Администрация

В гражданском отношении Соловецкий монастырь подчинен в настоящее время Кемской уездной полиции, значит, Архангельской губернской администрации. Но в действительности монахи почти свободны от гражданского начальства: 8 месяцев остров совершенно недоступен для него, а в остальные четыре месяца, во время навигации, раз 6 заедет к инокам Кемский исправник, которому монастырское начальство всегда оказывает всевозможнейшее внимание и гостеприимство. В сущности исправнику в монастыре нечего делать, и он приезжает только во имя закона, повелевающего не менее раза в летний месяц посетить обитель и, главным образом, следить за тем, нет-ли в ней безспаспортных людей. Уметь ладить с исправником во время его редких посещений – вот и все отношения монастыря к гражданским властям.

В делах церковных монастырь с 1765 года зависит не от Архангельского епархиального начальства, а непосредственно от Московской Синодальной конторы, иначе сказать, принадлежит к числу так называемых ставропигиальных монастырей, каких в России 7.⁶¹

Во главе управления монастырем стоит архимандрит, назначаемый и сменяемый Святейшим Правительствующим Синодом по своему усмотрению.

От основания монастыря до настоящего времени, иначе сказать, с 1448 по 1885 г. в обители сменилось 64 настоятеля, из которых 26 человек принадлежали к Соловецким монахам, а относительно 14 настоятелей нет никаких сведений в этом отношении. В среднем выводе каждое настоятельство продолжалось 6–7 лет. В 19-м столетии из 15 настоятелей только двое были из Соловецких пострижеников. Настоятель – высшее властное лицо в монастыре, обыкновенно окруженное ореолом величия и недоступности. Все монашествующие, встречаясь с ним в первый раз, должны снимать головные уборы и подходить под благословение, причем делают ему предварительно поясной поклон, касаясь рукой земли, а если являются к нему с просьбой или в чем либо провинившись, то падают на колена ниц, уже головой касаясь пола. Впрочем, не все настоятели требовали такого поклонения.

Настоятель благословляет и разрешает начало и конец всякого общего дела в монастыре – богослужения, принятия пищи и т. д., аттестует в послужных списках при помощи благочинного монашествующих пред высшим ачальством, награждает, повышает одних по монастырской общественной лестнице, наказывает, карает других, представляет в Московскую Синодальную контору кандидатов в монахи, и таким образом может увеличивать или уменьшать количество братии в монастыре. Но кроме того, по уставу церковному и правилам Св. отец, он должен быть духовным отцом, руководитилем на пути к спасению монашествующих в вверенной ему обители, он обязан учить их вере, благочестию и нравственности. По словам одного почтеннего, опытного монаха, «Настоятель есть блюститель нравственности, он должен следить, чтобы кто из братии не учинил какого-либо неприличия и тем не подал бы случая к соблазну – в этом отношении благочинный ему помощник. Учить братию нужно примером своей жизни, так же как книги и поучения мало или недолго, а на многих и совсем не действуют, потому что у большинства все это перечитано, передумано и перетолковано. Нужно учить тому, у которого каждое слово пройдено опытом и согласуется с писанием «Свят. Отец».⁶² Но в теперешние времена, по наблюдениям монахов, совсем нет таких руководителей. «В нынешние времена, – писал мне другой монах, – редко где такой (т. е. «хороший настоятель-руководитель») найдется, потому что они сами «мало-опытны в духовной жизни и не прошли всей борьбы со страстьми, как следует». Иной происками попал в настоятели, другие выпихнуты на должность, чтобы избавиться от них в своем монастыре как от нетерпимых; только немногие имели совесть, сознавали и страшились ответственности перед Богом. «По нынешнему времени нужно радоваться, и хорош тот настоятель, который не честолюбив и не самодур, справедлив ко всем своим подчиненным, наказывает за третью вину (а за первую вину делает только внушение, за вторую самое легкое наказание), ни над кем не насмехается, не порочит своей братии перед кем бы то ни было, не вводить своих порядков в монастыре, т. е., не изменяет её обычаев, веками установленных. Если он исполняет эти правила, не делает соблазну своим поведением, исполняет своевременно свои оффициальные и полицейские обязанности и еще имеет частичку доброты сердца ласково поговорить и немного чем поблагодарить за усердие в труде, то это верх совершенства в нынешние времена».

Третий монах на мой вопрос, какие качества желала бы видеть братия в хорошем настоятеле, ответил так: «В Соловецком монастыре каждый настоятель, если хочет жить и не нажить себе скорбей и не сделать в братии смущения и ропоту, то должен держаться следующих правил:

«1) Должен иметь приличное настоятелю одеяние, но отнюдь не изысканное, не вызывающее братство на осуждене.

2) Служить во храме Божием без большой помпы (т. е. без величия и театральности), украшаться скромностью, не делать во время богослужения никаких распоряжений, особенно громко, чем смущаются молящиеся. Но если заметит в чем непорядки, терпеливо должен сносить и по окончании богослужения сделать надлежащее внушение, но и то обдумавши хорошенько, чтобы неосторожным словом не промахнуться, чтобы не вызвать от окружающих насмешливой критики; всякое слово настоятеля и поступок расходятся слухом по монастырю как молния. Если слова его проникнуты Евангельским духом и любовью, то вызывают заочные похвалы и благодарность настоятелю и сильно действует в нравственном отношении к улучшению братства, – в противном случае вызывают грех осуждения, насмешки, злые шутки.

3) Обходиться с братией просто, общедоступно, без надменности и не рисуясь тщеславием и наружным благочестием, которое есть признак крайней неопытности и легкомыслия. В разговорах должен быть сердечен, выслушивать терпеливо всякого, стараться доискаиться истины и давать свои решения крайне сдержанно, если они клонятся к выговору или наказанию, но отнюдь ни над кем не насмехаться, хотя придется заметить в ком-нибудь крайнее невежество и необразованность, – невежды сильно оскорбляются, когда смеются над их глупостью, и чрез эти пустяки не следует терять своей репутации. При обозрении послушаний, выспрашивая мастеров о деле, следует благодарить их за труды с некоей долей похвалы, но отнюдь не следует усчитывать их, – много ли времени работали, и сколько вещь стоит, и заработали ли мастера на хлеб: этим у них и остальное усердие к труду отнимается и сильно огорчает их, а похвалой возбудишь их к большей деятельности. Если какой-либо староста или мастер просит сделать какие-нибудь улучшения по своей мастерской и специальности, настоятель должен обсудить с ним предмет со всех точек зрения о полезности его и в заключение сказать ходатайствовавшему лицу, что переговорит с наместником и тогда скажет свое решение. Кроме того, настоятель должен иметь ко всем строгое безпристрастие – никому не делать предпочтения, ибо всякий труд честен, если он делается тщательно и с усердием, а потому достоин похвалы и поощрения.»

Центральная духовная власть, находясь слишком далеко от Соловецкого острова, не имеет возможности непосредственно следить за внутренней жизнью иноков и начальства и знакома с обителью только по оффициальным бумагам, конечно, не всегда верно и полно отражающим действительность. Только в том случае, когда разные пререкания, споры и раздор между настоятелем и представителями братства достигнут известных степеней, Москва посылает следователя разследовать лишь данное дело, обыкновенно без связи его с общей жизнью монастыря. А этот раздор, неприятности, даже вражда (все это у Соловян известно под общим именем «скорбь») и происходящая отсюда смута и внутренняя, закулисная неурядица представляют одну из безотрадных сторон жизни Соловецкого монастыря. Лучшие, наиболее понимающие монахи, всей душой преданные интересам обители, сознают весь вред такой неурядицы и искренне соболезнуют о ней.

«Отчего у нас, – писал мне один из таких монахов, – почти при каждом настоятеле бывает неурядица? Не оттого-ли, что они обыкновенно приезжают, не зная условий нашей жизни и её экономического быта, зависящего от климатических причин и географического положения острова, и самого состава братства, а наши экономические разсчеты им недоступны и необъяснимы, потому что рождаются они в человеке от более продолжительного пребывания в обители и к тому же в человеке, прошедшем много послушаний.

Настоятели не понимают также нашего уступчивого болезни здравия, истощенного трудами послушания и подневольности, которая изсушает здоровье как жгучее солнце, убивает в человеке энергию и делает его апатичным; также и пища имеет на здоровье человека свою долю участия.

Многие из настоятелей приедут и начнут наши порядки, да и обычаи ломать и вводить свои, братии же приходится только молчать да потихоньку, про себя, скорбеть. Плохо, что наши настоятели не помнят известной всем русской пословицы: «в чужой монастырь да со своим уставом не суйся». Да кроме того, сами они прибыли со свежими силами и, питаясь изысканной пищей⁶³, не чувствуют над собой никакой власти и поэтому не в состоянии вникнуть и снисходить нашим немощам. Да и вообще у Соловян почти редкий настоятель имеет настолько такту, чтобы не нажить скорбей и не попасть под суд, – да и это будет продолжаться до тех пор, пока не изменят некоторых статей инструкции, данной учрежденному Собору, и не прикажут настоятелю не вмешиваться в хозяйственное управление монастыря и пока не возьмут с него подписки в этом. А лучше бы было для обители, если бы ему предоставили только контроль за управлением, т. е. роль ревизора, и выяснили, чем он может пользоваться от монастыря, например, сколько имеет лошадей для прогулок, прислуги, чаю, сахару, меду, освещения, рыбы для его стола, масла и закуски, белого хлеба и прочего, а также должно быть точно определено и жалованье, а если бы он превысил то, что дозволено, то судился бы, святотатец. А ныне настоятели приедут и думают, и поступают так, как прежде сибаритничали помещики: все принадлижит им, и они делают, что хотят. Если бы это было установлено прежде в инструкции, то не судился бы архимандрит Феофан, а Мельхиседек не выслал бы более 30 человек братства, да и сам не захотел бы перепрашиваться в другой монастырь, и на одного настоятеля не последовало бы столько доносов, утруждающих правительство, а и он не истратил бы сотню тысяч на неумелые и непрактически устроенные постройки (которые придется чуть не все при других настоятелях перестраивать), также и покупки, и себе бы не нажил скорбей, да и в братстве не было бы столько ропоту, греха и соблазна.

Скажем теперь и о жалованьи настоятеля, которое не мешало бы поубавить, – живет он на всем готовом, а получает более Архангельского владыки – у того и расходов довольно, а у Архимандрита их нет, и если не посовестится, то и марки почтовой не купит, а не то что деревянного масла в лампадки, которых у него всегда горит до десятка. Не мешало бы ограничить жалованье и Соборным, а то архимандрит, лаская их для своей цели, довольно им подбавлял, а братии и кружечное-то вознагражденье, насколько она должна получать, дает согласно своему капризу – кому довольно даст, а кому и совсем почти ничего, и этим делает только скорби и напрасный ропот, а без денег братии нельзя и хотя немного, да нужно, потому что имеется много мелких нужд, (а иные происходят даже и от климатических условий), которые нельзя удовлетворить от казны, а и потому кружечное вознаграждение необходимо, в противном же случае враг будет искушать – нельзя ли где чего-нибудь хапнуть для удовлетворения своих нужд. К тому же народ ныне, не как в старину – избалованный; тогда многих прихотей не знали, ныне же они считаются необходимыми».

Изолированность, отдаленность монастыря от высшего начальства, безнравие и безличие его обитателей – создавали всегда благоприятные условия для развития в настоятелях деспотических наклонностей. Каждый монах при пострижении в числе других обетов дает обет «отдать всего себя во власть настоятеля», и безпрекословное, смиренное послушание – одна из высших добродетелей монаха. При таких условиях самодурство и безцеремонность настоятелей, как в духовных, так в особенности в хозяйственных делах, нередко достигали крайних пределов, вызывавших общее негодование братии и донесения высшему Правительству. Так, в 1666-м году в своей челобитной к царю иноки жаловались на своего настоятеля Архимандрита Варфоломея: «А которые соборные старые старцы о монастырском строении пекутся и скорбят и ему, архимандриту, во всяком его безчинии не согласуют, и он тех старцев всяким образом оскорбляет, без вины в тюрьму сажает и в труде в хлебне и в мукосейне мучит, а иных плетьми бьет, чего отнюдь во святой обители не бывало, и от собора отставляет; старца Иосифа за свою злобу без монастырские вины бил плетьми и от собору отказал и священников Пафнутия и Тимофея, а диаконов Нила и Варлаама и церковников Тихона, Иринарха и Кирилла и иных многих, по ложному наговору учеников, без монастырские вины, злобу свою исполняя, бил плетьми безчеловечно – в три и четыре перемены, едва и ожили; такоже и прикащиков усольских, которые ему посулов не приносили и вина не возили, старцев: Дмитрия Субботина, да Игнатия, да Ферапонта, да Василия нынешней зимы бил на правеже во всю зиму без милости и безчеловечно влежаче». Если же кто из братии осмеливался говорить Варфоломею: «волен де Бог и Государь, и я учну де бить челом в неправде великому Государю», то Варфоломей «безстыдным образом с яростью кричал и говорил: Бог де высоко, а царь далеко, а я де тебе учиню здесь указ, и велит за то бить плетьми безчеловечно на смерть.⁶⁴

В настоящее время, конечно, нет и быть не может таких грубых проявлений деспотизма, но и в 19-м столетии были случаи, когда некоторые настоятели в порыве гнева били иноков палкой и драли за бороды, даже в церкви, не говоря уже о неприличной ругани. А безцеремонность некоторых настоятелей с монастырской собственностью доходила до таких злоупотреблений, что после одного из них, открытого оффициально следователем, Святейший Правительствующий Синод в 1865 году решил ограничить власть настоятелей в хозяйственных и денежных делах посредством так называемого Учрежденного Собора и прислал монастырю для руководства инструкцию из 35 параграфов, из которых наиболее заслуживают внимания следующие:

1) В видах более правильного на будущее время течения дел по монастырскому управлению и экономической части в Соловецкой обители, по нахождении ее на уединенном вдали от начальства острове, учреждается особый Собор из следующих в монастыре лиц: настоятеля в качестве председательствующего в Соборе, наместника, казначея, благочинного, ризничего и духовника.

2) Учреждаемый при Соловецкой обители Собор, равно как и самая обитель, состоит в ближайшем подчинении Московской конторе Святейшего Синода.

3) Кроме настоятеля, коего определяет и увольнение зависит от Святейшего Синода, все прочие члены Собора по представлению оного утверждаются в сем звании Московскою Синодальною конторою, и никого из них ни настоятель, ни Собор не должны отрешать собственною властью, а если будут законные причины к увольнению кого-либо от сей должности, то о сем, равно как и об определении на его место другого, способного из братии, Собор представляет Синодальной конторе.

5) Над личностью членов Собора и делопроизводителем и в надзоре за их поведением настоятель сохраняет все права власти, как и над прочей братией.

6) Обсуждению Собора принадлежат все дела, касающияся внутреннего и внешнего благоустройства обители и монастырского хозяйства, равно как и всех учрежденных при ней скитов и разных заведений.

8) Настоятель по делам, касающимся нужд и польз монастыря, дает от себя Собору предложения.

9) Все прочие члены Собора, как по касающимся каждого из них делам, так и вообще по делам монастырского благоустройства и в случае замечаемых ими нарушений порядка, входят в Собор с представлениями.

12) Все входящие на разсмотрение Собора дела должны обсуждаться и решаться на основании законов и монастырских правил по большинству голосов, коих настоятелю предоставляется два, а всем прочим по одному.

16) Донесения Святейшему Синоду или Синодальной конторе по всем делам; бывшим на обсуждении Собора, делаются от имени настоятеля и Собора и подписываются всеми членами Собора и производителем дел; сношения с разными местами и лицами производятся чрез одного настоятеля. Предписания же Собора подчиненным ему лицам делаются от имени Собора и подписываются одним из его членов и производителем дел.

17) Если по какому-либо делу произойдет разногласие между членами Собора, то приводится в исполнение мнение большинства, но в то же время оба мнения предоставляются на разсмотрение конторы Св. Синода, где мнение меньшинства или принимается или, в случае уважительных причин, подвергается разсмотрению.

18) Собор тщательно должен охранять от произвольных изменений все постановления, правила и обычаи, которые издревле были соблюдаемы в Соловецкой обители.

19) Все хозяйственные распоряжения по монастырю и по состоящим при нем скитам и разным заведениям, как-то: постройка новых и починка старых зданий, устроение и приобретение новых мореходных судов, равно как починка и продажа старых, отдача в наем оброчных статей, подряды на наем рабочих и на другие предметы, избрание и отправление в Архангельск доверенных закупщиков, примерные сметы; сколько чего должно быть ими куплено и заготовлено и на какую сумму, покупки разных предметов в других местах, равно как и все подобного рода хозяйственные распоряжения, должны производиться не иначе как по предварительному обсуждению надобности и способа в производстве всеми находящимися на лицо членами Собора, но к постройкам и пристройкам значительным, особенно к постройке и перестройке церквей – Собор не может приступать сам собой, а должен испрашивать разрешение от начальства с представлением на его разсмотрение планов и смет.

20) Все монастырские суммы, как штатные, так и неокладные должны находиться в непосредственном заведывании Собора, должны храниться в ризнице или безопасной кладовой за печатью настоятеля или наместника и за ключом казначея, и должны быть влагаемы в кладовые сундуки и вынимаемы оттуда не менее как тремя из членов Собора с записью в особой тетради, сколько когда положено или вынуто, каковая запись в то же время должна быть подписываема влагавшими или вынимавшими деньги членами.

21) В первых числах каждого месяца Собор в присутствии не менее трех членов производит высыпку из всех монастырских кружек, и высыпаемые деньги в то же время записываются в выдаваемую из конторы Св. Синода книгу и полагаются в кладовую.

22) В первых же числах каждого месяца Собором принимаются деньги от лиц, производящих продажу от монастыря разных предметов, и представляемые деньги в то же время записываются в книгу и вносятся в кладовую.

24) Собор тщательно должен наблюдать, чтобы никакие деньги, поступающие, как в приход, так и в расход, не оставались незаписанными в книгах.

26) Кроме мелочных выдач, деньги поступают в расход и записываются в книге не иначе как по журналам Собора, – а в том случае, когда признано будет на что-либо полезное или необходимое употребить значительные экономические суммы, Собор не приступает к тому сам собою, но испрашивает разрешение от Синодальной конторы.

26) Для мелочных расходов может быть выдаваемо казначею каждомесячно от ста до трехсот рублей с тем, чтобы сим расходам делаема была им подробная запись, которая и должна быть каждомесячно поверяема Собором.

27) По окончании каждого месяца приход и расход, как штатной, так и неокладной суммы, и наличность оных свидетельствуются Собором, о чем и делаются надлежащие записи в книгах за подписью всех присутствующих членов на основании общих постановлений о суммах казенных, а по прошествии года на том же основании производится Собором общее годовое свидетельство, и составленные затем отчеты вместе с книгами представляются в определенный срок в контору Св. Синода за подписью всех наличных членов Собора и делопроизводителя.

29) Собор ежегодно свидетельствует монастырскую утварь и ризницу по имеющимся статьям и об оказавшемся доносит конторе Св. Синода; в случае же утраты каких-либо вещей, относящихся к утвари и ризнице, Собор доносит немедленно по получении о том сведения с объяснением, на кого должна быть возложена ответственность в утрате.

30) Приобретение покупкою новых ризничных вещей, церковной утвари и богослужебных книг производится не иначе как по определению Собора, который вновь приобретаемые покупкою, равно как и жертвованные благотворителями вещи немедленно вносит в опись, на исключение же из описей пришедших в ветхость или каким-либо образом утраченных различных вещей Собор каждый раз испрашивает разрешение от Синодальной конторы.

32) Во всех случаях, когда Собором встречено будет по делам монастырского управления или экономической части какое-либо затруднение или недоумение, он испрашивает разрешение от Синодальной конторы с представлением собственного мнения.

34) О всяком более важном происшествии, в пределах монастырского ведомства совершившемся, особенно о таком, которым не только нарушен порядок, но и произведен соблазн, и в котором подлежит обвинению кто-либо из братии или вообще из живущих в монастыре, Собор немедленно доносит конторе Св. Синода.

35) В случае отсутствия настоятеля, тяжкой болезни или смерти его, Собор принимает по всем частям управление монастырем и ответствует за сохранение порядка и монастырской собственности.

Пропущенные параграфы касаются выбора и обязанностей делопроизводителя, назначаемого и сменяемого властью Собора, далее, точного ведения журнала каждого заседания Собора, ведения отчетности, разных инвентарных книг и точной записи всех пожертвований. О пожертвованиях свыше 100 руб. Собор немедленно доносит Московской Синодальной конторе. Заседание Собора происходит каждую неделю.

Прежде чем говорить о том, на сколько фактически ограничивается власть настоятеля приведенной инструкцией, нужно выяснить обязанности Соборных.

Наместник – главный непосредственный хозяин монастыря. Он нанимает: рабочих, принимает и отпускает годовых богомольцев, отбирает и возвращает им обратно паспорта, делает распоряжения по производству тех или других работ, наказывает одних за разные хозяйственные проступки, поощряет других за добросовестное выполнение, следит за ходом всех работ и ежедневно утром словесно докладывает настоятелю об их положении, со своей стороны принимая от него те или другие советы или приказания. По представлению наместника в учрежденный Собор казначеем выдаются деньги и вещи paбочим и мастерским. Монашествующие и богомольцы со всеми своими нуждами или жалобами обращаются к наместнику, и если он один не может разрешить, то идут к настоятелю. Ближайшие помощники наместника по надсмотру и распределению работающих по разным послушаниям – эконом и нарядчик. Одним словом, наместник дает направление всей хозяйственной машине монастыря.

Казначей заведует денежными суммами монастыря, ведет всю отчетность по этой части, разсчитывает рабочих, выдает монахам жалованье, в монастырские лавки – товары, в мастерские – сырые материалы, в контору – письменные принадлежности, принимает братские изделия и платит за них деньги монахамъ; отчасти помогает и наместнику в его различных обязанностях.

Ризничий заведует ризницей, всеми церквами, часовнями, драгоценностями и древностями монастыря, ведет им списки, распоряжается чисткой и починкой церковной утвари и облачений, для чего в его распоряжении имеется: ризошвейная – мастерская для шитья и починки церковных облачений, и серебряник, занимающийся с 2-мя помощниками серебрением и золочением металлических церковных принадлежностей. Со всеми значительными закупками и починками ризничий обращается с представлением в Учрежденный Собор.

Благочинный наблюдает за поведением монахов, смотрит за их благопристойностью в монастыре, в храмах, в трапезе, осведомляется о болезни монашествующих и причин их уклонений от своих обязанностей, составляет ежегодно письменные отзывы о поведении и характере монашествующих, смотря по надобности, ходит к настоятелю с докладом или разъяснением и производит над провинившимися те или другие наказания по приказанию настоятеля, реже с общего с ним совета или по личному усмотрению (смотря по вине).

На основании отзывов и докладов благочинного и личных наблюдений и взглядов – настоятель составляет окончательные письменные отзывы о монашествующих для отсылки высшему начальству.

Духовник исповедует всех монашествующих и богомольцев; в случае надобности он обязан подавать нуждающимся совет, назидание, разрешать их недоумения, назначать им те или другие меры исправления или церковного наказания – вообще должен быть ближайшим руководителем их духовно-нравственной жизни. Но теперешние духовники – ниже своего призвания и обыкновенно ограничиваются одной формальной стороной исповеди и наложением эпитимий.

Члены Собора, или Соборные, составляют в монастыре своего рода аристократию, получающую большое жалованье (конечно, сравнительно с другими монахами), живущую при отличной материальной обстановке и в общем свысока, строго-начальнически относящуюся к остальной братии. Жизнь этого кружка во всех отношениях привольнее, с большими поблажками, чем остальной братии – многое, что можно члену Собора относительно выпивки, пищи, одежды и свободы – нельзя, предосудительно простому монаху. Само собою разумеется, что большинство, (особенно при нравящемся настоятеле) мечтает, стремится попасть в Соборные – иные, более тщеславные и честолюбивые льстятся почетом, другие – деньгами и хорошей обстановкой, но есть и такие, особенно при тяжелом настоятеле, которые всячески уклоняются и даже прямо отказываются от соборных должностей, смотря на них как на источник безпокойства, неприятностей и греха.

Первая, главная роль между Соборными принадлежит, конечно, наместнику. Все богомольцы– трудники, послушники и почти все монахи боятся его и стараются выслужиться в его глазах. Только немногие, наиболее заслуженные монахи-товарищи, особенно иереи, если он зазнался, неправильно поступает, или не блюдет интересов обители, прямо высказывают ему всю горькую правду. Большинство братии относится к наместнику как рабочие к хорошему хозяину. «Если исполняешь свое дело добросовестно, – писал мне один староста, то и ожидаешь от него похвалы и поощрения; из-за добросовестности труда он иногда снисходит к твоим немощам, дает тебе разрешение прогуляться по острову куда-нибудь в скит; если придешь с отчетом об окончании порученного тебе дела, то в благодарность за хорошее выполнение он угостит рюмкой или двумя водки, а если кто не пьет, то велит из булочной взять булку, или прикажет запиской взять чаю из лавки от расходчика». Так как наместник – непременно член братства, прошедший много послушаний в своей обители, так как приближенные его, начиная с эконома и нарядчика, всегда советуют ему в интересах братства, так как из братии всегда найдется человек, который не побоится высказать ему всю правду, то наместник стоит за интересы братства так, как их понимает братия. Если же деятельность наместника, равно как и других членов Собора клонилась бы не в пользу братства и обители, то такому не избежать неприятности – одним словом, членам Собора приходится дорожить мнением братства, чтобы не прослыть среди него негодяями и изменниками. Таким образом братия имеет косвенное хотя и незначительное влияние на хозяйство и управление монастырем. Колебания и отступления Соборных в своей деятельности не в пользу обители и братства, а в интересах настоятеля и отчасти личной пользы – вообще редки, а если бывают, то это скорее ошибки, попущения, отсутствие настойчивости и страх, особенно под влиянием ловкого упрямого настоятеля, на которого братия, на основании многолетней практики, не может не смотреть как на человека чуждого, пришлого, временного, иногда смотрящего на обитель только как на теплое место.

Между всеми монашествующими сильно развито общинное чувство, доходящее у некоторых до ясного сознания единства интересов всех живущих в обители: путь в мир навсегда отрезан; сложишь свои кости в обители Преподобных; обитель богата, многолюдна, чтится народом – вот что собирает, объединяет и приковывает иноков к своей обители, вот в чем их гордость и источник привязанности к ней. В разных пустынных местах обширной Архангельской губернии и в Онежском заливе Белого моря⁶⁵ есть монастыри, нисколько не менее удобные для аскетической жизни, чем Соловки, но миряне не идут сюда в монахи потому, что эти монастыри бедны, малолюдны и не посещаются народом. Каждому члену Соловецкой общины приятно, радостно, когда обитель богатеет, и когда число членов ее и трехдневных богомольцев-поломников увеличивается – в этом замешаны чисто личные интересы каждого: если обитель будет беднеть, то, пожалуй, жалованья лишат, пищу ухудшат, народу будет меньше и, значит; скучнее и хуже будет жить и т. д. Вот почему братия особенно живо интересуется денежными и хозяйственными делами монастыря и ко всяким неправильным действиям в этом отношении – к непрактичным или ненужным постройкам и покупкам – относится крайне чувствительно и скопидомнически. Многие крупные недостатки прощаются архимандриту, если он осторожен, практичен в хозяйственных и денежных делах, не приступает к ним без совета и согласия Соборных и блюдет монастырскую деньгу. И почти все неприятности и раздор между архимандритом, Соборными и братией происходят отсюда. Большинство настоятелей стремится проявить свою деятельность и выслужиться пред высшим начальством новыми постройками или покупками, к которым приступают в то время, когда еще мало или совсем незнакомы с духом братства и с особенностями экономического строя и действительными потребностями мужицкой обители. Некоторые настоятели как-то совсем не хотят или не могут сообразовываться с местными условиями и во всем руководствуются только личной точкой зрения, личными взглядами и целями.

Дух братства в общем можно характеризовать так: оно невежеетвенно, по внешности необтесано, грубо, отличается косностью, консерватизмом, тупым сопротивлением ко всяким нововведениям, особенно если они исходят от одного настоятеля помимо участия и согласия Соборных и братии. Теперешняя братия, в сущности, та же, которая два с четвертью столетия тому назад не хотела принимать новоисправленных книг Патриарха Никона и с оружием в руках защищала старую веру. Если к такой братии приезжает упрямый, энергичный, честолюбивый и непрактичный в хозяйственном отношении настоятель, то неизбежно должна начаться передряга и «скорбь». Положим, настоятель захотел построить церковь, которую Соборные считают совершенно излишней, а потому не дают согласия на постройку; настоятель твердо решился добиться своего, пуская в ход иезуитские уловки. Он разъединяет Соборных между собою, поселяя путем ложных наговоров недоверие и вражду между ними, ласкает и угощает одних, убеждая согласиться, пристращивает других, грозя дать худую аттестацию пред высшим начальством. Упрямых членов старается совсем вытеснить из Собора, и бывали примеры, что таких упрямцев настоятель под благовидным предлогом повышения переводил в другие монастыри. В случае выбытия какого-либо члена Собора настоятель старается заменить его своим приверженцем, податливым человеком. Одним словом, практика жизни показывает, что настойчивый настоятель в конце концов редко не приведет в исполнение своего предложения, несмотря на инструкцию Святейшего Правительствующего Синода и большие права Соборных. Дело в том, что монахи слишком привыкли повиноваться, сопротивляться настоятелю им очень тяжело немногим положительно невыносимо; Соборные в отношении настоятеля-начальника такие-же подчиненные монахи, как и все остальные; Соборные также боятся его, также зависят от него и сильно раболепствуют пред ним. А если настоятель человек хитрый, ловкий и настойчивый, то не мытьем, так катаньем достигнет своей цели.

Есть еще несколько пунктов, ведущих к неприятностям и волнениям в братии. У наместника и настоятеля права и обязанности не резко разграничены, и часто бывали такие примеры: настоятель, не говоря ни слова Соборным, приказывает даровым рабочим начать какую-нибудь работу, а между тем от наместника эти рабочие получили уже другое приказание. Кого слушаться? Послушаешь одного, будет мстить другой. Некоторые хорошие рабочие не в силах были выносить этого положения меж 2 огней и оставляли обитель к крайнему огорчению и ропоту братии. Вот наболевший голос одного из братии: «Мне много раз приходилось беседовать со старцами, выслушивая их скорбь о монастырских нестроениях и несогласиях членов Собора с настоятелем, причем происходила с их стороны строгая критика действий Соборных, а Соборные ужасно сожалеют, что не в состоянии бороться с настоятелем за интересы обители, хотя права им даны и большие, но, должно быть, по малому развитию своему уступают ему. По разсказам Соборных, все происходит так: по приезде нового архимандрита, не зная его характера, члены Собора всегда присматриваются к нему и, стараясь потрафить ему, чтобы не оскорбить, позволяют ему делать, что захочет, и если он и незаконно что-нибудь захочет сделать, Соборные говорят: «Ну! это не великое дело, обойдется и так, а то из-за пустяков не стоит его разстраивать, – и так раз от разу спускают ему, а тому это в повадку; а как увидят, – что он уже далеко забирается, начнут слегка высказывать ему свои мнения, но он уже в течение года или двух и более привык видеть их послушными рабами, а не членами Собора, мало обращает на их; мнения внимания, и к тому-же, видя, что всего довольно, и все, что только душа пожелает, можно сделать, правительство далеко, бояться некого, то он и куралесит, что только хочет, и страсти у него разнуздываются; в братии поднимается на это ропот, и не стесняются высказывать Соборным правду, и даже иногда колкую для них. Те видят, что терпеть более нельзя, а то как раз сами с ним под суд попадут, если кто-нибудь из братии донесет правительству об неустройствах, тогда и им, пожалуй, худо будет – и начинается борьба против настоятеля. На одного архимандрита были донесения правительству, но он, несмотря на это, действует нахрапом, застращиваньем Соборных. А где если необходимость заставит их прижать его покруче к стенке, то и начнет вертеться как мальчишка, пойманный за шалости. Начнет запираться; «это не я! такой то это сделал, или тот то меня просил, он сделал, я не знал, в первый раз слышу, не слыхал. А чтобы достигать поудобнее своих целей, он иногда старается разъединить Соборных и поссорить их между собой: благочинному скажет, что казначей про тебя то-то говорит, а казначею, – ризный или благочинный на тебя то-то и то-то говорили; если же и это не берет, то начнет ласкать их и душить угощениями. А иногда, чтобы поудобнее обмануть их, покажет чисто лисичье смирение, – просто чудо: «Отцы Святые! Что нам ссориться, делайте как получше, а я уже более не буду без Вашего одобрения ничего делать, это же дело начато уж, а докончить-то нужно, подпишитесь под донесением, что у вас все идет по согласию, и потом доканчивайте его, как знаете и сумеете, а я мешать Вам не буду». Те же сдуру, уши развесивши, и подпишутся, а когда ушлют донесение, он и был таков, и покажет себя, каков есть, и к делу близко их не подпустит, делает по своему, что захочет.

Главное зло состоит в том, что Соловяне, проживши в монастыре десятки лет, привыкают к безусловному повиновению и отстаивать свои мнения не привыкли; и в этом случае им приходится делать над собой большой нравственный перелом; и если иногда случится что-нибудь возразить настоятелю посерьезнее, то неделю и месяц ломают себя и набираются храбрости. Мнение же Соборных на ход таких дел следующее: «дело-то это вот так бы следовало сделать, архимандриту говорили, тот не соглашается, возражать ему больше нельзя – надо ссориться, а в ссоре нельзя служить, служить-же с ним приходится часто, в каждый праздник.

Все дела тот архимандрит обсуждал сам, сам делает и постановления, а членам Собора дает только подписывать, а те и подписывают: не полезешь, ведь, с ним драться или ссориться. А противиться много станешь, себе же хуже наделаешь. Предшественники нынешних Членов Собора и немного попротивились, да вылетели из монастыря. Один исход этой неурядицы – разделить сферу их деятедьности так, чтобы были друг от друга независимыми, т. е., чтобы настоятель мог Соборным только высказать свое мнение, совет преподать, как лучше сделать. А то он привык приказывать, и то члены Собора часто какое-нибудь мнение или совет принимают только по привычке своей к послушанию, будь только этот совет высказан архимандритом понастойчивее. По настоящему, настоятель должен их только контролировать и быть в монастыре вместо ревизора, а не лично отдавать приказания вместо наместника, что работать рабочему люду. А то бывает: рабочие начнут где-нибудь ломку или переделку, а члены Собора и не знают. Рабочий человек и вертись между ними, как знаешь. Настоятеля не послушаешь – горе! А послушаешь и начнешь же делать по его приказанию – горе вдвое! Соборные не велят продолжать дело, тот не смеет настоятеля ослушаться, тогда беда! Припомнят они рабочему и отомстят за преслушание.

Также архимандрит должен-бы быть защитником братства против нападок и наказаний от членов Собора, а не наказывать, как это практикуется ныне: архимандрит наказывает, наместник и благочинный наказывают, кто-же должен быть у них защитником? Наказывать же следовало-бы членам Собора, так как они имеют более общения с братством и потому знают хорошие и слабые стороны каждого; архимандрит-же, поставив себя на черезчур большую высоту против братства, этого не знает и может судить только поверхностно. Наказаний же у него немало; вот более употребительные: за пустячную вину на хлеб и воду безсрочно в смирительный дом, иначе сказать, «в сторожку», что похуже еще и острога; потом в богадельню или в рабочий дом безсрочно-же жить и за стол вместе с рабочими, на черные работы безсрочно, жалования не даст или сбавит, и неизвестно, когда опять дадут старое, переведет из порядочной кельи в наихудшую, поклоны же сами собой. Прежде в скиты ссылали за наказание, а ныне и сами просятся, да не пускает, знает, что от него бегут, что там спокойнее нежели в монастыре. Случается, что за одну какую-нибудь вину иного сквозь все эти наказания проведут. Главная вина у Соловян та, что иеромонах или диакон по случаю где-нибудь выпьет, хотя и немного, (но зная, что показываться в народ неприлично – иной, пожалуй, заметит и соблазнится), и откажется идти молебен служить или иное что делать, – сейчас-же и наказание. Также рабочий человек, монах или послушник, выпьет немного, – а как заметит – под наказанье; ну, если бы хоть подобные вещи случались часто, а то раз или два придется иному выпить в год, и то спуску нет. А спросить бы у самого то: Ангелом сам то что ли живет? Хорошо, что редко выходит из покоев, а как покажется – тоже беда, уж хорошего не жди – будет что-нибудь новое! Если-же кто-нибудь пропустит утреню по болезни или так (мало-ли что случается), то настоятель думает, что не идет из-за выпивки, ну и тащит в сторожку. А беда, если кто напьется побольше да пошумит где-нибудь, то такого без всяких разговоров на берег и в первобытное состояние, будь хоть тридцать лет трудившийся в монастыре. О драках-же между братией не слышно, разве только неосторожным словом иной кого оскорбит, или ответит грубо кому, или же не исполнит послушания, считая требование не законным, и за то наказание следуют. Вот все, грехи Соловян и наказания за них; пора бы, кажется, положить им предел и меру».

Если бы настоятель был только ревизором по хозяйственной части в монастыре и лично не отдавал бы приказаний работ, то можно надеяться, что мир водворялся бы в монастыре. Иное что-нибудь установить невозможно, так как Соборные неспособны, безсильны при установленном порядке при мало-мальски выдающейся несколько недобросовестной личности настоятеля.

По тому-же вопросу позволю себе привести отрывок из следующего письма: «По отзывам братства в столетие настоятели один или два только поступили в монастырь практичными хозяевами, имеющими настолько чутья, или вернее, такта, что могли присмотреться скоро и вникнуть в хозяйственный механизм обители, который много разнится от прочих монастырей, как по особенным условиям местности среди моря, так и северного холодного климата; потому и хозяйство приспособлено к ним, не так как в других монастырях. Хорошими настоятелями считаются те, которые не затеивают излишних построек и закупок, а делают только то, что требуется текущим хозяйственным ходом дел, и не тормозят дел отрыванием рабочих людей для исполнения своих прихотей и затей; также если настоятель приказывает чрез наместника что-либо сделать, то только по соглашению с Собором, как это дело поудобнее и повыгоднее сделать с меньшими средствами и не останавливая хода текущих по хозяйству дел. А сам, если придет когда, то только пусть утешит работающих ласковым словом, да поблагодарит за труды, да поразспросит, как что делается; потом, поговоривши с наместником и прочими членами Собора и обсудивши все как лучше, и дает уже приказания, если что следует изменить. Лично-же от себя настоятель не должен давать приказаний и тем сбивать рабочих людей с толку и не вводит в ослушание наместника и эконома, так как приказания по всем работам рабочие получают от них – с такими настоятелями можно было бы жить, и обитель не разстроится. Но вот горе, и горе большое, если у которого настоятеля водится страсть все, что только не им устроено, переделывать по своему; хотя и хуже будет сделано, но только бы им самим; да к тому же он, ведь, берется руководить работами за главного мастера, а сам не специалист по этой части, а только видал, как другие делали, а то и читывал только – тут все и знания его. Например, берет мастеров и идет в корпус деревянной постройки, показывает на продольную внутреннюю капитальную стену мастеру и говорит: «вырубай ее прочь». Мастер-послушник замечает: «Ваше Высокопреподобие, эта стена капитальная, на ней утверждены стропила и крыша, и если мы её свалим, то упадут крыши и потолки и нас с Вами убьют на месте!» А он как закричит: «дурак ты, как ты смеешь мне это говорить, знать не хочу, руби!» Мастер отказывается, говорит: «воля Ваша, а мне жизнь своя дороже!» и уходит. Он приказывает его подручным рабочим прорубить в стене прогалины, поставить в них столбы, а потом выхватить и остальную стену; те его приказанье исполнили, стену вывалили, столбы же выдержали напор потолка и крыши, – и все обошлось благополучно. Соединял этак он училище с коридором, а ушедшего мастера подверг наказанию за ослушание. И что капитальная стена в училище вырублена, члены Собора узнали уже по окончании дела. В другом корпусе, где живут наемные работники, сделал тоже казармы, а прежде были номера, и жили там по четыре человека в комнате; за это переустройство рабочие и по сие время заочно благодарят его недобрыми словами...» Далее идет ряд подобного же рода фактов, указывающих (с точки зрения братства) на отсутствие хозяйственного толка и экономического разсчета в настоятеле. Письмо монах заканчивает так: «Да! Соловяне хотя и не знают теории, но народ практичный; хотя и нигде не учились, но сумели бы устроить в своей обители все не хуже другого богослова».

Всем монашествующим по третям выдается кружечное вознаграждение, размер которого определяется не высшим начальством, не из Москвы, а в самой обители – настоятелелем, принимающим иногда и советы своих помощников. По отношению к братии общий принцип такой: чем выше данное лицо по монастырской иерархии и чем оно нужнее, полезнее обители, тем больше дается ему и денег. Настоятель берет себе в год жалованья четыре тысячи руб. и столовых 600 руб., пользуясь решительно всем от монастыря и не тратя ни одной копейки на представительство и на приемы гостей. Это обстоятельство всегда соблазняло и возмущало братию. Некоторые настоятели брали себе меньше денег – 2000 руб. и даже 1500 руб.

Наместник получает (в 1885 г.) 400 руб., казначей – 300 руб., благочинный, духовник и ризничий – по 150 руб., остальные иереи – от 45 до 100 руб., кроме лиц, живущих «на покое в богадельне», и лиц, состоящих в немилости у начальства или под наказанием. На покой в богадельню отсылаются те лица, которые на столько слабы, хилы, что уже не могут нести никакого послушания – они лишаются отдельной келии, винной порции, помещаются вместе в больших комнатах казарменным образом, причем жалованье им сильно убавляется. При богадельне есть прислуга для ухода за слабыми.

Состоящим на послушании диаконам дается жалованья в год от 24 до 74 руб., за исключением делопроизводителя (90 руб.).

Простые монахи получают от 9 до 36 руб. в год, за исключением пароходного механика (140 руб.) и свечного старосты (42 руб.).

Наконец, послушники получают в год от 4 до 24 руб., кроме столяра-каретника (27 руб.) и пароходного капитана-шкипера (90 руб.). Другой пароходный капитан, тоже шкипер, но богомолец, получает в год 125 руб. (Оба капитана получили образование в Архангельских мореходных классах).

В 1885 году вышло на кружечное вознаграждение всей братии 12595 руб.

Жалованье – больное место братии, место, о котором все судят, рядят, ропщут, обижаются, завидуют, особенно при виде неправильностей, пристрастия и несправедливости со стороны настоятеля. Конечно, наиболее понимающие толкуют и о том, как бы это дело упорядочить, чтобы меньше в нем было обиды и произвольности. Вот письмо одного из лиц, близко стоявшего к управлению: «Много разговоров я вел с братией о том, не лучше-ли бы было, если бы вместо жалованья, выдаваемого на чай и другие мелочи, выдавали-бы чаем и теми вещами, и припасами, которые ныне покупаются на жалованье. Мне отвечали, что все те вещи, которые покупаются братиею на деньги, – выдавать невозможно, потому что тогда и третьей части против нынешнего братии не стало бы, менее бы оставалось жить, и монастырь пришел-бы в упадок. Это и было в прошедшем столетии, тогда всей братии и тридцати человек не было, а поэтому, как только выпросили у правительства разрешение давать братии понемногу жалованья, так и братство стало умножаться. И возможно ли, напрнмер, выдавать припасами и вещами, которые требуются; другой дома привык чай пить хороший, а выдать могут дешевой дряни; одному хочется купить масла деревянного для лампадки, другому милостыню подать (иногда бедняки поморы просят, что отбою нет), третьему – купить просфору помянуть родителей и родственников, марку для письма, бумагу, перья, книгу (которая понравилась, и которую для назидания необходимо всегда иметь при себе), белого хлеба кому-нибудь полакомиться, иному требуется по нездоровью масла постного и скоромного и прочих припасов, – иной по болезни не может трапезной пищи употреблять – очень груба, и готовить сам для себя (делают это хотя и немногие, но все же требуется). Также иному необходимо иметь несколько платков, шарф, теплую рубашку по нездоровью (климат здесь сырой и суровый, а в монастыре из братии вполне здоровых найдется не очень много), иному и просто хочется выпить. Иной, чтобы тепло и легко было идти в церковь, шьет себе за деньги теплый на вате подрясник, который от монастыря не полагается, также покупает часы, самовар, чайную посуду, и, мало ли еще мелочей найдется, необходимых для жизни и поддержания здоровья. Ныне-же народ, что долее живет, кто делается прихотливее и без жизненных удобств жить в монастыре не останется. Вот что вызсказали мне монахи в защиту жалованья для братии и богомольцев, живущих года три и до десятка, и всё это у них есть, в чем я своими глазами уверился, и считаю их взгляд правильным. Только некоторые выражали, что жалованье выдавать следует установить правительству. Потому что как у членов Собора, так и у архимандрита, кому сколько давать, полного безпристрастия не имеется, бывают свои любимцы, а иногда и просто каприз, почему иным убавляют, другим прибавляют, да и себя не забывают, делают себе надбавки, которые выростают год от году в чудовищные цыфры, и конца им не будет, если правительство раз на всегда не установит норму выдаваемого жалованья. Монаху, сверх необходимых жизненных удобств и потребностей, иметь в запасе какую-нибудь вещь или деньги вовсе излишне и вредно для нравственности, а выдавать следует только сколько требуется на необходимые потребности; например, начну с богомольца, который впоследствии поступает в послушники. В первые два года жалованья ему, конечно, не должно полагаться, на третий давать в треть хотя два руб., а потом в каждый год прибавлять ему по 50 коп., и чрез 13 лет он будет получать 21 руб., в год; на этом и остановиться, ему достаточно. Когда же его постригут в мантию, тогда опять прибавлять ему по 50 коп., в год и, дойдя до цифры 10 руб., в треть, остановиться, на потребности ему довольно. Когда будет диаконом, тогда прибавить и давать 13 руб., в треть. Также следовало бы и всем старостам послушаний давать диаконское жалованье, а то иным дают мало, а когда диакона рукоположат в иеромонахи, тогда ему надбавить и давать 15 руб., в треть. Строителю Анзерского скита положить бы 150 руб. в год, прочим же строителям и смотрителю Архангельского подворья по 100 руб. в год. Также механику, машинистам и капитанам пароходов по 100 же руб., если они принадлежат к числу братства.

Некоторые из братии выражали, что настоятель из своих выгод надбавит членам Собора жалованье сверх меры и потребностей их против того, сколько они получали в 60 годах; давать столько же, как тогда было бы правильно и на потребности им достаточно. Ныне же братия соблазняется, а тем более живущие богомольцы, всякий из них указывает пальцем и удивляется, что архимандрит при полном довольствии, – ешь, пей, не хочу, и что он ни пожелает, все принесут, считая все своим, а не казенным имуществом, и у которого ни жена, ни дети не требуют содержания, получает четыре (4) тысячи руб. жалованья да еще столовый, и все еще ему мало; иные бывают не прочь украсть еще. Взглянуть на это дело следует посерьезнее и пора бы пресечь это самодурство. Нашли какое то право и обычай и получают столько, сколько им захочется. А спросить куда деньги держат, что покупают? Действительно покупают, но только не на свое, а на монастырское, на казенное; рыбы, белужины, осетрины, икры паюсной; даже марку на письмо и ту даром берут, в кельях десятки лампад держат, масло деревянное ведрами носят от казначея – все даром, а тот и морщится, да дает не смеет отказать или требовать за масло деньги. Также и прочие вещи получает, и что захочет, все ему сделают без денег наилучшим образом. Правду сказать, бывают иные настоятели совестные, но их немного, и такие поступают редко. На памяти братии из таких только один Феодосий, которого можно ставить в пример. Пора бы их ограничить, положить предел и меру, а что возьмут сверх меры, за то преследовать судом. Не было бы тогда прочим соблазна, и богомольцы не стали бы удивляться его излишеству, пустому тщеславию и надменности.

Очень сожалею я еще об одном: в продолжение двадцатипятилетнего моего пребывания пришлось заметить стариков монахов в большой скорби; пока они трудились, тогда и жалованье им давали наравне с прочими. Когда же силы их ослабели, или болезнь преждевременно сделала их неспособными к труду, тогда, значит, по начальнической ложке и кормит их не следует. Еще иеромонахам, живущим на покое, дают жалованья по 10–12 рублей в треть, а прочим – кому 5, кому 3, кому 1, а некоторым и ничего не дают, не говоря уже о порции винной, которой никогда не получают, а если когда кому и дадут, то воровски от настоятеля. Нередко у бедняков иногда напойки чаю нет; хорошо если кто-нибудь из братии смилосердится и даст на напойку или на две. Старцы прежде, пока в силах были, жили не хуже прочих и трудились иные не малое время – по 25 лет и по 40. Живут они в богадельне, в общей комнате, а некоторые по кельям, если не требуют за собой прислуги. И многие из них по силам своим несут послушание, безграмотные – караульщиков у ризницы и по стенке, иные читают неусыпный псалтирь и поминают усопших, записанных на вечное поминовение. Иеромонахи, состоящие на покое, иногда за кого-нибудь служат и вынимают просфоры. Жалованье им следовало бы давать такое же, какое получали прежде; сбавить же только с тех, которые не несут никакого, даже старческого послушания, и то только рубля два, не более, а которые состоят на каком-нибудь послушании – достаточно сбавить и одного рубля. И то для того, чтобы иной не вздумал преждевременно по лености идти на покой, и чтобы другим не было повадно. А то, право, обидно: трудился, трудился человек и все получал недостаточное вознаграждение, а как стал не в силах, не стал работать, то и еще тошнее: дадут такую безделицу, что и чаю купить не на что, а, ведь, в старости немощей еще больше, и, значит, и потребностей более.»

За все настоящее столетие из 15 настоятелей только о троих сохранилась добрая память среди Соловецкой братии: о Макарии, Дмитрии и Порфирии. «О прочих настоятелях нынешнего столетия, пишет один монах старожил со слов братства, добрых воспоминаний не осталось: ихняя деятельность омрачена каким-нибудь их недостатком:

1) Макарий – из простых Валаамских монахов, на Валааме жил он в пустыне, и в Соловках выстроил на собственные деньги пустыньку, которая и, носит его имя и по сие время. Когда дела не задерживали его в обители, он удалялся в пустыньку для бозмолвия, и когда возвращался в обитель, то братия бежала встречать его к Святым воротам принять его благословение и слышать ласковое назидательное слово. Он жил скромно, на одной лошадке. Из хозяйственных дел его известно: выстроил каменную церковь на братском кладбище, улучшил экономическое благосостояние обители, и первый на запас стал копить и класть деньги в банк.

2) Настоятель Дмитрий из своей братии, урожденец с реки Свири, по началу, прибывши в монастырь богомольцем, прошел много послушаний и даже очищал по зимам сортиры; в монастыре научился грамоте – читать и писать. По пострижении в монашество был экономом, по произведении в иеромонахи наместником и, наконец, настоятелем. Был практический хозяин обители, много кое-чего хорошего устроил и в том числе док в настоящем виде. Отличительной чертой его было спрашивать совета даже у послушника и богомольца как лучше что устроить; если совет был полезен, приводил его в исполнение. Был добр и ласков и по смирению своему велел себя погребсти там, где братия и богомольцы, по выходе из-за богослужения, близ самой церкви останавливались для малой нужды, каковое место прямо было видно из окон настоятельских келий. Желание чтимого настоятеля было исполнено и тем устранено неприличие это.

3) Архимандрит Порфирий управлял монастырем 5 лет и 9 месяцев. Собой был красавец, осанкой солидный и форсистый, волосы и бороду имел волнистые, служил с благоговением и со славой, которая ему была как то к лицу; поучения говорил наизуст и красноречиво, почему при его служении церковь всегда была полна народу, который не сгонялся туда, а шли посмотреть на его служение сами. Прилив желающих поступить в братство был необыкновенный, из коих еще и теперь 68 человек живут в братстве, да столько же выехало при других архимандритах, иные – по необходимости, а иные – и по воле, а более того умерли. Жили при нем весело, без притеснений, мастерские были полны своего народа, да кроме того, было нанято много мастеров из Архангельска, Москвы и Петербурга. Бывало, хотя не часто, что и сам обойдет мастерские с келейником или с наместником, придет, посмотрит на дело, разспросит да и похвалит скороговоркой: «Ах! Хорошо – хорошо, благодарю, трудитесь, подмоги вам Бог», а будет выходить из мастерской, так и прикажет, кто пьет водку, тем по чарке, а кто не пьет, тем по полубулке, а старосте – бутылку водки или фунт чаю. Зато и ждали его посещения как праздника какого-нибудь. Кроме человек 5, которым не нравилась его пышность, все его любили и ожидали, что долго жить здесь ему не дадут, а возьмут куда-нибудь в архиереи, – но Бог судил иначе; Соловецкий климат сломил его крепкое телосложение и, похворавши года два в Архангельске, скончался от водянки.

Построек при нем сделано много; сам же он никогда не совался с указаниями, а все доверял наместнику и мастерам. При нем отстроили два скита – Савватиевский и Секирный, росписали живописью Собор и церкви Преподобных, устроили иконостас и поставили сень над мощами их; склали каменную Преображенскую гостинницу, переходы от церквей в корпус в настоятелю, построили шесть деревянных корпусов, купили парохода, а другой построили дома в доке.⁶⁶

Архимандрит Порфирий сам славы не искал, но она как бы бежала за ним, и только уж во время болезни получил маленькую скорбь, а именно: до правительства донеслись слухи, что он живет пышно и комфортабельно и много издерживает на свой двор, почему и был послан из Москвы архимандрит Феодосий ревизором. Сделал он поверку ризницы, библиотеки и приходорасходных книг и нашел в последних неправительности, за что Архимандрит Порфирий и получил выговор.

Наказания при нем почти не существовало, разве иногда кого-нибудь за провинность пошлет на послушание в скит, более ничего; иного наказания почти не бывало, зато и братии при нем умножилось много.

Архимандрит Феофан управлял монастырем 5 лет и 7 месяцев; по наружности и видимым поступкам он был истинным монахом и скромен до того, что и не слышно было, дома ли он – в монастыре, или нет.»

«Скромность и смирение свое он выказал при вступлении в монастырь тем, что при приготовлении к первому еще богослужению он просил сослужащих ему иеромонахов учить его Соловецким обычаям и порядкам, как новичка, чтобы каким-нибудь неуместным приказом или поступком не нарушить введенного в обители порядка. Разумеется, это братству очень польстило. По послушаниям он ходил мало, и братия видела его только в церкви. Во всю бытность свою настоятелем он почти никого не наказал, кроме того разве что, по примеру своего предместника Порфирия пошлет на послушание в скит. Но на третий год его управления у него вышло с Соборными большое недоразумение из-за пропажи драгоценных камней из ризницы. Членам Собора пришлось донести почему наряжена была из Москвы следственная коммиссия, которая прожила в монастыре три года, но смерть архимандрита Феофана от карбункула все прикрыла».

Братия очень жалела о вышедшем недоразумении, и кто не знал сущности дела, тот обвинял Соборных, что затеяли глупости, а кто знал, тот удивлялся, как это за таким скромным настоятелем могли водиться подобные замашки. Коммисия же, в бытность свою в монастыре, тем вредно влияла на братию, что возбудила много толков и пересудов. Когда архимандрит скончался, то хотя его и жалели, но в то же время и рады были, что Бог, наконец, развязал. При Феофане принято в число братства около 100 человек, по спискам же и теперь значится принятых им 60 человек.

Вслед за смертью Феофана, настоятелем назначен был производивший следствие архимандрит Мельхиседек, по слухам умерший в прошлом году. Он, как проживший три года в монастыре и ознакомившийся с обычаями и порядками монастыря, мог смело приняться за управление обителью и братия, присмотревшись к нему, возлагала на него все свои надежды, но ошиблась. Мельхиседек оказался очень непрактичным. Бывало, придет куда-нибудь на послушание и начнет расчитывать, во сколько времени вещь сделают, и досчитается, что ты и на хлеб не заработал, а на квас уж и говорить нечего; ну, само собою разумеется, руки опустятся!

По прочему хозяйству всегда тормозил, наместнику же не давал ходу, обзовет его безтолковым, неучем да с тем и отправит, а после сам один и разсчитывает, как что-нибудь выгоднее устроить, и конца не дождешься. Крыши расчитывал, как повыгоднее покрыть, хоть некоторые, так и не дождались, потому что и сам не делал и людям не позволял. Весь ход хозяйственной машины приостановил. Собирался купить пароход, который был необходим, да так и не собрался. Считал всех мужиками, невежами, что нередко выражал и словами. Любил насмехаться над братеею и неодобрительно отзывался об ней пред посетителями, чем, понятно, немало оскорблял чувство братства и подрывал любовь посторонних к нему. Вздумал очистить братство от негодных элементов и выслал до 35 человек из монастыря послушников! За что же? За то, что среди монотонной, т. е. скучной, однообразной монастырской жизни раза два или три в продолжение года напьются до веселости⁶⁷; а между тем при прежних настоятелях ими дорожили, потому что все они были люди мастеровые, следовательно, нанимать и платить попусту деньги было ненужно, за что слабости их им и прощали. Когда он выслал их, не глядя на то, что иные прожили в монастыре от 10 до 20 лет, то этим поступком он окончательно вырвал расположение и любовь к себе братства. Когда же последовал указ Св. Синода, чтобы в рясофор вновь не постригали, а кто пострижен, тем не позволяли бы выходить из стен монастыря в рясках, (а нужно сказать, что в Соловках ходят в рясках только в церковь да на трапезу), то архимандрит Мельхиседек, получивши указ этот на последней неделе Рождественского поста, приказал всем рясофорным придти в 4 часа в трапезу. – Все, разумеется, собрались – числом до 120 человек, пришел и сам, прочитал указ и затем приказал на другой же день все ряски снести в рухольную палату. Этот поступок его был крайне безтактен, особенно для Соловецкого монастыря. Ему бы следовало не разстраивать братство, когда готовятся к причастию Св. Таин, а подождать бы до конца праздника, и сначала хотя бы слухом подготовить их к этакому удару и затем бы уж известить оффициально; или же, наконец, хотя бы словами утешил, что, мол, к пострижению в мантию представлю, или исходатайствую, чтобы правительство сделало исключение хотя для Соловецкого монастыря, но, к сожалению, ничего подобного не было. Братия сильно разстройлась, начались колебания – жить ли в монастыре или выехать в мир, что человек 15 и сделали.»

«Хотя года через два человек 60 и постригли в мантию, но и то уже само правительство сделало запрос наместнику в бытность его в Москве. После сего дух уважения к настоятелю от братии вовсе отпал, и установились довольно странные отношения – какие то полупрезрительные, но холодно сдержанные; бояться его перестали, хотя и обращались с ним без грубостей, но любовь была уже глубоко, схоронена. И он эти отношения к нему братии не старался как-нибудь загладить, а поддерживал; лишнего слова у него почти никто не слышал, кроме насмешек: мужики, невежи, неучи, свинья, осел. Наконец, ему и самому наскучили эти неестественные отношения – играть роль чужого в братстве, и он по болезни (которой, впрочем, у него и не видно было) перепросился в другой монастырь. Подобное управление ему было отчасти и извинительно, потому что практикой он нисколько не был подготовлен: из чиновника его вдруг сделали архимандритом и поручили такое хозяйство. Для братии он был только тем хорош, что ничем не стеснял и не многих наказал, кроме высланных, а если уж как бывало порешит кого-нибудь наказать, то уж прощения у него никоим образом не вымолилишь.

В похвалу ему можно сказать еще то, что он монастырь не разорял лишними расходами; наоборот, даже при нем денег порядочно накопили. Управлял он обителью 8 лет и в это время им приуказано в братство человек 30 – не более. Когда же он совсем уже уезжал, то братия вышла прощаться с ним), но простились все без сожалений, а некоторые даже и с радостью.

К настоятелю предпоследнему отношения братии такие, как к начальнику строгому и несправедливому. Считают счастливым тот день, когда его не видят и радуются, когда уедет: тогда отдых, идут смело по делу или ради моциона. А если встретиться на дороге, возможно спрятаться, и он не видел тебя, то спешишь спрятаться, потому что пугана ворона и куста боится: у него нередко бывают без вины виноватые. При прежних настоятелях этого не было, идешь смело, должное почтение отдал и пошел спокойно: знаешь, что наказывать не будут; если виноват, то и в келии найдут тебя. Вообще управление его для братии весьма тягостно, а для обители разорительно. Тагостно для братии потому, что он слишком гениален на изобретения наказаний – попадись ему под наказание, он все роды их на тебе исполнит. Разорительно же для обители потому, что экономический расчет ему нипочем, и ему стоит захотеть, как деньги полетят зря. Уже сотня тысяч израсходована им на неумелые и непрактичные или даже совсем ненужные постройки и покупки. Из-за чего он и то уже со всеми Соборными поссорился, и если ему нужно на что-нибудь согласие их, то он сначала ласкою и угощением начинает склонять их, затем угрозою, а потом уж, видя, что они не поддаются ему, распоряжается самовольно, нахрапом. Об этих поступках его Соборные доносили и Св. Синоду, но он опять начал мстить им и выпроваживать их вовсе из монастыря в строители разных обителей. Он, сам имея крепкое телосложение и здоровье и пользуясь самолучшею пищей, не верит в болезни других и думает, что они непременно от пьянства. А между тем в Соловецком братстве здоровых очень мало, и если иногда, как бывало при прежних настоятелях, кто-нибудь и захворает, то дадут отдохнуть сколько-нибудь дней, и затем опять пойдет по старому, – а если кто-нибудь занят послушанием, то с того церковь и не спрашивали⁶⁸, и если хочет, отстоит полунощницу да и идет домой или на послушание; а этот ничего знать не хочет, чтобы был в церкви да и только. А если не придет кто по болезни, – то не верит.... «тащи в сторожку»! – ему все мерещится пьянство. А иной раз раскричится опять в церкви на чтеца или призванного по его же приказанию монаха, да так надругается над ним, что другой и в конюшне посовестился бы так ругаться – только и слышно: скотина! осел! и проч., так всех предстоящих и смутит.

Прежде в церковь ходили по усердию, а ныне идут уже не молиться, а ему показаться да оффициальное благословение получить. Зато служить он любил со славою, чтобы непременно на молебен выходили 10 или 12 сослужащих еромонахов и 8 дияконов, до страсти любит благословлять и низкие до земли поклоны, – и если кто пожелает быть первым человеком у него, то тому стоит только польстить малость – и цель достигнута. Но Соловецкое братство к этому не научилось. В хозяйственные распоряжения везде суется сам, а между тем только путает, ему весьма не нравится, если кто делает не по его, а желает, чтобы хоть хуже, да было по его, вкусу же, или симметрии ни в чем не понимает, а по его было бы только пестро.

Принято им в число братства за семь лет управления только семь человек; при других настоятелях приходилось по одному иеромонаху в год умерших, а при этом по три уже. Только одна светлая черта есть в нем; любит поминать умерших, да земными поклонами можно легко умолить о прощении. Хотя он и очень наказывает, но все-таки братия расположена к нему более, чем к Мельхиседеку, потому что он иногда слегка и пошутит, да и прощение у него выпросить легко можно, при Мельхиседеке же этого почти никогда не бывало. За 5 лет и 9 месяцев правления Порфирия померло из братии: иеромонахов 6; монахов и послушников 69; при Мельхиседеке за 8 лет – иеромонахов 15; монахов и послушников 59. За 7 лет предпоследнего настоятеля померло: иеромонахов 21, а монахов и послушников 38.