III. Гонения
Литература: Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Болотов; Walker.
1. Итак, мы заговорили о гонениях на христиан. Почему они начались? Римская империя не была ни кровожадной, ни фанатичной напротив, она была чрезвычайно терпима даже к самым странным культам. Почему же она не смогла стерпеть христианство?
Вначале римская власть не заметила христиан, не отличила их от иудеев, которые к тому времени уже завоевали себе статус законной религии. «Под покровом иудейства» (Тертуллиан) Церковь встала на ноги, распространилась по всей Империи и укрепилась. Но уже в этот ранний период христиане часто сталкиваются с неприязнью, а часто и ненавистью к ним со стороны толпы. Отсутствие храмов, ночные собрания, таинственные обряды, общие трапезы мужчин и женщин все это не могло не возбудить всяких слухов, сплетен, подозрений.
Это хотя и создавало атмосферу, благоприятную для гонений, но не могло стать их причиной римское государство было правовым и не допускало самоуправства толпы. Следовательно, причину гонений следует искать в сущности римской государственности.
Конечно, само начало христианства было для него весьма дурной рекомендацией. Римское должностное лицо, обладавшее полномочиями имперской власти, казнило Христа, а христиане поклонялись Ему как Богу. Поклонялись тому, кто был казнен как государственный преступник. Как же после этого могли относиться к христианству официальные римские власти?
Но на эту проблему можно было взглянуть и по-другому. Да, римский прокуратор осудил Господа на распятие как обычного преступника. Но он сделал это, чтобы успокоить иудеев, а не потому, что считал Иисуса виновным в преступлении против римского государства. Так что надежда на взаимопонимание сохранилась. Сам Господь сказал, что возможно честно служить кесарю и сохранять верность Богу. Ранняя Церковь отказалась отождествлять себя с националистическими еврейскими зилотами. Иерусалимская община покинула город, когда началось восстание против римлян в 66 г., и вновь была изгнана из него, как потенциальный предатель, во время восстания Бар-Кохбы в 133–135 гг.
Христиане, занимающиеся миссией среди язычников, совсем не желали ссориться с языческими властями, о чьем обращении они молились. Павел, имевший двойное гражданство, римское и тарсийское, относился к властям как к исполнителям Божественного наказания для ограничения преступности. По ясному повелению Самого Господа христиане законопослушно платили налоги. Церковь, нацеленная на миссию к язычникам, была чрезвычайно заинтересована в сохранении законности и порядка и совсем не хотела воспринимать огульно-критическое отношение к государству. Уже в Деяниях Апостольских мы находим идею, что Империя, по промыслу Божию, может стать орудием распространения Евангелия. К середине второго века христиане видели руку Божию в факте, что Август установил «pax Romana» в то самое время, когда Евангелие Христово было дано человечеству. У государства была одна проблема его ветхое язычество. Стоило бы ему изменить религию, и все стало бы просто идеальным.
Однако Империя вовсе не была заинтересована в уходе от старых богов, благоволение которых помогло ее легионам завоевать мир. В Империи была своя национально-политическая религия. Она не была ни системой верований, ни системой нравственности. Это был до мелочей разработанный культ, имевший прежде всего государственно-политическое значение. От соблюдения его зависело благосостояние Империи, «благорастворение воздухов», победа над врагами.
Пусть это был символ, в который мало кто верил. Но с этим символом было связано все римское. Философская критика, возможно, разрушила веру многих интеллигентов, эпикурейцы вроде Лукреция имели полное право осуждать религию как систему, основанную на страхе перед несуществующими посмертными призраками. Но ни один человек не предлагал воплотить его скептицизм в жизнь и начать социальную революцию. Отказаться участвовать в языческом культе императора было не просто религиозным деянием это был гражданский, политический акт. Отказаться значило презреть Рим, выйти из лояльности, оказаться бунтовщиком. От всех подданных империи требовалось лишь внешнее участие в этом государственном культе. А подлинной веры или вечного смысла жизни римский гражданин был волен искать где угодно.
Для античного человека отказаться от своих богов значило отказаться от семьи, своего народа, своей родины. Личные вера и неверие не касались религии, а та была не вопросом Истины, а лишь признанием существующего строя, его законности и целесообразности, поэтому даже люди неверующие предпочитали лицемерие отпадению от прежней веры.
В Римской империи языческая религия была государственной в полном смысле этого слова; идея государственности тесно переплеталась у Рима с идеей религии. Жрецы, понтифики, фламины были государственными чиновниками, поэтому в силу исторической необходимости тот вызов, который христианская Церковь бросила языческой вере и на который должна была бы ответить языческая церковь, приняло государство, так как в Римской империи единой языческой церкви не существовало.
Мы говорили о необычайном разнообразии религиозной жизни Империи. Ни один из языческих культов не исключал остальных, и единственным ограничением для инициации человека во множество различных религий была финансовая сторона: стоили они весьма дорого. Убеждение, что различные божества являлись лишь именами того же самого верховного бога либо его местными представителями, придавало некое подобие единства всему разнообразию языческих культов.
Римское правительство на практике было терпимым к любому культу, если только он не призывал к бунту и не подрывал нравственности. Более того, римляне считали, что одной из причин их военных успехов было то, что, в то время как другие народы поклонялись только своим местным божествам, римляне поклонялись всем богам без исключения и поэтому были вознаграждены за свое благочестие. Все не установленные государством культы были терпимы, но теоретически не пользовались правом пропаганды в Риме, хотя боги их и входили в римский пантеон. В первом веке по Р.X. религии, уже знакомые тогдашнему римлянину, за пропаганду, как правило, не преследовались, однако закон по-прежнему имел силу и теоретически такая возможность оставалась. Дозволенные религии должны были отвечать двум критериям: место и время. Религия всегда была делом местным т.е. она была связана с определенным народом, проживавшим в определенной местности, и делом древним, связанным с историей этого народа. Сложнее было ассимилировать в свой пантеон Бога иудеев, Который не имел изображений и не принимал жертвоприношений где-либо, кроме Иерусалима. Сами иудеи не позволяли помещать Его изображение где-либо и настойчиво уклонялись от поклонения римским богам. Иудеи были монотеистами и теоретически понимали, что их вера в принципе исключает все остальные формы религии. Тем не менее, несмотря на все сложности с евреями и всю странность их религии, она все же терпелась: религия евреев была религия национальная и притом древняя, посягать на которую считалось нечестием; к тому же евреи занимали важную политическую нишу, являвшуюся для римлян оплотом их восточных завоеваний, поэтому еврейскую религию римляне скрепя сердце признавали дозволенной. Льготы были предоставлены еврейскому народу еще и потому, что обряды их казались странными и грязными. Римляне считали, что иудеи просто не смогут иметь прозелитов среди других народов и могут лишь оттолкнуть от себя высокомерного римского аристократа, поэтому иудеям было предоставлено право исповедовать их единобожие. До восстания 66–70 гг. римские власти относились к ним с подчеркнутой терпимостью. Август даровал иудеям значительные привилегии, которые после кризиса при Калигуле, хотевшего возвести свою статую в Иерусалимском храме (см. Мк.13:14; 2Фес. 2:3–4), были вновь возобновлены Клавдием.
Обстоятельства изменились, когда появилось христианство. Разглядев его, римляне классифицировали христиан как отступников от иудаизма. Именно те черты, которые отличали христиан от иудеев, делали их в глазах Рима куда ниже и так малосимпатичного иудаизма. Христианство не имело права исторической давности оно было столь неприятной консерватору-римлянину «новой религией». Оно не было религией одного народа, а, напротив, жило только прозелитами из других религий. Если пропаганда других культов их служителями виделась скорее как случайное правонарушение, для христиан она была единственным modus vivendi необходимостью самого их положения в истории. Христиан всегда укоряли этим недостатком исторического и национального характера в их религии. Цельс, например, видел в христианах партию, отделившуюся от иудейства и унаследовавшую от него наклонность к раздорам.
Христиане могли требовать веротерпимости либо во имя истины, либо во имя свободы совести. Но так как для римлян одним из критериев истины была давность христианство, новая религия, автоматически становилось религией ложной. Столь важное для современного человека право свободы совести в то время не существовало и в помине. Только государство, а не индивидуум, имело право устанавливать и узаконивать религиозные культы. Восставая против государственной религии, христиане становились виновными в государственном преступлении принципиально становились врагами государства. И при таком взгляде на христианство можно было особенным образом понять ряд черт их жизни: их ночные собрания, их ожидание царя, уклонение некоторых из них от военной службы и прежде всего их отказ от принесения жертвы императору.
Христиане отказывались от выполнения этого самоочевидного, простейшего гражданского долга. Начиная с апостола Павла, они утверждали свою лояльность, ссылаясь на свои молитвы за Императора, за власть и за родину. Но они отказывались признать Императора «Господом» и совершить хотя бы внешнее поклонение идолам, ибо они знали лишь единого Господа, Иисуса Христа. Христиане принимали и государство, и общество, но лишь в той мере, в которой они не ограничивали Господство Христа, не заглушали исповедания Царства.
Царство Божие пришло и открылось в мире, и отныне оно одно есть единственное мерило истории и человеческой жизни. По существу, христиане своим отказом показывали, что они почти одни во всем тогдашнем чрезвычайно религиозном мире верили в реальность идолов. Почитание идолов означало власть диавола, оторвавшего мир от знания единственного истинного Бога и заставившего его почитать истуканов. Но Христос пришел, чтобы освободить мир от этой власти. Язычество оживало в своем истинном религиозном значении как царство лжи, как бесовское наваждение, с которым христиане вступали в смертельное единоборство.
Христианство явилось переворотом в истории мира: оно было явлением в ней Господа для борьбы с тем, кто узурпировал Его власть. Церковь стала свидетельницей Его пришествия и присутствия. Именно это она провозгласила всему миру.
2. 16 июля 64 г. в Риме разразился невиданный по своей силе пожар, от которого выгорела большая часть города. Подозрения в поджоге пали на императора Нерона, который к тому времени утратил большую часть своей первоначальной популярности и был известен самыми сумасбродными выходками. Чтобы снять подозрения с себя, Нерон объявил о вине христиан. Следовательно, к тому времени они были уже достаточно известны.
Историк Тацит, писавший об этом эпизоде через пятьдесят лет, не верил, что «зловредная секта христиан» была виновна в пожаре, хотя и не видел ничего плохого в казни представителей отвратительной антисоциальной группы, повсеместно ненавидимой за свои пороки. Но, как подчеркивал Тацит, эта казнь все же должна была бы быть законной: «Сначала были схвачены те, которые признавали себя христианами, а затем, по их указанию, захвачено было множество лиц, которых и уличали не столько в поджоге, сколько в ненависти к человеческому роду. И хотя эти люди и были виновны, но они возбуждали к себе жалость и сострадание, потому что гибли не для общего блага, а для удовлетворения жестокого каприза одного».
К его времени в общественном мнении укоренилось убеждение, что на своих ночных встречах христиане занимаются кровосмесительством (инцестом) и каннибализмом. Мнение это, скорее всего, было вызвано неправильно истолкованными слухами о всеобщей любви, о том, что христиане называют друг друга братьями и сестрами, и о евхаристии.
Гонение Нерона при всей его жестокости и кровопролитности было ограничено пределами Рима и не было вызвано идеологическим конфликтом между Церковью и Государством: просто Нерону нужно было обвинить кого-нибудь в пожаре. Тем не менее это создало прецедент: магистраты приговаривали христиан к смерти лишь за то, что они были христианами, а не по какой-либо иной причине.
Гонение прошло довольно быстро, и внешне положение успокоилось. Однако, скорее всего, давление на Церковь продолжилось, и, без сомнения, некоторые христиане заколебались. Появились первые отпавшие. Наверняка, многие иудеи и язычники, ранее спокойно исповедовавшие легальный иудаизм и затем присоединившиеся к Церкви, начали испытывать сомнения в своем решении. Именно к таким людям обращено «Послание к евреям». Его анонимный автор, который, по всей видимости, принадлежал к кругу апостола Павла, призывает колеблющуюся римскую общину помнить о незавершенности иудаизма и об исполнении его в христианстве на основании того, что Христос является единственным Сыном Божиим. Автор призывает римских христиан не забывать примера своих прежних наставников и сохранять верность наставникам нынешним, не прекращать заботу о заключенных братьях и ободряться тем, что в казнях христиан наступило затишье.
Второе известное гонение произошло во время правления Домициана (81–96 гг.). Если не считать Калигулу и Нерона, императоры, как правило, успокаивали чрезмерный энтузиазм ряда своих граждан и не давали им оказывать себе божественные почести. Домициан ввел новый порядок: он провозгласил себя «владыкой и богом» (dominus et deus) и объявил всех, не принимающих участия в собственном культе, изменниками. К тому времени уже существовал обычай клясться «гением императора». Теперь эта клятва была введена в качестве официальной процедуры. У нас существует достаточно свидетельств, что новые требования вызвали кризис среди иудеев. Весьма вероятно (хотя у нас нет такого же количества данных), что такой же кризис новые правила вызвали и среди христиан. Согласно Диону Кассию греческому языческому историку III в., несколько высокопоставленных римлян из околоиудейских кругов были обвинены в «атеизме» и подвергнуты юридическим преследованиям. Так был казнен Флавий Климент консул 95 г., а его жена Домицилла была отправлена в ссылку. Согласно христианской традиции IV в., Домицилла была христианкой, и, возможно, формула «атеизм и иудейские симпатии» в устах Диона просто вежливый эвфемизм, чтобы не сказать «христианство».
В правление Домициана по тому же обвинению был казнен также и другой видный римлянин Акилий Глабрион консул 91 г. Бывший консул был приговорен к смерти в цирке и погиб в бою гладиаторов, сражаясь с мечом в руках. Так как Церковь безоговорочно осуждала бои гладиаторов, сам факт, что Глабрион принял в нем участие, свидетельствует против того, что он был христианином. Однако не исключен факт, что он, не будучи формально христианином, проявил к новому учению достаточно активный интерес, чтобы подставить себя под удар Домициана.
С гонением Домициана церковное предание связывает ссылку на остров Патмос апостола Иоанна Богослова. Об этом говорится у Евсевия, который ссылается в этом случае на св. Иринея Лионского . Предание о том, что уже при Нероне апостол Иоанн был привезен в Рим и, брошенный там в котел с кипящим маслом, остался невредимым, можно найти у Тертуллиана. Книга откровения св. Иоанна, где обличается идолопоклоннический Рим, гонящий Церковь, где он называется багряной женой, упившейся кровью святых, возможно, отражает положение того времени в церквах Малой Азии.
После убийства Домициана все гонения прекратились и сосланные были возвращены в Рим. Церковь смогла вздохнуть с облегчением.
3. До сих пор все гонения были как бы случайными, спорадическими. Надежда на мирное разрешение конфликта между Церковью и государством, конфликта, который многие христиане считали недоразумением, продолжала существовать.
Наступил следующий, II век. Он стал золотым веком римской истории «веком Антонинов», самым блистательным периодом в истории Римской империи. Все пять императоров этой эпохи (Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий, Марк Аврелий) оставили по себе память как самые лучшие императоры, цвет кесарей. Помимо своих выдающихся государственных качеств, императоры-Антонины выделялись своим весьма обаятельным характером и высоким нравственным обликом. Они пользовались искренним всенародным почитанием и любовью. И вот при лучших императорах, когда как будто достигли торжества все нравственные ценности греко-римского мира, конфликт Империи с христианством и приобретает все свое трагическое значение. Именно в этот период в глазах правительства снимается тот «покров иудейства», который доселе прикрывал христианство. Отныне его повсеместно признают за самостоятельную секту.
Императору Траяну (98–117) претило, когда его культ превращали в обязательный тест на лояльность, поэтому кризис, происшедший при Домициане, более не возобновлялся. Именно от высокочеловечного Траяна христиане, казалось, могли ожидать только самого хорошего. Но, увы, выходило так, что они были заинтересованы в том, чтобы римский престол занимали люди недостойные. Наилучшие императоры обращали серьезное внимание на ход государственных дел, а это-то и отзывалось неблагоприятно на христианах. Последовательно проводимый принцип регулярности делал само существование христиан недозволенным и создавал для христианства положение: non licet esse vos вас не должно существовать. Именно в царствование просвещенного Траяна была создана юридическая база для гонений на христианство, которая и применялась во все последующие времена. При нем в первый раз был издан эдикт, надолго определивший неправоспособное положение христиан в Римской империи. Он был создан в ходе переписки (111–113 гг.) императора со своим другом Каем Плинием Секундом, более известным как Плиний Младший, имперским наместником (проконсулом или губернатором) провинции Вифинии в Малой Азии. В письме к Траяну Плиний запросил его совета о линии поведения с христианами и о той процедуре, к которой ему необходимо прибегать в отношениях с ними. Его письмо содержит очень много ценных сведений о христианах того времени. В Вифинии, по всей видимости, христианство было уже весьма распространено, причем не только в городах, но даже и сельской местности. Языческие храмы опустели, мясо идоложертвенных животных превратилось в неликвидный товар. Таким образом были затронуты местные интересы, и представители «пострадавших кругов» направили жалобы Плинию. Тот немедленно принял меры: ряд христиан, не имевших римского гражданства, был казнен, в то время как христиане римские граждане были отправлены в Рим на суд. Плиний знал, что прецедент с казнью христиан лишь за принадлежность к этой секте уже существовал, так что у него не было сомнений, что он поступает законно и правильно. Однако у него возникли затруднения с юридической формулировкой, по которой можно было бы определить их преступление. Прояснению этого вопроса и было посвящено его письмо Траяну.
Плиний спрашивал императора, можно ли считать юридической виной просто исповедание христианства, или считать их ответственными и перед законом, только если они обвинялись в пороках, обычно связываемых с принадлежностью к этому «грубому и безмерному суеверию». Губернатор Вифинии интересовался, следует ли смягчать наказание в случае молодости или болезни обвиняемого и можно ли считать преступную принадлежность к христианству прощенной, если уличенный в ней человек отречется от этого учения. Плиний не сомневался в правильности применения смертной казни к христианам, так как обвиняемые упорствовали в своем заблуждении и отказывались от него отречься, что в его глазах было еще хуже, чем сама принадлежность к христианству. Но следствием этого подхода было весьма утомительное для губернатора возрастание числа обвинений, причем исходящих не просто от официальных информаторов, но и от анонимных доносчиков. По рассмотрении дел обвиняемые либо вообще отрицали свою принадлежность к христианству, либо признавали, что были христианами в прошлом (в некоторых случаях двадцать лет назад), но давно уже порвали с ним и доказали это, принеся в жертву ладан и вино перед образом императора и богов и похулив Христа. Однако эти допросы отпавших христиан показали, что слухи о различных извращениях, практикуемых в христианских собраниях, были ложными. Обвиняемые показали, что «в известные дни рано утром они сходились вместе и пели песнь Христу, как Богу, что во имя религии они обязывались (т.е. крещальные обеты? А.Д.) не на преступление какое-нибудь, но к тому, чтобы не красть, не грабить, не прелюбодействовать, честно держать свое слово и возвращать вверенные залоги, что после этого они расходились и затем собирались снова для вкушения пищи, впрочем, обыкновенной и невинной, а не убиенных младенцев (видимо, слухи о каннибализме и кровосмесительстве были известны Плинию. А.Д.). Да и это они перестали делать после того, как я по твоему велению запретил гетерии (т.е. тайные сообщества. А.Д.)». Несколько озадаченный открытием, что христианство может быть настолько невинным, Плиний велел подвергнуть пытке двух рабынь-диаконис, «чтобы разузнать, что тут справедливого. Но я ничего другого не нашел здесь, кроме суеверия, грубого и безмерного». И все же Плиний ощутил, что его строгость принесла желаемые результаты: увеличилось число храмовых жертв, возросла посещаемость языческих храмов.
Ответ Траяна Плинию выказывает подспудное нежелание императора относиться к делу с чрезмерной серьезностью. По мнению императора, Плиний вел себя совершенно правильно, однако впредь он не должен прислушиваться к анонимным доносам и не должен сам организовывать розыск христиан. Если ответственный гражданин подаст властям обоснованное обвинение (по римским законам, если обвинение оказывалось клеветническим, то доносчик приговаривался к тому же наказанию, которое полагалось за преступление, в котором он обвинял свою жертву; поэтому обвинения по делам, влекущим за собой смертную казнь, подавались с большой осторожностью) тогда человек, обвиняемый в принадлежности к христианству, должен быть подвергнут суду, и если обвинение будет доказано, то он должен понести предусмотренное наказание. Однако Траян добавил, что если обвиняемый «не признает себя христианином и докажет это самим делом, то есть поклонившись нашим богам, то получит прощение за раскаяние, хотя бы прошедшее его было подозрительно».
Итак, хотя гуманный император и стремится уйти от прямого ответа, общий смысл его очевиден: христиан следует казнить за «nomen ipsum» за само имя, т.е. за одну только принадлежность к христианству. Ни возраст, ни состояние здоровья от наказания не освобождают. Церковь была поставлена вне закона, членство в ней было объявлено преступлением. Империя ясно и недвусмысленно заявила христианам: «Вас не должно существовать».
Однако сама структура римского судопроизводства давала возможность христианам существовать даже под этим осуждением. В Империи не было должности государственного прокурора: против каждого христианина должен был выступить частный обвинитель, готовый понести суровое наказание в случае признания своего доноса ложным, поэтому в гонениях и происходили длительные перерывы. Отсюда же и их индивидуальный характер: христианина могли арестовать чуть ли не на собрании общины и не тронуть остальных.
Но тем не менее трудно недооценить весь ужас положения: каждый член Церкви знал, что один донос на него значил смерть. Вступая в христианскую общину, человек как бы селился в камере смертников, где наказание в любой момент могло привестись в исполнение. Отныне, в течение двух столетий, жизнь Церкви измеряется кровью мучеников. В каждый данный период их было больше или меньше, но цепь эта не прерывалась никогда.
Мученичество нельзя рассматривать как геройство или жертвенность. Настоящий мученик не герой, а свидетель (μάρτυρος): принятием страданий и смерти он утверждает, что царство смерти кончилось, что жизнь восторжествовала; он умирает не за Христа, а с Ним, и тогда в Нем же получает и жизнь, воссиявшую из гроба.
Церковь превозносит мученичество так высоко, потому что для нее оно было доказательством самого главного христианского утверждения победы Христа над смертью, Его воскресения из мертвых.
Вспомним слова св. Игнатия: «Дайте мне стать пищей зверей. В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти... Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди ко Отцу. Я не хочу больше жить земной жизнью...».
Мы видим в этих словах светлую всепобеждающую уверенность в победе, одержанной Христом над смертью, и в превосходстве подлинной жизни с Ним и в Нем над жизнью этого мира, «образ которого проходит». Св. Игнатий и жизнью и смертью своей свидетельствовал, что его Господь воистину «смертию смерть попрал».
Показательно и мнение св. Иустина Философа, вполне прозаично возводящего корни мученичества к основам христианской этики, ибо лучше принять смерть, чем нарушить заповедь о недопустимости лжесвидетельства.
Культом мучеников полагает Церковь начало прославлению святых. Каждый из них свидетель, а их кровь семя, обещающее новые всходы.
4. Итак, римские власти открыли для себя, что христиане были добродетельными людьми, однако настолько необъяснимо враждебно относящимися к древним религиозным обычаям и настолько упорствующими в этом своем бунтовском настроении, что распространить на них терпимость и относиться к ним с сочувствием было просто невозможно. Принадлежность к христианству оставалась преступлением, влекущим за собой смертную казнь, и, начиная со св. Игнатия, буквально каждый сколько-нибудь видный христианин II в. рано или поздно становился мучеником: Игнатий Антиохийский и Симеон Иерусалимский были казнены при Траяне, Телесфор, епископ римский, при Адриане, Поликарп и другие смирнские христиане при Антонине Пии, Юстин Философ при императоре-философе Марке Аврелии (Юстин был казнен в Риме между 162 и 168 гг.) и т.д.
В 177 г. началось страшное гонение на христан в Лионе и Вьенне (город в долине Роны); просвещенный император-философ Марк Аврелий приказал пытать христиан до смерти, и не было такого вида пытки, который был бы забыт ретивыми исполнителями имперского указа. В этом гонении, акты которого сохранились (так называемые «Акты лионских мучеников»), погибли епископ Лионский Пофим, дева Бландина и многие другие христиане. Толпа всегда была готова поверить, что катастрофы и несчастья вроде наводнений, извержений вулканов, неурожаев или варварских набегов были результатом неудовольствия богов из-за пренебрежения, оказываемого им под влиянием христианского «атеизма». Тертуллиан саркастически замечал: «Если Тибр поднимается слишком высоко или Нил опускается слишком низко, толпа кричит одно: христиан ко льву! Всех к одному-единственному льву?»
Вульгарные обвинения христиан в кровосмесительстве и каннибализме отмирали очень медленно. Даже в середине III в., когда основные вероположения христианства стали уже повсеместно известны и обсуждались всеми, можно было найти благочестивых язычников, все еще верящих в истории о тайных пороках. Однако, как мы уже говорили, гонения не были длительными, последовательными или систематическими. И Траян, и Адриан не советовали местным властям проявлять личную инициативу. Все зависело от частных доносчиков, но и возможность давать ход их донесениям зависела от тех же местных властей, многие из которых относились ко всему этому как упомянутый в Деяниях Апостольских проконсул Ахайи Галлион, который «нимало не беспокоился о том» (Деян.18:17). Некоторые проконсулы даже защищали Церковь, и благодарные христиане верили, что, несмотря на их язычество, они будут вознаграждены в жизни вечной.
К концу II в. христианство начало проникать в высшие слои общества, и многие высокопоставленные лица могли проснуться ночью и со смущением обнаружить, что их жена ушла на христианское всенощное бдение или на ранние молитвы. Например, наложница императора Коммода (180–192) Маркия была христианкой, и ей удалось добиться значительного облегчения положения римской Церкви.
Так как каждое из ранних гонений было ограничено временем и пространством, они не только не помешали распространению христианства, но даже и предоставили Церкви своего рода рекламу. Люди видели, как умирают христиане, и невольно у них возникали вопросы об учении, последователи которого предпочитают смерть отказу от того, что они почитают за истину. Вновь вспомним крылатые слова Тертуллиана о том, что «кровь мучеников семя христианства». Слова эти имели и самое конкретное значение, ибо публичная казнь каждого мученика приводила в Церковь многих новообращенных.
5. Многие акты ранних мучеников сами по себе являются высшим свидетельством веры. В то же время многие из них являются свидетельством своего рода искушений, которым подвергались мученики на лобном месте. Не все смогли принять смерть с простотой св. Стефана, который, в подражание своему Господу, молился за прощение своих убийц. Опыт показывает, что гораздо труднее смириться с убийством юридически оправданным, чем с бессудной расправой. Некоторые мученики иногда подвергались искушению получить удовлетворение от мысли о том, что они в конце концов будут отомщены, и более того что все небеса будут радоваться, когда лица, виновные в столь жуткой несправедливости на земле, получат там свое вполне заслуженное наказание.
Более того, убеждение, что мученичество сразу же открывает человеку двери рая и венчает человека небесным венцом, в сочетании с трезвой оценкой политической реальности Римской империи иногда приводило чрезмерно экзальтированных христиан к провокации мученичества. Особенно эта тенденция наблюдалась среди монтанистов (см. ниже), которые вообще считали человека, изо всех сил не стремящегося к мученичеству, трусом и отступником. Такие экзальтированные натуры, провоцирующие власти и иногда являвшиеся причиной гонений, вскоре были осуждены Церковью как обычные самоубийцы. Любое напрашивание на мученичество было запрещено. Очевидно, именно о такого рода мучениках с холодным презрением говорит император-философ Марк Аврелий, который придерживался стоицизма и считал самоубийство вполне достойным выходом из жизни. Однако он отмечал, что самоубийство должно быть совершаемо «в достойном духе и спокойствии, а не как у христиан в духе театральной экзальтации».
Начиная с середины третьего века, когда частные поминовения мучеников начали появляться в литургии, также появились и церковные рассмотрения дел, чтобы признать, был ли тот или иной пострадавший подлинным мучеником или он сам спровоцировал власти на свои арест и казнь. Но тем не менее и тут возникал ряд сложностей, главным образом из-за невозможности определить, где кончалось мученичество и начиналась провокация. Например, даже в известном нам классическом случае со сщмч. Игнатием Антиохийским: ведь его настоятельная просьба ко влиятельным римским христианам не ходатайствовать за него перед римскими властями и не пытаться добиться облегчения его участи, ибо он больше всего желает пострадать в единстве с Господом, могла легко показаться кому-то провокативным вызовом римским властям.
В конце концов по всеобщему согласию за образец была принята мученическая кончина св. Поликарпа, еп. Смирнского, казненного в возрасте 86 лет (это было в 156 г.), который ничего не делал для того, чтобы спровоцировать власти на свой арест, а удалился в укрытие, где спокойно дожидался их прихода. Акты его мученичества сохранились. Это первые дошедшие до нас акты.
Когда началось гонение в Смирне и ряд христиан был подвергнут казни, толпа стала требовать смерти Поликарпа. Чтобы ее утихомирить, за ним был послан наряд сыщиков. Приближенные убедили св. Поликарпа удалиться в укрытие. В конце концов сыщики открыли его местопребывание, куда они и явились со значительным отрядом солдат. Поликарп мог бы спрятаться в поместье и его не нашли бы, но тут он предпочел сам выйти навстречу сыщикам. Он предложил им ужин, а сам попросил разрешения помолиться. Два часа он молился за вселенскую Церковь и за всех христиан.
Уже под утро его повезли на осле в Смирну. По пути им встретились муниципальные чиновники и стали убеждать почтенного старца уклониться от угрожающей опасности: «Что плохого, говорили они, сказать kurie kaisar, принести жертву и тем спасти себе жизнь?» Епископ отвечал, что не сделает того, что они ему советуют. От убеждений чиновники перешли к угрозам и избиениям, св. Поликарпу повредили ногу, но он продолжал спокойно идти по направлению к городу.
В Великую Субботу его привели на арену. Народ стал вопить от восторга ненависти. Проконсул начал допрос епископа: «Ты ли Поликарп?» Когда старец признал себя Поликарпом, проконсул обратился к нему с положенными словами увещевания: «Пожалей свой почтенный возраст и не доводи дело до своей погибели: поклянись гением кесаря, одумайся, скажи: смерть безбожным». Поликарп отказался, хотя консул, по существу, сознательно предложил ему уловку: епископ мог бы сказать «смерть безбожным», вкладывая в эти слова свой смысл. «Поклянись гением кесаря, предложил консул, и похули Христа». «86 лет я служу Ему, отвечал Поликарп, и никакой обиды не претерпел от Него. Как же я могу похулить Царя моего, Который спас меня?»
Проконсул продолжал склонять Поликарпа к отречению, предлагая самую мягкую его форму; он даже не требовал жертвоприношения: «Поклянись же гением кесаря, и я отпущу тебя». Св. Поликарп ответил прямо: «Напрасно ты делаешь вид, что не понимаешь меня, предлагая поклясться гением кесаря. Если ты не хочешь понять меня, то я скажу тебе явно: я христианин. А если желаешь узнать, что такое христианин, то назначь особый день и выслушай меня». Проконсул взглянул на толпу и сказал: «Убеди народ». «Лишь тебе, ответил епископ, я оказываю честь говорить с тобою, уважая в тебе представителя Богом поставленной власти, а этих я не считаю достойными, чтобы оправдываться перед ними».
От убеждений проконсул, как полагалось по правилам ведения процесса, перешел к угрозам. «У меня есть звери, сказал он, и я отдам им тебя, если ты не отречешься. А если зверей не боишься, то я сожгу тебя». Поликарп ответил, что огонь временный, который через несколько часов погаснет, не страшен по сравнению с огнем вечным. «Что ты медлишь? Делай, что тебе угодно». Тогда проконсул приказал объявить через глашатая: «Поликарп признал себя христианином». Услышав это, толпа разразилась криками ярости: «Поликарп учитель нечестия, отец христиан; он отвергает наших богов». К язычникам присоединились и иудеи, находившиеся в тот праздничный день в цирке.
Несмотря на требования народа отдать Поликарпа львам, его приговорили к сожжению. Когда костер был готов, престарелый епископ сам разделся и сам снял с себя обувь. Когда он взошел на костер, его хотели пригвоздить к столбу. Однако он, отклонив это, сказал: «Оставьте меня так. Тот, Кто дает мне силу терпеть огонь, даст мне силу и без гвоздей остаться на костре неподвижным». Затем он произнес краткую благодарственную молитву за то, что Господь удостоил его чести мученичества:
«Господи всемогущий, Боже, Отец Твоего возлюбленного и благословенного Сына, Иисуса Христа, чрез Которого мы получили совершенное знание Тебя, Бога ангелов и небесных воинств, и всего сотворенного, и всего лика святых, живущих пред лицом Твоим! Благословляю Тебя за то, что Ты удостоил меня дожить до этого дня и часа, дабы я стал причастником сонма Твоих мучеников и чаши Твоего Помазанника и воскрес для вечной жизни и телом и душой, в нетленности Святого Духа. Да буду я принят посреди них, чтобы явиться пред Твое лицо сегодня, как жертва тучная и благоугодная, так как Ты, праведный истинный Боже, предуготовал, предвозвестил и исполнил. За это все я Тебя восхваляю, Тебя благословляю, Тебя прославляю чрез вечного и небесного Первосвященника Иисуса Христа, Твоего возлюбленного Сына, чрез Которого да будет слава Тебе с Ним и со Святым Духом теперь и в грядущие века. Аминь».
По окончании молитвы зажгли огонь. Но пламя образовало дугу вокруг св. Поликарпа и не касалось тела мученика. Тогда по приказанию проконсула Поликарп был заколот мечом. Тело его решили не отдавать христианам и сожгли на костре, так что верные смогли собрать лишь небольшую часть драгоценных останков своего епископа.
Тут мы действительно видим высокий образец мученичества. В кончине св. Поликарпа нет ни капли театральности, в которой Марк Аврелий обвинял христиан. Св. Поликарп замечательно спокоен. В его отношении ко власти нет ничего вызывающего или раздражающего. Он не хочет напрашиваться на мученичество и, насколько это возможно в пределах христианской совести, старается отклонить опасность. Именно поэтому составители мученических актов Поликарпа воспользовались его мученической кончиной для того, чтобы дать в ней урок против того возбуждения умов, которое было вызвано влиянием монтанистского экстремизма. Замечательно и то священное благородство, с которым св. Поликарп отказывается защищаться перед таким трибуналом, который не имеет над ним законной власти и не расположен выслушивать справедливую защиту.
Интересно, что представитель власти скорее занимает доброжелательно-нейтральную позицию и более пытается сдержать толпу, чем поощрять ее. Проконсул, предлагая ему убедить народ, кажется, сам хочет дать понять, что ничего не имеет против его освобождения и с уважением относится к нему. Он даже пытается не употреблять само имя христианина, автоматически влекущее за собой смертный приговор. Лишь когда Поликарп сам сознался в том, что он христианин, осуждение было признано неизбежным.
Но Поликарп, с точки зрения основоположения римского права, осужден неверно: у него были враги, но не было обвинителя, а такой человек объявляется по римскому праву невинным. Несмотря на внешнее соблюдение юридических норм, процесс против Поликарпа фактически незаконен. Не имея налицо обвинителей, власть под давлением воплей толпы сама принимает на себя инициативу процесса. Это против положения рескрипта Траяна, где говорится, что христиан не должно разыскивать. Поликарп тонко дает понять, что проконсул поступил не по закону, поскольку отдал дело на суд народу.
Однако, помимо искушения экстремизмом, в Церкви были и искушения обратного характера. Некоторые христиане, находящиеся под влиянием присущих гностическому дуализму (см. ниже) тенденций радикального одухотворения всего существующего, придерживались точки зрения, что языческие боги вовсе никакие не бесы: их просто не существует. Так что в сущности абсолютно безразлично есть или не есть идоложертвенное мясо, приносить или не приносить жертву императору. Все это лишь внешняя формальность, и подобные внешние действия никак не влияют на внутреннее благочестие и посвящение ума Божеству. Совесть человека не может быть загрязнена пустым, ничего не значащим действием, выражающим уважение к государству и преданность императору. Во втором веке большинство людей, выдвигавших подобные аргументы, принадлежало к гностическим сектам. Но в Испании около 300 года были христиане, члены Церкви, вполне спокойно служившие жрецами (фламенами) при культе императора. Это было большим искушением для многих их собратьев, придерживавшихся более «пуританских» взглядов. Иногда даже самые серьезные христиане задавали себе вопросы, не были ли они фанатиками, напрашивающимися на смерть, когда ее можно было избежать. Вопрос, где кончается позволенный христианской совестью компромисс, дальше которого идти нельзя, оставался открытым.
Большинство мучеников, чьи акты мы сегодня читаем, находили единственно верную линию, золотую середину между компромиссом и провокацией. Это можно сказать о двенадцати простых христианах из североафриканского города Скиллия, приговоренных к смерти в Карфагене 17 июля 180 г. Протокол процесса оставляет глубокое впечатление нравственной чистоты, цельности и трезвения этих людей. То же самое можно сказать об актах мученичества св. Киприана Карфагенского или о стенограмме суда над Иустином-мучеником в Риме.
Гонения на христиан продолжились и в третьем веке. Ниже мы будем говорить о некоторых из них особо, а сейчас упомянем крупнейшие. Это гонения при императоре Септимии Севере (202 г.), которые затем были частично возобновлены при Каракалле. При гонениях Септимия Севера был обезглавлен Леонид, отец Оригена, в Лионе был казнен епископ Ириней, а в Карфагене множество христиан, самые известные из которых Перпетуя и ее служанка Фелициата. С воцарением Александра Севера, в семье которого были христиане и который окружил себя христианами, в жизни Церкви установился 13-летний период мира. В 235 г. император и его мать-христианка погибли от руки Максимина (235–238), начавшего новое гонение, краткое, но жестокое.
При Филиппе Аравитянине, чья наложница была христианкой, положение Церкви очень сильно улучшилось. В связи с этим даже родилось благочестивое предание, что и сам Филипп Аравитянин был тайным христианином. В 249–251 гг. прошло самое жестокое за всю тогдашнюю историю христианства гонение Декия.
Во второй половине третьего века гнали христиан императоры Валериан (253–260) и отчасти Аврелиан (270–275). В числе пострадавших при Валериане были римский епископ Сикст с четырьмя диаконами и св. Киприан, епископ Карфагенский. Аврелиан после своих походов против персов решил установить в империи единый культ солнца, выстроил в Квиринале храм и требовал от всех граждан империи поклонения новому божеству. Отказывавшиеся сделать это подвергались ссылкам и казням.
Последнее гонение началось в конце правления Диоклетиана (284–305) и продолжалось до объявления веротерпимости Константином.
Спорадический характер гонений, которые часто зависели от отношения того или иного местного должностного лица, и сам факт того, что до середины третьего века (гонение Декия) правительство империи не воспринимало христианство серьезно, давали Церкви периоды передышки для распространения, роста и для решения критических внутренних проблем.
Итак, несмотря на мнение многих христиан, что конфликт c Римской империей был трагическим недоразумением, он явился исполнением обещания Спасителя: «в мире печальны будете, но мужайтесь: Я победил мир» (Ин.16:33). Для Церкви гонения стали лучшим залогом победы.
IV. Развитие структуры Церкви
Литература: Шмеман, Исторический путь; Chadwick; Walker; Болотов.
К концу второго века «первохристианский» период церковной истории можно считать законченным. Если христиане в Римской империи все еще составляют гонимое меньшинство, то это меньшинство уже ясно осознало свое универсальное признание.
К этому времени относятся слова Тертуллиана: «Мы существуем только со вчерашнего дня, и, однако, мы наполнили все ваше: города, острова, крепости, муниципии, лагеря, трибы, курии, дворец, сенат, форум... Если только мы враги ваши, то у вас больше врагов, чем граждан, потому что все ваши граждане сделались христианами». Конечно, это риторическое преувеличение опытного юриста, но оно достаточно показательно.
Во втором веке уже вполне определенно выкристаллизовались все три известные нам ныне формы церковного служения диаконство, священство, епископство. Попробуем проследить их развитие.
Апостолы получили свое название и свое главное призвание оттого факта, что они были посланы Господом в качестве миссионеров. Они не были единственными, получившими дары Духа. В Церкви также были пророки, как Агав (Деян.11:28, 21:7), и учителя, занимавшиеся подготовкой новокрещаемых. В Коринфской церкви особенно ценился некий дар говорения языками, осторожно относиться к которому призывал апостол Павел (1Кор.13:14). Он и дал первую иерархию церковных даров, в которой говорение языками стоит на последнем месте: «И иных Бог поставил в Церкви, во-первых, апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями, далее, иным дал силы чудодейственные, также и дары исцелений, вспоможения, управления, разные языки...» (1Кор.12:28). Интересно, что дар апостольства св. Павел относит к дарам мирского служения, а епископство, пресвитерство и диаконство как бы выносит за скобки.
Через 60–70 лет св. Игнатий Антиохийский как о вещах очевидных пишет об епископе вместе с пресвитерами и диаконами. В его время уже не было апостолов и пророков. Однако, очевидно, в течение более чем одного поколения апостолы и пророки сосуществовали с епископами (пресвитерами) и диаконами. Именно эта ситуация зафиксирована в «Дидахе» документе, который для многих отцов Церкви имел статус, равный с Писанием и который считался утерянным до 1883 г., когда он был опубликован по манускрипту 1056 г. Скорее всего, текст, находящийся в рукописи, претерпел некоторые изменения со дня своего написания. Но с самого начала Дидахе был компилятивным текстом, составленным из разных источников; по всей видимости, большая часть их относится к периоду между 70 и 107 гг.
Дидахе начинается с призыва к новообращенным, заимствованного из иудейского трактата «Два пути». После этого следуют указания о крещении, о постах по средам и пятницам, дается правильный текст Господней молитвы (которую нужно произносить трижды в день) и уже цитированные выше евхаристические молитвы. Последняя часть Дидахе (возможно, она была добавлена к основному тексту чуть позже) обращает особое внимание на опасность от самозванцев и шарлатанов: там даются правила относительно гостеприимства к апостолам, пророкам и всем другим посетителям, претендующим на щедрость общины, а также предлагаются правила, как отличать лжепророков от пророков настоящих, какое содержание определить пророку, пожелавшему поселиться в общине, и какое содержание полагается местной иерархии:
«Поставляйте себе также епископов и диаконов, достойных Господа, мужей кротких и несребролюбивых, и правдивых, и испытанных, ибо и они также исполняют для вас служение пророков и учителей; поэтому не презирайте их, ибо они у вас должны быть почитаемы вместе с пророками и учителями».
Очевидно, у автора Дидахе были некоторые опасения, что представителям местной иерархии не будет оказано такого же уважения, как бродячим харизматикам. Но по мере роста и консолидации местных общин роль миссионеров и пророков, не связанных с определенным местом, постепенно маргинализировалась. Вдохновенных проповедей и учения стали ожидать от местной иерархии. Уже для св. Игнатия было совершенно очевидно, что чудо Божественной благодати дается прежде всего через таинства Церкви, собранной вокруг своего епископа, говорящего в Духе. В Дидахе, так же как и в послании св. Климента Римского и в поздних новозаветных писаниях (см. 1Тим.3), местная иерархия двусложна епископы или пресвитеры и диаконы. Согласно многочисленным свидетельствам, между этими двумя степенями есть разница в их литургическом служении: епископ-пресвитер совершает евхаристию, а диакон помогает ему. Диаконы также помогали епископу распоряжаться церковной собственностью и заниматься социальным служением. К третьему веку общины разрослись до такой степени, что диаконам пришлось также заниматься поддержанием порядка; в Африке во время св. Киприана диаконы раздавали причастие. В Риме около 150 г., согласно св. Иустину Мученику, диакон относил причастие больным или заключенным братьям. Позже в ряде церквей (но не во всех) появился обычай чтения Евангелия во время литургии диаконом.
Обычным миссионерским методом Церкви было прежде проповедовать в городе, где и основывалась община. Служить в сельских местностях епископы посылали пресвитеров, но известны случаи, когда евхаристии в деревнях совершались и диаконами. Однако очевидно, что эти случаи воспринимались как злоупотребления: они были запрещены на соборе в Арле (314 г.), а затем и на Никейском Соборе (325 г.). К этому времени в сельских местностях обычно уже были постоянно живущие там пресвитеры.
Диаконы возводили себя к семи перводиаконам (Деян.6): об этом свидетельствует, например, св. Ириней Лионский. Примечательно, что в Римской церкви до средних веков было только семь диаконов. Того же обычая придерживались малоазийские церкви до четвертого века.
Первоначально диаконство не рассматривалось как подготовительный период для пресвитерства: обычно в диаконы рукополагали на всю жизнь, если, конечно, диакона не избирали в епископы. В великих городах, таких как Рим, диаконы обладали весьма значительной властью. Самый первый зафиксированный в документах архидиакон был в начале четвертого века в Африке. Архидиаконом называли главного диакона поместной Церкви, обладавшего громадной финансовой и административной ответственностью. Очень многие диаконы, и особенно архидиаконы были позднее избраны в епископы. Социальным (но не литургическим) служением наряду с диаконами занимались и диаконисы.
Вспомогательный статус диаконов очевиден и в самом раннем дошедшем до нас тексте рукоположения из «Апостольского предания» св. Ипполита (ок. 200–220): если при рукоположении пресвитера все пресвитеры совместно с епископом налагают руки на кандидата, то на кандидата в диаконы налагает руки один епископ, «ибо он рукополагается не для священства, а для служения епископу».
Это двусложное священство было, неотъемлемо связано с евхаристическим служением. Однако среди пресвитеров-епископов один был главным совершителем таинства. Постепенно титул епископа стал употребляться только по отношению к нему, в то время как за остальными остался титул пресвитеров. Такому переходу способствовали три фактора. Первым особым правом, которым обладал старший среди пресвитеров, было право рукоположения. Почти сразу это стало только его прерогативой. Во-вторых, переписка между церквами обыкновенно совершалась председательствующими пресвитерами-епископами. В-третьих, на рукоположения обычно съезжались предстоятели соседних общин и совместно возлагали руки на кандидата.
В Иерусалиме Церковь с самого начала возглавлялась одним предстоятелем, во главе группы старейшин-пресвитеров. То же можно сказать и об Антиохии, чему свидетельство послания св. Игнатия. Скорее всего, к его времени процесс разделения обязанностей между епископом и пресвитерами совершился уже и в других церквах.
Первое время не было единого для всех согласованного способа епископской хиротонии. Мы знаем, что в Александрии в епископской хиротонии принимали участие и пресвитеры (об этом см. ниже). Однако в Риме, во время св. Ипполита, епископа рукополагали только епископы, собравшиеся из других церквей. Служба проходила в воскресенье. Выбор кандидата зависел от всей общины: духовенства и народа совместно; теоретически требовалось единогласие, однако на практике такие выборы часто приводили к расколу на две (или более) фракции. Избрание народом играло важную роль и в рукоположении пресвитеров и диаконов.
Итак, трехчастная система один епископ в одном городе, с пресвитерами и диаконами во втором веке повсеместно утвердилась повсюду без каких-либо особых споров и разногласий. Дальнейшим естественным развитием того же процесса было утверждение системы церковных провинций, согласно которой в третьем веке особое почтение оказывалось епископу главного города имперской диоцезы и еще большее епископам трех великих городов Империи Рима, Александрии и Антиохии. Именно эти три города упомянуты в шестом правиле Никейского Собора, где определяется, что их юрисдикция выходит за рамки одной диоцезы (см. ниже). Общее историческое развитие можно рассматривать как переход от неопределенной и несколько аморфной структуры к более четкой организации.