Глава XV. Гроб Господень
Над всем миром царит эта площадка, окруженная колоннадой, залитая светом, покрытая легким воздушным куполом, который кажется темным рисунком, вырезанным на голубом небе. Этот круглый каменный помост, в центре которого возвышается часовня, пышная, богатая, роскошно убранная, похожая на колоссальную корону, которая венчает это священнейшее из святых мест.
Это храм Воскресения.
Перед нами величайшая святыня христианства. Мы стоим в центре христианского мира.
Где-то там далеко, далеко, в беспредельных степях родной земли, почерневших от тающего снега, несется теперь унылый звон с колокольни бедной деревенской церкви. Несется и замирает в беспредельном просторе степи... Дремлет суровая, иглистая, мертвая сахалинская тайга. Ни шороха, ни звука. И вдруг по ней проносится звон колокола, протяжный, медленный, печальный, как эта вздрогнувшая от его звука лесная пустыня. В деревянной церкви маленького ссыльного поселка идет служба, и одинокий колокол оглашает своим печальным звоном эту пустыню, этот дремучий бор, окружающий маленький поселок темной, непроницаемой стеной... Среди зноя, под ослепительными лучами солнца, палящими, режущими, жгучими, укрывшись под навесом из бамбуковых палок, покрытых пожелтевшими пальмовыми листьями, стоят перед маленькой статуей Мадонны новообращенные индусы, окружая миссионера... Блестя оружием, латами, белоснежными султанами, развевающимися на шлемах, сверкая золотом, горя алыми маниями кардиналов, среди кадильного дыма и блеска свечей, в собор св.
Петра входит великолепная процессия... В маленьком деревянном домике среди апельсинового сада собрались на молитву негры, и их черный пастор, горя увлечением, рассказывает им о страданиях Христа, говорит им о стране, такой далекой от благословенной Калифорнии. И его горячая, страстная речь вызывает слезы на глаза его черных слушателей...
И для всех этих уголков земного шара центр – то место, на котором мы теперь стоим. Эта залитая светом, окруженная колоннадой площадь, эта часовня, похожая на корону, которой короновано это место. И со всех уголков земного шара несутся сюда самые восторженные, самые благоговейные молитвы.
Эта святыня вдохновляла Петра Амьенского и из простого отшельника-монаха превратила его в колоссальнейшую из исторических фигур, во вдохновенного оратора, потрясавшего своим словом народы и страны.
Сюда шли, кидая свои замки, богатства, семьи, закованные в латы рыцари, шли целые народы сражаться и умирать за эту святыню.
Сюда ходили встарь пешком из далеких стран, делая два шага вперед и один шаг назад, чтобы сделать трудный, долгий путь еще труднее и дольше.
Придя сюда, люди падали и умирали при виде Гроба Господня.
Большая площадь храма, в центре которого находится эта величайшая святыня христианства, полна воздуха и света. Старые, местами потрескавшиеся стены, видевшие у своего подножия столько поколений. Над ними легко возвышается огромный стройный купол. Средина купола открыта совершенно. Оттуда глядит голубое небо, льется мягкий, теплый, ласкающий воздух, льются золотые, горячие лучи солнца. А ночью над часовней в этом кружке черного бархатного неба сверкают чудные палестинские звезды, большие, яркие, горящие как бриллианты.
В воздухе над часовней всегда легкой, светло-голубой дымкой, нежной, прозрачной, стелется пелена кадильного дыма. Лучи солнца, золотым каскадом льющиеся в отверстие свода, падают на эту воздушную, легкую пелену, и она вспыхивает огненным опаловым блеском. Лучи солнца искрятся на пылинках, поднимающихся от толпы, наполняющей храм. Пылинки вспыхивают как золотые искры. И тогда этот светлый храм, этот воздух кажутся наполненными светлыми, легкими, лучезарными видениями, летающими над этим маленьким храмом-часовней.
С сердцем, переполненным восторгом от чудес этого старого храма, я стоял перед часовней, скрывающей место победы над смертью.
Здесь неумолчно целый день раздаются священные песнопения всего мира. Печальные и радостные, полные мольбы и торжествующие, сплетаются эти напевы здесь, в этом золотистом воздухе, с голубоватыми, прозрачными волнами дыма. И в этой толпе, пестрой и разноцветной, в которой я стою, всякий слышит, как доносятся сюда стоны, мольбы и радости его далекой родины.
В то время, как греческие напевы еще оплакивают распятие и погребение Христа, католики, у которых наступил праздник Пасхи, поют уже о воскресении Спасителя и славят победу над смертью. Заунывные, печальные, однообразные, похожие на бесконечный стон, напевы абиссинцев. Громкие, отрывистые, похожие на скорбные аккорды, напевы армян, не пение, а крики, то радостные, то торжествующее, то полные мольбы – арабов. Громкие причитанья сирийцев. Все это несется сюда со всех сторон.
Несется из глубины портиков, которые огромные колонны наполняют своей тенью. Несется из приделов церквей, находящихся ниже, в пещерах, несется с высоты, из приделов, находящихся на галереях. Доносится откуда-то издали, сверху, из глубины, из-за колонн и стен. Вы не видите поющих. До вас доносятся только напевы, громкие, тихие, словно на что-то жалующиеся, умоляющие, радостные, полные муки.
Словно из Рима, из ущелий сожженных солнцем абиссинских гор, с зеленеющих долин Армении, с изумрудных склонов гор Эллады, с мрачных обрывов аравийских скал, и цветущих долин, доносятся сюда эти напевы на всех языках.
Доносятся, сплетаются здесь и эхом отдаются в пещере, которую покрывает собою маленький храм-часовня.
Весь круг храма занят толпою. Она волнами передвигается с места на место, смешивается между собой, пестреет разнообразием цветов и красок, наполняет воздух своим разноплеменным говором. Арабы в их длинных белых рубахах и алых фесках, улыбающиеся, сверкающие своими белыми зубами, темные, словно фигуры, выточенные из коричневого дерева, абиссинцы с добрыми, кроткими, детскими глазами. Свитки малороссов. Пестрядинные рубахи великорусских крестьян. Зипуны и чалмы, черные кафтаны странников и пестрые пояса с дорогим оружием, кинжалами, ятаганами, пистолетами.
И вся эта толпа, сошедшаяся сюда со всего мира, на сотнях наречий говорит об одном и том же. Полна одним и тем же чувством восторга, радости, священного ужаса перед тем местом, около которого она находится. С ее золотом, покрывающим резьбу, с мрамором ее колонн, с ее бесчисленными священными изображениями, драгоценностями, лампадами и подсвечниками, «Кувуклия“ – часовня Гроба Господня – кажется сокровищницей, принадлежащей всему миру.
Всякий принес сюда и украсил эту часовню тем, что казалось ему наиболее драгоценным, красивым, полным благоговения.
Абиссинцы принесли сюда свои иконы, простой, наивной живописи, священные
изображения, словно нарисованные большими детьми. Католики принесли сюда статуи ангелов, легкие, красивые, воздушные. Греческая Церковь – свои иконы с темными, строгими ликами; женщины принесли сюда гирлянды искусственных цветов, ленты, вышитые золотом и шелками. Иконы были покрыты драгоценными ризами, сверкающими самоцветными камнями. Масса подсвечников самой разнообразной формы украсила Кувуклию, а над ее входом, по ее карнизам, протянулись разноцветный ленты лампад. Теперь, при ярком свете, которым залит храм, эти разноцветные лампады кажутся огромными изумрудами, яхонтами, сапфирами, топазами, в которых искрится и горит запавший в глубину луч света.
С западной стороны часовни, против придела коптов толпа абиссинцев.
Они сидят по – восточному, поджав под себя ноги, в длинных белых одеждах, с разноцветными чалмами на головах, неподвижные, как изваяния.
Среди них стоит юноша, такой же неподвижный, так же похожий на изваяние. Стоит, протянув руки к священной часовне, и поет высоким звучным тенором молитву. Когда он заканчивает строфу молитвы, недвижная толпа как будто оживает. По ней проносится словно веяние какой-то печали. Она повторяет заключительные слова молитвы нестройным хором, голосами, полными скорби.
От часовни идет католическое шествие. Мальчики в алых сутанах, просвечивающих сквозь белый тюль. Прислужники с кадильницами, со свечами, с букетами цветов, священники в одеждах, сверкающих золотом. За ними толпа монахов. Доминиканцы в белоснежных сутанах, коричневые францисканцы, трапписты, подпоясанные веревками, босые, с худыми, изможденными лицами.
Католическое богослужение у Гроба Господня окончилось.
К часовне приближается греческое духовенство. Черные рясы, клобуки. Черное шествие приближается медленно, величественно на встречу яркой, блещущей цветами и красками католической процессии.
Толпа словно всколыхнулась волнами. Из этой пестрой толпы к Гробу Господню приближаются православные.
Вот один.
Хотите узнать как готовился этот старик к моменту, который настает для него теперь? Он крестьянин Олонецкой губернии. Дошел пешком до Одессы. Пять лет он копил деньги на путешествие в Святую землю. За два года он перестал есть скоромное. В течение всей Страстной недели он не ест ничего. Он исповедовался, приобщался, и вот сбывается то, о чем он едва смел мечтать у себя на родине, – он приближается ко Гробу Господню...
Только теперь, только после этого искуса, – все еще не считая себя достойным приблизиться...
Часовня Гроба Господня освещена внутри лампадами. И на поклонников, падающих на колени пред входом в это Святое Святых, льется оттуда свет, кроткий и тихий, мягкий и ласковый, нежный, как луч веры, трепетный, как луч надежды.
Какое потрясающее впечатление производят эти места! Какое странное чувство охватывает вас, когда вам говорят:
– Это случилось здесь...
Времени словно не существует. Весь этот промежуток в 18 веков словно исчезает. Как будто все это случилось вчера. Как будто в этих холодных камнях не остыла теплота жизни, которая билась здесь столько веков тому назад.
И когда вы, смущенный, потрясенный, подходите ко входу в часовню Гроба Господня и падаете на колени, вам кажется, что это не трепетный свет лампад льется оттуда, что ангел, возвестивший радостную весть Воскресения, только что отлетел отсюда, и, как его след, остался этот тихий, ласкающий, мерцающий свет.