], 1,5 аршина ширины [1,06 м] и 3 вершка толщины [0,13 м], скошенные по длине в виде карниза (см. на плане «Б»). По бокам, то есть по граням карниза и с одной стороны..., каждая из плит была гладко отполирована, остальная же часть насечена зубаткой. Судя по центральному положению, какое они занимали в храме и по сохранившимся четырехугольным углублениям для пиронов (на одной – 4 одинарные, а на другой – 8, по две рядом), плиты эти составляли принадлежность амвона древнейшего храма и уцелели на своих местах благодаря значительной тяжести и прочному укреплению... Пространство между плитами в 2 аршина [1,42 м] было покрыто мраморным полом, от которого в остальной части среднего нефа сохранились лишь одни мелкие обломки»⁷⁶². В этом пространстве под амвоном могли находится певчие, которые перед началом богослужения, как знак для входа епископа и светских властей в церковь, запевали юстинианов гимн «Единородный Сыне» (Но monogenes Hyios), припев ко входному псалму⁷⁶³.

Puc. 283. Константинопольская церковь свв. Сергия и Вакха, вторая четверть VI в. (по А. П. Каждану)

Очевидно, массивное сооружение имело облицовку из мраморных плит (следы насечек для их крепления), лестницы с двух сторон, может быть, двухмаршевые, учитывая значительную большую высоту, а также верхний круглый балкон с баллюстрадой из невысоких плит. На это указывает центральная часть балкона – мраморная доска, принятая Κ. К. Косцюшко за престольную, на которой внутри карниза-бордюра был вырезан круг с шестиконечным крестом, составленным из шести «сердечек», расположенными остриями к центру круга (рис. 286)⁷⁶⁴. Подобные изображения креста в виде стилизованной розетки относятся к числу древнейших. Они появились уже в позднеантичную эпоху и ассоциировались у ранних христиан с тайной бессмертия души⁷⁶⁵.

Следует особо подчеркнуть, что в Херсоне, да и других византийских центрах не известны церковные памятники, возведенные позже VII в., которые имели бы подобное литургическое устройство. Это характерная черта раннехристианской, то есть позднеантичной византийской культовой архитектуры, не встречаемая c VII в.⁷⁶⁶ Амвоны в виде прямоугольного возвышения перед алтарной преградой еще сооружали в базиликах VIII – первой половины IX вв. и даже в храмах начала X в., как это видно на примере архитектурного комплекса в с. Алахадзы (в 4 км от г. Гагры) и так называемой Круглой церкви (Золотой церкви царя Симеона) в Преславе⁷⁶⁷. Но это были конструкции иного типа. В постиконоборский период в большинстве церквей они резко уменьшились в размерах, были сдвинуты в сторону от центральной оси или вообще убраны, ибо провозглашение Слова стало ритуальной формальностью. Даже проповедь сводилась с этого времени к чтению готового текста из какого-либо сборника гомилий⁷⁶⁸.

Рис. 284. Интерьер константинополской церкви свв. Сергия и Вакха (по М. Энголду)

Амвоны же константинопольского образца были распространены в Вифинии и других районах Малой Азии, Эгеиде, Македонии, Фракии, Нижний Мезии, где они локализуются во временных границах от 500 г. до конца VI в.⁷⁶⁹. Части их конструкций изготавливали в центрах добычи и обработки мрамора на о. Паросе, Фасосе, Синнаде, но наиболее знаменитые функционировали на о. Проконнесе⁷⁷⁰. Судя по результатам спектрально-изотопных, физико-химических анализов и идентификации знаков-меток камнерезов, детали херсонских амвонов поступали из этого последнего центра⁷⁷¹.

Рис. 285. Амвон константинопольского типа в цандрипшской базилике. Реконструкция (по Л. Г. Хрушковой)

Вероятно, к отделке амвона и церковного интерьера, попорченного в эпоху иконоборства из религиозно-политических соображений, относились обнаруженные при раскопках в храме №19 и к востоку от него, в соседнем квартале, 11 фрагментов тонких, изящных ранневизантийских резных мраморных панелей для облицовки стен, выполненные в технике «выемчатого» фона, на которых сохранились изображения отшельника, св. Герасима из Ликии, и служившего ему льва, двух рыб в круге, гранатового и сливового или вишневого дерева с обильными плодами, раскрашенными красной мастикой (стуком) (рис. 287)⁷⁷². Такие деревья с плодами символизировали Рай, достигаемый после смерти⁷⁷³. Обращает внимание также мраморная капитель 0,24 м вышины, «снизу круглая, сверху многогранная, грубого исполнения, украшенная 24-мя круглыми сверленными углублениями», которая обнаруживает полную аналогию с такой же капителью из Западной базилики, возведенной в конце VI в.⁷⁷⁴. Разумеется, и серебряный реликварий, и мраморные детали, возможно, сполии, могли попасть в храм №19 позже, но вовсе не обязательно, чтобы этот срок превзошел пять-шесть столетий⁷⁷⁵. Территории заброшенных античных театров редко оставались пустовать долгое время, разобранные камни шли на сооружение городских стен и других построек. Так, уже в VI в. орхестра театра в Приене была использована как строительный материал для возведения здесь епископского кафоликона, в Сиде в театре еще раньше устроили две молельни, а в Диррахии (Дуррес в Албании) приспособили один из пародов под часовню⁷⁷⁶. Возможно, в таком строительстве сказывался не только чисто прагматический, но и идеологический момент: в представлении христиан идеология цирка связывалась с идеей вечности, о чем свидетельствует серия источников, в том числе и византийских⁷⁷⁷.

Рис. 286. Мраморная доска балкона амвона из храма №19. Чертеж М. И. Скубетова

В пользу раннего происхождения херсонесского сакрального памятника, близкого датировке серебряного реликвария из-под его престола и амвону константинопольского типа, говорит изучение стратиграфии. Так, ограда храма прошла над рыбозасолочной цистерной, засыпь которой содержала материал первых веков н.э., если не считать обломка от стенной фрески с остатками надписи христианского содержания⁷⁷⁸. В другой рыбозасолочной цистерне оказались 94 ножки от стеклянных рюмкообразных сосудов, служивших лампами и потирами для индивидуального причащения, которые позволяют думать, что цистерна была засыпана не ранее конца VI в. в связи с планировкой участка под предстоящее строительство⁷⁷⁹. Как уже было указано, северное помещение крещальни и северная часть алтаря были уложены на фундаменты, высеченные в подтесанной и предварительно выровненной материковой скале, но остальные части лежали в траншеях на глубоких фундаментах, впущенных в нивелировочные засыпи с материалом ранневизантийского времени (IV–VI вв.), перекрывавшие орхестру античного театра и соответствовавшие рельефу⁷⁸⁰. Это была засыпь с материалами именно IV–VI вв., что отмечали все раскопщики театрального участка, начиная с О. И. Домбровского, и говорить о их перемешанности с фрагментами белоглиняной поливной керамики, высокогорлых кувшиной с плсокими ручками, херсонских монет с «ро» второй половины XI – первой половины XIII вв. (принятых за монеты Романа I), нет оснований⁷⁸¹.

Передатировку здания концом XI–XII вв., предложенную О. И. Домбровским, А. Л. Якобсон считал совершенно неубедительной, поскольку она строилась на основании относительно поздней поливной керамики, монет Василия I и монет с «ро» второй половины XI–XIII вв., но все это было найдено в засыпи, покрывавшей храм, а также в кладке и под основанием некоторых внутренних стен, явно воздвигнутых позже остальных⁷⁸². Нет сомнений, что здание к этому времени уже существовало и было лишь восстановлено после пожара, причем восстановлено с существенными перестройками, в урезанном виде. В ходе их прямо на насыпи устроили без фундаментов некоторые внутренние стенки, заложили три двери и пять окон, так что был оставлен только главный вход с превосходным мраморным порогом, и превратили церковь, как и соседний раннесредневековый однопасидный однонефный храм, открытый в 1958 г., в сплошную усыпальницу-кимитирий с многочисленными могилами⁷⁸³. Тогда же был сильно разрушен пол, выложенный мраморными плитами на слое цемянкового раствора (его остатки уцелели только на пространстве между блоками амвона)⁷⁸⁴. К слову, такой мраморный пол был совершенно не характерен для поздневизантийских церквей XII–XIII вв., преимущественно приходских, квартальных, с массовыми захоронениями. Следует также подчеркнуть, что прежде гробниц под мраморным полом здания, вероятно, не было, но это не был «случай единственный в своем роде»⁷⁸⁵: многие херсонские храмы, возвдвигнутые в VI–VIII вв., не имели таких погребений (все базилики, триконхиальный храм «А» 1904 г., тетраконхиальный храм №47, крестовидный храм №27, крестовокупольный храм №29). Если «храм с ковчегом» и имел мемориальное назначение, то в силу иных обстоятельств⁷⁸⁶.

Рис. 287. Мраморные рельефы в технике «выемчатого фона» из раскопок в храме №19 и рядом с ним

В одной из таких поздних могил (№ 11) оказался мраморный брус с вырезанным на нем крестом, к которому металлическими штифтами крепился такой же бронзовый крест. Последние имели вотивный смысл, их крепили на конструктивных элементах алтарной преграды или амвона VI в.⁷⁸⁷. Находки еще четырех таких же брусов-столбиков служат доказательством того, что эти архитектурные остатки принадлежали храму до его переделки⁷⁸⁸. Следами последней являются две белые полосы отходов строительного раствора около юго-восточной стены храма: нижняя полоса по уровню соответствует первоначальному полу, а вторая полоса – более позднему⁷⁸⁹. На то же указывают двойные пороги, сохранившиеся у трех из шести первоначальных дверей храма, и высокий уровень порога боковой северо-западной двери в переднем крыле, которая была сделана вместо имевшегося здесь окна⁷⁹⁰. Наконец, паперть храма, судя по кладу монет не позднее 945 г., была построена в это время, а точнее, не ранее этого времени⁷⁹¹. Не исключено, что эта переделка совпала с аналогичной, пережитой загородным храмом Богородицы Влахернской после конца X в.: недаром планировка обоих построек поразительно совпадает. Причем образцом для строителей и в том, и в другом случае мог явиться крестовидный храм № 27, видимо, уже существовавший к тому времени в центре бывшей большой агоры⁷⁹².

Нельзя игнорировать первоначальные, «доперестроечные» архитектурные формы «храма с ковчегом» в виде свободного креста, куда более характерные для VI–VII вв., чем для XI–XII вв., и то весьма важное обстоятельство, что типично раннехристианское по мотиву украшение лицевой стороны каменного водоема купели «длинным» крестом между пальмовыми ветвями находит аналогии по стилю изображения на византийских монетах первой половины VII в.⁷⁹³. Во всяком случае, «византийский» крест с трапецевидно расширяющимися концами и удлиненной нижней ветвью, повторяющий форму креста, воздвигнутого на Голгофе, постоянно встречается на мраморах V–VI вв.⁷⁹⁴. Теоретически купель могла оказаться сполией, но не для храма XI–XII вв. Теперь не было смысла ее монтировать: она потеряла свое значение в позднее время и стала вместе с апсидой служить не купелью, а костницей⁷⁹⁵.

Рис. 288. Ситуационный план сакральных построек на месте античного театра. I – левый парод театра; II – кладки VI–VIII вв.; III – кладки X–XII вв.; IV – храм 1958 г.; V – храм №19 (по О. И. Домбровскому)

Если постройка крестовидной церкви №19 действительно состоялась в конце VI – начале VII вв., то есть была близка времени сооружения большинства самых значительных ранневизантийских христианских храмов города, тогда надо признать, что она появилась вовсе не «во второстепенном месте»⁷⁹⁶. Напротив, новый храм, принявший на себя функции кафоликона, весьма удачно заполнил недостаток в подобного типа общественных зданиях в этом регионе города и тем уравновесил окончательно сложившийся к этому времени доминантный каркас архитектурного облика раннесредневекового христианского Херсона, который в последующие два столетия, как и следовало ожидать, гораздо медленнее прирастал новыми сооружениями такого рода. Немыслимо, чтобы в течение шести веков столь выгодно расположенное место рядом с городскими воротами, крупными общественными зданиями «римско-византийской эпохи», раскопанными Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем в 1903–1905 гг. в смежных кварталах LXXI–LXXII, около перекрестка малой агоры пустовало. Недаром материал ранневизантийской засыпи обрывается на VI–VII столетии и не содержит следов более поздней нивелировки, которая неминуемо потребовалась бы после ликвидации здесь построек VIII–IX вв., подлежащих сносу перед возведением кафоликона в XI–XII вв.⁷⁹⁷. «Храм с ковчегом» гораздо раньше стал доминантой южной части городища, принял доставленную из столицы высокопочитаемую святыню и вместе с соседним с ним одноапсидным храмом составил новый видный культовый комплекс, центр литургической жизни, уравновешивавший общую литургическую и архитектурную динамику размещения таких же комплексов на северо-восточной и северо-западной оконечностях городища. Видимо, к раннему этапу его функционировния относятся найденные поблизости во время раскопок 1905 г. три бронзовые литые подвески от паникадила VI–VII вв., на одной из которых сохранилась крестовидная часть монограммы⁷⁹⁸.

Результаты исследования крестовидных построек позволяют установить зависимость высоты стен до пят сводов ветвей креста от толщины стен храма. Согласно этим наблюдениям получается, что храм № 19 имел внутри наибольшую среди прочих крестовидных сооружений Херсонеса высоту – 8 м (для сравнения: Загородный южный храм и храм под Владимирским собором – не выше 5–6 м; мартирий, пристроенный к Западной базилике, – 6 м, к Восточной базилике – 4,5 м)⁷⁹⁹. Это подчеркнутое усиление вертикальной оси объяснимо низменным положением южного участка и необходимостью выделить новый кафоликон из среды окружающей застройки, где до этого доминировали такие сооружения как храм 1958 г. и комплекс общественного здания «Г». Высокий и крупный, он вписался в ряд главных сооружений, формировавших силуэт города вдоль водораздела, начиная от Восточной базилики и церквей верхней, большой агоры.

Непонятно, о каком «коренном изменении планировки квартала» в связи с сооружением «храма с ковчегом» писал О. И. Домбровский: видное сооружение изначально находилось в центре театрального участка, на площади, которая долгое время не застраивалась после разрушения некоторых позднеантичных сооружений⁸⁰⁰. Следует подчеркнуть, что его ориентировка не совпадает с ориентировкой окружающих более поздних построек, которые располагались к нему под углом в 15–20°. Стройся он позже, этого бы не было. Такая же картина наблюдается в отношении позднего окружения базилики Крузе, несомненно, существовавшей в «темные века»⁸⁰¹. Следовательно, мы имеем дело не с противоречием в аргументах, a с еще одним обстоятельством в пользу раннего возникновения храма.

Рис. 289. Южная часть храма №19 и одноапсидный храм 1958 г. на месте проскения и скены. Раскопки О.И. Домбровского в 1970 г.

Анализ стратиграфии участка античного театра и последовательности строительства на нем позволяет прийти к выводу, что малый храм 1958 г. тоже был возведен в близкое к храму №19 время, на месте прежнего театрального проскения, скене с подвалом первых веков н.э. и отчасти из их материалов, причем в ходе этого строительства были разрушены и снивелированы ранние небольшие домишки и соседние рыбозасолочные комплексы из пяти цистерн (№36–41), в свою очередь сооруженные не ранее второй половины IV в. (рис. 288–289)⁸⁰². Театр испокон веков считался местом культа языческого Диониса и святилище этого весьма почитаемого бога устраивали рядом с театроном или скене. Поэтому не мудрено, что после прекращения функционирования театра и окончательного внедрения в городе христианства херсониты со временем устроили христианский храм именно на месте скене, вероятно, учитывая не одно лишь архитектурное удобство, но и «идеологический момент». Подобные примеры поскорее утвердить христианскую постройку на остатках языческого театра и вместе с тем связать ее с присущей цирку идеей вечности, как уже указывалось выше, были не единичны.

Вытянутое, как и скене, продолговатое здание (7, 6 х 4 м) имело одну ориентированную на восток алтарную полукруглую апсиду диаметром 1,55 м. и по своей планировке напоминало ранний загородный храм на восточной оконечности Девичьей горки, открытый в 1902 г. (рис. 290). Кроме того, оно сближается с аналогичными церквами VI в. в Восточном Причерноморье (Хашупса, Цибил, Мрамба), с сирийско-палестинскими мартириями и ранневизантийским однонефным храмом на Бакле⁸⁰³.

Рис. 290. План храма 1958 г.: А – апсида храма; БС – боковые стены храма; В – вход; М-1, 2 – двухярусная могила, раскопанная в 1970 г.; М-3 – могила, раскопанная в 1958 г.; М-4, 5, 6 – три каменные могилы у входа, перекрытые плитами пола; ПС – поперечная кладка (назначение не ясно); К – кладка из тесаных блоков; Ч – человеческий костяк ниже фундамента апсиды; Ф – кладка предполагаемого фимела (жертвенника) на орхестре театра; ПП – пилон проскения; С – основание скены; П – пифос под апсидой храма; Р – границы раскопа 1970 г. (по Л. В. Фирсову)

Около западного угла храма 1958 г. находились остатки дома, существовавшего в VIII в. и погибшего в пожаре не ранее X в.⁸⁰⁴. Фундамента это здание не имело, и на этом основании авторы отчета о раскопках назвали его «хижиной», отметив, что она была низковата и бедна – «не богаче, чем дом X–XII–XIV вв.» «Убогость их обоих», по мнению исследователей, подтверждает, что заселение «театрального участка» якобы начала беднота и храм 1958 г. был «не на первом счету», а затем его окончательно затмил роскошный «храм с ковчегом»⁸⁰⁵. Даже если в последовательности здешнего строительства все обстояло именно так, сооружение обоих церквей могло разделять сравнительно небольшое время.

Шурф, заложенный в углу между фундаментом апсиды храма 1958 г. и краем уходящего под нее фундамента пилона проскения, вскрыл пифос с остатками соленой рыбы, древесный уголь, черепицу и другие, связанные с жильем, материалы IV–VI вв., а также остатки фундамента какого-то столба, вероятно, от того же жилого дома⁸⁰⁶. Засып, подстилающая храм, тоже содержала материал конца V–VI вв.⁸⁰⁷ и, значит, время его сооружения близко к поре возведения основных христианских общественных сооружений города. Материал того же времени находился под слоем каменного отеса и известкового раствора толщиной 0,2 м на пространстве между «храмом с ковчегом» и храмом 1958 г.⁸⁰⁸. Раскопки в том же месте в 1973 г. контрольного целика показали, что наиболее поздние находки в нем (около 1%) принадлежали формам краснолаковой керамике типа «позднеримский С», в том числе вариантам F и G, которые бытовали вплоть до времени правления Константа II (641–664)⁸⁰⁹. Следовательно, орхестра театра была окончательно засыпана и снивелирована для нового строительства не ранее конца VI в и не позже середины VII в. После удаления паперти перед входом в храм 1958 г. были сняты два штыка, в которых оказался материал преимущественно VI–VIII вв.⁸¹⁰. К этому же промежутку времени относится обрушение кровли скене, некоторые архитектурные детали которой были сброшены в подвал под ней, так что в итоге «каменный завал перекрыл руины, сравненные с землей, и театральный участок сделался площадкой, на κοтοрοй начался средневековый период его застройки»⁸¹¹. Именно не соответствие ориентации «храма с ковчегом» и храма 1958 г служит аргументом в пользу того, что последний появился раньше, но в дальнейшем, строители, стесненные в выборе места, не сочли необходимым ориентировать новый, более крупный и пышный храм под более ранний, резонно полагая, что ограда нового храма все равно скроет от взоров это несоответствие.

Β XI–XII вв., в связи с поднятием уровня соседней улицы, в постройке сделали новый пол и превратили ее в типичную квартальную церковь-усыпальницу с кимитирием, устроенным под полом. В его могилах насчитано около 120 костяков, лежащих в несколько ярусов, следовательно, храм 1958 г. функционировал еще долгое время⁸¹². Он погиб, как и прочие постройки на месте квартала LXXII, в пожаре, очевидно, во время одного из крупных неприятельских нападений на город в XIII в. А. И. Романчук противоречит себе, когда относит время сооружения храма к X–XI вв. и говорит о его превращении в усыпальницу в это же время «при последующей нивелировке территории»⁸¹³.

Рис. 291. План раскопок Восточной площади с христианскими сакральными сооружениями (по М. И. Золотареву, С. В. Ушакову)

Итак, возникновение христианского культового архитектурного комплекса на месте заброшенного античного театра началось после того, как в конце IV–V вв. здесь были построены кое-какие жилые строения, совершены погребения. Первым, очевидно, появился однонефный храм, плановая композиция которого напоминает сирийско-палестинские однонефные мартирии и малые восточные церкви VI в. Он занял место развалившейся скене и ее подвалов, а вскоре на снивелированной территории орхестры были заложены глубокие фундаменты большого и высокого крестовидного храма, освященного, вероятнее всего, во имя сирийских свв. муч. Сергия и Вакха, высокопочитаемые мощи которых могли быть незадолго перед этим перенесены из одноименного константинопольского мартирия VI в. Видный херсонский кафоликон, включивший помещение небольшого, на сирийский лад баптистерия и располагавший мраморным амвоном константинопольского типа, был обнесен стеной, следы которой особенно отчетливо прослеживаются с севера. Его создание завершило к VII в. формирование южной культовой доминанты раннесредневекового Херсона, удачно вписавшись в череду прочих аналогичных мест города. Можно предполагать, что в связи с последовавшими изменениями в литургии, к VIII в. с южной стороны храма был пристроен еще один восточный боковой компартимент, ставший служить професисом для приготовления проскомидии. Наличие вместительного синтрона с архиерейским седалищем указывает на то, что службу в кафоликоне мог проводить епископ с многочисленным клиром и она отличалась особо торжественным характером. Весь храмовый комплекс, который нет оснований считать монастырским, подвергся перестройке после пожара не ранее середины – конца X в. или, скорее, на столетие позже. К этому времени память о местоположении тщательно спрятанного реликвария со святыней забылось, а оба храма приняли типичный для позднего Херсона гробничный характер, превратились, пользуясь определением Р. Краутхаймера, в «крытые кладбища» (сначала под полом, а потом и на полу, в апсиде с бывшей купелью) и оставались такими до окончательной гибели в пожаре XIII в.

История застройки крайней, приморской оконечности Херсонесского мыса, от которого начиналась следующая направлению водораздела основная продольная улица города, заслуживает особого внимания вследствие своего особого положения в композиции ансамбля города, пространственной организации, культовой, а значит, и идеолого-политической значимости. В последнее время удалось получить ряд ценных наблюдений относительно ее сакрального значения в античную эпоху, тогда как материальные и письменные свидетельства последующей, раннесредневековой поры еще нуждаются в реконструкции и уточнениях, могущих стать весьма любопытными для истории и топографии византийского Херсона, представления о делении его территории на функционально различные зоны.

Прежде всего, представляется, что в VI–X вв. Восточная площадь, занимавшая в общей сложности около 3000 м2, являла собой единый с архитектурной точки зрения культовый комплекс не меньше чем из четырех монументальных церковных сооружений, в чем видится ее внешний и смысловой континуитет с предыдущей порой (рис. 291). С самого раннего этапа существования города она выполняла роль храмового участка и это ее значение не изменилось после утверждения христианства. Единственное зримое отличие заключается, пожалуй, лишь в том, что по отношению к главной продольной улице ось площади была повернута под углом 30° на запад, тогда как поворот здания ранневизантийской Восточной базилики (№36), воздвигнутой тут же, имеет угол в 45°⁸¹⁴.

Основываясь на материалах раскопок 1908 r., К. Э. Гриневич относил к VII–VIII вв. первый строительный период храмика (по нумерации P. X. Лепера – № 17) с северо-западной стороны этой площади, позднее переделанного в средневековую капеллу или часовню (6,4 х 4,92 м), с большой, пятигранной снаружи апсидой (рис. 292)⁸¹⁵. Исходя из рабочего плана раскопок, выходило, что постройка имела два настила – нижний, более ранний, из прекрасно обработанных мраморных плит из проконнеского и белого греческого островного мрамора, и поздний, X–XII вв., лежавший на метр выше предыдущего, в котором были устроены две могилы. В действительности, евктирион мог быть и более раннего времени, нежели VII–VIII вв., поскольку в 1908 г. к востоку от его апсиды по верхнему слою до уровня пола апсиды оказались найдены монета Льва I (457–474) и три монеты Юстиниана I (527–565)⁸¹⁶. Примечательно также, что на полу среди обнаруженных материалов оказался обломок мраморного карниза высотой 15,5 см, длиной 28 см, от внутреннего декора храма, с тщательно вырезанной однострочной надписью ранне-византийского времени, упоминавшей о постройке «по обету (молитве) такого-то» (...uper] euches t[ou]...) (рис. 293)⁸¹⁷. Ha месте церквушки можно подозревать наличие остатков стены, которая с запада ограждала некогда находившийся здесь античный теменос. Одновременным с евктирием, судя по стратиграфии, был крытый водосток шириной 0,75 м, идущий через всю площадь в северо-восточном направлении⁸¹⁸.

Небольшое здание, расположенное близ Восточной базилики, в нескольких метрах от ее северо-западного угла, отличалось тем не менее монументальной кладкой, лежащей почти у скалы или на скале. Оно было облицовано гладко тесаными, тщательно пригнанными блоками камня шириной полметра, уложенными правильными рядами, а остальная толща стен выполнена из некрупных, грубо отесанных, полубутовых камней на крепком известковом растворе, не характерном для так называемых часовен поздневизантийского времени, стены которых обычно клали на «грязи»⁸¹⁹. Поначалу в церковь вело два входа: с юга, со стороны аккуратно мощеной плитами Восточной площади с базиликой № 36, и с запада (последний оказался позже заложен в связи с устройством помещения с многоярусными погребениями). Наконец, следует обратить внимание, что азимут этого небольшого храмика не совпадает с ориентировкой ближайших средневековых жилых построек XI–XIII вв., но зато очень близок к направлению гораздо ранней Восточной базилики (соответственно 49,5° и 53,5°)⁸²⁰.

Сама Восточная базилика уже функционировала к VII в.: перед ней в квартале I в колодце, единовременно засыпанном, судя по обломкам поздней краснолаковой керамики и монетам Маврикия, позже конца VI в., оказались кубики из мозаики этого храма⁸²¹. Следовательно, после своего сооружения здание пережило большой ремонт или, скорее, принятую в византийском проектировании очередную достройку, повлекшую перепланировку площади перед базиликой, на что указывает засыпь колодца. Схожесть планировки, облика, характера кладки этого просторного (34,6 х 16,4 м), трехнефного, с мозаичными полами, богатого, облицованного внутри мраморными плитами храма с херсонскими базиликами, сооруженными не ранее второй половины – конца VI в.(Уваровской, Северной, Западной, базиликой 1932 г. и 1935 г„ «базиликой в базилике» и «базиликой на холме»), позволяют думать, что на месте кафоликона мог находиться более ранний и меньший по размерам, который и подвергся кардинальной переделке в конце VI – первой половине VII вв. (рис. 294).

Рис. 292. План церкви №17 около Восточной базилики (по А. Л. Якобсону)

Близость в данном месте скального основания, которое к тому же перед началом строительства нивелировалось, не позволила запечатлеть в культурном слое хотя бы какие-нибудь остатки первоначальной церкви, возведенной, очевидно, во имя апостола Петра стараниями обращенных херсонеситов по повелению епископа Капитона в середине 380-х или начале 390-х гг.⁸²². Во время раскопок, ведшихся здесь с перерывами с 1876 г., культурный слой на месте базилики №36 был удален до скалы, а восточная часть здания с алтарной апсидой со временем обрушилась в море, поэтому отсутствие под престолом храма отверстия для вложения мощей, видимо, останется под вопросом. Во всяком случае, «простые натурные наблюдения» здесь уже не помогут, как не помогут они ныне отыскать следы несомненно существовавших, археологически зафиксированных мощехранительниц-"гробничек» в апсидах Западной базилики или «храма с ковчегом». Поэтому не стоит на этом основании строить вывод о принадлежности Восточной базилики к наиболее ранним христианским храмам городища, еще не знавшим утвердившейся к VII в. практики устройства отверстий для вложения мощей под престолом⁸²³. Вместе с тем эти же обстоятельства не противоречат предположению о возможном наличии на месте базилики №36, предшествующей ей церкви.

Рис. 293. Мраморный карниз с фрагментом ктиторской надписи из церкви №17 (по P. X. Леперу)

Вероятно, интерьеру этого первоначального храма, к примеру, его канкели могли принадлежать два обломка мраморной квадратной плиты (0,75 х 0,75 м, толщиной 3,5 см), на одной стороне которой был вырезан крест, a с другой барельеф, изображающий парусный корабль или лодку, Иисуса Христа в виде безбородого юноши с нимбом, спасающего апостола Петра от потопления водах Тивериадского озера, и с пояснительными надписями: «Господь Иисус, подающий руку Петру» (+ О k(yrio)s I(esou) s + didous che[ira Petro katapontizomeno]: «Господь Иисус, Говорящий Петру и спутникам: Бросьте справа от корабля сеть и поймаете» (O k(yrio)s I(esou)s legon Petrou [kai ton syn autou (?) balete eis ta d[ezia mere tou ploiou ton diktifon kai euresete)⁸²⁴. Один фрагмент плиты был вывезен во время Крымской войны и попал в Лувр, а другой был найден в 1896 г. у входа в загородный позднеантичный склеп №784. Третий обломок (0,09 х 0, 065 м, толщиной 0,03 м) со следами изображения головы и началом надписи «Господь Иисус...» (О] k(yrio)s I(esou{s} s[...) оказался обнаружен во время раскопок P. X Лепером в 1909 г. недалеко от батареи 1904 г., то есть в близком соседстве с Восточной площадью⁸²⁵. Вероятно, все сюжеты барельефов плит из алтарной преграды так или иначе были связаны с евангельскими рассказами, в которых был задействован Петр. Наряду с сохранившимися (Матф. 14: 31; Лука 5: 4), это могли быть «Господь Иисус, призывающий Петра идти за собой на служение» (Матф. 4: 18–19; Иоан. 1: 42), «Господь Иисус, спрашивающий Петра, за кого он почитает Его» (Матф. 16: 15–16; Лука 5: 20), «Господь Иисус говорящий Петру, чтобы он, обратившись, утвердил братьев своих» (Лука 22: 31), «Господь Иисус, предсказывающий Петру о том, что он трижды отречется от Него» (Матф. 26: 34; Марк 14: 30; Иоанн 13: 36–38); «Господь Иисус, призывающий Петра, вложит меч в ножны» (Иоан. 18: 11). Согласно ступеням святости, такие изображения Христа и апостолов должны были быть как можно ближе к виме (алтарному святилищу) храма⁸²⁶. Не исключено, что причиной гибели этого прекрасного образца византийской мраморной пластики V в. стало землетрясение, постигшее город во второй половине VI в. и вынудившее кардинально обновить, по сути дела, возвести новый храм апостола Петра, взамен прежнего, пострадавшего. Впрочем, виной случившегося могло быть и иконоборство, заставлявшее расправляться со святыми изображениями, разбивать, выносить их из храмов.

Рис. 294. План комплекса Восточной базилики (по А.Л. Якобсону)

Откуда проистекает уверенность в том, что Восточная базилика может быть отождествлена с известным житийным ориентиром, увязываемым с христианской, сакральной топографией города? Дело в том, что из Житий св. епископов Херсонских, составленных, судя по всему, не ранее третьей четверти и не позже конца VI в., следует, что в восточной части города (anatolikoteron tes poleos meros), недалеко от гавани и «регеона» (tou геgeonos) с так называемой «малой агорой» (mikra agora) функционировал как раз храм апостола Петра⁸²⁷. Исследователи не обратили внимание на очевидный факт: эту «восточную часть» без труда помогает локализовать ясно выраженная в первые века н.э. ортогональная конфигурация городской планировки, отчего anatolikoteron tes poleos meros четко coответствовала тому городскому региону (одному из четырех), который образовывало пересечение главной продольной и главной поперечной улиц, унаследованное еще от римской эпохи (cardo maximus и decumanus maximus)⁸²⁸. Эта meros включала участок от южных, так называемых «Мертвых ворот», поблизости от которых, у перекрестка, находилась малая агора и крупные общественные, потестарные многокамерные постройки, в том числе, «здание Г», а затем имела своей северной границей значительный, почти 600-метровый отрезок главной продольной улицы, оканчивавшейся у Восточной площади на берегу моря.

Примечательно и очень важно, что место, где стоял христианский храм, сохранило и в начале раннесредневекового периода («доныне» – mechri tes deyro источника) старый агороним – «Парфенон», недвусмысленно указывающий на то, что прежде здесь могло находится языческое «капище» богини Девы – Афины Спасительницы, защищавшей и приносившей удачу, или Артемиды Ортии (она же Партенос), а может быть, и обоих вместе. Во всяком случае, херсонеситы всегда видели в своей Партенос Артемиду, дочь верховного олимпийского бога Зевса и Латоны, сестру и паредру Аполлона⁸²⁹. По мнению Б. Н. Федорова, в северном конце вымощенной каменными плитами приморской площади, образовывавшей удлиненный прямоугольник размерами около 30 х 9 м, существовал монументальный храм, возможно, Афродиты, покровительницы моряков и мореплавателей, а перед ним по сторонам находились две небольшие постройки, которые, вероятно, были сокровищницами и фланкировали теменос с запада и востока⁸³⁰. Результаты исследований М. И. Золотарева и А. И. Буйских, признанные другими исследователями, подтверждают, что священный участок – теменос города с храмами, алтарями и уникальной для Северного Причерноморья монументальной бронзовой статуей Афины Сотейры работы афинского скульптора Поликрата IV в до н.э. располагался в античном Херсонесе именно здесь, а сама статуя, стоявшая на краю высокого мыса и достигавшая вместе с постаментом 5 м, могла в свое время служить одновременно ориентиром-маяком, указывая на вход в гавань⁸³¹. В любом случае древнейший приморский храмовый участок города был связан с присутствием женского божества, которое херсонеситы привычно называли Партенос (Парфенос).

Столь же важно, что по данным Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, рядом с Восточной базиликой находилась крещалная купель, следы которой исчезли уже вскоре после раскопок⁸³². Она примыкала к оконечности левого нефа новой Восточной базилики, а рядом с храмом и, видимо, одновременно с ним был сооружен сравнительно крупный крестовидный мартирий со сводчатым перекрытием ветвей, подобно тому, как это было сделано у Западной базилики (рис. 295)⁸³³. Внутри его были найдены гробницы, но описание их не сохранилось⁸³⁴. Сооружения такого типа с безапсидным, прямоугольным очертанием восточной ветви, не характерные для константинопольской архитектуры, но широко распространенные в Малой Азии, Восточном Причерноморье, вообще, на Востоке, представляли собой преимущественно усыпальницы, так как концы ветвей креста особенно удобны для расположения в них гробниц⁸³⁵. По расчетам Ю. Г. Лосицкого, длина всех ветвей этой пристройки была равна 4,5 м, ширина – 3,75 м, толщина стен – 0,98 м, а высота составляла 4,5 м⁸³⁶. Заведующий раскопками не оставил планов открытых им пристроек с северо-восточной стороны базилики №36, но вполне уверенно определил одну из них как крещальню, причем не по аналогиям с комплексом херсонской Западной базилики №13, а именно, ввиду наличия явных следов купели⁸³⁷. Помещение находилось между крестовидным мартирием и плечом базилики, что говорит о его строительстве несколько позже последних либо о том, что крестовидный мартирий был пристроен к ним, как в случае с Западным храмовым комплексом, однако это не мешает представлению об общем континуитете построек на Восточной площади. Здесь могли покоиться остатки как раз того первоначального баптистерия, который некогда примыкал к раннему, «великому и прекрасному храму во имя святого и верховного апостолов Петра» на месте базилики №36 и который повелел построить епископ Капитон «смежно с ним» (echomenon tautes), «около купели», торопясь попрать прежнее логово эллинства⁸³⁸.

Рис. 295. Реконструкция комплекса Восточной базилик с мартирием. Перспектива, план (по Ю. Г. Лосицкому)

Если следовать логике повествования составителя Житий свв. епископов Херсонских, Капитон и «начальствующий» (to ten epistasian) Феона c его стратиотами мог попасть в Херсонес из Константинополя только с открытием навигационного сезона в марте месяце, который, согласно херсонесскому календарю, соответствовал эвклию – месяцу, посвященному Артемиде Славной (Эвклии). Судя по тексту известного херсонесского декрета конца II в. до н.э. в честь стратига Диофанта, он следовал после месяца Дионисий и был связан с проведением регулярного общегосударственного праздника Партений, посвященного главной покровительнице и защитнице города – Артемиде Партенос, Деве⁸³⁹. Следовательно горожане, на тот момент в массе своей еще «эллины», «поклонники идолов», могли готовиться к этому празднику как раз в срок прибытия миссии из столицы Восточной Римской империи и, вероятно, собирались обновлять именно храм Партенос, для чего разожгли две печи для выделки извести (idio kaminoi duo pros asbestou poiesin anaphtheisai tou emeterou naou)⁸⁴⁰. Ничего необычного в этом житийном факте нет. Он вполне соответствовал реалиям времени. Достаточно вспомнить, что в Пантикапее-Боспоре, даже при наличии епископской кафедры, чей предстоятель, по некоторым спискам Кадм или Бадм, поставил свою подпись под актами Никейского синода 325 г.⁸⁴¹, во втором десятилетии IV в. возводиться языческий храм, судя по плохо сохранившейся надписи периода совместного правления боспорских царей Радамсада и Рескупорида⁸⁴². В Риме и в конце IV в. можно было найти такие храмы старых богов, а в агиографической литературе этого времени нередко фигурируют языческие жрецы⁸⁴³. Власти и законодательными, и насильственными мерами продолжали в течение последующих двух последующих столетий бороться с практикой языческих жертвоприношений, причем без желаемых результатов⁸⁴⁴. В таком случае строительство в Херсонесе во второй половине 80-х – начале 90-х гг. IV в. крещальни, а затем и храма во имя первоверховного апостола Петра, через двести лет перестроенного в виде Восточной базилики с крестовидным меморием, явилось примером не только «церковной», но и, пользуясь выражением протоиерея Александра Пелина, «политической топографии»⁸⁴⁵, ибо таким образом отрицалось античное капище, стиралась память о нежелательном языческом сооружении, издавна находившемся на этом месте, создавалась его противоположность – христианский храм и наглядно подтверждалось утверждение епископии с ее паройкией. Показательно, что в греческих рукописях Парижской Национальной библиотеки 1587 и 1617 подчеркивалось: Капитон, утвердившись в Херсонесе, задумал разрушить храм tou Partheniou eidolou legomenou, тο есть «идола Парфенос», вероятно, древний ксоанон богини Девы (Сотейры, Простаты, Басилиссы), о котором, наряду с одноименным храмом, упоминал Страбон, и построить взамен церковь апостола Петра, что и породило спор епископа с неверными, закончившийся знаменитым чудом с печью, на месте которой в противоположной, юго-западной оконечности Херсонеса, как убедительно доказал К. Э. Гриневич, горожане со временем воздвигли мемориальный четырехапсидный теофанический мартирий⁸⁴⁶.

Символизм и значительность описаного в Житии святого действа, происходившего на Восточной площади, становится гораздо рельефнее и понятнее с учетом того, что происшедшее крещение увязывается не с любым другим местом, но именно с тем, где херсонеситы долгое время, вплоть до начала массовых гонений на язычников в конце IV в., почитали богов своих главных, государственных, полисных культов, выражали свое не только религиозное, но также политическое и социальное благочестие и набожность. Необходимо было подорвать остававшуюся столетиями, несмотря ни на что, непоколебимой веру в обиталище местных божеств и в культ главной патронессы – Партенос, в ее чудодейственную силу, которая являлась квинтэссенцией религиозного мышления херсонеситов и своеобразным мерилом их памяти. Демонстрация бессилия богов искорененного херсонесского Парфенона и явилась окончательным знаменательным событием на оскверненном, с точки зрения язычников, теменосе, ставшим в свою очередь еще более надежным гарантом, чем заложники-дети, что обратного пути не будет. Таким образом, сначала ранний храм св. Петра, а затем сменившая его одноименная базилика № 36 стали служить крайней восточной точкой во время стациональных литургий – богослужебных последований, процессий, связанных с именем апостола – первокрестителя язычников и с почитанием священномучеников – первых епископов Херсонских. Со временем даже само название Парфенон могло окрасится новым, хорошо понятным для местных христиан смыслом, вытеснившим прежний, поскольку одно из принятых в обществе определений Богоматери звучало как Parthene – Дева, в чем, разумеется, уже не было ничего «эллинского»⁸⁴⁷.

Д. Ю. Коробкову принадлежит предположение, что разрушение языческого храма, вопреки указанию житийного источника, могло быть не одновременно крещению херсонеситов. Он связывал ero с событиями третьей четверти V в., – времени пребывания в Херсонесе ссыльного александрийского архиепископа, монофисита Тимофея Элура, горячего, несдержанного проповедника, который мог вдохновить горожан на обновление храма, якобы переделанного из иудейской синагоги на северном берегу, в квартале XIX⁸⁴⁸. В этом случае храм во имя апостола Петра соотносится с базиликой 1935 г., которая действительно находилась ближе к тем двум известеобжигательным печам на юго-западной оконечности городища, недалеко от «Святых (Красивых) ворот», продукцию которых, согласно легенде, использовали для сооружения баптистерия. Однако выше уже были изложены соображения, которые позволяют объяснить необходимость возведения крещальни именно на противоположном конце города: там располагалось священное для многих поколений херсонеситов место, которое Церковь должна была освоить в первую очередь как понятый всеми знак своей окончательной победы над «эллинами и иудеями». К тому же версия Д. Ю. Коробкова не в состоянии объяснить, почему участок на северном берегу горожане стали бы звать «Парфенон», и уж тем более он не подходит для житийного ориентира, совершенно определенно указанного применительно к восточной части городища.

По тем же причинам не может устраивать и версия А. И Романчук, которая попыталась связать с храмом апостола Петра раннюю, большую, с пятигранной апсидой «базилику на холме» («базилику Б», по C. А. Беляеву)⁸⁴⁹. Она мотивировала свои соображения тем, что базилика № 14 находится ближе других к четырехапсидному мартирию № 47, на месте которого в IV в. стояла легендарная известеобжигательная печь, а базилика датируется C. А. Беляевым тем же временем. Однако, последнее вызывает серьезные сомнения и к тому же не увязывается с названием места Парфенон, где, согласно Житиям св. епископов Херсонских, был воздвигнут храм апостола Петра. Показательно, что в последующих работах А. И. Романчук не стала развивать свою гипотезу и вновь вернулась к точке зрения Β. В. Латышева.

Другой ориентир, который обычно выбирают исследователи для идентификации с храмом апостола Петра, – большая Уваровская базилика или некий гипотетичный ранний храм, в том числе малый базиликальный храм «А» рядом с ней на северном берегу городища, на месте кварталов IV–V, не подходит на эту роль все по тем же причинам, но зато удачно соотносится с известной из агиографических источников херсонской «кафоликой церковью» (basilika major) – храмом свв. Апостолов Петра и Павла ⁸⁵⁰.

Следовательно, можно с достаточно большой степенью уверенности остановиться на Восточной базилике и примыкающих к ней культовых сооружениях как на том, что в раннесредневековую эпоху высилось на приморской площади, по давней традиции именуемой херсонитами Парфенон. Даже одержав полный триумф, новая религия оказалась не в состоянии искоренить этот древнейший агороним города, несмотря на его языческое звучание, покорно унаследованный христианством.

Центральное место в композиции городского ансамбля занимает возвышенная восточная часть городища, на которой ныне расположен собор Св. Владимира, построенный во второй половине XIX в. Оно относится к числу самых важных, доминантных памятников по причине нахождения здесь в античную и средневековую эпохи обширной, не менее 0,5 га площади (50–60 х 100 м), за которой постоянно сохранялась роль агоры (рис. 296)⁸⁵¹. Площади (платеи, форосы) византийских городов очень редко попадали в число объектов систематических раскопок и херсонесская верхняя, большая агора не исключение. В силу обстоятельств она исследовалась либо непрофессионально (плантором-"садоводом» корабельного леса для Черноморского флота К. Крузе, монахами), либо излишне поспешно, «плантажным способом», с последующей засыпкой раскопанного (Κ. К. Косцюшко-Валюжинич), без должной тщательной фиксации, а частью, особенно с южного края, вообще осталась не расследована⁸⁵². Интерпретация, датировка и значение обнаруженных здесь средневековых построек остаются не до конца выясненными и порождают противоречивые мнения, спорные заблуждения, что заставляет в очередной раз обратиться к византийским памятникам этого места и поискать их связь со свидетельствами Житий и летописей.

Нет сомнений, что полифункциональная раннесредневековая агора, сочетавшая рыночный, торгово-ремесленный, общественный, культовый и административный характер, продолжала собирать основную массу горожан, служа местом притяжения самого разного люда, от «начальствующих», архонтов, протевонов, до социальных «аутсайдеров», маргинальных групп – нищих, убогих, актеров, проституток. Для нее оставалась характерной замкнутая форма, вероятно, наличие колоннад, крытых портиков (эмволов или стои), хотя бы нескольких дворцовых, потестарных жилых зданий и помещений эргастириев, переносных, реже стационарных, каменных или деревянных прилавков-авак, лотков, где продавали самые разные товары, еду, питье, топливо, одежду⁸⁵³. В инфраструктуру основательно застроенной площади входили «святые места», храмы, отдельные гробницы, базилики с примыкавшими к ним галереями, которые иногда воспринимались в качестве варианта крытого рынка. Здесь же стояли разнообразные мраморные или медные, бронзовые «символы», статуи, скульптуры, объекты малых архитектурных форм, барельефы, в значительной мере унаследованные от античной поры, как например, две медные статуи Гикии, пьедесталы которых, по словам Константина Багрянородного, находившиеся в городе любители прекрасного «регулярно от времени до времени обтирали», чтобы прочитать написанное о давних событиях, причем каждый херсонит в меру своей образованности мог искать в подобных изображениях либо высший философский, либо более понятный, магический смысл⁸⁵⁴. От большой агоры радиально были расположены основные элементы городского ансамбля. Так, к порту прямиком спускалась улица, тогда как по главной продольной магистрали города, пересекавшей площадь, можно было попасть соответственно к базилике апостола Петра (№36) и ко второй, нижней, малой агоре. С севера поперечная улица выводила к базилике №22, возможно, церкви св. муч. Прокопия, откуда по II продольной улице открывался путь к епископальному комплексу с главным кафоликоном – большой базилике Свв. Апостолов Петра и Павла.

Рис. 296. План средневековых строений, открытых на большой агоре к 1861 г. и дополненных данными раскопок 1890–1891 гг. Чертеж городского архитектора Севастополя, поручика К. Вяткина

Роль храма-кафоликона на верхней агоре выполняла довольно крупная (22,5 х 19 м по внутреннему обмеру) ранневизантийская базилика № 28, открытая в 1861 г., которая акцентировала центральную, привязанную к продольному водоразделу Херсонесского мыса ось города (рис. 297)⁸⁵⁵. Поскольку ее выстроили на южной стороне агоры, на ее краю, она находилась перед высоким крутым спуском к портовому району и прекрасно просматривалась со стороны Карантинной бухты и Девичьей горки, во всей красе открываясь для входивших в бухту или приближавшихся к городу с юга. Тут же с востока, от Парфенона, базилики св. Петра и церкви-мартирия с подземным гробничным храмом к площади подходила широкая главная улица, уводившая дальше через нижнюю, малую агору к западной оконечности города. Поэтому отсюда было особенно удобно совершать крестные ходы к другим стациям – храмам и базиликам, для совершения там торжественных праздничных литургий епископским чином.

А. Пелин называет базилику №28 «вторым кафедральным собором Херсонеса» и связывает с именем Пресвятой Богородицы, ссылаясь на некое «устное предание» и труд Д. В. Айналова⁸⁵⁶. Стоит заметить, что ромейские города не знали западно-средневековой системы одного и единственного главного собора. Здесь было, как правило, несколько церквей-кафоликонов, в которых совершали регулярные богослужения и в которых мог присутствовать епископ. Что касается «устного предания», оно, видимо, связано со свидетельством позднего Радзивиловского летописного извода о пребывании князя Владимира в Корсуне («Крестише са в церкви святыя Богородицы, и есть церковь стоящи в Корсунъ градъ, на местъ посреди града, идъже торг есть») и в таком случае должно быть отнесено к другому храму, известному также как храм св. Василия (согласно Повести временных лет в наиболее ранней Лаврентьевской редакции) или «Василиска» (согласно тексту Начального летописного свода Новгородской первой летописи младшего извода)⁸⁵⁷. С не меньшим основанием постройку можно было бы назвать летописной церковью св. Софии, Иисуса Христа Спасителя (Спаса) или св. Иакова, поскольку в связи с различными редакциями Корсунской легенды о крещении князя Владимира таковые тоже могли находится посреди города на агоре⁸⁵⁸. Впрочем, это не исключает, что уже в ранневизантийском Херсоне, наряду с загородным, существовал городской храм Богоматери, к тому же возведенный в числе первых, поскольку в новообращенных местах было принято называть первые церкви во имя Св. Девы Марии, Иисуса или Св. Троицы.

Рис. 297. План базилики №28 (по А. Л. Якобсону)

Так или иначе, самая большая базилика агоры примечательна не только красивой, аккуратной, правильной кладкой из подтесанных камней, положенной внизу на несколько рядов плинф на цемянковом растворе (opus mixtum), а также пятигранной снаружи алтарной апсидой, но и тем, что она, как и крупнейшие кафоликоны города, в том числе кафедральный храм № 23 из епископального комплекса, имела амвон не редуцированного типа точно по центральной оси главного нефа, мощеного мраморными плитами (рис. 298)^859. Сооружение было задействовано в первой части литургии, здесь размещался диакон, чтецы и певчие. Такое расположение было особенно удобно для процессионной литургии константинопольского типа, которая, судя по аналогичному литургическому устройству большого кафоликона – Уваровской базилики, была принята христианской общиной Херсона⁸⁶⁰.

Устройство храма, целиком и полностью совпадающее с одноапсидными базиликами со стропильным перекрытием, надежно датируемыми не позже второй половины VI в., а также толщина прослоек цемента в кладке opus mixtum, слегка превышающая толщину плинфы, число рядов которой достигает шести (рис. 299; табл. 1), позволяет отнести его возведение к поре наибольшей активности строительной деятельности херсонитов в конце правления Юстиниана I или при его ближайших преемниках. Вместе с тем несколько меньшие размеры плинфы, дающие отличия в формате от подавляющего большинства остальных случаев, позволяют думать, что сооружение базилики на агоре открыло этот ряд больших строек. Она была также одной из немногих, которая, как и Уваровская базилика, украсилась стенной мозаикой⁸⁶¹. Это надо отметить особо, поскольку в целом декоративная предметно-изобразительная программа в виде мозаик, фресок в византийских церквах считается до X в. неразвитой⁸⁶².

С южной стороны базилика № 28 имела галерею, а к северо-восточному углу левого нефа была пристроено двухкамерное сооружение с намеком на центричность в апсидальной части, которая, судя по конфигурации, имела заплечья для сводчатого или даже купольного перекрытия, опиравшегося на арки (см.: рис. 296). Примечательно, что подобные куполообразные перекрытия были присущи баптистериям, а самому куполу приписывалось символическое значение⁸⁶³. В пристойку вел вход с севера, со стороны площади, а другая дверь выводила прямиком в неф храма. Κ. К. Косцюшко-Валюжинич уверенно упоминал об этой конструкции как о крещальне, которая была варварски сломана вместе с боковыми нефами и нартексом по распоряжению администрации Херсонесского монастыря ради укладки тротуара и иных, чисто хозяйственных соображений⁸⁶⁴. Подробного описания сооружения по своему обыкновению он не оставил. Видимо, интерпретация не вызывала у него сомнений, которые поневоле посещают некоторых современных исследователей, не желающих верить на слово⁸⁶⁵. К баптистерию в свою очередь примыкало небольшое продолговатое помещение с возвышенной площадкой и лестницей у западной стены, которое могло служить катехумением – местом для процедуры экзорцизма перед крещением, либо, учитывая его расположение к востоку от крещальной комнаты, хрисмарионом (консигнаторием) для миропомазания, после чего крещенные, облачившись в белые одеяния, шли в главный неф базилики для участия в Божественной литургии и принятии Св. Даров⁸⁶⁶.

Рис. 298. Реконструкция амвона константинопольского типа из Нове (по А. Б. Бернацки)

Нарядный храм на агоре требовал периодических ремонтов и обновлений, как и остальные действующие культовые сооружения раннесредневекового Херсона. Поэтому его центральная апсида с наружной стороны была подложена камнями на извести, а стилобаты нефов выложены бутом на том же растворе⁸⁶⁷. Но дело не ограничивалось только незначительными переделками.

Рис. 299. Кладка opus mixtum базилики №28. Фото 2002 г.

В самый апогей «темных веков» в городе стали сооружать новые типы культовых зданий⁸⁶⁸. Примером такой постройки является крестово-купольный храм, располагавшийся рядом с главной продольной улицей в месте ее прохождения вдоль южной стороны большой агоры в центре раннесредневекового Херсона. Ныне его остатки (по счету Императорской Археологической комиссии – № 29) виднеются около Владимирского собора, в один ряд с ранневизантийской базиликой № 28. Тип таких частных или корпоративных храмов сложился в период иконоборства, но использовался уже в VII в.⁸⁶⁹. Их малые размеры и цельное пространство интерьера хорошо подходили для небольших общин, особенно монашеских.

Херсонский храм имел почти квадратную форму (примерно 16 х 19 м) в виде вписанного креста, отделенного стенами от угловых частей (ширина ветвей креста около 5 м). Таким образом, его внутреннее пространство не имело единство, а верх мог быть не обязательно купольным. Не менее вероятно арочное или сводчатое покрытие (рис. 300).

Рис. 300. План и реконструкция крестовокупольного храма №29 (по А. Л. Романчук)

Все указывает на ранние черты здания. Их отмечал и Д. В. Айналов, и А. Л. Бертье-Делагард⁸⁷⁰. С этим был согласен и А. Л. Якобсон, который без достаточных оснований позже стал «с несомненностью» относить постройку «к концу IX или к X в.»⁸⁷¹. Противореча себе, он писал, что храм не имел единого внутреннего пространства, как это характерно для раннего типа крестовокупольных зданий, берущих начало в VII в. Лишь в дальнейшем, c X в., стенки, отделяющие угловые помещения, атрофировались, опорные столбы стали отдельно стоящими, а внутреннее пространство здания приобрело единство. Ничего этого в херсонесском храме нет и, следовательно, он вполне мог быть построен в VIII в. или немного позже, чему не противоречит на редкость аккуратная техника кладки из крупных, гладкотесаных и плотно пригнанных блоков известняка, положенных правильными рядами, с внутренним бутом на известковом растворе, и общая композиция, а именно, подчеркнутый внутри и снаружи центральный крест здания, что было характерно для ранневизантийской архитектуры⁸⁷². В частности, из больших хорошо отесанных камней была сложена типичная для Херсона сравнительно крупная раннесредневековая базилика № 17 (30 х 18,13 м), открытая в 1889 г. в квартале L, и позже полностью уничтоженная⁸⁷³. Из такого же гладкотесанного штучного камня, положенного правильными рядами, выложены стены базилики Крузе (№7) и пристройка к северной стороне баптистерия около Уваровской базилики, что, по мнению самого же А. Л. Якобсона, «очень характерно для строительной техники раннего средневековья»⁸⁷⁴. Он же признавал «старую традицию» кладки храма № 29, а также то, что по планировке памятник еще близок к крестовидным зданиям и предшествует развитым крестовокупольным храмам⁸⁷⁵. Тем более, полные аналогии херсонесскому храму находятся среди малоазийских, балканских и восточнопричерноморских церквей не только IX, но и VII–VIII вв.⁸⁷⁶. В частности, храм №29 обнаруживает значительное сходство с храмом в с. Дранда (в 23 км от Сухуми), который вполне может быть датирован VII в„ судя по находкам разгрузочных амфор соответствующего типа в его своде (рис. 301)⁸⁷⁷. А. Л. Якобсон приводит среди аналогий пафлагонский храм начала VIII в. на острове близ Амастриды (Амастры), полностью тождественный херсонскому не только по композиции, но и по кладке, тоже состоящей из крупных, тщательно тесаных блоков камня⁸⁷⁸. А. Пелин склонен датировать храм № 29 не позже IX в. и тоже указывает на очевидные черты, предшествующие такого рода сооружениям X в., очевидно, имея в виду отделенность угловых ячеек от зала⁸⁷⁹.

Рис. 301. План крестовокупольной церкви VII в. в с. Дранда (по В. К. Хошба)

В пользу монументального общественного строительства в это время в Херсоне косвенно свидетельствует находка в 1892 г. в южной части большой агоры мраморной капители VIII–IX вв., украшенной по четырем сторонам грубым изображением рельефного трилистника, и свойственная той же эпохе условная, геометризованная трактовка растительных мотивов, форма «процветших» крестов двух кубовидных и одной конической капители⁸⁸⁰.

Другое дело, что храм № 29 был подвергнут после своего сооружения достройке, которая исказила его правильную конфигурацию. Поначалу с запада к нему примыкала сводчатая галерея, на что указывают основания пилястров – тяг арок. Основания таких пилястров прослеживались и вдоль северной стены, но, вопреки ожиданиям, их не оказалось с юга, где правая ветвь креста была непропорционально удлинена пристройкой, которая явно не входила в первоначальный план⁸⁸¹. Это несколько снизило эмоциональное выражение красоты его архитектуры, устремленность ввысь всей массы храма, который, будучи предтечей типовых крестовокупольных сооружений, воспринимался не столько изнутри, сколько снаружи.

Разногласие вызывают отождествление и время сооружения в самом центре главной площади города храма № 27, высотой около 5 м, по композиции в виде «свободного креста» весьма близкого к кафоликону № 19 на месте античного театра и южному загородому мартирию Богородицы Влахернской (рис. 302)⁸⁸². Сомнения рождали относительно небольшие размеры церкви, на первый взгляд, не соответствовавшие кафедральному храму (длина северной и южной ветвей – 6,18 м, западной ветви – 7,21 м, восточной ветви – 5,15 м, ширина ветвей – 7,21 м), тогда как даже соседняя базилика №28 была почти в два раза больше, на что обратил внимание уже А. Л. Бертье-Делагард.

Поначалу он отнес постройку храма №27 ко времени не ранее XI в. и на этом основании отверг его возможную связь с церковью, где крестился князь Владимир⁸⁸³. Тем не менее планировка этой типичной крестовидной церкви вполне соответствовала эпохе раннего средневековья.

Во всяком случае А. И. Романчук, вслед за А. Л. Якобсоном поначалу датировавшая храм VI в., обратила внимание на его схожесть с размерами и планом аналогичного храма на склоне Мангупа, открытого в 1981 г., время сооружения которого достаточно уверенно определяется не позже конца IX в.⁸⁸⁴. Следовательно, рассчитанные Ю. Г. Лосицким модули для крестовидных церквей Херсона (общее кратное длины всех ветвей креста и ширины стен) могут быть ранее предлагаемого X–XI в., на чем, собственно, и не настаивал исследователь, в целом, на основании аналогий относивший время возведения таких храмов ко времени не ранее VI в.⁸⁸⁵.

Рис. 302. План крестовидного храма Nb27 (по Ю. Г. Лосицкому)

Видевший остатки храма №27 Ф. Дюбуа де Монпере, связывал его постройку с ранневизантийским временем, на что, по его мнению, указывали ионийские капители грубой работы и высокие колонны с «длинными» крестами, характерной для этого времени формы (рис. 303–304)⁸⁸⁶. Разумеется, они могли быть сполиями, позаимствованными из более ранних сооружений, однако этому противоречит весьма важное наблюдение А. Л. Бертье-Делагарда, сделанное «по подробным распросам», о находке во время раскопок храма плинфы, в частности, куска длиной 1,06 м и толщиной 0,81 м с тремя рядами кирпичей, что не подходит для кладки свода, но соответствует, скорее всего, стенам в технике кладки opus mixtum, какую наиболее широко использовали в общественном строительстве Херсона именно в VI–VII вв. (табл.1)⁸⁸⁷. Сам исследователь пересмотрел раннее заключение и стал относить постройку «к тому же VII или VIII веку», что и близкий ему по размерам и датировке крестовидный кафоликон №19, открытый в 1897 г. на месте античного театра⁸⁸⁸. Косвенно на время существования здания к концу раннего средневековья могут указывают находки медных монет, обнаруженные, по словам ведшего здесь раскопки в 1827 г. инженера подпоручика Карла (Николая) Крузе, «при выкидывании земли». В письме, опубликованном в питерской газете «Северная пчела, он сообщал: »...на большей части монет сих изображены с одной стороны литера В, a с другой крест», то есть речь шла о весьма многочисленных херсоно-византийских медных монетах времени правления Василия I, обилие и простую выразительность которых трудно было не заметить даже случайным «археологам"-дилетантам⁸⁸⁹.

Уже первые исследователи центрального храма большой агоры обратили внимание, что постройка отлично сохранила свои монументально сложенные стены из больших, грубо обработанных камней на прочном известковом растворе⁸⁹⁰. Это было здание, возведенное с особым тщанием, с мозаичными и мраморными полами, с множеством декоративных мраморных плит и карнизов, в том числе с греческими надписями, которое, судя по расположению и значительной толщине стен, превышавшей метр, могло подражать купольным сооружениям, но даже в позднем, последнем варианте купола не имело, а, скорее, было перекрыто коробовыми сводами над ветвями и конусовидным, четырехскатным верхом над широким и низким барабане с деревянными стропилами, на что указывают находки внутри храма деревянных балок (рис. 305)⁸⁹¹. Как подчеркивает Л. Г. Хрушкова, в таком виде храм №27 – типичное раннехристианское сооружение, какие обычно не выходят за рамки VII в.⁸⁹². Справа (к югу) от алтарной апсиды располагалось не связанная с ней стенами боковая «капелла», вероятно, возведенная если не одновременно с храмом, то вскоре, очень похожая по устройству и внутренней конфигурации на восточное помещение в пристройке к плечу левого нефа базилики №28, которая имела заплечья для четырех арочных перекрытий, поддерживавших сводчатый верх. Она могла служить пастофорием неопределенного назначения, диаконником (ризницей), мемориальной или гробничной часовней, поскольку в крупных церквах место мемориального, прминального культа нередко располагалось поблизости от алтаря. Следует еще раз напомнить, что значение и расположение таких восточных боковых компартиментов долгое время, до XI–XII вв., оставалась нечетким, их использовали для разных специальных служб⁸⁹³, но не исключено, что характерное для баптистериев сводчатое или даже купольное помещение, как и у базилики №28 и загородного храма Богородицы Влахернской, являлось крещальней со стационарной или переносной купелью⁸⁹⁴. К слову, подобная портативная, по выражению Л. Г. Хрушковой, мраморная купель в виде перевернутой усеченной пирамиды с квадратным основанием 0,76 х 0,90 м, с отверстием для спуска воды и изображением крестов по узким сторонам («как на капителях») была открыта на агоре в 1891 г.⁸⁹⁵. Впрочем, поскольку крещения были не частыми, ограничиваясь несколькими днями в году, этот компартимент мог сочетать, наравне с ними, и другие литургические функции⁸⁹⁶.

Рис. 303. Мраморная колонна с крестом из храма №27. Фото 2003 г.

Видимо, необходимость иметь жертвенник (професис) со столом-престолом для приготовления проскомидии заставила позже, не ранее VIII в., когда сформировалась служба, происходящая в жертвеннике, пристроить слева от апсиды еще одно, более крупное помещение, сложенное из бута и украшенное напольной мозаикой⁸⁹⁷. Косвенно это тоже указывает на более раннее происхождение самого храма. Дело в том, что проскомидия как самостоятельная часть классической литургии оформилась лишь около 700 г., и приготовление Св. Даров во время богослужения не было предусмотрено в оригинальной константинопольской литургии свт. Иоанна Златоуста⁸⁹⁸. Поэтому до VIII в. херсонская литургия состояла не их трех, а из двух частей: во-первых, общей литургии, включавшей проповедь и «приготовление к тайне», которое позже выделилось в самостоятельную часть, совершавшуюся в самом начале литургии (проскомидия, професис), и, во-вторых, «возношения тайны» (анафора)⁸⁹⁹. Этим можно объяснить, почему в структуре храмов, построенных в основном во второй половине VI–VII вв., изначально не предусматривалось помещение жертвенника и лишь позже, с изменением в структуре самой литургии, к некоторым уже существующим культовым зданиям стали пристраивать дополнительные помещения – пастофории, как в нашем случае, усложнившие восточную часть храмов. Сам термин prothesis для обозначения помещения, где происходила проскомидия, вошел в употребление не ранее IX в.⁹⁰⁰. Впрочем, северная пристройка к алтарной части храма №27 могла имеет и гробничный, мемориальный характер. Поэтому асимметрию боковых восточных компартиментов в этом случае следует объяснять не неграмотностью строителей, а различием функций пастофорий, один из которых служил, вероятно, крещальней, а другой, более поздний, – диакоником, скевофилакием, професисом или мартирием⁹⁰¹. Кроме того, достройка южного, а затем и северного пастофориев демонстрирует изменение замысла и корректировку первоначального проекта, с чем не раз приходится сталкиваться в херсонском строительстве раннесредневекового времени.

Рис.304. Мраморная колонна, обрамлявшая вход в храм №27. Фото 2003 г.

С юго-западной стороны, напротив главного входа к храму примыкала ограда атриума (аулы), отчетливо указанная на плане агоры, снятом накануне строительства Владимирского собора (см.: рис. 296). Это обстоятельство тоже заслуживает особого внимания, так как позже, в постиконоборский период такие предхрамовые дворы перестают быть чертой, свойственной крупным, значительным ромейским церквам-кафоликонам с монументальными входами⁹⁰². Их сменят узкие, невысокие нартексы, коридорообразные постройки с запада, а сами церкви, по выражению Роберта Тафта, «свернуться внутрь».

Рис. 305. Реконструкция крестовидного храма №27 (по Л. Г. Колесниковой, Г. М. Манто)

Крестовидная форма сооружения подсказывает, что храм изначально носил отчетливо выраженный меморативный характер и был построен в самом центре обширной площади не случайно. Его высокий, « в виде амфитеатра», как отметил К. Крузе, синтрон в полукруглой алтарной апсиде, облицованный «мраморными тонкими позолоченными дощечками»⁹⁰³, тоже указывает на периодическую необходимость собирать здесь в больших количествах клир для отправления особенно торжественных служб, в том числе, наверняка, мемориального характера. Учитывая, что «столп» с крестом в память о месте убиения первого епископа города Василея, был со временем установлен херсонитами на агоре, по которой некогда язычники безжалостно влекли мученика, самым вероятным местом для возведения храма в его память следует считать ту же площадь (to plethos Житий)⁹⁰⁴. Особо следует подчеркнуть: в списке Повести временных лет, вошедшем в состав Лаврентьевского летописного списка 1377 г., то есть в самой ранней редакции общерусского летописного свода, церковь, которая стояла «...в Корсуни граде на месте посреде града, идеже торг деют корсуняне», и в которой принял крещение князь Владимир, названа именем св. Василия. В Новгородской первой летописи младшего извода, тоже отражающей Начальный свод, она объявлена церковью св. Василиска, что, очевидно, является незначительным искажением имени Василия, а не греческого слова basilika, как предположил Д. С. Лихачев в своем комментарии к изданию Повести временных лет⁹⁰⁵. И только более поздние русские письменные источники сообщают иные названия, возможно, объясняемые все возраставшей со временем путаницей, допускаемой переписчиками и редакторами⁹⁰⁶. Но недаром Владимир был наречен после крещения Василием. Поскольку в Византийской церкви, как заметил архиепископ Иннокентий Таврический, существовал обычай давать крещаемым имена святых, какие приходились через семь дней после крещения, то весной, в апреле, на Пасху, к кануну которой, скорее всего, было приурочено крещение князя и его дружины, ближайшим святым с этим именем являлся Василий Амасийский (день памяти 26 апреля)⁹⁰⁷. Не могло не сыграть свою роль и знаменательное совпадение с именем правившего императора, согласно византийской миродержавной доктрине становившегося «отцом» и для Владимира (аналогичный случай мы имеем с болгарским государем Борисом, ставшим после крещения Михаилом). Наконец, само крещение в храме, чьим небесным покровителем являлся св. муч. Василий (Василей херсонских Житий), тоже удачно сочеталось с выбором крестного имени князя. Позднейшую же путаницу, скорее всего, могли породить названия иных средневековых храмов, числом не менее пяти, находившихся на агоре по соседству, о которых, разумеется, знали на Руси, ибо ее разнообразные связи с Корсунью никогда не прерывались. Примечательно, что число вариантов названий этих храмов (св. Василия, св. Богородицы, св. Софии, св. Иакова, Спаса), видимо, не случайно совпадает с числом самих храмов на центральной площади города.

Если выражение «посреде града» составителя Корсунского рассказа летописи можно понять неопределенно (как «внутри города», «в городе»), то крайне важное уточнение «идеже торг деют корсуняне» без сомнений свидетельствует не в пользу раннесредневекового епископального комплекса на северном берегу, а в пользу большой (верхней) агоры, варианта ромейского фороса, платеи, которая, как в прочих византийских городах, играла полифункциональную роль рыночного, общественного и культового центра⁹⁰⁸. Не считая шести помещений поздневизантийского времени, располагавшихся вдоль V поперечной улицы в III квартале, в которых можно подозревать эргастирии, поблизости от Уваровской базилики с ее баптистерием, без достаточных оснований выставляемой в качестве претендента на роль легендарной летописной церкви⁹⁰⁹, нет больше объектов такого рода, а имевшиеся едва ли бы удовлетворили условиям массового торга херсонитов⁹¹⁰. Этот район, в отличие от центральной платеи, совершенно не годился для таких целей и был предназначен для иного.

Только здесь, на верхней агоре, логично искать ту «палату ... с края церкви», в которой пребывал перед крещением Владимир, а также «палату за алтарем», где поместили царицу Анну встретившие ее корсунцы. И та, и другая постройка, по словам составителя Корсунского летописного рассказа, еще стояли по меньшей мере до первой половины – середины XI в., когда был составлен Древнейший свод, и, значит, как и сама церковь св. муч. Василия, имели шанс дожить до окончательной гибели города⁹¹¹. Раскопки рядом с Уваровской базиликой не выявили справа от нее и перед ней следов потестарных сооружений, подходящих под определение «палаты» (от греч. palatia – дом, дворец). За алтарем храма находился ряд помещений под общей кровлей, может быть хозяйственных, подсобных или кладовых, чуть дальше, на самом берегу моря – остатки небольшой церквушки или часовни, открытой в 1891 г. и уничтоженной во время сооружения четырехорудийной батареи в 1904 г., и еще меньшая трехкамерная постройка, принадлежавшая мастерской с тремя колодцами, вырубленными в скале и оштукатуренными цемянкой, и остатками дренажной системы, тогда как рядом с южной галереей кафоликона располагались баптистерий и базиликальный храм «А», которые в свою очередь примыкали к продольной улице и жилому кварталу III⁹¹². Разумеется, следы неких сооружений еще могут быть скрыты под засыпью орудийной батареи 1904 г., однако они находились бы за алтарем малого базиликального храма «А», возможно, церкви св. Прокопия, а не самого большого кафоликона города, освященного во имя Св. Апостолов Петра и Павла⁹¹³. В данный епископальный комплекс, к слову, никак не связанный ни с именем св. Василия, ни с остальными названиями церквей, известных из версий Корсунского рассказа, действительно входила стационарная обособленная крещальня, однако надо учесть, что Уваровский баптистерий (№24) к концу X в. уже мог потерять свою основную роль, ибо на месте купели и около расписанной фресками стены южной ниши эскадры были устроены гробницы, превратившие его в мартирий⁹¹⁴. Таким образом, все это противоречить предположению о связи Уваровской базилики с местом крещения князя Владимира и расположением «палат», ибо власти ромеев и русов могли руководствоваться в своем выборе церкви в Корсуни не обязательно только критерием величины избранного храма.

Между тем на планах, снятых архитектором Авдеевым и городским архитектором, поручиком Вяткиным до начала строительства Владимирского собора, можно отыскать искомые летописные сооружения. Недавно это предположение высказал, но не развил диакон А. Мусин, который писал, что «...система храмов в центре Херсонеса, связанная с комплексом престижных жилых помещений – «палат», вполне может претендовать на место совершения княжеского крещения и венчания», хотя добавил, что их не обязательно связывать с храмом № 27⁹¹⁵.

Целенаправленнее попытки искать эти «палаты», или правильнее сказать, византийские парадные помещения-триклинии предпринимались лишь один раз, но место раскопок остается неизвестным. О них как о курьезе сообщал председатель ТУАК A. X. Стевен. По его словам, работы производились в 1889 г. на месте, указанном отставным матросом Шевченко. В прошении на имя императора он заявил, что ему в точности известно место дома, в котором проживал великий князь Владимир. В результате «...в течении целой недели раскапывали указанное им пространство, но не нашли ничего, кроме обыкновенных остатков здания»⁹¹⁶. Что это было за здание и в чем заключалась его «обыкновенность», теперь остается только гадать.

Рис. 306. План раскопок на агоре в 1853 г. с объяснениями архитектора Авдеева:

Фиг. А – план церкви св. Василия (храм №27); 1, 2 – образцы стен шириной в 4 вершка на высоте 2 аршина выше пола; 3 – могила, обделанная камнем; 4 – отделение церкви, которое с большей достоверностью может быть принято за крещальню нежели за диаконник; 5 – возвышенная терраса, как можно предполагать, служившая папертью; 6 , 7 – пристройки неизвестного назначения из бутовой кладки; 8 – части позднейшей постройки; Фиг. В – развалины с южной стороны из тесаного камня (крещальня при базилике №28 и помещение (20) с лестницей); 9 – части стен из бутового камня; 10 – место, где лежит ствол мраморной колонны; 11 – пристроенная стена из бутового камня; Фиг. С – база и часть ствола мраморной колонны, стоящая на месте с частью фундамента (остатки галереи с северной стороны храма №29); Фиг. Д – основание развалин из бутовой кладки с восточной стороны храма №27; а – отверстие в нижней части экседры, устроенное, по всей вероятности, для проведения воды. Можно предполагать здесь «caldarium» древних терм.

Вместе с тем, обращаясь к упомянутым чертежам, следует заметить, что крестовидный храм-меморий, кроме основного входа с запада, имел еще один, в торцевой части южной ветви креста (рис. 306: ср.: рис. 296). Ведший здесь раскопки К. Крузе писал в 1827 г. в своем письме в «Северную пчелу», что по бокам этого входа «...приметна мраморная оправа с резною работою», а стены рядом украшены мраморными карнизами⁹¹⁷. На расстоянии 8 м, почти напротив южного входа располагалась прямоугольная постройка, которая в свою очередь имела вход с севера, со стороны крестовидного храма №27. Она замыкала пространство между крестовокупольным храмом № 29 и базиликой №28, чья апсида выступала внутрь образовавшегося таким образом строения с полезной площадью около 40 кв. м⁹¹⁸. На плане 1861 г. при входе обозначена квадратная площадка с двумя ступеньками. Далее на восток от площадки следует часть стены и две базы от бывших здесь колонн⁹¹⁹. По поводу этого сооружения Д. В. Айналов отметил, что «...общий план остатков стен и колонн дает возможность предполагать в них развалины какого-то портика (точнее сказать, эмвола – C. С. ), находившегося при северной стене крестообразного храма и смежного со входной колоннадой»⁹²⁰. Поначалу, во время раскопок игумена Херсонесского монастыря, Василия, они были приняты за следы дома, о которых в ноябре 1853 г. было впервые сообщено архиепископу Херсонскому и Таврическому Иннокентию: «При открытии места около развалин храма, который назначен к возобновлению, в память крещения св. равноапостольного князя Владимира, с правой стороны их, ровно с стеною большого строения (то есть храма №29 – C. С.), открыты остатки трех мраморных колонн, на таких же пьедесталах. Они обращены к церкви (храму №27 – C. С.) и, как видно, образовали галерею какого-нибудь большого и хорошего дома, остатки которого частью открыты. Теперь, кажется, можно сказать, что это был терем царский. На прежнем плане, поданном Вашему Высокопреосвященству, церковное строение и стена дома (читай – храмы №27 и 29 – C. С.) были соединены малым полукругом (экседрой или конхой – C. C.), а теперь между ними свободный ход, а полукруг не составлял фундаментальной постройки. Впереди алтаря [восточнее храма №27] тоже отыскана стена с перегородками, но для верного определения все это нужно углубить и рассмотреть далее»⁹²¹. Таким образом, игумен Василий в целом был на верном пути, хотя и путал «царский терем» с остатками храма №29, однако раскопки оказались прерваны ввиду невозможности расплатиться с рабочими из средств киновии.

Другая «палата» действительно уверенно прослеживается на расстоянии 4–5 м за алтарной апсидой церкви св. Василия на том месте, где прошла восточная стена Собора св. Владимира. На планах, снятых в 1853 и 1861 гг., указаны остатки сложенного из бутового камня прямоугольного здания (15 х 7 м), одно из трех внутренних помещений которого имело в стене конху или экседру. Подобное повторение ранневизантийской дворцовой архитектурой, аристократическими домами апсидальных, храмовых элементов было в порядке вещей и нередко встречалось в триклиниях, где в конхе помещали икону, кресло или трон⁹²². Однако архитектор Авдеев назвал конху «отверстием в виде экседры» и по необъяснимой причине посчитал его устроенным для проведения воды, а само помещение – кальдарием, хотя явственных признаков бани здесь не было⁹²³. В действительности таковая располагалась еще восточнее, сразу за «палатой», занятой Анной, в юго-западном углу квартала VII, через VII поперечную улицу. На плане, составленном в 1861 г. поручиком Вяткиным, под литерой f так и значится: «открытая баня». В отличие от предыдущей постройки, она имела все атрибуты ромейской валании «анфиладного» типа и состояла из четырех смежных помещений, размещенных в ряд, что делает ее похожей на раннесредневековую баню рядом с Северной базиликой и баню в центре квартала III.

Рис. 307. Подземная водосборная цистерна со сливом для воды в восточной стене. Вид с юго-запада. Фото 2002 г.

На плане также были отмечены одна прямоугольная ванна и «часть мраморного котла» (ванны?) в разных помещениях и остатки двух печей префурния, примыкавшего с западной стороны. Раскопки здесь P. X. Лепера в 1913–1914 гг. добавили к этому каменные квадратные столбы-постаменты для колонн или арок массивных камарных сводов⁹²⁴. Примечательно, что к северу от здания бани и в 10 м рядом с тем, что можно считать «палатами Анны», в углу агоры при доследовании в 2002 г. раскопками С. Г. Рыжова и А. Бернацки было обнаружено оригинальное гидросооружение – вместительная закрытая водосборная цистерна (5,5 х 5,5 х 6,3 м), объемом около 180 куб м (рис. 307). Частью вырубленная в скале и облицованная камнем, она была покрыта изнутри толстым (3–4 см) слоем гидрофобного красноватого раствора, хорошо заглаженного, и перекрыта сверху искусно выполненным из камня и плинфы камарным сводом, разделенным на шесть ячеек, пяты арок которого покоились на паре пятиметровых, овальных в сечении колонн из мраморовидного известняка (рис. 308). В качестве капители одной из них служила база. Несколько десятков таких закрытых цистерн находилось в Константинополе (крупнейшие – цистерна Юстиниана в квартале Халкопратии, цистерна Аспара, цистерна Аэция), в том числе в Большом царском дворце (рис. 309). В одной из них около 830 г. утонул младенец Константин, сын императора Феофила⁹²⁵.

Рис. 308. Колонны подземной водосборной цистерны на большой агоре. Вид с востока. Фото 2002 г.

На высоте человеческого роста от дна цистерны на ее стенах, отчасти по сырой цемянковой штукатурке, были прочерчены различные граффити, среди которых кресты, всадники, парусно-гребные корабли, растения, птицы, животные, надписи на греческом, имена, оставленные, скорее всего, теми, кто строил, а затем время от времени периодически производил чистку и мелкий ремонт гидросооружения. Вода вливалась сверху, под сводами, с восточной стороны, где сохранились остатки не менее двух небольших каменных лоткообразных жолобовых водопроводов, горловины которых оканчивались гончарными трубами (одна из них, диаметром 0,18 м, сохранилась in situ). Аналогичный каменный жолоб, не закрытый плитами, был открыт в 1898–1898 гг. перед Западными воротами, где пролегало две или три линии водопровода, последовательно сменявшие друг друга⁹²⁶. При раскопках в 1902 г. с западной стороны Собора Св. Владимира Κ. К. Косцюшко-Валюжинич тоже нашел отрезок подобного жолоба, только гончарного, из пяти лотков, вставленных один в один, который мог иметь прямое отношение к системе водоснабжения и цистерны, и бани, отмеченной на планах 1853 и 1861 гг.⁹²⁷. Судя по предварительным данным результатов раскопок в 2002 г., водосборник просуществовал c VI–VII вв. до второй четверти XI в. (последние найденные в его засыпи монеты датируются временем правления Василия II, когда Херсон пострадал от сильнейшего землетрясения), после чего гидросооружение перестало действовать, было засыпано, а на его месте выстроена средневековая усадьба⁹²⁸. Называть цистерну «главным городским водонакопителем», то есть видит в ней castellim aquae, неправомерно, ибо она была способна вместить в десять раз меньше того городского водохранилища, что существовало до IX в. включительно недалеко от Южных ворот. Скорее всего, подземное гидросооружение с камарным сводом было рассчитано на обслуживание соседней бани в VII квартале и комплекса из нескольких храмов, «палат» и административных зданий на большой агоре. Во всяком случае, оно несомненно существовало в период событий 988–989 гг. Очевидно, именно это сооружение имел в виду К. Крузе, когда писал в «Северную пчелу»: Недалеко от строения (храма №27 – C. С. ) находится грот, вероятно, служивший водохранилищем, по той причине, что видны в нем подземные глиняные трубы»⁹²⁹. Позже в своей докладной записке он еще раз отметил: «На зади сего строения (храма №27 – C. С.) находилась цистерна с трубой, в которую видно впускаема была вода из городского водопровода»⁹³⁰. В «Описании местности, на которой находятся развалины Херсонеса, и предметов, достойных в нем примечания, с присовокуплением простых исторических сведений», составленном 22 ноября 1827 г. по поручению командира Севастопольской инженерной команды инженер-полковника Вербовского, сохранился более пространный рассказ об этом свежеоткрытом «гроте», позволяющий, несмотря на некоторые неточности, дополнить результаты раскопок, а по сути дела, доследований 2002 г. «Бассейн, – отмечал составитель документа, – по надлежащем соображении должно полагать резервуаром для воды, в который сия последняя проходила посредством рукава из водовода. Бассейн сей имеет 1 сажень в квадрате [4,55 м²], почти столько же углубления, бока оного обложены песчаным камнем, вход или отверстие рукава и самый рукав довольно тесны. Первое колено оного имеет направление от запада к югу на 6 градусов, длиною 7 фут 1 дюйма [2,15 м]; второе от севера к западу на 52 градуса, длиною в сажень [2,13 м], третье от севера к западу на 70 градусов и длиною 4 сажень 1 фут [8,84 м], в сем последнем находится даже вода. Из оного идут рукава направо и налево и составляют, по-видимому, самый водопровод, они чрезмерно тесны и наполнены водою»⁹³¹. Таким образом, общие размеры сооружения, снятые, видимо, по внутренним обмерам, несколько преуменьшены, но зато в описании особенно ценны указания на наличие трех водоводов, из которых ныне сохранились следы лишь двух. Видимо, состояние гидросооружения какое-то время после его открытия было вполне сносным, поскольку в «Записке о восстановлении древних святых мест по горам Крымским» (1850 г.), архиепископ Иннокентий предлагал восстановить храм №27 и, в частности, «возобновить древнюю, находящуюся при церкви, цистерну»⁹³². Скорее всего, она входила в число тех 17 цистерн, которые были обнаружены к 1891 г. во время раскопок площади, однако Κ. К. Косцюшко-Валюжинич уже не посчитал нужным выделить ее особо, видимо, потому, что не уловил особого археологического контекста находки⁹³³.

Рис. 309. Подземная цистерна Юстиниана в Константинополе с 336 колоннами, поддерживающими камарный свод (по К. Мэнго)

Там же на центральной агоре располагался небольшой одноапсидный, трехнефный храм № 26 (6,4 х 3,25 м), вход в который вел c VIII поперечной улицы⁹³⁴. Его южный, более широкий, чем северный, неф имел гробничный характер, был приспособлен под усыпальницы-костницы. С северной стороны площадь замыкал еще один базиликальный, трехнефный храмик № 32 с двумя колоннами в ряду (5 х 2,13 м)⁹³⁵. Очевидно, они оба, как и крестовидный храм № 27, занявший самое видное место на агоре, действовали до конца существования города. Раскопанные в 1861 г. во время работ, связанных с подготовкой строительства Владимирского собора, храмы № 26 и № 32 остаются не датированными. Однако на их принадлежность раннему средневековью может указывать общая архитектоника платеи – главной площади Херсона, которая не могла оставаться не законченной спустя долгое время после того, как обширное христианское культовое строительство VI–VII вв. преобразило облик города. Зрительными доминантами большой агоры должны были стать дворцы и христианские храмы, оформившие ее прямоугольник со всех сторон и венчающие середину.

Вероятно, первой была воздвигнута крупная базилика № 28, возможно, посвященная Богоматери, которая тем самым включила часть главной улицы в состав главной площади, оконтурила ее новую южную границу и одновременно подчеркнула главную линию водораздела мыса, берущую начало от культового комплекса с храмом апостола Петра на Восточной площади, Парфеноне – бывшем античном теменосе⁹³⁶. Позже по центру средневековой агоры возник крестовидный мемориальный храм № 27, в два раза меньший базилики №28, но зато отождествляемый с церковью во имя св. муч. Василия (Василея)– небесного патрона города; к востоку от нее появился палатий, имевший триклиний с конхой («палата Анны»), и рядом – подземное гидросооружение с камарным сводом, напоминающее грот; север и запад замкнули небольшие базиликальные храмы № 26 и № 32, а южная граница была подчеркнута и одновременно продолжена в восточном направлении, главном для каркаса городской застройки, сооружением крестовокупольного храма №29 и эмвола, послужившего со временем «палатой Владимира». В заключении еще раз следует подчеркнуть, что появление христианских культовых построек на главной площади не превратило ее лишь в «идеологическую доминанту»: соседство храмов и даже гробниц никогда не мешало рыночной жизни площадей византийских городов, а давнюю традицию «корсунцев» собираться на торг посреди града, то есть рядом с церковью св. Василия и другими потестарными зданиями, вполне определенно отметил автор летописного Корсунского рассказа⁹³⁷. Таким образом, центр городища являл собой в раннее средневековье типичную ромейскую платею или форос, застроенную не менее чем пятью храмами, административными, престижными зданиями, палатиумами, портиками, эмволами, и сохранял полифункциональный характер.

Храм в Византии не считался законченным без создания интерьерной декорации, отделки изнутри его полов, стен и сводов, чему уделялось куда большее внимание, нежели внешнему облику зданий, который оставался сравнительно сухим. Как заметил Р. Остерхаут, именно отделочные материалы и чтимые изображения были для византийцев «...главным элементом в оценке конечного продукта».⁹³⁸

Остатки мраморных архитектурных деталей IV–V, VI–VII, VII–VIII, IX–X столетий, стволов, баз, капителей колонн, алтарных преград, междунефных плит балюстрад, облицовочных плит, мозаичных полов, настенных, конховых или купольных мозаик и фресок указывают на богатство и нарядный облик херсонесских христианских храмов⁹³⁹. Поддержание их стимулировало ремесла провинциальных камнерезов, даже в тех случаях, когда они еще работали под руководством приезжих ранневизантийских мастеров, особенно с Проконисса, а также изографов-художников, мастеров мозаичного дела. Последние искусно работали с местным материалом (камнем, керамикой, мрамором) и знали секреты смальты, ее серебрения и золочения, то есть вставки в прозрачное стекло тессер соответствующей фольги. Как и мраморная облицовка, мозаичная декорация требовала больших денежных вложений и организованной системы производства, видимо, связанной с промышленным производством стекла⁹⁴⁰. К слову, изготовление смальты расширяет ассортимент местных стеклоделов, которые поставляли также оконное круглое стекло в виде дисков диаметром до 18 см (см.: рис. 220)⁹⁴¹. Следует подчеркнуть, что находки фрагментов последних достаточно часты во время раскопок города и составляют контраст с обычной редкостью таких материалов в иных византийских центрах, видимо, хуже изученных. Учитывая уровень херсонского стеклоделия, едва ли была необходимость везти смальту со стороны, хотя часть ее, действительно, могла быть привозной.

Все эти материалы не служило предметом специального комплексного изучения исследователей, занимавшихся раннесредневековым Херсоном, и в лучшем случае рассматривалось вне контекста. Менее всего обработан и проанализирован мраморный декор храмов, его семантика, символика, иконографическая программа, типы облицовки, только начата реконструкция форм литургических устройств (амвонов, алтарных преград, подпрестольных отверстий для вложения мощей), хотя наиболее выразительные находки обобщены, типологически и хронологически классифицированы⁹⁴². Намечены также география распространения в Таврике позднеантичной продукции мрамороломен Проконисса (о. Мармора, современный турецкий город Сарайляр) и других источников, основные направления потоков их экспорта в понтийский регион, в том числе в ранневизантийский Херсон⁹⁴³. В частности, выяснено, что местным заказчикам поступали транспорты с мраморными полуфабрикатами архитектурных деталей и элементов, которые разгружались с судов под надзором сопровождавших их высококлассных проконисских мастеров по мрамору и эти мастера уже на месте доводили до конца последние фазы обработки, а также руководили группой местных ремесленников, делавших завершающую обработку менее сложных элементов интерьера⁹⁴⁴. Но к мраморам Херсона только в последнее время стали относиться более внимательно, пытаясь прежде всего определить место тех или иных элементов, фрагментов в литургическом устройстве⁹⁴⁵.

Рис. 310. Мозаичные полы епископального кафоликона Херсона после раскопок 1853 г. Гравюра.

Даже мозаикам, наиболее цельным памятникам, дававшим представление о существенной стороне внутреннего интерьера храма, не было уделено должного внимания, а некоторые из них вообще остались неописанными. Исключение составляет очерк А. Л. Якобсона, относящийся к мозаичным полам города, по словам самого автора, неполный, и некоторые наблюдения как общего, та к и частного характера, предложенные М. Лейтер, Н. И. Барминой, А. Л. Ротач, Ю. Л. Щаповой, Ο. Г. Рудаковой, H. Н. Болговым и особенно О. И. Домбровским⁹⁴⁶. Последний единственный, кто оставил специальную монографию, посвященную средневековым мозаикам Херсона. Она не охватывает весь круг памятников, но безусловно концептуальна и ценна глубокой, подробной разработкой херсонских материалов. Оценка мозаик и мраморных архитектурных деталей Херсонеса, недавно предпринятая Э. Ястжебовской, носить библиографический характер и к тому же акцентирована преимущественно на более известных позднеантичных (раннехристианских) памятниках⁹⁴⁷. В свое время А. Л. Якобсон пришел к выводу, что херсонские мозаичные полы укладываются в круг известных византийских провинциальных памятников Греции, Македонии, Фракии, Малой Азии (Милет и Эфес) и их можно объединить в одну стилистическую группу, укладывающуюся в период правления Юстиниана I. H. Н. Болгов без достаточных оснований относит большинство таких полов к концу V и VI вв.⁹⁴⁸. По мнению же О. И. Домбровского, подавляющая часть мозаик была разновременной и, самое главное, выполнена в гораздо более позднее время. Видимо, этой же точки зрения придерживается Н. И. Бармина, относящая мозаики херсонских храмов к эпохе иконоборства и к X в.⁹⁴⁹, что входит в противоречие с имеющейся периодизацией культового строительства в этом византийском центре. Вопросы же изменения декора, убранства интерьера общественных сооружений в эпоху «темных веков» исследователи, по сути дела, вообще обошли молчанием, исключив их из системного историко-археологического, культурологического и искусствоведческого анализа, который еще предстоит проделать. Между тем именно уточнение хронологии церковного строительства в раннесредневековом Херсоне позволяет внести уточнения в имеющиеся наблюдения и предложить предельно сжатую систематизацию материалов такого рода, которая, надо надеяться, может привести к новым прогрессивным научным идеям и выводам.

Рис. 311. Мозаичный пол средней части южного нефа Уваровской базилики. Рис. Е. С. Матвеева

Главный кафедральный епископский кафоликон города и большинство его филиалов – прочих базилик, воздвигнутых преимущественно в период со второй половины VI в. до 40-х гг. VII в., имели мозаичные полы. Это вполне объяснимо их дешевизной, по сравнению с мощением мрамором, даже в качестве сполии (spolia). В Уваровской базилике (№23), отождествляемой с главным храмом города – Свв. Апостолов Петра и Павла, построенном не ранее третьей четверти VI в„ они были в коридорообразном проходе к экзонартексу, в самом экзонартексе (узор из пересекающихся кругов), нартексе (мотив из квадратов и ромбов с мелкими квадратами внутри), северном нефе (возможно, пересекающиеся, сплетенные круги и волнообразно вьющаяся лоза) и южном нефе (западная часть – ковровый узор из плетенных кругов, внутри которых помещена восьмилепестковая розетка тройной расцветки с черным крестом и все это обрамлено вдоль стены вьющейся красной лозой на желтом фоне; восточная часть – большой центральный квадрат со сложным геометрическим рисунком в виде «сегнерова колеса» и пять рядов восьмигранников, внутри каждого из которых черный крестик) (рис. 310–312)⁹⁵⁰. Напольная мозаика была в нартексе, боковых нефах и частично в главном нефе Восточной базилике, но о ее рисунке сказать невозможно⁹⁵¹. Зато он подробно описан для возведенной, скорее всего, в первой половине VII в. базилики 1935 г., где в нартексе и обоих боковых нефах можно было видеть излюбленный орнамент в виде «паркета» («елки») из зигзагообразно идущих полос или пересекающиеся круги, окаймленные бордюром из лозы с красным или черным стеблем с сердцевидными листьями, очевидно, плюща⁹⁵². Не менее подробно представлен мозаичный пол в соседней базилике 1932 г., построенной, очевидно, несколько позже базилики 1935 г., скорее всего, к 640-м гг.⁹⁵³. Во всех ее нефах были выложены несколько отличающиеся друг от друга по рисунку и величине, а значит, разновременные ковровые узоры из пересекающихся кругов с ромбами внутри, обведенные бордюром из волнообразно вьющегося красного стебля с сердцевидными листьями, а по сторонам вимы (алтарного святилища) – дорожки из пересекающихся кругов (рис. 313)⁹⁵⁴. Особым богатством мозаичного декора отличалась ранняя, построенная во второй половине VI в. «базилика в базилике» и ее крещальня⁹⁵⁵. Полы главного нефа украшали зигзагообразные, ритмично повторяющиеся полосы, а нартекс и боковые нефы – орнамент из перекрещивающихся кругов, бордюры в виде вьющегося стебля с сердцевидными листьями, плетенки, сплошной узор из ромбов, треугольников, квадратов, прямоугольников, в каждом из которых находилась птица, канфар, ромб с надетым на него кольцом, якорь, хорошо известные в христианской символике. По сторонам выступа вимы были сделаны полосы с изображением птиц, фруктов – символов рая⁹⁵⁶. Примечательно, что в отличие от мозаик других базилик, здешнему орнаменту была придана реалистичность и даже предпринята попытка отразить в рисунке теневые моменты⁹⁵⁷. Возведенная несколько позже, в конце VI – начале VII вв., и примерно одинаковая с ней по размерам ранняя «базилика на холме» (№14), имела более скромный декор пола из перекрещивающихся кругов, окаймленных вдоль стен боковых нефов уже встречавшейся волнообразной линией – лозой с сердцевидными листьями, которые иногда по ошибке исследователи называют «виноградными»⁹⁵⁸. Центральный неф, видимо, был выложен каменными или мраморными плитами, но нартекс украшали по бокам два больших мозаичных квадрата с вписанными кругами, в которых была помещена еще более сложная геометрическая фигура. Наконец, одна из самых крупных базилик Херсона – Западная (№13), входившая в возведенный не ранее конца VI в. комплекс городского монастыря, известного из источников, как «дом св. Леонтия», имела в южном боковом нефе сплошной мозаичный ковровый узор в виде «паркета», как в левом нефе базилики 1935 г„ окаймленный полосой, где на желтом фоне шла волнообразная линия стебля с ответвляющимися сердцевидными листьями (рис. 314). В других местах мозаичный пол не сохранился, но в главном нефе по сторонам выступа вимы были устроены мозаичные дорожки с распространенным рисунком из пересекающихся кругов, а в самой виме выложен мозаичный круг с четырьмя крестообразно расходящимися лучами внутри него (рис. 315)⁹⁵⁹. Богатым мозаичным покрытием отличался базиликальный храм «А» (1904 г.), входивший в единый архитектурный план епископального комплекса на северо-восточном берегу, а значит, возведенный не раньше Уваровской базилики в конце VI – начале VII вв., причем в его алтаре тоже был выложен из разноцветных мраморных плиток очень похожий круг с крестом в виде расходящихся лучей⁹⁶⁰. Видимо, мы сталкиваемся в этих случаях со следами труда одной корпорации, артели или эргастирии мастеров, чем объясняется поразительная схожесть почерка сделанного.

Рис. 312. Мозаичный пол нартекса (?) Уваровской базилики. Рис. Е. С. Матвеева

Подобные настенные работы встречались, судя по всему, гораздо реже, хотя они идеально подходили для украшения криволинейных поверхностей сводов и с точки зрения техники подготовки, нанесения слоев штукатурки, напоминали фреску. Так, с уверенностью можно говорить о мозаике, причем достаточно поздней, с позолотой, в конхе главной апсиды базилики №28 на большой агоре⁹⁶¹. Видимо, она была и в алтарной апсиде Уваровской базилики⁹⁶². Смальта зеленого, желтого, красного, синего и голубого цветов, а также с позолотой, создававшей эффект маленьких зеркал, в большом количестве была найдена при раскопках базилики X в., входившей в виде гарнизонной трехапсидной церкви с баптистерием в комплекс византийского претория в «цитадели»⁹⁶³. Это наглядно демонстрирует новый расцвет мозаичного искусства после периода иконоборства⁹⁶⁴.

Среди иного типа культовых общественных сооружений мозаика обнаруживается на полу двухкамерной северной пристройки к нартексу Уваровской базилик, которая, возможно играла роль не «мавзолея», а скевофилакия (от узора из крупных кубиков здесь сохранился лишь бордюр с характерным волнообразно вьющимся стеблем плюща)⁹⁶⁵. Мозаика прослеживается на полу прямоугольного притвора перед главными западными дверями и на полу южного помещения или портика (из крупных, в четыре раза больше обычного кубиков – opus sectile?), а также в конхе восточной ниши-апсиды отдельно стоящего баптистерия (№24) рядом с Уваровской базиликой⁹⁶⁶. Эта крещальня вообще выделялась самым изысканным вариантом покрытия стен в интерьере плитами из мрамора, которые крепились железными штырями: отверстия от них видны до сих пор⁹⁶⁷. Такое покрытие никогда не закреплялось вплотную к поверхности кладки из-за ее неровности и необходимости зазора для просушки⁹⁶⁸. Аналогичную облицовку в Херсоне можно предполагать лишь в Восточной базилике (№36), возведенной к концу VI в., которая достаточно уверенно идентифицируется с житийным храмом апостола Петра на месте, издавна именуемом херсонеситами Парфенон (Парфенеон)⁹⁶⁹.

Рис. 313. Мозаичный пол южного нефа базилики 1932 г. (деталь) (по Г. Д. Беляеву)

Видимо, смальтой был выложен изнутри и купол баптистерия, на котором, исходя из цветового решения в ее подборе, был изображен золотой крест, а может быть, и звезды на синем фоне, олицетворявшем небеса⁹⁷⁰. Мелкие кубики смальтовой мозаики оказались и в шурфе в центре храма Богородицы Влахернской, в подсыпке между первоначальным и мозаичным полом здания⁹⁷¹. Очевидно, ею были украшены коробовые своды и купол, до того, как во время второго строительного периода, видимо, к концу VI в., он был заменен иным перекрытием.

Рис. 314. Мозаичный пол восточной части южного нефа Западной базилики (по Н. И. Барминой)

Здесь же, в трех ветвях этого крестовидного храма, входившего в комплекс загородного Влахернского монастыря, была представлена наиболее роскошная напольная мозаика (см.: рис. 248)⁹⁷². Судя по преобладанию нескольких тысяч кусочков смальты синего и голубого цвета, потолок алтаря тоже был украшен изображением небесного свода, символизируя тематику христианской Вселенной. На основном, центральном квадрате пола, явно игравшем в композиции особую роль, был изображен огромный канфар – символ важнейшего церковного таинства, Евхаристии, а у подножья его выложены два обращенных друг к другу павлина – символы бессмертия, загробного Воскресения к вечной жизни. Из канфара произрастают две виноградные лозы, листья и гроздья которой отличаются необычной конфигурацией, геометрически вписанной в квадрат. Еще одна чаша с сидящими на ее краю парой голубей – символами чистоты, невинности и человеческой души, питаемой божественной любовью из источника вечной жизни (канфара, потира), представлена в круглом медальоне-"омфалии», вписанном в квадрат. Виноградные грозди здесь тоже выполнены весьма оригинально, волнообразно охватывая чашу снизу. Эта реплика центральной темы занимает южную ветвь храма, перед входом в небольшой баптистерий, и находиться точно над гробницей (склепом №1406), устроенной одновременно с крестовидным меморием. По мнению Л. Г. Хрушковой, таким образом, заказчиком, соединившим символизм евхаристический, крещальный и погребально-поминальный, могла быть отмечена могила основателя или ктитора храма⁹⁷³. Прочее пространство пола представляет собой узор коврового характера в виде более мелких мозаичных кругов, плетенчатых медальонов с изображением птиц, животных, рыб, плодов, геометрических фигур в виде ромба или креста, как в розетках и восьмигранниках Уваровской базилики, и окаймлено сплошным широким бордюром в виде вьющейся волнистой лозы с сердцевидными листьями⁹⁷⁴. По своей композиции, стилю, уровню исполнения, расцветке, рельефности некоторых рисунков, связанная с христианской символикой и идеей благополучия, плодородия фигуративная ковровая мозаика храма Богородицы Влахернской выдает руку опытного мастера, наиболее близка к созданному мозаичистами города в ранней «базилике в базилике» и, возможно, выполнялась одной артелью почти в одно время, близкое к юстиниановской или постюстиниановской эпохе, то есть концу VI – первой половине VII вв.⁹⁷⁵.

Рис. 315. Напольная мозаика солеи и фигурная вымостка в алтарной части Западной базилики (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

Видимо, в несколько более раннее время, судя по харктеру исполнения, тщательно подтотовленным, мелкодисперсным субструкциям, в которые для прочности включили даже мраморную пыль, был украшен фигуративной напольной мозаикой размерами 3,22 х 2,78 м баптистерий, вероятно, «процессионного» типа, устроенный на месте помещений северной галереи «базилики в базилике». Перед его купелью были выложены павлин с распущенным хвостом и двумя птицами (куропатками?), обращенными друг к другу, а также по голубю в двух небольших кругах-омфалиях (рис. 316)⁹⁷⁶. Примечательно, что мозаика здесь тоже лежала на толстых слоях цемянкового раствора, настеленного поверх крупных камней, а в аморфном культурном слое под ней оказалась монета императора Анастасия (491–518), тогда как под более поздним мозаичным полом северного нефа базилики были обнаружены две монеты Юстиниана I⁹⁷⁷.

Из других крупных сооружений, сохранивших следы мозаик, следует особо отметить тетраконхиальный купольный теофанический мартирий (№47), воздвигнутый херсонитами в последней трети VI в. в память о чуде епископа Капитона⁹⁷⁸. На полу его западной экседры сохранились следы ранней фигуративной мозаики: павлина с распущенным хвостом, справа от него вверху – другая птица, видимо, голубь, справа внизу – орел с распущенными крыльями – христианский символ высоты епископского учения, и все это «среди извивающегося растительного орнамента с черными трилистниками и красно-желтыми гроздьями», то есть изображения виноградной лозы⁹⁷⁹. Такие же круги с миндалевидными сегментами и бордюр с изображением вьющегося стебля с виноградными листьями (но с красным контуром и белыми мозаичными кубиками внутри) обнаруживаются на мозаичном полу из крупных кубиков в алтарной части церкви, устроенной, вероятно, не ранее IX в. в оконечности южной галереи Западной базилики (рис. 317)⁹⁸⁰. Мозаичный пол был в северном боковом помещении (пастофории) – професисе, диаконике или мемории, пристроенном, исходя из общей последовательности строительства, в VII–VIII вв. к крестовидному храму №27 на агоре, который можно интерпретировать как церковь Св. Василея⁹⁸¹. Наконец, мозаикой украшали и полы мартириев, на что указывает сооружение с апсидой, двумя смежными помещениями и подземным, вырубленным в скале склепом в оконечности южной галереи Уваровской базилики, к которой, возможно, относилась мозаичная напольная надпись-эпитафия с упоминанием Малха «и всех сродников ero», а также гробничная церковь (№12 или «часовня Г») над склепом Св. Василея, входившая в комплекс монастыря Св. Леонтия на северо-западной оконечности города⁹⁸². Примечательно, что рисунок и стиль исполнения мозаичных полов последней, по наблюдению Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, тоже совпадал с Увровской базиликой, то есть соответствовал типам византийских мозаик VI – начала VII вв.

Рис. 316. Мозаичный пол баптистерия при ранней базилике №15 (по С. Г. Рыжову)

Технология выкладки напольных мозаик предусматривала подтеску или выравнивание предназначенной для этого поверхности (как в западной оконечности южного нефа Уваровской базилике или в крещальне «базилики в базилике»), ее утрамбовку (как в базилике №15) или подсыпку песка (как в храме Богоматери Влахернской), щебенки из каменной и мраморной крошки (как в базилике 1935 г.)⁹⁸³. Саму мозаику как правило укрепляли с помощью сплошной, довольно толстой (от 2–4 до 10 см) заливки цемянкой. Хотя в ход пускали мозаичные кубики только четырех основных цветов (белый, светлый – из мрамора, темно-красный, красный и розовый – из кирпича и из местного известняка соответствующего оттенка, желтый – из местного известняка, черный, темный – из балаклавского, плохо сохранявшегося песчаника) и редко, для достижения более яркого эффекта, дополняли их отдельными тессерами смальты, сочетание получалось вполне выразительным, обычно в два, реже – три контрастных тона. Иногда разнообразие достигалось различным размером мозаичных кубиков, как это было сделано в южном нефе «базилики в базилики».

Рис. 317. Мозаичный пол в церкви («часовне В») из комплекса Западной базилики (по Н. И. Барминой)

Вероятно, жесткий отбор цветов имел свой смысл, поскольку за белым цветом в христианстве стоял символ Бога Отца и святых девственниц, за красным – Божественный Огонь, кровь Христа и мучеников, за желтым – Божественный Свет, слава, плодородие, доброта, за черным – сокровенные тайны Божьи. Из попрания ногами херсонитами исключался зеленый цвет – цвет Св. Духа и Троицы, синий – цвет неба и чистоты, истины, фиолетовый – цвет покаяния, глубокой привязанности и печали, а также серый цвет – символ телесной смерти и духовного бессмертия⁹⁸⁴. Зато они присутствовали в настенном и купольном декоре из смальты. Таким образом, имевшая здесь место психология цвета была тесно связана с христианской психологией, ежечасно несла мощную смысловую нагрузку, напоминала о Боге, его тайнах, Огне и Свете. Кроме того, условные, схематичные, «геральдические» изображения животных, птиц, рыб и прочих фигуративных образов, эмблем в медальонах вполне могли исполнять, кроме прочих, и апотропеические функции, подобно тому, как это осуществляли византийские амулеты-филактерии, периапты⁹⁸⁵. Но, вообще, надо учесть, что практически почти любой мирской, даже явно языческий (лишь 6ы не эротический) сюжет, окажись он по прихоте мастера или заказчика в мозаике церковного пола, мог тут же получить вероисповедально-символическое значение – для этого было достаточно ввести в композицию соотвествующий христианский символ, например, крест, как это мы видим на мозаичном полу Уваровской базилики (храма Св. Апостолов Петра и Павла) или загородного монастырского крестовидного храма Богоматери Влахернской.

Очевидно, основная масса мозаичных работ, как и работ по мрамору, была выполнена в Херсоне в период наиболее интенсивного общественного и жилого строительства, пришедшегося на конец правления Юстиниана I и время его ближайших трех-четырех преемников. Во всяком случае, восемь-девять из 12 базилик, появившихся в это время, имели мозаичные украшения, в том числе – семь-восемь – пола. Не были оставлены без них и прочие типы храмов – крестовые, тетраконхи, их притворы, пастофории, а также мартирии, крещальни, чье возведение укладывается в период второй половины VI – первой половины VII вв. или даже может быть в ряде случаев сужено преимущественно до последней трети VI – начала VII вв. Это было время, когда фигуративные изображения стали окончательно вытеснятся геометрическим орнаментом. Не случайно, мы имеем лишь четыре выразительных случая первого типа (мозаики «базилики в базилике» и ее баптистерия, храма Богоматери Влахернской и теофанического мартирия Св. Капитона) при подавляющем преобладании второго типа. Стилистически, композиционно они весьма близки, что особенно заметно на примере наиболее частого использования сюжета геометрического рисунка в виде пересекающихся кругов, «паркета», кругов с миндалевидными сегментами, волнообразно вьющейся лозы с сердцевидными листьями, крестов различной формы. Следует напомнить, что изображать последние на полу, как это было сделано в храме Богоматери Влахернской и Уваровской базилике, стало невозможно после принятия соответствующего запрета на Вселенском синоде 681 г.⁹⁸⁶. Если напольные мозаики отсутствовали, то лишь по причине наличия в храме каменного, мраморного или кирпичного пола. Мозаики устраивали даже рядом с некоторыми наиболее роскошными усыпальницами, как следует из гробницы рядом с храмом Богоматери Влахернской, выложенной, кроме того, мраморными плитами с рельефным крестом и орнаментом⁹⁸⁷. Так или иначе это были культовые строения. Сооружения иного характера, видимо, такой декор не предусматривали. Единственное исключение являют остатки мозаичных полов, прослеживаемые рядом с нартексом в южной галерее Уваровской базилики, где, возможно, размещался епископский птохион⁹⁸⁸.

Работы такого рода продолжали выполнять и в X в., примером чему могут являться полы «часовни В» – одноапсидного гробничного придела (парэкклесии) в оконечности южной галереи Западной базилики №13 и разноцветная стенная мозаика (смальта), в том числе с позолотой, из трехапсидной церкви комплекса позднего фемного претория в «цитадели»⁹⁸⁹. В периодическом ремонте, обновлении нуждались и более ранние мозаики эпохи «строительного бума», поскольку они украшали храмы, служившие столетиями, до самого конца раннего средневековья. Их латали или переделывали в испорченных, нуждавшихся в починке местах, как это отчетливо видно в изменении характера орнамента мозаики против средней базы северного нефа и возле двери, ведущей из южного нефа в нартекс базилики 1932 г.⁹⁹⁰ На 0,3 м выше первоначального мозаичного пола с изображением павлина и орла лежал мозаичный пол из крупных кубиков в виде перекрещивающихся кругов, прослеженный в центре теофанического мемория №47. Он покоился на грубом известково-галечном растворе без примеси цемянки: таким раствором был покрыт слой мелкого камня, уложенного насухо и прямо на строительный мусор, перекрывавший нижнюю, то есть первоначальную мозаику, которая была выложена на более тонком растворе, притом с примесью цемянки, как и кладка самих стен мемория⁹⁹¹. Очевидно, это была переделка, предпринятая не ранее середины IX в., когда восточная часть тетраконха, видимо, перестала использоваться по назначению, судя по находке здесь следов известеобжигательной печи с остатками высокогорлых кувшинов с плоскими ручками. Вообще все поздние византийские мозаики отличают более крупные размеры «кубиков», использование клиновидных вставок, применение мелко наколотой черепицы, рыхлая субструкция, менее прочный связующий раствор, который образует своеобразный фон по контуру изображаемого⁹⁹².

Рис. 318. Коринфские капители с мягким аканфом, импосты с крестами и карниз из херсонских базилик VI –VII вв. (по А. Л. Якобсону)

Как бы то ни было, каждый второй культовый памятник Херсона (18 из 36 известных к настоящему времени) имел тот или иной внутренний мозаичный декор. Каким бы «аскетичным» и не реалистичным, «упрощенно-провинциальным» с нашей точки зрения являлось его изображение, это было веление эпохи, которому следовали не только мастера Херсона, но и остальной Романии⁹⁹³. «Темные века» не знали лучших образцов, впрочем, как и последующие времена, включая прославленный «Македонский Ренессанс».

Рис. 319. Капители коринфского типа, в том числе с хризмой, и в форме простого куба поверх ионической капители. VI–VII вв. (по А. Л. Бертье-Делагарду)

Значительно труднее сделать заключение, даже предварительное, в отношении фресковой декорации, которая в сравнении с мозаикой была более простой, дешевой и быстрой в изготовлении, но почти не сохранилась среди херсонских церквей. Ее невыразительные следы, встречаемые, к примеру, на среднем уровне стен в Уваровской базилике, ее купольном баптистерии, в загородном крестовидном храме Богоматери Влахернской, относятся, вероятно, к более позднему времени и в лучшем случае были созданы не ранее X–XI вв. Единственным исключением являются фрески подземного мемория Воскрешения в 400 м к западу от города, переделанного из склепа. В его трапецевидной апсиде сохранились изображения голубей, в нишах – павлинов с лавровой гирляндой в клювах, цветки розы, а на правой боковой стене – мужской и женской фигуры, города, и еще одной фигуры, идущей от него, вероятно, сюжет из Житий свв. епископов Херсонских, повествующий о чуде воскрешения отрока епископом Василеем. Следует подчеркнуть, что несмотря на переделку, программа росписи здесь прекрасно взаимодействует с архитектурным обрамлением.

Рис. 320. Фрагменты балконов, балюстрад, столбиков и плиты фундамента амвонов из Херсона (по А. Б. Бернацки)

Достаточно велико фресковое панно, видимо, среднего регистра, из раннего христианского храма на месте базилики 1935 г. с изображением гирлянд и павлинов, хотя время создания его неопределенно и, судя по стратиграфии здания, укладывается в промежуток между концом IV и VI вв.⁹⁹⁴. Эта находка косвенно подтверждает то обстоятельство, что мозаики и фрески иногда сочетались в одном здании, причем фрески могли размещать как в главных, так и в периферийных его частях, тогда как настенные мозаики – только в главных. В любом случае отбор сюжетов отражал пожелания заказчика, но был ограничен системной тематикой, которая, как установил уже Отто Демус, представляла образы устройства Христианской вселенной, сцены из Ветхого Завета, из жизни Христа и Богородицы, а также цикл основных (Двунадесятых) церковных праздников⁹⁹⁵. Едва ли херсониты существенно отклонялись от такой стандартной программы декорации, хотя установить ее детали пока не представляется возможным ввиду недостаточного количества сохранившихся элементов.

Рис. 321. Предалтарные плиты (канкели). Чертеж М.И. Скубетова

Вторая половина VI в., связанная с развернувшимся массовым строительством кафоликонов, вызвала увеличение поставок мраморного декора в Херсон преимущественно с Пропонтиды (о. Пороконисса) и из Константинополя, что явилось продолжением уже хорошо налаженных в предыдущие столетия связей, но привело к отказу от прослеживаемой в IV–V вв. западной ориентации города в стилистическом влиянии (рис. 318–323)⁹⁹⁶. Как показывают исследования, подавляющее большинство баз колонн, обнаруженных на территории города (66 экземпляров), представлено исключительно ІІІ-м этапом обработки каменотесов и в таком виде транспортировалась морским путем с Проконисса или из Константинополя. Отказ от последнего этапа обработки мраморных деталей объясняется, скорее всего, отсутствием достаточного количества квалифицированных каменотесов, тем более местных, и особенно было приемлемо в случае, когда в пространствах интерколумний находились мраморные плиты балюстрад, как например, в базилике 1935 г. или в Уваровской базилике, которые были смонтированы так, что максимально скрывали видимые для прихожан поверхности баз в колоннадах между нефами⁹⁹⁷.

Рис. 322. Канкели (реконструкция фрагментов) (по С.А. Беляеву)

Как и следовало ожидать, с прекращением интенсивного общественного строительства в VII в. добыча мрамора в Византии сократилась, новые мрамороломни в это время не закладывали, имперская мраморная торговля оказалась свернута, хотя добыча известняка, песчаника, прочих простых пород камня продолжала вестись⁹⁹⁸. Доставало использования сполии, в том числе старых колонн, капителей, балок связей, которые перевозили и устанавливали в случае нужды, причем практики-икодомы вполне справлялись с этой непростой технической задачей⁹⁹⁹. К тому же переход к строительству храмов иной, не базиликальной конструкции – крестовой и крестовокупольной – значительно снизил надобность в архитектурных элементах такого рода. Хватало богатого прежнего достояния, которое не надо было даже обрабатывать, обтесывать, а приходилось лишь изымать при перестройках. Исчезновение двух крайних пар мраморных колонн из нефов Западной базилики и замена их 5-метровыми каменными стенками могли быть отражением именно такой практики «утилизации» ранневизантийских мраморов, которые Роберт Остерхаут образно назвал «сэконд-хэнд»¹⁰⁰⁰.

Рис. 323. Алтарная часть ранневизантийского базиликального храма. Реконструкция

В подобной обстановке ввоз в Херсон ценных пород камня (преимущественно пропонтидского, из мрамороломен Марморы) тоже сократился, но утверждения о том, что он прекратился полностью, не соответствуют действительности¹⁰⁰¹. Часть мраморов, как и прежде присылалась, видимо, только обтесанными до предпоследних фаз, а завершающая резьба предполагалась на месте. Как установил Жан-Пьер Содини на основе многочисленных примеров из ранней византийской истории, ими не торговали, а везли под заказ конкретных представителей церковных и светских властей, для конкретной постройки¹⁰⁰². Но не все заготовки удавалось пустить в ход и довести до завершения. К примеру, такими недоработанными кубовидными капителями была вымощена апсида поздней, малой «базилики в базилике», перестроенной не ранее X в.¹⁰⁰³. Разумеется, эти заготовки были более ранними и послужили в качестве сполии, вторичного строительного материала, не сразу.

Рис. 324. Кубовидные капители с крестом и трилистником и ионическая круглая капитель с процветшим крестом (по АЛ. Якобсону)

Примечательно, что в количественном отношении херсонские провинциальные мраморы VIII–X вв. не уступают предшествующей группе аналогичных архитектурных деталей позднеантичного–ранневизантийского времени¹⁰⁰⁴. К ним принадлежит ряд крупных коринфских капителей с мягким, плоскостным аканфом, некоторые кубовидные капители и большая часть импостных капителей «ионийского» ордера с овами и без них, которые некоторые исследователи без достаточных оснований относили лишь к V–VI вв. (рис. 324–326)¹⁰⁰⁵. В городе и его округе продолжали стоять храмы с алтарными преградами из мраморных колонок и плит, украшенных как христограммами раннего варианта (IV – первой половины V вв.) (рис. 322), так и более поздними крестами с расширенными концами, так называемые «croix pattee», которые превалировали в юстинианову эпоху¹⁰⁰⁶. Как верно заметил C. А. Беляев, по обилию этого материала Херсон не только не уступал, но и подчас превосходил другие центры Византийской империи¹⁰⁰⁷. Для сравнения можно заметить, что от Константинополя, наиболее богатого на такого рода памятники, дошло всего лишь около 45 средневизантийских капителей, некоторые из которых тоже сохраняют связь с ранневизантийскими типами и изолированы от своего архитектурного контекста¹⁰⁰⁸.

Рис. 325. Кубовидная капитель из базилики 1932 г. (по Г.Д. Белову)

Здесь даже предпринимались пусть скромные, но скульптурные работы, как это наиболее отчетливо видно по неоднократно встречавшимся при раскопках храмов, мартириев (базилики Крузе, «базилики на холме», мартириальной церкви «Г» со склепом около Западной базилики) особенно популярным изображениям голубя – символа Св. Духа, выполненного из мрамора или известняка¹⁰⁰⁹. Не исключено, что такие скульптуры служили прежде всего для алтарной преграды-канкели или темплона, хотя, случалось, их использовали и для амвонов, ограды хоров, епископских тронов¹⁰¹⁰. Подобные находки особенно показательны, учитывая представления византинистов о необратимом падении спроса на работу скульпторов и о ее исчезновении после VII в.¹⁰¹¹. Можно лишь заметить, что семантика и символика этого декора была лишена антропоморфных форм, что, впрочем, является общим местом для скульптуры средневизантийского периода. Специфика же иконографической программы иконоборской эпохи остается для Херсона пока неуловимой.

Рис. 326. Импостные капители VII–IX вв. из Херсона (по О.И. Домбровскому)

Разумеется, мраморный декор преобладал в базиликах и крестовидных храмах, но его был не лишен и интерьер небольших мемориев, мартириев, как это видно на примере мраморного порога гробничной церкви-мартирия св. Василея («Г») на территории храмового комплекса св. Леонтия в северо-западном углу городища¹⁰¹². Впрочем, подобное было скорее исключением из правила: известные в Херсоне остатки мартириев и мемориев средневизантийского времени действительно не сохранили мраморных архитектурных деталей, что едва ли случайно. Даже в мартирии св. Василея алтарная преграда, плиты пола вимы и декоративная скульптура были изготовлены из камня, который должен был контрастировать с входным порогом и, видимо, создавать задуманную, подчеркнуто строгую обстановку интерьерной декорации. Очевидно, не знал мраморов и купольный теофанический меморий №47, не взирая на то, что он был воздвигнут в одну пору с массовым строительством херсонских базилик и крестовидных кафоликонов¹⁰¹³. Может быть, сама близость к месту, где свершилось чудо, где пролилась кровь мученика, где покоилась святая реликвия требовала аскезы и отказа от неуместных в таких случаях украшательств, мишуры мирской суеты? Эта суровая простота должна была оградить будто рамой поражающее величие Бога и подчеркнуть несоразмеримость богатств земных и небесных, устремить мысль к небесам, к жизни вечной.

Усилиями местных мастеров такой интерьер сохранялся и поддерживался из века в век, даже при кардинальных переделках и реконструкциях. При этом мраморные украшения, детали интерьера (плиты перегородок интерколлумниев, канкели, наличники, оконные импосты, карнизы, сандрики и т.п.), мраморные конструктивные элементы (стволы колонн, базы, импосты, капители, архитравы алтарных преград) не очень органично соединялись с кладкой базилик, храмов, преимущественно сложенных из слегка подтесанного и бутового камня на известковом растворе и оштукатуренных. Стены общественных зданий вели преимущественно в системе двухпанцирной кладки из слегка подтесанных камней, часто сполии, с минимальной бутовой забутовкой на известковом растворе и лишь к концу раннесредневекового периода стали сменять этот раствор на глиняный, земляной. Периодические находки известковых ям и следов больших круглых печей для обжига извести свидетельствуют о том, что херсонские икодомы усвоили и долго не забывали римскую технологию строительства.

Рис. 327. Путь из Казачьей бухты в Херсон.

Существовала ли декоративная разделка швов, роспись внешних стен, оттенение или прочерчивание их краской, остается неизвестным. Пример такой росписи экстерьера являли лишь апсида кафоликона Св. Апостолов (Уваровской базилики) и соседний баптистерий, на известковой штукатурке которых сохранились слабые, со следами подновлений красно-коричневые лини, имитирующие прямоугольники-квадры¹⁰¹⁴. Скорее всего, такой прием не был широко в ходу, да и сам обычай наружного оштукатуривания общественных зданий укоренился сравнительно поздно, к X в. Внешний аскетизм византийских культовых построек был преднамерен: он символизировал рубище Иисуса Христа, в котором он принял крестную казнь¹⁰¹⁵. Впрочем, в городе было около полутора десятков сооружений, сложенных в технике opus mixtum, а, как известно, в Византии использовали прием росписи стен под эту кладку¹⁰¹⁶. Зато характерной, чем дальше, тем больше, была известная неразборчивость в выборе деталей и почти безразличное отношение к их стилю и отсюда же комбинирование в одном здании разностильных и разнокалиберных деталей, обломков мраморных колонн и плит, перенос их из одной разобранной постройки в другую, что порождало, по образному выражению А. Л. Бертье-Делагарда, «архитектурный винегрет»¹⁰¹⁷. Все это следует воспринимать не как неумелость, а как порождение практики своеобразной формы византийского проектирования, предполагавшей перестройки, доделки, обновления, изменения или отказ от первоначального замысла строительства в ходе работ, что подтверждает верность концепции Роберта Остерхаута¹⁰¹⁸. Элементы такого даже не вторичного, а многократного использования, сполий, встречаются повсеместно почти во всех поздневизантийских храмах, квартальных церквах-усыпальницах и жилых усадьбах Херсона, куда со временем попало это обильное наследие поздней античности и классических «темных веков», послужив где вымосткой пола, где перекрытием могилы, где опорой алтаря, а где и просто строительным материалом стен или подставкой под жернова¹⁰¹⁹.

Обилием остатков мраморов, в том числе вторичного использования, сполий (spolia), отличались раскопки небольшого загородного христианского храмового комплекса, построенного на древнем насыпном островке, который узким перешейком сообщался с берегом оконечности Казачьей бухты, четвертой к западу от Херсона, и соседствовал с Маячным полуостровом. Уже к VI в. здесь не было ничего, кроме развалин древнего укрепления, остатков античных сельских усадеб и межевой системы¹⁰²⁰. Чтобы попасть сюда из города надо было потратить не мене двух часов ходьбы либо около часа плыть морем (рис. 327). Само расположение церковного памятника в столь необычном, казалось бы, забытом Meere указывало на его связь с некой важной святой реликвией, здесь хранившейся. Но если в отношении ее исследователи уже давно высказали свои соображения, то время строительства комплекса, история развития памятника, уточнение его характера в раннесредневековую эпоху остаются в числе задач, нуждающихся в решении.

Рис. 328. План построек на островке в Казачьей бухте (по П.-С. Палласу)

Наиболее раннее описание обнаруженного дал Петр-Симон Паллас, посетивший Маячный полуостров в 1793–1794 гг. Оно настолько любопытно и полно исчезнувших со временем подробностей, что заслуживает быть приведенным целиком, с незначительными сокращениями. «Первое, что бросается в глаза, когда вступаешь на этот маленький полуостров, – писал российский академик, – есть островок, соединенный с землей болотистым перешейком, в вершине длиннейшего залива бухты... Я не могу отказать себе в сообщении плана этого укрепления, состоявшего из больших сооружений, из которых целы только нижние... Самый островок «я» имеет сухой грунт, возвышенный над морем; перешеек же «β», соединяющий eгo с материком, – низмен и заливается волнами, когда ветер дует в бухту (то есть с севера – C. С. ). Эта плотина (может быть искусственная) также была укреплена стенами, из которых одна еще очень видна и присоединяется к твердой земле четырехугольной башней «с». Самое сильное укрепление находится, однако, на острове и состоит не только из каменных стен, но и башен, основания которых еще видны: одно из этих оснований у ворот, три на восточной стороне, – все четырехугольные, – и одно на юго-западном углу «d». Ha последнем, кажется, стояла круглая башня, которая теперь представляет одну груду мусора. От этого самого угла шла стена вплоть до моря» (рис. 328)¹⁰²¹. Таким образом, из наброска следует, что загадочное сооружение на острове находилось внутри древней, оставшейся от античной эпохи ограды и ее следы были достаточно заметны даже без раскопок. Через 26 лет ничего этого уже не смог разглядеть высокообразованный путешественник И. М. Муравьев-Апостол, который лишь отметил небольшое пространство острова протяженностью около 50 метров («не более 12 саженей во все стороны») и «груды камней, доказывающих, что тут некогда было строение»¹⁰²². Даже раскопки поручика Карла Крузе, плантора Черноморского демартамента Корпуса корабельных инженеров, впервые проведенные на островке в 1832–1833 гг. по поручению обер-интенданта Черноморского флота Н. Д. Критского, не дали результатов, во всяком случае с точки зрения их руководителя, который констатировал, что «важного» ничего не нашел¹⁰²³.

Еще через десять лет археолог-любитель, бывший капитан І-го ранга 3. А. Аркас, оставивший одно из первых описаний древностей Гераклейского полуострова, уточнил, что окружность этого острова 60 саженей (около 128 м, 1304 м2 – 0,13 га) и он соединен с берегом насыпью, простирающейся не более 3 саженей (около 6,5 м): «берег его местами наравне с водой», а также сделал очень ценное наблюдение, о том, что остатки фундамента сложены на «цементе», то есть на цемянковом растворе, какой применяли в строительном деле римского и раннесредневекового Херсонеса¹⁰²⁴.

Рис. 329. План архитектурного комплекса (21,7x22,2 м) на островке в Казачьей бухте. Рис. М. И. Скубетова

Лейтенант Черноморского флота, князь Виктор Барятинский, другой известный археолог-любитель, раскопал в 1845 г. юго-восточную часть островка, нашел остатки 9 средневековых помещений и маленькой церкви, причем в одном из помещений оказалась могила с четырьмя костяка-ми, накрытая каменной плитой в 1,4 аршина длины и ширины (0,9 х 0,9 м) с вырезанными на обоих сторонах по одному кресту и медная монета «с якорем» («ро»), то есть конца XI–XIII вв.¹⁰²⁵. В углу, около алтаря находилась большая мраморная плита с рельефным крестом и маленькой круглой дырой почти в центре. Но она закрывала не могилу, как оказалось, а емкость-фиал с чистой пресной водой, что заставляет вспомнить представлявшееся исключительно легендарным свидетельство «Мучения св. Климента» о чудесах исцеления паломников от «тяжких болезней» посредством пития воды и окропления ею, то есть о наличии на месте мемория агиасмы¹⁰²⁶. Результаты этих исследований нашли отражение в письме швейцарского путешественника де Бро в Одесское общество любителей истории и древностей (май 1847 г.), в котором он упомянул, что на земле, принадлежавшей К. Крузе, к тому времени уже инженеру в отставке, В. И. Барятинским были открыты куски мрамора, стены, которые были приняты за остатки укрепления и церкви¹⁰²⁷.

Доследования островка, проведенные в 1890 г., привели Κ. К. Косцюшко-Валюжинича и А. Л. Бертье-Делагарда к мысли, что он был насыпан одновременно с постройкой античных крепостной системы из двух линий оборонительных стен с башнями на перешейке Маячного полуострова и на нем помещалась крайняя квадратная башня восточной стены укрепления V–IV вв. до н.э., известного среди специалистов как «Старый (древний)» или «Страбонов Херсонес». Затем здесь в «византийскую эпоху» был сооружен «христианский храмик или вернее монастырек», а древние стены при этом оказались разрушены или приспособлены для других целей¹⁰²⁸. Архитектурный комплекс представлял собой обнесенный стеной-периволом двор площадью около 480 м² (21,7 х 22,2 м), с восточными воротами, группой небольших зданий с помещениями для немногочисленных служителей, вероятно, из числа монахов одного из херсонских монастырей, и крохотной церквушкой (templum) с верхним ярусом и нижним, подземным, в котором была устроена гробница (arca, archa) (рис. 329)¹⁰²⁹. По убедительному предположению, высказанному А. Л. Бертье-Делагардом и подкрепленному источниковедческими исследованиями Д. В. Айналова, в ней хранились мощи св. Климента (рис. 330), с помощью Константина Философа открытые на этом островке (ad insulam, «блаженном оттоке») 30 января (3 февраля) 861 г. и перенесенные в город¹⁰³⁰.

Рис. 330. Св. Климент Римский. Святительский чин. Мозаика Собора св. Софии Киевской, XI в.

Описание сооружений сохранилось также в сочинении епископа Херсонского Ефрема (по рукописи XII в.), где храм назван «святым памятником» (tes tou agiou mnemes)¹⁰³¹. Речь идет о помещении, комнате в виде мраморного наоса и лежавших в каменном гробу мощах (en schemati naou marmarinou oikema kai autothi en soro lithine)¹⁰³². Существует предположение, впервые высказанное Β. Г. Пуцко и поддержанное некоторыми исследователями, что этот «каменный гроб» имел вид украшенного резными крестами саркофага константинопольского типа и в 989 г. вместе с мощами свв. Климента и Фива был вывезен князем Владимиром из Херсона в Киев, после чего через 65 лет послужил саркофагом для князя Ярослава Владимировича (1019–1054), будучи установлен в киевской церкви Св. Софии¹⁰³³. Во всяком случае, очень похожий гроб-реликварий был изображен на миниатюре из синаксаря в Минологии Василия II конца X – начала XI вв. в сцене чудесного обретения мощей в Херсоне Константином Философом и Мефодием¹⁰³⁴.

Войдя в храм верных (naos), паломники направлялись к «святой гробнице» (tou agiou larnaki), к которой, как следует из результатов раскопок, вел особый узкий ход, поддерживаемый аркадами, и затем тем же путем выходили обратно¹⁰³⁵. Полы во всех помещениях были каменными, залитые цемянкой, а в святилищи, алтарной части гробничной церкви выложены неболыиими мраморными квадратными плитками. К слову, многочисленные обломки мраморного интерьера, фрагменты колонн, плит (античного облика и с крестами), множество мелких мраморных осколков наводят на мысль, почему через все источники, составленые в IX–X вв. и позже, настойчиво проходит мотив «мраморного храма» (marmoreo templo, «марморяна храмина»), вероятно, имевший не только легендарную основу, как полагал И. Я. Франко¹⁰³⁶.

Двор священного места и пол крипты с каменным саркофагом-реликварием (en soro lithine) находились почти на уровне моря и покрывались водой при больших ее нагонах¹⁰³⁷. Лишь при сильном южном ветре островок превращался в полуостров¹⁰³⁸. В Госархиве г. Севастополя, в архивном фонде Херсонесского монастыря хранится документ от 2 июля 1910 г„ в котором Управление Херсонесского первоклассного св. Владимира монастыря сообщает в Таврическую Духовную консисторию, что не решается начинать дело о приобретении у отставного адмирала, помещика М. Я. Баля островка в Казачьей бухте, связанного с преданием о том, что здесь хранились св. мощи муч. Климента Римского: «остатки стен бывших там зданий лежат почти на одном уровне с поверхностью окружающей бухты, а нижние основания – ниже поверхности воды»¹⁰³⁹. Значит, пойти на постройку в столь неудобном месте херсонитов могла заставить только церковная традиция, которую они свято чтили вплоть до гибели города.

Характер кладки стен и их направление ясно доказывают разновременность некоторых построек: достаточно указать на помещения гробничного храмика, первоначальные очертания которого совершенно исказили позднейшие стенки¹⁰⁴⁰. Наиболее ранними на месте раскопок оказались три бронзовые херсоно-византийские монеты Василия I, Романа I и Романа II (если не считать четырех римских монет V в. – Констанция III, Льва I и еще двух неопределенных, которые, как правило, очень долго находились в обращении)¹⁰⁴¹. Поэтому они могут свидетельствовать в пользу того, что постройка, а точнее, восстановление прежнего типового античного усадебного комплекса, теперь с храмом-меморием, по преданию конца IX–X вв., первоначально «...воздвигнутого руками ангелов» (angelicus manibus praeparato), состоялась, скорее всего, вскоре после обретения мощей, как и полагал А. Л. Бертье-Делагард¹⁰⁴². Некоторые рукописи VIII в. с текстом сочинения диакона Феодосия «De situ Terrae Sanctae» сообщают, что херсониты, «народ и священники» (populus et sacerdotes), приезжавшие из города в судах (in barcas), поначалу устраивали на месте чествования памяти св. Климента, рядом с его гробницей (arca) временный алтарь и раскидывали легкие навесы (tenduntur super se papiliones et ponitur altare), и, значит, монументальный храм появился не сразу¹⁰⁴³. В таком случае мы имеем дело с тремя строительными периодами – античным, от которого осталась только планировка бывшего здесь усадебного комплекса; ранневизантийским, когда здесь в лучшем случае существовала небольшая мемориальная постройка с гробницей (arca) (ее остатки в виде невысокого холма – «in acervo» открыла благочестивая экспедиция на остров во главе с архиепископом Георгием), и конца IX в., когда на ее месте после довольно длительного запустения, наступившего с конца VIII – начала IX вв. ввиду обострения политической ситуации в Таврике, был заново отстроен архитектурный комплекс с храмом (templum) для монашествующих и паломников, окруженный периволом. Не исключено также, что в запустении памятного места сыграло свою роль постепенное поднятие к VIII в. уровня Черного моря приблизительно на метр-полтора выше современного (mare quippe fluctus suos ad nonnulos retractos spatia in proprios sinus collegerat, mare fluctus suos in pristinas stationes refuderat – «море собрало волны в свои бухты» – вторили друг другу Анастасий библиотекарь и агиограф Италийской легенды), после чего к X в. последовало резкое понижение даже ниже современной отметки¹⁰⁴⁴, что и позволило развернуть на низменном островке строительство более основательного комплекса мемория.

Процесс христианизации социума херсонитов сопровождался строительством особых культовых сооружений для осуществления таинства (мистерии, мистагогии) крещения, схема которого в соответствии с раннехристианским чином включала предварительное проведение обряда отречения от сатаны, после чего следовало собственно крещение и миропомазание особым видом заклинательного елея¹⁰⁴⁵. Лишь две из таких построек стали предметом специального, комплексного, исторического и археологического изучения (кафедральный баптистерий №24 на северо-восточном берегу и баптистерий «базилики в базилике»)¹⁰⁴⁶, а единственное обобщающее исследование свелось преимущественно к их перечню, причем, как выясняется, неполному¹⁰⁴⁷. Типологическая классификация соответствующих культовых зданий, самих купелей («писцин») и реконструкция применительно к ним обряда крещения, «пропускной способности» крещален, определение их места в литургической жизни города, в менталитете общества херсонитов еще ждут своего исследователя. Предлагаемое краткое эссе может оказаться полезным для этого, ибо содержит некоторые предварительные итоги, сравнительные материалы и синтезирует накопленное в ходе изучения отдельных памятников такого рода.

В нарративных источниках, оставленных херсонитами, практика интересующего нас таинства оказалась отражена лишь единожды, в Житии свв. епископов Херсонских, в рассказе о чудесах и подвижничестве св. муч. Василея. Проведение обряда в нем связано с умершим сыном херсонского протополита и приурочено к событиям IV в. Автор поучительного слова отметил, что обряд проходил собственно на кладбище, в склепе, и начался с возложения руки епископа на голову юноши, после чего были произнесены все слова таинства, освящена вода и вылита на умершего с призванием Св. Троицы¹⁰⁴⁸. В старославянской редакции добавлено, что перед возложением руки св. Василей перекрестил, то есть знаменовал мертвеца¹⁰⁴⁹. Внимательное изучение текста источника свидетельствует о том, что безвестный агиограф отклонился от подлинных реалий проведения обряда крещения, какими они были в эпоху раннего христианства, и, следовательно, жил гораздо позже, вероятно, не ранее VI в. Это следует из того, что в житийном рассказе обряд крещения был совершен над покойником «как бы над живым» (os ері zonti), тогда как по церковным соборным канонам IV в., к которому относится рассказ, проведение такого обряда над умершим, равно как и причащение мертвых, было недопустимо¹⁰⁵⁰. Это же категорически отвергало 83 правило Пято-Шестого синода 691 / 692 гг., указывая, что «...тела мертвых не могут ни принять, ни есть»¹⁰⁵¹. К тому же само крещение в пересказе составителя Жития предусматривало не троекратное погружение крещаемого в текущую воду, как это было положено для «Апостольского века», а лишь омовение или окропление святой водой, как стало широко принято к VI в., что еще раз подтверждает сравнительно позднее появление этого памятника, скорее всего, совпавшее с массовым возведением в городе стационарных баптистериев при храмах-кафоликонах. До этого строительство специальных сооружений для крещения невозможно предполагать раньше середины 380-х гг., когда в Херсоне вместе со стратиотами из Константинополя появился епископ Капитон, согласно Житиям, повелевший построить открытую купель для массового крещения, очевидно, и взрослых, и детей, и непосредственно, смежно с ней (echomenon tautes) «великий и прекрасный» храм во имя апостола Петра в восточной части городища (to anatolikoteron tes poleos meros), видимо, на бывшем языческом теменосе (см.; рис. 190. 26; 291)¹⁰⁵². Разумеется, эта первая, официально санкционированная крещальня не стала единственной. Надо также учесть, что с ведома местного епископа крещение разрешалось совершать даже «в молитвенных домах, находящихся внутри жилого здания», как то утверждало 31 правило синода 691 / 692 гг., хотя 59 правило этого же собора уже отвергало такую практику, требуя совершения обряда только в кафолической церкви¹⁰⁵³.

Пример византийского Херсона еще раз убедительно подтверждает, что в одном христианском городе могло быть несколько церквей с баптистериями. Большинство херсонских крещален входило в комплексы крупнейших храмов города (у базилик № 13, № 15, № 36, 1935 г., «храма с ковчегом», базилики 1906 г. в «цитадели», вероятно, пригородного храма Богородицы Влахернской, храмов №27 и №28 на агоре). Поскольку рождение и смерть считались нечистыми, связанные с ними службы частного характера, такие как крещение, отпевание, поминание, стремились изолировать, выделить в отдельные помещения или отнести подальше от алтаря, к нартексу, что было нередко уже в раннехристианских церквах¹⁰⁵⁴. Впрочем, в Херсоне баптистерии в нартексе не зафиксированы. Здесь их все же стремились располагать ближе к алтарю, даже если это было в боковом нефе.

Подавляющее большинство местных баптистериев было очень близко ко времени строительства наиболее пышной крещальни центрического типа около Уваровской базилики №23 (см.: рис. 196. 26; 229), хотя имели иную планировку и конструктивное решение, далекое от самостоятельно расположенного купольного октогона, входившего в кафедральный епископальный центр конца VI в. Принято полагать, что такие баптистерии как отдельные строения прекратили строить c VI в., да и до этого это был западный или сирийский, не греческий обычай¹⁰⁵⁵, однако соответствующие материалы византийского Херсона позволяют усомниться в категоричности такого утверждения.

Самой поздней, выходящей за пределы раннего средневековья, является стационарная, опять-таки обособленная херсонская крещальня с массивной монолитной известняковой крестовидной купелью (высота – 0,83 м, длина – 1,27 м, ширина – 1,09 м, глубина – 0,74 м) у находившегося в южной части города, рядом с главной улицей пятиапсидного монастырского храма XI–XIII вв., что заставляет внести коррективы в представление об исчезновении надобности в таких специфичных постройках после ранневизантийского периода¹⁰⁵⁶. Переходным звеном в этом ряду следует считать небольшую однокамерную крещальню первой половины X в., выполненную в виде южной пристройки прямоугольной формы к боковой апсиде базиликальной церкви из комплекса византийского фемного претория в «цитадели» (см.: рис. 384; 387)¹⁰⁵⁷. Ее невысокая, расположенная у пола корытообразная купель прямоугольной формы, высеченная из камня, указывает на то, что подобная форма писцын, пользовавшаяся популярностью в VII–VIII вв. по всему Средиземноморью, переживает это время¹⁰⁵⁸.

Общее же число баптистериев в Херсоне конца VI – первой половины X вв. могло достигать девяти, хотя бесспорными из них являются четыре-пять (№24 – обособленный купольный октогон в составе кафедрального комплекса на северо-восточном берегу, одноапсидный квадратный баптистерий-мартирий №11 при Западной базилике, прямоугольный баптистерий базилики в «цитадели» и крещальни, видимо, процессионного типа из ряда помещений у базилики 1935 г. и «базилики в базилике»)¹⁰⁵⁹. Особо следует остановиться на форме баптистерия при Западной базилике: почти квадратное в плане помещение с апсидой на восточном конце явно восходит к античной гражданской архитектуре, где подобные помещения иногда входили в состав дворцовых комплексов и других общественных зданий, причем размещение купели в апсиде следовало традиции размещения ванн или бассейнов в апсидах-экседрах фригидариев терм и отражало еще первоначальный смысл слова baptizo – «купать»¹⁰⁶⁰. Со значительной долей вероятности к этим крещальням можно добавить крохотные пастофории (квадратные или прямоугольные в плане) с северной стороны крестовидного храма №19, базилики №28, с южной стороны крестовидного храма №27 на большой агоре и загородного крестовидного храма Влахернской Богоматери. Чаще всего это были сравнительно небольшие по площади помещения, пристройки (от 6 до 40 м2) либо галерееобразные постройки с северной или, реже, южной стороны храма (два случая против семи)¹⁰⁶¹, где епископ или другие священники, согласно Константинопольскому Евхологию, ежегодно проводили массовые крещения 6 января – в навечерие (apodeipnon) Богоявления (Крещение Господне), или после весеннего равноденствия, в один из дней апреля-мая, в Великую Субботу после утрени и в вечер Великой субботы, между вечерней и литургией, на Пасху. Впрочем, согласно Типикону Великой Церкви, крещение совершалось еще на Пятидесятницу и в Лазареву субботу. При этом готовящиеся к обряду – «просвещенные» (photizomenoi) сначала размещались в притворе, нартексе храма вместе с «оглашенными» (katechoumenoi, energoumenoi) и кающимися (оі en metanoia)¹⁰⁶². Вначале они только молились там до начала Божественной литургии, но в постиконоборский период им уже разрешалось быть здесь во время богослужения, причем в период Великого Поста с ними же находились и верные, которые на это время все причислялись к кающимся¹⁰⁶³. Если рядом не было помещения баптистерия, обычно в юго-восточном углу нартекса устраивали купель, в которой и совершали обряд. Следовательно, для этого подходил любой христианский храм.

Не исключено, что роль купели мог периодически исполнять и большой шестигранный фиал диаметром около 3 м и глубиной 0,5 м, под ротондой с арками на четырех массивных каменных столбах, какой находился в западной части аулы большой кафедральной базилики св. Апостолов (№13)¹⁰⁶⁴. С четырех сторон, с севера, запада, востока и юга к нему вели полукруглые ступени. Во всяком случае, такое устройство крещален встречалось в храмах средневизантийского периода¹⁰⁶⁵. Поэтому херсонский вместительный фиал мог служить не только для омовений входящих в базилику, но в случае необходимости, к примеру, при редких больших крещениях, особенно взрослых неофитов, весьма удобно превращался в писцину, разгружая соседний кафедральный баптистерий, единственный в Херсоне, обладавший большой купелью. Столь же удобен был этот бассейн и для проведения праздничного малого или большого водосвятия.

Постепенно, от столетия к столетию происходили значительные изменения в чинопоследовании таинства крещения, в результате которых исключительное право епископа на совершение крещения было распространено и на других представителей церковной иерархии более низкого ранга, вплоть до приходских священников, диаконов, а в случае крайней нужды Церковь позволяла крестить и мирянам, не только мужчинам, но и женщинам¹⁰⁶⁶. Согласно 78 правилу собора 691/692 гг., готовившийся к крещению должен был знать основы веры и экзаменовался в этом в пятый день недели накануне крещения перед епископом или пресвитером¹⁰⁶⁷. Следовательно, это должен был быть достаточно взрослый человек. С другой стороны, 84 правило того же собора подразумевает, что это могли быть и совсем малые дети, которые «по своему возрасту не в состоянии дать ответ относительно преподанного им таинства», так что для очевидности совершенного над ними обряда требовались свидетели¹⁰⁶⁸. Видимо, с определенного времени херсонты, как и прочие ромеи, стали стараться не замечать имеющегося в этих утверждениях противоречия, давая, таким образом, перевес форме над содержанием. Уже в VI–VII вв. церемония посвящения проводилась всюду, как и массовые крещения маленьких детей¹⁰⁶⁹.

На 40-й день после рождения через молитвы осуществлялся обряд воцерковления, который, согласно определению Евхология, делал младенца «некрещенным христианином». Чин 40-го дня приравнивался к первому оглашению, но продолжалось оно несколько лет, обычно около трех, после чего наступал срок второго оглашения, когда в течение 40 дней детей, уже в какой-то мере понимавших совершаемые над ними действия, готовили к крещению, постили, водили к вечерне, утрени, обедне, по четвергам каждую неделю – на беседы с епископом или священником, учили псалмам, читали Евангелие, запрещения-заклинания по несколько раз в день, чтобы защитить оглашенного от возможных диавольских искушений. Если само таинство предшествовало Пасхе, тогда, как указывает Типикон Великой Церкви, оглашенные со своими восприемниками собирались в храме в Великую пятницу, где архиерей, между «Тритоектой» (Третим и Шестым часом) и вечерней с преждеосвященными, читал катехизис и совершал торжественный чин «отрицания сатаны и сочетания ко Христу», а на следующий день, в Великую субботу, после утрени либо между вечерней и литургией, совершал чин крещения и миропомазания. В связи с этим необходимо заметить, что подавляющее большинство херсонских купелей, как и купелей в других регионах ромейского мира, имело сравнительно небольшие размеры и малую глубину (от 0,4 до 0,9 м, и даже 0,2 м, как в купели позднего баптистерия базилики в «цитадели»), а если ступень для спуска в купель, то с восточной стороны, только для священника, осуществлявшего таинство¹⁰⁷⁰. Уже одно это обстоятельство указывает на проведение обряда преимущественно над маленькими детьми путем их тройного омовения, обливания или окропления святой купельной водой. Требование ранних предписаний о тройном полном погружении в проточную воду не могло быть исполнено, на что уже давно обратили внимание исследователи¹⁰⁷¹. Все купели заполнялись водой вручную. Правда, Т-образная купель в крещальне загородного храма Богородицы Влахернской имела приспособление для наливания воды, проведенное снаружи через стену, но объяснимо это наличием рядом с этим приспособлением фиала агиасмы со святой, целебной водой, которую, видимо, и использовали для чина крещения¹⁰⁷². Дренажные устройства для спуска св. воды из писцин определенно прослеживаются лишь у большой купели кафедральной крещальни №24, монолитной писцины баптистерия «храма с ковчегом» (№19) и поздней купели в «цитадели». Видимо, в большинстве случаев опорожнять водоемы приходилось тоже вручную, что вместе с небольшими размерами крещален, а подчас высоким уровнем расположения купелей над полом (два случая), указывает на условность соблюдения правила о тройном погружении. Примечательно также, что даже в единственную в городе большую круглую купель октогональной купольной крещальни № 24 конца VI в. при главном епископальном кафоликоне свв. Апостолов, которая вполне подходила по своим размерам для крещения взрослых оглашенных (диаметр – 2,85 м, глубина – около метра), три ступени вели с восточной стороны, где имел право находиться лишь иерей. С той же стороны находилась ступень в вырубленной в скале многогранной купели-декаэдре 0,83 х 065 м в наибольшем поперечнике и глубиной 0,9 м при Западной базилике (см.: рис. 264)¹⁰⁷³. Тем более только грудничков и малышей, которых держали на руках, можно было крестить в предельно мелкой (глубиной 0,2 м) корытообразной прямоугольной купели в баптистерии при базилике в «цитадели» и над высоко поднятыми над полом, размещенными в конхе небольшими полукруглыми или Т-образными купелями глубиной до 0,6 м или 0,8 м, какие были устроены при крестовидном храме № 19 на месте античного театра (вероятно, храме свв. Сергия и Вакха) и при монастырском крестовидном храме Богоматери Влахернской на загородном кладбище (см.: рис. 238; 281)¹⁰⁷⁴. Уже эта глубина, не нужная для мытья литургических сосудов, заставляет окончательно отказаться от мысли, что эти помещения служили диакониками, а водоемы в них являлись хоневтерионами для мытья рук и утвари: будь так, сосуды лежали бы в воде крайне неудобно, почти на уровне пола¹⁰⁷⁵. Подчеркнуто сводчатый характер большинства таких помещений косвенно тоже указывает на их крещальный характер.

По причине крещения малых детей раннесредневековые херсонские баптистерии, как правило, не нуждались в отдельных помещениях – катехумении и хрисмарионе, соответственно для первой части крещального таинства – процедуры экзорцизма и для завершения обряда миропомазанием. Только постройки у базилики 1935 г., «базилики в базилике» (№15) и базилики №28 на агоре, а также кафедральный баптистерий (№24) рядом с Уваровской базиликой несут следы возможного наличия таких помещений или хотя бы одного из них (см.: рис. 201. VII; 207; 230; 306. Фиг. Β). В остальных случаях конфирмация, скорее всего, осуществлялась по простому константинопольскому обряду в виде пяти помазаний святым миром на голове (лбу, глазах, ноздрях, устах и обоих ушах), при словах «Печать дара Духа святого», тут же в крещальной комнате, откуда не обязательно вел выход сразу в главный зал храма, к алтарю.

В четырех случаях водоемы купелей были подняты над полом и вплотную пристроены к стене или даже встроены в стену (базилика 1935 г., «храм с ковчегом"№19, загородный храм Богородицы Влахернской и базилика в «цитадели»), причем в большинстве случаев их помещали в конху или нишу. Высота поднятия купели над полом зависела от размеров крещальни, стремления более экономно организовать ее внутреннее пространство: в крохотных одноапсидных баптистерях-пастофориях площадью 6,0–0,7 м2 (при крестовидных храмах №19 и Богоматери Влахернской) она достигала пояса иерея. Но при всем том преобладали купели, устроенные возле восточной стены помещения или на некотором расстоянии от нее, слегка приподнятые или почти вровень с полом крещальной комнаты и, следовательно, годившиеся и для крещения взрослых неофитов, хотя со временем таковых становилось все меньше и меньше по мере того, как в обычай входила практика крещения малышей. Писцыны были вырублены в скале, а в одном случае (храм №19) – вытесаны из цельного блока известняка (монолита шириной 1,06, длиной 0,91, высотой 0,75 м с водоемом шириной 0,77, глубиной 0,59 м, со стенами толщиной 0,08–0,09 м) или сложены из плинфы на цемянке и имели форму правильного круга (1), десятигранника (1), полукруга (2), квадрата (1), прямоугольника (1), триконхиального креста (1). При этом следует учесть, что монолитные, высеченные из камня или мрамора купели появляются не ранее VI в. и характерны именно для византийских областей, что вполне соответствует показателям крестовидного храма №19 на месте античного театра и его монолитной купели из камня, украшенной резным рельефным изображением длинного креста между двух пальмовых ветвей или кипарисов¹⁰⁷⁶. Следовательно, исходя из наличного материала, можно говорить о разнообразии херсонских писцын, а также об отсутвии закономерности в их размещении и связи формы купелей с планом постройки. Ясно лишь, что, как и полагалось, в подавляющем числе случаев вход в них был с запада. Впрочем, форму писцын не всегда возможно установить: постройки погибли. Наиболее распространенные после круглых купели крестовидной формы в самом Херсоне пока неизвестны, хотя они встречались в дальней округе города: именно такой, врубленной в скале, была купель крестовидной же крещальни VI в. при ранней однонефной церкви – кафоликоне Дороса (Мангупа)¹⁰⁷⁷. Редкие находки вытесанных из мрамора, сравнительно небольших купелей кубовидной формы или их обломков указывают на то, что, наряду со стационарными, херсониты стали со временем прибегать к использованию переносных, портативных купелей, нередких вообще на Христианском Востоке, в Малой Азии, Греции, Сирии, Палестине, Закавказье, которые можно было устанавливать внутри храма, в нартексе или в западной части нефа, в его углу¹⁰⁷⁸. При таком размещении купели таинство крещения уже потеряло прежнюю обязательную связь с Божественной литургией и Евхаристией, но произошло это позже VI–VII вв.

Херсонские писцины не обнаруживают следов кивориев над ними, что, впрочем, вообще было редкостью. Но привлекает внимание особое устройство купели в нише стены баптистерия при фемной базилике в «цитадели»: прямоугольный блок с корытообразным углублением (0,75 х 0,50 х 0,25 м), заложенный в южный угол восточной стены помещения крещальни и выступавший на 0,21 м, закрывала спереди лежавшая на полу П-образная архитектурная деталь, которая, судя по выемкам в ней, служила для установки перед купелью некой деревянной конструкции с проемом к купели или небольших деревянных двухстворчатых врат, над которыми могла быть размещена икона¹⁰⁷⁹. Примечательно также, что освященная вода из этой купели сливалась не сразу в водосток, а попадала сначала в своеобразный отстойник-резервуар, устроенный над водостоком.

Однако декор интерьера херсонских баптистериев не отличался чем-то необычным от известных крещален: это была главным образом изысканная отделка панелями из мрамора, полированными мраморными плитками, возможно, иногда резными, с изображениями святых, выполненных в технике выемчатого фона, редко – фрески, мозаика купола, скорее всего, в виде золоченого креста и звезд на синем фоне (октогон №24), мозаичные полы с традиционным для таких сооружений изображениями павлина, голубей в медальонах-"омфалиях», плодов, символизирующих райский сад (баптистерий при «базилике в базилике»), то есть сюжетами, идущими уже из античности¹⁰⁸⁰. Но буколические или морские темы здесь отсутствовали, как и изображения монограмматического креста с альфой и омегой¹⁰⁸¹.

И так, по своему устройству городские крещальни подразделялись на две группы; в виде обособленного, совершенно самостоятельного здания, единственный пример чему являет сооружение центрического типа – кафедральный баптистерий-октогон (№24), скорее всего, по причине его включения в комплекс главного кафоликона города¹⁰⁸², и обычные, наиболее многочисленные баптистерии, входившие в состав храмов, являвшиеся частью общего храмового архитектурного комплекса. По типологии Ш.Дельвуа, это крещальни типа «г» – баптистерии, примыкающие к церквам¹⁰⁸³. В свою очередь последние могут быть разделены на два варианта: так называемые процессионные, «анфиладные» крещальни из двух-трех-четырех помещений (при ранней базилике №15, базилике 1935 г. и, возможно, базилике №28 на агоре) и крещальни в виде одного помещения-пристройки, иногда с апсидой (при базиликах № 13, 36, базилике в «цитадели» и при крестовидных храмах Богоматери Влахернской, №19, 27). В последнем случае небольшие однокамерные крещальни, пристроенные с севера или с юга к восточной ветви креста, имели выход к алтарю, но обязательно и перед ним¹⁰⁸⁴. Это объясняется особенностью самой конструкции подобного храма, а не «...служебным характером этих пристроек, доступ в которые имели только служители церкви»¹⁰⁸⁵. Разумеется, проходящие таинство попадали из баптистерия не в алтарь, а в боковую ветвь средокрестия. Здесь во время чина крещения и миропомазания в процессии с неофитами вместо Трисагиона («Святой Боже, Святой сильный, Святой бессмертный, помилуй нас») пели антифонно 27-й стих из Послания к галатам, чередуя его со стихами 31-го псалма (LXX), и сразу же включались в Евхаристийную литургию¹⁰⁸⁶. Что важно, это не мешало воспринимать баптистерий в соответствии с раннехристианской практикой как «особое образование с отличным от церкви литургическим пространством»¹⁰⁸⁷.

Едва ли эту архитектурную типологию, систематизацию, столь любезную для научных устремлений современных археологов и историков Церкви, осознавали современники, но, исходя из функционального характера, среди обеих групп следует также выделить крещальни чистого типа и крещальни-мартирии («мемориальные баптистерии», по определению А. Пюльца), внутри которых или под которыми были устроены могилы. Последние – в баптистериях при Западной базилике (четыре гробницы под полом), «храме с ковчегом» (одна гробница под полом), храме Богоматери Влахернской (склеп №1406) и в баптистерии №24 (две поздние гробницы, – наземная, пристенная, и на месте купели). Устройство крещальни вместе с могилами или вблизи кладбищенских погребений, рядом с мартириями вполне объяснимо настойчиво проводимой христианской идеей ассоциации «образа могилы и источника жизни», воды крещения и крови мучеников, мистического погребения Христа и Его Воскресения к жизни вечной, что убедительно демонстрируют неоднократно звучавшие в проповедях слова апостола Павла: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо, если мы соединены с ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим: 6: 3–5)¹⁰⁸⁸. Подвиги мучеников, по преданию, здесь похороненных, должны были особенно вдохновлять принять крещение именно среди «святых могил» (in tumilis sanctorum). Поэтому в большинстве случаев видно стремление сблизить место крещения и алтарь, а также крещальню и место отправления мемориального культа, мартирий – сооружение для почитания мучеников, поминальную часовню, что обуславливалось глубинной, ментальной символикой, представлением о мистической связи Крещения и Воскресения и было общей практикой¹⁰⁸⁹. Как верно отметила Л. Г. Хрушкова, это вытекало из дидактических намерений и интересов паломничества, поскольку среди тех, кто приходил к местам чтимых захоронений было немало именно катехуменов или новокрещеных¹⁰⁹⁰.

Отсюда же поразительное совпадение архитектурных форм баптистериев и мартириев и встречающееся уже среди раннехристианских памятников совмещение крещального и мемориального культов в рамках одного сооружения¹⁰⁹¹. Подчас это обстоятельство вносить путаницу в интерпретации исследователей, как это произошло, к примеру, с баптистерием №11 («часовней Б») при Западной базилике: вырубленную в полу его апсиды десятигранную, облицованную мраморными плитками купель глубиной чуть меньше метра, с обязательной ступенькой-сходом с востока до сих пор пытаются связать с мощехранительницей¹⁰⁹². Между тем, если бы это было отверстие для вложения мощей, оно бы требовало наличия над ним престола, а это нарушало известное правило единственности алтаря: последний находился, как и полагалось, в главной апсиде базилики, где он действительно стоял над крестовидной, отчасти вырубленной, отчасти сложенной из плинфы на цемянке мощехранительницей глубиной 0,48 м¹⁰⁹³. Человек, входивший в такой баптистерий, наступал на гробницы, покрытие которых служило полом, как это было в указанной крещальне при Западной базилике, где в четырех вырубных могилах были похоронены высокопочитаемые, знатные клирики (инвентарь погребений включал серебряную фурнитуру оклада, подушечку с лавровыми листьями), или в небольших крещальнях при «храме с ковчегом» и при монастырском храме Богоматери Влахернской, под полом которых находилось по одной гробнице¹⁰⁹⁴. Таким образом, христианский обычай самоуничижения здесь был воплощен в полной мере. Кроме того, данный пример херсонских баптистериев с могилами подтверждает, что раннехристианское правило, запрещавшее хоронить в крещальнях, соблюдалось непоследовательно.

Особо следует отметить, что наличие особой, триконхиальной (Т-образной), полукруглой, прямоугольной или многогранной формы купели, вынесенной в апсидку, сводчатую конху или нишу в стене, а также процессионный тип некоторых херсонских баптистериев (при «базилике в базилике», базилике 1935 г. и предположительно при базилике №28) указывают на заметное влияние Христианского Востока, особенно Сирии, где, в отличие от прочих регионов, купели в апсиде встречаются систематически¹⁰⁹⁵.

То, что в этом кажущемся многообразии, многовариантности прослеживаются общая для Таврики конструктивная схожесть и параметры, подтверждают немногочисленные пока случаи находок боспорских крещален. Так, в Тиритаке, в базилике VI в., недалеко от порога входа, на расстоянии 0,80 м к юго-востоку, в кладке массивного, метровой ширины фундамента была устроена ниша, очевидно, для купели в виде четырехугольного углубления длиной 1,15 м, шириной – 0,75 м и глубиной 0,55 м, которая была облицована плитками проконнеского мрамора на известковом растворе. Рядом находились несколько более толстые фрагменты плиток белого крупнозернистого мрамора со следами оранжево-коричневого цвета на лицевой стороне, которые могли образоваться от воздействия железистой воды¹⁰⁹⁶. Наличие еще одной крещальни можно подозревать в помещении со стенами из квадров на цемянке и с мраморным полом (помещение 8), которое было обнаружено в ходе раскопок 1964 г. в Боспоре, в портовом районе, недалеко от церкви Иоанна Предтечи. Оно имело около стены колодец диаметром 1 м (см.: рис. 110) и квадратное сооружение размером 1,1 х 1,1 м, глубиной 0,75 м, из поставленных на ребро плит ракушечника¹⁰⁹⁷. На его дно был положен округлый формы камень, окаймленный канавкой, видимо, для стока воды. На полу помещения оказались фрагменты стеклянных рюмкообразных сосудов, какие использовали в виде лампад или потиров, приносимых из дома для индивидуального причастия, крупный обломок мраморного лутерия, светильники фракийского типа VI в. и прочий материал, который позволяет говорить о прекращении функционирования этой общественной постройки с мраморным полом, штукатуркой со следами красной краски и мраморными архитектурными деталями к концу VI – началу VII вв.¹⁰⁹⁸. Примечательно, что в настиле нижнего пола, преимущественно из плит известняка, перекрытого мраморным полом, находилась могила с обломками берцовой и плечевой костей, вполне уместная для типа мемориального баптистерия-мартирия. Таким образом, говорить о «совершенно иной форме и структуре ранневизантийских купелей Херсонеса» на основе приведенных боспорских примеров не приходится¹⁰⁹⁹. В целом, они отражают отмеченное А. Грабарем закономерное единство христианского мира, вписываются в общую традицию типологии, устройств восточно-средиземноморских и причерноморских крещален этого времени, отличаясь, пожалуй, лишь одним – несколько повышенной для провинциально-византийского города численностью, поскольку обычно их количество не превосходило двух-трех¹¹⁰⁰.

Можно думать, что к середине VII в. если не каждый крупный амфод Херсона, то уж во всяком случае каждый регион города получил свою базилику с баптистерием, а там где их не было, например, на юге, в известном по Житиям «регеоне так называемой малой агоры», роль кафоликона (katholike ekklesia) с крещальней выполнял храм иного, крестовидного конструктивного решения. Следовательно, крещение не было только прерогативой епископального комплекса, кафедрала или епископа и, как и в других крупных городах (Эфесе, Карфагене, Риме, Неаполе, Милане, Салоне и др.), подобное положение утвердилось уже c VI в.¹¹⁰¹. Тем не менее баптистерии были связаны исключительно с кафоликонами, приходскими церквами, а не с иными видами частных храмов (eukterios oikos), что едва ли случайно¹¹⁰². Они сравнительно равномерно распределялись по карте города, будучи разделены границами перекрестья главных продольной и поперечной улиц. Так восточный регион обслуживали крещальни большой агоры (при базилике №28 и крестовидном храме №27) и Восточной площади (при базилике №36). Северный регион – крупные баптистерии около кафедральной базилики №23 на месте кварталов IV–V и при базилике 1935 г. в квартале XIX. Западный регион – «анфиладная» крещальня базилики №15 в квартале XLIII и одноапсидная однокамерная мемориальная крещальня №11 при Западной базилике. Южный регион и портовый район – крещальня при крестовидном храме №19 в квартале LXXII и появившаяся позже крещальня в составе архитектурного комплекса в «цитадели» (см.: рис. 190). Наконец, еще одна небольшая крещальня находилась за пределами оборонительных стен города, на кладбище, среди «святых могил» (in tumulis sanctorum) при мемориальном крестовидном храме и регулярной церкви Влахернского монастыря Богородицы Девы Марии с его целительной агиасмой. Недаром сама лексема «святые могилы» имела сакральный характер.

Все они, в отличие от известных к настоящему времени боспорских баптистериев VI в., пережили эпоху раннего средневековья. Судя по имеющимся датировкам, в городе эпохи «темных веков» действовало одновременно не менее семи-восьми крещален разного типа и размера. Учитывая, что на 1000 человек приходилось около 10–15 малышей, в таком центре как византийский Херсон было не менее 60–100 детей в возрасте до трех лет, которые должны были проходить обряд воцерковления и последующее крещение, обычно происходившие два раза в год, зимой и весной. В этом случае на каждую из действовавших крещален приходилось бы в среднем всего по пять-шесть малышей, проходивших обряд, что явно мало для объяснения сравнительно большого числа баптистериев в городе. Видимо, следует учитывать, что Херсон был центром паломничества и сюда приезжали и приходили издалека прикоснуться к его святым реликвиям, а значит, и приводили детей на крещение, так что в такие моменты «пропускная способность» херсонских баптистериев увеличивалась, как минимум, вдвое. Следует также учесть долго остававшийся незавершенным процесс христианизации окрестных жителей Таврики, федератов, бывших язычников, крещение которых мало-помалу тоже осуществлялось в херсонских купелях. Как бы то ни было, херсонские баптистерии пропустили через свои писцины десятки поколений людей и тем самым внесли существенную лепту в особенности здешней социабельности, культуры и религиозной жизни с ее характерным синкретизмом священного и материального мира.

Наряду с культовыми постройками, в ромейском Херсоне строились, ремонтировались и действовали некоторые другие общественные сооружения совсем иного, специфического назначения. Общественные бани (ta therma, ta balaneia, ta loutra), перенятые y греко-римской цивилизации, несомненно, существовали в Византии до VII в.¹¹⁰³. В крупных городах встречались банные комплексы, занимавшие до 500 кв. м, а в редких случаях они функционировали и в сельских поселениях (пять случаев среди 700 сирийских деревень ранневизантийского времени) (рис. 331)¹¹⁰⁴. Их охотно посещали, иногда по два раза в день, а случалось, даже праздновали в бани Пасху¹¹⁰⁵. По обычаю, в баню было положено ходить перед крещением и после причастия¹¹⁰⁶. В Равенне купальни функционировали в конце VII в. Хронист Агнелл (ок. 805–841) писал, что их закрывали во время крестного хода¹¹⁰⁷. Горожане усматривали в банях не столько гигиеническое, сколько лечебное средство¹¹⁰⁸. Но надо также учесть, что любые важные, тем более богоугодные дела не совершались без предварительного омовения. Не случайно, составитель Слова на перенесение мощей преславного Климента, очевидно, херсонит (он говорит о «нашем городе»), указал, что Херсонский архиепископ Георгий и сопровождавшие его «благоверные», отправляясь под утро, в четверг, 30 января (3 февраля) 861 г. на поиски мощей св. Климента, начали свой путь от городской бани («от теплыхъ идоша»), по гречески ta therma¹¹⁰⁹. Вообще, привычку пользоваться банями можно отнести, видимо, к числу самых устойчивых. Так, среди ромейских «заблуждений», на которые в третьей четверти IX в. крещеные болгары жаловались папе Николаю I (стоять в церкви только со скрещенными на груди руками и принимать Евхаристию только будучи подпоясанным), был назван обычай не ходить в баню по четвергам и воскресеньям¹¹¹⁰. Вероятно, подобный обычай был принят и у херсонитов, не отделявших себя от «греков» и поэтому посещавших купальни в остальные дни недели, а в случаях особых – и в «небанные дни». Тем не менее повелось утверждать, что «темные века» полностью покончили как с общественными банями, так и с профессией банщика. Фундаментальная работа А. Бергера на эту тему как будто не оставляет сомнений в том, что до X в. бани устраивали лишь в немногих монастырях и частных жилых усадьбах, а специальность банщика исчезла¹¹¹¹.

Рис. 331. Общественная баня в Антиохии в комплексе с помещениями для обучения и туалетом. Вторая половина VI в. (по К. Фоссу)

Материалы византийского Херсона дают факты, которые противоречат сделанному категоричному заключению. Так, в юго-восточном районе города, почти в самом центре «цитадели», на западной оконечности так называемой «Южной площади», рядом с двухэтажным «домом командира», судя по результатам раскопок И. А. Антоновой в 1989–1992 гг., с конца позднеантичной эпохи и, вероятно, до IX в. действовала общественная баня, которая подвергалась по меньшей мере двухкратным перестройкам, доделкам и нескольким ремонтам за продолжительное время своего существования (см.: рис. 190. 12)¹¹¹². Примечательно, что здание бани было возобновлено после кардинальной переделки в VI в., не исключено, из аналогичной постройки III в., так же как и соседний с ней дом с помещением XVII (прежний римский так называемый «дом командира»)¹¹¹³. Если это так, тогда на территории цитадели в позднеантичный период действовало две небольшие бани: в северо-восточном углу, около башни XIX, перестроенные из помещения с двумя ванными (пом. 5) и бассейна римских терм, разрушенных, вероятно во время землетрясения второй четверти III в., и еще одни небольшие термы в 15 м к юго-западу от них, на так называемой «Южной площади»¹¹¹⁴.

Можно встретить утверждение, что последние входили в комплекс римского претория в конце III в. как баня коменданта гарнизона, поскольку ее печь (praefurnium) была устроена, якобы со стороны via principalis¹¹¹⁵. Как и датировка, предположение это весьма шаткое. На деле здания претории здесь пока не обнаружено, а то, что имеется, с большим сомнением может быть идентифицировано как его остатки. Херсонесская «цитадель» не имела и не могла в силу свой специфики иметь устройства типичного римского лагеря, здесь размещалась военная администрация вексилляции. Так называемый «дом командира» с каменной лестницей на второй этаж и подпиравшей его перекрытие колонной действительно располагался западнее терм, примыкал к ним, но не являлся одним комплексом, к тому же датируется не ранее V–VII вв., а ранний префурний, как показали раскопки 2003 г., выразительно прослеживается с противоположной, юго-восточной стороны бани, вдали от улицы¹¹¹⁶. Помещение, принимаемое за кочегарку, И. А. Антонова интерпретировала как вестибюль бани, в проеме порога которого лежала плинфа VI в., а ниже пола находилась выравненная известковая масса и выбросы из подпольного отопления южнее расположенного кальдария, сделанные при чистке и ремонте¹¹¹⁷.

Рис. 332. План раннесредневековой общественной бани в «цитадели.

Раскопки И.А. Антоновой

Эта новая баня на «Южной площади» состояла из передней – аподитерия, служившего одновременно раздевалкой, горячего помещения – кальдария с гипокаустом, кочегарки-префурния, теплого и холодного помещений – тепидария и фригидария (рис. 332). Не исключено, что с южной стороны он имел еще и лаконик, который остается не раскопанным. Аподитерий представлял собой небольшое северное помещение площадью 15 м2 с полами, покрытыми толстым слоем цемянкового раствора. Дверь в юго-западном углу вела в теплую баню размером 3,5 х 8,5 м, которая, возможно, со временем, после перемещения префурния, стала кальдарием и была разделена на два помещения аркой, сложенной из черепицы. В первом, самом маленьком (3,5 х 2,5 м), у топочного канала в нише 1,5 х 1,0 м, вероятно, был установлен котел для подогревания воды. Рядом в углу в полу был сделан в виде каменной раковины приемник для стока воды, которая через канал в стене выводилась наружу. Стенки сточного канала строители выложили плотной крупной галькой, а ложе сделали из тонких известняковых плит высотой 0,5 м. Южная стена тепидария завершалась большой центральной ванной (2,8 х 2,25 м при глубине не менее 0,9 м), занимавшей почти всю ширину помещения. Поскольку ранний префурний находился дальше, к юго-востоку, через одно помещение, учитывая температурный режим, здесь мог быть именно тепидарий, который был преобразован в кальдарий после устройства топочной печи на северной стороне.

Пол этой части бани держался на разнохарактерных столбиках квадратной или прямоугольной формы с сечением 0,4 х 0,4, 0,3 х 0,4 м и меньше (пять рядов по четыре столбика в ряду), многие из которых были наполовину вытесаны из камня, а сверху доложены плинфой, скрепленной известковым раствором¹¹¹⁸. На высоту οκοло 0,8 м подпольная камера была заполнена золой и темной сажей, накопившихся за долгое время пользования баней. Слой этот был настолько плотным, что, по словам И. А. Антоновой, казался единым скальным массивом¹¹¹⁹. Расстояние между рядами столбиков составляло здесь 0,20–0,25 м. Выше других (до 0,75 м.) сохранились подпорки пола вдоль западной стены. Их перекрывали плоские длинные известняковые плиты или черепицы, на которые был положен цемянковый пол до 0,01 м толщины. Всего на столбах лежало 3–4 ряда каменных плит, черепиц или плинф, перемежавшихся слоями цемянкового покрытия. В целом, высота гипокауста и уровень пола в помещениях равнялись 1,10 м.

Рис. 333. Полукруглая ванна горячего помещения терм в византийской крепости Цибилиум (Апсилия), 550-е гг. (по Ю. Н. Воронову, О.Х. Бгажбе)

Стены бани толщиной 0,8 м, что указывает на массивность постройки, были выложены из крупных прямоугольных камней с обработанной поверхностью и только западная стена гипокауста была облицована мелким бутом. Боковой фасад был удвоен при перестройке, так что восточная стена достигла поразительной, почти двухметровой ширины. Именно поэтому в ее толще были устроены ниши для упомянутого выше котла, а также для ванны полукруглой формы, которая сохранилась на глубину 1,0 м. Поперечная ее стена равнялась 1,40 м, а наибольший радиус экседры – 1,2 м (рис. 333). Она примыкала впритык к центральной большой ванне, размещенной в южном торце тепидария или кальдария. По сути дела, это был бассейн, южная стена которого оказалась уничтожена какими-то позднейшими земляными работами, возможно, прокладкой траншеи. Покрытие ванны-бассейна состояло из трех-четырех слоев раствора, а дно было выложено черепицей и тщательно обмазано. Судя по тому, что гипокауст проходил под ней, емкость, очевидно, служила для теплой воды.

Ее отделяла от помещения бани стена толщиной 0,2–0,23 м из плинфы на известковом растворе. Доследования 2002–2003 гг. показали, что южнее располагалось еще одно помещение (3,4 х 4,1 м), в котором уцелели следы полукруглого торца почти полностью разрушенной ванны (длина стенки около 1 м), сложенной из четырех рядов вертикально поставленных плинф размерами 0,20 х 0,17 х 0,05 м, на цемянковом растворе¹¹²⁰. Параллельно ей находилась еще одна прямоугольная ванна глубиной 0,5 м, облицованная гидроизоляционным цемянковым раствором. Ее перекрывал слой с материалом середины – второй половины IX в., синхронный времени разрушения бани. Если следовать логике планировки и температурному принципу, в этом помещении мог быть устроен кальдарий или лаконик, но глубокий, до скального основания перекоп более позднего времени уничтожил здесь все следы. Примечательно, что в обнаруженном на этом месте слое засыпи, датируемой по сочетанию циклов материалов XIII в„ оказалась группа керамики второй половины VIII в. К востоку от крайнего южного помещения с ванными раскопками 2003 г. прослеживаются выразительные следы устья отопительной печи (длина – 1,95 м, высота – 0,6 м) из крупных, хорошо отесанных известняковых плит¹¹²¹. Судя по остаткам, печь имела прямоугольную топочную камеру крупных размеров и относилась к большому дому, выстроенному здесь в XII–XIII вв. В слое здесь присутствует херсонская медь времени правления Михаила III (842–867) и Василия I (867–886), но само сооружение, несомненно, старше терм, которые к тому времени были давно снивелированы.

На западной стороне тепидария размещалась еще одна выдвинутая в центральную часть помещения ванна шириной 1,0 м и высотой 0,55 м, которую строители сложили из некрупного плоского камня и черепиц и впустили на 0,2 м в западную стену. Она имела стенки толщиной 0,15 м и тоже подогревалась снизу, из гипокауста. Дно этой ванны толщиной 0,25 м было сложено в два слоя – черепицы, а затем плинф и мраморных плит в кусках, скрепленных очень прочным раствором темно-бордового цвета¹¹²². Судя по многочисленным фрагментам гладких мраморных плит размером 0,3 х 0,7х 0,02 м, западная стена теплого помещения бани, к которой примыкала ванна, была облицована мрамором.

Рис. 334. Фригидарий с ванной в раннесредневековой бане в «цитадели». Вид с юга. Раскопки И. А. Антоновой в 1996 г.

Эта стена была смежной с холодным помещением – фригидарием (3,5 х 9 м), в котором находился колодец-цистерна грушевидной формы, вырубленный в скале, дно которого выходило на водоносные слои, и ванна рядом с ним (рис. 334). Судя по небольшим размерам (1,25 х 0,9 м, высота 0,8 м) и низкой ступеньке-лавке, сохранившейся вдоль восточной стены, она была сидячей. Однородность обработки внутренней шахты колодца и постановка его в южной чати фригидария на границе с тепидарием дают основания считать, что колодец был устроен одновременно с термами и целенаправленно вписан в их ансамбль.

Непонятно, как снабжались водой ванны и котел в тепидарии и кальдарии. Их большая емкость не допускает ручного заполнения, а поблизости бани нет других источников воды, кроме указанного колодца. Поэтому И. А. Антонова высказала предположение, что воду из него подавали по трубам, проложенным в толще западной стены тепидария (кальдария). В этой связи интересно отметить находку в здесь не только фрагментов керамических труб, но и обломков свинцовых открытых желобов и железной круглой трубы. Колодец не был забыт и после прекращения существования терм: его шахта и горловина неоднократно наращивалась узкими плитами обкладки, дойдя до уровня слоев XII–XIII вв.¹¹²³. Видимо, он служил уже обитателям соседних жилых усадеб.

Пол фригидария лежал на слое желтой глины и каменной насыпи. Он был аккуратно вымощен плотно подогнанными одна к другой разномерными мраморными плитами и кое-где положенными между ними керамидами. Вдоль восточной стены помещения была сделана специальная площадка из крупных мраморных плит, придвинутых к стене, что подняло здесь уровень пола на 0,12 м. Тут же находилось сливное устройство для воды в виде узкого вырубленного в скале желоба (0,2 м) с постепенно понижавшимся дном, через 2 м достигавшим глубины 0,5 м.

Позже в фригидарии был установлен пифос, для чего херсонитам пришлось удалить часть плит, покрывавших пол. Среди оставшихся оказались сполии с текстами римского декрета 173 г. и строительной надписи о сооружении схолы принципалов в 250 г. Это позволяет предполагать, что прежде на месте бани или рядом с ней находилось служебное здание римской принципии¹¹²⁴.

Позже других был сооружен аподитерий с северной стороны бани. Его пол производил впечатление выравненного разложившегося раствора, в нем попадались куски как белого, так и розового цвета, зола, уголь, отходы от ремонта. Таким образом, полом этого помещения был известковый верхний слой, основанием которому, как уже указывалось, служили выбросы из гипокауста, сделанные ранее при его чистках и ремонтах. Восточная утолщенная стена вообще покоится на таких выбросах и уже поэтому датируется не ранее VI в. С той же восточной стороны помещение тепидария (кальдария) имело позже устроенный префурний или, учитывая крохотные размеры пристройки, большой дымоход, пробитый в основании стены.

Привлекает внимание экономичная организация аподитерия путем перекрытия соседней продольной улицы, организация помещения прихожей между стенами, которые шли вдоль улицы, и укладка пола непосредственно на поверхность улицы с использованием для отвода воды водосточных каналов, существовавших вдоль нее¹¹²⁵.

К северо-западу от аподитерия располагалось еще одно помещение, которое можно интерпретировать как часть фригидария или самостоятельную купальню-лутру (для тепидария оно не подходило по причине значительной удаленности от префурния и отсутствия гипокауста). В нем наибольший интерес представляла покрытая ровным слоем розоватой цемянки неболыиая ванна полукруглой формы с длиной поперечной стены в 1,0 м. Она сохранилась в высоту лишь на 0,15 м и, вероятно, не была глубокой. Вода из ванны удалялась через керамическую трубу со сливом диаметром 5 см, подобную трубе стока ванны рядом с колодцем. В западной части помещения, с выходом на «дом командира» находилась дверь с широким порогом из плит, а пол имел уклон к северу и востоку, что направляло разлитую воду в сточный канал.

Наличие двух нижних полов в бане (второй лежал на 0,2 м выше первого) указывает на большой капитальный ремонт, пережитый в свое время тепидарием, который стал служить кальдарием. К тому же столбики топливного канала, установленные на верхнем полу, имели под собой слой золы и развал черепиц и извести. Тогда же были поставлены новые столбики, которые нарушили первоначальный ритм рядов. Основание топочного канала также сохранило следы ремонта и тоже было поднято крупными кусками черепицы на 0,20–0,25 м. Следы ремонта и переклада заметны и на северной стене тепидария. Здесь по высоте дверного порога входа в помещение аподитерия кладка стены переложена на ином растворе – краснокирпичном от примеси мелко тертой керамики в отличие от белого известкового на других участках. На таком же цемянковом растворе уложены и фиксирующие порог плинфы (28,5 х 28,5 х 4 см), по диагонали пересеченные полосами, сделанными по сырой глине тремя пальцами, а сам порог оказался расширен приложенными к нему тремя блоками. Taкиe плинфы обычны для VI в. и встречаются в кладке херсонесских построек близкого времени (табл. 1).

Обращает внимание различие столбиков гипокауста под обеими помещениями кальдария, преобразованного из тепидария. В южном они были гораздо крупнее по величине и были вытесаны в виде прямоугольных столбов 0,6 х 0,5 м, которые были поставлены в четыре ряда (по пять в ряду). Под ванной-бассейном их должно было быть еще не менее четырех рядов. Ширина каналов тоже превосходила параметры первого помещения и достигала 0,3–0,4 м. Очевидно, это было связано с переносом префурния. Поначалу он находился, видимо, на юго-восточном конце бани, с внешней стороны восточной стены, а дымоходная труба – на северном, что создавало хорошую тягу. Однако достройка на северном конце здания помещения аподитерия заставило перенести дымоход на северный конец восточной стены. Тяга, видимо, ухудшилась, что вызвало необходимость устройства префурния на противоположном конце бани, там, где прежде находился дымоход. Поэтому для того, чтобы нагревать дальнее помещение тепловым потоком, который уже утратил часть температуры, ряд столбиков гипокауста был поставлен с большим интервалом, с разворотом и без обычной равномерности в размещении. Вообще, многие детали устройства гипокауста свидетельствуют о достаточно хорошем знании строителями основ теплотехники и вентиляции¹¹²⁶.

Основной период функционирования бани пришелся на VI – первую половину IX вв. Именно в эти хронологические рамки укладываются немногочисленные фрагменты керамической посуды, обнаруженной при раскопках тепидария (кальдария). Обломков посуды позднеримского времени было очень мало и ее присутствие инородно для слоя. Среди обломков амфор встречались те, которые бытовали до середины – второй половины VI в. (с перехватом корпуса, с рифлением типа набегающей волны), и особенно многочисленными были амфоры типа «Газы». У подавляющей части керамид (60%) отсутствовал коленчатый уступ на нижнем конце для соединения с другой керамидой и не было водосливных валиков, что характерно для черепицы, использовавшейся в постройках VII–VIII вв.¹¹²⁷. До 15–18% составляли херсонесские керамиды IX–X вв. с аккуратным прямоугольным бортиком и сопутствующие им калиптеры с шейкой длиной до 6 см, отделенной от поля калиптера невысоким уступом¹¹²⁸.

При раскопках западной разрушенной стены помещения кальдария (прежнего тепидария) в перекрывавшем ее слое оказалось несколько тысяч обломков керамики преимущественно от плоскодонных кувшинов с плоскими ручками¹¹²⁹. Скорее всего, засыпь бани, переставшей функционировать в середине – второй половине IX в., была произведена до того, как в массовом количестве появились такие кувшины, ставшие обычным материалом в слоях X в.¹¹³⁰. На это же указывает то обстоятельство, что фрагменты широко распространенных в Крыму амфор причерноморского типа с зональным рифлением, датируемые второй половиной IX – началом X вв., встречались в засыпи почти всех помещений бани, но в небольшом количестве. Β X в. на месте фригидария был устроен подвал с пифосами, но еще до этого поверх засыпи бани был проложен водосточный канал.

Важно, что слои, подстилающие полы фригидария, также содержали материал VI в., а поверхность хорошо зафиксированного слоя конца VI в., вскрытого раскопками 1986 г. поблизости от бани, у 19 куртины, лежала на 0,2 м ниже уровня пола во фригидарии¹¹³¹. Засыпь фригидария, наряду с керамикой VIII–IX вв., содержала монеты Анастасия I (491–518), византийские V–VI вв., Михаила III (842–867), Василия I (867–886). Под плитами пола здесь была обнаружена монета 475 г., которая, как утверждала И. А. Антонова, после укладки вымостки все время оставалась на месте¹¹³². Здесь же была обнаружена монета Юстиниана I (527–565), а на полу, рядом с сидячей ванной лежала монета Василия I. В помещении к северу, на уровне нижних плит оказалась монета Аркадия (395–408), а в малой ванне – Льва V (813–820). В аподитерии на уровне нижнего слоя, который предшествовал постройке этого помещения, находились монеты Льва I (457–474), Анастасия (491–518) и другие монеты V–VI вв. Наконец, в самом гипокаусте, внизу под большой ванной-бассейном, у подпорных столбиков были обнаружены монеты Юстиниана I, Льва V Армянина, Василия I¹¹³³. При этом бросается в глаза полное отсутствие фрагментов поливной посуды. Таким образом, корреляция находок показывает, что баня в перестроенном виде стала работать не ранее времени правления Юстиниана I, а достраивалась и ремонтировалась еще позже. Она существовала до середины – второй половины IX в. и была окончательно разрушена и снивелирована в связи с расчисткой обширной площади вокруг начавшего возводиться по соседству монументального комплекса помещений первого, раннего фемного претория, в нижней части кладки стен которого встречались сполии с плинфой и толстым слоем цемянки, взятыми из заброшенной бани¹¹³⁴. Впрочем, это общественное здание просуществовало недолго. Показательно, что водосточный канал «Т», выходивший из терм, оказался под стенами сменившего прежний, второй половины IX в., нового претория постройки конца IX – начала X вв., порог которой превысил на 0,6 м здание разрушенной бани¹¹³⁵.

В византийской бане в «цитадели» не прослеживается порядок соединения рядов помещений, свойственный классическим провинциальным термам римского времени, которые сооружались с учетом принципа понижения температуры от «горячих» помещений к «холодным»¹¹³⁶. Для нее характерно отсутствие симметрии, одноэтажность и разные объемы помещений. Здесь соединение кальдария (тепидария) с фригидарием осуществлялось переходом через аподитерий, то есть помещения холодной, теплой и горячей бани не соединялись последовательно по прямой, анфиладно, как в большинстве других бань средневекового Херсона. Размеры открытого сооружения показывают, что, невзирая на все перестройки, его банными услугами могло пользоваться одновременно не более 10–15 человек. Были ли это войны здешнего гарнизона – «арифма» или периодически наведывавшиеся сюда горожане, сказать трудно. Пока также неясно, куда была перемещена баня после устройства в «цитадели» фемного претория X–XI вв. и резиденции стратига.

Рис. 335. План раннесредневековой общественной бани в квартале IX рядом с Северной базиликой после раскопок 1893 г.

В приморском квартале IX, к югу от Северной базилики в 1861 г. было обнаружено здание еще одной, четко спланированной, достаточно обширной бани (16 х 6, 75 м), раскопанной Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем в 1893 г. и доследованной С. Г. Рыжовым в 1982 г. (рис. 335)¹¹³⁷. Стратиграфия памятника и сопутствующие ему археологические и нумизматические материалы (особенно 192 бронзовые монеты с монограммой «ро», обнаруженные лежащими кучей на полу во втором с запада помещении) позволяют думать, что баня, как и соседняя с ней крупная базилика № 22, с перестройками, ремонтами просуществовала c VII в. по меньшей мере до середины – конца XI в., а, может быть, и позже, до пожара XIII в.¹¹³⁸. Вместе с тем, помещать ее постройку «в позднеримский период» нет оснований¹¹³⁹.

Рис. 336. Остатки бани в квартале IX. На переднем плане – префурний, справа – ряды ванн и прямоугольное отверстие отстойника. Вид с юго-запада. Раскопки С. Г. Рыжова в 1983 г.

Раннесредневековая баня около Северной базилики была примерно в два раза меньше, чем ранние римские термы второй половины II–III вв., располагавшиеся на территории «цитадели» в углу, образуемом 18 и 21 куртинами, но не намного уступала описанной выше ранневизантийской бане, которая с перестройками, возможно, до середины IX в. существовала почти в самом центре «цитадели» Херсона. Она имела толстые стены из крупных бутовых камней на прочном известково-цемянковом растворе с добавлением толченой керамики, очевидно, сводчатое («камарное») перекрытие и представляла собой анфиладу из четырех террасно расположенных, смежных помещений размерами соотвественно 2,25 х 5,0, 3,65 х 5,0, 4,0 х 5,0, 2,5 х 5,0 м, первоначально вымощенных каменными плитами с уклоном в сторону входа, чем обеспечивался сток воды (рис. 336)¹¹⁴⁰. Κ. К. Косцюшко-Валюжинич называл ее «большим зданием» и отмечал наличие у него «террасы со следами мраморной облицовки». В крайнем западном (торцовом) помещении был устроен префурний – кочегарка, где находилась круглая кирпичная печь, a с юга к остальным «залам"-купальням с внешней стороны примыкали четыре крохотные пристройки с прямоугольными, обмазанными крепким известково-цемянковым раствором ваннами, пол которых был выложен плинфой (30 х 30 х 3 см), такой же как и в стенах соседней базилики, что говорить об одновременности их постройки¹¹⁴¹. Вода из ванн отводилась через водосточные каналы, два из которых проложили под одной из них¹¹⁴². Именно эта баня, находившаяся поблизости от главного епископального комплекса города, может служить в качестве ориентира рассказа Слова на перенесение мощей преславного Климента, автор которого назвал термы исходной точкой движения отправившихся разыскивать святые реликвии. В этом случае они были расположены близ базилики, которая могла быть названным в том же источнике храмом св. Прокопия¹¹⁴³.

Рис. 337. План квартала III с общественной баней (по А. Л. Якобсону)

Еще одна общественная баня была раскопана в 1910–1912 гг. P. X. Лепером почти по центру квартала III, на небольшой внутренней площади, рядом с главной продольной улицей и в 10 м к северо-западу от мартирия с криптой, в слое, содержавшем монеты Василия I Македонянина и раннюю поливную посуду (рис. 337)¹¹⁴⁴. Однако не исключено, что здание было возведено раньше и уже функционировало к VIII–IX в. На это указывает не характерный для построек более позднего времени монументальный характер нижних рядов орфостатной кладки, сложенной из больших камней правильными рядами, причем не на глине, а на прочном известковом растворе с морским песком и добавлением мелко толченой керамики¹¹⁴⁵. Строители не просто использовали эту кладку в качестве фундамента, а возвели в ней большую часть здания, исключая кочегарку, сложенную, как и бутовая на грязи кладка верхних рядов, в более позднее время, после основательной перестройки бани. Подобная кладка на растворе характерна для некоторых херсонесских базилик, возведенных не позже VII в. Заметивший это К. Э. Гриневич без колебаний констатировал: «Характер монументальных кладок позволяет датировать термы ранневизантийским периодом»¹¹⁴⁶. А. Л. Якобсон более осторожно предположил, что постройка не могла быть сооружена «позже IX–X вв.»¹¹⁴⁷. Планировка из трех анфиладных помещений и принципы устройства бани не противоречат ни тому, ни другому заключению. Однако надо обратить внимание, что при раскопках переулка, который вел с главной улицы к бане, в слое оказались раннесредневековые материалы V–IX вв. и более раннего времени¹¹⁴⁸. Значит, переулком пользовались для связи с баней не только в позднее время¹¹⁴⁹.

Раскопки помещений, примыкавших к зданию купальни, позволили выяснить, что вокруг него существовала своеобразная площадь (внутриквартальный двор) и лишь позднее на этом незастроенном участке возвели постройки, примыкающие к бане. В одном из этих помещений (№ 48) оказалась глубокая, доходящая до скального основания яма, заполненная обломками амфор, столовой, кухонной посуды, которая датируется в пределах до VIII в.¹¹⁵⁰. Это еще раз подтверждает то, что баня уже существовала до этого времени.

Из мощеной известняковыми и мраморными плитами коридорообразной передней для раздевания (аподитерия) дверь вела в горячее отделение для мытья (6,8 х 4 м), тоже выложенное тонкими плитами, под которыми был устроен гипокауст для обогрева пола (рис. 338). С боков кальдарий был снабжен двумя выступавшими наружу, хорошо оштукатуренными цемянкой прямоугольными нишами (ширина 1,13 и 1,09 м, глубина около 1 м), вероятно, для ванн. Оштукатуренными были и все внутренние стены бани с мощными, прочными стенами, что позволяет предполагать сводчатое, камарное перекрытие, по крайней мере, в ранний период существования. С торца здания купальни примыкало еще два небольших, судя по кладке, позже отстроенных помещения, одно из которых (3 х 1,6 м.) служило топочной камерой и имело печь с удлиненным, крытым плитами устьем для обогрева кальдария, а другое, следующее за топкой, вероятно, предназначалось для хранения топлива и банного инвентаря: его пол был на уровне устья печи. Очень вероятно, что в бане имелись для подогрева воды специальные чаны, которые могли размещаться над топкой, либо для этих целей служил резервуар, покрытый водонепроницаемым известковым раствором в несколько слоев. Воду, нагретую в чанах или резервуаре, черпали через специальные отверстия-окошки в стене, отделявшей помещение с водой от кальдария. Впрочем, не исключено, что вместо этого простого способа пользовались гончарным водопроводом¹¹⁵¹. Примечательно отсутствие в этой валании особых помещений для тепидария и фригидария, какие, вероятно, были в термах «цитадели». Нет уверенности, что они были выделены и в купальне около Северной базилики. Очевидно, в их отсутствии проявлялись новые черты, свойственные средневековью, когда бани приобретали более утилитарное назначение и забывались как своеобразные общественные клубы, где не только мылись, но и развлекались, получали удовольствие.

Рис. 338. План бани в квартале III. Раскопки М. И. Золотарева в 1982 г.

Банная постройка в квартале III просуществовала никак не меньше пяти столетий вплоть до поздневизантийского периода, и, значит, херсониты постоянно заботились о здании, поддерживали его в рабочем состоянии. Так, вымостка двора бани из крупных известняковых плит, сохранила следы трех ремонтов, сопровождавшихся заменой износившихся плит, причем наиболее поздним материалом под плитами были фрагменты высокогорлых кувшинов с плоскими ручками (рис. 339)¹¹⁵². Такой же материал, обломки черепиц XI–XIII вв. оказались в нетронутом раскопками P. X. Лепера небольшом участке в юго-восточной части купальни, что указывает terminus ante quem non ee долгого существования¹¹⁵³.

Рис. 339. Вымостка двора бани в квартале III. Вид с северо-запада. Доследования М. И. Золотарева в 1988 г.

Привычка к постоянству – характерная ментальная черта средневекового сознания обнаруживается, таким образом, и в этой бытовой сфере.

Наличие раннесредневековых бань, в том числе «анфиладного» типа, можно предполагать в составе епископального комплекса на северо-восточном берегу, рядом с экзонартексом Уваровской базилики и недалеко от баптистерия, а также в квартале VII, поблизости от крестовидного храма №2, крытой водосборной цистерны и других потестарных построек на восточной стороне большой агоры¹¹⁵⁴. В таком случае их суммарное количество достигало пяти и, хотя не все они действовали одновременно, это немало для ромейского города подобного уровня и масштаба.

В целом, планировочное решение местных небольших общественных бань, действовавших в ранее средневековье, достаточно однотипно и находит параллели с более поздними аналогичными сооружениями в Малой Азии, Греции и Закавказье, что свидетельствует о сохранении исконных традиций и континуитета в их строительстве. Между тем наличие хотя бы одной такой постройки для периода «темных веков» позволяет предполагать сохранение преемственности и в этой немаловажной сфере строительства и услуг¹¹⁵⁵. Контроль над нею со стороны церквей, монастырей, не основание для того, чтобы говорить о ее свертывании в средневизантийский период¹¹⁵⁶.

Учитывая развитый уровень гостиничного дела и медицины в Византии IV–IX вв., а также их тесную связь с деятельностью Церкви, было бы полезным присмотреться к его состоянию в раннесредневековом Херсоне, тем более, что подобные попытки до сих пор не предпринимались исследователями этого византийского центра. Нет сомнений, что ромейский город такого значения и величины, деловой и паломнический центр, насчитывавший около 6–7 тыс. населения, не мог не располагать специально отстроенными благотворительными учреждениями – странноприимными домами, богадельнями, гражданскими или монастырскими больницами – птохионами, ятринами и носокомионами. Судя по некоторым эпиграфическим находкам и сфрагистическим материалам, такие заведения существовали в Херсоне, как в ранневизантийское время, так и позже¹¹⁵⁷. Следовательно, они тоже значились среди объектов городского строительства и вносили свой особый колорит в краски эпохи.

Заведовавшие церковными странноприимными домами иногда организовывали раздачу, чаще продажу для паломников глиняных или стеклянных сосудиков-ампул со святой водой, просфор, хлебцев с оттиснутыми на них изображениями или именами святых, а иногда приторговывали среди своих постояльцев и прочих желающих своеобразными предметами-благословениями (евлогиями), образками, медальонами или плакетками из керамики, гипса, воска, изображавшими святого покровителя того храма или монастыря, при котором существовала гостиница. Они являлись одновременно и сувенирами для паломников, и носили характер христианских оберегов, амулетов-филактериев для тех, кто в знак покаяния, надежды на исцеление, исполнение обета, стремления к обретению божественной благодати становился в той или иной степени духовным ратоборцем¹¹⁵⁸. Обычай евлогиев коренился в языческой традиции уносить с собой из храмов часть жертвенной пищи, предназначенной богам¹¹⁵⁹. Очевидно, практикой раздачи такого рода амулетов-сувениров можно объяснить наличие у ранневизантийского приюта Херсона крупных, диаметром 9,8–10,2 см., керамических рельефных штампов для оттисков изображений с благословением очень почитаемого уже в IV в. св. Фоки Синопского, по одной из версий – синопского садовника (kepouros), по другой – сына синопского навта, который особенно прославлялся в Константинополе (его мощи были перенесены туда в 403 или 404 г.), Причерноморье, Сирии, Сицилии как покровитель моряков, кивернетов, странников и убогих (рис. 340)¹¹⁶⁰.

Рис. 340. Керамический евпогий и глиняная форма для его оттиска с надписью «Благословение птохиона св. Фоки». Д. – 10,2 и 9,8 см. Из раскопок 1896 г. и 1963 г.

О том, что среди керамических предметов такого рода были именно штампы, а не оттиски, свидетельствуют изломы на оборотной стороне кружка, оставшиеся от вертикального стержня-ручки. Последнее заметил уже Κ. К. Косцюшко-Валюжинич¹¹⁶¹. Впрочем, найденный им медальон имел рельефное, позитивное, а не врезное, негативное изображение, чем отличался от другого штампа с точно таким же изображением, как и положено, сделанного с зеркальным расположением композиции¹¹⁶². По мнению H. Н. Болгова, первый медальон имел на обороте не скол ручки-держака, а остатки вмятины от пальца мастера и, значит, действительно мог быть сделан с помощью того самого штампа с негативным изображением¹¹⁶³. Как бы то ни было, видеть в таких круглых тонких плакетках керамические пробки или крышки от сосудов со святой влагой, как полагал H. В. Малицкий и разделяющие его мнение, невозможно, ибо при столь большом диаметре они были бы способны закрыть горловины самых крупных ранневизантийских амфор и кувшинов, а святой водой не торговали ведрами¹¹⁶⁴. Все известные крохотные сосудики-евлогии, служившие для хранения святой влаги, масла, мира или частиц священного праха, недаром называют ампулами, что вполне соответствует их высоте, не превышающей 7–10, максимум 15 см¹¹⁶⁵.

На херсонских евлогиях Фока Синопский был изображен одетым как моряк, в короткий хитон с широким поясом, стоящим в виде оранта в лодке, над носом которой изображена не трезубая острога, как долгое время считали вслед за Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем, сделавшим находку, а якорь с кольцом на штоке – известный христианский символ спасения и надежды, который к тому же нес функции филактерия¹¹⁶⁶. Отчетливо видно его круглое веретено с выступающей частью у пятки, а на верхней оконечности – отверстие под рым (кольцо). Рога опущены вниз и загнуты на концах. Судя по форме, он относится к железным якорям V типа (тип F, по классификации Герхарда Капитана), которые бытовали у византийцев c VII в., что может несколько омолодить датировку евлогия, относимого исследователями обычно к V–VI вв. Такие якоря, которых на каждом корабле держали по несколько штук (3–4 основных и в два раза больше запасных), часто находят у западных берегов Черного моря, у берегов Крыма и на участке около Керченского пролива, то есть на наиболее активных трассах плавания ромейских судов¹¹⁶⁷. Следовательно, изображение на евлогии подчеркивало, что в данном случае святой олицетворялся именно с навтом, мучеником времен Траяна, и в Херсоне его иконографически отличали от другого св. Фоки – кипура, садовника-вертоградаря Господнего, как это видно по рельефному образу с выемчатым фоном из раскопок загородного Влахернского монастыря Богоматери Девы Марии (см.: рис. 24б)¹¹⁶⁸. Могила святого находилась в Амасии, центре Армениаков, и, если верить гомилии Астерия Амасийского, поклониться ей приезжали даже из Приазовья¹¹⁶⁹. Это обстоятельство не мешало нахождению мощей в Константинополе. Впрочем, поминовение обоих Фок приходилось на 22 сентября (5 октября)¹¹⁷⁰ и, значит, именно к этому дню в Херсоне приурочивалось изготовление и раздача евлогиев, связанных с культом особо чтимого здесь святого.

Следует согласится с Ο. В. Ошариной, что херсонские медальоны с изображением мученика в виде навта должны были служить для защиты прежде всего мореплавателей, корабельщиков, паломников, странников, бездомных на их жизненном пути и им могли приписывать чудодейственную силу¹¹⁷¹. Их можно было прикрепить к стене жилья, эргастирия, церкви, кельи или к надгробию, удобно использовать в качестве переносной иконы для моления во время долгих и опасных путешествий, хранить в качестве официально разрешенного амулета-филактерия. Например, разломив евлогию во время шторма можно было ожидать если не его успокоения, то спасения из бури, какие на Черном море не редкость, особенно к концу навигационного сезона.

Надпись по периметру обоих находок, следующая после крестика, отчетливо гласит: «Благословение св. Фоки птохиона Херсона» (Eulogia tou agiou Phoka tou ptocheiou Chersonos)¹¹⁷². Вполне вероятно, что этот приют для бездомных и госпиталь для бедных, администрация которого также организовывала раздачи нищим, находился в портовом квартале 2 или 1, где уместным было бы расположение подобного заведения и где были сделаны находки глиняного штампа и оттиска евлогия. Поскольку храм св. Фоки выполнял харитарные функции, мог заниматься раздачей хлеба бедным со штампованным образом мученика, он, вероятно, поначалу был диаконией, позднее превращенной в нищеприимный дом¹¹⁷³.

Точнее локализовать расположение птохиона затруднительно, поскольку находки, вероятно, связанные с ним, распределяются на две группы, оказывающиеся в противоположных, западном и восточном концах портового района. Но наиболее многочисленной является та, которая оказалась в районе Склада древностей, к северу и югу от него и рядом с откосом, занятым казематом крепостной артиллерии. Здесь во время раскопок 1892–1896 гг. на весьма небольшой площади, в том числе в слое засыпи большой рыбозасолочной цистерны, недалеко от берега бухты были обнаружены не только один из евлогиев св. Фоки, но и другие предметы культового характера, принадлежности интерьера общественного здания, храма: обломки мраморной решетки ажурной работы, большой железный крест, обтянутый листовым серебром, бронзовый крест с острым стержнем для крепления, многочисленные бронзовые крестики, в том числе в виде подвески внутри круга, фрагменты лампадных цепей, бронзовый подсвечник с заостренным стержнем для накалывания свечей, глиняная крышка от курильницы, две бронзовые кацеи, части поливной иконки с ликом Богоматери, шиферная икона св. Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского¹¹⁷⁴. Продолжение здесь раскопок в 1902–1904 гг. добавило еще «множество церковных древностей», в частности, бронзовые нательные кресты, кусок лампадной цепи, ручку от кацеи, обломок бронзовой подставки для курильницы на трех ножках-лапах, часть бронзового подсвечника тоже на трех ножках-лапах, ранневизантийское краснолаковое крупное блюдо со штампованным крестом на дне, которое могло служить для Евхаристии, обломки амвона, барабаны гладких и граненных известняковых колонок, часть плиты от алтарной преграды, кусок круглой гладкой мраморной колонны, фрагменты тонких мраморных плит, полированных с одной или с обеих сторон, плинфу для вымостки пола, в том числе впервые встречаемой величины (0,74 х 0,45 м), куски стенной штукатурки со следами фресок, обломки толстых оконных стекол, а также несколько гробниц, наполненных костяками, которые могли служить не обычным кимитирием (kimeterion), а ксенотафионом (хеnotaphion, xenotapheion), где погребали тех, кто умер бездомным или вдали от дома¹¹⁷⁵. Особенно выделялись своим количеством обломки ранневизантийских керамических светильников-свечников, сделанных в виде плошки с вертикальной втульчатой трубкой¹¹⁷⁶. По мнению Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, все это указывало на присутствие неподалеку, а именно, на полосе откоса каземата крепостной артиллерии, «остатков часовни, а быть может даже неболыиой базилики»¹¹⁷⁷. С не меньшим основанием можно предположить здесь следы диаконии и птохиона с храмом св. Фоки, тем более, что рядом с одной из гробниц, сложеннной из бута и оштукатуренной, оказались остатки стен в технике кладки opus mixtum, что, как верно заметил Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, встречается в Херсонесе только в кладках общественных построек или их оград ранневизантийской эпохи¹¹⁷⁸. В комплекс входили, видимо, жилые и хозяйственные помещения (№6–8), в одном из которых были обнаружены два пифоса. Обращает также внимание повышенная концентрация в этом месте находок стеклянных и бронзовых эксагиев, разновесов, в том числе эталонных, официальных, с изображением храма, и фрагментов неравноплечных весов-кампанов, что может быть связано с особыми, специфичными интересами и делами постояльцев птохиона, в массе своей, видимо, приезжих, моряков(рис. 341; см.: рис. 87–89)¹¹⁷⁹.

Рис. 341. Кампан из груза византийского корабля VII в., погибшего у Ясси-Ada. (The Greeks and the Sea. – Athens, 2002)

Для странноприимных домов была характерна прямоугольная планировка с расположением помещений или портиков по периметру (рис. 342). Как именно был устроен птохион св. Фоки, насколько он соответствовал этому правилу нам вряд ли удастся узнать. Но херсонеситам и раньше, видимо, были известны подобные постройки. В связи с этим стоит обратить внимание на остающееся до сих пор не интерпретированным сооружение, возникшее в первые века в XV жилом квартале северного района города, около IX поперечной улицы, и с перестройками просуществовавшее не менее пяти столетий (рис. 343). Оно имело массивные, толщиной около метра каменные стены, отчасти сложенные на известковом растворе, внутренние и наружные контрфорсы, площадь 391 м2 (23 х 17 м), вместительную цистерну (2,5 х 2,3 х 4,5 м) для засолки анчоуса, что вполне могло вписываться в инфраструктуру постоялого двора, вероятно, оборудованного на втором этаже галереей по периметру здания¹¹⁸⁰.

Рис. 342. План ксенона VI в. Уммал-Халахил, Сирия (по ]. Lassus, 1935)

В расследовании относительно нищеприимного дома мешает поставить точку находка в портовом районе в 1989 г. еще одного керамического штампа диаметром 9,8 см для оттиска евлогиев с изображением святого воина в рост со щитом и копьем, а также двумя стилизованными изображениями кипарисов по сторонам и надписью на ободке «Благословение св. Лу[п]а» (см.: рис. 208)¹¹⁸¹. Она позволяет думать, что в соседстве с птохионом св. Фоки располагались другие храмы и обнаруженные следы строений и предметы церковного обихода отчасти принадлежали и им. Кроме того, керамический штамп для оттиска евлогиев св. Фоки оказался раскопан в 1964 г. около позднего «храма с аркосолиями», в квартале 1, на другом конце портового района¹¹⁸². Когда в 1988 г., в ходе раскопок экспедиции Харьковского университета здесь же, в слое позднеантичного – раннесредневекового времени, скрывавшем остатки хозяйственного помещения с пифосами, было обнаружено шаровидное навершие из дорогой слоновой кости с резной надписью, указывавшей на ее принадлежность посоху – рабде или диканикию (bakteria) епископа города Херсона конца IV – первых двух десятилетий V в., уникальная находка была первоначально интерпретирована авторами ее публикации как случайная (рис. 344)¹¹⁸³. Не отказываясь от этого, можно вместе с тем предложить еще один вариант ее объяснения, связанный с присылкой в середине 380-х – начале 390-х гг. из Константинополя отряда стратиотов во главе с Феоной и деятельностью первых епископов города¹¹⁸⁴.

Рис. 343. Схематический план здания первых веков н.э. в XVI квартале (по Г.Д. Белову)

Как известно, «начальствующий» Феона и прибывшие с ним были размещены в восточной части Херсона (to anatolikoteron tes poleos meros), для чего отсюда были отселены жившие здесь горожане¹¹⁸⁵. Следовательно, в соответствии с давней традицией, унаследованной от времени размещения в городе римской вексилляции и гарнизона, расквартирование воинов Феоны произошло как раз в припортовых кварталах, рядом с «цитаделью»¹¹⁸⁶, и тогда же здесь вполне могло быть инициировано строительство диаконии и птохиона св. Фоки, в которых на какое-то время, вероятно, до конца VI – начала VII, оказалась размещена епископская резиденция, пока не был воздвигнут более роскошный, престижный комплекс сооружений с кафедральным кафоликоном (базилика № 23) на северо-восточном берегу.

Как уже было сказано, в странноприимных заведениях случалось и лечили занедуживших бездомных. Но кроме того, город располагал специально отстроенными благотворительными учреждениями – богадельнями или монастырскими больницами-носокомионами. Косвенно на это указывает обнаруженный в 1968 г. при раскопках рва около 1 куртины склеп №4 с одной нишей лежанкой, в которой находилось пять костяков, захороненных последовательно, и еще 26 костяков, лежавших на полу просторной погребальной камеры (4,3 х 7,5 м) (рис. 345–346). Все эти многочисленные останки принадлежали 27 мужчинам и 4 женщинам, умершим в возрасте до 30 лет. Средняя продолжительность жизни в ромейском обществе составляла 35 лет, причем в первые 50 лет умирало около 50%, и все же погребенные в склепе были достаточно молодыми даже по меркам византийцев, считавших пожилыми 50–60-летних¹¹⁸⁷.

Рис. 344. Навершие из слоновой кости жезла епископа Херсонеса конца IV – начала V вв. Монограмма расшифровывается как имя Аммоний, Иоанн или Сосандр

Более того, похороненные имели ярко выраженные патологические изменения, вызванные различными заболеваниями: врожденным вывихом бедренных костей, повреждением позвоночника, неравномерным развитием костей черепа и несросшимися швами, гидроцефалией (водянкой мозга), раком челюсти и т.п. В одном случае можно говорить о модной в алано-готских кругах искусственной деформации черепа, со временем, возможно, тоже вызывавшей патологию. Вход вел через камеру разрушенного при строительстве рва другого склепа (№3), в котором могли быть аналогичные останки калек или людей умерших от различных болезней. Оставшийся непотревоженным склеп закрывала тяжелая известняковая плита (83 х 73 х 14,5 см) с глубоко вырезанным на ней крестом с характерными раздвоенными концами (31 х 43 см) и неаккуратной, с разной высоты буквами (от 1 до 4 см), надписью на греческом «+ Да упокоишь (дословно – koiton poiesei, «уложишь спать») здесь, Господи, раба Божьего Гота (Gotou)», по палеографическим особенностям относящуюся к VI–VII вв. (рис. 347)¹¹⁸⁸. С внутренней стороны плита со всех сторон, кроме низа, была выбрана глубокой широкой каймой для лучшего прилегания к отверстию входа. Следует обратить внимание, что в Херсоне это единственный пример специальной надписи на закладном камне, да и само имя редкое, с явной «этнической» лексеной.

Рис. 345. План-схема куртины 1, башен 1–11 и рва со склепами. 1 – строительный период VI в.; 2 – второй строительный период VII–VIII вв.; 3 – строительный период башни 1а; 4 – третий строительный период IX–X вв.; А, – склепы №1–2; В – склеп №4 с закладной плитой с именем Гота (по А. И. Айбабину)

Никаких вещей, даже простейшей бижутерии, а также досок, гвоздей гробов при костяках найдено не было. Надо полагать, покойных хоронили раздетыми, в саванах. Вероятно, не случайно склеп был устроен недалеко от комплекса построек с Западной базиликой, вероятно, городской киновии св. Леонтия, с наружной стороны куртины 1, и, очевидно, использовался до X в„ пока не попал внутрь оборонительного рва (см.: рис. 190. 46, 49). Ров был устроен одновременно с последними захоронениями верхнего яруса, сделанными через бреши в стенах склепов №1 и №2, обнаруженных в северо-восточной стене рва, на расстоянии 9 м от оборонительной стены (куртины 1) (см.: рис. 345. А, Б)¹¹⁸⁹. Здесь оказались материалы IX–X вв., в частности, монеты Льва V (813–820) и Романа I (920–944). Следовательно, разрушение юго-западной стороны обоих склепов было произведено во время вырубания в скале глубокого, до 6,5 м, рва шириной около 5 м, который через 26 м строители бросили, не закончив. Следует подчеркнуть, что все вышеупомянутые склепы были высечены не во рву, а ров повредил уже существовавшие склепы. Разумеется, сделанные через пробоины подзахоронения в склепах №1 и №2 не могли долго оставаться открытыми. Их засыпали вместе со рвом, в котором обнаружен материал IX–X вв., в частности, характерные обломки кувшинов с плоскими ручками, а не только поздняя краснолаковая керамика со штампами и монеты V–VI вв., на что указывали Г. Д. Белов и некоторые другие исследователи как на дату сооружения рва¹¹⁹⁰.

Рис. 346. Размещение погребений в склепе №4. Раскопки И. А. Антоновой, С. Г. Рыжова в 1968 г.

Погребенные в склепе №4 вполне могли быть связаны с монастырским носокомионом, существовавшим при упоминаемом в Vita cum Translatione S. Clementi и в Слове на перенесение мощей преславного Климента «домом св. Леонтия»¹¹⁹¹. Содержание больницы нередко вменялось киновии уже при ее основании и указанный монастырь, скорее всего женский, вполне мог нести такую обязанность¹¹⁹². Для устройства богадельни или носокомиона, в котором монахини предоставляли медицинский уход и куда иногда помещали умирающих, подошел бы ряд дважды перестраивавшихся помещений не одинаковой величины в галерееобразном вытянутом сооружении, вымощенном плинфой. Оно примыкало с южной стороны к большой церкви-кафоликону (базилике № 13) (см.: рис. 260. В).

Рис. 347. Эпитафия Гота на закладной плите склепа №4 (прорись) (по В. П. Яйленко)

Имя муч. Леонтия носили многие святые III–VI вв. (Леонтий Амасийский, Леонтий Никомидийский, Леонтий Севастийский, Леонтий Каппадокийский, Леонтий Никопольский, Леонтий Скифопольский, Леонтий Александрийский, Леонтий Триполийский, Леонтий Каппадокиец или Ливийский), однако, как кажется, наличие при монастыре носокомиона позволяет остановиться на Леонтии Киликийском, одном из пяти братьев, врачей-бессребреников, которые за свои исцеления не требовали другого вознаграждения, кроме веры в Иисуса Христа, и пострадали в правление Диоклетиана и Максимиана (286–305). Память его чтится 17 октября.

Рис. 348. План монументального архитектурного комплекса рядом с цистерной-водохранилищем (по В. И. Кадееву)

Разумеется, такие харитарные заведения нуждались в особенно частых ремонтах для своего поддержания, и за долгое время своего существования иногда основательно перестраивались, как это видно на примере все той же южной «галереи». Результаты раскопок и доследований показывают, что первоначальное сооружение, возведенное вместе с Западной базиликой в конце VI в. или несколько позже, имело стены с кладкой на извести и соединялось с базиликой дверью в средней части бокового южного нефа¹¹⁹³. Затем оно оказалось почти целиком разобрано и отстроено заново по тому же плану, но уже с тонкими стенами-перегородками, сложенными на глине, а еще позже, видимо, не ранее IX в. восточная оконечность «галереи» была переделана в маленькую одноапсидную церковь с мозаичным полом и толстой низкой мраморной колонной в качестве престола в алтаре¹¹⁹⁴. Сооружение оказалось на месте нескольких многослойных могил этого времени. Одна из них, не замеченная раскопщиками в 1901 г., была вскрыта Е. Г. Суровым в 1963 г. под стеной, отделявшей евктирион-усыпальницу от остального пространства галереи. В ней находилось не менее 8 костяков в пять рядов один над другим, среди которых, что весьма примечательно, были детские, а верхний слой представлял собой свалку костей домашних животных, над которым, до самого пола, лежала груда костей от черепов¹¹⁹⁵. Возможно, здесь были семейные погребения, устроенные с благословения монастырского начальства, а черепа были собраны из других могил, откуда их извлекли после эксгумации. Следует отметить, что эта церковь в восточном торце «галереи» при Западной базилике повторяла такую же церковь – кимитирий или, точнее, мартирий, обнаруженную при раскопках южной «галереи» Уваровской базилики¹¹⁹⁶, в которой, как уже говорилось, есть основания подозревать епископальный птохион, птохотрофион (ср.: рис. 196. VIII–IX; 226–228). Следовательно, совпадения, видимо, не только внешние, обнаруживаются и тут. В таком виде сооружение, отождествляемое с гипотетическим носокомионом или богадельней при «доме св. Леонтия [Киликийского]», просуществовало по меньшей мере до конца X в. и погибло вместе с монастырским комплексом.

Рис. 349. Остатки общественного здания рядом с водохранилищем. Вид с запада. Фото 2002 г.

Рис. 350. Отрезок главной продольной улицы около водохранилища. Раскопки Л. В. Седиковой в 2001 г.

Впрочем, в Херсоне уже в ранневизантийское время могли функционировать не только монастырские больницы-приюты. Подозревать наличие аналогичных полусветских учреждений позволяют остатки внушительного сооружения, а точнее, части огромного архитектурного комплекса общей площадью 1600 кв. м, раскопки которого ведутся с перерывами вот уже больше ста лет, но еще не окончены полностью. Находясь в сотне метров к западу от комплекса помещений «дворца» (здания «Г») и «малой агоры», в южной части города, он был пристроен к протяженной 13 куртине оборонительных стен, рядом с Южными или, как их называли херсониты, «Мертвыми» воротами (е Nekre auloporta), а на севере примыкал к главной поперечной улице шириной 5,5 м. (рис. 348–350; см.: рис. 190. 4, 43, 44)¹¹⁹⁷. Прежде на месте западной оконечности архитектурного комплекса находились обнаруженные в ходе раскопок грунтовые могилы с погребальным инвентарем, краснолаковыми кувшинами, мисками, светильниками II–IV вв., которые указывают на то, что здешние постройки появились на этом окраинном участке города не ранее IV–V вв.¹¹⁹⁸. Эти данные не учел В. И. Кадеев, предложивший интерпретировать весь архитектурный ансамбль как херсонесский гимнасий с термами, портиком и бассейном первых веков н.э.¹¹⁹⁹.

Рис. 351. План раскопанной части общественного здания рядом с куртиной 13. 1898 г. (по К.К. Косцюшко-Валюжиничу)

Часть сооружения в древности подвергалась перестройкам, в которых очень трудно разобраться. Единственное, что удалось установить, да и то под вопросом, – принадлежность обнаруженных Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем в ходе раскопок 1898 г. трех больших помещений с широкими дверями и сводчатыми просветами к общественным баням (рис. 351). Они примыкали с запада к глухой боковой стороне городского водохранилища варианта castellum aquae, длиной 28 м, шириной 13,4 м, с сохранившейся глубиной 3,75 м., рассчитанного на более чем 1400 куб. м воды, которая поступала в резервуар самотеком по подземному водопроводу из-за города, с западной стороны¹²⁰⁰. Такие вместительные городские цистерны предусматривались требованиями византийского военного дела, причем в случае осады города рядом с ними выставлялся вооруженный пост – вигла и раздача питьевой воды производилась соответствующей меркой с целью контроля и экономии¹²⁰¹. Нужда обзавестись подобным водохранилищем могла стать особенно настоятельной в условиях сначала гуннской, а затем тюркской угрозы, нависавшей над городом в V в. и особенно в последней трети VI в. В условиях возможной длительной осады такое гидротехническое сооружение было бы жизненно необходимым. Оно входило в перечень важнейших объектов градостроительства любого благоустроенного ранневизантийского полиса наряду с рынками, торговыми рядами, портиками, эргастириями, без которых не мыслилось, по словам Прокопия, «великолепие», «достоинство», «богатство», «благосостояние», благополучие», более того – «гордость», «счастье» и «блеск» города¹²⁰².

Рис. 352. Кладка opus mixtum общественного здания (помещение III). Фото 2002 г.

Puc. 353. Кладка opus mixtum куртины 13. Фото 2002 г.

Стены архитектурного комплекса, к которому примыкал castellum aquae, были сложены из тесаных камней, залитых крепким раствором из извести, песка и толченой керамики, а местами строители прибегли к использованию популярной в ранневизантийском Херсоне кладки opus mixtum (рис. 352; табл.1). Следует обратить внимание, что по своим параметрам она ближе всего напоминает аналогичную кладку здания предполагаемой апофики в портовом районе, которая надежно датируется самым началом VII в. (ср.: рис. 192). Есть у нее значительное сходство и с кладкой базилики № 28, хотя размеры плинфы несколько отличаются (ср.: рис. 299). У Уваровской базилики, октогонального баптистерия на северном берегу и базилики №22 толщина прослоек известково-цемянкового раствора на пару сантиметров больше, но их тоже соорудили не раньше конца VI – начала VII вв. Явно в очень близкое время вместе с комплексом «терм» возводилась соседняя 13 куртина, кладка opus mixtum которой имеет повсюду четыре ряда и слой раствора, который почти равен толщине кирпича или несколько превышает его (рис. 353; табл. 1). Судя по этому признаку, постройка выглядит доюстиниановской, V – начала VI вв. Вместе с тем, визуально видно, что южная сторона водохранилища пристраивалась к этой одной из самых протяженных куртин Херсона одновременно с ней. Она имеет длину около 110 м, тогда как соседние куртины вдвое короче. Видимо, это объясняется наличием мощной подстенной засыпи, снивелировавшей косогор, и устройством здесь castellum aquae, южная стена которого почти вдвое увеличила толщину 13 куртины. Очевидно, строительство было сопряжено с передвижкой всей оборонительной линии. Прямоугольная башня XII предыдущего строительного периода, от которой уцелели остатки лестницы с северной стороны, была разобрана и перенесена к югу на несколько метров. К. Э. Гриневич верно заметил, что эта башня «чрезвычайно близка по размерам и кладке к башне XIV» и датировал ее «эпохой императора Феодосия или позже», учитывая, что в засыпи башни XIV были найдены монеты Юстиниана I¹²⁰³. В целом, это совпадает с точкой зрения Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, относившего время строительства прямоугольной башни XII и соседних куртин к «ранневизантийской эпохе»¹²⁰⁴. Но поскольку 13 куртина сохранила с внутренней стороны обшивку плитами, она возводилась до устройства комплекса «терм», который был пристроен к этой стене и закрыл ставшую ненужной обшивку¹²⁰⁵. Следует также учесть, что отрезок западной оборонительной стены у фланговой башни V, открытой в 1894 г., судя по характеру облицовочных камней, по способу их укладки и забутовки, нес следы строительной деятельности трех эпох: древнегреческой, римской и византийской, тем самым не отличаясь ничем от юго-восточного участка обороны у древнегреческих ворот. Здесь были такие же камни, обработанные рустом, и даже буквенные метки каменщиков, сделанные на облицовочных камнях, совпадали с такими же метками в 16 куртине. Перестройку на западном, а значит, и на связанном с ним соседнем южном участке Д. Н. Косцюшко-Валюжинич относил к I–II вв., отмечая новую кладку на извести¹²⁰⁶. Однако наблюдения за кладкой opus mixtum в 13 куртине позволяет сдвинуть эту дату к VI в. и видеть в ней следствие перестройки, передвижки оборонительной линии.

Заведующий раскопками записал в отчете о системе водопроводных труб, окаймлявших здание снаружи и проходивших отчасти в стенах из верхнего, не сохранившегося этажа, об очень гладком, почти блестевшем, залитом розовой цемянкой поле, о ведущих от трех обогревательных печей «отопительных каналах», сложенных из каменных плит, которые, по его мнению, находились под полом крайнего, южного, самого обширного помещения III (длина 18 м, наибольшая ширина 11,5 м, наименьшая – 8,75 м) площадью около 180 кв. м с полукруглой нишей-экседрой на западной стороне¹²⁰⁷. Из этого зала к северу в соседнее помещение II вели два проема (ширина одного – 0,9 м, другой разрушен)¹²⁰⁸. Дальше лежал еще один прямоугольный зал I (11,5 х 7,3 м). Именно водопроводные трубы и ничто иное позволили руководителю раскопок высказать неуверенное предположение, что «по-видимому, это – нижний этаж древних терм»¹²⁰⁹. Догадка привилась и с тех пор никем не пересматривалась, воспринимаясь как окончательный ответ.

Между тем постройка, соседствующая с западной стороны водохранилища, имеет ряд особенностей, какие никогда не встречаются в банных помещениях. Так, в экседре самого большого зала находилось необычное для бани сводчатое окно шириной 0,85 м снаружи и 0,76 м внутри (высота от пола до начала обрушившегося свода составляла 1,07 м), а сама экседра, как заметил Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, выглядела «...наподобие апсиды храма»¹²¹⁰. Эта конструкция весьма напоминает виму или амвон в сирийских базиликах, где их снабжали скамьями-сиденьями вдоль экседры, причем своим закруглением они были ориентированы на запад, тогда как сидящие на скамьях люди оказывались обращены лицом на восток¹²¹¹. Однако сирийский амвон выдвигался во внутренний неф, а экседра херсонесской постройки была наружной. По ее периметру были устроены шесть квадратных, высоких, явно не рассчитанных на сидение столбиков неясного назначения из специально сделанных очень больших и толстых кирпичей¹²¹². Перед ними, почти по центру помещения находился разбитый на четыре части, по выражению Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, «как бы упавший сверху», мраморный «бассейн» для омовений, диаметром 1,25 м, высотой 0,53 м и 0,27 м толщиной стенок, весьма напоминавший круглую купель для крещения, а в помещении напротив – зарытый по самое горло большой пифос. Случалось, в термах ванны размещали в экседре фригидария, но последний никогда не был связан с префурнием, который можно подогревать в обогревательных печах, вероятно, располагавшихся с юга. Их устья были облицованы блоками коричневатого песчаника, какой херсониты обычно использовали для столбиков гипокауста.

Рис. 354. Вид с востока на междустенное пространство и зал с экседрой. Фото 2002 г.

К экседре подходил водосточный канал, как выразился Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, солидной работы, с боков и сверху обложенный плитами¹²¹³. Водосток шел параллельно наружной стене комплекса в направлении соседней стены крепостной куртины. Здесь же, вдоль западной стороны проходила улица или находилась площадь, где было найдено особенно много «обломков донышек, ручек и горл от флакончиков, ножек от широких рюмок и кусков от плоских сосудов»¹²¹⁴. Обращает так-же внимание на первый взгляд необъяснимая многочисленность находок ступок при раскопках залов «терм» (двух мраморных и трех обломков от каменных)¹²¹⁵. Тем не менее, остается непонятным, был ли здесь именно префурний, откуда подавали тепло в гипокауст и согревали пол предполагаемого кальдария (рис. 354). Если кочегарка находилась в тесном междустенном пространстве шириной 1,4 м к югу от зала с экседрой, куда выводили три узких проема, вероятно, устья обогревательных печей, отапливавших помещения, тогда почему там же проходили ветки водопроводных гончарных труб, огибавшие снаружи выступ экседры самого большого помещения «терм» и направлявшиеся к водохранилищу?¹²¹⁶. И даже если это следы префурния, где подпорные столбы гипокауста в обширном зале напротив? Детально обмерив кирпичные столбы вдоль экседры и тщательно зафиксировав расстояние между ними, Κ. К. Косцюшко-Валюжинич не случайно не обмолвился об остальных. Нет также следов мощного слоя гари и сажи, обычного в таких случаях, иногда целиком заполнявшего подпольное пространство гипокауста, как это было при раскопках римских и византийских терм в «цитадели». Наконец, отсутствуют обязательные в таких случаях ванны, облицованные цемянкой.

Раскопки Л. В. Седиковой в 1999 г. уточнили конструкцию пола нижних помещений. Он был уложен на слой мелкого бута толщиной 10–15 см, а сверху залит прочным известково-цемянковым раствором, содержащим мелкий щебень. Общая толщина пола достигала таким образом 20–25 см¹²¹⁷. Однако цемянковые покрытия не обязательно являлись достоянием только бань. Например, они прослеживаются в некоторых помещениях римской вексилляции в Балаклаве и в помещении II в. н.э., раскопанном в 1997 г. на месте «Южной площади» в цитадели Херсонеса¹²¹⁸.

Залитые цемянкой полы были в жилых и вспомогательных помещениях для монашествующих при мемории св. Климента на островке в Казачьей бухте ввиду близости морской воды¹²¹⁹. «Пол, залитый бетоном,» отмечал Κ. К. Косцюшко-Валюжинич в апсиде четырехстолпного храма № 6 с правой стороны главной улицы, в квартале ХСІ¹²²⁰. Бетонный, цемянковый пол толщиной 9–10 см встречается и в некоторых ранневизантийских церквах и помещениях, к ним примыкающим¹²²¹. Наконец, следует учесть, что цемянкой покрывали не подпольное помещение гипокауста, а верхний пол кальдария из каменных плит или плинфы и, значит, системы гипокауста, обязательной для бани, комплекс из открытых трех просторных залов не знал. Поэтому, действительно, можно с большой долей уверенности предположить, что «это монументальное сооружение термами не явллялось», равно как и не входило в комплекс херсонесского гимнасия¹²²². Прочная отделка пола имела иное значение, объяснимое в том случае, если он предусматривал большую пропускную способность помещений и не просто соприкосновение с влагой, а частое, регулярное, тщательное мытье, влажную уборку.

Рис. 355. Водосток и поглощательный колодец для стока воды из гончарных труб, вертикально проложенных внутри восточной стены водохранилища. Фото 2002 г.

Внутренние помещения, разделенные каменными стенами с сохранившимися в них широкими дверными проемами и сводчатыми просветами, представляли три просторных зала, очевидно, со сводчатыми же, «камарными» перекрытиями, прежде весьма редкими для Херсонеса первых веков н.э. Внушительная толщина стен, державших эти перекрытия, позволяет предположить, что здание было двух или даже трехэтажным, что тоже не увязывается с обликом известных херсонесских терм, всегда одноэтажных. В силу своего расположения на возвышенной западной части городища, вдоль линии водораздела плато Херсонесского мыса, оно являлось, наряду с теофаническим купольным мартирием №47 перед Западными (Святыми) воротами, самой высокой доминантой города, видной издалека. Уже первых раскопщиков поразило обилие остатков его богатой отделки, куски мрамора, возможно, от оконных наличников и дверных проемов, многочисленные обломки узких и тонких беломраморных карнизов, плиток, которыми, вероятно, были внутри облицованы стены, куски штукатурки с фресками, толстых, литых οκοпных стекол, к слову, тоже необычных для бани¹²²³. При этом Κ. К. Косцюшко-Валюжинич счел необходимым заметить, что подобные же узкие карнизы были найдены в 1901 г. при доследовании Уваровской базилики-кафоликона (№23) и баптистерия (№24), причем в последнем такой обломок еще сохранился на своем месте¹²²⁴. Уже одно это обстоятельство может указывать на хронологическую близость сооружения комплекса рядом с castellum aquae и кафедрального центра конца VI в. на северном берегу.

Рис. 356. Фрагменты керамики из слоя под цемянковым полом общественного здания. Раскопки Л.B. Седиковой в 1999 г.

Здание в своей южной части покоилось на феноменально высоком фундаменте (до 5,5 м), что объясняется необходимостью выровнять мощной подсыпкой крутой склон материковой скалы, выходящей в этом месте и уступом спускающейся в направлении близкой линии крепостной куртины. Кроме того, в стенах водохранилища и соседствующих с ним с запада помещений видны выходы вертикальных гончарных труб, по которым в водостоки и глубокие дренажные колодцы стекала вода с обширной кровли здания (рис. 355). Параллельно восточной стороне огромной цистерны, на расстоянии примерно 10 м от нее, проходила стена с четырьмя расположенными на равном расстоянии друг от друга пилястрами, на которых могли покоится арки свода, но поскольку контрпилястров не было на противолежащей стороне водохранилища, нельзя сказать определенно, было ли пространство к востоку от castellum aquae функционально связано с ним. Во всяком случае, едва ли здесь могли устроить крытую галерею или портик¹²²⁵.

Новейшие раскопки крайнего, северного большого зала «терм» показали, что на его месте первоначально находилась усадьба, поскольку под цемянковым полом помещения в скале, на которую он был уложен, были сделаны искусственные подрубки, в том числе круглая яма диаметром около метра, очевидно, для установки пифоса¹²²⁶. В глинистом слое толщиной до полу-метра, подстилающем цемянковый пол, оказались обломки краснолаковой посуды II–III вв., стекла, амфор, которые не выходят за пределы III – первой половины IV вв. и которые определяют, таким образом, terminus post quem вышележащего сооружения (рис. 356)¹²²⁷. Монеты, в свое время обнаруженные здесь Κ. К. Косцюшко-Валюжиничем, тоже не противречат возможности отнесения строительства архитектурного комплекса к ранневизантийскому времени¹²²⁸. Таким образом, не оправдывается предложение H. В. Пятышевой, проводившей здесь в 1958–1974 гг. археологические исследования, видеть в постройке, примыкающей к обширному резервуару для воды, раннесредневековый дом-замок, якобы воздвигнутый в конце 30-х – начале 40-х гг. IX в. первым стратигом созданной новой фемы Херсон, посланцем василевса Феофила, протоспафарием Петроной Каматиром¹²²⁹.

Рис. 357. Водосток в помещении II общественного здания рядом с водохранилищем. Фото 2002 г.

Весь монументальный и вместе с тем двухсоставной архитектурный комплекс (общественное здание на западе с анфиладой помещений и castellum aquae) прожил долгую жизнь. Стены, отделявшие залы, носят следы двух строительных периодов. Во время второго, более позднего, разрушенные участки стен закладывали бутовой кладкой на грязевом растворе, что отличает эту кладку от более ранней, из обработанных с лицевой стороны камней на известково-цемянковом растворе и с использованием opus mixtum¹²³⁰. Следует подчеркнуть, что здание с тремя большими залами было возведено после строительства новой куртины 13, но, видимо, несколько раньше водохранилища, на что указывает водосток в среднем помещении (II), куда сливалась вода из керамических труб, проведенных с крыши в стенах (рис. 357). После завершения сооружения водохранилища, в свое время строившегося вслед за прилегавшей куртиной, этот водосток потерял значение. Вертикальные керамические трубы в стене, удалявшие воду с крыши здания, были перенесены на восточную сторону водохранилища, вдоль которой был устроен водосток из каменных плит (см.: рис. 355). Единственная сохранившаяся здесь труба в стене имеет меньший диаметр, чем переставшие функционировать трубы на западной стороне. Однако городское водохранилище со временем тоже пережило ремонт, в результате которого за счет облицовки из хорошо обработанных квадров на известково-цемянковом растворе была увеличена толщина стен (до 2,0–2,3 м), а выходы ранних гончарных труб, проходивших вертикально в стенах водохранилища, оказались перекрыты новой облицовкой ¹²³¹.

Раскопки засыпи главной городской водосборной цистерны, продолженные с 1987 г. Л. В. Седиковой, позволили установить, что это сооружение, вода из которого поступала в городской водопровод через водозаборное отверстие в восточной стене, перестало действовать к первой половине – середине IX в.¹²³², причиной чему, скорее всего, явилось прекращение поступления воды из прежних загородных дальних источников, то есть нарушение природной экологии и водного баланса, структуры водоносных слоев, что изредка случалось в Крыму и раньше¹²³³. Во всяком случае, «хазарские трудности и угроза Киевской Руси» тут явно ни при чем: вражеский прессинг в округе города не был тотальным и перманентным, к тому же жизненно важный castellum aquae в усовиях возросшей активности разбойных толп варваров, то и дело блокировавших город, тем более не имело смысла забрасывать без веских на то причин ¹²³⁴. Некоторое время огромный бассейн стоял не засыпанным: падала штукатурка, начала рушится верхняя кладка стен. На это указывают кучи мелкого песка на дне вдоль стен, выше которых лежат строительные остатки – бутовые камни, куски раствора¹²³⁵. Учитывая, что деталей кровли не было найдено, она или отсутствовала, или была разобрана херсонитами, дорожившими древесиной и деревянными строительными конструкциями¹²³⁶.

Рис. 358. Стратиграфия засыпи водохранилища. Раскопки П.В. Седиковой в 1993 г.

Едва ли засыпь возникла за короткий срок. Она представляет собой четырехметровый мусорный завал с многочисленными линзами под углом 30° к центру (рис. 358). Засыпка гигантской цистерны велась со всех сторон, но большая часть мусорного грунта высыпалась со стороны комплекса так называемых «терм», который, следовательно, тоже перестал существовать. Подавляющее большинство керамики (более 40%) из этого мусора относятся к амфорам причерноморского типа и сосудам с росписью ангобом, подобным найденным в гончарной мастерской середины – второй половины IX в. у Радиогорки¹²³⁷. Однако отсутствие среди этих материалов такой массовой для второй половины IX–X вв. керамики как высокогорлые кувшины с плоскими ручками позволяет уверенно датировать засыпь до этого времени¹²³⁸. В поздневизантийское время, не ранее конца X в„ над остатками помещений монументального комплекса строятся жилые дома из бутовой кладки на земляном растворе¹²³⁹.

Рис. 359. Глиняный штамп для оттиска евлогиев из раскопок общественного здания. VI–VII вв. Д. – 9 см. Раскопки 1898 г.

Итак, если роль огромного castellum aquae, главного резервуара-резервного водонакопителя в жизни достаточно многолюдного города понятна (его полное опорожнение через единственное сливное отверстие 30 х 30 см занимало больше 20 часов и этого запаса в случае осады жителям при экономном использовании хватило бы на много дней), то назначение загадочного общественного сооружения, примыкающего к водохранилищу с запада, но не сообщавшегося с ним, остается открытыми. Если это не бани, тогда едва ли случайно здесь оказалось сделано столь много находок ступок, стеклянных флаконов, плоских сосудов-подносов, а также рюмкообразных сосудов, которые в ранневизантийское время, преимущественно до конца VIII в., использовали как для питья или индивидуального причащения, так и качестве светильников-лампад (ладикин)¹²⁴⁰. Они неким образом сочетаются с довольно многочисленными предметами культового характера, связанными с литургией и церковным бытом.

Рис. 360. Фрагмент стеатитовой иконы XII в. с каноническим изображением Феодора Стратилата (по Т.Ю. Яшаевой)

Уже в 1898 г. во время раскопок одного из залов здания Κ. К. Косцюшко-Валюжинич наткнулся на глиняную форму для рельефных оттисков евлогиев диаметром 9 см с врезной надписью вокруг помещенного в центре продолговатого креста с расширяющимися к концам перекрестиями и буквами «альфа» и «омега» по сторонам. С обеих сторон креста были изображены две фигуры в длинных одеяниях: слева – с воздетыми руками, в позе оранта, справа – с нимбом над удлиненной головой и жезлом с крестом наверху, а по бокам от них – маленькие кипарисы (рис. 359)¹²⁴¹. Вполне вероятно, «изображение... Креста Господня с предстоящими святыми можно объяснить тем, что крест, как известно, был символом мученичества¹²⁴². В восстановлении Β. В. Латышева надпись, которую он датировал V–VI вв., не позже VII в., выглядела следующим образом: [Eulogi]a tou a(g)iou kai end(o)x[ou m]egalo[u mart]y(ro)s [Georgiou]. Это подтверждало предложенный символический смысл трактовки, однако восстановление имени «святого и славного великомученика» вызывает сомнение, поскольку кроме Георгия по количеству букв к пропавшей части кружка подходят и другие варианты. Настораживает также и изображение на евлогии этого типа сразу двух фигур.

Среди великомученников известны только два с одинаковыми именами – военные святые, малоазийские великомученники Феодор Тирон (новобранец, рекрут) (сожжен на костре в малоазийской Амасии в 306 г., мощи перенесены в г. Евхаиты, память в первое воскресенье поста, 17 февраля) и Феодор Стратилат (уроженец Евхаиты, начальник гарнизона Гераклеи Вифинской, казнен в 319 г.; память 8 февраля), а на евлогии по сторонам креста были представлены именно двое святых. Это позволяет думать, что на данном типе евлогия остановились не случайно, здесь подразумевались сразу оба великомученика Феодора, поскольку они были совместимы и даже взаимозаменямы. Св. Феодора, особенно Тирона, изображали в образе воина-пехотинца, чем подчеркивали его скромное положение, едва ли не бедность, и весьма почитали на Южном Понте и Боспоре, с которыми был особенно тесно связан ранневизантийский Херсон, а в средневековой Таврике во имя св. Феодора было освящено немало храмов¹²⁴³. Впрочем, стоит учесть, что почитание Феодора Стратилата получило распространение позже, c IX в„ тогда как память о Феодоре Тироне активизировалась раньше, к рубежу V–VI вв., когда в Амасии на предполагаемом месте казни великомученика была построена базилика св. Феодора, а на сосуде типа фляги из Тиритаки было процарапано соответствующее посвящение¹²⁴⁴. Возможно, выразительный рисунок удлиненного бородатого мужского лица с нимбом и вертикальной надписью ЕФО, нанесенный черной краской на лекифооббразном сосуде из плитовой могилы не ранее второй половины VI в. на северо-восточном склоне горы Митридат, можно тоже интерпретировать как проявление культа все того же святого¹²⁴⁵. Изображение Феодора присутствует на херсонских моливдулах, где он представлен, как и на евлогии, с неизменным атрибутом – крестом в правой руке¹²⁴⁶. Этого же великомученика можно встретить на стеатитовых иконах, где каждый раз его лик, в отличие от лика Св. Георгия, отличала длинная, сужающаяся на клин борода, что придавало голове святого характерный удлиненный вид¹²⁴⁷. Причем композиция стеатитовой иконы XII в. с изображением Феодора Стратилата тоже включала двух святых воинов, обращенных с молитвой к Христу (рис. 360)¹²⁴⁸.

Рис. 361. Тарелочки с культовыми надписями из засыпи водохранилища (по Л. В. Седиковой, В. А. Сидоренко)

Кроме того в засыпи водохранилища оказались четыре обломка простых гончарных тарелочек с соответствующими сакральными надписями, нанесенными до обжига (рис. 361); два обломка от крупной, глубокой миски диаметром 0,40–0,45 м, орнаментированной ангобом и налепами, с круговой надписью по сырой глине, призывавшей Бога, Богородицу или Св. Феодора и именем Константина монаха (+Theo[...] [Kon]stantinoum) (рис. 362); горшочек со словами псалма на стенке, еще один для сбора пожертвований, вероятно, для больных лепрой; бронзовые подвески для лампад, глиняные курильницы (рис. 363), крышка от сосуда с крестами, шесть штампов для изготовления евхаристического хлеба и керамическая поминальная просфорка с надписью «Феодора, аминь» (Theood(o)rou ame(n) (рис. 364)¹²⁴⁹. Не исключено, что тарелочки с культовыми надписями, как и стеклянные подносообразные сосуды служили для приготовления лекарств, а тазообразная большая чаша, предназначенная Константину монаху, фельдшеру или флевотому, вполне годилась для операций по кровопусканию, чем и объясним выполненный на ней инвокативный призыв небесной помощи. К этому же кругу относится найденный по соседству в слое с материалами V–VIII вв. обломок керамической крышки пиксиды диаметром 8,4 см, сохранившейся толщины 1,1–1,2 см, на которой читается рельефно оттиснутая по периметру часть надписи, заканчивающаяся словом «ладан» (libanos) в генетиве¹²⁵⁰. Центр крышки был украшен изображением креста с трилистниками характерной яйцевидно-ланцетной формы в углах, напоминающей листья мирта. Издатели надписи сочли ее относящейся к некому Ливану, просящему помощи Господа ([Kuris boethe]i Libanou). Однако с не меньшим основанием можно предположить, что крышка предназначалась для сосуда, вмещавшего некие благовонные ингредиенты, эфирные масла, ароматические смолы, лекарства и в этом случае недостающая часть надписи могла читаться как указание на содержимое: [(pros) smyrnes ka]i libanou – «(для смирны) и ладана» (рис. 365). Следует учесть, что эти ценные вещества, миро, получаемое из мирта обыкновенного (Myrtus communis), и ладан (ливан), ромеи использовали не только в литургических или парфюмерных целях, но и как составляющие лекарств антисептического и ранозаживляющего содержания, как вещества, которым приписывали апотропеическое действие, способность отгонять демонов¹²⁵¹. Подобные византийские костяные пиксиды служили для медицинских снадобий и иногда украшали соответствующими изображениями Асклепия, Гигиейи, Иисуса, исцеляющего слепого и др.¹²⁵². Был известен ладан нескольких сортов – белый, происходивший с палестинской горы Ливан, черный, который собирали в малоазийской Ликии, и кипрский¹²⁵³. Какой-то из них был в нашей керамической пиксиде.

Рис. 362. Фрагменты чаши с инвокативным обращением Константина монаха (по А. И. Романчук, Э. И. Соломоник)

Все это позволяет высказать предположение о существовании на месте части нижних помещений, примыкающих с запада к глухой стене водохранилища, ранневизантийской общественной больницы, которая могла находится под небесным покровительством святого великомученика Феодора и носить его имя ¹²⁵⁴. Крест, как и жест молитвы, изображенные на евлогии, несли теургическую силу и подчеркивали силу заступничества, способную уничтожать любые враждебные силы¹²⁵⁵. В связи с этим примечательно, что оба Феодора, Тирон и Стратилат, имели еще и антидемоническую и целительную функции, вполне подходившие для городской лечебницы¹²⁵⁶. Судя по размерам, она могла принять более двух десятков больных и иметь не менее трех отделений, в том числе хирургическое, для больных острыми заболеваниями, включая болезни глаз и желудка, и женское. Исходя из ромейской практики, такому заведению полагалось иметь 4 врачей, 6 штатных и 4 сверхштатных помощника, а также 4 служителей¹²⁵⁷.

Рис. 363. Керамическая круглая курильница (по А.И. Романчук, Л.В. Седиковой)

Подобные сооружения, чаще всего устраиваемые при церквах, храмах, либо имевшие часовню, молельню, были известны в ромейских городах, где их называли ятрина, иеранос или просто ксенон (iatrina, ieranosos, xenon)¹²⁵⁸. По сути дела, они действительно представляли вариант ксенодохиона – приюта, в котором помещали и лечили занедуживших, тяжело хворых, нуждавшихся в операции. Как и в случае с обычными странноприимными домами, о снабжении таких заведений всем необходимым проявляло заботу то лицо, которое само лично или через кого-либо основывало благотворительное учреждение. К примеру, византийским императорам случалось делать взносы-пожертвования опосредственно. Именно на полученные таким образом деньги построила в конце VIII в. в Пафлагонии монастыри, богадельни и больницы Феосево, вдова Филарета Милостивого, вернувшаяся после смерти мужа в родные края¹²⁵⁹. Один из синаксарных рассказов выразительно повествует о том, как в начале IX в. Феофилакт Никомидийский оборудовал при главной кафедральной церкви Никомидии ятрион, наняв для него не только врачей, прислугу, но даже обеспечив приют кроватями и постелями¹²⁶⁰. Лежачие больные получали тюфяк с отверстием посередине, подушку, одеяло, случалось, им выдавали рубаху, плащ¹²⁶¹. В остальных случаях больницы и подобные им приюты попадали в ведение общественных организаторов харитарной деятельности – соответствующих церковных и казенных ведомств¹²⁶². Нередко в них трудились иноки, подобные херсонскому Константину монаху, составлявшие лекарства, занимавшиеся кровопусканием и ухаживавшие за больными.

Рис. 364. Глиняная поминальная просфора с изображением креста и надписью «Феодора, аминь». В. – 7,5; нб.д. – 8,7 см

Крупным больницам обязательно давали собственные названия, как, например, известной в IX–X вв. даже за пределами Константинополя гостиница и одновременно лечебница Евбула. В Чудесах вмч. Артемия, отразивших преимущественно время правления Тиверия Константина (578–582), но написанных около середины VII в., фигурирует еще один из подобных столичных приютов, существовавший почти в самом центре города в районе портиков Домнина с их эргастириями и церкви св. Анастасии¹²⁶³. Вопрос об определении в него того или иного нуждающегося, больного решал лично сам управляющий, распоряжавшийся прислугой, а также «главными врачами» – архиятрами, которые должны были посменно регулярно обслуживать хворавших и не дежурили в приюте только по праздничным дням, которых, впрочем, набиралось немало. Врачи, являвшиеся одновременно аптекарями и фармакевсами, составляли лекарства, а подчас и яды, унаследовав от античности богатый опыт и наборы оборудования, инструментов¹²⁶⁴. Наряду с врачами, занимавшимися и терапией, и хирургией, существовали помошники врачей – оптионы, медицинские сестры – носокомы, заведующие аптеками – эпистеноны, фельдшеры – ипурги, кровопускатели – флевотомы, унаследованные поздней Византией¹²⁶⁵. Вероятна их возможность объединятся в крупных городах в особые корпорации¹²⁶⁶.

Рис. 365. Фрагмент керамической крышки для сосуда (по А. И. Романчук, Э. И. Соломоник)

Разговоры о болезнях были популярной темой в ромейском обществе, в ходу были лечебники и сочинения медицинских светил древности, в письмах, в разговорах обсуждали признаки лихорадки и подагры, проблемы диеты, пульса и лечебных бань¹²⁶⁷. Поэтому обращение к врачу-ятру рассматривалось как нечто само собой разумеющееся и в VI–VII вв., и в IX–X вв., чему имеются многочисленные примеры (рис. 366)¹²⁶⁸. Известный гимнограф Стефан Савваит, выразительно описывает, как «отличный врач», авва Фома, «весьма успешно и искусно, но и очень болезненно и затруднительно» лечил монахов, пострадавших во время нападения на обитель арабов в 797 г.: «...он разрезывал пораженные места, обнажал головные части, буравом и долотом, ударяя плотничьим молотом (smeles, sphyras tektonikes kroumenes), вынимал сломанные и разбитые косточки, так что обнажалась даже окружающая мозга оболочка и часто брызгала сукровица и гной... Один старец твердого характера, раненный мечом в руку, когда врач, отчаявшись в излечении ее, захотел пилой отрезать ее от плеча, – увидевши, какую боль терпят врачуемые отцы, и не вынесши тягости операции, совершенно отказался от врачевания» и в итоге умер от гангрены¹²⁶⁹. Во времена Феофила (829–841) некий врач Лев Патрософист написал сочинение «Общий обзор медицины», суммировавшее, пусть компилятивно, предыдущий богатый опыт, а монах Мелетий создал трактат о строении человеческого тела, что указывает на проводившиеся анатомические исследования¹²⁷⁰.

Рис. 366. Визит к врачу. Миниатюра византийской рукописи (по А.П. Каждану)

Достижения византийской медицины, ятрософистов – «ученых врачей» (iatrosophistes), «мудрецов врачебной профессии» (sophistes tes iatrikes epistemes), no выражению Феофилакта Симокатты, «людей, испытанных в искусстве Харона и Махааона»¹²⁷¹, воплощались в медицинских, формакологических инструментах, среди которых были то и дело встречаемые в ходе раскопок ромейских городов каменные, мраморные и бронзовые ступы для растирания лекарств, мерные сосуды и склянки для изготовления и хранения лекарств, ложечки, терочники, дощечки из порфира, ножи-скальпели, зонды, пинцеты¹²⁷². Часть того, что было обнаружено при копках комплекса около водохранилища Херсона, недалеко от главной улицы, южных ворот города и малой агоры, тоже может иметь отношение к этой врачебной деятельности. Во всяком случае, нет сомнений, что в VI–VIII вв. это было полностью действующее двусоставное сооружение, интенсивно эксплуатируемое херсонитами и, значит, поддерживаемое в рабочем состоянии. Не исключено, что оно примыкало к административному зданию-дворцу с огромной цистерной для воды, которая находилась высокой точке города и охранялась отрядом стражи и баллистариев: в куртине 13 остались амбразуры для метательных машин¹²⁷³.

Оценка уровня благоустройства, канализации и санитарного состояния раннесредневекового византийского города заставляет обратить внимание на существование в нем системы общественных туалетов, которые римляне называли латринами, а греки, византийцы – афедронами¹²⁷⁴. Так, в ранневизантийском Эфесе большой общественный туалет был устроен рядом с портом и оконечностью главной улицы протяженностью 500 м и шириной 11 м.¹²⁷⁵. В Апамее он располагался недалеко от агоры, совсем рядом с Нимфеем, около середины главной улицы (cardo), протяженностью 2 км и шириной 20 м.¹²⁷⁶. В Антиохии афедрон входил в комплекс большой, занимавшей целый квартал общественной бани, построенной во второй половине VI в., примыкал к улице и представлял собой вместительное прямоугольное строение, обнесенное портиком (20 х 12 м), с огороженными стенами (6 x6 м) двумя боковыми входами (см.: рис. 331)¹²⁷⁷. Вместе с тем, судя по относительной редкости, это были заведения, которые ромеи, а значит, и херсониты не относили к числу заурядных. В Херсоне одно из них находилось в здании «римско-византийской эпохи», по определению раскопавшего его в 1905 г. Κ. К. Косцюшко Валюжинича. Последнее занимало большую часть пространства к западу от главной продольной улицы, шедшей от Южных («Мертвых») городских ворот и примыкало к главной, достигавшей здесь максимальной ширины 7,4 м поперечной улице, которая выводила к перекрестку, окруженному обширными многокамерными потестарными зданиями и носившему, судя по тексту Житий св. епископов Херсонских, название «малая агора» (см.: рис. 185. В; 190. 38)¹²⁷⁸. Сооружение, входившее в состав этой многокамерной обширной постройки, представляло узкое прямоугольное помещение шириной по наружному обмеру 6,43 м и длиной около 15 м (раскопано 14,22–14,93 м), которое было закрыто со стороны ворот и улицы помещениями 16, 17, 22, 23, но имело с юга, со стороны соседней 14-ой куртины, вход, позже оказавшийся заложенным¹²⁷⁹. Полы его были вымощены крупными каменными плитами, а толстые стены (поперечные – 0,64 и 0,80 м, продольные – 0,88 и 1,02 м) из бутового камня на извести тщательно оштукатурены внутри цемянкой. Вдоль обеих продольных стен, на вышине 0,53 м от пола на равном расстоянии друг от друга шли 15 квадратных углублений 0,17 х 0,17 и 0,31 м глубиной, а под ними в плитах толщиной 0,8 м были прорублены лунки диаметром 0,17 м, соединенные канальчиком-стоком 0,006 м ширины (рис. 367). Кроме того, вдоль продольных стен с наружной стороны помещения, в его торцы и под пол были подведены ветки водостоков в виде цемянковых каналов, обставленных каменными плитами, по которым нечистоты вместе с проточной водой удалялись в главный коллектор на поперечной улице, причем «в точке разветвления и в конце водобега отвесно вставлено по гончарной трубе». Κ. К. Косцюшко-Валюжинич заметил по этому поводу, что трубы в таком же положении были найдены и в комплексе соседнего городского водохранилища и «помещение В» явно стоит в связи с последним¹²⁸⁰. Если это так, тогда у них должно было быть близким время строительства и существования, укладывающееся в VI – первую половину IX вв. Во всяком случае, предельно откровенные, характерные детали сооружения, обилие пропущенной внутрь воды, а также относительно изолированное положение недалеко от Южных городских ворот у оборонительной стены позволили проф. М. И. Ростовцеву и инженеру Н. И. Третескому уже вскоре после открытия здания высказать убедительное мнение о том, что оно могло быть большим общественным туалетом¹²⁸¹. К этому можно добавить и особенно настоятельную необходимость иметь такое заведение рядом с бойким местом, каким несомненно являлся житийный «регион так называемой малой агоры», центр которого располагался в двух десятках метров севернее¹²⁸². Параллели этому находятся и в других городах Империи. К примеру, Сократ Схоластик упоминал о существовании в столице отхожего места-афедрона «...позади площади Константина и рынка в портике», то есть в самом центре города, в III регионе столицы, недалеко от комплекса зданий Большого дворца¹²⁸³. Оно было знаменито тем, что в 336 г. якобы в нем внезапно скончался от «внутреннего истечения» отвергавший никейский символ веры нечестивый пресвитер Арий. Судя по общественным туалетам Рима, в них подтирались небольшими веничками из веток, стоявшими в проточной воде¹²⁸⁴.

Рис. 367. Помещение большого афедрона около Южных ворот и малой агоры. Раскопки 1905 г.

Подобный херсонский афедрон, рассчитанный на одновременное пользование им до 30 человек, испытал позднейшие перестройки, изменившие его облик и в конечном счете заставившие отказаться от использования по прямому назначению. Судя по прекращению функционирования соседнего городского водохранилища-цистерны, с которой он был связан, это произошло не ранее первой половины – середины IX в.¹²⁸⁵. Западная часть помещения была разделена на две части тонкой поперечной стенкой. Возле нее в разобранном каменном полу была высечена квадратная цистерна (1,77 х 1,77 х 1,06 м), а еще позже впритык к этой цистерне, вдоль стены была сложена из плит гробница (2,04 х 1,6 х 1,02 м), которая оказалась заполнена массой костяков¹²⁸⁶. Таким образом, жители поздневизантийского города напрочь забыли прежнее назначение сооружения после того, как оно перестало использоваться как общественный туалет.

Рис. 368. Реконструкция башни XXII и куртин 26, 25 (вид со стороны города) (по И.А. Антоновой)

В Херсоне сохранились следы и менее монументального афедрона, который был связан с раннесредневековыми оборонительными стенами, очевидно, не ранее VI–VII вв. отделившими городскую застройку от порта¹²⁸⁷. По данным Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, отхожее место было обнаружено в 1898 г. в куртине портового района, в том месте, где оборонительная стена подходила к Карантинной бухте, между «башней-пристанью» и юго-восточным углом каменной ограды монастыря св. Владимира, отделявшей монастырский виноградник от береговой полосы (см.: рис. 190. 39)¹²⁸⁸. В поздневизантийскую эпоху, как выяснили раскопки 1894 г., к этой не снесенной части стены были пристроены ряды помещений, которые заведующий раскопками считал «разными торговыми складами». Очевидно, речь идет о сложенной из блоков на цемянке квадратной (прямоугольной) башне XXII, вероятно, перекрытой крестовым сводом, и примыкающей к ней 25 куртине (рис. 368)¹²⁸⁹. Нельзя точно сказать, когда она была построена, но соседний отрезок оборонительной стены (куртина 22), открытый раскопками А. И. Романчук в портовом квартале 2, был возведен или восстановлен с использованием известкового раствора, скрепляющего кладку, не ранее расположенного близ него общественного здания, не исключено, таможенного склада и магазина-апофики, и, значит, тоже может быть отнесен к первой половине VII в.¹²⁹⁰. Участок крепостной ограды, в которой разместили туалет, был старательно сложен из больших отёсанных со всех сторон камней, которые сохранились лишь на высоту 0,49 м (одного ряда). Выше все оказалось сломано. Вход вел со стороны города через двери шириной 0,8 м в небольшое помещение (1,73 х 0,98 м), в торце которого было вырублено отверстие в приподнятом над полом сиденье из монолитного блока со ступенькой в виде желоба для стока жидкости (рис. 369). От основания полукруглого сидения сквозь стену был прорублен сточный канал, как и положено, с сильным уклоном к бухте¹²⁹¹.

Рис. 369. Малый афедрон в куртине 25. Раскопки 1898 г.

Сохранение в эпоху «темных веков» хотя бы одного такого сооружения, возможность их типологии (многоместные – одноместные) свидетельства гораздо более высокого уровня городской культуры и благоустройства, чем представляется специалистам, к тому же обнаруживающее континуитет греко-римского и ромейского мира и в этой, отнюдь не второстепенной сфере общественного быта.

Херсон никогда, даже в самые спокойные времена, не забывал о нуждах своей безопасности и о главном, что обеспечивало ее – о куртинах и башнях оборонительных стен. Современники-ромеи были хорошо осведомлены о том, что город представлял собой первоклассную крепость, местами, на наиболее ответственных участках обороны, прежде всего с напольной стороны, с двойной линией стен, и недаром в VIII–IX вв. называли его чаще не полисом, а кастроном. Следы протехисмы обнаруживаются не только на юго-восточном, пониженном участке, против Девичьей горы, но даже у 9 куртины и фланговой, 12–14-гранной снаружи башни VIII (рис. 370), с южной стороны города, где начинался крутой склон плато, что заставляет предполагать наличие не прерывистой (от башни III до башни VIII и на фронте башен XII–XVIII), а сплошной передовой стены, прикрывавшей город с суши (ср.: рис. 23)^1292. Именно на ней положено было размещать виглы – сторожевые посты, которые должны были быть особенно бдительными в ночное время^1293. Строительство передовой оборонительной стены было начато уже с конца I–II вв. н.э. и в дальнейшем она достраивалась, утолщалась с одного до 2,8–3 м в IX–X вв., когда уже стал не нужен деревянный пандус¹²⁹⁴. На это время указывают слои с обильным содержанием амфор с зональным рифлением VIII–IX вв., которые были вскрыты H. В. Пятышевой у порога калиток, сооруженных в обновленной протехисме напротив куртин 16–19¹²⁹⁵. С западной стороны, против участка 5 и 6 куртин уступом были устроены даже две параллельные протехисмы, сложенные из огромных, «нетёсаных кусков местной скалы толщиною до 1,50 м», а перед ними был выкопан ров (см.: рис. 177)¹²⁹⁶. При этом ширина перибола на разных участках колебалась от 1,55 до 18 м, в большинстве случаев составляя 7–8 м. Следует учесть, что флот и войска Юстиниана II быстро сумели овладеть этим кастроном во время первой карательной экспедиции только потому, что херсониты, очевидно, полагаясь, на свой кондоминатный статус, не собирались обороняться – «никто им (ромеям) не воспротивился» (medenos autois antistantos)¹²⁹⁷. Но во время следующей экспедиции осенью 711 г., когда ситуация изменилась, руководивший карателями патрикий Мавр Весс, уже знакомый с укреплениями города, был вынужден озаботиться привозом из-за моря самых внушительных, эффективных машин – метательных и стенобитных орудий, сборных осадных башен и пустил весь этот парк грозной техники в ход против куртин и башен Херсона, которые оказались серьезным препятствием для нападавших¹²⁹⁸.

Рис. 370. План фланговой башни VIII около Западных ворот города (по А.Л. Бертье-Делагарду)

Чтобы быть готовыми к такого рода опасностям городские власти постоянно, в том числе и в «темные века», заботились о боевом состоянии системы фортификации. В ранневизантийское время с внутренней стороны «цитадели» было выполнено массивное утолщение «A» с южной стороны башни XVI. Оно было сложено на известковом растворе с использованием сполии, множеством вторичных архитектурных деталей эллинистического периода, взятых из разобранных общественных зданий, храмов¹²⁹⁹. Не ранее конца VI – начала VII вв. в портовом районе города херсониты возвели оборонительную стену – куртину 22 шириной 2 м, сложенную из бутового камня на известковом растворе с облицовкой из плит, происходящих большей частью из кладки более ранних стен, которая под прямым углом примыкала к 18 куртине и прикрывала жилую застройку от открытой гавани, куда мог вторгнутся неприятель^1300. Она просуществовала до второй четверти – середины XI в. Следы многочисленных перестроек раннесредневекового времени несут приморские куртины 24 и 25, а также разделяющая их башня XXII¹³⁰¹. То же самое обнаруживает башня XXIII и прилегающая к ней куртины 26–27. Очевидно, приморские стены портового района, защищавшие гавань, требовали особой заботы, являясь наиболее уязвимым «подвздошьем» города, что стало особенно ясно в пору тюркской экспансии (см.: рис. 178).

Впрочем, другие места крепостной ограды Херсона тоже не были оставлены без внимания. Судя по стратиграфическим наблюдениям, в VII–VIII вв. на северо-западной оконечности городища вплотную к куртине 1, возведенной не ранее второй четверти – середины VI в., была пристроена новая оборонительная стена, значительно увеличившая общую ширину куртины, а на углу, около поворота стен была возведена прямоугольная башня I а (6 х 9 м, толщина стен 1,5 м), которая позже, в IX–X вв., утратила свое боевое значение после постройки в новом направлении оборонительной линии из куртин 2, 3, 4¹³⁰². Третье, последнее утолщение куртины 1 до 4,8 м, сопровождавшееся устройством калитки или малых ворот около угловой, прямоугольной в плане башни I с заплечиками для крестового свода произошло не ранее IX–X вв., а может быть и позже, учитывая находку монеты Василия II, извлеченную из раствора у фундамента башни (см.: рис. 345)¹³⁰³. При этом две первые стены куртины 1, ее предыдущие утолщения, были разобраны почти до основания¹³⁰⁴.

Рис. 371. Башня Зинона (№XVII) и боковая калитка рядом с ней в куртине 19. Вид после реставрации. Фото 2002 г.

Материал, в частности, обломки амфор с характерным зональным рифлением, содержащийся в прослойке строительного мусора около 14 и 15 куртин на участке античного театра, показал, что время обновления оборонительных стен здесь можно отнести ко второй половине IX в. и что тогда же в очередной раз после V–VI вв. перестройке подверглась разделяющая куртины полукруглая башня ХІІІ¹³⁰⁵.

Строительство следующей, сменившей прежнюю, новой прямоугольной башни XIV с крестовым, как у башни I, перекрытием, открывавшей отсчет укреплений юго-восточного участка обороны, тоже произошло не ранее второй четверти IX в., на что указывает находка на глубине 1,8 м от верха цоколя башни монеты Льва V и Константина (813–820). Этому заключению не противоречит и керамический материал из слоя, подстилающего пол башни, и в заполнении траншеи для водопровода, проложенного в восточной половине основания калитки с арочным сводом, сооруженной рядом с башней, в перестроенном западном конце 16 куртины¹³⁰⁶. Значительное присутствие здесь фрагментов плоскодонных кувшиной с плоскими ручками говорит о том, что это строительство относится ко второй половине IX–X вв. Уровень поверхности строительства 16 куртины выделяется цокольным рядом, ширина которого на 10 см больше самой стены. Он совпадает с мраморным порогом сводчатой калитки и рядами кладки башни третьего строительного периода. В прилегающих слоях засыпи, в забутовке куртины, где она примыкает к новой башне XIV и в материалах, открытых при раскопках первой продольной улицы, подходившей к калитке, присутствовал четкий и обильный материал X–XI вв., а наиболее поздними монетами из числа обнаруженных оказались монеты Константина VII Багрянородного и его сына Романа II¹³⁰⁷. Следовательно, к этому времени строительство здесь уже было законченно и функционировала новая сводчатая калитка под прикрытием новой башни.

Β IX–X вв. была доведена до своего максимального диаметра с 19 до 22–23 м и без того одна из самых мощных, стратегически важных фланговых башен города – башня XVII, возможно, называвшаяся Кентинарисий, которая была обнесена очередным после VI в„ третьим по счету каменным поясом (рис. 371)^1308. В его наружную часть, в четвертый ряд, считая от основания фундамента, был помещен закладной камень – блок из известняка (0,49 х 0,45 х 0,49 м) с вырезанным в нем «четырехконечным крестом простейшего вида» (13 см высоты, 9 см ширины, 2,2 см глубины) (см.: рис. 233. I)¹³⁰⁹. Видимо, богобоязненные строители, осознавая особую важность этого флангового сооружения, стремились к тому, чтобы Господь распростер над ним свое покровительство.

Рис. 372. План раскопок у башни Зинона в 1898 г. А – проезд в перибол; Б – протехисма; Ж – утолщение башни; Г – калитка в куртине 19; а – пристройка с гробницей в проезде; б – вымостка тротуара; в – база колонны от обрамления ворот (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

Часть башни была разобрана и переложена, а внутри устроены коридор и центральное помещение, очевидно, для стражи, которая охраняла находившуюся рядом клавикулу с внешними арочными воротами, ведшими в город через перибол (рис. 372–374). Судя по многочисленным остаткам черепицы, найденным во время раскопок внутри башни, она была перекрыта конусовидной крышей. Над расположенными справа от нее воротами в протехисме на высоте четырех метров сохранились остатки площадки, на которую вела спирально поднимавшаяся узкая каменная лестница. Караульный же мог попадать на передовую стену прямо из башни по перекидному мостику. Со стороны города ворота были украшены двумя колоннами, судя по уцелевшей на своем каменном фундаменте мраморной базе. Утолщение башни и размещение рядом с ними ворот, ведшими в перибол, заставило строителей разобрать больше половины старой передовой стены, находившейся напротив куртины 19, и переместить ее южную оконечность на 20 метров дальше, тогда как противоположная, северная част протехисмы осталась на прежнем расстоянии в 7 м от куртины¹³¹⁰.

Рис. 373. Клавикула у башни Зинона и внешние ворота, ведшие в перибол. Вид с внутренней стороны. Реконструкция И. А. Антоновой, рис. А. Ф. Снежкиной

Едва ли надобность в столь серьезной перестройки и без того мощного фортификационного сооружения, к тому моменту превосходившего другие напольные фланговые, угловые башни (I, III, V, VIII и XVIII), могла возникнуть у херсонитов в относительно спокойном для Таврики и степей Причерноморья VIII столетии, тогда как после развала византийско-хазарского кондоминиума, ко времени создания фемы Климата она бы оказалась весьма уместной, да и субсидировалась бы, как и прочие общественные строительные работы фемного периода, скорее всего, при поддержке центральных ромейских властей.

Рис. 374. Ворота в перибол рядом с башней Зинона. Вид с внешней стороны.Реконструкция И. А. Антоновой, рис. А. Ф. Снежкиной

Со временем в проезде, ведшем в перибол, была сооружена украшенная каменным карнизом прямоугольная пристройка вышиной 2,85 м, которая сузила проезд до 3,2 м (см.: рис. 372. а). Внутри пристройки была устроена прямоугольная гробница-кимитирий (1,95 х 0,89 х 1,07 м), старательно оштукатуренная и закрытая тремя каменными плитами. В ней покоились три костяка, от одного из которых не хватало черепа, а в ногах, с восточной стороны лежал небольшой каменный крест с круглым отверстием для крепления. Поблизости, вдоль протехисмы был выложен тротуар, что подчеркивает проезжий характер перибола¹³¹¹.

Рис. 375. Вид на башни X V и XVI, между которыми перекинут мост. Реконструкция И. А. Антоновой, рис. А. Ф. Снежкиной

Еще один или два переходных моста с воротами под ним, перекрывавшими проезд ширибашней XV и прямоугольной башней XVI – единственной на всей протехисме, возведенной с ее внутренней стороны, как можно ближе к противоположной башне, очевидно, именно для облегчения устройства двух перекидных мостов, а может быть, и еще одних, внутренних ворот, перекрывавших междустенное пространство важнейшего юго-восточного узла обороны (рис. 375–377)¹³¹². Башня имела небольшие помещения с двумя широко открытыми в сторону дороги входами, очевидно, для стражи при воротах, и внутреннюю лестницу на верх. И. А. Антонова, занимавшаяся исследованием обоих башен, полагала, что мосты могли быть подъемными, а устройства, опускающие и поднимающие их, находились в боковых помещениях второго этажа башни XV.

Рис. 376. План башен X V и XVI с проходом между ними в периболе (по А. Л. Бертье-Делагарду)

Опасная близость к господствующей над городом возвышенности (Девичьей горе, 30 м над уровнем моря) и особенно быстро росшие в непосредственно прилегавшем к оборонительным стенам низинном районе наносы земли из Карантинной балки делали все эти почти нескончаемые ремонты и периодические перестройки с целью наращивания высоты укреплений вполне понятными и неизбежными¹³¹³. По мнению И. А. Антоновой, значительное обновление крепостных укреплений Херсонеса было начато в первой половине – середине IX в. и продолжено в дальнейшем¹³¹⁴. Едва ли это стоит связывать с реконструкцией куртин и башен Херсона, «поврежденных войсками Юстиниана II»¹³¹⁵. Со времени тех событий прошло больше века и, разумеется, разрушения были давно исправлены: город не мог оставаться долго с ослабленной обороной, даже если учесть сравнительно мирное состояние византийско-хазарского кондомината в Таврике по крайней мере до конца VIII столетия. Скорее всего, именно разрыв отношений кондоминиума, вылившийся в фемные преобразования, дал мощный толчок к возобновлению фортификационных работ, которые наращивали свой объем к X в.

Рис. 377. Предполагаемые ворота между башнями X V и XVI в периболе. Реконструкция И. А. Антоновой, рис. А. Ф. Снежкиной

Как удалось уточнить в результате исследований 1957–1958 гг., в IX–X вв. за счет постройки новых башен II–III и куртин 2–4 был существенно обновлен и улучшен западный оборонительный рубеж города, что не только повысило его боеспособность, но и позволило включить в границы городища обширную, незастроенную ничем территорию около 2 га, которую можно было использовать в случае необходимости для эвакуации окрестного сельского населения, пригона его домашнего скота, своза продовольствия, фуража¹³¹⁶ Это было очередное и самое значительное после VI в. расширение территории Херсонеса в западном направлении.

Рис. 378. Карта-схема рельефа Карантинной балки по данным бурения (по И. А. Антоновой)

Около угловой, крестовой внутри и прямоугольной снаружи башни I на расстоянии 11 м от линии куртины 1 херсонитами было начато сооружение рва шириной 5 м, вырубленного в скале на глубину до 6,5 м, однако брошенного не законченным тогда, когда его длина достигла 26 м¹³¹⁷. Очевидно, трудоемкую работу оказалось невозможно продолжить по причине встретившихся обширных подземных ранневизантийских склепов, один из которых (№2) находился особенно близко к соседней башню и мог сыграть для противника роль готового к использованию подкопа (см.: рис. 345. А)¹³¹⁸. Еще более вероятно, что надобность во рве отпала в связи с начавшимся строительством новой линии протехисмы от башни III, что перекрыло с запада доступ к этому важному участку обороны. К сожалению, точно датировать время сооружения рва на основании керамических и нумизматических находок (обломков поздней краснолаковой керамики, амфор VIII–X вв., кувшинов с плоскими ручками в его засыпи, единичных монет Анастасия, Юстиниана I, Льва V Армянина, Романа I Лакапина) не представляется возможным: оно могло быть связано и с действиями первых стратигов Херсона, и с подготовкой к отражению нападения князя Владимира, но никак не с временем начального строительства 1 куртины¹³¹⁹. Скорее всего, эти работы были заброшены в первой половине X в. Не ранее этого началось сооружение нового отрезка протехисмы от башни III в сторону моря.

Вообще, в IX–X вв. была предпринята значительная реконструкция всей оборонительной линии города, сопровождавшаяся возведением новых участков протехисмы, доведением толщины передовых стен до 3 м, расширением перибола и застройкой военной дороги (pomoerium) вдоль тыльной стороны куртин¹³²⁰. Причем на юго-восточном участке вся оборонительная линия была возведена на новом, повышенном уровне, а это в свою очередь потребовало проведения здесь крупномасштабных работ по устройству новых линий и веток водопроводов и водостоков¹³²¹. Думается, что, наряду с фортификационным строительством на северо-западном участке, где оно было проведено с максимальным учетом защитных качеств рельефа¹³²², наиболее грандиозные работы были предприняты в районе 15, 16, 17, 19, 20, 21 куртин и их протехисмы¹³²³. Куртина 18 тоже подверглась перестройке в это время, к которому относится верхний ярус от башни XVI и до прохода по середине куртины, а также третий ярус стены после прохода¹³²⁴. Пороги боевых калиток в обновленной передовой стене, у башни XIV в 16 куртине, у башен XVI–XVII, вход в башню XV, цоколь башни XV и куртины 17 третьего строительного периода относятся к этому ярусу оборонительных стен и составляют один, единовременный этап строительства¹³²⁵. И. А. Антонова верно отметила, что оно не могло производиться по частям, так как оставались бы бреши в оборонительной линии¹³²⁶. Его «хронологическими реперами» являются результаты раскопок прямоугольной, крестовой башни XIV с прилегающим участком куртины 16 и материалами засыпи около сводчатой калитки, которые, как указано выше, укладываются в период конца IX – первой половины X в. Эти же материалы дают слои около порога калиток с внешней стороны протехисмы. Наконец, на уровне третьего яруса 17 куртины, совпадающего с порогом калитки верхнего яруса у башни XVI, была открыта яма для извести¹³²⁷. На дне ее оказались фрагменты плоскодонных кувшиной с плоскими ручками, которые появились не ранее середины IX в. и были особенно распространены в X в. Причем третий ярус кладки с внутренней стороны куртины 17 синхронен с третьим ярусом куртины 16, с которой он составляет единый массив. Все это указывает на относительно близкое время, скорее всего, на период, начиная от правления Василия I и до правления Константина Багрянородного. На деле, он мог быть еще более узким, поскольку кардинальная перестройка, даже если она шла участками, требовала на какое-то время оставаться вообще без крепостных стен, что херсониты не могли себе позволить надолго.

Рис. 379. Пристенный склеп №1013 с внешней стороны куртины 16 и сводчатая калитка IX–X вв. в куртине 16 нового строительного уровня. Раскопки 1904 г.

Сооруженные здесь новые основные и передовые оборонительные стены с вылазными калитками надо было выкладывать на значительную высоту, надстраивая их над прежними стенами, большей частью ставшими своеобразным фундаментом для новых. Обстоятельства столь масштабных континуитетных работ долгое время оставались не выясненными, загадочными, как правило, обходились молчанием и, как отметил Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, осложнялись «поразительной прочностью этих сооружений, не вызывавшей необходимости их засыпки»¹³²⁸. К. Э. Гриневич относил искусственную земляную засыпь перибола к «эпохе Нерона» и, ссылаясь на трактат Витрувия, пытался объяснить ее соответствие требованиям полиоркетики¹³²⁹. При этом его не смутило даже то очевидное недоразумение, что строителям пришлось бы рыть канавы для фундамента протехисмы до 6 м глубины (sic!), вплоть до подошвы скалы¹³³⁰.

Рис. 380. Схема разреза протехисмы, перивола и куртины 16 с обозначением поднятого уровня земли (по И.А. Антоновой)

Решить проблему помогло многолетнее тщательное изучение топографии, гидрогеологии и стратиграфии данного участка, безусловно важнейшего для херсонитов в виду близости гавани и портовых кварталов. Дело в том, что массивы грунта, нанесенного со стороны тальвега соседнего обширного, глубиной до 18 м оврага протяженностью 3 км, который подходил к Карантинной бухте, оказались столь значительны, что в ранневизантийский период подступили почти до верха более ранней протехисмы (рис. 378)¹³³¹. Одно лишь ее поднятие не спасало положения, поскольку перибол в этом случае превращался в глубокий ров перед основной оборонительной стеной, которая в свою очередь оказывалась внизу. Выход оставался один: на несколько метров подсыпать землю в междустенном пространстве до уровня многовековых твердых наносов из расположенного напротив оврага и затем увеличить высоту обоих линий стен от этого уровня (рис. 379–380). При этом объем только земляных работ на участке перибола от 15 до 19 куртины составил около 10 тыс куб. м, не считая насыпей и валгангов с внутренней стороны стен «цитадели». Так, вдоль тыльной стороны куртины 19 хорошо прослеживается еще одна стена высотой до 1 м и толщиной 2,8 м, сложенная из подтесанных камней на известковом растворе с заполнением междустенья бутом¹³³². Она играла роль крепиды и одновременно основы для земляного пандуса (валганга), возвышавшегося у стены. На валганге в свою очередь была устроена лестница на боевой ход куртины.

Рис. 381. План угловой башни XVIII (предполагаемой Сиагр) в «цитадели» с прилегающим участком куртины 21. Раскопки 1897 г. (по К. К. Косцюшко-Валюжиничу)

Свидетельства Анастасия библиотекаря о херсонитах, замкнутых в надежно защищавших их стенах города, запечатленные в письме к епископу Гаудериху, тоже позволяют составить представление о византийском Херсоне 50–60-х гг. IX в„ еще до очередного витка оборонительного строительства, как об одном из наиболее укрепленных провинциальных городов Империи с высоким оборонным потенциалом, для поддержания которого нужны были умелые рабочие руки и деньги¹³³³. Остается загадкой, почему И. Я. Франко, ссылаясь на этот источник, полагал, что оборонительные стены и укрепления Херсона были в плохом состоянии¹³³⁴. Мощность стен местами стала достигать 4,5–4,8 м ширины (на 1,7–9, 20 куртине), фланговая башня III имела диаметр около 15 м, башни V и VIII – соответственно οκοлο 14,5 и 11 м, башня XVII – около 23 м, а высота достигала в среднем 8–10 м¹³³⁵. Многие круглые и прямоугольные (квадратные) башни и отрезки стен Херсона были устроены так, что могли служить для размещения боевых машин, метательных орудий для навесной стрельбы, прочих противоосадных приспособлений, какие требовала иметь техника византийского военного дела (рис. 381), а расстояние между башнями не превышало 65–70 м, достаточное для ведения эффективной стрельбы одновременно с обеих башен¹³³⁶. На наиболее ответственных участках оно сокращалось до 40–45 м, то есть примерно до 100 локтей, которые советовал соблюдать авторитетный знаток греко-римской фортификации Филон Византиец, или даже еще меньше, до 28–30 м¹³³⁷. Самое активное и обширное оборонительное строительство, очевидно, совпало со временем складывания стратигии на крымской земле к 840 г. и в последующие десятилетия, и объяснялось изменением политической ситуации, ростом напряжения вследствие постепенного разлада системы совместного ромейско-хазарского владения, ослабления Хазарского царства и появления венгров, а затем печенегов в Таврике, все больше забывавшей благословенные времена кондоминиума¹³³⁸. В это время, а особенно во второй половине IX – начале X вв. город непрестанно наращивал мощь своего «каменного щита», причем увеличение ширины протехисмы и снабжение ее зубцов колпаками двускатных мерлонов, говорит о том, что херсониты и их власти отныне рассчитывали иметь дело с врагами, способными вести развитую тактику штурма, с применением камнеметов (рис. 382–З83)¹³³⁹. В итоге, в эпоху позднего средневековья Херсон вошел в полной красе своих оборонительных рубежей, устроенных по последнему слову военного дела.

Рис. 382. Зубцы оборонительной стены Херсона. Реконструкция (по Г. Д. Белову)

Активизация строительных работ военно-административного характера наиболее наглядно прослеживается в конце IX в. – первой половине X вв. в юго-восточной оконечности города, так называемой «цитадели» Херсона. В ходе раскопок здесь накоплены убедительные данные о возведении оборонительного рубежа с восточной стороны во второй половине IX в. ¹³⁴⁰ 21 куртина была усилена за счет новой кладки на известковом растворе. Тогда же на западной стороне была надстроена 19 куртина, совершены мощные, высокие подсыпки земли и бутового камня с ее внутренней стороны, дабы обеспечить доступ к двум новым боевым калиткам, разрушено, очевидно, погибшее при большом пожаре общественное здание VI–VII вв. вдоль куртины, от которого остался зафиксированный раскопками 1926 г. сплошной слой горения¹³⁴¹, и отчасти на его месте был возведен обширный комплекс построек и помещений, интерпретируемый в целом как фемный преторий. Упоминание о его существовании донесла строительная надпись, вырезанная на части большого мраморного карниза грубой отделки, о сооружении для претория «железной двери» (egenontoai рогtai tou praitoriou siderai), тο есть двери, скорее всего, оббитой железом, по повелению стратига Херсона и Сугдеи патрикия Льва Алиата в апреле 1059 г. (см.: рис. 175)¹³⁴². Раскопки последних десятилетий, ведшиеся И. А. Антоновой и продолженные мной, позволяют составить сравнительно полное, почти целостное представление о том, как стала выглядеть большая часть «цитадели» в фемный период Херсона. Она действительно отразила зримые изменения, которые претерпел город после водворения в него стратига. Поэтому было бы целесообразно подвести некоторые итоги, обобщить полученные материалы и создать связную картину того, что было воздвигнуто здесь херсонитами под руководством их фемных властей и архиепископа.

Рис. 383. Мерлон от зубца оборонительной стены (по Г. Д. Белову)

Монументальный общественный архитектурный комплекс, где размещался штаб стратига, его резиденция, а, возможно, хранилища, сокровищница, помещения для воинов, суд и тюрьма¹³⁴³, занял почти целиком северную половину каре, образуемого 18–21 куртинами оборонительных стен (92 х 54 м) (см.: рис. 190. 10). В него входило по меньшей мере два однотипных здания, каждое площадью около 200 кв. м, с четырьмя внутренними помещениями общей длиной 23,5 м и шириной по 5 м, размещенных друг против друга, перед большим закрытым со всех сторон центральным двором (23,5 х 12 м), вход в который вел с запада через колоннадный портик (рис. 384). На каменных стенах здания сохранились следы штукатурки на глине, причем, судя по соответствующим обломкам, на штукатурке встречались фресковые орнаменты, а окна были застеклены¹³⁴⁴. С востока примыкала выстроенная немного позже, вероятно, в начале X в., роскошно украшенная мраморами и мозаикой трехнефная базилика почти квадратной формы (9 х 8,7 м)¹³⁴⁵. В целом эта часть архитектурного ансамбля была рассчитана на свободный осмотр и обход со всех сторон, поэтому вокруг нее было оставлено насколько возможно свободное пространство. Главный фасад и возвышавшаяся кровля храма разряжали однообразие более низких торцевых фасадов двух примыкавших зданий. Являясь вертикальной доминантой архитектурного комплекса, базилика прикрывала своей высотой приморскую оборонительную стену и создавал иллюзорное впечатление большого пространства¹³⁴⁶.

Рис. 384. Схематический план здания фемного претория с гарнизонной базиликой и крещальней (по И. А. Антоновой)

Все восемь помещений своеобразного парного здания не представляли анфиладного ряда. Имея автономные выходы – двери шириной 0,9 и 1,2      метра, открывавшиеся наружу, во внутренний двор и на прилегавшие площади (с севера и юга), они, как правило, не сообщались друг с другом, кроме двух крайних помещений на северной стороне. Отсутствие лестниц указывает на одноэтажность северного и южного ряда помещений, но толщина стен (0,8 метра), сложенных из довольно крупных подтесанных камней на грязевом «растворе» говорит все же в пользу их значительной высоты. Лишь в одном из помещений оказался очаг, оформленный венчиком пифоса X–XI вв.¹³⁴⁷. Обращает внимание, что археологический материал в слое этого здания вообще малочислен. Следовательно, оно тщательно убиралось, чистилось и не было рассчитано на хозяйственную деятельность, подобную жилым домам.

При строительстве претория оказался засыпан колодец с материалом VIII–IX вв. Наиболее поздними в нем были две монеты Василия I (867–886), которые определяют terminus post quem non архитектурного комплекса¹³⁴⁸. Судя по находкам в слое разрушения обломков керамики XII в. и монеты Романа IV (1067–1071), сооружение просуществовало до начала XII в., после чего было разобрано, а на его северном крыле возникла небольшая трехкамерная постройка, видимо, нежилого характера¹³⁴⁹. Примечательно, что хронологически эти изменения увязываются с упадком в Византии фемного сторя, изжившего себя и трансформировавшегося в новые организационные формы, более соответствующие тогдашней модели ромейского феодального общества. Так, в 60-е гг. XI в. здесь, в Херсоне, если верить данным Лаврентьевской летописи от 6574 (1066) года, был уже не только стратиг, но и катепан Корсуня или другого крымского города, – лицо с иными, нежели у стратига задачами, входившее в структуру фемы¹³⁵⁰.

По мнению И. А. Антоновой, в строительной надписи Льва Алиата «преторием» называлась вся цитадель и «железные ворота» были сооружены для повышения ее обороноспособности, так как якобы были устроены в 21 куртине¹³⁵¹. Эту точку зрения разделяет Н. И. Храпунов, который ссылается на данные о существовании претория в виде укрепленной цитадели в центре италийского Бари¹³⁵². Видимо, нечто подобное предполагал Κ. К. Косцюшко-Валюжинич, когда писал, что мраморный карниз с надписью мог находится первоначально в воротах «главной стены», то есть «цитадели»¹³⁵³. Между тем, далеко не все византийские города имели обособленные, замкнутые укрепления на акрополе или на окраине. К примеру, преторий с тюрьмой находился в столице Империи на форуме Константина и, следовательно, это было здание, а не цитадель, причем вписывавшееся в ансамбль других построек, таких как Большой Нимфей и дворец синклита¹³⁵⁴. К тому же наличие ворот в приморской средневековой оборонительной стене до сих пор остается под вопросом. Очевидные следы их не найдены, несмотря на многолетние усилия раскопщиков¹³⁵⁵. Ставить же «железные двери» в проходе шириной 3,32 м и длиной 4 м с перекрытием в форме свода, который был сделан, видимо, в IX–X вв. по центру куртины 18 на месте более ранней, заложенной нижней части калитки, было нецелесообразно, ибо проход, имевший порог, как и калитка, выводили, по данным Κ. К. Косцюшко-Валюжинича, на «хорошо укатанную шоссированную улицу» (шириной 3,41 м) непосредственно в город, в его портовый жилой квартал и поэтому здесь было бы достаточно обычных деревянных ворот¹³⁵⁶. Остаются еще три, меньшие по размерам боевые калитки около башен XVI, XVII и примерно по середине 19 куртины, но все они вели из цитадели в перибол.

Следует подчеркнуть, что греческое слово «porta», использованное в строительной надписи Льва Алиата, обозначало именно двери, а не ворота, которые ромеи называли иным образом (е auloporta или архаичным е руіе). Поэтому с не меньшим основанием можно предположить, что «portai sideгаі» были сделаны вместо обветшавших за полтора столетия двухстворчатых деревянных дверей в колоннадном проходе, ведшем с запада во двор комплекса зданий, который и следует понимать как собственно преторий (ргаіtorion), просуществовавший в таком виде до рубежа XI–XII вв. Стоявшие на расстоянии 1,5 м две пары колонн из голубовато-серого проконнесского мрамора были зафиксированы уже во время раскопок 1907 и 1910 гг. (судя по фотографиям, они еще находились in situ) (рис. 385)¹³⁵⁷. Между колоннами имелась стена с порогом, снабженным круглыми пятами для вращения двери и гнездами продолговатой формы для укрепления вращающихся частей¹³⁵⁸. Возможно, именно для украшения этого главного прохода, укрепленного «железной дверью», предназначалась художественно исполненная мраморная фигура «стража», оберега – припавшего на передние лапы льва с головой повернутой вправо, видимо, из числа оставшегося от античного малоазийского импорта, которая после прекращения существования ансамбля претория вместе с мраморным карнизом в свою очередь была использована как сполии, вторичный строительный материал, в кладке соседней 18 куртины (рис. 386)¹³⁵⁹. Уже Κ. К. Косцюшко-Валюжинич заметил, что, судя по повороту головы, лев «служил украшением ворот или общественного здания»¹³⁶⁰. Здесь же во время раскопок около куртины в 1907 г. была обнаружена бронзовая литая ручка диаметром 7,0 см в виде головы льва, которая, вероятно, относилась к интерьеру здания (см.: рис. 67).

Рис. 385. Колонны на входе во двор претория. Раскопки 1910 г.

Следует обратить внимание, что фемный преторий, совпадай он со всей «цитаделью», понимался бы как часть укреплений города-кастрона, однако в надписи Алиата речь идет особо о возобновлении двери претория, который, таким образом, не воспринимался писавшим как ораничная часть городских укреплений, а, напротив, противопоставлялся городу-крепости с его воротами («...возобновлены и прочие [ворота] кастра» – enekainisthesan kai ai loipai to kastro)¹³⁶¹. Ilo мнению H. Икономидеса, за найм именно этой резиденции стратига полагалось кастрону Херсону получать из казны два литра пакта – «договорных денег», о которых упоминал Константин Багрянородный¹³⁶². Впрочем, на эти деньги (144 номисмы) можно было бы арендовать не только преторий или территорию «цитадели» (чуть меньше 0,5 га, около 4–6 модиев), но гораздо больше, если исходить из цен, принятых в случае таких платежей (от 1 до 10 номисм за модий земли)¹³⁶³.

Рис. 386. Мраморная фигура льва, найденная в 1905 г.

На то, что здания комплекса претория и базиликальный храм, в котором И. А. Антонова видела гарнизонную, военную церковь, близки по времени сооружения, указывает один уровень цокольного ряда, находки однотипной керамики и зависимость архитектурно-планировочного решения¹³⁶⁴. Этому наблюдению не противоречат находки при зачистках среди камней кладки базилики фрагментов белоглиняной поливной посуды, черепиц с рельефной меткой в виде орла и двух монет Василия I в западной стене¹³⁶⁵. Вместе с тем, под полом храма во время доследований, проведенных P. X. Лепером в 1910 г., оказались обнаружены «монеты Романа и Константина с Василием», а в южной стороне храма – монета Романа и Константина, то есть X в.¹³⁶⁶. Необычная для базилик этого времени форма храма, включенного в уже заложенный архитектурный комплекс претория, объясняется тем, что строителям пришлось буквально втиснуть его в свободное пространство, ограниченное с запада «переулочком» шириной 1,3 м от стены двора претория, a с востока полутораметровым проходом около 21 куртины¹³⁶⁷. Несмотря на скромные размеры и такую же как у претория простую иррегулярную кладку из крупных разномерных камней на грязевом «растворе», храм, поставленный на основание высотой около метра, отличала редкая пышность интерьера, со следами которого Κ. К. Косцюшко-Валюжинич столкнулся во время раскопок в 1905 г. около 18 куртины¹³⁶⁸. Но во всем великолепии он предстал во время работ весной 1907 г., когда траншея прошла по северной части здания. В тщательно и аккуратно ведшемся «Описании древностей» раскопщик отметил остатки «превосходной половой мозаики в алтаре» и перечислил по порядку почти три сотни мраморных архитектурных и декоративных деталей и их фрагментов – капителей и баз колонн, карнизов, плит, известняковых тонких и толстых колонн и капителей, а также 2438 кусочков разноцветной стенной мозаики (смальты), в том числе с позолотой¹³⁶⁹. Очевидно, именно на эту мозаику, отмеченную как «красивая», еще раз наткнулись во время рытья могил для разместившегося здесь карантинного кладбища: ее последние остатки пропали во время севастопольского чумного бунта 1829–1830 гг.¹³⁷⁰.

В дневнике P. X. Лепера от 21 июня 1910 г. было записано, что «внутри церкви были обнаружены древние могилы», но не отмечено их количество и устройство¹³⁷¹. При дальнейших доследованиях только в северо-западном углу храма удалось найти единственную, одновременную ему плитовую могилу длиной 2 м, шириной 0,8 м, заглубленную на 0,5 м ниже каменной забутовки пола. Стены ее были выложены плоскими камнями на глине, а дно – прямоугольными известняковыми плитами со сквозным отверстием 1,5–2 см диаметром¹³⁷². Поскольку храм оказался перекрыт земляной насыпью и каменной забутовкой с могилами XII в., он, видимо, просуществовал сравнительно недолго и не пережил преторий. Ведет в этой базилике новый кафоликон, к которому перешло значение епископального комплекса на северо-восточной берегу, нет оснований, поскольку «большая базилика», отождествляемая с храмом св. Апостолов, не утратила своего значения в X в., а только испытала некоторые перестройки, просуществовав до XIII в. включительно.

Рис. 387. Баптистерий базилики 1906 г. в «цитадели». Фото 2004 г.

Раскопки И. А. Антоновой в 1993 г. обнаружили в южной, нераскопанной половине базилики ее стилобат из бутового камня, который соединял западную стену здания с концами полукружий центральной и южной апсиды¹³⁷³. Но особенно примечательны следы пристройки с южной стороны храма, которые, на мой взгляд, с полным правом можно интерпретировать как остатки крещальни (рис. 387). Помещение, обнаруженное в 1994 г., имело ширину 2,8–2,9 м, длину 4 м (5,5 м по наружному обмеру)^1374. Южная стена базилики была смежна с крещальней, вход в которую вел из храма через проем, на ширину которого камни стены были выровнены и чисто тесаны. От плеча южной апсиды, там, где начиналось ее полукружие, для пристройки была выведена на три метра новая стена. В юго-восточном углу баптистерия в стену оказалась встроена каменная купель из известняка. Она представляла собой заложенный в восточную стену помещения блок (0,75 х 0,50 х 0,25 м), в котором высечено корытообразное углубление. Длинной стороной купель была установлена поперек стены, выступая внутрь помещения на 0,21 м. Толщина краев выемки достигала 0,08 м, глубина – 0,19 м. Ее наружные стороны усиливала обкладка из тонких тесаных плит. Спереди к купели примыкала охватывавшая ее П-образная архитектурная деталь, имевшая сверху парные неглубокие выемки прямоугольной и квадратной формы. Судя по их расположению, они служили для установки перед купелью некой деревянной конструкции с проемом к купели или небольших деревянных двухстворчатых дверей, над которыми могла быть размещена икона. Пол в крещальне был на одном уровне с полом базилики, так что купель возвышалась над ним на четверть метра. Она, несомненно, годилась только для крещения младенцев и ее легко было наполнить вручную, как полагалось согласно обряду. Первоначально сквозное отверстие размером 0,09 х 0,09 м для стока воды было пробито в восточной боковой стенке купели, позже воронкоообразное отверстие (диаметр – 0,08–0,18 м) пробили на ее дне. Освященная вода стекала не сразу в сток, а попадала поначалу в резервуар (0,5 х 0,6, глубиной0,65 м), выкопанный в земле и обложенный некрупными плоскими камнями. При этом дно резервуара было устроено над старым водостоком, проходившим в этом месте на глубине 0,9 м ниже пола крещальни. По нему вода попадала в магистральное сливное отверстие, находившееся напротив в куртине 21.

Помещение с устройством для стока воды не могло являться диакоником, професисом или проскомидийником базилики, поскольку в постиконоборский период такого рода пастофории размещались исключительно в боковых апсидах церкви¹³⁷⁵, а постройка крещальни в комплексе с храмом в «цитадели» состоялась в первой половине X в. По моим наблюдениям, это девятый и наиболее поздний из известных к настоящему времени херсонских баптистериев, который указывает на то, что строительство такого рода культовых сооружений в провинциальном византийском городе не прекратилось, невзирая на все более широкое внедрение практики устройства в храмах переносных купелей.

Раскопки, проведенные в 2003–2004 гг., позволили установить, что к югу от комплекса построек с двором и базиликальной церковью, на расстоянии 13,2 м к югу, через Южную площадь, находилось еще одно крупное обособленное здание, снивелированое к моменту строительства претория X–XI вв. Были раскопаны три крупных помещения почти правильной квадратной формы, следующие анфиладно по линии запад – восток. Общие размеры открытого здания – 18,0 х 6,60 м, общая площадь – 118,8 м2. Первое (западное) помещение имело площадь примерно 31 м2, второе, центральное, – 22 м2, третье, восточное, – 23 м2. В целом, постройка выглядела как прямоугольное в плане здание, которое, судя по значительной толщине стен, могло иметь второй этаж. Оно было сложено в технике двухпанцирной кладки, из подтесанного камня на земляном растворе. Кроме того, в кладе фундамента, сделанного несколько шире стен, встречаются сполии в виде плинфы с прослойками цемянки, которые поначалу были приняты за следы opus mixtum.

B 2006 г. удалось получить информацию об источнике таких сполий. В результате совместного исследования Харьковского национального университета им. B. Н. Каразина и Лаборатории им. Резерфорда и Эплтона (Оксфорд, Британия) была установлена идентичность строительных растворов не исследованной пока бани VII в., находящейся к западу от открытого здания, и образцов раствора, обнаруженного в заполнении слоя помещений¹³⁷⁶. Разрушение этой бани, очевидно, было вызвано необходимостью сооружения нового общественного здания, а строительный материал был частично использован при строительстве нового здания, а частично использован для нивелировки поверхности под это строительство.

Обнаруженное здание можно было интерпретировать как место размещения ранних фемных властей, поскольку находки материала из его фундамента указывают на строительство этого сооружения в 40–50-е гг. IX в., когда в Херсоне, согласно письменным источникам, появился византийский стратиг. Цитадель была наиболее подходящим местом для его резиденции. Раскопки показали, что монументальное сооружение просуществовало сравнительно недолго, до конца IX в., и было разобрано и снивелировано в связи с постройкой нового большого фемного претория из парных зданий со двором и гарнизонной базиликальной церковью X–XI вв.¹³⁷⁷.

В целом, история развития монументального архитектурного комплекса в «цитадели» Херсона являет собой яркий образец византийского провинциального общественного зодчества, сочетания усилий светских и церковных властей. Он заставляет по-иному взглянуть на возможности ромейского строительства в раннее средневековье и отказаться от бытующих в историографии представлений об отсутствии в это время в рядовых ромейских городах новых гражданских, административных, общественных зданий.

Рис. 388. План Мангупской большой базилики с примыкающей к ней крещальней (по А. Л. Якобсону)

Такого рода стройки, в которых проявлялась забота о благоустройстве города, не были единичны. Судя по находкам монет Василия I, синхронно с этим монументальным общественным строительством в «цитадели», в Херсоне велись работы по созданию инженерно-архитектурного комплекса с целью защиты Западной базилики № 13, входившей в предполагаемый женский монастырь св. Леонтия, от наносов глины с южной возвышенности. Поскольку Западная базилика располагалась в низине, которая окружена скалой, опускающейся довольно круто, во время дождей и таяния снега следовали большие наносы глины. Это вызвало необходимость строительства параллельно базилике с юга двух подпорных стен толщиной около метра каждая и на таком же расстоянии одна от другой, чтобы защитить базилику от заноса. Видимо, такая система подпорных стен опоясывала памятник не только с юга, но и с востока, где от южного края южной стены базилики первая, ближняя стена находилась на расстоянии 3,5 м. Все эти сооружения составляли одновременно ограду, отделявшую храмовый комплекс от остальной городской территории и подчеркивавшую его роль окраинного монастыря^1378..Одновременно между Западной базиликой и «базиликой на холме» (№ 14) была спланирована большая площадь из насыпного грунта, мощеная кулачным камнем-булыжниками 10–15 см в диаметре. Спустя столетие, после окончания осады города князем Владимиром, именно на восточном краю этой обширной площади, на месте ранней «базилики на холме», очевидно, по приказу князя была поставлена меньшая церковь («базилика А», пo C. А. Беляеву), по поводу которой Иаков Монах, агиограф блаженного Владимира, заметил, что ее выстроили «на горе святого Василия» (см.: рис. 177. II; 190. 51; 200)¹³⁷⁹.

С учетом полученных за последнее время поправок, нынешние знания о христианских храмах раннесредневековой Таврики позволяют прийти к выводу, что очередной, после второй половины VI – начала VII вв., «строительный бум», связанный с их сооружением, пришелся преимущественно на вторую половину VIII – первую половину IX столетий. Именно тогда были воздвигнуты новые трехапсидные храмы, преимущественно базиликальные, но уже не «эллинистические», с плоским деревянным, а «восточные», со сводчатым коробовым перекрытием, обособленными пастофориями и с квадратнымих столбами вместо колонн, отделявших боковые нефы и служивших опорой аркад, а также небольшие прямоугольные в плане постройки, одноапсидные, однонефные храмики, часто с обширными плитовыми могильниками рядом с ними. Следы этого строительства, нередко обнаруживающие с херсонским общность планировочного решения и использование единого строительного модуля, прослежены на Эски-Кермене, Мангупе (рис. 388), горе Бабулган (в 5 км к югу от Мангупа), в поселениях долины и низовьев р. Бельбек, на плато Пампук-Кая (рис. 389), на Бакле, у сел Поворотное (рис. 390), Гончарное (рис. 391), на поселении Хаспио в Ласпи, в Форосе, Симеизе, Суук-Су, в Верхней и Нижней Массандре, на горе Ай-Тодор в Малом Маяке, в Лагерном, около Алушты, а также за пределами собственно Юго-Западного и Южного Крыма – на Кордон-Обе, Теп-сене, горе Ильяс-Кая, близ с. Планерское, в Партените (рис. 392) и в некоторых других местах Таврики (рис. 393)¹³⁸⁰. К тому же времени относится начало возведения двухапсидных храмов¹³⁸¹. Этот «бум» можно объяснить двумя основными обстоятельствами: ранее построенные храмы за 150–200 лет функционирования отчасти обветшали, их количество и размеры перестали удовлетворять возросшему, благодаря естественному приросту, переселениям и успехам христианизации, числу прихожан. Именно с середины – второй половины VIII в. в Крыму, пользовавшемуся плодами византийско-хазарской кондоминатной политики, наблюдался значительный демографический подъем, приток протоболгарского населения салтово-маяцкого круга, рост числа поселений¹³⁸², что потребовало от византийских церковных и светских местных властей активизации усилий по христианизации – важнейшего проводника ромейского влияния среди местного населения Таврики, все еще отличавшегося религиозным невежеством¹³⁸³. Судя по эпиграфическим памятникам – редкой строительной надписи на греческом, сообщающей о возведении и освящении храма в селении Савгатухате (от тюркского «Дарованное»), такого рода стройки происходили в это время где-то в районе Горного Крыма, где действовал представитель хагана – тудун¹³⁸⁴. Между тем, идеологическая концепция христианства, впервые высказанная уже Евсеевием Кесарийским, предусматривала, что каждое приобретение Империи было приобретением христианства, и каждое завоевание христианства за рубежами цивилизованного мира было завоеванием Империи¹³⁸⁵. Поэтому сельские христианские культовые комплексы с их интерьером из керамических оконных вставок с прорезями в виде крестов, с кованными запрестольными крестами и прочей церковной утварью самым убедительным образом демонстрируют усилившееся втягивание этого населения в ромейскую среду, а значит, регулярные контакты с ромейскими городскими центрами Таврики, среди которых Херсон с его святынями, реликвиями несомненно являлся важнейшим местом притяжения паломников и организации религиозных миссий.

Рис. 389. Реконструкция плана базилики на плато Пампук-Кая (по А. Л. Якобсону)

В дальнейшем процессу строительства общественного и оборонительного характера, как уже сказано, могла содействовать организация на здешних землях фемы Климата до тех пор, пока через 10–15 лет, к концу 850-х гг., в силу причин внешнеполитического, военного свойства она не ограничилась собственно территорией Херсона¹³⁸⁶. Центр византийской администрации, несомненно, находился в городе и, конечно, эта администрация должна была инициировать общественное строительство, прежде всего, оборонительное. Обычно его датируют в весьма широких пределах – IX–X вв., но последовательность стратиграфии некоторых объектов этого строительства (последнее, третье утолщение куртины 1 и вырубка рва перед ней, возведение крепостных стен на западе, добавившее около 2 га новой территории, мощные подсыпки земли вдоль куртин 16–17 и 19, надстройка в юго-восточном районе протехисмы и основной боевой стены, устройство здесь новых боевых калиток, прокладка в периболе водостоков на новом уровне, сооружение комплекса претория) позволяют сузить время этого очередного «архитектурного бума» до периодов правления Василия I и Романа I Лакапина. Метрополия – «столица» византийских владений в Крыму в очередной раз готовилась во всеоружии встретить новые времена и новых врагов.

Рис. 390. План и стратиграфические разрезы к планам храмов VIII–IX вв. близ с. Поворотное. I – храм 2; II – трехнефная базилика (храм 1); 1–15 – номера могил (по А. И. Романчук)

Рис. 391. План базилики у с. Гончарного (по А. Л. Якобсону)

Все эти многочисленные работы по сооружению, перестройке, ремонту городских оборонительных сооружений, общественных построек, разнообразных культовых, производственных комплексов, жилых усадеб, хозяйственных, складских, кладовых помещений, какие практически непрерывно в том или ином объеме осуществлялись в Херсоне и его округе, давали средства существования местным наемным артелям строителей-икодомов, каменщиков, штукатуров и прочих «специалистов зубатки и мастерка». Стоит заметить, что строить купола храмов при всей простоте и эффективности методов их возведения требовались хорошие мастера, опытные ремесленники-практики, с этим бы не справился любой каменщик. О том же свидетельствует преобладание в херсонских храмах ранневизантийского времени более сложной пятигранной апсиды¹³⁸⁷. Только сохранением прочных основ развитого жилого строительства можно объяснить особое обилие со второй половины IX в. черепицы с рельефными буквенными, фигурными метками, обнаруживаемыми в изобилии при раскопках. Такие находки указывают на возникшую на месте ремесленную традицию вести фиксацию разновременных партий подобной продукции перед обжигом, – традицию, не встречаемую в эту эпоху более нигде за пределами Таврики и продержавшуюся в Херсоне довольно долго, несколько столетий¹³⁸⁸. Частые случаи изменения замысла в ходе работы, достройки, перестройки, относимые по мнению Р. Остерхаута, к специфике византийской «изменчивой», аддитивной формы проектирования, тоже подтверждают непрерывность процесса движения здешних архитектурных форм¹³⁸⁹.

Рис. 392. План-схема Парфенитской базилики (по А. Л. Якобсону)

Все это никак не увязывается с заявлением о прекращении жилого и монументального строительства в «обезлюдевшем, обнищавшем и словно вымершем» городе вплоть до X в.¹³⁹⁰. Напротив, можно согласится теми, кто, как проф. Η. П. Кондаков, имели веские основания полагать, что «...лучший строительный период и, по-видимому, наиболее блестяще время Херсонеса приходится на VII–IX столетия», а точнее, на конец VI–IX вв.¹³⁹¹. Это видно из того, что для конца IV–VI вв., периода переходного от позднеантичного к раннесредневековому, с определенной долей уверенности можно говорить о постройке и существовании в городе раннего храма апостола Петра (на месте будущей Восточной базилики № 36, «около купели»), храма св. великомученика, вероятно Феодора или Георгия, храма св. Луппа-воина, храма св. Лонгина и храма св. Фоки (судя по находкам форм для оттиска евлогиев VI в.), а также раннего христианского однонефного храма с вимой, нартексом, южным боковым пастофорием и пятигранной апсидой на месте базилики 1935 г., сооруженного в основном из саманных кирпичей и, вероятно, перестроенного в камне в третьей четверти – конце V в.¹³⁹². Надо полагать, их декору принадлежали те мраморные ионические, композитные, коринфские капители-импосты с листьями аканфа, протомами животных или птиц, иногда украшенные хризмой, фрагменты баллюстрады, парапета амвонов, которые можно датировать первой половиной, серединой, второй половиной, концом V в. и особенно первой половиной VI в.¹³⁹³.

Рис. 393. Храм в Верхней Массандре. 1 – план и разрез храма; 2 – конструктивные детали (реконструкция); 3 – арочный камень с росписью; 4 – внешний вид храма (реконструкция) (по О. И. Домбровскому)

Но пик активности возведения христианских культовых сооружений, куда попало и указанное мраморное наследие предыдущих веков, пришелся на конец VI – первую половину VII вв. Это в корне противоречить заявлению об ослаблении связей с Византией и о частичной реставрации языческих представлений в городе¹³⁹⁴. Именно к этому времени была построена основная масса базилик, число которых выросло по меньшей мере в четыре-пять раз (до 12), сооружены здания центрического типа – октогональная крещальня при кафедральном кафоликоне на северном берегу, объемный, купольный, тетраконхиальный, теофанический меморий, а также подвергся кардинальной перестройке прежний загородный храм Богоматери Влахернской, который принял крестовидную форму и вскоре украсился великолепной напольной мозаикой. Четыре из крупнейших, самых значительных храмов города (базилика № 23 на северном берегу, освященная во имя свв. Апостолов Петра и Павла; базилика № 28 на большой агоре; Западная базилика №13 – церковь во имя св. муч. Леонтия Киликийского; крестовидный храм №19 на месте античного театра, вероятно, церковь во имя свв. муч. Сергия и Вакха) имели мраморные амвоны не редуцированного, константинопольского типа, на которых проходила главная часть литургии (литургия оглашенных, литургия Слова). Позже в трех из них (кроме базилики № 28) был устроен высокий, вместительный ступенчатый синтрон с архиерейским седалищем, что указывает на многочисленность их старшего клира, особую парадность служб по некоторым дням и сохранение ведущей роли большинством из этих кафоликонов – «филиалов» главного епископального храма свв. Апостолов¹³⁹⁵.

О том же говорит присутствие в них или рядом с ними баптистериев, выстроенных преимущественно во второй половине VI – начале VII вв., число которых к концу раннего средневековья достигло, вероятно, шести-девяти (около Уваровской, Восточной, Западной базилик, базилики № 28, базилики фемного претория, а также в базилике 1935 г., «базилике в базилике», «храме с ковчегом» и загородном храме Богоматери Влахернской), причем среди них были как крещальни чистого типа, так и крещальни-мартирии с углубленными или поднятыми купелями. Все эти сооружения прекрасно вписались в оставшийся неизменным доминантный каркас застройки христианского Херсона, поскольку строительство велось в важнейших точках рельефа, с учетом исторической традиции и планировки, привязанной к очертаниям плато водораздела, пересекавшего город в направлении запад – восток¹³⁹⁶.

Рис. 394. Реконструкция обьемно-планировочной структуры базилик Херсона. 1 – Восточная базилика; 2 – Западная базилика; 3 – базилика 1935 г.; 4 – «базилика в базилике»; 5 – базилика №28 на агоре; 6 – Северная базилика; 7 – базилика 1932 г.; 8 – Уваровская базилика (по Ю. Г. Лосицкому)

Не исключено, что объяснение «архитектурного бума», открывшего раннесредневековую пору истории, кроется в целом комплексе причин, сработавших разом: это и превращение Херсона в центр византийского дуката на крымской земле, и окончательное завершение процесса христианизации города, и решение проблемы канонизации первых херсонесских мучеников, епископов-подвижников, вообще, появление в городе значимых св. мощей, и обретение реликвиями смысла после того как им нашли места в подлинной истории, и необходимость в новых культовых зданиях вследствие обветшания прежних немногочисленных христианских храмов, построенных в конце IV–V вв., и бурный рост паломничества, и выделение государственных и церковных средств под программу такого крупномасштабного имперского строительства, и стабилизация политического положения в Таврике вследствие заключения мира с тюркским каганатом в 589/590 г., и, наконец, реакция на перенесенный катаклизм, который потребовал усиленных молений об избавлении в дальнейшем от опасности и ликвидации последствия очередного после 480 г. достаточно мощного землетрясения или, скорее, серии продолжительных, но с перерывами подземных толчков, сопровождавшихся разрушением, повреждением зданий по всей территории городища и человеческими жертвами. Судя по статистике периодичности таких сейсмических катастроф для Крыма и сведениям византийских историков для Константинополя и севера Малой Азии, такие толчки могли случиться как раз ко второй половине VI в., а точнее, в 550-х гг.¹³⁹⁷.

Только этим можно объяснить, почему оказались засыпаны многие рыбозасолочные цистерны с неиспользованными до конца остатками анчоуса, причем это обнаруживается даже там, где поблизости не велось возведение христианских храмов и, значит, херсонитам не было необходимости заниматься предварительной нивелировкой местности под их застройку. Насколько был мощным импульс к строительству можно судить по тому, что за сравнительно короткий срок, за четыре-пять десятилетий к началу VII в. в городе было сооружено свыше двух десятков одних только культовых построек, из них 11–12 базилик (рис. 394). Следовательно, на одну постройку уходило в среднем три-четыре года и это был очень высокий темп, который трудно было выдерживать не столько физически, сколько экономически.

А. И. Романчук обратила внимание на свидетельство Льва Диакона о том, что для восстановления обрушившихся от страшного землетрясения в конце X в. купола и западного свода Великой церкви потребовалось шесть лет, что заставляет усомниться в масштабах строительной деятельности херсонитов¹³⁹⁸. Даже если указанный срок относится только к работам в Св. Софии, а не к прочим разрушенным домам и селениям, о которых писал хронист, объективности ради следует учесть и другие примеры. Так, поздневизантийские задачники, отражавшие реальную практику жизни, указывали, что для строительства простого безордерного здания, дома, усадьбы было достаточно 30–50 дней¹³⁹⁹. Разумеется, общественные здания требовали больше средств и усилий, но и они порой воздвигались весьма споро. Продолжатель Феофана сообщает, что в честь мятежника Вардана Турка, провозглашенного василевсом летом 803 г., был «построен и возведен храм», причем произошло это немногим более чем за месяц, так как Вардан поднял восстание 19 июля, а уже 8 сентября покинул свое войско¹⁴⁰⁰. Понятно, что этот храм в одной из малоазийских фем соорудили местные опытные, вполне квалифицированные икодомы, для которых такие работы были не в новинку. Можно не сомневаться, что их херсонские коллеги по ремеслу не уступали им в опытности и сноровке.

С ликвидацией последствий катаклизмов увязывается и необычайный размах гражданского жилого строительства, зафиксированный во второй половине VI – первой половине VII в. практически во всех кварталах города. Косвенно это указывает, что людские потери в результате стихийного бедствия оказались не очень значительными, менее трети населения, и живой потенциал города довольно быстро восстановился. Затем каждое столетие к сложившемуся фонду не прекращавших своего существования общественных зданий, в которых культовые составляли большинство (26 памятников), добавлялось как минимум два-три храма, молельни, евктириона, преимущественно монастырских, так что в итоге к первой половине X в. общее количество церковных сооружений только в одном Херсоне, без учета его сельской периферии, превысило четыре десятка (см.: Список общественных сооружений Херсона в VI–X вв.). Плотность прихожан на храм сократилась в среднем в два раза, примерно со 150 до 300 на храм. К слову, большое количество церковных сооружений говорит о многочисленности клира, который, как и в большинстве других византийских городов, насчитывал не менее одной десятой, а иногда и четверти численности населения¹⁴⁰¹. В этом случае в раннесредневековом Херсоне с его примерно 6 тыс. населения жило не менее 500–600 человек духовного звания, что соотносится с числом монастырей, храмов, церквей, мартириев, мемориев, баптистериев и молелен (в среднем по 13–15 клириков на каждый из 37–38 известных к настоящему моменту раннесредневековых храмов, молелен, мартириев, которых могло быть и больше). Учитывая потребность в старших и особенно в младших служащих клира, – пресвитерах, священниках, диаконах, диакониссах, иподиаконах, алтарниках, анагностах-чтецах, певчих, канонархах, аколуфах, могильщиках, игуменах, монахах и прочих, упоминаемых в византийских евхологиях, это число представляется не таким уж большим¹⁴⁰². Для сравнения, в египетском Оксиринхе, имевшем и площадь, и население в пять раз больше Херсона, на четыре десятка церквей приходилось 3000 клириков, то есть в среднем 75 человек на храм¹⁴⁰³.

Следовательно, говорить о «средневизантийском возобновлении» городской жизни и строительства, как делают некоторые исследователи, в отношении византийского Херсона не приходится¹⁴⁰⁴. «Коллапс городской жизни», якобы наступивший в Византии в первой половине VII в., если и был, то касался старых муниципальных, полисных институтов, но не внешних форм города и его памятников¹⁴⁰⁵. Перестройка общества, в том числе его духовной жизни, привела к тому, что ромеи стали строить меньше, но, подчеркнем, все же строили¹⁴⁰⁶. Именно в «темные века» здесь появились такие новые общественные здания как крестовидный кимитирий-липсанотека при Западной базилике, базилики №26, №32 и крестовокупольный храм №29 на агоре, загородный крестовидный храм св. Созонта, гробничный евктирион в оконечности южной галереи Западной базилики, церковь или молельня в оконечности южного нефа Северной базилики, еще одна молельня, пристроенная к южной стене той же базилики, а в конце IX – начале X. вв. добавились базилика с баптистерием при византийском претории и загородный меморий св. Климента. И это перечислены только известные к настоящему времени объекты культового строительства, число которых было явно больше, особенно вдоль главной продольной улицы в западной части городища, если учесть последние данные аэрофотосъемки¹⁴⁰⁷. Пример Херсона как раз объективно, убедительно показывает, что потенциал раннесредневекового провинциального строительства не был столь убог, как представляется некоторым византинистам, и мог обеспечить сооружение не только «мелких церквей и реставрацию более древних зданий»¹⁴⁰⁸.

Однако следует учесть, что уже к концу VII в. задача создания очень крупных, универсальных по замыслу сооружений, унаследованная от античного мира, ушла в прошлое. Храмы стали строить, как выразился В. М. Полевой, «по соображениям современных нужд», соответствовавшим новым материальным и культурным потребностям, когда место просторных публичных царских и епископских базилик заняли частные и монастырские храмы гораздо меньшего размера, с карликовыми пропорциями архитектурных элементов, рассчитанные на приобретавший все больший вес индивидуальный или семейный культ, интерьер которых мог рассматриваться как единое целое, а на первый план стали выдвигаться целесообразность и соответствие потребностям более камерного средневекового общества, масштабу компактного прихода, провинциального города, но не Империи^1409. Социально-эстетические вкусы начинают все больше ориентироваться на интимное общение с Божеством. В то же время процесс унификации, консолидации и упрощения литургии привели к тому, что постепенно городские обрядовые шествия и ритуалы стали разыгрываться в значительно сократившемся пространстве, потеряли свою массовость, «уличность», а само богослужение стало более индивидуализированным¹⁴¹⁰. Как подытожил в своем исследовании Р. Остерхаут, «новые, небольшие, масштабы архитектуры идеально отвечали запросам благочестивого частного человека в закрытом обществе»¹⁴¹¹. Так что и тут по меркам эпохи у херсонитов все обстояло в порядке.

Из светских сооружений общественного характера следует указать на ранневизантийский монументальный архитектурный комплекс, возможно, с больницей, носивший имя св. великомуч. Феодора, и соседствующее с ним городское водохранилище – castellum aquae,"правительственный дворец» – огромное «здание Г» и другие обширные многокамерные постройки недалеко от малой агоры – перекрестка главных улиц, общественные туалеты рядом с 14 куртиной и около XXII приморской башни, не менее трех бань, а к концу IX в. – главная потестарная структура, выстроенный взамен прежнего обширный комплекс византийского нового претория, видимо, включавший сокровищницу, казармы, тюрьму, с несколько позже пристроенной к нему базиликальной церковью в «цитадели». Таким образом, даже монументальное строительство, не говоря уже о жилом, никогда не замирало полностью. Перестройки, местами полные обновления, очевидно, следовали циклам, подчиненным не неким «периодам упадкам», якобы присущим «темным векам», а давно сложившейся практике эксплуатации общественных зданий и жилых усадеб, согласно которой от начала до конца существования постройки проходило примерно два столетия (плюс-минус 50 лет). Это вполне совпадает с основными пиками строительной активности во второй половине VI – первой половине VII вв. и второй половине IX – первой половине X вв., причем если первый «строительный бум» был вызван целым комплексом причин, среди которых была и экологическая, то второй, более скромный, объясним, вероятнее всего, государственными финансовыми вливаниями после образования фемы¹⁴¹². Поэтому мне видится иной облик этого византийского провинциального раннесредневекового города.

Он был хорошо, по всем тогдашним правилам фортификации и военной теории защищен¹⁴¹³. С сухопутной стороны протяженность городских стен достигала 2,5 км, а общая протяженность крепостной ограды (с суши и с моря) составляла около 4 км¹⁴¹⁴. Двухпанцирные оборонительные стены, основная и передовая, были сложены из тесаных блоков на прочном известковом растворе с внутренней каменной забутовкой и увенчаны парапетом с двухскатными мерлонами – колпаками зубцов, предназначенных для укрытия защитников города от вражеских камнеметов и стрел. Двое больших двухпилонных коридоробразных ворот с коробовым сводом – южные, так называемые «Мертвые» (e Nekre auloporta), между башнями XII и XIII, и западные – «Святые» (ta Іега) или «Красивые (на старославянском – Красные)» (е Omorthe auloporta), между 12–14-гранной снаружи угловой башней VIII и квадратной башней VII, прикрытые на всех участках непрерывной протехисмой, служили въездом в Херсон и встречали идущих к его святыням паломников¹⁴¹⁵. Одни из этих ворот, скорее всего, западные, уцелевшие к 1578 г., назвал «великолепными» Мартин Броневский¹⁴¹⁶. Ему же вторил П. С. Паллас, упоминавший не раз виденные им во время посещения Херсонеса в 1794 г. «красивые городские ворота»¹⁴¹⁷. Возможно, к оформлению и украшению Западных ворот относились части вторично использованной в средневековье большой мраморной фигуры стоящего льва с пышной гривой, повернутой влево головой и приподнятой правой лапой, античной работы, обнаруженной при раскопках остатков небольшой «цитадели» с толстыми стенами на извести, которая с наружной стороны защищала въезд в город¹⁴¹⁸. Как и аналогичная скульптура стража из претория «цитадели», она могла иметь отношение к надгробным памятникам некрополя, откуда ее перенесли к воротам, недаром получившим название Красивые. Еще одни малые ворота шириной около 2,2 м были устроены к X в. на крайнем северо-западе городища, в начале 1 куртины, под прикрытием приморской угловой башни I с крестовым перекрытием. Меньшая, высотой 2,3 м и шириной 1,7 м, приземистая калитка с арочным сводом и мраморным порогом, сооруженная не ранее X в. на месте разобранной старой надвратной башни древнегреческих ворот IV–I вв. до н.э., вела через начало перестроенной 16-ой куртины из перибола по улице в портовый район и обратно, очевидно, для удобства связи с гаванью и птохионом св. Фоки Навта в Карантинной бухте. Другие три калитки шириной около 1,5 м в 19-ой куртине позволяли в случае нужды быстро попасть на территорию юго-восточной «цитадели», войдя в перибол через внешние ворота около клавикулы самой мощной башни Зинона, достигшей своего максимального диаметра в 23 м. В свою очередь «цитадель» с ее преторием и гарнизонной базиликой сообщалась с портовым районом города через калитку по середине 18-ой куртины, переделанную в X в., после устройства нового яруса куртины, в сводчатый проход. Общее число раннесредневековых оборонительных башен круглой, полукруглой, но преимущественно квадратной и прямоугольной формы простиралось до 30¹⁴¹⁹. Некоторые из них имели крестовые своды, достигали пятнадцатиметровой высоты, а сами массивные двойные крепостные стены имели от 2,5 до 5 м толщины при высоте в зависимости от конфигурации местности на разных участках обороны от 4–6 до 10 м.

С востока, от приморской площади с храмом апостола Петра до западных, Святых или Красивых ворот тянулась унаследованная от античных времен главная продольная улица – типичная meses leophorou длиной около 900 м и шириной от 5,5 до 7,4 м. Название этого годонима остается неизвестным, но он имел первостепенное значение, проходил через большой рынок-агору площадью около полугектара с выстроенными на нем обширной, крытой камарным кирпичным сводом водосборной цистерной, несколькими палатиями и храмами, а напротив южных, Мертвых ворот пересекал главную поперечную улицу, в свою очередь соседствовавшую в месте пересечения с еще одной, малой агорой. По названию последнего урбанонима весь прилегавший «регион» с расположенными здесь общественными, возможно, административными зданиями, «дворцами», в одном из которых в ранневизантийское время еще действовал афедрон на 30 мест, был известен херсонитам как mikras agora.

Город выглядел гораздо более упорядоченным и строго спланированным, чем некоторые прочие византийские города, даже такие крупные как средневековый Пергам¹⁴²⁰. Площадь его жилой застройки составляла около 200000 м2 при количестве населения около 6–7 тыс. человек (в среднем 30 м2 на человека или около 180 м2 на семью – размеры обычной, типовой городской усадьбы). На улицы приходилось примерно 60000 м2. Особенно показательно, что площадь, занятая общественными сооружениями, достигала около 80000 м2, и их соотношение с общей площадью города было не меньшим, если не большим, чем в античную эпоху¹⁴²¹. Стены общественных зданий вели преимущественно в системе двухпанцирной кладки из слегка подтесанных камней, часто сполий, с минимальной бутовой забутовкой на известковом растворе и лишь к концу раннесредневекового периода стали сменять этот раствор на глиняный, земляной. Периодические находки известковых ям и следов больших круглых печей для обжига извести свидетельствуют о том, что херсонские икодомы усвоили и долго не забывали римскую технологию строительства. Существовала ли декоративная разделка швов, роспись внешних стен, оттенение или прочерчивание их краской, остается неизвестным. Пример такой росписи экстерьера являли лишь апсида Уваровской базилики и соседний баптистерий, на известковой штукатурке которых сохранились слабые, со следами подновлений красно-коричневые лини, имитирующие прямоугольники-квадры¹⁴²². Внешний облик зданий, вероятно, оставался сухим, а для культовых построек такой аскетизм был даже преднамерен, символизируя рубище Иисуса Христа, в котором Он принял крестную казнь¹⁴²³. Впрочем, в городе было около полутора десятков сооружкений, сложенных в технике opus mixtum, а, как известно, в Византии использовали прием росписи стен под эту кладку¹⁴²⁴.

Отсутствие зеленых насаждений было характерно, но зато на высокий уровень городской культуры херсонитов указывает функционирование развитой системы водоемов, водостоков, дренажных ям, колодцев, наличие нескольких общественных бань, странноприимного дома–птохиона, монастырского носокомиона или богадельни и просторной, капитально выстроенной ятрины в архитектурном комплексе около Южных, или, как их азывали херсониты, Мертвых ворот. В целом, можно заключить, что уровень благоустройства по сравнению с предшествующим, римским периодом, если и снизился, то весьма незначительно. Это заставляет по-иному взглянуть на бытующие в историографии представления о ничтожном санитарном состоянии византийских городов, даже крупных, улицы которых якобы были полны грязи, луж, колдобин, ям с нечистотами и помоями, выплескивавшимися из домов¹⁴²⁵.

В Херсоне было считанное число молитвенных домов, то есть храмов без престола, где богослужение происходило в определенные дни года и к которым не были приписаны лица духовного сана. К их числу следует с полной уверенностью отнести тетраконхиальный меморий (№47), построенный на легендарном месте совершения чуда епископа Капитона, и первоначальный вариант загородного большого крестового храма Богородицы Влахернской. В скором времени, уже в середине – второй половине VI в., последний был превращен в монастырский мартирий рядом с агиасмой, посвященной Богоматери целительнице. Главную гордость города составляли не менее 12 кафоликонов – приходских соборов (главный, кафедральный – Уваровская базилика, и филиальные – базилика Крузе, Восточная, Северная базилики – №23, 7, 36, 22, базилики 1935 г. и 1932 г., ранняя, большая «базилика в базилике» №15, базилика № 17, ранняя «базилика на холме» №14, базилика № 28 на агоре, храм № 27, «храм с ковчегом» №19) плюс монастырский собор-кафоликон (Западная базилика №13), которые были освящены через положение в них мощей или через печать помазания святым миром и в которых ежедневно шли богослужения. Наличие в храмовом облике некоторых из них знаков епископского достоинства (иерейское седалище в синтроне, амвон, крещальня с северной, реже, с южной стороны) указывает на черты епископского богослужения в таких местах. В разных частях Херсона существовало не менее пяти таких зданий, являвшихся одновременно центрами крупных храмовых комплексов: на восточной площади – Парфеноне находился базиликальный храм апостола Петра; на северо-восточном берегу около Увровской базилики – большой кафедральный храм свв. Апостолов; в центре, на большой агоре – крестовидная церковь св. Василия; на месте античного театра, около малой агоры и Южных ворот – крестовидная церковь свв. муч. Сергия и Вакха; на северо-западной оконечности городища – базиликальная церковь св. муч. Леонтия Киликийского. Примечательно, что почти все они совмещались с жилыми и хозяйственными постройками в единый комплекс, демонстрируя развитый церковно-хозяйственный быт. С учетом центрального храмового комплекса на большой агоре, названные кафоликоны удивительно симметрично соответствовали основным четырем частям (meros), регионам города, на которые его делило перекрестие главных продольной и поперечной улиц, грамотно, удобно устроенных с учетом рельефа проходившего по середине Херсонесского мыса водораздела и холма в северо-западной части городища. Кроме того, можно предположить, что храмы, вынесенные на возвышенные места и особенно хорошо просматривавшиеся с моря вдоль северного и восточного берега, служили навигационными ориентирами, чему имеются многочисленные примеры во всех регионах с развитой культурой мореплавания¹⁴²⁶. Основным районам города также соответствовало наличие в них нескольких баптистериев, числом не менее шести. Крестовидные постройки рядом с Восточной и Западной базиликами играли роль молитвенных домов и кимитириев, мощехранительниц, а две поминальные церкви с подземными криптами – у главной продольной улицы, в III квартале, и на территории «дома Св. Леонтия», близ западной античной оборонительной стены, были, очевидно, связаны с почитанием памяти первого мученически погибшего миссионера, епископа города – Василия (Василея). К слову, реликвии и мощи изменили статус Херсона, сделали из него цель массовых паломничеств.

Внутри стен этого прекрасного, внешне благополучного, сохранившего устойчивую, четкую планировку, вполне благоустроенного по меркам эпохи города, сложенного из белого или слегка желтоватого, как бы золотистого известняка, подымались крыши примерно тысячи зданий, преимущественно частных двухэтажных усадеб и более редких общественных построек, краснели черепичной кровлей свыше десятка базилик, среди которых своими размерами выделялись епископальный комплекс с кафоликоном Свв. Апостолов, соседняя с ним Северная базилика, возможно, церковь св. муч. Прокопия, «дворец» и другие обширные здания недалеко от Мертвых (Южных) ворот и малой агоры, монументальная, отделанная внутри мрамором постройка, вероятно, общественная лечебница, рядом с вместительным водохранилищем, в свою очередь функционировавшим около трехсот лет, до первой половины IX в., прямоугольник византийского фемного претория с небольшой, но роскошной базиликой в «цитадели», обширный западный монастырский комплекс св. муч. Леонтия Киликийского, взметнувшаяся ввысь ротонда мемория св. Капитона, а также виднелись конические, сводчатые, купольные крыши шести крестообразных в основе храмов, мартириев и видного октогонального баптистерия на северном берегу, свидетельствующие о зажиточности и благочестии горожан и их имперских властей.