Глава XIV. Голгофа
По ступеням мраморной лестницы я поднимаюсь на высоту 7 аршин и вступаю в тишину и полумрак двух церквей, православной и католической, соединенных вместе.
Оттуда, снизу, доносится шум толпы, наполняющей храм. Слышится нестройный смешанный хор песнопений на арабском, греческом, абиссинском, латинском языках. Словно молитвы всего мира доносятся сюда, в эту тишину, в эту полутьму, наполненную шепотом, вздохами, глухими рыданиями. В это место, где витают самые страшные воспоминания, в этот храм страданий и смерти, в это святейшее из святых мест, потому что здесь совершилось искупление.
Какое жуткое чувство испытываешь здесь, стоя среди этих коленопреклоненных людей, принесших сюда, к подножию креста, свои скорби и муки. Словно черные силуэты скорби слетелись сюда со всех концов мира и столпились здесь, наполняя воздух вздохами и тихим плачем.
Каким таинственным полумраком наполнено все кругом. Над моей головой висят бесчисленные разноцветные лампады, закрывающие весь потолок. Они кажутся гирляндами разноцветных цветов, повисшими в воздухе. Они наполняют мрак своими розовыми, голубоватыми, алыми, как кровь, зелеными, как блеск изумруда, тихими, трепетными, угасающими лучами. А передо мной, покрытая мрамором, золотом, священными изображениями, драгоценными камнями, цветами, в блеске свечей сияет Голгофа.
На белом мраморном помосте, словно почерневшие раны на мертвом теле, зияют три круглых отверстия. Небольшое отверстие, в котором был укреплен святой крест, по сторонам и несколько дальше, немного сзади его, в двух аршинах расстояния, два больших круглых отверстия, где были кресты двух разбойников.
Чтобы видеть ее, настоящую Голгофу, под этой драгоценной одеждой из мрамора, золота, камней, вы наклоняетесь над помостом, над длинным отверстием, отделанным серебром. Монах опускает в это отверстие свечу, и при ее трепетном свете вы видите темно-серый треснувший камень, трещину в скале. Это глубокая морщина, которая легла на челе земли, когда совершалось преступление. В ней живет воспоминание о страшной минуте, от которой вздрогнула земля. В двух шагах от креста, – это та расселина. которая образовалась, когда задрожала земля, когда мрак охватил все кругом. И в этом мраке прозвучал громкий голос:
» Свершилось!“
С ужасом вы наклоняетесь над этой трещиной, смотрите на эту темно – серую, безмолвную скалу, и вам вспоминается старое предание, что эта трещина проникает до центра земли. По ее краям текла струйка крови от креста и медленными каплями падала вниз, туда, в эту тьму.
Я стою под гирляндами разноцветных лампад, в этом полусумраке, наполненном таинственным шепотом, пораженный блеском, великолепием пышного убранства Голгофы; и из-под этого мрамора, из-под этого золота, из-под этих драгоценных камней и цветов передо мной встает облитая солнечным светом, раскаленная темно-серая скала. Одна из тех скал, которых много в горах Иудеи, которые превращают склоны этих гор в печальную сбрую пустыню.
Я вижу очертания этой скалы, такие страшные, что ее зовут черепом – «Голгофой». Она похожа на голову сфинкса, созданного природой. Она стоит, как memento mori, близ города, у дороги, ведущей к городским воротам. Стоит, возбуждая суеверный страх. От нее веет страшной загадкой, загадкой сфинкса, загадкой смерти.
Над нею витают легенды. В пещере, над которой возвышается эта мертвая голова, полагают могилу Мельхиседека, таинственного царя, только раз сошедшего с вершины Сиона, чтобы приветствовать Авраама, и снова ушедшего на вершину горы, где все было окружено великою тайной.
Предание шепчет, что здесь таится могила Адама. Старая еврейская легенда говорит, что здесь, на вершинах этих гор, встретились после долгой разлуки и обитали праотцы Адам и Ева. Изгнанные из рая архангелом с огненным мечом, полные стыда, раскаяния, горя, сожалений, они разошлись, как говорит предание, в разные стороны. Они не могли видеть друг друга без того, чтобы в их сердцах не просыпались горе и тяжелые воспоминания. Они напоминали друг другу о потерянном рае. Они олицетворяли друг для друга их совесть, возмущенную, страдающую. Они не могли видеть страданий друг друга и не могли простить друг другу своих собственных страданий. Они бежали друг от друга, как сообщники преступления, для которых вид товарища преступления напоминает страшные минуты. В те времена жизнь и молодость длились столетиями. Проблуждав века, измученные одиночеством, они встретились здесь, на вершине Сиона, под лазурным небом Палестины, при блеске золотого солнца. Встретились и простили друг другу былой грех. Здесь жили они до глубокой старости, окруженные многочисленной семьей. Здесь были впервые испытаны радости человеческого общежития. Здесь же были первые могилы. Здесь Сиф похоронил праотцев на вершине Сиона.
Когда же разгневанное небо залило все потоками воды, и земля утонула в слезах, которые лило небо об ее бесчестии, тогда эта вода, покрывавшая вершины гор, размыла могилы праотцев.
Мир был к жизни возвращен. Обнажались высокие утесы и долины, казавшиеся черными, глубокими пропастями. Ни шелеста ни звука. И солнце, восходя и закатываясь, освещало бесконечную, мертвую пустыню, мокрую, как будто от слез. Но вот, словно зеленоватым лучом осветились склоны гор. Изумрудом засверкали долины. И земля улыбнулась небу цветами. С вершины Арарата разбегались звери, разлетались птицы, наполняя звуками, криками, песнями оживавшую пустыню. Длинный караван лентой потянулся по горам будущей Иудеи. На вершину Сиона пришел Ной поклониться могилам праотцев. Он нашел кости Адама и похоронил их под скалой- черепом, возвышавшейся словно надгробный мавзолей.
Такое предание исстари веков витало над Голгофой, пугавшей воображение своей странной загадочной формой. Христианство, приняв старое предание, продолжило его. По этому христианскому преданию, капля крови Спасителя, стекшая через трещину скалы, коснулась черепа Адама. И праотец проснулся от тысячелетнего сна, ожил и явился многим в Иерусалиме, возвещая радостную весть искупления.
Какая странная судьба Голгофы, этого места ужаса и радости искупления. Там, где сейчас стоит коленопреклоненная толпа и громко сказанным словом не смеет встревожить таинственного молчания, разлитого в воздухе, там раздавались исступленные крики сатурналий в честь богини любви и наслаждений.
Император Адриан решил совсем покончить с Иерусалимом. Город был казнен. Все было срыто с лица земли. Иерусалима более не существовало. Был город Элия Капитолина. Все места, священные для евреев и, тогда уже многочисленных, христиан, были посвящены богам. Пусть самого воспоминания об их вере не будет!
Там, где солнце привыкло освещать золотую крышу Соломонова храма и золотую лозу, венчавшую эту крышу, оно освещало теперь колонны храма Юпитера Капитолийского.
Место между Голгофой и Святым Гробом было сравнено, засыпано мусором и щебнем. Над местом Гроба Господня возвышался храм Юпитера-Сераписа, а над Голгофой стояло капище Венеры-Астарты.
Император Адиан, строя эти пышные капища на святейших местах мира, конечно, не думал, что оказывает величайшую услугу христианству. Когда император Константин принял христианство, благодаря – постройкам Адриана, было легко отыскать святые места. Капища Сераписа и Астарты, как великолепные мавзолеи, указывали па могилы, где погребены величайшие христианские святыни.
Теперь сюда пред эту сверкающую драгоценностями Голгофу, в этот таинственный сумрак приходят люди со всех концов мира, приносят сюда свои скорби, страдания и муки, и наполняют эту тишину своими вздохами и плачем, в которых слышится мольба грешника, молившегося на кресте:
– Помяни меня, Господи, когда придешь в Свое царство.
Он, Тот, Который страдал здесь, Чья кровь падала на эту скалу, Он пришел в мир, чтобы спасти грешников, а не праведников. И первым праведником христианства был раскаявшийся разбойник.
Таинственный сумрак этого места, вам кажется, шепчет:
– Вы, кто приходит сюда с сердцем, переполненным отчаянием и ужасом, – молитесь. Вы, кто приходит сюда под бременем грехов, скорбей и печалей, – плачьте. Вы, кто отчаялся в небесном милосердии и считает себя недостойным прощения, – падайте ниц пред бесконечностью милосердия Бога. Здесь лилась за вас Святая Кровь. Здесь раскаявшийся разбойник обратился с мольбой. Здесь все было прощено и забыто.
И с большого распятия глядит Лик Христа, любящий и кроткий, и говорит вам:
– Приидите ко Мне все, кто страдает, все, кто обременен печалью и горем, и Я успокою вас.
Прекрасный и величественный православный алтарь греческой церкви находится там, где стояли кресты. Рядом с ним возвышается пышный католический алтарь на месте, где пригвождали ко кресту.
Здесь лежал крест, и на него положили Страдальца, чтоб прибить гвоздями руки и ноги.
Даже для того жестокого времени это казалось слишком жестоким, и римские солдаты предложили Осужденному напиток, туманивший сознание. Но Осужденный не принял. Среди стука молотков не раздалось ни одного стона, ни одной жалобы. Пораженные стояли римские воины. И когда подняли крест, внизу, в толпе, на том месте, откуда и теперь доносится разноязычный говор и шум толпы, раздались крики и хохот.
Эти несчастные существа – люди, – им нужно только очень близко видеть страдания, чтоб в их сердце проснулось состраданье!
Мы спускаемся с Голгофы, чтоб зайти в пещеру праотца Адама, находящуюся под скалой. Снова монах берет свечу, освещает ею отверстие в стене, – и оттуда глядит на нас скала с темной трещиной, уходящей вглубь.
В преддверии храма, куда мы выходим теперь, толпа паломников спешит расступиться, оставить свободным широкий проход.
По каменным плитам раздается мерный металлический стук палок кавасов.
В пышных красных турецких костюмах, в высоких фесках, кавасы медленно проходят в храм, и за ними показывается высокий монах.
Это греческий патриарх. Сегодня Страстная пятница. Он идет к выносу плащаницы.
На нем никаких знаков его сана. Он в черном одеянии простого монаха. Он приближается к находящемуся против входа, осененному лампадами, розоватому камню, снимает клобук, опускается на колени, молится несколько секунд и целует камень долгим поцелуем верующего, смиренного сердцем христианина.
Это камень миропомазания. На этом камне Иосиф и Никодим в этот день обвили полотном и благоухающими маслами умастили тело Христа.
Вслед за патриархом к камню подходить его свита. Архиереи, архимандриты, все в черных одеяниях простых иноков, попарно медленно приближаются к розовому камню, опускаются на колени, целуют камень, встают, и их черные силуэты скрываются в сумраке входа в храм.
Это черное шествие тянется медленно, молчаливое, торжественное, печальное, как наступающая минута.