Слово 30. Похвала св. Апостолу Павлу, составленная Федором Магистром из различных слов св. отца нашего Иоанна Златоустого.

Мы уже изложили все, касающееся надписания Деяний Апостольских. Затем нам следовало бы коснуться начала книги и сказать, что это было некогда: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала» (Деян.1:1). Но Павел не позволяет нам говорить в этой последовательности, призывая наше слово к себе и своим подвигам. Я хочу видеть, как его ведут в Дамаск, как он связан не железными цепями, но словом Господним. Я хочу видеть, как уловлена эта великая рыба, которая возмутила все море, возбудила великое волнение в Церкви. Я хочу видеть, как он уловлен не удой, но словом Господним. Как какой-нибудь ловец, сидя на высокой скале и с высоты поднимая уду, бросает ее в море, так и Господь наш, явивший духовную ловлю, как бы сидя на высокой скале небес, посылая свыше Свой голос, точно уду, и говоря: «Савл, Савл! что ты гонишь Меня?» (Деян.9:4), – выловил ту великую рыбу. Кто остановил бы этого жестокого и бесчеловечного преследователя, хулителя и опустошителя Церкви до такой степени, что он, врываясь даже в дома, влек мужей и женщин, все приводил в смятение и возмущал, – кто остановил бы его, если бы Царь наш, призвавши его, внезапно не переменил его и не заставил прийти в себя? Ведь даже ученики, где бы они не узнавали о его появлении, в ужасе трепетали и не смели прямо смотреть на него. И когда он уже сделался любящим их, они обнаруживали все тот же самый страх. Если они так боялись, когда он уже изменился, то чего не делали они, когда он питал к ним вражду, был их врагом? А что со мной будет? Необходимо мне избегать мужа такой силы, чтобы, задержавшись, снова не отойти от предмета. Вам известно, как часто, в то время как я имел в виду другое и направлялся к нему, он, встретившись со мною, перехватывал меня в середине слова и задерживал до такой степени, что я приходил к убеждению на нем закончить самое слово. Этот блаженный Павел, просветивший всю вселенную, был некогда ослеплен во время своего призвания. Но его слепота стала просвещением вселенной. Так как он видел одно худое, то Бог правильно ослепил его, чтобы ему с пользой для себя снова получить зрение. И так как он свыше меры преследовал Церковь, неистовствовал и был недоступен жалости, то тем тяжелейшее он получает обуздание, – чтобы, увлекаемый потоком своей ревности, не пропускал мимо ушей проповедуемого, и чтобы узнал, с Кем борется: с Тем, Кого не в силах вынести не только тогда, когда Он наказывает, но даже когда благодетельствует. И не тьма ослепила его, но преизбыток света погрузил его во мрак. Если бы мы были кругом обложены варварами, и если бы неприятели наделали нам бесчисленные затруднения; если бы затем полководец варваров, который располагал бы бесчисленными осадными машинами, все у нас привел бы в замешательство, наполнил смущением и великим страхом, угрожал разрушить и предать огню самый город, а нас всех обратить в рабство; если бы он, сам вдруг попавшись в плен к нашему царю, был пленником приведен в город, – не сбежались ли бы все мы, вместе с женами и детьми, на это зрелище? Вот и теперь война наступила. В то время как иудеи все наполняют смущением и страхом и замышляют многие ухищрения против безопасности Церкви, глава же врагов Павел, более всех старавшийся об этом, проповедовавший и все наполнивший смущением и страхом, и его-то именно Господь наш Иисус Христос, Царь наш, связал и привел пленником: неужели мы не выйдем все на это зрелище, чтобы видеть его ведомого пленным? И Ангелы на Небе, видя его связанным и ведомым, ликовали, – не потому, что видели его связанным, но потому, что представляли, сколько людей освободит он от оков; не потому, что видели его ведомым за руку, но потому, что размышляли о том, скольких он имеет возвести от земли к Небу; не потому, что видели его ослепленным, но потому, что думали о тех, кого он имеет извести из мрака. Поэтому, оставивши всех других, я спешу обратиться к Павлу. Павел и любовь к Павлу заставляют нас сделать этот скачок. «Кто изречет могущество Господа» (Пс.105:2), что Ты не дозволил Павлу быть в неизвестности, что показал вселенной такого мужа? Все Ангелы восхваляли Тебя единодушно, когда Ты сотворил звезды и солнце; но не так, как тогда, когда Ты явил Павла всей вселенной. Земля стала светлее неба, потому что тот – светлее света солнечного. Это солнце сменяется ночью, а тот победил дьявола. Оно, нисходя с высоты, посылает вниз свои лучи; он же, восходя снизу, наполнил светом не только пространство между небом и землей, но едва открыл уста, как даже Ангелов исполнил великой радостью. И если об одном грешнике кающемся бывает радость на Небе, – а он в первом же проповедании уловил бесчисленное множество мужей, – какой же радостью наполнил он горние силы?

Что говорю я? Достаточно, чтобы Павел начал говорить, как небеса играют и радуются. Есть ли что пламеннее сердца человека, который прошел всю вселенную, претерпел насилие, биение камнями, оковы, – и все это затем, чтобы освободить связанных и привлечь их к себе? И не как борющийся совершал он свои подвиги; но, будто идя к готовой и верной победе, воздвигал он победные памятники, срывая, опустошая, уничтожая до основания укрепления дьявола и все заграждения демонов; он не останавливался, устремляясь вперед от этих к тем и от тех к этим и, подобно отличному полководцу, каждый день, а лучше сказать – каждый час воздвигая победные памятники. Проникнув в одной одежде во вражеский строй, он взял неприятельские города вместе с людьми. Язык Павла был луком, копьем, стрелами и всем. И он не говорил только. Слова его, поражая врагов сильнее всякого огня, изгоняли демонов, а людей, потерявших власть над самими собой, возвращали себе. Когда он изгнал злого духа, бесчисленное множество заклинателей сожгли свои магические книги и обратились к истине. И как на войне, после того как башня упала или тиран низвергнут, все, кто был вместе с ним, побросавши оружие, сбегаются к полководцу, так и тогда было: когда демон был низвержен, все побежденные, побросавши книги, вернее уничтоживши их, устремились к ногам Павла. А он, превращая весь мир как бы в один лагерь, нигде не останавливался, но все делал, словно у него были крылья: то исцелял хромого, то воскрешал мертвого, то кого-нибудь ослеплял, – я говорю о маге. Даже заключенный в темницу, он не успокоился, но и там привлек к себе стража, выполнив этот прекрасный плен. Удивляются Давиду за то, что он одним только камнем поразил Голиафа. Но если бы исследовали дела Павла, то увидели бы, что то – ребяческое дело, и что насколько различаются между собой пастух и полководец, столько же разницы между этим и тем, потому что этот уничтожил мысленного Голиафа, и не бросая камня, но одним словом разгромив все полчище дьявола. Как лев ревущий и дышащий огненной пастью, так страшен был для всех и он, когда приходил. Он появлялся постоянно повсюду: приходил к этим, шел к тем, возвращался к этим, уходил снова к другим, – появляясь быстрее ветра и управляя всей вселенной, как одним домом или судном, вытаскивая тонущих, спасая окутанных тьмой, давая приказания морякам, сидя у кормового весла, наблюдая за носом, натягивая канаты, принимаясь за весла, поднимая паруса, смотря на небо, будучи сам всем: и моряком, и кормчим, и заведующим носом корабля, и парусом, и судном, – и все терпя, чтобы уничтожить зло других. И как атлет, сам борясь, бегая, вступая в бой, или солдат, разбивая стены, сражаясь на суше и на море, – так он участвовал во всех видах борьбы, разжигал ревность и, овладевая единолично вселенной и всех побеждая одним своим словом, сам был для всех неприступен. Не так звуки множества труб, упавши на стены города Иерихона, уничтожили их, как громкий голос Павла сравнял с землей дьявольские укрепления и врагов привлек на свою сторону. Он был спущен через окно со стены, чтобы вознести поверженных на землю.

Я думаю, что не нужно и упоминать о голоде, жажде, наготе, кораблекрушениях, страхах, кознях, темничных заключениях, ударах и о всем прочем, что претерпел блаженный Павел ради проповеди: все это в отдельности достаточно, чтобы возмутить и сокрушить тот святой дух. Но когда он говорит: «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» (2Кор.11:29), – то это есть то, что более всего доставляло ему непрерывную и непереносную скорбь. Если с каждым из соблазняющихся он и сам разжигался, то это горение его духа не могло погаснуть, потому что не оскудевали соблазняющиеся и доставляющие материал для огня. Видя только иудеев неверующими, какую он мог иметь хоть непродолжительную передышку от скорби и страдания? «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян» (Рим.9:3–4). А сказанное им вот что значит: для меня желательнее впасть в геенну, чем видеть израильтян неверующими. Тот, кто согласен принять муки геенны за то, чтобы получить возможность обратить всех иудеев, – он, не имея ее, очевидно, живет тяжелее, чем те, кто мучится в геенне. О, пламенная любовь милосердия! О, Павел, презирающий огонь, адамантовый, твердый, непреклонный, стойкий; – он, который говорит: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» (Рим.8:35). Тот, кто был выше земли и моря, кто смеялся над железными вратами смерти, – он, видя слезы возлюбленных, так был огорчен и потрясен, что не мог скрыть печали, но сейчас же говорит: «Что вы делаете? что плачете и сокрушаете сердце мое?» (Деян.21:13). О, чудо! Бездна вод не смутила его, а малые слезы смутили и огорчили. «Что вы делаете? что плачете и сокрушаете сердце мое?» Что, скажи мне, говоришь ты? Тот адамантовый дух могли сломить слезы? Да, говорит он. Велика сила любви, она меня осилила и победила. Я всему могу противостоять, кроме любви.

Выслушайте вы, кто не презираете имущества ради Христа, а лучше сказать, ради самих себя, и трепещите, размышляя о любви Павла ко Христу. Он полюбил Христа не через Христово, но Христово полюбил через Него, и он боялся лишь одного, чтобы не лишиться любви к Нему. Это для него было страшнее геенны, как и оставаться в ней было желательнее Царства. Итак, когда он ради любви к Христу согласен впасть в геенну и лишиться Царства, если бы то и другое было предложено ему, мы же не презираем и настоящей жизни, – то неужели мы достойны сандалии его, – мы, которые так отстоим от великого его духа? Если кто-либо, управляя всего одним домом, имея слуг, смотрителей и управителей, часто не может вздохнуть от забот, хотя никто еще не беспокоит его, то, подумай, что же должен был вытерпеть он, имеющий попечение не об одном доме, но о городах, народах, племенах, о целой вселенной, когда, притом, столько дел, столько врагов, а он один, – он, который заботился так, как отец не заботится о своих детях? Если кто хочет любить чистой любовью и узнать силу любви, пусть такой устремится к питателю ее, блаженному Павлу, и он покажет ему, какого труда стоит вынести разлуку с любимым, и какое для этого нужно мужество.

Он, который словно разлучился с плотью, оставил тело и с незакрытой почти душой обходил вселенную, который изгнал всякую мысленную страсть и подражал бесстрастию бестелесных сил, – да, он переносил легко все остальное, как будто был в чужом теле, переносил темничное заключение, оковы, изгнание, плети, угрозы, смерть и все виды наказания, но, разлученный с одной душой, любимой им, был так опечален и смущен, что тотчас же ушел из города, где он надеялся увидеть любимого и не нашел его. Что же это, блаженный Павел? Заключенный в колодки, сидя в тюрьме, терпя удары плетей, с плечами, залитыми кровью, – ты преподавал Таинства, крестил, приносил жертвы и не презрел ни одного, кто должен быть спасен: как же, придя в Троаду и нашедши почву, возделанную и готовую принять семена, как ты выпустил из рук удобный случай и тотчас же удалился? Да, говорит он. Я был охвачен великой силой скорби, отсутствие Тита так поразило мою мысль, так осилило и сломило меня, что я принужден был сделать это. Видел ли ты, как много труда нужно, чтобы кротко вынести разлуку с любимым? Какое это тяжелое и горькое дело? Какой требует возвышенной и храброй души? Для любящих недостаточно быть связанным только духом; этого им мало, чтобы утешить их; им нужно еще и телесное присутствие. Если его нет, немалая часть радости отпадает. Хочешь ты узнать, какое сильное оружие – быть кротким, мягким, любезным для того, чтобы привлечь к себе братьев, хотя бы они были неверные? Послушай, что говорит Павел, входя к неверующему судье с тем, чтобы принять от него суд: «Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою» (Деян.26:2). Он сказал это, не льстя ему, нет, – но желая кротостью расположить его к себе. Отчасти он достиг этого и даже покорил себе судью, – он, считавшийся уже осужденным. Побежденный сам признал эту победу, в присутствии всех, громким голосом говоря: «Ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином». Что же Павел? Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я» (Деян.26:28–29).

Много повсюду свидетельств чудес Павловых, но ничто так не вожделенно, как язвы его. И в Писании он радует меня не столько тогда, когда творит чудеса, сколько тогда, когда терпит страдания, бичевание, насилие, биение камнями. «Побили Павла камнями, – говорится, – и вытащили за город» (Деян.14:19); и еще: избивши его и давши «много ударов, ввергли в темницу» (Деян.16:23). Какая радость, какое наслаждение, какая честь, какая слава видеть, что он в узах ради Христа! Но взгляни на то, что достойно удивления: поколебалась, говорится, темница, когда Павел был в узах, и у всех узы ослабели. Видишь ли ты, как разрушаются узы самою природой уз? «Темничный же страж, пробудившись и увидев, что двери темницы отворены, извлек меч и хотел умертвить себя» (Деян.16:27). Что же Павел? Он возгласил громким голосом, говоря: «Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь» (Деян.16:28). Видишь ли ты его презрение к славе, скромность, его милосердие? Он не сказал: через нас это случилось, но, как один из узников, говорит: «ибо все мы здесь». Если бы он промолчал и громким голосом не сдержал рук стража, тот перерезал бы себе горло мечом. Возвысил же он голос потому, что был брошен во внутреннее помещение. Во вред самому себе ты сделал это, как бы говорит он, потому что посадил во внутреннее помещение тех, кто имел освободить тебя от опасности. Видишь ли человеколюбие и заботливость Павла? Он предпочел быть в узах и сам подвергнуться опасности, чем видеть, как погибает тот. Как солдат, если бы он, воюя с целым миром, попал в самую середину неприятельских войск и остался невредимым, так Павел один появлялся среди варваров и эллинов, – повсюду на суше, повсюду на море. И как искра, попадая в солому или сено, изменяет горючий материал сообразно своей природе, так он, приходя ко всем, всех обращал к истине. Кого не приведет в изумление сила уз, возложенных на блаженного Павла? Она связавших привела к ногам связанного, тех отдала во власть этого. «Припал, – говорится, – страж к Павлу» (Деян.16:29). Свободный от уз у ног узника, и связавший умоляет связанного избавить его от страха. Не ты ли, скажи, заключил в узы? Не ты ли бросил во внутреннее помещение тюрьмы? Не ты ли забил ноги в колодки? Что же ты дрожишь? Чего боишься? Зачем плачешь? Зачем извлек меч? Я не знал, как бы говорит он, что так велика сила уз Христовых. Что говоришь? Он получил власть отверзать небо, – ему ли не открыть темницы? Он давал свободу плененным демонами, – ему ли не освободиться от собственных уз? Освобождающий связанные души неужели не в силах освободить свое тело? Тот, кто своими одеждами освобождал других от оков, кто сокрушал демонов, – как не освободит он себя своими силами? Поэтому, он был сперва заключен в узы, а потом освободил узников, чтобы ты узнал, что рабы Христовы, заключенные в узы, гораздо сильнее, чем свободные от них. Да и сила святого является славнейшей, если, даже заключенный в узы, он торжествует над свободными. Итак, если узник освобождает не только себя, но и других, то для чего стены? Какой имело смысл заключать его во внутреннее помещение тюрьмы, когда он открыл даже внешнее? Хотите ли вы узнать, какую имеют силу железные узы, надетые во имя Христово на рабское тело? Послушайте блаженного Павла, как он гордится этим и говорит: «Я, узник в Господе, умоляю вас» (Еф.4:1). Великий и славный подвиг, выше царства и консульства и всего – быть узником во имя Христово!

Нет ничего славнее, как узничество во Христе, как оковы, одетые на те святые руки. Это гораздо славнее и почетнее, чем быть апостолом, дидаскалом, евангелистом. Если кто любит Христа, он знает, о чем я говорю; если кто вне себя и пламенеет любовью к Владыке, он поймет силу уз: он предпочел бы быть узником во Христе, чем обитать на небесах. Это славнее, чем воссесть одесную Его, почетнее и блаженнее, чем сидеть на двенадцати престолах. Если бы кто предложил мне или все небо, или узы, которые возложены были на руки Павла, я предпочел бы последнее. Если бы мне предоставили стать или вместе с Ангелами, или с Павлом, заключенным в узы, я предпочел бы темницу. Если бы мне предложили разделить могущество, которое окружает трон, или сделаться узником, я предпочел бы быть таким узником. Нет ничего выше, как пострадать за Христа. Если бы мне дали даже власть воскрешать мертвых, я принял бы не это, но узы, – потому что ничего нет блаженнее этих уз. Желал бы я быть в тех местах, где находится тюрьма, и видеть узы, которых демоны боятся и трепещут, перед которыми Ангелы благоговеют. Если бы я был свободен от церковных забот и имел здоровое тело, я не замедлил бы предпринять путешествие для того только, чтобы видеть те узы и ту темницу, куда был заключен Павел. Если бы мне предоставили увидеть и услышать Павла или с неба, или из темницы, я предпочел бы – из темницы, потому что, когда он там, к нему нисходят туда и небожители. О, блаженные узы! О, блаженные руки, украшенные цепями, надетыми на Павла! Они не так были славны в то время, когда исцеляли хромого в Листрах, как тогда, когда на них надели оковы. Если бы я был в то время, я крепко обнял бы их и возложил бы их на мои глаза. Я не переставал бы целовать эти руки, удостоившиеся уз ради Владыки моего. Я ублажаю его не столько за то, что он вознесен был на третье небо и в Рай, сколько за то, что он был брошен в темницу; и не так я ублажаю его за то, что он слышал неизреченные глаголы, как за то, что он вытерпел узы, – потому что это гораздо выше, чем то. Для меня привлекательнее пострадать за Христа, чем получить честь помимо Него. Как кажется, это имея в виду, и Павел говорит: если Он, ставши ради меня рабом и совлекши с Себя славу, думал, что никогда Он не будет так славен, как тогда, когда Его пригвоздят за меня ко кресту, – то не должен ли и я страдать? Выслушай, что Он говорит: «Прославь Меня Ты, Отче» (Ин.17:5). Что говоришь Ты? Тебя ведут на крест вместе с разбойниками и грабителями, подъемлешь смерть проклятых людей, имеешь претерпеть заплевания и заушения, – и это Ты называешь славой? Да, говорит Он. Я терплю это за возлюбленных Моих, и по справедливости вижу в этом Свою славу. Итак, если Владыка мой, возлюбивший несчастных и обремененных, считает это Своей славой и возлюбил больше, чем славу на Престоле Отчем, – тем более я должен видеть в этом славу свою. Ничего нет блаженнее, поэтому, духа Павла! Чем он гордится? Темницей, скорбями, узами, ранами. «Я, по влечению Духа, иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня» (Деян.20:22–23). Что же ты идешь, если тебя ждут узы и скорби? А именно для этого самого, чтобы потерпеть узы за Христа, чтобы умереть за Него, – потому что я готов не только быть в узах, но и умереть за имя Господа моего. Что же это такое? Ты не стыдишься, не боишься обойти в узах вселенную? Не боишься, что кто-нибудь станет обличать бессилие твоего Бога, что из-за этого не пойдут за тобой? Не таковы, говорит он, мои узы. Они смогут сиять и в царских палатах. «Так что узы мои, – говорит (апостол), – о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие» (Флп.1:13–14).

Ты видишь, что сила уз более воскресения мертвых? Он был заключен в узы в Риме и множество привлек к себе; был заключен в Иерусалиме и, связанный, говоря к народу, привел в изумление царя и испугал правителя: «будучи в страхе, отпустил его». Он поплыл в узах и спас корабль, воспрепятствовал буре; когда он был узником, на нем повисла ехидна, но он сбросил ее без всякого вреда для себя. Подобное всюду случалось с ним. Его подвергали бичеванию и бичевали жестоко. «Давши ему, – говорится, – много ударов». Он был ввергнут в темницу, – и это с новой жестокостью: «ввергли его во внутреннее помещение темницы», и со строгой охраной. При таких обстоятельствах в полночь, когда люди, освободившиеся от всяких забот, спят, он воспевал и восхвалял Бога. Что может быть тверже этой души? Он думал, что и отроки пели в огне и в печи. Может быть, он размышлял о том, что я ничего подобного не потерпел. Но вот слово привело нас снова к другим узам и к иной темнице. Что со мною? Хочу молчать, и не могу. Я нашел иную темницу, гораздо удивительнее и изумительнее, чем та. И вы усильте внимание теперь, когда я начинаю слово, и приступите к нему с напряженным размышлением. Я хочу окончить слово, но не в силах. Не могу остановиться, не могу молчать; многое со всех сторон теснит меня, я не знаю, что я скажу сначала, что потом. Поэтому, умоляю, пусть никто не требует от меня порядка, потому что предметы находятся между собой в близкой связи. Продолжительны были узы Павла и надолго задержали нас, но я не буду молчать только поэтому. Если не молчал в темнице, под плетьми, как могу молчать я, сидя у себя днем и имея возможность говорить с великим спокойствием. Какой смысл был бы в этом? Кто не подивился бы этому? И еще более, кто по достоинству не изумится и не удивится благородному и возвышенному духу Павла, когда он, заключенный в темницу и в узы, из такой дали написал послание филиппийцам? Вы знаете, какое расстояние между Македонией и Римом. Но ни долгий путь, ни продолжительность времени, ни множество дел, ни опасности и различные бедствия, – и ничто другое не могло истребить любовь и память об учениках. Он всех их держал в своей мысли, и не так руки его были скованы цепями, как дух связан и сокрушен тоскою по ученикам. И как царь, с рассветом взойдя на трон и сидя во дворце, принимает тотчас же тысячи писем, так и он, находясь в темнице, как в царских палатах, непрерывно получал и отсылал гораздо больше писем, – (получал) именно ото всех народов, обращавшихся по своим делам к его мудрости. И таких дел он решал настолько больше, чем всякий царь, насколько шире ему вверена власть.

О, могущество Павлово! Он возложил на себя цепи, и низверг Нерона, облеченного в диадему; надел убогое рубище, когда жил в темнице, и всех приковал надетыми на него цепями больше всякого пурпура: стоял на земле, закрывши свое лицо и потупив голову, но к нему устремились, оставив сидящего на золотой колеснице. И справедливо. Видеть царя на блестящей колеснице – привычное зрелище. Но странно и неожиданно видеть, как узник разговаривает с царем с таким дерзновением, с каким царь говорит с несчастным и жалким пленником. Кругом стояло много народа, были все царские рабы. Но они удивлялись не своему господину, а тому, кто победил их господина. Однако я незаметно стал хвалить льва за его когти, в то время как следует хвалить его за другое. За что же? За то, что он придет с Небесным Царем в блестящем одеянии, в то время как Нерон будет стоять жалкий и опозоренный. Если борец получает такую честь, когда еще не настало время наград, то как же будет почтен он, когда придет Судья? Он жил среди чужих, был гостем и пришельцем, и однако же является предметом такого удивления! А когда он окажется среди своих, каким благом он не будет пользоваться? Чему не будет причастен? Чего не получит? Никто из царей римских не пользовался такой честью, как Павел. Ведь вот царь лежит где-нибудь вне города, поверженный; Павел же занимает самую середину его, царствуя и продолжая жить. Если даже там, где его гнали и преследовали, он имел такую честь, то что же будет, когда он снова придет? Если он был столь блестящим там, где занимался деланием палаток, то что будет, когда он придет, сияя солнечными лучами? Если он в своем ничтожестве превзошел такое величие, то что будет, когда он снова придет? Ведь непозволительно уклоняться от затруднений?

Хотите, я покажу вам, как делатель палаток стал выше по чести самого удивительного из всех царей? Что может быть славнее славой этого мира, чем Александр? Что выше? Не совершил ли он при жизни много великих подвигов? Не покорил ли народы и города, не выиграл ли много войн и битв, не воздвиг ли победные памятники? Не почтен ли он был как тринадцатый бог в Римском Сенате? Но нет ничего удивительного в том, что живой человек, будучи царем и владея войском, ведет счастливые войны и одерживает победы. А вот после смерти и погребения совершать это, совершать повсюду, ежедневно, на суше и на море, – это поистине заслуживает самого великого уважения. Где, скажи, могила Александра? Покажи ее мне и назови день, когда он скончался? Вряд ли ты сделаешь это. А великолепную гробницу Павла может видеть всякий, если посетит царственный Рим; и всякий знает славный день смерти, когда бывает праздник целой вселенной. Могила того, конечно, известна близким к нему людям, но могилу этого знают и варвары; так, гробница раба Христова стала славнее царских палат. Одевающийся в пурпур ждет обнять гробницу его и, оставивши тщеславие, начинает умолять мертвого, чтобы он предстательствовал перед Богом, – умоляет делателя палаток, рыбака и умершего тот, кто владеет короной. И это можно видеть не в одном только Риме, но и в Константинополе. И здесь сын Константина Великого думал, что почтит его великим почетом, если поставит его у порога рыбака. Что в царских дворцах для царей – привратники, то в могиле цари – для рыбаков. Одни на положении владетелей места владеют внутренним помещением; другие, как чужие и соседи, охотно согласились бы, если бы им была открыта дверь во двор. Цари там являются в роли слуг и помощников, а подначальные пользуются честью царей. Если же здесь случается то, что выше природы, то насколько же больше будет в будущем веке? Кто теперь дает мне возможность обнять тело Павла и поклониться его гробнице, видеть прах тела его, с которым он прошел по всей вселенной, восполнив незаконченное Христом, на котором носил язвы, в котором сеял повсюду проповедь? Видеть прах уст, через которые говорил Христос, из которых воссиял свет, превосходнейший всякой молнии, и слышался голос, который для демонов страшнее всякого грома? Для нас гром не так страшен, как его голос для демонов. Если они трепетали перед его одеждами, тем более – перед его голосом. Я хотел бы увидеть прах этих уст, через которые Христос говорил великое и неизреченное и высшее, чем Сам от Себя; прах уст, через которые раздалось блаженное слово его, говорящее: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих» (Рим.9:3); уста, которыми он говорил перед лицом царей и не был посрамлен, от которых убегали демоны и даже не только тогда, когда слышали голос его, но и тогда, когда он был вдали, которыми он преобразовывал все на земле и управлял, как хотел, всем на небе, связывая, кого хотел, и разрешая данной ему властью. Кто покажет мне прах сердца Павлова, пламенеющего за всех погибающих и рождающего во второй раз извергнутых детей? Я хотел бы видеть это сердце, даже распавшееся, оно превыше небес, шире вселенной, чище лучей солнца, горячее огня, крепче железа, оно живет больше новой жизнью, чем этой. «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2:20).

Сердце Павлово было поистине сердце Христово, вместилище Духа Святого и книга благодати; удостоенное возлюбить Христа, как не возлюбил никто другой; презревшее смерть и геенну, сокрушенное братскими слезами: «Что вы делаете, – говорит, – что плачете и сокрушаете сердце мое?» (Деян.21:13). Хотел бы я видеть прах рук Павловых, заключенных в узы, рук, возложением которых ниспосылался Дух, которыми он написал Божественные Писания: «Видите, как много написал я вам своею рукою» (Гал.6:11), – рук его, которые увидев, ехидна упала в огонь. Хотел бы я увидеть прах очей, своевременно ослепленных, взиравших на спасение вселенной, удостоенных видеть Христа во плоти. Хотел бы я видеть прах ног его, обошедших без утомления вселенную, забитых в колодки, в то время когда он поколебал темницу, обошедших вселенную и места ненаселенные. О чем же еще нужно частнее говорить? Хотел бы я видеть его, льва духовного! Как лев испускает пламя из глаз на стада лисиц, так он обрушился на сонмы демонов и философов и, подобно удару молнии, ниспал на полчища дьявольские. Дьявол не вступил с ним в бой, но так испугался и так задрожал перед ним, что только издали видел его тень и слышал голос, чтобы тотчас же убежать. Размыслите и вострепещите, какое удивительное зрелище увидит Рим, когда Павел внезапно восстанет из гроба вместе с Петром и будет взят в сретение Христа: какой дар пошлет Христу Рим, в какие два венка облечется, какими будет опоясан золотыми цепями. Не так блестит небо, когда солнце посылает свои лучи, как город римлян, пославший ко всей вселенной эти два светильника. Какое же слово достойно подвигов Павла, или какой язык в состоянии произнести приличную ему похвалу? Какое благородство ни явили пророки ли, или патриархи, или праведники, или апостолы, или мученики, все это он имеет, и притом в такой высокой мере, в какой ни один из тех людей не владеет, что ни есть прекрасного у каждого из них.

Итак, когда все, что есть в людях прекрасного, заключает в себе одна душа, заключает, при этом, в возвышенной мере, и не только то, что есть в людях, но и что есть в Ангелах, как мы можем преувеличить его похвалы? Какого только презрения не будем достойны мы, если, в то время как один человек собрал в себе все добродетели, мы не станем подражать ему даже в ничтожной мере? Удивляются Аврааму за его многие подвиги, особенно же за то, что он приносит в жертву собственного сына. Исааку удивляются за то, что, изгнанный из своих пределов, он не противился, но уступил везде, во всем, чем он владел, пока не были удовлетворены несправедливые желания его обидчиков. Иакову удивляются за его твердость и терпеливость, Давиду – за его кротость, Илии – за то, что он возревновал о Владыке. Но что может сравниться с Павлом, который всем этим владеет, и владеет в преизбытке? Правда, он не приносил в жертву сына, но самого себя приносил тысячи раз. И из родных пределов его выгоняли не раз, но он обошел, словно у него были крылья, и сушу, и море, Элладу и земли варваров, – одним словом, прошел всюду, где светит солнце, прошел среди насилий, ударов, побиений камнями, каждый день умирая. И не дважды семь лет служил он, сжигаемый зноем дня и холодом ночи, но провел всю жизнь в голоде и наготе, в оковах и темнице, среди козней и опасностей. А кто исполнил требования справедливости и кротости более, чем Павел, кто выполнил что-нибудь равное ему? Если же ты посмотришь на ревность его, ты увидишь, что он превосходит Илию настолько, насколько Илия превосходит остальных пророков. Иоанн питался акридами и диким медом, Павел же жил в самом средоточии вселенной, точно в пустыне; он не ел акрид и дикого меда, но имел стол гораздо проще, чем это, – у него не было, по ревности к проповеди, даже необходимой пищи. Остается еще приравнять его к Ангелам. Пусть никто не подумает, что это – дерзкое слово. Если Писание называет Иоанна ангелом, что же ты удивляешься, когда мы сопоставляем с теми силами лучшего из всех? Чем был когда-то человек, какое благородство присуще нашей природе, какой добродетелью наделено это живое существо, – это более всех показал Павел. Теперь он стал тем, чем был, с очевидностью отвечая от имени Владыки всем, кто нападает на устройство наше, и показывая, что люди немногим отличаются от Ангелов, если мы захотим быть внимательными к самим себе. Имея не иную природу, получив в удел не другую душу, обитая не в ином мире, но в той же самой земле и стране, воспитанный в одинаковых законах и нравах, он превзошел всех людей, какие только существовали. И как мертвец остался бы неизменен для мертвого, так он, тщательно успокаивая порывы природы, не поддался ни одной слабости, свойственной человеку. Если Павел, украшенный столькими подвигами и являющийся, как ангел, на земле, каждый день старался сделать приобретение, подвергнуться опасностям за истину, собрать себе духовное обогащение и никогда не останавливаться, – то какое оправдание будем иметь мы, не только совсем лишенные славных подвигов, но и подверженные стольким порокам, из которых даже один присущий нам достаточен, чтобы ввергнуть нас в бездну гибели, – мы, которые не прилагаем никаких усилий к тому, чтобы исправить эти пороки и быть причастными делам добродетелей? Не одинаковую ли с нами природу имел тот блаженный? Я горю любовью к этому мужу и потому не перестану обращаться к нему. Взирая как на некоторый образец на его душу, я размышляю о суете страстей, о превосходстве мужества, о горящей любви к Богу. И я изумляюсь, как один человек, пожелавши, исполнил весь сонм добродетелей, каждый же из нас не хочет выполнить и самой простой из них. Кто избавит нас от неумолимого наказания, когда Павел, причастный нам по природе, отданный во власть тех же страстей, бывший в таких затруднительных обстоятельствах и ежедневно, так сказать, мучимый, терзаемый, влачимый всенародно теми, кто враждовал против его проповеди, несмотря на все это, явил такое величие добродетели? Чтобы вы услышали не из наших уст о славных его подвигах, – нужно выслушать собственное его слово. «А если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я» (2Кор.11:21).

Наблюдай душу боголюбивую. Он называет дело не только смелостью, но даже безумием, – научая нас, если бы среди нас нашлись люди, сделавшие что-нибудь доброе, не выставлять наши дела без всякой нужды, когда никто не принуждает нас к этому. «Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я» (2Кор.11:22). Не этим ли, говорит он, гордятся они? Пусть же они не думают, что мы уступаем им, потому что и мы участники того же самого. Потом прибавляет: «Христовы служители? (в безумии говорю): я больше» (2Кор.11:23). Посмотри здесь на добродетель души этого блаженного мужа. После того, как он назвал происшедшее смелостью и безумием, он, поставленный в необходимость, однако не остановился на том, что сказал; но когда хотел показать, что многим превосходит тех, он, чтобы не подумали, что он говорит из-за самолюбия, снова называет сказанное им безумием, говоря приблизительно следующее: «Неужели я не знаю, что делаю дело, которое многим будет неприятно и которое для меня неприлично? Но необходимость, приведшая меня к этому, заставляет меня. Поэтому, простите мне, – говорит он, – что говорю слова безумия». Будем подражать хоть тени его мы, которые отягчены таким бременем грехов и часто, даже если сделаем какое-нибудь достойное дело, не храним его в сокровищницах ума, но гоняясь за славой перед людьми, выставляем его напоказ и этим безмерным пустословием лишаем себя воздаяния от Бога. А тот блаженный не допустил чего-либо подобного, но сказав: «я больше», потом перечисляет свои подвиги и говорит: «Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти» (2Кор.11:23). Что говоришь ты? Странны и неожиданны твои слова. Разве можно часто испытывать смерть? Да, говорит он, если не опытом, то в мысли. Он хочет сказать нам, что постоянно отдавал себя таким опасностям ради проповеди, приносившей ему смерть. Но благодать Божия хранила бойца в самой середине опасностей, так что ученики получали от него великую пользу. То, что затем по порядку следует, как бы покрывает сказанное: «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» (2Кор.11:29). Вот какая нужная любовь у этого мужа, какое бодрствование, какое попечение! У какой матери терзается так сердце, когда ее сын, больной лихорадкой, лежит на постели, как у того блаженного мужа? Он за изнемогающих в каждом месте сам изнемогал еще более, и за соблазняющихся еще более воспламенялся. Посмотри также на выразительность слов. Он не сказал: «кто соблазняется, за кого бы и я не огорчался?» но: «воспламенялся», – говорит, показывая нам напряженность горя и заявляя, что он словно в огне, горит внутренно в тех, кто соблазняется. Я сознаю, что слишком растянул свое слово. Но я не знаю, как это случилось, что, когда я коснулся подвигов святого мужа, я был увлечен стремительностью языка, как каким-нибудь потоком быстро несущихся вод. Поэтому, останавливая здесь свое слово, я умоляю любовь вашу постоянно держать его в своей памяти и не переставая размышлять о том, что он был причастен нам по природе и подвержен одинаковым с нами страстям. Занимаясь ремеслом незначительным и непочетным, сшивая кожи и работая в мастерской, он, после того как решил и восхотел отдать себя трудам добродетели и явить достойным восприятия Святого Духа, получил свыше величайшую честь. Да достигнем ее и мы все благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава со Отцом и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.