Приложения

Во своя прииде, и свои его не прияше...

Иоан. 1.11

История русской литературы знает немало примеров, когда произведения, составляющие гордость отечественной словесности, были опубликованы и стали хорошо известны спустя много лет, а иногда и веков после их создания. Такова драматическая судьба книг Аввакума Петрова и Александра Радищева, писателей-декабристов и писателей-народников, Михаила Булгакова и Андрея Платонова... Подлинно художественные творения, запечатлевшие духовные искания своей эпохи, рано или поздно доходят до читателей, становятся в общий литературный ряд.

Среди писателей петровского времени силой и самобытностью таланта выделялся Иоанн Лукьянов – личность яркая, одаренная, во многом опередившая свою эпоху. Трудно однозначно определить, кто он – воинствующий традиционалист или смелый новатор, – такой сложной была его позиция в религиозно-политической борьбе и литературном деле на рубеже ХVІІ-ХVШ вв. Московский священник с Арбата, тайно исповедовавший «старую веру», путешественник и публицист, активный проповедник старообрядчества в Москве, на Ветке и в Брынских лесах, Иоанн Лукьянов оставил заметный след в истории русской церкви и литературе. Без сомнения, он обладал мужеством и силой веры, если решился сменить спокойное место столичного священника на беспокойную судьбу старообрядческого миссионера, объявленного официальными властями государственным преступником. «Хождение в Святую землю», созданное Лукьяновым, долгое время бытовало в рукописной традиции, являясь произведением гонимой, подпольной литературы. Учение Иоанна Лукьянова, пытающееся возродить в новых исторических условиях идеи «огнепального» протопопа Аввакума, шло вразрез с основными направлениями деятельности старообрядцев-поповцев. Этим объясняется тот факт, что в публикации путевых записок Лукьянова не была заинтересована ни русская старообрядческая церковь, ни тем более официальная, никонианская, – и писатель остался на долгие годы незаслуженно забытым, в то время как его произведение должно было занять почетное место между «Проскинитарием» Арсения Суханова и «Странствованием» Василия Григоровича-Барского.

Имя Иоанна Лукьянова мало известно даже специалистам в области русской старообрядческой литературы, хотя это один из самых интересных прозаиков начала XVIII столетия. Его перу принадлежит «Хождение в Святую землю», созданное в традициях школы протопопа Аввакума ¹. О личности автора «Хождения» сохранились крайне скудные и противоречивые сведения. Он не упомянут в известном «Историческом словаре староверческой церкви» Павла Любопытного, где содержатся биобиблиографические заметки о наиболее авторитетных деятелях русского старообрядчества ². О жизни и деятельности Иоанна Лукьянова до путешествия на Восток можно судить только на основании данных самого «Хождения», что характерно для древнерусской литературы, где текст произведения – первый и часто единственный источник сведений о писателе.

Иоанн Лукьянов был родом из Калуги, о чем он сообщает, прощаясь с родным городом: Увы, наш преславный град Калуга, отечество наше драгое! (л. 2 об.) ³. Скорее всего, он происходил из купеческого сословия. О купеческом прошлом автора «Хождения» свидетельствует его постоянное внимание к стоимости и ассортименту товаров, торговым путям и ярмаркам, размеру пошлин и столкновениям с таможенниками, а также подробное описание экономического положения тех стран, по которым пролегал маршрут паломника. Русский путешественник отмечал, что корабли, отправляющиеся в Египет, грузят лесом и мылом, что в Царгъграде всячину и овощ всякой – все по улицам носят под окны, мяса очень дорого; масла коровья добрая – по два гроша, а поплошая – по алтыну, уксус дешев да и лучши нашева, из винограда делают (л. 23 об.)

Паломник не только прекрасно разбирался во всех тонкостях купеческого ремесла, но и приторговывал во время путешествия русскими товарами, хорошо знал московских и калужских купцов. Из путевых записок известно, что на Русь он возвращался морем с калужанами, торговыми людьми Иваном Кадминым и его братом Ерастом Степановичем, в отличие от приказчиков гостя московского Ивана Исаева да Матвея Григорьева, которые ехали по суше. Он знает, каким товаром славен город Калуга и куда этот товар везут калужские купцы (в Сибирь и Китай, в Царьград и Гданьск, в Немецкие земли). Устойчивыми лексическими группами в путевых очерках являются те, что связаны с денежным обращением разных стран (талер, пара, грош, алтын, ефимок), мерой счета (пядь, аршин, сажень, верста, фунт, пуд), торгово-экономическими отношениями (торг, ряды, базар, ярмарка, гостиный двор).

На близость автора путевых записок к купеческому миру указывает и характер сравнений: увиденные за границей реки (важнейшие торговые магистрали) он сравнивает с русскими и, видимо, хорошо ему известными Москвой, Окой и Волгой, например: Нил-река будет с Волгу шириною, а бежит быстра и мутна (л. 35 об.). Восстановить географию жизни создателя «Хождения в Святую землю» помогает сравнение Адрианополя с одним из самых известных и богатых купеческих городов России XVII в. Ярославлем (Град Адринопол стоить в степи... окладом и жильем поболши Ярославля – л. 33) и обилие московских реалий в тексте произведения (улицы Арбат и Петровка, Коломенские и Воробьевы горы, Красная площадь, Успенский собор и Ивановская колокольня Кремля, Новодевичья и Преображенская слободы).

Последнее объясняется тем, что до хождения в Иерусалим Лукьянов был священником в церкви Покрова, что за Смоленскими воротами на Песках в Москве, о чем сказано в его проезжей грамоте. Церковь Николая Чудотворца «на Песках» была построена в 1699 г. и по главному престолу Покрова Пресвятой Богородицы часто называлась Покровской церковью ⁴. В конце XVII – первой четверти XVIII в. священники этой церкви были тесно связаны со старообрядцами. Кроме Иоанна Лукьянова, другой священник этой церкви Федор Матвеев чинил раскольникам потачку, поддерживал контакты с Веткой, за что был в 1721 г. сослан на Соловки. Попытки близких вызволить из заточения расстриженного попа окончились неудачей. В 1723 г. Святейший Синод подтвердил прежнее решение – помянутому распопе Феодору быть в том Соловецком монастыре неисходно ⁵.

В декабре 1701 г. московский священник Иоанн Лукьянов вместе со спутниками – монахами Лукой, Григорием и Адрианом, получив в Посольском приказе проезжую грамоту, отправился на богомолье в Иерусалим. Официальной целью путешествия было поклонение христианским святыням, неофициальной – выяснение положения дел в греческой церкви и изучение возможности поставления старообрядческого епископа от заграничных архиереев. Первоначально путь лежал в Калугу, один из центров русского раскола, откуда паломники направились в Спасо-Введенский Воротынский монастырь, находившийся в 70 верстах от города. Иноки этого монастыря тайно сочувствовали старообрядцам, и игумен Спиридон (скорее всего, духовный отец Лукьянова) дал ему благословение на путное шествие ⁶.

Из Калуги через Белев, Волхов, Орел, Кромы паломники добрались до пограничного города Севска, отделявшего Россию от Малороссии. Путь по Украине лежал через Глухов, Королевец, столицу гетмана Мазепы Батурин, Нежин. Зима 1702 г. выдалась ветреной и малоснежной, что затрудняло передвижение.

А уже снегу ничего нет, земля голая. Нужда была великая: таков был ветр нам противной, не токмо чтобы нам льзя было итти, и лошади остоновливал, а людей все валил. Ох, нужда, когда она помянется, то уже горесть-та, кажется, тут предстоит! Сидеть нелзя, лошади насилу по земли сани волокуть, а нас ветр валяет. А станиш за сани держатся, так лошедь остановиш. Увы да горе!» (л. 6 об.).

Во время путешествия по России и Украине Лукьянов старался не афишировать истинной цели предприятия. Он ни разу не остановился на отдых в монастырях, предпочитая подворья «боголюбцев», то есть старообрядцев, которые «по эстафете» передавали паломников на всем протяжении хождения от Москвы до польской границы. Видимо, с этим связано нарушение традиционного маршрута паломничества: рассчитывая на помощь старообрядцев, Лукьянов со спутниками направляется из Волхова в Орел, хотя этот город лежал в стороне от прямого пути к границе ⁷.

С большим трудом паломники переправились через разлившийся Днепр и прибыли в Киев, где осмотрели Софийский собор, Киево-Печерскую лавру, Михайловский Златоверхий монастырь, побывали в торговых рядах на Подоле и в Верхнем городе. Киев, богатый древними святынями, поразил воображение писателя, оставившего в путевом дневнике следующую запись:

Град Киев стоит на Днепре на правой стороне на высоких горах зело прекрасно. В Московском и Российском государстве таковаго града подобнаго красотою въряд сыскать... Зело опасно блудут сей град, да надобе блюсти – прямой замок Московскому государству (л. 8).

В Киеве от дружины паломников отстал монах Адриан, не захотевший ехать в Палестину за немощию и за плотскими недостатками (л. 9 об.).

Из Киева Лукьянов направился в сторону польской границы. Путь его лежал по землям Правобережной Украины, разоренным в результате русско-польских и русско-турецких войн, набегов ногайцев и крымских татар, походов сечевиков и гайдамаков:

И бысть нам сие путное шествие печално и уныливо: бяше бо видети ни града, ни села. Аще бо и быша прежде сего грады красны и нарочиты села видением, но ныне точию пусто место и ненаселяемо... И идохом тою пустынею пять дней, ничто же видехом от человек» (л. 10 об. – 11).

Миновав польский город Немиров, русские путешественники переправились через Буг и поехали к волошскому городу Сороки, а оттуда – в Яссы. В столице Молдавского княжества они наняли проводника до Галац. Весенняя распутица задержала паломников:

Первый день идохом лесом, а в те поры припал снежок молодой. Покудова до лесу доехали, а он и стаял – так горы-та все ослизли, а горы высокия, неудобьпроходимыя, едва двойкою выбились... 13 дней в Ясех лошади отдыхали, а тут один день насилу снесли, чють не стали. Етакая была нужда!.. Во всю дорогу такой нужды конем не было, день весь бились» (л. 13 об.).

В Галаце Лукьянов сел на корабль, умело отбился от притязаний греческих и турецких мытников и поплыл вниз по Дунаю к Черному морю. Полтора дня потребовалось путешественникам, чтобы достичь пролива Босфор. 22 марта 1702 г. корабль прибыл в Константинополь. Здесь русские паломники осмотрели храм Святой Софии, султанский дворец, знаменитые константинопольские столпы, стены и башни города, греческие церкви и монастыри.

Пробыв в Стамбуле четыре месяца и съездив в Адрианополь, резиденцию турецкого султана, 26 июля путешественники отправились на корабле через Мраморное и Эгейское моря, пролив Дарданеллы в Архипелаг, где посетили острова Хиос, Сими, Родос – центры эллинистической культуры. Погода благоприятствовала плаванию, и уже 11 августа корабль вошел в устье Нила, пристал к городу Рашид. Земля Египта поразила русских людей своеобразной красотой и богатством.

...по Нилу-реке, – пишет паломник, – городков арапских и сел безчисленное множество, невозможно изчести, что песка морскаго... а жилье все каменное, и селы узоричистыя вельми. А земля около Нила добрая, и чорная, и ровная, бутто нарочно делана, нигде нет ни бугорчика, хош яйце покоти, такова гладка... а вода во всю землю Египетскую пущена из Нила. Ино как с корабля поглядиш: по всей земли толко что небо да вода везде. Зело земля Египетская доволна всем: и людми, и жилам. Что говорить, ета земля у турка – златое дно! (л. 36).

В Думьяте, втором египетском городе, где побывал Лукьянов, паломники сели на корабль, идущий в Иоппию, пристань Иерусалима. Разыгравшаяся на море буря пригнала корабль в Сайду, город на ливанском побережье. Лишь 14 сентября Иоанн Лукьянов со спутниками прибыл в Иоппию, но попасть в Иерусалим не смог из-за развернувшихся боевых действий между кочевыми арабскими племенами и турецкой армией. Только через полтора месяца, преодолев трудности тяжелого перехода и выдержав неоднократные нападения разбойников, паломники добрались до Иерусалима.

В центре христианского мира они осмотрели основные достопримечательности: Вифлеем, Крестовоздвиженский монастырь, лавру Саввы Освященного, село Скудельниче, дом Давида, Гефсиманию, Силоамскую купель, Елеонскую гору, Воскресенский собор. По художественной яркости и подробности описаний святынь христианского Востока сочинение Иоанна Лукьянова не знает себе равных в русской паломнической литературе петровского времени.

18 января 1703 г. Лукьянов с товарищами отправился в обратный путь по суше до Иоппии, кораблем до Думьята, а оттуда через Средиземное море вдоль берегов Малой Азии в сторону Константинополя. Недалеко от Мир Ликийских на корабль, где находились русские паломники, напали мальтийские пираты, и только искусство капитана и хорошая выучка матросов спасли их от беды. Корабль сумел уйти от погони и укрылся в гавани городка Кастелориз, расположенного на небольшом острове в Эгейском море, однако здесь путешественников подстерегала новая опасность: в городке свирепствовало «моровое поветрие».

Так наш раиз хотел назад поворотить – ан бежать и некуда: тут, в городке, мор есть, а назаде разбойники... Все тут, стал наш пут, некуда деватся! (л. 68–68 об.).

В течение нескольких недель корабли стояли на рейде, а команда и пассажиры голодали, не рискуя отправиться за провиантом в город. Попавших в безвыходное положение людей спасла турецкая эскадра, специально посланная из Стамбула на выручку блокированным в бухте Кастелориза кораблям.

Около острова Патмос торговые суда и сопровождавшая их эскадра были рассеяны сильным штормом. В Дарданеллах корабль с паломниками из-за распри капитана и лоцмана налетел на подводную скалу:

Тут бола наш корабль на камень проломило и едва законапатели. И в те поры раиз с навклиром побранился. Навклир говорит: «Пора якори кидать!» А раиз говорит: «Еще рано!» Да так-та в том шуму на камень корабль и вдарился, чють не пропал боло корабль, и с людми. Да еще-та Бог помиловал, что тихонко потерся о камень (л. 71).

В Константинополе Лукьянов встретился с калужскими купцами и с ними совершил обратный путь по Черному морю до Дуная, поднялся вверх по реке до Галац, а оттуда сухим путем в сопровождении янычар через Яссы, Сороки, Немиров добрался до Фастова, владения полковника С.И. Палия. От Фастова дружину русских паломников и купцов сопровождали до Киева воины-палеевцы. Совершив благодарственную молитву святым Антонию и Феодосию в Киево-Печерской лавре, Иоанн Лукьянов отправился в Нежин. На этом его рассказ о путешествии обрывается. В Москву паломник, видимо, не вернулся, а направился на Ветку. Не случайно дорожные заметки он завершает описанием Нежина: оттуда путь к польской границе был самым удобным и близким. Естественно, что тайная тропа на Ветку не описана в «Хождении», чтобы не привлекать внимания русского правительства и официальной церкви к старообрядцам.

По мнению М.И. Лилеева, на Ветке Иоанн Лукьянов принял постриг под именем Леонтия. Этим исследователь объяснял тот факт, что в ранних списках «Хождения в Святую землю» авторство произведения приписывалось «старцу Леонтию» ⁸. Анализ текста памятника свидетельствует: паломником и создателем путевых записок был священник Иоанн, а не монах Леонтий. Согласно христианским верованиям, приурочивание важного события в жизни человека ко дню именин, церковному празднику в честь святого, который являлся его небесным патроном, должно было гарантировать успех задуманного дела. Паломник выехал из Киева 3 февраля 1701 г., в день Иоанна Крестителя, причем этот факт специально оговаривается автором. Следовательно, своим покровителем путешественник считал Иоанна Предтечу, что указывает на его имя – Иван.

На православный Восток путешествовал представитель белого духовенства, который далек от узко конфессионального подхода к изображаемым явлениям действительности, не чужд мирских интересов. Он не отказывает себе в житейских радостях, в «минуту жизни трудную» умеет постоять за себя. После тягот пути паломник с удовольствием выпьет чарку водки, с позиций знатока оценит качество закуски, с восхищением проводит взглядом красивую женщину. Русский путешественник, которого иноземцы называют москов попас, не видит ничего дурного в обмане турецких таможенников, зная их склонность к взяточничеству и вороватост; при случае он готов либо наябедничать властям на обидевших его чиновников, либо с помощью кулаков отстоять свое имущество, защитить честь и достоинство русского человека. Подобная активность жизненной позиции, не имеющая ничего общего с кодексом монашеских добродетелей, позволяет видеть в авторе «Хождения» московского священника Иоанна Лукьянова.

Упоминание в Ветковской летописи о двух учениках старца Иова – священноиноке Леонтии и священноиерее Иоанне, делает проблематичным отождествление этих деятелей старообрядческой церкви. Скорее всего, Иоанн Лукьянов и Леонтий Ветковский – духовные братья, сподвижники, «ревнители древлего благочестия».

О судьбе Иоанна Лукьянова после возвращения из Иерусалима рассказывают документы Синода и Раскольничей конторы, ведавшей делами русских старообрядцев. Вместе с Леонтием Иоанн проповедовал «веру отцов и дедов» на Ветке, в Калуге и Волоколамске. Пойманные в разное время волоколамские старцы Пахомий, Авраамий, Антоний и старицы Марфа, Маремьяна, Полинария, Устинья на допросе в Раскольничей конторе показали, что их перекрестили, «исповедовали и причащали приезжие... с Ветки раскольничьи попы Леонтий да Иван» ⁹. По свидетельству старца Антония, в 1712 г. побывавшего на Ветке, в это время рядом с Леонтием находился другой ученик Иова – поп Мардарий. Это позволяет предположить, что Иоанна Лукьянова, скорее всего, уже не было в живых.

В документах более позднего времени, касающихся деятельности ветковских священников, имя И.Лукьянова не упоминается.. В 1720 г. в Москве была «взята за караул» старица Феодулия, которая во время следствия сделала признание, что проповедовала старообрядчество вместе с двумя ветковскими монахами Леонтием и Киприаном ¹⁰. В ходе расследования выяснилось, что Леонтий действовал в Калуге и Брынских лесах, где у него имелся скит ¹¹. Существует предположение, что одно время старообрядческий священник жил в Стародубье, но из-за активной миссионерской деятельности никонианской церкви был вынужден оставить запад Украины и переселиться на Керженец, где он вновь был перекрещен ¹².

«Священноинок Леонтий» считался одним из 12 наиболее авторитетных деятелей Ветковской церкви ¹³. Именно против Леонтия, как апологета старообрядчества, направлен «Розыск о раскольничей брынской вере» Димитрия Ростовского. Понятно, почему в старообрядческой среде, а затем и в научной литературе «Хождение в Святую землю» Иоанна Лукьянова стало соотноситься с личностью его более знаменитого сподвижника. Полностью реконструировать биографию незаслуженно забытого писателя-паломника петровского времени, видимо, не удастся, так как ему не пришлось столкнуться ни с Преображенской канцелярией, ведавшей делами раскольников, ни с другими правительственными и церковными учреждениями, занимавшимися розыском старообрядцев.

Современный исследователь старообрядчества Сергей Беливский, перечисляя другие возможные имена Иоанна Лукьянова: старец Леонтий, Леонтий Москвитянин, Леонтий Ветковский, Леонтий Беливский, – задается вопросом: «Неужели это одно лицо?» В ранней работе Сергей Беливский склонялся к мысли, что Иоанн Лукьянов, он же – старец Леонтий Москвитянин и Леонтий Ветковский, в старости стал называться Леонтием Беливским. По преданию, бытующему в среде гуслицких старообрядцев, в преклонном возрасте Лукьянов-Леонтий поселился в скиту недалеко от деревни Беливо, проповедовал «слово Божие» среди старообрядцев и никониан и скончался в 30-х годах XVIII столетия. Народная память сохранила известие о паломничестве священноинока Леонтия на христианский Восток. Основанный им Беливский скит просуществовал до начала XX столетия; сейчас на этом месте сохранились остатки храма и келий, святой колодец и могила Леонтия ¹⁴.

Позднее Сергей Беливский, посоветовавшись со знатоком гуслицкой старины священноиноком Симеоном (Сергием Дурасовым, настоятелем Рождественской церкви в поселке Большие Дворы), изменил свое мнение, заявив, что Леонтий Ветковский и Леонтий Беливский – разные люди. При этом исследователь сослался на гуслицкие синодики, где упоминается инок-схимник Леонтий, в то время как Леонтия Ветковского, черного попа, должны были бы поминать как священноинока.

Таким образом, в настоящее время наблюдается тенденция к расподоблению не только Иоанна Лукьянова и старца Леонтия как возможных авторов «Хождения», но и деятелей старообрядческой церкви, носивших имя Леонтий.

* * *

Причины путешествия И. Лукьянова на христианский Восток были непосредственно связаны с историей старообрядческого движения. В конце ХVІІ-начале XVIII в. в старообрядчестве сложилось два течения, образовались общины поповцев и беспоповцев ¹⁵. Поповщина признавала необходимость церковной иерархии и сохранения христианских таинств, хотя внешние проявления обрядности в поповщине отличались от принятой в официальной русской церкви ¹⁶. Беспоповщина представляла собой направление в старообрядчестве, которое значительно отошло от православия. Беспоповцы считали, что не следует принимать беглых попов, посвященных в сан по никонианскому обряду. Богослужение у них проводили наиболее авторитетные члены общины, так называемые уставщики, или наставники.

Ветковская старообрядческая община, возникшая в последней трети XVII в. на реке Сож, на границе России и Польши, наряду с Выгом, Керженцем и Стародубьем, быстро завоевала авторитет и популярность в среде верующих и стала определять основные направления политики старообрядческой церкви ¹⁷. Начало Ветковской общины связано с церковным собором 1667 г. и деятельностью патриарха Иоакима (1674–1690), принявшего энергичные меры по борьбе с расколом, вследствие чего многие московские и калужские священники, тайно исповедовавшие «старую веру», были вынуждены бежать «на украины российские». Основателем Ветки считается московский поп Козьма, служивший в церкви Всех Святых на Кулижках, который в конце 70-х годов XVII в. с 12 семьями единоверцев ушел «на литовский рубеж» и поселился в слободе Покуровка, принадлежавшей Стародубскому полку. Вокруг этой слободы быстро расселились стекавшиеся со всех концов России старообрядцы. Наибольшим авторитетом в Ветковской церкви пользовались белевские священники Стефан и Димитрий, калужские попы Феодосий и Борис, а также старец Леонтий, которого часто отождествляют с Иоанном Лукьяновым.

Правительство царевны Софьи Алексеевны попыталось вернуть старообрядцев на прежнее место жительства и обратить в новую веру, однако из этого ничего не вышло: раскольники покинули стародубские слободы и переселились за границу, обосновавшись на пустовавших землях польских магнатов Халецкого и Красицкого, которым колонисты выплачивали большой оброк, заручившись обещанием защищать их в случае необходимости. Польское правительство и католическая церковь, обеспокоенные наплывом иноверцев, заселявших окраинные земли государства, приказали иезуитам исследовать веру переселенцев, однако проверяющие не нашли в ней никакого «схизматичества» – в результате появилась королевская грамота о свободе проживания русских старообрядцев в польских пределах ¹⁸. Авторитет Ветки среди «истинных боголюбцев» резко возрос после возведения в 1695 г. Покровского собора, ставшего на рубеже XVII-XVIII вв. единственным старообрядческим храмом с освященным антиминсом. Вокруг этого центра образовались новые поселения, и в середине 20-х годов XVIII столетия на Ветке насчитывалось 14 слобод «древлеправославных христиан» с 30 тысячами прихожан. Русское правительство внимательно следило за деятельностью ветковских раскольников. В знаменитом «Духовном регламенте» Петр I объявил старообрядцев «непрестанно зломыслящими» «лютыми неприятелями и государству, и государю». Тайные осведомители сообщали, что в ветковские слободы бегут «московские жители и разных городов монастырские, боярские и разных чинов люди» ¹⁹. Ветка значительно усилилась после того, как в другом центре поповщины – в Керженце, нижегородский епископ Питирим начал активную миссионерскую деятельность, которая сопровождалась неустанной работой сыщиков и воинских команд, громивших скиты и отправлявших их насельников «на поточение» в никонианские монастыри.

Петр Первый, подозревая старообрядцев-поповцев в связях с царевичем Алексеем, во время следствия по делу сына посылал на Ветку с тайным поручением монаха юрьевецкого Успенского монастыря Авраамия, результаты миссии которого остались неизвестными ²⁰. В 1735 г. по именному указу императрицы Анны Иоанновны Ветка была окружена регулярными войсками под командованием полковника Я.Г. Сытина. Всех пойманных старообрядцев (сорок тысяч человек), в зависимости от степени вины перед русским государством и церковью, разослали по православным монастырям России, отправили в Ингерманландию или вернули на прежнее место жительства.

Покровский собор был разобран. Руководители ветковских старообрядцев в эту облаву значительно не пострадали: удалось поймать лишь несколько священников, остальные сумели спастись.

Карательная экспедиция на Ветку привела к неожиданному, обратному результату. Вскоре ветковские слободы были вновь отстроены и заселены вернувшимися из России старообрядцами, Покровский собор возрожден, основано три монастыря: Покровский, Введенский, Тихвинский. Только в мужском Покровском монастыре насчитывалось до 1200 иноков, не считая бельцов и прислужников, при монастыре существовало «женское общежительство» ²¹.

В преследовании раскольников Ветки и Стародубья активное участие принимал Афанасий Прокопьевич Радищев, дед знаменитого писателя Александра Радищева, в 1734–1741 гг. командовавший полком. Ветковцы долго вспоминали служебное рвение стародубского полковника, определяя его деятельность по искоренению старообрядчества как «радищевское разорение» ²².

В 1764 г. Екатерина II приказала генерал-майору Я.В. Маслову ликвидировать ветковские слободы. Эта военная операция вошла в историю русского старообрядческого движения как «вторая ветковская выгонка» ²³. С этих пор Ветка перестала быть крупным религиозным центром старообрядчества, уступив место Стародубью.

Иоанн Лукьянов, как и старец Леонтий, принадлежал к одному из течений в поповщине, получившему название дьяконовщины ²⁴. Его основателем являлся дьякон Александр, служивший в женском монастыре в Нерехте близ Костромы. Встречаясь с нижегородскими старообрядцами и вступая с ними в полемику, Александр со временем пришел в выводу об истинности их учения и решил уйти в скиты. Распродав имущество, он тайно оставил службу, добрался до Ярославля, а оттуда был переправлен в Керженец, где обосновался в Лаврентьевском ските. Приняв постриг, Александр стал ближайшим сподвижником Лаврентия, а после смерти старца (1720) заступил на его место. Суть учения Александра сводилась к идее спасительной силы молитвы Иисусу Христу, произносимой со словами «Боже наш», к защите истинности четвероконечного креста и крестообразного каждения (в то время как раньше кадили дважды прямо и один раз поперек). Учение дьякона Александра завоевало много сторонников среди керженцев, сохранив свои ведущие позиции и после казни основоположника в 1720 г.

Данное учение вызвало полемику как в среде старообрядцев, так и среди представителей официальной церкви. Нижегородский епископ Питирим опубликовал специальный трактат, направленный против дьяконовщины, – «Пращица» (СПб., 1721). После того, как Петр Первый приказал усилить миссионерскую деятельность против нижегородских старообрядцев, значительная часть дьяконовцев переселилась на Ветку, где их идейным вождем стал старец Леонтий. Об этом свидетельствует сборник полемических статей ветковцев, обращенный против дьяконовцев, среди которых особый интерес представляет «Слово третье на увещание церковного раздорника попа Леонтия и на его советников...» ²⁵.

Вопрос о священстве для русских раскольников стал одним из главных, когда последний старообрядческий епископ Павел Коломенский умер, не успев никого посвятить в этот сан, а без архиерея поповцы не могли рукоположить в священники своих единоверцев. В старообрядческой среде возникла полемика: одни предлагали договориться с кем-либо из епископов никонианской церкви; другие склонялись к мысли о выдвижении епископа из собственных рядов без освящения; третьи видели выход из создавшегося положения в поставлении епископа с помощью заграничных иереев. Первое предложение было нереальным, так как никто из православных епископов не рискнул бы стать иерархом старообрядческой церкви, которого в лучшем случае ожидало пожизненное заключение в монастырской тюрьме в Суздале или на Соловках. Второй путь тоже был бесперспективным: он вел к попранию одного из главных таинств христианства – канона рукоположения в священники. Наиболее вероятным было поставление крупного деятеля старообрядческой церкви в епископы с помощью восточных иерархов, тем более что на христианском Востоке мало интересовались внутренними нестроениями в русском православии и старообрядцев никогда не причисляли к еретикам.

Идею поиска архиерейства на Востоке особенно усиленно пропагандировала Ветковская старообрядческая община, предпринявшая необходимые шаги в этом направлении. Прежде чем начинать переговоры по данному вопросу с восточными иерархами, община решила выяснить истинное положение православия в греческой церкви. С этой целью в 1701 г. ветковцы послали в Константинополь и Иерусалим московского священника Иоанна Лукьянова, тайно сочувствовавшего старообрядцам.

Путешествие Лукьянова на христианский Восток в поисках архиерейства и истинного православия не было единственным предприятием этого рода.

Весной 1693 г. иерусалимский патриарх Досифей, находившийся в тесных отношениях с русскими властями, получил задание из Москвы выяснить особенности вероисповедания не названного по имени старообрядца, отправившегося с неизвестными целями в Иерусалим. Судя по беспокойству русского правительства, паломничество старообрядца было связано с поиском архиерейства на Востоке, поэтому к патриарху Досифею были отправлены специальные грамоты, содержавшие тенденциозную информацию об этом человеке. 5 мая 1693 г. Досифей писал в Москву из Бухареста:

Человек той обретеся зде, обаче невеглас и зело непотребен, и елика рече против нашего испытания, вся бессловесно и неправедно рече... И о сем человеке усоветовахомся со здешним государем, умным сущим и властнейшим, удержати того зде, дóндеже приидет от вас ответ: изволити ли пустити его во Иерусалим, и возвратеся оттуду скажет праведно, елико ему рекут тамо и научат его и елико узрит, добро есть; аще же возвратится и речет ложь и неправду, не есть добро, но соблазн. Сего ради пришлите ответ ко здешнему государю: или возвратити его, или отпустити в Иерусалим ²⁶.

К сожалению, других сведений об этом паломнике-старообрядце до нас не дошло.

В 1722 г. монах Иосиф Решилов, посланный Синодом на Ветку и в Стародубье с миссионерской целью, доносил, что «расколоучители слободы Вылева Яков Григорьев, Тимофей Афанасьев, Дмитрий Тимофеев, Стефан Ефремов» ездили «в Турецкую землю» ²⁷. Эта информация, попавшая в отчеты Иосифа Решилова, свидетельствует о том, что путешествие старообрядцев на Восток не являлось обычным паломничеством или торговой операцией. Скорее всего, поиск старообрядцами способа обрести собственного епископа продолжался. Это обстоятельство серьезно беспокоило никонианскую церковь и светские власти. В 1720 г. появился указ Петра I и Священного Синода, направленный против паломничества старообрядцев, и прежде всего ветковцев, заинтересованных в поиске архиерейства. В документе разъяснялось, что в Константинополе появилось много «подозрительных старцев», проявляющих интерес не столько к «святым местам», сколько к «иным делам». Указом предписывалось никого без разрешения Синода «за росийския границы не отпущать и пашпортов им не давать» ²⁸.

Жесткими правительственными мерами остановить паломничество старообрядцев на православный Восток не удалось. В начале 30-х годов XVIII в. в Палестину отправился бывший вязниковский подьячий, а затем выговский старообрядец Михаил Иванович Вышатин. Свое хождение он совершил по благословению знаменитого расколоучителя Андрея Денисова, который писал одобряющие послания «путешествующему брату Вышатину». Известно, что М.И. Вышатин побывал в Польше (на Ветке?) и в «земле Волоцкой», однако так и не сумел найти истинное «православное священство» и умер на чужбине ²⁹. В 1731 г. ветковские старообрядцы подали константинопольскому патриарху Паисию II прошение о назначении им епископа. Среди подписавших документ был старый знакомый Иоанна Лукьянова – «обители Введения Пресвятыя Богородицы строитель Лаврентий с братиею» ³⁰. В 70–80-х годах XVIII в. из старообрядческого климовского Покровского монастыря в Грецию был отправлен инок Иоасаф, который из путешествия возвратился архимандритом ³¹.

* * *

П.И. Бартенев, публикуя текст «Хождения в Святую землю» Иоанна Лукьянова, утверждал, что описанные в книге события относятся к 1710–1711 гг. Данная датировка является ошибочной. Лукьянов путешествовал в 1701–1703 гг., о чем свидетельствуют и сохранившаяся проезжая грамота паломника, и исторические реалии произведения. В проезжей грамоте указано, что московский священник отпущен... для моления... в государство великого государя Мустафы-салтана. Известно, что султан Мустафа II правил Турцией с 1695 по 1703 г. ³² В тексте «Хождения» есть ссылки на статьи перемирного договора между Россией и Турцией от 3 июля 1700 г., согласно которому русские люди могли беспрепятственно совершать паломничество к христианским центрам Востока ³³. Путешествие Иоанна Лукьянова совпало с назначением послом в Константинополь П.А. Толстого (ноябрь 1701 г.). На обратном пути именно П.А. Толстой вручает Лукьянову отпускную грамоту на Русь, в то время как по дороге в Константинополь паломники встречают бывшего посла России в Турции Д.М. Голицына, возвращавшегося на родину ³⁴. В Константинополе Лукьянов беседует с вселенским патриархом Каллиником II, который скончался 8 августа 1702 г. ³⁵

Так как автограф «Хождения в Святую землю» не обнаружен, то только анализ исторических реалий может помочь в решении вопроса о времени создания путевых записок Иоанна Лукьянова. Естественно, что сочинение не могло быть создано раньше лета 1703 г., когда писатель вернулся на родину. Предположение, что работа над рукописью шла параллельно с путешествием, не выдерживает критики. В основе «Хождения» лежат дневниковые заметки, но их литературная обработка состоялась после завершения паломничества, ибо в начале и середине произведения неоднократно упоминается о том, что было позднее. Путевые записки Иоанна Лукьянова не могли быть созданы после 1705 г., потому что в тексте ничего не сказано о судьбе полковника С.Ф. Палия, сосланного в этом году в Сибирь. Следовательно, «Хождение в Святую землю» было написано между 1703 и 1705 г.

* * *

Произведение Иоанна Лукьянова – ценный исторический источник, которому нет равных в современной автору паломнической литературе по широте охвата реальных лиц и событий, глубине проникновения в суть происходящего в России, на Украине и в странах христианского Востока. Колоритны заметки Лукьянова о жизни русских старообрядцев и студентов Киево-Могилянской академии, калужских купцов и путивльских стрельцов, турецких янычар и мальтийских пиратов. «Хождение» содержит портреты известных исторических деятелей эпохи: русских дипломатов Д.М. Голицына и П.А. Толстого, фастовского полковника С.Ф. Палия, киевского митрополита Варлаама Ясинского, константинопольского патриарха Каллиника II.

Наблюдательный и хорошо разбирающийся в вопросах политики человек, Иоанн Лукьянов за много лет до предательства Мазепы уловил негативное отношение к гетману простых украинцев, недовольных сепаратистскими тенденциями его политики. С иронией писатель-путешественник писал о том, что гетмана Украины от собственного народа охраняют:

стрелцы московские, на карауле все они стоят. Тут целой полк стрелцов живут, Анненков полк с Арбату. И гетман, он есть стрелцами-та и крепок, а то бы ево хохлы давно уходили, да стрелцов боятся; да он их и жалует, безъпрестани им корм, а без них не ступит (л. 6 об.).

Автора «Хождения» особо занимают вопросы религиозно-этического порядка, связанные с доказательством превосходства русской старообрядческой церкви над греческой. Этим обстоятельством отчасти объясняется негативная трактовка образа константинопольского патриарха Каллиника II. Писатель наделяет героя целым рядом черт, расходящихся с реальными сведениями о личности исторического деятеля. В изображении Лукьянова «вселенский владыка» – человек необразованный, хотя хорошо известно, что патриарх был автором богословских, литературных и исторических сочинений ³⁶. Рассказ паломника о высокомерии и грубости, мелочности и злопамятности иерарха восточной церкви явно носит тенденциозный характер, но антирусская направленность политики Каллиника II, отмеченная Иоанном Лукьяновым, в целом не расходится с оценкой деятельности патриарха дипломатами петровской эпохи. Посол Емельян Украинцев в письме к Петру I сообщал о двуличности главы константинопольской церкви: он отказался помочь русской делегации в трудных переговорах с турецким правительством, но после их удачного завершения явился с поздравлениями и уверениями в дружбе. Украинцев не без сарказма заметил, что «ныне и вселенский святейший патриарх кир Каллиник будет являться другом и приятелем... зане в благополучное время многие являются друзьями» ³⁷.

Неприязненное отношение патриарха к русскому паломнику могло объясняться излишней осторожностью Каллиника II. Из Москвы в Константинополь часто приходили грамоты с просьбой следить за старообрядцами, подвергать их «испытанию в вере», сообщать об их передвижениях и деятельности за границей русскому правительству. Каллиник II был хорошо осведомлен о церковном расколе на Руси. В 1700 г. при встрече с послами Емельяном Украинцевым и Иваном Чемодановым он интересовался положением старообрядческой церкви и в осторожной форме выразил осуждение правительству Петра I в связи с казнями раскольников ³⁸. Избегая прямой конфронтации по этому вопросу, Каллиник II настороженно относился к появлению русских паломников-старообрядцев в Константинополе.

Иоанн Лукьянов, путешествуя по христианскому Востоку, оказался свидетелем целого ряда известных исторических событий. Наиболее значительное из них – бунты янычар в Константинополе в 1703 г., которые привели к падению правительства султана Мустафы II. По свидетельству историка, в XVIII в. «янычарские мятежи стали постоянным явлением в Османской империи»: Жалование янычар было незначительным, и подавляющая их часть занималась в мирное время ремесленной деятельностью и торговлей... Янычарские восстания начинают выходить за рамки чисто воинских мятежей и приобретают определенную социальную окраску ³⁹.

В «Хождении» Лукьянова исторически достоверна и художественно выразительна картина паники, охватившей турок, и, как следствие этого, пронесшийся по городу слух о появлении на стамбульском рейде русской эскадры:

А мятеж по всему Царюграду до ночи не утишился. И везде в домах по всему же Царюграду ужас великой: крик, писк бабей, ребячей. А то и кричат: «Москва пришла, московския корабли! Увы, погибель пришла Царюграду!» А дворы заперши, да ямы капали, да добро прятали. И турки ходячи по Царюграду с дубъем да бъют в ворота, чтоб не мятежились, а сами говорят: «Нет Москвы, нет, то-де янычеры взбунтовали!» И к ночи едва унялся мятеж. Мы же зело подивились: «Куда, мол, на турки-та ужас напал от московскаго государя?» (л. 71 об. – 72).

Причина бунта объяснялась отсутствием постоянного жалования войску и приказом «итить на катаргах на Черное море под Керчи и на Кубан-реку, в мори устья заваливать каменем, чтоб московския корабли с войском не прошли» (л. 71 об.). На эту же причину указывал московский резидент в Стамбуле П.А. Толстой, писавший Петру I, что турки «от царского величества российского по земле не боятся, имея надежду, что страна та удалена», но «большой страх имеют от новопостроенного царского флота» ⁴⁰.

Чрезвычайно любопытна история возвращения Иоанна Лукьянова из Константинополя на родину. Писатель-паломник не объясняет, почему купеческий караван, направлявшийся в Россию, сопровождал большой отряд янычар. Между тем документы свидетельствуют, что Лукьянов оказался в центре крупного международного скандала. В 1702 г. запорожские казаки ограбили греческих купцов. Русский посол в Стамбуле П.А. Толстой был вынужден выплатить потерпевшим восемнадцать с половиной тысяч левков, полученных от продажи соболиной казны, которую послу доставили русские купцы, прибывшие из Азова в Константинополь осенью 1702 г. Турецкое правительство отказало им в разрешении вернуться в Россию морским путем, поэтому купцы задержались в Константинополе до лета 1703 г. Они возвращались на родину по суше, через Молдавию и Валахию, а товары были отправлены морем до Галаца ⁴¹. Именно с этим купеческим караваном отправился на Русь Иоанн Лукьянов.

В «Хождении» приводятся рассказы об исторических событиях, ставших известными автору из уст очевидцев. Ссылаясь на «самовидца», Лукьянов повествует о боях повстанческих украинских отрядов против польской армии. В начале 80-х годов XVII в. фастовский полковник С.Ф. Палий (Гурко), руководитель освободительного движения на Правобережной Украине, во главе нескольких сотен запорожцев перешел в южную Киевщину и начал борьбу с турками, крымскими татарами и поляками. Боевые действия стали интенсивными после 1699 г., когда польский сейм принял решение о ликвидации казачества на Правобережной Украине. Полковники С. Палий, С. Самусь, З. Искра, опираясь на представителей православной шляхты, городской посад, крестьянство, казачество и мелкое духовенство, подняли восстание. После ожесточенных боев с польскими войсками им удалось 7 августа 1702 г. взять штурмом город Немиров, а затем Бердичев, Белую Церковь, Бар. Лукьянов, побывавший в этих местах год спустя, отметил, что Немеров весь разорен от Палея с казоками (л. 74 об.). Повстанческое движение в 1704 г. было разгромлено польской армией и отрядами гетмана Мазепы, который опасался усиления влияния Палия и появления неконтролируемых вооруженных формирований на территории Правобережной Украины ⁴².

* * *

«Хождение» Иоанна Лукьянова – замечательный образец русского демократического барокко. Вопрос о барокко в русской литературе, своеобразии этого художественного метода, его хронологических рамках и писательском составе, генезисе и эволюции относится к актуальным проблемам современной науки. Решение вопроса затрудняют неизученность литературного материала петровской эпохи и отсутствие методологически четкого определения барокко вообще и его русской разновидности в частности. Русская проза рубежа XVII-XVIII вв. долгое время оставалась за гранью интереса исследователей, основное внимание которых было сосредоточено на изучении барочной поэзии и драматургии. С точки зрения художественного метода анализировались лишь произведения ораторской прозы, тогда как повести и путевые записки в этом аспекте обычно не рассматривались.

Решение проблемы русского барокко связано с установлением национального своеобразия этого историко-литературного явления. Если в западноевропейской литературе одновременно существовало барокко высокое, среднее и низкое, то в русской литературе типология барокко носила другой характер: ученые выделяют барокко аристократическое, представленное творчеством поэтов и драматургов придворного круга, и барокко среднее, демократическое, культивировавшее прозу, причем граница между этими типами барокко была довольно подвижной, не мешала творческому взаимодействию ⁴³.

Вождем официальной школы русского барокко, имеющей прозападную ориентацию, был известный просветитель, ученый монах и поэт Симеон Полоцкий. Его ученики и сподвижники в литературном деле – Карион Истомин, Сильвестр Медведев, Андрей Белобоцкий, Стефан Яворский, Димитрий Ростовский – были людьми различных философских взглядов и политических убеждений, но близких эстетических позиций и этических принципов, воззрений на роль литературы и место писателя в обществе ⁴⁴.

Русское демократическое барокко представлено произведениями анонимных авторов или непрофессиональных писателей, работавших, как правило, в прозаических жанрах («повесть», «гистория», «путешествие» и др.). Эта литература не отличалась однородностью: в ее недрах существовало старообрядческое барокко (в трансформированных формах «жития», «хождения», «послания», «слова»); имел специфические черты художественный метод произведений демократической сатиры, бытовой и авантюрной повести, светских путевых записок петровского времени.

Низовое барокко сложилось на русской литературной почве к середине XVIII столетия, когда ведущим художественным методом в искусстве стал классицизм, а барочная литература, опростившись, начала бытовать в посадской и крестьянской среде. Массовому читателю из «низов» общества был адресован лубок и один из его популярных жанров – барочная лубочная повесть, которая опиралась, с одной стороны, на традиции фольклора и древнерусской литературы, с другой – на оригинальную и переводную повесть петровского времени.

Как писатель и религиозно-политический деятель своей эпохи, Иоанн Лукьянов был связан с культурой демократического старообрядческого барокко, основы которой были заложены благодаря творчеству Аввакума и Епифания, инока Авраамия и дьякона Федора, Ивана Неронова и Никиты Пустосвята, инока Ефросина и других истинных «ревнителей древлего благочестия» ⁴⁵.

В России XVII-начала XVIII в. старая вера в разумность и справедливость мира, устроенного Творцом по законам гармонии и красоты, рушилась под натиском событий Смутного времени, долгих и многотрудных войн с Польшей, Швецией и Турцией, крестьянских восстаний и стрелецких бунтов, раскола русской церкви, преследований, казней и самосожжений старообрядцев... События «бунташного века» приводили к восприятию мира как хаоса, где царствует не закономерность, а случайность. Уставшее от потрясений русское общество хотело тишины и стабильности в экономической и политической жизни. Единственный выход из создавшегося положения оно видело в усилении самодержавной власти. Эту идею взяли на щит и стали активно пропагандировать писатели барокко, что в период становления просвещенного абсолютизма способствовало делу укрепления российской государственности, служило гарантом развития национальной культуры и постепенного врастания ее в европейскую.

Иоанн Лукьянов принадлежал к новому поколению писателей-старообрядцев, которые пытались приспособиться к изменившемуся укладу жизни, выработать такие формы поведения, религиозно-политической и литературной полемики, какие позволяли им бороться за приоритет в духовной сфере, не затрагивая основ официальной власти. Дипломатическому такту, расчетливости и осторожности Лукьянова научила купеческая среда, откуда он вышел и связь с которой сохранил. Русское правительство и старообрядческое купечество выработали компромиссное решение проблемы веры, ибо нуждались во взаимной поддержке.

Большая часть старообрядческих общин отвергала контакты со светской властью, считая ее порождением Антихриста ⁴⁶. Более гибкую позицию в вопросе «царства» и «священства» занимали выговские и ветковские старообрядцы. Так, например, ветковцы приняли участие в боевых действиях против шведской армии, за что удостоились личной похвалы Петра I ⁴⁷.

Старообрядец новой генерации, Иоанн Лукьянов одним из первых деятелей русского раскола по достоинству оценил реформаторскую политику царя и сочувственно отнесся к петровским преобразованиям. Более того, Лукьянов никому не позволял подвергать критике русского императора и его действия. Когда греки стали говорить: Для чево-де ваш царь веру немецкую на Москве завел и платье немецкое? И для чево-де царицу постриг в монастырь! – паломник с чувством собственного и национального достоинства отвечал:

У нас на Москве немецкой веры нет, у нас вера христианская; а платья у нас московское; а царица не пострижена. Дивно, далече живете, да много ведаете! (л. 26 об. – 27).

С другой стороны, клерикально-монархические убеждения не помешали писателю выразить неподдельное сочувствие социальным низам. В Киеве Лукьянов, наблюдая за жизнью стрельцов, неоднократно восстававших против тяжести службы и принудительных работ на своих полковников, не мог остаться равнодушным к тому, что «мелачь-та вся задавлена»:

...они, миленкие, зиму и осень по вся годы с лесу не сходят, все на мост лес рубят, брусья спеют, a летом на полковников сено косят да кони их пасут. Хамутом миленкие убиты! (л. 8 об.).

Сочувственное отношение паломника к подневольной жизни стрельцов во многом объясняется тем, что стрелецкие бунты 1682 и 1698 гг. проходили под лозунгом защиты «старой веры».

На рубеже XVII-XVIII вв. на смену упорядоченной системе религиозно-философских представлений о мире и строении вселенной приходит просветительское мировоззрение с его открытиями в области науки, активизацией философской и политической мысли, развитием идеи материального единства мира, представлением о бесконечности вселенной. Религиозно-символическое обоснование системы мироздания постепенно сменяется прагматическим ⁴⁸. Прагматики утверждали, что всеобщие законы бытия познать невозможно, но человеческому разуму под силу осмысление отдельных жизненных явлений в их причинно-следственных связях. Отсюда особый интерес писателей барокко к богатству и «пестроте» явлений материального мира, коллекционированию вещей, исторических событий и фактов.

Характерной приметой литературы становится дуализм светских и религиозных элементов: «Люди барокко пытаются примирить аскетические порывы и гедонизм и выдвигают особый принцип «двойной жизни» ⁴⁹. Идея двойственности, в которой есть место и религиозным представлениям, и просветительским тенденциям, определила широту идейно-тематичесого диапазона произведений барокко, где описание «млека Пресвятой Богородицы» могло соседствовать с рассказом об устройстве общественных туалетов. Дуализм философской системы был удобен писателям-прагматикам, ибо позволял, не отрицая старого и не возводя в абсолют нового, отразить сложные явления и процессы переходного периода в истории страны, оценить увиденное, опираясь на собственный опыт, а не только руководствуясь догматами православия.

Иоанн Лукьянов, не сомневаясь в спасительной силе молитвы, в экстремальных обстоятельствах все же предпочитал практические действия; проявляя сообразительность и смекалку, сам искал выход из создавшейся сложной ситуации. Во время нападения разбойников на караван паломников недалеко от Иерусалима он лошед покинул да все бегал пешком.

А когда набегут арапы созади или въсречю и хотят грабить и бить, так я нашол на них ружье острое. Бога-света призову на помощь да безъпрестани кричу к Богу-та: «Владыко-человеколюбче! Помози за молитв отца нашего Спиридона!» – так они и прочь от мене... А они иной в глаза заглянет, а сам заворчит да и прочь (л. 43).

Хотя, по словам автора «Хождения», он обязан спасением человеколюбию Божию, паломник не был ограблен лишь потому, что изображал сумасшедшего, который пользовался у кочевых народов Востока особым почитанием. Лукьянов знал этот обычай и рассказал о нем в очерке, посвященном городу Рамла.

Одной из национальных черт русского барокко является его жизнеутверждающий, гуманистический характер, ибо оно приняло на себя функции несостоявшегося на Руси ренессанса. Просветительская направленность русского барокко позволила органично соединить традиции старой допетровской литературы и новации классицистического искусства ⁵⁰. Гуманистический пафос барочной литературы с ее гимном человеку-творцу, прославлением земных радостей жизни проявился в «Хождении» Иоанна Лукьянова. Записки паломника, кроме описания религиозных святынь, содержат рассказ о зверинце и «пристанище морском», уличных зрелищах и торговых рядах. Причем в изображении культовых зданий растет эстетическое начало, усиливается и дифференцируется эмоциональное отношение путешественника к увиденному, идет напряженный поиск писателем слова, способного выразить «невыразимое», передать неповторимость и текучесть чувств человека. В Иерусалиме русские паломники первую ночь не могли уснуть от радости, забыв вся бывшия скорби... на пути, на мори, от арап (л. 45). Рассказывая о Софийском соборе Константинополя, автор «Хождения» признает:

Ум человечь пременился, такое диво видевше, что уже такова дива в подъсолнечной другова не сыщеш, и как ея описать – невозможно (л. 20).

Иоанну Лукьянову свойствен «светлый взор» на человека и окружающий его мир. В путевых записках он детально описывает не только культовые памятники, но и само хождение к святыням христианского Востока, где важно все: и расстояние между населенными пунктами, и дорожные приключения, и то, где спали паломники и что они ели. Лукьянов с удовлетворением отмечает, что за трапезой медку и ренскова было довольно, что при встрече паломникам поднесли по финжалу ракии. Как истинный ценитель прекрасного во всех его проявлениях, он восторгается красотой польских евреек (как будто писаные), поражается силе и выносливости жен греческих матросов (те бабы – богатыри, одна пшеницы полосминки в мешку несет на гору без отдышки), строгому достоинству турчанок (среди них безстудных жон не увидишь или девок, а если кто обидит, лучшему шлык разшибет). Другое отношение к женщине у писателей придворного барокко. Для них женщина – один из экспонатов поэтического собрания житейских курьезов. Тема женской красоты и любви не характерна для русской барочной поэзии, создателями которой являлись в основном ученые монахи.

Автор «Хождения» славит жизнь во всем ее многообразии. Мир его книги светел, полон красок и звуков, рождает ощущение радости бытия. Осматривая достопримечательности Иерусалима, он признает, что органы, в которые «велел францужской наместник заиграть... для богомолцов греческих, льстиво и сладко играют (л. 50). В Константинополе ему радостно очень, когда горлицы на зари курлукуют. Днем он любуется цветами, которые везде по окнам в буквах... стоять, но больше всего его воображение потрясает картина ночного города, когда огни везде, ин бутто Царьград каменем драгим унизан или... что небо звездами украшено (л. 23, 25). Прекрасное, по мысли писателя, в результате процесса обмирщения предстает не только как божественная, сверхъестественная, духовная красота, но и как красота земная, рукотворная, телесная.

Известно, что русское барокко не испытало на себе большого влияния со стороны религиозной мистики, его формула жизни – это дорога и пир, а не страдание и сон как преддверие смерти. Оптимистическое звучание присуще прежде всего барочной прозе, особенно путевым запискам, для которых не характерна поэтизация типичных для европейского барокко мотивов и образов (культ смерти, проповедь добровольного страдания и смирения, страх перед хаосом бытия, тяга к изображению аномальных явлений и пр.). Наличие натуралистических описаний в русской путевой литературе петровского времени – следствие барочного совмещения несовместимого: высокого и низкого, прекрасного и безобразного, трагического и комического, – однако цель этих картин далека от поэтизации страха смерти, человеческих страданий ⁵¹.

Иоанн Лукьянов, развивая традицию натуралистических описаний в сочинениях протопопа Аввакума, изображает жизнь человека, не очищая ее от физиологических подробностей. Ими насыщен рассказ о морской болезни, которой страдал русский паломник:

И егда выплыхом из усть Дунай в море,

тогда морский воздух зело мне тяжек стал,

и в том часе занемощевал,

и стал корм из себя вон кидать,

сиречь блевать.

Велия нужда, кто на мори не бывал,

полътара дни да ночь все блевал... (л. 15 об.).

Изображение низкого – слюны зеленой, которая тянется, не дает ничего – ни ест, ни испить – все назад кидает, сопровождающееся ритмизацией прозы, служило высокой цели – поэтизации жизненного подвига героя, освящению результатов его паломнической и литературной деятельности.

Гуманистические идеи времени отразились в новой трактовке образа человека в произведениях путевой литературы. Если у писателей придворного барокко героем был человек, который выступал как некий образ-иллюстрация одной из вечных, общечеловеческих и вневременных добродетелей или пороков, то в старообрядческой литературе барокко это человек, живущий и действующий в определенной среде, социально, национально и исторически обусловленной. Писатели-старообрядцы развивают автобиографическое начало в литературе, в их произведениях автор и герой предельно сближены, могут являться одним реальным лицом. Путешественник Лукьянова предстает перед читателем как живой человек, со своим неповторимым характером и судьбой, со сложной гаммой чувств и переживаний: он любит и негодует, смеется и печалится, иронизирует и восторгается... Это реальный человек в его реальных проявлениях, знакомый до мелочей быта, близкий, хотя и не тождественный, автору.

Герой «Хождения» имеет двойственную природу. С одной стороны, это рыцарь православия, никогда ни делом, ни словом, ни помышлением не отступивший от веры отцов и дедов, преодолевший ради доказательства истинности старообрядческого учения трудности долгого и опасного пути к святому граду Иерусалиму. С другой стороны, это мелкий плут, с гордостью выставляющий напоказ свои проделки. Иоанн Лукьянов не скрывает, что его герой бывает хвастливым в споре, может дать взятку таможенникам и спекулировать беспошлинно провезенным товаром. Изображая теневые стороны в поведении героя, писатель не опасается ни толков, ни осуждения. Путешествие, сопряженное с таким риском для жизни человека, – подвиг в глазах единоверцев, соотечественников. Отсюда, как у протопопа Аввакума, высокая самооценка, вера в особое предназначение собственной жизни и собственного слова, в святость и непогрешимость действий.

Двойственный характер героя «Хождения» во многом объясняется тенденцией к соединению некогда полярных традиций изображения человека в агиографической и путевой литературе, а также процессом сближения автора и героя произведения. Герой у Лукьянова выступает то как праведник, то как худый и многогрешный человек, причем последняя характеристика теряет литературную условность и обретает реальную жизненную основу.

В центре внимания писателей барокко был человек, для которого превыше всего долг гражданина и патриота, который всегда руководствовался высокими нравственными принципами и помнил о своих общественных обязанностях. Интересы и престиж государства для автора «Хождения» выше церковных междоусобий. Старообрядец Иоанн Лукьянов выступал за границей как защитник политики Петра I, ибо она направлена на усиление международного авторитета России. Писатель не сомневался в величии исторического прошлого русского государства и с верой смотрел в будущее страны. Его книга пронизана идеей «Москва – третий Рим», идущей от средневековья. Православие, по мысли Иоанна Лукьянова, в первозданной чистоте и величии сохранилось лишь в России, ее последний оплот – русское старообрядчество, а восточные церкви утратили или извратили основы православной веры. Великую историческую миссию России писатель видел в укреплении позиций Москвы как нового центра православного мира и помощи народам Юго-Восточной Европы в их борьбе против национального и религиозного гнета Османской империи.

Описывая Турцию и подвластные ей территории, Лукьянов постоянно сталкивал два временных плана, прошлое и настоящее. Воспоминания о былом величии, красоте и могуществе Византийской империи и православной греческой церкви приводили писателя к идеализации христианского прошлого этого государства, с одной стороны, и к критике его современного состояния – с другой. Противоречивые чувства восторга и скорби охватили русского паломника при виде Константинополя:

Мы же стояхом на корабли и дивихомся такому преславному граду. Како Бог такую красоту да предал в руки басурманом? (л. 16 об.).

Лукьянов далек от чувства исторического пессимизма, он уверен в возрождении православной культуры Востока. Не случайно писатель приводит в книге пророчество Льва Премудрого о рском царе, который освободит Константинополь от турок, а беседы паломника с греческим духовенством и русскими невольниками полны надежд на будущее, связанных с новой политикой России на Ближнем Востоке.

* * *

Динамизм – одна из ярких примет барочной прозы ⁵². Герой путевых записок начала XVIII в. – человек, остро реагирующий на все изменения внешнего мира, находящийся в постоянном движении, поиске истины. Он обладает редкой физической силой и выносливостью, острым умом и деловой хваткой, его действия стремительны и целенаправлены. Динамизм присущ прежде всего описаниям столкновений русских путешественников с иноверцами: турками, евреями, арабами, например, рассказу о нападении кочевников на караван паломников недалеко от монастыря Саввы Освященного. Ритм прозы становится напряженным и порывистым, повествование насыщается глаголами интенсивного действия. Используя барочный прием «сгущения мира», Лукьянов разворачивает событийный ряд, охватывая единым взором происходящее в разное время в разных местах:

...арапы стали нас бить, грабить. Асыплют, что пчелы, рвут за ризы, трясут далой, с лошади волокут: «Дай пара!» Абушкам межи крыл, дубиною иной в груди сует: «Дай пара!» ... Посмотриш: везде стоит крик да стон, бъют, грабят; иной плачет – убит, иной плачет – ограблен. Везде гоняются за одним человеком арапов по десяти, по дватцати. Многия коней и рухлядь покидали да так от них, сабак, бегают (л. 42 об.).

Другим приемом сюжетного динамизма, который активно использует Лукьянов, является избирательность объектов описания и тем повествования. Умалчивая о мелких и случайных деталях путешествия, писатель концентрирует внимание читателя на главном, сжимает повествование до предела, чем достигается динамичность сюжета, большая выразительность диалогов, точность речевых и образных характеристик. Описания русских и украинских городов, по которым пролегал маршрут паломника и которые были известны читателю лучше, чем зарубежные города и страны, порой похожи на статистические отчеты:

Град Болхов стоит на Нугре на левой стороне на горах красовито. Град деревянный, ветх уже; церквей каменных есть от малой части; монастырь хорош, от града якобы поприще; редов много, площадь торговая хороша; хлеба бывает много (л. 4);

Град Сеевск стоит на реке на Севе. Град деревянной, другой острог дубовой, третий земляной. Град хороший Сеевск вельми, ряды и торги хороши. Люди в нем живут все служивыя, мало посадских, и московские есть стрельцы... Тут и денги всякия меняют: чехи и талеры на московские (л. 5 – 5 об.).

Общая динамика сюжета «Хождения» такова, что в начале произведения действие разворачивается медленно, но потом начинает убыстряться. Автор, сначала пунктуально отмечавший пройденные версты, описывавший не только города, но и селения, встречи и беседы с людьми, далекими от политики и дел государственного масштаба, в конце книги от этого принципа отказывается и возникает эффект более быстрого перемещения героя в пространстве, стремительности развития действия.

Динамизм повествования усиливается за счет быстрого чередования сцен, смены событий, акцентирования внимания читателя на поступках героев. В Валахии турки пытались ограбить паломников, отобрать у них лошадей. Драматическую напряженность ситуации подчеркивает то, что «нощь была зело темна». Сцена лишена диалога между путешественниками и грабителями, автор лишь упоминает о нем: турок ключа у мене просит, а я не даю, – но не приводит подробностей словесных прений, так как они замедлили бы развитие действия. Лукьянов добивается впечатления стремительности происходящих событий указанием на мгновенную смену ситуаций, рассказ о которых строится по принципу «действие – противодействие»: турок стал наших лошадей брать под себя – мы же не довахом ему; турчин ѳынеѳши нож да замахнулся на Луку – онь, миленкой, и побежал. Опуская маловажные детали, автор сосредоточил внимание на основном – на поведении главного героя и результате его действий. Когда турки, взявши коней да и погнали скованых до тово места, где стоять, он за ними один пришел, плакал, молил – и отдали, а то беда бола немалая: место пустое, нанять не добудешь (л. 14).

Для творческой манеры писателя характерны пристальный интерес к изменениям в жизни России и на христианском Востоке, к «текущей» действительности, к динамичным характерам и драматическим сценам, стремление к выявлению противоречий, порожденных эпохой. Внимание к жизни «внутреннего человека» – одна из главных черт литературного новаторства Лукьянова: жанр «хождения» предполагал тип движущегося героя, но главным объектом изображения в путевых записках был не человек, а событие, которое не только констатировалось, но и оценивалось, эмоционально переживалось. До Лукьянова в путевой литературе, как правило, не устанавливалась связь между «деянием» и «помыслом» героя, не выявлялась динамика внутренней жизни паломника, а лишь регистрировалась смена чувств героя без их мотивации. Автор «Хождения в Святую землю» был одним из первых прозаиков петровского времени, кто попытался объяснить психологическое состояние человека влиянием жизненных обстоятельств, показать движение помыслов и чувств героя. С этой точки зрения наиболее выразительна сцена встречи Иоанна Лукьянова с константинопольским патриархом Каллиником II, во время которой русский паломник переживает процесс духовного прозрения и от искреннего почтения к владыке переходит к открытому обличению церковного иерарха, вплоть до использования площадной брани. Герои «Хождения» не лишены внутренних противоречий, и преодоление их, борьба с самим собой, придает книге Лукьянова напряженность и динамизм психологического порядка. Автор постоянно указывает на сомнения и колебания, неуверенность в правильности избранного пути и страх перед неизвестным, так часто посещавшие паломников. Когда в Яссах их оставили греческие купцы и они долго не могли найти проводника-переводчика, то зело смутно было и мятежно, мысль мялась, всяко размышляли: итить и назад воротится? (л. 13–13 об.). Тяжело переживали путешественники вынужденную остановку в Рамле:

Иерусалим близко, а арапы, сабаки, не пропустят; толко за горами не видать Иерусалима. Увы да горе! А иныя помышляли и назад итить. Сколко бедства было на сухе и на мори! На сухе было борение с мразами сильными, с водами, дождями, с грязми, с лихими переправами; страхи были от варвар; от турецких разбойник, франков бегали. А тут пришли под Иерусалим да назад итти? (л. 41–41 об.).

Герои «Хождения» делятся на активных и пассивных, причем это деление не совпадает с традиционным представлением о положительных и отрицательных персонажах. На живость и статичность героев влияют разные факторы: литературный этикет, законы жанра, цель, которую преследовал автор. Активность и живость – черты, присущие паломнику и его спутникам, а также старообрядцам, у которых в пути гостил Лукьянов. Это калужане Иосиф Никифоров с сыном, орляне Лазарь, Евсевий и Нил Басовы, белевец Иродион Вязмитин и другие единоверцы. Тип старообрядца-"боголюбца» дается писателем в одном ракурсе – он активен в реальной помощи паломникам. Отсюда традиционные для всех этих образов действия: прията нас с любовью теплою и угостиша нас добре, учредил нам трапезу добрую, а конем овса и сена довольна, зело упокоил и многу любовь к нам явил. Наряду с привычными формами гостеприимства, эти герои оказывают Лукьянову конкретную помощь (при переправе через разлившуюся Оку, при ориентировке в незнакомой местности, в выборе дома для ночлега и т.п.), что расподобляет образы, придает им индивидуальные черты.

Среди положительных персонажей «Хождения» есть статичные образы, что объясняется прежде всего традицией изображения благочестивых иерархов церкви. Это застывшие образы-символы, где главное не индивидуальность, а тип. Игумен Спасо-Воротынского монастыря Спиридон, благословивший Лукьянова на «путное шествие», являлся для писателя-паломника идеалом, отсюда агиографическая статичность его портрета, преобладание литературных штампов (честной отец, теплая душа, слезы от очию своею испускаше, подаде... отеческое благословение и отпусти нас с миром) над исторической и бытовой конкретикой (зело болен, очи у него болят) (л. 2).

Иоанн Лукьянов – сторонник активной жизненной позиции, призывавший к действию и отрицавший духовный застой, но вместе с тем он выступал против деятельности, идущей вразрез с ортодоксальными взглядами на мир. Герои «Хождения», «отступившие от заповедей христианства», изображаются им резко отрицательно. Как утратившие истинную веру, потерявшие душу, они показаны вне жизни и движения: константинопольский патриарх «застыл» на крыльце своей резиденции, митрополит Вифсаиды – между икон в городском соборе. Статуарность изображения подчеркивает корыстолюбие и чрезмерную гордость иерархов восточной церкви.

Однако не все антигерои в «Хождении» статичны, некоторые из них отличаются чрезмерной активностью, но их подвижность – результат воздействия сил зла. «Слуги дьявола» – это грабившие паломников кочевые арабы, евреи-таможенники, пираты-"малтезы». Демонологические черты явственно проступают во внешнем облике разбойников, которые все изуверныя: иной крив, иной разноок, иной кривонос, иной криворот, иной слеп; а язык грубой, что псы лают (л. 35). Их быстрота перемещения в пространстве, нечеловеческая выносливость и житейская неприхотливость, неожиданные и безжалостные атаки на караваны паломников напоминают Лукьянову тактику бесов:

Ете люди не разнились с бесами и нравами, и поступками, и видением, и лихостию. И слава про них лежит во всю вселенную, что они люди добрыя, стоят хороших бесов! (л. 35 об.).

Яркие черты новаторства, свойственные путевой литературе петровского времени, во многом объясняются изменениями, которые произошли в писательской среде. «Если при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петре, – отмечал А.М. Панченко, – быстро размножилось племя дилетантов. В дилетантизме был и плодотворный элемент: писателем становился частный человек, не скованный жесткими запретами школьного барокко» ⁵³. С одной стороны, автор-дилетант опрощал художественные принципы и приемы барокко; с другой стороны, самобытное творчество способствовало отказу от крайностей метода, усвоению всего позитивного из национального культурного наследия, вследствие чего появлялись произведения оригинального характера. В этом ряду следует рассматривать «Хождение» Иоанна Лукьянова, которое было создано талантливым, но непрофессиональным писателем.

«Хождение в Святую землю» – документ, связанный с внутрицерковной борьбой начала XVIII в., однако с течением времени оно расширило сферу распространения и свои функции, стало восприниматься как произведение художественно-документальной прозы. Изменился и круг читателей памятника, он значительно увеличился, выйдя за пределы почитателей из среды старообрядцев-поповцев и сочувствующих им людей. Из произведения потаенной литературы, запрещенной и гонимой, «Хождение» Лукьянова стало книгой, без изучения которой нельзя представить размах исторических преобразований, основные тенденции в развитии русской литературы и языка петровской эпохи. Знакомство с путевыми записками московского священника начала ХVІІI в. много дает для образования ума и воспитания сердца современного читателя, стремящегося не потерять свое «национальное лицо» в быстро изменяющемся мире, где границы между государствами и народами, религиозными и политическими системами становятся столь подвижными и проницаемыми.

* * *

Литература русского барокко имела свою, непривычную для средневековья жанровую систему. Первоначально барокко культивировало поэзию и драму, позднее реорганизации подверглась проза, в том числе и жанр путешествия, где ведущей стала светская разновидность путевых записок. Иоанн Лукьянов создал произведение в традиционном жанре паломнического хождения, история которого уходит в глубь веков. Однако типично средневековая форма литературы у писателя-старообрядца обрела новые качества. «Хождению в Святую землю» присущи черты религиозно-политического памфлета и трактата по вопросам веры. Кроме того, книгу Лукьянова можно рассматривать как своеобразное житие со всеми атрибутами агиографического сочинения: назидательностью, стремлением освятить жизненный путь героя, вниманием к его духовному миру и т.п. Исповедальная манера письма, предельная искренность в рассказе о делах и помышлениях главного героя сближают «Хождение» Лукьянова с автобиографической прозой второй половины XVII в., особенно с «Житием» протопопа Аввакума. Оба автора выступают как новаторы в области жанра, создавая произведения на стыке традиций литературы хождений и житий. Если в центре жизнеописания Аввакума Петрова – «хождение по мукам» поборника старой веры и страстного правдоискателя, то путевые записки Иоанна Лукьянова интересны прежде всего своим «житийным» началом, тем, что связано с личностью и судьбой их создателя, старообрядческого миссионера, готового пополнить ряды «новых мучеников».

В путевой литературе петровского времени, и прежде всего в светской их разновидности, отразился процесс сближения литературных и внелитературных жанровых систем. Художественно-документальный жанр путешествия до предела насыщается научно-популярными описаниями из области физики, химии, медицины, астрономии, механики, технологии производства. Эта тенденция отвечала не только духу времени с его культом научного знания о мире и человеке, но и поэтике барокко с его пристрастием к экзотике, полигисторству, собиранию литературных и бытовых курьезов. В «Хождении» Иоанна Лукьянова логизация литературы, документализация повествования об увиденном и услышанном не столь явны, как, например, в светских путевых записках П.А. Толстого, но все же присутствуют как приметы художественных исканий эпохи, направленных на обновление традиционных жанровых образований. Лукьянов вводит в рассказ о паломничестве сравнение уставов русской и греческой церкви, изложение хода и сути прений с греками о политике Петра I на Востоке, описание водоснабжения Константинополя, рассуждения о смене дня и ночи, лета и зимы в Московском государстве и Османской империи, пространные выкладки торгово-экономического характера: где какие продукты сколько стоят; каково состояние дорог, торговых рядов и гостиных дворов; сколько путешественники заплатили за переправу, дали денег капитану корабля, арабу-проводнику и т.п. Энциклопедизм содержания усиливал познавательную функцию путевых записок, которые для русского читателя служили «окнами» в неизвестный ему мир.

Композиция «Хождения» Иоанна Лукьянова – явление сложное, многоярусное. В произведении можно выделить три взаимосвязанных структурных уровня. Первый уровень – макроструктура – состоит из пяти больших частей: проезжая грамота, авторское вступление, рассказ о пути в Иерусалим, описание святынь христианского мира и дороги домой (в самой пространной третьей редакции памятника, изданной по списку С.А. Соболевского). Второй уровень – структура отдельных частей – представляет собой цикл очерков, объединенных личностью автора-героя, единым путевым сюжетом и идеей сохранения истинности и чистоты православия в России в условиях утраты благочестия в других христианских землях. Третий композиционный уровень «Хождения» – это внутренняя структура очерков, строящихся по определенным жанровым канонам ⁵⁴.

Трансформация жанра хождения в жанр путешествия сопровождалась расширением круга светских объектов описания. Паломника начинают интересовать не столько святыни христианского мира, сколько явления окружающей жизни, быт, нравы и обычаи народов других стран. Теоцентрическая система взглядов на мир, характерная для путевой литературы Древней Руси, сменяется антропоцентрической. В связи с этим расширяется и усложняется типология очерков, входящих в состав путевых записок. Исходя из объекта изображения, в «Хождении» Иоанна Лукьянова можно выделить следующие типы очерков:

I. Собственно путевой очерк, который предполагал постоянную фиксацию движения героя в пространстве и времени. В нем отмечались место и дата отправления, маршрут следования, расстояние между населенными пунктами и время, проведенное в пути, места дневок и ночлегов. Следуя средневековой традиции, Лукьянов обычно указывал не только число месяца, но и соответствующий этому дню церковный праздник:

Генваря в 5 день, в нощи противу Богоявлениева дни, в шестый час нощи, поидохом из Волхова на Орел и нощ всю ту идохом. Нужда была великая: степь голая, а замять была большая, и мраз был велик – больно перезябли. И генваря в 6 день, на праздник Богоявления Господня, приидохом во град Орел в самой выход, как вышли со кресты на воду, и стахом у боголюбца, у посадскова человека Нила Басова. И той боголюбец был в те поры на воде, а когда пришол с воды, и зело нам обрадовалъся и учредил нам трапезу добрую, а конем овса и сена довольна... И пребыхом на Орле пять дней; не было нам товарищей, затем много прожили. От Волхова до Орла пятьдесят верст (л. 4 об.).

II. Пространственно-топографический очерк. В рассказах о городах и мелких населенных пунктах Иоанн Лукьянов обязательно приводит топографическую характеристику местности и перечисляет основные достопримечательности, например:

Град Орел стоит на Оке-реке в степи на ниском месте на левой стране. Град древянной, ветх уже, жильем немноголюден; пристань соленая и хлебная зело велика – матица хлебна! Орел-река сквозь градское жилье течет и пала во Оку с левой страны. Лесом и дровами зело нужно. Церквей каменных много; монастырь мужеской зело хорош, ограда каменная (л. 4 об.).

В чистом виде этот тип очерка встречается лишь в описании Иерусалима и церкви Воскресения Христова, где автор точно указывает на место нахождения святыни, подробно описывает окружающие ее достопримечательности, приводит библейские и апокрифические легенды, связанные с ними. Естественно, что при описании культовых зданий преобладают сведения из области архитектуры, живописи и прикладного искусства ⁵⁵.

III. Военно-топографический очерк больше характерен для светских путевых записок, чем для паломнических хождений. В произведении Лукьянова он появляется в описании оборонительных сооружений Константинополя. Писатель со знанием дела рассказывает о высоте крепостных стен и количестве башен, об охране ворот и улиц города. Русский паломник отмечает, что Царьград от моря некрепко делан, и стены невысоки, зато от Едринской степи его окружают три стены, стена стены выше; и ров круг его копан да каменем стлан. От внимательного взгляда Лукьянова не ускользнула и другая особенность: в воротех у них пушек нет; а всякой снаряд у них на кораблях, а опаска всякая воинская вся на мори (л. 22). Проезжая через владения Оттоманской Порты после удачного для России второго Азовского похода 1696 г., Иоанн Лукьянов, надеясь на продолжение победоносной политики русского правительства на Востоке и освобождение византийских земель от владычества «варваров», принял посильное участие в этом – подробно описал систему укреплений Стамбула, состав и вооружение военно-морского флота Турции.

IV. Торгово-экономический очерк. Купеческое прошлое Иоанна Лукьянова сказалось в том, что в паломническом «Хождении» этот мирской по характеру тип очерка представлен довольно широко. В путевых записках упоминается о возах с товарами, которые Лукьянов выгодно перепродал греческому купцу, рассказывается о восточных рынках, гостиных дворах и таможнях. В описание города обязательно входит информация о состоянии торговли, денежном курсе, основных товарах и ценах на них. Тип очерка, известный в русской литературе еще со времен «Хождения за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, получает дальнейшее развитие в константинопольском цикле путевых записок Иоанна Лукьянова. Сообщив, что в Цареграде дешевы рыба, раки, сыр и овощи, русский паломник обращает внимание на то, что в городе разные денги ходят: левки, червонныя, аспры, пары, и все в весь продают, не мерою, ни счетом. Продолжая сравнение увиденного за границей с тем, что на родине, Лукьянов вынужден признать:

В Цареграде рядов зело много, будет перед московским втроя, и по улицам везде ряды. А товаром Царьград гораздо товарнея Москвы, всяких товаров впятеро перед московским.

Чтобы убедить читателя в том, что Царьград – «златой город», писатель готов преувеличить его богатства, на что указывают округленные до десятков и сотен числа:

А гостиных дворов в Цареграде седмъдесят... В Цареграде на всяк день, кажется, сто кораблей приидет с товаром на Белое море и на Черное (л. 23–24).

V. Этнографический очерк в путевой литературе петровского времени находился в стадии формирования, однако в «Хождении» Лукьянова можно обнаружить интерес к этнографии народов христианского Востока, который проявляется, к примеру, в описании арабской свадьбы. С удивлением писатель рассказывает:

Неделю целую жених с невестою ходит по начам по улицам, по рядам многолюдно со свечами, со смолою, на железных козах носят – град весь осветят. А за женихом и перед женихом множество народа мужеска пола и женска кричат, верещат... Где приидут к болшой улицы, и остановятся. Да один кой-та калдун вышед наперед и станет приговаривать, а за ним, помешкав мало, да весь народ закричит: «Хананея!» ... до полунощи так таскаются; а что у них «хананея» – шайтан их знает (л. 41).

Казалось бы, колоритная этнографическая зарисовка самоценна как воспоминание о диковинном, необычном для русского путешественника, однако писатель не только регистрирует любопытный факт, ему важно показать, что православия в его исконном виде нельзя найти в Иерусалиме, оно трансформировалось под натиском чужеродных обычаев и верований. Да и христианским у них свадбы такъже тем же обычаем справляют, – завершает писатель рассказ, придавая ему публицистическое звучание.

VI. Нравоописательный бытовой очерк в начале XVIII в. еще не обрел жанровой самостоятельности и функционировал в составе путевых очерков, однако в «Хождении» Иоанна Лукьянова имеется ряд фрагментов, где нравоописательное начало явно доминирует. Так, большая часть очерка о Фастове посвящена описанию казаков-палеевцев. Город, по словам паломника:

Красовита стоит на горе, [но] люди в нем что звери. По земляному валу ворота частыя, а во всяких воротех копаны ямы да солома наслана в ямы. Там палеевшина лежит человек по дватцети, по тритцати: голы, что бубны, без рубах, наги и страшны зело. А у воротех из сел проехать нелзя ни с чем; все рвут, что сабаки: дрова, солому, сена – с чем не поежжай... А все голудба безъпорточная, а на ином и клока рубахи нет. Страшны зело, черны, что арапы, а лихи, что сабаки, – из рук рвут. Они на нас, стоя, дивятся, а мы им и вътроя, что таких уродов мы отъроду не видали; у нас на Москве и на Петровском кружале не скоро сыщиш такого хочь одного (л. 10 – 10 об.).

Для подобного типа очерков характерно двухчастное строение: сначала описывается необычное явление как таковое, затем оно сравнивается с русским, знакомым читателю, причем вывод может быть и не в пользу родного, привычного. Свойственный Лукьянову прагматизм мышления приводит к тому, что писатель не следует традиции порицания чужого опыта и восхваления собственного, он критически осмысляет увиденное, пытается извлечь «урок» с точки зрения общественной пользы. Константинополь поразил Лукьянова не только красотой древних храмов, но и особенностями градостроения, в частности существованием системы городских туалетов:

Везде у них отходы по улицам и у мечетов: изпразнивши, да умыв руки, да и пошел. Зело у них этем доволно! У них нет такова обычая, чтоб просто заворотясь к стене да мочится. Зело у них зазорно! У них ета нужда не изоймет: где не поворотился – везде отходы. У нас на Москве, скаредное дело, наищешся, где изпразнится. Да не осуди, пожалуй, баба и при мужиках так и прудит. Да где денишся, не под землю! (л. 22 об.).

Высоко развитое эстетическое начало заставляет Лукьянова на время забыть о религиозно-политических разногласиях между Россией и Турцией. Московский священник любуется необычным архитектурным обликом мусульманских мечетей, красоту которых неможно описать, потому что таких див по вселенней не сыщешь:

По Царюграду когда пойдеш гулять – ненасытной град, чтобы присматрился: тут хорошо, а инде и лутши. Паче же у них у мечетов забудется: все на них смотрел бы да окола их гулял (л. 23).

Русский паломник с одобрением отмечает, что воровства в Цареграде и мошенничества отнюдь не слыхать, что пьяных турки не любят, а сами вина не пъют. Каждый народ, с которым сталкивается на пути в Иерусалим Иоанн Лукьянов, достоин уважения. У турок он учится эстетике быта, отмечая, что они до цветов зело охочи, ходят в пышных и ярких одеждах, в их домах все окны – на море, а строенья узорично, улица улицы дивняя (л. 22 об. – 23). В цикле египетских очерков паломник отдает дань уважения трудолюбию земледельцев-арабов; рассказывая о морском плавании на греческом корабле, вспоминает доброту и отвагу матросов, которые стали ему как братья родные.

В этнографических и нравоописательных очерках доминирует художественно-изобразительный принцип воспроизведения действительности, в них развито авторское начало, наиболее ярко проявляющее себя в лирических монологах. Прямое авторское слово о мире и человеке лишает текст двойного толкования, в открытой форме донося до читателя религиозно-философские, социально-политические, литературно-эстетические взгляды писателя. Лукьянов не просто комментирует приводимые в «Хождении» факты, но дает им эмоционально-нравственную оценку, стремясь превратить читателя из «соучастника» путешествия в «сомышленника» и «сочувственника». Развернутых лирических монологов автора в тексте произведения не так много, чаще всего отношение паломника к увиденному передается в предельно экономной, экспрессивно-эмоциональной словесной форме. Пожалуй, никто из русских путешественников петровского времени столько не писал о своих чувствах, подчас столь сложных, что с трудом поддавались описанию, как Иоанн Лукьянов. Лирическая стихия пронизывает все повествование о хождении в Святую землю, но определяющей она становится в рассказе об особо торжественных случаях (прибытие в Иерусалим) или экстремальных ситуациях (нападение мальтийских пиратов на корабль, где находились паломники).

Эмоциональное напряжение рассказа может подчеркивать его кольцевая структура:

А когда мы стали начевать у села Еумауса, тогда лиша ужас по табарам да стон стоит, – иной без глаза, у иного голова проломлена, иной без руки, иной без ноги; бабы-та плачют. Иной сказывает: «У мене пятдесят талерей отняли»; иной скажет – «дватцать»; иной – «тритцать»; у иного одежду отняли, у иного книги. У чернаго попа, шол из Царяграда, так у него, сказывает, пятьсот талерей отняли; ходит милинкой что чорная земля от печали. Плачь да крик стоит по таборам. Ужас, пощади, Господи! (л. 43 об. – 44).

Очерк открывается и завершается словами о воплях горести в лагере паломников, подвергшихся нападению кочевых арабских племен, а середина рассказа строится как перечень увечий и утрат, причем особый ритмический рисунок прозы создает мастерски используемый Лукьяновым прием единоначалия – повторение местоимения иной.

Авторские лирические пассажи в «Хождении» многофункциональны: они оживляют рассказ подробностями чувственного порядка и помогают писателю достичь эффекта достоверности при описании виденного, выразить свое отношение к изображаемым событиям и лицам, а также позволяют в свободной и естественной манере переключать повествование с одной темы на другую, членить текстовое пространство на отдельные фрагменты. Очерковый материал «Хождения» разделялся автором с помощью системы устоявшихся приемов: в дорожных заметках – через указание на протяженность или время пути (От Москвы до Калуги два девяноста верст – л. 2 об.; И доидохом Комарицкою волостию от Орла до Севска три дни – л. 5); в пространственно-топографических очерках – путем указания на «этикетные» действия паломников, перемещавшихся внутри города или храма, поклоняясь святыням (Мы же, грешнии, лобызахом той крест – л. 47 об.; Мы же, грешнии, тот камень целовахом и на благословение брахом того каменя – л. 57).

В состав «хождения», объединяющего жанра, входили как путевые очерки, так и другие первичные жанровые образования: легенды и предания, притчи и знамения, молитвы и чудеса. Подобно протопопу Аввакуму, Иоанн Лукьянов выступил новатором в традиционном жанре чуда: сверхъестественное с позиций современного читателя у писателя-паломника часто обретает будничный оттенок, «заземляется», а обычное, повседневное начинает восприниматься как чудесное. Процесс опрощения высокого и поэтизации низкого характерен для творческой манеры Лукьянова. Рассказ о чудесном исцелении бесноватого он насыщает бытовыми и психологическими реалиями, разговорными интонациями диалогических сцен. В Иоппии паломники целую ночь мучились с взбесновавшимся попом:

Был у нас крест московскаго литья медной, – так тем крестом все его ограждали. А диавол-от в нем кричит: «Студено-де, ознобили-де мене!» Указываешь на полку ко иконам: «Вон де стаброс древянной, тем-де мене ограждайте, a етем-де ознобили мене!» А тот крест не по подобию написан: двоечастной, а не троечастной – так диаволу-та хочется, чтоб его тем крестом ограждал, ему уш то легче от тово. А я таки не слушаю да все московскаго дела крестом ограждал; и ему даю целовать, а он зубы скрегчет на мене, съесть мене хощет (л. 64 об.).

После двухдневного чтения над ним Евангелия бесноватый «пришол в разум», стал здрав и добр. Публицистическую заостренность чуду придает упоминание о троечастном кресте московского литья, то есть старообрядческом кресте, хотя силу над бесом должен иметь любой крест.

Писатели барокко испытывали удивительную тягу к разнообразию сюжетов и тем, что особенно ярко проявилось в литературе путешествий, для которой характерны точечный, эмбриональный сюжет, лишь названная, но нераскрытая тема. Создается впечатление, что автор спешил собрать воедино как можно больше тем, сюжетов, фактов, событий, создавая барочную коллекцию, главное достоинство которой не в глубине постижения той или иной области жизни, а в количестве и разнообразии экспонатов.

Картина мира, запечатленная в «Хождении» Иоанна Лукьянова, мозаична, многокрасочна, по-своему энциклопедична, однако не в той степени, как в светских путевых записках, – сказалась инерция жанровой традиции паломнической литературы. При этом Лукьянова интересует не сам по себе факт действительности, а то впечатление, которое он произвел на русского путешественника, тот образ, который он оставил в памяти человека. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить фрагменты из путевых записок Неизвестной особы и Иоанна Лукьянова, посвященные одной теме – фауне зарубежных стран. В «Путешествии» Неизвестной особы она представлена длинным перечнем экзотических животных:

Видел птицу превеликую, без крыл и перья нет, будто щетина. Видел индейских мышей, желтая и белыя, как горностаи. Видел кита, которой выпорот из брюха, еще не родился, пять сажень. Видел морскаго зайца, у котораго затылочная кость полторы сажени. Видел рыбу морскую, и с крыльями, может везде летать ⁵⁶.

В иной манере выполнено описание константинопольского зверинца в «Хождении» Лукьянова:

[служитель] зажег свещю салную да и повел нас в полату: темно силно, ажно тут волки, лисицы насажены; мяса им набросано; дурно силно воняет – немного не зблевали. А лисицы некорысны, не как наши; а волчонки малые лают, на нас глядя. Потом показал нам главу единорогову и главу слоновую: будет с ушат болшой, хобат ево, что чрез зубы висит, с великия ношвы, в человека вышины. Тут же и коркодилову кожу видели (л. 21).

Писатель-паломник нарушает этикет, вводя в описание слова и выражения сниженной стилистической окраски (дурно силно воняет: зблевали); сравнения иноземного с русским носят бытовой характер, не точны, а приблизительны (хобат ево... с великия ношвы, в человека вышины). Не случайно описание султанского зверинца следует за рассказом Лукьянова о константинопольской Софии, бывшем оплоте православия. Лев, главная достопримечательность зверинца, оказывается мертвым (саломаю набить, что живой лежит) и выступает как символ угасшего величия восточной церкви, утраченной греческим духовенством святости.

* * *

Литература барокко тяготела к изображению экстремальных ситуаций, когда герой находился на грани между жизнью и смертью или в ситуации нравственного выбора, определявшего его судьбу. Прежде всего это характерно для «гисторий» и «путешествий» петровского времени. В путевой литературе амбивалентность сюжетов, необычность трактовки традиционных мотивов, драматическая напряженность в развитии действия во многом являлись следствием реальных обстоятельств долгого и опасного пути паломника. Иоанн Лукьянов поэтизирует преодоление трудностей пути, сопротивления пространства, что «освящает» его хождение в Святую землю.

В представлении писателя-паломника пространство выступало как система горизонтально-вертикальных построений. Средневековый дуализм в восприятии мира («земное» – «сакральное») подчеркивала оппозиция «тело» – «душа». Расчлененным оказывался не только окружающий мир, но и человеческая сущность. Для того, чтобы человек мог перейти из «дольнего» мира в «горний», он должен был примирить две противоположности – душу и тело. Слияние в гармоническое целое столь разных, полярных начал было возможно, согласно средневековым понятиям, лишь путем отречения от мирского, ухода в монастырь, паломничества. По мысли Ю.М. Лотмана, стремление к святости подразумевало «необходимость отказаться от оседлой жизни и отправиться в путь. Разрыв с грехом мыслился как уход, пространственное перемещение» ⁵⁷.

Одним из наиболее действенных способов достижения святости считалось паломничество. Руководствуясь соображениями религиозной этики, паломник совершал хождение в Святую землю, чтобы помолиться у Гроба Господня и освободить душу от скверны грехов. Таким образом он становился праведником, что обеспечивало после смерти вечную жизнь в раю. Движение к Иерусалиму «грешного тела» паломника было одновременно перемещением его души «по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, нижняя в аду» ⁵⁸. Хождение, как движение в географическом пространстве, становилось восхождением души человека, преодолением расстояния от греховности к святости.

Задачи нового времени, сыном которого был Иоанн Лукьянов, усложнили целевую направленность хождения: паломник отправляется в путь не столько для того, чтобы избыть грех, сколько для того, чтобы, сравнив «свое» и «чужое», доказать приоритет России в духовной жизни православного мира. Публицистическая задача, стоящая перед путешественником, расширяет границы жанра, способствует его трансформации и ускоряет процесс приспособления старой литературной формы к новым историческим условиям.

В средние века «человек рассматривал географическое путешествие как перемещение по «карте» религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые или святые» ⁵⁹. Оппозиции «христианский и мусульманский мир», «православная и католическая вера» и т.п. часто подменяли географические понятия. Праведные земли были населены православными людьми, грешные – мусульманами, иудеями, язычниками и другими неправославными народами. Покидая родину, Иоанн Лукьянов испытывал противоречивые чувства, ему «бысть радостно и плачевно: радостно, яко к таковому святому месту поидохом, плачевно же, яко пустихомся в чюжую землю, паче же басурманскую» (л. 10).

В конце XVII – начале XVIII в., в связи с обострением противоречий внутри русской церкви, ее борьбой против экспансии католичества в западных областях и мусульманства на юге, а также противостоянием язычеству на севере и востоке страны, понятие еретическое пространство изменяется. Еретиками признаются не только католики и протестанты, но и представители других православных церквей: грузины, армяне, сирийцы, румыны, греки. Иоанн Лукьянов рассматривает все без исключения земли как греховные, включая в этот состав и никонианскую Россию. Автор «Хождения» разделяет мысль протопопа Аввакума о греховности земель, народы которых отошли от канонов православия: «Палестина и серби, и албансы, и волохи, и римляне, и ляхи» – «все трема персты крестьтся». Не избежала этого и «матушка Русь», последний оплот православия, так как «выпросил у Бога светлую Россию сатона» ⁶⁰. Единственное место на земле, где обитают праведники, – это старообрядческие общины, ушедшие в труднодоступные районы страны, обосновавшиеся «в лесах» и «на горах».

Для древнерусских путешественников главная примета пространства – его протяженность, которую можно передать путем перечисления топонимов, как это делал, например, паломник XV в. Варсонофий, создавая пространственный образ Средиземноморья:

И от Византия идох ко Халиполи. И оттоле идох ко Криту, и от Крита идох к Родосу, и от Родоса идох ко Криту... И оттоле идохь во Дамияты, в землю Сирийскую ⁶¹.

В данном случае пространство построено по точечному принципу: упоминаются отдельные географические названия, образующие цепочку посещенных паломником мест, между которыми нет иной связи, кроме рассказа о перемещении путника, выраженного глаголом движения «идох».

Для Иоанна Лукьянова, как и для других путешественников петровского времени, пространство – это сложная динамическая система, обладающая такими свойствами, как протяженность, прерывность или непрерывность, закрытость или открытость. На смену точечному принципу изображения пространства приходит линейный, перечни сменяются описаниями – путевые записки превращаются в последовательный и подробный рассказ о событиях, которые произошли во время следования паломников из одного пункта в другой. Описание пути от Тулчи до Галац у Лукьянова вмещает и рассказ об опасном ночном путешествии на лодке, когда паломники, не взяв с собой ружья, зело страху набралися от татар, так как то место воровато, и воспоминание о ночлеге на монастырском подворье и вкусном обеде из белужины, которую паломники купили на берегу Дуная, наварили и нажарили (л. 73 об.). В «Хождении» перемещение в пространстве предстает как процесс, богатый событиями, впечатлениями, переживаниями, интересный сам по себе, вне зависимости от благочестивой цели паломничества.

Если для средневековой литературы, в частности для ранних «хождений», характерно восприятие легкости преодоления пространства, где точечный принцип изображения создает иллюзию внутренней свободы и быстроты движения, то путевые записки Иоанна Лукьянова богаты эпизодами, когда паломник преодолевает опасности, вступает в борьбу с сопротивляющимся ему пространством. На пути человека встают разлившиеся реки и горные кручи, его жизни угрожают штормовое море, изнуряющая жара и безводие пустынь. Путь от Москвы до Калуги был печален и нестроен из-за ветра великого противного, а обратную дорогу омрачила нужда дождевная: снег весь согнала; Ока-река зело наводнилась, едва за нее переправихомся (л. 2 об.). Вспоминая пройденные версты, паломник не мог удержаться от полного горькой иронии восклицания: Была та дорошка сладка, да, слава Богу, ныне уже забыто! (л. 6 об.).

Противостояние природным стихиям требовало от человека физической и нравственной стойкости, выдержки и мужества. Путешественник – герой открытого пространства. Он всегда в дороге, в движении, в борьбе с опасностями пути. Объемность и открытость пространства вырабатывали в нем широту души, энергичность и целеустремленность, в экстремальных ситуациях заставляли полагаться на собственные силы и практический опыт. Каждые путевые записки – это новое открытие мира, заново прочитанная и по-своему интерпретированная книга жизни.

Закрытое пространство для путевой литературы не характерно. Попав в него, путешественник стремится во что бы то ни стало вырваться из «замкнутого мира», ибо локализация пространства означает перерыв в движении. Закрытое пространство может быть нейтральным, дружественным или враждебным. Закрытое нейтральное пространство – это постоялые дворы, места случайных остановок, где путники находили приют, не испытывая при этом ни особых тревог, ни особых радостей. Закрытое дружественное пространство – дома близких знакомых и «боголюбцев» (старообрядцев), в которых паломников окружали заботой и уважением. Закрытое враждебное пространство появляется при описании заграницы, пребывание в нем русского путешественника сопровождается конфликтами религиозного и социально-политического характера. Иоанн Лукьянов подвергался вооруженным нападениям в придорожных гостиницах Валахии и Палестины, вел «прения» с иерархами восточной церкви в монастырских трапезных, испытывал притеснения со стороны светской власти в таможнях Оттоманской Порты. Преодолевая трудности, он везде проявлял житейскую сметку, непреклонность характера, бесстрашие и принципиальность.

Пространство в путевых записках Иоанна Лукьянова в зависимости от способа его художественного обобщения может быть реально-историческим, легендарным и легендарно-историческим. Реально-историческое пространство всегда соотнесено с географической картой, имеет точно очерченные границы, топографически привязано к местности даже в повествовании о неизвестных землях. Автор «Хождения» описывает реально существующие страны и населяющие их народы, природные и исторические достопримечательности, опираясь на собственный опыт (видел онима своима грешными) или давая ссылку на источник информации, рассказы самовидцев. Реальное пространство всегда соотнесено со временем путешествия. Вместе с паломником читатель открывает для себя экзотический мир Египта, природное изобилие которого рождает представление о «земном рае»:

Удивительная земля Египетская! Как посмотриш по берегу-та: везде арбузы горами лежат, дыни; по Нилу зело садов много и фиников, овощ всякой в Египте дважды в год поспевает... а лимоны – что месяц, то плод (л. 36–36 об.).

В отличие от реально-исторического пространства, легендарное не имеет четких границ, от реального его отделяет либо значительное расстояние, либо большой временной барьер, либо трудный и опасный путь. Это пространство населено легендарными героями и неведомыми существами, привычный пейзаж имеет деформированный вид, усложняющий движение. Пространство легенды, основанное на вымысле, может быть организовано по законам внешнего правдоподобия. В некоторых случаях объекты легендарного пространства могут находиться рядом с реальным, но проникновение земного, преходящего в его пределы запрещено, а попытка познать сакральное карается высшими силами.

Легендарное пространство в «Хождении» представлено в описании святых мест Востока, где действовали герои христианской истории. Как и другие паломники средневековья, Иоанн Лукьянов признает неизменность и вечность легендарного мира, неоднократно упоминает о нетленности предметов, контактировавших с библейскими героями и обладающих чудодейственной силой: камня, на котором сидел, отдыхая, Христос; лаврового дерева, где святая Анна видело птичье гнездо – и то древо стоить зелено и до сего дни, и с плодом, и мы плод видели (л. 56 об.). В этих и других объектах паломничества материализовались историческая память людей, их поэтическое видение мира.

Для художественного мира «Хождения» Лукьянова показательна сомкнутость реального и легендарного пространств. Часто рассказ о реально-историческом имеет у писателя легендарный подтекст, известный факт истории обрастает фантастическими подробностями, исторические деятели изображаются в вымышленной ситуации. Описывая константинопольскую Софию, Лукьянов сообщает, что одни церковные ворота сами замуравились, когда город был взят турками.

Особую роль в организации пространства в произведении Лукьянова выполняют границы. Перемещения паломника становятся значимыми и обязательно фиксируются, если они связаны с пересечением границ (государств, городов, суши и моря). Границы пространств обычно проницаемы, за исключением сакрального мира. Переход границы для русского путешественника сопряжен либо с выплатой определенной суммы денег, либо с предъявлением документа на право беспрепятственного проезда. Деньги открывают даже закрытые для осмотра достопримечательности: в Константинополе, подкупив турка-охранника, Лукьянову удалось проникнуть в мечеть Айя-София, бывший Софийский собор, куда христиан не пускали. С улыбкой сочувствия писатель рассказывает о запорожском казаке Петрушке, отправившемся в Иерусалим налегке, без толстого кошелька:

Гол бедной; и была у него полтина-та, да он больна свята стал жить: все, идучи, раздал. Ему чела: на Дунай стоит Иерусалим-ат; а когда еще и дошед до Дуная-та, так подумав да и назад поворотил (л. 11 об.).

Мотив дороги в путевых записках является одним из организующих жанровую структуру начал. Все, что попадало в поле зрения путешественника, принадлежало дороге: встречи, раздумья, дорожные впечатления и происшествия, исторические и природные достопримечательности. Путешествие как жанр рождается дорогой и поэтизирует ее. «Включая в себя все виды пространства, – писал Ю.М. Лотман, – «дорога» не принадлежит ни одному из них – она проходит через них» ⁶². Дорога и путник в жанре путешествия составляют единое динамическое целое, ибо путник немыслим без дороги, а дорога без путника.

Находясь в открытом пространстве, путешественник при ориентировке на местности пользуется указаниями на стороны света. Передвижения паломника внутри городов шло по установившимся, выработанным веками маршрутам, причем при ориентировке обычно использовалась традиционная схема «лево-право».

Сопровождавшие паломников «торжеманы», «вожи добрые», знакомили с местными достопримечательностями, подсказывали, как вести себя при совершении того или иного обряда. «Посещение святых мест, – пишет А.Архипов, – сопровождалось специально предусмотренным богослужением, что, кстати, отражается во всей паломнической литературе в обилии библейских и литургических цитат, связанных с местами поклонения. Особенность этих богослужений заключается в том, что они отправляются на тех же местах, что и события, которым они были посвящены. Иначе говоря, Иерусалим и его окрестности рассматривались как один большой храм со множеством алтарей, у которых поочередно совершалось богослужение и каждое такое место имело свое особое литургическое значение» ⁶³.

В изображении пространства Лукьянов использует традиционный для жанра путешествий прием последовательности, когда осмотренное и описанное место становится ориентиром, от которого путники движутся к неизвестному, а изучив его, к следующему объекту поклонения. Для связи отдельных компонентов повествования автор «Хождения», как правило, использует устойчивые обороты типа: и от того места поидохом; последи приводят и т.п. Рассказывая о святых местах в окрестностях Иерусалима, Лукьянов выстраивает длинную цепь описаний, каждое из которых связано с предыдущим и последующим звеном логикой пространственных перемещений паломников:

И тут на пути на левой стороне минухом монастырь Святаго пророка Илии, где попалил огнем пятдесятницу... Да тут же на другой стране дороги на правой руке, как в Вифлеем идеш, против монастыря лежит камень великой, а на нем спал Илиа Пророк... А над тем каменем стоит древо масличное... И мало отидохом, якобы с версту, тут стоит гроб Рахилин, матере Иосифа Прекраснаго. Когда она на пути умерла, тут погребена бысть (л. 46).

Познание окружающего мира ведется паломником не с охвата его в целом (от общего к частному), а с рассмотрения отдельных сторон с целью создания общей картины (от частного к общему). Панорамность зрения, умение охватить пространство как бы с высоты птичьего полета – черта, больше присущая древнерусскому летописцу, чем автору путевых записок. Взгляд паломника обращен с земли на небо, а не с неба на землю. Лукьянов видит, как вершины гор поддерживают облака, как стирается граница между небом и водами Нила, а ночные огни на минаретах Стамбула кажутся ему звездами. Точкой отсчета в описании может являться как предмет материального мира (городские ворота, гора, река), так и достопримечательность легендарно-исторического характера (дом Каиафы, башня Давида и др.).

Для творческой манеры писателя характерен панорамно-избирательный способ изображения пространства, когда из ряда объектов выделяются наиболее крупные и значимые, а второстепенные опускаются. Так, караван паломников на пути к Иерусалиму представляет для Лукьянова интерес прежде всего своим многонациональным составом; при описании города автор «Хождения» обязательно укажет на особенности его местоположения, характер укреплений, наличие церквей и монастырей, состав жителей, состояние торговли.

В изображении культовых зданий обращается внимание как на их внешний архитектурный облик, так и на внутреннее убранство. Описание внешних форм храма или монастыря лаконично, направлено на выделение лишь наиболее важных архитектурных особенностей. Лавра Саввы Освященного поразила Лукьянова тем, что кельи монахов высечены в горе и расположены ярусами. Писатели-путешественники часто признавались в своем бессилии найти адекватное словесное выражение увиденному, что объяснялось не столько низким уровнем развития литературы и бесталанностью автора, сколько средневековым представлением о божественном происхождении произведений искусства, красота которых не поддается определению с помощью обычных слов. Не случайно Иоанн Лукьянов не привел подробного описания константинопольской Софии, а дал оценку красоте и монументальности сооружения через эмоциональное восприятие паломника – ум человеч пременился, такое диво видевше. В такой же лаконичной манере выполнено описание внутреннего убранства церкви, где все ограблено, стенное писмо скребено, толко в ней скляничныя кандила турки повысили многое множество, для того что они ее в мечеть претворили (л. 20–20 об.). Основное внимание при изображении интерьера храма паломник обращает на религиозные раритеты, хранящиеся здесь. С одной стороны, этого требовал жанровый канон паломнического хождения, ориентированный на правдивость и точность рассказа, с другой стороны, подобные перечни – следствие барочной тенденции к коллекционированию всего необычного, сенсационного.

Категория пространства в путевой литературе неразрывно связана с категорией времени. Время является показателем активности личности. Им измеряется протяженность жизни человека, его способность в отпущенный срок реализовать себя в делах, основанных на принципе любви к ближнему и полезных обществу. Понятно, почему основное место в эстетической системе литературы барокко занял бог Хронос, а эмблемой стала Смерть с косой и часами – излюбленный образ писателей и живописцев петровской эпохи. Коллизия «человек и время» обрела особую популярность в путевой литературе рубежа ХVІІ-XVIII столетий. Писатели-путешественники, в том числе и Лукьянов, воспринимали земное время с прагматических позиций, полагая, что оно, сконцентрированное в добрых делах и помышлениях, может стать залогом вечной жизни.

Основу жанра «хождения» составляет движение путешественника в пространстве и времени. Иллюзия пространственно-временного движения может достигаться не только путем прямых указаний на количество пройденных верст и затраченное на это время, но и эпическим способом – через повествование о событиях, в которых герои принимают участие. Смена путевых впечатлений, описание достопримечательностей, рассказ о дорожных происшествиях и встречах – все это создает эффект долготы и протяженности действия. Таким образом, в произведениях путевой литературы существуют две ведущие системы фиксации времени: во-первых, прямые авторские указания хронологического порядка; во-вторых, опосредованное представление о временной длительности и последовательности событий. Обе системы, как правило, выступают в едином комплексе, что создает устойчивую хронотопическую структуру произведения. Для путевой литературы обязательны фиксация начала и конца путешествия, строгий порядок в изложении событий, в точности соответствующий хронологии и маршруту реально совершенного хождения, отсутствие временной обратимости, непоследовательности.

Путевые записки Иоанна Лукьянова состоят из трех больших хронологических отрезков: время движения к Святой земле, время пребывания в Иерусалиме и его окрестностях, время обратной дороги на родину. Каждый из названных временных отрезков имеет свою динамику. Течение времени ускоряется от первого ко второму и от второго к третьему фрагменту «Хождения», что, с одной стороны, связано со стремлением человека быстрее достичь цели, с другой стороны – с притуплением чувства новизны впечатлений, вследствие чего паломник перестает фиксировать мелкие или уже описанные ранее подробности путешествия, а это ведет к временным стяжениям и ускорению темпа повествования. Описание пребывания в Иерусалиме лишено календарных дат, время как бы замедляет свой бег, застывает и переходит в категорию вечного там, где речь идет о памятниках библейской истории и христианской культуры.

«Хождение» Лукьянова – это литературно оформленный дневник, поэтому в произведении существуют две временные структуры. Автор рассказывает о событиях, участником или свидетелем которых он был, поэтому время описаний в путевом дневнике максимально приближено ко времени реальных событий путешествия. С другой стороны, записи литературно обрабатывались писателем после возвращения на Русь, что создавало временную перспективу: он, осмысливая события прошлого, мог объективно оценить значение увиденного и сделанного. Хотя между временем действия, дневниковой записи и временем окончательной обработки текста существовал небольшой разрыв, можно с полным основанием говорить о наличии в произведении разных точек отсчета времени: автора, совершившего путешествие в Иерусалим, и героя – человека, находящегося в пути и не знакомого с результатами поездки. Время, в котором живут и действуют герои «Хождения», воспринимается читателем как прошедшее, хотя для них это настоящее.

Так создается иллюзия художественного времени, где совмещаются пласты прошлого и настоящего, настоящего и будущего.

До XVII в. в путевой литературе не было развито разграничение времени автора и героя. Иоанн Лукьянов нарушает эту традицию и жанровый этикет, прерывая описание христианских святынь, передаваемое от лица героя, авторскими ремарками, обращениями к читателю. Изложение легенды о сошествии огня на Гроб Господень в иерусалимском Воскресенском соборе писатель завершает репликой:

А кто нам не хощет веры яти, то всяк собою отведай: немного живота, два года проходить, да двесте рублев на путь, да и полно тово – так сам будет самовидец всякому делу (л. 53).

Авторское вторжение в пространство и мир героя необходимо для разъяснения какого-то сложного вопроса политики и веры, установления более тесных контактов с читательской аудиторией, усиления достоверности изображаемого.

Для динамики времени в путевых записках Лукьянова свойственна аритмия. Психологически достоверно описано автором время томительного ожидания переправы через Днепр, медленный ход которого подчеркнут повторами на лексико-семантическом уровне:

И того дни приидохом к Днепру под Киев, а Днепр толко разшелся. И того дня мы не могли перевестися за погодою. Тут же к нам приехали греки, наши товариши, – они из Нежина прежде нас трема деньма поехали, да за Днепром стояли: нелзя было ехать, Днепр не прошол в те поры, – так мы с ними ночевали. И утре рано тут же к нам пришол московской столник: шол с болшою казною к цесарю, а в те поры погода на реке велика зело, отнюд нелзя было переехать (л. 7 об.).

Словосочетания и того дни, и утре рано, а в те поры дают представление о времени в обобщенной форме. Как только начинается движение, указания на время становятся предельно конкретными, а сам ход времени убыстряется:

И тако мы стали на пороме на первом часу, а перевезлись на ту сторону час ночи... И сотенной, прочетши указ, отвел нас к столнику; и столник такожде прочел, послал к бурмистрам, чтоб нам двор отвели стоять. И стахом на дворе близ ратуши, а в то время три часа ночи вдарило.

Указание на время события осуществляется и за счет характеристики природных явлений, свойственных определенному периоду. Вспоминая о передвижении паломников по Киеву, Лукьянов отмечает:

Да слава Богу, что ночь была лунна, а то грязь по улицам зело велика, едва с нуждою проехали (л. 7 об. – 8).

«Хождение в Святую землю» написано от первого лица множественного числа. События, участником или свидетелем которых был паломник или его спутники, обычно даны в едином временном потоке, в неразделимом времени героев. Время московского священника Иоанна и время его попутчиков Луки и Григория сливаются, что приводит к появлению в произведении «коллективного» времени. Когда главный герой выделяется из «дружины» паломников и начинает действовать самостоятельно, тогда местоимение «мы», сигнализирующее о «коллективном» времени, меняется на местоимение «я», указывающее на появление «индивидуального» времени путешественника. Обычно это связано с переходом от описаний внешних по отношению к главному герою событий к изображению его внутреннего мира, психологического состояния путника. И в четвертый день поидохом под Акри, что Птоломаида, и тут о полунощи пристахом. Тогда нощи бысть буря зело велика, а корабль наш от нужды волн зело разбивашеся, – рассказывает Лукьянов об опасностях морского пути к Иерусалиму, далее переключая повествование в план субъективного восприятия времени героем:

И тако та буря зело меня утомила, и бысть весь огнем палим. Так во одной свитки на корабли ночь всю валялся, a ветр в меня бил. Да и зобежал в меня ветр морской, так я и занемощевал. Такова была болезнь: три дни ни сидеть, ни лежать, ни стоять, ни ходить – мат да и все тут! (л. 38 об.).

Время героя представляет собой сложное единство, включающее время движения и действий путешественника, время описаний, переданных от его лица, время монологическое и диалогическое. Время движения и действий героя, передающееся с помощью глаголов и глагольных форм, может выступать на констатирующем уровне и тем самым сжимать повествование, делать его во временном плане более емким:

И жихом в Киеве шесть недель, и поидохом из Киева с калужены после ярмонки Успенской. И ехали три дни, и приидохом в Нежин-град (л. 76 об.)

Если время героя выступает как время описаний, то темп повествования замедляется, обретает особую ритмичность, создаваемую повтором однородных конструкций:

Дунай-река многоводна и рыбна... Въверху она широка, а въниз уже... Корабль подле берега бежит, подле берега трется. Песков на ней нет, все около ея трасник (л. 15).

В «Хождении» Лукьянова подробные описания, а следовательно – замедление художественного времени, связаны с остановками паломника в трех крупных городах: в Киеве, Константинополе и Иерусалиме. Причем время описания святынь Киева и время описаний христианских центров Востока примерно равно, что является результатом сознательной установки писателя на возвышение авторитета русской церкви, культуры и государственности.

Монологическое и диалогическое время стало появляться в путевых записках с XVII в. в связи с усилением внимания писателя к человеческой личности, неповторимой, сложной и внутренне противоречивой. Обычно оно возникает при описании критических минут в жизни путешественника, в сценах словесных прений на важную для писателя тему. Диалогическое время в споре Лукьянова с патриархом Каллиником и монологическое время размышления паломника о падении нравов в восточной церкви, конечно, не тождественны времени реального диалога и внутреннего монолога, ибо при передаче их автор опускает детали, подробности, побочно возникавшие мысли и чувства, прибегает к приему художественного обобщения жизненного явления. В «Хождении» Лукьянова видна тенденция к росту субъективного начала в восприятии героями хода времени. В Иоппии истосковавшиеся по родине паломники тщетно ждут корабля:

А жили мы тут на пристани две недели, а пущи нам года стала. Зело печально и уныливо было! (л. 64).

Иоанн Лукьянов, путешествуя по странам Европы и Ближнего Востока, как бы пронизывал временные системы, существующие в разных государствах. Для паломника местное время – явление необычное, странное, ибо привычное и правильное для него время России. В «Хождении» Лукьянова нашли отражение особенности местного времени Украины, Польши, Придунайских княжеств, различных регионов Турецкой империи. Русский путешественник отмечал, что в Цареграде летнее время нощь – 8 часов, а день – 16 часов, что турки ведут счет времени по движению планет:

У турок болшой праздник бывает после Георгиева дни. Месяц весь постятся: как увидят месяц молодой, так у них пост настанет. A месяц пройдет да когда молодой увидят, тогда у них праздник три дни бывает» (л. 24 об.).

Местное время воспринимается Лукьяновым как явление преходящее. Турецкая империя возникла на развалинах христианской Византии, что породило целый ряд сказаний и легенд о ее недолговечности. Разрушение одного из столпов Константинополя турки восприняли как предзнаменование – уже-де хощет Бог сие царство у нас отнять да иному царю христианскому предать – сами, милые, пророчествуют неволею (л. 21 об.). Писатель-паломник пытался проникнуть в сакральное время и предсказать будущее, опираясь на пророчества древних мудрецов.

«Хождение» Иоанна Лукьянова как произведение художественно-документальной прозы основано на реальных событиях. Естественно, что история тех государств, где побывал русский путешественник, в той или иной степени отразилась в произведении. Историческое время в путевых записках связывает воедино события огромного географического региона, позволяя осмыслить причины, закономерности и общую направленность исторических процессов. «Хождение» раздвигает государственные границы и соединяет разные региональные временные потоки. Путешественник, попадая в русло реки по имени История человечества, тем самым включается в исторический процесс, а его очерки становятся документом эпохи.

В произведениях паломнической литературы существует два измерения времени: земное, выражающееся в привычных единицах: часах, днях, неделях, месяцах, годах – и вечное, на которое указывают даты и названия религиозных праздников. Для путевых очерков Лукьянова характерна соотнесенность земного и вечного. Из Калуги он отправляется в путь декабря в 30 день... в среду на первом часу дни на отдание Рождества Христова, в Орел прибывает генваря в 6 день, на праздник Богоявления Господня (л. 2 об., 4). Для верующего человека соприкосновение с временем вечным было возможно в момент молитвы или видения, общения с книгами Священного Писания и посещения христианских святынь. Паломник, совершивший хождение в Святую землю, почитался современниками, сделанное им приравнивалось к подвигу во имя веры.

Категория времени в произведениях путевой литературы петровской эпохи имела свое языковое выражение, требуя от писателей соблюдения временной специфики глагольных форм ⁶⁴. Бытовое, сниженное, связанное с современностью у Лукьянова, как правило, выражалось с помощью формы прошедшего времени, а высокое, освященное идеалами христианства, сопровождалось введением форм аориста. Не случайно в описании иерусалимских достопримечательностей так много архаических глагольных форм, в отличие от рассказа о дорожных приключениях паломника.

Автор «Хождения в Святую землю» предстает как человек, обостренно воспринимающий движущийся мир и пытающийся осознать свое место в нем, соотносящий современное с прошлым и будущим России в контексте общего для всех стран мира исторического времени.

* * *

В русской литературе XVII – начала XVIII в. происходит процесс становления категории комического, что нашло преломление в художественном мире путевых записок Иоанна Лукьянова. Его произведение – яркий образец проникновения элементов комического в один из самых «консервативных» жанров литературы. Средневековые паломнические хождения избегали «смехового» начала в изображении человека и действительности, ибо задача жанра – дать познавательное чтение с целью религиозно-нравственного воспитания. В литературе Древней Руси на сатиру смотрели как на «злое глаголание», «дьявольское писание», способное лишь сеять вражду и смуту среди людей ⁶⁵.

К объективным причинам появления комического в «Хождении» Иоанна Лукьянова, как и в русской литературе переходного периода вообще, следует отнести столкновение старых средневековых традиций с новыми просветительскими взглядами на мир и человека. Борьба старого и нового в политике, быту, культуре велась посредством осмеяния отжившего, уходящего в прошлое, не имеющего права на существование. Развитию комического способствовала ситуация церковного раскола, ожесточенная полемика старообрядцев и никониан, которая велась с помощью сатирического обличения противника. Обращение к традициям народной смеховой культуры стимулировала борьба внутри старообрядческой церкви, расколовшейся в конце XVII – начале XVIII в. на ряд враждующих группировок, представители которых активно использовали комическое во «внутрисемейных» спорах ⁶⁶. Расцвет старообрядческой сатиры был связан с невозможностью вести открытую религиозную полемику с никонианами, с политикой преследования инакомыслящих официальной церковью.

К субъективным причинам развития комического в старообрядческой литературе следует отнести личностные качества писателей – активных религиозно-политических деятелей эпохи с ярко выраженным критическим взглядом на мир, сатирическим складом ума, страстностью в отстаивании своей точки зрения. Кроме того, на становление таланта Лукьянова-сатирика оказало влияние творчество протопопа Аввакума и других «ревнителей древлего благочестия», мастерски использовавших комическое в литературно-публицистических дебатах ⁶⁷, а также традиции демократической сатиры «бунташного» XVII столетия ⁶⁸.

Писатели-старообрядцы, в том числе и Иоанн Лукьянов, хорошо понимали социальное значение смеха, обличительное, «правящее нравы», поэтому появление в их произведениях сатирических зарисовок не было случайным. Складывалась парадоксальная ситуация: писатели защищали незыблемость старой веры, используя новые литературные приемы. Для них смех – не шутовство и праздная забава, а эффективное дидактическое средство, благодаря которому можно было предостеречь читателя от неблаговидных поступков, или осудить социальный порок, или на отрицательном примере научить человека «следовать стезею добродетели».

Сатира XVII в., вставая на защиту прав «голого и небогатого человека», обличала социальные пороки: несправедливость и взяточничество судей, падение нравов в среде духовенства, жестокость и жадность «сильных мира». Острие сатиры идеологов старообрядческого движения было направлено на официальную светскую и духовную власть. Комическое в «Хождении» Лукьянова прежде всего служит критике порядков восточных автокефальных церквей. Сатирически изображая обрядовую систему и жизнь греческого духовенства, писатель одновременно направлял удар против русской никонианской церкви, подвергшейся реформированию по греческим образцам. Таким образом, в сатирических выпадах Лукьянова против восточных духовных иерархов слышится скрытая полемика с русской православной церковью.

В современной автору «Хождения» литературе наметилось два подхода к сатире: в произведениях писателей школы Симеона Полоцкого, ориентировавшихся на западную культуру, преобладала сатира на общечеловеческий, имеющий вечный характер порок, в то время как демократическая сатира носила злободневный, социально заостренный характер и была тесно связана с традициями национальной смеховой культуры. Сатира Иоанна Лукьянова развивалась в русле демократической народной сатиры и была направлена на конкретных носителей порока – религиозных противников в лице восточного духовенства и их русских подражателей.

Основным принципом сатирического повествования в литературе XVII в. было сокрытие авторского начала. Как в сатирической сказке, писатель вел рассказ таким образом, что его позиция в тексте прямо не выражалась, авторские замечания напоминали ремарки в произведениях драматургии. Писатель характеризовал совершенные героями действия (зарыдал, отыдоша), организовывал диалогические сцены (с помощью слов рече, отвеща и т.п.). Как правило, автор не вступал в прямой разговор с читателем, не вмешивался в повествование и не давал оценки происходящему, оставаясь как бы за рамками произведения. Его позиция была понятна из действий и слов положительных персонажей, из защищаемого писателем идеала, с высоты которого он осуждал порок. Другой принцип сатирического повествования в «Хождении» Иоанна Лукьянова. Здесь автор и герой настолько близки, насколько это возможно в литературном автобиографическом произведении. Автор и герой путевых записок – одна реально существовавшая историческая личность, поэтому так ярко и открыто проявляется отношение писателя-путешественника к изображаемому.

В произведении Иоанна Лукьянова сатирическому осмеянию подвергаются религиозные деятели различных вер и народов: православные греки, волохи, арабы, армяне-григориане, французы-католики, евреи-иудаисты, турки-магометане. При этом «все герои сатиры показаны исключительно с точки зрения того явления, против которого сатира направлена» ⁶⁹. Лукьянов-сатирик изображает духовенство при исполнении им религиозных обрядов, в стенах культовых сооружений, поэтому все внимание писателя сосредоточено не на личности священнослужителя, а на его поступках: через действие и диалог он раскрывает внутреннюю сущность персонажа – отсюда особый динамизм сатирической прозы Лукьянова.

Автор «Хождения в Святую землю» – мастер художественной детали. Через изображение мелких подробностей быта, внешности человека, его жеста или, на первый взгляд, самого незначительного поступка писатель может выразить свое отношение к герою, создать яркий сатирический образ религиозного противника. Рисуя портрет митрополита Вифсаиды, Лукьянов будто вскользь замечает, что тот родом арап, а голова у него обрита почитай вся. В предельно лаконичной портретной зарисовке героя ощущается скрытая авторская неприязнь. Казалось бы, митрополит – благочестивый и доброжелательный человек: он ласково встретил паломников, усадил обедать, приказал найти переводчика, однако он чем-то несимпатичен русскому путешественнику. Источник недовольства этим церковным деятелем – нарушение им обрядности. Во время богослужения Лукьянов замечает, что место митрополита в храме зделано у царских дверей меж икон, так люди на него глядя и молятся: с иконами в ряд стоить лицем на запад (л. 38–38 об.). Эта деталь помогает понять главную черту в характере героя – чрезмерную гордость: митрополит стоит в церкви так, что на него молятся как на живого Бога. Многоговорящей является и другая деталь – лицо митрополита обращено на запад. После службы местные церковнослужители рассказали паломникам, что митрополит от христианства отступила принял попежство, мяса ест в посты, поэтому антиохийский патриарх клятве его предал.

Д.С. Лихачев, характеризуя смеховой мир Древней Руси, отмечал: «Чтобы антимир стал миром смешным, он должен быть еще и неупорядоченным миром спутанных отношений. Он должен быть миром скитаний, неустойчивым миром всего бывшего, миром ушедшего благополучия, миром «со спутанной знаковой системой», приводящей к появлению чепухи, небылицы, небывальщины» ⁷⁰. Таким предстает в изображении Иоанна Лукьянова мир константинопольского патриарха Каллиника II, к которому русские паломники пришли с просьбой о приюте в одном из монастырей. Уже в начале очерка возникает комическая ситуация: патриаршие покои выступают в качестве антимира, своеобразной приказной избы с развитой системой взяточничества, где главным вымогателем становится сам глава церкви. Все в этом мире вывернуто наизнанку: константинопольского патриарха, владыку православной церкви паломники нашли не в его резиденции, а на крыльце, где он сидел как последний нищий, просящий милостыню. Русские путешественники не сразу узнали его, так как, по словам Лукьянова, патриарх греческой ходить что простой старец... А куда греки позовут объдать, то он взявши простой посошок да и пошол, и за ним толко один диакон (л. 30). Комизм сцены увеличивается за счет того, что и Каллиник II принимает Лукьянова за нищего (ему помнилося, что я пришол к нему денег просить).

Продолжая развивать мотив нищенства, писатель показывает духовную деградацию, необразованность патриарха:

Потом я ему лист подал, так он лист в руки взял, а честь не умеет, толко на герб долго смотрел да и опять отдал мне лист».

Юмористическая направленность сцены встречи паломника с патриархом перерастает в сатирическую, когда глава церкви начинает заниматься вымогательством, требуя взятку за предоставление паломникам жилья:

И патриарх толмачю отвещал: «А что-де он мне подарков привез?.. Будет-де подарки есть у него, так дам-де ему келью».

В дальнейшем образ константинопольского владыки ассоциируется у писателя с образом пьяницы, не помнящего о своем сане, или сумасшедшего, не отвечающего за свои безумные поступки. Удивленный поведением и речами Каллиника II, русский паломник «от горести лопонул, есть что не искусно, да быть так:

«Никак, мал, он пьян, ваш патриарх-та? Ведает ли он и сам, что говарит? Знать, мол, ему есть нечево, что уже с мене, страннаго и с убогова человека, да подарков просит:

Не с ума ли, мал, он сшол, на подарки-та напалъся? Люди все прохарчились, а дорога еще безконечная!»

Серия риторических вопросов разрешается восклицанием сатирического характера:

Где бола ему нас, странных, призрить, а он и последнея с нас хочет содрать! Правались, мал, он, окаянны, и с кельею!» (л. 18–18 об.).

Одновременно со снижением образа патриарха происходит обратный процесс – возвышение личности самого путешественника, вырастающего в грозного и бескомпромиссного судию, бичующего пороки греческого духовенства.

Для сатирических зарисовок Лукьянова характерна прямая авторская оценка негативного явления, поэтому в стиле писателя преобладают приемы сатирической патетики (риторические вопросы и восклицания, повторы, градации и т.п). Писатель способен передать сложную гамму чувств главного героя, от тонкой иронии (У нашего, мал, патриарха и придверники так искуснея тово просят) до сарказма (А то етокому старому шетуну как не сором просить-та подарков!). Испуганный переводчик пытается образумить паломника, но тот непреклонен: Я вить не еѳо державы, не боюсь. Меня он власти вязать не имеет, хоть он и патриарх. Иоанн Лукьянов и Каллиник II в этой сцене как бы поменялись местами: паломник полон чувства собственного достоинства, он ведет себя как представитель России, независимый и мужественный человек, в то время как патриарх корыстен, мстителен, невежественен. Его образ в какой-то степени карикатурен, отрицательные черты преувеличены в ущерб другим, что объясняется целевой установкой автора «Хождения» – осудить недостойные для православной церкви явления.

Сатирический очерк строится на постоянной смене интонаций, лексико-стилистических пластов речи. В начале сцены лексика стилистически нейтральна и даже возвышенна (калугер, патриарх, христианин, деспото огия). Однако по мере развития диалога тон повествования меняется: вопросительную интонацию сменяет обличительная, что приводит к появлению в произведении слов и выражений, имеющих сниженную стилистическую окраску (от горести лопонул, старый шетун, плюнул). Завершает сцену саркастическая фраза разгневанного паломника: Етакой миленкой патриарх, милость какую показал над странным человеком! Быстрая смена интонаций, использование эмоционально окрашенной лексики и фразеологии, наличие стилевых контрастов – все это помогает писателю создать живую, запоминающуюся комическую сцену, просто и доходчиво, в яркой сатирической форме доказать мнимое величие и мнимую святость иерарха греческой церкви.

В сатирических зарисовках проявляется незаурядное мастерство Лукьянова-писателя. Внутренний мир героев «Хождения» раскрывается не только через действие, но и речь, которая у большинства персонажей индивидуализирована, соотнесена с их социальным статусом. Речь толмача, русского невольника Корнильюшки, полна уважения к патриарху, в ней преобладают просительные интонации:

Деспото огия, он-де ничего от тебя не требует, толко де у тебе просить кельи пожить, дакуда пойдет во Иерусалим... Он-де человек странной, языка не знает... а ты-де зде христианом начало. Кроме тебя, кому ево помиловать? Ты-де веть отец зде всем нарицаешся, так де ты пожалуй ему келью на малое время (л. 18).

Речь патриарха писателем сознательно обезличена, чтобы подчеркнуть духовную нищету Каллиника II, впрочем, он много не говорит, лишь трижды бросает короткие фразы, где словом-доминантой является подарок. Стиль выступлений русского паломника можно определить как экспрессивно-эмоциональный. Лукьянов долго сдерживался, не вступал в разговор, следя за диалогом патриарха и переводчика. Только когда путешественник понял, что без взятки ему не получить кельи, он выступил с гневной речью-отповедью, обличая корыстолюбие патриарха.

В «Хождении» Иоанн Лукьянов использует различные способы сатирического изображения. Прежде всего, это широко распространенный в литературе XVII в. прием внешнего комизма, когда смех вызывался несообразностью внешних действий объекта сатиры (погони, потасовки, споры и пр.). Для писателя-путешественника в большей мере характерен прием сатирического разоблачения, то есть прямых выпадов против тех или иных отрицательных явлений действительности. Он, например, встречается в очерке о столпнике из монастыря Саввы Освященного. Узнав у местного старца, что это не диво и святость, а столпник на час (как богомолцы сойдут с монастыря, так его за ними ветр здует далов), Лукьянов не скрывает своего негодования: Такия-та у грек столпники-обманщики! (л. 63). Писатель активно пользуется приемом сатирического саморазоблачения героя, то есть самораскрытия его в словах и поступках. В Иоппии паша, услышав, что Лукьянов возвращается в Россию через Константинополь, призвал его к себе, взял указ султана о беспрепятственном проезде паломника по турецким землям, подънявши, лист царской поцp3;ловал, на главу положил, потом к челу приложил, а сам... молвил: «Вот так-де мы царской указ почитаем (л. 39 об.). Действия и речь турецкого паши обнажают его внутреннюю сущность, свидетельствуют о таких чертах характера, как подобострастие и хитрость.

В произведении Лукьянова можно обнаружить элементы пародии, когда «пародируется сложившаяся, твердо установившаяся, упорядоченная форма, обладающая собственными, только ей присущими признаками жанровой системы» ⁷¹. Объектом пародии у Лукьянова становится обряд богослужения в греческой и волошской церквах, от которого на русского паломника мрак низшел. Паломник с удивлением, которое граничит с едкой иронией, отмечает:

[греки в церкви] шапок ни снимают... молятся не на иконы, но на стены, друг ко другу... А крестятся странно: руку на чело взмохнет, а до чела дале не донесет да и опустит к земли... А духовной чин у грек хуже простова народу крестятся... рукою мохает, а сам то на ту сторану, то на

другую озирается, что коза (л. 28 об.).

Ярче всего черты пародии обнаруживаются в описании избрания вселенского патриарха. В изображении Иоанна Лукьянова это важнейшее для православных христиан событие превращается в простую торговую сделку:

А греческим патриархом ставки не бывает, как святая соборная церковь прияла; и ставит их турецкой салтан: они у турка накупаются на патриаршество дачею великою. А когда в Цареграде патриарх умрет, тогда паша цареградской ризницу патриаршу к себе возмет и отпишит к салтану во Адрианополь, что патриарх греческой умер. Тогда греческия власти многия поедут во Адринополь и тамо с салтаном уговариваются и торг ставят о патриаршестве. И кто болши даст, тово салтан турецкой и в патриархи поставит и даст ему писмо к паши. А паша возмет с него подарку тысячи три золотых и даст ему ризницу и патриаршеску одежду... и тако он с великою помпою и пыхою едет до двора патриарша (л. 31–31 об.).

Описание празднества, которым завершается поставление нового патриарха, в произведении Иоанна Лукьянова выполнено в традициях сатиры Аввакума – неистового обличителя восточного духовенства: «Мудры блядины дети греки, да с варваром турским с одного блюда патриархи кушают рафленые курки, а русачки же миленькия не так. В огонь полезет, а благоверия не предаст» ⁷².

Истинно высокое, сопряженное с сакральным, в «Хождении» резко снижается, обретает уродливые формы. Создается ситуация двоемирия, когда миру, исполненному святости и чистоты (мир Древней Руси) противостоит антимир, где церковные каноны вывернуты наизнанку (страны христианского Востока). В антимире господствуют вымогательство и взяточничество, пьянство и разврат, попираются основные догматы православия, поэтому писатель-путешественник сравнивает этот мир с бесовским. Христианский Восток воспринимается им то как зверинец – символ антимира, в котором обитают «лютые звери», то как земли, населенные существами демонологического характера. И хотя о собственно пародийных очерках в составе путевых записок Лукьянова говорить еще нельзя, однако в его произведении отдельные элементы пародии начинают складываться в систему, влияют на выработку особого стиля.

Для поэтики комического в «Хождении» Иоанна Лукьянова характерна многоплановость иронии. Во-первых, это художественный принцип, которого придерживался писатель, изображая восточную церковь. Путевые записки сатирико-иронической направленности не имели аналогов в древнерусской паломнической литературе. Из предшественников Иоанна Лукьянова можно назвать, пожалуй, лишь Ивана Грозного и протопопа Аввакума, в произведениях которых ирония была не просто тропом, а имела глубокий философский смысл, определяла поведенческий и литературный стиль писателей.

Ирония у Лукьянова может иметь различные экспрессивно-эмоциональные оттенки, выражать разные чувства автора-героя: досаду, злость, ненависть, горечь, презрительное равнодушие и др. Сталкиваясь на протяжении двух лет путешествия с людьми разных национальностей и вероисповедания, социального положения и психологического склада, писатель, естественно, выработал разный подход к ним, что сказалось на характере иронии в произведении.

Ирония-намек используется Лукьяновым в ситуации, когда герои хорошо знают друг друга, обстоятельства жизни и привычки каждого, когда им известно «закодированное», другим не понятное слово, имеющее оттенок беззлобной иронии, подшучивания, легкой насмешки. Из текста «Хождения» ясно, что основным объектом иронии Лукьянова был спутник по имени Лука, который отличался нерешительностью и робостью. Иронично, снисходительно-сочувственно звучит определение миленький по отношению к Луке, проявившему малодушие в критической ситуации: турок, отбирая у паломников лошадей, замахнулся на него ножом, а он, миленький, и побежал.

Другой тип иронии в «Хождении» Лукьянова – ирония-розыгрыш, основанная на неведении того, что хорошо известно окружающим, объекту сатирического изображения, в результате чего он попадает впросак. В Константинополе Иоанн Лукьянов побывал в зверинце, осмотрел диковинки животного мира Востока и уличил сторожа в обмане: тот выдавал мертвого льва за живого. На следующий день его спутники Лука и Григорий, посетив зверинец, похвалились, что тоже видели льва. Лукьянов поинтересовался:

«Что ж, мол, скакал ли перед вами?» – «Нет де, спит». – «Колька, мал, он недель спит?» Так они задумались: «Что, брат, полна, не мертвой ли он?» Мы стали смеятся, так им стыдно стало: «Обманул-де сабака турок!» (л. 21).

Этот тип иронии, как правило, раскрывается через диалогическую сцену, когда иронизирующий и объект иронии выясняют истинное положение дел, причем при свидетелях, посвященных в суть интриги.

Презрительно-пренебрежительный тип иронии используется писателем обычно в споре с целью принизить, умалить значение поступков или вещей, принадлежащих объекту иронии. Для Лукьянова, чувствующего себя в Константинополе не только паломником, но и представителем русской державы, смешны попытки греков в чем-то сравняться с Россией. Даже в споре о достоинствах русской и греческой рыбы Лукьянов выходит победителем.

И помале начал у меня игумен чрез толмоча спрашивать: «Есть ли де на Москве такая рыба?» Да подложить кусок да другой: «Есть ли де етакая?» А я сидя (да толко что нелзя смеятся) да думаю: «Куды, мал, греки-та величавы! Мнят, что на Москве-та и рыбы нет. А бывает бы и рыба-та какая зависная, а то наши пескори, окуни, головли, язи да коропатицы с товарищи, раки с раковинными мясами и всякая движющаяся в водах». Так я, сидя, стал про свои московския рыбы фастать, так толмачь ему сказал, так он нос-ат повесил». «Ето-де расплевка рыба, у нас-де ету рыбу убогия ядят мало!» (л. 26) иронизирует паломник над рыбой, которой его угощают греческие монахи, но в большей мере ирония направлена на прославляющих эту расплевку-рыбу монахов, мелочных и глупых, пустившихся в прения по ничтожному поводу. Ирония помогает Иоанну Лукьянову в борьбе с греческим духовенством, безуспешно пытавшимся доказать свое превосходство над русской церковью и Московским государством.

В путевых очерках, посвященных восточной церкви, часто встречается другой тип иронии – ирония-укор. Недостойное поведение константинопольского патриарха, отказавшего русским паломникам в приюте, становится причиной полного горькой иронии авторского монолога:

Все беда, миленкая Русь! Не токмо накормить, и места не дадут, где опачинуть с пути. Таковы-та греки милостивы! Да еще бедной старец не в кои-та веки один забрел – ин ему места нет; а кобы десяток-другой, так бы и готова – перепугалися. А как сами, блядины дети, что мошенники, по вся годы к Москве-та человек по 30 волочатся за милостынею, да им на Москве-та отводят места хорошия да и корм государев (л. 19).

«Серьезность» жанра паломнического хождения не помешала писателю создать ряд юмористических сцен, причем в некоторых из них в комическую ситуацию попадает сам Лукьянов. Прекрасным образцом самоиронии может служить рассказ о том, как в Египте путешественников комари объели и рожи их стали что пьяныя, угреваты, друг друга не опознаешь (л. 36). Комизм сцены усиливается из-за несоответствия высокой цели паломничества и ее практического осуществления: приехали поклониться святым местам, а оказались объедены комарами.

Комическое в произведении Иоанна Лукьянова – строго продуманная система, яркая примета авторского стиля. Широко и разнопланово используя «смеховое начало» в рассказе о своем пути в Святую землю, писатель выступает как новатор, способствующий трансформации средневекового жанра паломнического хождения в жанр путешествия нового времени ⁷³.

* * *

Путевые записки Иоанна Лукьянова – прекрасный образец словесной пейзажной живописи. В изображении природы автор произведения, с одной стороны, ориентировался на поэтику пейзажных описаний апокрифов, житий и хождений Древней Руси, с другой стороны, как наблюдательный и талантливый человек, прокладывал новые пути в развитии литературного пейзажа от символического к реальному.

Эстетика средневековой литературы предусматривала соотнесенность «горнего» и «дольнего» миров, поэтому в произведениях древнерусских паломников часто встречается сравнение природы Руси, Европы, Ближнего Востока с Эдемом ⁷⁴. Естественно, что Иоанн Лукьянов использовал образ рая, давая эстетическую оценку объектам живой и неживой природы реального мира. В представлении русского паломника Нил – река, что из рая течет. Традиция помещать земной рай в верховьях Нила, идущая из библейских сказаний и апокрифов раннего средневековья, дожила до начала XVIII в. Современнику Иоанна Лукьянова, Ипполиту Вишенскому принадлежит наиболее колоритный рассказ о пути к земле обетованной. Туда ведет река – «червоная, овогда жолта, барзо сладка, и риба в ней сладка». На вопрос паломника, «откуду взялася сия река», «старинные арапы» отвечали:

Можна у гору пойти сеею водою дней двадцать, и там есть город на скале високо, берет мыто, а за тим городом день ходу еще, то уже там горы високие, каменние скали, там зверей лютих множество, по скалах змиеве, гади страшние, бывают четвероногие гади голов по три и по пять и болше, если бы могли человека где достати, а знай шовши изъидят; неможно вже там далей пройти, а хто отважовался, то не вернувся ⁷⁵.

Писатели-паломники, говоря о недоступности сакрального пространства, пытались постичь его воздействие на земную жизнь человека. Близостью к раю объяснял Иоанн Лукьянов природное изобилие Египта, где урожай снимают дважды в год и всюду лежат горы экзотических для русского человека овощей и фруктов. В описании Египетской земли в «Хождении» московского старообрядца явственно проступают черты ветхозаветных преданий и апокрифов, гимнографических и учительных творений византийских и древнерусских книжников ⁷⁶. Отзвуки апокрифического «Слова о рахманах», в земле которых «ово цвететь, ово же растеть и ово обымають» ⁷⁷, слышны в рассказе Лукьянова о непрерывном цветении и плодоношении на нильских берегах, где лимоны – что месяц, то плод (л. 36). Египет представляется паломнику прекрасным земным раем, устроенным Богом на радость и пользу человеку.

Писатель строит рассказ о Египетской земле на контрасте; сталкивая высокое и низкое, прекрасное и безобразное, он подчеркивает несоответствие сакрального и земного. Если природа низовьев Нила щедра и благоуханна, то люди, населяющие эти земли, что звери; все изуверныя; что псы лают (л. 35).

Между двумя типами красоты, земной и небесной, в сознании средневекового человека существовала строгая иерархическая связь: первая признавалась абсолютной, идеальной, вневременной, творящей красоту земную; вторая являлась непостоянной, то есть могла исчезать, убывать, возрастать, быть прекрасной в одном измерении и безобразной в другом. Тем самым утверждалась мысль об относительности качества земной красоты, которая стремилась к идеалу, но достичь его не могла ⁷⁸.

Желание соотнести земную и небесную красоту приводило к традиционному для средневековой литературы сравнению природных явлений с над-природными. Подобные описания в «Хождении» Лукьянова всегда эмоционально приподняты, содержат эстетическую оценку окружающей человека действительности:

Забытая радость – Елеонская гора! И ходихом довольно по Елеонской горе, и веселихомся, и радовахомся, что в Едеме. Во Иерусалимской во всей палестине другова такова и радостнова места нет, что Елеонская гора! (л. 58).

В сравнениях красоты «горней» и «дольней» присутствовало несколько обязательных моментов: земная природа априори прекрасна, ибо это – творение Бога; она одухотворена и облагорожена присутствием человека; островками чистой духовности в земном мире выступали культовые сооружения и религиозные достопримечательности, без которых трудно представить средневековый пейзаж. Древний Киев и его окрестности воспринимаются Иоанном Лукьяновым как райские места, потому что здесь много монастырей и пустынь, садов и виноградов – есть где погулять! Ощущение райского блаженства охватывало паломников при посещении наиболее чтимых христианских святынь: Воскресенского собора Иерусалима, где находятся Голгофа и Гроб Господень; Вифлеема, места рождения Иисуса Христа; Елеонской горы, с которой связаны многие события евангельской истории, и т.п.

Взгляд писателя петровского времени на окружающий его природный мир радостен и светел, он получает эстетическое удовольствие от созерцания полей красных, гор узорочных, садов многоцветных, градов веселых. Первыми самоценными объектами наблюдения и поэтизации стали для автора «Хождения» цветы и птицы, так как с ними было связано его представление о рае. Даже урбанистический пейзаж Константинополя у Лукьянова озвучен курлуканьем горлиц, расцвечен яркими красками пионов со товарищи, освещен, словно небо звездами, яркими огнями минаретов (л. 23, 24 об.). При этом в разряд прекрасного, эстетически выразительного попадает, согласно средневековым представлениям, греховное, иноверное. В связи с процессом обмирщения литературы образ рая возникает при описании Лукьяновым светских объектов, например, константинопольских переулков и улочек, где строение узорочно, а дома утопают в зелени дерев плодовитых и винограда. Посмотришь – райское селение! (л. 22 об.) – восклицает русский паломник.

Образ золота как символа богатства и красоты широко использовался русскими писателями-путешественниками, особенно в описании городов и стран, связанных с событиями христианской истории. В литературе петровского времени понятие «золотая земля» (в значении «земля обетованная») стало соотноситься не только с землей Палестины, но и с родными для паломника местами. Развитие чувства национального самосознания привело к тому, что в произведении Иоанна Лукьянова золотое дно, златое царство, златая земля – это и Египет, земной рай, и Константинополь, бывший оплот православия, и Украина, откуда есть пошла Русская земля, и Калуга, его отечество драгое. Образ златой земли, синтезируя представления автора о материальном благосостоянии и природном богатстве, духовной культуре и исторической памяти, становится необычайно емким и художественно выразительным.

Созданные Лукьяновым «пейзажи святых мест» являют «запечатленное, остановившееся время» ⁷⁹. Объект природы превращается в материализованную память о том или ином событии Священной истории. Таково, например, древо маслично, окладено каменем, с храмину будет, интересное тем, что под ним Исайю Пророка жиды пилою претерли древянною (л. 59–59 об.). Время не властно над этим деревом – оно зелено и доныне, символизируя вечную память о пророке, который принял мученическую смерть за обличение в нечестии правителя. Почитаемого христианами пророка часто называют «ветхозаветным евангелистом», ибо он предсказал рождение Спасителя от Девы и его страдания во имя искупления грехов человечества. Пейзажная зарисовка организует «вхождение» читателя в мир библейской истории: рассказ о «древе масличном» служит обрамлением для открытой паломником страницы Священного Писания. Словесный пейзаж выполнен в традициях древнерусских иконных горок; зарисовка содержит указания на особенности ландшафта (полугора), размеры (с храмину) и цвет (зелено) природного объекта. «Вечностное» состояние подчеркнуто отсутствием на картине людей, привносящих в изображение сакрального пространства момент временного и суетного.

«Безлюдность» пейзажей в «Хождении» Лукьянова может иметь публицистическую направленность. Рассказывая об украинских землях, паломник сетует на то, что они запустели в результате войн и набегов крымских татар. Некогда райские места превращены в пустыню, где нет ни человека, ни зверя, ни птицы. Богом данная красота не приращается созидательным трудом человека на земле, а разрушается в ходе войны, символами которой являются огонь и меч, несущие смерть всему живому.

Иоанн Лукьянов, тонкий знаток и ценитель природы, выступает как мастер пейзажной живописи. Он умеет в предельно лаконичной форме образно и точно передать характерные признаки местности, особенности ландшафта, климатические условия, своеобразие флоры и фауны той земли, по которой пролегает маршрут паломника. Московского священника с Арбата, привыкшего к городской сутолоке, удивляет безмолвное величие девственной, нерукотворной природы, от которой нельзя ждать ни помощи, ни участия. Это степь голая, когда за пять дней пути паломники ни наехали на прутинку, чем лошадь погнать. Это горы высокие, холм холма выше, которым, как посмотриш, конца нp3;т (л. 12). Это коварная морская стихия, где волны стонут, пенятся, поднимаются выше корабля, угрожая людям гибелью.

Смертельная опасность, которая исходит от непривычных для русского человека, явлений природы, не может притупить чувство преклонения перед величественно прекрасным – и паломник слушает музыку моря, любуется горами Венгерскими, которые славны, зело высоки, подобны облакам. Используемый Лукьяновым прием панорамности изображения позволяет создать поражающую своими масштабами и яркостью художественных деталей картину Карпат. Она помогает читателю зримо представить крутизну горных склонов, снежную белизну вершин, зелень хвойных лесов в предгориях. Этой цели служит и сравнение неизвестного с хорошо знакомым. Русские паломники вопросихом языка:

Далече, мол, те горы видехом?» И он сказал: «Добрым-де конем бежать три дни до них». А нам зело дивно: якобы видится от Москвы до Воробьевых гор, кажется, и древа-та на них мочно счести (л. 14).

Важно отметить, что в отличие от пейзажных зарисовок в средневековых путевых записках, большей частью плоскостных по своему характеру, горный пейзаж в «Хождении» Лукьянова объемный, трехмерный. Писатель указывает на протяженность горной гряды (от Борлата к Галацам), дает представление о высоте (на вершинах снег не тает, лежат облака) и расстоянии до гор (трехдневный путь). Он насыщает словесный пейзаж оценочными эпитетами и сравнениями, согревая нарисованную картину чувством восхищения красотой мира, что подчеркивается повторением в тексте слов с общим корнем див: мы тем горам зело подивихомся; нам зело дивно, зело удивителныя горы.

Иоанн Лукьянов – создатель первых в русской паломнической литературе маринистических пейзажей. В средние века море и все, связанное с ним, являлось одним из доказательств существования и могущества высших сил. По словам библейского царя Давида, сходящий в море в кораблех, творящий делания в водах многих, тии видеша дела Господня и чудеса его во глубина (Пс. 106, 23–24). Если суша была естественной и привычной средой обитания человека, где он мог надеяться на свои силы, ловкость, умения, то море было для него стихией грозной и неподвластной. Путешественники, попадая в шторм, объясняли происходящее с религиозно-символической точки зрения, видели в молитве единственное действенное средство спасения. Этой средневековой традиции неукоснительно следовал писатель-старообрядец Иоанн Лукьянов, в отличие от других путешественников петровского времени: Петра Толстого, который в трудную минуту сам вставал к штурвалу корабля, Ипполита Вишенского, державшего на случай бури дошку наготове, чтобы на нее всест, когда судно начнет потопати. Причем молитва московского священника, обращенная к Богу, была искренней и трепетной, разительно отличаясь от той, к которой призывали паломников корабленники в «Хождении» Ипполита Вишенского:

Молитися Богу, хто як верит, не спите, а ви, калугори, просете Бога, читайте книги, и зовете Антония Великаго, и обещайте ему всяк купити свеч пару ⁸⁰.

Психологически достоверно описана Лукьяновым ситуация, когда во время шторма отчаявшиеся люди то в иступлении взывают к небесным защитникам, то творят молитву о спасении «молчком»:

И когда мы стали выходить во усть Нила-реки на море, тогда нас взяла погода великая. Зело мы убоялися, уже отчаяхомся своего спасения и друг с другом прощахомся, только уже всяк молчком Бога в помощь призывает, а в сондал воды много налилось... а волны к мели, что горы высокия, с моря гонит. A мне, грешнику, пришло в разум пра отца Спиридона, и я начал Богу молитися: «Владыко-человеколюбче! Помилуй нас, грешных, за молитв отца нашего Спиридона!» О дивное чюдо, как косен Бог на гнев, а скор на послушание! Видим, как волна хощет пожрать совсем сандал – ин не дошед за сажень да и разсыплется; другая такъже напряжется, хощеть пожрать да и разсыплется. А я, су, то ж да то ж: «Господи, помози за молитв отца нашего Спиридона!» Да так-та нас Бог-свет спас... (л. 36 об. – 37).

Неразработанность морского пейзажа в произведениях русских паломников допетровского времени объяснялась тем, что описание бушующей стихии – отступление от главной цели «Хождения», рассказа о Святой земле. Пейзаж в средневековой литературе не являлся самостоятельной функциональной единицей ⁸¹. Морская терминология была не разработана: капитана паломники именовали по-иностранному раизом или навклиром, но чаще по-русски начальником корабля или старшим корабельником. Для описания морской болезни, чтобы не нарушать литературный этикет, использовали выражения валяхуся якоже пиани; животы до конца ослабевши; прияху истому велику.

Писатели-паломники начала XVIII столетия, и прежде всего Иоанн Лукьянов, способствовали становлению эстетического интереса к морской теме. В их произведениях описание моря начинает соотноситься с миром помыслов и чувств человека. Изображение бурной морской стихии, выступающей в роли «антагониста» героя и понуждающей его к действию, обретает сюжетообразующую функцию. Кроме того, констатирующий уровень пейзажных зарисовок уступает место описательно-изобразительному, что приводит к насыщению рассказа о бурях и кораблекрушениях экспрессивно-оценочной лексикой ⁸².

Море в изображении Лукьянова – картина, которая постоянно меняется, как и чувства человека, ее созерцающего. Паломник не скрывает удивления при первой встрече с Черным морем в устье Дуная:

Мы же ходихом близ моря и удивляхомся морскому шуму, как море пенится и волнами разбивается; а нам диво: еще море не видали (л. 15 об.).

Море поражает его своими бескрайними просторами: по пучине можно идти кораблем дни, недели, месяцы, радуясь, если ветр добр и поносен, печалясь, если нельзя подънят парусы. Море проверяет человека не только на физическую выносливость, но и на силу духа, когда ветром великим с верху с корабля всp3;х... збивает, чрез корабль воду бросает и кажется, что уже нелзя той горести пущи (л. 16).

Для путевой литературы раннего средневековья характерно изображение природы либо как места действия, фона, на котором разворачиваются события, либо как некоего знака, направленного на «добро» или «зло», осуществляющего связь между «горним» и «дольним» мирами. В «Хождении» Лукьянова религиозно-символическая функция природных зарисовок заметно ослабевает, пейзажные картины, созданные писателем, наполняются реальным содержанием. Природные препятствия на пути паломников перестают восприниматься как промысел Божий, изображаются с обилием бытовых подробностей. По Валахии караван паломников передвигался медленно, так как снежок молодой растаял и горы-та все ослизли; земля была иловатая и дорога калястая, а телеги уски, поэтому шли боком и лошади с трудом их тянули (л. 13 об.). Привычная для средневекового писателя метафора трудный путь наполняется реальным смыслом после того, как автор «Хождения» описал ужасное состояние дорог в Воложской земле. Экспрессивно-эмоциональные фразы, звучащие как рефрен, придают рассказу паломника сходство с народной причетью (бъдство великое; ох, нужда была; плакать бы, да слез-та нет; пощади, Господи).

Московский священник Иоанн Лукьянов был в числе первых писателей, которые стали воспевать скромную красоту русской природы. Обычно паломники свой путь по Руси описывали очень кратко, не обращая внимания на привычный, не богатый красками, особенно зимой, среднерусский пейзаж. Лукьянов нарушил эту традицию, создав ряд запоминающихся, колоритных картин родной природы, столь же непредсказуемой, как и экзотическая природа Востока.

На пути из Спасо-Воротынского монастыря в Калугу паломники попали в снежный буран – замять была с ветром великим противным. И когда обвенерехом и дорогу истеряхом, и едва великим трудом обретохом, близ смерти быхом (л. 2 об.). Рассказывая об этом природном явлении, писатель сознательно архаизировал текст, использовал устаревшие глагольные формы, чтобы передать экстремальность ситуации и возвысить человека, вступившего в поединок со стихией.

Природоописательные фрагменты «Хождения» имеют большое познавательное значение, по ним, например, можно судить о климатических аномалиях прошлого. Зима 1701–1702 гг. выдалась на удивление теплой: снег расстаял и лед на реках взломало – началось редкое для центрального района России зимнее половодье. Согласно свидетельству автора «Хождения», вода на Оке бежала поверх льда, достигая брюха коня, паломникам пришлось переходить реку по льдинам, рискуя жизнью.

В путевых записках русского путешественника начала XVIII в. мир природы и мир человека начинают выступать как некое целое, лишенное ренессансной гармонии, но притягательное для художника из-за непредсказуемости, многообразия и быстротечности отношений, внутреннего антагонизма «слагаемых» и вечной тайны бытия, в этом союзе заключенной.

* * *

Иоанн Лукьянов принадлежал к числу самых начитанных писателей конца XVII – начала XVIII в., который прекрасно ориентировался в оригинальной и переводной, богослужебной и светской литературе Древней Руси. В путевых записках он ссылался или цитировал сочинения игумена Даниила и Игнатия Смольнянина, Нестора-Искандера и Ивана Пересветова, Трифона Коробейникова и Арсения Суханова. Писатель ввел в текст «Хождения в Святую землю» целый ряд апокрифических мотивов, заимствованных из «отреченных книг» средневековья. Произведение московского священника пронизано цитатами из книг Священного Писания и творений отцов церкви.

Обращение к предшествующей литературной традиции для Иоанна Лукьянова, писателя-старообрядца, было связано с поиском собственной «античности», образца для подражания и мерила художественной ценности. В древнерусской словесности он видел не нечто застывшее и уходящее, а живую старину, которая была освящена «верой отцов и дедов». Литература до-никоновского периода воспринималась им как средоточие духовности, высокой нравственной культуры и национальной самобытности. Обращение к литературному наследию прошлого должно было придать сочинению писателя особую весомость и непреходящую значимость.

«Хождение в Святую землю», созданное Лукьяновым после возвращения на Русь, представляло собой профессионально выполненную компиляцию из путевого дневника паломника и фрагментов из сочинений древнерусских книжников. Такой способ литературного творчества соответствовал господствовавшей в средние века эстетике подобия, свидетельствуя о мастерстве писателя, а не об отсутствии у него таланта. Во многом благодаря этому типу творчества произведение Лукьянова сумело стать итоговым в развитии паломнической литературы Древней Руси.

Писатель-старообрядец работал в жанре путевых записок, поэтому в качестве образца ему служили наиболее авторитетные «хождения» ХІІ-XVII вв.: игумена Даниила, Игнатия Смольнянина, Трифона Коробейникова, Арсения Суханова. В поиске ответа на вопросы, поставленные «бунташным» временем, когда церковь раскололась на два враждующих лагеря и началась трагедия самоуничтожения народа, еще недавно демонстрировавшего «соборность духа» и с честью выдержавшего испытание Смутой, Иоанн Лукьянов избрал традиционный для русского человека путь познания истины и искупления грехов – отправился в Иерусалим, в землю обетованную, идеже Господь наш походил своими пречистыми стопами и многая чюдеса показа по местом святым (л. 1 об.).

Вслед за игуменом Даниилом, писателем-путешественником начала XII в., он провозгласил своим основным эстетическим принципом – правдивость и точность рассказа, изображение не хитро, но просто того, что видех очима своима грешныма. Не случайно вторую и третью редакции путевых записок Лукьянова открывает заимствованное из «Хождения» игумена Даниила вступление (от слов Се аз недостойный до видети всех святых мест ⁸³), которое было приспособлено к нуждам нового времени и дополнено реалиями автобиографического характера: опущено упоминание о Галилее, где Лукьянову не удалось побывать, введены иные хронологические данные о пребывании паломника в Иерусалиме (не 16 месяцев, как у Даниила, а 14 недель), по-другому мотивированы причины хождения (понужден некиими отцы и братиею), осовременен язык писателя Киевской Руси.

Иоанн Лукьянов был хорошо знаком с путевыми записками Игнатия Смольнянина, совершившего в 1389–1393 гг. дипломатическую поездку в Константинополь в свите русского митрополита Пимена. «Хождение» старца Игнатия, известное в двух редакциях ⁸⁴, московских священник использовал в летописной версии («Пименово хождение в Царьград» ⁸⁵). Отсюда им заимствовано описание земель в низовьях Дона, опустошенных в результате набегов татар, и применено по отношению к Украине, разоренной «крымцами». В тексте Игнания Смольнянина Иоанном Лукьяновым были опущены некоторые детали (сокращен перечень животных и птиц, многих из которых паломник не мог видеть, передвигаясь по Украине в студеном феврале), однако появились и новые данные, связанные с дорожными впечатлениями паломника начала XVIII в. Положив в основу описания принцип контраста, Лукьянов сообщал, что в пустыню превращены земли Украины, которые зело угодны и хлебородны, где овощу всякова много и сады что дикой лес: яблоки, орехи воложския, сливы, дули (л. 10 об.). Этот текст навеян воспоминаниями июля-августа 1703 г., когда паломник возвращался домой и видел плодородную землю юго-запада Украины, из-за постоянных военных конфликтов не заселенную людьми.

Основным литературным источником путевых записок Иоанна Лукьянова является классический памятник паломнической литературы Древней Руси – «Хождение по святым местам Востока» московского купца Трифона Коробейникова (конец XVI в.) ⁸⁶. Отсюда заимствована почти половина описаний Иерусалима и его окрестностей: церкви Воскресения Христова и Елеонской горы, Силоамской купели и села Скудельниче, монастыря Саввы Освященного и дома Давида, а также многих других «святых мест». Ввод материала из этого источника Лукьянов сопровождал либо прямой отсылкой к «Коробейникову страннику», либо устойчивой формулой, указывающей на вторичность сведений, – «сказывают». Описывая церковь Святая Святых, московский священник сообщал, что один из ее раритетов – Мерило праведное, как сказовают, сотворено мудрым Соломоном (л. 55 об.).

Сравнение путевых записок И. Лукьянова и Т. Коробейникова показывает, что композиция иерусалимского цикла очерков не совпадает. Асинхронность структуры «хождений» конца XVI и начала XVIII в., видимо, объясняется изменением порядка осмотра достопримечательностей Иерусалима и маршрута передвижений паломников по Палестине. Из-за «арапского насилия» на дорогах Лукьянов, в отличие от Коробейникова, не сумел побывать на Иордане, Мертвом море, во многих палестинских городах и селениях.

Для писателя-старообрядца характерен творческий принцип использования литературных источников. Он постоянно перемежал фрагменты, восходящие к тексту «Хождения» Трифона Коробейникова, собственными наблюдениями и размышлениями по поводу увиденного на Востоке, новыми сведениями бытового и исторического порядка. Нерасчлененное у Коробейникова описание Пупа земли и Лобного места, он разделил на две части, заполнив промежуток рассказом об иконах «московской работы» в Воскресенском соборе, подаренных иерусалимскому патриарху русским царем Михаилом Федоровичем, о торжественном ужине для паломников, где было «довольно брашна и пития», о французских органах, которые «льстиво и сладко играют». Подобные вставки придавали рассказу паломника петровского времени яркость, живость, новизну.

Используя текст «Хождения» Трифона Коробейникова, Иоанн Лукьянов дополняет его свидетельствами самовидца, что усиливает достоверность описания, к примеру, Овчей купели:

A купель глубока, зделана колодезем круглым; а жерело в купели уско, толко кошель проходит; а вервь у кошеля мы сами навезали, саженей будет десяти (л. 56).

Иногда писателю начала восемнадцатого столетия приходилось выступать с критикой источника, при необходимости уточнять старую информацию, вводить в текст новые сведения. Если, согласно описанию Трифона Коробейникова, на горе Сион находится монастырь виноцейскаго царя, а живет в нем игумен и мнихы (с. 30), то по свидетельству Лукьянова, побывавшего в этих местах век спустя, на той горе прежде сего бывал монастырь, а ныне турецкой мечеть, в нем же турки живут (л. 60 об.).

Другая устойчивая тенденция в обработке литературного источника – стремление к беллетризации повествования. Рассказ Трифона Коробейникова о Силоамской купели, где Христос творил чудеса, Иоанн Лукьянов «оживил» бытовой сценой с купающимся в целебном источнике больным арабом, которого паломники оттуда прогнали. О мастерстве писателя-старообрядца, творчески относившегося к исходному литературному материалу, можно судить, сравнив описания камня, где спал Илия Пророк:

Становится очевидным, что «Хождение» XVI в. для Лукьянова лишь канва, которую он искусно расшивает новыми подробностями, стремясь приблизить «чудо» к «правде жизни». Отдельные мотивы и сюжеты из произведения своего предшественника писатель-старообрядец использует в новых литературных ситуациях. Мотив запрета брать кости усопших (иначе корабль не отойдет от пристани, а осквернитель могил будет брошен в море) Лукьянов вводит в повествование о лавре Саввы Освященного, тогда как в «Хождении» Трифона Коробейникова он сопровождал рассказ о пещерах села Скудельниче, где погребали умерших в Иерусалиме паломников.

На путевые записки Иоанна Лукьянова существенное влияние оказали полемические сочинения Арсения Суханова, старца Троице-Сергиева монастыря, который в середине XVII в. совершил несколько поездок в Константинополь, на Афон и Ближний Восток. В результате появился знаменитый «Проскинитарий» Арсения Суханова, а также другие его произведения – «Прения с греками по вопросам веры» и «О чинах греческих вкратце», которые пользовались большим уважением у старообрядцев. Старец Арсений защищал идею чистоты русского православия и его обрядности: двоеперстия, крещения посредством погружения в воду, строгости поста и т.п. ⁸⁷ Концепция истинной веры Суханова во многом соответствовала воззрениям старообрядцев. Не случайно они создали особую, старообрядческую, редакцию «Прений о вере», обсуждали это произведение в «Поморских ответах» ⁸⁸.

Как убедительно доказал Леонид Кавелин ⁸⁹, Иоанн Лукьянов ориентировался на «Прения» Арсения Суханова, создавая включенные в состав «Хождения» полемические статьи «Описание греческого устава и поступок внешних и духовных», «О церковном пении и о уставе греческом», «О несогласии греческом с восточною церковию». Разумеется, что московский священник взял из материалов Суханова только те сведения, которые соответствовали его представлениям о «еретическом» начале и отсутствии «благочестия» в греческой церкви.

Возможно, что, кроме «Прений», Лукьянов использовал не прямо, но опосредованно, «Проскинитарий» Суханова. Рассказ русского паломника начала XVIII в. о том, как он нашел приют на Иерусалимском подворье в египетском городе Рашид, тематически и структурно повторяет очерк Арсения Суханова об обустройстве на Синайском подворье Александрии. Оба писателя следуют композиционной схеме: прибытие на корабле в устье Нила – переправа на берег в «малом судне» – приезд на монастырское подворье – вручение игумену грамот – радушный прием – пребывание в келии – прогулки по городу – «великая любовь» к паломникам местных монахов ⁹⁰. При этом не исключено, что сходство могло быть следствием одинаковой житейской ситуации и результатом действия литературного этикета.

Неоспоримая общность произведений Арсения Суханова и Иоанна Лукьянова – негативное отношение авторов к восточному духовенству. Описывая иерархов православной церкви Константинополя и Иерусалима, русские писатели в один голос говорят об упадке нравственности, симонии, чрезмерном тщеславии и одновременно угодливости, которую греки проявляют и к турецкому султану, и к русским паломникам. Оба писателя-путешественника будущее православного мира связывают с Россией и ее великой миссией по отношению к народам, попавшим под иго Оттоманской Порты.

Из памятников русской агиографии раннего средневековья Иоанн Лукьянов, безусловно, был знаком с Киево-Печерским патериком. Во время пребывания в Киеве он неоднократно посещал лавру Антония и Феодосия, где среди мощей печерских святых видел «дванадесят зодчих, сиречь церковных мастеров, под единым покровом те мастеры лежат, ихже Пресвятая Богородица сама послала из Царяграда в Киев» (л. 9). О приходе греческих зодчих и иконописцев в Киев, их участии в строительстве и росписи Успенского собора подробно рассказано в «Слове о создании церкви Печерской» владимиро-суздальского епископа Симона, входящем в состав Киево-Печерского патерика ⁹¹. Поскольку паломники не могли слышать это предание из уст печерского монаха – «вожа» по киевским пещерам, ибо, поклоняясь мощам святых, тайно исследовали древнее сложение перст при крещении, то единственным источником сведений по истории создания Успенского собора для них был Киево-Печерский патерик. Он относился к числу «народных книг» средневековья; в полном объеме или в извлечениях входил в состав Миней, Прологов и других агиографических сборников, которые во многом определяли круг «душеполезного» чтения верующего человека, – эту литературу обязан был знать московский священник.

Убежденный сторонник двоеперстия, старообрядец Иоанн Лукьянов отстаивал позиции древлеправославной церкви в споре с никонианской, ссылаясь на средневековые авторитеты. В «Хождении» он упоминает «преподобного Максима Грека», автора известного «Сказания, како знаменоватися крестным знамением» ⁹². Под влиянием афонского старца Стоглавый собор 1551 г. вынес решение о каноничности двоеперстия при крещении (гл. 31). После прихода к власти патриарха Никона собор 1667 г. утвердил троеперстие, предав проклятию двоеперстников. Чтобы окончательно опорочить старый способ сложения пальцев руки при крещении, патриархи Иоаким и Адриан объявили сочинение старца Максима Грека подложным и «зломысленным делом раскольников».

Иоанн Лукьянов для доказательства истинности старообрядческого двоеперстия ссылается не только на мнение Максима Грека, но и на свидетельство Феодорита Блаженного, которому приписывают авторство «Слова о крестном знамении» ⁹³. Хотя никонианская церковь доказывала подложность этого сочинения, оно, с XV в. входившее в состав Кормчей, Хронографа, Следованной Псалтири, Домостроя и других сборников, пользовалось популярностью в XVII столетии, особенно среди старообрядцев, так как защищало исконность и каноничность двоеперстия.

Не случайно, исследуя историю крестного знамения, Иоанн Лукьянов обращается к мощам былинного богатыря, защитника Русской земли Ильи Муромца, хранившимся в Киево-Печерском монастыре. В Антониевой пещере паломники видели

храбраго воина Илию Муромца в нетлении под покровом златым: ростом яко нынешних крупных людей; рука у него левая пробита копием, язва вся знать на руке, а правая ево рука изображена крестное знамение... крестился он двома персты – тако теперьво ясно и по смерти его плоть мертвая свидетельствует на обличение противников (л. 9).

Источником сведений о святом-богатыре, скорее всего, послужил русский былинный эпос, который в начале XVIII столетия бытовал как в устном, так и в рукописном виде ⁹⁴. Возможно, писатель знал былину о гибели киевских богатырей, ибо упоминает о ране на левой руке Ильи, нанесенной копьем. Илья Муромец был любимым героем народных сказок и легенд о змееборцах. Кроме этого, Лукьянов мог почерпнуть сведения о нем из «Сказания о киевских богатырях» – произведения XVII в., представляющего собой книжное переложение былинных сюжетов ⁹⁵. Из-за обостренного внимания старообрядцев к мощам Ильи Муромца духовные власти приказали вынести их из киевских пещер.

Книжная память Лукьянова сохранила знакомство с текстом популярной в Древней Руси «Повести о взятии Царьграда турками» Нестора-Искандера, содержащей пророчество Льва Премудрого о «русом царе», которому суждено освободить Константинополь от власти турок:

Русий же род с прежде создателными всего Измаил та победят... и в нем въцарятся и судрьжат Седмахолмаго русы ⁹⁶.

Когда во время трапезы греческие монахи стали упрекать правительство России за перемирие с Турцией, напоминая: так-де писано, что московскому царю свободит нас и Царъград взять, – паломник, воскрешая в памяти текст «Повести» Нестора-Искандера, с достоинством отвечал:

Что петь вы приплетаетесь к нашему царю да еще и укаряете?.. Да хош и писано, да имя ему не написано: кто он будет и кто возмет Царьград (л. 26 об.).

Московский писатель-путешественник не всегда критически относился к литературным источникам сведений об Османской империи. Описывая юридическую систему Турции, он использовал мотив грозного, но справедливого суда из «Повести о Магмет-Салтане» И.С. Пересветова. Публицист XVI в. поведал историю о турском царе Магмете, жестоко наказавшем неправедных судей, которые «посулом» судят:

Велел живых одирати. Да рек тако: «Естли оне обростут опять телом, ино им вина та отдастъся». А кожи их велел проделати, и бумагою велел набити, и написати велел на кожах их: «Без таковыя грозы не мочно и в царство правды ввести ⁹⁷.

Старообрядец Иоанн Лукьянов, следуя традиции русской публицистики XVI в., согласно которой грозный царь нужен для того, чтобы карать неправых и искоренять зло, заявлял: в Турции суды правыя, отнюд и лутчева турка, с христианином судима, не помилуют. Далее шла иллюстрация, близкая по содержанию и форме к тексту Ивана Пересветова:

А кой у них судья покривить или что мзды возмет, так кожу и здерут, да соломаю набъют, да в судейской палате и повесят – так новой судия и смотрит (л. 25 об.).

Тем не менее, в «Хождении» Лукьянова много примеров иного рода, свидетельствующих, что в Османской империи начала XVIII столетия процветали чинопочитание, произвол власть имущих, взяточничество.

В некоторых случаях автор «Хождения в Святую землю» ограничивается ссылкой на памятники средневековой литературы, откуда он заимствовал те или иные сведения. Признаваясь в бессилии описать красоту константинопольского Софийского собора, Лукьянов отсылает читателя к тексту росписи Иустиниана-царя, то есть «Сказания о создании великия Божия церкви Софии в Константинополе» ⁹⁸:

А какова та церковь узоричиста, ино мы ея описание зде внесем Иустиана-царя, как он строил, все роспись покажет; тут читай да всяк увесть. А чтобы кто теперево сам видя эту церковь да мог бы ея описать – и то нашему бренному разуму невместно, хош ныне и разорена. Но мы собою об ней не хощем писать для тово, чтоб не погрешить описанием, а иное забудеш, так погрешно и стала (л. 20 об.).

Византийское «Сказание», возникшее не позднее середины XI в., было чрезвычайно популярно в южнославянских странах и на Руси, куда оно попало в XV столетии». «Сказание» традиционно входило в состав «Летописца Еллинского и Римского» второй редакции, а также «Хронографа Русского». По мнению известного российского медиевиста О.В. Творогова, «именно через хронографы русские читатели познакомились... со «Сказанием о построении Софии Цареградской» ⁹⁹.

Успех паломничества во многом зависел от степени подготовленности человека, причем не только к преодолению тягот пути, но и к восприятию памятников библейского прошлого, достопримечательностей истории христианства. О хорошем знании Лукьяновым литературы о Византии свидетельствует включение в текст «Хождения» двух анонимных переводных произведений – «Сказания о названиях Царьграда» и «Сказания о вратах Царьграда», известных в науке под общим названием «О Цареграде». А.И. Соболевский, специально изучавший этот вопрос, пришел к выводу, что произведение было переведено на Руси в конце XV в. (не позднее 1493 г.) и бытовало в качестве самостоятельного литературного сочинения ¹⁰⁰. Иоанн Лукьянов первым из русских паломников включил эти тексты в «Хождение». Свое «Описание Царьграда» он открыл очерком об оборонительных сооружениях, куда органично вписалось «Сказание» о воротах города, затем поместил перечень его названий: «1. Византия; 2. Царьград; 3. Богом царствующи град; 4. Константинополь; 5. Новый Рим; 6. Седмихолмия; турецкое прозвание – 7. Станбул» (л. 22).

Московский священник был хорошо знаком с «отреченными книгами» Древней Руси, так как текст «Хождения» богат реминисценциями из произведений апокрифической литературы. В число источников, которые использовал Лукьянов, входят Первоевангелие Иакова, содержащее сведения о детстве Богородицы, Евангелие Никодима, откуда в «Хождение» пришли неканонические реалии жизнеописания Христа, апокрифы о создании Соломоном Иерусалимского храма и о Крестном древе, легенды и сказания эсхатологического характера. Почетное место в этом ряду занимает «Откровение Мефодия Патарского» – апокрифическое сочинение, известное древнерусскому читателю в переводах с греческого языка. В XV в. появились русские редакции этого памятника, где были усилены эсхатологические мотивы ¹⁰¹. Особым почитанием «Откровение» пользовалось у старообрядцев, которые переписывали произведение, делали выписки из него, создавали новые редакции. Сторонников церковного раскола в этой книге привлекали рассуждения о появлении Антихриста, падении нравов в среде духовенства и мирян, грядущем конце света и Страшном суде. Писатель-старообрядец И. Лукьянов находился под сильным впечатлением от знакомства с «Откровением Мефодия Патарского», откуда заимствовал легенду о потоплении Константинополя во глубине морской за грехи его жителей во время второго пришествия Христа. Согласно пророчеству Мефодия, корабельники будут приплывать к Царьграду и привязывать суда к торчащей из воды колонне Феодосия Великого, а сами рыдать о гибели великого города. Память Лукьянова удержала даже такую деталь, как вмурованный в колонну гвоздь, который был использован во время распятия Христа ¹⁰².

Библейские образы и мотивы пронизывают текст «Хождения», во многом определяя его сюжетно-композиционное и жанрово-стилевое решение. Для Лукьянова – московского попа, а затем старообрядческого миссионера – книги Священного Писания были литературой, сформировавшей его религиозно-философские и художественно-эстетические принципы, поэтому в начале «Хождения», где раскрываются причины, побудившие паломника взяться за перо, упоминается евангельская притча о ленивом рабе:

Се писах, еже ми показа Бог видети недостойному, убоях же ся осуждения онаго раба лениваго, скрывшаго талант господа своего и не сотворшаго им прикупа (л. 1 об.) ¹⁰³.

Создание путевых записок автор считал не только богоугодным делом, но и своим долгом перед старообрядческой церковью, доверившей ему трудную миссию.

Высокие библейские символы помогают Лукьянову нарисовать картину современной жизни, они служат источником словесно-образных ассоциаций, которые развиваются в наивно-реалистические бытовые картины ¹⁰⁴. В Яссах путешественники остановились в Никольском монастыре, игумен которого прислал им три хлеба на пропитание. Этот факт заставляет вспомнить знаменитое чудо Христа, накормившего пятью хлебами несколько тысяч голодных. Однако в путевых записках Лукьянова чуда не происходит: три хлеба для артели паломников становятся мерилом человеческой жадности и религиозного ханжества. Понятно, почему портрет игумена монастыря выполнен писателем в резко негативном тоне:

А когда мы възъехали на монастырь, а игумен сидит перед кельею своею да тюмен тянет. И я когда увидел, что он тюмен тянет, и зело бысть мне ужасно: что, мол, ето уже свету переставления, для того что етому чину необычно и страмно табак пить (л. 12 об.).

Библеизмы помогают писателю в создании емких и ярких характеристик героев «Хождения». В Орле паломники остановились у старообрядца Нила Басова, который, по словам Лукьянова, принял их якоже Авраам Странноприимец, Евангельские мотивы в путевых очерках могут использоваться автором не только для поэтизации, «освящения» какого-то жизненного явления, но также для создания сатирического эффекта, который возникает при столкновении «высокого» прошлого и «низкого» настоящего христианской церкви. По Евангелию от Иоанна (13, 14–15), Христос, омывая ноги ученикам, сказал: «Аще убо аз умых ваши нозе, господь и учитель, и вы должны есте друг другу умывати нозе. Образ бо дах вам, да яко же аз сотворих вам, и вы творити». Греческое духовенство сделало из этого обряда доходное предприятие. Лукьянов не без иронии рассказывает:

[иерусалимские монахи], востав из-за трапезы, трапезу заперли, не пустили вон богомолцов, стали ноги умывать. А за умыванья брали с нарочитых по семи, по пяти и по восми червонных, а со убогих – по пяти талерей. И тако умыв ноги и обрав гроши, отварили двери и выпустили вон (л. 46).

Религиозное действо, сопровождавшееся сбором денег и оскорблением паломников, не располагавших требуемой суммой, стало привычным атрибутом жизни восточной церкви, свидетельством ее нравственного упадка.

Писатель-старообрядец часто цитирует Евангелие и Псалтирь ¹⁰⁵, причем принципы и способы цитирования своеобразны, необычны для литературы начала XVIII в. Иоанн Лукьянов обращается к тексту Священного Писания больше не как богослов-дидакт, а как художник с целью «живописания» увиденного предмета или явления, связанного с легендарной историей христианства. Паломник пришел поклониться камню, на котором спали ученики Христа в ночь его предательства Иудой. Не пересказывая евангельского сюжета, хорошо знакомого всем верующим, а драматизируя повествование о давно прошедшем и тем самым «оживляя» историю и приближая ее к читателю, Лукьянов вводит цитату из речи Христа, обращенной к ученикам:

Бдите и молитеся, да не внидете в напасть. Дух бодр, плоть немощна есть. Понеже обещастеся со мною умрети, вы же спите, а Иуда спешит продати мя иудеом (л. 57).

Московский священник цитирует Евангелие по памяти, объединяя версии евангелистов и допуская отступления от текста первоисточника, однако, как истинный художник, дорожит яркой и важной деталью – во время речи у Христа «пот лияшеся, яко капле крове» ¹⁰⁶.

Иоанн Лукьянов предстает перед нами как эрудит-богослов, не чуждый поэзии народных былин и апокрифов, достойный наследник богатой шедеврами литературы «хождений» Древней Руси, церковный писатель-полемист и один из основателей ориентального направления в отечественной словесности нового времени. Это свидетельство поразительной многогранности его таланта, широты русской души, способной вобрать в себя всю «пестроту» мира, болеющей и за миленькую Русь, и за все страждущее человечество.

* * *

На общем фоне паломнической литературы средневековья и путевых записок начала XVIII столетия с ее традиционными, на протяжении веков апробированными приемами и принципами изображения человека и мира стиль путевых записок Иоанна Лукьянова поражает своей неповторимостью, ярко выраженной индивидуальностью. И прежде всего необычным сочетанием в рамках одного художественного произведения разнородных стилистических пластов: разговорно-бытового, книжно-литературного, вульгарно-просторечного и документально-делового. Определяющей в стилистическом строе книги является разговорно-бытовая стихия, преобладающая в описании пути, жизни и быта народов христианского Востока. Книжно-литературный стиль доминирует в очерках, посвященных религиозным святыням Киева, Константинополя и Иерусалима. Вульгарно-просторечные слова и выражения, составляющие устойчивую лексическую группу, появляются в рассказах Лукьянова о притеснениях, чинимых русским паломникам турками и арабами, а также при описании «деяний» греческого духовенства. В документально-деловом стиле выдержан текст проезжей грамоты, входящий в состав третьей редакции «Хождения» Лукьянова; документальное начало преобладает в очерках, где речь идет о различиях в уставах русской старообрядческой и греческой церквей.

Как у Ивана IV Грозного и Аввакума Петрова, стиль Иоанна Лукьянова сохранил особенности устного мышления ¹⁰⁷. Автор «Хождения в Святую землю» писал так, как думал и говорил, поэтому для его речи характерны краткость синтаксических конструкций, обилие внутренних диалогов, частые повторы, быстрые и неожиданные переходы от одной мысли к другой, преобладание вопросительно-восклицательной интонации, наличие просторечий и эмоционально окрашенной лексики. Страстность и полемический задор, непосредственность и предельная искренность, подчас граничащая с исповедальностью, подвижность стиля вплоть до резких переходов от высоких библейских истин к открытой площадной брани – вот основные приметы творческой манеры Лукьянова.

Излюбленный стилистический прием автора «Хождения» – диссонанс, барочное сочетание несочетаемого. В его произведении высокая церковнославянская лексика идет в одном контексте с русскими и иноязычными бранными словами. Писатель-паломник выступает противником однотонности и приглаженности стиля. Складывается впечатление, что он сознательно стремится к тому, чтобы стилевые контрасты были заметнее, ярче, – это помогает выразить эмоциональное отношение к изображаемому, дать оценку описываемого явления. Град Глухов земленой, обруб дубовой, вельми крепок... И строенья в нем преузоричное, светлицы хорошим... девичей монастырь предивен зело, соборная церковь хороша очень, – повествует Лукьянов, неторопливо и обстоятельно перечисляя достопримечательности города, и неожиданно восклицает, как бы подводя итог сказанному: Зело лихоманы хохлы затейлевы к хоромному строению! (л. 5 об. – 6). Описывая Яссы, автор не может удержаться от язвительной реплики в адрес восточного духовенства: господарь монастыри продал греческим старцам, а они, что уже черти, ворочают (л. 12 об.). Дисгармония стиля создается столкновением в одном повествовательном ряду лексики, связанной с высокими нравственными понятиями и сознательно сниженной, вульгарно-просторечной. У рассказа о том, как постятся русские и греки, не соответствующий церковной теме финал – а дураку закон не писан: вольно, кому хоша, мяса ест (л. 27).

Стилевой дисгармонизм – сознательная установка писателя, а не результат его непрофессионализма. Он умеет писать высоко о высоком, прекрасно владеет стилевым каноном жанра «хождения». В особо торжественных или пограничных между жизнью и смертью ситуациях Лукьянов обращает к небу импровизированные молитвы, буквально сотканные из церковнославянизмов. Молитвословные фрагменты «Хождения» сопровождают освященные традицией, ритуальные действия паломника, которые не нарушают этикетной ситуации, например, встречи с религиозной святыней. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить две ключевые сцены «Хождения» – описания встреч паломника с Киевом и Иерусалимом, где наличие «общих мест» как бы уравнивает историческое прошлое, славу и значение городов:

И от того села видели мы преславный град Киев, стоит на горах высоких. А сами возрадовалися и от слез удержатися не возмогохом. И тогда сседохом с коней, и поклонихомся святому граду Киеву, и хвалу Богу воздахом, а сами рекохом: «Слава тебе, Господи, слава тебе, святый, яко сподобил еси нас видети преславный град Киев!» (л. 7 об.); А когда увидели святый град Иерусалим версты за две, больши не будет, тогда мы зело обрадовались. И зседши мы с коней, и поклонихомся святому граду Иерусалиму до земли, а сами рекли: «Слава тебе, Господи, слава тебе, святый, яко сподобил еси нас видети град твой святый!» (л. 44).

Иоанн Лукьянов точно, правдиво и красочно описал то, что видех очима своима грешныма; не ѳозносяся, не величался путем своим. Он не стыдился простоты стиля, не спешил вборзе творити, но писал произведение потиху и с продолжением, что характерно для поэтики древнерусских «хождений». Известный исследователь путевой литературы Древней Руси Н.И. Прокофьев указывал на наличие общего для паломников приема описания – нанизывание предметов по принципу уменьшающегося объема, по подобию русской матрешки ¹⁰⁸. Этим приемом воспользовался Лукьянов, рассказывая о знаменитых столпах Константинополя:

Потом приидохом на площедь великую... Тут стоят три столпы: два каменных, а третей медной. Един столп из единаго каменя вытесан, подобен башни, четвероуголен, шатром, верх острой, сажен будет десят вышины, а вид в нем красной с ребинами... Под ним лежит положен камень, в груди человеку вышины, четвероугольной... (л. 21).

Таким образом внимание читателя было сфокусировано на колонне императора Феодосия Великого, являвшейся символом могущества Византийской империи.

Автор «Хождения в Святую землю» широко использовал традиционный для путевых записок прием сравнения иноземного с русским: главной площади Константинополя с Красной площадью в Москве, Нила с Волгой, Адрианополя с Ярославлем, что было необходимо для облегчения восприятия неизвестного русскому читателю. Часто в «хождениях» встречался оборот да и описать невозможно, когда паломник сталкивался с красотой безмерной церковной. Иоанн Лукьянов, рассказывая о константинопольской Софии, признавал, что ум человеч пременился, такое диво видевши, и у него нет слов, чтобы описать это чудо. За 300 лет до Иоанна Лукьянова другой русский паломник, дьяк Александр, приходихом куплею в Царьград, утверждал, что величества и красоты Софийского собора не мощно исповедати. Для выражения восхищения мастерством художников, изваявших в Киево-Печерском монастыре статую князя Константина Острожского, Лукьянов воспользовался традиционным сравнением древнерусских книжников – «аки жив»:

Да тут же видехом: в той же церкви у праваго столпа изваян из камене князь Константин Острожский, лежит на боку в латах, изображен как будъто живой (л. 9 об.).

Описывая религиозные святыни Царьграда и Иерусалима, паломник полностью находился во власти древнерусских традиций. В импровизированной благодарственной молитве у Лукьянова появляются даже формы перфекта и аориста, звательного падежа, которые давно вышли из употребления в живой языковой практике. Для писателя они являлись средством, способным придать стилю почти литургическую торжественность.

По-иному, бойким московским говорком, рассказано о пути русского паломника в Иерусалим и обратно, об интересных дорожных встречах и происшествиях. При этом речь автора не лишена художественной выразительности (переправы лихия; горы узарочистыя; любовь тепла; душа растворенная; беда неминучая; старость маститая, сединами украшенная). Описывая столкновения русских путешественников с турецкими таможенниками, греческими монахами, кочевыми арабами, Лукьянов часто прибегает к просторечной лексике и фразеологии (индучники купецких людей зело затаскали; мытом сильно ободрали; у грек только эта добродетель мотается; а мы бегли да и рот розинули), а также диалектизмам (надалыс, откиль, егунье, шереш, куликать, калястая).

Как человек петровской эпохи, когда шел активный процесс пополнения состава русского языка за счет лексических заимствований, Лукьянов вводит в словарь «Хождения» иностранные слова, которые помогают передать иноземный колорит дорожных впечатлений. Среди иноязычных «речений» встречаются слова греческого (питропос, калугер, метоха) и тюркского (пешкеш, горач, юмрук) происхождения, что было обычным для «хождений» на христианский Восток. Однако интересно, что слово кофе, встречавшееся уже в XVII в., например, в «Проскинитарии» Арсения Суханова (кофе с сахаром) и «Путешествии» П.А.Толстого (кофа и кефа), употребляется Иоанном Лукьяновым в форме кагве и переводится как черная вода гретая. Новая западноевропейская лексика в «Хождении» представлена в основном словами из области военного и морского дела (пистолет, генерал, матросы, сары, фортуна в значении буря). Следовательно, стиль путевых записок Иоанна Лукьянова вбирает в себя не только характерные приметы древнерусской паломнической литературы и старообрядческой прозы, но и новации русского языка петровской эпохи ¹⁰⁹.

Лукьянов следует за игуменом Даниилом, провозгласившим принцип «писать не хитро, но просто», поэтому господствующие синтаксические конструкции в его произведении – простые распространенные предложения. Повторение однотипных синтаксических единиц придает особый динамизм повествованию, помогает автору передать быстро меняющиеся картины жизни, переполняющие его впечатления от встреч с ранее неизвестным, удивительным миром. Обычно короткие глагольные предложения с одним или несколькими второстепенными членами объединяются писателем в синтаксическое целое, но в его составе сохраняют свою относительную самостоятельность и могут существовать вне объединяющей их конструкции. В синтаксическом отношении «Хождение» любопытно органическим сочетанием союзных и бессоюзных, сочинительных и подчинительных типов связи между предложениями, что придает языку Лукьянова богатство, разнообразие и живость. Так строится, к примеру, описание Лукьяновым нравов и быта учащихся Киевской академии:

В Киеве школников очень много, да и воруют много – попущено им от митрополита. Когда им кто понадакучит, тогда пришедши ночи да и укокошат хозяина-та, а из двора корову или овцу сволокут. Нет на них суда, скаредно сильно попущено воровать, пущи московских салдат. А вечер пришол, то и пошли по избам псальмы петь да хлеба просят. Дают им всячиною, и денгами, и хлебом, а иныя им дают убоясь (л. 9).

Негативная оценка старообрядцем студентов Киево-Могилянской академии объясняется не только привычным для русских сомнением в истинности православия украинцев, но и тем, что из их числа формировался основной корпус иерархов русской никонианской церкви, которая преследовала сторонников «древней веры».

Усилению динамики повествования способствует выдвижение на первый план в предложении глаголов, несущих основную смысловую нагрузку в тексте:

Февраля во 2 день... поидохом в Печерской монастырь. И приидохом в соборную церковь, и помолихомся чюдотворному образу. И поидохом во Антониеву пещеру, и ту видехом преподобных отец в нетленных плотех... (л. 9).

Ритмически организуют текст предложения, имеющие одинаковое начало. Для синтаксической структуры речи Лукьянова характерно единоначалие; очень часто предложения открываются с союзов и, а, что является чертой устного мышления, как и употребление синтаксических конструкций с союзами так, «ано», да и:

Пришли в метоху – ан игумна нет. Все беда! Мы тут ево ждем – ан ему там, на бозаре, про нас сказали, так он нанявши арапов под нашу рухледь да и принес в метоху, а мы толко смотрим (л. 35).

В отечественном литературоведении существовало мнение, что протопоп Аввакум – явление уникальное, поэтому он не оставил после себя школы ¹¹⁰, однако Н.В. Понырко удалось доказать, что Иоанн Лукьянов – духовный ученик и достойный продолжатель дела «огнепального» «ревнителя древлего благочестия» ¹¹¹. Действительно, оба писателя принадлежали к старообрядцам, были людьми идеи, готовыми за единый аз пойти на костер, в ад тюрьмы или ссылки. Как и батюшко Аввакум, московский священник Иоанн, после возвращения из Иерусалима и ухода на Ветку, оказался человеком вне закона, государственным преступником. По указу 1685 г. старообрядчество было объявлено «лживой верой», упорных противников никонианской церкви били кнутом и сжигали в срубах, у раскаявшихся отбирали имущество и отправляли на пожизненное заключение в монастырские тюрьмы ¹¹². Жизненный путь Аввакума Петрова и Иоанна Лукьянова – бесконечная и мучительно трудная дорога, ибо она связана с поиском истины. Не случайно в произведениях писателей в функции одного из главных, «ядерных» образов выступает библейский символ жизни как плавания в бурном море, который наполняется реальным автобиографическим содержанием – противостоянием человека водной стихии Тунгуски-реки или Черного моря.

Н.В. Понырко, расширяя толкование понятия «стиль» до стиля поведения и мироощущения, считала священника Иоанна Лукьянова и протопопа Аввакума сходными в таких чертах характера, как «грубоватая прямота и смелость, приверженность к национальной культуре», умиление, которое «примешивается у них и к любви, и к жалости, и к благодарности» по отношению к себе, к миру, ко всякой «твари Божией» ¹¹³. Языковое выражение этой черты – широко представленная в художественном тексте категория уменьшительно-ласкательных слов. У Иоанна Лукьянова они характеризуют предметы, лица, явления, так или иначе помогавшие ему в трудном пути. Это грамотки, благодаря которым у паломников был кров и стол, а во время трапезы медок, рыбка и маслице. Духовно близкие Лукьянову люди именуются Корнилmюшка, Галактионушка, старчик, молодчик. Как и в «Житии» Аввакума, в «Хождении» Лукьянова рядом с уменьшительными формами может появляться оценочный эпитет милый, в предложении обычно выступающий как обособленное нераспространенное определение ¹¹⁴: они, миленькие, нам ради; зело он, миленькой, добр был и т.п. Иногда этот эпитет обретает ироническое значение, например, когда используется применительно к константинопольскому патриарху, отказавшему паломникам в приюте.

Стремительный бег прозы Иоанна Лукьянова в наиболее патетических местах прерывается, как у его духовного учителя, краткими восклицаниями: Увы да горе!, Слава Богу-свету!, Етакая любовь огненная!, Все беда! и др. Эти восклицания нарушают плавное течение речи, давая экспрессивно-эмоциональную оценку происходящему. Для языка «Жития» и «Хождения» характерны сочетания коротких вопросительных предложений с восклицательными, содержащими ответы на поставленные вопросы. Подобные синтаксические построения связаны с потребностью изобразить внутренний мир героя, передать состояние его мятущегося духа, все время находящегося в поиске верного решения той или иной жизненной ситуации:

А когда мы шли на корабли со арапами, горко было сильно: люди-та что беси видением и делы. А мы, троя нас, что пленники, языка не знаем, а куда нас везут – Бог весть. А хотя бы нас куда и продали – кому нас искать и на ком? Да спаси Бог игумна! Он радел, миленкой, и прыказал нас беречи, так нас хозяин-арап сильно снабдевал и берег (л. 36 об.).

Выявляя приметы общности стиля Иоанна Лукьянова и Аввакума Петрова, Н.В. Понырко отмечает характерное для обоих писателей-старообрядцев употребление постпозитивных частиц и вводных слов типа мол, су, что сближает их речь с народной ¹¹⁵: Будет-де подарки есть у него, так дам-де ему келью; Никак, мал, он пьян, ваш патриарх-та; Куда, мол, на турки-та ужас напал от московскаго государя; Да что, су, и удивлятся? (л. 18, 72).

Ритмизация прозы – одна из общих черт произведений старообрядческой литературы. Особый ритмический рисунок повествования у Лукьянова создается за счет развитой системы аллитераций и ассонансов (нанимали волох, так волами их возы вывезли – л. 12), повторов лексического характера (Корабль подле берега бежит, подле берега трется – л. 15), но чаще всего за счет внутренней глагольной рифмы, когда ритмизация прозы достигается созвучием окончаний глагольных форм: мы же начахом жити и Бога благодарити; а нужда стала: хлеба на караблях не достало; да ему Бог дал – ничто не пострадал. Двустишия Лукьянова (... куда они каноны-то дели? Знать во окно улетели, поразительно близки по своей структуре и языку к двустишиям Аввакума (Из моря напился, а крошкой подавился).

Ориентация на просторечие, общий сниженный стилевой колорит описаний приводит к появлению в «Хождении» бранной лексики. Впрочем, обилие бранных слов и выражений в тексте произведения объясняется также несдержанностью характера Лукьянова, который сам признавался в излишней «бранчливости». В путевых записках московского священника можно встретить «площадную брань», хотя для паломнической литературы эта лексическая группа не характерна: урод, курва, старый шетун, голудьба беспорточная, блядины дети и др.; излюбленное ругательство писателя – собака. Нецензурные слова и выражения в «Хождении» Лукьянова – результат сознательной установки автора использовать все средства «природного русского языка», что также сближает его с протопопом Аввакумом. Иногда Лукьянов прибегает к скрытому использованию брани. На стамбульской таможне главный юмрукчей поспорил с русским паломником насчет размера пошлины, однако, встретив решительный отпор, разсмеялся да молвил: «Анасыны секем евур». В дословном переводе с турецкого это крайне неприличное выражение. Писатель, понимая точное значение сказанного турком, тем не менее ограничился вольным переводом: лихой-де папас (л. 17 об.).

Народная основа самобытного таланта Лукьянова-писателя хорошо видна в том, что он, создавая поэтический образ, опирался на традиционные фольклорные приемы и средства выразительности ¹¹⁶. Стилевая палитра сочинения Лукьянова богата устно-поэтическими по своему характеру сравнениями (огней ночного Стамбула с каменьем драгим; египетских городов и сел с песком морским), в том числе и теми, которые возникли на основе народных поговорок (путешественники всю ночь что рыба на уде пробились; турки стали ни живы ни мертвы; палеевцы что молнии из глаз мелькнули). Речи Лукьянова нельзя отказать в меткой афористичности (все сперва, всякое дело с приступу лихо, а потом обуркается, так и знакомо станет). В «Хождении» часто встречаются характерные для народной речи словосочетания, основанные на тавтологии (мостить мосты; дарами дарить; многое множество; в договоре договорено; в отходы ходят). Писателю, безусловно, свойственно особое, поэтическое видение мира, причем образность, метафоричность его речи основана прежде всего на житейском опыте. Арапы, по словам Лукьянова, осыпали караван паломников что пчелы, а ограбленный ими поп из Царьграда ходил что чорная земля от печали. Он заставляет читателя в ярких, зримых образах представить картину, когда огонь, сошедший с небеси на предел Гроба Господня; поигра, яко солнце к воде блескаяся, – и поверить в реальность чуда.

Иоанн Лукьянов, как показывает анализ стиля его путевых записок, был одним из образованных и начитанных людей своего времени. Он мог творить в витийственной манере «плетения словес» древнерусских книжников и ораторов петровской эпохи, но определяющей для него стала ориентация на живой разговорный язык. Вслед за протопопом Аввакумом он с полным правом мог сказать:

...и аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет... того ради я и не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русскаго... ¹¹⁷

Первые известия об Иоанне Лукьянове и его «Хождении в Святую землю» относятся к 1862 г., когда Леонид (Кавелин) опубликовал по списку библиотеки Оптиной пустыни небольшой отрывок из этого произведения ¹¹⁸. Список, видимо, был дефектный, ибо Леонид не знал имени путешественника, упоминаемого в начале полных списков, и не принадлежал ко второй редакции произведения, где имя автора указано как во вступительной, так и в заключительной частях. В том же году А.М. Лазаревский напечатал в «Черниговском листке» фрагменты из путевых записок некоего старца Леонтия, посвященные Украине ¹¹⁹. Первое полное издание «Хождения» по третьей редакции произведения, где авторство текста приписано московскому священнику Иоанну Лукьянову, осуществил в «Русском архиве» П.И. Бартенев ¹²⁰. В основу публикации был положен список, принадлежавший известному собирателю российских древностей С.А. Соболевскому. Эту рукопись он приобрел для собственной библиотеки в 1853 г. на распродаже имущества какого-то старообрядца в Орле.

Издание текста путевых записок Иоанна Лукьянова вызвало огромный резонанс в ученом мире, откликом на нее послужила серия статей и заметок в научных и популярных журналах, авторы которых пытались обнаружить в архивах и сообщить новые сведения о создателе «Хождения». Однако даже такой крупный специалист в области русской словесности, как П.И. Бартенев был вынужден признать, что о писателе-паломнике и его книге практически ничего неизвестно: «С тех пор как владелец рукописи, так и ее издатель обращались в разное время с запросами об этом путешествии к следующим лицам: А.Ф. Бычкову, А.Х. Востокову, барону М.А. Корфу, А.Н. Муравьеву, новейшему путешественнику в Святую землю статс-секретарю Мансурову, A.C. Норову, М.П. Погодину, В.М. Ундольскому, A.C. Хомякову и другим знатокам отечественной старины, все попытки не только найти другой список путешествия, но хотя бы какое-нибудь известие о нем были напрасны. Из названных лиц одни словесно, другие письменно заявили, что путешествие Лукьянова им совсем неизвестно» ¹²¹.

В 60–70-е годы XIX в. в ряде изданий появились перепечатки отрывков из «Хождения» Иоанна Лукьянова. В 1865 г. в журнале «Духовная беседа» было опубликовано «Описание великия церкви Воскресения Христова священника И. Лукьянова» ¹²², причем издатели скрыли тот факт, что автор произведения был активным деятелем русской старообрядческой церкви петровского времени. В 1868 г. Н. Закревский напечатал отрывки из путевых записок Иоанна Лукьянова, посвященные достопримечательностям Киева ¹²³. Несколько лет спустя Комиссия для разбора древних актов выпустила в свет том материалов, касающихся исторической топографии Киева; среди прочих документов здесь были опубликованы очерки из «Хождения в Святую землю» Иоанна Лукьянова с описанием Киева и его окрестностей ¹²⁴.

Н.И. Субботин, высоко оценивший художественное своеобразие памятника, назвавший его «любопытным и во многих отношениях замечательным сказанием» ¹²⁵, впервые поставил в один ряд публикации произведения старца Леонтия и священника Иоанна Лукьянова. Сравнив издания текста путевых записок в «Русском архиве» и «Калужских епархиальных ведомостях», исследователь пришел к выводу, что это разные списки одного произведения. Он привел описание города Калуги, которого не было в рукописи С.А. Соболевского, и ряд разночтений, обнаруженных в опубликованных списках. Год спустя П.И. Бартенев сообщил, что А.М. Лазаревский при публикации «Хождения» пользовался рукописями из библиотеки A.C. Уварова ¹²⁶.

Необычность судьбы Иоанна Лукьянова, своеобразие стиля его путевых записок не остались без внимания со стороны ученых-славистов. В периодической печати середины 60-х годов XIX столетия появились статьи, посвященные этому писателю. Г. Милорадович обосновал необходимость научного исследования «Хождения в Святую землю» ¹²⁷. И. Нильский в рецензии-обзоре новых работ по истории старообрядчества опубликовал несколько отрывков из путевых записок, где речь шла об особенностях богослужения в греческой церкви, и дал им критическую оценку ¹²⁸. Известный украинский историк и общественный деятель М. Максимович сумел прояснить вопрос о времени путешествия Лукьянова на христианский Восток, отнеся его к 1701–1703 гг. ¹²⁹

В 1895 г. авторитетный ученый в области старообрядческого движения М.И. Лилеев, опираясь на ранее опубликованные документы о расколе в русской церкви ¹³⁰, сделал весьма убедительную попытку отождествления автора «Хождения» Иоанна Лукьянова с ветковским старообрядческим священником старцем Леонтием. Работа исследователя содержит первый и до сих пор наиболее полный свод сведений о И. Лукьянове ¹³¹. Статья М.И. Лилеева вызвала полемику среди ученых. В «Византийском временнике», в разделе, посвященном новым публикациям и научным сообщениям, появилась аннотация работы М.И. Лилеева ¹³². С обстоятельным критическим анализом этого исследования выступил С.Т. Голубев, оспоривший мнение, что Иоанн Лукьянов и старец Леонтий – одно историческое лицо ¹³³.

Оригинальный памятник старообрядческой паломнической литературы начала XVIII в. заинтересовал писателя и историка П.И. Мельникова-Печерского. В «Очерках поповщины» он обосновал причины отправления на православный Восток старообрядческой делегации: «Поповские общины решили послать... к грекам хорошего человека, искусного в церковных уставах, чтобы он изведал, какова в самом деле у греков вера и можно ли от них принять епископа. Выбор пал на старца Леонтия...» ¹³⁴.

Появившаяся в 1908 г. заметка B.C. Иконникова о Лукьянове обобщила сделанное исследователями XIX в. по изучению «Хождения в Святую землю» ¹³⁵. Она носила компилятивный характер и не содержала новых данных о писателе и его произведении. Следующий этап в научном освоении «Хождения» связан с работами Б.М. Данцига, где произведение И. Лукьянова рассматривалось как важный источник сведений по истории, этнографии и географии начала XVIII столетия ¹³⁶. Исследователь привел новые аргументы в пользу датировки путешествия 1701–1703, а не 1710–1711 годами, как это делал П.И. Бартенев. Паломническое хождение русского старообрядца попало в поле зрения зарубежных медиевистов. В 1976 г. профессор Зееманн опубликовал монографию о древнерусской путевой литературе, в которой несколько страниц посвятил произведению Лукьянова ¹³⁷. Начиная с конца 70-х годов XX в., в отечественной науке также растет внимание исследователей к «Хождению» И. Лукьянова; в 1980–1990-е годы появляется цикл статей С.Н. Травникова об исторической основе и художественном своеобразии этого этого памятника ¹³⁸. Книги исследователя, посвященные русской литературе петровского времени ¹³⁹, включают произведение московского священника в контекст путевых записок конца XVII – первой трети XVIII столетия, рассматривая его в одном ряду с современными Иоанну Лукьянову паломническими «хождениями» (Макария и Сильвестра, Андрея Игнатьева, Ипполита Вишенского, Варлаама Леницкого и др.) и светскими «путешествиями» (П. Толстого, Б. Шереметева, А. Матвеева, Б. Куракина и др.).

В настоящее время интерес ученых к «Хождению» Иоанна Лукьянова сосредоточен прежде всего на текстологической работе по выявлению и анализу списков и редакций произведения, без чего невозможны научная публикация памятника и его изучение специалистами разных областей знаний: историками и этнографами, литературоведами и лингвистами, философами и теологами, географами и культурологами. Возросло внимание исследователей и к собственно художественной стороне произведения, к его самобытному стилю. Об этом свидетельствует этапная в истории изучения памятника работа Н.В. Понырко, где «Хождение» Лукьянова рассматривается на фоне старообрядческой литературы, развивающей традиции школы протопопа Аввакума. В статье исследователя указаны 13 списков произведения и приведены краткие палеографические данные о них ¹⁴⁰:

1. ГПБ (РНБ). F. IV. 319. XVIII в. (последняя четверть), 1°, 76 л., полуустав (список из собрания С.А. Соболевского);

2. ГПБ (РНБ). Q. IV. 410, XVIII в. (третья четверть), 4°, 272 л., полуустав;

3. ГПБ (РНБ), собр. Погодина, No 1543. XVIII в. (третья четверть), 4°, 255 л., скоропись;

4. ГПБ (РНБ), собр. Погодина, No1542. XVIII в. (вторая половина), 4°, 220 л., скоропись;

5. ИРЛИ, Древлехранилище, колл. Перетца, No 532. 1806 г., 4°, 93 л., скоропись;

6. ИРЛИ, Древлехранилище, колл. Смирнова, No 6. 1801–1806 гг., 4°, л. 121–130 об., полуустав;

7. ГИМ, собр. Уварова, No 1757. 1734 г., 4°, 150 л., скоропись;

8. ГИМ, собр. Уварова, No 1758. XIX в. (начало), 4°, 175 л., скоропись;

9. ГИМ, собр. Уварова, No 1759. XIX в., 4°, 165 л., скоропись;

10. Рукопись Черниговской духовной семинарии No 150. XVIII в. (конец), 4°, л. 226–342 ¹⁴¹;

11. ГАКО (ГАТО), No 216 (1468). XVIII в. (вторая половина), 4°, 277 л., полуустав ¹⁴²;

12. ГАКО (ГАТО), No 217 (448). 1762 г., 4°, 121 л., скоропись;

13. ГИМ, собр. Щукина, No 245. XVIII в. (конец), 4°, 166 л., скоропись.

По мнению Н.В. Понырко, все списки «Хождения» условно можно разделить на три варианта, отличающихся только началом при наличии мелких разночтений в основной части произведения. Первый вариант, согласно классификации исследователя, представлен списком из рукописного собрания С.А. Соболевского. В нем произведение не имеет заглавия, начинается с проезжей грамоты, выданной московскому священнику Иоанну Лукьянову; за традиционным авторским вступлением следует повествование о паломничестве, начиная с Калуги. Второй вариант, самый распространенный (11 списков), имеет заглавие, где автором «Хождения» назван старец Леонтий, в нем нет вступления и проезжей грамоты, начальный пункт паломничества – Москва. Третий вариант известен по одному списку – рукопись ГПБ (РНБ). Q. IV. 410. В отличие от второго варианта, перед заглавием содержится авторское вступление с заменой имени Иоанн на Леонтий.

В результате усилий нескольких поколений ученых «Хождение в Святую землю» Иоанна Лукьянова было не только введено в научный оборот ¹⁴³, но и стало предметом изучения в высшей школе ¹⁴⁴, однако современное литературоведение не располагает ни научным изданием памятника, ни его комплексным монографическим исследованием.

Выявленные к настоящему времени списки «Хождения» Иоанна Лукьянова можно разделить на три редакционных вида, исходя из содержательных и структурных компонентов текста произведения. В описании редакций и списков выдержан хронологический принцип; рукописи, которые ранее не были учтены исследователями, выделены «звездочкой».

ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ «ХОЖДЕНИЯ»

Первая редакция, созданная не ранее 1703 г., когда паломник возвратился в Россию, и не позднее 1734 г., которым датируется ранний из известных списков памятника, представлена следующими рукописями:

1. ГИМ. Собр. A.C. Уварова No 261 (1757). Рукопись 1734 г. (см. писцовую запись на л. 147 об.; водяной знак Красносельской фабрики в Санкт-Петербургской губернии – «Мельница Красносельская» – типа Тромонин, No 740 – 1733 г.; Клепиков, I, No 353 – 1727–1728 и 1732–1737 гг.); 4° (20, 5 х 15, 2); 151 л. (150 † I непронумерованный лист в конце рукописи; л. 148 утрачен, обрезан у корешка); небрежная скоропись с вкраплениями других почерков. В рукописи пронумеровано 150 л., текст занимает л. 1–147 об. Нумерация (полистовая, арабскими цифрами) сделана чернилами в верхнем правом углу листа. Поля очерчены чернилами с обеих сторон, тонкие вертикальные линии идут от верхнего до нижнего края листа. Заголовки выделяются в отдельные строки, писаны теми же чернилами, что и весь текст (см. л. 1, 59–59 об.). Переплет (поздний) – плотный картон зеленого цвета; корешок с тиснением, в тиснении позолота.

На л. 147 об., ниже последних строк текста «Хождения», расположена писцовая запись: «Писал сию тетрад новгородец, купецкой человек Дмитрей Тимофеев сын Никитин»; тем же почерком на л. 150 об. записано: «В сей тетрати листов 150. А писана сего 1734 году сентября 29 числа». В нижней части л. 147 об. сохранилась читательская запись: «Сию историю приятно читал Мина Алексеев сын Фуфаев 1763 году». На последнем листе рукописи, где нет нумерации, сделана поздняя запись: «148 листов». На корешке переплета вытиснено золотом: «261», «Путешествие старца Леонтия», вензель графа A.C. Уварова «АУ». На внутренней стороне верхней обложки – экслибрис библиотеки A.C. Уварова с вписанным от руки черными чернилами шифром рукописи – «261».

Сведения о списке «Хождения» содержатся в книге Леонида (Кавелина) «Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания графа А.С.Уварова», где указано, что «настоящий список есть старейший из всех до ныне известных» ¹⁴⁵.

*2. РГБ. Собр. Рогожского кладбища (Ф. 247) No 460. Рукопись середины XVIII в. (водяной знак русской фабрики Маслова – Клепиков, I, No 517 – ^175.; типа Клепиков, II, No 681 – 1744 г., No 682 – 1752 г.; типа Тромонин, No 724 – 1754 г.); 4° (20,5 х 16,0); 159 л. (I † 158), л. 158 об. – чистый; скоропись двух почерков (I – л. 1–18, 35–42 об., 47–158; II – л. 18–35, 42 об. – 47). Текст занимает л. 1–158; на л. 1–3 заключен в рамку, выполненную чернилами, а с л. 4 и до конца рукописи с обеих сторон очерчен тонкими вертикальными линиями, идущими от верхнего до нижнего края листа. Нумерация (полистовая, арабскими цифрами) дана в верхнем правом углу до л. 131 чернилами, с л. 132 карандашом. Чернилами ошибочно обозначены номера л. 140, 150, 157, карандашом исправлены на 141, 151, 158. Киноварные заголовки и инициалы отсутствуют. Заглавия выделены в отдельные строки тем же почерком (только более крупным) и теми же чернилами, которыми написан весь текст (см. л. 1, 34 об., 49 об., 60 об.–61, 67, 73, 108, 121, 130 об.). Переплет – склеенная бумага, обтянутая тисненой кожей; сохранились следы двух застежек, ныне утерянных.

По листам 17 об.–85 идет владельческая запись: «Сия книга сантъпетербурскаго купца Козмы Кузмина Каняева. 1795 года июна 9 числа». На обороте верхней крышки карандашная запись: «Из книг Дмитрея Болотова» ¹⁴⁶ (той же рукой карандашом сделана запись на л. I: «старца Леонтия»), сохранились прежние номера рукописи «49», «42» и цена (?) – «3»; на л. 1 – «No 44»; на обороте нижней крышки карандашная запись «42» и ряд цифр в форме каких-то вычислений, выполненных чернилами. На корешке переплета в верхней части находится бумажная наклейка с шифром рукописи «460», в нижней части – бумажная наклейка «247 Рогожское кладб.». На л. I расположена библиографическая справка о «Хождении» – запись мелким почерком по середине листа, выполненная чернилами: «в каталог(е?) печат-ном (слово вписано над строкой) рукописей Сахарова библиотеки на странице 24 No 119 (значит ?) путешествие старца Леонтия ко святым местам 1700 года в 4 долю листа новым пис(ь)мом».

Сведения о рукописи содержатся в машинописной описи собрания Рогожского кладбища ¹⁴⁷. Кроме этого, существует черновое рукописное описание – «Каталог библиотеки Рогожской старообрядческой общины, составленный по поручению Государственного Румянцевского музея библиотекарем Е.И. Усовым». Созданный в начале 20-х годов XX в. «Каталог» не был опубликован (см. РГБ, дело ф. No 247). Е.И. Усов привел следующие сведения о рукописи с текстом «Хождения»: «Путешествие старца Леонтия во Иеросалим. Скоропись XVIII в., в 4 долю, 157 листов». Описание завершает условное обозначение – «Р». Так Е.И. Усов отмечал, откуда рукопись поступила. В указателе «Рукописные собрания Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина» сообщается, что «рукописи, как правило, поступали на кладбище в виде пожертвований старообрядцев», причем «довольно большая группа рукописных книг связывается с купеческой фамилией Рахмановых. В Рогожскую библиотеку в начале XX в. поступило около 240 рукописей из рахмановской коллекции, древнейшие из которых датировались кон. XIV – нач. XV в., а самые поздние – XIX в.» ¹⁴⁸.

Хотя в сноске 9 на с. 41 указано, что рукописи рахмановского собрания Усовым помечались «Рахм», в «Каталоге» не обнаружены подобные условные сокращения, а только «Р» и «Рог». Таким образом, можно предположить, что данная рукопись входила в состав рахмановской коллекции, поступившей на Рогожское кладбище в начале XX в.

В пользу этой гипотезы свидетельствует тот факт, что данной рукописи в собрании Рогожского кладбища до 1890–1891 гг. не было, ибо о ней нет сведений в книге И.В. Власова «Описание славяно-русских рукописей и книг церковной печати с прибавлением каталога греческих книг собрания старообрядческого Рогожского кладбища» (M., 1890) ¹⁴⁹. Рукопись с текстом «Хождения в Святую землю» не указана и в «Прибавлении» к «Описанию», выполненному И.В. Власовым в 1891 г.

Известно, что Е.И. Усов заведовал библиотекой Рогожского кладбища с 1913 г., тогда же он начал составлять «Каталог», работу над которым продолжал и в 1920 г., когда после национализации библиотеки был назначен заведующим Рогожским библиотечным филиалом Румянцевского музея. «Каталог» был завершен в начале 1920-х годов; 7–9 мая 1924 г. собрание поступило в ГБЛ, кроме рукописей, которые к моменту национализации библиотеки Рогожского кладбища находились в храмах и в Старообрядческом институте и которые в «Каталоге» Усова не значатся. Следовательно, интересующая нас рукопись попала в библиотеку Рогожского кладбища после 1891 г., но не позднее 1924 г. Скорее всего, она поступила в Рогожское собрание в начале XX в. из коллекции купца Рахманова.

3. ГАТО, ф. 1409 (коллекция рукописных книг) No 1468. Рукопись середины XVIII в. (водяной знак: «Pro Patria» с литерами « [Г]УБР» и «ФСМП» – типа Клепиков, II, NoNo 219–220 – 1752 г.); 4° (20,0 х 16,0); 285 л. (VII † 275 л. † III; л. 25 и 95 об. – чистые); полуустав. Начальные листы рукописи утрачены. Нач.: виши, спаси ево Господь, то бы нам пути не найти ко граду, нужно сильно... На л. 105, 117, 127 об., 222 заглавия писаны киноварью. Переплет – доски в коже с серебряным тиснением и остатками застежек, корешок лопнул.

Сохранилась владельческая запись: «Сия книжица города Торжка мещанина Степана Мичурова с сыном» (л. 275 об.) и номера рукописи: «1468» (на верхней крышке переплета синими чернилами, на л. I красным карандашом); «1235» (на обороте верхней крышки синим карандашом); «1353» (на форзаце синим карандашом, исправлен красным карандашом на «1468»).

4. РНБ. Собр. М.П. Погодина (Ф. 588) No 1543. Рукопись середины XVIII в. (см. пометы 1748–1758 гг.; водяные знаки: гербовый щит под короной с вензелем и литерами «masalova», малая контрамарка «я» – типа Клепиков, I, No 517–175... г.; типа Участкина No 625 – 1768 г., No 626 – 1775 г.); 4° (18,5 х 16,5); 255 л.; скоропись. Текст очерчен с обеих сторон полями (вертикальные линии идут от верхнего до нижнего края листа на расстоянии около 3 см от внешнего края, от внутреннего – около 2 см). Рукопись имеет нумерацию трех видов, выполненную разными почерками. На верхних полях сохранилась ранняя нумерация, частичная и неточная; судя по ней, в рукописи недостает первого листа. По нижнему полю (в правом углу) идет цифровая нумерация через 10 листов, выполненная чернилами; также через 10 листов проходит карандашная нумерация, соответствующая нижнему цифровому ряду. Заглавия выделены более крупной скорописью. Переплет – толстый картон, обтянутый кожей, с внутренней стороны обклеен бумагой, ныне сильно загрязненной. На верхней обложке кожа повреждена.

В рукописи имеются записи, в том числе 40–50-х годов XVIII в.: «сия» (л. 1), «книга» (л. 2), «1755 году» (л. 218), «Сея книга, глаголемая ... путник ... купца Ивана Логинова (?)» (на внутренней стороне верхней обложки), «1756 год», «1753 году августа 1 дня», «1758 год», «Дмитрей Филатов (?)», «1748 год» (на внутренней стороне нижней обложки). Сохранились карандашные записи со старыми номерами рукописи: «инв. 1548» (л. 1); «896» (на внутренней стороне верхней обложки) – и запись библиотекаря И. Бычкова о том, что в рукописи 255 листов (л. 255 об.). В верхней части корешка книги имеется наклейка из красного сафьяна с вытесненной золотом надписью: «Из древлехранилища Погодина», ниже помещена наклейка из белой бумаги с шифром рукописи «1543».

Сведения об этой рукописной книге приводятся А. Бычковым в «Отчете Императорской Публичной библиотеки за 1852 г.» Сообщается, что рукопись поступила в составе Погодинского собрания в 1852 г. под названием «Путешествие в Палестину старца Леонтия» и что произведение «из начала XVIII в.» никогда не публиковалось ¹⁵⁰.

5. ГАТО, ф. 1409 (коллекция рукописных книг) No 448. Рукопись 1762 г. (см. запись на л. 1: «Сия книга тверскаго купца W. В. С. S. Списана с подлинной книги у ржевскаго купца Ивана Васильева Меньшего Чупятова 1762 года. Списана разными руками в Санктпетербурге»); 4° (22,5 х 18,0); 121 л., недостает л. 5 и конца рукописи; скоропись нескольких почерков (ср.: I – л. 1–5 об., II – л. 6–24 об., III – л. 24 об.–27, IV – л. 27–28, 28 об.; V – л. 28). В рукописи поверх текста и на полях есть правка другими чернилами. Переплет – картон в коже с тиснением.

На л. 1 сохранились другие владельческие записи, кроме той, что сделал тверской купец Василий Сафонов (W. В. С. S.): «Сию книгу получил тверской купец Семен Арефьев в Твери от дяди своего тферскаго ж купца Василия Сафонова 172[?], в презент любя пожаловал. Верно»; «Тверскаго купца». На обороте нижней крышки читается запись: «Генерал-аншеф, сенатор и ея Императорского величества действительной камергер, генерал-адьютант и лейб-гвардии Преображенскова полку подполковник и обоих российских орденов кавалер Александр Борисович Бутурлин» (ум. 1767). На обложке рукописи – наклейки с номерами шифров: «448», «Тв. м. No 4554» (и на л. 1), «Спер. 29»; на обороте верхней крышки – «1764».

*6. ГИМ. Музейское собр. No 437. Хождение в Иерусалим старца Леонтия (Ивана Лукьянова), с дополнениями. Рукопись третьей четверти XVIII в. (водяные знаки: «Pro Patria» без льва с литерами «АГ», «AG» вензель – типа Клепиков, I, No 20 – 1762–1763 гг.; Клепиков, И, No 19 – 1761 г., No 20 – 1766 г.); 4° (20,0 х 16,5); 118 л. (II † 116), л. 111–111 об., 113–113 об. – чистые; скоропись. Утрачен лист между л. 110 и 111; список «Хождения» дефектный, нет конца, текст обрывается словами: «...и тако мы молитвами их, преподобных отец, дошли до града Киева и достигли святую обитель преподобных отец Антония и Феодосия, и тако поклонившеся, изыдохом». Листы рукописи с обеих сторон имеют поля: тонкие вертикальные линии, выполненные чернилами, идут от верхнего до нижнего края. Два листа в начале рукописи пронумерованы римскими цифрами, далее 116 л. – арабскими цифрами; нумерация (полистная) сделана чернилами в верхнем правом углу. Заголовки выделяются в отдельные строки тем же почерком и теми же чернилами, которыми написан весь текст (см. л. 1, 112, 114). Переплет XVIII в. – картон в коже.

В рукописи сохранились владельческие и читательские пометы начала XIX в.: «Клима Климова Арлова господина купца ржевского» (л. I); «Сию книгу читал и подписал Савва Никитин сын Чураков» (л. II); «1801-го году сию книгу читал и подписал Савва Никитин сын Чураков» (л. 115 об.); «Читал Трифон Долгополов» и тем же почерком «1801» (л. 112 об.). На очень загрязненном обороте нижней обложки – затертая запись, сделанная чернилами, где упоминается 1810 г. На корешке переплета бумажная наклейка белого цвета с вписанным от руки чернилами номером «437». На внутренней стороне верхней обложки карандашом поставлен шифр рукописи – «Муз 437». Ниже чернилами сделана помета, касающаяся датировки путешествия Иоанна Лукьянова: «7210–5508 = 1702».

Кроме списка «Хождения», рукопись содержит постраничный указатель под заголовком «Описание, что в сей истории есть чуднаго» (л. 112–112 об.), на л. 114 – выписки из «Кирилловой книги» (M, 1644) ¹⁵¹.

*7. ГИМ. Музейское собр. M 2570. Рукопись третьей четверти XVIII в. (водяные знаки: «Pro Patria» без льва с литерами «АГ», «AG» вензель – типа Клепиков, I, No 20 – 1762–1763 гг., Клепиков, II, No 19 – 1761 г., No 20 1766 г.); 4° (21,5 х 16,5); 241 л. (I † 238 † II), лист в начале рукописи и два в конце не пронумерованы, два последних листа в рукописи и л. 142–143 об. – чистые (на л. 141 об. текст заканчивается словами: Да и много-де от них смуты было у паши со арапами. Когда с нашею; на л. 144 текст начинается словами: тогда все говорят на арап вину...); четкий полуустав. Нумерация арабскими цифрами дана в верхнем правом углу синими (ранняя, десятичная) и фиолетовыми (поздняя, полистовая) чернилами. Фиолетовыми чернилами исправлены ошибки в более ранней нумерации: л. 220, 230, 237 на 221, 231, 238. Киноварные инициалы и заголовки имеются на л. 1, 49 об., 71 об., 86 об., 96, 105, 164, 184 об., 201. Переплет – доски, обтянутые кожей с тиснением; кожаный корешок переплета поврежден и надорван в нижней части; сохранилась одна металлическая застежка на кожаном ремешке, вторая утрачена; переплетные листы повреждены жучком, верхний надорван.

На корешке переплета – книжная наклейка из бумаги белого цвета со вписанным от руки чернилами номером рукописи «2570». На обороте верхней крышки сохранились записи: карандашом – «Муз 2570» и чернилами – «15 р.». На непронумерованном л. I в верхнем правом углу записано: «40815 / 1902 г.», на обороте листа: чернилами – «х 41» и карандашом – «149 / 1 р.». К оборотной стороне верхней крышки переплета прикреплен листок с кратким описанием рукописи: «Инв. 40815. Муз 2570. Хождение старца Леонтия в Иерусалим. XVIII в. Полууст. русск. 4°. лл. 237».

Текст «Хождения» имеет необычное для списков этой редакции окончание: «И поидохом ис Киева и достигохом царствующаго града Москвы молитвами московских чудотворцев. Славу, и честь, и поклоняние за вся славимому Богу приносим во веки. Аминь».

8. ГИМ. Собр. П.И. Щукина No 245. Рукопись третьей четверти XVIII в. (водяные знаки Ярославской мануфактуры Саввы Яковлева – типа Клепиков, I, No 771 – 1765 г., No 766 – 1764 и 1774 гг.); 4° (21, 5 х 16, 5); 169 л. (166 † III непронумерованных листа в конце рукописи с владельческими и читательскими пометами); скоропись. Нумерация листов арабскими цифрами дается чернилами в верхнем правом углу. При нумерации допущены пропуски между л. 3 и 4, 26 и 27. Поля в рукописи очерчены с двух сторон чернилами, тонкие вертикальные линии идут от верхнего до нижнего края листа. Киноварных заглавий и инициалов нет. Заголовки выделяются в отдельные строки, писаны теми же чернилами, что и весь текст (см. л. 1, 32 об., 47 об., 57, 63, 69, 112, 126 об., 136 об.). Переплет – деревянные доски, обтянутые кожей. Листы рукописи имеют красный обрез.

В конце рукописи на непронумерованных листах имеются владельческие и читательские пометы. На обороте первого листа – запись, сделанная чернилами, но зачеркнутая и частично смазанная, поэтому при ее чтении возникают трудности: «Читал сию книгу и не нашел в ней ничего хорошаго, нет ни складу, ни ладу, ни (правописания, ни произношения ?)... ни хороших выражений... ни приятнаго слогу. Что ето за книга? Кто будет ее читать, тот... будет от скуки умирать. А. (П...?)». Ниже на этом же листе другим почерком сделана запись (чернила выцвели): «Сия книга (Николая Матвеича?) Мельникова»; такая же владельческая запись находится на обороте третьего непронумерованного листа. На корешке переплета имеются две наклейки из белой бумаги: «Щу 245», «245. Хождение старца Леонтия конца XVIII века». На внутренней стороне верхней обложки сохранился книжный знак из белой бумаги: «из собрания П.И. Щукина» со вписанным от руки шифром рукописи: «No 245» ¹⁵².

9. РНБ. Собр. М.П. Погодина (Ф. 588) No 1542. «Странствование по святым местам монаха... [уроженца Калужскаго] в начале XVIII-го века, им самим описанное». Рукопись второй половины XVIII в. (водяной знак: герб Амстердама – типа Черчилль, NoNo 3, 24, 27, 35, 37, 41, 43, 48, 50, 51, 57, 58, 64 – 1654–1796 гг.; по палеографическим признакам рукопись может быть отнесена ко второй половине XVIII в.); 4° (19,0 х 15,0); 220 л. (л. 1 с заглавием – поздний, л. 220 об. – чистый); скоропись. Первый лист рукописи утрачен, нач.: «и тут мы переначевали, и заутра рано встали и пошли в путь свой. И отидохом 25 верст, и стали в вотчине Новодевичья монастыря...».

Нумерация листов рукописи двойная: 1) по л. 2–220 – цифровая, л. 70 и 71 идут после л. 79 (перепутаны при переплете); 2) по нижнему полю – карандашная, через 10 листов, начиная с л. 1. Заглавия выделены более крупной скорописью. На л. 21 об. и 74 – рисунки, изображающие руку с указующим перстом, в первом случае он направлен на строку «знамением и сложением перст» (описание мощей Ильи Муромца), во втором – на слова «не как русаки» (рассказ о греческой трапезе). Переплет рукописи поздний, сделан из толстого картона, корешок обтянут кожей, в тиснении позолота.

В верхней части корешка сохранилась наклейка из красного сафьяна с вытесненной золотом надписью: «Из древлехранилища Погодина», ниже вытеснено золотом: «Хождение во Иерусалим», еще ниже – наклейка из белой бумаги с шифром рукописи «1542». На внутренней стороне верхней обложки – наклейка из белой бумаги с надписью типографской печати: «П.М. Строев No 215» (цифра вписана от руки карандашом). На внутренней стороне нижней обложки – запись: «В сей рукописи нумероваться листов двести двадцать (220). Библиотекарь Хр. Лопарев. 27 февраля 1913».

Сведения об этой рукописи А. Бычков поместил в «Отчете Императорской Публичной библиотеки за 1852 г.». Он сообщал, что книга, содержащая анонимное сочинение, вместе с рукописью No 1543 поступила в библиотеку в 1852 г. в составе Погодинского собрания под названием «Путешествие в Иерусалим неизвестнаго монаха, калужскаго уроженца, им самим описанное», – «оба из начала XVIII в.» и «до сих пор не были напечатаны» ¹⁵³. Известно, что в 1842 г. П.М. Строев продал свои рукописи М.П. Погодину ¹⁵⁴, в их число входила и эта книга.

10. Собр. Черниговской духовной семинарии No 150. Рукопись конца XVIII в.; 4°; л. 226–342. Сведения об этом списке «Хождения» приводятся в книге М.И. Лилеева «Описание рукописей, хранящихся в библиотеке Черниговской духовной семинарии» ¹⁵⁵. Собрание рукописных книг Черниговской духовной семинарии, по данным А.И. Рогова, «по всей вероятности, погибло во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», в Государственном архиве Черниговской области его нет ¹⁵⁶.

11. ИРЛИ. Древлехранилище. Колл. В.Н. Перетца. No 532. «Путишественник в Царьград и во Иерусалим и оттоль обратно в Россию посланнаго Леонтия старца из Москвы». Рукопись 1801 г. (см. писцовую запись на обложке: «Путешественник в Царьград и во Иерусалим и в протчи места, списанное 1801 году Матвеем Храмцевским»; водяные знаки: «ДОФЕ», «1800» – типа Клепиков, I, No 230); 4° (21,0 х 17,0); 93 л. (л. 1 об., 93 об. – чистые); скоропись. Инициалы выделены чернилами, заглавия писаны крупной скорописью. Книга состоит из 6 тетрадей, вверху и внизу соединенных между собой нитками; в каждой тетради по 16 листов, в последней – 14. Рукопись не имеет переплета. Первый лист представляет собой обложку книги из той же бумаги, что и вся рукопись, он сильно загрязнен, не пронумерован и при нумерации не учтен. Нумерация листов рукописи цифровая, выполнена карандашом в правом углу верхнего поля.

На обложке в левом верхнем углу сохранился книжный знак «Библиотека П.Ф. Симеона. Отд. II, No 300» и карандашные записи: «В.Н. Перетц. 1927. XI. 10», «Путешествие в Иерусалим, рук. к. XVIII в.» (датировка ошибочна). Внизу, на месте отсутствующего переплета, – разорванная наклейка с шифром рукописи «Q. No 272». В левом верхнем углу л. 2 находится печать «Институт литературы им. М. Горького при ЦИК СССР».

Указание на рукопись содержится в издании В.И. Малышева «Древнерусские рукописи Пушкинского Дома (Обзор фондов)» (М.; Л., 1965). Судя по экслибрису, книга принадлежала П.Ф. Симеону, в 1927 г. была приобретена В.Н. Перетцем. В конце 30-х годов XX в. вместе с другими рукописями В.Н. Перетца поступила в Институт мировой литературы им. А.М. Горького от его вдовы В.П. Адриановой-Перетц. В 1951 г. собрание В.Н. Перетца по решению Президиума АН СССР в полном составе было передано в Институт русской литературы (Пушкинский Дом).

12. ИРЛИ. Древлехранилище. Коля. И.А. Смирнова. Р. IV. Оп. 20. No 6. «Цветник» начала XIX в. (водяные знаки: вензель «ПЩ» в овальном щите под короной, ниже на ленте литеры «МУБФ» и «1801» – Клепиков, II, No 617; герб Ярославской губернии и литеры «ЯМВСЯ» и «1801» – Клепиков, I, No751; герб Ярославской губернии и литеры «ЯМПЯ» и «1806» – Клепиков, I, No 755; и др.); 4° (21, 5 х 16, 5); 308 л.; полуустав. Нумерация трех типов: л. 1–308 – цифровая полистная (карандашом в правом верхнем углу листа); л. 3–308 – буквенная полистная (чернилами в нижнем правом углу листа); буквенная нумерация тетрадей (с л. 3 через 4 листа). Заглавия и инициалы писаны киноварью. Переплет – доски в коже с тиснением, обе медные застежки утрачены.

На л. 1–2 об., 307 об.–308 об. многочисленные пробы пера, рисунок храма с тремя куполами и владельческие записи, сделанные разными почерками, в том числе: «Сия книга добренскаго мещенина Тихона Головлева» (л. 1); «Сия книга, нарицаемая Цветник, добрянскаго мещянина Петра Тихонова, сына Головлева» (л. 2); «Милостивый мой государь батюшка Григорий Михеичь, госадарь батушка Иван Филипичь» (л. 308 об.); «должны мы Ивану Чикину по щету 18 р. 72 ко.» (на внутренней стороне нижней крышки). На форзаце сохранились старые номера рукописи: «Смирнова No 6»; «2910/RK»; «Пост. 1954 г. No 224».

В состав старообрядческого рукописного сборника входят жития Андрея Юродивого, протопопа Аввакума и инока Епифания, «Книга дьякона Феодора об исповедании правой веры», повести из «Великого зерцала», Иерусалимского и Скитского патериков, слова и поучения Василия Великого и Иоанна Златоуста, Проскинитарий Арсения Суханова и другие произведения.

Отрывок из «Хождения в Святую землю» читается на л. 121–130 об. Название, выделенное киноварью, – Ис похожения Леонтия старца во Иерусалим лета 7211. Разногласие греков з древним святых отец преданием восточныя церкве. Нач.: Греки в крещении обливаются, а не погружают. Крестов на себе не носят... На боковом поле л. 126 – рисунок руки с указующим перстом на уровне строк: Греки говарили Леонтию: «Так-де писано, что Царьграду у турка взяту быть от московскаго царя». На л. 127 киноварью выделено заглавие «Хождение было Леонтиево лета 7210»; далее следует: Леонтий поехал ис Киева в Лятскую землю фев. в 3 день. В Хвастово пришол февраля в 5 день. Из Хвастово поехал в Немеров в 6 день и приехал февраля 11... Фрагмент завершается рассказом о бесноватом «черном попе», которого Леонтий встретил в метохии Иерусалимском в пути во Ивопии. Кон.: И таковым ограждением бес в той нощи изыде из него и в память пришол и велел нам над собою четыри Евангелиста прочести, и мы прочитали, – и тако исцелел (л. 130 об.).

Рукопись поступила в Древлехранилище ИРЛИ в 1954 г., о чем свидетельствует карандашная запись на внутренней стороне верхней обложки, а также указания в статье В.И. Малышева «Сочинения протопопа Аввакума в собрании ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР» ¹⁵⁷. Сборник входил в состав коллекции рукописных книг И.А. Смирнова. Коллекция состояла из 17 рукописей старообрядческого содержания начала XVIII – конца XIX в., приобретенных отцом И.А. Смирнова до революции. В 1919 г. собрание рукописей и большая библиотека по старообрядчеству, насчитывавшая свыше 2000 томов, перешли к сыну коллекционера, а после гибели А.И. Смирнова в 1944 г. – к его жене В.Н. Смирновой. В 1954–1956 гг. рукописи были приобретены ИРЛИ у А.И. Юдиной, родственницы В.Н. Смирновой. Из путеводителя по Древлехранилищу ИРЛИ В.И. Малышева известно, что «Смирнов Иван Алексеевич родился в 1889 г. в Петербурге в семье старообрядца-беспоповца (федосеевца), впоследствии попечителя Волковского старообрядческого кладбища А.И. Смирнова. Имел 50 старообрядческих рукописей, которые приобрел в 1903–1915 гг. в Петербурге, главным образом через книготорговца Т. Большакова» ¹⁵⁸.

Палеографическое описание рукописи и постатейную роспись сборника содержит машинописная опись коллекции И.А. Смирнова, составленная A.C. Деминым (с. 5–10). Краткая характеристика рукописи была приведена в работе В.И. Малышева о сочинениях протопопа Аввакума в собрании Пушкинского Дома ¹⁵⁹. На рукопись неоднократно ссылались исследователи старообрядческой литературы, например, Н.С. Демкова, Н.Ф. Дробленкова, B.C. Румянцева ¹⁶⁰.

13. ГИМ. Собр. A.C. Уварова No 191 (1758). «Путешествие ко святым местам старца Леонтия в 1700 году». Рукопись первой четверти XIX в. (водяные знаки: лев со скипетром под короной в картуше и литеры «Ф. Мещанинова 1818» – типа Участкина No 584 – 1818 г.); 4° (21,5 х 17,0); 178 л. (I † 175 † II); текст расположен на л. 2–175 об. В рукописи нумерация двух видов: 1) 175 л. пронумеровано арабскими цифрами (нумерация полистовая, цифры проставлены чернилами в верхнем правом углу); 2) с л. 2 по л. 151 идет буквенная нумерация (с «а» по «рн» в середине нижнего поля). Два листа в конце рукописи пронумерованы римскими цифрами (карандашом в верхнем правом углу). На л. 2 имеется заставка растительного орнамента, а также выполненные киноварью заглавие произведения и инициал. Переплет – доски, обтянутые кожей светло-коричневого цвета с тиснением (в тиснении орнамент растительных форм, позолота), с двумя металлическими застежками. Листы рукописи имеют красный обрез с фрагментарным тиснением.

На корешке переплета зеленого цвета золотом вытиснено: «191», «Путешествие старца Леонтия» и вензель графа A.C. Уварова «АУ». На внутренней стороне верхней обложки – экслибрис библиотеки графа Уварова со вписанным от руки чернилами шифром рукописи: «191». На обороте первого непронумерованного листа в начале рукописи сохранился ее старый номер – «No 84». На л. 1, ниже названия произведения, сделана запись цензором в связи с готовившимся изданием списка: «Печатать позволяется. С тем, чтобы по отпечатании представлено было в цензурный комитет узаконенное число экземпляров. С. Петербург, июня 16 дня 1841 года. Цензор (И. Кирсанов?)». Подпись цензора идет по полям всех листов рукописи, его же запись читается на л. 175 об. после текста произведения: «Позволяется. Цензор (Кирсанов?). 15 июня 1841». На л. 1 об. – запись к предполагавшейся публикации списка неизвестного издателя: «Старец Леонтий, родом калужанин, начал путешествие свое из Москвы в 1700 году. Кто он такой? Я не мог отыскать известий. Для издания текста его путевых записок был принят список, доставшийся мне из библиотеки Лаптева, писанный новым письмом. Почитаю необходимым сказать здесь, что из путевых записок его я выпустил все разсуждения о догматах веры и мнения его (о) церковных восточных обрядах. Все, что выпущено мною, ни мало не входит в состав моего издания. Из его записок помещены очерки исторические, топографические и этнографические, сообразные плану моего издания. Все прочее, выпущенное мною, представляю для издания другим, если это будет нужно». В тексте рукописи имеются карандашные пометы и правка, касающаяся в основном орфографии, пунктуации и стиля; отдельные фрагменты текста зачеркнуты черным и красным карандашами. Эти исправления, видимо, были сделаны тем, кто готовил список «Хождения» к публикации. На л. I запись об объеме рукописи – «175 листов», сделанная тем же почерком, что и аналогичная запись в рукописи ГИМ. Собр. A.C. Уварова No 261 (1757). На л. II находится неразборчивая запись: «Г-на графа Толстаго... хождение во Еросалим (троицкого ?)...». На л. II об. мелким почерком сделаны карандашные пометы о датировке путешествия Иоанна Лукьянова, упомянуты 1700 и 1703 гг.; под почти стершимися записями можно разобрать подпись «А. Л-» (арх. Леонид).

В «Систематическом описании славяно-российских рукописей собрания графа A.C. Уварова» Леонид (Кавелин) выдвинул предположение, что, судя по почерку, издание памятника готовил И.П. Сахаров. Кроме этого, уточняется время хождения – 1701 г., приводятся новые данные об авторе – «видно, что он до монашества был московским священником, по реклу: Лукьянов», а его рассуждения по поводу обрядов восточной церкви «весьма напоминают известное «Прение» Арсения Суханова». Леонид указывал, что рукопись была «одобрена к печатанию июня 16 дня 1841 года», но почему-то осталась неопубликованной. В ней, как «и в рукописи, изданной в «Русском Архиве», есть тоже пропуски», поэтому «оригинал, с коего сделано это издание, нельзя назвать исправным» ¹⁶¹.

14. ГИМ. Собр. A.C. Уварова No 13 (1759). «Путешествие в Иерусалим старца Леонтия, в 1700 г.» Рукопись XIX в.; 4° (21,0 х 16,5); 170 л. (II † 167 † I), два листа в начале рукописи и лист в конце не пронумерованы; скоропись, по определению Леонида, «новейшаго письма». Текст занимает л. 1–165 об., ограничен с обеих сторон полями, тонкими вертикальными линиями от верхнего до нижнего края листа, выполненными чернилами. В рукописи нумерация цифровая, полистовая, проставлена чернилами в верхнем правом углу. Киноварные заголовки и инициалы отсутствуют. Заголовки выделяются в отдельные строки, писаны теми же чернилами и тем же почерком, что и весь текст (см. л. 1, 43 об., 53 об., 59, 63 об., 109 об., 136). Переплет картонный с кожаными уголками и корешком; на корешке переплета в тиснении растительный орнамент с позолотой.

На корешке переплета – запись «13»; на внутренней стороне верхней обложки – экслибрис библиотеки A.C. Уварова с вписанным от руки чернилами шифром рукописи – «13». На л. 165 об., ниже последних строк текста, сделана запись: «165 листов» почерком, которым выполнены пометы аналогичного содержания в рукописях из собр. A.C. Уварова No 261 (1757), No 191 (1758). На обороте последнего непронумерованного листа рукописи, в верхнем левом углу, сохранилась карандашная запись в столбик мелкой скорописью с расчетом даты начала путешествия (декабрь 1701 г.) и возвращения паломника на родину (август 1703 г.) за подписью «А. Л-» (арх. Леонид) ¹⁶².

ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ «ХОЖДЕНИЯ»

1. РНБ. Общее собр. ркп. книг (Ф. 560) Q. IV. No 410. Рукопись последней четверти XVIII в. (водяной знак: «Pro Patria» с литерами «АГ» и вензелем – Участкина, No 707 – 1786 г.); 4° (21,5 х 17,0); 273 л. (272 †1; текст «Хождения» занимает л. 2–266 об. (1–265 об.), остальные листы чистые или содержат только владельческие записи); полуустав. Нумерация листов рукописи двух видов: на л. 2–266 – буквенная, сделанная переписчиком; на л. 1–272 – цифровая, выполненная карандашом через 10 листов и относящаяся к более позднему времени. В рукописи имеются киноварные инициалы, иногда украшенные небольшим растительным орнаментом (л. 2, 4, 26, 86 об. – по цифровой нумерации) и выделенные киноварью заголовки (л. 9, 76, 86 об., 103, 175 об., 199 об., 200, 219). Переплет – доски в коже с тиснением, сохранились две металлические застежки; на корешке переплета вытиснено: «Леонтиево похождение», в тиснении позолота.

На л. 1 витиеватой скорописью сделана владельческая запись: «Сея книга господина белевского первой гилдии купца Василья Ивановича господина Сабинина»; тем же почерком на л. 271 написано: «Се творение светаго старца Леонтия, како хождение его от Москвы до Ерусалима... 1786 году»; на внутренней стороне нижней крышки аналогичная запись владельца рукописи: «Сея книга города Белева первой гилди купца Василья Ивановича господина Собинена. 1786 год»; ниже другим почерком мелкой неразборчивой скорописью сделана короткая запись: «ана Васили (?) Селина». Среди владельческих помет в рукописи есть имена «Николай», «Евдокия», «Арина», «Мария», «госпажа Мария Алексадравна Сабинина» (л. 1, 272).

Список «Хождения в Святую землю» указан в «Каталоге собрания рукописей П.И. Савваитова, ныне принадлежащих Императорской Публичной библиотеке», составленном И.А. Бычковым. В «Каталоге» дано краткое палеографическое описание рукописи, отмечено отличие текста «Хождения» от опубликованного в «Русском архиве». Собрание рукописей Павла Ивановича Савваитова, историка и археографа, члена Петербургской Академии наук, было куплено библиотекой в 1896 г. Коллекция рукописных книг собиралась Савваитовым в основном в Вологде до 1895 г. – времени смерти владельца собрания ¹⁶³.

*2. ГИМ. Собр. И.Е. Забелина No 2570. Рукопись середины XIX в. (штемпель Плавской бумажной фабрики – Клепиков, I, с. 107, No 151 – 1854 и 1856 гг.); 4° (21,5 х 18,0); 264 л. (263 † 1), верхняя часть последнего листа оборвана так, что неясно, был ли он учтен при нумерации, л. 263–264 – чистые; скоропись. Нумерация двойная: 1) полистовая, арабскими цифрами в верхнем правом углу, выполненная чернилами; 2) нумерация тетрадей, проставленная карандашом в верхнем правом углу арабскими цифрами. Заглавия в рукописи сделаны тем же почерком и чернилами, что и весь текст (см. л. 3, 75, 85 об., 94, 102, 174 об., 198, 218). Рукопись без переплета, представляет собой 11 соединенных между собой тетрадей.

На л. 1, 49, 134, 169, 193, 219, 262 об. имеется штамп-оттиск «Библиотека Ивана Егоровича Забелина»; на л. 264 об. сохранилась бумажная наклейка синего цвета «Рукописи. Императорский Российский Исторический музей. Собрание И.Е. Забелина. No» со вписанным от руки чернилами номером «380 (287)»; ниже еще одна бумажная наклейка белого цвета с проставленным от руки чернилами шифром рукописи «Забел 380».

Главная отличительная черта второй редакции памятника – появление новых структурных единиц, обрамляющих путевой дневник: вступительной части, почти дословно повторяющей начало «Хождения» игумена Даниила, и краткого заключения, что придает произведению классическую трехчастную форму, свидетельствуя о целенаправленной литературной обработке текста. В проложной и финальной частях указано на авторскую принадлежность путевых записок: Се аз, недостойный и грешный старец Леоньтий, и всех хуже, смирен сый грехи моими... восхоте видети святый град Иерусалим и землю обетованую... (л. 1); Конец хождению Леонтия-старца и его описанию (л. 265 об.).

Текст второй редакции «Хождения в Святую землю» отражает процесс гармонизации структуры произведения: последовательному и резкому сокращению подвергается цикл царьградских очерков, в то время как за счет вставок значительно увеличивается иерусалимская часть «Хождения» и рассказ паломника о возвращении на Русь. В описание святых мест вводятся указания на расстояния от одного объекта поклонения до другого в традиционных для средневековой путевой литературы единицах измерения, например: От тоя пещеры на полъдни, якобы вержением камени, стоит древо масленное (л. 209). Во второй редакции по аналогии с перечнем ворот приводится «роспись» стен Иерусалима. Упоминается, например, что «в потоке Киссове» «рыбы зело много» (л. 128), что город Лидда от Ромли находится на расстоянии трех верст (л. 144–144 об.), что камень, на который упал Христос под тяжестью креста, в поперечнике составляет три четверти аршина (л. 203), что в оград пещеры Варуха сады насажены, а в саму пещеру турки пускают за плату – с человека по паре (л. 221 об.).

В «Хождении» появляются новые сведения о Воскресенском соборе Иерусалима. По сообщению редактора, Великая церковь была подъписана мусиею, зело было узорочно, а ныне вся полиняла и не в призоре (л. 179 об.). Турки установили в ней строгий порядок: «Естли бы не так, то бы содомь был в церкви Великой и уголовъшина бы была» – а так турок всякой вере разряд чинить, когда свой праздник, кой они празнуют, иных вер ни блиско ни припускают (л. 189). В текст вводятся подробности о пещере, где был погребен Лазарь: она глубока – три лестницы с поворотами, а лестницы куликоватые; в ней темно, нельзя идти без огня (л. 211 об.). Редактор помещает в «Хождении» подробный рассказ об извощике-арабе, который отбивал паломников от разбойников, давая иному грош, а иному кус табаку (л. 224–224 об.). Развернуто описание морской пристани в Иоппии; объяснено, почему она недобрая и зимой капитаны избегают здесь останавливаться; добавлен лирический фрагмент о прогулках паломника по берегу моря и переживаниях в связи с долгим ожиданием прихода корабля (л. 225–225 об.). Описание обратного пути на Русь дополнено подробностями о морском плавании, например, рассказом о том, как из-за сильного бокового ветра корабль отклонился от курса вправо на 200 верст (л. 238).

Для второй редакции характерно усиление публицистической направленности произведения. Появляются выпады в адрес иноверцев в описании пещер монастыря Саввы Освященного, где все построено на антитезе: прежде жили монахи – теперь басурманы, раньше здесь были молитва, пост и слезы – ныне жертва дияволу тут приноситца (л. 171). Возросла тенденциозность в изображении греческого духовенства, что в целом не противоречило авторскому замыслу – доказать утрату древнего благочестия на христианском Востоке. Во второй редакции сатирический портрет греческого духовенства дополнен новыми чертами: живут в Цареграде да собак бьют, ходя по улицам; церквами Божиими торгують (л. 97 об.). Рассказ о мнимом столпнике, обосновавшемся рядом с лаврой Саввы Освященного, завершается полной сарказма репликой: Такия-та у грек столпники объманшики! (л. 172 об.). В перечень прегрешений греков, которые в шапках Богу молятся, с кушинъцами во отход ходят, редактор вводит новое обвинение – рубаху в штанах носят (л. 98 об.), что выдает в нем старообрядца.

Антигреческое начало «Хождения» усилено выводом, что у греков нравы и поступки все босурманския, а что прежния их бывали нравы християнския, тех у них отнюдь и следу нет (л. 98 об.), что греки «оскудали и верою, и имением» (л. 142). Главная отличительная черта греков, на чем акцентирует внимание редактор, – это чрезмерная гордость: они не могут наказать жен и детей, чтобы те не потурчились, а гордосьтию надъменны! (л. 99 об.); новый греческий патриарх, ставший им благодаря даче (взятке) турецкому султану, едет с великою гордостию (л. 104 об., в первой редакции – помпою и пыхою). Стремление к освобождению текста путевых записок от «низких» подробностей, поразительное чувство меры во всем, приводит редактора к тому, что он снимает обвинения в адрес греческих духовных властей в гомосексуализме, не упоминает, что греки содомства насыпаны и московских людей зело не любят (л. 99–100). С другой стороны, увеличиваются в объеме фрагменты «Хождения», где речь идет о знаках уважения к русским паломникам за границей. В произведении появляется рассказ об обеде, который устроил богомольцам в Иоппии тутошной чорной поп (л. 139), расширена сцена в гостях у араба-христианина в Акри: подробно расписано, чем угощали и о чем спрашивали русских паломников (л. 231).

Творческое начало редакционной работы над произведением видно в многочисленных случаях распространения текста, когда редактор развивает заданную тему, дополняя и конкретизируя сообщение, например, о дорожном запасе («всякой харч покупили» † вино и виноград, арбузы и дыни, и всячину на путное шествие, л. 115) или о препятствиях, которые пришлось преодолеть паломникам (ветр противный † не токмо что нам было лзя итит, и лошеди останавливал, и людей всех, л. 20). Распространение текста может быть связано с введением редакторских уточнений или пояснений: подивилися ему – подивилися тому сътолпнику (л. 172 об.); рано – часа за два до света (л. 49); во время бунта янычар в Царьграде жители дворы заперши да ямы копали † да добро прятали (л. 249).

О наличии источника, который позволил редактору раздвинуть границы повествования о «путном шествии» в Святую землю, свидетельствует появление в тексте таких деталей и подробностей, которых нет в первой редакции и которые не несут на себе отпечатка художественного вымысла или домысла. Редактор знает: караваны ходят из Царяграда в Едрино в понеделник да в четверг, а в ыныя дни не ходят (л. 106), дорога туда силна глатка, гор болших нет и взволоки хорошия (л. 109). Он осведомлен, что в Турции вода везд под землею из дальних мест, на трех верстах и на двух все столпы (л. 107 об.).

Часть дополнений, встречающихся во второй редакции путевых записок Иоанна Лукьянова, имеет аналоги и параллели в памятниках паломнической литературы Древней Руси, в «хождениях» Трифона Коробейникова (упоминание, что церковь Святая Святых по-еврейски зовется Ероя – л. 200 об., что от Гефсимании до верха Елеонской горы с полвp3;рсты будет, а от Иерусалима до горы с верьсту будет – л. 209 об.–210), гостя Василия (повторяющаяся фраза и туто поклонихомся), инока Зосимы (сообщение о раздвоении морского пути к Афону и к Иерусалиму – л. 246) и др. ¹⁶⁴

При анализе текста второй редакции «Хождения» обращает на себя внимание умножение московских реалий, связанных с топографией города (Анненков полк с Арбату – л. 19) и его климатом (зима в Иерусалиме сравнивается с весной в Москве, когда стоит теплая погода, идут грозовые дожди и часты туманы – см. л. 215 об.). Кроме этого, расширяется свод сведений по истории России конца XVII – начала XVIII в.: русский правитель, ради которого иерусалимский наместник оказал паломникам радушный прием, назван по имени – царь Петр Алексеевич; дано разъяснение, почему с московских людей в Царьграде не берут гарач – в перемирном договоре так положено (л. 85). Отметим также, с одной стороны, рост «украинизации» содержания «Хождения»: назван по имени и отчеству украинский полковник Палий – Семен Иванович (в действительности – Семен Филиппович); значительно распространен фрагмент об обеде, который устроила паломникам жена Палия (л. 261 об.–262); русских невольников в Константинополе волнует не только, что вестей на Москве, но и что нового во украенских городах (л. 82 об.). С другой стороны, идет тщательный отбор украинских реалий: в описании Глухова пропущено упоминание о полатах полковника стародубского Моклошевского (л. 17), в очерке о Нежине нет указания на то, что воевода в городе князь Мосальский – Колцов том (л. 265 об.).

В целом свод новых данных в тексте «Хождения», которые можно было бы расценить как автобиографические сведения о редакторе, не противоречит, а лишь дополняет круг известий об Иоанне Лукьянове – человеке петровской эпохи, паломнике, побывавшем в Царьграде и Иерусалиме, московском священнике, бежавшем на Ветку. Наличие в тексте вставок, которые по содержанию и стилю могли принадлежать автору, позволяет выдвинуть гипотезу, что они восходят к неизвестной редакции «Хождения», более полной, чем первая.

Одна из главных задач, стоявших перед редактором, – упорядочить повествование, подчинить его внутренней логике, лишить тематической пестроты и хаотичности. По-новому, например, выстроено в «Хождении» описание Нежина, где сначала даются сведения об архитектурном облике города, затем о составе его жителей (л. 21 об.). Рассказ о греческой свадьбе тоже подвергся композиционной правке, в результате чего обрел логическую стройность: описание жениха и невесты сменяется характеристикой охраны, затем речь идет о поведении молодежи и отличиях между свадьбами бедных и богатых людей (л. 100 об.–101).

Во второй редакции произведения пропущен пересказ чуда из «Жития Георгия Победоносца» (л. 141), так как это являлось отступлением от прямой логики повествования, нарушало композиционную целостность описания церкви Святого Георгия. Руководствуясь здравым смыслом, полагая, что сотников в районе киевского перевоза не могло быть так же много, как стрельцов и караульных, редактор правит чтение первой редакции караулщики, сотники и стрелцы на сотенной со стрелцами и с караулщиками (л. 24). Он заменяет слово дубровою на степью, ибо выше упоминалось, что паломники шли степью горелою (л. 36); пропускает фразу в Ясех и напевали, так как далее в очерке сообщается: путешественники устроились на ночлег, не доехав Ясей за 5 верст (л. 40).

Редактирование произведения велось с целью придания его структуре дневникового характера. Образцом для подражания могло послужить известное Иоанну Лукьянову «Пименово хождение в Царьград», часть которого оформлена в виде дневника путешествия ¹⁶⁵. Во второй редакции, по сравнению с первой, больше путевых очерков открывается указаниями хронологического порядка, например: Генъваря в 16 день поидохом из Севска в малороссиския городы за рубеж, а день уже к вечеру приклонился... (л. 15 об.–16) вместо чтения первой редакции: А день уже к вечеру преклонился, поидохом из Севска генваря в 16 день...

В «Хождении» Лукьянова появляются новые датировки, которые, скорее всего, являются результатом исследовательской работы редактора. Исходя из анализа текста путевых записок, он высчитал, на какой день приходилось то или иное событие. Дату июня в 25 день (л. 108 об.) редактор мог установить, опираясь на временную координату предшествующего очерка – «24 июня». Хронологические расчеты позволили ему определить, что из Адрианополя в Царьград паломники отправились июля в 13 день (л. 112), тогда как в первой редакции это событие не было датировано. В «Хождении» появляется известие, что Лукьянов отправился в обратный путь по морю «перед Троицыном днем» (л. 250 об.), а также сообщение о пребывании русских паломников в Иерусалиме не летом, а зимою, когда длинные ночи (л. 216). Стремление редактора к хронологической точности повествования видно из сравнения начальных фрагментов рассказа о путешествии Лукьянова к устью Нила: И от полудни... (I ред.) – И в понеделник на 2 недели поста о полудни... (II ред.).

Сравнение редакций позволяет выявить разночтения в датировках событий и указаниях на их длительность. Согласно данным второй редакции, в город Лихвин паломники отправились не 31 декабря, а 1 января; из Ромли в Иерусалим вышли не 28 октября, а 28 ноября; раиз-турок возил их по морю 4 недели, а не 4 дня. Как правило, разночтения подобного рода объясняются ошибками редактора или переписчика, реже – желанием «справщика» внести коррективы в хронологию хождения, основываясь на анализе содержания произведения.

Рукописным характером бытования памятника вызвано привнесение в текст ошибок в именах собственных, причем это касается как топонимики (названий городов и сел, рек и морей), так и ономастики (имен библейских героев и исторических деятелей, русских купцов и греческих монахов). Село Ениково (Яниково) во второй редакции может называться Енинково (л. 250), Добряги – Добрякино; купец Кадмин выступать под фамилией Казмин (л. 250 об.), а Феодорит Блаженный именоваться Феодором (л. 29).

Вариативность именослова в текстах разных редакций объясняется рядом причин. Во-первых, огрехами переписки; во-вторых, стремлением редактора приблизить написание топонима к современной норме (Едринъпол – Андреянъпол); в-третьих, тенденцией к унификации названий одного и того же географического объекта (Еросалим, Иеросалим, Иерусалим – Иерусалим); в-четвертых, заменой литературной формы разговорной или диалектной (Евсевий – Евсей, Фастов – Хвастов); в-пятых, равнением редактора на древнерусскую традицию: название города Дамаск он меняет на Шама, потому что последнее встречается в записках средневековых паломников. По свидетельству «Хождения» Трифона Коробейникова, именно так турки называют этот город; о «Шамских вратах» упоминается в произведении Ионы Маленького; и для гостя Василия Дамаск – это «Шам» ¹⁶⁶.

Редакторская работа над стилем «Хождения» видна в стремлении наполнить текст общими для паломнической литературы местами, этикетными формулами выражения чувств. Фраза и возрадовалися тогда (I ред.) распространяется за счет приличествующих высокой литературе топосов: А сами возърадовахомся и от слез удержатися не возъмогохом (л. 22 об.), причем распространение текста может быть весьма значительным:

Подобный прием встречается в описании иерусалимского Воскресенского собора, где содержится вставка лирического пассажа на тему «от радости все бывшия скорби забыли», заданную в первой редакции памятника (л. 154 об.).

Устойчивой является тенденция, идущая от традиционного в средневековой литературе мотива самоуничижения автора, когда местоимение мы (рассказ в «Хождении» ведется от 1 л. мн.ч.) сопровождает определение грешнии. Заимствование у предшественников фактических сведений и готовых литературных формул не возбранялось древнерусскому книжнику. Этому творческому принципу следовал автор, а затем редактор «Хождения в Святую землю». Подобная работа с текстом не означала, «чтобы у кого-либо из них недоставало книжнического искусства, а просто только то, что такое списывание было общим обычаем» ¹⁶⁷. Обычай, традиция, канон – то, к чему писатели-старообрядцы относились трепетно и бережно, возводили в культ.

Литературная обработка текста проявилась в округлении чисел, например, суммы тарелей, отнятых у паломников разбойниками-арабами. Если в первой редакции это ряд, состоящий из цифр 8, 20, 30, то во второй его образуют числа 10, 20, 30. Выявлена и другая тенденция: сведения о количестве или стоимости лишаются элемента приблизительности, даются как точные: человек тысячи с полтары – «1500» (л. 145 об.); тысячи три златых – 3000 золатых (л. 104 об.). При этом цифры, явно преувеличенные, исправляются на более правдоподобные. По версии редактора, жена полковника С. Палия выслала встретить караван паломников не 500 человек конницы, как сообщается в первой редакции, а всего 50 (л. 261).

Значительно расширяется состав эпитетов и сравнений, сопровождающих описание святых мест: Царьград – преславны и дивный (л. 75); Елеонская гора уподобляется Эдему. Там, где поэтизмы, используемые редактором, имеют фольклорную основу, они, скорее всего, восходят к авторскому тексту, например: сравнение жен греческих матросов с богатырями (л. 116), каравана с маковым цветом (л. 109), арабских городов и сел с песком морским (л. 123 об.). Усиление эмоциональной выразительности повествования за счет «литературности» описаний, что свойственно творческой манере редактора, можно проиллюстрировать следующими примерами: день к вечеру приходить – день к вечеру преклонился (л. 3 об.), благодарихом Бога – благодарение Богу воздахом (л. 6 об.), нужно переезжать – нужда великая переезъжать (л. 8), немощныя – люди, недугом одержимыя различными (л. 213 об.).

Во второй редакции «Хождения» распространение текста часто идет за счет однородных синтаксических конструкций, что делает прозу ритмически организованной: созва к себ сродников и друзей † и приказных людей (л. 15); А все нам радел † всякою нужъдою пекся, и промышлял, и напутствовал (л. 15). Яркий пример ритмизации прозы – описание морской болезни, которой страдал паломник:

Описания подобного рода – редкость в тексте второй редакции «Хождения», который сознательно и последовательно освобождался от всего, что было связано с низкой действительностью, с телесным и греховным в поведении человека. Рассказ паломника о морской болезни здесь сокращен и лишен натуралистических подробностей (За 10 лет пищу и ту вытянет вон!); пропущено сообщение, что в Киеве грязно силно бывает на Подоле; нет упоминаний о том, как греки за едой помногу за щоку мечут, а арабы-разбойники дерутся между собой за кусок хлеба, вырванного из рук паломника. В разряд сокращений попали также упоминание о Петровском кружале в Москве (кабаке на улице Петровка), описание системы общественных туалетов в Стамбуле и сравнение ее с московским обычаем, когда баба при мужиках так и прудит.

Результат редакторской работы над текстом – изъятие сцен, где присутствует «смеховое начало», идущее, по средневековым понятиям, от дьявола. Из «Хождения» удалены следующие фрагменты: рассказ о том, как спутники Лукьянова ходили в константинопольский зоопарк смотреть льва, а тот оказался мертвым; сцена на корабле, когда паломники ладону напустили поболе росова, чтобы турки-таможенники побежали и больше их не видели, а купцы сохранили с десяток рублей; описание демонстрации беем своего уважения к султану: целуя грамоту, он возлагает ее на главу, затем прикладывает к челу, – о чем не без иронии рассказывает писатель-путешественник. В сцене прения с греками о том, где рыба лучше, в Константинополе или Москве, опущена авторская ремарка (да толко что нелзя смеятся-то).

Редактор-старообрядец, атрибутируя текст ветковскому монаху Леонтию, счел недопустимым в паломническом «Хождении» упоминание о красоте польских евреек, описание нравов турчанок и гречанок. Кроме этого, целенаправленно и повсеместно текст путевых очерков был освобожден от вариаций на тему «пития хмельнова». Сокращению подверглись воспоминания паломника о радушии киевского воеводы, угощавшего путников пивом и вином, об игумене греческого монастыря в Царьграде, который часто зывал к себ вина церковного пить, о монастырской трапезе в Иерусалиме, где «поклонников Гроба Господня» «вином поили нескудно», прежде чем собирать с них деньги. В тексте второй редакции появляется сообщение о греческом монастырском уставе, по которому после обедни старцам подносят по финъжалу араки, однако его, как и в первой редакции, сопровождает назидание: тот монах у чести, кто вина церковнаго не пьет (л. 157 об.).

При редактировании из текста «Хождения» были удалены фрагменты, непосредственно не связанные с рассказом о «путном шествии» в Иерусалим и обратно, лишние подробности, осложнявшие развитие основной сюжетной линии. При этом путевые записки лишились ряда колоритных жанровых сцен, оформленных как диалоги паломника с арабом-извощиком, турком-таможенником, пашой и воеводой. Купюры подобного рода, скорее всего, объясняются редакторской установкой на идеализацию личности паломника, очищение его образа от бытовой конкретики и индивидуальных примет. Не случайно владелец рукописи (РНБ. Q. IV. No 410), содержащей самый ранний из известных нам списков второй редакции «Хождения», оставил запись, датированную 1786 г.: «Се творение светаго старца Леонтия, како хождение его от Москвы до Ерусалима» (л. 271). Видимо, создание второй редакции произведения связано с процессом канонизации Леонтия Ветковского.

Редактор подверг сокращению прежде всего константинопольский цикл путевых очерков, самый большой по объему в «Хождении» и, в отличие от иерусалимского цикла, более светский по содержанию. Рассказ о пути в Святую землю у Иоанна Лукьянова занимал больше места, чем описание иерусалимских святынь, и это нарушало жанровую традицию. Чтобы исправить положение, из текста были удалены упоминания о прогулках паломников по Царьграду, о встречах с русскими невольниками, о константинопольском пожаре и др. Во второй редакции резко сокращается количество и объем лирических фрагментов на тему дорожных тягот, особенно если рассуждения о путной нужде сопровождались помышлением назад итти. Из текста устраняются сведения о паломниках, не дошедших до Иерусалима из-за бедности, немощи и плотских недостатков (это спутники Иоанна Лукьянова – Адриан и запорожский казак Петрушка).

Пропуск текста объясняется и причинами идеологического характера. Возвышая Российское государство как последний оплот православия, редактор опускает рассуждения автора «Хождения» о том, что Москва редка строением, потому что это новый город, по сравнению с Константинополем. В описании каменного моста в турецком селе нет упоминания, что он дивно зело зделан... добро бы не дивнее нашего, московского. Ряд сокращений выполнен, чтобы ослабить мотив преклонения паломника перед прекрасным нехристианского происхождения. Во второй редакции нет сравнения ночного Стамбула, украшенного огнями минаретов, со звездным небом, а также авторского признания, что это ненасытный град, чтоб присмотрился: тут хорошо, а инде и лутче! Паче же у них у мечетов забудется: все на них смотришь да около их ходишь (л. 80). Пропущены рассуждения паломника о похожей на земной рай удивителной земле Египетской и о болгарах-потурнаках, у которых искра-та есть християнская. В тексте второй редакции отсутствуют примечания, что Гроб Господень держат французы-латыни, а по бокам Великой церкви – службы еретическая.

В ряде случаев зафиксирован пропуск хронологических указаний, соотнесенных с церковным календарем (см. л. 7, 11 об., 231, 247). Временной ориентир в суботу Акафистову заменен на суботу 5 недели поста по аналогии с последующей датировкой «и в неделю шестую» (л. 68 об.). Это может быть следствием тенденции к унификации хронологических указаний в тексте произведения и усилению их связи с пасхальным календарным циклом. Возможно, редактор, в отличие от автора «Хождения», не был священнослужителем и не разбирался в тонкостях богослужебной практики, однако он хорошо знал Священное Писание. В разряд сокращений во второй редакции попадают хронологические данные, связанные с библейской историей легендарно-апокрифического характера – упоминания, что Соломон создал Иерусалимский храм в 2 дня (по свидетельству Библии, – 3Цар. 5, 3–38, – он возводился 7 лет), что Пресвятая Богородица была введена во храм трию леть.

Сокращение текста могло быть мотивировано наличием повторов в первой редакции памятника: сообщения, что в греческой церкви читают не весь канон, а только три песни; эпизода чудесного спасения паломника от разбойников в окрестностях Иерусалима; молитвы во время шторма и др. Стилистической правке подвергаются фрагменты, где есть повторы родственных слов. В отрывке ...туть мы объдали. И, пообъдавь... редактор заменяет слово пообъдавь на выражение, близкое по значению, – ядши хлеба (л. 4). Однако в результате правки текста могут возникать новые повторы, не замеченные редактором. На л. 265 абзац открывает и завершает сообщение о пребывании паломников в Киеве в течение шести недель.

Во второй редакции «Хождения» встречаются механические пропуски, возникшие при переписке. Как правило, пропускается текст, обрамленный повторяющимися словами, например: и стали [в монастыре у Николы, порекломь Голя. И стали]. Пропуски текста ведут к «затемнению» его смысла, что наблюдаем на л. 255 об. при пропуске фразы слезут с коней, которая читается в первой (л. 152) и в третьей (л. 74) редакциях: A где на мостахь и на гатехь человек 20 или 30 [...] да черезь переправу перепроваживают, и на л. 262 при пропуске словосочетания два дни, которое содержится в тексте первой (л. 155 об.) и третьей (л. 76) редакций: И ехоли мы до Киева [...], и приехоли мы вь Киев. Пропуск части предложения и турчанинь листь прочел на л. 59 привел к тому, что слова турка стали восприниматься как речь паломника.

Случаи искажения смысла во второй редакции возникают в результате неудачного сокращения текста, возможно, с целью избавления его от повторов: ...поидохом к богоспасаемому граду Калуги. [И пришли (приидохом) в богоспасаемый град Калугу] в пяток в 3 часу нощи (л. 4). То же самое может происходить из-за вставок и уточнений, например, в описании Великой церкви, у врат которой, согласно первой редакции, было 11 столпов мраморных да 3 аспидных, то есть 14; во второй редакции их стало 11 – 8 мраморных да 3 аспидных (л. 189 об.). Редакторская правка текста является не всегда удачной, особенно когда нарушает эмоциональный настрой повествования (замена крик да стон на крик да стук – л. 146 об.) или ведет к разрушению типичных либо для стиля Лукьянова, либо для стиля древнерусских «хождений» языковых формул (замена златое дно на златое око – л. 124).

Как показывает анализ текста, редактор «Хождения» при обозначении стоимости товара или услуги придерживался монетной системы, введенной реформой Петра I в 1698–1704 гг. Так, он устранил указание на ходивший во второй половине XVII в. грош, заменив выражение по грошу на две копейки (л. 81). Известно, что с 1698 г. денежная система России стала основываться на десятичном принципе, самом передовом в Европе, и 1 рубль стал равняться 100 копейкам, или 1 талеру. В тексте второй редакции талер везде именуется тарелем и изменены единицы счета денег: две копейки – 4 денги (л. 69), 3 копейки – 6 денег (л. 100), семь гривен – 23 алтына две денги (л. 45), 20 копеек – две гривны (л. 254); 3 копейки – алтын (л. 254). Кроме этого, появляются разночтения, связанные с переводом единиц одной национальной денежной системы в другую. В первой редакции указано, что левок ходит по 43 пары, во второй редакции – по 46 пар; здесь же сообщается, что за червонный венецейский дают не 111 пар, а 111 и 112 пар (л. 81 об.).

При сравнении первой и второй редакций «Хождения» были обнаружены расхождения в языке:

а) на фонетическом уровне, связанные с твердостью-мягкостью, звонкостью-глухостью согласных, историческими чередованиями и диалектными особенностями речи (исповедь – исповет, л. 100; морозь-мраз, л. 12; церкви – цръкви, л. 145; жрало – жерело, л. 204; игумна – игумена, л. 125; ступеней – ступней, л. 187; ночью – нощию, л. 27 об.; хороша – хороца, л. 17; еже – уже, л. 41; в час – у час, л. 87; целуют – цалуют, л. 186; мнится – мнитца, л. 186; и др.);

б) на лексико-семантическом уровне (растахомся – разыдохомся, л. 6; зело, веема – велми, л. 5, 13; борошен – рухлед, л. 8; добро – споможение, л. 16 об.; господин – хозяин, л. 18 об.; наскучил – надоел, л. 48; покляпилась – похилилась, л. 74; понемногу – мало, л. 96 об.; здравствовать – поздравлят, л. 101 об.; из-за трапезы – изо стола, л. 153; богатыя – нарочитыя, л. 161 об.; светятся – блещат, л. 167; и др.);

в) на словообразовательном уровне, связанные с употреблением форм без уменьшительных суффиксов (овсеца – овса, л. 8; сенца – сена, л. 9 об.; писмецо – писмо, л. 61 об.; старчик – старец, л. 68; посошок – посох, л. 100; винца – вина, л. 161 об.; пределец – предел, л. 176 об.), с заменами слов на формы, имеющие другие приставки и суффиксы (доезжая – проезжая, л. 20 об.; потих – утих, л. 20 об.; по-турски – по-турецки, л. 98 об.; гостин – гостиное, л. 109 об.; турчанин – турчин, л. 191 об.) и др.;

г) на морфологическом уровне, например: последовательная замена формы простого прошедшего времени на аорист (встали – востахом, л. 3 об.; проводил – проводи, л. 7; сведали – сведоша, л. 12 об.; вошли – внидохом, л. 177); преобразование кратких форм прилагательных в полные (велика – великая, л. 12; крив – кривой, л. 118; наги – нагия, л. 120); наличие разночтений в окончаниях падежных форм существительных (городке – городку, л. 34; товарищей – товарищев, л. 13 об.; жителей – жителев, л. 16 об.; греков – грек, л. 89; ефимков – ефимок, л. 93); вариантность в категории рода у заимствованных слов (мечеть – мечет, харч – харч, ж.-м.р.);

д) на синтаксическом уровне: замена союзов и союзных слов в сложноподчиненных предложениях (яко – что, л. 16 об.; коя – которая, л. 168), конструкции поехал к Москве на поехал в Москву, л. 18 об.; избавление текста от инверсий (4 часа ударило ночи – 4 часа нощи ударило, л. 9; живет воевода – воевода живет, л. 26); переход от бессоюзной связи в предложении к союзной: ...и придумали: послали почту в Царъград к салтану... – ...и придумали, и послали почъту... (л. 239 об.).

Характерная примета редакторской работы с текстом произведения – тенденция к унификации глагольных форм: Потом мы поклонихомся ему и отпустихомся [в I ред. – отпустилися] на море (л. 233). Если в первой редакции «Хождения» глагольный ряд предложения мог включать разные формы прошедшего – ходихом... смотрихом... дивилися, то во второй редакции последняя форма правится по аналогии с предыдущими на дивихомся (л. 153 об.).

У редактора, в отличие от автора «Хождения», иное отношение к использованию заимствованной лексики. Многократны случаи пропуска иностранных слов в прямой речи при сохранении неточного перевода их значения: [Пеки адамъ], доброй-де человек Халов (л. 237); [Анасы секим евуръ], лихой-де попас (л. 61). В последнем примере пропущено выражение, которое относится к разряду ненормативной лексики. Иногда иностранное «речение» заменяется на его русский эквивалент (салтан – турецкий царь, л. 111; арака – горелка, л. 197 об.); следы обратного процесса встречаются реже и, как правило, служат для уточнения значения слова (разбойников – курсанов, сиреч от арапов, л. 151). Из описаний исключены заимствованные слова, значения которых автор не знал или не истолковал: хананея, чефуты, гомалы – в основном это лексика бытового характера или имеющая сниженную стилистическую окраску.

В тексте второй редакции «Хождения в Святую землю» встречаются образцы народной этимологии иноязычного слова (яковитка – яковошка, л. 197 об.). Регистрируются случаи вариантности форм иноязычной лексики, по сравнению с первой редакцией произведения: фуртуна – фортуна в значении «буря́ (л. 242); когве – кофей ¹⁶⁸ (л. 228). Для второй редакции характерно введение и использование на протяжении всего текстового пространства греческого слова питропос (питрос) в значении »наместник». Новые лексические заимствования сопровождаются глоссой или толкованием (елдеган, сиреч гостиной двор, л. 70), иногда этимологической справкой (до Малова Египта, а по-турецки Домять, л. 231). В старый перевод иностранных слов вносятся уточнения, связанные с изменившейся российской действительностью. Если в первой редакции слово изупаша толкуется как полковой воевода, то во второй редакции оно переводится как полковник (л. 252 об.). В данном случае термин «воевода» употребляется в значении «военачальник» (как военный чин отменен в петровское время, как административная должность – в 1775 г.).

Сопоставительный анализ редакций путевых записок Иоанна Лукьянова позволяет сделать вывод о наличии тенденции к освобождению текста от просторечных и диалектных форм, выражений типа: да руками разно; обушком межи крыл... сует; ну-ста, смотри же; зело бес прокудлив в нем был, лихой, бросал окаянной. Процесс редакторской правки с целью сделать текст более книжным, литературно обработанным иллюстрируют следующие примеры:

Низкие «речения» и примеры стилевой дисгармонии остались в отрывках религиозно-полемической направленности (У грек толко ета добродетель мотаетца и дураку закон не писан – л. 90 об.) или в оценочных суждениях в очерках бытового характера (Мы подивилися тем бабам – богатыри, лихоманки! – л. 116). Случаи появления в тексте новых просторечных форм довольно редки (хотя – хош, л. 108 об.; почти – почитай, л. 131 об.; ужас – ужасть, л. 151 об. и ужесть, л. 54 об.).

Высокость стилю «Хождения» во второй редакции придает сознательная архаизация написания слов, более последовательное употребление буквы «ять» (нет, греческой, место – л. 187), появление «ь» и «» в середине слов, как правило, на стыке приставки и корня (ѳозъмогохом, въскоре), корня и суффикса (глуховъской, боголюбъца). Из двух близких по значению выражений «путное хождение» и «путное шествие» редактор чаще использует второе (см. л. 5 об.), что свидетельствует о предпочтении им высокой лексики. На морфологическом уровне этому способствует замена форм прошедшего времени на аорист.

Подведем итоги. На вопросы: кто, когда и где создал вторую редакцию «Хождения в Святую землю» – нельзя дать однозначных ответов. Очевидно, что редакция возникла не позднее середины 80-х годов XVIII в. – времени, которым датируется самый ранний из известных списков этого вида. Составление редакции, скорее всего, связано с процессом канонизации старца Леонтия, которому было приписано создание «Хождения в Святую землю». Владельческие пометы на листах списка (одного времени с водяными знаками рукописи), принадлежащие белевскому купцу первой гильдии Василию Ивановичу Сабинину, делают вероятным участие в редактировании книги белевских старообрядцев, сохранивших память о паломничестве, маршрут которого пролегал через их город. Из документов, находившихся в архиве Синода, известно, что деятельность Леонтия Ветковского простиралась на старообрядческие скиты и общины Твери, Торжка, Ржева, Вереи, Калуги и Белева. Создателя редакции следует искать в числе людей литературно образованных, хорошо знавших жанрово-стилевой канон паломнического «хождения». Наличие вставок в тексте произведения, не имеющих аналогов в предшествующей путевой литературе и близких к стилю Лукьянова, позволяет выдвинуть гипотезу о существовании не известной нам редакции памятника, более пространной, чем первая.

ТРЕТЬЯ РЕДАКЦИЯ «ХОЖДЕНИЯ»

РНБ. Общее собр. ркп. книг (Ф. 560). F. IV. No 319. «Путешествие Иоанна Лукианова». Рукопись последней четверти XVIII в. (водяные знаки: вензель – типа Тромонин, No 1099 – 1742 г., No 1100–1748 г.; герб Ярославской губернии, по Клепикову, II, третьего типа – 1748–1751, 1756 гг., по Тромонину, No 427 – 1748 г.; «Pro Patria» с литерами «АГ» и вензелем – Участкина, No 707 – 1786 г.); 1° (34,0 х 21,5); 78 л. (76 † II; л. I – поздний, без филиграней, с комментарием С.А. Соболевского; л. II – единственный в рукописи с филигранью герба Ярославской губернии, на нем рукой С.А. Соболевского написано название произведения; л. II об. – чистый); полуустав. Нумерация листов цифровая, выполнена рукою С.А. Соболевского: сверху черными чернилами указан номер листа, красными – номер страницы; в нижнем углу каждой страницы дано указание на количество строк (как правило, на странице 40–41 строка). В рукописи есть выделенные киноварью инициалы (л. 1 и л. 1 об.) и целые строки (л. 2–7, 8, 9–12 об., 13 об.–16 об., 21 об.–22, 26, 27 об.–28 об., 30 об.–34 об., 36–37, 38, 39, 40 об., 42 об., 43 об.–44, 46 об.–47, 48–48 об., 54–55 об., 56 об.–57, 60, 61, 63, 65 об.). Текст на листе с двух сторон очерчен полями (двойными вертикальными линиями, проходящими от верхнего края листа до нижнего; поля от внешнего края – 3–4, 5 см, от внутреннего края – 2–2, 5 см). Переплет рукописи (XIX в.) сделан из плотного картона; на кожаном корешке переплета вытиснено: «Путешествие Лукьянова».

На внутренней стороне верхней обложки – экслибрис С.А. Соболевского, книжный знак из белой бумаги: «Ex Bibliotheca Sobolewskiana» со вписанным от руки номером «22»; здесь же помещен текст дарственной: «В Императорскую Публичную библиотеку от С.А. Соболевского» – и новый шифр рукописи «F. IV. No 319». На л. I запись рукою С.А. Соболевского: «Эта рукопись доставлена мне из Орла в 1853-м году. Переплет на ней был старинный кожаный; никаких приписок или заметок нигде не находилось, кроме No 21-ого и слова путешественник, написанных внутри переплета. Вышеозначенные номер и слово, равно как и следы сургуча, оставшагося на переплете снаружи от приложенной прежде печати, подают мне повод думать, что прежний владетель приобрел рукопись с аукционного торга описаннаго почему-то имущества. Старый переплет я заменил новым: во-первых, за ветхостию, во-вторых, в намерении удостовериться разшивкою тетрадей, не было ли в начале или конце вырванных листов. Оказалось, что все тетради состоят из полных листов и что, следовательно, ничего вырваннаго нет, это не мешает, однако же, предполагать, что в конце была особенная, более или менее полная тетрадка или даже лист (но лист отдельный) для описания путешествия И. Лукьянова от Нежина до дому. 22 генваря 1856 года. С.А. Соболевский». На л. II – название произведения, сделанное Соболевским: «Путешествие Иоанна Лукианова». Фрагмент текста на л. 54–54 об. от слов «и от того камени поидохом в юдоль Асафатову», выделенных киноварью, до слов «и вышед вон из церкви Пресвятыя Богородицы» включительно выделен С.А. Соболевским. На полях л. 54 его рукою записано: «Все это место следует на страницу 113-ую (лист 57-ой), что там и оговорено переписчиком. С. Соболевский. 1855 г. Москва». На л. 57 красными чернилами выделены слова, написанные киноварью: «читай: и от того камени поидохом в юдоль Асафатову, писано ниже описания Иерусалимскова и паки зде», а на полях помета Соболевского: «Сюда следует поместить 35 строк с 54-го листа».

На полях л. 1, 25, 50, 76 об. проставлена печать Императорской Публичной библиотеки; на обороте последнего листа рукою библиотекаря И. Бычкова сделана запись о количестве листов в рукописи (II † 76). В «Отчете Императорской Публичной библиотеки» отмечено, что рукопись XVIII в. была подарена С.А. Соболевским в 1867 г. ¹⁶⁹

Список «Хождения» Иоанна Лукьянова опубликован П.И. Бартеневым в «Русском архиве» (М., 1863. Вып. 1–5.). При сличении издания с текстом рукописи были выявлены следующие отличия:

1. Осуществлены изменения в рамочной структуре текста: произведение получило название, отдельные структурные единицы выделены заголовками, например: Царьград (л. 16 об.);

2. Текст в ряде случаев избавлен от инверсий: старцы простыя (л. 19) – простые старцы;

3. Пропущены нецензурные слова и выражения (блядины дети, л. 19);

4. Встречаются ошибки в передаче текста, где есть буквенное обозначение цифр: а в значении «первый» (л. 15) в издании идет как союз я;

5. Есть случаи неправильного прочтения рукописного текста: до нощи (л. 68 об.) – да ночью;

6. Текст произведения иногда неверно поделен на предложения: И поутру стахом, в селе тут коней кормили и сами ели (л. 5 об.);

7. В издании обнаружены пропуски текста механического характера, обычно на уровне отдельных слов: очень дорог (л. 13) – дорог; Слава тебе, Господи! (л. 28 об.) – Слава, Господи! – или фраз: идут и опять (л. 2), что патриарх греческой умер (л. 31 об.), «я где, Бог весть» (л. 56 об.);

8. Пропущены фрагменты текста, связанные со спецификой старообрядчества: ...а к тому бы усердию да простоте да правая вера – все бы святыя были люди (л. 8); Сложение персть как свидетелствует Феодорит Блаженный и преподобный Максим Грек; крестился он двома персты – тако теперьво ясно и по смерти его плоть мертвая свидетельствуешь на обличение противников (л. 9); ...такое же изображение в перстах. Что уже боле того свидетелства, что нагия кости свидетелствуют?! Мы уже и кои с нами были достоверно досматривали сами, дерзнули: поднимали их руки и смотрели, что сложение перстов – два перста и разгнуть нелзя, разве отломить, когда кто хощет разгибать (л. 9);

9. Есть пропуски, возникшие в результате литературной правки (см. л. 10 об., где текст избавлен от повтора фразы из рук, что сабаки, рвут) ¹⁷⁰;

10. Тенденция сознательной правки текста публикатором прослеживается и на лексико-семантическом, словообразовательном уровнях, ср.: государства (л. 8) – царстве, корабленники (л. 14 об.) – корабельники;

11. Издатель исправил явные неточности, например, в описании Киева церковь хороша Михаилы Затворника на церковь хороша Михаилы Златоверхова (с. 12);

12. Заменил цитаты из Священного Писания, которые автор приводил по памяти, на точные и пространные, с отсылкой к первоисточнику (ср. евангельский текст на л. 55 рукописи и на с. 78 издания);

13. Отрывок, читающийся на л. 54–54 об. (со слов и от того камени поидохом в юдоль Асафатову, выделенных киноварью, до слов и вышед вон из церкви Пресвятыя Богородицы включительно), должен быть расположен на л. 57, на что указывает запись, выполненная рукою писца: «читай «и от того камени поидохом в юдоль Асафатову», писано ниже описания Иерусалимскова и паки зде» (л. 57). Это было замечено еще С.А. Соболевским, который выделил фрагмент на л. 54–54 об., сделав на полях помету: «Все это место следует на страницу 113-ую (лист 57-ой)». В издании данный отрывок перемещается без мотивации причины и отсылок к пометам в рукописи;

14. Текст «Хождения» приближен к орфографии XIX в. (кочевыя – кочевые, денги – деньги, чюдо – чудо), избавлен от ошибок (салдат, мелач, корован) и вариативности в написании одного и того же слова (в рукописи встречаются формы ушел и ушол, в издании – только ушел); правке подлежит употребленная автором иноязычная, просторечная и диалектная лексика (присталь исправляется на пристань, бола на была, матрозы на матросы), проведена унификация написаний имен собственных с учетом современной нормы (Стамбул вместо Станбул, Родос вместо Родость).

Таким образом, издание «Хождения», осуществленное П.И. Бартеневым в «Русском архиве», нельзя назвать научным: текст опубликован по одному списку поздней редакции, издан не целиком и с ошибками, слог списка в значительной мере поновлен. Однако это нельзя ставить в вину публикатору: подобные принципы издания древних памятников считались в то время чуть ли не нормой, отражая общее состояние текстологии как науки. Кроме того, следует помнить, что изучение любого произведения рукописной традиции бытования, как правило, начинается с предварительных, выполненных по случайным спискам, изданий.

Главный отличительный признак третьей редакции «Хождения в Святую землю» – наличие в начале произведения проезжей грамоты, где содержатся сведения об авторе – московском жителе, священнике церкви Покрова Богородицы Иоанне Лукьянове. В документе сообщается, что по указу царя Петра Алексеевича он отпущен для моления к Гробу Господню в государство великаго государя Мустофы-салтана, величества турскаго, во святый град Иерусалим и что паломника надлежит пропускать с людми и с рухледъю как туды едущаго, так и назад возвращающагося, везд без задержания со всяким вспоможением по перемирному договору (л. 1). Проезжая грамота датирована 15 июня 1710 г., что расходится с реальным временем паломничества Лукьянова, получившего проезжую грамоту в 1701 г. В 1710–1711 гг. московский священник не мог побывать в Стамбуле в связи с Прутским походом и началом русско-турецкой войны.

Вторая отличительная особенность третьей редакции – замена имени Леонтий на Иоанн во вступительной части «Хождения». Кроме этого, текст произведения освобождается от краткого заключения, где упоминался «Леонтий-старец». Складывается впечатление, что третья редакция создается как непосредственная реакция на вторую вскоре после ее появления (судя по датировке известных нам списков) и имеет полемическую направленность по отношению к ней, стремясь восстановить авторские права московского священника Иоанна Лукьянова.

В первой и во второй редакциях произведения «путное шествие» во Иерусалим начиналось с 17 декабря из Москвы, в третьей редакции – с 23 декабря из Калуги. Тем самым новый редактор «выпрямлял» маршрут хождения, делая первым сюжетным звеном повествования получение паломником благословения у игумена Спасо-Воротынского монастыря Спиридона. Кроме того, подобное начало подчеркивало калужское прошлое героя и его прочные связи с купеческой, по преимуществу старообрядческой, средой.

Если во второй редакции членение текста на фрагменты сопровождалось введением киноварных инициалов, то в третьей редакции киноварью выделены целые фразы или предложения, открывающие каждую новую композиционную часть «Хождения». Киноварные строки организуют восприятие текста как дневниковой формы: Генваря в 11 день заутра рано по-идохом со Орла на Кромы... (л. 4 об.); Генваря в 27 день поидохом из Нежина к преславному граду Киеву... (л. 7); Марта в 7 день взяхом у господаря воложскаго лист и поидохом из Ясей... (л. 13 об.). Киноварью выделяются начала не только датированных фрагментов «путника», но и описаний городов, например: «Град Нежин на плоском месте; два города в нем...» (л. 7), что «проявляет» очерковый характер произведения.

Третья редакция «Хождения» является самой пространной, так как объединяет чтения первой и второй редакций.

Как в первой редакции произведения, в третьей встречаются сведения о казаке Петре, который не дошел до Иерусалима (л. 11 об.), и о попавших в плен к пиратам попе и дьячке (л. 68 об.), описание ночного Стамбула (л. 22 об.) и тягот пути от Ясс к Голацу (л. 13 об.), рассказ паломника о встречах с русскими невольниками на турецких катаргах (л. 24) и о челобитье воеводе на произвол паши (л. 70 об.), рассуждение об удивительной земле Египетской (л. 36 об.), чудо святого Георгия (л. 40 об.–41) и др. Сохранены чтения первой редакции, которые раньше подвергались сокращению из-за слишком мирского характера: о красоте польских евреек и о Петровском кружале в Москве.

Как во второй редакции «Хождения», в третьей содержатся колоритные описания, к примеру, жизни паломников в Иоппии, когда две недели ожидания корабля им «пущи года стала», прогулок по морскому берегу, после которых, по признанию автора, «тоска-та малое число посволочет» (л. 64 об.). Текст новой редакции удерживает многие чтения, появившиеся во второй переработке памятника, – сообщения, что в Адрианополь из Царьграда караваны ходят только в понедельник и в четверг (л. 32), что в Египте городов и сел вдоль Нила как песка морского (л. 36). В ряде случаев «общие места» второй и третьей редакций различаются стилистически. Ср.: рубаху в штанах носят – все то по-турецки (л. 98 об.) – рубаху в штаны спрячет – все по их же (л. 29 об.). Используя сравнение каравана паломников с маковым цветом, которое встречается во второй редакции, создатель третьей считает необходимым «расшифровать» образ – всякой в цветном (л. 32 об.). В описании жен греческих матросов он повторяет определение богатыри, но опускает второе – лихоманки, что делает текст в стилистическом отношении более однородным.

В третьей редакции, по сравнению с предшествующими, появляются новые чтения, отличающиеся оригинальностью и художественной выразительностью. Рассказывая об особом отношении греческих детей к грамотному учению, составитель третьей редакции добавляет: мнится, что в пеленках учатся (л. 30 об.). Круг сведений о греках расширяется за счет сообщения редактора, что они веру велику держат к Георгию да к Митрию Селунскому (л. 29). Распространение текста может усиливать его полемическую направленность. По словам нового «справщика» «Хождения», греки, набрав на Москве денег да приехав в Царъград, покупают у патриарха не только митрополитство, но и епископство (л. 19) – это расширяет сферу действия симонии, свидетельствуя о падении нравов в среде греческого духовенства.

В целом для третьей редакции произведения характерно увеличение текстового пространства за счет реалий бытового характера. О процессе наращения текста новыми подробностями свидетельствует сравнение описаний арабской свадьбы. В первой редакции сообщалось, что участники свадебной процессии ходят со свечами (л. 94 об.), во второй – со свечами, со съмолою (л. 142), в третьей – со свечами, со смолою, на железных козах носят (л. 41). С одной стороны, эти детали могли появиться в тексте «Хождения» как результат наблюдательности, житейского опыта и прагматизма мышления редактора. Исходя из содержания путевых записок Лукьянова, где неоднократно упоминалось о необычно теплой зиме 1701–1702 гг., редактор мог вставить в очерк о пребывании паломников в Нежине бытовую подробность, которой не было в первых редакциях, – Тушь мы и сани продали (л. 7).

Во-вторых, возможный источник новых сведений для редактора – древнерусские «хождения» и проскинитарии. Оттуда могли быть заимствованы данные о ширине Великой церкви (поперек – сто ступеней, л. 49), о том, что село святых богоотец Иоакима и Анны по-другому нарицается Богородицын дом, что церковь в кем равна с землею, а лестница, туда ведущая, имеет 46 ступеней, что над гробом Богородицы висит сорок семь кан-дил (л. 54), а не 12, как указано в других редакциях.

В-третьих, в тексте последней редакции есть ряд реалий, знание которых сопряжено с путешествием на христианский Восток. Например, в очерке, датированном 26 июля, содержатся новые подробности: на корабле подняли паруса в полдерева, а опустили, пройдя две версты (л. 34). В описании Адрианополя вслед за сообщением о строительстве после пожара греческой приходской церкви приводится новая информация, основанная на рассказах современников описываемых событий и свидетельстве паломников: ...сказывали, что визир-де доброй человек; в Цареграде такой отнюдь ни самому патриарху выстроить. Тако в Едрине к нам турки добряя были цариградскова (л. 33 об.; ср.: I ред., л. 78 об.; II ред., л. 111 об.). Последнее обстоятельство заставляет предположить, что третий редактор использовал текст «Хождения» Иоанна Лукьянова, существовавший в более полной авторской версии, чем тот, что содержат известные нам переработки памятника.

Возможно, создатель третьей редакции – москвич, и поэтому состав московских реалий в тексте резко увеличивается:

Тенденция к умножению московских реалий текста видна в описании первого константинопольского «столпа»: А говорят греки, бутто тот камень с моря тенули три года до тово места; а переволока такова, что у нас от Тайницких ворот до Ивановской колоколни (л. 21 об.), а также в сравнении Константинополя с Москвою, которая «редка, а се слободы протянулись, да пустых мест много: Донская. Новодевич. Преображенеск... (л. 22 об.). В третьей редакции приводится полное имя московского купца, которого паломники встретили в Царьграде, – Василий Никитин Путимец (л. 19 об.), в ранних редакциях он называется Василием Никитиным. Упоминания о московских слободах и купцах, подмосковных царских дворцах и зданиях Кремля в большей мере характеризует время жизни автора, а не редактора «Хождения». Таким образом, и эти чтения могли восходить к неизвестной редакции, где авторский текст был представлен полнее, чем в первой и второй переработках памятника.

Сокращение текста не характерно для последнего редактора «Хождения». Оно может возникать в результате пропуска слова, фразы или целой строки при переписке.

Перестановки в тексте третьей редакции вызваны в основном стремлением ее составителя упорядочить описания. Так, в орловском очерке редактор прежде рассказывает о том, что путники остановились на ночлег в доме «боголюбца-орлянина», затем о том, как Лазарь угостил паломников и дал им в путь рыбы, а для коней овса. Логика повествования в первых редакциях произведения иная: сначала сообщается об угощении и дарах, потом о ночлеге. Пропустив фрагмент описания пути из Ромли в Иерусалим до нападения на караван арабов (И тот весь день шли между гор разсединами... а сами и проводники назат воротились – II ред., л. 145 об.–146), редактор переместил чтение истыя бесы, з23;ло насилие великое творят! А паша, окаянной, толко славу-ту учинил, что за город выпроводил, да денги обобрал с человека по гривне, алтына по два, да пхнул межи гор ко арапом, а за нами проводники и назад в середину сцены нападения арабов на паломников, после слов ...пощади, Господи, подобно что на мытарствах от бесов, так как это сравнение получает дальнейшее развитие: разбойники-арабы ведут себя что истыя беси (л. 43).

Руководствуясь в работе с текстом «Хождения» хронологическим принципом расположения материала, редактор переместил рассказ о посещении лавры Саввы Освященного. Если в первых редакциях паломники посетили лавру после монастыря Михаила Архангела, то в третьей – перед самым выходом из Иерусалима в обратный путь. Известно, что знакомство паломников с монастырем по возможности было приурочено к дню памяти святого, в честь которого он был основан. Последовательность осмотра монастырей Михаила Архангела, Святой Екатерины и Саввы Освященного в третьей редакции не противоречит хронологической последовательности праздников этим святым (8 ноября, 24 ноября, 5 декабря), а также дате следующего путевого очерка – 18 генваря.

Определяя стоимость товара или услуги, размер пошлины, милостыни или «подарунка», создатель третьей редакции «Хождения» стремился к унификации денежных единиц. Характерный для второй редакции ряд 2 алтына, по 6 денег, по копейки в третьей выглядит как 2 алтына, по шти денег... по две денги (л. 8 об.). Новый редактор предпочитал вести счет на алтыны и деньги, но употреблял и более крупные единицы – полуталер, талер, червонный, при этом иногда встречается замена тарелей па рубли (см. л. 12 об., где дань воложскому господарю исчисляется в рублях, а не в талерах).

Появление разночтений в денежных суммах в третьей редакции, по сравнению с первыми, может быть связано с неразличением и (8) и н (50) при переводе буквенного обозначения в цифровое. Согласно данным первой редакции, разбойники отняли у некоторых паломников 8... 20... 30 талерей (л. 99), в третьей редакции – 50... 20... 30 талерей (л. 40 об.). Туркам-провожатым дали на дорогу, по свидетельству третьей редакции, с пятьдесят талерей (л. 75 об.), а в предшествующих редакциях – 8 талерей. Подобное встречается и при измерении расстояний (см., например, л. 65 об., где вместо 8 верст читается верст с пятьдесят). Пятьдесят сажен, когда речь идет о длине церкви Рождества Христова, нельзя отнести к ошибочным чтениям третьей редакции. Трудно представить, что при длине 8 сажень здание было поперек дватцат семь сажен (л. 46 об.).

Если в первых двух редакциях числовые ряды строились по принципу нарастания или убывания, то в последней редакции порядок мог нарушаться; кроме того, допускалось смешение цифровой и словесной форм, однако предпочтение отдавалось последней:

Во втором случае появление в третьей редакции 7 вместо 6, скорее всего, объяснялось тем, что в тексте произведения сообщалось: после трапезы на Голгофе деньги с паломников брали так же, как после омовения ног.

Третья редакция «Хождения» содержит разночтения, касающиеся расстояний между населенными пунктами и временных характеристик. Если в первой и второй редакциях от Волхова до Орла и от Орла до Севска соответственно 40 и 120 верст, то в третьей редакции – 50 и 108. От гирла до Царяграда Уским морем, по версии первых редакций, – 58 верст, а по данным последней переработки памятника – осмmнадесят верст. Новый редактор сообщал: на обратном пути казаки встретили паломников, когда те не доехали Поволочи верст за десять (л. 75), что противоречит свидетельству первых редакций (ѳерст за 15). При сопоставительном анализе редакций «Хождения» выявлены расхождения в датировке событий: согласно сведениям третьей редакции, паломники вышли из Севска 17 генваря, первой и второй – 16 генваря; из Глухова они отправились в путь 20 генваря вместо 19 генваря, как сообщают первые редакции. Не известно точно, когда путешественники пришли к Оке под городом Белевом: в это время в Спасском монастыре 4 часа нощи ударило (I и II ред.) или два часа ночи (III ред.).

В третьей редакции встречаются случаи искажения текста, явно ошибочных чтений. Синайский монастырь именуется Санайским (л. 18 об.), вместо на катаргах (I ред.) читается на торгах (л. 23 об.), слово знамение заменяется на затмение (л. 72), фраза в те поры прочитана редактором как в таборы (л. 76 об.). Идущие в Египет корабли грузили, по версии третьей редакции, не мылом, лесом, а малым лесом (л. 38 об.). Ошибочным является указание на время выхода паломников из Ромли в Иерусалим – ноября в 28 дни (л. 42 об.), ибо далее идет очерк, датированный 30 октября. Допущен ряд изменений в именослове произведения: белевец Вязмитин выступает как Вязмятин, калужане Давыд Стефанович и Никифор Иосифович как Давыд Степанович и Иосиф Никифорович, орлянин Илья Басов как Нил Басов», фамилия севского воеводы меняется с Коровина (Коробьина) на Коровина.

Приведенный ниже сопоставительный ряд умножает число разночтений, характерных для третьей редакции памятника:

Ряд изменений, появляющихся в третьей редакции, на наш взгляд, нельзя толковать только как ошибочные чтения, ибо они могут не «затемнять» текст, а «проявлять» оригинальность его прочтения, иной художественной интерпретации ситуации или образа (тут – туск; веры – воры). Сопровождение отрядом янычар каравана, в составе которого паломники возвращались на Русь, в первой редакции объяснялось тем, что была слава великая у татар, что московския купцы едут богаты, так бы без попытки не было (л. 152 об.). В третьей редакции выражение «без попытки» замещается другим – без попорки (л. 74), так как попытка ограбления купеческого каравана неизбежно переросла бы в попорку, то есть, согласно данным словаря В.И. Даля, в «столкновение, драку». Во второй редакции казаки-палеевцы караван купцов и паломников обълепили (л. 260), в третьей редакции – облетели (л. 75 об.). Изменение текста вызвано стремлением подчеркнуть не большое число казаков, которых было что пчел, а, как у птиц, быстроту и стремительность их передвижения. В этом ряду следует рассматривать и замену слова бросал на прасалай (по Далю, «обманщик»):

Исходя из содержания текста, редактор в сравнении Царьграда с родиной паломника исправил слово соболи на соловьи, так как до этого речь шла о горлицах (л. 23). Он уточнил, откуда, по мнению турок, исходит для них военная угроза, заменив в описании крепостей фразу для воинова опасу выражением для московскова опасу (л. 72).

Для третьей редакции памятника, по сравнению со второй, характерны следующие языковые отличия:

а) фонетические (ночь – нощь, л. 7; еже – уже, л. 12 об.; ызбу – избу, л. 14 об.; будто – бутто, л. 15; еловае – яловое, л. 15 об.; врата – ворота, л. 20; блиты – плиты, л. 21; хвастать – фастат, л. 26; храмина – хоромина, л. 29; головный – главный, л. 29 об.; цски – деки, л. 49; сшед – зшед, л. 50 об.; крух – круг, л. 60; и др.);

б) лексико-семантические, например: виноварница – варница, л. 2 об.; всюду – везде, л. 23; мало – понемногу, л. 29; скудно – убого, л. 40; выслана – выкладена, л. 50 об.;

в) словообразовательные, типа: пятисотцкой – пятисотной, л. 6; ор-ганское – органистая, л. 8; приежим – проежжим, л. 8; узорочитое – узо-ричное, л. 13; Сафеевская – Сафийская, л. 20; посох – посошок, л. 30; греченин – гречин, л. 35; распятие – пропятие, л. 56 об.;

г) морфологические, связанные с употреблением разных форм прошедшего времени глаголов (перевезлися – перевезохомся, л. 11), с варьированием падежных окончаний существительных (товарищев – товарищей, л. 4 об.; яйца – яйцы, л. 40; доме – дому, л. 60; сторожи – сторожа, л. 60), с изменением родовой принадлежности слов (харч всякую – харч всякой, л. 15; в каторой юмруке – в котором юмруке, л. 17; два мечет – две мечети, л. 55 об.) и др.;

д) синтаксические, связанные с заменой именных сказуемых на глагольные (Иерусалим – среда земли, л. 129 об., 215 об. – Град Иерусалим стоить среди земли, л. 59), варьированием предложных и беспредложных сочетаний (тогда в нощи, л. 133 – тогда нощи, л. 38 об., a воротгех – а у воротех, л. 10 об.), с изменением порядка слов в предложении:

В третьей редакции «Хождения» усложняется структура предложений с прямой речью. Если для первых переработок памятника характерно следование прямой речи после слов автора, то в третьей слова автора могут разрывать прямую речь: Опять бы де ко мне не приходил, – он толмачю говорить, – не дам-де кгьлъи! (л. 18 об.). Распространение текста в последней редакции часто идет за счет диалогических сцен, увеличения объема прямой речи участников диалога:

Первую и третью редакции «Хождения» сближает то, что внутренние монологи паломника в них не оформлены как прямая речь, в отличие от второй переработки памятника:

Иноязычные заимствования в третьей редакции «Хождения» продолжают оставаться устойчивой лексической группой, состав которой расширяется. В нее входят и уже использованное вторым редактором греческое слово питропос (наместник), и новые заимствования, в основном тюркизмы и грецизмы (см., например, л. 15 об.: Токало, сиреч тоди вам добро; л. 25: у нас вольница, а у них левент). Иноязычная лексика отличается вариативностью в пределах третьей редакции (ср.: ермунек, л. 11 об. – юмрукчей, л. 14 об.; изапуша, л. 73 – изупаша, л. 73) и трех редакций: талерей – тарелей – талерей (л. 15); пекнеш (I и II ред.) – пешкеш (л. 17); нефуты (I и II ред.) – ифуты (л. 17); араки (I и II ред.) – раки (л. 48). Особенно это характерно для топонимов: Селиври – Селиѳрии – Веливри (л. 32); Бургав Бурган – Бургас (л. 32 об.). В третьей редакции употребляется форма кагве (I ред. – когве) вместо кофей (II ред.). Слово фортуна в значении «буря» может иметь форму хартуна (л. 37 об.) вместо туртуна (II ред.).

В последней редакции не только восстановлено чтение, пропущенное вторым редактором, – нанявши гамалов (I ред. – гомалов), сиреч работников, – но и уточнен перевод лексического заимствования: там такия нарочно место извощиков (л. 19 об.). Ввод иностранного «речения», по сравнению с предшествующей редакцией, иногда сопровождается расширением контекста, появлением новых глосс, созданием эффекта «разговорности» речи:

Увеличение в объеме комментария к иноязычному слову – примета третьей редакции (и стахом в гане, сиреч в стоялом гостином дворе, л. 33). Эта особенность связана со стремлением «справщика» к предельной точности в толковании заимствования:

В стилевом отношении третья редакция «Хождения» ближе к авторскому тексту и первой редакции, чем ко второй, ибо сохраняет черты «устного мышления», ориентацию на простонародную разговорную речь, сказовую манеру повествования. В тексте возрастает количество постпозитивных частиц: иди-ка же (л. 14 об.); стыдно, су, будет (л. 13 об.), христианская-та душа-то (л. 7); ай де мой хлеб-от вам надокучалъі (л. 38). Появляются характерные для народной речи формы предлогов по-над, извнутр (л. 56, 59). Обилие повторов придает прозе особый ритм неторопливого и обстоятельного рассказа об увиденном и пережитом: ...а он нас и повел. А повел нас турчин в верхнюю церковь, а в нижнюю не пущают (л. 20).

Третью редакцию «Хождения» специалисты часто называют «поэтической». Действительно, в ней усилено лирическое начало повествования, о чем свидетельствует, например, вставка в описание Елеонской горы оценки экспрессивно-эмоционального характера: Во Иерусалимской во всей палестине другова такова и радостнова места нет, что Елеонская гора! (л. 58), а также приведенный ниже сопоставительный ряд:

Рассказ об увиденном паломником в чужих странах сопровождают эмоционально окрашенные оценочные суждения: о пиратах – таковы лихи малтизы! (л. 40), о киевлянах – тщательны лихоманы (л. 8). Причем религиозно-полемическое начало в этих репликах может ослабевать или усиливаться. Редактор меняет отзыв об арабских свадьбах зело страмны (I и II ред.) на зело странныя (л. 41), что снижает негативное отношение к изображаемому. Напротив, изменение определения великий на ветхий применительно к Риму лишь подчеркивает антикатолическую направленность произведения (л. 50). Сатирическое начало в «Хождении», связанное с обличением восточной церкви, усиливает вставка: У грек незазорно пить горелку, они все на тоща сердце пъют по финжалу (л. 46). За ней следует фрагмент, который в третьей редакции подвергся правке, что привело к изменению текста на уровне содержания:

Редактор «Хождения», как и Иоанн Лукьянов, – мастер художественной детали, главная функция которой – документировать повествование о явлениях из разряда сакрального, чудесного. Этой цели служат замечания, что благовоние, исходящее от Голгофы, зело запашисто (л. 50 об.), а след от схождения огня на Гроб Господень всегда будет напоминать верующим о чуде – никогда не сотрется копать та (л. 52 об.).

Ярко, метко, образно определить то или иное явление жизни редактору, как и автору «Хождения», помогает устная народная речь. Третья редакция произведения в этом отношении особая, она богата «меткими речениями», фразеологизмами устно-поэтического происхождения, типа: да руками розна (л. 20 об.); Пропади, мал, он, окаянны! (л. 38 об.). Рассказывая о пути паломников по ухабистой, разбитой и раскисшей от ненастья дороге, редактор использует глагол калюкать (в I и II ред. – куликать), заменяет слово украсть на просторечное увесть, всюду на сюду и сюду (см. л. 43, 48, 49). Весна в Москве ассоциируется у него с понятиями дожди, туманы, хмары (л. 59; ср.: II ред., л. 215 об.). Корабль, согласно версии третьей редакции, о камень не ударился – «вдарился» (л. 71), а после церковного вина, которым поживились паломники, мучившая их зуда-то по отходить стала (л. 63 об.).

В третьей редакции больше внимания уделяется описанию церковной утвари, внутренней отделке храмов, всему, что связано с понятием «прекрасное». Редактор сохраняет любимое автором определение узорочное, но стремится конкретизировать его. Развивая тему вертеп узорочисто зделан, он сообщает, что стены были вси бархатом с золотом и всякими цветы украшены (л. 46 об.). Изменяясь от редакции к редакции, текст все больше начинает напоминать ритмически организованную прозу:

Подведем итоги. Подробное текстологическое изучение памятника, особенностей языка его списков и редакций – дело будущего, главное – через научную публикацию текста сделать «Хождение» Иоанна Лукьянова доступным для исследователей разных специальностей, привлечь их к решению исходных для истории произведения проблем: где, когда и кем оно было создано, как текст функционировал и в связи с чем менялся. Выскажем ряд предположений, научную состоятельность которых подтвердят или опровергнут новые данные, полученные в результате архивного поиска и комплексного изучения текста памятника.

1. «Хождение в Святую землю», созданное на материале реального путешествия на христианский Восток (1701–1703) московским священником Иоанном Лукьяновым (до 1705 г.), позднее было приписано его духовному брату и сподвижнику, авторитетному деятелю старообрядческой церкви Леонтию Ветковскому, который, возможно, принимал участие в литературном редактировании путевых записок.

2. Сопоставительный анализ редакций «Хождения» убеждает в существовании пока не обнаруженной в архивах и, возможно, не сохранившейся редакции произведения, где авторский текст представлен полнее, чем в раннем из известных нам вариантов. Именно она послужила основным источником новых сведений о паломнике и его пути в Святую землю для составителей второй и третьей редакций памятника.

3. Активизация интереса к «Хождению в Святую землю», которая приходится на вторую половину XVIII столетия (третьей или последней четвертью века датируется большая часть выявленных списков), связана с упразднением в 1763 г. Раскольничьей конторы и ослаблением преследования старообрядцев ¹⁷¹.

4. Создание второй и третьей редакций произведения, скорее всего, относится ко второй половине 70-х – первой половине 80-х годов XVIII в., причем временной разрыв между ними незначителен. Последняя переработка текста «Хождения» – непосредственная реакция на вторую и в некотором отношении полемика с нею. Если происхождение второй редакции путевых записок, возможно, связано с Белевом, она приписывает авторство книги старцу Леонтию и носит книжный характер, то третья редакция, по всей вероятности, появилась в Москве, ее создатель решает проблему атрибуции текста в пользу московского священника Иоанна Лукьянова, объединяет в художественное целое весь известный ему материал о хождении, документальный и литературный.

5. «Хождение в Святую землю» бережно хранилось, читалось, переписывалось и редактировалось в старообрядческой, по преимуществу купеческой, среде. География бытования книги была в основном связана с российской частью маршрута путешествия Иоанна Лукьянова и сферой миссионерской деятельности ветковских старообрядцев. Об этом свидетельствуют писцовые, владельческие и читательские пометы на листах рукописей, где упоминаются имена белевского купца первой гильдии Василия Ивановича Сабинина, ржевских купцов Ивана Васильевича Чупятова и Клима Климовича Орлова, тверских купцов Василия Сафонова и Семена Арефьева. Писец самого раннего из известных нам списков «Хождения» – новгородский купец Дмитрий Тимофеевич Никитин; владельцы списка из собрания Рогожского кладбища – петербургский купец Козьма Кузьмич Каняев и московские купцы Рахмановы. Рукописные книги с текстом «Хождения в Святую землю» принадлежали мещанину Степану Мичурову из Торжка, добрянским мещанам Петру и Тихону Головлевым. Таким образом, поиск новых списков и редакций произведения прежде всего следует вести среди собраний старообрядческих книг, в коллекциях рукописей, принадлежавших купцам, причем не только в центральных, но и в областных архивохранилищах страны.

Осуществляемое издание «Хождения в Святую землю» Иоанна Лукьянова вызвано несовершенством прежней публикации, где текст был сокращен и отредактирован, малоизвестностью и труднодоступностью издания XIX в. для современных читателей и исследователей, необходимостью научного издания текста по всем известным редакциям памятника.

В основу публикации первой редакции «Хождения» был положен список Р из собрания Рогожского кладбища (ркп. РГБ. Ф. 247. No 460, сер. XVIII в.), как более исправный, по сравнению со списком Н, названным по месту создания Новгородским (ркп. ГИМ. Собр. A.C. Уварова. No 261 (1757). 1734 г.), по нему подведены разночтения к основному списку. Новгородский и Рогожский списки памятника восходят к одному протографу, ибо содержат общие ошибочные чтения: вместо Голац – Ясы (Р, л. 30 об.); вместо церкви Вознесения Христова на Елеонской горе речь идет о церкви Воскресения (Р, л. 127); вместо устья Нила упоминается устье Дуная (Р, л. 139). В отличие от списка Р, список H содержит много пропусков, от отдельных слогов (митролит вместо митрополит, колов вместо колоколов, сводит вместо свободит) до объемных фрагментов, как правило, заключенных между повторяющимися в тексте словами: И утре рано пришли под Фастовгоро-док [и стали у вала земляного. А в том городке сам полковник Палей сам живет. Преж сего етот городок] бывал лятской... (Р, л. 20); А когда турки идут в мечеть [молится, тогда пришед всякой к шурупу, да умывает руки и ноги, да и пойдет в мечет]. 5-ю турки в сутки молятся... (Р, л. 53); В ІІареграде [после Георгиеѳа дни была буря велика – восемь кораблей потанула. В ІІареграде] в ыюле-месяце с паши кожу содрали... (Р, л. 60); Меня бъют, а другой мимо пошел: [а того стали бит, так я мимо пошелъ] (Р, л. 99 об.) и др. В Новгородском списке много ошибок, выдающих малограмотность писцов, их непрофессионализм в книжном деле (абомн вместо амвон, стигим вместо стихиры, финцузы вместо французы).

При издании второй редакции использован список Б, принадлежавший белевскому купцу В.И. Сабинину (ркп. РНБ. Q. IV. No 410), как самый ранний список этого вида. Публикация третьей редакции осуществлена по единственному списку О, который попал в собрание рукописных книг С.А. Соболевского из Орла (ркп. РНБ. F. IV. No 319).

Фрагменты текста, подлежащие комментированию, отмечены «звездочками». Основной корпус комментария к «Хождению» дан по первой редакции произведения; дополнительные разделы включают реалии, введенные в текст создателями второй и третьей редакций. Полужирным шрифтом набран текст, выделенный в рукописях киноварью или графическим способом. Курсивное написание слов указывает на то, что в текст внесены исправления или дополнения. Как правило, это связано с явными ошибками, возникшими при переписке или редактировании текста: пропуском или повторением букв, слогов, слов, фраз, предложений, а также заменами, ведущими к искажению или «затемнению» смысла. Курсивом отмечен текст, если он содержит правку рукою писца, приписан им на полях или над строкой. Все исправления и дополнения, внесенные издателями по другим спискам и редакциям произведения либо по смыслу в случае пропуска или ошибки, специально оговариваются в текстологических примечаниях. Указания на разночтения в списках первой редакции даются с помощью цифр для каждого листа рукописи отдельно. В тексте публикуемых списков разделительным знаком // отмечаются границы между листами рукописи, в том числе между лицевой и оборотной сторонами листа.

При издании текста «Хождения в Святую землю» сохраняется написание «е», а также «» и «ь» в середине и в конце слов. Вышедшие из употребления буквы русского алфавита заменяются современными эквивалентами: і = и, ѫ = ф, ѡ = о, ѱ = пс, s = з и др. Титла раскрываются в соответствии с написанием подобных слов в издаваемой рукописи, выносные буквы вносятся в строку (при необходимости с последующей гласной). Кириллические цифровые обозначения заменяются арабскими. В случае ассимиляции и пропуска одной из соседних букв на границе предлога и существительного между ними ставится дефис. Разбивка текста на предложения и абзацы сделана по смыслу, однако с учетом его членения в рукописи. Пунктуационное оформление текста подчиняется современным нормам.

Выражаем глубокую признательность всем, кто помогал осуществить этот проект, принял деятельное участие в судьбе книги Иоанна Лукьянова, чтобы из произведения «потаенной» литературы сделать ее неотъемлемой частью национального духовного наследия: A.C. Демину, И.Г. Добродомову, С.В. Дурасову, A.B. Лаврентьеву, И.В. Левочкину, A.C. Орешникову, Н.В. Понырко, И.Г. Птушкиной, Ю.Д. Рыкову, A.C. Травниковой, К.В. Трибунской, A.A. Турилову, А.Д. Шаховой, Е.М. Юхименко.