XXI. Эпоха императора Юстиниана

Литература: Meyendorff, Imperial Unity; Meyendorff J. Emperor Justinian, the Empire, and the Crurch // Byzantine Legacy in the Orthodox Church. N.Y., 1982; Meyendorff, Christ in Eastern Thought; Previte-Orton; Ostrogorsky, History of the Byzantine State; Vasiliev; Карташев; Шмеман, Исторический путь; Jones; Болотов; Флоренский, Восточные отцы V-VIII вв.; Obolensky D. Byzantium and the Slavs, N.Y., 1994.

1. Итак, в 518 г. на трон взошел начальник дворцовой стражи Юстин I (518–527). Он происходил из бедной крестьянской семьи, но благодаря своим способностям (он стал весьма дельным генералом) сделал фантастическую карьеру. До конца дней своих он так и не научился грамоте и подписывался через прорезь в золотой табличке. Сам по себе императором он был никаким, но у него было два очень больших достоинства: его православие и его племянник. На самом деле Империей управлял племянник Юстина Юстиниан (Флавий Петр Савватий Юстиниан), получивший благодаря своему дяде великолепное образование. Родом Юстиниан был из небольшого городка близ Скопье. По происхождению он был славянином, но романизированным, так как его родным языком был латинский. Образование он получил в Константинополе и поэтому, естественно, в совершенстве владел греческим. Когда его дядя взошел на престол, Юстиниану было 36 лет. 1 апреля 527 г. Юстин сделал Юстиниана императором-соправителем, а после его смерти в том же году началось долгое единоличное правление Юстиниана I (527–565). Сразу же по пришествии к власти Юстин начал вести прохалкидонскую политику. Юстиниан продолжил эту политику, еще более радикально вводя религиозное единообразие по всей Империи.

Юстиниан стал, наверное, самым знаменитым византийским императором, но, несомненно, и самым противоречивым. Его придворный историк Прокопий оставил нам две истории правления императора. Одна парадная: «История войн Юстиниана» и «Трактат о постройках Юстиниана», наполненная безмерными восхвалениями; другая так называемая «Тайная история», где собраны все сплетни и грязь об императоре и его жене. Наверное, как и всегда, истина находится посередине. Кем же был император Юстиниан, еще при жизни бывший творцом истории и через свой свод законов продолжающий оказывать влияние на сегодняшний мир?

Он был эмоциональным человеком, необычайно трудолюбивым (как мы бы сказали сегодня, workaholik-трудоголик) в придворных кругах говорили: «Император никогда не спит», вникавшим в каждую мельчайшую деталь правления. Он почти никогда не покидал своего дворца и никогда не выезжал из Константинополя. При всей роскоши своего двора Юстиниан вел весьма аскетическую жизнь. Страстью его жизни было богословие. Он был хитрейшим политиком и неутомимейшим администратором, невероятно хорошо умел подбирать людей: не случайно, что на него работали величайшие полководцы, хитроумнейшие юристы, талантливейшие архитекторы, ученейший историк и весьма заслуженно самый ненавидимый сборщик податей во всей Империи.

Юстиниан всю жизнь служил великой идее Римской империи и принес ей в жертву все, что имел, и даже то, чего не имел. Империя заплатит дорогую цену за воплощение в жизнь великих идей императора. К концу его царствия ресурсы были истощены. Так что, при всех блестящих успехах его правления, в конце концов крах был неизбежен.

В отношениях с людьми он был подозрителен, часто поддавался своим минутным настроениям и зависти. В некотором роде можно сказать, что у него был женский характер. Его лучшим помощником была его жена, красавица Феодора, у которой как раз был вполне мужской характер. Она имела весьма экзотическую биографию: дочь циркача, в юности своей она жила проституцией. Прокопий в своей «Тайной истории» приводит множество самых неприглядных деталей той ее жизни, с упоением рисуя распущенность и разнузданность будущей императрицы. Но, как бы там ни было, в какой-то момент своей жизни она уехала в Египет, где обратилась к Богу и полностью переменила всю свою жизнь. В Константинополь Феодора вернулась уже совсем другим человеком. Там ее встретил Юстиниан, влюбился в нее до такой степени, что смог уговорить своего дядю позволить ему жениться на бывшей циркачке. Императрицу отличали железная твердость характера, ясный и трезвый ум и непоколебимая настойчивость в достижении своих целей.

Многие историки считают Феодору тайной монофизиткой. Все любят рассказывать историю про то, как после смерти Феодоры (548 г.) Юстиниан случайно забрел на женскую половину дворца и обнаружил там скрывающегося монофизитского патриарха Александрийского Феодосия, о чем он якобы ничего не знал. На самом деле такая картина неверна: Юстиниан и его двор никогда не отступали от халкидонской веры. Скорее всего, императрица была глубоко убеждена, что монофизиты круга Севира были весьма близки к православию и что если к ним относиться с терпимостью и уважением, они не смогут не понять и не принять Халкидонский Собор. С согласия и одобрения Юстиниана она поддерживала личные отношения с монофизитскими лидерами, предоставляла им убежище в нужные времена и активно участвовала в политических интригах, направленных на их примирение с официальной Православной Церковью. Феодора с Юстинианом были очень дружной и слаженной парой и всегда действовали сообща: тут налицо была продуманная политика кнута и пряника. Православные считали ее ведьмой, а монофизиты его – тираном. В результате они могли оказывать влияние на обе стороны.

2. Основным принципом мировоззрения Юстиниана было единство: единство Империи, единство Церкви и вообще всеобщее единство. Прежде всего это выражалось в римском универсализме, который и был причиной и основным движущим мотивом отвоевания Юстинианом Запада у варваров. Юстиниан был зачарован великим прошлым Рима и не мог удовлетвориться номинальным признанием варварскими правителями первенства Константинополя. Он писал: «Мы надеемся, что Бог вернет нам страны, которыми владели древние римляне вплоть до двух океанов».

В равной степени совершенно чуждой Юстиниану (впрочем, как и любому человеку его времени) была концепция религиозного плюрализма. Для него Империя была единой богоустановленной административной структурой. Она возглавлялась императором и воспринимала раз и навсегда определенную Вселенскими Соборами единую истину единого Православия. Хотя Юстиниан сам был весьма компетентным богословом, он никогда не ставил под вопрос принципа, что вероопределения должны исходить от епископов. Однако на деле выходило, что он должен был выбирать между этими определениями, публикуя свои интерпретации (точно так же как Зенон опубликовал «Энотикон»), которые, по его мнению, должны отражать подлинное мнение Церкви и помогать обеспечивать добрый порядок в Империи.

Для Юстиниана вопрос не состоял, как для нас, в определении отношений «между Церковью и государством» как между двумя различными социальными структурами. Для него, в смысле географического распространения, общих целей и членства, и то и другое совпадало. Божия воля была в объединении всей экумени (населенной земли) под Собой, под своим Творцом и Спасителем. Реализация этой цели была доверена христианскому римскому императору, который, таким образом, исполнял на земле служение Самого Христа. Церковь должна была являть в таинствах истинное содержание христианской веры. Следовательно, народом Божиим должны были управлять две различные иерархии: одна несущая ответственность за внешний порядок, безопасность, благосостояние и управление, а другая ведущая народ Божий в сакраментальное предвкушение Царства Божия. Следовательно, эти две задачи были хотя и различными, но нераздельными. Деятельность двух иерархий на практике постоянно пересекалась. Епископы совершали евхаристию и учили вере, но лишь император мог обеспечить их всем необходимым для собрания вместе, в обстановке законности и порядка, чтобы их служение было наиболее эффективным и принятые решения могли достичь всех.

Самый знаменитый текст Юстиниана по этому поводу 6-я новелла (т.е. новый закон, добавленный к кодексу), адресованная в 535 г. к патриарху Константинопольскому Епифанию. Новелла представляла собой целый свод канонического права, содержащий предписания по таким вопросам, как брачное состояние духовенства, церковная собственность, места проживания епископов, препятствия к рукоположению, юридический статус духовенства, духовное образование и т.д. Канонические правила Юстиниана задали образец на весь средневековый период. Во вступлении к новелле Юстиниан формально определяет главный идеологический принцип:

«Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, это священство (ιερωσύνη-sacerdotium) и царство (βασιλεία-imperium). Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь, поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое, со своей стороны, постоянно молится за них Богу. Когда священство беспорочно, а царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (συμφωνία) и все, что есть доброго и полезного, будет даровано человечеству».

Чего Юстиниан не мог определить как эта симфония (согласие) будет установлена между такой эсхатологической реальностью, как Царство Божие, явленное в Церкви и таинствах, с одной стороны, и, с другой, такими неизбежными в обществе «человеческими делами», как насилие, войны, социальное неравенство и т.д., которые государство само по себе не может преодолеть или избежать. Так что во вступлении к 6-й новелле описывается не более чем стремление к идеалу, мечта. Но там есть и богословская ошибка: в Новом Завете не содержится ни одного слова, подразумевающего возможность достижения некоей неподвижной статичной симфонии между Царством Божиим и миром, но, скорее, все его содержание указывает на неизбежность постоянного напряжения между частичными, неадекватными и несовершенными достижениями человеческой истории и абсолютным чаянием нового мира, где Бог будет все и во всем. Во время Юстиниана, как и во время его предшественников, это напряжение выражалось гораздо больше в монашеском движении, чем в законах типа 6-й новеллы или в политической деятельности.

Но прежде всего на практике стремление Юстиниана к единству выразилось в беспощадном подавлении всех религиозных «инакомыслящих». Все остатки язычества были выкорчеваны, а язычникам было приказано креститься под угрозой конфискации имущества. Монах Иоанн Эфесский с гордостью рассказывал о том, что насильно обратил 100 тысяч язычников в Малой Азии. Храмы разрушались, Афинский университет был закрыт. Иудаизм продолжал сохранять статус терпимой религии, однако Юстиниан ужесточил ограничения гражданских прав евреев и разрешил использовать в синагогах лишь греческий текст Ветхого Завета. Восстание самарян 555 г. было утоплено в крови и их права ограничены еще больше, чем права евреев. Всякая религиозная деятельность монтанистов и манихеев была запрещена.

Но куда сложнее было расправиться с монофизитством, к которому принадлежало большинство населения в Египте и на Востоке. И с этой проблемой, которую нельзя было решить просто силовыми методами, Юстиниан боролся всю жизнь. Его главным помощником в этом деле была его жена Феодора, исполнявшая в империи негласную обязанность, соотносимую с современным понятием «министра по делам религий». О разделении ролей между царственными супругами мы уже говорили.

3. Первой задачей, вставшей перед Юстинианом после восшествия его дяди на престол, было восстановление единства с Римом. Он уже тогда планировал свои походы по отвоеванию у варваров Италии, и поддержка папства для него была вопросом первоочередной важности.

Сразу же после воцарения Юстина I (518 г.) в св. Софии была проведена торжественная церемония, на которой имена патриархов Евфимия и Македония и папы Льва были восстановлены в диптихах, а Севир Антиохийский анафематствован. 16 июля было провозглашено днем литургического празднования Халкидона. Всем епископам, всем государственным чиновникам и всем военнослужащим было велено подписать халкидонское исповедание веры.

Новая политика означала полный отказ от «Энотикона». Местные соборы, подтверждающие халкидонскую веру, были проведены в Иерусалиме, Риме и в Тире. Халкидонец Павел был избран епископом Антиохийским, а Севиру пришлось бежать в остававшийся под контролем монофизитов Египет.

Папе Гормизде было сообщено о всех этих переменах в торжественных письмах от императора Юстина, его племянника Юстиниана и патриарха Иоанна. Все они предлагали восстановить общение со столицей. Папа понял силу своей позиции и выдвинул собственные требования вычеркнуть из диптихов всех, отлученных от Церкви Римом после подписания «Энотикона», т.е. не только Акакия, но Евфимия и Македония, а также всех восточных епископов, чье служение проходило при режиме «Энотикона». Папские легаты даже привезли в Константинополь декрет (libellus) для подписания всеми восточными епископами, который на самом деле был торжественным провозглашением римского учения, объявляющего папу единственным критерием правой веры. Перечислив всех еретиков от Нестория до Акакия, каждый из подписавших этот документ должен был поклясться в следующем:

«Первое условие спасения состоит в соблюдении правила православной веры и неуклонении от отеческих преданий. Поскольку не может быть отменено изречение Спасителя: «Ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь Мою» (Мф.16:18), то, как сказано, подтверждается самым делом: на апостольском престоле всегда невредимою сохраняется вера православная. Не желая, таким образом, отпадать от этой веры и следуя во всем установлениям отцов, мы предаем анафеме Нестория Евтиха и Диоскора Тимофея Элура Петра Александрийского, подобным же образом Акакия, бывшего епископа города Константинополя, сделавшегося сообщником и последователем их, а равно и тех, которые упорствуют в общении и соучастии с ними. Посему, как выше мы сказали, следуя во всем апостольском престолу, мы и проповедуем все, что определено им, обещаясь в будущем времени имена отлученных от общения кафолической церкви, то есть не соглашающихся во всем с апостольскою кафедрою (курсив мой. А.Д.), не поминать при совершении Св. Таин. Если же я от этого исповедания позволю себе сделать какой-либо обратный шаг, то я сам делаюсь участником осуждения тех, которых я сам осудил».

Легаты были торжественно встречены за десять миль от города делегацией высокопоставленных официальных лиц Империи, в том числе племянником императора Юстинианом. После весьма унизительных для Константинопольского патриарха переговоров, на которых он и император Юстин пытались склонить легатов к изменению текста декрета, византийцы сдались, и патриарх Иоанн со своими епископами и игуменами 28 мая в Великий Четверг перед совместным совершением Евхаристии подписал папский текст, после чего легаты собственноручно на престоле св. Софии вычеркнули из диптихов имена умерших патриархов. Так был завершен «акакианский раскол».

Эти подписи означали беспрецедентное признание «восточными» римского вероучительного престижа. Тем не менее было бы ошибкой считать, что обе стороны вдруг чудесным образом пришли к идентичному пониманию как власти и авторитета в Церкви, так и тех событий, которые происходили после Халкидонского Собора. Для греков текст папского декрета значил признание того, что Римская Церковь в течение последних семидесяти лет не отступала от православия и, следовательно, заслужила право в этом считаться неким примером для восточных халкидонцев. По большому счету это было не более как признание исторического достижения. Характерно, что патриарх Иоанн, перед тем как подписать этот текст, приписал к нему одну фразу: «Я провозглашаю, что кафедра апостола Петра и кафедра этого имперского города одна». В этой фразе, с одной стороны, признавалось апостольское происхождение римской кафедры и ее первенство чести, а с другой провозглашались равночестность и равенство двух кафедр в том смысле, в котором они были определены в 28-м каноне Халкидона, как церквей первой и второй столиц Империи.

Самым противоречивым в тексте декрета было требование вычеркнуть из диптихов всех, кто не был в общении с Римом с 482 г., включая Евфимия и Македония двух Константинопольских патриархов, незадолго до этого провозглашенных исповедниками. Но, как мы знаем, легатам удалось провести в жизнь и это требование папы. Юстиниан принудил патриарха Иоанна пойти на уступки и подписать все требования папы он не мог позволить, чтобы примирение с Римом сорвалось из-за формальности: у него были свои собственные, далеко идущие планы относительно Римской Церкви.

Но на всем остальном Востоке сопротивление папским требованиям было яростным и эффективным. Ряд соборов приветствовал восстановление в диптихах имен Евфимия и Македония (например, собор в Тире) и отказался подчиниться папскому декрету. В Фессалониках, кафедру которых занимал папский викарий, один из римских легатов епископ Иоанн, прибывший в город, чтобы форсировать подписание декрета, был закидан камнями и, с пробитой в двух местах головой, должен был искать убежища в храме. Салоникский епископ Дорофей отказался подписать декрет именно потому, что в нем содержалось требование предать память двух местночтимых иерархов. Отлученный от Церкви папой, Дорофей тем не менее был оправдан Ираклийским собором (520 г.) и, при имперской поддержке, возвращен на свою кафедру.

Неудивительно, что Юстин I, Юстиниан и патриарх Иоанн в целом ряде писем к папе пытались уговорить его сделать публичное заявление, которое позволило бы интерпретировать декрет в несколько более мягких тонах. Ему предлагали возложить всю вину на Акакия и изъять его имя из диптихов, но не трогать его преемников и уж тем более бессчетного количества епископов, бывших в общении с ним. Но папа Гормизда оставался непреклонным. Он понимал, что византийское правительство нуждается в Римской Церкви и что политические обстоятельства предоставляют ему возможность бескомпромиссно утвердить апостольский авторитет Рима. Однако в более долгой перспективе его упрямство принесло прямо противоположный результат. «Восточные» как уже было во время споров при папе Дамасе в IV в. de facto проигнорировали папские требования. Мы видим это в описанном выше случае с епископом Солунским Дорофеем и в факте, что почитание Евфимия и Македония не только как законных канонических архиепископов, но и как святых исповедников возобновилось практически сразу же после отбытия легатов из Константинополя. Более того, даже Акакий упоминается в ряде агиографических материалов как «блаженный». Очевидно, что для церковного сознания на Востоке папская власть отнюдь не была единственным, непременным и самодостаточным критерием православия.

Но, как бы то ни было, единство с Римом было восстановлено. Однако это был лишь самый первый шаг Юстиниана для восстановления религиозного единства. Большинству «восточных» было очень трудно согласиться с настойчивым требованием Рима, что правая вера была адекватно и со всей полнотой выражена томосом папы Льва и соборным определением. Для них критерием православия в данном вопросе был прежде всего св. Кирилл и не только среди монофизитов, но и среди халкидонцев, и в особенности тех, кто с такой легкостью принял «Энотикон».

4. «Энотикон» был в конце концов отвергнут лишь потому, что он маргинализировал Халкидон, насаждая ряд двусмысленностей, которые оказались невыносимыми как для его искренних противников, так и для его последовательных защитников. В 518 г. авторитет Халкидона был восстановлен, но оставался самый главный вопрос: если Халкидон представлял правую веру, то как его следует понимать? На Востоке можно было выделить три позиции.

1. Умеренные монофизиты во главе с Севиром отвергали Халкидон под предлогом того, что он якобы был несторианским, но придерживались христологических позиций, полностью зависимых от св. Кирилла Александрийского. Эту позицию можно обозначить как своеобразный кирилловский фундаментализм. Монофизиты-севириане верили, что Христос был совершенным Богом и совершенным человеком и после соединения природ. Они официально отвергали Евтиха и соглашались с тем, что воплощенный Бог был «единосущен нам» в той же степени, что и «единосущен Отцу». Но они признавали лишь то значение слова «природа» (φύσις), которое придавало ему исключительно конкретный смысл, делающий его синонимом слова «ипостась». Они повторяли вновь и вновь, что Халкидон, признавая существование двух природ после соединения, неизбежно приводил к выводу, что Христос был не единой Личностью, а двумя, действующими независимо друг от друга. Севир был согласен даже на еще более тонкое различие. Он признавал, что во Христе присутствовало Божество и человечество две сущности (ουσίαι более умозрительная концепция), которые могут быть различимы умственно (εν θεωρία), что во Христе была двойственность свойств (ιδιώματα) этих двух сущностей, но что конкретно в Нем была одна природа, хотя эта природа была «сложносоставной в отношении плоти» (σύνθετος προς την σάρκα). Христос был одним и единым «деятелем» (ενεργών), одним Спасителем, одним субъектом, и в этом для Севира и был смысл Кирилловской фразы «одна природа Бога-Слова воплощенная». Сохраняя верность св. Кириллу, но весьма фундаменталистским образом, придерживаясь буквы, но не духа учения великого александрийца, севириане отказывались видеть, что халкидонская формула была необходимой для противостояния опасности, содержащейся в «евтихианском» толковании св. Кирилла.

2. Взгляд на Халкидон с антиохийских позиций, якобы выраженный Несторием, заявившим, что это как раз то, что он и имел в виду. И действительно, многие халкидонцы толковали орос Собора как реабилитацию старых антиохийских позиций, выраженных Феодором Мопсуэстийским, что давало монофизитам лишний повод обвинять Халкидон в несторианстве. Этих взглядов, судя по всему, придерживались «неусыпающие» ('Ακοίμητοι) монахи в Константинополе. Они героически выступали против «Энотикона», но, похоже, перегнули палку в другую сторону. Они выступали против термина «ипостасное единство» и против теопасхитских формул, т.е. против отнесения страданий Христа к Его Личности. Страдания Христа, утверждали они, относились лишь к Его «человечеству», т.е. безличностной концепции. Противники обвиняли их даже в отвержении термина «Богородица». Бескомпромиссная защита Халкидона монахами оказывала громадную помощь халкидонским иерархам столицы, что, так же как и взгляды, которых придерживались римские епископы, укрепляло их собственные позиции. Но такие убеждения делали всю халкидонскую партию неприемлемой для монофизитов.

Опасения последних еще более усилились после 519 г., когда во многих частях Сирии началась халкидонская реакция. Например, в Кире начались торжественные богослужения в память не только покойного Феодорита, но и «учителей Церкви» Феодора Мопсуэстийского и Диодора Тарсийского. Такое «антиохийское» толкование Халкидона казалось привлекательным для многих людей на Западе, поддерживавших борьбу папства против «Энотикона» и придерживавшихся мнения, что христологическая формула Халкидона самодостаточна и не нуждается ни в каких дополнениях. На самом деле такая позиция отражает весьма поверхностный подход к Халкидонскому Собору «теопасхизм» провозглашался в томосе папы Льва, а на самом Соборе особо подчеркивалась его верность вере св. Кирилла.

3. «Кирилловский» подход к Халкидону. Это именно то, что, как мы видели выше, имелось в виду на самом Халкидоне. Если бы после 451 г. не произошло роковой поляризации между «халкидонскими фундаменталистами» (которые отвергали самого Нестория, но не ощущали опасности несторианства) и «фундаменталистами-кирилловцами» (которые отвергали Евтиха, но не обладали достаточным иммунитетом против евтихианства), то подлинный смысл халкидонской формулы не вызывал бы столь острых противоречий. Но после всего происшедшего богословы, придерживающиеся этой позиции, понимали, что она нуждалась в подтверждении халкидонской формулы теопасхизмом, т.е. утверждением страдания Бога. Контрольным тут является вопрос: «Кто страдал на Кресте?» Антиохийцы осторожно отвечали: «Человеческая природа Христа». Свт. Кирилл громогласно утверждал: «Предвечная Ипостась Бога Слова», «Один из Святой Троицы пострадал во плоти». И он, безусловно, был прав.

5. Прояснение позиций началось с эпизода, который обычно называется «делом скифских монахов». Однако, увы, это происходило уже слишком поздно для того, чтобы можно было преодолеть раскол между халкидонцами и монофизитами.

В марте 519 г. в Константинополь прибыла группа скифских монахов²⁴. Они проявили себя безупречными защитниками Халкидона, но, столкнувшись в столице с позицией «неусыпающих» монахов, решили откорректировать ее, поместив в нужный кирилловский контекст. Их чрезвычайно активные методы пропаганды весьма раздражали константинопольские власти, но сущность их позиции, несомненно, была правильной: в Халкидонский орос не было включено учение св. Кирилла о том, что Личность, или ипостась, Христа была предсуществующей Ипостасью Логоса и что восприятие плоти не подразумевало восприятия иного субъекта, что «двух сынов» не существовало, что был лишь один Сын, и, следовательно, было абсолютно правильно и необходимо утверждать в контексте православного взгляда на искупление что «Один из Святой Троицы пострадал во плоти». В защиту своей позиции скифские монахи могли сослаться не только на «Двенадцать анафематизмов», содержащихся в третьем письме св. Кирилла Несторию, но также и на сам Никейский символ веры, в котором подлежащее сказуемого «страдавша» (παθόντα) Сам Сын Божий.

Теопасхизм скифских монахов на самом деле не вводил никакого христологического учения, отличного от того, которое подразумевалось при употреблении термина «Богородица», лишь Кто-то (а не что-то) мог быть рожден от жены, лишь Кто-то (а не что-то) мог пострадать и умереть. Во Христе не было личного субъекта, кроме Логоса, Который лично оставался тем же, и воспринимая плоть, и страдая на Кресте. Затруднения некоторых халкидонитов, находящихся под влиянием богословия Феодора Мопсуэстийского, в принятии теопасхизма позволяли монофизитам обвинять их в предательстве даже Никейской веры.

Так как в примирительных формулах между Константинополем и Римом теопасхизм не упоминался, несколько скифов под водительством Иоанна Максентия в 519 г. отправились в Рим с попыткой убедить папу Гормизду, что для утверждения халкидонской веры необходимо официальное принятие теопасхизма. Юстиниан поначалу был несколько обеспокоен их миссией, опасаясь, что она может повредить с таким трудом обретенному миру с Римом, и попросил папу изгнать скифов. Но те уже заручились некоторой поддержкой в Риме (в частности, от их соотечественника, знаменитого канониста Дионисия Малого), и изгнать их было не так-то просто. Впрочем, Юстиниан вскоре переменил свою позицию. Он написал новое письмо Гормизде, где в весьма приказном тоне заявлял, что папа должен «совершить то, что принесет мир и согласие святых церквей», и требовал быстрого ответа, который «удовлетворил бы благочестивых монахов».

Однако в 520 г. Гормизда все-таки решил изгнать монахов, объявив, что не видит необходимости в введении теопасхитских формул. Иоанн Максентий уже из Константинополя написал папе письмо с резким протестом. Юстиниан, со своей стороны, продолжал оказывать поддержку скифам. С этого момента религиозная политика императора, направленная на объединение папы, Константинопольской Церкви и антихалкидонского Востока, будет основываться на теопасхитской формуле, которая, по его глубокому убеждению, была необходима для «мира и согласия».

6. Тем временем в Италии король Теодорих стал относиться к папству чрезвычайно подозрительно. Просвещенное правление Теодориха отличалось мудрой терпимостью, но теперь, в конце его, стало ясно, что с установлением новых, более дружелюбных отношений между Римом и Константинополем готы смогут потерять контроль над Италией. В 506 г. король франков Хлодвиг обратился в православное христианство. За ним обратился зять Теодориха Сигизмунд Бургундский (510). В 523 г. скончался Тразимунд, король вандалов и муж сестры Теодориха, фанатичный арианин. Все эти события поставили арианина Теодориха в оборонительную позицию. В 524 г. по подозрению в участии в политическом заговоре был казнен знаменитый философ римский аристократ Боэций. В ответ Юстин I опубликовал указ, запрещающий арианские церкви на Византийской территории.

И тогда Теодорих послал папу Иоанна I (преемника Гормизды) в Константинополь с унизительной для него миссией заступиться за ариан, угрожая в противном случае принять карательные меры против итальянских кафоликов. Итак, Римская Церковь постепенно утрачивала позицию арбитра и делалась политическим орудием, которое византийские императоры или готские короли могли использовать для власти над Италией.

Император принял папу в Константинополе с великой помпой, но миссию его не удовлетворил. По возвращении Иоанна I Теодорих бросил его в темницу, где тот и скончался. Правда, в том же году (526) скончался и сам Теодорих. После него на трон взошла королева Амаласунта (526–534), занявшая провизантийскую позицию.

Эти трагические события в Италии создали фон для оправдания политики Юстиниана, убежденного в том, что у православного христианства как на Востоке, так и на Западе не было другого защитника, кроме богоустановленного римского императора в Константинополе. Настало время, когда примирение с папством, достигнутое в 519 г., должно было начать приносить свои плоды: папы должны были вернуться в имперскую систему, в которой пять патриархатов станут «пятью чувствами», арианские королевства будут подавлены силой и будут сделаны все необходимые богословские пояснения, чтобы обеспечить принятие Халкидонского Собора Египтом и Сирией.

7. В 527 г. скончался император Юстин, и 45-летний Юстиниан начал свое 38-летнее единоличное правление. Начало его было ознаменовано недобрыми событиями: в 532 г. разразилось восстание «Ника», когда обе цирковые партии «зеленых» и «синих», обычно враждовавшие между собой, объединились в протесте против непосильных налоговых поборов и начали громить все на своем пути, постепенно приближаясь к императорскому дворцу. Начались пожары, от которых выгорел весь центр столицы, в том числе и соборная базилика Св. Софии. Юстиниан был в отчаянии и готов был бежать из города. Дело спасла мужская твердость Феодоры, буквально заставившей своего мужа остаться. Восстание было утоплено в крови отборными войсками под командованием победоносного генерала Велизария. Юстиниан начал перестройку всего сгоревшего центра Константинополя и заложил основы новой, прославившейся в веках Св. Софии. Он строил ее как «Великую церковь», церковь всех своих христианских подданных.

Как мы уже видели, еще во время правления Юстина Юстиниан пришел к убеждению, что теопасхитская формула «Один из Святой Троицы пострадал во плоти» должна быть принята всеми халкидонцами, чтобы снять с них подозрение в несторианстве, поэтому он включил ее в имперское исповедание веры, входившее в преамбулу к его «Кодексу», опубликованному в 528 г. Эта религиозная политика Юстиниана на Востоке была тесно связана с его военными проектами.

Юстиниан откупился от персов и обратил свои взгляды на Запад. В этом, конечно, была геополитическая ошибка: как показала история, Запад удержать было невозможно, да и куда выгоднее было бы иметь там ряд все более дружественных и признававших верховную власть императора варварских государств, а основная опасность для Империи лежала на Востоке. Но, как бы то ни было, военные кампании Юстиниана начались. В 533–534 гг. великий Велизарий разбивает вандалов и занимает Африку и Сеуту в Марокко.

В 534 г. Амаласунта была убита своим двоюродным братом Теодохадом, который провозгласил себя королем. Под предлогом мщения за ее смерть Велизарий в 535 г. вторгается в Италию. Первоначальные блестящие успехи сменились затяжной и чрезвычайно кровавой кампанией. Полностью Италия была отвоевана лишь в 561 г.

В 533 г. Юстиниан устроил диспут между православными и монофизитами. Каждая партия была представлена шестью епископами и рядом клириков и экспертов. Император председательствовал на третьей, заключительной сессии диспута, который прошел мирно, организованно и на высоком уровне.

Севириане признали, что Евтих был еретиком и что Диоскор, хотя лично и не отступил от православия, совершил ошибку, приняв его в общение в 449 г.; следовательно, император Маркиан имел достаточно причин для созыва нового Вселенского Собора в Халкидоне. Халкидонцы без возражений приняли теопасхитскую формулу. Однако разногласия по поводу Халкидонского ороса так и не были преодолены. Севириане: повторяли свои обычные возражения против «новизны» выражения «в двух природах», ибо Кирилл его не использовал, и против реабилитации на Халкидонском Соборе Феодорита и Ивы. Они приводили множество ссылок на святых отцов, таких как св. Афанасий, свв. папы Феликс и Юлий и св. Григорий Чудотворец. Халкидонцы отвергли эти ссылки как аполлинаристские подделки. Этот диспут вошел в историю еще и потому, что на нем монофизиты впервые сослались на писания «блаженного Дионисия Ареопагита», а православные выразили сомнение в их подлинности, так как они не были известны ни св. Афанасию, ни св. Кириллу, ни Никейскому Собору.

Итак, немедленных результатов диспут почти не принес: лишь один из монофизитских епископов присоединился к православию. Однако Юстиниан и Феодора воспользовались миролюбивой атмосферой, царившей на собрании, для следующих шагов, направленных на примирение с монофизитами. Юстиниан опубликовал два своих письма, в которых излагались его взгляды на религиозную ситуацию: одно к предстоятелям всех главных Церквей (кроме Александрии, где царили монофизиты), а второе к Епифанию Константинопольскому, впервые названному «Вселенским патриархом». Вновь подтвердив осуждение Нестория, Евтиха и Аполлинария, император торжественно провозгласил, что ни один из четырех Вселенских Соборов, в том числе и Халкидонский, не может быть вычеркнут из диптихов. Затем он санкционирует православное употребление теопасхитской формулы: «Один из Святой Троицы пострадал во плоти». Использование теопасхитского гимна «Единородный Сыне» было включено в устав евхаристического синаксиса в Константинополе:

«Единородный Сыне и Слове Божий, бессмертен сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же, Христе Боже, смертию смерть поправый, един сый Святыя Троицы, спрославляемый Отцу и Святому Духу, спаси нас».

Теопасхизм был включен в литургическое употребление и таким образом популяризован. Вспомним, что раньше то же проделали монофизиты, используя интерполированное Трисвятое. Но, в отличие от последнего, гимн «Единородный Сыне» не оставлял никаких сомнений, что «страдание» относилось к Сыну, а не к Святой Троице.

Феодора занялась «подборкой кадров». В феврале 535 г. она организовала избрание друга Севира Феодосия на александрийскую кафедру, а в июне того же года в патриархи Константинопольские был возведен сочувствующий монофизитам трапезундский епископ Анфим. Тогда же в Константинополь прибыл Севир и начал вести переговоры о мире. Похоже, он произвел неизгладимое впечатление на Анфима, и тот стал склоняться к монофизитству.

А в Александрии после избрания Феодосия разразился острый конфликт в монофизитском лагере. Последователи Юлиана Галикарнаского (афтартодокеты, см. ниже), возглавляемые диаконом Гайаном, отказались признать Феодосия. В Египет был отправлен знаменитый полководец Нерсес с 6-тысячным корпусом. Феодосий был утвержден на своем троне ценой жизни 3 тысяч гайанистов. Однако теперь он был настолько скомпрометирован и его позиция была настолько шаткой, что он вряд ли мог пойти на уступки, ожидаемые от него царственными супругами. Это был первый сбой.

Во-вторых же, и в главных, хитроумная политика Феодоры по обеспечению церковного единства оказалась неэффективной из-за неприятия ее римскими папами.

Во время, предшествовавшее высадке имперских войск в Италии, на папский престол не восходило ни одной выдающейся личности. Однако Юстиниан продолжал придавать громадное политическое значение римским епископам в силу своего видения единства Римской Церкви, в которой кафедра Ветхого Рима должна была иметь первенство чести, а также оттого, что этого требовали планы отвоевания Италии. В 534 г., накануне высадки византийского экспедиционного корпуса в Италии, высокопоставленная византийская делегация отправилась в Рим, чтобы добиться от папы Иоанна II (Юстиниан, обращаясь к нему, смиренно называл себя его «благочестивейшим сыном») формального отлучения от Церкви «неусыпающих монахов», бывших друзьями папского престола и главными противниками «теопасхизма» в Константинополе. Иоанн поддержал Юстиниана. Казалось, политика примирения, проводимая царственными супругами, продвигается успешно.

Однако в 535 г., когда уже началась высадка византийцев в Италии, папой был избран престарелый диакон Агапит, рукоположенный Симмахом, продолжатель традиций пап Геласия и Феликса III. В том же году история повторилась: готский король Теодохад отправил Агапита в Константинополь с миссией уговорить императора отозвать Велизария из Италии. Конечно, эта миссия была заведомо безнадежна: Юстиниан, столь близкий к своей цели, не мог и не хотел соглашаться на условия готского узурпатора. Тем не менее папа был встречен со всей возможной пышностью. Именно тогда он обнаружил, что патриарх Анфим выступает с откровенно севирианских позиций. Ересь патриарха была обличена, и его моментально убрали с кафедры, а на его место папа выдвинул кандидатуру православного Мины, которого хиротонисал лично. После этого великого триумфа папа решил остаться в Константинополе, чтобы не навлекать на себя месть готов. Через несколько месяцев он скончался.

На его место Теодохад назначил своего ставленника Сильверия, насквозь коррумпированного человека, выдающегося только тем, что он был сыном папы Гормизды. Когда Велизарий в 537 г. занял Рим, Сильверий был отправлен имперской властью в ссылку, а на его место Феодора поставила своего человека, Вигилия. Вигилий, выходец из видной римской аристократической семьи, был папским апокрисиарием (т.е. послом) при имперском дворе. Именно там он завоевал доверие Феодоры и заранее обещал ей в случае своего избрания папой поддерживать религиозную политику императора.

Итак, после изгнания готской власти из Италии сотрудничество римских властей казалось обеспеченным. Однако личная политика Феодоры, благодаря которой была достигнута предварительная договоренность между Анфимом, Феодосием Александрийским и Севиром, вдруг стала пробуксовывать: монофизитские партии получили слишком много влияния, а это было совершенно неприемлемо для Рима. Юстиниан вновь сменил тактику. Севир был отправлен в ссылку, его книги подверглись сожжению, и Халкидон начал насаждаться силой.

Феодосий Александрийский был привезен в Константинополь, где ему предложили принять Халкидон. Он отказался и был отправлен в ссылку, а Александрийским патриархом назначен халкидонец Павел, немедленно начавший такие жестокие карательные меры против монофизитов, что его пришлось сместить и заменить более мягким Зоилом. На антиохийский престол был возведен бывший царедворец Ефрем, который также начал вводить халкидонскую веру жесткими методами светского чиновника.

8. Однако, несмотря на строгую прохалкидонскую политику Юстиниана, тайные заигрывания Феодоры с монофизитами продолжились, но плоды их оказались совсем иными, чем Юстиниан когда-либо мог предполагать. Личная протекция, оказываемая Феодорой лидерам оппозиции, привела к непоправимо трагичным результатам: созданию параллельной иерархии и, следовательно, институционализации раскола.

Идея создания «подпольной» иерархии появилась среди противников Собора еще во время правления Юстина I. Она несла в себе далеко идущие экклезиологические последствия. Со времени апостолов епископство означало председательство в стабильной и постоянной евхаристической общине местной церкви, а при всех рукоположениях подразумевалось служение в таких конкретных и узнаваемых местных церквах. Каноническое законодательство IV-V вв. осуждает рукоположения ad personam, дающие право человеку совершать таинство, где ему вздумается. Фундаментальный экклезиологическйй принцип всегда определял христианское служение как церковную функцию, а не привилегию, дарованную кому-либо.

С 451 г. конфликт между православными и монофизитами воспринимался как конфликт внутри одной единой Церкви. Если верующий воспринимал епископа своим, он причащался, а если нет он воздерживался от причащения или переезжал на другое место. А имперской поддержкой поочередно пользовались, как мы видели, и та и другая стороны.

Положение дел начало меняться с 537 г. Еще во время правления Юстина ссыльный Севир Антиохийский писал Юлиану игумену одного из сирийских монастырей: «Во время гонения любой из боголюбивых епископов, исповедующих одну веру с нами и находящихся с нами в евхаристическом общении, может должным образом исполнять все нужды (т.е. и рукополагать. А.Д.) любого православного, испытывающего недостаток в чем-либо». Этот новый принцип начал весьма широко применяться Иоанном, епископом Телльским, уже в начале правления Юстиниана. Несмотря на совет, данный игумену Юлиану, сам Севир и более ответственная часть монофизитских лидеров, похоже, осознавали, что политика массовых рукоположений ad personam подразумевала новую экклезиологическую перспективу, которая сделает раскол постоянным, и поначалу медлили применять ее на практике. Но в конце концов Иоанн Телльский начал действовать. Были дни, когда он рукополагал по пятьдесят, сто, а иногда и по двести и по триста человек²⁵.

Итак, к 537 г. в отдаленных частях Сирии уже существовала параллельная монофизитская иерархия, хотя все главные кафедры были заняты халкидонцами. Севир и Иоанн Телльский скончались в 538 г. Приблизительно тогда же с помощью Феодоры в Константинополь под предлогом поправки здоровья был привезен патриарх Феодосий Александрийский, который с группой монофизитских монахов поселился на женской половине дворца, где в результате образовался настоящий монофизитский монастырь. Феодосий, окруженный многочисленной свитой и духовенством, начал действовать как глава всемирной монофизитской церкви. Конечно, Юстиниан не мог не знать об этом. Такой хитрый ход был предпринят для обеспечения будущего согласия, после того как будет найдена приемлемая для всех формула.

Но Феодосий, по-прежнему признаваемый своими сторонниками в качестве законного патриарха Александрийского, вместо того чтобы готовить восстановление единства, начал рукополагать других монофизитских епископов. Правда, поначалу он делал это весьма неохотно, и число их было невелико. Свою роль сыграли в этом процессе и политические соображения. На восточных границах Империи проживали два арабских племени, постоянно соперничающих между собой. Лахмиды традиционно тяготели к Персии и исповедовали несторианство, а гассаниды исторически были союзниками Римской империи. После Халкидона гассаниды оказались в монофизитском лагере. В 541 г. их вождь Аль-Харит (по-гречески Арета) посетил Константинополь и попросил поставить епископа для его племени. Так как стратегически этот союз был для Империи очень важен, отказать им было невозможно. Тут Феодосий был как бы «случайно» обнаружен в столице. Его попросили о небольшой услуге, и он рукоположил двух епископов: Феодора, епископа Босры, и Иакова Бар Аддая («Оборванца»), епископа Эдесского. Иаков Бар Аддай в течение 35 лет под видом нищего странствовал по всему Востоку и рукополагал епископов. За такую активную деятельность он получил прозвище «вселенского митрополита»²⁶.

Созданная им монофизитская иерархия существует и по сей день. Она с гордостью носит имя своего основателя Яковитская церковь. Нужно отметить, что именно установление параллельной иерархии является главным признаком укорененности раскола и делает его преодоление необычайно трудным, если вообще не невозможным.

Так религиозная политика Юстиниана и Феодоры вышла боком и привела к укоренению раскола. Несмотря на всю точность богословской интуиции Юстиниана, к концу его царствования ему противостояли не только несколько несогласных богословов, но и непокорные сопротивляющиеся массы, возглавляемые катакомбной иерархией, гордящиеся перенесенными гонениями и постепенно все более отождествлявшие свою религию не с греческой и римской культурой и соответствующими языками, а со своими собственными: сирским, армянским, арабским и коптским.

9. Наверное, самым важным событием во время столь эпохального для церковной истории правления Юстиниана был V Вселенский Собор. События, приведшие к его созыву, начались со споров об Оригене. Точные обстоятельства возникновения этих споров неясны.

Известно, что в 531 г. великий палестинский подвижник, сыгравший неоценимую роль в победе халкидонского христианства в Палестине, преп. Савва, в возрасте 92 лет прибыл в Константинополь просить помощи жертвам самарянского восстания, а также пожаловаться на беспорядки, чинимые в его Лавре, знаменитой Мар-Саба, монахами-оригенистами. Часть оригенистов даже отделилась и создала свой монастырь Новую Лавру. Но визит св. Саввы не привел к запрету деятельности оригенистов. Он даже обнаружил оригениста, Леонтия Византийского, среди монахов, сопровождавших его в столицу! Леонтий Византийский на самом деле был родом из Иерусалима, и его необходимо отличать от его современника православного богослова Леонтия Иерусалимского, который происходил из Константинополя.

После смерти св. Саввы, последовавшей через год после его визита в Константинополь, оригенисты попытались штурмом взять его Лавру. А через Леонтия, оставшегося при дворе и нашедшего там доступ к императору, они приобрели влияние в столице. Самый известный среди них, Феодор Аскида, лидер монахов Новой Лавры был избран епископом Кесарии Каппадокийской и стал придворным иерархом. Оба, Леонтий и Феодор, принимали участие в христологических дебатах (Леонтий, например, был активным участником диспута 532 г.) и даже написали несколько богословских трактатов в защиту Халкидона и, соответственно, против Нестория и монофизитов.

Оригенистские споры и беспорядки в Палестине продолжились, и в 543 г. после целого ряда событий сам Юстиниан опубликовал трактат против Оригена и оригенистов. Богословие Оригена было спорным при его жизни и оставалось таковым с тех пор. Он попытался выразить содержание библейской веры в терминах, понятных интеллектуалам, возросшим в традициях неоплатонической веры. Без его влияния достижения великих каппадокийцев были бы невозможны. Но такие идеи Оригена, как «вечное творение» Богом мира «интеллектов» или «душ» (νόες), предсуществование душ, конечное всеобщее восстановление (апокатастасис) и многое другое, никак не могли сочетаться с библейской православной традицией. Однако эти идеи составляли основу, сердце оригенистской метафизической системы.

Ориген, сохранявший широкую популярность среди монахов, особенно через своего последователя Евагрия Понтийского, был осужден на Александрийском Соборе (400 г.) под председательством Феофила Александрийского. Но оригенизм продолжал жить и оказывать влияние в монашеской среде. Оригенисты, считавшие себя духовной и интеллектуальной элитой, вполне осознавали, что их идеи были неприемлемы для многих, и скрывали свои философские и мистические убеждения, нарочно прибегая к туманным и двусмысленным выражениям. Шум, который св. Савва поднял вокруг их учения, был совсем не на руку их лидерам, и они стали искать способа, чтобы оправдаться.

Леонтий Византийский, пытаясь услужить императору, предложил ему свое решение христологической проблемы, способное, как он считал, примирить севериан и халкидонцев. Ознакомившись с ним, Юстиниан понял всю сложность предпосылок оригенизма. В разработках Леонтия было нечто полезное: например, он ввел новый термин, впоследствии использовавшийся Максимом Исповедником и Иоанном Дамаскиным: воипостасность (энипостатон), применимый в тех случаях, когда усия становится конкретной ипостасью. Такая терминология допускает наличие нескольких сущностей (природ) в одной ипостаси, что, в свою очередь, позволяет говорить о составной (или сложной) ипостаси (υπόστασις συνθετος).

Но все эти верные догадки появляются у Леонтия в совсем неправильном контексте. Оригенистическая традиция, представленная в особенности Евагрием, разработала особую христологию, основанную на фундаментальных метафизических предпосылках, о которых говорилось выше (см. главу об Оригене). Как и всякий оригенист, Леонтий верил в предсуществование душ. Душа и составляет человеческую природу (ибо материя тело есть следствие грехопадения). Так как творение было предсущественной реальностью, каждая душа до своего явления в видимом падшем мире извечно пребывает в «сущностном» общении с Богом. Это положение в равной степени относится к человеческой душе Христа, с тем лишь различием, что Его душа была единственной, которая никогда не отпадала от Бога и, следовательно, никогда не подвергалась разделениям и многообразию, связанным с грехом. На христологическом уровне это означает, что предсуществовавший Логос и предсуществовавшая душа-природа вместе составляют ипостасное единство. Следовательно, человечество Христа предсущественно и совершенно: предвечное единство Бога и тварных духов, расторгнутое грехопадением, сохранившееся в единственном числе в случае Христа, есть восстановление «идеального» человечества. В системе александрийского учителя воплощение не является принятием человечества Богом, но лишь явлением в падшем материальном мире предвечного единства Бога и человека. «Человечество» Христа, или Его «душа», объединено по сущности и по ипостаси с Логосом, поэтому тут «воипостасность» весьма призрачна. Леонтий, резко выступив против несториан и евтихиан, предложил Юстиниану изложенное выше разрешение проблемы, выразив надежду, что вводимое им понятие «сущностное единство» удовлетворит севериан-монофизитов, а использование слова «ипостась» умиротворит халкидонцев.

Однако в 531–543 гг. оригенистская христология воспринималась прежде всего как возрождение антиохийских идей Феодора Мопсуэстийского. Так, например, св. Савва обнаружил «несторианство» и «идеи Феодора Мопсуэстийского» среди монахов, прибывших с ним в Константинополь в 531 г. (они оказались оригенистами). Действительно, для оригенистов человечество Христа, Его предсущественная душа отличалась от Логоса не менее, чем душа любого человека, и, следовательно, во Христе не было особого «ипостасного единства», отличного от первоначального состояния всех душ и от их конечной участи в «эсхатоне». Более того, согласно оригенистской и евагрианской духовности цель молитвы и монашеской жизни в возвращении каждой человеческой души к этому восстановленному состоянию единства с Богом, состоянию, которое было сотворено изначально, состоянию, которое сделает ее равной Христу (поэтому они и назывались «исохристы», т.е. равные Христу).

Юстиниан и его советники открыли для себя, что оригенизм не может найти решения для христологических споров и что вообще он несовместим с Преданием Церкви. По своему обыкновению, Юстиниан опубликовал антиоригенистский трактат и обратился к патриарху Мине с предложением осудить оригенистов в десяти анафемах. В 543 г. в Константинополе прошел поместный собор под председательством Мины, на котором требование императора было даже перевыполнено: Ориген был осужден в 15 анафемах. В частности, осуждено учение о предсуществовании душ (в том числе идея, что человеческая душа Христа существовала до воплощения и что лишь Его тело произошло от Богородицы). Были осуждены и другие аспекты оригенистской эсхатологии например, учение об апокатастасисе, т.е. восстановлении и спасении всей твари неодушевленных предметов, ангелов, демонов, звезд и людей, как тождественных друг другу сферических духов, объединенных с сущностью Божества.

Вот язык некоторых из этих анафем: «Если кто говорит, что все разумные существа были сотворены лишь в виде бестелесных и совершенно нематериальных духов... что, утратив желание божественного созерцания, они обратились к дурному... облеклись телами разной степени совершенства и получили имена... и потому одни стали называться херувимами, другие серафимами... тот да будет анафема» (Анафема 2).

«Если кто говорит, что Бог-Слово... один из пресвятой Троицы, не есть Сам Христос, но является Им путем «использования», осуществленного утверждают они посредством уничтожения разума, связанного с самим Богом-Словом, который (разум) собственно и называют Христом; и если кто говорит, что Слово зовут Христом из-за этого разума, и что разум называют Богом из-за Слова да будет анафема» (Анафема 8).

Ориген был осужден, однако Феодор Аскида (оригенист-епископ Кесарии Каппадокийской), чтобы оправдаться от подозрений в несторианстве, начал будоражить придворные круги предложением принять новые меры против «антиохийской» христологии. Эта идея весьма понравилась и Юстиниану, который думал, как ответить достойно на обвинения монофизитов, что Халкидон реабилитировал «друзей Нестория» Иву Эдесского и Феодорита Киррского. Таким образом, оригенистские круги оказались несколько искусственно объединенными с проблемой «трех глав» (об этой проблеме см. в разделе 11 данной главы).

Единственной причиной, почему писания Леонтия Византийского не преданы забвению, был введенный им термин «воипостасность». Он стал применяться повсеместно, хотя и не в том смысле, который придавал ему Леонтий.

Вкратце этот новый смысл сводится к нижеследующему. Ипостась Слова восприняла человечество именно как Ипостась, как Личность. Бог не стал человеком по существу, ибо Отец и Дух не воплотились. Именно поэтому и только поэтому воплощенный Сын Божий представляет собой новое, воспринятое измерение Божественной Личности Логоса, и в Нем человечество становится собственным человечеством Его Личности. В таком контексте термин «воипостасность» можно применить к Личности Христа: человечество в Нем «воипостасировано».

Очень скоро Леонтий Византийский навсегда исчез со сцены, спасаясь от гонений на оригенистов, которые разразились после V Вселенского Собора. Но проблемы, вызванные оригенистами в Палестине, не прекратились после осуждения Оригена на столичном соборе 543 г. Во враждебных Юстиниану источниках сообщается, что Феодор Аксида продолжал поддерживать своих друзей-оригенистов в Новой Лавре. После смерти Нонна, оригенистского игумена Новой Лавры (547 г.), его самым радикальным последователям, известным под названием «исохристов», удалось провести своего кандидата, Макария, в патриархи Иерусалимские (552 г.). Конон, православный игумен лавры св. Саввы, обратился напрямую к Юстиниану с просьбой о помощи. Она пришла немедленно: Макарий был низложен и заменен Евстохием; Юстиниан также написал письмо всем епископам, собравшимся в Константинополе в связи с вопросом об осуждении «трех глав». В письме содержались пятнадцать анафем собора 543 г. и предложение вновь принять их на собрании всех епископов, находящихся в столице.

Текст анафем против Оригена не сохранился в деяниях V Вселенского Собора (до нас дошла только латинская версия «Деяний»). В них содержится лишь осуждение самого Оригена в длинном списке еретиков таких как Арий, Евномий, Македоний, Аполлинарий, Несторий и Евтих. Некоторые историки высказывают предположение, что имя Оригена было вставлено в этот список много позже, что он не был осужден на Вселенском Соборе и что если даже его и осудили на Соборе, то это осуждение не было официально одобрено папами. К этим аргументам любят прибегать и многие современные защитники идеи совместимости веры в переселение душ с христианством. Но, по преобладающему свидетельству современников, осуждение Оригена было повторено на V Вселенском Соборе. Хотя стенограммы заседания, на котором был осужден он и его последователи, не дошли до нас, практически единодушно в Предании Церкви Пятый Собор воспринимается как собор, осудивший «три главы» Оригена, Дидима и Евагрия.

10. Как мы уже отмечали, со смерти блж. Феодорита Киррского (466 г.) в халкидонской партии не было ни одного крупного богослова, покуда наконец при дворе Юстиниана не появился Леонтий Иерусалимский (не путать с Леонтием Византийским).

Христологические взгляды Леонтия Иерусалимского позволили установить подлинную связь между взглядами св. Кирилла и догматическими постановлениями Халкидонского Собора, и благодаря Леонтию халкидонская партия наконец-то формально согласилась отказаться от всяких двусмысленностей в отождествлении Ипостаси Христа с предсуществующей Ипостасью Логоса:

«В наше время Слово, облекши плотью Свою ипостась и Свою природу, которые существовали прежде, чем Его человеческая природа, и которые до создания мира были бесплотны, воипостасировало человеческую природу в Свою собственную Ипостась» (Леонтий Иерусалимский, «Против Нестория»).

Таким образом, согласно Леонтию Иерусалимскому, Слово восприняло не человеческую ипостась, а человеческую природу, общую для всех нас. Отличие Иисуса Христа от нас состояло в том, что в нашем случае общая всем людям человеческая природа всегда существует в конкретной и уникальной человеческой ипостаси. У Христа же такой ипостаси нет, Его Ипостась Божественное Слово, по образу Которого («по образу Божию») были сотворены все человеческие личности. Поэтому Он есть Новый Адам, представляющий собой все человечество. Если, согласно апостолу Павлу, наше спасение состоит в том, чтобы «быть во Христе», то в таком случае Христос должен объединять в Себе все человечество так, чтобы люди могли «иметь часть в Нем».

Христологическая система Леонтия Иерусалимского представляет собой попытку соединить идею Нового Адама с идеей Церкви как Тела Христова. В философских категориях эти концепции трудно поддаются выражению. К тому же необходимость примирить разногласия, вызванные нечеткой формулировкой халкидонского вероопределения, еще более затруднила задачу Леонтия, создавая опасность неправильного толкования его утверждений. И в самом деле, Леонтий не замедлил навлечь на себя упреки в монофизитстве. Эти упреки не вполне справедливы. С одной стороны, Леонтий, отвергая учение Аполлинария, утверждает присутствие во Христе человеческого интеллекта или духа. С другой стороны, он никоим образом не сомневается в исторической реальности человеческой природы Христа, которую он называет «своего рода личной (индивидуальной, особой) природой». Эта терминология выдает его неуверенность, связанную с необходимостью выразить в общих терминах уникальную реальность Христа настоящего, подлинного, совершенного Человека, но в то же время не обладающего человеческой ипостасью. Определяя ипостась как «природу, ограниченную общими свойствами», он описывает Ипостась воплощенного Слова как воспринявшую помимо изначальных Божественных свойств еще и новые, человеческие, тварные свойства. В результате получается, что после Воплощения она приобретает «более сложные свойства», нежели до воплощения: к Божественным свойствам Слова добавляются еще и человеческие свойства.

Хотя в богословском отношении определения Леонтия легко можно подвергнуть критике, однако его поиски ведут в правильном направлении и, несомненно, представляют некоторый прогресс в развитии христологической мысли. Как бы то ни было, Личность Христа настолько уникальна, что в приложении к Ней философский язык теряет всякий смысл. Выражение «Бог вочеловечился» само по себе содержит противоречие, а употребление терминов «единая ипостась» и «ипостасное единство» хотя и открывает безграничные философские возможности, в то же время неизбежно навлекает подозрение в монофизитстве. Но православная христология должна быть не только описанием Личности исторического Иисуса Христа, на чем настаивали антиохийцы, но и выражением спасения, принесенного Христом всем людям. Леонтий прекрасно осознавал важность сотериологического аспекта своей христологии, развивая его в полном согласии с христологией св. Кирилла.

11. Возникновение самой идеи нового собора связано с осуждением «трех глав». В 543 г. Юстиниан опубликовал эдикт с осуждением Феодора Мопсуэстийского, ряда писаний Феодорита Киррского и одного письма Ивы Эдесского. Каждому из этих лиц была посвящена глава эдикта. Отсюда и выражение «три главы» (κεφάλαια, capitula). Но, конечно, вскоре «главы» стали ассоциироваться и с «головами» (κεφαλή, caput), так как речь шла о посмертном осуждении трех человек.

Как уже было отмечено выше, монофизиты постоянно обвиняли Халкидонский Собор в несторианстве не столько даже из-за самого ороса, сколько из-за того, что многие халкидонцы затруднялись принять кирилловский теопасхизм, а также из-за того, что Собор официально реабилитировал двух критиков Кирилла епископов Феодорита и Иву. Так как Юстиниан надеялся прийти к подлинному богословскому согласию между двумя партиями, он должен был найти достойный ответ на эти обвинения. Поддержка им скифских монахов в их утверждении, что воистину «Один из Святой Троицы пострадал во плоти», была первым шагом. Второй шаг был предпринят в 543 г., когда, решительно отвергнув оригенистское решение проблемы, Юстиниан опубликовал уже упомянутый выше декрет о «трех главах», спровоцировав таким образом начало серьезных богословских споров по этому вопросу, которые завершились принятием соборного определения 553 г.²⁷

Богословие Юстиниана не возникло на пустом месте и не было вдохновлено монофизитами, как любят утверждать либеральные протестантские историки. Статус и авторитет антиохийского богословия по отношению к св. Кириллу подвергался критике не только со стороны севериан, но и изнутри халкидонских кругов. Еще в 435 г. патриарх Константинопольский Прокл в своем весьма авторитетном «Томосе к армянам» охарактеризовал христологию Феодора Мопсуэстийского как «непрочную паутину» и «словеса, написанные водой». В 520 г., т.е. в самый разгар халкидонской реакции, император Юстин I отозвался о Феодорите как о «человеке, повсюду обвиняемом в ошибках в вере», ибо он, вместе с Феодором Мопсуэстийским, был связан с Несторием. Таким образом, как и в других случаях, Юстиниан не выдумывал новый вопрос, но пытался разрешить реальную проблему в отношениях с монофизитами.

Естественно, возникал вопрос: можно ли осуждать посмертно, причем людей, которые, подобно Феодору Мопсуэстийскому, скончались более века назад (428 г.) в общении с Церковью (хотя прецедент уже был создан в случае Оригена)? На это сторонники осуждения «трех глав» отвечали, что Церковь есть Церковь живых и мертвых и вправе выносить суждение о каждом своем члене.

Но другие вопросы были куда более серьезными. Как можно говорить об осуждении Феодорита и Ивы, оправданных Халкидоном? Более того, Феодорит Киррский вообще был повсеместно признан как известный герой в борьбе против монофизитства и исповедник веры. Можно ли было осудить их, не бросив тень на сам Собор? И, наконец, не использовал ли Юстиниан, подобно Зенону и Анастасию, свою имперскую власть, чтобы навязать Церкви промонофизитскую политику?

На это защитники осуждения «трех глав» отвечали, что были осуждены не сами лично Феодорит и Ива, а лишь часть их писаний, и именно та часть, которая противоречила учению св. Кирилла или была направлена либо против него лично, либо против Эфесского Собора. Защитники осуждения «трех глав» отмечали, что, так как Феодорит и Ива осудили на соборе Нестория, значит, они сами и осудили все, что было «несторианского» в их писаниях. В конце концов, после обстоятельных дебатов, все восточные патриархи согласились с этими доводами и подписали «три главы».

Однако на Западе эти же доводы не сработали. Для Запада, занявшего фундаменталистскую «халкидонскую» позицию (вполне сравнимую с фундаменталистской-кирилловской позицией севериан), это было новое нападение на Халкидон. О том, кто такие Феодор, Феодорит и Ива, почти никто не знал ничего, кроме того, что они были халкидонцами. Логика позиции «западных» тут была такая: «Мы никаких «трех глав» не читали, но Халкидон оправдал этих трех сирийских епископов, чего же вам еще нужно? Или вы опять хотите отречься от великого Собора и томоса папы Льва?»

Диакон Стефан, папский посол в Константинополе, прервал общение с патриархом Миной. Два западных епископа, проживавшие в столице на положении беженцев Датий Медиоланский и Факунд Гермианский (Африка), резко высказались против осуждения «трех глав». Их мнение выражало позицию большинства епископов в Италии и Африке. Папа Вигилий друг и ставленник Феодоры пытался выждать, ничего не предпринимая, но два римских диакона, Анатолий и Пелагий, обеспокоенные его бездеятельностью, решили форсировать события. Они написали в Африку, предлагая созвать там собор, чтобы вынести решение по поводу того, что казалось им новым заговором против авторитета Халкидонского Собора. Ответ на их запрос был составлен карфагенским диаконом Фульгентием Феррандом. Там провозглашалось, что Феодорит и Ива были полностью оправданы их реабилитацией на Халкидонском Соборе и что все решения Собора были так же, как и Писание, непосредственно вдохновлены Св. Духом.

В этот критический момент Юстиниан осознавал, что дальнейший прогресс его плана зависел от одного человека папы Вигилия и что возвышение папского авторитета, которым он занимался еще со времени правления Юстина I, теперь наконец сыграет свою роль: папа обеспечит послушание Запада и, таким образом, исполнит обещания, данные им Феодоре перед своим восхождением на римский престол.

Однако Вигилий, видя столь единодушное неприятие «трех глав» на Западе, медлил и не давал ответа. Юстиниану пришлось послать ему весьма настойчивое приглашение посетить столицу, от которого папа уже не смог бы отказаться: в 545 г. в Рим прибыл отряд имперских солдат, чтобы с почетом повезти Вигилия в Константинополь. Он тянул как мог и ехал туда больше года; очень долго он пробыл в Сицилии, где собрались западные епископы, требовавшие от него не поддаваться имперскому давлению. Папа также сделал остановку в Патрасе, где он хиротонисал Максимиана ставленника Юстиниана на Равеннскую кафедру. Во время долгого отсутствия папы Максимиану удалось весьма возвысить престиж своего города как центра имперской администрации в Италии, даже над престижем опустевшей римской кафедры. Бедный папа был зажат в угол!

В начале 547 г. папа прибыл в Константинополь. Его встретили с невероятной помпой. Тем не менее вначале Вигилий решил сопротивляться и, по совету своих западных помощников, прервал общение с патриархом Миной. Тот в ответ также вычеркнул имя Вигилия из диптихов.

Однако через полгода папа начал понимать всю отчаянность своего положения: обещания, данные Феодоре, нужно было выполнять, в Рим возвращаться он не мог (Рим в 546 г. был захвачен новым королем готов Тотилой). Вигилий пошел на попятную: он совершил совместную литургию с патриархом Миной и дал Юстиниану секретные письменные обещания осудить «три главы», если будет созван собор под его председательством.

Юстиниан дал ему такую возможность: в 548 г. был созван собор из 70 епископов, пока еще не принявших осуждение «трех глав». Папа занял кресло председательствующего и зачитал написанный им документ «Юдикатум» («Judicatum»), в котором осуждались «три главы» и вновь, в самых сильных выражениях, утверждался Халкидон. Однако происшедшее недолго удовлетворяло Юстиниана: наконец-то он понял, что папская власть совсем не пользовалась таким авторитетом на Западе, как ему казалось. Большая часть западных епископов напрочь отвергла «Юдикатум». Написанные Факундом Гермианским «Двенадцать книг в защиту трех глав» получили самое широкое распространение, и даже римские клирики, прибывшие с Вигилием в Константинополь, отказались сослужить ему в Св. Софии на Рождество 549 г.

Епископы в Италии, Африке, Далмации, Иллирии и Галлии высказывали резкие протесты. Карфагенская церковь даже отлучила папу Вигилия впредь до раскаяния и послала протест Юстиниану. Юстиниан (Феодора скончалась в 548 г.) понял, что одного авторитета папы недостаточно. Он стал готовиться к созыву Вселенского Собора. Попутно Юстиниан предпринял меры, чтобы убрать лидеров оппозиции: Репарат Карфагенский (Карфаген был центром непринятия идеи Собора) был отправлен в ссылку, так же как и Зоил Александрийский, вдруг отказавшийся от поддержки осуждения «трех глав».

Тем временем Вигилий вновь переменил позицию. Он объявил об отзыве «Юдикатума» и от страха перед имперским возмездием спрятался в церкви св. Петра в Константинополе (что было весьма символично). Последовала безобразная сцена. Полиция пыталась силой вытащить его из алтаря. Вигилий, который был крупным и физически сильным человеком, ухватился за одну из ножек престола и не отпускал, покуда она не подломилась и престол едва не обрушился на него. Народ, возмущенный таким безобразием, напал на полицию, и она ретировалась. Лишь после того как великий полководец Велизарий, завоеватель Италии, лично дал папе гарантии безопасности, тот согласился вернуться в свой дворец. Вскоре после этого папу посадили под домашний арест. 23 декабря 551 г. он бежал вторично и нашел новое убежище в церкви св. Евфимии в Халкидоне (вновь весьма символично: в этой церкви проходил IV Вселенский Собор), откуда стал рассылать письма по всей Империи с жалобами на все насилия, которые ему приходится претерпевать, и с призывами ко всем верным хранить верность четырем Вселенским Соборам.

Лишь после новых гарантий и после личных извинений, принесенных патриархом Миной и Феодором Аскидой, он вернулся в Константинополь и, одобрив исповедание веры нового патриарха Константинопольского Евтиха, вступил с ним в общение.

Собор собрался в Св. Софии в 553 г. Он не был продолжительным: первое его заседание было 5 мая, а восьмое и последнее 2 июня. На нем присутствовало всего 145 епископов, опять большей частью восточные (лишь пять епископов были из Африки и еще три из Иллирика), в том числе патриархи Константинопольский, Александрийский и Антиохийский и легаты Иерусалимского (Евстохий Иерусалимский не мог отлучиться из своего города из-за проблем, создаваемых оригенистами). Вигилий, почувствовав свою силу, отказался прибыть на Собор, заявив, что там нет достаточного числа западных епископов. В истории Церкви это был второй Собор (после Собора 381 г.), признанный Вселенским, на котором не только не было представителей римского престола, но и который собрался вопреки пожеланиям пап.

На первом заседании, проходившем под председательством Евтихия Константинопольского, было зачитано письмо императора, написанное в несколько извинительном тоне. Юстиниан писал, что все его предыдущие действия эдикты, имперское исповедание веры и т.д. были не более чем консультацией с епископатом, что он провел переговоры со всеми патриархами, включая папу, и что все они согласились осудить «три главы», и теперь лишь остается официально утвердить это всеобщее решение на Соборе.

Отцы Собора решили предпринять новую попытку, чтобы обеспечить присутствие Вигилия. Ему было послано три очень почтительных приглашения, доставленных лично тремя патриархами и высокопоставленными имперскими чиновниками. Тем не менее он отказался прийти и через несколько дней прислал императору изложение собственного мнения по поводу «трех глав» Constitutum, подписанное шестнадцатью епископами и тремя римскими клириками, в том числе ученым-диаконом Пелагием. В этом документе осуждалось шестьдесят положений из трудов Феодора Мопсуэстийского, но папа наотрез отказывался осудить Феодора лично, так как он умер в общении с Церковью и так как мертвых нельзя отлучать от этого общения. Более того, писал Вигилий, ни Феодорит, ни Ива не подлежат осуждению, так как они были полностью оправданы Халкидонским Собором. Папа Вигилий завершил Constitutum анафемой против тех, кто выступает за осуждение «трех глав».

Юстиниан отказался признать Constitutum легитимным документом, заявив, что располагает письменным свидетельством, что Вигилий уже сам осуждал «три главы», и, таким образом, написав Constitutum, папа лишь осудил самого себя. На седьмой сессии император действительно предъявил Собору несколько писем Вигилия, в которых тот отстаивал мнение, выраженное в 548 г. в «Юдикатуме», и секретные обещания Вигилия (данные в 550 году), где он «на Четырех Евангелиях» клялся Юстиниану сделать все для осуждения «трех глав». На основании этого Вигилий, как осуждавший «три главы» в течение семи лет, а теперь противящийся соборному волеизъявлению Церкви, был низложен и отлучен от причастия. Приняв такое решение, отцы Собора заявили, что оно служит сохранению единства с апостольской кафедрой Ветхого Рима, так убирает с нее лицо, недостойно ее занимающее.

На последнем, 8-м заседании Собора (2 июня) был принят итоговый документ, завершающийся 14 анафемами. В документе одобрялось направление политики Юстиниана в последние годы. Четыре Собора были вновь провозглашены Вселенскими; было утверждено кирилловское понимание Халкидона; использовались теопасхитские формулы; были приняты 12 анафем против Нестория и даже, наряду с халкидонским оросом о «двух природах», знаменитая кирилловская формула «одна природа Бога-Слова воплощенная» была признана допустимой и законной, если принимать ее в свете халкидонского определения: специально оговаривалось, что тут свт. Кирилл употреблял слово «природа» в смысле «ипостась». Тем самым халкидонская формула была истолкована в приемлемых для всех смыслах, открывая дорогу для примирения с монофизитами. Осуждение «трех глав» приняло форму, которую дал ей Юстиниан: Феодор Мопсуэстийский был осужден лично; у Феодорита и Ивы была осуждена лишь часть их писаний письма Феодорита, направленные против Эфесского Собора и св. Кирилла, а также письмо Ивы к Марию Персу.

Благодаря наработкам Леонтия Иерусалимского был сохранен весь вес кирилловской сотериологии: Бог Нового Завета не просто Небесный Творец и Судия, Он любит Свое творение и лично делает плоть человеческую Своей Собственной, даже в ее падшем состоянии и даже в самой смерти, чтобы вернуть творение в общение с Собой. А благодаря неосуждению личности блаженного Феодорита Киррского, чья героическая борьба против Евтиха осталась неотъемлемой частью Церковного Предания, так же как и учение об «обожении» свв. Афанасия и Кирилла, были сохранены и все лучшие достижения антиохийской экзегезы.

Конечно, такая позиция подразумевала некий методологический и терминологический плюрализм. Согласно V Собору, можно говорить и о «единой природе Бога Слова воплощенного», и употреблять халкидонскую терминологию. Можно даже согласиться с Севиром, что две природы различаются лишь «умственно» (εν θεωρία), если принять и то, что обе они сохраняют все свои характеристики, конкретно явленные в жизни Христа.

Этот подход был подлинно «кафолическим» и Собор подлинно вселенским, ибо он ради отпавших согласился на плюралистическое использование терминов, признав, что ни один из них не в состоянии выразить единую Истину. В этом смысле решения 553 г. можно назвать «экуменическими» в лучшем смысле этого слова, ибо они были приняты во многом ради заблудших, дополняя умолчания и терпеливо разъясняя то, что кого-то ранее могло скандализировать.

Папа Вигилий через 6 месяцев сдался: он написал покаянное письмо патриарху Евтихию и присоединился к решениям Собора. Сославшись на пример блж. Августина, также написавшего «Retractationes» («Отречение») он заявил, что дальнейшее изучение отцов убедило его в еретичестве «трех глав» и теперь он также их анафематствует. 23 февраля 554 г. он опубликовал «Второй Constitutum», где повторил вышесказанное, заявив о своей верности Халкидону и выразив сомнение в подлинности письма Ивы к Марию. Это последнее мнение, направленное на сохранение авторитета Халкидонского Собора, поддерживалось и самим Юстинианом и допускалось в определении 553 г.

После всех этих событий имя Вигилия было восстановлено в диптихах, и он направился назад в Рим, благо тот в 552 г. был вновь занят византийскими войсками под командованием второго великого имперского полководца Нерсеса. Однако по пути домой папа умер в Сиракузах в 555 г.

На Востоке собор был легко принят всеми, кроме монофизитов, они так и не смогли поверить, что принятие Халкидона не станет отступлением от св. Кирилла: раскол уже был укоренен, а необходимое взаимное доверие между «имперской» Церковью и монофизитскими общинами, после всех правительственных вмешательств в епископские назначения и смещения, после кровавых столкновений на улицах Александрии и других городов было безвозвратно утеряно.

На Западе противление Собору исходило из лагеря халкидонцев. Но западный халкидонизм сильно отличался от восточного. Латинские богословы лучше понимали язык «Томоса Льва», чем св. Кирилла. Они не только не видели необходимости в осуждении никому не известных давно почивших восточных епископов, о которых они знали лишь то, что те боролись против монофизитства и поддерживали Халкидон, но и считали такое осуждение чрезвычайно опасным. И, наконец, относясь к Римской Церкви с законным почтением, западные епископы вовсе не считали, что одобрение Собора 553 г. Вигилием служило в той или иной степени гарантией его истинности.

На Западе, в особенности в тех провинциях, которые были освобождены его армиями, Юстиниан использовал самые жесткие меры для признания Собора. Целый ряд африканских и иллирийских епископов был отправлен в ссылку. Однако север Италии, объединенный вокруг Павлина, митрополита Аквилейского, оказал резкое сопротивление. К Аквилее присоединились епископы Лигурии, Эмилии, Венеции, Истрии и Далмации, а также те из иллирийских епископов, которым удалось бежать от имперского гнева.

Начался раскол, и так как север Италии в 568 г. был завоеван арианами-ломбардами, Аквилейский раскол не мог быть подавлен силой и существовал до VII в.

В самом Риме на престол взошел новый папа диакон Пелагий, который вместе с Вигилием был в Константинополе и постоянно советовал ему противиться осуждению «трех глав». В 553 г. он был арестован. К 555 г. Пелагий признал необходимость осуждения «трех глав». Естественно, его популярность на Западе сразу же резко упала, и 16 апреля 556 г. римский полководец Нерсес смог отыскать лишь двух епископов, которые и хиротонисали его как папу. Он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить отход Северной Италии во главе с Павлином Аквилейским от общения с Римом.

12. Было бы анахронизмом объяснять непосредственное вмешательство императора Юстиниана в богословские дебаты его времени как действия циничного политического деятеля, заинтересованного прежде всего в административном порядке и эффективном правлении. И он, и его жена Феодора считали, что решение этих христологических вопросов необходимо как для подлинного духовного благосостояния общества, так и для их собственного вечного спасения. Насильственные меры, которые Юстиниан считал необходимым предпринимать против тех, кто ему противился, были выражением обязанностей христианского императора, как он сам их понимал: награждать добродетель и исправлять ошибки своих подданных. Он не считал непогрешимым лично себя и, следовательно, довольно часто менял тактику, но и не считал, что кто-либо иной может быть свободен от ошибок. Император, безусловно, принимал традиционную христианскую концепцию, что епископский собор был самым высоким и наиболее надежным свидетельством об Истине, хотя иногда считал, что заранее знает это свидетельство, и пробовал посредством своих эдиктов о вере провести его в жизнь «дешевле» и быстрей. Характерно, что ни один из этих эдиктов не был принят Церковью сам по себе, в конце концов все они обсуждались (и иной раз достаточно жестко) на собраниях епископов.

Возможно, лучшей иллюстрацией к личному увлечению Юстиниана богословскими вопросами является его неожиданная попытка в самом конце своей жизни навязать Церкви учение афтартодокетизма. Историк Евагрий пишет об этом эпизоде в трагических тонах: «Юстиниан, уклонившись от прямого пути учения Церкви, впал в терние и пошел по пути, чуждому апостолам и отцам». Никакой политической причины для такого шага Юстиниана не было. Афтартодокетизм был учением, которого придерживались некоторые монофизиты, утверждавшие, что Тело Христа было нетленным (αφθαρτος) еще до Его воскресения и что, следовательно, Его человеческая жизнь на земле радикально отличалась от жизни других людей. Он не мог по-настоящему уставать, страдать и жаждать, говорили афтартодокеты, ибо это характеристики тленности природы: Он лишь особым усилием воли всякий раз соглашался испытать голод, жажду, усталость, боль и т.п. Отсюда и вторая часть этого слова, напоминающая нам о древней гностической ереси, учившей о том, что воплощение и страдания Христа были лишь чем-то кажущимся, нереальным²⁸. Севир резко отвергал афтартодокетизм и боролся против него, споря с его автором Юлианом Галикарнасским и египетскими гайанитами. Тем не менее афтартодокетизм не был специфически монофизитским учением, ибо некоторые его последователи, включая самого Юстиниана, были убежденными халкидонцами.

Престарелый император был готов опубликовать эдикт в поддержку афтартодокетизма и даже успел отправить в ссылку патриарха Евтихия, выступившего против этого. В Антиохии патриарх Анастасий собрал собор ста восьмидесяти епископов, также выступавших против действий императора. Однако, похоже, Юстиниан не успел издать эдикт, так как 14 ноября 565 г., в возрасте 82 лет, он скончался.

Такая личная вовлеченность в богословские проблемы несомненно, в случае афтартодокетизма весьма ошибочная проясняет общую канву религиозной мысли Юстиниана. Современные историки не слишком его жалуют, отмечая, в частности, «зигзагообразные» свойства его политики. Однако, за исключением афтартодокетизма, эти «зигзаги» касались тактики и методов, а не содержания. Юстиниан никогда и не думал отказываться от Халкидона, но с самого начала своего правления считал, что было бы исторической и богословской ошибкой толковать Халкидон как отказ от св. Кирилла Александрийского. Мы уже неоднократно отмечали, что ни отцы Халкидонского Собора, ни папа Лев и не думали отступать от св. Кирилла. Однако, несмотря на этот «кириллизм» Халкидона, старая христология Феодора Мопсуэстинекого, которая действительно никак не могла быть совместима с кирилловской, продолжала процветать в определенных кругах, и ее приверженцы могли получать некоторое внутреннее удовлетворение, толкуя халкидонское определение в своем смысле. Выше уже отмечалось, что на самом деле Феодор Мопсуэстийский, а не Несторий был настоящим учителем и лидером того, что в V и VI вв. условно называлось «несторианством». Более того, христиане, прошедшие школы Эдессы и Нисибина и после триумфа Кирилла в 431 г. эмигрировавшие в Персию, те, кого мы называем несторианами, сами практически не ссылались на имя злосчастного патриарха Константинопольского, но лишь почти исключительно на Феодора.

Если действительно, как считают современные историки, монофизиты-севериане не отходили от кирилловской христологии, разве Юстиниан был неправ, пытаясь отвести от халкидонского православия подозрения в «несторианстве»? И разве не необходимо было, чтобы достичь этого, осудить Феодора точно так же, как осудили монофизиты собственного экстремиста Евтиха, и отвергнуть те писания халкидонских богословов Феодорита и Ивы, которые если и не были «несторианскими», то уж, во всяком случае, «мопсуэстийскими»? Неизбежность этого решения и подтвердилась тем, что приняли такие уважаемые в VI в. фигуры из халкидонского лагеря, как патриарх Ефрем Антиохийский, александриец Нефалий и Леонтий Иерусалимский, которые искренне приняли постановление V Вселенского Собора.

Конечно, гораздо сложнее защищать насильственные методы, использованные Юстинианом, и изворотливость политики Феодоры в вопросах церковных. Но Юстиниан был сыном своего века и ничем в этом не отличался от практически всех своих современников. Винить следует не столько его лично, сколько всю византийскую имперскую идеологию и систему, а также вообще все формы теократических обществ, весьма распространенных на Востоке и на Западе вплоть до начала новой истории.

Тем не менее следует признать, что как гражданская, так и церковная политика Юстиниана в конце концов окончилась провалом. Запад надолго удержать не удалось, а Империя была слишком обескровлена, чтобы противостоять новым опасностям. Но тогда вряд ли кто-то смог бы предвидеть это.

Тактические уступки Феодоры привели к созданию отдельной монофизитской церкви, что сделало восстановление единства куда более сложным делом, а использование военной силы и административных мер превратило лояльную оппозицию в фанатичное движение сопротивления. И дипломатические, и насильственные меры, применявшиеся имперскими властями, нейтрализовали возможный эффект разумного «экуменического» подхода, выраженного на соборе 553 г.

Результаты были трагичными. Монофизиты окопались в формальных границах кирилловской христологической терминологии, наотрез отказываясь признать, что Халкидон, поддерживая целостность отличимой и активной человеческой природы Христа, лишь усилил утверждение св. Кирилла, что «Один из Святой Троицы истинно (т.е. по-человечески) был рожден от Девы Марии и истинно (т.е. по-человечески) страдал на Кресте». Те, кто отвергали Халкидон, на самом деле отвергали ту кафолическую терминологическую гибкость, которая делает Предание церкви живым Преданием, всегда с любовью открытым для обсуждения проблем, которые могут тревожить братьев, также нуждающихся в спасении. Этот «братолюбивый дух», заботящийся о единстве с православным Западом, был выражен как в Халкидоне, так и на V Соборе. Но Собор состоялся слишком поздно, и даже вся добрая воля, выраженная на нем, не смогла предотвратить раскола.

О Юстиниане часто говорят как о последнем римском императоре и первом византийском василевсе. В истории он остался не только как император-богослов, но в первую очередь как законодатель. Его знаменитый Кодекс вместе с дигестами и новеллами, т.е. новыми законами, отразил его мечту о вселенском и христианском римском порядке. Через него римское право стало доступным и Западу, и Востоку, начиная с периода раннего средневековья, и через законодательство Наполеона дошло до сегодняшнего дня.

Трудно переоценить вклад Юстиниана в историю церковных институтов, в дисциплинарное и нравственное законодательство, в византийское и средневековое понимание Церкви и общества. Основное направление законодательства Юстиниана следовало принципам, установленным во время Константина и Феодосия I (см. выше). Но вклад Юстиниана был куда более всеобъемлющ. Несколько разделов Кодекса посвящены в мельчайших подробностях церковной собственности, обязанностям клириков, правам епископов в различных гражданских процессах, монашеской дисциплине и ограничениям в правах, накладываемым на еретиков. 6-я и 123-я новеллы являются полным уставом имперской Церкви, который основывается прежде всего на существующем каноническом праве, разработанном на соборах, но также покрывает области, не затронутые соборными канонами. Наиболее известны правила о запрете женатых епископов и формулировка пентархии. Мы уже говорили о нежизненности и «идеальности» этой теории: например, в нее никак не вписывались Кипр, Юстиниана Прима, восточные христианские церкви и монофизиты; да и Рим никак не мог называться патриархатом Запада. На самом деле, результатом всей деятельности Юстиниана стало фактическое первенство Константинополя на Востоке и резко сократившийся авторитет других древних восточных патриархатов.

Но, наверное, чтобы понять подлинное видение Юстиниана, надо посетить поражающие воображение сохранившиеся места, свидетельствующие о масштабах его строительной программы. Среди самых известных из них мозаики в Равенне и монастырь Преображения Господня (сейчас более известный под именем св. Екатерины) в Синайской пустыне, построенный Юстинианом на месте, где Бог говорил с Моисеем из неопалимой купины. Монастырь должен был стать форпостом халкидонского христианства в пустыне близ Красного моря, населенной арабскими племенами. Главная базилика монастыря была построена для поминовения Феодоры. И сейчас надписи на внутренней стороне потолочных балок гласят: «Упокоению со святыми блаженной памяти императрицы Феодоры» и свидетельствуют о трогательной любви императора к своей жене, соратнице и верной спутнице жизни.

Но, конечно, самое главное творение Юстиниана это «Великая церковь» собор Св. Софии. Главная базилика имперской столицы, посвященная Христу Премудрости Божией (1Кор.1:24), была впервые построена Констанцием. Она уничтожена огнем в 404 г. во время волнений, связанных со ссылкой св. Иоанна Златоуста, и заново отстроена Феодосием II, но во время восстания «Ника» в 532 г. опять полностью сгорела. Новый, великолепный храм был воздвигнут за 5 лет (532–537) архитекторами Артемием Тральским и Исидором Милетским и освящен на Рождество 537 г.

Наполненный светом громадный интерьер Великой церкви венчался гигантским куполом, символизировавшим нисхождение Неба на Землю. Стены были украшены золотыми мозаиками и разноцветными мраморными плитами. Массивные колонны были свезены с разных концов Империи, в том числе даже из разрушенного храма Зевса в сирийском городе Баалбеке. Надпись на золотом престоле гласила: «Твоя от Твоих Тебе приносяще рабы Твои император Юстиниан и Феодора».

Впечатление, производимое собором (самым большим в христианском мире до XII в., когда началось сооружение гигантских готических соборов на Западе), было таковым, что до самого падения Константинополя в 1453 г. он оставался духовным центром всего восточного Православия.