Жизнь Святого Иоанна Златоустого Архиепископа Константинопольского и его пастырская деятельность

Четвертый век христианства был веком необыкновенным. В продолжение этого века горизонт церковной жизни непрестанно озарялся великими светилами, получившими наименования великих вселенских Отцев и Учителей Церкви. Едва одно светило начинало склоняться к западу, другое приближалось к полудню, а третье уже появлялось на востоке. Когда Антоний Великий, озарявший путь к небу тысячам пустынножителей своим благодатным словом и примером своей святой жизни, склонялся уже к западу, святой Афанасий Александрийский стоял на самой высоте полудня, украшенный уже венцом исповедника, и с этой высоты, разгоняя мрак арианских заблуждений, озарял светом правого учения всю Восточную Церковь. В то же самое время (в 347 г.) два других великих светила церковных, св. Григорий Богослов и св. Василий Великий, довольно высоко уже стояли на горизонте церковной жизни – будучи 17-ти лет обучались уже в Кесарийской школе, и подавали большие надежды своими необыкновенными дарованиями и своим стремлением к христианскому благочестию. Глава святой Православной Церкви, Господь наш Иисус Христос, видевший, сколько, эти восходящие светила должны просуществовать на земле, чтобы небо церковное не оставалось во мраке, вывел на горизонт в том же году новое светило, святого Иоанна.

Этот вселенский учитель, которого за удивительную силу и неотразимое действие красноречия называли Златоустым, устами Христа и устами Божиими, – родился в Антиохии, столичном городе Сирии и всего востока, в 347 году по Р. X.

Родители св. Иоанна были христиане, и принадлежали к лучшему антиохийскому обществу. Секунд, отец его, занимал одно из почетных мест в ведомстве главного начальника всех войск, находившихся в Сирии. Анфуса, мать Златоуста, отличалась превосходными качествами души и сердца, особенно живою верою, крепкою любовию и удивительным благочестием.

Кажется, ни в чем не было недостатка к счастию этого семейства. Окруженное богатством и почестями, отличавшееся богобоязненностию и благочестием, оно могло надеяться на ненарушимое спокойствие и благоденствие; но счастие человеческое никогда не бывает совершенно и прочно. Секунд в то самое время, как счастие особенно ему благоприятствовало, внезапно сражен был смертию и, оставляя землю, оставил на ней юную вдову, двадцати лет от роду, с малолетнею дочерью и сыном, покоившимся в колыбели.

Оставленная с двумя юными детьми среди людей по большой части несправедливых и развращенных, обремененная заботами по управлению домом и воспитанием детей, Анфуса живо чувствовала несчастие, поразившее ее. Не смотря на свою живую веру и искреннее благочестие, не могла, однако же, удержаться от слез, – и горько и долго оплакивала Секунда, супруга своего: но вместе с тем благоговейно чтила неисповедимые судьбы Промысла Божия и с детскою покорностию предавалась в святую волю Его.

В несчастиях, постигающих нас, мы нередко ропщем на Провидение, но наш ропот всегда обнаруживает или нашу слепоту, или несправедливость. И это все происходит от того, что мы часто не хотим и не можем сообразить встречающих нас печальных обстоятельств с их благотворными следствиями, и еще чаще не хотим понять того, что всякое событие любящим Господа поспешествует во благое.

Столь благие верования не отступали от Анфусы и укрепляли ее в столь страшном испытании. В полном цвете юности и красоты, щедро наделенная всеми дарами счастия, и в тоже время украшенная превосходными качествами ума и сердца, она, без сомнения, могла вступить в новое супружество; но после несчастия, поразившего ее, ничто уже в мире не пленяло ее. Анфуса хорошо понимала пустоту мирских удовольствий и не колебалась в выборе состояния. Подкрепляемая учением Апостола, утешаемая в своем несчастии сыном, в чертах которого находила большое сходство с благородными выражениями лица покойного супруга, и еще более хранимая и руководимая невидимою рукою Промысла, она решилась навсегда остаться в своем вдовстве, и по благодати Божией, пребыла непоколебимою среди всех бурь и тревог мира.

Проникнутая важностию священных обязанностей матери, возлагаемых на нее Промыслом Божиим, Анфуса все силы свои устремила к тщательному исполнению их. Следствием такой решимости было то, что первые годы св. Иоанн провел под надзором своей богобоязненной матери, и от нее получил первые спасительные уроки в христианских истинах и в христианском благочестии. Конечно она, по примеру многих, могла возложить обязанности воспитания детей на других, но никто не мог бы так хорошо исполнить сих обязанностей, сколько естественных, столько и приятных для матери, от внимательности и невнимательности исполнения коих, по большой части, зависит счастливая или несчастливая будущность детей. Анфуса хорошо понимала это, и потому обязанностию воспитания детей занялась с такою ревностию, и исполнила с таким успехом, что сделалась предметом удивления не только для христиан, но даже и для самых язычников. Знаменитый в свое время язычник, Ливаний, выслушав рассказ св. Иоанна о его родителях, воскликнул: «какие удивительные жены у христиан»¹!

Св. Иоанн с таким усердием следовал спасительным наставлениям и примеру благочестивой жизни своей матери, что, в самом нежном возрасте первой юности, он уже был для нее величайшею радостию и утешением. Сила и постоянство были основными свойствами его характера. Живое семя евангельской веры, насажденное в душе Иоанна с первых лет его детства, с каждым годом возрастая в нем при действии благодати, благочестивых наставлений матери и прилежного чтения св. Писания, уже проявляли в нем те редкие и превосходные качества ума и сердца, которые впоследствии сделали его великим и святым Иерархом Церкви.

Счастливы дети, у которых такие матери! Счастливы и матери, имеющие таких детей!

Впрочем, занимаясь первоначальным воспитанием детей, Анфуса не упускала из внимания и дел домашних, следствием чего было то, что она не только сохранила в целости все имущество, оставшееся после смерти Секунда, но и приумножила его, употребляя на воспитание сына то, что она получила от своих родителей при вступлении в замужество.

Если бы св. Иоанн не предъявлял особой склонности и особых способностей к научному образованию, то мать его, Анфуса, конечно могла бы закончить его образование домашним воспитанием, которого достаточно было, что бы сделать его добрым и разумным христианином. Но так как св. отрок проявлял необыкновенные дарования и рвение к наукам, то любящая и попечительная мать озаботилась доставить ему лучших наставников; и этого ей не трудно было достигнуть, как потому, что в Антиохии собраны были самые ученые наставники по всем отраслям наук, так и потому, что богатое наследство, оставшееся после отца и собственно принадлежащее ей, давали полную возможность к тому.

Прежде устроенные христианские школы были закрыты богоотступником Юлианом, а новых еще не образовалось, поэтому Анфуса вынуждена была отдать своего сына для дальнейшего образования в языческие школы. Впрочем, это обстоятельство не внушало благочестивой матери никаких опасений за отрока. В сердце св. Иоанна довольно уже крепко насаждена была вера в Бога с любовию к Нему; кроме того он нежно любил свою мать и, так как обладал еще чистою душою, незапятнанною никакою греховною склонностию или привычкою, обращался к ней с детскою откровенностию. А эта откровенность давала матери полную возможность следить за движениями воли сына и его сердечными влечениями, чтобы давать им лучшее направление.

В школах св. Иоанн с полным усердием занимался всеми науками школьного образования; но преимущественно внимание обращал на красноречие. И успехи, деланные им в науках, и особенно в красноречии, были так велики, что ему удивлялись не только товарищи, но и опытнейшие учители и судьи словесного искусства. Сам Ливаний, знаменитейший в то время софист, счастливый и гордый тем, что имеет такого ученика, желая дать некоторым софистам, своим друзьям, понятие о необыкновенных его дарованиях, прочел в присутствии их речь, писанную св. Иоанном в похвалу императоров². По окончании чтения все единодушно рукоплескали, а Ливаний в восторге воскликнул: «счастлив писатель, умеющий так прославлять императоров! ‒ Но также счастливы императоры тем, что царствуют в такое время, когда мир владеет таким удивительным писателем!» ‒ Этот софист оставил еще и другое доказательство того высокого понятия, какое он имел о познаниях и красноречии св. Иоанна. Пред смертию своею, на вопрос друзей: кого бы он желал иметь своим преемником? отвечал, что он избрал бы Иоанна, если бы его не похитили христиане³.

По окончании учения словесным наукам, св. Иоанн, для довершения своего образования во внешних науках, перешел к известному в то время философу Андрагафию и слушал у него уроки философии⁴. Наставления Андрагафия в философии много способствовали раскрытию и усовершенствованию в Иоанне наблюдательности ума, ясного и верного взгляда на предметы, которыми отличаются его сочинения. Но как трудно молодому человеку, богатому, ученому, красноречивому, искренно и глубоко почитаемому наставниками, товарищами, и целым обществом, окруженному непрестанными похвалами, ‒ сохранить свое сердце от обольщения обманчивым блеском суетности и тщеславия! Непрестанным страхом душа стесняется за него, чтобы он, подобно кораблю, пущенному в море без парусов, без кормчего, без матросов, не разбился о подводные камни пленительных для юности страстей. Но, Иоанн умел, при помощи Божией, всего этого избегнуть. Руководимый наставлением и примером благочестивой жизни своей матери, не смотря на блистательный успех во всем, всегда был смирен, прост и скромен. Его одежда всегда была чистая и приличная его состоянию, но без роскоши и без всякой изысканности; никогда нельзя было заметить в его движениях, в его походке и обращении с другими, изысканности и желания выказать себя, которые всегда служат признаком ума легкого и человека не разумного. Тогда как некоторые из его товарищей, вместе с ним учившихся, одни являлись в училище верхом на лошади богато убранной, другие в великолепных колесницах, или окруженные толпою слуг или рабов, сын Секунда приходил туда иногда один, или в сопровождении только одного слуги. Напрасно друзья его отца убеждали его приобрести экипаж, приличный его рождению и соответствующий его состоянию. «Я не хочу подчиняться предубеждениям других», отвечал он, ‒ «я могу обойтись и без этих излишеств, я не люблю ни блеска, ни роскоши, которой не может одобрить ни разум, ни учение богодухновенных писателей. Слово Божие говорит: всяк возносяйся смирится, а смиряяйся вознесется».

Во время своего пребывания в школах, он соединился тесными узами дружбы с некоторыми из школьных товарищей; более известные из них были: Феодор, впоследствии епископ мопсуетский, Максим, потом епископ Селевкии Исаврийской, и особенно Василий, который был посвящен в епископа Рафанейского в Сирию. Эти новые друзья, изучавшие одни и те же науки, сходные по характерам и по намерениям, друг друга поддерживали в стремлении к добродетели. Живя среди мира языческого, они главным занятием для себя имели Господа Иисуса, и изучение Его божественных правил, заключенных в Евангелии⁵. Они постоянно упражнялись в христианских добродетелях. Св. Иоанн особенно отличался скромностию и постоянством любви. Во всех его действиях столько заключалось мудрости, снисходительности и благочестия, что все знавшие его искренно его любили.

Но вот, наконец, сын Анфусы достиг осьмнадцатилетнего возраста, курс учения кончился, и он своим красноречием и необыкновенными талантами приобрел уже себе известность. Настало для него время избрания общественной службы, время чрезвычайно важное в жизни человека; потому что от этого не редко зависит вся будущность его, счастие или несчастие целой жизни. По собственному ли влечению, или по совету учителей, или кого-либо из друзей своих, св. Иоанн сначала обратил свой взор на судебные места, и избрал для себя звание адвоката. Действительно, никто не мог с таким успехом упражняться на этом поприще, как он. Счастливая память, необыкновенная прямота и честность характера, живое воображение, благородство в обращении, свободное выражение мыслей, в особенности любовь к справедливости, могли обещать ему впереди блистательный успех. И он со всем усердием занялся этим делом, и в немногое время приобрел себе известность между адвокатами.

Но к чему послужит человеческая слава, если будет потеряна душа? А как трудно, живя среди мира, не плениться обманчивым блеском разнообразных удовольствий света, или не увлечься потоком суетных обычаев и дурных примеров! Люди большею частию слепо следуют примеру других; сначала с отвращением, как бы сражаясь с упреками совести, потом делают тоже из уважения к лицам окружающим их, далее мало по малу сближаются со всяким злом, и наконец, доходят до того, что совершенно без страха и без упреков совести решаются на то, что считали для себя прежде величайшим преступлением. Нечто подобное случилось и с Иоанном. Новые связи с некоторыми лицами, успех в делах, предубеждения в пользу обычаев того общества, к которому принадлежал, до того рассеяли его душу, доселе мирную и сосредоточенную, что сын Анфусы вскоре потерял прежнее сердечное влечение к чтению св. Писания, в котором с детства находил величайшее утешение; дела благочестия и упражнение в них уже не так услаждали его, как прежде, ‒ он искал в другом месте радостей и наслаждений. Следуя общему обычаю, посещал зрелища и другие места, коих вредное влияние на нравственность изображал впоследствии с такою силою. Но выслушаем его собственный рассказ о своих несчастиях.

«Много было у меня друзей искренних и верных, знавших и строго соблюдавших законы дружества. Но из числа многих один превосходил всех других любовию ко мне, и столько отличался перед ними расположением ко мне, сколько сии последние в сравнении с людьми, не имевшими особливой ко мне привязанности. Он всегда был неразлучным спутником моим, мы учились одним наукам, слушали одних учителей, с одинаковою охотою и ревностию занимались красноречием и другими науками, одинаковые имели желания и из одного источника проистекавшие. И не только в то время, когда ходили к учителям, но и по выходе из училища, когда надлежало советоваться, как лучше избрать нам путь жизни, и в сем случае мы оказались согласными в наших мыслях. Кроме того и другие причины сохранили союз наш неразрывным и твердым. Ибо мы не могли превозноситься один перед другим преимущественною славою отечества, не случилось так же и того, чтобы я изобиловал богатством, а он жил в крайней бедности; но и мера нашего имущества столь же была равна, как и наши чувствования. Но когда друг мой, поистине блаженный, решился посвятить себя иноческой жизни и истинной философии, тогда на весах жизни нашей потерялось равновесие. Его жребий, по причине легкости своей, возвысился, а я, все еще увлекаемый желаниями мирскими, унизил мою участь, клонил ее долу, отяготив юношескими мечтами. Хотя дружба наша оставалась и после того крепкою по-прежнему, но союз общежития расторгнулся. Ибо невозможно было жить вместе тем, у которых различны были желания»⁶.

Но, к счастию, ослепление недолго продолжалось. Благодать Божия часто возбуждала в нем внутреннее недовольство своею жизнию и стремление к жизни тихой, посвященной духовным подвигам и размышлению о предметах Божественных. Это благочестивое расположение было поддерживаемо и укрепляемо в душе св. Иоанна другом его Василием. Чуждый мирских развлечений, посвятивший все время чтению священных книг и нравственному самоусовершенствованию, Василий в беседах с Иоанном убеждал его переменить образ жизни и занятий, и искренно радовался, когда замечал в своем друге стремление освободиться от оков мира.

«Когда я освободился от житейской бури», продолжает Златоуст, «он принял меня с распростертыми руками. Впрочем, и тогда мы не могли соблюсти прежнего равенства. С великою ревностию проходя подвиг свой, к тому же упредив меня и самым временем, он достиг великой высоты и далеко оставил меня за собою. Но будучи снисходителен, и дорого ценя дружбу мою, тогда как он отказался от обращения со всеми другими, со мною разделял все время»⁷. Чтоб сравниться в нравственных совершенствах с своим другом Василием, Златоуст с этого времени стал употреблять чрезвычайные усилия над собою. Приходя в ужас при мысли об опасности, в которой находилась душа его, он оплакивал слепоту свою и никогда не забывал того, какою он был обязан благодарностию Богу, исторгшему его из опасности вечной погибели.

Обращение его к Богу было совершенное, он решился всецело посвятить себя Богу. С сей минуты, он снял с себя светские богатые одежды и, чтобы лучше укрыться от докучливости друзей, он оделся в иную бедную одежду⁸ черного цвета. Такая одежда носима была теми из христиан первых веков, которые, оставив все мирское, хотели проводить жизнь совершеннейшую, жизнь аскетическую. Таким образом, св. Златоуст торжественно отрекся от всякой суеты мирской и совершенно предался самоумерщвлению и оплакиванию своих грехов. Он заключился в доме своей матери, и с сих пор его почти никогда не видали в общественных собраниях. Все время он всецело посвящал молитве, чтению св. Писания и размышлению о предметах Божественных⁹; умерщвлял плоть свою постом и бдением, и на краткое время предавался сну на голой земле, чтоб воздать долг природе после многотрудного и продолжительного бодрствования. Напрасно прежние друзья его и почитатели роптали на него за его уединение, напрасно смеялись над его поведением; св. Златоуст, совершенно равнодушный к их похвалам и насмешкам, оставался верным своему намерению.

Жизнь, столь сосредоточенная в самом себе, столь многотрудная и столь святая в такие лета, когда люди предаются всем развлечениям и удовольствиям, соделала его достойным принять св. крещение; но святые всегда сами себя гораздо строже судят, и Златоуст еще не почитал себя достойным того. Чтоб лучше себя приготовить к восприятию благодати сего таинства, он посещал иногда епископа Мелетия. Сей знаменитый предстоятель антиохийской церкви, привлекавший сердца всех своею кротостию и смиренномудрием, узнав Иоанна и приметив прекрасные качества его души, сам часто приглашал его к себе для духовной беседы, и на третьем году после того, как узнал и приблизил его к себе, совершил над ним св. крещение¹⁰. Предвидя же пророческим духом служение сего юноши¹¹, он с особенным старанием заботился раскрыть в нем познание и утвердить веру в догматы православной веры и утвердить его сердце на камени заповедей Божиих, и таким образом приготовить его к достойному служению в звании пастыря стада Христова¹². Благодать, сообщенная чрез таинство крещения, не оставалась бесплодною в его сердце. С сего времени, почти безвыходно живя в доме матери, он еще более употреблял бдительности и внимательности к себе, непрестанно упражняясь в чтении Божественных книг, в молитве и подвигах самоумерщвления. По уверению Палладия, по принятии таинства крещения, св. Иоанн никогда не употреблял клятвы, не говорил неправды, не злословил, не зложелательствовал и не дозволял себе насмешек и даже шуток над ближними¹³. Спустя три года после крещения (в 370 году), он поставлен был в чтеца.

Но, не смотря на глубокое уединение, в котором жил св. Иоанн, он не прекращал своих дружественных отношений с своими прежними друзьями, Максимом, Федором и Василием. Сей последний был так к нему привязан, что не мог жить без него; он готов был даже пожертвовать жизнию для него. Когда его упрекали за то, что он жертвовал своею честию для спасения несправедливо оскорбленной чести Златоуста; Василий отвечал злословившим: «что ж делать? ‒ Иначе не умею любить, как разве жертвуя и жизнию своею там, где должно спасти погибающаго друга»¹⁴. Эти два юные подвижника, соединенные между собою узами самой тесной дружбы, сообщали друг другу свои мысли, чувства и желания, поучались вместе истинному любомудрию; часто рассуждали о предметах Божественных, об опасности мирской жизни для спасения души, о суетности того, что люди называют богатством и величием, и в особенности о том внутреннем блаженстве, которое вкушают люди, проводящие жизнь истинно благочестивую по правилам монашеского жития. В этих сердечных беседах, Василий, по чувству искренней дружественной любви не желавший разлучаться с св. Иоанном, сильно убеждал его к тому, чтобы, оставив отдельные жилища, обоим поселиться вместе, и в уединении предаться подвигам монашеского жития. Св. Иоанн, давно жаждавший высшего нравственного жития, легко склонился на убеждения своего друга¹⁵. Но, уважая попечительную и нежную любовь матери, и высоко ценя родительское благословение, как весьма важное пособие во всяком благом предприятии, он не хотел решиться на этот подвиг без ее согласия. Но когда Анфуса, мать его, узнала о его намерении оставить дом ее, для иноческой жизни, то залилась слезами, начала говорить ему: «за все мои попечения прошу одной благодарности ‒ не делать меня во второй раз вдовицею, и скорби уже угасшей не воспламенять снова. Потерпи до моей кончины; может быть, жизнь моя не долго продолжится. Цветущие юностию надеются достигнуть глубокой старости, а мы состарившиеся ничего не можем ожидать, кроме смерти. Когда предашь тело мое земле, и прах мой соединишь с прахом отца твоего, тогда предпринимай далекие путешествия, переплывай моря, какие хочешь. Тогда никто не будет препятствовать. Но доколе я дышу, не разлучайся со мною. Не навлекай на себя напрасно гнева Божия, оставляя меня на жертву толиким бедствиям, тогда как я ни в чем не виновата пред тобою. Если я подала тебе причину винить меня в том, что вовлекаю тебя в житейские суеты, и заставляю тебя заботиться о твоих и моих нуждах, то беги от меня, как бегут от недоброжелателей, как от врагов, забыв законы природы и труды воспитания, и навык неразлучного доселе обращения, и все другое. Но ежели я делаю с своей стороны все, чтобы удалить от тебя малейшее попечение о нуждах жизни, то если ничто другое, по крайней мере, сии узы пусть привяжут тебя ко мне. Хотя ты и говоришь, что у тебя много друзей, но никто из них не может доставить тебе большего спокойствия. Поскольку нет никого, кто бы заботился о твоем благополучии столько, сколько я»¹⁶. Слова матери, соединенные с слезами, удержали св. Иоанна в доме отеческом. Удаляясь от праздных обществ и растлевающих душу собеседований, св. Иоанн не уклонился от поучительных бесед с немногими своими друзьями, и в особенности с Василием, нравственное настроение которого согласовалось с настроением души Иоанновой.

Но между тем как эти юные ревнители высшего духовного совершенства в тишине уединения предавались изучению истинной мудрости, заключенной в писаниях богодухновенных писателей, и всеми силами устремлялись к высшему совершенству евангельской чистоты, ‒ церковь антиохийская, давно уже разделенная на части расколом и ересями, испытала новую скорбь от преследования, воздвигнутого против Мелетия, законного ее пастыреначальника. Валент, нечестивый ревнитель арианской ереси, прибыв в Антиохию, начал преследовать православных христиан¹⁷, принуждая всех принять арианское учение. Но видя безуспешность своих преследований он, в жару ослепленной ненависти, осудил на изгнание и заточение Мелетия¹⁸, который, не смотря ни на какие угрозы, оставался верным православию и неустрашимым защитником своей бедствующей паствы. Народ, раздраженный похищением от них глубоко чтимого и любимого пастыря, возмутился таким зверским поступком, и начал во множестве бросать камнями в чиновника, увозившего его. Посланный от императора мог подвергнуться большой опасности, если бы великий святитель, по своей обычной кротости и милосердию, не прикрыл его своею мантиею.

По изгнании св. Мелетия, для православной паствы антиохийской оставались учителями Картерий и Диодор, бывшие настоятели монастырей, находившихся близ Антиохии. Диодор с просвещением обширным, с ревностию к Евангельской истине пламенною, каждый день переходил из одного дома в другой, чтобы утешать и подкреплять осиротевших чад православия, и жил с самоотвержением¹⁹. К этим-то великим учителям христианского любомудрия, Картерию и Диодору, ходил св. Иоанн с своими школьными друзьями, Федором, Максимом и Василием, и поучался у них, особенно у Диодора, написавшего много толковательных бесед на св. Писание, как монашескому житию, так и правильному пониманию слова Божия.

Следствием гонения на православных со стороны Валента было то, что сосланы были в заточение вместе с Мелетием и другие православные епископы. Оставшиеся на своих местах епископы спешили заместить вакантные кафедры лицами, отличавшимися не одним только благочестивым житием, но и мудростию в слове; так как епископам православным нужно было отражать еретические заблуждения силою слова, вооруженного глубоким знанием слова Божия, и отчасти философиею и диалектикою. Не смотря на уединенную и скромную жизнь св. Иоанна и Василия слава о их добродетелях и дарованиях распространилась, далеко за пределы Антиохии; поэтому епископами и предположено было возвести их на упраздненные кафедры. Молва народная, бегущая всегда впереди самого дела, коснулась их слуха и нарушила их спокойствие душевное. Вот как рассказывает об этом сам св. Златоуст:

«Возникшая вдруг молва возмутила обоих нас. Пронесся слух, будто намереваются возвести нас на степень епископства. Как скоро я услышал весть сию, страх и недоумение объяли меня. Страх: я боялся, чтобы не взяли меня противу воли моей. Недоумение: ‒ я ежеминутно думал и не мог придумать, откуда люди могли возыметь о мне столь высокое мнение: ибо обращаясь к себе, я не находил ничего такого, чем бы заслуживал сие достоинство. Что же пустынник мой? Приходит тайно ко мне, и наедине сообщив мне весть сию, как бы за новость, еще неслыханную мною, просил меня и в настоящем случае подобно, как и прежде, действовать и мыслить одинаково, уверяя, что он с своей стороны готов следовать за мною, какой бы я ни избрал путь: решился ли бы бежать, или согласился на избрание. Из сего самого увидев его готовность и думая, что я нанесу ущерб для всей Церкви, если, сознавая только свою немощь, юношу, столько достойнаго и столько способнаго к управлению людьми, отвлеку от стада Христова, на сей раз не открыл ему своего намерения, хотя прежде не скрывал от него ни одной мысли моей. Но сказав, что совещание о сем предмете должно отложить до другаго времени и нет необходимости спешить, тотчас убедил его нимало не безпокоиться и твердо надеяться на меня в том, что я никак не изменю ему, если действительно, что-нибудь такое, случится с нами»²⁰.

Ободренный сими словами Василий успокоился и расстался с Иоанном в твердой уверенности, что он не изменит ему. Когда прибыл долженствовавший рукоположить их во епископы, Василий был призван в собрание под другою причиною, а св. Иоанн скрылся. Василий, не подозревая ничего, без сопротивления пришел туда, куда был, призываем. Но когда узнал действительную причину, то заливаясь слезами, отказывался от предлагаемого сана, как бремени, превышающего силы, и умолял сжалиться над его немощию. Но некто из присутствовавших, знавший о дружеских отношениях его к Иоанну, сказал: «несправедливо будет, когда тот, кого все почитали человеком надменным (под сим разумели св. Иоанна), смиренно покорится суду отцев, а сей отличающийся благоразумием и скромностию, станет гордиться и тщеславиться, оказывая упорство, нехотение, противоречие»²¹. Василий, заключая из сих слов об изъявленном уже согласии св. Иоанном, покорился воле отцов, и был рукоположен во епископа рафанейского в Сирию.

Выбор и назначение столь молодых юношей (им не было еще и тридцати лет) в сан святительский недовольным подало повод к злословию и пересудам. Многие, увлекаемые властолюбием и честолюбием, не размышляя о великом значении этого сана, и о тех высоких достоинствах ума и сердца, которые требуются от посвящаемого, упрекали избирателей за пристрастие к молодым юношам и несправедливость к тем, которые всю жизнь провели в многотрудных подвигах монашеского жития. И избираемых также злословили, упрекая одного за скрытное честолюбие, а другого за гордость и тщеславие, которые будто бы высказались в отказе от предлагаемой чести, которой он и не заслуживал. Зная о всем этом, Василий сильно скорбел. Но его любящее сердце поражено было несравненно большею скорбию, когда он узнал о неверности друга своего и его хитрости, содействовавшей к его избранию.

«Приходит ко мне», говорит св. Златоуст о Василии, «в глубокой печали, садится возле меня, хочет говорить, но от тесноты сердца не может излить на словах чувствований горести. Едва порывался начать речь, слова замирали на устах. Печаль пресекала слово прежде, нежели оно могло вырваться из уст. Видя его в слезах и в сильном смущении и зная тому причину, ‒ я восхищался от полноты удовольствия, взял его руку, спешил облобызать его, и славил Бога, приведшего мое намерение к благому и желанному концу. Смотря на мое восхищение и радость, он уже не сомневался более в том, что с ним употреблена хитрость, а это еще более увеличивало его смущение и горесть. Когда волнение души его немного утихло, он так начал свою речь: если уже ты презрел меня и не имеешь ни малейшей о мне заботливости, по крайней мере, тебе надлежало бы позаботиться о сохранении собственной твоей чести. Но теперь ты открыл у всех уста; теперь все говорят, что ты из тщеславия отвергнул служение, котораго удостоивали тебя, и нет ни одного человека, кто бы отвратил от тебя сие обвинение. Что же касается до меня; то мне нельзя даже и показаться народу; все упрекают меня за то, что я не открыл твоего намерения. Но я стыжусь и сказать им, что мне не известно было твое намерение, с давняго времени предпринятое тобою, дабы не подумали, что дружество наше было одно лицемерие. Сказать им правду и изъяснить дело так, как оно было, для меня тяжело. Посему я принужден молчать, потуплять взоры мои в землю, уклоняться и бегать от встречающихся. Впрочем, я не много забочусь о себе. Но как перенесть оскорбление от других обвинителей, из которых одни в тебе находят гордость, другие честолюбие, а безжалостнейшие, приписывают нам то и другое, прибавляют еще, что мы подвергли безславию самих избирателей. Чем мне защищаться, не знаю. Тебя прошу, скажи, какое достаточное оправдание представить обвинителям нашим? А что ты несправедливо поступил со мною, за сие я нисколько не взыскиваю с тебя, ни за твой обман, ни за твою измену, ни за все расположение, которого опыты ты видел во все предыдущее время. Не упрекаю и не укоряю и за одиночество, в котором меня оставил, прервав дружеские беседы, доставлявшие нам сверх удовольствия и не малую пользу… Ты пустил меня, как ненагруженный корабль в неизмеримое море, вовсе не представив себе тех свирепых волн, с которыми должно мне сражаться. И если случится, что откуда-нибудь, возстанет вихрь, и я обуреваем, буду клеветою, или посмеянием, или какою-либо обидою или напастию; то к кому тогда прибегну? Кому сообщу печаль мою? Ты будешь далеко, от жестокой сей войны, так что и голос мой не дойдет до слуха твоего. Знаешь ли ты, сколь великое учинено тобою зло? Знаешь ли ты, по крайней мере, теперь, какую ужасную рану нанес ты мне? Но все это оставим. Что скажем другим? Чем будешь защищаться против их обвинений»²²?

Глубокая скорбь Василия, его непритворное смирение, его опасения за слабость своей веры, его слезы, его нежные дружественные укоризны не могли не тронуть сердца св. Златоуста и не исторгнуть слез из глаз его; но этот человек с великой душой, движимый верою, воодушевляемый истинною ревностию, вполне владеющий собою, подавив в себе внутреннее волнение чувств, решился отвечать на укоризны и жалобы своего друга.

И ничего нет превосходнее, ничего нет возвышеннее, как этот разговор св. Златоуста с Василием. В нем выразилась вся высота их образованного ума, вся не укоризненная чистота их чувств друг к другу, вся могучая сила красноречия. Св. Иоанн своими ответами скоро успокоил возмущенный дух своего друга, оправдал свое поведение, показал ему, что действуя так, имел в виду собственную его пользу и пользу св. Церкви, раскрыл неосновательность укоризн клеветников, обвинявших его в гордости и тщеславии.

Св. Златоуст, воспомянув Василию о начале своей дружбы с ним, о той любви, которую имел всегда к нему, продолжая речь сказал:

«Я готов отдать тебе отчет во всем, в чем обвиняешь и в чем укоряешь меня. И так в чем виноват я пред тобою? ‒ В том, что обманул тебя и скрыл свое намерение? Но это служило к пользе твоей и тех, коим посредством сего обмана я предал тебя. Обман не всегда бывает вреден, но делается худым или хорошим, смотря по намерению действующих. Ибо обман благовременный и с добрым намерением учиненный приносит иногда пользу. Изчисли, если хочешь, начиная от самой глубокой древности, военачальников, и увидишь, что трофеи большею частию были следствием воинской хитрости, и таковые большую заслужили славу, нежели победившие открытою силою. Поскольку сии последние одерживают верх с великою тратою денег и людей, так что ни какой выгоды им не остается от победы; и победители никак не менее теряют, как и побежденные; ‒ у них истребляется войско, истощаются казнохранилища... А победивший хитростию подвергает неприятеля не только бедствию, но и посмеянию²³. Обман не только на войне со врагами, но и во время мира с ближайшими сердцу иногда нужен бывает. И что это бывает полезно не только обманывающим, но и обманываемым, поди, и спроси у кого угодно из врачей, ‒ и ты услышишь от них, что не всегда довольствуются одним искусством своим, но иногда действуют чрез обман, и, заимствуя от него помощь сим средством возстанавливают здоровье больного».

Если хочешь знать, какую тебе принес пользу мой обман, то слушай, я докажу.

«Может ли быть важнее той пользы, как самым делом исполнить то, что служит доказательством любви ко Христу, по словам Самого Христа? Так Он говорить к верховному из Апостолов: Петр, любишь ли Мя? И когда сей исповедал любовь свою, прибавляет: ежели любишь Меня, паси овцы Моя» (Иоан. 21, 15, 16)²⁴... Еще ли будешь противоречить мне и говорить, что я не с доброю целию подвергнул тебя обману, когда ты имеешь быть поставлен от Бога блюстителем всего имения Его, «и таким образом в руках своих будешь иметь такое дело, чрез тщательное исполнение которого будешь иметь возможность доказать свою любовь к Господу Иисусу и заслужить высшую награду»²⁵.

«Но ты, возразил Василий, разве, не любишь Христа, что отказываешься пасти стадо Его»?

Нет, мой отказ происходит не от недостатка любви к Господу Иисусу, но от сознания недостаточности сил моих к достойному прохождению этого высокого звания. «Боюсь, чтоб приняв от Христа здоровое и крепкое силами стадо, я, по неопытности моей, не обезсилил оного и не прогневил Бога, который до такой степени возлюбил оное, что для искупления его дал цену ‒ Самаго Себя»²⁶.

Но если, сказал на это Василий, тебя удержало от принятия на себя высокого сана сознание своей немощи; то по этой же самой причине ты должен бы был прежде меня удалить от этого, хотя бы я даже сильно стремился достигнуть оного; ибо из всегдашней моей откровенной беседы с тобою ты хорошо мог знать мои недостатки, препятствующие мне принять на свою ответственность столь важное дело.

Потому-то, отвечал Златоуст, я и решился содействовать к твоему возвышению, что знал тебя хорошо, знал то духовное сокровище, которое сокрыто в твоей Боголюбивой душе. Для доказательства упомяну, хотя о некоторых твоих добродетелях. «Чистая и возвышенная любовь христианская, это избранное сокровище, отличительное свойство учеников Христовых, все дарования превышающая, глубоко насаждена в душе твоей и изобилует многими плодами²⁷... Если желаешь, чтобы представлены были опыты благоразумия твоего, я приступлю и к сему, и докажу, что ты благоразумен более, нежели, сколько обилен любовию»²⁸.

На сии слова, покраснев от стыда, Василий отвечал: «теперь оставим то, что касается до меня. Но если что можешь сказать в защиту себя внешним людям, я с удовольствием буду слушать».

Св. Златоуст, показав неосновательность обвинений, возводимых на него и раскрыв во всей полноте те высокие нравственные и умственные качества, которыми должен обладать пастырь Церкви, и те трудности, с которыми должен иногда бороться он, советовал ему всегда иметь твердое упование на Господа и обещал с своей стороны делать все, что может служить к его пользе и утешению.

В 381 году Василий вместе с другими отцами присутствовал на константинопольском соборе. Сей святитель с великою мудростию управлял паствою, вверенною его попечению, всегда представляя в своей жизни образец православия и евангельской чистоты жизни.

Превосходнейшая беседа между Василием и Златоустом, равно как и случай, бывший поводом к сему, внушили св. Иоанну мысль написать пространное сочинение о священстве ‒ одно из превосходнейших сочинений, которое сохранилось в целости доселе. В этом сочинении он с силою и неподражаемым красноречием раскрывает величие, власть и обязанность священника. Св. Писание, разум, история, природа, все служило ему при объяснении сего предмета; священник, по его словам, есть отец, судья, учитель, врач, царь, апостол, наместник Божий, святой, ангел и еще гораздо более сего. Говоря о спасительном страхе, который должен иметь каждый священник, выражается с увлекательным красноречием, заимствует свои сравнения или от искусства военного и распоряжения войсками, или от мореплавания и управления кораблем. «Но что значит война людей с людьми, восклицает он, при сравнении войны людей с демонами»!

Как ничтожны все моря с их подводными камнями в отношении к миру и его опасностям.

Читающий эту книгу чувствует себя проникнутым чувством удивления и благоговения к священству, понимает, что священник не есть лицо обыкновенное, но существо отличное от других, что он есть посредник между небом и землею, есть человек божественный. Его важность, его власть, его преимущество, его занятие внушают почтение; его трудные обязанности, его ответственность рождают сожаление; множество разнообразных чувств проникают и наполняют сердце! Душа попеременно переходит от удивления к страху, от желания к скорби, от страха к надежде: любишь его, вместе почитаешь и сожалеешь о нем.

Св. Исидор Пелусиот, ученик Златоустого, в письме к Евстафию говорит ему относительно беседы о священстве: «я посылаю тебе книгу, которую ты у меня просил, и желаю, чтобы она принесла тебе плода столько же, сколько приносила повсюду. Чтение этой книги, проникая в душу, уязвляет ее божественною любовию. Иоанн, этот мудрец, ученый толкователь тайн Божиих, светильник для всех церквей, написал эту книгу с таким благоразумием и тщанием, что все, как те, кои для распространения славы Божественной исполняют важные обязанности священства, так и те, кои совершают эти обязанности с небрежением, найдут в ней, одни пищу для своего благочестия, другие побуждение к исправлению своих проступков».

Это творение Златоуста с самого появления своего до наших времен во всей полноте сохраняет к себе всеобщее уважение. Эта книга во все времена доставляла великое утешение священникам, желавшим просвещаться точным познанием своих обязанностей, и ныне, как и всегда приносит приятнейшие и обильнейшие плоды, как в отношении распространения славы Божественной и пользы Церкви, так и для спасения священников и всех верующих.

Чрез год по посвящении Василия во епископа, мать св. Иоанна отошла ко Господу, имев утешение видеть своего сына настолько уже укрепившимся в любви к Богу и стремлении служить Ему, что могла уже безбоязненно оставить его на земле. И св. Иоанн, как бы желая подтвердить надежды своей матери на него, почувствовав себя свободным от уз, привязывавших его к дому родительскому, решился немедленно идти в горы, населенные небесными человеками и земными ангелами, чтобы научиться у них жить для неба, презрев все земное.

Но, увы! воля человеческая слаба, удобопреклонна и непостоянна! Как она немощна, без содействия благодати, привести в исполнение даже того, чего она искренно желает, и на что она, по-видимому, с непоколебимою твердостию решилась! Чтоб только пожелать добра, нужна благодать; предпринять что-либо доброе, нужно содействие благодати, благодать необходима так же для приведения в исполнение предпринятого намерения. И этим-то глубоким чувством сознания своей немощи и необходимости благодатного содействия во всем, св. Златоуст, при помощи Божией, обладал вполне. Но так как удаление его в горы, содействуя его нравственному усовершенствованию, могло много содействовать как его собственному спасению, так и утверждению благочестия и истинного учения св. Церкви: то дух тьмы, противник всякого добра, не мог не препятствовать ему в этом намерении. И лишь только св. Златоуст твердо решился оставить мир и скрыться в уединение гор, диавол тотчас же напал на него, поражая душу его разного рода беспокойствами и сомнениями.

Жизнь пустынническая уже не имела в глазах его такой прелести, с какою она прежде ему представлялась: он уже смотрел на нее, как на пытку, мученичество жесточайшее самой смерти. Невозмутимая тишина пустыни, непрестанное молчание, глубокое уединение представлялись ему в ужасающих образах; его теперь начинало беспокоить даже то, на что он прежде не обращал никакого внимания. Когда он решился, оставя град, уйти в келии монахов; то много раздумывал и беспокоился о том, откуда будет получать необходимое и можно ли ему будет, есть хлеб всякий день свежий; не заставят ли его употреблять одно и то же масло и на освящение и в пищу; не принудят ли его питаться одними овощами; не приставят ли к тяжкой работе, не велят ли, например: рубить и носить дрова, таскать воду и делать все тяжкие работы; словом много заботился о покое²⁹. Но, познав в этой суетной заботливости о преходящем враждебное действие искусителя, и стараясь рассеять эти мрачные мысли, он рассуждал: «Как те, которые принимают на себя должности начальников и управления общественными делами, заботятся не о покое, но о том, будет ли от их службы польза, польза временная, и если они могут смело надеяться на это, так уже не думают ни о трудах, ни об опасностях, ни о безславии, ни об унизительных для них работах, ни о дальних путешествиях, ни о жизни на чужой стране, ни об огорчениях, ни о муках, ни о перемене обстоятельств, ни о безвременной смерти, ни о разлуке с родными, ни об одиночестве жены и детей, ни о другой какой неприятности, но упоенные страстию к деньгам, терпят все, посредством чего только надеются получить оныя. А мы, которым уготованы, не деньги и не земля, но небо и небесныя блага, их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, ‒ мы спрашиваем о покое; так-то мы более чем те, жалки и слабодушны! ‒ Хотим идти на небо и получить тамошнее царство, ‒ и спрашиваем, нет ли какой трудности на этой дороге и в этом путешествии?.. ‒ Объятому желанием небесного не должно, не говорю искать покоя телесного, но и наслаждаться им, когда имеешь его. Не странно ли, что, тогда как любящие нечистою любовию, так всецело предаются своим возлюбленным, что кроме их и пребывания с ними, не находят удовольствия во всех других наслаждениях жизни, как ни много их есть, а мы, объятые не какою-либо нечистою, но самою возвышенною любовию, не только не пренебрегаем покоем, когда его имеем, но еще ищем когда его нет»³⁰.

Впрочем, столь важное предприятие Златоустого и не могло совершиться без борьбы. Великие жертвы не могут быть принесены без скорби; великие победы, победы решительные получаются после борьбы; душа, желающая всецело предаться Господу, должна подвергнуть себя тяжким подвигам самоотвержения; должна разорвать не только крепкие узы плотских страстей и грубых привычек, но и самые тончайшие нити сердечных привязанностей, запутывающих ее и препятствующих в быстром полете к горным селениям.

Но буря, волновавшая душу св. Златоуста, мало по малу утихла; молитвою и смирением он привлек благодатную помощь свыше, в которой, при столь трудных обстоятельствах, имел великую нужду. Наконец подавив первоначальные, но сильные нападения диавола, рассеяв воображаемый страх, облегавший душу его, св. Иоанн оставил Антиохию, чтоб посвятить себя навсегда иноческому житию, и для сей цели отправился в нагорную обитель, где ожидали его Максим и Феодор, которых он убедил оставить адвокатство³¹ для достижения совершенства монашеского жития.

Город Антиохия расположен был по берегам р. Оронта, с западной стороны длинной цепи гор, тянувшихся с юга на север. Вершины этих гор покрыты были лесом, а в некоторых местах разрывались глубокими ущелиями, внизу которых расстилались живописные долины. Подобно египетским и палестинским горам, эти горы с самых первых веков христианства были населяемы пустынниками. Когда преследования со стороны язычников прекратились, Константин Великий даровал мир христианской Церкви, Христиане, не будучи возбуждаемы ни страхом казни, ни великими образцами мученичества, стали мало по малу расслабевать, дух мира, привязанность к земным благам, любовь к наслаждениям, и жажда земных почестей овладели сердцами большей части христиан. Чтоб избежать заразы, и в то же время проводить жизнь более совершенную, ревнители благочестия, жившие в городах, подобно Антонию, Пахомию и Илариону, удалились в пустыни. И горы Сирии вскоре наполнились мужами апостольскими и святыми. В описываемое нами время в горах Антиохии и Сирии находилось монастырей не менее чем в Египте.

В один из монастырей находившихся невдалеке от Антиохии³² , заключился св. Иоанн, отдав себя в полное руководство одному из самых строгих подвижников антиохийских гор, дабы, чрез отречение от своей воли безусловную покорность водительству другого, сокрушив в себе горделивый помысл о себе, беспрепятственнее достигнуть совершенства смирения, основания всякого нравственного совершенства.

Дабы составить себе верное понятие о той многотрудной и высокой жизни, какую проводили пустынножители гор антиохийских, сделаем краткое извлечение из бесед св. Иоанна к антиохийскому народу, которому он указывал на них, как на живые образцы евангельских добродетелей.

«Сии светильники мира, говорит св. Златоуст в своих беседах, едва начинает восходить солнце, или еще до разсвета, встают с ложа здоровы, бодры, и свежи. Ибо их не возмущает ни печаль, ни забота, ни головная тяжесть, ни труд, ни множество дел, ни другое тому подобное; но они живут как Ангелы на небе. И так поспешно встав с ложа бодрые и веселые, все вместе с светлым лицем и совестию составляют один лик, и как бы едиными устами поют гимны Богу всяческих, прославляя и благодаря Его за все благодеяния, как частныя, так и общия»³³. «Пропевши свои песни, с коленопреклонением прославленнаго ими Бога призывают на помощь в таких делах, которыя другим не скоро бы пришли и на ум. Они не просят ни о чем настоящем, у них не бывало об этом ни слова; но просят о том, чтобы им с дерзновением стать пред страшным престолом, когда единородный Сын Божий придет судить живых и мертвых, чтобы никому из них не услышать сего страшного голоса ‒ не вем вас! и чтоб в чистоте совести и обилии добрых дел совершить сию трудную жизнь и благополучно преплыть сие бурное море»³⁴. «Когда пение кончится, один берет Исаию, и с ним разглагольствует, другой беседует с Апостолами, третий читает книги других писателей, и любомудрствует о Боге, о мире, о предметах видимых и невидимых, чувственных и духовных, о ничтожности жизни настоящей и о величии жизни будущей»³⁵... «Подобно пчелам, они облетают соты священных книг, почерпая в них великое удовольствие. Но ежели хочешь знать трапезу их, то подойди и разсмотри отрыгаемое ими. Все это сладко, приятно и исполнено духовным благоуханием. Уста их не могут произносить ни одного дурнаго слова и ни одного шуточнаго или грубаго, но каждое достойно неба»³⁶... Иные, по окончании песнопений, занимались рукоделием и трудами рук своих приобретали много для бедных³⁷... ибо «они любят обращаться с нищими и увечными, и за столом их много таких гостей; один врачует раны недужнаго, другой водит слепаго, иной носит безногаго»³⁸. В сношениях их между собою всегда выражалось смирение и любовь. «У пустынников не только одна пища и одна одежда, но и одна душа, не по природе только (ибо по природе она у всех людей одинакова), но и по любви, и потому они не гордятся один перед другим; ибо любовь может ли гордиться пред собою? У них нет ни бедности, ни богатства, нет ни славы, ни бесчестия. Хотя и есть там высшие и низшие по добродетели, но там никто не смотрит на свое превосходство. Низших там не оскорбляют презрением: ибо там никто не унижает других. А если бы их кто и унижал, они тем более научаются переносить презрение, поругание, уничижение и в словах и в делах»³⁹. Они не редко вступают между собою в беседу, но если бы кто послушал разговоры праведных, то хорошо узнал бы, что они граждане небесные. ‒ Разговор их всегда исполнен спокойствия и смиренномудрия. Они не говорят о том, о чем говорим мы, до нас нисколько не касающемся; например, тот-то сделался начальником, тот лишен начальства, тот умер, а тот получил наследство и тому подобное. Но всегда, разговаривают и любомудрствуют о будущем, и как бы не здешние, как бы переселившиеся на небо и там живущие, всегда о небесном: о лоне Авраамовом, о венцах святых, о ликовании со Христом; а о настоящем нет ни помину, ни слова. И как мы не находим, достойным нашего разговора то, что делают муравьи в своих муравейниках: так они не говорят о том, что делаем мы, а говорят о небесном царстве, о настоящей брани, о кознях диавола, о великих подвигах, совершенных святыми»⁴⁰. «Трапеза их без всякого излишества, чиста, исполнена благочестия... в пищу у них употребляется только хлеб и вода, вода из чистого источника, хлеб от трудов праведных. Если же хотят приправить пищу, то овощи составляют их лакомство..., многим постелью служит только трава, небо служит им вместо покрова и луна вместо светильника»⁴¹...

«С наступлением вечера, им не о чем сокрушаться, как это бывает с многими из людей, когда они размышляют о дневных неприятностях. Ночью им не нужно, бояться разбойников, запирать дверь, налагать засов; ни опасаться чего-либо другого, чего обыкновенно боятся многие, нося осторожно светильники, чтоб искра не зажгла дома»⁴². Одежды они носили большею частию из козьей или верблюжьей шерсти, а некоторые довольствовались одною кожею; и то ветхою»⁴³. Даже блиставшие прежде мирскими почестями, или славившиеся богатством, теперь стесняли себя во всем: не имели ни удобных жилищ, ни хороших одежд»⁴⁴... «И это они не по другому чему делают, как потому, что знают красоту своей одежды. Поэтому они презирают и пышное одеяние, как паутину... Если бы возможно было отворить двери сердца их, и увидеть душу их и всю красоту внутреннюю, то (не совсем очищенному от мирских страстей не возможно было вынести сияния красоты их души, светлости внутренних одежд и блеска их совести»⁴⁵.

Такова была жизнь тех св. пустынножителей, к которым св. Иоанн направлял стопы свои. Бог даровал ему крылья голубиные, чтоб туда лететь и там найти для себя успокоение. Как жаждущий олень с стремительностию несется на источники водные, так и этот ученик креста непрестанно воздыхал, вожделевая трудов и тишины пустынной.

И лишь только он достиг цели своего путешествия, земля, так страшившая его прежде, соделалась для него теперь успокоительною пристанью, приятнейшею страною, блаженнейшею страною, блаженным, райским жилищем, в котором текли и мед и млеко. Но это не значит, чтобы он вовсе не ощущал в себе естественного страха при мысли о трудностях пустынного жития. Вид густых лесов, сотрясаемых бурными порывами ветра, на вершине которых вили гнезда хищные птицы, невозмутимое уединение, неприступные скалы над глубокими пропастями, свирепый рев быстрых потоков, с стремительностию несшихся по каменистой поверхности горных ущелий, не могли не производить грустного впечатления на сердце человека, привыкшего видеть чистые, прозрачные источники с кипарисовыми рощами Дафны, роскошные сады Антиохии с ее великолепными зданиями, и ее очаровательные окрестности. Но благодать Божия дает человеку силы возноситься над немощами природы.

Юный подвижник сражался мужественно; с непоколебимою решимостию взявшись за дело, при помощи Божией, вскоре так восторжествовал над своими опасениями, что нашел великое для себя утешение и блаженство в том, что сначала представляло ему одни скорби и затруднения. И так научимся из сего отвращать слух от внушения боязливого воображения; убедимся, что для верующего смиренного и молящегося нет ничего невозможного, что он может победить всякое затруднение.

В глуши пустыни, в этом божественном училище, св. Златоуст все время проводил в молитве, в делах самоумерщвления и чтении св. Писания. Он изучал слово Божие под руководством двух учителей Картерия и Диодора, впоследствии управлявшего Церковию тарсийскою, оставившего много собственных сочинений, в которых он толковал св. Писание⁴⁶. Златоуст называет сего последнего своим отцом и учителем⁴⁷. Но особенное, старание св. Иоанн прилагал к познанию самого себя. Всю свою ревность употреблял на приобретение духа смирения, главною целию всех его усилий было покорить плоть духу. Всеми силами, стремясь к высшему совершенству, он все более и более увеличивал подвиги самоумерщвления, пост, телесные труды и ночные бдения. Таким образом, св. Златоуст, подкрепляемый всемощною силою благодати, воодушевляемый примером святой жизни многих подвижников, подобно кораблю в открытом море, при попутном ветре, на всех парусах, быстро шел путем нравственного усовершенствования.

Но победы не бывают без борьбы, и Бог, для испытания веры и постоянства нового подвижника, попустил диаволу напасть на св. Иоанна с большею силою, нежели прежде. И вдруг дух его объял мрак уныния, в душе пробудились воспоминания мирской жизни и ее удовольствий, страстные движения плоти, растлевая сердце, насильственно отторгали помыслы от богомыслия, и расслабляли волю в богоугодной деятельности; и эти обуревания испытывал он днем, а в особенности во мраке ночи, при окружающем безмолвии. Таким образом, гонимый и теснимый со всех сторон, он не знал, куда бежать. Все, что он видел, что слышал, все окружающее страшно его поражало, болезненно стесняя сердце. Тщетно он борется с самим собою, напрасно силится успокоить представления воображения: лишь только он успевает овладеть одною нечистою мыслию, как нападает другая, еще более несносная⁴⁸.

Бог, по своей благости, хотел ему этим показать удобопреклонность воли ко греху и потребность в благодатной помощи; хотел держать его помысл в духе смирения и научить сострадательности к немощам братии. Искушение не есть зло, но добро; оно хороших делает еще лучшими. Это горнило для очищения золота; это мельница для сотрения жестких зерен пшеницы; это огнь, истребляющий волчцы и терния, чтобы сделать землю способною к принятию добрых семян. Искушение неизбежно в сей жизни; ни один святой не был свободен от него; это испытание нашей веры, укрепление добродетели и источник заслуг.

Но как ни сильна была буря помыслов, обуревавшая его, он ни на минуту не терял бодрости и упования на помощь Божию. Убежденный в том, что целомудрие, есть дар Божий, и что нападения врага со стороны сладострастия не иначе могут быть отражены, как чрез удаление всех случаев и причин, растлевающих помысл, через молитву и самоумерщвление, он усугублял пост свой, ночные бдения, труды телесные под руководством мудрого старца, его ободрявшего: со всею горячностию умолял Всесвятого о сохранении чистоты его сердца от приражения нечистых помыслов, с глубоким смирением повергая свою немощь к престолу Его всемогущества. Усилия, им употребленные, борьба им выдержанная, и наконец, благодать им заслуженная чудесно вознесли его на высшую степень сосовершенства, так что он в короткое время сделался образцом для юных подвижников, соревнователем подвигов уже усовершившихся в добродетелях старцев и предметом удивления для всех жителей пустыни.

Уже два года св. Иоанн находился в нагорном монастыре, проводя все время в чтении св. Писания и в попечении о спасении своей души. Всегда простосердечный, смиренный, кроткий, покорный более, нежели последний из братий, он имел одно только желание познавать и любить Господа Иисуса Христа, в том только <...>⁴⁹ свою славу, чтобы быть забытым, неизвестным, почитаемым за ничто. Но у Бога были другие намерения. Господь, милосердно промышляющий о всех, хотел, чтобы св. Иоанн, был и теперь светильником, руководителем и утешителем для слабых и скорбящих пустынников, как должен был некогда сделаться провозвестником и учителем востока и всей вселенной.

Настоятель и все благочестивые иноки монастыря, в котором жил св. Иоанн, видя в нем избранника Божия и славу своей обители, искренно желали, чтобы он сокровища своего знания и святость души своей раскрыл в поучительных писаниях. Случай к этому вскоре представился.

Вместе с св. Златоустом жил один монах, по имени Димитрий, весьма отличавшийся особенною простатою во всех своих действиях, своею живою верою, любовию и чрезмерными подвигами самоумерщвления. Хотя он стоял на высокой степени нравственного совершенства, однако всегда старался держать себя наравне со всеми низшими. Земля со всеми преходящими благами, не имела ни какой цены в его глазах; словом сказать, все действия, вся жизнь его выражали непрерывное стремление к небесному. Движимый непрестанно возраставшим желанием благоугождать Богу, он долго умолял св. Златоуста подать ему помощь в шествовании по пути к небу, и написать хотя несколько слов, о спасительном сокрушении. Часто брал его за руку и, орошая слезами, взывал к нему: «помоги мне блаженный Иоанн, умоляю тебя, помоги мне умягчить окаменевшее мое сердце и напитать его слезами сокрушения»: Св. Златоуст, по духу смирения, долго отказывался; но наконец, побуждаемый неотступными просьбами благочестивого пустынника, уступил желанию, написал поучительное слово о сокрушении⁵⁰.

«Видя, что ты, блаженный Димитрий», писал св. Златоуст «постоянно приступаешь ко мне и с великим усердием требуешь от меня слов сокрушения, я всегда ублажал тебя и дивился за чистоту души твоей. Ибо и пожелать таких наставлений не возможно, не очистившись наперед совершенно и не ставши превыше всего житейскаго. Это легко усмотреть из примера тех, которые объемлются таким желанием, хоть на краткое время: в них происходит вдруг такая перемена, что они тотчас переносятся на небо; отрешив душу от мирских забот, как бы от тяжких уз, они, таким образом, дают ей свободу лететь в свое, родное ей место. Но, с большею частию людей это случается только по нескольку раз во всю жизнь; а ты всегда объят этим сокрушением. И свидетели мне в этом могут быть твои бессонныя ночи, и источники слез, и любовь, к пустыне постоянно живущая и неослабно действующая в душе твоей. Какая же тебе будет прибыль от наших слов? Уже и то самое, что ты окрыленную душу свою называешь каменною, и непрестанно берешь меня за правую руку, целуешь и говоришь мне: сокруши ожесточенное сердце мое, ‒ уже это самое какую показывает богобоязненность, какую пламенную ревность? И так, если ты заставляешь нас взяться за этот предмет для того, чтобы разбудить нас от сна, то одобряю твою великую и мудрость и попечительность: но если действительно для самого себя и в той мысли, будто ты нуждаешься в возбудителе, то и в этом случае уступим тебе и покоримся ради всего и ради твоего дерзновения к Богу, и ради усердия к просьбе, и ради дружбы к нам. А ты заплати нам за это своими молитвами, чтобы мы могли и остальную жизнь свою провести в добродетели, и теперь сказать что-либо доброе, способное поднять лежащия и подкрепить и воспламенить ослабевшия души»⁵¹.

После сего краткого вступления, в котором видны кротость, любовь и глубокое смирение св. Златоуста, он полагает в основание своего послания слова Спасителя: блажени плачущие, яко тии утешатся (Матф. 5, 4), и горе вам смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете (Лук. 6, 25); и потом, раскрывая необходимость сокрушения, говорит о нашей бесчувственности: «по нашей безчувственности мы нисколько не отличаемся от умалишенных, которые без опасения говорят и делают много вредного и неприличного, и не только не стыдятся, но и хвалятся этим и считают себя здоровее здоровых. Так и мы, поступая во всем подобно больным, не знаем и того, что больны. Между тем, если случится у нас в теле и малая болезнь, мы и приглашаем врачей, и тратим деньги, и выказываем терпение, и дотоле не перестаем делать все, пока не прогоним болезнь; а о душе, которая плотскими страстями каждый день поражается, разрывается, сожигается, устремляется в пропасть и всячески губит себя, нисколько не заботимся»⁵². Далее показав наше небрежение об исполнении заповедей Божиих, от которых происходит расслабление духовных сил и неверие в будущее воздаяние, говорит, что если бы у нас было надлежащее понятие о зловредности греха и спасительное сокрушение, то нам легко было бы сохранить себя не только от порочных действий, но и от нечистых желаний. «Как пыль, говорит св. Златоуст, не может устоять против напора сильного ветра, так и множество нечистых пожеланий не может выдержать устремившейся против них силы сокрушения, но исчезает и разсеивается скорее всякой пыли и дыма. Если плотская любовь так порабощает душу, что отвлекает ее от всего, и привязывает только к любимой особе: то чего не сделает любовь ко Христу и страх быть отлученным от Него»⁵³.

Пламенный любитель Христа, Павел, так был уязвлен этою любовию, что даже стенал о замедлении и продолжительности здешнего странствования (2Кор. 5, 4)... Обратив раз очи на небо, и увидев с изумлением тамошнюю красоту, он не хотел уже опять обратить свой взор на землю, увидев небесные блага, смотрел с небрежением на здешнюю бедность, и, живя, по необходимости, телом с людьми, ни к чему здешнему не обращался душою.

Любовь Христова так одушевляла его, что, если бы ему предложено было потерпеть для Христа и вечные наказания, он не отказался бы и от этого. Он служил Христу не так, как мы, наемники, по страху геенны и по желанию царства; нет, ‒ объятый какою-то другою, несравненно лучшею и блаженнейшею любовию, он терпел и делал все не для чего иного, как для того, чтобы только удовлетворить этой любви, которую он питал ко Христу»⁵⁴.

Сказав, что многие, лишившись земного богатства или близких родных, предаются великой скорби, а мы, теряя душу чрез грех, которая стоит несравненно более всех благ земных, остаемся равнодушны и беспечны, Златоуст продолжает побуждать к сокрушению о грехах, между прочим, следующими словами: «если бы даже не угрожал нам огнь геенский и не ожидали нас вечныя наказания, то одно отлучение от кроткаго и человеколюбиваго Христа, который за нас предал себя на смерть, и претерпел все, чтобы избавить нас от вечнаго мучения и примирить с Отцем Своим нас, бывших по грехам врагами Его, ‒ одно это отлучение, хотя бы мы и не лишились неизреченных и вечных благ, больше значит, всякаго наказания и в состоянии пробудить душу и расположить ко всегдашней бдительности»⁵⁵.

В заключение своего слова св. Златоуст говорит: «можно бы распространить слово и более, но, так как я говорил только из послушания, а не по другой причине, то и это написано уже слишком много. Мне хорошо известно, что ты с точностию выполняешь добродетель сокрушения и мог бы, даже молча, учить ей других, если бы они пожелали хоть не долго пожить с твоим благочестием и видеть твою многотрудную жизнь. Потому прошу и молю, награди меня, наконец, и заплати мне своими молитвами, чтобы я не только говорил о сокрушении, но и показывал его на деле; потому что учительство без дел, не только не доставляет никакой пользы, напротив приносит великий вред и осуждение тому, кто проводит жизнь свою в такой безпечности. Не всяк бо, говорит Иисус Христос, глаголяй Ми: Господи, а иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном» (Мф. 5, 19. см. 7, 21)⁵⁶.

Это сочинение столь благотворное и приятное сделало впечатление на Дмитрия и всех иноков обители, что вскоре после сего, св. Златоуст, убежденный неотступною просьбою некоего пустынника Стелехия, вынужден был написать другое слово о сокрушении.

«Как исполнить то, говорит св. Златоуст в начале своего слова к Стелехию, что ты приказываешь, святый Божий человек? Как от души столь слабой и холодной родиться словам о сокрушении? Кто хочет об этом предмете сказать что-либо доброе тому надобно, думаю, самому больше и прежде всех других воспламениться и гореть этою ревностию, чтобы произносимыя им слова об этом, сильнее раскаленнаго железа, врезывались в душу слушателей. А у нас нет этого огня, напротив все, что внутри, прах и пыль. Как же, скажи мне, как зажечь нам этот огонь, когда нет у нас и искры, не приходит и тот ветер, который бы раздул это пламя, из-за того глубокаго мрака, какой распростерло над нашей душой множество грехов? Я не знаю; так остается тебе же, который приказываешь, сказать и то, как приказание может перейти в дело и получить надлежащее исполнение. Мы предложим в услуги свой язык, а ты моли Исцеляющаго сокрушенных сердцем Дающаго робким смелость, чтобы Он зажег в нас тот огонь, который поядает всякую немощь человеческую, и истребляет всякую сонливость и огрубелость плотскую; направляет полет души к Нему, и с того свода небеснаго показывает всю суетность и обманчивость настоящей жизни»⁵⁷.

Раскрыв состояние сердца, проникнутого сокрушением, и показав, что человек, истинно раскаивающийся, имея очи не видит, владея ушами не слышит, остается нечувствительным ко всему земному, мертвым для всего мира, а живет для одного Бога и дел Божиих, попирая ногами все удовольствия чувственные, богатства и славу, св. Златоуст восклицает: таков святой Павел!

Он среди великолепия и блеска великих городов, был так бесстрастен и нечувствителен ко всем преходящим благам, что его можно было почесть за мертвеца. Он сам говорил, что не только мир умер для него, но и сам он умер для мира. Великая мудрость отрешиться от всех земных удовольствий, смотреть на мир, как на труп бездушный; но еще гораздо большая мудрость умереть для мира, не иметь никакой привязанности ни к чему земному. Ибо иногда может нас привлекать и труп бездушный, или какая-нибудь бездушная вещь; но когда мир для нас умер и мы для мира, то уже не может быть никакой связи с ним, как два бездушных трупа не могут делиться между собою ни чувствами, ни мыслями. Св. Апост. Павел так был мертв для мира, что, живя телом на земле, душой и сердцем всегда пребывал на небе; его любовь к Иисусу Христу не только возвышалась до третьего неба, но и проходила все небеса. Он не высок был ростом, но бесконечно превышал всех людей своей любовию и ревностию. Если я сравню любовь св. Павла к Иисусу Христу с обширным пожаром, обнимающим весь земной шар, которого огненный поток, обтекая все пространство между небом и землею, восходил до самого неба, то и тогда недостаточно еще скажу об нем⁵⁸.

С такою же горячностию любил Господа св. Пророк Илия, взятый на небо в огненной колеснице; столь сильная любовь наполняла сердце и пророка Давида, который взывал: помилуй мя Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое... Отврати лице Твое от грех моих, и вся беззакония мои очисти. Сердце чисто созижди во мне Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи меня от лица Твоего, и Духа Твоего святаго не отыми от Мене (Пс. 50). Им же образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41).

Мы, говорит св. Златоуст, имели бы подобные чувства смирения и сокрушения, если бы размышляли о гибельном действии греха, который делает нас врагами Богу, по неблагодарности человека, оскорбляющего своего Верховного Благодетеля, несмотря на непрестанно изливающиеся от Него на нас благодеяния. Если бы мы всю жизнь, украшенную всеми христианскими добродетелями, все сердце, полное чувств нежнейшей любви, принесли ему в жертву, то и тогда, можно сказать, мы еще ничего не сделали бы, чтоб возблагодарить Господа за неизреченные милости и великие благодеяния, ниспосланные на нас от начала дней нашего бытия⁵⁹.

«Не имея никакой нужды в нас, но, будучи самодоволен, Господь воззвал нас из небытия в бытие, вдохнул в нас душу, какой не дал ни одному из животных земных; насадил рай, распростер небо, подостлал землю, зажег блестящия светила; землю украсил озерами, источниками, реками, цветами и деревами, а на небе поставил хор различных звезд; и таким образом сделал для нас ночь полезною, не меньше дня, чрез доставление нам во сне покоя и укрепления... Как сердобольныя матери, когда хотят усыпить безпокойных детей, кладут их на руки себе, закрывают им глаза покрывалом и так усыпляют их: так и Бог, распростерши по вселенной темноту, как бы покров какой, успокаивает людей от трудов... Но ночь дает успокоение не только нашему телу, но и душе. Что, в самом деле, сказать о тишине и спокойствии ночном, о том, что повсюду господствует молчание, нигде нет шуму, и не слышно ни какого крика, как это бывает днем, когда одни оплакивают бедность, другие жалуются на убытки, иные сетуют о болезни и разстройстве тела, другие о смерти родных, иные о другом каком‒либо несчастии человеческом, а их так много!.. Из всех этих несчастий ночь исторгает, как бы из волн, и успокаивает род человеческий в своей пристани»⁶⁰. Св. царь Давид, при мысли о благодеяниях Божиих, восклицал: что есть человек, яко помниши его; или сын человечь, яко посещаеши его; умалил еси его малым чим от Ангел, славою и честию венчал еси его (Псал. 8, 5‒6).

Раскрыв величие благодеяний Божественных и неблагодарность человеческую, и представляя себя виновнейшим и не благодарнейшим из людей св. Златоуст говорит в заключение: «прошу и умоляю тебя тем дерзновением, которое приобрел ты пред Богом своими добродетелями, подай нам, постоянно нуждающимся, помощь, чтобы могли мы достойно оплакивать бремя столь многих грехов и, оплакав, вступить на благоприятный и ведущий нас к небу путь, чтобы не сойти нам во ад, где никто не может исповедаться, и не подвергнуться участи отверженных, от которой уже никто не избавит нас. Пока мы здесь, так и мы можем воспользоваться многим от вас, и вы ‒ весьма много облагодетельствовать нас. А как отойдем туда, тогда уже должны будем в скорби, в глубоком мраке и полном отсутствии всякаго утешения, терпеть вечное мучение, сделавшись неиждиваемою пищею всепожирающаго пламени»⁶¹.

Но сколько вся пустыня получила радости и утешения чрез сии письма Златоуста о сокрушении, столько же возмущена и огорчена была жалким падением Феодора, друга Златоуста, и происшедшим от того соблазном. Феодор происходил от хорошей фамилии и обладал многочисленным богатством. Дружба, которою он был связан с Златоустом, принесла ему великую пользу. Св. Иоанн, обратив его сердце к Богу, советовал ему оставить адвокатство и посвятить себя истинной философии, вступив в жизнь монашескую⁶². Феодор охотно принял совет друга, и скоро оставив мир, удалился в горы. Обращение его было искренно, и вначале он показал великую ревность к исполнению строгих правил монашеского жития. Всех удивлял ревностию в усовершении себя; ревностно занимаясь изучением слова Божия, целые дни проводил в чтении книг, и бὸльшую часть ночи в молитве. Не редко в начале своего жития в монастыре испытывал, коль благ Господь, и коль сладки гартани словеса Его. Но недостаточно только слышать голос Провидения, призывающий к известному подвигу, надобно еще отвечать на этот голос; часто не трудно узнать дорогу, но трудно идти по ней безостановочно. И Феодор мало по малу начал расслабевать в своей первой ревности; однажды мысль о прошедшем остановила на себе его внимание; он обратил взор назад и мирские помыслы овладели им. Род мой славится знаменитостию, говорил он; я еще нахожусь в цвете лет, обладаю многочисленным богатством и мог бы еще блистать в мире своим умом и приобресть себе славное имя своими талантами. К чему же презирать дары Божии, зарывая их в землю? Почему же не воспользоваться дарами счастия, отвергать славу, и заживо погребать себя в могиле? Таковые мысли и сравнение своего настоящего положения с прошедшим произвели злотворное действие на его сердце и окончательно разрушили все эти добрые намерения. Феодор, увлеченный бурным порывом пробудившихся привычек и страстей, оставил пустыню и возвратился в город. Там предавшись всею душою духу века, как очищенная храмина, сделался вместилищем злейших духов, гордости и тщеславия, неудержимо увлекаясь всеми видами суетных, но пленительных для юности, наслаждений света. Завет, заключенный Феодором с Богом чрез монашеские обеты, потерял уже в его глазах свое высокое значение, и он увлеченный любовию к одной молодой девице, решился вступить в брак.

Св. Златоуст, узнав о падении своего друга, поражен был чрезвычайною скорбию. Побуждаемый чувствами дружбы, и своею ревностию о его спасении, он тотчас подал ему руку помощи, и употребил все усилия возвратить его к лучшим убеждениям и чувствованиям; убеждал и умолял его оставить рассеянную жизнь в свете и возвратиться в мирное уединение к своим друзьям.

«Кто даст главе моей воду и очам моим источник слез», говорит св. Златоуст в начале своего первого слова к Феодору, ‒ «ибо я оплакиваю не разрушение городов, но опустошение священной души, и разрушение и истребление христианскаго храма. Кто знал хорошо сожженную теперь диаволом красоту души твоей в то время, когда она сияла, тот, не возстенает ли, слыша, что варварския руки осквернили святое святых... ибо храм души твоей блистал не золотом и серебром, но благодатию Духа, и имел в себе обитающих Христа и Его Отца и Утешителя. А теперь уже не то, он теперь пуст и обнажен от оной красоты и благолепия, потерял божественное и несказанное украшение, а с этим вместе лишился всякой безопасности и охранения: нет у него ни двери, ни запора, но для всех открыт он душевредных и гнусных помыслов. Помысл ли гордости, помысл ли блуда, помысл ли сребролюбия или еще гнуснейшие сих помыслы захотят войти в него, ‒ никто не помешает: а прежде, как небо, недоступна была для всего этого чистота души твоей. Может быть, мои слова кажутся теперь невероятными для тех, кои видят теперешнее запустение и разорение души твоей; по этому-то я скорблю и сетую, и не престану делать сие, доколе опять не увижу тебя в прежнем блеске»⁶³.

Показав Феодору всю глубину пропасти, в которую он низринулся, убеждает его не предаваться отчаянию, но, укрепившись упованием на милосердие Божие и смиренною молитвою, мужественно восстать на брань со врагом спасения.

«Не отчаивайся в перемене на лучшее. Ибо, если диавол возмог столько, что с этой вершины и высоты добродетели низверг тебя до края зла: то кольми паче Бог возможет, паки возвести тебя в прежнюю свободу, и сделать не только таким же, но и гораздо блаженнейшим прежняго. Только, не упади духом, не потеряй доброй надежды⁶⁴...

Диавол для того и ввергает нас в помыслы отчаяния, чтобы истребить в нас упование на Бога ‒ этот твердый якорь, эту опору нашей жизни, этого руководителя на пути, ведущем к небу, это спасение погибающих душ. Ибо оно, как бы некая крепкая цепь, висящая с неба, поддерживает души наши, понемногу увлекая в оную высоту тех, которые крепко держатся за нее, и, поднимая нас выше бури житейских зол. Итак, если оно ослабеет и опустит из рук этот священный якорь, то сейчас же упадет и погибнет в бездне греха. Зная это, лукавый когда ощутит, что мы сами тяготимся сознанием злых дел, набежавши и сам еще налагает на нас помысл отчаяния, который тяжелее свинца; и, если мы примем этот помысл, то неизбежно, увлекшись тотчас тяжестию и оторвавшись от оной цепи, низринемся в глубину зол»⁶⁵.

«Итак, не говори мне», продолжает св. Иоанн, «что тебе нет уже надежды на прощение; потому будто, что Бог не может простить такого преступления, как твое. Представим себе величайшего грешника, какой только может найтись; пусть он будет виновен во всех самых страшных преступлениях; положим, что он грешил с самаго детства до самой старости, до самаго даже часа смертнаго; но если он сохранил веру, проникнут сознанием своей виновности и сокрушением о грехах, я убежден, что его спасение не безнадежно. Если бы Бог действовал по страсти, то грешник мог бы опасаться, что он не в силах будет утишить праведный гнев Его, возбужденный столькими преступлениями. Но Господь не изменяем в своих совершенствах, и если наказывает, то по Своей отеческой благости, а не по духу мщения. Он нам грозит, Он нас часто наказывает, чтобы нас заставить войти в самих себя и потом привлечь к Себе. Врач не только не оскорбляется ругательствами больнаго, находящегася в бреду, но все силы употребляет, чтобы успокоить его. И лишь только больной обнаружит проблеск ума и самосознания, он радуется и после сего употребляет более сильные лекарства, не для того, чтоб отмстить бедному больному, за причиненныя им оскорбления, но чтобы скорее излечить его. Так с нами поступает и Господь, когда мы впадаем в глубину зол; Он нас поражает разными скорбями, Он нам дает самыя острые лекарства, чтоб только извлечь нас из пропасти греха»...⁶⁶

Кто был более виновен, как Навуходоносор и Манассия, и, однако же, Бог простил их, лишь только они смирились пред Ним. Нет ни одного греха непростительного для Его благости. Он всегда принимает сердце сокрушенное и смиренное. Всякий грешник в одну минуту может примириться с Богом, если только он искренно раскается: раскаяние измеряется не временем, но силою чувства сокрушения⁶⁷. Итак, возлюбленный друг мой, в уповании на милосердие Божие, старайся выйти из этого бедственного состояния, в которое впал по несчастию. Все несчастие состоит не в том, что ты пал, но что, упавши не встаешь; не в том, что согрешил, но в том, что упорствуешь во грехе⁶⁸. Встань же, ободрись, и подобно юноше, расточившему имение свое, воскликни: возстану и пойду ко отцу моему ⁶⁹ . Враг диавол, зная бесконечное милосердие Божие, по которому Он с любовию принимает всех кающихся грешников, всячески старается согрешившего ввергнуть в отчаяние⁷⁰.

Если ты не можешь опять взойти на ту степень совершенства, с которой ниспал, старайся, по крайней мере, выйти из этого бедственного состояния, в котором находишься, начни борьбу столь полезную, и труды не останутся без награды. Пока мы не испытаем, и самые легкие дела кажутся иногда самыми трудными; но как скоро мы употребим небольшое усилие, кажущаяся затруднительность уничтожается, уверенность заступает место отчаяния, и мы легко совершаем то, к чему боялись прикоснуться⁷¹. Поспеши отогнать от себя все мрачные мысли, внушённые тебе злым духом. Диавол, зная, что сделавшие много зла, когда начнут каяться, делают это с великою ревностию, как сознающие свои согрешения, страшится и трепещет, чтобы они не начали этого дела. Ибо когда начнут, бывают уже неудержимы, и как бы огнем, воспламенившись покаянием, соделывают свои души чище чистого золота, совестию и воспоминанием о прежних грехах, как бы сильным ветром увлекаясь в пристань добродетели... И самое трудное и великое ‒ то, чтобы быть в состоянии придти ко входу и достигнуть преддверия покаяния, и оттолкнуть и низринуть врага, который тут сильно дышит и налегает. А после того и он уже не будет показывать того неистовства, быв однажды побежден и павши там где был силен, а мы напротив, получим более ревности и весьма удобно совершим этот добрый подвиг. Начнем же, наконец, возвратный путь, потечем в град небесный, в котором мы и записаны, в котором и жить повелено нам. Отчаяние гибельно не только потому, что затворяет нам врата оного града, и приводит в большую беспечность и небрежение, но и потому, что ввергает в сатанинское неистовство. Душа, однажды отчаявшись в своем спасении, уже не чувствует, как она все глубже низвергается, решаясь говорить и делать все против своего спасения... Посему, молю, прежде, нежели глубоко потонешь от этого пьянства, протрезвись и пробудись, брось сатанинское ликование и, если не возможно вдруг, по крайней мере, исподволь и понемногу... Прошу и умоляю прежнею славою, прежнею свободою, да узрим тебя опять на той же высоте. Пожалей о тех, которые из-за тебя соблазняются, падают, делаются беспечнее, отчаиваются в пути добродетели. Теперь скорбию объят лик братии, а веселием и радостию ‒ соборища неверных и юношей беспечных⁷².

Как человеку, забывшему о той чистой радости, которою наполняется сердце истинно благочестивого человека, и о том высочайшем утешении, которое приносит упование будущих благ и вечного общения с Богом, св. Златоуст говорит Феодору о кратковременности и ничтожности земных удовольствий, и вечности мучений в будущем веке. Не видал ли ты, как умирали жившие в роскоши, пьянстве, игре, и прочих удовольствиях жизни? Где теперь те, которые одевались в шёлковые одежды и издавали из себя благовоние мастей. Где теперь эта пышность их? Куда теперь все это улетело? Чем стало тело, которому они так много угождали? Приди на могилу, посмотри на пыль, на прах, на червей, посмотри на безобразие этого места, и ‒ горько восстенай. И о если бы это наказание ограничилось только этою пылью! Но вот от могилы и червей этих перенесись мыслию к тому неумирающему червю, к огню неугасимому, к скрежету зубов, ко тьме кромешной, к скорби и тесноте... Об этом подумай, и тот огнь, противопоставивши охватившему теперь тебя пожару вожделений освободи себя наконец, из сей печи... Положим, что проживешь много лет и не испытаешь никакой перемены в счастии: что же это в сравнении с бесконечными веками и с тяжкими и несносными муками?⁷³.. Да и что значит наслаждение здешними благами в сравнении с состоянием будущих благ, как не сновидение одного дня в целой жизни? Итак, найдется ли человек, который бы из-за того, чтобы увидеть приятный сон, решился терпеть наказание во всю жизнь⁷⁴?

Это слово св. Иоанна сильно подействовало на сердце Феодора. Но слава земная, любовь к почестям, а в особенности сладострастные вожделения крепко удерживали его в своей власти; желая заглушить упреки совести, он старался оправдать свои действия, придавая им вид законности.

Св. Иоанн движимый любовию и ревностию о его спасении, написал ему другое слово.

«Если бы можно было изложить на бумаге слезы и вздохи», говорит св. Златоуст в начале своего второго слова к Федору, «то я наполнил бы ими письмо, и послал бы его к тебе. Плачу же я не о том, что ты озабочен отцовскими делами, но о том, что изгладил себя из списка братий, что попрал завет со Христом. Ибо знаю, что нарушение оного завета великое осуждение навлекает на тех, которые записывались в доброе воинство, но по собственной безпечности оставили строй. Простаго человека никто не станет обвинять в оставлении воинской службы, а кто раз стал воином, тот, если уличен будет в бегстве из строя, подвергнется крайней опасности. Зло не в том, любезный Феодор, чтобы сражаясь пасть, а в том, что упавши, так и оставаться... Никакой купец, подвергшись однажды кораблекрушению и потерявши груз, не бросает мореплавания, но и опять переплывает море, и волны, и обширные глубины, и вновь приобретает прежнее богатство... Так теперь и ты, потому что враг несколько столкнул тебя с места; не толкай еще и сам себя в пропасть, но стой бодро, и скоро возвратись туда, откуда ушел, и не считай позором этого кратковременнаго поражения... Да не смущает тебя и то, что ты преткнулся так скоро и в самом начале. Ибо скоро увидел лукавый доблесть души твоей, и из многаго догадался, что вырастет из тебя мужественный противник ему, поэтому то он поспешил, пробудился, поднялся с силою на тебя... Но так как он поразил тебя в то самое время, когда ты только еще изготовился к борьбе с ним, то и успел в том только, что сделал тебя более сильным к борьбе с ним. Ибо тогда, как ты лишь только выплыл из пристани, а не тогда, когда возвращался уже с торговли и вез великий груз, напал на тебя свирепый пират. И как решившийся умертвить сильнаго льва, если только оцарапает у него кожу, льву не повредит нисколько, напротив только более раздражит его против себя и сделает осторожнее вперед и неуловимее; так и общий всех враг, покусившись нанести тебе глубокую рану, этого не достиг, а заставил только вперед быть более бдительным и осторожным» ⁷⁵.

Показав далее всю строгость суда Божия над оставшимися без развития духовными дарованиями, раскрывает потом всю обманчивую, призрачную красоту земных наслаждений и высокое достоинство истинно-христианской жизни. «Что в мире представляется тебе всего блаженнее и вожделеннее? Конечно, ты скажешь, власть и богатство и слава от людей? Но что жалче этого, если сравнить с свободою христиан? Властитель подлежит ярости народной и безсмысленным прихотям толпы, так же страху со стороны сильнейших властителей и заботам о подчиненных... И разве драгоценна слава, которая упадает как травный цвет? Разве вожделенно богатство, владеющие коим называются жалкими? Ибо горе, сказано богатым (Лук. 6, 24); и еще: горе! надеющиеся на силу свою, и о множестве богатства своего хвалящиеся (Пс. 48, 7). Христианин никогда не делается ни из начальника простолюдином, ни из богатого бедным, ни из славного безславным: напротив, он богат, когда беден, ‒ а высок, когда старается смиряться; и власти, которую имеет он, не над людьми, но над князьями, подвластными миродержителю тьмы, никто похитить у него не может»⁷⁶. Отвечая на желание Феодора оправдать свой поступок законностию брака, св. Иоанн говорит: законное дело брак, согласен на это и я; ибо сказано: честна женитва, и ложе нескверно: блудником же и прелюбодеем судит Бог (Евр. 13, 5). Но тебе уже невозможно соблюсти законность брака; потому что кто, сочетавшись небесному Жениху, оставляет Его и сочетавается с женою, тот совершает прелюбодеяние, а вернее сказать, что преступнее и прелюбодеяния во столько крат, во сколько Бог превосходнее людей... ⁷⁷. Притом нечистыя удовольствия сей жизни ни чем не отличаются от теней и снов: прежде, чем окончится грех, потухает удовольствие, а наказания-то за него и конца не имеют. Сладость кратковременна, а горесть вечна. Иметь много разнообразных желаний, обращенных на земные предметы, и желать им всем удовлетворить, значит, быть рабом многих властителей. Но тот истинно свободен, кто живет для Христа: он стоит выше всех бедствий. Если он сам не захочет сделать себе зла, то другой никогда не будет в состоянии сделать ему это. Нет, он непобедим; не терзается от потери имения, ибо знает, что ничто же внесохом в мир сей, ниже изнести что можем (1Тим. 6, 7); не уловляется честолюбием или славолюбием, ибо знает, что наше житие на небесах (Филип. 3, 20); ругатель не причиняет ему скорби, бийца не приводит в раздражение. Одно у христианина несчастие ‒ оскорбить Бога, а прочее, как ‒ то: потерю имения, лишение отечества, самую крайнюю опасность он и не считает за беду; даже то самое, чего все ужасаются, ‒ переход отсюда туда, для него приятнее жизни⁷⁸... Тень, даже тени ничтожнее ‒ житейския дела, сопряженныя со многими страхами, со многими опасностями, с крайним рабством. Не погуби же и того и этого века, когда тебе возможно, если захочешь, воспользоваться обоими»⁷⁹.

«Знаю», говорит св. Златоуст в заключении, «что я преступил пределы письма, но прости, потому что я сделал это понуждаемый любовию и скорбию. Из-за нея-то я и сам насильно заставил себя написать это письмо, между тем как многие удерживали меня: перестань трудиться напрасно, и сеять на каменья, говорили мне многие. Но я никого не послушал: есть надежда, говорил я сам себе, что письмо, если Богу угодно, произведет какое-либо действие; если же случится противное нашим желаниям, мы, по крайней мере, получим ту пользу, что нам нельзя будет винить себя в молчании. Итак, что зависело от нас, мы сделали; но уповаем, что и ты, по благодати Божией, сделаешь зависящее от тебя, и мы опять увидим тебя красующимся в стаде Христовом. О, если бы нам, молитвами святых, скорее принять тебя, любезная глава, здравствующим истинным здравием».

Обращение грешника есть дело Божие; но вместе есть дело и человека, когда он, имея возможность упорствовать в своих предрассудках и дурных привычках, неуклонно следует водительству благодати Божией. И обращение грешника на путь истины есть нередко не меньшее чудо, как и воскресение мертвого. Обращение Феодора представляло множество затруднений. Он пренебрег святым званием, в котором долго пребывал; снял с себя одежду пустынническую, чтоб надеть прежние, как более льстившие самолюбию и честолюбию; его бегство уже было всем известно; великолепные палаты, роскошь, богатство, театры, разнообразные наслаждения света, и особенно преступная любовь к женщине, овладели им совершенно. Как разорвать эти крепкие узы? Как победить все эти препятствия? Но ничего нет невозможного для Того, Кто держит в руце своей сердце человека. Мольбы и слезы св. Иоанна привлекли на Феодора благоволение Божие и угрызения совести пробудились в душе сего заблудшего христианина. Он сделал только один шаг ко Господу, и Отец небесный, так сказать, уже пришел к нему на встречу. Уязвленный действием благодати, он горько оплакивал свои грехи, свою неблагодарность и свое безумие, и, оставив свое имущество и отказавшись от брака, опять возвратился к жизни созерцательной⁸⁰.

В царствование Валента, когда ариане пользуясь его покровительством, воздвигли сильное гонение на православных, монахи, населявшие пустыни, имели весьма большое внимание к православным, к поддержанию в них духа правоверия. Особенно те православные, которые, по своему не высокому образованию в научном отношении, не имели возможности вникать во все тонкости богословских споров, в монашествующих видели единственных руководителей к истинной и спасительной вере. По мнению таких православных, та только Вера истинная и спасительная, которая дает ее служителям силу совершать чудесные знамения. А такого рода доказательствами истинности и спасительности Веры многие из монашествующих обладали. Поэтому и слово их обладало могучею силою на всех христиан, и держало их в непоколебимой вере православной, не смотря на все истязания, которым подвергали их ариане за непоколебимую стойкость в православной Вере. Вследствие этих-то причин ариане воздвигли страшное гонение на всех монашествующих, как главных противников их лжеучения и самую сильную опору твердости православных христиан.

А так как монашествующие обличали не лжеучение только ариан, но и пороки православных христиан; поэтому враждебно к ним относились не ариане только, но и слабые по жизни православные. Когда со смертию Валента, гонение со стороны ариан прекратилось, немощные из православных христиан продолжали враждовать против монашествующих, и не престали уязвлять их, вместо оружия, злоречием и клеветою. Конечно, такое оружие не наносило действительных ран монашествующим, но вредило, однако же, весьма много легковерным из мирян, которые быв поражены доверием к клевете, делали сами себя неспособными к пробуждению своей лености примером благого жития монашествующих и к восприятию и осуществлению назидательного слова их в своей домашней и общественной жизни.

Такое положение дел подало повод св. Иоанну написать многое в защиту монашеского жития и к вразумлению немощных из мирян. Это было так: когда св. Златоуст узнал от одного из друзей своих об оскорблениях, наносимых инокам, жителями Антиохии, столь сильно поражен был скорбию, что, заливаясь слезами, умолял Господа исторгнуть его из мира и взять его к Себе, чтоб не видеть такого соблазна и оскорблений, причиняемых Его верным служителям. Когда таким образом св. Иоанн продолжал скорбеть в присутствии своего друга, и в горести души своей оплакивать бедствия Церкви, пришедший сказал ему: «теперь не время плакать, потому что этими слезами не спасешь погибших и погибающих; да и зло, думаю, не остановится на этом. А надобно позаботиться о том, как бы нам потушить пламя и остановить заразу, сколько это будет от нас зависеть. Итак, прекратив этот плачь, сочини увещательное слово к этим недужным и беспокойным, во спасение, как им, так и всем вообще людям». Св. Иоанн не хотел сначала писать, дабы не раскрыть пред язычниками нравственных ран христианского общества и чрез то не дать им права делать оскорбительные отзывы и о самом христианстве. Но когда он узнал, что язычникам уже известны, как мучения и поругания, претерпеваемые святыми мужами, так и неистовая злоба гонителей, и что они смеются как над гонителями иночества, так и над преследуемыми иноками, решился исполнить просьбу друга своего, и написал три слова на восстающих на монашескую жизнь⁸¹.

В первом слове св. Иоанн доказывает, что преследующие благочестивых отшельников вредят не столько им, сколько самим себе, и подтверждает это примером Иудеев, которые за то, что гнали Апостолов, подверглись ужасным бедствиям, описанным их соотечественником Иосифом Флавием. Далее говорит, что святым мужам нет никакого вреда от делаемых им оскорблений, но уготовляется большая награда за терпение, и что они больше возымеют дерзновения пред Господом за неизменную любовь к Нему и Его заповедям, при всех напастях и скорбях: «ибо великое уготовано воздаяние делающим добро, когда они, делая его, подвергаются за это опасностям и великому безчестию»⁸². Но притеснители их, как гонители благочестия, не могут уже спастись, если не покаются, и потому он просит их «не направлять меча на самих себя, не идти против рожна, и, думая оскорблять людей, не огорчать Св. Духа Божия⁸³».

Раскрывая необходимую потребность в удалении от шума городского для сохранения сердечной чистоты, говорит св. Иоанн гонителям иночествующих: «хотел бы и я не меньше, и даже гораздо больше вашего, да и часто молил, чтобы миновалась надобность в монастырях, и столько было благочестия и в городах, чтобы никому никогда ненужно было убегать в пустыню, Но так как все пришло в безпорядок, и города, где судилища и законы, полны стали беззакония и неправды, напротив пустыня произращает плод обильный любомудрия: то справедливость требует, чтобы вы винили не тех, которые желающих спастись исторгают из этой бури и волнения и ведут в тихую пристань, но тех, которые каждый город делают так неудобным и негодным для любомудрия, что ищущие спасения принуждены, бывают убегать в пустыни»⁸⁴... Так я желал, и желаю, чтобы мы наслаждались таким спокойствием, и тиранство этих зол так сокрушилось, чтобы не только живущим в городах не было нужды удаляться в горы, но и обитающие в пустынях опять возвратились в свой город. Но что мне делать? Боюсь, чтобы стараясь возвратить их отчизне, вместо этого не отдать их в руки злых демонов, и желая освободить от пустыни и бегства, не лишить совсем любомудрия и спокойствия»⁸⁵.

Некоторые, желая оправдать свои действия и привычки, неразлучные с жизнию в городе, возражали: если пустыня так необходима для достижения высшего духовного любомудрия и сохранения чистоты сердца, то неужели все живущие в городе, а, следовательно, и большая часть вселенной должна погибнуть, как не вмещающая в себе высшей нравственной жизни? На это св. Златоуст отвечает так: «если укажут мне на многочисленность живущих в городе, и этим подумают смутить и испугать меня, как бы, то есть, мне не осудить на погибель всю вселенную, то я возьму изречение Христово, и с ним стану против этого возражения. Не решится, думаю, никто на такой дерзкий поступок, чтобы противоречить определению Того, Кто будет судить нас. Что же Он говорит? Узкая врата и тесный путь вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его (Мф. 7, 14). Если же мало обретающих, то тем менее могущих пройти этот путь до конца. Ведь не все же, кто только вступил в начало, успели достигнуть и конца онаго: нет, одни в самом начале, другие в средине пути, а многие даже у самой пристани, потонули. И в другом месте Христос говорит, что мнози суть звани, мало же избранных (Мф. 20, 16). И так, когда Христос объявляет, что погибающих более, а спасение достигается не многими: то, что спорить со мною⁸⁶? В подтверждение своего мнения приводит в пример бесчисленное множество погибших во время всемирного потопа в сравнении с спасшимися.

Во втором слове св. Иоанн представляет язычника, обладающего обширным богатством, украшенного знаменитостью рода и почестями, имеющего в руках своих обширную власть и великое множество слуг и рабов, который питал сладкие надежды ‒ свою знаменитость, славу, власть и богатство передать сыну. «Но вот к несчастию его (как говорит богач о иноках, склонивших сына его к монашеству), губители и обольстители, отнявши от таких надежд сына (питателя страсти его), как какие-нибудь разбойники, увели в свои вертепы; и так обворожили его разсказами, что он лучше готов идти на меч, в огонь, на зверей, и на чтобы то ни было, нежели возвратиться к прежней счастливой жизни... Мне ничего более не остается, как только подложить огонь и зажечь все, ‒ и домы, и поля и стада волов и овец. Какая мне будет от всего этого польза, когда нет уже того, кто стал бы пользоваться этим, когда он сделался пленником, и у жестоких варваров несет рабство, тягчайшее всякой смерти».

В ответ этому слепотствующему страстному язычнику, св. Иоанн говорит, что монах, не употребляя никаких усилий с своей стороны, пользуется и теми выгодами, которые имеют цену и в глазах людей неверующих, живущих для одной земли; именно, искренним и благоговейным почитанием и могущественным влиянием на сердца благонамеренных мирских людей. Доказывает, что монах должен быть назван счастливым и блаженным, поскольку он, наслаждаясь внутренним миром, плодом беспристрастной жизни, и чистыми наслаждениями непорочной жизни и молитвенным собеседованием с Богом, не мучится множеством потребностей и заботами об их удовлетворении, не томится тою бесплодною и неутомимою жаждою удовольствий и приобретений, которые снедают души людей, преданных миру. ‒ Поистине достоин сожаления и слез такой отец, который не в состоянии, будучи понять счастия своего сына, оплакивает оное, как величайшее несчастие... Человек не мучимый жаждою и не распаляемый плотскою любовию, гораздо блаженнее не только тех, кои постоянно жаждут и всегда распаляются любовию, но и тех, кои хотя и не надолго подвергались этому и удовлетворяли похоти, блаженнее, потому что он и не испытал такой потребности»⁸⁷. И этим то счастием наслаждается сын...

Он богат: потому что, ограничивая свои нужды необходимыми потребностями жизни, ничего не желает, так что, если бы предложили ему множество золота и других сокровищ, он отверг бы все это, как тяжелое бремя и бесполезный груз⁸⁸... Для него недоступна скорбь изгнания и лишения земель: ибо он, как обладатель всей земли и моря, так спокойно переходит с одного места на другое, как владелец земли ходит по своим полям. Питие везде доставят ему озера и реки и источники; а пища для него: растения, травы и во многих местах хлебы⁸⁹.

Далее, отвечая на сожаления отца, что сын его, с принятием монашества, потерял право на славу и почести мирской жизни, обрек себя на бесславие безызвестного жития в пустыне, говорит: «ни пустыня не делает безчестным, ни пребывание в царском дворце славным и знатным, и что слава и знатность не в месте, не в одежде, не в сане и не во власти, но в душевной доблести и в любомудрии»⁹⁰. И вслед за этим приводит многие примеры древних философов, которые, не имея в руках своих ни богатства, ни власти, пользовались уважением от богатых и властелинов за одну свою мудрость. Если великие мира оказывают почтение тем, которые из низкого звания поступили в монашество, то тем более окажут удивления и почтения тому, кто для сей жизни пренебрег и славою и богатством⁹¹. ‒ Далее, продолжая говорить о преимуществах монашеского жития, говорит: «в мирской жизни считается большою силою мстить оскорбившим. Но монах в этом случае обладает высшею силою. Ибо, если высшим достоинством считается на войне не дозволить себя ранить, то монах и есть таков: ибо он, обладая христианскою кротостию и любовию, не только не мстит, но и не допускает себя ранить ни злоречием, ни клеветою, ни другими какими либо орудиями, приготовляемыми в зложелательном сердце. Что же касается до наслаждений, то наслаждение инока несравненно выше всех наслаждений миролюбцев, ибо «оно навсегда оставляет душу невозмутимою, не причиняет ей никакого смятения и волнения, но доставляет радость чистую и непорочную, такую, которая несравненно сильнее и живее всякой»⁹².

В слове к верующему отцу св. Златоуст, раскрыв сначала страшную картину всемирного последнего суда и страшную ответственность за небрежение о спасении ближних, говорит, что «нерадящие о спасении братий грешат против самого Иисуса Христа и разрушают здание Божие. И единородный Сын Божий, желая внушить, как обязателен этот долг, и что не хотящих его исполнить ожидают великия бедствия, сказал: иже аще соблазнит единаго малых сих, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его и потонет в пучине морстей» (Матф. 18, 6)⁹³. Если подвергает строгой ответствеииости небрежение о всяком человеке, то тем более преступно нерадение о детях и выражает крайнюю степень нечестия, когда родители, с постыдным равнодушием смотря на душевную гибель своих детей, не только сами нерадят о их спасении, но и препятствуют в том другим, и даже вооружаются против тех, кои, по христианской любви, стараются из юных чад образовать истинных сынов Христу⁹⁴. Далее доказывает великую виновность родителей тем, что они, пренебрегая воспитанием детей, делаются вдруг преступниками против законов человеческих, законов природы и законов Божеских, и, допуская их растлеваться греховными привычками и страстями, подвергают смерти их душу, которая гораздо страшнее смерти тела, и потому справедливо можно назвать таких отцов худшими самых детоубийц⁹⁵.

Родители, по невежеству ума и сердца своего, сами влекут детей к погибели, когда в побуждение при всех занятиях представляют только выгоды и преимущества земные, и в соревнование ‒ только славных земли, «а о прославившихся на небесах никто не вспомнит и однажды; даже, если и другой решится вспомнить о них, его преследуют, как человека, который все разстраивает»⁹⁶. И таким образом «внушая это детям с юных лет, учат их не другому чему, как основанию всех пороков, вселяя в них две самые неистовые страсти, то есть, сребролюбие и, еще более порочную страсть, тщеславие. Каждая из них и порознь может низвратить все, а когда они обе вторгнутся в нежную душу юности, то, подобно соединившимся бурным потокам, губят все доброе, и наносят столько терния, столько песку, столько сору, что делают душу безплодною и не способною ни к чему доброму⁹⁷... И худо не одно то, что родители внушают детям противное заповедям Христовым, но то еще, что нечестие прикрывают благозвучными именами, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах ‒ светскостию, обладание богатством ‒ свободою, славолюбие ‒ великодушием, дерзость ‒ откровенностию, расточительность ‒ человеколюбием, несправедливость ‒ мужеством. Потом, как будто еще мало этого обмана, они добродетель называют противными именами, скромность ‒ необразованностию, кротость ‒ трусостию, справедливость ‒ слабостию, смирение ‒ раболепством, незлобие ‒ безсилием, как будто боясь, чтоб дети, услышав от других настоящее название добродетелей и пороков, не избежали от заразы»⁹⁸.

При всеобщем растлении нравов, находя весьма затруднительным сохранить юношей от увлечения страстями, советует родителям отдавать детей для воспитания в монастыри. Некоторые, уступая убеждениям Златоуста, но, не сознавая вполне гибельных последствий порока для их жизни вечной, говорили: «пусть дети займутся прежде словесными науками, успешно изучат их, и потом уже перейдут к этому любомудрию (т. е. к иноческой жизни). Если бы кто мог, говорит св. Златоуст, представить ручательство в том, что дети сохранят во время обучения словесности и добрую нравственность, то я не только бы не пожелал того, что бы дети, оставив города, бежали в пустыни, напротив того не похвалил бы тех, которые бы стали склонять их к бегству, но возненавидел бы, как врагов всего общества, за то, что они, скрывая свечники и унося светильники из города в пустыню, похитили бы у живущих в городе самыя важные блага. Но так как этого обещать никто не может, то какая польза посылать детей к учителям, у коих они научаются скорее порокам, нежели словесности, и, желая приобрести менее важное, потеряют важнейшее ‒ силу души и всякое доброе расположение! Когда душа целомудренна, тогда не будет никакой потери от незнания красноречия; а когда она развращена, тогда от нее величайший вред, хотя бы и язык у такого человека был весьма изощрен, и даже тем более вреда, чем более силы в слове. Ибо нечестие с искусством в слове производит гораздо более зла, чем необразованность»⁹⁹. И отдавать в монастыри для образования доброй нравственности должно не на краткое время, но пока «посеянные в сыне плоды, достигнут зрелости; ‒ тогда пусть он возвращается из пустыни, а прежде никак не должен. Поспешность произведет только то, что он никогда не созреет. Ибо кто прежде времени лишается питания в корне, тот и в надлежащее время не будет уже годен. Но если будет терпеливо переноситься разлука с детьми, то от них будет польза и для отца, и для матери, и для дома, и для города, и для общества»¹⁰⁰.

Слова св. Златоуста, написанные им в защиту монашеского жития, не бесплодны были: ненависть к инокам мало по малу утихла, преследования прекратились, в пустыне водворилась обычная тишина, и красноречивый защитник все более и более за свою превосходную жизнь снискивал любовь и уважение. Но, не смотря на славу, которою пользовался, и всеобщее к себе уважение, он всегда смотрел на себя, как на последнего из всех братий, всегда занимал последнее место, брался всегда за такие работы и занятия, которые всего более уничижали и содержали ум в более смиренном мнении о самом себе. Простой и скромный во всех своих действиях, приветливый и полный любви к братиям, он всегда жертвовал собою для их спокойствия, с таким же тщанием стараясь скрываться от взоров людских, с каким всегда стараются выставлять себя на вид честолюбивые и тщеславные. Но Бог, по Своим непостижимым намерениям, хотел, чтобы этот человек, заслуживший славу по своим сочинениям, не менее был известен и по своим добродетелям. Он по Своей Божественной благости восхотел проявить святость Своего слуги чрез чудотворные действия.

В монастыре, в котором жил св. Златоуст, был святой старец, по имени Исихий. Этот св. старец, стоя однажды на молитве, восхищен был своим умом и увидел видение. Ему казалась, что св. Иоанн, погруженный в созерцательную молитву, лежал, распростершись на полу своей келии. В то время как он смотрел на него с видом умиления, два человека в белых одеждах, с лицом не человеческим, но небесным, подошли к юному пустыннику, и, взяв его за руку, сказали: встань, Господь Иисус Христос нас прислал к тебе. Один из небесных посетителей, подавая ему книгу, сказал: приими сей дар, присланный тебе Богом. Знай, что я Апостол и Евангелист Иоанн, возлежавший на груди Господа; с этой книгой ты получишь дар проникать в тайны божественные. Я молился, чтоб дарована была тебе благодать изъяснять священное Писание красноречиво, просто и увлекательно. Другой, похожий на Апостола Петра, подал ему ключи, говоря: я есть тот, который исповедал Божество Сына Бога живого; ты получишь власть отпущать грехи; я тебе даю эти ключи, символ высокой власти священника ‒ связывать и разрешать души. Св. Златоуст, павши на землю ниц лицом, взывал к ним: о святые Апостолы! я недостоин столь великой милости... ‒ и потоки слез лились из глаз смиренного пустынника. Но святые посланники Божии утешали его, и потом, дав ему, целование мира, вознеслись на небо.

Один молодой человек, по имени Евплий, с детства не мог видеть правым оком. Но когда он вступил в монастырь и принял на себя образ монашеский, то, по молитвам св. Иоанна, получил исцеление, и мог видеть больным оком свободно, как и другим.

Спустя немного времени, один богатый житель Антиохии, страдавший долгое время от сильной боли в голове, и не получавший никакой помощи от лекарей, пришел в пустынное уединение св. Златоуста, прося его молитв. Но сей святой, увидав его, сказал: эта болезнь есть наказание за твою жестокость и другие грехи, учиненные тобою. Покайся, измени твое поведение, и Бог, по Своей благости, исцелит тебя. Услыхав эти слова, больной пал на колена пред св. Иоанном, обещаясь во всей точности исполнить все, что он требует. Господь, по Своему милосердию, искренность его обещаний принял как действительное исправление, и как скоро больной подклонил свою главу под одежду пустынника, тотчас получил совершенное исцеление.

Не менее достойно прославления и быстрое исцеление жены некоего Антиоха, Христины. Она страдала от своей болезни в продолжение семи лет. Все медицинские пособия, испытанные ею, всегда оказывавшиеся бессильными к облегчению страданий, приводили только к убеждению в неисцельности болезни. Оставленная всеми врачами, она прибегла к чудотворной силе святого. Прибывши в пустыню, она осталась у ворот монастырских, пока муж ее, с нею пришедший, ходил в монастырь испросить для нее чудодейственной молитвы св. Златоуста. Зачем вы, говорил св. пустынник, оставляя без внимания те средства исцеления, которые находятся у вас в руках, приходите за помощию к человеку бедному и немощному? Скажи своей жене, чтобы укротила свой раздражительный нрав, была бы более снисходительна к слугам, подавала милостыню и усердна была в молитве. Если она исполнит это, и душа и тело получит исцеление. Когда муж объявил ему о твердой решимости жены исполнить все это, св. Златоуст сказал: иди, жена твоя выздоровела.

В окрестных странах появлялся иногда необыкновенной величины лев и, с яростию нападая на всех встречающихся на пути, убивал людей, расхищал стада. Жители, после тщетных попыток умертвить его, прибегли к св. Иоанну¹⁰¹, прося его помолиться, дабы укротил Господь праведный гнев Свой. Святой, помолившись, дал им крест, с тем, чтобы они поставили его на том месте, откуда выходил обыкновенно лев. Жители исполнили его волю, и вскоре, ко всеобщей радости, увидели бездыханный труп льва, лежащий у подножия креста.

Четыре года провел св. Иоанн в обществе Антиохийских монахов, непрестанно упражняясь в посте, бдении, денноночных молитвах, в непрестанном хвалении Бога, в чтении и изучении св. Писания, и других делах благочестия и любви. Но эта жизнь суровая, страшная для греховной нашей природы, непонятная для не привыкших жить под руководством веры, недостаточна была для удовлетворения его благочестия, для насыщения его пламенной любви к подвигам самоумерщвления.

Св. Иоанн был образцом для всех, живших в монастырях по строгости и неизменности своих правил, по духу сокрушения о грехах и любви к братии. Но Бог хотел, чтобы он прошел все степени жизни подвижнической, и был так же великим образцом и жизни уединенной. Притом непрестанно распространявшаяся слава о его подвигах, всеобщее уважение и доверие к нему, тяжки становились для его смирения, представляя искусительные случаи для чувства гордости, тогда как он хотел жить для одного Бога и быть Ему одному известным.

В довольно большом расстоянии от монастыря, среди скал и лесов необитаемых, была глубокая пещера, едва доступная для входа, и никому из людей неизвестная. В сие-то дикое, пустынное место, руководимый Духом Божиим, св. Златоуст удалился, чтобы там до последнего издыхания проводить все время в сокрушении о грехах своих. Одному Богу известны великие подвиги, им там совершенные, все труды им подъятые, все скорби, им испытанные, и та пламенная молитва, которая из глубины сердца возносилась непрестанно к небу! И в этой глубокой, мрачной пещере провел св. Иоанн два года, не имея, ни постели, ни стула, ни стола, питаясь одним хлебом, приносимым одним из друзей его. Палладий говорит, что св. Златоуст все это время проводил почти без сна непрестанно упражняясь или в молитве, или в чтении слова Божия; и если когда принужден был уступить требованиям природы, то засыпал, опираясь на стену пещеры¹⁰².

Этот тяжкий подвиг, сырость и холод пещеры мало по малу расстроили его здоровье. Тело иссохло, силы значительно ослабели. Живя один, без помощи посторонней, без возможности удовлетворять собственными силами нуждам своим, св. Златоуст принужден был оставить свое любезное уединение, и возвратился в Антиохию в 380-м году. И это было, по словам Палладия, делом Промысла, Который благоволил болезнию отвлечь св. Иоанна от жизни отшельнической и призвать его к открытому служению в Церкви ко спасению душ других.

Вместо того чтоб обвинять святых в излишней строгости, припишем внушению Духа Божия все то, что нам кажется непонятным в их поведении. При взгляде на их подвиги, сознаем собственное наше расслабление. Припомним то, что царствие Божие нудится, что те, иже суть Христовы, плоть распяша со страстьми и похотьми, что для того дабы царствовать со Христом, нужно пострадать вместе с Ним.

Св. Златоуст непрестанно размышлял о сих великих истинах, и это поддерживало в нем ревность и усердие к великим подвигам. Бог, указуя верный путь к достижению цели, внушил ему пламенную любовь к уединению, к молчанию и молитве, дабы приготовить его к великим испытаниям, к которым он предназначался, и к великим делам, которые Господь хотел совершить чрез него для пользы Церкви. И действительно, ничто так не полезно, как уединение, для тех, которых Бог предназначал к апостольскому служению. Господь обыкновенно исполняет Своим Святым Духом те избранные сосуды, которые будут впоследствии разливать повсюду благоухание Иисуса Христа, сообщает мужество и пламенную ревность тем лицам, которые употребят все свои силы к распространению царства Его до конца земли, дает непобедимое могущество тем, которые употребят свое красноречие, свой ум, свою любовь на служение Христовой вере.

(381―387 гг.)

Св. Златоуст, пришед из пещер в Антиохию, к великому своему утешению, нашел там глубокочтимого им епископа, от которого он получил духовное возрождение во святом крещении; и таким образом мог снова наслаждаться близким созерцанием высоких качеств души великого пастыря, ‒ его кротости, любви и непоколебимой веры, засвидетельствованной им мужественным терпением неоднократного заточения. Но и св. Мелетий не меньше был обрадован, увидав своего сына духовного, оказавшего столь дивные успехи в жизни святой. ‒ Желая употребить высокие совершенства св. Иоанна на пользу Церкви, он посвятил его во диакона, чего не менее желал и весь народ, хорошо знавший его высокие достоинства.

Но св. епископ в тот же год (381) оставил Антиохию, отправившись в Константинополь для присутствования на вселенском соборе, созванном по воле Феодосия. Но ему не суждено было возвратиться к своей пастве, так как он кончил жизнь свою еще до окончания Собора. Спустя пять лет, св. Златоуст, в одном из своих красноречивых поучений, в присутствии антиохийского народа, выразил то глубокое уважение, которое он питал к досточтимому святителю, за его живую веру, за истинно-христианскую любовь, непоколебимое мужество и за все превосходные качества его ума и сердца¹⁰³.

Св. Златоуст, живя в городе, по причине упадка сил и расстройства здоровья, не мог уже по-прежнему соблюдать во всей строгости изнурительный пост и другие суровые подвиги пустынного жития; однакож всегда оставался верен другим более духовным подвигам монашеской жизни. Он навсегда сохранил в себе тот же дух смирения и терпения, ту же горячность в молитве, ту же любовь и непрестанное молитвенное общение с Богом. Сделавшись служителем св. олтаря, он со всею заботливостию старался исполнить эту должность, утешал скорбящих, служил бедным, посещал больных и заключенных в темницах и вразумлял не утвердившихся в познании истины и силы Божией. Во время своего диаконства он научил таинствам веры не одну тысячу людей крестившихся, по случаю землетрясения, угрожавшего ниспровержением Антиохии, без приготовления¹⁰⁴. В это же время он написал два превосходные слова к молодой вдовице и историческое сочинение о мученике Вавиле, три слова к Стагирию, также о непостижимом и сожительницах¹⁰⁵. Его ревность при всяком деле не давала ему покоя, он совершенно забывал свою немощь и болезни, когда дело касалось славы Божией и спасения души.

Расскажем теперь случай, по которому написаны св. Иоанном слова к Стагирию, в которых превосходнейшим образом объясняются непостижимые пути Промысла в бедствиях людей и заключается лучшее утешение для обуреваемых волнами скорбей.

Стагирий был в числе близких друзей св. Златоуста. Происходя от знаменитой Фамилии, обладал многими благами земли и, имея благочестивую мать, с детства воспитан был в страхе Божием¹⁰⁶, с юных лет научен христианской нравственности и утвержден в веровании в православные догматы христианской веры. Хотя он был воспитан во всем изобилии благ земных, однако же, соблюдая чистоту ума и сердца, умел предохранить себя от беспорядочных действий худо управляемой юности. Движимый действием благодати, он, еще юный, несмотря на сопротивление отца, уже отказался от богатства, удовольствий и почестей мирских, дабы, в образе монашеского жития, проводить жизнь более совершенную, и слезами, молитвами и благим житием приобресть царство небесное. Итак, оставив все, он пришел во святые горы, дабы там дышать чистым воздухом истинной свободы, и, хотя с великим трудом, обрести драгоценную евангельскую жемчужину. Но, к сожалению, поведение его в новой области жизни не соответствовало пламенному желанию, приведшему его в пустыню.

Увы! у нас часто недостает сил удовлетворительно отвечать на призвание благодати; часто мы принимаемся с жаром, но, начавши хорошо, оканчиваем со стыдом. Так и Стагирий, показавши сначала великую ревность к делам благочестия, стал мало по малу расслабевать. Молитва его тяготила, посты, и бдения ему не нравились, часто он обращался мыслию к суетным достоинствам своей фамилии, с ропотом выслушивал справедливые замечания, большую часть времени проводил в саду, и с большим старанием занимался уходом за деревами, нежели чтением священных книг и размышлением о духовных предметах.

Но Бог показал особенное Свое милосердие над несчастным, который, после такой жертвы, чрез свое расслабление подвергался опасности лишиться плодов. Движимый Своею промыслительною благостию, дабы воззвать расслабленного к прежней горячности усердия, милосердый Господь подверг его сильной скорби. В один день, когда Стагирий вместе с другими пустынниками стоял на молитве, злой дух, по попущению Божию, овладев им, поверг на землю. Но это еще не все. В следующую ночь Стагирий видел во сне, будто дикая свинья, вся испачканная грязью, постоянно бросалась на него и боролась с ним¹⁰⁷. Злой дух снова мучил его. Монахи, пробужденные жалобным криком его, с поспешностию прибежали к нему и были свидетелями страшной ярости этого дикого зверя. Стагирий, с искривленными глазами, с пеною в устах, при судорожном движении рук, покрытый весь потом от сильного сотрясения всем телом, испускал страшный пронзительный крик. Это страшное событие привело в смущение весь монастырь. Оно было так возмутительно, что сам Златоуст, услышав рассказ об этом, содрогался всем телом и благодарил Бога, что Он не попустил ему быть свидетелем столь страшного зрелища. Эти припадки, повторяясь с того времени часто в присутствии многих свидетелей, никакого сомнения не оставляли в том, что злой дух владел несчастным Стагирием.

Этот страшный удар гнева Божия пробудил Стагирия от сна небрежности, в который был погружен, и он от всей души взывал к Богу о помиловании. Посты, ночные бдения, разные подвиги самоумерщвления, непрестанная молитва и другие дела благочестия, ‒ все приведено было в действие, чтоб только привлечь милосердие Божие. Он совершал длинные и продолжительные путешествия, умоляя о помощи многих пустынников, известных своим благочестием; посещал разные церкви, могилы мучеников, преклонял колена пред мощами святых, денно-нощно умоляя угодников Божиих об освобождении от невыносимых страданий болезни; но силы его были слабы для того, чтоб привлечь благодатную помощь. Болезнь не только не уменьшалась, даже увеличивалась: ибо он, не имея надлежащей покорности воле Божией, увлекаемый нетерпеливостию, часто роптал на Бога и предавался отчаянию.

Изможденный и истомленный долгими страданиями, Стагирий просил, наконец, утешения у св. Златоуста, объяснив ему скорбь через общего друга Феофила Ефесянина.

«Умоляю тебя, говорил ему Стагирий, сжалься надо мною, ибо мои страдания так велики, что не достает слов к выражению их. Все силы души моей расслабели от невыносимой печали, и я прихожу иногда к отчаянной мысли прекратить свое жалкое существование, ‒ утопиться или броситься в какую либо бездонную пропасть с высоты скалы. Никакие страдания, как бы ни были они велики, ‒ ни болезни тела, ни темничное заключение в оковах, ни заточение в ссылку, ничто не может сравниться с тем, что я испытываю!.. Напрасно возношу свои мольбы к небу, Бог не внемлет моему гласу, не слышит моих стенаний, Он неумолим для меня; даже Своим святым, которые чудодейственно исцеляют болезни других, отказывает в Своей благодатной силе к облегчению моих страданий. ‒ За что же я оставлен? Что за причина такого грозного суда Божия надо мною? Чем я заслужил претерпеваемое мною? За что мне послано столь нестерпимое мучение? Почему все эти бедствия окружили меня в пустыне, при жизни более сообразной с правилами христианской нравственности, тогда как, живя в мире, я наслаждался полным благоденствием? Непрестанное смущение и страх, вот чувства, которые я постоянно испытываю! О горе мне! Бог оставил меня, я навсегда осужден быть жертвою злого духа и добычею ада... Но я к тебе, возлюбленнейший друг, простираю мои расслабевшие руки, сжалься надо мною, которого ты так любил, и, если можешь, исторгни из пропасти отчаяния»¹⁰⁸.

Вот слова, в которых выражал бедствующий Стагирий скорбь свою, переполнявшую его сердце. При виде благоденствия своих братьев, чувство скорби в нем еще более увеличивалось; но всего более возмущало его дух опасение, чтобы слух о постигших его несчастиях не дошел до сведения его отца, который, при гордом и раздражительном характере, пользуясь общим уважением и могущественным влиянием, увлекаемый бурною страстию гнева и мщения, мог много сделать зла монашествующим и всем ревнителям высшего благочестия и святости жития¹⁰⁹.

Св. Златоуст не изменил ожиданиям своего страждущего друга; он спешил успокоить скорбь его, стараясь утвердить в нем веру в Промысл и покорность благой воле Его. В своих письмах к нему, в самом начале он показывает, что все в мире происходит или по определению или попущению Божию; что все бедствия, нас постигающие, потеря имущества, здоровья, почестей, служат иногда наказанием, часто испытанием, и всегда в деснице Божией выражением Его благоволения к нам и средством к нашему спасению; что Он иногда поражает скорбями и тех, которых любит, и что мы должны переносить мужественно и с покорностию, с верою и упованием все бедствия, ниспосылаемые на нас Его благостию. Эти истины, способные вдохнуть мужество в сердце каждого скорбящего христианина, превосходно раскрыты в письмах Златоуста к Стагирию.

«Надлежало бы мне, любезнейший мой Стагирий», говорит св. Златоуст в начале своего первого письма, «быть теперь при тебе и принять участие в твоих страданиях, и, утешая словом, помогая делом, и употребляя все прочия средства, хотя сколько-нибудь облегчить твою скорбь, по мере сил моих. Но так как телесная слабость и головная боль, принудив меня оставаться дома, лишила возможности принять на себя столь полезное служение, то постараюсь сделать по силам моим, что остается еще и для твоего утешения и для моей пользы. Может быть, это поможет тебе великодушно переносить настоящее бедствие; если же и не случится сего, ‒ по крайней мере, мысль о том, что с моей стороны ничего не опущено к твоему успокоению, облегчит, наконец, мою душу... и доставит похвалу от Того, Кто чрез блаженного Павла повелел плакать с плачущими» (Рим 12, 15.)¹¹⁰. «Твои страдания, возлюбленнейший друг мой, велики, я этому верю, я это понимаю, я могу даже сказать тебе, что, связанный с тобою давнишнею дружбою, не менее твоего чувствую скорбь и печаль от твоих мучений. Но эти страдания, как бы они велики ни были, в состоянии смутить и сильно обезпокоить душу, впрочем, душу слабую, неопытную и безпечную; но если мы захотим разсмотреть их несколько внимательнее и обсудить благочестиво, то все причины скорби разсеем, как мелкую пыль»¹¹¹.

«Если бы я говорил к кому-нибудь из неверных, или думающих, будто все происходит случайно, или приписывающих управление миром злым духам; тогда мне предстояло бы много трудов, чтоб, прежде всего, опровергнуть ложное мнение и убедить в истинном Промысле о вселенной, потом уже обратить слово и к утешению. Но так как ты, по благодати Божией, с детства знаешь священное Писание, и, приняв от предков истинные и спасительные догматы, несомненно, веруешь, что Бог промышляет обо всем, а особенно о верующих в него¹¹²... то не трудно убедить и в том, что скорби, искушения и все случающиеся с нами бедствия столько же, сколько и приятности в жизни, доказывают Божие о нас промышление»¹¹³.

Раскроем священные книги и взглянем на действия Промысла в судьбе человека. Бог, сотворил человека по образу и по подобию Своему, окружил его славою и честию и всеми благами земли. Но Адам, нарушив заповедь Божию, по внушению сатаны, оказался неблагодарным к своему Благодетелю, и Бог изгоняет его из рая и осуждает на скорби, труды, болезни и самую смерть¹¹⁴. Вот наказание за грех; но это наказание есть выражение благости Божественной, ибо Он, определяя сие, имел в виду спасение человека. Ибо, «если бы человек, после обещания диавола ‒ сделать их, по преступлении заповеди, равными Богу, остался в той же чести, то впал бы в три крайние бедствия. Во-первых, стал бы считать Бога недоброжелательным, обольстителем и лжецом; во-вторых, ‒ действительно обольстителя, отца лжи и злобы, ‒ благодетелем и другом; и кроме того продолжал бы и в последствии грешить без конца»¹¹⁵. После изгнания Адама, Господь наказывает и Каина; но это наказание должно было принести пользу, как самому преступнику, вразумляя его в виновности пред Богом и вместе облегчая тяжесть будущего мучения, так и потомкам, возбуждая их к скорейшему покаянию в грехе¹¹⁶. Если Господь угрожает нам и адом, то ‒ для того, чтоб предохранить нас от падения в него; если Он попущает диаволу наносить нам скорби, и нас искушать, то ‒ для того, чтоб приучить нас к борьбе, возбудить к бодрствованию, умножить наши венцы чрез победу, утвердить в духе смирения и заставить ближе прилепляться к Нему». Ибо, кто видит, что наступает на него враг, тот скорее прибегает и прилепляется к могущему помочь ему. Малыя дети, когда увидят что-нибудь страшное, бегут в объятия матери, хватаются за одежду ея и крепко держатся за нее, так что иногда никто не может оттащить их; но когда нет ничего страшного, оне не слушают ни ее зова, ни побуждения; она зовет их, а оне не внимают; она всячески старается приманить их к себе, а оне уклоняются, и не смотрят даже на приготовленную им пищу. Поэтому многия матери, когда не подействуют убеждениями, делают уродливые маски и страшилища, и таким образом заставляют детей воротиться и опять прибежать к ним»¹¹⁷. Вот польза искушений, по которой неисповедимая благость Божия попущает их.

«Бог каждодневно устрояет ради нашего спасения многое и великое, что известно только Ему одному. И так как Он благодетельствует роду нашему единственно по благости Своей, не имея нужды ни в прославлении от нас, ни в каком либо другом возмездии, то очень многаго и не открывает нам. Если же иногда и открывает, то и это делает для нас же, чтобы мы, воздав Ему благодарность, этим привлекли к себе еще большую помощь его. Будем же благодарить Его, не только за то, что знаем, но и за то, чего не знаем: потому что Он благодетельствует нам, не только ‒ когда желаем того, но и когда не желаем»... И Он Свои благодеяния изливает не только на добрых, но и на злых (Мф. 5, 45). «Если же Он печется так о врагах Своих (всякий согрешающий, как действующий вопреки воли Его, есть враг Его): то оставит ли когда без попечения верующих в Него и угождающих Ему по силам своим»?¹¹⁸

Итак, когда подумаешь, что ты для Христа оставил отца, дом, друзей, родных, несчетное богатство и великую славу, и терпишь такую скорбь, то не упадай духом; ибо Бог не может солгать, а Он тому, кто оставит все это (т. е. отца, дом и пр.), обещал вечную жизнь. Ты прозрел, и оставил все: что же тебе препятствует надеяться на Божие обещание? Гнетущее тебя теперь искушение? Но Бог обещал нам вечную жизнь не здесь. А если бы даже и здесь надлежало исполниться этому обещанию, и тогда не следовало скорбеть; потому что человеку благочестивому и верующему надобно так твердо полагаться на обетование Божие, чтобы, видя и противоположные им события, не возмущаться духом и не отчаиваться в исполнении обетований. Смотри, какое обетование получил Авраам, и что, однако же, повелевалось ему делать? Обетование состояло в том, что Авраам своими потомками от Исаака наполнит всю вселенную: а повеление требовало, чтобы он заклал того самого Исаака, потомками которого должна наполниться вся земля. Что же? Смутило ли это праведника? Нет, и при таком разногласии и противоречии повеления с обетованием, он не смутился, не поколебался мыслию и не сказал: верно, Бог обманул меня и посмеялся надо мною. Ибо когда Бог обещает, то хотя бы представлялись тысячи препятствий исполнению обещанного, не должно смущаться и сомневаться в исполнении. Сила Божия в том то особенно и обнаруживается, что невозможное делает она удобоисполнимым.¹¹⁹

Впрочем, не один Авраам, но и Иосиф, несмотря на то, что был предан братьями, отведен в чужеземную страну, заключен в темницу, не усомнился в исполнении обетования Божия о высоком его достоинстве, пред изображенном в виденных им снах. «Для чего же Бог делает это, для чего попущает такия события, которыя противоречат обетованиям? Для того, во-первых, чтобы представить нам доказательство Своей силы, т. е. что Он может привесть в исполнение обетования, по видимому, самые невероятныя: во-вторых научить нас верить Ему во всем, хотя бы случающияся с нами события казались противоречащими событиям¹²⁰.

Но ты желаешь знать, почему, с какою целию Господь так поступает с тобою? Скажу тебе на это, возлюбленный мой Стагирий, что мы не можем проникать в сокровенные причины и цели действий Божеских. Случается иногда, что отец подает сыну горькое питье, не открывая ему причины сего, и мы часто подчиняемся распоряжениям врача, хотя они и несогласны бывают с нашим убеждением. Покорим себя тем более беспрекословно распоряжениям Промысла. Если достоинство веры состоит в том, чтоб верить тому, что мы не понимаем; ‒ то и достоинство совершенной преданности и безпрекословнаго повиновения состоит в точном исполнении воли Божией, хотя бы она противоречила нашим желаниям, и хотя бы мы не понимали сокровенных причин ея¹²¹. Но тебя еще в недоумение приводит вопрос: Почему чаще праведные страждут, а нечестивые блаженствуют? Вот что скажу на это: так как нам открыто царствие небесное и показано воздаяние в будущей жизни, то уже не стоит и изследовать, почему праведные здесь терпят скорби, а порочные живут в удовольствиях. Ибо, если там каждого ожидает награда по заслугам, то для чего возмущаться здешними событиями, счастливыми и несчастными?.. Но так как многие не хотят принять учения о будущей жизни и воскресении, то Он еще здесь представляет, в малом виде, образ суда, когда наказывает злых и награждает добрых... Если же бы здесь никто из злых совсем не наказывался, и никто из добрых не получал награды, то многие из неверующих учению о воскресении, уклонились бы от добродетели, как от причины зла, а грех любили бы, как причину добра; с другой стороны, если бы здесь все получали по заслугам; то подумали бы, что учение о суде излишне и ложно»¹²².

«Не будем же роптать на Бога за то, что с нами случается, но будем благодарить. Ты, удивляясь тому, что злой дух напал на тебя не в прежнее время, когда ты жил весело и окружал себя мирским блеском, но теперь, когда ты уже бросил все это, и всецело предал себя Богу, делаешь тоже, как если бы ты стал удивляться, почему зрителей никто не безпокоит, а на того, кто записался в борцы и вышел на место борьбы, ‒ на того одного только и нападает противник, поражает его в голову и бьет по лицу... И враг, нападая на тебя, нисколько не унижает тебя, а напротив возвышает, признавая в тебе сильнаго противника себе и предоставляя случай приобрести славу победителя над сильным врагом. А что ты действительно получил пользу от твоего несчастия, это я тебе сейчас покажу. Ты знаешь и помнишь свою прежнюю жизнь, какую ты вел прежде искушения; разсмотри же ее внимательно и сравни с настоящею, какую ведешь после искушения, и ты увидишь тогда, какая польза произошла для тебя от этого бедствия. Ибо ты теперь с великим усердием упражняешься в посте, бдении, чтении и молитве, и весьма усовершился в терпении и смирении; а прежде вовсе и не думал о книгах, и все свои заботы и труды употреблял на хождение за садовыми деревьями; гордился знаменитостью своего рода, славою отца и блестящим воспитанием; а как ты ленив был в бдениях, об этом сам хорошо знаешь. Ибо часто случалось, что, тогда как другие в глубокую полночь вставали поспешно, ты оставался погруженным в глубокий сон, и сердился на тех, кто будил тебя. Но теперь с тех пор, как вступил в эту брань и борьбу, все это прекратилось и переменилось на лучшее. Если же спросишь меня, почему Бог не попустил этому демону напасть на тебя тогда, когда ты жил в роскоши и был привязан к делам мирским, то я скажу в ответ, что и это есть дело промышления Божия о тебе. Он знал, что тогда враг, нашедши тебя удобопобедимым, тотчас погубил бы. Поэтому Бог вызвал тебя на эту борьбу и не тотчас как вступил ты в монашескую жизнь, но наперед дал тебе много времени для упражнения, и, когда уже укрепился ты, тогда и вывел тебя на это трудное поприще»¹²³.

«Итак, продолжай бороться мужественно, и в особенности бойся уныния, разслабляющаго силы души. Ибо как подкапывающиеся под стены, в ночное время, погасив свет, очень легко могут и похитить имущество и умертвить владельцев этого имущества: так и диавол, распространив вместо ночи и мрака уныние, старается похитить все охраняющие нас помыслы, чтобы, напав на душу, лишенную всякой помощи, покрыть ее безчисленными ранами... Печаль делает и самаго демона более сильным, и нам внушает помыслы отчаяния»¹²⁴.

«Но ты, может быть, стыдишься и краснеешь, когда демон повергает тебя в чьем либо присутствии? Но это стыд ложный... Не только не укоряют, даже хвалят того, кто великодушно и с кротостию переносит оскорбление безстыднаго человека; почему же нужно стыдиться, как будто сделав худое дело, тому, кто благодушно перенесет бешенство злейшаго врага диавола?.. Уж если хочешь видеть поистине достойных стыда и поношения, то я покажу тебе. Посмотри на прельщающихся женскою красотою, на пристрастных к деньгам, на любящих власть и славу, на сохнущих от зависти, на злоумышляющих против тех, кто ничем их не обидел, на предающихся унынию без всякой причины, на людей, которые только гоняются за суетами житейскими. Вот эти то и подобныя им дела безумны и достойны наказания; оне то заслуживают поношения, стыда и смеха. А если кто будет мучим демоном, и, несмотря на это покажет в жизни своей много любомудрия, такой заслуживает того, чтоб все ему удивлялись и украшали венцами за то, что он, с такими цепями на себе, продолжает столь трудный бег, и идет по пути столь крутому и тесному»¹²⁵.

Но главное, что может служить к твоему подкреплению в подвиге, ‒ «помни, что время наград и венцев есть век будущий, а настоящий ‒ время борьбы и трудов, если только мы хотим насладиться вечным покоем и безчисленными благами. Если кто из безпечных хочет насладиться и здешними удовольствиями и тамошними наградами, уготованными трудящимся, тот сам себя обманывает и обольщает... Если и на светских играх никто не получает венца без трудов, имея притом и противников одной с собою природы: как же там, где ратуют против нас лукавые силы, как можно победить их бешенство без скорби и стеснения»?¹²⁶.

Обрати внимание на блаженных и доблестных подвижников, живших в прежние времена, ‒ и ты увидишь, что все они скорбями приобрели дерзновение к Богу¹²⁷.

После сего св. Златоуст перечисляет всех ветхозаветных праотцов и Пророков и потом Апостолов, рассматривая подробно все события их жизни, исполненной скорбей. В заключение советует Стагирию более всего беречься от уныния, потому что оно вреднее всякого демонского действия, ибо и демон, если в ком властвует, то властвует чрез уныние же. «Да от чего и унывать, говорит ему: если бы ты совершил блуд, убийство или другой подобный грех, изгоняющий из царства небеснаго, то никто не стал бы тебя удерживать от скорби и сетования. Но если ты, по благодати Божией, стоишь далеко от всех этих грехов, то для чего напрасно мучишь себя»?¹²⁸.

Обратим теперь внимание на другое сочинение св. Златоуста к молодой вдовице.

Вдова, к которой пишет св. Златоуст, была жена некоего знаменитого и благочестивого вельможи, который умер в цветущем возрасте, после пяти лет супружеской жизни. В первом своем слове св. Златоуст утешает печальную вдовицу в постигшем ее несчастии. Он говорит ей, что нельзя не скорбеть при постигшем ее несчастии. Если и всякое горе, по особенной чувствительности женщин, поражает их сильно, то «оно в несколько крат увеличивается, когда присоединится к нему молодость, и преждевременное вдовство, и неопытность в делах, и множество забот, между тем как все прежнее время проведено было в веселии, в забавах и богатстве». И потому если она «при внезапном стечении стольких бедствий, не сошла с ума от печали, то этого нельзя считать делом человеческих сил, но Десницы Всемогущей, того разума, которому нет числа, той мудрости, которая неизследима, плодом особеннаго Божия попечения о ней»¹²⁹.

Впрочем, рассмотрев внимательно причины, заставляющие скорбеть вдовицу, можно найти, и кроме невидимой помощи Всевышнего, много и видимых причин к утешению. «Доколе жил с тобою, говорит ей св. Златоуст, блаженной памяти муж твой, ты пользовалась почетом, внимательностию и заботами о тебе от него; а как Бог взял его к Себе, то Сам уже заступил его место для тебя. Ибо блаженный Пророк Давид говорит: сира и вдову приемлет Господь (Пс. 145, 9); а в другом месте называет Его отцем сирых и судиею вдовиц (67, 6)¹³⁰... И не малое доказательство Своего промышления показал уже в том, что сохранил тебя здравою и невредимою среди такого пламени забот и печали, и не попустил тебе потерпеть никакой неприятности. Если же Он спас тебя от кораблекрушения во время такой бури, тем более соблюдет твою душу во время тишины и облегчит для тебя тяжесть, как вдовства, так и соединенных с ним бедствий¹³¹... Ты, может быть, хочешь насладиться любовию к мужу... то и теперь можешь питать любовь к нему, так же как прежде: сила любви такова, что она обнимает собою, совокупляет и соединяет не только тех, которые находятся при нас, или близко к нам, которых мы видим, но и тех, которые удалены от нас; так что ни продолжительность времени, ни дальность разстояния, и ничто тому подобное не может разстроить и прервать душевную дружбу. Если же ты желаешь видеть его и лицом к лицу, то соблюди ложе его недоступным для другаго мужа, постарайся сравняться с ним по жизни, ‒ и ты, конечно, отойдешь отсюда в тот же лик, в котором и он теперь, и будешь жить вместе с ним безпредельные и безконечные веки¹³²... Если же ты сокрушаешься о потере той славы, которою могла наслаждаться чрез его возвышение; то представь себе многих павших с высоты почестей, и увлекших с собою в погибель и жен своих; ибо и «жены их умерли частию от яда, частию от самой печали», ‒ и ты найдешь причину не только не скорбеть, но, может быть, даже благодарить Бога за спасение от возможных нестерпимых зол¹³³... «И я надеюсь, что скоро будет с твоею душою то, что ты, вдруг отрешившись от всего житейскаго, явишь нам образ жизни небесной, и, не долго спустя, будешь смеяться над этой славою, о которой теперь плачешь, заметивши, как пуста и суетна личина ее. А если дорожишь ты спокойствием, коим пользовалась при муже; если желаешь, чтоб сохранено было твое имущество, и не замышлял зла против тебя никто из тех, кои пользуются чужими несчастиями: то возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает (Ис. 50).... ищи неба и всего того, что ведет к тамошней жизни, и ничто не может повредить тебе здешнее¹³⁴... Если ты желаешь, чтобы и деньги твои были в безопасности, и даже еще умножились..., то пошли их к своему прекрасному мужу (чрез руки бедных), ‒ и не только ни вор, ни наветник, и никакая другая порча не может прикоснуться к ним..., но получишь от них еще большую прибыль..., достигнешь вечной жизни и обещанных любящим Бога благ, их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человека не взыдоша» ¹³⁵ .

Во втором письме св. Златоуст не советует вдове вступать во второй брак, для избежания неразлучных с ним скорбей, и еще более для сохранения чистоты жизни.

Не осуждая второго брака, как дозволенного самим Апостолом (1Кор. 7, 39), считает, однако же, единобрачие лучшим двоебрачия, и в довольствующихся одним браком замечает большую любовь к чистоте, нежели во вступающих во второй брак. «Та, которая удовольствовалась первым браком, показала, что не вступила бы прежде и в этот брак, если бы из опыта хорошо знала это состояние; а которая на брачное ложе перваго мужа приводит другаго, то довольно ясно обнаруживает в себе сильную любовь к миру и пристрастие к земному. Та, значит, и при жизни мужа не питала любви ни к кому другому; а эта, хотя при жизни мужа и не согрешила с другим, однако же смотрела на многих других больше, чем на него¹³⁶... «Та, которая легко переносит состояние вдовства, часто, конечно, воздерживалась от мужа и тогда, как он жив был; а которая считает это состояние невыносимым, та только с наступлением старости едва делается воздержною. Поэтому, как первый брак есть доказательство честности и целомудрия, так и второй брак есть признак, не скажу, сладострастия, нет, ‒ но души плотской и слабой, и привязанной к земле, и не могущей никогда помыслить ничего великого и высокого»¹³⁷... «Для сохранения приумножения богатства лучше было бы перенести его на небо; если же вдовица не в состоянии исполнить этого: то пусть она подумает и о том, что и, вышедши замуж, она не, наверное, найдет в нем такого человека, который увеличит ее имущество»... Но пусть будет и так, что муж будет способен сохранить и увеличить богатство. «Но какая выгода променять свободу на рабство? Что пользы и в большом богатстве, когда нельзя употребить его, на что хочется? Не гораздо ли лучше немногим владеть свободно, нежели обладать богатствами всей вселенной, и самой, вместе с ними, зависеть от другаго»? Ибо жена в большей или меньшей мере всегда находится в зависимости от мужа. «А о заботах, обидах, ругательствах, ревности, напрасных подозрениях, болезнях деторождения и о всех других неприятностях», нет нужды и говорить, ибо они более или менее известны вдовице¹³⁸.

Пять лет провел св. Иоанн в сане диакона, служа в церкви антиохийской. Живя в городе, он невольно делается свидетелем беспорядков и пороков, обычных в больших городах. Но при виде уничижения человеческой природы и нравственной бедности душ большей части народонаселения, в нем еще более возрастала ревность о самоусовершенствовании, возжигая в его сердце огонь пожирающий, ревность пламенеющую, которая должна была некогда обнять почти всю вселенную.

И вот, наконец, приблизилось время открыть этот светильник, настала минута, в которую Бог восхотел поставить его на свещнике Своей святой Церкви; дабы он светил и направлял стопы множества душ, сидевших еще во мраке неведения и заблуждения.

Флавиан, сопутствовавший св. Мелетию на вселенский собор, был после него преемником на антиохийском престоле в Антиохии¹³⁹. Рожденный в сем городе, происходя от знатной фамилии, полный кротости и смиренномудрия, известный своею преданностию в волю Промысла, и особенно святою ревностию, которую показал в управлении церковию антиохийскою во время заточения св. Мелетия, он вполне заслуживал этой чести. Таким образом, его вступление на епископский престол принесло великую радость всем правоверным, и не менее самому Златоусту, который надеялся увидеть все превосходные качества св. Мелетия в его преемнике. Но радость св. Златоуста скоро была нарушена самим Флавианом. Этот благочестивый епископ, отдавая справедливость обширным познаниям и красноречию святого диакона, и услаждаясь всегда высокими нравственными качествами его, которые, по словам Палладия, были солию предохранявшею нравы народные от повреждения, восхотел возвести его в сан пресвитера¹⁴⁰.

Мысли св. Златоуста о высоком достоинстве священнического сана, сообщенные некогда его другу Василию, не изгладились из его памяти, напротив еще более укрепились в его душе чрез размышление о сих истинах и многолетнюю опытность. И потому глубокое смирение, наполнившее его душу, не дозволило ему принять на себя столь великое служение, так что ни убеждение Флавиана, ни мольбы антиохийского клира, ни советы лучших друзей, не могли склонить его к тому. Нужно было свидетельство свыше о его призвании к сему. И действительно, в одну ночь во время молитвы явился Ангел Флавиану, повелевая ему от лица Божия рукоположить св. Иоанна во пресвитера. Подобное удостоверение от Ангела о небесном назначении получил и св. Иоанн, и смиренно покоряясь воле промысла, предал себя в полное распоряжение Флавиана, и был рукоположен им во пресвитера в 386-м году.

Одно удивительное обстоятельство, встретившееся при рукоположении его, оправдывая избрание Флавиана, вливало совершенное успокоение и в душу Златоуста. Император Леон уверяет, что в то время как Флавиан, в полном архиерейском облачении, во время Божественной службы, возложил руки на новопоставляемого пресвитера, белый голубь, в присутствии многочисленного собрания народного в церкви, сел на главу Златоуста, как символ чистоты души его и присутствия Св. Духа, наполнившего его сердце.

Итак, сколько ни старался избегнуть св. Златоуст высокого служения священства, по чувству сознания своего недостоинства, но наконец, воля Божия исполнилась над ним: он принял на себя то великое служение, о котором с таким красноречием говорил, и обязанности, которые столь страшными представляются, при внимательном взгляде на них. Однажды возложивший на себя это тяжелое бремя, уже никогда не может ни сложить его, ни облегчить... А как много вместе с сим возлагается новых забот, беспокойств, труда, ответственности! Высочайшая святость жизни для пастыря делается священною, непременною обязанностию. Он всегда должен показывать в себе высокий образец смирения, святой ревности, неизменной верности и преданности в волю Божию, искренней и бескорыстной попечительности о спасении ближних. Отселе вся жизнь его будет крестом и мученичеством, все дни священнослужения ‒ непрестанным всесожжением Богу. Таковы были мысли св. Златоуста по принятии таинства.

Но как ни велико было беспокойство св. Златоуста при представлении чрезвычайных трудностей нового служения, укрепившись благодатною силою, сообщенною чрез таинство, и оградив себя смирением и упованием на Всевышнюю помощь и заступление, наконец, вступил на поприще пастырского служения с готовностию пожертвовать собою для славы Божией и спасения ближних.

Вступление св. Златоуста в сан пресвитера было очень замечательным событием для Антиохии. Ариане скорбели, тогда, как православно верующие благословляли Бога за столь сильного защитника православия. Ариане и правоверные, друзья и враги, все имели высокое понятие об обширных познаниях и талантах Златоуста. Но об нем рассуждали не более, как об ученом писателе, удивлялись в его беседах высоте мыслей, логичной стройности и связности понятий, живости воображения, превосходству, возвышенности и теплоте чувства и другим превосходным качествам, характеризовавшим его. А ораторского его достоинства еще не знали. Но Флавиан знал его высокое достоинство и в этом отношении, и потому вскоре по рукоположении возложил на него обязанность говорить поучения к антиохийскому народу.

На другой день по рукоположении, св. Златоуст, по распоряжению Флавиана, в присутствии бесчисленного множества народа, собравшегося для слушания, взошел на кафедру с сердцем, исполненным смущения, страха и беспокойства, и так начал речь свою.

«Ужели истинно случившееся с нами? и сбывшееся действительно ли сбылось, и мы не в обольщении? Ужели настоящее не ночь и сновидение, но действительно день, и мы все бодрствуем? И кто бы поверил этому, что днем, когда люди бодрствовали и не спали, убогий и отверженный юноша вознесен на толикую высоту начальства»... «А ныне все случилось, сбылось и свершилось, как видите, и именно такое, что невероятнее сновидений: и город, столь обширный и многолюдный, народ чудный и великий, жадно внимает нашему убожеству, как будто услышит от нас что великое и превосходное. Но, хотя бы я тек подобно рекам не иссякающим, и в устах моих скрывались источники слов; и тогда, при таком множестве стекшихся на слушание, поток от страха тотчас остановился бы и воды устремились назад... Поэтому всех вас, начальствующих, и начальствуемых, равно прошу, чтобы вы, сколько навели на нас страха стечением на слушание, столько же вдохнули бодрости в нас усердием к молитвам и умолили Дающаго глагол благовествующим силою многою (Пс. 67, 12) дать и нам слово во отверзение уст наших» (Еф. 6. 19)¹⁴¹.

«Намереваясь в первый раз говорить в церкви, я хотел начатки вступительной беседы посвятить Богу, давшему нам сей язык. Ибо не только начатки гумна и точила, но и начатки слов надлежит посвящать Слову, ибо сей плод и нам свойственнее и Самому чтимому Богу приятнее. Ибо ягоду и колос произращают недра земли, питают токи дождей, обрабатывают руки земледельцев: а священную песнь рождает благочестие души, воспитывает добрая совесть, и в житницы небесныя приемлет Бог»¹⁴².

После сего начала, в котором отразились скромность и смирение, св. Златоуст говорит, что он желал бы принести в духовный жертвенник жертву хвалы Божеским совершенствам: «но один премудрый муж заграждает уста, и устрашает, говоря: не красна похвала во устех грешника» (Сир. 15, 9); и потому он довольствуется прославлением дел Божиих, и Его благодати, сияющей в благочестивых людях, Его верных служителях.

Потом он, восхваляя Флавиана, говорит о его подвигах, ночных бдениях, постах, о его победах над страстями и в особенности о его презрении к богатству и почестям.

В заключение приглашает всех, с преданностию воле Божией и с упованием на всевышнюю помощь, вознести молитвы к Вседержителю, да сохранит непоколебимою и всегда чистою от плевел еретического учения церковь антиохийскую, и да дарует Флавиану, общему отцу, долгие и блаженные годы. Потом просит и для себя молитвенного покровительства. ‒ Если у вас есть сколько-нибудь внимания и ко мне», говорит он слушателям, то «помолитесь, да приидет ко мне свыше великое подкрепление; ибо я и прежде нуждался в защите, тем более теперь мне потребны многия руки и безчисленныя молитвы, да возмогу в целости возвратить залог давшему его Господу, в тот день, когда получившие таланты будут позваны и введены, и должны будут отдать отчет. Итак, помолитесь, чтобы мне не быть в числе связанных, ни в числе выброшенных во тьму, но в числе могущих получить, хотя малое снисхождение, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава и поклонение во веки веков»¹⁴³.

Св. Златоуст, огражденный полным доверием Флавиана, с покорностию воле Божией вступил в то высокое и многотрудное служение, к которому был призван¹⁴⁴. Мы не можем войти во все подробности его жизни, ни представить полного разбора его бесед, произнесенных им в Антиохии, в продолжение двенадцати лет, со времени его вступления в звание пресвитера до епископского служения; но мы обязанными себя считаем сделать верное указание на труды, им предпринятые, борьбы, им выдержанные, добродетели, особенно сиявшие в нем, и, наконец, на дела, совершенные им в пользу Церкви с апостольскою ревностию. Хотя Антиохия вмещала в себе до двух сот тысяч жителей, из коих одна половина состояла из православных христиан, а другая из язычников, иудеев и еретиков: но св. Иоанн мог удовлетворять всех: правоверные и заблуждающие, иудеи и язычники все собирались слушать его и все утоляли жажду души своей из обильного и чистого источника его учения. И он проповедывал ежедневно во время постов, и два или три раза в неделю в обыкновенные дни, не считая праздников святых, мучеников, и особенных случаев.

Вступив на чреду пастырского служения, св. Златоуст встретил в городе Антиохии четырех врагов, с которыми ему нужно было сражаться, и против которых он особенно направлял удары своего слова: язычники, которые были еще многочисленны, иудеи, не меньшие почти числом, еретики ‒ ариане, аномеи, маркиониты, и все христиане, по имени правоверные, но в самом деле растленные в нравах. Сих врагов веры и благочестия св. Златоуст постоянно преследовал в своих беседах при всяком случае, и не редко производил в душах их спасительную перемену. Хотя его слова исполнены были силы и праведного гнева, и выражали иногда даже святую строгость обличений, однако же, они никогда не раздражали народа, слушавшего его. Виновные, хотя и узнавали себя иногда в картинах, изображенных проповедником, ощущали в душе своей стыд и недовольство самими собою; однако же, всегда отдавали должную справедливость любви и святой ревности апостольского человека и рукоплескали его красноречию.

И борьба с врагами небесной истины необходима была, чтоб рассеять мрак заблуждения, окружающий их, открыть им глаза к созерцанию истин евангельского учения, обратить их к христианству, или, по крайней мере, для того, чтоб предостеречь верных, предохранить слабых в вере от зловредного влияния, которое могли сделать на них ложное благочестие, притворные воздыхания лицемеров и хитрые возражения язычников.

Чтоб достигнуть этой двойной цели, св. Златоуст с одной стороны выставляет на вид все нелепые сказки, все вздорные вымыслы языческой мифологии; разоблачает все смешные верования язычества, его глубокую безнравственность, нелепые сказки о происхождении человека, страшные и позорные страсти, восхваляемые и одобряемые примером их героев и самих богов; с другой стороны показывает простоту и красоту христианства, высоту его догматов, чистоту нравственности, чудесное его распространение, высокое достоинство святых, непоколебимую твердость мучеников, точное исполнение всех древних пророчеств, одним словом выводит все доказательства его божественности.

Боги язычников, говорит св. Иоанн вместе с Пророком, ‒ не суть боги истинные, но идолы язычников ‒ «сребро и золото, дело рук человеческих. Есть у них уста, но они не говорят; есть у них глаза, но они не видят; есть у них уши, но не слышат; есть у них ноздри, но не обоняют, есть у них руки, но не осязают; есть у них ноги, но не ходят; и не издают голоса гортанью своею. Подобны им делающие их и все надеющиеся на них» (Псал. 113, 12. 16).

Или вы не видите, что злой дух управляет ими и дает провещания чрез их уста? Этот нечистый дух вводит вас в заблуждение, хочет вас расположить ко всяким преступлениям, представляя пред ваши глаза сии статуи с их преступными страстями. Не достойно ли чрезвычайного смеха, что повергаетесь ниц пред богами, которые обязаны вам началом своего существования, которых ваши руки создали? Не составляет ли великого бесчестия воздавать божескую честь деревам, овощам и нечистым животным? Но что я говорю! Не составляет ли еще во сто раз большего бесславия преклонять колена пред статуями, которые своим видом, своим положением проповедуют самые гнусные страсти, возмутительные непотребства? Или эти праздники богов и богинь, эти храмы, эти подземелья, мрачные собрания, эти таинства, не суть ли выражения, памятники и проповедники нечестия и бесславия? И что еще скажу? Все их обычаи, не суть ли непрестанные возбуждения к таким жестокостям, которые могли бы заставить краснеть от стыда самых демонов, если б только они способны были к этому?

Эти непотребства язычества св. Иоанн выставлял на вид, когда только случай представлялся, во всех своих поучениях, и при изъяснении мест св. Писания, касавшихся язычников. Однако же он не довольствовался тем, что раскрывал пред язычниками нелепость и бесчестие их почитания ложных богов; он с большим еще тщанием показывал им высокое достоинство и божественность христианства.

В одном из своих творений св. Златоуст представляет прекрасный образец, как христиане должны убеждать язычников в Божественном достоинстве Иисуса Христа. «Если язычник спросит: откуда видно, что Христос есть Бог (сие же должно быть доказано прежде, так как все прочее из сего уже само собою следует)? ‒ то не будем заимствовать доказательств от неба или от другаго чего подобнаго. Ибо, если скажу язычнику, что Христос сотворил небо, землю, море, он не примет сего. Если также скажу, что воскрешал мертвых, изцелял слепых, изгонял бесов; то и сего не допустит. А если скажу, что Христос обетовал царство небесное и неизреченныя блага, если буду говорить ему о воскресении, то не только не примет сего, но станет еще смеяться. Чем же доведем его до убеждения, если он ни в чем не сведущ? Чем иным, как не тем, что безпрекословно признается вместе и мною и им, и о чем не имеет он сомнения? Что же такое совершил Христос, что никак не может оспоривать, и что признает сам язычник? То, что от Христа возникло общество христиан. Конечно, не будет и язычник прекословить тому, что все церкви во вселенной насаждены Христом. Отсюда заимствуем доказательства Его всемогущества, и станем доказывать язычникам, что Христос есть Бог; именно скажем: простому человеку не возможно в такое короткое время обойти во вселенной столько суши и моря, призвать на такое дело людей, которыми обладал худый навык, и которые сверх того столько были преданы пороку»¹⁴⁵. «Подумай какое великое дело ‒ в короткое время всю подсолнечную наполнить таким множеством церквей, обратить столько народов, убедить столько людей, искоренить отеческие нравы, истребить укоренившийся навык, сокрушить преобладание сластолюбия, подобно праху разсеять самые следы греха, подобно дыму обратить в ничто олтари, храмы, кумиры, обряды, мерзкия празднества, нечистыя жертвоприношения, и повсюду воздвигнуть жертвенники, и у Римлян, и у Персов, и у Скифов, и у Мавров, и у Индов. Слово Христово насаждено во всех душах, находится в устах у каждаго. Вся земля, заросшая, так сказать, терниями, очищена, стала доброю нивою, и прияла в себя семена благочестия. И посредством кого совершено сие? Посредством двенадцати человек, некнижных, несведущих, некрасноречивых, незнатных, бедных, не имеющих отечества, рыбарей, скинотворцев, иноязычных, против которых в каждом народе, городе, даже во всяком доме воздвигалась ожесточенная брань. Как же совершилось это? Конечно силою Того, Кто послал учеников Своих на проповедь. Сам Он предуготовлял им путь, Сам все трудное делал удобоисполнимым. Он, единым Словом создавший мир, насадил и Церковь. Сказал: созижду Церковь Мою, и совершил сие самым делом»¹⁴⁶.

Как могли совершиться все эти, еще прежде предсказанные изменения? Как случилось, что крест, прежде предмет ужаса и содрогания, теперь пользуется всеобщим почитанием? Почему теперь во всей вселенной собираются чтители истинного Бога на поклонение в Вифлеем? Не есть ли это исполнение слов пророческих: и ты Вифлееме доме Ефрафов, еда мал еси, еже быти в тысящах Иудиных; из тебе бо Мне изыдет Старейшина, еже быти в князя во Израили, исходи же его из начала от дней века. Сего ради ... станет и узрит, и упасет паству свою крепостию Господь, и в славе имени Господа Бога своего пребудут: зане возвеличится даже до конец земли (Мих. 5, 2‒4)¹⁴⁷.

Итак, признай чудо, и исповедуй вместе с нами Божественное достоинство Того, Который был распят, умер и воскрес для спасения людей.

Святые отцы сего века часто пользовались обстоятельствами распространения христианской веры для доказательства ее божественности. И блаженный Августин, желая убедить язычников в этом, говорит: христианская религия распространилась и утвердилась при помощи чудес или без оных? Если при помощи чудес, то она божественная; если же без чудес, то это самое распространение и утверждение ее составляет величайшее чудо, и служит лучшим доказательством ее божественности.

Для убеждения язычников св. Златоуст указывал не на исторические только важные события, но часто и на чудесные действия, совершившиеся в его время, и даже в самом городе Антиохии. Подобные указания находятся, кроме других мест, особенно в его похвальном слове св. Вавиле и в его рассуждении против Юлиана и язычников. И это важное событие, составляющее важное доказательство божественности христианской веры, есть торжество св. Вавилы, которое он показал, даже после своей смерти, над Юлианом и его ложными богами.

Близ Антиохии было знаменитое предместие, называвшееся Дафною. Это место чрезвычайно славилось кипарисовыми рощами, плодородными и весьма красивыми окрестностями, которые были орошаемы живительными источниками, великолепными фонтанами, а в особенности знаменитым и древним храмом, посвященным Аполлону. Сюда множество собиралось молодых людей, которые без стыда предавались всем плотским удовольствиям; так что люди, сколько-нибудь благонравные, стыдились сюда приходить. Брат Юлиана, Галл, возведенный Констанцием в достоинство кесаря, жил в Антиохии и, так как был христианин, особенно чтивший память мужей, пострадавших за веру, упомянутое место захотел очистить от языческих суеверий и скверн людей развратных. Поняв, что легко достигнет этого, если устроит там молитвенный дом, он в Дафну перенес гроб мученика Вавилы, славно управлявшего антиохийскою церковью и увенчавшегося мученичеством. С того времени демон, провещавший в Аполлоновом храме, замолк, и место мало по малу стало очищаться от бесчинных сборищ и увеселений. Но когда Юлиан сделался независимым правителем всей империи, вздумал посетить Дафну и вопросить давно уже замолкшего идола. По этому случаю принесено было множество жертв, и идол, после долгого молчания, наконец, проговорил, что он не делает прорицаний по близости гробницы мученика Вавилы и других мертвецов. Царь, услышав такой ответ, понял, что главною причиною молчания идола служит гробница мученика Вавилы, и потому приказал вынести ее. Собравшиеся во множестве христиане всякого пола, и возраста, мужчины и женщины, юноши и девы, старцы и дети взяли гробницу, и несли ее на своих раменах на расстоянии сорока стадий, во всю дорогу воспевая псалмы, в которых по преимуществу выражалось величие Божие и бессилие и ничтожность истуканных. При псалмопении часто делали припев: посрамились все, кланяющиеся истуканным, хвалящиеся о идолех своих (Пс. 96, 7)¹⁴⁸. Юлиан, оскорбленный таким почтением к остаткам мученика, в котором выражалось неуважение к нему, многих христиан подверг тяжким скорбям. Но это нечестие не осталось без наказания; с неба спал огнь и истребил весь храм и статую, стоявшую в храме. Остались одни голые стены и колонны печальными памятниками праведного гнева Божия на нечестие язычников¹⁴⁹.

Человек обыкновенный, ‒ говорит св. Златоуст, при взгляде на сии события, ‒ после смерти своей ничего не производит ни малого, ни великого; но св. мученик и по смерти своей производит множество чудес, и производит не для славы человеческой, в которой не имеет нужды, но чтобы показать жестокосердым и неверующим, что смерть св. мучеников, есть не столько смерть, сколько начало лучшей жизни. Св. Вавила, лишь только совершил обратное путешествие (его мощи были перенесены из Дафны в Антиохию), разрушил власть демона, объявил все заблуждения язычников и показал всю пустоту их прорицалищ, закрыв уста тому, кто показался весьма искусным в деле прорицания. Чудотворные действия святого мученика теперь уже всем известны. Поди в Дафну, и ты увидишь там еще дымящиеся, так сказать, остатки знаменитого храма; всмотрись внимательнее, и остатки пожара покажут тебе пустоту идолов, бесчестие язычества, могущество св. мучеников и славу христианства¹⁵⁰.

В беседах своих против язычников, раскрывая божественность христианской веры, св. Златоуст в тоже время поражал и Иудеев. И его обличения против Иудеев не менее замечательны, как и те о которых мы дали некоторое понятие.

Во времена Златоуста, хотя почти все христиане считали обрядовый закон Моисеев совершенно ненужным для настоящего времени, однако же, были и такие христиане, которые, будучи слабы верою, или не понимая духа учения Христова, хотя не уклонялись от общения церковного, не отпадали видимо от христианской веры, но, по своему суеверию и неразумию, почитали возможным и непредосудительным соединять христианство с иудейством, и потому ходили в синагоги Иудеев, принимали участие в их праздниках, постах и наблюдали некоторые другие обряды иудейские¹⁵¹. От этого происходило то, что некоторые немощствующие христиане, когда пасха иудейская случалась после праздника христианского воскресения Христова, продолжали еще ходить во власянице и наблюдать пост во всей строгости, тогда как все правоверные с радостию и торжеством проводили праздник воскресения Христова. Заблуждение у некоторых до того простиралось, что клятву, произносимую в синагоге, почитали более священною, чем произносимую в христианском храме. Златоуст рассказывает, что он видел одного христианина который принуждал одну почетную женщину войти в синагогу еврейскую; и там поклясться в спорном между ними деле¹⁵².

Св. Иоанн со всею ревностию апостольскою вооружался против всех заблуждений и предрассудков иудейских, и строго запрещал христианам иметь с ними общение. «Что такое синагога? говорит он; это театр, в котором собираются толпы изнеженных людей и скопище распутных женщин..., вертеп разбойников, логовище зверей... и жилище демонов»¹⁵³. «Подумай, с кем ты входишь в общение? С теми, которые кричали: распни, распни Его (Лук. 23, 21), с теми, которые говорили; кровь Его на нас и на чадех наших» (Матф. 27, 23). Если бы ты не захотел подойти к осужденным за покушение на верховную власть, то как же осмеливаться входить в общение с оскорбившими Бога, и праздновать вместе с распявшими Твоего Господа¹⁵⁴.

Зло увлечения иудейскими обычаями так глубоко проникло в христианское общество, что св. Иоанн принужден был написать, кроме особого сочинения против язычников и Иудеев, восемь слов против Иудеев. Для утверждения веры слабых христиан и просвещения неверующих Иудеев, св. Иоанн доказывает, что религия подзаконная уже кончилась, время для синагоги прошло. Бог отверг Израиля, настало время новой благодати; место закона Моисеева с его жертвами и обрядами занял закон евангельский, основанный на таинствах жизни, страданий и смерти Иисуса Христа, Сына Божия. Чтоб доказать сии истины, св. Златоуст обращает внимание на книги пророческие и указывает на предсказания их относительно Мессии. Он, по предсказанию их, должен родиться в городе Вифлееме от племени Давидова, в то время, когда скипетр управления не будет уже принадлежать Израильтянам; будет иметь Предтечу, и Сам послужит для некоторых камнем преткновения, а для большей части причиною спасения; Он не будет узнан Своими, и Своим народом, будет, отвергнут, предан на поругание, напоен желчию и пронзен по рукам и ногам; что нечестивые Его умертвят, но Он восстанет и с торжеством вознесется на небо. Иудеи подвергнутся проклятию, будут рассеяны по всем странам, будут блуждать без царя, без жертвенника, не имея Пророков, ожидая спасения и не находя его. Потом св. Златоуст показывает, как все сии пророчества исполнились на Иисусе Христе. Говорит еще, что карающая десница Божия до сих пор тяготеет над народом неблагодарным, Иудеями, что тщетны его надежды относительно его восстановления, и в подтверждение этого, воспоминает их попытки восстановить храм при Адриане и Константине, попытки несчастные для них, следствием коих было их большее порабощение, и большее бедствование¹⁵⁵. И эти события не слишком отдалены, продолжает он, может быть еще есть старцы, которые помнят их. Но чтобы показать, что бедствие отвержения, тяготеющее над Иудеями уже несколько столетий, до сих пор остается неизменным, я укажу на такое событие, которое все видели, и которого даже предстоящие здесь юноши были свидетелями, которое так же ясно открыто для всех, как солнце. И это событие совершилось при Юлиане, богоотступнике.

Этот нечестивец, надеясь с одной стороны привлечь Иудеев со временем к почитанию ложных богов, с другой, желая представить видимое доказательство лживости предсказаний Христа, возвестившего о вечном запустении храма, положил начало предприятию. Многочисленные суммы были взяты из общественных казнохранилищ, тысячи рабочих сошлись со всех сторон, сотни управителей были приставлены для возбуждения, направления и поспешнейшего произведения работ; золото и серебро, знание и сила, все соединено было, все употреблено в дело. Какое ручательство за успех этого безрассудного предприятия! Но Тот, Который посрамляет разум разумных и уловляет их же сетями, воспылал гневом на нечестие и подвигнул силы природы к наказанию. Он хотел показать сим нечестивцам, что слово Божественное непреложно, определения всемогущей воли Божественной, если бы все силы человеческие совокупились против них, не могут быть нарушены. Страшный огнь вдруг исторгся из недр земли, раскидал все камни, положенные в основание, пожрал всех работавших, изувечил множество предстоявших, и принудил упорное нечестие прекратить преступное дело. Иудеи были поражены стыдом и страхом; и сам нечестивый Юлиан, признавая это явление за гнев Божий, принужден был с народом иудейским исповедать свое бессилие и признаться побежденным.

Это события ‒ не глубокой древности, они совершились в наше время пред нашими глазами; сходите в Иерусалим и вы увидите там опустевшие и оставленные без внимания фундаменты, и на разбросанных повсюду камнях прочтете еще следы гнева и мщения небесного¹⁵⁶.

Доказывая уничтожение иудейского закона исполнением пророчеств и совершившимися чудесами, св. Златоуст вместе показывает и торжество христианской веры. «Посмотри на счастливцев: доколе они живут, дотоле слава их цветет; но пришла смерть ‒ и все погибло! Такая участь постигнет не только богачей и градоначальников, но и самих царей».

«У Иисуса Христа все напротив. Пред крестною смертию Его все вокруг его было печально и мрачно: Иуда предает, Петр отрицается, прочие ученики обращаются в бегство, и Он остается среди толпы врагов один, связанный, как злодей; многие, которые прежде веровали в Него, возвращаются вспять. Но Господь умирает, ‒ и вот, дабы мы узнали, что Распятый был не простой человек, открываются блистательнейшия и преславныя дела. До распятия Иисусова первый из Апостолов так убоялся слов привратницы, что сказал, будто он вовсе не знает Его, хотя, в самом деле, был посвящен во все Его тайны: но сей же Апостол после распятия обтек с проповедию всю вселенную. Теперь мириады мучеников текут на страдания, и лучше желают умереть, нежели сказать то, что сказал первый из Апостолов, устрашенный угрозою придверницы. Теперь все страны и области, места пустынныя и обитаемыя оглашаются прославлением Распятаго. Цари, военачальники, градоправители и судии, рабы и свободные, простолюдины и мудрые, варвары и образованные, все народы, населяющие подсолнечную, благословляют имя Его и поклоняются Ему. Самое место, где покоится тело Распятаго, столь малое и тесное, сделалось блистательнее царских чертогов и получает большую честь, нежели сами цари».

«Но вот что особенно удивительно: то, что произошло с Учителем, случилось и с Его учениками! При их жизни насильно брали их и повсюду водили для поругания, поносили, заключали в оковы и подвергали другим безчисленным мучениям: но по смерти оказывают им большую честь, нежели какую воздают царям. И смотри, как это делается. В царствующем граде Риме, оставя все прочее, спешно текут к гробнице рыбаря и скинодетеля ‒ цари, правители, полководцы; во граде же Константина сами венценосцы завещевают погребать себя не близ самих Апостолов, но ‒ только в преддверии храмов, им посвященных, и таким образом цари сделались преддверниками рыбарей. Такое погребение цари вменяют себе не в безчестие, но в похвалу и украшение».

«Но ты тогда наипаче познаешь величие славы Распятаго, когда размыслишь о знамении Его смерти, смерти проклятием пораженной, поноснейшей из всех родов смерти. Ибо на этот один род смерти наложено проклятие. Проклят всяк висяй на древе, говорит Писание (Второз. 21, 23). Но смотри, ‒ сколь вожделенным и достолюбезным соделалось ныне сие столь ужасное и поносное в древности знамение жесточайшей казни! И в царской короне наилучшее украшение составляет крест, драгоценнейший всего мира. Изображение креста, некогда для всех страшнаго, теперь найдешь ты и у властителей и у подчиненных, у жен и у мужей, у дев и замужних, у рабов и свободных; все полагают знамение креста на благороднейшей части тела своего, нося каждодневно сие знамение на челе своем, как на столпе изображенное. Оно блистает на священной трапезе, на одеждах иерейских и вместе с Господним телом на тайной вечери. Всюду видишь оное возносящимся: на домах, на торжищах, в пустынях, при путях, на горах и холмах, на море, на кораблях, на островах, на ложах, на одеждах, на оружии, в чертогах, на золотых и серебряных сосудах, на картинах, на теле больных животных, на теле бесноватых, на войне, в мире, днем, ночью, в пиршественных собраниях и в келлиях подвижников. Уже никто не стыдится и не краснеет при мысли, что крест есть знамение поноснейшей смерти: напротив все мы почитаем оный украшением для себя превосходнейшим корон и диадим и камней драгоценных. Что же за причина того, что знамение жесточайшей казни и смерти поноснейшей сделалось столь любезным и вожделенным для всех? Что иное, как не великая сила Распятаго... Почему к этому самому древу, на котором святое тело Иисусово страдало и распято было, все как бы наперерыв притекают?.. Потому что Тот, Кто все создал и все преобразует; Кто очистил вселенную от скверны греха и землю соделал небом, ‒ Тот и сие страшное орудие казни, и сию смерть поноснейшую превознес выше небес. Сие знамение для многих соделалось источником благословения, стеною непреоборимою, смертоносною язвою для демонов, грозою сопротивным силам»¹⁵⁷.

Такая похвала кресту и его всемогущей силе для доказательства божественного достоинства христианства, встречается во многих поучениях св. пресвитера антиохийской церкви. «Никто не стыдись», говорит он в 54 беседе на Евангелие от Матфея, «достопокланяемых знаков нашего спасения, коими мы живем, и начала всех благ, коими существуем... Ибо крест есть знамение нашего спасения, общей свободы и милосердия нашего Владыки»¹⁵⁸. Все поучения св. Златоуста против Иудеев произнесены были в первые годы его священства (в 386 и 387 год.). Он начал было свои беседы против аномеев еретиков; но наступившие праздники и посты иудейские, в которых многие из христиан принимали участие, заставили его обратить свою обличительную речь против Иудеев.

В четвертом веке некоторые входили в безрассудные исследования о природе Божества, троичности Лиц и единстве Божеской сущности. Находясь еще под влиянием идей языческих и философских, умы колебались, и человек усиливался изъяснить истины, которым нужно верить по слову Божию, но которых нет возможности понять при слабом свете естественного разума.

Природа Божественная, говорили аномеи, проста, несложна; а в природе простой нельзя предположить двух различных начал, одно рождающее, а другое рождаемое; и отсюда заключали, что Сын не единосущен Отцу, но только Ему подобен.

Но следовавшие кафолическому православному учению утверждали, что для того, чтоб сделать безошибочное заключение о сем, нужно также хорошо видеть и понимать существо Божественное, как его видит и понимает Сам Бог; и что простая сущность не может содержать в себе двух начал, как бы они ни казались нам противоложными, мы не можем сделать об этом предмете верного заключения, ибо мы не знаем, что такое сама в себе сущность Божественная.

Св. Златоуст, желая исторгнуть это зло с корнем, написал пять слов о непостижимости Божественного существа. Видя, что аномеи не убегают от него и слушают его поучения со вниманием, сначала он не делал им никаких оскорбительных обличений, боясь удалить их от себя; но ожидал для этого благоприятного случая, который не замедлил представиться; ибо аномеи, увлеченные силою его красноречия, сами вопрошали его о предметах их недоумений.

Во второй своей беседе, показав сначала в примере св. Захарии, как опасно слишком вдаваться в исследование вещей божественных, которые нужно воспринимать одною верою, оплакивает заблуждение аномеев, думавших, что человек, будучи не больше как пыль и прах, возгнетаемый ветром, слабый и удобопреклонный, как полевая трава, может познать совершенно Того, Который вечен, неизменяем, бестелесен, вездесущ, Который будучи выше всего, смотрит на землю и заставляет ее трястися, Который сотворил всю вселенную по Своей благости, пред которым все народы, все люди от начала мира, даже и самые Ангелы, не более, как капля воды. Не составляет ли величайшую глупость желать проникнуть то, что св. Павел, чрез которого говорил Сам Иисус Христос, признал непостижимым¹⁵⁹.

В следующих своих беседах св. Златоуст показывает, что природа божественная непостижима не только для простых людей, но и для Пророков, Апостолов, Ангелов, Архангелов и для всех сил небесных. Он превосходно раскрывает эту истину из слов св. Писания: един имеяй безсмертие, и во свете живый непреступнем, Его же никто же видел есть от человек, ниже видети может (1Тим. 6, 16), и потом переносится к возвышеннейшим мыслям о величии, всемогуществе, премудрости и других непостижимых совершенствах Божиих.

Но так как аномеи говорили, что если Бог непостижим, значит ‒ мы почитаем Бога, которого не знаем, то св. Златоуст в ответ на это говорит: «на это возражение не следовало бы давать и ответа, когда доказано уже из Писания, что не возможно знать, что такое Бог в сущности. Но поскольку беседуем с вами не для вражды, а чтобы вас исправить; то покажем, что не незнание того, что такое Бог в сущности Своей, но усилие узнать это есть подлинное незнание Бога. Скажи мне, если из двоих, которые спорят о том, что знают величину неба, один говорит, что человеческий глаз не в состоянии обнять се, а другой утверждает, что можно измерить ее пядию руки; то кого из них назовешь знающим величину неба, ‒ того ли, кто утверждает, будто бы знает, сколько в небе пядей, или того, кто сознается в незнании? А если тот, кто не берется определить величину неба, будет лучше знающим: то ужели не окажешь сего благоговения пред Богом? А что от нас требуется знать только, что есть Бог, но не любопытствовать о Божией сущности, послушай, что говорит о сем Павел: веровати же подобает приходящему к Богу, яко есть (Евр. 11, 6). Посему для благочестия достаточно знать, что Бог существует»¹⁶⁰.

Показав непостижимость Божественного существа, св. Златоуст доказывает потом Божественность, личное бытие Бога Слова и совершенное Его равенство с Богом Отцем. Доказательства на это заимствованы у него из Евангелия св. Иоанна. Видевый Мене, виде Отца (Иоан. 14, 9). Аз и Отец едино есма (‒10, 30). Яко же Отец воскрешает мертвыя и живит: тако и Сын, их же хощет, живит... Да вси чтут Сына, якоже чтут Отца (‒5, 21, 23). В этих четырех изречениях евангельских выражены самобытное существование и личное достоинство Бога Слова, Его могущество равное с могуществом Бога Отца и право на одинаковое почитание с Ним.

Для опровержения, обличения и совершенного низложения сих еретиков, св. Златоуст написал несколько слов, которые, по силе красноречия, глубине мыслей и возвышенному чувству благоговения, убеждающему сердце более всяких доказательств, принадлежат к лучшим его творениям.

Эти полемические беседы Златоуста, может быть, не имеют теперь для нас прежнего интереса, потому что мы все, за исключением немногих невежествующих или заблуждающих, признаем Божественность и личное бытие Бога Слова, явившегося во плоти. Но в эпоху, нами описываемую, когда Церковь, возмущаемая арианами, должна была защищать главный догмат своего вероучения, эти обличительные слова имели весьма важное значение для всех правоверующих.

Сверх того, не говоря уже о красноречии Златоуста, которым он умел придавать чрезвычайную занимательность самомалейшим подробностям и чрез то возбуждать внимание своих слушателей, этот святой учитель не ограничивался только обличениями еретиков, но, пользуясь приводимыми местами из св. Писания, умел извлекать мнения и строгие замечания, полезные и для той части его слушателей, которая принадлежала к правоверующим. Так в третьем своем слове, показав непостижимость Божественного естества даже и для небесных сил, говорит: «ум наш утомился не от множества мыслей, а от возбужденнаго ими ужаса; ибо душа трепещет и поражается, занимаясь долго подобными созерцаниями. Низведем же ее с небес, и, объятую ужасом, укрепим обыкновенным утешением. Какое это утешение? Молитва, чтобы страждущие сим недугом, когда-либо выздоровели. Если нам повелено умолять Бога о страждущих болезнями, о рудокопах, о людях, находящихся в тяжком рабстве, и о бесноватых; то тем более ‒ о них, потому что нечестие опаснее демона. То неистовство может быть прощено, а сей болезни ничем нельзя оправдать»!

«Вспомнив о молитве за бесноватых, я, кстати, хочу нечто сказать вашей любви для искоренения опасной болезни в Церкви; ибо неприлично было бы врачу, заботясь о внешних, оставлять без внимания собственные члены. Что же это за болезнь? Вот какое несказанное множество народа! Все собрались и весьма внимательно слушают настоящее слово: но в самый страшный час нередко я ищу их, и не вижу, и сильно стенаю. Когда беседует сослужитель; ревность бывает, велика, усердие надлежащее, все возбуждают друг друга и каждый остается до конца: но когда надлежит Христу явиться в святых таинствах; церковь вдруг пуста и безлюдна. Как извинить это? Чрез такое нерадение вы лишаетесь всех похвал, заслуженных ревностию к слушанию. Ибо кто из вас не осудил бы и меня, видя, что плод слушания тотчас исчезает в душах ваших? Если вы тщательно внимали слову, то должны были доказать свою ревность делом. А то, что слушатели тотчас уходят, есть доказательство противнаго: значит, они не приняли слова и не приложили его опять к сердцу. Иначе, сказанное, быв напечатлено в сердцах ваших, конечно, удержало бы вас в церкви и обратило бы к страшным тайнам тем с большим благоговением. А теперь вы слушали как будто какого игрока в цирке, и, чуждые всякой пользы, удаляетесь, как скоро говорящий умолкает. И многие как холодно извиняются! Помолиться, говорят они, я могу и дома, а слышать беседу и учения дома нельзя. Сам себя обманываешь, человек: конечно, можно помолиться дома, но помолиться так, как в церкви, где такое множество отцев, где единодушно воссылается песнь Богу, невозможно. Не столько будешь услышан, молясь Господу у себя, сколько молясь с своими братьями. Ибо здесь нечто больше: здесь единодушие, согласие, союз любви и молитвы священников. Для того‒то и священники, чтоб молитвы народа, будучи слабы, совокуплялись с их молитвами сильнейшими, и вместе с ними восходили на небо. А иначе что за польза была бы в беседе, когда бы с нею не совокуплялась молитва? Прежде молитва, а потом беседа. Так и Апостолы говорят: мы же в молитве и служении слова пребудем (Деян. 6, 4). Так и Павел поступает, молясь в началах посланий, чтобы слову предшествовал свет молитвы, как свет свечи. Если приучишь себя молиться с усердием, то не будешь иметь нужды в наставлении сослужителей; тогда сам Бог без всякаго посредника будет озарять ум твой. Если же и уединенная молитва твоя заключает в себе столь великую силу; то тем более молитва с народом: ибо у последней больше силы и гораздо больше дерзновения, нежели у частной, которая бывает дома. Откуда это видно? Послушай, что говорит сам Павел: иже от толикия смерти избавил ны есть, и избавляет; наньже и уповахом, яко и еще избавит, споспешествующим и вам по нас молитвою, да от многих лиц, еже в нас дарование, многими благодарится о вас (2Кор. 1, 10, 11). Ею и Петр избежал темницы. Ибо молитва бе прилежна бываемая от Церкви к Богу о нем (Деян. 12, 5). Если же Петру помогла молитва Церкви и ниспровергла столпы темницы: то скажи, как ты пренебрегаешь ея силою, и что представишь в свое оправдание?.. Пользу общественной молитвы я могу объяснить вам и из человеческой истории».

«За десять лет некоторые, как вы знаете, были обличены в стремлении к тирании. Потом один из вельмож подпал под тоже обвинение, и с вервию во рту был веден на смерть. Тогда весь город выбежал на ипподром, вывел туда мастеровых и всем народом исхитил обвиненнаго от царскаго гнева, хотя он вовсе не стоил помилования. В тоже время, желая смягчить гнев царя земнаго, вы стеклись все, и с детьми и с женами; а теперь, думая умилостивить Царя небеснаго, и исхитить от Его гнева не одного, но грешников целой вселенной, и освободить бесноватых от ков диавольских, вы сидите вне, не стекаетесь в одно место, чтобы Бог почтил ваше единодушие и их освободил от наказания, и вам отпустил грехи. Положим, что в это время ты находился бы на площади, или дома, или был бы занят делами необходимыми; но неужели не можешь разорвать узы с могуществом льва и прийти сюда для общаго умилостивления? Скажи, какую же ты можешь иметь надежду на спасение, благовременнее настоящей? Теперь ведь не только люди издают сей ужасный вопль, но и Ангелы припадают ко Господу, и Архангелы умоляют Его. И они этот час почитают благоприятным для успеха своих приношений. Как люди приходят к царям с масличными ветвями, чтобы напоминать им о человеколюбии; так Ангелы в сие время вместо масличных ветвей предлагают тело Господне, и умоляют Господа за человеческое естество, как бы говоря: мы молимся за тех, которых сам Ты предварительно удостоил Своей любви, и за которых предал Свою душу; мы изливаем моления за тех, за которых Сам ты принес в жертву сие тело»...

«Вы хвалите слово; вы принимаете увещание с великим шумом и рукоплесканиями: но лучше выразите нам похвалу делами; сей ищу похвалы, сего рукоплескания самыми делами»¹⁶¹

Повинуясь наставлениям св. Златоуста, предстоявшие при слушании его бесед никогда не выходили из церкви до окончания божественной службы, так что он после счел себя обязанным благодарить их за внимание к его слову¹⁶². Заметив в остававшихся в храме недостаток надлежащего внимания к божественной службе, говорил: «прежде мы обличали оставлявших молитву и пребывавших в то время вне храма, а теперь я намерен обличать находящихся здесь в храме, не за то, что они находятся в храме, но за то, что они, оставаясь в нем, бывают не лучше тех, которые выходят вон, ибо все сии ужасные минуты (т. е. во время самого совершения св. Таин) разговаривают друг с другом. Что ты делаешь человек?.. Как не боишься, что в то время, когда ты разговариваешь, нерадишь, предаешься безпечности, какой‒либо демон, нашедши душу твою праздною и помятенною, дом твой без дверей, свободно войдет в него?.. Смотри же, чтобы демон не занял и твоей души; и как скоро приметишь его присутствие, поспешнее прибеги к Владыке, чтобы демон, нашедши душу твою теплою и бодрствующею, подумал, что мысль твоя недоступна для него. А если он увидит твою разсеянность и безпечность, то вдруг вселится в тебя, как в пустую комнату: напротив, застав тебя деятельным, неусыпным и приросшим к самому небу, не дерзнет остановить на тебе и самаго взора. Итак, побереги себя и лукавому демону загради вход в собственную твою душу. А ничто так не ограждает нас от его нападения, как молитва и продолжительное прошение»¹⁶³.

«Но диавол, стараясь внушить нерадение к молитве, выдумал и другое великое бремя скорби. Видя, что вы соединены как бы в одно тело, и проповедуемое слушаете с великим тщанием, он вмешал в толпу каких‒то хищников, подрезывателей карманов, и сделал то, что у многих, сюда сходящихся, часто похищаемо было золото. Итак, чтобы никогда не было сего, и печаль о деньгах временем не погашала вашей ревности к слушанию, я прошу и убеждаю всех вас, чтоб никто не входил сюда, нося с собою золото: тогда ваша внимательность во время слушания не будет для них поводом к злодеянию, и ваше удовольствие, происходящее от пребывания в храме, не возмутится кражею денег»¹⁶⁴.

Когда св. Иоанн с истинною ревностию старался об искоренении ложного учения еретиков, Богу угодно было подтвердить святость и истинность его учения чудесным действием, проявившим святость и присутствие благодатной силы в проповеднике. Префект Антиохии был предан ереси Маркиона; жена его также разделяла с ним заблуждения в веровании. Когда эти люди, сильные властию и богатством, со всем усердием покровительствовали ереси, своею властию и имением стараясь о распространении оной; правосудный Господь положил преграду их нечестивой ревности... Жена префекта сильно страдала болью живота. Все средства медицинские были употреблены к излечению, но без пользы: болезнь не только не уменьшалась, даже увеличивалась. Молитвы маркионитов столь же мало были действительны. Но больная от невыносимых страданий приходила в отчаяние, и, находясь в близкой опасности смерти, с согласия мужа, дала обещание принять святую кафолическую веру, если молитвами православных получит исцеление. Таким образом, когда согласно с ее желанием, ее принесли к дверям церкви, она умоляла епископа Флавиана и Златоуста, о благочестивой жизни которых она давно знала, помолиться Господу о ее исцелении. «Не отвергайте нас, говорила она, сжальтесь над рожденными во грехах, помолитесь за нас: и исцеление моего тела послужит и к исцелению души». Св. Златоуст, тронутый ее мольбами, приказал принести воды. Флавиан, благословив воду, вылил ее на болящую, и она тотчас встала совершенно здоровою. В выражении своей благодарности выздоровевшая и муж ее дали тридцать фунтов золота в пользу странников, бедных и больных, и, согласно своему прежнему обещанию, отвергли ложное учение Маркиона, и также ревностно начали защищать православие.

Обращение столь сильных покровителей ереси сильно раздражило маркионитов. Увлекаясь гневом и ненавистию, они позволили себе злословить и клеветать на Флавиана и св. Златоуста, обличавших их лжеучение; но правосудие Божественное скоро наказало их преступную ненависть. В Антиохии произошло сильное землетрясение, и разрушило дом, в котором было собрано множество маркионитов, и таким образом все они были погребены под развалинами его.

Некоторые, увлекаясь неразумною ревностию, в спорах с противниками своих мнений, до того увлекались чувством гнева и раздражительности, что предавали своих противников анафеме. Святой Златоуст, показав таким неразумным ревнителям, что произносящие такое слово подвергают себя большой ответственности пред Богом, показывает вместе способ, как нужно действовать на заблуждающих.

Вот правило для вразумления заблуждающих: «с кротостию наставлять противников: не даст ли им Бог обращения к познанию истины, чтобы они освободились от сетей диавола, который уловил их в свою волю (2Тим. 2, 25‒26). Раскинь мрежу любви, дабы поврежденное не погибло, но лучше исцелилось. Покажи, что ты от великаго расположения хочешь собственное благо сделать общим. Закинь сладкую уду сострадания, и таким образом испытав сокровенное, извлеки из бездны погибели погрязшего в ней умом. Научи, что принимаемое по предрассуждению или неведению за справедливое, не согласно с преданием апостольским. И если послушает тебя человек заблудший, то, по слову Пророка, он будет жить, и ты избавишь душу свою. Если же не послушает, но пребудет упорным, то, дабы не остаться тебе виновным, обличи его пред свидетелями, только с терпением и кротостию, чтобы Судия не взыскал души его от руки твоей, не злобясь, не отвращаясь, не преследуя, но изъявляя ему чистосердечную и искреннюю любовь... Никто из вас не показал такой любви к Христу, как святая душа (св. Апостола Павла). Никто из человеков, кроме его, не дерзнул произнести таких слов; самая душа его горела, когда он говорил: исполняю лишение скорбей Христовых во плоти моей (Кол. 1, 24), еще: молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей (Рим. 9, 3). Имея такую любовь ко Христу, он никого не огорчил, никому не причинил насилия, никого не предал анафеме. Иначе не привлек бы ко Христу толикие народы, и целые, города, но совершил то, смиряясь, претерпевая удары, заушения, посмеяние от всех, снисходя, прося, умоляя. Так, когда он пришел к Афинянам, и нашел всех их преданных идолопоклонству, то не стал укорять их, говоря: безбожники вы и великие нечестивцы; не сказал: вы все почитаете за Бога, одного только Бога отвергаете, Владыку и Творца всех. Но что же? Проходя, говорит он, и соглядая святыни ваша, обретох и капище, на нем же бе написано: неведомому Богу, Его же убо не ведуще чтете, сего аз проповедаю вам (Деян. 17, 23). О чудо! о отеческое сердце! Назвал благочестивыми еллинов ‒ идолопоклонников нечестивых. Поскольку они, как благочестивые совершали свое служение, думая, что они чтут Бога, так как были уверены в том. Итак, умоляю вас подражать сему и отстать от утвердившагося между вами великаго зла (проклятия заблуждающих). Ибо тот, кого ты предаешь анафеме, или живет; пребывая на земле, или уже умер. Если живет, ты делаешь худо, отлучая его, когда еще он может исправиться и обратиться от зла к добру. А если умер, то тем более. Почему? Потому что он своему Господу стоит или падает, не находясь более под властию человеческою. Отстаньте же, прошу вас, от сего греха. Вот я говорю и свидетельствуюсь пред Богом и избранными Ангелами, что в день суда он будет причиною великого наказания, и возжет огнь нестерпимый. Ибо если в образе дев ‒ людей, сияющих светлою верою и жизнию, зрящий дела их Господь всех отвергнул от чертога, за недостаток милосердия; то как мы, живущие в совершенной безпечности и немилосердии, поступающие с единоплеменниками своими, удостоимся спасения? Посему прошу вас не опустить без внимания слов сих. ‒ Еретическое учение, не согласное с принятым нами, должно проклинать, и нечестивые догматы обличать, но людей должно, сколько возможно, щадить и молиться о их спасении»¹⁶⁵.

Если святая ревность, наполнявшая душу св. Златоуста, не позволяла ему оставаться равнодушным к спасению язычников, Иудеев, еретиков, то эта самая ревность к каким трудам и подвигам не могла подвигнуть его, когда дело шло об улучшении нравов, об уничтожении пороков, об утверждении веры и добродетели в душах вверенной его попечению паствы?

Подобно великому Апостолу Павлу, которого жизнь тщательно изучал, стараясь подражать ему, св. Златоуст прилагал попечение о всякой душе; просветить, научить, привести к Богу и спасти всех ‒ было главным его желанием и старанием. Вот цель, которой он посвятил всю свою жизнь, все данные ему Богом силы, таланты и красноречие, ‒ молясь непрестанно, постясь, научая, утешая скорбящих, помогая бедным и вдовам, вразумляя невежествующих, примиряя враждующих, немощный с слабыми, малый с низшими, делаясь подобно Ап. Павлу, всем для всех, дабы всех приобрести Иисусу Христу. Но как ни велика была ревность сего св. пастыря, ее недостаточно было для уврачевания всех зол, которыми была поражена антиохийская церковь. Кроме язычества, иудейства, ереси и раскола, разделявших эту великую область, не менее возбуждали скорбь и сожаление бедствия, произведенные между верными невежеством, суеверием, театрами, ненавистью и скупостью великих и дерзостью низших и беднейших.

Вот как сам он изображает испорченность нравов в его время. Бедствия, говорит св. Златоуст, теперь угнетающие святую Церковь, нисколько не меньше, ‒ что я говорю? ‒ они еще гораздо более чем были в предшествовавшие века. Я не говорю здесь ни о предвещаниях, ни о гаданиях, ни о гороскопе (гадание по часу рождения), ни о значках, ни о привесках, ни о колдовстве, ни о таинствах магии», ни о тысяче других суеверных обычаев, которым весьма многие из христиан предавались. Я ищу между овцами словесного стада истинных христиан, и не нахожу. Есть ли такие, которые бы не злословили своих братьев, не имели зависти, не предавались ненависти и мщению, которые не увлекались бы сладострастием, или скупостью? Какое растление в юношах и небрежение в стариках! Никто не хочет заниматься воспитанием детей. Язычники смотрят на нас внимательно; святость нашей жизни должна бы руководить их к Богу и возбуждать к лучшей жизни; но, увы! на деле выходит противное. И как они могут обратиться от заблуждений язычества, когда видят в нас те же желания, те же страсти, как и у них; когда мы нисколько не уступаем им в славолюбии, с такою же жадностию гоняясь за почестями и достоинствами земными? Что может их побудить к принятию христианской веры, когда видят, что ты, при лучшем веровании, проводишь столь же земную и преступную жизнь, так же восхищаешься и любишь богатство, ищешь удобств жизни и содрогаешься при одной мысли о смерти? Не столько же ли мало мы выражаем терпения при постигающих нас бедствиях, болезнях и всех вообще не выгодах земного жития? Не с такою же ли стремительностию бежим в цирк и театр, как и они, чтоб потом погрязнуть в тине плотских наслаждений? Итак, могут ли они, смотря на наше преступное поведение, верить в те божественные истины, которые мы им проповедуем? Что может их убедить? Чудеса? Но они в настоящее время не многочисленны. Святость нравов? Но почти ничья жизнь не служит образцом для сего. Величие и многообъемлемость нашей любви? Но наши души совершенно опустели, в них нет и следа этого теплого чувства¹⁶⁶. Итак, мы служим причиною нечестия язычников и мы отдадим отчет Богу за то препятствие к их обращению, которое полагаем им своими испорченными и расслабленными нравами. Ах! взойдем в самих себя, пробудимся от глубокого усыпления, будем проводить жизнь небесную, и подвизаться, как борцы жизни вечной.

В своих поучениях св. Златоуст не оставлял ни одного заблуждения, ни одного уклонения от пути истины и святости без обличения; но особенно вооружался против суеверия, скупости, богохульства, клятвопреступления, клеветы, гордости, роскоши и сладострастия, которые, быстро развиваясь, сильно овладевали всякого звания и состояния людьми. Святая вера, проповеданная со времен Апостолов и чрез Апостолов, до сих пор еще не изгнала всех суеверных обычаев. Их еще слишком много было во время св. Златоуста. Правоверные, даже христиане, замечали времена, дни и встречи счастливые. Св. Златоуст укоряет их за то, что они, выходя из дому, наблюдали, с кем в первый раз встретятся, с здоровым ли или больным, с бедной женщиной или с знатной особою, и по этой встрече определяли добрый или худой день, укорял так же и за то, что носили на шее или на ноге медальоны Александра Македонского, вместо того, чтобы возлагать все свое упование на крест Спасителя, что зажигали множество восковых свечь при рождении детей, и этим свечам давали разные наименования, чтобы потом дать дитяти имя той свечи, которая долее прогорела, как предзнаменование долголетней жизни¹⁶⁷; что вешали детям на шею некоторые вещи, как предохранительные от разных напастей средства; и, наконец, укорял за то, что ходили к Иудеям для излечения известных болезней, при посредстве некоторых суеверных знаков. Чрез все эти глупости суеверные упразднялось достоинство креста, и торжествовал обман демонов, уничижались таинства спасения и искупления человеков¹⁶⁸.

Разные беспорядочные действия, которым жители Антиохии предавались в праздник календ, совершавшийся в первый день генваря, воздвигли против себя ревность св. пастыря, и заставили его написать в 387 г. обличительное слово. «Ныне надлежит нам, говорить он в сем слове, сразиться не с варварами, сделавшими набег, но с бесами, которые ходят по площади торжественно. Ибо дьявольское гулянье, продолжающееся сего дня во всю ночь, смехи, ругательства, ночные пляски, и смешная эта комедия отвели наш город в пленение, которое тягостнее всякого неприятельскаго. Тогда как должны бы были сокрушаться, плакать, стыдиться, как те, которые так грешат, так и те, которые не грешат, одни смотря на свои грехи, другие, смотря на безчиние своих братий, наш город веселится, красуется, весь увенчан; площадь, как любящая наряды роскошная и богатая женщина, сего дня с заботливостию украшается, надевая на себя золото, драгоценные одежды, обувь и прочее тому подобное; всякий мастеровой, выставляя на показ свою работу, хочет перещеголять своего товарища. Такое соревнование показывает ребяческий ум, и душу неспособную к великим возвышенным мыслям... Если ты хочешь украшать, то украшай, не мастерскую твою, но душу; не площадь, но ум, дабы и Ангелы дивились, и Архангелы одобряли твое дело, и Владыка Ангелов наградил тебя Своими дарами. А это хвастливое щегольство производит или смех или зависть. Но соревнование еще не стоит большаго порицания. Более всего огорчают меня игры, которыя происходят сего дня в гостиницах, преисполненные распутства и нечестия; ‒ нечестие: потому что занимающиеся ими замечают дни, гадают и думают, что если первый день года им удастся провести в удовольствии и веселии; то и весь год будет совершенно тоже, ‒ распутства: потому что на самом разсвете и женщины и мущины наполняют стаканы и чаши вином, и напиваются без всякой меры... Крайне безумно по одному счастливому дню заключать, что тоже будет и в продолжение года; не только это безумно, но дьявол учит вас так рассуждать, что в делах жизни вашей надобно полагаться не на собственную деятельность, а на дневные обращения. Счастлив будет для тебя год во всем не тогда, как ты напьешься пьян в первый день, но когда и в первый и в прочие дни будешь то делать, что угодно Богу... Если ты так разсуждать будешь, и если так будешь расположен, если будешь каждый день провождать в молитвах и подаянии милостыни: то весь год будет для тебя счастлив. А если вознерадев о добродетели, будешь ожидать себе счастия от начала месяцев и исчисления дней: то не будет тебе ничего добраго. Дьявол знает сие, и чтобы успешнее остановить наши подвиги в добродетели, и потушить доброе расположение души нашей, учит нас, счастие и несчастие приписывать дням¹⁶⁹. Пьянство сделалось столь общим пороком, что даже смеялись над теми, которые мало употребляли вина. Вино, говорит св. Златоуст, дано было нам для того, чтоб нас веселить и укреплять, а не для того, чтоб унижать и разрушать. Мало вина приемли, говорит св. Апостол Павел Тимофею, стомаха ради твоего и частых Твоих недугов (1Тим. 5, 23). Если св. епископ, ослабленный многочисленными делами и болезнями, ожидал разрешения своего учителя, чтобы употребить только немного вина, какой же ты ответственности должен подвергнуться, предаваясь чрезвычайному опьянению при совершенно крепком здоровье! Невоздержание служит могилою для благоразумия, смирения, справедливости, стыдливости и всех добродетелей, Человек невоздержный ниже скота.

Св. пресвитер не с меньшею силою восставал и против кощунства, как можно видеть в его разных поучениях. Так в первом своем слове к антиохийскому народу, показав весь ужас кощунства и богохуления, говорит: «я хочу вам сказать о богохулении: вместо награды за мои труды, я прошу у вас одной милости, изгонять и даже наказывать богохульников. На улице ли, на перекрестках ли, на площади ли, где бы вы ни услыхали хульные слова против Бога, подойди к богохульнику, обличи его с силою, без боязни; употреби насилие, если то нужно; загради его уста нечестивые, и знай, что все укоризны, которые ты сделаешь ему, освятят твои уста». Общество римской империи слишком было растленно и глубоко погружено в чувственность. В судебных местах торговали правосудием; народ страдал, то от бесчисленного множества чиновников, то от жестокости и лихоимства скупых богачей; роскошь повсюду видна была, в постройке зданий, в пышности одежд, в изысканном убранстве покоев, в золотых обоях, в драгоценной живописи, в великолепных и блистательных колоннах, в садах с искусством расположенных, в множестве слуг, в обедах и празднествах. Но если в этом самом обществе, видно было с одной стороны, богатство, изнеженность и великолепие: то с другой стороны, бедность, нищета и всякого рода лишение доходили до последней степени. Св. Златоуст старался сблизить эти две крайности. Бедным говорил он о благословении, соединенном, с бедностию, о пользе духовной, которую она доставляет, и о внимании и почтении к тем, которые, по внешнему богатству, или по внутренним достоинствам, поставлены выше их; а богатым, которых было очень много в Антиохии, об обязанностях, предписываемых любовию, и об опасностях и горьких последствиях, к которым приводит роскошь. Потом, говоря о спасительных плодах милосердия для жизни вечной, старался оторвать их сердце от привязанности к земным богатствам, уничтожить скряжничество и расположить счастливцев мира к подаянию милостыни. Ни один из отцев не говорил, ни так часто, ни с таким красноречием, с каким говорил св. Златоуст о несчастной участи скупых богачей, и о необходимости подаяния милостыни.

В 64‒й беседе на Евангелие святого Иоанна, вот в каких страшных красках описывает бедствие скупости и сребролюбия; «эта болезнь, говорит он, все превратила, растлила правду. Дарове, сказано, ослепляют очи премудрых, и яко же бразды на устех, отвращают обличения (Сир. 20, 29). Она и свободных делает рабами. Об ней каждый день беседуем, но нет никакой пользы. Мы бываем хуже зверей, грабим сирот, обнажаем вдовиц, обижаем бедных, прилагаем горе к горю. Ничего не достигаем мы просьбами, ничего ‒ советами и увещаниями: поэтому остается только плакать»...

Может быть, чрез это мы в состоянии будем исцелить от болезни тех, которые хищением строят светлые домы и приобретают поля. И вы, ограбленные и обиженные, примите участие в моем плаче. ‒ Но будем плакать не о себе самих, а об них: не вас они обидели, а себя погубили. Вы за обиду получите царство небесное: а они, за неправильное приобретение, подвергнутся геенне. Поэтому лучше быть обиженным, нежели обижать... Восплачем горько с Исаиею, и скажем: горе совокупляющим дом к дому, и село к селу приближающим, да ближнему отъимут что: еда вселитеся едини на земли... домове велицы и добрии, и не будут живущии в них (Ис. 5, 8‒9). Не станем оплакивать того, кто уже умер, но будем оплакивать хищника, корыстолюбца, сребролюбца и ненасытного.¹⁷⁰ «Когда ты видишь врага Божия богатым, окруженным телохранителями и множеством льстецов, то не унывай, а воздыхай, плачь и моли Бога, чтобы он обратил его в число друзей своих, и чем более враг Божий успевает в делах своих, тем более оплакивай его. Грешников должно оплакивать всегда, особенно же, когда они наслаждаются богатством и великим благоденствием, как больных, когда они пресыщаются и упиваются. ‒ Но некоторые горько плачут и говорят: я достоин слез, потому что не имею ничего. Действительно ты достоин слез; но не потому, что не имеешь ничего, а потому что поставляешь свое блаженство в том, что имеет другой. ‒ Кто, будучи здоров, станет называть блаженным больного, лежащего на мягкой постели, тот гораздо несчастнее и злополучнее его, потому что нисколько не чувствует собственнаго благополучия. Тоже происходит и с этими людьми; потому и наполнилась вся наша жизнь смутами и беспорядками. Такия слова погубили тысячи людей, предали их диаволу, и сделали их несчастнее истаевающих от голода. Подлинно те, которые желают бὸльшаго, беднее самих нищих, потому что страдают большею и жесточайшею душевною скорбию, как можно видеть из следующаго. Некогда постигло наш город бездождие; все трепетали за жизнь свою и молили Бога, избавить их от этого страха. Тогда можно было видеть небо медяно, как говорит Моисей (Второз. 28, 23), и смерть ужаснейшую всех родов смерти, ожидаемую каждый день. Но после, слава человеколюбивому Богу, сверх всякого чаяния, полился свыше чрезвычайно обильный дождь, и все стали радоваться и торжествовать, как бы вышедши из самых врат смерти. Между тем среди таких благодеяний Божиих и при всеобщей радости, один из богатейших людей ходил прискорбный и унылый, как бы омертвевший от горя, и, когда многие спрашивали его, по какой причине, при всеобщей радости, он один печален, тогда он, не могши даже скрыть своей мучительной страсти, побуждаемый силою этой болезни, открыто объявил причину: имея, говорил он, множество мер пшеницы, я не знаю, как мне теперь сбыть ее. Неужели мы будем ублажать его после таких слов, за которыя надлежало бы побить его камнями, как человека жесточайшаго всякого зверя и общаго врага. Что говоришь ты, человек? Ты скорбишь о том, что не погибли все, дабы тебе собрать золото? Разве ты не слышал, что говорит Соломон: продаяй пшеницу скупо от народа проклят (Прит. 11, 26). И ты еще ходишь общий враг благоденствия вселенной, противник человеколюбия Господа всех; друг, или лучше, раб мамоны? Не следовало ли отсечь твой язык? Не следовало ли исторгнуть сердце, произнесшее такия слова»¹⁷¹?

Но св. пресвитер антиохийской церкви не довольствовался тем, что показывал во всем безобразии и со всеми гибельными следствиями скупость и сребролюбие; он старался и утешать бедных, представляя все выгоды бедности. «Почему, говорит он, ты боишься бедности? Почему так сильно жаждешь богатства? Ты боишься, говоришь, дойдти до крайности ‒ нуждаться в хлебе и зависеть во всем от помощи другаго? Но как ты не можешь видеть безрассудности своего страха и невозможности совершенно освободиться от зависимости? Есть ли дни в нашей жизни, и есть ли какое-либо дело, сколько-нибудь важное, которое мы могли бы совершить, нисколько не нуждаясь в помощи другаго? Не все ли мы, во все продолжение жизни, необходимо имеем нужду в услугах один другаго? Воин имеет нужду в ремесленнике, ремесленник в купце, купец в хлебопашце; господин нуждается в слуге, а слуга в господине; богач ничего не может совершить без помощи бедняка, а бедняк без помощи богатаго»¹⁷². Но тот, который получает милостыню, гораздо полезнее и необходимее в жизни, нежели тот, кто дает; если бы не было бедных, тогда не важна бы была и милостыня, а чрез это и наше спасение было бы в большей опасности. Милостыня врачует раны души нашей. При виде бедняка, мы необходимо получаем спасительный урок для нашей гордости. Ибо бедняк одним своим видом, кажется, говорит нам: не возносись в своих помыслах; но думай о кратковременности и бренности всех благ мира сего; вспомни, как быстро и почти неизбежно юность сменяется старостию, красота ‒ безобразием, сила ‒ слабостию, почесть ‒ презрением, здоровье ‒ болезнию, богатство ‒ бедностию¹⁷³.

Рука бедняка есть жертвенник, на котором мы приносим благоуханную жертву Богу, ‒ сокровищница, в которой сберегаются драгоценные сокровища для жизни бессмертной. Бедные суть представители самого Иисуса Христа, который принимает за действие для Него Самого все, что сделано для страждущих членов Его. Бедность есть наставница терпения, благоразумия и всех добродетелей. Неравенство состояний и бедность необходимо входят в план Божественного управления миром. Если бы не было бедных, где бы мы взяли матросов, штурманов и других рабочих людей? Кто бы захотел ковать железо, тесать камни и носить известь? Кто бы стал выделывать кожу, шить обувь и платье? Кому бы пришла охота заниматься механическими работами? Не бедность ли послужила началом к изобретению разных искусств, и довела их до совершенства? Не она ли часто побуждала гениальные умы, и побуждала к изобретению разных художеств и ремесл? Если бы все были богаты, тогда все заснули бы на ложе лености и беспечности; стройность мира нарушилась бы и общество погибло.

Истинную бедность св. Златоуст называл безопасным убежищем, спокойною пристанью, непрестанным упражнением в истинной мудрости, подражанием жизни ангельской и путем к небу. Душа сребролюбца, говорит он, растерзана тысячью забот и попечений, и, подобно одежде, источенной молью, ни одного места не имеет целого, она покрыта ржавчиною, отравлена и изъязвлена тысячью греховных движений. Но душа истинного бедняка ‒ христианина и покорного воле Промысла, далека от такого состояния. Она блестит, как золото, подобно перлу сияет; она свежа и благоуханна, подобно розе; ее не подтачивает червь зависти, не расхищает ненасытная страсть стяжательности и не возмущают, изменения заботы о сей жизни. Правда, она не повелевает и людьми, но ей повинуются демоны; она удалена от великих земли повелителей, но за то приближается к Самому Богу, она не ведет войны с людьми, но за то имеет сотрудниками в духовной борьбе самих Ангелов; она не владеет слитками золота и серебра, не имеет никаких сокровищ, но она так богата своею бедностию, что за ничто считает все богатство мира¹⁷⁴.

Но эта похвала не ко всякой бедности относится, и не всякому бедному прилична, а только бедным по евангельскому учению, тем, которые свою бедность переносят с покорностию и преданностию воле Божией. Бедность евангельская состоит не в лишении богатства, но в отсутствии привязанности к нему. Можно быть бедным до недостатка в самом необходимом, но вместе с тем очень богатым жаждою и стремительностию к богатству, и напротив можно обладать всеми благами земного счастия, и, однако, не иметь ни к чему привязанности.

Бедности св. Златоуст сочувствовал вполне; это можно видеть по его делам, которые всегда строго согласовались с словами. Оставшись наследником обширного богатства, он не только пожертвовал своими доходами, но и все свое состояние употребил на вспоможение бедным, так что сам дошел до чрезвычайной бедности. Девы и вдовицы, служители олтаря и бедные грешники, странники и больные, все испытывали на себе благотворные действия его любви и попечительности. Более трех тысяч лиц было на его попечении, и его неутомимая ревность и собственное достояние, также доходы антиохийской церкви, которыми он распоряжался, все предложено было к облегчению бедствий и удовлетворению нужд сих несчастных. Никогда ни один бедный не отходил от него, не получив вспомоществования или утешительного совета в своей скорби. Благотворительность его была так велика, его любовь к бедным так известна, что жители Антиохии, не только не скучали от непрестанных напоминаний его о милостыне, но напротив, слушали его поучения с особенным удовольствием, и всегда рукоплескали ему, когда он являлся защитником бедных. Он требовал, чтобы подавали милостыню, и подавали с охотою и щедрою рукою. «Я вижу, что вы сеете, говорил он, но не полною рукою; почему я и опасаюсь, что вы не обильную жатву соберете, по пословице: что посеешь, то и пожнешь. Какое безчестие для нас быть так привязанными к вещам скоропреходящим, быть столь прикованными к земле, и столь мало внимательными к бедным, которые суть также дети одного Отца небеснаго, в лице которых нам представляется Сам Иисус Христос! Для безконечной любви Господа Иисуса недостаточно было претерпеть за нас крест и самую смерть; Он благоволил еще, чтоб доставить нам случай засвидетельствовать к Нему любовь и признательность, ‒ являться к нам в лице бедных, странников, узников и болящих. Он, кажется, говорит нам устами сих несчастных страдальцев:¹⁷⁵ если вы не хотели быть признательными ко Мне за все, что Я сделал и претерпел для вас, имейте, по крайней мере, сострадание к Моей бедности; если Моя бедность не трогает вас, сжальтесь хоть над Моими страданиями, которыя изнуряют Меня, над Моими цепями, которыя тяготят Мои руки и ноги. Если Мои страдания, Моя бедность, Мои цепи не трогают вас, подумайте хоть о том, как мало и ничтожно то, чего Я у вас прошу; Я не требую от вас многоценных приношений; нет, Я прошу у вас только один кусок хлеба, бедный покров от темной ночи, одно слово ласковое и добрый совет. Но если Мои страдания вас не трогают, позаботьтесь, по крайней мере, о собственных своих выгодах, подайте Мне милостыню, чтоб увеличить тем свои заслуги, чтоб приобресть право на те награды небесныя, которые Я обещал милостивым. Если все эти причины не смягчают жестокости твоего сердца, старайся, по крайней мере, придти к естественной сострадательности при представлении того безчестия, тех скорбей, страданий и бедности, которыя Я терпел некогда, и которыя терплю и теперь под видом бедных. Я до сих пор еще алчу, жажду, наготую, терплю холод, лишения, болезни и разныя страдания в лице меньших Моих братий, чтоб привлечь вас к Себе, чтоб дать вам случай к делам милосердия, и за то наградить вас в вечности. Я не говорю вам: освободи Меня от бедности, сделай богатым, хотя Я Сам обнищал, чтоб обогатить вас; но Я прошу у вас не много хлеба и несколько лоскутов ненужного для вас платья; Я не требую от вас, чтоб сняли с Меня цепи, хотя Я Сам для вас разорвал цепи вечнаго осуждения за грех, но Я прошу вас только посетить Меня в темнице: для Меня достаточно будет утешения, которое принесет Мне ваше сердечное участие, и в награду за это Я вам обещаю блаженное небо. Я мог бы и без этого увенчать вас в небе, но Я хочу быть вам должником, хочу доставить вам радость иметь хоть некоторое право на награду; поэтому-то Я, имея довольство в Самом Себе, прихожу, однако же, в мир просить милостыни, стоя у ваших дверей с протянутой рукою; единственно по любви к вам, Я хочу сидеть за вашим столом, чтобы в великий день всемирнаго суда поставить вас на вид всей вселенной, исповедать ваши добрыя дела, восхвалить вашу сострадательность и сказать пред всеми: вот те, которые Меня напитали!»

При сих словах весь храм пришел в движение, все множество предстоявшего народа простерли руки к проповеднику, издавая крики радости, со всех сторон раздавались рукоплескания. Восклицания народа на время прервали беседу защитника бедных. Но эти восклицания и рукоплескания неприятны были для его смирения, и он воззвал к народу: на что мне ваши похвалы и рукоплескания? Я не слов и восклицаний прошу у вас, но дел милосердия и обильной милостыни. Ваши щедрые подаяния, ‒ вот что составляет для меня похвалу; они и меня украсят короною, более блистательною, чем диадима царская, и для вас сделаются величайшею сокровищницею благодати и заслуг. Итак, при выходе отсюда, руками всех бедных сплетите и мне корону бессмертную, и себе самим уготовьте мир, и благоденствие в сей жизни, и блаженство вечное в веке бесконечном».

Беседы св. пресвитера часто увенчивались рукоплесканиями, но действия слушателей не всегда соответствовали его желаниям. Он не редко выражал скорбь о том, что его слова не всегда приносили желаемый плод относительно вспоможения бедным. В одно время он горько жаловался на жестокость богачей, и, для большего убеждения их, сделал статистический обзор бедных, находившихся в Антиохии. В сем городе, говорил он, находится 20 тысяч богатейших жителей, 60 тысяч тоже с изобильным достатком, 80 тысяч, которые живут без труда плодами своего образования и трудами рук своих, и только 20 тысяч, так называемых, нищих. Если бы все эти лица с преизобилующим состоянием разделили между собою бедных, нуждающихся в ежедневном пропитании и необходимом одеянии; то едва один, или два достались бы на десятерых. Церковь антиохийская питает до трех тысяч нуждающихся, не смотря на то, что доходы ее далеко не так велики, как доходы одного из богатейших граждан города. Какое извинение представим мы на суде Божием, в чем найдем мы для себя спасение, проводя жизнь в пиршествах, неге и сладострастии, тогда как бедные умирают от голода, холода и других гибельных следствий нищеты. Вместо утешения, вот какие должны будем выслушать страшные слова: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его. Взалкахся бо, и не дасте Ми ясти: возжадахся_Р и не напоисте Мене: странен бех, и не введосте Мене; болен и в темнице, и не посетисте Мене (Матф. 25, 41‒43).

В это время, между лицами, жившими милостынею, много можно было видеть беспорядочных действий, безнравственных поступков, зловредных привычек и вообще глубокое растление нравов. В одних преобладала леность, страсть к бродяжничеству, мошенничеству, хитрость и наклонность ко лжи; в других слишком выдавалась ненависть к богатым, завистливое и алчное желание чужой собственности, презрение правил справедливости, забвение о Боге и пренебрежение христианских обязанностей. И это множество несчастных по большей части находилось при дверях церкви; но некоторые из них сидели на улицах, или в других публичных местах, преувеличивая плачевными стонами свои несчастия, нередко даже вымышленные. Иные ходили с обнаженными ногами, покрытыми произвольно сделанными ранами, а некоторые до такой зверской жестокости доходили, что выкалывали у детей глаза, для того только, чтоб возбудить большую сострадательность в проходящих мимо, и чрез то приобрести большее подаяние.

Столь безнравственные поступки сильно огорчали доброе и благородное сердце святого Златоуста, и он укорял их в этом, но с кротостию и благодушием, он сокрушается об этом, но в тоже время все эти бедствия приписывал жестокости и бесчеловечию скупых богачей. С другой стороны он сильно обличал несправедливые жалобы нищих на своих благодетелей, и только движимый чувством любви просил сих последних не лишать благодетельного участия несчастных и помогать им.

«Милосердый Господь Иисус Христос повелевает принимать даже самых презренных, и тем, кои не принимают таковых, определяет наказание: понеже не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе (Матф. 25, 45). А выше о сих же меньших сказано, что принимающий их принимает Его Самого. Ибо хотя бы принимаемый тобою не был ни ученик, ни пророк, ни праведник, впрочем он человек, который с тобою в одном живет мире, одно и тоже видит солнце, имеет такую же душу, одного и того же Владыку, приобщается одних и тех же с тобою таинств, к тому же призывается небу, и совершенно в праве требовать от тебя призрения, будучи беден и нуждаясь в необходимой пище. Когда в дурную погоду приходят к тебе с флейтами и свирелями, будят тебя от сна напрасно и без дела и безпокоят, отходят от тебя с немалыми подарками; и те, которые натираются сажею и всех пересмехают, получают от тебя вознаграждение за свои проказы. А если придет к тебе бедный, и станет просить хлеба, то ты наговоришь ему множество ругательств, будешь злословить, укорять в праздности, осыпать упреками, обидными словами и насмешками, и не подумаешь о себе, что и ты живешь в праздности, однако же, Бог дает тебе Свои блага. Не говори мне, что ты и сам делаешь что-нибудь, но покажи мне то, чем занимаешься ты дельным и нужным. Если скажешь мне, что ты занимаешься торговлею, корчемничеством, стараешься о сбережении и приумножении своего имения; то я скажу тебе, что дельныя занятия ‒ не это, а милостыня, молитвы, защищение обиженных и другие добродетели, которыми мы совершенно пренебрегаем».

«И, однако ж, Бог никогда нам не говорил: поскольку ты живешь в праздности, и Я не буду освещать тебя солнцем; поскольку ты не занимаешься необходимым, и Я погашу луну, заключу недра земли, остановлю озера, источники, реки, отыму воздух, не дам дождей во время. Напротив Бог все сие доставляет в изобилии, всем этим позволяет пользоваться не только живущим в праздности, но и делающим зло. Итак, если увидишь беднаго и скажешь: мне досадно, что этот молодой, здоровый человек ничего не имеет, хочет прокормиться, живя в праздности, а может быть он еще беглый слуга, оставивший своего господина; то все сие мною сказанное примени к себе. Или лучше ‒ ему позволь сказать тебе с большею смелостию, что он и может сказать тебе с большим правом: и мне досадно, что ты, будучи здоров, живешь в праздности и ничего не делаешь того, что повелел тебе Бог; а как раб, бежавший от повелений своего господина, бродишь, будто по чужой стороне, провождая жизнь свою в пороках, пьянстве, в невоздержании, в воровстве, хищничестве, в разорении чужих домов. Ты укоряешь за праздность, я укоряю тебя за худыя дела, когда ты злоумышляешь, божишься, лжешь, похищаешь, когда делаешь тысячу подобных дел». «Впрочем, говоря сие, не защищаю праздности, напротив очень желаю, чтобы все занимались делами; ибо праздность научила всем порокам; а только увещеваю вас не быть немилосердыми и жестокими... Но скажешь: нищий много лжет и притворяется. И в сем случае он достоин сожаления; ибо дошел до такой крайности, что даже не стыдится так лгать (для получения хлеба). А мы не только не имеем к нему жалости, но еще присовокупляем следующия жестокия слова: не подавали ли тебе и раз и два? ‒ Так что ж? Ужели ему не нужно опять есть, потому что однажды ел? Для чего ты не положишь такого правила для своего чрева, и не говоришь ему: ты сыто было вчера и третьяго дня, так не проси ныне. Напротив чрево сие пресыщаешь чрезмерно, а нищему, когда просит у тебя не много, отказываешь, хотя должен дать ему милостыню за то, что он каждый день принужден ходить к тебе. Если не чувствуешь других побуждений, то за это одно должен подать ему милостыню. Ибо крайняя бедность его заставляет делать сие. Ты не имеешь к нему жалости, потому что он, слыша таковыя твои слова, не стыдится, но нужда сильнее стыда. ‒ Но ты не только не имеешь к нему жалости, а еще издеваешься над ним, и тогда как Бог повелел творить милостыню тайно, всенародно поносишь пришедшаго, которому надлежало бы оказать сострадание. Если не хочешь подать, то для чего еще укоряешь беднаго и сокрушаешь его огорченное сердце? Он пришел к тебе, как в пристань и просит руку помощи; для чего же ты воздвигаешь волны, и бурю делаешь свирепее? для чего гнушаешься нищетою его? Пришел ли бы он к тебе, если бы знал, что услышит от тебя такия слова? Если же и наперед зная это, пришел к тебе; то посему-то и надо тебе сжалиться над ним, и ужаснуться своей жестокости, по которой ты, при виде самой крайней нужды, не делаешься сострадательнее. Не представишь себе, что один страх голода служит для него достаточным оправданием в безстыдстве, но укоряешь его за безстыдство, а сам ты часто бывал безстыднее его и в важнейших делах».

«Они просят у нас врачевства, а мы прибавляем им раны. Если не хочешь дать, то для чего бьешь? Если не хочешь оказать милость, то для чего обижаешь? ‒ Но он без того не отойдет? ‒ Так поступи, как повелел премудрый: отвещай ему мирная в кротости (Сир. 4, 8). Он поневоле поступает так безстыдно. Нет человека, который бы без всякой нужды захотел сделаться безстыдным; и хотя бы представляли тысячи доказательств, никогда не поверю, чтобы человек, живущий в изобилии, решился просить милостыни. Итак, никто не уверяй нас в противном, но хотя Павел и говорит: аще кто не хощет делами, ниже да яст, ‒ впрочем, говорит сие нищим, а не нам; напротив нам говорит так: доброе творяще не стужайте (не унывайте)» (2Сол. 3, 13).

«Итак, будем подавать милостыню, но не укорять, не бить, не бранить; нищий, приходя к тебе, надеется получить врачевство, ‒ а не раны, милостыню, а не побои. Скажи мне, пожалуй, если в кого бросят камнем, и он с раною на голове, весь в крови, мимо всех других побежит под твою защиту, ужели ты кинешь в него другим камнем, и нанесешь ему другую рану? Не думаю, чтоб так ты поступил; напротив верно постараешься и нанесенную ему рану излечить. Для чего же ты с бедными поступаешь не так? Ужели ты не знаешь того, сколько и одно слово может или ободрить, или привести в уныние, ибо сказано: лучше слово, нежели даяние» (Сирах. 18, 16)?

«Ужели не разсудишь, что сам на себя подъемлешь меч и наносишь себе жесточайшую рану, когда обруганный тобою нищий пойдет от тебя безмолвно, воздыхая и обливаясь слезами? Нищаго посылает к тебе Бог. Итак, обижая его, подумай, кому делаешь обиду, когда Сам Бог посылает его к тебе, и тебе велит подавать. Напротив ты не подаешь, но еще ругаешь его, когда приходит к тебе. Если же не понимаешь, как это худо, то посмотри на других, и тогда узнаешь всю важность своего преступления. Если бы твой слуга по твоему приказанию пошел к другому слуге взять у него твои деньги, и возвратился к тебе не только с пустыми руками, но еще жалуясь на обиду, то чего бы ты ни сделал обидевшему? Какому бы не подверг его наказанию? Так точно суди и о Боге. Он Сам посылает к нам нищих, и когда даем, даем Божие. Если же ничего не подавши, гоним еще от себя с бранью, то подумай, скольких громов и молний достойны мы за такое дело»¹⁷⁶?

В продолжение двенадцатилетнего своего пребывания в Антиохии, св. Златоуст был подпорою слабых, утешением скорбящих, покровителем вдов, убежищем бесприютных, отцом и воспитателем дев и сирот, и вообще душею всех дел милосердия. Его мудрая и пламенная любовь находила обильные источники для помощи; его примерная воздержность, простота его одежд, давали ему средства к облегчению злостраданий его братьев, бедных и скорбящих; он все отдавал, что имел, ‒ когда же не имел у себя ничего, то, для возбуждения сострадательности в других, в соборной церкви, в присутствии многочисленного собрания выражал своим проникающим в душу красноречием стоны и страдания бедных. Он был покровителем бедных и больных; но Господь восхотел, чтобы он, еще в более трудных обстоятельствах был защитником и утешителем самих богатых и всех своих сограждан.

(387―398 гг.)

Великий Феодосий, происшедший от одной благородной испанской фамилии, весьма известен был по своим воинским подвигам и великой мудрости в советах. Наследовав от отца (бывшего начальником войска в главной армии африканской в царствование Валентиниана) имя и славу, он сохранил и возвысил их и собственными своими достоинствами. Возвышаясь быстро по степеням воинских почестей, он занимал важную должность в Мизии, и наконец, был главным распорядителем всех войск Грациана. По смерти Валента, Грациан, затрудняясь в управлении обширною империею, и желая некоторым образом вознаградить Феодосия за несправедливую казнь отца, наименовал его Августом в 379‒м году и дал ему в управление восток, а себе оставил запад¹⁷⁷.

Эти два великие государя общими силами старались отразить варваров, уничтожить язычество, ослабить силу ариан, в продолжение многих лет возмущавших Церковь. Тогда как все народы, под мудрым и крепким правлением сих государей, наслаждались миром и спокойствием, Максим, главный начальник армии, находившейся в Британии, движимый честолюбием, возмутил своих воинов против законной власти, и объявил себя императором запада. Ни мало не медля, он переправился чрез море и прибыл в Галлию. Все города при появлении его покорялись ему, и все народы признавали его достоинство; Грациан, оставленный своими войсками, хитростию Андрагафия, военачальника Максимова, был схвачен и убит в 383-м году¹⁷⁸.

Чрезмерною скорбию наполнилась душа Феодосия, когда он вдруг узнал о бедственной кончине Грациана, своего благодетеля, и об опасности, угрожавшей Валентиниану второму, брату Грациана, царствовавшему в Италии. Но затаив свою скорбь, спешил привесть в порядок внутренние дела империи; потом изгнав варваров из пределов государства, заключил с ними мир; после сего, ни мало немедля, с многочисленным войском отправился против тирана, похитителя царской власти, который уже успел овладеть многими провинциями Италии. Но чтобы обеспечить необходимые излишние расходы в военное время, он принужден был наложить новую подать. Сам ли народ находил эту подать обременительною для себя, или чрезмерная строгость чиновников, занимавшихся этим сбором, была причиною того, что этот новый налог произвел ропот повсюду; во всех городах заметно было возмутительное движение, но нигде восстание против царской власти не обнаружилось с такою силою, как в Антиохии. Указ царский еще не пришел, но народ уже роптал. Но наконец, грозное повеление было получено 26-го февраля вечером, и на другой день утром правитель города собрал главных членов городских. И лишь только чтение царского указа было кончено, все присутствовавшие предались скорби и отчаянию. Все собрание пришло в сильное замешательство. Городские члены, несмотря на запрещение правителя города, бросились из залы собрания, разорвали на себе одежды и, выбегая вон, кричали: все погибло! все погибло! город низвержен в пропасть; громы и молнии хотят разразиться над ним; хотят погубить голодом наших жен и детей; страшный налог разорит Антиохию!

Вопли городских чинов отозвались во всех частях города; возмутительные крики народные были ответом на их возгласы. Повсюду слышались страшные угрозы смерти против императора и ропот на его управление. Толпы народа, воспламененные гневом, не признавали более ни законов, ни царя, ни властей. Бросались в домы именитых начальников города, ниспровергали статуи, разрушали всякие украшения, зажигали домы некоторых частных лиц, царские статуи на всех публичных местах ниспровергали, подвергали разным поруганиям и насмешкам, и наконец, разбивали. Неистовство народа дошло до того, что не пощадили даже статуй умершей супруги царя Флакиллы и отца ее Феодосия; но низвергнув их с пьедесталов, на веревках таскали но городу, наконец разбили их в куски с дерзкими насмешками и ругательствами¹⁷⁹.

Когда чернь, подстрекаемая какими‒то пришельцами, людьми неизвестными, злонамеренными и вредными¹⁸⁰, предавалась всем бесчинствам, многие из граждан и лиц начальствующих, более мудрые, пораженные ужасом, скрывались в своих домах, думая только о спасении своей жизни. Сначала сам правитель города с своими войсками не смел броситься в опасность, чтоб подавить восстание и защитить статуи императора и императрицы. Но к вечеру буря народная утихла, и два военных чиновника, явившись с вооруженным отрядом воинов, рассеяли толпу бунтовщиков. Место бури заступила тишина, но тишина страха и смущения. Самые виновные, самые жаркие бунтовщики, освободившись от овладевшего ими чувства раздражения, не могли без смущения смотреть на свой поступок. Представление изображений императора испачканных и обезображенных, остатков статуй, валявшихся кое-где по улицам и в грязи, производило на них страшное впечатление. Стыд, сожаление, мучительные угрызения совести появились в душе вместо неразумного увлечения; вместо восклицаний водворилась смертная тишина. Все улицы, все публичные места, где так еще недавно кипела многолюдная толпа, представляли страшное запустение. Весь город был в тоске и сильной скорби; нельзя было думать, чтоб все случившееся происходило не во сне, а на яву; столь быстрому и страшному происшествию нельзя было не предположить какой‒либо сверхъестественной причины. И действительно, «рассказывали, что в ночь предшествовавшую тому дню, в который произошло это возмущение, царь видел призрак женщины, чрезвычайной величины и ужасного образа, которая, проходя по воздуху над городскими улицами, поражала воздух страшными ударами бича. Из этого видно, что некий злой демон коварно возбудил тот мятеж»¹⁸¹.

Но как ни искренно и как ни глубоко было раскаяние народа, но так как оно было уже поздно, потому и не могло остановить действий грозного правосудия. Курьеры уже неслись из Антиохии с печальною вестию к императору: между тем как гражданские власти бдительно занимались разысканием виновных, судилища были отворены день и ночь, и все темницы были наполнены гражданами всякого возраста и состояния, сколько-нибудь подозреваемыми в возмущении. Но настоящие бедствия, как ни велики были, однако же, не столь страшное производили впечатление на несчастных жителей Антиохии, сколько те, которых они ожидали от неизбежного и заслуженного гнева Феодосия.

В минуты увлечения духом возмущения и буйства, народ не думал о своем сладкоглаголивом пресвитере, забыл его мудрые слова и усладительное красноречие; но в часы скорби он имел счастие опять обрести его. Этот святый, любвеобильный пастырь, во время возмущения и после возмущения, не переставал воздевать руки к небу, умоляя Бога о милосердии к народу; ибо никто лучше его не понимал неблагодарности и бедствия, постигшего его сограждан. Не имевши сил остановить буйного восстания народа, он спешил, по крайней мере, подать руки помощи раскаивающимся преступникам, и поддержать их в глубокой скорби. Впрочем, в продолжение седми дней по возмущении св. Златоуст не сказал народу ни одной беседы¹⁸². Сердечная скорбь не позволяла слову его свободно излиться из сердца, а уныние, облегавшее души Антиохиян, подобно непроницаемому облаку, не давало доступа к ним слову учителя¹⁸³. Но по прошествии недельного срока, когда несчастие смирило умы жителей Антиохии, смягчило сердца и расположило с покорностию и доверием принять слово утешения и назидания, великая душа пастыря-утешителя, пораженная скорбию за бедствующий народ, с неподражаемым красноречием излилась в святом храме пред многочисленным собранием сограждан.

«Что мне сказать и о чем говорить?» ‒ так начал он свое первое слово к народу. «Теперь время слез, а не слов, рыданий, а не речей, молитвы, а не проповеди. Так тяжко преступление, так неизлечима рана, так велика язва; ‒ она выше всякого врачевства и требует горней помощи! Так и Иов, лишась всего, сидел на гноище, и, услышав об этом, друзья пришли и, увидев его издали, разорвали одежды, посыпали себя пеплом и сильно возстенали. Это же и теперь надлежало бы сделать всем окрестным городам, ‒ придти к нашему городу и с полным участием оплакать случившееся. Тогда диавол напал на стада и на скот и на все достояние праведника: теперь он излил свое неистовство на целый город. Впрочем, и тогда и теперь попустил это Бог: тогда для того, чтобы тяжкими искушениями более прославить праведника; теперь для того, чтобы этим чрезмерным бедствием сделать вас более смиренными. Дайте мне оплакать настоящее. Седмь дней молчал я, как друзья Иова: дайте мне теперь открыть уста и оплакать это общее бедствие... Ничего не было славнее нашего города; теперь ничего не стало жалче его. Народ столь тихий и кроткий и всегда покорный рукам правителей, теперь вдруг разсвирепел, так что сделал такие дерзости, о которых и говорить неприлично. Плачу и рыдаю теперь, не о великости угрожающаго наказания, а о крайнем безрассудстве сделаннаго. Если царь и не оскорбится, не разгневается, не накажет нас и не предаст мучениям: то скажи мне, как перенесем стыд от наших дел?.. Ничего не было прежде счастливее нашего города; теперь ничего нет горестнее его. Жители его, как пчелы, жужжащие около улья, каждый день толпились на площади, и все доселе почитали нас счастливыми за такое многолюдство. Но вот теперь этот улей опустел; потому что как пчел дым, так и нас разогнал страх... Нет ничего любезнее отечества; но теперь нет ничего горестнее. Все бегут из родного города как из сети; оставляют его, как пропасть, выскакивают как из огня. Как от дома, объятаго пламенем, с великою поспешностию бегут не только живущие в нем, но и все соседи, стараясь спасти, хоть нагое тело, так и теперь, когда гнев царя, подобно огню, угрожает упасть сверху, каждый спешит удалиться и спасти нагое тело, прежде чем этот огонь не дойдет и до него... Недавно наш город подвергся землетрясению, а теперь сотрясаются самыя души жителей; тогда колебались основания домов, теперь содрогается у каждаго самое основание сердца. Все мы каждый день видим смерть пред глазами, живем в непрестанном страхе, и терпим наказание Каина, страдая более, нежели заключенные в темнице, и выдерживая осаду необыкновенную и новую, ужаснее которой и вообразить нельзя... И как для осажденных не безопасно выдти за городскую стену по причине окружающих его врагов; так для многих из жителей города не безопасно выдти из дома и явиться на площади, потому что везде ловят виновных и невинных, хватают среди площади и влекут в суд без всякаго разбора... А если бы кто свободный от страха этого и безпокойства и захотел выдти на площадь; то печальный вид ея тотчас прогнал бы его домой; он увидел бы, что там, где за несколько дней пред сим людей было более, нежели волн в реке, бродит один, много два человека, и то с поникшим лицем и в глубоком унынии»¹⁸⁴.

Выразив свою скорбь и оплакав бедствия, постигшие родной город, св. Златоуст старается ободрить унылый дух граждан. «Предайте мне ваши души; преклоните ваш слух», восклицал он, «отбросьте печаль: возвратимся к прежнему обычаю, и как привыкли мы всегда быть здесь с благодушием, так и теперь сделаем, возложив все на Бога. Это послужит нам и к прекращению бедствия, потому что когда Он увидит, что мы со вниманием слушаем Его слово, и в самое бедственное время не оставляет любомудрия; то скоро подаст нам помощь, и сделает благую перемену и тишину в настоящей буре. Христианин и тем должен отличаться от неверных, чтоб все переносить благодушно, и, окрыляясь надеждою будущаго, воспарять на высоту, недосязаемую для человеческих бедствий. На скале стоит верный, и потому недоступен ударам волн. Пусть воздымаются волны искушений, оне, не достигнут до его ног: он стоит выше всякаго такого навета. Не упадем же духом, возлюбленные! Не столько мы заботимся о своем спасении, сколько сотворивший нас Бог; не столько мы печемся, чтоб не потерпеть нам какого‒либо бедствия, сколько Тот, Кто даровал нам душу, и за тем еще дает такое же множество благ. Окрылим себя такою надеждою, и будем благодушно ожидать, что благоугодно будет Господу сотворить с нами»¹⁸⁵.

И не трудно впрочем, объяснить смущение народа и скорбь св. Златоуста. С первого дня возмущения судьи почти не выходили из судилищ, множество несчастных приводили к ним, как преступников, допрашивали, подвергали разнообразным мучительным пыткам и наконец, казнили. Орудия казни в непрестанном были движении: слышались голоса палачей, крики несчастных жертв, на которые отвечали вопли родных и друзей. Входы судилищ день и ночь были наполнены множеством женщин, которые, умоляли о милости к их отцам, детям или мужьям, испускали страшный вопль и раздирающие душу рыдания, повергаясь часто от бессилия в беспамятстве на землю. Темницы обратились в судилища, и множество граждан, чтобы убежать от рук беспощадного правосудия, скрывались в горы.

И тогда как допросы и преследования прекратились, страх гнева Феодосия не ослаблял своей силы. Правда, всем известна была доброта сего государя, но все также знали и его неумолимое правосудие; знали, что в пылу гнева, он мог прийти к ужасной крайности, что он и показал впоследствии над жителями Фессалоники, из которых до семи тысяч было побито по его приказанию. И тем более опасались гнева императора, чем более оказано было прежде милостей городу Антиохии. И эти опасения были очень основательны.

Среди такого смущения народа, вдруг разнесся слух, что участь Антиохии решена, что имения граждан будут взяты в казну, жителей всех казнят смертию, город до основания будет разрушен, и что будто Феодосий поклялся провести по нем плуг на страх неблагодарным и беспокойным народам. При сем страшном известии крик скорби и отчаяния вырывался из уст всех; уныние и скорбь распростерли свой покров над всем городом. Виновные и невинные все видели пред собою неизбежную смерть; им казалось даже, что весь город окружен уже был легионами вооруженных воинов, жаждавших крови, грабежа и нетерпеливо ожидавших исполнения грозной воли мстительного императора. Смущенные толпы народа, возлагая все свое упование на одну чудодейственную помощь Всевышнего, прибегли в патриаршие палаты, и, окружив Флавиана и св. Златоуста с видом безутешной скорби, умоляли их сжалиться над их несчастным состоянием и смягчить гнев императора.

Это происходило за неделю до великого поста. Святый архипастырь, побуждаемый своими детьми, умиравшими от скорби, и сам, сокрушаясь о бедственном их состоянии, не колебался в решимости ходатайствовать за них. Не обращая более внимания ни на преклонность лет, ни на немощь своих сил, ни на трудность продолжительного пути, ни на любовь к единственной сестре находившейся тогда при последнем издыхании, он, среди слез и рыданий собравшегося народа, отправился в Константинополь, решившись или умереть или преклонить гнев царя на милость. Сердца всех исполненные любви и желания успеха, неслись вслед за старцем; многие впрочем, укреплялись сладкою надеждою, что император, по природной своей доброте, не откажется выслушать св. предстателя и оказать милость Антиохии.

Во время отсутствия Флавиана, народ, находясь между жизнию и смертию, показал утешительные опыты живой веры и покаяния. Этот город прежде шумный и веселый, вдруг изменил, свой вид: бани и театры опустели; нет уже ни игр, ни праздников, ни бесчинных пиршеств, не слышно ни развратных песен, ни сладострастных плясок; весь народ ежедневно предстоит в храмах Божиих; весь город казался монастырем.

На другой день после отъезда святого епископа, жители Антиохии собрались в соборный храм, и св. Златоуст, их утешитель, начал речь свою воспоминанием об отсутствующем Флавиане. «Когда посмотрю на этот престол, праздный и оставленный учителем, то вместе и радуюсь и плачу: плачу, потому что здесь не вижу отца: радуюсь, потому что он отправился в путь для нашего спасения, и пошел избавить столь многочисленный народ от царскаго гнева. Это для вас украшение, что имеете такого отца; для него венец, что так любвеобилен к чадам, и оправдал самым делом то, что сказал Христос. Услышав, что пастырь добрый полагает душу свою за овцы (Иоан. 10, 11), он пошел с готовностию положить душу свою за всех нас, хотя и многое препятствовало ему отправиться в путь и принуждало его остаться здесь... Если Христос, говорил он, предал Себя за нас: то какого извинения и прощения будем достойны мы, которым вручено управление столь многочисленным народом, если не решимся и сделать и потерпеть все для безопасности вверенных нам?.. и он решился потерпеть всякую опасность, и ничто не могло удержать его здесь. И уповаю, что наши надежды будут благоуспешны; потому что Бог не презрит такого усердия и попечения, и не попустит, чтобы Его служитель возвратился без успеха. Знаю, что как только он предстанет и увидит благочестиваго царя, то одним своим видом в состоянии будет тотчас укротить его гнев; потому что у святых не только слова, но и самыя лица исполнены духовной благодати»¹⁸⁶. Потом обращаясь к народу, говорит: «призовем и мы Господа и помолимся Ему; ‒ и Он, несомненно, укротит гнев царя, и избавит нас от всех угрожающих нам скорбей. Отец там предстательствует; а мы здесь будем предстательствовать пред Царем небесным, и помогать ему молитвами. Много может целая церковь, если мы вознесем молитвы с скорбящею душею и сокрушенным сердцем»¹⁸⁷.

В продолжение всего поста св. Златоуст говорил народу поучения, с участием сердечным стараясь успокоивать их от страха и утирать слезы. Тогда как народ, покоряясь воле Божией, оставался в городе, философы, гордившиеся прежде своим мужеством, рассеялись. «Где теперь, восклицает св. Златоуст, где теперь те люди с большими бородами и длинными мантиями, которые с палками в руках прогуливались некогда по улицам города с такою спесью и надутою гордостию? Увы! они разсеялись; вас оставили безутешной скорби, а сами скрылись в горах».

Тогда как богатые зарывали свои богатства в землю, философы бежали из города, как бы зараженного смертоносною болезнию, истинные философы – пустынные монахи, оставив свои пещеры и уединенные келлии, приходили в город, чтоб подать утешение своим скорбевшим согражданам. Они умели вдохнуть в одних отречение от мира и презрение к смерти, других утвердить в уповании на помощь премилосердого Бога, сильного смягчить гнев императора; и всех уверяли в том, что они не оставят их, пока не возвратится к ним милость монарха, или умрут вместе с ними.

Спокойствием, которым наслаждался город среди внезапно постигших его тревог и опасений, по преимуществу он обязан был св. Златоусту. Народ в великом множестве собирался его слушать; несчастные, казалось, забывали свой страх и опасения, стоя пред святым жертвенником; слово, голос св. Златоуста, сочувствие к скорбящим, выражавшееся в самом его произношении, все это водворяло спокойствие в душах, возмущаемых страшною тревогою чувств и мыслей. В отсутствие Флавиана св. Златоуст удвоил свою ревность и любовь к народу. Он произнес 19-ть слов, которые по силе своих убеждений и неподражаемому красноречию превосходили все, что только лучшего произвели Рим и Афины в отношении красноречия. Не зная определенно, какое может произнести решение Феодосий, св. Златоуст и ободряет сограждан надеждою прощения, а вместе, пользуясь обстоятельствами, внушает пренебрежение к богатству, презрение к удовольствиям и равнодушие к самой смерти, и наконец, убеждает их без смущения, с полною преданностию покориться распоряжениям Промысла. Он, то с участием входит в их скорбные чувства, стараясь вдохнуть в них мужество и силу; то стараясь пробудить чувство страха, останавливает их взор на их несчастиях; то для ободрения их переносит их с земли на небо; иногда, чтоб рассеять настоящий страх, он с силою внушает им страх будущих наказаний; иногда воспоминает им соделанные ими грехи, и, обращая их взор на наказующую десницу Божию, заставляет забыть об угрожающей деснице императора.

Чтоб составить себе более верное понятие о силе красноречия бесед Златоуста, сказанных в продолжение поста, сделаем из них краткие извлечения.

Во второй своей беседе к антиохийскому народу, пригласив их содействовать своими молитвами святителю Флавиану в предпринятом им деле умиротворения императора, св. Златоуст говорит: «пусть и настоящий пост будет нашим сподвижником и помощником в этом благом предстательстве... С наступлением поста, этого духовнаго лета, как воины, вычистим оружие, как земледельцы, изощрим серп, как кормчие, противопоставим свои помыслы волнам безпорядочных пожеланий, как путники начнем путь к небу, как борцы приготовимся к борьбе... Вступи на путь, ведущий к небу, вступи на путь тесный и узкий, изнуряя и порабощая тело свое; потому что на тесном пути много препятствует тучность от пресыщения. Укроти волны безпорядочных страстей, усмири бурю злых помыслов... и для этого да будет у нас и поприщем и учителем пост; пост разумею не тот, который содержат многие, но пост истинный, ‒ воздержание не от пищи только, но и от грехов; потому что пост сам по себе не может спасти соблюдающих его, если не будет сообразен с постановленным законом»¹⁸⁸. «Ты постишься? Докажи мне это своими делами. Если увидишь нищего, подай милостыню; если увидишь врага, примирись; если увидишь своего друга счастливым, не завидуй; если увидишь красивую женщину, пройди мимо. Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и руки, и ноги и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания. Пусть постятся ноги, перестав ходить на противузаконныя зрелища. Пусть постятся глаза, приучаясь не устремляться на благообразныя лица, и не засматриваться на чужую красоту. Всего нелепее было бы, в разсуждении яств, воздерживаться и от позволенной пищи, а глазами пожирать и то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не вкушай же и глазами нескромности. Пусть постится и слух; а пост слуха в том, чтобы не принимать злословия и клеветы: да неприимети слуха суетна» (Исх. 21 гл.)¹⁸⁹. «Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства. Что за польза, когда воздерживаемся от птиц и рыбы, а братьев угрызаем и снедаем? Злословящий снедает тело братнее, угрызает плоть ближняго. Потому и Павел с угрозою сказал: аще друг друга угрызаете и снедаете, блюдитеся, да не друг от друга истреблени будете (Гал. 5, 15). Ты не вонзил зубов в плоть ближняго, но вонзил в душу злую речь, ранил ее худою молвою, сделал тысячу зол и себе самому, и ему, и многим другим; потому что, осуждая ближняго, ты сделал худшим и того, кто тебя слышал. Если это грешник, то делается безпечным, нашедши себе сообщника в грехе; а если ‒ праведник, то впадает в гордость и надмевается из-за чужого греха, получая повод высоко думать о себе самом. Вместе с тем ты повредил всей Церкви, потому что все слышащие, не грешника осуждают, но поражают укоризнами весь народ христианский. Не слышно, чтоб неверные говорили, что такой-то блудник и развратник; но вместо виновнаго, они поносят всех христиан. За тем, ты подал повод к уничижению славы Божией, потому что имя Божие славится, когда мы хорошо живем, а когда грешим, оно хулится и безчестится. Наконец ты посрамил того, о ком распускаешь худую молву, сделав его чрез то более безстыдным, и нажил в нем себе врага и неприятеля»¹⁹⁰.

Подавая утешение в настоящей скорби, св. Златоуст обращает внимание на духовные плоды, произведенные скорбию в душах всех внимательных к себе, и вместе показывает, что благотворное или злотворное влияние искушений собственно зависит от искушаемых, а не от искушения. «Несчастие не одолело вашего любомудрия, страх не ослабил вашей бодрости, скорбь не погасила вашей ревности, опасность не охладила вашего рвения, страх от людей не победил вашей любви к Богу, тяжкое искушение не сокрушило вашего усердия, ‒ и не только не сокрушило, но укрепило, усилило и воспламенило. ‒ Опустела площадь, но наполнилась церковь; та возбуждает печаль, эта подает радость и духовное веселие. И потому, возлюбленный, когда ты выйдешь на площадь, и вздохнешь, увидев ее пустою, прибегни к матери, ‒ и она тотчас утешит тебя множеством своих чад, покажет тебе полный лик братий, и прогонит от тебя всю печаль. В городе мы ищем людей, как будто живем в пустыне, а когда прибегаем в церковь, нас стесняет многолюдство. Когда море волнуется и ярится от сильной бури, страх принуждает всех убегать оттуда в пристань: так и теперь волны площади и буря города заставляют всех стекаться отвсюду в церковь и связуют членов между собою союзом любви»¹⁹¹. «Если станем бодрствовать, не только не потерпим никакого зла от этой скорби, но и получим тысячу благ. Если же будем безпечны, то и покой нас погубит. Небрежному то и другое вредит, а старательному то и другое приносит пользу. Как золото сохраняет свой блеск и тогда, когда будет лежать в воде, и еще светлее делается, когда будет брошено в горнило; напротив глина и сено, упавши в воду, первая расплывается, а последнее гниет; а попавши в огнь, первая засыхает, ‒ а последнее сгорает: так праведник и грешник, ‒ первый и, наслаждаясь покоем, остается светлым, как золото, погруженное в воду, и, подвергшись искушению, делается еще светлее, как золото испытываемое огнем; а грешник, и вкушая покой, расплывается и гниет, как сено и глина, брошенныя в воду, и, подвергшись искушению, сгорает и гибнет, как сено и глина от огня»¹⁹². «Если у тебя есть грехи, они легко истребятся и попалятся скорбию. Если же есть у тебя добродетель, от скорби она делается светлее и блистательнее. Если станешь непрестанно бодрствовать и трезвиться, то будешь выше всякаго вреда, потому что причиною падений, обыкновенно, бывает не свойство искушений, а безпечность искушаемых. Итак, если хочешь быть веселым и наслаждаться покоем и удовольствием, не удовольствия ищи и не покоя, но старайся, чтобы душа твоя обладала мужеством и способна была к терпению, потому что как не будешь иметь этих качеств, тебя не только победит искушение, но еще скорее погубит и низложит покой»¹⁹³. «Как крепких деревьев не вырывают с корнем порывы ветра, сколько бы ни устремлялись на них, ни нападали со всех сторон; напротив делают их чрез эти напоры еще более твердыми и крепкими; так и душу святую и живущую благочестиво напоры искушений и скорбей, не низвергают, но возбуждают еще к большему терпению, как и блаженнаго Иова, сделали они более славным и досточтимым»¹⁹⁴. В самих предстоящих находит доказательство великой пользы от постигшей скорби. «Вы и ваша совесть свидетели, сколько пользы мы получили от настоящаго искушения. Невоздержный теперь сделался целомудренным, дерзкий более скромным, безпечный заботливым, никогда не видавшие церкви, но проводившие все время на зрелищах, теперь по целым дням находятся во храме»¹⁹⁵. «Укрепим же свою душу (покорностию и преданностию в волю Божию), и тогда будем блаженнее всех, хотя бы постигла нас потеря богатства, хотя бы смерть, только бы никто не похитил у нас благочестия. Итак, не унывай, хотя бы тебе пришлось потерять богатство, хотя бы тело, хотя бы настоящую жизнь, хотя бы все, только бы сохранить благочестие; потому что если с ним отойдешь, Бог все возвратит тебе в большем блеске, и тело воскресит в большей славе, и, вместо богатства, даст такия блага, которых не может выразить никакое слово¹⁹⁶.

Показывает, что нет причины страшиться и смерти, и что истинное несчастие составляет один грех. «Из всех зол человеческих один грех есть настоящее зло, а не бедность, не болезнь, не обида, не злословие, не бесчестие, и даже не смерть, ‒ это, по видимому, самое крайнее из всех зол. Эти несчастия для любомудрствующих таковы только по имени, а не на самом деле: прогневать Бога и сделать что-либо Ему неугодное ‒ вот истинное несчастие! В самом деле, что страшнаго в смерти? ‒ скажи мне. То ли, что она скорее приводит тебя в тихую пристань и в ту безмятежную жизнь? Если и не умертвит тебя человек, то самый закон природы, в известный срок, разве не разлучит тела с душею? Пусть теперь и не случится того, чего мы боимся: но это будет спустя не много. Говорю так не потому, чтобы ожидал я чего-либо страшного или печального, но потому, что стыдно мне за тех, кои боятся смерти. Ожидаешь ты таких благ, их же око не виде, ухо не слыша и на сердце человека не взыдоша (1Кор. 2, 9), и не спешишь насладиться ими? нерадишь и медлишь, и не только медлишь, но еще боишься и трепещешь? И как тебе не стыдно скорбеть из-за смерти, когда Павел воздыхал из-за настоящей жизни?»¹⁹⁷...

Представлением мучений геенских старается изгнать страх настоящих бедствий и самой смерти. «Хотите, я скажу любви вашей, почему мы боимся смерти? Нас не уязвила любовь к царствию, не воспламенило желание будущих благ; иначе мы, подобно блаженному Павлу, презрели бы все настоящее; сверх того, мы не боимся геенны, потому боимся смерти; не знаем нестерпимой тяжести тамошняго наказания; потому боимся, вместо греха, кончины. Если бы тот страх поселился в душе нашей; то этот не мог бы войти в нее... Доколе не объял нас страх смерти, мы безпокоились о потере имущества: когда же сделаны были те беззаконныя дерзости, наступивший страх смерти изгнал скорбь о потере. Точно так, если бы обладал душами нашими страх геенны, не овладел бы нами страх смерти; но как в телах, когда постигнут нас две болезни, сильнейшая обыкновенно подавляет слабейшую, так случилось бы и ныне. Если бы был в душе страх будущаго наказания, он подавил бы всякий человеческий страх, так что, кто будет непрестанно памятовать о геенне, тот с улыбкою станет смотреть на всякую смерть; и это не только освободит его от настоящей скорби, но и избавит от того пламени¹⁹⁸.

Феодосий, узнав о восстании Антиохийцев и преступной неблагодарности их за оказанные им благодеяния и преимущества, предался всей стремительности страшного гнева, столь обычного для него, которого первые проявления всегда были ужасны. Антиохия лишена была всех привилегий, в ожидании минуты страшного мщения, которое долженствовало ниспровергнуть все домы и стены города, и истребить навсегда имя его и самое воспоминание о нем. Не столько личное оскорбление раздражало императора, сколько то, которое нанесено было памяти отца его и в особенности умершей императрицы Флакиллы, которую он так сильно любил, что не мог без скорби воспоминать об ней.

Между тем св. Флавиан продолжал свой путь к Константинополю, хотя и не так скоро, как бы хотелось. Сей старец, согбенный под тяжестию старческих немощей и преклонных лет, изнемогал от утомительности столь длинного пути; но любовь и попечение о своем стаде, его слезы и отчаянная скорбь, которой он был очевидным свидетелем, мысль о бедствиях, угрожавших детям, воодушевляла его мужество и как бы окрыляла. Он хорошо понимал, как было велико смущение антиохийцев, находившихся между жизнию и смертию, ожидавших каждый день с невыразимой тоской в душе прибытия царских легионов; ложившихся вечером с страшною неизвестностию, не проснутся ли утром среди убийств и страшного пожара. Наконец достопочтенный святитель прибыл в Константинополь; входит в те палаты, где царствовали пышность и великолепие, и вот предстоит уже пред лицом Феодосия. Но сначала, как только «вступил он в царские палаты, ‒ остановился вдали от царя, безгласен, проливая слезы, склонив лице вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все те дерзости» (в которых виновны были его сограждане)¹⁹⁹.

«Царь, увидя его плачущим и поникшим долу, сам подошел к нему, и, что чувствовал он из-за слез святителя, то выразил словами, обращенными к нему. Это были слова, не гневающагося и негодующаго, но скорее, скорбящаго и объятаго тяжкою печалию. Не сказал царь: что это значит? идешь ты ходатайствовать за людей негодных и непотребных, которым бы и жить не следовало, ‒ за непокорных, за возмутителей, достойных всякой казни? Нет, оставив все эти слова, он сложил в свою защиту речь, исполненную скромности и важности, исчислив свои благодеяния, какия только оказывал городу во все время своего царствования, и при каждом говорил: это ли мне надлежало потерпеть за благодеяния? за какие обиды сделали они мне эту месть? в чем малом или великом, могут они винить меня, что нанесли оскорбление не только мне, но и умершим? недовольно было остановить ярость на живых; нет, они подумали, что ничего не сделают великаго, если не оскорбят и погребенных. Обидел я, как они думают о мне: так надлежало пощадить мертвых, не сделавших никакой обиды. Не всегда ли предпочитал я этот город всем, и не считал ли его любезнее родного города? И не всегдашним ли моим обетом было увидеть этот город, и не пред всеми ли давал я эту клятву»²⁰⁰?

«Здесь святитель, горько возстенав и пролив горчайшия слезы, не стал уже долее молчать, ибо видел, что царево оправдание служит к большему обвинению. Итак, он тяжко и горько возстенав, сказал: исповедуем, и не можем отрицать, государь, эту любовь, которую показал ты к нашему отечеству, и поэтому-то особенно плачем, что демоны позавидовали столь любимому городу, и мы оказались неблагодарными пред благодетелем и прогневали сильно любящаго нас. Разрушь, сожги, умертви, или другое что сделай: все еще не накажешь нас по заслугам; мы сами предварили поставить себя в такое положение, которое хуже тысячи смертей. Ибо что может быть хуже этого, что мы оказались прогневавшими, без причины, благодетеля и столько любящаго, ‒ что знает это вся вселенная и обвиняет нас в крайней неблагодарности?.. И теперь, как отнимется твое благоволение и погаснет любовь, которая защищала нас лучше всякой стены, к кому, наконец, мы прибегнем? в какое другое место посмотреть можем, раздражив столь любезнаго владыку и кроткого отца? Так они (антиохийцы) сделали нестерпимый проступок: за то и пострадали более всех; не смеют ни на одного человека взглянуть, не могут свободно смотреть глазами и на солнце, потому что стыд со всех сторон сжимает ресницы и заставляет закрываться. Лишившись, таким образом, душевной свободы, они теперь несчастнее всех пленников, терпят крайнее безславие, и, помышляя о великости зол и о том, до какой дошли они дерзости, не могут и вздохнуть, потому что всех, населяющих вселенную людей возставили себе обвинителями, более строгими, нежели сам оскорбленный. Но если хочешь, государь, есть врачевство для этой раны и средство против стольких зол... Когда Бог создал человека, ввел в рай и удостоил великой чести: диавол, не терпя такого счастия, позавидовал ему и низринул его с данной ему высоты. Но Бог не только не оставил его, но еще, вместо рая отверз нам небо, этим самым и являя Свое человеколюбие, и еще более наказывая диавола. Сделай это и ты: демоны подвигли теперь все, чтоб лишить твоего благоволения город, более всех любезный тебе; зная это, накажи нас, как хочешь, только не лишай прежней любви. И если хочешь наказать устроивших это демонов, покажи к нам еще большее благоволение и впиши опять город в число первых, любимых тобою городов. Если его разрушишь, раскопаешь и уничтожишь, то сделаешь то, чего они искони хотели; но если оставишь гнев, и снова объявишь, что любишь его, как любил прежде, то нанесешь им смертельную рану и крайнему подвергнешь наказанию, дав знать, что не только не было им успеха в замысле, но еще случилось совершенно противное тому, что они хотели. Да и справедливо поступишь, если это сделаешь, и помилуешь город, которому демоны позавидовали из-за любви твоей: если бы ты не так сильно любил его, то и они так не позавидовали бы ему»²⁰¹.

Далее св. пастырь, умоляя царя о даровании народу прощения, говорит, что его человеколюбие соплетет ему венец несравненно драгоценнейший его диадимы, и воздвигнет несравненно большее количество статуй в благодарной памяти людей. «Низвергнули твои статуи? но можно тебе воздвигнуть более тех блистательныя. Если простишь вину оскорбивших и не подвергнешь их никакому наказанию: они воздвигнут тебе не медный, не златый, и не каменный столб на площади, но такой, который дороже всякаго вещества, украшенный человеколюбием и милосердием. Так, каждый из них поставит тебя в сердце своем, и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во вселенной. Не только мы, но и наши потомки, и потомки их, все, услышат об этом, и подивятся и полюбят тебя, как будто они сами получили благодеяние»²⁰².

Говорит еще, что от его великодушного поступка с оскорбившими зависит не только слава его царствования, но и слава христианства. «Подумай, говорит святитель царю, что теперь должно тебе позаботиться не только об этом городе, но и о твоей славе, даже о всем христианстве. Теперь и Иудеи, и язычники, и вся вселенная, и варвары обратили взоры на тебя, и ждут, какой произнесешь приговор по этому делу. И, если произнесешь приговор человеколюбивый и кроткий, все похвалят такое решение, прославят Бога и скажут друг другу: вот каково могущество христианства! Человека, которому нет равнаго на земле, который властен все погубить и разрушить, оно удержало, и обуздало, и научило терпению, какого и частный человек не показывал. Истинно велик Бог христианский: из людей Он делает Ангелов, и ставит их выше всякой естественной необходимости! ‒ Не бойся того напраснаго страха, и не внимай тем, которые говорят, будто прочие города будут хуже и окажут еще более неуважения, если этот будет не наказан. Конечно, этого надлежало бы опасаться, когда бы ты не был в состоянии наказать; и сделавшие это имели силы более твоего, или были тебе равносильны. Но когда они поражены ужасом и уже умерли от страха; когда в лице моем прибегнули к стопам твоим, и всякий день ничего другаго не ожидают, кроме погибели; когда творят общия молитвы, взирая на небо и прося Бога, да приидет и ходатайствует вместе с нами; когда каждый распорядился уже о делах своих, как бы находясь при последнем издыхании: ‒ не излишне ли такое опасение? Они и тогда, когда обречены были бы на смерть, не страдали бы так, как страдают теперь, проводя столько дней в страхе и трепете, и по наступлении вечера не надеясь увидеть зарю, и с появлением дня не надеясь дожить до вечера. Многие даже сделались добычею зверей, после того, как убежали в пустыни и переселились в места непроходимыя; не только мущины, но и малыя дети, и благородныя и прекрасныя жены в продолжение многих ночей и дней скрываются в пещерах, пропастях и рвах пустынных. Новаго рода плен постиг наш город: домы и стены целы, а жители бедствуют хуже погоревших городов; нет ни одного варвара, невидно неприятеля, а они несчастнее пленников, и движение одного листа пугает их каждодневно»²⁰³. Итак, не думай, будто прочие города будут хуже.

Указывает еще царю на этот случай, как на лучшее средство приобрести любовь народную, чего другой не легко мог бы достигнуть и величайшими пожертвованиями²⁰⁴, и вместе исходатайствовать себе у Бога прощение грехов, по слову Спасителя: аще отпущаете человеком согрешения их, и Отец ваш небесный отпустит вам согрешения ваша (Мат. 6, 14)²⁰⁵.

Сказав это и еще большее этого, святитель так тронул царя, что он, как ни старался скрывать свои чувства, не мог однако же, наконец, удержаться от слез, и в ответ святителю произнес такое слово, которое украсило его гораздо более диадимы.

«Что удивительнаго и великаго, сказал он, если перестанем гневаться на оскорбивших, ‒ на человеков ‒ мы человеки же, когда Владыка вселенной, пришедши на землю и ради нас сделавшись рабом, и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших его так: отпусти им: не ведят бо, что творят (Лук. 23, 24); так, что удивительнаго; если мы простим подобным нам рабам»²⁰⁶.

Флавиан, проникнутый искреннейшею признательностию к царю, за оказанную милость, просил у него позволения провесть праздник пасхи вместе с ним в Константинополе. Но царь, побуждаемый истинно христианским желанием подать утешение скорбевшим, дав ему, письмо к антиохийцам, побуждал скорее возвратиться к ним. «Знаю, сказал он, что теперь души их возмущены, и много еще следов несчастия: иди ‒ утешь. Когда увидят кормчаго, то и не вспомнят о минувшей буре, но совсем изгладят и самую память о бедствиях». Когда же святитель стал просить настоятельно, чтобы царь послал сына своего, то он, желая показать ясно, что совершенно истребил в душе весь гнев, сказал: «молитесь, чтобы устранились эти препятствия, чтобы утихли эти войны, и верьте, я сам приду»²⁰⁷.

Когда святитель переплыл пролив, Феодосий послал некоторых из придворных чиновников, для содействия и возбуждения его к скорейшему путешествию, дабы он мог прибыть в свой город до праздника святыя пасхи.

Хотя Флавиан и сам всемерно торопился возвращением к своей пастве; однако же, не желая отнять у своего народа ни минуты радости, послал письмо императора с особенным курьером.

Наконец и сам Флавиан прибыл в Антиохию к самому уже дню светлого Воскресения Христова. Весь город собрался в патриаршую церковь, чтобы воздать должное почтение и благодарность своему пастырю. По этому случаю св. Златоустом произнесено было особое слово. Начиная свое слово, он восклицал... «благословен Бог, Который сподобил нас совершить настоящее священное торжество с великою радостию и веселием, Который возвратил телу главу его, овцам пастыря, ученикам учителя, воинам вождя, священникам святителя! Благословен Бог, творяй по преизбыточествию, их же просим или разумеем (Еф. 3, 20). Мы почли бы себя довольными, если бы только получили избавление от угнетавших нас бедствий; и о сем молили Господа со всеусердием. Но человеколюбивый Бог, всегда дарующий нам более, нежели, сколько мы просим, сверх всякаго чаяния возвратил нам и отца... и мы теперь тем живейшею наслаждаемся радостию, чем неожиданнее его возвращение. Возблагодарим же за все сие человеколюбиваго Бога; прославим Его могущество, благость, премудрость и милосердие, которое Он явил граду нашему. Диавол, возбудив нас к совершению дерзновеннаго дела, думал тем устроить погибель всего города: но Господь чрез сей же самый случай прославил и град, и святителя, и царя, и всех облек новым блеском»²⁰⁸.

После сего вступления пред лицем многочисленного собрания народа, среди громких рукоплесканий, св. Златоуст изложил все трудности, претерпенные Флавианом во время пути. Так как жители, по получении известия о прощении, предавались разным увеселениям, то св. пресвитер советует им, в продолжение всей жизни, украшаться не цветами, но добродетелями христианскими, и возжигать в душах своих светильники добрых дел. Получив радостную весть о всемилостивом прощении, говорит он, вы «увенчали торжище, возжигали светильники, устроили ложа пред мастерскими своими, и праздновали как бы при возрождении своего города; тоже делайте и во всякое время, только инаковым образом, украшая себя не цветами, а добродетелью, возжигая в сердцах ваших светильники добрых дел, радуясь духовною радостию. Никогда не преставайте воздавать Богу за все сие великую благодарность, не только потому, что Он избавил нас от тяжких бедствий, но и потому, что попустил на нас оныя. ‒ Ибо тем и другим Он прославил наш город. О всем же этом, согласно пророческому речению, чадом своим поведите, а чада ваша чадом своим, а чада их роду другому (Иоил. 1, 3), чтобы все люди, какие только будут до окончания века, познав человеколюбие Божие, явленное нашему граду, ублажали и нас, сподобившихся толикой милости, почтили и нашего царя, воздвигшаго таким образом низверженный град, и сами наконец, сим примером возбудились к благочестию. Подлинно, не только мы сами, если непрестанно будем о сем памятовать, но и наши потомки великое назидание могут извлечь из повествования о случившемся теперь с нами²⁰⁹.

Буря, едва не разрушившая Антиохию, имела благотворное влияние на все классы антиохийского общества; богатые и бедные, великие и малые, верные и неверные, все признавали и благословляли милосердие Божие, спасшее их от погибели. Все беспорядки города скрылись; церкви заступили место цирков и театров; еретики молчали, православные соделались более ревностными в делах благочестия, самые язычники, оставленные философами и вразумляемые монахами во множестве обращались к христианству: Антиохия совершенно изменила свой наружный вид. И эта перемена в душах всех и наружных действиях была следствием глубокого впечатления, произведенного описанными происшествиями. Но когда время, занятия и рассеянность неразлучная при делах расслабили чувство ревности, прежде столь живое; суеты мирские, удовольствия и различные беспорядочные действия мало по малу стали приобретать свою прежнюю силу над людьми. И Антиохия скоро пришла в прежнее состояние, соделалась городом похотливым и преступным, обширным полем, но тернистым, на разработку, которого святой Златоуст устремился с своею обычною ревностию и любовию.

Мы не будем говорить о том, как он, сидя в больницах на одном одре с больными, утешал их, как входил в хижины бедных, в домы вдов и сирот, пройдем молчанием и то, как он утешал скорбящих, принимал странных, оказывал свое благотворное влияние на многие семейства, научал народ начаткам христианской веры и благочестия, вразумлял диаконов и священников, и ободрял и укреплял своими советами пустынников, живших в соседственных городах Антиохии. Но чтобы составить себе понятие о его живой вере, о его неограниченной любви к Богу и святой ревности о спасении душ, будем смотреть на него, как на проповедника слова Божия.

Мы, конечно, могли бы отнести рассуждение об этом предмете к концу истории; но так как большая часть поучений, приобретших ему удивление всех веков и славное имя Златоустого, произнесены в Антиохии, то мы это место находим приличным для рассуждения о его превосходном даре слова, полученном от Бога, из которого он сделал столь превосходное употребление. Обратишь ли взгляд в его беседах на глубину мыслей или на самую форму изложения их, всегда находишь их удивительными и превышающими всякую похвалу; в них все найдут для себя назидание и вразумление, кто бы ни стал их читать, язычник, православный или еретик. Святой Исидор, живший с ним в одном веке, выразил удивление и сожаление, когда узнал, что его писания оставались неизвестными для одного из его друзей. «Меня чрезвычайно удивляет, говорил он, твое неведение о писаниях Иоанна Златоуста, слава которых, после его смерти, распространилась повсюду. Не знать столь прекрасных творений, тоже значит, что не видеть солнца в самый полдень. Возможно ли читать его сочинения, не восхищаясь ими? Есть ли столь безчувственный человек, который не возблагодарил бы Провидение, даровавшее миру столь блистательное светило?»

После богодухновенных Апостолов, ни один человек не возвещал миру тайн вечного спасения с таким красноречием; увлекательность и вместе внушающая благоговение важность неразлучны во всех его беседах. Оставаясь понятным для простых, он сохранял возвышенность духа и величие, невольно внушающее уважение, которое удивляло самих философов. Это ‒ глубокая, широкая, не иссякающая река, текущая медом и млеком! Он незаметно овладел умами слушателей; каждое его слово всегда вносило некоторый свет в души, и неизбежно уязвляло сердце. Он производил борьбу всегда с блистательным успехом; он преследовал порок в самых сокровенных тайниках его, и дотоле не оставлял в покое, пока не ниспровергал совершенно. Сердце человеческое не было для него недоступною бездною; он знал, он умел проникать во все сокровенности его, раскрывать самые затаенные его изгибы. Иногда он нападает, иногда защищает; здесь излагает, там объясняет; поражает и наносит болезненные раны сердцу; убеждает, умягчает сердце, приводит в умиление, устрашает, советует, уверяет; иногда повергает на землю, но всегда для того, чтобы возвысить души и воссоздать. Слог его прост, но иногда высок; выражает свои мысли ясно и естественно и всегда величественно. Он говорит людям, живущим на земле, но его ум, возвышаясь над всем преходящим, воодушевляемый верою, парит в небесах, и оттуда поучает людей тайнам Божества и истинам вечным.

Итак, весьма справедливо, что современники и все последующие века признали в нем олицетворение красноречия и назвали его Златоустым, Божиими устами, Христовыми устами.

Но недовольствуясь общими замечаниями, обратим внимание отдельно на произведения этого удивительного ума, и во-первых на его писания и труды, совершенные им в последнее десятилетие его пребывания в Антиохии.

Вступив на поприще пастырского служения, он имел пред собою трудную задачу, решения которой от него требовалось. То не был век мученичества, в который, чтоб доставить торжество истинной вере, достаточно было, при помощи благодати Божией, исповедать веру свою и умереть; но эпоха схоластических споров и утонченных исследований. Христианство внутри было возмущаемо множеством ересей, которые, быв порождены рационализмом, проходя путем утонченных исследований и взаимного противоречия, непрестанно увеличивались и разнообразились; а извне оно должно было выдерживать нападения от язычества, которое, сознавая свое расслабление, собирало последние свои силы, в лице философов и знатных людей, чтоб защитить свои жертвенники, ниспровергнуть христианство и возвратить утраченную власть над миром. В продолжение тридцати лет, со времени Юлиана, оно три раза восходило на трон цесарей. Язычников было еще великое множество; их можно было видеть при дворе, в армии, в городах и в самых бедных селениях. Ямвлих, Ливаний, Максим и префект Симмах сильно сожалели о жалкой участи язычества, защищали жертвенник победы, умоляли императоров о восстановлении жертвоприношений, угрожали империи гневом богов и старались внушить презрение к христианскому богопочтению. Но Бог не оставил своей Церкви; против болезни указал действительное лекарство; восставил людей, сильных словом и делом к защищению христианства.

Тогда как Феофил александрийский и святой Мартин, епископ церкви туровской²¹⁰, один в Египте, другой в Галлии, ниспровергали храмы ложных богов, а св. Амвросий и блаженный Августин, один в Италии сопротивлялся злонамеренным действиям Симмаха‒язычника, а другой в Африке поражал своим словом заблуждения манихеев и пелагиан; св. Златоуст защищал христианство в Азии. Мы здесь не будем говорить о том, как он опровергал заблуждения язычества; но только упомянем о тех доказательствах, которые он употреблял к утверждению божественности христианства. Изъясняя слова Ап. Павла не посла бо мене Христос крестити, но благовестити; не в премудрости слова, да не испразднится крест Христов (1Кор. 1, 17), выводит заключение, что мудрость человеческая не только не нужна была для распространения слова Божия и утверждения учения о кресте, но и могла вредить. Если мудрость враждебна кресту и противна Евангелию, то следует не хвалиться, а стыдиться ее. Потому-то Апостолы и не были из таких мудрецов, не по недостатку дарований, но дабы проповедь не потерпела вреда»²¹¹. «И если Бог, не имевший нужды в ученых в начале, принял их впоследствии, то сделал это не потому, чтобы стал иметь в них нужду, но потому, что не взирал на различие между учеными и неучеными. Как Он не нуждался в мудрецах для исполнения Своих намерений, так и после, когда они являлись, не отвергал их»... Итак, «когда будут говорить, что Апостолы были люди простые, то мы прибавим, что они были и неученые и некнижные, и бедные, и незнатные, и немудрые и неизвестные. Не к бесчестию, а к славе Апостолов, служит то, что они, будучи такими, явились славнее всей вселенной. Ибо эти простые, некнижные и неученые ‒ мудрых, сильных и державных, хвалившихся богатством, славою и всем внешним, победили так, как будто это не были люди. Отсюда ясно, что велика сила креста и что все совершено не человеческою силою. Ибо такия дела это не в природе вещей, а выше природы. А когда что делается не по законам природы, а гораздо выше природы, и вместе с тем достодолжно и полезно, то очевидно, что это совершается некоторою Божественною силою и помощию. Смотри: рыбарь, скинотворец, мытарь, человек простой, неученый, приходят из страны отдаленной Палестины, возстают против всех философов, риторов и искусных в их отечестве, и в короткое время, при множестве опасностей, когда им полагали сильныя препятствия, давность времени и закоренелыя привычки, когда против них ополчались демоны, и диавол вооружался и употреблял все усилия, ‒ победили царей, правителей, народы, языки, города, варваров, еллинов, философов, риторов, софистов, писателей, законы, судилища, различныя мучения, безчисленные и разнообразные роды смерти. Все это при вещании рыбарей обличилось и исчезло так, как легкая пыль, возметаемая дуновением сильнаго ветра?²¹² И не столько удивительно, если обнаженный (осыпанный множеством стрел) не получает ран, сколько удивительно, если простые неученые рыбари побеждают столь сильных, не смотря ни на свою незнатность и бедность, ни на опасности и закоренелыя привычки, ни на строгость предлагаемых ими правил, ни на ежедневно угрожаемую смерть, ни на множество обольщенных, ни на важность обольстителей»²¹³.

Для утверждения божественности христианской веры св. Златоуст, кроме сих доказательств, указывает также на непоколебимое мужество мучеников, на точное исполнение пророчеств, на святость Апостолов и первоначальных христиан, которые убеждали более своею жизнию, нежели словами; и чтобы разрушить одним ударом и исторгнуть с корнем все возражения слепотствующего разума, он показывает бессилие его и необходимость веры не только в предметах духовных, но и в предметах видимых и во всех обстоятельствах нашей жизни».

«Нет ничего странного и неожиданного в том, говорит он, что над предметами великими смеются безумные. Таких людей не возможно убедить человеческою мудростию; и если станешь убеждать их таким образом, то сделаешь противное; ибо для того, что превышает разум, нужна одна вера. Подлинно, если мы посредством суждений разума захотим объяснить язычникам, как Бог сделался человеком, вселившись в чрево Девы, и не признаем этого предметом веры: то они будут только смеяться. Желающие постигнуть это посредством суждений разума, суть погибающие. Что я говорю о Боге? Если мы будем делать то же в отношении к предметам сотворенным и тогда произведем великий смех. Пусть, наприм. человек, желающий убеждаться во всем суждениями разума, потребует от тебя объяснить ему, как мы видим свет? Постарайся и ты объяснить ему это посредством суждений разума. Нет, не мог бы ты сделать этого. Если скажешь, довольно открыть глаза, чтобы видеть: то объяснишь способ зрения, а не самое дело. Он возразит тебе: почему мы видим не ушами и слышим не глазами? Почему мы слышим не ноздрями и обоняем не ушами? Если же он, не получив объяснения на свое недоумение, будет смеяться; то не более ли того подвергнемся осмеянию мы? Эти чувства имеют начало в одном и том же мозге, эти члены находятся так близко друг к другу; почему же они не могут произвести одного и того же действие? Мы не можем объяснить ни причины, ни способа этого неизъяснимого и разнообразного действия; а если станем объяснять, то подвергнемся осмеянию. Предоставим же это силе и беспредельной премудрости Божией, и замолчим. Так точно, если мы захотим предметы божественные объяснять при помощи внешней мудрости, то последует великий смех, но по неразумию человеческому»²¹⁴.

Св. Златоуст не с внешними только врагами вел войну, доказывая божественность христианства, но не с меньшею ревностию подвизался и против внутренних, каковы были многочисленные еретики, во всей Азии и в самой Антиохии. Он утверждал троичность божественных Лиц против Ноэтия и Савеллия, воплощение и Божество Слова против Керинфа, Ария, аномеев и других последователей тех же заблуждений, действительность тела Иисуса Христа против последователей Василида и Апеллеса, которые утверждали, что Бог Слово принимал на Себя только призрачное тело, и что Мария не была Его материю, наконец, существование прародительского греха и необходимость благодати. Часто также опровергал он заблуждения валентиниан и маркионитов, из коих первые утверждали, что материя вечна, другие, что мир не Богом сотворен, что ветхий завет не от Него произошел, что Христос не воскрес, и что после сей жизни не будет вечных мук. Манихеи обличаемы были св. Златоустом за непризнание закона Моисеева, патриархов и пророков, и за отвержение воскресения мертвых. Много и других существовало заблуждений, из которых ни одно не ускользнуло от бдительного внимания его. И св. Златоуст обличал все эти заблуждения не в частных беседах только, но более и преимущественно в общественных, говоримых целому народу, собравшемуся в церкви. Одно слово или текст св. Писания давали ему случай отвергнуть какое-либо заблуждение, изложить истинное учение, обличать порок, пробудить от беспечности, возбудить своих слушателей к исполнению правил и советов евангельских. В продолжение трех или четырех лет своего пресвитерского служения до 390 года, он особенно старался об истреблении преступного, но укоренившегося обычая делать ложные клятвы, и об исправлении развращенных нравов.

С 389 года он занимался толкованием св. Писания, и таким образом произнес антиохийскому народу 75 бесед на книгу Бытия, 58 на псалмы, 90 бесед на Евангелие Матфея, 88 ‒ на Евангелие от Иоанна, 32 беседы на послание к Римлянам, 74 на оба послания к Коринфянам, одно толкование на послание к Галатам, 24 беседы на послание к Ефесеям, на оба послания к Тимофею 28 бесед. Он сказал также несколько бесед о Лазаре, о покаянии, 21 беседу антиохийскому народу, по случаю восстания, поучения против аномеев и Иудеев и множество бесед на разные случаи. Но между всеми его творениями первое место занимают беседы на Евангелие Матфея и на послание к Коринфянам. Толкование на Евангелие Матфея есть лучшее из всех известных толкований. Эта книга вместе с сим может служить лучшим средством к удалению от порока, востановлению добродетели и исправлению народа.

Так в своих творениях св. Златоуст является не только красноречивым оратором, но и толкователем св. Писания, учителем, изъясняющим догматы христианского учения, апологетом, с твердостию защищающим православное учение Церкви, и опровергающим ложное учение еретиков и всех неправомыслящих, учителем нравственности и аскетом, раскрывающим правила и советы евангельского учения, обличающим порок, и в особенности восстающим против беспорядков, общих для жителей Антиохии.

Не терпя роскоши, надменности, пышности и тщеславия, он с чрезвычайною силою преследовал сии пороки, столь укоренившиеся в обществе; сам, будучи свободен от всех излишеств, он с твердостию обличал ослепительную и разорительную пышность и великолепие зданий, золотом сиявшие залы, роскошную мебель, колесницы, обложенные золотом и серебром, и множество слуг; поражал также своими укоризнами пышные одежды, прозрачные покрывала и другие украшения, которые, занимая душу внешностию, не давали ей возможности обратиться внутрь себя. «Хочешь ли казаться, говорит он, прекрасною и благопристойною? Довольствуйся тем образом, какой дал тебе Творец. Что привешиваешь золото, как бы поправляя образ Божий? Хочешь ли казаться благопристойною? Облекись в милосердие, облекись в человеколюбие, облекись в целомудрие, в смирение. Все это дороже золота; все это и красивую делает еще благообразнее и некрасивую благообразною; ибо кто взглянет на лице, выражающее доброту, тот произнесет свое мнение от любви, а злое, хотя бы оно было и красиво, никто не может назвать прекрасным: возмущенное сердце правильнаго мнения не произносит. Украшена была та Египтянка, украшен был Иосиф: но кто красивее? Не говорю о том времени, когда первая была в царском дворце, а последний в темнице. Этот был наг, но облекался одеждою целомудрия; а та была одета, но оказалась постыднее обнаженной, потому что не имела целомудрия. Когда ты слишком украшаешься, жена, тогда бываешь постыднее обнаженной, потому что снимаешь с себя благоприличие. Была нага и Ева; но она стала постыднее, когда оделась: ибо быв нагою, украшалась славою Божиею, а облекшись в одежду греха, сделалась постыдною. Так и ты, надев на себя принадлежности щегольства, являешься более постыдною... Жене верной дана от Бога иная одежда ‒ Сам Единородный Сын Божий. Елицы, говорит, во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Скажи мне: если бы кто дал тебе царскую одежду, а ты взяла бы и сверх ея надела рубище раба, ‒ не понесла ли бы за это, кроме срама, и наказание? Ты облеклась во Владыку неба и Ангелов, и еще вращаешься около земли? Это мною сказано с целию, ‒ показать, что щегольство и само по себе есть великое зло, хотя бы из него не происходило ничего другого, и хотя бы можно было позволять его себе безопасно. Но оно располагает к тщеславию и надмению, а потом из прикрас рождается и многое другое, ‒ явныя подозрения, неблаговременныя издержки, поводы к лихоимству. Скажи мне, для чего ты украшаешься? Чтобы нравиться мужу? Так делай это дома. А здесь выходит противное. Если хочешь нравиться своему мужу, ‒ другим не нравься: а когда нравишься другим, ‒ не можешь нравиться своему мужу. Итак, выходя на площадь, или вступая в церковь, ты должна была отложить всякое украшение. Притом, не тем нравься мужу, чем нравятся и блудницы, но особенно тем, чем нравятся жены свободныя. Чем, скажи мне, отличается жена от блудницы? Тем, что эта смотрит только на одно, как бы красотою тела привлечь любимого; а та и управляет домом, и обращается с детьми, и заведывает всем другим. Имеешь ты маленькую дочь: смотри, чтобы не заимствовала она от тебя чего вредного; ибо дети как-то любят подделываться под нравы воспитателей и подражать правам матерей. Будь для твоей дочери примером целомудрия»²¹⁵.

Св. Златоуст не с меньшею силою вооружался против бесчестной роскоши некоторых женоподобных юношей, которые столь же легкомысленною заботливостию, как и женщины, старались о покрое платья, о красоте лица, и даже об утонченной изящности обуви.

В своих беседах св. Златоуст преследует также грехи, противоположные любви. Он сильно поражает своим словом клеветников и злоязычных, ненавистников и мстительных, и, показав как ненависть противоположна правилам евангельским, убеждает своих слушателей жить в единении мира и любви; которые служат признаками, чад Божиих и отличают их от сынов тьмы и погибели.

Будем убегать, говорил он, злословия, греха столь великого и, к несчастию, столь общего между нами! Не будем останавливаться, подобно докучливым мухам, на ранах чужих; будем лучше подражать разумной пчеле, которая всегда садится на цветах. Пчела из разных соков составляет соты чистого меду; а муха только раздражает и растравляет рану, к которой прикасается. Сие возбуждает против себя ненависть и досаду, другая, напротив, заслуживает любовь и почтение. Итак, будем всегда останавливать свое внимание на добродетелях святых мужей, как на драгоценных цветах, и постараемся все более и более разливать благоухание, от них исходящее. Закроем свои уста для злословия, и пробудим в себе любовь к братиям, без которой невозможно угодить Богу.

Св. Златоуст не с меньшим красноречием и убедительностию говорил, когда касался в своих беседах цирка и театров.

В его время сцена была, можно сказать, училищем самой возмутительной безнравственности; там слышались слова и раздавались песни самые бесчинные, актеры и актрисы являлись на сцене почти совершенно обнаженные и преподавали уроки самой страшной, преступной похотливости; их костюм, их походка, телодвижения, все непреодолимо возбуждало, воспламеняло страсти. В одной из своих бесед на Евангелие Матфея, делая сравнение чистых наслаждений пустынного жития монахов и благотворного влияния на других с преступным удовольствием, сидящих в театре, говорит: «посмотрим на это сонмище блудных жен и непотребных юношей, собравшихся в театре, и их забавы, которыми весьма многие из безпечных юношей завлекаются в их сети и сравним с жизнию блаженных монахов. Здесь столько же найдем различия, сколько между Ангелами, если бы ты услышал стройно поющих на небе, и между собаками и свиньями, которыя визжат, роясь в навозе. Устами одних говорит Христос, а языком других диавол... В театре слушатель тотчас воспламеняется огнем нечистой любви. Если мало взора блудницы зажечь сердце, то голос ея влечет в погибель... и не только голос и взор, но и самыя одежды блудниц приводят в смущение зрителей... В театре, когда посмотрят на блудницу в золотом уборе, бедный станет плакать и рыдать, видя, что жена его не имеет ни одного из сих украшений; а богатые после такого зрелища будут презирать и отвращаться своих супруг. Как скоро блудница представит зрителям и одежду, и взор, и голос и поступь, и все, что может возбудить любострастие, они выходят из театра, воспламененные страстию, и возвращаются домой уже пленниками. Отсюда происходят обиды, безчестие, вражды, брани и каждодневные случаи смертные, и жизнь ‒ не жизнь такому пленнику. Жена ему уже не мила, дети не по прежнему любезны, весь дом приходит в безпорядок; самый свет солнечный для него кажется несносным»²¹⁶.

В другом месте св. Златоуст, показывая, что многие по преступной рассеянности и небрежности о святыне храма, позволяют себе, в самые даже священные и важные минуты литургии, во время освящения даров, устремлять страстные взоры на красивых женщин, и таким образом любодействуют в своем сердце, забывая о невидимом присутствии Бога, ‒ говорит: «всему этому научают вас соблазнительныя зрелища, эта неистребимая язва, вредоносный яд, сети, из которых трудно избавиться попавшемуся в них, удовольствие и вместе погибель для сладострастных. Посему и Пророк в своем обличении говорил: не суть очи твои, ниже сердце твое благо (Иер. 22, 17). Лучше таким людям быть слепыми, лучше быть больными, нежели так злоупотреблять зрением»²¹⁷.

Страсть к театру так вкоренилась в жителях Антиохии и Константинополя, что в одно время народ, забыв Бога, и в страстную пятницу был на конском ристании, а на другой день в театре. Ревность св. Златоуста не могла оставаться безгласною при таком соблазне. По этому случаю в день светлого воскресения Христова он говорил следующее: «можно ли это снести? Можно ли стерпеть? Вам самим хочу жаловаться на вас. После столь продолжительной моей проповеди, и после столь многих поучений, некоторые, оставив нас, побежали смотреть на ристалище коней, и дошли до такого бешенства, что весь город наполнили безчинным криком и восклицаниями, возбуждающими великий смех, или лучше, плачь. Сидя дома и слыша раздающиеся крики, я страдал гораздо более, нежели обуреваемые волнами. Ибо как сии, при каждом ударе волн в бока корабля, с ужасом ожидают конца себе: так и меня поражали оныя несносныя восклицания. Я потупил взоры на землю и закрылся от стыда, когда одни, сидя на возвышенных местах, безчинничали, а другие, находясь внизу среди площади, рукоплескали всадникам и кричали несноснее их»...

«Что нам сказать, и чем оправдаться, если какой чужестранец скажет в укоризну: это ли апостольский город? Это ли город, в котором был такой учитель? Это ли народ христолюбивый, зрелище истины и духа? Не уважили даже и того дня, в который совершились знамения спасения рода нашего. В пяток, когда Господь наш для спасения вселенной был распят, когда приносилась столь великая жертва, когда отверзся рай, и разбойник входил в древнее отечество, когда разрушалась клятва, истреблялся грех, прекращалась долговременная вражда, когда Бог примирялся с человеками и все преобразовалось: в тот день, в который надлежало поститься, исповедываться и возсылать благодарственныя молитвы к Тому, Который содедал толикия благодеяния миру: в это время вы, оставив церковь и духовную жертву, собрание братий и важность поста, отдались в плен диаволу и пустились на оное зрелище. Можно ли это снести? Можно ли стерпеть»?

«Я не перестану повторять часто слова сии. За три дня пред сим проливной дождь все увлекал с собою и, так сказать, от самых уст земледельцев похищал пищу их, ниспровергал косматые колосья, и все прочее опустошал силою своей влаги, совершаемы были ходы и моления. Тогда весь город наш, как поток стремился к местам апостольским. Мы избрали в свои заступники святаго Петра, блаженнаго Андрея, и не отдельную от Апостолов двоицу, Павла и Тимофея. Потом, когда прекратился гнев, Божий, мы смело, разсекая волны, переправились чрез море, и прибегали к верховным Апостолам: Петру, основанию веры, и Павлу, сосуду избранному. Мы совершали духовное празднество, проповедывали их подвиги, торжество и победы над бесами. Но тебя не поразили оныя ужасныя произшествия, не научили великие подвиги Апостолов; но так скоро, что прошел один только день, и ты скачешь и кричишь, не думая о том, что душа твоя в плену у страстей. Если тебе хотелось смотреть на ристалище скотов, то для чего не обуздал ты скотския страсти свои, буйство и похоть? Для чего не возложил на них благаго и легкаго ига Христова?.. Или ты не знаешь, что Бог потребует с нас отчета в днях жизни нашей, в чем мы провели каждый день? Что мы скажем? Чем будем оправдываться, когда потребуется отчет в оном дне? Для тебя восходило солнце, луна освещала ночь и сиял разнообразный хор звезд; для тебя веяли ветры, текли реки; для тебя возникали травы и росли растения; для тебя ход природы соблюдал свойственный себе порядок: наступал день, проходила ночь. Все сие делалось для тебя: а ты, при таком служении тебе тварей, исполняешь похоть диавола, и, взявши в наем у Бога такой дом, мир сей, не платишь ему, что следует. Не довольно было тебе перваго дня; и на другой день, когда хотя немного надлежало тебе дать себе покоя после содеяннаго нечестия, ты пошел еще в театр, из дыма бросился в огонь, и из одной пропасти повергся в другую опаснейшую. Старики осрамили седину свою, юноши погубили юность свою, отцы вели туда детей своих, и в самом невинном возрасте повергли их в бездну разврата. Справедливо скажет тот, кто, вместо имени отцев, назовет их убийцами детей своих. Ибо они таковым развращением погубляют их душу».

«Но ты скажешь: что за разврат? Я потому то и плачу, что ты, будучи болен, не знаешь, что болен, и не хочешь искать врача себе. Ты сделался прелюбодеем, и говоришь: что за разврат? Неужели ты не слыхал слов Христовых: всяк, иже воззрит на жену с похотствованием, уже любодействова с нею (Мф. 5, 28)? Ты скажешь, что из того? я не смотрел с похотию. Но чем в том ты меня уверишь? Кто не удерживается от воззрения, но еще с таким усилием ищет оного, как может тот остаться непоколебим по воззрении? Разве тело твое камень? Разве железо? Ты обложен плотию, и плотию человеческою, которая скорее воспламеняется похотию, нежели сено огнем»...

«Я не перестану говорить одно и тоже. Неужели ты более успел в христианской жизни, нежели великие оные и знаменитые мужи, которые пали от одного воззрения? Разве ты не слыхал, что говорит Соломон: ввяжет ли огнь в недра, риз же своих, не сожжет ли? Или ходити кто будет на углиях огненных, ног же не вожжет ли? Тако вшедый к жене чуждей (Притч..6, 28, 29). Хотя ты и не смесился с блудницею, но совокупился с нею похотию, но грех в сердце совершен. Не только в самом театре, но и по закрытии его, когда она уже скрылась, в душе твоей остается ея образ, слова, телодвижения, взгляды, поступь, гибкость, ловкость, блудныя песни: ты выходишь с тысячами ран. Не от сего ли разоряются домы? Не от сего ли потеря целомудрия? Не от сего ли расторжения браков? Не от сего ли вражда и ссоры? Не отсюда ли неудовольствия без всяких причин? Ибо, когда ты возвращаешься домой, будучи исполнен мыслями об ней и сделавшись ее пленником, то и жена твоя кажется тебе уже не столько хороша, и дети не милы, и слуги несносны, и дом скучен, и обыкновенныя попечения о хозяйстве досадны: всякой, кто ни придет, для тебя скучен и несносен. А причиною сему то, что ты приходишь домой не один, но приводишь с собой блудницу, не явно, не открыто, что было бы легче, потому что жена тотчас выгнала бы ее; но она находится у тебя в мыслях и в сердце, и воспламеняет вавилонский, или еще сильнейший, огонь внутри. Ибо не лён, не нефть, не смола доставляют пищу огню сему, но то, что мы выше сказали, и все потребляется»...

«О, стыд! Волк, лев и прочие звери, будучи поражены стрелою, бегут от ловца; а человек, одаренный разумом, будучи поражен, бежит за поразившею его, дабы получить новую рану от опаснейшей стрелы, и рад своей ране. Это всего горестнее, потому что болезнь делается неизлечимою. Ибо кто не скучает раною, и не хочет от нея избавиться, станет ли тот искать врача? Потому я так сетую, потому так болезную, что вы возвращаетесь оттуда с такою заразою, и что для малого удовольствия остаетесь в непрерывном мучении. Ибо, прежде еще геенны и будущей жизни, вы и здесь подвергаете себя крайнему наказанию. Скажите мне, не крайнее ли наказание питать таковую похоть, непрестанно разжигаться ею, повсюду носить в себе пещь постыдной любви и укоризну совести? Как ты приступишь к сим священным дверям? Как приступишь к небесной трапезе? Как будешь слушать слово о целомудрии, когда в тебе столь тяжкия раны и язвы, и когда ум твой порабощен постыдной страсти?»...

Впрочем, деятельность пастырская св. Златоуста состояла не в том только, чтоб обличать порок. Но так как жизнь христианская состоит не в удалении только от зла, но и в делании добра, он непрестанно возбуждает народ к упражнению в христианских добродетелях. Его голос, как труба, возбуждал души и призывал к подвигам ради Господа, к делам милосердия, к неизменной любви, к терпению в делах и к хранению чистоты сердечной. Представляя в пример твердости и постоянства подвига молитвенного Анну, мать Самуила, говорит: «и мы все молимся пред Богом. У кого, в то время как тело лежит на земле и уста безмысленно произносят слова, душа блуждает везде ‒ дома и на площади: такой может ли сказать о себе, что молится пред Богом? Пред Господом молится тот, кто вполне собрал душу свою и не имеет ничего общаго с землею, но переселился на самое небо и изгнал из души всякий человеческий помысл, как сделала тогда и эта жена. Ибо она, всю себя собрав и напрягши ум, призывала Бога скорбною душею... и молитва ея была краткая, ибо она не распространялась в словах и не долго продолжала молитву... но постоянно продолжала одну и ту же молитву, и непреставала в течение долгаго времени произносить одни и те же слова. Так молиться повелел и Христос в Евангелии, сказав ученикам Своим, чтобы они не молились и не говорили лишняго, как язычники, внушая, что молящийся может быть услышан Богом не за множество слов, но за бдительность души» (Матф. гл. 6). «И Павел увещевает, говоря непрестанно молитеся (1Сол. 5, 18). Итак, Христос и Павел заповедали творить краткия, но частыя молитвы, с небольшими промежутками. Если ты будешь распространяться в словах, то нередко станешь делать это без внимания и дашь диаволу большую свободу подойти к тебе, низложить и отвлечь мысль твою от того, что говоришь. Но если будешь творить молитвы частыя, таким учащением молитв занимая всякое время, легко можешь быть бдительным и самыя молитвы станешь творить с полным вниманием»²¹⁸. «Люди слышат только внешний голос, но Бог, прежде этого голоса слышит внутренний вопль. Поэтому можно быть услышану, не говоря ни слова; можно и ходя по площади, молиться мысленно с великим усердием; и сидя с друзьями, и делая, чтобы то ни было, можно призывать Бога с великим воплем, т. е. воплем внутренним, не слышным ни для кого из присутствующих»²¹⁹. И молитву должно соединять с благодарением. «Ибо, где молитва и благодарение, туда приходит благодать Св. Духа, оттуда прогоняются демоны и все вражеския силы отступают и обращаются в бегство»²²⁰.

Многие из правоверных приходили в такое расслабление, что сообщались св. тайн однажды в год, и то не с должным вниманием и с надлежащим приготовлением. Св. Златоуст, чтоб расположить их надлежащим образом приготовляться к сему таинству, сообщает им важность его, и понятие о той предварительной деятельности, которую они должны иметь, чтобы неосужденно приступить к сему столь важному делу. «Христос дал нам, говорит он, в пищу святую плоть Свою, Самаго Себя предложил в жертву: какое же будешь иметь оправдание, когда, принимая такую пищу, так грешил? Вкушая Агнца, делаемся волками? Снедая овча, бываем, хищны как львы? Таинство сие требует, чтоб мы были совершенно чисты, не только от хищения, но и от малой вражды. Он есть таинство мира, и не позволяет гоняться за богатством. Господь не пощадил для нас Самаго Себя: чего же будем достойны мы, когда, сберегая богатство, не побережем души своей, за которую Он не пощадил Себя?.. Будем же избегать сей пропасти (сребролюбия), и не почтем достаточным для спасения, если, ограбив вдов и сирот, принесем златый и украшенный драгоценными камнями сосуд для св. трапезы; если ты хочешь почтить жертву, то принеси душу свою, за которую принесена жертва; душу свою сделай золотою. Если же она хуже свинца и глины, а сосуд золотой; какая тебе из того польза? Посему будем заботиться не о том одном, чтобы принесть в дар золотые сосуды, но и о том, чтобы принесть от праведных трудов. Ибо дороже золота приобретенное без любостяжательности. Церковь ‒ не на то, чтоб в ней плавить золото, ковать сребро: она есть торжественное собрание Ангелов. Посему мы требуем в дар ваши души, ибо для душ принимает Бог и прочие дары... Хочешь ли почтить тело Христово? не презирай, когда видишь Христа нагим. И что пользы, если здесь почтишь Его шолковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть и холод и наготу? Изрекший: сие есть тело Мое (Матф. 26, 26), и утвердивший то словом сказал также: вы видели Меня алчущаго, и не напитали; и далее: понеже не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе (‒25, 42). Для сего таинственнаго тела нужны не покровы, а чистая душа; уды же Христовы, т. е. нищие, имеют великую нужду в нашем попечении. Научимся быть любомудрыми и почитать Христа, как Сам Он того хочет. Почитаемому приятнее всего та честь, которой Он Сам желает, а не та, которую мы признаем лучшею. И Петр думал почтить Господа, не допуская Его умыть ноги; однако же, это было не почтение, а нечто тому противное. Посему и ты почитай Его такою честию, какую Сам Он заповедал, т. е. истощай свое богатство на бедных. Богу нужны не золотые сосуды, а золотыя души. Хотя Бог приемлет и вклады, но гораздо лучше милостыню. Там дар бывает иногда поводом к тщеславию; а здесь все делается по одному милосердию и человеколюбию. Что пользы, если трапеза Христова полна золотых сосудов, а Сам Христос томится голодом? Сперва напитай Его алчущаго, а потом остальное употреби на украшение трапезы Его»²²¹.

Мы не можем в подробности передать всех дел благочестия, которым он поучал, и всех христианских добродетелей, к которым руководил он жителей Антиохии, но скажем вообще, что он особенно внушал веру в таинства веры, уважение к св. Церкви, прилежное чтение св. Писания, частое употребление знамения креста, ежедневные молитвы, молитвы прежде и после обеда, обучение и попечение о детях, благоговейную память о смерти, призывание святых, благоговейное поклонение святым их мощам и подражание их добродетелям.

Чтоб возбудить в своих слушателях отвращение от греха, и любовь к добродетели, часто, напоминал им о строгости суда Божия, об отчете, который они должны будут отдать Ему во всех Своих действиях и помышлениях, о смущении, о мучительном угрызении совести, о радости праведных и о мучениях адских. Он всегда старался оторвать их от привязанности к миру, показывая обманчивость и суетность всех богатств, почестей и удовольствий земных.

«Для чего отвращаешься Того, Который столько любит тебя»? вопрошает он. «Для чего работаешь миру? Для чего вливаешь в сосуд разбитый? Ибо сему подобны труды для настоящей жизни. Не каждое ли искусство имеет цель? Это всякому известно. Покажи мне и ты цель житейскаго попечения; но ты не можешь показать: ибо суета суетствий и всяческая суета (Еккл. 1, 1). Пойдем к гробам: покажи мне отца, покажи мне жену! Где тот, который облекался в золотыя одежды, сидел в колеснице, имел войска, царский пояс, провозвестников; который одних предавал смерти, а других ввергал в темницу, который по своей воле и умерщвлял и освобождал? Я ничего не вижу, кроме костей, червей и паутины. Все это земля, все это баснь; все это сон и тень, пустой разсказ, образ на картине. О, если бы этим оканчивались бедствия! Но теперь честь, удовольствия, знаменитость суть одна тень, одне слова; а то, что от них происходит уже, не тень и слова, но пребывает и перейдет с нами туда и всем будет известно»²²².

Зная, что ничто так не может возбуждать к лучшей деятельности, как благочестивый пример, св. Златоуст приводит им на память святую жизнь первенствующих христиан и, в особенности, борьбу, мужество и торжество святых мучеников²²³. «Святых, говорит он, привязывали к дереву и строгали бока их, проводя на них бразды, как будто землю взрывая плугом, а не тело, раздирая, так что можно было видеть самыя внутренности тела: бока и перси, быв раздираемы, раскрывались. Но лютость кровожадных зверей сим еще не довольствовалась: сняв мучеников с дерева, они растягивали их на железных решетках, над горящими угольями, и вот новое, ужаснейшее всех прежних зрелище! Из тел текли двоякие потоки крови и растопленной плоти. Но святые, возлежа на угольях, как на розах, с веселием смотрели на зрелище!.. Иногда пламень огня обнимал их со всех сторон, искры вторгались в их раны и грызли тело жесточе всякаго свирепаго зверя; а они пребывали как бы адамантовыми, как будто бы не сами они терпели, а видели сии мучения на чужих телах; непоколебимо, и с свойственным исповедникам Христовым мужеством, они стояли в исповедании веры, оставались непреклонными при всех усилиях врагов, обнаруживая ясно и свое мужество и Божию силу». Возбуждая к молитвенному бодрствованию во время ночи, говорит: «ты лежишь, простершись на мягком ложе, и не хочешь встать? Вспомни о мучениках, лежавших на железных решетках, под которыми положены были не постели, а уголья»²²⁴. Св. мученики, показавши себя мужественными, непобедимыми героями св. веры при жизни, остаются крепкими защитниками от врагов видимых и невидимых и по смерти. «Тела святых ограждают города лучше всякой твердыни, и подобно высоким скалам, зримым отвсюду, не только отражают нападения видимых врагов, но и все козни, и наветы демонов. Все человеческия средства, употребляемыя для охранения жителей, как то: стены, рвы, оружия, войска и проч. враг может преодолеть другими, еще сильнейшими средствами. Но если город защищен телами святых, то, сколько бы ни ухищрялись неприятели, не могут противоставить им ничего равносильнаго. И не только в борьбе с людьми и демонами полезно нам это драгоценное сокровище: но и в очах прогневаннаго Бога оно искупает множество наших грехов. Если в прежнее время люди, совершившие чудныя дела, призывали в помощь имена святых мужей, Авраама, Исаака и Иакова, и от одного воспоминания сих имен получали великую для себя пользу, умилостивляя ими Бога: то тем паче можем умилостивить Его мы, которые прибегаем не только к воспоминанию имен, но и к самым телам подвизавшихся за имя Божие²²⁵. «Взирая на сих святых мучеников, мужественных и терпеливых подвижников, которые даны нам вместо светил, станем сообразовать жизнь свою с их терпением, дабы по переселении от земли, молитвами их сподобились мы узреть их, приветствовать, и перейдти в небесныя их жилища²²⁶. Доказывая непобедимую силу святых над демонами, св. Златоуст указывает на некоторые опыты, совершившиеся при гробе св. мученика Иулиана, когда демоны, лишь только бесноватые приводимы были к св. останкам мученика, тотчас оставляли их²²⁷. «Что язвы мученика блистательнее небесных звезд, говорит он, это вы увидите из следующаго. На небо и на звезды его смотрят и люди и демоны: но на язвы мученика взирают только верующие, а демоны не смеют поднять на них глаз, когда же усиливаются взирать на них, то не могут сносить исходящаго оттуда блеска, тотчас поражаются слепотою. Я докажу это не только древними произшествиями, но и настоящими событиями. Возьми какого-нибудь одержимого демоном и беснующагося, приведи его ко св. гробу, где покоятся останки мученика, и ты увидишь, что бесноватый убежит оттуда. Точно будто по разженным угольям надобно ему идти, он боится приступить к преддверию храма, не смеет поднять глаз даже на покров гроба»²²⁸.

В городе Антиохии много тогда находилось мощей святых. В память их, храмы и самые святые останки их находились даже в предместиях городов, между прочим, и в Дафне. Во дни торжеств, совершаемых в память святых, народ собирался во множестве в храмы, посвященные имени их, и св. пресвитер, пользуясь сим обстоятельством, говорил поучения в похвалу мучеников, с обычною ревностию и красноречием, возбуждая предстоящих к подражанию жизни святых. Кроме поучений на рождество Христово, богоявление, воскресение, вознесение, пятьдесятницу, он говорил слова в похвалу святителей антиохийских, Мелетия, Евстафия, священномученика Игнатия Богоносца, Иулиана мученика, св. мучеников Ювентина и Максима, священномученика Вавилы и других. В трех поучениях восхвалил мужество и страдание братьев Маккавеев, св. мучеников египетских и всех вообще мучеников. В похвальном слове всем вообще св. мученикам, сказав о страшных орудиях казни мучеников, о их непоколебимом мужестве, и о том блаженстве, которым они наслаждаются в небесах, говорит, что ныне есть возможность совершить подобные подвиги и заслуживать туже славу. «Не сожалеете ли, вопрошает он, что ныне не время мучений? Но и мы можем подвизаться, как во время мученичества. Мученики презирали жизнь? Ты презирай удовольствия. Они ввергали тела свои в огонь? Ты повергай свое имущество в руки бедных. Они попирали горящия уголья? Ты погашай пламень плотскаго вожделения. Трудно это? Но полезно. Взирай не на настоящия скорби, но на будущия блага; не на бедствия действительныя, но на блаженство уповаемое; не на страдания, но на награды; не на труды, но на венцы; не на изнурения, но на упокоение; не на болезни, но на воздыхания; не на огонь сожигающий, но на царство предстоящее; не на окружающих мучителей, но на увенчавающаго Христа»²²⁹. Таким образом св. Златоуст, как верный раб, с неутомимым усердием возделывал ниву Господню. Правда, трудно было пробудить народ, беспечно предававшийся порокам, остановить бурный поток разных беспорядков, утвердившихся от продолжительности времени, рассеять облегавший людей мрак неведения истин веры и благочестия, бороться против предрассудков и укоренившихся страстей: но ревность св. Златоуста в исполнении обязанностей пресвитера была так велика, что ничто, как показал опыт, не могло остановить или расслабить его спасительной деятельности.

Когда Флавиан возложил на св. Златоуста обязанность проповедания слова Божия, он с такою ревностию занимался этим делом, что Флавиан уже редко вступал на кафедру, а иногда даже уступал ее красноречивому пресвитеру, по желанию народа, привыкшего его слушать. Так однажды, излагая учение о равенстве по Божеству Сына Божия и Бога Отца, и приметив желание Антиохиян слышать о сем Златоустого, прекратил речь и предоставил Иоанну продолжать начатое им²³⁰. За исключением особых случаев, требовавших поучений от Златоустого, он обыкновенно два раза, или, по крайней мере, однажды, в неделю, говорил беседы к антиохийским христианам, иногда же поучал их почти ежедневно, как это было во дни св. четыредесятницы при изъяснении на книгу Бытия. И произносил он свои поучения иногда пред литургиею, а иногда еще до восхода солнечного, чтобы предстоящие в церкви, не чувствуя жара и духоты, могли долее и с большим вниманием слушать его, а частию и для того, чтобы не воспрепятствовать их дневным занятиям; а иногда говаривал и вечером, как это бывало во дни покаянные постом. Говорил он свои поучения большею частию в так называемой древней церкви, основанной св. Апостолами. Часто во время произносимых св. Златоустом поучений Флавиан сидел против амвона на особо приготовленном для него месте и своим присутствием подтверждал непреложность возвещенных пресвитером истин. Св. Златоуст никогда не затруднялся в выборе материи. Его глубокие и многообъемлющие сведения, его благочестие и пламенная ревность о возведении своих слушателей на высоту христианской жизни и деятельности были обильным источником мыслей и чувств, которыми он охотно делился с многочисленным собранием народа, стекавшимся со всех концов города и даже из окрестных селений. Но основным началом и главною силою его бесед было глубокое изучение священного Писания, которого буквальный смысл он хорошо понимал, также смысл исторический и таинственный, и, выводя из Божественного Писания правила для деятельности, передавал свои мысли об этом с увлекательным красноречием. Когда он принимался за толкование какой-либо из книг священного Писания, то объяснял по порядку, текст за текстом, впрочем, не произвольный давая смысл св. Писанию, но всегда руководствуясь принятым и утвержденным учением прежних св. отцев и учителей Церкви. Излагая свои беседы языком ясным, простым, вразумительным, всегда, какие бы ни изъяснял истины, догматические или нравственные, старался делать приложения к утверждению и уяснению предметов веры и к исправлению нравов и искоренению утвердившихся как-либо зловредных обычаев в народе.

Приступая к изъяснению какой либо книги или главы св. Писания, он не редко предначинал свою беседу каким либо внушением, которым служило или какое либо частное обстоятельство, или торжество дня, или какое-либо происшествие, совершившееся в городе. Потом он спокойно приступал к самому делу, изъяснял предмет, рассеявал предубеждения, понемногу овладевал вниманием слушателей, и таким образом, когда предстоявшие бывали довольно приготовлены, он воспламенялся ревностию, обличал, запрещал и, как громом, поражал справедливыми укоризнами. Беседы его всегда полны были обличениями и утешениями, мудрыми изречениями и неотразимыми доказательствами. Речь его иногда являлась, как быстрый поток, который низвергаясь с крутизны гор, все низвергает и увлекает; а иногда же казалась величественною рекою, которая повсюду приносит своими водами плодородие и изобилие. Живые и воодушевленные описания, сравнения, противоположения, поразительные картины воображения, все находишь в его сочинениях! Небо, землю, море, науки, искусства, обычные потребности и занятия жизни общественной и семейной, всю природу со всеми своими явлениями и произведениями, все это с необыкновенною способностью заставлял он служить к пояснению, доказательству и торжеству истины и добродетели.

Слово Божие служило главною силою поучений Златоуста. Оно было для него светом разсевающим мрак, хлебом духовным, огнем, истребляющим ржавщины душевные, водою, омывающею нечистоты ее, божественным оружием, щитом непроницаемым, крепостью неприступною, в которой он мог отдохнуть, не опасаясь кораблекрушения. На смирение он смотрел всегда, как на непоколебимое основание духовного здания, матерь всех добродетелей, начало философии, источник истинной мудрости, истинного руководителя к царствию небесному, при содействии которого раскаявшийся разбойник вселился в рай прежде даже апостолов. Гордость напротив, почитал корнем всех зол, подводным камнем, о который разбивались нередко те, которые долго противились бурям страстей и разных искушений.

Молитва по его учению есть свет, и крылья для души, связь, соединяющая нас с Богом; непроницаемый щит, стрела, страшная для демонов, благоуханный цвет милосердия и поста, пристань, открытая для всех обуреваемых искушениями, якорь спасения для плавающих среди воздымающихся волн страстей, бед и напастей.

Когда св. Златоуст убеждает к подаянию милостыни, представляет ее как полезный для нас заем, делаемый Богом, как великое сокровище, скрытое в безопасном месте, как плодородное семя, которое должно в свое время произвести обильную жатву. Милостыня ‒ это величественное украшение в день всеобщего суда, легкий путь к небу; бедные ‒ суть житница Божия, врачи наших душ, ходатаи и защитники.

Представляется ли ему случай говорить о Церкви; он указывает в ней покойную пристань, безопасное убежище во время непогоды, корабль, управляемый Самим Христом, который плывя на всех парусах, за ничто считает самые усиленные порывы ветров, самые страшные бури.

Жизнь св. Златоуста представляет всегда как бы непрестанную борьбу, сражение, которое он часто сравнивает с олимпийскими играми. «Христианин, говорил он, есть борец, воин, земледелец, путешественник, мореплаватель, долженствующий непрестанно направлял свой путь к пристани небесного отечества. Смерть есть ничто иное, как сон, успокоение, разрешение от уз плоти». Можно бы многое сказать о его высоких достоинствах, раскрывшихся в его писаниях, но боимся слишком отдалиться от главного предмета. Впрочем, для того, чтоб составить понятие о красоте и богатстве воображения святого оратора, достаточно и сказанного нами.

Легкость, с какою он выражал свои мысли, глубокие познания, им приобретенные, не были для него побуждением к лености. Несмотря на свои многочисленные занятия, он всегда тщательно приготовлял свои беседы. Впрочем, иногда, воспользовавшись каким-либо неожиданно представившимся обстоятельством, оставлял предназначенное для произношения слово, а говорил уже без всякого приготовления, соответственно представившемуся случаю, а слушатели, при помощи стенографии, записывали его слова. Однажды проходя по тесным улицам города и потом чрез площадь, находившуюся между домами и церковию, он увидел множество нищих и убогих, и этим так был тронут, что прибыв в собрание правоверных, оставил то поучение, которое приготовил было говорить, чтоб сказать несколько слов в пользу бедных.

«Я явился теперь к вам для того, чтобы высказать свое ходатайство за других, которое, впрочем, и для вас не менее будет приятно и полезно. Теперь я не нахожу более приличнаго предмета для беседы с вами, как только бедных нашего города. И к этому меня расположило их несчастное состояние, виденное мною. Проходя к вам чрез площадь, я поражен был плачевным зрелищем. Я видел множество нищих в крайней степени бедности; одни из них, совершенно разслабленные лежали, распростершись на сырой и холодной земле; другие едва передвигались с места на место. Одни из них были слепы, у других не было рук; а некоторые были покрыты гнойными ранами, которыя они держали открытыми, чтоб возбудить сострадание в проходящих; и все они казались полуживыми от голода и холода. Я не мог быть равнодушным при взгляде на эту страшную картину, и подумал при этом, что было бы с моей стороны слишком безчеловечно, если б я не позаботился предложить об этом благосклонному вниманию вашей сострадательной любви. Итак, и я ходатайствую за них пред вами; и по этому случаю оставляю предмет, о котором я должен был бы говорить ныне с вами, чтоб говорить с вами о милостыне. И об этом я тем более нахожу приличным говорить, что теперь зима, и зима суровая, и что мы сами имеем нужду в благости и милосердия Божием».

После сего вступления выставляет побуждения, которые их могли бы расположить к подаянию милостыни: суровость зимы, несчастное положение бедных, благочестивый пример христиан Македонии, Рима и Галатии, и благословения, связанные с милостынею. Советует им подавать милостыню с радостию и поспешно всегда, а особенно в воскресные дни; советует также подавать милостыню соответственно своему состоянию, и никогда не исследовать жизни и нравов бедных, чтоб знать, достойны ли они сострадания; ибо, если б возможно было испытать жизнь бедных и богатых, никто бы не оказался достойным милосердия. Убеждает подражать Господу, Иже сияет солнце на благия и злыя, и дождит на праведныя и неправедныя; подавать щедро, быть сострадательным к бедным, чтоб самим обрести милосердие в день суда. Бедные, по его словам, суть как бы врачи наших душ, наши покровители и благодетели; потому что получаем гораздо более, нежели даем; ибо нам дадут блаженное небо в замен небольшого количества денег. Как умывальницы устрояются близь молитвенных мест, чтобы можно было прежде умыть руки, а потом уже воздевать их к небу; так и бедные находятся у врат церковных для того, чтобы мы прежде совершения молитв могли омыть руки подаянием бедным. Вода имеет свойство отмывать грязь с тела, а милостыня уничтожает нечистоты душевные²³¹.

Впрочем, для проповедника недостаточно того, чтоб он знал и хорошо понимал смысл св. Писания, ясно и со всею точностию излагал догматы веры и правила нравственности, говорил свободно и красноречиво; но он должен умягчить сердце слушателей, убедить их и привести в умиление. Он должен расположить к себе слушателей; сообразовать свои рассуждения с степенью развития понятий тех, которым говорит, быть простым с простыми, ученым с учеными, возвышаться или унижаться, соображаясь с обстоятельствами; с искусством переменять две пружины человеческого сердца, страх и надежду, соединять укоризну с просьбою, важность судии с нежностью отеческою. Он должен жить, так сказать, в небе с Богом молитвою, смирением, кротостию и всеми добродетелями, которые проповедует другим, и вместе пребывать на земле между людьми пламенною ревностию о спасении других и любовию к ним. Предписывая такие правила пресвитеру в своих беседах о священстве, св. Златоуст и сам соблюдал их и по мере нужды говорил о всех предметах, и всем классам общества языком соответствовавшим нуждам и степени понимания их. Этим превосходным качеством, которое ясно обозначается во всех его беседах, он обязан был отчасти, может быть, и тому уроку, который преподала ему бедная женщина еще в первые годы его пресвитерства.

В одно время, когда св. Златоуст проповедывал с гораздо большим красноречием, нежели всегда, и все собрание ученых и знатных людей восхищалось возвышенностью его мыслей, изяществом языка и превосходством изложения, одна бедная женщина, простая, скромная и благочестивая подошла к нему и с откровенностью сказала: достоуважаемый и возлюбленнейший отец! я благословляю Бога, даровавшего нам столь красноречивого проповедника, как ты, и благодарю Его за блага, изливаемые чрез тебя на Антиохию. Я бы и сама желала воспользоваться словом Божиим, проповедуемым чрез твои уста; но, увы! я, бедная, недостаточно образована, мой разум слишком недостаточно развит для того, чтоб следить за всеми видоизменениями твоей красноречивой речи. И ныне особенно я слушала со вниманием, но не могла воспользоваться твоею беседою, потому что не понимала, и тогда как все, восхищаясь твоею речью, рукоплескали, я одна проливала слезы, оплакивая свое невежество. Внявши справедливой скорби бедной женщины, св. Златоуст с тех пор старался говорить вразумительнее для всех.

Св. пресвитер так был предан пользе и спасению своей паствы, что не только общественные бедствия, каковы: моровые поветрия, засухи, войны, возмущения народные, землетрясения, но и частные обстоятельства старался обращать в их пользу, извлекая из них приличное назидание.

Так в одно время он услышал, что некоторые из его друзей и вообще слушателей жалуются на продолжительность его вступлений, и этим случаем воспользовался, чтоб дать им полезное наставление. Взошедши на другой день на кафедру, сказал: некоторые из моих друзей пришли ко мне с жалобою на продолжительность моих бесед; справедливы они или нет, вы увидите из моих слов, которые скажу в свое оправдание. Но, во-первых я должен сказать благодарность за такое объявление, потому что я уверен, что они сделали это не по желанию мне зла, а по дружбе ко мне и по участию в моей пользе. Друзей моих я люблю не тогда только, когда они хвалят меня, но и тогда, и еще более, когда говорят мне о моих недостатках и укоряют за них. Истинный друг хвалит достойное похвалы, тогда как ложный друг осыпает похвалами и доброе и худое. Похвалы врага подозрительны, замечания друга для меня всегда приятны. Сей, укоряя меня ‒ радует, а тот и похвалами огорчает. Поцелуй льстеца меня уязвляет, а раны друга излечивают.

При сем он показывает пользу дружественных замечаний и средство ими пользоваться. Потом уже начинает оправдываться. Продолжительные вступления, говорит, употребляет он по трем причинам: 1) потому, что общество его слушателей не всегда состоит из таких лиц, которые, сами прилежно занимаясь изучением св. Писания, не имеют нужды в продолжительных объяснениях для понимания его, но бывают между ними и такие, которые не только вовсе не занимаются чтением священ. Писания, но, занятые непрестанно суетными делами века сего, редко посещают церковные собрания, и которые, следственно, всегда имеют нужду в пространном объяснении для удобного понимания говоримого; 2) потому, что его слушатели стояли на разных степенях понимания и усердия к делу благочестия, посему нужно было ободрить ревность одних, и пробудить от небрежения других; 3) потому, что он иногда говорил две или три беседы на один и тот же предмет, и потому необходимо было повторять конец предыдущей беседы, дабы показать связь предыдущего с последующим своим слушателям которые, забыв прошедшее, могли затрудниться в понимании настоящего.

Вторая причина, приведенная св. Златоустом в свое оправдание, напоминает нам ревность его, с какою он возбуждал народ к слушанию слова Божия. Число слушателей его не всегда было одинаково, но изменялось по разным обстоятельствам. Он часто жаловался на малочисленность своих слушателей, из которых большая часть были отвлекаемы общественными играми, народными празднествами или театром. Он сильно скорбел тогда, и горько жаловался на их равнодушие к делу спасения, и ободрял и воодушевлял ревность присутствовавших²³².

Если же правоверные не пользовались надлежащим образом его беседами и учением св. Писания, он вразумлял их с большею кротостию. Земледелец неохотно возделывал поле, которое не приносит плодов соответственно его трудам, говорил он; врач оставляет больного, когда он перестает следовать его наставлениям. Но один из них обрабатывает землю, другой лечит тело; но я должен возделывать ваши души и трудиться над их излечением, и на сколько душа превосходит тело, на столько мой труд превосходнее врача. И поэтому я стараюсь усиливать свою ревность, чтоб не ослабеть, тем более что моя награда не погибнет, если б слушатели и не захотели воспользоваться моим советом²³³.

Св. Златоуст говорил с таким красноречием, что слушатели его проливали обильные слезы и иногда, проникнутые сильным чувством сокрушения, ударяли себя в голову; иногда приходили в страх при мысли о великих истинах, им возвещаемых, иногда же проникались чувством удивления, слушая его поучение, с такою силою им произносимое. Нередко случалось, что они вдруг его прерывали, и храм оглашался рукоплесканиями и многочисленными возгласами: Златоуст! уста золотые, уста золотые! Смиренный проповедник сильно огорчался этим, и умолял их слушать в молчании и не расточать без нужды своих рукоплесканий; говорил, что ни истины, возвещаемые им, ни он сам нисколько не нуждается в их шумных рукоплесканиях; но если хотят его восхвалить и надлежащим образом вознаградить за попечительность о их спасении, то пусть с надлежащим вниманием размышляют о сих истинах и соображают с ним свое поведение²³⁴.

Среди такого торжества его красноречия и всеобщих похвал св. Златоуст всегда сохранял невозмутимую скромность. Иногда случалось, что он начинал свои поучения с осторожностию и боязливостию только вступающего на поприще проповеднического служения. Я радуюсь за вас, говорил он к предстоящим, видя вас стекающихся в таком множестве и с такою поспешностью для слушания священных служителей алтаря. Такая ревность ваша служит лучшим доказательством ваших успехов в добродетели и делах благочестия. Желание слушать слово Божие служит свидетельством хорошего состояния ваших душ, как потребность материальной пищи служит доказательством хорошего здоровья тела. Ваша горячность к духовному просвещению радует меня, и я благодарю Господа за вас; но я боюсь, дам ли вам пищу удовлетворительную и соответствующую вашим нуждам и желанию. Впрочем, как мать, хотя и необильные молоком имеет сосцы, однако же, дает их дитяти, и я предложу вам сегодня то, что имею. Бог, да поможет мне соответственно моему желанию²³⁵.

Заботы и отеческое попечение св. пресвитера о своей пастве не остались без награды: Бог благословил его труды. Несмотря на беспорядки, неразлучные с действиями человеческими и столь обычные большим городам, благочестие процветало в Антиохии, праздничные и воскресные дни проводимы были с надлежащим торжеством, воспевали хвалу Богу в церквах; божественная литургия совершалась всегда, частные и общественные молебствия исполнялись неопустительно, семейная жизнь благоустроялась; многие из родителей, желая научить детей благонравию и благочестивой жизни, отсылали их с этою целию к пустынникам, жившим в горах. Привычка клясться многими была совершенно оставлена, театры реже посещались и не в таком множестве, как прежде; язычники, Иудеи и еретики, обличенные святым пресвитером, не могли уже возвышать свой голос.

Святой Златоуст был душею, жизнию, радостию для Антиохии, так как и Антиохия была любимым предметом для него. Когда частые болезни святого проповедника заставляли его удаляться в селение или оставаться дома для поправления своего здоровья; когда таким образом невидно было по улицам и многочисленной толпы народа, приходившей обыкновенно из отдаленных частей города в храм для слушания проповеди; то казалось, что бедствие какое-либо постигло город, или смерть заняла место жизни и движения. Но когда, после нескольких дней отсутствия, святой Златоуст, слабый, томный и еще болезненный, опять являлся во храме, сколько кликов радости и благословения неслось отвсюду! И святой Златоуст, видя расположение к себе народа, какою нежною любовию исполнялся, радость невольно просвечивалась на исхудалом лице его! Согретый всегда отеческою любовию к народу, святой Златоуст не жалел своих сил и здоровья для блага своей паствы, и желал до конца жизни подвизаться на поприще пресвитерского служения; но потом, когда силы его ослабевали, и он не мог уже более возвещать слово Божие, он надеялся и желал для успокоения возвратиться в горы и поселиться среди пустынников, которых так любил, и к которым посылал своих слушателей, чтобы их поразить и возбудить зрелищем высоких христианских добродетелей. Уединение гор ‒ было покойное и безопасное пристанище, к которому всегда были устремлены его желания; он надеялся там умереть, и эта надежда его утешала. Но надежды и желания его не сбылись; когда он мысленно утешался виденным в дали успокоением, дуновение Духа Божия ввергло его в средину бурь и треволнений. Бог призывал его к новой борьбе, к заключению всегдашнему, бесчисленным гонениям и, некоторым образом, к мученическому страданию.

(398―400 гг.)

Император Феодосий, победив внешних и внутренних врагов, умер в 395 году. Он со всем усердием благочестивого христианского царя покровительствовал православной Церкви. Умирая, оставил свое царство двум сыновьям, Аркадию и Гонорию; первый из них управлял восточною частию империи, другой западною. Эти два молодые государя, получив от отца столь знаменитый престол царский, наследовали вместе и его благочестие.

В правление сих царственных братьев скончался архиепископ константинопольский, Нектарий (29 сентября 397 г.), преемник св. Григория Богослова.

По смерти его стали заниматься избранием и назначением ему преемника. Чрезвычайная важность сего города, сделавшегося вторым Римом с тех пор, как Константин великий избрал его главным местом для своего пребывания, и то важное влияние, которым пользовались константинопольские архиепископы при дворе, пробудило честолюбие во многих пресвитерах и епископах. Много было предложено лиц достойных, по мнению избирателей, сей кафедры, а некоторые, движимые властолюбием и честолюбием, чрез разные непозволенные средства, сами искали сего места. «О жалкие люди! восклицает Палладий: священники по названию, но недостойные священства»! ‒ Многие из жалких честолюбцев почти ежедневно ходили во дворец, пресмыкаясь у ног царедворцев, которых влияние сильно было на царя и на дела церковные, некоторые заискивали благорасположение других важных чиновников низкою лестию, вымаливая у них заступления; иные подарками старались привлечь к себе снисхождение; а некоторые доходили даже до такого ослепления, что, стоя на коленях на улице, вымаливали у народа ходатайства за себя. Увы! до какой низости может доходить честолюбивый и корыстолюбивый священник, когда, забыв о славе Божией и спасении душ, ищет только своей славы и собственной выгоды. Но православные, и многие, особенно из почетных и благородных лиц, с негодованием смотрели на такие действия честолюбивых искателей, и умоляли императора отвергнуть с негодованием всех сих низких искателей, и найти человека искусного и сведущего в Божественном Писании, способного назидать других святостию своей жизни, и потому достойного столь высокого места.

Тогда как двор был в нерешимости и не знал, кого избрать на праздное святительское место, евнух Евтропий, первый министр императора Аркадия и имевший весьма большое влияние на него, указал государю на Иоанна, пресвитера антиохийского. Он узнал его во время своего путешествия на восток, и кроме того слава о красноречии и святости жизни Златоуста разносилась по всей империи. И лишь только было произнесено имя Иоанна, нерешимость прекратилась, все единодушно и в один голос, народ и клир избрали его на место константинопольского архиепископа. Народ был в чрезвычайной радости по случаю сего избрания, и недоумевали только, как привести в исполнение свой выбор. Ибо знали глубокое смирение сего святого мужа, и то высокое понятие, которое он имел об епископском сане, о тех высоких обязанностях, которые на него налагаются, и тех великих добродетелях, которые от него требуются; притом припоминали его поведение, когда собравшиеся в Антиохии епископы хотели наложить на него сан святительский, и потому опасались, чтобы он, узнав о своем избрании, не захотел освободиться от него бегством. Притом недоумевали, как взять его из Антиохии, из его любимого города и отечества; не возбудив всеобщего ропота, или даже восстания народа, который смотрел на св. Иоанна, как на своего мудрого наставника, на свою славу, как заступника и утешителя во время страшных событий, увлекавших весь город к погибели. В сих обстоятельствах благоразумное, тайное и быстрое похищение было необходимо.

Евтропий нашел средство привести это столь важное и вместе трудное дело к счастливому концу. От имени императора он написал к Астерию, Восточному правителю. Уведомив его об избрании св. Иоанна на константинопольскую кафедру и о сказанных нами трудностях, и необходимости потому действовать осторожно, предписал взять его каким-либо обманом и прислать в Константинополь. Поручение было исполнено во всей точности. В то время как св. Златоуст думал только о точном исполнении своего звания, вдруг получил письмо от правителя восточного, который приглашал его прийти в церковь св. мучеников, находившуюся у римских ворот, для совещания об одном важном деле. Св. Златоуст, не подозревая ничего, с поспешностию явился на назначенное место. Но лишь только он прибыл, Астерий, ничего не говоря, пригласил его сесть в коляску, и потом, отправившись с ним на станцию, там сдал его посланным от императора²³⁶, которые с чрезвычайною скоростию привезли его в Константинополь.

В Константинополе ждали с нетерпением нового пастыря, чтоб его рукоположение совершить с большею торжественностию; император созвал собор, на который был приглашен и Феофил, патриарх александрийский, как старший из епископов, Но этот патриарх смотрел на избрание Златоустого завистливым оком. Он не мог желать этой кафедры для себя; но старался разными происками и своим влиянием доставить это место некоему пресвитеру Исидору, которого дарования, слишком обыкновенные, не могли быть преградою к его честолюбию. Феофил обязан был ему благодарностию за исполнение одного очень важного поручения. Говорят, что во время восстания тирана Максима, Феофил дал Исидору письмо поздравительное и подарки, которые велел отдать в Риме тому, кто победит, Максиму или Феодосию; но письмо было похищено до окончания войны, и Исидор убежал в Александрию. Кроме чувства благодарности, побуждавшего Феофила содействовать возвышению Исидора, Феофил надеялся, сделав его епископом константинопольским, видеть в нем ревностного сотрудника своих планов и чрез него иметь влияние при дворе. Но этого он не мог ожидать от Златоустого. И потому с тех пор, как увидал его, старался препятствовать его избранию. Феофил понимал, что по утверждении св. Иоанна на епископской кафедре, он совершенно утратит всякое влияние при дворе и в Константинополе. По этому-то, скрыв свои тайные побуждения, он придумывал препятствия и, под разными предлогами, противился его рукоположению. Но император, весь двор и народ так сильно желали его избрания, что ему трудно было сопротивляться. И чтоб скорее решить дело и положить конец козням Феофила, Евтропий призвал его к себе, и тоном важным и решительным, показывая ему, разные жалобы на него от пресвитеров и епископов, сказал, чтобы он решился или рукоположить св. Иоанна, согласно желанию всех епископов, или, в противном случае, готовился бы к ответу пред лицом всего собора на поданные на него жалобы. Феофил согласился с мнением епископов.

Весь город радовался, но Златоуст сокрушался о случившемся. Сначала он жаловался на насилие, сделанное ему, указывал на слабость своих сил и свое недостоинство; но когда увидел, что ни слезы, ни возражения его не приносят никакой пользы, покорился избранию епископов, в действиях которых он видел определение Божие, и с смирением и благоговением принял посвящение 26-го Февраля триста девяносто осьмого года²³⁷.

Прежде, нежели начнем повествование о трудах св. Златоуста, подъятых им во время епископства, необходимо изложить сведения о церкви и пастве, вверенной его попечению.

Присутствие императора и его двора в новосозданном городе Константинополе, в непродолжительное время привлекли в столичный город множество народа, иностранцев с разных сторон, пришедших для того, чтобы воспользоваться привилегиями, обещанными первым поселенцам. Эта толпа собравшихся из разных стран и областей принесла с собою свои обычаи, пороки, заблуждения и предрассудки.

Кроме того, вскоре после Константина Великого, при императорах Констанции и Валенте, кафедра Константинопольской Церкви почти постоянно занимаема была арианскими епископами. Следствием сего было то, что православная Вера была подавлена арианскими заблуждениями, православные подвергаемы были всевозможным оскорблениям, заблуждениям ума и порочным стремлениям сердца и воле дан был полный простор.

Св. Григорий Богослов, в краткое свое пребыние в Константинополе, в качестве проповедника православного учения и архиепископа константинопольского, хоть успел достигнуть того, что при Императоре Феодосии, все церкви, находившиеся в Константинополе, предоставлены были в пользование православным, не имевшим доселе ни одной церкви, и того, что, вследствие его красноречивых и убедительных поучений, православное учение скоро и сильно восторжествовало над сердцами и умами константинопольских жителей, что город Константинополь можно было назвать вполне православным. Ариан осталось в городе относительно не много, и тем дозволено иметь общественные собрания для молитвы только вне города. Но созданное св. Григорием Богословом при его преемнике расшаталось и пришло в упадок.

Нектарий, преемник св. Григория, управлял константинопольскою церковию в продолжение шестнадцати лет: но не имел ни знания, ни ревности, ни святости жизни своего предшественника²³⁸ и потому дела церковные под его управлением пришли в упадок: благочестие ослабело, прежние беспорядки возобновились, введено было много новых злоупотреблений, так что Константинополь пришел почти в то состояние, в каком он был до управления св. Григория.

И таким образом церковь константинопольская представляла поле, заросшее тернием, которое расчистить и засеять новыми семенами благочестия предстояло уже новому архипастырю ‒ св. Иоанну.

И св. Златоуст, укрепившись новыми дарами Св. Духа, с ревностию принялся за предлежавший ему подвиг пастырского служения. Чрез несколько дней после своего посвящения, он, в присутствии многочисленного собрания народа, произнес первое слово; но это слово не дошло до нас. Из последующих бесед его можно видеть, что предметом его была борьба Давида с Голиафом. Он показал в нем, что Филистимляне в полном вооружении, защищенные панцирями и щитами, укрепленные мечами и копьями, рассеялись от одного удара юного пастуха, не имевшего для своего охранения ни панциря, ни меча, вооруженного только верою и упованием на помощь Божию. Этим св. Златоуст хотел показать своим слушателям, что он, как Давид, пришел к ним без оружия, без красноречия и без всякого пособия человеческого, поддерживаемый только и воодушевляемый живою верою и пламенным желанием их спасения. Оружия бо воинства нашего, восклицал он с Павлом, не плотская, но сильна Богом на разорение твердем: помышления низлагающе и всякое возношение взимающееся на разум Божий, и пленяющее всяк разум в послушание Христово (2Кор. 10, 4‒5). Это слово имело поразительное действие на слушателей, и оно тем более было сильно, что христиане константинопольские давно уже не слышали такого красноречивого проповедника, потому что Нектарий, частию по преклонности лет, частию, по неимению дара красноречия, не мог производить на них сильного впечатления. После сего еще более собралось народу в новую церковь для слушания второй беседы святого епископа. ‒ Я еще не более, как только раз беседовал с вами, ‒ говорил св. Златоуст в начале слова, ‒ и уже вас возлюбил с такою силою, как бы я жил всегда с вами. Я чувствую, что привязан к вам крепкими узами самой тесной любви, как будто я с вами давно уже находился в дружественных отношениях, и это чувство дружественной любви к вам происходит не от нежности моего сердца, но от сознания превосходных и любезнейших качеств ваших душ. В самом деле, возможно ли без удивления и любви подумать о той пламенной ревности, о той нежной любви, которая воодушевляет и о той сильной привязанности, которую вы имеете к своим учителям и начальникам, о том мире и согласии, которые царствуют между вами, и о тех редких качествах, украшающих вас, которые способны расположить к себе самые грубые сердца? ‒ После сего вступления, св. пастырь много говорил об окружающих Церковь опасностях от нападений еретиков, обличал их заблуждения и утверждал истину доводами из свящ. Писания.

С сердечным умилением слушал народ слово своего нового святителя. При следующих собраниях, исключая некоторые частные обстоятельства, каковы были общественные увеселения, которые увлекали к себе множество народа и на которые св. Златоуст сильно жаловался, ‒ число его слушателей постоянно умножалось до тех пор, пока Господу угодно было скорбями испытать твердость и постоянство любви Своего служителя. В царственном городе повторились дивные опыты красноречия и ревности Златоуста, произведенные им в Антиохии: бесчисленное множество народа всех состояний и сословий прибегали со всех концов города, даже из окрестных селений, слушать его. Все старались стать к нему как можно ближе и с глубоким вниманием смотрели на него, боясь проронить и одно слово, иногда приходили в трепет, поражаясь страшными картинами правосудия Божия над грешниками, иногда же проникаясь непритворным чувством сокрушения о своей греховности, проливали источники слез; но бывало и то, что, поражаясь дивными красотами неподражаемого красноречие Златоустого, наполняли воздух оглушительными рукоплесканиями и восклицаниями, и чрез то прерывали его беседу, приводя в сильное замешательство смиренного проповедника.

И усердие народа константинопольского не бесплодно было для него. Ревность и просвещенный ум св. епископа всегда находили средства удовлетворять всем их нуждам. Он и здесь так же часто говорил поучения к народу, как и в Антиохии, не затрудняясь в выборе предметов для бесед. Он продолжал предлагать объяснения на священное Писание; Деяния Апостольские, послания св. Ап. Павла к Филипписеям, к Колосаям, к Евреям, внушали ему множество превосходных мыслей и чувств, которыми он делился с народом, всегда жаждавшим его слушать.

И здесь, как и в Антиохии, он сильно восставал против общего развращения нравов, против злоупотребления богатством, чрезмерной роскоши в одежде и домашнего убранства, и его обличительные слова более имели места в Константинополе, чем в Антиохии. Он со всею силою святой ревности вооружался против честолюбия, страсти к богатству, любви к зрелищам и общественным играм, обычая клясться, и вообще против всех пороков, которые служили разрушительным ядом для общества.

Нам бы хотелось проследить все движения этой благородной борьбы, которую он должен был выдерживать, и указать средства, которые он употреблял для ниспровержения разных заблуждений и укоренившихся страстей: но это невозможно по многочисленности его поучений. Чтоб иметь верное и ясное представление о Златоусте, как об учителе и ораторе, нужно смотреть на него в тех важных и трудных преобразованиях, им при помощи Божией совершенных, в которых отразилась его ревность к спасению душ и благоустроению Церкви, которые были, если не случаем, по крайней мере, отдаленною причиною тех бесчисленных скорбей и гонений, которые он испытал впоследствии.

Приступая к обзору деятельности Св. И. Златоустого в сане святительском, обратим, прежде всего, внимание на литургию известную в настоящее время под именем литургии Златоустого.

Что св. Иоанном Златоустым составлен чин литургии, это не подлежит никакому сомнению. ‒ Прокл, ученик св. Златоуста и впоследствии патриарх константинопольский, имевший полную возможность знать об общественной деятельности его в своем сочинении о литургии говорит, что св. Златоуст сократил чин литургии, сокращенной прежде св. Василием из древнего чина иерусалимской Церкви. ‒ Причиною сего сокращения Прокл поставляет снисходительную любовь Златоуста к народу, который тяготился продолжительностию древней литургии и от того иногда не посещал литургии, или посещая не был достаточно внимателен к литургии.

После Прокла, св. Софроний, патриарх иерусалимский, (ок. 644 г.), не только говорит о том, что св. Златоуст, как и Василий Великий, оставил после себя литургию, но и обобщил употребление Златоустого: «ныне, говорит он, более прочих в уважении священнодействие великого Василия и Иоанна Златоустоаго с литургиею преждеосвященных».

Что известная ныне литургия Златоустого действительно была та же самая литургия и во времена Златоустого, в этом можно увериться сличением ее с теми местами бесед св. Иоанна, где он выставляет те или другие части современной литургии. Нужно, впрочем, заметить, что св. Златоуст ни в одной из своих многочисленных бесед не предлагал собственно изъяснения литургии в порядке ее совершения, но, по обстоятельствам, упоминал только о некоторых частях литургии, и потому в его Константинопольских беседах можно находить только по нескольку слов, взятых из литургии.

Когда предстоятель церкви (епископ) входил в церковь, то он говорил: мир всем²³⁹ . Св. Софроний, патриарх иерусалимский говорит, что пред ектениею диакон возглашает: «благослови владыко», а священник говорит: «благословенно царство». ‒ Литургия оглашенных начиналась ектениею: «при непосвященных, говорит св. Златоуст, совершаем молитвы общия за немощных, за плодоносие земли, за землю и море»²⁴⁰. ‒ Те же предметы моления содержатся и в нынешней первой ектении. ‒ За ектениею следовали чтения из ветхого завета²⁴¹, предварявшиеся возглашениями диакона и чтеца. «Диакон возглашает: вонмем». Это общий голос церкви и ‒ никто не внимает... За ним чтец начинает: пророчество Исаиино, и тогда никто не внимал... Потом вслух возглашает: сия глаголет Господь, и никто не внимает²⁴². Вследствие этой-то невнимательности чтения из ветхого Завета оставлялись в многих церквах еще при св. Златоусте, и заменялись пением одних антифонов, т. е. избранных стихов, заимствованных из некоторых псалмов. ‒ В настоящее время чтения из ветхого завета предлагаются только в великий пост, в другое же время они составляют принадлежность вечернего и утреннего богослужения, при том только праздничного. На литургиях же в настоящее время, кроме праздничных антифонов, в воскресные и полиелейные дни антифонно поются 102 и 145 псалмы и стихи о блаженствах, а в обыкновенные дни некоторые стихи из 91, 92 и 94 псалмов.

В 7‒м стихе последнего псалма читается: приидите поклонимся и припадем ему, а христианская Церковь после антифонов поет: приидите поклонимся и припадем ко Христу. ‒ Антифонное пение употреблялось и при Златоусте. Из беседы его на 41 псалом видно, что и в его время пелись пасхальные антифоны: сей день, его же сотвори Господь и проч.

Вход с Евангелием при пении песни: приидите, поклонимся и припадем ко Христу был и при св. Златоусте. За сим следовало чтение из Апостола с пением прокимнов и аллилуия²⁴³. Пред началом чтения Евангелия предстоятель преподавал мир всем, и ему отвечали: и духу твоему ²⁴⁴ .

Св. Исидор Пелусиот, ученик св. Златоуста свидетельствует, что пред началом чтения Евангелия епископ вставал с своего места и слагал с рамен своих образ подражания Христу (омофор), показывая тем, что присутствует сам Господь, учредитель пастырского служения, Бог и Владыка²⁴⁵. Евангелие читал диакон²⁴⁶ и пред Евангелием, в знак духовной радости, горела свеча. Пред чтением и по окончании чтения Евангелия пели: слава тебе, Господи ²⁴⁷ . По прочтении Евангелия предстоятель предлагал поучение²⁴⁸ с амвона. Поучение потому предлагалось после Евангелия, а не в конце литургии, как, ныне, чтобы им могли воспользоваться, как верные, так и оглашенные.

По прочтении Евангелия и поучения диакон возглашал: «верные о оглашенных помолимся», приглашал и самых оглашенных молиться за себя самих; после сего священник читал молитвенное благословение над приклонившими главу оглашенными, ‒ и за сим диакон возглашал: «оглашенные изыдите»²⁴⁹. После сего следовали молитвы о бесноватых, о кающихся, о готовящихся к просвещению²⁵⁰, тем и заканчивалась литургия оглашенных.

По выходе оглашенных и подобных им начиналась литургия верных, предварявшаяся проскомидиею.

Диакон возглашал: верные Господу помолимся, ‒ и все падали на колени²⁵¹. За тем следовали молитвы верных²⁵². После этой ектении переносились дары с жертвенника на престол (велик. вход), и за сим народ, по гласу диакона, молился о предложенных дарах и о своем мире; а священник читал молитву, да удостоен будет приносить жертву благоуханную²⁵³.

Священник преподавал мир и все лобызались²⁵⁴. Вместо этого ныне диакон возглашает: возлюбим друг друга... и если в служении участвуют несколько священнослужащих, то они лобызаются между собою или целуют друг друга в плечо. Диакон возглашает о заключении двери. «Когда видишь, говорит Златоуст, что движется завеса во вратах; тогда представляй себе, что низводится небо и нисходят Ангелы»²⁵⁵.

Станем добре, станем со страхом, вонмем св. возношению, чтобы приносить в мире, возглашает диакон, и народ вставал от коленопреклонения, дабы предстать пред Господом с непоколебимым помыслом о Нем²⁵⁶.

Священник, благословляя народ, говорил: «благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и причастие св. Духа, да будет со всеми вами». Ему отвечали «и со духом твоим»²⁵⁷.

Когда за тем священник возглашает: «горе имеим сердца»; народ отвечает: «имеем ко Господу»²⁵⁸. Священник возглашает: «благодарим Господа», народ отвечает: «достойно и праведно» и священник возносил хвалы великолепию святыни Божией²⁵⁹. За сим он напоминал народу, с каким благоговейным торжеством небесные силы славят Бога; ‒ и народ повторял Серафимскую песнь²⁶⁰.

Во время пения Серафимской песни, священник продолжал славить Господа, исчислял благодеяния его к людям, открывшиеся в творении, промышлении и искуплении, в частности воспоминал о установлении Сыном Божиим тайны Евхаристии и повторял слова Его как непреложную волю о совершении тайны²⁶¹. Оканчивая благодарения, молился молитвою, сокрушенною о ниспослании св. Духа на дары. «Священник стоит пред св. трапезою, говорит св. Златоуст, и с воздетыми к небу руками призывает св. Духа, да снидет и коснется даров; глубокое молчание, глубокий покой, Дух подает благодать, нисходит, касается предложенных даров»²⁶². При сем совершалось благословение даров крестным знамением²⁶³.

Во время призывания св. Духа, народ пел: «Тебе поем, Тебе благодарим, Господи, и молимся Тебе»²⁶⁴. После сего священник поминал имена святых Божиих для умилостивления Бога молитвами их²⁶⁵. «И Ангелы, говорит Златоуст, повергаются пред Господом и Архангелы молятся: они считают это время самым лучшим, так как содействует им возношение... Ангелы, предстоя пред телом Господа, молят Господа за человеческое естество и как бы так говорят: за тех молим Тебя, которых ты благоволил столько возлюбить, что предал душу Свою; за коих Ты пролил кровь Свою; за тех, за которых принес Ты в жертву плоть Свою»²⁶⁶.

Прославляя святых, священник вместе молился за умерших²⁶⁷ и живых, особенно за епископов как правителей церкви и чад ее; молился, да дарует Господь единым сердцем славить Его²⁶⁸. За сим диакон приглашал молиться, да Господь приимет дары в пренебесный жертвенник. По окончании этой ектении священник присовокуплял о неосужденном призывании Отца небесного, и народ пел: Отче наш²⁶⁹. Эту молитву Господню священник заканчивал словами: яко Твое есть царство²⁷⁰, преподавал мир народу и над преклоншими главу читал молитву²⁷¹. Диакон возбуждал ко вниманию словом: вонмем, а священник возглашает: святая святым²⁷². Народ пел: «Един Свят, един Господь Иисус Христос». За сим следовало раздробление Агнца²⁷³, моление о прощении грехов произвольных и непроизвольных и приступали к приобщению св. Таин²⁷⁴. Во время причащения пели стих: вкусите и видите, яко благ Господь, «Господь Иисус, говорит Златоуст, совершил благодарение прежде, чем преподал, чтобы и мы тоже творили; вознес благодарение и воспел, дабы, и мы также поступали»²⁷⁵. В благодарение пели 144 псалм²⁷⁶. Причастники Тайны изъявляли радость о принятии небесного дара. Диакон призывал к молитве, дабы причастившиеся сохранены и спасены были благодатию. Благословением священника оканчивалось служение.

Вышеуказанных мест из бесед св. Иоанна Златоустого достаточно для того, чтобы убедиться, что известная ныне литургия Златоустого в главных частях своих совершенно согласна с тою, которая употреблялась во дни Златоуста в Константинополе. В последующее время внесено было нечто в состав литургии Златоустого, но не многое, и притом нисколько не нарушающее общего порядка древней литургии.

1) Песнь: «Единородный Сыне» ‒ введена во время Юстиниана. 2) Песнь: «Святый Боже» с молитвою трисвятого пения: «Боже Святый» введена в состав богослужения при св. Прокле. 3) Херувимская составлена при Имп. Юстине младшем, тогда же и молитва, читаемая священником во время песни Херувимской, для которой она составляет изъяснение. 4) Символ веры введен в состав литургии Патриархом Тимофеем в 510 году. 5) Хвалебная песнь Честнейшей Херувим заимствована из четверопеснца св. Космы на великий пяток. 6) Песни: во гробе плотски, Благообразный Иосиф, Воскресение Христово видевше, ‒ Светися, светися, ‒ и Пасха велия ‒ составлены св. Дамаскиным. 7) В конце литургии песнь: «Да исполнятся уста наша хваления» введена при патриархе Сергие в 620 году.

Установив порядок и благолепие в церковном богослужении св. Златоуст обратил за тем внимание и на священнослужителей.

Некоторые из священнослужителей, не связанных узами брака, под разными предлогами, держали в своих домах женщин, что подавало повод мирским людям к осуждению и разным соблазнительным разговорам. Понимая все зло, происходившее от такого порядка дел, св. Златоуст принудил священнослужителей расстаться с своими сожительницами.

Но для священнослужителя, который с успехом желает трудиться для спасения ближнего, не достаточно того, чтоб быть только облеченным в одежду неизменного целомудрия, но необходимо, чтоб он с этою добродетелью соединял бескорыстие и удаление от всех прелестей мирских; без этого, хоть бы он был Ангелом, его слова останутся бесплодными, его служение не будет иметь благотворных последствий для спасения душ. Но духовенство константинопольское, к сожалению, не было таково. Многие из его членов заражены были сребролюбием, многие покупали собственные земли, строили домы, употребляли в свою пользу остатки подаяний, назначаемых для их содержания; некоторые же, движимые страстию, убеждали многих отдавать им по завещанию свои имения во вред прямым наследникам; иные же предавались роскоши и роскошным пиршествам, часто посещали домы знатных и богатых людей; присутствовали на балах, и своею лестию и рабскою угодливостию делались презренными в глазах даже тех, которые, под видом притворной дружбы, приглашали их как будто с усердием и сердечным участием. Необходимо было для пользы Церкви и для чести священства найти лекарство для этих беспорядков, и св. архиепископ константинопольский нашел и приложил к делу. Он взывает к зараженным корыстолюбием священникам словами Ап. Павла: имуще пищу и одеяние сими довольни будем: потом показав, каким бедствиям подвергались несчастные Иудеи за свою страсть к сребролюбию, прибавляет, что корень всем злым сребролюбие есть (1Тим. 6, 8, 10), и вместе с этим раскрывает гибельные следствия сей смертоносной страсти. Но, поражая справедливыми обличениями корыстолюбие служителей олтаря, он в тоже время напоминает народу об обязанности его доставлять все средства для жизни служителям Слова, чтобы им не было нужды заботиться о вещах, необходимых для жизни, чтобы они не унывали, и чтобы попечение о предметах вещественных не отвлекало их внимания от попечения о душах и от исполнения важных обязанностей их высокого служения. Убеждает также священнослужителей пребывать в удалении от шумных обществ, заниматься предметами духовными и заботиться об исполнении своих священных обязанностей. «Избегайте, говорил он им, пиршеств богатых, довольствуйтесь тем пропитанием, которое даст вам усердие правоверных, бойтесь от испарений пышных столов сих прейдти в вечное пламя ада²⁷⁷.

О! какое могущественное влияние имеет над сердцами слушателей проповедник, когда он сам предварительно исполняет то, что проповедует другим!

Верный последователь Божественного Учителя, который прежде жиль так, как учил впоследствии, несомненно, будет иметь утешение видеть слово Божие приносящим обильные плоды в его слушателях, и свое служение увенчанным большими успехами.

Златоуст, как только принял сан святительский, прежде всего, занялся исправлением недостатков собственного дома. Рассмотрев отчеты эконома, распоряжавшего имением церковным, говорит Палладий, св. Златоуст уничтожил многие издержки, которые его предшественники почитали необходимыми для поддержания своего достоинства, но в его глазах представлявшиеся пышным излишеством, недостойным преемника апостольского. Тот, который был ревностным защитником бедных в Антиохии, которым предоставил и все свое имение родовое, не забыл их и, находясь на высоте, на которой поставило его Провидение. Нектарий оставил ему богатую мебель и другие комнатные украшения; но он все это продал и употребил на удовлетворение необходимых потребностей бедных жителей. Имея самую простую одежду и употребляя самую обыкновенную пищу, он хотел видеть ту же простоту и скромность во всем его окружающем. Пышность, гордость и тщеславие были для него несносны. Частию по слабости своего здоровья, частию по любви к уединению и внимательности к самому себе, частию по желанию сохранить время, потребное для занятия предметами Божественными и спасением душ вверенной ему паствы, он никогда никого не приглашал к своему столу, равно как и сам никуда не ходил. Он ел всегда один, употреблял пищу самую простую, приправленную любовию к подвигам самоумерищвления. Впрочем, такой образ жизни не препятствовал ему упражняться, по учению Апостола Павла²⁷⁸, в страннолюбии и успокоении страждущих разными недугами. Он принимал странников с нежною любовию; дом его всегда был отверст для них, и он всегда убеждал, приставленных к сему делу служить им с усердием и искреннею приветливостию. Простота и скромность его жизни, удивительный порядок в распоряжении имуществом церковным составили весьма значительные суммы на вспоможение бедным и больным. Он не только сохранил и улучшил больницу, с давних времен существовавшую в Константинополе, но и основал много других, которые вверил надзору четырех священников, известных по своему благочестию, под надзором которых находились врачи и служители, люди тоже известные самому святителю по своему благонравию, благоразумию, усердию и благорасположению к несчастным²⁷⁹. Принимая живое участие в несчастных страдальцах, он сам часто посещал их. Он в них всегда видел Самого Христа страждущего; убеждал их переносить свои страдания с терпением и покорностию воле Божией, указывая на благость Божию, которая если попускает нам терпеть какие-либо скорби, то собственно для нашей душевной пользы, чтоб дать нам средство смиренным терпением скорбей заслужить более блистательный венец. И своих слушателей он всегда убеждал не оставлять без внимания больных; располагал их помогать несчастным, и желал даже, чтоб каждый взял на свое попечение хоть одного больного.

С какою силою в одной из своих бесед на Деяния апостольские старается он внушить своим слушателям усердие к делам милосердия и в особенности к исполнению обязанности страннолюбия. Он убеждает их принимать странников с усердием и радостию, иметь всегда в готовности комнату для принятия Христа, когда Он придет в лице бедного странника; Он не отвергнет ее, как бы она ни мала была. Хоть бы случилась ночь, но если бы странник попросил приюта, убежища от темной ночи и непогоды, не должно ему отказывать, боясь показаться жестоким и бесчеловечным на суде самого Иисуса Христа²⁸⁰.

Любовь св. Златоуста к бедным так была велика, что он все свое достояние обращал в их пользу. Из истории его жизни видно, что он в один голодный год, за неимением собственного достояния, продал несколько церковных сосудов для вспомоществования бедным. Для большого удобства в подаянии помощи бедным, которых находилось в городе более пятидесяти тысяч, он предполагал их собирать всех в одно место, и это предположение так же успешно было осуществлено в Константинополе, как и в Кесарии св. Василием. Хотя благие намерения его не все приведены были в исполнение, однако же, не смотря на то, он успел много облегчить бедствия народные, частию вспомоществованием от собственного достояния, которое составлялось от его скромной и неприхотливой жизни, частию чрез содействие других, возбуждаемых к благотворительности силою его красноречия и примером его действий, исполненных любви к несчастным. Он хорошо понимал смысл и значение слов Иисуса Христа: блажени милостивии, яко тии помиловани, будут (Матф. 5, 7); понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе (‒25, 40); и слова псалмопевца: блажен разумеваяй на нища и убога, в день лют избавит его Господь (Пс. 40, 1).

В том же 398 году, исправив пороки, омрачавшие честь дев и служителей олтаря, внушив им скромность в действиях и усердие к делам своего звания, качества, делающие принадлежащих к сим званиям приятными Богу и почтенными в глазах людей, св. Златоуст сделал и другие преобразования, не менее нужные, даже весьма необходимые в благоустроении состояния вдов. С самого основания христианской Церкви большее число христианских дев, чтоб иметь более удобства к достижению высшей чистоты христианского жития посвящали себя, чрез обет девства, на особое служение Богу. Вдовы, которые после первого мужа не хотели вступить во второй брак, а желали остальные дни жизни проводить в служении Богу, были причисляемы к разряду девственниц. Святый Ап. Павел в первом своем послании к Тимофею советует этому ревностному ученику своему чтить находящихся в звании вдов: вдовицы чти сущия истинныя вдовицы... Вдовица да причитается не меньши лет шесшидесятих, бывши единому мужу жена: в делах добрых свидетельствуема, аще чада воспитала есть, аще святых нозе умы, аще странныя прият, аще скорбным утешение бысть, аще всякому делу благу последовала есть (1Тим. 5, 3, 9‒10). Эти жены, по своему возрасту, опытности и засвидетельствованному благонравию способны были приносить пользу Церкви; они с такою же торжественностию вступали в состояние посвященных Богу вдовиц, как и девы; платье они носили тоже, как и девы, и благословение им преподавалось в тех же выражениях. Из них некоторые избираемы были в диакониссы, которых обязанность состояла в научении догматам веры новопросвещаемых жен и служить иногда при совершении крещения. Оне также посещали заключенных в темницах исповедников и мучеников, служили больным, раздавали милостыни бедным, принимали и служили странникам, и вообще упражнялись во всех делах благочестия и любви. По своему состоянию и обетам они находились под покровительством и управлением Церкви, которая употребляла большую осторожность в избрании их. Звание вдов в четвертом веке распространено было повсюду, но особенно оно было многочисленно в Константинополе. Но, как нередко бывает, вследствие слабости человеческой, а еще чаще от нерадения и прельщения мирскими благами, закрались в их общества не малые расслабления и злоупотребления: многие далеко не соответственно жили с обетами того звания, которому себя посвятили. Ревность и благочестие св. Златоуста не замедлили и здесь явиться на помощь и подать приличное болезни врачевство. Он, показав им несообразность их поведения с их званием и испорченность нравов, сильно убеждал их жить в подвигах покаяния, проводить время в непрестанной молитве, в воздержании, посте, соблюдать простоту в одежде, убегать мира и его нечистых удовольствий. Одних, живших соответственно своему званию, он утверждал в терпении и в непоколебимом пребывании в предпринятом подвиге; другим советовал лучше вступить в брак, чтоб своим растленным нравом, или, по крайней мере, неправильным и подозрительным поведением не подавали случая клеветать на самую веру христианскую и хулить имя Господне.

Еще до пресвитерства св. Златоуст написал одной молодой вдове два поучения, которые остались, как драгоценный памятник пламенной ревности сего святого пастыря, в которых высказаны весьма назидательные мнения и весьма полезные правила. И в других случаях он убеждал вдов непоколебимо пребывать в той святой решимости, которую они предприняли на себя пред лицом невидимого Бога. И его голос, его писания, его советы и пример святой жизни вдохнули в сих благочестивых жен новую ревность к делам благочестия. Поддерживаемые своим пастырем, они на земле проводили жизнь ангельскую, всецело предаваясь благочестию и любви христианской. Но между ними сияла преимущественным светом добродетелей святая Олимпиада.

Эта святая жена, украшение вдов Церкви восточной, произошла от одного из знаменитых семейств и окружена была всеми благами земли. Господь приготовлял ее с самого детства разными испытаниями. Родившись в 368 году, она оставалась сиротою с самого нежного детского возраста. Прокопий, ее дядя, был ей вместо отца. Воспитание ее поручено было Феодосии, сестре Амфилохия, епископа иконийского, совершеннейшему образцу благочестия. Олимпиада научилась от ней познавать и любить Бога от всего сердца и служить Ему со смирением и непоколебимою преданностию. Она еще была в самых юных летах, когда ее обручили молодому юноше, главному управителю царских имений Феодосия Великого и префекту Константинополя. Но жених ее чрез несколько месяцев скончался. Освободившись от уз, которые она наложила на себя более из повиновения, чем по склонности, и, приняв это обстоятельство за определение Божие, не хотела уже иметь другого жениха, а решилась всецело посвятить себя единому небесному Жениху в девственной и целомудренной жизни, определив себя на служение бедным и больным. Но ее твердая решимость принадлежать единому небесному Жениху потребовала от нее многих предварительных жертв. Вскоре после смерти ее жениха, хотя многие из знатных особ государственных и придворных желали вступить с нею в брак; однако же, Олимпиаде не трудно было освободиться от их предложений и преследований. Но не так легко ей было устоять в своем намерении, когда император Феодосий Великий предлагал ей соединиться узами брака с его близким родственником, по имени Елпидием. Олимпиада отвечала, что ей не назначена Промыслом супружеская жизнь; и что если б к этой жизни ее Бог призывал, то Он сохранил бы для нее и первого жениха, но так как смерть похитила его, конечно, не без воли Даровавшего жизнь, то она твердо решилась посвятить себя единому Богу. Но Феодосий, побуждаемый Елпидием, хотел силою и своим достоинством вынудить согласие юной вдовы, и с сею целию он отнял у нее право распоряжать своими имениями и передал их в управление префекта константинопольского. Сей, чтоб доставить удовольствие Елпидию исполнил приказание императора с строгостию большею надлежащего. Он лишил Олимпиаду не только всякого участия в управлении собственным имением, но даже стеснил ее личную свободу, запретив ей иметь всякое сношение с епископами и священниками; он, наконец, простер свою дерзость до того, что запретил ей ходить в церковь и выезжать из Константинополя, надеясь такими притеснениями утомить и расслабить ее терпение, и таким образом вынудить согласие на предложение Феодосия. Но на самом деле случилось не так: св. Олимпиада приняла решение императора не только без ропота, но и с благодарностию за то, что он избавил ее от забот и попечений об имуществе, и даже просила его оказать ей еще большую милость, чтоб приказал продать все ее имущество и раздать бедным. После сего Феодосий, убедившись в ее истинном благочестии, не хотел ее более беспокоить своими притязаниями, но предоставил ей жить и распоряжать своим имением по собственному ее благому произволению. Получив такую свободу, Олимпиада дышала уже свободнее, всецело посвящая себя делам благочестия и самоумерщвления.

Палладий, в своей истории, выставляет Олимпиаду во всем совершенстве. Он говорит, что ее простота и скромность были так же велики, как и знаменитость ее рода; в молитве упражнялась непрестанно и пост всегда соблюдала строгий; она никогда не ходила в баню и не ела мяса, и большую часть ночи проводила в молитве и сокрушении о грехах. Ее кротость и любовь делали ее доступною для всех, и в особенности она бывала внимательна к немощным, на которых она всегда смотрела, как на своих детей. Св. Златоуст сравнивал ее обильные милостыни с обширною рекою, которая, протекая до конца земли, обилием вод своих превосходила самый океан. Города самые отдаленные, острова и пустыни, самые уединенные, все испытывали на себе действие ее щедрой благотворительности; нуждающиеся церкви, в каком бы месте ни находились, все имели не малую часть в разделе ее имений. Она обладала чрезвычайным богатством и жизнь ее, обреченная на подвиги самоумерщвления, давала ей возможность посвятить все это всецело Господу. Она во всем выражала преданность в волю Божию, была смиренна во всех своих действиях, приветлива в обращении с ближним, исполнена любви и сострадательности к бедствиям страждущих: такова была Олимпиада! пользуясь советами и благорасположением патриарха Нектария и св. Златоуста, она и сама много служила к их утешению своим добрым нравом и достоянием, помогая многим в нуждах, по их назначению. Находясь в главе многочисленного общества вдов, она устрояла между ними порядок своими советами, и вместе назидала их примером своей жизни. Бог приготовлял ее в уединении к перенесению скорбей, которые она должна была претерпеть за веру вместе с тем, которого Провидение дало ей, как руководителя, и которого она чтила как пастыря и отца.

Вникая во все обстоятельства жизни своего духовенства и других, посвященных на служение Богу сословий, и неутомимо занимаясь их преобразованием, св. Златоуст в тоже время не опускал из виду своих обязанностей и по отношению к множеству других верующих, вверенных его попечению. Слишком далекий от тех пастырей, которые собственное благополучие и спокойствие предпочитают славе Божией и спасению душ, он никогда не страшился высказывать прямо истину. Подобно Апостолу, он был всем, отцом, учителем, врачем и пастырем для всех, он всем служил без различия, не взирая на лица: богатые и бедные, великие и малые, ученые и невежды, все одинаковое место занимали в его сердце. Всеми его словами, и действиями всегда руководило желание славы Божией и св. Церкви, и душевной пользы верующим. Двор видал его редко; он являлся туда только по нуждам церковным. При первом свидании с императором Аркадием и императрицею Евдоксиею, он преподал им спасительные советы, говорил им о царствии небесном и о необходимости, для достижения его, подвигов благочестия.

Великие, богатые и императорские высшие чины также не забыты были св. пастырем; он их часто убеждал не увлекаться тщеславием и гордостию, напоминал об обязанности отрываться от привязанности к богатству и подавать щедрою рукою милостыни бедным. Со всею заботливостью стараясь внушить и бедным и богатым необходимость молитвы общественной и частной, он с особенною силою старался убедить их в великой важности молитвы ночной, как главного средства удалить душу от всего земного и привести ее к ангельской жизни в теле смертном.

«Поверь мне, говорит св. Златоуст, не столько огнь обыкновенно очищает ржавчину, сколько ночная молитва очищает ржавчину грехов наших. Устыдимся, по крайней мере, ночных стражей, если не стыдимся кого другаго. Они в исполнение человеческаго закона с громким криком ходят по ночам во время стужи, и ходят по улицам, часто обмокшие и иззябшие; ходят для тебя, для твоей безопасности и для сохранения твоих денег. Страж о твоих деньгах так печется; а ты не печешься о своей душе. Я не принуждаю тебя ходить на открытом воздухе, как он, ни кричать громко, ни надрываться; но дома, в самой спальне, преклони колена и призови Владыку своего. Для чего Сам Христос проводил ночи на горе? Не для того ли, чтобы быть нам примером? Тогда, т. е. ночью, оживают растения; тогда и душа, более, нежели оне, принимает росу благодати. Что днем опалено солнцем, то ночью прохлаждается. Более всякой росы ночные слезы погашают похоть, запальчивость и разгорячение, и не допускают до порочных страстей. Если же душа не получит сей росы, то днем она будет опалена. Да не будет кто-либо из вас опален сим огнем. Но да прохладит и усладит нас Бог человеколюбием Своим, дабы все мы освободились от тяжести грехов благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа»²⁸¹.

Св. Златоуст заботился не о том только, чтобы разрушить власть диавола, но и чтобы воссоздать дом Божий; ‒ не о том только, чтобы очистить поле от плевел, но и чтобы засеять его семенами христианских добродетелей; он не довольствовался отвержением пороков и разных беспорядков, но старался и о том, чтобы на развалинах их воссоздать христианскую ревность и самоусовершенствование чрез подвиги веры и благочестия. Чтоб утвердить в народе усердие к деннонощным молитвам, которых сам был лучшим образцом, к посещению темниц, к вспомоществованию бедным, он учредил в Константинополе, так как сделал и в Антиохии, чтение псалмов в церкви, пение священных песней в домах, в мастерских и среди работ полевых.

«Ничто», говорит он при изъяснении 41-го псалма, «так не возбуждает и не окрыляет душу, ничто с такою силою не отторгает ее от земли и не разрешает от уз плоти, ничто столько не располагает ее к любомудрию и не возвышает над всем житейским, как гармонический стих и священная песнь, сложенная по закону рифма. Природа наша так услаждается песнопением и стихами, такое имеет с ними сродство, что и грудные дети, если плачут и делаются безпокойными, ‒ оными усыпляются. Кормилицы, нося их на руках, ходят туда и сюда, и, напевая им детския песенки, тем и утишают их безпокойный плачь. Часто так же и путешественники, в жаркий полдень едущие на подъяремных животных, поют, и пением облегчают тягость путешествия. Равно и земледельцы, выжимают ли сок из виноградных кистей, или другое что делают, обыкновенно поют. И мореходцы, работая веслами, тоже делают. Наконец и женщины, когда ткут, или спутавшияся на стане нити разбирают челноком, ‒ иногда каждая порознь, иногда все в один голос, поют какую-нибудь песню. Все же, и женщины, и путешественники, и земледельцы, и мореплаватели, делают сие для того, чтобы пением усладить труды свои: так как душа, при звуках стихов и песней, легче может выносить все ‒ и скуку и труды. Итак, поскольку сей род увеселения столько сроден душе нашей, Бог, в предотвращение того, чтобы обольститель не развращал людей, внушая им блудныя песни, ‒ установил псалмы, коих свойство таково, что от них человек получает и удовольствие и пользу. От мирских песней бывает много вреда, развращения и других зол: ибо все то, что есть в них худаго и безнравственнаго, проникая в душу, разслабляет ее и развращает. Напротив духовныя песни доставляют великую пользу и назидание: это источники освящения, руководители к любомудрию; потому что и слова в них очищают душу, и Св. Дух нисходит в души поющих оныя: ибо те, которые поют псалмы с сознанием, действительно призывают на себя благодать Его. О сем свидетельствует Ап. Павел так: не упивайтеся вином, в нем же есть блуд; но паче исполняйтеся Духом; в объяснение же способа, как исполняться Духом, присовокупляет: глоголюще себе во псалмех и пениих и песнех духовных, воспевающе и поюще в сердцах ваших Господеви (Еф. 5, 18. 19). Я сказал: с сознанием, не так, т. е., чтобы в то время как уста произносят псалом, ум блуждал по внешним предметам, но так, чтобы вся душа внимала тому, что произносит язык. Где много нечистоты, туда сбегаются и животныя нечистыя: равно, где цветы и благоухания, туда и пчелы слетаются. Подобным образом, где поются срамныя песни, туда стекаются и демоны: напротив, где возглашаются духовныя песнопения, туда нисходит благодать Св. Духа, которая освящает и уста и души поющих. Сие говорю я не с тем, чтобы только вас самих расположить к псалмопению, но чтобы вы и детей и жен своих учили петь духовныя песни, не только во время домашних занятий, но в особенности при трапезе²⁸².

Благочестивое усердие св. Златоуста расположить народ к частому повторению духовных песней, увенчалось полным успехом; пение псалмов заняло место светских песен, и жители Константинополя весьма часто освящали свои уста пением псалмов.

Св. Златоуст, движимый искренним усердием поддержать в вверенной его попечению пастве веру, ревность и благочестие, не с меньшим успехом и другое средство предлагал; он располагал их к призыванию в молитве святых, к посещению храмов, посвященных их имени, и к усердному почитанию святых мощей. Царственный город Константинополь богат был драгоценными мощами св. мучеников и других угодников Божиих. Св. Златоуст называл их нетленными памятниками добродетели, сокровищницею и непреодолимою оградою городов, ужасом для демонов и неиссякаемым источником радости и благословений небесных.

Народ константинопольский, верный голосу своего пастыря, возбуждаемый его живою верою и истинным благочестием, всегда благоговейно чтил места, освященные присутствием святых останков мучеников. Грозы ли устрашали, проливные ли дожди и чрезвычайная засуха опустошали сады и поля, или землетрясение угрожало ниспровержением городов, или всеобщий голод, моровое поветрие и набеги варваров поставляли в опасность конечной погибели: все прибегали в эти глубокочтимые святилища, надеясь найти в них безопасное убежище. В сих обстоятельствах св. епископ учреждал обыкновенно общественные молебствия с крестным ходом, при стечении многочисленного народа, к гробам почивших святых. В таких случаях весь город приходил в движение, переплывали иногда Босфор, для совершения молебствия в храме св. Апостол Петра и Павла, устроенном на том берегу пролива.

Но самое замечательное в этом роде торжество совершено было в 398 году, по случаю перенесения мощей многих мучеников. В этом году Константинополь подвергся страшному землетрясению, такому, подобного которому город еще никогда не испытывал. Море кипело, воздымая страшные волны; грозные тучи, закрыв весь горизонт непроницаемым покровом, распространили повсюду глубокий мрак; ослепительная молния, с оглушительными раскатами грома, по всем направлениям рассекала воздух своими огненными стрелами; все здания и стены, во всех частях города, от сильного сотрясения с шумом разрушались; устрашенные жители оставляли свои домы и сокровища, убегая от угрожавшей смерти. Опустошения, произведенные сим землетрясением, были так велики, что святой Златоуст, после, несколько дней оплакивал бедствие народное, называя совершившееся землетрясение страшным разрушением благоденствия народного.

Это ли страшное происшествие вложило императрице Евдоксии мысль утишить праведный гнев Бога торжественным перенесением святых мощей мучеников, или она, движимая благочестием, захотела почтить их особенным торжеством и положить в великолепнейшем из храмов, только святые мощи были перенесены из церкви Великой, находившейся в центре города, в храм св. Ап. Фомы, созданной на противоположном берегу моря и отстоявший от Константинополя на девять миль. Это перенесение мощей совершено было в сентябре месяце с чрезвычайным великолепием, при многочисленном стечении народа, и, что особенно удивительно, совершено было ночью.

По совершении всенощного бдения св. пастырь, в сопровождении клира и многочисленного собрания народа, пошел в церковь, называемую Великою, за мощами святых, оттуда же направились к храму св. Ап. Фомы, и при этом перенесении присутствовала и царица Евдоксия. Вот как описывает сам св. Златоуст это великолепное и умилительное шествие в своем слове, сказанном по принесении святых мощей в назначенный храм. «Жены, обыкновенно сидящия во внутренних своих чертогах, оставя сокровенныя храмины, не уступали в ревности крепчайшим мужам и шли пешком толикое пространство пути (десять стадий); и это делали не только молодыя, но и престарелыя, так что ни слабость их естества, ни изнеженность образа жизни, ни надменность знаменитости, не воспрепятствовали их усердию. Далее начальники, и они, оставя свои колесницы, ликторов и оруженосцев, вмешались в толпу простолюдинов. Но что я говорю о женах и начальниках? Сама царица, украшенная диадимою и облеченная в порфиру, во все продолжение пути, нимало не отставала от мощей; но подобно рабыне следовала за святыми останками, придерживаясь раки и возлежащаго на нем покрова, поправ всю человеческую гордость и среди толикаго зрелища являясь всему народу, ‒ та, которую и евнухи, живущие при дворе царском не все могут видеть. Но великое расположение и пламенная любовь к мученикам, заставили ее отринуть все оныя прикрасы и видимым усердием обнаружить ревность к святым мученикам»²⁸³. Обращая внимание на многочисленность народа, говорит: «как бы некое новое море разлилось от самаго города до сего места, ‒ море, не воздымаемое волнами, не угрожающее кораблекрушением, не имеющее подводных камней, море с водою сладчайшею всякаго меда и более всякой другой воды годное к питию. Не ошибется тот, кто море сие назовет огненною рекою. Подлинно, в продолжении ночи светильники в великом множестве и непрерывно чрез весь путь, даже до самаго сего храма распространенные, представляли вид реки огненной»²⁸⁴.

Положив святые мощи на жертвенник, св. Златоуст, упоенный радостию, с высоты священной кафедры восклицал: «Что мне сказать и о чем говорить? Я весь исполнен радости, я в изступлении, но гораздо лучшем спокойнаго состояния; летаю, ликую и ношусь восхищенный; я совершенно упоен сим духовным веселием. Итак, что сказать и о чем говорить? О силе ли мучеников? О усердии ли города? О ревности ли царицы? О стечении ли начальников? О посрамлении ли диавола и поражении демонов? О торжестве ли Церкви? О силе ли креста? О чудесах ли Распятаго, о славе ли Отца, и благодати ли св. Духа? О радости ли всего народа и веселии города? О соборе ли монахов, ликах дев и чинах священников? О множестве ли светских людей, рабов, свободных, начальников, подчиненных убогих, богатых, чужестранцев, здешних граждан? Поистине прилично теперь сказать: кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его» (Пс. 105, 2)²⁸⁵... «Потому-то я играю и летаю от радости, что вы пустыню сделали городом, оставя пустым город, что вы ныне показали нам богатство Церкви. Смотри: сколько овец, и ни одного волка! Сколько винограда, и нет терния»²⁸⁶.

После сего, показав все величие сего торжества, указывает причину оного, которая заключалась в раке, «содержавшей в себе не скрижали каменныя, подобно древнему кивоту, пред которым порфироносный Давид прыгал и скакал, но скрижали духовныя, благодать процветающую, дар лучезарный и кости, сиянием не только неуступающия лучам солнечным, но еще гораздо ярчайший блеск испускающия. Ибо, взирая на лучи солнечные, демоны ничего не терпят; напротив не терпя исходящаго от мощей света, они ослепляются, обращаются в бегство и удаляются. Такова-то сила самаго праха святых! Она не останавливается внутри ‒ токмо в мощах, но проходит далее, прогоняет нечистыя силы и преизобильно освящает приступающих к ним с верою»²⁸⁷.

Но торжество не окончилось одним этим днем; на другой день прибыл туда же и император Аркадий со всеми придворными чинами и войсками. Слово, сказанное по сему случаю, св. Златоуст начал сими словами:

«Благословен Бог! сколь велики силы мучеников! Вчера привлекли они весь город к нам и императрицу, а ныне императора с воинством и с великим благочестием, не оковами, но узами любви, никогда не расторгаемыми. Ибо, по истине, удивительно не то, что император пришел, но то, что он пришел с великим усердием, не по нужде, но по расположению, не для раздаяния милостей, но для получения оных. Тот, кто благодетельствует всем в государстве, пришел, желая сам принять благодеяния от сих святых и получить великую себе пользу. Посему и сам он, ‒ отложив диадиму, и все спутники его, бросив щиты и копья, оставив всю пышность, пришли с смиренным духом, как бы пришли с земли на небо, где нет места, ни почестям, ни знаменитости, ни всему множеству достоинств, и где сияют одни только примеры жизни и плоды добродетели»²⁸⁸.

После сего вступления и похвалы императору, св. Златоуст, показав превосходство славы и блаженство св. мучеников, которым они наслаждаются на небеси, в сравнении с страданиями, претерпенными ими на земле, убеждает слушателей не унывать при встрече с скорбями в сей жизни, тем более что они всегда служат средством к отторжению нашего сердца от привязанности к земному и возвышению мыслей к небесному. «Поскольку многие, говорит он, служа плоти и находясь под владычеством житейских попечений, охотно предаются оным, то Бог, прекращая их привязанность к ним, соединил с удовольствиями много огорчений, опасений, забот, безпокойств, скорбей, опасностей, страхов, телесных болезней, искушение плоти и многое другое, чего нельзя выразить никаким словом; дабы, по крайней мере, устрашась множества таких зол, они возжелали поспешить к безмятежному пристанищу и насладиться постоянным спокойствием, в котором зло не примешано к добру»²⁸⁹.

В заключение говорит, что и теперь есть возможность достигнуть одинаковой славы с мучениками. «Ибо, хотя теперь нет пылающих костров, но есть похоти, сильнейшия пламени. Хотя нет зубов зверей, но есть злоба, страшнейшая зверя. Хотя не окружают нас палачи и не терзают наших тел; но есть зависть, терзающая душу сильнее всякаго палача. Посему мы должны провождать настоящую жизнь, вооружаясь против сих страстей и противопоставляя им силу любомудрых помышлений, должны всегда быть готовы к борьбе с ними, дабы за кратковременные подвиги получить неувядаемый венец и насладиться благами вечными, ‒ быть некогда с Господом»²⁹⁰.

Так прошел первый год епископства св. Златоуста. Его ревность о славе Божией и спасении душ не ослабевала. Как добрый вертоградарь в винограднике Господнем, он возделывал его со всевозможным старанием, не щадил ни трудов, ни поту, только бы принести обильный плод Домовладыке. Таким образом, призванный Господином виноградника почти в последний час, он успел сделать, так сказать, в несколько минут, столько, сколько другие не сделали в несколько лет. Таким мы видели его в первый год, таков был он и в последующие, всегда одинаково ревностный к образованию и освящению своей паствы, непрестанно проповедуя слово спасения, управляя действиями своего клира, поддерживая и укрепляя ослабевавших монахов, дев и вдов, утешая скорбящих, посещая больных, помогая бедным, преследуя пороки, ограничивая излишества, благоговейно чтя Христову веру и Церковь, утверждая ее догматы, охраняя святость ее нравственных правил от хитрых нападений развращенных еретиков, устрояя, воссозидая народ своими беседами. Но оставим пока его пастырские дела, и взглянем на него в особых и чрезвычайных событиях, окружавших его в последующие годы.

(389―400 гг.)

Как пламя тем более возвышается, растет и укрепляется в своей силе, чем более получает для своего питания горючего вещества: так и ревность апостольская всегда возгорается и возрастает по мере встречаемых препятствий и величия жертв, которые она должна принести для славы Божией и спасения ближних. Человек с апостольскою ревностию, чем более сделал, тем более желает делать; и так как он заимствует свою силу от Бога, то с усердием делает не тогда только, когда видит успех в делах, но и при встречающихся препятствиях не унывает и не ослабевает в усердии к делу. Как поток течет всегда, хотя бы никто не черпал из него воды: так и пастырь духовный, согретый пламенною любовию к ближним не перестает заботиться о спасении своей паствы, не смотря на бесплодие почвы, им возделываемой.

Как ни велика была привязанность св. Златоуста к Константинополю, но он не забывал и своей любезной Антиохии. Живая вера и истинное благочестие ее жителей всегда присущи были его сознанию; он никогда не забывал также о превосходных качествах благочестивого ее епископа Флавиана. Желая засвидетельствовать свою привязанность и любовь, которую имел к Антиохии и ее епископу, он всеми силами старался прекратить несогласия, появлявшиеся не только между верными сей церкви, но и даже между египетскими и западными епископами, из-за Мелетия и Павлина, которым наследовал Флавиан. Но чтобы иметь больший успех в этом многотрудном деле, он просил Феофила, патриарха александрийского, содействовать ему в примирении римского епископа с Флавианом. А как скоро это было положено, тотчас избраны для сей цели берийский епископ Акакий и Исидор, из-за которого Феофил противился рукоположению Иоанна. Прибыв в Рим и совершив посольство согласно с своим желанием, они отплыли оттуда в Египет, а из Египта Акакий отправился в Сирию и от египетских и западных иереев разносил примирительные грамоты державшим сторону Флавиана²⁹¹. Таким образом церкви, хотя и не скоро, освободились наконец, от этого раздора и пришли в общение между собою, и этим благом по преимуществу обязаны были благочестивой ревности и любви св. Златоуста.

Окончив счастливо это дело, он занялся делами церквей фракийских и разных областей Понта.

398-й год, по предсказанию языческих оракулов, долженствовал быть роковым для христианской веры. Язычники, видя, что вера христианская, не смотря на противодействие сильных государей, возражения и ухищрения философов, при всех страшных гонениях, проливавших по городам и селениям обильные потоки крови, распространяется до последних пределов земли, в ущерб прежним верованиям, ‒ удивлялись; но чудесного распространения христианства не приписывали Божественной силе, а хитрости и некоей магической силе распространителей, и согласно с этим убеждением их оракулы утверждали, что начальник и основатель сей религии утвердил оную только на 365 лет, по прошествии коих христианство должно прекратиться. Эти 365 лет, считая с начала исповедания Петра, оканчивались в 398 году. Язычники, оставшиеся в империи (а их было еще очень много, не смотря на законы царские, воспрещавшие жертвоприношения и повелевавшие разрушать храмы) жили в непрестанном ожидании исполнения сих предсказаний. Начали даже поговаривать о наступившем времени исполнения предсказаний, и вследствие этого волноваться и поднимать голову. Но это волнение язычников произвело только то, что императоры Аркадий и Гонорий издали новые законы против идолопоклонства. Первый издал указ, которым повелевалось разрушать языческие храмы во всех окрестных селениях; другой издал такой же указ, но повелел только сохранять храмы в городах, как памятники древности.

Св. Златоуст не замедлил воспользоваться сими законами к уничтожению язычества и распространению христианства. ‒ Узнав, что некоторые кочующие Скифы, поселившиеся при Истре, жаждут спасения, но не имеют никого, кто бы принес им живой воды истинного учения, он отыскал мужей, с ревностию к апостольским трудам, и отправил их к Скифам. Посланные имели желаемый успех в деле обращения к истинной вере скитавшихся во мраке неведения о Божественных истинах спасения. При содействии царского указа, изгнал из окрестных селений города Кира распространявших там заблуждения Маркиона, и таким образом дал возможность расти семенам истинного учения, не стесняясь тернием заблуждений еретических²⁹². Узнав так же, что в Финикии есть еще безумцы, служащие демонам, он собрал пламеневших Божественною ревностию подвижников и, уполномочив их царскими указами, послал для сокрушения идольских капищ, вместе с сим для выполнения этого дела дал им мастеровых и рабочих, которые были наняты на деньги, пожертвованные благоговейными и богатыми женами²⁹³. И лишь только прибыли на место ревностные служители славы божественной, тотчас идольские храмы и леса, служившие вместилищем суеверий и разных нечистых обрядов языческих, пали под ударами их, и язычники, убедившись из сего в лживости предсказаний оракулов о восстановлении язычества, в большом числе обратились к христианству.

Между тем, как миссионеры обращали Скифов и финикийских язычников, сам св. Златоуст заботился о приведении к православной вере Готфов, бывших прежде исповедниками истинного учения, но потом, в царствование Валента, чрез хитрое посредство Евдоксия, бывшего епископа константинопольского, впавших в арианство²⁹⁴. Хотя св. Златоуст сам не знал языка сих народов, но его благоразумная ревность нашла средство к их вразумлению. Посвятив единоплеменных им пресвитеров, диаконов и чтецов священного Писания, он дал им одну церковь, посвященную имени св. Апостола Павла. Готфы, жившие во множестве в городе и вне его, часто посещали сей храм, и священники, поставленные св. Златоустом, проповедовали им истинное учение православной Церкви и чрез то весьма многих отвращали от их заблуждений. Св. пастырь нередко и сам присутствовал при их поучениях, своим присутствием придавая большую твердость учению, а иногда и сам беседовал с ними чрез искусных переводчиков²⁹⁵.

Но сей великий архипастырь, привлекая во множестве к истинной вере язычников и еретиков, не прекращал своих красноречивых и спасительных бесед и к жителям Константинополя. К нему ежедневно стекалось множество людей, частию для того, чтоб послушать его с назиданием, а частию, чтоб испытать его. Он обращался ко всем и, касательно Божества, убеждал каждого исповедовать одно и то же с собою. Народ так жаждал его речей и до того не мог насытиться его беседою, что когда, вышедши на среду толпы, он садился на амвон чтеца и начинал учить, слушатели толкали и теснили друг друга, желая пройти вперед и стать к нему ближе, чтобы яснее слышать его беседу²⁹⁶. Так, сей великий учитель, окруженный тысячами слушателей, изъяснял книгу Деяний апостольских, и говорил всегда с таким приятным и усладительным красноречием, с такою неотразимою убедительностию и с такою теплотою чувства, что часто оглушительные восклицания и рукоплескания надолго прерывали его беседу.

Одно необыкновенное и, по истине, чудесное событие, совершившееся в храме, послужило к утверждению его учения, к посрамлению еретиков и к утверждению в истинной вере правоверующих. В Константинополе весьма много находилось последователей разных ересей. Ариане, аномеи, маркиониты, манихеи, македониане, все имели здесь своих представителей. С. Златоуст, изъясняя какое либо место из св. Писания, всякий раз, пользуясь представлявшимся случаем, всегда делал выводы к утверждению православного учения и к обличению какой либо ереси. Его беседами многие из заблуждавших в понятиях об истинной вере вразумлялись, и к этому числу обращенных принадлежал один человек, державшийся македонианской ереси. Сей, открыв глаза для света истинного учения и убедившись в совершенной нелепости еретического, убеждал и свою жену к единомыслию с собою, желая ее соделать участницею того высокого блага, которого удостаивались все истинные сыны Церкви чрез таинство причащения. Но жена, удерживаемая частию привычкою, частию советами других женщин, оставалась непреклонною в своем заблуждении. Муж, видя, что все его усилия остаются бесполезными, что ни советы, ни убеждения, ни добрые примеры правоверных, ни мольбы его, ничто на нее не действует, решился употребить угрозу. Он сказал ей: если ты не приобщишься Божественных тайн вместе со мною, то не будешь более моею супругою. Но эта развращенная женщина, всеми силами стараясь избежать развода с мужем, а вместе с тем желая остаться в прежнем заблуждении, обещала ему исполнить все, что он требовал, и казалась даже совершенно убедившеюся. Но она скоро убедилась в том, как Бог обличает притворство и как всемогуща Его десница. В одно время, бывши вместе с своею служанкою в Церкви, она принуждена была вместе с другими правоверными, принять часть св. Христовых тайн. Но, не желая употребить се к своему освящению, она, по предварительному соглашению с служанкою, наклонившись, как бы для молитвы, отдала эту часть служанке, а от нее взяла простой хлеб. Но лишь только она вложила этот хлеб в уста, он тотчас превратился в камень. Устрашившись этого необыкновенного чуда и боясь привлечь на себя еще большее наказание правосудия Божия за свое нечестие, она тотчас пришла к архиепископу, и, павши пред ним на колена, со слезами на глазах рассказала ему о своем грехе и совершившемся чуде, и вместе с тем подала ему этот необыкновенный камень. Он сохранил на себе следы укушения, был неизвестного вещества и имел какой-то необыкновенный цвет. Этот камень, во свидетельство совершившегося чуда, долго хранился в константинопольской церкви²⁹⁷.

Аркадий, управлявший восточною частию империи, хотя наследовал от отца склонность к благочестию, но не наследовал от него дарований душевных, необходимых для государя. При всем старании Феодосия, ни прилежное обучение, ни примеры великих мужей, окружавших отрочество Аркадия, не сильны были вдохнуть в него качества, необходимые для управления великою империею. Он не имел ни светлого ума, ни способности правильно рассуждать, ни твердости в воле, ни сам не мог благоразумно действовать, ни воспользоваться советами других, чтобы следовать им с постоянством. Но и внешность его была такова, что не могла закрыть сколько-нибудь внутренних недостатков. Ростом он был мал, телом сухощав, лице имел исхудалое и смуглое, дрожащий голос, глаза полусонные и едва открытые, вообще все в нем изобличало слабость души. История приписывает ему только сии добродетели: кротость и ревность о благе Церкви; но и эти качества, столь драгоценные в государе, министры и евнухи придворные нередко у него извращали, направляя их часто ко вреду Церкви.

Но особенно Аркадием управлял один из евнухов, самых приближенных к царю, человек, который служил с рабскою покорностью корыстолюбию и честолюбию, употребляя средствами к удовлетворению их лесть и кощунство. Этот человек был Евтропий. Он, родившись в Армении, много раз был продаваем и перепродаваем, как раб, но наконец, по ходатайству одного военного сановника, занял место между последними евнухами двора. Своею услужливостию и оборотливостию он привлек к себе внимание императора Феодосия и удостоен был от него некоторого доверия. По смерти Феодосия он сильно овладел расположением Аркадия, и часто направлял его действия по своим расчетам. Руфин, бывший тогда министр, предполагал выдать свою дочь за императора. Но Евтропий уничтожил это предположение, и, согласно своим расчетам, склонил Аркадия к супружеству с Евдоксиею, дочерью одного знаменитого консула. По смерти Руфина, Евтропий, при содействии Евдоксии, приобрел почести, постепенно и в скором времени приобрел звания камергера, министра и наконец, консула и патриция, ‒ звания, которых прежде никто не удостаивался из евнухов²⁹⁸. Но для достижения этой высоты почестей, Евтропий не пренебрегал ни какими средствами, как бы они ни были низки и противозаконны. Сделавшись чрез свои ласкательства главным двигателем воли слабого императора, он, пользуясь приобретенною властию, отдалял от государя всех, которые своими достоинствами могли навести, хотя слабую тень на его честолюбие.

Движимый страстями, он одних низвергал с должностей, против других воздвигал нерасположение царя, а иных ссылал; до такого бесстыдства дошел, наконец, что сослал в ссылку своего благодетеля, содействовавшего к его возвышению, а имения его обратил в свою пользу. Дерзость его с каждым днем возрастала, по мере увеличения его власти, и вскоре дошла до того, что его лихоимству и разным злодействам не было границ. Он продавал высшие общественные должности, восставлял и низвергал по произволу с низших должностей, старался уничижать благородных, которыми был презираем. В его глазах достоинство было преступлением; в его правление люди с великими способностями и добродетелями были преследуемы до чрезвычайности, и пустыни Ливии были наполнены множеством знаменитых ссыльных. Но из всех, пользовавшихся уважением при дворе никто столько не помрачал его своими достоинствами, как Тимасий ‒ знаменитый своими заслугами военачальник. Честолюбивый и гордый евнух решился его погубить, и успешно достиг своего преступного намерения. Несчастная жертва временщика ‒ Тимасий был оклеветан в посягательстве на царскую власть, и вслед за этим осужден на вечное заточение в египетские пустыни и там погиб несчастным образом²⁹⁹. Сын скрылся неизвестно куда. Жена его Плантация, желая укрыться от преследований и мщения Европия, убежала в церковь, где уже много находилось знатных лиц, скрывавшихся от свирепости этого варвара.

Церкви в то время были самым безопасным убежищем, всегда открытым для преследуемых строгостью правосудия или мстительностию гордых властелинов. Одним законом Феодосий объявил, что будут оставаться в совершенной безопасности скрывшиеся не только в храме, но и в зданиях, принадлежащих как церкви, так и епископу. Церковь, всегда внимательная к благу своих чад, во всей строгости сохраняла этот закон. И этот закон об укрывательстве в храме необходим был во времена варварские; ибо слабые и бедные только в покровительстве Церкви могли находить для себя защиту от притеснений богачей и преследований сильных земли. Но цель этого закона не та была, чтобы защитить преступников от преследований правосудия, или, уменьшить важность законов и властей, но чтобы невинным, несправедливо обвиняемым дать убежище, судьям время здраво обсудить обстоятельства дела, иногда весьма спутанные и затруднительные, а епископам возможность ходатайствовать за невинно преследуемых. Но этот закон, благодетельный для невинных, был весьма неблагоприятен для зложелательных намерений евнуха Евтропия, и потому, чтобы иметь большую возможность к удовлетворению зверской мстительности своего характера, он убедил Аркадия отменить этот закон и заменить новым, дозволяющим всех преступников извлекать отвсюду, даже и из храма³⁰⁰. И этот закон издан был в 398 году. Получив чрез это возможность казнить всех, казавшихся врагами его честолюбия, Евтропий наводил ужас на всех своими злодействами; все рабски преклонялись пред ним, все трепетали его. Но сей, несчастный, забыв Бога и превратность счастия земного, стремился к обладанию всем и всеми не думая о том, что уже близок был его конец, что Правосудие Божие готовило уже ему достойное воздаяние, что похищая у невинно преследуемых спасительное убежище во храме, он лишал самого себя средства к спасению в годину несчастия.

Он скоро был обвинен в оскорблении супруги царя³⁰¹ и, убегая от заслуженной казни, скрылся в храме. Тогда как он лежал пред жертвенником и трепетал от страха, св. Златоуст, взошед на амвон, произнес против него обличительное слово³⁰², в котором разоблачил тщеславие людей сильных, показал суету всех почестей и земного величия.

В это же время случилось, что начальник войска, находившегося во Фригии Требигальд, весною 398 года, произвел там великое возмущение, так что многие племена стали отпадать от Аркадия. Гайна, предводитель римской пехоты и конницы, имея в виду сделаться независимым правителем, испросил у императора позволение отправиться туда для усмирения Требигальда³⁰³. Аркадий, ничего не подозревая, согласился на это. Гайна, пользуясь этим случаем, захотел уничтожить Евтропия, который своею надменностию наносил оскорбление его самолюбию, и потому писал к царю, что Требигальда можно привести к повиновению только тогда, когда ему выдадут главного виновника всех зол, евнуха Евтропия. Аркадий услышав это, лишил Евтропия всех достоинств и, извлекши из церкви, послал его на остров Кипр, 26 февраля 399 года, откуда, немного спустя, он взят и обезглавлен.

Но едва волнение народное, произведенное падением могучего и страшного временщика, утихло, как открылись новые обстоятельства, угрожавшие возмущением Церкви, ниспровержением Константинополя, и всей империи, в которых особенно проявились поразительная ревность, искусство, характер и сила души св. Златоуста, и то уважение, которое он внушал всем, даже врагам, своими добродетелями.

Внезапное падение и позорная смерть Евтропия не удовлетворили еще хитрого и злобного Гайны. Сей надменный варвар, в ослепленном самомнении, почел себя предназначенным к занятию высших должностей империи. Но обманутый в своих честолюбивых надеждах, он, за мнимую несправедливость к нему и невнимание к его достоинствам, решился отмстить императору, унизить его, дав ему почувствовать свое могущество, и истребить те, несносные для него личности, на которые имел причину за что-либо жаловаться, или которые своими высокими достоинствами делали его незаметным, поставляя как бы в тени.

Движимый такими разрушительными страстями, и имея в своем распоряжении многочисленные полки варваров, он пришел во Фригию; и там, при содействии Требигальда, начал все разрушать, предавая огню и мечу все города и селения. Римляне, видя многочисленные полчища варваров, пришли в ужас, представляя неминуемую опасность, угрожавшую богатым восточным областям. В таких обстоятельствах царь, не находя в себе достаточных сил к отражению страшного врага, по совету опытных и благонамеренных вельмож, отправил к нему послов, изъявляя свою готовность служить ему словом и делом. Когда же Гайна потребовал в заложники двух первейших сенаторов, облеченных в консульское достоинство, Сатурнина и Аврелиана, в которых видел противников своему стремлению, то царь, уступая необходимости, невольно выдал их. И эти мужи, для общего блага решившись пожертвовать своею жизнию, охотно покорились воле царя: они вышли далеко за Халкидон и, приготовившись потерпеть все, что угодно будет варвару, встретились с ним в месте, называемом Ипподром. Впрочем, Гайна не сделал им никакого зла³⁰⁴, повелев только их содержать под строжайшим надзором. Но Гайна не удовлетворился сим; он требовал, чтобы император сам пришел к нему для личных переговоров об условиях мира.

Как ни было оскорбительно такое требование для чести римского императора, но сын великого Феодосия, уступая необходимости, нашел себя вынужденным вести переговоры с возмутившимся военачальником: местом для свидания назначен был Халкидон, куда прибыли Гайна и Аркадий. Вошедши в церковь, где почивают мощи св. мученицы Евфимии, оба ‒‒ и царь и варвар ‒ дали друг другу клятву, что не будут злоумышлять один против другого. Вследствие сего договора, Гайна, получив от царя власть, управлять конницею и пехотою, снова мог безопасно входить в Константинополь.

Вскоре после сего переговора, Гайна, как арианин, просил царя о том, чтобы единоверцам его дана была одна из церквей в городе; ибо несправедливо, говорил он с досадою, да и всячески неприлично ему, римскому военачальнику, выезжать для молитвы за городские стены³⁰⁵. Это требование привело в большое затруднение Аркадия. Он, с одной стороны, уступкою православного храма арианину не хотел нанести оскорбление истинной церкви, а с другой боялся отказом раздражить страшного врага; потому, не отвергая его требования, обещал подумать. Потом, призвав к себе св. Иоанна, он объявил ему о просьбе Гайны, напомнил о его силе, намекнул о замышленной им тирании и убеждал епископа уступкою обуздать гордость варвара. Но Златоуст сказал: «не делай такого обещания, государь, не приказывай отдавать святая псам. Я не допущу, чтобы исповедающие и прославляющие Бога Слово, выведены были из Божественнаго храма и сдали его хулителям Христа. Да и не бойся этого варвара, государь, но, призвав обоих нас ‒ меня и его, спокойно слушай, что будет говорено. Я обуздаю его язык и заставлю не требовать того, чего не следует отдавать». Выслушав это, царь обрадовался. На следующий день св. Иоанн, взяв епископов, случившихся в то время в столице, пришел во дворец, и вслух царя на требование Гайны отвечал, что царю, предизбравшему благочестие, не должно оскорблять святыню. Когда же тот сказал, что и ему нужно иметь молитвенный дом, ‒ великий Иоанн отвечал: для тебя отверст каждый Божественный храм, и, если хочешь молиться, никто не останавливает. Но я, возразил Гайна, принадлежу к другому обществу и с своими сообщниками требую одного храма Божия, требую очень справедливо, потому что совершил для Римлян много воинских подвигов. ‒ А полученные тобою награды, сказал Иоанн, еще больше твоих трудов; ибо ты и военачальник и удостоен консульского облачения. Тебе следовало бы посмотреть, что был ты прежде, и что стал теперь; какая прежде была бедность и какое теперь изобилие, какие носил ты одежды, и какие носишь ныне. Так посмотри, сколь малы твои труды, и сколь велики твои почести, и не будь неблагодарен к тем, которые почтили тебя³⁰⁶. Напомнил также ему, что он клялся, цареву отцу благоприятствовать Римлянам, и ему самому, и детям его, и законам, которые теперь старается делать бессильными. Говоря это, он показал изданный Феодосием указ, воспрещавший иноверцам делать церковные собрания в стенах города. Потом, обратив речь к царю, Иоанн убеждал его ‒ положенный закон, касательно других ересей, сохранять неприкосновенным, и советовал лучше отказаться от царствования, чем, сделавшись предателем дома Божия, поступить нечестиво³⁰⁷.

Такими речами вселенский учитель связал уста Гайны и принудил его замолчать. Но варвар, оскорбленный отказом, замышлял уже нарушить клятву и разорить город, и, собрав во Фракии войско, произвел там весьма много грабительств и опустошений. Узнав об этом, все упали духом ‒ и начальствующие и подчиненные, так что никто не хотел идти против него войною, ни отправиться к нему посланником³⁰⁸. Тогда, оставив всех робких, начали убеждать св. Златоуста, чтобы он принял на себя посольство, и он, не обратив внимания, ни на бывшее противодействие, ни на происшедшую из того вражду, охотно отправился во Фракию. Гайна же, узнав о посланнике и вспомнив, о его дерзновении в защиту благочестия, еще издали усердно встретил его, приложил руку его к своим очам, а детей наклонил к священным его коленам. Так-то добродетель и в людях неприязненных обыкновенно поселяет к себе уважение и страх³⁰⁹.

Вскоре после сего гнев Божий начал преследовать вероломного варвара. Царь объявил его врагом империи, и Гайна, теснимый народом, преследуемый войсками царскими, хотел спастись бегством. Оставив Фракию, он поспешно отправился в Херсонес и старался перейти за Геллеспонт.

Но и в этом надежды его не исполнились; потому что и здесь Римляне пользовались (говорит Созомен) Божиею помощию. Как на суше, так равно и на море, явилось посланное царем войско. Не имея кораблей, варвары пытались переплыть Геллеспонт и достигнуть противоположного берега на паромах; но вдруг подувший стремительный ветер разорвал своею силою паромы и погнал их на римские корабли. Тогда большая часть варваров потонула вместе с лошадьми, а другие были побиты войском. Гайна же с немногими спасся, но вскоре преследуемый по Фракии и, убегая от преследований, встретился с другим войском и погиб с бывшими при нем варварами. Таков был конец дерзостей и жизни Гайны³¹⁰.

Впрочем, и восстание Гайны, по действию благодати Божией, не бесполезно было, в отношении к вере и благочестию. Страх, который он навел на всех, опасность, непрестанно угрожавшая Константинополю и другим городам, заставили грешников обратиться к себе и подумать о своем внутреннем устроении. Множество язычников и еретиков, обратившись к истинной вере, восприняли св. крещение, и православные, мало заботившиеся о спасении своем, отвратились от жизни чувственной и усердно предались спасительным подвигам веры и благочестия христианского.

Из сказанного нами видно, сколько мирные годы епископства св. Златоуста были исполнены забот, страха и попечений. Впрочем, происшествия политические, нашествия варваров и непрестанный страх, ими внушаемый, его гораздо менее занимали, нежели попечения о церквах, о сохранении благочиния и об удалении разных злоупотреблений. По устроении дел, относительно дев, вдовиц и священнослужителей, св. Златоуст обратил внимание на епископов разных церквей, находившихся в зависимости от константинопольского престола. Ревнуя о славе Церкви, о чистоте этой невесты Христовой, он, чтобы только предохранить ее и соблюсти без порока, употребил на это все силы, дарованные ему Провидением: знание, власть, великие способности ума и все добрые качества сердца и воли. Имея характер сильный, возвышающийся над всеми мелкими расчетами, которые внушают тщеславие и человекоугодливость, он во всех своих действиях имел всегда в виду только славу Божию, пользу Церкви и спасение душ. Он чужд быль боязливости и преступной уклончивости, которые так много вредят истине и добродетели. Он никогда не примирялся с пороком и беспорядками; но всегда нападал на них со всею силою пастырской ревности, хотя в тоже время с кротостию и благоразумием преследовал их везде, где только усматривал, без всякого лицеприетия. Когда дело касалось обязанности его высокого служения, он всегда имел руководителем для себя слова Божественного Писания: аще бо бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был (Галат. 1, 10). Открывшееся в 400 году дело, относительно епископов азийских, в новом и большем свете открыло его ревность, его мужество, его благоразумие, его твердость святительскую и его любовь ко благу Церкви.

Узнав, что церкви в Азии и около ее управляются людьми недостойными, и что одни, обольщаясь взятками и подарками, другие лицеприятием, торгуют священными должностями, св. Иоанн отправился в Ефес. При этом случае он частию в Ливии и Фригии, частию в самой Азии, низложил тринадцать епископов и на место их поставил других, а над церковию ефесскою, где тогда епископ скончался, епископство вверил Гераклиду, родом Кипрянину, диакону из подчиненных себе скитских монахов, ученику монаха Евагрия. Св. Иоанн изгнал также из никомидийской церкви Геронтия ‒ за то, что он, хотел ли пугать кого-нибудь, или, обольщаемый призраками демонскими, ‒ рассказывал, будто, в бытность свою диаконом при медиоланском епископе Амвросие, поймал ночью призрак и, разбив ему голову, бросил, под мельницу. За такие недостойные служителя Божия речи Амвросий приказал ему до времени оставаться при себе и очиститься покаянием; но он, как отличный врач и человек, имеющий дар говорить и убеждать и способный приобретать себе друзей, посмеявшись над Амвросием, отправился в Константинополь, и там, в короткое время, снискав дружбу некоторых сильных при дворе людей, скоро получил епископство никомидийское. Рукоположил его епископ Кесарии Каппадокийской Элладий, платя ему за то, что он выхлопотал его сыну славную при дворе военную должность. Узнав об этом, Амвросий написал предстоятелю константинопольской церкви Нектарию, чтобы он отнял у Геронтия священство и не позволял ему оскорблять себя и церковное чиноначалие. Но для Нектария, сколько ни старался он, это было неисполнимо; потому что Никомидийцы все сильно противостояли ему. Иоанн же святый, низложив его, рукоположил Пансофия, бывшего наставником супруги царя, человека благочестивого, нравом скромного и кроткого, который, однако ж, не нравился Никомидийцам, и потому они сначала не хотели принять его. Но наконец, вынужденные необходимостию, одного они отпустили с плачем, а другого приняли со страхом и ненавистью. С этого времени низложенные и друзья их стали обвинять св. Иоанна, будто он есть причина нововведений в церквах, и будто, вопреки законам отеческим, отменены им хиротонии справедливые. Быв огорчены, они порицали и те поступки его, которые, по мнению многих, были достойны похвалы³¹¹.

Ненависть к Иоанну еще более увеличилась по следующему случаю. В одно время с ним были в славе два епископа, родом Сирийцы, Севериан и Антиох. Севериан управлял церковию в сирийском городе Гавалах, а Антиох в финикийском Птолемаиде. Антиох однажды приезжал в Константинополь, и здесь, в продолжение некоторого времени, усердно проповедуя по церквам, собрал множество денег и возвратился к своей пастве. Впоследствии узнав, что Антиох сделал в Константинополе великий сбор, и Севериан захотел подражать его примеру. Долго трудившись и составив много поучений, он прибыл в Константинополь и, принятый св. Иоанном ласково, своими проповедями приобрел себе славу и сделался известен многим вельможам и самому государю. И этими обстоятельствами Севериан искусно пользовался ко вреду славы и благоденствия св. Иоанна. Но о всех его происках и неблагонамеренных действиях один из священнослужителей константинопольских, по имени Серапион, вполне преданный своему епископу, доносил св. Златоусту, стараясь между тем, сколько возможно, противодействовать ухищрениям Севериана. Вскоре по своем возвращении (в апреле 401 г.) после стодневного отсутствия, св. Златоуст произнес, в похвалу своему народу, беседу, в которой, между прочим, выразил свое удовольствие, что нашел свою паству в том же состоянии, в каком оставил, тогда, как Израильтяне совершили тяжкий грех в отсутствие Моисея. Он их хвалил за то, что они мужественно противились арианам, и сравнивал их с доброю женою, которая в отсутствие своего мужа с негодованием отвергает нечистые предложения порочных людей. После сего св. Златоуст, услышав, что Севериан произносил слова, противные православному учению о воплощении Сына Божия, выслал его из города. Узнав об этом, императрица приказала, как можно скорее, возвратить Севериана из Халкидона вифинского, а потом все усилия употребляла к примирению его с св. Иоанном, и, наконец, достигла сего: они примирились, хотя только наружно³¹².

Так кончился четвертый год епископства св. Златоуста. Если б мы стали судить по понятиям мира, то могли бы сказать, что вместе с этим годом кончились слава и власть его. Но, в самом деле, он только перестал видимо присутствовать среди своего народа; а слава его, напротив, увеличивалась чрез преследования и бесчисленные клеветы, которых он был предметом, ‒ и посредством чрезвычайных страданий, которые он терпел до конца своего епископства и своей жизни за пастырскую ревность о благе Церкви и соблюдении истинного благочестия.

(402―402 гг.)

Тогда как св. Златоуст был совершенно предан попечению о своей пастве и, возбуждаемый своею пламенною ревностию, жертвовал, до самозабвения, вспоможению и утешению бедных и больных, защищению Церкви, назиданию и спасению народа, своим покоем, своими силами и самою жизнию, ‒ против него воздвигалась страшная буря преследований и клеветы, возбужденная завистью, поддерживаемая гордостью и развиваемая всеми страстями человеческими. В его жизни ощутительнейшим образом оправдались слова Богодухновенного Апостола Павла: вси хотящии благочестно жити о Христе Иисусе гонимы будут.

Но буря застала его, не спящим и не с расслабленными силами. Он давно уже приготовлялся к сретению ее молитвенным общением с Богом, умерщвлением чувств и ежедневными лишениями, которые приучили его не только к отречению от всех вещей, но даже и к пожертвованию самою жизнию. Он выдержал преследования с непоколебимым мужеством и твердостью, как истинный христианин, как верный ученик Того, Который сказал: в мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, Я победил мир (Иоан. 16, 33). Ученик не выше учителя, и раб не выше господина своего... Если хозяина дому назвали Вельзевулом; кольми паче домашних его (Мате. 10, 24‒25).

Но как случилась эта буря, и кто ее воздвиг, какие были к тому причины, кто был, главным двигателем ее, какие обстоятельства сопутствовали ей, и какие последствия из того произошли? Уста спешат все это высказать, но рука отказывается начертить это печальное событие. Однако же желание содействовать к распространению славы Божественной, всегда удивительным образом проявляющейся в действиях Божественного Промысла о святых, польза тех душ, которые понимают, что их же любит Господь, наказует, и утешение, которое могут извлечь из этого происшествия так же гонимые, заставляют победить отвращение и со всею подробностию высказать то, что с первого раза болезненно действует на сердце.

Было уже около четырех лет, как св. Златоуст занимал константинопольскую кафедру. Этот верный вертоградарь со всею заботливостию и с неутомимым бодрствованием трудился в винограднике, вверенном ему Домовладыкою. И его труды, его преданность обязанностям епископства удостоены были благословения свыше; его пламенные молитвы, его святые желания, его добрый пример, принесли обильный плод. В его правление церковь константинопольская пришла в цветущее состояние³¹³. Духовенство было устроено, симония уничтожена, ереси стеснены, бедные и больные снабжены посильным вспомоществованием; монашествующие, девы и вдовицы представляли высокие образцы нравственного усовершенствования. Даже те, которые жили только для мира, которые, можно сказать, с бешенством, устремлялись на игры цирка и театральные представления, уступили наконец неутомимой ревности и увлекательному красноречию своего пастыря, оставили свою преступную рассеянность и перестали ходить в театры в сии училища диавола, и вместо того с радостию ходили в церковь Божию³¹⁴. Хвалебные песни Богу день и ночь были воспеваемы; благочестивые собрания делались многочисленнее; живая и действенная вера и благочестие были во всеобщем уважении: Константинополь совершенно переменился.

Но такие мудрые преобразования, столь счастливые изменения не могли, конечно, совершиться беспрепятственно; враг человеческого спасения с досадою смотрел, как души исторгались из-под его владычества, и потому старался, как бы ниспровергнуть дело Божие. Ревность св. Златоуста возбудила против него множество врагов во всех состояниях общества. Между враждовавшими епископами первое место занимали: Феофил александрийский, завидовавший его сильному влиянию на всех и досадовавший на то, что не успел воспрепятствовать его посвящению во епископа; Акакий беррийский, враждовавший на св. епископа за то, что не был принят с особенными почестями в палаты архиерейские; Севериан габальский, который, движим, будучи честолюбием, старался, в отсутствие св. Златоуста, занять его место; Антиох птолемаидский, епископ завистливый, честолюбивый и возмутительный и другие.

Между священниками и диаконами особенно вооружались против него увлекавшиеся корыстолюбием, люди с буйным характером, без правил и благородных стремлений; все те, для которых чистая жизнь и благочестивый пример св. Златоуста служили укоризною, и которых разные пороки часто подвергались обличениям ревностного архипастыря. В числе врагов св. Златоуста были даже некоторые из благородных и богатых жен, которые своими связями и богатством содействовали врагам святителя.

Все таковые лица, движимые ненавистию и жаждою мщения, изыскивали случаи к оклеветанию святого. Имея доступ ко двору, они старались преклонить на свою сторону императрицу Евдоксию. И в этом, впрочем, не трудно им было успеть. Эта женщина тщеславная, гордая, раздражительная, хотела совместить порок с добродетелью, правила веры с обычаями мира, осуждаемыми евангельским учением, и потому не могла любить всегда смело возвещавшего невозможность единовременного служения Богу и мамоне. Кроме того, обладая своим супругом и империею, она обладаема была, в тоже время, по свидетельству историка Зосимы, ненасытным сребролюбием: ее неправды и грабительства не имели границ. Она наполнила двор доносчиками, которые захватывали имения богатых по смерти их, не взирая на обиду детей и других законных наследников³¹⁵. А св. Иоанн непрестанно восставал против сребролюбия в народе³¹⁶, и потому беседы его против сребролюбия и жестокости сильных властелинов болезненно уязвляли ее. Враждовавшие епископы между тем пользовались всяким случаем чтоб привести св. Златоуста в нерасположение у императрицы; но так как не находилось ничего достаточного к обвинению, то они стали внимательно следить за его поучениями, имея в виду заметить что-либо к его осуждению и потому, извращая иногда смысл его речей, употребляли к обвинению слова по намерению самые чистые. Св. Златоуст в одно время сказал слово, в котором порицал всех вообще женщин, за их хитрый и тщеславный нрав. Это слово народ понял, как намек на царицу, и молва о нем чрез недоброжелателей Иоанна дошла до двора. Узнав это, императрица жаловалась царю на причиненное ей оскорбление и говорила, что, оскорбляя ее, оскорбляют и его³¹⁷. Это обстоятельство окончательно вооружило императрицу против св. Златоуста и доставило радость его врагам. Епископы, диаконы, священники и все вообще недовольные воспользовались этим случаем, чтоб соединиться, и разом, со всею силою непримиримой ненависти, напасть на неустрашимого обличителя их пороков. Нечестивое соборище скоро собралось; для насыщения их мщения недоставало только случая к исторжению святого епископа из среды любимой паствы. Но он скоро представился. И этим случаем был приход в Константинополь нитрийских монахов, изгнанных из пустыни Феофилом, патриархом александрийским. Но так как вражда против св. Иоанна началась еще гораздо прежде сего, то обратимся несколько назад и посмотрим на события несколько предшествовавшие.

Феофил, хотевший некогда поставить на константинопольский престол Исидора, по одному случаю, вместо любви, стал питать к нему нерасположение. Одна богатая и благочестивая вдова, по имени Феодотия, дала Исидору тысячу золотых монет, с тем, чтобы он на эти деньги купил разных одежд для бедных вдов и сирот, но вместе с этим просила его, чтобы он их никак не давал Феофилу, так как она боялась, что он, по страсти к постройкам, не удовлетворит ее просьбы и оставит бедных без помощи. Исидор обещал со всею точностию исполнить ее желание, и вскоре накупил платья и раздавал всем бедным.

Но это дело не долго скрывалось от Феофила. Узнав об этом, он позвал к себе Исидора и спрашивал о случившемся. Исидор рассказывал о деле со всею откровенностью. Этот рассказ привел в сильное негодование Феофила, однако же, он затаил в себе досаду и выжидал удобного случая к отмщению. Но кроме этого Феофил досадовал на Исидора еще за то, что он, свидетельствуя истину, воспрепятствовал ему невинно обвинить одного пресвитера александрийского³¹⁸.

После сего события прошло два месяца, и Феофил показал вид, будто все забыл, и одежды раздавались всем бедным, находившимся в Александрии. Но, в самом деле, спокойствие его было только наружное, а в душе своей он измышлял средства, как бы лучше отмстить правдивому Исидору. Но так как не находилось действительной вины к осуждению его, то Феофил выдумал сам на него клеветы и подкупил лжесвидетелей, и таким образом Исидор был обвинен и отлучен от общения св. тайн. Но лжесвидетели, мучимые угрызениями совести, вскоре объявили публично, что они по справедливости ничего не имели сказать к обвинению пресвитера, а что говорили против него, то говорили по наущению патриарха. Это произвело сильное негодование в народе. Но Исидор недолго после сего оставался в городе; услыхав вскоре о тех злых намерениях Феофила, о которых мы скажем впереди, он стал опасаться за свою жизнь, и потому ушел в нитрийскую пустыню, где провел свою юность³¹⁹.

Гора, или пустыня нитрийская, которую блаженный Иероним называет градом Божиим³²⁰, по святости пустынножителей, обитавших в ней, была обширная пустыня³²¹, на юг от озера Мареатского, граничившая к востоку с пустынею Скитскою, с другой стороны с Ливиею и землею Мазиков, и простиралась до Ефиопии. Она получила название от соседней горы, где в озерах было большое количество селитры (нитра). Святый Аммон, ученик св. Антония великого, первый поселился в сей горе. Высокие добродетели сего великого подвижника и трудные подвиги пустынного жития прешли от него и к его ученикам. Молитва, псалмопения, молчание, рукоделие, строгий пост, неусыпное почти бодрствование, подвиги самоумерщвления и упражнения в делах любви, были непрестанным занятием их днем и ночью, после кратковременного сна. Пустынники проводили на земле жизнь ангельскую. Между пустынножителями много находилось отцов, которые прославились, кроме высоких подвигов монашеского жития, и даром чудотворений. Но известнейшими по высокому житию отцами пустыни в описываемое нами время почитались настоятели скитов: Аммоний, Диоскор, Евсевий и Евфимий, по прозванию ‒ Длинные; они были братья между собою. Александрийский епископ Феофил весьма любил и уважал их, так что одного из них, Диоскора, извлекши из пустыни силою, поставил во епископа в Гермополисе. Они были известны многим и вне пустыни по своему глубокому знанию слова Божия, живой вере и совершенной преданности св. Церкви, за что должны были вытерпеть гнев и преследования от Валента.

Тогда как эти благочестивые пустынножители, забывшие мир и забытые миром, упражнялись в хвалении Бога и делах христианского благочестия, выражавшегося особенно в благотворительности, в пустыню пришел Исидор, надеясь найти в ней успокоение и мирно окончить дни свои. Но он обманулся: его отъезд не утишил гнева его врага, и вместо успокоения, он привлек на себя и на других пустынножителей все гибельные действия мстительности патриарха.

Чтобы отмстить убежавшему пресвитеру и пустынникам, любезно принявшим его, этот человек, не умевший владеть своими страстями, увлеченный гневом и досадою, хитрый и изобретательный, задумал обвинить сих братьев ‒ Длинных и всех пустынников в увлечении Оригеновыми мнениями. Одно частное обстоятельство придало этому несправедливому обвинению вид истины.

За несколько лет прежде сего происшествия, небольшое число египетских пустынников, простых и грубых, по своей необразованности, привязавшись к внешним выражениям священного Писания, и ложно понимая слова из книги Бытия: сотворим человека по образу нашему и по подобию (гл. 1), впали в заблуждение антропоморфистов. Они представляли себе, что Бог, также как и люди, имеет глаза, руки, ноги и самое тело. Когда лица, более просвещенные, желая вывести их из заблуждения, вступали с ними в состязание, и подобно Оригену, давали объяснение некоторым местам св. Писания, слишком отдаленное от их грубых понятий, антропоморфисты всех состязавшихся с ними называли оригенистами. Заблуждение этих пустынников так глубоко вкоренилось в душах их, что один из них, по имени Серапион, старец почтенный, служивший образцом по своей святости и строгости жития, будучи выведен из заблуждения святым Пафнутием, пал на землю и кричал из всех сил: горе мне! отняли у меня Бога, кому теперь мне покланяться? ‒ желая этим сказать, что он потерял тот чувственный образ, который он рисовал в своем воображении, желая представить себя в молитве стоящим пред лицом Самого Бога.

Обитатели скита особенно держались сего заблуждения, но жившие в горе Нитрийской утверждали, напротив, духовность существа Божественного, и за это были называемы оригенистами. Правда, что в пустыне Нитрийской читали сочинения Оригена; однако же, они далеки были от его заблуждений. Но в это время существовали два разряда оригенистов: сектаторы и защитники Оригена. Первые усваивали себе все заблуждения Оригена, без всяких объяснений, и они были виновны, потому что держались таких мнений, которые были отвергнуты учением Церкви. Другие утверждали, что книги Оригеновы испорчены, что сам Ориген никогда не учил подобным заблуждениям, и что можно очистись от примеси яда, и с великою пользою читать уроки добродетели, которые они в себе заключают. Это мнение в то время могло держаться потому, что Церковь еще не произнесла решительного суда о сочинениях Оригена, по крайней мере, ее решения еще не пришли в общую известность. Многие благочестивые и ученые мужи одобрили писания Оригена, сам даже Феофил, произнося свое мнение о них, говорит: Оригеновы сочинения подобны лугу, усеянному цветами всякого рода: если среди их я нахожу что-либо хорошее, то срываю, а что кажется мне тернистым, оставляю как колючее.³²²

Но несколько позже, желая привлечь на свою сторону Епифания, саламинского епископа, мужа, уважаемого за жизнь³²³, и удовлетворить возмутившихся египетских пустынников-антропоморфистов³²⁴ он обвинил сочинения Оригена, и в своих посланиях, по обычаю рассылаемых к разным церквам для возвещения о празднике Пасхи, осуждал все его заблуждения. Он впрочем, сначала довольно равнодушно смотрел на это дело, но вскоре стал преследовать пустынножителей, не принимавших его мнения, с злобою и ожесточением. Убеждения монахов нитрийских, старавшихся еще защищать сочинение Оригена, особенно их любовь, с которою они приняли Исидора, представлялись глазам Феофила непростительным грехом. Увлекаемый оскорбленным самолюбием, движимый жаждою мщения, он приказал выгнать из горы всех монашествующих, даже из самой глубины пустыни извлечь почтеннейших между ними, т. е. начальствующих, о которых мы сказали. Эти смиренные пустынники, удивленные столь страшным приказанием, но, не зная причины этому, пришли в Александрию, чтоб припасть к ногам патриарха и из собственных уст его узнать, какая цель и побуждение его, столь ужасного для них приказания. Феофил, увидев их, страшным гневом запылал, и поспешно обратившись к Аммонию, уже почтенному старцу, подвергнул его даже биению, громогласно называя Оригена проклятым богохульником. После сего бедным пустынникам ничего более не оставалось делать, как возвратиться в свои места. И они тихо побрели к своим уединенным келлиям, в которых снова и с большею ревностию начали свои обычные молитвенные подвиги, находя успокоение в свидетельстве своей непорочной совести. Феофил впрочем, не довольствовался оскорблением, лично нанесенным этим многочтимым отцам; но созвал собор из подведомственных епископов³²⁵, и, не позвав на него никого из пустынножителей к ответу и не дав им никакого другого средства к защищению себя, произнес отлучение на трех старших, в числе коих были Аммоний и Диоскор; такую же несправедливость оказать всем он не осмелился. Однако же мстительность Феофила не ограничивалась и этим; он вовлек в обман множество скитских монахов, людей простых и неученых, из которых иные не знали даже и грамоты, и писал скитам в пустыне, что не должно верить Диоскору и его братьям, которые утверждают, будто Бог бестелесен. Бог, по свидетельству священного Писания, говорил он, имеет очи и уши, руки и ноги, как и люди; а сообщники Диоскора, подражая Оригену, вводят нечестивое учение, будто у Бога нет ни очей, ни ушей, ни ног, ни рук. Таким лжемудрованием он обманул многих монахов, ‒ и между ними произошло смятение. Образованные между ними, конечно, не увлеклись этою хитростию и остались на стороне Диоскора и Оригена; но необразованные, которых было числом гораздо более, и которые отличались особенно ревностию, тотчас восстали против братий. Итак, между ними произошло разделение, и одна сторона начала упрекать другую в нечестии. Отсюда произошла сильная вражда, ‒ и между монахами возгорелась война непримиримая. Узнав, что цель его достигнута, Феофил с многочисленною толпою и воинами, взятыми у префекта египетского, прибыл в Нитрию, где было много скитов, стал все истреблять огнем, и мечем и побивать державшихся мнения его главных противников, так что Диоскор с братьями едва могли спастись от угрожавшей опасности³²⁶. Когда Феофил с соучастниками своего злодеяния удалился в Александрию, ‒ Диоскор и Аммоний с многими другими пустынниками, не имея более пристанища в пустыни, удалились в Иерусалим, а оттуда пришли в Скифополис и остались там на некоторое время; ибо пребывание там, по причине множества пальм, листьями которых монахи пользовались для обычных своих работ, признали удобным³²⁷. Но Феофил, преследуя бедных изгнанников повсюду, писал к подведомственным себе епископам, чтобы они нигде не давали им приюта. Между тем в это же время послал от себя людей в Константинополь, частию для того, чтобы они предварительно распространили там клевету против Длинных, а частию и для того, чтобы противодействовали им, если бы стали они просить о чем-либо царя. Узнав о том, Аммоний и его спутники отплыли в Константинополь; ‒ с ними был и Исидор ‒ и общими силами старались направленные против себя козни обличить пред судом царя и епископа Иоанна. Они надеялись, что сей последний, как защитник законного дерзновения, может помочь им в правом деле. Св. Иоанн благосклонно принял пришедших к себе мужей, относился к ним с честию, и не возбранил им молиться в церкви, хотя не позволял приобщаться св. Таин, ‒ ибо допустить это прежде исследования дела было бы противно законам, ‒ но написал Феофилу, чтобы он возвратил им общение, так как они право мыслят о Боге, а если бы понадобилось разбирать дело их на суде, обещал послать в судии кого ему угодно. Но Феофил ничего не отвечал. Между тем в Александрии разнесся ложный слух, будто Иоанн имел общение с Диоскором и его спутниками, и готов во всем помогать им; поэтому Феофил начал всячески стараться, как бы не только отмстить Диоскору и Исидору, но и св. Иоанна низвести с епископского престола. Он рассылал к епископам всех городов послания, в которых, скрывая свое намерение, явно порицал только сочинения Оригена³²⁸. Рассудив же, что будет весьма полезно для него к соучастию в замышленном деле склонить саламинского в Кипре епископа Епифания, мужа уважаемого за жизнь и славнейшего из всех современников, он начал искать его дружбы. Епифаний, с давних пор не любивший сочинений Оригена, легко поверил посланию Феофила и в собрании кипрских епископов запретил чтение Оригеновых книг; потом написал определение об этом и другим епископам и константинопольскому, убеждая их созвать соборы и утвердить тоже самое. Феофил тоже и о том же писал св. Иоанну. Но св. Златоуст попечение об этом не считал достойным внимания и на послания Епифания и Феофила смотрел, как на дело второстепенное. Между тем некоторые из придворных и клира, имевшие неприязнь к св. Иоанну узнав, что Феофил заботится о низвержении его, и тщательно содействуя александрийскому епископу, старались о созвании в Константинополе великого собора. Узнав об этом, Феофил стал еще деятельнее, и приказал египетским епископам отправиться в Константинополь. О том же просил он письменно Епифания и других восточных епископов и торопил их отъездом, вскоре и сам отправился туда же³²⁹. Немного спустя после сего, Епифаний прибыл в Константинополь, и пристав близь церкви св. Иоанна, отстоявшей на семь верст от города, и вышедши из корабля, сделал собрание, и, рукоположив диакона, немедленно прибыл в город³³⁰. Чтобы почтить его, св. Иоанн вышел к нему на встречу со всем клиром. Но Епифаний ясно дал разуметь, что верит клеветам на св. Иоанна; ибо, быв, убеждаем остановиться в церковных зданиях, не согласился и избегал свидания с св. Иоанном, а между тем, созывая часто живших в Константинополе епископов, показывал им определение против Оригеновых сочинений и некоторых убедил подписать его. Впрочем, большая половина их отлагалась³³¹.

Св. Златоуст, сохраняя еще в душе глубокое уважение к сединам и прославляемым добродетелям Епифания, не только не оскорбился, что вопреки постановлению совершил он в его церкви рукоположение, но еще просил его жить вместе с собою в епископском доме. Однако же Епифаний в ответ на то сказал, что не станет ни жить, ни молиться вместе с ним, пока он не изгонит из города приверженцев Диоскора и не объявит согласие на осуждение Оригеновых сочинений. А так как св. Златоуст медлил исполнить это требование, утверждая, что безрассудно было бы решиться тут на что-либо прежде определения вселенского собора, то враги его советовали Епифанию употребить другое средство. Они готовились сделать собор в церкви Апостолов, и убеждали кипрского епископа выйти вперед и пред всем народом осудить Оригеновы книги, отлучить от Церкви приверженцев Диоскора и обвинить Иоанна в том, что и он держит их сторону. Это пересказано было св. Иоанну, ‒ и на следующий день, когда Епифаний вошел уже в церковь, Серапион от имени Иоанна объявил ему следующее: «Епифаний! ты делаешь много противнаго постановлениям: во-первых, в церквах, мне подчиненных, совершаешь рукоположение, ‒ во-вторых, без моего позволения, пользуясь только собственною властию, отправляешь в них богослужение. Некогда я приглашал тебя, ‒ и ты отказался, а теперь входишь самовольно. Берегись, чтоб в народе не произошло возмущения и чтобы тогда самому тебе не подвергнуться опасности». Выслушав это, Епифаний в страхе удалился из церкви и, осыпав Иоанна жестокими укоризнами, отплыл в Кипр. Но, не доехав до Кипра, умер во время пути на корабле³³².

Тяжело переносить злословие и клеветы и от злых, неблагонамеренных людей, но испытывать тоже самое от лиц, которых мы привыкли уважать и любить, во сто раз тяжелее, невыносимо. После этого понятным делается, как велика должна быть скорбь св. Златоуста, встретившего в св. Епифании столь сильное нерасположение. Впрочем, их отношения, мрачные по наружности, не таковы в существе своем. Епифаний был обманут Феофилом; но действуя под влиянием его советов, страстных целей, которых он не мог проникать, он сам в себе был чист по намерениям, ибо действовал по побуждению благочестивой ревности и для сохранения чистоты веры. Относительно св. Златоуста это обстоятельство было благотворно тем, что в большем свете проявлялось его православие и чрез терпение новых испытаний давало ему возможность заслужить более блистательный венец.

По отъезде Епифания пустынники нитрийские, доведенные до изнеможения преследованиями Феофила, принуждены были искать правосудия и защиты у самого императора. Они подали ему жалобу, в которой, изложив все козни и злодеяния Феофила, а так же и злословия и клеветы монахов, действовавших в Константинополе по его внушению, просили его, вызвав Феофила, отдать это дело на суд и рассмотрение константинопольского архиепископа.

Император согласился на их требование, и послал одного чиновника за Феофилом. Между тем судьи рассматривали обвинения, составленные против его поверенных. Сии, не имея сил оправдать своих неправых действий, признались, что они действовали по внушению патриарха александрийского. Вследствие такого признания они объявлены были злонамеренными клеветниками, и заключены в темницу. Некоторые из них там и умерли, а некоторых сослали в ссылку. Но этот справедливый суд над преступниками не прекратил злонамеренных действий против самого святого архиепископа константинопольского, а, можно сказать, только послужил началом враждебных преследований против него, окончившихся, наконец, его изгнанием и смертию.

Феофил, услыхав об участи, постигшей монахов, посланных им в Константинополь, пришел в сильное негодование. Призываемый в столицу указом царя для оправданий, он спешил туда, но не с тем, чтоб быть подсудимым, а судить. Убежденный в слабости характера императора Аркадия, поддерживаемый императрицею Евдоксиею, которая, в поучении, сказанном св. Златоустом вообще против женщин, видя личное оскорбление для себя, писала ему, чтобы он поспешил освободить ее от ненавистного епископа; уверенный в содействии епископов, клира и разных лиц придворных, негодовавших на св. Златоуста за его строгость и сильные обличения, ‒ он отправлялся в Константинополь с уверенностию обвинить, наконец, и низложить казавшегося непримиримым врагом св. Златоуста. Поэтому Феофил созвал многих епископов из разных городов и прибыл с ними в Константинополь. На собор съехались большею частию такие, которые по каким либо причинам питали вражду против св. Иоанна. Явились и такие, которых св. Златоуст лишил епископства³³³. Когда прибыл Феофил, св. Златоуст просил его остановиться с своими в одном из принадлежащих церкви домов, и предлагал ему все нужное к содержанию. Но Феофил отверг гостеприимство св. Златоуста, и остановился в одном из царских домов, называемом Плакидным³³⁴. Он не хотел даже видеться с св. Златоустом, ни говорить с ним, ни участвовать вместе с ним в молитвах, вообще выражал совершенное уклонение от общения с ним. Но св. Златоуст и после неоднократно посылал просить к себе Феофила, чтоб объясниться с ним о причине неудовольствия, испросить у него прощение, ежели он в чем согрешил пред ним, и чрез то прекратить соблазн, производимый в народе их несогласием; но Феофил далек был от того, чтобы подражать ему в подобных чувствах кротости и миролюбия. Он не только не был у него и не дал никакого ответа, но и всячески старался низвергнуть его с кафедры и даже умертвить. Для этого он сначала старался, сколько возможно более восставить против него его врагов, чтобы иметь в них для себя поддержку. К этой цели он стремился всеми путями, все средства считал позволенными. Придворным и другим знатным лицам в Константинополе он сыпал деньги щедрою рукою, людей чувственных и сластолюбивых привлекал к себе пышными обедами; одних обольщал льстивыми словами, другим обещал высшие почести и достоинства; недовольных еще более раздражал, указывая на оскорбления, нанесенные им его гордыми, по его понятиям, и презрительными поступками.³³⁵ Его намерениям особенно помогали Севериан, епископ габальский, Акакий, епископ беррийский, и Исаак, епископ исаврийский. Когда таким образом подготовлены были умы к единодушному обвинению св. Златоуста, Феофил позвал к себе двух диаконов Церкви константинопольской, которые сделались непримиримыми врагами св. Златоуста за то, что он исключил их из клира, одного за убийство, а другого за нечистую жизнь. Феофил, как бы сжалившись над их участью, обещал им восставить их на прежние места, если они решатся действовать заодно с обвинителями их епископа, и подписать обвинительные пункты, которые он им скажет³³⁶. Эти два человека, достойные смерти, по словам Палладия, с радостию приняли предложение и подписались на предложенной им бумаге. Это уже было великое приобретение для Феофила. Заговор составлялся успешно сверх ожиданий его. Лишь только он получил обвинительную записку, тотчас же отправился в дом Евграфы, богатой и знатной вдовы, которая известна была по особому нерасположению к св. Златоусту. Здесь были собраны: Севериан, Акакий и другие епископы, ненавидевшие святого. Долго рассуждали о том, как начать дело, и, наконец, решили подать прошение императору о дозволении собрать собор для суда над св. Златоустом, и дело тотчас было приведено в исполнение. Золото Феофила отворило ему двери в царские палаты и расположило к нему высших чинов; Евдоксия, по личному неудовольствию на епископа, старалась им содействовать своим влиянием на императора, ‒ и прошение их получило желаемое удовлетворение.

Но собора они не смели составить в Константинополе, потому что боялись любви народной к своему пастырю. Поэтому епископы обвинители, оставив столицу, собрались в одном предместии Халкидона, которое называлось Дуб³³⁷, где Руфин построил великолепный дворец, монастырь и церковь в честь апостолов Петра и Павла³³⁸.

Лишь только составился собор из 36-ти епископов под председательством Феофила, в сопровождении многих недовольных клириков, явился и диакон Иоанн, и представил собору записку, в которой заключалось 29-ть обвинительных пунктов против св. Златоуста.

В этих пунктах его обвиняли в том, что он исключил из клира диакона Иоанна за то, что он ударил некоего слугу; что заключил в темницу одного монаха, клеветавшего на Длинных братьев; что злословил духовенство, написал слово против клириков, имевших в своих домах женщин, в виде помощниц; что осудил трех диаконов за воровство; что принял Акакия, епископа иберийского, не с надлежащим почтением; что бранил и бил некоторых. Обвиняли так же в том, что он всегда ел один и никого не приглашал к себе; что он горд, надменен и скуп; что давал деньги епископам, им поставляемым, чтобы они строже обращались с духовенством; что входил в церковь и выходил без молитвы; что раздевался и одевался на епископском седалище; что ел постилу и другим советовал ее есть и пить воду после св. причастия; что заставлял топить баню для себя одного; что продал мрамор, приготовленный его предшественником Нектарием для украшения церкви св. Анастасии.

Враги св. Златоуста с такою заботливостию старались об открытии обвинений на него, что посылали некоторых доверенных лиц в Антиохию, для исследования его прежней жизни, надеясь открыть что-либо к его осуждению; но усилия их были тщетны. Из всех обвинений, на него представленных ‒ одни были лживы, другие противоречили одно другому, и потому друг друга взаимно уничтожали, а иные были ничтожны, и потому не могли быть основанием к осуждению; некоторые, хотя были и истинны, но служили к похвале и славе св. Златоуста, а не к бесчестию его. Все же обвинения были плодом ненависти и несправедливости нечестивых обвинителей.

Однако же, не смотря на все это, нечестивый собор послал звать св. Златоуста для оправдания во возносимых на него обвинениях. Вместе с ним приказано было явиться и Серапиону, пресвитеру Тигру и чтецу Павлу, потому что с Иоанном и они подвергались обвинениям. Но св. Иоанн, видя в судьях своих одних врагов, не пошел к ним, требуя вселенского собора для произведения суда над ним³³⁹. Собор, составлявшийся для защищения св. Златоуста в Константинополе из 40 епископов, отправил от себя трех епископов и двух пресвитеров святой жизни, сказать Дубскому собору, что никакой епископ не может быть судим вне своей епархии и что их собор многочисленнее и большей важности, ибо он состоит из сорока епископов, между которыми находится семь митрополитов. Но как скоро эти епископы объявили свое мнение на соборе Дуба; то сей собор пришел в такое неистовство, что одного из них подвергли биению, у другого истерзали одежды, а третьему повесили цепи железные на шею, которые готовили св. Иоанну. Узнав об этом, св. Иоанн решительно отказался явиться на такой собор, требуя для суда над собою вселенского собора и удаления его личных врагов³⁴⁰. Но епископы, не смотря на это, звали его еще четыре раза³⁴¹. В тот же день присланы были и из дворца скороход и скорописец и побуждали св. Иоанна отправиться на собор для ответов. Но так как призываемый четырекратно, св. Иоанн всякий раз требовал вселенского собора; то епископы, враждебные ему, не приписывая ему никакой другой вины, кроме той, что он, будучи зван, не повиновался, низложили его³⁴². Определение свое собор отправил на утверждение императору, который, не читав делопроизводства св. Иоанна, и даже не видав его, тотчас дал повеление сослать архиепископа в заточение³⁴³.

Низложение св. Златоуста сделалось известно вечером и произвело величайшее смятение в народе. Народ целую ночь стерег церковь, чтобы из нее не увлекли его, и кричал, что взносимые на него обвинения надобно рассмотреть на соборе многочисленнейшем, и людей, назначенных от царя для отведения его в ссылку, не допускал до этого. Но от царя вышел новый указ, повелевавший как можно скорее взять епископа и отправить его в ссылку. Св. Златоуст, узнав об этом и опасаясь, чтобы из-за него не произошло мятежа, и враги не выдумали нового на него обвинения в неповиновении царю, и чтобы народ не подвергнуть ответственности и наказанию за возмущение, вознамерился скрытно от народа предать себя в руки чиновника, которому поручено было отвести его в Пренету, в Вифинии³⁴⁴. Но желая проститься с любезною паствою, он сказал народу беседу, в которой старался внушить им терпение и покорность воле Промысла, которыми воодушевлено было его собственное сердце.

«Сильныя волны, жестокая буря! Но я не боюсь потопления: ибо стою на камне. Пусть свирепствует море; оно не может сокрушить камня! Пусть подымаются волны; оне не могут поглотить корабля Иисусова! Скажите, чего бояться мне? Ужели смерти? Мне еже жити Христос, а еже умрети, приобретение (Филипп. 1, 21). Ужели ссылки? Господня земля и исполнение ея (Пс. 23, 1). Ужели описи имения? Ничтоже внесохом в мир сей, яве, яко ниже изнести что можем (1Тим. 6, 7). Я презираю устрашения мира сего, и посмеиваюсь над его благами. Я не боюсь нищеты, не желаю богатства; не боюсь смерти и не желаю жизни, разве только для вашего успеха. Я для того говорю о настоящих моих обстоятельствах, и для того вопрошаю вас, возлюбленные, чтоб вас успокоить. Никто не может разделить нас! Что Бог совокупил, того человек разделить не может. Если о муже и жене сказано: еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19, 6), ежели брака нельзя расторгнуть, то кольми паче нельзя расторгнуть Церковь Божию. Ничего нет сильнее Церкви! Сколь многие тираны покушались разрушить Церковь! Сколько употребили они сковород, сколько печей? Сколько зубов звериных? Сколько острых мечей? Но ни мало не успели. Где враги оные? Никто не говорит об них: все они забыты. Где Церковь? Она сияет светлее солнца. Если христиане остались непобедимы и тогда, когда их было не много, то можно ли победить их ныне, когда вся вселенная исполнена благочестием? Не тревожьтесь настоящим событием. Окажите мне в этом любовь вашу, в непоколебимой вере. Я имею залог Господа, и не полагаюсь на силы мои. Я имею Его Писание. Оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань. Пусть вся земля придет в смятение! У меня есть письмецо, его читаю я: слова в нем для меня стена и ограда. Какия слова? Аз с вами есм до скончания века (Мф. 28, 20). Христос со мною, кого мне бояться? Пусть поднимаются на меня волны, пусть море, пусть неистовство сильных! сие для меня слабее паутины. И если бы не вы останавливали меня своею любовию, то я ныне же удалился бы отсюда. Я всегда молюсь: да будет воля Твоя, Господи! Не как хочет тот или другой, но как Ты хочешь. Вот моя крепость, вот мой камень неподвижный, вот моя трость непоколеблемая! Если Богу угодно, то да будет! Если Ему угодно остановить меня здесь, благодарю Его. Я буду благодарить Его, где Он ни захочет меня поставить». «Ни от чего не приходите в смущение. Старайтесь быть в молитве. Это сделал диавол, чтоб погасить в вас расположение к молитве. Но он не успел нимало. Я вижу вас более ревностными и усердными. Завтра я выйду с вами для молитвы. Где я, там и вы; а где вы, там и я. Мы одно тело. А тело от головы, как и голова от тела, не отделяется. Мы разделяемся местом, но любовию соединены; даже смерть не может разлучить нас. Хотя умрет тело мое, но душа будет жива, и станет воспоминать о сем народе. Вы мне отцы, как я могу забыть вас. Вы мне родные мои, вы моя жизнь, вы моя слава. Если вы преуспеваете; это ‒ слава мне, и жизнь моя, как богатство, лежит в сокровищнице вашей. Я готов тысячекратно положить за вас душу свою, и не стою никакой благодарности; потому что исполняю долг. Добрый пастырь душу свою полагает за овцы своя (Иоан. 10, 11). Пусть тысячекратно меня удавят, тысячекратно отсекут мне голову! Смерть сия поведет к безсмертию. Все претерпеваю я за любовь мою к вам: ибо я все предпринимаю, чтоб вам доставить безопасность; чтоб никто чужой не вошел в стадо мое, и оно сохранилось непорочным. Сей подвиг мой доставит мне венец. И что я не потерплю для вас? Вы мне сограждане, вы мне отцы, вы мне братия, вы дети мои, вы члены мои, вы тело мое, вы свет мой, и лучше света. Вы всегда доставляли мне то, что я желал. Вы презирали временное, отказывались от земнаго; возвышались к небу, отрекались от уз телесных и старались о блаженном исполнении учения Господа. Впрочем, может быть Бог попускает мне терпеть злоумышляемое на меня для того, чтоб испытать меня несчастиями; потому что победа, конечно, от трудов зависит, и венец уготовляется за подвиги. Ибо и божественный Павел сказал: течение скончах, веру соблюдох: прочее соблюдается мне венец правды (2Тим. 4, 7). Вечный Господь всех да удостоит и вас венца сего»!³⁴⁵.

Таким образом, на третий день после своего осуждения, после полудня, он тайно предал себя в руки царского чиновника, и в продолжение ночи перевезен был на корабле на другой берег пролива в Пренету, место назначенное для ссылки.

Но лишь только разнеслась молва об удалении св. епископа, весь народ пришел в сильное негодование. Феофил с другими епископами прибыл было на утро в Константинополь для успокоения волнения народного: но так как все знали о его злонамеренных действиях против св. Златоуста и видели в нем одного из главнейших виновников постигшего их бедствия; то отвсюду слышались против него крики негодования и проклятия, даже самая жизнь его могла быть в опасности, если бы не охранялась вооруженною силою. И ропот в народном крике выражался не только против епископов, но и против самого царя. Многие даже из нерасположенных к св. Златоусту стали жалеть о нем и говорили, что он оклеветан, хотя не задолго пред тем сами нетерпеливо ждали его низложения.

Севериан, желая оправдать пред народом действия собора, вышел на кафедру, стал порицать св. Иоанна, говоря, что если б и ни в чем другом он не был обличен, то один высокомерный нрав его был бы достаточною причиною к низложению сего епископа, потому что все грехи прощаются людям, но гордым Бог противится³⁴⁶. Это еще более возбудило негодование в народе, и он неукротимо волновался. Многочисленными толпами переходили приверженцы св. Златоуста из церкви на площадь, с площади ко дворцу и обратно. Повсюду слышны были вопли, рыдания, ропот, ругательства и проклятия на собор и самого Аркадия³⁴⁷. Все требовали возвращения св. епископа, но напрасно; им никто не внимал.

Наконец приблизилась ночь, и на помощь бессильному народу явились страшные силы природы и заговорили своим сотрясающим душу голосом. С наступлением ночи небо покрылось мрачными облаками, и оглушительные удары грома сменяли страшные вопли народа; море кипело, стоны бушующих волн, обыкновенные предвестники великих бедствий, слышались повсюду. Всеобщий страх овладел жителями города, все ждали с трепетом чего-то ужасного; и вот среди мрака ночи вдруг восколебался город от сильного землетрясения.

В этом разрушительном явлении природы все видели казнь Божию за несправедливо осужденного невинного епископа, и со всех концов города неслись страшные крики. «Это казнь Неба», все взывали, «это явление гнева праведнаго Неба! Горе нам! погибли мы, если святой епископ не будет возвращен»!

Царица, устрашенная землетрясением и воплями народа, упросила императора возвратить святого Златоуста, и на рассвете отправила к нему своего евнуха Бризона с письмом, в котором, уверяя его, что она невинна в устроенных против него замыслах, и что уважает его, как Божия служителя и тайноводителя детей ее³⁴⁸, просила возвратиться как можно скорее в столицу и спасти город от опасности³⁴⁹. И император и императрица, движимые нетерпением видеть св. епископа, как единственную причину к успокоению восставших бурь, непрестанно посылали одного за другим послов, так что по всему пространству Босфора виднелись посольские ладьи³⁵⁰. Но лишь только разнесся слух в народе о возвращении нежно-любимого пастыря, в бесчисленном множестве устремились к нему на встречу мущины и женщины, старики и дети, богатые и бедные; весь Константинопольский пролив покрылся судами, весь берег усеян был многочисленнейшими толпами народа; все духовенство, предшествуемое многими епископами, явилось у пристани, и ожидало страдальца-святителя с зажженными в руках восковыми свечами³⁵¹. Так св. Златоуст, возвратившись из Пренеты, вступил на европейский материк с торжеством славного победителя всех козней вражеских, приветствуемый возгласами искренней радости любимой паствы. Вышед на берег, он остановился в загородном дворце самой царицы близ Анапла и решительно отказался вступить в город прежде суда большого собора, дабы все убедились, что он лишен епископства несправедливо. Когда же народ увидел, что виновник их радости не хочет вступить в город, снова предался ропоту, снова пробудилось негодование против врагов, снова послышались ругательства и проклятия на них. Св. Златоуст, видя и слыша все это, покорился необходимости, и сопровождаемый многочисленнейшим собранием жителей, из которых весьма многие шли с зажженными свечами, и воспевали особо на этот случай приготовленные песнопения, с великолепным торжеством вступил в город и потом в церковь³⁵². Здесь народ просил его сесть на епископский престол и по обыкновению преподать предстоящим мир. Когда же св. Златоуст начал отказываться, говоря, что он может сделать это только по приговору судей, и что прежние судии должны наперед оправдать его; то народ еще более воспламенился желанием видеть его на епископском престоле и слышать его учение, ‒ и наконец, склонил его к этому. Св. Златоуст взошел на кафедру и, по обыкновению, возвестил народу мир, даже, уступая необходимости, произнес поучение³⁵³.

«Что мне сказать? что мне произнесть»? ‒ Так начал он свое слово к народу. ‒ «Благословен Бог! так говорил я, когда удалялся от вас; так говорю и теперь, так не преставал говорить и там. Вы помните, как я сказал слова Иова: буди имя Господне благословенно во веки (Иов. 1, 21). Сей залог оставил я вам, и им же начинаю теперь благодарения. Буди имя Господне благословенно во веки! Различны обстоятельства, но славословие одно. Я благодарил Бога при изгнании, благословляю Его при возвращении. Различны обстоятельства, но цель одна и зимы и лета; одна цель ‒ плодородие земли. Благословен Бог, удалявший меня! Благословен Он, возвративший меня! Благословен Бог, попустивший на меня бурю и благословен Он, удаливший ее! Я говорю сие для того, чтоб вас расположить к благодарению Бога. Пришло благополучие, благодари Бога, и благополучие твердо будет. Пришли несчастия, ‒ благодари Бога, и несчастия прекратятся. Иов благодарил Бога, когда он был богат; и славословил Его, когда стал беден. Смотрите, что сделали коварства врагов: усилили расположение, воспламенили усердие, тысячи приобрели, которые возлюбили меня. Доныне меня любили только мои, а теперь и Иудеи меня уважают. Они надеялись отлучить меня от моих, но присоединили чужих. Какой мир произвели их коварства! Какую приготовили славу! Доныне народ наполнял только церковь, а ныне все улицы сделались церковию. Ныне день играм цирка, и нет там никого; но все, как ручьи, стеклись в церковь ‒ мужья и жены: ибо во Христе Иисусе несть мужеский пол, ни женский (Гал. 3, 8). Могу ли изречь могущество Господа»?³⁵⁴

На другой день св. Златоуст сказал народу более обширное слово, которое, начав прекрасным сравнением, показал, что подведомственную ему церковь Феофил покушался осквернить подобно тому, как египетский царь хотел оскорбить супругу патриарха Авраама. Потом, похвалив народ за усердие и державных за благорасположение, прочитал пред народом письмо, писанное к нему императрицею³⁵⁵. Народ, упоенный радостию о его возвращении и восхищенный благоволением к нему царственных особ, пришел в такой восторг, что своими радостными восклицаниями и рукоплесканиями принудил св. Златоуста на половине прекратить свое слово.

Чрез несколько дней по возвращении своем в Константинополь, св. Златоуст просил императора, чтобы он повелел собрать многочисленнейший собор, на котором бы могли быть рассмотрены несправедливые обвинения против него Дубского собора, и пред лицем всех раскрыть его невинность. Император согласился на его желание и вскоре разосланы были указы к епископам разных областей с тем, чтобы они явились немедленно в столицу для присутствования на соборе. Вскоре 60 благонамеренных и благорасположенных к св. Златоусту епископов явились, и на общем совете единодушно признали все действия Дубского собора несправедливыми и потому недействительными и определили утвердить св. Иоанна во всех правах законного епископа³⁵⁶. Но св. Златоуст не довольствовался сим определением, а просил императора, чтоб он созвал для суда над ним и всех присутствовавших на соборе Дубском, дабы самые обвинители его волею или неволею признали несправедливость своих действий, а его невинность. Указы были посланы к Феофилу и всем его соучастникам; но они все, угрызаемые упреками совести, а, еще более боясь быть постыжденными за свои злонамеренные действия на многочисленном соборе, все убежали из Константинополя, даже сам Феофил, не смотря на наступление зимы, как беглец, отплыл в Александрию³⁵⁷. Император посылал туда вторично указ, но он не явился³⁵⁸. После сего общее осуждение пало на, Феофила, и ненависть к нему сделалась еще сильнее³⁵⁹. Святый же Златоуст, после бегства врагов, довольствуясь решением 60 епископов, признавших его невинность и ненарушимость его епископских прав, стал по-прежнему священнодействовать, рукополагать, проповедовать слово Божие и делать все, что следует совершать предстоятелям³⁶⁰.

Когда Феофил плыл в Александрию, морские волны случайно занесли его в Герас, небольшой городок, отстоявший стадий на пятьдесят от Пелузии. В Герасе тогда случилось умереть епископу, и граждане решили, чтобы в их церкви предстоятельствовал Нилламон, муж добрый и восшедший на высоту иноческого любомудрия, живший близ города, заключившись в келье и вход в нее заградив камнями. Так как Нилламон избегал священства, то Феофил сам пришел к нему и убеждал его принять рукоположение. Но тот, отрекаясь несколько раз и не внимая убеждениям епископа, наконец, сказал: завтра, если угодно тебе, сделаю это; а сегодня позволь мне самому распорядиться собою. На другой день тот, по условию, пришел и приказывал отворить дверь. Но помолимся прежде, сказал Нилламон, ‒ и Феофил, похвалив его мысль, стал молиться. Между тем во время молитвы отшельник оставил земную жизнь, и этого сначала не знал ни Феофил, ни бывшие с ним и стоявшие вне келлии. Уже под конец дня, когда он не отвечал на многократные вопросы звавших, люди разобрали лежавшие перед дверью камни и нашли его мертвым. Так умер Нилламон, если только можно назвать смертию ту смерть, о которой он молился и которой просил прежде, чем будет вверено ему священство, коего по глубокому смирению считал себя недостойным. Удивительный пример смирения и бескорыстия, который Господь, по Своей благости, сохранил к этому времени для того, чтобы чрез него исцелить гордость и честолюбие Феофила, и чрез это вразумить его; ‒ но, увы! он не умел воспользоваться им.

Торжественное возвращение св. Златоуста в Константинополь, дейстия Провидения Божия в защиту невинно гонимого св. епископа, раскаяние двора, постыдное бегство врагов, усердие и восклицания народныя, все давало право надеяться на совершенное и продолжительное восстановление св. пастыря, на ненарушимый мир народа и невозмутимое спокойствие Церкви константинопольской. Но Господь судил иначе; Он, частию для наказания грехов обитателей столицы, частию для испытания веры св. Златоуста и его благочестивых друзей, и их покорности судьбам Промысла, частию для того, чтоб представить миру светлый образец непобедимой силы добродетели в борьбе с препятствиями, попустил еще раз действовать страстям человеческим, и злым людям оскорбить своего верного служителя и своего святителя. Следующий случай послужил началом к новым преследованиям против св. Златоуста, которые навсегда уже отторгли его от любимой паствы.

Спустя два месяца по возвращении св. Златоуста, в честь императрицы Евдоксии воздвигнута была на порфировой колонне серебряная статуя, одетая в тонкую женскую одежду; эта статуя стояла на высоком подножии, невдалеке от церкви, называвшейся Софиею, так что их разделяла одна средняя дорога площади³⁶¹. Открытие статуи совершено было в воскресный день вся площадь покрылась многочисленнейшим собранием любопытных. Поэтому случаю, для увеселения народа, устроены были разные игры, пляски и увеселительные зрелища. Префект города, бывши из секты манихеев, но и не совсем еще отставший от заблуждений языческих, частию потому, чтоб выказать свое, усердие императрице, частию по нерасположению к правоверным, до того простер свое старание о приумножении увеселений, что допускал все роды заблуждений и невоздержания, которые могли быть терпимы только в язычестве, и многие из христиан до того увлекались, вместе с другими иноверцами, такими увеселениями, что, забыв о правилах христианской нравственности и близости храма Божия предавались с самозабвением всем родам непозволенных удовольствий и бесчинных кликов. Бесчиние наконец, зашло так далеко, что невозможно было служителю Божию смотреть на это без сокрушения сердечного. Ревность св. епископа, и его благоговение к святыне храма, в котором совершались божественные таинства, не позволяли ему долее хранить молчание, которое могло показаться для некоторых даже одобрением, или, по крайней мере, снисхождением к подобным беспорядкам. И вот, воодушевленный такою святою ревностию, он сказал народу слово, в котором горько жаловался на оскорбление причиненное храму и на неуважение даже к самим таинствам; сильно нападал на нелепые заблуждения, его так сильно занимавшие, и обвинял не только присутствовавших при сих зрелищах, но и дозволивших оные³⁶².

Этот случай был самый благоприятный для врагов св. Златоуста, чтоб клеветать на него. Эти люди достойные смерти, по выражению Палладия, сильно были поражены восстановлением св. Иоанна, однако же не оставили своих злодейских намерений. Напротив их ненависть еще более возбуждена неудачами их предположений, и тем, что они принуждены были со стыдом скрыться и замолчать. И их ненависть, на время затаенная, вскоре открылась; обрадованные представившимся случаем, враги св. Златоуста спешили им воспользоваться для его погубления. Беседа, против увеселений и торжественных игр, учрежденных по случаю поставления статуи императрице, была поводом самой бесстыдной клеветы на него. Его обвиняли в гордости и нестерпимой сварливости характера; называли врагом счастия народного; особенно префект-манихеянин старался представить его пред глазами царственных особ и всего двора в чертах самых безобразных и ложных. Он указывал на него, как на человека, упоенного своим влиянием на умы невежественной толпы, и такого врага императора, а особенно императрицы Евдоксии, который не хотел даже потерпеть почестей, учрежденных в честь ее статуи. Это злоречие, эти клеветы, развиваемые и распространяемые повсюду врагами святого, произвели свое действие. Они, поколебав слабый характер Аркадия, возбудили против него весь двор и возжгли непримиримую вражду в Евдоксии. И вот приговор о погублении св. Златоуста снова быль произнесен.

Сократ, церковный историк, говорит, что св. Златоуст, узнав о нерасположении к нему императрицы, сказал против нее ту беседу, которая начинается словами: «Иродиада опять беснуется, опять возмущается, опять пляшет, опять старается получить на блюде главу Иоанна»³⁶³. Но лучшие из ученых критиков почитают невозможным, чтобы сия беседа могла быть сказана св. Златоустом, потому что она нисколько несогласна с духом его. Как сильно ни возгоралась иногда ревность его против злоупотреблений; но она всегда обнаруживалась весьма назидательным образом для всех; а эта беседа состоит в поношении, и потому думают, что она сочинена кем-либо из его врагов в осуждение ему.

Но как бы то ни было, враги св. Златоуста, находя при дворе сочувствие своим желаниям, просили императрицу снова составить собор для блага константинопольской Церкви. Евдоксия ходатайствовала за них, Аркадий согласился на составление собора, и вскоре явились епископы: Леонтий, епископ анкирский, Акакий берийский, и вслед за ними все присутствовавшие на Дубском соборе³⁶⁴. Феофил александрийский, однако же, не явился вместе с другими³⁶⁵, хотя его ненависть, его изворотливый, лукавый ум, его познание необходимы были в столь затруднительных обстоятельствах. Он не смел явиться в Константинополь, потому что боялся народа, ненавидевшего его: однако же, желая удовлетворить своей ненависти против Златоуста, послал от себя, в виде депутатов, трех епископов, которым дал тайные и подробные правила, для суда над епископом константинопольским, по которым некогда ариане низвергали св. Афанасия³⁶⁶. Так собор нечестивых опять составился, и св. Златоуст был призываем на него для ответов против обвинений; когда же он не хотел к ним явиться, а между тем приблизился праздник рождества Спасителя, то император, по просьбе несправедливых судей, сказал ему, что он не прежде вступит с ним в молитвенное общение, пока он, не оправдается против делаемых на него обвинений³⁶⁷. Св. Златоуст обещал исполнить его желание³⁶⁸.

Вскоре за сим составился собор из большого числа епископов, пришедших из Сирии, Каппадокии, Понта, Фригии и других соседственных областей. К этому времени прибыли многие из епископов, которые знали высокие достоинства св. Златоуста и чтили его. Когда все было готово для суда, св. Златоуст явился на собор, сопровождаемый многими из своих епископов. Обвинения на него те же были представлены, по которым судили его и на Дубском соборе. Когда же св. Златоуст стал защищаться со всею силою и убедительностию невинно обвиняемого человека, тогда враги его, признавая неотразимую силу его доказательств в свое оправдание, и вместе бессилие и лживость своих обвинений оставив все прочее, как недействительное, обратили свое внимание на один пункт, и ставили ему в вину то, что он, низложенный однажды собором, взошел опять на епископский престол самовольно, не принесши предварительно оправдания в сделанных на него обвинениях, а таковой поступок осуждается правилом одного собора³⁶⁹. Правило же, на котором они утверждались, состояло в следующем: «если какой епископ или священник, справедливо или несправедливо низложенный, входит в церковь (т. е. вступает в свои прежния права) сам собою, без собора, таковый да низвергнется без оправдания и совершенно». Но это правило постановлено было не православным собором, но арианским; ибо ариане, собравшись в Антиохии для прекращения веры в единосущие, издали такое правило по ненависти к св. Афанасию, чтоб положить ему этим правилом преграду к возвращению на прежний престол³⁷⁰. Св. Златоуст в оправдание свое говорил, что он восстановлен шестидесятью пятью епископами³⁷¹; и что суд собора Дубского не имеет никакой важности, потому что он состоял из одних его врагов, и потому что он не был на этом соборе, не слышал никаких обвинений и не делал ответов; а что он изгнан был только императором, который увлекся несправедливым гневом, по навету врагов, и им же возвращен. Наконец, говорил он, и то правило, на основании которого его теперь осуждают, не есть православное, но арианское, и потому не имеет никакого достоинства на суде. После сего св. Златоуст оставил собрание³⁷².

Епископы, знавшие его высокие добродетели, одобрили его ответы, и разными восклицаниями удовольствия выразили свои убеждения о его невинности. Но враждебные ему епископы не приняли его оправдания и низложили, забывая, что, пользуясь означенным правилом, они низлагали вместе с ним и Афанасия³⁷³. Свое определение они предположили послать на утверждение Аркадию, прося его, чтобы он удалил св. Иоанна из Константинополя, как уже низложенного дважды. Так кончился этот единственный в своем роде собор, собранный ненавистью и управляемый страстями.

Между тем приблизился праздник пасхи, страстная неделя уже оканчивалась, и враги св. Златоуста стали настоятельно просить императора, чтоб он удалил его до праздника. Аркадий, увлекаемый настоятельными просьбами врагов, и возбуждаемый Евдоксиею, решился исполнить их желание, и послал сказать св. Златоусту, чтобы он оставил храм, и удалился из Константинополя, как осужденный двумя соборами. Но св. Златоуст, сознавая свою невинность, сказал в ответ на повеление царя: «я получил сию Церковь от Бога, чтобы наставлять ее ко спасению, и потому не моту оставить ее. Если же тебе угодно, ты можешь изгнать меня из нея силою, ибо она в твоей империи. А без того я не буду иметь извинения, если оставлю ее»³⁷⁴. Аркадий послал в другой раз с таким же повелением, но св. Златоуст, ответив теми же словами, продолжал свои пастырские занятия, совершал таинства и поучал народ. Так как наступил уже последний день страстной недели, то Аркадий, нехотя частию оскорбить святыни дней и наступавшего великого праздника, частию боясь возмущения народного, пришел в недоумение, не зная, что делать, и поэтому послал за Акакием берийским и Антиохом птолемаидским. Объяснив им свои недоумения, он спрашивал их, как ему поступить, предваряя их, что в случае неблагоприятных последствий, ответственность падет на их главу. Эти зложелательные епископы, подобно иудейским первосвященникам, говорили: «да обратится на нашу голову его низвержение».

Между тем сорок два епископа, пребывавшие в единении с св. Златоустом, желая испытать последние усилия к спасению его, пошли к императору и императрице, находившимся в это время в церкви Мучеников, за стенами городскими. Там, павши к их ногам, со слезами на глазах, умоляли их пощадить Церковь Христову и возвратить ей ее пастыря ради праздника пасхи и ради готовившихся воспринять таинство крещения. Но их мольбам не внимали. Видя это, один из них стал угрожать императрице. «Побойся Бога, говорил он ей, устрашись Его праведнаго гнева; сжалься над своими детьми и не оскверняй праздника Господня пролитием крови». После сего с скорбию в сердце они возвратились в церковь, где находился и св. Златоуст; за ними вошли в храм вооруженные воины, изгнали из храма св. патриарха в дом его; за ним последовали и другие епископы, и весь народ, устрашенный дерзостью воинов, в ужасе разбежался. Церкви опустели. Когда наступила ночь, пресвитеры константинопольские, и некоторые епископы, остававшиеся верными своему епископу, собрались в общественных крещальнях, чтоб там провести, по обычаю, пасхальную ночь в молитвах, чтении священного Писания и крещении новопросвещаемых. К ним собралось множество народа, как для празднования пасхи, так и для крещения; здесь можно было видеть лица всякого звания, возраста, пола и состояния. Антиох, Акакий и Севириан, узнав об этом, просили военачальника, чтоб он рассеял это собрание. Но военачальник отказывался, говоря, что теперь ночь, народ сильно раздражен, и может произойти смятение. Акакий же ему говорил: «церкви опустели, и мы боимся, чтобы император, пришедши в храм и не видя там никого, не подумал, что народ не пришел по любви к Иоанну, и по ненависти к ним. Военачальник, уступая их усильным просьбам, дал им одного из подчиненных себе начальников, язычника, по имени Люция, с находившимся под его распоряжением отрядом воинов; но отпуская его, он приказывал ему, чтобы он не употреблял насилия, а кротко убеждал народ идти в церковь. Люций отправился туда с намерением в точности исполнить приказание начальника, и кротко убеждал народ идти в церкви; но народ его не слушал. Не желая употребить насилие, он возвратился к Акакию, сказывая ему, что народ сильно раздражен и сильно упорствует в своем намерении, так что без строгих мер ничего с ним нельзя сделать. Они, давая ему золото и обещая ходатайствовать за него пред высшими начальниками, просили его возвратиться опять туда, и, какими знает средствами, только бы привел народ в церковь, или, по крайней мере, рассеял его. Люций, сопровождаемый некоторыми лицами из клира сих епископов, опять возвратился к собранию уже в девять часов вечера. Четыреста отборных воинов, отважных до дерзости, следовали за ним с мечами в руках. Они сразу ворвались в средину собрания и стали разгонять народ, махая во все стороны обнаженными мечами. Сам Люций подошел к крещальне, чтоб воспрепятствовать совершению таинства, и с такою силою толкнул диакона, что тот разлил священное миро. Пресвитеров, стоявших в облачении, били и изгоняли вон, забыв о том почтении, которое внушали их сан и старческие лета; в самой крещальне даже пролита была кровь. Женщины, готовившиеся к восприятию крещения, боясь быть убитыми, или обесчещенными, бежали полунагие от сих дерзких злодеев, не имея времени прикрыться, как того требовала благопристойность; а некоторые даже были сильно ранены. Слышались повсюду крики, вопли и рыдания бедных жен и их детей; священники и диаконы, насильственно изгоняемые, убегали в своем священном облачении. Воины, из коих многие еще были не крещены, вторгались в самое святилище, в котором хранились св. тайны, с дерзостию рассматривали и касались самых таинственных и самых священных предметов, самые одежды их обагрились Божественною кровию Господа Иисуса. Священников и диаконов заключали в темницу; мирских людей, сохранявших уважение к святому епископу, изгоняли вон из города; повсюду разносились объявления, в которых грозили жестоким наказанием тем, которые не хотели отказаться от общения с св. Златоустом. Таким образом, темницы наполнились исповедниками, которые и там не преставали воспевать псалмопения и песни духовные, и чрез то места заключения обращали в храмы, тогда как св. церкви в самый день пасхи оставались пустыми. Но, кроме заключения, приверженных к св. Златоусту подвергали разным пыткам и мучениям, которыми хотели их принудить произнести проклятие на своего пастыря. И враги его тем более употребляли усилий и притеснений, чем многочисленнее составлялись собрания. Со времени изгнания из общественной крещальни, друзья св. Златоуста собирались для молитвы за городскими воротами в том месте, которое царь Константин, еще до построения города, очистил для конского ристалища и обнес деревянными стенами. Когда же и отсюда были вытеснены, то уже не имели определенного пристанища, а собирались то в одном, то в другом месте, где находили более удобства и безопасности³⁷⁵.

Со времени своего изгнания из церкви, св. Златоуст, в продолжение двух месяцев не выходил никуда из своего дома, пока не получил царского указа ‒ отправиться в ссылку³⁷⁶. В это время враги много раз покушались лишить его жизни. Однажды поймали с кинжалом одного бесноватого или притворявшегося бесноватым, и открыли, что он готовился убить св. Иоанна, но еще не исполнил своего замысла. Так как народ признал его подкупленным для такого поступка, то он приведен был к префекту. Однако же св. Иоанн послал некоторых из бывших с ним епископов и освободил его, прежде чем он подвергнут был казни. Вскоре после сего слуга пресвитера Элпидия, который был явным врагом св. Златоуста, торопливо вбежал в епископский дом. Но кто-то из случившихся тут в сию минуту, узнав его, остановил и спрашивал о причине поспешности. Но убийца, ничего не отвечая, вдруг поразил кинжалом сперва этого самого человека, затем другого, который, увидев первый удар, закричал, и наконец, кроме их и третьего. Когда же бывшие тут подняли шум и крик, ‒ он воротился назад и убежал. Однако же его преследовали и преследовавшие кричали перед ним, чтобы схватили бегущего. Поэтому кто-то, вымывшись в бане и возвращаясь назад, схватил его, но быв смертельно ранен, пал мертвым. Наконец он был окружен и, едва схваченный народом, отведен во дворец. Тогда все увидели в этом умысел врагов св. Златоуста, и с тех пор преданнейшие из народа стерегли его днем и ночью, поочередно, окружая дом епископский³⁷⁷.

Враги св. Златоуста, раздражаемые такими знаками народной любви к нему, и сожигаемые враждебным желанием скорее видеть его в изгнании, говорили императору, что спокойствие в народе не может быть восстановлено, пока виновник всех беспокойств будет находиться в городе, и что за справедливость произведенного над ним суда они берут на себя ответственность³⁷⁸. Это предложение императору сделано было спустя пять дней после пятидесятницы, 5-го июня 404-го года. Аркадий обманутый лживыми судиями, 20-го числа того месяца³⁷⁹ отправил к Златоусту чиновника с именным повелением немедленно оставить город и отправиться в ссылку.

Св. Златоуст, не желая противиться воле царской, оставил дом епископский и вышел в церковь. Пригласив с собою своих друзей епископов, сказал им: «помолимся и простимся с Ангелом сей церкви». В это время некто из благочестивых и богобоязненных лиц советовал ему выйти тайно, дабы не произошло нового какого либо бедствия; ибо народ, проникнутый скорбию разлуки и раздраженный против врагов Златоуста, при виде взятия его под стражу, мог возмутиться и вступить в борьбу с воинами. Св. изгнанник принял этот совет и стал прощаться с епископами. Прощаясь с некоторыми, он целовался: но скорбь разлуки с святилищем, с друзьями, с паствою, так сильно потрясли его душу, что он залился слезами, и уже не мог всем оказать подобного знака духовного братского общения; но уходя, сказал только им: «пребывайте в единении мира, а я иду немного отдохнуть». Потом зашел в притвор крещальный, позвал к себе Олимпиаду и некоторых других диаконисс, и, прощаясь с ними, сказал: «конец мой, кажется, приблизился; я кончил свое дело, и вы может быть уже не увидите более моего лица. Но я вас прошу, продолжайте служить Церкви с такою же ревностию, с таким же усердием, как служили при мне. И если хотите, чтобы и вам Господь оказал Свое милосердие, воспоминайте обо мне в своих молитвах». Эти благочестивые вдовы, прощаясь с ним, обняли ноги его и залились слезами; но св. Златоуст одному пресвитеру приказал отвести их в уединенное место, чтобы это плачевное зрелище не возмутило более народа. Так простившись со всеми, он вышел из церкви с восточной стороны, тогда как с западной стороны пред главным входом держали лошадь совершенно готовую к отъезду; так было сделано для того, чтоб отклонить внимание народа, ожидавшего его выхода. Чиновник, присланный для отправления его, сел с ним на судно и переправился в Вифанию, и там, в городе Никее св. изгнанник пробыл до 4-го числа июля.

Но лишь только коснулись слуха народного слова, патриарха уж нет, ‒ скорбь и гнев овладели всеми; весь город пришел в сильное волнение: вопль, плачь и рыдания осиротевшей паствы, проклятие врагам, благословение удалившемуся, все это сливалось вместе; город представлял из себя в это время плачевное и страшное зрелище. Одни устремились к морю с мыслию, как бы остановить удалявшегося пастыря, другие убегали в свои домы, опасаясь каких-либо строгих мер со стороны царя для усмирения волнения народного, иные же, как оцепеневшие, ‒ стояли неподвижно на одном месте. Христиане и язычники, иудеи и еретики, друзья и враги св. Златоуста стояли теперь вместе; одни издавали крики радости об удалении их строгого обличителя, другие испускали вопли скорби о потере отца, все дышали ненавистию один против другого и выражали свои чувства в дерзких насмешках и грубых оскорблениях. Наконец между враждовавшими завязалась сильная борьба, следствием которой было страшное кровопролитие. Но борьба еще не кончилась, как вдруг, неизвестно почему и от чего, епископская кафедра, стоявшая среди соборного храма, с которой так часто св. Златоуст поучал народ, объята была пламенем. Огонь быстро распространился по всему храму, потом обхватил и все принадлежавшие церкви здания, и в самое короткое время все было истреблено разрушительною силою пожара. От церкви движением сильного ветра пламя перенеслось на обширнейшее здание сената; и все это великолепное здание, не более, как в три часа времени, обращено было в пепел³⁸⁰. Это несчастие, случившееся в таких обстоятельствах, обратило на себя внимание всех; каждый рассуждал о сем событии сообразно с своими чувствами, которыми воодушевлялся. Друзья св. Златоуста смотрели на это событие, как на казнь, ниспосланную правосудием Божиим за совершенное злодеяние; но враги св. изгнанника почитали виновниками этого бедствия друзей его³⁸¹.

Префектом города был язычник, и он воспользовался этим случаем к выражению своей ненависти, которую питал к христианам. Этот человек, жестокий по природе, еще более увлекаемый фанатизмом в пользу язычества, привел в действие все орудия казни для открытия мнимых виновников пожара между христианами³⁸². С этою целию воины бегали по улицам и всех, кто попадался из христиан, брали и заключали в темницу. Но чтобы составить себе понятие о той жестокости, с которою производился суд над несправедливо подозреваемыми христианами, укажем на некоторые случаи, упоминаемые Созоменом. В числе многих взят был некто Евтропий чтец. Чтобы принудить его сказать о виновниках пожара, его терзали бичами, палками и ногтями по ребрам и щекам, и кроме того он переносил жжение тела посредством горящего факела; но, при всей молодости и нежности, свидетельствовал, что ничего не знает. После таких мучений он заключен был в темницу, где скоро и скончался. Среди этих мучений мужественною явилась и диаконисса Олимпиада; ибо, когда потому же делу она приведена была в судилище, то на вопрос префекта, зачем зажгла она церковь, отвечала: не такова цель моей жизни; напротив огромное свое состояние я употребила на обновление храмов Божиих. ‒ Знаю я жизнь твою, сказал префект. ‒ Так стань на место обвинителя, сказала она, и пусть другой рассудит нас. ‒ Но поскольку обвинение было без доказательств; то префект, не находя, за что можно было бы справедливо ее порицать, стал кротче, и не сделав ей ничего неприятного, отпустил; но на другой день, призвав ее, присудил к большому денежному взысканию с нее. В это же время и пресвитер Тигрий, обнаженный, нещадно бичуемый, связанный по рукам и ногам и потом растянутый, доведен был до расслабления членов³⁸³. Впрочем, все сии истязания производились, сколько по подозрению в поджигательстве, столько же и за уклонение от общения с епископом Арзакием, преемником св. Златоуста. Невозможно описать всех страшных происшествий, бывших тогда в городе: смятение и беспорядок царствовали во всех частях его; клеветы с одной стороны, и плачь и рыдание с другой; радость нечестивых язычников и Иудеев, торжество еретиков, злоумышлявших против правоверных, ясно высказывались при всяком случае; церкви были в запустении; богослужение совершалось с небрежением, на священную кафедру никто не входил для назидания народа; благоговейные мужи и жены принуждены были собираться для общественных молитвословий в загородных уединенных местах или селениях. Бедные оставались без помощи, больных никто не утешал, слабых не поддерживал, народ оставался без руководителя, блуждал, как стадо без пастыря. Тысячи умилительных молитв, тысячи болезненных стенаний постоянно возносились к Господу о благоденствии св. епископа, преследуемого и изгнанного. Еще неизвестно было, что делалось с св. изгнанником, а св. Златоуст, оторванный от любимой паствы, изнуренный сердечною скорбию за бедствующий народ, но кроткий и покорный воле Промысла, оставил Никею, чтоб начать снова трудный путь изгнания и страданий до самой смерти. Пойдем за ним среди пустынь до самого места заточения. На этом пути мы увидим, что он собственным примером подтверждает те уроки святой ревности любви и терпения, которые он преподавал своей пастве во дни благоденствия.

(404―407 гг.)

Буря, устремившаяся на св. Златоуста, клеветы, его омрачавшие, разные несправедливости, претерпенные им, гонения от врагов, скорбь друзей, огорчали его, но не могли ни сразить его непоколебимого мужества, ни возмутить мира душевного. Покорный и вполне преданный воле Божией, он хранил смиренное молчание, благоговейно чтя неисповедимые пути Промысла. Он уже давно принес в жертву Богу свои личные достоинства, свои богатства, свою славу, свою жизнь и свою волю; давно предвидел случившиеся события, и к ним был уже приготовлен сердечною молитвою, а особенно размышлением о примерах святой жизни великих подвижников. Во время самой сильной бури, когда грозы неслись на него со всех сторон, когда весь двор дышал против него гневом, он спокойно утешал своих друзей и старался укрепить в них мужество в несчастиях. Для меня, говорил он, нет несчастия, кроме греха. Если императрица захочет сослать меня, пусть сошлет, меня это не страшит; земля и вся вселенная принадлежит Богу. Если повелит распилить, я умру, как умер св. пророк Исаия; велит бросить в море, я найду для себя утешение в жизни пророка Иовы; ввергнет в раскаленную печь, я вспомню о трех святых отроках вавилонских; отдаст на съедение зверям, то я уподоблюсь Даниилу, вверженному в ров львиный; побьет ли камнями; но это казнь св. архидиакона Стефана, первого из мучеников христианских; если она захочет меня обезглавить, я охотно преклоню главу свою, воодушевляемый примером св. Иоанна Крестителя; если восхитит мое имущество, я скажу вместе с Иовом: я вышел наг из чрева матери моей, наг возвращусь и в землю. Я не боюсь никакого несчастия на земле, и не желаю никакого блага, я одного боюсь, прогневать Бога неисполнением своих обязанностей. Я мог бы приобрести дружбу двора, если бы захотел изменить истине и Церкви, но св. Апостол мне это запрещает словами: или ищу человеком угождати; аще бо бых еще человекам угождал, Христов раб не бых убо был (Галат. 1, 10).

Мы сказали уже, что св. Златоуст отведен был сначала в Никею, в Вифинии. Во время своего пребывания здесь, он, менее думая о своих несчастиях, чем о славе Божией и спасении душ, занимался благоустроением церкви финикийской, из которой изгнал идолопоклонство. Он писал Констансу, который туда послан был миссионером, чтобы он неослабевал в своей ревности по причине настоящих обстоятельств. Кормчий, писал он ему, не уходит с своего места по причине восставшей бури; врач не оставляет больного потому, что он слабо поправляется; но напротив тот и другой в подобных обстоятельствах усиливают свои попечения, труды и бодрствование. И ты подражай их примеру и помышляй о тех наградах, которые тебе Господь уготовляет. Посылаю к тебе одного монаха, которого я извлек из его уединения в Никее; он будет для тебя добрым помощником в богоугодном деле. Сообщи мне, в место моего заключения, о числе церквей тобою утвержденных, о степени развития благочестия в сих областях и о всем, что касается распространения веры, не только в Финикии, но и в Аравии и других пограничных провинциях восточной империи³⁸⁴. Какое спокойствие в несчастиях, какая удивительная ревность среди обстоятельств, слишком способных расслабить ее!

Между тем прибыло повеление от императора, и св. Златоуст узнал, что местом его ссылки, по указанию самой императрицы³⁸⁵, назначается Кукуз. Этот городок, уже прославленный пребыванием в нем Павла, архиепископа константинопольского, которого там ариане за непоколебимое исповедание веры удушили, ‒ расположен был в Армении, среди диких и холодных холмов, на расстоянии восьмидесяти дней пути от Константинополя. Этот небольшой городок был, так сказать, совершенно отделен от остальной части мира, ‒ и лишен был вообще всех удобств жизни. Зима там была почти беспрерывная, а земля так бесплодна, что жители, при больших усилиях, едва могли извлекать из нее самое необходимое для жизни. К страшным неудобствам жизни здешней присоединялось еще то, что сия страна часто подвергалась опустошительным набегам Исаврян, народа дикого и жестокого. Они, выходя из ущелий горы Тавра, обыкновенного места своего пребывания, появлялись в городе и окрестных селениях большею частию тогда, когда их меньше всего ожидали, быстро нападали со всех сторон и, произведши страшное опустошение и убийства, убегали и опять скрывались в своих неприступных ущелиях. Но св. епископ со всею покорностью выслушал повеление, назначавшее ему место ссылки. В минуту своего отъезда он написал письмо своей духовной дочери, блаженной Олимпиаде. В этом письме он просит ее не беспокоиться относительно его путешествия. «Тело у меня здорово, писал он ей, ‒ и придало себе большия силы; воздух обошелся со мною хорошо; ведущие меня в изгнание оказывают мне всевозможное попечение, заботятся о моем спокойствии больше, нежели сколько я хочу»³⁸⁶. Воины, сопровождавшие его из Никеи, так были внимательны, и столь глубокое уважение питали к нему, что почитали себя счастливыми, имея возможность служить ему³⁸⁷. Но усталость и утомление от трудного и продолжительного пути, нестерпимый жар дневной, изнурительная бессонница, недостаток необходимых жизненных потребностей, совершенное отсутствие врачебной помощи, повергли его в такую сильную лихорадку, что он едва достиг Кесарии уже, как сам говорил, до чрезвычайности утомленный, исчахший, находясь в самой высшей степени огненной лихорадки, почти мертвый. Но лишь только прибыл он в город, встречен был самыми живыми знаками искреннего радушия: его окружили духовенство, монахи, девственницы и весь народ, и наперерыв друг перед другом старались выразить пред ним знаки глубочайшего своего уважения и искреннейшей любви, с рабскою покорностью служили ему, всевозможно старались доставить все нужное к его успокоению и утешению. Приглашены были также к нему самые искусные врачи, которые частию своим знанием, а еще более дружественным участием, скоро подали ему хорошую помощь, и он мало по малу стал укрепляться в своем здоровье³⁸⁸. Окруженный такими знаками нежной попечительности, св. Златоуст надеялся отдохнуть в Кесарии несколько дней, пока силы совершенно укрепятся; но надежды его не сбылись. Провидение готовило ему сильнейшие скорби со стороны тех, которые должны бы были принять его с искреннейшею любовию, и возлить на раны его душевных скорбей елей сострадательности и дружественного участия.

В это время в Кесарии каппадокийской, вместо св. Василия великого, архиепископскую кафедру занимал епископ Фаретрий, слишком непохожий на своего предшественника не только познаниями, но, и еще более, благочестием, справедливостью и христианскою любовию. Он принадлежал к числу врагов св. Златоуста, и давно уже неприязненно действовал против него, признавая все законным и справедливым, что совершено было на соборе Дуба. С завистью смотря на почести и усердие народа и духовенства кесарийского к знаменитому изгнаннику, он этим еще более ожесточился против него и сделался исполнителем мстительности враждебных епископов, несправедливо его обвинивших. Никто, конечно, не мог описать так живо всех скорбей, которые вытерпел св. Златоуст при проезде чрез Кесарию, как он сам. Итак, выпишем некоторые места из 14-го его письма к Олимпиаде, в котором он все это описывает. Подав утешение этой благочестивой жене, скорбевшей о постигшей его участи, и выразив ей свое желание хранить в тайне подробности окружающих его скорбей, продолжает: ‒ «Не огорчайся много тем, что я тебе разскажу: напротив радуйся о Господе. Все скорби и гонения, которыя я должен был вытерпеть от тех лиц, от которых менее всего мог ожидать этого, дают мне случай заслужить прощение грехов; скажу еще более, ‒ в этом мои победныя пальмы, мои венцы, мои безчисленныя богатства, мое безсмертное сокровище. Избежав от рук Галатянина³⁸⁹, который угрожал мне почти смертию, я готовился вступить в пределы Каппадокии, но на дороге многие встретили меня и говорили, что епископ Фаретрий ожидает меня с нетерпением, ищет по всем путям, чтоб иметь удовольствие обнять меня и оказать все знаки всевозможнаго почтения и любви, и с этим намерением он послал ко мне на встречу множество монахов и монахинь. Зная хорошо, какия чувства питал ко мне Фаретрий, я чрезвычайно был удивлен этим; впрочем, никому не выразил своей недоверчивости к словам говоривших. Наконец я достиг Кесарии; но я был чрезвычайно утомлен и изнурен до изнеможения продолжительностью пути, нестерпимым жаром солнечных лучей; невыносимый жар лихорадки, достигшей высшей степени своего развития, так сильно сожигал меня, что я испытывал муки предсмертных страданий. Я остановился на конце города; спешил найти какую-либо помощь, спрашивал лекаря, который бы мог погасить эту печь, которая палила меня, но не находил. Наконец Бог сжалился надо мною: вскоре меня обступили весь клир, народ, иноки, инокини, врачи, все спешили помочь мне, все старались оказать мне какую-либо услугу. Жар лихорадки, пожигавший меня и доводивший до чрезвычайнаго изнеможения, наконец, при содействии врачей и отрадного участия, окружавших меня, мало по малу стал утихать и ослабевать. Но Фаретрий не являлся, а нетерпеливо ожидал только моего выхода, и я никак не мог понять этому причины. Когда я почувствовал, что болезнь моя стала проходить, я стал помышлять о дальнейшем путешествии в Кукуз. Мне хотелось, сколько можно скорее прибыть туда, чтобы насладиться необходимым отдохновением после тревог и безпокойств моего труднаго путешествия. Когда я занят был такими мыслями, вдруг разнесся слух, ‒ вооруженные Исавряне расхищают окрестности Кесарии, и уже одно важное местечко истребили, предав все огню и мечу. ‒ Трибун, взяв воинов, какие у него были, вышел из Кесарии, чтоб защитить ее от нападений врагов. Все жители пришли в чрезвычайный страх. Молодые люди присоединялись к вооруженным воинам, а старики оставались охранять стены. Ночь прошла в страхе и трепете. Впрочем, я был покоен, во всем предаваясь в волю Божию; но думая только о нападении Исаврян, я не ожидал удара с противоположной стороны. Каково же было мое удивление, когда на разсвете дня окружило мой дом множество монахов, с яростию кричали и угрожали, что сожгут его, обратят в пепел, и причинят всевозможное мне зло, если я не выйду из города. Напрасно говорили им о жалком состоянии моего разстроеннаго здоровья, об опасности попасть в руки врагов: ничто не могло их утишить. Мои преторианцы, устрашенные, прибежали ко мне и умоляли скорее выйти из города, чтоб только избежать ярости сих диких зверей, не смотря на то, что нам предстояла опасность впасть в руки Исаврян. Когда слух о сем дошел до губернатора, он поспешил к моей квартире, желая мне помочь. Но и его убеждения не тронули их: не находя после сего никаких средств к устроению спокойствия, он послал к Фаретрию и убеждал его, чтобы он дал мне хотя несколько дней сроку, как ради болезни моей, так и ради окружавших опасностей. Но его просьба осталась без ответа, на другой день монахи приступили еще с большим неистовством, с большею яростью. С этой минуты я уже не видел ни одного священника. Все открыто говорили, что все это делается по мысли епископа Фаретрия, и самые смелые из пресвитеров скрылись, не смея более посещать меня: никто после сего не хотел подать мне сего утешения, не смотря на мои смиренныя просьбы. Итак, я решился отправиться, и хотя я был убежден, что иду на явную смерть, однако же, в самый полдень бросился на носилки, и вышел из города. Весь народ плакал, рыдал, проклинал виновника моих несчастий; все сокрушались и проливали слезы».

«Вскоре по выходе моем из города, некоторые из клириков вышли тайно и шли со мною, выражая знаки самой искренней и нежной любви. Я слышал, как некоторые из них разговаривали между собою обо мне: «куда вы ведете его на явную смерть»? Но один клирик, больше всех любивший меня, подошел ко мне, и сказал: «иди, умоляю тебя; попадись ты Исаврянам, только избавься от нас: ибо, куда бы ты ни попал, ты везде будешь безопаснее, если только уйдешь от наших рук».

«Между тем среди множества знавших меня нашлась одна благородная особа, Селевкия, жена министра Руфина, которую я знал, и которая уже много оказала мне услуг. Тронутая состраданием, при виде окружавших меня бедствий и угрожавших мне опасностей, пригласила меня на время удалиться в один из ея домов, находившийся в ея селении, отстоявший от Кесарии на пять миль; дала мне также верных проводников, и я туда удалился с сопровождавшими меня воинами. Но несчастия мои этим не кончились, гонения врагов преследовали меня и в этом смиренном уединении».

«Лишь только Фаретрий узнал о месте моего пребывания, стал делать страшныя угрозы этой благочестивой жене, доставлявшей мне успокоение. Но я ничего такого не знал: Селевкия не говорила мне об этом; напротив приказала своим слугам предпринять все средства к моему успокоению; даже приказала управителю собрать поселян из других селений на тот случай, если придут для возмущения моего спокойствия, и отразить их силою оружия».

«На третий день после сего, Селевкия, заботясь о моем благосостоянии, тогда как я ничего не знал, просила меня удалиться в одну из ея деревень, в которой был укрепленный замок, прибавляя, что это место будет более прилично для моего помещения и удобно для успокоения; но так как я не имел надлежащаго понятия о происходившем вне моего жилища, а между тем был доволен своим помещением, то отказался от сделаннаго ею предложения. Между тем мои гонители не удовольствовались своим бешенством против меня. Фаретрий с страшными угрозами стал требовать от Селевкии, чтобы она выгнала меня вон из своего дому. Эта благоговейная жена, не имея сил более противиться ему, решилась отпустить меня на произвол судьбы. Но, не смея открыть мне этой постыдной тайны, как после мне она сказала, решилась выслать меня под предлогом набега варваров. В самую полночь, по ея наставлению, прибежал ко мне пресвитер Евсевий, разбудил и кричал мне громко: «встань, умоляю тебя; варвары приступили, они близко здесь». ‒ Ты, конечно, можешь понять, в каком был я тогда ужасе. Недоумевая, что предпринять, я спрашивал его мнения и он сказал мне, что лучше советует скорее отправиться в путь, чем возвратиться в город. Но была полночь: непроницаемый мрак покрывал всю землю; мы не имели никого, кто бы помог нам или указал путь; все нас оставили. Мучимый страхом, изнуренный болезнию, совершенно обезсиленный, едва живой, я, наконец, встал, и велел зажечь факелы. Но этот пресвитер тотчас их загасил, из опасения, как он говорил, чтобы варвары, привлеченные светом, не напали на нас».

Итак, мы отправились в путь без путеводителя, без светильников, по дороге узкой, каменистой, шероховатой. Но едва успели пройдти полмили, как мул, несший носилки со мною, споткнулся и упал на колена. Носилки вместе со мною свалились, и я такой сильный удар получил, что едва не умер. Однако ж я кое-как поднялся и шел, держась за пресвитера Евсевия, который и сам упал с лошади. Так-то путешествовал я, когда меня вели за руку, или, лучше сказать, волокли, потому что невозможно было идти в таком неудобном месте, по этим тяжким горам, и еще в полночь. Подумай, что я должен был вытерпеть, ‒ всюду окруженный такими бедами, страждущий сильною лихорадкою, ничего не знавший о том, что со мною строят, только занятый страхом от варваров, трепещущий и с часу на час ожидающий попасть в их руки. Но я не могу тебе разсказать всех неудобств моего путешествия, страха, утомления, безчисленных лишений, которыя я должен был вытерпеть, опасностей, которых избежал. ‒ Но благодарение Богу за все случившееся: я воспоминаю о всем этом с особенным удовольствием, и, перебирая теперь в уме своем все неприятности путешествия, радуюсь, как человек, обладающий огромным богатством. И тебя, почтенный друг, умоляю радоваться о моих приключениях, веселиться и прославлять Бога, удостоившаго меня столько потерпеть».

Однако св. изгнанник не попал в руки Исаврян, и путь его после сего совершался покойно: сила его мужественной души возрастала по мере ослабления сил телесных; его крепко поддерживала та утешительная мысль, что каждый шаг его в ссылку, среди таких неудобств, страха, скорбей и озлоблений, дает ему новые мученические венцы. Он мог сказать вместе с Ап. Павлом: в путных шествиих множицею: беды в реках, беды от разбойник, беды от сродник, беды от язык, беды во градех, беды в пустыни, беды в мори, беды в лжебратии; в труде и подвизе, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, в пощениих многащи, в зиме и наготе (2Кор. 11, 26 ‒ 27). Такие мысли, порождаемые живою верою в Божественный Промысл, поддерживали его мужество, радовали в страданиях и помогали переносить все неприятности. Наконец знаменитый изгнанник, прошед Вифинию, Фригию, Галатию, Каппадокию, прибыл в Кукуз в сентябре месяце того же 404 года. Это многотрудное путешествие продолжалось 70 дней. Но как бы оно ни было многотрудно, оно служило скорее торжеством для него, чем уничижением; на всем пути его, народ и клир оказывали ему знаки самого искреннего усердия и уважения³⁹⁰. В Кукуз давно уже пришла весть о прибытии его туда, и его там ожидали с нетерпением; и, когда прибыл, приняли со всеми знаками искреннейшей любви и уважения, которых заслуживали его добродетели и его достоинства³⁹¹. Люди, самые почетные в городе, с соревнованием старались услужить ему, и все с искренним усердием предлагали ему свои домы, считая для себя особенною честию его пребывание. Но св. Златоуст избрал дом Диоскора, человека известного по своей благотворительности и особенному благочестию. Сей почтенный муж, узнав о назначении св. Златоуста в Кукуз, еще в Кесарию посылал своего слугу просить его, чтобы он ничей дом не предпочитал его дому³⁹². Диоскор так был внимателен ко всем нуждам св. Златоуста, и с таким усердием заботился о доставлении всех средств к его успокоению, что сам св. Златоуст часто вступал в спор с ним за большую роскошь и щедрость, с какою он хотел содержать его. Благочестивый хозяин простер наконец свое усердие к досточтимому гостю до того, что предоставил в его распоряжение весь дом свой, а сам уехал в другое селение; сверх того он выстроил вскоре для него особый дом, более удобный для зимы. Но кроме Диоскора, было еще много и других владельцев, которые со всем усердием предлагали ему свои услуги, готовые всеми способами доставить ему успокоение³⁹³. Не смотря на пустынность и бедность места, не взирая на то, что город, по скудости своей, не имел ни площади, ни торжища, св. Златоуст, окруженный дружественным участием и искренним усердием многих лиц, все потребное имел с избытком; ‒ к нему, по его словам, все лилось, как из источника³⁹⁴.

Но Адельфий, епископ кукузский, кажется, всех превзошел своим почтением, своею любовию и своею попечительностию о св. изгнаннике. Он каждый день посещал его, употреблял все усилия к восстановлению его здоровья, к удовлетворению всех его нужд; своим почтительно-дружественным обращением, своею беседою, старался успокоить, развлечь, и, если возможно, заставить забыть о том, что он был в ссылке. Его попечительность о св. изгнаннике, так была велика, что св. Златоуст говорил, что, смотря на заботливость его и Диоскора об нем, можно подумать, что у них нет другого дела, кроме его успокоения³⁹⁵. Но и св. Златоуст с своей стороны искренно почитал попечительного епископа и любил быть вместе с ним; он писал даже к пресвитеру Констансу, что беседа Адельфия служит для него не только утешением и подкреплением в скорбях, но источником духовного богатства, и прибавляет, что с тех пор, как взошел с ним в искренние, сердечные отношения, соделался как бы другим человеком. Пребывание его в Кукузе, спокойствие и тишина, которыми он там наслаждался, весьма благотворно действовали на его здоровье; лихорадка, мучившая его в продолжение тридцати дней, прекратилась, и он стал укрепляться силами. Вот как он сам пишет в 13-м письме к Олимпиаде.

«Наконец я отдохнул пришедши в Кукуз», писал он к ней, «наконец я увидел свет сквозь этот дым, сквозь тучу бедствий, которым подвергался в продолжение дороги. Почти тридцать дней, или более непрестанно боролся я с самою жестокою лихорадкою, и в таком положении продолжал я путь свой ‒ длинный и тягостный. Кроме того меня мучили и другие жесточайшия болезни желудочныя... Но, теперь все то исчезло и прошло. Как скоро пришел я в Кукуз, то прогнал всю болезнь и с ея остатками, пользуюсь самым лучшим здоровьем».

В день своего прибытия в Кукуз св. Златоуст, слишком утешен и обрадован был приходом той, которая почти никогда его не оставляла, служила некоторым образом вместо матери, разделяла с ним радость и горе, и оставив все удовольствия родины, последовала за ним из Антиохии в Константинополь, несмотря на расстояние, трудности и опасности, неразлучные с столь продолжительным путем. Эта, любезная для него особа, была его тетка по отцу, Савиниана, диаконисса константинопольская.³⁹⁶ Эта благочестивая женщина, уже довольно преклонных лет, отличавшаяся знаменитостью своего рода, своими богатствами, особенно святостью своей жизни, которую она посвятила на попечение о бедных и больных, всегда принимала живейшее участие во всех скорбях святого епископа. По своей привязанности к нему, она все еще надеялась, что восставшая против него буря гонений и клеветы утихнет, и она будет иметь утешение окончить дни свои под его руководством. Но когда увидела, что ее надежды обмануты, что ее пастырь, по козням нечестивых, сослан; она не могла терпеть с ним разлучения, и жить в том городе, где царствовали распри и нечестие. Решившись умереть или следовать за изгнанником до последних пределов земли, в пустыни скифские, куда, носился слух, его хотели отправить, повсюду, куда только он пойдет, она исполнила свою благородную решимость с непоколебимою твердостью. Ни преклонные лета, ни слабость сил, ни продолжительность путешествия, ни трудность и неудобство пути, ни советы друзей, указывавших ей на опасности, которым она себя подвергала, не могли ее удержать. Произвольная изгнанница, она оставила Константинополь, и, хотя изнуренная, но с радостью в душе, пришла в Кукуз в тот же день, как св. Златоуст. Народ и клир ее встретили так же с почтением и любовию, которых заслуживал ее столь благородный подвиг; на нее смотрели, как на славу ее пола, и все восхваляли ее благородное и мужественное странствование. Провидение назначило ее к великим скорбям: из всех родных св. Златоуста ей одной суждено было быть зрительницею всех скорбей, ссылки и смерти его.

И по удалении св. Златоуста мир не был восстановлен в Константинополе. Между тем как он отдыхал после своих трудов и писал Олимпиаде и Пеанию, своему другу, чтобы они прекратили свои попечения об изменении места его ссылки, он узнал, что столичный город был в большом волнении и тревоге.

Порочные торжествовали, еретики и язычники радовались, освободившись от того, который их удерживал от злоупотреблений силою своей власти и беспокоил всегда действиями своей ревности и красноречивым словом; но истинные христиане погружены были в глубокую скорбь, и плакали, как плачет семейство, потерявшее отца и главу семейства. Церковь константинопольская уподоблялась стаду, которое, пасшись прежде на тучных пастбищах, орошаемых источниками свежей воды, вдруг потеряло своего пастыря и, находясь среди пустыни, подвергалось ярости диких зверей. Враждебные св. Златоусту епископы, поддерживаемые и покровительствуемые двором, все силы свои употребляли, чтоб уничтожить разделение. Они всячески старались оправдать свои действия, возобновить против св. епископа нелепые клеветы, при всяком случае указывая на нечестивые определения, которыми обвинили его. Приписывая чрезвычайную важность определениям своим, они утверждали, что обвинения и ссылки св. Златоуст по всей справедливости заслужил, что все православные должны со всею покорностию признать это определение, забыть осужденного епископа и соединиться с старцем, который с соблюдением всех правил церковных избран на его место.

Но другие из православных не так рассуждали; Арзакий в их глазах представлялся пастырем без призвания, взошедшим на константинопольский престол ‒ вопреки всем правилам св. Церкви; суд над св. Златоустом признавали совершенно несправедливым, и потому почитали для себя преступлением иметь общение с участниками раскола. Таким образом, они удалялись от тех церквей, в которых совершали служение друзья Арзакия, и, собираясь в банях, в полях и лесах, здесь совершали и таинства и слушали слово Божие; их ревность и благочестие не были удерживаемы ни затруднительностию времен и мест, ни страхом угроз и наказаний. На них исполнялись слова Спасителя: несть раб болий Господа своего; аще Мене изгнаша, и вас изженут (Иоан. 15, 20).

Со времени удаления св. Златоуста под благовидною причиною разыскания виновников пожара, заключали в темницы епископов, пресвитеров, диаконов, дев и вдов и всякого состояния мущин и женщин. Гонение развивалось мало по малу, и наконец, дошло до крайности. Одних подвергали смертной казни, другие гибли в темницах, обремененные оковами; с некоторых брали денежную пеню, а иных ссылали в ссылку; все лица, известные под именем иоаннитов более или менее принимали участие в страданиях великого мученика. Между друзьями св. Златоуста при дворе был некто Студий ‒ один из важных сановников Константинополя, который все усилия употреблял с своей стороны, чтоб исторгать из рук несправедливых судей несчастных, которых все преступление состояло в любви и привязанности к св. Златоусту. Святый писал к нему письмо, в котором благодарил его за ревность к защищению невинных и подавал ему утешения по случаю смерти его брата. «Ты знаешь, говорил он ему, что все человеческое удобоизменяемо и проходит с быстротою низвергающагося водопада; если тот, о котором мы скорбим, был зол и предан преступлениям, то должно о нем плакать и сетовать о его участи; но если он был добр, то почтем его счастливым; ибо он не умер, но перешел от борьбы к наградам, с моря бурного в покойную пристань.

Пеаний, который отличался не столько высокими добродетелями, сколько важными должностями, им занимаемыми, тоже подвергался гонениям. Св. Златоуст в четырех письмах, писанных к нему, хвалит его за его ревность и непоколебимую веру; вместе с сим советует ему сожалеть о слепоте гонителей и радоваться об участи гонимых «Твое письмо, писал св. Златоуст к нему, наполнило мою душу святою радостию и невыразимым утешением, не теми печальными известиями, которыя ты мне сообщил, но тем, что, сказав о всем этом, ты прибавляешь, что, во всяком случае, должно предаваться в волю Божию и говорить: слава Богу о всем! Эти слова ‒ смертоносная стрела для диавола, они водворяют в душе мир и тишину, укрепляют ее и разсеявают мрачныя облака печали, навеянныя унынием. Да, слава Богу о всем! Будем непрестанно повторять эти слова и все бури утихнут, облака печали разсеются, уныние отбежит, а заслуги наши увеличатся и награда будет нашим достоянием. Слава Богу о всем! Эти слова были щитом и мечом для Иова, которыя дали ему победу над диаволом, радугою, возвестившею ему мир, и наконец, украсили святаго патриарха венцем безсмертным».

Бризон, евнух императрицы Евдоксии и нотариус императора, возвративший свят. Златоуста из Пренеты после первой его ссылки, также не был им забыт. В своем письме к нему св. Златоуст выражает свое сожаление о его молчании. Я одной милости у тебя прошу, писал он ему, пиши ко мне чаще, и не лишай меня этого утешения под тем предлогом, что я слишком удален от тебя. Ты знаешь, какое для меня утешение среди скорбей знать, что ты и твои друзья здоровы и благополучны».

Он писал также Леонтию, одному из знатных особ и искреннейшему его другу. «Я изгнан из вашего города, говорил он ему, но не из сердца твоего. Никто не в силах похитить у меня этого блага, и куда я ни иду, повсюду ношу воспоминание с собою о твоей дружбе».

Его письмо к Кратерию, правителю Каппадокии, который употреблял все усилия к укрощению ярости некоторых монахов, не менее замечательно. «Я никогда не забуду того, что ты сделал в Кесарии к укрощению страшнаго возстания, возбужденнаго против меня, говорил ему св. Златоуст. Везде, куда бы я ни пошел, повсюду понесу с собою воспоминание о величайшей для меня твоей услуге, и сохраню навсегда искреннейшую признательность за ту нежную попечительность, которую ты имел обо мне».

Много было и между светскими людьми, которые навсегда сохраняли к нему привязанность и утешали его своею дружбою.

Между духовенством также немало было людей, истинно расположенных к св. Златоусту; не смотря на отпадение многих из клириков, увлеченных его врагами, еще оставалось много истинных чтителей и защитников святителя между епископами и пресвитерами, которые засвидетельствовали свою расположенность к нему, или страданием за него, или сочувствием его страданиям. Таковы были: Элпидий, епископ лаодикийский, который защищал св. Златоуста на соборе, собранном против него; Палладий, описатель его жизни, епископ еленопольский; Кириак, епископ эмесский, сосланный в Пальмиру; Димитрий, сосланный к Мазикам, в Ливии; Евлизий, епископ бострский, заключенный в замке у Сарацин и многие другие. Между пресвитерами и диаконами, преданнейшими св. Златоусту, почитаются Креций, сопутствовавший ему в место изгнания, Констанций, дожидавший его там; Ипатий, претерпевший много гонений; диакон Феодот, к которому святый написал семь писем, в которых говорит о его ревности, о его трудах и дружбе к нему, ради которой он претерпел много скорбей.

Привязанность, которую выражали некоторые благочестивые жены к изгнанному их пастырю, привлекла на них гнев врагов св. Златоуста. Кроме блаженной Олимпиады, которая для избежания преследований от злонамеренных лиц, принуждена была оставить Константинополь, мы можем еще указать на Прокулу, святую вдову, родом Сириянку, которая за свою любовь к бедным и больным и удивительное благочестие, была причислена к разряду диаконисс константинопольских. Она за свое усердие и ревностную попечительность о славе Божией и св. Церкви подвергалась многим скорбям и гонениям, которые разделяла с нею Евталия, ее подруга, не менее отличавшаяся живою верою и любовию. Св. Златоуст утешает их в скорбях размышлением о суете дел человеческих, которые скоро изменяются и проходят, и надеждою невыразимых и вечных наград, обещанных претерпевшим до конца. Он писал также много писем Картерии, которая многочисленные богатства свои все раздала на вспоможение бедным. Привязанность к св. Златоусту, удивление к его высоким добродетелям и святости жизни, внушили ей решимость предпринять путешествие в Кукуз. И она исполнила бы это предположение, если бы не была удержана продолжительною и сильною болезнию; вместо этого она должна была довольствоваться тем, что послала несколько благовонных мастей и лекарств епископу-изгнаннику. Св. Златоуст благодарит ее в одном к ней письме и просит ее уведомить о своем здоровье.

Три другие благоговейные жены, Халцидия, Асинкрития и Онезикратия так же претерпели скорби и гонения за него. Две первые долгое время жили под руководством св. Златоуста. Они, желая доказать святителю свою любовь и преданность к нему, хотели было отправиться в Кукуз, не смотря на суровость времени и страх от нападения Исаврян. Но св. Златоуст писал им, что нет нужды предпринимать столь трудное путешествие, и что искренняя любовь их к нему так ему известна, что он не имеет нужды в особенных доказательствах. Первые две благочестивые жены жили в уединении вместе с другими благоговейными женами. Св. Златоуст много им писал писем для укрепления и утешения их. Онезикратия, которую некоторые историки смешивают с Асинкритиею, не менее была, привязана к св. Златоусту. Много разных скорбей, а в особенности потеря единственной дочери, которую она любила со всею материнскою нежностию, были тяжким испытанием для ее терпения и веры в Промысл. Св. Златоуст вместе скорбел с нею и старался утешать мыслию о бессмертной жизни. Еще была благоговейная жена по имени <...омея>³⁹⁷, которая, благоговейно чтя святого изгнанника, так же много потерпела гонений и озлоблений, и в письме своем к нему так же изъявляла сильное желание видеться с ним, ‒ желание, которого впрочем, по слабости сил и расстроенному здоровью не могла исполнить. Св. Златоуст отвечал ей, что она хотя и первая написала к нему, однако же, этим не освобождается совершенно от обвинения, потому что написала слишком поздно, и если хочет вознаградить свою вину, то для этого одно только есть средство, чтоб к нему писала чаще.

Но между духовными дочерьми св. Златоуста, которые подвергались более жестоким преследованиям, были, как мы уже сказали, Олимпиада, Пентадия, и Никаретта. Пентадия по своему рождению и по своим связям принадлежала к первейшим фамилиям империи. По смерти консула Тимаса, ее мужа она была диакониссою Константинополя. Она сделалась особенно известною по строгости своей жизни и по своим добродетелям. Она усердно помогала бедным, утешала больных и принимала странников и богомольцев. Никто в Константинополе не был столько известен делами милосердия, обилием любви, живою верою, истинным благочестием, удалением от раскола и привязанностию к св. Златоусту, как она; никто не испытывал на себе столько действий ненависти врагов его, как она. Эта благочестивая жена, незнавшая ничего кроме церкви, больниц и своей комнаты, была приведена вместе с другими на суд, как преступница. И как много взносили на нее клевет, сколько гнусных, столько же и несправедливых! Сколько являлось лжесвидетелей! Несправедливые судьи о том только заботились, чтобы страхом и оскорблениями принудить ее признать их клеветы и говорить против своих чувств; но эта, по выражению св. Златоуста, святая вдова, полная мужества, подобно орлу, парящему в небесах, разорвав сети нечестивых клеветников, вознеслась на высоту святой свободы. Далекая от того, чтоб позволить себя запутать нечестивыми хитросплетениями злых людей, она сумела обличить их клеветы, защитить невинность сосланного епископа и чистоту тех, которые заключены были в оковы ради его. Св. Златоуст, узнав, что она хочет оставить Константинополь и прийти в Кукуз, чтоб разделить с ним изгнание и все скорби, написал ей письмо с намерением отвратить ее от этого намерения и умолял ее, из любви к Богу, и ради пользы верных, для которых она служила подпорою и утешением, остаться на жительство в Константинополе. Это письмо его к Пентадии сообщает довольно подробные известия, какие скорби претерпели в Константинополе все остававшиеся ему верными. Потоки крови лились, говорит он в нем, много знаменитых лиц подверглось казни, даже самые невинные дети, измученные и изувеченные, испускали дух на руках жестоких злодеев.

Никаретта принуждена была оставить Константинополь, чтоб избежать преследований и не видеть страшных злодеяний, там совершавшихся. Она родилась в Никомидии от одной из знатнейших фамилий этого города. С самого отрочества она обетом девства была посвящена Богу и пришла в Константинополь, чтобы там, в одном из женских монастырей, остаться на всегдашнее жительство. Лишенная почти всего своего имения, она не только с удивительным великодушием перенесла эту потерю, но и из малых остатков многое уделяла на вспомоществование нуждам несчастных. Непрестанная сердечная молитва, псалмопение, вспомоществование бедным и больным, которых она питала, и которым подавала лекарства, приготовленные собственными ее руками, были ежедневным занятием всей ее жизни. Она любила молчание и уединение, и в обществе людей показывалась только тогда, когда ее услуги нужны были для вспомоществования бедным. По глубокому смирению своему всячески старалась избегать похвалы от людей; кротость ее в обращении с ближними была поразительна; христианское мужество никогда не оставляло ее среди самых тяжких испытаний, и как бы ни были трудны обстоятельства, в которых она находилась, всегда оставалась верною своему святому призванию.

Св. Златоуст, чтя ее высокие добродетели, хотел было ее причислить к девственницам, находившимся под надзором и попечением константинопольской Церкви; но она всегда отказывалась от этого высокого звания, считая его превышающим свои силы. Она всегда принимала самое живое участие во всех скорбях своего св. епископа и отца; осудивши себя на произвольное изгнание, она жила вдали от города, в котором царствовали непрестанные смуты и беспорядок, и умерла уже в глубокой старости, не имевши утешения видеть восстановления мира и тишины.

Тогда как все эти благочестивые почитатели святого Златоуста, доведенные до крайней степени уничижения и скорбей, с непобедимым мужеством защищали святое дело веры и справедливости, восставали против нарушения правил учения святой Церкви, ‒ святой изгнанник из глубины пустыни старался поддерживать в них огнь святой ревности, утешал их в скорби и выражал свою радость об их торжестве над злом. Чрез свои письма, писанные к ним, св. Златоуст оставил потомству отраднейшее воспоминание о их удивительной ревности и непобедимом мужестве в страданиях. Много всех его писем сохранилось доселе, но мы приведем только то, которое он писал епископам, пресвитерам и всем верным, заключенным в темницы за приверженность к нему.

«Блаженны узы, блаженны темницы, вас вмещающия, восклицает он, но в тысячу раз счастливее вы сами, знаменитые пленники Господа! Вы привлекли к себе расположение со всех концев земли; вас любят даже те, которые вас никогда не видали. Да, вас восхваляют небо и земля, прославляют вас повсюду, куда только достигает слух о вашем постоянстве, о вашей непоколебимой твердости, непреклонной решимости и величии души вашей, которыя вы показали в ваших скорбях. Какую удивительную борьбу вы выдержали, какое непобедимое мужество показали! Нет, вас не могли победить ни страшное зрелище суда, ни угрозы, ни даже самыя разнообразныя казни, темница, самыя безстыдныя клеветы, бешенство обвинителей, жестокия оскорбления, зрелище и страх тысячи смертей, безсильны были для того, чтоб вас поколебать. Вы восторжествовали, и ваши доблестные подвиги прославляются повсюду, не только вашими друзьями, но даже вашими врагами, их безсилием воспрепятствовать вам удивляться в душе. Радуйтесь тому, что ваши имена написаны на небесах в числе св. мучеников. Если Господь повелевает радоваться, когда только клевещут и поносят; яко мзда многа на небесех уготовляется терпящим все это ради Бога, то как не радоваться, как не ожидать великой награды тогда, когда с злословием и клеветою, соединяются узы, темницы, мечи, мучения, раны, изгнания и все роды страданий и озлоблений».

«Итак, радуйтесь, мои, возлюбленные братья, радуйтесь и торжествуйте, будьте тверды, вооружайтесь силою и постоянством, помышляйте о спасительных действиях вашего примера: изчислите, если можете, множество тех, которых вы поддержали, ободрили и утвердили в добре не только между вашими согражданами, но жителями и других мест. Размышляйте чаще о словах св. Апостола: не достойны страсти нынешняго века, к хотящей славе явитися в нас (Римл. 8, 18). Также прошу, молитесь непрестанно о мне; хотя я уже давно разстался с вами, и великое разстояние разделяет нас: однако же, я ежедневно ношусь мыслию среди вас. Мне кажется, что я вас вижу, вас слышу, что я лобызаю вас святым лобзанием, и радуюсь венцам, украшающим ваши главы. Я жду награды от Господа за любовь, которую я всегда имел к вам, славные узники ради Господа. Пишите ко мне, сколько возможно чаще, опишите мне подробнее ваши страдания, вот одна милость, которой я у вас прошу. Ваши письма составляют для меня величайшее утешение в месте моего изгнания».

Вскоре после этого узники были освобождены старанием Студия, градоначальника константинопольского, но место темниц заступило изгнание. Император Аркадий объявил указ следующего содержания: «Так как невозможно открыть виновников пожара, то мы повелеваем всех лиц духовного звания освободить из темниц, посадить на один корабль и удалить из города. Если же кто осмелится после сего держать у себя пришельца епископа, или кого-либо из клириков, то дом такого взят будет в казну». Подобными указами под опасением денежной пени, воспрещалось рабам и свободным выходить из города для совершения Божественных Таин.

Между тем, как, гонения против истинных сынов Церкви продолжались, Арзакий после шестнадцатимесячного пребывания на константинопольской кафедре, умер. Смерть его снова привела в движение умы людей страстных, честолюбие опять пробудилось у многих и враги св. Златоуста усиливались поставить на упразднившееся место такого епископа, который бы мог помогать им в их намерениях, и содействовать к продолжению начатого дела. Избрание пало на Аттика, пресвитера константинопольского клира, который принадлежал также к числу недоброжелателей святого Златоуста. Родом он был из Севастии армянской, с юности учился у последователей македонианской ереси, и уже достигнув совершенных лет, перешел в кафолическую Церковь³⁹⁸. Этот человек, обладая хорошим по природе умом, не имел большого образования, но был хитр, лукав, решителен и непреклонен в предположенных намерениях, не разбирая их достоинства и непримирим в ненависти. Под его управлением, злословия, клеветы, преследования, обвинения, притеснения и нестроения так же продолжались, как и прежде, лица всех возрастов и состояний, девы, старики и дети, подвергались самым оскорбительным насмешкам и поруганиям, лишаемы были свободы, имений и даже самой жизни. Слух о подобных злодеяниях невольно исторгал слезы из глаз св. изгнанника; впрочем, он не столько скорбел о бедствии невинно-страждущих, смотря на утешение, уготованное им в небесном царствии, сколько о страшных казнях, ожидавших гонителей, которые скоро должны были излиться на них.

Но св. Златоуст, готовый на все скорби ради Христа, не мог быть равнодушным зрителем страшных бурь, волновавших Церковь константинопольскую и сокрушавших немощных членов ее. Сам в себе он уже не находил сил к водворению мира, разрушенного его врагами, и потому стал просить пособия у других. В это время Иннокентий, папа римский, пользуясь благорасположением и доверием Гонория, императора западной империи, и, сохраняя в себе ненарушимым пастырское влияние на подчиненных себе епископов, мог содействовать, если не к прекращению раздора рассмотрением дел на новом многочисленнейшем соборе, по крайней мере, к уменьшению соблазна, обличением клевет на св. Златоуста и злонамеренных толков об нем, распространяемых повсюду врагами его. Поэтому к нему отправлены были четыре епископа³⁹⁹ с письмами; одно было от святого Златоуста, другое от 40 епископов, имевших с ним общение, третие от клира, остававшегося верным своему епископу. В письме своем к Иннокентию св. Златоуст со всею искренностию объясняет все хитрые и злонамеренные действия Феофила, все неблагонамеренные действия собора, бывшего при Дубе, несправедливые обвинения против него, отпадение некоторых клириков, увлеченных его врагами, осуждение на изгнание, ссылку, потом возвращение и наконец, его заточение в Кукуз, и смуты, произведенные его врагами в Константинополе. Изложив все это, св. Златоуст прибавляет: «но особенно плачевно то, что все эти бедствия еще не кончились, напротив умножаются с каждым днем, и из Константинополя зло разливается и по всем областям. Мы соделались всеобщим посмешищем народов, или лучше, нет столь злаго человека, который бы стал смеяться над нами, так велико зло! Повсюду священнослужители отделяются от своих епископов, епископы с народом также разъединяются, везде видишь только болезненное возрождение разных скорбей и всеобщее превращение земли».

«Умоляю тебя: покажи в этих обстоятельствах силу и усердие, столь обычные тебе, и поспеши исцелить зло, вкравшееся в Церковь. Если допустить укореняться этому столь гибельному обычаю, чтобы один епископ самоуправно действовал в епархии другаго, какое бы ни было между ними разстояние; если дать свободу епископу, действовать по своей воле, низлагать и изгонять своих сослужителей по одному капризу, то вся вселенная скоро обнимется огнем, и. повсюду будем видеть только искательство епископов и старание занять одному место другаго. Чтобы избежать всех этих зол, святейший отец, объяви ничтожным все сделанное против меня, в мое отсутствие, людьми, не имевшими права судить меня, тогда как я готов был явиться на законный суд. Подвергни законной ответственности тех, которые действовали вопреки правил св. Церкви; и не лишай меня вперед своего братскаго общения. Я, будучи ни в чем не виноват, ни в чем не изобличен и не осужден законным образом, прошу тебя, святейший отец, не лишай меня твоих писем и других знаков твоей ко мне любви, которыми я так давно пользовался, и которые всегда составляли для меня радость и утешение. И если враги мои будут упорствовать в обвинении меня в тех мнимых преступлениях, за которыя они, вопреки всех правил, меня изгнали; я готов защищаться на законно составленном соборе, и доказать мою невинность. Когда таким образом ты совершенно убедишься в истине всего этого чрез несомненное удостоверение наших любезнейших и благоговейнейших братьев епископов; прошу тебя, окажи мне пособие, какое только можешь. Милость, которую ты мне окажешь в этих обстоятельствах, не остановится только на мне, но разольется и на все Церкви, и Сам Бог, желающий мира Церквам, воздаст тебе достойную награду».

Вскоре после сего прибыли в Рим с письмом к папе от Феофила пресвитер и диакон, вместе с собою принесли и акты собора Дуба, по которым 36 епископов обвинили св. Златоуста. Но при одном взгляде на них Иннокентий усмотрел, что они суть произведение злобы и коварства, однако же, не считая своего определения обязательным для всех, и не почитая себя в праве отвергать определения даже частного собора, не, решился произнесть окончательного суда по этому делу. Но изъявляя желание сохранить общение с обоими, писал, что он употребит с своей стороны старание составить другой собор из епископов восточных и западных, который рассмотрит дела сообразно с определениями никейского собора⁴⁰⁰. Друзья св. Златоуста старались о перемене места его ссылки, думая приблизить его к Константинополю, но тщетно; двор и сам император, возбуждаемые против него врагами его, оставались глухи ко всем их мольбам и попечениям. Св. Златоуст со всею искренностию благодарит своих друзей за их живое участие в его состоянии, и, прося их более не заботиться об нем, со смирением остался в назначенном месте, в котором преблагий Господь определил ему провести последние дни жизни. Впрочем, он не долго был в Кукузе, с небольшим год, и в конце 406 года, по случаю набега Исаврян, опустошавших Армению, переведен был в Арабисскую крепость, на горе Тавре⁴⁰¹. В следующем году, когда Исавряне удалились, он опят возвратился в прежнее место. Но сколько он претерпел здесь, в продолжение трех лет, разных неприятностей, трудно пересказать. Его здоровье, начавшее было поправляться, вскоре по прибытии в Кукуз, опять сильно расстроилось. С октября месяца 404 года снег покрыл горы, и такой страшный холод распространился по всей стране, какого никогда прежде не было⁴⁰². Не смотря на попечения Диоскора и всех его друзей константинопольских и антиохийских, доставлявших в изобилии все потребное к удовлетворению его нужд, он не мог защищаться от влияния холода, и суровый воздух разрушительно действовал на его здоровье. Он всю зиму не мог выходить из комнаты для освежение себя чистым воздухом без опасения совершенно расстроить свое слабое здоровье. С этого времени, за исключением непродолжительных промежутков его кратковременного выздоровления, его жизнь была продолжением непрестанных скорбей и болезней. Особенно зимы 405 и 406 годов жестоким страданиям подвергали его, и едва не довели до смерти. Вот как он сам описывает зиму 405 года в письме своем к Олимпиаде. «Поднявшись от самых дверей смерти, пишу к тебе настоящее письмо... Нынешняя зима, суровая не по обыкновению, навела и на слабый желудок мой зиму, очень жестокую. Ни чем не лучше, даже гораздо хуже, чем мертвецы, провел я эти два месяца. Я жил только для того чтоб чувствовать одне несчастия, которыя со всех сторон обложили меня, все было для меня ночь и день, и разсвет и полдень; целые дни дневал я пригвожденный к постеле. Тысячи употреблял средств, но не мог удалить вреда, который нанесла мне стужа; зажигал огонь, вытерпливая самый несносный чад, сидел в одной комнате, укрывался множеством ветоши, не отваживался выступить за порог; и при всем этом терпел крайния мучения ‒ частую рвоту, головную боль, отвращение в пище, непрестанную безсонницу. Длинное море ‒ эти безсонныя ночи которыя проводил я⁴⁰³. К страданиям телесным присоединились бедствия от набега Исаврян, которые всю страну расхищали, предавая все огню и мечу». Во многих своих письмах к друзьям св. Златоуст сам описывает то печальное состояние, в котором он находился.

«Знаю, что тебе хочется хорошо знать обстоятельства теперешней моей жизни», писал он из Арабиссы в 406 г. к Олимпиаде, ‒ «поэтому извещаю тебя, что хотя я освободился от жесточайшей болезни моей, но остатки ея еще ношу с собою. Меня пользуют отличные врачи, только недостаток в необходимейших вещах для жизни уменьшает пользу от врачевания. Ибо здесь не только недостаток нужных лекарств и других вещей, которыя бы могли поправить изнуренное тело мое, но сверх того угрожает голод и моровая язва. Эти бедствия усугубляются безпрестанными набегами от разбойников, которые далеко-далеко разсыпаются по дорогам, заграждают их, со всех сторон, пересекают их, ‒ от чего путешественники подвергаются великой опасности... Поэтому прошу тебя, Олимпиада, не посылай сюда никого; я боюсь, чтоб путешествие ко мне не было причиною смерти для путешествующаго. Ты знаешь, какое мучение причинит мне подобный случай⁴⁰⁴». Св. Златоуст в этом же письме намекает ей на несчастие, постигшее Андроника, слугу ея, который, попав в руки разбойников, был ограблен и уже обнаженный едва спасся.

В другом письме к диакону Феодоту, он говорит: «бедствия Армении так велики, что я не могу тебя просить сюда придти. Куда ни поди, везде увидишь потоки крови, множество мертвых трупов, домы ниспровергнутые, или сожженные, города разрушенные». А в письме к Полибию так выражается: «жители Армении уподобляются львам и леопардам, которые только в пустынях находят для себя безопасность. Мы точно кочующие и Скифы ежедневно изменяем место пребывания». ‒ Еще в письме к епископу Елпидию тоже касается этого печального предмета. «Не пренебрежению и не нерадению припиши, святейший епископ, мое долгое молчание, по бедствиям, окружающим нас, которыми мы осаждены со всех сторон. Я не имею, и не могу иметь постояннаго местопребывания: я живу, то в Кукузе, то в Арабисской крепости, то скрываюсь среди холмов и лесов, то убегаю вовнутрь пещер и пустынь. Все здесь в развалинах и в огне, и меч разрушает домы и губит самых жителей. Многие города с их жителями погибли; мучимые страхом мы непрестанно должны переменять свой ночлег; наши страдания превышают самыя скорби ссылки, мы каждую минуту ожидаем смерти. Крепость, служащая для меня темницею, не есть безопасное убежище, ибо она не может защищаться от нападений Исаврян. Из уважения ко всем сим бедствиям я прошу тебя благоговейнейший владыка, простить меня за медленность и помолиться за меня к Богу, поддерживающему меня среди сих волнений и скорбей».

Среди скорбей своего изгнания св. Златоуст, кажется, забывал самого себя для друзей своих. В 250 письмах его к ним, дошедших до нас, которые все написаны были им в заточении, выражается искреннее и живое его участие, которое он принимал во всем, касавшемся их. Невозмутимым спокойствием своей души и твердою верою он укрепляет их при самых возмутительных тревогах, утешает в скорбях, воодушевляет их и ободряет воспоминанием о будущих благах, и даже надеждою свидания с ним. Во время его пребывания в пустыне он томился жаждою сведений о друзьях своих, и ничто так сильно и приятно не поражает, как, его пламенное усердие, с которым он просит их писать к нему чаще. «Я желал бы, писал он Исихию, одному из своих друзей в Константинополе, чтоб ты меня предупредил, и, написав первый, доставил мне чрез это приятный залог твоей ко мне искренней и живой дружбы; однако же, я не дождался твоих писем, и вынужден был сам написать, чтоб выразить чрез это мою нежную привязанность к тебе. Но я охотно извиняю твое молчание, потому что я уверен, что это произошло не от небрежения твоего, а от чрезвычайной скромности. Но впредь прошу тебя, пиши мне чаще и уведомляй о своем здоровье, это будет свидетельством твоей дружбы ко мне. Но если б я получал твои письма в моем изгнании, когда я находился на последних пределах мира, в местах самых пустынных, какое бы отрадное утешение я нашел в твоей дружбе; ибо любить и быть любимым есть лучшее средство укрепить дух и усладить сердце, и это конечно ты хорошо понимаешь, потому что никто так не умеет любить, как ты».

«Ты, верно, не знаешь, писал он к Марселину, что я считаю тебя в числе моих друзей; и так окажи мне милость, пиши мне чаще и уведомь о своем здоровье».

Но между лицами, к которым писал св. Златоуст из места своего заточения, самою любезною для его сердца особою была его родная сестра. «Двукратныя крепкия узы связывают меня с тобою, писал он ей, любезнейшая сестра, самым тесным образом, ‒ природа и благодать. Я тебя люблю, потому что мы имеем одну и ту же мать, но еще более люблю и почитаю, потому что ты, оторвавшись от мира, поправ ногами всю его суету, презрев как дым и пыль его почести и удовольствия, вознеслась к небу на крыльях веры и благочестия. Я радуюсь, видя, что твое стремление к небу не задерживается ни услугами мужу, ни заботами о воспитании детей, ни попечениями о доме, ни развлечениями мирскими. Я радуюсь, что никакия связи, никакия дела не останавливают твоего быстраго течения к небу, и что все препятствия, которыя могли бы задержать тебя, ты разрываешь, как паутину. Я считаю нужным выразить тебе истинную мою радость твоему образу жизни; но еще более почитаю нужным объяснить тебе случай к гонениям, которыя терплю, и ссылке, на которую осужден. Впрочем, о всем этом ты имеешь много средств и без меня узнать, и твое нежное участие и безпокойство за меня более имеет нужды в успокоении. Успокойся же и утешься тою мыслию, что жизнь человеческая есть путешествие, и что путь добродетели есть путь страданий, тогда как порок идет по стезям наслаждений. Не скорби о людях гонимых; но почитай их счастливыми, потому что их терпение увенчается славою и безсмертием, если они будут терпеть с преданностию воле Божией. Не безпокойся и о моей участи; несчастия претерпеваемыя мною, ничтожными кажутся в моих глазах, когда я помыслю о награде. Переноси сама с мужеством свои собственныя страдания, а обо мне не думай много; вместо этого займись лучше воспитанием своих детей, а особенно твоего милого дитяти и Епифания. Тебе известна важность обучения их и те награды, которыя Господь уготовляет родителям, тщательно исполняющим свою священную обязанность... Св. Апостол Павел убеждает родителей воспитывать детей в страхе и любви Божией».

«И если ты, любезнейшая сестра, будешь так вести себя, то заслужишь безсмертныя награды и мне доставишь безпредельную радость; я забуду все свои несчастия; они тогда ничтожны будут в моих глазах, я мысленно буду вместе с тобою и с твоим семейством, и это послужит для меня счастием и успокоением».

Сестра св. Златоуста принимала живое участие в его страданиях; однако же, ей не суждено было видеть опять своего брата; по крайней мере, история умалчивает об этом. Его друзья, св. пресвитеры и благочестивые вдовы, Олимпиада, Никаретта и Пентадия также лишены были утешения видеть своего достойного пастыря, который долго руководил их по стезям веры и христианского благочестия.

Хотя св. Златоуст и сам надеялся на возвращение: однако же, Церковь константинопольская никогда уже более не оглашалась звуками его красноречивой беседы. Впрочем, прежде, нежели начнем повествование о последних днях его жизни, скажем несколько слов о его заботах относительно друзей, которые его занимали во все продолжение его пребывания в изгнании.

Как ни велики были скорби, претерпеваемые св. Златоустом, однако же, живая вера его оставалась не колеблемою, упование неизменным, любовь к Богу одинаково пламенною. Всегда и за все благословляя Господа, он хотел показать, что во всякое время и во всяком месте одинаково любит Господа. Он как неутомимый виноградарь в винограднике своего Домовладыки, с раннего утра начав работать, до последнего часа дня хотел нести труд и зной.

Из его многочисленных писем, которые он писал из Кукуза, видно, что он всегда был занят мыслями, достойными усердного пастыря и пламенно ревностного епископа. Его письма по содержанию своему весьма разнообразны. Одни из них предметом своим имеют дружественную беседу с лицами, остававшимися ему верными. Некоторые заключали в себе утешение, каково письмо в Студию, префекту константинопольскому, по случаю смерти его сына; подобного содержания было письмо Мальху, скорбевшему о смерти дочери. «Полное участие принимаю в твоей скорби», писал св. Златоуст Мальху, «но в тоже время прошу тебя, достойный почтения муж, не допускай себя до разслабления от сильной печали. Нет, смерти своей любимой дочери не приписывай твоим грехам. Это был уже созревший для неба плод, и ты положил его в самое безопасное место, в руки нашего отца. Утешься, она вошла в покойную пристань жизни безконечной. Убежав от ярости волн настоящей жизни, она теперь находится вдали от всякой опасности, стоит на недвижимом камне, на котором сокрыты все ея сокровища. Размышляй о сих утешительных словах, повторяй их благоговейнейшей особе, матери этого любезнаго дитяти, и составляй из них спасительное лекарство, могущее успокоить ея скорбь; и ты сам, с совершенною покорностию воле Божией, переноси скорбь отсутствия ея и благословляй десницу Того, Который посылает нам скорби для того, чтоб увеличить наши заслуги и награды, обещанныя душам кротким и смиренным.

Но св. Златоуст не довольствовался тем, чтоб подавать чрез письма только утешение и выражать сострадание. Хотя он был послан в заточение и находился вдали от Константинополя, однако же, всегда смотрел на себя, как на пастыря и епископа. Злоба врагов могла удалить его от среды его народа, но она не могла оторвать его любящего сердца от попечений о любимой своей пастве. Движимый ревностию о просвещении оной, он в своих письмах укорял тех из пресвитеров, которые нерадиво исполняли свои обязанности. Таковы были два пресвитера в Константинополе, Феофил и Саллюстий; Саллюстий говорил поучения в храме только пять раз с июня месяца до октября; а Феофил и одного разу не говорил в это же время. Св. Златоуст в одном своем письме жалуется на это.

«Я с чрезвычайным прискорбием узнал, что вы небрежете об исполнении своих обязанностей; с самого моего отъезда, вы не ходите к церковной службе и не проповедуете слова Божия; никакое известие в моем изгнании не могло принести мне столько скорби, как это. Напишите мне в свое оправдание, или, по крайней мере, если виноваты, скажите, что этого впредь не случится никогда. Не огорчайте вашего друга леностию, недостойною священства. Неизчислимыя награды назначены за дела благочестивой ревности; но так же какое наказание должно ожидать вас за нерадение о ваших обязанностях! Подумайте, что ленивый раб евангельский обвинен и наказан не за то, что потерял талант, но за то только, что зарыл его. Как же вы осмеливаетесь предаваться преступному бездействию, тогда как из прочих епископов и пресвитеров, одни подвергаются гонениям, другие изгоняются вон, а некоторые заточаются в ссылку? Утешьте же вашею ревностною деятельностию мою опечаленную душу. Сколько я радуюсь, узнавая об усилии одних доставить своими действиями торжество вере и Церкви, столько же скорблю, слыша о нерадивом исполнении некоторыми своих обязанностей. И так (прошу вас) поддержите этот бедный народ скорбящий, это стадо Иисуса Христа, преследуемое, и старайтесь заслужить вашими трудами награду, которую Домовладыка обещал верным и прилежным делателям». Слова св. Златоуста имели могущественное влияние на сердца, будучи подтверждаемы примером его собственной благочестивой ревности.

Изгнание его по распоряжению Промысла Божия, было весьма полезно для распространения между языческими народами св. веры, ‒ распространения, которое было постоянным занятием его и в Константинополе. И разные скорби и неприятности, окружавшие его в ссылке, не препятствовали ему упражняться в этом святом деле, и делах милосердия. Имея изобилие в деньгах, получаемых им от его друзей константинопольских и антиохийских, он выкупал у Исаврян многих пленных, доставлял необходимое многим бедным⁴⁰⁵, а также избытки приношений посылал в пособие миссионерам, подвизавшимся в обращении языческих народов к свету истинного богопознания, в Персии, в Финикии, в Аравии и у Готфов. В одном своем письме к Олимпиаде, просит ее оказать епископу Маруфе, подвизавшемуся в обращении иноверцев в Персии, всевозможное пособие и утешение, и уведомить об его успехах в проповедании евангельского учения в сей стране⁴⁰⁶. В письме к пресвитеру Николаю, миссионеру финикийскому, св. Златоуст убеждает его усерднее заниматься обращением иноверцев, как самому, так и чрез тех, которые могут быть употреблены в этом деле с пользою, и вместе советует озаботиться приисканием новых деятелей на этом поприще, так чтобы вся страна могла наполниться людьми, воодушевленными благочестивою ревностию о распространении славы Божественной и спасении душ. Не много спустя после сего он отправил в эту страну двух пустынников, Иоанна и Геронтия. «Когда пастух, говорил он им, видит свое стадо в опасности, он мужественно возстает на его защиту, вооружается палкою, каменьями и пращею. Если Иаков терпел в продолжение четырнадцати лет холод и зной, безсонныя ночи и утомление от трудов, если все это сносил он, имея в виду цель только земную, чтоб обезопасить благосостояние неразумных овец; подумайте же, какую должны иметь ревность в деле мы, когда дело идет о спасении погибающих душ? Не бойтесь угрожающих бед, противьтесь встречающимся препятствиям и бурям, вооружитесь святым мужеством, ведите с собою ревностных сотрудников, которых только можете найти, и отправляйтесь без замедления. Не бойтесь, вы ни в чем не будете иметь недостатка, ни в приюте для ночлега, ни в обуви, ни в пище. Я озабочусь об удовлетворении всех ваших нужд. Вы можете там упражняться в обычных делах благочестия, как и в пустыне; вы там найдете также пост, бдение и подвиги самоумерщвления, и еще более ‒ спасение безчисленнаго множества душ, награды соединенныя с опасностями, которым вы там будете подвергаться, и, наконец, венцы блаженнаго безсмертия. Пишите мне об успехах вашей веры, сообщайте сведения о ваших трудах и опасностях, дабы я мог порадоваться о Господе». После сего св. Златоуст послал туда же Руфина и некоторых других пресвитеров, изгнанных из Антиохии тамошним епископом Порфирием.

Между миссионерами, посланными св. Златоустом в Финикию, также был и монах, обитатель антиохийских гор, давнишний друг его и ревностный защитник его невинности, св. Афраат. Нам уже известна ревность этого святого мужа, его независимость от внешних условий общественной жизни, его свобода в выражении убеждений, его горячность, с которою он восставал против ереси и его ответ Валенту, в котором выражалась его мужественная и благородная душа. Соединенный чувствами святой любви с св. Златоустом и со всеми страдавшими за веру, Афраат, не смотря на удаление св. Златоуста из Антиохии, всегда сохранял к нему уважение и любовь; и даже во время его изгнания, когда многие знатные и богатые оставили его, он всегда пребыл ему верен. И этот преданнейший друг посетил святого изгнанника и в самом Кукузе; он принес св. Златоусту от Диогена, одного из богатейших и добродетельных жителей Антиохии, очень большую сумму серебра. Но приношения св. Златоусту со всех сторон были так велики, что он сначала стал, было отказываться от даров, ему приносимых. Но Афраат заставил его принять и оценить дар, несенный так далеко и с такими опасностями. Св. Златоуст, хотя взял усердное приношение, однако же, не для себя, но поручил Афраату испросить у Диогена позволение отослать присланные, им деньги в Финикию подвизавшимся там миссионерам.

Между тем папа Иннокентий, скорбя о несогласии, возмущающем восточную Церковь и сожалея о невинно страждущем св. епископе, собрал епископов западных, общим советом которых положено собрать новый многочисленнейший собор из епископов восточной и западной Церкви, и, для большего успеха в этом, просили императора Гонория написать письмо к брату Аркадию, прося его содействия в этом деле. Гонорий охотно принял предложение и написал Аркадию письмо, которое было уже третие, прося его собрать восточных епископов в Фессалонике для обсуждения вместе с западными епископами дел св. Златоуста, по мнению многих благонамеренных лиц, несправедливо осужденного.

Так пять епископов с двумя пресвитерами римской Церкви и епископами, присланными прежде по этому делу с востока, отправились в Константинополь, имея при себе письма от императора Гонория и Иннокентия с епископами, ‒ просить согласия Аркадия и его содействия к созванию собора⁴⁰⁷. Главная цель этого посольства была возвратить св. Иоанна на константинопольский престол, и чрез то водворить мир и согласие в Церкви; но враг мира, диавол, действуя в лице врагов св. Златоуста, и теперь воздвиг препятствия к достижению столь благотворной цели. Посланные от папы, прежде прибытия в Константинополь, должны были заехать в Фессалонику для передачи писем епископу св. Анисию, также дружественно расположенному к св. Златоусту, как и все македонские епископы. Но в то время как корабль их шел близ берегов Греции, чтоб пристать в Афинах, они были остановлены военным трибуном, который, передав их сотнику ‒ под надзор, воспрепятствовал им быть в Фессалонике. Вскоре после сего их рассадили на два корабля и отправили в Константинополь. Уносимые попутным ветром, они скоро переплыли Архипелаг и Дарданельский пролив, и на третий день были в виду города. В это время они оставались без пищи. По прибытии в Константинополь посланные надеялись вскоре быть представленными Аркадию и вручить ему письмо от Гонория, но надежды их не сбылись и в этом случае. Двор, по клеветам врагов, действовал несогласно с их намерениями. В ту минуту, когда корабль лишь только пристал к пристани, его тотчас же повернули назад и направили к берегам Фракии, и там всех, посланных из Рима, заключили в одной из приморских крепостей. Там, разделенные один от другого, часто оставаясь без пищи, лишенные всякого общения с людьми благорасположенными, не получая ни откуда пособия, принуждены были претерпевать всевозможные скорби. Письма, привезенные ими, были похищены, и таким образом все усилия папы, императора и собора к восстановлению мира, имели последствиями только то, что привлекли еще большие гонения и скорби на епископов и пресвитеров, остававшихся верными св. Златоусту. Все его друзья были осуждаемы и заточаемы в самые пустынные страны на последних пределах империи.

Св. Златоуст, узнав в своем изгнании о попечительности об нем папы и благорасположении к нему многих западных епископов, писал многим благодарственные письма, между прочими и Исихию салонскому: «хотя я изгнан, ‒ писал он ему, ‒ на конечные пределы мира и отдален от вашего святейшества на неизмеримое пространство; однако же, переносясь на крыльях дружбы, соединяющей меня с вами, без труда всегда бываю близ вас; ибо дружба знает средства сокращать самые длинныя разстояния. Я вас обнимаю со всею нежностию искренней любви, и благодарю за ваше старание к умиротворению восточной Церкви, и прошу вас вместе с сим продолжать начатое до тех пор, пока тишина заступит место бури, и вместо войны водворится мир».

«Вы конечно не имеете нужды в моих убеждениях, потому что благочестивое дело начали еще до получения моего письма; но я сам имею нужду просить вас, потому что зло не слабеет в своей силе. Итак, мужайтесь, прошу вас, не уступайте буре, и соответственно предстоящему злу прилагайте приличное лекарство; чем сильнейшую выдержите борьбу, чем более перенесете трудов, тем большую заслужите награду у Бога». Такого же рода письма писал он и к другим епископам. Его признательность к оказанным услугам, искренняя привязанность к народу, равно как и пламенная ревность, наполнявшая его сердце, преданное благу Церкви, также ясно высказывались в его письмах и к восточным епископам и пресвитерам, терпевшим гонение за него. Но особенно ясно высказываются сии чувства в его втором письме, писанном к Иннокентию в третий год его изгнания.

«Хоть мое тело сковано и лежит в одном темном угле земной поверхности», писал он ему, «но душа моя, носимая на крылах любви, облетает все страны, достигая последних пределов вселенной. Чрезвычайно обширное разстояние мест нашего пребывания не в силах меня удалить от твоего благочестия, и не проходит ни одного дня, когда бы я не имел с тобою душевнаго общения. Так каждый день я удивляюсь благородству твоей души, нежности твоей любви и твоей непоколебимой твердости, каждую минуту вспоминаю о том невыразимом утешении, которое ты мне подал и воспоминание об этом вечно пребудет со мною. Твое бодрствование, благочестивейший архипастырь и отец, тем более возрастает, чем выше поднимаются волны, чем скрытнее подводные камни, и чем с большею силою поднимается буря: ни разстояние мест, ни продолжительность времени, ни затруднительность обстоятельств, ‒ ничто не ослабляет твоей ревности».

«Подобныя размышления обязывают меня засвидетельствовать тебе мою искреннейшую благодарность, и вместе с сим сказать, что иметь возможность часто писать к тебе всегда будет для меня величайшим утешением. Но пространство, нас разделяющее, недостаток случаев удобных и верных, нападение варваров, заперших все пути, служат величайшим препятствием к тому. И я прошу тебя, благоговейнейший отец, приписать мое долгое молчание не нерадению, но невозможности частаго общения; я уверен впрочем, что твое благочестие не обвинит меня, но скорее пожалеет. Твое благочестие сделало все, что можно было сделать доселе; и если бы успех соответствовал твоим желаниям, то все возмущения утихли бы, ошибки исправились, соблазн прекратился; церкви наслаждались бы глубоким спокойствием, и вместо презрения законов и пренебрежения правилами святых отцев, мы увидели бы повсюду порядок и удивительную стройность во всех делах. Но так как злость человеческая не только не уврачевалась от твоих усилий, но еще увеличились смуты и бедствия до того, что нет слов к выражению всего происходящаго; то я заклинаю твою пастырскую бдительность не ослабевать в борьбе, не оставлять злых людей при их упорстве, но мужественно подвизаться при излечении нравственных ран, хоть бы оне казались неисцельными. И ничего не может быть достойнее твоей ревности! Дело идет о пользе вселенской Церкви, о возстановлении ниспровергнутых церквей, о приведении народа к единению, о возвращении сосланных епископов и о возвращении надлежащей силы всем священным постановлениям святых отцев, теперь находящимся в попрании. Вот почему я тебя прошу, умоляю, святейший отец, обратить внимание на силу бури и действовать с твердостию к ея утишению. Ты в этом успеешь, я уверен. Но хоть бы этого и не случилось, твои заслуги не потеряют ценности в глазах Господа; одна попечительность твоей любви исполнит неописанным утешением тех, которые стенают под тяжестию несправедливости. Я не жалуюсь на собственныя страдания, болезни, голод, войны, убийства, ужас уединения, страх быть убитым от варваров, тысячи смертей, висящия над моей головою, все для меня ничто, нисколько не смущает; твоя постоянная любовь, нежная дружба и благоволение, выраженныя тобою ко мне, заставляют меня забыть собственныя мои скорби и страдания, и доставляют столько утешения, что нет слов к выражению сего. Твое благорасположение служит для меня крепкою стеною, безопасным убежищем, спокойною пристанью, драгоценным сокровищем, источником безпредельных утешений и истинным счастием. Хоть бы меня изгнали из Кукуза, хоть бы сослали в место еще более пустынное, ‒ ничто не возмутит меня; везде я буду счастлив, лишь бы только я мог быть уверенным в твоем ко мне благорасположении».

Это письмо, в котором так ясно выражается душа и сердце св. Златоуста, было написано в 406 году. Сказанные нами происшествия, т. е. оскорбления и насилие, сделанные посланным от папы епископам, были известны св. Златоусту. Он имел скорбь слышать о возобновившихся с новою силою преследованиях в Константинополе, Антиохии, и во всей империи; епископы, пресвитеры и все верные снова подверглись злословию, клеветам, насилию, преследованию и ссылке. Чем более западные епископы употребляли усилий к умиротворению Церкви, тем более нечестивые из восточных епископов старались воздвигнуть препятствий к восстановлению мира.

Св. изгнанник воздыхал и сетовал о всех сих бедствиях, и, желая подать утешение одним, вразумить и поддержать других, не смотря на расстроенное здоровье, непрестанные опасности и бедствия изгнания, написал сочинение, коего одно заглавие заключает в себе сущность христианской философии. Об этом сочинении св. Златоуст упоминает в 4-м письме своем к Олимпиаде. «Посылаю к тебе нечто, говорит он, недавно мною написанное о том, что кто сам себе не делает обиды, того никто обидеть не может».

«Многие, говорит св. Златоуст, по своим погрешительным мнениям почитают вредным для себя совсем не то (что есть в самом деле вредно), одни бедность, другие болезнь, иные потерю имения, клевету, смерть, и о подвергшихся сим несчастиям сокрушаются и плачут... Но никто не плачет о живущих худо; но что всего хуже, ‒ часто и счастливыми даже называют их, что самое и служит причиною всех зол»⁴⁰⁸. Потом показав, что совершенство человека состоит не в обладании большими суммами денег, ни в крепости сил телесных, ни в хорошем мнении народном, ни в покойной и беспечальной жизни, ни в зависимости от чуждой власти; но в верном и правильном образе мыслей и в доброй жизни, говорит, что этого сокровища не могут отнять не только люди, но и сам диавол, если только имеющий его сберегает с надлежащим рачением⁴⁰⁹. И это подтверждает примерами святых, которые, лишаясь, по видимому, всего, подвергаясь даже злостраданиям, но сохраняя при этом непорочную совесть с любовию к Богу, не только не теряли ничего, но в самых лишениях находили для себя приобретение и славу.

«Скажи мне, вопрошает он, какой вред принесло Апостолам то, что они непрестанно боролись с голодом и жаждою и наготою? Не это ли самое и соделало их более славными и знаменитыми, и не этим ли особенно привлекли на себя благоволение Божие и небесную помощь? Какой вред Лазарю причинила болезнь, и раны и нищета и безпомощное состояние? Не из сего ли паче сплетены ему венцы? Какой вред для Иосифа то, что он в худом был мнении в собственной земле и чужой? Ибо его звали и прелюбодеем и блудником. Повредило ли ему рабство и удаление из отечества? Не потому ли более хвалим его и удивляемся? Но что я говорю о удалении из отечества, и о бедности, и о худом мнении и о рабстве? Самая смерть, какой причинила вред Авелю, смерть и насильственная и безвременная, и такая, которую дерзнула нанести рука брата? Не потому ли везде во вселенной прославляется он»⁴¹⁰? «Но хотя праведные, страждущие от злоумышленников, и делаются славнее; но сие зависит не от намерения злоумышляющих, а от мужества тех, на кого злоумышляют. Посему сим последним определяются и готовятся награды за здравомыслие, а тем наказание за зло»⁴¹¹.

Так скорби и лишения никому не могут вредить, они полезны, даже необходимы. Жизнь есть училище терпения, непрестанная борьба, пещь пламенеющая. Бог ввергает в эту пещь бедствий для того, чтоб чрез то очистить нас, пробудить от расслабления, соделать души более сильными, и в тоже время отвеять зерно от покрывающей ее плевы. Итак, покоримся распоряжениям Божественного Промысла с верою в Его благость, не будем требовать отчета в Его действиях, тем более что и больной не требует у врача отчета в действиях, когда тот производит новые раны на теле его, чтоб излечить. Не удивляйтесь скорбям, которые вы видите в Церкви; вспомним, что тоже было всегда с мучениками, неустрашимыми свидетелями истины. Размышляйте о всем этом, возлюбленные братья, смотрите на пример святых, и воодушевляйтесь сим созерцанием, пребывайте тверды и непоколебимы в ожидании уготованных нам благ; эти блага, эти награды не сравняются только с вашими трудами и страданиями, но несравненно превзойдут их. Вы получите не награды только временные, гибнущие, но радости нескончаемые.

Такие убеждения произвели, конечно, свое действие: терпевшие за истину воодушевлялись большим мужеством. Но мир церкви не восстановлялся; епископы, пресвитеры, весь клир и весь народ, приверженные к св. Златоусту, все удалялись от общения с врагами его, а враги еще с большим ожесточением преследовали их.

Иннокентий, зная о всех бедствиях волновавших восточную Церковь, и уверенный в невинности св. Златоуста, все еще страдавшего в изгнании, за невозможностию вдруг прекратить эти бедствия, хотел, по крайней мере, подать утешение некоторым страждующим, и потому написал одно письмо св. Златоусту, а другое константинопольским клирикам. Приведем здесь письмо, писанное к св. страдальцу.

«Возлюбленному брату Иоанну ‒ Иннокентий». ‒ Так начал свое письмо предстоятель римской Церкви. ‒ «Хотя невинный всего добраго должен ожидать от Бога и у Него просить милости; однако и мы, как советники незлобия, чрез диакона Кириака посылаем тебе приличное письмо, чтобы обида не столько удручала силы, сколько добрая совесть укрепляет надежду. Ты, пастырь и учитель стольких народов, не имеешь нужды в том, чтобы тебя учили; ты знаешь, что отличные люди всегда и часто искушаются, если сохраняют всю силу терпения и не поддаются никакому тяжкому чувству злострадания. Совесть, по истине, есть твердыня против всех незаслуженных бедствий. Кто не победит их терпением, тот подаст повод, к худому о себе мнению; ибо слушающийся сперва Бога, а потом своей совести должен переносить все. Добрый и честный человек в терпении сильно упражняться может, но побежденным быть не может, потому что помыслы его сохраняются божественным Писанием; а предлагаемыя нами народу чтения о делах божественных весьма обильны примерами и свидетельствуют, что почти все святые страдали различным образом, и, постоянно искушаясь, как бы на каком испытании, чрез то сподоблялись воспринять венец терпения. Итак, любовь твою, честнейший брат, да утешит сама совесть, которая в скорбях обыкновенно утешает добродетельных; ибо чистая совесть, по смотрению Господа Иисуса Христа, приводит к пристанищу мира»⁴¹².

Сердечное участие Иннокентия, выражавшееся в этом письме, очень радовало св. Златоуста. Он надеялся, что при его содействии, возмущения, разделяющие восточную Церковь, и рассеивающие его стадо, вскоре утихнут; изгнанные за него епископы будут восстановлены, и все верные, ежедневно проливающие горькие слезы о его удалении, будут, наконец, под его руководством, служить в мире Господу и соделывать свое спасение. Эти сладкие надежды он выражал в своем письме к Олимпиаде, писанном в 407 году. «Если печалит тебя разлучение со мною, говорит он ей, то подожди конца ему. Это сказал я теперь не для того, чтобы повеселить тебя; нет, ‒ я знаю верно, что будет так. Ибо если бы я не надеялся конца моим испытаниям, которыя постигли меня, то мне кажется, я давно бы уже оставил жизнь свою. Не говорю уже о бедствиях, какия терпел я в Константинополе; но ты можешь вообразить, сколько потерпел я по удалении из Константинополя, сколько перенес неприятностей во время долгаго и тяжкаго путешествия моего..., а многия из этих неприятностей достаточны были к тому, чтобы уморить человека..., сколько перенес по прибытии сюда, сколько по переселении моем из Кукуза, сколько, наконец, после пребывания моего в Арабиссе. Но всех тех опасностей я избежал, и теперь наслаждаюсь здоровьем, и большею безопасностию»⁴¹³.

Таковы были надежды св. Златоуста; но они не осуществились. Бог попустил быть так без сомнения для того, чтобы дать ему некоторое услаждение в страданиях, или для того, чтобы сохранить его в святом смирении до последнего часа.

Но в ту минуту, когда святой изгнанник писал к Олимпиаде эти строки, полные надежды, его непримиримые враги, Севериан гавальский, Аттик константинопольский, Порфирий антиохийский и некоторые другие, составляли уже новые замыслы против него. Иначе впрочем, и не могло быть. Никогда св. Златоуст, ни в Антиохии, ни в Константинополе, не был в такой славе, как теперь; его имя повторялось на всех концах земли; рассказ о гонениях, им терпимых, слух о его высоких добродетелях разносился повсюду; весь мир был занят мыслию об нем. Но по чувствам к нему все делились на две части: на одной стороне были папа и римский двор, епископы, пресвитеры, девственницы, и все вообще жаждавшие правосудия, ревновавшие о славе св. Церкви и любившие св. Златоуста; с другой бродяги, низкие душею царедворцы, недостойные своего звания епископы и пресвитеры, движимые завистию, увлекаемые честолюбием, и достигшие высших степеней священства низкими происками и преступным ласкательством. Кукуз и Арабисса сделались бессмертными в памяти потомства. Письма, писанные св. Златоустом из этих мест, поставили его в тесные отношения со всеми знаменитейшими и вместе благочестивыми лицами империи; в эти пустынные и отдаленные места стекались лица достопочтенные со всех концов земли: из Финикии. Сирии, Сицилии, Константинополя и Антиохии, Одни приходили для того, чтоб припасть к ногам святого изгнанника в знак своего благоговения к нему, услышать из его уст добрый совет и утешение и испросить охранение в святых его молитвах; другие, увлекаемые рассказами о высоких его достоинствах, не хотели умереть, не видевши столь знаменитого изгнанника; некоторые же даже поселялись в Кукузе, или окрестностях его для того только, чтоб иметь счастие чаще наслаждаться его беседою. Те же, которые не имели возможности сами прийти к нему, присылали своих служителей с разными подарками, знаками искренней любви к нему и попечительности о его благосостоянии. К нему прибегали епископы, пресвитеры и все верные, преследуемые и изгоняемые из своих мест двумя епископами антиохийским и константинопольским. Из Кукуза и Арабиссы, наконец, разносились письма с пастырскими распоряжениями и ободрением пустынникам и пресвитерам, занимавшимся проповеданием Евангелия в Армении, Финикии, Аравии, Персии и других местах; вместе с этим посылаемо было миссионерам, для вспоможения нуждающимся, множество разных пожертвований от лиц усердствующих и от самого св. Златоуста, имевшего всегда избыток в приношениях друзей.

Враги св. Златоуста не могли равнодушно смотреть на усердие и преданность, с которою к нему все прибегали. Всеобщее уважение к нему сильно возмущало их, пробуждая в душе мучительную зависть; хотя св. Златоуст был изгнанник, но его пастырская ревность о благе Церкви, его могущество приводило их в смущение. Притом путешествие восточных епископов в Рим, посольство римских епископов к Аркадию императору, все это приводило их в неприятное положение, заставляло опасаться потерять свое влияние на дела церковные и даже подвергнуться осуждению при рассмотрении дел их на новом многочисленнейшем соборе. И по этому они всевозможно старались восставить Аркадия против св. Златоуста и всех епископов, принимавших в нем участие. Они говорили, что спокойствие Церкви дотоле не может восстановиться, пока изгнанника будут окружать друзья его, а Кукуз с Арабиссою будут сборным местом для приверженцев его. Эти места, говорили они, слишком близки к Антиохии и Константинополю, и потому просили переменить место его изгнания и перевесть в отдаленнейшую часть империи, в места самые дикие и пустынные. Слабодушный Аркадий согласился на их требование, и св. Златоуст должен был предпринять снова мучительное для него путешествие и окончательное в его земной жизни.

Много было конечно мест в империи и диких и пустынных, но ни одно из них не соответствовало так злым намерениям врагов святого, как Питиунт. Этот небольшой малоизвестный городок находился в Колхиде, на северном берегу Черного моря в соседстве с Сарматами, народом самым жестоким из всех Скифов. Туда можно было прибыть и морем, но в таком случае нужно было проплыть все пространство Черного моря, и сухим путем, который простирался около 600 верст. Но этот путь представлял очень много затруднений, нужно было переплывать много рек, проходить дикие пустыни, чрезвычайно высокие и утесистые горы. Св. Златоуст не только с спокойствием выслушал определение об осуждении его на новое изгнание; но покорный во всем воле Господней, он находил даже утешение в самых страданиях. «Мое сердце, ‒ писал он Олимпиаде, ‒ находит величайшее утешение в страданиях; в них сокрыто мое сокровище. И ты должна со мною радоваться и благословлять Господа, удостоившаго меня благодати столько пострадать за Него».

Прибыли, наконец, и два чиновника в Кукуз, долженствовавшие вести его; избраны они были самыми врагами его. Враги святого, боясь, чтобы чиновники, тронутые изнуренным видом его и увлеченные всеобщим к нему уважением, и сами не сделались к нему сострадательнее, обещали им повышение в чинах, если они грубым и жестоким обращением с ним на пути доведут его до того, что он умрет. И они во всей точности исполнили данные им приказания. Один из них еще имел некоторое чувство сострадания, и когда видел св. Златоуста изнемогающим от пути и почти умиравшим от изнеможения, извиняясь, говорил, что они не могут оказать ему облегчения, потому что они получили такого рода приказания; но другой имел столь зверский нрав, что сильно сердился на своего товарища за его снисхождение к бедному изгнаннику, сам же обращался с святым без всякого сострадания и заставлял его идти день и ночь. Этот человек, чуждый всякого чувства сострадания, заставлял его преимущественно идти при особенно сильном действии палящих лучей полуденного солнца, надеясь, что слабый путник от расслабления заболит; сильные бури и проливные дожди также доставляли ему удовольствие подвергнуть новым страданиям святого изгнанника. К жестокости действий он присоединял еще злую насмешку; когда замечал, что св. Златоуст, промокши до костей, дрожал, он не только не оказывал ему никакого сострадания и пособия, но и смеялся над ним. Все, что только могло подкреплять силы в пути, запрещено было: ни питательной пищи, ни перемены одежды, ни нескольких дней отдыха, или удобного ночлега, ничего не имел св. Златоуст. Его жестокие путеводители ни на минуту не дозволяли ему останавливаться в тех местах, где он мог найти себе сострадание и облегчение в страданиях. Но для необходимого отдыха избирали места самые дикие, селения самые бедные, где едва находили один кусок хлеба, и несколько полуразрушенных хижин, в которых проводили два, или три часа ночью.

И этот жестокий путь продолжался три месяца. Знаменитый изгнанник достиг, наконец, до Коман, небольшого городка в провинции Понта, и его силы совершенно истощились. Но грубые воины, не имея нисколько сожаления к нему, не смотря на его изнеможения, принудили его идти еще далее, и он едва передвигаясь, еще прошел около шести миль. Но пришед в пустынное местечко, где была церковь с мощами св. Василиска, епископа команского, окончившего жизнь мученически во время гонений Максимина, он уже нисколько не мог продолжать путь. Здесь оказано было ему одно и единственное во все продолжение пути снисхождение, ‒ ему позволено было пробыть ночь в молитвенной комнате священника, поставленного для священнодействия в том храме, в котором покоились мощи святого. Но это место было последним пределом страдальческого путешествия св. Златоуста; здесь же должны окончиться все его скорби, его изгнание, его мученичество; здесь же должен был он освободиться от ярости гонителей и начать путь уже не в место изгнания, а в небесное свое отечество.

В следующую ночь, по прибытии сюда, когда св. Златоуст возносил свои теплые молитвы к Господу, умоляя Его подать ему помощь к благодушному несению невыносимых злостраданий, ему явился св. Василиск и сказал; «Не унывай брат Иоанн! Завтра мы будем вместе». Это посещение исполнило его сердце величайшею радостию и утешением; св. Златоуст принял его за предвозвещение о близкой кончине его. На другой день утром он просил своих путеводителей позволить ему здесь пробыть до одиннадцати часов утра; но жестокие приставники остались глухи к его прошению. Даже его прошение послужило побуждением к скорейшему отъезду, и он принужден был пройти еще тридцать стадий. Но наконец силы его до того расслабели, болезнь так сильно овладела, что он никак не мог далее двигаться, и стражи принуждены были возвратиться на то место, с которого начали свой путь, по особенному устроению Промысла Божия, давая возможность святому страстотерпцу окончить дни жизни своей близь мощей святого мученика.

Св. Златоуст, зная, что настал последний его исход, снял с себя пропитанные потом и грязью одежды и облекся в чистые белые. Раздав все свое имущество, оставшееся у него, окружавшим его, приобщился св. Таин и произнес обыкновенную молитву свою: слава Богу за все! потом сказав: аминь, и сотворив на себе крестное знамение, покойно предал дух свой в руки Господа⁴¹⁴. Днем преставления его было четырнадцатое число сентября 407 года⁴¹⁵.

Между тем как происходили те печальные события, о которых мы говорили, в Константинополе и других областях Римской империи епископы, пресвитеры и другие из благоговейных христиан, устрашенные множеством неправд и злодеяний, содрогаясь при мысли о действиях Правосудия Божественного, воздевали очи и руки к небу, умоляя Господа, не наказывать виновных, но пощадить их, обратив их на путь покаяния. Но молитва их не была услышана. Господь, праведный Судия и мститель угнетаемой невинности, хотел показать, что те, которые радуются об успехах своей злобы и лукавства, будут радоваться не долго, и что если Он, по-видимому, оставляет иногда своих святых ярости их врагов, когда думает их очистить чрез страдания, то оставляет не надолго, и по окончании спасительного испытания подвергает справедливой казни беспечных злодеев, которые, забыв о долготерпении Божием, льстят себя гибельною надеждою ненаказанности. Скажем теперь о событиях, совершившихся во время изгнания св. Златоуста, которые были ясным проявлением гнева Божественного.

30‒го сентября небо вдруг покрылось самыми грозными облаками. Вскоре засверкали молнии по всем направлениям, рассекая сгустившиеся тучи; удары грома так были страшны, что никогда подобного не слыхивали; наконец эта страшная гроза разрешилась необыкновенной величины градом, который произвел сильное опустошение в Константинополе и окрестностях его. Все жители видели в этой разрушительной грозе повторение той страшной бури, которая свирепствовала при первом изгнании св. Златоуста. Все благочестивые жители города смотрели на это событие как на выражение гнева Божественного за неправое осуждение святого епископа.

Гнев Божий также ощутительным образом проявился в наказании главных виновников произведенного злодеяния. В четвертый день после описанного события императрица Евдоксия умерла в жесточайших муках деторождения⁴¹⁶.

Севериан габальский, Акакий беррийский, Антиох птолемаидский также вскоре поражены были смертию. Из участвовавших в совершенном злодеянии многие подверглись страшным болезням, а иные умерли неестественною смертию.

В это время славился святостию своей жизни и был известен всем знаменитый пустынник св. Нил. Император Аркадий, признавая в совершавшихся пред глазами его печальных событиях наказание Божие, просил его письменно ходатайствовать в молитвах о нем и об империи; но пустынник со всею свободою человека, совершено отрешившегося от мира и вполне преданного воле Божией, отвечал ему: «можешь ли надеяться освободить Константинополь от землетрясений и огня небесного, когда в нем совершаются бесчисленные преступления, когда беззаконие открыто постановляется законом, и когда блаженный Иоанн, столп Церкви, светильник истины, труба Иисуса Христа сослан в ссылку»⁴¹⁷? В другое время он писал ему: Ты лишил Церковь чистого и истинного учения, не живи без раскаяния»⁴¹⁸.

Феофил александрийский, главный виновник всех возмущений и гонений, вскоре последовал за своими соучастниками в могилу. Он обладал большими способностями, имел ум, просвещенный изучением разных наук, был красноречив, мужествен и тверд в стремлении к предположенной цели; но гордость и честолюбие, а вслед за сим раздражительность в характере и наклонность к клевете на противодействовавших его намерениям привели его к тем постыдным действиям, которые навсегда оставили по нем дурное воспоминание в потомстве. Говорят, что пред смертию он приказал принести себе портрет св. Златоуста; взяв его в руки, он выражал пред ним все знаки почтения, чтоб чрез это засвидетельствовать свое примирение с этим святым епископом.

Земная жизнь св. Златоуста кончилась, а с нею вместе кончились и все труды, опасения, лишения и страдания. При вести о смерти его собралось со всех сторон такое множество девственниц, пресвитеров, пустынников и всякого звания и возраста благовейных лиц, что казалось, собраны были каким-то чудом правоверные из Киликии, Понта, Армении и разных других областей для того только чтобы присутствовать при его погребении⁴¹⁹.

Палладий, описывая жизнь св. Златоуста, говорил с убеждением, что он в день всеобщего суда будет причтен к лику святых мучеников, пострадавших за св. Церковь; потому что мучениками должны быть почитаемы не только те, которые умирают за веру от руки палача, но и те, которые умирают, защищая какую бы то ни было из христианских добродетелей.

Погребение совершено было со всевозможною торжественностию. Все благочестивые лица, собравшиеся из столь дальних стран, по чувству любви и уважения к почившему в Бозе епископу, а особенно пришедшие из Антиохии и Константинополя, проливали источники слез: Помышляя о тех наградах, которые Господь воздаст сему святому защитнику правды, они радовались; но представляя себе его тело, пораженное смертию, навсегда закрытые очи, красноречивые уста, осужденные на всегдашнее молчание, ‒ горько плакали. И еще более лились слезы у них, когда представляли себе, что сей святый и великий пастырь умер после невыносимых страданий трудного пути, умер вдали от своего отечества, от своей любезной паствы и друзей, среди дикой, безлюдной пустыни.

Бездыханное тело св. Златоуста с соблюдением всей торжественности церковных обрядов положено было близь мощей св. мученика Василиска, дабы он, приняв участие в его небесной славе, разделял вместе с ним подобающее почтение и благоговейное поклонение от людей и на земле.

Так умер, так предан был земле сей светильник Церкви, сей великий патриарх, непрестанно жертвовавший собою для распространения славы Божественной между людьми. Весть о смерти его навела великую скорбь на всех; епископы и пресвитеры ‒ все оплакивали его кончину; ибо с его смертию они теряли великого светильника веры, защитника истины, образец пастырской ревности и вместе истинного друга.

Бедные также скорбели об нем, и немощные проливали слезы: они в нем теряли утешителя и отца.

Пустынники, девственницы и вдовы не меньше предавались скорби, услышав о смерти его: ибо он был для них и верным руководителем и нежным отцом. Вся Церковь оплакивала его; ибо она в нем лишилась одного из величайших святителей, одного из неустрашимых и ревностнейших защитников святой Веры.

Но смерть св. Златоуста, которую почти весь мир оплакивал, не тронула жестоких сердец его врагов, не вдохнула в них чувств примирения; их злоба не удовлетворилась тем, что причинила ему столько болезней и злостраданий своими гонениями, злословием и клеветою еще при жизни его. Не имея возможности заставить его более страдать, не могли впрочем, оставить его в совершенном покое и за гробом, стараясь омрачить, по крайней мере, его память клеветою. Нам бы хотелось пройти молчанием порочные и соблазнительные действия врагов, но находим нужным упомянуть об них для полноты истории; тем более что это может послужить не только к славе св. Златоуста, но и к нашему назиданию. Те, которые прочтут об них, более возблагоговеют пред тайными путями Промысла Божественного, поймут бессилие человеческое, вздохнут об ослепленных страстями и позаботятся заградить вход подобным страстям в собственные сердца.

В этом новом гонении против св. Златоуста мы встретим тех же и защитников и гонителей. Враги св. Златоуста, движимые страстями, желая поддержать в других убеждение о законности своих действий против св. Златоуста, не хотели вписать имени его в диптихи для поминовения на Божественной литургии вместе с именами других православных епископов, и вместе с этим взносили на него множество клевет, как на возмутителя мира общественного. Но на несправедливость действий их против святого Иоанна негодовали все благоговейно чтившие память его. К той же стороне присоединились и все епископы иллирийские и другие. По смерти великого вселенского учителя западные епископы не прежде пришли в общение с епископами Египта, востока, Боспора и Фракии, как узнали, что они присоединили имя св. Златоуста к именам прочих епископов⁴²⁰. К водворению мира церковного много содействовало и то, что главные и сильные виновники злостраданий св. Златоуста, император Аркадий, Императрица Евдоксия и патриарх александрийский Феофил также прешли из этой жизни, и место их заняли лица благочестивые, умевшие ценить великие добродетели св. Златоуста. На прочие кафедры епископские недоброжелателей его взошли также люди с истинным расположением ко всему доброму, которые не только у себя вписывали имя его, но и других убеждали к тому же, и чрез то содействовали к водворению мира между всеми частными церквами, и всеми членами Церкви, а вместе с этим и чувство благоговения к св. Златоусту проникло в душу всех верующих, прежде соблазнявшихся о нем.

Но сего еще недостаточно было для совершенного уничтожения соблазна и для восстановления славы св. епископа. В злословии, клевете и изгнании св. Златоуста принимали участие царственные особы, вельможи, епископы, многие из членов клира и многочисленная часть народа; он постыдным образом был изгнан из церкви из среды своих чад духовных; но Бог восхотел, для восстановления и утверждения в народе благоговейной памяти о нем, чтоб он вошел опять в Константинополь с высшими, необыкновенными почестями; чтобы его возвращение было несравненно величественнее и торжественнее, нежели, сколько унизительно было изгнание.

По смерти Аркадия престол восточной империи занял сын его, младший Феодосий. Сей новый государь одарен был превосходными качествами души, имел характер кроткий и человеколюбивый, терпеливый, смиренный и весьма расположенный к делам благочестия. После многих перемен в церковной иерархии Константинополя, восшел наконец, на епископскую кафедру сего города св. Прокл, епископ кизикский. Этому благочестивому епископу и другу св. Златоуста предназначена была от Бога честь перенесения св. мощей его. В продолжение тридцати пяти лет, по низложении св. Златоуста, воспоминание о нем не только не истребилось из памяти жителей Константинополя, но почитание к нему с каждым годом все более и более возрастало. Св. Прокл с первого года своего восшествия на константинопольскую кафедру произнес слово в похвалу св. Златоуста и тоже самое делал каждый год. Но наконец, настал день, назначенный Богом для прославления его верного служителя, для утешения благочестивых и для торжественного низложения всех клевет на него.

Сердца всех таким были проникнуты благоговением к св. Златоусту, что лишь только св. Прокл предложил перенести мощи святого из Коман в Константинополь, император Феодосий, сестра его Пульхерия, Аркадий и Марина изъявили полное согласие на предложение его, желая, между прочим, этим поступком облегчить грех Аркадия и Евдоксии. И желая совершить это дело с торжественностию и великолепием, приличным высоким достоинствам св. Златоуста, Феодосий отправил в Команы послов из сенаторов и высших сановников государственных. Отдав письма от Феодосия местному епископу и жителям города с распоряжением относительно перенесения мощей, посланные приступили к исполнению полученных приказаний.

Открыли могилу: но в ту минуту, как только хотели взять раку с св. мощами, Господь совершил чудо, желая тем проявить великую святость своего служителя. Может быть, некоторые думали, что перенося мощи святого ‒ они тем оказывают большую услугу святому; но Господь хотел показать, что святые никогда в нас не имеют нужды, что почести, воздаваемые им от нас, молитвы, возносимые к ним, нисколько не прибавляют ничего существенного к их внутреннему блаженству и совершенству, и что все, что только делаем мы для них, приносит пользу более нам, нежели им. Не смотря на всевозможные усилия в продолжение нескольких дней поднять раку, не могли ее сдвинуть с места, рака оставалась неподвижною, как бы прикованная к месту. Св. Златоуст, как бы не хотел оставить места своего изгнания, в котором в продолжение уже нескольких лет покоились святые его мощи. Посланные написали об этом императору. Благочестивый государь, пораженный чудом, тотчас пригласил к себе святого Прокла патриарха константинопольского. Выслушав его суждение об этом предмете и советы других благочестивых епископов, государь понял намерение Божие сокрытое в этом чуде. По несправедливому суду его отца Аркадия св. Златоуст с бесчестием изгнан был из Константинополя; по праву справедливости, желая возвратить святого в город Феодосий должен был, как невинно оскорбленного просить его об этом. Поэтому он написал письмо к святителю, в котором смиренно умолял его сжалиться над империею, вспомнить, что Константинополь был его паствою, вверенною ему самим Богом, и что он сам император, сын его духовный чрез крещение. Умолял его вместе с сим забыть всю несправедливость, все оскорбления, причиненные ему его отцом, и не огорчать своим отказом города, который все благо свое поставлял в том, чтоб владеть его св. мощами.

Лишь только посольство от императора прибыло в Команы, просительное письмо положили на перси святого изгнанника, и весь народ провел ночь в молитве; правосудный и вместе милосердный Господь внял смиренным мольбам покаяния, ‒ и на другой день гробница поднята была без всякого труда.

Пресвитеры возложили священное бремя на свои плечи, и, предшествуемые посланными от царя и сопровождаемые многочисленным собранием, народа, отправились в путь. Весть о перенесении, мощей разносилась все далее во все концы империи. Пресвитеры, пустынники, девственницы и все вообще правоверные всякого возраста и состояния стекались к дороге, по которой продолжалось шествие, несли в своих руках зажженные Факелы, воспевали гимны и разные песнопения, и воздух оглашался сладкозвучными и торжественными возгласами.

Когда же святое тело принесено было в Халкидон, то весь город Константинополь с многочисленнейшим собранием окрестных жителей, бросился на встречу своему прежнему пастырю. Весь Константинопольский пролив покрылся многочисленнейшими судами, которые в разных направлениях, рассекая волны моря, освещались зажженными факелами и свещами. Святые мощи перевозимы были, на императорском судне; и лишь только прибыли к берегу, тотчас рака переложена была в царскую колесницу и перевезена в церковь св. Апостол, среди криков радости, слез и благословения со всех сторон. Когда поставлена была в храме рака с святыми мощами, ‒ император с сестрою Пульхериею смиренно преклонили пред ними главу и колена свои; потом Феодосий, сняв с себя все знаки царского достоинства, подошел к гробнице, и, склонив к мощам главу, устремив на лице святителя очи свои, умолял его о прощении своих родителей ‒ Аркадия, а особенно Евдоксии, как более виновной во всех страданиях святого. Весь народ, до глубины сердца растроганный сим умилительным зрелищем, вместе с императором, проливал горькие слезы. Когда император отошел от гробницы, святый Прокл поставил ее на патриаршее место, и в сие время послышался голос говоривший: «святейший отец! займи опять свой прежний престол»! Говорят, что в это время раскрылись уста святого и он произнес слова: «мир вам». С тех пор св. Церковь празднует перенесение мощей св. Златоуста 27 января.

Святый Златоуст на земле горел истинною любовию ко всем, и теперь сам почиет в том, Кто Сам есть Любовь (1Иоан. 4,8.). Минуют годы и века, много совершилось и совершится перемен в разных странах, но имя св. Златоуста пребудет вечно, слава и награда его не погибнут никогда.