Глава II. Политический контекст. Османское государство и православная церковь

Судьбы кочевого племени каспийских пастухов,

которое среди тревоги нашествия миллионов монголов

появляется в истории Востока избранным народом

бога войны, поражают ум наблюдателя. Воинские

его подвиги в ту пору, когда это малочисленное племя

созидало свое политическое величие, достойны лучших

страниц истории Древнего Рима... По взятии

Константинополя поспешно заразились они всеми

пороками политической дряхлости, но по гордости

завоевателей отвергли и гражданский закон, и науку

правления, чуждую их наследственному инстинкту.

К.М. Базили, 1847 год.

Османы и Православие: диалог начинается. Система миллетов. Золотой век империи. Джелялийская смута. Эпопея Фахраддина Маана. Сепаратисты XVIII века. Греческое восстание. Империя на пороге реформ.

Историю православной общины на Ближнем Востоке в XVI–XVIII вв. нельзя должным образом понять вне связи с историей всей Османской империи. Конечно, эта связь не была такой тесной, как сопряженность церковной и политической истории в любом из христианских государств. Для этно-конфессиональных групп османского мира была характерна высокая степень сегрегации. В мусульманских хрониках, создававшихся в городах Ближнего Востока, бесполезно искать информацию о судьбах местных христианских общин. С другой стороны, православный дамасский историк XVIII века Михаил Брейк не раз помещал в своей летописи сообщения типа: «В этом году бедных христиан Дамаска поразила эпидемия холеры», и издатель вынужден был добавлять в примечании, что эпидемия, естественно, поразила не одних христиан, а и все остальное население тоже, но для Брейка эти «остальные» практически не существовали.²⁷⁷

Тем не менее, несмотря на замкнутость христианских общин Леванта, на их положении не могли не сказываться повороты в политической жизни империи, перемены в отношении османов к православию. Взаимоотношения «румов»²⁷⁸ и османов за долгие века их сосуществования претерпели ряд значительных изменений, связанных с кардинальной трансформацией самой природы Османской державы.

Османская государственность зарождалась в пестрой этно-конфессиональной среде Малой Азии в тесном контакте с окружающими народами и религиями. Сам ислам в той форме, в которой он бытовал у турок XIV–XV вв., имел весьма «неортодоксальный» характер. Большое влияние на него оказал малоазийский суфизм, носивший синкретический характер и испытавший определенные христианские воздействия.²⁷⁹ В эпоху завоевания Балкан османы, как писал В.В. Бартольд, «отнюдь не были религиозными фанатиками,... их государи причисляли себя к членам веротерпимых дервишских орденов. и в своих походах [они] пользовались услугами христиан, не заставляя их принимать ислам».²⁸⁰

Известно, что в борьбе с Византией османы задействовали балканских богомилов и иудеев.²⁸¹ В рядах самих православных находилось достаточное число людей, симпатизировавших османам. Византия, Болгария и Сербия к тому моменту ослабели настолько, что им оставалось только выбирать, кому покориться: мусульманскому Востоку или католическому Западу. Среди византийской знати существовала пролатински настроенная группировка, стремившаяся найти защиту от османского натиска у западноевропейских держав. Но за это надо было платить переходом в унию, то есть признанием латинских догматов и подчинением церкви главенству папы. Такое соглашение, заключенное на Флорентийском соборе 1439 г., вызвало упорную оппозицию со стороны основной массы византийского духовенства и народа. Как заявил греческий митрополит Марк Эфесский на Флорентийском соборе: «Не хотим... ни помощи латинян, ни их унии! Лучше достанемся туркам, чем латинянам!»²⁸² Османская элита успешно сыграла на одинаковом у мусульман и православных чувстве враждебности к латинскому Западу и искусно стимулировала византийское туркофильство. Так, например, после завоевания Болгарии в конце XIV в. османы упразднили Тырновский патриархат и передали его приходы под власть константинопольского патриарха, жившего еще в чужом государстве, которое только через полвека будет присоединено к Османской державе.²⁸³ Православные митрополиты в османских землях получали условные земельные держания – тимары, подобно представителям господствующего класса.²⁸⁴

В первые полтора-два века османской экспансии мусульмане составляли еще меньшинство населения государства. Османы старались не менять традиционный уклад на завоеванных землях. Местная аристократия сохранила свои земельные владения и несла службу султанам на тех же условиях, что и прежним христианским государям. Ядро османских территорий окружал пояс вассальных государств, управлявшихся местными династиями, в том числе христианскими.²⁸⁵

Период мягкой гегемонии сменила эпоха поглощения зависимых областей, введения там общеимперской системы военно-ленного землевладения и замены автохтонной аристократии наместниками из султанских рабов. Первым подобную политику начал проводить султан Баязид I (1389–1402 гг.), однако он явно опередил свое время. Мероприятия султана вызвали болезненную реакцию отторжения не только на завоеванных землях, но и в самом османском обществе, посчитавшим эти шаги нарушением старых традиций. Политика Баязида привела к катастрофе в битве с Тимуром под Анкарой в 1402 г., когда султана покинули многие его вассалы.²⁸⁶

Поражение под Анкарой отбросило османов и балканский мир на поколение назад. Византия получила последнюю передышку. Преемники Баязида возродили прежние принципы косвенного управления. Политика унификации имперских структур возобновилась лишь при Мехмеде II Фатихе (1451–1481 гг.), после взятия Константинополя в 1453 г.

Османские государственные мужи, выстраивая свою политическую систему, воспользовались опытом предшествовавших мусульманских империй. В первую очередь это касалось положения иноверческого населения. Османы восприняли уже разработанные в мусульманском праве предписания о статусе зиммиев, а также систему автономных этно-конфессиональных сообществ-миллетов.²⁸⁷ Серией указов 1454–1461 гг. султан Мехмед Фатих сгруппировал своих немусульманских подданных в три миллета, из которых крупнейшим по численности было сообщество православных народов, так называемый руми миллети.

Вслед за православным миллетом были образованы аналогичные структуры, объединявшие евреев (яхуди миллети) и армян (эрмени миллети). Армянский миллет был в значительной степени искусственным порождением бюрократической мысли. В него включили все христианские и квази-христианские общины, которые нельзя было инкорпорировать в православный миллет: богомилов, католиков Балкан, позже – последователей не халкидонских церквей Ближнего Востока. Во главе миллета был поставлен армянский патриарх Стамбула, чье положение было более чем двусмысленным, так как его авторитет далеко уступал значению традиционных армянских церковных центров в Эчмиадзине и Киликии.²⁸⁸ В XVII века в Иерусалиме был учрежден четвертый патриарший престол Армянской церкви.

Об устройстве миллетов существует обширная литература, в том числе и на русском языке.²⁸⁹ Востоковед XIX в. И.Н. Березин в одном из своих трудов приводит текст султанского берата (указа), определявшего права и обязанности православного патриарха конца XVIII века.²⁹⁰ В российских архивах хранятся также переводы более ранних бератов. Один из них был выдан султаном Мехмедом IV (1648–1687 гг.) александрийскому патриарху Паисию в 1669 г. в связи с его восстановлением на патриаршем престоле.²⁹¹ Другой получил при вступлении на патриаршество иерусалимский первосвятитель Хрисанф в 1707 г.²⁹² Документы эти несколько разнятся по объему и содержанию, в частности, в берате Хрисанфа подробно оговариваются привилегии православной церкви, касающиеся владения теми или иными палестинскими Св. местами и ее отношений с другими христианскими исповеданиями в Иерусалиме. Однако базовые положения всех бератов совпадают.

Султан требовал, чтобы «избрание греческого (т. е. православного. – К.П.) патриарха происходило беспристрастно и всегда в пользу мужа мудрого... достойного доверия нашей Двери счастья, старающегося заслуживать её высокое одобрение, способного править, блюсти и одерживать своих соотчичей».²⁹³ Указ повелевал священнослужителям и всем подданным православного исповедания повиноваться патриарху «по правам его сана».²⁹⁴ Патриархи обладали всей полнотой власти над своим духовенством, возводили и низвергали епископов. Как говорилось в грамоте, данной Паисию, «и они б (православные. – К.П.) ево (Паисия. – К.П.) во всем почитали, и... надо всем духовным чином власть имел, и никому опричь ево патриарха до тех [духовных] дел не вступатца, а которые попы и иной духовный чин не учнут под ево патриаршею паствою бытии, им учинити наказанье по их чинам».²⁹⁵ Аналогичные требования звучат в берате Хрисанфа: «И подчиненные помянутому... патриарху Хрисанфу да не дерзают выступать и пренебрегать повелений и слов его, но всем быть благопокорным благорассудному его правлению... А еже он кого из митрополитов или иереев или старцов за вину будет наказывать или посылать в изгнание, никому не дерзать противляться».²⁹⁶

Права патриарха в отношении мирян были почти столь же широкими. Недаром в греческой терминологии глава миллета (миллет-баши) именовался этнарх, «предводитель народа». Патриарх облагал свою паству податями на содержание церкви. Его ведению подлежало решение имущественных и семейно-брачных дел христиан. Одновременно с этим патриарх нес ответственность перед властями за политическую лояльность своих единоверцев.²⁹⁷

По воле султана, «всё, относящееся к общему управлению греческаго (православного. – К.П.) народа по всему пространству империи, к держанию церквей и монастырей, их мирской экономии, доходам и расходам... подвержено суждению только патриаршему и синода».²⁹⁸ Светские власти не принимали жалоб на духовенство, оставляя их на рассмотрение Синода. В документе подчеркивалось, что патриарх получает свой сан пожизненно, «что ни приязнь, ни предложение какой-нибудь прибавки к годичным налогам не могут никогда низложить его для замещения кем бы то ни было; что он может быть низложен в единственном случае уклонения от своего долга, если он станет угнетать подданных, позволит себе действия противные... обычаям своего народа, или если он обличится в измене нашему славному государству».²⁹⁹

Никто из османских чиновников не мог вмешиваться во внутренние дела православных общин, оспаривать судебные решения патриархов и епископов, произвольно производить обыски в церквях и монастырях, преследовать православное духовенство за проведение там ремонта «по прежнему плану и в прежних размерах и по особенному дозволению властей».³⁰⁰ Кроме того, патриархи контролировали недвижимость, принадлежащую духовным учреждениям, наследовали имущество умерших монахов и архиереев, имели собственную службу по сбору налогов с духовенства и паствы; местные власти обязаны были оказывать этим сборщикам всяческое содействие.³⁰¹ «И которые сады и деревни и угодья законные ему патриарху в ево области к монастырям [принадлежат], – гласила грамота, данная Паисию, – и до тех садов и угодий и деревень опричь ево патриарха никому дела нет. Как и прежние александрийские патриархи владели, и ныне ему Паисию по тому ж владеть по прежнему».³⁰² То же самое гарантировалось в берате Хрисанфа: «Коликими виноградами и садами и сенокосными лугами, животиною и иными им подобными прикладными патриархии Иерусалимской вещами были владетелями прежния патриархи, таково быть и Хрисанфу патриарху».³⁰³

Султанские бераты подтверждали свободу вероисповедания христиан, требуя, чтобы «ни в коем случае никто не мог употреблять насилие с греческим нашим подданным для обращения его в ислам».³⁰⁴ И, наконец, за исключением особо оговоренных налогов, патриархия не подлежала поборам и обложениям.³⁰⁵

Конечно, в реальной жизни многие положения бератов не выполнялись. Такие документы интересны разве что с теоретической точки зрения, как отражение представлений османов и православных об идеальном механизме сосуществования двух религий.

Что же касается реального, а не идеального положения дел в сфере межконфессиональных отношений, оно, по свидетельствам очевидцев, было далеко от желаемой гармонии. Патриархи в Стамбуле не имели «ни неприкосновенности, ни особенного почтения»,³⁰⁶ некоторые из них были повешены, многие подверглись различным наказаниям и были брошены в тюрьмы.³⁰⁷ Редкому патриарху удавалось удержаться у власти дольше двух-трех лет. Часто они низлагались Синодом по воле Высокой Порты, хотя фактически – по интригам собственного окружения, покупавшего поддержку османской администрации. С 1454 по 1895 г. константинопольские патриархи сменились 157 раз. При этом многие занимали патриарший престол неоднократно, так что общее число патриархов за этот период составило 105.³⁰⁸ Тем или иным преследованиям время от времени подвергались и другие архиереи, священники, миряне. Их облагали тяжелыми поборами, ряд храмов был обращен в мечети. Церкви Восточного Средиземноморья канонизировали 108 мучеников, пострадавших за веру при османском владычестве до начала XIX в.³⁰⁹

Источники подробно описывают произвол правительственных чиновников в отношении зиммиев, злоупотребления, царившие при сборе налогов.³¹⁰

Венецианский дипломат XVI века свидетельствовал: «Даже в том случае, когда их (христиан. – К.П.) земля плодородна, они заботятся лишь о том, чтобы приобрести столько, сколько нужно для уплаты караджа³¹¹ и для поддержания жизни, потому что если бы они добыли что-нибудь лишнее, то турки отняли бы у них».³¹²

Церковная организация христиан также постоянно страдала от алчности османских пашей. Особенно дорого стоили сооружение и ремонт храмов, когда на любое исправление надо было получать разрешение из Стамбула, что влекло за собой выплату бесчисленных взяток местным и центральным властям и сотрудникам канцелярий. Временами получение соответствующего фирмана (султанского указа) обходилось дороже самих ремонтных работ.³¹³

К.М. Базили, российский консул в Бейруте в 1839–1854 гг., дал яркое описание того положения, в котором в начале XIX в. находились православные христиане Палестины: «Обычный ежегодный взнос дамасскому паше от греческого монастыря (Иерусалимской патриархии. – К.П.) составлял 1 тыс. мешков;³¹⁴ сверх того, на свиту паши и на подарки, и на провизии, когда паша сам приезжал в Иерусалим, расходовалось еще до 500 мешков. Мулле иерусалимскому в его приезд вносили около 200 мешков, и редкий мулла не находил случая в обыкновенный годичный срок своего пребывания в Иерусалиме забрать еще столько или вдвое. Столько же обходились и его катибы (секретари) и члены мехкеме (шариатских судов. – К.П.), столько же и муселим (мутасаллим, градоначальник. – К.П.) со своей свитой. Около 500 мешков в год было необходимо дарить разным мусульманским семействам, для того только, чтобы они не преследовали православного монастыря. К этим постоянным, почти законным взносам, ибо долгое злоупотребление имело силу закона, можно отнести и сумму каффаров (пошлин, взимаемых с паломников у Св. мест. – К.П.), которая круглым числом доходила до 500 пиастров с каждого поклонника. Оставалась еще важная и разорительная статья – джереме, или пени, произвольно налагаемая пашами, муллами, муселимами в собственную их пользу при всяком удобном случае: подрались ли два поклонника и произошла от этого суматоха между двумя исповеданиями, передвинули ли черепицу в монастырском здании, чтобы исправить кровлю от течи, починили ли окно, разбитое ветром, – требовалось от монастыря тысяч 10, 50 или 100 пиастров на том основании, что починка храмов в Османской империи подлежала ведомству и одобрению местных судилищ».³¹⁵

К этому можно добавить множество бытовых ограничений христиан, унизительных предписаний для зиммиев, касающихся поведения, общения с мусульманами, ношения особой отличительной одежды и т. д.³¹⁶ Христианские церкви не должны были иметь крестов и колоколов, выглядеть красивее самой убогой мечети. Религиозные процессии через мусульманские кварталы проходили спешно, священник закрывал крест покровом, лики святых не выносились. Христиане не имели права ездить верхом, служить в армии и т. д.³¹⁷

Вместе с тем, знакомясь с такого рода наблюдениями и утверждениями, следует помнить, что им нельзя безоговорочно доверять. Вольная или невольная демонизация Османской империи была характерной чертой европейского и российского востоковедения XIX века.

В целом османы вполне терпимо относились к православной церкви, по крайней мере, в первые века существования империи. Если говорить о нарушениях прав церкви, вмешательстве в ее дела, свержениях патриархов, то следует признать, что все это стало возможным лишь в условиях моральной деградации греческого духовенства, междоусобных интриг иерархов, в которые они втягивали османские власти.³¹⁸

Что касается образа жизни райи (податного населения) под властью османов, то он почти не изменился, особенно в тех провинциях, где православные составляли большинство.³¹⁹ Юридические ограничения, налагаемые на христиан, по большей части не выполнялись даже на территориях с преобладанием мусульман, что вынуждало власти время от времени вновь издавать указы о необходимости неукоснительного исполнения предписанных шариатом бытовых запретов для иноверцев – и каждый раз без особого успеха.

Мусульманское завоевание, как ни парадоксально, привело к неслыханной консолидации православных церковных структур. Почти вся территория Константинопольского патриархата впервые за века снова оказалась объединенной в рамках одного государства. Как писал британский византинист Стивен Рансимен, «византийские идеологи, отвергавшие западную помощь, которая в лучшем случае могла бы сохранить лишь малую часть православной территории, и которая означала бы унию Церкви с Римом и углубление разделения в Церкви, были оправданы. Единство Церкви было сохранено, а с ним и единство греческого народа».³²⁰ Военная экспансия османов в Восточном Средиземноморье автоматически означала православную духовную реконкисту. Церковные структуры восстанавливались на всех территориях, которые Православие уступило Западу в годы упадка Византии – на Пелопоннесе, островах Архипелага, Кипре и др.³²¹ Католическое церковное присутствие в империи всячески подавлялось. Система миллетов цементировала разные народы османской ойкумены перед лицом общего врага – Западной цивилизации.³²²

В силу вышесказанного, церковь была абсолютно лояльна османам. Историками замечено, что в конце XVIII века многие греческие авторы лучше воспринимали Османскую империю, чем сегодняшняя греческая историография.³²³ Отношения османов и греков были не просто сосуществованием завоевателей и побежденных. В государстве сложился симбиоз османского правительства и верхушки константинопольских греков, впоследствии названных фанариотами по имени стамбульского квартала Фанар, где находилась резиденция константинопольского патриарха. Они образовали своеобразную «аристократию ума и таланта,... труда и изворотливости»,³²⁴ занимавшую сильные позиции в торговле и финансах и игравшую огромную роль в жизни государства вплоть до Греческого восстания 1821 года. Греки выступали младшими партнерами османов в управлении империей, занимая ключевые посты в православном миллете.

Из их среды происходило все высшее духовенство Константинопольского патриархата, обладавшее, как отмечалось выше, наряду с религиозными функциями, прерогативами светской власти. В административном аппарате патриаршего Синода все более важную роль играли и греки-миряне. Они часто занимали посты хартофилакса (секретаря), скевофилакса (хранителя литургических облачений, икон и мощей), логофета, заведовавшего хозяйством Церкви, законоведов, работавших в судебных инстанциях патриархата.³²⁵

Как писал дореволюционный церковный историк А.П. Лебедев, «несмотря на турецкое иго или, лучше сказать, благодаря этому игу, греческим архиереям жилось привольно».³²⁶ Эту мысль разделяют и современные западные ученые Б. Брауде и Б. Льюис, подчеркивая, как сплошь и рядом совпадали имперские амбиции Константинопольской патриархии, претендовавшей на вселенский духовный авторитет, и османских властей, наследников византийской державной традиции. Причисление множества славянских, романских, анатолийских и ближневосточных христиан к «румам» и включение их в «руми миллети» было, до некоторой степени, не их собственным выбором, а результатом исламского мироощущения османов и притязаний вселенского патриархата.³²⁷ В глазах османов константинопольский патриарх, миллет-баши, был единственным предстоятелем православного населения империи. Для удобства управления христианскими подданными османские власти подчинили Фанару все православные церкви на подконтрольных территориях, в том числе и ближневосточные патриархаты, хотя это и противоречило церковным канонам. Включение Арабского Востока в состав империи стимулировало наплыв греческих монахов в Иерусалимский и Александрийский патриархаты и привело к полной эллинизации высшей иерархии обеих церквей. В XVIII века греки утвердили свою власть и в Антиохийском патриархате. Впрочем, эти процессы эллинизации начались задолго до прихода османов на Ближний Восток. С другой стороны, контроль Фанара над ближневосточными патриархатами в XVI–XVII веках был чисто символическим.

Наряду с духовными постами в руках фанариотов оказались должности драгоманов (переводчиков), секретарей при пашах. Особый вес имела должность великого драгомана Порты, иной раз серьезно влиявшего на внешнюю политику империи. Этот пост был монополией фанариотских кланов до 1821 года.³²⁸ Османы периодически передавали фанариотам управление автономными Дунайскими княжествами – Молдавией и Валахией, где греки-господари пожертвовали Св. Гробу, то есть иерусалимскому патриарху, огромные угодья, поместья, монастыри. Эти так называемые «приклоненные имущества» составляли один из главных источников доходов патриархии.³²⁹ Управление фанариотов, как архиереев, так и мирян, сопровождалось безжалостным грабежом христианского населения. Злоупотребления, коррупция, а также высокомерное отношение к православным негреческого происхождения, к их культуре и традициям в значительной степени умаляют, в глазах большинства историков, несомненные заслуги фанариотов в деле сохранения православия в условиях иноверческой власти.

Во втором десятилетии XVI века Османское государство сделало свой главный рывок к миродержавию. За несколько лет империя увеличилась вдвое, распространившись на земли Передней Азии и Северной Африки. Был повержен султанат мамлюков, претендовавший на гегемонию в мусульманском мире. Это лидерство унаследовал Стамбул, что стимулировало давно уже начавшийся дрейф османского общества от синкретического народного ислама дервишей к суннитской «ортодоксии». Султаны приняли титул хадим аль-харамейн («слуга двух святынь», то есть Мекки и Медины), сопряженный с почетной миссией поддержания жизнедеятельности святых городов Хиджаза. В противоборстве Османской империи с шиитским Ираном многие анатолийские суфийские братства встали на сторону идейно близкого им иранского шаха Исмаила, выходца из среды дервишей. Это усугубило разрыв османской власти с суфиями.³³⁰

Важные изменения происходят в этно-конфессиональной природе государства. Если в XV в. до половины тимариотов³³¹ в Сербии, Македонии, Албании и Болгарии были христианами, то в следующем столетии произошел массовый переход в ислам балканской служилой знати. Тимариоты консолидировались в общеимперское военное сословие.³³²

В правление Сулеймана Кануни (1520–1566) империя достигла апогея своего величия. Сфера политических интересов государства простиралась от Западного Средиземноморья до Индонезии. Широко известна бытовавшая в тогдашней Европе молитва об избавлении от чумы, кометы и турка. Зона свободной торговли от Среднего Нила до Центральной Европы способствовала бурному развитию османской «мир-экономики». Безотказно работала гигантская бюрократическая машина. Порядок и безопасность вкупе с экономическим процветанием стимулировали демографический взрыв, удвоивший население Балкан и Леванта. Во всех уголках империи строились дороги, мосты и караван-сараи, крепости, рынки и госпитали. Именно при жизни этих двух-трех счастливых поколений были воздвигнуты архитектурные шедевры Синана, сложился неповторимый «османский стиль» книжных миниатюр и голубых изразцов Изника.

В самом начале этого «золотого века» в состав империи вошли обширные земли, населенные арабами-христианами. Как могли мелькиты отнеслись к приходу османов? По мнению современных исследователей, «долгая эпоха бедствий могла только усилить [у христиан] восприятие себя как изолированных сообществ верующих, наказанных Богом за некие непонятные грехи».³³³ Зиммии давно уже превратились в пассивный объект истории и должны были воспринять смену правящих династий с полным безразличием.³³⁴ Не будучи участниками исторического процесса, христиане все-таки проявляли к нему некоторый интерес: известен колофон мелькитской рукописи, зафиксировавший разгром мамлюков при Мардж-Дабике осенью 1516 г. и вступление османов в Хале.³³⁵

После османского завоевания территории Биляд аш-Шама были разделены на несколько провинций-эялетов: Халеб, Дамаск, Триполи (Тарабулус аш-Шам) (с 1578 г.) и Сайда (с 1643 г.). Провинции дробились на санджаки и более мелкие административные единицы (каза, нахия, лива). Границы эялетов были не очень стабильными; так, округ Иерусалим в XVIII века на некоторое время был выведен из состава провинции Дамаск и подчинен напрямую Высокой Порте.

Во главе провинции стоял губернатор-бейлербей (араб. вали) с титулом паши. Во избежание сепаратистских тенденций пашей меняли довольно часто, поэтому они торопились как можно скорее выжать побольше средств из подвластной провинции. Паша обладал широкими военно-административными полномочиями, имел под своим началом местный управленческий аппарат и вооруженные силы. Правители санджаков – санджак-беи, пользовались такой же полнотой власти на своей территории.

Параллельно с органами военно-административной власти и независимо от них существовали судебные институты, представленные кади (судьями) разных рангов. Другой самостоятельной структурой, призванной уравновесить самовластие губернаторов, была финансовая система провинции со своей пирамидой чиновников, возглавляемая дефтердаром. Региональная знать и местные военачальники разных уровней также могли играть важную роль в делах провинции.³³⁶

Ряд ближневосточных территорий даже в XVI века контролировался османами лишь номинально. Это были в первую очередь Горный Ливан и Заиорданское плато, где фактически правили лидеры местных племен и кланов, получившие османские административные ранги.

В основе османской политической системы лежал институт условных земельных держаний. Земельные наделы – тимары и зеаметы – раздавались представителям военно-служилого сословия кавалеристам-сипахи, которые за свою службу получали часть налоговых поступлений от податного населения райи.³³⁷ Зависимые крестьяне-райяты обладали определенными правами на владение и передачу по наследству своих земельных участков. Мусульманский Восток не знал крепостного права, и земледельцы могли свободно перемещаться. Так, аграрное перенаселение в Османском государстве XVI века вызвало массовый отток сельских жителей из деревень в города.³³⁸

Наряду с наследственной служилой знатью – сипахи, мусульманами по рождению, значительную роль в управлении играли «государевы рабы» капы-кулу, составлявшие элитные воинские формирования янычар. Выходцев из этой среды ставили на самые важные государственные посты.³³⁹

К концу XVI века в османском обществе стали нарастать кризисные явления. Экономика не в силах была абсорбировать избыточное население. Все пригодные к обработке при тогдашней агротехнике земли были уже распаханы. Прекращение победоносных войн (османская экспансия завершилась завоеванием Туниса в 1574 г.) означало иссякание военной добычи и, шире, исчерпание экстенсивных источников роста. Центры мировой торговли сместились из Средиземноморья в Атлантику. Наплыв в страны Леванта дешевого американского серебра и последовавшая за этим так называемая «революция цен» привели к полному расстройству османских финансов и системы военно-ленного землевладения. Кризис сипахийского хозяйства означал падение боеспособности армии. Власти пытались покрыть расходы на содержание войска и бюрократического аппарата, резко увеличивая размеры податей и вводя практику налоговых откупов. Источники конца XVI века пишут о массовом разорении крестьянства, голоде и бегстве из деревень.³⁴⁰

Все это привело к череде восстаний, в которые были вовлечены анатолийские крестьяне, городской плебс и разбойнические группировки из бывших солдат. Повстанческое движение, получившее название «джелялийская смута», на протяжении 1590-х – 1600-х гг. полностью опустошило Анатолию. В те же годы восстания на пространстве от Дуная до Мореи и выступление против османов валашского господаря Михая серьезно поколебали османскую власть на Балканах.³⁴¹

Синхронно с этими мятежами в Северной Сирии произошло восстание курдского вождя Али Джанбулата, захватившего в 1606 г. Халеб и Дамаск. На стороне повстанцев выступили и друзские эмиры Горного Ливана во главе с Фахраддином Мааном, владетелем области Шуф. На следующий год Али Джанбулат потерпел поражение и сдался османам, однако позиции клана Маанов в Ливанских горах остались незыблемыми.³⁴²

Хотя де-юре эта территория считалась состоящей под прямым османским управлением, фактически в Ливанских горах правили династии друзских эмиров и другие региональные лидеры, в том числе из христиан-маронитов. Османскую власть они признавали только номинально и налоги платили нерегулярно. Горные вожди имели собственные армии, которые по уровню насыщенности новейшим огнестрельным оружием превосходили контингенты дамасских янычар. Периодически Высокой Порте приходилось предпринимать масштабные карательные экспедиции для разоружения племен и приведения к покорности ливанских владетелей (в 1574, 1576 и особенно в 1585 г.)³⁴³

Возвышение Фахраддина Маана начинается с 1590-х гг., когда он получил в управление санджак Сайда. Первоначально Фахраддин пользовался поддержкой османов, желавших через него держать в повиновении остальных ливанских вождей. Однако постепенно эмир превратился в полунезависимого правителя, контролировавшего значительные территории Ливана, опираясь на мощную армию и сеть крепостей. Фахраддин проводил самостоятельную внешнюю политику вплоть до того, что заключил союзный договор с герцогством Тоскана. Такая ситуация становилась нетерпимой для Порты. Подавив внутренние смуты и замирившись с рядом внешних врагов, османы занялись наведением порядка в сирийских провинциях. В 1613 г. против Маанов была направлена армия из двух тысяч столичных янычар и отрядов 14 бейлербеев и 50 санджак-беев. Большинство крепостей Фахраддина сдалось османам, а сам он морем бежал в Тоскану.³⁴⁴

Однако в течение нескольких последующих лет Маанам постепенно удалось восстановить утраченные позиции, в частности вернуть под свое управление санджак Сидон-Бейрут. В 1617 г. Фахраддин был прощен османами и вернулся в Ливан. Главным соперником Маанов в регионе выступал куда более лояльный Стамбулу клан Сайфа, контролировавший область Аккар на самом севере Ливана и периодически получавший в управление Триполийский эялет. В результате долгой борьбы, шедшей с переменным успехом, когда междоусобные войны ливанских эмиров чередовались с их интригами в Высокой Порте и подношением взяток великим везирам, Фахраддину к 1627 г. удалось разгромить клан Сайфа и овладеть Триполийским пашалыком.³⁴⁵

Несмотря на свое друзское происхождение, Фахраддин активно покровительствовал христианам. Он поощрял колонизацию маронитами южной части Ливанских гор, где маронитские крестьяне развивали товарное шелководство. Торговля шелком с европейскими купцами была одной из основ процветания Маанов; Сайда при Фахраддине стала главным портом Восточного Средиземноморья.

Могущество Маанов все более страшило Стамбул. Фахраддин контролировал значительную часть Сирии и мог в любой момент захватить Дамаск. Султан Мурад IV, добившись перелома в войне с Ираном, двинул в 1633 г. часть высвободившихся войск против непокорного ливанского вассала. Как и 20 лет назад, османы довольно быстро преодолели сопротивление отрядов Фахраддина. Сам он, скрывавшийся в горах в пещере, был выкурен оттуда дымом, доставлен в Стамбул и там в 1635 г. казнен.³⁴⁶

В памяти последующих поколений Фахраддин превратился в эпическую фигуру, одного из героев ливанского национального мифа. Немалый вклад в это внесли христианские хронисты, в первую очередь маронитский патриарх и историк Истифан ад-Дувайхи (1629–1704). Его позитивное отношение к ливанскому эмиру исчерпывающе объясняется следующими словами хроники патриарха: «Под властью Фахр ад-Дина христиане высоко держали голову, они строили церкви, ездили на лошадях с попонами, носили тюрбаны из муслина... инкрустированные пояса и украшенные драгоценными камнями мушкеты. Миссионеры из земли франков приходили и селились на Ливанской горе, потому что большинство его войск составляли христиане и его управляющими и слугами были марониты».³⁴⁷

На какое-то время османам удалось подавить региональный сепаратизм, по крайней мере, в европейских и азиатских провинциях. В истории Османской державы столетие от завоевания Туниса до осады Вены 1683 года было временем военно-политического равновесия, когда империя уже прекратила триумфальное расширение, но еще внушала трепет своим соседям. Великие везиры из клана Кепрюлю, стоявшие у руля государства во второй половине XVII века, пытались возродить былое величие османов, реанимировать сипахийскую систему и возобновить наступательную политику. Четверть века (с 1645 по 1669 г.) продолжалась кровопролитная Кандийская война с коалицией европейских держав за обладание Критом. Опустошенный остров достался османам, но ценой огромных потерь.³⁴⁸

В XVII века военно-административная структура сирийских провинций значительно изменилась по сравнению с «золотым веком» османов. На место условных держаний-тимаров пришла система налоговых откупов-ильтизамов. Откупщики-мультазимы стремились превратить свой статус и владения в пожизненные и наследственные. Главную роль в обеспечении безопасности провинций играли формирования (оджаки) янычар, размещенные в Дамаске, Халебе и других городах. Вопреки усилиям центральных властей происходил процесс сращивания янычарских оджаков с торгово-ремесленными корпорациями, что, естественно, вело к падению боевых качеств воинских частей. Различные группировки янычар постоянно конфликтовали друг с другом и с османскими наместниками. Политическая хроника сирийских городов изобиловала мятежами и смутами.³⁴⁹

Разгром османов под Веной в 1683 г. и последующее их поражение в войне со Священной лигой (1683–1699 гг.) ознаменовали начало нового этапа в истории империи. Османское государство слабело, проигрывало войны, теряло территории. Высокая Порта утрачивала реальный контроль над отдаленными провинциями, где укреплялась местная знать (аяны), претендовавшая на свою долю власти. В ближневосточных землях картина общеимперского кризиса усугублялась давлением кочевой периферии, вторжениями бедуинских племен вглубь земледельческих районов и новой волной исхода крестьянского населения с территорий, прилегающих к пустыне.³⁵⁰

Из среды сирийской региональной знати в XVIII века выдвинулся клан аль-‘Азм, целый ряд представителей которого на протяжении многих десятилетий управлял различными ближневосточными провинциями. Наибольшее внимание современников и потомков привлекал Асад-паша аль-‘Азм, 14 лет (1743–1757 гг.) стоявший во главе Дамасского эялета. При всем своем авторитете и могуществе аль-‘Азмы были вполне лояльны Высокой Порте, которая с легкостью смещала их со своих постов в случае необходимости.³⁵¹

Значительно более сложные отношения складывались у османских властей с правителем Сафада шейхом Дахиром аль-Умаром. В 1740 г. галилейский шейх распространил свою власть на северную часть палестинского побережья. Город Акка стал при нем крупнейшим портом Леванта и мощной крепостью. Владения Дахира превратились в квази государство со своей экономикой, администрацией и армией, а сам шейх проводил абсолютно независимую внешнюю политику, годами пребывая в открытом мятеже. В начале 1770-х гг. Дахир поддерживал союз с правителем Египта Али-беем, отпавшим от империи, и командованием русского флота, действовавшего в Средиземноморье во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Силы союзников не раз наносили поражение османским пашам, войска Али-бея в 1772 г. взяли Дамаск. В 1773 и 1774 гг. русские десанты занимали Бейрут и во втором случае удерживали его долгое время.³⁵² После войны османский наместник в Бейруте стал преследовать местных христианских купцов. «Были между ними такие, – писал хронист, – которых он казнил сажанием на кол, продеванием крюка и посредством повешения; поступил он с ними так жестоко вследствие доноса клеветников, утверждавших, будто бы они провинились во время войны с русскими».³⁵³

В конечном итоге Али-бей был свергнут и погиб (1773 г.), русский флот ушел, и османы смогли покончить с шейхом Дахиром, создавшим им столько проблем. Экспедиция во главе с командующим флотом, капудан-пашой, в 1776 г. захватила Акку. Дахир был убит, а его владения возвратились под османское управление.³⁵⁴

Христианские хроники описывали 70-е гг. XVIII века как самый тяжелый период на памяти живших тогда поколений. Русско-турецкая война, междоусобия янычарских оджаков, бесчинства бедуинов и разбойников, походы мятежных египетских мамлюков Али-бея, их союзника Дахира аль-Умара, подавление восстания Дахира османами – от всего этого страдало в первую очередь мирное население, включая, естественно, христиан. Записи тех лет в дамасской хронике Михаила Брейка – это непрерывный стон о бедствиях христиан, мольбы к Богу о милосердии и проклятия властителям, даже Дахиру,³⁵⁵ которого лет за тридцать до этого автор восхвалял.³⁵⁶ Самые трагические события того времени связаны с походом в 1775 г. против Дахира египетских мамлюков во главе с Мухаммад-беем Абу-з-Захабом, когда мамлюки после упорной осады овладели Яффой, разграбили ее и вырезали все население, по словам известного египетского хрониста аль-Джабарти, «не делая разницы между шерифом,³⁵⁷ христианином, иудеем, мудрецом, невеждой, простолюдином, чернью и между угнетателем и угнетенным,...и воздвигли из отрезанных голов несколько башен».³⁵⁸ Любопытно, что в то время как Михаил Брейк точно так же описал эти события,³⁵⁹ анонимный автор Бейрутской церковной летописи упомянул лишь об истреблении христиан, не интересуясь остальными категориями пострадавших.³⁶⁰ Вот так в XIX в. и складывались легенды об османском фанатизме.

Следующие четверть века ближневосточной истории (1776–1804 гг.) прошли в тени эпохальной фигуры Ахмада-паши аль-Джаззара, нового правителя Акки и Сайды. Босниец по происхождению, бывший египетский мамлюк, с гордостью носивший свое прозвище «Джаззар», означающее «мясник», он стал таким же эпическим героем своего столетия, как Фахраддин – символом предыдущего века. Впрочем, к Джаззару больше подходит наименование «антигероя»: летописцы-современники с содроганием повествовали о его запредельной жестокости и тираническом правлении. По словам православного бейрутского хрониста, «...ужас, побоища и разорения, которые происходили в его (Ахмада-паши. – К.П.) время, не поддаются описанию. Одно надо признать: он не причинял вреда вере и не восставал против религиозных убеждений чьих бы то ни было».³⁶¹

Ахмад Джаззар выставлял себя верным слугой султанского престола, но при этом правил в своих владениях вполне самовластно. Похоже, в Стамбуле смирились с таким положением вещей, так как Джаззар по крайней мере сохранял порядок в Палестине и исправно выплачивал налоги. Свирепый паша держал в страхе ливанских горцев и бедуинские племена. Четыре раза он назначался вали Дамаска и предводителем каравана хаджа.

Горный Ливан, тоже входивший в сферу влияния Джаззара, обладал, как и раньше, значительной степенью автономии. После пресечения династии Маанов в 1697 г. политическим гегемоном Ливана стал друзский клан Шихабов. Новая династия по-прежнему покровительствовала маронитам, составлявшим значительную часть армии и администрации; эмиры опирались на эту силу в противостоянии с друзской знатью. В середине XVIII века одна из ветвей правящего рода даже перешла в христианство маронитского толка.

В 1763–1790 гг. эмиром Ливана был Юсуф Шихаб, долгие годы балансировавший между Высокой Портой, шейхом Дахиром, Россией (в годы русско-турецких войн он не раз ходатайствовал о принятии в российское подданство) и, наконец, Джаззаром. Сложные отношения ливанского эмира и сайдского паши, колебавшиеся от вражды до союза, закончились тем, что Ахмад Джаззар удавил Юсуфа после очередного его мятежа. Играя на противоречиях внутри рода Шихабов, Джаззар сделал новым эмиром молодого племянника Юсуфа Бешира, которому удалось с небольшими перерывами оставаться у власти до 1840 года.³⁶²

С началом Египетской экспедиции Бонапарта (1798 г.) Ближний Восток опять оказался в эпицентре военных действий. В феврале 1799 г. французская армия вторглась в Сирию и блокировала Джаззара в Акке. Осажденных эффективно поддерживал английский флот. Во французском лагере началась эпидемия чумы. В мае Бонапарт снял осаду и отступил в Египет, где французские войска в конечном итоге капитулировали в 1801 году.³⁶³

После высадки французов в Египте власти Иерусалима в июле 1798 г. заключили в качестве заложников в храме Св. Гроба несколько десятков христианских архиереев всех конфессий, в том числе 30 православных во главе с наместником патриарха митрополитом Арсением. Заложники провели в заключении 108 дней, все время ожидая казни, пока не были освобождены по повелению султана и при содействии Ахмада-паши Джаззара. Когда Бонапарт двинулся на Сирию, османы опять заточили в храме около тысячи христиан – по несколько сотен от каждой конфессии – и выпустили их лишь после отступления французов.³⁶⁴ Пока шла эта война, обстановка в Сирии была очень напряженной и беспокойной. Христиане страдали от насилий со стороны мусульман, особенно в Дамаске, где паша был изгнан взбунтовавшимися жителями и воцарились хаос и безвластие.³⁶⁵

После кончины Ахмада Джаззара власть над сайдским и тараблюсским пашалыками получил один из его мамлюков Сулейман (1804–1819 гг.), а потом – молодой и амбициозный Абдалла-паша (1819–1831 гг.), не раз поднимавший мятежи против Высокой Порты и ввергавший Сирию и Палестину в пучину смут.

В тот же период произошел радикальный сдвиг в османо-православных отношениях. Многовековой симбиоз дал трещину. С рубежа XVIII–XIX вв. в греческую среду начали проникать идеи Французской революции, в том числе националистические воззрения в их нынешней форме. Греческие националисты считали своими врагами не только османов, но и высшую церковную иерархию православного миллета, старую фанариотскую элиту, вполне довольную существующим положением вещей.³⁶⁶ В начале XIX в. политическая ситуация на Балканах чем-то напоминала положение в Сирии и Палестине. Там сложились полуавтономные княжества, возглавляемые мусульманскими аянами. Эти властители окружали себя греческими советниками и даже войсками, набранными из греков. Централизаторская политика султана Махмуда II (1808–1839 гг.) положила конец процветанию греческих региональных элит и стала непосредственным толчком к Греческому восстанию 1821 года.

После этого по всей империи, в том числе и на Ближнем Востоке, начался террор против православных. Города Палестины были заняты турецкими войсками, христиан заставляли обновлять укрепления, чистить рвы и т.п. Их дома и монастыри подвергались обыскам, изымалось оружие, власти облагали православных все новыми поборами. После известия о массовых казнях греческого духовенства в Стамбуле иерусалимская «чернь» и «любители смуты» стали открыто готовить погром греков. Напряжение достигло критической точки 8 июля 1821 года, но в ситуацию вмешался дамасский паша Дарвиш, запретивший убивать райю без своего позволения, и иерусалимский муфтий смог удержать мусульман от погрома. Тот же Дарвиш-паша спас от грозящей казни антиохийского патриарха Серафима. Но если в Дамасском вилайете православных еще спасало заступничество паши, то сайдский паша Абдалла сам был инициатором гонений в своих землях. «Не было того зла, которого бы нам не делали; бесчестие, похищение имущества, обиды, заключение под стражу... плети, все это применяли к нам и к нашим», – жаловались летописцы.³⁶⁷ Бедствия христиан пошли на убыль лишь в конце 1820-х гг., после окончания русско-турецкой войны и поворота к веротерпимости в политике Махмуда II.

Этот султан, стремившийся к централизации и вестернизации империи, считается одним из самых способных османских реформаторов XIX века. Его современником и соперником был могущественный паша Египта Мухаммад Али (1805–1848 гг.), в те же годы проводивший модернизацию военно-административных структур и экономики в своих владениях. Мухаммад Али мечтал о независимости от Стамбула и превращении Египта в региональную супердержаву. Какое-то время он изображал верного вассала султана, но в 1831 году маски были сброшены, и египетская армия вторглась в Палестину. Лишь вмешательство России спасло Махмуда II от окончательного разгрома. По мирному соглашению под управление Мухаммада Али перешла вся территория Большой Сирии. Согласно единодушному мнению ученых, египетская оккупация Ближнего Востока, сопровождавшаяся радикальной модернизацией традиционного сирийского общества, открыла качественно новую эпоху в истории региона. Истинным рубежом между Средневековьем и Новым временем для Сирии и Палестины стал 1831 год.