Раздел 5. Ритмы жизни. Будни и праздники ромеев

Черты любой цивилизации, и византийская не исключение, лучше всего проявляются через повседневность. Ее повторяющийся круг, разнообразие в который вносили праздники, рассвечивал разными красками мир крестьянина, горожанина, аристократа. Каждый трудился, ел, пил, одевался в различные одежды, украшал себя, веселился как мог, и в этой повторяющийся, ритмичной повседневности, в этом танце обыкновенной жизни, медленно менявшейся от столетия к столетию, для ромеев был заложен сам смысл существования, каким бы тяжелым или легким оно ни было.

Деревня была фундаментом византийской экономики и общества. Крестьяне во все времена оставались основными работниками Империи. Особенно отчетливо это проявлялось с VII в., когда новая экономическая и финансовая система стала основываться более на деревне, чем на городе.

Положение крестьян зависело от разных обстоятельств, прежде всего от погодных условий, которыми определялось главное – урожай. Рабочий день агрикола или георга, то есть земледельца-пахаря или крестьянина (византийские источники различали эти понятия) начинался с восхода солнца и заканчивался только с наступлением темноты. Их мир был миром тяжкого труда и редких праздников. Круглый день деревенская семья трудилась в поле, саду, винограднике, занималась выпасом домашнего скота. Именно количество последнего определяло степень достатка.

Земля делилась под запашку, под пастбища и под источники сырья. В основном выращивали пшеницу и ячмень, причем пшеница была преимущественно твердых сортов, из числа тех, что ныне употребляют для макаронных изделий, или пленчатой, типа полбы-двузернянки, которая служила основой для овсянки и сухих каш, называемых в Геопонике трагос. Кое-где сеяли просо, хотя в небольших количествах: любили его не все, многие ромеи считали, что оно тяжело для желудка. Рожь оставалась относительным нововведением даже в XIII в. Зато уже в средневизантийский период в ход постепенно вошли такие культуры как сахарный тростник и хлопок, правда, не повсеместно. Это была не исконно византийская культура.

Выращивание хлопка началось с I в. до н. э. на Ближнем Востоке, куда он был завезен из Индии. Изготовляли хлопковую ткань и в Египте, но в эпоху поздней античности все еще весьма ограниченно. Только после арабских завоеваний VII в. выращивание хлопка и производство тканей из него стало более широко распространяться в Восточном Средиземноморье и со времнем появилось собственно в Византии. К примеру, хлопок рос на Крите в поздневизантийский период и там же, в местах с налаженной ирригацией, собирали сахарный тростник.

Земледельцы обрабатывали участки земли, расположенные на разных полях, иногда распланированных террасами. Как и выращивание разных зерновых культур, это защищало от неурожая.

Агротехника почти не изменялась. В орудиях труда значительную роль играло дерево. Известно, что обработку земли как правило вели с помощью главного инструмента – довольно простой сохи-аротрона, которая представляла собой деревянный стержень. Один его конец соединялся с ярмом упряжи, а к другому присоединялись сошник-крискеллон и рукоятка, на которую налегал землепашец. Соха была лучше приспособлена к легкой почве средиземноморских равнин, чем тяжелый плуг, поэтому его редко использовали, разве что для поднятия неатоса или агрии – глинистой, заброшенной или дикой, лесистой, необработанной земли, что представляло большую трудность. Из других деревенских инструментов в ходу были неизменная железная или деревянная мотыга с двумя зубьями – дикелла, деревянная лопата, ручная палка-сажалка, железный серп – дрепанон, коса, двузубые вилы-лисгарион, двойной молот или двуглавая колотушка, а единственной «машиной» – мельница, на которой мололи зерно или отжимали масло.

Мельницы, работавшие от силы воды или животных, таких как волы, мулы или ослы, размещали в удобных местах, на общих или на своих участках, иногда вдали от деревни, а хозяев величали «господами эргастириев». Ветряные мельницы с передаточной системой трансмиссии появились в Византии поздно, в XIV в., хотя они были в ходу в Персии с VII-VIII вв. В условиях недостаточного водного снабжения, такие мельницы стали особенно востребованы на некоторых византийских островах, например, на Лемносе. Но куда чаще в крестьянском хозяйстве можно было встретить использование ручной мельницы роторного типа из двух каменных жерновов, производительность которой была вполне достоточна для обслуживания нужд семьи. Жернова высекали из твердых пород известняка, вулканических пород, базальта, причем делали это особые мастера.

Масло из оливок, льна, сезама давили под прессом, который мог быть с грузом – противовесом и длинным рычагом или винтовой. В ранней Византии винтовой пресс использовали и для отжимания винограда, хотя такого рода технология зафиксирована только в Палестине. Куда чаще встречаются остатки тарапанов – корытообразных давильных площадок со сливом, вырубленных в скале или высеченных из блоков известняка.

Плодородие почвы, особенно садов и огородов, стремились увеличить за счет ирригации – системы каналов, акведуков, цистерн, которая требовала постоянного ухода. В Месопотамии, Сирии издавна применяли для полива вертикальное водяное колесо – нарию. Использовали его в Анатолии и в европейских фемах. Античный простой ворот-коромысло – геранон, служивший для тех же нужд, был в ходу, вероятно, повсеместно. Колесо с прикрепленными к нему сосудами – сакийа черпало воду из источника или цистерны и выливало ее в желоб, по которому вода поступала к месту полива. Это же приспособление использовали для дренажных, осушительных, мелиоративных работ. При хорошем поливе в некоторых районах Византии можно было снимать по два урожая в год.

С целью улучшения плодородия следили также за тем, чтобы отобрать под сев лучшие семена. Вероятно, велась их селекция, но урожайность все равно оставалась небольшой в сравнении с нынешними стандартами. В среднем она была ближе к соотношению 1:5, нежели 1:3, как считают некоторые историки. То есть взамен одного посеянного зерна крестьянин получал 35 зерен урожая, хотя бывало, что земледелец не собирал и того, либо, напротив, получал невиданно богатый урожай. Условия для подобных казусов в такой огромной стране, как Византия, были самые разнообразные. К тому же надо заметить, что приведенные выше средние показатели были типичны для подавляющего большинства аграрных стран Средневековья и по сути дела не менялись до Нового времени.

Все покоилось на мускульной силе и животной тяге. Грузы, до полутонны максимум, ромеи перевозили с помощью единственного транспортного средства – двух- или четырехколесной повозки, запряженной волами или мулами. При большем весе хомут душил животное. Для защиты его шеи от трения использовали различные приспособления, а упряжь в виде повода и уздечки обычно делали из веревок. Случалось, что при пахоте особенно жирной, вязкой земли, какая была в долине реки Меандра на западе Малой Азии, применяли буйволов, поскольку только они были в состоянии тащить тяжелый плуг, необходимый в таких случаях. А вот лошадь так и не вошла в крестьянское хозяйство. С вьюками, – до IX в. неподкованная, без седла и стремян, – она годилась для езды, но никак не для работы на поле.

Сменялись времена года, за пахотой следовал сбор урожая, за жатвой вновь приходила пахота. Так, размеренно и неторопливо, словно по кругу, циклами, протекала жизнь ромейского труженика-земледельца. Ее недвижимая история отбрасывала государство, политику и события.

В позднюю античность самые крупные деревни в Египте могли иметь по 5000 обитателей, тогда как маленькие села насчитывали по несколько сот человек. Но чаще всего крестьяне жили в деревне, которая состояла из небольшого количества домов. Радолив, одно из крупных сел восточной Македонии, в начале XIV в. насчитывал население около 1000 человек, однако многие другие деревни были гораздо меньше. Постройки жались друг к другу, концентрируясь вокруг одного или нескольких общих колодцев, возле которых любили собираться женщины. Каждый дом имел свой внутренний двор с хозяйственными, подсобными помещениями, площадь которых превосходила жилую часть. Преуспевающие крестьяне жили в двухэтажных, крытых черепицей домах, куда поднимались с улицы по лестнице, но большинство удовлетворялось парой жилых комнат под кровлей из посеревшей старой соломы. Археологи называют такие постройки, выполненные их необработанного камня, двухкамерными. Они плохо освещались, и еще хуже обгревались.

Наделы пахотной земли – хорафии, отдельные небольшие усадьбы, подсобные хозяйства – кафедры, приусадебные участки – эксофирии находились за пределами этого обжитого центра, на периферии, как и фруктовые сады, огороды, оливковые, инжирные, ореховые рощи и виноградники, часто огороженные кольями изгороди. Эти легкие ограждения носили временный харктер и после снятия плодов участки становились доступными для пастьбы скота. Он собирался в общем стаде-агеле, за которое отвечал пастух со сторожевыми собаками. Изобличенный в гибели, ранении или ослеплении животного по его вине и давши в этом ложную клятву, пастух жестоко карался отрезанием языка. Каждый платил пастуху пропорционально количеству собственных животных. За ними надо было бдительно приглядывать, ибо оставшись без надзора, они могли свалиться в ров, наткнуться на колья, потравить чужой виноградник, попасть в западню, поставленую во время сбора плодов, да и хищные звери, знакомые нам лишь по детским сказкам, – медведи, дикие быки-туры, олени, косули, кабаны, лисицы, а особенно волки, бродили даже в полях и лугах вблизи сел и городов. На них, как и на зайцев, бобров, ласок, хорьков, диких уток, дроф, ржанок, голубей охотились, но сама охота рассматривалась отнюдь не как популярное увлечение, а как способ пополнить запасы шкур, меха и особенно пищи, необходимой для выживания. Последней цели служило также собирание диких плодов, ягод, меда диких пчел. Нет сомнений, что человек деревни чувстовала себя гораздо менее защищенным, чем обитатель города. Разумеется, такие суровые условия существования тела не могли не способствовать огрублению человеческой души.

Впрочем, зажиточные крестьяне, тех кого с VI в. называли по-гречески деспотаи тон георгон – «деревенские господа», подчас располагали великолепными имениями, обрабатывали обширные земли, имели известные с древности водяные мельницы разной конструкции и назначения, специальные помещения для давки винограда, обязательно содержали пасеки, много разнообразного скота и на вырученные от хозяйства средства могли прикупить еще земли или взять ее в аренду. Если поселение разрасталось и была возможность возделывать землю на значительном расстоянии от него, некоторые крестьяне отправлялись на выселки, которые имели вид фермы или крошечного хутора, известного как агридий или кафедра. Размеры последних обычно были невелики – от половины модия до 10–11 модиев земли, хотя встречались и кафедры очень крупных землевладельцев.

Крестьяне занимались не только сельскохозяйственным производством. Их имена свидетельствуют, что среди сельских поселенцев были и промысловики, ремесленника – гончары, кузнецы. Лесные ресурсы тоже были весьма значительны и вносили свой вклад в деревенскую экономику, особенно в заготовку топлива, выжиг древесного угля. Это было тяжелое, но прибыльное занятие. Древесный уголь получали так: штабель нарубленных дров покрывали дерном, делали в дерне продухи и поджигали. Необходимо было 10–15 дней поддерживать медленное и равномерное тление, а уголь трамбовать специальной деревянной колотушкой-трамбовкой. Это была работа без отдыха, в дыму и копоти, к тому же смертельно опасная, – ведь углежоги, трамбуя уголь, ходили лишь по слою дерна и запросто могли провалиться в гору раскаленного угля. Разгребя кучу, уголь очищали от земли, дробили и складывали в корзины, мешки, в которых везли на продажу, заказчикам, особенно в города, где на этот товар всегда был спрос. Иногда усадьбы-кафедры размещались близь зарослей тростника, который поставляли на переработку в соответствующие эргастирии. Вообще, крестьянские общины, расположенные вблизи городов, имели больше шансов на процветание. Деревни, находившиеся у рек или морей, активно занимались рыболовством. Некоторые поселения специализировались на шитье парусов, производстве оливкого масла и вина.

Односельчане действовали совместно, защищая свои интересы. Они сообща могли судиться с соседним монастырем, посягавшим на их права, отстаивать возможность пользоваться водоемом, выпасом, лесом. У них были свои выборные старшины. Например, в ранневизантийском Египте глава деревни-комы – комарх распределял налоговые обязательства.

Самой важной функцией деревни была фискальная, хотя крупные, влиятельные землевладельцы часто отделялись от фискального объединения, какое представляла собой небольшая деревенская община – хорион. Все плательщики податей заносились в списки государственного кадастра. В VIII- IX вв. официалы собирали налог в зависимости от качества обрабатываемых земельных держаний. Если крестьянин был не в состоянии платить свои подати, они перекладывались на остальных состоятельных членов общины. Зато крестьяне такой общины, прежде всего родственники и ближайшие соседи, имели предпочтительные права – протимисис по отношению к прочим соседним собственникам. Если земля продавалась, то купить ее они могли раньше других. Если земли страдали от какой-либо природной, экологической катастрофы или нападения врагов, тогда их владельцам гарантировалась государством свобода от уплаты податей в течение 30 лет. Даже брошенную землю нельзя было отнять у его владельца в течение того же срока.

Встречались и обособленные, заброшеные земли – класмы, которые отделялись от общинных деревенских и зачастую продавались знатным землевладельцам, которые таким образом расширяли свои владения. Такие крупные поместья земельных аристократов тоже были населены сельским людом. Это были главным образом арендаторы и рабы. На какой бы земле не трудился крестьянин, своей, или чужой, это всегда был тяжелый, изматывающий труд.

В редкие свободные минуты досуга, после окончания долгого трудового дня, расслабившись за ужином, византийские крестьяне любили петь. Сюжеты песен, как и весь уклад жизни поселян, были просты и бесхитростны. В них звучала похвала сильному барану, ревностно оберегавшему стадо, или отважному псу, который не побоится гиены и задушит волка. Поселяне-пограничники (акриты) воспевали подвиги, совершенные во время стычек с врагами, удачные набеги за скотом, да и сами любили послушать сказания в исполнении странствующих рассказчиков-певцов. Конец сбора урожая старались отметить веселым пиром с обильной едой и возлияниями, когда приглашали выступить странствующих акробатов и мимов. Верхом удовольствия было посмотреть как священнослужители местной церкви разыгрывают на праздник инсцинировки Страстей Господних. Так крестьянское общество забавлялось самим собой. Незамысловатые увлечения давали возможность почувствовать внутреннюю свободу и независимость.

Кругозор крестьян был весьма ограничен: весь мир для них замыкался на родной деревне и ближайшей округе. Дом, колосья в поле и животные, мирно пасущиеся на лугах, – вот и весь космос крестьянского существования. Как правило, деревенский священник, игравший в деревне очень важную роль, учил желающих читать, писать и считать, но больше утешал и наставлял. Книги попадали в руки поселян редко, да и те были главным образом трактатами по магии или предсказаниями оракулов. Жители внутренних областей Империи с недоверием слушали рассказы захожих паломников и бродяг о том, что где-то там, за три девять земель, за горами и долинами существует море, которое способно доставлять человеку пропитание. Новости в деревню доходили чрезвычайно медленно. Крестьяне знали, что на свете существует могущественный и грозный император, их повелитель и господин – об этом не давал забыть местный сборщик налогов. Но имя очередного правящего василевса было известно далеко не каждому, а таинственный мир священного императорского дворца воспринимался чем-то неземным, недостижымым для простого смертного, привыкшего день-деньской копаться в земле и ухаживать за домашней птицей и скотиной.

Истинным бичом являлась война, которая в непрерывно сражающейся Византии была не редкостью. Над жителями деревень постоянно висела угроза попасть в плен, быть обобранными либо своими солдатами, либо иноземными армиями, независимо от того, приходили они как враги или как мнимые друзья, подобные крестоносцам или алчным каталонским и сицилийским наемникам рыцаря-тамплиера Рожера де Флора. Но даже тогда крестьяне одной деревни могли не знать о беде, постигшей их ближайших соседей – военные рейды не были долговременными, а неприятельские пути отличались локальностью.

В определенные дни, обычно связанные с праздиком какого-либо святого, крестьяне были вынуждены съезжаться на близлежащий сельский или городской рынок, чтобы привезти на повозке зерно, пригнать несколько овец, молодых коз, свиней, продать их скупщикам, заезжим торговцам или попросту обменять продукты своего хозяйства, чтобы приобрести новую одежду, обувь, нехитрые украшения для жены и детей, взять денег в долг у ростовщика. За вырученные несколько монет следовало уплатить налоги и купить самое необходимое, то, чего не могло дать деревенское ремесло.

Византийский город поражал воображение деревенских жителей обилием роскошных домов и дворцов знати, великолепием кафоликонов и церквей, многолюдностью улиц и площадей. Сами же горожане вызывали у поселян смешанное чувство зависти и презрения. Земледельцы видели, что плоды их тяжелого сельского труда стекались в город, да и живется его обитателям гораздо зажиточнее и легче. Горожане в свою очередь подсмеивались над невнятной речью и невежеством, грубой и запачканной одеждой земледельцев, их растерянностью на оживленных и шумных улицах. Среди них бытовала даже пословица, в которой говорилось, что мужик мужика сразу же узнает по родственному обличию. В глазах правящих слоев крестьяне были невежественными и глупыми, незначительными людьми. Тем не менее именно этой «корявой», мужицкой агарарной Византии Империя была обязана лучшим столетиям своего благосостояния и военных побед. Именно на ее труде основывалось благосостояние Романии.

Византийское село не было застывшим элементом. Оно переживало медленную эволюцию. Наиболее динамично развивалась ранневизантийская деревня, которая была довольно многолюдной. Большинство ее крестьян находилось в статусе колонов. Археологические исследрвания обнаруживают большое число сельских поселений этого времени. Их сельскохозяйственная продукция была отчетливо ориентирована на рынок.

Административные и социальные преобразования в Империи в конце VIII вв. отразились на деревенской экономике. Славянские вторжения на Балканы численно пополнили сельское население, хотя в целом произошло резкое сокращение количества деревень по сравнению с V-VI вв. Зато большинство земледельцев приобрело свободный статус и самостоятельно платило налоги государству. Именно в это время получил особое распространение Земледельческий закон (Номос георгикос), отчетливо рисующий положение таких крестьян. Число крупных землевладельцев в это время было незначительно. Милитаризация жизни в условиях перманентной войны потребовала активного использования крестьянских ресурсов в качестве солдат, но нехватка рабочих рук не позволяла отнять их у земли. Отсюда рожение столь типичной для этого времени фигуры крестьянина – стратиота фемы, который нес военную службу, по сути дела, без отрыва от своего хозяйства.

Пока в течение VII-IX вв крестьянское общество оставалось достаточно социально монолитно, оно было очень устойчиво, особенно к агрессии извне. Его победы над арабами были победами массового крестьянского войска, стратиотского ополчения. Условия жизни византийских крестьян долгое время были лучше, чем в остальном средневековом мире. Недаром в ромейской деревне до XI в. не случалось массовых восстаний по социальным причинам. Но как только крестьяне стали массово превращаться в угнетенную социальную группу, в париков – «присельников», зачастую лишенных своей земли, победы прекратились и пришлось идти на перестройку общества на феодально-государственный лад, дабы поправить ситуацию. Зоне крестьянской свободы пришел конец, а вместе с ней стал неотвратимо надвигаться и конец Империи.

Это не значит, что само сельское хозяйство пришло в упадок: оно еще долго оставалось на плаву. Росли население, площадь обрабатываемых земель. Археологические исследования в разных регионах Империи свидетельствуют о росте числа сельских поселений в XI-XII вв. Документы из архива Афона показывают, что эта экспансия длилась до первой половины XIV в. Прибыль от сельских занятий была существенна. В некотрых деревнях Македонии крестьяне активно культивировали виноград. Сельский Пелопоннес давал в большом объеме масло, которое италийские торговцы доставляли в Константинополь и другие значительные центры восточного Средиземноморья. Но в целом положение стало более тяжелым в силу необходимости защиты интересов крестьян от «могущественных властелей» – динатов. Парики, крестьяне, которые арендовывали землю у землевладельцев или государства, стали преобладающей частью сельского населения. Имперское законодательство, несмотря на попытки защитить крестьянские интересы от знатных землевладельцев и сохранить ряды самых массовых налогоплательщиков и воинов, сыграло важную роль в этом явлении. Среди сельского населения постепенно становилось все меньше и меньше крестьян – собственников земли. Этот процес прекрасно иллюстрируют материалы архивов Афона. Все больше земель оказывалось в руках знатных землевладельцев. Причем разница между свободными крестьянами и париками – «присельниками» на землях такой знати все более размывалась. В то время, как государство предоставляло податные льготы земельной аристократии, крестьяне-собственники постепенно трансформировались в париков с соотвествующим законным и фискальным статусом. В западной Малой Азии – ядровых землях Византии этот процесс был фактически завершен к концу XIII в. В середине – второй половине XIV в. деревенская экономика оказалась разорена последствиями опустошительных эпидемий и войн. Многие деревни были заброшены, другие почти обезлюдели. Их образ навсегда остался в прошлом.

Изначально по-другому смотрели на окружающий мир горожане. Со всех окрестностей и отдаленных провинций (эпархий) державы ромеев в города стекались пришлые люди (купцы, паломники, бродяги, мимы, ак¬робаты), от которых можно было узнать разнообразные интересные све¬дения о близких и далеких землях. Да и время за городскими стенами, казалось, текло быстрее: любые изменения в первую очередь сказывались на городе.

В ходе медленного процесса, начавшегося в IV в., менялась структура и концепция города. Его античная модель, характеризвавшаяся политическим преобладанием в Римской империи, подверглась разложению. Наибольшие изменения принесла христианизация городов. Церкви, мартирии, базилики, монастыри стали сооружать поначалу в пригородах, а позже – внутри городов, на местах античных языческих храмов и античной агоры. Последняя была перестроена, спонтанно застроена новыми зданиями, потеряла свой греко-римский вид площади с почти непременной крытой галереей-стоей. Камень, мрамор, колонны, античные декративные элементы были расхищены, использованы в новых конструкциях, таких как христианские храмы, общественные и частные дома или были пережжены на известь для строительного раствора. Христианские символы, – прежде всего крест, – появились на оборонительных сооружениях, долженствующих защищать города, и на различных городских зданиях, их закладных или угловых камнях. Над дверями домов и лавок стали вывешивать христианские иконы. Христианство сыграло большую роль в деле устройства в городах харитарных, то есть благотворительных институтов для больных, калек, слепцов, нищих, убогих, паломников, иноземцев – птохионов, носокомионов, ксенонов, которые были подчинены епископам или монастырям.

Росла роль епископов как духовных лидеров в городах. Епископ получил резиденцию – епископию, которая, как правило, примыкала к самому большому кафоликону в центральной части города. Обычно она имела большой зал с апсидой или триконхом, приемное помещение и верхний этаж с квартирой архиерея. Некоторые резиденции располагали обширным двором – атриумом и даже хозяйственными приспособлениями для отжима вина и масла. Вместе с влиятельными членами местной городской общины (протами, протевонами, ктиторами) епископ формировал группу городских официалов, таких как куратор, ситон, «отец города» – патер полиос и дефенсор (экдик). Одновременно приходил в упадок унаследованный от Римской империи институт декурионов (булевтов) и само буле – городской совет из выбранных именитых куриалов. Их деятельность в городах теперь стала санкционироваться имперским законодательством, а не постановлениями курии, как раньше. Уже в IV в. муниципальные земли и налоги были переданы в пользу императорской казны – res privata. Куриалы потеряли политическую роль и престиж. В V-VI вв. вместо термина булевты (куриалы) появился термин полит. Городские землевладельцы в ранней Византии занялись тем, что можно назвать приватизацией городской собственности, прежде принадлежавшей всей общине.

Культурные изменения тоже сыграли свою роль в трансформации городской жизни. Гимнасии исчерпали свои функции после IV в. Театральные представления римского типа (мимы и пантомимы) в это время пришли в упадок. Чудеса Св. Димитрия, небесного покровителя Фессалоники, в VII в.

упоминают одно из последних театральных представлений, где в пьесе – ко- мидиллионе был представлен митрополит города. Многие античные театры и ипподромы оказались разобраны, их мраморные блоки расхищены, а сами они превращены в свалки мусора или кладбища, как это было в североафриканском Карфагене или Диррахии на Адриатике. Только в Константинополе и ряде самых крупных городов Империи ипподромы сохранились, но теперь они выполняли не столько развлекательные, сколько имперские функции государственных общественных учреждений.

Городская элита тоже подверглась культурной трансформации. Ее христианизация означала перестройку классического образования – прежней пайдейи, через которую шло влияние античной культуры. Городские верхи были равнодушны к сохранению раннего греко-римского архитектурного облика городов. Сама городская элита как социальный класс тоже изменилась. Се- наторы-синклитики все более теряли свой фамильный статус. Кризис постиг аристократические дома римского типа, то, что называли словом domus. На смену окруженных стенами вилл-дворцов с большими размерами главных комнат, с широкими портиками, балконами, фонтанами, садом, статуями, фресками и мозаиками, иногда с весьма фривольными или мифлогическими сюжетами, которые продолжали оставаться популярными в искусстве до VII в., шли дома знати меньшей площади, с толстыми стенами, в один-два этажа, с внутренним двором, одной большой комнатой-залом, как правило с апсидой, и иногда с частной баней или молельней. Причем со второй половины VI в. в византийских городах почти перестали возводить аристократические резеденции. В VII в. в Империи появилась новая верхушка. Она состояла из военных, которые сделали карьеру в администрации и были различны по социальному и этническому происхождению.

В представлении ромеев город отличался от простого поселения прежде всего наличием крепостных укреплений, общественных зданий и сооружений (трибуналии и храмы, портики и ипподромы, склады-килистарии и бани, цистерны и фреары-колодцы). Но внешний облик города того времени зачастую напоминал деревню: сады, виноградники располагались внутри и вне городских стен, на загородных пастбищах пасся скот. К примеру, столичный интеллектуал Николай Месарит около 1200 г. описывал окружение известного столичного храма Св. Апостолов с его школой, где учеников продолжали учить счету на пальцах, как полудеревенскую общину со своим хлебным полем, огородами, садами, виноградниками. Понятно, почему овощи, зелень и свежая рыба были исключительно местными.

Самое главное, городской пейзаж и сам городской дух изменились. Исчезли большие открытые пространства, просторные храмы и общественные сооружения. Общество стало более закрытым, византийцы сосредоточились на частной домашней жизни, доминантой стали дом и семья, сравнительно небольшие приходские церкви. Это не могло не сказаться на архитектурном облике. В соответствии с новыми христанскими представлениями о смерти кладбища и отдельные гробницы с VII-VIII вв. появились в населенных городских районах, рядом с общественными зданиями и даже на торговом центре – агоре. Первыми погребениями в мире улиц и площадей стали мартирии, иногда размещаемые в церквах.

Акведуки приходили в упадок вследствии землетрясений и варварских нашествий. Главный упор в водоснабжении теперь делали на колодцы. Впрочем, общественные водосборные цистерны, открытые и закрытые, еще строили, обновляли. Так, в Амфиополе открытая цистерна объемом 6000 куб. м соседствовала с тремя крытыми цистернами. Вода сюда поступала по акведуку с гор и кроме того пополнялась через систему сбора дождевой воды. В Фессалонике глухой криптопортик греко-римского форума был перестроен в цистерну. Небольшие цистерны возводили для зажиточных частных домов, церковных зданий. Но делали их все меньше, особенно в глухих провинциальных городах.

Новые арочные мосты, сооруженные с применением прочной цемянки, тоже возводили все реже и реже. Как уже говорилось, в ход постоянно шли сполии, вторично использованные строительные материалы, иногда части прежних зданий. Так было проще и экономичнее.

Прямолинейные, мощенные, кое-где еще украшенные статуями и колоннами основные, главные, наиболее широкие улицы регулярной греко-римской планировки назывались Меси (Константинополь), Леофорос (Фессалоника) или просто Платея, то есть «Плоская» (Херсон). Но, случалось, они соседствовали с неровными, в колдобинах и ямах, грязными и полными нечистот кривыми улочками и закоулками. Часть портиков закрыли, наглухо заделали. Невзрачные жилые дома, лачуги в ужасающем состоянии, с крышами из тростника и с земляными полами, встречались повсюду – возведенные нищетой рядом с дворцом, иногда за одну ночь, они рассматривались законом как крыша над головой и не подлежали сносу, если только откровенно не нарушали градостроительные правила. Немудрено, что даже в Константинополе одна из самых страшных трущоб возникла неподалеку от Большого императорского дворца.

Византия унаследовала принципы римской военной архитектуры. Оборонительные сооружения сохранялись вокруг больших городов. Образцом здесь являлись укрепленные многочисленными башнями наземные и морские стены столицы Империи, которые в свою очередь были прикрыты так называемыми Длинными стенами. Они тянулись на 65 км от Константинополя и играли роль передовой линии против неприятеля. Фортификационные сооружения в некоторых городах и кастра стали занимать меньшую площадь, чем в античности, их периметр сузился, защищая прежде всего наиболее населенные городские районы и максимально используя для этого природные особенности местности. Отсюда – укрепления акрополя, возведение обособленной цитадели внутри или снаружи города. Трансформация городов в укрепленные кастра привела к тому, что акрополь или цитадель приобрели характер второй линии обороны и в результате резиденция местного правителя и его администрация переносятся именно туда, в укрепление акрополя, цитадели. Как особый вид укреплений выделяются форты-фруры и башни. Они контролировали стратегически важные направления, дороги. Их использовали для самых разных целей: военного контроля, для охраны сельскохозяйственной продукции, в качестве резиденции местного правителя, как убежище для населения округи. Иногда башня была главным или единственнм элементом в таком сооружении.

Еще одним военным элементом являлись защитные стены. Это была линейная фортификация с башнями и воротами, которая служила для контроля передвижения или препятствия конным вторжениям неприятеля на особо угрожаемых направлениях, горных перевалах, в теснинах. Такие стены нередко несли на себе акведуки (Анастасиополь, Хрисополь). Строительство продолжало идти – жизнь требовала свое, говорить о ее полной стагнации было бы преувеличением. Но в основном силы и средства, как частные, так и получаемые от Церкви или государственной казны, тратились на оборонительные сооружения и христианские культовые сооружения, причем качество строительных материалов и мастерства упало и давно, едва ли не со II-III вв. н. э., то есть задолго до ранневизантийской эпохи.

Интенсивная дальняя торговля, – основной источник процветания городов в более ранее время, – пришла в упадок. В некоторых приморских городах приходили в запустение порты, эксартизисы – доки, созданные умелыми римскими инженерами. Византийская городская торговая активность теперь ограничивалась городом и округой вокруг самого города. Пандемии VI-VII вв. особенно негативно отразились на численности именно городского населения, которое вымерло бы полностью, если бы не постоянная пополнение пришлыми из деревни и переселенческая политика ряда василевсов. Города на Балканах пострадали от разрушительных готских, аварских и славянских вторжений эпохи Великого переселения народов. На Ближнем Востоке и в Малой Азии вторжения персов, а затем арабов в VII в. нанесли тяжелый удар процветанию многих городов. В занятиях горожан стала все более заметной тенденция на аграризацию. Большая городская община, в отличие от античного полиса включавшая теперь и женщин, и неимущих, распадалась на малые общины-приходы, концентрировавшиеся вокруг своих церквей-кафоликонов. Новая средневековая модель византийского города была основана на стойком военном и христианском, церковном элементе. Военные постройки покрыли все пространство Империи. Новая военная роль города отчетливо отразилась в изменении его наименования – привычный термин полис сменился термином кастрон, который был распространен на все ромейские города.

Во второй половине VII-VIII вв. часть этих кастра пострадала во время военных вторжений, некоторые были покинуты жителями, которые перебрались в более безопасные места, другие центры поменяли свои названия. Строительство велось в ограниченных размерах. Большие ранние византийские базилики еще продолжали использовать. Но на смену им все активнее шли небольшие крестовидные, тетраконхиальные (с четырьмя конхами), октогональные (восьмиугольные), а затем крестово-купольные церкви. Эпидемии и военные негоразды отразились даже на столице Империи. Население Константинополя сократилось едва ли не в 10 раз – до 40–50 тыс. человек, некоторые общественные здания пришли в запустение, порт Феодосия, он же – Кесарион на Мраморном море, крупнейший в столице, перестал использоваться с прежней интенсивностью, видимо, был заилен, хотя остальные порты функционировали. Акведук Адриана, восстановленный императором Валентом в IV в., обладал пропускной способностью в 6000 куб. м воды в день, но был разрушен во время аваро-славянской осады города 626 г. и около 140 лет бездействовал. Оставшимся обитателям в обрез, но хватало воды из колодцев и уцелевших цистерн, открытых и скрытых, которых некогда насчитывалось больше сотни. Так, гигантская открытая цистерна Аэция, построенная в 421 г. в окраинном западном регионе города, вмещала 300 000 куб. м воды! Здесь же находилась цистерна Аспара, сооруженная в 434 г., и цистерна Св. Мокия, построенная при императоре Анастасии (491–518 гг.). Крытая цистерна Филоксена (турец. Бинбирдирек) вмещала 40 000 куб. м воды. Ее кирпичный свод опирался на кирпичные арки с целым лесом колонн (16 рядов по 14 колонн в каждом), под которыми на обширной водной глади в полумраке разносилось эхо. Другая крытая цистерна в центре столицы – цистерна Юстиниана, она же «Царская», названная из-за обилия колонн Базиликой (турец. Иерибатаи Сарай), была в два раза больше. Когда акведук Валента отремонтировали в 768 г., они вновь наполнились водой, а Константинополь ожил и заметно пополнился населением после завершающих, аккордных вспышек пандемии чумы в 746–747 гг.

Одним из основных занятий обитателей не менее чем трех сотен существовавших в это смутное время византийских городов, наряду с сельским хозяйством и промыслами, оставались ремесло и торговля. Даже наблюдавшееся сокращение выпуска монет малого достоинства нельзя однозначно отнести к показателям падения экономической активности, поскольку в обращении оставалась большая масса монет предыдущих, более ранних выпусков, что в условиях демографического спада, отразившегося на рынке, было вполне достаточным для поддержания нормального уровня денежного обращения. В отличие от античных городов с их единым торговым центром – агорой, в византийских городах торговля была рассредоточена по всей территории. Здесь действовали магазины, представлявшие собой однокамерные квадратные или прямоугольные в плане помещения, расположенные вдоль улиц на первом этаже квартальных жилых зданий-усадеб, в крытых галлереях или по сторонам площадей. Они функционировали на частной или семейной основе. Около храмов или дворцовых зданий иногда возникали маленькие постоянные рынки. Самыми многочислеными были мелочные лавки или лавки пантаполов – дословно «торгующих всем». Их же называли эргастириями салдамариев – бакалейщиков, продавцов основных продуктов питания. Денежные менялы, зеленщики, торговцы готовой едой и прочие обычно вели свои дела на простых столах-трапезах, на специальных ларях – пратириях, прилавках-аваках, в палатках, под тентами. Женщины, высовываясь из окон, зазывали мелких торговцев вразнос и покупали у них все, что было нужно из продовольственных продуктов и предметов домашнего обихода. Ремесленные мастерские отчасти находились за пределами города, около портов и главных дорог, и главное, вблизи к источникам воды и сырья, что было собенно важно для гончарного, кузнечного, красильного производства, дубления кож, выжимки масла, вина, изготовления сыра, маринадов, канатов и веревок. Все это было не просто шумно, дымно, но и испускало изрядную вонь. Иногда эрагстирии образовывали поселки ремесленников. Это обстоятельство содействовало стандартизованости выпускаемой ими продукции и облегчало торговлю.

Ромейские мастера – техниты владели секретами плавки и соединения металлов, которым в немалой степени научились у древних алхимиков, знали искусство составления цветов, производства цветного и крашенного стекла, использования жемчуга и драгоценных камней, виртуозной работы с костью, в том числе слоновой, производства эмалей. Любящие яркие цвета, они обожали золотистый, пурпурный, ярко-синий и изумрудный. Византийские ремесленники как могли развивали разные приспособления и усовершенствования, механизмы, автоматы, такие как астролябия, угломеры, создавали необходимые машины, например, осадные, а также метательное оружие, трубы-сифоны с паровыми котлами для нагнетания давления. Им по плечу было создание оптического телеграфа, производство негасимого «жидкого огня» и приспособлений для его метания, устройство акустичесих сосудов в куполах некоторых церквей. Тормозило такой прогресс только сравнительно слабое развитие специализации, но такое положение соответствовало времени.

Дома в городе возводили в основном одно- и двухэтажные, хотя иногда встречались и в три этажа. Последнее, как правило, относилось к дворцам крупной знати, правительственным резиденциям. В ранневизантийское время в самых больших, густонаселеных провинциальных городах и в столице Империи, случалось, строили для сдачи внаем коммунальные «инсулы» до пяти и даже девяти ярусов или этажей с внешними лестницами, на манер прежних римских доходных домов. Нижний этаж их обычно был занят лавками и тавернами. Но после VII в. в изрядно поредевшем от войн и эпидемий византийском обществе инсулы больше не встречались. Городская жизнь была надломлена, но не сломлена. Понятие квартиры и ее частей – комнаты свелось к изолированной усадьбе, иногда двухэтажной из-за террасного расположения.

Материалом для строительства служили подтесанный или бутовый камень, причем зачастую не на известково-песчаном растворе, а просто на глине, земле. Такой камень в редких случаях приходилось добывать из карьеров: обычно его брали из развалин старых построек. Даже архитектурные детали разрушенных храмов – колонны, капители, алтарные преграды использовали без дополнительной обработки в качестве порогов, скамеек, разного рода подставок, даже кормушек для скота либо просто включали в кладку стен. Для укрепления кладки в нее иногда закладывали горизонтальные деревянные балки. Наряду с землей между рядами они могли играть антисейсмическую роль, что было особенно важно для многих районов Византии, достаточно регулярно страдавших от землетрясений. Хорошо обожженную плоскую квадратную плинфу использовали преимущественно в общественном строительстве, но обязательно клали ее на раствор. Снаружи и особенно изнутри здания покрывались известковой штукатуркой или глиняной, грязевой обмазкой. Крыши – стропильные, покатые, часто односкатные, или плоские – были чаще всего черепичными, причем для утеплениякровли между черепицей и стропилами иногда укладывали еще глину и солому, камышь или высушенную морскую траву (камку).

Стены дома, которые выходили на улицу, первоначально делались глухими, но со временем (с V в.) на втором этаже наружной стены стали появляться балконы и небольшие застекленные окна. Иногда из дерева строили весь второй этаж. В деревянные или каменные, алебастровые, гипсове, гораздо реже – свинцовые рамы вставлялись небольшие стекла, как правило круглые, диаметром около 1619 см, или прямоугольные. Окна, по крайне мере, на нижнем этаже, очевидно, были редки. Они были узкие, небольших размеров, иногда с арочным сводом. Их забирали железной решеткой или ставнями, обрамляли изнутри росписью, как правило, красной краской, врезным орнаментом в виде плетенки, волнообразных линий.

Входные двери старались сделать как можно более крепкими и масссивными. Внутренние двери, судя по нешироким дверным проемам, как правило, были одностворчатыми. Поражает обилие остатков металлических замков и ключей, которые встречаются при раскопках византийских городов и свидетельствуют о привычке ромеев все запирать. Особено впечатляют при этом висячие бронзовые замки-автоматы, которые при открывании распадались на две части – скобу и пустотелую коробку, иногда фигурную, в виде лошадки или собачки, в которую эта скоба входила концами.

Городская усадьба хозяина средней зажиточности представляла собой довольно сложный комплекс, центром которого обязательно являлся внутренний двор – илиак с плотно утрамбованным земляным полом или каменной вымосткой, занимавший от четверти до половины общей площади усадьбы. Он был средоточием домашней жизни: через двор, как правило, сообщались друг с другом различные помещения, там часто готовили еду, налаживали какое-то мелкое домашнее производство. По периметру двора, помимо жилых помещений, далеко не всегда правильной формы, располагались крытый черепицей навес и несколько хозяйственных, а иногда и ремесленных построек (печь, горн, сараи, кладовые с пифосами, стоила для скота, загоны для домашней птицы, помещение с разнообразными инструментами – серпом, косой, пилой, теслом, зубаткой для обработки камня, железным гребнем для чесания шерсти, рыболовным инвентарем в виде сети с керамическими или свинцовыми грузилами, перемета с крючками, остроги, драги для добывания устриц, каменные ступы для размола зерна, грубые каменные ручные мельницы-жернова или мельница с жерновами побольше, которую приводил в движение какой-нибудь дряхлый ослик или мул). Разумеется, состав инвернаря зависел от приоритетных занятий хозяев усадьбы. Печи для выпечки хлеба, как правило, тоже располагались во дворах и иногда были общими для нескольких семей. Если верить жалобам Иоанна Цеца, в XII в. в некоторых городских домах, даже в столице, на верхнем этаже умудрялись держать свиней, которых обычно выращивали по системе паннаж – они свободно бродили и сами искали себе еду в течение большей части года.

Лавки обычно располагали в нижнем этаже и они обязательно имели отдельный вход с улицы. Среди них были такие заведения, что имели вывеску, иногда изготовленную на заказ, специалистом- профикарием, а также прилавок, на котором в стеклянных сосудах могли выставить фрукты или прочие бакалейные товары – зерно, оливковое масло, посуду, инструменты, различные изделия, запасы которых держали в задней комнате за лавкой. Рядом с эргастири- ем, случалось, устанавливали скамью для посетителей и прохожих, причем ею мог служить поваленный ствол мраморной колонны или мраморные капители. На некоторых из них археологи обнаруживают процарапанные доски для настольной игры с шашаками. Видимо, такие места становились своеобразными уличными клубами жителей квартала.

Проточная вода в домах была редкостью. Зато почти всегда устраивались резервуар-цистерна или колодец, который снабжал жильцов водой, а также туалет-афедрон, случалось, с сидением в виде каменного блока с круглым отверстием. Не исключено, что отхожим местом служили мусорные, выгребные ямы, которые имелись практически в каждом дворе. Специальные сосуды, игравшие роль ночных горшков, были для услуг лишь самых знатных.

Для мытья посуды, умывания, стирки иногда служили установленные во дворе каменные плиты-корыта с одним или несколькими круглыми отверстиями на дне для слива воды. Стоки, включая вертикально заложенные в стенах, если было возможно, отводили в море или в глубокую дренажную яму – поглощатель со слоем песка на дне. Вдоль улиц проходили связанные с усадьбами крытые водостоки из поставленных на ребро плит. В начале каналов иногда ставили каменные решетки, чтобы водостоки не забивались мусором.

Одна из обязанностей властей состояла в обеспечении всех щедрым водоснабженнием. Для этого существовали общественные акведуки, которые на большой высоте вели воду из источников иногда за сотни километров от города. К примеру, в Константинополь вода поступала из акведука Адриана (Валента), тянувшегося на 250 км от лесов Белграда на высоте от 35 до 65 м и действовавшего с перерывами 12 столетий. В частности, он обеспечивал водой большой общественный фонатан – Нимфей на форуме Тавра. И это не считая около 150 общественных водосборных цистерн и резервуаров, порой представлявших настоящие открытые либо подземные озера под сводами из сотен колонн. Забота о больших запасах воды проистекала не только из физических нужд, соображений удобства, санитарии, но и потребностей на случай осады города. Недаром основные цистерны охряняла военная стража. Случалось, жители квартала совместно строили на внутриквартальной площади колодцы и водосборные цистерны, которые потом находились в общем пользовании. Некоторые колодцы функционировали еще с эллинистическиого времени.

Нижний этаж дома обычно использовали преимущественно для хозяйственных нужд. Часто там располагалась пропахшая многолетними запахами кухня, где находились низкий, обложенный камнями очаг или сложенная из кирпичей и обломков кирпичей, обмазанная глиной сводчатая печь диаметром около метра, топившиеся хворостом, дровами или древесным углем. Ее под был выложен черепицами или каменными плитами. Большая часть печей топилась по-черному, хотя во время раскопок встречаются черепицы с отверстием для дымохода. Зерно, вареные овощи растирали в толстостенных керамических тазиках – мортариях, в них же замешивали тесто для лепешек. Пищу готовили на гляняных сковородах, в керамических горшках и кастрюлях, которые накрывали крышками. Тут же находились комнаты для прислуги, рабов, бедных родственников или приживалок, которых тоже использовали в зажиточных домах в качестве слуг. К примеру, даже в небогатом доме отца Михаила Пселла работало двое слуг.

В кладовой или складе стояли или были вкопанны в землю пифосы, двуручные амфоры и трехручные кувшины-стамны с запасом различных жидких, сыпучих продуктов – вина, масла, рыбного со- уса-гарона, зерна. Впрочем, с XII в. керамическую тару стали все более теснить привычные западноевропейцам деревянные бочки или ведра. Под полом иногда выкапывали яму, погреб для хранения скоропортящихся продуктов. Так, херсониты приспособили для подвалов некоторые старые рыбозасолочные цистерны, облицованные цемянкой. В их стенах на высоте около метра от пола иногда устривали ниши для свечников, плошек-светильников. В кладовых полагалось хранить значительный запас продовольствия. Это требовала угроза безопасности города во время вражеского нападения, когда подвоз продуктов питания оказывался надолго отрезан. К примеру, в Константинополе начиная с VIII в. в каждой усадьбе еды должно было быть на три года.

Основные жилые комнаты, помещения для женщин и детей старались устраивать на верхнем этаже: в случае, если он был, туда можно было попасть, не заходя в помещение на нижнем этаже, по деревянной или каменной узкой лестнице, часто расположенной снаружи. В любом случае лестница расценивалась как признак зажиточности. Усадьба обычно состояла из 5–7 помещений, высота потолков которых была невелика – не более 2 м. Впрочем, на первом этаже за счет цоколя она достигала 2,5 м при толщине стен от полуметра до метра.

С IV до VIII вв. керамическая продукция, находившаяся в широком обиходе, еще сохраняла классические античные традиции. Значительная часть столовой посуды была покрыта красным лаком, который делали из смеси жидкой глины с железистыми наполнителями. После обжига такая обмазка приобретала характерный красный или морковный цвет. Подобная посуда производилась в керамических центрах на территории современного Туниса, Кипра. Широкое распространение с Vдо VII вв. получила посуда, известная специалистам как фокейская сигиллата. Ее выпускали мастерские на западном побережье Малой Азии, между Смирной и Пергамом. Важный центр по производству кухонной керамики – горшковидных сосудов, кастрюль с одной или двумя ручками и закраиной для крышки был на Кипре.

С VII в. в обиходе появилась, а с IX в. получила широкое распространение керамическая поливная столовая посуда (блюда, чашки, кувшины, вазы). Внешне она подражала дорогим изделям из металла, в том числе из золота и серебра. Ее делали преимущественно из белой глины, покрытой блестящей глазурью зеленого, желтого, коричневого цветов и украшали выполненными штампом рельефными упрощенными изображениями розеток, птиц, рыб, грифонов, всадников и т. п. Производство таких сосудов доминировало в Константинополе, а также было налажено в Никеи и, возможно, в Никомидии, откуда изделия поступали в иные регионы Империи. Существовало оно в восточном Пелопоннесе и болгарском Преславе. В 1992 г. известный специалист по византийской керамике Джозеф Хейс опубликовал свыше 20 тысяч фрагментов такой посуды разных типов, которые были обнаружены при раскопках в Сарачане, прежней константинопольской церкви Св. Полиевкта. Полихромные керамические изделия с комбинацией желтого, зеленого, красного, голубого, черного цветов, появились в начале Х в. и производились до второй четверти XII в. Правда, с XI в. поливная керамика не константинополского круга начинает изготовляться преимущественно из красно-коричневой глины и покрыается гравированными изображениями, так называемыми сграффито, нанесенными по жидкой белой глиняной обмазке – ангобу. Теперь на этой посуде оказывается гораздо больше изображений человеческих фигур, всадников, воинов и даже святых. XIII в. положил конец красиво украшенной керамике эпохи Комнинов. С конца этого столетия становятся более выразительными региональные особенности в производстве поливной керамики, примеры чему являют продукция Фессалиники, Серр, островов Лемноса, Кипра.

Стеклянная посуда была представлена в быту простыми стаканами, коническими кубками, рюмкоообразными сосудами, кувшинчиками, колбами, бутылками и не отличалась разнообразием и орнаментацией. К редким изделиям относятся широкие подставки для сосудов, техника исполнения которых предполагала помещение фигурного листка золотой фольги между двумя слоями стекла. Стекло это зачастую было не очень хорошего качества и прозрачности, голубоватого, зеленоватого или оливкового оттенка и редко было украшено изображениями птиц, животных, людей. Три четверти такого стекла была сварена на золе пустынных растений, а четверть – на соде. Еще реже встречались изделия из цветного стекла, подобные красной стеклянной миски Х в., хранящейся ныне в сокровищнице собора Сан-Марко в Венеции. Тем не менее византийское стекло ценилось за границей, примером чему могут служить 17 сосудов, презентованных василевсом Романом I в Ломбардию.

Шкафов и пдвесных полок византийцы, скорее всего, не знали. Мебель заметно упростилась. Ею служили главным образом просто оформленные сундуки, скамьи, реже – табуреты, стулья с прямыми спинками, в том числе, складные, тогда как спали на низких кроватях на четырех ножках с натянутыми внутри каркаса из досок ремнями или тесьмой. Для удобства на них клали матрацы, подушки, набитые чаще всего сеном, а те, кто побогаче, пользовались простынями, шерстяными и стегаными одеялами, яркими покрывалами и коврами. Редкостью, встречавшейся только у богачей, была резная, точеная мебель, отделанная костяными или бронзовыми накладками, росписью, а иногда эмалью, золотом и драгоценными камнями. Столы были прямоугольной, круглой или более редкой D-образной формы, а для письма пользовались наклонной подставкой, которую иногда выполняли в виде шкафчика, в боку которого находились полки. В ходу были также деревянные ложа с высоким изголовьем и низким изножьем. Впрочем, обычай возлежать во время трапез ушел в прошлое после VI в. Только в императорском дворце он сохранялся до Хв., да и то лишь во время парадных пиров. В провинциальных городах и поселениях функцию столов, стульев и кроватей куда чаще выполняли скамьи, встроенные в стены жилых помещений.

Домашние вещи и белье ромеи хранили в сундуках, а бытовые мелочи, украшения, даже рукописи, письма держали в деревянных шкатулках, украшенных резными костяными пластинами с изображениями воинов, цирковых персонажей, животных, птиц в обрамлении орнамента в виде розеток, звездочек. Кость использовали и для украшения мебели, дверей.

Для впечатления домашнего комфорта использовали обилие тканей, разнообразные занавеси, портьеры на арочных проемах, в дверях, пушистые или гладкие ковры, которыми иногда разгораживали комнату.

В холодное время для обогрева жилья, а в некоторых случаях и для приготовления пищи служили низкие керамические, реже металлические жаровни – арулы в виде противней с отверстиями, поверх которых тлели древесные угли. Освещали помещения до VI- VII вв. преимущественно с помощью закрытых керамических масляных светильников, а затем все чаще с помощью керамических или бронзовых свечников, плошек-светильников, стеклянных рюмок- лампад, иногда – подвесных стеклянных лампад, тогда как для производственных, хозяйственых помещений использовали факелы. Бронзовые, похожие на заостренный рашпир подсвечники имели круглую подставку или три-четыре ножки, но в домашнем обиходе они не были многочисленны.

В целом, ромейское общество еще оставалось таким, которое «не испортил квартирный вопрос». Площадь частных домов в провинциальных городах варьировалась от 50 до 200 кв. м, но большая часть усадеб составляла 100–150 кв. м, так что на каждого члена семьи приходилось больше 10 кв. м, что не назовешь крайней тесностой. Обычно в квартале было около семи – восьми таких усадеб.

Уже к концу VIII в. византийские города вступили в стадию экономического подьема. В источниках упоминаются новые города и местечки. В большинстве случаев их появление или возрождение было результатом императорской политики. Гражданская и военная администрация, военное присутствие создавали условия для развития любого города. Крепнувшая фемная система постепенно конструировала, развивала города как центры административной, экономической и социальной жизни. Местные властные лица, архонты, становились лидерами городских общин вместе с епископами. Кое-где прослеживаются некоторые формы муниципальной организации в среде обитателей приходов квартальных церквей (гитоний) и религиозных объединений.

Шумными и оживленными вновь становятся улицы самых крупных византийских городов, число жителей в которых переваливало за несколько десятков тысяч. Средним считался город с населением около 7–10 тысяч, но большинство городов и местечек, особенно в поздней Византии, не превышали нескольких тысяч человек. Для иногородних жителей, приходивших по разнообразным делам в город, устраивали пригородные гостиницы – пандохионы – дословно «принимающие всех», митаты – постоялые дворы – склады для чужеземных торговцев-оптовиков определенными товарами и дома для гостей-ксенов – ксенодохионы. Порой они были грандиозны. Так, василевс Роман Лакапин в Х в. построил в Константинополе огромный «странноприимный дом» с многочисленными комнатами, складочными помещениями и конюшнями. Приезжие являлись в Константинополь обычно с повозками и слугами, челядью. Временами гостиницы и нищеприимные дома – птохионы не в силах были их вместить, так что Иоанн Хрисостом советовал домовладельцам – икокирам сдавать в своем доме хотя бы одну комнату с кроватью, сидением и лампой если не на верхнем этаже, то по крайней мере в нижнем, где помещались прислуга, рабы и мулы. Кто только не встречался в пестрой, всеязычной и многоголосой толпе, сновавшей по мостовым: чиновники и клирики, риторы и паломники, странствующие актеры и монахи, астрологи и предсказатели, сановные вельможи и одетые в доспехи солдаты, босоногие, кривляющиеся юродивые и перебивающиеся случайными заработками эрагты, уличные торговцы и ремесленники, нищие-слепцы с дрожащими веками, бедняки всех мастей и шлюхи-порни, как обычно называли блудниц.

Житийная литература полна зарисовок больных и бедняков всех родов, которые ютились в крытых портиках, около церквей, жалобными голосами выпрашивая себе милостыню у проходящих. Здесь были и одинокие люди, и целые семьи. Палладий Еленопольский вспоминал, как в экзонартексе одной из церквей малоазийской Анкиры зимой, в ужасной обстановке, в скученности рожала бесприютная нищенка. Житие Саввы Освященного дает картину того, как больная женщина в сирийском Скифополе долгое время лежала у церковной ограды и издавала ужасное зловоние. Как и в первом случае, никого из окружающих это особенно не волновало. Впрочем, нищенство становилось для некоторых профессиональным занятием, позволяя при удаче получать вполне сносный доход. В этой сфере городской жизни существовали свои провалы и вершины.

Не намного меньше византийская агиография упоминает о проститутках самых разных рангов. Видимо, они были принадлежностью любого города, особенно большого, в порту, гавани, на площадях которого едва ли не в каждом квартале встречались публичные дома-катагоги порни и даже существовали целые кварталы, населенные проститутками. Иногда в центре такого кваратала стояла статуя богини Афродиты как древний символ профессии. Государственные власти контролировали проституток и не препятствовали созданию профессиональных ассоциаций «жриц любви», более того, назначали туда своих кураторов. За деньги практиковались любые виды секса по желанию клиента. На бытовом уровне был распространен групповой секс. Так, Иоанн Мосх рассказывает о блуднице Марии, которая обслуживала сразу троих молодых людей, сопровождая их в дороге по Киликии. Примерно там же, в Тарсе бродячий актер по имени Вавила постоянно жил сразу с двумя наложницами – Комито и Никосой, стараясь при этом «не предпочитать одну другой» ни в чем, дабы не разжечь соперничество между женщинами. К слову, иметь наложниц было официально запрещено уже со времен Константина I Великого, но этот закон явно не выполнялся. Не менее широко было распространено подневольное сожительство рабыни с господином или знатной дамы со своим рабом, освященное давней традицией. Плотская связь с рабыней на протяжении всего ранневизантийского периода прелюбодеянием не считалась. По этой же причине допускалось обнажение хозяйки перед своими рабами – как перед животными, это не считалось постыдным. В иных домах распущенность служанок и рабынь была такова, что с ними могли флиртовать даже гости хозяина. Подозрение в беремености рабынь после пиров было нередким, по крайней мере, так обстояло в ранней Византии.

При всем том проституция морально осуждалась и обществом, и Церковью. Символом всех пороков являлась в Библии «блудливая жена», которая «раздвигает ноги свои для всякого мимоходящего» (Иезекиль, 16: 25). Иоанн Хри- состом предостерегал даже от бесед с блудницами, ибо их «слова, одежда, распутные глаза, сладострастные взгляды, плетение волос, натирание лица, подкрашивание ресниц» были способны смутить душу самого правоверного христианина. Тем не менее христианская концепция пола исходила из того, что Господь в лице Иисуса Христа осуждал прелюбодеев (Матфей 5: 28), но не отверг блудницу, простил ее, не лишил надежды на исправление (Иоанн 8: 7, 9). В конце концов, проституция не входила в число десяти смертных грехов. Христианство безоговорчно осуждало лишь блуд ради наслаждения, «по убеждению», а осквернение тела в вынужденных обстоятельствах грехом не считалось, если не было греха в голове. Окончательный суд поступков блудниц не должен быть судом человеческим. Поэтому ромеи признавали за проституцией право на существование в качестве доходного, облагаемого налогом занятия, да и сами проститутки не представали в их глазах этакими «моральными монстрами», подонками общества, какими в многочисленных антифеминистских рассказах обычно выступали женщины средневекового Запада. Это проистекало из античного многовекового убеждения в сексуальной свободе людей. Поэтому христанский обвинительный пафос в адрес гетер не сразу находил поддержку в обществе. В конце VI в. жители Сиракуз были поражены невиданным зрелищем: 300 порни, предводительствуемые местным епископом, которому они пожаловались, организовали демонстрацию, направившуюся к представителю императора, сместившему прежнего куратора.

Держали проституток и отдельные сводники-порновоски, дословно «блудопастухи», причем как миряне, так и клирики, неплохо наживавшиеся на этом позорном ремесле. Среди занимавшимся им встречались гетеры-индивидуалки, несчастные женщины, впервые решившиеся на торг собой, в большинстве такие, кто зарабатывал едва на хлеб, несколько медяков в день и был вынужден просить милостыню или подрабатывать поденно, как Мария Египетская, бравшаяся за прялку, чтобы не умереть с голоду. Согласно Прокопию Кесарийскому, такой низший ранг порни издавна пренебрежительно именовался «пехотой» и не брал с клиентов больше трех оболов. Для того, чтобы заработать на дневное пропитание от 7 до 24 оболов и не умереть с голоду, они должны были обслуживать за день от трех до восьми клиентов. Но были и вполне профессиональные обитательницы катагог, стоящих в кварталах, заселенных порни. Среди таких профессиналок встречались куртизанки высокого разряда, которые прогуливались в сопровождении целой свиты прислуги и брали с клиентов по 10 литр золота за ночь – плату, равную годовому доходу отдельных высоких чиновников! Недаром Агафий Миринейский упоминал о портретах проституток в отдельных рамах, какие встречались наряду с портретами уважаемых магистратов, профессоров.

Примечательно, что жизнь в гостинице-пандохее, среди чужих тяжелых квартирных запахов у агиографов как правило ассоциировалась с представлениями о блуде, занятей проституцией, процветавшей там с ведома содержателей или содержательниц гостиниц. Впрочем, некоторые из бывших грешниц, раскаявшись, заканчивали жизнь в монастыре, отдав туда все свои сбережения. Другие, волею судьбы, как Феодора, наложница будущего императора Юстиниана I, поднимались до самых блестящих верхов общества. Как ни парадоксально, институт порни оказался в определеной степени даже нужным христианской Церкви, потому что, помимо милосердия, давал возможность падшим женщинам начать путь морального очищения с самой низшей отметки. Поэтому путь к спасению у этих женщин оказывался самым длинным, то есть самым сложным, а значит, этот путь самоусовершенствования оказался едва ли не самым почетным путем к святости. Отсюда поразительный феномен святости значительного количества прежних блудниц. В этических представлениях византийцев сочетались самые противоречивые тенденции. В любом случае государственные и городские власти достаточно равнодушно относились и к нищенству, и к проституции, считая их неизбежными. Несмотря на поддержку Церкви, бороться с этим злом они были бессильны и только сремились по возможности проявлять в отношении падших христианское милосердие.

Ромеи, как истые южане, любили проводить свободное время вне дома, собираться на улицах и площадях, прогуливаться около прилавков-авак и уличных эргастириев. Большинство из них было разбросано по всему городу и лишь самые неприятные для населения производства с крепкими, зловонными запахами старались вынести за пределы городских стен, как, например, изготовление маринадов, отжим оливкового масла, сыроварение или дубление кож. Рыбозасолка, особенно во вместительных, глубоких цистернах на сотни центнеров рыбы, тоже не добавляла аромата, но, как ни странно, с ней мирились, убедительные примеры чему являют раскопки византийского Херсона в Крыму, где до VII в. засолкой в больших объемах занимались едва ли не в каждом жилом квартале.

Источники средневизантийского периода отмечают некоторую экономическую динамику в виде экспансии сельской экономики и возрождения ремесленной и торговой активности. Фессалоника была крупнейшим торговым центром Балкан. Греческие Фивы процветали благодаря производству шелка. Коринф имел многочисленные стеклоделательные, гончарные, металлургические, текстильные эргастирии и два порта для торговли. В Константинополе Книга Эпарха осуществляла регулирование профессиональных корпораций, находившихся под контролем властей. Возрождение городов Греции шло даже более интенсивно, чем в Малой Азии, если не считать приморских городов, особенно таких как Трапезунд и Аталия. Ремесленники и торговцы, отчасти объединенные в профессиональные корпорации – систимы, соматейи, товарищества – кинонии по извлечению прибыли, обеспечивали покупателей всем необходимым. До XII в. они контролировались властями, следившими за бесперебойным снабжением прежде всего продуктами питания первой необходимости, хлебом, вином, рыбой, убойным скотом. Обычной картиной было стадо быков, гонимых по главной улице города к ближайшей бойне-хортоволу около мясницкого рынка, и только случавшиеся при этом эксцессы вроде обезумевшего от страха животного, ворвавшегося в алтарь церкви, заставляли агиографа взяться за перо, чтобы запечатлеть живую зарисовку.

Особенно важно было сохранить, удержать цены на хлеб, поскольку от них зависело состояние цен на все прочие продукты, уровень заработой платы мистиям, эргатам, морякам, затраты на питание рабов и челяди, стоимость строительства общественных зданий, церквей. Власти строго карали штрафами и физическими, позорными наказаниями за припрятывание товаров и спекуляцию, незаконную их перекупку по повышеным ценам. Накапливать любые товары для того, чтобы продать их во время периодически возникающей эндеи – «недостатка» считалось серьезным преступлением, как и нарушение «справедливой цены». Поскольку товарный голод и вызванная им дороговизна обычно приводили к народным волнениям, доставлявшим властям так много хлопот, всякое припрятывание товаров считалось покушением на спокойствие общества.

В удобных и тенистых портиках и галереях было так приятно укрыться от палящих лучей знойного солнца или спрятаться от дождя и послушать последние новости, обсудить животрепещущие вопросы, просто поглазеть на прохожих или на работу уличных ремесленников. Следует учесть, что Византия была, по преимуществу, обществом устной культуры и большая часть информации циркулировала посредством устного общения. Например, излюбленным местом встреч константинопольских книгочеев, любителей философии и богословия являлся Царский портик, который находился в центре столицы. Здесь ученые и просто спорщики порой вели публичные диспуты, а ищущие работу адвокаты, риторы упражнялись в красноречии, привлекая внимание потенциальных клиентов. Анна Комнина вспоминала, как один из высоких ромейских офицеров, сбежав от сельджуков, первым делом отправился на форум Константина, чтобы рассказать всем о битве, в которой он попал в плен.

Уличная жизнь в ромейских городах не всегда текла безмятежно. Давал о себе знать южный темперамент ромеев, который подогревали обиды, взятки, несправедливости со стороны властей, верхушки «первенствующих», выколачивавших с несчастного народа подати и налоги, требовавших несения хлопотных, тяжелых и расходных повинностей – доставки воды для городского гарнизона, выпечки каждым двором хлеба для армии из розданной пшеницы, мучительных перевозок зерна и других грузов, когда мерли и возчики, и скот, длительного содержания на постое солдат, в ос- новним из числа грубых варваров, вопреки законам ведших себя как насильники и мародеры. Стерпеть все это было невыносимо даже для привыкших к тупой покорности и законопослушанию.

Особой вспыльчивостью, склонностью к насмешкам отличалась константинопольская толпа. Не только представления на нескольких ипподромах столицы, соперничество факций нередко выливались в драку и побоища, но и на улицах мегаполиса не всегда было спокойно. Немало затруднений властям в ранней Византии доставляли шатавшиеся по улицам банды длинноволосых, ярко разодетых и задиристых, буйных молодых болельшиков из числа прасинов и венетов (и среди тех, и среди других имелись любители почесать кулаки), которые перебирались из одной капилеи в другую, подстрекали друг друга и затевали пьяные драки. Насмешки, озорные песенки, безобидные шутки часто сменялись озлобленными выкриками, обидными прозвищами, бранью. Сочувствие к несправедливо обиженному, неприязнь к иноверцам и еретикам, отступникам и политическим оппонентам нередко выливались в стихийные бунты и мятежи. Улица подхватывала, накаляла эмоции и взрывалась возмущенными криками, ревом разбушевавшейся толпы. Не помогало и вмешательство стражей правопорядка. В них летели камни, гнилые фрукты, сыпалась площадная брань и побои. Городской сброд мог быть на редкость покладистым, раболепно склоняться и славословить императора, но он же мог своенравно развенчать вчерашнего любимца, взбунтоваться и забросать его камнями. Грозная своим количеством, подогретая местным заводилой и вином, уличная толпа с палками, ножами, камнями бросалась на оголенные мечи и копья стражников и даже схолариев, чтобы отбить несправедливо осужденного. Она же во время восстаний сметала на своем пути все и вся: сжигала дома, разрушала имущества людей виновных и безвинных, рубила в куски трупы. Ведь кому было судить на улице? Недаром Димитрий Кидонис в своем монодии на расправу зилотов над знатью в Фессалонике оставил жуткую картину последствий таких бесчинств, которые историки ныне сухо величают социальной борьбой: «Всюду валялись мозги, кровь, внутренности, камни, мясо, куски дерева, обрывки трупов». Это была оборотная сторона городской общественной жизни, впрочем, далеко не такой кровавой всегда, обычно размеренной и неторопливой.

В простой таверне или кабачке – капилее за кружкой вина, нехитрой закуской и игрой в кости коротали свой скромный досуг ремесленники, мелкие торговцы, поденщики – мистии, мисфоты. Сюда то и дело заворачивали мелкие служители власти, чтобы напится задарма, пользуясь своим положением. Плуты-капилосы все равно не оставались в накладе, хитря где можно, используя фальшивые мерные сосуды-стафмы, ангии, разбавляя вино, подмешивая к нему что попало. В их заведениях собирались те, кому повезло – кого наняли на «торжище» после долгого стояния и кто смог в результате немного подзаработать тяжким трудом на строительстве, в пригородных садах и огородах или на переноске грузов в порту, а также всевозможные нищие, питавшиеся жалкими объедками. Иногда владельцы таверн, распивочных нанимали разного рода юродивых в покрытой пятнами, рваной одежде, чудаков, фокусников, дабы привлечь внимание большего количества клиентов и развлечь завсегдатаев.

Горожане побогаче собирались в эргастириях парикмахеров, у авак мирепсов – изготовителей лекарств, продавцов благовоний, менял, в местах сбора адвокатов и книжников, которые играли роль своеобразных клубов. Здесь можно было узнать свежие городские новости и сплетни, посудачить о ценах и погоде, видах на урожай, махинациях «отцов города», послушать разговоры и споры местных любителей философии и политики. Даже среди монахов встречались такие, что проводили на рынках больше времени, чем в церквах.

Любовь простонародья к едкой сатире, балаганным шуткам выливалась в постановки небольших уличных пьесок с характерными названиями «Плут», «Скупой», «Болваны», «Усердный и хитрый адвокат». К IX в. в Романии появились сборники таких произведений, похожих на более поздние едкие западноевропейские фарсы.

Иной раз горожан занимало какое-нибудь необычайное событие, о котором много говорили. Изумление, смешанное с ужасом, вызывала у ромеев исполинская, широкоплечая женщина из Киликии, которая во времена правления Юстина I прошествовала по многим городам Византии. Ее рост на целый локоть превосходил рост самого высокого мужчины. Известно, что антиохийские лавочники охотно использовали ее в качестве рекламы, платя за услуги по одному-два медяка с эргастирия. Византийские хронисты продолжали вспоминать о ней спустя триста лет.

Общественные бани – термы, валании или лутры (купальни), перенятые у греко-римской цивилизации, существовали в Византии и до VII в, и после. Археологические находки такого рода противоречат утверждению, что «темные века» полностью покончили с общественными банями, а значит, и с профессией банщика. Одни и те же бани с ремонтами, обновлениями, перестройками действовали в течение нескольких столетий, примеры чему можно найти как на Крите, так и в крымском Херсоне. Правда, термы уже не играли роль клубов, как это было в эпоху античности. Влияние христианства сказалось и здесь.

В V в. в Константинополе было не менее пяти публичных и 153 частных бань. Последние имелись при городских домах, загородных владениях состоятельных людей, церквах. В крупных ранневизантийских городах встречались общественные банные комплексы, занимавшие до 500 кв. м, а в редких случаях они функционировали и в отдельных сельских поселениях «городского типа» (к примеру, пять случаев среди 700 сирийских деревень ранневизантийского времени). В последующем бани помельчали, стали более скромными, но не перевелись. Даже в средних по величине ромейских городах, таких как византийский Херсон, функционировало одновременно по четыре- пять терм. В Константинополе до конца VIII в. продолжала действовать баня Константина, хотя она утратила многие из своих великолепных скульптур. Тогда же перестала действовать баня Дагисфея, где в начале IX в. мы увидели бы иконоборческого монаха, приютившегося в одной из отопительных печей этих терм. Особенно знамениты были бани Зевксиппа недалеко от Большого императорского дворца, но к IX в. часть из них перестроили в казармы, а часть в тюрьму – печально известную Нумера. Все прочие термы, о которых писали ранневизантийские авторы, – термы Ахилла, Анастасианы, Аркадианы, Карозианы, Евдоксианы, Эленианы, Онорианы – совершенно не упорминаются в позднейших источниках. Причины очевидны – отсутствие воды, горючего и достаточного количества клиентов, чтобы оправдывать существование таких гигантских и дорогостоящих комплексов.

Тем не менее византийцы не перестали мыться. Ни в одном городе не ощущалось нехватки терм, которые функционировали при церквах, домах епископов, монастырях, наконец, были общественными, хотя и небольших размеров, как правило, сравнительно простые, лишенные каких-либо декоративных элементов, если не считать встречавшейся местами облицовки мраморными плитками. Частных бань не было даже у богатых сановников – про Феофано, не в меру богомольную, больше похожую на монашенку, чем на императрицу первую жену Льва VI Мудрого, известно, что ее принуждали в юности посещать публичные бани, отчего невыносимо страдало ее целомудрие.

Термы размещали за пределами городских стен или внутри городских кварталов, причем далеко не всегда соблюдая предписание о необходимости располагать их на расстоянии 20–30 шагов от соседних строений. Они, как и в римское время, состояли из нескольких помещений – горячей, теплой и холодной бани (кальдария, тепидария, фригидария), ванн, облицованных прочной цемянкой, раздевалки-аподитерия, кочегарки – префурния и имели отопительную систему гипокауста. В горячем отделении находилась общая ванна. Иногда устраивали индивидуальные кабинки-ванны, а в особенно нарядных термах с роскошным интерьером – даже фонтаны, как это было сделано василевсом Михаилом IV Пафлагоном (1034–1041 гг.) в столичной бане, возведенной при церкви, посвященной двум целителям, Свв. Косьме и Дамиану. Разумеется, им уступали сельские бани, случалось, топившиеся по-черному. Михаила Хониата поразила такая убогая баня, дверь которой не закрывалась, и моющиеся одновременно страдали от дыма и жара и дрогли от проникашего внутрь холодного воздуха, а местный епископ, боясь простудиться, даже не снимал шапку.

Мыться полагалось натощак, но без ощущения чувства голода. Известно, что у василевса Романа III Аргира (1028–1034 гг.) была привычка, видимо, обычная для ромеев, придя в баню, сначала мыть мылом голову, затем все тело, а потом плавать. Спрос на мыло, мыльный порошок-стакту, мыльный экстракт был устойчивый, корпорация мыловаров – сапонопратов никогда не испытывала недостатка в покупателях своей продукции. Термы охотно посещали, иногда по два и даже по три раза в день, а случалось, даже праздновали в бани Пасху, хотя такое излишество осуждалось Церковью, особенно аскетами. Поэтому обычно купались реже: монахи – ежемесячно или раз в два-три месяца, а известный византийский книжник XII в. Иоанн Цец не стеснялся признаться, что делает это всего лишь два или три раза в год. Другой интеллектуал начала Х в., Патриарх Николай Мистик корил за грязное лицо, но грязь на других, закрытых от взоров частях тела его не смущала. Полагалось мыться перед крещением, которое было раз в жизни, и после Причастия, которое у добропорядочных, богобоязненных ромеев происходило достаточно часто, по крайней мере, несколько раз в году. Недаром общественные термы особенно часто располагались рядом с храмами, церквами. Любые важные, тем более богоугодные, благочестивые дела не совершались без предварительного омовения. Для мужчин банное заведение было открыто весь день, а вечерами его посещали и женщины.

Впрочем, представления о чистоплотности изменились уже к VII в. Горожане стали все чаще усматривать в банях не столько гигиеническое, сколько лечебное средство. Недаром при купании охотно использовали отвары ромашки, мяты, майорана, которые ухаживали за кожей. К тому же более важным, чем очищение тела, считалось очищение души, достигаемое через Святое крещение, принятие Евхаристии, Божественную литургию. Но в любом случае, привычку византийцев пользоваться купальнями можно отнести, видимо, к числу самых устойчивых. Так, среди ромейских «заблуждений», на которые в третьей четверти IX в. крещенные болгары жаловались Папе Николаю I (стоять в церкви только со скрещенными на груди руками и принимать Евхаристию только будучи подпоясанным), был назван обычай не ходить в баню по четвергам и воскресеньям и, значит, без ограничений пользоваться ей во все остальные дни. Не случайно, в XIII в., если верить письменым источникам, многочисленные бани имелись в городах Никейской империи, ставшей преемницей Византии.

Между тем обыкновение мыться в бане долгое время было не ведомо даже аристократии средневековой западной Европы, мягко говоря, не блиставшей чистотой тела. В Германии 16-летняя принцесса Феофано, племянница василевса Иоанна Цимисхия, шокировала придворных своего жениха, молодого императора Оттона II Красного (973–983 гг.) привычкой принимать ванну. Однако вскоре ей стали подражать. Византийцы и тут выступали достойными учителями.

В XI в. византийские города снова стали центрами провинциальной администрации с критами – судьями как главами гражданской администрации фемы. Правительственые резиденции, претории в виде дворцов, «замков», как правило, включавших внутренний двор и церковь, строили в возвышенном районе города, в центре, на акрополе или в цитадели. Зато в городских кварталах вместо прежних обширных базилик и крестово-купольных храмов появились маленькие квартальные церкви, рассчитанные на небольшое число прихожан квартала, которые после смерти находили покой в кимитриях при этих же церквах.

Нараставшая экспансия италийской коммерческой активности дала толчок для их экономического развития. Рыночная экономика в XII в. расцвела, что в немалой степени находит объяснение в освобождении от стесняющих форм государственного контроля прежнего времени. Социальные изменения происходили и в городах. Прежние корпорации медленно трансформировались в свободные местные профессиональные ассоциации. Крупные землевладельцы – динаты приобретали власть над провнциальными городами и иногда чувствовали себя настолько сильными, что устраивали мятежи против василевса. В городах Малой Азии такие местные вельможи, случалось, получали покровительство от захвативших огромные территории сельджуков.

Вторжение латинов-крестоносцев в Константинополь в 1204 г. привело к распаду Империи и ознаменовало наступление нового периода византийского города. Постоянные войны затронули все городское население. Внутри некоторых больших городов вновь, как и в «темные века», кое-где образуются пустоши, занятые под сельское хозяйство. В результате распада политической власти возникают такие города-государства как Фессалоника, Арта, Мистра в Греции, Никея и Трапезунд в Малой Азии. На захваченных византийских землях латины создавали автономные колонии с феодальной системой. Италийцы внедрили ситему городских комунн, которые имели самоуправление. Они вообще заняли привилегированные позиции, имели контроль над морской торговлей, торговые привилегии, налоговые льготы. Византийские же города, напротив, не получили коммунальной независмости, подобной той, что пользовались города западной Европы с их собственным городским правом. Ромейские торговцы не могли конкурировать в дальней торговле со своими иноземными торговыми партнерами. Их усилия поэтому оказались сосредоточены в местной мелкой торговле или, в лучшем случае, в торговле на средние расстояния. Средний городской класс – меси известен в поздневизантийских источниках эпохи Палеологов. Но его развитие по-прежнему тормозилось византийской аристократией, которая в период территориальных потерь XIV-XV вв. обратилась к торговле как к прибыльной экономической деятельности. Некоторые города даже в это тревожное, шаткое время процветали из-за развития торговли и получения фискальных привилегий, как например Монемвасия, важный порт на юге Греции.

В Палеологовский период главой администрации города становится кефал – правитель района, тагда как роль прокафимена – правителя собственно города или крепости и кастрофилака – правителя крепости пришла в упадок. Старые общественные здания ветшали, их не хватало. В Спарте, к примеру, местная аристократия собиралась обсуждать дела города в церкви Св. Варвары. В XIV в. архонт Иоанн Апокавк осуществлял административную деятельность в Фессалонике из своего собственного дома, хотя в городе издавна был императорский дворец – василея, вероятно, царская резиденция.

В течение XIII-XIV вв. византийская дворцовая архитектура продолжала эволюционировать в сторону западной модели, – укрепленного дворца-замка, изолированного от города, защищенного от внешних и внутренних нападений. Большинство этих укрепленных дворцов будет разрушено во время османского завоевания. Уже Анна Комнина называла такой дворец «городом в городе». Он включал внутренний двор, молельни, помещение для приемов, трапезные, террасы, магазины, конюшни, зернохранилища, фонтаны, бани, кладовые.

Дворцы принадлежали знати и в провинциальных городах. Обычно это были двухэтажные здания, над которыми иногда возвышалась башня с большим залом-триклинием, подражающим царскому. Они имели удобства, водоснабжение, туалеты, камины. Стены их были украшены сценами из Ветхого Завета или портретами правившего василевса. Поэма о Дигенисе Акрите описывала подобный роскошный дом на Евфрате как трехэтажное каменное здание с чудесным садом и двором, частной молельней, с мозикой из сцен Ветхого Завета, Илиады, Одиссеи и жизни царя Александра Македонского. Но большинство провинциальных городов утратило былую монументальность и претензии художественного характера. Их жители спокойно жили среди руин бывших вместительных храмов, базилик, включали их камни в кладку собственных домов, попросту добывали в них строительный материал. Характерными чертами городской застройки угасавшей Византии стали неправильной формы помещения, разной ширины улицы, дешевые строительные приемы, бесформенный план усадеб. Мир византийских улиц и площадей пришел к своему концу.

Есфитас, есфимата – одежда для ромеев явля¬лась чем-то внешним, но тем не менее она несла в себе множество смыслов. Она была важной составляющей производства и торговли, имела денежную, эстетическую ценность и могла рассматриваться как вложение денег. Ее потребителями являлись государственные структуры и частные лица, причем одежда интересовала мужчин, пожалуй, больше, чем женщин. По костюму, качеству и длине его ткани зачастую определялись род занятий, достаток, общественный, религиозный статус и даже политические пристрастия его обладателя.

Имперское власти использовали одежду в качестве дипломатических даров, платили ею дань иноземным правителям. Драгоценные, разноцветные есфимата использовали даже для декорирования императорского дворца и городских улиц во время важных церемоний, торжеств. Все управления, ведомства и военные службы Византии существенно отличались друг от друга цветом и покроем одежды. Одеяние меняли в зависимости от того, куда собирался идти человек: на службу, пир или прием во дворец. Домашняя одежда даже очень богатых византийцев была намного скромнее парадной, праздничной.

Археология дает много находок позднеантичных тканей, остатков одежды, ее аксессуаров, особенно происходящих из египетских некрополей, таких как Ахмим, Антиноя, Саккарах, а также из сирийских городов, например, Дура-Европос, Пальмира и другие. Находки текстильной продукции из византийских городов более позднего времени встречаются гораздо реже, если не считать металлических аксессуаров, сопровождавших одежду, например, деталей поясов, застежек, пуговиц. Кроме того, византийские церковные одежды известны среди церковных сокровищ западной Европы. Письменые свидетельства содержатся в источниках самых разных видов, хотя детальные описания одежды встречаются редко, а значение некоторых терминов остается достаточно туманным.

Рассматривая все источники в комплексе, можно заключить, что византийская одежда, несмотря на ее эволюцию, всегда изготовлялась в основном из льняных, шерстяных, хлопковых и шелковых тканей. Красители были растительного или животного происхождения, реже встречались минеральные краски. Ткани лучшего качества многократно погружали в краситель, и они не линяли. Овечья шерсть, служившая одеждой для бедных, ткалась и окрашивалась самими семьями самостоятельно. Обычно этим дома занимались женщины. Но шерстяные такни ремесленного производства пользовались спросом среди горожан. Ее использовали для некоторых церковных облачений, таких как омофор. Она была в ходу у византийских солдат. Льняную ткань, полотно приходилось покупать у торговцев, а зачастую и самим шить, хотя портные-рапты, врекарии существовали. Они орудовали бронзовыми иглами, а нитки наматывали на деревянные и керамические катушки. Некоторые предметы одежды изготовляли из смеси хлопка и льняных, шерстяных или шелковых нитей. Книга Эпарха упоминает такого рода привозную хлопковую ткань, которую именовали вамвакин и которой, наравне с льняными изделиями, торговали специализированные торговцы – офониопраты. Кроме того, уже с VIII-IX вв. ватой стали подбивать воинские доспехи. Едва ли они стали исключением.

По представлениям византийцев, ни один народ мира не потреблял столько шелка, сколько ромеи. И это недалеко от истины. В позднеримский период шелк импортировали из Китая через Иран. Внедрение собственного шелководства в Византии относится к эпохе Юстиниана I (527–565 гг.), хотя в Сирии оно уже существовало в V в. Шелковые нити получали из коконов личинок тутового шелкопряда, которых разводили специалисты – скелекотрофы – дословно «кормильщики червей». Они действительно кормили личинки листьями шелковицы, тутового дерева (Bombyx mori L.). Выращенных личинок убивали, пропекая коконы на противнях. Размоткой нитей в горячей воде, их промывкой и очисткой занимались катартарии, которые получали коконы от метаксопратов и им же сбывали готовую продукцию в виде очищенных нитей. Дальше они поступали в руки ткачей – сирикариев.

C середины VII в. и до начала IX в. торговля шелком находилась под контролем особых имперских чиновников – коммеркиариев. С потерей восточных провинций в результате арабских вторжений роль основного центра производства шелка оказалась у Константинополя. Вместе с тем арабы разнесли производство шелка по всему Ближнему Востоку, захваченным ими Андалузии (Испании), Тунису, Сицилии. Потребности в шелке удовлетворяли как императорские, так и частные мастерские, а также торговцы, импортировавшие арабский шелк. Согласно Книге Эпарха, в Константинополе пять корпораций было связано с производством и торговлей шелком как высокого, так и среднего качества. При этом окрашенные пурпуром дорогие ткани и одежды попадали в категорию кеколимена – запрещенных для частного использования, торговли или вывоза за пределы Империи.

Принято считать, что шелковые ткани были дороже, они были многокрасочные и ценились больше суконных. Но уже с эпохи ранней Византии источники свидетельствуют о разнообразии и тех, и других. К примеру, по словам фессалоникийца Иоанна Каминиата, случалось, что шелковые ткани, ввиду их обилия, «шли наравне с шерстяными», а последних в свою очередь было так много, что даже пираты не ценили их в качестве добычи. Уже в VIII в. высококачественный византийский шелк вывозили в Италию, откуда он попадал в другие регионы латинского Запада. Роль значительного транзитного центра в Х в. играл Трапезунд. Шелкоткачи из мусульманских стран, среди которых были христиане, иудеи, пленные мусульмане, имитировали мусульманские шелка в Империи, тогда как мастерские мусульманского Востока, напротив, подражали ромейским шелкам. С конца Х в. производство щелка стало расти в западных провинциях Византии – в Калаврии на юге Италии, появились новые центры в континентальной Греции, особенно Фивы, Коринф, Патры, эгейские острова Андрос, Эвбея. В Малой Азии шелкоткачество развивалось с помощью некоторых местных архонтов. Постоянно рос экспорт на латинский Запад, куда шелк вывозили из Византии венецианские и генуэзские торговцы. Одновременно ввоз импортного шелка-сырца и готовых предметов одежды из него тоже продолжался, на рынке были широко представлены шелковые такани как высокого, так и низкого качества, со смесью шерсти, льна, хлопка. Так или иначе шелк оставался важным фактором византийской экономики вплоть до начала XIII в.

Конец процветанию этого производства положил 1204 г. После этого в Малой Азии остались только такие центры шелкоткачества как Никея, Магнесия и Филадельфия. Правда, с возвратом Константинополя в 1261 г. производство шелка в столице вновь оживилось. Но после потери Малой Азии в XIV в. в результате османской агрессии здесь остался только один центр шелкоткачества – Филадельфия, который существовал до падения города в 1390 г. Фессалоника, которая снабжалась шелком-сырцом со своей округи, была последним центром производства шелка в гибнущей Империи, причем качество этого палеологовского шелка стало гораздо хуже. Зато шелк импортировали теперь из италийских Лукки, Венеции и мусульманских стран. Он все более вытеснял одежды византийского производства. Центры шелкоткачества в латинской Греции соблюдали прежние ромейские традиции. В XIV в. их продукция поступала во Францию и Египет. Генуэские и византийские торговцы вывозили шелк-сырец с Кавказа и Прикаспия через Константинополь. Но в начале этого столетия италийские мастерские уже подражали продукции мастерских мусульманского Востока, а не Византии, и вводили при этом инновационные технологии. В конечном счете италийское господство в области дальней морской торговли и грузоперевозок положило конец византийскому шелковому производству. Эпоха ромейской шелковой одежды ушла в прошлое.

Кроме названной ромеи изготовляли одежду из кожи, овчины, меха. Впрочем, кожа шла в основном на обувь, такие аксессуары как поясные ремни и защитные части военной одежды, доспехов. В овчину особенно часто одевались в византийской деревне. Что касается меха, то его использование в Византии в виде одежды не известно ранее XI в., когда меха стали использовать для отделки нарядных туник и изготовления некоторых предметов туалета.

Византийская одежда была разных категорий: императорская и официальная, церемониальная, церковная, монашеская одежда, одежда разных профессиональных и социальных групп согласно их полу, возрасту, семейному положению, наконец, местная одежда, этнические одеяния. Но во всех случаях она была прообразом многослойной одежды европейцев – верхней и нижней.

Характерными чертами византийского костюма являлись устойчивость и жизнеспособность, целесообразность и простота. Особенно надо отметить консерватизм византийской церемониальной одежды и знаков власти, знаков отличия, которые создавали основу моды. К примеру, такая деталь как императорский лор – драгоценная длинная перевязь, хотя и носилась по разному в разные эпохи, была разновидностью трабеи – парадного шарфа-перевязи римского консула и оставалась в употреблении в течение тысячи лет византийской истории, вплоть до 1453 г., когда Империя пала. Изображения орла или льва во все века оставались символом власти на одежде царя и знати. Пурпурный платок – маппа и скипетр – крест долго сохраняли те формы, что были им даны при ранних христанских императорах, заменивших римский скипетр крестом.

Таким же постоянством отличалась и церковная одежда, все компоненты которой находят свои истоки в повседневной одежде поздней античности. Она сохранилась до сих пор у православного духовенства. Достаточно зайти в церковь во время службы, чтобы погрузиться в этот живой мир Византии. Так, церковные иереи любых уровней имели стихарь – вид неподпоясанной длиннополой белой туники. Это была своеобразная разновидность античной столы, но с широкими длинными рукавами. Рукава вообще были новинкой, впервые появившейся в византийском костюме. Главы Церкви, первосвященники с IV-V вв. носили поверх накидки две ленты, которые назывались эфод или паллиум и являлись частью литургической одежды. Диакон тоже надевал специальную накидку через левое плечо – орарий. Символом благодати священства являлась также епитрахиль, которая лентой спускалась с шеи. Ее и стихарь перепоясывал пояс – зонарий, за который спереди был заправлен конусом, будто ножом, «кинжалом духа» свешивавшийся платок – епигонатий (эпигонаций) или энхирион. Позднее, после разделения Церкви, он превратился в маленькую четырехугольную, украшенную кистями сумку. Пресвитеры, епископы носили филонь, надевавшуюся через голову и со временем целиком украшенную вышитыми крестами, отчего она получила название полиставрий – «многокрестная». Поверх ее надевали омофор, который сплошной широкой лентой – накидкой лежал на плечах епископа или митрополита и олицетворял ту самую овцу, которую спас на Своих плечах Иисус Христос. В епископское одеяние включались также епиманики – особые длинные манжеты-наручи, которые одевали к стихарю. Патриархи, судя по источникам XI в., носили златотканный саккос – короткую тунику с короткими руквами, которую одевали поверх филони через голову. Впрочем, в поздневизантийский период саккос стали использовать и митрополиты.

У всех духовных лиц был свой головной убор. К примеру, священники носили клобук цилиндрической, немного расширенной кверху формы с черными или – для митрополитов и Патриархов – белым покрывалом, ниспадающим на плечи. Несмоторя на то, что церковные соборы так и не выработали точного приказа, какую одежду носить духовенству, любые ее проявления так или иначе служили возвеличиванию представителей духовной власти в глазах народа.

Истоки монашеской одежды, довольно типичной, уходят к одеянию монахов позднеантичного Египта, где зародилось монашество и где монахи уже к V в. составляли от 50 до 100 тыс. населения (1–2%). Каждая часть одежды служителей Божиих имела символическое значение и должна была защищать не только от непогоды, но и от нападений дьявола. Поверх длинополой туники – рясы из темной, без рисунка ткани носился крестообразно перехватывавший грудь и плечи кусок ткани – аналав, а голову прикрывала коническая накидка-капюшон, свешивавшаяся на плечи, – куккулий или куколь. Обычно аналав означал принятие монахом «образа» – схимы и, в частности, был атрибутом заслуженных монахов, которых величали великосхимниками, в отличие от «новоначальных» монахов, носивших рясы, – рясофоров и прикрывавших голову не куколем, а шапочкой-камелавкием. Обычно монахам и монахиням выдавали в год две пары туник, одну полотняную накидку, мантию, две пары обуви, несколько пар чулок, причем монахини из верхних слоев общества могли носить не темную, черную или коричневую, а красносинюю одежду.

Одежда простого люда, крестьян и ремесленников тоже мало менялась на протяжении веков. На уровне общественного сознания она отражала консервативную византийскую мораль. Костюм мог делаться из одного куска ткани или из разных, верх из одного, низ – из другого, причем из кусков тканей разной окраски. Сочетали, например, зеленый и фиолетовый цвета или красный и зеленый. В понятие внутренняя одежда – эсфора входила одна из разных видов длиннополых рубах: хитон из грубого полотна, холстины или сукна, чаще без рукавов, офони – простая льняная рубашка или даже покрывало, месофор – короткая нижняя туника или экскомида – туника с открытым правым плечом, которые подпоясывали с напуском, иногда подвязывая вместо кожаного или матерчатого пояса простой веревкой, короткие, до колен или длинные штаны да перевязанные крест-накрест ремешком мягкие сапожки или сандалии на деревянной подошве. Все это прикрывал снаружи перекинутый через плечо плащ-гиматий из цельного куска ткани, иногда с капюшоном. Вот и весь простой и удобный для работы обычный наряд человека со скромным достатком, которому случалось «щеголять» и босиком.

Следует учесть, что название хитона рубашкой, а гиматия плащом или накидкой – весьма относительно. Зачастую и тот, и другой представляли собой четырехугольный отрез ткани, живописными складками ниспадавший с плеч. Долгое время у них не было ни рукавов, ни пуговиц – одежда, задрапированная по разному, закреплялась на плечах с помощью всевозможных завязок и фибул – заколок, которые зачастую имели вид знакомых нам крупных «цыганских булавок». Косматые шубы и плащи из грубой необработанной шерсти, меховые накидки, толстые суконные одежды на подкладке использовали порой как одеяла.

Основным элементом античного костюма была изящная драпировка. В византийском костюме она исчезла. Теперь фигуры имели тяжелый, массивный, прямоугольный, плоский силуэт, в котором отношение ширины одежды к росту тела составляло 1:3. Это соотношените придавало костюму монументальность, устойчивость. Новое представление о красоте, использование тяжелых, плотных, неэластичных тканей, затканных или вышитых, обусловили появление новых форм одежды, в которых господствующей становится своеобразный «футляр», очень простой по крою, делающий тело как бы бесплотным. Кроме того уже с IV в. в Империю стали проникать различные «варварские» одеяния: прежде всего так называемые бракии (braccae) – брюки, узкие или широкие штаны, шаровары, которые считали персидской или гуннской модой, необкновенно широкий в верхней части хитон, туника с длинными рукавами – далматика, короткий германский плащ, иллирийская шапочка цилиндрической формы. Возникла даже специальная профессия брючника. Варваризация проявилась и в придании одежде форм тела. Вместе с тем распространяются восточные ткани, более тяжелые и не поддающиеся драпировке, которые к тому же украшают нашивками – самеями, парасимами, вышивками, прежде не игравшими заметной роли. В средне- и поздневизантийский период характер одежды продолжал меняться под влиянием неримских элементов, заимствованных у мусульманских народов Ближнего Востока и кочевников Азии. Весьма популярным среди придворных стал позаимстовованный в VII в. у персов и азиатских кочевников скарамангий, вид подпоясанного распашного кафтана с воротником, широкими рукавами и разрезами по бокам, который имел разную расцветку и изображения. В нем ездили верхом, на лодке и вообще употребляли для выходов.

Одежда стоила недешево, ее ценили, передавали из поколения в поколение, иногда упоминая в письменных завещаниях – дикаиомата и дарственных. Это было обычным делом, хотя и аналогичное устное объявление, сделанное в присутствии двух свидетелей, тоже считалось действительным. Подчас завещанное не было пустяком. Известны, например, гиматии стоимостью более 10 золотых носмисм. Для того, чтобы даже скромно одеться в VII в. ромею надо было потратить три серебряных милиарисия, сумму, на которую можно было питаться около десяти дней. Тем не менее, когда одежда начинала выглядеть старой, поношенной, ее выбрасывали и заменяли новой. Столь же заботились о ее чистоте, как и о чистоте тела, что было не свойственно европейскому обществу, долгое время не отличавшемуся брезгливостью. Лишь бедняк имел, как правило, одно платье стоимостью в несколько медяков, к тому же иногда заношенное до дыр.

Достаточно богатой была одежда зажиточных ромеев, она в большей степени зависела от моды, хотя говорить о ее изменчивости можно с большой натяжкой, измеряя ее смены столетиями. Как правило, это была плащевидная хламида, авдий, хлена или мандия (мантия) – просторная накидка, иногда отороченная мехом и украшенная углами, параллельными линиями, крестами, свастиками. Такие мантии были преимущественно двух типов – с застежкой-аграфом или пряжкой на правом плече, или одевавашиеся через голову. В позднейшее время мантию, покрывавшую оба плеча, стали завязывать на середине груди. Поверх туники мужчины иногда одевали талар, тоже похожий на длинополую просторную тунику, плечи которой спускались на руки, образуя подобие широких рукавов. Белая хламида расшитая «галунами» – парагаудиями из золотных и шелковых нитей была отличительным элементом официальной одежды высших чинов Империи. Именно поэтому на нее наносили пурпурный ромб – тавлион, являвшийся высшим знаком. Ниспадавшая волнами синего или голубого цвета, она носила название фаласий – от греческого фаласса – море. Хламиды патрикиев украшали пурпурной полосой. Их набрасывали на тонкий льняной или шелковый хитон высокого качества, иногда с пурпурной каймой – паруфой, одевали штаны из дорого сукна, и обязательный пояс, шитый золотом, украшенный металлическими накладками или тщательно уложенный в щегольские складки. Цена такого пояса достигала порой даух-трех золотых и равнялась месячному заработку квалифицированного рабочего. Для сановника, чиновника он играл роль своеобразного паспорта владельца, удостоверявшего его статус. К примеру, у эпарха претория он должен был быть пурпурного, у патрикия – белого цвета.

Важность пояса наглядно иллюстрирует история, расказанная византийским историком начала VII в., Феофилактом Симокаттой, – история об одном из телохранителей императора Маврикия (582–602 гг.), знатном юноше. Он был убит дружинником – варваром, похитившем с мертвого «золотой пояс с прекрасными украшениями». Убийца попросил столичного мастера золотых дел перелит украшения этого пояса: «Мастер, заметив, что отдельные части пояса сделаны замечательно, что форма сгибов обличает высокое положение владельца», сопоставил это с варварской внешностью его мнимого хозяина и передал начальнику полиции – претору свои подозрения. Варвар пытался изворачиваться, говорил, что пояс из воинской добычи, захваченной в бою, но под пытками сознался в преступлении и был казнен. Из рассказа Иоанна Эфесского, церковного историка конца VI в., известно также, что пояс жаловался военачальнику самим императором как инсигния – знак, символ власти и по приказу мог быть снят, срезан, сорван, что сразу же лишало владельца пояса его статуса.

Римская официальная шерстяная тога вышла из моды, и в нее облачались только по самым торжественным случаям, как в наши дни во фрак. С VI в. византийские придворные стали носить принципиально новый тип длинных дворцовых одежд – трибоны. Зато привычные туники – рубахи служили исправно. В холодное время года их, как и прочую одежду, одевали «несколькими слоями», по несколько штук сразу. При этом рукава нижней туники часто виднелись из под верхней туники, так как ее рукава были значительно шире нижней туники. Но главным социальным отличием явлалась длина туники и качество ее ткани – чем длиней и богаче была материя, тем выше был статус владельца. Большинство населения носили одноцветные туники выше колен, из шерстяных и льняных тканей. Обычно они были без рукавов, но у более дорогих прямые рукава собирались в длинные манжеты, причем рукава, узкие у запястья и расширяющиеся к плечам, имели целью подчеркнуть физические достоинства фигуры, большие плечи. Именно так, по словам Прокопия Кесарийского, ходили одетыми молодые необузданные аристократы из факции венетов, дополняя свой костюм узкими штанами, обтягивающими ногу «варварскими туфлями» с загнутыми носами, подстриженной на персидский манер бородой и, в подражание гуннам, частично обритой головой. В последующем одежда стала еще более нарядной, узорчатой, чем в ранней Византии.

Со временем в костюм все более прочно вошло понятиие кроя. Он стал более узким и приталенным, с бронзовыми или серебряными пуговицами обычно шаровидной формы, иногда в виде бубенчиков со щелками посредине, так что при ходьбе они слегка позвякивали. Платье, зауженное книзу, называлось ипогир. Исключительно парадной одеждой был дивитисий из дорогой ткани, представлявший собой длинную, сравнительно узкую в подоле тунику с широкими рукавами. Поздневизантийская сановная знать предпочитала носит скараник, вид парадного ездового кафтана, украшенного драгоцеными камнями и жемчугом. У всех чинов от великого доместика, командовавшего армией, до полководца-стратопедарха скараники были красного цвета, тканые золотными нитями. Впрочем, под скараником некоторые исследователи предлагают понимать парадный головной убор высших сановников, украшенный в большинстве случаев изображениями василевса, иногда среди ангелов. Тогда же в употребление у знати входит позаимствованный из военной одежды парадный кавадий – расшитый, усыпанный драгоценностями, плотно прилегающий и туго подпоясанный кафтан без воротника, с коротким рукавами, за пояс которого был заткнут платок. К примеру, деспоты носили пурпурный кавадий, унизанный жемчугом.

К середине XII в. в моде появилась короткая туника, открытая спереди, с узкими рукавами до локтей. Одетый в нее, Мануил Комнин своим видом, непривычным для западных сеньоров, напоминал спортсмена. К концу XII в. и позже стал популярен кафтан на пуговицах, подпоясанный ремнем или шарфом-кушаком. Тем не менее уже в эпоху Палеологов вернулись к прежним, традиционным длинным одеждам, отчего туника стала похожа на халат, тяжелый и прямой. Кроме того, вошли в ход принятые за границей одеяния, к примеру, черные сирийские плащи. Но особым спросом в поздневизантийский период пользовались турецкий и западный, италийский стили одежды, особенно в районах со значительным присутствием латинов.

Знать, богачи носили шитые на заказ сапоги из мягкой кожи, плотно прилегавшие к икрам. Как и у военных, они могли быть «двойные», то есть до колен, или «одиночные» – до бедер. Их можно было менять на мягкие кожаные ботинки – папусиа, а летом – на сандалии-иподимата или туфли восточного стиля, шлепанцы – фелариа или пантофли, вошедшие в моду с VII в. В плохую погоду от грязи, дождя и снега защищали сандалии с деревянными подошвами, которые ромеи одевали поверх кожаной обуви. Женщины ходили в мягких туфлях без каблуков, чаще всего из белой, красной, желтой кожи или войлока, украшенной обшивками, расшитой вышивками. Обувь была разных цветов, причем иногда это зависело от статуса ее носителя. Например, в поздней Византии деспоту полагалось носить белую с пурпуром обувь, кесарю – голубую, протовестиарию – зеленую, паниперсевасту – желтую. Она сочеталась с цветом одежды и в некоторых случаях такое сочетание было обязательным. Ее украшали различными обшивками, расшивали яркими узорами, шелковыми, золотными и серебряными нитями, застегивали на боку и у шиколотки бронзовыми или даже серебряными, золотыми пряжками. Так, обувь с «царскими орлами» в основном носили севастократоры и иногда василевс. В XI в стали популярны чулки до колен.

Узоры или вышивки, вышитая кайма, бортики еще чаще покрывали плащ – гиматий. Случалось, тунику с шейным вырезом круглой или V-образной формы делали с небольшим воротником, обшивали ее орнаментом с так называемой волной, яркими кусками ткани, мехом, драгоценными и полудрагоценными камнями, либо надевали поверх палит – длинный отрез вышитой ткани с вырезом в центре для головы. На спине он образовывал некое подобие шлейфа, который перекидывали через левую руку. Мы можем увидеть, как это выглядело на резном портрете жены императора Анастасия Дикора, Ариадны (около 500 г.), или в Х столетии у императорской четы Романа и Евдокии.

В среде знати в моде были ткани, иногда украшенные целыми картинами, изображениями городов, всадников, библейскими, евангельскими персонажами, сценами охоты, бегов на ипподроме, крупными, четкми, плоскостными рисунками кентавров, грифонов, слонов, других зверей, птиц, деревьев, цветов, корзин фруктов, знаками как на современных игральных картах, узорами, орнаментом. В своих пышных костюмах ромеи-модники выходили на площадь только для того, чтобы изумлять ими прохожих. Дети окружали их, смеясь и показывая пальцами на изображения, которые разворачивались перед их любопытным взором.

Столь же высоко было развито искусство вышивки, пришедшее из Сирии. Для этого использовали разноцветные шелковые нити, золотные нити, шитье жемчугом и драгоценными камнями. В Константинополе изготовляли вещи такого тонкого мастерства и столь редкой красоты, что император Юстиниан I заказал местным мастерицам сшить занавеси для кивория храма Св. Софии и те великолепно справились с этим заданием. Они изобразили арочные и серебряные колонны с Христом в золотых одеждах по центру.

Разница между мужским и женским платьем обычно была невелика. Недаром церковные правила настойчиво запрещали ромейским дамам ходить в мужской одежде. Также было запрещено носить хламиду – это правило не касалось только императриц. Значительные изменения стали наблюдаться в женской одежде лишь в поздневизантийский период, когда, как и в мужской одежде, обнаружилось влияние западных фасонов.

Христинская этика с ее представлением о теле как об источнике греха заставила отказаться от присущей античности обнаженности – теперь это воспринималось как соблазн, как порождение дьявола. Поэтому женский костюм женщины, как правило, состоял из одетой на голое тело довольно простой, закрытой, подпоясанной туники из мягкой ткани. Она плотно прилегала к шее и имела рукава до запястья. Поверх нее носили еще одну, верхнюю длинную тунику-столу из более плотной ткани с широкими рукавами. Правда, в XII в. она стала короче, до колен, тогда как нижняя туника доходила как прежде, до ступней. Обязательным добавлением являлись мантия, иногда обшитая мехом, или застегивавшаяся сзади длинная накидка-пенула с отверстием для головы и капюшоном, а также покрывало – мафорий или прандий, которые накидывали на голову или одевали наискось и прикрывали лицо и плечи. Об этом свидетельствует в середине XI в. Михаил Пселл, рассказывая, как его мать в великом горе по умершей дочери откидывала прандий, не думая о том, что ее могут увидеть посторонние мужчины. Сбросить такой шарф на плечи и тем самым совершенно открыть голову, лицо считалось верхом неприличия и могло разрешаться только актрисе. Христианская мораль запрещала замужней женщине ходить с непокрытой головой. Это же обстоятельство делало не нужным особенно сложные, вычурные прически.

Женщины из знатных семей щеголяли в одеждах из дорогих тканей, с красивыми узорами, вышивками, вставками-клавами, а на ноги одевали мягкие, похожие на чулки кожаные или шелковые башмачки, расшитые жемчугом, золотом, вышивкой, драгоценными камнями. Особой популярностью среди дам пользовалась скарлата – довольно сложного пошива платье красного цвета с длинными узкими рукавами. Даже девственницы-парфены и вдовы порой носили предписанные их положению темные простые одежды с таким изяществом и изысканностью, что оказывались более обольстительными, чем одетые в шелковые наряды. Тщательно наложенная вокруг лица белая повязка особенно выгодно оттеняла наброшенное сверху черное покрывало.

Но ношение очень тонких, легких, тем более прозрачных тканей, выявляющих фигуру, осуждалось Церковью. То же самое относилось к макияжу, однако он становился все более обильным, особенно в правление династии Палеологов. Уже в конце IV в. талантливый проповедник Иоанн Хрисостом убеждал своих слушательниц в том, что роскошь мешает выявиться природной красоте и только подчеркивает безобразие лица. Однако и через четыреста лет богослов Иоанн Дамаскин продолжал называть обольстительницами тех, кто разукрашивает свое лицо, подобно цветущему лугу, румянит щеки разными тонами, белит лицо крахмалом или иными средствами, подводит черным глаза. При всем том в миру это считалось верхом утонченности. Любовь к роскоши брала свое. Парадоксально, но люди, отрицавшие ценности видимого мира, восстававшие против излишеств, были создателями искусства такой высокой моды, такой красоты, такой ослепительной роскоши, с которыми не многое можно сравнить.

Даже простолюдинки, бедные женщины из народа старались в манере одевать свои простые одежды из дешевой, одноцветной ткани подражать богатым дамам и как могли украшали свой внешний вид. Брови выщипывали в узкую линию и подчеркивали черной краской. Губы щедро красили в красный цвет. Лицо белили. В зрачки закапывали сок беладонны, чтобы они сужались до размеров черной точки. Все это подчеркивали различными яркими, многоцветными украшениями из золота, серебра, жемчуга, бисера и драгоценных камней, особенно аметиста и изумруда, которые обременяли головы, покрывали ноги, блистали на поясах, прикрепляли к одеждам, служили для застежек. Женщина не была по настоящему одета без украшений, хотя они не обязательно были из дорогих металлов и драгоценностей и могли представлять подделки, безделушки, простую, тяжеловесную, массивную бижутерию, тем не менее порой являвшуюся единственной ценностью в семье. Наиболее популярными были серьги, кольца, браслеты, бусы. За ними следовали ожерелья, броши, кулоны. Подобранные в едином стиле, свойственном ромеям, они были призваны произвести впечатление весомого внешнего богатства и являлись непременным элементом роскошного туалета. По словам Иоанна Златоуста, их любили почти так же как собственных детей. Он ядовито замечал, что не было ничего, чего женщины «не сделали бы, чтобы заполучит красивые серьги» и даже «нагота ног была украшена перлами». Судя по изображениям на пластинах короны Константина IX Мономаха, у некоторых дам на руках были длинные перчатки, усаженные драгоценными камнями. Такие же перчатки и туфли входили в одеяния императоров и, возможно, высших сановников во время торжественных церемоний.

Широко использовали также различные тонкие благовония – «аромата», духи, мази, притирания, которые привозились с Востока, из знойной Аравии и еще более далеких Тибета, Индии, Цейлона, Эфиопии.

Обычно византийцы без разбора именовали все благовония «индийскими». Зачастую в основе их лежали ингредиенты животного и растительного происхождения, примером чему может служит знаменитая амбра – продукт поджелудочной секреции кашалота, куски пахучего серовато-желтого или крапчатого вещества. Не менее популярен был из-за своего сильного, резкого запаха мусхос – мускус, который представлял собой секрецию кабарги, небольшого парнокопытного животного. Особенно любили розовое масло, которым умащали тело. Вместо спирта основой-наполнителем для всех притираний чаще всего были елаион – елей, оливковое масло или воск.

Случалось, косметические средства готовили сами. Так, императрица Зоя Карвонопсина («Черноокая»), супруга Льва VI Мудрого и мать Константина VII Багрянородсног, лично занималась этим большую часть дня и, по словам современников, до 70 лет сохраняла свежесть и привлекательность. При этом, как рассказывает Михаила Пселла, она не выносила свежего воздуха: ее спальня напоминала мастерскую, в которой стояла ужасная жара и духота из-за жаровен, на которых готовились разные хитроумные косметические ингридиенты, а слуги суетились вокруг них, что-то переливая, смешивая, дистилируя благовония.

Предметом особой заботы ромеев были волосы. Сначала их на римский манер коротко стригли. Но уже к середине VI в. мужчины, как женщины, стали носить длинные волосы и стригли их только по случаю траура или судебного осуждения. Сострижение волос очень коротко не практиковалось даже в отношении монахинь. Ходить стриженым, тем более обритым представлялось уделом шута, мима, гениоха, раба или, того хуже, пойманного преступника. Волосы модники стригли или подбривали спереди у висков, позволяя им пышно расти сзади на гуннский манер, либо носили стрижки «под скобу» и «в кружок» до мочек ушей. Лишь в IX в. василевс Феофил, который сам был лысым, приказал военным брить голову, но это правило отменили после его смерти. Ромейские модники отпускали длинные волосы, за которыми постоянно ухаживали. Иногда их завивали или заплетали в косу, столь длинную, что она доходила до пояса. Впрочем, серьги среди мужчин носили только дети и моряки.

Зато римский обычай брить лицо наголо оставался в силе до конца VI в. Если не считать буйных сторонников цироковых факций и священнослужителей, большинство мужчин придерживалось этого правила. Но с VII в. в моду вошли бороды, которые стали для византийцев нормой, по крайней мере до XIV в., хотя усы, видимо, брили или коротко стригли. Церковь одобряла бороды и длинные волосы, отмечая особо, что это позволяет различать евнухов – кастрированных лиц без пола и всех прочих. Недаром Лев Диакон был шокирован как бритой головой, так и «чрезмерно длинными волосами над верхней губой» князя росов Святослава. Мужчины носили бороды длинные и средней длины, пышные и расчесанные надвое. Делегация нищего, но импозантного василевса Мануила II Палеолога, совершавшая в 13991403 гг. поездку по западной Европе, обращала на себя внимание, прежде всего, непривычными для латинов роскошными бородами.

Женщины еще более тщательно следили за своими волосами. Обычно их гладко зачесывали назад и образовывали на затылке узел. Иногда их завивали с помощью разогретых на огне железных щипцов, ножниц или заплетали в одну-две косы, укладывали их кольцами, скрепляли непременными костяными гребнями – ктениа, металлическим ободом, льняными лентами, нитями жемчуга, головными сетками, надевали венец с легкой прозрачной вуалью. В редких, праздничных случаях сооружали причудливые прически, напоминавшие шатер или башню, украшали венками, но ничего подобного вычурным прическам с металлическим каркасом или цветными париками, какие знал императорский Рим, в Византии не существовало. Излюбленной стала прическа валиком, когда волосы закручивали лентами в виде валика. Случалось, прически знатных дам имели нимбообразную или шарообразную форму. А вот ношение длинных челок было признаком куртизанок и лишь немногие жкенщины могли позволить себе бравировать такой развращенностью, как это говорили в конце IV в. о чувственной жене-красавице императора Аркадия, Евдоксии. Как бы то ни было византийские парикмахеры и цирюльники не знали недостатка в клиентах, устраивались в людных местах, к примеру, в портиках церквей, имели учеников и неплохо зарабатывали.

В Византии, как и в Древнем Риме, головные уборы носили редко – только для защиты от непогоды или жаркого солнца. Волосы обычно повязывали лентами, платками наподобие чепцов – факиолами, причем иногда делали это поверх головного убора, какими были войлочные шапки-камелавкии, скиадии из дорогой ткани или шляпы. Ношение последних было прерогативой мужчин. Причем вначале их использовали главным образом путешественники и только с конца Х в. шляпа более широко вошла в обиход. Михаил VI (1056–1057 гг.) ввел красные шляпы силой приказа, однако скоро предпочтение стали отдавать белым, разнообразной формы. Под влянием турок стали носить так называемую калифту – головной убор пирамидальной формы, а еще позже появилась шляпа с высокой тульей и приподнятыми полями, какую носили даже византийские императоры.

Не оставались без внимания оружие и лошади магнатов. Богато отделывались серебром, золотом, даже перегородчатой эмалью мечи, сбруя и седла коней и мулов. Шеи животных украшали некими хамиями, очевидно, лентами, унизанными жемчугом. Обычно их владельцев сопровождали в городе слуги с палками в руках, которые шли впереди своего хозяина. Для благородных матрон, если они передвигались верхом, изготавливали специальные седла, которые украшали драгоценностями, золотыми бляхами в виде зверей и птиц, хотя в большинстве случаев такие дамы предпочитали пользоваться богато расписанными и позолоченными повозками, иногда на золотых ко – лесах, правда, без рессор, смягчавших тряску. Попоны мулов, впряженных в них, шились из позолоченной кожи. В эпоху Комнинов страсть к дорогим одеяниям, казалось, достигла апогея. Даже последующий экономический кризис не положил конец тяге к красивой и изысканной одежде.

Много было золотой и серебряной посуды – блюд-патен, чаш-потиров, сосудов для питья, для умывания, богато украшенных ваз. В ранней Византии их изготавливали в царских мастерских, где до 661 г. клеймили императорскими клеймами. Мастера-среброделы, аргентарии, собенно опытные в Антиохии, отмечали свои изделия именем или монограммой правящего монарха. Даже в обедневшей поздней Византии до последних столетий в домах знати оставалась в обиходе серебряная и золотая посуда, как это можно было увидеть, например, в великолепном дворце знаменитого богача и интеллектуала начала XIV в. Феодора Метохита. Некоторые из сосудов вырезали из агата, горного хрусталя, халцедона, сардоникса, серпентина и других полудрагоценных камней. Установленные на замысловатую золотую ножку, они достигали диаметра до 40 см, а высоты – до 35 см. Такие предметы можно видеть в сокровищнице собора Сан-Марко в Венеции, куда они попали, очевидно, после ужасающего грабежа Константинополя крестоносцами в 1204 г.

Шкатулки, дорогая посуда, медальоны, образки, амулеты, ожерелья, украшения и даже головные уборы, парадные одежды украшались филиганью и знаменитой византийской перегородчатой эмалью. Ее делали из отшлифованной стеклянной пасты, раскрашенной окисями разных металлов. Эту пасту наносили на изображение, как правило, на золоте, контуры и отдельные сегменты которого были выполнены из напянной тонкой проволоки, игравшей роль разделителя, после чего помещали в огонь.

Для того, чтобы отметить свадьбу, сделать запись о своем бракосочетании, объявление о своем назначении консулом в ранневизантийское время заказывали изготовить резные костяные пластины-диптихи, украшенные жанровыми сценками, изображениями цирковых игр, аллегорическими изображениями города, реки. Особенно искуссно их делали в Константинополе, Риме, Милане, Антиохии и Александрии. Из скрепленных вместе пластин сооружали круглые или восьмиугольные дароносицы – сосуды для хранения просфоры. Случалось, их делали в виде цилиндрических баночек-пиксид с крышками. Из костяных пластин собирали шкатулки, двери, мебель, как великолепный трон епископа Максимиана VI в., сейчас хранящийся в Равенне. На некоторых из них изображали религиозные мотивы, фигуры Христа, Богоматери, святых. Дорогие костяные пластины часто служили в виде окладов великолепных рукописных книг. Сохранились подобные изображения василевсов – Льва VI, коронуемого Богоматерью (Берлинский музей), Константина VIII, венчаемого Христом, Романа IV Диогена и августы Евдокии (Париж). Они невелики по размерам, но монументальны по сути. В этой резбе по кости заключен весь гений византийской скульптуры. Сами рукописные книги тоже донесли до нас богатую галерею портретов-миниатюр императоров, знатных людей и состоятельных жертвователей. Несмотря на всю их строгость и формальность, они все же передают человеческий характер и, самое главное, отражают тот образ, который хотела придать себе византийская знать. Вообще можно лишь удивляться тому количеству тысяч и тысяч дорогих изделий, которые органично входили в быт богатых ромеев.

Византийцы очень большое значение придавали еде. Пути и формы удовлетворения основного инстинкта являлись важной стороной культурной специфики ромеев. Застольем отмечалось любое событие в жизни: от рождения ребенка до избрания нового Патриарха.

Ели ромеи обычно два раза в день, который у них начинался утром, а не в полночь, как у римлян, или вечером, как у евреев. Поэтому первым часом называлось время восхода солнца, третьим часом – середина утра, шестым часом – полдень, девятым часом – середина дня, затем следовали вечерня – час перед заходом солнца и повечерие – время после захода солнца. Об этом делении напоминали не только движение солнца, тени домов, но и звуковой сигнал часов – орология или водяного гидрология, удары колотушки по деревянному билу – симандру (симантрону), ксилону – дословно «дереву», а позже – звук колоколов. В соответствии с ними утром, как только вставали, устраивали первую трапезу, которая называлась аристон (завтрак), а к концу дня вторую – дипнон (обед). Такой прием пищи считался нормой, хотя мог быть еще и ужин. В любом случае, зайдя в столовую, надо было сменить уличную обувь на домашнюю, а затем, усевшись на стульях или табуретах вокруг стола, вознести молитву, которую, вероятно, полагалось творить и в конце еды.

Византийские авторы любили призывать к умеренности, воздержанности в пище, указывая, на то, что она должна быть простой и неизысканной, ибо пресыщение – источник болезней как тела, так и духа. Большинство ромеев, питалось, по-видимому, действительно весьма скромно, особенно во время поста, когда надо было ограничивать себя самым необходимым. Разумеется, рацион питания семьи зависел от ее материальных возможностей, но вообще был ближе к распространенному на Востоке, отличаясь лишь большим употреблением вина и меньшим количеством сладостей. Главный продукт – каравай хлеба, как правило, кислого ячменного или пшеничного, с грубыми отрубями, весом от 400 до 600 г, много овощей (что-либо из бобов, пюре из фасоли, чечевицы, белого гороха, капусты, огурцов, моркови, свеклы, щавеля, кресс-салата, репы, редьки, чеснока, лука, свежих или маринованных оливок), свежая, а чаще сушеная или соленая рыба, немного елаиона – оливкового масла, разбавленное теплой водой вино, пиво или фуска – прохладительный напиток на основе винного уксуса, мяты или лимона – это продуктовый набор человека со скромным достатком. Стоимость его составляла треть бюджета. В пищевой рацион обычно входили густые блюда из вареного зерна и бобов, приправленных зеленью. Например, агиозумен представлял собой жидкий суп из вареного лука с несколькими каплями масла, который подавали с хлебом. Даже младенцев кормили жидкой ячменной кашей, давали им мед и вино, а начинающие ходить дети, кроме каш, получали овощи и небольшое количество белого вина.

Мясо давали не раньше тринадцати лет, хотя оно появлялось на столе и у небогатого ромея. Причем чаще его употребляли в деревне, нежели в городе. Судя по количеству костей домашних животных, встреченных во время раскопок, в пишевом рацине предпочтение отдавалось мясу молодых овец и коз. Мясо взрослых козлов не годилось в пищу, да и баранов разводили главным образом для получения шерсти. За этими домашними животными по числу находок следуют коровы и свиньи, примерно в равном количестве. Особенно любили жареные свиные ножки, а также окорок и ветчину. Согласно Книге Эпарха, для торговцев свининой – хирэмпоров существовали определенные правила, как и места забоя животных – хортоволы в пределах города. Резали их и на собственых дворах. Надо полагать, соленая свинина была самым распространенным консервированным мясом. Следы резки иногда присутствуют на костях собак, что может свидетельствовать об их употреблении в пищу. Впрочем, это было редкостью. Копченое мясо, колбасы, которые изготовляли тарихевты, а тороговали тарихополы, считались грубой едой и не относились к числу деликатесов. Но куда важнее другое – при многочисленности предписанных Церковью постных дней, – более 200 в году, – мясо не являлось основным продуктом, составляя незначительный приварок. Недаром баранину в Константинополе предписывалось продавать только с Пасхи до Троицы, то есть в течение 40 дней. Видимо, только с XIII в. мясо стали употреблять более широкие круги населения и в большем количестве.

К дням литургического года был ближе всего рацион византийских монахов. Видимо, таким же он был и у наиболее набожных ромеев. Аристон принимали достаточно поздно, днем, подавая хлеб, вареные овощи, тушеные бобы с оливковым маслом или густой рыбный суп, сыр, яйца. Все это запивали разбавленным вином, но не более трех кружек. Дипнон вечером состоял из хлеба со свежими овощами, фруктами и вином. Мясо можно было вкушать только по большим религиозным праздникам. В канун таких праздников и в пост ели один раз в середине дня, около трех часов. В такие дни рыба, сыр, яйца не полагались, поэтому трапеза состояла из двух блюд – овощей и бобов без масла, запиваемых разбавленным вином на травах. В первый и четвертый дни недели полагалось получать чечевичную похлебку, соленую рыбу без масла и пять сушеных фиг. Во второй, третий, пятый и шестой день недели ели вареную соленую рыбу и орехи, запивая анисовым вином с добавкой тмина и перца. Даже фрукты в эти дни были запрещены. В сравнении с монахами западноевропейских монастырей византийские иноки ели меньше на одну треть, если не больше, и уж точно – менее калорийно.

Тем не менее первое впечатление, которое возникает при чтении византийских источников, это разнообразие еды. Богатую трапезу начинали с закусок, за ними следовали основные блюда из жареной или вареной рыбы, домашней птицы, особенно печеной утки, дичи (куропатки, зайца). Их византийцы любили обильно приправлять пряностями, пиператом – перцем, киннамоном – корицей, уксусом, горчицей, чесноком, хреном и особенно гароном (по-латински гарумом) – пастообразным рыбным соусом, который делался из сложенной слоями, засоленной вместе с внутренностями мелкой рыбешки, приправленной пряностями. Обычно его готовили в течение двухтрех месяцев в рыбозасолочных цистернах, обмазанных для гидроизоляции цемянкой, или в специальных плетеных корзинах, тщательно перемешивая, а хранили в пифосах, откуда доставали особыми керамическими цедилками. Иногда рассол со смесью вина доводили до до кипения, добавляли рыбу, ее внутренности, икру, а возможно, крабов, устриц, мидий, оставляли две трети отвара и многократно фильтровали его для получения подходящего рыбного соуса. Судя по «Геопонике», энциклопедии Х в., вобравшей опыт предыдущих столетий, способов изготовления таких соусов было довольно много и каждый выбирал тот, который ему больше подходил.

В прибрежных районах Империи, около рек и озер в пище преобладала свежая рыба, которой знали свыше 60 сортов. Основными инструментами для ее лова являлись сети, снабженные свинцовыми или керамическими грузилами и деревянными поплавками, лодки с железными факелами в виде чашевидного каркаса на ручке для ночной охоты, трехзубые остроги. Учитывая дешевизну рыбы и обилие постов, широкий спрос на этот продукт оставался стабильно велик. Улов жарили в муке с горчицей и подавали под соусом с нардом и кариандром, а также тушили, коптили, сушили, вялили, мариновали, консервировали. Излюбленным лакомством считалось густое пюре из трески, а также вареная рыба, которую могли подавать с густым соусом из пюре хека.

Камбала, карп, сом, поступавшая откуда-то с Кубани неведомая нам верзитика, осетр и его икра (ботарго) были изысканным угощением, тогда как пищей простых людей, наряду с бобовыми, являлись мелкий анчоус, жирный палтус, колючий скат, а также тунец, скумбрия, селедка, которых покупали по несколько штук (до 2 кг) за медяк – обол. Выжить таким образом было не тяжело. Судя по мощным кухонным отбросам, встречаемым при раскопках приморских ромейских городов, существенную часть рациона составляли такие «морепродукты» как устрицы, мидии, «гребешки», крабы. Но лишь последние бедняки не гнушались мяса «понтийской свиньи» – дельфина или морской свиньи, неприятного из-за его специфического привкуса и запаха.

Пищевой рацион византийца дополняли сыры – горные и равнинные, белые и золотистые, мягкие и твердые, а также яйца и свежее молоко, коровье или чаще козье. Много в Византии потребляли фруктов (яблоки, виноград, сливы, вишни, шелковицу, гранаты, смоквы-инжир, фиги, финики, миндаль, фисташки, грецкие и лесные орехи). Их ели свежими, вялеными, сушеными, вареными, печеными и даже тушеными. К этому можно добавить недорогие, широко распространенные тыквы и дыни, упоминаемые в «Геопонике», а также компот из айвы и фиги с солью, которые рекомендовал есть диетолог XI-XII вв. Реже употребляли спаржу и грибы, хотя на пирах богатых людей могли подать изысканные артишоки под белым соусом. Для соусов и приправ использовали также баклажаны, корицу, тмин, цикорий, нут. Признаком краней бедности являлось употребление семян бузины, которая росла как сорняк, мальвы, горячей похлебки-опсон из нее, хотя иногда пучки малвы использовали и как растительное лекарственное средство. После арабских завоеваний появились цитрусовые культуры, за исключением апельсинов и лимонов. Готовили ромеи и всевозможные сладости: крем из молока с приправой нарда, вареный муст, маленькие, в форме колец пирожные из пшеничной муки высокого качества, пироги, слоеные бисквитные торты-медовики, кренделя и блины, которые ели с медом. Сладким, десертом-дулкионом обычно заканчивали еду.

Традиционно ни одно застолье не обходилось без вина. Ценили в нем красивый цвет и тонкий аромат, а сортов знали великое множество: золотистого, белого, черного, сладкого, кислого, легкого и крепкого, долго хрянящегося и скоропортящегося, не только виноградного, но и фруктового (из свежих яблок, груш, граната), ягодного (из кизила, вишен, лавровых ягод, ягод мирта), цветочного (с анисом, шафраном, лепестками роз), из меда, полыни, пшеницы, ячменя, овса, полбы, проса (по рецептам «пришлых варваров»), с настоями и добавками из смол, пряностей, пряных растений и трав (алоэ, ладана, смирны, колосков нарда, семян укропа, перца, сельдерея, дикой петрушки, копыт- ника, руты и др.). Иногда это ощущалось весьма непривычно. Так, епископ Лиутпранд Кремонский, посетивший с дипломатической миссией василевса ромеев в 968 г., писал, видимо, с пристрастием, что константинопольское вино совершенно невозможно пить из-за содержания в нем смолы, камеди и гипса. Такое же афинское вино хулил автор одного из Житий, писавший, что он никогда не притрагивался к нему. Зато особенно славилась винная продукция с эгейских островов Хиоса и Родоса. Экспортировали и другие византийские вина. Так, госпитальеры выводзили вино с Кипра. Венеция закупала мальвазию на Крите. Вино с эгейского острова Санторин (Фера) было известно в Италии как vino santo. С XIII в. Генуя импортировала мускат с островов Эгейского моря, особенно таких как Лемнос и Самос. В бассейне Мраморного моря вино городов Редесто (турец. Текирдаг) и Триглиа (турец. Трилия) ценилось и после гибели Византии в 1453 г. Ионические острова и восточное побережье Адриатического моря вывозили вино под названием робола в Венецию. Ромейская монастрырское хозяйство было особенно рассчитано на виноградарство. К примеру, в начале XV в. 80% прибыли двух крупных монастырей Трапезунда давало вино. Его широко экспортировали в Крым.

Классическая традиция питья, как и церковная практика, предусматривали разбавление вина водой. Таким вином утоляли жажду, запивали пищу и использовали в лечебных и литургических целях. Только рыбу полагалось запивать неразбавленным терпким вином. Для прохладительных целей служила фуска. В питейных заведениях – капилеях и фускариях иногда работали за стойкой слуги, занятые исключительно добавлением теплой воды в вино. Здесь же делали винный напиток или популярный специальный винный пунш – кондитон. Неперебродивший виноградный сироп – муст тоже был в ходу. Встречались напитки из смеси яблочного сока, меда, роз и воды. В урожайные годы было много винограда, причем не только свежего, но и сушеного, гроздья которого иссушил сухой ветер, дувший в момент созревания. В голодную пору такой сухой виноград, продавашийся до 25 мер за золотой, особенно поддерживал бедных. Его держали подвешенным в амбарах. Видимо, от сирийцев ромеям достался секрет винного порошка, который получали путем долгого, многолетнего высыхания вина на солнце. Церковный хронист Захария Ритор сообщает, что «его брали экономы, когда бывали в дороге, клали в маленькие чистые полотняные мешочки и бросали его немного в питье и пили».

Впрочем, это не мешало ромеям иногда напиваться допьяна. В вине топили негоразды, напасти, горечь жизни, поскольку понимали, что оно «отшибает память». Иоанн Геометр (конец X в.) в эпиграмме «На вино» назидательно писал по этому поводу:

Ты – храбрость, юность, бодрость, клад, отечество:

Для трусов, старцев, хилых, нищих, изгнанных.

Тем не менее пьянство было широко распространено. Этот порок приписывали и императорам (Михаил III Пьяница, Константин Багрянородный, Иоанн Цимисхий), и знатным людям, полководцам. Гибель одного из них, Пастилы, историк Лев Диакон объяснял тем, что воины были мертвецки пьяны. Ходили слухи, что Патриарх Фотий на спор перепил василевса Михаила Пьяницу, осушив подряд шестьдесят кружек, тогда как царь смог осилить пятдесят. Китайский путешественник, побывавший в Константинополе в VIII в., с удивлением писал, что его жители работают шесть дней, а седьмой день пьют до глубокой ночи. Ему через пять столетий продолжал вторить византиец Никита Хониат: «В Византию кто ни приедет – пьян будет, там по целым ночам пьянствуют». Недаром много места отводилось борьбе с пьянством. Так, например, согласно «Геопонике», советовали увенчивать подверженных этому пороку венком карликовой пихты, произносить особые магический стих за первой чашей, а уж если эти сомнительные способы не помогали, употреблять забористые отрезвляющие продукты – пить уксус и есть редьку, которые заедали столь любимыми пирогами с медом. Лишь османское завоевание и мусульманский запрет на вино прикрыли многочисленные ромейские таверны.

Насыщенный и разнообразный был ассортимент продуктов на столе богача, где можно было отведать не только традиционных домашних гусей, кур, голубей, но и фазанов, даже домашних журавлей, павлинов, да еще фаршированных и сдобренных вином и разными травами. Деликатесом считалось мясо воробъев, которых ловили с помощью приманки на тростник, покрытый клеем. Жизнь в зажиточных домах находилась на высоком уровне. Столы на пиру ставили П-образно или в виде греческой буквы «сигма» – полукругом. Еду старались подать как можно более красиво, сервировав стол чистой, искуссно вышитой скатертью и расставив посуду покрасивее – миски, кувшины, бокалы, серебряные столовые приборы или изящную керамику. Рядом с ними лежали ножи, обычно с костяными или деревянными черенками. Но в основном пишу брали руками из общего большого блюда с высокими краями и пили из одной кружки или маленького кувшичика. Это объясняет редкость находок во время раскопок маленьких мисок, плоских порционных блюд и чашек для индивидуальных порций еды и напитков. Глубокие порционные сосуды предназанчались, вероятно, для жидких или соусоообразных блюд, но относительная малочисленность мисок, а также указанные выше особенности приема пищи не позволяют говорить о широком потреблении жидких супов.

Широкое знакомство со столовыми приборами произошло только в XIII в. Византийцы знали ложки и вилки, обычно двузубые, чей вид поначалу ужасал иностранцев с Запада, особенно клириков. В Европу их завезли италийские купцы, научившиеся пользоваться ими в Византии. Рассказывают, что в Венеции вилку впервые стала применять в XI в. супруга дожа, гречанка по происхождению. Судя по изображению пира на одной из антиохийских мозаик, сваренные вкрутую яйца подавали в подставках и ели маленькими ложечками с длинной ручкой. Многим народам средневековья было далеко до такой утонченности.

Тема кушаний охотно обсуждалась в ходе застольных бесед аристократов, о них много говорили, спорили: как готовить, с какими приправами, что за чем подавать. Находились даже такие гурманы-виртуозы, которые безошибочно определяли по вкусу, откуда привезено вино или мед, сколько дней было зажаренному целиком молочному поросенку.

Богачи употребляли выпеченный хлебоделами – артопоями или манкипами очень ценившийся хлеб из мягкой пшеницы мелкого помола, их еда, как правило, была особенно жирной и острой, с большим количеством перца, соли, чеснока, горчицы, возбуждавших аппетит и жажду. Знать любила лакомиться мясом пятимесячного ягненка, трехгодовалой, особым образом откормленной курицы, выменем молодой свиньи. Соленую свинину подавали с фригийской капустой, плавающей в жиру, и доставали руками или двузубой вилкой прямо из горшка. Самым утонченным блюдом считалось мясо фазанов и пулярок, изжаренное на углях и фаршированное рыбой. Пищу приправляли всевозможными изысканными, пряными, обычно довольно густыми соусами, в состав которых, помимо соли перца и уксуса, входили виноградный сок, мед, грибы, корица, гвоздика, сельдерей, укроп, дикая мята, прочие ароматические травы и специи, в том числе доставляемые из Индии. К примеру, императрица Зоя предпочитала использовать те приправы, которые не сушат, а также мелкие маслины и лавровый лист.

Простые ромеи охотно посещали задымленные, пропахшие луком харчевни, таверны и капилеи, постоялые дворы – пандохионы, где можно было перекусить, заказать жареное мясо, сушеную рыбу, лепешку, выпить вина, посудачить о жизни, поискать работу или заказчиков-покупателей. Даже в странноприимных домах выдавали бобы, овощи, рыбу и хлеб, который вообще был на первом месте, являясь основной, если не главной пищей бедноты. В городах с лотков, установленных на улицах, нередко около церквей, торговали пирогами, фруктами, овощами, сушеными фигами, финиками, сыром. Прямо на улицах готовили на жаровнях рыбу, которую можно было купить всего за один обол, добавив к ней еще на обол овощей, зелени.

Нельзя сказать, чтобы ромеи не были знакомы с таким бедствием как голод, вызванным войной, недостаточно эффективным использованием сельскохозяйственной территории, стихийным бедствием, засухой, неурожаем или нападением саранчи. Останки некоторых людей, как детей, так и взрослых, изможденных тяжелым трудом, обнаруженные в кимитириях окраинных провинциальных поздневизантийских городов, таких как крымский Херсон, несут следы деформации, кальцинированных кровоизлияний, изьязвления костей, что является признаком длительной пищевой недостаточности – авитаминоза, анемии (дефицит железа) или даже цинги и рахита (недостаток витаминов С и D), которые не могли возникнуть у тех, кто мог в достаточном количестве потреблять свежие фрукты и овощи. К примеру цинга, способная в итоге привести к очень болезненной смерти, развивается после трех месяцев жизни, в течение которых по каким-либо причинам из повседневного рациона исчезла пища с витамином С (аскорбиновой кислотой). Но, похоже, голод не был для ромеев столь регулярным страшным бичом, каким являлся для представителей цивилизации средневекового Запада, особенно эпохи раннего средневековья. Основной пояс обитания византийцев – солнечное Средиземноморье с обилием фруктов, ягод, свежей зелени выручало в течение большей части года. Количества продуктов было достаточно для поддержания здоровья населения, так что основной массе работающих людей не стоило волноваться о недоедании.

Сбросить с плеч тяготы будней, позабыть о горестях ромею помогали праздники, всевозможные увеселения и домашний отдых по воскресеньям. Византийцы любили и умели радоваться жизни, всецело, иногда чрезмерно, несдержанно отдаваясь веселью.

Новые времена не могли не отразиться на характере развлечений. Гладиаторские игры были запрещаны императором Константином I Великим в 325 г., но в V в. они кое-где еще осуществлялись. Тоже относится к травле зверей, сражениям с медведями, быками. Такие «шоу» устраивали новоназначенные консулы в VI в. Знаменитый Коллизей в Риме еще знал звериные бои в пору остгостских королей, а сенаторы оставляли надписи со своими именами на персональных сиденьях цирка.

Гимнасий как спортивная школа для треноровок юношей исчез к концу IV в. Ему на замену шла пора профессиональных атлетов и акробатов. Византийские книжники продолжали читать греческих трагиков, но театральные представления все более вытеснялись представлениями мимов, пантомимой, которая представляла собой танец, иногда одиночный, на манер балета, под музыкальное сопровождение лирой, кифарой и свирелью-авлосом, испускавшей резкие, острые звуки. Мимы играли без масок, ставя инсценировки на мифологические темы, забавные сюжеты из повседневной жизни. Труппы мимических актеров иногда путешествовали под покровительством богатого патрона.

Принято считать, что вся жизнь ромея сосредотачивалась в семейном кругу. Однако простой люд праздники больше старался отмечать на улице и только для знати это было неприемлемо. Больше всего ждали воскресного дня: хотя он и считался первым днем недели, но являлся выходным, более того – религиозным днем Бога, когда останавливалась любая чиновная служба, когда умолкал «колючий голос глашатая» и даже не проводили излюбленных цирковых игр. Тем не менее воскресенья ждали не только для того, чтобы пойти в церковь, но и для того, чтобы предаться развлечениям, то есть тем самым «гадким наслаждениям», на которые пеняли законы. Красноречивый Евсевий Памфил, епископ Кесарии Палестинской (ок. 260–339 гг.), с осуждением писал: «Глашатай призывает на службу, все нехотя реагируют на это, на звуки же кифары или флейты все бросаются, будто у них выросли крылья».

В такие дни на главных улицах городов и на площадях появлялись музыканты, певцы, длинноволосые танцоры, которых окружали радостные, хлопающие и приплясывающие зрители. С утра до вечера они были готовы смотреть на выступления акробатов, жонглеров, канатоходцев, дрессировщиков животных с их потешными учеными питомцами. Дрессированный медведь, попеременно изображая неудачников, выпивох и простецов, заставлял зрителей покатываться со смеху. Ученая собака веселила народ тем, что по приказанию хозяина вытаскивала из толпы то «скупца», то «рогоносца», то «развратника», то «расточителя». Пришедшие из Индии и странствующие по Сицилии и Балканам цыгане представляли прирученных змей. Иногда на улицах случалось видеть уж совсем редкую диковинку – привезенного издалека слона или камилопарда (жирафа). Не меньший интерес вызывали увечные и убогие – гиганты, карлики или сиамские близнецы, которым приписывали способность творить чудеса.

Толпу собирали и публичные, показательные казни отдельных, особо важных преступников, проходившие иногда на городских площадях по будним дням, но воспринимавшиеся как некое развлечение. Случалось, им предшествовали поругания тех же преступников, часто устраиваемые на главной улице города или на Ипподроме, где их не только оскорбляли, позорили, закидывали грязью, нечистотами, камнями, но, порой, калечили, чудовищно обезображивали. Достаточно вспомнить расправы над вожаками иконопочитателей или жуткую смерть свергнутого Андроника Комнина, которого терзали, подвесив вниз головой, пока не наступила агония.

К воскресеньям и праздникам готовились заранее, надевали особую одежду. Накануне их наступления вынимали из сундуков и чистили лучшие платья, покупали новую обувь, запасались едой. Тогда даже на столе бедняка появлялись лакомые кушанья.

Новый год, в том числе религиозный, ромеи начинали 1 сентября, причем счет лет вели от предположительной даты сотворения мира, которе произошло за 5508 лет до того по константиновской эре или за 5492 года по александрийской эре. Поэтому, чтобы вычислить год от Рождества Христова, надо от византийского года отнять эти числа.

Из всех «рабочих дней» на праздники к XII в. отводилось 114–115 дней. Важнейшим событием в жизни византийцев были христианские праздники – Рождество и Крещение Христа (с 20 декабря до 6 января по юлианскому календарю), Сретение Господне (2 февраля), Благовещение, Пасха, Троица весной, Рождество Иоанна Крестителя – Предтечи (24 июня), Преображение Господне (6 августа), Успение (смерть) Богородицы (15 августа), Рождество Богородицы (8 сентября), Успение Предтечи (29 августа), Зачатие Богородицы (9 декабря), дни святых апостолов и другие. Их сопровождали пиршества, в которых участвовал Патриарх, духовенство, родственники императора и специально отобранные бедняки. В Рождество таких пиршественных дней было восемнадцать, на Пасху – десять. А в течение двенадцати зимних вечеров, предшествовавших Епифании (Богоявлению), в царском дворце, в зале, который называли Триклинием 19 акувитов и который мог вмещать 228 гостей, устраивали роскошный ужин с музыкой, пением, танцами, куда приглашали двенадцать бедняков, все высшее духовенство, военных и политических чиновников. Многочисленная прислуга подавала им еду на дорогой золотой и серебряной посуде.

На Рождество Христа, которое сначала праздновали 6 января, а потом стали отмечать, как на Западе, 25 декабря, император, олицетворявший Солнце, появлялся перед подданными в нимбе, который изначально был символом бога Солнца. Он исполнял нечто вроде традиционной пантомимы, после чего вручал получавшим новые должности соответствующие государственные документы. Вельможи готовились к важному событию, постясь весь предшествующий день, и принимали данное императором, став на колени.

Посты приравнивались к праздникам, особенно сорокодневный пост весной, в том числе, пост на Вознесение и на день Пресвятой Троицы. Широко праздновались по всей Империи дни таких почитаемых святых, как Св. Георгий (6 мая) Св. Димитрий (20 октября), Св. Иоанн Златоуст (13 ноября), святые Отцы Церкви братья Афанасий и Кирилл (18 января), Св. Григорий Богослов (25 января), Св. Иоанн Богослов (8 мая) и день его смерти (26 сентября), день смерти Пророка Симеона (3 февраля), Успение Св. Анны (25 июля), день архистратига Михаила (21 ноября) – праздник в честь сонма бесплотных сил, а также дни множества местных святых. Накануне их иногда устраивали временные торжища, ярмарки-панигиры, в том числе международные, которые оживляли крупные провинциальные города Византии, такие как Фессалоника, Эфес, Хоны, Трапезунд и другие. Обычно в целях безопасности горожан они проводились за пределами городских стен, часто при загородных монастырях, где было достаточно свободного пространства. Впрочем, средоточием праздничной жизни были и местные рынки, где сделав покупки, можно было выпить, поглазеть на устриваемые танцы, бега, состязания борцов, фехтование на палках и стрельбу из лука.

Церковная служба на престольные праздники велась с особой торжественностью и пышностью, под звуки подвесных бил – деревянных брусов из орехового дерева, ксилонов или симандров, по которым били деревянными колотушками, собирая к началу множество верующих. Похоже, что колокола ромеи стали использовать в церковной практике не ранее времени правления Михаила III, тогда как на Западе они были в ходу с VII в. Известно, что в 865 г. дож Венеции послал в подарок василевсу двенадцать больших колоколов, которые были повешены на башне рядом с храмом Св. Софии. Но только с XIII в. в основном под влиянием Запада в Византии появились отдельно стоящие колокольни.

Посещение церкви было обязательным и уклонение не могло не остаться незамеченным. Чтобы дать прихожанину возможность почувствовать себя частью религиозного празднества, ему давали возможность поучаствовать в торжественной процессии. Бывало, что всю ночь длилась служба, в которой главное место отводилось песнопениям – христианским священным песням обычно известным как псалмодии и молитвенные тропари.

Византийцы высоко ценили музыку и пение. Они изначально входили в общественную и частную жизнь, включая позднеантичные карнавалы, театральные представления, спортивные игры, пиры- симпосии, похороны. Духовые и ударные инструменты звучали во время военных и государственнх церемонии. При этом науку гармонии постигали с помощью сочинении Порфирия (232 / 233–305 гг.) и Аристида Квинтилиана, авторов древних руководств с использованием античной греческой музыкальной нотной записи.

Вместе с утверждением Церкви к концу IV в. формируются христанские псалмодии, первоначально в среде монахов-пустынников в Египте и Палестине. В 478 г. Св. Савва Освященный (439–532 гг.) основал лавру своего имени в пустыне к юго-востоку от Иерусалима. Ее члены стали одними из первых исполнять всенощную псалмодию (агрипнию). В церквах псалмы пели с амвона канторы. Исполняли их и во время частных молений, для чего использовали голос. К примеру, при василевсе Ираклии клир Великой церкви – храма Св. Софии включал 160 чтецов-анагностов, которые также вели хоровое пение, и 25 канторов (псалтов). Такое пение должно было соблюдаться стройно, без «безчинных воплей» и прочего насилования естества к крику, как было сказано в канонах Пято-Шестого Трулльского собора 691 / 692 гг.

Развитие музыки началось особенно активно с VIII-IX вв., когда была решена проблема нотной записи – стали указывать ноты и интервалы между тонами, долготу нот, тональность и ритм. Существовала 16-нотная гамма для светской музыки и 8-нотная для религиозных произведений. Древневизантийская нотная запись настолько отличалась от западной системы нотации, что современные ученые с большим трудом научились в ней разбираться. Вообще, наши знания о музыке Византии крайне скудны. Ясно лишь, что ромеи любили как возвышенное литургическое пение, сопровождавшее церковное богослужение и выходы василевсов, так и простонародную, «мирскую» музыку, звучавшую в инструментальном сопровождении на праздниках урожая, карнавалах, на ипподроме, во время некоторых шествий, на свадьбах и похоронах. Гимны сочиняли и миряне, и священнослужители, причем скорее ритмичными, чем рифмованными стихами. Поэт-мелист и музыкант, придумывавший мелодию к стихам, часто соединялись в одном лице. Зачастую сочиненное пелось монофонно, без аккомпанимента, хотя в ходу были разнообразные, известные с эпохи античности струнные, духовые и ударные музыкальные инструменты: кифара или кинира, лира, лютня или пандура с тремя-четырьмя струнами, флейта, свирель- авлос, рог из слоновой кости, ударные тарелки – кимвалы.

Во время торжественных выходов императора и приема послов звучал сложный духовой музыкальный инструмент – орган. Его гидравлический прототип был изобретен еще в III в. до н. э. Ктесибием Александрийским, но византийцы переделали аппарат так, что в нем через трубы различной длины стали проходить потоки не воды, а воздуха, нагнетаемого мехами. К слову, император Константин IX Мономах (1042–1055 гг.) не мог терпеть этот инструмент, зато обожал флейту, тогда как суровый солдат и любитель красивых юношей Константин V (741–775 гг.) сам превосходно играл на кифаре. Возрождение органа в Европе ускорилось после того, как василевс Константин V в 757 г. послал его в дар королю франков Пипину Короткому, отцу Карла Великого. Видимо, ромеи могли изготовлять как огромные стационарные дворцовые органы, использумемые на светских церемониях, так и небольшие портативные, служившие для домашнего музицирования, легко транспортируемые, поскольку василевс Константин VI (780–797 гг.) и его мать Ирина смогли взять их с собой, когда выезжали к армии во Фракию.

С не меньшей пышностью и великолепием отмечались постоянные и экстраординарные государственные праздники: та генефлиа – день рождения Константинополя (11 мая), коронация василевса, день рождения императора, его свадьба, рождение или крестины царских детей, победоносные триумфы, когда толпа осыпала ществующих цветами.

Центром торжества в честь рождения императора становился Большой императорский дворец, где в триклинии Юстиниана после подачи блюд могли выступить танцовщицы.

Императорские свадьбы проводились по чрезвычайно сложному и торжественному ритуалу, который проводил Патриарх. Жених и невеста появлялись в парадных одеждах и в свадебных венцах, подобных тем, которые до сих пор используют в Православной Церкви при венчании. Над головой императорской четы подвешивалась пурпурная ткань. По окончании церемонии вся присутствующая знать преклонялась перед молодоженами и, выстроившись в процессию, сопровождала своих монархов в императорский дворец, где хоры факций прасинов и венетов приветствовали их пением под игру органа, принадлежавшего факции прасинов. Потом молодожены переходили в свою спальню, где сняв венцы и положив их на кровать, принимали гостей. Все завершалось праздничным пиром в упомянутом выше Триклине 19 лож.

Такие праздники, расцвечивавшие и дворцы, и улицы, входили в число актов придворного церемониала и совершались по строгому порядку, с вручением подарков. Так, во время восшествия на престол раздавали тысячи эпикомпиев – полотняных мешочков, в каждом из которых было по несколько золотых, серебряных и медных монет. В этом никто не превзошел Юстиниана II, который роздал в один год народу, армии, врачам, адвокатам, золотых дел мастерам и даже банкирам 7200 литр золота (518 400 номисм)! Во время Пасхи или Рождества Богородицы среди прочих важных действий был обряд раздачи бесплатного хлеба, который выпекали в эргастириях булочников из государственных запасов зерна.

Случалось очень пышно, с блеском и великолепием принимать чужеземных государей, особенно тех, которые были нужны Империи и на которых поэтому надо было произвести особое впечатление. Именно таким событием явился двухнедельный визит в Константинополь султана грозных сельджуков Кылыч-Арслана II в 1162 г. Ему приготовили трон, обшитый золотом и украшенный драгоценными камнями и жемчугом, а сам принимавший гостя василевс Мануил Комнин щеголял на шее рубином размером с яблоко. Гостю дважды в день подносили изысканные еду и питье в золотых и серебряных сосудах, которые каждый раз оставляли ему в дар. Не было числа пиршествам, конным и прочим цирковым соревнованиям, вершиной которых стало потрясающее представление на воде с демонстрацией устрашающих возможностей «жидкого огня». В ответ султан решил тоже удивить собравшихся. Он приказал организовать прыжок с высокой вышки некоего «летуна», облаченного в просторное одеяние с множеством больших карманов, которые, как думалось, будут наполняться воздухом и помогут телу парить над землей. Когда убившегося экспериментатора уносили, народ, как повествуют источники, рыдал и корчился от смеха, довольный тем, что нашелся повод принизить варваров-сельджуков.

В праздничные дни ромеи превращали улицы в восхитительное зрелище, украшая их плющом, лавром, миртом, розмарином, вывешенными из домов коврами и тканями. Горожане веселились вовсю: водили хороводы на площадях, пели гимны в честь виновника торжества; во дворце пировала высшая знать, не чуравшаяся личного участия в костюмированных представлениях – карнавалах. Василевс устраивал раздачи медных денег народу, на площадях на специальных длинных столах выставлялось даровое угощение, организовывались грандиозные зрелища на центральном Ипподроме с публичными представлениями. Примечательно, что сам ипподром византийцы иногда называли феатрон – дословно «театр». Он стал символом Византии. Недаром изображения ипподромных игр и представлений в XI в. украсили стены бесконечно далекого, но прославленного храма Софии Киевской.

Уже император Константин I Великий сделал ипподром центральной фигурой Большого императорского дворца. Комплекс главного столичного Ипподрома со временем мог вмещать около 80 тыс. человек. Места здесь были бесплатными. Арена подковообразной формы была окружена трибунами с рядами сидений для зрителей, а на одной стороне имела императорскую ложу – ка- фисму, напрямую связанную с Большим императорским дворцом. Полукруглый конец ипподрома назывался сфендон. Перпендикулярно ему арену для забегов перерезала стена – спина, на которой стояли такие знаменитые редкости как обелиск Феодосия, доставленный из Египта, бронзовая змеевидная колонна из Дельф – часть монумента в честь победы греков над персами в 479 г. до н. э., еще один обелиск, украшенный бронзой по приказу Константина VII Багрянородного. Среди украшений Ипподрома были даже картины лучших гоночных колесниц, упоминаемые в Палатинской антологии. Двенадцать ворот открывали двери карцеров для лошадей, причем над ними высилась башня, украшення бронзовой квадригой творения знаменитого древнегреческого скульптора Лисиппа. Большая часть этого великолепия сгорела дотла в 1203 г., а оставшееся было расхищено латинами, как например, квадрига, вывезенная в Венецию, где она до сих пор украшает собор Сан-Марко. Рассказывают, что змеиные головы с колонны, сохранившейся в Стамбуле до сих пор, отсек пьяный шляхтич, приехавший с посольством ко двору турецкого султана в 1700 г.

Наиболее экстравагантно выглядели гонки колесниц с наездниками – наголо обритыми гениохами, каждый из которых был одет в цвета своей частной спортивной группировки – факции. Заезды регулярно проводились в крупных городах не реже трех раз в год и становились на это время смыслом жизни горожан. О начале соревнований власти сообщали поднятием флагов, а собственно гонку каждого заезда из семи кругов открывал брошеный на арену пурпурный платок-маппа. Ипподром обслуживала целая инфраструктура с множеством людей, служащих. Так, отец императрицы Феодоры был сторожем медведей, принадлежавших столичной факции Зеленых. Мимы Зеленых упоминаются в некоторых ранневизантийских надписях. Ставившиеся ими танцевальные пантомимы поддерживали болельщики соотвествующей группировки.

Праздничное возбуждение ипподрома накаляли несколько десятков тысяч орущих людей, которые могли заставить закричать любого. Мороз пробегал по коже, когда в разгар состязаний колесниц тысячи глоток фанатов-болельщиков в дружном реве выкрикивали с трибун слоган «Ника!» – «Побеждай!», поддерживая своих гениохов. И уж совсем впечатляло, когда это море голов, руководимое специальными координаторами-глашатаями факций, слаженно, ритмично скандировало аккламации, вступая в переговоры с отцом-императором. Факции еще играли важную роль в конце VI-VII вв., но постепенно все более ритуализировались к Х в.

Гонки колесниц были опасны, часто они сталкивались на головокружительной, совершено безумной скорости, от соприкасавшихся осей колес летели искры, переворачивающиеся экипажи разлетались вдребезги. Мчавшиеся яростным галопом, рвущиеся вперед взмыленные, храпящие кони стремительно входили в поворот вокруг спины, с громом проносясь мимо беснующихся трибун. Столбом взвивалась удушливая пыль, шум стоял оглушитеьный. Люди приходили на ипподром, чтобы увидеть кровь и услышать вопли, а не только восхищаться скоростью. На ипподромах Империи гениохи вели гонки со смертью, а не только друг с другом. Святых и возничих почитали в Константинополе больше всех остальных.

Не случайно, слава Юстинина I, еще до того, как он стал императором, началась с того, что он громко отпраздновал свое вступление в звание консула в 521 г. организацией на Ипподроме самых ярких и дорогостоящих развлечении из всех, какие когда-либо видел Константинополь. 3700 фунтов золота, то есть больше 266 000 солидов было потрачено на декорации, сценические машины и щедрые дары народу, а гонки на коесницах вызывали такой ажиотаж, что последний заезд пришлось отменить из страха перед общественными беспорядками.

Впрочем, кроме гонок здесь развлекались азартными бегами зайцев и собак, цирковыми представленями со слонами, медведями и тиграми, боями хищников, командными играми. Всадники вольтижировали на бешено мчавшихся лошадях, акробаты показывали чудеса гибкости и ловкости. Певцы и музыканты услаждали своим искусством собравшуюся публику. Танцоры, в большинстве дети или девушки, судя по дошедшим изображениям в манускриптах и на произведениях искусства, танцевали в восточном стиле, с плавными изящными движениями, иногда почти обнаженные: эта была основная причина, заставлялвшая клириков стараться игнорировать представления на ипподроме. Рассказывают, что василевс Феофоил, знаток арабской культуры, обожал танцы арабских девушек. Бесстрашные канатоходцы совершали невероятные головокружительные акробатические трюки на высоко протянутом над ареной канате, жонглеры подбрасывали и ловили стеклянные шары, острые мечи, манипулировали сосудами с водой, не проливая из них ни капли на землю. Ревом восторга толпа встречала выступления борцов, комических актеров-мимов, фокусников, иллюзионистов. Некоторые из них почитались как «звезды»: фокусник Филарий получал столь богатые подарки от поклонников, что закончил свои дни довольно состоятельным человеком.

Обычно на ипподроме разыгрывались небольшие шутовские спектакли, иногда на злободневные темы, когда высмеивали чиновни- ков-мздоимцев. Театральные представления в Византии не выходили за рамки народной пантомимы – смеси танцев, акробатических трюков и песен, обычно вдохновленных античным театром. Чаще всего подражали, взяв за основу торжественные религиозные и придворные церемонии, сопровождая их пением, предвосхищавшем оперные спектакли, но порой ставили и весьма нескромные сценки-клоунады, буффонады, которые пользовались у публики, состоящей исключительно из мужчин, большим успехом, чем танцы и даже трагедии. Актеры – скиники обычно принимали участие в различных шутовских процессиях.

Подобные константинопольские обычаи в упрощенном, не столь помпезном виде встречались и в провинциальных городах. Как верно заметила Тамара Тальбот Райс, «разнообразие доступных развлечений превосходило все, что существовало в ту пору в Европе». Впрочем, византийская Церковь неодобрительно, даже враждебно относилась к мимическим, театральным представлениям. Не случайно здания античных театров уже в IV-V вв. оказались заброшены. К примеру, константинопольский амфитеатр в Кинегии стал в VII в. использоваться только для публичных казней. На месте других возводили церкви и часовни. Объяснение этому крылось в том, что веселия, легкомысленные празднословия вызывали смех, а это противоречило наказам Святого Писания и Отцов Церкви, благоразумию и благонравию. Так, Библия наставляла в Книге Екклесиаста (Еккл. 7:3–4): «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселия». С этой точки зрения выступления на публичных зрелищах, все, что творили бродячие артисты, ски- ники, мимы являлось в моральном отношении идолопоклонством и развратом, – развратом души и тела. Недаром в византийской литературе неизменным спутником мима представала проститутка, а в языке ромеев слова «мим», «танцовщица», «актриса» и «публичная женщина», «блудница» являлись по сути дела синонимами. Как бы в подтверждении этому актрисы носили укороченные хитоны с большим вырезом, а их «непристойные выражения сопровождались не менее непристойными жестами». Актеры получали любовь толпы, но в то же время на суде свидетельства мима не учитывались, что говорит само за себя.

Такой церковный авторитет как святитель Иоанн Златоуст был непримеримейшим и последовательным противником зрелищ, которые отвлекали внимание верующих от Церкви. Он убеждал слушающих в проповедях, что с языка мима говорит сатана. В соответствии с этим установками вели себя и светские власти. Уже в VI в. появились предписания, грозившие наказанием за заключение браков между мимами и обыкновенными гражданами.

Впрочем, это не мешало богобоязненному Юстиниану I организовывать публичные игры, которые императорский закон называл «театралиями». В обществе были и защитники мимов, как, например, сирийский ритор Хорикий из Газа, который доказывал, что смех отличает душевное от животного. К слову, в VII в. в Газа продолжала существовать школа мимов, которая поставляла кадры в столицу и другие города Империи. Примечательно, что несмотря ни на что, их представления пользовались популярностью не только среди обыкновенных мирян, но и среди монахов и священников. Иногда мимическое проявлялось как юродство, что вообще было свойственно ромейскому обществу.

Кульминацией враждебного отношения Церкви к театру стали решения Трулльского вселенского синода 692 г., который запретил мимические представления и танцы, шутовские процессии, ношение масок. Этот собор из 311 епископов состоялся в Большом императорсом дворце в зале под названием Трулло. Он принял 112 правил, дополнявших решения предыдущих, Пятого и Шестого константинопольских соборов 553 и 680–681 гг., и поэтому получил необычное название Пято-Шестого. Правивший тогда Юстиниан II, при всех его человеческих недостатсках, раздражительности, деспотизме, был глубоко верующим человеком и стремился укрепить христианскую дисциплину и этику. Поэтому собор осудил любые игры и актеров, празднование давних языческих праздников, воспретил петь гимн Дионису во время сбора винограда, встречать появление нового месяца и устривать театральные представления.

Однако уже в VIII в. положение переменилось и василевсы-иконоборцы стали открыто покровительствовать театру, видя в нем орудие политической борьбы с противниками, иконопочитателями. Особенно популярными тогда стали гротескные, сатирические сцены, клоунады, осмеивавшие монахов и монахинь. Даже сама церковная служба в это и последующее время испытала влияние пантомимы. Некоторые императоры, такие как Михаил III, не только одобряли карнавальный характер увесилений, но и сами принимали в них участие, по сути дела юродствовали, иногда двольно зло и нескромно. В целом, отношение к византийским мимам становилось все более терпимым и постепенно они превратились в неотьемлемый элемент ромейской культуры. Однако литургическая драма на сюжеты из Библии или Житий святых, то есть то, что на средневековом Западе называли в XIV-XV вв. мистериями и мираклями, так и не стала популярной в Византии.

Ромейские аристократы, дабы отличиться от толпы, считали наиболее достойными занятиями и одновременно полезными развлечениями воинские упражнения и охоту. Василевс Мануил Комнин так увлекался ею, что перенес свою резиденцию из Большого дворца на окраину, поближе к оброни- тельным стенам, чтобы не пришлось каждый раз скакать через весь город. На мозаичных полах светских зданий, как и на миниатюрах манускриптов, сцены охоты являлись одним из самых распространенных мотивовов. Крупные собственники, родовитая знать тешилась охотой на хищных птиц (соколов, коршунов, ястребов, орлов, кречетов, сапсанов). Вооруженные копьями и луками, как правило, верхом, они при помощи гончих собак или ищеек загоняли зайцев, лис, оленей, ланей, газелей, кабанов, а случалось, и медведей. Для их травли служили собаки с тонким нюхом и крупных индийских пород, а иногда даже гепарды или леопарды, которых созывали протяжными звуками костяных охотничьих рогов. Кроме того, в особой моде была охота с помощью прирученного ястреба или сокола, о чем писали подробные наставления, трактаты, богато иллюстированные миниатюрами книги, кстати, очень ценившиеся среди государей и рыцарей западной Европы. К ногам такой обученной птицы привязывали колокольчик и сокольничий нес ее на левой руке, одетой для защиты в длинную, до локтя кожаную перчатку. Особо ценились соколы, поставляемые из Абасгии, с Кавказа. Любой профессиональный охотник был хорошо экипирован, носил короткую тунику и островерхую шапку, обязательно имел при себе лук, кнут, топорик и сеть.

Но особое удовольствие доставляла игра в мяч – циканион, заимствованная у персов. Причем это была, как правило, конная игра в мяч (поло), которой отчаянно увлекались даже некоторые василевсы, с удовольствием предавашиеся ей на специально построенной огражденной площадке – циканистирии. Уже с V в. такое сооружение входило в монументальный архитектурный комплекс Большого императорского дворца. Эта игра приобрела особую популярность с IX в., разыгрывалась перед большим числом зрителей и не потеряла своих почитателей даже в XIII в. Некоторые из императоров, такие как Роман II, сын Константина Багрянородного, слыли едва ли не лучшими игроками. Впрочем, в циканион играли и в некоторых провинциальных городах. К примеру, для этого служила агора византийской Спарты.

Отмечались в Византии профессиональные, корпоративные и семейные праздники. Так, константинопольские врачи 27 июня праздновали день Св. Самсона – покровителя медиков. Сослуживцы отмечали повышение по службе чиновника, корпорация – избрание нового члена. Столичные тавулларии или символографы (нотариусы) облачались по этому случаю в особые одежды – белоснежную безрукавную филонь – мантию через голову и парадный плащ – эфестриду, которую снимали при входе в церковь в день «Святых нотариев» – легендарных Маркиана и Мартирия. В середине XII в., по свидетельству Феодора Вальсамона, нотарии-учителя в «праздник нотариев» 25 октября совершали «неприличные» действия: ходили по площади в «театральных масках», пока эти «неприличия» не были запрещены Патриархом Лукою в 1169 г. Тем более не забывали о празднованиях дней местных святых, которым посвящали ярмарки-панигиры. Кроме того у каждого ромея были свои семейные торжества – крестины, обручения, свадьбы.

Но, несомненно, самыми яркими и красочными являлись старые, уходящие еще в языческие времена праздники (праздник урожая, календы, брумалии, русалии). К ним ромеи относились так, как ныне относятся к Хеллувину или к каледованиям. Христианская Церковь вынуждена была мириться с ними или хоть как-то включить в христианский ритуал. Так, в день празднования сбора винограда, освящения его первых гроздей, – бывший античный праздник, посвященный Дионису, который справлялся по языческому обычаю 15 августа, – богато украшали императорского коня, убирали его драгоценностями и шелковыми лентами, дабы василевс во главе шествия выехал из столицы на близлежаший виноградник. Более того, к Х в. это событие стало освящаться самим Патриархом.

Праздником всеобщей радости, своеобразным византийским карнавалом были календы, унаследованные от римлян. Только ромеи отмечали их не с 1 января, а с 25 декабря в течение 12 последующих дней¹⁵⁰. Улицы и двери домов украшались гирляндами зелени. Царила атмосфера всеобщего веселья и всеобщей вольности. Каждый наряжался как мог: мужчины переодевались женщинами, женщины – мужчинами, одевали маски, лица мазали сажей. В ночь на 1 января ряженые бродили от дома к дому, с песнями и плясками, стучали в дверь, шутками и насмешками будили хозяев, пировали у незнакомых людей, выпрашивали подарки и гостинцы. Немало подвипившего народа толкалось в тавернах. Шумные процессии заполняли улицы.

В выходные, праздничные дни, если только не устраивался крестный ход, ромеи непременно нежились в банях, много ели, еще больше пили, а по вечерам азартно играли в кости или «лабиринты» («вавилоны»), расчерченные на каменых блоках или черепице. Такие игры осуждались Церковью, но это не останавливало от участия в них даже клириков и монахов. Образованные византийцы любили поиграть в известные с античности шашки в виде плоских стеклянных или костяных кружков и в затрикий – шахматы. Эта более интеллектуальная игра, пришедшая в VI в. с Востока, имитировала с помощью фигур условное военное сражение. Известно, что василевс Константин VIII имел почти маникальную страсть к затрикию, впрочем, как и к игре в кости.

Брумалии («брума» – в переводе с латинского – самые короткие дни в году) проходили в ноябре, когда провожали осень. В античное время их связывали с почитанием Диониса. Теперь же 24 дня подряд посвящали буквам греческого алфавита и каждый ромей, руководствуясь ими, отмечал день своего имени.

Народ праздновал брумалии почти так же, как и календы – песнями, плясками, шествиями в масках, кострами на улицах, через которые прыгали желающие. К примеру, константинопольские мясники по этому случаю с VII в. устраивали на улице особый танец с большими секачами – макеллами. А в это время в императорском дворце высшие сановники и придворные пели и плясали с горящими свечами в руках. За это василевс и его супруга одаривали их золотом, дорогими подарками, тканями, мантиями, а представителей рядового населения столицы – серебряными монетами. Так, Константин Багрянородный распорядился выдать каждому магистру по 169 милиарисиев и бархатное полотно, анфипатам и патрикиям – по 140 милиарисиев и полосатую мантию, протоспафариям – по 120 милиарисиев и сиреневое полотно, спафарокандидатам – по 80 милиарисиев и сиреневое полотно, охране – великой этерии – 500 милиарисиев, средней этерии – 200, те- лохранителям-манглавитам – 300 и т. п. Такие раздачи из казны ложились на бюджет тяжелым бременем, но до поры до времени государство могло их позволять.

Русалии – праздник весны и роз – отмечали после Пасхи, в субботу накануне Троицы. Народные гуляния сопровождались хороводами, песнопением, выступлением мимов. Молодежь пела, устраивала танцы, переодевания, разыгрывала пантомимы, а благодарные зрители вознаграждали выступавших какими-либо дарами.

День летнего солнцестояния был приурочен ко дню Св. Иоанна. В семье, где была маленькая девочка, устраивали пир и танцы. С заходом солнца виновница торжества, одетая как замужняя, брала вазу с предметами, на которых были написаны пожелания. Каждый подходил к «гадалке» и спрашивал о том, что его ждет, а ответом, неизменно вызывавшим взрыв смеха присутствующих, служило предсказание, вытащенное девочкой. Такая «система развлекательного хулиганства», несомненно, служила делу социального контроля, позволяла снять общественное напряжение.

В целом, культура ромеев, как и культура любого общества, претендующего на статус цивилизации, имела два лица: одно официальное, строгое, назидательное, постное, с пением молитв в качестве развлечения, и другое – народное, озорное, смешливое, иногда гротескное и греховное. Византийцы умели и работать, и веселиться. Остается сожалеть, что мир их забот и радостей ушел вместе с ними навсегда.

Задания для самостоятельной работы:

1. Подумайте, от чего зависела повседневная жизнь византийской деревни?

2. Что служило тягой в крестьянском хозяйстве?

3. О чем говорит состав деревенских орудий труда? Как вы думаете, какие из них были наиболее востребованными и почему?

4. В каких случаях византийские крестьяне прибегали к использованию «машин» и что можно считать таковыми?

5. Почему урожайность зерновых культур была невелика? Что ее ограничивало?

6. Как протекала эволюция византийской дервни? Какие этапы можно в ней выделить?

7. Чем отличалась жизнь и мировоззрение византийских крестьян и обитателей города?

8. Какие взаимоотношения складывались между крестьянами и горожанами? Почему?

9. Если у горожан были собственные огороды, сады, виноградники, то чем же город отличался от деревни?

10. Что служило ромеям в качестве тары и как они хранили свои запасы продуктов?

11. Попытайтесь выделить основные периоды в производстве византийской керамической столовой посуды. Чем они отличались?

12. Как проводили свой досуг горожане? На какие категории отдыхающих их можно распределить?

13. В чем проявлялась заботаромейских властей о городском снабжении? Что в этом снабжении было главным и почему?

14. Чем объяснить, что светские и духовные власти проявляли заботу в отношении стариков, сирот, больных, строя в городах соответствующие зведения, но достаточно равнодушно относились к нищим и не пытались бороться с проституцией?

15. Почему византийцы в отличие от западноевропейцев сохранили привычку к баням и чем эта привычка отличалась?

16. Как менялась модель и структура византийского города на всем протяжении истории Византии?

17. Какое место в жизни ромеев занимала одежда? Как вы считаете, почему?

18. Сравните одежду древних греков, римлян и византийцев. Что в ней было общего, а что различного?

19. Какие измения в одежде и в характере используемых для нее тканей пережила Византия за все время ее существования? Попытайтесь наметить основные тенденции.

20. Чем стремились обладать богатые ромеи в быту?

21. Как и чем питались византийцы? От чего это зависело?

22. Подумайте, почему жизнь ромеев гораздо реже потрясали повальные голодовки, подобные тем, что долгое время испытывал средневековый Запад?

23. В чем выражалась эволюция развлечений в Византии от эпохи поздней античности к Средним векам?

24. Какие представления устривали на ипподроме и могли ли на них присутствовать женщины?

25. Какие праздники отмечали ромеи? Как это происходило?

26. Как вы думаете, почему Церковь не могла полностью искоренить языческие праздники?

27. Что отталкивало, а что привлекало ромеев в мимических представлениях?

28. Какие зрелища особенно забавляли византийцев и о чем это говорит?

Сочинение клирика и кувуклисия Иоанна Каминиата (ок. 905–908 гг.) «Взятие Фессалоники» с описанием города

9. ...не было таких благ, которых мы не вкушали бы до пресыщения, – обильны были плоды земледелия, разнообразны предметы торговли. Ведь и земля, и море, наши давние слуги, щедро одаряли нас великим изобилием благ. Если же был в чем-нибудь недостаток или земля чего-нибудь не родила, море мудро приходило ей на помощь и в избытке доставляло все, в чем была нужда.

Какие же из кораблей, приходивших отовсюду, мне назвать в первую очередь, что упомянуть из тех товаров, которыми они услаждали моих сограждан, получая взамен наши?

Большая государственная дорога¹⁵¹, ведущая с запада на восток, проходила через Фессалонику и поневоле склоняла путников остановиться и здесь закупать все необходимое. Поэтому мы оказывались обладателями всевозможных, каких только ни назовешь, благ. Улицы города всегда наполняла пестрая толпа фессалоникийцев и приезжих гостей, так что легче было пересчитать песчинки на морском берегу, чем людей, проходивших по рыночной площади и занятых торговыми делами. У многих здесь накопились несметные сокровища – золото, серебро и драгоценные камни, а шелковые ткани шли наравне с шерстяными. Обо всем остальном – меди, железе, свинце, олове и стекле, то есть тех материалах, которые содействуют процветанию ремесел, связанных с применением огня, я считаю излишним упоминать, потому что в Фессалонике их столько, что с их помощью можно возвести и отстроить целый город.

10. Неужели же при подобном благоденствии и изобилии Фессалоника, блиставшая искусстовом своих мастеров и гордившаяся пышностью построек, уступала другим городам в соблюдении законов и гражданских установлений или в образованности? Никоим образом! Ибо она лелеяла науки, как зеницу ока, а благозаконие, – как самое жизнь. Ты мог бы видеть, что юношество здесь предается одному постижению мудрости, здесь черпают силы науки и искусства...

11. Храмы, величественные и прекрасные своим богатым убранством, разбросаны по всему городу¹⁵², как всенародные искупительные дары Всевышнему. Самые выдающиеся среди них – храм всемогущей и божественной премудрости Всевышнего Слова¹⁵³ и церковь Святой Приснодевы Богоматери¹⁵⁴; не уступает им и храм... достославного и победой венчанного мученика Димитрия¹⁵⁵, поставленный там, где он совершил святые подвиги и восприял победную награду¹⁵⁶. Собирая народ по чередою наступающим праздникам в своих стенах, храмы эти даруют прихожанам несказанное блаженство и духовную усладу. В каждом – свои чины священников, совершающих богослужение, и корпорации чтецов, исполняющих служебные песнопения¹⁵⁷. Попеременно затягивая слова гимнов и сопровождая эти звуки движениями рук, этот многоголосый и сладостный сонм и чарует взор великолепием сверкающих риз, и услаждает слух искуссным псалмопением.

Из «Василик» (Х в.) и схолий к ним относительно предписаний по продаже товаров

LX. 22.6. ...Злоумышляющие против благополучия и скупающие товары, и припрятывающие их в выжидании времени недостатка (эндеи), если они предприниматели, лишаются права заниматься своей профессией и подвергаются изгнанию. Если же это люди бедные, то присуждаются к принудительным работам.

Схолия к закону. Злоумышляют против благосостояния общества (евфинии) и производят смятение [в народе] обычно перекупщики (палинкапилы); необходимо вести борьбу против их алчности. ...Нужно следить, чтобы не было перекупщиков (палинкапилов) каких бы то ни было товаров. Чтобы не было и тех, кто припрятывает купленные товары, ни купцов, которые не желают продавать товары по справедливым ценам, ожидая неурожайного года; чтобы они не разрушали благостояние общества (евфинию).

Из речи ритора Ливания (314 – ок. 393 гг.) о положении антиохийского кабатчика

XLVI. 10–16. «Кабатчики, – говорит он (правитель города), – обманывают посетителей в мере вина». Да, Государь, но их самих обижали... Много существует властей и у каждой толпы служителей, и из них в составе каждой в свою очередь вестники, посыльные, следователи... И вот эти-то люди, которых массы, врываясь в кабаки по несколько раз ежедневно, пьют до опьянения, не вино только, но и то, что к нему примешывают. Никто при этом кружек не считает... Но приходится или молчать, или погубить себя... Те... что более совестливы, поставив кружку... уходят... другие забирают и сами кружки. Но и от тех, первых, не получишь и обола... Ушли одни, приходят другие. Страх, внушаемый этими даровыми потребителями, заставляет еще им отдавать предпочтение перед теми, кто платит... Что же тогда удивительного, если под влиянием таких покраж они (кабатчики) прибегали к... уловке в отношении мер.

Из правил Шестого Вселенского церковного собора в Константинополе (680–681 гг.)

Правило 86: Тех, кто набирает и содержит блудниц к соблазну души, если они клирики, повелеваем отлучать и извергать, а если миряне, отлучать.

Из «Хронографии» Михаила Пселла (1018–1097 гг.), придворного и ученого, относительно богоугодных дел василевса Михаила IV Пафлагона (1034–1041 гг.)

XXXIV. Мне известно, что этот муж после прихода к власти выказывал всяческое благочестие и не только чтил Божии храмы, но и очень заботился и радел о мужах-философах, философами же я называю не тех, кто исследует сущность бытия, ищет основы мироздания, основами же своего спасения пренебрегает, а тех, кто отринул мир и живет выше его¹⁵⁸. Кто из людей такой жизни остался неизвестен императору? Какую только землю или море, какую горную кручу или потаенную земную пещеру он не исследовал, чтобы обнаружить скрывавшихся там? А найдя и доставив во дворец, какие только почести им не оказывал: омывал запыленные ноги, а потом обнимал и сладко целовал их, скрываясь от чужих глаз, надевал на себя их рубище, укладывал подвижников на царскую постель, а сам растягивался на низком ложе, подложив себе под голову большой камень, совершал он и многие другие достойные удивления вещи. Говорю же я об этом не из желания прославить его, а только чтобы сообщить истину.

XXXV. Более того, в то время как все стремятся избежать общения с больными и увечными, он, посещая таких людей, припадал щекой к их язвам, обнимал и целовал их, обмывал их тела и служил им, как раб господину. Так пусть замкнутся уста презренных клеветников и славный этот самодержец освободится от поношений. Но об этом только попутно.

XXXVI. Итак, самодержец все сделал, чтобы снискать себе прощение Божие: обратился ко всяким богоугодным делам и искал содействия святых душ. Немалую часть царской казны истратил он, основывая по всей земле монастыри – прибежища для монахов и монахинь. Помимо этого, он соорудил новый приют, который назвал Птохотрофием¹⁵⁹, и к избравшим подвижническую жизнь потекло рекой золото. В числе прочих его замыслов был и такой, предназначенный для спасения загубленных душ. Город в то время был наводнен множеством продажных женщин; император не пытался наставить их на истинный путь словом – это племя глухо к спасительным увещеваниям – и не пробовал удержать силой, чтобы не вызвать обвинений в насилии, но соорудил в самом царственном городе монастырь величины несказанной и красоты неописуемой и, как громогласный глашатай, объявил указом всем женщинам, торгующим своими прелестями, следующее: если кто из них пожелает оставить свое ремесло и жить в изобилии, пусть поспешит туда, облачится в божественное платье и не опасается скудной жизни, ибо там «ни в какие дни года ни сеют, ни пашут»¹⁶⁰. И огромная толпа обитательниц чердаков¹⁶¹ стекалась туда, женщины сменили одежду и нрав и стали юным воинством Божиим на службе добродетели.

Иоанн IV, Патриарх Константинопольский (582–595 гг.)

Предписание монаху

Блюдя прилежно скромность добронравную,

Как должно, инок, взор держи потупленным:

По сторонам бесчинно не мечи очей.

Умей молчать, умей сказать ко времени.

В одежде, сколь возможно, ограничь себя,

А что до яств, ты должен на одно смотреть:

Чтоб только немощь поддержать телесную.

Что на столе поставлено, вкушать не грех,

Но беса берегись чревоугодного.

Не смей одними кушаньями брезговать Другие выбирать себе по прихоти.

А кто брезглив, таким и мы побрезгуем.

По большей части вовсе избегай вина

Лишь занедужав, пригуби во здравие.

На людях скромно руки под плащом держи;

Да попусту за трапезой не важничай.

И будь готов собрату услужить во всем. Болтливости и сплетни, как бича, беги:

Они ввергают сердце в скверну смертную.

Не смей плеваться посредине трапезы.

А коль нужда припала так, что мочи нет,

Сдержись, скорее выйди и откашляйся.

О человече, есть и пить желаешь ты?

В том худа нет: но бойся пресыщения.

Перед тобою блюдо, из него и ешь,

Не смей тянуться через стол, не жадничай. Смиренным и послушливым со всеми будь, Собрату не дерзай твердить досадливо:

Прискучил – де, учитель, за собой смотри!

Зевота неуемная – бесчинства знак

Помысли о менадимом обычае¹⁶²

И не забудь ладонями прикрыть уста –

Не окажи соседу неучтивости.

У двери, как пристало, постучись слегка,

Да не врывайся, словно пес сорвавшийся,

Что по дому шныряет и подачки ждет.

Во всем покорствуй старцам, и начальникам,

За вычетом единым: если грех велит.

Веди беседы тихие и кроткие,

Ни с кем не забывай, монах, о скромности.

Пусть смех твой будет мирною усмешкою:

Не хохочи, ограды не кажи зубов.

Беги родных: избегнешь огорчения.

Страшись сношений с братьями юнейшими:

Здесь сатана губительный скрывает ков.

Не суесловь, не надмевайся гордостью,

Не забывай о строгом послушании.

Не суемудрствуй без нужды о догматах,

Ученостью не хвастай, избегай греха.

Коль все исполнил, радуйся и бодрым будь.

Из Хроники Йешу Стилита (начало VI в.) о голоде и море в византийской Сирии в 500 г.

§38. В месяце апреле того же года [март 500 г.] вышла на нас саранча из земли, но ее количество заставило думать, что не только из яиц, которые были в земле, она вышла, но что самый воздух изрыгнул ее на нас и что она также спустилась с неба. Пока она только ползала¹⁶³, она сожрала весь Ароб¹⁶⁴, область Решайны, Теллы и Эдессы. Когда она стала летать, то протяжение занятого ею круга было от границы Ассирии до западного моря, на севере она дошла до границы области Ортайе¹⁶⁵. Саранча сожрала и опустошила эти области и уничтожила все, что было в них, до такой степени, что прежде чем наступила война, мы увидали своими глазами то, что было сказано о вавилонянах: «Перед ними земля как рай Эдемский, за ними оголенная пустыня» (Иоил. 2:3). И если бы воля Господня не возбранила ей, она сожрала бы людей и скот, что она и сделала, как мы слышали, в одном селении. Положил человек малого ребенка на поле, когда они работали, и пока они шли из конца в конец поля, напала на него саранча и лишила жизни. Тотчас в месяце нисане [апрель 500 г.] начала возрастать цена на зерно и на все прочее. Продавалось 4 модия пшеницы за динарий. В месяцах хазиране и таммузе [июнь и июль 500 г.] жители этих мест были лишены всего [необходимого] для жизни. Они посеяли просо для собственного употребления, и его не было достаточно, так как оно не уродилось. Еще до конца года нужда заставила людей нищенствовать от голода. Они продавали свое имущество – скот, быков, овец, свиней – за половину цены, потому что саранча съела всю растительность, не оставив ни пастбищ, ни пищи ни для людей, ни для скота. Многие покинули свои области и отправились в другие области севера и запада. А больные, бывшие в деревнях, старики и дети, женщины и младенцы, которые были мучимы голодом и не могли отправиться в дальние области, пошли себе в города, чтобы выпрашивать на жизнь. И опустели селения многие, и деревушки остались без людей. Но не избежали наказания даже те, которые отправились в далекие области, но как написано о народе израильском: «Куда бы они ни шли, рука Господня была над ними для несчастья» (Суд. 2:15). Также случилось и с этими. Постигла их чума в областях, в которые они отправились. Также и тех, которые вошли в Эдессу, поразила чума.

§41. Год 812 [500/501 г.]. В этом году после сбора винограда вино продавалось 6 мер¹⁶⁶ за динарий, а каба¹⁶⁷ винограда за 300 нумиев. Усилился голод в селениях, ели горькие травы, другие варили опавший виноград и ели, но все это их не насыщало. Те, что были в городах, бродили по площадям, подбирая корни и листья растений, запачканные навозом, и ели их, а спали в портиках и на площадях. Они стонали ночью и днем от мучений голода, их тела чахли, они ослабевали и худобой своего тела были подобны шакалам. Ими были полны весь город, и они начали умирать в портиках и на улицах.

§42. Когда игемон Демосфен отправился к императору¹⁶⁸, он сообщил ему об этом несчастьи, и дал ему император немало золота, чтобы раздать бедным. Когда игемон прибыл от него в Эдессу, он повесил многим людям на шеи свинцовые печати и давал каждому из них по литре¹⁶⁹ хлеба в день. Но они все же не могли существовать, потому что они исстрадались от мук голода, истощавших их. В это время в месяце тешри втором [ноябрь 500 г.] усилилась чума. В месяце кануне первом [декабрь], когда начались холода и морозы, так как они ночевали в портиках и на улицах, смерть постигла их во время сна. Плакали дети и младенцы на всех улицах; у одних умерли матери, другие их оставили и убежали, потому что они просили кушать, а им нечего было им дать. Трупы валялись на всех улицах распростертыми, и горожане не были в состоянии хоронить их, потому что пока они уносили тех, которые умерли первыми, они, возвращаясь, находили других. Следуя усердию мар Нонна, ксенодоха, стали и братья обходить и собирать эти трупы. И собрался весь город к воротам ксенодохиона уносить мертвых и хоронили их с утра до утра. Экономы храма – священник мар Теватил и мар Стратоник, который впоследствии был удостоен звания епископа в городе Харране, устроили больницу в одном из строений Эдесского храма. Те, которые были больны, входили и ложились там. Много трупов находили в больнице и хоронили их вместе с [трупами] ксенодохиона.

§86. ... те, что пришли к нам под именем спасителей, чтобы помочь нам, когда приходили и уходили, грабили нас почти так же, как враги. Многих бедных они сгоняли с кроватей и сами спали на них, а хозяева ложились на земле, даже в холодные дни. Одних они прогоняли и заставляли уйти из своих домов, входили и располагались в них сами. Скотину других они насильно уводили как добычу. Они с тела снимали у них одежду и уносили ее. Иных они жестоко били из-за любимого дела, с другими они ссорились на улицах и ругались по мелким причинам. Немного съедобное у всякого и запасы, которые имелись у некоторых в деревнях и городах, они открыто грабили. На многих они нападали на распутье. Они селились с ремесленниками в их лавках, потому что им не было достаточно домов и гостиниц города. На глазах у всех на улицах и в домах они насиловали женщин. У старых женщин, вдов, бедных отбирали масло, дрова, соль и другие предметы для своего употребления и отрывали их от дела для того, чтобы прислуживать им. И вообще всех они притесняли, больших и малых, и не оставалось никого, кого бы не коснулась их злоба.

Местные правители, которые были поставлены упорядочить и распределить их, тянули руки к взяткам, и так как они получили их от всех, то никто не был от них избавлен, но даже к тем, к которым направляли сначала, они через несколько дней посылали еще других. Они селили их у священников и диаконов, хотя у них и была грамота от императора, чтобы к ним не селили...

§92. После того, как Фарзман отправился в Амид, пришел вместо него дука Роман и остановился в Эдессе со своим войском. Он оказал много благодеяний бедным. Император в этом году увеличил еще [больше] все свои милости и послал отменить подать по всей Месопотамии. Радовались все деревенские господа и прославляли императора.

Рецепты византийской кухни из хозяйственной энциклопедии «Геопоники» (середина X в.)

Книга V. Глава 52. О приготовлении изюма

1. У древних много говорилось о приготовлении изюма. Мне же нравится делать его так. 2. Зрелые гроздья [винограда], перекрутив черешки, оставь сохнуть на лозе, а затем сорви их и повесь в тени. Совершенно сухие ягоды ссыпь в сосуд, подстелив виноградных листьев, высохших на солнце. 3. После того как сосуд будет наполнен, положи сверху опять виноградных листьев, закрой сосуд и поставь его в прохладном месте, куда не проникает дым. Приготовленный таким способом изюм долго сохраняется и очень вкусен.

Книга VIII. Глава 28. Изготовление медовой сыти

1. Возьми старой дождевой воды или другой, уваренной на одну треть, положи в нее достаточное количество меда и влей эту смесь в сосуд; поставь его в тени на десять дней, оставь отверстие для прохода воздуха. Потом пей. Напиток этот от старости становится, пожалуй, еще лучше. 2. Этот напиток опытные врачи, удостоверившись, что он состоит только из воды и меда, предписывают слабым больным. 3. Другие примешивают к меду одного снегу и, растерши эту смесь, убирают ее: это лекарство при жаре. Называют этот напиток снежным медом.

Книга XIX. Глава 9. О засолке мяса

1. Мясо остается на долгое время свежим, если его очистить, охладить и положить в тенистом и влажном месте, лучше северном, чем южном. 2. Оно станет еще приятнее на вкус, если его обложить снегом и засыпать мякиной. Животным, мясо которых собираются засаливать, за день до убоя не следует давать пить. 3. При засолке кости нужно вынимать из мяса. Для засолки лучше поджаренная соль. 4. Что касается посуды для засолки, то лучше всего посуда из- под оливкового масла и уксуса. 5. Козлятина, баранина и оленина лучше всего засаливаются, если их после первого засола вынуть из рассола, обтереть и снова посыпать солью. Затем, наконец, положить в виноградные косточки, не отделенные от кожуры, причем так, чтобы один кусок (мяса) не касался другого, а находился бы весь в косточках. 6. Если же ты зальешь его сладким мустом, то мясо будет еще лучше.

Из Кодекса Юстиниана (3.12.9), включившего предписание императора Льва от 8 декабря 469 г. относительно празднования воскресного дня

Мы желаем, чтобы дни праздничные, – дни, посвященные высочайшему величию, не охватывались никакими наслаждениями и не осквернялись никакими мучениями взиманий (долгов или налогов).

1. Итак, мы определяем, что воскресный день (dominicum) должен быть почитаем всегда [как] достопочтенный так, чтобы он извинялся (т. е. освобождался) ото всех взысканий, [чтобы] никого не донимало никакое предостережение, не востребовалось никакое взыскание по завещательному поручению, [чтобы чиновный] аппарат молчал, адвокатура спряталась, [чтобы] этот же день был чужим для [судебного] следствия, а колючий голос глашатая умолк [...].

2. Однако же мы не допускаем, чтобы расслабляющие [душу] безделья религиозного дня задерживали кого-нибудь [среди] гадких наслаждений. В этот же день [пусть] никого из людей не требует себе ни театральная сцена, ни цирковое состязание, ни печальные зрелища [убийства] зверей; и даже если торжество выпадет на долженствующие быть прославляемыми [дни] – наше рождение или начало [правления], то оно откладывается.

Из «Хроники» Йешу Стилита (начало VI в.) о ежегодном праздновании в начале мая в сирийской Эдессе

§30. Год 808 [497/8 г. н. э.]. ...Приблизилось опять время праздника, в который распевались языческие сказания и горожане приложили стараний больше, чем прежде. Еще за семь дней они стекались толпой к театру в вечернее время, одетые в льняные одежды, покрытые тюрбанами, с распоясанными бедрами. Перед ними горели светильники, курился фимиам, и они бодрствовали всю ночь, кружась по городу и прославляя плясуна до утра в песнях, кликах и высокомерии. По этой причине у них было в пренебрежении ходить на молитву, и ни один не приходил к [мысли] о своей чести, но в своей гордости они издевались над скромностью своих отцов, которые говорили: «Вы не должны делать всего этого, подобно нам». Простецы и невежды были жители города в старое время, поэтому они пребывали в нечестии, и не было никого, чтобы противиться им, прервать и научить их. В это время в Эдессе находился Ксенайя, епископ Маббогский¹⁷⁰, о котором более других думалось, что он принял на себя труд поучения, но и он не беседовал с ними об этом предмете больше одного дня.

Из правил Пято-Шестого Трулльского собора 691 / 692 гг. относительно народных праздников

62. Желаем совершенно изъять из жизни верных так называемые календы, воты, врумалии и народный праздник, совершаемый в первый день месяца марта, также всенародные пляски женщин, могущие произвести большой соблазн и вред. Также отвергаем пляски и обряды, совершаемые мужчинами и женщинами во имя ложно названных у язычников богов по какому-то древнему и чуждому христанской жизни обычаю, и определяем, чтобы никакой мужчина не одевался в женское платье, или женщина в платье приличное мужчинам, также чтобы никто не надевал на себя масок комических, или сатрических, или трагических, – чтобы не называли имени гнусного Диониса, когда выжимают виноград в давильнях, не творили безумного по невежеству или легкомыслию, когда сливают вино в бочки. Тех, которые отважатся делать на будущее время что-нибудь из упомянутого выше, зная это [постановление], тех повелеваем, если они клирики, извергать, а если миряне, отлучать [от Церкви].

65. Повелеваем не употреблять на будущее время костров, возжигаемых некоторыми перед своими эргастириями и домами на новолуние, через которые некоторые отваживаются перепрыгивать по какому-то древнему обычаю. Кто сделает что-нибудь такое, тот, если он клирик, пусть будет извержен, а если мирянин, пусть будет отлучен [от Церкви].

66. Начиная от святого дня воскресения Христа Бога нашего до нового воскресения в течение целой недели верные должны неопустительно проводить свободное время в святых церквах, увеселяясь псалмами, гимнами и песнями духовными и празднуя в честь Христа, внимая чтению Божественных Писаний и вкушая Святые таинства, ибо таким образом мы воскреснем и вознесемся вместе с Христом. Поэтому в указанные дни ни в коем случае не производится конского ристания и другого народного зрелища.

«Ромейская история» Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.) о странствующих акробатах

В то время в Константинополь зашли люди, знавшие чудесное искусство. Они вышли первоначально из Египта и по пути, в Аравии, Персии, Армении и Грузии, показывали свое искусство. Все, что они делали, было необычайно и чудесно; впрочем, это не было дьявольским наваждением, а было делом естественным, плодом долговременного упражнения. Не распространяясь слишком, мы расскажем о некоторых действиях. Например, взяв две или три корабельных мачты и поставив их вертикально к земле, акробаты укрепили их нетолстыми канатами, так что они не могли наклоняться ни на ту, ни на другую сторону. Потом от вершины одной мачты натягивали веревку и ею обвивали одну из мачт снизу до верху, чрез что образовывали некоторого рода вьющиеся ступеньки, по которым можно было всходить. Всходя по ним, один становился на самой вершине мачты то на одной ноге, то на другой, то, поднимая обе ноги вверх, а головой упирался в вершину мачты; потом, сделав неожиданный прыжок, одной рукой крепко хватался за веревку и цеплялся за нее, после чего быстро и безостановочно начинал вертеться и кружиться колесом. Затем вместо рук, уцепившись за веревку голенью и повисши головою вниз, снова начинал вертеться и кружиться. Потом, встав прямо посредине веревки и взяв лук и стрелы, стрелял в цель, поставленную очень далеко, и стрелял так метко, как не мог бы другой, стоя на земле. Сверх того, зажмурив глаза и взяв на плечи мальчика, он совершал по веревке воздушное путешествия от одной мачты до другой. Вот что делал один. А другой, поднявшись на лошадь, погонял ее и на полной рыси стоял прямо то на спине, то на гриве, постоянно и смело перебирая ногами, принимая вид летящей птицы. Иногда он вдруг соскакивал с бегущей лошади, хватался за ее хвост и неожиданно опять появлялся на седле. Или опускался с одной стороны седла и, обогнув брюхо лошади, легко поднимался на нее уже с другой стороны и снова ехал. Занимаясь такими фокусами, он не переставал подгонять коня бегом. Такие чудеса делал второй. Третий, поставив на голову палку длинною в локоть, а на верхний конец ее полный сосуд воды, ходил так, что сосуд долго оставался неподвижным. Один ставил на голову свою длинное копье, снизу до верху обвитое веревкой, образовавшей выступы, за которые мальчик ухватывался руками и ногами и, поочередно передвигая их, в короткое время достигал самой верхушки копья, с которой и спускался вниз. В то же самое время, имевший на голове копье, безостановочно прохаживался взад и вперед. Другой бросал вверх стеклянный шар и потом ловил его или мизинцем, или локтями, или другим каким способом. Такие фокусы не всегда сходили с рук счастливо и без вредных последствий, нередко, обрываясь, эти люди ушибались до смерти. Из отечества их отправилось больше сорока человек, а достигло Романии в добром здравии меньше двадцати. Несмотря, однако же, на это, они, собирая со зрителей большие деньги, продолжали ходить всюду как для прибыли, так и для того, чтобы показать свое искусство, и обошли почти всю вселенную.

1. Что главное подчеркивал Иоанн Каминиата в описании Фессалоники?

2. Какие меры по борьбе с недостатком товаров предусматривали «Василики»? Подумайте, почему нарушителей закона из числа бедных людей наказывали иначе, чем предпринимателей?

3. Чем Ливаний оправдывал нечестность антиохийских кабатчиков? Как вы думаете, могли ли византийские власти изменить положение вещей?

4. О чем свидетельствует 86-й канон Шестого Вселенского собора? В чем заключалось предлагаемое им наказание?

5. Чем объяснить описанное Михаилом Пселлом поведение Михаила IV и как оно должно было отразиться на внешнем облике Константинополя?

6. Какие правила этикета, согласно Патриарху Иоанну IV, необходимо было соблюдать монаху за трапезой? Отличаются ли они от современных требований поведения за столом?

7. Обратите внимание, чем был вызван голод в 500 г. в Сирии, по словам Йешу Стилита, и во что он вылился? Какую историческую оценку можно дать действиямромейских властей в этом случае?

8. Догадайтесь, о ком идет речь в §86. Хроники Йешу Стилита? Кто вел себя в ромейском городе как насильник и какую позицию при этом занимали местные власти?

9. Чем можно объяснить милости, к которым прибегли в отношении населения Эдессы и Месопотамии дука Роман и император Анастасий?

10. Вспомните, кого называли «деревенскими господами» в ранней Византии?

11. Что вы узнали о византийской кухне из «Геопоники»? Чем она отличается от современной?

12. Подумайте, соответствовали ли предписания Кодекса Юстиниана относительно воскресного дня тому, как в действительности проводили его ромеи? Почему государственная власть настаивала именно на таком проведении воскресенья? Поищите ответ на то, кто из императоров ввел это празднование.

13. Что за праздник в начале мая ежегодно отмечали жители Эдессы, каков был его характер и почему епископ Ксенайя Мабогский «не беседовал с ними об этом предмете больше одного дня»?

14. Какие народные праздники осуждали правила Пято-Шестого Трулльского собора? Почему они не устраивали Церковь?

15. Что изменилось за двести лет в народном характере праздников со времен Йешу Стилита до Трулльского синода?

16. Чем египетские акробаты вызвали восхищение у Никифора Григоры? Изменились ли за века творимые ими «фокусы» и почему вы смотрели бы их в те времена более напряженно?