Династия Ласкаридов

«Редко в истории проводились более последовательные мероприятия, чем раздел поверженной Византийской империи», – писал один автор; и он, конечно же, прав¹. В 1204 г. на территории Византии помимо Латинской империи образовался целый ряд самостоятельных государств, совершенно не связанных между собой никакой общей идеей. На землях, где обосновались крестоносцы, заметно от других выделялись королевство Фессалоникийское (Бонифаций Монферратский) и герцогство Афинское (Отто де ля Рош). Рядом с ними расположился Иконийский султанат (Кей-Хозров I) и Второе Болгарское царство (Иоанн I Калоян).

Чуть позднее на Пелопоннесе выделится княжество Ахайа, основанное Гийомом Шамплиттом (1205–1209) и Готфридом І Виллардуэном Младшим (1209–1229). Однако последний скончался в 1209 г., и Готфрид Виллардуэн, воспользовавшись случаем, взял правление Ахайи в свои руки. В 1218 г. ему наследовал старший сын Готфрид II (1218–1246), а затем младший сын Вильгельм (1246–1278). Все они были высокообразованными и умными людьми, умевшими организовать добрососедские отношения латинян с местным населением. Князья Виллардуэн твердой рукой сдерживали алчность своих рыцарей и гасили церковные расколы, а потому страна быстро оправилась от былых потрясений и чрезвычайно расцвела, принося своему правителю до 100 тысяч золотых монет ежегодного дохода².

Из византийских владений, помимо воли Латинского императора созданных на осколках Восточной Римской империи, следует отметить Эпирский деспотат. Основатель этого государства Михаил I Комнин Дука (1205–1215), незаконнорожденный сын севастократора Иоанна Дуки, приходился родственником сразу трем царственным фамилиям – Комнинам, Ангелам и Дукам, а потому использовал три имени. В молодости он был отдан заложником к Германскому королю Фридриху I Барбароссе, затем служил по финансовому ведомству в Малой Азии. Но настоящую известность, хотя и «черную», Михаил получил после перехода на сторону Иконийского султана. Во главе шайки турецких разбойников он настолько активно грабил окрестности Меандра, что в 1201 г. Византийский царь был вынужден направить против него целое войско. Затем мятежный аристократ вернулся в Северную Грецию, где имел множество родственников по линии жены и отца, правителя фемы Этолии и Никополя. После взятия Константинополя Михаил явился к Бонифацию Монферратскому, которому обещал завоевать весь Эпир, и тот поверил. Но вместо этого Михаил быстро привел в повиновение себе области, густо заселенные греками, и вскоре предстал в качестве самостоятельного правителя, который в глазах местного населения стал олицетворять борьбу с ненавистными латинянами. Даже поражение под Кундуром от пилигримов не подорвало веру эпирцев в своего правителя. Впрочем, пока еще Михаил Ангел Комнин Дука не решался принять титул «императора», именуясь «деспотом»³.

Первоначально территория деспотата простиралась от Диррахия на севере до Коринфского залива на юге. Столицей государства являлся город Арта. Во внутреннем управлении Эпирский деспотат использовал уже созданную ранее византийскую административную систему. Окруженный многими врагами – болгарами, крестоносцами и венецианцами, Михаил I был вынужден сразу же создавать мощную армию, способную противостоять им. Деспот полагал себя самостоятельным правителем, и церковная иерархия Эпира считалась независимой от кого бы то ни было. По приказу Михаила I местные митрополиты приступили к рукоположению епископов. Хотя это было относительно сильное государство, никаких враждебных действий со стороны Эпирского деспота при Михаиле I по отношению к Никейской империи, о которой речь пойдет ниже, пока не наблюдалось, хотя впоследствии ситуация резко изменится⁴.

Другим активным участником тех далеких событий являлась Трапезундская империя, где правил внук Византийского императора Андроника I Комнина Алексей I (1204–1222), создавший династию «Великих Комнинов». Это новое греческое государство первоначально возникло из двух частей – фемы Халдии, где правил Алексей Комнин, и земель Пафлагонии и Ираклии Понтийской, которыми владел его брат Давид. Отделенная от Никейской империи сельджукскими владениями, она вскоре вышла из борьбы за право стать центром объединения византийцев, став самостоятельным государством с автономными интересами. Однако претензии «Великих Комнинов» называться единственными легитимными Римскими василевсами не прекращались долгое время, что впоследствии создало много напряженных отношений между ними и правителями Никейской империи, о которой речь пойдет ниже⁵.

Помимо этих политических образований и их правителей, в Мосиполе еще проживал престарелый Алексей III Ангел Комнин, а в Чорлу (Цуруле) прятался Алексей V Дука Мурцуфл. В Филадельфии в качестве независимого государя утвердился Феодор Манкафа, в долине Меандра – Мануил Маврозом, а в Сампсоне у Милета – Савва Асидин. В Самсуне правил Феодор Гавра, потомок Таронских князей. На Родосе титул кесаря принял Критский архонт Лев Гавала. Впрочем, в описываемых нами событиях никакой самостоятельной роли они не играли⁶.

Но если три греческих государства разом, как конкуренты, претендовали на роль объединяющего центра византийской нации, то интересы и замыслы правителей латинских государств во многом отличались друг от друга. Император Балдуин I мыслил свое государство на западно-феодальный манер: единый государь на фоне ленных наделов независимых вассалов. Но в действительности он стал номинальной фигурой на фоне могущественных ленников, число которых достигло 600, поскольку сам оказался отстраненным от раздачи земельных наделов. По этой причине Балдуин I не мог создать и полноценной армии – она формировалась исключительно совместным Франко-венецианским Советом. И хотя император по должности возглавлял его, секретарем Совета являлся правитель венецианской части Константинополя.

Этот Совет имел власть большую, чем Балдуин, поскольку мог отменять его распоряжения и руководить военными действиями. Был принят и основной закон Латинской империи «Assises de Romania», скопированный с Иерусалимского законодательного свода. Для споров императора с ленниками был создан специальный суд, и в итоге Балдуин мог считаться лишь председателем Совета среди других дворян нового государства. Руководимый во всем грекофобом Дандолом, Латинский император совершенно не ставил в расчет византийцев и их интересы – для него они являлись подданными его ленников, не более того. И хотя формально было провозглашено равенство Восточной и Римско-католической церквей, в скором времени почти весь греческий епископат был заменен латинским⁷.

Напротив, Бонифаций Монферратский, как наиболее глубоко мыслящий человек среди вождей 4-го Крестового похода, намеревался создать прочные основания своей власти. А потому надеялся вступить в более тесные отношения с византийской аристократией, проживавшей на территории его королевства. Его совершенно не интересовал Латинский император, у которого он тайно надеялся забрать столь понравившуюся ему Фессалию. Свой план Бонифаций вынашивал в уме еще в те дни, когда в Константинополе выбирали главу Латинской империи. К недоумению всех крестоносцев, он буквально перед днем выборов женился на бывшей супруге императора Исаака II Ангела Марии Венгерской – чрезвычайно очаровательной и молодой особе⁸.

Тогда этот поступок не был понят никем, кроме, возможно, хитроумного дожа Дандоло, с которым Бонифаций, очевидно, договорился заранее. И тот, как опытный политик, понял, что таким способом Бонифаций формирует легитимные основы своей власти. Дож не ошибся: 12 августа 1204 г. граф Монферратский заключил договор с Венецией, согласно которому итальянцы признавали за ним Фессалоники, а он передавал Республике остров Крит. Стороны специально оговорили между собой все нюансы. И хотя они отметили, что обязуются «не нарушать прав и интересов Латинской империи и императора», но совершенно обошли французов, крайне разочарованных этим соглашением⁹. Когда об этом договоре узнал император Балдуин I, находившийся в те дни в Мосиполе, он буквально впал в шоковое состояние, обзывая графа Монферратского «криводушным и вероломным изменником». Но Бонифаций Монферратский мало волновался нелестными эпитетами в свой адрес. Он созвал представителей византийцев и поклялся прекратить сношения с остальными латинянами, соблюдая исключительно интересы греков. А затем объявил Мануила, сына Марии Венгерской, рожденного еще от Исаака II Ангела, Римским императором, предоставив тому право ношения пурпурной одежды. Это известие окончательно вывело Латинского императора из состояния равновесия. Разъяренный Балдуин отправился в поход, намереваясь захватить Фессалоники и восстановить собственные права.

Он дошел до города, где его встретили местные жители, просившие взять их под свое покровительство – несмотря на все обещания итальянца, византийцы не очень доверяли Бонифацию Монферратскому. Латинский император дал свое согласие и даже подписал хрисовул, сохраняющий за фессалоникийцами их старые права. Но тут последовало сообщение из Константинополя о том, что дож Дандоло настоятельно требует его возвращения в столицу. После этого можно было с уверенностью сказать, что граф Монферратский выиграл дипломатическую битву у французов. Теперь императору нужно было завоевывать Фессалоники, если он хотел наказать Бонифация¹⁰.

Эта история имела дальние и весьма опасные последствия для Балдуина и попутно дарила шанс на жизнь молодому Никейскому государству, куда в массе своей бежали потерявшие отечество византийцы. Ведь на Фракию претендовали болгары – куда более опасный соперник, чем свергнутые цари Византии или Бонифаций Монферратский. Было чудом, что Латинский император, вектор интересов которого объективно лежал на Востоке, упрямо смотрел на Фракию. Вместо пустых ссор с соотечественниками ему следовало прибрать к своим рукам Малоазиатские владения Византии. И если он хотел не только называться Латинским императором, но и быть им, то Балдуину необходимо было предоставить Вифинию своему вассалу Луи, герцогу Никейскому¹¹. И, без сомнения, этот поход мог стать гибельным для Никеи, если бы внезапно Балдуин не вынужден был потратить время на выяснение отношений с Бонифацием¹².

Еще одним подарком судьбы стало то, что Балдуин высокомерно отверг предложение о дружбе, направленное Иконийским султаном Кей-Хосровом I. Этим самым он лишил себя могущественного союзника в Малой Азии, совместно с которым мог легко захватить Вифинию и Мезию¹³.

Оставив в Константинополе дожа Дандоло, Балдуин вместе с братом Генрихом Фландрским отправился с небольшой армией во Фракию. Но воевать с Мурцуфлом ему не пришлось – того ослепил тесть и выдал латинянам. Вскоре Алексей V был казнен в Константинополе. Как рассказывают, по совету дожа Дандоло бывший император был сброшен вниз со столпа святого императора Феодосия – латинянам очень хотелось, чтобы эта казнь была доступна всем для обозрения¹⁴. Конечно, данная акция не прибавила любви к латинянам со стороны византийцев – каким бы плохим ни был Мурцуфл, он являлся Римским императором. Как известно, в истории Византии насчитывается немало случаев, когда цари не просто свергались конкурентами, но и погибали вследствие дворцовых переворотов. Но разве можно было бы предположить, что василевс, пусть даже и бывший, будет казнен публично?! И его позорная казнь стала откровенной издевкой латинян над византийцами и их традициями.

Алексей III также не доставил Балдуину больших хлопот – его вместе с бывшей царицей Ефросиньей арестовали и отправили в Германию, куда, впрочем, как мы вскоре узнаем, он не прибыл. Казалось бы, теперь Латинский император получил возможность направить свою армию против Никеи. Но и в эту минуту Бог уберег Ласкариса и никейцев от страшной опасности, столкнув латинян с новым врагом, выпестованным их собственным высокомерием. Перед Балдуином предстал Болгарский царь Иоанн I Калоян, чьи интересы также лежали во Фракии. До некоторого времени болгары искренне желали победы крестоносцев над византийцами, и еще при осаде Константинополя Калоян обещал латинянам прислать 100 тысяч войска для помощи. Но затем наступил резкий обрыв отношений, который, безусловно, предвидел Бонифаций Монферратский, подталкивая императора Балдуина к походу во Фракию, на которую претендовал Калоян.

Дело в том, что царю болгар были вовсе не безразличны территориальные притязания латинян на Балканах. Человек, хорошо знающий себе цену, имеющий хорошую и многочисленную армию, Калоян был чрезвычайно щепетильным, если речь заходила о внешних формах, и как ни в чем не бывало подписывался титулом «император». Когда в том же году император Балдуин пожелал принять присягу от Калояна на верность, то возникла первая размолвка. Болгарский царь надеялся заключить союз с латинянами как равный с равными. Но получил надменный ответ: Балдуин заметил, что болгарину надлежало обращаться к Латинскому императору как к своему господину, а не как к товарищу. Было бы удивительным, если бы Болгарский царь оставил такие выпады в свой адрес без удовлетворения. Война стала неизбежной. После этого можно было с уверенностью говорить, что надежды папы Иннокентия III на продолжение 4-го Крестового похода стали совершенно иллюзорными – при таком клубке противоречий и все явно проявляющихся векторах столкновений ни о каком походе на Иерусалим не могло быть и речи.

В ноябре 1204 г. французский рыцарь Ренье Тритский во главе отряда из 120 всадников занял Филиппополь, на который претендовали болгары; и жители приняли его с радостью. В свою очередь при поступлении известий о приближении Балдуина многие фракийские города направили своих делегатов к Калояну с просьбой принять их в свое подданство. В этом нет ничего удивительного – крестоносцы на землях Латинской империи устроили настоящий террор, нисколько не собираясь считаться с правами ни византийской аристократии, ни низших слоев населения. Желая привлечь дополнительные военные силы, Балдуин разослал письма в Германию и Палестину, соблазняя рыцарей обширностью свободных владений и богатством Византии. И не без успеха: из одной только Кремоны приехало около 1 тысячи рыцарей, а из Сирии и Палестины к Латинскому императору прибыло 100 рыцарей с оруженосцами и двумя папскими легатами.

Всем им, равно как и участникам штурма Константинополя, Балдуин щедро нарезал владения, совершенно игнорируя права прежних владельцев. Византийцы, чья национальная гордость была попрана осквернением святынь, разорением Константинополя и убийствами, теряли теперь свободу и последнее имущество. Естественно, ни о каком примирении с латинянами с их стороны не могло быть и речи. Тем более что западные христиане относились к византийцам с нескрываемым презрением как к людям «второго сорта»¹⁵.

Вскоре началась война между латинянами и болгарами. Французский гарнизон в Дидимотихоне был уничтожен местными горожанами, а прибытие болгарского войска вынудило латинян спешно очистить Адрианополь. Месяц спустя под его стены явился сам Балдуин всего со 140 рыцарями и небольшим отрядом вспомогательных сил, надеясь осадой вернуть город. Но к нему уже приближался Калоян со своими союзниками половцами, силой до 14 тысяч всадников. В четверг, 14 апреля 1205 г., под Адрианополем состоялась историческая битва, в ходе которой болгары заманили французов в ловушку и почти всех уничтожили. Сам Балдуин попал в плен, погибли многие знатные лица: епископ Пьер Вифлеемский, Этьен дю Перш, Рено де Монмирай, Матье де Валенкур, Робер де Ронсуа, Жан де Фризе, Готье де Нюлли, Эсташ де Эмон, Бадуин де Невилль и многие, многие другие¹⁶. В точности неизвестно, что происходило с Латинским императором в болгарском плену, но абсолютно достоверно, что там он погиб.

Чувствуя себя хозяином положения, Калоян решительно отказался выполнить просьбу Римского папы Иннокентия III об освобождении Балдуина. Следует отметить, что понтифик вовсе не собирался воевать за интересы Латинского императора. Его письмо Калояну можно отнести к хрестоматийным образцам такта и корректности. Апостолик напомнил, что особой благодатью отличает Болгарского царя из всех христианских владык, поскольку тот добровольно посвятил Римской церкви свое царство, «как частное достояние святого апостола Петра». В свою очередь, только послушание Апостольской кафедре позволило Калояну достигнуть таких великих успехов, вещал папа. Нет сомнений, что их интересы совпадают, и даже более того, успехи царя болгар ему дороже собственных. Но поскольку на Западе собирается новое войско для войны с болгарами, Иннокентий III советует Калояну освободить Балдуина и заключить мир с Латинским императором, иначе латиняне совместно с венграми могут победить его. Напротив, письмо брату погибшего Балдуина Генриху Фландрскому, жаждавшему мести, было чрезвычайно лаконично. Папа настоятельно рекомендовал тому заключить мирный договор с Калояном, т.к. эта дружба принесет им обоим много пользы. «Нужнее дела, чем слова», – закончил понтифик свой монолог¹⁷.

После гибели французского войска и ухода папы Иннокентия III в сторону от схватки западные провинции Византии стали объектом добычи болгар и половцев, растекшихся по ним. В скором времени от владений Латинской империи во Фракии остался только Константинополь, Родосто и Силимврия. Не удовлетворившись этими успехами, Иоанн Калоян напал на владения Бонифация Монферратского. Летом 1205 г. его полководец Шишман осадил Фессалоники, где находилась Мария Венгерская, и хотя Бонифаций спас свою супругу, всем остальным пришлось пожертвовать. В скором времени болгары заняли почти всю Македонию¹⁸. Ренье в Филиппополе оказался отрезанным от своих соотечественников, и его разгром был лишь делом времени, что и произошло в действительности.

Нужно было предпринимать срочные меры, и взамен павшему императору Балдуину правителем (байлом) Латинской империи 20 августа 1206 г. был избран его брат Генрих Фландрский (1206–1216). Возможно, конкурентом ему мог стать старец Дандоло, но тот скончался спустя несколько недель после страшного поражения франков у Адрианополя¹⁹. Кстати сказать, избрание байла также не обошлось без некоторой конфронтации между французами и венецианцами. Узнав о том, что франки желают остановить свой выбор на Генрихе, венецианцы потребовали безвозмездной передачи им чудотворной иконы Богородицы «Одигитрия». Только после того, как требуемое соглашение было заключено и венецианцы получили величайшую святыню христианства, Генриха Фландрского короновали императорским венцом²⁰.

Генрих (Анри или Эрик, как его называли соответственно французы и греки), в отличие от многих других латинян, относился к византийцам великодушно и мудро. Если бы все остальные правители латинских государств брали его поведение в качестве примера для подражания, история взаимоотношений Запада и Востока могла бы быть иной. Особенно ярко это проявилось в вопросе о веротерпимости. Надо сказать, что если по вопросу об участии папы Иннокентия III в деле захвата латинянами Константинополя существуют разные мнения, то последующая вероисповедальная политика Римского епископа оценивается всеми исследователями однозначно. Для понтифика вопрос о подчинении византийцев Римской церкви являлся сугубо юридическим. И само подчинение предполагало целый ряд действий, включая перекрещивание византийцев и принесение ими присяги апостолику.

Первоначально Иннокентий III призывал латинян проявлять мягкость и терпимость к «недостаткам» греков, но его слова оставались неуслышанными. Латинские клирики грубо вмешались в иерархическую структуру Восточной церкви, упраздняя некоторые епископские кафедры или принижая их в достоинстве. Митрополит и архиепископ нередко оказывались лишенными своей епархии и становились викарными архиереями. Например, на Кипре Православная церковь, автокефальная с 431 г., т.е. со времен Халкидонского Собора, быстро утратила свою автономию. А в 1231 г. состоялось страшное преступление: латиняне сожгли 13 греческих монахов Кипра, отказавшихся подчиниться Римскому папе. На Крите уже к 1220 г. не осталось православных епископов, а византийским духовенством управлял латинский пресвитер; все хиротонии осуществлялись вообще за пределами острова. Стоит ли удивляться, что многие епископы и клирики стремились эмигрировать в Никею, где их статус ни у кого не оставлял сомнений?²¹

Попутно папа Иннокентий III направил в столицу Латинской империи легата Пелагия, наделив того патриаршими прерогативами. Желая продемонстрировать всем свой высочайший статус, Пелагий надел на ноги красные сапоги – знак царской власти, и пурпурную одежду. Таким же цветом была покрашена попона его коня и уздечка. Жестокий и надменный, он в буквальном смысле слова изводил константинопольцев, принуждая принять латинские обряды и признать над собой власть Римского папы. С этим историческим персонажем мы вскоре еще столкнемся. Перед византийцами возникла сомнительная по перспективе дилемма: или признать апостолика первым архиереем Кафолической Церкви, или принять смерть. Дошло до того, что византийцы напрямую обратились к Генриху Фландрскому с просьбой освободить их от ненавистного папского легата. В качестве ультиматума они заявили: либо Латинский император урезонит зарвавшегося Пелагия, либо они уйдут к своим соотечественникам в Никею и Эпир. Генрих был не настолько глуп, как легат, а потому тут же приказал открыть все православные храмы и освободить из тюрем всех греческих монахов и священников²².

Перемена в политике Латинского императора не осталась незамеченной со стороны византийцев, а дикий нрав половцев вскоре ожесточил сердца греков, понявших, что они напрасно надеялись увидеть в Иоанне Калояне своего освободителя. В Филиппополе восстал Алексей Аспиет, с которым болгары разделались очень жестоко, и это было только начало византийского сопротивления. Весной 1206 г. война возобновилась, и болгары тысячами уводили греков в плен, принудительно расселяя их на берегах Дуная. Как выяснилось, Калоян очень хотел получить прозвище «истребитель римлян», определенно заявляя, что в его сердце уже давно живет месть к византийцам за дела императора Василия II Болгаробойцы.

Но уже во второй половине лета 1206 г. болгарам пришлось испытать на себе крепость латинских рыцарей – отважный Генрих Фландрский смело нападал на фракийские владения Калояна, имея большой успех. Он заставил болгар снять осаду Дидимотихона и отвоевал Адрианополь, радостно приветствуемый местными греками. Затем Генрих нанес Калояну новое поражение, отбив громадный обоз и освободив всех пленных византийцев. Союзники постепенно оставили Калояна – вначале половцы бросили осаду Адрианополя и возвратились в свои становища, а затем от него ушел Никейский император Феодор Ласкарис, примирившийся с латинянами²³.

Успехи латинян были бы несравнимо большими, если бы в военных кампаниях 1205–1206 гг. венецианцы действовали с ними солидарно. Но – ничуть не бывало. Новый дож Венеции Пьетро

Дзиани (1205–1229) присвоил себе титул «деспот», подписывал свои документы пурпурными чернилами, как Византийские императоры, и претендовал как минимум на равенство с Латинским императором. Когда Генрих Фландрский отправился в поход на болгар, венецианцы даже не попытались помочь ему, но, воспользовавшись ситуацией, отправились грабить побережье Мраморного моря. Тем не менее позднее Латинскому императору удалось урегулировать с ними отношения, и венецианцы пошли на уступки, опасаясь, что генуэзцы захватят их острова в Ионическом море. Однако время было потеряно²⁴.

В июле 1207 г. Генрих Фландрский имел свидание с Бонифацием Монферратским, с которым договорился о совместных действиях против болгар. Увы, им не пришлось воевать рука об руку – на обратном пути, осенью 1207 г., граф Монферратский попал в засаду и был сражен стрелой; его голову принесли Калояну в качестве дара. Но и сам Болгарский царь доживал свой век: 8 октября 1207 г. его убил копьем один половец, любовник царицы, этнической половки, которого она же и наняла на эту роль. Так закончилась жизнь самого опасного врага латинян и византийцев, которого греки называли не иначе как Скило-Иоанн («Собачий Иоанн»)²⁵.

Смерть Калояна оказалась катастрофичной для Второго Болгарского царства – его правителем стал не законнорожденный сын царя, а племянник Борил (1207–1218). Он не пользовался авторитетом у болгар, считавших его узурпатором, и вскоре деспот Алексей Слав (1207–1230), племянник предыдущих царей, правитель Мельника в Родопских горах, объявил себя независимым государем и стал добиваться Болгарского престола при помощи латинян. А венгры завладели Белградской и Браничевской областями, которые Калоян отвоевал у них в 1203 г.²⁶

В день Святой Троицы 1208 г. Латинский император Генрих получил известия о начале похода болгар и половцев на Константинополь. Немедленно собрав ополчение, он выступил к Адрианополю, надеясь отомстить за смерть брата. Но у Веррии его ждало поражение – ранним утром болгары напали на его войско, еще не готовое к бою, и оно едва не погибло. Кое-как собравшись с силами, латиняне отправились к Филиппополю, надеясь взять город штурмом. Как выяснилось, местность близ города была разорена, а сзади уже наседали болгары. Однако «храбрость города берет» – в завязавшемся сражении успех сопутствовал франкам, развеявшим болгар, как пыль. Сразу после этого к Генриху явился Алексей Слав, признавший себя его вассалом и получивший в лен «Великую Влахию» на Средних Карпатах²⁷.

Впрочем, и эта победа не смогла консолидировать латинян, живущих своими представлениями о личных правах. По другую сторону Родоп располагались ленные владения ломбардийцев, вассалов Фессалоникийского короля. Когда Бонифация Монферратского не стало, они отказались от своей вассальной присяги и объявили о независимости Фессалоникийского королевства. А один из ломбардийцев – Альбертино из Каноссы, даже напал на Афинского герцога Оттона де ля Роша и отнял у того Фивы²⁸.

Положение «византийских латинян» осложнялось тем, что на Западе разгорелась борьба между Германскими императорами и Римской кафедрой. Получалось, что весь латинский мир оказался расколотым на две части, одинаково именовавшие себя «империями», а их главы – императорами Божьей милостью. Интересы императора Генриха Фландрского также далеко не всегда совпадали с интересами понтифика. Папа жаждал подчинить себе Восточную церковь, но Генрих прекрасно понимал, что поддержка им этой духовной экспансии подорвет слабые основы его мирного сосуществования с греками. Кроме того, и латинские бароны, и сам Генрих за истекшее время уже «пропитались» духом византийского «цезаропапизма» и выражали недвусмысленные претензии на руководство церковными делами – по крайней мере в самом Константинополе и в их владениях²⁹.

На некоторое время болгары и латиняне замирились между собой. Генрих Фландрский начал войну на Востоке против Никеи, а царь Борил был занят искоренением ереси богомилов. Но в 1211 г. военные действия были возобновлены по инициативе болгар, недовольных территориальными потерями последних лет. Несомненно, их активные действия против Генриха Фландрского были подготовлены широкомасштабной деятельностью бывшего Константинопольского патриарха Иоанна Каматира, проживавшего в Эпире и желавшего образовать союз византийцев и болгар против латинян. Его слова попали на благодатную почву: болгары не получили от Рима того, что хотели, да и латинские обряды не прижились на болгарской земле, воспитанной в византийской культуре. Кроме того, болгарскую аристократию покоробил тот факт, что Римский папа под давлением Венгерского короля Имре (1196–1204) и его преемников Ласло II (1204–1205) и Андраша II (1205–1235) соглашался признать венгерский протекторат над Сербией – болгары имели свои интересы в этом регионе³⁰.

Возникла призрачная надежда создать на месте завоеванных латинянами областей великое Греко-болгарское царство с центром в Константинополе. Поскольку никакой альтернативы Болгарскому царю не было, все считали, что главой нового государства станет Борил³¹. Примечательно также, что Борил выступил против французов именно в тот момент, когда все силы Латинского императора были брошены на Никею – едва ли это простое совпадение. В апреле 1211 г. болгарин попытался дать сражение Генриху Фландрскому, но побоялся рисковать и отступил. Зато его брат, севастократор Стрез (1211–1214), напал на латинян, квартирующих в Фессалониках. На его беду, на помощь латинянам пришел Эпирский деспот Михаил I Комнин Дука, при помощи которого французы одержали решительную победу над болгарами. Резкая перемена политики Эпира, чьи воины еще несколько месяцев тому назад грабили вместе с болгарами Южную Македонию, была вызвана опасением эпирцев за свои собственные территории, могущие стать объектом будущих нападений воинов Борила.

Война продолжалась, но была неудачна для болгар. В октябре 1212 г. Борил потерпел очередное поражение от латинян, которым помогал Алексей Слава, государь «Великой Влахии». Борилу оставалось только просить мира и предложить Генриху Фландрскому в жены свою дочь Марию, девушку необычайной красоты. Свадьба состоялась в октябре 1213 г., и этот союз упрочил отношения болгар с латинянами. Более того, мудрый Генрих начал переговоры с Феодором Ласкарисом о женитьбе на том своей племянницы, а другую родственницу выдал замуж за короля Андраша II Венгерского.

К этому моменту выяснилось, что Болгаро-греческий союз – миф. Болгары полагали в византийцах лишь своих заклятых врагов, которыми они могли править, но не дружить. В свою очередь греки увидели в Никейском императоре своего мессию-освободителя от ненавистных латинян. После того как их интересы с византийцами разошлись, болгары стали надежными союзниками французов и вместе отправились на войну с сербами, не так давно поддержавшими Стреза при нападении на Фессалоники. Особых успехов эта война не имела, и вскоре вылилась в затяжной спор из-за границ между венграми, болгарами и сербами. Смерть в 1216 г. Генриха Фландрского – лучшего из Латинских императоров, лишила Борила могучего союзника и привела к скорому прекращению его царствования³².

Говоря словами современника, после взятия латинянами Константинополя вся Византийская империя распалась на части, «как некогда Израиль и Иудея. Одна часть держалась одного вождя, другая – склонялась на сторону другого. Даже когда пробуждалось в народе чувство некоторого рода дружественной связи, то оно выражалось не в том, чтобы все одушевились одной мыслью об обороне отечества, но единственно одними толками об избрании нового царя»³³.

Но, как вскоре выяснилось, византийский дух еще не иссяк и теперь медленно, но верно пробивал себе дорогу через руины, в которые крестоносцы превратили великолепную Византию. Хотя предыдущие императоры своими поступками и образом жизни во многом скомпрометировали царскую идею, но на фоне того, что творили латиняне с Римским государством, многое было прощено и забыто. «Все грехи дома Ангелов, весь глубокий вред царского абсолютизма бледнели в глазах греков перед страшным впечатлением громадного несчастья, обрушившегося на древнее Византийское царство после кровавых апрельских дней 1204 г.»³⁴ Оставалось лишь найти человека, которому по силам будет объединить разрозненный великий народ, пребывавший, как некогда израильтяне, в изгнании. И им стал великий Феодор I Ласкарис (1204–1222), о трудах и подвигах которого у нас пойдет речь.

Никейская империя охватывала обширные территории от Карии и реки Меандра на юге до Галатийского Понта и Каппадокии, включая в себя Вифинию и Мезию. Почему именно Никея стала новым центром политической и церковной жизни византийцев? Дело в том, что Никея издавна считалась процветающим и богатым городом с множеством храмов и монастырей. Когда-то давно она была захвачена мусульманами, но в ходе 1-го Крестового похода пилигримы освободили Никею, вынужденно передав ее императору Алексею I Комнину.

Один из современников так обращался к Никее: «Ты превзошла все города, так как Ромейская (Римская) держава, много раз поделенная и пораженная иностранными войсками, только в тебе одной основалась, утвердилась и укрепилась». Здесь компактно проживало греческое население, а горные хребты и узкие дороги затрудняли захват областей, отошедших под власть Никейского императора. С другой стороны, сообщения между городами Вифинии были также очень затруднены, население еще не забыло тирании Андроника I Комнина и не очень, мягко говоря, доверяло администрации. Повсюду были разбросаны отдельные владения византийских аристократов, которых следовало убедить в священной миссии Феодора Ласкариса. Собственно, Ласкарису еще предстояло создать единую национальную власть, которой практически не существовало.

Что это был за человек? Феодор I родился в 1173 или 1175 г. в знатном семействе Ласкарисов, где был четвёртым сыном. Получив соответствующее его положению образование, Ласкарис слыл интеллектуалом и в то же время одним из самых искусных воинов Византии. Внешность Феодора I была самая что ни на есть обыденная: маленького роста, смуглолицый мужчина с длинной черной бородой. Император был одновременно отважен в бою и доступен некоторым чувственным наслаждениям; особенно он любил женщин. Гневливый, но отходчивый, Ласкарис был необычайно щедр к людям, верно служившим ему³⁵.

Именно он стал национальным лидером византийского народа, общим и единственным освободителем византийцев от латинян. Человек скромных военных дарований, но невероятно энергичный и стойкий, не привыкший впадать в уныние, Феодор I был великолепным организатором, политиком и дипломатом. Поражения никогда не страшили его, и, сделав правильные выводы, он умел находить единственно верные шаги в самых сложных и запутанных ситуациях. Но самое главное – он был настоящим патриотом своего отечества, нисколько не сомневаясь, что его историческая роль заключается не в наслаждении властью, а в освобождении отечества от ига латинян.

В «Силенциуме» – тронной речи царя, присутствуют следующие строки: «Моя императорская власть была свыше поставлена, подобно отцу, над всей Ромейской державой, хотя со временем она стала уступать многим. Десница Господа возложила на меня власть за усердие». Верный идее «единая Империя – единая Церковь», Ласкарис говорил: «И да будет едино стадо и един пастырь», разумея под пастырем, конечно, себя, как Римского императора. И хотя титул Ласкариса не коррелировал с фактическим положением дел, для многих, очень многих византийцев он являлся единственным легитимным Римским царем, продолжателем старых династий³⁶.

Однако Феодору Ласкарису, венчанному патриархом Иоанном Каматиром в Святой Софии венцом Римского императора, пришлось приложить немало трудов, чтобы снискать доверие и уважение никейцев. Позднее, уже под конец жизни, Феодор I напишет в одном из писем: «Знайте все вы, знайте труды мои и бессонные ночи, переезды из одних мест в другие, козни и злые умыслы кое-кого, неоднократные поездки к соседним жителям и соглашения, потоки пота. Все пришлось вынести мне и совершить моему царству не из личной корысти – не настолько я честолюбив, сколько люблю свою родину, – но чтобы выгнать из восточных городов западную проклятую рать, безвозбранно вторгшуюся в Ромейскую державу, истреблявшую ее и опустошавшую, как туча саранчи. Чтобы отразить наступающее латинское войско, которое всегда захватывает ближайшее, как гангрена. С таким намерением и убеждением мое царство странствовало вперед и назад подобно прибою»³⁷.

Задача, выпавшая на долю Ласкариса, была невероятно трудна. Иконийский султан, с которым внезапно резко осложнились отношения, теснил никейцев с востока, с запада наступал Генрих Фландрский. На территории самой Никейской империи полыхали огни локальных междоусобиц. Турки прочно утвердились на плоскогорье, в Троаде армяне, давно ненавидевшие греков, выступили в качестве потенциальных союзников всех записных врагов Никеи. Безвластие стояло полное, и каждый рассчитывал сам на себя. Неудивительно, что когда Феодор I после падения Константинополя прибыл в город с женой Анной и тремя дочерьми – Ириной, Марией и Евдокией, никейцы просто отказались впускать его в город, не говоря уже о том, чтобы признать Ласкариса законным императором.

К чести нашего героя, он не испугался, но, деятельно засучив рукава, принялся за дело. Колыбелью Ласкариса стала даже не Никея, а Южная Вифиния и Мизия, где ему пришлось начинать свою объединительную деятельность при помощи родственников из семейства Ангелов и ближайшего сподвижника знатного аристократа Андроника Контостефана, скончавшегося в 1209 г.³⁸

С большим трудом уговорив никейцев оставить у себя свою семью, он отправился к Иконийскому султану, у которого нанял войско, и овладел городом Прусом и близлежащими областями. Взамен по договоренности с Кей-Хосровом I он уступил его тестю Мануилу Маврозому Лаодикию Фригийскую, город Хоны и местность по течению реки Меандр³⁹.

Самой серьезной угрозой являлись, конечно, латиняне. Поскольку император Балдуин искренне считал Никею и Вифинию своим наделом, осенью 1204 г. три небольших отряда французов выступили в Малую Азию. Один из них занял Никомедию, второй направился к Никее. А третий, возглавляемый Петром Брашейлем и Пайеном Орлеанским, занял Пиги и Адрамиттий, отрезав Ласкариса от Троады. Перед противниками раскинулась Мизия, по которой теперь передвигался Петр Брашейль, имея своей целью захват крепости Лопадий, располагавшейся на переправе через реку Риндак, впадающую в Аполлониадское озеро. Феодор I, находившийся в глубине Мизии, решил ударить французам в бок.

6 декабря 1204 г. на равнине у крепости Пиманинон состоялось первое крупное сражение между никейцами и латинянами⁴⁰. Как полагают, силы греков не превышали 800 тяжеловооруженных всадников, а у французов насчитывалось 140 рыцарей, не считая оруженосцев и прислуги. Сначала, благодаря численному превосходству, победа клонилась в сторону Феодора Ласкариса. Но потом ромеи не выдержали натиска латинян и обратились в бегство. Лопадий встречал победителей «с крестными знамениями и святым Евангелием». Поражение византийцев было полнейшим⁴¹.

Победный ход латинян застопорился только у Прусы. Осадив этот город, крестоносцы предложили византийцам сдаться, но получили отказ. В отдельных стычках успех попеременно сопутствовал каждой из воюющих сторон. Но в целом разрозненные греки стратегически уступали закованным в броню и сплоченным единой жаждой наживы латинянам. Наиболее тяжелое поражение византийцы потерпели у Кесарии. Там Феодор Филадельфийский решил закрепить свои претензии на независимое царство, но ему противостоял сам Генрих Фландрский, и удача отвернулась от византийцев⁴².

Не расстроившись из-за поражения, Ласкарис собрал новое войско, передав командование им брату Константину Ласкарису. В воскресенье, 19 марта 1205 г., во время Великого поста, никейцы подошли к Адрамитии. Как полагают, на этот раз численность их войска была выше – около 3 тысяч солдат. Кроме тяжеловооруженных вифинских всадников, присутствовала пехота – знаменитые никейские лучники, отлично показавшие себя в бою под Прусой. Армия французов под командованием Генриха Фландрского включала в себя ударную группировку в количестве 120 отборных рыцарей, а всего насчитывала 300 рыцарей, 500 конных сержантов и 500 конных лучников («туркополов»). Формально византийцы имели численное превосходство, но в целом их армия уступала французам в качестве и вооружении.

Никейцы напали первыми, стеснили латинян своей численностью, а затем почему-то остановились – видимо, сказалась обычная несогласованность действий между командирами разных уровней. Генрих Фландрский мгновенно оценил обстановку и направил против византийцев «железный кулак» из отборных рыцарей. В скором времени все было кончено – никейцы побежали и потерпели очередное сокрушительное поражение⁴³.

От последующих крупных неприятностей Феодора Ласкариса спасла уже не раз упоминавшаяся катастрофа 1205 г. императора Балдуина во Фракии. И есть много оснований полагать, что нападение болгар на Адрианополь и убийство Латинского императора Балдуина в плену явились следствием тайных договоренностей между Ласкарисом и Калояном. Но, получив передышку от французов, Ласкарис был вынужден заняться обороной своих владений от греков Трапезунда. Давид, брат Трапезундского императора Алексея I, стремился захватить Вифинию, находившуюся в составе Никейской империи, но опасность со стороны сельджуков ранее сковывала его силы. Теперь он решил рискнуть, но ранней осенью 1205 г. потерпел поражение от Феодора Ласкариса у Никомедии. В поисках союзника Давид заключил 23 августа 1206 г. соглашение с императором Генрихом Фландрским. В ответ в 1206 г. Феодор Ласкарис выступил в поход на Пафлагонию и осадил Ираклию, где скрывался Давид. Но подоспевшее латинское войско заставило Феодора Ласкариса снять осаду и вернуться обратно⁴⁴.

Ощутив полезность союза с латинянами, Давид решил укрепить дружеские связи. Он даже пошел на то, чтобы признать свою вассальную зависимость от Латинского императора, хотя православный клир не принял унии с Римом – вообще Трапезунд считался местом прибежища гонимых латинянами греческих священников. Но в целом после 1206 г. военная инициатива Давида постепенно сошла на «нет».

В результате Ласкарис неожиданно оказался единственной реальной военной силой в Малой Азии и получил время для передышки и упрочения своей власти. Популярность Феодора I резко выросла – восточные греки справедливо увидели в нем своего защитника и благочестивого царя, при дворе которого строго соблюдались старые обычаи, а церковная иерархия чтилась невероятно высоко. Свободное время армия и придворные проводили в посте и молитве, самого Ласкариса знали повсеместно как милостивого государя, способного отдать нищему последний кусок хлеба⁴⁵.

Теперь Никея была готова признать над собой власть Феодора Ласкариса. В 1206 г., т.е. спустя 2 года, на общем собрании граждан города Феодор Ласкарис был объявлен деспотом Никеи. Но возникла заминка: Константинопольский патриарх Иоанн Каматир категорически отказался венчать Ласкариса вторично – он сообщил всем, что добровольно сложил с себя патриарший сан. Тогда в Никее по инициативе Ласкариса местными епископами был избран новый «Вселенский патриарх» Михаил Авториан (1206–1212), образованный человек и горячий патриот своего отечества. Он и венчал Феодора I Ласкариса императорским венцом⁴⁶. Новому царю в то время было всего 30 лет. Интересно, что Ласкарис взял титул «императора восточных римлян», что вполне соответствовало действительности. Но в правовом смысле этого слова ему передавались бразды правления над всей Римской империей вплоть до того дня, когда Константинополь будет освобожден от латинян⁴⁷.

Никейская империя была еще очень слаба, а потому весной 1207 г. Феодор I Ласкарис благоразумно решил заключить соглашение с Генрихом Фландрским. Выгода его была очевидна для греков, но нужно было силой убедить французов принять мирные предложения. Ласкарис обещал Генриху Фландрскому свою помощь в войне французов с болгарами, чтобы взамен Латинский император отказался от владений Ласкариса. Если же Генрих не примет предложенного союза, закончил свое послание Ласкарис, то его армия может напасть на Константинополь, где практически не оставалось войска, и, таким образом, французы будут зажаты в кольце осады. Но, опасаясь недовольства вассалов, Генрих все равно не дал положительного ответа.

Тогда Феодор I собрал всех, кто был у него под рукой, посадил армию на корабли и в субботу третьей недели Великого поста осадил город Киботос. В крепости находилось не более 40 рыцарей – ничтожное по численности воинство, а потому, получив в Константинополе известия о наступлении никейцев, Генрих срочно собрал все силы и поспешил на помощь соотечественникам. На счастье осажденных, он подоспел вовремя. Напав на византийцев из города и со стороны моря, латиняне заставили Ласкариса снять осаду⁴⁸.

Но едва французы направились на войну с болгарами, как византийцы вновь вторглись в их владения, осадив уже Никомедию. Оставив болгар в покое, Генрих отправился на Ласкариса, но тот успел оставить спорную территорию. Однако едва Латинский император вернулся в Константинополь, как Ласкарис в очередной раз напал на отряд пилигримов под командованием Дитриха фон Лоса и Гийома дю Перша и разгромил его. Остатки латинян засели в Никомедии, которую тотчас осадили греки. Пока Генрих вновь собирался против византийцев, местное население активно нападало на французских фуражиров, уничтожая их. В результате, когда Феодор Ласкарис предложил Латинскому императору перемирие на 2 года при условии передачи грекам Кизика и Никомедии, латиняне дружно посоветовали своему императору согласиться. «Лучше потерять эти два города, чем Адрианополь и лишиться большей части Латинской империи» – был общий итог обсуждения. Соглашение была заключено, никейцы стали союзниками латинян в войне с болгарами, а все пленные французы получили свободу⁴⁹.

После примирения с французами Ласкарис отправился на юг своего государства, чтобы привести к повиновению отдельные города и области, а также отразить очередное нападение трапезундцев. В 1207 г. Давид Великий Комнин и Генрих Фландрский, нарушивший перемирие с Ласкарисом, начали совместную операцию против Никейской империи, но неудачно – в одном из сражений погибло почти 300 французских рыцарей. Успехи Ласкариса были несомненны и наглядны – территория его государства увеличилась почти вдвое. Помимо Вифинии и Мезии, власть Феодора I Ласкариса признали завоеванные им области побережья Эгейского моря до Меандра с городами Смирной, Филадельфией, Эфесом. Помимо этого, в состав Никейской империи вошли Галатия и Каппадокия, со стороны полуострова ее границы доходили до Филомилия во Фригии. К тому времени авторитет Феодора Ласкариса заметно вырос, и патриарх Михаил Авториан потребовал от православного духовенства принести клятву в том, что оно не будет поддерживать никого, кроме Ласкариса.

Завоевание богатых земель позволило Ласкарису укрепить многие крепости, нанять вполне приличную армию и даже сформировать собственный флот. На его сторону перешел итальянский корсар Стирион, ранее служивший Византийским императорам. Оставалось разделаться с Давидом Трапезундским, политические амбиции которого не уменьшались со временем⁵⁰.

Конечно, сам Давид уже не мог справиться с Ласкарисом, набравшим большую силу, но ему в очередной раз пришли на помощь французы из Константинополя, крайне обеспокоенные могуществом Никейского императора. Чтобы нейтрализовать Генриха Фландрского и получить признание в Европе, Феодор Ласкарис мудро попытался привлечь на свою сторону Римского папу Иннокентия III, чей авторитет на Западе был почти непререкаем. В своем послании понтифику царь перечислил все беды, которым подверглись византийцы от латинян, упрекнул Генриха Фландрского в нарушении условий мирного договора и просил папу выступить посредником между Константинополем и Никеей. Увы, эта попытка не удалась – в своем ответном письме Иннокентий III ответил не императору, а «знатному мужу Федору», что тот обязан подчиниться настоящему императору Генриху Фландрскому и принести ленную присягу на верность. Поведения крестоносцев папа не извиняет, но тут же поясняет, что они – следствие отпадения греков от Римской церкви (!). В заключение апостолик предлагал Ласкарису направить своего посла в Константинополь, где папский легат мог совместно с ним составить договор о ленной присяге Феодора I Латинскому императору.

Конечно, Никейский царь даже не думал следовать советам Иннокентия III – тонкий политик и дипломат, папа на этот раз проявил совершеннейшую недальновидность и непонимание истинной ситуации на Востоке. Ласкарис уже был настолько силен, что сам Петр Брашейль, победитель греков, охотно дал согласие служить ему против Латинского императора, заставившего его отказаться от лена Кизика. Они даже вместе замыслили поход на Константинополь (!), но вскоре Брашейль попытался изменить Ласкарису, был схвачен и казнен византийцами за измену – говорят, с него сняли кожу⁵¹.

Расширение Никейской империи и ее укрепление вызвало понятную озабоченность Иконийского султана. И в 1209 г. он при посредничестве венецианцев заключил тайный союз с Латинской империей против Никеи. Но и Ласкарис предпринял ответные шаги. Он вступил в союз с царем Киликийской Армении Левоном II, у которого также были основания опасаться Рум-сельджуков, и даже женился на его племяннице в 1214 г.; впрочем, брак распался буквально через год⁵².

Постепенно положение дел складывалось не в пользу Трапезундской империи. В 1212 г. Давид, приняв перед смертью монашескую схиму, скончался. А в 1214 г. на его области напали войска Ласкариса и захватили Пафлагонию. Пользуясь случаем, турки тут же оторвали от Великих Комнинов Синоп – важнейший для них выход к Черному морю, а Феодор Ласкарис – Пафлагонию. После этого территория Трапезундской империи ограничилась землями от Термодонта на западе до Чороха на востоке.

Помимо Трапезунда, силу окрепшей Никейской империи почувствовали на себе турки. Первоначально Кей-Хосров I мудро хранил нейтралитет и даже именовал царицу Ирину своей сестрой, поскольку некогда император Алексей III Ангел усыновил его. Но аппетиты султана разгорались, и он был совсем не против того, чтобы подчинить Иконии богатые земли Никейского царства. Повод для войны сельджукам дал бывший император Алексей III Ангел Комнин, обобранный крестоносцами до нитки. В свое время отосланный в Германию в качестве «ценного приза», он сумел подкупить капитана корабля и высадился вместе с женой Ефросиньей в гавани Салагоре, что находилась под властью Эпирского деспота Михаила I. Деспот очень радушно принял бывшего царя, и, возможно, не без его участия Алексей III Ангел стал инициатором одной хитроумной комбинации, целью которой являлось разрушение Никейского царства и обеспечение первенства Эпира⁵³.

Узнав о том, что его зять Феодор Ласкарис стал императором Никейской империи, Ангел, вместо того чтобы подумать о спокойном предсмертном пристанище, взревновал к его славе и в 1211 г. отправился через Эгейское море к правителю турок. Получив аудиенцию у султана, он просил восстановить себя в царском достоинстве, напоминая о старинных дружеских отношениях и обещая горы золота за эту услугу. Султан решил использовать столь удачную возможность поживиться за счет соседа и отправил к Ласкарису послов с вполне реальными угрозами начать войну, если тот добровольно не уступит власть. Но Феодор I Ласкарис был не тем человеком, которого можно так легко испугать. Помолившись Богу и отдав себя в Его волю, Феодор I собрал войско, куда вошел сильный отряд наемников-латинян, и отправился к Антиохии на Меандре, осажденной турками. Марш никейцев был столь стремительным, что сельджуки опешили от неожиданности, увидав врагов рядом с собой уже на 11-й день начала войны.

Турок было не менее 20 тысяч, и султан решил, что действия императора как минимум легкомысленны, а сам он обречен. В завязавшейся битве западные рыцари ударили в центр построения турецкого войска и легко пробили его шеренги. Завязалась отчаянная сеча, и тут сказалось численное превосходство мусульман – почти все 800 латинских (вероятно, генуэзских, поскольку их называли «итальянцами») рыцарей погибло в атаке. По счастью, все решил один эпизод. Уверенный в победе, султан решил сразиться с Ласкарисом и в поединке нанес тому сильнейший удар мечом по шлему. Ласкарис упал, но, влекомый неведомой силой, встал, мечом подрубил ноги султанского коня, а потом добил врага уже на земле. Отрубив сарацину голову, он поднял ее над собой – зрелище полностью деморализовало сельджуков, поспешно бежавших с поля боя. Вступив в Антиохию под радостные крики греческого населения, он вскоре заключил мирный договор с сельджуками, а своего тестя, доставленного в Никею, постриг в монахи, обеспечив тому, тем не менее, вполне сносное существование⁵⁴.

Это поражение не могло, конечно, кардинально изменить соотношение сил – Иконийский султанат все еще оставался очень крепким и могущественным государством. И не случайно император Феодор Ласкарис вынужден был признать себя данником нового султана Кей-Кавуса I (1211–1219), впрочем, не он один. В скором времени в этом же качестве стал пребывать Трапезундский император. Затем султан сумел отторгнуть от Малой Армении часть земель до Селевкии включительно и в конце концов в 1218 г. столкнулся с Айюбидами, собираясь за год до своей кончины идти походом на Алеппо⁵⁵.

Хотя данная победа не принесла больших территориальных приобретений Ласкарису, ее моральное значение трудно переоценить. Никея воспрянула духом, и теперь не только малоазиатские, но и европейские греки всерьез поверили в Никейскую империю как собирательницу Византийской державы. Интересно, что Афинский митрополит Михаил Хониат, брат известного византийского историка, прислал Ласкарису поздравление, в котором напрямую предложил приобрести трон святого и равноапостольного императора Константина Великого и поставить его в том месте, где он ранее и находился, т.е. в Константинополе⁵⁶.

Однако эта победа только ускорила войну никейцев с французами. Генрих Фландрский узнал, что на землях бывшей Византийской империи были распространены послания Феодора I, в которых тот предлагал всем грекам объединиться под своими знаменами, чтобы отвоевать от «собак-латинян» священный для византийцев Константинополь. Такая постановка вопроса находилась за гранью понимания Латинского императора – он искренне недоумевал, зачем Феодору I Ласкарису, имевшему богатые земли и устойчивое положение, рисковать всем благополучием ради призрачной идеи восстановления Византии.

Так или иначе, но Латинский император решил навязать своему противнику собственную военную стратегию, а потому, спешно собрав войска, первым двинулся в поход на Никею. Уже в июле 1211 г. ромеи потерпели поражение под Пигами, которую осаждало войско Ласкариса, а 15 октября 1211 г. – на реке Риндаке около Лопадия. После этого византийские мобильные отряды отваживались только на мелкие нападения и засады, причиняя тем не менее определенное беспокойство французам. 13 января 1212 г. Генрих Фландрский занял Пергам. Сначала он думал захватить резиденцию Ласкарисов – Нимфей, городок в 15 км восточнее Смирны. Но затем решил, что не имеет смысла отвлекаться от главной задачи. Французы повернули к Опсикию, надеясь захватить сильные крепости Лентианы и Пиманион. По счастью для византийцев, замысел Генриха Фландрского не удался, поскольку каждая победа доставалась тому высокой ценой.

В частности, только задействовав все свои силы, Генриху удалось взять крепость Лентианы. Ее защитники покрыли себя бессмертной славой, 40 дней отбивая непрерывные штурмы без воды и пищи. Византийцы ели кожу со своих щитов, но не сдавались. Когда стены пали под стенобитными орудиями, Константин Ласкарис, начальствующий над ними, приказал зажечь огромный костер по периметру, и крепость продолжала держаться. Но герои не могли более удерживать оборону и летом 1212 г. сдали крепость латинянам⁵⁷.

Латинский император, сраженный мужеством «людей, посвятивших себя Аресу», поступил мудро: он отпустил военачальников – Константина Ласкариса и царского зятя Андроника Палеолога, а остальных воинов взял себе на службу. Разбив их на отряды, он поставил во главе греков Георгия Феофилопула и отправил охранять восточные пределы Латинской империи. Однако осада этой крепости поглотила последние силы латинян, и осенью 1212 г. Генрих Фландрский заключил с Феодором Ласкарисом перемирие. Они договорились, что всеми землями к Западу от Кимины (так называется гора около Ахирая) вместе с самим Ахираем отныне владеют латиняне. К владениям Ласкариса отошли Неокастра и города Кельвиан, Хлиар и Пергам, а также земли, лежащие между фемами Магидия и Опсикия. Кроме того, Никейской империи стала принадлежать территория, начинающаяся от Лопадия и включающая Прусу и Никею. Но главное заключалось в том, что Латинский император официально признал существование независимого от Константинополя Никейского царства. Это была выдающаяся победа Феодора I Ласкариса, сумевшего ценой невероятных усилий остановить натиск латинян на свои владения. Отныне стратегическая инициатива будет принадлежать только византийцам – латиняне обессилели и уже не могли наступать, как ранее⁵⁸.

После этого Ласкарису выпала большая удача – несколько относительно мирных лет. Использовал их император с большой пользой. Первой его заботой стало войско. Появившиеся средства позволили императору Феодору I набрать неплохую армию и даже привлечь на свою сторону пленных латинских рыцарей, от которых за свободу он требовал только одного – верной службы. И не ошибся: вскоре отряд французских рыцарей стал одной из ударных группировок никейской армии. Сила Никеи и внутреннее разрушение Латинской империи были настолько очевидными для умных людей, что в 1219 г. Венецианский подеста, будущий дож Джакомо Тьеполо (1229–1249) заключил с Феодором I Ласкарисом торговый договор, в котором Никейским царь именовался «Римским императором»⁵⁹.

Единственное беспокойство теперь доставлял только Эпирский деспотат, сила которого также нарастала. Достаточно было появиться на Эпирском престоле человеку с далеко идущими намерениями, как неизбежно интересы двух греческих государств должны были столкнуться. Так и случилось.

На службе у Ласкариса находился Феодор, брат деспота Михаила I Ангела Комнина Дуки, которого тот просил отпустить к себе. Наперед взяв клятву с Феодора, что он никогда не будет воевать с ним, Ласкарис выполнил просьбу деспота. Но вскоре Михаила I убили, а Феодор Ангел Комнин Дука (1215–1230) стал его преемником. При помощи братьев Константина и Михаила он значительно расширил границы своих владений, присоединив к деспотату Ахриду, Албану, Прилапу и Диррахий. Под Диррахием он нанес поражение новому Латинскому императору Пьеру II Куртене (1216–1217) – Генрих Фландрский к тому времени скончался, как полагают, от яда. Как рассказывают, после избрания императором Куртене направился в Рим, где папа Гонорий III (1216–1227) венчал его короной, но не в храме Святого Петра, а в другой церкви, наглядно демонстрируя всем, что в его глазах Латинская империя заметно отличается от Западной Римской империи. На обратном пути Куртене остановился в Диррахии, надеясь сухопутной дорогой добраться до Константинополя. Но в горах попал в засаду, устроенную ему новым Эпирским деспотом. Император погиб в плену, а в Константинополе регентом при малолетнем сыне покойного Пьера Роберте Куртене (1221–1228) была объявлена вдова-императрица Иоланта Куртене (1217–1219)⁶⁰.

Продемонстрировав свои агрессивные планы, Феодор Эпирский в 1222 г. захватил Фессалонику, после чего откровенно заявил претензии на титул Римского царя, не признав, естественно, таковым Никейского императора. И нашел поддержку на Западе. Соблазнив понтифика обещаниями, Феодор Эпирский добился того, что папа Гонорий III провозгласил его царем греков⁶¹.

Падение Фессалоники первоначально навеяло на латинян жуткий страх, и Гульельмо VI, маркграф Монферратский (1207–1225), отказался от своих прав на город. Всем казалось, что Эпирское царство, врезавшееся клином в латинские владения, может стать непреходящей основой для восстановления византийской государственности. Естественно, за счет Никейской империи, интересы которой Феодор Эпирский ничуть не учитывал⁶².

Правда, возник довольно щепетильный вопрос: кто будет венчать Феодора Ангела Комнина Дуку на царство? И здесь ему на помощь пришел знаменитый Болгарский архиепископ Димитрий Хоматин, совершивший это Таинство. В своем послании архиерей ссылался на то, что это событие произошло с согласия всего греческого народа, жившего на Западе, синклита, воинства и епископата. Теперь Феодор Ангел Комнин Дука начал носить пурпурную одежду и сапоги, переименовал Эпирский деспотат в Фессалоникийскую империю, и его война с Никеей стала неизбежной⁶³.

Для нейтрализации этой угрозы Ласкарис предпринял ответные меры. Став к тому моменту вдовцом, Феодор I женился в 1218 г. на Марии, которая, приходилась сестрой Роберту Куртене. Однако супруга была бесплодна и не оставила наследника; к тому же через 3 года она скончалась⁶⁴. Помимо этого, были налажены добрые отношения и заключены мирные договоры с целым рядом государств, способных при желании объединиться и смести с лица земли молодое Никейское государство. В 1219 г. были подписаны соглашения с Генуей и Венецией, а также с новым Иконийским султаном Кей-Кубадом I (1219–1237). Примечательно, что в тексте договора с турками Ласкарис именуется уже «Феодором, во Христе Боге верным царем и самодержцем римлян и присно Августом Комнином Ласкарисом».

Необычайно вырос и авторитет Никейского патриарха. В 1219 г. сын короля Стефана Немани Савва в обход архиепископа Охридского, которому формально была подчинена Сербская церковь, обратился в Никею для посвящения в сан архиерея, что и произошло⁶⁵.

Пока на территории Византийской империи происходили описанные события, Запад мучился в муках рождения нового, уже 5-го Крестового похода. Папа Иннокентий III решительно желал реабилитироваться после позора 4-го Крестового похода и уже нашел, как ему казалось, добросовестного исполнителя своей воли. Им стал некогда малолетний сын короля Генриха VI Фридрих II Гогенштауфен (1194–1250). Пока Филипп Швабский и Оттон IV Брауншвейгский боролись за власть на континенте, Фридрих жил вместе с матерью на Сицилии, находясь под защитой Римского епископа. В скором времени он освободился от могущественных конкурентов: в 1208 г. Филиппа убил безвестный наемный убийца, а Оттон IV, решивший захватить Сицилию, зашел слишком далеко и попутно вторгся в папские владения, в Тоскану. Его немедленно отлучили от Церкви, а совет князей, собравшийся в сентябре 1211 г., объявил короля низложенным⁶⁶.

В 1208 г., достигнув совершеннолетия, Фридрих II был увенчан короной Сицилии, а в 1211 г. – короной Германии. Торжественная процедура возведения на престол состоялась в любимом городе Карла Великого Ахене в 1215 г. Взамен юный король дал клятву Иннокентию III возглавить в 1217 г., когда закончится срок перемирия с Иконийским султаном, новый Крестовый поход. Папа умер в 1216 г., даже не подозревая, что именно теперь, как никогда ранее, ошибся в человеке⁶⁷.

Пока же на призыв Иннокентия III откликнулись... дети. В мае 1211 г. в Сен-Дени, где пребывал Французский король, появился пастушок по имени Этьен, передавший Филиппу II Августу письмо, написанное, по его словам, Самим Христом. Тот приказал мальчику возвращаться домой, но мальчик не послушался его и начал широкую проповедь Крестового похода у входа в собор. Этьен был на редкость красноречив, и вскоре под его началом собралось до 30 тысяч детей. Они пешком двинулись к Марселю, абсолютно убежденные в том, что при их приближении море расступится велением Христа. Когда же этого не произошло, часть детишек, разочаровавшись в своем вожде, вернулась домой. А оставшихся ребят двое купцов – Гюг Железный и Гийом Свинья (иногда нужно, чтобы история сохраняла не только имена героев, но и мерзавцев тоже) предложили бесплатно перевезти на Святую землю. Участь малышей была печальной: купцы оказались работорговцами и продали детей сарацинам в Багдад и Алжир. Лишь в 1229 г., после заключения мирного договора с сарацинами, часть их была освобождена. А возмездие, хотя и запоздалое, ждало и двух упомянутых выше негодяев – их повесили по приказу короля Фридриха II⁶⁸.

Весной 1213 г. папа Иннокентий III вновь разослал письма во все государства Европы, приказав ежедневно совершать специальные молитвы и ежемесячно устраивать особые процессии о даровании Богом победы над неверными. Этот призыв имел большой успех: многотысячные толпы обывателей приносили присягу идти в новый Крестовый поход. А после поражения альбигойцев в сентябре 1213 г. при Мюре от крестоносцев, высвободились силы, которые Запад мог вновь направить для покорения Иерусалима. Короли Иоанн Английский (1199–1216) и Педро II Арагонский (1196–1213) объявили свои страны церковными ленами, Андраш II Венгерский принял крест, да и сам Германский король 25 июля 1215 г. принял присягу крестоносца⁶⁹.

Однако первым мероприятием, которое начал осуществлять Фридрих II, стала не подготовка к походу, а получение императорского титула. Пока новый Римский епископ Гонорий III (1216–1217) и король обсуждали условия получения императорства, первые отряды крестоносцев из Германии, Венгрии и Австрии начали прибывать в Палестину. К ним присоединился известный германский проповедник и ученый Оливер Падерборнский, Жан де Бриенн (1210–1212), титулярный король Иерусалима, ставший временным лидером пилигримов, рыцари из орденов тамплиеров и госпитальеров, а также бароны Леванта. Официально целью похода был объявлен Иерусалим – само собой. Но только после того, как... будет захвачен Египет – в этом отношении новые крестоносцы были согласны с планом, выпестованным еще Ричардом Львиное Сердце и вождями 4-го Крестового похода. Ключом Египта, как тогда говорили, являлся город Дамьетта, расположенный в 160 км от Каира. Именно сюда в мае 1218 г. и прибыли первые отряды пилигримов.

Эмир Египта, аль-Камиль, сын легендарного султана Саладина, вывел свои войска из Каира, надеясь отбросить крестоносцев, но, застигнутый врасплох, он не успел собрать достаточно войска, чтобы рассчитывать на победу. Эмир Египта разрывался между двумя проблемами: организовать оборону страны и необходимостью обеспечить верховенство среди братьев, правивших в Дамаске и Джазире⁷⁰.

Попутно с этим часть крестоносцев под командованием Венгерского короля Андраша II, герцога Баварского Людвига I (1183–1231) и герцога Австрийского Леопольда VI (1198–1230) прибыли в Зару, и венецианцы взялись перевезти их в Святую землю взамен окончательной уступки этого города Республике. Как полагали, со времен 3-го Крестового похода христиане не собирали такую многочисленную армию. Но прибыв в Палестину, пилигримы оказались на грани голода, который доводил их до разбоя. Поэтому, во избежание худшего, вожди крестоносцев не стали ждать прибытия отставших отрядов, а двинулись в поход⁷¹.

Они начали наступление из Акры в направлении к Изреельской долине. Аль-Адиль, брат Саладина, направил своего сына аль-Муаззама в Иерусалим организовать оборону города, но у того было мало сил. Поэтому сарацины решили перекрыть дорогу на Дамаск, отступив за Иордан, но, как выяснилось, большой опасности и не предвиделось. Пилигримы перешли Иордан, поднялись по берегу Генисаретского озера, но не рискнули идти на Дамаск и вернулись в Акру. После Рождества 1217 г. отряд венгров, вопреки советам местных латинян, отправился в грабительский поход к замку Бофор, в долину Бекаа, но лишь понес потери вследствие внезапно разыгравшейся снежной бури. Еще год венгры пробыли в Святой земле, но затем король Андраш II посчитал свой обет исполненным и, несмотря на негодования Иерусалимского латинского патриарха Рауля и великую анафему, которой его подвергли, отправился через владения Иконийского султана в Константинополь, а оттуда – домой⁷².

Тем не менее часть его армии еще оставалась в Акре. И потому, как казалось какое-то время, совместные успехи обещали очевидные успехи пилигримам, но, как обычно, вмешалось несколько «но». Тщательно продуманная стратегия папы Иннокентия III, на которую тот так рассчитывал, на деле оказалась малоудовлетворительной. Понтифик полагал, что возможность осуществлять замену крестоносцев, уже подуставших на фронте, новыми соединениями прибавит импульс походу. На деле вышло совсем иначе: едва вожди движения устанавливали дисциплину между своими подчиненными, как те убывали на родину, а на их место прибывали новые пилигримы, которых еще предстояло приучить к дисциплине. Поэтому никаких новых результатов крестоносцы не добились, продолжая осаждать Дамьетту. Все очень надеялись на скорое прибытие Фридриха II, но тот продолжал свой спор с папой относительно условий императорства. Вместо него в лагерь латинян неожиданно прибыл Франциск Ассизский, проделавший путь по Египту в лохмотьях. Он даже явился в лагерь сарацин для переговоров, надеясь склонить султана к переходу в христианство, но аль-Камиль, посчитав его за безобидного попрошайку, просто выдворил Франциска вон⁷³.

В первых числах сентября 1218 г. прибыло еще одно подкрепление взамен отбывшим на родину пилигримам, которое перевез нанятый папой Гонорием III за 20 тысяч серебряных монет итальянский флот. Вслед за ними начали прибывать корабли из Генуи, нанятые графом Эвре де Невером и Гюго IX де Лузиньяном, графом де Ла Марш (1173–1219), участником еще 3-го Крестового похода. К глубокому несчастью, помимо других архиереев, прибывших для поддержки крестоносцев, корабль доставил к Дамьетте уже знакомого нам легата папы кардинала Пелагия – чрезвычайно властного, самодовольного и исключительно упрямого человека. Его уже отправляли в Константинополь в качестве посланника понтифика, но он своими действиями только усилил злобу византийцев к Римской кафедре. Теперь его перебросили на другой участок борьбы, и легат вовсе не желал удовлетвориться ролью наблюдателя. Используя свое влияние на итальянцев и рыцарские ордена, он быстро сместил с командования армией Иоанна де Бриенна под ту оговорку, что сам готов объединить все собранные в лагере христианские народы до прибытия короля Фридриха II. К этому времени де Бриенн уже утратил титул короля Иерусалима, поскольку его супруга королева Иерусалима Мария Монферратская (1205–1212), вследствие женитьбы с которой он и стал венценосной особой, скончалась. От их короткого брака родилась Иоланта Иерусалимская (1212–1228), регентом которой и стал отныне Иоанн де Бриенн. Его смещение с должности главнокомандующего оказалось, как мы увидим, роковой ошибкой⁷⁴.

К сентябрю 1219 г. положение гарнизона и жителей Дамьетты стало отчаянным – у них почти полностью закончились припасы. Желая спасти своих подданных, эмир предложил крестоносцам добровольно вернуть под сень креста Иерусалим, несколько замков и значительную часть Палестины в обмен на снятие осады города. Это было очень выгодное предложение, однако венецианцы, тамплиеры и госпитальеры высказались категорически против него, хотя каждым из них двигали собственные соображения. Венецианцам был ни к чему Святой город, Демьетта, как центр торговли, интересовала их гораздо больше. А рыцари орденов опасались изоляции Иерусалима без поддержки со стороны Египта, находя предложение эмира «даром данайцев», и в известной степени были правы. Все же в ноябре 1219 г. Дамьетта пала. Вошедшие в город, усеянный мертвыми телами скорченных от мук голода людей, крестоносцы получили богатую добычу, но развить свой успех не сумели.

Несмотря на отъезд Венгерского короля, в скором времени в Птолемаду прибыло большое подкрепление рыцарей из Голландии, Франции, Италии, которые до этого отличились в боях с маврами в Португалии и нанесли им несколько тяжелых поражений. Прибытие этих опытных воинов резко подняло боевой дух крестоносцев⁷⁵.

В ноябре 1220 г. папа Гонорий III сдался наконец уговорам Фридриха II, венчав того императорским венцом. И уже весной 1221 г. в Дамьетту начали прибывать новые отряды пилигримов, снаряженные Германским императором. Однако напрасно Пелагий пытался заставить их выполнять свои приказы – солдаты откровенно говорили, что готовы служить лишь под командованием Иоанна де Бриенна. Рим направил кардиналу послание, в котором предлагал тому согласовать стратегию будущего похода с курией. Это тем более касалось каких-либо мирных инициатив, которые исходили от сарацин. Дело в том, что к тому времени аль-Камиль еще более расширил свои условия в пользу пилигримов. Он не только предлагал вернуть Иерусалим, но также всю Трансиорданию, выплатить большую денежную компенсацию и заключить мир на 30 лет. Однако Пелагий, не поставив даже в известность папу, отверг это предложение, что выглядело просто глупо, поскольку к тому времени султан сумел восстановить флот и значительно укрепить свою армию. Но это не остановило кардинала, сумевшего настоять на походе против сарацин⁷⁶.

И уже в июне 1221 г. крестоносная армия под командованием кардинала Пелагия, к несчастью для латинян взявшего управление походом в свои руки, попалась в засаду, организованную эмиром Египта и, спасаясь от гибели, 30 августа 1221 г. заключила мирный договор. По его условиям крестоносцы обязались вернуть с таким трудом завоеванную Демьетту и всех мусульманских пленников без какой-либо компенсации⁷⁷.

Исполнение своих обязательств перед султаном резко осложнилось вследствие того простого обстоятельства, что буквально в это же время к Дамьетте стали прибывать новые отряды германских крестоносцев, направленных Фридрихом II. Они не только были крайне озлоблены на незадачливого Пелагия, так легко разменявшего труды пилигримов на собственную глупость и заносчивость, но и озадачились более насущными проблемами – что делать дальше? Как и раньше, возникло сразу несколько точек зрения, обусловленных различными интересами. Венецианцы особенно негодовали из-за потери Дамьетты, а потому пытались всеми силами удержать город в руках крестоносцев. Но поскольку остальные пилигримы их не поддержали, венецианцы были вынуждены примкнуть к большинству, поскольку собственными силами города они удержать не смогли бы. Наконец, 7 сентября 1221 г. Дамьетта была очищена от христиан и передана султану⁷⁸.

Такой итог крестоносного похода вызвал бурю негодования и критики, причем первым ей подвергся Фридрих II, который вместо борьбы за Святую землю предпочитал укреплять империю Гогенштауфенов. Таким способом папа Гонорий III решил отвести критику от Римской курии, не самый достойный представитель которой банально провалил блестяще организованный поход. Но император, небольшого роста, пузатенький и с плохим зрением, слыл большим оригиналом и крайне независимой фигурой. Он был начитан, слыл великолепным лингвистом и свободно владел арабским, французским, германским, итальянским и греческим языками, латынью, хорошо знал право и медицину, историю, философию, держал на службе мусульманских телохранителей и даже имел гарем. Согласимся, при таких чертах характера и личностных качествах трудно оставаться исключительно пасомым лицом. И потому, взвесив все обстоятельства, не спешил оставлять родные пенаты⁷⁹.

В 1221 г. возникла еще одна идея, которая должна была, по мысли папы, увлечь Фридриха II в новый Крестовый поход – его женитьба на Иоланте Иерусалимской, титулярной наследнице королевства, внучке короля Кипра и Иерусалима Амори I. Первоначально эта идея не понравилась Фридриху II: нищая невеста, которая была младше его вдвое; Иерусалим, как пустой звук – с одной стороны, и безумные затраты на новый поход ради призрачного успеха – с другой. Но потом под давлением понтифика все же согласился⁸⁰.

Правда, это будет еще в будущем. А пока вернемся к герою нашего повествования, срок земной жизни которого уже истекал. Последним мероприятием Ласкариса стала попытка захвата в 1221 г. Константинополя, когда юный Латинский император Роберт на время отлучился из него с основным войском. Был уже составлен и план кампании, но регент, старый крестоносец Конон де Бетюн, своевременно предупредил своего государя, и тот успел вернуться в город до подхода византийцев. Здесь-то и сказалась предусмотрительность Ласкариса: он тут же направил свою жену Марию к брату в качестве посредника, инцидент был улажен, а византийцы и латиняне заключили новый мирный договор, обменяв попутно пленных⁸¹.

Желая упрочить отношения с Латинским императором, Ласкарис решил выдать за него свою дочь Евдокию, против чего решительно восстал патриарх Михаил Авториан. Неизвестно, чем бы закончилось дело, но в 1222 г. 45-летний император внезапно скончался и был погребен в монастыре Иакинфа в Никее⁸².

Слава Феодора I Ласкариса не меркнет с течением веков. В глазах византийцев он стал «родоначальником нации», «новым Моисеем», «Божьим семенем»⁸³. Как писал Афинский митрополит Михаил Хониат, «столица, выброшенная варварским наводнением из стен Константинополя на берега Азии в виде жалкого обломка, тобой принята, руководима и спасена. Тебе надо было бы навеки называться новым строителем и населителем града Константина. Видя в тебе одном спасителя и общего освободителя и называя тебя таким, потерпевшие кораблекрушение во всеобщем потопе, прибегают под твою державу как в тихую гавань. Никого из царей, царствовавших над Константинополем, не считаю равным тебе, разве из новых – великого Василия Болгаробойцу, а из более древних – благородного Ираклия»⁸⁴.

Два брака покойного императора Феодора I Ласкариса не дали ему наследника престола. А его единственный брат Константин Ласкарис погиб при обороне крепости Лентианы в 1211 или 1212 г. Поэтому новым Никейским царем по общему согласию стал 30-летний святой Иоанн III Дука по прозвищу Ватац. Слово «Ватац», по-видимому, переводится с фракийского как «кустарник» – прозрачная ссылка на многочисленность этой семьи. Новый царь происходил из прославленного рода фракийских архонтов из Дидимотиха и приходился внуком известному дуке фемы Фракийская в Малой Азии. Но уже в XI веке некоторые представители рода Ватацев состояли членами синклита и находились в родстве с Дуками, Ангелами и Ласкаридами.

Святой Иоанн был женат на третьей дочери Ласкариса Ирине – женщине энергичной и честолюбивой, чья воля и настойчивость сыграли решающую роль в его избрании. Как и некоторые другие императоры из ранних веков римской истории, св. Иоанн III Дука стал императором по праву своей супруги, а потому продолжил династию Ласкаридов, не начав собственной. К моменту воцарения св. Иоанн занимал должность протовестиария⁸⁵.

Святой Иоанн III Дука Ватац, позднее прославленный Церковью, навсегда остался в памяти греческого народа как человек, обрамленный ореолом святости. Император обладал многим достоинствами – был честен, расчетлив, упорен и осторожен. Кроме того, св. Иоанн III по праву слыл замечательным хозяином, умным и бережливым. Как сказал один летописец, «он ничего не делал, не обдумав, и не оставлял ничего, обдумав; на все у него было своя мера, свое правило и свое время»⁸⁶. На войне он был терпелив и мужественен, но вообще-то не любил сражений, полагая, что военное счастье изменчиво и ненадежно, а потому на него полагаться нельзя. Царь любил терпением достигать побед. Если было необходимо, он мог всю зиму провести с армией в чистом поле, но добиться перевеса над противником. И, действительно, как правило, враги утомлялись и оставляли лучшие позиции, не выдержав капризов погоды и отсутствия продовольствия⁸⁷.

Опытный военачальник, св. Иоанн III Ватац сумел создать новую национальную армию из греков горных областей Вифинии и других мест. Кроме этого, царь, мудрыми распоряжениями которого государственная казна вскоре быстро стала наполняться золотом, позволил себе сформировать новые отряды из наемников – варягов и итальянцев. В общем, при нем византийская армия стала сильной, как никогда ранее⁸⁸.

Хотя личная жизнь Ватаца не была идеальной, он отличался справедливостью и совестливостью. Для личности св. Иоанна III характерен один эпизод, случившийся с ним уже под конец жизни. Потеряв первую жену, царь женился на германской аристократке Анне. Отношения со второй женой складывались «дипломатические»: это был брак по расчету, и нет ничего удивительного в том, что Ватац вскоре страстно влюбился в одну из женщин, входивших в свиту его супруги, – некую Маркесину. Они открыто встречались, и император даже разрешил возлюбленной носить знаки царского достоинства. Любовь любовью, однако благочестие превалировало в императоре. Как рассказывают, однажды Маркесина в сопровождении большой свиты направилась в храм на Литургию, но монах Влеммид, известный своей строгостью, затворил перед ней двери изнутри церкви. Посчитав, что ее унизили, пассия Ватаца в гневе обратилась к нему с требованием наказать монаха, но получила неожиданный ответ. Глубоко вздохнув, царь сказал: «Зачем вы советуете мне наказать мужа праведного? Если бы я жил безукоризненно и целомудренно, то сохранил бы в неприкосновенности и царское достоинство, и себя. Но так как я сам дал повод бесчестить и себя, и свое достоинство, то вот и получаю приличное возмездие: злые семена приносят свои плоды»⁸⁹.

Все современники единодушны в том, что Ватац был весьма щедр по отношению к Церкви. Вместе с первой супругой – царицей Ириной они построили великолепный храм в Магнезии во имя Богородицы, другой – в Никее во имя преподобного Антония Великого. Кроме того, императрица выделила личные средства для возведения в Прусе церкви в честь Честного Пророка, Предтечи и Крестителя Иоанна. По распоряжению царя на содержании государственной казны находились многие монастыри и больницы, а также странноприимные дома для немощных и нищих⁹⁰.

Едва ли жесткая национальная политика Феодора I Ласкариса во имя восстановления Византийской империи, продолженная св. Иоанном III Ватацем, могла понравиться византийской аристократии, более расположенной к западноевропейским «личным правам». Практически сразу была предпринята попытка усомниться в правах св. Иоанна III на царство. Два брата Феодора I Ласкариса, севастократоры Алексей и Исаак, попытавшись захватить с собой дочь покойного царя Евдокию, невесту Латинского императора Роберта, убежали в Константинополь, надеясь получить там помощь. Без сомнения, они имели тайную поддержку со стороны других византийских аристократов, а потому малейший успех предателей мог вызвать широкий резонанс с самыми гибельными для Никейского государства последствиями.

Оба севастократора вскоре явились в Троаду с отрядом французских рыцарей и в 1224 г. у Пиманинона встретились с никейской армией, которую вел в бой лично св. Иоанн III Дука Ватац. Это была очень упорная и кровопролитная битва. Видимо, латиняне превосходили численностью византийское войско и, атаковав его, прорвали фронт. Все решила личная храбрость императора, который во главе небольшой группы смельчаков сумел остановить свои дрогнувшие войска и перейти в контратаку. В конце концов удача сопутствовала никейцам, оба брата попали в плен и были ослеплены. В назидание другим остальные изменники были казнены. Как говорят, «нет худа без добра»: после этой блистательной победы Ватаца многие города Малой Азии сбросили в себя иго латинян и присоединились к Никейской империи. Важнейшими из них стали Пиманинон, Лентианина, Хариар и Вервенияк⁹¹.

Вскоре, благодаря успехам византийского оружия, форпост Латинской империи в Малой Азии стал рядовой провинцией Никейского государства. Помимо этого, св. Иоанн III завладел островами Самосом, Хиосом, Митиленой (Лесбосом), Аморгосом и добился признания своей власти со стороны Родосского кесаря Льва Гавалы. Дальше – больше. Никейские корабли вошли в Дарданеллы и начали грабить венецианские колонии на побережье. Затем византийцы без сопротивления овладели Галлиполи, Мадитом, Систом. Во избежание большего зла, император Роберт Куртене срочно заключил соглашение со св. Иоанном III, согласно которому к Никейской империи отошел город Пиги, последняя опора латинян на побережье Мраморного моря, и лен Петра Брашейля. Он посчитал за счастье, что Ватац согласился (пока еще) признать область Никомедии франкской территорией, и возобновил вопрос о помолвке Евдокии с Латинским императором⁹².

Как Ватаца любили в народе, так ненавидели в кругах высшей аристократии – минувший урок научил не всех. В 1225 г. св. Иоанну III пришлось столкнуться с заговором сановников, во главе которого стоял Андроник Нестонг, а в состав заговорщиков входил брат царя и начальник царской гвардии. В это время Ватац собирался выступить в поход на латинян и собрал приличный флот, должный обеспечить поддержку сухопутным войскам. И тут пришло сообщение о начале мятежа. Царь, отдав приказ сжечь готовый к походу на французов флот, дабы тот не достался врагу, вернулся в Никею и обезвредил преступников. Правда, наказания, которым они подверглись, были мягкими: только двоих заговорщиков император приказал ослепить, остальные отделались легким тюремным заключением. Сам Нестонг, приходившийся родственником царю, оказался в темнице, но св. Иоанн III сделал все, чтобы тот получил возможность бежать из заключения к туркам. С тех пор св. Иоанн III стал гораздо осмотрительнее и окружил себя стеной телохранителей⁹³.

Обсуждая ту или иную проблему, он обычно предлагал высказаться своим придворным, никогда не комментируя их слова. О принятом царем решении вельможи узнавали, что называется, «по факту». Нередко молодые аристократы горячечно выговаривали василевсу претензии на этот счет, но Ватац неизменно хранил мудрое молчание. Опасаясь даже близких родственников, император отодвинул в сторону своих братьев Михаила и Мануила и категорически не желал даровать им высокие чины и титулы⁹⁴.

Захватив стратегическую инициативу, византийцы продолжали наступать по всему фронту против латинян. Об опасности, угрожавшей французам в Константинополе, были прекрасно осведомлены на Западе и, в частности, в Риме, где пытались организовать помощь гибнущему Константинополю. В мае 1224 г. папа Гонорий III отправил послание Французской королеве Бланке Кастильской (1188–1252), жене короля Людовика VIII (1223–1226), в котором содержатся следующие строки: «Сила французов на Востоке уменьшилась и уменьшается, в то время как их противники против них серьезно крепнут. Если императору не будет оказана быстрая помощь, то можно опасаться, что латинянам будет угрожать непоправимый ущерб как в людях, так и в средствах». Он настоятельно просил королеву помочь латинянам в Константинополе⁹⁵. Однако в то время Франция активно соперничала с Англией за спорные владения на континенте, и помощь соотечественникам из Парижа поступит еще очень не скоро.

Впрочем, тревоги пока что были преувеличены: Константинополь оставался неприкосновенным до тех пор, пока никейцы не решили вопрос о Фракии. На эту плодородную и богатую местность помимо латинян претендовал Болгарский царь Иоанн II Асень (1218–1241), св. Иоанн III Дука Ватац и Фессалоникийский император Феодор Ангел Комнин Дука. И, разумеется, не случайно – отсюда латинянам могла поступать вооруженная помощь из Европы, и, главное, это был второй (помимо Вифинии) центр компактного проживания греческого населения. Кто подчинит его себе, тот и откроет ворота в Константинополь. Сама логика исторических событий влекла св. Иоанна III во Фракию, и в том же году его войска подошли к Адрианополю (!) под радостные крики горожан.

Однако затем Никейскому царю пришлось столкнуться с сильной армией Эпирского царства, и никейцам пришлось уступить Адрианополь Феодору Ангелу Комнину Дуке⁹⁶. К тому времени тот уже захватил Фессалоники, помазался на царство и методично расширял пределы своего государства. Фракийские и македонские города были почти полностью разорены латинскими и болгарскими нашествиями, а потому обреченно признавали на этот раз власть эпирцев, окончательно добивавших их⁹⁷.

Нельзя поэтому сказать, что симпатии населения были на их стороне. Феодор завел целый штат царских придворных, но порядки в его дворце были болгарские или варварские, как заметил современник. Кроме того, «самодостаточность» деспота, за которую так ратовал Дмитрий Хоматин, Болгарский архиепископ, встретила сопротивление у другого иерарха – Фессалоникийского митрополита Константина Месопотамита, не признавшего Феодора Ангела Комнина Дуку царем⁹⁸. Несложно заметить, что именно поддержка патриарха, резиденция которого находилась в Никее, обеспечила св. Иоанну III Ватацу легитимные основы власти. Дмитрий Хоматин мог сколь угодно долго рассуждать о праве Феодора Ангела называть себя Фессалоникийским царем, но в глазах подавляющей массы византийцев единственным законным Римским императором был только Никейский василевс, которого венчал на царство «Вселенский» патриарх.

Объяснение этому явлению заключается в том, что в среде иерархов Восточной церкви не было и не могло быть даже намека на примирение с Римской кафедрой, помимо всего прочего освятившей тот разгром Византии, который был учинен крестоносцами. Именно Церковь стала носителем национальной идеи, объединителем византийской нации. И в этих условиях подлинным Византийским императором мог стать только тот, кто получил поддержку восточного епископата и монашества, т.е. Никейский император⁹⁹.

Но перевес в военных силах был пока на стороне Феодора Ангела Комнина Дуки. Кроме всего прочего, Фессалоникийский император отличался гибким умом и решительностью. Его успехи против латинян вызывали в северных греках восхищение – его называли «могучим Комнином», «вершителем великих дел». Вскоре он захватил Фессалоникийское королевство – несостоявшееся детище давно уже погибшего Бонифация Монферратского, – и присоединил к своим владениям целый ряд областей Фессалии и Македонии. Но едва Рим, взволнованный успехами эпирского оружия, объявил о Крестовом походе против Фессалоникийского царства, как Феодор тут же направил посольство к папе, заявив о своей покорности Апостольскому престолу. Обрадованный понтифик немедленно отменил Крестовый поход и даже запретил венецианцам покушаться на Диррахий, который много раз безуспешно осаждали латиняне¹⁰⁰.

На некоторое время движение никейцев на север приостановилось, что не мешало Ватацу удерживать за собой контроль над ситуацией и ранее завоеванными областями. И заодно начать операции на Средиземном море против венецианцев и латинян, к сожалению, малоуспешные. Даже номинальное подчинение Родоса Никее было крайне болезненно воспринято венецианцами, поскольку этот остров лежал на перепутье разветвленных торговых морских путей. При их тайной поддержке родосцы подняли мятеж, с которым оказалось очень не просто справиться. Сам император направился с флотом к острову, но потерпел неудачу от армии Льва Гавалы. Вторая экспедиция под командованием Андроника Палеолога была успешнее – византийцы захватили остров, но не смогли взять крепость, ключ его обороны. После этого венецианцы открыто заключили договор с Львом Гавалой, согласно которому Родос обязывался предоставить венецианским купцам торговые привилегии и направлять ежегодную «ризу» на престол св. Марка в Венецию. А те соответственно признали его независимость.

Хотя Никея не обладала физическими возможностями воевать с могущественной Венецией, все же св. Иоанн III напал на остров Крит, принадлежавший Республике, надеясь на помощь восставших критян. Однако подход мощного венецианского флота заставил византийцев спешно отступить, а в налетевшей буре их корабли потонули. Все же никейцы завоевали острова Ретимно, Милопотамо, Кастельнуово¹⁰¹.

Относительная неудача у Крита и Родоса не остановила стратегическое наступление на дряхлеющую и стагнирующую Латинскую империю, император которой Роберт Куртене окончательно дискредитировал себя в глазах французской аристократии альковными похождениями. Оставив Константинополь, он бежал в Афины, где и умер в 1228 г. Его преемником стал 11-летний Балдуин II (1228–1261). Слабость Латинской империи была заметна невооруженным глазом. В этот момент в головах у некоторых французских баронов даже возникла идея объявить регентом Балдуина II Болгарского царя Иоанна II Асеня.

Надо сказать, именно с именем этого царя связан расцвет и пик могущества Второго Болгарского царства. Не казнивший за свое царствование ни одного человека, добрый и благочестивый, но одновременно с этим смелый, решительный, воинственный, хитрый и своенравный, он снискал любовь болгар¹⁰². Один современник так писал о нем: «Иоанн Асень, великий и благочестивый царь, сын старого царя Асеня, возвеличил в сильной любви к Богу Болгарское царство больше, чем все предшествовавшие ему Болгарские цари. Он строил монастыри и украшал их золотом, жемчугом и благородными камнями, одарял все святые Божьи церкви многочисленными подарками и проявлял относительно их большую щедрость. Всякий чин духовный, архиереев, иереев и диаконов он наделял многими почестями»¹⁰³.

Конечно, Асень с радостью принял это предварительное предложение, пообещав взамен отвоевать у Фессалоникийского царства в пользу латинян Адрианополь, а для гарантии обручил Балдуина II со своей дочерью Еленой. Этот союз мог стать губительным для никейцев, мечтавших о воскресении Византии. И, по их счастью, под влиянием Римского папы регентом малолетнего императора был избран другой человек – прославленный герой Иоанн де Бриенн¹⁰⁴.

В ответ разгневанный Болгарский царь вступил в союз с Фессалоникийским царем и укрепил его брачными узами, женив Мануила, брата Феодора Ангела Комнина Дуки, на Марии, своей побочной дочери. Однако вскоре эпирцы начали откровенно тяготиться этой «дружбой», поскольку, как выяснилось, они и болгары претендовали на одни и те же земли Фракии, а в перспективе – и на Константинополь. Весной 1230 г. царь Фессалии выступил с войском против болгар, и в апреле этого же года нынешние враги и вчерашние друзья встретились у селения Клокотницы между Адрианополем и Филиппополем. Асень приказал прибить к копью расторгнутый Феодором договор и во главе 1 тысячи половцев смело напал на противника, буквально разметав его. Поражение Феодора Комнина Ангела Дуки было полным, более того, он сам попал в плен и был ослеплен. После этого болгары без труда заняли Адрианополь, Македонию и почти всю Албанию. Отдадим должное Иоанну II Асеню: он был милостив к побежденным византийцам и ничуть не ухудшил их положения новыми податями и налогами. Новым правителем Эпирского (Фессалоникийского) царства стал брат ослепленного царя Мануил Комнин Дука (1230–1237, 1239–1241), женатый на Марии, незаконнорожденной дочери Иоанна II Асеня.

Теперь Второе Болгарское царство проявилось во всем блеске своей славы: оно имело границу по трем морям и включало в себя кроме дунайской Болгарии Белград и Браничев, Ниш и Вельбуж, Фракию, Адрианополь, Македонию и Албанию. Супруга Сербского короля приходилась сестрой Асеню, во главе Фессалоникийского царства, вернее его остатков, стоял зять Болгарского царя Мануил¹⁰⁵. Сам Феодор Ангел Комнин Дука по причине ослепления уже не мог являться императором, хотя все еще исподволь участвовал в Балканской политике. Конечно, у Мануила был уже "не тот» титул, каким владел Феодор Ангел Комнин Дука, а бледная тень былого величия.

Пока болгары воевали с эпирцами, Иоанн де Бриенн наконец-то сумел в 1233 г. выступить против никейцев, высадившись в гавани Лампсака. Силы византийцев к тому времени были несколько подорваны войной с Родосом и Венецией, а потому св. Иоанн III решил отступить в Сигриадские леса. Но максимум, что удалось латинянам, – захватить город Пиги вследствие измены одного франка. Византийцы заблокировали латинян в захваченной крепости, преградив подвоз продовольствия, и де Бриенну пришлось ни с чем вернуться в Константинополь¹⁰⁶. Все же регенту удалось нанести грекам несколько сильных ударов, выгоды от которых, тем не менее, достались не Латинской империи, а венецианцам. В 1234 г. Родос признал власть над собой Венецианской республики, равно как и Крит, где в 1235 г. венецианцы сумели разгромить отряд никейцев и захватить остров¹⁰⁷.

Все же новый союз болгар и Мануила Фессалоникийского был ненадежен. Как человек горячий, Асень вскоре же сам и нарушил этот союз, желая полностью подчинить Болгарии Фессалоникийское царство¹⁰⁸. В качестве ответной меры Мануил написал Римскому папе тайное послание, в котором соглашался признать не только духовную, но и светскую власть понтифика над своим царством. Разумеется, он надеялся, что строгий окрик апостолика сможет остановить наступательный порыв болгарина¹⁰⁹. Одновременно с этим, желая получить помощь из Никеи, Мануил отправил послание патриарху Герману (1222–1240), называя того «Вселенским патриархом», «непреложным вождем христиан во всей Вселенной», прося о посредничестве между собой и св. Иоанном III Дукой Ватацем. Никейская сторона ответила благосклонным согласием, и патриарх даже направил в Эпир своего митрополита для посвящения епископов. Но в скором времени от Фессалоникийского царства остались два-три скромных удела, одним из которых правил Мануил Ангел Комнин Дука¹¹⁰.

В 1235 г. в Галлиполи был подписан мирный договор между св. Иоанном Ватацем и Иоанном II Асенем, предусматривавший союзнические обязательства. По условиям договора Болгарская церковь получала статус «патриархата», находящегося под номинальным главенством Никейского архиерея¹¹¹.

Тем не менее ситуация для Никейской империи оставалась весьма тревожной. Было очевидно, что союз с болгарами ненадежен, а латиняне и турки, с двух сторон нависавшие над последним очагом византийской государственности, в любой момент могли начать (или, вернее, продолжить) экспансию. Это был, без сомнения, самый сложный момент в царствовании св. Иоанна III Дуки Ватаца. Хорошо еще, что в данный момент времени ему удалось установить добрые отношения с сельджуками, но оставался Запад, с которым бороться можно было только через Рим. И император тут же предпринял необходимые меры. Еще в 1232 г., словно предчувствуя грядущие события, св. Иоанн III дал поручение своему патриарху Герману вступить в переговоры с Римским престолом о возможности заключения унии. Правда, это письмо, переданное папе Григорию IX (1227–1241) с проезжими францисканскими монахами, было написано с позиции равноправного собеседника и вовсе не производило впечатления капитуляции. При всем изобилии почтительных фраз и дружелюбных выражений, оно довольно остро ставило вопрос о некоторых латинских новшествах, не приемлемых для греков. Именно этот термин вместо традиционного «ромеи» использовал восточный архиерей, и это – верное свидетельство тому, что Восточная церковь стала считать себя национальной, греческой.

Довольно смелая дипломатия царя с Римской курией кажется невероятной на фоне почти абсолютного могущества папства в XIII веке и не очень стабильной власти Никейского императора. Но следует учесть то немаловажное обстоятельство, что новый Крестовый поход против никейцев, которым понтифик мог напугать св. Иоанна III Ватаца, все более и более становился фикцией. Со временем сама крестоносная идея стала получать все более расплывчатое содержание. Да и силы Западной Европы начали отвлекаться на другие цели, кроме Иерусалима. Например, очень много сил отняла Реконкиста в Испании, где сражалось не менее 50 тысяч вооруженных паломников-рыцарей из всей Европы. Сам папа в 1207 г. объявил крестовый поход против альбигойцев, что проживали в Южной Франции. И поход занял с перерывами несколько десятилетий. Другие направления движения, никак не сходные с прежними крестоносными маршрутами, демонстрировали германские рыцари. Около 1230 г. они начали свой знаменитый «Drang nach Osten» и почти полностью свернули операции в Палестине. Поэтому папы нередко оказывались бессильными против этого распыления крестоносного движения, не имея под рукой наличных сил для войны с греками¹¹². Естественно, никейцы этим активно пользовались, что и отразилось на характере переписки между царем и апостоликом.

В обратном послании понтифик обращается не к «Вселенскому» или «Константинопольскому патриарху», как раньше, а к «главе Греческой церкви». Вкладывая в это словосочетание свой, конечно, смысл, явно уничижительный. Тон его письма, в целом доброжелательный, тоже оттеняли обычные сетования на отпадение греческих священников от Римской матери-церкви и отдание себя светской власти. Оттого, считал папа, вера греков охладела, а священнический сан находится в упадке.

Затем в Рим прибыло второе послание, написанное в том же духе, привезенное легатами в Никею в самом начале 1234 г. Они были встречены с честью и имели семь заседаний с греческими епископами по спорным вопросам, в первую очередь о Filioque. Никейцы настаивали на неизменности Никео-Цареградского Символа Веры, и диспут был настолько острым, что решением св. Иоанна III его прекратили. Затем речь зашла об опресноках, но с тем же результатом. Тогда патриарх Герман предложил созвать Вселенский Собор, но легаты не поддержали его, а просто уехали в Константинополь¹¹³.

На Пасху 1235 г. папские послы были приглашены вновь, но уже в город Нимфей, где находилась старинная резиденция дома Ласкаридов. Однако и на этот раз встреча двух Церквей оказалась провальной по результату. Обе стороны высказывали друг другу претензии, и на упрек патриарха Германа, что его имя вычеркнуто из римских диптихов, последовал дерзкий ответ: «Твоего имени никогда там и не стояло, а о предшественниках сам смотри, кто тому виной». Тогда греческие епископы сообща написали акт о недопустимости опресноков. Латиняне ответили письменным анафематствованием всех тех, кто не признает Filioque, объявили греков еретиками и покинули Собор. Восточные архиереи кричали им вслед: «Сами вы еретики!» Дошло до того, что, проигнорировав приказ царя и патриарха, у легатов отобрали вещи и лошадей, пешком отправив в Константинополь¹¹⁴.

Поскольку примириться с Римом не удалось, св. Иоанну III Ватацу пришлось бороться с мощными, хотя еще и разъединенными силами. Разочарованный в результатах минувших переговоров, папа призвал Венгерского короля Беллу IV (1235–1270) и Ахейского князя Виллардуэна помочь Балдуину II и отправил Ватацу резкое письмо, требуя от того подчиниться Латинскому императору.

Ответ св. Иоанна III Дуки не заставил себя ждать. Хорошим литературным языком, но едва сдерживаясь, император достойно ответил папе, позволившему именовать его «знатным мужем Ватацем». «Царству моему подали твое письмо, но царство мое ввиду нелепости написанного полагало, что такое исходит не от тебя, но от «сожительствующего с крайним безумием» и с душой, полной надменности и дерзновения. Таков тот, кто обратился к царству моему, как к какому-то не имеющему имени и бесславному, неизвестному и незнатному, не будучи научен должному ни опытом действительности, ни величием державы нашей. Твое же святейшество украшено и разумом, и рассудительностью, выделяясь из большинства людей».

И далее: «Ты требуешь признать права твоего престола. Отчего нам не потребовать от тебя признания прав тысячелетней Империи Константина и его преемников, бывших из нашей нации, вплоть до нас. По-твоему, мы нигде не царствуем и не правим, а Иоанн из Бриенна тобой рукоположен в цари. По какому праву? Если мы, принужденные насилием, переменили место пребывания, то наши права на Империю и державу мы неизменно и неотступно удерживаем за собой, по милости Божьей. Извещаешь нас о грозном сборе крестоносцев. Благовидным предлогом прикрывается, как всегда, жажда власти и золота. Твоя честь нас наставляет не докучать императору Иоанну Бриенню, для моей же пользы. Нужно тебе знать, что мое царское величество не разумеет, где на суше или на море расположены владения означенного Иоанна, а потому никогда не покушалось на то, что ему принадлежит. Если же речь идет о Константинополе, который мы желаем у него взять, то мы заверяем и объявляем тебе и всем христианам, что никогда не перестанем сражаться и воевать с захватчиками Константинополя. Мы были бы преступниками перед законами природы, уставами родины, могилами отцов и Божьими святыми храмами, если бы из всех сил не боролись за это!»¹¹⁵ Достойный и убедительный ответ!

Затем – следующая победа, на этот раз дипломатическая: Ватац сумел склонить на свою сторону могущественного Болгарского царя, все еще обиженного отказом латинян признать его регентом Балдуина II. С 1235 г. они начали совместные действия против французов и венецианцев. Вновь замаячила перспектива Греко-болгарского союза, и на этот раз данное предприятие казалось успешным. Оба царя договорились скрепить мирный договор брачными узами, одновременно с этим заключив военный союз против латинян. В 1235 г. Асень и Ватац вместе с женами появились под стенами осажденного болгарами Галлиполи, занятого венецианским гарнизоном, где произошла помолвка 11-летнего царевича Феодора Ласкариса, сына св. Иоанна III, и 9-летней дочери Иоанна II Асеня Елены. Затем невеста отправилась в Лампсак, где патриарх Герман в присутствии царицы Ирины совершил торжественное бракосочетание. Болгары получили то, чего так давно добивались от Рима и Константинополя, – автокефалию Болгарской церкви и признание ее архиерея патриархом. В 1235 г. Тырновский архиепископ Иоаким был торжественно провозглашен в Лампсаке Болгарским патриархом, чем наносился тяжелый удар по главе западного греческого духовенства, квартировавшего в Охриде, Первой Юстиниане¹¹⁶. Одной пулей Ватац убил двух зайцев: оказал громадную услугу болгарскому клиру и еще более возвысил собственного патриарха, у которого теперь не было конкурентов.

После этого объединенные никейские и болгарские войска начали уже масштабное наступление на Латинскую империю. Асень захватил почти всю Фракию, а св. Иоанн III Ватац занял Фракийский Херсонес и прилегающую область от Марины до Ганоса. В этом же году Ватац разгромил город Галлиполи, принадлежащий Венеции, и захватил все области между Мраморным морем и Марицей, включая крепость Цурула. А Асень тем временем опустошил север Фракии, принадлежащий Латинской империи.

В 1236 г. никейцы и болгары подошли к стенам Константинополя. Но тут сыграла свою роль Римская курия. Папа отлучил Асеня от Римской церкви, а венецианцы совместно с войсками князя Ахейского Готфрида II (1231–1246) сумели прорваться к осажденному Константинополю. Затем Иоанну де Бриенну удалось разбить греческое войско на суше, а венецианцам нанести поражение союзническому флоту на море.

Маятник весов истории качнулся в другую сторону, разрушив одни союзы и создав другие. 22 марта 1237 г. умер Иоанн де Бриенн и Асень решил, что ему неинтересен союз с никейцами. Он быстро сошелся с Римом, испросив прощения и получив его, и заключил мирный договор с Латинской империей. Безусловно, он рассчитывал на то, что теперь-то французы признают его регентом Балдуина II¹¹⁷. Отсюда, как казалось Болгарскому царю, был один шаг к тому, чтобы закрепить свои притязания на Константинополь. Болгарин без каких-либо сомнений порвал соглашение с Никеей и потребовал обратно свою дочь, выданную замуж за царевича Феодора.

К счастью, Болгарский царь не относился к лицам, честно выполняющим свои обязательства, – его союз с Римом также оказался недолговечным. Асень вовсе не собирался всерьез признавать главенство над собой Римского папы и вводить в Болгарской церкви латинские обряды. Понятно, что, помимо прочих негативных обстоятельств, он тем самым резко понижал бы статус Болгарского патриарха, с таким трудом приобретенный 2 года тому назад. Кроме того, как человек толерантный и мудрый, он не спешил предать богомилов казням, как это произошло в Европе с альбигойцами, чем вызвал новый гнев понтифика. Уже в феврале 1238 г. папа Григорий IX (1227–1241) потребовал от Венгерского короля Беллы IV и Латинского императора Балдуина II начать новый Крестовый поход против болгар, после чего дружба Асеня с папой закончилась. К негодованию апостолика, лелеемый им Крестовый поход не состоялся – Асень без труда убедил Балдуина II заключить с ним мирный договор в обмен на обещание оберегать французов от греков.

Удивительно, но в этом невообразимом и непредсказуемом калейдоскопе минутных комбинаций и союзов в выигрыше оказался св. Иоанн III Ватац. Ему удалось миновать рифы политических бурь, рассорить врагов между собой и поддержать высокий авторитет православной царской власти в глазах греков, гордых за то, что их император ни в чем не уступил проклятым латинянам, – ни на войне, ни в вопросах веры. И в то же время выбил из рук врагов дипломатическое оружие, продемонстрировал желание идти на разумные компромиссы.

Все же объективно положение Никейской империи оставалось очень тревожным. Продолжалась война за Балканы, и в 1239 г. Асень вместе с французами и половцами начал осаду крепости Цурула. Правда, вскоре болгарин получил известие о смерти своей жены, сына и патриарха Иоакима от моровой язвы. Посчитав это Божьей карой за свои вероломства в отношении византийцев, Асень тут же сжег осадные машины, отвел войско обратно и заключил новый мирный договор с Ватацем¹¹⁸. Естественно, соглашение с французами было аннулировано, а дочь Болгарского царя вернулась в Никею, к своему юному супругу.

Увы, это была не последняя дипломатическая комбинация Асеня. Вскоре, испугавшись союза св. Иоанна III Ватаца с Германским королем и нарастающей мощи Никеи, Болгарский царь тайно помог пройти через свои земли в Константинополь Балдуину II с армией из 700 рыцарей, набранных в Европе, и 20 тысячами вспомогательных сил. В 1240 г. Асень женился на дочери ослепленного им Феодора Ангела Комнина Дуки, освободил тестя и при его помощи взял Фессалоники, захватив в плен Мануила. Для поддержания внешней преемственности Эпирский трон был передан сыну Феодора Ангела Комнина Дуки Иоанну (1237–1244). Свергнутый правитель Фессалоники Мануил добрался до Никеи, где принес клятву верности св. Иоанну III. При его помощи он соединился с братьями Константином и Феодором и покорил Фарсал, Лариссу и Платамот. Но тут же решил, что не имеет смысла выполнять слова присяги Никейскому царю, и отложился от св. Иоанна III, заключив мирный договор с латинянами в Пелопоннесе. Впрочем, вскоре он умер, горько раскаиваясь в своем клятвопреступлении¹¹⁹.

А тем временем Иоанн II Асень в очередной раз действовал по-своему: презрев договоренности с византийцами, он присоединился к латинянам Балдуина II, осадившим многострадальную крепость Цурула. Ее гарнизон возглавлял великий хартулларий Иоанн Петралифа – мужественный и опытный военачальник. Но силы были настолько неравными, что спустя короткое время никейцы сдали крепость. Пленных французы не пощадили, и вместе с великим хартулларием отправили в Константинополь, где продали в рабство своим родственникам.

В качестве ответной меры император св. Иоанн III Ватац во главе сильного войска взял города Лакивизе и Никиат, а затем, доверив свой флот неопытному, к сожалению, в морском деле армянину Исфре, направил корабли против латинян. Как и следовало ожидать, в морском сражении малоопытный византийский флотоводец был разгромлен меньшими силами врагов. На этом военные действия фактически прекратились, и Болгарский царь, исподволь ослабив своего могучего конкурента, поспешил направить к св. Иоанну III посольство с предложением мира, который, конечно, был заключен¹²⁰.

Наверняка Болгарский царь на этом бы не успокоился и мог доставить еще много хлопот Никейской империи, но, по счастью для греков, в июне 1241 г. Иоанн II Асень скончался. Его престол достался малолетнему Коломану I Асеню (1241–1246). В этом же году скончалась супруга святого императора Иоанна III Дуки

Ирина¹²¹.

Смерть великого Болгарского царя означала начало постепенного упадка Второго Болгарского царства, который заметно ускорился под мощным напором татар. Под этим термином мы впредь будем называть совокупность монгольских, тунгузских и тюркских народов, сбитых в общую массу знаменитым Чингис-ханом (1206–1227). Подчинив своей власти близлежащие степные племена, Чингисхан в 1206 г. был провозглашен на курултае правителем монголов, Великим ханом, после чего принялся за завоевание Северного Китая. Затем последовал захват Хорезма и Самарканда (1220 г.), после чего татары вторглись на территорию Кавказа. Смерть Чингисхана в 1227 г. на 66 году жизни ничуть не остановила татарскую экспансию. Его сын и преемник Угедей (1227–1241) успешно преодолел остатки сопротивления в Средней Азии и вскоре вышел на Рум-сельджуков. Заняв Багдад, одна часть татар оккупировала районы Каспия и Азии, вторая направилась через донские степи на Запад, где новые пришельцы нанесли страшное поражение половцам, стремительно убегающим от них, и переправились через Истр. Многие европейские правители посчитали за благо нанять остатки половцев на свою службу; не стал исключением и св. Иоанн III Ватац. Одну часть половцев он расселил во Фригии, вторую – в Македонии и Фракии¹²².

Затем вектор нападения татар изменился на северо-запад. В 1236–1241 гг. были завоеваны Волжская Булгария и многие княжества Руси. В 1241 г. внук Чингисхана Бату-хан (1241–1256) или Батый вторгся в Польшу и Чехию, а его полководец Субудай – в Венгрию, рассеяв армию Венгерского короля Беллы IV. Пострадали Хорватия, Сербия, Болгария, и татары захватили их территории вплоть до Нижнего Дуная. Сами болгары избежали поражения только благодаря инициативному предложению выплачивать татарам дань, которую они ежегодно вносили хану с 1242 по 1300 г. Татарское влияние было достаточно сильным и долгим, чтобы Болгария навсегда потеряла лидирующее положение на Балканах, где теперь господство вновь перешло к византийцам¹²³.

Силы Никейского императора уже были столь мощны, что св. Иоанна III не испугал ни отказ от союзнического договора со стороны генуэзцев, ни известия о приближающихся венграх-крестоносцах во главе с Латинским императором Балдуином II. Как ни в чем не бывало он начал наступление из Никомедии и занял Харакс, Дакивизу и Никитиат. Переманив на свою сторону половцев и отдельные отряды наемников, сражавшихся у болгар, св. Иоанн III вступил во Фракию, надеясь присоединить к Никейской империи европейских греков. Против него располагались войска Эпирского царя Иоанна. Император без особого труда победил его, и тот добровольно сложил с себя царский титул, назвался «деспотом» и признал над собой власть Никейского императора. Без сомнения, этот поход 1242 г. мог стать вершиной царствования св. Иоанна III Ватаца, мечтавшего присоединить к Никее всю Македонию. Но в самый разгар кампании он получил сообщения от сына Феодора Ласкариса о том, что на соседние сельджукские государства напали неизвестные им татары¹²⁴.

В 1243 г. состоялось одно из решающих сражений Рум-сельджуков с татарами, предопределившее их последующую судьбу. Султан Кей-Хосров II (1237–1246) выставил против степняков 22-тысячное войско, которое еще вчера весьма успешно сражалось и с византийцами, и Айюбидами, и хорезмийцами. Но едва сельджуки увидели 10-тысячный отряд татар, как бросились бежать. Причем настолько стремительно, что враги еще сутки ожидали подвоха, не решаясь преследовать из-за опасения, что их заманивают в ловушку. Султан был вынужден выплачивать татарам дань, и эта история стала началом конца Иконийского султаната¹²⁵.

Турки, теснимые татарами, истошно просили Никею о помощи. Желая разузнать все на месте, император направился в Триполис для переговоров с султаном. Он пообещал в целом оказывать туркам содействие, но не сделал ничего конкретного – и весьма мудро, поскольку в противном случае участь Никейского царства оказалась бы незавидной. А теперь его тыл был защищен сельджуками, причем и татары не могли вменить ему это соглашение в вину, поскольку оно не предусматривало совместных действий против них со стороны греков; это был исключительно мирный договор, а не военный союз. В скором времени Румский султанат пал под натиском татар, и если бы Ватац благоразумно не отошел в сторону, то сейчас столкнулся бы с самым опасным и многочисленным врагом из всех нападавших на Римское государство¹²⁶.

Интересно, но это был не единственный маневр, обезопасивший Никею от татарского нашествия. Опасаясь, что татары вступят в соглашение с Римом, царь направил к папе послов, намекая на возможность заключения унии. И когда в Рим действительно прибыли послы татар, предлагавшие апостолику начать совместные действия против св. Иоанна III Дуки, понтифик под благовидным предлогом отказал им. Кроме того, для обеспечения безопасности своей державы св. Иоанн III построил сеть крепостей в горах с хорошим запасом вооружения и крепкими гарнизонами. Таким образом, восточная граница Никейской империи оказалась в безопасности.

Теперь император получил возможность обратиться к Балканам, тем более что вследствие слабости прежних соперников перед ним открывались широкие и ясные перспективы. Благодаря своей выверенной дипломатической игре, св. Иоанн III Ватац вскоре приобрел мощного и надежного союзника – Германского короля Фридриха II Гогенштауфена, самого активного и непримиримого врага Римского папы и папской политики. Как повествуют летописцы, уже на своей коронации Фридрих II, 21-летний юноша, откровенно дал понять, что не намерен становиться слепым орудием в руках Рима. Именно он положил начало традиции независимости Германии от Апостольского престола¹²⁷.

Не желая оставаться марионеткой в руках Рима, король вступил в незримую борьбу с папой, который упорно пытался заставить Фридриха II выступить в Крестовый поход. Действительно, поскольку клятва на сей счет была дана, ее нужно выполнять. Но оставался неурегулированным вопрос времени начала похода короля. В какой-то момент понтифик сумел вырвать у Фридриха обещание, что тот выступит не позднее весны 1225 г. Однако в марте 1224 г. германец попросил перенести начало мероприятия в связи с волнениями мусульман на Сицилии. С великим трудом Гонория III удалось убедить перенести крестоносное мероприятие на лето 1227 г. За это король обещал снабдить крестоносцев Востока 100 тысячами унций серебра, предоставить Великому магистру Тевтонского ордена Герману фон Зальцу (1209–1239) флот из 150 судов и набрать армию из 1 тысячи рыцарей, которых эти корабли и должны перевезти в Акру.

В действительности даже теперь Фридрих II не собирался воевать, находя это занятие неумным и чрезвычайно затратным. За спиной у папы он одновременно вступил в тайную переписку с Иоанном де Бриенном, состоявшим регентом при своей малолетней дочери-королеве Иерусалима Изабелле II (1212–1228), и аль-Камилем. Причем оба верили, что смогут использовать Фридриха в собственных целях. Первым разочарование испытал де Бриенн. Когда в 1225 г. Фридриха удалось уговорить на брак с Иерусалимской королевой, германец немедленно заявил свои права, как супруг, на Палестину и заставил франкскую знать Леванта склониться перед ним. Теперь Фридрих II приобрел титул Иерусалимского короля.

С аль-Камилем ситуация выглядела сложнее. Султан Египта в то время был сильно озабочен столкновениями с братом – эмиром Дамаска аль-Муаззамом, установившим союз со свирепыми хорезмийцами, вытесненными из Средней Азии татарами. И вот сейчас султан предложил королю отдать Иерусалим и Палестину в обмен на помощь против брата. Отношения между двумя монархами стали столь тесными, что доверенное лицо султана Фахр-ад-Дин был произведен Фридрихом II в рыцари в знак дружбы¹²⁸.

Однако наступал срок начала похода, оговоренный с Римским епископом. Не распространяясь о своих договоренностях с аль-Камилем, опасаясь быть отлученным от Церкви за несоблюдение крестоносной клятвы, 8 сентября 1227 г. Германский император отплыл из Бридзи вместе со своим товарищем ландграфом Людвигом VI Тюрингским (1217–1227), но через несколько дней оба заболели холерой. Пришлось срочно приставать к берегу, но Людвиг скончался еще в море. Фридрих срочно отправил письмо в Рим, в котором обещал, если Господь дарует ему выздоровление, выступить в Крестовый поход в марте следующего года. Но папу Григория IX эта история не растрогала, и 29 сентября 1227 г. он торжественно анафематствовал Германского императора. Если бы Фридрих играл эту партию пассивно, то вслед за этим мог потерять права на Сицилийскую корону – ведь остров по-прежнему считался в собственности Римской кафедры. Но император был опытным игроком, а потому сделал еще более ловкий ход: невзирая ни на что, 28 июня 1228 г. отплыл в Святую землю. Общественное мнение тут же склонилось в его сторону. По Европе пронеслась целая серия пророчеств, будто именно Фридриху даровано Богом вернуть Иерусалим христианам, и когда король прибьет свой щит к сухому дереву, проклятому Христом, оно немедленно расцветет. Явно не в пользу Григория IX короля сравнивали со Спасителем, гонимым первосвященником Каиафой¹²⁹.

Однако ситуация за это время существенно изменилась. От приступа дизентерии скончался враг аль-Камиля аль-Муаззам, вследствие чего султан перестал нуждаться в военной помощи императора. А в марте 1228 г. при родах умерла Изабелла II, даровав жизнь своему сыну Конраду. Теперь Фридрих Гогенштауфен автоматически из короля Иерусалима переходил в статус регента своего сына, наследственного монарха Святого города. Но эти обстоятельства не смутили Фридриха. 21 июня 1228 г. он прибыл на Кипр, сместил Иоанна де Ибелина, регента юного короля Генриха I (1218–1253), и подтвердил свои права на доходы от острова. Хуже обстояли дела в Палестине, где тамплиеры и госпитальеры не спешили помогать королю, ссылаясь на его отлучение от Церкви. В действительности они ревновали императора к Тевтонскому ордену, которому тот оказывал большую денежную помощь. Но и это не обескуражило короля. Он вернулся к тайным переговорам с аль-Камилем и Фахр-ад-Дином, подкрепляя свои письма маневрами крестоносной армии из Акры в Яффу по пути короля Ричарда Львиное Сердце. Поскольку в это время аль-Камиль вместе с братом аль-Ашрафом, правителем Джазира, осаждал Дамаск, где скрывался их племянник ан-Насир Дауд, сын покойного аль-Муаззама, присутствие Гогенштауфена с сильной армией становилось серьезным фактором, который нельзя было не учитывать.

Ан-Насир Дауд уже обратился за помощью в Хорезм, и если бы Фридрих II внял его предложению о сотрудничестве, дела братьев стали бы совсем плохими. Незаменимый Фахр-ад-Дин пытался урезонить германца, пытаясь сохранить за своим господином Палестину, но король открыл ему, что Иерусалим как таковой ему не нужен. Но город имеет большое значение в его борьбе с Римским папой. Едва ли это как-то отразилось на переговорах, но как только пришло известие о приближающейся армии Джелаль-ад-Дина (1199–1231), шаха Хорезма, аль-Камиль согласился на предложение Фридриха¹³⁰.

18 февраля 1229 г. было подписано соглашение, согласно которому султан обещал 10 лет хранить военный нейтралитет, вернуть христианам Иерусалим, Вифлеем и Назарет в обмен на помощь в защите от внешних врагов, если таковые объявятся. Это была уникальная дипломатическая победа: впервые за 40 лет Иерусалим переходил в руки христиан. Причем сделал это в одиночку отлученный от Церкви король, не проливший ни капли крови! 17 марта германская армия вошла в Святой город, полностью очищенный от мусульман. А 19 марта 1229 г. Фридрих II собственноручно возложил на свою голову королевский венец Иерусалима в храме Гроба Господня, а затем обратился с манифестом ко всем жителям Земли. В нем Гогенштауфен сравнивал себя с Ангелами, которые занимают промежуточное положение между людьми и Богом, а также с Израильским царем Давидом, который, как известно, считался предвестником Христа, священником и пророком.

Это окончательно вывело папу из себя. В состоянии крайнего раздражения понтифик писал одному своему контрагенту, желая представить Гогенштауфена в самом невыгодном свете: «Этот царь пагубы, как мы можем доказать, открыто заявляет, что мир был обольщен тремя обманщиками: Иисусом Христом, Моисеем и Мухаммедом, и двое из них умерли в почете, третий – на кресте. Мало того, он утверждает, что только дураки могут верить, будто девственница могла родить от Бога, Творца Вселенной; он говорит, наконец, что человек должен верить только тому, что может быть доказано силой вещей или здравым смыслом»¹³¹.

В тот же день латинский архиепископ Кесарии от имени латинского патриарха Иерусалима наложил на город интердикт. Более того, пользуясь отсутствием короля, папа организовал военное вторжение в Южную Италию с целью захвата Сицилии, чем вызвал шок и осуждение всей Европы. Что ни говори, но Фридрих II являлся крестоносцем и совершил беспрецедентный подвиг. Ни для кого не было тайной, что понтификом двигали исключительно своекорыстные интересы и жажда наживы¹³². Даже враги не могли не признать, что Гогенштауфен был и остается верным католиком; мало найдется людей, настолько преданных Богу и Церкви, сделавшего много доброго и очень желавшего спасти свою душу¹³³.

В не лучшем положении оказался и султан, которого осудили собственные имамы. А ан-Насир Дауд объявил траур в Дамаске по поводу измены исламу. Никто не желал слушать его объяснений относительно того, почему и как Святой город перешел в руки Германского императора¹³⁴.

Но путешествие Гогенштауфена по Святой земле длилось недолго. 29 мая 1229 г. Германский император тайно отплыл из Акры и вскоре был уже в Сицилии. Папа моментально смирил гнев на милость и вполне дружелюбно оповестил Фридриха II, что утверждает его договор с аль-Камилем. «Ученик Мухаммеда» снова стал «любимым сыном Церкви»¹³⁵. Так закончился 5-й Крестовый поход, не оправдавший замыслы Римской курии, зато вернувший христианам Иерусалим. Как видно, сам по себе результат был неинтересен Риму. И когда в 1235 г. папа объявит новый Крестовый поход, он публично заявит, что именно Фридрих II Гогенштауфен является самой серьезной помехой на пути крестоносцев¹³⁶.

Краткое перемирие между Римской курией и Германским императором не могло никого обмануть. Между двумя центрами власти Запада шла война не на жизнь, а на смерть, сопровождавшаяся дипломатическими трюками, богословскими сочинениями о верховенстве той или иной стороны и резкими выпадами. В 1236 г. без всякого смущения папа Григорий IX заявил Фридриху II, что Апостольский престол передал ему власть меча и царство, но Рим вовсе не собирается отказываться от своих собственных верховных прав на Империю. Иными словами, Германскому императору недвусмысленно дали понять, что он – ленник понтифика. «В пику» королю апостолик после своего торжественного вступления в должность установил отныне особый обряд собственной коронации – садился на трон с короной на голове в виде земного круга. В близких к папе кругах корона называлась «императорским украшением"¹³⁷.

В таких условиях Гогенштауфен искал союзника, которого с ним объединяют не только враги, но и сходство убеждений. Хотя Рим и французы негодовали на него, но в целом Фридрих II придерживался той же «грекофильской» политики, которую избрали еще Конрад III и Генрих IV, дружившие с Комнинами против норманнов и Рима. Фридрих II хотел сделать свою власть столь же полнокровной, как во времена святого Константина I Великого, святого Юстиниана I Великого и Карла Великого. Одним словом, желал такого же могущества, каким обладали ранее Византийские императоры¹³⁸.

Эта прямая политика не могла не провоцировать Римского епископа на ответные меры; и наоборот. В 1237 г. произошло неудачное столкновение ломбардцев, которых Фридрих II разгромил и безжалостно наказал. Для понтифика это был очевидный сигнал тому, что может ожидать его. Следующим этапом стали приготовления к свадьбе Энцио, незаконнорожденного сына Фридриха II, на Сардинии с девушкой из аристократической семьи и назначения его королем этого острова, который относился к папским владениям. Накал страстей дошел до того, что король называл Римского епископа не иначе как «развратником, помазанным елеем скверны», а тот в ответ объявил Гогенштауфена «зверем Апокалипсиса». Папские агенты разъезжали по Германии и Италии, подталкивая к выступлению против короля. А Фридрих тем временем вел тайные переговоры с кардиналами, чтобы вообще лишить Григория IX папского сана¹³⁹.

В 1239 г. Фридрих II вновь был отлучен от Церкви и объявлен врагом всех христиан. В ответ он дошел до Рима и окружил город своими войсками. Не выдержав этого зрелища, папа скончался. Новый папа Иннокентий IV (1243–1254), 48-летний энергичный и властолюбивый генуэзец, потратил громадные суммы денег для того, чтобы свергнуть могучего Гогенштауфена. Дошло до того, что в 1244 г. понтифик объявил крестовый поход против Гогенштауфена, что привело к открытым военным действиям, продолжавшимся до смерти короля в 1250 г.¹⁴⁰ Примечательно, что кончина императора вызвала совершенно неадекватную с точки зрения морали реакцию Римского престола. Иннокентий IV, живший в изгнании в Лионе, обратился к пастве со следующими словами: «Да возрадуются Небеса! Да наполнится весельем земля, ибо с падением тирана Господь Всемогущий сменил бури и грозы, которые посылал на ваши головы, на ласковый ветерок и питающий влагой дождь»¹⁴¹.

Для нас изложение этих событий интересно еще и тем, что позволяет иллюстрировать довольно очевидный факт: в лице Фридриха II и св. Иоанна III встретились два «империалиста», мыслящие христианскую цивилизацию только в форме Священной Римской империи, власть над которой, включая, разумеется, главенство в церковном управлении Кафолической Церкви, принадлежит исключительно Римскому императору. Теоретически для этого нужно было «всего-навсего» вернуть настоящему хозяину – Византийскому императору Константинополь, урезонить Римского папу и соединить две половины в одно целое. Конечно, на заключительной стадии потенциально должен был возникнуть вопрос о том, кто именно вправе претендовать на титул Римского императора – Никейский царь или Германский король. В частности, обещая вернуть грекам их Константинополь, он тут же выставлял условие – чтобы св. Иоанн III Ватац признал себя его вассалом. Но до этого было еще далеко, а пока никаких противоречий Фридрих II и св. Иоанн III Ватац между собой не замечали.

Зато отныне любая попытка Запада помочь Латинской империи в ущерб Никеи натыкалась на противодействие Германского короля. Отчаявшись в одиночку справиться с бедами, в 1238 г. Балдуин II явился во Францию и, заложив Терновый венец Христа Французскому королю Людовику Х Святому (1226–1270), а также заняв у того некоторую сумму денег, набрал значительное войско. Однако Фридрих II Гогенштауфен просто запретил армии Балдуина II проход через свои земли¹⁴².

Дезорганизующую политику Римской кафедры вскоре почувствовали на себе и пилигримы Леванта, положение которых стало отчаянным. Роберт, латинский патриарх Иерусалима, отчаянно взывал к западным государям. Но на его призыв, поддержанный папой, откликнулись лишь некоторые знатные персоны Европы. Граф Тибо IV Шампанский (1225–1253) и брат Английского короля Генриха III (1216–1272) принц Ричард Корнуоллский (1227–1272) в 1239 и 1241 гг. организовали две небольших экспедиции, объединив отряды своих баронов – так называемый Крестовый поход баронов. Они имели некоторый успех: захватили Галилею и укрепили Аскалон. Но это были уже последние успехи крестоносного движения. Скооперировавшись с папой и латинянами Леванта, они вступили в конфронтацию с Германской империей, переставшей им помогать, и теперь всецело зависели от рыцарских орденов, мощь которых также шла на убыль¹⁴³.

Пока европейцы воевали друг с другом, на Востоке появились новые лидеры. В начале 1240-х годов первенство получил старший сын аль-Камиля аль-Салих Айюбид, султан Египта, вступивший в союз с хорезмийцами. Летом 1244 г. отряды Берке-хана, включавшие в себя множество степных наемников, были наняты им для нападения на Иерусалим. Штурм был внезапным и жестоким. Хорезмийцы не щадили никого из христиан, умерщвляя несчастных прямо у порога Гроба Господня. Пилигримы, заключив союз с эмиром Дамаска, попытались отомстить хорезмийцам. Была собрана значительная армия, которая включала в себя 1 тысячу рыцарей и 6 тысяч тяжеловооруженной пехоты, а также 4 тысячи сирийских всадников. Возглавлял армию крестоносцев и их союзников граф Яффы и Аскалона Готье IV де Бриенн (1205–1246). Им противостояли 10 тысяч хорезмийских всадников и 6 тысяч мамелюков из Египта. Возглавлял эти ударные части Бейбарс (1223–1277), командующий египетскими войсками, будущий султан Египта¹⁴⁴.

Осенью 1244 г. на Гадарской равнине, у деревни Ла-Форби, состоялась историческая битва, которая закончилась очередным разгромом крестоносцев. Полегло несколько тысяч рыцарей из числа тамплиеров, иоаннитов, рыцарей из Антиохии, Кипра и Германии. Достаточно сказать, что из 44 рыцарей Тевтонского ордена в живых осталось лишь трое¹⁴⁵. Погиб Великий магистр тамплиеров Арман де Перигор (1232–1244) и архиепископ Тира. В плен попали магистр ордена госпитальеров, коннетабль Триполи и 600 французских рыцарей, из всех орденских пилигримов спаслось только 33 тамплиера и 26 госпитальеров. Это поражение практически уничтожило военные силы Леванта. От немедленного уничтожения Латинскую Палестину спасло лишь то, что ас-Салих Айюбид Египетский был вынужден отвлечься на войну со своим дядей ас-Салихом Исмаилом Дамаским¹⁴⁶.

Но это уже мало волновало великого германца. В том же 1244 г. Гогенштауфен сосватал за овдовевшего св. Иоанна III свою побочную дочь Анну и активно поддерживал зятя, отступившись от Латинской империи в тот самый момент, когда помощь ей была крайне необходима. Своим союзом с Никейским императором Гогенштауфен не оставлял «Новой Франции» в Константинополе никаких шансов. Справедливо отмечают, что к моменту его смерти, наступившей в 1250 г., участь Латинской империи уже была предрешена¹⁴⁷.

На Лионском соборе 1245 г. Германский король был отлучен (в четвертый раз!) от Римской церкви. Опасаясь, что Собор германских епископов не поддержит инициативу Римской курии, папа Иннокентий IV написал, что избрал соборную форму исключительно для придания атмосферы торжественности акту отлучения. Хотя, к слову сказать, данное событие было вопиюще беспрецедентным в истории Западной империи: отлучали от Церкви не «рядового» короля, а действующего императора. Например, Генрих IV, вечный враг папы Григория Гильдебранда, не являлся на момент унижения в Каноссе императором, а лишь собирался им стать. И вот теперь понтифик решился на небывалый поступок. Впрочем, Фридриху II вменили в вину многое: нерадение о делах веры, нечестивый союз с мусульманами и «греческими раскольниками» (откровенный намек на императора св. Иоанна III Ватаца), личное аморальное поведение, несоблюдение клятв и обещаний. Ввиду необычности предмета обсуждения, вплоть до последнего заседания Собора, которое состоялось 17 июля 1245 г., многие его участники надеялись на мирный исход, чего, впрочем, не произошло¹⁴⁸.

Фридрих II ничуть не смутился этим и написал св. Иоанну III Ватацу: «Так называемый папа за наши отношения и любовь к ним, христианнейшим и самым благочестивым образом расположенным к Христовой вере, возбудил против нас свой необузданный язык, называя благочестивейших греков, от которых христианская вера распространилась до крайних пределов Вселенной, нечестивейшими и православных еретиками». Горячий поклонник византийского «цезаропапизма», безусловно убежденный в праве (обязанности) монарха выступать в качестве блюстителя веры и главы церковного управления, он высказывал в адрес Римского папы следующие слова: «Все мы, земные короли и князья, особенно ревнители православной (orthodoxe) религии и веры, питаем вражду к епископам и внутреннюю оппозицию к главным предстоятелям Церкви. О, счастливая Азия! О, счастливые государства Востока! Они не боятся оружия подданных и не страшатся вмешательства пап»¹⁴⁹.

Другому государю – Английскому королю Генриху III Гогенштауфен писал не менее резкие строки: «Римская церковь опять воспылала горячей алчностью и охвачена столь очевидной жадностью, что, не довольствуясь церковными владениями, не стесняется отбирать у императоров, королей и князей мира сего их наследственную собственность и обложить ее налогами. Я уже не говорю о симонии, о различных и с начала времен неслыханных вымогательствах, беспрерывно осуществляемых курией и папой против духовных особ, о явных и тайных ростовщиках, притесняющих весь мир. Словами слаще меда и глаже масла ненасытные кровопийцы постоянно толкуют, будто Римская курия – наша мать и кормилица, хотя она есть корень и начало всех зол"¹⁵⁰.

Его ненависть к Риму была такова, что Фридрих II искренне обиделся, когда узнал о посольстве, направленном св. Иоанном III к папе. Они откровенно помогали друг другу: император – деньгами, король – вооруженными силами и дипломатией. Германец мечтал закрепиться в Италии и искренне радовался, когда узнал о том, что Никейский император захватил наконец-то Родос¹⁵¹.

Как раз закончил свой земной путь деспот Фессалоники Иоанн, тихий и благочестивый человек, и его брат Димитрий направил к св. Иоанну III Ватацу послов с просьбой закрепить за ним вдовствующий трон. Он получил просимое, но недолго пользовался властью. Вскоре от своих тайных агентов император узнал, что тот вовсе не собирается выполнять условия договора с Никеей. Кроме того, своим беспутным образом жизни Димитрий создал внутри города мощную оппозицию, решившую организовать заговор. Фессалоникийский деспотат уже давно не играл никакой самостоятельной роли, и его судьба была фактически предрешена. Ватац не стал мешать заговорщикам, о которых ему донесли, и даже немного приободрил их, пообещав свою помощь и поддержку. Осенью 1246 г. со своей армией император двинулся на Фессалоники и без труда овладел ей, лишив Димитрия титула «деспот», но сохранив ему жизнь и не ослепив, как того просили некоторые придворные. Вскоре Димитрий заболел, принял постриг и скончался. Новым наместником Фессалоники был поставлен Андроник Палеолог Комнин – опытный управленец и мужественный воин. А в 1247 г. св. Иоанн III овладел Визией и Цурулом¹⁵². Фессалоникийское, а ранее Эпирское царство перестало существовать, и слепой Феодор Ангел Комнин Дука, бывший царь Эпира, теперь являлся лишь правителем областей Водины, Старидола и Стровоса¹⁵³.

Продвигаясь по западным областям с войском, император узнал о кончине Болгарского царя Коломана и воцарении сына Асеня от последнего брака с Эпирской царевной Михаила II (1246–1256), совсем еще маленького мальчика. В планы царя не входила война с Болгарией, с другой стороны – совершенно неправильно было бы не использовать внутренний кризис сильного противника себе на пользу. Разослав своих дипломатических агентов, св. Иоанн III вскоре получил то, чего хотел.

В ноябре 1246 г. вся Македония практически без потерь досталась византийцам, а многие области Болгарского царства в единодушном порыве пожелали признать над собой власть сильного правителя, сын которого Феодор Ласкарис к тому же приходился родственником по жене царственной семье Асеней. Эти договоренности облекли в письменную форму, и границы Никейского царства расширились за счет Родопа, Стенимаха, Ценены, Стумпиона, Хотовоса, Велевудия, Скопиа и Просака. А Болгарское царство потеряло почти треть своей территории¹⁵⁴.

В 1247 г. св. Иоанн III Ватац вернулся во Фракию и присоединил к Никейской империи несколько фракийских городов, принадлежавших Латинской империи. Теперь св. Иоанн Ватац стал во главе всего греческого мира. За исключением Константинополя, Средней Греции и Пелопоннеса, Византийская империя была практически восстановлена в прежних размерах¹⁵⁵.

Силы св. Иоанна Ватаца были теперь таковы, что он без труда мог позволить себе войну на два фронта. Когда в 1248 г. генуэзцы захватили Родос, он тут же направил морскую экспедицию, вернувшую в 1250 г. остров под власть Никейского царя. Французских рыцарей, помогавших на Родосе генуэзцам, конечно, перебили, но благоразумный царь не стал портить отношения со своими традиционными союзниками, с которыми обошлись весьма снисходительно. Даже смерть Фридриха II не нанесла ущерба Никее, находившейся на подъеме¹⁵⁶.

Как уже указывалось выше, после страшного поражения в 1244 г. положение дел латинян Леванта стало совершенно отчаянным. Но тут к ним на помощь пришел один из по-настоящему великих государей Запада – Французский король Людовик IX Святой, задумавший организовать 6-й Крестовый поход. Светловолосый и худощавый, чрезвычайно обходительный человек, он часто болел, порой довольно опасно.

В декабре 1244 г., находясь в Париже, король внезапно сильно занемог и, прося помощи у Бога, дал обет крестоносца Парижскому епископу Гийому Овернскому. Получив внезапное исцеление, Людовик Святой не посмел нарушить своей клятвы и горячо взялся за дело, с точностью педанта начав организацию крестоносной экспедиции. Как говорят, общая сумма расходов на Крестовый поход составила около 250 тысяч ливров – гигантские по тем временам средства. Четыре года шли приготовления, было учтено, казалось, все.

Напрасно Фридрих II пытался предложить свои услуги и возглавить этот Крестовый поход. Как отлученный от Римской церкви, король не имел права принять участие в данной экспедиции. Выяснилось, что Английский король также не был намерен участвовать в Крестовом походе. Британское священство было крайне недовольно поборами Рима и тем, что епископские кафедры на острове занимают итальянцы, ставленники понтифика¹⁵⁷.

12 июня 1248 г. папский легат, кардинал Тускулума Эд де Шатору вручил в Сен-Дени королю посох и суму, а также Орифламму – священное знамя Франции. В Париже Людовик босиком прошел до Нотр-Дам де Пари, отстоял мессу и простился с парижанами. В августе того же года он отправился из Эт-Морта на Кипр с весьма внушительной армией, которую перевозили из Марселя венецианцы, весьма неодобрительно относившиеся к этому походу из-за неизбежных потерь в торговле. С королем отправилась в поход его супруга королева Маргарита Прованская (1234–1270), братья – графы Роберт д’Артуа (1237–1249) и Карл Анжуйский (1227–1285), герцог Гюг IV Бургундский (1218–1272), Гюг X де Лузиньян (1219–1270), граф де Ла Марш, 25-летний Жан де Жуанвиль, сенешаль Шампани и множество других аристократов. Прибыли добровольцы из Германии, Норвегии и Шотландии, а также из Англии. Их привел Уильям II, граф Солсбери по прозвищу Длинный меч. В сентябре все войска собрались на Кипре. В их рядах состояло 20 тысяч солдат, из них 2,5 тысячи рыцарей и 5 тысяч лучников и арбалетчиков¹⁵⁸.

Туда прибыла и императрица Мария де Бриенн (1225–1275), прося помощи у короля для своего супруга, Латинского императора Балдуина II. Несмотря на радушный прием и две сотни посланий, которые многие крестоносцы передали через нее в Константинополь для своих друзей и родственников, императрица получила лишь весьма расплывчатые заверения в том, что после завершения Крестового похода добровольцам будет разрешено отправиться на помощь Латинскому императору¹⁵⁹.

Наступил сезон штормов, и потому пилигримам пришлось задержаться на Кипре. Помимо прочего, вожди похода собрались, чтобы определить свою цель. Тамплиеры надеялись, что король двинется в сторону Акры, чтобы оттуда идти на Иерусалим. Но тот решил плыть к Египту, повторив тем самым путь 5-го Крестового похода. Разумеется, это вызвало охлаждение рыцарей орденов к королю и отбытие части из них из состава армии¹⁶⁰.

8-месячное ожидание на Кипре сказалась на крестоносцах чрезвычайно негативно. Армия проводила время в бездействии, разлагавшем ее. Кроме того, войско понемногу таяло: множество просителей, получивших у Людовика IX аудиенцию, уводили с собой небольшие отряды солдат. Те отбыли в Антиохию, Константинополь и даже Киликию, куда их сманили хитрые армянские послы обещаниями невероятных богатств. В ставке короля побывали даже татарские посланники хана Гуюка из далекого Мосула, предлагавшего напасть на совместного врага – Багдадского халифа¹⁶¹. Кроме того, закончились денежные средства, которые король собрал для похода¹⁶². Но хуже всего было то, что внезапная эпидемия сильно проредила ряды пилигримов. В короткое время умерло 260 рыцарей, не считая простолюдинов. Болезнь настолько запечатлелась в памяти современников и потомков, что никогда более Кипр не будет использоваться в качестве плацдарма для новых операций на Востоке. Остров будет использоваться только для краткой стоянки кораблей, не более того¹⁶³.

Пора было срочно собираться к отплытию. И тогда Людовик Святой письменно уведомил о своем походе Египетского султана, который, впрочем, и так был осведомлен об этой опасности, и предложил тому креститься для разрешения всех конфликтов. Понятное дело, султан отказался. В мае 1249 г. крестоносцы высадились у города Дамьетты в устье Нила, а им навстречу выдвинулся аль-Салих Айюбид со своим войском. Первое столкновение было героическим: король в числе первых спрыгнул за борт корабля и, находясь по грудь в воде, под стрелами сарацин поспешил к берегу. Завязалась отчаянная схватка, в которой успех сопутствовал французам – они отбросили турок от берега; 6 июня 1249 г. крестоносцы вступили в город¹⁶⁴.

Но здесь вождя крестоносного воинства ждал первый неприятный сюрприз: наступил разлив Нила, делавший дальнейший поход на Каир совершенно невозможным. Пришлось оставаться в Дамьетте, где бароны проводили время в пиршествах и поединках, а простые воины – в объятиях продажных женщин. Тем временем вокруг города кружили конные разъезды врага. Не ведающие дисциплины, вожди крестоносцев совершали отдельные нападения на сарацин, заканчивающиеся, как правило, трагично. Зато египтяне каждую ночь убивали часовых и поджигали город. Надежда на пополнение, которое должен был привести брат короля граф де Пуатье, оказалась тщетной. Нет, корабли с новыми крестоносцами прибыли, но налетевшая буря разметала их, и множество рыцарей утонуло в море, не успев сойти на берег¹⁶⁵.

Поняв, что промедление окончательно разложит армию, король по совету брата и некоторых видных военачальников решил направить свое воинство на Вавилон, и 28 ноября 1249 г. выступил из своего лагеря. А буквально за несколько дней до этого скончался султан аль-Салих Айюбид, и новым правителем Египта стал его сын Туран-шах. Но пока тот не прибыл из Месопотамии, войсками командовал мамелюк Бейбарс и Факр-ад-Дин. Пока крестоносцы строили дамбу через Нил, чтобы двигаться дальше, стычки между ними и сарацинами не прекращались ни на один день.

В открытых противостояниях успех, как правило, сопутствовал крестоносцам, впереди которых двигались отряды опытных тамплиеров. Но и египтяне действовали чрезвычайно успешно. Более того – они соорудили метательные орудия и снарядами с «греческим огнем» доставляли крестоносцам массу неприятностей. Каждый раз, когда начинался обстрел крестоносного лагеря из турецких орудий, король Людовик Святой поднимался из постели и молил Бога, чтобы Господь сохранил его людей от смерти¹⁶⁶.

21 декабря 1249 г. армия короля добралась до речки Бахр ас-Сагир, являвшейся притоком Нила, и разбила лагерь именно в том месте, где в 1221 г. останавливались крестоносцы под руководством кардинала Пелагия. Армия египтян под командованием Факр-ад- Дина расположилась на противоположном берегу, в 3 км от города аль-Мансуры. Шесть недель противники стояли друг напротив друга, но в феврале какой-то бедуин предал своих товарищей и за большое вознаграждение показал пилигримам брод на другой берег. Эта операция, состоявшаяся 8 февраля 1250 г., стоила им многих жертв: авангард крестоносцев подвергся яростной атаке турок. Очень скоро погибли граф д’Артуа, Рауль де Куси, Уильям, граф Солсбери и более 280 рыцарей-тамплиеров. Еще несколько сотен воинов получили тяжелые ранения. Правда, и сарацины несли тяжелые потери. А в самом начале сражения погиб Факр-ад-Дин: он столкнулся с двумя рыцарями-тамплиерами, и те зарубили его¹⁶⁷.

Войска христиан переправлялись на другой берег и тут же вступали в бой. Но турки сумели прорвать их центр и вклиниться между двумя частями крестоносного воинства. В скором времени в бой вступил уже сам король Людовик Святой со своими рыцарями. Наконец, сражение, длившееся весь день, завершилось. Город взять пилигримам не удалось, и они отошли в свой лагерь¹⁶⁸.

Но едва наступила ночь, как сарацины внезапно напали на них. Первыми атакам подверглись воины графа Анжуйского, брата короля, к которому тот поспешил на помощь. Затем сражение закипело по всему фронту. К утру египтяне отступили, а крестоносцы праздновали победу, потеряв, правда, вновь множество прекрасных воинов и военачальников. Через 9 дней на поверхность воды стали всплывать трупы убитых при переправе рыцарей и мусульман. Их было такое множество, что король, опасаясь эпидемии, нанял сотню бродяг, которые за деньги взялись захоронить покойников.

В пятницу, 11 февраля 1249 г., мамелюки снова нанесли смелый и неожиданный удар по лагерю крестоносцев. Эти бесстрашные воины, набираемые из числа белых мальчиков-рабов покоренных народов (прообраз будущих янычар), наступали настолько дерзко и мощно, что многие пилигримы впоследствии говорили, будто никогда ранее не видели такой смелой атаки. Многие латиняне погибли в этом бою, включая Великого магистра тамплиеров. Однако и сарацины потеряли до 4 тысяч воинов убитыми¹⁶⁹.

А затем в лагерь крестоносцев проник голод – самое страшное оружие. Подвоз продовольствия из Дамьетты был крайне затруднен – повсюду разъезжали конные отряды сарацин, и в крестоносном лагере наступила страшная дороговизна. Как рассказывают современники тех событий, один бык стоил не менее 80 ливров, а баран или свинья – по 30 ливров. Вскоре положение французов стало бедственным – многие воины были ранены, а поправить здоровье им мешало отсутствие пищи. Чтобы избежать гибели, Людовик Святой решил отвести свои войска к Дамьетте, где располагался лагерь герцога Бургундского¹⁷⁰.

Для обеспечения своего отхода Людовик IX попытался договориться с султаном, но Туран-шах, уже прибывший в Египет и принявший командование армией, прекрасно осведомленный об истинном положении дел пилигримов, наотрез отказался от каких-либо переговоров. От безысходности 5 апреля французы и их союзники двинулись в обратный путь в полном окружении врагов. Король находился впереди армии во главе отряда телохранителей. Задача осложнялась тем, что Людовик Святой, и ранее не отличавшийся железным здоровьем, заболел дизентерией. Он едва держался в седле и под конец дня потерял сознание. В довершение всех бед в спешке по чьей-то ошибке забыли уничтожить сооруженный ранее понтонный мост, и теперь сарацины беспрепятственно перешли реку и бросились в погоню за крестоносцами¹⁷¹.

Королю становилось все хуже, раздавались даже голоса, что он не доживет до рассвета следующего дня. И потому пришлось срочно отправлять его в близлежащую деревню, Мунтьян Абу-Абдаллах. А остальная армия оказалась окруженной у деревни Шаримши. Правда, пилигримы отбили все атаки сарацин, но тут некий гонец из числа французских сержантов по имени Марсель, подкупленный султаном, прибыл к латинянам и передал, будто король отдал приказ сложить оружие. Вслед за теми наступила очередь и короля – он оказался в плену вместе со своими товарищами!¹⁷²

Это была позорная, неслыханная ситуация – король Франции оказался в руках у турок. Помимо этого, сарацины захватили весь крестоносный флот, а также несколько десятков тысяч пленных. Не все из них имели счастливую судьбу: заболевших пилигримов египтяне безжалостно убивали на месте, а остальных пешком погнали в аль-Мансуру. Там их партиями по 200–300 человек выводили на базарную площадь и требовали принять ислам; несогласных казнили тут же¹⁷³.

Известия об этой катастрофе не быстро дошли до Европы, где все были убеждены в том, что Людовик IX захватил Египет. Когда первые гонцы прибыли в Париж со скорбными вестями, их сгоряча просто бросили в тюрьму, как распространителей ложных слухов. Но затем все подтвердилось. В отчаянии Римский епископ послал остальным монархам Европы и епископату письмо, в котором содержались следующие строки: «О, обманчивые страны Востока! О, Египет, царство мрака. Неужели ты сулил радостные новости в начале войны только для того, чтобы повергнуть нас в мрачную тьму и самому оставаться похороненным во тьме глубокой ночи?!» Эффект от поражения крестоносцев был таков, что, по словам Матфея Парижского, в городах Италии многие разуверились. Но была и обратная реакция. Английское рыцарство возмутилось бездействием собственного короля. Германский император Фридрих II отправил послов к султану с просьбой освободить Людовика IX. А король Кастилии Фернандо III Святой (1230–1252), несмотря на собственную войну с сарацинами, дал клятву отправиться на Восток для отмщения погибшим французским рыцарям¹⁷⁴.

Ввиду бедственного положения супруга королеве Маргарите Прованской пришлось срочно приступать к переговорам о выкупе Людовика Святого, который тем временем находился под арестом в доме секретаря султана. За свое освобождение и выдачу пленных крестоносцев Людовик обещал султану вернуть Дамьетту и внести помимо этого еще 500 тыс. ливров. Тот требовал помимо этого Иерусалим, но король отвечал, что Святой город принадлежит не ему, а Конраду, сыну Фридриха II. Наконец, явно насмехаясь над ним, султан обещал вернуть ему 100 тысяч ливров, вполне удовлетворяясь оставшейся суммой. Для вызволения короля из Иерусалима прибыл латинский патриарх, но его участие не ускорило процесс переговоров. Венценосного крестоносца и его спутников держали в безобразных условиях, кормили червивой пищей, и лишь на Пасху разрешили употребить яйца, окрашенные в разные цвета. В один из моментов всем крестоносцам, находившимся рядом с королем, казалось, что их ждет скорая и страшная смерть. Лишь 7 мая 1250 г. король и его товарищи были освобождены¹⁷⁵.

В июне 1250 г. Людовик Святой прибыл в Акру, где был принят как герой. Несмотря на страшные потери и разочарования, он не желал оставлять Крестовый поход, хотя отослал Карла Анжуйского на родину. Все это время благородный монарх употреблял на то, чтобы выкупить из плена оставшихся крестоносцев. В это время к нему прибыли послы от Алеппского и Дамасского эмиров с предложением объединить усилия для войны с Египтом. Король отказался, ссылаясь на свой договор с султаном. Но тут же уведомил того о том, что в случае сохранения в сарацинском плену пленных рыцарей готов поддержать его врагов. Султан немедленно освободил 200 французов. В своих мечтах Людовик Святой рисовал новый Крестовый поход, но этим мечтам не суждено было сбыться.

Испанский король скончался, а его преемник Альфонсо X (1252–1284) больше интересовался защитой собственной страны от африканских сарацин, чем далеким Египтом. Французский король активно агитировал на Кипре, Романии и Морее, но, несмотря на его титанические усилия, удалось собрать не более 700 рыцарей, часть которых являлась теми пленниками, которые только что освободились из мусульманского плена. Нищие и раздетые, без средств к существованию, они не могли составить конкуренции сильным мамелюкам. Разумеется, с такой малочисленной и слабой армией не было никакой возможности начинать новую войну¹⁷⁶.

Вплоть до весны 1254 г. король оставался на Востоке, пытаясь собрать новые силы и выискивая союзников, среди которых едва не оказались татары – с ними Людовик состоял в длительной переписке. Наконец, убедившись в бесполезности своих попыток освободить Иерусалим, король дал приказ готовить корабли к отплытию во Францию. 6-й Крестовый поход завершился...

А что же наш герой? Используя выпавшую ему передышку, Никейский император приложил немало усилий для увеличения благосостояния своих подданных. Оставив себе столько земли, сколько необходимо для обеспечения царского стола, а также содержания немощных и больных из государственной казны – не более, св. Иоанн III раздал остальные имения никейцам. Он приказал делать запасы из урожая каждого года, начал разводить лошадей, коров, овец и свиней и требовал того же от вельмож. Вскоре эти мероприятия обеспечили хороший достаток для всего населения. И когда у турок случился неурожай и его естественное следствие – голод, византийцы по высоким ценам продавали сельджукам продукты питания. Казна государства и частных лиц быстро наполнилась деньгами. Рассказывают, что, продав все яйца, которые снесли его курицы, царь на вырученные деньги купил императрице корону с драгоценными камнями. Ее так и называли – «яичной короной».

Кроме того, заботясь о благосостоянии греков, император категорически, под угрозой лишения звания и состояния, запретил никейцам приобретать дорогие иностранные ткани, на покупку которых уходили, как правило, большие деньги. Это был очень тонкий момент, больно ударивший по венецианцам. С одной стороны, Ватац не отказал им в торговых привилегиях, с другой – своим запретом фактически лишил венецианских купцов рынков сбыта дорогих изделий в Никейской империи. Формально они не могли высказать претензии о нарушении торговых договоров, но терпели громадные убытки. Напротив, «пышность у римлян вошла в границы, и богатство потекло из дома в дом же»¹⁷⁷.

Но достаток и завоевания во Фракии и Македонии являлись не главным; впереди у императора св. Иоанна III была высшая цель – Константинополь, ради достижения которой он мог пожертвовать многим. Хотя его дипломатические маневры вызывали ранее законное недовольство Фридриха II Гогенштауфена, Никейский царь регулярно отправлял посольства в Рим. Поразительно, но царь сумел-таки убедить папу Иннокентия IV в том, что единственной помехой воссоединения Западной и Восточной Церквей является не Никейское царство, а Латинская империя (!). Правда, потом папа все же «не поверил» в такие умозаключения, но было поздно – в 1251 г. византийцы уже подступили к стенам Константинополя и начали осаду. В ответ Римский епископ направил осажденным латинянам послание, в котором обещал тем денежную помощь, если те выдержат осаду в течение 1 года.

К этому времени дипломатическая линия Германия – Никея несколько ослабла. Дела сына старого союзника Никеи – Конрада IV (1250–1254), сына покойного Фридриха II Гогенштауфена, были уже не очень хороши, к тому же в апреле 1254 г. он скончался. А регент Манфред (1232–1266) при малолетнем короле Конрадине (1254–1268) уже не имел возможности так стойко противостоять Риму, да и относился к грекам с нескрываемым подозрением¹⁷⁸.

Ситуацию усугубил понтифик, направивший посланников в Венецию для организации нового Крестового похода. Ватац тут же внес необходимые коррективы. Дипломатия царя, который «играл с Римской курией не хуже болгар», была понятна и близка греческому высшему духовенству. В 1253 г. патриарх Мануил (1244–1255) направил папе послание, согласованное с царем. В нем он соглашался признать главенство понтифика в Кафолической Церкви, включить его имя в диптихи, присягнуть в повиновении апостолику, признать за папой право председательствовать на Вселенских Соборах и единолично высказываться по догматическим вопросам, если только такие суждения не будут противоречить древним канонам и общеустановленным догматам. Нет сомнений в том, что патриарх и император хорошо поняли друг друга: пусть папа вернет грекам Константинополь, а потом уже будет видно, на какие уступки можно пойти, а на какие – нет.

В 1254 г. царь направил пышное посольство во главе с Арсением Авторианом, будущим Константинопольским патриархом, митрополитами Кизикским и Сардикским, в Рим. Выступая от имени всей Восточной церкви, св. Иоанн III соглашался признать примат Римского папы в Кафолической Церкви при условии немедленного удаления Латинского императора из Константинополя и передачи ему, Ватацу, древней византийской столицы. А также выдворения всех латинских священников из греческих земель¹⁷⁹. Конечно, Иннокентию IV не могли не понравиться подобные инициативы. Он ответил в том духе, что готов выступить в качестве посредника между св. Иоанном III и Балдуином II, а также обеспечить права Никейского императора по мере того, как тот начнет выполнять свои обещания. Это была большая дипломатическая победа – Римский папа добровольно и публично отказался от звания защитника Латинской империи¹⁸⁰.

Как полагают, был даже подготовлен проект договора на этот счет. А примиряющая политика Ватаца привела к тому, что стал возможным Вселенский Собор, на котором мог бы быть решен вопрос о примирении Церквей. К сожалению, ранняя смерть Римского папы Иннокентия IV оборвала эту перспективу. А затем вмешались иные, трагичные обстоятельства¹⁸¹.

Согласно преданию, окончив дела в Македонии и Фракии, царь распустил войско по домам и возвращался в любимую им Никею. По дороге ему сделалось дурно – очень болела голова; некоторые даже думали, будто у св. Иоанна III открылась эпилепсия. Три дня он был недвижим, и только искусство врачей вернуло его к жизни. Почти год болезнь медленно одолевала закаленное тело царя-воина, причиняя ему нестерпимые боли. Наконец, 3 ноября 1254 г. св. Иоанн III Дука Ватац скончался. Похоронили императора в монастыре Спасителя в Созандрах, который они возвели с царицей Ириной близ Нимфеи, где находится резиденция дома Ласкарисов¹⁸².

Результаты многолетнего царствования св. Иоанна III Дуки Ватаца громадны. Прекрасно ориентируясь в тонкостях дипломатических игр, чувствуя нюансы отношений между своими противниками и замечательно используя их, св. Иоанн III уберег Никейскую империю от многих неприятностей. Более того, император разгромил Фессалоникийское царство, смирил болгар, собрал под свое знамя большинство греческих земель – причем наиболее богатых и густонаселенных. Ватац полностью обессилил Латинскую империю, и, как справедливо говорят, просто случайность, что он не овладел Константинополем.

Внутри государства он усмирил аристократию, навел порядок в финансах, причем без возложения на рядовых обывателей дополнительных тягот и налогов. Действительно, царь был несколько подозрителен – объяснимая черта характера для человека, в отношении которого дважды как минимум устраивали заговоры со стороны самых близких товарищей и даже родственников. Но при всем этом св. Иоанн III никого не отправил на эшафот ради подозрений, всегда считая за необходимость устроить публичное судебное разбирательство и дать возможность подсудимому оправдаться.

Это был настоящий самодержец, «народный царь», воля которого являлась безусловной по всем вопросам. Он имел непререкаемый авторитет среди всех слоев населения, но никогда не злоупотреблял своим правом царя творить суд и закон¹⁸³. Как говорили, «мировой столп, который поднял власть ромеев на поднебесную высоту и сделал ее известной всем, покачнулся и разрушился. Упало высокое дерево с широкой кроной, которым осенялись все земли во вселенной. Погасло славное и светлое солнце, благодаря которому мы избежали камней преткновения, благодаря которому нам был приятен свет и при котором мы достойно совершали путь как днем»¹⁸⁴.

Память о нем долго жила в Византии, и с его личностью в устных преданиях связывались многие чудотворения. Как рассказывают, спустя 50 лет, в 1307 г., когда турки начали наступление на границы воссозданной Византийской империи, местный правитель Атталиоты приказал перенести мощи св. Иоанна III в Магнезию. И, действительно, туркам не удалось взять штурмом этот город, что отнесли к заступничеству и помощи святого императора. «Призрак Ватаца» вносил сумятицу и страх в ряды турок, и позднее, когда город был все же взят, мстительные мусульмане сбросили мощи св. Иоанна III Дуки в овраг¹⁸⁵.

Новый Римский император Феодор II Ласкарис, сын св. Иоанна III Дуки Ватаца, вступил на престол в возрасте 33 лет, избранный после смерти отца на общем собрании войска и вельмож и поднятый на щит по старинному обычаю. Интересно, что при жизни Ватац решительно не желал объявлять Феодора II своим соправителем, как это было обыкновенно принято. На это имелись свои причины. Во-первых, обычная неспешность и вдумчивость мудрого царя, во-вторых, более веские соображения. Своим приближенным св. Иоанн III Ватац объяснял, что опасается, как бы после объявления сына соправителем к тому не прильнули молодые повесы, способные сбить царевича с праведного пути. Смиряя горячего сына – а это качество в Феодоре II отмечали практически все современники, св. Иоанн III Дука не спешил с решением. Однако при этом втайне сделал все для того, чтобы после его смерти Феодор II смог по праву стать новым Никейским императором¹⁸⁶.

Это было особой удачей, настоящим подарком судьбы, что Провидение сжалилось над Византией, послав подряд ей трех замечательных и энергичных государей династии Ласкаридов. Первый Ласкарис создал в Никее национальный центр, который смог не просто устоять в борьбе с болгарами и латинянами, но и сплотил вокруг себя практических всех греков. Святой Иоанн III Ватац нейтрализовал главные опасности и значительно расширил границы Никейского царства, по праву именуясь уже не Греческим, а Римским императором. А его сыну досталась доля укрепить основы самодержавной власти и создать предпосылки для преображения Никейской империи. Внешние враги боялись его ничуть не меньше предыдущих императоров. Некий анонимный историк XIII века так писал о нем: «Многие удивляются его несравненной любви к знанию и мудрости, другие – его искусству военачальника и храбрости, которыми он поразил всех своих врагов. И его соседи сельджуки пришли вместе со своим государем на поклон и с дарами. И даже Арабский князь прислал ему ценные дары. Иные, наконец, прославляют его за щедрость и великодушие»¹⁸⁷.

Надо сказать, Феодор II Ласкарис был одним из самых образованных людей своего времени, к тому же неоднократно пробовал себя в богословии и гимнографии. В частности, его перу принадлежит Великий молебный канон Богоматери «Колесницегонителя Фараона погрузи...», вошедший в славянские Октоих и Псалтирь с восследованием¹⁸⁸. Им написано множество тропарей и ирмосов и подобраны музыкальные переливы, трогающие душу всякого верующего христианина. Не случайно весь православный мир до сих пор молится по ним. Любимые слова молитвы царя: «Кому, как не к Тебе, Пречистая, обратиться мне, погрязшему в грехах?», по справедливому замечанию одного историка, могут принадлежать только верующей и пламенной душе, которой, безусловно, обладал Ласкарис¹⁸⁹.

Как отмечал современник Феодора II, он был рожден для того, чтобы стать царем. Хотя по глубокомыслию и благоразумию молодой император явно уступал отцу, зато отличался похвальной быстротой, великодушием и воинственностью. От матери он приобрел необыкновенную душевную щедрость и любовь к наукам, отличаясь высоким стилем и способностью к писательству. Достаточно сказать, что за свой короткий век император оставил большое количество сочинений философского, богословского, политического и риторического характера. Известность получили такие его труды, как трактаты против латинян, обширная работа «Восемь книг христианского богословия» и «Раскрытие космических явлений»¹⁹⁰.

Благодеяния, которыми он одаривал своих подданных, буквально текли рекой, и никто не уходил от него, не получив какого-нибудь подарка. Ученые и поэты, философы и учителя, нищие и больные – все они становились объектами тщательного внимания со стороны василевса. Пожалуй, единственное, что угнетало самодержца, – слабое здоровье, окончательно расшатанное впоследствии тяготами государственного управления и сознанием высокой личной ответственности царя за судьбу отечества, съедавшей его изнутри. Император слишком близко принимал к сердцу любые неурядицы, отдавая всего себя без остатка для торжества собственных идеалов.

Благочестивый донельзя, как, наверное, уже не было «принято» в Западной Европе, император не пропускал ни одной Литургии, принимая в них самое деятельное участие. Каждый раз, когда нужно было идти на церковную службу в память того или иного святого, царь оставлял все дела и «сам совершал наилучшее служение празднуемому святому», оказывая бесчисленные благотворения чтецам и клирикам.

Убежденный в том, что пышность императорского двора и лично Римского царя являются непременными атрибутами его власти, он не жалел денег на торжества – благо, государственная казна была полна. Вместе с тем «милостивый царь», как его звали в народе, был воспитан в строгих правилах и скромности.

Как рассказывают, еще на заре юности его отец заметил на сыне золотую одежду. Остановив Феодора II, св. Иоанн III Дука Ватац скорбно заметил: «Разве ты не знаешь, что эти золотошвейные сирские ткани вытканы из римской крови? И что их надо употребить только тогда, когда через это ты хочешь оказать пользу римлянам? Когда, например, нам представляются иностранные послы, мы, величаясь одеждой, даем знать иностранным дворам о богатстве римлян. Ведь богатство царя почитается богатством его подданных. И употребление его не для этой цели, а для порабощения себе других своих соотечественников достойно клятвенного отрицания. Ты не размышляешь, сколько делаешь вреда, употребляя одежду попусту». Конечно, такие уроки не проходят даром, и с тех пор Ласкарис не давал повода отцу сделать себе замечание¹⁹¹.

Набожный, но самостоятельный во всех государственных и церковных делах, он совершенно отодвинул епископат от управления Никейской империей, закрыв тему «восточного папизма» в годы своего царствования. Его финансы были в полном порядке, причем без наложения на греков новых повинностей, и Ласкарис всегда располагал полной казной для реализации собственных замыслов. Фанат армии, он мечтал создать национальные вооруженные силы и многое сделал для этого. Но по-прежнему с охотой использовал наемников. Кроме того, царь организовал милиционные части, охранявшие восточные границы от сельджуков и татар. «В некоторых отношениях он возвысился над византийской рутиной еще более своих великих предшественников», – справедливо писал о нем один исследователь¹⁹².

Василевс был настоящим певцом царской власти, прекрасно чувствуя свою ответственность перед Богом и людьми. Интересна переписка императора со знаменитым монахом Влеммидом, одним из самых образованных людей современности, в ходе которой раскрылась идея царской власти в редакции Феодора II Ласкариса. Когда Влеммид обвинил Ласкариса в гонениях, устроенных им на аристократов, тот отвечал: «Удел царя – защищать государство от врагов. Нужно выбирать между интересами государства и разумной справедливостью, с одной стороны, и мотивами человеколюбия, с другой. Ты настаиваешь, чтобы царская справедливость уступала неразумным обладателям власти, дарованной им разумно моим родителем. Деятельность его имела целью истинное познание интересов родины и справедливый суд в отношении подданных».

Возражая на упреки в сребролюбии, василевс возражал: «Разве на излишние расходы требуем мы золота? Тратим ли его на охоту, на пиры, на неумеренные попойки, на беспутную невоздержанность или на ненавистные новшества? Какая существует для нас забава или высшее занятие? Мы во цвете лет состарились душой. На восходе солнца, проснувшись, мы посвящаем свои заботы солдатам, а когда солнце поднимается – более высокому делу, приему послов. Далее мы делаем смотр войскам, в полдень – рассмотрение текущих дел по гражданскому управлению, и мы едем на лошади разбирать тяжбы лиц, не имеющих доступа внутрь дворцовых ворот. Когда солнце склонится к закату, я исполняю решения склоненных предо мной вельмож и утверждаю представленные приговоры. На закате же, так как душа связана с материей, должен я естественно вкусить пищи, и тогда не переставая говорить о нашем уделе. А когда солнце уйдет за берега океана, мы печемся о делах, касающихся походов и снаряжений. Что праздное мы делаем? За что бранят нас? Мы бодрствуем и благодарим Бога, поставившего нас не по заслугам опекать многих. Вражья сила бушует, и народы ополчаются на нас. А кто поможет нам? Иконийский султан поможет эллину? Итальянец особенно неистовствует, болгарин тоже самым очевидным образом, а серб угнетается и унывает – он то наш, то не наш. Только эллинский народ сам себе поможет, обходясь собственными средствами. Решимся ли мы урезать войско или средства на его содержание? В обоих случаях мы лишь поможем врагам»¹⁹³.

Главную задачу царя Ласкарис формулировал следующим образом: «У меня одна истина, одна цель, одно стремление – всегда собирать Божье стадо и охранять его от враждебных волков»¹⁹⁴. Император Феодор II был необычайно строг при определении обязательных добродетелей и качеств царей. По примеру Платона он считал оптимальным, чтобы над обществом царствовал царь-философ и царь-полководец, но сам же отмечал, что это – идиллия. Как правило, отмечал император, цари находятся в рабстве своих страстей и творят многие несправедливости. Однако когда они подпадают под влияние народа или аристократии, положение дел в государстве становится совсем плачевным. Образцом царя, по мнению Ласкариса, являлись Моисей и Иисус Навин, отличавшиеся богобоязненностью, мужеством, справедливостью и ревностью о судьбе своего народа. В итоге Феодор II Ласкарис полагал, что царь должен стремиться во всем соответствовать Богу, от Которого и получил свою власть¹⁹⁵. Согласимся – высочайшие требования!

Но, к сожалению, в нем присутствовали и дурные качества – Феодор II Ласкарис немедленно рубил сплеча, когда, как ему казалось, возникала опасность для императорского достоинства. Кроме того, он иногда бывал надменным и несдержанным по отношению к своим приближенным, и грубым. Как мы вскоре увидим, его решительность, твердость и горячность, помноженные на идейный категоризм, в скором времени породят явления, едва ли украшающие светлый образ царя.

Еще одна немаловажная особенность – Ласкарис, воспитанный на Аристотеле и произведениях классических греческих философов, стал глашатаем эллинизма. Не случайно в предыдущем отрывке встретился термин «эллин» и «эллинский» народ. Как отмечают исследователи, у него был исключительный энтузиазм возрождения национальной эллинской культуры. Мы замечаем естественную закономерность: Восточная церковь еще раньше приняла наименование «Греческой церкви», а теперь «римляне» сменились »эллинами». И хотя эти термины еще не стали общепризнанными среди ромеев, но тенденция перехода к ним совершенно очевидна. Почему это произошло? Потому, что в глазах Феодора II, перерождение и обновление Византии должно случиться не под знаменем обезличенного в национальном отношении «ромейства», но исключительно под влиянием античного национального эллинизма. Император любил греческий язык «более дневного света», распространяя эллинское образование и просвещение самыми разнообразными способами. Римская империя как бы осталась прежней. Но теперь вместо политико-правового понятия «римлянин» основой государственности стала этническая категория «грек». И если ранее «эллин» обозначал язычника, нехристианина, то теперь он начал применяться с положительным содержанием как антитеза европейскому бескультурью и «западно-римскому» духу, с которым греки как раз боролись.

Эллинизация совпала с проявлением высочайшего религиозного патриотизма – Православие стало для византийцев смыслом жизни и буквой повседневного закона. В общих чертах этот процесс понятен: в Никею эмигрировало духовенство, спасшееся из Константинополя; здесь создалась богословская и философская академии. «Обращение к старым традициям, сознательно противопоставлявшимся ненавистной латинской культуре, было не только естественным, но и в какой-то мере неизбежным», – справедливо сказал один автор. Возрождение национального самосознания играло виднейшую роль и проявлялось повсеместно: в политическом, культурном и религиозном планах. Никейская империя сознавала себя православной в противоположность латинскому Западу. Различие между культурно-политической жизнью и религиозной фактически исчезло. Носителем религиозной идеи стала Восточная Церковь. Именно она сумела сохранить свое монолитное единство в трагический для Византии момент. И борьба с Западом и латинянами была не только национальной и культурной, но в первую очередь религиозной задачей.

Неудивительно, что для Ласкариса просвещение стало национальным проектом, и при Никейском дворе преклонение перед античным прошлым стало обычным делом, своего рода «правилом хорошего тона». В своем произведении «Похвала мудрости» Феодор II отмечал, что наука делает человека разумным и доводит до Бога. Основа мудрости – боязнь Бога; а, уча добродетели, мудрость сама становится основой добродетели. Лишь тот, кто познает науку до конца, владеет добродетелью, а невежда остается рабом страстей и заблуждений. В другом трактате, «Об общении природных сил», василевс обосновывал тот вывод, что образование для человека то же самое, что форма для материи. Иначе говоря, образование – вторая, высшая природа человеческой личности¹⁹⁶.

При Феодоре II Ласкарисе, как никогда ранее, открылось множество школ и собрался широкий круг ученых мужей, с которыми император коротал редкие свободные минуты. Он очень любил обсуждать такие вопросы, как организация школьного дела, учебные программы и задачи обучения. В одном из своих писем василевс писал: «Ничто другое так не радует душу садовника, как видеть свой луг в полном цвету. Если же он по красивому и цветущему саду судит о цветении растений, то на основании этого может предположить, что в свое время будет наслаждаться плодами приятности и красоты. Хотя я страшно охвачен страшным недугом из-за предводительских обязанностей, в то время как мой ум отвлекался в разные стороны восстаниями, битвами, противодействиями, сопротивлениями, хитростями, переменами, угрозами, тем не менее, мы никогда не удаляли нашей главной мысли от красоты луга умственного»¹⁹⁷.

При Ласкарисе Римская империя начала утрачивать свои вселенские черты, перерастая в национальное государство, сохранявшее, тем не менее, при этом имперские формы и традиции. Наверное, для крепости государственных устоев Никейской империи это было полезно и объективно необходимо. Но для традиционной Римской империи такое положение дел было, конечно, неприемлемо. Оно являлось первым предвестником скорой смерти тысячелетнего римского духа.

Феодор II Ласкарис искренне полагал, что причина крушения Византии в 1204 г. заключалась в забвении национальных основ, растворении титульной нации и размывании национальной эллинской культуры. А также потому, что царская власть была недостаточно самодержавной. Теперь эти ошибки нужно было исправлять. Преобразование Римского государства, по мысли императора, мыслимо лишь на основе крупных и широкомасштабных культурных и социально-политических преобразований. Ласкарис мечтал создать «национальную народную монархию», а не восстанавливать аристократическую Империю времен Дуков или Ангелов.

А это было далеко не простым делом, если учесть, что в Никейской империи роль провинциальной аристократии, владевшей громадными земельными наделами, была чрезвычайно велика. Феодальные тенденции, проявлявшиеся еще при Ангелах, в силу ослабления государства и царской власти необычайно окрепли. Отдавал себе отчет в опасности такого положения дел еще св. Иоанн III Дука Ватац, делавший ставку на «средних» землевладельцев. Теперь же Феодору II со своей идеей «просвещенного абсолютизма» предстояло довести его дело до логического конца, невзирая на сопротивление никейских феодалов, с которыми он вступил в жесткую конфронтацию¹⁹⁸.

После торжественных похорон отца молодой император отправился в Никею, где первым делом озаботился избранием нового «Константинопольского» патриарха. Собралось до 40 архиереев, и возник горячий спор о предстоятеле Восточной церкви. Некоторые предлагали избрать патриархом Влеммида, монаха, известного своей ученостью и твердостью характера – именно он в свое время не допустил царскую пассию в храм, обвинив ее в блуде. Но, как говорят, против него активно высказывались многие епископы. Вероятно, и сам василевс втайне побаивался образованного и слишком самостоятельного монаха, предпочитая видеть его в качестве мыслителя, но не высшего церковного иерарха. Когда ситуация зашла в тупик, царь предложил решить вопрос жребием. Брали Евангелие и наугад открывали страницы. Некоторым кандидатам попадались слова «потонули», другим – «им не удается», наконец, монаху Арсению из обители у Апполониадского озера выпали слова «он и Его ученики». Все посчитали это добрым знаком, и новый «Вселенский патриарх» Арсений (1254–1260, 1261–1264) после утверждения Ласкарисом результатов выборов вступил на вдовствующий престол. Нет сомнений в том, что это была креатура царя, поскольку ни образованностью, ни иными заслугами Арсений не мог составлять конкуренции монарху – идеальный типаж патриарха, по мнению Феодора II. За одну неделю Арсений был посвящен в диаконы, пресвитеры и патриархи. И уже на Рождество 1254 г. он венчал Феодора II на царство¹⁹⁹.

Однако василевсу не удалось заняться мирным строительством. Вскоре взбунтовали болгары, посчитавшие, что после смерти страшного для них св. Иоанна III Ватаца им нечего бояться. С ними скооперировался Фессалоникийский правитель Михаил, решивший отложиться от Никеи. Но Феодор II все делал обдуманно, не торопясь. Вначале он пролонгировал договор с турками, и только после этого обратил свой взор на Запад. Ласкарис созвал совет, на который были приглашены его дядья – Михаил и Мануил Ласкарисы, которых царственный племянник только что возвратил из ссылки. Опасаясь неудачи, робкие и нерешительные, они предложили Феодору II не спешить с походом. Напротив, сверстник и близкий товарищ императора Георгий Музалон рекомендовал немедленно отправиться в поход; и оказался прав. Никейское войско нанесло болгарам под Адрианополем тяжелое поражение, их царь Михаил II Асень (1246–1256) бежал, а византийцы попутно захватили Охриду, Родопы и Старую Загору (Веррию).

Не менее эффективно разобрались и с Фессалией. Поняв, что его дело безнадежно, изменник Михаил Фессалоникийский отправил к императору свою жену, которая выпросила дочь царя Марию в жены своему сыну Никифору, а также возвратила Ласкарису все, что ранее было захвачено фессалоникийцами²⁰⁰. Император согласился простить мятежника, но потребовал сверх того Диррахий и Сервию; его условия были, конечно, приняты²⁰¹.

Несмотря на успех византийской армии, некоторые военачальники, недовольные строгой дисциплиной, установленной императором, отказались подчиняться ему – в частности, Стратигопул и Торник, родственники семьи Палеологов. Испугавшись трудностей зимней войны, они отозвали войска и попытались вернуться в Малую Азию. Узнав об этом, император в гневе потребовал от них вернуться туда, откуда пришли, и продолжать войну²⁰².

Пока шли эти странные «маневры», начальник мельникского войска Драгота, этнический болгарин, поднял мятеж и осадил крепость Мельник в Родопах, которую защищали Феодор Нестонг и Иоанн Ангел. Они мужественно сопротивлялись бунтовщикам, но недостаток воды вынудил их в скором времени сдать город. Феодору II Ласкарису пришлось проявить всю свою энергию, чтобы сломить сопротивление восставших и спасти героический гарнизон. В течение всего 10 дней он перевел армию из Адрианополя в Серес и разбил врагов в ночном сражении. Сам Драгота был ранен под копытами коней отступавших солдат и через 3 дня скончался²⁰³. В этот момент царь тяжело заболел какой-то эпидемической болезнью и был вынужден оставаться до полного выздоровления в Водине.

Затем император перешел в Македонию, занял Водену, Велес и Прилеп, но потом едва не погубил все войско, решив зимой штурмовать крепость Чепена в Родопах, господствующую над дорогой из Филиппополя в Македонию. В суровых условиях, почти без продовольствия, сумев удержать армию в порядке, он продолжил военные действия, но потом все же отступил к Стенимаху, а весной повторил попытку. К несчастью, и она оказалась безуспешной. Тогда василевс вернулся в Малую Азию, категорично запретив своим полководцам, которых он оставил в Болгарии, вести без него военные действия.

В Никее царь продолжил политику своего отца, повсеместно вытесняя из государственного управления знатных аристократов и заменяя их верными служаками из простых семей. Знатного протовестиария Алексея Рауля он отстранил от должности и назначил на его место верного Георгия Музалона, даровав любимцу титул протовестиария и женив на девице из семьи Кантакузенов, родственников Палеологов²⁰⁴. Должности строевъх игемонов получили такие «выросшие на ячменном хлебе напополам с мякиной» лица, как Мануил Ласкарис и Константин Маргарит. Вскоре Георгий Музалон, которого царь любил больше всех, стал протосевастом, его брат Андроник – великим доместиком, Иоанн Ангел – протостратором, Карионит – протовестиарием. Аристократия была крайне недовольна этими назначениями, но царь проигнорировал ее протесты, из-за чего вскоре открылось настоящее противостояние между царской властью и самыми знатными семьями Никейской империи, лидером которых являлись Палеологи²⁰⁵.

Видимо, в эту минуту сказался горячий нрав Феодора II Ласкариса, не привыкшего спокойно смотреть на любое посягательство своей власти, каким бы иллюзорным оно не казалось. Вместе с тем, очевидно также, ему пришлось столкнуться не только с иллюзиями, но и реальными поползновениями на прерогативы Римского царя. Получив соответствующие сведения о намечающемся заговоре, император приказал ослепить знатных аристократов – Константина, сына Алексея Стратигопула, Феодора Филеса и некоторых других вельмож²⁰⁶.

Сам Алексей Стратигопул, позднее ставший героем Византии, томился в тюрьме. Рядом с ним ожидал своей смерти будущий Римский император Михаил Палеолог. Начальнику царской канцелярии Алиату отрезали язык, а паракимомен Загароммати был пострижен в монахи вместе с Торником, родственником Палеологов. Поскольку семейство Палеологов вызывало особую неприязнь и страх у Феодора II Ласкариса, он однажды под влиянием не самых нравственных мотивов приказал выдать замуж за старика, не способного к супружеской жизни, девицу Феодору, уже обрученную племянницу Михаила Палеолога. Затем ее обвинили в колдовстве и посадили в мешок, полный голодных куниц. В результате девушка приняла страшную смерть²⁰⁷.

Конечно, эти страницы ничуть не славят биографию нашего героя, но вместе с тем едва ли подобные наказания носили массовый характер – летописцы не оставили имен каких-либо иных потерпевших лиц. По-видимому, устранялись отдельные подозрительные фигуры, хотя и здесь не обошлось без ошибок. Кроме того, все приговоры санкционировал «Вселенский патриарх» Арсений – верное свидетельство тому, что царской власти действительно угрожали, и не раз²⁰⁸.

Внутренние угрозы царской власти сочетались с внешними опасностями Никейскому государству. Весной 1256 г. Болгарский царь Михаил II Асень вторгся во Фракию и разбил Мануила Ласкариса, ослушавшегося приказа василевса, причем в плен попали многие видные греческие военачальники. Получив об этом известия, царь за один день сделал переход длиной 400 стадий и прибыл с войском к Болгарофигу (Баба-Эски). Болгары частично были разбиты, частично – побежали в панике, едва завидев императорский штандарт. Болгарский царь немедленно запросил мира и получил его в обмен на крепость Чепены.

Могущество Никейской империи вызывало уже не просто уважение, а страх. Римский папа Александр IV (1254–1261), озабоченный спасением Латинской империи и заключением соглашения с Феодором II Ласкарисом, направил к нему в 1256 г. своего легата. Тому были даны инструкции согласиться на условия унии, которые ранее предлагал Римскому папе Иннокентию IV император св. Иоанн III Дука Ватац. За это апостолик предлагал свое посредничество между Никейским и Латинским императорами. Более того, обещал папа, если вдруг Балдуин II заупрямится, то он сам готов обеспечить удовлетворение всех требований Никейского императора. Попутно понтифик предлагал вынести вопрос о статусе Восточного патриарха на Вселенский Собор, разрешая вековой спор о полномочиях Константинопольского архиерея и Римского папы и их местах в иерархии священноначалия. Но тут же оговаривался, что лично готов признать Арсения Восточным архиереем сразу после взятия греками Константинополя.

Однако теперь Ласкарис мог позволить себе сбросить с лица маску, которую временами надевали его предшественники. Он был абсолютно убежден в том, что и без содействия папы Латинская империя вскоре падет. Единственным союзникам латинянам в Константинополе традиционно считался Французский король. Но как раз в это время король Людовик IX Святой отходил от сарацинского плена и унижений 6-го Крестового похода и ему явно было не до Балдуина II. Кроме того, Никейский царь был прекрасно информирован о том, что все поездки Балдуина II по дворам европейских государей ничего, кроме небольших денежных вспомоществований, ему не приносят.

Предложения понтифика не произвели на Феодора II никакого впечатления. И папского легата просто не пустили в Никею (!), уведомив еще в Македонии о том, что царь не намерен вести с ним переговоры. Затем Ласкарис направил письмо понтифику, в котором категорично отверг идею подчинения Восточной Церкви Риму и предложил подумать о воссоединении Церквей путем взаимных уступок и компромиссов. По примеру императора св. Юстиниана I Великого, который являлся для василевса образцом для подражания, Феодор II Ласкарис соглашался созвать Вселенский Собор. Но, конечно, не для обсуждения прерогатив Константинопольского патриарха, а для урегулирования догматических и обрядовых разногласий. И только при условии своего председательства на нем.

«Но обрати внимание и вот на что, священнейший человече, – пишет император. – Из столь многих бывших Соборов, на которых сходились все архиерейски председательствующие в церквах, ни один Собор не произошел по повелению кого-нибудь из таковых архиереев: ни блаженнейшего папы старейшего Рима, ни патриарха Константинопольского, ни папы Александрийского, ни Иерусалимского, ни иного кого, но все Соборы собирались по царским повелениям. Ибо царь был имеющим власть их созыва, и без царского приказа ничего такого не совершалось. Ведь и издержки делались царем. И созыв и собрание в нужном месте и, еще важнее, то, что когда освященные разногласили о догматах, кто кроме самого царя мог бы отличить глаголющих истину? Ибо он сидел среди них с избранными сенаторами и выдающимися чиновниками, и они выносили суждение, вроде: «Эти говорят истину, а те расположены противно истине». Случалось, что и царь, причастный образованности, сам по себе познавал того, кто истинствует. Если же царь был не таковой, недостаток восполнялся изрядными мужами из сенаторов. Ибо без такового судии и различителя, который нес силу начальства и был препоясан мощью власти, как возможно было бы одних принимать как мыслящих истину, а других отсылать осужденными как еретичествующих и истину не догматствующих? Ибо он был царем не более тех, чем этих; царь существует равно для всех и равно всеми и именуется и чтится и с равным расположением относится ко всем. Пусть не боятся единоязычия или иноязычия. Царь не угождает в большей степени единоязычным, но он ко всем равен и подобным образом расположен ко всем подчиненным и есть судия истины и отличитель акривии. Ибо некогда еретичествующих грекоязычных царь, будучи им единоязычен, осуждал как еретиков и высылал, и иноязычных, исповедующих истину, принимал, и наоборот. Так что и вновь, если необходимо созвать Собор для исследования истины, должно быть так, и царскими указами сойтись в том месте, где он прикажет, так что и средства туда будут собираться, и все необходимое. И царь воссядет посреди, чтобы по старому тому обыкновению рассуживать говорящих. Если сие так произойдет, истина, наверное, будет легчайше установлена силой лучшего, и ложь отражена благодатью Духа. Ибо иначе не может произойти исправления мнения»²⁰⁹.

Папа Александр IV не являлся прирожденным дипломатом, а потому, получив такое письмо, отказался от дальнейших переговоров. Хотя, очевидно, император был прав и занимал более традиционную, разумную и выверенную позицию²¹⁰.

Помимо традиционных двигателей истории, в это время все активнее проявлял себя новый народ, о котором писалось выше, – татары. С ними связан один малозаметный инцидент из числа тех, которые многое меняют на политической карте мира. Когда Французский король Людовик IX Святой начал 6-й Крестовый поход, к нему на Кипр 14 декабря 1248 г. явилось посольство Татарского хана Хулагу (1217–1265), внука Чингисхана. Послы предложили королю союз против турок, поскольку собирались вторгнуться на земли Багдадского халифата. Но это, так сказать, на текущий момент. А в целом татары поведали перспективы раздела всего мира (!) между Французским королем и ханом Хулагу, который являлся несторианином по вероисповеданию. Его старшая жена Докуз-хатум, весьма влиятельная женщина, также была христианкой и покровительствовала Церкви. Несторианином являлся и один из самых удачливых полководцев Хулагу – Найман Китбука. Хан передал, что очень надеялся при помощи Людовика IX и в союзе с ним обратить в христианство всех татар (!).

Это необычное положение дел было обусловлено тем, что некогда гонимые официальными властями Византии несториане устремились на Восток, в земли, где еще не восторжествовал ислам. Монголы и подчиненные им тюркские народы, все еще пребывавшие в язычестве, оказались чрезвычайно податливыми влиянию несторианских миссионеров. Как выяснилось при общении с послами, среди татарской знати было много христиан, в становищах отстроены храмы, звонили колокола, стояли кресты. Причем среди татар оказались не только несториане, но и ортодоксальные христиане, число которых быстро пополнялось за счет захваченных русских пленных, перешедших на татарскую службу.

Принадлежность к христианству становилась фактором, решающим самые сложные политические вопросы. В частности, король Киликийской Армении Хетум I (1226–1270) направил в том же 1248 г. к хану послом своего брата, заключил союзный договор и был освобожден от всех податей и дани. В скором времени союзниками татар стали христиане Ближнего Востока, ассирийцы и греки, видевшие в них своих освободителей, а также князь Антиохии Боэмунд VI (1251–1275)²¹¹.

Между Римским престолом и татарами также завязалась активная переписка. Папского посла Татарский хан спросил, кто является властителем Западного мира, и получил ответ: Римский епископ и император. Разумеется, с точки зрения татарина, второй был явно лишним. Поэтому он отправил апостолику обратное письмо, в котором величал себя «крепостью Божьей», «повелителем всех людей», а папе оставил титул «великий». Он подтвердил свое желание заключить мирный договор с Западом при условии, что папа и король прибудут к нему в ставку. Помимо прочего, это подразумевало закамуфлированную просьбу о принятии татар под папский омофор²¹².

Чтобы не пасть под татарскими ударами, в 1253 г. Трапезундский император Мануил I Великий Комнин (1238–1263) обратился к Французскому королю с предложением сочетать их детей браком для организации военного союза.

Замечательно, что в 1253 г. хан Хулагу организует так называемый «Желтый Крестовый поход», направленный против исмаилитов-низаритов (или ассасинов) и Багдада. Он завершился полной победой татар, подчинивших себе ассасинов и взявших в 1258 г. Багдад, халиф которого аль-Мустасим (1213–1258) самонадеянно отказался подчиниться татарам. Город был разрушен, население умерщвлено и пленено, включая самого халифа, и только христиане вместе с евреями не претерпели никаких лишений. А в сентябре 1259 г. хан Хулагу опустошит Сирию. В ходе войны местные христиане примкнут к татарам и вместе с ними начнут громить мусульман²¹³.

В этом же году три сына погибшего Иконийского султана Кей-Хосрова II Кылыч Аслан IV, Кей-Кубад II и Кей-Кавус II явятся к хану Хулагу и получат от него ханские ярлыки на правление уделами.

Если бы Французский король отдавал себе отчет о грядущих перспективах, он не стал бы легкомысленно относиться к предложению Хулагу. К сожалению, король не видел будущего у этого союза, ответил неопределенно и всего лишь направил к Великому хану обратное посольство, подарив тому чаши, литургические украшения и шатер в виде часовни, изготовленный из тонкой ткани. Два года длилось путешествие французов в Татарию, но прием, оказанный им, не устроил их, и они вернулись обратно без результата. Все это привело к тому, что вскоре Египетский султан Бейбарс, аккумулировав все силы мусульманского мира, сумеет не только отбить татарское нашествие, но и захватит последние остатки христианских владений в Сирии и Палестине. Ислам был спасен, а возможность христианизации татар прошла мимо²¹⁴.

В таких условиях Феодору II нужно было сохранять предельную осторожность в отношениях с соседями, чтобы не поссориться с могущественными татарами и сохранить в целостности свои владения. Разделенный между братьями Иконийский султанат недолго оставался в состоянии мира. Кылыч-Аслан IV активно интриговал против брата, обвинил того в переходе в христианство (!), а Кей-Кубад II погиб в 1257 г. при невыясненных обстоятельствах. Кей-Кавус II попытался начать тайные переговоры с султаном Египта о совместных действиях против брата и татар, но его переписка стала известной, и он бежал в Никею²¹⁵.

Связанный договором, заключенным еще его отцом, Феодор II выделил сельджуку 400 всадников, не могущих играть никакой роли в предстоящих баталиях, и отказался открыто вмешиваться в отношения турок с татарами. В свою очередь, чтобы у татар создалось превратное, преувеличенно-опасное впечатление о его стране, он приказал вести их посольство, вскоре прибывшее к нему, самыми трудными горными дорогами. Когда те наконец прибыли к дворцу, их встретили многочисленные отряды византийских воинов, закованных в броню. Татары подумали и решили заключить мир. Никейская империя была спасена от татарского нашествия²¹⁶.

Но здоровье царя оказалось подорванным тяжелой борьбой и внезапно открывшейся болезнью. Ласкарис резко похудел, и никто из врачей не мог ему помочь. Лицо его стало багрово-красным, и он, теряя сознание, нередко падал наземь без чувств²¹⁷. Феодор II умирал очень тяжело, прекрасно понимая, что Палеологи не забудут и не простят ему тех обид, которые он им нанес. И наверняка захотят сполна расплатиться с 8-летним Иоанном IV Ласкарисом – единственным отпрыском мужского рода в императорской семье, ставшим новым Римским царем. Со слабой надеждой он назначил регентом своего верного Георгия Музалона, ненавистного аристократии всей Никейской империи, первого министра двора²¹⁸.

Как рассказывают, перед смертью император принял вначале малую, а потом великую схиму. Призвав архиепископа Митиленского, он исповедался у него, прерывая слова криками: «Оставил я тебя, Христе мой!», и 16 августа 1258 г. скончался в Магнезии на Ерме. Похоронили Феодора II Ласкариса вместе с отцом в монастыре Спасителя в Созандрах²¹⁹

Царствование нового императора, краткое, но содержательное, примечательно тем, что ни одного активного и волевого действия со стороны царя по причине его малолетства не произошло. Юный Ласкарис был и оставался царственным агнцем, влекомый судьбой и человеческими страстями по волнам истории. Весь его удел состоял в том, чтобы прикрыть своим статусом стремительное возвышение другого человека, настоящего спасителя Византии, одного из ее главных и, увы, не оцененных героев, худая молва о котором исказила истину. Но, поскольку в течение нескольких лет Римская держава официально находилась под главенством этого мальчика, мы не станем нарушать традицию и доведем повествование о его правлении до последнего дня.

У покойного императора Феодора II Ласкариса осталось после смерти пятеро детей – четыре дочери и мальчик Иоанн IV Ласкарис. Двух дочерей он успел выдать замуж – одну за этолийца Никифора, вторую – за будущего Болгарского царя Константина I Тиха (1257–1277). Две другие, выражаясь словами современника, «были обречены на иго сиротства». В последние дни своей жизни Феодор II Ласкарис позаботился о том, чтобы хоть как-то закрепить права сына на царство и обезопасить его. Он составил письменный договор об опекунстве с Георгием Музалоном и патриархом Арсением, скрепленный письменными клятвами всех знатных лиц Римской империи. Интересно, что клятвы давались дважды: первый раз перед смертью царя, второй раз – сразу после его кончины.

Но, как известно, греки были не особенно щепетильны в таких вопросах, и уже вскоре многие аристократы начали возмущаться по поводу незаслуженного, с их точки зрения, возвышения Георгия Музалона. Нет, конечно, никто не собирался оспаривать прав малолетнего царя Иоанна IV, но это вовсе не означало, что все были согласны с кандидатурой его опекуна. Вспоминали, что Музалон не принадлежал к знатному роду, что именно он часто указывал покойному императору на кандидатуры аристократов, недовольных властью Ласкариса, и те вскоре оказывались в тюрьме. Кроме того, некоторые напрямую подозревали Музалона в стремлении присвоить себе царскую власть, пользуясь малолетством наследника престола.

Музалон, однако, всегда отличался проницательностью, а потому поспешил созвать совет, на котором предложил выбрать достойного человека, которому был бы готов передать опекунство над юным императором. С ответной речью выступил Михаил Палеолог, счастливо спасшийся от неминуемой гибели вследствие смерти Феодора II и освобожденный из темницы. Он заявил, что никто не в состоянии найти лучшего опекуна мальчику-царю, чем это сделал покойный государь: «Ведь ты и по достоинствам выше других, и по уму, в котором нет недостатка, над всеми первенствуешь. Итак, властвуй, пекись и о царе, и о делах Римской империи. Мы с удовольствием последуем за тобой, ибо не всем же начальствовать, не всем повелевать – многоначалие есть безначалие». Закончив, Палеолог окинул взором зал, стараясь увидеть не согласных с его мнением. Таковых не нашлось – напротив, все присутствующие в третий раз подтвердили слова присяги и собственные клятвы, и каждый призывал Небесные кары на свой род, если нарушит их. Успокоившийся Музалон направился в Магнезию, пригород Никеи, где располагался царский дворец, и начал заниматься обычными государственными делами²²⁰.

Но эта счастливая картина длилась недолго. Когда на 9 день после кончины императора Феодора II Ласкариса военачальники и вельможи собрались в монастыре Спасителя в Созандрах, где находился прах царя, в храм, где совершалась поминальная служба, внезапно ворвались солдаты с обнаженными мечами. Они вошли в Святой алтарь, где несчастный опекун искал спасения, и изрубили в буквальном смысле слова на куски Георгия Музалона, двух его братьев и секретаря, которого ошибочно приняли за другого человека. Как рассказывают, этими солдатами были наемники-латиняне, а убил Музалона некто Карл, осмелившийся войти в Святой алтарь и совершить в нем святотатство – ни один византиец на это, конечно, не рискнул. Ошалевший народ толпами повалил из храма, по полу которого и стенам обильно текла кровь²²¹.

Прошло несколько дней, патриарх Арсений долго и безрезультатно размышлял над тем, кому можно было бы перепоручить управление государством вместо погибшего Музалона. Ситуация складывалась очень непростая: при мальчике-царе находилось много представителей знатных фамилий, каждый из которых начинал осторожно заводить разговоры о своей персоне, как потенциальном опекуне Иоанна IV. Здесь были Кантакузены, Стратигопулы, Ласкарисы, Ангелы, Нестонги, Тарханиоты, Филантропины, и каждый из них имел родственные связи с прежними царями и нынешним императором.

Но один человек, очевидно, имел некоторые преимущества – Михаил Палеолог. Отличаясь приятной наружностью, веселым характером, щедростью, неоднократно отличившийся на полях сражений, он слыл кумиром аристократов и простых никейцев. А также являлся неформальным главой аристократической партии, с которой Феодор II Ласкарис так долго и жестоко воевал. Михаил происходил из царского рода – его бабушка приходилась дочерью Алексею III Ангелу и впоследствии была выдана замуж за Алексея Палеолога, получившего почти царственный титул деспота. Авторитет Михаила Палеолога был таков, что сам патриарх Арсений доверил ему ключи от царской казны и делился своими тайными мыслями о грядущих судьбах Римского царства²²².

Являясь сам по себе обеспеченным человеком, Палеолог теперь получил возможность использовать еще и средства казны для собственных целей, щедро подкупая клириков из числа ближайшего окружения патриарха и вельмож. И когда на тайных совещаниях вновь и вновь вставал вопрос о кандидатуре будущего опекуна, с уст епископов и монахов все чаще стало срываться имя Михаила Палеолога. Так и решили, а патриарх утвердил результаты общего избрания.

Здесь возникла интересная сцена: узнав о принятом решении, Михаил Палеолог неожиданно заупрямился и отказался принимать в свои руки бразды правления Римским государством, ссылаясь на клятву, которую он дал покойному Феодору II Ласкарису. Палеолог был совсем не глуп и думал не только о сиюминутных благах, но и дальних перспективах. Уже тогда он втайне замыслил покуситься на царскую власть, а потому хотел обеспечить легитимные основы своего будущего царства. Естественно, эти мысли не высказывались вслух, и все выглядело как действительное нежелание со стороны Михаила Палеолога идти на клятвопреступление. Делать нечего, патриарх и синод составили письменный акт о том, что Палеолог освобождается от клятвы, и не только не даст ответа на Страшном Суде Христовом, но и, напротив, заслужит особую благодать Божью за то, что стал спасителем «христоименитого народа»²²³.

Но тут же возникло еще одно обстоятельство – титул опекуна. Византийцы всегда были щепетильны в вопросах формы, и сан опекуна, становившегося по факту третьим человеком в Римской империи (после самого царя и патриарха), имел далеко не маловажное значение. Изначально предполагалось, что Палеолог получит титул великого дукса, но это означало, что, по византийской «табели о рангах», между ним и юным императором будут находиться «промежуточные» фигуры, обладавшие большими полномочиями. В таком случае положение опекуна не отличалось бы устойчивостью. А Михаил вполне резонно заметил как-то, почти вскользь, что его нынешний сан малопригоден для той высокой миссии, которую он на себя взял. Чтобы по праву слыть вторым после царя человеком в государственном управлении, ему нужен был сан деспота. Вновь собрали совет, на котором присутствовал синклит и синод. Опять началось обсуждение вопроса, причем, как можно легко понять, Палеолог заранее проговорил со своими сторонниками данную тему и вполне определенно мог рассчитывать на то, что его поддержат.

«Для чего бы Палеолог стал ежедневно обеспокоиваться заботами и питать в себе столь сильный страх, если бы, принимая под свою опеку такой народ, не имел в виду своей пользы? – риторически вопрошали многие архиереи. – Опекуну царя позволительно уже величаться деспотом. Через это он сохранит чувство любви к тому, кто самым своим рождением назначен царствовать, и воздаст ему благодарность за свое достоинство. Что странного носить титул деспота тому, чей дед по матери, деспотствуя, совершил важнейшие подвиги против итальянцев? Разве мы не знаем, как чтит он Бога, как ревнует о добре, как сильно любит монахов и все церковное? Хорошо, если бы опекун царя, помимо чести быть отцом царя, был почтен и другими достоинствами».

Епископам возражали некоторые аристократы, замечая, что живы царственные дочери Ласкариса, и каждая из них после замужества может почтить царскими титулами своих избранников-мужей. В таком случае деспот Палеолог, если, конечно, он получит желанный титул, станет невольной помехой будущим царям. В этой аргументации вслух не произносилось, что при описываемой гипотетической ситуации Палеолог сам может когда-нибудь заявить права на царство, но все понимали, о чем идет речь.

Им оппонировали давний друг Палеолога Алексей Стратигопул и представители семьи Торникиев: «Не для одного ребенка все эти хлопоты о такой Империи и о таких делах. Мы должны подумать о правительстве, чтобы самим спастись. Разве неизвестно, в каком бедственном положении находится сейчас Римская империя? У нас верность престолу почитается, конечно, делом хорошим. Но если нет спасения – верность становится напрасной. Какой вред царству, если к его попечителю присоединено будет самое достоинство? Мы бы удивились, если бы кто вздумал управлять Римской империей как-нибудь иначе, а не монархически»²²⁴. Иначе говоря, сторонники Палеолога полагали, что деспотство Михаила укрепит царскую власть юного Иоанна IV Ласкариса, а только в ней – залог безопасности и процветания Византии. Наконец, как и ожидал опекун, его сторонники взяли верх, а голоса их противников смолкли.

Поняв, что это – практически единодушное мнение епископата и синклита, патриарх Арсений утвердил данное решение и ввел Палеолога на высшую (после царя, конечно) ступень в византийской иерархии, объявив того деспотом²²⁵.

И, как оказалось, это назначение состоялось очень вовремя. Внешнее положение Никейского царства, окруженного врагами, оставалось очень сложным, и только человек сильной власти, человек характерный, способный сконцентрировать все силы Римского государства для отражения очередной агрессии, мог справиться со сложившейся ситуацией. В частности, узнав о смерти Феодора II Ласкариса, правитель Этолии и Эпира Михаил II Ангел, чей сын Никифор был женат на царской дочери Марии, решил заявить собственные права на Римское царство. Вскоре к нему подоспели союзники, преследовавшие, однако, свои цели в грядущем походе Михаила за царскую власть: король Манфред Сицилийский (1258–1266) и герцог Ахейский и Пелопоннесский Гийом II Виллардуэн (1246–1278). Сообща они собрали громадное войско и летом 1259 г. начали поход. Получив сообщения о продвижении латинян и эпирцев, Михаил Палеолог не стал медлить, направив навстречу врагам своих братьев севастократора Иоанна и кесаря Константина вместе с великим доместиком Алексеем Стратигопулом и великим примикием Константином Торникием с большим войском. Интересно, что помимо национальных греческих отрядов в армии византийцев насчитывалось много половцев, славян и турок²²⁶. Ускоренным маршем полководцы переправились через Геллеспонт, присоединяя к себе по дороге все римские гарнизоны и части. Наконец, на равнине Авлона, в Македонии, противники встретились.

Соотношение сил было не в пользу никейцев, а потому они пошли на хитрость, воспользовавшись тем обстоятельством, что все три союзника принадлежали к разным национальным группам, и их разъединяло гораздо большее, чем соединяло. Ночью перед битвой какой-то человек из византийского лагеря пробрался к правителю Эпира Михаилу II и поведал тому, что якобы герцог Ахайи и Сицилийский король тайно направили своих послов в византийский лагерь для переговоров. А потому, пока условия соглашения с ними до конца не определены, следует поспешать и спасаться бегством. Михаил повелся на эту уловку и побежал, увлекая за собой свое войско. Проснувшиеся сицилийцы и латиняне не могли ничего понять, поутру обнаружив отсутствие союзника. И в это время началась атака византийской армии, закончившаяся полным поражением противника; сам герцог Ахайи попал в плен к грекам. Победа была полная и яркая²²⁷.

После такого события Михаилу Палеологу не стоило особого труда провести комбинацию, вследствие которой аристократы подняли вопрос о царском достоинстве опекуна-деспота. Казалось бы, никаких оснований даже поднимать такой вопрос не было. Он не приходился ему родственником и не был назначен покойным Ласкарисом в соправители Никейской империи. Однако здесь Палеологу невольно помогли представители аристократической партии, поставившие довольно неожиданный для византийского правосознания общий вопрос о легитимности наследственной монархии.

«Есть причины опасаться, – говорили друг другу некоторые высокие сановники, – что рожденный на престоле, имея нужду в очищении себя и образовании для хорошего царствования, будет особенно нечист. Потому что в царском дворце сопровождает его роскошь и нега, беседует с ним лесть, закрывается от него истина, и самое дурное подделывается для него под самое хорошее». И далее: «Наилучшее царствование есть не наследственное, которое получить, по скользкому жребию судьбы, может иногда человек недостойный. И не родовое, которое часто предвосхищается людьми развратными и самыми дурными, каким хороший правитель не захотел бы дать место и в ряду своих подданных – но то, какое предоставляется правительственному лицу испытанной и высокой доблести». Иными словами, царь должен быть избран из числа аристократов правительством Римской империи. Идеологам такой философии активно поддакивал Палеолог, заявивший в качестве примера, что, если, к примеру, его сын будет признан недостойным царствования, он своими руками устранит его с престола²²⁸. Это было смелое заявление: по существу, Михаил солидаризовался с олигархами, посчитав не вполне легитимной власть юного императора Иоанна IV Ласкариса.

Данное обстоятельство в корне меняло дело: если все решили, что «правильный» царь тот, кто избран аристократией, то соответственно Михаил Палеолог мог стать и выбранным Римским царем, не имея для своих амбиций никаких привычных обоснований. То, что наряду с ним будет продолжаться царствование Иоанна IV Ласкариса, пока никого не смутило и не удивило. Сановники решили: пусть пока в Империи будут два царя – один избранный, второй – наследственный. А там будет видно... Соломоново решение! Похоже, что они готовы были бы совершенно устранить Иоанна IV: физическим путем или посредством отобрания у ребенка царской власти – это имело второстепенное значение.

Пожалуй, если и можно говорить о пике олигархизма в истории Римской империи, так применительно к данному периоду времени. Ни до, ни после никто не дерзал и не осмелился более заменять Божественную основу царской власти выборными началами в стиле самых слабых монархий Западной Европы. Примечательно, что обсуждался этот вопрос без синклита и патриарха, тайно, в узком кругу самых обеспеченных лиц Римской империи, которым уже давно надоело жить по принципам, установленным патриотичными Ласкаридами, в условиях жесткой дисциплины и абсолютной власти императора.

По требованию вельмож Палеолог клятвенно пообещал безусловное выполнение неких обязательств. В частности, никогда не вторгаться в дела Церкви и не претендовать на главенство в церковном управлении – аристократы заранее решили смягчить легко ожидаемую негативную реакцию патриарха Арсения путем наделения его дополнительными гарантиями неприкосновенности духовной власти. Затем назначать на высшие должности не родственников или знакомых, а лишь людей, опытом и знаниями доказавших свои способности. Из аристократов, конечно, и по совету с наиболее знатными людьми Империи. Будущий царь обещал также строго следить за законностью, чтобы ничьи права не нарушались. Палеолог клялся и в том, что не будет никого сажать в тюрьмы по доносам – только по суду. Отменялись судебные поединки и испытание железом, широко введенное в практику императором Феодором II Ласкарисом. За военачальниками сохранялись старые привилегии и поместья, в целом армия должна была сохранить то положение и содержание, какие имело при предыдущем царе. Наконец, Палеолог обещал поддерживать науку и сохранить жалованье ученым²²⁹. Конечно, это была самая настоящая «конституционная монархия» – дело невиданное в истории Римской империи. И, конечно, нежизнеспособное – по крайней мере, как вскоре выяснится, сам Михаил Палеолог принимал эти условия только в качестве тактического хода, вовсе не собираясь выполнять их, когда власть достанется ему в руки. Но в целом дело было сделано. 1 января 1260 г. в Магнезии его подняли на щит и провозгласили Римским императором, соправителем Иоанна IV Ласкариса, Михаилом VIII Палеологом.

Патриарх Арсений в те дни находился в Никее и был поражен неожиданной вестью. Первым его порывом было предать анафеме и Палеолога, и тех, кто провозгласил Михаила царем. Но, подумав, архиерей счел за лучшее связать Михаила VIII клятвами и сохранить за ним власть для блага Римского государства. Вскоре патриарх Арсений сделал то, чего так не хотел, – со священного амвона провозгласил Михаила VIII Палеолога Римским царем и украсил его голову императорской диадемой. Правда, он тут же оговорился в присутствии синклита и народа, что Палеолог обладает царской властью только на время, до совершеннолетия Иоанна IV Ласкариса, – важное уточнение, едва ли предусмотренное «реформаторами». Михаил VIII легко дал требуемое согласие, закрепив его словами клятвы, произнесенной публично²³⁰.

Правда, в свою очередь и Палеолог потребовал клятв и письменной присяги от Иоанна IV в том, что тот не задумает никакого заговора против своего соправителя. Наверняка это была сцена, должная судить вовне о якобы чистых намерениях Михаила VIII. С другой стороны, встречные клятвы маленького царя явились бесспорным подтверждением в глазах всех греков в том, что, при всей неординарности возникшей ситуации, Иоанн IV Ласкарис сам также признал легитимность «выборного» царя²³¹.

Но, конечно, Палеолог вовсе не собирался выполнять слова присяги, прекрасно понимая всю шаткость своего положения. Если не сам Иоанн IV, когда подрастет, так какой-нибудь другой соискатель царского сана мог бы со временем сместить Михаила VIII. В конце концов, монархия стала «выборной», и где гарантии, что не изберут Римским царем другого? Поэтому Палеолог начал деятельно создавать положительное общественное мнение о себе и формировать группу союзников.

Первым делом он наградил полководцев, участвовавших в последнем сражении, почетными титулами и званиями. Севастократор Иоанн получил сан деспота, великий доместик – кесаря, а кесарь Константин, брат царя, – севастократора. Одновременно с этим под различными предлогами Михаил VIII освободил от должностей лиц, близких к семейству Ласкаридов, а самого близкого им человека, протовестиария Карианита, посадил в темницу по надуманному обвинению в государственной измене²³². Все лица, ранее сосланные Феодором II Ласкарисом или посаженные в темницу, получили полную реабилитацию. Кроме этого, Палеолог начал деятельно женить своих родственников на представителях самых знатных и влиятельных семей Византии, быстро создав «группу поддержки», заинтересованную в стабильности его власти²³³.

Наступил день коронации, и патриарх Арсений впервые жестоко разочаровался в своем простодушии. Накануне, когда вся церемония была уже проговорена и утверждена, Михаил VIII внезапно заявил некоторым архиереям, что негоже мальчику шествовать впереди взрослого мужа, прославленного на полях сражений и в мирной деятельности. Епископы согласились и пообещали убедить в необходимости корректировки торжественной процедуры патриарха Арсения. Но в действительности «Вселенский патриарх» узнал об этом только в самый день коронации.

Естественно, он возмутился, но, как выяснилось, его поддержали только епископы Андроник Сардский, Мануил Фессалоникийский и Дисипат. Остальные архиереи были целиком на стороне Михаила VIII. Возникла непредвиденная заминка; день проходил, но никакого решения не принималось. Наконец, окружавшие патриарха сановники и архиереи буквально заставили его начать церемонию. Палеолог шел первым с венцом на голове, а Иоанн IV Ласкарис, накрытый всего лишь священным покровом, но без императорской диадемы, шествовал сзади²³⁴. Фактически это означало, что венчан на царство был один Палеолог – было от чего прийти в отчаяние патриарху. Отметим также, что первоначально Михаил Палеолог задумывал повести вместе с собой крошечного сына Андроника Палеолога как будущего соправителя Римской империи. Но затем передумал, опасаясь вспышки гнева со стороны аристократической партии, не желавшей восстанавливать монархические начала в их истинной редакции.

Вскоре в Никею прибыли послы от Латинского императора Балдуина II, потребовавшего вернуть ему Фессалию. Спокойно, но твердо, как человек, чувствующий силу, Палеолог ответил в том духе, что это – земля его предков, которые правили в ней, а потому передавать Фессалию латинянам он не намерен. Тогда латинские послы начали требовать уступки других территорий, но Михаил VIII неизменно находил удачный повод, чтобы отказать им. Латинские послы уехали ни с чем.

Надо сказать, Палеолог деятельно подтверждал свои права на власть, щедрой рукой раздавая деньги византийцам из государственной казны и быстро восстанавливая старые крепости и города. Вскоре он стал чрезвычайно популярным в народе. Победа над эпирцами, латинянами и сицилийцами открыла византийцам новые возможности: за освобождение из плена герцог Ахайи отдал Никейской империи три лучших города – Спарту в Лакедемонии, Монемвасию и Мену у Левктров, а также принес оммаж Михаилу как ленник. Палеолог отправил правителем этих городов брата Константина, наделив того широкими полномочиями, и уже вскоре севастократор отвоевал у пелопоннесских латинян множество новых греческих городов, одержав блестящие победы. Эти события также легли в «копилку» популярности Михаила VIII.

Активность Михаила VIII Палеолога не укрылась от патриарха, и буквально в считанные месяцы между ними произошел конфликт, завершившийся освобождением «Вселенского архиерея» от кафедры и добровольным удалением на покой в Магнезию. Официально был запущен слух о том, что якобы патриарх Арсений дерзко вел себя с малолетним Иоанном IV Ласкарисом, – версия, в правдоподобие которой совершенно не верится. Этот демарш не входил в планы Палеолога: патриарха нельзя было снять по решению синода, поскольку тот ни в чем не провинился перед Православием и царской властью, но и возвращаться Арсений не желал. Михаил VIII был потрясен, синод боялся царя, но никак не мог ни вернуть патриарха на кафедру, ни избрать нового. Наконец вместо Арсения на патриаршество был возведен Эфесский митрополит Никифор (1260)²³⁵.

К сожалению, новый предстоятель Византии решил за благо для себя опорочить предшественника, активно распространяя мнение, будто тот получил патриарший сан в противоречии с канонами, поскольку всего за неделю прошел все степени посвящения. На самом деле, Никифору должно было знать, что эта практика не являлась чем-то из ряда вон выходящим в старые времена, и многие светильники Православия из числа Константинопольских архиереев стали патриархами именно таким способом²³⁶. Впрочем, правил Церковью Никифор всего 1 год, затем почил в Бозе, а вместе с ним и почти все епископы, которые подстроили изменение протокола венчания царей на царство. Византийцы справедливо посчитали, что свершился Божий суд над клятвопреступниками и клеветником.

Единственным выходом из случившегося кризиса власти были внешние успехи, позволяющие Палеологу завоевать симпатии населения. В 1260 г. Михаил VIII Палеолог переправился с войском во Фракию и осадил Константинополь со стороны крепости Галата, надеясь, что после овладения ею древняя столица Византии непременно падет. Однако осада не задалась – латиняне крепко сидели в Константинополе, хотя и терпели муки голода. Из-за отсутствия топлива французы пустили на растопку множество прекрасных зданий, но держали оборону.

Приказав войску возвращаться в Никею, Палеолог приказал оставшимся маневренным отрядам кавалерии производить постоянные набеги на латинян и оккупировать все близлежащие городки, чтобы Константинополь продолжал оставаться в кольце. Но, конечно, это была мнимая блокада, с которой французы разделались без особого труда. Примечательно, что при отступлении греков в пригороде Константинополя были случайно обнаружены останки императора Василия II Болгаробойцы, ранее выброшенные латинянами из царской гробницы. Узнав об этом, Палеолог тут же распорядился прислать парчовые покровы и предать прах торжественному погребению. Император Василий II нашел покой в монастыре Христа Спасителя в Силивкии²³⁷.

Возвращение Палеолога случилось вовремя, поскольку с Востока поступили вести, что татары, перейдя через Евфрат, вторглись в Сирию, Аравию и Палестину. На следующий год они повторили нападение, дойдя до Каппадокии и Киликии и завладев Иконией, столицей Иконийского султаната. Султан явился к Михаилу Палеологу и напомнил о том, как некогда он приютил его у себя, когда Феодор II Ласкарис устроил настоящую охоту на слишком властолюбивого аристократа. Но Палеолог, как человек сугубо прагматичный, не пожелал удовлетворять его просьбы: или дать войско для войны с татарами, либо предоставить султану область римской земли в правление. Однако и лишать султана надежды не хотел, тонко уходя от прямых ответов²³⁸. В общем, благодаря его тонкой дипломатии, грекам в очередной раз удалось уйти в сторону от потенциального конфликта с татарами.

Решив проблемы на Востоке, Михаил VIII поставил перед собой задачу максимум: любым способом овладеть Константинополем и разрушить ненавистную Латинскую империю. Настойчивый и целеустремленный. Палеолог делал все, чтобы ослабить и без того уже «дышащее на ладан» Латинское царство. В марте 1261 г. он заключил торговый договор с генуэзцами, которые прекрасно понимали, что Рим не одобрит такой сделки. Но уж очень выгодными казались им ее условия! В свою очередь византийцы получали крепкого союзника и сильный флот и «добро» на территориальные приобретения: итальянцы согласились признать права Михаила VIII Палеолога на острова Кипр и Эвбею, а также город Смирну, если тот сможет их отвоевать. Византийцам в очередной раз удалось расколоть Запад, внеся в его ряды расстройство, и получить дополнительные возможности в будущих войнах, наверняка неминуемых, если, конечно, у них сохранялось желание вернуть себе древнюю столицу своих царей²³⁹.

Летом 1261 г. вновь поднял мятеж Эпирский правитель Михаил II Ангел, буквально год тому назад принесший клятву верности Никее. Поскольку византийская армия была разбросана по различным направлениям, под рукой у Палеолога находился небольшой конный отряд численностью 800 всадников, который он предоставил кесарю Алексею Стратигопулу, поручив ему по дороге присоединить к себе разрозненные римские гарнизоны во Фракии и Македонии. Попутно он приказал полководцу пройти мимо Константинополя и немного потревожить латинян, чтобы держать тех в страхе. Переправившись через Пропонтиду, Алексей стал лагерем у Регия, где случайно встретился с греками, продавцами лошадей, направлявшимися из Константинополя с товаром. На всякий случай кесарь решил расспросить их о силах французов в столице, и те неожиданно поведали, что основная армия латинян отправилась в экспедицию на остров Дафнусий, а в самом городе остался лишь Балдуин II и небольшой гарнизонный отряд. Торговцы сказали также Стратигопулу, что знают тайный ход у храма Пресвятой Богородицы «У живоносного источника», через который одновременно могут пройти 50 солдат.

Это было совершенно неожиданное открытие, но византийскому полководцу некогда было направлять вестовых в Никею, чтобы получать инструкции. Ранее как минимум трижды греки пытались вернуть свой любимый город, и каждый раз удача отворачивалась от них. И вот теперь она сама шла в руки. Стратигопул был смелым и опытным военным, а потому без сомнений решил рискнуть, понимая, что такой шанс дается только раз в жизни. Один день ушел на подготовку, а затем византийцы сделали смелую вылазку в город. Чтобы посеять панику среди латинян, они пустили огонь по крышам домов ночного Константинополя, предав пожару венецианские кварталы. Когда Латинский император Балдуин II проснулся и понял, что на город произошло нападение, он тщетно попытался собрать разбросанных по ночлегам и сонных французов. Никто не знал, какими силами и откуда в Константинополь проникли византийцы, а, как говорится, у страха глаза велики. Бросив знаки императорского достоинства, одержимый одной мыслью – спасти свою жизнь, Балдуин II спешно сел на лодку и отплыл, куда глаза глядят. К утру 25 июля 1261 г. Константинополь вновь стал византийским²⁴⁰.

В тот же день остатки разгромленных и деморализованных французов достигли острова Дафнусий. Латиняне не стали терять времени и, срочно погрузившись на корабли, отплыли к городу, надеясь штурмом вернуть его обратно. Однако толком никто не знал, какими силами византийцы захватили его, а опытный Алексей Стратигопул постарался создать видимость многочисленного войска. И когда латиняне подплывали к стенам, из-за бойниц на них смотрели копья. На самом деле Алексей привлек местных жителей, восторженно приветствовавших свержение ненавистных латинян, переодев их в воинов и кое-как вооружив. В конце концов, боясь потерпеть сокрушительное поражение, последние остатки французской армии отплыли в Италию, печально сообщая страшную для Запада весть о кончине Латинской империи²⁴¹.

Сам Михаил VIII Палеолог в это время спал в своем дворце в Никее, когда вдруг среди ночи получил известие от своей сестры Ирины, принявшей монашеский постриг с именем Евлогия. Ее служитель случайно по дороге узнал об этом замечательном событии и поспешил обрадовать госпожу. Сестра ворвалась в спальную комнату Михаила VIII и громко крикнула: «Государь! Ты овладел Константинополем!» Палеолог очнулся, но ничего не понял. Тогда Евлогия произнесла: «Встань, государь, Христос даровал тебе Константинополь!» Срочно император созвал сановников, испрашивая у них, насколько верны выслушанные им известия. Как обычно, мнения кардинально разделились: кто-то уверял, что так все и есть, другие утверждали, что такой подвиг невозможен. Неизвестность давила на всех еще сутки, и лишь в следующую ночь прибыл гонец от Алексея Стратигопула с письменным известием об освобождении Константинополя²⁴².

Во все концы уже не Никейской, а Римской империи понеслись гонцы с царскими грамотами. «Вы знаете, – писал Палеолог, – мужи, подданные Римского царства, и вельможи, и сродники наши по крови, и простолюдины, что некогда предки наши по попущению Божьему изгнаны были из отечества итальянцами, будто бурным ветром, и как стеснены были пределы нашей Империи. Наша область ограничивалась Никеей, Бруссой, Филадельфией и окрестными странами. Да и этим нельзя было владеть безопасно, пока недоставало нам столицы. Кто только ни нападал на нас, ни оскорблял наших послов, как лиц, не имеющих города и по необходимости живущих вдалеке от царского престола? Ныне наступил торжественный день Божьего милосердия и, странно, наступил в наше царствование, тогда как о нас что можно сказать хорошее? Итак, по истине за возвращение престольного нашего города надо благодарить Господа и надеяться, что, как по падении его, пало и прочее, так по возвращении его нельзя не возвратиться и прочему. Теперь, по воле Бога, настало время переселения не под тень повозок, осененных ветвями, а под сень Божьей благодати»²⁴³.

Но только 14 августа 1261 г., когда Константинополь спешно подготовили к приезду царей, Михаил VIII Палеолог торжественно вошел через Золотые ворота. Прежде чем зайти в столицу, он потребовал внести в город чудотворную икону Божьей Матери «Одигитрия», по Преданию, написанную святым Евангелистом Лукой. Были прочитаны молитвы, и народ вместе с василевсом 100 раз на коленях провозгласил: «Господи, помилуй!» Затем царь отправился в Студийский монастырь, из него – в храм Святой Софии и оттуда – в Большой царский дворец. Город ликовал: не было такого места, где бы ни раздавались счастливые крики, и человека, чье лицо не озаряла бы радостная улыбка. До сих пор никто не верил, что стал свидетелем Божьего чуда – так неожиданно свершилось это удивительное событие.

Империя восстанавливалась, и необходимо было срочно найти кандидатуру предстоятеля Константинопольской церкви. Из ссылки срочно был вызван Арсений, которому предложили вновь занять патриарший престол – он оставался все еще вакантным вследствие смерти патриарха Никифора. Арсения раздирали противоречивые чувства: с одной стороны, ему очень хотелось войти в древнюю столицу Римской империи в качестве настоящего «Вселенского патриарха», с другой – волновала судьба царственного мальчика, которая легко угадывалась по минувшим событиям. В конце концов долг победил в нем, и Арсений принял предложение, став в очередной раз Константинопольским патриархом. Он прибыл в Константинополь, и император в присутствии многочисленных архиереев и константинопольцев провозгласил, держа Арсения за руку: «Вот престол твой, владыка, которого ты был так долго лишен! Займи же теперь свою кафедру!»²⁴⁴ Не был обойден почестями и кесарь Алексей Стратигопул, которому даровали триумф в Константинополе, украсили голову венцом, похожим на царскую диадему, и повелели поминать его имя на Ектиниях вместе с царями²⁴⁵.

Чтобы несколько затушить порыв латинян отвоевать Константинополь обратно, василевс целые дни проводил в приеме генуэзцев, венецианцев и прочих западных христиан, указывая им места для проживания и убеждая, что их интересы после возвращения грекам Константинополя не пострадают. Кроме того, желая хотя бы частично восстановить численность опустевшего при французах Константинополя, он приглашал деревенских жителей переселиться в столицу, выделял охотникам земельные участки и деятельно восстанавливал святые обители и храмы, пострадавшие при латинянах²⁴⁶. Он затеял также посольство в Рим, надеясь успокоить папу. Но из этого ничего не вышло: послы потерпели бесчестье, а один из них, Никифорица, был умерщвлен страшной смертью – итальянцы содрали с него кожу.

Наступила последняя стадия двоецарствия – возвращение Константинополя и восстановление Римской империи с железной неизбежностью ставили вопрос о царской власти. Михаил VIII всерьез опасался заговора со стороны недовольных вельмож и сторонников Ласкаридов, а потому спешил предпринять превентивные меры. Он спешно выдал двух остававшихся в девичестве дочерей покойного Феодора II Ласкариса: одну – за благородного, но незнатного латинянина, прибывшего по делам в Пелопоннес, другую – за генуэзского графа, приказав обеим немедленно покинуть пределы Римской империи²⁴⁷.

Желая подчеркнуть, что отныне он является единственным легитимным Римским царем, Палеолог попытался провести с патриархом Арсением переговоры о возможности своего повторного венчания на царство. Он надеялся, что архиерей, утомленный недавней ссылкой, не станет упорствовать. Для подкрепления своей просьбы царь передал Святой Софии множество даров и, к собственному удивлению, легко перехитрил патриарха Арсения. Тот посчитал, что венчать вторично великого дарителя и благотворителя Церкви после занятия древней римской столицы – благое дело и не заподозрил никакого подвоха. В назначенный день 1261 г. Михаил VIII Палеолог был вновь венчан на Римское царство как законный император²⁴⁸. Об императоре Иоанне IV Ласкарисе, которому уже исполнилось 10 лет, как-то «забыли».

Но его черед уже настал. По приказу Палеолога мальчика отнесли в крепостную башню и там ослепили. Из-за сострадания к ребенку его ослепляли не раскаленными спицами, а полуостывшим железом, так что зрение у мальчика немного сохранилось. В день Рождества, 25 декабря 1261 г., его, находящегося без сознания, перевезли в башню Никитской крепости неподалеку от Никомедии и оставили там для постоянного проживания²⁴⁹. Теперь Михаил VIII Палеолог стал единовластным правителем Римской империи.

Конечно, с нравственной точки зрения этот поступок невозможно оправдать, и объяснения типа «жестокое время – жестокие нравы» едва ли могут быть приняты во внимание. С другой стороны, нет никаких оснований демонизировать фигуру Михаила VIII Палеолога. При всех честолюбивых помыслах и известной неразборчивости в средствах, это был настоящий патриот своего отечества и опытный царедворец, прекрасно понимавший, что Иоанн IV обречен. Время и логика событий требовали сильной руки на кормиле власти Византийской империи, а царственный мальчик в силу возраста, очевидно, не был способен справиться с грядущими задачами. Неизбежно возникла бы новая комбинация с целью передать единоличную власть сильному правителю, но уже другому и обосновать его права на царство. Останься юный Ласкарис у власти, и легкомысленная толпа с подачи другого претендента могла снести Палеолога с царского трона, как человека, не по праву получившего императорство. Поэтому для Палеолога ситуация выглядела следующим образом: «Или – благосостояние Римского государства, или – царственный мальчик»; и он после долгих сомнений и колебаний сделал свой выбор.

В качестве легкого оправдания можно напомнить, что, в отличие от других «жертв истории», Иоанн IV Ласкарис не был казнен или тайно умерщвлен, как это, например, имело место в отношении мальчика-императора Алексея II Комнина. Применили способ, традиционно преграждавший путь на вершину власти для любого претендента, – ослепление, и сделали так, чтобы Иоанн IV сохранил какую-то способность видеть. Действительно, с того дня покои бывшего царя охраняла крепкая стража, но мальчику было дано хорошее содержание, соответствующее его бывшему сану. Позднее его попытались использовать враги Византийского государства – французы Карла Анжуйского помогли ему бежать из заключения, но после поражения сицилийской армии бывший царевич был возвращен в свою крепость. Когда же смерть смежила веки и его обидчика – Михаила VIII Палеолога, новый василевс Андроник II Старший Палеолог предпринял попытку хоть как-то оправдаться в действиях отца. Он прибыл к Ласкарису в крепость и распорядился, чтобы царственный муж был обеспечен в полном избытке всем необходимым ему и сопутствующим его сану²⁵⁰. К тому времени Ласкарис принял монашеский постриг под именем Иосаф. При встрече с императором Андроником II он подтвердил отказ от каких-либо прав на царский титул и простил Михаила VIII за зло, что тот причинил ему лично и семье Ласкарисов. Иоанн IV Ласкарис прожил долгую жизнь и умер естественной смертью в 1305 г. Как говорят, некоторое время после смерти в православном народе сохранялось почитание покойного царя-монаха, не поддержанное, впрочем, официальной Церковью. И мощи императора Иоанна IV, «святого царя Ласкариса», находились в монастырском храме св. Димитрия в Константинополе²⁵¹.

Закончился славный род Ласкаридов, восстановителей Римской империи. В права царствования вступила последняя династия Византийских царей, Палеологи, которым предстоит еще бороться за свое отечество и увидеть его окончательное падение два века спустя.