Глава II. Изменение Государственно-церковных отношений в годы второй Мировой войны

В конце 1938 г. период открытого, активного наступления на Церковь подходил к своему завершению; появились первые симптомы намечавшегося изменения прежней линии. Неудача планов искоренения религии была очевидна. После отстранения от руководства НКВД Н. И. Ежова в рамках общего пересмотра многих следственных дел были освобождены и сотни священнослужителей, в том числе несколько архиереев: архиепископ Иоанн (Соколов), епископ Иосиф (Чернов) и др. В закрытых циркулярах различных административных органов стали появляться указания проявлять сдержанность в ликвидации храмов.

Отчасти это было связано с постепенным общим изменением курса советского правительства с интернационально-коммунистического на национально-патриотический. Подобные перемены начались вскоре после прихода к власти в Германии фашистов, но в конце 1930-х гг. они значительно усилились. Так, в 1937 г. ведущий советский исторический журнал «Историк-марксист» опубликовал статью о значении Крещения Руси. Автор ее, известный историк С. В. Бахрушин, давал положительную оценку этому событию, открывшему для России современный ей мир европейской культуры через посредничество развитого государства, центра науки и культуры того времени, каким была Византия²³⁷. Даже журнал «Безбожник» в свете исполнения 950-летия одного из известнейших событий в истории России был вынужден пойти тем же путем и в номере 5 за 1938 г. выступил со статьей Грекулова «Крещение Руси». С этих пор подобное отношение к христианизации Русского государства стало официальной советской доктриной. В 1938 г. был поставлен знаменитый фильм С. Эйзенштейна «Александр Невский», прославлявший святого князя, мощи которого в мае 1922 г. оказались вскрыты, а через 4 месяца изъяты из Троицкого собора Александро-Невской Лавры и переданы в антирелигиозный музей²³⁸ и т. д.

Но вплоть до осени 1939 г. серьезных перемен все же не произошло. Значительную активность проявлял «Союз воинствующих безбожников». Его руководитель Е. Ярославский, выступая в марте 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б), заявил: «Товарищ Молотов... был тысячу раз прав, когда указал при открытии съезда, что с точки зрения наших внутренних задач центр тяжести переносится теперь на вопросы воспитательные, на вопросы коммунистического воспитания, на задачу ликвидации столь живучих пережитков капитализма в сознании трудящихся. А если так, то можем ли мы в связи с этим ослабить или ликвидировать на ближайший период нашу работу по борьбе с таким живучим предрассудком, как религия, можем ли мы ослабить нашу пропаганду?» Разумеется, нет, отвечал Е. Ярославский и призывал еще более активизировать борьбу с религией и церковниками «всех мастей»²³⁹. По-прежнему в выступлениях председателя Центрального совета СВБ священники объявлялись врагами народа. К примеру, встречаясь в апреле 1939 г. с активом СВБ Москвы, он разъяснял: «Враги социализма действуют через религиозные организации. А в тех районах, где нет религиозных организаций, нет ни церкви, ни мечети, ни синагоги, нередко имеется переезжающий с места на место «бродячий поп-передвижка» или осели бывшие обитатели монастырей, орудуют развенчанные вожаки религиозных сект, бывшие церковные старосты и тому подобные бывшие люди»²⁴⁰.

Чтобы продолжить существование СВБ, Е. Ярославский направлял его на борьбу за «исправление партлинии по религиозному вопросу» с профсоюзами, работниками просвещения, прессы и особенно комсомолом. В первом же номере журнала «Антирелигиозник», вышедшем после завершения XVIII съезда ВКП(б), помимо публикации решений последнего и речи на нем Е. Ярославского, были помещены два материала о недостатках в антирелигиозной работе комсомола, прежде всего в Средней Азии²⁴¹. Выступая через несколько месяцев со статьей в журнале «Большевик», член Центрального совета СВБ Ф. Олещук также указал на слабую работу комсомола в Средней Азии, обвинив в ней ЦК ВЛКСМ. Эта статья подводила «теоретическую базу» под призывы об активизации борьбы на «безбожном фронте» уже в 1940-е гг. В ней утверждалось, что всякий, даже самый «советский поп – мракобес, реакционер, враг социализма», и поэтому задача третьей пятилетки состоит в том, чтобы «вытравить из сознания людей все эти пережитки ... сделать всех трудящихся атеистами». И хотя признавалось, что в СССР еще много верующих, Ф. Олещук даже определял примерную дату «полного преодоления религиозных предрассудков» среди населения страны (1950–1955 гг.): «Вряд ли в третьей пятилетке удастся преодолеть все религиозные предрассудки. (Если) для перегона в экономике капиталистических стран надо 10–15 лет, то и для полного преодоления религиозных пережитков вряд ли можно говорить о сроках более коротких»²⁴².

Можно было ожидать, что Е. Ярославский объявит о планах третьей «безбожной пятилетки». Ведь им уже заявлялось о необходимости воссоздания антирелигиозной организации из 5–6 миллионов членов, на IV расширенном пленуме Центрального совета СВБ в 1938 г. прозвучало его обещание: «Если мы усилим свою работу, то следующее десятилетие станет временем полного освобождения масс от реакционного влияния религии»²⁴³. Однако же без воздействия партийного руководства третья «безбожная пятилетка» так и не была провозглашена, не состоялся и планируемый III съезд СВБ. «IV пленум ЦС СВБ, почти сплошь состоявший из кооптированных членов, в 1938 году решил промести III съезд Союза безбожников, но ... Ярославский и его «команда» побоялись настоять на этом перед Сталиным, который все меньше, судя по всему, видел для себя проку в деятельности этой организации»²⁴⁴. Союз безбожников переживал глубокий кризис, и только усилиями прессы искусственно создавалось впечатление о его кипучей жизнедеятельности. Количество числившихся членами СВБ упало с 5670 тыс. в 1932 г. до 2000 тыс. в 1938 г., вместо запланированных 22 млн. В реальности их было гораздо меньше, так как процент уплачивающих членские взносы понизился с 45 до 13 (то есть платило их лишь 260 тыс. человек)²⁴⁵. Людям надоедал казенный, бюрократический стиль работы организации, свое формальное членство в ней, участие в бесконечных кампаниях, «безбожных займах», сборах денег на «безбожные» подлодки, эскадрильи, танковые колонны и т. д. Сокращалось количество организаций СВБ, его издательская деятельность. Тираж ежемесячного иллюстрированного журнала «Безбожник» упал с 230 тыс. в 1938 г. до 155 тыс. на следующий год. Содержание ежемесячника «Антирелигиозник» становилось все более примитивным и однообразным. Его объем при тираже 40–50 тыс. экземпляров сократился со 130 страниц до 64 в 1940 г., но многие номера выходили сдвоенными и содержали не более 80 страниц²⁴⁶. На совещании в ЦС СВБ в апреле 1939 г. признавалось, что резкого перелома к лучшему в работе союза не произошло. Еще через полгода Центральный совет отмечал: «Большинство ячеек Союза воинствующих безбожников не ведут систематической антирелигиозной работы, являются пассивными, бездеятельными»²⁴⁷.

Не проявлял активности в борьбе с религией в конце 1930-х гг. и комсомол, тем более, что указания партийного руководства в этой сфере уже были противоречивы и непоследовательны. Не испытывал склонности к данному «участку работы» и новый руководитель комсомола Н. А. Михайлов (в конце 1938 г. сменивший арестованного А. В. Косарева), тяготясь и опасаясь его. Неслучайно в 1938–1939 гг. ЦК ВЛКСМ не обсудил на заседаниях бюро и секретариата ни одного целевого вопроса по антирелигиозной работе среди детей и юношества. И даже в текстах таких постановлений пленумов ЦК, как «Об улучшении работы комсомола в деревне», «О работе организаций ВЛКСМ в связи с решениями XVIII съезда ВКП(б)», «О работе комсомола в начальной и средней школе» никаких указаний комитетам комсомола по части активизации антирелигиозной работы вообще не было²⁴⁸.

Опыт 1930-х гг. показал, что даже в самых неблагоприятных для Церкви условиях, при полной монополии антирелигиозной печати, успехи воинствующего атеизма, несмотря на всемерную помощь со стороны правительства, оказались чрезвычайно скромными.

В то же время к 1939 г. Русская Православная Церковь как организационная структура в результате жесточайших гонений и открытого террора была практически разгромлена. Из примерно 37 тыс. православных храмов всех течений, действовавших на начало 1930 г., в 1938 г. оставалось формально незакрытыми 8302 (в том числе 3903 на Украине и 3617 в РСФСР). Однако реально из них действовала лишь небольшая часть, так как следствием массовых репрессий стала острая нехватка духовенства. Так, уже в 1936 г. на Украине из 4487 незакрытых молитвенных зданий действовало лишь 1116²⁴⁹. К сожалению, сохранившиеся в архивах учетные сведения, отражающие динамику сокращения численности религиозных объединений в конце 1930-х – начале 1940-х гг., отрывочны и приблизительны. Отсутствуют и данные о количестве православных приходов и священнослужителей в 1939 г.

Известно лишь, что летом 1939 г. в Патриаршей Церкви осталось только четыре правящих архиерея – Патриарший Местоблюститель митрополит Московский Сергий (Страгородской), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский)²⁵⁰, архиепископ Петергофский Николай (Ярушевич), управлявший Новгородской и Псковской епархиями, архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский), с 1937 г. занимавший должность управляющего делами Московской Патриархии. Каждый из них был по-своему выдающимся церковным деятелем, обладавшим большими организаторскими и дипломатическими способностями. Все они в тот или иной период могли претендовать на вакантный пост Патриарха Русской Церкви.

Еще около 10 уцелевших архиереев Патриархии находились на покое или совершали богослужения как настоятели храмов. Так, епископ Астраханский Андрей (Комаров), уволенный в апреле 1939 г. на покой, в октябре был назначен на место приходского священника в город Куйбышев. Вся церковная жизнь Куйбышевской епархии сосредоточена была тогда вокруг этой одной церкви. Под Москвой на даче у родственников проживал как частное лицо будущий экзарх Украины архиепископ Иоанн (Соколов), отбывший незадолго перед этим ссылку. В Красноярске на положении ссыльного жил епископ Лука (Войно-Ясенецкий), работая главным хирургом-консультантом городских госпиталей. Под Ростовом-на-Дону жили на покое епископ Таганрогский Иосиф (Чернов) и архиепископ Ростовский Николай (Амасийский), в Киеве – схиархиепископ Димитрий (Абашидзе) и т. д.²⁵¹

Епархий как административных единиц в 1939 г. уже почти не существовало, и отдельные приходы поддерживали нерегулярную связь с Патриархией. Не запрещенная официальная Церковь по своему фактическому положению стала приближаться к нелегальной организации, так как общение с «церковниками» считалось признаком политической неблагонадежности со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, Патриархия оказалась в значительной степени отрезанной от своей паствы и, кроме того, с середины 1930-х гг. почти полностью – от связей с заграницей. Однако она не была уничтожена полностью. Процесс над «Всесоюзным контрреволюционным центром церковников» во главе с митрополитом Сергием так и не состоялся. Хотя по воспоминаниям близких к нему людей в конце 1930-х гг. Владыка постоянно ожидал ареста.

Ряд зарубежных историков полагает, что существование катакомбных (тайных) приходов являлось одной из важных причин того, что Патриаршему Местоблюстителю удалось сохранить к 1939 г. несколько сот приходов и сокращенное до минимума церковное управление. «Советское правительство, очевидно, боялось, чтобы вся Церковь не ушла в подполье, так как официальная и строго контролируемая Церковь представляла меньшую опасность, чем подпольная»²⁵².

Интересным источником в этом плане являются найденный после второй мировой войны историком В. И. Алексеевым в архиве Еврейского института Нью-Йорка меморандум «Заметки о положении Православной Церкви в Остланде», написанный митрополитом Сергием (Воскресенским) 12 ноября 1941 г. в Риге для германского командования. Объясняя немцам положение Московской Патриархии и причины продолжения ее существования, он говорил о решающей роли в этом деятельности катакомбного движения и ее психологического давления на атеистическое государство: «Следует заметить, что насильственный роспуск общественно признанного руководства Патриархата вызвал бы только в жизнь тайное руководство Патриархатом, что значительно затруднило слежку за ним со стороны полиции. Вообще же существовала в России очень живая тайная религиозная жизнь (тайные священники и монахи; тайные молитвенные места; тайные богослужения; крестины; исповеди; причастия; свадьбы; тайные теологические занятия; тайное хранение Священного Писания, литургической утвари, икон, богослужебных книг; тайные сношения между общинами, епископствами и руководством Патриархата и т. д.). Если бы захотели также уничтожить и тайное руководство Патриархатом, то должны были бы казнить и всех епископов, среди них и тайных, которые в такой нужде были созданы один за другим. И если мы посчитаем невероятным, что когда-то все же удастся совершенно уничтожить церковную иерархию, то религия все же остается здесь, а атеистическая пропаганда не сделала ни шагу вперед. Советское правительство поняло это и поэтому предпочло, чтобы руководство Патриархатом существовало»²⁵³.

Действительно, в 1930-е гг. тайные богослужения широко распространились. Их совершали сотни священников, уклонившихся от ареста или освобожденных, а затем скрывших свое прошлое. Большая часть этих «полукатакомбников» не была принципиальным противником Патриаршего Местоблюстителя и никогда не порывала с ним. Они ушли в подполье только потому, что открытое совершение религиозных обрядов на территории очень многих областей и республик оказалось невозможным. Признавая митрополита Сергия законным временным главой Русской Церкви, эти священники после 1943 г., когда подобное стало возможным, восстановили с ним каноническую связь и литургическое общение.

Деятельность катакомбников, несомненно, вызывала тревогу властей. Уже в 1937 г. в партийной прессе отмечалось влияние «невидных руководителей» на рядовую массу верующих и даже на советский и колхозный актив вплоть до комсомольцев и членов ВКП(б)²⁵⁴. А через два с половиной года прямо признавалось, что закрытие церквей ведет к увеличению нелегальных религиозных организаций²⁵⁵.

Но сохранение высокой религиозности населения СССР, распространение тайных богослужений было только одной из целого ряда внутренних и международных причин намечавшегося в 1939 г. свертывания антицерковных акций. Массовое насильственное закрытие храмов явно усиливало недовольство широких слоев населения, в том числе рабочих. Среди множества обращений верующих в различные органы власти конца 1930-х гг. с просьбами и требованиями о сохранении церквей, хранящихся в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, имеется, например, коллективное послание 1938 г. рабочих Выборгского района Ленинграда²⁵⁶. Это становилось опасным не только в политическом, но и в экономическом отношении, сказываясь на эффективности труда: усиливался бессознательный, а порой и сознательный саботаж.

Важную роль начинала играть надвигавшаяся вторая мировая война. Советское руководство было заинтересовано теперь в укреплении единства нации, а не в разделяющих нападках марксистского пуризма и атеизма. Переломным моментом в этом плане стали события сентября 1939 г. – вступление советских войск на территорию Польши и присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР. Правительство оказалось перед фактом включения в государственную жизнь страны областей с нетронутой гонениями религиозной жизнью. В состав населения СССР осенью 1939 г. и летом 1940 г. с присоединением стран Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины вошло свыше 7500 тыс. православных верующих, организованных в епархии и приходы. Вновь в стране после длительного перерыва появились действующие монастыри, церковные и монастырские земельные угодья, духовные учебные заведения, благотворительные учреждения, церковные библиотеки, редакции религиозных газет, журналов и т. п.

Точно известно число православных монастырей на присоединенных землях – 64 с 5100 насельниками, в том числе в Бессарабии – 25, в Западной Украине – 19, Белоруссии – 14, Латвии – 1, Литве – 3, Эстонии – 2²⁵⁷. Численность же приходов установить сложнее. В архивных документах имеются сведения об их количестве в Западной Белоруссии – 749, Бессарабии – 893, Латвии – 164, Эстонии – 164, Литве – 72, однако относительно Западной Украины и Северной Буковины они отсутствуют. Известно лишь, что общее число формально зарегистрированных православных приходов на Украине на конец 1938 – середину 1940 гг. выросло с 3903 до 5181, то есть на 1278²⁵⁸. Переставшие функционировать религиозные общества в данной республике в тот период с регистрации почти не снимали, и цифра примерно в 1300 новых украинских приходов представляется наиболее верной. В работах западных историков можно встретить явно ошибочное утверждение, что на присоединенной территории Польши находилось около 1200 православных церквей (и украинских, и белорусских). Тот же В. И. Алексеев в другом месте своей книги пишет, что на Волыни (Западная Украина) в годы войны действовало свыше 600 храмов только Автономной Украинской Церкви. Впрочем, он занижает и численность православных приходов на других присоединенных землях, например, в Прибалтике – до 300²⁵⁹. Таким образом, общее количество действующих православных церквей в СССР увеличилось за счет территориальных приобретений на 3350.

Особо следует отметить большое количество богословских учебных заведений. В Эстонии имелась Духовная семинария в Печорах и православный богословский факультет в Дерптском университете, в Латвии – Духовная семинария в Риге и православная секция при протестантском факультете Рижского университета. В Бессарабии была Духовная семинария в Кишиневе, а в Северной Буковине Духовная семинария в Черновцах. Наконец, на бывшей польской территории существовали две Духовные семинарии – Кременецкая и Виленская (хотя они в связи с проводившейся тогда в Польше общей школьной реформой находились уже в стадии ликвидации), а также две постоянные школы псаломщиков. Одна находилась при Богоявленском монастыре в Кременце (Волынская епархия), а вторая – при Свято-Онуфриевском монастыре в Жировицах (Гродненская епархия) и их судьбе школьная реформа не угрожала. Кроме того, в несколько раз выросло число правящих православных архиереев в СССР, только в республиках Прибалтики их было восемь: митрополит Эстонский и Таллинский Александр (Паулус), епископ Нарвский Павел (Дмитриевский), епископ Печерский Николай (Лейсман), заштатный, не признававший автономии Эстонской церкви, бывший Печерский епископ Иоанн (Булин)²⁶⁰, митрополит Рижский и Латвийский Августин (Петерсон), архиепископ Елгавский Иаков (Карп), епископ Якобштадтский (Ерсикский), Александр (Витол), митрополит Ковенский и Литовский Елевферий (Богоявленский). Семь архиереев имелось в бывших польских восточных областях: архиепископ Виленский и Литовский Феодосии (Феодосиев), архиепископ Полесский и Пинский Александр (Иноземцев), архиепископ Волынский и Кременецкий Алексий (Громадский), епископ Острожский Симон (Ивановский), епископ Камень-Каширский Антоний (Марценко), епископ Луцкий Поликарп (Сикорский) и бывший епископ Пинский и Новогрудский Пантелеймон (Рожновский), за непризнание автокефалии Польской Православной Церкви находившийся в заточении в Жировицком монастыре²⁶¹.

Перед советским руководством встал острый и неотложный вопрос определения своей религиозной политики на новых территориях. Решение его проходило в свете необходимости ассимилировать и политически нейтрализовать миллионы новых, в основном православных граждан. Правительство сознавало, что этого невозможно достигнуть открытой антицерковной кампанией. Обычно советские пограничные зоны контролировались особенно тщательно – церкви там закрывались полностью. Но ликвидировать тысячи приходов и десятки монастырей западных областей в обозримые сроки было нереально. От обычной политики пришлось отказаться. Рисковано для советской власти было массовое недовольство населения гонениями на церковь, когда германская армия стояла у границы. Кроме того, был учтен и благоприятный для СССР факт дискриминации польскими властями Православной Церкви. Перед самым началом второй мировой войны они закрыли сотни храмов на том основании, что царское правительство в XIX веке возвратило их из унии в Православие. Так, в Холмщине из 393 православных храмов в 1914 г. к 1938 г. осталось 227, а к сентябрю 1939 г. – 53, причем 140 церквей и 2 монастыря были разрушены. Естественно, что подобные акции вызвали сильное недовольство и создали почву для роста симпатий к СССР. Этим во многом объясняются нередкие случаи, когда православные священники в сентябре 1939 г. организовывали праздничные встречи с населением частей советской армии и вывешивали красные флаги на колокольнях²⁶². В подобных условиях правительству СССР было особенно трудно начать сразу массовые гонения на Церковь и ликвидировать еще не закрытые поляками храмы.

Документы конца 1939 г. свидетельствуют о признании советским руководством факта гораздо более сильного влияния Церкви в западных областях, чем на остальной территории СССР, и его намерении проводить более осмотрительную религиозную политику²⁶³. Она заключалась в использовании хорошо контролируемой Московской Патриархии – подчинении ей православных иерархов и приходов. При этом учитывались национальные чувства западных украинцев и белорусов, воссоединившихся с восточными; русских, живших в Прибалтике; православных молдаван, эстонцев, латышей и карелов, близких к русским по своей культуре. Подобная практика стала первым примером использования Московской Патриархии для распространения советского влияния на вновь приобретенные или попавшие под контроль территории. Он оказался успешным и получил широкое распространение после окончания второй мировой войны.

Считаясь с новыми массами православного населения и нуждаясь в деятельности Московской Патриархии, советское государство в конце 1939–1940 гг. стало создавать видимость религиозной терпимости в стране, значительно уменьшив масштабы антицерковных акций. Как справедливо отмечал историк У. Флетчер: «Сергий впервые с тех пор, как он возглавил церковь, оказался в таком положении, что мог требовать уступок от правительства²⁶⁴. В течение 1939 г. менялся тон публикаций в партийной прессе. Так, Ф. Олещук, который в 1938 г. «докладывал» о разоблачениях и высказывался о духовенстве и верующих, как о врагах, теперь писал: «Только незначительное меньшинство в рядах религиозных организаций составляют классово-враждебные элементы... большинство верующих это наши люди, отсталые рабочие и крестьяне». Он же обвинял в закрытии церквей «врагов народа» – левых уклонистов, якобы стремившихся озлобить верующих и создавших «своеобразный рецидив контрреволюционного троцкизма»²⁶⁵. А в апреле 1940 г. Ф. Олещук со страниц главного идеологического печатного органа ВКП(б) осуждал разворачивавшуюся антирелигиозную деятельность в западных областях за чрезмерную агрессивность, советуя не организовывать пока в них ячейки СВБ, и говорил о необходимости прекратить ликвидацию храмов, которая ведет к образованию «церковного подполья»²⁶⁶.

Почти в то же время и журнал «Антирелигиозник» определил «внешне эффективную деятельность по закрытию церквей» как вредную шумиху²⁶⁷. Процесс закрытия остановить сразу было невозможно, но такая тенденция наметилась. Как уступка сохранившим религиозную традицию западным украинцам и белорусам была воспринята в стране отмена в 1940 г. в СССР пятидневной рабочей недели и восстановление воскресного отдыха. Существенно изменилось положение Московской Патриархии. Теперь угроза ее ликвидации была полностью снята; более того, хотя и крайне осторожно, убирались некоторые запреты. Патриарший Местоблюститель вновь стал совершать архиерейские хиротонии, замещались пустующие кафедры и т. п.

Весной 1940 г. Патриархия приступила к «устройству церковных дел» во вновь присоединенных областях. Ей предстояло передать местным священнослужителям свой богатый опыт церковной деятельности в условиях атеистического государства. Важность поставленной правительством задачи подчеркивает тот факт, что в западные области были посланы двое из четверых уцелевших правящих архиереев – архиепископы Николай (Ярушевич) и Сергий (Воскресенский), причем владыка Николай согласился только под сильнейшим давлением. Его назначили временным экзархом Западной Украины и Белоруссии. Владыка же Сергий в январе 1941 г. стал митрополитом Литовским и Виленским, а в марте экзархом Латвии и Эстонии. Кроме того, на Кишиневскую кафедру был назначен епископ Алексий (Сергеев). Несмотря на наличие 15 местных архиереев в Москве, провели хиротонии 4 новых епископов для западных областей. В важнейший монастырь – Свято-Успенскую Почаевскую Лавру на Волыни из РСФСР прислали в качестве наместника архимандрита Панкратия и архимандрита Нектария – его помощником. Уже весной 1941 г. состоялись хиротонии во епископа Черновицкого Дамаскина (Малюты) и во епископа Пинского Вениамина (Новицкого)²⁶⁸.

Действовать всем им пришлось в сложных условиях. Местное население первоначально считало архиереев из Москвы чуть ли не «агентами ЧК». Кроме того, несмотря на осторожную политику, в присоединенных областях намечалось все же постепенное приведение религиозной жизни в соответствие с советским законодательством. Соответственно на бывшей польской территории уже 29 октября 1939 г. было объявлено о национализации церковной собственности. Были закрыты все духовные учебные заведения, в школах прекратили преподавание Закона Божия, духовенство (по примеру СССР) обложили высокими налогами, ликвидировались религиозные партии и церковные общественные объединения, закрывались церковные типографии, часть монастырей и отдельные храмы. Был даже случай взрыва собора в Пинске. Во многих обителях сокращали число монашествующих. Так, в Почаевской Лавре оно уменьшилось с 300 до 80²⁶⁹.

Хотя воссоединение духовенства западных областей с Московской Патриархией проходило в подавляющем большинстве случаев добровольно, и здесь не обошлось без административного вмешательства советских властей. Тех священнослужителей, которые пытались отстоять принципы автокефалии (самостоятельного управления), депортировали в Сибирь. Всего по данным, приводимым В. И. Алексеевым и Ф. Ставру, до 22 июня 1941 г. на бывшей польской территории было арестовано 53 священника, 10 из них позднее освободили, 37 пропали и б умерли или были расстреляны. Из 15 архиереев практически все согласились с переходом в Московскую Патриархию, большинство ездило для воссоединения в столицу. Однако архиепископ Алексий (Громадский) и епископ Иоанн (Булин) все же подвергались арестам, а архиепископ Александр (Иноземцев) был вынужден уйти на покой. В качестве оправдания этих или иных подобных мер в печати заявлялось, что среди духовенства и церковного актива особенно много тех, кто борется с советской властью и выступает за возвращение старых порядков²⁷⁰.

Переход священнослужителей в Московскую Патриархию облегчался тем, что Польская Православная Церковь отделилась от Русской в 1923 г. в значительной степени под давлением польского правительства. Автокефалия ей была дарована Вселенским (Константинопольским) Патриархом и никогда не признавалась Московской Патриархией. Глава Польской Церкви митрополит Дионисий (Валединский), хотя и русский по происхождению, оказавшись под давлением правительства и украинских националистов, поддерживал как полонизацию русских и белорусских приходов, так и украинизацию украинских. Это вызывало недовольство многих священников и части архиереев. В 1939 г. митрополит Дионисий остался на территории, отошедшей к Германии, и влиять на церковную жизнь в бывших восточных областях Польши уже не мог.

Более сложной была ситуация в республиках Прибалтики, на территории которых проживало 450 тыс. православных. Здесь только Литва, где православными были русское и белорусское меньшинства, оставалась к 1939 г. в юрисдикции Московской Патриархии. В 1924–1940 гг. Литовской Церковью бессменно управлял бывший Виленский архиепископ, а с 1928 г. митрополит Елевферий (Богоявленский). С 1931 г. ему было поручено возглавлять все православные приходы в Западной Европе, остававшиеся в юрисдикции Московской Патриархии. Эстонская же Православная Церковь в 1923 г., а Латвийская в 1936 г. провозгласили автономию под юрисдикцией Константинопольского Патриарха. Так как это было сделано без канонического отпуска их Московской Патриархией, последняя никогда не признавала законность данного акта. Причиной его являлось не только бедственное положение Русской Церкви в СССР, решающую роль здесь сыграло стремление получивших независимость государств предельно оградиться от какого бы то ни было российского влияния. Упорное сопротивление русского духовенства (особенно монахов Псково-Печерского монастыря) в Эстонии удалось сломить в 1920-е гг., а в Латвии только во второй половине 1930-х гг. Так, например, оказалась закрыта влиятельная организация «Единение русских православных студентов Латвии»²⁷¹.

В июле 1940 г. республики Прибалтики вошли в состав СССР, и уже в августе Синод, а затем и глава Латвийской Православной Церкви митрополит Августин (Петерсон) под давлением верующих и оппозиционного духовенства ходатайствовали перед Московской Патриархией о воссоединении с Русской Церковью. В том же месяце с подобным ходатайством обратился и глава Эстонской Церкви митрополит Александр (Паулус). После получения разрешения советских властей в конце 1940 г. в Прибалтику в качестве полномочного представителя Московской Патриархии с целью обсудить условия воссоединения выехал архиепископ Сергий (Воскресенский). Первоначально главой православных приходов Латвии и Эстонии был назначен митрополит Елевферий, но 1 января 1941 г. он скончался, и новым митрополитом Литовским, а затем и экзархом Прибалтики стал Сергий.

Указом Московской Патриархии от 24 марта 1941 г. был учрежден экзархат, то есть особая митрополичья область, в состав которой входили Латвийская и Эстонская епископии. Никто из их архиереев не лишался сана. Распускались Синоды в Латвии и Эстонии и Епископское управление в Литве. Вместо них митр. Сергий должен был создать в соответствующих викарных епископствах управления экзархата, а также периодически созываемый Синод епископов, которые по отношению к нему имели только совещательные права. Таким образом посланец Москвы становился руководителем, совершенно независимым от местного духовенства. 28 марта митрополиты Августин и Александр в кафедральном соборе Москвы исполнили процедуру публичного покаяния в грехе раскола, клятвенно обещали хранить в дальнейшем постоянную верность Русской Церкви и были приняты в литургическое общение. Согласно достигнутому компромиссу – в Эстонии митр. Александр должен был на правах викария непосредственно окормлять эстонские общины, а епископ Нарвский Павел – русские, в Латвии русские – сам митр. Сергий, а латышские – митр. Августин и епископ Ерсикский (будущий Мадонский) Александр²⁷².

Поселившийся в Риге митрополит Сергий перед этим в течение почти 4 лет фактически являлся «вторым человеком» в Московской Патриархии, был лично близок Патриаршему Местоблюстителю и сразу повел себя решительно и властно. Согласно воспоминаниям прибалтийского духовенства: «Чувствовалось, что приехал не представитель гонимой большевиками Церкви, а полномочный представитель Москвы, облеченный большой властью». В частности, их поражало, как легко владыка добивался прямой телефонной связи с различными организациями в столице СССР. Экзарх начал прежде всего с «подтягивания» духовенства в уставном отношении: запретил сокращать богослужения, отпевать протестантов по православному чину и т. д., затем стал проводить административные преобразования. Секретари его также приехали из Москвы, однако духовником своим митрополит взял настоятеля Рижского собора протоиерея Василия Евстафьева. В Прибалтике советские власти действовали еще более осторожно, чем на бывших польских территориях, и приведения религиозной жизни в соответствие с законами СССР, в том числе и национализации церковной собственности, там фактически не произошло. Почти полностью избежало прибалтийское духовенство до начала войны и арестов, депортаций²⁷³.

Но несмотря на всю появившуюся «осторожность» в политике по отношению к Церкви и в 1939–1941 гг. по-прежнему приоритетной задачей в ней считалось строительство безрелигиозного общества. В этой связи все большую озабоченность властей начинала вызывать активизация церковной жизни в СССР, отчасти под влиянием примера новых западных областей. Интересные факты приводятся в докладной записке начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрову из ЦК КП(б) Белоруссии – «Сообщении о фактах деятельности церковников в западных областях БССР» от 27 февраля 1941 г. В ней говорится, что после поездки в апреле 1940 г. в Жировицкий монастырь архиепископа Сергия (Воскресенского) «деятельность церковников» заметно усилилась. В обители разместились вновь созданные консистория и Гродненский епархиальный совет. Возглавил их епископ Пантелеймон (Рожновский), остававшийся верным Московской Патриархии все 1920–1930-е гг. За 1940 г. в монастыре быпо организовано 4 крестных хода с большим количеством верующих (так, 14 октября участвовало более 2 тыс. человек), многие из которых приезжали из различных городов Белоруссии. В докладной сообщалось также о том, что в Пинской области местные власти пытались запретить колокольный звон, но это им не удалось. Приводились примеры «случаев администрирования и оскорбления религиозных чувств верующих», например, явного завышения налогов для священников²⁷⁴. По тону записки чувствовалось, что белорусское партийное руководство очень обеспокоено и недовольно «мягкой» церковной политикой.

На присоединенных территориях оказалось большое количество советских военнослужащих, членов их семей, и многие из них активно включились в религиозную жизнь. В. И. Алексеев и Ф. Ставру приводят в своей работе свидетельство бывшего настоятеля собора в Западной Украине, который отмечал, что после появления советских граждан число крещений значительно выросло – с сентября 1939 по январь 1940 гг. на 30%, а за 1940 г. втрое. Даже коммунисты и работники НКВД крестили своих детей, иногда родственники военных специально для этой цели привозили мальчиков и девочек из РСФСР. На службах в храме всегда присутствовало много советских офицеров и солдат, причем одного из них, наиболее активно и регулярно посещавшего богослужения, арестовали прямо у дверей собора²⁷⁵.

Как только пик репрессий спал, активизировалась деятельность Церкви и на остальной территории СССР. Террор 1937–1938 гг. породил у значительной части граждан СССР страх перед неясным будущим, за близких, за свою судьбу и лишь усилил религиозные настроения. Яркая картина, воспроизводящая эти настроения в предвоенном Ленинграде, нарисована в воспоминаниях эмигрантки Натальи Китер: «В воскресные и праздничные дни эти храмы были так переполнены, что не могли вместить всех притекавших... В эти дни причащались почти все поголовно. В Пасхальную ночь 1941 г. тысячные толпы народа стояли плечо к плечу вокруг храмов, с горящими свечами в руках, и единодушно пели пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено...»²⁷⁶ Эти сведения подтверждают материалы Центрального государственного архива историко-политической документации Санкт-Петербурга о праздновании Пасхи 1941 г. в Ленинграде.

Постепенно в ЦК ВКП(б) стало скапливаться все больше докладных о тревожной ситуации на «церковном фронте». Так, 18 июня 1941 г. уполномоченный Комиссии партийного контроля (КПК) по Орджоникидзевскому краю в письме «Об антирелигиозной пропаганде...» сообщал председателю Комиссии А. А. Андрееву, что этот участок работы является одним из наиболее отсталых и запущенных, в 21 районе оргбюро и советы «Союза воинствующих безбожников» полностью распались. В крае же активно функционируют 14 храмов (в том числе 11 обновленческих) и «остатки разгромленных контрреволюционных церковных элементов в глубоком подполье», причем и «вокруг действующих церквей и молитвенных домов группируются контрреволюционные элементы из церковников и белогвардейцев и ведут свою работу». В нескольких районах в пасхальные дни не работало до половины колхозников, в Новоселицком районе крестили своих детей даже «видные коммунисты»: заведующий военным отделом и инструктор райкома ВКП(б), заведующий райздравотделом и т. д. Многие верующие в СССР «не питали любви» к советской власти, и в докладной приводится несколько резких публичных высказываний «церковников». Так, житель г. Ворошиловска Александр в январе 1941 г. говорил: «Все законы и постановления, издаваемые советским правительством не во благо своего народа, а в защиту и укрепление низменных интересов кучки эксплуататоров, заседающих в Кремле, которые думают только о себе, остальной народ давят, порабощают, и в результате весь народ закрепостили хуже, чем в средневековье...» А другой верующий, Иван, 7 апреля 1941 г. заявил: «Пусть они даже и не мечтают провести свою коммуну. Им это сделать не удастся, им придется без оглядки бежать. Они народу настолько насолили, что их будут бить везде и всякий их не пощадит ... и эта расправа с угнетателями осуществится в этом году». Уполномоченный КПК подчеркивал утрату эффективности административных мер. Так, в 1940 г. провалились попытки путем угроз, арестов и насилия закрыть храмы в городах Ессентуки и Черкесске, прихожане отстояли их. В результате делался вывод: «Отрицательно влияют одни административные меры против действующих церквей, они толкают верующих в лапы контрреволюционных церковников, которые организуют подпольные молитвенные дома и используют эти слои к сколачиванию контрреволюционных группировок»²⁷⁷.

Письмо было переслано секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову с сопроводительной записью председателя КПК: «Подобные сообщения поступают и от других уполномоченных о возрастающей активности церковников»²⁷⁸.

Реакция на такие «сигналы» последовала быстро. Уже в 1940 г. государственная религиозная политика вновь начинает постепенно ужесточаться. Весной на страницах антирелигиозной прессы опять появились критические материалы о бездеятельности комсомола на «безбожном фронте», и 15 июля было принято единственное за все 1940-е гг. постановление ЦК ВЛКСМ об усилении борьбы с религиозностью: «О состоянии антирелигиозной пропаганды в Бухарской комсомольской организации». Оно оказалось «сконструированным» в духе документов СВБ: прямолинейным, ультимативно-приказным, «ругательным»²⁷⁹. 27 февраля 1940 г. Наркомпрос РСФСР издал приказ о постановке антирелигиозной пропаганды в школе, а с 1941/42 учебного года в высших учебных заведениях СССР предполагалось ввести преподавание курса по истории религии и атеизма в объеме 60 часов²⁸⁰.

Предпринимались активные попытки и оживить деятельность «Союза воинствующих безбожников». К 1941 г. официальная численность его членов вновь выросла – до 3,5 млн. Тираж антирелигиозных изданий в 1940 г. достиг 140 млн. экземпляров, а в течение первого полугодия 1941 г. (времени пика) издавалось 10 атеистических газет и 23 журнала. Однако этот рост носил в основном формальный, показной характер. Хотя в 1940 г. было проведено 239000 антирелигиозных лекций для аудитории в 11 млн. человек, это составляло среднюю посещаемость всего 50 человек на лекцию²⁸¹. Мало результатов принесло стремление перенести деятельность СВБ в новые западные районы СССР. В докладной записке ЦК КП(б) Белоруссии «О мерах по укреплению антирелигиозной работы в западных областях Белоруссии» от 26 февраля 1941 г. сообщалось, что проверка ЦК этой работы в конце 1940 г. выявила ее слабость и многочисленные серьезные недостатки. Деятельность СВБ в основном заключалась в лекциях и докладах, причем за год оказалось прочитано всего 526 лекций. 10 февраля 1941 г. Бюро ЦК КП(б)Б было вынуждено принять специальное решение об организации систематической антирелигиозной пропаганды и агитации в западных областях республики, началась подготовка выпуска к лету атеистического учебника (тиражом всего 5 тыс. экземпляров)²⁸².

Очень показательным для характеристики двойственности политики советского государства по отношению к Церкви и положения СВБ в тот период является последнее предвоенное программное выступление Е. Ярославского на всесоюзном совещании работников антирелигиозных музеев 28 марта 1941 г. С одной стороны, председатель ЦС СВБ предостерег против тенденции «упростителей антирелигиозной пропаганды» осуждать всех верующих как «слепых невежд и полных идиотов... Среди них много совершенно лояльных советских граждан». Он призвал к терпению и предложил дифференцированный подход, в зависимости от ареала или региона, указав, что в новых советских республиках, где религия все еще сильна, не следует прибегать к грубой оскорбительности. Говоря о достижениях атеистической работы в новых западных регионах, Ярославский, однако, привел только одну цифру: 75 посетителей нового курса антирелигиозных пропагандистов в Эстонии (при населении республики в 1200 000 человек). Он сообщил также характерную статистику в целом по СССР: СВБ провел 484 антирелигиозных мероприятия в 1939 г. и 622 – в 1940 г., но общее число слушателей упало с 12622 до 10968, то есть составило менее 17 человек на каждом мероприятии; аналогично численность кружков СВБ увеличилась с 5089 до 9698, а число участников уменьшилось с 82536 до 71982 – около 7 человек в кружке; количество семинаров выросло с 4824 до 5068, но в их работе участвовало не 77231, а 77011 человек, несмотря на включение новых западных территорий. Призвав к умеренности, Ярославский в то же время, упомянув о том, что отмечаются лишь немногочисленные попытки вновь открыть церкви, не говоря уже о строительстве новых храмов, представил эти факты как свидетельство полного упадка религии в СССР. «Охотников, – резюмировал он, – обращаться с такими ходатайствами с каждым днем становится все меньше и меньше. А там, где такие ходатайства поступают, то потому, что инициаторами их являются – кулаки, служители культа и бывший церковный актив, единоличники». В итоге руководитель СВБ призвал усилить «борьбу за окончательное преодоление религиозных предрассудков, так как «социализм... не мирится ни с какой верой в сверхъестественное, ни с какой религией»²⁸³.

Постепенно вновь усиливаются репрессии в отношении священнослужителей. По подсчетам ученых Свято-Тихоновского Богословского института и материалам комиссии Московской Патриархии по реабилитации, если в 1939 г. произошло резкое падение этих репрессий, то в 1940 г. начинается их очередной подъем, прерванный лишь нападением Германии на СССР. В прессе снова появляются обвинения священников в шпионаже, например, статья «Религия на службе японского империализма» в журнале «Под знаменем марксизма»²⁸⁴.

В изданной весной 1941 г. ЦС СВБ книге «Вторая империалистическая война и церковь» в полном противоречии с логикой утверждалось: «Укрепление обороноспособности страны предполагает и развернутую борьбу с пережитками капитализма в сознании людей и, в частности, с религиозными пережитками. Религиозные проповеди в церквах, сектантская пропаганда, религиозные праздники отвлекают трудящихся от активного участия в общественно-политической жизни, в оборонной работе... Религиозные организации сплошь и рядом являются пристанищем для всякого контрреволюционного сброда, шпионов, диверсантов...»²⁸⁵ Даже в июне 1941 г., за несколько дней до начала войны в статье «Патриотизм и религия» (журнал «Безбожник») столь же бездоказательно утверждалось: «Религия является злейшим врагом советского патриотизма... История не подтверждает заслуг церкви в деле развития подлинного патриотизма»²⁸⁶. Такая установка официальной пропаганды мало способствовала укреплению сплоченности населения перед Великой Отечественной войной.

Колебания правительственного курса остро воспринимались руководством Московской Патриархии. Патриарший Местоблюститель митр. Сергий постоянно пребывал в атмосфере внутренней напряженности, подвергаясь повседневной слежке. О встрече с ним в Москве осенью 1939 г. рассказывал епископ Пантелеймон (Рожновский). Отправляясь осматривать московские церкви, Местоблюститель прошептал на уху епископу: «Владыко, помолитесь прежде, не я вас везу храмы осматривать, а нас везут... Куда нас везут, сам не знаю...» Епископ Пантелеймон, прибывший на эту встречу из Западной Белоруссии, был потрясен²⁸⁷. В 1940 г. руководству Патриархии казалось, что обстановка изменилась к лучшему. Но уже весной 1941 г. у митрополита Сергия вновь стали преобладать пессимистические оценки положения Церкви. Так, в мае он сказал заехавшему к нему по дороге из ссылки о. Василию Виноградову: «Раньше нас душили, но по крайней мере исполняли свои обещания. Теперь нас продолжают душить, но обещаний своих больше не исполняют»²⁸⁸.

Сильнейший кризис в это время переживало обновленчество. Еще в начале 1938 г. насчитывалось 49 правящих обновленческих архиереев и 11 пребывавших на покое, но через год в результате репрессий их осталась лишь треть, а затем еще меньше. Ускоренными темпами закрывались церкви. Так, к 1939 г. в обширной Ленинградской епархии осталось лишь 3 действующих обновленческих храма. Тяжелейший удар был нанесен обновленчеству одним из его основных руководителей митрополитом Ленинградским Николаем (Платоновым). В январе 1938 г. он публично заявил в газете «Известия» о снятии сана, отречении от Бога, церковного общества и стал работать сотрудником Музея истории религии. Видимо, желая в обстановке террора спасти свои жизни, от сана отреклись еще несколько обновленческих священнослужителей²⁸⁹. Обновленческий первоиерарх в ответ на это, по сути, промолчал, он лишь уволил Платонова с должности. На освободившееся место Ленинградского владыки митрополит Виталий (Введенский) не назначил преемника, а поручил заведывание дел епархии протопресвитеру Алексию Абакумову.

В 1939 г. обновленческий первоиерарх вообще запретил епархиальным архиереям посещение своих приходских храмов, а также всякие рукоположения священников. Правда, «митрополит» Александр (Введенский)²⁹⁰ игнорировал это распоряжение, считая его посягательством на архиерейские прерогативы, и продолжал рукополагать клириков. Это были так называемые священники-любители. Их рукополагали без назначения на приход, они работали в гражданских организациях, а когда надо было составить Введенскому «богослужебный антураж», сослужили ему. С 1939 г. «митрополит» Виталий и на пустовавшие кафедры, несмотря на неоднократные просьбы, никого не назначал. По сути, под давлением властей первоиерарх вел дело к ликвидации обновленческой церкви, и она постепенно умирала. Прекратились все связи с Православным Востоком, к 1941 г. от обновленцев осталась лишь горстка архиереев при 1–3 храмах в епархиях. Исключение составляли лишь Московская и Средне-Азиатская (имевшая по 6–7), а также Северо-Кавказская и Кубанская (включавшие по 10–11 храмов) епархии²⁹¹.

Правительство не было заинтересовано в успехе обновленцев в новых западных областях, так как там представители этого течения полностью отсутствовали. Поэтому некоторое оживление деятельности руководства обновленческой группировки наступило гораздо позднее, чем в Патриаршей Церкви, уже перед самой войной. В апреле 1941 г. опять было создано Высшее церковное управление из митр. Виталия и его заместителя митр. Александра (Введенского). Последний вновь начинает поездки по городам, производит ревизию церковной жизни. Так, 24 мая 1941 г. он приезжал в Ленинград, затем в Калинин²⁹². Но все это оживление носило крайне ограниченный характер.

В еще более тяжелом положении оказалось григорианство. В 1937 г. в обстановке террора фактически перестали существовать все их епархии – в Западной Сибири, Среднем Поволжье, в Ростовской области и на Урале. К этому времени основные руководители движения – митрополиты Григорий (Яцковский), Виссарион (Зорин), Борис (Рукин), Петр (Холмогорцев) умерли или были арестованы и погибли. Из 27 архиереев григорианского епископата, служивших в 1932 г., через 7 лет, к 1940 г. остались лишь 4 малоизвестных епископа, управлявших несколькими приходами²⁹³. Почти полностью ушло в подполье иосифлянское движение. В конце 1930-х гг. существовало только 2 их официально действовавших храма – в Ленинграде и Московской области, причем последний был закрыт перед самой войной – весной 1941 г.

Процесс ликвидации храмов Православной Церкви в 1940 – первой половине 1941 г. продолжался. Еще летом 1940 г. в СССР на учете состояло 8296 православных обществ, то есть почти 5000 на старых территориях. Однако затем менее чем через год тысячи нефункционировавших храмов были сняты с регистрации. Так, в заявлении в Леноблисполком из дирекции Музея истории религии от 16 июня 1940 г. указывалось: «В Ленинградской области по требованию трудящихся закрывается и ликвидируется большое количество культовых зданий. Имущество, находившееся в этих зданиях, имеющее подчас большую музейную ценность, в ряде случаев уничтожается. Так, например, было уничтожено культовое имущество ликвидированных церквей Поддорского района, причем старинные иконы, древние книги и другие культовые предметы сжигались, рукописи шли на макулатуру, парча продавалась для изготовления тюбетеек. Музей истории религии Академии наук СССР заинтересован в получении из ликвидируемых церквей предметов, имеющих музейное значение, и в связи с этим ходатайствует о предоставлении ему права первоочередного отбора соответствующих вещей...»²⁹⁴ Впрочем, во многих районах области последние действующие храмы исчезли еще в 1937–1938 гг.

Даже в обеих столицах продолжалось закрытие и уничтожение церквей. Решение о ликвидации православного Греческого храма на Литовском пр. было принято президиумом Леноблисполкома 10 января 1939 г., Знаменскую церковь снесли весной 1941 г., уже летом готовилось уничтожение знаменитого собора Воскресения Христова (Спаса-на-Крови)²⁹⁵. Спасская церковь в вошедшем ныне в территорию Москвы с. Гиреево была закрыта весной 1941 г. На самом «пороге войны» на грани ликвидации находилась московская церковь Илии Обыденного, несколько месяцев не действовал Казанский храм в Коломенском²⁹⁶.

Бывший киевский монах Леонтий, ставший в годы оккупации епископом Украинской Автономной Церкви, а впоследствии епископом Чилийским, описал в своих воспоминаниях положение Церкви в предвоенные годы, совершенно справедливо утверждая, что в большинстве главных городов оставалось по одной открытой церкви, в то время как в более маленьких городах, как правило, не существовало ни одной. Правда, далее он, сильно сгущая краски, писал, что в открытых церквах было оставлено по два священника, таких, которые согласились сотрудничать с НКВД. Они должны были доносить о содержании исповедей, о верующих должностных лицах и о подпольных священниках и мирянах. Епископ Леонтий приводит пример двух священников оставшегося в Киеве прихода. Один, очевидно, вызвал недовольство НКВД, был избит и после побоев скончался. Перед смертью в больнице он покаялся в своих грехах перед другими больными. У другого священника ушли жена и сын, взяв с собой черновики его донесений в НКВД. В 1941 г. жена донесла на него немцам, его арестовали, он сознался и был казнен²⁹⁷: Не ставя под сомнение приведенные факты, следует отметить, что осведомителями НКВД являлась лишь небольшая часть уцелевших священнослужителей. Так, в Ленинграде в 1941 г. из 20 оставшихся представителей духовенства Русской Церкви эти «функции» исполняли только четверо²⁹⁸.

Существуют разные точки зрения на количество действовавших православных храмов на территории СССР перед началом войны – в июне 1941 г. Ранее большинство исследователей исходили в своих расчетах из цифр, приведенных в издании советского посольства в Лондоне «Soviet War News» от 28 августа 1941 г. – 4225 приходов, 5665 священников и 28 епископов²⁹⁹. Однако в последнее время и советские, и зарубежные историки некритично восприняли обнаруженную в архиве в докладе 1948 г. председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпова цифру в 3021 довоенный храм³⁰⁰. Соответственно утверждается, что около 3000 из них находилось на присоединенных западных территориях, а на остальной части СССР – около ста. Так, например, О. Васильева говорила о 121 церкви. Но в документе Г. Карпова речь шла лишь о том, что в составе действующих на 1 января 1948 г. 14329 храмов Русской Церкви довоенные составляли 3021³⁰¹. А ведь часть функционировавших в июне 1941 г. храмов к 1948 г. уже перестала существовать. Например, все три уцелевших к началу войны церкви в южных пригородах Ленинграда: Знаменская в Пушкине, Николаевская в Колпино и Троицкая в Петергофе – сильно пострадали в результате боевых действий, и службы в них прекратились. В другом докладе Г. Карпова в ЦК КПСС от 14 февраля 1947 г., обнаруженном автором, приводится иная цифра довоенных православных храмов – 3732³⁰². Именно она представляется близкой к истине. В течение 1947 г. церкви в СССР почти не закрывались, и сокращение числа действовавших до войны храмов на 712 могло произойти только за весь период конца 1941–1947 гг.

Поскольку из указанных 3732 церквей около 3350 приходилось на западные области и республики, в остальной части СССР оставалось примерно 350–400 действовавших православных храмов. Эта цифра подтверждается и подсчетами по отдельным епархиям. Так, только Москва с пригородами (32 храма), Грузия (27), Казахстан и Средняя Азия (7), Орджоникидзевский край (14), Север и Северо-Запад России (всего 42: Ленинградская епархия – 21, Псковская – 8, Вологодская и Архангельская – по 5, Новгородская – 3) давали вместе 122 действовавших в июне 1941 г. православных церкви³⁰³, что уже превышает цифру, указанную О. Васильевой. Вполне возможно, что специально не искажались и сведения, указанные в издании советского посольства. 500 же «лишних» храмов не были действующими, но в то время еще числились на регистрации.

В работах О. Васильевой приведено и количество священнослужителей накануне войны – 6376 (вместе с западными областями). Однако источником этой цифры вновь послужил один из докладов Г. Карпова, в котором говорилось, что на 1 апреля 1946 г. на территории СССР служило 9254 священника и диакона, из которых начали службу в годы войны 2878 человек³⁰⁴. Таким образом, остальные лишь были посвящены в сан в более ранний период, а какая часть из этих людей служила в 1941 г. – неизвестно. Маловероятно, чтобы цифра в 5665 священников в сообщении ТАСС была заниженной.

В любом случае количество храмов и священнослужителей, уцелевших к началу войны, было для такой страны, как СССР, просто мизерным. И тех и других оставалось на основной территории менее 5 процентов от уровня конца 1920-х гг. В РСФСР в 25 областях не имелось ни одной действующей православной церкви, в 20 – от одной до пяти. На Украине – в Винницкой, Кировоградской, Донецкой, Николаевской, Сумской, Хмельницкой областях были закрыты все храмы. По одному действовало в Ворошиловградской, Полтавской, Харьковской областях³⁰⁵.

Накануне Великой Отечественной войны казалось, что ВКП(б) близка к достижению провозглашенной цели в области религиозных отношений. «Бесцерковные» и «безбожные» деревни, поселки, города, районы и целые области насчитывались десятками и сотнями. Согласно проводимым тогда социологическим исследованиям и опросам, количество верующих якобы сокращалось³⁰⁶. Официальные средства массовой информации и антирелигиозная литература свидетельствовали о «поддержке трудящимися массами» курса церковной политики государства, как наиболее полно обеспечивающего свободу совести. Но это была иллюзия. Уже через несколько месяцев ситуация кардинальным образом изменилась – началось бурное «религиозное возрождение».

Таким образом, в 1939 г. произошло изменение курса государственной религиозной политики, закончился десятилетний период открытого активного наступления на Церковь. Причины этой перемены были как внутренними, так и международными: репрессивные акции не помогли снизить высокую религиозность населения СССР; росло количество тайных богослужений; массовое недовольство людей закрытием храмов; надвигавшаяся война требовала большего национального единства вместо атмосферы внутригражданской борьбы, провоцируемой постоянными нападками на верующих; заинтересованность в использовании Московской Патриархии для распространения советского влияния на миллионы православных жителей присоединенных к СССР в 1939–1940 гг. областей и республик. Положение Церкви временно улучшилось, Патриархия получила возможность совершать архиерейские хиротонии, замещать пустующие кафедры и т. д. Но и в 1939–1941 гг. по-прежнему приоритетной задачей в религиозной политике государства оставалось скорейшее построение безрелигиозного общества. Обеспокоенное активизацией церковной жизни, уже к середине 1940 г. правительство вновь начинает ужесточение ее курса. Продолжается закрытие храмов, снова растет число арестов священников, в последний раз оживляется деятельность СВБ и т. п.

Однако несмотря на почти полный разгром организационной структуры Русской Церкви, множество запретов, окутывавших ее со всех сторон, жесточайшие гонения, она сумела выстоять, выжить как институт. Все планы искоренения религии терпели неудачу, и это постепенно все больше осознавало советское руководство.

22 июня 1941 г., в день всех святых, в земле Российской просиявших, Германия напала на Советский Союз. Казалось бы, начавшаяся война должна была обострить противоречия между государством и Церковью. Однако этого не произошло. Складывавшиеся веками национальные и патриотические традиции Русского Православия оказались сильнее обид и предубеждений. Несмотря на духовную несвободу, гонения на них, верующие приняли самое активное участие в борьбе с агрессором.

О нападении на СССР Патриарший Местоблюститель митр. Сергий узнал, вернувшись в свою скромную резиденцию из Богоявленского собора, где он служил литургию. Сразу же ушел к себе в кабинет, написал и собственноручно отпечатал на машинке «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». И это было в тот момент, когда многие государственные и партийные руководители пребывали в растерянности – И. Сталин смог обратиться к народу только на двенадцатый день после начала войны. О каком-нибудь давлении властей на Патриаршего Местоблюстителя при написании им первого военного послания говорить не приходится. «Невзирая на свои физические недостатки – глухоту и малоподвижность, – вспоминал позднее архиепископ Димитрий (Градусов), – митрополит Сергий оказался на редкость чутким и энергичным – свое послание он не только сумел написать, но и разослать по всем уголкам необъятной Родины»³⁰⁷.

В послании говорилось: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину... Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой... Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу... Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу». В своем обращении митр. Сергий нигде не упомянул ни Советский Союз, ни его правительство. Он писал: «...мы, жители России, надеялись, что пожар войны, охвативший почти весь земной шар, до нас не дойдет...» (в этих словах можно найти упрек советским властям, еще в июне 1941 г. уверявшим, что войны не будет). Местоблюститель призывал священников не оставаться молчаливыми свидетелями и тем более не предаваться «лукавым соображениям» о «возможных выгодах» по другую сторону фронта, что было бы, по его словам, «прямой изменой Родине и пастырскому долгу»³⁰⁸. Здесь звучал намек на то, что после всех репрессий у некоторых священнослужителей могли появиться подобные мысли. Это пастырское послание было разослано по всем приходам страны и уже вскоре читалось после богослужений.

26 июня в Богоявленском соборе митр. Сергий отслужил молебен «о даровании победы». С этого времени во всех храмах Московской Патриархии стали совершаться подобные молебствия, по специально для них составленным текстам: «Молебен в нашествии супостатов, певаемый в Русской Православной Церкви в дни Отечественной войны»³⁰⁹. В проповеди, произнесенной Местоблюстителем после молебна 26 июня, также содержалось прямое указание на то, что положение в СССР перед войной было неблагополучно: «Пусть гроза надвигается. Мы знаем, что она приносит не одни бедствия, но и пользу: она освежает воздух и изгоняет всякие миазмы. Да послужит и наступающая военная гроза к оздоровлению нашей атмосферы духовной... Мы уже видим некоторые признаки этого очищения»³¹⁰. Так началось активное участие Русской Церкви в патриотической борьбе. В речи на Архиерейском Соборе 1943 г. митр. Сергий, вспоминая июнь 1941 г., говорил: «О том, какую позицию должна занять наша Церковь во время войны, нам не приходилось задумываться...»³¹¹

26 июля глава Ленинградской епархии митрополит Алексий (Симанский) написал свое обращение к духовенству и мирянам «Церковь зовет к защите Родины». Особенную же известность получило его слово за литургией, произнесенное 10 августа в Московском Богоявленском соборе. Он говорил прежде всего о патриотизме и религиозности русского народа: «Как во времена Димитрия Донского и св. Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа Русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу... мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом»³¹². С аналогичными обращениями выступили и другие православные иерархи.

Послания главы Русской Православной Церкви носили не только призывный и консолидирующий характер, но и имели разъяснительные цели. В них определялась твердая позиция Церкви по отношению к захватчикам и войне в целом независимо от положения на фронте. Так, 4 октября 1941 г., когда Москве угрожала смертельная опасность и население переживало тревожные дни, митрополит Сергий выпустил послание к московской пастве, призывая к спокойствию верующих³¹³.

В ноябре 1941 г., уже находясь временно в Ульяновске, митр. Сергий издал новое обращение, укрепляющее в народе уверенность в близком часе победы: «Премудрый же и Всеблагий Вершитель судеб человеческих да увенчает наши усилия конечной победой и да ниспошлет успехи воинству русскому, залог нравственного и культурного преуспевания человечества»³¹⁴.

Особое внимание в своей патриотической деятельности Русская Православная Церковь уделяла работе с верующими на оккупированной территории. В январе 1942 г. в специальном обращении к православным людям на временно оккупированной немцами территории Патриарший Местоблюститель напомнил, чтобы они, находясь в плену у врага, не забывали, что они – русские, и сознательно или по недомыслию не оказались предателями своей Родины. Одновременно митрополит Сергий призывал содействовать партизанскому движению. Так, в послании было подчеркнуто: «Пусть ваши местные партизаны будут и для вас не только примером и одобрением, но и предметом непрестанного попечения. Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга перед Родиной и лишний шаг к нашему собственному освобождению от фашистского плена»³¹⁵.

Всего за годы войны Патриарший Местоблюститель обращался к верующим с патриотическими посланиями 24 раза, откликаясь на все основные события в военной жизни страны. Патриотическая позиция Церкви имела особое значение для православных христиан СССР, миллионы которых участвовали в боевых операциях на фронте и в партизанских отрядах, трудились в тылу. Тяжелые испытания и лишения войны стали одной из причин значительного роста религиозности в стране. Представители разных слоев населения искали и находили в Церкви моральную опору и утешение, своеобразную психологическую нишу. Существует множество свидетельств активного проявления религиозных чувств буквально с 22 июня 1941 г. Так, упоминавшийся торжественный молебен 26 июня в Богоявленском соборе Москвы «прошел при исключительно большом стечении народа как внутри, так и вокруг храма»³¹⁶.

В посланиях иерархов и проповедях священников Церковь не только утешала верующих в скорби, но и поощряла их к самоотверженному труду в тылу, мужественному участию в боевых операциях, поддерживала веру в окончательную победу над врагом, способствуя тем самым формированию высоких патриотических чувств и убеждений среди тысяч соотечественников. Кроме того, и от имени Церкви подвергались осуждению дезертирство, сдача в плен, сотрудничество с оккупантами. Все это способствовало изживанию пораженческих настроений, получивших определенное распространение в первый период войны и в конечном итоге создавало «нравственные условия победы», которые в значительной мере изменили ход военных событий.

Проявления патриотической деятельности Русской Церкви были очень многообразны. Сотни священнослужителей, включая тех, кому удалось вернуться к 1941 г. на свободу, отбыв срок в лагерях, тюрьмах и ссылках, были призваны в ряды действующей армии. Так, уже по бывав в заключении, заместителем командира роты начал свой боевой путь по фронтам войны С. М. Извеков, будущий Патриарх Московский и всея Руси Пимен. Наместник Псково-Печерского монастыря в 1950–1960-х гг. архимандрит Алипий (Воронов) воевал все 4 года, оборонял Москву, был несколько раз ранен и награжден орденами. Будущий митрополит Калининский и Кашинский Алексий (Коноплев) на фронте был пулеметчиком; когда в 1943 г. он вернулся к священнослужению, на груди его блестела медаль «За боевые заслуги». Протоиерей Борис Васильев, до войны диакон Костромского кафедрального собора, в Сталинграде командовал взводом разведки, а затем сражался в должности заместителя начальника полковой разведки. А знаменитый старший сержант Павлов, возглавлявший группу советских бойцов, несколько месяцев удерживавших «Дом Павлова» в центре Сталинграда, был до службы в армии монахом и т. д.³¹⁷ В докладе Г. Карпова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецову о состоянии Русской Церкви от 27 августа 1946 г. указывалось, что многие представители духовенства награждены орденами и медалями Великой Отечественной войны и приводились конкретные примеры: священник Ранцев (Татарская АССР) – орденом Красной Звезды, протодиакон Зверев и диакон Хитков (Крымская область) – каждый четырьмя медалями и др.³¹⁸

Активно участвовали священнослужители и в партизанском движении. На оккупированной территории они подчас являлись единственным связующим звеном между населением и партизанами. Священники укрывали отставших при отступлении от частей красноармейцев, сбежавших из лагерей военнопленных, вели патриотическую агитацию среди населения, сами вступали в ряды антифашистских отрядов. Десятки их были награждены медалью «Партизану Великой Отечественной войны». В том же докладе Г. Карпова говорится, что в Курской области священник Говоров скрывал у себя бежавших из фашистского плена летчиков и помог им перейти к своим, а протоиерей Семыкин не только помогал пленным красноармейцам, но и после прихода советских войск мобилизовал местное население для дежурства и ухода за ранеными в полевом госпитале³¹⁹.

Особенно многочисленны были примеры участия священнослужителей в антифашистской борьбе на оккупированной территории в «партизанской республике» – Белоруссии. Так, протоиерей Александр Романушко из Полесья с 1942 по лето 1944 г. лично участвовал в боевых операциях, ходил в разведку. В 1943 г. он при отпевании полицая при большом скоплении народа и в присутствии вооруженной охраны прямо на кладбище сказал: «Братья и сестры, я понимаю большое горе матери и отца убитого, но не наших молитв и «Со святыми упокой» своей жизнью заслужил во гробе предлежащий. Он – изменник Родины и убийца невинных детей и стариков. Вместо «Вечный памяти» произнесем же: «Анафема». Подойдя к полицаям, он просил их искупить свою вину, обратив оружие против фашистов. Эти слова произвели на людей очень сильное впечатление, и прямо с кладбища многие ушли в партизанский отряд. Из письма о. Александра, посланного осенью 1944 г. митрополиту Алексию (Симанскому) известно, что число священников в Полесской епархии уменьшилось на 55% в связи с расстрелами их фашистами за содействие партизанам³²⁰.

Можно привести множество подобных примеров. Не случайно даже в выпущенном в годы войны кинофильме «Секретарь райкома» священник помогает партизанам, и в конце фильма набат церковного звона призывает на защиту Отечества. Подробнее о порой очень неоднозначных отношениях духовенства на оккупированной территории с партизанским движением будет рассказано в следующем параграфе главы ³²¹.

Необходимо отметить не только присутствие священнослужителей в составе действующей армии или антифашистского подполья, но и обращение к вере многих солдат, офицеров, партизан, в том числе старших командиров. Из свидетельства очевидцев известно, что начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников (полковник царской армии) носил финифтевый образ свят. Николая и молился: «Господи, спаси Россию и мой народ!» Его преемником на посту начальника Генштаба стал сын священника из Кинешмы маршал А. М. Василевский. В освобожденной Вене в 1945 г. по приказу маршала Ф. И. Толбухина (брат которого – протоиерей служил все годы блокады в Ленинграде) были отреставрированы витражи в русском православном соборе и отлит в дар храму колокол с надписью «Русской Православной Церкви от победоносной Красной Армии». Неоднократно свои религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом маршал Л. А. Говоров, после Сталинградской битвы стал посещать православные храмы маршал В. Н. Чуйков. Широкое распространение среди верующих получила убежденность, что всю войну с собой в машине возил образ Казанской Божией Матери маршал Г. К. Жуков. В 1945 г. он вновь зажег неугасимую лампаду в Лейпцигском православном храме-памятнике, посвященном «Битве народов» с наполеоновской армией. А в конце 1940-х гг., отправленный командовать Одесским военным округом, проезжая Киев, Г. Жуков принес в храм и попросил оставить в алтаре свою «военную» икону Казанской Божией Матери³²². Естественно, что верующими становились и рядовые солдаты, ежедневно рисковавшие своей жизнью. В одном из писем с фронта, характеризующем типичность ситуации того периода, солдат М. Ф. Черкасов писал домой матери: «Мама, я вступил в партию. ...Мама, помолись за меня Богу»³²³. О росте религиозности в армии в годы войны свидетельствуют архивные документы, очевидцы и даже литераторы, например, писатель В. Ф. Тендряков³²⁴.

О проявлениях религиозных настроений в войсках, как правило, быстро становилось известно в вышестоящих инстанциях, но те, в основном, ограничивались пассивным наблюдением. Так, 16 февраля 1944 г. при взятии г. Луги советскими войсками генерал Лобанов вызвал в д. Заозерье ранее помогавшего партизанам священника М. С. Образцова и предложил ему в присутствии населения окрестных деревень, работников штаба и красноармейцев отслужить благодарственный молебен об одержании победы. После молебна генерал публично поблагодарил священника за антифашистскую деятельность³²⁵. В отчете уполномоченного Совета по делам Русской Православной Церкви в Марийской АССР за 1944 г. отмечалось: «...к великому сожалению, церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце иконы из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу, и по пути следования к этим иконам прикладывались... командиры воинских частей и жертвовали деньгами – было собрано 17 000 рублей»³²⁶. Г. Карпов, докладывая в ЦК ВКП(б) о праздновании Пасхи в московских и подмосковных храмах в ночь с 15 на 16 апреля 1944 г., также подчеркивал: «Почти во всех церквах города, в том или ином количестве, были военные офицерского и рядового состава, общим числом более 500 человек... В области были также посещения церквей офицерским и рядовым составом. Так, например, в Казанской церкви (с. Коломенское Ленинского района) военных было 50 человек, в церкви Александра Невского (пос. Бирюлево Ленинского района) – 275 человек, в Троицкой церкви г. Подольска – 100 человек»³²⁷.

Были случаи, когда с фронтов посылались в Москву телеграммы с просьбами направить в действующую армию материалы с проповедями духовенства Русской Церкви. Так, 2 ноября 1944 г. в Главное политуправление РККА с 4-го Украинского фронта поступила телеграмма, заверенная подполковником Лесновским, с просьбой «по встретившейся надобности в самом срочном порядке выслать материалы Синода для произнесения проповедей в день празднования годовщины Октября, а также ряд других руководящих материалов Православной Церкви»³²⁸. Таким образом командование хотело откликнуться на настроения солдат. Есть свидетельства о выступлениях в действующей армии не только священников, но и архиереев³²⁹. Например, о совершении в ноябре 1942 г. под Сталинградом, на другом берегу Волги, митрополитом Николаем (Ярушевичем) молебна перед Казанским образом Божией Матери³³⁰.

Когда эта решающая битва войны близилась к концу, 19 января Патриарший Местоблюститель в Ульяновске возглавил крестный ход на Иордань. Он горячо молился о победе русского воинства, но неожиданная болезнь заставила его слечь в постель. В ночь на 2 февраля 1943 г. митрополит, как рассказывал его келейник, архимандрит Иоанн (Разумов), пересилив недуг, попросил помочь подняться с постели. Встав с трудом, он положил три поклона, благодаря Богу и затем сказал: «Господь воинств, сильных в брани, низложил восстающих против нас. Да благословит Господь людей своих миром! Может быть, это начало будет счастливым концом». Утром радио передало сообщение о полном разгроме немецких войск под Сталинградом³³¹.

Показательно для определения значительного роста религиозности рождение в военные годы легенд, объясняющих все крупнейшие победы советских войск: под Москвой, Курском, Сталинградом и другие – помощью Небесных сил. Одна из них в современном изложении гласит: «Зимой 1941 г...изрядно смутившийся Сталин вспомнил свое единственное незаконченное образование – Тбилисскую духовную семинарию ... и призвал к себе в Кремль духовенство для молебна о даровании победы; тогда же ...чудотворная Тихвинская икона Богоматери из Тихвинской в Алексеевской церкви была на самолете обнесена вокруг Москвы и Москву от врага спасла»³³². Но эта легенда, в отличие от некоторых других, практически не опирается на реальные события.

Гражданским подвигом стало поведение верующих и духовенства Ленинграда. В городе и его северных пригородах, оказавшихся в кольце блокады, находилось 10 действующих православных храмов. По предложению митрополита Алексия (Симанского) уже с 23 июня приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону. Владыка поддержал желание верующих отдать на эти цели имевшиеся в храмах запасные суммы, порой очень значительные. Особенно активно проявлялось желание оказывать запрещенную с 1918 г. благотворительную помощь. Вспоминали опыт первой мировой войны, когда многие приходы устраивали госпитали. Так, двадцатка Князь-Владимирского собора предложила на свои средства открыть и содержать лазарет для раненых и больных воинов и 8 августа передала на него 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у нее рублей. Однако подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам разрешили перечислять деньги только в общие фонды – Красного Креста, обороны и т. п. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных и т. д. 385 тыс. рублей в первые дни войны выделил Никольский собор, всего же к концу 1941 г. свои взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2144 тыс. рублей³³³.

С конца июня 1941 г. храмы стали заметно наполняться народом: многие приходили помолиться за своих близких. Но богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером – в 16. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и возглавили соответствующие группы прихожан, созданные при каждом храме. Были созданы и группы сохранения порядка на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела и маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами и целями при воздушных налетах на город. В августе началась маскировка их золотых куполов с помощью чехлов, маскировочных сетей и окраски в защитный цвет. Фронт стремительно приближался к городу. Немало ленинградцев, среди них и несколько священников, опасаясь за свои семьи, проводившие лето на даче, выехали за ними, но неожиданно сами оказались в оккупации. Один из них, протоиерей Александр Петров, вскоре начавший служить в Гатчинском соборе, в августе 1942 г. был расстрелян фашистами.

8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей Духовной Академии, где тогда размещался госпиталь. Лаже отдаленная Коломяжская церковь в ноябре 1941 г. подверглась бомбардировке. Один из ее прихожан – С. И. Каяйкин был убит прямо в церковной сторожке. Но богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно. В первое время по сигналу тревоги молящиеся уходили в бомбоубежище, затем привыкли, и службы зачастую не прерывались, только дежурные МПВО занимали свои места.

К концу сентября фашистские войска под Ленинградом были остановлены. Рано наступившая зима оказалась на редкость суровой. В городе почти прекратилась подача электроэнергии, остановился транспорт, многие здания не отапливались. В храмах температура упала до нуля, порой замерзало масло в лампадах, все больше людей умирало от голода. Протоиерей Николай Ломакин, давая свидетельские показания на Нюрнбергском процессе, рассказывал, что вокруг Никольской церкви Большеохтинского кладбища можно было в течение целого дня видеть груды гробов – 100, 200 гробов, над которыми совершал отпевание священник. Всем ленинградским священнослужителям приходилось постоянно заниматься этим скорбным делом. В кафедральном Никольском соборе митрополит Алексий нередко сам отпевал усопших, обставляя эти службы очень торжественно.

Даже в самую страшную блокадную зиму 1941–1942 гг. храмы продолжали функционировать (лишь Серафимовская кладбищенская церковь в январе-апреле 1942 г. была закрыта), давая горожанам духовное утешение и поддержку. Весь период блокады продолжался значительный рост религиозного чувства горожан. Богослужения проходили при переполненных храмах. Один из прихожан Князь-Владимирского собора позднее вспоминал о декабре 1941 г.: «Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды»³³⁴. Митр. Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Соборе епископов Православной Церкви также указывал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как например, в Ленинграде, в особенности, – как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами...»³³⁵

Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной Литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Служился тогда и особый молебен «В нашествии супостатов, певаемый в Отечественную войну». Позднее на некоторых богослужениях в Никольском кафедральном соборе присутствовало командование Ленинградским фронтом во главе с маршалом Л. А. Говоровым.

Голодная блокада не щадила и священнослужителей. Только в Князь-Владимирском соборе в 1942 г. умерло 8 служащих и членов клира: 2 приписных священника, протодиакон Георгий Верзилов, бывший регент хора, сторож и певчий Воробьев, 3 дворника, а также бессменный председатель двадцатки И. М. Куракин³³⁶. В Никольском соборе прямо за богослужением умер регент, звонарь А. А. Климанов, не пережил голодную зиму и келейник митрополита Алексия инок Евлогий.

Можно привести много примеров подвижнического служения ленинградского духовенства. «Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на работу, – вспоминала балерина Кировского театра И. В. Дубровицкая о своем отце, протоиерее Никольского собора Владимире Дубровицком. – Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь – упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить». И шел в свой собор. За всю блокаду обстрел ли, бомбежка ли – ни одной службы не пропустил»³³⁷. Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов.

Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний паек свой отдавал голодающим. Отец Иоанн благословлял земляков на фронт, а сыну, работавшему в городе главным инженером одного из военных заводов, сказал: «Как это так? Все идут защищать Родину, а мой сын будет отсиживаться?» И Василий Горемыкин пошел в армию.

Командующий фронтом Л. А. Говоров, узнав об этом, специально приезжал в Коломяжскую церковь благодарить отца-протоиерея³³⁸. Правда, другой сын пастыря Дмитрий только за то, что он служил священником в церкви на оккупированной территории Ленинградской области, был в 1944 г. арестован и отправлен на несколько лет в лагерь.

Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Так, например, автономно, без какого-либо существенного вмешательства городских властей функционировала община обновленческого Спасо-Преображенского собора. В его подвале было оборудовано бомбоубежище на 500 чел. для прихожан и жителей окрестных домов, в котором старались поддерживать тепло. Имелся кипяток, запас медикаментов, в случае необходимости, в подвале можно было переночевать. Нуждающимся людям помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения и т. д. В соборе с довоенных времен имелся запас строительных материалов, и прихожанам делали из железных листов печи для обогрева квартир, выделяли фанеру, картон, чтобы заменить ими выбитые взрывной волной оконные стекла.

Несмотря на оказываемую помощь, люди умирали. К весне 1942 г. из б членов предвоенного клира в Преображенском соборе в живых осталось лишь двое – протопресвитер Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский. Оба они жили на очень большом расстоянии от храма: настоятель на Васильевском острове, у Смоленского кладбища, протодиакон же – за городом, в Парголово. Но даже в самую тяжелую пору они постоянно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 г. о награждении Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «...в зиму 1941–42 г., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора 15 км., он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе»³³⁹. Много месяцев Фруктовский обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал, и совершал все требы. Но община выстояла. Весной 1942 г. она приступила к уборке прилегавших к храму площади и улиц, начала обрабатывать выделенный ей для огорода участок земли.

Приближалась первая военная Пасха (5/18 апреля). В праздничном послании митр. Алексия подчеркивалось, что в этот день исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в Ледовом побоище св. князем Александром Невским – небесным покровителем города на Неве. Пасхальное богослужение собрало много народа, однако меньше, чем год назад: сказывались последствия войны. Каждый третий житель города умер от голода, в первой половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация. Важно отметить, что практически все служащее духовенство осталось на своих местах. Эвакуировались лишь заштатные священнослужители. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба.

Богослужение было перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать больших жертв. Именно к Пасхе гитлеровцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Так, серьезные повреждения были нанесены в Пасхальную ночь Князь-Владимирскому собору. Фашистские самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. Согласно акту специальной комиссии под председательством митр. Алексия, общий ущерб от попадания снарядов и бомб в собор с августа 1941 по 1 мая 1943 г. составил 5514 тыс. руб. В 1943 г. особенно часто обстреливался Никольский собор, однажды в него попали 3 снаряда, причем осколки врезались в стену покоев митрополита. Владыка вошел в Алтарь, показал причту осколок снаряда и улыбаясь сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить... Скоро все это кончится. Терпеть недолго осталось»³⁴⁰. Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением, говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб»³⁴¹.

Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб., в том числе митрополит внес 50 тыс., а протодиакон Л. И. Егоровский, сдавший 49 тыс., получил персональную телеграмму с благодарностью от И. Сталина. Однако основной поток пожертвований шел от мирян. Всего же верующие ленинградцы за 1942 г. собрали 1485 тыс., а за 1943 – 5051 тыс. руб.³⁴²

Торжественно и празднично отмечалось ленинградским духовенством и мирянами полное освобождение города от вражеской блокады. Во всех храмах по благословению митрополита 23 января 1944 г. были совершены благодарственные молебствия, перед началом которых настоятели читали слово митр. Алексия: «Слава в вышних Богу, даровавшему нашим доблестным воинам новую блестящую победу на нашем родном, близком нам Ленинградском фронте... Эта победа окрылит дух нашего воинства и как целительный елей утешения падет на сердце каждого ленинградца, для которого дорога каждая пядь его родной земли...»³⁴³ 28 января Владыка вместе с членами областной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков посетил освобожденные пригороды – Петергоф, Пушкин и под впечатлением увиденной картины варварского разрушения дворцов и храмов написал гневную статью для «Журнала Московской Патриархии».

Религиозный подъем в епархии на заключительном этапе войны наглядно подтверждают статистические данные по Ленинграду. Например, если в Никольском соборе в первой половине 1944 г. было совершено около 86 тысяч треб, то в первом полугодии 1945 г. – 110 тыс. Количество отпеваний покойников составляло в I квартале 1944 г. 42,8% всех захоронений на кладбищах Ленинграда, во II квартале – 48,2%. В результате значительно выросли доходы городских священнослужителей – в 1945 г. в среднем по разным оценкам на 130–180% и превысили аналогичные показатели в Москве более чем в 3 раза, выйдя на третье место среди всех крупных городов СССР³⁴⁴.

Подъем проявился и в том, что с освобождением Ленинграда от блокады патриотическое движение верующих в епархии еще более усилилось. Только за 3 первых послеблокадных месяца было собрано 1 млн. 191 тыс. рублей. Ленинградцы горячо поддержали митр. Алексия, 25 октября 1944 г. опубликовавшего послание об открытии всецерковного сбора в фонд помощи детям и семьям бойцов Красной Армии. Общая сумма патриотических взносов духовенства и мирян Ленинградской епархии за июль 1941 – июнь 1945 гг. составила 17 423,1 тыс. рублей, в том числе 16274,5 тыс. собрали жители города на Неве³⁴⁵.

Таким образом, обращение к Церкви в блокадном Ленинграде носило массовый характер, более значительный, чем во многих других районах страны. Религиозный фактор сыграл очень существенную роль в обороне города. Действовавшие весь период блокады храмы активно способствовали мобилизации материальных средств и духовных сил ленинградцев.

Материальная помощь государству и советской армии в целом стала одним из самых важных направлений патриотического служения духовенства и верующих в период войны. Уже с лета 1941 г. не только ленинградские, но и практически все православные приходы страны начали сбор денежных пожертвований и ценных предметов в фонд обороны, хотя всецерковный призыв «трудами и пожертвованиями содействовать нашим доблестным защитникам» митрополит Сергий огласил 14 октября³⁴⁶. Особенно активно в первые месяцы проявило себя духовенство Горького и Харькова. Протоиерей единственной церкви г. Горького А. А. Архангельский в апреле 1942 г. писал Патриаршему Местоблюстителю: «Любовь к родине, защита ее целостности от врагов была заветом всех православных христиан. Поэтому верующие особенно горячо отнеслись к призыву о помощи на нужды фронта, на нужды и помощь раненым бойцам. Достаточно указать, что нами собрано пожертвований и передано в Фонд обороны свыше двух миллионов рублей. Верующие охотно несли по примеру своих предков не только деньги, облигации, но и лом серебра, меди и другие вещи, обувь, полотенца, полотно и пр. Было заготовлено и сдано немало валяной и кожаной обуви, шинелей, носков, перчаток, белья. Одной шерсти перевязали на носки более 4 пудов. Был организован особый сбор на подарки для бойцов в день годовщины Красной Армии, давший свыше 30 000 рублей. Подарки были разнесены по госпиталям для раненых, которые сердечно приняли такую внимательную о них заботу. Выпуск денежной вещевой лотереи также встретил поддержку среди верующих. Церковный совет внес за билеты 35 000 руб. с переводом их непосредственно в Фонд обороны для Красной Армии»³⁴⁷. В Саратове за 1943 г. верующие собрали 2339 тыс. руб., а к 15 сентября 1944 г. еще 1350 тыс. руб., из них 600 тыс. на строительство 6 самолетов эскадрильи имени Александра Невского³⁴⁸.

В конце 1944 г. каждая епархия прислала в Синод отчеты о своей патриотической деятельности по специальной форме. Выяснилось, что к этому времени общая сумма церковных взносов на нужды войны по предварительным неполным данным составила более 200 млн. рублей, в том числе по Горьковской области – 9234 тыс., Ставропольскому краю – 6130 тыс., Свердловской области – 4615 тыс., Красноярскому краю – 4179 тыс. и т. д. Лишь священнослужители Кемеровской области, в основном принадлежавшие к «непоминающим», не признавали компромиссов митрополита Сергия с советской властью и к маю 1944 г. никакой церковно-патриотической работы еще не проводили³⁴⁹.

Особую страницу составляет создание на церковные средства танковой колонны «Димитрий Донской». Не существовало почти ни одного даже сельского прихода на свободной от фашистов земле, не внесшего свой вклад в общенародное дело. В воспоминаниях о тех днях протоиерея церкви села Троицкого Днепропетровской области И. В. Ивлева говорится: «В церковной кассе денег не было, а их надо было достать... Я благословил двух 75-летних старушек на это великое дело. Пусть их имена будут известны людям: Ковригина Мария Максимовна и Горбенко Матрена Максимовна. И они пошли, пошли уже после того, как весь народ уже внес свою посильную лепту через сельсовет. Пошли две Максимовны просить Христовым именем на защиту дорогой Родины от насильников. Обошли весь приход – деревни, хутора и поселки, отстоявшие в 5–20 километрах от села, и в результате – 10 тысяч рублей, сумма по нашим разоренным немецкими извергами местам значительная»³⁵⁰.

Собирались средства на танковую колонну и на оккупированной территории. Примером тому – гражданский подвиг священника Федора Пузанова из села Бродовичи-Заполье. На оккупированной Псковщине для строительства колонны он сумел собрать среди верующих целую котомку золотых монет, серебра, церковной утвари и денег. Эти пожертвования на общую сумму около 500 тысяч рублей были переданы партизанами на Большую землю³⁵¹.

40 танков «Т-34», которые составили общецерковную танковую колонну, были построены на заводе Челябинска. Их передача частям Красной Армии состоялась у деревни Горелки, что в 5 километрах северо-западнее Тулы, по месту расположения комплектующих военных лагерей.

На торжественном митинге в день передачи колонны, 7 марта 1944 г., выступил митрополит Николай (Ярушевич). Он весь период войны был одним из основных организаторов и руководителей патриотической деятельности духовенства Московской Патриархии. Уже летом 1941 г., будучи экзархом западных областей Украины и Белоруссии, владыка был вынужден покинуть свою резиденцию в Луцке, и, переезжая с места на место в прифронтовой полосе, своими богослужениями и проповедями поддерживал дух местного населения. Патриарший Местоблюститель одобрил его инициативу и 15 июля 1941 г. назначил митрополитом Киевским и Галицким, экзархом всея Украины. Но 19 сентября Киев был оставлен советскими войсками и владыка Николай эвакуировался в Москву и в период пребывания митрополита Сергия в эвакуации в Ульяновске в октябре 1941 – августе 1943 гг. был управляющим Московской епархии. Сохранилась обширная переписка между митрополитами Николаем и Сергием того времени. В ней, в частности, говорилось, что 25 патриарших храмов Москвы и пригородов ко дню рождения советской армии – 23 февраля 1942 г. собрали 1159 тыс. рублей, а к 1 мая на подарки военнослужащим – 541 тыс. рублей³⁵². Под руководством Владыки Николая московские приходы внесли также 2 млн. рублей на танковую колонну «Димитрий Донской», свыше 1 млн. – на эскадрилью «Александр Невский» и т. д. Сам митрополит неоднократно выступал с патриотическими воззваниями и обращениями, а 2 ноября 1942 г. был утвержден одним из 10 членов Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников. В этом качестве он совершил десятки поездок по разрушенным в ходе боев районам.

С каждым годом войны сумма церковных взносов заметно росла. В

1943 г. саратовские православные клирики и миряне 131 тыс. рублей внесли на восстановление Сталинграда, а новосибирские – 110 тыс. на строительство сибирской эскадрильи «За Родину». Но особенное значение в заключительный период войны имел начатый в октябре 1944 г. сбор средств в фонд помощи детям и семьям бойцов Красной Армии. 10 октября в своем письме к И. Сталину возглавлявший Русскую Церковь после смерти митрополита Сергия митрополит Ленинградский Алексий писал: «Эта забота со стороны всех верующих нашего Союза о детях и семьях наших родных воинов и защитников да облегчит великий их подвиг, а нас да соединит еще более тесными духовными узами с теми, кто не щадит и крови своей ради свободы и благоденствия нашей Родины»³⁵³. Еще в мае 1944 г. митр. Алексий и его сестра А. Погожева передали свою дачу на станции Сиверская под детский дом детей погибших солдат и офицеров³⁵⁴. После освобождения части территории СССР ее духовенство и миряне также активно включались в патриотическую работу. Так, в Орле после изгнания фашистских войск было собрано 2 млн. рублей. «День освобождения Донбасса» – 10 сентября, в 1944 г. священники Ворошиловградской области ознаменовали сбором денежных средств – 202 тыс. рублей в фонд Красной Армии³⁵⁵. Епископ Уманский Иосиф (Чернов) в апреле

1944 г. сразу же после вступления советских войск в город обратился с воззванием к его жителям: «Поздравляем вас с освобождением от иноверцев – немецких оккупантов... мы призываем вас... помочь вашими пожертвованиями через Церковь или банк в Фонд обороны страны... Женщины и девушки! Не пожалейте своих колец и серег, своих ценностей, шейных крестиков и других золотых и серебряных предметов, они пойдут на помощь вашим мужьям и братьям. Помогите стране! Боголюбивые старушки! Не пожалейте для ваших сыновей ничего, ваша лепта будет принята самим Господом... да вознаградит вас Господь здесь и в загробной жизни»³⁵⁶. В рапорте благочинного Черкасского района Киевской области протоиерея Е. Телишенко Патриарху говорилось, что сразу же после освобождения Черкасс 14 ноября 1943 г. он призвал к сбору пожертвований на оборону страны, и в результате к 1 июля 1945 г. было собрано 223 тыс. рублей и 39 тонн продуктов. Монахи Киево-Печерской Лавры за 1944 г., хотя из 30 тыс. рублей их ежемесячных доходов 25 тыс. выплачивалось в виде налогов, дополнительно внесли на оборону страны более 70 тыс. рублей³⁵⁷ и т. д.

В советских документах можно встретить самые разные суммарные цифры патриотических взносов Русской Церкви в годы войны – от 50 млн. до 10 млрд. рублей³⁵⁸. Но если первая цифра явно занижена, то вторая представляется многократно завышенной. По подсчетам Московской Патриархии, к лету 1945 г. было собрано более 300 млн. рублей, не считая драгоценностей, вещей и продуктов. Эту же цифру указывает в своем отчете в ЦК ВКП(б) от 27 августа 1946 г. Г. Г. Карпов³⁵⁹. Реально общая сумма была больше как минимум на несколько десятков миллионов, так как далеко не везде был организован четкий учет взносов даже прихожан Патриаршей Церкви, не говоря уже об обновленцах, григорианах и иосифлянах. Естественно, не учитывались и суммы, вносимые верующими под влиянием призывов иерархов Церкви непосредственно в банки.

Трудно назвать все виды патриотической деятельности духовенства. К ним относятся и антифашистские послания к народам захваченных Германией стран, и постановление Архиерейского Собора 8 сентября 1943 г. «Осуждение изменников вере и отечеству», в котором говорилось, что «всякий виновный в измене общецерковному делу и перешедший на сторону фашизма, как противник Креста Господня, да числится отлученным, а епископ или клирик – лишенным сана»³⁶⁰. В прифронтовой полосе при храмах существовали убежища для престарелых и детей, а также перевязочные пункты, особенно в период отступлений 1941–1942 гг., когда многие приходы взяли на себя попечение об оставленных на произвол судьбы раненых. Участвовало духовенство и в рытье окопов, организации противовоздушной обороны, мобилизуя людей, утешая потерявших родных и кров. В тылу, в сельских местностях, бывали случаи, когда священники после воскресной литургии призывали верующих вместе с ними выйти на колхозные поля для выполнения тех или иных срочных работ³⁶¹.

Особенно много священнослужителей трудилось в военных госпиталях. Такие госпитали были устроены в значительной части монастырей и находились на полном содержании и обслуживании монашествующих. Так, например, сразу же после освобождения Киева в ноябре 1943 г. Покровский женский монастырь исключительно своими силами организовал госпиталь, который обслуживали в качестве медсестер и санитарок насельницы обители, а затем в нем разместился эвакогоспиталь, в котором сестры продолжали работать до 1946 г.

Монастырь получил несколько письменных благодарностей от администрации за отличное обслуживание раненых, а настоятельница игуменья Архелая была представлена к награждению орденом за патриотическую деятельность. Настоятельницу другого – Одесского Михайловского женского монастыря игуменью Анатолию (Букач) наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», так как она с сестрами оказала советской армии большую помощь медикаментами, продуктами и одеждой³⁶².

Слишком активную, по мнению властей, помощь духовенства госпиталям они порой даже пытались ограничить. Так, 12 мая 1943 г. заместитель наркома государственной безопасности Б. 3. Кобулов писал секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову: «По сообщению УНКВД по Тульской области, в г. Калуге местный епископ православной церкви Питирим обратился к командованию госпиталя № 2751/ФЭП № 1 с предложением принять шефство над госпиталем. Согласовав этот вопрос с ... политотделом Западного фронта, командование госпиталя приняло предложение... В дальнейшем, осуществляя это шефство, церковный совет собрал среди верующих 50000 рублей, приобрел на них до 500 подарков, которые были розданы раненым... На те же средства церковники купили и передали госпиталю плакаты, лозунги, портреты руководителей партии и правительства, нанимали парикмахеров, баянистов и т. д. В апреле месяце силами церковного хора в госпитале дважды устраивались концерты с программой русских народных песен и песен советских композиторов. Получив эти сведения, НКГБ СССР приняты меры к недопущению впредь попыток со стороны церковников входить в непосредственные сношения с командованием госпиталей и ранеными под видом шефства»³⁶³.

В Красноярске в годы войны в должности главного хирурга эвакогоспиталя трудился епископ Лука (Войно-Ясенецкий), известный ученый-медик, прошедший лагеря и ссылки. Благодаря его операциям большому числу раненых воинов были сохранены жизнь и здоровье. В кабинете, операционной владыки висели иконы, и каждую операцию он начинал с молитвы. Это вызвало недовольство Г. Карпова, и 4 мая 1944 г. председатель Совета по делам Русской Православной Церкви попросил митрополита Сергия принять соответствующие «меры воздействия». И все же в 1945 г. за капитальный труд «Очерки гнойной хирургии» возведенному в сан архиепископа Луке была присуждена Сталинская премия I степени, большую часть которой он пожертвовал на помощь сиротам³⁶⁴.

Всего за патриотическую деятельность почти 40 представителей духовенства были награждены медалями «За оборону Ленинграда» и «За оборону Москвы», более 50 удостоены медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», несколько десятков – медали «Партизану Великой Отечественной войны»³⁶⁵.

Начавшаяся 22 июня 1941 г. война, вопреки ожиданиям многих, не обострила отношения Московской Патриархии с государством. Церковь не поддалась искушению рассчитаться за нанесенные ей жесточайшие удары. Патриотизм православного духовенства и мирян оказался сильнее обид и ненависти, вызванных долгими годами гонений на религию. С первого дня Отечественной войны руководство Московской Патриархии призвало народ к защите Родины и этим поддержало и государство. Такая позиция Церкви была особенно важна в свете значительного роста религиозности в первой половине 1940-х гг. как среди мирного населения, так и среди военнослужащих. Она создавала, по словам митрополита Алексия, «нравственные условия победы»³⁶⁶. Религиозный фактор сыграл очень существенную роль в изменении поначалу неблагоприятного для СССР хода боевых действий. Проявления патриотической деятельности Русской Церкви были очень многообразны: морально-нравственное влияние (через послания, обращения, проповеди); сбор денежных средств, драгоценностей, медикаментов, одежды, продуктов в фонд обороны; служба церковнослужителей в рядах действующей армии и участие в партизанском движении; помощь раненым бойцам шефством над госпиталями и созданием санитарных пунктов; участие в сооружении оборонительных укреплений, организации противовоздушной обороны и т. д. Личным примером духовенство Московской Патриархии призывало народ к мобилизации всех сил в помощь обороне и укреплению тыла. Все это не могло не оказать воздействие и на религиозную политику советского правительства.

В первые же месяцы Великой Отечественной войны значительная часть СССР была оккупирована фашистскими войсками. Религиозная жизнь на ней весьма отличалась от жизни на советской территории. Как уже указывалось, подавляющее большинство районов страны к лету 1941 г. (а ведь среди сельского населения две трети являлись верующими) оказалось вообще без функционирующих храмов. Такое неестественное положение могло поддерживаться только репрессивными мерами. Как следствие, на оккупированной территории произошло чрезвычайное оживление религиозной жизни. Об этом свидетельствуют многие факты. Так, по наблюдению протоиерея А. Ионова, написавшего «Записки миссионера о жизни в советской России», «религиозное пробуждение было общим, массовым и стихийным. Народ как в городах, так и в сельской местности... сам шел на открытие храмов, на их временный ремонт и украшение»³⁶⁷. В докладе митрополиту Алексию псаломщика Николо-Конецкого прихода Гдовского района Псковской области С. Д. Плескача от 25 января 1944 г. отмечалось: «Могу сообщить, что русский человек совершенно изменился, как только по явились немцы. Разрушенные храмы воздвигались, церковную утварь делали, облачения доставляли оттуда, где сохранились, и много строили и ремонтировали храмы. Всюду красилось. Крестьянки вешали чистые вышитые самими полотенца на иконы. Появилась одна радость и утешение. Когда все было готово, тогда приглашали священника и освящался храм. В это время были такие радостные события, что я не умею описать. Прощали обиды друг другу. Крестили детей. Зазывали в гости. Был настоящий праздник, а праздновали русские крестьяне и крестьянки, и я чувствовал, что здесь люди искали утешение»³⁶⁸. Журналист В. Д. Самарин, живший в годы оккупации в Орле, вспоминал: «Проснулось, всплыло на поверхность души спрятанное глубоко при большевиках религиозное чувство. Молящиеся переполнили церкви, по деревням носили чудотворные образа. Молились так, как давно не молились. Не было семьи, в которой не было бы своего горя, не было бы жертв... Молились истово! Мне не забыть первого посещения церкви в Орле. Мы пришли всей семьей, с женой и дочерью, которая входила в церковь первый раз в жизни. Когда мы вошли, я вдруг увидел, как у дочери, у этого маленького человека, впервые вошедшего в храм, побежали по щекам слезы»³⁶⁹ и т. д.

Планируя нападение на СССР, фашисты рассчитывали активно использовать религиозный фактор в своих целях. Они уже имели богатый опыт проведения подобной политики как в Германии, так и на захваченных ими территориях в Европе. В системе Главного управления имперской безопасности (СД) имелся специальный «церковный отдел». В его задачи входили контроль и наблюдение за деятельностью религиозных организаций всех конфессий, изучение настроений духовенства и активных прихожан, внедрение агентуры в церковные административно-управленческие структуры и вербовка агентов из среды священнослужителей. Практически во всех странах Европы действовала разветвленная агентурная сеть отдела. Он также обеспечивал продвижение «своих» людей на различные иерархические должности, в церковные и общественные фонды, комитеты и т. п.

При этом основной линией в решении «религиозного вопроса» была ориентация на разрушение (внутреннее и внешнее) сложившихся традиционных устойчивых церковных структур, «атомизацию» конфессий и Церквей. Там, где это признавалось неэффективным или не отвечающим целям рейха, – ставилась задача, не останавливаясь ни перед какими средствами и методами воздействия, достижения полного над ними контроля. В самой Германии во второй половине 1930-х гг. разрушались храмы, активно арестовывали и расстреливали священников, прежде всего католических. Лишь в июле 1941 г., на территории собственной страны, А. Гитлер секретным приказом запретил на время войны с СССР проведение каких-либо мероприятий против Церкви без санкций свыше³⁷⁰. Хотя, конечно, и в дальнейшем такие санкции неоднократно давались.

Подобные методы и практика были перенесены и на религиозные организации в СССР. Кроме того, нацистская церковная политика здесь определялась в значительной степени общим отношением к славянам, и к русским в частности. В рамках этого отношения существовало несколько порой противоречащих друг другу подходов: А. Гитлер считал всех славян низшей расой и рассматривал их как будущих рабов; назначенный имперским комиссаром восточных территорий А. Розенберг стремился привлечь на сторону Германии национальные меньшинства России, обещая им независимость, отождествляя русский народ с коммунистической идеологией и террором; верховное командование вермахта выступало за создание «союзных» русских воинских частей (что привело к формированию власовских дивизий и казачьих соединений) и было поэтому против афиширования планов будущего расчленения России³⁷¹.

Партийного идеолога НСДРП А. Розенберга, враждебно настроенного к христианству (особенно к Католицизму) и считавшего Православие лишь «красочным этнографическим ритуалом», назначили министром оккупированных территорий СССР в конце июля 1941 г. Первые области он получил в свое ведение 20 августа, а 1 сентября были созданы рейхскомиссариаты «Остланд» и «Украина». К 16 августа относится самый ранний найденный автором циркуляр Главного управления имперской безопасности, касающийся религиозной политики на Востоке: «О церковном вопросе в оккупированных областях Советского Союза». В этом документе подчеркивалось, что в нем содержатся личные указания А. Гитлера. Ставились три основные задачи: поддержка развития религиозного движения (как враждебного большевизму), дробление его на отдельные течения, во избежание возможной консолидации «руководящих элементов» для борьбы против Германии и использование церковных организаций для помощи немецкой администрации на оккупированных территориях³⁷².

Более долгосрочные цели религиозной политики фашистской Германии в отношении республик СССР указывались в другой директиве Главного управления имперской безопасности от 31 октября 1941 г., причем в ней уже начинает сквозить озабоченность массовым всплеском религиозности: «Среди части населения бывшего Советского Союза, освобожденной от большевистского ига, замечается сильное стремление к возврату под власть церкви или церквей, что особенно относится к старшему поколению... я вижу большую политическую опасность, равно как и опасность в области мировоззрения, в том, что в настоящее время в восточные области необдуманно допускают священнослужителей всех вероисповеданий. Несомненно то, что стремящимся к религии массам оккупированных бывших советских областей надлежит снова дать какую-то форму религии. Возникает только вопрос: какую?.. То, что теперь уже во многих местах церкви с попами, связанными вероисповеданиями, открываются вновь и что этому даже способствуют германские органы власти, вызовет лишь религиозную реакцию, которая когда-нибудь... может оказаться таковой в политическом отношении и будет противостоять необходимому освобождению восточных областей. Поэтому крайне необходимо воспретить всем попам вносить в свою проповедь оттенок вероисповедания и одновременно позаботиться о том, чтобы возможно скорее создать новый класс проповедников, который будет в состоянии после соответствующего, хотя и короткого обучения, толковать народу свободную от еврейского влияния религию. Ясно, что заключение «избранного Богом народа» в гетто и искоренение этого народа... не должно нарушаться духовенством, которое, исходя из установки православной церкви, проповедует, будто исцеление мира ведет свое начало от еврейства. Из вышесказанного явствует, что разрешение церковного вопроса в оккупированных восточных областях является чрезвычайно важной... задачей, которая при некотором умении может быть великолепно разрешена в пользу религии, свободной от еврейского влияния, эта задача имеет, однако, своей предпосылкой закрытие находящихся в восточных областях церквей, зараженных еврейскими догматами»³⁷³. Тотальный расизм директивы не оставляет сомнения в судьбе Православия в случае победы гитлеровской Германии. Его стали бы уничтожать, насаждая «новую религию», лишенную многих основных христианских догматов.

В своих показаниях 16 октября 1946 г. на Нюрнбергском процессе А. Розенберг заявил: «После вступления немецких войск на восточные территории армия по собственной инициативе даровала свободу богослужений; и когда я был сделан Министром восточных областей, я легально санкционировал эту практику, издав специальный указ о «свободе церкви» в конце декабря 1941 г.»³⁷⁴ Такой указ, действительно, был составлен А. Розенбергом, но из-за противодействия влиятельных противников, прежде всего М. Бормана, он никогда не издавался. Один из руководящих работников Министерства восточных территорий 25 октября 1943 г. в секретной записке указывал: «После переговоров, длившихся в течение месяцев, все же было решено не провозглашать свободу религии торжественным образом, но сделать это как можно тише»³⁷⁵. Пик этих переговоров пришелся на весну 1942 г. К этому времени религиозный подъем заставил особенно серьезно заняться церковным вопросом в России.

Следует отметить, что религиозными проблемами вплотную занимался и считал их одними из важнейших в деле «управления покоренными народами» А. Гитлер. 11 апреля 1942 г. в кругу приближенных он изложил свое видение религиозной политики: насильственное дробление Церквей, принудительное изменение характера верований населения оккупированных районов, запрещение «устройства единых церквей для сколько-нибудь значительных русских территорий». «Нашим интересам, – говорил Гитлер, – соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»³⁷⁶.

Точка зрения А. Гитлера о поощрении в России всякой формы разъединения и раскола получила законченную форму во время посещения 8 мая 1942 г. А. Розенбергом ставки фюрера. Историки В. И. Алексеев и Ф. Ставру даже считают этот день главной вехой в определении официальной политики оккупационных властей в отношении Русской Церкви. Сохранилось свидетельство самого А. Розенберга о его переговорах 8 мая с А. Гитлером и М. Борманом. На них отмечалось, что на занятых территориях России уже возникают «сами собой» большие религиозные объединения, которые необходимо использовать и контролировать. Было решено не издавать закон о религиозной свободе в восточных областях из-за возможности его нежелательного влияния на Церковь в самой Германии, однако поручить рейхскомиссарам «Остланда» и «Украины» провести от своего имени мероприятия по установлению веротерпимости. «Помимо этого фюрер подчеркнул, что после войны он предпримет соответствующие меры против церкви. Он верит, что своим авторитетом сможет сделать то, что другим позже трудно будет осуществить»³⁷⁷.

Через несколько дней после совещания А. Розенберг указал рейхскомиссарам «Остланда» и «Украины» принять необходимые меры для ограничения деятельности возникающих религиозных организаций. 13 мая 1942 г. он обратился к ним с письмом, основные положения которого сводились к четырем пунктам: «1. Религиозным группам категорически воспрещалось заниматься политикой. 2. Религиозные группы должны быть разделены по признакам национальным и территориальным. При этом национальный признак должен был особо строго соблюдаться при подборе возглавления религиозных групп. Территориально же религиозные объединения не должны были выходить за границы генерал-бецирка, т. е. приблизительно, в применении к Православной Церкви, за границы одной епархии. 3. Религиозные общества не должны были мешать деятельности оккупационных властей. 4. Особая предосторожность рекомендовалась в отношении Русской Православной Церкви как носительницы враждебной Германии русской национальной идеи»³⁷⁸. Последний пункт пересекался с точкой зрения Гиммлера, указавшего в одном из писем на опасность, исходящую от Православной Церкви, которая сплачивает русских «национально» . Он полагал, что поэтому ее необходимо дезорганизовать, а возможно, и вообще ликвидировать³⁷⁹.

Исполняя указания А. Розенберга, рейхскомиссары в июле 1942 г. издали распоряжения, в которых провозглашалось право верующих организовывать религиозные объединения, но в то же время подчеркивалось, что они являются автономными, чем ограничивалась административная власть епископов. Этим объединениям запрещалось заниматься политикой, основное внимание уделялось порядку их регистрации. Так, в распоряжении рейхскомиссара «Остланда» X. Лозе от 19 июля указывалось: «1. Религиозные организации на занятых землях должны представить генеральному (районному) комиссару следующее: а) название религиозного общества, б) вероисповедание руководства, в) список членов президиума общества, г) список имущества местных религиозных обществ... 2. а) утвердить новое общество может только рейхскомиссар района по заявлению верующих; 3. а) необходимо признание президиума районному комиссару, подтверждающее утверждение о том, что общество не носит политический характер, б) генеральный комиссар может высказать свое сомнение о характере общества; 4. а) религиозные организации на местах могут выполнять только религиозные задачи; 5. а) при нарушении распоряжения накладывается денежный штраф, б) рейхскомиссар может распустить общество, как не выполняющее свою задачу»³⁸⁰.

Чтобы не допустить возрождения сильной и единой Русской Церкви, были поддержаны некоторые раскольничьи юрисдикции на Украине, в Прибалтике и Белоруссии, которые выступили против Московской Патриархии и объявили о своем намерении образовать автокефальные (независимые) церковные организации. Особенно активно эта политика проводилась рейхскомиссаром «Украины» Э. Кохом. В «Остланде» она осуществлялась менее последовательно. X. Лозе относился в Прибалтике терпимо к хорошо организованной Русской Церкви и ее миссионерской деятельности на северо-западе России, но не разрешал церковно-административного объединения Прибалтийского экзархата с Белоруссией, где всеми мерами, хотя и без особого успеха, содействовал развитию церковного сепаратизма. Полностью реализовать на практике принципы, указанные в майском 1942 г. письме А. Розенберга, оказалось невозможно. Сам министр восточных территорий понимал это и предусматривал, например, возможность избрания украинского Патриарха, что означало бы объединение многих епархий. Правда, ему фактически удалось не допустить в оккупированные районы католических миссионеров и священников Русской Православной Церкви за границей. Хотя и здесь существуют архивные документы, свидетельствующие, что осенью 1942 г. разрабатывались планы проведения Поместного Собора в Ростове-на-Дону или Ставрополе с избранием Патриархом митрополита Берлинского Серафима (Лядэ) – немца по национальности, находившегося в юрисдикции карловчан. По этому вопросу даже велась переписка с некоторыми ставропольскими священнослужителями³⁸¹.

Большое внимание со стороны оккупационных властей уделялось использованию религиозной темы в своей идеологической работе. В прессе всячески подчеркивалось, что новый режим несет религиозную свободу. Настойчиво «рекомендовалось» в проповедях и во время церковных церемоний выражать верноподданнические чувства к А. Гитлеру и третьему рейху. Духовенство заставляли участвовать в «праздновании» годовщины начала войны и тому подобных дат. Активно распространялась соответствующая литература, к примеру такая листовка-молитва:

«Адольф Гитлер, ты наш вождь, имя твое наводит трепет на врагов, да приидет третья империя твоя. И да осуществится воля твоя на земле... »³⁸²

Немецкие власти порой пытались управлять не только характером проповедей, но и богослужебной жизнью. Знаменателен неоднократно повторявшийся случай, когда бурный протест верующих вызывали незначительные, на взгляд немецких администраторов, перемены церковного порядка – введение нового (григорианского) стиля³⁸³. Об этом свидетельствует, например, бюллетень Полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г., содержащийся в фонде Главного управления имперской безопасности Германии Центра хранения историко-документальных коллекций: «В середине декабря 1941 г. некоторые коменданты местностей (в Стругах Красных и в Острове), ссылаясь на предписание вышестоящей инстанции, потребовали от православных совершать все церковные праздники, также и рождество, по григорианскому календарю. Это неожиданное требование вызвало среди верующих бурю негодования: «Такое насилие над Церковью не совершали даже большевики... Но мы не покоримся»... священник, не желая ни нарушать церковного порядка, ни вступать в конфликт с немецкими войсками, должен был покинуть Струги. После этого местный комендант распорядился привести местного священника из соседнего селения... и заставил его проводить рождественское богослужение по григорианскому календарю... В этот день почти не было прихожан, а те немногие, кто из боязни перед комендантом присутствовали на богослужении, были очень расстроены и сконфужены»³⁸⁴.

С 1943 г. в германских официальных документах уже ясно чувствовалось сомнение в правильности ряда аспектов выбранного курса церковной политики. Расчеты на поддержку «нового порядка» со стороны угнетаемых в СССР религиозных организаций были одним из изначальных стереотипов идеологии оккупации. Поэтому идеологи рейха неоднократно выражали удивление тому, какое значительное место заняла Русская Церковь в патриотическом движении в Советском Союзе. В бюллетене Полиции безопасности от 7 мая 1943 г. «Донесения из оккупированных восточных областей» указывалось: «Советская пропаганда сумела ловко использовать религиозные чувства населения в своих целях. Церкви и массы все в большей степени получают поощрения. Как стало известно из Москвы, наплыв жителей в церкви в пасхальные дни был значительным. Этот факт пропагандистски весьма сильно используется и находит распространение прежде всего у союзников»³⁸⁵.

Еще в 1941–1942 гг. отдельные представители германской администрации и офицеры вермахта помогали открытию храмов и даже приказывали это делать. Так, в сохранившейся в материалах Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) докладной записке 3. В. Сыромятниковой «О пребывании на территории Харьковской области, оккупированной немецкими войсками с 15.XII по 22.XII 1941 г.» отмечалось: «Немецкое командование особое внимание обращает на работу церквей. В ряде сел, где не разрушены церкви, они уже работают – в с. Введенка Чугуевского района и в г. Харькове. В селах, где они разрушены, дан приказ старостам немедленно подобрать помещение и открыть церкви»³⁸⁶. В том же фонде хранится справка уполномоченного Себежской комендатуры от 8 октября 1941 г.: «Дана настоящая в том, что немецкая власть, освободившая крестьянство от большевиков, ставит вопрос открыть богослужение в Ливской церкви, и поэтому уполномочиваю лично вас, Рыбакова Якова Матвеевича, за неимением священника – занять место священника и исполнять церковный обряд. Просьба: никаких отказов не может быть, в чем и выдана настоящая справка за подписью представителя немецкой власти Энгельгард»... На что Рыбаков отвечает: «Быть священником не могу, так как не получил на то от епископа благословения, кроме того, по христианскому закону двоеженцы священниками быть не могут, а я двоеженец»³⁸⁷ и т. д.

Однако в 1943–1944 гг. подобное уже исключалось. Была полностью запрещена любая поддержка со стороны вермахта или германской администрации в открытии церквей, а также участие военного персонала в богослужениях в этих храмах. В бюллетене Полиции безопасности от 5 февраля 1943 г. приводились директивы А. Гитлера: «Религиозной деятельности населения не содействовать и не препятствовать. Военнопленные должны безусловно держаться в стороне от таких мероприятий населения... Запрещается далее допускать или привлекать гражданское духовенство из рейха или из-за границы в оккупированные восточные области... Военное богослужение в оккупированных восточных областях разрешается проводить только как полевое богослужение, ни в коем случае не в бывших русских церквах. Участие гражданского населения (также и фольксдойче) в полевых богослужениях вермахта запрещено. Церкви, разрушенные при советском режиме или во время военных действий, не должны ни восстанавливаться, ни приводиться в соответствие с их назначением органами немецких вооруженных сил. Это следует предоставить русской гражданской администрации»³⁸⁸. Эти директивы, вероятно, несли отпечаток и долгосрочных планов о создании для населения оккупированных территорий специальной религии и подготовке соответствующего клира.

Действия гитлеровцев перед отступлением из оккупированных областей – массовое сжигание и разграбление храмов, вплоть до снятия колоколов, депортация и убийства священнослужителей окончательно разоблачили их как врагов Православия. Свидетельств намеренного разрушения ими церквей очень много. Например, в рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Н. Ломакина от 1 сентября 1943 г. говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «Свои обстрелы и разрушения храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины и дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов»³⁸⁹. Только в Ленинградской области фашисты уничтожили 44 храма, в Московской – около 50 и т. д.

Всего же, согласно отчету Чрезвычайной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, они разрушили и повредили 1670 православных церквей, 69 часовен и 1127 зданий других религиозных культов. В отчете приводятся конкретные примеры: «В груды кирпича превращена немцами в Киево-Печерской Лавре знаменитая Успенская церковь, построенная в 1073 году. В Чернигове они разрушили древний Борисоглебский собор... Огромным разрушениям подверглись монастыри: Ново-Иерусалимский и Иосифо-Волоколамский в Московской области, Тихвинский в Ленинградской области, Антониев, Хутынский, Зверин, Деревяницкий и другие монастыри Новгорода... Разрушая монастыри, храмы, мечети и синагоги, расхищая их утварь, немецкие захватчики глумились над религиозным чувством людей. Солдаты и офицеры приходили в храмы в шапках, курили здесь, надевали на себя церковное облачение, держали в церквах лошадей и собак, из икон устраивали нары для спанья...»³⁹⁰ Правда, надо отметить, что некоторые из занесенных в отчет Чрезвычайной комиссии церквей были разрушены еще в 1930-е гг., а ряд храмов пострадал от действий советских войск. Например, Псково-Печерский монастырь в начале 1944 г. активно бомбила авиация Ленинградского фронта, а Успенский собор в Киево-Печерской Лавре был взорван 3 ноября 1941 г. специально оставленной в тылу немцев диверсионной командой капитана Лутина. В этот день храм посетили президент Словакии И. Тисо и рейхскомиссар Э. Кох. Однако заложенная еще в сентябре 1941 г. взрывчатка сработала с запозданием, и фашистские руководители успели покинуть собор до взрыва³⁹¹.

Как уже отмечалось, религиозная ситуация на различных оккупированных территориях не была одинаковой. Следует более детально рассмотреть ее в отдельных регионах. Определенным своеобразием отличалось положение в Прибалтике и на северо-западе России. Там сохранился и даже вырос территориально экзархат Московской Патриархии во главе с митрополитом Сергием (Воскресенским). Владыка Сергий не эвакуировался при приближении германских войск, а остался в Риге. Существуют самые различные версии, объясняющие этот поступок. В. И. Алексеев полагает, что экзарх вследствие своих антикоммунистических убеждений накануне вступления немцев в город спрятался в подвале собора и не был найден там секретарем – приставленным к нему «агентом НКВД», позднее расстрелянным за эту неудачу³⁹². По гораздо более аргументированному мнению профессора Д. В. Поспеловского, митр. Сергий стремился подготовить почву Местоблюстителю и Московскому Церковному Управлению на случай, если немцы победят или, по крайней мере, захватят Москву, чтобы сохранить епископат в новых условиях, а также предотвратить юрисдикционный хаос³⁹³. Нельзя полностью сбрасывать со счетов и свидетельство Э. И. Лисавцева о том, что экзарх специально был оставлен органами НКВД в Риге, но почти сразу же на долгий период утратил связь с советским подпольем³⁹⁴. Историк О. Ю. Васильева почти солидарна с ним: «Двойственность позиции Сергия, усилившаяся в 1943–1944 гг., его приверженность патриархии может предполагать определенные соглашения между экзархом и Советским правительством» ³⁹⁵.

Действительно, некоторые священнослужители Русской Церкви, оставшиеся на оккупированной территории, использовались советской разведкой. Так, один из ее руководителей П. А. Судоплатов совсем недавно писал: «Уместно отметить и роль разведки НКВД в противодействии сотрудничеству немецких властей с частью деятелей православной церкви на Псковщине и Украине. При содействии одного из лидеров в 30-х годах «обновленческой» церкви житомирского епископа Ратмирова и блюстителя патриаршего престола митрополита Сергия нам удалось внедрить наших оперативных работников В. М. Иванова и И. И. Михеева в круги церковников, сотрудничавших с немцами на оккупированной территории. При этом Михеев успешно освоился в профессии священнослужителя». От него поступала информация в основном о «патриотическом настрое церковных кругов»³⁹⁶. Возможно, и экзарх имел определенные контакты с советской разведкой. Во всяком случае, представляется несомненным, что он остался в Риге с санкции Патриаршего Местоблюстителя. Это подтверждается их близкими личными отношениями и обдуманным, энергичным характером действий митр. Сергия (Воскресенского) в первые месяцы после начала оккупации.

Ему сразу же пришлось столкнуться с серьезными проблемами. Вскоре после захвата Риги митрополит Августин (Петерсон) объявил прежний Синод действующим и 20 июля направил германским властям просьбу о разрешении восстановления автономной Латвийской Православной Церкви под юрисдикцией Константинопольского Патриарха и выдворении из Латвии «большевистскогоставленника», «агента ЧК» экзарха митр. Сергия. Подобным образом события развивались и в Эстонии. 8 июля германские войска вошли в г. Печоры, а уже 17 июля настоятель местного эстонского православного прихода Петр Пякхель издал циркуляр, называя себя в нем благочинным Печерского округа, поставленным новыми гражданскими и военными властями, и требуя прекратить на богослужениях поминовения экзарха и возносить только имя митрополита Таллинского Александра (Паулуса) с титулом всея Эстонии. После взятия немцами Таллина 28 августа он ездил к митр. Александру и узаконил свое благочиние, а позднее был хиротонисан в сан епископа. Митрополит Таллинский 14 октября 1941 г. также объявил о необходимости возвращения Эстонской Православной Церкви в юрисдикцию Константинопольского Патриарха³⁹⁷.

В первый же день оккупации Риги митрополит Сергий был арестован, но через 4 дня освобожден на поруки. Существуют свидетельства, что уже во время этого ареста он не без успеха убеждал германские власти, что для них политически выгоднее примириться с поминанием главы Московской Патриархии, чем содействовать возвращению Латвийской и Эстонской церквей в юрисдикцию Вселенского Патриарха, экзарх которого находился в это время в Лондоне и имел тесные связи с правительством Великобритании. После освобождения экзарх Прибалтики собрал духовенство Риги в Троице-Сергиевом монастыре и объявил, что остается «послушником митрополита Сергия (Страгородского)»³⁹⁸.

Первоначально германские оккупационные власти заняли выжидательную позицию, и 12 ноября 1941 г. глава экзархата обратился к ним с обширным меморандумом, доказывая, что переход Латвии и Эстонии под власть Константинополя не в их интересах. Митр. Сергий убеждал сохранить каноническое подчинение Прибалтики Московской Патриархии и заявлял, что она никогда не примирялась с безбожной властью, подчинившись ей только внешне, и поэтому он имеет моральное право призвать русский народ к восстанию. Экзарх призывал не дробить Церковь на части по национальному и территориальному признаку и предупреждал, что всякое вмешательство немцев в церковное управление будет использовано советской пропагандой как доказательство порабощения Церкви оккупационными властями: «В Латвии и Эстонии создались маленькие, но очень активные группы православных политиков, которые прежде, как светские члены так называемых синодов, играли ведущую роль в соответствующих Церквах и которые теперь стремятся снова захватить власть. Также, к сожалению, оба политиканствующих митрополита, Августин Рижский и Александр Ревельский, присоединились к этим группам. Остальные епископы и значительно превышающее большинство священников и мирян стоят далеко от этих групп, а часто настроены в отношении их и враждебно... С точки зрения церковно-политической было бы правильно положить в основу церковного порядка следующие принципы: 1) Принцип единства. – Было бы странно, если бы в Остланде существовало четыре рядом стоящих Православных Церкви – Белорусская, Литовская, Латвийская и Эстонская. Три последних уже объединены в экзархате. Стоило бы экзархат связать с белорусскими епископствами в более высокую единицу... 2) Принцип канонической законности. – Чтобы избежать теперь и в будущем неизбежно следующих за схизмой ссор, Православная Церковь в Остланде должна пока оставаться в рамках Российской Патриархии... 3) Принцип автономии... 4) Принцип церковного единоначалия...»³⁹⁹

Эти доводы частично подействовали на германские власти, которые признали существование экзархата Московской Патриархии и даже оказали ему на первых порах определенную поддержку. В Латвии свыше 60% православных верующих составляли русские, митрополита Августина поддержали немногие, и в ноябре 1941 г. гестапо потребовало немедленного прекращения деятельности его Синода. Митр. Сергий 24 февраля 1942 г. уволил пытавшегося отколоться архиерея за штат, а 15 июня наложил на него церковный запрет, хотя полного формального разрыва их не было. Нового раскола в Латвии так и не произошло. Иначе дело обстояло в Эстонии, где русские приходы составляли лишь 25%. 30 июня 1942 г. митрополит Александр окончательно отделился, и Собор епископов экзархата Московской Патриархии 2 ноября запретил его в священнослужении. Германские власти выпустили инструкцию, в .которой указывалось, что духовенству и приходам дается свобода выбора – войти ли в Эстонскую епархию митр. Александра или русскую – епископа Нарвского Павла, оставшегося в юрисдикции экзарха. Выбор этот должен происходить без давления, но целям немецкой политики более отвечает регистрация православных приходов в экзархате. Было решено, что митрополиты Александр и Августин должны именоваться соответственно Ревельским и Рижским, а не Эстонским и Латвийским, так как митрополитом всех трех прибалтийских стран является Сергий⁴⁰⁰.

18 июня 1942 г. в канцелярии заведующего общим отделом Министерства восточных территорий Лейббрандта состоялось совещание, на котором руководитель отдела заявил, что полное разделение верующих по национальному признаку в Прибалтике не предусматривается. Православные Церкви в Эстонии, Латвии и Литве, являясь русскими культурными учреждениями, должны оставаться именно русскими и как чуждые концепции жизненного пространства в дальнейшем будут перемещены в «рейхскомиссариат Москва». В Белоруссии же, наоборот, следует предохранять Православную Церковь от русского влияния. Таким образом, в случае победы Германии все православные верующие Прибалтики, в том числе эстонцы, латыши, литовцы были бы выселены на восток. На совещании также было решено не препятствовать распространению сферы влияния экзархата на русские районы, занятые группой армии «Север»⁴⁰¹.

Организация миссионерской работы на северо-западе России стала главным в деятельности митр. Сергия в годы войны. Он взял на себя попечение о религиозных нуждах православного населения областей, прилегавших к экзархату, вполне законно, так как митрополит Ленинградский Алексий (Симанский) оказался в блокированном Ленинграде. «Мы почли долгом своим на время принять эту территорию под свое архипастырское покровительство, – писал в 1942 г. экзарх, – чтобы немедленно приступить на ней к восстановлению церковной жизни, и для этой цели направили туда миссионеров из Экзархата, духовенство которого большевики, за короткое время своего владычества в прибалтийских странах, не успели полностью уничтожить»⁴⁰². Посылая священников в районы Ленинградской области, владыка Сергий давал им определенные указания поминать на богослужениях митрополита Алексия.

В середине августа 1941 г. было получено разрешение германских властей на создание «Православной Миссии в освобожденных областях России». Напутствуя первую группу из 14 миссионеров, среди которых было много выпускников Богословского института в Париже, экзарх говорил: «Не забывайте, что вы прибыли в страну, где на протяжении более 20 лет религия самым безжалостным образом отравлялась и преследовалась, где народ был напуган, принижен, угнетен и обезличен. Придется не только налаживать церковную жизнь, но и пробуждать народ к новой жизни от долголетней спячки, объясняя и указывая ему преимущества и достоинства новой, открывающейся для него жизни»⁴⁰³.

18 августа первые миссионеры прибыли в Псков, где было создано управление Миссии. Официальной целью ее провозглашалось восстановление «разрушенной большевиками» церковной жизни; формальное руководство принадлежало экзарху Сергию. Территория, входившая в ведение Миссии, включала в себя юго-западные районы Ленинградской, часть Калининской, Великолуцкую, Новгородскую и Псковскую области, с населением около 2 млн. человек. Прибытие первых миссионеров совпало с началом массового религиозного подъема. Священник Иоанн Легкий позднее вспоминал: «Когда в августе 1941 г. мы приехали в Псков, на улице прохожие со слезами на глазах подходили под благословение. На первом богослужении в соборе все молящиеся исповедовались. Нам казалось, что не священники приехали укреплять народ, а народ укрепляет священников»⁴⁰⁴. В печатном органе Миссии – журнале «Православный христианин» также отмечалось: «Народ переполнял храмы... Священники не успевали передохнуть от количества треб. Давно не видели стены старых храмов Псковщины и окрестностей таких искренних слез, не слышали таких громких молитв»⁴⁰⁵. Согласно отчету миссионера Владимира Толстоухова, служившего в городах Новоржев, Опочка, Остров, только с 19 августа по 19 декабря 1941 г. он совершил более 2 тыс. «погребений с заочными проводами». Священник Иоанн Легкий в августе-ноябре крестил 3500 детей. Всего за первые месяцы работы Миссии было крещено около 50000 несовершеннолетних разного возраста. В январе 1942 г. в крещенском крестном ходе с водосвятием участвовало 40% (10 тыс. из 25 тыс.) оставшегося в Пскове населения⁴⁰⁶.

Эти сведения подтверждаются и немецкими источниками. Так, в бюллетене Полиции безопасности и СД от 21 сентября 1942 г. указывалось: «Успех миссионерской работы обусловлен главным образом тем, что большие массы русского народа, в особенности крестьяне, несмотря на старания большевиков, остались верны Православной вере и родной Церкви. Факты, свидетельствующие о том, общеизвестны: церкви переполнены молящимися, священники имеют так много дел... что едва с ними справляются, число причастников и детей, которых крестят, поразительно большое... миссионеров повсюду встречают с почтением и доверием, стараются посильно заботиться об их благополучии, родители охотно доверяют своих детей священникам для религиозного образования... Внезапное возбуждение религиозного чувства наблюдалось и во время немногих богослужений, проводившихся в лагерях военнопленных, а также в Риге, и которые были позднее запрещены... Точно такое же явление наблюдалось и в лазаретах для военнопленных, когда священникам было разрешено посещать эти лазареты, чтобы причастить умирающего и утешить страждущего». В сводке «Зихерхайтсполицай и СД» от 6 ноября 1942 г. сообщалось, что в трех церквах Пскова имеется 10 000 прихожан, и с августа 1941 по 15 сентября 1942 гг. в них было крещено 2000 детей, совершено 600 отпеваний и 20 венчаний⁴⁰⁷.

Миссия издавала с августа 1942 г. ежемесячный журнал «Православный христианин» тиражом 2–3 тыс. экземпляров. Вела катехизические курсы для взрослых и восстановила преподавание Закона Божия во всех школах. Большинство же кандидатов в священство посылались на обучение в Ригу и Вильно. С целью возрождения религиозной жизни в регионе впервые зазвучало в эфире церковное слово. Еженедельные трансляции из Пскова охватывали значительную территорию области. В сентябре 1942 г. священником Георгием Бенигсеном по радио был прочитан доклад на тему «Религия и наука», второй доклад «Игумен всея Руси» он посвятил 550-летию со дня смерти Сергия Радонежского. Все расходы, связанные с этой деятельностью, покрывались в основном добровольными пожертвованиями населения – 10% приходского дохода посылалось в Псков. Кроме того, значительные доходы приносил хозяйственный отдел Миссии, в который входили свечной завод, магазин церковных принадлежностей и иконописная мастерская. Чистая прибыль отдела составляла 3–5 тыс. марок в месяц и покрывала расходы на выплату жалования служащих и сотрудников управления Миссии. Священники жалования не получали и существовали на пожертвования прихожан. До половины дохода пересылалось в экзархат, значительная часть из этих сумм шла на содержание богословских курсов в г. Вильно⁴⁰⁸.

С первых дней своего существования Миссия стала вести и большую благотворительную работу. Заметную роль в ней играл Псково-Печорский монастырь. Уже 19 августа его наместнику игумену Павлу (Горшкову) из Пскова поступила записка: «Отец Павел! Умоляю Вас, посетите богадельню, окажите милосердие несчастным, никому не нужным людям. Ведь подумайте, от голода один выбросился из окна, вчера умер, а другие просят отравить их». И вскоре из хранившихся в монастырских кладовых и собранных среди паломников и прихожан продуктов был составлен и отправлен в Псков обоз из 4 подвод. Оказывалась помощь и советским пленным военнослужащим. Так, 24 августа игумен Павел получил еще одну, на этот раз благодарственную записку: «Больные, раненые военнопленные и персонал госпиталя лагерного пункта 134 в городе Пскове выносят глубокую благодарность за присланные продукты – муку, хлеб, яйца и другие пожертвования»⁴⁰⁹. В ноябре 1941 г. Миссия выпустила обращение к населению: «Тронутые любовью к нашим в плену находящимся братьям, мы желаем им помочь и удовлетворить их нужды... Мы знаем, что русский человек не будет стоять в стороне, когда надо помочь своему ближнему... Дайте, что можете: одежду, обувь, белье, одеяла и т. д. Все будет принято с благодарностью и будет роздано военнопленным: «Рука дающего да не оскудеет». Заботой оказались окружены и дети-сироты. Так, в Пскове при храме Димитрия Солунского был создан приют, в котором содержались 137 детей 6–15 лет⁴¹⁰.

Первым начальником Миссии стал протоиерей Сергий Ефимов, в октябре 1941 г. его сменил прот. Николай Коливерский, после смерти которого в октябре 1942 г. новым начальником был назначен заслуженный протопресвитер Кирилл Зайц с предоставлением ему права совершать литургию по архиерейскому чину. Его помощником стал священник И. Легкий, членами управления Миссии – протоиерей Н. Шенрок, священник Г. Бенигсен, секретарем – священник Н. Жунда. Для связи с местами и наблюдения за духовенством в 1942 г. организовали институт благочинных в округах: Псковском, Новгородском, Порховском, Гдовском, Дновском, Островском, Гатчинском, Славковичском, Солецком, Ушаковском, Карташевском⁴¹¹. Миссия стремилась взять управление в свои руки, она не только наблюдала за храмами, но и назначала вновь рукоположенных священников.

За короткий срок число действующих церквей в западных районах Ленинградской области выросло в десятки раз. Согласно сведениям журнала «Православный христианин», к началу 1943 г. на территории бывшей Псковской и части Петроградской губерний имелись: 221 приходской храм и 84 священника, в том числе 14 миссионеров из Прибалтики. Кроме того, в течение 1943 г. количество церквей значительно выросло, например в Псковском районе с 6 до 23, а в целом в Псковской епархии примерно до 150. Необходимо учитывать также 52 храма западной части Новгородской епархии, не менее 18 в Великолуцкой и 81 в Калининской епархиях⁴¹². Таким образом, общее число их в оккупированных районах северо-запада России составляло как минимум 409 (из них 108 в Ленинградской епархии), увеличившись по сравнению с довоенным временем примерно в 15 раз. Количество же священников к началу 1944 г. достигло 175. Их острейшая нехватка была серьезной проблемой. Местных священнослужителей и миссионеров было относительно немного, поэтому Миссия в ускоренном порядке посвящала мирян в саны диакона и иерея. Появлялись и «самосвяты»⁴¹³. На территории собственно Ленинградской епархии миссионеров почти не было, и важными источниками пополнения духовенства служили клирики, освобожденные перед войной из мест заключения или снявшие в 1930-е гг. сан. Например, протоиерей П. Жарков с 1929 г. до начала 1940-х гг. отбывал заключение на Соловках, затем работал санитаром в Обуховской больнице, жил в Вишере, а с конца 1941 г. стал служить в Любани, Ушаках, Тайцах. В Гдовском районе возглавили приходы протоиерей В. Ирадионов и иеромонах Лин, также отбывшие 10-летнюю ссылку, причем первый снимал сан, и т. д.⁴¹⁴ Однако священников все равно не хватало, и весь период оккупации существовала практика «когда один служитель культа обслуживал по 3–4, а иногда и 5 приходов»⁴¹⁵.

Во вновь открытых церквах начали звонить в колокола, организовываться крестные ходы, как уже отмечалось, возобновилось религиозное обучение детей. Так, в Красногорском округе под руководством миссионера Ф. Ягодкина находилось 15 начальных школ, а в Пушкиногорском районе функционировало 17 подобных заведений. Попытки ввести обучение Закону Божию в общеобразовательных школах существенного успеха не имели из-за отсутствия достаточного количества преподавателей. С. Д. Плескач в своем докладе митрополиту Алексию (Симанскому) писал: «Педагоги и учителя забегали потому, что их заставили преподавать Закон Божий. А как он будет преподавать, когда он был год тому назад настоящим передовым комсомольцем. Таким образом, кадр учителей не был подготовлен, а потому здесь получился полный разрыв»⁴¹⁶. В приходской жизни соборное начало было почти совершенно отменено. Циркуляром экзарха от 16 марта 1942 г. устанавливалась единоличная форма управления приходом с настоятелем во главе, запрещался созыв общих собраний в приходах. Как совещательный орган мог существовать попечительный совет, но члены его, а также церковные старосты, ревизионные комиссии подбирались всецело по усмотрению настоятеля⁴¹⁷.

Миссия создавалась под эгидой оккупационных властей, и священство ее вынуждено было реагировать на распоряжения германского командования, хотя многие из них фактически саботировались. Миссионеров обязывали в дни начала войны или захвата фашистами населенных пунктов устраивать торжественные молебны и крестные ходы, участвовать в вербовке людей на работу в Германии, а затем во власовскую «РОА». В одном из воззваний, выпущенном управлением Миссии, говорилось: «Русские патриоты обязаны всемерно содействовать уничтожению и плодов, и корней коммунизма. Мы верим, что найдется немало русских душ, готовых к участию в уничтожении коммунизма и его защитников...»⁴¹⁸ А в циркуляре митрополита Сергия от 8 июля 1943 г. указывалось: «В день Св. Троицы германское командование объявило торжество передачи земли в полную собственность крестьянства, а посему предлагается управлению Миссии: 1) Дать циркулярное распоряжение всему подведомственному духовенству... специально в проповедях отметить важность сего мероприятия. 2) В Духов день в Соборе, после Литургии, совершить торжественный молебен с участием всего духовенства г. Пскова...»⁴¹⁹

Следует отметить, что действия священнослужителей Миссии находились под постоянным контролем партизан. Отношение последних к миссионерам было очень неоднозначным, так как разнообразными были и партизанские отряды, состоявшие отнюдь не только из прокоммунистически настроенных людей. Эти контакты не прошли мимо внимания оккупационных властей, которые с февраля 1943 г. обязали священников давать письменные отчеты о встречах с партизанами. В этом месяце начальник канцелярии экзархата И. Д. Гримм писал К. Зайцу: «Приезжающие из России миссионеры дают противоречивые сведения об отношении партизан к священникам и вообще к Церкви. По словам одних, партизаны считают священников врагами народа, с которыми стремятся расправиться. По словам других, партизаны стараются подчеркнуть терпимое и даже благожелательное отношение к Церкви... Ввиду большой важности этого вопроса, которым интересуются также и германские учреждения, прошу сообщить все относящиеся к нему факты и Ваши по их поводу соображения. В частности, меня интересует, верит ли народ агитационным сообщениям об изменении церковной политики большевиков, и как он на эти сообщения реагирует. Прошу Вас также предложить подчиненным Вам священнослужителям при всякой возможности письменно докладывать Вам об относящихся к этому вопросу фактах и наблюдениях для дальнейшего препровождения мне этой информации»⁴²⁰.

Из этих письменных отчетов следует, что партизаны строго следили за тем, чтобы в проповедях священников не было каких-либо выступлений против советской власти. В одном из приходов о. Иоасафу «было высказано предложение о сборе средств в церкви на Красную Армию и дан намек о незаконности обслуживания двух приходов, расположенных при этом еще в разных районах одним священником». Ему же было предложено написать письмо в Москву Патриаршему Местоблюстителю: «Последний, мол, пришлет ответ, т. е. утвердит или не утвердит данного священника в занимаемом приходе...» Священник

B. Толстоухов сообщал, что «поблизости от его приходов отряд партизан временно захватил деревню, причем их начальник побуждал крестьян к усердному посещению церкви, говоря, что в Советской России Церкви дана теперь полная свобода и что власть коммунистов идет к концу». Порой миссионеры погибали во время перестрелок партизан с фашистскими солдатами. Такой случай произошел 30 января 1944 г. в церкви погоста Вельское Устье Порховского района – случайной пулей в храме был убит священник Николай Беляев⁴²¹.

Не только партизаны агитировали священнослужителей. Ленинградский митрополит Алексий, понимая все значение народного сопротивления в тылу немецких войск, неоднократно обращался к своей пастве, оказавшейся на оккупированной территории с соответствующими призывами. Особенное значение имело его Пасхальное послание от 25 апреля 1943 г.: «Продолжайте же, братие, подвизаться за веру, за свободу, за честь родины; всеми мерами, и мужчины, и женщины, помогайте партизанам бороться против врагов, сами вступайте в ряды партизанов, проявляйте себя как подлинно Божий, преданный своей родине и своей вере народ...»⁴²² Обращение митр. Алексия в листовках было переправлено через линию фронта и распространено среди населения. О силе его воздействия свидетельствует письмо бойца 2-й партизанской бригады А. Г. Голицына владыке: «Ваш агитлисток сыграл немалую роль среди оккупированного населения в деле оказания помощи партизанам, а вместе с этим и борьбе против фашизма. Этот листок среди населения – как Божье письмо, и за него немецкие коменданты в своих приказах грозили смертной казнью, у кого он будет обнаружен»⁴²³.

Следует указать, что помимо части миссионеров нашлись и отдельные российские священники, сотрудничавшие с оккупантами. Настоятели приходских церквей реагировали на политические призывы Миссии очень дифференцированно. Краткая характеристика их позиции содержится в интересном, хотя и сильно тенденциозном, мартовском 1994 г. докладе А. Ф. Шишкина митр. Алексию после обследования приходов Гатчинского и Павловского районов: «В ком билось сердце патриота Родины и кому действительно дорога была Русь не профашистской миссией, а Святым Владимиром Крещенная... и кровью истинных сынов своих на поле брани напоенная – тот и в немецком плену любил ее паче жизни своей и умер как истинный патриот. Таковыми были, например, священник А. Петров (г. Гатчина) и священник М. Суслин (с. Орлино). Оба они расстреляны немцами. Те же, кто не мог отнести себя к разряду героев, но кто, живя в немецком плену, думал иногда, что за фронтовым кордоном живут их братья и сестры, сыновья и дочери, терпят муки холода и голода и все во славу Отчизны своей – тот слушался миссии, не порывая молитвенного общения со своими иерархами, молился за православное русское воинство и терпеливо ожидал встречи «со своими», решив не покидать приходского места при эвакуации немцев. Таковыми были, например, протоиерей Красовский, священник Митрофанов, протоиерей Забелин. Но были и такие, которые, проявляя «ревность не по разуму», молились за Адольфа Гитлера, устраивали торжественные богослужения в «юбилейные» дни захвата немцами селений, чтили власть предержащих, получали от них подарки. Наконец, были просто предатели Родины, типа священника Амосова, которые неистовствовали по отношению к Советской власти и Ленинградскому иерарху. При наступлении частей Красной Армии они бежали с немцами, грабя храмы, забирая священные сосуды и антиминсы. Таковыми были прот. Кудринский из с. Рождествено, о. Лаптев из Орлино. А делали они так потому, что и сами этого желали и к этому же понуждала их миссия»⁴²⁴.

В целом же Миссии не удалось взять под контроль религиозную жизнь на оккупированной части Ленинградской области. Уровень церковной дисциплины оставался низким. Пассивная форма протеста против отдельных указаний экзаршей власти стала довольно широко распространенной уже в первые месяцы оккупации. Так, в циркуляре от 17 февраля 1942 г., адресованном благочинным, митр. Сергий отмечал, что духовенство при богослужении не считает необходимым надевать свои духовные знаки отличия, чем проявляет пренебрежение к епархиальной власти, удостоившей их награды, а в циркуляре от 25 сентября 1942 г. указывал, что духовенство отступает от установленного епархиальной властью порядка поминания светских и духовных властей в положенных местах богослужения и т. д.⁴²⁵

Особенно острые конфликты стали возникать, когда после Пасхального 1943 г. послания митр. Алексия Миссия под давлением немцев была вынуждена запретить возносить его имя. В упоминавшемся докладе С. Д. Плескача говорилось: «Примерно в мае месяце 1943 г. гдовское духовенство прекратило поминать на ектиниях митрополита Алексия. Почему прекратило, мы не знаем, но прекратило, а иеромонах Лин продолжал поминать. Тогда его вызвали в Гдов, но он не поехал, а поехал я, и мне там дали такой выговор, что приходится теперь вспоминать с удовольствием. После я узнал от протодиакона Ф. И. Юдина, что будто бы были какие-то листовки за подписью Владыки к немецким войскам с призывом прекратить бойню. В это время приехал новый благочинный из Латвии Алексий Ионов, который на литургии не поминал нашего митрополита, а только Сергия. Как только кончилась литургия и когда христиане подходили к кресту – не знаю почему, между иеромонахом Лином и новым благочинным получилась перекидка и иеромонах Лин уличил его в том, что он находится в Ленинградской епархии, забыв закон о правящих иерархах, за что иеромонах Лин чуть не поплатился приходом, но христиане заступились за него, и дело прекратилось... Во время службы русские священники, которые имели совесть, поминали митрополита Алексия, а потом Сергия, а литовские (прибалтийские) священники поминали только одного Сергия и архиепископа Нарвского Павла... Получился раскол»⁴²⁶. Подобное положение было и в других районах области. Так, в докладе митр. Алексию от протоиерея Н. Ломакина, в феврале 1944 г. посетившего Новгород, отмечалось, что в период оккупации «везде за богослужением возносились имена Патриаршего Местоблюстителя, Вашего Высокопреосвященства и литовского епископа», чтобы помешать этому фашисты даже применяли ложь – «незадолго перед изгнанием из Новгорода немцы распространили слух о смерти Вашего Высокопреосвященства»⁴²⁷.

Расчеты фашистов использовать в своих целях религиозный фактор на северо-западе России не оправдались. Примеры патриотической деятельности священнослужителей очень многочисленны. Так, в селе Ящерово Гатчинского района фашистами были расстреляны за антигерманскую агитацию оба священника местной церкви В. Романов и о. Алексий. В характеристике Ленинградского митрополита от 2 июня 1944 г. на священника Ф. А. Пузанова, награжденного медалью, говорилось: «Во время оккупации свящ. Пузанов имел связи с партизанами, давал им хлеб, снабжал одеждою, давал им сведения о положении дел, о действиях немцев и т. д.»⁴²⁸ Или в ходатайстве 24 жителей Красного Села от 31 января 1945 г. об открытии в их городе церкви отмечалось, что в 1941–1944 гг. в этом храме при немцах ежедневно о. Иоанн совершал «по уставу положенное Богослужение, молясь за страну родную, за наших бойцов в Красной Армии и, вполне понятно, за свою Советскую власть трудящихся. Молитвы за всех нас были усердны о даровании скорой победы нашей Красной Армии и свободы от напавших на нас злодейски гитлеровцев»⁴²⁹ и т. д. В Пасхальном 1944 г. послании Ленинградский митрополит подчеркивал: «С радостью услышал я о преданности вере, о верности Родине многих пастырей за все время пребывания в фашистской неволе... Также отрадно было узнать о том, что многие священники и миряне бестрепетно всеми имевшимися у них способами боролись против засилья оккупантов: помогали партизанам, укрывали их от врагов...»⁴³⁰.

Своеобразным русским патриотом был и наместник Псково-Печерского монастыря игумен Павел. Он участвовал в подготовке антисоветских документов, подписывал официальные приветствия фашистским властям, но в это же время поддерживал тайную связь с партизанами. Через жительницу Пскова, горячую ревнительницу монастыря А. И. Рубцову игумен переправлял им целые возы продовольствия. Рубцова была арестована в 1943 г. гестапо и расстреляна. На допросах она держалась с удивительной стойкостью и не выдала наместника. Согласно другим свидетельствам (жителей Печор) игумен Павел прятал в помещении монастыря рацию, по которой передавались через линию фронта сведения о фашистах, собранные иеромонахами в приходах. В то же время, будучи в прошлом эмигрантом, участником белого движения, наместник имел мало оснований любить советскую власть. Этим, видимо, объясняются его активные попытки эвакуировать монастырь при приближении фронта в марте 1944 г. Однако подавляющее большинство братии, несмотря на жестокие бомбардировки и артиллерийские обстрелы, которым подвергалась обитель, категорически отказалось уезжать, и игумен остался вместе с монахами⁴³¹.

Еще более сложным и противоречивым было положение митрополита Сергия (Воскресенского). Он старался вести очень осторожную политику, всячески подчеркивая свою верность Московской Патриархии. Однако требования фашистов отмежеваться от июньского 1941 г. воззвания Местоблюстителя заставили экзарха отреагировать заявлением: «Советская власть подвергла Православную Церковь неслыханному гонению. Ныне на эту власть обрушилась кара Божия... За подписью Патриаршего Местоблюстителя Сергия, Митрополита Московского и Коломенского большевики распространили нелепое воззвание, призывая русский народ сопротивляться германским освободителям. Мы знаем, что Блаженнейший Сергий, муж великой учености и ревностной веры, не мог сам составить столь безграмотное и столь бессовестное воззвание. Либо он вовсе не подписывал его, либо подписывал под страшными угрозами...» В то же время экзарх порекомендовал читать это воззвание в приходах вдумчиво и внимательно, а работу по возрождению религиозной жизни вести кропотливо и неустанно. А ведь фашисты в это время уже расстреляли в других республиках нескольких священников, распространявших послание Местоблюстителя от 22 июня 1941 г.⁴³²

На созванном по требованию референта гестапо по делам Русской Православной Церкви 23 июля 1942 г. архиерейском совещании экзархата в Риге была направлена приветственная телеграмма Гитлеру, обнародовано заявление с отмежеванием от патриотической позиции, занятой Патриархией, и принято решение в обычных богослужениях прекратить возношение имени Патриаршего Местоблюстителя Сергия, сохранив его, однако, в архиерейских богослужениях. Под давлением отдела пропаганды при командовании группы армий «Север» экзарх в конце ноября 1942 г. организовал собрание православного духовенства Ленинградской области (на нем присутствовали главным образом миссионеры), которое также осудило патриотическую позицию Патриархии и одобрило гитлеровский «новый порядок»⁴³³.

Подобные поступки экзарха Местоблюститель уже не мог полностью игнорировать. Интересно, что хотя публичная антикоммунистическая позиция митр. Сергия (Воскресенского) стала вполне ясна еще осенью 1941 г., вплоть до сентября 1942 г. его имя продолжало возноситься в московской церкви Преображения, настоятелем которой он ранее служил. Еще более показательно, что в изданной в 1942 г. пропагандистской книге «Правда о религии в СССР» была помещена фотография владыки Сергия (Воскресенского) вместе с Местоблюстителем, под которой указывалось имя экзарха. А ведь на это нужна была санкция цензуры. Но после получения сообщения об июльском совещании в экзархате Патриархия вскоре отреагировала на него. В своем послании от 22 сентября 1942 г. Патриарший Местоблюститель Сергий, обращаясь к чадам Православной Церкви, обитающим в Прибалтике, указывал: «Упорствующих же в неповиновении голосу Церкви и хулителей ее церковный суд не потерпит в среде епископства православного». В тот же день митр. Сергий и еще 14 архиереев подписали «Определение по делу митрополита Сергия Воскресенского с другими»: «Отлагая решение по сему делу до выяснения всех подробностей... 1) Теперь же потребовать от митрополита Сергия Воскресенского и прочих вышеназванных преосвященных объяснения (с опубликованием его в печати), соответствуют ли действительности дошедшие до Патриархии сведения об архиерейском совещании в Риге. 2) В случае, если сведения признаны будут соответствующими действительности, предложить преосвященным немедленно принять все меры к исправлению допущенного ими уклонения от линии поведения, обязательной для архиереев, состоящих в юрисдикции Московской Патриархии...»⁴³⁴.

Как видно из архивных документов, эта акция была предпринята при участии НКВД в расчете на реакцию международной общественности. 1 октября 1942 г. заместитель наркома внутренних дел Б. 3. Кобулов писал секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову: «В фашистской газете «Островские известия» за 8 августа с. г. ...помещено сообщение о состоявшемся в Риге съезде епископов православной церкви, пославшем приветственную телеграмму Гитлеру... В целях разоблачения прибалтийских епископов, пошедших на услужение фашистам, а также для усиления значения патриотических обращений, выпускаемых церковным центром в СССР, в глазах международного общественного мнения митрополит Сергий Страгородский и состоящий при нем совет епископов в количестве 14 человек выпускает специальное обращение к верующим Прибалтийских ССР с особым церковным определением, осуждающим прибалтийских епископов. Негласно способствуя этому политически выгодному для нашей страны мероприятию, НКВД СССР принимает меры к размножению названных патриотических документов типографским способом и распространению их на территории Прибалтийских союзных республик, временно оккупированных немцами. Прошу ваших указаний о передаче этих же документов по радио для Прибалтийских республик»⁴³⁵.

Впрочем, сам термин «Определение» свидетельствовал об осторожности и мягкости. Учитывая наличие фронта, разделявшего экзарха и Патриархию, все изложенные в нем требования приобретали отвлеченное значение. Митр. Сергий (Воскресенский), в отличие от ряда иерархов, выступавших с прогерманскими заявлениями в других оккупированных республиках СССР, так и не был запрещен в священнослужении. А в апреле 1944 г. Свящ. Синод постановил, что «рукоположения, совершенные им или подведомственными ему епископами... признаются действительными»⁴³⁶.

Вплоть до осени 1948 г. экзарху удавалось лавировать в отношениях с германскими властями. Широко известна его фраза по поводу последних: «Не таких обманывали! С НКВД справлялись, а этих колбасников обмануть не трудно»⁴³⁷. Но после избрания в сентябре 1943 г. в Москве Патриарха митр. Сергий (Воскресенский) оказался в тяжелом положении. Известие об этом событии вызвало сильную тревогу у германского командования, решившего принять контрмеры. В начале октября Главное управление имперской службы безопасности совместно с Министерством восточных территорий решили подготовить и провести конференцию православного духовенства оккупированных областей СССР во главе и экзархом Сергием. «Пастырям предписывалось: 1) осуждение и признание недействительным избрание патриарха, 2) принятие резолюции по поводу «гонения за церковь в СССР», 3) торжественное провозглашение анафемы советскому правительству» . Рижское гестапо должно было в срочном порядке выяснить отношение экзарха к проекту. Но Владыка дал понять, что выборы Патриарха были произведены в соответствии со всеми каноническими правилами и оспариваться не могут. Об этом немедленно доложили в Берлин⁴³⁸.

Тогда германские власти обратились к Зарубежной Русской Православной Церкви, отношение к которой до этого времени было очень настороженным и недоброжелательным. И 8–13 октября 1943 г. в Вене состоялось совещание православного эмигрантского духовенства, в том числе 7 архиереев Карловацкого Синода. Оно провозгласило избрание Патриарха «фактом не только неканоничным, но и не церковным, а политическим, вызванным интересами советской партийной коммунистической власти». На совещании присутствовал архиепископ Венедикт, представлявший Белорусскую Церковь. Обеспокоенные национал-социалисты даже нарушили свой принцип разделения Православной Церкви на несообщающиеся между собой части. Экзарх Сергий на конференцию не поехал, что соответствовало его позиции в отношении к эмигрантским иерархам. Так, в политической сводке, составленной СД в феврале 1942 г., указывалось: «Митрополит православной церкви Сергий предпринимал шаги для устранения «Карловацкого» епископа Серафима Лядэ, Берлин». А 6 августа 1942 г. экзарх писал руководству рейхскомиссариата «Остланд» о необходимости практического осуществления им управления русскими приходами в Средней и Западной Европе, «на основании особого поручения, данного ему Местоблюстителем Патриаршего престола». Правда, немецкие власти признали попытки митр. Сергия добиваться этих прав нежелательными⁴³⁹.

Противодействовать постановлением Венского совещания означало противостоять политике нацистских верхов. И все же экзарх решительно осудил эти постановления. В неопубликованном ноябрьском 1943 г. меморандуме, найденном в немецких военных документах, он называл епископов эмигрантов схизматиками за оппозицию Московской Патриархии. Разрыв с ней, по его мнению, вообще лишал этих епископов права судить о московских делах с канонической точки зрения. Митр. Сергий убеждал немцев признать избрание Патриарха и использовать его в антибольшевистской пропаганде: возрождение Церкви является доказательством полного банкротства коммунизма и надо утверждать, что оно неизбежно приведет к гибели последнего. Упрек в неправильно начатой пропагандистской акции встревожил гитлеровцев. В препроводительной записке к меморандуму говорилось: «...я пересылаю Вам отношение Экзарха Сергия в Риге к Венскому Епископскому Собору с просьбой передать его Министерству Церковных Дел, которое в этом деле на Соборе было ведущим, и затребовать его мнение относительно канонической законности затронутых вопросов... Если же аргументы Экзарха окажутся состоятельными, то пропаганду, которую мы ведем в связи с Венским Собором, надлежало бы перевести в другую колею». Мнения министерства и Антикоминтерна оказались неблагоприятными для митр. Сергия⁴⁴⁰.

Германские власти категорически настаивали на запрещении в богослужениях возношения имени Патриарха, и 19 ноября архиереи экзархата приняли решение прекратить поминовение его, объясняя это тем, что за ликвидацией титула Местоблюстителя отпадает необходимость и в поминании Сергия с подобным титулом. В то же время они не отдали распоряжения возносить его с новым титулом, «ссылаясь на неосведомленность о канонической правомочности избрания Патриарха» , но подчеркнули свою принадлежность к Русской Православной Церкви. Это не удовлетворило гестапо. К тому же экзарх в заявлении на имя рейхскомиссара «Остланда» неосторожно написал, что православный «епископат и теперь желает падения советов, но возможно и даже определенно, – свои надежды больше не связывает с победой немцев»⁴⁴¹.

Начался сбор компрометирующего материала на митр. Сергия. В октябре 1943 г. под руководством начальника полиции и службы безопасности в Риге оберфюрера Ланге состоялось совещание, на котором обсуждалась деятельность экзарха. По свидетельству участника этого заседания И. Л. Глазенапа, майор СД В. В. Поздняков на нем заявил: «Все молящиеся слушают его (митр. Сергия) проповеди с замиранием сердца. Совсем недавно Преосвященный посвятил свою проповедь одной из заповедей: «не осуждай – не осужден будешь», и все свои высказывания свел в конечном итоге к тому, чтобы верующие не осуждали тех, кто проявляет недовольство существующим порядком и никуда об этом не сообщали. А проповедь о помощи ближним по заповеди «возлюби ближнего своего как самого себя» была направлена к тому, чтобы побудить слушающих «оказывать помощь семьям, кормильцы которых погибли от рук басурманов»... Его постоянные молитвы «о ниспослании мира и благоденствии нашей православной Родине» настраивают верующих против установления нового порядка на территории, освобожденной великой немецкой армией. С помощью господина Левицкого (секретаря зкзарха) я подсылал к Сергию агентов-женщин, которые обращались к нему с «жалобами» на то, что арестовали их кормильцев. Он всегда помогал им материально, утешал их, говорил, чтобы «надеялись на Бога и свою великую Родину»⁴⁴².

Эти фразы о подлинных настроениях экзарха подтверждает свидетельство священника Михаила Кузменко, в конце 1943–1944 гг. исполнявшего обязанности начальника его канцелярии: «Когда был избран Святейший Патриарх... оккупанты запретили возносить его имя за богослужением. На епархиальном собрании в Вильно митрополит с волнением в голосе оповестил об этом решении оккупационных властей местное духовенство, но оставил за собой право поминать Патриарха. Я всегда в Вильно сослужил экзарху и не знаю случая, чтобы эта воля его когда-либо нарушалась. Эти три дня до смерти... в слове своем Высокопреосвященный остановился на страшном историческом моменте, переживаемом Родиной, когда «нашу святую Русскую Землю попирают враги. Близится час – и, поставленные на колени, они будут просить у нас прощения. Но мы будем тогда так же тверды и немилосердны, как они теперь к нам». А за день до убийства экзарх совершал панихиду по певцу Д. Смирнову и после нее сказал о. Михаилу: «А ведь я по себе служил панихиду... Так оно и обернется. Теперь я уже не сделаю для них того, что позволил себе сделать раньше»⁴⁴³.

8 марта 1944 г. IV отдел Полиции безопасности, ведавший церковными делами в «Остланде», составил справку о деятельности экзарха. В ней отмечалось, что он в победу Германии больше не верит, предпринимает попытки отмежеваться от других иерархов, наиболее тесно сотрудничавших с немцами. Митрополиту ставилось в вину регулярное прослушивание передач московского радио, пение в компаниях советской песни «Синий платочек» и т. п. В эти же дни рижскому гестапо приказали срочно организовать в Риге конференцию православных иерархов и добиться, чтобы она приняла резолюцию, направленную против Московского Патриарха. 20 марта из Берлина пришла категоричная телеграмма – конференция должна состояться в течение 14 дней, заранее была разработана ее программа. Однако созванное архиерейское совещание не только не приняло «заказанную» гестапо резолюцию, но и в своем, в целом антисоветском, воззвании употребило термин «Первосвятитель» Русской Церкви, что по сути означало открытое признание Патриарха. 11 апреля из Берлина поступили еще две телеграммы с упреками и директивой: добиться от экзарха дополнительного заявления о том, что он не признает избрание Патриарха и считает Патриарший престол вакантным. Однако, несмотря на сильнейшее давление, митр. Сергий сделать заявление отказался⁴⁴⁴.

28 апреля 1944 г. экзарх, его спутники и шофер, ехавшие по пустынной дороге из Вильнюса в Каунас, были убиты выстрелами из обогнавшей их машины. Нападавшие были в немецкой форме, но оккупационные власти заявили, что это сделали советские партизаны. До сих пор до конца не ясно, кто организовал убийство. В советской послевоенной литературе в нем обвинялись фашисты⁴⁴⁵. Об этом же свидетельствует и подавляющее большинство известных источников. Согласно сообщению И. Л. Глазенапа, убийство совершил ложный партизанский отряд из агентов СД. Впрочем, к этому свидетельству надо подходить осторожно, так как оно было опубликовано в очень тенденциозной газете «Голос Родины»⁴⁴⁶. В Бахметьевском русском эмигрантском архиве (Нью-Йорк) хранится письмо журналиста из Латвии М. Бачманова. В нем говорится о том, что спаслась из машины одна гимназистка, которая спряталась во рву. Она свидетельствовала, что это были немецкие СД, опознала одного из них по шраму на лице и запомнила номер машины, принадлежавшей каунасскому СД⁴⁴⁷. Руководитель полиции «Остланда» обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн после ареста, на допросе 31 декабря 1945 г. показал: «Митрополит Сергий находился давно под наблюдением СД и гестапо... Фукс дал мне прочитать приказ о ликвидации митрополита Сергия за подписью Кальтенбруннера, из которого следовало, что Сергий должен быть убит таким способом, чтобы путем провокации его убийство можно было свалить на немецких партизан. Так и было сделано фактически»⁴⁴⁸. Наконец, указания на убийство экзарха фашистами встречаются и в документах Совета по делам Русской Православной Церкви, Совета Министров СССР второй половины 1940-х гг.⁴⁴⁹ Относительно же совершения этой акции партизанами существует лишь свидетельство рижского священника Н. Трубецкого, отсидевшего в лагере 10 лет за причастность к деятельности Псковской Миссии. О. Николай утверждал, что встретил в заключении бывшего партизана, который сообщил ему о своем участии в убийстве экзарха, совершенном по приказу советской разведки⁴⁵⁰. Однако это субъективное свидетельство не подтверждается никакими архивными документами.

Известие о смерти Патриарха Московского и всея Руси германские власти встретили предупреждением, чтобы оно не было ничем отмечено. Вступивший в должность экзаршего наместника архиепископ Ковенский Даниил (Юзьвюк) 9 июня издал распоряжение о совершенном запрещении общественного поминания усопшего. Как и ноябрьское постановление, это указание встретило массовое сопротивление духовенства не только в Ленинградской епархии, но даже в Прибалтике. Так, Нарвский епархиальный совет 23 мая 1944 г. признал неканоничным прекращение поминания имени Первосвятителя Сергия (Страгородского) и решил продолжать возносить его, а 22 июня вынес свое суждение о распоряжении зкзаршего наместника, что оно «не согласно с духом Православной Церкви»⁴⁵¹. 35 приходов, окормляемых архиепископом Нарвским Павлом, поминали патриарха и в 1944 г., радостно встретив советские войска. Псковская Миссия прекратила свое» существование весной 1944 г.; некоторые миссионеры, как и митрополиты Августин (Петерсон) и Александр (Паулус), оказались в эмиграции, большинство же их попали в советские лагеря.

Лишь часть оккупированной территории северо-запада России в годы войны контролировалась Псковской Миссией. Западную Карелию, северные и северо-восточные районы Ленинградской области временно захватили финские войска, и религиозная жизнь там имела свои особенности. В Карелии к началу войны не осталось ни одного действующего храма, и в конце 1941 – начале 1944 гг. их открылось около 40 (после изгнания финнов на 1 ноября 1944 г. в списке действующих числилось 18 церквей). Однако значительная часть русского населения была интернирована в лагеря, и богослужения, как и восстановленное преподавание Закона Божия, проводились на финском языке. На Карельском перешейке и в Подпорожском, Вознесенском, Лодейнопольском районах Ленинградской области возобновили свое функционирование примерно 20 храмов. Служили в них, как и в карельских, в основном финские православные священники, в том числе военные и монахи Валаамского монастыря. На богослужениях они поминали главу автономной Финляндской Церкви под юрисдикцией Константинопольского Патриарха митрополита Германа и президента Финляндии Рюти⁴⁵². В донесении командования Карельского фронта говорилось: «При Военном управлении Восточной Карелии имеется отдел просвещения, который через окружные и районные управления осуществляет контроль и руководство школьными и религиозными заведениями. В распоряжении отдела просвещения имеется группа попов, которая должна обслуживать население. В некоторых наиболее крупных населенных пунктах открыты церкви. Попам, служащим в финских частях, предоставлена также возможность обслуживать гражданское население, но это производится только по просьбе попов, состоящих в штате при Военном управлении»⁴⁵³. Все финские священники и монахи осенью 1944 г. ушли с отступавшими войсками, и 85% храмов к 1946 г. вновь оказались закрытыми.

Почти так же активно, как на северо-западе, проходило религиозное возрождение и в других районах России, хотя, конечно, там сказывались меньший срок оккупации, неустойчивость фронта, отсутствие миссионеров и т. п. В оккупированных южных областях религиозную жизнь на первых порах возглавили два уцелевших к 1941 г. и живших на покое архиерея – архиепископ Ростовский Николай (Амасийский) и епископ Таганрогский Иосиф (Чернов), а также обновленческий епископ Пятигорский Николай (Автономов). В Ростове-на-Дону, где к началу войны оставалась одна действующая церковь, вскоре после его взятия в июле 1942 г. немецкими войсками открылось 8 храмов. Игумен Георгий позднее вспоминал: «На третий или четвертый день по занятии города ко мне пришли 7–8 прихожан храма Всех Святых с предложением осмотреть храм и немедленно начать хлопоты о закреплении его за общиной и о совершении богослужений». На следующее утро на очистке церкви, разбитой бомбой, работало 300 человек, которые отремонтировали ее за два дня. На первом богослужении храм, вмещавший 2000 человек, был переполнен. Вскоре в Ростов переехал живший в Ейске архиепископ Николай. Он организовал ростовское благочиние и епархиальное управление, начал энергично рукополагать священников из мирян. Летом 1942 г. к Владыке, по воспоминаниям игумена Георгия, «ежедневно прибывали и священники, и миряне – делегаты из провинции с радостными сообщениями об открытии храмов, организации общин, с просьбами о назначении священников»⁴⁵⁴.

Сообщение немецкого СД от 6 октября 1942 г. также свидетельствует, что после занятия Донской области началось самопроизвольное открытие церквей везде, где было духовенство и церковные здания. А в донесении от 16 октября указывалось, что в Новочеркасск на открытие собора прибыли местный комендант и представители городского управления. После богослужения состоялся крестный ход через весь город, в котором участвовали тысячи людей. Всего в Новочеркасске было открыто б храмов, один из очевидцев был поражен тем, что большинство интеллигенции в городе, включая и тех, кого он считал атеистами, вернулось в Церковь. Всего в Ростовской области в период оккупации открылось 243 храма. Епископ Таганрогский Иосиф также вновь возглавил епархию и даже въехал в свой прежний архиерейский дом. К концу 1942 г. оба архиерея вошли в состав Украинской автономной Церкви Московской Патриархии, в храмах их епархий возносили имя митр. Сергия (Страгородского)⁴⁵⁵. Однако особым посланием Патриаршего Местоблюстителя от 20 марта 1943 г. архиепископ Николай (Амасийский) был осужден за связь с гитлеровцами⁴⁵⁶. На Ростовскую область стремился распространить свое влияние и Патриарх Румынской Православной Церкви Никодим, вступивший в переписку с архиепископом Николаем⁴⁵⁷.

Духовенство Краснодарского, Ставропольского краев, Северного Кавказа в Украинскую Церковь не входило. Здесь происходили столкновения между обновленцами и сторонниками Патриархии. Так, в сообщении СД от 18 декабря 1942 г. говорилось, что в Краснодаре сразу же после его оккупации началось открытие церквей и вспыхнула борьба «двух течений» из-за 3 храмов, особенно Екатерининского собора, который в итоге был передан «тихоновцам». Указывалось, что и они, и «живоцерковники» хотят выйти из-под контроля городского управления и создать собственные центральные руководящие органы. Обновленцы считались фашистами «агентами НКВД» и подвергались репрессиям, хотя Кубань и Северный Кавказ были единственным регионом, где их деятельность хоть в каком-то виде допускалась германскими властями. Например, в станице Прохладная обновленцам принадлежал собор, а сторонникам Патриархии лишь маленькая церковь. Репрессии гитлеровцев особенно затронули Ставрополье, где была расстреляна целая группа священнослужителей⁴⁵⁸.

В Крыму, входившем в состав РСФСР, по сообщению СД от 12 декабря 1942 г., духовенство, сопровождавшее румынские войска, крестило 200 тыс. человек. Всего в области было открыто 70 православных храмов. Германские власти первоначально организовали для духовно-административного руководства церковный подотдел. В докладе протоиерея А. Архангельского митрополиту Алексию (Симанскому) от 13 июля 1944 г. указывалось, что заведующий подотделом А. Д. Семенов покровительствовал «всякого рода сектантам – штундистам, баптистам, евангелистам и т. д. Эти родственные немцам⁴⁵⁹ секты получали от Семенова равное количество молитвенных домов с православными храмами, несмотря на то, что православное население г. Симферополя во много раз больше горсточки сектантов». В докладе сообщалось, что протоиерей кладбищенской церкви Симферополя Николай Швец зачитал прихожанам воззвание Патриаршего Местоблюстителя Сергия, распространять его среди верующих помогал диакон А. Бондаренко. «Их патриотический подвиг поддерживал старец Викентий, бывший обновленческий епископ... Все они... были расстреляны немецким гестапо ...о. Н. Швеца обвиняли еще в том, что он крестил евреев»⁴⁶⁰.

С приездом епископа Серафима (Кушнерюка) Украинской автономной Церкви подотдел прекратил свое существование. Но архиерей вскоре занял профашистскую позицию, порвал с Украинской Церковью, объявил себя автономным епископом и перестал поминать патриарха Сергия. В ноябре 1943 г. епископ Серафим и члены его благочиннического совета эвакуировались в Германию. Большинство же священнослужителей Крыма проявили себя патриотами. Так, священник В. Соколов активно помогал партизанам, распространял советские газеты и новости радиопередач из Москвы. Протоиерей И. Крашаковский после освобождения полуострова с разрешения генерала Ветрова созвал всех верующих Симферополя в полуразрушенный немцами собор, в присутствии воинских частей совершил благодарственный молебен и произнес яркую речь. Он получил благодарность советского командования за патриотическую деятельность и помощь раненым бойцам⁴⁶¹.

Смоленскую и Брянскую области германские войска в административном отношении присоединили к оккупированной Белоруссии, и к марту 1942 г. была создана Смоленская епархия в составе Белорусской Церкви. Возглавил ее епископ Стефан (Севбо). В Смоленске в 1941 г. оставалась всего одна открытая церковь, а через год действовало уже пять храмов, имелись пастырские курсы, которые за первые 7 месяцев своего существования подготовили 40 священников. В Вязьме открылось 8 храмов, в сентябре 1942 г. было напечатано 30 тыс. молитвенников и т. д. В сводке СД от 12 декабря 1941 г. говорилось о результатах переписи населения Смоленска. На вопросы о принадлежности к церкви 24 100 жителей назвали себя православными, 1128 – верующими других конфессий и лишь 201 (менее 1%) – атеистами. Данные переписи послужили основанием для передачи православным одного из храмов города, открытого в качестве костела при помощи немецкого военного католического священника. Необходимо отметить, что подобные опросы давали от 1 до 4% атеистов и в других городах. Правда, нельзя принимать эти данные за полностью соответствующие реальной ситуации. Ведь среди ушедших на восток с советскими войсками был большой процент неверующих; кроме того, часть населения могла думать, что фашисты будут ассоциировать атеистов с коммунистами, и поэтому скрывала свои подлинные взгляды⁴⁶².

Очень активно шло возрождение религиозной жизни в Центральном Черноземье России. В Орле открылось 4 храма, в Брянске – 12, в Курске в марте 1942 г. был воссоздан Свято-Троицкий женский монастырь со 155 насельницами и т. д.⁴⁶³ Посетивший в 1943 г. освобожденные города этого региона английский журналист А. Верт писал о патриотической деятельности православных общин в период оккупации: «Церкви в Орле процветали, но они превратились, чего немцы не ожидали, в активные центры русского национального самосознания... именно церкви неофициально создали кружки взаимной помощи, чтобы помогать самым бедным и оказывать поддержку военнопленным... Церкви стали центрами «русицизма» вопреки ожиданиям немцев, что церкви превратятся в очаги антисоветской пропаганды»⁴⁶⁴.

Этот вывод соответствует ситуации, существовавшей на всей оккупированной территории России. «Религиозное возрождение» там было самым тесным образом связано с ростом национального самосознания. Всего же в захваченных районах РСФСР открылось, по подсчетам автора, примерно 2150 храмов: около 470, как уже отмечалось, на северо-западе, в Курской области – 332, Ростовской – 243, Краснодарском крае – 229, Ставропольском – 127, Орловской области – 108, Воронежской – 116, Крымской – 70, Смоленской – 60, Тульской – 8 и около 500 в Орджоникидзевском крае, Московской, Калужской, Сталинградской, Брянской и Белгородской областях (причем в двух последних не менее 300)⁴⁶⁵.

Возрождением Русской Церкви можно назвать и религиозную жизнь в оккупированной Белоруссии. Здесь, как и на северо-западе России, уже в конце лета 1941 г. началось быстрое восстановление закрытых храмов, причем при восстановлении церковной организации решающую роль сыграло эмигрантское духовенство, в 1939 г. оказавшееся на советской территории. Однако, несмотря на то, что Прибалтика и Белоруссия входили в один рейхскомиссариат «Остланд» и митрополит Сергий пытался объединить их церковную жизнь, германские власти жестко пресекли все подобные попытки, настойчиво проводя политику дробления единой Русской Церкви на национальные. Экзарх западных областей Белоруссии и Украины митрополит Николай (Ярушевич) остался по другую сторону фронта, и Патриарший Местоблюститель назначил в июле–августе 1941 г. экзархом Белоруссии с возведением в сан архиепископа Пантелеймона (Рожновского).

К нему и обратилось германское командование, поставив при переговорах следующие условия: «1) организовать Православную Церковь самостоятельно, без всяких сношений с Москвой или Варшавой (митр. Дионисием) или Берлином (митр. Серафим (Лядэ). 2) Церковь должна носить название: «Белорусская автокефальная православная национальная церковь». 3) Церковь управляется своими св. канонами, и немецкая власть не вмешивается в ее внутреннюю жизнь. 4) Проповедь, преподавание Закона Божия, церковное управление должны производиться на белорусском языке, 5) назначение епископов должно производиться с ведома немецкой власти, 6) должен быть представлен немецкой власти статут «Белорусской Православной автокефальной национальной Церкви», 7) Богослужения должны совершаться на церковно-славянском языке». 13 мая 1942 г. А. Розенберг также писал рейхскомиссару «Остланда» X. Лозе, что Русская Церковь не должна распространять свое влияние на православных белорусов, а ее деятельность – простираться за границу расселения великороссов⁴⁶⁶.

В Западной Белоруссии было значительное число католиков, которых немцы рассматривали как «пятую колонну» поляков и поэтому стремились не допустить католическую миссионерскую деятельность в восточную часть республики, предпочитая поддерживать православных. Возможности белорусских католиков были ограничены и тем, что Гродненская область отошла к Восточной Пруссии, а Пинская – к Украине, взамен чего к Белоруссии присоединили Смоленскую и Брянскую области.

Фашисты привезли белорусских националистов из Польши, Чехословакии и т. д., чтобы усилить влияние националистических и сепаратистских элементов в Белорусской Церкви. Они не пользовались влиянием среди местного населения и немедленно вступили в борьбу с православной иерархией, упорно сопротивлявшейся всем попыткам оторвать ее от Московской Патриархии. Архиепископ Пантелеймон принял в сентябре 1941 г. поставленные ему условия с оговоркой, по существу полностью противоречащей им: отделение может состояться только после того, как Белорусская Церковь организуется, созреет для автокефалии и оформит это отделение канонически, т. е. с разрешения Московской Патриархии. В марте 1942 г. Собор архиереев избрал Пантелеймона митрополитом, но он так и не провозгласил Белорусскую Церковь автокефальной. На богослужениях продолжали возносить имя Патриаршего Местоблюстителя, и владыка Пантелеймон отказывался проповедовать по-белорусски на том основании, что языком городского населения республики является русский⁴⁶⁷.

К марту 1942 г. Церковь в Белоруссии включала в себя уже б епархий: 1. Минскую во главе с митр. Пантелеймоном, 2. Гродненско-Белостокскую (за пределами рейхскомиссариата «Остланд» и поэтому получившую статус экзархата) во главе с архиеп. Венедиктом, 3. Могилевскую – с еп. Филофеем (Нарко), 4. Витебскую – с еп. Афанасием (Мартосом), 5. Смоленско-Брянскую – с еп. Стефаном (Севбо), 6. Барановичско-Новогрудскую. Бурно шел процесс восстановления храмов. Только в Минске за 3–4 месяца их открылось 7 и было крещено 22 тыс. детей, в епархии же службы начались в 120 церквах. Оккупационные власти не разрешили открыть две имевшиеся ранее в Минске духовные семинарии, вместо них были образованы пастырские курсы, каждые несколько месяцев выпускавшие 20–30 священников, дьяконов и псаломщиков. В Витебске в Свято-Покровской церкви богослужения возобновились 14 октября 1941 г., а в ноябре в нее из антирелигиозного музея перенесли мощи св. Евфросинии Полоцкой. В 1942 г. в этом городе также открылись пастырские курсы. В мае 1944 г. мощи преподобной были переданы в Полоцк, где действовали 4 храма и монастырь. В некоторых районах Белоруссии, например, в Борисовском, было восстановлено до 75% дореволюционных церквей (в самом Борисове 21 храм). Этот процесс продолжался и в 1943–1944 гг. Так, в донесении командования группы армий «Центр» за январь–февраль 1944 г. говорилось, что в районе 4-й армии вновь открыты 4 церкви, в Бобруйске впервые за время войны на Крещение состоялся крестный ход на р. Березину с участием 5000 человек⁴⁶⁸.

Общее число восстановленных в Белоруссии храмов точно не известно. Согласно документам Совета по делам Русской Православной Церкви, на 1 января 1948 г. их численность в республике 1051, в том числе 302 в восточных областях. Отмечалось, что почти все они открыты в период оккупации (20–25% в зданиях, никогда не бывших церквами), но по сравнению с временем войны количество действующих храмов сильно сократилось. По всей видимости, их было не менее 600, так как в 1945 г. в Белоруссии считались действующими 1250 православных церквей, из них на долю восточной части республики приходилось около 500 (часть храмов к тому времени уже успели снять с регистрации)⁴⁶⁹.

Воссозданное духовенство на 90% состояло из белоруссов. И все же германским властям к лету 1942 г. пришлось признать провал своей политики сепаратизма в церковной области. В сводке СД от 5 июня признавалось, что Белорусская Церковь стала центром великорусского по настроениям духовенства, священников-сепаратистов не существует, а митрополит Пантелеймон и его окружение не хотят проводить белоруссизацию Церкви. Архиепископ же Венедикт характеризовался как «ревностнейший великорусский организатор», через которого шла связь с русскими центрами в Польше. Пытаясь срочно исправить положение, по настоянию националистов фашисты заключили в мае 1942 г. митрополита Пантелеймона в Жировицкий монастырь и передали управление Церковью архиепископу Могилевскому Филофею. Он тоже противился вначале всяким нововведениям на том основании, что не имеет права принимать решение без ведома митр. Пантелеймона⁴⁷⁰.

Еще 30 июля 1942 г. архиеп. Филофей писал гауляйтеру Белоруссии о ненужности излишней торопливости в введении автокефалии: «Это очень важное и ответственное положение, требующее точности и правильности церковного канона священной всеобщей Православной Церкви... Нас торопят в этой работе...»⁴⁷¹ Однако 5 августа он был вынужден издать распоряжение о созыве Собора для официального провозглашения отделения Белорусской Церкви от Русской. Собор проходил в Минске с 30 августа по 2 сентября 1942 г. На нем присутствовали 3 младших архиерея из 6 и представители только 2 епархий, и то в большинстве по назначению. Некоторые священнослужители не смогли вовремя приехать из-за вмешательства оккупационных властей. Митр. Пантелеймон и архиеп. Венедикт были в Минск не допущены. Собор выработал статут Белорусской Церкви, утвердил мероприятия по достижению автокефалии и белоруссизации: создание Священного Синода, завершение организации епархий, открытие Минской семинарии и т. д. В обязанность всем священникам вменялось выучить белорусский язык и сдать по нему экзамен до 1 октября. В имперскую канцелярию была отправлена телеграмма: «Фюреру Адольфу Гитлеру». Первый в истории Всебелорусский Православный Церковный Собор в Минске от имени православных белоруссов шлет вам, господин рейхсканцлер, сердечную благодарность За освобождение Белоруссии от московско-большевистского безбожного ига, за предоставленную возможность свободно организовать нашу религиозную жизнь в форме Святой Белорусской Православной автокефальной церкви и желает быстрейшей полной победы вашему непобедимому оружию»⁴⁷².

И все же, хотя в постановления Собора и вошло навязанное ему заявление о независимости Белорусской Церкви, было поставлено условие, что «каноническое объявление автокефалии наступит после признания ее всеми автокефальными Церквами» (в том числе Московской Патриархией). Послания главам других Церквей были составлены, переведены, переданы германским властям для пересылки только через год и так и не отправлены. После Собора сопротивление белоруссификации продолжалось: автокефалия не упоминалась ни в церковных документах, ни в официальной печати. А в мае 1944 г. архиерейская конференция Белорусской Церкви объявила постановления Собора 1942 г. недействительными на том основании, что на нем отсутствовали 2 старших епископа, которые не были допущены оккупационными властями. Все белорусские архиереи, эмигрировавшие в конце 1944 г. в Германию, присоединились к Карловацкому Синоду, что подчеркнуло их общерусскую ориентацию⁴⁷³.

Иерархи Белорусской Церкви в годы войны неоднократно выступали с антикоммунистическими заявлениями. Например, майская 1944 г. конференция приняла резолюцию, в которой советская власть называлась «сатанинским отродьем» и «сыном дьявола»⁴⁷⁴. При этом большая часть духовенства занималась активной патриотической деятельностью. Участие его в партизанском движении в Белоруссии было особенно массовым. Правда, это движение было неоднородным. Так, из 440 тыс. учтенных партизан и подпольщиков республики 24 тыс. составляли члены антифашистских комитетов западных областей, не связанных с Москвой. Кроме того, на территории Белоруссии действовали нелегальные отряды украинских националистов и особенно активно – около 20 тыс. бойцов польской Армии Крайовой, которые нередко сражались не только с немцами, но и с партизанами (в этих боях погибло несколько тысяч человек)⁴⁷⁵. Далеко не сразу и многие из советских партизан стали относиться к духовенству положительно, значительная часть только с сентября 1943 г. И все-таки примеров помощи им священнослужителей с первых месяцев войны множество. Так, священник В. Копычко из Пинской епархии вспоминал, что уже в июле 1941 г. через подпольную группу ему было передано из Москвы послание Патриаршего Местоблюстителя, которое он зачитал перед прихожанами. Затем В. Копычко стал связным партизан, собирая для них оружие и продукты. Священник Минской епархии И. Лойко в 1942 г. публично благословил трех своих сыновей идти в партизаны. В том, что его село Хоростово стало «столицей» партизанского края, была немалая заслуга о. Иоанна. 15 февраля 1943 г. фашисты захватили село, заколотили храм и сожгли в нем священника и более 300 молящихся. В характеристике, выданной 15 ноября 1944 г. командиром партизанского отряда им. С. Кирова благочинному Пинского западного округа, говорилось: «Священник Раина Кузьма Петрович... оказывал всенародную помощь партизанам... Доставлял в партизанские отряды разведданные, призывал население к оказанию содействия народным мстителям. Проявил себя как подлинный патриот нашей великой Родины». 9 октября 1943 г. К. Раина был арестован фашистами в храме, приговорен к расстрелу и чудом спасся⁴⁷⁶. В отчете Пинского обкома КП(б)Б в ЦК ВКП(б) от 4 июня 1943 г. говорилось: «... попы дер. Дятловичи, Востынь, Лунинец, Лунин, Вулько Лунинецкого района в первые дни войны оказывали свои услуги немцам. Проведя разъяснительную работу с этим духовенством, мы доказали им, что, помогая немцам, они изменяют своему народу... После этого они начали работать против немцев – в пользу партизан... попам было поручено провести молебен в населенном пункте, где размещались немецкие гарнизоны, с тем, чтобы эти молебны были направлены на разоблачение немецкой лжи о партизанах... Это поручение попами было выполнено. В одно из воскресений попы молились за партизан, называя их борцами за свою родину, за сохранение своего народа»⁴⁷⁷. Таким образом, Белорусская Церковь сделала все возможное, чтобы остаться и развиваться как часть Русской Церкви.

Значительно сложнее оказалась ситуация на Украине. Организация церковной иерархии там протекала в борьбе автономной и автокефальной церквей. Первая основывала свое каноническое положение на решении Всероссийского Поместного Союза 1917–1918 гг. о создании Украинской автономной Церкви в рамках Русской. Автокефальная принципиально разорвала всякую связь с Московской Патриархией и приняла в сущем сане священников-"липковцев» – так называемых самосвятов, которых ни одна Православная Церковь не могла считать законно посвященными священнослужителями⁴⁷⁸.

18 августа 1941 г. большинство православных епископов, оказавшихся на оккупированной территории Украины, собрались на Собор в Почаевской Лавре и провозгласили создание автономной Украинской Церкви. Главой ее был избран Алексий (Громадский), возведенный в сан митрополита. 1 сентября 1941 г. в окружном послании к верующим он обосновал решение не возобновлять свое подчинение заявившему юрисдикционные права на всю Украину главе Польской Церкви митр. Дионисию (Валединскому). Владыка Алексий ссылался на то, что западноукраинские земли вошли в состав СССР, а местные епархии – в Московский Патриархат, и митр. Дионисий письменно отказался в 1939 г. от своих прав на эти территории. 25 ноября 1941 г. новый Собор епископов в Почаевской Лавре избрал митр. Алексия экзархом Украины⁴⁷⁹.

Митр. Дионисий, не признав автономную церковь, сформулировал свои возражения в послании от 30 ноября 1941 г. Так как германские власти не допускали распространения его влияния на восток, он начал поддерживать и благословил возрождение антимосковской автокефальной Украинской церкви. Митр. Дионисий возвел в сан архиепископа еп. Луцкого Поликарпа (Сикорского) и назначил его администратором (управляющим церковью) на Украине. Автокефальная церковь была официально восстановлена на Соборе епископов, состоявшемся 7–10 февраля 1942 г. в Пинске. Именно он постановил принимать в общение священников «липковцев» без нового посвящения (остатки их организовывались в Киеве на своем съезде 29 сентября 1941 г.). 17 мая 1942 г. Поликарпу решением Синода в Киеве был присвоен титул митрополита Киевского, но он остался жить в Луцке: Между автокефальной и автономной церквами развернулась борьба. Обе они посвящали новых епископов, число которых вскоре дошло до 15 у первой и 16 у второй⁴⁸⁰.

Следуя указаниям А. Розенберга о поощрениях антирусских настроений на Украине, германские власти первоначально поддерживали автокефалистов. В директивном письме министра восточных территорий от 13 мая 1942 г. прямо писалось, что украинцы должны иметь свою, отдельную от русских, Православную Церковь. Кроме того, украинские националисты двух враждующих между собой течений – мельниковцы и бендеровцы, получив полную свободу действий и поддержку оккупантов, быстро заняли основные командные посты в созданной немцами гражданской администрации. Естественно, они помогали автокефалистам. Так, племянник Петлюры Степан Скрыпник (вскоре принявший сан епископа с именем Мстислав) 26 июля 1941 г. был назначен представителем Министерства восточных территорий при группе армий «Юг» и стал доверенным лицом по вопросу организации гражданского управления на Украине. Однако германская политика сводилась к стремлению отделить республику от России, но не к созданию независимой Украины. В связи с этим у оккупационных властей постепенно все больше стали расти конфликты с бендеровцами. Уже в сводке СБ. от 9 сентября 1941 г. с явным беспокойством отмечалось, что в Галиции «наиболее крайняя группа» С. Бендеры проводит пропаганду независимой Украины, используя в своих целях религиозные праздники. То же совершалось в районе Пинска. А в Луцке происходило открытое приведение к присяге бендеровцев во время богослужения. В сводке же от 8 декабря 1941 г. указывалось, что часть украинских сепаратистов арестована, политика их принимает все более антинемецкий характер, руководящие круги ОУН не верят в победу Германии и создают собственные партизанские отряды. Особенно активно националистическое украинское партизанское движение начало расти в 1943 г., что вызвало сильную тревогу оккупантов⁴⁸¹.

Таким образом, в отличие от Белоруссии, где германские власти всячески поддерживали достаточно слабый национализм, на Украине они были обеспокоены активной деятельностью выходцев из Галиции. Стремясь ослабить русское влияние, фашисты использовали украинский национализм, опираясь, в основном, на мельниковцев, но в то же время опасались его, не имея возможности полностью контролировать. Поэтому оккупанты допустили создание двух параллельных церковных иерархий, несмотря на то, что автономная церковь входила в состав Московского Патриархата. Со временем германские власти решили не вмешиваться в церковную борьбу, которая становилась им выгодна.

Правда, перед этим была сделана попытка объединить оба движения. Судя по сводкам СД конца 1941–1942 гг., оккупанты одобрительно относились к слиянию автономной и автокефальной церквей, так как тогда, по их мнению, последняя стала бы канонической и потеряла бы остронациональный характер. 8 октября 1942 г. в Почаевской Лавре состоялась встреча митр. Алексия (Громадского) и двух епископов-автокефалистов. В результате ее было достигнуто соглашение об объединении. Однако подавляющее большинство епископов и духовенства автономной церкви отвергли его, так как эта церковь ставилась под фактический контроль автокефалистов, а канонический вопрос о «липковцах» удовлетворительно не разрешался. Соглашение было расторгнуто, и в конце 1942 г. обе церковные группировки сложились окончательно⁴⁸².

Руководство рейхскомиссариата «Украина» не допустило на свою территорию не только Польскую Православную, но и Зарубежную Русскую Церковь (РПЦЗ). Митрополит Берлинский Серафим (Лядэ) безрезультатно обращался в Министерство по делам церквей с ходатайством о создании управления РПЦЗ на Украине с центром в Полтаве. Подавлялись оккупационными властями и миссионерская деятельность униатов из Галиции, а также попытки восстановления обновленчества. Они не хотели допустить распространения влияния Ватикана, обновленцев же считали советскими агентами. Так, в сводке СД от 18 октября 1941 г. указывалось, что в г. Бердичеве были запрещены богослужения «живоцерковников»⁴⁸³.

Московская Патриархия резко негативно отнеслась к деятельности автокефальной церкви. Митрополит Киевский Николай (Ярушевич) в своих посланиях Украинской пастве 1942–1943 гг. обличал похитителя церковной власти епископа Поликарпа (Сикорского), предостерегал от общения с ним, призывал хранить верность Матери Церкви и Родине. 28 марта 1942 г. с посланием к «архипастырям, пастырям и пасомым в областях Украины, пока еще занятых гитлеровскими войсками», обратился митр. Сергий (Страгородский). В нем говорилось о запрещении епископа Поликарпа в священнослужении. Собор архиереев, съехавшихся 28 марта в Ульяновск, своим «Определением» признал заключение Местоблюстителя канонически правильным и утвердил его, объявив: «Если... епископ Поликарп, «впадая в суд диаволь» пренебрежет запрещением, признать епископа Поликарпа лишившим себя сана и монашества и всякого духовного звания с самого момента его запрещения»⁴⁸⁴. Отношение же Патриархии к автономной церкви было сочувственным. Так, в официальном некрологе архиепископа Вениамина (Новицкого), в прошлом принадлежавшего к ней, признавалось, что оказавшись в чрезвычайно стесненных обстоятельствах, Украинская автономная церковь была единственной легальной организацией, вокруг которой могли сплотиться народные силы и в которой они находили поддержку во время величайших испытаний⁴⁸⁵.

Религиозное возрождение на Украине особенно ярко проявилось в Киевской епархии. Киев – древний духовный центр всей России – привлекал как миссионеров западной части республики, так и уцелевших священников восточной. Митр. Алексий (Громадский) назначил 18 декабря 1941 г. в столицу Украины архиепископа Пантелеймона, которому сразу же пришлось столкнуться с давлением националистов. В сводке СД от 10 апреля 1942 г. говорилось, что бургомистр Киева, связанный с мельниковцами, при городском управлении под вывеской отдела по делам вероисповедания создал украинский церковный совет, заменивший только что распущенный национальный совет. Представители его посещали архиеп. Пантелеймона и различными угрозами пытались склонить на свою сторону. 13 марта 1942 г. в Киев приехали два автокефальных епископа – Никанор и Игорь. В городе им удалось открыть только три прихода, в то время как у владыки Пантелеймона было 28, в том числе Софийский собор. В 1943 г. число приходов в епархии достигло почти 50% дореволюционного уровня, а количество священнослужителей – 70%. Из них 500 храмов и 600 священников принадлежали к автономистам, а 298 и 434 соответственно – к автокефалистам. Все 9 открывшихся монастырей с 387 монашествующими вошли в юрисдикцию автономной церкви. Для пополнения духовенства в Киеве были образованы проверочные комиссии из лиц с богословским образованием. Главное же пополнение шло через обучение кандидатов на краткосрочных курсах (от 1 до б месяцев). Правда, затем оккупанты запретили их, как и организацию высшего богословского образования. В 1941–1942 гг. в начальных школах стали вводить обучение Закону Божию, но уже в следующем учебном году оккупационными властями оно было прекращено, осталось лишь обучение детей священниками при храмах⁴⁸⁶.

В Полтаве первое богослужение состоялось уже в день прихода немцев, за первые 16 месяцев там крестили 2500 детей. В городе открылось б автономных и 4 автокефальных храма, всего же в епархии 359. Согласно сводкам СД, 80% верующих в области принадлежало к автономной церкви и только 20% – к автокефальной, но поставленный фашистами городской голова Полтавы был националистом и поддерживал последнюю. В Днепропетровске было открыто 10 храмов, на крещение 1943 г. их посетило 60 тыс. молящихся. Менее четверти из 418 приходов епархии являлись автокефальными, и генерал-комиссар города даже приказывал арестовывать священников, не желавших подчиняться присланному митр. Поликарпом епископу Геннадию (Шиприкевичу). Ему была передана конфискованная у автономистов епископская резиденция. В Харьковской епархии открылось 155 храмов. На ее территории проживал возглавлявший в 1920-е гг. один из расколов на Украине – Лубенский епископ Феофил (Булдовский). Он провозгласил себя митрополитом Харьковским и Полтавским и присоединился к автокефальной церкви. Митр. Феофил простирал свою власть и на часть верующих в Сталинской, Курской, Воронежской областях. Но на востоке Украины влияние автономистов было подавляющим. Там, где автокефалисты не находили поддержки у населения, они обращались за помощью к оккупационным властям. Последние обычно шли навстречу до тех пор, пока не начали учащаться антигерманские акции бендеровских партизан⁴⁸⁷.

Донесения германских властей, как и показания церковных деятелей, свидетельствуют о том, что несмотря на предпринятую бендеровцами кампанию террора, значительное большинство украинского населения поддерживало автономную церковь. Согласно сводке СД от 18 октября 1941 г., к ней принадлежало 55% верующих, а к автокефальной – 40%. Однако в октябре оккупация Украины еще только завершалась, и удельный вес западной части республики в этих расчетах был непропорционально велик. В целом, доля сторонников автокефальной церкви к 1942 г. не могла превышать 30%. Даже в Житомирской епархии она равнялась только четверти, а в более восточных областях, в основном, была еще ниже. Так, в Черниговской епархии автокефальные храмы практически отсутствовали⁴⁸⁸.

Большая часть населения стремилась к восстановлению традиционного Православия. Всякие нововведения, вроде замены церковнославянского языка украинским, светской одежды и коротких волос священнослужителей-автокефалистов, скорее, отталкивали их. Кроме того, автокефальная церковь нарушала каноны не только принятием «липковцев», но и совершением хиротоний во епископы женатых священников.

Украинское монашество отвергало автокефальных священнослужителей как неканоничных, и первоначально все 15–17 обителей западной части республики принадлежали к автономной церкви. Оккупационные власти поставили особые препятствия восстановлению монашества. Они запрещали пострижение мужчин рабочего возраста, расценивая это как уклонение от трудовой повинности. И все же на бывшей советской части Украины было воссоздано, по подсчетам автора, 36 монастырей: 9 в Киевской области, 5 в Житомирской, по 4 в Одесской и Ровенской, по 3 в Хмельницкой, Черниговской, Полтавской, Винницкой и по 1 в Сумской и Днепропетровской. Число их насельников превысило 2000 человек. Таким образом, около 45 обителей относилось к автономной церкви (Одесская область отошла к Румынии) и лишь два небольших монастыря на Волыни – Белевский и Дерманский с 70 иноками перешли в 1943 г. к автокефалистам⁴⁸⁹.

В 1943 г. в результате наступления советских войск значительная часть украинского духовенства эвакуировалась в западную часть республики и там развернулась открытая межцерковная борьба. Причем автономная церковь и здесь сначала доминировала. В 1943 г. она вновь открыла духовную семинарию в Кременце, закрытую в конце 1939 г. Тогда бендеровцы развернули массовую кампанию террора против прорусски настроенных священнослужителей. 8 мая 1943 г. украинскими националистами был убит митрополит Алексий (Громадский), затем захвачен и повешен в лесу епископ Владимиро-Волынский Мануил (Тарновский), в 1942 г. перешедший из автокефальной церкви в автономную. Историк Ф. Гейер приводит имена 27 священников, убитых бендеровцами только на Волыни в течение лета 1943 г. В некоторых случаях убивали и членов их семей. Следствием террора был рост числа автокефальных приходов, особенно на Волыни, где в течение 1943 г. более 600 приходов перешло в автокефальную церковь. В этой епархии в юрисдикции автономной церкви решались оставаться, в основном, приходы в городах, где террор бендеровцев ощущался меньше⁴⁹⁰. Он не прекратился и с приходом советской армии. 23 сентября 1944 г. епископ Волынский Николай (Чуфаровский) докладывал Патриаршему Местоблюстителю, что за последнее время бендеровцы убили на Волыни 5 священников автономной церкви «за признание Московской Патриархии»: «... многие священники говорили мне, что 3–4 м-ца они не ночуют в квартире, а уходят в поле, боясь партизан»⁴⁹¹. После изгнания фашистских войск все автокефальные архиереи, кроме 80-летнего митр. Феофила (Булдовского), ушли с ними на запад, и из 14 автономных епископов 6 остались со своей паствой, седьмой вернулся из Германии после окончания войны.

Свои особенности имело положение Православной Церкви в юго-западной части Украины, оккупированной Румынией, так называемой Трансистрии. Государственной религией в Румынии было православие, и организацию религиозной жизни здесь взяла на себя Румынская Церковь. В 1943 г. Трансистрия, в которой уже работала Духовная миссия, была разделена на 3 епархии. К середине 1942 г. из 1150 дореволюционных приходов было вновь открыто почти 500. В Дубоссарах начала работать Духовная семинария, в Одессе – выходить «Православная жизнь» – церковная газета на русском языке и т. д. Дело осложнялось тем, что Церковь старались использовать в целях румынизации населения, но особого успеха эти попытки не имели⁴⁹².

Большая часть украинского духовенства в годы оккупации занимала патриотическую позицию. Так, в сводке СД от 5 декабря 1941 г. говорилось о связях автономной церкви с советской агентурой. В ней приводился характерный факт: 7 ноября в Киеве под председательством митр. Алексия (Громадского) проводилось собрание с участием 49 священников, двое из которых были изобличены как советские агенты, у них нашли и воззвание митр. Сергия. Арестованных священников А. Вишнякова и П. Остринского расстреляли, а с остальных взяли подписку о неучастии во враждебной Германии работе. В донесении СД от 6 марта 1942 г. сообщалось о расстреле бургомистра г. Кременчуга за то, что он с помощью местного священника крестил евреев, давал им христианские имена и таким образом спасал от смерти. В Черкасской области за поимку свящ. Г. Писаренко 16 ноября 1942 г. гебитс-комиссаром было объявлено вознаграждение в 10 тыс. марок, но предателей не нашлось. А о. Никита из Житомирской области 29 апреля 1944 г. писал в Московскую Патриархию: «В 1942 году в нашем лесу открылась группа партизан, с которыми я взял тесную связь и помогал им чем только мог... Когда в ноябре месяце 1943 года заняли наш район партизаны Маликовского соединения, я начал писать в Московскую Патриархию и даже послал 100 руб. денег на высылку мне какой-либо литературы или хотя бы Русского календаря, и до сих пор ничего нет. Я стараюсь всеми силами помогать Красной Армии, отдаю весь доход как хлебом, так и полотном и деньгами». Широко известен случай спасения инокинями из закарпатского женского монастыря в Домбоке 215 детей. Они были взяты монахинями из разбитого эшелона, направлявшегося в Германию, а потом 5 месяцев до подхода советской армии нелегально укрывались в обители и т. д.⁴⁹³

В целом религиозное возрождение на Украине носило патриотический характер и протекало так же бурно, как и в западных областях России. Всего за годы оккупации в республике было открыто не менее 5400 православных храмов. В отчетах Совета по делам РПЦ указывалось, что на 1 июля 1945 г. на Украине имелось 6072 действующих храма, причем отмечалось, что 587 зданий уже изъяли у приходских общин местные власти, так как они до войны использовались как общественные учреждения (в это число не входят церкви, снятые с регистрации из-за отсутствия священнослужителей). Из получившейся цифры надо вычесть примерно 1300 храмов западных областей Украины, и остается 5400. Подсчеты по отдельным областям также подтверждают эти данные. По документам известно (хотя эти сведения неполны), что в период оккупации было открыто: в Винницкой области 822 храма, Киевской – 798, Одесской – 500, Днепропетровской – 418, Ровенской – 442, Черниговской – 410, Полтавской – 359, Житомирской – 346, Сталинской (Донецкой) – 222, Харьковской – 155, Николаевской и Кировоградской – 420 и не менее 500 в Запорожской, Херсонской и Ворошиловградской⁴⁹⁴.

Бурное развитие церковной жизни на оккупированной территории СССР началось стихийно и сразу приняло массовый характер. Германское руководство рассчитывало использовать религиозный фактор и к началу войны уже, в основном, разработало политику по отношению к Русской Церкви, принявшую окончательные формы в 1941–1942 гг. Эта политика сводилась к раздроблению Церкви, использованию ее для помощи немецкой администрации, ликвидации Православия после окончания войны и созданию новой религии, призванной воспитывать послушных поданных рейха. Стремление к «атомизации» религиозной жизни проявлялось в поддержке иерархов, выступавших против Московской Патриархии. Однако фактически на всей оккупированной территории была восстановлена Русская Церковь. Сепаратистских национальных церквей нигде, кроме Украины, создать не удалось, да и там за ней пошло меньшинство духовенства и мирян. Не только религиозность россиян, но и Русская Церковь как организация оказалась гораздо более сильной и живучей, чем полагали германские власти.

Открывшиеся храмы превратились в центры русского национального самосознания, проявления патриотических чувств. Вокруг них сплотилась значительная часть населения. Всего за три года оккупации в условиях голода, разрухи, отсутствия материальных возможностей было восстановлено более 40% от дореволюционного количества церквей. Существуют разные цифры открытых на оккупированной территории СССР православных храмов. Современные историки, как правило, говорят о 7547, ссылаясь на отчет Совета по делам РПЦ о состоянии Церкви на 1 января 1948 г. Но к тому времени было уже закрыто в связи с нехваткой духовенства, изъятием у религиозных общин занятых ими общественных зданий не менее 850 храмов в РСФСР, 600 на Украине, 300 в Белоруссии и 100 в Восточной Молдавии (Приднестровье). Так, в другом отчете Совета по делам РПЦ указывалось, что на 1 января 1947 г. в России остались действующими только 1300 церквей, открытых в период оккупации⁴⁹⁵. Таким образом, общее количество равнялось, как минимум, 9400. Эта цифра примерно соответствует встречавшемуся в советской литературе упоминанию о 10 тыс. храмов⁴⁹⁶. Кроме того, было воссоздано около 40 монастырей – 36 на Украине, 1 в Белоруссии и 2–3 в РСФСР (в Курсе и Вырице). Несомненно, что при соответствующих условиях подобный религиозный подъем произошел бы во всей России.

Последствия религиозного возрождения на оккупированной территории СССР были довольно велики. Эмигрантские историки В. И. Алексеев и Ф. Ставру склонны даже, несколько преувеличивая, придавать ему определяющее значение: «Германский фашизм был не менее враждебен христианству и особенно Русской Православной Церкви, чем советский коммунизм. Тем не менее, их столкновение, приведшее к оккупации германской армией значительной части территории СССР, приблизительно с одной третью населения страны, создало особые условия, сыгравшие решающую роль в судьбе Русской Православной Церкви... В целом по размаху и интенсивности это религиозное возрождение может быть названо вторым крещением Руси»⁴⁹⁷. В любом случае несомненно, что оно оказало заметное влияние на изменение религиозной политики советского руководства в годы войны.

Годы Великой Отечественной войны стали временем ликвидации болезненных для Русской Церкви обновленческого и григорианского расколов, спровоцированных и в значительной степени организованных государственными органами в период нэпа. Эти два движения встретили войну по-разному. Обновленчество с началом ее пережило кратковременный период оживления своей деятельности. Уже 22 июня первоиерарх митрополит Виталий (Введенский)⁴⁹⁸ и заместитель первоиерарха митрополит Александр (Введенский) выпустили яркое патриотическое воззвание. Оно было написано Александром Введенским, обладавшим ораторским и литературным талантами. Близко знавший заместителя первоиерарха А. Левитин позднее писал, что тот взялся за дело «с необыкновенной энергией»: «Война снова выдвинула его в первые ряды, в эти дни все люди с популярными именами шли вход»⁴⁹⁹.

Впрочем, Александр Введенский недолго оставался заместителем. Митрополит Виталий, не способный из-за болезней, возраста и характера проявлять необходимую активность, постепенно отходил от дел. В сентябре 1941 г. он отпраздновал 50-летие своего священнослужения, но это было последнее его служение в качестве первоиерарха. 6 октября митр. Виталий ушел в отпуск и передал власть своему заместителю. 10 октября в новом заявлении он уточнил свой уход, охарактеризовав как бессрочный, и указал, что все свои полномочия и прерогативы передает Александру Введенскому, назвав его новым титулом – «Святейший и Блаженнейший Первоиерарх Московский и всех Православных Церквей в СССР». Титул был введен без санкции Собора, но все обновленческие иерархи одобрили его. 12 октября А. Введенский в качестве первоиерарха написал свое первое патриотическое воззвание⁵⁰⁰.

В эти октябрьские дни тяжелых боев под Москвой, когда не исключалась сдача столицы, А. Введенский был вызван в отдел эвакуации Московского городского Совета, и там, по свидетельству А. Левитина, генерал госбезопасности сообщил, что митрополита Александра с семьей и митрополита Виталия в ближайшее время эвакуируют в Оренбург. «Там, в глубоком тылу, вам будет удобнее управлять церковью, – вежливо заключил он разговор». Все возражения Введенского были отвергнуты. На указание полной невозможности оставить Москву без обновленческого архиерея генерал предложил рукоположить молодого архимандрита, служившего настоятелем Воскресенского собора в Сокольниках Сергия (Ларина), уже несколько лет связанного с органами госбезопасности⁵⁰¹.

В срочном порядке 9 и 11 октября были проведены хиротонии Анатолия (Филимонова) во епископа Коломенского и Сергия (Ларина) во епископа Звенигородского. А 12 октября состоялось последнее заседание обновленческого Высшего Церковного Управления, на котором было решено об упразднении ВЦУ и переходе всей полноты церковной власти к первоиерарху с правом передачи ее по его усмотрению любому лицу из иерархии. Было решено также образовать Московское епархиальное управление в составе двух новых архиереев, под председательством епископа Коломенского Анатолия. Кроме того, ВЦУ на своем последнем заседании единогласно постановило лишить сана и отлучить от Церкви с анафематствованием бывшего Ленинградского митрополита Николая (Платонова), в 1938 г. отрекшегося от Бога. Поставление было послано благочинному церквей Ленинграда протопресвитеру Алексию Абакумову для опубликования в храмах города. Следует отметить, что в январе 1942 г., незадолго до своей смерти в голодном блокадном Ленинграде, согласно некоторым свидетельствам, Платонов раскаялся и вновь был принят в молитвенное общение с Патриаршей Православной Церковью⁵⁰².

13 октября первоиерарх и митрополит Виталий в одном вагоне с руководителями Московской Патриархии, баптистских общин, старообрядческим архиепископом выехали на восток и через несколько дней прибыли в Ульяновск. Там почти 2 года и находилась резиденция главы обновленческой церкви. Служил А. Введенский в небольшом храме в отдаленном районе Ульяновска, отданном обновленцам осенью 1941 г. (ранее он использовался под склад органами НКВД). Обладавшему большим честолюбием Введенскому очень хотелось сделать еще один шаг и официально объявить себя Патриархом. 29 октября и 4 ноября 1941 г. он отправил в Московское епархиальное управление письма, подписанные – «Первоиерарх-Патриарх Александр» с указанием поминать его по формуле: «Великого Господина и отца, Святейшего и Блаженнейшего Первоиерарха Александра, Патриарха Московского и православных церквей Богохранимой страны нашей». 4 декабря в Ульяновске состоялась его патриаршая интронизация. Эта акция была совершена без санкции обновленческого епископата и общин. Большая часть духовенства восприняла ее негативно, Московское епархиальное управление также высказалось против патриаршества Введенского и не дало указаний церковным приходам возносить его по новому титулу. В результате в конце декабря 1941 г. глава обновленческой Церкви, вероятно, также под воздействием государственных органов, вынужден был отказаться от титулования себя Патриархом⁵⁰³.

В Ульяновске первоиерарх продолжал активно писать патриотические воззвания. Так, 23 июня 1942 г. он выпустил послание к годовщине начала Великой Отечественной войны, а в августе послание «Пастырям и мирянам Кавказа», где было сильно влияние обновленцев: «Братья и сестры наши возлюбленные, в грозный час обращаемся мы с нашим первосвятительским словом. Враг беспощадный топчет родные земли Кавказа, заливая их кровью и огнем... Православные! Все, от священства и до малейшего мирянина, все способные братья, боритесь!.. А если Господь судит, по своему промыслу, временно попустить врагу теснить нас, то даже находясь в оккупации, не складывайте своего оружия. Подобно другим вашим братьям, которые оказались в оккупации, не склоняйте своей главы пред сатаной, боритесь с ним... Бог – Великий Мститель за попираемую правду. Бог Вседержитель, да сохранит вас, да освободит родину нашу. Да воссияют в ней мир и свободная жизнь. Молитесь, православные. Братья и сестры, помолившись, идите бороться и побеждать»⁵⁰⁴. В апреле 1943 г. воззвание первоиерарха, приуроченное к празднику Пасхи, было издано типографским способом в количестве 6000 экземпляров и распространено на оккупированной территории⁵⁰⁵.

Духовенство обновленческих храмов все годы войны честно исполняло патриотический долг. Оно звало людей на ратные и трудовые подвиги, собирало средства для раненых воинов, в фонд обороны и т. д. Так, в Спасо-Преображенском кафедральном обновленческом соборе Ленинграда молебен о даровании победы Красной Армии впервые отслужили 29 июня 1941 г. В этот же день было положено и начало сбору добровольных пожертвований на оборону. Управляющий епархией протопресвитер Алексий Абакумов обратился с речью к прихожанам: «Коварный враг вероломно напал на наше отечество, намереваясь поработить землю Русскую и обратить в ничто многолетние труды ее обитателей. Огнем и мечом угрожает он нашим городам и селам, смертию устрашает сопротивляющихся, узы рабства готовит свободолюбивым сынам нашей Родины. С дерзновением восстанем против злых умыслов неприятеля, не перестанем умолять Господа о даровании победы Красной Армии и живым делом помощи откликнемся из стен нашего собора на призыв Правительства об общем сопротивлении врагу»⁵⁰⁶. На известие о войне регент хора, комендант храма А. Ф. Шишкин отозвался сочинением талантливого произведения для церковного хора на текст: «Боже великий и вечный, святый... Силою твоею защити страну нашу, Господи. Господи! Победи крестом твоим борющую ны...». Этот концерт одобрил известный церковный композитор В. А. Фатеев, умерший во время блокады⁵⁰⁷.

Ленинградские обновленцы продолжали свою патриотическую деятельность и дальше. Только в апреле 1942 г. они внесли в фонд обороны 240 тыс. рублей. Но к этому времени в Спасо-Преображенском соборе в результате смерти от голода трех членов причта остался единственный служащий священник – протопресвитер П. Фруктовский, который едва справлялся со своей службой. Наконец, 24 февраля 1943 г. двадцатка вступила в переговоры с заштатным обновленческим протоиереем Сергием (Румянцевым). Он был приглашен на вакансию второго священника с тем, чтобы впоследствии занять и остававшуюся уже пять лет вакантной обновленческую Ленинградскую архиерейскую кафедру. В марте сектор административного надзора Ленгорисполкома удовлетворил ходатайство двадцатки о регистрации С. Румянцева, вскоре он был удостоен сана протопресвитера. Его кандидатуру на архиерейскую кафедру утвердил первоиерарх, который 8 апреля прислал С. Румянцеву телеграмму: «Предлагаю Вам немедленно прибыть ко мне в Ульяновск, Радищева, 103 для хиротонии во епископа Ленинградского»⁵⁰⁸.

В 1942 г. в Ульяновске уже была совершена одна архиерейская хиротония во епископа Рыбинского Димитрия (Лобанова), но в этот раз власти разрешили выехать ленинградскому протопресвитеру только в Москву. В столице 18 апреля 1943 г. и состоялась последняя хиротония обновленческого епископа, им стал Сергий Румянцев, женатый и имевший детей. В Московском Воскресенском соборе в Сокольниках его рукоположение во епископа Ладожского, викария Ленинградского с поручением временно управлять Ленинградской епархией совершили архиепископ Звенигородский Андрей (Расторгуев) и епископ Ташкентский и Среднеазиатский Сергий (Ларин). Румянцев, уважаемый прихожанами, был избран ими, а не назначен сверху. Этот случай оказался лебединой песней обновленческого брачного епископата⁵⁰⁹. К середине 1943 г. первоиерарх управлял тринадцатью правящими архиереями (6 митрополитами, 4 архиепископами, 3 епископами) и, кроме того, более 10 иерархов находились на покое как безместные. Ощущалось явное «перепроизводство» обновленческих архиерейских кадров, и А. Введенский назначал их, главным образом, на священнические места.

В 1943 г. патриотические взносы обновленцев еще более выросли. Спустя месяц после своей хиротонии, 21 мая, епископ Сергий (Румянцев) обратился с посланием, опубликованном в «Ленинградской правде» , к 1-му секретарю Ленинградского обкома ВКП(б) А. А. Жданову. «По настоящий момент мы, ленинградские православные обновленцы, собрали и внесли в фонд обороны 820 000 рублей и с неослабевающей энергией и любовью продолжаем сбор средств. Молю Господа, да подаст он Вам, вождь трудящихся города Ленинграда, дорогой Родине и героической Красной Армии скорейшую, полную победу над врагом»⁵¹⁰. В число первых церковных деятелей, награжденных в октябре–ноябре 1943 г. медалью «За оборону Ленинграда», вошли и представители обновленчества – епископ Сергий, протоиерей Лев Егоровский и не менее 5 служащих Спасо-Преображенского собора. В наградной характеристике Румянцева от 22 ноября 1943 г. говорилось: «Принимал активное участие среди верующих обновленческой ориентации в сборе средств в фонд обороны государства. Собрано и внесено на оборону около полутора миллионов рублей»⁵¹¹. Общую цифру патриотических денежных взносов обновленцев СССР установить не удалось. Понятно только, что она составляла несколько десятков миллионов рублей – ленинградцы пожертвовали всего около двух миллионов рублей, еще больше внесли москвичи и т. д.

Весна–лето 1943 г. стали последним периодом относительной стабильности обновленчества. В начале мая первоиерарх разослал архиереям телеграмму: «В воскресенье 9/V предлагаю отпраздновать двадцатилетний юбилей Собора 1923 г. После литургии отслужите благодарственный молебен и передайте мое первосвятительское благословение духовенству и мирянам, дабы вся церковная жизнь епархии точно и неизменно основывалась на принципах великого Собора 1923 года. Надо всегда помнить, что мы, православные обновленцы, твердо сознаем свое обновленческое достоинство». Юбилей был торжественно отпразднован. Епископ Ладожский Сергий в архипастырском слове после молебна даже заявил: «Сейчас, в дни войны, путь церковно-общественной жизни, принятый Собором 1923 года, оправдался в полной мере»⁵¹². Однако уже через несколько месяцев стала ясна полная ошибочность этих слов.

Оживление обновленчества в начальный период войны оказалось очень кратковременным. Да и в то время большинство окормляемых А. Введенским архиереев старались не афишировать свою юрисдикцию и как можно меньше отличаться от «староцерковников». Возросшие в годы войны авторитет, нравственная мощь, организационное укрепление Московской Патриархии, а также изменение отношения государства к ней способствовали изживанию остатков церковных расколов «слева». В 1942 – первой половине 1943 г. государственные органы постепенно стали отвергать обновленцев. Так, когда в апреле 1942 г. первоиерарх назначил митрополита Корнилия (Попова) на Воронежскую кафедру, в облисполкоме последнему отказали в регистрации, заявив, что не знают первоиерарха Александра Введенского и не могут регистрировать присылаемых им лиц, а вот Патриаршего Местоблюстителя Сергия знают и с удовольствием зарегистрируют назначенного им епископа. Почти то же произошло и с архиепископом Филаретом (Яценко), назначенным весной 1942 г. в Свердловск. Обновленцев игнорировали при составлении комиссий по расследованиям преступлений гитлеровцев и т. д. Характерно, что когда первоиерарх пожертвовал в фонд обороны свою драгоценную панагию, И. Сталин в своей благодарственной телеграмме обратился к нему как к частному лицу, назвав его по имени и отчеству. Когда в феврале 1943 г., следуя примеру Московской Патриархии, «для опровержения клеветы фашистов о положении религии в СССР» А. Ф. Шишкин написал книгу «Церковь и Государство в России», печатать ее отказались – необходимость в подобной обновленческой литературе миновала⁵¹³.

Единичные случаи перехода храмов обновленцев в Патриаршую Церковь появились уже в 1942 г. Так, Серафимовская кладбищенская церковь в Ленинграде перешла под юрисдикцию митрополита Алексия (Симанского) в апреле, а Князь-Владимирский храм на станции Лисий Нос в сентябре этого же года⁵¹⁴. В начале 1943 г. часть обновленческих архиереев, осознавая надвигавшийся крах обновленчества, стала искать пути к возвращению в Патриаршую Церковь. Епископ Звенигородский Сергий (Ларин) вступил в конфиденциальные переговоры с митрополитом Николаем (Ярушевичем) об условиях, на которых могло бы произойти воссоединение. Еп. Сергий готов был пожертвовать Александром Введенским, чтобы обновленческие священнослужители воссоединились в сущем сане, хотя и с пожизненным запрещением женатых епископов. Когда об этих контактах стало известно первоиерарху, он перевел (5 апреля) Ларина из Москвы в Ташкент, и переговоры заглохли⁵¹⁵.

Весной 1943 г. началось все нарастающее стихийное возвращение обновленческих приходов в Патриаршую Церковь, однако окончательный перелом произошел в конце года. Решающими факторами здесь явились избрание митрополита Сергия Патриархом и прием И. Сталиным церковного руководства, удовлетворение предложений и пожеланий последнего. Теперь обновленчество утрачивало свою юридическую сущность и в глазах правительства. В секретном докладе Г. Карпова И. Сталину от 12 октября 1943 г. указывалось: «В связи с избранием Сергия патриархом Московским и всея Руси среди духовенства обновленческой церкви отмечается растерянность. Одна часть обновленческого духовенства не видит перспектив сохранения обновленческого течения и высказывает желание перейти в Сергиевскую церковь. Со стороны некоторых из них есть даже прямые обращения в Московскую Патриархию». В докладе приводились многочисленные конкретные примеры. Так, архиепископ Тульский Петр (Турбин) прислал митрополиту Николаю (Ярушевичу) телеграмму, в которой приветствовал избрание Патриарха, выражал надежду на соединение обеих Церквей и просил принять его в юрисдикцию Патриархии. Заштатный архиепископ Михаил (Постников), проживавший в Москве, в своем заявлении митр. Николаю также высказался за необходимость объединения Церквей. А управляющий Московской обновленческой епархией архиепископ Андрей (Расторгуев) даже обратился к настоятелю патриаршего храма на Пятницком кладбище с просьбой принять его на службу в качестве второго священника. Г. Карпов подчеркивал, что «отмечены также случаи, когда верующие обновленческих приходов стремятся уйти из обновленчества и перейти в подчинение патриарха Сергия». Например, в трех районах Ставропольского края они отказались от обновленческих священников и обратились к благочинному патриарших храмов, прося назначить им настоятелей. Приходы в городах Армавире и Майкопе Краснодарского края уже перешли к Патриархии. В Туле 20 сентября 1943 г. на собрании прихожан обновленческого собора Всех Святых была принята резолюция: «В переживаемое наше тяжелое время не место в жизни Православной Русской Церкви внутренним спорам и разногласиям... Приветствуем с духовной радостью избрание на пост главы Православной Церкви митрополита Сергия и образование Священного Синода. Выражаем надежду на будущее умиротворение и соединение Православной Русской Церкви» и т. д.⁵¹⁶

Обновленческому епископату было не все равно, приносить покаяние при присоединении индивидуально или объединяться с Патриаршей Церковью, создав общий коллегиальный орган типа Синода, что внешне выглядело бы как добровольное слияние двух равноправных течений в Русском Православии. В сентябре – начале октября 1943 г. архиереи «Московского епархиального управления», во многом игравшего роль руководящего центра обновленчества в период эвакуации первоиерарха, начали проявлять инициативу в направлении создания подобного коллегиального органа. Однако из нее ничего не вышло. Помешали ширящийся переход кающихся обновленческих священников к Патриархии, отрицательная позиция Патриарха Сергия и возвращение в Москву А. Введенского. Первоиерарх еще в июне 1943 г. высказывал «большое недовольство таким длительным пребыванием в эвакуации»⁵¹⁷, но получил разрешение властей переехать в столицу только в середине октября.

А. Введенский не желал смириться с надвигавшимся крахом обновленчества и считал, что оно может сохраниться в качестве своеобразного течения – типа старообрядческого толка или секты. При этом он опирался на наиболее стойкую часть своего епископата – митрополита Свердловского Филарета (Яценко), епископов Сергия (Румянцева), Димитрия (Лобанова) и некоторых других. Г. Карпов в докладе от 12 октября 1943 г. писал, что А. Введенский, «не допуская возможности объединения обеих церквей на равных началах», «узнав об избрании Сергия патриархом, предполагал даже ставить вопрос о патриаршестве в обновленческой церкви в целях уравнения ее положения с сергиевской церковью», но видя растерянность среди своего духовенства и возможность распада обновленчества, отказался от своего намерения⁵¹⁸.

Вернувшись в столицу, первоиерарх вступил в управление Московской епархией, состоявшей из 9 приходов. К 7 ноября он, по установившейся традиции, послал телеграмму И. Сталину, опубликованную в прессе. Однако юридическое положение обновленчества оставалось неясным. В связи с образованием двух государственных органов, курировавших религиозные организации, А. Введенский поставил вопрос о передаче обновленческой Церкви и ведение Совета по делам религиозных культов, что фактически узаконило бы ее существование как полностью независимой организации. Но первоиерарху без каких-либо оснований отказали в просьбе, возглавляемые им иерархи и приходы остались в ведении Совета по делам Русской Православной Церкви. Власти отказывались рассматривать обновленчество как независимое религиозное течение, и это не предвещало ничего хорошего⁵¹⁹. Осенью 1943 г. позиция государственных органов уже окончательно определилась. В упоминавшемся докладе И. Сталину Г. Карпов, излагая свою точку зрения, писал, что возглавляемый им Совет, «исходя из того, что обновленческое течение сыграло свою положительную роль на известном этапе и последние годы не имеет уже того значения и базы, и принимая во внимание патриотические позиции сергиевской церкви, считает целесообразным не препятствовать распаду обновленческой церкви и переходу обновленческого духовенства и приходов в патриаршую сергиевскую церковь». Эти соображения получили полное одобрение председателя Совнаркома, написавшего на докладной записке две резолюции: «Тов. Карпову. Согласен с Вами. И. Сталин» и «Правильно. И. Сталин». 16 октября Г. Карпов направил в Совнаркомы союзных республик, в краевые и областные исполкомы секретное письмо: «Совет по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме СССР сообщает для сведения, что в тех случаях, когда обновленческое духовенство по своему желанию переходит из обновленческой ориентации в патриаршую сергиевскую церковь, препятствовать не следует. Также не следует препятствовать переходу групп верующих или в целом приходов по желанию верующих из обновленческой в сергиевскую церковь. Условия приема митрополитов, епископов и священников обновленческой ориентации устанавливает патриарх Сергий и на месте его епископат»⁵²⁰.

Выбор И. Сталина в пользу Патриаршей Церкви был продиктован прежде всего прагматическими соображениями. Обновленчество не пользовалось широкой поддержкой верующих внутри страны и за рубежом, большая часть поместных Православных Церквей их не признавала, воспринимая как «раскольников» и «узурпаторов церковной власти». Кроме того, на оккупированной территории германским командованием были закрыты почти все обновленческие храмы, а духовенство репрессировано, в то время как там появились тысячи новых патриарших храмов. Причина отвержения обновленчества заключалась и в том, что относительно консервативная Московская Патриархия являлась в гораздо большей степени носительницей национальных традиций. Это было особенно важно в годы войны.

Патриархия проводила по отношению к кающимся обновленцам твердую линию. Причем она несколько ужесточилась в течение последних месяцев 1943 г. В первой половине октября в беседе с Г. Карповым Патриарх Сергий, возражая против какого-либо общения с А. Введенским, ставил «следующие условия принятия обновленческого духовенства: а) женатых митрополитов и епископов, не лишая сана, отстранить от церковной деятельности, оставив их за штатом; б) монашествующих (или вдовых) митрополитов и епископов принять в патриаршую церковь, но переводя митрополитов в архиепископы или епископы, а епископов в священники, допуская в последующем их восстановление в прежнем сане»⁵²¹. Однако после сессии Священного Синода 20–28 октября, рассматривавшей среди прочих вопросов прошения о воссоединении обновленческих митрополита Ярославского Корнилия и архиепископа Тульского Петра, эти условия стали более жесткими. В дальнейшем в сущем сане принимались только священнослужители, получившие его до 1923 г., когда обновленцы были запрещены Патриархом Тихоном, если они не вступали в брак. А священнослужители обновленческого поставления принимались мирянами или в том сане, который они имели до уклонения в раскол.

5 ноября 1943 г. в зале заседания Священного Синода в Москве был совершен чин приема в Патриаршую Церковь первого обновленческого архиерея – архиепископа Михаила (Постникова). Свое письменное покаяние он прочитал вслух и был принят в сане епископа, как рукоположенный в 1922 г., с назначением на Архангельскую кафедру. А затем в течение нескольких месяцев по стране прокатилась волна ликвидации обновленческих общин и массового возвращения духовенства. Произошло это не без вмешательства гражданских властей.

В декабре у А. Введенского родилась дочь и ему был выдан пропуск для поездки в Ульяновск к семье с правом возвращения в Москву. Однако затем в течение 10 дней ему не разрешали обратный выезд в столицу. За эти дни в юрисдикцию Патриарха перешли 6 из 7 обновленческих московских храмов, и 21 декабря архиепископ Звенигородский Андрей (Расторгуев) со всем причтом кафедрального собора Воскресения в Сокольниках. Одновременно прекратилась связь с цитаделью обновленчества – Средней Азией. «Отчаянные телеграммы первоиерарха оставались без ответа, наконец им было получено сообщение, что Средне-Азиатская епархия признала Патриарха, «в связи с чем поминовение Вашего имени за богослужением нами прекращено». Епископ Ташкентский Сергий (Ларин) 27 декабря был присоединен мирянином, но вскоре после этого получил поставление во епископа Патриаршей Церкви. Позднее выяснилось, что из Средней Азии шли в Москву и Ульяновск к А. Введенскому десятки писем и телеграмм от священников и мирян с запросами, но ни одного из них первоиерарх не получил. Вслед за Средней Азией пали две другие обновленческие твердыни – Кубань и Северный Кавказ⁵²².

Присоединение принесшей покаяние общины ленинградского Спасо-Преображенского собора с Патриаршей Церковью произошло 9 января 1944 г. В феврале на заседании Священного Синода митрополит Алексий (Симанский) выступил с докладом о принятии им в церковное общение всех обновленческих приходов епархии⁵²³.

Завершилась история обновленчества в Ленинграде принятием С. Румянцева в общение с Патриаршей Церковью. Его прошение на имя митр. Алексия было подано в июне 1944 г., однако к нему подошли особенно требовательно. В постановлении Священного Синода и Патриаршего Местоблюстителя от 28 июня указывалось: «Принимая во внимание крайний соблазн, посеянный среди духовенства и верующих Ленинграда принятием обновленческого епископского посвящения Румянцевым, служившим до последнего времени председателем православных двадцаток в ряде храмов Ленинграда и являвшимся, таким образом, представителем православных общин верующих, хотя Румянцев в то же время пребывал в обновленчестве, будучи заштатным обновленческим священником... для принятия его в каноническое общение с Православной Церковью, необходима такая же гласность его обращения, какою сопровождалось его выступление в качестве обновленческого епископа, когда им открыто совершались службы, посвящения клириков и произносились проповеди». Синод поручил принять Румянцева «через публичное покаяние по установленному для приема обновленческих епископов чину... как мирянина»⁵²⁴. 24 июля последний в Никольском кафедральном соборе принес покаяние перед лицом архиепископа Псковского и Порховского Григория (Чукова). Румянцев был принят как мирянин, но уже вскоре удостоен рукоположения в сан диакона и священника, став настоятелем Троицкой церкви в Лесном. Оставаясь пресвитером, он еще долго служил в Ленинграде.

Кроме правящих и пребывающих на покое обновленческих архиереев присоединилось к Патриархии не менее 4 вернувшихся к 1945 г. из ссылки митрополитов и архиепископов. Всего, по некоторым сведениям, принесли покаяние 25 архиереев старого – до 1923 г. поставления, в том числе 2 марта 1944 г. митрополит Виталий (Введенский), и 13 архиереев нового поставления⁵²⁵. Происходило оно, как правило, в зале заседания Священного Синода, покаяние рядового духовенства также совершалось келейно – в алтаре храма. Епархии, являвшиеся в основном обновленческими, принимались архиереями, специально назначенными для этого Патриархией (Средне-Азиатская, Северо-Кавказская и Кубанская).

Попытки не столько принести покаяние, сколько воссоединиться, оставшись почти в полном одиночестве, начал предпринимать и глава обновленческой Церкви. В письме епископу Александру (Толстопятову) от 20 апреля 1944 г. Патриарх Сергий сообщал: «А. Введенский решил сделать нечто великое или, по крайней мере, громкое. Прислал мне к Пасхе телеграмму: «Друг друга обымем!» – себя именует руководителем меньшинства в православии, меня – руководителем большинства. Телеграмма подписана: доктор богословия и философии, Первоиерарх православных церквей в СССР. Я ответил: «А. И. Введенскому. Воистину Христос Воскресе! Патриарх Сергий""⁵²⁶.

Первоиерарх служил в единственном оставшемся у него Пименовском храме столицы, вместе с митрополитом Филаретом (Яценко), но последнему в конце 1944 г. московский уполномоченный Совета по делам РПЦ запретил служить как незарегистрированному. Перед Всероссийским Поместным Собором в январе 1945 г. А. Введенский пытался получить приглашение на него через Г. Карпова, но потерпел неудачу. Неудачей закончились и попытки встретиться с прибывшими в Москву на заседания Собора Восточными Патриархами. После этих тщетных попыток первоиерарх стал поминать в храме нового Патриарха Алексия, а в июне 1945 г. написал ему письмо с просьбой о приеме в юрисдикцию Московской Патриархии. Начались переговоры. В частных беседах Введенский говорил, что готов принести покаяние с условием остаться в сане епископа, не запрещенного, а действующего. Но в сентябре последовало окончательное решение – он может быть принят лишь мирянином и занять единственное возможное место – рядового сотрудника «Журнала Московской Патриархии». Поэтому воссоединение не состоялось. 26 июля 1946 г. первоиерарх умер от паралича, а 9 октября этого же года была отслужена последняя обновленческая литургия в Пименовском храме – накануне поступило предписание Совета по делам РПЦ о передаче церкви Патриархии⁵²⁷.

Таким образом, в 1946 г. остатки обновленчества фактически прекратили существование. Лишь архиепископ Александр (Щербаков) и митрополит Филарет (Яценко) еще несколько лет не сдавались. Первый приезжал из Казахстана, где он жил, в Москву, просил в Совете по делам религиозных культов зарегистрировать общину в г. Джамбуле, открыть там молитвенный дом, а его самого признать первоиерархом, главой обновленчества. После неоднократных отказов в 1948 г. он был принят в юрисдикцию Московской Патриархии в сане протоиерея. Митрополит Филарет не раз подавал прошения о принятии его в сане епископа, но получал отказы. Так и не покаявшись, он до середины 1950-х гг. считал себя заместителем первоиерарха и продолжателем дела обновленчества, однако не имел ни одного прихода⁵²⁸.

К середине 1940-х гг. исчезло и другое церковное течение, отколовшееся от Патриархии – григорианство. Начало войны застало его в состоянии глубокого упадка. В октябре 1941 г. после переезда в Ульяновск Местоблюстителя Сергия (Страгородского) остававшаяся там небольшая кладбищенская григорианская церковь перешла в его юрисдикцию. 12 июля 1943 г., еще до избрания Патриарха, принес покаяние епископ Фотий (Тапиро), он был принят в звании монаха, но затем поставлен на Краснодарскую кафедру. Вскоре после этого покаялись последние три григорианских епископа: Гермоген (Кузьмин), Иосиф (Вырыпаев) и Феодосии (Григорович). Двое первых были приняты в сане архимандритов, а Феодосии – в сане иеромонаха⁵²⁹.

Хотя обновленчество и григорианство так же, как и Московская Патриархия, с началом Великой Отечественной войны заняли патриотическую позицию, к этому времени они уже фактически изжили себя. Экстремальные условия, в которых была страна, лишь наглядно выявили этот факт. Первые признаки начала стихийного процесса возвращения раскольнических приходов и духовенства в Патриаршую Церковь появились в конце 1941–1942 гг. Ликвидация обновленческого и григорианского движения сопровождалась давлением на них государственных органов. Советское руководство, прежде всего из прагматических соображений, осенью 1943 г. сделало окончательный выбор в пользу Московской Патриархии. Его диктовала И. Сталину политическая ситуация в СССР и за рубежом. Кроме того, Патриаршая Церковь была кровно заинтересована в ликвидации расколов. И государственные органы, изменив в 1943 г. курс своей религиозной политики, не могли не учитывать это, полностью перестав поддерживать уже не интересовавшие их (в значительной степени созданные ими же в 1920-е гг.) церковные движения. К середине 1940-х гг. и обновленчество, и григорианство практически полностью исчезли.

Начавшаяся 22 июня 1941 г. Великая Отечественная война коренным образом изменила привычный уклад жизни в СССР. Не могло не измениться и положение Церкви, отношение к ней советского государства. Уже первые слова обращения И. Сталина к народу 3 июля 1941 г.: «Дорогие соотечественники! Братья и сестры!» были подсказаны не марксистско-ленинской идеологией, а скорее церковной проповедью. По свидетельству советского религиоведа Э. И. Лисавцева, первая краткая встреча председателя Совнаркома с Патриаршим Местоблюстителем состоялась в июле 1941 г. и оба остались ею довольны⁵³⁰. Реальная действительность заставляла И. Сталина, руководство ВКП(б) начать пересмотр своей религиозной политики, перейти к диалогу во имя единства верующих и атеистов в борьбе с общим врагом России.

Впрочем, первоначально изменения были небольшие. Митрополитам Сергию, Алексию, Николаю не препятствовали распространять свои патриотические воззвания, хотя это и являлось нарушением закона. Полностью прекратилась антирелигиозная пропаганда, была свернута деятельность «Союза воинствующих безбожников», правда, формально он не был распущен. И. Сталин через секретаря А. Н. Поскребышева порекомендовал «главному безбожнику» Е. Ярославскому публично отметить новую патриотическую позицию Церкви. Тот не посмел ослушаться и после долгих сомнений 2 сентября подготовил статью «Почему религиозные люди против Гитлера» для печати, подписав ее экзотическим трудноузнаваемым псевдонимом Каций Адамиани. В статье, первоначально предназначенной только для зарубежного читателя, высоко оценивалась патриотическая деятельность Московской Патриархии, а также некоторых других религиозных объединений СССР⁵³¹. А в 1942 г. вышла другая статья Е. Ярославского о православном христианском писателе Ф. М. Достоевском. Предметом исследования была приписываемая Достоевскому ненависть к немцам⁵³². Метаморфоза главного гонителя Церкви в 1920–1930-х гг. особенно показательна. К октябрю 1941 г. были закрыты практически все антирелигиозные периодические издания. Флагман же советского атеизма журнал «Под знаменем марксизма» начал печатать статьи о выдающихся русских исторических деятелях, великом русском народе, героизме советских солдат и т. п., а в 1944 г. и совсем прекратил свое существование.

В июле–августе 1941 г. еще нередко проводились аресты священнослужителей. Например, когда Ленинград очищался от неблагонадежных элементов, было арестовано несколько членов клира Никольской Большеохтенской церкви, в том числе 28 августа священник Николай Ильяшенко. 4 сентября он был эвакуирован в тюрьму г. Новосибирска, а 15 июля 1942 г. освобожден. Также 28 августа оказался в заключении настоятель Никольской церкви в пос. Саблино Ленинградской области прот. Николай Близнецкий. Его эвакуировали в Новосибирскую область, где он и умер в тюремной больнице г. Мариинска 10 февраля 1942 г.⁵³³ Но с осени 1941 г. аресты клириков Московской Патриархии почти прекратились. Более того, из лагерей освободили десятки священнослужителей, в том числе к сентябрю 1943 г. 6 архиепископов и 5 епископов. Постепенно начали возрождаться епископские кафедры. Появились первые, пока еще редчайшие случаи восстановления закрытых храмов. Так, последняя Троицкая церковь г. Горького перестала функционировать 10 декабря 1940 г. и была вновь открыта 10 августа 1941 г.⁵³⁴ Религиозные центры СССР признали де-факто, им снова разрешили устанавливать связи с заграничными церковными организациями.

Осень 1941 г. была очень тяжелым временем для страны. Фронт приблизился к Москве. 12 октября митр. Сергий написал завещание, в котором на случай своей смерти передавал полномочия Местоблюстителя митр. Алексию (Симанскому). За несколько дней до этого, 7 октября, по указанию центральных властей Московский горисполком принял решение об эвакуации из столицы руководителей основных религиозных организаций СССР. Эту, по существу, принудительную эвакуацию провели 14 октября, несмотря на то, что у митр. Сергия была высокая температура. Историк В. И. Алексеев высказал вполне обоснованную точку зрения, что церковное руководство отправили в тыл с целью не допустить возможности захвата его германскими войсками в случае падения Москвы и использования фашистами в пропагандистских целях⁵³⁵. Первоначально планировалась эвакуация в Оренбург, но затем по просьбе митр. Сергия его заменили на Ульяновск. Здесь с 19 октября 1941 г. до конца лета 1943 г. и проживал Патриарший Местоблюститель вместе с сотрудниками канцелярии Патриархии. Был эвакуирован из Москвы и митрополит Николай (Ярушевич), но уже в ноябре 1941 г. ему разрешили вернуться в столицу. Экзарх Украины стал заместителем митр. Сергия. Он сразу же начал активно сотрудничать с властями в организации пропаганды за границей и вскоре был включен в качестве представителя Патриархии в различные государственные и международные организации (Всеславянский комитет).

В феврале 1942 г. было разрешено в пропагандистских целях возобновить издательскую деятельность Русской Церкви. Предисловие к книге «Правда о религии в России» написал Патриарший Местоблюститель. Подготовлена она была в чрезвычайно короткие сроки и уже летом вышла из печати. Интересно, что ее напечатали в типографии практически переставшего существовать «Союза воинствующих безбожников» , и часть тиража по оплошности имела гриф антирелигиозного издательства. Книга эта была издана тиражом 50 тыс. экземпляров, одновременно на нескольких языках и распространялась, согласно свидетельству Совета по делам Русской Православной Церкви, в США, Великобритании, Швеции, на Ближнем Востоке и за линией фронта⁵³⁶. В 1943 г. была подготовлена и напечатана еще одна пропагандистская книга «Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война» , посвященная патриотической деятельности Московской Патриархии. Однако, когда митрополит Ленинградский Алексий обратился к властям с ходатайством о разрешении издать подобную книгу, посвященную Ленинградской епархии, ему ответили отказом⁵³⁷.

Явной уступкой Церкви было последовавшее в апреле 1942 г. разрешение в Москве, Ленинграде и ряде других городов совершать Пасхальный крестный ход вокруг храмов с зажженными свечами, на эту ночь отменили комендантский час. Произошло фактическое снятие некоторых ограничений на внебогослужебную деятельность, проведение массовых религиозных церемоний. Характерно, что в блокадном Ленинграде в самую страшную голодную зиму 1941–1942 гг. все православные храмы снабжались минимально необходимым количеством вина и муки для причащения богомольцев⁵³⁸.

С помощью властей в марте 1942 г. в Ульяновске был проведен Собор епископов, осудивший создание автокефальной Украинской Православной Церкви. В этом же году вновь появилась возможность совершать архиерейские хиротонии. В мае–октябре были хиротонисаны во епископов предварительно постриженные в монахи вдовые протоиереи: Сергий Городцов (в монашестве Варфоломей), Владимир Градусов (в монашестве Димитрий) и Николай Чуков (Григорий). К концу пребывания Патриаршего Местоблюстителя в Ульяновске число архиереев Патриархии достигло семнадцати.

Однако отношения Церкви и государства в первый год войны подлинным диалогом еще не стали. В это время нередки были рецидивы прежней политики, грубо-административных, насильственных акций, прежде всего по отношению к приходам. Так, например, 29 января 1942 г. председатель двадцатки Серафимовской церкви К. Андреев писал в адмотдел Ленсовета, что здание храма оказалось самовольно «взято райсоветом Приморского района под склад-распределитель для приема покойников ... по распоряжению председателя тов. Белоусова без меня и члена двадцатки церковь была вскрыта, причем все имущество, утварь и проч. свалено к алтарю». Деньги и продукты, хранившиеся в церкви, оказались расхищенными, запас дров сожжен. Церковь вернули верующим только в апреле 1942 г.⁵³⁹

К лету 1942 г., когда стала очевидной политическая значимость церковного вопроса, сложилась система сбора информации о деятельности религиозных организаций на оккупированной территории и в пределах СССР. Основным информатором правительственных и партийных органов стал Наркомат внутренних дел. От него же исходили инициативы по проведению различных акций в отношении религиозных организаций. В архивах сохранилось большое количество докладных записок заместителей наркома внутренних дел В. Н. Меркулова (с апреля 1943 г. наркома госбезопасности) и Б. 3. Кобулова секретарю ЦК ВКП(б) А. С. Щербакову, в 1942–1943 гг. курировавшему религиозные вопросы по партийной линии. В этих записках запрашивались санкции на издание типографским способом и распространение патриотических воззваний священнослужителей, проведение соответствующих радиопередач, ограничение контактов православного духовенства с военнослужащими и т. д.⁵⁴⁰

5 января 1943 г. Патриарший Местоблюститель предпринял важный шаг на пути к фактической легализации Церкви, использовав сборы на оборону страны. Он послал И. Сталину телеграмму, прося его разрешения на открытие Патриархией банковского счета, куда вносились бы все деньги, пожертвованные на нужды войны в храмах СССР. 5 февраля председатель СНК дал свое письменное согласие и от лица Красной Армии поблагодарил Церковь за ее труды. Получив разрешение открыть банковский счет, Патриархия приобрела урезанный статус юридического лица⁵⁴¹.

В начале 1943 г. И. Сталин и его ближайшее окружение пришли к окончательному решению о необходимости приступить к нормализации государственно-церковных отношений. На него повлияла целая группа внутренних и внешнеполитических факторов. Одной из причин была активная патриотическая деятельность подавляющего большинства духовенства и мирян. За полтора года войны, несмотря на отсутствие необходимого аппарата управления, печатного органа и юридического статуса, Православная Церковь показала свою силу в борьбе против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить влияние в стране. Один из руководителей органов безопасности и разведки, П. А. Судоплатов, свидетельствовал, что информацию оперативных работников НКВД, действовавших на оккупированной территории, «о патриотическом настрое церковных кругов совпала с неофициальными зондажными просьбами Рузвельта, переданными через Гарримана Сталину, улучшить политическое и правовое положение православной церкви». Кроме того, Судоплатов отмечал роль сотрудников госбезопасности: «В своей записке в правительство мы также поддержали эти предложения, имея в виду важную консолидирующую роль русской православной церкви в набиравшем силу антифашистском движении славянских народов и на Балканах»⁵⁴².

Определенное значение имело обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям. «Идеологическая работа в массах» приобрела совершенно иные, чем прежде черты. Этот поворот осуществлялся целенаправленно во всех областях – от культурно-исторической до религиозной. В процессе завершения перехода от интернационального к национально-патриотическому курсу Церкви отводилась роль катализатора и цементирующего компонента. В ней снова увидели опору государственности и патриотизма. Были введены ордена и медали в честь великих русских полководцев, в том числе в июле 1942 г. орден святого князя Александра Невского. В кинохронике начали показывать немыслимые еще недавно кадры: в освобожденных городах жители с иконами встречают советских солдат, и некоторые из бойцов, осеняя себя крестным знамением, прикладываются к иконам; освящается танковая колонна, построенная на пожертвования верующих и т. д. Кроме того, советское руководство стремилось нейтрализовать воздействие гитлеровской пропаганды, представлявшей Германию защитницей христианства в России. В конце 1942 – начале 1943 гг. были освобождены некоторые края и области на юге РСФСР, и Московская Патриархия понадобилась для введения в контролируемое русло стихийно возродившейся церковной жизни на подвергшихся оккупации территориях. Уже вскоре на эти земли было направлено до 50% начавшего быстро расти епископата Патриархии. Изменение государственно-церковных отношений можно рассматривать как негласное признание «вождем народов» своей крупной политической ошибки, которое далось ему не без труда. Но И. Сталин руководствовался прежде всего прагматическими расчетами, в свете которых все идеологические и т. п. аргументы отходили на задний план. Инициатива этого поворота всецело принадлежала председателю СНК, никто из его окружения, как показывает анализ их идейных позиций, изучение личных качеств, документов, не мог предложить таких радикальных перемен. Говорить о будто бы проявившейся к концу жизни у И. Сталина религиозности не приходится. Хотя временами вождь, по свидетельству очевидцев, и был склонен к мистике, любил цитировать Библию. «Члены его охраны рассказывали, как он по ночам таинственно ездил на могилу своей жены – Аллилуевой, как суеверно относился к Троцкому, исступленно желая его смерти, как настойчиво добивался сохранения тела Ленина для трепетного поклонения ему народа и т. д. Он суеверно, но искренне считал, что народ не может нормально жить без создания культа»⁵⁴³. Однако прагматизм у И. Сталина, несомненно, преобладал. И в атеизме, и в религии он видел общественные феномены, которые должны служить его системе каждый по-своему. Атеизм был для вождя народов лишь политическим средством, элементом в общей системе формирования людей в нужном направлении. Широко известен следующий случай. Составляя библиотеку для дачи, Сталин собственноручно выписал все необходимые издания. И приписал: «Прошу, чтобы не было никакой атеистической макулатуры!» Историк Д. А. Волкогонов совершенно справедливо по этому поводу заметил: «Он мог терпеть атеизм, но только как средство пропаганды тех догм, которые содержались в его собственных работах»⁵⁴⁴.

Неизбежность значительного изменения курса государственной религиозной политики стала ощущаться многими связанными с Церковью людьми уже вскоре после победы в Сталинградской битве. По донесениям органов госбезопасности, весной–летом 1943 г. многочисленные «бродячие» священники и епископы агитировали верующих подавать властям ходатайства об открытии храмов, среди московского духовенства распространялись слухи о том, что вскоре должна состояться встреча иерархов с руководством страны. Кое-где местные власти уже фактически отказались от прежней линии. Так, в 1942–1943 гг. в 14 районах Ярославской области беспрепятственно, хотя и неофициально, без юридического оформления стал функционировать 51 храм. Иногда церкви открывались даже при содействии руководящих деятелей государства. Так, в документах Совета по делам РПЦ отмечалось, что в 1943 г. М. И. Калинин «указывал Ярославскому облисполкому на неправильное отклонение ходатайств жителей Сусанинского района об открытии церкви. При этом он указал, что не следует возбуждать недовольство верующих теперь, когда требуется единство всего народа для победы над фашизмом, и разрешил открыть церковь в Сусанинском районе». По личному указанию председателя Президиума Верховного Совета СССР (еще в 1920-х гг. являвшегося сторонником либеральной религиозной политики) в 1943 г. также открыли две церкви в Ивановской области⁵⁴⁵.

В Красноярске в январе–феврале профессор медицины, ссыльный епископ Лука (Войно-Ясенецкий) был вызван первым секретарем обкома ВКП(б), который сказал ему, что отношения между Церковью и государством скоро улучшатся, и Владыка сможет вернуться к своему епископскому служению. И вскоре, к началу марта 1943 г., открылся первый храм в пригороде краевого центра, а Владыку Луку назначили архиепископом Красноярским. 5 марта он писал сыну: «Я думаю, что резко изменилось отношение правительства к Церкви: всюду открываются и ремонтируются за счет горсоветов храмы, назначаются епископы, митрополит Николай Киевский назначен членом комиссии по немецким зверствам...»⁵⁴⁶ Затем в Красноярске был открыт второй храм.

Впрочем, еще далеко не везде местные власти шли навстречу желанию верующих. Например, в июне 1943 г. начальник Управления Наркомата госбезопасности по Пензенской области полковник Николаев с тревогой и недоверием писал в обком ВКП(б): «За последнее время среди верующих слоев населения области широко распространились настроения за открытие церквей. В мае с.г. епископ Филарет (Волокитин X. Т.) установил связь с активными церковниками в гор. Пензе и районах области, распространил слух, что он направлен в Пензу митрополитом Сергием, от которого якобы имеет полномочия на открытие церквей. Собрал более 1000 подписей верующих и возбудил ходатайство об открытии церкви в Пензе... Особое влияние на религиозно настроенную массу оказывают бродячие попы, монахи, появившиеся за последнее время в области после отбытия срока наказания и выселения из режимных городов». В этом спецсообщении отмечалось, что за организацию религиозного шествия ста женщин в с. Николо-Азясь Мокшанского района в начале июня были арестованы 3 «церковницы»⁵⁴⁷.

Весной–летом 1943 г. в руководстве страны обсуждался вопрос о том, какому органу поручить проведение новой религиозной политики. На первом этапе было решено оставить это право за созданным в апреле Наркоматом государственной безопасности. Но скоро стало ясно, что ему данное направление деятельности явно не удается (сказывались традиции 1930-х гг.). И среди религиозных организаций он воспринимался как наследник их гонителей – ГПУ и НКВД. Для внешнеполитического имиджа СССР также было полезно хотя бы внешне вывести Церковь из-под контроля спецслужб. В результате возобладало мнение, что при Совнаркоме следует образовать специальный орган, который осуществлял бы связь правительства с Русской Церковью. Тогда же родилась идея встречи И. Сталина с ее иерархами. К ней стали интенсивно готовиться. С июля начались оживленные переговоры работников НКГБ с представителями Патриархии – митрополитом Николаям (Ярушевичем) и управляющим делами протоиереем Н. Колчицким. Органами госбезопасности И. Сталину были представлены подробные материалы о состоянии Церкви, наиболее видных ее руководителях, патриотической деятельности духовенства, возможных кандидатах для избрания Патриархом и т. д.⁵⁴⁸

Конкретный момент для намеченной встречи – первые числа сентября – был выбран неслучайно. В начале осени 1943 г. подготавливалась Тегеранская конференция, на которую возлагались большие надежды, связанные с открытием второго фронта. Для оказания воздействия на союзников – Великобританию и США – было решено использовать влияние Англиканской Церкви, руководство которой уже не раз обращалось с просьбой разрешить визит своей делегации в Москву. Встреча последней с русскими иерархами во главе с Патриархом отвела бы многие обвинения СССР за религиозные преследования. Инициатива государства встретила ответную положительную реакцию Церкви. И могла ли Московская Патриархия поступить иначе – не быть вместе с правительством своего народа в Отечественной войне, не пойти по трагическому, но в конечном счете неизбежному пути через церковно-государственную пропасть? Не могла она и не использовать возможность хотя бы частичного религиозного возрождения на основной территории СССР. Окончательное «примирение» с властью далось церковной иерархии ценой компромиссов, болезненных для религиозного сознания. В частности, это касалось участия в кампании прославления И. Сталина, а также содействия осуществлению планов сталинской имперской внешней политики.

В конце августа 1943 г. власти разрешили возвращение митр. Сергия из эвакуации, о чем он уже неоднократно просил сам. К примеру, 3 июля нарком госбезопасности В. Н. Меркулов докладывал А. С. Щербакову: «Руководители церковных центров... в последнее время высказывают большое недовольство таким длительным пребыванием в эвакуации. Митрополит Сергий даже опасается отстранения его от руководства церковью в связи с тем, что находящийся в Москве митрополит Николай (Ярушевич) не только управляет практическими делами Московской Патриархии, но и состоит членом Чрезвычайной государственной комиссии по выявлению и расследованию немецких зверств, принимает по церковным вопросам иностранных представителей и корреспондентов»⁵⁴⁹.

Важнейшей вехой новой религиозной политики стало 4 сентября 1943 г. Днем на даче у Сталина состоялось совещание с участием Г. Маленкова, Л. Берии, представителей НКГБ, а также, по утверждению Э. И. Лисавцева, Патриаршего Местоблюстителя Сергия (Страгородского)⁵⁵⁰. Именно на нем оказались практически решены вопросы об открытии приходов, духовных учебных заведений, выпуске церковных изданий, выборах Патриарха и др. Итоги обсуждения были подведены на ночном официальном приеме в Кремле И. Сталиным и В. Молотовым митрополитов Сергия, Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича).

В архивном деле сохранилась запись беседы в ходе этой «исторической» встречи⁵⁵¹, сделанная присутствовавшим на ней полковником Госбезопасности Г. Г. Карповым⁵⁵².

Сообщение о приеме в Кремле уже на следующий день – 5 сентября – было опубликовано в газете «Известия». Вскоре после завершения встречи митр. Сергий передал властям список священнослужителей, находившихся в заключении. 27 октября он написал еще одно заявление, адресовав его Г. Карпову: «Прошу Вас возбудить перед Правительством СССР ходатайство об амнистии перечисленным в прилагаемом списке лицам, которых я бы желал привлечь к церковной работе под моим ведением. Я не беру на себя решать вопрос, насколько эти лица заслужили отбываемое ими наказание. Но я питаю уверенность, что оказанная им со стороны Правительства милость побудит их (и даст возможность) приложить все свое старание, чтобы показать свою лояльность Правительству СССР и без следа загладить прошлую вину». К заявлению был приложен список на 26 священнослужителей, в том числе 24 архиереев⁵⁵³. Большинство их к тому времени уже было расстреляно или погибло в лагерях ОГПУ-НКВД. Уцелевших освободили, но это была очень небольшая часть томившихся в тюрьмах и лагерях священнослужителей.

Здесь, как и во многом другом, надежды Патриархии не оправдались. Целый ряд обещаний выполнен не был. Для И. Сталина оказалось важным прежде всего создать видимость благополучия в религиозном вопросе, а за этой ширмой поставить Церковь под жесткий контроль, встроить ее в систему режима своей власти. Неслучайно данную работу он поручил Наркомату госбезопасности. Для осуществления контролирующей роли по постановлению СНК от 14 сентября был создан специальный орган – Совет по делам Русской Православной Церкви при правительстве СССР во главе с полковником госбезопасности Г. Г. Карповым. Последний с 1940 г. возглавлял 3-й отдел 5-го управления, осуществлявший различные антицерковные акции. Заместителем председателя Совета стал также полковник госбезопасности К. А. Зайцев. В беседе с Карповым 13 октября 1943 г. В. Молотов указал ему и уполномоченных Совета в основных областях и республиках подобрать «из чекистов». Характерно, что Г. Карпов некоторое время совмещал свою новую деятельность с исполнением прежних обязанностей начальника 3-го отдела. На его соответствующий вопрос В. Молотов ответил: «Если Ваше должностное положение в НКГБ не публикуется в газетах и не придано официальной гласности, то я считаю возможным совмещение»⁵⁵⁴. Закончил свою карьеру Карпов в чине генерал-майора. И вплоть до середины 50-х гг. Совет по делам Русской Православной Церкви находился под опекой прежде всего всемогущих тогда органов госбезопасности.

Решение ключевых проблем государственной религиозной политики И. Сталин оставил за собой. Менее важными вопросами в правительстве занимались В. Молотов, а с 1946 г. К. Ворошилов, в ЦК ВКП(б) – поочередно Г. Маленков и А. Жданов. Самостоятельная роль руководимого Карповым Совета на первых порах была не слишком значительной. В то же время надо отметить, что относительная внутренняя самостоятельность Церкви в первое послевоенное десятилетие была гораздо большей, чем в последующие периоды. В данных осенью 1943 г. И. Сталиным устных принципиальных указаниях Г. Карпову говорилось: «... б) Совету не представлять собой бывшего обер-прокурора, не делать прямого вмешательства в административную, каноническую и догматическую жизнь церкви и своей деятельностью подчеркивать самостоятельность церкви; в)... обеспечить соответствующие встречи, приемы, формы общения с патриархом, которые могли бы быть использованы для соответствующего влияния; г) не смотреть в карман церкви и духовенства...;

е) Совету обеспечить, чтобы епископат являлся полновластным хозяином епархии... право архиерея распоряжаться церковными суммами;

ж) не делать препятствий к организации семинарий, свечных заводов и т. п.»⁵⁵⁵ Конечно, самостоятельность Патриархии была сильно ограниченной, но все же в тот период она касалась и комплектования кадров духовенства. Государственные органы еще не видели необходимости в проведении специальной кадровой политики, осуществлении отбора лояльных священнослужителей среднего и низшего звеньев. Служба госбезопасности могла без соблюдения какой-либо законности арестовать почти любого нежелательного священника или архиерея. В отчете Г. Карпова генеральному прокурору СССР А. Вышинскому на приеме в Совнаркоме в конце 1943 г. по вопросу назначения и перемещения священнослужителей говорилось: «Совет имеет предложения: а) патриарх согласовывает вопрос с Советом только о назначениях, касающихся Синода, епископата и первосвященнослужителей кафедральных (соборов); б) на местах епископы согласовывают вопрос с уполномоченными по делам церкви только в отношении настоятелей церквей и благочинных; в) назначение всех остальных (вторые священники, диаконы) решается епископатом самостоятельно»⁵⁵⁶.

Глубокие изменения в жизни Русской Православной Церкви начались сразу же после встречи в Кремле. Уже 8 сентября в Москве состоялся Собор епископов, на котором 19 иерархов единогласно избрали Патриархом Московским и всея Руси митр. Сергия. Собор также обратился к христианам всего мира с призывом объединиться для окончательной победы над фашизмом. 12 сентября произошла интронизация Патриарха, и через неделю в здании бывшего германского посольства, переданного Патриархии, он приветствовал прибывшую из Великобритании делегацию Англиканской Церкви во главе с архиепископом Йоркским Кириллом Гарбеттом. В сентябре 1943 г. вышел первый номер «Журнала Московской Патриархии».

Много внимания уделялось возрождению духовного образования. Главным вдохновителем и организатором его был архиепископ Григорий (Чуков). Он разработал проект создания средних и высших богословских школ, одобренный на октябрьском заседании Синода. В лице архиеп. Григория, ректора Ленинградского Богословского института в 1920-е гг., устанавливалось преемство новой школы от старой. По его замыслу, возрождаемая школа должна была стать богословской, а не просто пастырско-практической. Перечень аналогичных наук в ней не только соответствовал дореволюционной программе Духовной Академии, но даже вводились новые предметы – история русской религиозной мысли и т. д. «Таким образом, замысел следует признать высоким: мыслилось возрождение богословской науки и русской богословской традиции»⁵⁵⁷. Однако в полном объеме он оказался неосуществленным: помешали противодействие властей, неподготовленность студентов и преподавателей. И все же после массовых чисток и репрессий уцелела небольшая группа профессоров старых духовных школ, обеспечившая определенное преемство традиций: Н. В. Чепурин, В. В. Четыркин, А. И. Сагарда, С. В. Савинский, Т. Д. Попов и др. 28 ноября 1943 г.

Совнарком разрешил открытие в Москве Богословского института и пастырских курсов в 1944 г.

План воссоздания организационной структуры Русской Церкви, также лишь частично реализованный на практике, разработал другой выдающийся церковный деятель – архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). 15 июня 1944 г. он изложил его в письме к митр. Алексию (Симанскому). Власти вовсе не желали восстановления мощной церковной организации. Это ярко проявилось в вопросе открытия храмов. 28 ноября 1943 г. Совнарком принял постановление, согласно которому ходатайства верующих сначала рассматривались местными органами, в случае их одобрения пересылались в Совет по делам Русской Православной Церкви, после предварительного решения которого поступали в Совнарком, а затем снова в Совет. Такая многоступенчатая процедура была выработана с целью тщательно дозировать открытие новых храмов. Бесконтрольный стихийный рост количества приходов вызывал сильнейшую тревогу в правительстве. Так, в феврале 1944 г. в Ярославской области, по неполным данным, самовольно действовало уже более 90 церквей. Властям представлялось необходимым обуздать этот поток, превратив его в тоненький ручеек. В одной из ноябрьских бесед с Г. Карповым В. Молотов указывал: «Пока не давать никаких разрешений на открытие церквей... В последующем по вопросу открытия входить за санкцией в правительство и только после этого спускать указания в облисполкомы... Открыть церкви в некоторых местах придется, но нужно будет сдерживать решения этого вопроса»⁵⁵⁸. И только 5 февраля 1944 г. Совет принял поставление об официальном открытии первых 18 храмов⁵⁵⁹. Кроме того, по мере освобождения оккупированных территорий – на Украине, в Ставропольском крае и т. д. началась кампания по изъятию у церковных общин зданий, до 1941 г. использовавшихся для общественных целей, причем порой без предварительного предупреждения верующих.

28 сентября 1944 г. епископ Сумский Корнилий отправил Патриаршему Местоблюстителю доклад о закрытии в епархии 30 храмов. В нем указывалось: «Одиозное отношение местных сельских соввластей выражается местами весьма грубо: в селе Павленковы Хутора храм был закрыт накануне праздника Успения Пресвятыя Богородицы, что особенно возбудило верующих против местной соввласти. В некоторых местах представители соввласти выбрасывали иконы из храмов... с руганью обращались со священниками, ударяя кулаками по столу, кричали на председателей церковных советов и церковных старост, не стесняясь выпускать со своих уст грязную ругань по адресу последних...»⁵⁶⁰ Это явление приняло такой массовый характер, что встревожило руководство Совета по делам РПЦ. 5 октября 1944 г. в докладной записке В. Молотову по итогам первого года работы Совета Г. Карпов приводил ряд фактов «административного и самочинного» закрытия храмов. Так, в слободе Ново-Астрахани Ворошиловградской области открытая в период оккупации церковь в течение трех месяцев была 5 раз закрыта и 5 раз открыта. Председатель Совета выдвинул целый ряд предложений: «1) Воздержаться от закрытия приходских церквей ... хотя бы они (церкви и молитвенные дома) были открыты и в период временной оккупации. 2) Занятые в период немецкой оккупации под молитвенные собрания государственные и общественные здания... разрешить изымать из пользования церковных общин, представляя последним месячный срок для подыскания на правах аренды других помещений для культовых целей. 3) В целях борьбы с нелегальными церковными группами там, где они приняли широкие размеры, и в тех областях и районах, где настойчиво ставится вопрос об открытии церквей, пойти на расширение сети действующих церквей до 2–3 на район... 4) Разрешать слом недействующих церковных зданий только в исключительных случаях, в случае угрозы обвала и т. п. Переоборудование недействующих церковных зданий не разрешать. 5) Не препятствовать церковным приходским советам в производстве необходимого ремонта церковных зданий... Строительство же новых молитвенных зданий ... не разрешать»⁵⁶¹. Большая часть предложений Г. Карпова была одобрена, и 1 декабря 1944 г. Совнарком принял соответствующее постановление. Но и в 1945 г. под предлогом отсутствия священников у прихожан Украины, Белоруссии, западных областей РСФСР были изъяты сотни храмов.

Тяжелую борьбу по этому поводу пришлось выдержать управляющим Ленинградской епархии. Первоначально, несмотря на то, что многие клирики, как отмечалось в отчете уполномоченного за II квартал 1944 г., «высказывали свое удивление и недовольство проведенными мероприятиями, заявляя: «А почему это при немцах можно было служить без всяких ограничений в отношении количества приходов?»⁵⁶², 16 июня архиепископ Григорий (Чуков) указывал, чтобы все священнослужители совершали богослужения только в тех храмах, при которых они состоят. Однако уже в августе наличие огромного количества бездействующих церквей заставило архиеп. Григория и митр. Алексия (Симанского) ходатайствовать перед Советом по делам РПЦ о разрешении клирикам проводить службу и требы в соседних пустующих храмах. В ответ на соответствующий запрос Совета уполномоченный по Ленинградской области 23 сентября высказал по этому поводу резко негативное мнение, приведя следующие основания: «1. В инструкции Совета по делам РПЦ при СНК СССР для уполномоченных Совета, раздел III, § 4, пункт 3 говорится: «Район деятельности приходского причта ограничивается местожительством верующих данного прихода». 2. На основании этой же инструкции была проведена регистрация священников к определенному и одному приходу в соответствии с назначением служителя культа правящим архиереем»⁵⁶³ и т. д.

Хотя в епархии совершались новые рукоположения, в августе был составлен список кандидатов в священники и диаконы на 23 чел., утверждено в должности 43 клирика бывших оккупированных районов, их остро не хватало, у Владыки скопилось 30 прошений верующих о назначении священников в церкви. 1 сентября архиеп. Григорий был вынужден издать указ: «Недостаток священнослужителей при большом числе вакантных священнических мест в Епархии вызывает необходимость сосредоточения наличного состава духовенства в храмах наиболее центральных...»⁵⁶⁴ В отчете Патриархии о состоянии 5 порученных его управлению епархий от 22 ноября 1944 г., в списке главнейших нужд, он вновь указывал: «2. Возможно скорее разрешить въезд в зоны, ранее оккупированные немцами, т. к. из 208 существующих в названных Епархиях церквей – в 119 церквах нет священников, а пока разрешить причтам обслуживать верующих соседних приходов совершением требоисправлений и богослужений в храмах, не имеющих священников. 3. Организовать по Епархиям особые «фонды церковной утвари» из закрытых, разрушенных или ограбленных немцами церквей для пополнения недостающего в действующих храмах. 4. Устроить по Епархиям свечные заводы и организовать печатание разрешительных молитв и венчиков и изготовление нательных крестиков...»⁵⁶⁵

Но разрешение на служение клириков одновременно в нескольких храмах так и не было получено. Взаимоотношения с властями налаживались постепенно и с большим трудом. Многие церкви в западных районах епархии вследствие длительного отсутствия в них богослужений в 1944–1945 гг. были официально исключены из списка действующих. Характерным для такой двойственной тактики является ответ Совета по делам РПЦ на запрос Ленинградского уполномоченного от 28 февраля 1944 г.: «Во время оккупации немецкими войсками части районов Ленинградской области в некоторых действующих церквах были повешены колокола и служба проходила с колокольным звоном. При освобождении от оккупантов этих районов нашей Красной Армией церкви оставались функционировать с колокольным звоном. Прошу Ваших указаний». Резолюция Совета гласила: «В действующих церквах, в которых служба производится с колокольным звоном, колокола снимать не следует, но колокольный звон не производить, объяснив это условиями военного времени»⁵⁶⁶. Следует указать, что в 1944–1945 гг. на освобожденных территориях также проводились многочисленные аресты духовенства «за сотрудничество с фашистами», в подавляющем большинстве случаев без всяких реальных оснований. Только на северо-западе России было арестовано не менее 50 священнослужителей, в том числе уже утвержденных в должности архиереями Патриархии и даже иногда назначенных благочинными. В январе 1945 г. в Ленинграде в здании Дома офицеров состоялся судебный процесс над членами управления Псковской Православной Миссии, большинство обвиняемых были приговорены к 15–20 годам лагерей. Всех их полностью реабилитировали еще в 1956 г.⁵⁶⁷ Один из осужденных по этому процессу – ныне покойный протоиерей Ливерий Воронов – до недавнего времени служил проректором Петербургской Духовной Академии.

Ярко характеризует атмосферу поиска «изменников» и «предателей» спецсводка начальника Управления НКВД по Ленинградской области Шикторова за октябрь 1944 г.: «4-го октября с. г. при попытке проникнуть в Ленинград органами УНКВД ЛО был задержан Амозов И. В. ... который оказался активным участником к/р организации, называвшейся «Управление Православной Миссии»... В ходе расследования раскрыта вторая к/р организация «Епархиальный Совет Эстонии», который путем националистической агитации среди населения вел борьбу за отторжение Эстонии от Советского Союза и образование королевства. Такая же организация существовала и на территории Псковской области с центром в пос. Пальцево, под руководством барона Врангеля. Выявлено 86 участников этой к/р организации, активных агентов гестапо, проводивших агит. работу среди населения Эстонии, Латвии, Литвы, Украины, Ленинградской, Псковской и Новгородской областей»⁵⁶⁸.

По данному делу был арестован и настоятель Псково-Печерского монастыря игумен Павел (Горшков). Осужденная вместе с ним Т. А. Хитрова была в 1944 г. отпущена в числе 10 других заключенных из немецкого лагеря в монастырь по ходатайству игумена о выделении «рабочих рук». Позднее она вспоминала: «Вскоре за этой радостью пришла другая радость: Печоры были освобождены Красной Армией. На другой день о. Павел выступил на митинге перед печорской общественностью. По окончании речи ему бурно аплодировали и выразили благодарность местные Советы и, конечно, народ. И вдруг в конце недели монастырь посетил следователь, который потребовал от о. Павла список, кто с ним работал. Он всех переписал и ушел. Через несколько дней я была вызвана и посажена в Печорскую тюрьму, а оттуда этапом нас отправили в Ленинград». Пытками от нее добились «признания» в изменнической деятельности и вместе с другими вызволенными игуменом из фашистского концлагеря приговорили к 10 годам заключения. О. Павел был осужден на 15 лет и умер в тюремной больнице⁵⁶⁹.

В ВКП(б) существовала мощная оппозиция новому «примиренческому» курсу религиозной политики. Согласно информационным запискам в ЦК 1994–1945 гг. партийные агитаторы на местах нередко заявляли: «Это решено сейчас, во время войны, потому что союзники нам предложили, а после войны изменится отношение к церкви»⁵⁷⁰. И уже 27 сентября 1944 г., когда исчезли сомнения в победе, появилось постановление ЦК ВКП(б) «Об организации научно-просветительской пропаганды». Оно было сформулировано очень осторожно, говорило о вреде суеверий, предрассудков, о необходимости борьбы с пережитками прошлого, но совершенно не упоминало о задачах антирелигиозной работы⁵⁷¹. Историк В. А. Алексеев справедливо считает, что инициатором принятия постановления был сам председатель СНК: «Сталин не мог не осознавать, что ... партийные, комсомольские кадры, идеологические работники и активисты плохо понимали весь замысел его новой линии в области церковно-государственной политики. Некоторым из них казалось, что «братание с попами» есть измена заветам основоположников марксизма-ленинизма... он и решил совершить определенный маневр – напомнить партии и комсомолу о важности борьбы с предрассудками и суевериями... И вместе с тем, старательно избежав... конкретных упоминаний об антирелигиозной работе... Сталин продолжил свою линию на дальнейшую «легализацию» церковных институтов в стране»⁵⁷².

Интересно, что в 1944 г., вскоре после смерти Е. Ярославского, созданный им Центральный музей истории и атеизма лишили помещения. Его здание передали Комитету по делам кинофикации под киностудию «Союзмультфильм», а музей фактически оказался выброшенным на улицу. К этому времени антирелигиозная секция при институте философии Академии Наук была уже ликвидирована, не подавал никаких признаков жизни и Центральный совет Союза воинствующих безбожников. Некоторые из его бывших активистов не желали смиряться. Широко известный в 1930-е гг. литератор и лектор Б. П. Кандидов весной 1945 г. отправил обширное послание секретарю ЦК А. А. Жданову, напоминая ему о сотрудничестве в прошлом с Е. Ярославским и предлагая «развернуть антирелигиозную работу».

Однако отзыв Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) на это письмо оказался резко негативным. Автора упрекали в том, что он «живет старыми взглядами». Так как Б. Кандидов не собирался перестраиваться, по-прежнему клеймя в своих лекциях «реакционную роль церковников», «Правда» 23 июня 1945 г. специально выступила против методов «этого вредного лектора», а партийное руководство Казани, где он тогда находился, вообще запретило ему выступать по антирелигиозной тематике⁵⁷³.

В конце 1943–1944 гг. Совнарком принял более 10 постановлений, касающихся условий и порядка функционирования религиозных организаций, льгот духовенства, прав и обязанностей государственных органов, ведавших церковной политикой. В первые же месяцы этой работы стало очевидно, что новый церковный курс требует и изменения правовой основы – законодательства о религиозных культах. В конце

1943 г. Совет по делам РПЦ сообщал правительству, что ранее принятые декрет 1918 г. и постановление ВЦИК и СНК РСФСР 1929 г., кроме основных положений, устарели и необходимо новое, теперь уже союзное законодательство. Проект его был подготовлен, на заседании Совета по делам РПЦ 7 января 1944 г. принят за основу и представлен в правительство, однако так и остался нерассмотренным⁵⁷⁴. Вероятно, в этом случае также повлияли опасения И. Сталина перед лицом недовольства в партии открыто продемонстрировать законодательное закрепление нового курса. Секретными же поставлениями Совнарком неоднократно вносил изменения в статьи закона 1929 г., касающиеся прав религиозных обществ.

Урегулирование государственно-церковных отношений распространилось и на другие религиозные организации. В октябре 1943 г. Совнарком принял постановление об организации при СНК Армянской ССР Совета по делам Армяно-григорианской Церкви, а в мае

1944 г. – о создании Совета по делам религиозных культов при СНК СССР. Их права, обязанности и организационная структура строились по аналогии с Советом по делам Русской Православной Церкви⁵⁷⁵.

Важные изменения произошли в последний год войны. 15 мая 1944 г. скончался Патриарх Сергий. В этот же день на экстренном заседании Священного Синода было принято постановление о вступлении в должность Патриаршего Местоблюстителя, согласно завещанию Патриарха, митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского). На этот раз с выборами нового главы Русской Православной Церкви Сталин не торопился, желая придать им крупный международный резонанс. 21–23 ноября в Москве состоялся Собор епископов, на котором был обсужден проект положения об управлении в Церкви и определен порядок избрания Патриарха. При обсуждении последнего вопроса архиеп. Лука напомнил постановление Поместного Собора 1917–1918 гг. о том, что Патриарх должен избираться тайным голосованием и жребием из нескольких кандидатов. Это предложение не встретило поддержки, был выдвинут единственный кандидат – митр. Алексий⁵⁷⁶.

В своем выступлении он доложил об открытии новых многочисленных храмов, начале богословского образования, возобновлении издательской деятельности. А 24 ноября епископов принял Г. Г. Карпов и заявил, что при содействии Совета по делам РПЦ: «...3) дана возможность изготовления и получения церквами необходимых предметов религиозного культа; 4) все священнослужители, состоящие на службе в церковных приходах, освобождаются от призыва по мобилизации, независимо от возраста; 5) внесен ряд поправок в налоговые вопросы, облегчающих условия жизни служителей религиозных культов»⁵⁷⁷.

31 января 1945 г. в Москве начал свою работу Поместный Собор Русской Православной Церкви. Такого полномочного собрания ее духовенства и мирян не было с 1918 г. На Собор были также впервые приглашены православные Патриархи и их представители из Румынии, Болгарии, Сербии, стран Ближнего Востока, Грузии, зарубежные русские иерархи. Значительную сложность в тех условиях представляло уже размещение и обеспечение всем необходимым 204 участников. Собор вообще стал единственным, исключая военные, правительственные совещания, собранием такого масштаба в годы войны. На первом его заседании было обсуждено и принято «Положение об управлении Русской Православной Церковью», составленное при активном участии работников Совета по делам РПЦ, а на втором – 2 февраля – митрополита Алексия открытым голосованием избрали Патриархом.

Согласно принятому положению Церковь становилась сплоченной иерархически, на всех уровнях соподчиненной организацией. Высшая власть принадлежала Поместному Собору, который при необходимости созывал Патриарх. Последний управлял Церковью вместе со Священным Синодом из 6 членов, в том числе 3 постоянных – митрополитов Киевского, Ленинградского и Крутицкого. По вопросам, требующим согласования с правительством, Патриарх сносился с Советом по делам РПЦ. Круг этих вопросов не очерчивался, что давало Совету возможность неограниченного вмешательства в церковную жизнь. При Синоде могли существовать учебный комитет, издательский отдел, хозяйственное управление, отдел Внешних Церковных Сношений и т. п., которые вскоре и были образованы. Епархии управлялись епископами, назначаемыми Патриархом. Настоятели храмов, в свою очередь назначенные епархиальными архиереями, были непременными членами приходской общины и председателями ее исполнительного органа – церковного совета⁵⁷⁸. Положение значительно расходилось с существовавшей ранее практикой, например, строгим разграничением функций в приходе – богослужебные для пастырей, хозяйственно-финансовые для мирян, и санкция на его принятие была серьезной уступкой со стороны государства.

Проведение Поместного Собора способствовало дальнейшему оживлению религиозной жизни в стране. Об этом писал 30 августа 1945 г. в своей докладной записке в ЦК ВКП(б) и Г. Карпов. Встревоженный организационно-инструкторский отдел ЦК даже стал собирать информацию о реагировании различных групп населения на решения Собора. Картина для властей складывалась неутешительная. Так, рабочие Харьковского тракторного завода считали, что «избрание Святейшего Патриарха имеет большое значение и этим самым руководители-Церкви будут влиять на наше государство. При предстоящих выборах в Верховный Совет церковники смогут попасть в состав депутатов и будут отстаивать интересы Церкви». Рабочие Сталинградской области думали, что «наверное, скоро в школах введут изучение Закона Божия». Многие жители Мордовии также полагали, что в этом плане вскоре «все вернется к старому». Крестьяне нередко вычитывали в официальных документах то, чего в них не было. В результате рождались различные полулегендарные слухи. Например, житель с. Краснопавловка Харьковской области М. С. Исиков обратился к местному уполномоченному Совета по делам РПЦ с письмом, в котором, ссылаясь на речь Г. Карпова на Соборе, просил установить 12 годовых праздников, «признаваемых всем христианским миром»⁵⁷⁹.

Иллюзии радикального изменения положения Церкви в государстве поддались и некоторые партийные работники. Так, в тезисах отдела пропаганды и агитации Дрогобычского обкома КП(б)У «Об исторических особенностях Православной Российской и Западно-Украинской Греко-католитической церквей», написанных 26 февраля 1945 г., говорилось, что «религия в истории человечества играла и передовую прогрессивную роль в национальной жизни народа», освобожденная Октябрьской революцией, Православная Церковь «обновила свое благородное лицо» и т. п. Тезисы с санкции первого секретаря обкома зачитывались на организованных районных совещаниях священников. Реакция на подобные действия последовала жесткая. В докладной записке организационно-инструкторского отдела ЦК ВКП(б) от 16 апреля 1945 г. указывалось: «1. Рассылка и разработка тезисов, ориентирующих партийные организаций на проведение политической работы среди духовенства, является неправильной и ошибочной. 2... Составители этих тезисов в трактовке вопроса о взаимоотношениях между религией и наукой, церковью и государством переоценивают роль церкви и занимают позицию, граничащую с заискиванием перед духовенством...» В результате ЦК КП(б)У принял специальное решение по вопросу о выпуске этих тезисов⁵⁸⁰.

По всей стране был предпринят ряд мер по ограничению влияния духовенства на широкие слои населения. Запрещались имевшие еще место в некоторых городах страны (Сарапул, Ижевск и др.) случаи шефства церковных общин над госпиталями, детскими садами, инвалидными домами, непосредственная выдача священниками пособий раненым воинам и их семьям.

И все же к концу войны уже можно говорить о частичном возрождении Московской Патриархии. Было восстановлено большинство архиерейских кафедр, воссозданы епархиальные управления, открыты свечные мастерские и т. п. К январю 1945 г. число архиереев достигло 41, а к началу 1946 г. – 61. За три года (1943–1946) были хиротонисаны 36 человек, 17 же удалось выжить в тюрьмах и лагерях. Так, например, подвергавшийся арестам четырежды епископ Мануил (Лемешевский) был освобожден в сентябре 1944 г. и в феврале 1945 г. назначен на Чкаловскую (Оренбургскую) кафедру⁵⁸¹. Прежде всего архиереев направляли в подвергшиеся оккупации епархии. 29 октября 1944 г. на приеме в Совете по делам РПЦ Г. Карпов спросил Патриарха и членов Синода, не считают ли они целесообразным «назначения епископов делать в первую очередь для епархий на освобожденной от немцев территории, а затем уже в тыловых епархиях». Согласно записи беседы, «патриарх и митрополиты нашли это правильным»⁵⁸².

За 1944 г. поступило 6702, а за 1945 г. еще 5986 заявлений об открытии 4292 церквей. Из них было удовлетворено 716, то есть всего около 17%. На 1 июня 1945 г., по подсчетам Совета по делам РПЦ, общее количество действующих храмов Патриархии составляло 10243, в том числе на Украине – 6072, в РСФСР – 2297. Распределены они были крайне неравномерно. Если в некоторых украинских областях имелось по 400–500 церквей, то в большинстве автономных республик, краев, областей Сибири, Дальнего Востока и Поволжья их число не превышало 2–4. Количество священников и диаконов в начале 1946 г. равнялось 9254. В 1945 г. еще функционировало 104 монастыря (вместе с 22 закарпатскими), в которых проживало 4632 насельника⁵⁸³.

Подводя итоги, следует отметить, что изменения, которые произошли в государственной религиозной политике с началом Великой Отечественной войны, оказались небольшими. В целом они соответствовали курсу, наметившемуся в 1939 г. в связи с отказом от массированного наступления на Церковь 1929–1938 гг. Поэтому можно говорить о едином периоде религиозной политики в СССР в 1939 – августе 1943 г. Для него было характерно прежде всего вынужденное допущение значительной активизации церковной деятельности без серьезных видимых уступок, закрепленных законодательно.

Качественно новый этап начался в сентябре 1943 г. Правительство СССР разрешило выборы Патриарха, возобновление церковной издательской деятельности, духовного образования, открытие сотен храмов. Были внесены соответствующие изменения в законодательные акты. Эти перемены были вызваны целым комплексом причин: активной патриотической деятельностью Московской Патриархии, обращением в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям, массовым религиозным возрождением на оккупированной территории, стремлением нейтрализовать воздействие фашистской пропаганды. Самым существенным образом влияли и отношения с союзниками – США и Великобританией.

Несомненно, Верховный главнокомандующий действовал по заранее разработанному плану, в котором с некоторых пор стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московской Патриархии отводилась существенная роль в налаживании контактов с патриотическим движением, религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, установлении связей с влиятельными течениями в Англии, США, Канаде, способными оказать воздействие на правительство. Шаги И. Сталина навстречу Церкви вызвали симпатию в этих странах. Однако даже отношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были здесь не главными. Внешнеполитические планы вождя народов были гораздо более глобальными. С весны 1943 г., когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разрабатывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась немаловажная роль.

Однако уступки государства оказались не такими значительными, как представлялось первоначально. Для И. Сталина было важным в первую очередь сделать Патриархию послушной частью режима, существовавшего в СССР. Полностью этого добиться не удалось, хотя церковные иерархи были вынуждены пойти на многие компромиссы, болезненные для православного сознания. И все же необходимо подчеркнуть, что в суровых, порой жесточайших условиях Русская Православная Церковь сумела выстоять. Пройдя через гонения, прещения, террор первых двух десятилетий советской власти, она вновь начала возрождаться во время тяжелых испытаний для всего русского народа.